Отличный Город [Джеффри Форд] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Джеффри Форд Отличный Город

Физиогномика

Лит, Джексон и Дерек,

вы указали мне дорогу в земной рай

1

Я выехал из Отличного Города ровно в четыре пополудни. Осеннее небо уже потемнело, и на улице завывал ветер. Карета подкатила прямо к крыльцу моего дома. Яростный шквал напугал лошадей и едва не вырвал бумаги – материалы очередного дела, всего час назад полученные от самого Создателя, Драктона Белоу, – у меня из рук.

Возница открыл передо мной дверцу кареты. Видом он напоминал борова с гнилыми клыками, но мне довольно было лишь раз взглянуть на его толстый лоб и глубоко посаженные глаза, чтобы опознать тип, склонный к мечтательности и мастурбации. «В провинцию!» – провозгласил он, перекрикивая ветер и заплевав мне лацканы плаща. Я коротко кивнул и уселся.

За несколько минут мы выехали к главным воротам города. Прохожие на улицах провожали мою карету тем странным приветственным жестом, который недавно зародился среди населения, – один палец вверх. Я подумывал махнуть в ответ, но забыл об этом, увлекшись чтением лиц.

После многих лет изучения физиогномики мне не нужен был кронциркуль, чтобы извлечь «душу» из-под кожи. Нос для меня был эпической поэмой, губа – пьесой, ухо – многотомной историей человеческого падения. В одном глазу читалась вся жизнь, и мои глаза вспоминали прочитанное, пока тупоумный возница гнал лошадей сквозь самую долгую в мире ночь, через горные перевалы, по плоскогорью, где дорога терялась среди камней. Последнее изобретение Создателя, химическая лампа, горела ярким оранжевым светом. Я внимательнейшим образом перечитывал официальный документ. Меня направляли в Анамасобию, шахтерский городок в северной провинции, на дальней границе.

Я перечитывал бумагу, пока слова не потеряли смысл. Я отполировал инструменты так, что видел собственное отражение в стальных остриях. Я провожал взглядом блестевшие в лунном свете озера и стада убегавших с дороги странных животных. Когда лампа Создателя стала тускнеть, я приготовил себе дозу чистой красоты и влил ее в запястье.

В гаснущем свете я сам начал мерцать, и образы документа возникли перед мысленным взором: белый плод, по слухам, произраставший в Земном Раю, которому приписывались всевозможные сверхъестественные свойства. Он хранился под стеклом на алтаре городской церкви и не портился от времени, всегда оставаясь свежим и спелым.

Много лет назад местные шахтеры, разрабатывавшие жилу духа под горой Гронус, вскрыли естественную полость с озерцом и обнаружили этот белый плод в сморщенной руке древней мумии. Рассказ о находке вызвал некоторый интерес в Отличном Городе, но большинство горожан считали эту историю бредом недоумков.

Вручая мне новое назначение, Создатель со смехом припомнил мне некое порочащее замечание по поводу черт его лица, которое я нашептал в подушку года три назад. Я обомлел, пораженный его всеведением, и тупо наблюдал, как он вливает себе в жилу на шее шприц чистой красоты. Когда поршень выдавил лиловую жидкость во вздувшуюся вену, на его губах появилась улыбка. Он лаконично выдернул иглу и сказал: «Я не читаю, я слышу».

Я откусил кусочек белого плода, и что-то вылетело из него, запорхало под крышей кареты и запуталось в моих волосах. Потом оно пропало, а напротив меня сидел Создатель, Драктон Белоу, и улыбался. «В провинцию», – сказал он и предложил мне сигарету. Он был одет в черное, и голова обвязана черным женским шарфом. Те физиономические черты, что несколько лет назад открыли мне крывшуюся в нем жестокую гордыню, были подчеркнуты помадой и тушью. Через несколько секунд он рассыпался, как узор мозаики, который нагнал на меня сон.

Мне снилось, что карета встала на голом, продуваемом ветром плато, окруженном туманными тенями дальних гор. Заметно похолодало, и когда я соскочил на землю, чтобы выяснить причину остановки, слова вырвались изо рта струйкой пара. Совершенная чистота усыпанного звездами неба заставила меня замолчать. Я увидел возницу, который, отойдя на несколько шагов от кареты, очертил вокруг себя носком башмака окружность и забормотал что-то в сторону горной цепи. Когда я подошел к нему, он расстегнул молнию брюк и стал мочиться.

– Что за чепуха? – спросил я.

Он оглянулся через плечо и пояснил:

– Зов природы, ваша честь.

– Нет, – сказал я, – зачем вы чертили круг и что говорили?

– Пустяки, – сказал он.

– Объяснитесь, – потребовал я. Он закончил свое дело и, прожужжав молнией, повернулся ко мне.

– Слушайте, – сказал он, – вы, поди, и не знаете, где мы оказались.

В этот миг форма отвисшей мочки его уха заставила меня заподозрить, что Создатель затеял всю эту поездку ради того, чтобы покончить со мной, наказав за давнюю нескромность.

– О чем вы говорите? – спросил я.

Он шагнул ко мне, подняв руку, и я ощутил, как напряглось мое тело, но он уже мягко опустил руку мне на плечо.

– Если вам от этого полегчает, можете дать мне пинка, – сказал он и наклонился, поддернув полы длинного сюртука, чтобы открыть мишень.

Я отвесил пинок в подставленный зад и проснулся в карете. Еще не открыв глаза, я почувствовал, что карета стоит и что наконец настало утро. За окном слева виднелся стоящий в ожидании мужчина, а за его спиной – жалкий деревянный городишко. Над городом нависала гора, по-видимому тот самый Гронус, неистощимый источник синего духа, минерала, отапливавшего и питавшего энергией Отличный Город.

Прежде чем собрать вещи, я изучил незнакомца. Череп сродни лошадиному, глаза широко расставлены, челюсть тяжелая – идеальный благонамеренный и бестолковый чиновник. Заметив открывающуюся дверцу, он бросил насвистывать и приветствовал меня.

– Добро пожаловать в Анамасобию, – произнес он, протягивая руку в перчатке. Его тучность скрадывалась упрямым подбородком, а неправильный прикус был не слишком заметен из-за выдающихся скул. Я сжал его руку, и он представился:

– Мэр Батальдо.

– Физиономист Клэй, – ответил я.

– Большая честь, – поклонился он. Я спросил:

– У вас что-то случилось?

– Увы, ваша честь. – Он, казалось, готов был расплакаться. – В Анамасобии завелся вор. – Он подхватил мой саквояж, и мы зашагали по единственной улице городка – утоптанной ногами земляной дороге.

На ходу мэр обращал мое внимание на городские достопримечательности, восхваляя красоту и благоустроенность построек. Он испытывал мое терпение красочными эпизодами местной истории. Мне продемонстрировали зал собраний, банк и таверну – все из тех же серых волокнистых досок под шиферными крышами. Несколько зданий, в том числе театр, были довольно просторны и даже украшены примитивной резьбой. На нескольких досках виднелись изображения лиц и животных, перемежавшиеся зигзагами молний и крестами. На южной стене банка горожане оставляли свои автографы. Мэр от всей души восторгался этой традицией.

– Не представляю, как вы здесь живете, – заметил я, выдавив из себя остатки доброжелательности.

– Видит бог, мы скоты, ваша честь, – отозвался он, покачивая головой, – зато мы умеем добывать синий дух.

– Да, разумеется, – согласился я, – однако я как-то видел на выставке во Дворце Науки обезьяну, которая умела писать на пергаменте слова «Я не обезьяна». Пятьсот строк, и каждая строка заканчивалась пышным росчерком.

– Чудо, – вздохнул мэр.

Он проводил меня к обшарпанному четырехэтажному зданию в центре городка. Сей дворец именовался «Отель де Скри».

– Я снял для вас весь четвертый этаж, – объявил мэр.

Я проглотил просившиеся на язык слова.

– Обслуживание превосходное, – продолжал он. – Подают отличное жаркое из кремата, и выпивка достойна похвалы.

– Крематы, – повторил я, поджав губы, однако прервал фразу, заметив проходившего по левой стороне улицы синего старика. Батальдо, проследив мой взгляд, махнул рукой медленно ковылявшему к нам уродцу. Тот, не повернув головы, махнул в ответ. Кожа у него была цвета безоблачного неба.

–Что это значит? – поразился я.

– Старые шахтеры так много времени проводят в синей пыли, что пропитываются ею насквозь. В конце концов они полностью превращаются в камень. Бедные семьи продают их государству на вес за половинную стоимость чистого топлива. Если же родственники не нуждаются в средствах, то вносят их в списки «твердокаменных героев» и оставляют в городе как памятник отваге, в поучение молодежи.

– Варварство, – процедил я.

– Мало кто доживает до такого конца, – заметил мэр. – Обвалы, ядовитые газы, падения в потемках, сумасшествие. Вот мистер Битон, – добавил он, указывая вслед синему старцу, – через несколько дней обнаружится где-нибудь, тяжелый как могильная плита нетвердый как скала.

Мэр открыл передо мной парадную дверь отеля и представил хозяину. Последовал обычный обмен любезностями. Пожилая пара, царствовавшая над облезлым изяществом «Де Скри», мистер и миссис Мантакис, являли каждый в своем роде физиономическую летопись нелепостей. Природа промахнулась, наделив старика черепом настолько узким, что в нем едва ли оставалось место для разума, и длинным, как мое предплечье. Когда он нагнулся поцеловать мой перстень, я понял, что не стоит ожидать от него многого. Не имея привычки, так сказать, пинать больную собаку, я наградил его улыбкой и ободряющим кивком. Хозяйка в свою очередь оскалила в улыбке острые зубки хорька, и я отметил про себя, что каждый раз, расплачиваясь по счету, неплохо будет тщательно пересчитать сдачу. Сам отель, с его потертыми коврами и надтреснутыми канделябрами, говорил о сером, затянувшемся убожестве.

– Какие-либо особые пожелания, ваша честь? – осведомился мэр.

– Ванну со льдом на рассвете, – распорядился я, – и полная тишина. Я должен буду сосредоточиться.

– Надеюсь, вы найдете пребывание у нас... – начала хозяйка, но я жестом остановил ее и попросил показать комнаты. Мистер Мантакис с моим саквояжем начал уже подниматься наверх, когда мэр объявил, что к четырем пришлет за мной кого-нибудь.

– Официальный прием по случаю вашего прибытия, сударь, – крикнул он мне вслед.

– Как вам будет угодно, – буркнул я, поднимаясь по скрипучим ступеням.

Отведенное мне помещение оказалось довольно просторным: две большие комнаты, одна – под спальню, другая, с письменным столом, лабораторным столом и кушеткой, – под кабинет. Полы скрипели, холодный ветер северных границ просачивался в плохо прошпаклеванные окна, а обои с розовыми букетами среди вертикальных зеленых полос наводили на мысль о карнавале.

В спальне я с изумлением обнаружил одного из твердокаменных героев, о которых рассказывал мне мэр. В углу, слегка нагнувшись, стоял старик в шахтерском комбинезоне. Статуя служила подставкой для большого овального зеркала.

. – Мой брат, Арден, – пояснил Мантакис, поставив саквояжу кровати. – Не хватило у меня духу продать его в Город на топливо.

Старик уже собрался уходить, но я задержал его вопросом:

– Что вы знаете про белый плод из Земного Рая?

– Арден там был, когда его нашли, лет десять тому назад. – Он тянул слова, как свойственно всем тугодумам. – Совсем белый, а на вид вроде спелой груши; так и хочется впиться зубами, – при этих словах он показал свои желтые кривые зубы. – Отец Гарланд сказал, его нельзя есть. Кто его попробует, станет бессмертным, а это против воли божьей.

– И вы подписываетесь под этой чушью? – спросил я.

– Простите? – недоуменно переспросил старик.

– Вы в это верите?

2

– Я верю в то же, что и вы, ваша честь, – пробормотал он и, пятясь, выскользнул за дверь.

Стоя перед окаменевшим Арденом, я изучил свое отражение в зеркале и остался доволен увиденным. Пусть Создатель отправил меня в провинцию в наказание, это еще не повод для разболтанности. Малейшее пренебрежение своими обязанностями тут же станет ему известно, и меня либо казнят, либо сошлют в трудовой лагерь.

За пятнадцать лет достичь ранга физиономиста первого класса – незаурядное достижение. Мне не раз случалось проводить тончайшие физиономические расследования. Кто, как не я, разоблачил латробианского волка-оборотня, скрывавшегося в облике шестилетней девочки, когда этот зверь наводнил ужасом поселки под самыми стенами Отличного Города? Кто опознал в полковнике Расука потенциального революционера, отвратив направленный на Создателя удар, когда сам убийца еще не ведал о своем замысле? Многие, в том числе и Драктон Белоу, числили меня лучшим из лучших, и я не собирался разочаровывать их, хотя бы само дело казалось пустяковым, а место преступления – последним захолустьем.

Каждому ясно, что такое расследование полагалось бы поручить свежеиспеченному выпускнику Академии, из тех, что умудряются порезаться собственным скальпелем. Религиозная подоплека этого дела вызывала отчетливый зуд под копчиком. Помнится, однажды я пытался убедить Создателя очистить страну от религии. В Городе она отмерла сама собой, вытесненная преклонением перед Белоу. Преклонение это порождалось тем, что каждый горожанин мечтал хоть в малой мере разделить его всеведение. Однако в провинциях еще били поклоны перед мертвыми идолами. В ответ я услышал: «Пусть дурачатся».

– Это извращение природы! – возразил я.

– Меня это не трогает, – сказал он. – Я сам извращение природы. Религия занимается страхами, чудесами и чудовищами, – Создатель изящным жестом извлек у меня из уха гусиное яйцо, разбил его о край стола, и оттуда выбежал сверчок. – Понимаешь? – спросил он. Тогда-то я и обратил внимание на непрерывную линию его бровей и пучки светлых волос на костяшках пальцев.

Чистая красота наполняла меня, превращая невысказанные мысли в образы, ощущения, ароматы. В зеркале за своим отражением я увидел сад белых роз со шпалерами и вьющимися виноградными лозами, капля за каплей перетекающий в видение Отличного Города. Белый металл шпилей, башни и бастионы освещенные солнцем самых светлых моментов памяти – И Город тоже закружился и растаял, оставив меня в убогой комнатенке «Отеля де Скри».

В первый момент я решил, что снадобье сыграло со мной обычную шутку, сжав два часа галлюцинаций до нескольких минут, но тут же заметил, что за плечом моего отражения в зеркале стоит профессор Флок, мой старый наставник из Академии Физиогномики.

Профессор выглядел довольно бодро для человека, покинувшего сей мир десять лет назад, и довольно дружелюбно, учитывая, что именно по моему обвинению он оказался в самом суровом из трудовых лагерей – на серных копях у южной границы.

– Профессор, – обратился я к нему, глядя в зеркало. – Как всегда, рад вас видеть.

В белой одежде, какую он обычно носил в академии, Флок придвинулся ближе и положил руку мне на плечо.

– Клэй, – сказал он, – ты послал меня на смерть, а теперь призываешь вернуться?

– Мне очень жаль, – возразил я, – но Создатель не желал терпеть вашей проповеди терпимости.

Он с улыбкой кивнул:

– Это было глупо. Я хотел поблагодарить тебя, избавившего великое общество от моих безумных идей.

– Вы не таите обиды? – уточнил я.

– Разумеется, нет. Я заслуживал того, чтобы изжариться, как кусок мяса на сковороде, и задохнуться в серных испарениях.

– Тогда все в порядке, – кивнул я. – Как мне взяться за это дело?

– Двенадцатый маневр, – посоветовал Флок. – Анамасобия – это замкнутая система. Достаточно прочитать каждого горожанина, изучить наблюдения и выделить того, чьи черты выдают склонность к хищениям и психорелигиозную зависимость от чудесного.

Я заколебался:

– Как проявляется последнее качество?

– В виде родимого пятна, родинки или бородавки, из которой растет длинный черный волос.

– Так я и предполагал, – согласился я.

– И еще, Клэй, – добавил он, уже растворяясь в воздухе. – Полное обследование тела. Не пропусти ни единого бугорка, ни одной складочки.

– Естественно.

Убедившись, что собеседник покинул меня, я растянулся на кровати, заложив руки за голову и созерцая, как в дальнем конце комнаты медленно выпрямляется иллюзорный Арден. Зеркало в его руках стало водопадом. Издалека приглушенно доносились голоса Мантакисов, выкрикивавших что-то в припадке ярости или страсти, и мне вспомнилось мое собственное последнее романтическое приключение.

Несколько месяцев назад, засидевшись допоздна над делом Грулига (кошмарным убийством министра финансов, голова которого оказалась отделена от тела), я решил прогуляться по Верхнему Городу. Хрустальный лифт вынес меня на шестидесятый уровень, под самую крышу, где под прозрачным куполом располагалось кафе с удобными столиками. Играла арфистка, и в сумерках смутно открывался вид в даль, простиравшуюся, казалось, до края мира.

Я подошел к привлекательной молодой особе, сидевшей в одиночестве под окном, и предложил выпить за мой счет. Я забыл ее имя и лицо, но помню слабый аромат. Он нее пахло не духами, а спелой дыней. Она рассказала о семье, поведала, как трудно было с ней в детстве родителям, после чего я решил, что развлекал ее достаточно долго, чтобы сделать соответствующие выводы, и предложил пятьдесят белоу, если она согласится прокатиться со мной в карете по парку.

В парке я смешал для нее коктейль и незаметно влил порцию чистой красоты. Простым горожанам этот наркотик запрещен, так что я с любопытством ожидал, как подействует на нее непривычное вещество. Допив последний глоток, девица начала визжать, и я посадил ее к себе на колени, чтобы успокоить. Вскоре стало ясно, что она ведет беседу с покойным братом, а я тем временем прилежно ласкал ее плоть.

Уложив свою спутницу на мраморную плиту одного из обелисков под могучим развесистым дубом и дождавшись, пока она задерет юбки и ноги, я сосредоточил восприятие удовольствия в кончике указательного пальца левой перчатки, чтобы избежать контакта собственной кожи с низшим организмом. Все произошло почти мгновенно, я давно отточил эту технику до совершенства. «Люблю тебя», – сказал я, уходя. Несколько недель после того я задумывался, часто ли она меня вспоминает. Теплая меланхолия наполняла меня, пока я погружался в сон, наблюдая за волнами, пробегающими по варварским обоям, и слушая, как ветер северных провинций стучится в оконные стекла.

В четыре часа меня разбудил голос миссис Мантакис.

– Что там? – сонно отозвался я.

– Мистер Битон пришел проводить вас к дому мэра.

Я быстро поднялся и привел себя в порядок. Сменил рубашку, причесался, почистил зубы. Уже надев плащ и спускаясь в холл, я припомнил, кто такой Битон, и тут же увидел его. Синий горбун едва держался на ногах. Заметив меня, он зашаркал навстречу так медленно, что я успел бы выпить чашку чая. Протягивая мне письмо мэра, несчастный что-то промычал, и крошки голубой пыли просыпались из открытого рта на ковер.

«Ваша честь, – гласило письмо. – Поскольку вы сегодня утром проявили такой интерес к состоянию Битона, я предположил, что вам будет приятно изучить его вблизи. Если он окончательно окоченеет по дороге, просто следуйте дальше в том же направлении, и вы вскоре окажетесь перед моим домом. Ваш Батальдо».

Однако, пока я читал записку, Битон уже минерализовался. Он не издал ни звука, не застонал и не вздохнул. Плоть бесшумно уступила место камню. Он стоял, терпеливо устремив на меня выжидающий взгляд, выгнув руку, между пальцами которой оставался зазор в толщину листка. Я ощупал его лицо. Оно было гладким, как голубой мрамор, даже морщины и борода. Когда я отнял руку, его взгляд чуть дрогнул, встретившись с моим, и застыл окончательно. Неожиданное движение глазных яблок испугало меня.

– Быть может, этой зимой ты согреешь мою комнату, – произнес я вместо эпитафии и позвал Мантакисов.

Вошла хозяйка, и я спросил ее, как найти дом мэра. За две минуты она описала пять различных маршрутов, причем ни один из них не отложился у меня в памяти. Однако до заката было еще далеко, и я примерно представлял, в каком направлении двигаться.

– Займитесь-ка Битоном, – посоветовал я. – Он, кажется, готов.

Она бросила короткий взгляд на синего шахтера, покачала головой и сообщила мне:

– Говорят, повитуха, принимая малютку, уронила его на головку.

Я не стал дожидаться продолжения и поспешил к выходу.

Улица была пустынна. Я направился к северу с намерением выйти к переулку между складом и таверной. Этот ориентир наличествовал во всех пяти маршрутах, Солнце клонилось к горизонту, а ветер дул мне в лицо. Проходя в тени зданий, я гадал, вздумал ли мэр сыграть со мной шутку или искренне стремился удовлетворить мою широко известную научную любознательность. В лице Батальдо я не находил признаков отваги, необходимой чтобы шутить со мной, поэтому отмел мысль о розыгрыше и сосредоточился на поисках дороги. Холодный воздух взбодрил меня и смел последние нити красоты.

Вскоре за спиной у меня послышались торопливые шаги и голос:

– Ваша честь, ваша честь!

Оборачиваясь, я ожидал увидеть провожатого, которого послали искать меня, но это оказалась молодая женщина с младенцем на руках. На голове у нее был платок, однако часть лица, открытая взгляду, выглядела вполне приемлемо. Я приветствовал ее.

– Ваша честь, – заговорила женщина, – не взглянете ли вы на моего сына и не скажете ли, что ждет его в будущем, – Она протянула мне младенца, так что мне было видно маленькое пухлое личико. Одного взгляда было достаточно. В расплывчатых чертах читалась короткая повесть беспутства, кратчайшим путем ведущего к смерти.

– Умный? – спросила она, пока я осматривал очертания тела ребенка.

– Не слишком, – возразил я, – но и не полный болван.

– И никакой надежды, ваша честь? – спросила она, выслушав до конца мое заключение.

– Мадам, – устало вздохнул я, – вы когда-нибудь слышали, чтобы в ослином навозе находили золотые монеты?

– Нет, – удивилась она.

– И я не слышал. Всего наилучшего, – распрощался я и снова повернул к северу.

Войдя в длинный переулок, тянувшийся между складом и таверной, я проводил взглядом вечернее солнце, а вышел из него в сумерки и ощутил телом хриплое дыхание ночи. Под кустом стоял очередной твердокаменный герой. В его руке я заметил табличку с надписью от руки: «ВАМ СЮДА, ВАША ЧЕСТЬ». Стрелка под надписью указывала на извилистую тропинку, уходящую в темнеющий лес.

Пронизывающий ветер заставил меня ускорить шаг. Я выругался по адресу кретинской статуи, скалившей ; в улыбке синие зубы и выкатившей на меня каменные глаза, и в тот же миг большая черная птица пролетела над моей головой. Забрызгав пометом рукав моего плаща, она снова скрылась в лесу. Я запоздало вскрикнул и пошел следом за ней. Впереди маячила снежная шапка горы Гронус, над которой явно бушевала гроза. От белого потека на рукаве тошнотворно несло ананасом, но было слишком холодно, чтобы снять плащ.

Вступив под тень деревьев, я вспомнил, как дернулся и застыл взгляд Битона, и тут же осознал, что настала ночь. Надо мной протянулись голые ветви, а ноги ступали по грудам желтых листьев, усыпавших тропу. Над каркасом лесной кровли ярко блестели звезды, но я не сумел найти среди них ни одной знакомой. Мысленно я поклялся отплатить мэру за оказанное внимание, когда придет его черед подвергнуться измерениям, и, бормоча себе в утешение: «Иногда возникает необходимость прибегнуть к вскрытию», медленно зашагал дальше, стараясь по возможности держаться тропы и за каждым поворотом с надеждой высматривая свет окон.

Я нуждался в логике, чтобы сохранить ясность разума. Никогда не любил неизвестности. С самого детства темнота внушала мне опасения. В ней нет лица, которое можно было бы прочесть, нет знаков, отличающих друга от врага. Физиономия ночи – бесформенное пятно, не подвластное моим инструментам, и это пятно может скрывать любое зло. Вы не представляете, сколько моих коллег испытывают те же чувства и вынуждены спать при свете.

Я попытался сосредоточиться на деле, размышляя, чего следует ожидать и сколько времени понадобится, чтобы обследовать все население города. И тут, спотыкаясь в темноте, я испытал озарение, какое обычно приходит только после введения дозы.

– Если эти глупцы верят в чудотворность украденного плода, – сказал я вслух, – то искать, вероятно, следует того, чья личность со времени похищения претерпела значительные изменения.

Разумеется, я не приписывал плоду чудесных свойств (я свободен от суеверий), но разве тот, кто верит, что стал гением, бессмертным, или приобрел способность летать, может вести себя по-прежнему? Как я говорил своим студентам в начале каждого семестра в Академии: «Физиономист – это не просто никелированные инструменты. Главное его орудие – острый и логичный ум. Полагайтесь прежде всего на собственный рассудок». К тому времени когда эта блестящая мысль полностью оформилась в моей голове, за поворотом открылась резиденция мэра. В двухстах ярдах, по-видимому на крутом холме, светились ярким огнем окна широкого фасада. Я уже начал подниматься по склону, когда в лесу позади раздался гул. Он быстро приближался, нарастая с каждым мгновением, и раньше чем я успел задуматься о его причине, из леса сорвавшимся с цепи кошмаром вылетела и остановилась передо, мной запряженная четверкой карета.

На козлах сидело то самое свинообразное чудище, что доставило меня из Отличного Города. Оно ухмыльнулось, щурясь от света висевшего на оглобле фонаря. – Создатель поручил мне сопровождать вас, – сказал он. Мне на язык просились тысячи сильных выражений, но упоминание Создателя заставило сдержаться. Я просто кивнул и сел в карету.

3

– Где же Битон? – встретил меня мэр. – Я собирался послать его в город за льдом.

Гости, разодетые со всей убогой роскошью, на какую были способны, встретили его выступление взрывом хохота. Окажись при мне скальпель, я накрошил бы из них конфетти, теперь же заставил себя улыбнуться и с достоинством поклонился. В зеркале на противоположной стене отразился мэр, обнимающий меня за плечи.

– Позвольте показать вам дом, – предложил он, издавая сильный запах спиртного. Я изящно отстранился и со словами: «Как вам угодно», последовал за ним сквозь толпу горожан, пивших, куривших и ломавшихся, как стадо мартышек. Краем глаза я заметил миссис Мантакис и задумался, как ей удалось опередить меня. Какой-то пьяный болван приблизился ко мне и произнес: «Вижу, вы беседовали с мэром», указывая на пятно птичьего помета у меня на рукаве. Мэр неудержимо расхохотался и похлопал болвана по спине. В какофонию бессмысленной болтовни врывались фальшивые ноты мелодии, извлекаемой неким старцем из диковинного деревянного инструмента. Из напитков подавали только «разлуку» – напиток шахтеров, с легким голубоватым оттенком. Дежурным блюдом были запеченные крематы – нечто вроде колбасок собачьего дерьма, красиво уложенных на твердых, как обеденные тарелки, галетах.

Мы остановились поприветствовать жену мэра, которая с ходу принялась убеждать меня устроить мужу место в Городе.

– Он честнейший человек, – заверяла она меня. – Честнейший.

– Не сомневаюсь, мадам, – поклонился я, – но Отличный Город не нуждается в новом мэре.

– Он годится на любой пост, – воскликнула мадам и потянулась губами к супругу.

– Вернись на кухню, – велел тот. – Крематы кончаются.

На прощанье она поцеловала мой перстень со всей страстью, предназначавшейся мужу. Я вытер руку о штанину и стал на ходу прислушиваться к перекрикивавшему гомон приглашенных мэру. Он провел меня вверх по лестнице. На площадку выходило несколько дверей. Та, которую он распахнул передо мной, открывалась в библиотеку. Три стены были скрыты рядами книг, их прерывала только раздвижная стеклянная панель, за которой виднелся балкон. Мэр подвинул мне столик с бутылкой разлуки и двумя стаканами. Я обвел взглядом полки и сразу выхватил четыре из двух десятков опубликованных мною трудов. Готов поручиться, что он не читал «Слабоумие и кретинизм с философской точки зрения», поскольку еще не покончил с собой.

– Вы читали мои работы? – спросил я, когда он протянул мне бокал.

– С большим интересом, – ответил он.

– И что вы из них вынесли? – спросил я.

– Ну... – начал он и умолк.

– Они не подсказали вам, что я не тот человек, с которым позволительно шутить такому тупице, как вы? – продолжал я.

– Что вы хотите сказать, ваша честь?

Я выплеснул бокал разлуки ему в глаза, а когда он, вскрикнув, принялся протирать их, вогнал кулак ему в кадык. Он откинулся назад, захрипел и упал со стула, корчась на полу и судорожно ловя ртом воздух. Я нагнулся над ним.

– Помогите, – прошептал он. Я пнул его в голову, ссадив кожу. Затем, не дожидаясь новой просьбы о пощаде, наступил каблуком на кривившиеся губы.

– За эту шутку с Битоном вас следовало бы убить, – сказал я.

Он попытался кивнуть.

– Еще одна вольность, и я сообщу Создателю, что этот городишко следует уничтожить вместе со всем населением.

Он попытался кивнуть снова.

Я оставил его на полу, открыл дверь на балкон и вышел в темноту в надежде, что ночной ветер высушит дот. Ненавижу насилие, но иногда приходится к нему прибегать. В данном случае насилие послужило символической пощечиной, которая должна была пробудить городок от долгой спячки.

Через несколько минут мэр пошатываясь подошёл и встал рядом. Ссадина на его голове еще кровоточила, а рубашка на груди была запачкана рвотой. Когда я оглянулся на него, он, привалившись к перилам, поднял бокал.

– Первоклассная трепка, – проговорил он с улыбкой.

– К сожалению, это было необходимо, – отозвался я.

– Отсюда, ваша честь, вы можете кое-что увидеть, – он указал в темноту.

– Не вижу ни зги, – возразил я.

– Мы находимся на северной окраине города. Отсюда начинается огромная неизведанная чаща, которая тянется, быть может, до бесконечности. Говорят, что в глубине ее лежит Земной Рай, – вынув из кармана жилета платок, он промакнул ссадину над ухом.

– Какое отношение это имеет ко мне?

– Много лет назад мы составили из шахтеров экспедицию для поисков этого небесного сада. Вернулся, два года спустя, только один. Он был едва жив, когда добрался до города и рассказал о демонах пустых земель. «С рогами, крыльями и гребнем на спине, как в детском катехизисе», – твердил он. Еще они повстречались с огнедышащим котом, черной собакой-ящером с длинными клыками, видели стадо оленей, у которых рога срослись вместе и в них устраивали гнезда красные птицы.

– Я могу продолжить ваше воспитание, – предостерег я. – К делу.

– Дело в том, что вам трудно понять нас, жителей Анамасобии. Жизнь в тени неведомого рождает своеобразное чувство юмора. За последние несколько лет демоны появлялись на северных окраинах города. Один в туманную ночь утащил собаку отца Гарланда. Видите ли, нам приходится продолжать жизнь перед лицом этой угрозы, потому-то мы и стараемся чаще смеяться. – Закончив, он кивнул мне, словно что-то объяснил.

– Приведите себя в порядок, – сказал я, – и спускайтесь за мной вниз. Я обращусь к горожанам.

– Очень хорошо, ваша честь, – сказал он и вдруг насторожился. – Вы слышали?

– Что? – спросил я.

– Там, в кустарнике.

– Демоны? – спросил я.

Он ткнул в меня пальцем и расхохотался.

– Ага, попались? Вы тоже поверили.

Сжатым кулаком я с размаху ударил его в левый глаз. Пока он корчился и подвывал, я сообщил ему, что оставил свой плащ в библиотеке, и велел вычистить его к разъезду гостей.

Потом оставил его, чтобы продолжать мучения среди гостей.

Супруга мэра подала мне запеченный кремат, но я распорядился расставить для гостей складные кресла.

– Сию минуту, – пролепетала она и к тому моменту, когда я к ней обернулся, уже отдавала приказания слугам. Ароматы дежурного блюда пронизывали воздух, и я невольно стряхнул его с тарелки. Галета покатилась по ковру. Некоторое время я с интересом наблюдал, как ничего не подозревающие гости ставили на волосок от нее каблуки – метафорическое изображение их способности к точности мысли. Затем одна из женщин все-таки проткнула лепешку острым каблучком и унесла с собой в толпу.

– Мы готовы. – Голос супруги мэра отвлек меня от наблюдений. Для обращения к большой аудитории у меня есть свой метод, который я разработал, чтобы добиться внимания толпы и внушить ей свою мысль. Я выхватываю наугад несколько лиц, прочитываю их и объявляю свое заключение. Все собравшиеся немедленно обращаются в слух.

– Вы, там, – сказал я, расхаживая между рядами кресел, – вам до конца жизни не выбиться из нищеты. А вы, женщина с цветами на шляпке, никак не можете не изменять мужу?.. Умрете в течение года... Ждете ребенка... Пустой человек. Насмешка природы... Вижу брак с человеком, который станет колотить вас. – Я остановился и раскланялся под гром аплодисментов.

– Жители и жительницы Анамасобии, – начал я, когда снова установилась тишина. – Все вы, подобно мистеру Битону, сменившему сегодня живую плоть на синий дух, тоже сейчас меняетесь. Вы уже не граждане, не отцы, не матери, не братья, сестры и прочее и прочее, вы – подозреваемые. Пока я здесь, вы только подозреваемые. Я вычислю каждую подробность ваших физиономических черт и уличу преступника. Думаю, всем здесь известно, кто я такой и каковы мои полномочия. Вам придется раздеваться передо мной. Я – человек науки. Я буду обследовать вас деликатно, мягкими прикосновениями. Если мне придется углубиться в интимные области вашего тела, я не забуду надеть кожаные перчатки. Мои инструменты настолько остры, что разрез, если в таковом будет необходимость, вы обнаружите только много часов спустя. Помните: повиноваться мне следует немедленно и в полном молчании.

Не просите сообщить вам результат исследования. Поверьте, вам лучше оставаться в неведении.

Мое выступление прозвучало ровно и уверенно. Я видел, что женщины, даже не сумевшие ухватить смысл, поражены тем, как я владею человеческой речью. Мужчины кивали и почесывали затылки. У них было довольно сообразительности, чтобы признать мое превосходство. Я переходил от одного к другому, давая им возможность рассмотреть меня. Избив мэра, я вернул себе уверенность и легко поддерживал беседу. У меня просили совета: какие читать книги, как воспитывать детей, как делать деньги и сколько раз в день принимать ванну. Я отвечал всем.

Кто-то притушил свет, и я успел выпить в полумраке один-два бокала разлуки, когда в толпе мелькнула физиономия, в которой мой взгляд не нашел изъяна. Она подошла ко мне и заговорила:

– Нельзя ли спросить вас о Грете Сикес? – Пораженный ее красотой, я кивнул, не понимая вопроса. – Как вы могли утверждать, что она – оборотень, основываясь на укороченном расстоянии ноздря—бровь, если тонкость подбородочной дуги перекрывала все отклонения в верхней части лица?

Я с минуту любовался ею, потом отвел взгляд и еще минуту смотрел в сторону.

– Дорогая, – сказал я наконец. – Вы забыли о факторе Рейлинга, названном так по имени великого Мулдабара Рейлинга, открывшего, что неровная походка, какой отличалась Грета Сикес, усиливает значение верхних частей лица, даже если они перекрываются тонкостью овала.

Она стояла, глядя на меня, а я любовался ее волосами, глазами, фигурой, длинными пальцами.

– Вы сами видели ее превращение в волка? – спросила она, мешая мне восхититься оранжево-красными разводами ее платья.

– Видел? Мне пришлось однажды отбивался от нее зонтиком, когда она вздумала вцепиться мне в лодыжку! В облике волка она была мохнатой и, поверьте, источала слюну, как уличный насос. Зубы ее острее кинжалов, когти – как вязальные спицы. И все это скрывалось в невинном с виду дитя.

– Вы испугались?

– Прошу вас! – возмутился я, и тотчас кто-то задул последние свечи, и зал погрузился в непроглядную тьму. Старый враг – ночная тьма, внезапно набросился на меня, и я едва удержался на ногах. Но тут послышался голос мэра.

– Для развлечения вашей чести, мы приготовили сегодня редкостную огненную летучую мышь, которая встречается только в пещерах горы Гронус.

Судя по звуку, вскрыли ящик, потом мэр вскрикнул: «Гадина, она меня укусила!», и сейчас же над головами захлопали кожистые крылья. Светящаяся крылатая крыса вылетела на меня из темноты, и я отмахнулся бокалом. Животное поднялось выше и закружилось над гостями. Каждый раз, когда оно замыкало круг, раздавались аплодисменты.

Я сказал, не глядя, кто стоит возле меня:

– Передайте мэру, что летучая мышь исчерпала меру моего терпения.

Через минуту Батальдо пронзительно взвизгнул:

– Принесите свет!

Как только внесли лампы, тварь обезумела и заметалась, натыкаясь на стены и срывая с женщин украшения. Рядом с мэром улыбался мечтательной улыбкой лысый мужчина, лицо которого говорило о выдающейся ограниченности.

– Подзови ее, – крикнул ему мэр. Лысый идиот сунул в пасть толстые пальцы, но не высвистел ничего, кроме шипения. Мышь продолжала свою разрушительную деятельность. Лысый шипел. Мэр потребовал ружье. Первыми жертвами пали подсвечник, ухо лакея и два оконных стекла. Наконец пришла очередь огненной мыши горы Гронус, и подстреленная тварь рухнула в блюдо крематов. Там она и провела остаток вечера, пока гости танцевали кадриль.

– Найдите мне эту девушку и пришлите ко мне, – приказал я мэру перед уходом. – Мне нужен ассистент.

– Вы имеете в виду Арлу Битон?

– Битон?!

– Его внучка. Битон был тот самый, кто вернулся из экспедиции в Земной Рай, – сказал он, подавая мне плащ.

– И что же он нашел в этом вашем Раю?

– Он не рассказывал.

4

Чугунная ванна на львиных лапах располагалась на закрытом заднем крыльце «Отеля де Скри». С первыми лучами тусклого солнца я храбро расстался с одеждой.

Двор был огорожен густым кустарником, и ветер гонял по газону желтые листья. Ноги, до колена погрузившиеся в древнюю посудину, мгновенно онемели. Опустив в воду заднюю часть, я почувствовал, как ледяные лапы схватили меня за копчик и вытягивают спинной мозг. Задержав дыхание, я погрузился с головой. Сквозь эту жесткую серую воду красота пробиться была не в силах.

Я вытирался, стуча зубами, и представлял себе ту экспедицию в Земной Рай. Шахтеры с кирками и с фонариками на шапках, уходящие в неизведанную глушь в поисках спасения... Все, что осталось на память от этого безумного предприятия, – синяя статуя в вестибюле отеля. Потом мои мысли обратились к мэру с его адской огненной мышью, и тут я понял, что должен прочитать Битона. Он уже стоял перед моим мысленным взором, протягивая послание, принесенное из Рая. Я громко крикнул Мантакиса, каковой немедля показался на крыльце, в фартуке и с метелкой из перьев в руке. Его вытянутое лицо было столь же утомительно, как жалобные вздохи и шаркающая походка.

– Бросьте это, Мантакис, – приказал я.

– Ваша честь? – не понял он.

– Что вас гложет, милейший?

– Я вчера не попал на праздник, – ответствовал он.

– Ничего не потеряли, – утешил я его. – Мэр выпустил на гостей опасное животное, а угощали печеным дерьмом.

– Хозяйка рассказывала, вы произнесли прекрасную речь, – сказал он.

– Откуда ей знать? – спросил я, намыливая левую подмышку.

– Хозяйка... – начал он, но сколько можно было его слушать?

– Мантакис, – сказал я. – Пусть Битона доставят ко мне в кабинет.

– Прошу прощения, – робко возразил он, – его, вероятно, захочет забрать семья.

– Семья может забрать то, что останется, когда я закончу, – сказал я.

– Как вам угодно. – Он взмахнул перед собой метелкой для пыли.

– Мантакис, – сказал я ему вслед, когда он был уже в дверях.

– Ваша честь? – отозвался он через плечо.

– Праздник, на который вы не попали, давно кончился.

Он кивнул, будто услышал, что небо – синее.

Битона с шумом волокли по ступеням в кабинет. Я уже вернулся в комнату и обсыхал, готовя порцию красоты. Голоса двух рабочих, ворочавших каменную глыбу, отдавались эхом на лестнице и проникали сквозь дверь. Их ругательства зазвучали хором мальчиков, когда красота обняла меня и тихо задышала рядом. Я оделся, купаясь в волнах внутреннего моря, маяки моих глаз озарили будничный мир. Профессор Флок помог мне завязать галстук, а потом я пять минут прятался под кроватью от кружившей по спальне огненной мыши.

Уткнувшись носом в пыльные доски пола, я вслушивался в шепот Создателя, чувствовал его дыхание щеке и его тело рядом с моим.

– А теперь открой дверь, – шепнул он. – Летучей нет.

Выползая из-под кровати, я услышал, как стучат в дверь, поспешно поднялся и отряхнул одежду.

– Кто там? – крикнул я.

– Вас хочет видеть мисс Битон, – прокричала в Мантакис.

– Проведите ее в кабинет, – сказал я. – Я скоро буду.

Стоя перед зеркалом, я постарался собраться. Изучил свое лицо в надежде, что шуточное исследование вернуть способность мыслить логически. Это удалось, когда уголком глаза я заметил, что губы синего Ардена шевельнулись. Они остались каменными, но двигались как живые. Слабый голос пробивался, подобно кроту сквозь оползень, взывая о помощи. Я закрыл за собой дверь и прошел по коридору в кабинет. Она сидела за моим столом. Когда я вошел, встала и наклонила голову.

– Ваша честь, – сказала она.

– Садитесь, – сказал я.

Пока она усаживалась, я наблюдал, как изгибается ее тело.

– Где вы изучали физиогномику? – спросил я ее.

– По книгам, – сказала она.

– По моим книгам? – спросил я.

– В том числе.

– В каком возрасте вы начали заниматься?

– Всерьез начала три года назад. Мне было пятнадцать, – сказала она.

– Зачем?

Она ответила не сразу.

– В Анамасобии поссорились двое шахтеров. Никто не знал, из-за чего. Дело зашло так далеко, что они решились устроить дуэль в ивовой роще к западу от города. Оружием были кирки. Ветви ив там свисали почти до земли. Они вошли в рощу с двух сторон, каждый с киркой в руках, а два дняспустя кто-то разыскал их и увидел, что оба мертвы. Одновременно пробили друг другу головы. Это ужасное событие взбудоражило городок. Отец Гарланд по этому случаю вспомнил притчу о человеке, который родился с двумя головами, одним ртом, а глаз брал взаймы, но для меня трагедия не стала от этого понятнее. А физиогномика хоть немного приоткрывает ужасную тайну человеческой души.

Я внимательнейшим образом изучал форму ее груди.

– И что вы видите в зеркале? – спросил я.

– Существо, стремящееся к совершенству, – сказала она.

– Люблю оптимистов, – улыбнулся я. Она ответила улыбкой, и мне пришлось отвернуться. При этом я оказался лицом к лицу с ее дедом, скромно примостившимся в углу. От неожиданности я едва не подскочил, но сумел взять себя в руки.

– Что вы думаете о своем дедушке, об этом вот неотесанном булыжнике в углу?

– Ничего, – был ответ.

Я повернулся к ней. Девушка спокойно рассматривала синего старика.

– Возможно, при обследовании мне придется воспользоваться теслом.

– Участвовать во вскрытии этой головы – честь меня, – ответила она.

– И что мы можем там найти? – спросил я.

– Дорогу в Рай, – ответила она. – Она там. Он рассказывал мне, когда я была совсем маленькой. Иногда что-то всплывает в памяти и тут же снова забывается. Но память там, внутри глыбы духа.

– Полагаю, в ядре его мозга обнаружится белый плод, – пошутил я.

– Или пещера, – отозвалась она.

Я натянуто улыбнулся и быстро спросил:

– Кто похититель?

Она подтянула под себя ноги, а я придвинул свое кресло ближе к ней. Нагнувшись ко мне, словно собираясь доверить заветную тайну, она прошептала:

– Все думают, что его украл Морган и накормил свою дочку, Элис.

– Почему? – спросил я, придвинувшись так близко, что обонял запах ее духов.

– Девочка переменилась, – ответила она, поджав губы и опустив веки.

– Стала летать? – спросил я.

– Люди говорят, она теперь знает ответы на все вопросы.

Я достал сигарету и зажег ее, чтобы сменить тему.

– Контактировали ли вы в последнее время с лицами противоположного пола? – спросил я, глядя ей прямо в глаза.

– Никогда, ваша честь, – был ответ.

– Испытываете ли вы отвращение к наготе? – спросил я.

– Вовсе нет, – ответила она, и на мгновение мне показалось, что она улыбается.

– Тревожит ли вас зрелище крови или страдания? Она покачала головой.

– Страдает ли кто-либо из ваших родителей слабоумием?

– В какой-то мере, но они простые добрые люди.

– Вам придется делать все, что я скажу, – предупредил я.

– Конечно, я понимаю, – сказала она и вдруг тряхнула головой так, что рассыпались волосы.

Не удержавшись, я нагнулся над ней, чтобы измерить расстояние от верхней губы до линии волос большим и указательным пальцем. Даже без отполированной точности своих инструментов я видел, что она принадлежит к Звездам Пять – классу, к которому относили лиц, возвышающихся на вершине физиономической иерархии. Я мучительно взволновался, поняв, что, если бы не принадлежность к женскому полу, она была бы мне равной.

Когда я отнял руку, она заметила:

– Звезда Пять.

– Докажите, – сказал я.

– Докажу, – сказала она.

Мы вышли из отеля, и, шагая рядом с ней по улице к церкви, я попросил напомнить мне суть знаменитого «дела Барлоу». Она шла торопливо, чтобы не отстать от меня, ее волосы развевались по ветру, а она наизусть перечисляла точные данные измерений, которые я сам производил десять лет назад на подозрительном докторе, который начисто отрицал свое авторство подрывных стихотворений.

Откровенно говоря, Арла Битон напоминала мне первую любовь, и я понимал, что ничего хорошего не предвещает. Вовлекать женщин в официальные расследования государственной важности строжайше запрещалось, но мог ли я не заметить ее? Для меня, посвятившего всю жизнь своему делу, безупречное изящество ее черт было сиянием моего собственного земного рая. Слушая, как она щебечет, цитируя то меня самого, то грязные стишки Барлоу, я временно потерял голову и позволил себе вспомнить...

– В Академии для нас, студентов, проводили лабораторные занятия по изучению форм человеческого тела. Эта начальная ступень «Процесса» (название восьмилетней программы обучения физиономиста) отличать чрезвычайной сложностью, чтобы отсеять непригодных. Я обгонял своих сверстников, так как отказывал себе в радостях дружбы и светской жизни. Вечерами, когда остальные расходились по кафе Верхнего города, я с блокнотом в руках возвращался в Академию. Каждую ночь я спускался во чрево огромного старого здания, где помещались лаборатории физиогномики. Лаборатория тела размещалась в маленькой комнатушке, где едва хватало места для стола и табуретки. Сидя за столом, вы оказывались лицом к окну, затянутому шторой. Достаточно было слова, чтобы штора раздвинулась. За ней открывалось крахмально-белое освещенное помещение. Академия заботилась о том, чтобы в нем двадцать четыре часа в сутки находились образцы. Обнаженные тела по приказу двигались и принимали нужные позы. Я часто гадал, много ли этим живым марионеткам платили за работу, если вообще платили. Обычно они относились к низшим физиономическим классам – кто еще согласился бы на такую работу? – но тем интереснее было изучение этих образцов.

Там я впервые исследовал Нуль – личность, лишенную всяких краниометрических, физиономических или телесных достоинств. У этого парня отбоя не было от студентов. Он часто оставался на ночь, потому, как я полагал, что по тупости был ни на что больше не годен. Однако, читая его, вы словно заглядывали в бесконечность, созерцали, так сказать, природу без штанов – зрелище пугающее и в то же время изысканное.

Однажды ночью я пришел в лабораторию, ожидая застать там старину Диксона, оплывшего и перекошенного, как снеговик после оттепели, но когда штора по моей команде раздвинулась, мне открылось совершенно иное.

У нее было самое совершенное из всех виденных мною тел. Само совершенство, и кончики сосков острые, как иголки. Я заставлял ее изгибаться, поворачиваться, подпрыгивать, опускаться на четвереньки и ложиться на спину, но не мог найти ни малейшего изъяна. Лицо было округлым и чистым, глаза темно-зеленого оттенка, а водопад каштановых волос завивался воронкой, словно у морской богини, попавшей в водоворот. В ту первую ночь я оставался с нею до утра, и к утру приказы, заставлявшие ее совершать грубые телесные движения, сменились тихими просьбами: подмигнуть глазом или согнуть мизинец.

На следующий день вместо смертельной усталости после бессонной ночи я ощущал прилив сил и странное ощущение жара в солнечном сплетении. Мне было не до учебы– мысли были заняты тем, как увидеть ее. Хотелось просто говорить с ней, а не отдавать команды. Еще две ночи я провел в лабораторном здании. На мое счастье, она была там, за окном. На третью ночь, приказав раздвинуть шторы, я застонал, снова увидев слюнявого Диксона. В ответ на мой стон этот идиот разразился беззвучным смехом. Тогда же, не сходя с места, я изобрел способ выяснить, кто она.

На следующее утро я сунул взятку старику, наводившему порядок в лабораториях.

.—Узнайте хотя бы имя, – просил я, сунув пятьдесят белоу ему в карман. Я знал, что нарушаю закон, и два дня ожидал ареста. На вторую ночь ко мне на дом пришли. Четверо в длинных черных плащах и огромный черный мастиф, на толстой, вроде якорной, цепи.

– Следуйте за нами, – приказал главный. Меня вывели на улицу, усадили в карету и повезли по ночным улицам к Академии.

Я трясся всем телом, когда четверо безмолвных стражей и собака вели меня в подвал, где располагались лаборатории. Мы прошли по совершенно не знакомому мне коридору и оказались в пустом каменном вестибюле, куда выходило несколько железных дверей.

Агент, который заговорил со мной в квартире, сказал:

– Создатель, Драктон Белоу, приняв во внимание ваши успехи, решил исполнить ваше желание.

Он отодвинул засов одной из дверей, открыл ее и выдвинул наружу стол с телом моей любимой.

– Вы хотели узнать ее имя? – спросил агент. – Это номер два сорок три.

– Но она мертва, – сказал я, глотая слезы.

– Разумеется, мертва, – ответил он. – Все они мертвы. Эта покончила с собой после осуждения ее родителей на основании заключения физиономиста Рейлинга, Ее тело было обработано и законсервировано, после чего на место внутренних органов внедрили механические тяги и нейроны лабораторной собаки по методике, разработанной Создателем.

Он наклонился и нажал у нее за ухом, включив механизм. Она открыла глаза и села.

– Пой, – приказал он, и она что-то жалобно замычала. Агенты засмеялись.

– Теперь идите домой, и никому ни слова о том, что видели, – приказал первый.

Выходя, я обернулся и увидел, что мужчины окружили ее, скинув черные плащи. Спущенная с цепи собака бешено носилась по кругу.

5

Архитектура анамасобийской церкви возбудила во мне два желания, ни одному из которых я не дал воли. Первое было: громко расхохотаться. Второе: чиркнуть спичкой и сжечь дотла этот нелепый плод религиозного бреда. Все те же серые бревна громоздились друг, на друга, образуя очертания, смутно напоминающие контур горы Гронус. Если бы не пояснения Арлы, я принял бы их за рассыпавшийся штабель дров. Плотник, создавший сие произведение архитектуры, трудолюбиво передал все расщелины, уступы и обрывы настоящей вершины. Ступени, ведущие к перекошенным дверям, были разной высоты и ширины, окна беспорядочно разбросаны по фасаду. Место стекол занимали тончайшие пластинки синего духа, украшенные сценами священного писания. На вершине торчала шахтерская кирка, выкованная из золота.

– Кто сотворил это? – поинтересовался я.

– Замысел принадлежит отцу Гарланду. Он начертил план в первый год после приезда в Анамасобию и клялся, что его руку направлял господь.

Я коснулся ее тонкого локотка, желая якобы поддержать на крутых ступенях, но на полпути к дверям сам споткнулся и должен был на мгновение опереться на ее руку. Рука оказалась неожиданно сильной, а улыбка, которой наградила меня девушка, мгновенно стерла улыбку с моего лица.

– Надо быть осторожней, – сказал я ей, открывая более высокую из двух створок.

– Благодарю вас, – ответила она, и мы шагнули в темноту. Глупая шутка строителя продолжалась и внутри тошнотворного здания. Входя в церковь, вы оказывались в пещере. С потолка и из пола сосульками сталактитов и сталагмитов торчали щепки. Узкие, извивающиеся тропинки расходились в стороны, утопая в полной темноте, а впереди через миниатюрную расщелину были перекинуты веревочные мостки. За мостом, сквозь узкую щель, напоминающую приоткрытую гигантскую пасть, виднелась новая пещера, освещенная лишь горящими свечами.

– Правда, невероятно? – спросила Арла, пробираясь по мосткам.

– Невероятная безвкусица, – согласился я, чувствуя, как окружающая темнота давит на глазные яблоки. – Церковь, посещаемая в поисках острых ощущений.

– Горняки и их семьи чувствуют себя здесь как дома, – заметила Арла.

– Не сомневаюсь, – хмыкнул я, неуверенно нащупывая путь над бездной. В алтарном зале стояли вырубленные из синего духа скамьи для молящихся, а в маячивших вдоль стен статуях я опознал все тех же твердокаменных героев. Здесь и там мигали огоньки белых свечей, с них капал воск, и помещение заливал тот мерцающий свет, которым бывают отмечены последние мгновения сумерек, уступающих место ночи. Алтарем служила также большая плоская глыба духа, а за ней висел огромный портрет бога в облике шахтера.

– А когда отец Гарланд проводит службу, они не изображают выброс пещерного газа? – спросил я.

Она, кажется, не поняла шутки и серьезно ответила:

– В самом деле, он говорит, что грех – это обвал в душе.

Она ушла в темный коридор, чтобы отыскать Гарланда, а я остался в одиночестве разглядывать бога. Если судить по физиономии на портрете, всемогущий должен был неплохо справляться с киркой, но вряд да был пригоден для более сложной работы. Прежде всего все лицо покрывали уродливые шишки. Из ушей росли волосы, а глаза смотрели в разные стороны. Не могу сказать, чтобы в его физиономии отражалось все животное царство, однако, по всей вероятности, некоторые породы собак и большая часть обезьян были созданы по его облику и подобию. В одной руке он сжимал кирку, в другой – заступ, и летел, оставляя за собой длинный хвост развевающихся синих волос, вверх по длинному подземному тоннелю. Он надвигался на зрителя из темноты с выражением, которое наводило на мысль, что его кишки сработали и в комбинезоне только что случился завал. Очевидно, картина изображала сцену творения.

Это было не первое мое знакомство с религиозными культами провинций. Я читал, что в западных районах страны церкви возводят из кукурузных початков.

Там поклоняются Белиусу, божеству с бычьей головой. Эти странные боги прилежно надзирают за жалкими жизнями своих подопечных и вершат над ними суд, награждая достойных загробным раем, в котором одежда им к лицу, а супруги не нудят. Иное дело – Город, где есть человек – Белоу, и точная наука – физиогномика: сочетание индивидуальности и объективности, воплощающее идеальную справедливость.

Из коридора за алтарем послышались голоса Арлы и отца Гарланда, и я уже готов был отвести взгляд от портрета, когда меня осенило: это лицо я где-то видел прежде. И я бы вспомнил его, но Арла уже представляла меня священнику. Сделав зарубку в памяти на будущее, я обернулся и увидел перед собой крошечного седого человечка. Старикашка протягивал мне кукольную ручонку с остро отточенными ноготками.

Он провел нас в свой кабинет (маленькую пещерку в дальней части церкви) и угостил жидкой вытяжкой из кремата. Мы любезно согласились попробовать изобретенный им самим напиток. Жидкость янтарного цвета пахла сиренью, а на вкус напоминала воду из лужи. Я выпил стакан и отказался от второго.

В голосе Гарланда слышалось раздражающее меня присвистывание. В сочетании с морщинистым личиком и потоком своеобразных афоризмов, вроде «Когда двое – одно, тогда третий – ничто, а нуль – начало всего», он был безнадежно далек от нормы. Арла между тем взирала на него с почти непристойным благоговением. Я видел, что должен буду избавить ее от преклонения перед этим претенциозным гномом.

– Скажите, отец, – обратился я к нему, когда мы уселись и выслушали его краткую молитву, – почему бы мне не считать вас главным подозреваемым?

Он кивнул, словно не заметил издевки в моем вопросе.

– Я уже знаю дорогу в рай, – был его ответ.

– А что вы можете сказать про этот плод? – спросил я.

– Сочный и источающий сладость. Я касался его, и он был подобен живой плоти. Думал ли я вкусить его? Разве вы, всего лишь услышав о нем, не мечтали вкусить? Каждый из нас вожделел его. Но пока мы воздерживались, сила этого всеобщего желания удерживала нас на праведном пути. Теперь же мы движемся к бездне греха.

– Проявлял ли к нему кто-нибудь особый интерес?

– Один или двое, – ответил он.

– Кто взял его? – спросил я.

Он медленно покачал головой...

– Откуда мне знать, быть может, демоны проникли ночью из чащи и прокрались в алтарную залу, пока я спал.

– Я в последнее время слышал много разговоров о Земном Рае. Вы можете точно сказать мне, что это такое?

Гарланд ущипнул себя за переносицу пальцами левой руки и застыл в позе глубокой задумчивости, наклонилась вперед, ожидая его слов.

– Земной Рай, ваша честь, это малое место в огромном мире, где природа не совершает ошибок. Это последнее и лучшее творение бога, после которого он похоронен заживо. Там собраны все грехи и славные деяния, капля за каплей превращающиеся в вечность.

– Бог был похоронен заживо? – удивился я.

– День за днем мы раскапываем его могилу, – отвечал он.

– И что будет, когда мы до него докопаемся?

– Мы достигнем начала.

– Чего? – спросил я.

– Начала конца, – изрекши это, он вздохнул и улыбнулся Арле. Она улыбнулась в ответ, и он сказал: – Поблагодари от меня свою матушку за тот пирог с вареньем из тады.

– Хорошо, отец, – кивнула она.

– Мэр сказал, что вашу собаку унес демон, – сказал я.

Он грустно кивнул:

– Бедного Густава, должно быть, разорвала на куски стая этих мерзких тварей.

– Вы можете описать одного из них? – перебил я.

– Он таков, как рассказывал дед Арлы. Таким мы все представляем демона. Он оставляет после себя странный запах и улетает, тяжело хлопая крыльями.

– И ногти у него острые? – спросил я.

– Что вы хотите сказать?

– А как вы думаете?

– Я думаю, вы в некотором смысле уподобляете меня демону из-за моих ногтей, преспокойно ответил он. – Я оттачиваю их, чтобы выдергивать занозы, подобные той, что вонзилась сейчас в мое сердце.

– Могу предложить вам пару стальных щипчиков, – заметил я и, повернувшись к Арле, попросил ее покинуть комнату: – Нам с отцом нужно обсудить дело личного характера.

Когда она вышла, я сказал Гарланду, что намерен занять его церковь для осмотра горожан.

– Вы хотите сказать, что они будут раздеваться в церкви? – он вскочил на ноги.

– Таков обычный порядок, – кивнул я. – Вы будете рядом, чтобы поддерживать спокойствие и тишину в толпе.

– Невозможно, – воскликнул он и сделал шаг ко мне, вытягивая вперед свои ручонки, словно задумал рукоприкладство.

– Спокойно, отец, – предупредил я.

– Мне бы не хотелось переубеждать вас. Он поморщился, и я заметил, что передние зубы у него тоже были заточены. Старик побагровел и заметно дрожал. Я опустил руку в карман плаща и нащупал рукоять скальпеля.

– Милосердие – светильник господа, – пробормотал он и мгновенно расслабился. Теперь он стоял совершенно спокойно. Я кивнул:

– Вот видите, так будет лучше.

– Идемте со мной, ваша честь. Думаю, вас это заинтересует, – сказал он, подошел к стене, перед которой стоял стол, и слегка толкнул ее. Открылась дверь, за которой я разглядел уходящую вниз лестницу.

Священник шагнул в дверь и начал спускаться.

– Идемте ваша честь, – слабо донеслось снизу. Мне сразу пришло в голову, что он готовит мне ловушку в темном подземелье, но я последовал за ним, одной рукой держась за перила, а другой сжимая скальпель. Я решил, что первым делом проткну ему глаз, а потом добью сапогом. Чем глубже мы спускались, тем более желательным представлялось мне столкновение. Я нашел отца Гарланда на коленях в мраморной келье, ярко освещенной факелами, укрепленными на стенах. Перед ним в тяжелом деревянном кресле находилось нечто напоминающее огромную изжеванную сигару. Однако, приблизившись, я различил черты тонкого длинного мужчины с узкой головой. Кожа его, иссушенная временем, сохранилась полностью. Мне даже показалось, что за опущенными веками выступают глазные яблоки. Между пальцами у него были перепонки, и одну из них пронизывало тонкое серебряное кольцо.

– Что это у вас? – спросил я. – Бог крематов? Гарланд поднялся и встал рядом со мной.

– Это тот, кого нашли в шахте с плодом, – сказал он. – Иногда мне кажется, что он не умер, а только ожидает возвращения в рай.

– Сколько же лет он ждет? – спросил я. Священник покачал головой:

– Не знаю, но согласитесь, что перед нами нечто необычное.

– В необычности я не сомневаюсь, – сказал я.

– В чем же тогда? – спросил Гарланд. – Плод, Странник, – вы сами видите, это чудеса.

– Я вижу всего-навсего иссохший труп и не слышу ничего, кроме суеверной чепухи. Что, по-вашему, я должен думать? – спросил я.

– Завтра я открою для вас свою церковь, но сегодня я попросил бы вас об услуге.

– Попробуйте, – сказал я.

– Я хотел бы, чтобы вы прочитали лицо Странника. Я присмотрелся, раздумывая, стоит ли тратить время, и заметил несколько примечательных особенностей. Длинный лоб был неправильной, но элегантной формы.

– Это может оказаться интересно, – согласился я. Гарланд протянул мне свою лапку, и я встряхнул ее.

Я нашел Арлу сидящей на нижней ступени церкви, взгляд был устремлен за широкое поле, отделявшее окраину города от опушки леса. Ветер сгибал высокую траву, а над вершинами деревьев собирались.

– Пойдет снег, – не оборачиваясь, сказала она.

Под вечер я вручил Мантакису записку для мэра, сообщавшую, что население должно собраться перед церковью в десять часов утра. Потом в мой кабинет поднялась Арла, готовая провести предварительное чтение лица своего деда, пока я был в постели с красотой. Ожидая, пока тепло разольется по телу, я обдумывал две мысли. Первая – что, возможно, кто-то украл собаку Гарланда, чтобы свободно пробраться в оставшуюся на ночь без сторожа церковь. Вторая – физиономия ребенка, прочитать которого просили меня накануне на улице, была мне явно знакома. Первым явился профессор Флок с кратким отчетом о копях.

– Жарче не бывает, – сообщил он, отдуваясь и кряхтя. Пот градом катил по его покрасневшему лицу. За его спиной слышались крики и щелканье кнута.

– И, господи – запах – настоящая экстракция экскрементов, – простонал он, исчезая. Скоро я погрузился в галлюцинацию, в которой участвовали Арла и демоны, и она быстро выжгла действие красоты. Когда я проснулся два часа спустя, главная улица Анамасобии скрывалась под тремя дюймами снега, а яростный ветер с горы Гронус гнал новые тучи.

6

Снег, практически не известный у нас в Отличном Городе, относился к тому неприятному разряду чудес, без которых я бы прекрасно обошелся. Однако, переодеваясь в свежую рубаху, я вдохновлялся мыслью, что наконец-то меня ждет настоящее дело. Собравшись, я взял чемоданчик с инструментами и заглянул в соседнюю дверь, чтобы окликнуть работавшую в кабинете Арлу. Нам предстоял новый визит в церковь. На ходу я приказал миссис Мантакис принести нам чай. Она предложила заодно пообедать, но я отказался, так как на полный желудок бываю излишне благодушен.

Арлу я нашел за столом. Она вносила в свой блокнот какие-то заметки. Девушка сидела совершенно неподвижно, но ее рука лихорадочно металась по бумаге. За минуту, что я стоял там, наблюдая за ней, она исписала страницу и перешла к следующей.

– Сейчас принесут чай, – сказал я наконец, чтобы обратить на себя внимание.

Одну минуту, – отозвалась она, продолжая писать. Меня несколько вывело из равновесия подобное равнодушие к моей персоне, но в сдержанном отчаянии ее движений, было нечто помешавшее мне прервать ее. Она все еще писала, когда миссис Мантакис внесла чай. Гостью хозяйка наградила неодобрительным взглядом.

– Хорошо ли, ваша честь, провели время у мэра? – спросила она меня, опустив на стол передо мной серебряный поднос. На ней была какая-то смешная шляпка и белый фартук с оборочками и вышивкой в виде ангелочка.

– Своеобразное представление, – сказал я.

– После вашего ухода огненную мышь зажарили, и каждому из гостей досталось по кусочку. Говорят, знаете ли, от этого улучшается ночное зрение.

– До или после рвоты? – спросил я.

– Ничего подобного, ваша честь, хотя вкус довольно необычный. Напоминает кролика с пряностями или, вот вам случалось пробовать фаршированного голубя?

– Вы свободны, – сказал я ей, указав на дверь. Она засеменила прочь, склонив голову и сложив руки на груди.

– Неприятная женщина, – сказал я Арле, поднося к губам чашку.

– Иду, – отозвалась та.

Наконец она подошла и села рядом со мной. Верхняя пуговка блузки у нее расстегнулась, а глаза были усталыми и красивыми. Пока девушка наливала себе чай, я спросил, согласится ли она ассистировать мне сегодня вечером.

Мне показалось хорошим признаком то, что она не спросила, кого предстоит читать, а просто ответила:

– Да, ваша честь.

В ней не заметно было ни волнения, ни страха. Она только слегка порозовела. Отпивая чай, она рассеянно па, глядя в точку, расположенную в дюйме перед глазами. Я потратил много лет, обучаясь этой технике.

– Ну и как вы нашли своего дедушку? – спросил чтобы разрушить очарование.

– Классический суб-четыре плюс признаки, родственные пернатым, – сообщила она.

– Вы не заметили особенности, бросившейся мне в глаза, в расстоянии между глазной щелью и скулой? – спросил я.

– Это было самым интересным, – признала она, – он на волосок не дотянул до Числа Величия.

– Да, однако «почти не считается».

В целом он набирает на Три, – сказала она.

– Ну-ну, в физиогномике нет места семейственности. Ставлю свой циркуль, он не выше двух и семи.

– Что-нибудь еще? – спросил я.

– Ничего, – ответила она, – только, когда я коснулась ладонями его лица, мне вспомнился кусочек рассказа, который он называл «Необыкновенное путешествие в Земной Рай». Небольшой отрывок, зато очень живо. Я записала его в свой блокнот.

– Расскажите мне, – попросил я. Она поставила чашку и откинулась назад.

– Шахтеры нашли в чаще покинутый город и провели там три ночи после сражения со стаей демонов. Дедушка убил двух, одного тесаком, а другого из пистолета. Рога он выдернул клещами на память.

Город лежал близ внутреннего моря и представлял собой груды земли, изрытые тоннелями. В первую ночь они видели в небе странное красное свечение. На вторую ночь один человек уверял, что видел призрак женщины под вуалью, двигавшийся по заросшим улицам. На третью ночь дядя мэра Батальдо, Йозеф, был убит во сне каким-то существом, оставившим после себя сотни парных ранок-проколов. Это неизвестное существо много дней преследовало их в глуши, пока они не оторвались от него, переправившись через реку.


Ночь была морозной, и пока мы добрались до церкви, снег немилосердно исхлестал мне лицо. Шайка мальчишек перед зданием мэрии лепила снеговика. Не будь такое допущение совершенно невероятным, я мог бы принять это чучело за собственный портрет. Если бы не присутствие Арлы и не официальная миссия, призывавшая меня, я бы сшиб его сапогом. «Ничего, – благодушно рассудил я, – пусть их врожденное невежество послужит им достаточным наказанием».

Пройдя несколько шагов, я услышал сквозь свист ветра голос Арлы:

– Видели этих мальчишек, которые лепили статую Странника? Дети завели этот обычай после его открытия.

– Дети, – сказал я, – неполноценная и буйная раса.

Она ответила что-то и даже громко рассмеялась, но ее слова унес ветер.

Никогда бы не подумал, что могу с радостью войти в этот Храм Бессмыслицы, однако после хлещущих по лицу снежных вихрей церковь представлялась почти сносной. Арла затворила за нами перекошенную дверь, и я постоял минуту, слушая тишину вокруг себя и далекие завывания ветра за стенами. Волосы у нее намокли, их запах наполнял темноту. Моя рука невольно потянулась к ее лицу, но, к счастью, она уже шагнула вперед, к мосту. Мы преодолели его, хотя голова у меня кружилась от запаха мокрого леса. Я заплатил бы тысячу белоу за возможность читать этой ночью ее, а не Гарландову шестифутовую куклу из сушеного навоза.

Священник уже ожидал нас. Он каким-то образом умудрился перетащить Странника на плоскую глыбу алтаря.

– Ваша честь, – поклонился он. Как видно, с полудня его настроение заметно улучшилось.

Я лениво взмахнул рукой в ответном приветствии.

– Арла, милая, – сказал он, когда девушка поцеловала его в лоб. При этом я заметил, что его крошечные ручки скользнули по ее бедру.

– Как вы сумели перенести его сюда? – спросила она, спеша избавиться от его объятий.

– Странник почти ничего не весит, – пояснил Гарланд, – словно сделан из бумаги или сухой соломы. Конечно, ноги волочились по полу, но я почти не запыхался, поднимая его по лестнице. Как бы ни запыхался Гарланд, это вряд ли остановило бы поток его болтовни.

Я подошел к алтарю и поставил чемоданчик с инструментами у головы образца. Арла помогла мне избавиться от плаща. Пока она снимала свой, я разложил инструменты в том порядке, в котором они должны были понадобиться.

– Я могу вам помочь? – жадно спросил Гарланд.

– Да, – сказал я, не отрываясь от работы, – вы можете уйти.

– А могу ли я посмотреть, мне чрезвычайно интересно, – попросил он.

– Вы можете уйти, – повторил я не повышая голоса.

Он выскользнул в коридор, ведущий к его кабинету, но на прощанье выдал нам в качестве благословения один из своих афоризмов:

– Да пребудет господа там, куда вы намерены обратиться, и да не будет его в том, что вами уже оставлено.

– Благодарю вас, отец, – сказала Арла.

– Подайте измеритель черепа, – оборвал я их диалог, указывая на первый инструмент: металлический обруч с четырьмя винтами на четвертях окружности. И мы приступили.

Прикасаясь к блестящей, как спинка жука, коже Странника, мне приходилось бороться с отвращением. Еще на первом курсе Академии мы учили, что темная пигментация кожи есть верный признак ограниченного интеллекта и моральной неустойчивости. Кроме того, качество кожи, напоминающей также тонкую и немного податливую скорлупу яйца, заставляла опасаться, что от прикосновения острия циркуля она может лопнуть по всей длине черепа. Я натянул свои перчатки и начал исследование.

По сравнению с этим черепом вытянутая голова Мантакиса казалась едва ли не массивной, однако в отношениях величин его черт была некая гармония, и измерения, произведенные мною в блокноте (небольшом переплетенном в кожу томе, куда я тонкой иглой записывал зашифрованные данные измерений), показании приближение к возвышенной божественности. Трудно было поверить, что числа не обманывают меня, но должен был признать, что никогда еще не читал никого, подобного Страннику. «Человек ли он?» – записал я внизу страницы.

– Дайте калибратор носа, – обратился я к Арле, Любознательно следившей за моими манипуляциями.

Я уже задумывался, не совершил ли ошибку, взяв ее с собой. Мне не нужны были свидетели моей неуверенности перед лицом Странника. Что может быть вреднее, чем позволить ученику заметить колебания наставника?

– Вблизи он выглядит очень необычно, – заметила она. – Внешность, едва позволяющая назвать его человеком. Но в ней видится что-то большее.

– Прошу вас, – остановил я ее, – Пусть цифры думают за нас. – Испугавшись, что она сочтет мои слова упреком, я умолк.

Спинка переносицы была немногим толще волоса и вместо того чтобы утолщаться к ноздрям, нос заканчивался острым кончиком с двумя узкими щели, напоминающими разрезы острием карманного ножа.

– Невероятно, – пробормотал я, однако снова аккуратно записал свои наблюдения. Я произвел расчеты, надеясь подтвердить свои подозрения, что имеем дело с доисторической разновидностью прачеловека, однако цифры неуклонно указывали на Звезду Пять – физиогномический класс, к которому относились и мы с Арлой.

Волосы были длинными и черными. Они распадались на пряди, столь же здорового вида, как и чудесные локоны Арлы. Разглядывая их, я задумался, не продолжают ли они расти долгие века, прошедшие после смерти Странника. Сняв перчатку, я осторожно коснулся волос пальцами. Они были мягче шелка и словно живые. Я вытер руку о штанину и поспешно натянул перчатку.

Продолжая обследование, я то и дело обращался к Арле за инструментами: «Губной зажим Хадриса, глазной эталон, измеритель ушной раковины» и тому подобное. Я не торопился, работал медленно и тщательно, и тем не менее во мне росла досада. Математические показатели измерений этой странной головы выглядели скорее некой кабалистикой, колдовским образом создававшей нечто превосходящее даже мои собственные параметры. Когда неиспользованным остался только кронциркуль, мой любимый инструмент, я отошел от алтаря и жестом предложил Арле прерваться.

Стоя спиной к Страннику, я, чтобы успокоить нервы, закурил сигарету. По лбу у меня стекали ручейки пота, и рубаха промокла. Арла не сказала ни слова, но смотрела на меня с любопытством, словно ожидая услышать мое мнение.

– Делать выводы еще рано, – сказал я.

Она кивнула и кинула взгляд через мое плечо на это странное лицо. По направлению взгляда я догадался, что ее интересует: то самое расстояние от глазной щели до скулы, которое мы обсуждали, говоря о ее дедушке. Я и без кронциркуля знал, что расстояние это отлично укладывается в параметры Числа Величия.

– Ваша честь, – сказала она. – По-моему, он шевельнулся.

Я дернулся к мумии, но она опередила меня и пока руку на грудь трупа.

– Чувствуется легчайшее движение, – сказала она. Я взял ее руку в свои.

– Ну-ну. Глаза иногда обманывают нас, но, боюсь, смерть не узнать невозможно. Особенно в этом парне, в котором она обосновалась лет с тысячу назад.

Но я чувствовала движение, – упорствовала девушка. В ее глазах стоял страх, и я не мог отпустить ее.

– Возможно, Гарланд, перемещая образец, нарушил его внутреннюю структуру. Вы могли уловить оседание костей, превратившихся в соль, или перемещение окаменевших органов, только и всего.

– Да, ваша честь, – согласилась она, отступая, однако лицо ее по-прежнему было искажено страхом.

Мог ли я сказать ей, что все мои расчеты указывали на великий разум и тончайшую восприимчивость? Как было признаться, что в этом жалком обломке живого существа, с кожей жука и перепончатыми ладонями, воплощена, насколько я мог судить, вершина человеческого развития?

Передо мной встал мучительный вопрос: «Что делать?». Как счастлив был бы я, обнаружив свою ошибку Подправить результаты было несложно, и возможно, так было бы лучше для всех, но та же дикая магия, которая вмешалась в мои расчеты, заставила меня признать горькую истину.

Вооружившись кронциркулем, я снова занялся образцом. Только сейчас я увидел перед собой лицо, а не геометрические фигуры и числовые значения. Вместо узлов и радиусов я увидел легкую улыбку и по форме и расположению закрытых веками глаз угадал в этом человеке глубокую мудрость и доброту. Подняв глаза, я увидел мерцающие вокруг огни свечей. В моих ушах прозвучал голос Создателя. «Клэй, – сказал он, – ты горишь заживо». Я, как пойманный в капкан зверь, рвался на свободу. Скрыв страх, я установил одну иглу инструмента точно посередине лба, а вторую – на кончик длинного подбородка, покрытого остроконечной бородкой.

Производя это последнее измерение, я вдруг осознал, что перестал понимать, что делаю. Физиогномика, со всем ее мощным основанием, покоящимся в истории цивилизации, вдруг растворилась в моем сознании, словно сахар в воде. Я стоял между своей возлюбленной и этим обломком живой смерти и чувствовал, как обрушивается на меня Гарландово определение греха.

– Ага, – сказал я несколько слишком напыщенно, – вот оно, наконец.

– Что? – вскинулась Арла.

– Ну, принимая во внимание отношение раствора ноздревых щелей к расстоянию «лоб—подбородок», следует ввести в расчеты вектор Флока, после чего получаем результат, доказывающий, что наш образчик немногим отличается от прямоходящего животного.

– Вектор Флока? – переспросила Арла. – Я нигде не встречала.

Как и я. Однако я сочинил историю его открытия и долго распространялся о блестящих способностях своего старого учителя. На лице Арлы отразилось разочарование, и я не понимал, сожаление ли это об ускользающем великом открытии, или оно относится ко мне. Впрочем, сейчас мне нужна была только красота и долгий-долгий сон.

Пока я складывал инструменты, девушка спросила, не привести ли отца Гарланда. Я приложил палец к губам и поманил ее за собой. Она ответила удивленным взглядом, но послушно подала мне плащ и оделась сама. Прежде чем обратиться в бегство, я бросил последний взгляд на Странника. Его лицо как-то переменилось. Губы приоткрылись, словно, высосав из меня физиогномику и насытившись ею, их владелец дремал.

А я, хоть убей, не мог припомнить даже базисной теории, из всей же геометрии знал только, что такое круг. От внезапности потери я чувствовал себя больным. Я потерял и точку соприкосновения с миром, и якорь в себе самом. Арла помогла мне перейти качающийся мост и спуститься по ступеням. Она не выпустила мою руку и под ударами метели, так что я понял: девушка почувствовала мою слабость.

Несколько раз глубоко вздохнув, я отнял руку и волевым усилием вернул себе прежнюю энергичную походку. Мои глаза, лишившись способности измерять, больше не видели цели. Все здесь было неопределенно и зыбко. Структура в физическом мире определяет существование, сказал я себе. Слова я еще помнил, но их значение, растаяв, стекло вниз по позвоночнику и застыло там.

Я отпустил ее на улице перед «Отелем де Скри».

– Завтра ровно в десять, – сказал я. – Не опаздывайте.

7

Очутившись у себя в комнате, я ввел полторы ампулы красоты в свою излюбленную вену. Был риск передозировки, но я нуждался в сильнодействующем лекарстве, чтобы справиться с паникой. Лиловая жидкость почти сразу забилась в висках и в груди, но прежде полностью отдаться ей, я добрался до саквояжа и достал оттуда «дерринджер», который носил с собой на случай встречи с враждебно настроенными личностями. Кресло я поставил лицом к стене и забрался в него с ногами, прислушиваясь к звукам таящейся в тишине неведомой угрозы. Проклятая Анамасобия стала адом физиономистов, и я молился всему на свете – Гронусу, Арле, Отличному Городу, – чтобы память вернулась ко мне. В противном случае моей жизни пришел конец, и я знал, что мой дерринджер рано или поздно выстрелит в меня самого.

– Вектор Флока, надо же! – рассмеялся возникший рядом со мной профессор. Он снова был в белом и выглядел моложе, чем в тот день, когда я впервые слушал его в Академии.

– Этот проклятый Странник стер все подчистую, – пожаловался я, не разделяя его веселья.

– Может быть, ты скоро присоединишься ко мне? – спросил он.

– Убирайтесь! – выкрикнул я. Он мгновенно испарился, но звук его смеха остался висеть в комнате, как дым погашенной сигареты.

В шуме ветра за окном сплетничали низкие голоса. Не то пели, не то стонали Мантакисы, а пол вдруг пошел волнами. Я барахтался в прибое, вспоминая числа и законы, но перед мысленным взором вставали только ряды лишенных значения лиц. Чем больше я напрягал память, тем быстрее они проносились мимо меня, исчезая в стене за кроватью. За время службы каждое из них было мной прочитано, каждое открыло моему опыту и инструментам свою долю порока, теперь же они были пусты, как куски кремата. Я не умел найти суммы, а при попытке произвести деление мозг пронзала раскаленная проволока, от которой разлетались зеленые искры. Я пытался вспомнить формулу, по которой определяется соотношение «глубина—поверхность», но в памяти вставало лицо мэра Батальдо, с улыбкой прирожденного кретина, выходящего на балкон со словами: «Первоклассная трепка»...

Зато мне легко удалось прочитать приговор судьбы, записанный в моих собственных чертах, выплывавших из зеркала Ардена. Руки мои дрожали в ознобе красоты, поражающем иногда людей, давно пристрастившихся к ней, и мания преследования обострилась до изысканности. На миг мне привиделась за окном морда демона, уставившегося на меня сквозь снегопад. Чтобы прийти в себя, я взял к себе в постель пакет с инструментами. Держа в одной руке дерринджер, другой я открыл пакет и один за другим извлек инструменты. Разложил их на постели сверкающим рядом и встал, уставившись вниз. Вид каждого из них напоминал мне проклятую рожу Странника. Я потянулся за циркулем и тут услышал шаги на лестнице. Пока я разворачивался к двери, старательно наводил дерринджер, в голове у меня возник вопрос: «С какой кстати они называют это человекообразное Странником?»« Насколько я понял, труп уже много веков не трогался с места. Но он уже шел ко мне по лестнице, шелестя как солома на ветру, устало переступая по теням, скрипя суставами и осыпая лестницу пылью веков. Я не мог разглядеть, опирается ли он на перила.

– Мантакис! – попытался завопить я, но только невнятный стон сорвался с моих губ. Звук шагов оборвался на площадке, и я взвел курок. До сих пор мне никогда не приходилось стрелять, я гадал, заряжен ли пистолет. Раздались три размеренных удара в дверь, и в последовавшей за ними тишине я различил чье-то натужное дыхание.

– Войдите, – сказал я.

Дверь отворилась, и хорошо, что я не поддался побуждению спустить курок, потому что на пороге стоял тот же свиномордый погонщик четверки коней. Несчастный пялился на меня остекленевшим взглядом лунатика.

– Создатель велел мне доставить вас, – проговорил он без малейшего признака своего недоношенного юмора.

– Драктон Белоу здесь? – я не сумел скрыть изумления.

– Вы должны следовать за мной, – сказал он.

– Хорошо, – выдавил я, накидывая плащ и собирая инструменты. Сложив их в чемоданчик, я защелкнул замок и, когда погонщик повернулся спиной, опустил дерринджер в карман плаща. Дрожа как осенний лист, с сознанием, утопающим в море красоты, я поплелся к дверям. Что бы ни ожидало меня, добра оно не сулило.

Погонщик переступал со ступени на ступень с той же натужной торжественностью, что и на пути вверх. Оказавшись на площадке перед спальней Мантакисов, я услышал трескучую болтовню хозяйки, и самый звук ее голоса вытянул из меня остаток сил. Я привалился к стене и закрыл глаза.

– Ваша честь, – окликнул погонщик.

Я тут же очнулся, и мы кое-как выбрались из отеля. Ярко светила луна, и я с удивлением понял, что на улице потеплело. Снег, по-видимому, весь растаял.

– Как же так? – спросил я.

– Создатель ждет, – сказал он, открывая передо мной дверцу кареты.

Я кивнул и сел.

Глядя в окно на главную улицу городка, я гадал, куда он меня везет. В голове жужжали тысячи вопросов, но скоро я понял, что все происходящее навеяно на меня чарами красоты. Ничего этого нет, сказал я себе. Когда карета, проехав мимо церкви, направилась через поле к опушке чащи, я откинулся на подушках и закрыл глаза в надежде, что, проснувшись, увижу себя в спальне «Отеля де Скри» или, еще лучше, в Отличном Городе.

Должно быть, мне удалось задремать, потому что разбудил меня рывок внезапноостановившейся кареты.

Устойчивая галлюцинация, заметил я. Глядеть в окно то все равно что заглядывать в чернильницу. Ни малейшего проблеска. Дверь кареты вдруг распахнулась, и передо мной оказался погонщик с факелом в руках. Пламя срывалось и сыпало искрами на теплом ветру, в его отблесках уродливое лицо казалось не столько тупым, сколько зловещим.

– Где мы, во имя задницы Харро, добрый человек? – спросил я, выбираясь в ночь. Левая рука скользнула в карман плаща, и пальцы мои сомкнулись на рукояти дерринджера. Правая повторила ее движение, нащупав во втором кармане скальпель.

– У входа в шахту горы Гронус, – объявил он. – Следуйте за мной, ваша честь.

Мы прошли по грязной тропинке к бревенчатой клети, подпирающей отверстие тоннеля.

– Вы уверены, что Создатель здесь? – спросил я. Он молча нырнул в темноту и неспешно двинулся вперед. Я с трудом поспевал за ним, так и этак переворачивая в уме единственный вопрос, который наверняка задаст мне Создатель. «Как бы плохо ни обернулось дело, – твердил я себе, – ради собственного блага, не поминай Арлу».

Мы долго шли сквозь чернильную тьму. Правда, у него был факел, но что было тут освещать? За каждой волной сожженной им ночи накатывал целый океан мрака. Эта вездесущая темень рвалась из меня диким воплем. Не представляю, как мне удавалось держаться, но я держался. Казалось, мы приближаемся к самому сердцу пустоты, когда внезапно, за крутым поворотом, отрылась ярко освещенная дневным светом пещерка.

Источник света оставался невидимым для меня. В кресле с высокой спинкой, перед клумбой невысоких сталагмитов, непринужденно закинув ногу на ногу, с длинной тонкой сигаретой в пальцах сидел Драктон Белоу. У его ног, спиной ко мне, притулилось нечто вроде пса, покрытого мохнатой серебристой шерстью.

– Рад тебя видеть, Клэй, – сказал он, выпустив губами тонкую струйку дыма. На нем были бордовые шелковые брюки и лимонно-зеленый жилет. Бледная кожа безволосой груди, казалось, отражает заливший пещеру яркий свет.

– Создатель, – поклонился я.

. – Как продвигается расследование? – поинтересовался он, разглядывая тыльную сторону правой ладони.

– Превосходно, – ответил я.

– В самом деле?.. – протянул он.

– А вы настоящий? – спросил я. – Я недавно принимал красоту, так что испытываю некоторые сомнения по поводу натуральности нашей встречи.

– Что ты называешь «настоящим»? – переспросил он со смехом.

– Вы здесь?

– Я не только «здесь», но и, как видишь, прихватил с собой твою старую подружку. – Он подтолкнул носком сандалии лежавшее у ног существо. – Встать, – приказал он. Животное заворчало, его задние лапы судорожно дернулись, и оно начало подниматься. Я с изумлением увидел, что оно не замерло на четвереньках, как можно было ожидать, но продолжало выпрямляться, пока не приняло позу, свойственную человеку.

– Постойте, – проговорил я, узнавая знакомые черты. Существо обернулось, и передо мной оказалась волчья морда Греты Сикес, латобрианского оборотня.

– Не может быть, – проговорил я, рассматривая ее. Она выросла с нашей последней встречи, а макушку ее головы опоясывал ряд блестящих заклепок. Резцы и клыки стали менее острыми, но под длинной шерстью теперь обрисовывались груди молодой женщины. В ее глазах бились страдание и тоска.

– Твоя малютка-оборотень. Я с ней немного поработал, повозился с мозгом и добавил пару новых болевых центров. Она больше не превращается в девочку, зато из нее вышел отличный агент.

– Ваш гений поразителен, – признал я.

– Лежать, – приказал Белоу. Она снова опустилась на пол и свернулась, поджав конечности. – Клэй, я предпочел бы поразиться твоей гениальности в отношении этого дела. Мне нужен белый плод.

– Я намерен произвести Двенадцатый маневр, – сказал я.

Он рассмеялся и махнул на меня рукой.

– Что угодно. Если ты провалишь дело, Грета Сикес произведет Последний маневр над тобой и над этим городишкой.

– Как вам угодно, Создатель, – сказал я.

– А что это мне рассказывали про некую молодую даму, которую ты взял ассистентом?

– Всего лишь секретарем, сэр. Мне предстоит прочитать множество тел. Нужен кто-то, чтобы вести записи.

– Ты хитрец, Клэй, – улыбнулся Создатель. – До нее мне нет дела. Найди белый плод. Отличному Городу я нужен бессмертным.

– Ну конечно, – согласился я.

– А теперь, – сказал он, поворачиваясь ко мне в профиль и сжимая зубами окурок сигареты, – доставай из кармана свой суррогатный пенис и давай произведем старинный научный эксперимент.

– Стрелять? – спросил я.

– Нет, стоять здесь до скончания века! На этой неделе раздача призов за глупые вопросы отменяется. Приступай, – велел он, цедя слова уголком улыбающихся губ.

Я вынул из кармана пистолет и прицелился. Дерринджер отяжелел и дрожал под напором красоты, моих страхов и сгустившегося запаха Греты Сикес. «А если промахнусь?» – подумал я, прищуривая глаз. Эта мысль вспыхнула в моем мозгу за миг до выстрела. Грохот отдался от синих стен пещеры.

Я проснулся как от толчка и подскочил на постели. В зеркале Ардена у противоположной стены зияла круглая дыра, пол под его ногами был засыпан блестящими осколками стекла. Я тряхнул головой, чтобы привести в порядок мысли. Яркий день за окном кричал, что снежная буря прошла. Я кинул дерринджер на пол и достал сигарету. Ниже этажом послышался шорох, и ступеньки торопливо заскрипели под ногами Мантакиса. От громкого стука в дверь головная боль усилилась и глаза заслезились.

– Ваша честь, – прокричал он, – я слышал, стреляли?

– Маленький эксперимент, Мантакис, – отозвался я.

– Эксперимент? – переспросил он.

– Проверял, не спите ли вы, – сказал я.

– Не сплю, – подтвердил он.

– Который час?

– Девять пятьдесят, ваша честь.

– Налейте мне ванну и принесите миску горячих помоев, которые у вас называются завтраком.

– Жена готовит тушеные крематы – свидетельство ее кулинарного таланта, – сказал он.

– Этого я и боялся, Мантакис.

Я едва не потерял сознание, погружаясь в ледяные воды ванны. После морозной снежной ночи, после приснившегося путешествия в шахту, напоминающего о себе вполне реальной болью в мышцах, мысли пришли в смятение, которое начинало сказываться и на состоянии тела. В этот момент появился Мантакис и сунул мне под нос горшок с неаппетитным варевом. Аромат этого блюда оказал на меня спасительное действие нюхательной соли. Я искренне возблагодарил его это смертоносное дуновение, после чего приказал убрать горшок и убираться самому.

Я сидел в ванне, коченея и обшаривая каждый уголок памяти в поисках физиогномики. Не обнаружилось ни единой цифры, ни клочка кожи. «Что делать, когда земля уходит из-под ног и ты летишь в бездну?» – спрашивал я у снежных сугробов за оградой. Потом ледяной порыв ветра принес в мои мысли Создателя, и мгновение я размышлял, не мог ли он во плоти вторгнуться в мои навеянные красотой галлюцинации. Воспоминание о стоящей на задних лапах Грете Сикес убеждало, что все происшествие было только кошмаром, отразившим мои глубинные страхи, однако магические способности Создателя были разнообразны и непостижимы для моего облагороженного цивилизацией разума. Но даже эти нагоняющие жуть размышления пугали меня меньше, чем предстоящее свидание с физиономиями анамасобийских идиотов.

8

Мэр Батальдо поджидал меня, стоя в небольшом сугробе перед отелем. На нем был длинный черный плащ, а круглую макушку прикрывала нелепая черная шляпа с широкими полями. При виде меня он расплылся в такой хитрой улыбочке, что мне немедленно хотелось вздуть его еще раз.

– Прекрасный денек, ваша честь, – сказал мэр.

– Следите за собой, мэр, мое терпение сегодня далеко не бесконечно, – предупредил я.

– Жители Анамасобии ждут вас в церкви, – сказал он, принимая серьезный вид, сквозь который все же просвечивала ухмылка.

Мы направились к церкви. Под ногами у нас хрустел снег, а в городе стояла могильная тишина. На ходу мэр перечислял отданные им распоряжения.

– Я выделил вам телохранителя, самого отпетого из шахтеров. Парня зовут Каллу. Он защитит вас, если горожане возмутятся против процедуры. Отец Гарланд огородил алтарь, чтобы можно было раздеваться за ширмой. Между прочим, отец наш выходит из себя при мысли, что в его церковь в одночасье проникнут нагота и наука.

– Смотрите, чтобы он держался от меня подальше, – сказал я. – Как бы ни почитали его горожане, для меня его церковный сан ничего не значит. Если он вздумает чинить препятствия, прикажу с него шкуру спустить.

– Арла подумала, что вы пожелаете в первую очередь осмотреть Моргана и его дочь Элис, которые вызвали подозрения горожан.

– Пусть так, – сказал я.

– Смотрите, вот ваши подозреваемые, – указал Батальдо вперед.

Мы подошли уже достаточно близко, чтобы я мог оценить придурковатые морды подследственных. Завидев нас, они умолкли, и я не без удовольствия различил почти на всех лицах неуверенность с солидной примесью страха. Только самые могучие и тупые шахтеры не проявляли никаких чувств. Мог ли я показаться страшным тем, кто проводил полжизни в темноте под вечной угрозой обвала или подземного пожара? Но открытого презрения не выказывали и они.

Я уже направлялся к двери в церковь, когда мэр удержал меня за руку.

– Минуту, ваша честь, – сказал он и, повернувшись к толпе, взмахнул рукой: – Ну, как договаривались: раз, два, три!

Нестройный хор горожан приветствовал меня дружным: «Доброе утро, ваша честь!» Я почувствовал себя учителем, входящим в класс.

Застигнутый врасплох, я невольно ответил легким поклоном. Это вызвало у них бурю смеха. Батальдо был вне себя от восторга. Меня захлестнула слепая ярость. Но если бы, повинуясь порыву, я выхватил мой дерринджер и подстрелил придурка-мэра, успех моей миссии оказался бы под угрозой. Я перевел дыхание и двинулся вверх по ступеням. То обстоятельство, что на третьей ступени я споткнулся и снова развеселил собравшихся, не улучшило моего настроения.

Пробираясь по ненадежным мосткам, я заметил, что обливаюсь потом. Физиогномика так и не вернулась ко мне, и оставалось только притворяться. Церковный полумрак становился моим спасением. Главную опасность представляла Арла, которая уже шла мне навстречу, сияя красотой. И знаниями, которые еще вчера определяли мое высокое положение.

– Вы готовы к работе? – строго спросил я, протягивая ей чемоданчик с инструментами.

– Я всю ночь просматривала учебники, – призналась она. – Надеюсь, что буду вам полезна.

Она оделась в простое черное платье и стянула волосы на затылке, желая, как мне показалось, скрыть свойственную ей женственность и обрести более деловой вид. Тем не менее, несмотря на заботы, стаей ошалевших ворон круживших над моей головой, я мгновенно поддался ее чарам. Легкое прикосновение к плечу девушки на миг перенесло меня прямо в Земной Рай. Потом из-за ширмы, отгораживавшей алтарь, вышел отец Гарланд, и рай мгновенно преобразился в ад.

Он просеменил ко мне, напоминая визгливую крысу, каковой он в сущности и был. Острые зубки блестели в свете факелов. Втиснувшись между мной и Арлой, он пропищал:

– Мэр приказал мне не вмешиваться в ваше расследование, и я готов смириться с унижением ради блага города, но вы, вы еще поплатитесь. В копях будущей жизни есть особый колодец для святотатцев, где мучения их превосходят прижизненные муки одиночества и утери любимых.

– Возможно, – возразил я, – но превосходят ли они муки того, кто вынужден слушать ваш несносный бред?

– Я заметил, что прошлой ночью вы слишком торопились, чтобы поделиться со мной вашим мнением о Страннике, – он оскалил в улыбке острые зубки. – Насколько я помню, вы обещали сообщить мне, к какому заключению пришли?

– Прачеловек, – сказала Арла, вставая на мою защиту.

– Верно, – согласился я, – Реликт времен предков человечества. Интересен как музейный экспонат, но с точки зрения физиогномики – пустышка.

– Я буду молиться за вас, – сказал отец Гарланд. Опустившись на колени перед первым рядом скамей для молящихся, он сложил руки на груди и замер.

– А меня увольте, – сказал я и вместе с Арлой подошел к алтарю. Там нас поджидал шахтер, назначенный мэром в усмирители непокорных. Кажется, Батальдо не ошибся в выборе. Этот Каллу ростом был с взрослого медведя, которого мне довелось однажды видеть на представлении бродячего цирка под стенами Отличного Города. Парень оброс густой черной бородой и отпустил волосы не короче, чем у Арлы. Не надо было знать физиогномику, чтобы видеть, что его руки, голова, да и весь он, за что ни возьмись, представляют собой оскорбление здравому смыслу и природе.

Однако помимо роста и силы мой телохранитель обладал и зачатками человеческого разума. Выслушав мои распоряжения, он промычал что-то в знак согласия и кивнул. Я послал его за первым образцом, а сам тем временем разложил на алтаре инструменты в том же порядке, что накануне ночью.

Если восьмилетняя Элис, слопавшая, по мнению горожан, белый плод, знала ответы на все вопросы – хотел бы я знать, кто и о чем ее спрашивал. Я присел пред ее обнаженным телом, не забывая изображать, что вношу записи в свой дневник посредством чернил и булавки, с шифром исчез из памяти вместе с остальными знаниями, и собственные заметки представлялись мне теперь неразборчивыми каракулями. Пока Арла по моей просьбе измеряла череп девочки, я спросил:

– Элис, ты ела белый плод?

– Ела белый пот, – повторила она, обратив на меня пустой взгляд. По сравнению с ней Каллу выглядел мыслителем.

– Элис, – спросил я, – ты в последнее время стала думать по-другому?

– Пудру гному, – сказала она.

Я в изнеможении покачал головой.

– Ты видела плод?

– Вытерла пот, – был ответ.

– Может, я чего-то не понимаю? – обратился я к Арле.

Та покачала головой и шепнула мне на ухо, что показатель умственных способностей у девочки – минус два и что измерения свидетельствуют о чистосердечности.

– Следующий! – крикнул я.

Отец оказался столь же выдающимся образчиком. Он отличался необыкновенно крупным пенисом, каковой с очевидностью указывал на причину его бедственного невежества. Арла проявила большое прилежание в измерении этого органа, однако я прервал ее словами:

– Не то. Следующий!

Основные подозреваемые были оправданы обследованием Арлы, и я, по необходимости полагаясь главным образом на интуицию, приступил к знакомству с остальными горожанами. Мой замысел был таков: изображать наставника, наблюдающего за упражнениями ученицы, и пока он отлично работал. «Ваши выводы?» – спрашивал я после каждого измерения. Девушка ловко орудовала блестящими приборами, диктуя числа, которые мне полагалось заносить в рабочий дневник. Разумеется, мне приходилось полагаться на то, что она поймает похитителя. Временами уверенность покидала ее, и Арла поднимала на меня вопрошающий взгляд.

– Продолжайте, – говорил я в ответ. – Если вы сделаете ошибку, я остановлю вас сам.

Девушка улыбалась, словно благодаря меня за снисходительность, и мне уже начинало казаться, что все обойдется. Горожане тянулись один за другим, бесконечным кошмаром отвратительных и неприглядных образов. Для меня, лишенного света физиогномики, попытка найти среди них вора была равносильна попытке отличить мошенника в большой компании стряпчих. Зрелище их наготы выводило меня из равновесия. Мясистые тела и буйное развитие половых органов вызывали тошноту. Когда Арла приказала нагнуться супруге мэра, я закурил сигарету в надежде, что дым скроет от меня ее обветшалые тайны. На двадцатом образце – хозяине таверны по имени Фрод Гибл – Арла отложила калиброванный пупковый эталон и попросила меня:

– Проверьте, пожалуйста, сами.

Я вздрогнул, и она прищурилась, словно на мгновение проникла в глубину моего неведения. Я поспешно отложил блокнот и подошел к подозреваемому. Арла протянула мне инструмент, однако я, хотя и помнил его название, понятия не имел, как с ним обращаться. Отодвинув эталон, я присел и приник левым глазом к пупу толстяка. С тем же успехом можно было глядеть в дальний конец телескопа. Не придумав ничего лучшего, я ткнул в пупок указательным пальцем. Фрод Гибл рыгнул.

– Любопытно, – сказал я.

– Сколько у вас получилось? – спросила Арла.

– Я бы хотел спросить об этом вас, – возразил я.

– Я засомневалась после того, как установила высокую степень безнравственности по густоте бровных волосков.

– Забудьте сомнения, – приказал я.

Но только вчера в вашей книге «Корпулентные отклонения и другие физиогномические теории» я читала, что физиогномист не имеет права делать выводы, если имеется малейшее сомнение.

Стараясь оттянуть момент разоблачения, я выпрямился и взглянул в глаза трактирщику, спрашивая себя:

«Мог ли этот человек украсть священный плод?» При этом мне пришло в голову, что для профанов это единственный способ судить о человеке. Явная неряшливость этой методики заставила меня содрогнуться перед мраком, в котором пребывает большая часть человечества, а теперь и я. Все же у меня сложилось впечатление, что он этого не делал.

– У него карие глаза, – сказал я. – Так что ваши сомнения безосновательны.

– Отлично, – сказала она, – Он не виновен.

– В моей таверне для вашей чести всегда бесплатная выпивка, – объявил Фрод Гибл, одеваясь.

Каллу уже отправился за следующим, когда я окликнул его:

– Теперь приведите мэра.

Великан-шахтер при этих словах расплылся в широкой ухмылке и впервые членораздельно выговорил:

– С удовольствием, ваша честь. Я невольно улыбнулся в ответ.

Мэр предстал перед нами, прикрывая интимные места сложенными чашечкой ладонями. Арла приступила к измерениям не робея, будто имея дело с рядовым горожанином. Когда она продиктовала последнюю цифру, я, чиркнув булавкой по странице, попросил ее отойти в сторону. Девушка отступила. Мэр, не будучи физиономистом, тем не менее с первого взгляда разгадал мои недобрые намерения. Жирные складки на груди и животе, а также и нижняя губа его задрожали.

– Понимаю, – с нервным смешком выдавил он, – вам еще не встречался столь выдающийся образчик.

– Напротив, – сказал я, – в каждой свинье.

– Я не вор, – сказал он, вдруг утратив чувство юмора.

– Бесспорно, однако я нахожу несколько мелких недостатков, которые можно исправить, – заметил снимаясь и доставая из кармана плаща, брошенного на стул, свой скальпель. Я подошел к мэру с инструментом в руках и помахал блестящим лезвием перед самыми его глазами.

– На мой взгляд, если немедленно не избавить вас от извращенного чувства юмора, оно вас погубит.

– Может быть, мне просто удастся стать серьезней? – пролепетал он, брызжа слюной.

– Ну-ну, мэр, это ничуть не больно. Подумаем где сделать разрез... Быть может, тут, в районе ища вашего разума? – пробормотал я и отступа шаг, провел тупой стороной скальпеля по мошонке.

– Арла, прошу вас, – воззвал он, заглядывая мне за спину.

Тут я вспомнил, что девушка видит все это. Как бы ни хотелось сорвать злость, нельзя было допустить, чтобы Арла стала свидетельницей того, как я в гнева поддался искушению вскрыть этого болвана, словно мясной пирог.

После того как отпущенный мною мэр оделся и ушел, Арла сказала мне:

– Я вас вижу насквозь.

– О чем вы говорите? – испугался я.

– Вы хотели заставить его признаться.

– Вот как?

– Вы ведь, конечно, заметили аберрацию в области ягодиц? – спросила она.

– Уточните, – сказал я, словно сомневаясь в ее наблюдательности.

– Пучок волос на левой ягодице – кажется, так называемое «свойство кентавра»? Неопровержимое доказательство склонности к воровству.

– Очень хорошо, – похвалил я. – Да, конечно, он занесен мной в категорию подозрительных.

К ночи мы осмотрели полгорода, а я был все так же далек от разгадки дела. Не хуже других была теория, что Странник поднялся среди ночи и съел плод. Арла составила короткий список подозрительных, но ни в ком из них не наблюдалось проявлений чудотворного действия плода. Возможно, вор припрятал добычу, выжидая, пока шум уляжется? Я дал Каллу за труды несколько белоу и поймал себя на желании поблагодарить его. По-видимому, эта едва не сорвавшаяся с губ банальность объяснялась моей радостью, что рабочий день кончился. Я собрал инструменты, накинул плащ и мечтательно смотрел, как Арла распускает волосы.

– Жду вас в отеле через час, – сказал я ей.

Она кивнула и вышла из церкви. Такая молчаливость наводила на мысль, не разгадала ли она меня. Следовало обдумать, не стоит ли довериться ей. Но больше всего сейчас я нуждался в красоте. Едва ли мне до сих пор приходилось так долго обходиться без нее. Руки чуть дрожали, и я чувствовал легкий зуд под черепом: верный признак, что давно пора принять лиловое лекарство. Гарланд все еще стоял на коленях в той же позе. Я что есть силы захлопнул собой перекошенную дверь в надежде, что вся деревянная гора рухнет ему на голову. Вместо этого я споткнулся на нижней ступени и ткнулся лицом в снег.

9

Миссис Мантакис я застал за конторкой в вестибюле отеля. Она пересчитывала белоу и трещала себе под нос, как попавший в силки хорек. Я стряхнул снег на гостеприимный коврик у двери и подошел к ней. Ничего не замечая, хозяйка продолжала свой монолог:

– Если он думает, что я снова стану торчать весь день на морозе, дожидаясь, пока он велит мне прийти завтра, чтобы он мог полюбоваться на мою...

Я откашлялся, и она подняла глаза.

– Ваша честь, – без запинки продолжала она, – как я рада вас видеть! Вы, должно быть, ужасно устали. Чем могу быть полезна? – Она смела деньги под прилавок и натянутой улыбкой прикрыла злость.

– День был утомительным, – согласился я, – но завтра будет хуже, если учесть, сколько времени мне придется потратить на осмотр вас и вашего супруга.

– Что в этом такого сложного? – спросила она. – Моя мамочка, случалось, говаривала, что у меня все на месте. – Улыбка сменилась гримасой, от которой морщина на переносице расползлась к ноздрям.

– Не знал, что ваша мамочка была ветеринаром, – заметил я.

Она прикусила язычок, и хорошо сделала.

– Пришлите мне в кабинет две бутылки вина. И ужин двоих, только смотрите, без крематов. Если ничего другого не отыщете, можете зажарить своего тупоумного муженька. А потом ложитесь-ка пораньше: завтра придется долго ждать на морозе.

– Как вам угодно, – сказала она.

Город воинствующих идиотов, – говорил я себе, взбираясь по лестнице на свой этаж. В комнате, скинув плащ и ботинки, я улегся на кровать. Минута отдыха необходима, но, разумеется, из головы не шли обстоятельства дела. Я пытался вспомнить некоторые из промелькнувших передо мной лиц, однако перед глазами вставали только бесформенные комки мяса. А потом мне представилась Арла и, несмотря на усталость и подавленное состояние, пробудила во мне желание. Несомненно, я влюблялся в девушку. Этого никогда бы не случилось, не потеряй я опору в физиогномике. Теперь я понимал, как рассудок постепенно уступает место хаосу, изгоняя из сознания человека всякую методическую теорию. Самое страшное, что это ощущение доставляло мне своеобразное удовольствие. Оставалось единственное средство прояснить разум и я достал из саквояжа чистый шприц. Поскольку Арла должна была вскоре появиться, я, не желая показаться ей в состоянии ступора, ограничился щадящей дозой. Красота была теперь моей единственной надеждой, и она немедленно явилась мне, распространяя щупальца блаженства от точки входа между большим и указательным пальцем ноги по всему телу. Я считал, что такая малая доза не вызовет галлюцинаций хотя, помнится, из лампы лилась тихая музыка – гобой и струнные. Просто легкое радостное чувство наполнило меня бодростью и придало сил одеться. Несчастный Мантакис, по крайней мере, смел с ковра осколки стекла и заменил зеркало в руках своего твердокаменного брата. Я напомнил себе, что надо поощрить его во время утренней ванны.

Мантакис явился ко мне полчаса спустя с известием, что ужин и молодая Битон ожидают в соседней комнате. Я быстро мазнул за ушами ваткой с формальдегидом – ароматом, перед которым не устоит ни один истинный ученый, – и прошел к соседней двери, ощущая в животе приятное тепло.

Арла стояла перед статуей деда, слегка касаясь ладонями его лица.

– Срастаетесь с фамильным древом? – пошутил я.

– Расшатываю его, – отозвалась она с улыбкой.

Приятно было видеть, что она на время оставила свои деловые манеры. Также приятно было видеть ее в более нарядном платье. Темно-зеленая ткань с желтыми цветами не прикрывала коленей. Волосы были распущены и, для моего обогащенного красотой зрения, сияли собственным светом. Когда ее глаза встретились с моими, я с трудом сдержал улыбку.

Мантакис приготовил две тарелки с едой на маленьком столике. Я не поверил своим глазам при виде жареной оленины и незнакомых овощей – все без малейшей примеси крематов. Тут же стояли две бутылки вина, красного и синего, и два тонких хрустальных бокала. Я сел к столу и жестом пригласил девушку присоединиться ко мне.

Она придвинула стул, отрезала кусок оленины и начала есть. Я налил синего, более крепкого вина в надежде, что она не заподозрит меня в обдуманном намерении. Затем я откинулся в кресле и произнес:

– Вы сегодня хорошо поработали.

– Я же говорила, что буду вам полезна, – согласилась она.

Я предпочел бы услышать более почтительный ответ и, возможно, чтобы она не так громко жевала, но такие мелочи не могли затмить ее очарования. Мы ели и обменивались комплиментами, посмеявшись, между прочим, над тупицами, которые заподозрили в похищении Моргана с дочерью. Все шло прекрасно, и я уже налил нам по второму бокалу вина, когда у нее за спиной материализовался профессор Флок. А я и забыл, что большей частью удовольствия от ужина обязан красоте.

– Неужели ты думал, Клэй, что я пропущу такой равный междусобойчик? – спросил профессор.

Арла вздрогнула и оглянулась, словно заслышав жужжание москита, но я понимал, что она просто заметила мой взгляд. Неловко было при девушке кричать старому учителю, чтоб он убирался, так что я сосредоточился на ее глазах и постарался не замечать гостя.

– Отличная грудка, мой мальчик, – продолжал тот, – и я говорю не об ужине, а о том, что ты надеешься получить на сладкое. – Он был в набедренной связке и держал в руках заступ. По осунувшемуся лицу стекал пот.

Арла сделала глоток и сказала:

– Мне вспомнился еще один отрывок из дедушкиных рассказов.

– Интересно, – проговорил я.

Флок наклонился над Арлой, заглядывая за вырез платья.

– Я предлагаю Двенадцатый маневр, – сказал он, цинично подмигивая.

– Да, – сказала она, – я вспомнила, как он рассказывал, представьте себе, о встрече с существом, очень напоминавшим Странника отца Гарланда.

– Что вы говорите? – сказал я, глядя на приплясывавшего у нее за спиной профессора.

– Именно так, – сказала она, – и я вспомнила, он рассказывал, что то существо сказало им название рая.

Флок сказал мне:

– Смотри, Клэй, вот как я умер.

Я увидел поднимающиеся вокруг него испарения, и в комнате запахло серой. Выронив заступ, профессор схватился руками за горло. Лицо покраснело, потом стало иссиня-багровым, язык вывалился изо рта, глаза вылезали из орбит.

– Вено, – сказала Арла.

Профессор упал на нее, голова девушки прошла сквозь его бестелесную грудь. Я вскочил, чтобы столкнуть с ее плеч тяжесть его тела. В тот же миг галлюцинация исчезла, и я оказался стоящим над девушкой с протянутыми руками.

– Я реагировала примерно так же, – улыбнулась Арла.

– Любопытно, – повторил я и непринужденно опустился на место, стараясь скрыть волнение.

Незваные гости больше не прерывали наш ужин. Закончив, Арла встала и с бокалом в руке отошла к окну. Она взглянула на желтый диск луны и спросила:

– Как вы считаете, мы уже видели преступника или его очередь наступит завтра?

– Пока рано делать выводы. Вспомните, Двенадцатый маневр требует обследования всего населения.

– Расскажите мне об Отличном Городе, – попросила она.

– Хрусталь, розовый коралл и увитые плющом балюстрады. Просторные сады и широкие проспекты.

Город – порождение разума Создателя, Драктона Белоу. Рассказывают, что он учился у гениального Скарфинати, изобретателя непревзойденной мнемонической системы. Тот возводил в сознании дворец, а затем наполнял и украшал его идеями, посредством мистического символизма преображенными в предметы. Желая вспомнить что-либо, нужно было отыскать во дворце нужную вещь – вазу, картину, витраж, – и перед вами разворачивалось воспоминание. Юный Белоу был настолько любознательным, что дворец оказался для него тесен: его познания требовали строительства целого города. Ко времени своего прибытия в Латробию двадцатилетний юноша уже видел мысленным взором каждый камушек столицы, завиток на фасадах. Говорят, он шептал что-то ухо нанятым для строительства рабочим, и с той минуты они трудились подобно счастливым автоматам, не зная усталости до самой смерти, причем каждый точно знал свою работу. Город был выстроен еще моего рождения, в столь краткий срок, что это представляется не менее чудесным, чем самое его совершенство.

– А физиогномику тоже он ввел? – спросила Арла.

– Физиогномика в той или иной форме существовала с тех пор, как первые люди взглянули друг другу в глаза. Однако Белоу, желая подчинить свое творение единому закону, разработал математически точную теорию, которая служит безукоризненным инструментом оценки человеческой морали.

– Я всегда мечтала попасть туда, поработать в городских библиотеках, а может и поступить в университет, – сказала девушка.

– Вы неподражаемы, моя дорогая. Ни одна женщина и не мечтает поступить в университет, ни одна женщина не имеет допуска в библиотеки.

– Но почему же? – спросила она.

– Им прекрасно известно, что они настолько же уступают мужчинам в целом, насколько один мужчина может уступать другому. И это не только общеизвестная истина, это закон, – сказал я самым мягким тоном.

– Не может быть, чтобы вы в это верили!

– Как же не верить? – возразил я. – Послушайте, вы же начитанная девушка. Мозг женщины меньше мужского, это установленный факт.

Она с отвращением отвернулась от меня.

– Арла, – уговаривал я, – не в моих силах изменить закон природы. – Я чувствовал, как она становится холодней с каждым моим словом. Она даже отступила на шаг от меня, и я не мог придумать, как успокоить ее. – У женщин, знаете ли, есть определенные способности, определенные, скажем так, биологические возможности. Они занимают свое место в культуре.

Ее лицо, казалось, просветлело, и она обернулась ко мне.

– О, кажется, я вас понимаю, – сказала она с улыбкой.

– Понимаете? – повторил я. Мысли мои пришли смятение, и я чувствовал, что теряю вес. Красота и вино думали за меня, когда я заключил ее в объятия и попытался поцеловать. Единственное, о чем я думал в тот миг: где могут быть кожаные перчатки, которые я приберегал для подобных критических моментов...

Это случилось так же внезапно и болезненно, как утрата физиогномики. Арла ударила меня по лицу и вырвалась из рук.

– «Женщины занимают свое место», – передразнила она. – Не забывайте: это я провожу расследование. Может, я и женщина, но не так глупа, чтобы не увидеть, что вы лишились всех способностей.

– Арла. – Я хотел строго одернуть девушку, но имя прозвучало по-детски жалобно.

– Не бойтесь, – продолжала она. – Я никому не скажу. Я закончу за вас расследование, чтобы вы знали, даже если никто другой не будет об этом знать, – я нашла разгадку.

Я не верил самому себе, однако мне в самом деле хотелось извиниться. Клянусь задницей Харро, мой мир разлетался на части.

– Я прошу прощения, – выговорил я, и каждое повисло у меня на языке фунтом крематов.

– Вы просите прощения, – повторила она. – Жду вас завтра к десяти. Больше не опаздывайте. Надеюсь, утром вы будете вести себя более профессионально.

С этими словами она схватила свой плащ, пересекла комнату и скрылась за дверью.

Я был в полной прострации, пораженный как разоблачением, так и ее мнением обо мне. Это было унижение; хуже того, это было одиночество. Желая скрыться от самого себя, я прошел в спальню, быстро оделся и пошел за ней.

Темнота ночи пугала меня больше обычного, а порывистый ветер, следуя примеру Арлы, хлестал меня по лицу. Я видел ее далекую фигурку в конце пустынной улицы. План мой, если это можно назвать планом, состоял в том, чтобы, не открывая себя (я знал, что это было бы ошибкой), следить за ней издали. Я должен был видеть ее. Держась в густой тени домов, я пустился бегом – искусство, которого я не вспоминал с детских лет.

Один раз девушка остановилась и обернулась назад. Я тоже застыл в надежде, что ей меня не видно. Потом она свернула в проход между банком и театром. Я поджидал за углом, пока она не скрылась за поворотом, и только потом двинулся дальше. Таким же образом я проводил ее сквозь сосновый лесок до неширокой поляны, передвигаясь на цыпочках, чтобы не выдать себя скрипом снега под каблуками.

На дальней стороне поляны стоял жалкий домишко, из единственного в Анамасобии строительного материала – серых волокнистых бревен. В окно лился теплый свет. Девушка вошла и прикрыла за собой дверь. Я прокрался к стене и, хотите верьте, хотите нет, опустился, как собака, на четвереньки, чтобы осторожно пробраться под окно.

Мне открылась гостиная с грубой мебелью, вытесанной из бревен. В креслах, лицом друг к другу, сидели старик и старуха. На лице хозяина я заметил предательский синеватый оттенок, указывающий, что вскорости он разделит участь твердокаменных героев. Оба лица выражали беспросветную тупость. Как видно, Арла верно оценивала умственные способности своих родителей. Я поморщился и переполз к боковой стене дома.

Обнаружив там другое окно, я вздохнул с облегчением. Скорчившись под стеной, я вынул из кармана дерринджер. Я готов был застрелиться, если буду открыт. Нового унижения перед ней я бы не вынес. Изнутри послышался шум шагов, а затем самый невероятный звук – тоненький плач. «Быть может, она раскаивается в том, как обошлась со мной», – подумал я. Эта мысль придала мне храбрости взглянуть. К огромному моему изумлению, плакала не Арла. Это был, подумать только, младенец! Я заворожено смотрел, как она, держа орущий комок одной рукой, спустила с плеч платье и обнажила грудь. У меня вырвался громкий вздох. Несмотря на кошмарную нелепость положения, я чувствовал, как в штанах шевельнулась моя мужественность.

И тут за спиной послышалось шипение. Мгновенно обернувшись, я почувствовал, как ёкнуло сердце, но ничего не увидел. Звук повторился, и стало ясно, что он доносится сверху. С нижней ветви огромного дерева на меня уставились два горящих желтых глаза. Я не успел задуматься, кто бы это мог быть, потому что же миг широкие перепончатые крылья пришли в движение.

Уже ни о чем не думая и ни о чем не заботясь, я выпрямился во весь рост и бросился бежать. Я слышал над собой удары крыльев демона и ощущал толчки поднятого им ветра. Поляну я преодолел рекордным рывком, но, несмотря на подстегивавший ужас, скоро выбился из сил, запнулся и упал в снег. Услышав над самой головой пронзительный свист, я вскинул дерринджер, который все еще держал в руке, и выстрелил. Сквозь пороховой дым мелькнули очертания взмывшей вверх твари. Одного мгновенного помутившегося взгляда было довольно, чтобы узнать чудовище, описанное стариком Битоном: поросшего шерстью рогатого дьявола с раздвоенными лапами и острым хвостом – точь-в-точь как в старинных религиозных книгах, над которыми я потешался студентом.

Демон уже почти скрылся из виду, когда мне показалось, что он выронил какой-то предмет, зажатый до сих пор между лап. «Булыжник», – подумал я, перекатываясь по снегу, чтобы не терять времени на вставание. Предмет ударился о землю в нескольких ярдах от меня. Звук напоминал падение расколовшейся зрелой дыни. Удостоверившись, что демон скрылся, я подполз туда. Это оказалась не дыня, а голова, принадлежавшая, вероятно, пропавшему псу отца Гарланда, бедняге Густаву.

Не помню, как я вернулся в отель. Как ни странно, никто не услышал выстрела и не вышел полюбопытствовать. Я принял большую дозу красоты и забрался под одеяла. Лампы, конечно, гасить не стал, потому что ночь уже показала мне злобный лик своего прислужника. Под утро я проснулся в холодном поту, наполненный тошнотворным гневом, порожденным ревностью.

– Итак, – сказал я своему отражению в зеркале Ардена, – Арла не только лгала мне, она с самого начала обманывала меня. Я выплюнул из себя слово: «Порочная!» К рассвету я сожалел лишь о том, что извинился перед ней.

10

Жалкая комнатушка «Отеля де Скри» казалась настоящим раем при мысли о том, что ждало меня в церкви. Я предпочел бы встретиться лицом к лицу с демоном, нежели изображать любезность перед Арлой, которой известно о том, что тлетворная магия Анамасобии превратила меня в шарлатана. «Потаскуха способна выдать меня перед всей галереей негодяев», – думал я. Даже если бы день прошел благополучно, я не надеялся уже раскрыть дело, а следовательно, какие бы мучения ни пришлось мне пережить в провинции, стократ худшего приходилось ожидать от Создателя.

Тем не менее я поднялся, принял ванну, оделся с обычной тщательностью, накинул плащ и отправился на работу. На улице под легким снежком меня ожидал привычный кошмар в образе мэра Батальдо с той же нелепой шляпой на макушке и улыбающегося во весь рот. Пройдясь скальпелем по его мошонке, я гадал теперь, есть ли средство, способное излечить его от идиотизма. На миг мне представилось, как я вырезаю из него темный хохочущий ком, юмористическую опухоль мозга.

– Ваша честь! – выкрикнул он, радуясь мне как давнему другу после многомесячной разлуки. Я не нашел слов и только холодно кивнул ему. – Избранные представители населения ожидают вашего просвещенного мнения, – сказал он, пристраиваясь со мной в ногу.

Тут мне пришло в голову, что раз уж я не пристрелил его, то могу использовать.

– Отчего мне не сообщили, что у Битон есть ребенок? – спросил я.

– Отличный вопрос, – отозвался он и замер, задумчиво разглядывая снежинки. – Видимо, я не придал этому значения.

– Как случилось, что незамужняя родила ребенка? – спросил я.

– Прошу вас, ваша честь, – хихикнул он. – Неужели мне придется объяснять вам, человеку науки, как: такое случается?

– Не то, болван! От кого ребенок?

– Ну, кажется, она была влюблена в молодого шахтера по имени Канан, который, после того как «это случилось», как вы изящно изволили выразиться, столкнулся с другой случайностью, а именно с обвалом в шахте, – пояснил мэр.

– Они не были женаты? – спросил я.

– Вы не совсем понимаете дух Анамасобии, – сказал он. – Мы, живущие на самой окраине божественного мира, то и дело отступаем от правил, принятых в рафинированном обществе, как я уже недавно объяснял вашей чести. Но не сомневаюсь, что в конце концов они предстали бы перед алтарем.

–Понимаю, – сказал я. – Ребенок женского пола мужского?

– Мужского, – ответил он, и мы продолжали путь в молчании.

– Неразборчивая молодая особа, – заметил я.

– Неразборчивая в мыслях, то и дело увлекается новыми идеями и всегда была упряма.

– Как вы допускаете подобное среди вверенного вам народа? – спросил я, снова остановившись.

– В провинции подобные качества не всегда поддаются исправлению, – отвечал мэр. – Она хорошая девушка, хотя слишком серьезна, на мой вкус.

– На ваш вкус те, кто не слишком серьезен? – спросил я, положив конец беседе.

Он прохихикал всю дорогу до церкви. Арла ждала меня у алтаря. Я безразлично поздоровался, и она ответила в той же сухой манере. Я разложил инструменты, и мы немедленно приступили к работе.

Я размышлял, какие еще разочарования может готовить мне жизнь, когда Каллу, посланный за первым образцом, ввел миссис Мантакис. У меня не хватило духу узреть ее во плоти, и я позволил старой грымзе не снимать одежду.

– Как, ваша честь, – вмешалась Арла, – разве вам не интересно исследовать ее биологические возможности?

Я закурил и, как мог равнодушно, процедил:

– Хорошо.

Пока Арла звенела инструментами, заставляя мисс Мантакис принимать самые ужасные позы, я сидел сложа руки на груди и устремив взгляд в пространство. Выслушивая показания измерительных приборов, я уже не утруждал себя представлением с булавкой и блокнотом, а просто кивал, словно запечатлевая в памяти каждую цифру. При измерении мочки уха миссис Мантакис испустила рычание.

– Воровка, без сомнения, – сказала Арла, когда старуха, одевшись, покинула церковь. «Воровка, – мысленно согласился я. – Зато не лгунья!»

Все утро перед нами тянулась вереница пороков, врожденных уродств, гениев идиотизма, оставляя в памяти одно лишь чувство смутного отвращения. Я кожей ощущал ненависть Арлы, однако девушка работала методично, лишь изредка отпуская колкие замечания.

Я понимал, что рано или поздно должен буду обвинить кого-то ради спасения собственной шкуры, понимал я и то, что наказанием за столь серьезное преступление может быть только казнь: по новой и весьма действенной системе, введенной Создателем, казнь полагалась за любой проступок, более серьезный, чем плевок на мостовую Отличного Города.

«Кто же это будет?» – спрашивал я себя каждый раз, когда передо мной представал очередной подследственный. Потом Каллу ввел отца Гарланда, и план мести Анамасобии мгновенно сложился в моей голове. Арла была явно смущена присутствием малорослого святого. Ее чистая кожа покрылась густым румянцем, когда отец предстал перед ней в одеянии райской невинности. Я кинул взгляд проверить, не являет ли его пенис такую жеостроту, как ногти и зубы. Представьте мое изумление, когда оказалось, что оно и есть. Священник не сказал ни слова, только простер руки жестом религиозного благословения. Напрасно я надеялся, что своим поведением он даст мне повод приказать Каллу размазать его по полу. Руки Арлы, когда она прикладывала инструменты к его лицу и телу, дрожали. Когда она наложила губной зажим Хадриса, мне захотелось попросить оставить его навсегда, для блага всего человечества.

Одевшись и уже приготовившись покинуть нас, священник вдруг заявил:

– Я не виновен ни в чем, кроме любви.

– Виновен в беспросветном занудстве, – сказал я ему вслед, раздумывая, как убедить горожан, что именно он похитил белый плод. Основной мой расчет был на высокопарную риторику – явление, настолько неизвестное в Анамасобии, что должно было убеждать уже одной своей необычностью.

– Следующий! – выкрикнул я, и Каллу двинулся к двери. Я решил, что успею отрепетировать речь за время осмотра следующих двух-трех дюжин посетителей.

Однако Арла попросила гиганта:

– Погоди, Виллин. Подожди за дверью, пока мы не позовем следующего.

– Вам нужен перерыв? – равнодушно спросил я. Она села и посмотрела на меня так, словно готова была расплакаться. Увидев ее в таком состоянии, я немного смягчился.

«Она осознала свою ошибку, – подумалось мне, – и собирается извиниться за вчерашнее».

– Вы хотели мне что-то сказать? – обратился я к ней тоном учителя, говорящего с любимым, но провинившимся учеником.

– Это он, – сказала она.

– О чем вы говорите? – в замешательстве переспросил я.

–Отец Гарланд. Это он. – Слезы потекли у нее по щекам.

– Вы уверены? – спросил я.

– Говорю вам, это видно сразу. Так же ясно, как лицо в моем окне прошлой ночью.

Я молчал. Неловкость разоблачения забылась перед радостью, что в конечном счете мне удастся пережить кошмар. Девушка углубилась в перечисление физиономических признаков, которые, разумеется, ничего не значили для меня, однако звучали вполне убедительно.

– Хотела бы я, чтобы этого не было, но невозможно отрицать очевидное. – Она вытерла слезы с глаз. – Ненавижу вас и вашу проклятую науку!

– Вы умница, – шепнул я и громовым голосом кликнул Каллу. Когда тот вошел, я передал мэру, что тот должен собрать всех горожан в церкви.

Население Анамасобии заполонило скамьи для молящихся и начало скапливаться в тени у стен, под факелами в руках твердокаменных героев. Равномерный гул голосов пронизывали отрывистые смешки и громогласные заверения в своей невиновности тех личностей, которых обычно заранее подозревают в любом преступлении.

Мэр прошел к алтарю и пожал мне руку. Видимо, он испытывал неподдельное облегчение. – Мои поздравления вашей чести, – сказал он. – Я не понимаю ваших методов, но результат поразителен.

Я с благодарностью принял комплимент и попросил его поставить кого-нибудь к двери на случай, если подозреваемый попытается скрыться. Мэр взмахом рук подозвал Каллу и прошептал ему что-то на ухо. Великан пробился сквозь толпу и занял пост у выхода.

Пока Арла снимала ширму и складывала инструменты, я взглядом отыскал в толпе отца Гарланда. Я понимал, что тот должен был что-то заподозрить, увидев, что осмотр на нем прервался. Найти его оказалось нетрудно: священник прожигал меня гневным взглядом из первого ряда. Я ответил улыбкой и встретил его взгляд. Он так долго не отводил глаз, что это пришлось сделать мне, чтобы призвать собравшихся к молчанию. Я похлопал в ладоши, словно подзывая собаку, и гомон, перейдя в шепоток, затих.

Говорить теперь настал мой черед. Я прошелся взад-вперед перед алтарем, приводя в порядок мысли. Толпа следила за каждым моим движением, и я чувствовал себя полным сил, как в первые дни. Драматическим жестом, желая подогреть ожидание, я обратился лицом к шутовскому портрету шахтерского божества, надзиравшего в последние два дня за ходом расследования. Мне пришло в голову начать речь описанием поединка с демоном, чтобы показать себя не только мыслителем, но и человеком действия.

Пока я выжидал и принимал позы, Арла продолжала возиться с инструментами. Мне хотелось дать ей закончить и уйти «со сцены», чтобы все внимание сосредоточилось на предстоящей разоблачительной речи. Девушке осталось собрать только кронциркули. Один из них вдруг выскользнул у нее из рук и упал на пол со звоном, отдавшимся под пещерными сводами. Когда девушка наклонилась за ним, серое платье немного задралось, и я проследил взглядом изящную линию ноги до бедра. И тогда я увидел.

Там, на задней стороне левого бедра, виднелось выпуклое родимое пятно, из которого прорастала длинная волосина. Я моргнул и подступил на шаг ближе, забыв о толпе, ожидавшей моего решения. Должно быть, она услышала движение или почувствовала взгляд – я вглядывался очень пристально, – потому что выпрямилась и обернулась ко мне. В это мгновение в мозгу у меня раздался отчетливый хлопок, словно пробка вылетела из бутылки шампанского, и физиогномика вернулась ко мне. Мой взгляд, просветленный знанием, мгновенно распознал, что она вовсе не относилась к «Звездам Пять», как почудилось мне, очарованному ее юной женственностью. Ее черты точно соответствовали описанному профессором Флоком типу похитителя: склонность к хищениям и психорелигиозная зависимость от чудесного. Теперь я понял, почему казались мне знакомыми черты младенца, прочитать которого упросила встреченная в первый вечер женщина: эти черты во многом повторяли ее лицо. Она была той самой женщиной. Обернувшись к толпе, я заговорил: – Жители и жительницы Анамасобии. Среди нас находится вор. – Шагнув вперед, я указал на Арлу, застегивавшую в этот момент мой чемоданчик. – Арла Битон похитила чудесный райский плод.

Она обернулась и, онемев, уставилась на меня. Гарланд сорвался с места и, растопырив когти, рванулся вперед. Со всей вернувшейся ко мне уверенностью я точным пинком в голову остановил его прыжок. Когда он рухнул на нижнюю ступень алтарного возвышения, дерринджер был уже у меня в руке, и я выстрелил в потолок. Щепки посыпались на передние скамьи, и мгновенно восстановилась тишина.

Арла медленно опустилась в кресло, в котором я провел эти два дня, и обвела потрясенным взглядом колыхавшееся море физиономий. Мэр вскочил на ноги, заклиная горожан сохранять спокойствие. Затем он обратился ко мне:

– Это серьезное обвинение, ваша честь. Не могли бы вы объяснить его для тех, кто не обладает вашими познаниями? С вашего позволения, это огромный удар для нас.

Я только этого и желал.

– В научном мире считается столь же несомненным, – начал я, – как восход солнца поутру или превосходство над нами Создателя, Драктона Белоу, что видимое строение физического облика открывает специалисту общий моральный облик и конкретные изъяны и достоинства душевного состояния исследуемого. В нашем случае...

Здесь я приблизился к Арле, которая не двигаясь смотрела на меня мертвыми глазами. Я провел пальцем по спинке ее носа, затем коснулся впадинки под нижней губой.

– В указанных мною чертах, – заметил я, – проявляется внутренняя предрасположенность к безрассудным действиям.

Обойдя кресло, я очертил пальцем изгиб брови.

– Здесь мы видим так называемую «кривую Шеффлера», названную так, разумеется, по имени одного из основоположников физиогномики, Курста Шеффлера. Данная кривая выражает, представьте себе, как склонность к хищениям, так и стремление участвовать в чудесных событиях. На левом бедре имеется также родимое пятно с длинным волосом, что является последней и неопровержимой уликой.

Я шагнул вперед и потер руку об руку, словно смывая скверну преступления.

Множество бессмысленно разинутых ртов свидетельствовали, что моя речь достигла цели. Я раскланялся, вызвав громовую овацию. Отец Гарланд как раз пришел в себя и пополз к своему месту, когда первые крики: «Смерть воровке!» вызвали эхо в пещерном чреве деревянного Гронуса.

11

– И что теперь? – спросил мэр. Мы стояли перед церковью в сгущавшихся сумерках. Снегопад за день прошел, и в небе появлялись звезды. Горожане разошлись по домам, причем многие подходили лично поблагодарить меня за разоблачение преступницы. Мне показалось, что эти простые люди, сами не ведая тому причины, всегда испытывали страх перед девушкой. Арлу уже увели в единственную в городе камеру: лишенный окон, крепко запиравшийся чулан в городском дворце.

– Полагаю, должно свершиться правосудие, – ответил я.

– Смею просить прощения вашей чести, однако если вы и уличили преступника, то белый плод еще не найден. Как вы собираетесь разыскивать его, если девушку казнят? – спросил мэр.

– Допросить преступницу, – начал перечислять я. – Вам, должно быть, известно, что существуют средства, побуждающие к откровенности. Обыскать ее халупу. Я подозреваю, что она скормила часть плода своему внебрачному отпрыску в надежде исправить его бросающиеся в глаза физиономические пороки.

Он грустно кивнул, чем немало удивил меня.

– Не в настроении шутить, мэр? – спросил я.

– Я не силен по части пыток, – признал он. – И казней тоже, если на то пошло. Нельзя ли покончить с этим как-нибудь по-другому? Может, она просто извинится?

– Ну-ну, – сказал я, – Создатель не одобрит подобной снисходительности. Действуя подобным образом, вы поставите под угрозу само существование города.

– Понимаю, – кивнул он. – Просто я знал ее совсем крошкой. И деда ее знал, и родителей. Она росла у меня на глазах, такая милая, любопытная малышка. – Он взглянул на меня полными слез глазами. Я ничего не ответил мэру, но его слова напомнили мне, что и я несколько дней находил девушку достаточно привлекательной. В конце концов, у меня не было твердой уверенности, что не Странник, а не необыкновенная красота и ум Арлы опутали меня чарами слепоты.

Мэр, не дождавшись ответа, пошел прочь, и тут я испытал необыкновенное ощущение, сильно напоминающее печаль. Я не знал, относилось ли это чувство к предстоящей казни или было вызвано сознанием, что, хотя вор пойман, дело еще далеко от окончания.

– Погодите, – сказал я ему в спину. Он замер, но не обернулся.

– Можно попробовать один способ.

Он повернулся и медленно подошел ко мне.

– Я не вполне уверен, что опыт удастся, – сказал я ему. – Несколько лет назад я написал статью, но коллеги не одобрили ее и идею, после горячей дискуссии, похоронили.

– И что? – поторопил он, пока я освежал в памяти подробности гипотезы. Когда-то она казалась дерзкой до безумия, однако в свете вернувшихся ко мне способностей и обретенной с ними внутренней силы мне начинало казаться, что представляется удачная возможность ее экспериментального подтверждения.

– Слушайте внимательно, – заговорил я. – Если физический облик лица девушки является показателем ее врожденных пороков, не будет ли разумным предположить, что, изменив эти черты с помощью скальпеля так, чтобы они выражали более совершенное моральное состояние, я тем самым преобразую ее внутреннее состояние, что приведет к добровольному возвращению плода и избавит нас от необходимости прибегать к казни?

Батальдо закатил глаза и отступил на шаг.

– Если я правильно понял, – спросил он, – вы сказали, что можете исправить ее с помощью операции?

– Может быть, – сказал я.

– Так сделайте это! – воскликнул он, и мы, подобно льву, возлежащему с ягненком, улыбнулись каждый своим мыслям.

Впервые с прибытия в Анамасобию мне стало по-настоящему легко. На обратном пути прохожие приветствовали меня с почтением, подобающим моему положению. Даже миссис Мантакис проявила услужливость, которой так не хватало ей прежде. Я велел ей отсылать всех посетителей и подать мне синего вина к легкому ужину. Она заверила, что приготовила нечто особенное и не имеющее ничего общего с крематами, а я, сам себе не веря, в самом деле поблагодарил ее. В ответ она замурлыкала как кошка.

Если бы тайна не близилась к разгадке, я встревожился бы, увидев, как мало красоты осталось в моем саквояже – едва на три-четыре полных дозы. Однако в уверенности, что к следующему вечеру все будет кончено, я не задумываясь ввел себе полную ампулу. Потом я переменил одежду на халат и комнатные туфли и закурил сигарету. Вернувшись к истинному себе, обогащенный силой красоты, я легко представил лицо Арлы и те изменения, которые предстояло совершить, чтобы спасти девушку от самой себя. Быстро достав бумагу и перо, я сделал первый набросок. Должно быть, прошел не один час после ужина, доставленного миссис Мантакис, до минуты, когда я признал свой замысел совершенным. Городок уже погрузился в тишину, так и не ставшую привычной мне, обитателю столицы. Чистая красота еще владела мной, вызывая из памяти живые образы. Параноидальные видения не мешали работе, зато иногда мне представлялись идиллические картины золотого детства, прошедшего на берегах реки Чоттль.

Наконец я присел на кровать, размышляя, какую славу принесет мне удача в предстоящем опыте, и тогда передо мной явился профессор Флок.

– Снова вы, – сказал я.

– Кто же еще? – спросил профессор, одетый теперь в преподавательскую мантию и державший в руках тросточку с обезьяньей головкой из слоновой кости, которую носил прежде по торжественным случаям.

– Предатель, – сказал я ему.

– Разве я не указал верного пути к поимке преступника? – улыбнулся он.

– Указали, и с меня довольно. Я намерен изгнать вас из своей головы.

– Сделать это будет довольно трудно, ведь я говорю и существую только повинуясь твоему желанию, – возразил он. – Ты говоришь с собственным одурманенным наркотиком сознанием.

– Ну и что вы скажете о моих планах на завтра? – спросил я.

– Не забудь вырезать у бедняжки побольше мозга: девица, себе на беду, слишком умна. И конечно, займись ямочкой на подбородке, чтобы внушить ей понимание своего места в этом мире. В остальном неплохо. Думаю, я сам не предложил бы лучшего, – признал он, постукивая тростью о пол.

– Прекрасно, – согласился я. – С этим не поспоришь.

– На самом деле я пришел попрощаться. Не думаю, что мы еще увидимся, – сказал он и протянул мне трость, причем обезьянья голова ожила и принялась выкрикивать пронзительным голоском: «Я не обезьяна! Я не обезьяна!» Как обычно, исчезнув, профессор оставил после себя свой смех, и я от души пожелал ему сгинуть.

Этой ночью мною овладел крепкий сон, и я напрасно старался проснуться. Мне опять виделись картины детства, но теперь это были вспышки неудержимого бешенства отца и вызванная ими безвременная кончина матери. Я проснулся на рассвете, плача в подушку, как не раз плакал в детстве, и с облегчением понял, что все это кончилось.

К тому времени как я принял ванну, съел легкий завтрак и оделся, мэр с двумя шахтерами уже провели Арлу в мой кабинет. Я сердечно поздоровался с нею, но девушка молчала и избегала моего взгляда. Я приготовил лабораторный стол с ремнями на случай, если она окажет сопротивление.

– Молюсь за ваш успех, Клэй, – сказал мэр с ноткой сомнения в голосе.

Я подошел к Арле и заглянул ей в лицо.

– Сделаю все, что в моих силах, дорогая, – заверил я.

Она взглянула мне прямо в глаза и плюнула в них. Я невольно отшатнулся, и она тут же нанесла удар коленом в пах одному из конвоиров. Внезапность помогла ей вырваться, и девушка, по пятам преследуемая шахтерами, бросилась по коридору в спальню. Ей почти удалось захлопнуть дверь, но, как и следовало ожидать, мужская сила возобладала и конвоир сумел втиснуться в щель прежде, чем она сумела защелкнуть замок. Мы все последовали за ним.

Когда я вошел в комнату, девушка сжимала нож столового сервиза и замахивалась моим саквояжем на загнавшего ее в угол шахтера.

– Убийцы! – кричала она. Мэр неосторожно шагнул к ней и тут же получил удар саквояжем по голове. Наконец шахтер, получивший удар в пах, сумел перехватить ее руку. Пока ее волокли в соседнюю комнату, девушка яростно извивалась и звала на помощь. Я быстро плеснул на марлю анестетик общего действия и накрыл ее орущий рот.

Шахтеры помогали мне пристегнуть ее к столу, когда, потирая шишку на лбу, появился мэр.

– Брыкается, – сказал он со смешком, но я видел, как потрясла его эта сцена.

– Не волнуйтесь, – сказал я ему. – Все это я из нее вырежу. Когда она очнется, вы ее не узнаете.

– Анамасобия не видала таких чудес, – пробормотал мэр, глядя в пол.

Я велел им уйти и вернуться завтра не ранее полудня. Подложив подушечку, которая должна была впитывать кровь от разрезов, я закрепил голову полосой бинта, чтобы случайное движение не нарушило ход операции. Длинным концом этого бинта я намеревался промакивать кровь с операционного поля. Покончив с этим, я методически разложил скальпели, пинцеты и зажимы, а потом принес портрет новой Арлы. Всю ночь, пока я работал над ним под воздействием красоты, портрет шептал мне слова любви, и я твердо решился претворить иллюзию в жизнь.

Скальпель легко рассек гладкую кожу левой щеки, и с этой минуты я не сомневался в успехе операции. Я насвистывал мотивчик, вошедший в моду в Отличном Городе перед самым моим отъездом, нежную песенку о вечной любви, и выравнивал своевольную нижнюю губку. «Вот откуда это тщеславие разума», – шептал я ее спящим глазам, подрезая верхние веки. Я избавил нос от тяжести хряща, в котором коренилось опасное любопытство. Высокомерные скулы пришлось выламывать никелированным молоточком. Я так увлекся, что не видел ничего, кроме ее лица, представлявшегося мне ландшафтом неведомой страны, которую я преобразовывал с артистическим изяществом, руководствуясь отчетливым образом географического совершенства. Это было просто, как вычитание, и некоторое время я мечтал, чтобы этой возвышенной математике не было конца. Я увлеченно проработал все утро и большую часть дня, не отвлекаясь на обед, когда почувствовал, что сбиваюсь с пути. Хранившаяся в памяти карта, изображавшая путь к цели, стала тускнеть. Уверенность в себе замерцала, как огонек свечи на ветру. Знакомый зуд под черепом подсказал мне, что настало обратиться к красоте. Я рассудил, что воздействие лекарства, усилив мою врожденную гениальность, поможет без труда закончить работу к ужину.

Кроме того, это было необходимо, так как меня стало знобить, перед глазами все расплывалось и дрожали руки. Поэтому я положил скальпель и прошел в спальню. Саквояж я нашел на полу там, где он приземлился после соприкосновения с головой мэра. Эта мысль едва не заставила мои губы растянуться в улыбке, однако, откинув крышку и достав ампулу, я с ужасом убедился, что она расколота и пуста. Судорожным движением я выхватил следующую – в том же состоянии. Только теперь я заметил лиловую лужицу на полу. Все капсулы были разбиты. Я остался без чистой красоты, боль разлилась по телу, словно от удара, нанесенного невидимым врагом. Я лишь застонал, хотя разум пронзительно кричал, погружаясь в океан беспомощного страха. Единственное, что удержало меня от обморока, – мысль, что нельзя оставлять Арлу в таком состоянии. Окончательная потеря белого плода означала для меня потерю жизни.

Шатаясь, я прошел по коридору в твердой решимости закончить работу прежде, чем окончательно лишусь чувств. Голова уже кружилась так, что я едва держался на ногах. Придерживаясь одной рукой за край лабораторного стола, я поднял скальпель, сдерживая усилием воли дрожь во внутренних органах. Первый же неуверенный разрез лег не туда, куда следовало, но делать было нечего, и я попытался новым разрезом исправить разрушения, нанесенные предыдущим. Это была ловушка. Я словно несся очертя голову по лабиринту, заводившему все глубже и глубже в тупик. Точные движения сменились ударами наугад, и кровь то и дело брызгала мне на рубаху. На мгновение фонтанчик крови, попав в глаза, лишил меня зрения. Ощутив вкус крови на губах, я упал на колени и тщетно пытался подняться, отгоняя черные вспышки, заливавшие мой мозг темнотой.

Не помню, сколько времени это продолжалось, пока, словно издалека, я не услышал собственный отчаянный крик. Потом тошнота захлестнула меня, горячие волны озноба проходили по телу, разрывая мозг и останавливая сердце, унося меня к тому, что я считал смертью, но что, увы, не было ею.

12

Пришло известие от мэра, что, прежде чем принять окончательное решение, я непременно должен повидать некую особу.

– В такое время? – спросил я Мантакиса, помахивавшего метелкой из перьев.

Я надел плащ и прихватил чемоданчик с инструментами. На улице снова густо падал снег, и я с трудом пробивался сквозь яростные порывы встречного ветра. Детей буран не загнал по домам, насколько я мог судить по выстроившимся вдоль улицы изваяниям снежного Странника. Они то и дело возникали среди снежных вихрей, уставив на меня ледяные взгляды праведных судей. Целую вечность брел я сквозь бормочущую круговерть тьмы и вдруг оказался на месте.

Я знал, что споткнусь и упаду на нижней ступени церкви. Так и случилось. Открыв большую перекошенную дверь, заскрипевшую пронзительным смехом, я вошел. Медленно перебрался через мост, раскачивавшийся сильнее обычного. Перед алтарем горела только половина факелов.

– Эй! – окликнул я, но ответа не было. Ширма снова стояла на месте, как и кресла, в которых мы с Арлой сидели при обследовании.

– Эй, – повторил я. В тусклом свете факелов руки и ноги твердокаменных героев казались живой плотью. То ли ветер за стенами, то ли мое дыхание отзывалось тихим эхом, будто дышала сама церковь. Глаза нарисованного бога смотрели на меня.

Из-за ширмы послышался чей-то кашель.

– Эй там! – сказал я. – Почему вы не отвечаете?

Я поставил чемоданчик, снял плащ и отправился осматривать подозреваемого. Едва я шагнул за ширму, факелы погасли, и меня окружила ночь. В испуге я шагнул вперед. Чьи-то руки схватили меня за запястья и потянули к себе. Мои ладони приложили к невидимому лицу и провели по его чертам. Поначалу это показалось странным, однако я чувствовал, что схвативший не причинит мне вреда. Потом в дело вступила физиогномика: числа вспыхивали в моем мозгу ярчайшими образами. Тело мое сотрясала вибрация могучей силы.

Факелы снова вспыхнули, распространив кругом переливчатый свет. Я стоял, ощупывая протянутыми руками воздух. Это привело меня в ярость, и в гневе я снова накинул плащ и схватил чемоданчик. Снова я сражался с бураном, бормоча проклятия Анамасобии и пробиваясь сквозь новую вечность.

Внезапно я очнулся от сна и по яркому свету, лившемуся в окно, понял, что рассвело недавно. Меня трясло и тошнило от головной боли, и я почти ничего не видел перед собой. Однако же из кресла перёд столиком, за которым не так давно ужинал с Арлой, мне видно было ее тело. Бинт на ее лице побурел от крови, но по тихому движению груди я понял, что девушка жива. Мне хотелось встать и посмотреть, что я с ней сделал, но слабость еще не давала мне шевельнуться.

Сперва мне казалось, что это игра воображения, потом стало ясно, что вопли доносятся не от Мантакисов, а с улицы. Где-то шумела взволнованная толпа и, если я не ошибался, слышались то ли выстрелы, то ли хлопки фейерверка. Прежде всего мне пришло в голову, что город празднует скорое, по их мнению, возвращение на алтарь белого плода. Сквозь туман в голове я гадал, не могла ли операция оказаться все же успешной, но тут на лестнице послышались шаги. Прежде чем я попытался подняться, дверь кабинета распахнулась от удара. Это был Гарланд.

– Мой бог, что вы наделали? – выкрикнул он при виде Арлы, лежащей головой в луже крови.

Я потянулся к карману брюк за дерринджером, но вспомнил, что накануне оставил оружие в плаще. Я готов был крикнуть, чтобы он убирался вон, когда на пороге появилась новая фигура. Я принял было вошедшего великана за Каллу, но зрение на миг прояснилось, и я увидел Странника, склонившего голову, чтобы не задеть притолоку. Довершая невообразимую сцену, на руках у этого иссохшего бурого лежал существа завернутый в одеяльце младенец. – Что за цирк? – спросил я сквозь туман мучительной абстиненции, пытаясь сохранить властность.

Гарланд уже стоял надо мной, но до него мне не было дела. Я смотрел только на Странника, на его длинные пряди волос, на его лицо, полное неземного покоя.

– Твой Создатель, великий Драктон Белоу, здесь, в Анамасобии! – выкрикнул отец Гарланд.

– Что? – теперь я смотрел только на священника.

– Да-да, – сказал он. – Его солдаты убивают каждого встречного. С ним тварь, похожая на волчицу, и она перегрызает глотки детям и женщинам. Ад пришел в нашу провинцию.

– Но как он ожил? – спросил я, указывая на Странника, который нежно улыбался мне.

– Плод. Я дал ему кусочек плода в тот самый день, когда забрал его с алтаря. С тех пор он постепенно оживал. Когда вы обмеряли его своими нелепыми инструментами, он уже почти дышал.

– Арла не ошиблась, – выговорил я. – Физиогномика не ошиблась.

– Когда я бросился к алтарю, а вы ударили меня, я хотел признаться и спасти ее от беды, в которую она попала, безрассудно связавшись с вами. Я не стану тратить на вас время, – продолжал он. – Мы забираем девушку и уходим в Вено. А вам следует спуститься вниз и получить свою пулю. Вы глупый, тщеславный человек, Клэй. Я бы сам убил вас, но лучше, если это сделает ваш возлюбленный Создатель.

Все произошло так быстро, что я не успел ни возразить, ни подняться с кресла. Я обессилел от страха. Не за себя, но перед миром, ставшим вдруг совершенно непонятным. С двух сторон они обошли лабораторный стол. Ребенок расплакался, и Странник, успокаивая, тихонько погладил его по голове.

– Посмотрим, к какому кошмару привело ваше безумие – сказал священник. Он протянул руку и приподнял марлю, закрывавшую лицо Арлы. Странник вскинул длинную ладонь, прикрывая глаза, словно лицо девушки стало ослепительным. Гарланд не успел.

Невидимая вспышка ударила ему прямо в лицо, заставив откинуть голову. Он со стоном упал на пол и испустил дух. Струйки крови стекали у него из ноздрей и угла разинутого рта. Ужас так исказил лицо священника, что мне пришлось отвернуться.

Свободной рукой Странник нащупал у себя на поясе висевший там мешочек и достал из него белый под. Спокойным движением он поднес плод ко рту и откусил, потом спрятал его, достал изо рта кусочек и вложил меж губ Арлы» ни разу на нее не взглянув. Взгляд его не отрывался от моих глаз и сказал мне так ясно, как могли бы сказать слова, что мой скальпель превратил ее лицо в лик самой Смерти.

Я как ребенок забился в кресло, не в силах отвести взгляд от происходящего. Не знаю, откуда взялись силы в его иссохшем теле, но, снова прикрыв лицо девушки марлевой вуалью, Странник поднял ее одной рукой и перекинул через плечо. Держа одной рукой младенца, а другой придерживая тело Арлы, он легкой поступью подошел к окну, поднял длинную ногу и двумя точными ударами выбил стекло. Не расставаясь своей ношей, он влез на подоконник и согнулся в погибели, чтобы пройти в оконный проем.

– Нет, – сказал я, поняв, что он задумал. Он повернул ко мне лицо и улыбнулся. Я вскочил, чтобы попытаться остановить его. В голове стучал молот, а внутренности сжимала холодная рука. Сделав три шага, споткнулся о тело отца Гарланда. Падая, я увидел, как они скрылись за окном, прислушался, ожидая звука падения, но ничего не услышал. Кое-как поднявшись на ноги, я добрался до окна и взглянул вниз. Они должны были лежать там, на снегу, как три сломанных куклы. Но внизу было пусто. Они исчезли.

Мысль, что страшная маска, в которую я превратил лицо Арлы, убила отца Гарланда, была непереносима. Сквозь головокружение, склоняясь в приступе рвоты над лабораторным столом, я понимал, что священник прав, и Создатель уничтожит меня так же просто, как прочий человеческий мусор, засоряющий его земли. Единственной надеждой было выбраться из городка и скрыться в окрестных лесах. Надежда казалась довольно зыбкой, особенно учитывая мое состояние. Я чувствовал, что все кончено, что я дошел до конца. Хотелось плакать при мысли, как низко я пал за одну короткую неделю. Он прав, я тщеславный и глупый человек. Тот, кто служит чудовищу, должен понимать, что рано или поздно сам будет пожран им. Распрямляясь и счищая с себя рвоту, я думал, что хуже смерти – ссылка в серные копи. Если меня повезут в Отличный Город для суда, я найду способ покончить с собой.

Выйдя из кабинета, я проковылял вниз. Посреди вестибюля, обнявшись, лежали мертвые мистер и миссис Мантакис. Лужа их смешавшейся крови расползалась вокруг. Видимо, в них попало не меньше двадцати пуль. Я обошел тела, испытывая незнакомое чувство раскаяния. Невероятно, но из моих глаз текли слезы. Я бросился к двери, сознавая, что горестное зрелище, от которого я бежал, было лишь частицей того, что увидел Гарланд в лице Арлы.

Солнце на минуту ослепило меня. Я ковылял по улице, изнемогая от боли в голове и в суставах. Мучения ломки делали желанной мысль о пуле. Когда зрение прояснилось, я увидел валявшиеся на дороге трупы. Свежая кровь окрашивала снег алым. Вдали у церкви мелькала форма солдат Города. Трещали выстрелы, люди, не одетые в форму, падали на бегу. Огонь промывался сквозь крыши домов, пожирая серую древесину, и густой дым вырывался из окон банка.

– Клэй! – услышал я знакомый голос. Обернувшись, я увидел стоящего в сотне шагов от меня Создателя. Он одет в меховую шубу и широко улыбался. Грета Сикес натягивала золотую цепочку, крепко зажатую в его руке. Создатель махнул мне.

– Приятно было работать с тобой, – услышал я сквозь шум. Потом он присел на корточки и зашептал что-то в ухо оборотню. Даже с такого расстояния я видел, волчица выглядит точно так, как представлялось во сне или видении, перенесшем меня в недра горы Гронус.

Создатель отстегнул цепь, и она бросилась на меня. Я повернулся и хотел бежать, но в этот миг из переулка между банком и театром вырвалась запряженная четверней карета. Воля к жизни покинула меня. Я был в ловушке. Хриплый выдох вырвался из груди, и я уже ощущал на затылке клыки долгожданной мести Греты Сикес...

– Клэй, – услышал я еще один знакомый голос и разглядел, что лошадьми правит не свиноподобный посланец Создателя, а Батальдо. Я ждал, что копыта и колеса вдавят меня в землю, но в последний момент карета свернула влево и остановилась.

– Прыгайте! – позвал мэр.

Мгновение я не мог шевельнуться. А когда смог, то обернулся и увидел оборотня в пятнадцати шагах от себя. Зверь нацелился прямо мне в глотку. Дверца кареты распахнулась, и из нее выскочил Каллу. Одной рукой он сгреб меня и отшвырнул с дороги. Потом, развернувшись с легкостью и точностью, каких я никак не ожидал от его огромного тела, великан сжал кулак и нанес удар в висок Греты Сикес, вогнав глубоко в череп одну из заклепок. Я видел, как она билась на земле, корчась и извергая темную желчь, пока Каллу затаскивал меня в карету. Дверца со стуком захлопнулась, и кони взяли с места. Мы пронеслись мимо свиста пуль, криков детей и Создателя, вечно смеющегося в глубине моих зрачков.

13

: Мы задержались ненадолго только у дома мэра, чтобы собрать оружие, патроны и теплые вещи. Каллу заклинил деревянные колеса кареты и выпряг лошадей. Мне объяснили, что есть поверье, будто лесные демоны всякой другой пище предпочитают домашнюю скотину и запах лошадей притягивает их как магнит. Батальдо плакал и никак не мог остановиться, перебегая из комнаты в комнату и поджигая ковры и книги, постели и мебель.

Выбравшись из дома, мы остановились на мгновение на границе леса, глядя, как дым выбивается из открытых окон. Мэр рассказал нам, что на его глазах оборотень Драктона Белоу выгрыз внутренности его жене на главной улице Анамасобии.

– Почему вы меня спасли? – спросил я, когда он утер слезы с глаз.

– Не важно, чем мы были, Клэй. Я сам не безвинен; никто не безвинен. Мы уходим в Рай. Там нет места ненависти.

Мы вошли в огромный лес, который экспедиция старика Битона назвала Запредельем. Мое оставшееся без наркотика тело все так же гудело, но я упрямо бежал вперед, твердо решив не задерживать остальных, и не отставал от казавшегося неутомимым Каллу.

Хорошо было бежать среди обнаженных высоких деревьев по твердой снежной коре. Я, как ребенок, убегал от своей вины, и было все равно, замерзнуть в лесу, попасть в когти демонам или умереть от пули солдат Создателя. Если бы не маячивший впереди образ Вено, я, наверно, сел бы на снег и дождался бы Грету Сикес.

Через час бега мэр, задохнувшись, рухнул на снег. Мы решили остановиться на несколько минут, чтобы дать ему отдышаться. Я сам бы продержался немногим дольше. С вершины поросшего лесом холма нам был виден дым, поднимавшийся в небо над Анамасобией. И даже здесь, вдалеке, на снег ложились тонкие хлопья пепла.

В оставшейся позади долине мелькали фигуры преследователей. Одни несли ружья, другие – изобретенные Драктоном Белоу огнеметы. Сам он восседал в механической повозке собственного изобретения: маленьком двухместном экипаже, передвигавшемся на суставчатых паучьих ногах, легко преодолевавшем камни и буреломы. Я указал Каллу на солдата, державшего на поводке ощетинившуюся Грету Сикес. Меня поразило, как быстро она оправилась от удара, но великан только передернул плечами и сплюнул. Потом мы с ним подняли на ноги Батальдо и попытались неуклюжими словами ободрить его.

– Оставьте меня, – сказал мэр. – Я вас только задерживаю.

Его лицо налилось багрянцем, а парадный плащ из меха енота остался без пуговиц и топорщился мелкими сучками и хвоей. Выслушав его, Каллу обошел мэра сзади и отвесил ему пинка по мягкому месту. Батальдо подскочил, а потом оба они разразились смехом.

Причины для веселья я не видел, однако засмеялся тоже.

– Ладно, – сказал мэр. Мы перевалили гребень холма и стали спускаться. Мы уже не бежали, опасаясь, что Батальдо совсем сдаст, но шли быстро, держа точно на север, в самую глушь. На каждом шагу открывал перед нами новые чудеса, неведомые жителям городов, но нам некогда было разглядывать их. Там были деревья, голые ветви которых отмахивались, словно руки, от порхавших вокруг птиц. Поодаль паслись стада крошечных оленей цвета свежей травы, увидев нас между деревьями, они обращались в бегство, визжа как женщины, которым подпалили волосы. Красные крылатые ящерки стрекозами мелькали среди деревьев, а невидимые птицы в высоте пели человечьими голосами. Мы смотрели на все это молча, пока не вышли к ручью, где Каллу решил устроить короткий привал. Тогда мэр вслух предположил, что мы на самом деле погибли в Анамасобии и теперь странствуем в ином мире.

Я наклонился к воде, чтобы смочить пересохшее горло, когда демоны сорвались с деревьев и взметнулись из сугробов на берегу. Мэр выстрелил первым. Он промахнулся, но выстрел отпугнул нападающих и все они взлетели на верхние ветви деревьев. Оттуда они шипели на нас и роняли сухие сучья.

Каллу вскинул свое ружье, прицелился и сбил одного. Такого вопля я не слышал никогда. Пронзительный визг плюхнувшейся в снег твари вспорол привычный мир.

Демон бился на земле, взметывая снег ударами шипастого хвоста, но нам некогда было разглядывать его. Мы уже бежали прочь. Я перепрыгнул ручей с ловкостью, какой никак не ожидал от себя. Каллу легко шагнул на другой берег, а вот мэр подвернул ногу и свалился в воду. Когда мы обернулись, чтобы помочь, два демона уже уносили его, схватив за плечи, к вершинам деревьев. На лету один распорол клыками щеку Батальдо.

Каллу мгновенно перезарядил ружье, приложил к плечу и выстрелил. Он попал в хребет одному из демонов. Подстреленная тварь выгнула спину дугой и выпустила добычу. Другой демон не удержал тяжеловесного мэра и уронил его наземь. Батальдо с воплем обрушился с высоты двадцати ярдов. Я с облегчением вздохнул, увидев, что он тут же вскочил на ноги и, хромая, бросился к нам. Мэр в слепом ужасе таращил глаза и вытягивал вперед руку, словно нащупывая дорогу. Не меньше дюжины тварей сорвались с ветвей.

– Беги, – сказал мне Каллу, но я остался на месте, глядя, как он торопливо перезаряжает ружье. Шахтер тщательно прицелился, но не в снижающихся чудовищ. Его пуля пробила голову мэра, и кровавый цветок на лбу расцвел в тот самый миг, когда когти первого демона вцепились ему в воротник.

Мы и сами неслись сквозь чащу как пара демонов. Долго я, готов поклясться, слышал над головой удары крыльев и каждую минуту ожидал, что острые когти расколют мне череп как орех. Наконец Каллу крикнул, что мы оторвались, и я, остановившись, увидел, вокруг никого нет. Мы перешли на шаг и молча продолжали путь, пока не стемнело. Каллу сумел бы развести огонь, но греться мы не осмелились. Мы отыскали место в густых зарослях, которые могли хоть как-то защитить от нападения с воздуха, и Каллу велел мне спать первым, пообещав разбудить, когда придет время моей вахты. Когда я улегся на холодный снег, закутавшись во все одеяла, он принялся чистить ружье, спасшее нам жизнь. Голоса чащи, дикие призывы любви и вопли жертв пугали меня, но не помешали уснуть. В сон я провалился сразу.

Конечно, мне приснилась Арла. Ее лицо было не тронуто моим скальпелем. Мы стояли на склоне горы, глядя через ущелье на скалистый пик, плоская вершина которого сверкала золотистым светом, исходящим от деревьев и цветов пышного сада.

– Смотри, – сказала она, – осталось совсем немного.

– Поспешим, – сказал я.

– Когда мы попадем туда, я прощу тебя, обещаю, – сказала она.

И мы рука об руку побежали вниз, к длинному веревочному мосту, ведущему через ущелье, к Раю.

Меня разбудил яркий свет. Утренний, сначала показалось мне, но, протерев глаза, я увидел, что в зарослях пылает множество факелов. Я слышал шепот и постепенно начал понимать, откуда он исходит. Едва я шевельнулся, мне в спину уперлось ружейное дуло.

На прогалине посреди зарослей я разглядел Каллу с кляпом во рту, со скрученными за спиной руками и с веревкой на шее. Двое солдат тащили его прочь.

– Встать! – приказали сзади. Когда я поднялся, приказали заложить руки за голову. Подталкивая дулом в спину, солдат повел меня вслед за факелами двоих, уводивших Каллу.

Мы полчаса спотыкались в темноте, пока добрались до лагеря. Он был ярко освещен укрепленными на каждом дереве факелами. Создатель грел руки, протянув их к высокому пламени костра. Рядом с ним стояла стальная клетка с живым демоном. Тварь шипела и взлаивала, звеня рогами о решетку. У большого шатра стояла механическая повозка. Добрая сотня солдат бродили по лагерю, и еще пятьдесят стояли на часах по периметру, держа наготове огнеметы.

Меня подвели к Создателю, и он со вздохом сказал:

– Клэй, ты просто живое воплощение несбывшихся надежд. Мысль о тебе разрывает мне сердце. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

– Убейте меня, – попросил я.

– Извини, – сказал он, кутаясь в плащ и вздрагивая. – Эта провинция беспросветна, как и твое будущее, физиономист первого класса. Ты отправишься в Город и предстанешь перед судом. Постарайся запечатлеть в памяти этот мороз – тебе будет приятно вспомнить его в жарких серных копях.

Потом мне пришлось смотреть, как он спустил Грету Сикес на связанного Каллу. Солдаты сбились в круг и азартно хохотали, глядя, как великан отбивается ногами от ловкой волчицы. Она вырвала по куску мяса из его обеих ног прежде, чем он упал и оборотень встал лапами ему на грудь. Металл заклепок ярко блестел, пока она, прогрызая кожу и кости, добиралась до сердца. Каждый раз, когда я пытался закрыть глаза, Создатель бил меня по лицу, заставляя смотреть. Кляп не давал Каллу кричать, так что я кричал за него. Создатель весело подхватывал вырывавшиеся из меня крики.

Он посадил меня рядом с собой в механическую повозку. Мы уже выбрались из леса и двигались через пепелище Анамасобии, когда взошло солнце. Солдаты, сменяя шаг перебежками, чтобы не отстать, сопровождали экипаж. Позади катилась телега, на которой стояло не менее трех клеток.

– Жаль, что ты провалил дело, Клэй. Неприятно, что пришлось прикончить городишко. Теперь придется нанимать новых шахтеров для работы в Гронусе. Я сообщу суду, что повышением платы за отопление Город обязан только тебе.

Я молчал.

– Смотри, – продолжал он, управляя повозкой одной рукой. Другой он пошарил у себя под плащом и вытащил белый плод. На нем были ясно видны два надкуса, но в остальном плод был в полной сохранности. Я сразу ощутил сладкое благоухание.

– Откуда? – спросил я, боясь услышать ответ.

– Мы перехватили их еще в городе, – ответил он.

– Девицу, младенца и бурого парнишку.

– Они живы? – спросил я.

– О, я оставил себе всех троих, – сказал Создатель. – Девушка на вес золота, после того что ты сделал с ее лицом. Одного взгляда на него хватило, чтобы прикончить десятерых, прежде чем подкреплению удалось набросить ей на голову мешок. Странник, как его, кажется, называют, сдался сам, когда увидел, что девушка у нас. Его, думаю, можно показывать на ярмарках и брать с желающих полюбоваться по два белоу.

– Что вы собираетесь делать с плодом? – спросил я.

– Прежде всего исследовать, а если он окажется не ядовит и обнаружил признаки выдающихся качеств, которые ему приписывали, – съесть, а семена посадить. – Он убрал плод за пазуху и вытащил портсигар. – Бери, – сказал он, и я взял.

Нажав кнопку на панели управления, он откинул стеклянную крышу, и дым наших сигарет относило назад холодным свежим ветром провинции. Некоторое время мы молчали: Создатель насвистывал, а я думал, что ждет меня на серных копях. Потом он вдруг откинул полу плаща и вытащил папку с бумагами.

– Маленький подарок, Клэй, – сказал он. – Скажем, на прощанье.

Он подал мне папку.

– Что это? – спросил я.

– Это писалось для тебя, однако надеюсь, ты не будешь в претензии, что я заглянул туда. Хохотал до слез, – заметил он с улыбкой.

Я вытянул первый лист и увидел красивый, летящий почерк Арлы.

«Дорогой физиономист Клэй», – начиналось послание. Я быстро разобрался, что девушка прилежно записывала все, что удавалось ей вспомнить из рассказов деда об экспедиции. Записи были озаглавлены «Отрывки из Невероятного путешествия в Земной Рай».

Суд надо мной продолжался неделю, вделе участвовали тринадцать физиономистов. Среди них были мои ученики и коллеги, но каждый с готовностью заверял публику, что пребывание в провинции каким-то образом заразило меня скверной. Все они ссылались изменения в чертах моего лица, являвших теперь картину зла, а это, разумеется, доказывало, что моя личность подверглась непоправимым искажениям. Толпа на улицах Отличного Города требовала моей крови.

Я был приговорен к казни через вдувание под череп того инертного газа, открытого Создателем, от чего голова лопалась, как перезрелая виноградина. Драктон Белоу остановил казнь в последний момент и смягчил приговор, заменив казнь ссылкой в серные копи на острове Доралис, у южных границ страны.

14

Я прибыл на Доралис в середине ночи, с пустотой в голове и в сердце. С точки зрения государственных органов я уже был мертв. Страдания в копях считались простой формальностью, долженствовавшей тянуться своим чередом сквозь сонную бюрократию пытки. В ту ночь не видно было ни луны, ни звезд, и я не мог разглядеть острова.

Море, раскачивающее маленький паром, уносивший меня под охраной четверых конвоиров к новому дому, было неласковым. Мои стражи весело обсуждали, сколько месяцев потребуется, чтобы я изжарился, как ломтик мяса, и начал обугливаться, и какие части тела первыми превратятся в соленую пыль, уносимую ветром.

Мы вошли в маленькую скалистую гавань, тускло освещенную немногими факелами. Комитет по встрече запаздывал – не было видно ни единого солдата. Конвоиры помогли мне перебраться на причал и выбросили туда же тощий мешок с пожитками. Я остался стоять в наручниках.

– Кто-нибудь скоро придет, – сказал кто-то из охраны, отталкивая паром от причала. – Надеюсь, тебе придется по вкусу запах дерьма.

– На вид он из любителей, – заметил другой, и они медленно отплыли в темноту, пересмеиваясь и махая руками на прощанье. Я стоял на уступе, вырубленном в известняковой скале. С моря дул ветер, и я глубоко вдохнул, стараясь уловить хоть одну молекулу райского плода. Как я и опасался, надежды не было.

В Отличном Городе, ожидая суда, я исчерпал запасы жалости к себе, плача и обсуждая сам с собой, как несправедливо со мной обошлись. Разумеется, только из-за несправедливости жизни я стал невеждой, губящем в своем неведении других. Теперь меня выбросило берег ада, и во мне не осталось ни капли воли. «Живое мясо», как случалось мне шутить в другой.

Прошло уже десять минут, а никто так и не пришел отвести меня в мою тюрьму. Я позабавился немного мыслью о побеге, хотя и понимал, что бежать некуда. Воды вокруг острова – как любезно сообщил мне один из конвоиров – кишели акулами и кракенами, а пустынным берегом Доралиса владели стаи диких собак. И то и другое казалось привлекательнее копей, но, потеряв себя, я исполнился фатализма, отрицавшего всякое действие, включая самоубийство.

В эту минуту я услышал шаги, поднял глаза и увидел человека с седыми волосами до плеч, в военной форме с медалями и нашивками. Когда он подошел ближе, первым моим движением было применить к нему физиогномику. Я удержался из принципа и просто взглянул в морщинистое лицо с мешками под глазами и носом старого пьяницы. Хотя в левой руке его была обнаженная сабля, человек вовсе не казался грозным. Была в нем какая-то усталость.

Подойдя, он улыбнулся и протянул мне руку, но заметил наручники и упрекнул себя: «Как глупо». Вложив саблю в ножны, он попросил меня повернуться спиной. Я повиновался, и он стал возиться у меня за спиной.

– И так сойдет, – проворчал он, засовывая в карман ключ и наручники.

По тому, как он говорил, мне показалось, что он не станет возражать, если я обернусь. Когда я оказался к нему лицом, он протянул руку, и мы обменялись рукопожатием.

– Капрал Мастер, – представился он. – Я – капрал ночной вахты.

Я кивнул.

– Вы – Клэй, – сказал он. – Думаю, вы уже поняли, какая чушь ваша физиогномика. – Он ждал ответа, но я молчал. – Добро пожаловать на Доралис, – продолжил он с усталым смешком. – Идите за мной.

Он взмахнул клинком, и я пошел за ним от пристани. Песчаная тропка привела нас в рощу кривых сосенок, напомнивших мне о Запределье.

– Простите за саблю, – заметил капрал через плечо, – но время от времени какой-нибудь одуревший дикий пес пытается добраться до меня, пользуясь темнотой. Не тревожьтесь – я умею управляться с ними. Да и в это время года они больше держатся на дальнем конце острова.

Тропа вышла из рощи и потянулась изгибами, обходя лабиринт дюн. За дюнами открылся белый песчаный берег моря. Около мили мы шагали по прибрежной полоске, а потом снова свернули в дюны, среди которых стояла большая старая гостиница.

– Дом Харро, – указал на нее капрал.

Я стоял рядом с ним, разглядывая пышный обветшалый фасад.

– Знаете выражение: «Задница Харро»? – усмехнулся капрал. Я кивнул.

– Тот самый Харро и выстроил этот дом, – сказал он. – Никогда не понимал, что значит эта поговорка. Как бы там ни было, он построил эту гостиницу много лет назад в надежде, что остров окажется привлекателен для отдыхающих из Города. Но приезжих не было, и в один прекрасный день Харро уплыл в море и там утонул. Или попал кому-то в брюхо, кто знает?

– Это тюрьма? – спросил я. Капрал указал на свою голову:

– Вот где тюрьма.

– Я должен здесь жить? – уточнил я.

– Да. Ручаюсь, вы ожидали худшего, – заметил он, – К сожалению, на данный момент вы единственный заключенный. Утром, до восхода – ваш приговор запрещает видеть солнце – мой брат, капрал дневной вахты, вытащит вас из постели и поволочет в копи, где вы будете работать до заката. Понятно?

Я кивнул.

– Вы познакомитесь с Молчальником. Он хозяйничает в гостинице. На дальней веранде неплохой бар, он с удовольствием изображает бармена, – сказал капрал.

– Спасибо, – сказал я.

– Запомните одно, Клэй, Мой брат не такой приятный человек, как я. Ночная вахта – это сон. Дневная – смерть. – Он улыбнулся и махнул мне рукой, скрываясь среди дюн.

Я нашарил дорогу через темную гостиницу, вверх по лестнице, где должны были располагаться жилые комнаты. На втором этаже оказался длинный коридор со множеством выходивших в него дверей. Одна из дверей оказалась приоткрыта, и из нее лился неяркий свет.

Это был номер 7. Войдя, я увидел, что комната недавно прибрана. Белоснежное постельное белье и свежие шторы. На полированном деревянном полу – ни песчинки. Свет шел от газовой лампы, яркость которой регулировалась особой рукояткой.

Кровать, тумбочка, туалетный столик и просторный шкаф. За шкафом устроена маленькая ванная, отгороженная вместо двери раздвижной занавеской. Над раковиной висело зеркало, слишком большое, на мой вкус, зато стены были выкрашены спокойной краской цвета морской волны. Я лег на кровать и стянул сапоги.

Оба окна были приоткрыты, и белые шторы раскачивались на ветру. До меня доносился шум и запах океана. Соленый воздух вошел в меня и налил тело свинцом. Глаза закрылись, и я еще пару секунд думал о будущем.

В ту же минуту, как мне показалось, на мою спину обрушилась палка. Кто-то пнул меня в зад. Чьи-то руки скинули меня на жесткий пол. Было совсем темно, и за окном слышались птичьи крики.

– Раздеться до исподнего! – проревел злобный нос. – Две минуты на сборы!

Я был еще в полусне, и тело ломило от полученных ударов, однако поднялся, снял верхнюю одежду и последовал за пришельцем. На нижней ступени я споткнулся и навалился на спину своему мучителю. Развернувшись, тот оттолкнул меня и ударил палкой.

– Держись на ногах, дерьмо, – проскрежетал он.

Выходя, он хлопнул дверью мне в лицо. Я вышел и встал перед ним на тропе, уходящей в дюны. Ежась в промозглой предутренней темноте, я прищурился и разглядел лицо капрала дневной вахты. Если бы не чернота длинных волос, я бы не отличил его от капрала ночной вахты. На нем был тот же мундир с нашивками и медалями, но лицо передергивала судорога ярости и страха.

– На землю! – приказал он. Я повиновался.

– Нарисуй на песке круг.

Я нарисовал.

Он ударил меня палкой:

– Побольше!

Я нарисовал круг побольше. Он присел на корточки протянул мне на ладони пару игральных костей. Кубики были красными, с белыми точками. Капрал зажал кости в кулаке и поднес ко рту, чтобы подуть них, затем встряхнул кулак и выбросил кости в нарисованный мною круг. В темноте блеснули три и четыре точки.

– Семь фунтов, – сказал он, сгребая кости в ладонь и поднимаясь.

Я поднялся тоже.

– Сегодня нарубишь семь фунтов, – пояснил он. Я кивнул.

– Вперед, и руки за голову! – крикнул он, зайдя мне за спину. Я исполнил приказ и тут же почувствовал, что в спину уперлось острие сабли.

Мы пошли по новой тропе между дюн, и, пройдя полмили по сыпучему песку, искусанный москитами, добравшимися до моих голых рук и ног, я увидел копи. Больной желтый свет сочился из-под опалубки входа в шахту, освещая поднимавшийся пар. Я закашлялся. Запах был мерзостный.

– Дыши глубже! – заорал капрал Маттер дневной вахты. – Через неделю ты сам станешь этой вонью. – Он помолчал. – Получишь кирку и заступ. И мешок – поднимать серу наверх. Еще флягу воды и три подмоченных кремата.

Он отошел в тень, но тут же вернулся с названными предметами.

Я взвалил кирку и лопату на плечо, а бечевку фляги и коричневый сверток с едой зажал в другой руке, чтобы показать капралу, что понял его.

– Вот что должны помнить мои заключенные, – проговорил тот, расхаживая передо мной.

Я гадал, в самом ли деле капралы – близнецы, или это один и тот же человек, только меняющий парик. Такое сходство выводило из равновесия.

– Первое правило! ~ прокричал он. – Каждый сам копает себе яму. Ты должен найти нетронутый участок и начинать собственный тоннель. Проработав шесть месяцев, высечешь над входом свое имя. Твои останки, сколько бы их ни было, будут погребены в этом туннеле. Понял? Я кивнул.

– Правило второе: шахта – это башка, – сказал и вдруг поднял палку и ударил меня по плечу. – Повторить! – выкрикнул он. – Повторить!

– Шахта это башка, – почти прошептал я.

– Еще раз!!! – заорал он, и я повторил. Потом он подступил ко мне вплотную, дыша мне в лицо перегаром.

– Шахта – это моя башка, – сказал он. – Ты работаешь у меня в голове, копаешься в моих мозгах, и я вижу тебя каждую минуту. Пока ты копаешься в моем мозгу, он убивает тебя. Копай хорошенько. Ты у меня узнаешь, что такое война.

Я снова кивнул и ждал очередного приказа. Он набросился на меня, размахивая палкой и вытаскивая из ножен саблю.

– За работу, болван! – ревел он. – Семь фунтов, или я накормлю тобой кракена в лагуне.

Я повернулся и побежал впереди него, но ему удалось еще раз-другой достать меня палкой. Я нырнул в желтый смрад, волоча кирку и лопату, гнилую воду и крематы. Мне казалось, что запах серы свалит меня с ног, но, угадав, что капрал остался позади, я остановился, скрючившись в желтом дыму, и дождался, пока знание и зрение прояснились. «Семь фунтов серы? – думал я. – Что такое семь фунтов серы?»

15

Стены вокруг меня светились янтарным светом: сера была смешана с каким-то светящимся веществом. В неверном сиянии я разглядел в десяти шагах перед собой деревянный мостик, перекинутый через расщелину ко входу в тоннель. Поудобнее приладив на плече орудия труда, я пошел к нему. Мостик раскачивался под ногами, но я перебрался на ту сторону, почти ожидая встретить там Гарланда.

У входа я ненадолго остановился, дрожа и откашливаясь в едком дыму. Запах держался здесь постоянно, но я то переставал замечать его, то он накатывал тяжелой волной. Чтобы представить себе этот аромат, вообразите огромную скотобойню, горящую в злокачественной лихорадке, и мысленно заройтесь в нее лицом. Тоннель был тесным и темным и извивался, как свернувшаяся змея. Горячие камни обжигали мои босые ноги. Я был на грани паники, когда впереди замерцал тусклый свет, и я бросился к нему.

Подземный зал, открывшийся мне, мог бы вместить все здание Академии Физиогномики Отличного Города. Под ногами зияла огромная яма. Я осторожно шагнул к ней и заглянул через край. Она была так широка, что дальний край терялся в желтых испарениях, подсвеченных снизу, но все же я разглядел вившуюся по стене тропку. Вдоль нее, сколько я мог видеть сквозь дым, чернели в стене отверстия тоннелей, пробитых, должно быть, такими, как профессор Флок и желчный поэт Барло. В огромности копи эти дыры казались ходами насекомых. С каждым шагом вниз по ненадежной тропе жара усиливалась, как и мерзкий букет запахов. Осторожно ступая по узкому уступу, я гадал, сколько заключенных спотыкалось здесь и падало вниз и сколько их бросилось в бездну по собственной воле. Отсюда личный тоннель представлялся надежным убежищем.

Я уже час медленно продвигался вниз, выискивая свободный участок стены. Ко времени когда я нашел что искал, я задыхался и истекал потом. Глаза так слезились от дыма, что почти не видели. Сбросив инструмент, я осторожно пристроил на уступе сверток с крематами, а потом сел, сжимая флягу, и расплакался. Слезы промыли глаза, и стало немного легче. Я глотнул воды и, хотя она в самом деле оказалась гнилой, едва удержался, чтобы сразу не осушить флягу.

Сделав еще глоток, я откинул голову назад и, скосив глаза, прочитал имя над последним отверстием. Глубоко в мерцающую серу были врезаны буквы: Ф-Е-Н-Т-О-Н. Сперва они не произвели на меня большого впечатления, но тут копь собрала всю вонь и обрушила ее на меня.

В помутившемся сознании всплыл Нотис Фентон. Это мое физиогномическое заключение привело его сюда. Помнится, он обвинялся в злоумышлении против Отличного Города и проходил по делу об убийстве Грулига. Большинство обвиняемых были казнены через раздувание головы, и теперь я понимал, как им повезло.

Я поднялся и вошел в тоннель Фентона. Внутри было гораздо темнее, но я все же различил очертания скелета сидевшего, скрестив ноги, с киркой, уложенной поперек того, что когда-то было коленями. Мне припомнилось, что во время процесса его жена и сыновья очень громко выражали свое недовольство. Однажды, придя в суд, я не увидел их. Больше они не появлялись. Гораздо позже, под воздействием красоты, Создатель посвятил меня в подробности дела. Он признался, что министра Грулига обезглавили по его личному распоряжению, а семья Фентона была, как он выразился, «окончательно устранена» только ради меня, так как мешала мне сосредоточиться на деле.

Я подходил медленно, будто останки бедняги могли еще представлять опасность. Наклонившись над ним, я сказал: «Простите. Простите». Руки сами протянулись вперед и легли на ключицы моей жертвы. От прикосновения кости мгновенно распались, рассыпавшись крупинками соли. Я выпрямился и стоял, глядя, как запущенный мною процесс медленно распространяется, уничтожая позвоночник, ребра, и наконец череп Фентона последним упал наземь, растворившись в облачке атомов.

Хотя вонь здесь была чуть слабее, я не мог оставаться в его тоннеле. Отшатнувшись перед ужасом копей, я выскочил наружу и поднял кирку. Сжимать ее пришлось крепче, чем прежде, потому что от липкого пота рукоять стала скользкой, как дохлая рыба. Я занес кирку над головой и нанес первый удар со всей силой отвращения к себе.

Минут двадцать в припадке безумия я колотил по скале, потом остановился, припав к разбитому мной откосу. С ужасом заметил я вдруг, что не дышу. Кирка выпала из рук на тропу. Глаза словно выгорели досуха, и я больше ничего не видел, голову пронизывала боль. Я соскальзывал по скале, обдирая лицо и руки об острые края выбоин.

К сожалению, я вскоре очнулся. Дышалось чуть легче, и я дополз туда, где оставил еду и воду. Большой камень, отлетев из-под кирки, расплющил сверток с крематами. Я разорвал обертку. «Подмоченные» было не то слово – содержимое пакета просто размазалось по бумаге, но я жадно слизал его и запил глотком.

Покончив с едой, я скомкал бумагу и кинул ее вниз. Восходящие испарения не дали ей упасть, и комок с минуту парил на уровне моих глаз, а потом медленно взмыл вверх и исчез из виду. Хотел бы я знать, как истолкует это явление капрал дневной вахты Маттер. Если шахта была его башкой, то его разум был жаркой вонючей ямой, источенной дырами, в которой валялись скелеты. Мысль показалась мне забавной, но позже, снова врубаясь в желтую стену, я понял, сколько она точна.

День был бесконечным. Я еще дважды терял сознание, а один раз мне показалось, что кровь у меня буквально закипает. В мозгу слышался свист пара и лопались пузырьки. Съеденный кремат терзал желудок, как демон, и его клыки не давали мне передышки.

В довершение пытки пот и отравленный воздух разъедали исцарапанное о скалу лицо.

Наконец ко мне донесся голос из рая. В пустоте копи отдалось мое имя.

– Закат, закат, закат! – вопил капрал. Я собрал куски серы в холщовый мешок и взвалил его на спину. На другом плече лежали кирка и лопата. Веревочку фляги я зажал в зубах. Восхождение было мучительно. Ноги ныли от боли, а руки дрожали от усталости. Я трижды останавливался перевести дыхание, но в конце концов выбрался наружу.

Там было темно, и морской бриз доносил соленый запах океана. За каждый такой вздох я отдал бы десять ампул красоты. Капрал воткнул факел в какую-то ямку и взвесил мою ношу на древних весах с растянутой пружиной и камнями вместо гирь. Он избил меня палкой, обнаружив, что я принес десять фунтов вместо семи.

– Что, семь на слух похоже на десять? – спросил он.

– Нет, – признался я.

– Ты – кретин-недоносок, – сказал он. Я кивнул.

– Ты – не первый физиономист, которого я истолку в порошок. Помню профессора Флока. Как я порол этого идиота! Роскошь! Как-то я выбил ему глаза. Все равно что оборвать крылышки у мухи. Когда он наконец сдох, мне досталось вот что, – сказал он и показал мне свою трость. Ее украшала резная обезьянья головка из слоновой кости.

– Однажды вечером задница Харро не высрет тебя наружу, тогда я спущусь вниз и найду тебя скорчившимся на камнях жареным мясом, – сказал он. – А теперь катись. Я приду за тобой утром.

Капрал унес с собой факел и оставил меня перед входом в копи. Наверху светила луна и горели звезды. Лицо у меня зудело, как от жестокого солнечного ожога, а прохладный ночной ветерок до костей пробирал ознобом. Голова кружилась от свежего воздуха, но я плелся по песчаной тропе, уходящей в дюны. Через два часа мне удалось отыскать гостиницу.

В моей комнате горел свет. Кровать была расстелена и кто-то приготовил теплую ванну. Минуту я разрывался между водой и сном. В конце концов решил совместить то и другое и забрался в ванну прямо в одежде, чувствуя, как теплая пахнущая благовониями река смывает меня в сон. Проснулся я от намека на тихий звук, доносившийся снизу. Попытался не заметить его и досмотреть сон про Арлу, но звук был назойлив, как жужжание москита. Вскоре я сдался и, прислушавшись, понял, что кто-то тихо играет на фортепьяно.

Натянув на себя только брюки, я босиком спустился по лестнице и прошел на звук музыки через столовую в дальние комнаты. По дороге я ушиб палец о составленные в пирамиду стулья. Я не вскрикнул, но стулья с шумом рассыпались, и мелодия оборвалась.

Толкнув следующую дверь, я вышел на большую открытую веранду. Здесь слышался шум прибоя и чувствовался соленый ветер. Дюны за широкими окнами заливала луна. Предо мной стояло маленькое пианино, за каким мог бы упражняться ребенок. Дальше тянулся чистый дощатый пол, а у дальней стены стоял полированный деревянный бар с рядами бутылок и зеркальной задней стенкой. В тени бара мне почудилось движение.

– Эгей? – окликнул я.

Из-за прилавка мне приветственно махнула темная рука. Я медленно подошел. Когда до бара оставалось несколько шагов, там вспыхнула спичка. Я замер, но увидев, что рука зажигает свечу, спокойно добрался до табурета. Вспомнив, как назвал владельца бара капрал ночной смены Маттер, я окликнул:

– Молчальник?

Он кивнул, и я увидел его лицо. Бармен оказался хрупким маленьким старичком с морщинистым лицом и длинной бородой. Что-то мелькнуло за его спиной и отвлекло мое внимание. Потом я разглядел длинный гибкий хвост. Молчальник был обезьяной.

Заметив мой взгляд, он вытащил из-под стойки бутылку сладости розовых лепестков – моего излюбленного напитка на всех официальных приемах и вечеринках. Вместе с бутылкой появился стакан. Зажав пробку в зубах, Молчальник откупорил бутылку. Пока он наливал мне двойную порцию, вокруг пробки расплывалась улыбка.

– Молчальник, – сказал я, и он кивнул.

Мы долго смотрели друг на друга, и я гадал, не умер ли сегодня в копях. «Это посмертная жизнь, моя вечность: сера днем и обезьяна ночью», – подумалось мне, и он тихонько кивнул, словно в ответ на мои мысли.

– Я – Клэй, – сказал я.

Он поднял руки и дважды хлопнул в ладоши. Не знаю, в насмешку или в знак признания. Я понял, что это уже не важно. Захватив стакан, я устроился в кресле и стал пить. Он одобрил мое решение остаться.

– Спасибо, – сказал я.

Он соскочил со своего стула и прошел к двери у стойки бара. Несколько минут спустя он вернулся с подносом и поставил его передо мной. Это был ужин: свиной окорок под ломтиками ананаса, хлеб, масло и отдельное блюдо картошки с чесноком. Только теперь я понял, насколько голоден. Пока я ел как животное, Молчальник вышел из-за стойки, прошел через веранду и сел к фортепьяно. Сочетание ананасов и музыки напомнило мне о рае. Я глотал розовые лепестки и набивал рот картошкой, глядя, как отворяются передо мной золотые ворота.

Я был все еще был в баре, когда за мной пришел капрал Маттер дневной вахты. Он крепко избил меня, но я был пьян до бесчувствия. Кости, упавшие в круг на песке, показали две шестерки. Весь день, спускаясь по тропе и долбя киркой желтую стену, я слышал смех капрала. Даже когда я потерял сознание и погрузился в холодное спасительное забытье, смех продолжал биться в ушах, как проклевывающий скорлупу яйца цыпленок.

16

Дни на Доралисе были почти бесконечны и до краев наполнены телесным страданием. Ночи сгорали как свечки: несколько кратких мгновений погруженного в тень одиночества под непрестанный шепот океана и лай диких собак. Залитая луной боль терзала ум, всплывая пузырями из сновидений, прямо или символически напоминавших о моей вине. Иногда я готов был поблагодарить капрала дневной вахты с его палкой, пробуждавшей от воспоминаний об Анамасобии.

Кажется, на Доралисе не менялось ничего, кроме меня. За несколько недель от работы в копях я стал физически сильнее. Молчальник оказался волшебником по части исцеления ран. Когда я, избитый, обожженный или отравленный испарениями, возвращался в гостиницу, он обкладывал меня какими-то мокрыми зелеными листьями, и боль отступала. Еще он заваривал травяной чай, который возвращал силы и прояснял мысли. Черные волосатые руки нежно втирали голубой бальзам в ссадины, оставленные палкой капрала. И все же, несмотря на его усилия и налившиеся твердостью мышцы, я чувствовал, что изнутри умираю. Днем и ночью с нетерпением ждал я того времени, когда жестокие воспоминания сменятся полным забвением.

Я с первого раза выучил жестокий урок и больше не спускался в бар. Теперь, добравшись до гостиницы, я шел к себе в комнату и оставался там. Молчальник приносил мне ужин. Не знаю, к какому виду обезьян он принадлежал, но отличался необыкновенным умом и красотой. Мягкие оттенки темной кожи лица и длинная черная борода, падавшая на белую грудь. Хвост настолько гибок и силен, что Молчальник то и дело пользовался им, словно третьей рукой. Обращаясь к нему, я был поклясться, что он понимает каждое слово.

Иногда, когда я заканчивал ужин, он присаживался на тумбочку, выискивая на себе блох и щелкая зубами. Я ложился в постель и рассказывал ему о гордыне тщеславия, которое привело меня на этот остров. Иногда он покачивал головой или тихонько взвизгивал, услышав особенно мерзкий эпизод, но никогда не осуждал меня. Когда я поведал ему историю Арлы и рассказал, что я сделал с ней, он кулаком вытер слезы.

Однажды, когда капрал выбросил на костях всего два фунта и у меня оказалось много свободного времени, я занялся обследованием тоннелей моих предшественников. Некоторые имена были мне знакомы: одни по газетам, другие из процессов, в которых принимал участие я сам. Я заметил, что все это были политические заключенные. Грабителей, насильников и обычно казнили на месте, на электрическом стуле, через расстрел или раздувание головы. На Доралис; видимо, попадали только те, кто так или иначе усомнился в философии Создателя или в его праве на власть. Устно или письменно, они осуждали строгий общественный надзор, осуществлявшийся в Отличном Городе, оспаривали правомочность физиономических заключений или интересовались душевным здоровьем Создателя.

Над входами в тоннели я нашел имена Расуки, Барло, Терина... Все они неблагоразумно обращали взгляды за пределы Отличного Города, туда, где общество кое-как управлялось и без запугивания и жестокости. Помню, как смеялся Создатель над предложением Терина накормить бедняков Латробии и других поселений, выраставших как грибы за стенами столицы.

– Он мямля, Клэй, – говорил мне Белоу. – Осел не понимает, что голод только избавит нас от лишних ртов.

А что сделал я? Прочитал лицо бедняги Терина и нашел в нем угрозу для государства. Не помню, крылась она в подбородке или в переносице, да это и не важно. И то и другое вместе с остальными частями Терина сидело передо мной в виде глыбы соли посреди совершенно пустого тоннеля.

Нора Барло была вся исписана. Он раздобыл какой-то инструмент, позволявший высекать на желтых стенах буквы. Грустно было видеть, что после всех мучений он так и остался плохим поэтом: то и дело рифмовал «любовь» и «кровь», «муки» и «руки» – слишком много восклицаний, слишком мало образов: все «чудно» да «чудесно». Стоя в душной вонючей яме, я гадал, так ли это важно и не таилось ли чего-то скрытого от меня в этой страсти, в которой буквально сгорела его жизнь. Чем он был опасен для Создателя, я так и не понял.

Я не жалел сил, растраченных в странствиях от скелета к скелету. Было в этом занятии что-то заставившее продолжать, хотя жар из ямы в тот день казался вдвое сильнее обычного и едкий пот заливал глаза. Я словно встречался с этими людьми, словно становился одним из них. Они были моими товарищами. Эта мысль приносила мне крошечное, но все же утешение пока я, спустившись по тропе ниже своего тоннеля, не наткнулся на имя «Флок», вырезанное над одним из отверстий.

Из всех гробниц, осмотренных мной в тот день, последнее пристанище моего профессора было самым поразительным. Если бы удалось забыть, что все это вырезано из серы, и не обращать внимания на вонь, маленький грот был бы просто красив. В старике крылась артистическая жилка: он превратил свою нору в сад, вырезав на стенах рельефы стволов и переплетения ветвей. Лианы, цветы и листья образовывали бесконечный узор, уходивший в далекую перспективу. А у стены, обращенная к ней, стояла высеченная из отдельной глыбы серы садовая скамейка. Я сел на нее и увидел перед собой ряд лиц, изваянных в желтом камне. Первым был Создатель, изображенный с нездоровым сходством. Лицо оскалилось и закатило глаза, словно после большой дозы чистой красоты. Дальше шел капрал Маттер дневной вахты: тяжелые челюсти и мешки под глазами. Последним в этой галерее палачей было лицо, вспомнить которого я не мог, хотя и знал, что видел его много раз. Такое же злобное и угрожающее, как два первых, оно словно отражало долю безумия Создателя.

Пытаясь вспомнить, где я видел это лицо, я заметил, что под каждым барельефом вырезано одно слово: прощен. Тогда я поднял кирку и разбил последнее лицо в желтое крошево, а осколки смел в свой мешок.

– Два фунта, – прошептал я в ухмыляющийся лик капрала. Той ночью, после ванны, я лежал в постели, уставившись в темноту. Надо было оставить в покое эти тоннели и не тревожить мертвых. Увиденное там лишило меня последних остатков воли к жизни. Теперь оставалось только решить, как с ней расстаться.

«Нырнуть ли в бесконечную жаркую пустоту ямы, – рассуждал я, – или уплыть навстречу смерти, как покойный хозяин гостиницы, Харро?»

– Ты видел кракена? – спросил я Молчальника, озабоченно смотревшего на меня с тумбочки. Всю ночь он жестами и взглядами убеждал меня съесть оставшийся нетронутым ужин. Он извлек что-то из шерсти и, перехватив пальцами другой руки, сунул между зубами.

Я снова обратил рассеянный взгляд в потолок, и тут Молчальник спрыгнул с тумбочки. Я решил, что он вышел из комнаты, но через минуту услыхал, как мой молчаливый собеседник роется в шкафу. Немного спустя он вскочил ко мне на кровать, волоча за собой дорожный мешок, привезенный мною на остров. Я равнодушно смотрел, как он расстегивает ремни и запускает руку внутрь. Из мешка появился пакет, обернутый в голубую бумагу и перевязанный бечевкой. Я не помнил, чтобы такое было среди моих вещей.

Молчальник между тем спихнул мешок на пол и положил пакет мне на грудь. Потом он вернул мешок в шкаф, и через минуту его уже не было в комнате.

Я лежал, разглядывая пакет с недоумением и страхом, словно щупальце загадочного кракена. Медленно его, надорвал обертку и тут же ощутил слабый аромат. Сквозь запах пергамента и чернил отчетливо пробивался запах духов Арлы Битон. Записи воспоминаний ее деда, ну конечно же! Я сорвал бечевку и листки оберточной бумаги, вспомнив, что сам запаковывал листки, чтобы они не помялись при переезде на остов.

До этого времени я не мог без дрожи взглянуть на записки. В камере, ожидая приговора, я держал бумаги в дальнем от своей койки углу и, если натыкался на них взглядом, вздрагивал и отворачивался, словно увидев призрак. Но теперь это чувство прошло. Я расправил пачку листов и прочел первые слова: «Дорогой физиогномист Клэй...»

Тихие звуки фортепьяно донеслись в комнату с веранды. Мелодия сливалась с ровным голосом далекого моря. Ветерок шевельнул занавеску, и я начал читать «Отрывки из невероятного путешествия в Земной Рай».


Дорогой физиономист Клэй.

Несколько дней назад я по вашей просьбе провела исследование физиономических особенностей моего покойного деда, Харада Битона, чтобы оценить как качества его личности; так и правдоподобность тех «тайн», которые могли открыться перед ним в давней экспедиции. Проведенное исследование лица, превратившегося в синий дух, подтвердило, что он был заурядным человеком довольно низкого физиономического уровня. Интереснее то, что касаясь руками его окаменевших черт, я начала вспоминать отрывки рассказов, которые слышала от него в раннем детстве. Я стала записывать их, так как думала, что вам это может пригодиться.

Начав, я не могла остановиться. Воспоминания превращались в живые образы, и я продолжала записи в том состоянии, которое некоторые специалисты называют трансом. Я будто сама пережила если не все путешествие, то большую часть его. Оставшиеся пробелы, вероятно, никогда не будут заполнены. Но я словно побывала с шахтерами в глуши, будучи невидимой свидетельницей их испытаний.


Глядя на исписанные почерком Арлы страницы, я вспомнил легкое движение ее пальцев с пером. Я вдыхал аромат ее духов, запах сирени и лимона, словно она была рядом со мной в постели. Это ощущение принесло покой в мысли, и, продолжая читать, я начал чувствовать усталость. Первые отрывки содержали описание Запределья. В подробностях описывалась девственная красота чащи, странные растения и животные, встретившиеся шахтерам, углублявшимся все дальше в чащу, самый край которой задели мы с Батальдо и Каллу. Я видел, как они, с фонариками на шапках и с кирками на плечах, шагали цепочкой, перекидываясь шутками. Я даже вспомнил несколько имен. Хрустели сучья и шелестели ветви. Табунок белых оленей выскочил на прогалину и скрылся за деревьями. В полдень была видна луна, и Хараду Битону хотелось домой.

В этот миг на меня обрушилась палка капрала дневной вахты. Даже его брань и побои не сразу смыли из памяти зелень подлеска и запах неохватных стволов кедра. Когда же эти картины медленно растаяли, мы были уже на полдороге к копям. Перед входом в шахту мне пришлось спросить его, сколько очков выпало на костях.

– Десять, тупица! – заорал он. – Шесть и четыре! Мне бы не избежать новых побоев, но небо уже стало светлеть, и капрал просто втолкнул меня в шахту.

– Может, сегодня наконец сдохнешь, – напутствовал он меня.

Его слова напомнили мне, что именно это я и собирался сделать, но теперь мысли мои были заняты другим. Обкалывая стены своего тоннеля, задыхаясь и обливаясь потом, я понял, что должен остаться в живых, хотя бы пока не прочту рукопись Арлы. В этот день я работал гораздо усерднее обычного. Перед моими глазами, как сказочный сад Флока, вставали картины глуши. За работой я старался угадать, добрался ли Битон до рая. Эта мысль, крошечная, как крупинки серы, разлетающиеся из-под кирки, засела у меня в голове как семя, готовое прорасти.

17

Я лежал в постели и читал Молчальнику вслух описание демонов, напавших на шахтеров в сосняке на склоне горы. Мой хвостатый друг сидел в ногах постели, зажав кончик хвоста в одной руке, другой прикрывая округлившиеся глаза. В потоке риторических восклицаний тройка бестий выпустила кишки шахтеру Миллеру. Текла кровь, капала желчь, стоны из самых подвалов преисподней наполняли тишину чащи, когда меня прервал стук в полуоткрытую дверь.

Я испуганно подумал: «Неужели уже утро? Я ведь только начал читать».

Молчальник спрыгнул с кровати, дважды перекувырнулся, а потом высоко подпрыгнул, как раз когда на пороге возник капрал Маттер ночной вахты. Обезьяна ловко вскочила ему на плечо и обвила шею хвостом.

– Добрый вечер всей компании, – широко улыбнувшись, сказал Маттер.

Я не видел и не слышал его с первой ночи, и потому утвердился в мысли, что капралы обеих вахт были одним человеком. Я решил, что он попеременно носит то черный, то белый парик, разыгрывая в безумном представлении две роли. Однако увидев, как он с улыбкой треплет по спине Молчальника, я снова засомневался.

– Клэй, – сказал капрал. – Рад вас видеть. Извините, что не сумел зайти раньше и узнать, как вы тут устроились.

Я промолчал и попытался уронить листки в щель между стеной и кроватью. Могло ведь существовать неизвестное мне правило, требующее отобрать у меня записки.

– Не хотите ли выпить со мной на веранде? – спросил он. При этих словах Молчальник скатился на пол и выскочил за дверь.

Я вылез из постели, надел брюки и ботинки и спустился с ним вниз. Проходя через темные комнаты, мы услышали музыку.

Потом, сидя в баре над стаканом сладости розовых лепестков, капрал, закинув за ухо седую прядь, сказал:

– Как вам понравился мой братец?

Я покачал головой:

– Со всем уважением, он, кажется, несколько вспыльчив.

Маттер устало рассмеялся:

– Со всем уважением, «несколько вспыльчив» – довольно мягко сказано.

– Копи страшное место, – сказал я, чувствуя, что с ним могу позволить себе быть откровенным.

– Ужасное, – подхватил он. – Если бы это зависело от меня, вам не пришлось бы туда спускаться. Я позволил бы вам бродить по острову и жить как вздумается– Он помолчал, словно взвешивая свои слова. – Боюсь, там, внизу, вы и умрете – вы, должно быть, и уже это поняли.

Я кивнул, глядя, как Молчальник перебирает клавиши маленького пианино.

– Страна гибнет, – продолжал капрал. – Прогнила насквозь. По мне, лучше уж этот остров, чем Город. Я здесь повидал много смертей, и все же в копях мучаются меньше, чем рядом с Белоу.

– Вы встречались с Создателем? – спросил я.

– Встречался? Я дрался рядом с ним на поле Харакуна. Учили в школе историю крестьянского бунта? Да, бедняки из-за стены пытались ворваться в Город. Мы с братом оба были там. Дрались по колено в мертвых телах.

– Помню, я читал об этом, – сказал я, хотя почти ничего не помнил.

– Три тысячи убитых в один день. Пятьсот наших, остальные с той стороны, – сказал он и сделал долгий глоток. – Наша часть зашла в тыл большому отряду крестьян с юга от Латробии. Это были последние остатки мятежников. Мы перебили почти всех, но полсотни взяли пленными. Этот маневр закончил войну. Нам было приказано на следующий день доставить пленных в Город для казни в Мемориальном парке, но ночью, пока брат спал, я отпустил часовых и отправил всех бедолаг восвояси.

– И вы еще живы? – удивился я.

– Белоу винил нас обоих. Брат был в ярости. Нас должны были судить и казнить, но вспомнив, как храбро мы дрались и что именно мы покончили с восстанием, Создатель пощадил нас и дал место на этом островке.

– Вы здесь давно? – спросил я.

– Добрых сорок лет. Я не разговаривал с братом с самого первого дня. Так мы условились еще на пристани. Он берет себе день, я – ночь.

– И даже не видели его? – спросил я.

– Я узнаю о нем только по замученным пленным, – сказал капрал. – Если бы мы сошлись, кому-нибудь скорее всего пришлось бы умереть. Так и будет в конечном счете. Я все время живу с этой мыслью.

Кое-то время мы сидели в тишине. Молчальник прервал игру и подошел налить нам вина. Дул тот же кой ветерок, и я жалел, что нельзя просидеть так всю ночь.

– Замечательный обезьян, верно? – спросил капрал, когда Молчальник подвинул к нему стакан.

– Замечательный не то слово, – сказал я. – Сколько раз уже он спасал мне жизнь!

– Он из Города, – заметил Маттер. – Очередной эксперимент Создателя по пересадке сознания. Как видно, прикончить его не решились, хотя он слишком доброжелателен, чтобы там нашлось ему применение. Мы друзья уже много лет. Мой братец пытался сделать из него надсмотрщика, да не вышло.

– Я уже никогда не смогу смотреть на животных, как смотрел раньше, – сказал я.

– Молчальник заводит дружбу со всеми заключенными: Он очень переживает, когда кто-то не возвращается из копей. Напивается до беспамятства – отравой по собственному рецепту: «Три пальца» и капельку «Бухты Пелик». Когда вы не вернетесь, он будет пьянствовать целую неделю, – сказал капрал.

– Утешительная мысль, – заметил я. Капрал рассмеялся.

– Все это бессмысленно, – согласился он. – Вам лучше пойти спать. До прихода «Шахты в Башке» осталось не так уж много времени.

Я поставил стакан и поднялся. Капрал дневной вахты пожал мне руку, и я через темную гостиницу прошел к себе. Я не был пьян, просто мне было очень спокойно. Едва я закрыл глаза, перед ними потекли образы Запределья. Спрятанные «Отрывки» вновь принесли мне запах Арлы, и я достал их.

Вернувшись к месту, на котором остановился, я обнаружил, что к экспедиции примкнул зеленый человек, лиственное существо, которого шахтеры называли Мойссак. В рукописи не говорилось, откуда он взялся. Он просто возник в начале длинного фрагмента описания. Мойссак вел себя дружелюбно и показал шахтерам древний заброшенный город у побережья внутреннего моря. Харад Битон надеялся найти в развалинах какие-нибудь подсказки, указывающие на дорогу в Рай.

Мойссак говорил с ними языком прикосновений. Он трогал рукой-ветвью щеку человека, и тот словно слышал разборчивую речь. На его лице, казавшемся клубком побегов, горели далекие огоньки глаз. Среди зарослей молодого леса он двигался как невидимка.

К тому времени с Битоном осталось всего четверо шахтеров. Даже под открытым небом им казалось, что они заперты обвалом в душном треке. За прошедшие недели они видели, как их товарищей пожирали демоны, как они кончали с собой, не выдержав пути, или падали с обрывов, но все же не разуверились в том, что их ведет сам бог. Люди, как муравьи, ползли сквозь бесконечную чащу.

Древесный человек сказал им, что заброшенный город назывался Палишиз. Больше он ничего не знал о нем. Издали город выглядел как гигантский песчаный замок, размытый прибоем. За городской стеной возвышались земляные курганы, испещренные бесформенными отверстиями, не заслуживавшими называния дверей или окон. Жители этого города представлялись похожими скорее на термитов, чем на людей.

Зарядив ружья и крепче сжимая кирки, они прошли между построенных из песка и ракушек колонн главного входа. Мойссак вышел вперед, жестом посоветовав не нарушать тишины, царившей на пустых улицах, вымощенных ракушками, сквозь которые вольно пробивалась трава.

Здания Палишиза оказались земляными насыпями, изрытыми тоннелями. Внутри паутины переходов попадались маленькие пустые комнатки. Шахтеры зажгли фонарики и исследовали этот жутковатый лабиринт. Скоро выяснилось, что все здания соединяются между собой длинными подземными ходами.

«Здесь ничего нет, – сказал товарищам Битон, после того как экспедиция целый день блуждала в путанице тоннелей. – Пойдем дальше».

Все согласились с ним, кроме Мойссака, внушавшего им, что в неподвижном воздухе подземелий он чувствует дыхание судьбы. Они устроились на ночлег посреди улицы, радуясь, что выбрались из похожих на могильники курганов.

Лесной человек разбудил их до рассвета. Он указывал в небо, где плавно, как рыбы в пруду, скользили красные огни. Шахтеры молились, стоя на коленях, окончательно уверившись в том, что давно уже подозревали: они мертвы и странствуют по дороге к спасению в ином мире, лежащем меж адом и раем. Огни кружились перед глазами и кружили головы, так что наутро никто не хотел покидать Палишиз. Теперь уже Мойссак торопил их, передавая через прикосновение, что чует беду.

Битон отвечал ему, что все в порядке и что они задержатся всего на одну ночь, чтобы еще раз посмотреть на огни. Они снова весь день провели в тоннелях, пытаясь отыскать следы человека. К вечеру дядя мэра, Йозеф Батальдо, сделал находку. На земляном полу коридора лежала золотая монетка с изображением свернувшейся змеи на одной стороне и цветка – на другой. Показав находку остальным, он спрятал ее в карман и присоединился к товарищам, жевавшим соленую оленину с репой.

Голова моя склонялась все ниже и ниже над записками Арлы, и, как видно, я заснул над чтением, потому что именно в этот момент слова вспорхнули со страницы, сливаясь вщупальце морского чудовища, которое обхватило меня и утянуло под чернильные волны. Минуту я задыхался без воздуха, а потом я, Клэй, оказался стоящим среди шахтеров на улице Палишиза. Даже Мойссак, которому полагалось бы стоять на страже, пустил прочные корни в мой сон. Я всмотрелся в лицо молодого Битона.

– Клэй, – окликнул меня голос. В нескольких шагах дальше по улице, у поворота, где ракушечная мостовая скрывалась за фундаментом кургана, стояла женщина. Лицо ее было скрыто вуалью.

– Арла? – прошептал я.

Она махнула мне рукой, подзывая к себе. Я осторожно оторвался от кучки шахтеров. Когда я приблизился, она потянулась ко мне, и я, не раздумывая, заключил ее в объятия. Она тяжело задышала, когда моя рука проникла под юбку, вверх по бедру, и скользнула к раю. Сон изменился, и мы уже стояли перед шахтерами. Арла указала на Йозефа.

– У него моя монета, – сказала она.

– Какая монета? – спросил я.

– От моего сына, – ответила она. – Создатель забрал моего сына и сделал из него автомат. У меня было четыре монетки, которые нужно опускать ему в щель в спине, чтобы оживить на один час. Он двигается неловко, и порой кажется, что внутри что-то щелкает, но я люблю его. Я безрассудно истратила три монеты, а этот человек взял последнюю. Других таких больше нет: Создатель сам выплавлял их.

Я хотел подтолкнуть Йозефа носком башмака, но моя нога прошла сквозь него.

– Не знаю, чем я могу помочь, – сказал я.

– Завтра сможешь, – отвечала она. – Еще одну ночь я должна жечь красные огни, и тогда завтра он будет наш.

– Кто «будет наш»? – спросил я.

– Она взяла мою руку и приложила к груди. И это уже была следующая ночь, и Арла рассказывала мне, что задумала. Я должен играть на свирели, которую она мне даст, и заманить Йозефа в переулок за углом. Она будет ждать там.

– Я не умею играть, – сказал я.

– Просто дуй сильнее, – велела она.

Я послушался, но ничего не услышал. Тем не менее Йозеф проснулся, встал, почесал живот и направился ко мне. Ничего не понимая, я стал пятиться по улице, к повороту. Мы уже прошли полпути, когда я увидел, что перед ним скрестив ноги сидит Мойссак. Древесный человек не сводил с нас взгляда, но не двигался и молчал.

Арла стояла между насыпями домов. Когда я выманил Йозефа за поворот, она шатнула вперед.

– Монету, – потребовала она, протянув руку.

К моему удивлению, шахтер повернулся и взглянул на нее. Он был очень похож на своего племянника, только исхудал от долгого пути.

– У меня ее нет, – сказал он, молитвенно складывая руки.

– Где она? – спросила Арла, и ее вуаль сухо зашелестела при этих словах.

– Я ее потерял, – признался шахтер. – Сегодня, в тоннеле. Я столько раз вынимал ее из кармана, чтобы полюбоваться, что, должно быть, в конце концов обронил.

Арла застыла как статуя, и я услышал далекий шум прибоя. Потом она подняла руку и взялась пальцами за нижний край вуали. Когда она подняла вуаль, я закрыл глаза и отвернулся.

Я слышал, как вскрикнул-выдохнул Йозеф, словно из него вытягивали дыхание. Когда я все-таки открыл глаза, вуаль падала наземь, а шахтер лежал мертвым у моих ног. В его коже было не меньше дыр, чем ходов в курганах Палишизы. Арла исчезла, растворившись в шуме волн.

Я, невидимым, оставался там, когда на следующее утро Битон с друзьями обнаружили отсутствие Йозефа. Они собрались на поиски. Мойссак почти сразу наткнулся на него и подозвал людей. Какие бы чары ни навели на шахтеров красные огни, при виде израненного трупа наваждение мгновенно рассеялось.

– Бегите же, – сказал Мойссак, касаясь левой щеки Битона.

– Бежим, – выкрикнул тот, и они побежали. Вырываясь за ворота Палишизы, они чувствовали за собой погоню. Экспедиция скрылась в чаще среди упавших стволов и густых зарослей. Но только переправившись через замерзшую реку, они почувствовали, что избавились от невидимого преследователя. На другом берегу они, выбившись из сил, легли на землю и слушали, как трещит и бьет меня по спине лед и как ревут ломающиеся льдины:

– Вставай, мушиный помет, время рубить серу!

18

Газовая лампа вдруг вспыхнула, отбросив тьму, и я под струей брани поднялся на ноги. Капрал в слепом бешенстве махал палкой. Пока я разделся до белья, руки и ноги у меня уже покрылись кровью от ударов, и тут Маттер сказал:

– Это еще что? – и, обернувшись, я увидел, как он поднимает с полу рассыпавшиеся страницы рукописи.

– Так не пойдет, – сказал он, сгребая листки и зажимая их под мышкой. – За это будешь неделю выдавать вдвое против того, что покажут кости, жалкая собачья задница.

– Драктон Белоу сказал, что мне позволят взять это на Доралис, – возразил я.

Капрал поднял палку и сильно ударил меня по шее. Я пошатнулся и упал на одно колено. Он ухватил меня за ухо и безжалостно вывернул его.

– Думаешь, это помешает мне сегодня же пустить это на растопку? – сказал он. – Что за дрянь! У тебя в башке не должно быть место для такой дряни. Шахта это башка, и я не позволю засорять ее глупостями, – заключил он, опуская палку мне на спину.

Я вскочил так быстро, что он не успел опомниться. С силой, вспыхнувшей при мысли о сгорающих в камине «Отрывках», я вбил кулак в его мягкое брюхо. Вырвавшийся из него воздух пахнул сладостью розовых лепестков. Не давая ему выпрямиться, я ударил ему правой рукой в висок. На губах у капрала показалась кровь, он пошатнулся и стал падать. Я поймал его за волосы, и смолистая шевелюра съехала у него с головы вместе со шляпой. Я добил его еще двумя ударами по голове и бросил на лицо упавшему черный парик.

Быстро одевшись, я вытащил из-под тела капрала рукопись, скатал листки в трубку и перевязал бечевкой. Оставив на месте саблю, прихватил вместо нее трость с обезьяньей головкой. Зажатая в кулаке палка наполнила меня ощущением могущества. Скрипнув зубами, я отогнал искушение обрушить удар на распростертого по полу Маттера. Мстить было некогда. Я выскочил из комнаты, спотыкаясь сбежал по лестнице и выбежал из гостиницы.

Шум прибоя должен был вывести меня на берег, но я заблудился в лабиринте дюн. Бег по песку отнимал много сил, и я опасался, что капрал вот-вот придет в себя и отправится по моему следу. Остановившись, чтобы обдумать дорогу и яснее понять, откуда доносится шум волн, я увидел скатившегося ко мне по песчаному склону Молчальника.

– Я сбежал, – сказал я ему.

Обезьяна остановилась передо мной, похлопала в ладоши и перекувырнулась назад через голову.

– Выведи меня на берег, – попросил я. – Мне надо убираться с острова.

Он взял меня за руку, и мы пошли. Длинная полоса пляжа открылась перед нами всего через два коротких поворота. Небо начало светлеть, и мне видны были стаи длинноногих птиц, снующих туда-сюда вдоль берега.

Я уже почти спустился к морю, когда позади услышал слабый крик и обернувшись, увидел махавшего мне Молчальника. Горизонт раскололо ослепительно яркое красное солнце, и голова кружилась от чувства свободы. Мне казалось, что при свете дня увидеть выход из положения будет легче. Всего минута безрассудства, а вот возврата уже нет. Запах «розовых лепестков» и парик уничтожили всякие сомнения – на острове всего один безумный капрал. Я не только избил его, но и разгадал его игру, и не сомневался, что наказанием мне будет смерть.

В разгорающемся свете стали видны плавники акул, круживших в четверти мили от берега. В голове мелькали планы спасения. «Если только на той стороне острова найдутся деревья, – думал я, – может быть, удастся построить плот и добраться до большой земли». Мне надо было вернуться в Отличный Город, чтобы спасти Арлу и исправить сделанное. Я понимал, что, сколько бы ни мучился, это ничего не изменит. Вину могло загладить только дело.

Солнце карабкалось вверх по небосклону, становясь менее красным и более ярким. Его тепло проникло в меня до костей и смыло с глаз привычную тень. Небо над головой было совершенно чистым и бесконечно голубым. Время от времени я поворачивался, чтобы охватить взглядом все пространство океана и дюн. Опьяненный красотой Доралиса, я все же не забывал держаться у самого края воды, чтобы волны смывали мои следы.

Около полудня я свернул с пляжа в дюны в поисках места, где можно было бы затаиться и отдохнуть. Соленый воздух действовал на меня как наркотик. На гребне высокой дюны я нашел травянистую лужайку, посреди которой виднелась песчаная впадинка, словно ладонь сложенной чашечкой руки. Спустившись туда, я лег и закрыл глаза, отдаваясь на произвол судьбы.

Я проснулся много часов спустя. Солнце стояло еще высоко, и день был по-прежнему прекрасен. Ветер стал свежее, и сверху мне были видны белые барашки волн. Осмотрев прибрежную полосу, я не увидел ни души.

Развязав бечевку, я должен был крепче сжимать листки «Отрывков», потому что ветер грозил унести их. Откинувшись на спинку своего песчаного трона, я перебирал страницы в поисках места, где остановился накануне. Маттер безжалостно скомкал и перепутал листы, но я скоро наткнулся на картину, изображавшую двоих шахтеров и древесного человека среди льдин полузамерзшей реки.

Мойссак ослаб от страшного холода. Он лежал на льду, постанывая и перекатываясь с боку на бок. Покрывавшая его листва побурела и засыпала островок плавучей льдины. Лицо его было голой корой, и огоньки глаз едва теплились.

Битон встал над лесным другом на колени. Рядом стоял Иве, младший из всей экспедиции. Он держал наготове заряженное ружье, готовый к атаке демонов, но демонов здесь не было. Дул пронзительный ветер, море было стальным, а небо свинцовым.

– Когда я умру, прорежь дыру в моей груди. Внутри найдешь большое коричневое семя с шипами. Возьми его с собой и весной посади, – сказал Мойссак.

Битону хотелось стряхнуть с себя колючую руку-ветвь.

– Так и сделаю, – пообещал он.

– Я был в раю, – сказал Мойссак.

– Расскажи, что я там увижу? – попросил Битон.

– Вам туда не попасть: это рай растений. У людей свой рай.

– Каково там? – спросил Битон.

Мойссак выгнулся назад, потом в его корнях зародилась дрожь. Она, как ветер, прошла по ветвям членов и погасила сознание. Еле видный дымок выполз из глазниц, но слова «Вот так» еще успели коснуться запястья Битона.

Он вытащил нож и разрезал плети руки Мойссака. Пальцы все еще сжимали его запястье, как плетенный из лозы браслет. Пришлось повозиться, чтобы срезать тонкие побеги, не порезавшись самому. Высвободив руку, Битон вонзил нож в путаницу ветвей груди. Разрубая и обламывая сучки, он проделал дыру, просунул в нее руку и нашел там обещанное семя.

В ту ночь так резко похолодало, что Иве уже не мог удержать в руках ружье. Ледяной поток совсем застыл, и Битон понял, что река встала. Пока не взошло солнце, у них был шанс добраться к берегу.

– Придется бежать, – сказал он Ивсу.

– А демоны? – спросил юноша.

– Демонов нет, – сказал Битон.

Я скатал страницы и перевязал их бечевкой. Был уже вечер, когда я продолжил путь, отыскивая тропу среди дюн. Я помахивал тростью, зажатой в левой руке, помогая себе удержать размашистый шаг по сыпучему песку. Мысль, что Маттер выследит меня, отступила. Теперь мне казалось, что, соблюдая осторожность, я легко сумею скрыться. Избив его, я вспомнил иные из жестоких подвигов физиономиста первого класса Клэя и уверился, что не утратил навыков грязной драки. Я не сомневался, что в схватке один на один окажусь победителем.

Дюны Доралиса казались бесконечными. Когда стемнело, я выполз на один из самых высоких гребней и улегся там среди травяного моря. Звезды были великолепны: так ярки, что можно было видеть простиравшуюся за ними вселенную. Я играл с лежащей у меня на груди обезьяньей головкой и думал, как прошел этот день в копях, кто теперь превращается там в соль и что об этом думает капрал Маттер.

Все это было очень мило, пока я не услышал первого завывания. После пятого стало ясно, что ко мне со всех сторон подбираются собаки. Я зажал листки под мышкой и поднял трость как оружие, но спустя минуту увидел, словно со стороны, нелепость своей позы. Надо было спускаться с дюны, ставшей для меня ловушкой.

Я съехал по песку и мягко приземлился внизу. Вскочил на ноги и тут же побежал. Лощина между дюнами гудела от лая диких собак, и я совершенно не представлял, куда направляюсь. В голове застряло воспоминание о схватке с демонами, и вопли настигающих бестий приводили меня в ужас.

Каждый миг я ожидал, что за новым поворотом навстречу мне из травы взметнется зверь. Мышцы ног горели, я с хрипом втягивал в себя воздух, но бежал и бежал, пока, споткнувшись, не ткнулся лицом в песок. Ничего не видя, я услышал над собой торжествующий собачий хор.

Вскочив, я замахал палкой, разгоняя зверей. Они с рычанием огрызались. Смахнув с глаз песок, я увидел сотню пар светящихся в темноте желтых глаз. Я разглядел изогнутые верхние клыки, скорее кабаньи, чем собачьи, и острые кончики ушей. Псы рванулись ко мне. Я закричал и взмахнул тростью. Они отскочили. Я вертелся в их кругу, стараясь не выпускать из виду всю стаю.

Скоро стало ясно, что они ждут, пока страх обессилит меня. Спасения не было. В довершение всего несколько тварей принялись носиться кругами за цепью нападающих, так что от стараний уследить за ними у меня разболелась голова.

Я много часов вертелся то вправо то влево, а потом обернулся внутрь, заметив мелькнувшую среди собак фигурку Арлы. Я моргнул, и девушка исчезла, зато появился молодой Иве, проваливающийся под лед. Я видел, что стая почуяла мое замешательство и вдруг затихла. Пытаясь сохранить остатки здравого смысла, я тростью рассек на куски призрак мэра с черной дырой посреди лба, тянувший ко мне из темноты руки.

Она прыгнула на меня сзади и свалила наземь. Я слышал щелканье зубов над ухом. Тварь пыталась добраться до горла. Закрыв лицо локтем, я перекатился на спину и ткнул в нее тростью так, что затрещали ребра. Зверь с визгом отскочил, но другой был уже в воздухе.

Я успел взмахнуть палкой. Головка обезьяны вцепилась собаке в глаз, а удар ноги снизу попал в челюсть. Я был весь в укусах и царапинах, и немало собак тоже поплатились ранами, когда перед рассветом с вершины дюны прозвучал выстрел, спугнувший стаю. Сперва я принял спускавшихся ко мне Маттера с Молчальником за новые видения. Капрал был без парика, и под коротко стрижеными волосами я видел круглый шрам, разделивший его голову на полушария. В каждой руке он держал пистолет, и оба целились мне в сердце. Молчальник держался у него за спиной. Он нес веревку.

– Много тебе придется нарубить серы, Клэй, – сказал Маттер и, обращаясь к Молчальнику, прибавил:

– Свяжи его.

Коварная обезьяна связала мне руки за спиной и трижды обвила конец веревки вокруг шеи, оставив длинный поводок, чтобы вести меня. Покончив с этим делом, она захлопала в ладоши и перекувырнулась. Маттер послал ее за тростью, вымазанной собачьей кровью. Молчальник, натянув веревку, подал капралу палку. При виде изуродованной трости тот едва не расплакался.

– Много бы я отдал, чтобы избить тебя на этом самом месте, Клэй, да только тебя ждет кое-что поинтереснее, – процедил он, сдерживая ярость. Он пошел следом за мной, уперев ствол одного пистолета мне в затылок. Молчальник шел впереди, перекинув конец поводка через плечо.

– Обезьян выследил тебя за ящик трех пальцев, – сказал мне в спину капрал. – Ему пригодится – утешаться на твоих поминках.

19

– Зачем это представление с париком, дневной и ночной вахтой? – спросил я. Терять мне было нечего. Мы тащились вдоль берега к лабиринту дюн, скрывавших копи. Молчальник указал на море, и я заметил извивающееся в волнах щупальце кракена.

– Я тебе покажу представление, – отозвался Маттер, тыча мне в ухо пистолетом.

– Ваша голова – шутка Создателя? – спросил я.

– Если считать фунт железа, впихнутый под череп, шуткой, – ответил он. – Скажешь, тебе он не обработал мозги?

– Не скажу, – бросил я через плечо.

– У моего братца в башке те же винтики, только крутятся в обратную сторону, – сказал он.

– У какого братца? – спросил я. Он ударил меня палкой по голове.

– Не умничай, Клэй. Моя башка слопает тебя живьем, – сказал он и снова ударил.

Молчальник, отыскивая только ему известные тропы среди дюн, меньше чем за час вывел нас к копям.

– Ну, Клэй, – проговорил Маттер, дыша мне в затылок, – мне снились кошмары про демонов и ледяную реку, и я не собираюсь смотреть их второй раз. К закату ты превратишься в жаркое.

Я собирался умолять о пощаде, но, не дав открыть рта, он разбил мне затылок дулом пистолета, и меня не стало. Скорчившись в темной дали, я следил, как мое тело волокут по земле и его окутывает невыносимый жар шахты.

Я очнулся от собственного крика и обнаружил, что руки и ноги мои притянуты к колышкам, вбитым в раскаленную серу тропы. Я лежал перед своим жалким тоннелем, головой вниз по склону, и видел над собой стену и верхний край ямы. На середине тропы двигалась кукольная фигурка капрала. Остановившись, он обернулся ко мне и, приложив руки ко рту, прокричал что-то. Я ожидал услышать: «Шахта – это башка», но фраза оказалась длиннее, хотя ко мне донеслось только неразборчивое злобное бормотание. Звук затих, только когда капрал скрылся за кромкой обрыва.

Для лишенного возможности двигаться копи превращались в печь. Жар внутри меня быстро нарастал, и вскоре я почувствовал, как вздувается пузырями кожа, прижатая к горячим камням. Пот скапливался в лужицы, от которых непрестанно валил пар. Язык и горло высохли, как пергамент.

Я пытался придумать план спасения, но мысли скоро растворились в непреодолимой усталости. Боль достигла той точки, за которой уже ничего не чувствуешь. Копи укачивали меня в своей жаркой колыбели, но я боролся с дремотой, силясь прочесть надпись над тоннелями на дальней стене. Найдя имя Барло, я перевел взгляд к следующему.

Потом мне почудился далекий звук голосов. Я долго шарил взглядом вокруг себя, прежде чем перевести его вверх. На краю обрыва приплясывал Молчальник. Он вопил и размахивал лапами, пытаясь докричаться до меня. «Проклятая скотина еще безумнее Маттера», – подумалось мне, и я не удержался от смеха, вдохнув в себя густое облако мутного тумана.

Крошечный Молчальник подобрался к самому краю пропасти и вдруг взмахнул рукой, словно швыряя что-то в шахту. Перед глазами мелькнул предмет, похожий на белое полено, а потом восходящий ток воздуха ударил в него и разбил на сотни белых птиц, которые, кружась, запорхали над шахтой.

Не знаю, сколько времени я зачарованно смотрел, как серный ветер играет белой стаей, вздымая и роняя ее. К самому моему лицу метнулось белое пятно, кружащееся в адском вихре, и тогда я понял, что Молчальник выбросил в шахту пачку «Отрывков». Обезьяна все еще разглядывала меня, склонившись над кромкой обрыва. Наконец она потерла руки, словно смывая с них что-то, и исчезла.

Когда я потерял из виду страницы, боль вернулась и сразу стала непереносимой. Больно было дышать, и я не мог удержать глаза открытыми. Волоски на руках и спине сворачивались от жара. Чтобы спрятаться от боли, я ушел в себя, отчаянно стремясь к Раю, и вскоре поймал мысленным взглядом фигуру Битона.

Тот шел один по пересохшему руслу, вившемуся среди ивняка. После смерти Мойссака и Ивса в снежной стране у него не осталось надежды добраться до Рая или вернуться домой. Он нес ружье, из которого все целился, но так и не решился выстрелить юноша. С ним он мог протянуть еще пару недель.

Битон отупел от чудес и приключений. Он уже не удивлялся. Чудеса Запределья превратили его в лихорадочно верующего. Он уверовал в невидимую силу, связывающую все живое и растущее в глуши. Теперь, оставшись один, он различал тихий шепот в ветвях, гудевших на ветру. Сила была здесь, она окружала его, но для себя он не видел в ней ничего. Он был для нее чужаком, и она отторгала его, стремясь уничтожить.

В тот день он сидел на гнилом пне у сухого русла и ел мясо оленя, убитого два дня назад. Он пил из кожаной фляги и думал, что сегодня надо бы поохотиться. Покончив с едой, он оставил у пня одеяла и провизию, шлем и кирку, и ушел, прихватив с собой только ружье.

Он вошел в заросли ивняка, раздвинув тонкие ветки. Под кочками сухой листвы лежали холодные тени, и кругом слышались шорохи – жизнь мелких зверюшек и птах. Битон хотел добыть кролика, пусть даже в Запределье у них были тупые розовые поросячьи мордочки. А на вкус они были непривычны – землистое, похожее на птичье, мясо. Он до сих пор не мог разобрать, нравится ли ему такая еда, но всегда испытывал счастье, сдирая с добычи шкурку и насаживая ее на вертел. Очень скоро он приметил куропаток, выклевывавших что-то у подножия большой ивы шагах в двадцати шагах от него. Выстрел мог оказаться неверным из-за множества тонких лоз, свисавших между ними. Он целился тщательно, прикидывая направление ветра и расположение птичьего сердца. И тут на его плечо легла легкая рука.

– Ты ищешь Вено? – спросил голос из-за спины.

Он развернулся рывком и оказался перед Странником, полным жизни, таким, каким я видел его в Анамасобии.

– Нечего бояться, – сказал Странник, вскидывая кверху ладонь с перепончатыми пальцами.

– Ты говоришь? – спросил Битон.

– Я слышал, как ты идешь сквозь чащу. Я видел в зеркале воды, как умирали твои друзья. Ночью, во сне, ты плачешь как ребенок, и ни один зверь Запределья не подходит к тебе, – сказал тот.

– Но откуда ты знаешь мой язык? – спросил шахтер, не решаясь опустить ружье.

– Язык был во мне: я открыл его, услышав ваши речи в раковине, – был ответ.

Битон передернул плечами.

– Почему бы мне и не поверить, – сказал он и опустил ружье.

Странник шагнул ближе и подал шахтеру кусок дерева с вырезанной на одной стороне картинкой. Это был портрет девушки с длинными волосами. Битон никогда не видел этого лица, но я, заглянув ему через плечо, узнал Арлу.

Было в этом странном человеке что-то сразу понравившееся Битону. Ощущение исходившего от него покоя, что-то в его глазах и улыбке. Шахтер порылся в карманах, желая найти ответный подарок. Первым делом он наткнулся на семя, но когда шип уколол его в палец, он вспомнил: Мойссак просил, чтобы он посадил его сам. Под семенем оказалась монета, которую на его глазах обронил в тоннеле Йозеф. Вкладывая свой дар в большую коричневую руку, шахтер спрашивал себя, почему он так и не вернул монетку Батальдо.

– Цветок и змея, – сказал Странник.

– Ты был в Палишизе? – спросил Битон.

– Люди вышли из моря и построили город, – был ответ. – Они поклонялись цветку, желтому цветку дерева, который плакал, когда его срезали. Это был знак возможного. Свернувшаяся змея была – вечность. Палишиз опустел раньше, чем начали расти деревья Запределья.

– Что такое Вено? – спросил Битон. – Это Земной Рай?

Странник кивнул.

– Там смерть? – спросил Битон.

– Нет смерти, – сказал Странник. – Я отведу тебя.

Он опустил монету в мешочек, который носил на полоске кожи, обвязанной вокруг пояса. Потом поднял руку к большой косточке неизвестного плода, висевшей как талисман у него на шее. Косточка чудесным образом раскрылась на крошечных петлях. Внутри оказались два красных листа, сложенных во много раз, чтобы уместиться в крошечном медальоне. Когда Странник развернул их, каждый лист оказался с ладонь человека и тонким, как паутина.

Странник съел один лист и протянул второй Битону.

– Съешь, – сказал он.

– И что будет? – спросил шахтер.

– Станешь отважным, – был ответ. Потом он вытащил из-за пояса обоюдоострый нож и пошел вперед.

Битон, сжевавший сладковатый красный лист, начал засыпать на ходу. Ему открывались вещи, которых он не замечал прежде. Яркие разноцветные огоньки пролетали над тропой и проходили насквозь их тела. Искры сыпались с конца посоха и с прядей волос Странника. Призрачные создания высовывали головы из зарослей, провожая их взглядом. Я спрятался за деревом в страхе, что он заметит и меня.

– Мы нашли тебя в горе Гронус, – хотел рассказать своему провожатому Битон, но тот сделал ему знак молчать.

В тот же миг Битон заметил, что Странник схватился в смертельном единоборстве с призрачной белой змеей. Он снова и снова погружал клинок своего ножа в чешуйчатую спину. Белая кровь вытекала из ран, но чудовище только крепче сжимало кольца. Все произошло так внезапно, что Битону едва не показалось, будто это сражение длится вечно.

Наконец, опомнившись, шахтер поднял ружье. Он выстрелил всего раз, прямо сквозь пасть, в мозг чудовищу. Оно тут же исчезло, растворившись как забытое воспоминание, и они снова спокойно шли вперед. Странник улыбался. Убрав нож, он закурил длинную пустотелую ветку. Битон не заметил, когда он зажег ее. Он передал ветку шахтеру, и тот затянулся.

В тот день они переходили вброд ручьи и речушки, пересекали широкие полосы ледяной пустыни, карабкались по горам и шли по берегу еще одного внутреннего моря. К закату солнца они вышли к деревне на лесной поляне. Она стояла между двух рек, словно на острове. – Вено, – сказал Странник. Люди высыпали из скромных жилищ и потянулись через мост навстречу им. Там были женщины, дети и старики, все похожие на Странника. Битона провели в деревню и накормили плодами и вареным зерном. Звучали рассказы, некоторые на ином языке, пока остальные обитатели Вено не открыли в себе язык незнакомца. Битону сказали, что ему рады, и помогли выстроить для себя жилье. Скоро он перезнакомился со всеми. Он часто бродил по островку между реками, собирая мириады незнакомых растений и цветов. В Вено всегда пахло весной. Все дни были ясными, теплыми и мирными. Однажды ночью, гуляя за околицей, он посадил семя Мойссака среди цветущих деревьев.

Он замечал течение времени в Вено по росту деревца, проросшего из колючего семени. Оно росло быстро и через несколько недель сравнялось в росте со Странником. Однажды шахтер привел своего друга, чтобы показать ему потомка Мойссака. К тому времени на одной ветви появился белый плод, похожий на тот, что лежал на алтаре в Анамасобии.

– Райский плод, – сказал Битон спутнику.

– Где ты взял это семя? – спросил тот.

Битон рассказал историю древесного человека, и Странник покачал головой.

– Но ведь это плод бессмертия! – сказал шахтер.

– Идем со мной, – сказал Странник.

Битон вернулся за ним в деревню, в одну из хижин. Там на полу в жилой комнате лежала, ловя ртом воздух, старая дряхлая женщина. Две молодые сидели по сторонам, держа истончившиеся руки с сухими потрескавшимися перепонками.

– Она умирает! – сказал Битон Страннику.

– Нет, изменяется, – ответил тот. – Белый плод, выросший из семени твоего друга, не дает совершиться изменению.

– Но ее тело все-таки умирает, – сказал Битон.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – отвечал Странник. – Я понял не сразу. Это слово «смерть» – сложная идея. Если ты ищешь страну, где нет смерти, тебе нужно идти отсюда прямо на север, идти двенадцать лет. Я покажу дорогу, но сам с тобой не пойду. Твой народ найдет меня когда-нибудь в горе, с белым плодом в руках.

– Но тебя уже нашли!

– В Запределье есть тропы, которые, если знать их, уведут назад во времени или вперед, в будущее. Я выведу тебя на тропу, которая приведет в твой город за два дня пути. А теперь мне надо спешить, чтобы успеть в гору раньше, чем медленный рост слоев синего камня запечатает пещеру три тысячелетия назад. Так мы встретимся снова.

Опять оказавшись в чаще, я потерял их, как ни старался не отставать. Измучавшись, я лег на землю под кустом, побеги которого свивались и развивались, как щупальца кракена. Закрыв глаза в глуши, я открыл их, чтобы взглянуть в лицо Молчальника. Была ночь, и я лежал в постели в своей комнате гостиницы. Каждый клочок тела мучительно болел, и Молчальник как раз подносил к моим губам стакан розовых лепестков.

20

Я сидел в постели, опираясь на высокую подушку. В окно струился солнечный свет, и по комнате прокатывался шорох прибоя. Я глотал из чашки травяной чай. Молчальник всю ночь обкладывал меня своими листьями, и на теле осталось только несколько волдырей. Опаснее было обезвоживание, но обезьяна справилась и с ним, поднося каждые полчаса воду, капустный сок и сладость розовых лепестков.

Капрал Маттер, с ласковым лицом и в длинном белом парике, беспокойно поглядывал на меня, стоя перед кроватью.

– Говорите, ваш брат сбежал? – спросил я его.

– Да, он пришел ко мне вчера после полудня. Я работал в своем садике на террасе над морем, и он вдруг появился передо мной из-за куста, – объяснял капрал.

– Была схватка? – спросил я.

– Ничего такого. Он умолял меня спуститься в шахту и освободить вас. Сказал, его башка полна рая и он уходит в глушь. Думаю, он наконец сошел с ума, – сказал Маттер.

– Он говорил, над ним поработал Создатель, – напомнил я.

– Все они так говорят, – возразил капрал, присаживаясь ко мне на постель.

– Он сказал, Белоу и на вас попробовал одно из своих изобретений?

– Ерунда, Клэй. Все это вранье. С какой стати вы верите психу, который чуть не убил вас? – спросил он.

– Я видел шрам.

– Этот шрам, – сказал капрал, – оставлен сабельным ударом на поле Харакуна.

– У меня были подозрения, что вы и ваш брат – один и тот же капрал Маттер, – сказал я ему.

Он рассмеялся.

– Забудьте этого осла. Его больше нет на острове. Не думаю, чтобы он когда-нибудь вернулся. Теперь день и ночь – моя вахта. И мой первый указ – больше никаких копей. А второй: Молчальник, неси еще бутылку и три стакана.

Мы выпили, но я пил мало. Мог ли я держаться свободно с этим капралом? Он в свете дня казался все тем же добродушным ночным Маттером, но я понимал, что глаз с него спускать нельзя. Что касается Молчальника, я не представлял, считать его врагом, другом или даже своим спасителем. Я никак не мог разобраться, что он в себе скрывает. Однако я был жив, и не кто иной, как эти двое, перерезали веревки и вытащили меня из копей. Я отдался настроению минуты и завязал с капралом беседу о погоде.

Встал я только через несколько дней. Заботливый уход Молчальника и капрала полностью поставил меня на ноги. Едва начав выходить, я посвящал первую половину дня прогулкам по берегу, вторую – осмотру местных красот, подсказанных Маттером. Однажды они с Молчальником отправились вместе со мной к лагуне, врезавшейся в южный берег острова. Ее окружали пальмы и цветущие олеандры. Обезьян, спустившись к самой воде, стал приплясывать, хлопая ладонями над головой и испуская пронзительные крики.

– Смотрите-смотрите, – посоветовал капрал, сидевший рядом со мой на расстеленном подальше от волн покрывале. Тогда я заметил, что птицы, с криками кружившие над водой, вдруг смолкли. Теперь и Молчальник замер спиной к нам, и по его позе я поднимал, что он пристально вглядывается в прозрачную глубину. Справа от него я увидел, как показалось сначала, большого угря, но, заметив тянувшуюся вдоль его тела линию круглых чашек, понял, что вижу кракена.

– Берегись, Молчальник! – выкрикнул я, вскочив на ноги, но обезьяна уже сорвалась с места, куда метнулось тяжелое щупальце, и, пройдясь колесом по песку, оказалась вне опасности. Позже в тот же день, когда мы жевали хлеб с зеленью и попивали три пальца, кракен показался целиком. Вздувшаяся огромным пузырем голова разглядывала нас единственным глазом, а под водой кишели и растягивались огромные щупальца.

Ночи мы проводили на веранде. Тогда я почти забывал, что всего несколько недель назад едва не испекся заживо. Спиртное, казалось, никогда не кончится, и Молчальник никогда не отказывал в добавке. Иногда мы играли в карты при свечах. Обезьян неизменно выигрывал, но мы решили играть на запись: очки записывались на бумажке и ничего не стоили. Не раз случалось, что мы расходились спать только с восходом солнца.

Наутро после ночи, когда мы закончили довольно рано, капрал заглянул ко мне и пригласил прогуляться к центру острова. Он сказал, что возьмет ружье отпугивать диких собак, хотя днем они вряд ли сунутся. Я согласился, зная, что его советы до сих пор всегда оказывались стоящими. Кроме того, мне хотелось как можно лучше изучить остров.

Молчальник, узнав, что мы уходим, отказался от предложения составить компанию. Это внушило мне некоторые подозрения. Ружье в руках капрала напомнило, что загадка двух братьев так и осталась нерешенной. Однако со дня своего спасения я не замечал в нем ничего подозрительного, и мы в самом деле подружились. Нелегко было напоминать себе об осторожности.

На пути в глубь острова мы столкнулись с собакой, которая, выскочив из-за дюны, нацелилась вцепиться мне в глотку. Капрал свалил ее мгновенным выстрелом из пистолета. Всего в нескольких шагах от того места он показал мне кости огромного морского животного, которое в штормовую ночь выползло из воды и издохло среди дюн. Дальше в долинке среди песчаных холмов лежал маленький оазис. У прозрачного озерца росли увешанные плодами деревья.

– Иногда я прихожу сюда подумать о брате, – заметил капрал, срывая лимон с низкой ветки.

– И что вы надумали? – спросил я.

– Знаете, все начинается с матери, – отвечал он, надкусывая лимон. Запахло половиной духов Арлы.

Был почти полдень, когда мы перевалили особенно высокую дюну и увидели перед собой мощную стену, сложенную из ракушечника, а за ней – высокие, изрытые норами курганы, словно песчаный замок, размытый волнами.

– Палишиз, – сказал я Маттеру.

Тот бросил на меня загадочный взгляд.

– Страшная древность, – сказал он. – Я как-то наткнулся на чердаке гостиницы на писанину Харро. Так он думал, они пришли из моря.

Мы прошли по улицам, которые, как и в моем видении, были вымощены плоскими раковинами. Солнце светило нам в спину. Увиденное так поразило меня, что, пока мы петляли среди подножий насыпей, я принялся пересказывать капралу историю путешествия Битона в рай. Рассказ занял весь обратный путь, а заканчивал я его уже ночью, на веранде, над стаканом розовых лепестков.

Когда я замолчал, капрал только покачал головой. Глаза его закрылись, и он упал со стула на пол. Молчальник поспешно принес ему подушку. Сочетание трех пальцев и Запределья оказалось слишком крепкой смесью. Мы укутали спящего старым пледом, и я вышел посмотреть на звезды. Проходя между дюнами, я думал об Арле и о том, как найти ее. Отличный Город стоял у меня перед глазами, но его зловещая мощь пугала, и я решил для начала придумать хотя бы, как вырваться с Доралиса.

Остановившись на тропе и глядя в небо, я отыскивал линии созвездий. На тропе послышались шаги.

Я решил, что это Молчальник, потому что когда я выходил, обезьян сделал мне знак, что догонит чуть погодя. Потом чьи-то руки вцепились в мой воротник. Я опустил взгляд и увидел перед собой лицо Маттера дневной вахты. Мой взгляд уперся прямо в шрам, рассекавший надвое его макушку.

От него несло спиртным и, заговорив, он заплевал мне лицо.

– Клэй, – кричал он, – приказываю отправляться в рай! – Он дернул меня за ворот, пытаясь увлечь за собой. – Я нашел! Он здесь, на Доралисе.

– Где? – тупо спросил я, еще не опомнившись от внезапного нападения.

Он остановился и чуть ослабил хватку. Взгляд его блуждал, словно в поисках утерянной мысли.

– Я был там, – сказал он и снова сжал пальцы. Я ткнул его в глаза двумя пальцами левой руки, и он мгновенно выпустил меня. Убегая через дюны к гостинице, я слышал за спиной его вопль, но меня мучило только одно: лежит ли капрал ночной вахты там, где я оставил его? Да или нет? Во всяком случае, загадка разрешилась бы.

Я ворвался через раздвижную дверь на веранду, где Молчальник наигрывал печальный ноктюрн. Задыхаясь после быстрого бега, бросился прямо к бару. Капрал Маттер спал подле стойки. Я налил себе вина, отпил и уставился на него. Показалось или нет, что его белый парик надет немного криво, что он тяжело дышит и что плед накинут иначе, чем раньше? Со второго взгляда я уже не был так уверен в этом. С третьего убедил себя, что капрал дневной вахты в самом деле бродит по дюнам в поисках рая.

На следующий день я рассказал страдавшему с похмелья Маттеру о стычке с его братом.

– Так он еще не в раю? – удивился тот.

– Он был в дюнах.

– Плохо дело, – сказал капрал.

– Он приказывал мне отправляться с ним в рай, – добавил я.

– Совсем сдурел, – заключил Маттер. – Не удивлюсь, если скоро им позавтракают дикие собаки.

Наутро несколько дней спустя меня разбудил Молчальник. Он верещал и махал руками, призывая убраться из постели и идти за ним. Солнце едва поднялось, и в комнате было по-утреннему зябко. Капрал Маттер ночной вахты вошел в дверь. Он выглядел озабоченным.

– В гавани катер с солдатами, – сказал он. – Вам бы лучше раздеться и побыть в копях, пока я выясню, чего им надо.

Я незамедлительно последовал его совету и через полчаса уже задыхался в жаркой вони шахты. «Всего лишь еще одно напоминание об аде», – твердил я себе, задыхаясь и кашляя. Через два часа меня стало одолевать беспокойство. Что могло понадобиться солдатам? Быть может, доставили нового осужденного, думал я.

Еще через час я услышал сверху голос капрала. С радостью бросил кирку и полез по тропе из ямы. Наверху под полуденным жарким солнцем рядом с Маттером стояли трое вооруженных солдат.

– Клэй? – обратился ко мне один из них. Я кивнул.

– Прошу вас следовать за нами.

Я покосился на капрала, который чуть заметно покачал головой, давая понять, что обращаться к нему не следует. Солдаты провели нас через дюны к бухте, где у причала стоял паровой катер.

– Капрал Маттер, – сказал один из солдат, когда мы остановились на причале.

Капрал выступил вперед.

– Мы забираем Клэя, – сообщил солдат.

– Как вам угодно, – сказал Маттер.

Тогда солдат вытащил из-за пояса и приложил к виску капрала предмет, напоминающий черную коробочку с двумя стальными шипами на конце. Капрал закричал от мучительной боли. Это длилось не меньше минуты, и в конце ее глаза старика потеряли цвет, а из ноздрей, ушей и рта повалил черный дым. Маттер осел наземь у моих ног.

– Что это? – только и мог спросить я, Солдат с гордостью протянул мне устройство.

– Расплавляет металлические детали. Самый простой способ избавляться от негодного материала. Теперь, если вам угодно подняться на борт, физиономист Клэй, мы имеем приказ Создателя эскортировать вас в Отличный Город. Вы помилованы.

Как был, в одном белье, я поднялся на борт катера. Жаль было оставлять Молчальника одного, но это был единственный способ попасть в Город. Меня устроили у борта, откуда открывался отличный вид. Кто-то из солдат принес мне одеяло укутать плечи. Я все не мог поверить в помилование.

Когда мы огибали северный берег острова, четверо солдат прижали меня к палубе, и один, достав шприц чистой красоты, вогнал иглу мне в вену на шее. Наркотик взорвался в голове, рассыпав по телу лиловые искры. Солдаты, многословно извиняясь, снова подняли меня и усадили на место.

Красота окутала меня, отгородив от ветра, и я погрузился в сны наяву. Катер, отворачивая от острова, проходил мимо восточного мыса. Вдалеке я отчетливо различил стоявшего на песчаной отмели капрала Маттера дневной вахты. Берег за ним кишел голодными собаками, поджидавшими добычу. Я махнул ему и окликнул по имени. Он поднял взгляд на меня и море.

– Я нашел рай! – долетел до меня его крик.

21

«Газета» писала только о моем возвращении. Заголовки намекали, что произошло ужасное недоразумение: в окончательные расчеты обвинительного заключения вкралась грубая ошибка. Впрочем, рядовым гражданам столицы нет оснований опасаться, что подобная ошибка будет допущена в отношении к ним, так как их более примитивные черты соответственно легче поддаются прочтению.

Приводилась цитата, приписанная мне же, хотя я, разумеется, не припоминал, чтобы когда-либо говорил подобное, полностью объяснявшая допущенную ошибку. Цитировалось высказывание Создателя, выражавшего радость по поводу того, что один из его наиболее доверенных сотрудников может быть оправдан и возвращен к плодотворной деятельности во благо Города. Вслед за этой чепухой приводилось подробное исследование моего жизненного пути и описывались многочисленные крупные дела, в которых я выступал обвинителем. Каждое из этих дел представало в моей памяти надписью над серной гробницей.

Открыв дверь в свою квартиру, я убедился, что все осталось в том самом положении, как было оставлено мной при отъезде в провинцию долгие месяцы тому назад. Единственное исключение представлял большой букет желтых цветов на столе, рядом с пакетиком, содержавшим месячный запас чистой красоты и достаточное количество шприцев. Солдаты, доставившие ценя с Доралиса, повторяли инъекции каждые восемь часов, так что я снова вернулся к зависимости от наркотика.

Не стану лгать, будто я не вздохнул с облегчением, забираясь в собственную постель и крепко засыпая, однако во сне Арла, Каллу, Батальдо и даже Молчальник явились напомнить мне, что в этом городе меня ожидало тайное, незаконченное дело и что я не смею забывать о нем ради удобств и оказанного мне теплого приема.

Очнувшись от кошмара с участием демонов, я встал и попытался здраво обдумать свои дальнейшие действия. До рассвета я выкурил три десятка сигарет в надежде заменить ими дозу красоты. Скоро стало ясно, что я со своим тайным знанием и тайной новой личностью такой же чужак в Отличном Городе, каким был тогда в провинции. Звание физиономиста первого класса стало всего лишь маскарадным титулом. Мне предстояло так или иначе переиграть Создателя, опережая его на две мысли. Трудность состояла в том, что его мышление отнюдь не было прямолинейным. «Надо обойти его на кривой», – шепнул я себе и тут же пожалел о своих словах, вспомнив давнее откровение Создателя: «Я не читаю, Клэй, я слышу». Все случилось, все навалилось на меня слишком внезапно. Глаза у меня заслезились от утреннего солнца, и я закатал рукав, нащупывая вену на сгибе локтя...

На следующий день у моих дверей появился курьер с сообщением, чточерез час будет подана карета, которая доставит меня в рабочее помещение Белоу в Министерстве Доброжелательной Власти. Я быстро принял ванну и оделся в лимонный шелковый костюм с подходящим по оттенку жилетом. Желтый бутон из букета я вдел в петлицу в качестве наглядного доказательства, что с Клэем все в порядке и он по-прежнему доверяет Создателю и Государству. Я понимал, что в течение дня мне предстоит немало вилять хвостом и оправдываться, когда разговор зайдет о моем будущем положении. Безусловно, для неожиданного помилования имелись веские основания. Когда возница постучал в дверь, я как раз принял решение предоставить событиям развиваться своим чередом, но быть начеку, чтобы не упустить подвернувшейся удачи.

Пока карета кружила по улицам Отличного Города, я в который раз дивился сложности его архитектурного плана. В последний раз мне пришлось ограничить свои передвижения дорогой от тюремной камеры до зала суда, кроме того, черный мешок, который набрасывали мне на голову во время переезда, мешал восхищаться шпилями и куполами, возвышающимися над суетливой уличной толпой. При виде розового коралла и хрусталя зданий Битон, случись ему сбиться с дороги и попасть сюда, вполне мог бы поверить, что наконец достиг Земного Рая. Я же обратил внимание на необычайное множество уличных патрулей, вооруженных огнеметами, что также было необычно.

Карета остановилась перед сверкающей хрусталем громадой министерства. Я поднялся по крутым ступеням и прошел через широкие двери в вестибюль. Не успел я дойти до лифта, как ко мне приблизилась молодая дама.

– Позвольте поздравить с возвращением в Город, физиономист Клэй. Создатель ждет вас, – сказала она.

Я кивнул и улыбнулся ей, но она оказалась всего лишь первой из очереди жаждущих поприветствовать меня. Совершенно незнакомые люди останавливали меня, чтобы пожелать успехов. За их улыбками и открытыми ладонями мне ясно виделся приказ сверху: «встретить приветливо». Я хладнокровно перездоровался со всеми и вошел в лифт. На десятом этаже дверь открылась, выпустив меня в длинный коридор, ведущий к кабинету Белоу. Я с изумлением увидел, что вдоль стен выстроилась шеренга синих твердокаменных героев из Анамасобии. Среди них я узнал Ардена, так и не выпустившего из рук свое зеркало. По левую руку от него стоял, чуть клонясь вперед, Битон, едва разомкнувший пальцы, державшие невидимое послание.

Войдя в кабинет, я увидел Создателя сидящим перед своим столом: гладкой плоской плитой кварца, длиной в доставившую меня сюда карету. Перед ним сгрудились пачки бумаги, которые Белоу деловито переправлял в горящий за его спиной камин.

– Рад тебя видеть, Клэй, – сказал он, кивая мне на кресло напротив.

– Похоже, мне никогда не избавиться от этой бумажной трухи. Проклятие Создателя.

Он сгреб в огонь еще несколько пачек, потом повернулся, скрестил руки и взглянул мне в глаза. Я выдерживал его взгляд, сколько сумел, но потом отвел глаза, разглядывая миниатюрный макет Города, стоявший на столике в углу.

– Вижу, вы обзавелись сувенирами на память о провинции, – заметил я, указывая себе через плечо в коридор.

– Провинция, провинция, все только и говорят о провинции. Вся эта макулатура – дела провинции. Я нажил состояние на нескольких пустяках, привезенных оттуда. Рога демонов продаются по семьсот белоу штука. Я посеял слух, что порошок из них обеспечивает недельную эрекцию и оргазм, выносящий человека к вратам рая, – он засмеялся. – Надо же народу развлекаться.

– Я хотел бы лично поблагодарить вас за оказанную милость, – произнес я, приняв самый смиренный вид.

– Ну что ты, Клэй, – возразил он, откидываясь назад. – Мне тебя не хватало. Ты всегда был такой добропорядочный. Стоило вспомнить, как ты едешь рядом со мной в повозке, перепачкав штанишки от страха перед ответственностью за свои преступления против государства... Право, я чувствовал себя папашей, потерявшим сбившегося с пути сыночка.

– Создатель, это сравнение делает мне честь, – сказал я.

Его взгляд метнулся под той самой сплошной порослью бровей, словно он сомневался, не зашел ли слишком далеко.

– Кстати, я познакомился с вашими старыми боевыми соратниками, Маттером и Маттером, – добавил я.

– А, эта парочка... провались они. На том островке всем заправляет мартышка, – заметил он. – Как тебе понравилась моя обезьянка?

– Молчальник поразительное создание, – признал я.

– Мое создание, – прибавил Белоу, награждая себя аплодисментами.

– Кроме того, я пришел к выводу, что согрешил и заслужил наказание серными копями, – сказал я ему.

– Вот и хорошо, – кивнул он, шевеля пальцами обеих рук. Я приготовился увидеть очередной салонный фокус, и действительно: желтый цветок из моей петлицы уже лежал у него на ладони.

Я опустил глаза к себе на лацкан – цветка не было.

– Поразительно, – восхитился я.

Он принял похвалу как нечто само собой разумеющееся.

– Послушай, Клэй, раз уж ты вернулся в Город, придется найти тебе дело. Я знаю, как ты любишь свою работу. У меня есть для тебя новое задание.

– Связанное с физиогномикой? – спросил я.

– Ты уже восстановлен в звании. Мне нужен человек твоего трудолюбия для выполнения особого поручения. Видишь ли, странствуя по улицам под видом простого горожанина, я заметил, что мое божественное творение, моя великолепная столица переполнена людьми. Можешь мне не верить, но я слышал, как горожане ропщут. Они считают себя несчастными! Присмотревшись к этим недовольным, я заметил, что их физиономии далеки от совершенства. Иные лица не отличишь от заднего фасада свиньи. И я разработал план сокращения населения.

– Я к вашим услугам, – сказал я.

– Не сомневался в твоей решимости, – сказал Белоу. – Бот чего я хочу: ты должен отбирать по десять человек в день, прочитывать их и выделять одного, отличающегося наименее правильными чертами. Сообщай мне их имена. Раз в десять дней их будут собирать вместе и вычищать. Я задумал публичные казни в Мемориальном парке. Посмотрим, много ли после этого останется недовольных.

– Замечательный план, – уверил я его.

– Уже объявлено, что тебе даны полномочия вызывать и читать любого горожанина, за исключением моего персонала. Помнишь этих болванов, которые набросились на тебя? Отличные образчики для изучения. Понимаешь намек? – улыбнулся он. – Как бы то ни было, мне нужны десять тепленьких покойничков каждые десять дней, а ты постарайся прочитать сколько успеешь. Важно, чтобы обследование затронуло как можно больше горожан.

– Понял, – сказал я. – Приступлю немедленно. Однако он еще не собирался отпускать меня. На столе появились две ампулы красоты. Я хотел отказаться, но понял, что это проверка. Создатель нащупал вену у себя под языком.

– Состав особый. Сам готовлю, – процедил он, извлекая иглу изо рта.

Мы просидели еще час в судорогах красоты. Он показывал карточные фокусы и фокусы с монетками. Особый состав оказался и в самом деле чем-то особенным. Я лишился способности шевелиться. Грациозные движения рук Создателя зачаровали меня. Голуби, огоньки и куколка, вылепленные им из ушной серы, кувыркались на столе. Вдруг, так внезапно и яростно, что я едва не упал в обморок, он вскочил с кресла, обошел стол и вытолкал меня за дверь.

– До вечера, Клэй, – сказал он. – Я устраиваю банкет в твою честь. Пусть все они сегодня вылизывают тебе задницу за то, что уговорили меня сослать тебя в копи.

– Как вам будет угодно, – кивнул я.

– Это послужит пропуском, – добавил он, вкладывая мне в ладонь одну из монеток, с которыми показывал фокусы.

Я откланялся и пошел прочь через галерею твердокаменных героев. Выбравшись наружу, добрался до скамьи и попытался перевести дыхание. Так я не потел даже на Доралисе. Ни разу еще после приема красоты меня не колотил такой озноб. И ко всему голова кружилась от необъятности будущего.

Чтобы собраться с мыслями, я прошелся через ярмарку. На временном ринге, устроенном посреди улицы, шла схватка между двумя механизированными Создателем гражданами. Мне не хотелось видеть жестокого зрелища, но в это время дня на ярмарке было пустовато, единственными зрителями оказалась мамаша с двумя дочерьми, и я не мог не видеть того, что происходит.

Один из сражающихся обзавелся выдвижными стальными когтями вместо рук и набором штопоров, торчащих из головы, как рога. Во втором лязгал и гудел неисправный механизм, зато он был настоящим великаном. Его шею и грудь прикрывали наросты грубой кожи, но никакого оружия в его тело врощено не было. Зато в одной руке он держал кирку, а в другой сеть.

Стальные когти распороли сеть как шелковое кружево. Великан взмахнул киркой, промахнулся, и второй тут же боднул его головой, вспоров плечо. Крови не было, но кожа обвисла клочьями. Кирка тут же вонзилась рогачу в спину. Из динамиков на крыше плеснуло шумом аплодисментов. Великан неуклюже раскланивался, пока команда чистильщиков уволакивала побежденного. Мамаша с дочками заскучали и отправились на поиски новых развлечений. Я подошел к краю ринга, где стоял победитель, и тихо окликнул:

– Каллу?

Он стоял неподвижно, уставившись в пространство.

– Каллу, – повторил я.

Услышав имя, он обернулся и сверху вниз взглянул на меня. Он стоял так очень долго, и я вообразил уже, что нас связали глубокие чувства, но постепенно понял, что он сломан. Присмотревшись, я заметил, что из его затылка торчит большая пружина.

Я убежал с ярмарки в парк. Час блуждал между деревьями, потом вышел в город и направился в свою контору. После встречи с Каллу, меня переполняла решимость вредить государству всеми доступными мне средствами. Добравшись до стола, я первым делом составил письмо официальному представителю Казначейства, запросив полный список предметов, доставленных Создателем из провинции. Я надеялся, что мой запрос не попадет к министру, а просто будет выполнен одним из младших служащих. Был риск попасться, но в моем положении бездействие могло оказаться так же опасно, как и действие. Я надеялся, что в списке найдется хоть какой-нибудь намек, где искать Арлу. Отправив письмо с курьером, я встал у окна, глядя на здание напротив. Академия Физиогномики. Я бы крикнул из окна прохожим: «Это дом умалишенных!», если бы по их лицам не видел, что они слишком заняты мыслью, где бы раздобыть по блату щепотку-другую демоновых рогов.

22

Банкет в мою честь состоялся на верхнем уровне, под хрустальным куполом. Страж, которому я попытался всучить полученную от Создателя монету, не принял ее. Он поздравил меня с возвращением с Доралиса и отступил в сторону. Солнце уходило за горный хребет на западе, и его алые лучи дробились в хрустале над освещенным свечами рестораном. Я сразу прошел в бар и заказал выпивку.

Круглый зальчик был как улей набит министрами и высшими чиновниками столичной бюрократии. Они расхаживали от столика к столику, гоняясь друг за другом, цедили слова одним уголком губ, смеясь другим, и все это под скрежет зубовный. Дымились толстые сигары, а долетавшие до меня обрывки разговоров крутились вокруг карьеры и обращения белоу.

Как только о моем появлении стало известно, передо мной выстроилась длинная очередь желающих пожать руку, поздравить, а иногда и выспросить кое-что о провинции и серных копях. Я поддакивал, благодарил и распространялся о перенесенных страданиях. Выпивка текла рекой, и почти все благожелатели были Пьяны. Я сам успел принять три порций сладости розовых лепестков, а они все шли и шли. Вспомнились дни занятий физиогномикой: как и тогда, в бесчисленных лицах, проходивших перед глазами, трудно было найти что-либо примечательное.

Непосредственно вслед за этой мыслью передо мной, пошатываясь, предстала пьяная женщина. Она была без кавалера: быть может, одна из дам, которых Создатель нанимал «для полноты общества». Она с усмешкой смотрела на меня сквозь опущенные ресницы и за четыре шага благоухала тремя пальцами. Женщина обхватила меня руками за шею и впилась губами в губы, с ходу просунув язык мне между зубов. Очередь позади нее взорвалась аплодисментами.

Я отступил, но она, не разжимая объятий, шепнула в самое ухо:

– Где твоя кожаная перчатка?

– Мы знакомы? – удивился я.

– Нет, – сказала она, разжав руки, и наклонилась к стоящему за ней типу в полосатом костюме, с расчесанными усиками.

– Он как-то ночью поимел меня в Мемориальном парке кожаной перчаткой, – сказала она.

Тип рассмеялся и кивнул. Женщина уже скрылась в толпе, а тот тип обернулся к следующему в очереди, Что-то объясняя ему. Слушая, поздравитель не отрывал от меня взгляда, а дослушав, начал смеяться тоже.

Я неприязненно наблюдал, как сплетня о моем мезальянсе волнами расходится по толпе. Кое-кто из самых пьяных уже протягивал мне руку в кожаной перчатке. Я раздвигал губы в улыбке.

Когда каждый из присутствующих засвидетельствовал мне свое почтение, состоялся выход Создателя. Он был облачен в костюм из живых цветов, растущих в заполненных почвой карманах. Стебли покрывали его с головы до ног и образовали нечто вроде капюшона над головой. Танцующим шагом он выдвинулся на середину зала и призвал к тишине. Тишина обрушилась как скала, потому что каждый знал: шмыгнуть носом во время его речи чревато самыми неприятными последствиями.

– Я побывал в провинции, – провозгласил он, устремив взгляд в сгустившийся над куполом сумрак, словно высматривая там что-то. Все подняли глаза, затем, осознав, что это был всего лишь театральный жест, снова опустили.

– И, – продолжал Создатель, – я принес провинцию к вам. – С этими словами он хлопнул в ладоши, и слуги начали отодвигать к стенам столы и стулья, расчищая широкий проход от двойных дверей кухни к широкой площадке посреди зала. Когда с этим было покончено, Создатель произнес:

– Полюбуйтесь на демона!

Его вывели из кухни со скованными за спиной лапами. Веревка обхватывала грудь и прижимала к спине крылья. Один солдат натягивал прикрепленную к стальному ошейнику цепь, другой шел следом, сжимая в руках огнемет.

Демон подскакивал при каждом шаге, скаля клыки и ворча на гостей. Те жались к стенам. Солдат дернул цепь, оттащив тварь подальше от толпы, и вывел ее на круглую площадку. Тут цепь укоротили и пристегнули к вмурованному в пол кольцу.

Демон рычал и рвался. Мускулы на его спине вздулись, и цепь на полдюйма врезалась в крылья. Избранное общество Отличного Города пять минут держалось поодаль, а потом, убедившись, что пленник безвреден, шаг за шагом начало приближаться к нему. Скоро началось веселье. В демона швыряли скомканными салфетками, дразнили и с безопасного расстояния выкрикивали угрозы. Создатель нашел меня стоящим у бара и встал рядом.

– Ты хитрец, Клэй, – сказал он, поворачиваясь так, чтобы уголком глаза видеть сцену.

– О чем вы, Создатель? – спросил я.

– Ты, кажется, задумал вложить деньги в достопримечательности провинции? – подмигнул он.

– Право, не понимаю вас, – я поднес к губам бокал, чтобы скрыть смущение.

– Министр Казначейства уведомил меня, что ты заказал инвентарный список предметов, доставленных из провинции, – сказал он.

– О, вот вы о чем, – протянул я, улыбнулся, потом рассмеялся и почесал в затылке.

– Мне пришло в голову, что рог демона может дать неплохую прибыль, если продавать его щепотками, из расчета четырнадцать сотен за семь, – сказал я. – Конечно, вы сами подали мне эту мысль сегодня утром.

– Значит, я правильно угадал, что ты задумал, – улыбнулся Белоу. – Один рог получишь от меня в подарок.

Я собирался рассыпаться в благодарностях, но тут в толпе возникло смятение. Гости вдруг бросились врассыпную, сшибая стулья и спотыкаясь о столы. Как видно, демону удалось достать одного из мучителей, боднув его рогом в лоб. Я поднял взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть несчастного, отброшенного на пол, с глазами, полными невероятного изумления под сочащейся кровью раной. Демон уже сидел на нем, щелкая клыками над окровавленным лицом.

Создатель выступил вперед и удержал солдата, уже положившего палец на курок огнемета.

– Не спешите, – сказал он, глядя на корчащуюся под клыками демона жертву. – Кто это там у нас?

Несколько голосов отозвались одновременно:

– Бурк из Министерства Изящных Искусств. Создатель засмеялся.

– Не обращайте внимания, – сказал он солдату, и тот опустил оружие. Белоу щелкнул пальцами, и загремела музыка. Официанты вынесли из кухни бутылки забвения и подносы с запеченными крематами.

– Деликатесы из провинции, – возвестил он толпе, расхватывавшей яства.

Потом мне пришлось сидеть на пьедестале под северной частью купола, выслушивая взволнованных ораторов, превозносивших мой талант, преданность государству и изысканную сложность моей физиономии. Я улыбался и отчужденно кивал, а толпа аплодировала, смеялась и кричала «Ура!» в тщательно продуманных паузах. Когда мне было предоставлено ответное слово, я просто повторил стандартную здравицу Белоу и заключил: «Да здравствует Город, Государство и Создатель!» Замолчав, я оглядел толпу. Все взгляды были обращены на меня. Ни они, ни я не знали, что последует дальше.

Создатель уже стоял рядом со мной, пожимая мне руку на глазах у всего высшего общества. Один из свиты Белоу препроводил меня к моему креслу на пьедестале, между тем как Создатель обратился к гостям.

– Смотрите, – сказал он. Побеги, оплетавшие его голову, расцвели белыми цветами. Гости были вне себя от восторга. Я предпочел смотреть, как уборщики восьмифутовым крюком оттаскивают то, что демон оставил от Бурка.

– Присылайте резюме на открывшуюся вакансию в Министерстве Изящных Искусств, – сказал Белоу. В толпе пробежала волна смешков, но когда она улеглась, Создатель перешел на более суровый тон: – Сегодня мы воздали заслуженные почести физиономисту Клэю, – сказал он, – воплотившему в себе творческий дух и прозорливость провинции. Всем вам мила мысль об этих неведомых просторах, и я постарался сегодня дать вам отчасти соприкоснуться с ними. Однако я рассматриваю провинцию еще и как символ новой жизни, которую намерен вдохнуть в мой Город. Для этой цели я предпринял следующее: во-первых, приказал Клэю отобрать для казни физиономически нежелательных граждан. Через десять дней в Мемориальном парке вы сможете стать свидетелями торжества лучших – или, скажем, гибели непригодных – феномена, позаимствованного мной прямо из дикого леса.

Собравшиеся разразились бешеной овацией, словно самой энергией аплодисментов стремились убедить Создателя в своей пригодности.

– Это мероприятие может лишить вас родственника, супруга или ребенка, но пусть никто не скажет, что Драктон Белоу только берет, ничего не давая взамен. Через десять дней открывается новая выставка. Где она откроется, пусть останется тайной до назначенной казни. Зрелище будет называться «Провинция Анамасобии» и представит вашим глазам редчайшие экспонаты, не виданные еще никем из горожан. Этот демон – жалкая тварь по сравнению с тем, что ждет вас через десять дней.

Закончив речь, Белоу извлек из воздуха монетку и показал слушателем.

– Такую получил каждый из вас, – сказал он. – Сохраните эти необычные монетки. Они послужат вам и вашим близким бесплатным пропуском на торжественное открытие выставки.

Я вместе с остальными гостями принялся обшаривать карманы в поисках монеты. Вытащив ее и положив на ладонь, я увидел изображение свернувшейся змеи. На обратной стороне был отчеканен цветок.

Ко времени когда подали ужин, все следы Бурка были выметены и замыты. Я сидел за столиком с Создателем и министром Безопасности Винсомом Гревсом. Не успели мы сесть, как эта жаба принялась восхвалять величие нового замысла Создателя.

– Заткнись, – сказал ему Белоу.

– Конечно-конечно, – вымученно улыбнулся министр.

На стол, продолжая тему вечера, были поданы жареная летучая мышь и старомодные пирожки с крематами. Когда передо мной поставили тарелку, я с трудом сдержал позыв к рвоте. От Создателя не укрылось, что я не наворачиваю, как другие гости, которые уже требовали добавки.

– Тебе не по вкусу ужин, Клэй? – спросил он.

Гревс посмотрел на меня и усмехнулся набитым ртом, ожидая, что будет.

– Ужин изумителен, Создатель. Я ошеломлен и восхищен, – отозвался я.

– Ну, я тебя не виню, – сказал Белоу. – Сам не понимаю, как можно есть это дерьмо.

Перед ним, разумеется, не стояло вонючих тарелок, но едва он договорил, на столе появился серебряный поднос, прикрытый куполом крышки.

– Вот настоящая пища, – сказал он, откидывая купол и открывая нашим взглядам белый плод Рая.

– Прошу прощения, – вмешался Гревс, – но разумно ли так рисковать? Кто знает, какое действие он окажет.

– Плод изучали несколько месяцев, – сказал Создатель. – В Академии живет подопытная крыса, которой скормили кусочек. Он вернул издыхающую животину с порога смерти. Дряхлая крыса бодра, весела и энергично проходит лабиринты. Смею сказать, проявляя большую сообразительность, чем проявили бы вы.

– Так вкусите же рая, – сказал я Белоу, когда он поднес плод к губам и откусил, заливая соком подбородок. Благоухание плода окутало меня, воскресив мечты и видения, заглушая вонь крематов. Зеленый костюм Создателя напомнил мне древесного человека Мойссака, и в памяти всплыл еще один отрывок «Путешествия». Очнувшись от задумчивости, я увидел огрызок плода, в котором просвечивали черные семечки.

– Вполне съедобно, – заметил Белоу, утирая рот и руку о листья костюма.

– Однако я что-то не чувствую себя бессмертным. – Он щелкнул пальцами, подзывая слугу. – Уберите это и посадите, как я приказывал, – распорядился он.

Вечер продолжался, и я строил любезную мину, кланялся и кивал, не спуская глаз с Создателя. Я искал признаков перемен, но ничего замечательного с ним не происходило. Воспользовавшись тем, что Создатель пригласил на танец юную даму, открывшую обществу секреты моей техники секса, я принялся вытягивать из Гревса подробности затеянной выставки. Выяснилось, что часть его людей забрали на охрану нового здания, но даже ему не известно, где оно строится.

– Нам дано знать только то, что пожелает сообщить Создатель, – улыбнулся он.

Я подумывал нанести ему визит на следующий день в своем новом, официальном качестве и пригласить на чтение. Хотел бы я знать, сколько народу он послал на смерть за эти годы. Мне представилась его голова, перед толпой в Мемориальном парке, раздутая, как он сам, и тут я спохватился: «Снова ненависть, Клэй!» Вспомнились слова, высеченные в серной гробнице профессора Флока: «Прощен... прощен...» Сделав над собой усилие, я увидел, что Гревс просто борется за жизнь. Он, как и я, как все мы, носит маску. Все мы пытаемся скрыть свою истинную суть от Драктона Белоу в надежде дожить до конца его «великолепного сновидения».

Сигнал к окончанию банкета дал Создатель, запутавший пару девиц в растущих на глазах ветвях своего костюма и удалившийся с ними в кухонную дверь. В тот же миг музыка оборвалась, огни померкли и слуги принялись за уборку. Демона увели. Гости расхватывали со столов недоеденные деликатесы, заворачивали в салфетки и распихивали по карманам, чтобы порадовать крематами своих домашних. Я был совершенно пьян, но счастлив, что продержался до конца.

Снаружи, на просвистанной ветром улице, меня ожидала карета, но я отпустил возницу и около часа бродил по городу, чтобы разогнать хмель. На бульваре Монц, около искусственного озерца, заросшего водяными лилиями, я заметил за собой слежку. Преследователя выдали шаги, звучавшие словно эхо моих. Выждав немного, я резко обернулся и увидел юркнувшую в подворотню тень.

Тогда я без промедления пошел домой, запер за собой дверь и тут же припал ухом к замочной скважине. Убедившись, что за дверью никого нет, бросился к столу и наполнил шприц красотой. Под черепом страшно зудело, и меня уже начал трепать озноб ломки. Я вколол иглу в вену на голове и позвал Флока, но тот не приходил. Пол и стены раскачивались, переливаясь искрами, плакали желтые цветы, а под конец даже явился зачем-то Фрод Гибл, трактирщик из Анамасобии, и полчаса, пока меня не сморил сон, пускал газы.

23

На следующее утро я поднялся спозаранок и заполнил десять карточек с приглашениями невезучим горожанам, которых должен был обследовать. Разумеется, я не собирался выдавать десять человек на казнь. У меня оставались десять дней на то, чтобы что-то сделать и изобрести способ скрыться из Города. Тем не менее игру следовало продолжать, и я отвел на чтение физиономий весь вечер. Из дома я вышел до того часа, когда толпы спешащих на работу горожан заполняют улицы. Для начала направился на верхний уровень, туда, где ужинал накануне. Я петлял по улицам, то и дело возвращался, задерживался в переулках, прошел через Академию Физиогномики и вышел через задний подъезд. Не знаю, была ли за мной слежка, но если и была, я наверняка сбил шпиков со следа.

До банкетного зала я добрался как раз в тот момент, когда команда уборщиков открывала лифт в купол. Меня не хотели впускать, пока я не назвал себя и не спросил, не желает ли кто-нибудь заглянуть ко мне вечерком на чтение. Меня тут же перестали замечать, и я сообразил, что новое назначение может оказаться весьма полезным. Я не стал тратить карточки на этих работяг и был вознагражден благодарными улыбками. Пока дверь лифта закрывалась, я улыбался им в ответ.

Под куполом было пусто, если не считать уборщицы, которая вошла вслед за мной и попыталась отскрести кровавое пятно, оставшееся от бедняги Бурка. Мы с ней не замечали друг друга. Вставшее над городом солнце наполнило пространство под куполом своим теплом. Я рассчитывал, что с высоты верхнего уровня, как с обзорной площадки, удастся высмотреть признаки нового строительства. Прижавшись лбом к стеклу, я смотрел вниз, на горожан, муравьями сновавших по улицам и нырявших в отверстия коралловых стен. Все это очень походило на Палашиз.

Но ничего нового. Город казался таким же, как всегда. Ни котлованов, ни скопления строительных матерьялов, ни особой суеты. Тут я заметил, что уборщица стоит рядом со мной и тоже заглядывает вниз.

– Вам что-нибудь нужно? – спросил я.

– Думала, вы демона высматриваете, – отозвалась женщина.

– Демон был здесь вчера, – заметил я. – То пятно, над которым вы трудитесь, его работа.

– Знаю, – она улыбнулась беззубым ртом. – Но вы видно, не слыхали, что тут было ночью. Как его тащили через кухню, тут цепи и лопнули. Хотели его сжечь, да только друг друга подпалили. А того, кто остался жив, прикончил демон. Так что теперь он прячется где-то в Городе, – закончила она.

– Плохо дело, – протянул я.

– В газете писали, один ученый сказал, будто он днем станет прятаться под землей. Стало быть, до ночи бояться нечего.

Новость была тревожной, зато напомнила мне, что и разговоры с населением могут быть полезны. Я поблагодарил уборщицу, чем, кажется, доставил ей искреннюю радость. Когда я, не найдя ничего интересного в топографии Города, уходил, она уже снова стояла на коленях над пятном.

Первым делом я обзавелся свежим выпуском «Газеты» и, устроившись в уличном кафе в парке перед чашечкой горячего озноба, развернул страницы. На второй полосе красовался заголовок «ДЕМОН НА СВОБОДЕ». Просмотрев статью, я узнал не многим больше того, что уже слышал от уборщицы. Однако с каких пор Белоу стал признавать ошибки? В прежние времена о подобном инциденте хранили бы глухое молчание. Надо бы расспросить его при следующей встрече.

Озноб оказался хорош, и я заказал вторую чашку. Дожидаясь, пока он чуть остынет, раздумывал, что хорошо бы найти хоть одного союзника – но кому довериться? Кроме той уборщицы, я с самого возвращения не встретил ни единого человека, который заговорил бы со мной без задней мысли. Потом я задумался над тем, что она сказала. Демон скрывается где-то под землей? Но ведь под землей может скрываться не только демон. Например, выставка... .....

В студенческие годы мне приходилось много ходить по Городу: то на разные чтения, то разнося спешные донесения Министерства Безопасности. Чтобы не толкаться в уличной сутолоке, я пользовался подземными переходами. При закладке Города Белоу предусмотрел сложную сеть подземных ходов и катакомб, которыми пользовался и сам, невидимкой передвигаясь с места на место.

– Неожиданность – мой хлеб, Клэй, – как-то сказал он мне, имея в виду эту самую подземную сеть.

Чиновники имели право пользоваться ею, но редко к нему прибегали, опасаясь лишний раз попасться на глаза Создателю.

«Под землей», – сказал я себе и готов был тут же сорваться с места, но заставил себя задержаться, чтобы; вручить пригласительные карточки другим посетителям кафе. Они благодарили меня жалостными голосами. Я понимал, как перепуганы бедняги, но с самым суровым видом записал их имена.

Возвращаясь в свой кабинет для приема назначенных посетителей, я миновал ярмарку, где накануне видел Каллу. Там снова шел бой, собравший довольно много зрителей. Белоу переходили из рук в руки и болельщики подзадоривали бойцов, призывая засеять ринг болтами и пружинами. Лица бойцов, к счастью, оказались незнакомыми.

Я подошел к солдату, стоявшему поодаль от толпы с огнеметом в руках. Голова одного из механических гладиаторов как раз откатилась под топором второго.

– Куда девают проигравших и поломанных? – поинтересовался я.

– Не ваше дело, – был ответ.

– Вы меня не узнаете? – ласково спросил я его.

– Еще два слова, и тебя родная мать не узнает, – огрызнулся он, поводя огнеметом. – Сгинь! Я протянул ему карточку. Служака в тот же миг осознал свое заблуждение и вытянулся в струнку.

– Ваша честь! – гаркнул он.

– Думаю, мы сможем поговорить на эту тему вечерком у меня в кабинете, – промурлыкал я. – Кстати, никто еще не обращал внимания на форму ваших бровей? – я укоризненно покачал головой.

– Тысяча извинений, ваша честь, – забормотал солдат. – Побежденных отвозят обратно на большой заводской пакгауз. Тех, что окончательно вышли из строя, разбирают, снимают медные и цинковые детали. Тех, что можно починить, ремонтируют и используют в следующих боях.

Я выхватил карточку у него из пальцев.

– Благодарю за справку.

Я уже уходил, когда он выкрикнул мне в спину:

– С возвращением с Доралиса, ваша честь!

Весь вечер я провел в кабинете, принимая посетителей. Все это были простые горожане, и я не заставлял их раздеваться, а просто прохаживался вокруг с кронциркулями и губными зажимами, разве что время от времени изображая, что делаю заметки в блокноте, как тогда, в Анамасобии. Сколько бы физиономических изъянов ни обнаруживалось в их лицах, я восхвалял их достоинства и заводил разговоры. Сперва все держались настороженно, дивясь такому дружелюбию со стороны важного лица. Однако каждому хотелось уверить себя, что я не причиню им вреда, и постепенно языки развязывались. Они выкладывали все: болтали о детях, о работе, делились страхами перед демоном. Я кивал и внимательно слушал, хотя под черепом зудело все сильнее. Наступало время красоты. Последним в мой кабинет вошел молодой садовник, подстригавший кусты тилибара в парке. Его болтовня оказалась интересной. Паренек слышал, что я побывал в провинции, и ему хотелось похвастаться, что и он кое-что знает.

– Меня послали в чащу на границе провинции. Примерно через месяц как вернулась экспедиция Создателя, а вас несправедливо осудили, – рассказывал он.

– Интересно, – заметил я.

– Создателю нужны были образцы растений, трав и деревьев – много-много. Пришлось потрудиться, – продолжал парень.

– И что вы с ними сделали? – поторопил я.

– Тут-то и есть самая странность, – сказал он. – Когда мы доставили образцы в Город, нам велели сгрузить все на западном конце, у очистной и водопроводной станции. Прямо посреди улицы свалили, перегородили проезжую часть Потом меня отпустили и отослали обратно к тилибарам. А назавтра после работы я пошел посмотреть, что с ними сделали, а там ничего нет!

Ему хотелось еще поговорить о своей девушке и Планах на будущее, но меня уже трясло с головы до ног, и нужно было срочно уколоться. Я выпроводил не закрывавшего рта парня, заверив, что его ждет блестящая карьера, и пожелав счастья в семейной жизни, а едва за ним закрылась дверь, бросился за шприцем. Руки тряслись, но годы практики не прошли даром, и через три минуты я уже вводил лиловую жидкость в вену на шее.

Красота словно понимала, что если я сумел отказаться от нее единожды, то смогу сделать это снова, потому обходилась со мной мягче, чем прежде. Галлюцинации продолжались, но их было меньше, а приступы паранойи сменились долгими минутами глубокой задумчивости. Тем вечером мне представлялось, будто я освобождаю Каллу из тюрьмы механического тела и он становится моим помощником. Потом я смотрел в окно, за которым иллюзорный Город таял в струях черного дождя, застилавшего туманное солнце.

Понимая, что все это – видения, я все же продолжал мечтать, теперь уже об Арле. Я освободил ее, и она меня простила и полюбила. Все это казалось так просто и так неизбежно. Я обнял девушку и хотел уже поцеловать, когда стук в дверь заставил меня очнуться. От неожиданности я едва не упал со стула.

– Пакет для физиономиста Клэя! – объявил голос. Голова плыла, и я нетвердыми шагами добрался до двери, приоткрыл ее ровно настолько, чтобы взять посылку, и снова захлопнул.

– Благодарю, – крикнул я сквозь дверь, но снаружи было тихо. Пакет из оберточной бумаги был перевязан веревочкой. Ни имени, ни обратного адреса. Я положил его на стол и некоторое время рассматривал. Наконец, когда действие красоты почти прошло, решился вскрыть. Из-под обертки выпала записка, написанная рукой Создателя.


Клэй.

Присылаю обещанный рог демона. Держись подальше от тех, что еще держатся на голове. На всякий случай прилагаю вещицу, которая поможет тебе защитить себя. Не гуляй по ночам, пока не минует опасность.

Драктон Бету, Создатель.


В пакете оказался твердый черный рог демона. Зажав его в руке, я подумал, что он может пригодиться как оружие. Дальше, в отдельном свертке папиросной бумаги, обнаружилось кое-что более полезное в этом смысле – мой старый дерринджер, заряженный и с запасной коробкой патронов. В карманах плаща, который я надел, отправляясь на ночную прогулку, лежал пистолет, рог и скальпель. Огнемета мне не достать но и без него было намного спокойнее выходить под звездное небо вооруженным.

Я легко пробирался сквозь море возвращающихся по домам рабочих. Кое-кто узнавал меня и приветствовал поднятым пальцем. Запомнив знак, я тоже протягивал к ним средний палец, подогнув остальные. Меня переполняли добрые чувства, и показалось обидным, что в ответ они не улыбались, а отводили взгляд и, поджав губы, отворачивались. Мне захотелось вдруг стать одним из них, жить простой жизнью молодого садовника и его невесты.

24

К заводу я добирался уже по пустым улицам. Здесь, в самой старой части столицы, не было газовых фонарей на каждом углу, не было и светящихся витрин. В этом фабричном районе идеи Создателя воплощались в металл. Войны не случалось уже тридцать пять лет, однако военный завод за это время утроил выпуск продукции. Нужно было обладать великим гением Создателя, чтобы найти место для хранения выходящих отсюда ракет и снарядов. За стеной грохотал пресс, а в окнах переливалось огненное зарево.

В двух кварталах от завода располагался пакгауз, о котором говорил солдат на ярмарке. Низкое здание без окон протянулось на целый квартал и уходило в глубину его, на сколько хватало глаз. Вход перегораживали тяжелые деревянные ворота, замкнутые цепями. Я легко проскользнул в щель между створками и, сжимая в правой руке дерринджер, щелкнул зажигалкой.

Бесконечные ряды больших клетей уходили во мрак от освещенного огоньком круга. Между рядами стояли тележки, нагруженные мотками проволоки, деталями и инструментом. Зажигалка вдруг погасла, и мне не сразу удалось снова зажечь ее. Наконец, подняв маленький светоч над опалубкой клети, я разглядел получеловека, созданного Белоу из метала и плоти. Он был вскрыт и погружен в глубокий сон. Я потратил больше часа, заглядывая во все лица подряд в поисках Каллу, но все-таки нашел. По-видимому, его уже успели залатать после того боя. Теперь великан выглядел гораздо лучше. Наросты кожи на груди и шее уменьшились, а руки выглядели такими же могучими, как тогда, в провинции. Я поднес огонек зажигалки к его открытым глазам, пытаясь уловить признаки жизни. Огонь едва не опалил ему ресницы, но наконец зрачок начал сокращаться, а потом взгляд заметался из стороны в сторону.

Еще пять минут – и дрожь прошла по всему телу. И тут зажигалка погасла совсем. В темноте мне слышно было, как сотрясались стены клети. Я едва не бросился бежать от этого звука, но он скоро оборвался. Стало тихо.

– Каллу, – шепнул я.

Тишина. Я щелкнул зажигалкой – впустую. Горючее кончилось. Я снова и снова звал его по имени.

– Это я, Клэй, – твердил я. Темнота пугала все больше, и когда раздался его голос, меня просто отбросило от клети. Я промчался вдоль невидимого ряда, натыкаясь на углы клетей и спотыкаясь о тележки, и тут меня догнал его вопль, повторявший то же слово, которое он выговорил вначале хриплым шепотом. Крик «Рай!» прокатился по пакгаузу, и я услышал, как зашевелились другие изделия Создателя.

Мне удалось наконец нащупать створки ворот и протиснуться в щель. Первым моим движением было вышвырнуть проклятую зажигалку. Потом я пошел прочь скорым шагом в такт собственному хриплому дыханию. В смятении свернул не на ту улицу и прошел два квартала, прежде чем спохватился, что не вижу военного завода. Надо было поворачивать назад, но я уже не помнил, откуда пришел. Тогда я свернул наугад и зашагал еще быстрее, чувствуя нутром, что направляюсь совсем не туда, куда следовало бы. Кажется, вдалеке мелькали огни центральных улиц, а может и не они.

Мне уже казалось, что я шагаю ночь напролет, когда на углу темной улицы передо мной засверкала яркая вывеска бара. В открытое окно лилась музыка и шум голосов. Мне было уже не до опасений, что меня заметят в неподходящее время в неподходящем месте. Я прошел прямо к стойке и заказал сладость розовых лепестков, чтобы смыть из памяти эту уродливую насмешку над жизнью, скрип и плач несмазанных колесиков разума.

Кто-то из посетителей махнул мне, и я помахал в ответ. Глотал лепестки и пытался расслабиться. Бармен спросил, не с заводов ли я. Я объяснил, что пришел из центра.

– Так я и думал, – воскликнул хозяин. – Вы ведь Клэй, верно?

– Физиономист первого класса, – признал я и сделал большой глоток.

– Я про вас читал, – сказал он. – Вы были в провинции.

Я кивнул.

– Я слыхал, как раз где-то там и есть рай, – сказал он.

– Да, – сказал я.

– Еще я слыхал, в лесу под Латробией живет баба с тремя сиськами, – сказал он и засмеялся. – Там я тоже был, – отвечал я, – но чего не видел, о том врать не стану.

Бармена так восхитил мой ответ, что он выставил мне вторую порцию за счет заведения. Потом он ушел обслужить других гостей, а я остался сидеть, уставившись в зеркало за стойкой.

Моим нервам требовалась большая доза успокоительного. Я допивал третий стакан, когда в зал с визгом ворвалась женщина.

–Демон! Демон!

Хозяин бросился к ней и принялся утешать.

– Демон на улице! – выкрикнула она.

К моему удивлению, большая часть посетителей оказалась при оружии. Закон строго запрещал рабочим носить пистолеты. Однако я, следуя примеру остальных, вытащил дерринджер и устремился на улицу. Мы инстинктивно выстроились в два ряда: первый на коленях, второй во весь рост. Я оказался в середине первого ряда. Из глубины улицы на нас надвигалась черная тень.

– Не стрелять, – приказал бармен, стоявший слева от рядов, вооруженный бутылью «Шримли» двадцатипятилетней выдержки. – Подпустим его поближе.

Тень неуклонно приближалась, словно не догадываясь о нашем присутствии. Я услышал лязг механизма раньше, чем увидел лицо. Каллу шел за мной. Вспомнив услугу, оказанную им Батальдо, я прицелился прямо в лоб великану. Бармен вскинул вверх свое оружие и выкрикнул:

– Готовсь!

Мы выстрелили почти в упор, с каких-нибудь десяти шагов, и пули отбросили его назад, но он не упал, только промычал что-то, как внезапно разбуженный человек, и снова шагнул вперед. Бармен заорал: «Заряжай!», но я встал и попросил прекратить стрельбу.

– Это не демон, – сказал я им.

– А кто же еще? – выкрикнул кто-то.

– Просто человек, который тоже ищет рая, – сказал я. Тогда они опустили оружие, а Каллу подошел и встал рядом со мной. В его комбинезоне было не меньше двадцати дыр, и под ними, на плечах и груди, конечно, были раны, хотя и без крови. Лица пули не задели.

Завсегдатаи бара подходили пожать его вялую руку.

– Ошибка вышла, – говорили они. Каллу плюхнулся на стул и замычал. Позже, уходя в центр, я отдал бармену подаренный Создателем рог.

– Разотрите в порошок и раздайте всем по понюшке, – посоветовал я.

В ответ он протянул мне свою бутылку. Я взял ее и передал Каллу. Бармен сказал:

– Эту дрянь не нюхают, ее в жилы вгоняют.

Я не знал, понимать это буквально или фигурально, но гадать не было времени. Каллу двигался медленно, а нам надо было успеть домой до восхода, прежде чем толпы рабочих заполнят улицы.

Как ни странно, единственным человеком, встреченным нами на пути, оказалась та уборщица с верхнего уровня. Она улыбнулась и помахала рукой, и я махнул в ответ.

– Раненько поднялись, ваша честь, – крикнула она и выставила сложенные колечком пальцы левой руки – большой и указательный. Я повторил знак, и Каллу тоже, как сумел.

После этой встречи я стал торопить Каллу, и он зашагал чуть проворнее. Мы успели вовремя, я провел его к себе в спальню и уложил на кровать.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

Он не ответил, только моргнул.

– Мне нужно уйти, работать, – сказал я. – Понимаешь?

Он снова моргнул.

– Если кто-нибудь подойдет к дверям, спрячься в шкаф. Если тебя найдут, убей их. – Понимаешь? – спросил я.

Он моргнул.

Заполняя карточки на день, я заметил, что он то и дело моргает, и засомневался, не даром ли тратил слова.

Одевшись, я опустил в карман дерринджер и уже надевал плащ, когда в дверь постучали.

– Кто там? – отозвался я.

– Вас хочет видеть Создатель, – крикнули из-за двери. – Карета подана.

Заглянув в спальню, я убедился, что Каллу по-прежнему лежит на кровати.

– Прячься в шкаф, – прошептал я.

– Рай, – выдохнул он и не двинулся с места.

Я вышел и через несколько минут был уже на другом конце Города. Лифт поднял меня к кабинету Создателя. Проходя по галерее твердокаменных героев, я изобрел десяток предлогов и оправданий, но стоило перешагнуть порог кабинета, все они спутались, задушили друг друга, и я предстал перед ним безоружным. Он сидел, опершись локтями на стол и сжимая ладонями лоб. Лицо у него было мрачнее, чем у Каллу.

– Садись, Клэй. – Создатель махнул рукой на кресло. Потом долго молчал, закрыв глаза. Наконец спросил: – Слышал насчет демона?

– Да, – ответил я. Он стал смеяться.

– Ну конечно. Я же сам тебе писал.

– Его поймали? – спросил я.

– Поймали! – хмыкнул он. – Я же сам его и выпустил. Мне пришло в голову, что для успешности изменений необходимо увеличить вероятность случайных событий, вот я и выпустил в Город демона. Он твой соперник. Ты будешь методично отбирать непригодных, а он – убивать каждого встречного. Я играю крупно, Клэй, очень крупно.

– Блестяще, – сказал я. – Кстати, хочу поблагодарить вас за подарок.

Он отмахнулся и покачал головой.

– Я вызывал тебя посоветоваться насчет этих головных болей. Началось с тех пор, как я съел тот белый плод. Да, тут я ошибся. Боли в желудке и проклятая голова...

– Я немного разбираюсь в химии, – заметил я. – Что показал анализ?

– Кто его знает, – отозвался он.

– Вы можете описать характер болей? – спросил я.

– Словно мозг зажали в кулак, – сказал он. – Словно выдавливают из головы энергию. Никогда я еще не ощущал так ясно связь придуманного мной Отличного Города с настоящим, тем, в котором все мы живем. От этой боли я начинаю их путать.

– Ума не приложу, что это может быть, – признался я.

– Как с твоим новым заданием? – спросил он.

– Вчера прочитал десяток и уже наметил для вас пару участников действа в Мемориальном парке, – ответил я.

– Отлично. – Он снова стиснул руками голову.

Подождав, не скажет ли он чего-нибудь еще, я поднялся, чтобы уйти. Я был уже в дверях, когда Создатель окликнул меня.

– Клэй, – проговорил он, не поднимая головы, – Держи свою кожаную перчатку в чистоте, – и рассмеялся, но смех тут же сменился болезненной гримасой.

Домой я попал только к середине дня и едва успел послать карточки с курьером. Тот должен был вручить их министру Казначейства и всем членам его семьи.

Тело жаждало красоты, но я удержался. Чтобы не думать о шприце, закурил и, глядя в окно, обдумывал шутки Создателя насчет вероятностных событий и демона, ставшего моим соперником. Кажется, Белоу не здоров, и это играет мне на руку. Предстояли рискованные шаги, и если Создателю будет пока не до меня – тем лучше. В это время прибыл министр с семьей.

Тучный министр во время осмотра обливался холодным потом. Я применил к нему все инструменты, какие нашлись в моем чемоданчике. Закончив измерения, заметил, что он представляет собой примечательный образец. Министр заговорил о своих заслугах перед государством. Я деловито отметил в своем дневнике элегантность его третьего подбородка и между делом задал вопрос о сокровищах, доставленных из провинции.

– Я не уполномочен распространять эти сведения, – сказал он.

– Прекрасно, – похвалил я, – вы прошли испытание. Создателю будет приятно услышать, что ваша надежность подтвердилась.

Он вышел от меня улыбаясь.

Жену и трех его дочерей не пришлось даже похваливать, чтобы разговорить. Стоило чуть коснуться нужной темы, и они сами выложили все. Все вместе и каждая в отдельности терпеть не могли отца и мужа.

– Я понимаю вас, – отвечал я им. Жена разгорячилась до того, что плюнула на пол. Я дал ей салфетку, которая пригодилась еще дважды. Даже младшая дочь, совсем малютка, скорчила рожицу, когда я спросил ее про папочку. Я задумался, что скрывается под толстыми складками его жира. Семья покинула мой дом чинно и благовоспитанно. Министр возглавлял процессию.

Теперь пришло время красоты. Я приготовил полную дозу. Выйдя из транса, почти ничего не сумел вспомнить. Показался на минуту Мойссак, да Молчальник сидел на оконном карнизе, выискивая блох в шерсти и щелкая их зубами. Солнце зашло, и надо было идти. Нас с Каллу ожидала серьезная экспедиция.

25

Даже под покровом темноты скрыть Каллу было трудной задачей. Я одел его в самый большой из своих плащей, рукава которого доходили ему почти до локтей, а полы болтались выше колена. На голову нахлобучил широкополую шляпу, загнув поля вниз, чтобы скрыть лицо. Он ковылял следом за мной по переулкам, которые, по моему расчету, должны были вывести нас в западную часть Города. Я уже знал, что мои слова откладываются где-то в его изуродованном, зажатом болтами мозгу, потому что, вернувшись домой, застал его скорчившимся в платяном шкафу.

– Пойдем прогуляемся, – сказал я ему.

Всю дорогу, шагая по темным переулкам, я говорил не умолкая. Громкий голос мог нас выдать, но мне необходимо было выложить ему все, что случилось со мной после нашей последней встречи. Я не знал, сумеет ли великан оказать хоть какую-то помощь в задуманном, но дело было не в этом. Я наконец-то нашел сообщника, друга, разделившего мои замыслы. Я тактично не упоминал о том, что с ним сотворили, и кажется, он принимал это с благодарностью. Время от времени он бормотал что-то своим проржавевшим голосом, и хотя я не всегда разбирал слова, но, кажется, он старался отвечать впопад. Раз или два он назвал меня по имени, и тогда я оборачивался и с улыбкой хлопал его по плечу.

Невозможно было предсказать, сколько протянет мой странный товарищ. Внутри у него то и дело что-то скрежетало и скрипело, так что казалось, он вот-вот взорвется. Он останавливался, раскачиваясь взад-вперед, в глазах метались искры, а из открытого рта тянулся дымок. Так продолжалось минуту или две, а потом все налаживалось, и мы шли дальше. В сущности, Каллу ничем не отличался от министра безопасности или министра казначейства – его настоящее «я» скрывалось где-то глубоко внутри. Единственным отличием был его внутренний голос, который даже теперь побуждал искалеченного человека к поискам рая.

Нам понадобилось больше часа, чтобы добраться до очистной станции, и к тому времени я вспомнил, что весь день ничего не ел. Голова казалась невесомой, а тело охватила слабость. Надо было раздобыть что-нибудь поесть, ведь до утра могло случиться, что пришлось бы бежать или драться.

– Есть хочешь? – спросил я Каллу.

Тот помычал, и я принял это за знак согласия.

– Выйдем на главную улицу, только ты молчи и ни на кого не смотри, – сказал я.

Его рука потянулась почесать в бороде, и на пальцах остался клок волос. Может быть, это означало, что он понял? Мы вышли переулком на бульвар Квигли, широкий, но не слишком многолюдный. Я помнил на нем пару ресторанчиков и выбрал небольшое кафе, где подавали на вынос.

Хозяин принадлежал к разряду разговорчивых сплетников. На мою беду он, как и вчерашний бармен, узнал меня. Пока для нас готовили горячую закуску, он успел поздравить меня с возвращением и засыпал вопросами о делах в провинции.

Каллу стоял позади меня, покачиваясь и гудя, как засорившийся насос. Когда хозяин прервал болтовню, чтобы поглядеть, как дела в духовке, я обернулся поглядеть, как дела у моего спутника. Очередной приступ захватил великана шахтера прямо в ресторане. Здесь было почти пусто, должно быть, народ боялся демона и сидел по домам, однако все посетители, сколько их было, смотрели теперь на нас. Я улыбнулся им и помахал рукой. Когда изо рта у Каллу показалась струйка дыма, я вытащил из кармана сигарету и закурил.

– Ваш приятель нездоров? – спросил возвратившийся хозяин.

– Перебрал розовых лепестков, – небрежно ответил я.

Хозяин кивнул:

– И со мной бывало.

Пирожки наконец испеклись и были уложены в кулек. И тут возникла одна странность. Когда я хотел расплатиться, хозяин не взял протянутых мной белоу. Он отвел мою руку и показал тот самый знак, что давешняя уборщица: пальцы, сложенные буквой «О».

В ответ на мой удивленный взгляд он перегнулся через прилавок и прошептал:

– Увидимся в Вено.

Онемев, я попятился от прилавка и метнулся к двери. На улице, привалившись к стене, попытался понять, каким образом этот человек мог проведать о Вено. Первой мыслью, разумеется, было, что Создатель разгадал мой не слишком искусный заговор и теперь просто играет со мной. Потом возникла догадка, что в столице действует тайное общество. Ведь Белоу сам сказал, что среди горожан попадаются недовольные. Быть может, потому солдат и вооружили огнеметами. Я мгновенно пробежал короткий список догадок – и тут спохватился, что оставил Каллу в ресторане.

Повернувшись, чтобы броситься назад, я сразу наткнулся на него. Шахтер стоял за моей спиной, перемалывая в зубах окурок сигареты. С риском обжечься я вынул его и заменил на горячий пирожок. Каллу продолжал задумчиво двигать челюстями, но вряд ли можно было сказать, что он ест. Пирожок превращался в крошки у него во рту и постепенно высыпался наружу. Это зрелище лишило меня аппетита, однако я все же заставил себя ради дела проглотить один пирог.

Потом я снова заговорил с Каллу. Рассказал ему о возможном заговоре против Создателя. Он издал звук, немного напоминающий свист, и я решил, что мой товарищ так же взволнован, как я. Потом я отважно признался в любви к Арле Битон. Только упомянув ненароком мэра, я понял, что говорю лишнее, потому что шаги Каллу за моей спиной вдруг замерли и мне послышался тихий всхлип. Мне хотелось верить, что, обернувшись, я увижу в его глазах слезы, но я просто замедлил шаг, дожидаясь, пока шахтер догонит меня.

Очистную и водопроводную станцию разделял широкий проезд. Одно здание украшал купол и колонны белого мрамора, второе было серым и напоминало покосившийся улей. Войти в этот улей было все равно что в копи Доралиса. Острая вонь и тусклый свет. Охраны не было, да и что здесь было охранять? Мы прошли к уходящей вниз бетонной лестнице. Первый сверху этаж занимал большой резервуар, заполненный человеческими экскрементами. Через него тянулся подвесной мостик.

Даже Каллу заткнул нос. Проходя по узким мостикам, мы увидели под собой жирные светло-бурые пузыри, раскачивающиеся под коричневой поверхностью. Время от времени один из них всплывал вверх и шумно лопался.

– Рай, – окликнул меня Каллу.

Мы спускались по бетонным ступеням с этажа на этаж, следуя за стекавшей сверху водой, которая водопадами собиралась в нижние пруды, и постепенно превратилась в бурный полноводный поток. Каллу с его заржавленными суставами нелегко было одолевать |ступени, но я на каждом шагу подбадривал его, и мой спутник упрямо шел дальше. Нижний уровень лежал в полумиле под землей. Я заметил, что вода совсем очистилась. Прозрачная река шумела у наших ног, и мы пошли по ее течению.

Еще несколько минут – и тоннель водовода превратился в просторный пещерный зал. В сотне ярдов от нас, посреди пещеры, виднелся прозрачный хрустальный пузырь. Я не сразу сумел оценить его размеры. Он лежал на полу, как гигантское подарочное пресс-папье; и внутри его рос живой лес. В синем небе над деревьями плавали облака и светило крошечное солнце.

В ветвях порхали невиданные птицы, а на опушке вдруг мелькнул табунок зеленых оленей, и янтарная трава качнулась под легким бризом.

Сейчас мне стало яснее, чем когда-либо, что Белоу разыгрывает господа бога. Те замеченные мною когда-то физиономические черты, выражавшие беспредельную гордыню, были бы пороком в человеке, зато вполне подобали божеству, каким он себя считал. Вот почему он легко принимал физиогномику как свое золотое оружие. Ему взгляд в зеркало не грозил разочарованием.

Я быстро справился с удивлением, едва заметив окружавших пузырь солдат с огнеметами. С такого расстояния им трудно было бы разглядеть нас в тени тоннеля. Я оттащил Каллу к стене и попытался обдумать следующий шаг. Можно было попробовать просто выйти вперед и убедить охрану, что я имею официальное поручение, но в таком случае все стало бы известно Создателю. На минуту мелькнула мысль броситься на них с дерринджером, но я уже понимал, что Каллу не в состоянии никуда бросаться. Потом все это отошло в сторону: в тоннеле позади послышался шум. Я достал скальпель и дерринджер и шепнул Каллу приготовиться. Сам я вглядывался в полумрак, пытаясь пересчитать приближающихся врагов. И тут Каллу шагнул вперед, загородив от меня тоннель.

– Извини, – шепнул я великану, когда оба рога демона воткнулись ему в грудь.

От неожиданности я выпустил из рук свое оружие и, застыв, наблюдал за схваткой. Демон яростно бил крыльями. Каллу стиснул его глотку и выдернул рога из своей груди, а потом зажал одно смертоносное острие в кулак и обломал словно обычную сосульку. Делон взвыл и вонзил когти в яремную вену, или туда, где она бывает у живых людей. Великан ответил могучим ударом в морду твари, отшвырнув ее к стене.

В гулкой пещере раздавались крики солдат, бегущих к тоннелю. Я нагнулся, поднял дерринджер и прицелился в голову демона. За миг до выстрела тот захлестнул хвостом ноги шахтера и подставил его под пулю. В черепе великана открылась дыра, его развернуло и отбросило к стене, а из открытого рта вылетела какая-то мелкая блестящая деталь. Демон метнулся ко мне. Я уже чувствовал, как его когти вспарывают мне щеки, когда Каллу дотянулся до крыла, рванул его к себе и обхватил пальцами горло. Демон извернулся, отбиваясь, и сбил меня с ног, зацепив хвостом лодыжки. Я упал навзничь и, падая, выстрелил прямо в морду чудовища. Мне казалось, что падение длится невероятно долго, и я махал руками на лету в поисках опоры. Когда над головой сомкнулась вода, стало ясно, что меня сбросило в реку.

Течение сразу подхватило меня, но левой рукой мне удалось ухватиться за крошечный выступ каменного русла и с минуту удерживать голову над водой. За это время солдаты добежали к дерущимся, и раздались крики: «Задница Харро!» и «Чтоб меня слопали!» – а потом тоннель охватило пламенем. Уходя под воду, я еще слышал вопли демона.

Я отчаянно бился, пытаясь вдохнуть, но быстрое течение бросало меня то о дно, то о стены русла, и я был бессилен. С меня сорвало плащ, и, провожая взглядом всплывающую в клочьях пены одежду, я успел еще раз вздохнуть, прежде чем меня ударило головой о какой-то выступ. Я потерял сознание, и мне сразу привиделось, что я мертв и капрал Маттер дневной вахты затаскивает мое тело в гробницу.

Потом потянулась вечность, и я чувствовал, как мое тело превращается в соль. Наконец открыв глаза, я уставился в голубое как сон небо. Дул теплый ветер, и вдалеке перекликались птицы. Я радовался, что смерть оказалась такой приятной, хотя чувствовал усталость, и все тело, избитое в каменном русле, мучительно ныло. Я лежал под голубым небом и думал в полусне: «Если бы знать, что это будет так»...

Подремав пару минут, я снова проснулся. Что-то отгородило меня от неба. Перед лицом трепетала бледно-зеленая материя. Я сосредоточился и понял, что это вуаль, скрывающая лицо.

– Арла, – сказал я.

– Да, – сказал голос, и я узнал его.

– Я люблю тебя, – сказал я.

Она отодвинулась, и теперь я мог видеть ее всю, стоящую надо мной на коленях. Прекрасные руки взлетели вверх, и я любовался ими, как парой птиц, взлетающих в небеса. Потом они коснулись моей шеи, и я сладостно содрогнулся от их прикосновения. Я потянулся к ней, и тогда ее пальцы сжались у меня на горле.

26

Очнувшись снова, я понял, что лежу на земле у костра, под живым зеленым пологом листвы. Тот же теплый ветерок обнимал меня, донося сладкий аромат цветущих деревьев и трав. Приподнявшись на локте, я увидел Арлу. Девушка сидела по ту сторону костра, держа на коленях малыша. Рядом на земле сидел, протянув перед собой скрещенные ноги, Странник. Заметив мой взгляд, он улыбнулся. Тем временем я заметил, что помимо ссадин и синяков у меня жестоко болит горло.

– Арла, я хочу спасти вас, – заговорил я, поднимаясь. Голова снова поплыла, и мне пришлось откинуться на спину. Они засмеялись, глядя, с каким трудом я пытаюсь сесть.

– Если вы еще живы, считайте, что вам повезло, – холодно и сухо заговорила девушка. Вуаль колыхалась от дыхания, совсем как в моих снах. – Я задушила бы вас, если бы не помешал Эа.

– Где я? – спросил я.

– Вас вынесло рекой в поддельный рай. Не знаю, как вам это удалось, но я нашла вас на берегу, – объяснила она.

– Арла, – начал я и сбился, не зная, как объяснить то, что со мной произошло. Хотелось говорить красноречиво и убедительно, но слова хлынули сами, и я бессильно барахтался в их потоке. – Я так долго ждал, пока можно будет попросить у вас прощения. Я прошел через ад и выжил только ради того, чтоб увидеться с вами.

– Ради меня вам не стоило цепляться за жизнь. За что вас прощать? За то, что вы, как мясник, разделали мое лицо и превратили в чудовище, которое показывают на ярмарке? Или просто за то, что вы самоуверенный надутый болван? – спросила она.

– Я теперь не такой, – пробормотал я. – Я побывал в серных копях. Я на вашей стороне и против Создателя, поверьте.

– Не напомнить ли вам, чем вы были до этого волшебного преображения? – проговорила она и начала медленно приподнимать вуаль.

Я готов был зажмуриться, когда Странник удержал ее руку и заговорил.

– Я вижу, что он изменился, – сказал он.

– Зато мое лицо так и осталось орудием убийства, – пожала плечами Арла.

Он протянул руку и погладил ее по плечу.

– Рано или поздно ты сумеешь простить даже это, – прозвучал его спокойный тихий голос.

Тогда она позволила мне говорить и выслушала всю невеселую повесть моих последних месяцев. Не знаю, сумел ли я убедить ее, что понял, сколько сделал зла.

– Мне ничего не Остается, как попытаться исправить содеянное, – сказал я.

Она спросила, что сталось с Каллу и Батальдо. Я рад был бы солгать, будто оба свободны и ушли через чащу к Вено, однако эта зеленая вуаль требовала правды настойчивее, чем самый пронзительный взгляд. Услышав о гибели городка, она заплакала.

– У меня осталось чуть больше недели, чтобы вытащить вас из Города, – продолжал я. – Через несколько дней Создатель потребует представить ему список горожан. Их казнь должна стать введением к торжественному открытию выставки. Он собирается представить зрителям этот ваш райский пузырь. Если я не уложусь в этот срок, то казнят меня. Ни одного имени он от меня не дождется.

Странник спросил, что я задумал. Я предложил выбраться тем же путем, каким я попал сюда. – Не выйдет, – покачала головой Арла. – Эа совсем ослаб от жизни под фальшивым солнцем. Если река чуть не убила вас, то его убьет наверняка, и тем более маленького.

– А другие выходы? – спросил я.

– Они заключили нас в этот шар. Он совершенно отдельный, а жизнь внутри должна поддерживать сама себя. Чудо, что вы наткнулись на тот путь, которым пришли. Мы о нем не знали, – сказала она.

– Из этого яйца готов проклюнуться птенчик, – вставил Эа.

– Где вы учили язык? – изумился я.

– От нее, – Странник указал на Арлу.

– Он великолепен, Клэй, – подхватила девушка. – Он такой талантливый, что просто чудо, если я могу хоть чему-то его научить.

– Помнится, – обратился я к Страннику, – в Анамасобии вы дали Арле кусочек белого плода?

– Да, – кивнул он. – Только это могло спасти ей жизнь. Она умирала.

– Я надеялся, что действие плода может стереть следы моего скальпеля, – сказал я Арле.

– Это навсегда, – отозвалась она.

– Плод, – заговорил Эа, – не всегда дает то, чего вы ждете. Тот кусочек помог ей выжить и заодно выжег стремление к власти, которой вы тогда обладали. Если бы он достался менее безгрешному человеку, могла случиться беда.

– Это в самом деле плод рая? – спросил я.

– Нет, – возразил Эа. – Его действие может показаться волшебным, но оно противно природе. Оно отнимает у жизни ее смысл. Эти плоды появились тысячи лет назад в Вено, где жил мой народ. Люди стали есть их, и страшно изменились. Если чудо, сотворенное плодом, было добрым, человек забывал настоящую жизнь. Злое чудо лишало человека надежды. Наконец старейшины моего народа увидели, чем это грозит, и велели сжечь приносящее эти плоды дерево. Я должен был унести последний оставшийся плод и скрыть его там, где он никогда не будет найден. Мы не смели уничтожить его безвозвратно, ведь он был создан лесом и не принадлежал нам. Я нашел подходящее место, а потом выпил травяное зелье, погрузившее меня в вечный сон. Я должен был стеречь плод и заботиться, чтобы никто из живущих больше не вкусил его.

– Но Гарланд угостил им тебя, а ты дал кусочек Арле, – напомнил я.

Он кивнул и улыбнулся.

– Я и без того должен был пробудиться. Тот человек, что дал мне плод, невольно изменил меня. Я не должен был давать его Арле, но когда я увидел ее в твоей комнате, то понял, что мог бы полюбить ее, – говорил он. – Действие плода помогло мне увидеть ее красоту, хотя она так отличалась от красоты моего народа. Я нарушил духовный закон Вено ради надежды на любовь. Я – дважды преступник: и здесь, и в Запределье.

О чем ты говоришь? – не понял я.

– О том, что мы любим друг друга, – ответила за него Арла.

– Любите... – повторил я. – В каком смысле?

– Во всех смыслах, – сказала она, и я услышал по голосу, что под вуалью она улыбается. Странник взял ее руку тем движением, каким старик берет руку старушки жены. Смотреть на это мне было почему-то больно. «Как они могут любить друг друга, – утешал я себя, – такие разные?» Я тряхнул головой. На глаза выступили слезы, но когда я сморгнул их и снова взглянул на двоих держащихся за руки у огня, то увидел их совсем по-другому.

Странник, всегда казавшийся мне существом, лишь отчасти напоминающим человека, вдруг стал в моих глазах самым обычным из обычных людей. Если что и отличало его от других, то разве высокий рост и темная кожа. Приглядевшись, я понял, что между пальцами у него нет никаких перепонок, а нос – обычный нос, а вовсе не щели на гладком лице.

–Смотри, – Странник выпустил руку Арлы и показал ей на меня, – он меня увидел.

Она обняла его и крепко прижала к себе.

– Клэй, – сказала она, – если ты сумеешь спасти нас, я все прощу тебе. Только помоги ему вернуться в мир, в котором он может жить. Я люблю его.

– Постараюсь, – сказал я.

– Ты должен что-то придумать. Мы пробовали разбить хрусталь камнями и палками, пробовали прокопать ход под стеной, но оказалось, что шар продолжается и под землей. Эа осмотрел каждый дюйм в поисках слабого места или отверстия. Он хотел увидеть вещий сон, но у него уже не хватило сил, – говорила Арла.

– Мне пора, – отозвался я, помрачнев при мысли о новом купании. – Отведи меня туда, где река уходит из рая. Против течения мне не выплыть.

– Я провожу, – сказал Эа, медленно поднимаясь на ноги. Встав, я подошел к Арле и протянул ей руку.

– Мне очень жаль, – сказал я.

Она сидела, качая на коленях младенца. Вуаль чуть шевельнулась, и я думал, она заговорит, но это просто ветер играл с легкой тканью.

– Я приду за вами, – сказал я.

Мы покинули маленький лагерь и пересекли фальшивый рай. Да, это была подделка, тюрьма для Арлы, ее ребенка и Странника, и все же творение Белоу потрясало. Если бы я не видел снаружи хрустального пузыря, то наверняка поверил бы, что иду через чащу Запределья. В ловушке оказались заперты всевозможные птицы, звери и даже насекомые. Не представляю, как удалось ему создать солнце и облака. Впервые за тридцать пять лет жизни я задумался, отчего небо голубое.

Добравшись до места, где река уходила сквозь хрустальную стену, я остановился и пожал Эа руку.

– Ждите меня, – сказал я.

– Я видел сон, что ты придешь, – был ответ.

Мне хотелось сказать многое, но ему, чтобы все понять, хватило молчания. Я шагнул к берегу и задумался, что лучше: прыгнуть в бурлящий поток сразу или медленно сползти с откоса. В этот момент его руки уперлись мне в спину, и я оказался в воде. Течение тут же подхватило меня, но теперь не крутило и не швыряло о дно. Рука Эа словно продолжала поддерживать направлять меня.

Я не замечал времени, но почувствовал, как течение резко ослабело, и понял, что меня вынесло на широкий плес. Всплыв, я увидел высоко над собой мраморный потолок и линию колонн, выстроившихся вдоль воды. Резервуар водопроводной станции! Не гадая, как меня сюда занесло, я просто подплыл к борту и, подтянувшись, без труда выкарабкался на сушу. В башмаках хлюпала вода, с одежды текло ручьями, но я торопливо выбрался на улицу, где вот-вот должны были появиться люди. Солнце уже всходило, и я шмыгнул в первый переулок, ведущий на восток, к дому. На бегу я дрожал и оплакивал Каллу, потерянного в третий раз. Еще тяжелее было смириться с мыслью, что сны о любви Арлы не сбудутся никогда. К ступеням своего дома я дотащился из последних сил и мог думать только о красоте. Не раздеваясь, приготовил шприц и ввел иглу в запястье. Перед глазами вспыхнули цветные пятна, и мне нелегко было устоять на ногах, стягивая промокшие штаны. Наконец лиловое снадобье немного согрело кровь. Больше всего на свете мне нужно было хоть несколько часов, чтобы отоспаться. Я дополз до постели и нырнул в лихорадочные видения красоты, уносившей меня по реке, текущей в Рай.

Я видел сцепившегося с демоном Каллу и солдат, заливавших обоих струями огня. Потом остался только огонь, и он все горел и горел, а когда вдруг погас, от них не осталось ничего, кроме сверкающей капли, упавшей на цементную дорожку, прозвенев, как самая тонкая струна, задетая ногтем. Я нагнулся, поднял эту каплю, и увидел, что она хрустальная.

Теперь я был снаружи, под темным синим небом. Здесь было довольно света, чтобы разглядеть эту хрустальную каплю. Я приблизил ее к глазам и увидел живой лес, растущий в прозрачном шарике. Пронесся вздох ветра, и подняв взгляд, я увидел в синеве огромный глаз, взирающий на меня будто из-за далекой хрустальной стены.

Картина разбилась вдребезги, и я проснулся. Было далеко за полдень. Я подошел к шкафу за одеждой, скрывая от самого себя надежду найти там сжавшегося в комок Каллу, и, конечно, не нашел ничего, кроме одежды. Без ванны можно было обойтись, учитывая основательное ночное купание. Одевшись, я заполнил пригласительные карточки, назначив прием на вечер, и вышел раздать их. Первую остановку я сделал в кафе, где купил «Газету» и две чашки озноба, чтобы окончательно проснуться. Заголовок на первой странице гласил: «ТРОЕ УБИТЫ ДЕМОНОМ НА ОЧИСТНОЙ СТАНЦИИ». Я прочел, как трое вооруженных солдат были атакованы и убиты демоном. Ни слова ни об останках Каллу, ни о плаще, уплывшем по течению. Статья была краткой и, кроме имен погибших, не приводила никаких подробностей. Я гадал, не удалось ли Каллу спастись, не бродит до он по подземному лабиринту, гремя пробившими кожу пружинами? Эта жутковатая картина почему-то вызвала у меня улыбку. Я откинулся на спинку стула, перелистнул страницы и на третьей наткнулся на маленькую заметку. Министр казначейства сломал себе шею, выпав из окна спальни.

[И^Я избавился от карточек на какой-то распродаже, раздав их кому попало. Покончив с этим, прямиком направился домой в надежде урвать еще немного сна, прежде чем явятся приглашенные. Хотелось развалиться в любимом кресле, дать отдых усталым ногам, но в дверь постучали.

– Кто там? – откликнулся я.

Дверь открылась, и вошел Создатель. В щель закрывающейся за ним двери я успел заметить вооруженный конвой, расположившийся в прихожей. Белоу держал руке коричневый бумажный мешок. Он выглядел страшно усталым, и руки у него дрожали. Я снял ноги со стола и почтительно выпрямился. Усевшись в кресло напротив, он поставил мешок и достал из него две чашки озноба. Потом еще раз запустил руку внутрь, вытащил какой-то блестящий предмет и швырнул на пол передо мной. Я сразу узнал скальпель, выпавший из моей руки, когда демон бросился на Каллу.

27

Не моргнув глазом, я протянул руку и схватил скальпель.

– Что это у вас? Я и не помню, когда видал такие.

– Это скальпель, Клэй, – сказал он.

– Понятно, но со скошенным кончиком! Ими уже давно не пользуются, – возразил я.

– Не из твоих?

– Я применяю янсунские, с двойной головкой, – заверил я. – И разрез получается чище, и удобнее для взятия срезов. Но уверяю вас, в руках какого-нибудь Флока или Мульдабара и эти могли творить чудеса.

– Узнай для меня, чей он, – сказал Белоу, подозрительно вглядываясь мне в лицо.

Я положил скальпель обратно на стол.

– Сейчас у меня начинается очередной прием. Список растет не так уж быстро. Хотя я подобрал для вас неплохую коллекцию выродков.

Он устало кивнул.

– Клэй, головные боли... они все не проходят. Стали еще чаще и с неприятными последствиями.

– Что вы имеете в виду? – спросил я.

– Мои медики уверяют, что причина в какой-то пище. Советовали отказаться от озноба, но, задница Харро, разве можно прожить напряженный день без пары чашек? – невесело усмехнулся он.

– Может, стоило бы полежать денек-другой? – предложил я.

– Ты плохо представляешь, что происходит. Прошлой ночью мои солдаты разыскивали беглого гладиатора, а нарвались на вооруженное сопротивление. Откуда у рабочих ружья? Кончилось тем, что мои люди закидали район бомбами, взорвали десяти горожан, а потом, воспользовавшись паникой, перестреляли остальных. Но это дурной знак. Народ заражен неблагодарностью, и я не знаю, где источник заразы. – Он минуту помолчал, покачивая головой. Под глазами у него темнели синяки. – Все рушится, – проговорил он.

– Может, вам лучше не пить чашку озноба, которую вы принесли? – спросил я, изображая сочувствие. Он в самом деле выглядел изможденным и внушал жалость, но я был в восторге от услышанного.

– Нет, – возразил он. – Я нарочно хотел выпить При тебе, чтобы показать, как на меня действует эта головная боль. Мне нужна твоя помощь, Клэй. Никому другому я не верю.

– Все мои способности к вашим услугам, – заверил я.

Он вымученно улыбнулся, взял со стола одну чашку. Сняв крышку, опустошил ее в два глотка.

– Это все белый плод. Нужно какое-то противоядие. Посмотри, что он сделал из меня, – сказал он, поставив чашку.

– Что сделал? – переспросил я.

– Погоди немного, – сказал он и замолк. Пауза затянулась.

– Вы сказали, у вас сбежал гладиатор? – спросил я, чтобы как-то продолжить разговор.

– Один из тех уродцев, что я использую для ярмарочных боев, – отмахнулся он. – Не думаю, чтобы он мог быть опасен, но в целом все это кажется уже перебором случайных событий.

– Вам, должно быть, нелегко, – сказал я.

– Одинокое это дело – быть Создателем, – ответил он, уставившись через мою голову в окно. – Но я не собираюсь сдаваться. Скорее перебью всех до последнего горожанина, чем отдам мой Отличный Город. Я вложил в него всю свою жизнь. Город это я, и это не фигура речи. Каждый камушек, коралл, кусочек стекла здесь – это воспоминание, мысль, идея. Мой наставник, Скарфинати, учил превращать призраки абстрактных идей в предметные образы, но я превзошел его, я превратил образы в предметы. Эти улицы, эти здания – история моего ума и сердца.

Я кивнул. Он поморщился, но невидимая боль не помешала ему продолжать.

– Все беды начались с того, что в великолепное уравнение, решение которого – совершенство, я ввел живых людей. Они чума, они заразили распадом мое видение. Простота их невежества подтачивала созданную мной сложность. Необходим порядок. Он вернет к жизни механизм моего гения, как созданная мной физиогномика сменила хаос абстрактных религий. – Закончив, он посмотрел на меня так, словно ожидал, что теперь для меня все должно стать ясно.

– Я помогу вам, – вот все, что я мог сказать. Нечего было и пытаться уследить за его мыслью.

– Я знаю, – кивнул он. – Вот потому я и вернул тебя. Пока тебя не было рядом, я понял, что только тебе доступно постичь величие моего замысла.

– Ваш гений выше моего понимания, – возразил я ему.

– Кто это придумал, кто высказал эту нелепую мысль, будто Город это его люди, а не величие архитектуры? – спросил он.

– Бред, – согласился я.

Он склонился вперед, стиснув голову обеими руками. Лицо его свело судорогой невероятной боли.

– Смотри, – приказал он сквозь зубы, раскачиваясь в кресле. И тут его отбросило назад, словно невидимым ударом в лицо. На миг воздух в комнате сгустился, в нем слышалось сухое потрескивание, и оконное стекло вынесло наружу страшным взрывом.

Я вскочил, вжался в стену. Создатель отнял ладони от головы и бледно улыбнулся:

– Уже все, Клэй. Можешь сесть.

Я сел.

– Когда приступ захватил меня в кабинете, сила, вели это можно назвать силой, раздробила голову одной из тех синих статуй в галерее. И с каждым разом все хуже.

– Отдохните, Создатель. Вам необходим отдых. 0тлежитесь, оставьте на несколько день Город министрам, – заговорил я.

– Спасибо за заботу, Клэй, но этим болванам нельзя доверить и телеги, чтобы они тут же не въехали в кирпичную стену. Это все равно что вверить свою жизнь ребенку-дебилу, – он усмехнулся. – Я бы скорее оставил у власти демона.

– Чем я могу помочь? – спросил я.

– Выясни, кто из твоих просвещенных коллег пользуется устаревшими скальпелями, и будь под рукой, чтобы я мог с тобой посоветоваться, – сказал он. – Мне нужен человек, которому можно довериться. Я справлюсь, если только рядом будет кто-то, способный понять.

Мне пришлось помочь ему подняться на ноги и проводить до двери. Выходя, он накрыл ладонью мою руку, поддерживавшую его под локоть.

– Спасибо, – сказал он. Это невероятное в его устах слово произвело на меня примерно такое же впечатление, как его выбивающая окна головная боль.

– Я пришлю кого-нибудь вставить тебе стекло, – добавил он со смешком и шагнул за порог. В тот же миг спина его распрямилась и походка стала уверенной.

– Пошли, лодыри! – крикнул он солдатам. Те окружили его, и вся процессия спустилась к парадной двери на улицу.

Посетителей в тот вечер я прогнал почти не глядя, лишь бы поскорее вернуться в спальню. Чувствовал я себя столь же скверно, как выглядел Создатель. Выйдя на ночную улицу, я задумался о Белоу и в самом деле пожалел его. Меня окружали неподражаемые творения его разума – фонари, шпили, вечная суета Города. Он сам заключил себя в хрустальную оболочку и, кажется, начинал смутно сознавать, что оказался в ловушке. Для меня такой оболочкой было почетное положение физиономиста первого класса. Давая надежную защиту, оно в то же время искажало картину настоящего мира. Теперь все должно было измениться, и это было прекрасно и в то же время горько. Но я твердо знал, что разрушу жизнь Белоу ради спасения Арлы, Эа и ребенка. Мне, как древесному человеку, Мойссаку, нужно было оставить после себя семя – и таким семенем стала эта семья.

Следующие два утра я провел, копаясь в документах Министерства Знаний. Я рассчитывал наткнуться на секрет хрустальной сферы в ранних работах Создателя. Хотя большая часть его открытий была зашифрована в его странной мнемонической системе, какие-то записи, предназначенные для инженеров, он все же вел. Мне не верилось, что такое сложное сооружение, как фальшивый рай, было создано одним мановением свободной мысли. В записях не оказалось ничего напоминающего виденное мной в подземельях очистной станции, зато там были проекты множества потрясающих изобретений. Одни уже осуществились, другие готовились к воплощению в заводских кварталах Города. Эти письменные свидетельства необыкновенного дара Создателя смущали ум и каким-то образом внушили мне мысль, что он не вполне человек. Казалось, его гений помимо воли обречен насиловать природу.

Думаю, никто годами не касался этих бумаг. Пожелтевшие пачки рассыпались и запылились так, что пыльные катышки тяжело падали на пол. Кроме того, я заметил, что среди истлевающих мечтаний Драктона Белоу поселились какие-то крылатые букашки. Когда затихал утренний гомон улиц и в полутемные комнаты возвращалась тишина, эти шестиногие захватчики затевали хоровое стрекотание, которое часто мешало мне сосредоточиться. Впрочем, все равно я только даром потерял там время.

Не хотелось думать, что два дня пропали зря. Правда, я еще исполнял официальные обязанности, а по ночам мотался по Городу в поисках Каллу. Очень хотелось навестить Арлу и Эа, но пока не созрел план побега, это было бы непозволительным риском. Я поклялся, что вернусь к ним только для того, чтобы вывести на свободу. Но для этого нужно было время, а оно уходило слишком быстро. До дня казни непригодных оставалось меньше недели.

Очередной остроумный ход подсказала мне красота. Выбравшись из Министерства Знаний, я объезжал вечерний город, осматривая из окна кареты темные переулки и подворотни. Возница получил приказание ехать не торопясь и поглядывать, не видно ли где-нибудь неуклюжего крупного человека.

В этот день я не выбрал времени принять красоту, и обходиться без нее было тяжелее обычного. Прямо в карете я ввел полную ампулу и на несколько минут расслабился, погрузившись в задумчивость. Хрустальный шар стоял у меня перед глазами, и я стал гадать, как его собирали. Арла говорила, его построили вокруг них.

Если его не выдували, как мыльный пузырь, значит, он должен состоять из отдельных частей, и где-то наверняка есть швы. Я беспомощно пытался представить себе конструкцию подобного сооружения, и тут перед мысленным взором возникла картина: я словно издалека видел копошащихся, как муравьи вокруг яйца, строителей.

Я стукнул в потолок кареты, и голос возницы отозвался:

– Ваша честь?

– Обогни парк с юга и вези меня к особняку инженера Димера, – приказал я. – Знаешь место?

– Слушаюсь, ваша честь, – пробормотал он. Пирс Димер был у Создателя главным инженером с первого дня строительства Отличного Города. Поговаривали, что он ни в чем не уступает Создателю. Димер был уже стар, но по-прежнему занимался всеми серьезными архитектурными проектами. Я знал, что у него есть дети и внуки, и рассчитывал на то, что старик любит их.

Инженер Димер был сухопар и суров. Его седые волосы были коротко подстрижены. Он впустил меня в дом, но не выказал по поводу моего визита ни малейшей радости. Мы прошли в его кабинет, небольшую уютную комнату с чертежным столом и стенами, заставленными книжными полками. Инженер был влиятельной фигурой в Городе, но мои полномочия были выше, и я знал, что он не в состоянии помешать мне прочитать его самого или любого из его семьи. Мне не хотелось играть с ним, и я сразу заговорил о деле.

– Мне нужны сведения, – сказал я ему, усаживались в бархатное кресло перед столом.

– Всем нужны сведения, – язвительно процедил он.

Я выбросил на стол перед ним стопку карточек.

– Раздайте своим внукам. Надеюсь, все они окажутся совершенными с точки зрения физиогномики. Вы слышали о представлении, которое собирается устроить Создатель в парке? – спросил я.

Он кивнул, не отводя взгляда от карточек.

– Вы угрожаете мне, Клэй?

– Головы лопаются как виноградины, – сказал я. – Головки всех ваших высоколобых чадушек лопнут во славу государства. Замечательное будет зрелище.

– Создатель узнает об этом, – сказал он.

– Отлично, – ответил я и поднялся.

– Подождите, – его голос остановил меня уже в дверях.

Я повернулся и прошел к столу.

– Устройство хрустальной сферы, в которой заключен искусственный рай?

– Вы знаете о ней? – изумился он. – Это считается тайной.

Я вытащил еще одну карточку.

– Это для вашей жены.

– Сферу не собирали, – сказал он. – Вырастили, как кристалл. Создатель вырастил ее в шарообразной форме. Состав формы изобретен им самим и со временем распадается на чистый кислород. Процесс занял совсем немного времени, – добавил он.

– Есть вход или выход? – настаивал я. Он покачал головой.

– Ее можно разбить?

– Мы испытывали на ней огнеметы, пули и ручные гранаты. Ни царапины. Зачем вам это? – спросил он.

– Секрет, – ответил я.

– Вы действуете с санкции Создателя?

– Нет, – признался я, – и если он услышит о моем визите к вам, можете считать, что ваше фамильное дерево вырублено с корнем.

– Значит, вы с нами? – проговорил он и сложил пальцы колечком.

Я кивнул и ответил тем же знаком.

Он улыбнулся и провел меня к двери.

– Если я что-нибудь придумаю, дам вам знать.

Проезжая через парк, я раздумывал, стоило ли открываться Димеру. Оставалось только надеяться, что он действительно принадлежит к тайному обществу, которое, по-видимому, действует в Отличном Городе. «Эти тайные союзники могут оказаться моей последней и единственной надеждой», – думал я. Но в этом городе вещи редко были тем, чем казались, и я до боли в глазах обшаривал взглядом улицы, отыскивая единственное существо, которому доверял: набитого пружинами великана, в голове которого прочно застрял рай.

Яйцо вот-вот расколется, сказал Странник. Мысленно я колотил хрустальное яйцо кувалдой, пинал его сапогом, врезался в него разогнавшейся каретой и высиживал его, как наседка, но на нем не появлялось ни трещинки.

Наконец второй раз за вечер я отдался утешительным объятиям красоты. В спальню явился капрал дневной вахты, отмахивающийся от хрустального яйца тростью с обезьяньей головкой. Выбившись из сил, он бросил мне на одеяло кости и провозгласил:

– Нуль!

28

– Тайное общество действует, – сказал я себе на следующее утро, выйдя из дома и обведя глазами горизонт. Верхний город лишился верха. Высокая колонна, в которой скрывался лифт, поднимавший горожан под купол, торчала теперь обломанным зубом, а самого купола просто не существовало. Из открытой шахты тянулся дымок. Я остановил первого попавшегося прохожего и спросил, что стряслось.

– Взорвали ночью, – объяснил тот, – здесь, и еще Министерство Безопасности – целого крыла как не бывало.

– Кто? – спросил я.

– Говорят, в Отличный Город вторглись злоумышленники.

Я поблагодарил и поспешил к кафе, где продавались газеты. «ВЗРЫВЫ СОТРЯСАЮТ ГОРОД» – гласил заголовок. Сообщалось число жертв – в обоих случаях значительное, а от имени Создателя предлагалась награда в сто тысяч белоу за информацию, которая поможет арестовать злодеев.

Каша заваривалась. Общество «О», как видно, не собиралось ждать, пока я раскачаюсь. Вероятно, зная о предстоящей казни в мемориальном парке, этими решительными действиями они выражали свой протест. А может, это был ответ на побоище в фабричном районе.

Мне как раз подали первую чашку озноба, когда перед кафе остановилась карета. Возница направился Прямо ко мне.

– Назначена внеочередная встреча министров, ваша честь, и Создатель требует вашего присутствия, – сообщил он.

– Ну что ж, – сказал я, расплатился, захватил свою чашку и салфетку и сел в карету.

Встреча должна была состояться в кабинете Создателя, в Министерстве Доброжелательной Власти. Дорога к нему проходила мимо Министерства Безопасности, и я своими глазами засвидетельствовал разрушительный успех ночного взрыва. Все западное крыло здания обратилось в мелкий щебень. Розовый коралл раскрошился как сухарь. В грудах мусора виднелись руки и ноги, какие-то трубки и обломки оконных рам. Вокруг здания протянулась цепь солдат в снаряжении, предназначенном для разгона мятежных толп.

«Эти шутить не будут», – подумалось мне.

Мы обогнули остатки министерства и проехали дальше. По пути я успел допить свой озноб и вытереть губы салфеткой. При этом мне показалось, что на ней видны какие-то каракули. Я развернул смятый листок. Это была записка, написанная ровным чертежным почерком:

«Клэй, – говорилось в ней, – яйцо легче разбить изнутри, чем снаружи. Если хотите узнать больше, приходите к восьми вечера в "Земляного червя " на западной окраине. П.Д.».

Я смял салфетку в плотный комок и не забыл выкинуть ее в урну перед входом в министерство. Поднимаясь в лифте, я гадал, в самом деле это весть от Перси Димера, или меня заманивают в ловушку. Являться на свидание было очень опасно, особенно в свете последних событий, но упустить такую возможность я не мог.

Проходя по коридору, я с горечью заметил, что голова, пострадавшая от диковинного недомогания Создателя, принадлежала Ардену. Он стоял все в той же позе, поддерживая зеркало, но над плечами было пусто. Почему-то мне вспомнились супруги Мантакисы, и последнее, о чем я думал, переступая порог кабинета: двое сжимающие друг друга в объятиях посреди лужи крови в вестибюле «Отеля де Скри».

Министры расположились полукругом перед креслом Создателя. Увидев меня, министр безопасности Винсом Гревс заметил:

– Я считал, что приглашены только министры.

– Молчать, – оборвал его Белоу.

– Простите, что опоздал, – обратился я к Создателю. Он кивнул в ответ, и я встал рядом с остальными.

Сегодня он выглядел еще хуже, чем накануне.

– Положение крайне опасное, господа. Вы все, конечно, знаете о взрывах, изуродовавших этой ночью мой город.

Все кивнули.

– Мы имеем дело с заговором, – продолжал Белоу. – Я требую действий. Я хочу видеть головы заговорщиков не позднее завтрашнего утра, или все вы потеряете свои места самым неприятным образом. Всем понятно?

Все кивнули.

– Министр Гревс, – приказал Белоу, – выйдите вперед.

Тот выпрямился по-военному и шагнул вперед, отдавая Создателю честь.

Белоу открыл ящик стола и достал из него пистолет. Он нажал курок не целясь, но Гревс как подкошенный рухнул на ковер. Пуля превратила его лицо в месиво. Брызги крови испачкали мундиры стоявших рядом министров.

– Завтра будет следующий, – сказал Белоу, – и так до тех пор, пока все не уладится.

15; Я заметил, что под ногами нового министра изящных искусств натекает желтая лужица. Но и остальные не могли скрыть ужаса. Они кивали, поддакивали, клялись в верности государству и наконец замерли, уставившись на Белоу преданными глазами.

– Пошли вон, – заорал он на них и выстрелил в потолок. – Заберите с собой этот мешок навоза и киньте в канаву, – добавил он, указывая дулом на труп Гревса.

Никогда еще бюрократия Отличного Города не действовала так расторопно. Как только кабинет опустел, Белоу велел мне взять стул. Я поставил его подальше от луж на полу.

– Уже знаю о взрывах, Создатель, – начал я. – Кого вы подозреваете?

– Я не подозреваю, я знаю, Клэй, – отозвался он, запихивая пистолет в стол.

– Так кто же это сделал? – спросил я.

– Я, – сказал он. – Я всю ночь мучался головной болью. Говорю тебе, та дрянь, что завелась во мне от этого плода, обладает чем-то вроде разума. Она задумала уничтожить мой Город. Из окна моей спальни он виден почти до края. Я любовался им, и тут начался приступ. Мне вдруг представилось здание, любовно вымечтанное много лет назад, а боль вспыхнула такая, что пришлось закрыть глаза. И тогда я услышал взрыв. Открыв глаза, я увидел то самое здание, о котором думал, и над его руинами плясало пламя. Я уж не говорю о том, что сотворил с собственным домом. Мой личный лакей превратился в миллион кровавых брызг, рассеянных по бальному залу моего дворца.

– Но вас можно вылечить? – спросил я.

– Исследовательский отдел работает над составом противоядия, извлеченным из листьев того дерева. Семя как раз проросло, и мы надеемся, что его сок остановит действие плода. Но до результата еще не один день, – сказал он.

– Зачем же вы объявили о заговоре? – спросил я. – А что мне было сказать? Что Создатель сам уничтожает свой город? – усмехнулся он.

Я кивнул.

– Я умираю, Клэй, – сказал он. – Оно убивает меня изнутри. Вот где заговор; в моей крови. – Он покачал головой в неподдельной печали. – Знаешь, в здании Министерства Безопасности была комнатка, ты, может быть, помнишь, с гравировкой пеликана на медном потолке. Это было мнемоническое напоминание лица сестры, она умерла, когда мне было десять лет. С прошлой ночи мне не удается припомнить ее лицо. Та комнатка уничтожена и в Городе, который выстроен под моим черепом.

В этот момент его настиг новый приступ. Откинувшись назад и сжимая голову руками, он выкрикнул:

– Опять! К окну, Клэй. Министерство Просвещения. Начнется с задней стены.

Мне было видно из окна, как над названным им зданием поднялся столб дыма. Осколки хрусталя и куски коралла взлетели в воздух и осыпали ближние улицы. Кроме того, судя по звуку, в коридоре лопались головы из синего духа, а книжный шкаф слева от меня раскололся, обрушив на пол лавину томов.

Я обернулся к Создателю. Он обливался потом и тяжко дышал.

– Уже все, – тихо проговорил он. – Приготовь мне шприц, ладно?

Я приготовил ему дозу красоты. Он вогнал жидкость прямо в вену на левом виске и с облегчением вздохнул, вытаскивая иглу.

– Милая моя красота. Единственное, что облегчает боль.

– Я могу еще что-нибудь сделать для вас? – спросил я.

– Ничего, – покачал он головой. – Мне просто нужно было поделиться с кем-то, кто способен понять. Будь начеку, Клэй. Время опасное, а я пока никуда не гожусь.

– Можете на меня положиться, – сказал я.

В этот день я не раздавал приглашений. Действовать Предстояло завтра или никогда. Улицы были запружены потоком рабочих, направлявшихся к гибнущему в пожаре министерству, и толпами горожан, спасающихся из опасного квартала. Солдаты пытались водворить порядок, направляя огнеметы на людей, готовых в панике растоптать друг друга. Я вернулся к себе, сам воспользовался иглой и лег в постель поразмыслить. Сквозь сон, навеянный красотой, мне послышался новый взрыв, и я скатился с кровати. За окном пылала Академия Физиогномики. Я улыбнулся и снова лег в постель.

С наступлением темноты я встал и оделся. На улицах все стихло, только запах гари еще висел в воздухе. Я вышел на ту же улицу, по которой в прошлый раз вел Каллу к западной окраине. «Земляного червя», грязную маленькую забегаловку, я помнил со студенческих лет. Разумеется, мне не приходило в голову заглядывать туда, но другие студенты рассказывали. Я держался в стороне от главных улиц и в тени.

Пройдя несколько кварталов, я услышал за спиной шаги. Оглянулся – и никого не увидел. Никто не знал, что сталось с демоном, жив он или мертв, так что без верного дерринджера мне стало не по себе. Я ускорил шаг и больше не оборачивался, однако по-прежнему слышал в отдалении шаги преследователя.

В «Земляном черве» оказалось почти темно. Слабый свет давали лишь несколько огарков свечей на столах, да светящаяся вывеска «Бухты Пелика» над зеркальным баром. Трое завсегдатаев сбились вместе, склонившись над занозистыми досками стола. Бармен дремал на табуретке под рекламой Шримли. В самом темном углу я разглядел белую голову Димера. Он сидел за дальним столиком над стаканом вина.

Я подошел и сел напротив. Он не поднял взгляда. Я откашлялся, привлекая внимание, но он не шевелился. Решив, что он задремал, дожидаясь меня, я тронул инженера за плечо и только тогда заметил пулевое отверстие в рубашке, полускрытое накинутым на плечи плащом. Почти сразу в глаза мне бросился мой дерринджер, прислоненный к стакану. За спиной у меня заскрипели стулья. Троица выпивох поднималась на ноги.

Я обернулся и наткнулся взглядом на два ствола. Двое солдат держали их в руках, целясь мне в сердце. Между ними стоял Создатель, и его пальцы были сложены буквой «О».

– Странные находки попадаются последнее время в водопроводных резервуарах, – сказал он. – Мало этого дерринджера, так еще выловили хорошо знакомый мне плащик.

– Я могу объяснить, – сказал я. Он поднял руку.

– Я доверял тебе, Клэй. Я приблизил тебя к себе, а ты предал меня, как все они. Когда мне принесли этот пистолет и плащ, я заинтересовался, где ты проводишь время. Кажется, вчера вечером ты навещал инженера, поэтому сегодня я со своими людьми тоже заглянул к нему. Моя голова начисто разнесла его кабинет, но прежде мы успели отыскать в нем записки революционного содержания. Семью пришлось казнить на месте.

Я взглянул на бармена и увидел, что он тоже мертв.

– Можете убить меня, – сказал я, – но, по крайней мере, умирая, я буду уверен, что вы с вашим Городом скоро последуете за мной.

– На Доралисе сейчас нет свободных мест, – заметил он. – Думаю, придется обойтись простым раздуванием головы.

– Это дерринджер? – спросил я. – Или вы знали с самого начала?

– Мне показалось странным, что ты ни разу не спросил о девушке. Не хотелось верить, что ты что-то скрываешь, но когда мне сегодня принесли эти находки, все стало ясно, – сказал он и спросил: – Что ты собирался делать?

– Я не охотился за вами, – сказал я. – Хотел только освободить девушку.

– Жаль. Уведите, – приказал он солдатам.

Они подошли и взяли меня за локти. Когда меня подтолкнули к двери, Белоу стиснул ладонями голову. Я ожидал нового приступа, но все обошлось.

На улице ждала карета.

– В камеру казней, – крикнул Белоу вознице.

Солдаты подвели меня к дверце, и один из них потянул за ручку. Когда дверь приоткрылась, что-то вырвалось из щели и ударило его в лицо с такой силой, что солдат выпустил мой локоть. Другой вскинул ружье, и я рванулся, уходя из-под выстрела. Он успел один раз продырявить стенку кареты, и в тот же миг Каллу, или нечто очень похожее на Каллу, но обгорелое и гремящее пружинами, вывалилось наружу, вцепилось ему в горло и сломало шею так же легко, как рог демона. Белоу уже вытащил из-за пояса пистолет, но кулак Каллу оказался быстрее, и удар в лицо опрокинул Создателя на землю.

Я вскочил на ноги и бросился к передку кареты, чтобы захватить возницу и не дать ему удрать, но сразу увидел, что тот не более способен к бегству, чем Димер. Каллу шагнул за мной и опустил руку мне на плечо. Внутри у него что-то оглушительно скрежетало, от комбинезона остались обгорелые лохмотья, левый бок и щека обуглились, в теле виднелись дыры от пуль, но, кажется, он улыбался мне. Хриплое карканье вырвалось из его горла, и я понял, что великан рад меня видеть.

29

Я закрыл Каллу в карете, заклиная его не добивать Белоу, лежащего в глубоком обмороке на ее полу, а сам взобрался на козлы и столкнул безжизненное тело возницы на мостовую. Кнут лежал на особой подставке, и я ловко щелкнул им над головами лошадей, только потом сообразив, что представления не имею, как править упряжкой. Я натянул вожжи, надеясь замедлить движение, но, кажется, кони приняли мою первую команду слишком близко к сердцу. Несколько углов мы обогнули на двух колесах, один фонарный столб столкнулся с корпусом кареты, однако через пару минут мне удалось убедить гордых скакунов перейти на легкую рысь.

В горячке действия мне удалось все же разработать план, или, вернее, план сам вспыхнул у меня в голове. С высоты козел я высматривал то место, где мы с Каллу покупали пирожки перед путешествием в недра отстойников. Моего веса едва хватило, чтобы заставить лошадей остановиться перед нужной мне лавочкой. Удостоверившись, что они не собираются продолжать путь по собственной воле, я спрыгнул вниз и подбежал к двери.

Мне повезло: за прилавком стоял тот же человек, член общества О.

– Привет, Клэй, – поздоровался он, демонстрируя мне знакомый знак.

Я перегнулся через прилавок и сгреб его за воротник.

– Слушайте, мне нужно десять чашек озноба, с собой.

Оглянувшись, я увидел за столиками десяток посетителей, и снова зашептал хозяину, не выпуская его из рук:

– Скажите своим, я похитил Создателя. Если что-то делать, то сегодня. Поняли?

Он кивнул, и я выпустил его воротник. Хозяин мгновенно засуетился, разливая озноб по чашкам и запечатывая их крышками. Я получил заказ аккуратно упакованным в картонную коробку и снова остался при своих деньгах. Выскакивая за дверь, я услышал крик хозяина: – Увидимся в Вено!

И десяток голосов дружно подхватили: «Вено!».

Я снова уселся на козлы, поставив рядом с собой коробку. Карета сорвалась с места. Можно было подумать, что кони тоже посвящены в заговор, так точно они выбирали дорогу к очистной станции. Через минуту за поворотом забелел мрамор водопроводной. Я свернул на левую сторону проезда и остановил упряжку перед серым ульем.

Едва карета встала, Каллу вывалился наружу, перекинув через плечо Создателя. Я соскочил с передка и догнал их у входа. Коробка была уже у меня в руках, и, щелкнув кнутом, я спугнул лошадей. Они галопом унеслись по улице, увлекая за собой карету.

Мы шли по знакомому с прошлого раза пути. Каллу и прежде не отличался проворством, теперь же поломанный механизм превратил его в точное подобие улитки. Ясно было, что до нижнего уровня он будет добираться целую вечность, но делать было нечего. Я дожидался его, пытаясь подсчитать, сколько раз великан спасал мне жизнь.

В конце концов мы вышли к месту, где тоннель превращался в бетонную пещеру, скрывавшую фальшивый рай. Я сделал знак опустить Создателя на пол. Мой друг без особой нежности свалил его наземь, прислонив спиной к стене. Я присел перед ним на корточки и легкими пощечинами постарался привести его в чувство. Оставалось только радоваться, что он обессилел от яда плода, иначе нам бы его не удержать. Я слишком часто видел, что творила его магия.

Я встряхнул его за плечи, дал еще пару пощечин, и Белоу слабо зашевелился. Увидев, как дрогнули его веки, я немедля схватил первую чашку озноба, запрокинул ему голову и влил теплую жидкость в глотку. Он проглотил уже половину чашки, когда я остановился, опасаясь, что он захлебнется. К тому времени когда я решил, что он достаточно отдышался, Создатель опомнился, и остатки содержимого чашки оказались на мне.

– Тебе не вывернуться, Клэй. За углом мои люди. Стоит мне крикнуть, и они сбегутся сюда, – задыхаясь, проговорил он.

– Один звук, и мой друг заткнет вам рот своим сапогом, – возразил я. – Хотите жить – пейте. У меня в запасе еще полно озноба.

– Очень жаль, но мне доктор запретил, – сказал он усмехнувшись и крепко сжал губы.

Каллу, жужжа и позвякивая, созерцал происходящее. Догадываюсь, что он понимал все или почти все, потому что в этот момент он поднял ногу и пнул Белоу в живот. Для великана это был легкий пинок, но его хватило, чтобы заставить Создателя разинуть рот, открыв путь ознобу. Я успел влить в него две чашки, прежде чем он снова начал отбиваться. Каллу и его сапог были наготове, и мы повторили всю процедуру. После этого он нехотя сдался и последние чашки выпил не сопротивляясь.

По окончании принудительной заправки он спросил:

– Ты что, задумал утопить меня в ознобе и оставить здесь?

– Нет, – сказал я. – Мне нужно, чтобы вы раскололи для меня одно яичко. – И я попросил Каллу поднять его на руки. Великан проделал это с грацией медведя, поднимающего своего детеныша.

– Остроумно, – похвалил меня Белоу.

– Вы думаете, получится? – спросил я его.

– Боюсь, проверить не удастся, поскольку и ты, и твоя поломанная игрушка через пару минут превратитесь в кучку золы, – усмехнулся он.

– Если заболит головка, не скрывайте, – сказал я ему. Каллу крепко сжимал пальцы на загривке Белоу.

Мы подвели его к самому устью тоннеля. Осторожно выглянув, я увидел четырех часовых, стоявших у подножия шара. При виде фальшивого рая меня снова охватило чувство изумления.

Я жалел, что не догадался захватить ружья солдат из «Земляного червя». Надо было подобраться ближе, не привлекая внимания охраны.

– Как вам удалось это солнце? – шепнул я Белоу. Он начал объяснять, но почти сразу вскрикнул от боли. Сперва я решил, что Каллу прижал его слишком сильно, но скоро понял, что озноб начинает действовать. Однако крик услышали и солдаты. Они уже направлялись в нашу сторону, а меня сковал страх и ощущение, что все повторяется сначала.

– Казначейство... – простонал Создатель.

Тоннель содрогнулся, глухо раскатился отзвук далекого взрыва. Глыба цемента откололась от стены позади нас. Сотрясение едва не сбросило меня снова в поток. Опомнившись, я увидел, что солдаты замерли, не понимая, что происходит.

– Сюда! – выкрикнул Белоу.

Они услышали его голос и сорвались с места. Я приготовился прыгнуть на них из темноты. Не знаю, был бы из этого толк, но хоть одного я свалил бы. Если бы только в Каллу осталось завода еще на пару боев! Оглянувшись, я увидел, что Создатель снова корчится от боли. Пальцы судорожно сжимали лоб.

– Только не мой дворец, – прохрипел он. Новый взрыв, сотрясение, и пол пещеры раскололся, прорвавшись фонтанами горячего пара. Солдаты остались живы, но им было уже не до нас. Они улепетывали в противоположном направлении и скрылись в каком-то проходе в тот самый миг, когда большой кусок пещерного свода обрушился.

Я жестом велел Каллу подхватить Создателя на руки. Мы бежали через пещеру, перепрыгивая трещины и огибая бившие из-под пола гейзеры. Тем временем прозвучало еще два взрыва. Создатель вздрагивал и вновь терял сознание, разнося все вокруг себя. Хрустальный шар покачивался от сотрясений, как настоящий невесомый мыльный пузырь, но на нем не появилось и трещинки.

– Изнутри на нас смотрели, прижавшись к прозрачной стене, Эа и Арла. Она прижимала к себе ребенка, и оба махали мне.

– Ближе, – крикнул я Каллу, собираясь прижать лицо пленника к самому хрусталю прозрачной тюрьмы. Я забежал вперед, взмахом руки отогнав тех двоих в сторону, и тут в выпуклом стекле отразилась яркая вспышка. Я успел увидеть, как тело Каллу с грохотом взрывается, осыпая обломками беспомощного Белоу. Рычаги, болты, куски мяса, шестерни и пружины разлетались, как конфетти на ветру. Белоу ткнулся лицом в землю. Его не задело, а просто отбросило взрывной волной.

Я не дал ему опомниться, вздернул на ноги и с невесть откуда взявшейся силой подтащил к шару, вдавив лицом в стекло. Еще три взрыва покачнули шар, но не разбили его. Последний раскат показался мне глуше других, и я испугался, что действие озноба кончается.

Эа с Арлой следили за мной. Поддерживая дрожащего Создателя, сам едва держась на ногах, я рассмотрел, что Странник выглядит совсем измученным. У меня оставалась последняя попытка, и, кажется, она провалилась. Я уже решился убить Создателя и покончить с собой, когда увидел, как Арла передала ребенка своему спутнику и, шагнув к самой стене, коснулась ее, словно убеждая меня не сдаваться.

Белоу уже приходил в себя и начал слабо вырываться из моих рук. У него хватило сил извернуться и схватить меня за горло. Я ответил тем же, и мы замерли, вцепившись друг в друга. Когда он сильнее сжал пальцы, я высвободил одну руку и ударил его в челюсть. Он ослабил хватку, но не надолго, и я уже готов был ударить снова, но тут из глаз у него ударили фонтаны пламени, а из открытого рта повалил густой дым. Магия – то, чего я боялся больше всего. Теперь нечего было и думать убить его, оставалось только держаться, не давая ему уйти.

Впившись пальцами в отвороты его плаща, я окаменел, решившись не замечать колдовских трюков. Дым рассеялся, но его лицо расплывалось и преображалось в кошачью морду с торчащими клыками-саблями. Руки стали двумя змеями и снова обвились вокруг моего горла. Черные птицы вылетали из рукавов и хлопали крыльями перед моими глазами.

– Ты уже мертв, Клэй, – прорычало чудовище.

– Это только видимость, – твердил я себе, чувствуя, как петли змеиных тел перехватывают мне горло. Легким не хватало воздуха, и голова стала невесомой. Я чувствовал, как разжимаются мои пальцы.

Когда они соскользнули вниз, Создатель легко развернул меня и притиснул лицом к прозрачной стене, как только что я его, а потом оттянул назад, и я почувствовал его губы у своего уха.

– Когда все кончится, я поработаю над тобой, Клэй. Думаю, Грета Сикес скучает без пары.

Я проваливался куда-то, теряя сознание. Края зрения наливались туманом, но я еще увидел, как Арла приближается к стене, приподнимая пальцем край вуали. Последним усилием мысли угадав, что она задумала, я расслабил все мышцы, подогнул колени и сполз на землю, оставив ее лицом к лицу с Белоу.

Я услышал вопль Создателя и понял, что она откинула зеленую вуаль. Змеи снова стали пальцами и выпустили мое горло. На миг воздух показался мне неподвижным и твердым, бетонную пещеру затопила тишина. Потом все заполнил удар грома и треск раскалывающихся на реке льдин. Удар разметал нас по пещере в вихре стеклянных осколков. Ударившись оземь, я несколько раз перекатился и остался лежать.

Подняв взгляд, я увидел Странника, идущего ко мне сквозь пролом в хрустальной стене. За ним шла Арла с сыном на руках. Потом в глазах у меня потемнело, а когда я снова пришел в себя, они стояли надо мной.

– Я прощаю тебя, Клэй, – бесстрастно сказал голос из-за зеленой вуали.

Странник наклонился и протянул мне руку, помогая встать.

– Ты прошел долгий путь, – сказал он.

Я не сразу сумел твердо встать на ноги, но, едва зрение прояснилось, обшарил глазами пещеру, отыскивая Белоу. Каким-то чудом ему удалось спастись. Быть может, хрустальная стена защитила его от смертоносного лица Арлы, зато сама не устояла против горячей ненависти ее взгляда. Арла сумела пробить скорлупу, когда тот, на кого была направлена вся сила ее ненависти, оказался по другую ее сторону. Мне не хотелось думать, на кого из нас двоих был направлен ее взгляд.

Мы нашли тоннель, выводящий в подземную сеть под Городом, и почувствовали себя крысами в лабиринте. Мы совершили невозможное, но оставалось еще не менее трудное дело – выбраться из Города живыми.

Здесь, в подземных переходах, мы столкнулись с отрядом вооруженных заговорщиков и от них узнали, что наверху идут бои. Я и без них знал, что Белоу еще жив, потому что время от времени в подземелье доносились отзвуки взрывов: все новые шедевры нечеловеческой памяти превращались в руины. Нам сказали, что выйти через ворота не удастся, не только потому, что их защищают верные правительству части, но и потому, что проход завален обломками Министерства Провинций. Повстанцы советовали пробираться к восточной стене, обрушившейся от очередного взрыва. Сами они не могли проводить нас, так как отряд у водопроводной станции ожидал подкрепления.

К моему удивлению, большинство повстанцев знали Эа. Доставив в Город, его довольно долго держали в клетке, и пока возводили хрустальный пузырь, ему удавалось поговорить с рабочими. Мало кто мог устоять перед его спокойной улыбкой. Как сказал один паренек: «Он показал нам, что самое опасное волшебство Создателя – наш страх перед ним». По-видимому, после этого мысль о свержении Белоу и начала распространяться по Городу. От Эа они научились знаку «О» и услышали про Вено. Уходя в бой, повстанцы тянулись пожать ему руку.

– Он говорил нам, что ты вернешься, – сказал мне кто-то из них. – Говорил, что ты отыщешь рай и вернешься другим человеком.

Потом мы остались одни в темных переходах, и тут мне пришлось вспомнить, что красота никого не отпускает без борьбы. Я с ужасом ожидал начала ломки, понимая, что придется остаться одному, чтобы не погубить всех. Но Арла и Эа не бросили меня. Два дня мы прятались в темном тупике, пока они возились со мной. В мешочке у Странника нашлись мелкие лесные ягоды, снимавшие боль и тошноту. Все время, пока я лежал там, с потом выгоняя из себя последние остатки невежества и страха, наверху звучали взрывы. Иногда доносились хлопки выстрелов, и запах горелого мяса проник даже под землю.

На третий день, хотя я еще нетвердо держался на ногах и должен был опираться на чью-то руку, мы вышли из своего убежища вблизи восточной стены. Город лежал в руинах. Не уцелело ни единого здания, лишь горы обломков, уходящие вдаль, насколько видел глаз. Среди развалин лежали трупы горожан и солдат, страшно пахло падалью. Мы с трудом выбрались к пролому в стене. За ним лежали луга и леса, и мне подумалось, что мир, который всегда был у меня перед глазами, тоже в каком-то смысле рай. Второй раз отказаться от красоты оказалось мучительным делом, и я был еще так слаб, что не сумел удержаться от слез.

– Клэй, – услышал я голос за спиной. До свободы оставался один шаг.

Я обернулся и увидел Создателя, стоявшего в нескольких шагах от нас. Грета Сикес натягивала поводок, конец которого он сжимал в руке.

– Все кончено, Клэй. Все умерли или бежали, – сказал он. – С тех пор как я, почти мальчиком, явился сюда из-за моря и гор, мой ум разрывался от возвышенных идей. Одного я не предвидел – чем все это кончится.

Его лицо было маской смерти. Кожа обтягивала его, как лицо мумии. Не знаю, где он брал силы удерживать волчицу.

– Отпустите нас, Белоу, – попросил я. – Наша смерть уже ничего не изменит.

С минуту он рассеянно смотрел мимо меня. Потом отозвался:

– Да, мне не до вас, Клэй. Некогда. Предстоит много работы. Этой ночью я опять видел сон. Величественное видение.

Сказав это, он повернулся и ушел обратно в Город.

Когда мы выбрались за стену и вышли на широкий луг, Эа тронул меня за плечо и указал в небо над дымящимися руинами. В небе кружило что-то большое и черное.

– Стервятник? – спросил я. Он покачал головой.

– Демон нашел себе новый дом, – сказал он.

30

Те, кто пережил гибель Города, поселились в долине у слияния рек, милях в пятидесяти от Латробии. Мы назвали это место «Вено», хотя оно не было Земным Раем. Люди здесь умирают, болеют, бывают несчастными, но естественная красота местности и доброжелательность поселенцев иногда наводит на мысль о царстве блаженства.

Здесь я и заканчиваю для вас эти записки. У меня маленький домик с садиком. Эа научил меня охотиться с луком и стрелами, собирать ягоды и коренья. Я уже далеко не тот самовлюбленный глупец, каким явился в Анамасобию. Прежде всего я перестал бояться темноты и мирно засыпаю, задув свечу. Может быть, я не стал умнее, но теперь мое дурачество заставляет меня неумеренно восторгаться теплым солнцем и запахом земли. Меня больше не волнуют титулы и положение, мне приятно быть рядовым поселенцем.

Мы все помогали друг другу выжить. Память о Белоу заставила нас отказаться от правительства и не доверять никому особой власти. Споры как-то улаживаются без кровопролития, и меновая торговля установилась сама собой. Мы относимся с подозрением, возможно чрезмерным, к любым приспособлениям, облегчающим жизнь, потому что не забыли, как ради удобств пожертвовали свободой. Не знаю, долго ли это будет продолжаться в будущем.

Поселившись здесь, я часто видел Арлу, работавшую в своем саду на другой стороне поля. Они со Странником построили дом неподалеку от моего и растили там своего мальчика. Его звали Ярек, и иногда под вечер он перебегал через поле, пробирался ко мне в комнату и болтал, пока я пытался писать. В конце концов я сдавался, откладывал перо, и мы отправлялись в лес или на рыбалку.

Он расспрашивал меня обо всем, и я отвечал тем же. От Эа он много узнал о Запределье и уже тогда неплохо разбирался в травах, целебных или открывающих второе зрение. Эа убедил мальчика, что я человек большой учености, но кажется, тому всего нужнее было ощущать мою уверенность, что он замечательный парень. Хотя мой запас бумаги (я выменял его на старый плащ у вдовы министра казначейства) быстро подходил к концу, мы с мальчуганом охотно изводили его на картинки лягушат, кроликов и других лесных жителей.

Для Арлы я не существовал. Я встречался с ней иногда на тропинке и здоровался, но зеленая вуаль даже не вздрагивала в ответ. Я потратил много сил, чтобы не дать таким встречам отравить мне радость новой жизни, но, по совести, можно ли было ожидать другого? Эа иногда останавливался поболтать, и я пытался вытянуть из него рассказ о Рае. Он смеялся и рассказывал о том, как жил до своего долгого сна. Все его истории о Запределье явно должны были внушить мне, что и настоящий Вено далек от совершенства.

Однажды я спросил его:

– Да есть ли на земле настоящий рай?

– О да, – отвечал он.

– Где же он? На что он похож?

Он опустил лук на землю и положил руки мне на плечи.

– Мы идем к нему, – сказал он. – Рай всюду, где мы его ищем.

С тех пор, завидев меня в поле, он каждый раз кричал издалека:

– Уже близко, Клэй. Мы почти дошли!

За эти годы шутка стала привычной. Выходя из дома поутру, я часто находил на пороге дичь для обеда или корзинку плодов и догадывался, что заходил Эа.

Однажды ночью, три года назад, Ярек прибежал ко мне. Лил дождь с грозой, а он стучал ко мне в дверь и кричал:

– Клэй, Клэй!

Я вышел и увидел, что он совсем промок и дрожит.

– Что стряслось? – спросил я.

– Папа ушел на охоту, а ребеночек хочет выйти, – сказал он. – Мама зовет на помощь.

Мы побежали через поле. В хижине на кровати я увидел Арлу. Она корчилась в схватках. Я еще не забыл курсы анатомии и физиологии. В Академии мы изучали акушерство, так как предполагалось, что момент рождения во многом определяет физиономические черты.

Я сорвал с Арлы одеяло и увидел крошечную ножку, торчащую между ее бедер.

– Принеси нож, – велел я мальчику. Он мгновенно вернулся с каменным ножом своего отца. Лезвие было острее любого скальпеля. Я хорошо знал, что надо сделать, но не мог решиться начать. Никогда я не верил в бога, но тогда молился: только бы не изуродовать ее снова.

Должно быть, она пришла в себя, пока я стоял над ней с ножом в руке, и закричала. Зеленая вуаль билась, как занавеска на ветру. Я велел мальчику прижать ей руки; он, хотя и взглянул настороженно, поверил мне и выполнил просьбу. Я отошел прокалить клинок на огне и, как только он немного остыл, сделал разрез поперек живота. Из разреза мне удалось извлечь ребенка: темнокожую девчушку, красивую, как отец, и кроткую, как мать. Вместо кетгута пришлось использовать сухожилия недавней добычи Эа, но шов я наложил благополучно.

Признаться, никогда в жизни я не чувствовал себя таким нужным. Казалось, вся моя бестолковая жизнь, все страшные приключения и страдания стоило перенести ради того, чтобы дожить до этой минуты. Девочку назвали Цин – имя придумал отец. Она оказалась необыкновенным ребенком, потому что после ее рождения лицо Арлы, словно по волшебству, медленно стало разглаживаться. Через год жестокие следы, оставленные моим скальпелем, полностью стерлись и ей уже не нужно было носить вуаль, чтобы защитить от себя людей. Но со мной она не разговаривала по-прежнему. Если мы встречались на торгу у реки, она проходила, потупив взгляд.

Зато ко мне часто заходил Эа с Яреком и Цин. Он давал мне подержать малышку, и порой, поймав его улыбку, я задумывался, случайно ли он ушел на охоту в ту самую ночь. Если такая мысль закрадывалась мне в голову, я решительно отгонял ее. В один из таких вечеров он и сказал, что они уходят в Запределье.

От этой вести у меня подогнулись ноги, мне пришлось отдать ему девочку и сесть.

– Мы вернемся, – заверил он, – но я должен объясниться со своим народом.

– Но для них ты преступник, – сказал я. – Ты сам говорил.

Он кивнул и потянулся погладить меня по плечу.

– Все должно меняться, Клэй. – Это было последнее, что он сказал, выходя из дома в темное поле.

Я стоял в дверях, глядя им вслед, и на глазах у меня были слезы. Прежде чем они скрылись из виду, мальчик обернулся и помахал мне на прощанье.

В тот вечер я в одиночку прикончил две бутылки сладости розовых лепестков. Я выменял их много лет назад, когда мы только решили поселиться у скрещения рек. Вино сделало свое дело, и поздно ночью я забылся.

Тревожное сновидение перенесло меня на лед замерзшей реки, где я, а не Битон стоял на коленях над умирающим Мойссаком. Побеги его пальцев мягко обхватывали мое запястье, а ветер завывал, жаля в лицо. Прикосновением он просил меня разрезать ему грудь и вынуть семя. В руке у меня появился нож.

Когда жизнь погасла в его глазах, я разрубил сплетение жестких ветвей над местом, где должно быть сердце, вскрикнул, перекрывая ярость бурана, и, обдирая руку об обломки сучков, запустил пальцы внутрь. Только чтобы проснуться от хлопка закрывшейся двери. В окно лился солнечный свет и пение птиц. Я сел на постели, разглядывая свой сжатый кулак. Кошмар был так ярок, что я с трудом заставил себя разжать пальцы, а когда разжал, нашел на ладони зеленую вуаль, скомканную, как приснившееся мне семя.

Меморанда

Моей матери, которая научила меня мечтать,

и моему отцу, который научил меня работать.

1

С тех пор, как была поставлена последняя точка в повести о падении Отличного Города и о моем превращении из Физиономиста первого класса в рядового жителя поселка Вено, прошло восемь лет. Я и не думал, что моему перу суждено будет когда-нибудь вновь коснуться бумаги, но после всего, что случилось, я просто обязан вас предупредить.

В вашем раю поселился демон, и демон этот забавляется воскрешением прошлого. Жертвы его становятся равнодушны к жизни, мечтая лишь о вчерашнем дне, а их души, не нужные настоящему, тают, превращаясь в ничто. Воспоминания живыми и яркими мотыльками роятся в моей голове, а я пытаюсь загнать их в эту рукопись. Закончив ее, я отправлюсь на север, чтобы затеряться в глуши Запределья.

Между прочим, хотя эти строки и написаны моею рукой, да к тому же в прошедшем времени, это вовсе не означает, что я вышел из всей этой передряги живым. У смерти множество обличий.

Вскоре после основания Вено рыночная площадь селения стала центром весьма бойкой торговли. Жители обменивались товарами не только друг с другом, но и с крестьянами из Латробии, расположенной далеко к востоку. Речные люди с юга и даже из отдаленных деревень Констанции тоже иногда приплывали на своих барках, надеясь получить в обмен на домотканое сукно и рыболовные снасти нашу свежую дичь, овощи и кое-что еще.

Хоть обитатели Вено к тому времени поднаторели и в охоте, и в земледелии, больше всего гости с юга ценили не дары природы, а именно «кое-что еще» – механизмы, которые сохранились в наших чуланах еще с эпохи жизни в Отличном Городе. Какую-нибудь медную шестеренку легко можно было обменять у них, например, на отличное шерстяное одеяло… Эти железяки речные люди привешивали на шнурки и носили на груди как драгоценные амулеты, вряд ли догадываясь, насколько нам самим отвратительны эти напоминания о прошлом.

Хотя мы и отказались от того, чтобы иметь правительство, никто из поселян не ссорился ни друг с другом, ни с чужаками. Всю свою жизнь проведшие в сельской местности, те были куда агрессивнее жителей Вено, но и они постепенно переняли наши мирные нравы. Видно, само расположение селения, у слияния двух рек, делало людей терпимее.

Лично я ходил на рынок каждую неделю – торговать целебными травами, древесной корой и корешками, которые собирал в полях и лесах, как тому научил меня Эа, прежде чем уйти в Запределье. А еще на рынке я встречался с односельчанами, которые звали меня глянуть на своих беременных женщин. Приняв роды у Арлы, я заработал славу первоклассной повитухи, и не меньше пятнадцати детей в селении появились на свет не без моего, так сказать, участия. Нынешняя роль эскулапа весьма импонировала мне. Я даже робко надеялся, что где-то в Книге судеб она хотя бы отчасти загладит все то зло, которое я причинил людям прежде.

Но две недели назад я принес на рынок то, что прежде и не подумал бы продавать, – вуаль, которую оставила мне Арла. На протяжении многих лет она то бередила мне душу, то утешала меня. Много раз, когда ночное одиночество хватало за горло, я доставал эту тряпку из ящика под кроватью и крепко сжимал в руках. Как часто разговаривал я с этим зеленым отрезом, словно под ним все еще скрывалось ужасное лицо возлюбленной. Сколько раз я спрашивал, зачем она оставила его мне – в знак прощения или как напоминание о моем преступлении?

Той ночью, перед очередным походом на рынок, меня вновь позвали принимать роды. С роженицей все было в порядке, а вот ребенок родился мертвым. Больше часа я бился, пытаясь вернуть его к жизни, хотя с самого начала догадывался, что все это бесполезно. Никто не обвинял меня в случившемся, и, несмотря на мерзкий осадок в душе, я не винил себя и сам.

Возвращаясь домой, я залюбовался необъятным звездным небом и вдруг, не знаю почему, внезапно почувствовал, что прошлое отпустило меня. В голове сама собой возникла мысль: «Пора тебе продать эту вуаль, Клэй. И не просто избавиться от нее, а именно продать. Не важно, за какую цену, главное – найти того, кому она нужна».

Наутро рынок был полон: отчаянно торговались сельчане, резвились и играли дети, невероятные, но поучительные истории рассказывали старики. Закинув мешок с травами на плечо, я влился в рыночную суету.

Для начала я решил спустить свой всегдашний товар. Жители Вено хорошо знали и меня, и качество моих снадобий. Люди описывали свои недуги, а я советовал им, что купить и что сделать, чтобы облегчить страдания. Поторговавшись немного, я выменял моток ниток, несколько иголок из рыбьих костей, немного соли и ориана – молотых южных бобов, из отвара которых получается жалкое подобие озноба. Наконец я извлек из кармана зеленую вуаль и стал пытаться продать и ее.

Кому я ни предлагал сей необычный предмет, все только вежливо отнекивались да отводили глаза. Со дня исчезновения Арлы прошли годы, но обитатели Вено так и не смогли преодолеть суеверный ужас. С тем же успехом я мог предлагать им купить сдернутый с покойника саван.

Вскоре ко мне подошел мой хороший приятель Дженсен Ватт, владелец пивоварни, гнавший напиток, известный в народе как дикий эль.

– Клэй, – сказал он, дружески обняв меня за плечи, – эта тряпица – штука слишком личная, чтобы ее продавать. Ты принимал роды у моей жены и не взял никакой платы, к тому же я еще не отдал тебе карточный долг… Если в чем-то нуждаешься, так и скажи – до захода солнца я пришлю тебе все что нужно.

– Понимаешь, я должен ее продать, – попытался объяснить я.

– Даже если ты мне приплатишь, я эту вуаль не возьму. Да и другие тоже. И хватит уже размахивать тут этой штуковиной, – проворчал он, – весь рынок распугал.

– Не могу я больше держать в своем доме привидение, – признался я.

– Так заверни в нее камень и брось в реку, – посоветовал он.

Я покачал головой:

– Я должен найти того, кому она нужна.

Дженсен убрал руку с моего плеча и задумчиво поскреб подбородок.

– Тогда приходи ко мне на конюшню: у меня там шестеро латробианцев пьют в счет мула – того, что я одолжил у них прошлой весной. Может, кто из них и пьян настолько, что возьмет эту тряпицу без лишних расспросов.

Предложение было разумное, но в своеобразную таверну Ватта мы так и не попали. Едва мы двинулись через площадь, как рынок охватило всеобщее волнение. Со всех сторон послышались возгласы: «Смотрите, смотрите!» Я удивился, решив, что торговцы вновь всполошились из-за моей вуали, но, когда обернулся, увидел, что все смотрят куда-то вверх.

Там, нарезая круги, с огромной высоты по спирали спускалось нечто. Несмотря на некоторое сходство с гигантской вороной, оно ярко сверкало, отражая солнце огромными, футов пяти в размахе, металлическими крыльями. Рынок оцепенел, и все как один придвинулись к той точке, где «птица» должна была приземлиться. С безупречной механической грацией она спланировала на шестифутовый флагшток, стоявший в центре площади, и цепко обхватила его хромированными когтями.

У меня упало сердце при виде этой птицы, голова которой поворачивалась туда-сюда, словно всасывая в себя людскую толпу стальными глазами. Каждое ее движение сопровождалось тихим жужжанием скрытых оловянными перьями механизмов. Люди вокруг заулыбались, но я-то знал, что только один человекна свете мог вдохнуть жизнь в это нелепое сверкающее создание.

Самые худшие мои опасения подтвердились, когда птица разинула клюв и заговорила: ее речь с механической точностью имитировала голос Драктона Белоу. Все, что случилось потом, больше всего походило на кошмарный сон. За восемь лет свободы мои соседи, видно, подзабыли голос Создателя. Я хотел предупредить их, хотел крикнуть: «Бегите!» и броситься наутек, но булавки слов больно вцепились в горло, а ноги словно увязли в грязи.

– Приветствую вас, народ Вено! – провозгласила птица и забила крыльями. Ребятня восторженно захлопала в ладоши. – Все вы были слишком заняты со дня нашей последней встречи. Настало время отдохнуть. Увидимся в ваших снах!

К тому времени когда блистательная ворона дочитала свое послание, в глазах большинства взрослых появилась тень понимания и страх. Птица закашлялась, скрежеща и стуча, как несмазанный двигатель, и тут уж лица всех присутствующих исказились от ужаса.

– Белоу! – вскрикнул Дженсен за секунду до того, как птица рванула и во все стороны полетели шестеренки, пружинки и металлические перья вперемешку с облаком желтого дыма.

Я слышал, как люди кричали и кашляли. Пытаясь спастись бегством, они спотыкались друг о друга и топтали несчастных, которых взрывом сбило с ног. Каков бы ни был состав этого дыма, он так жег глаза, что из-за пелены слез ничего не было видно. На счастье, в моей руке по-прежнему лежала вуаль, и я закрыл этой тканью рот и нос.

Спотыкаясь, я стал спускаться к реке, что текла прямо возле рынка. Глаза понемногу промылись слезами, и я уже мог разглядеть, где кончается берег. Добравшись до берега, я бросил свой мешок и камнем рухнул в воду. Я опустился на самое дно, и неторопливый поток подхватил меня, смывая едкий дым с лица и одежды. Когда держаться под водой стало уже невмочь, я выплыл на поверхность и вздохнул полной грудью. Смыв с себя скверну Создателя, я подплыл к берегу и выбрался из воды.

С рыночной площади доносились стоны раненых. Я понимал, что должен вернуться и помочь им, но голова отчаянно кружилась, и я повалился на спину, позволив себе немного передохнуть. Глядя в безоблачное небо, я глубоко дышал, пытаясь успокоить нервы. Мысли мои были только о Белоу и о том, как наивны мы были, поверив, будто он оставит нас в покое. Пока я старался овладеть собой, память вернула меня в стены Отличного Города, где я носил титул Физиономиста первого класса. Много лет я выполнял приказы Белоу и «читал» лица людей, прикладывая кронциркуль ко лбам, скулам и подбородкам, чтобы выяснить их моральный облик.

Создатель, с его безграничной самоуверенностью, магическими способностями и инженерным гением, заставил меня поверить в то, что выдуманные им физиономические стандарты позволят мне верно судить о книгах, едва взглянув на обложки. Я обрекал на верную гибель мужчин, женщин и детей за одну лишь форму мочки уха, выносил смертный приговор на основании изгиба бровей…

Внешность – вот что было важнее всего. Самонадеянность моя была столь велика, что я возомнил, будто могу сделать прекрасную девушку добродетельней, изменив ее внешность своим скальпелем. А в результате так искромсал ее, что ей пришлось носить вуаль… Вот тогда-то, вместе с осознанием всей мерзости содеянного, ко мне пришло и понимание сущности Драктона Белоу. Я помог людям лишить диктатора власти и свергнуть его режим.

В последний раз я видел его стоящим посреди развалин Отличного Города с волчицей Гретой Сикес на цепи, а высоко в небе кружился привезенный из Запределья демон. «Предстоит много работы, – сказал мне тогда Белоу. – Этой ночью я снова видел сон. Величественное видение».

Это видение только что стало явью.

Когда я, оставляя за собой мокрые следы, поднялся на площадь, желтый туман уже рассеялся. Те, кому удалось убежать, тоже возвращались, чтобы помочь раненым. Повсюду лежали человеческие тела. Крики боли и страдания затихли, сменившись жуткой тишиной. Я нашел ребенка, мертвого, – серебристый клюв вонзился ему в темя. У одной женщины не было лица – его начисто срезало взрывом. На самом деле взрыв убил только пятерых. Остальные восемнадцать человек, отравленные желтым дымом, лежали в глубоком обмороке.

Пока я занимался их ранами, остальные уцелевшие поселенцы убирали трупы. Невеселое это было занятие, особенно среди стонов и проклятий, возносимых родными погибших. Все мы были ошеломлены и напуганы, но все равно дружно трудились вместе. За работу взялись даже пришлые – они тоже старались изо всех сил. Дженсен, который, к счастью, остался цел и невредим, приспособил своих пьяных латробианцев носить из реки воду – приводить в чувство тех, кто наглотался ядовитого дыма.

Травы и коренья из моего мешка пригодились для припарок – необходимо было предотвратить заражение. Матери погибшего ребенка я приготовил настой совиной бороды – волокнистого мха, что растет на верхушках старых тисовых деревьев. Это на время успокоило несчастную женщину, хоть было ясно, что такая рана не заживет никогда.

Вскоре выяснилась новая напасть. Те, кто был без сознания, вместо того чтобы приходить в себя, погрузились в странную дрему. Мы испробовали все, чтобы разбудить их. Ломали под носом пахучие веточки мяты, плескали холодной водой, шлепали по щекам, а потом, в отчаянии, орали в уши их имена… Все тщетно.

Они были окутаны глубоким сном, и на губах у всех восемнадцати играла еле заметная улыбка. Как будто им снился рай.

Домой я ушел только глубокой ночью, когда всех мертвых похоронили, а уснувших осторожно перенесли в их постели. Прежде чем уйти, я одолжил у Дженсена сухую одежду, и с ним и еще десятком мужчин мы сели на берегу, чтобы утопить горе в диком эле. Разговор не клеился. В основном вспоминали тех, кто сегодня погиб. Ни у кого не было ответа, но каждый хоть раз задался вопросом, что это был за дым, – в ту минуту это было лучше, чем спрашивать друг друга, проснутся ли уснувшие. Однако эта мысль была не единственной, оставшейся в ту ночь невысказанной. Все понимали, что нам еще придется столкнуться с Белоу, а значит, нужно вернуться в развалины Отличного Города и убить Создателя.

По дороге домой я остановился на лугу, на том самом месте, где стоял прошлой ночью, и снова взглянул на небо. Потом, сунув руку в карман, вытащил зеленую вуаль и вдруг понял: сегодня она спасла мне жизнь. А значит, вряд ли мне суждено от нее избавиться.

Я не спал всю ночь, боясь встретиться во сне с демонами, оборотнями и взрывающимися стальными птицами. Я сидел при зажженных свечах, и каменный нож в моей правой руке предназначался Белоу на случай, если тот вдруг вынырнет из темноты, а вуаль, зажатая в левой, предназначалась для меня.

2

Когда поднялось солнце и выяснилось, что Белоу не прячется по темным углам, я с трудом извлек затекшее туловище из кресла, в котором нес свою ночную вахту, и поплелся к кровати. В постель я рухнул почти так же, как накануне – в реку, однако не успел сомкнуть глаз, как в дверь постучали.

– Клэй, ты дома? – послышался знакомый женский голос. Это была Семла Худ, молодая поселянка, у которой я однажды принимал роды. С ее мужем, Роном, мы не раз ходили на рыбалку.

– Нет, – с тяжелым вздохом отозвался я и принял сидячее положение.

– Клэй, пожалуйста! Ты должен пойти со мной. Случилось что-то ужасное.

Утешало лишь то, что мне не пришлось приводить себя в порядок: готовый к любым неожиданностям, всю ночь я провел одетым.

– Рон заснул, – сообщила Семла, когда я открыл дверь.

– Счастливчик, – пробормотал я, щурясь от яркого солнца.

– Да нет же, ты не понял! Он не просыпается! – со слезами в голосе воскликнула женщина. На лице ее ясно читалось отчаяние.

В памяти всплыл вчерашний кошмар.

– Наглотался дыма на рынке? – спросил я, пытаясь прогнать усталость.

Семла покачала головой:

– Рон там не был. Зато ночью он сидел с одной из соседских девочек, которую усыпил туман. Ее родители устали, но боялись оставить одну, вот он и вызвался присмотреть за ней до рассвета.

– Будить пытались? – без особой надежды поинтересовался я.

– Все перепробовали. Я даже иголкой колола, но он и не шевельнулся.

Семла принялась умолять меня отправиться с ней. Я прекрасно сознавал, что эта болезнь мне не по зубам, но согласился – чтобы немного успокоить ее и не выглядеть слишком черствым.

– Думаете, это что-то серьезное? – с тревогой спросила она.

Это было не просто серьезно – это была катастрофа. Впрочем, говорить об этом бедной женщине не имело смысла. Если раньше я думал, что туман поражает лишь тех, кто его вдохнет, то теперь стало ясно: болезнь заразна. Судя по тому, что случилось с Роном, инкубационный период составляет не более нескольких часов. Я не был знатоком вирусов, но благодаря университетским лекциям какое-то представление о них все же имел. А уж то, что создать такого паразита Белоу вполне по силам, я не усомнился ни на миг.

Одного взгляда на блаженную улыбку сопящего в кровати Рона было довольно, чтобы удостовериться, что я не ошибся в диагнозе.

– Что же теперь делать? – Семла в отчаянии заломила руки.

В ответ я мог только пожать плечами да еще дать пару простых рекомендаций:

– Тщательно ухаживайте за ним. Постарайтесь влить в рот немного воды, но только осторожно, чтобы он не захлебнулся.

– И это все? – удивилась женщина. – Я думала, вы знаете какую-нибудь травку…

– Семла, травы здесь не помогут, – как можно мягче ответил я. – Здесь нужно кое-что другое.

С этими словами я поспешно вышел, а оказавшись на улице, пустился бегом. Остановился я лишь на рыночной площади – на этот раз совершенно безлюдной. У северных ворот со дня основания селения висел тревожный колокол. На моей памяти его звон раздавался в поселке лишь раз – три года назад, когда после проливных дождей реки вышли из берегов и затопили часть селения. Сейчас я уповал только на то, что не все еще спят. Я что есть силы дернул за веревку. Над Вено разнесся тревожный звон.

Следующую четверть часа я провел в мучительном ожидании, расхаживая взад-вперед по площади. Постепенно сюда стали подходить те, кто не стал жертвой летаргии. И каждый сообщал о тех, кто уснул этой ночью и не проснулся. Когда народу набралось уже немало и стало ясно, что ждать больше некого, я попросил тишины.

– Сейчас, – начал я, – уже очевидно, что Белоу не ограничился посылкой со взрывчаткой. Можно, конечно, надеяться на лучшее – что наши близкие проснутся. Но, зная Создателя, я бы не стал на это рассчитывать.

Из глаз мужчин и женщин покатились слезы, а дети взирали на родителей глазами, полными удивления и страха. Эти взгляды придали мне решимости, и я продолжал:

– На счету каждая минута. Мы должны сегодня же отправиться в Отличный Город. Наша последняя надежда – найти Белоу и выпытать у него секрет вакцины. Остается только молиться, что она существует.

– И как же это ты собираешься заставить его признаться? – раздался выкрик из толпы. Это был голос Милли Мака. – Не один ты натерпелся от Белоу! Мы тоже его помним!

– Пока не знаю, – отрезал я. – Но если мы ничего не предпримем, то боюсь, и нам конец. Мы должны драться с Белоу.

– Уж лучше схватиться с самим Сатаной, – проворчал Дженсен.

– Согласен, – признался я.

– Может, болезнь все-таки пройдет… – робко пискнула Хестер Лон. Но голос ее прозвучал так неуверенно, что лишь подтвердил мою правоту.

– На споры нет времени. Лично я отправляюсь сегодня же. Кто со мной?

Мой призыв был встречен гробовым молчанием. Перед лицом случившегося мужество покинуло обитателей Вено. Никто не решался взглянуть мне в глаза.

– Что ж. Мне нужны транспорт и оружие, – сказал я, оторопев от собственного безрассудства.

– Я могу отдать свою лошадь, – послышался голос из толпы.

Кто-то предложил мне оружие, а один поселянин пообещал одолжить охотничью собаку. Я предпринял последнюю попытку:

– Ну так как, кто-нибудь идет со мной?

Никто не произнес ни слова, и никто не выступил вперед.

Я подождал еще немного в надежде, что затянувшееся молчание заставит кого-нибудь передумать. И правда: шаг вперед сделал Дженсен, и я воспрял. Но тут же глаза его стали закатываться, веки закрылись, и он, что-то глухо пробормотав, рухнул наземь. Кое-кто, чтобы не заразиться, отбежал подальше, другие обступили почтенного пивовара, пытаясь помочь. Когда я подошел, тот уже тихонько похрапывал.

От тех, кто вызвался снабдить меня провизией, я заручился обещанием доставить снедь к моему крыльцу, когда стемнеет. Мой план состоял в том, чтобы добираться до Отличного Города ночью, под покровом темноты – на случай, если за нами следят шпионы Белоу.

Паранойя, верный спутник жителей Отличного Города, снова поселилась средь нас. Ее дружеская рука похлопывала по плечу и меня. По дороге домой я то и дело поглядывал в небо, ожидая заметить блеск металла, и опасливо всматривался в заросли кустарника – не мелькнет ли где подозрительная тень. Итак, благодаря Белоу часть жителей Вено погрузилась в сон, а оставшиеся заразились иной болезнью. Доброжелательность и покой этого места сменились звенящей атмосферой нервозности и страха за свою шкуру.

Чтобы избавиться от гнетущего чувства и немного приободриться, я начал вслух беседовать сам с собой.

– Что, Клэй, страшно? – усмехнулся я. – Погоди, то ли еще будет, когда окажешься один, ночью, посреди степей и лесов, на пути к самому сердцу зла…

В этот миг прямо передо мной из высокой травы выскочила дикая индейка, и я с истошным криком отпрыгнул в сторону. Прежде чем упорхнуть, птица окинула меня насмешливым взглядом, словно говоря: «Ну что за придурок!» Я не выдержал и расхохотался. Тоже мне рыцарь-самоучка, готовый броситься в бой с драконом…

Я поспешил домой, мечтая о том дне, когда смогу вновь усесться с Дженсеном на берегу реки, потягивая дикий эль.

После бессонной ночи отдохнуть было просто необходимо. Сначала из-за переутомления я долго не мог уснуть. Неопределенность будущего являлась мне в леденящем кровь разнообразии, однако в конце концов усталость взяла свое, и я погрузился в сон. Мне снилась зеленая вуаль. Драктон Белоу стоял в центре рыночной площади в окружении лежащих навзничь обитателей Вено. Все они крепко спали с лоскутами зеленой материи на лицах. Вокруг Создателя клубилась желтая мгла. Он поманил меня пальцем.

– Твоя очередь, Клэй, – сказал он и швырнул в меня горстку сверкающей пыли. Облако, словно рой пчел, двигалось прямо на меня. Я еще успел удивиться, обнаружив, что оно состоит из крошечных металлических птичек, прежде чем стая обрушилась на меня, выклевывая глаза. Я изо всех сил сопротивлялся им, но на меня вдруг навалилась такая усталость, что я упал.

– Иди ко мне, – сказал голос Создателя, и я почувствовал, как лицо накрывает вуаль. Я уснул, и в этом сне внутри сна меня охватила паника. Я уже решил было, что заболел сонной болезнью, но как раз тут проснулся от громкого лая.

Выкарабкавшись из постели, я торопливо оделся и выскочил на крыльцо, надеясь, что это односельчане доставили мне обещанное оружие и транспорт. С позволения сказать, так оно и оказалось. К вороту колодца была привязана самая дряхлая и жалкая кляча, какую мне когда-либо доводилось видеть. Спина у бедняги прогнулась, хвост походил на облезлый веник, а голова была понуро опущена – словно от стыда за то, что сделали с ней годы. Между колодцем и калиткой нервно метался тощий черный скелет. «Охотничья собака», – догадался я. Подобных персонажей мне доводилось видеть разве что на старинных гравюрах – там их обычно изображали рядом со слепым попрошайкой как олицетворение Нищеты.

В придачу к этим сокровищам я обнаружил арбалет с привязанным к нему колчаном и двенадцатью стрелами. Тринадцатой к земле был пришпилен клочок голубой бумаги. Я вытащил стрелу и развернул записку.


«Клэй, вот то, что ты просил. Коня зовут Квисмал. Он не то чтобы очень резв, зато вынослив. Пес по имени Вуд известен в округе тем, что становится свиреп и беспощаден, если дать ему кусок мяса. Дашь еще кусок – сделает все, что пожелаешь. Признаться, сначала мы хотели дать тебе огнестрельное оружие, но потом решили оставить его при себе – времена нынче неспокойные. Впрочем, арбалет – тоже отличное оружие, надежное и хорошо пристрелянное. Убивает наповал с сотни ярдов. Удачи тебе, Клэй. Мы никогда тебя не забудем.

Твои друзья, жители Вено».


Эта записка продемонстрировала с ужасающей ясностью, как высоко односельчане оценивают мои шансы. Возможно, мне следовало внять этому предупреждению, поддаться малодушию, как остальные, и ждать, что будет дальше…

Самым неприятным сюрпризом в моем снаряжении был арбалет. Какой прок мне с него, если придется стрелять в Грету Сикес или в какого-нибудь механизированного уродца Создателя? «С тем же успехом можно плюнуть в их сторону и назвать это самозащитой», – с горечью думал я, поднимая оружие с земли. Но это было все же лучше, чем ничего, и арбалет я решил взять. Привязывая его к седлу вместе с колчаном, я утешал себя мыслью, что теперь в крайнем случае смогу заколоться стрелой.

Затем я вернулся в дом и собрал пожитки: мешочек с травами, подарок Эа – костяной нож, немного сушеного мяса, одеяло и, конечно же, зеленую вуаль. Прежде чем закрыть дверь, я еще раз окинул взглядом свое скромное жилище. Сердце больно сжалось от желания когда-нибудь вернуться сюда снова и прожить остаток дней в мире и покое.

Выйдя из дому, я позвал пса. Тот продолжал с дикой скоростью носиться вокруг, высунув язык и вращая глазами. Я забеспокоился, не болен ли он бешенством, но тем не менее, покопавшись в мешке с провизией, вытащил кусок сушеного мяса и протянул псу.

– Вуд! – позвал я. – Ко мне!

Стоило этой твари увидеть мясо, как она тут же соскочила со своей орбиты и ринулась к нему. Я едва успел отпрыгнуть в сторону, когда пес взвился в воздух и схватил кусок, чуть не оттяпав мне пальцы. Отбежав с добычей подальше, он принялся жадно ее поглощать, производя при этом разнообразные, но одинаково чудовищные звуки. Я медленно приблизился и дружески протянул к нему руку.

– Вуд, Вуд… – ласково увещевал я. – Хороший песик…

В ответ эта неблагодарная скотина злобно зарычала и попыталась цапнуть меня за руку. Успев отскочить в последний момент, я наградил пса увесистым пинком в зад. Тот взвизгнул и исчез в кустах.

К тому времени когда я сумел взгромоздиться на лошадь, солнце почти село и только на западе, над верхушками деревьев, еще трепетал отсвет заката. Ночь обещала быть чудесной – теплой, но с ласковым ветерком. Над головой уже зажглось несколько звезд, и я молил небо о лунной ночи – чтобы в лесу было не так темно.

Верхом мне приходилось ездить раза два в жизни, да и то в глубоком детстве. С высоты седла земля казалась ужасно далекой, и это меня беспокоило. Несчастное животное прогнулось под весом моего тела и смердело так, будто смерть уже надежно обосновалась в его раздутом брюхе.

– Вперед! – скомандовал я. Лошадь не сдвинулась с места.

– Н-но! – крикнул я и вонзил ей пятки в бока. Кляча громко выпустила газы и пошатываясь побрела в лес.

Так начался мой крестовый поход.

Пока мы дюйм за дюймом приближались к опушке, откуда-то снова нарисовался черный пес и, молнией выскочив из кустов, бросился вслед за нами. Он словно осознал наконец свою аллегорическую сущность в олицетворении Нищеты. Я старался не думать о шансах на успех и о том, какими коварными способами меня могут убить. Вместо этого я предпочитал размышлять о Белоу и его чудовищной жажде власти.

3

Всю ночь я трясся верхом на своей тщедушной лошаденке, поеживаясь от шороха опавшей листвы и шарахаясь от любой тени. Черный пес время от времени исчезал, но потом вдруг выскакивал из подлеска справа или слева от дороги и пробегал меж медлительных ног моего скакуна. Квисмал от этого сразу терялся и останавливался как вкопанный.

Сперва я нещадно лягал его пятками, чтобы заставить двигаться дальше, однако с тем же успехом мог бы подпинывать себя самого. В ходе долгих экспериментов выяснилось, что несколько ласковых слов, сказанных Квисмалу на ушко, действуют куда лучше насилия. Я шептал ему: «Вперед, мой благородный конь» – или еще какую-нибудь чепуху в том же роде, и тогда он, пошатываясь, трогался с места.

Треск сверчков в траве понемногу превратился в подозрительный шепот. Даже лик полной луны, которой я так радовался в начале пути, приобрел какое-то зловещее выражение. Мы выехали на поляну, и я поднял голову, чтобы вглядеться в молочное великолепие ночного светила. Черты лунной физиономии проступали исключительно четко и показались мне вдруг похожими на лицо Белоу. Мне представилось, как Создатель стоит на вершине высокой башни, поворачиваясь на каблуках, чтобы вобрать в себя все жизни ничтожных людишек из Вено. В этот миг я бы не удивился, пожалуй, увидев в небе гигантский перст, готовый меня раздавить.

Чтобы унять разыгравшееся воображение, я сделал глубокий вдох, и запахи леса действительно меня успокоили. В наполнившем мои легкие воздухе я смог различить ароматы вьющейся змейкой лозы дикого винограда, цветущего веерохвоста и сочащегося молочком корня ящерного папоротника. Все они были мне знакомы по ежедневным набегам в лес за лекарственными травами, каждое из этих растений, высушенное и перемолотое, исцеляло от самых различных недугов – будь то подагра, сенная лихорадка или приступы меланхолии. И сейчас одного их запаха оказалось достаточно, чтобы меня исцелить.

Я держался дороги, проложенной в последние годы купцами из Латробии, но едва рассвело, уговорил Квисмала зайти в подлесок, и мы повернули на северо-запад, к степям Харакуна. Пес исчез вновь, его было не видно и не слышно уже больше двух часов, и я возрадовался, решив, что он нашел себе новую жертву и вместо меня мучает теперь какого-нибудь кролика.

Когда солнце поднялось в зенит, я почувствовал, что ночное путешествие основательно меня измотало. С удил моего скакуна стекала пена, а с боков – пот: очевидно, Квисмал нуждался в отдыхе не меньше моего. Когда мы наконец вышли из леса и добрались до ручья, обозначавшего южную границу степи, я отыскал огромный раскидистый шемель, склонившийся над самой водой. Я привязал коня к нижней ветке – так, чтобы тот мог и дотянуться до воды, и пощипать травку, – а сам отцепил от седла арбалет и уселся в тени.

Седлом я в кровь стер себе кожу, глаза после двух бессонных ночей словно запорошило песком, но какое это было счастье – вновь очутиться на твердой земле! День был теплый, вековечный ветер степей обдувал и баюкал, заставляя забыть все тревоги. Вообще-то я собирался на досуге потренироваться в стрельбе, но вместо этого лег на спину и стал бездумно глядеть сквозь колышущиеся гроздья звездчатых листьев. Не желая становиться очередной жертвой охватившей Вено эпидемии, спать я по-прежнему опасался, однако вскоре веки мои смежились сами собой.

Меня разбудил собачий лай. Я еще не до конца проснулся, но уже испытал жестокое разочарование, сообразив, что пес все-таки нашел меня. Приподнявшись на локтях, я оглянулся посмотреть, все ли в порядке с лошадью. Верный Квисмал стоял там же, где я его и оставил, мусоля траву беззубым ртом и лениво отмахиваясь от гнуса.

Протерев глаза, я огляделся по сторонам, пытаясь отыскать пса. Когда мне это удалось, тот уже перебрался через ручей и, отряхиваясь, стоял на берегу ярдах в двенадцати от меня. Затем, сморщив нос и оскалив зубы, зверь прижался к земле. Шерсть на тощем загривке встала дыбом, лихо закрученный хвост опустился промеж лап, а из горла донеслось утробное урчание.

Этот пес и раньше-то казался мне сумасшедшим, а теперь выглядел совершенно безумным. Стараясь не делать резких движений, я на всякий случай потянулся за арбалетом.

– Ты же хороший мальчик, – предпринял я попытку увещевать взбесившегося зверя. Тот продолжал угрожающе рычать. Я решил, что уже вполне насладился его присутствием. К тому же, когда придется тайком пробираться по развалинам города, такой защитник будет мне только обузой. Дрожащими руками я поднял арбалет и вытащил из колчана стрелу. Продолжая разговаривать с собакой как можно ласковей, я попытался натянуть тетиву. Сдвинуть ее удалось дюйма на три – больше она не поддалась.

Представление об арбалетах у меня было более чем поверхностное, к тому же, прожив жизнь в относительной праздности, я не обладал и половиной силы хорошо обученного солдата. Импровизируя на ходу, я переместил центр тяжести назад, поднял ноги повыше и зафиксировал лук подошвами. Потом, отклоняясь и держа проклятую тетиву двумя руками, я сумел натянуть ее и зацепить за пусковой механизм.

Тут Квисмал тихонько заржал. Я поднял голову: Вуд мчался на меня, оскалив зубы, высунув язык и свирепо сверкая глазами. Вскрикнув: «Задница Харро!» – я потянулся за стрелой, подумывая в то же время, не лучше ли плюнуть на древнее оружие и просто забраться на дерево. Вуд был в пяти футах от меня, когда я сумел-таки установить стрелу и, зацепив пальцем курок, поднять арбалет к плечу.

Но пока я целился, пес уже прыгнул. Я позорно взвизгнул от страха и, вместо того чтобы выстрелить, бросил оружие и упал на землю, закрыв голову руками. К моему удивлению, собака не обрушилась на меня, а пролетела дальше, с рычанием, достойным демона Запределья. Прежде чем я успел схватить лук и обернуться, раздался еще один звериный рык и пронзительный крик боли.

Через пару секунд я уже стоял на ногах, с арбалетом на плече и целился в две сцепившиеся фигуры, катавшиеся по земле в нескольких футах от меня. Я еще не успел разглядеть, в чье же горло вцепился Вуд, когда до ноздрей донесся желчный запах латробианского оборотня. Я сразу узнал и серебристую шкуру, и получеловеческие бедра, и волчьи когти… Собравшись с силами, вервольф привстал на задние лапы, потянув за собой Вуда. Оборотень вопил от боли и яростно извивался, пытаясь оторвать собаку от горла, из которого хлестал фонтан желтой крови.

Я и не заметил, как нажал на курок, и арбалет выстрелил. Выстрелил с силой, которой я никак от него не ожидал. Выронив оружие, я проследил полет стрелы: она вонзилась чудовищу точно под ребро. Желтой жидкости и ужасающих воплей прибавилось, но я, хоть и был напуган сверх всякой меры, захлопал в ладоши и подпрыгнул от радости – точь-в-точь мальчуган, выигравший в тире игрушку. Но победа была мимолетной, ибо, упав на землю, эта тварь проворно поползла ко мне.

Вуд снова пришел мне на помощь. Он ринулся вперед, прыгнул оборотню на спину и вонзил клыки в серебристый загривок. Оба зверя повалились на землю, катаясь в пыли и яростно рыча. За это время я успел поднять арбалет, придерживая оружие ногами, натянуть тетиву и вставить новую стрелу.

– Вуд, прочь! – крикнул я, прицелившись. В этот миг оборотень швырнул собаку перед собой и, встав на задние лапы, замахнулся на моего защитника массивной лапой, вооруженной четырехдюймовыми когтями. Пес был безумен, но отнюдь не глуп – он увернулся от удара, проскользнув у вервольфа между ног. Я выстрелил оборотню в грудь, но арбалет дернулся, и стрела полетела выше, угодив чудовищу прямо в лоб.

Спотыкаясь, оно сделало несколько шагов и внезапно остановилось. На миг во взгляде оборотня мелькнула тоска, словно память об утраченной человечности, после чего глаза его закатились. Повалившись наземь, оборотень еще долго корчился, рычал и грыз землю. В конце концов мне пришлось собрать остатки мужества, подойти поближе и добить его еще одной стрелой – в затылок.

Убедившись, что враг мертв, я бросил оружие, вернулся к ручью и сунул голову в воду. После пары минут водных процедур адреналин перестал бешено пульсировать в крови, а сердце трепетало уже не так затравленно. Вот тогда-то меня и охватил настоящий ужас. То, что я вышел из этой схватки живым, не могло не радовать, однако лицо побежденного монстра не оставляло сомнений в том, что это – только начало.

Существо, которое мы с Вудом уничтожили, не было Гретой Сикес. Двигалось оно более неуклюже, а при ближайшем рассмотрении и вовсе оказалось мужского пола. К тому же в голове у вервольфа, в отличие от Греты, не было металлических деталей. Зная склонность Белоу к доведению своих проектов до абсурда, я понимал, что вокруг города могут сновать целые стаи подобных существ.

Я был потрясен, но встреча с новым оборотнем лишний раз доказывала, что Создателя необходимо остановить – и чем скорее, тем лучше. Прежде чем двинуться дальше, я вытащил из седельной сумки шмат сушеного мяса и подозвал Вуда. Он подошел на удивление спокойно и с достоинством уселся у моих ног. Опустившись на колени, я выразил ему свою признательность: погладил по голове и почесал под подбородком, одновременно скармливая ему полоски мяса.

Пес уплетал мясо, вывалив слюнявый язык и старательно скаля зубы в подобии улыбки. Когда с ласками и угощением было покончено, я пошел за арбалетом, но стоило мне наклониться, как бежавший сзади Вуд смачно цапнул меня за мягкое место, сдернув штаны с пояса. Я хотел пнуть паршивца, но тот пулей умчался в степь.

– Идиот! – крикнул я ему вслед, а обернувшись, обнаружил, что умнейший из жеребцов Квисмал умудрился отвязаться от дерева и с тупым выражением морды стоит посреди ручья. Полчаса я убил на то, чтобы вытащить его из воды, прежде чем мы снова отправились в путь.

Впереди расстилались степные просторы Харакуна – легендарный манеж, на котором разыгралось столько исторических сражений между войсками Отличного Города и крестьянами Латробии. В земле, по которой я ехал, покоились тысячи людей, чьи жизни оборвались по прихоти Создателя.

Страшна и печальна была эта пустынная равнина, бывшая некогда плодородной землей. Ничего здесь теперь не росло, кроме ржавой травы да редких суковатых деревьев, как будто смерть людей убила и самую землю. Однако меня тревожили не столько тени древних курганов, сколько то обстоятельство, что здесь я был виден как на ладони.

Квисмал, очевидно, тоже почувствовал гнетущую атмосферу этого места. Он даже преодолел свою вселенскую апатию и то бросался из стороны в сторону, то ржал при виде сусликов и птиц. Я прижимался к его спине, стараясь сделаться как можно неприметнее для того, кто мог за нами наблюдать, будь то человек или зверь.

Пересекая проплешины, где не росла даже трава, я не раз различал в мягкой пыли следы звериных лап. Пожалуй, для Вуда эти следы были великоваты. Далеко за полдень я заметил, как что-то шевельнулось в высокой траве в четверти мили к западу и это что-то было серебристо-серого цвета… Чем дальше я углублялся в степь, тем яснее и тошнотворнее становилось ощущение, что меня окружают, дожидаясь темноты.

Уже сгустились сумерки, когда вдали показался рваный силуэт Города. Пара уцелевших башен, обломки городской стены и руины домов появились на горизонте одновременно, словно окаменевшие останки древнего ящера. Шпиль хрустальной башни, называвшийся когда-то Верхним уровнем, алмазным оком мерцал в лучах заходящего солнца, и я не мог избавиться от ощущения, что он наблюдает именно за мной.

На мгновение все ужасы, творившиеся в этих стенах, смыла волна ностальгии. Здесь прошла моя юность, здесь я обрел власть, здесь получил и самые серьезные уроки. Сунув руку в карман, я крепко стиснул зеленую вуаль. Не стоило себя обманывать: я вернулся не только ради спасения односельчан.

Определяя по положению солнца, далеко ли до темноты, я заметил в небе трех птиц, приближавшихся со стороны городских развалин. Сначала я принял их за ястребов, но когда последний луч солнца коснулся огромных крыльев, они сверкнули, словно осколки хрустальной башни. Этих мимолетных искр было достаточно, чтобы безошибочно определить их породу. Я взял в руки арбалет и повесил колчан на плечо. Потом наклонился к уху Квисмала и стал умолять его двигаться быстрее. Коню, видно, передался мой страх, поскольку он и впрямь поскакал на удивление резво.

Когда Квисмал несся уже почти галопом, одна из стальных птиц начала снижаться по спирали. Я дергал поводья то вправо, то влево, заставляя лошадь двигаться зигзагами и в то же время стараясь не выпускать из виду смертоносный механизм. Словно обладая разумом, он неотступно следовал за нами, пока мы хаотично носились по равнине. Когда расстояние между нами сократилось до сотни ярдов, птица на секунду застыла в воздухе и камнем упала вниз.

Она промахнулась на каких-нибудь десять ярдов и после столкновения с землей взорвалась с такой силой, что в воздух полетели камни, а меня чуть не вышибло из седла. Мы чудом спаслись, но напуганный взрывом Квисмал вернулся к своей былой апатии в ее усиленной разновидности. Пошатываясь, он сделал еще три шага и застыл как каменный.

Пока я упрашивал его сдвинуться с места, две другие летучие бомбы тоже начали снижаться. Какими только титулами я ни наградил Квисмала в течение десяти секунд – от «благороднейшего жеребца, когда-либо ступавшего по земле» до «квинтэссенции лошадиной премудрости», – все было напрасно. Мне ничего не оставалось, кроме как бросить его и бежать. Когда я соскочил на землю, хромированные вестники Создателя уже начали свое падение.

Я могучим рывком преодолел дистанцию в пятьдесят ярдов – за это время я не сумел бы написать и собственное имя, после чего кинулся наземь. Прикрыв глаза ладонями, я оглянулся и успел увидеть, как мой несчастный Квисмал взорвался. Меня с грохотом накрыла ударная волна. Копыта, уши и внутренности разлетелись в радиусе двадцати ярдов от того места, где стоял когда-то мой верный конь.

Страх, который я так долго и тщательно в себе подавлял, теперь завладел мною полностью. Я ни о чем не думал теперь, лишь несся сломя голову к развалинам Города. Когда же наконец остановился перевести дух, оказалось, что настала ночь. Я немедля принялся заряжать арбалет, но еще не вставил стрелу, как что-то прыгнуло на меня из темноты. Я даже не успел испугаться.

Кто бы мог подумать, что я буду так счастлив увидеть эту чертову псину!

4

Я осторожно продвигался вперед, держа заряженный арбалет на плече, а палец – на спусковом крючке. Небо было облачное, безлунное и беззвездное. Впрочем, я так и не понял, хорошо это или нет. Во всяком случае, разглядеть что-либо на расстоянии пяти ярдов было невозможно, и я потерял Город из виду. Вуд против обыкновения держался рядом, и от этого было как-то спокойнее.

По моим расчетам, мы одолели половину пути до городской стены, когда послышались первые завывания. Звуки эти показались мне голосами ангелов скорби. Они слышались со всех концов степи, и вскоре стало ясно, что таким образом оборотни сообщают друг другу о нашем местонахождении. А я-то наивно надеялся остаться незамеченным! Руки и ноги у меня затряслись, тело парализовал страх.

Вуд подбежал ко мне, ухватился зубами за носок башмака и потянул. Это подействовало: меня словно разбудили. Я постарался стряхнуть с себя страх и сосредоточиться, но мысли в отличие от ног отказывались повиноваться. В голове была пустота, а в членах – дикая усталость. Вскоре завывания оборвались, уступив место тишине, показавшейся мне еще страшнее.

– Они приближаются, – сообщил я собаке и остановился. Медленно поворачиваясь, я стал целиться в темноту из арбалета. Вуд тихонько зарычал. Глаза уже немного привыкли к сумраку, и я изо всех сил вглядывался в кромешную тьму. Некоторое время я стоял неподвижно, прислушиваясь. Сначала слышно было только, как стучит в висках кровь, но через пару мгновений я различил легкий шелест ветра в траве, а потом и что-то вроде шороха быстрых лап в мягкой пыли.

Понимая, что до старости мне не дожить, я решил, что хотя бы не сдамся так просто, и мы с Вудом одновременно рванули с места в карьер. Адреналин бил через край, и только благодаря этому я мог бежать наравне с собакой. Никогда в жизни я не мчался так быстро, но когда прямо за спиной послышался волчий вой, нашел в себе силы прибавить ходу. Несмотря на это, рычание и щелканье челюстей приближались.

Легкие разрывались от напряжения, а из глаз катились слезы, когда, оглянувшись сдуру, я увидел, что преследователи совсем близко. В эту секунду один из них выпрыгнул из темноты справа и с размаху врезался в мое плечо. От удара я выронил арбалет, потерял равновесие и упал ничком на землю. В следующий миг зверь оседлал меня и вонзил когти в мою шею… но чудесным образом промахнулся, запутавшись в воротнике куртки.

От страха я плохо соображал, но все-таки догадался вытащить из башмака костяной нож Эа. Когда оборотень высвободился из текстильного плена, я воткнул острое как бритва лезвие ему в брюхо и распорол до самого горла, словно расстегивая огромную «молнию». Вывалив на меня зловонные внутренности, оборотень продолжал цепляться за мое плечо. В это время Вуд высоко подпрыгнул и ударил чудовище головой. Оно выпустило свою добычу – но тут откуда ни возьмись появилось второе и прыгнуло собаке на спину.

Я не стал тратить время на то, чтобы подняться, а вместо этого перекатился к валявшемуся поодаль все еще заряженному арбалету. Целясь, я привстал на колено, но не удержал равновесия, и палец сам нажал на курок. Стрела лишь чуть-чуть оцарапала левое плечо оборотня, впрочем, чтобы отвлечь его внимание, хватило и этого. Он оставил Вуда в покое и метнулся ко мне. Когда зверь прыгнул, я отбросил бесполезный арбалет и, вырвав из колчана стрелу, выставил ее острием вверх. Оборотень упал, и стрела пронзила его грудь. Разумеется, чтобы убить его, этого было недостаточно. Я поднял арбалет и, словно дубинку, обрушил его на голову монстра. Череп с треском раскололся, но и мое оружие переломилось надвое.

Спотыкаясь, я снова пустился бежать. Раненая собака, прихрамывая, трусила рядом. Только теперь дала о себе знать боль в разорванном предплечье. Стая была еще далеко, но я понимал, что все кончено, и не видел смысла мучиться дальше. Вуд вдруг отстал от меня и бросился в противоположном направлении, прямо навстречу преследователям. Не знаю, насколько тяжело он был ранен, но пес явно хотел выиграть для меня пару лишних минут. В голове царила полная неразбериха, но я все же успел подумать: «И это за два куска мяса?!» Потом сзади послышался яростный рык пса – видно, он встретился со стаей вервольфов, – и я заставил себя не думать о нем.

Звуки, раздававшиеся за моей спиной, походили на хор предсмертных криков. Я пробежал еще несколько ярдов, а потом просто свалился в изнеможении. Сердце и легкие сдавило так, что казалось, я вот-вот взорвусь, разделив судьбу Квисмала. Учитывая ситуацию, это было бы наилучшим исходом. Взглянув вверх, я увидел темнеющий контур осыпавшейся стены, а за ней – зубчатый силуэт Верхнего уровня. До него оставалось каких-нибудь пятьдесят ярдов, а у меня не было сил даже встать на ноги. Снаряжение, которым снабдили меня односельчане и которое поначалу показалось мне столь презренным, все же помогло мне почти добраться до цели путешествия. Горькая иронии судьбы!

Заслышав приближавшуюся стаю, я стал терять сознание. Тогда я нащупал зеленую вуаль в кармане куртки и из последних сил стиснул ее в кулаке. Чьи-то когти вцепились мне в спину. Я ждал, что они вот-вот разорвут мою плоть и переломят позвоночник, но вместо этого меня осторожно приподняли над землей и вознесли в ночное небо. «Вот и смерть», – подумал я. От ужаса веки мои закрылись, и я потонул в себе, как уголек в океане.

Вообразите же мое удивление, когда через некоторое время я очнулся на мягкой кушетке, под теплым одеялом. Мышцы все еще сводило судорогой страха, а растянутые связки немилосердно ныли. Откинув одеяло, я привстал на правом локте и обнаружил, что кто-то заботливо перевязал раны на моем предплечье.

Комната, в которой я очутился, была тускло освещена одной свечой, горевшей на столике футах в пяти от меня. Все, что не входило в круг ее света, виднелось довольно смутно, но я все же смог разглядеть сводчатый очень высокий потолок и закрытую дверь на некотором расстоянии от стола. Повернувшись в другую сторону, я всмотрелся в полутьму и увидел ряды книжных стеллажей. Проходы между ними длинными туннелями уходили вдаль и терялись в темноте.

Место казалось до боли знакомым: я был уверен, что бывал здесь раньше. Во всяком случае, эта комната находилась в Городе, а значит, я все-таки до него добрался. Только теперь я заметил, что все еще сжимаю в кулаке зеленую вуаль. Разжав пальцы, я взглянул на нее в надежде, что она поможет мне решить, что делать дальше. Выбор был небогат: либо пытаться бежать, либо остаться.

Почему-то мне стало казаться, что если нашел меня Белоу, то, поговорив с ним, я смогу убедить его отказаться от мести жителям Вено. Одновременно с этим я понимал, что это форменная чепуха. С какой это стати ему менять свои планы, да еще по моей просьбе? Однако решения мне принимать не пришлось: за дверью послышались чьи-то шаги. Я быстро запихал вуаль в карман и упал на подушку, натянув одеяло на плечи.

Притворился спящим я как раз вовремя: через мгновение в комнату кто-то вошел. Этот кто-то закрыл дверь, а потом зажег лампы на стенах – я понял это по запаху газа. Затем пара башмаков протопала по коралловому полу. Шаги замерли возле кушетки, и я попытался очень медленно, чтобы не выдать себя трепетаньем ресниц, приоткрыть глаза и взглянуть на моего спасителя. На лицо упала тень – видно, он наклонился надо мной. Я успел бросить быстрый взгляд сквозь щелочку век, но тут моей головы коснулась рука, осторожно откинувшая с лица прядь волос, и я, перестав пытаться подглядывать, сомкнул веки. Все, что я успел увидеть, – блики света на круглых стеклах очков. Черт лица я не разглядел. К счастью, вскоре человек отошел от кушетки и направился к столу. Слышно было, как он отодвигает стул и садится.

Я был почти уверен, что это не Белоу. Тот никогда прежде не носил очков, и если только за прошедшие годы он не выжил из ума, ему вряд ли захотелось бы погладить меня по голове. Я решил вести выжидательную политику и еще немного пошпионить, прежде чем сбросить маску сна.

Перевернувшись на бок, я что-то тихонько пробормотал, как человек, который пытается выбраться из сетей дурного сна. Теперь моя позиция по отношению к столу и к тому, кто за ним сидел, была более выгодной.Прежде чем попытаться открыть глаза, я решил выждать немного и вдруг сообразил, где я. Ряды книжных шкафов, высокие потолки – все говорило о том, что я оказался в подвале Министерства Знаний, где однажды рылся в поисках чертежей фальшивого рая.

Решив, что времени прошло достаточно, я приоткрыл глаза и увидел силуэт человека в длинном плаще, собранном за спиной в пышные складки. Он сидел за столом, склонившись над раскрытой книгой. Однако, когда я открыл глаза пошире, оказалось, что это и не человек вовсе. Глаза у меня полезли на лоб, спина покрылась холодным потом. За столом, в круглых очках, как прилежный студиозус, над книжкой склонился демон. То, что я принял за складчатую накидку, оказалось остроконечными крыльями, а по коралловому полу стучали вовсе не подошвы башмаков, а твердые копыта! Шипастый хвост демона ритмично подрагивал у него за спиной, пока тот переворачивал страницы и беззвучно шевелил губами.

Я хотел сдержать рвавшийся из груди крик, но все же что-то полузадушено вякнул. Демон поднял на меня увеличенные линзами глаза. После путешествия в Запределье мне было слишком хорошо известно, что делают эти твари с людьми. Отбросив одеяло, я скатился с кровати и помчался от него вдоль стеллажей. На бегу я кричал, а в перерывах между криками слышал, как хлопают над головой сильные крылья.

Стеллажи вскоре кончились, и передо мной выросла глухая стена. Я попятился, глядя, как демон приземляется, вздымая крыльями тучи пыли со старых книг. Я убеждал его не подходить, а не то я буду вынужден «принять меры». Однако мои угрозы, похоже, не произвели на него должного впечатления. Тогда я зачем-то сунул руку в карман, вытащил зеленую вуаль и швырнул ею в противника. Ткань была скомкана в тугой комок, но в дюйме от моей ладони развернулась и перышком спланировала на пол. Демон состроил гримасу и разразился странными звуками.

Я стоял ни жив ни мертв, ожидая своей участи, и очень нескоро догадался, что он смеется. Нахохотавшись, демон наклонился, поднял вуаль и протянул мне. Я взял ее, словно загипнотизированный, а он произнес:

– Физиономист Клэй?

Я был так поражен его способностью говорить, что смог лишь тупо кивнуть в ответ.

– Мисрикс, – представился он.

Затем слегка поклонился и протянул мне лохматую когтистую лапу.

Должно быть, именно нелепость его облика (демон в очках!) окончательно убедила меня в том, что бояться нечего. Я протянул ладонь, и мы обменялись рукопожатиями. Крылья демона слегка подрагивали, пока мы трясли друг другу руки. Потом он развернулся и пошел по проходу назад. Махнув мне хвостом, словно приглашая следовать за собой, он бросил через плечо:

– Пойдем выпьем чаю.

5

– С сахаром? – осведомился демон.

Он застал меня врасплох, и я кивнул, не расслышав вопроса. С той минуты, как я устроился за библиотечным столом, а демон ушел в соседнюю комнату заваривать чай, я не замечал ни течения времени, ни того, что происходит вокруг. В голове снова и снова прокручивалась одна и та же сцена: я нелепо бросаю в демона скомканную вуаль, а он жутко хохочет… При воспоминании о его смехе меня бросило в дрожь.

– Два кусочка или один? – уточнил демон, приподнимая крышку сахарницы.

– О да, – невпопад ответил я.

Демон сокрушенно покачал рогатой головой и, орудуя когтями словно щипцами, ловко извлек из сахарницы два белоснежных кубика. Опустив их в мою чашку, он взял ложечку и принялся осторожно помешивать, с каждым оборотом чуть взмахивая крыльями.

– Лимонов сейчас не достать, – пробормотал он, потупив взор.

Я молчал как рыба, продолжая изумляться такому радушию. Что за нонсенс – застенчивый хищник! Кажется, мне было бы куда легче понять происходящее, окажись передо мной Грета Сикес – та хотя бы когда-то была человеком. Перед глазами неотступно маячило лицо Батальдо, мэра Анамасобии, растерзанного демонами Запределья.

Размешивая сахар, демон то и дело поглядывал на меня, демонстрируя при этом не слишком обнадеживающие клыки. Закончив, он поднес свою чашку к губам и попробовал. От горячего чая очки запотели, так что ему пришлось снять их и протереть о брюхо, поросшее рыжевато-бурой шерстью. Я с интересом заглянул в глаза демона – желтые, с вертикальным змеиным зрачком, они будили во мне какой-то первобытный страх, и я поспешил отвести взгляд.

– Ты спас меня, – сказал я. Демон кивнул:

– Я вышел погулять и увидел, как ты бежишь.

– Это все из-за оборотней, – объяснил я.

– Прости, – смутился он, – над ними я не властен. Я и сам их боюсь. Если бы я опустился за стеной и остался там, они бы разорвали и меня.

– Спасибо, – искренне поблагодарил я.

– Пожалуйста, Клэй.

Я взял в руки чашку.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

– От отца, – просто ответил демон.

– А кто твой отец?

– Создатель Белоу. Это он показал мне тебя.

– Драктон Белоу? – недоверчиво переспросил я. Демон кивнул:

– Он сделал меня человеком. Дал мне язык и разум.

– Он здесь, в Городе? – спросил я.

– Здесь, – отвечал Мисрикс.

– Мне нужно поговорить с ним, – заявил я.

– Скоро я отведу тебя к нему.

– А как ты стал человеком? – спросил я. Демон на секунду задумался.

– Как будто ветер задул свечу в моей голове. Когда во мне погасла яркость Запределья, я смог сосредоточиться. И начал думать как люди.

– Расскажи мне об этом.

– Хорошо, Клэй.

Сказав это, Мисрикс порылся в складках кожистых крыльев и извлек оттуда пачку сигарет и коробок спичек.

– Ты куришь? – удивился я.

– Судя по книгам, демонам полагается дымить. – Он застенчиво улыбнулся и тут же добавил встревоженно: – Ты ведь не скажешь отцу?

– Обещаю, но только если ты меня угостишь, – сказал я.

Демон протянул пачку.

– Где ты это взял? – спросил я.

– В развалинах. Я могу найти там почти все, нужно только долго искать. А как тебе мои очки? – похвастался он, склонив голову и глядя поверх стекол. – Я снял их с одного трупа. Отец говорит, лучше видеть я от этого не стану, но мне они нравятся. По-моему, в них я выгляжу умнее.

Он прикурил и затянулся, ритмично постукивая копытами по каменному полу. Затем передал мне спички и обстоятельно прокашлялся – звук был чуть потише львиного рыка. Сигаретный дым окутал его голову, и если бы не очки, передо мной была бы живая картинка из детского катехизиса. Мисрикс разогнал дым крыльями, сделал еще одну затяжку и начал свой рассказ:

– Я еще помню, хотя очень смутно, как был диким зверем и свободно носился по лесу. Я принюхивался к ветрам Запределья и старался учуять след живой плоти. Потом меня поймали и привезли в город. Из этого времени я помню только ненависть и страх. Я сбежал от моих тюремщиков. Найти пищу было легко, обычно она даже не сопротивлялась. Только раз мне довелось сражаться с сильным человеком – это было под землей, и он сломал мне один рог. Вскоре рог отрос заново, и я снова отправился на охоту. Потом повсюду начались взрывы. Тогда я улетел из Города и кружил над ним, пока все не кончилось. После этого находить пищу стало труднее. Мертвых было много, но их я есть не мог. Есть мертвых – это все равно что умереть самому. Я питался бездомными кошками и собаками, пережившими конец Города. Иногда даже глотал голубей, но разве же это еда? Я голодал.

Однажды я увидал стоявшего на открытом месте человека – это был мой отец, но я тогда еще не знал, что он мой отец. Я слетел к нему, чтобы сожрать его, но когда мои когти вцепились в него, он исчез. Испарился как туман, а на меня упала сеть. Потом он снова появился и воткнул мне в руку длинную острую штуковину. Очень долго все было словно во сне и наяву одновременно. И все это время я слышал его голос – он говорил со мной. Слова просачивались в меня и обвивали изнутри, прорастали как лианы и распускались в моей голове цветами. Это было больно, но эта боль была где-то далеко-далеко.

«Чистая красота» – вот первые слова, которые я понял, и они означали укус иглы. Очнувшись, я уже не желал живой плоти. Отец стал кормить меня растительной пищей. Я больше не знал, что буду делать в следующий миг, но вместо этого подолгу сидел и размышлял. Поначалу эти размышления меня забавляли – как тиканье часов, как музыка, которую хочется слушать и слушать без конца. Наконец я очнулся от этого сна наяву, и раньше чем я встал и сделал первый шаг, я уже знал, что я – Мисрикс. Я закричал, чтобы понять, что родился. Отец крепко обнял меня. «Тебе еще так многому нужно научиться», – сказал он.

Тут демон жестом попросил у меня пачку. Он взял сигарету, а спичку поднял вверх и чиркнул серной головкой о левый рог. После этого демон украдкой глянул на меня – убедиться, что фокус я оценил.

– Итак, – сказал я, – Белоу тебя очеловечил.

– Он сделал меня человеком, – поправил демон. – Он много чего показал мне. О многом рассказал. А однажды мы обнаружили, что я умею учиться по-особенному.

Я иногда помогал ему в лаборатории – наблюдал за «экспериментами», как он их называл. В то время он занимался превращением людей в волков, которые чуть не съели тебя, Клэй. В Город тогда откуда-то явилась горстка людей. Они были с ружьями и охотились за сокровищами. Мы – отец, я и Грета – поймали их. Отец сказал, что хочет помочь им вернуться в истинный облик. Что в глубине души они мечтают лишь об одном – превратиться в волков. Мы посадили людей в клетки, а затем одного за другим стали вынимать оттуда и работать над ними. Их крики меня огорчали. Отец говорил – это потому, что им нелегко становиться тем, чем нужно.

Однажды, когда мы спали, я услышал, как кричит один из них. Я пошел в лабораторию один, хотя и не должен был этого делать. Человек умолял отпустить его. Я пытался объяснить, что ему необходимо стать волком, но он так жалобно плакал… Он сказал, что никуда не денется, если я просто отпущу его погулять на пару минут. Из-за него мне было больно внутри, поэтому я развязал веревки и отпустил его. Он убежал. Отец тогда очень на меня рассердился. Громко кричал и даже ударил меня по лицу. Мне приказали встать в угол, а Грету послали искать человека. Через час она вернулась, но, видно, никого не нашла.

Отец запретил мне что-либо делать в лаборатории без его разрешения. Я стал просить прощения, и тогда он сказал, что теперь я молодец. Я хотел обнять его, но он все еще хмурился, тогда я протянул руку и положил ладонь ему на голову. Вот тогда-то знание закружилось ураганом и полилось через мою руку от него в меня. Это было как будто его жизнь оказалась у меня в голове. Я видел его мальчиком и юношей. Я видел, как он делает тысячу дел и произносит миллион слов.

«Поразительно», – это были его слова, когда отец убрал мою руку со своей головы. Он тоже все это почувствовал и сказал, что это часть моей звериной природы, которую я не потерял. И что это может оказаться ценным инструментом. С тех пор мы стали учиться сдерживать ураган, перерождать его в человеческое. Вот почему он так многому научил меня за те несколько лет, что я живу.

– А что он рассказывал обо мне? – полюбопытствовал я.

– Он говорил, что ты – один из его детей, и показывал мне тебя в своих мыслях.

– А он не упоминал, случайно, что однажды пытался меня убить?

– Нет, – нахмурился демон, отодвигая стул, и встал, расправив крылья. Заостренный кончик хвоста нервно подрагивал.

– Что же это за отец, который пытается убить своих детей? – сказал я.

– Я знаю, – тихо молвил демон. – В тот первый раз, когда ураган прошел в меня сквозь руку, прежде чем мы научились его сдерживать… В тот раз я видел все.

– И тебя это тревожит? Мисрикс покачал головой:

– Зачем он сделал это с той женщиной в зеленой вуали? Зачем застрелил того человека? Зачем заставлял людей кричать от боли и превращаться в волков? Через него ко мне пришло знание, но кроме знания – кое-что еще. Маленькая противная букашка, которая все время зудит в голове. Все, что я узнал, отравлено ее жалом. Из-за этого я не сплю по ночам и все думаю.

– Почему же ты все еще здесь? – спросил я.

– Здесь мой отец.

Я рассказал ему о том, что произошло в Вено, – о взорвавшейся птице и сонной болезни.

– Да, – кивнул он, – я это знаю.

– Я должен помочь этим людям, – увещевал я.

– Идем, Клэй, – сказал он и поднялся. Мисрикс подождал, пока я выберусь из кресла, а затем галантно открыл передо мной дверь. В полном молчании мы проследовали по длинному коридору со множеством дверей. Я не переставал восхищаться этим разумным зверем, но больше всего меня поражало то, что такой развращенный человек, как Белоу, оказался способен воспитать существо с такими высокими моральными принципами. Я подозревал, что демон ведет меня к «отцу». Что ж, рано или поздно это должно было случиться. Уж лучше пусть при этом будет присутствовать Мисрикс: на него, пожалуй, можно положиться.

В конце коридора оказалась еще одна дверь. Когда мы подошли к ней, демон опустил тяжелую лапу на мое плечо, так что загнутые когти нацелились мне прямо в сердце.

– Обещай, что не обидишь его, – робко попросил он.

Я недоуменно вытаращился на него:

– Я? Обижу Белоу? Я думал, скорее ты защитишь меня от его гнева.

– Этого не потребуется, – мрачно сказал он, поворачивая ручку, и распахнул дверь.

Комната была маленькая и плохо освещенная. Пришлось даже подождать, пока глаза привыкнут к полутьме. Тем временем Мисрикс тоже вошел и встал рядом. На столике, возле широкой кровати с резным изголовьем, горела свеча. А на кровати с закрытыми глазами лежал Драктон Белоу. Одетый в синюю шелковую пижаму, он покоился на облаке кремовых подушек. Со дня нашей последней встречи он отрастил длинные усы и бороду того же цвета, что и подушки. Морщин на его лице почти не прибавилось, что было поразительно для такого старика, зато густые волосы, когда-то ниспадавшие эффектной волной, на макушке исчезли совсем.

Мисрикс подошел к кровати и легонько коснулся головы Белоу. Я тоже приблизился и спросил шепотом, не стоит ли его разбудить.

– Если бы это было возможно… – вздохнул демон.

– В каком смысле? – удивился я. Однако прежде, чем он успел ответить, я обратил внимание на лицо Белоу. На нем играла легкая улыбка – такая же, как на лицах Рона, и Дженсена, и других обитателей Вено, заболевших сонной болезнью.

Я глянул на Мисрикса. Тот кивнул.

– Три дня назад мы были в лаборатории – отец трудился над очередной стальной птицей. Он сказал, это «еще один подарочек моим деткам в Вено». В руке у него была маленькая мензурка с дымящейся желтой жидкостью, которую он собирался влить птице в клюв. Потом отец начал что-то говорить мне, и в эту секунду мензурка выскользнула у него из рук и разбилась об пол. Я был в другом конце лаборатории и сразу бросился на помощь. Вокруг отца поднимался густой желтый дым. Он нехорошо выругался и знаком приказал мне не приближаться. Я встал поодаль, потому что его палец приказывал мне остановиться. Потом его глаза закатились, он сказал: «Спокойной ночи» – и упал на пол. И с тех пор я не могу его разбудить.

Внутри у меня все сжалось.

– А вакцина? Ты не помнишь, он не создавал лекарства от желтого дыма? – с надеждой спросил я.

Демон печально кивнул:

– Да. Когда отец изобрел этот дым, он проводил эксперимент на одном из вервольфов. Сначала усыпил его, а через два дня разбудил, введя какое-то вещество.

– И что это было за вещество? – спросил я.

– Не знаю, – огорченно пробормотал Мисрикс. Я поспешил его успокоить:

– Все в порядке. Ты ни в чем не виноват. – Я положил ладонь на его лапу. – А где оно хранится, ты знаешь?

– Да, – с готовностью отозвался он.

– И где же?

Кончиком когтя демон коснулся виска Драктона Белоу.

– Здесь.

6

Я упросил Мисрикса отвести меня в лабораторию, но оказалось, что сделать это можно только днем, когда спят волки-оборотни. Лаборатория помещалась на первом этаже одного из уцелевших зданий на другом конце города, и, по словам демона, дорога туда пролегала через вероломные переулки, идеально подходящие для засады. Сама лаборатория не запиралась, и эти твари знали, как туда пробраться.

– Они могут поймать нас в ловушку, и мы не сможем выбраться, – объяснил демон, бросив последний взгляд на Белоу, перед тем как закрыть дверь.

– Почему же твой отец устроил лабораторию так далеко от дома? – удивился я.

– По двум причинам, – отвечал Мисрикс. – Во-первых, на случай, если кто-нибудь из подопытных сбежит, пока мы спим, а во-вторых, чтобы по дороге немного разминаться.

– А по воздуху ты не можешь меня донести? – спросил я, шагая рядом с демоном по длинному коридору.

– В светлое время суток небо охраняют стальные птицы, – объяснил демон. – Они не тронут нас на земле, но пока солнце высоко, подниматься в воздух слишком опасно. Так уж они устроены: уничтожают все, что ходит и ползает за пределами Города, и все, что летает над ним. Отец очень боялся нападения с воздушных шаров и ракет.

– Вот моя комната, – объявил демон, открывая дверь. Пока он зажигал лампы, я огляделся. Помещение было огромное, светлое и идеально чистое. Лишь небольшая его часть была отведена под жилое пространство, остальную же площадь снова занимали стеллажи. Мисрикс направился к ним и поманил меня за собой.

– Я убрал отсюда книги и основал свой Музей развалин. На этих полках – все самое интересное, что я спас из Отличного Города.

На полках, ряд за рядом, были выставлены разношерстные экспонаты: пули, черепа, громадные куски прозрачного кристалла – очевидно, осколки фальшивого рая. Пока я неспешно двигался вдоль полок, разглядывая эти реликвии и изучая специальные карточки с отпечатанными на машинке подписями, перед моими глазами встал призрак Города. На меня нахлынули воспоминания. Мне казалось, я снова поднимаюсь на лифте на Верхний уровень, в то время как на самом деле я прогуливался вдоль полок с браслетами, куклами, зубами, разбитыми чашками для озноба, мумифицированными пальцами, рогом демона и головами механических гладиаторов с торчащими из всех щелей шестеренками.

– Потрясающе! – воскликнул я. Демон следовал за мной по пятам, сложив ладони так, словно молился на свою сокровищницу. – А что думает об этом твой отец?

– Кажется, он употребил слово «гнусность». Но он никогда не требовал, чтобы я все это выбросил.

– Почему ты решил этим заняться?

– У меня было такое чувство, что во всех этих предметах есть история – история Отличного Города. Нужно просто правильно сложить кусочки – и тогда она прояснится.

– Ты проделал огромный труд, – заметил я. – Что же это за история?

– История любви. В этом по крайней мере я уверен. Но потом я потерял нить – из-за маленького предмета, чей смысл мне непонятен. Он здесь, – сказал Мисрикс, направляясь мимо меня, в глубь музея.

У последнего ряда, в дальнем углу комнаты, он остановился.

– Вот, – провозгласил он, когда я приблизился. Он указал когтем на полку и застыл в созерцании.

Там, между пустой бутылью из-под «Шримли» и синей дланью твердокаменного героя, был выставлен белый плод в полной спелости.

Я потянулся было к нему, но удержался и коснулся указательным пальцем бумажной карточки с надписью «НЕИЗВЕСТНЫЙ ПЛОД. Сорван с дерева, растущего на развалинах».

– Что это? – спросил демон.

– Это плод из Земного Рая, – ответил я. – Волшебная штука. Для одного – яд, а другого может вернуть из мертвых.

– Интересно, – заметил Мисрикс.

– И как это укладывается в твою историю? – спросил я.

– Пока рано судить. Но это важно.

– Почему?

Демон удивленно приподнял бровь:

– Иначе я бы не нашел его.

Он повел меня обратно, в жилую часть комнаты, состоявшую из письменного стола, лампы и небольшой полки с книгами.

– А ты вообще спишь? – спросил я, не обнаружив среди мебели ни кровати, ни дивана.

– Сон – это возвращение в Запределье, ведь я до сих пор сплю как демон. Иногда, очень редко, мне снятся и человеческие сны, но это всегда кошмары. Вот здесь… – начал он и вдруг распахнул крылья. Подпрыгнув, демон взмыл в воздух, разметав по всей комнате лежавшие на столе бумаги. Мне оставалось только задрав голову смотреть, как он взлетел под потолок, к торчавшему оттуда металлическому крюку. Обхватив его цепкими пальцами, Мисрикс подогнул колени и уперся ступнями между передних лап. Скрючившись таким образом, он запахнул крылья и повис вниз головой, словно драгоценный плод Запределья.

– … здесь я сплю, – послышался его голос, приглушенный коконом крыльев. Я от всей души зааплодировал.

– А теперь отдыхай, Клэй, – сказал Мисрикс. – До рассвета не больше часа.

Секунду спустя он уже спал. Вытащив из кармана зеленую вуаль, я сел на пол, привалился к стене и закрыл глаза. Я был измотан, голоден и совершенно сбит с толку. Сопротивляться течению событий казалось бессмысленным. Словно один из экспонатов Музея развалин, я был всего лишь фрагментом стародавней истории. Я пытался подумать о том, что и как собираюсь искать в лаборатории, но слова в воображаемом списке стали растекаться по странице, и я уронил голову, погрузившись в сон. В нем я бесшумно шел по своему дому, пустому и темному, а на дворе, залитом лунным светом, лаяла собака.

Я открыл глаза пару часов спустя и увидел, как Мисрикс, восседая за письменным столом, вводит в сгиб локтя лиловое вещество – я ни секунды не сомневался, что это чистая красота. Закончив, он поморщился и выдернул иглу.

– Что ты делаешь? – окликнул я.

Демон обернулся и воровато взглянул на меня. В его глазах мелькнуло чувство вины, но вскоре красота обняла его мозг и взгляд демона засветился непорочностью.

– Это красота, – блаженно улыбнулся он.

– Зачем она тебе?

– Она нужна, когда выходишь на развалины один. Красота делает меня легче и, когда нужно, подсказывает, где спрятаться.

– Разве мы не должны сосредоточить все силы на том, чтобы добраться до лаборатории? – все более раздражаясь, воскликнул я.

– Да-да, разумеется… – пробормотал демон и уставился в стену.

Я поднялся со своего жесткого ложа и подошел к нему.

– Мисрикс, – позвал я. Ответа не последовало.

– Мисрикс, – повторил я громче и тронул его за крыло.

Демон медленно повернул голову и расслабленно произнес:

– Да-да, Клэй, я знаю. Лаборатория.

Он рывком отодвинул стул и вскочил на ноги.

– Не время для отдыха, – отрезал он. – Когда выйдем на развалины, придется двигаться быстро.

Я кивнул в знак согласия, но он уже промчался мимо меня. Я бросился за ним по коридору, и мы почти дошли до комнаты Белоу, как вдруг он резко остановился и хлопнул себя по лбу.

– Не сюда, – бросил демон, развернулся и зашагал в другую сторону. Желтые глаза его налились кровью, лапы мелко тряслись. Что до меня, то от одного упоминания об этом зелье мне сделалось не по себе. Красота была поводком, на котором Белоу держал нас в те времена, когда Город был еще цел. Ее мощное галлюциногенное действие повергало человека в омут паранойи – для Создателя страх был любимым окружением и в то же время безотказным инструментом управления. Много лет я бился в сетях этого адского кошмара и еще немало – стараясь забыть его настойчивый зов. Как и все мы, Мисрикс нуждался в красоте из-за страха – страха быть человеком.

Мы миновали еще одну дверь, ведущую в новый коридор. У следующей двери Мисрикс остановился и подождал меня.

– Хе, – хохотнул он и глупо улыбнулся. – Когда окажемся по ту сторону двери, я ее закрою. За ней – то, что осталось от общественной купальни. А оттуда мы попадем прямо на улицу.

– О чем ты сейчас думаешь? – спросил я.

– О белом плоде, – был ответ.

– Может, лучше подумаем о волках? Мисрикс рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

– Вот ты о них и думай, – весело сказал он и распахнул дверь.

Я поспешил за ним. Демон вытащил откуда-то длинный ключ и повернул в замке. Затем выпрямился и повел меня мимо пузырящихся источников. Огромные куски кровли когда-то свалились в бассейн, и теперь солнечный свет струился сквозь воду, такую же кристально прозрачную, как и раньше. Заглянув через край, я увидел снующих там лягушек и рыб, а глубже, на дне, разглядел остатки человеческого скелета.

Купальня пострадала меньше других зданий, но и здесь повсюду валялась битая черепица, а один раз нам пришлось перепрыгивать через широкую расселину, по которой теперь бежал стремительный поток. Однако настоящие проблемы начались, когда мы добрались до выхода. Некогда величественный портал был почти доверху завален коралловым крошевом. Мисрикс стал взбираться к лучику света, пробивавшемуся откуда-то сверху. Я тоже полез на гору по ненадежному склону, в результате чего подвернул лодыжку и порезался. Когда до вершины оставалось несколько футов, Мисрикс протянул мне руку и втащил наверх. В довершение всего нам пришлось лечь на животы, чтобы протиснуться наружу сквозь узкую щель.

День стоял безоблачный, солнце уже поднялось над горизонтом. Пожалуй, впервые я мог оценить степень разрушения города, когда-то называвшегося Отличным. Целые министерства, где каждый день толпился народ, сровнялись с землей. Бесценный розовый коралл, из которого Белоу возвел целый город, валялся повсюду, никому не нужный, – глыбами, пластинами и опрокинутыми колоннами. Из-под массивных обломков к нам тянули руки скелеты горожан. В трещинах поблескивали медные детали и искореженные суставы механических уродцев. Утренний ветерок кружил по улицам розовую пыль.

Вслед за Мисриксом я спустился с пологой кучи обломков, тщательно выверяя каждый шаг. Спрыгнув с последнего валуна на мостовую, я почуял: что-то не так. Мисрикс запрокинул голову, словно бы глядя на солнце, и потянул ноздрями воздух.

– Что-то случилось? – забеспокоился я.

– Не знаю. Может, волки, но это было бы очень странно – они обычно не просыпаются так рано. А может, это красота играет со мной в прятки.

– Чудесно, – проворчал я.

Демон беспокойно оглянулся через плечо, потом через другое, но не сдвинулся с места. Им овладела паника – так же, как это случилось со мной в степях Харакуна.

– Ну же, идем, – заторопил его я. – Твой отец погибнет, если мы не найдем лекарства. Все погибнут.

– Здесь что-то есть, – проговорил Мисрикс.

– Это твой страх, – сказал я ему.

– Туда, – шепнул демон и указал когтем в ту сторону, где дорога была завалена рухнувшим фасадом Министерства Просвещения. – Бежим! – скомандовал он и припустил по улице, помогая себе крыльями.

– Подожди! – крикнул я и бросился вдогонку. Вслед за демоном я пробирался по созданному взрывами беспорядочному лабиринту, перепрыгивая с камня на камень, протискиваясь сквозь туннели, пробегая по пыльным улицам. Мисрикс в равной степени пользовался задними лапами и крыльями, отчего каждый его шаг становился плавным и невесомым. Рядом с ним я самому себе казался сгорбленной спотыкающейся тенью.

Когда мы добрались наконец до длинного отрезка ничем не заваленной улицы, Мисрикс замедлил шаг и дождался меня. Догнав его, я остановился перевести дыхание.

– Похоже, Клэй, мы сможем туда добраться, – сообщил демон.

– Я очень рад, – сказал я, отдуваясь.

– Осталось четверть мили по этой улице.

– Так это один из старых оружейных заводов? – догадался я.

– Там, где раньше делали патроны? – уточнил демон.

Я кивнул.

– Отлично, Клэй, – сказал он и одобрительно хлопнул меня хвостом по плечу.

Теперь Мисрикс шагал не так быстро, и я без труда поспевал за ним. Судя по оцепеневшему взгляду, в омут красоты он погрузился крепко.

– Не уходи, – попросил я.

– Я думал, – отозвался он.

– Знаю.

– Я думал о том, что мой отец говорил о тебе. Что ты великий Физиономист. Нет, не великий… «Лучший Физиономист» – вот его слова. Он говорил, никто так не умеет читать лица, как ты. Эта физиогномика… По-моему, в ней что-то есть.

– Это одна из тех вещей, которые кажутся очень значительными, но при этом не имеют ни малейшего смысла, – заверил его я.

– Прочитай меня, – попросил Мисрикс, останавливаясь.

– Прямо здесь?

Знаю, у тебя нет инструментов, но прочитай меня хотя бы приблизительно, – настаивал он, склоняя передо мной огромную рогатую голову. – Что ты видишь?

– Недюжинный ум, – сказал я и быстро зашагал дальше.

– Ум… – эхом отозвался демон и двинулся за мной. – Наверное, это просто из-за очков.

– Из-за крыльев, – буркнул я.

– А как насчет рогов? – беспокойно поинтересовался демон.

– Тебе идет, – заверил его я.

– А что ты скажешь по поводу формы лба, скул и клыков? Они ведь должны тебе что-то говорить?

Весь оставшийся до лаборатории путь Мисрикс напрашивался на комплименты. Нелегкое это было занятие – придумывать, чтобы не вызывать подозрений, лестные и в то же время похожие на правду отзывы.

Вряд ли стоит описывать то, что физиогномика сказала мне о нем в действительности. Если бы я верил этим признакам, то давно бы уже сбежал.

7

– Они прознали, что отец спит, – с горечью сказал Мисрикс, оглядывая разоренную лабораторию.

Не осталось ни единой целой колбы или пробирки. Разноцветные реактивы вылились на пол, раскрасив его сказочными узорами. Крепко воняло химикатами и волчьими экскрементами.

– Откуда они могли узнать?

– Оборотни знают то, чего не знаем мы. Они давно этого ждали. Однажды, когда я спрятался у них над головой, в темной каменной нише, я слышал, как они шептались о бунте. Я рассказал об этом отцу. На следующий день он приготовил огромные блюда с тухлым зеленым мясом и созвал оборотней со всех концов степи и развалин. Они жадно набросились на угощение, а когда, объевшись, развалились на земле и уснули, отец приставил к головам двоих по пистолету и вышиб из них мозги. Остальные поджали хвосты. Он пнул одного из них в бок и выпустил несколько пуль в землю рядом с Гретой, она у них главная. А потом их вой из степей Харакуна разбудил меня ночью.

«Старик Белоу все тот же», – подумал я. А вслух заметил:

– Да, здесь они потрудились на славу. – Я переступил через кучку зеленого дерьма. – Но, может, нам все-таки повезет что-нибудь здесь найти.

– Они пометили это место как свою территорию, – забеспокоился Мисрикс – Мне кажется, они знали, что мы придем.

– Бери все, что покажется хоть мало-мальски интересным, – наказал я ему. – Посмотри, не осталось ли каких-нибудь уцелевших склянок или записей.

Я двинулся в глубь лаборатории сквозь сети проводов и хруст битого стекла под ногами. От смрада слезились глаза. Осторожно продвигаясь вдоль деревянных столов, составленных в ряд у дальней стены, я принялся копаться в осколках пробирок в поисках какого-нибудь обрывка гениальных мыслей Создателя. Но вместо этого обнаружил дюжину крошечных существ, соединявших в себе признаки человека и рыбы. На непомерно больших головах у них имелись жабры, а кроме ног с развитыми ступнями были еще и хвосты. Пожалуй, я разглядывал их дольше, чем следовало. Им, во всяком случае, это надоело, и они юркнули в расколотую водопроводную раковину.

Поиски продвигались медленно, а находки были одна удивительнее другой, но все одинаково мерзкие. На глаза мне попались выточенные из кости машинные детали и суставы, отлитые из металла. Все это в беспорядке валялось на островке свежей травы, прораставшей, словно из клумбы, из деревянной столешницы. Рядом обнаружилась целая коллекция женских голов с лицами цвета недозрелого лимона. Головы мокли в луже вязкого прозрачного раствора, засыпанные осколками огромных банок, в которых, очевидно, когда-то плавали. Среди битого стекла валялось множество инструментов неведомого мне назначения и в изобилии попадались всевозможные пружинки и шестеренки.

Через каждые две-три минуты стоявшая в центре комнаты машина (на вид что-то вроде уменьшенной копии маяка) вдруг оживала и наполняла лабораторию трехмерными изображениями ярких длиннохвостых птиц, порхающих в воздухе и оглашающих комнату разноголосыми истошными криками. Затем устройство так же внезапно гасло и звук пропадал вместе с изображением. Во время одного из таких включений я нашел на полу клочок бумаги. На мятом обрывке чернилами были выведены два предмета: песочные часы и глаз, со знаком равенства между ними.

– Иди-ка сюда, Клэй, – позвал Мисрикс. Положив обрывок в карман, я опасливо обошел длинный операционный стол, заваленный проводами и трубками. Тем временем демон вытащил из-под другого стола громоздкий ящик.

– Что общего между песочными часами и глазом? – спросил я, пока он водружал находку на стол.

– Сквозь то и другое течет время? – предположил демон. Он расстегнул защелки по бокам ящика и откинул крышку, обнажив синее бархатное нутро и пять пузырьков с прозрачной жидкостью, уложенных в форме звезды, так что пробки почти соприкасались в центре.

– Что это? – спросил я.

– Не то. – Мисрикс разочарованно покачал головой. – Отец называл эту штуку Священным ядом. Не помню точно, какое у нее действие, но явно не из приятных.

– А других ящиков тебе не попадалось? – с надеждой спросил я.

– Целых и с нетронутым содержимым – нет.

– Ну что ж, поищем еще, – вздохнул я, но тут Мисрикс предостерегающе поднял руку, и я замолчал на полуслове. Демон снова запрокинул голову и принюхался. Кончики мохнатых ушей подрагивали, словно он силился различить далекий звук.

– Они приближаются, Клэй.

– А мы еще ничего не нашли! – расстроился я.

– Здесь нечего искать, – успокоил меня демон. – Все препараты уничтожены, а привычки записывать мысли у отца не было. Пора уходить.

Я в последний раз торопливо огляделся вокруг – убедиться, что не упустил чего-нибудь важного. При виде царившего здесь разгрома мне стало чуточку грустно: все-таки любопытно было бы взглянуть на творения непостижимого разума Создателя. Однако мысль о приближающихся оборотнях заставила меня очнуться.

– Может, и хорошо, что ничего не осталось, – пробормотал я.

К двери мы подкрались как можно тише и осторожнее. Мисрикс нагнулся к моему уху и прошептал:

– Когда выйдем – беги и не вздумай останавливаться.

Демон невыносимо долго, как мне показалось, выжидал удобный момент и только после этого распахнул дверь и помчался по улице. Я старался не отставать. Впрочем, если поблизости и имелись оборотни, я ни одного еще не заметил и мало-помалу начал подозревать Мисрикса в паникерстве. Домчавшись до той части города, где горы обломков ненадежными склонами громоздились у стены Министерства Провинций, я перешел на шаг.

– Поторопись, Клэй! – крикнул демон. – Они уже близко.

– Но я никого не вижу! – возразил я, взбираясь на первый валун.

– Когда увидишь, будет поздно.

– И где же они? – язвительно воскликнул я, оглянулся и тут же увидел, как стайка серебристых теней метнулась от дверей лаборатории вверх по улице, в нашу сторону. Я мгновенно вскарабкался на следующий валун и с этой минуты стал взбираться на гору с ловкостью и проворством, каких и не ожидал от себя. Впереди с камня на камень перепрыгивал Мисрикс, а сзади все отчетливее раздавался волчий рык.

Увидев, как демон нырнул под булыжную стену, я упал на брюхо и пополз вслед за ним сквозь узкий лаз. Путь закончился падением в темноту и довольно жестким приземлением в подземном лабиринте. Падая, я слышал, как наверху, клацая когтями по кораллу, далекой волной пронеслись волки.

Мисрикс помог мне подняться на ноги.

– Когда-то давно красота показала мне этот путь, – сообщил он и знаком приказал следовать за ним. Мы двинулись вперед по петляющему туннелю.

– Хочу показать тебе одну вещь, – сказал демон, по-дружески обвивая хвостом мои плечи. Он явно приободрился.

Как только туннель закончился, я сразу понял, где мы очутились. В центре просторного подземного зала валялся разбитый хрустальный шар – тот самый, что когда-то был фальшивым раем.

– Это часть истории, – сказал демон. Я молча кивнул.

– Я назвал это место Раем, – сказал он. Вглядевшись в осколки хрустальной скорлупы, я увидел под голыми ветвями деревьев скелеты экзотических зверей и птиц. Речка с прозрачной водой, что когда-то бежала в этой искусственной стране, пересохла.

– И почему же? – спросил я.

– О, это странная история, – ответил Мисрикс – Когда я нашел это место, здесь, на земле, валялась голова одного из отцовских гладиаторов. Мне и раньше попадались такие на развалинах, но эта голова представляла для меня интерес особый – ведь она принадлежала человеку, с которым я дрался. Тому самому, что обломал мне рог.

Я подобрал эту голову и собирался взять домой, для коллекции. Но едва я поднял ее, как внутри у нее что-то задрожало. Приглядевшись, я заметил, что она шевелит губами. Потом в черепе заскрипели проржавевшие механизмы и голова разомкнула веки. Губы тем временем продолжали двигаться: они шептали слово «рай». Я зашвырнул эту чертову голову подальше, но с тех пор зову это место Раем, – сказал демон, указывая туда, где вместо яркого солнца в воздухе плыл холодный пепел.

Я ничего не ответил.

Миновав очередной туннель, мы внезапно оказались на поверхности земли, прямо напротив входа в купальню. Я поднял глаза на темную расщелину, в которую нам предстояло протиснуться, но посередине холма увидел шестерку наших преследователей – они ерзали на камнях, напряженно глядя вниз.

– Нехорошо, – заметил Мисрикс. Вервольфы с рычанием обернулись в нашу сторону и стали медленно сползать по склону.

– Назад, под землю! – крикнул я.

– Нет, – спокойно отозвался демон. – Беги к холму и что есть духу лезь наверх, прямо на них.

– И что дальше? – в отчаянии спросил я.

– Не знаю. Беги, – приказал он и со всей силы толкнул меня в спину.

Что мне оставалось? Я рванул вперед и с разбегу начал карабкаться на груду обломков. Оборотни зарычали, я тоже зарычал в ответ. Мисрикс взбирался позади, прикрикивая на меня, чтобы я не вздумал останавливаться. До волков оставалось каких-то десять ярдов, когда за спиной поднялся ветер. Я услышал шорох крыльев, и лапы Мисрикса подхватили меня под мышки.

Мы взмыли высоко в небо, подальше от надвигавшейся опасности. На мгновение демон повис в вышине, взбивая крыльями воздух, а затем поинтересовался:

– Где птицы?

– Там, – коротко ответил я, махнув рукой на восток.

– Это для них, – загадочно произнес он и перестал махать крыльями. Мы рухнули вниз, а потом изящно спланировали по дуге, которая сначала пронесла нас над головами беснующихся тварей, а потом подняла на вершину холма. Мисрикс поставил меня на землю возле самого входа в купальню. Оценив ситуацию, оборотни тем временем сменили направление и теперь карабкались по склону вверх.

– Идем, – позвал я, но демон медлил, пока не убедился, что стальные птицы нацелились на нас. Когда они вошли в штопор, Мисрикс бросил через плечо:

– Пора.

Я поспешно проскользнул через лаз, демон нырнул туда же, но его крылья застряли в узкой щели. Осторожно потянув за темные кожистые складки, я сумел-таки освободить его. Когда он вскочил на ноги, я пригнулся и заглянул в щель. Птицы были уже ярдах в пятидесяти, а снизу все явственнее слышался волчий вой. Демон снова сгреб меня под мышки и снес к подножию внутреннего склона.

Скользнув над развалинами, мы нырнули в один из резервуаров. Вода была ледяная, и я едва успел задержать дыхание. Барахтаясь и отплевываясь, я попытался вырваться, но у демона была железная хватка.

Его лапа легла мне на голову – и мысли вдруг свились в смерч, закручивающий сознание. Я превратился в торнадо и помчался куда-то вверх, через мерцающий оранжевый туннель. В глубине моих зрачков захлопал крыльями демон, и вот я в глуши Запределья, гляжу вниз с высокого дерева. Потом, оттолкнувшись, я сорвался с ветки – сам такой же демон, парящий над простором внутреннего океана. Вдоволь налетавшись, я повернул назад к берегу, а вдали показались очертания фантастического города с земляными курганами, испещренными сетью ходов. Я догадался, что это Палишиз – заброшенный город, который Арла описала в воспоминаниях о путешествии ее деда в Запределье.

Глухо ухнул взрыв, и я ушел на дно. По воде забарабанили осколки камней и черепицы и стали медленно опускаться вокруг нас. Когда Мисрикс отпустил меня, я всплыл на поверхность.

Следующее, что я помню, – как демон вытаскивает меня из бассейна и ставит на ноги.

– Скольких уничтожили птицы – неизвестно, так что надо поторопиться, – сказал он.

Мы поспешили к двери, не медля ни секунды. Но не успел Мисрикс повернуть ключ в замке, как одна из серебристо-серых тварей перемахнула через бассейн и скачками бросилась прямо на нас. Наконец дверь открылась, Мисрикс втолкнул меня внутрь и снова захлопнул дверь.

– Мы сделали это, – выдохнул я, без сил сползая по стенке.

– Да, – согласился демон, переведя дыхание, – но теперь они знают, где мы.

Я насухо вытерся и переоделся в старый костюм Белоу. Сидел он на мне подозрительно идеально. В комнате, служившей отцу и сыну кухней, Мисрикс приготовил мне салат. Я уселся за стол с тарелкой и куском хлеба, а демон устроился напротив с чашкой настоящего озноба. На мою просьбу приготовить и мне чашечку он молча пододвинул мне свою. После озноба, как всегда, захотелось курить, и демон снова исполнил мое желание. Мы задымили вместе. От забытого вкуса озноба на глаза навернулись слезы. Я потянулся к карману и вытащил клочок бумаги, найденный в лаборатории. Разгладив его на столе, я взглянул на символы и протянул обрывок демону.

Тот выпустил тонкую струйку дыма и поднес бумажку к вооруженным очками глазам.

– Это я и искал, – заявил он. – Это оторванный уголок рукописной книги – единственной, с которой отец никогда не расставался. Ее написал отцовский наставник, Скарфинати, и в ней описаны секреты мнемонической системы. Теперь книга у вервольфов, и, кстати, Грета вполне сносно читает.

– Давным-давно Белоу что-то говорил мне об этой системе, но я уже почти не помню, в чем ее смысл.

– Отец любил рассказывать мне об этом. Смыслзаключается в следующем. – Демон выдержал театральную паузу и неторопливо затянулся сигаретой. Он явно наслаждался ролью лектора. – Владеющий этой техникой создает в своем воображении дворец. Причем представляет его в полном сознании и с предельной концентрацией воли. Когда дворец пускает корни в памяти, приходит время обставлять его предметами – скажем, здесь поставить вазу желтых роз, там повесить зеркало, сюда положить белый плод… Каждый из этих предметов означает нечто, что необходимо запомнить. Ваза с цветами, например, может соответствовать философскому изречению или математической формуле. Чтобы вспомнить формулу, нужно просто отыскать эту вазу во дворце своей памяти.

– Дворец символов… – задумчиво произнес я. Демон кивнул.

– Отличный Город отец создавал по тому же принципу. А когда город выстроили в реальном мире, из коралла и хрусталя, каждый камушек для него был физическим воплощением значимой идеи, гениальной теории или памятного опыта. Так что вон те развалины, – демон кивнул в сторону города, – не что иное, как руины его памяти. Отец частенько, блуждая по городу, натыкался на какую-нибудь потрескавшуюся химеру или поваленную колонну – и заново обретал утраченную частичку себя самого. Однажды он нашел кусочек фрески с пеликаном и разрыдался, как ребенок…

– Значит, белый плод взорвал дворец в его сознании, а заодно разрушил и его воплощение в реальном мире, – резюмировал я.

– Мне так нравится думать о белом плоде… – с улыбкой произнес демон.

Я яростно затушил сигарету и так впился зубами в лист салата, словно это был кусок мяса.

– Он построил новый, – обронил Мисрикс.

– Новый что? – не понял я.

– Новый дворец памяти. Замечательный дворец! – Демон цокнул языком. – Кроме символических предметов, там есть даже люди, означающие определенные идеи.

– Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросил я.

– Я там был.

8

Мы стояли у кровати Белоу и разглядывали спящего. Пляшущий огонек свечи озарял его лицо, и от его неверного света казалось, что Создатель вот-вот проснется.

– Все там, – сказал Мисрикс, указывая глазами на отца.

– В его памяти? Демон кивнул.

– Я могу отвести тебя туда.

– И каким же это образом?

– Однажды ты уже прошел через это – в бассейне, когда мы прятались от взрыва.

– Это было как ветер наваждения, – сказал я.

– Я могу положить одну ладонь на голову тебе, а другую – на голову отца, и тогда ты сможешь пройти в него через меня. В новом дворце его памяти ты появишься таким же, как сейчас. Все будет не менее реально, чем в обычном мире.

– Как в обычном мире? – повторил я и нервно засмеялся.

– Вакцина от сонной болезни там, – напомнил демон.

– Мне почти удалось о ней забыть, – ворчливо отозвался я.

– Она там, во дворце его памяти, но в виде символа.

– Может, я смогу ее отыскать?

– Но как ты поймешь, что нашел то, что нужно? Ведь символические значения предметов тебе не известны. Как ты разгадаешь тайный язык этого мира? – спросил Мисрикс.

– А как насчет тебя? Почему бы тебе самому не войти в его память? – предложил я. – По-моему, это было бы логичнее.

– Я был там однажды, – ответил демон, – но, поскольку я появился во дворце в обличье демона, тамошние обитатели испугались меня и попытались убить. Почти сразу мне пришлось бежать. Знаешь, я подозреваю, что если там с тобой случится несчастье, то же произойдет и здесь, в реальном мире.

– Ничего себе реклама, – проворчал я.

– Да, но ты-то выглядишь так же, как обитатели того мира, – возразил Мисрикс. – И можешь использовать свои физиономические познания для расшифровки системы символов, – добавил он, ободряюще положив лапу мне на плечо.

– Но на это может уйти целая вечность!

– Во дворце памяти время течет иначе. Секунда здесь равна минуте там, – объяснил демон.

– И что ты там видел? – спросил я.

– Маленький остров, парящий в облаках над серебристым, словно жидкая ртуть, морем.

– Неплохо твой папаша устроился, – вставил я. Демон пожал плечами:

– В том мире нет никаких границ, кроме собственного воображения. Остров называется Меморанда, а на нем есть башня, именуемая Паноптикум. Она находится в самом центре суши, и из ее дверей вылетает голова со струящимися локонами и горящими, вечно ищущими, глазами. Она летает над городком у подножия башни и наблюдает за тем, как живут его обитатели. Когда я там появился, эта тварь погналась за мной и покусала мне спину и шею.

– Очень мило, – заметил я.

– Думаю, вакцина, которую ты ищешь, должна быть внутри башни, но где она спрятана и как выглядит – я не знаю.

– А вдруг она окажется муравьем, на которого я нечаянно наступлю? – спросил я.

– Возможно, – согласился демон. – Но не забывай, это должно быть нечто простое и понятное, иначе вся эта пресловутая мнемоническая система не стоит и выеденного яйца. Ну как, согласен отправиться в путь?

– Вообще-то я уже нагулялся, – буркнул я. Демон серьезно взглянул на меня:

– Ты не хочешь пойти дальше?

Я только что чудом спасся от свирепых волков-оборотней, а теперь снова вынужден был делать нелегкий выбор: либо с пустыми руками вернуться в уснувший Вено, либо вступить в мир, который был не чем иным, как самим Белоу… Я сказал Мисриксу, что должен немного подумать.

– Хочу прогуляться и освежить мозги, – пояснил я. Он кивнул в ответ, сказав, что покамест приготовит стулья.

Выйдя из комнаты Белоу, я зашагал по коридору. Мысли путались, в голове почему-то крутился образ демона, стоящего у осколков фальшивого рая. Увеличить шансы на успех можно было только одним способом. Съесть белый плод. Очутившись перед комнатой Мисрикса, я открыл дверь и вошел.

Пока я шагал вдоль бесконечных рядов Музея развалин, в мозгу искрами фейерверка вспыхивали воспоминания. Мисрикс считал, что экспонаты его музея должны сложиться в историю любви, но, по-моему, демон перепутал знак. Вместо любви в будущем мне виделись только страхи и странности – без начала и конца.

На моей ладони лежал почти идеальный шар, гладкий и мягкий на ощупь. В воздухе закружились ароматы Рая, и рот тут же наполнился слюной. Вонзая зубы в спелую мякоть, я старался думать о чем-нибудь возвышенном, памятуя о способности плода вознаграждать добродетель и наказывать порок. На вкус белый плод оказался сладкой сочащейся энергией, которая проникала прямо в кровь. Я ел и не мог остановиться. Салат, приготовленный для меня демоном, не насытил меня, а только раздразнил аппетит, зато теперь мне казалось, что я никогда уже не захочу есть. Проглотив последний кусочек, я успел мысленным взором окинуть моих друзей из Вено, прежде чем этот образ схлопнулся и завернулся в зеленую вуаль. Тяжелая лапа демона легла на мое плечо.

– Мисрикс, как же ты меня напугал! – выдохнул я, оборачиваясь.

В глазах демона стояла невыразимая тоска.

– Что ты наделал, Клэй?

– Как видишь, история продолжается, – сказал я, протягивая ему огрызок.

Демон печально покачал головой, и мне показалось, что он слегка не в себе.

– Я принес стулья, – сказал он. Потом поднес к носу остатки белого плода и вздохнул.

– Вот это Рай, – заметил я.

Вернувшись в комнату Белоу, мы расселись по местам. Мисрикс оказался так любезен, что даже принес мне скамеечку для ног, чтобы удобнее было сидеть. Демон устроился рядом с Белоу, у изголовья кровати. Я сел последним в этом ряду, спрятавшись в тень и силясь ощутить действие райского плода. Пока что ничего, кроме страха, не чувствовалось.

– Сядь поудобнее, Клэй, и закрой глаза, – велел демон.

Я взглянул на него напоследок, и он улыбнулся в ответ, но это не слишком рассеяло мои сомнения. И все-таки я закрыл глаза и откинулся на стуле, поставив ноги на скамеечку.

– Сейчас ты почувствуешь на голове мою ладонь, – сказал Мисрикс, – а затем ощутишь тот вихрь наваждения, о котором ты говорил. Если все пойдет хорошо, ты отправишься туда, куда нужно.

Я представил, как демон кладет свою огромную лапищу на лысый череп Белоу. И тут же почувствовал, как другая такая же лапа осторожно обхватывает мою голову.

– Не бойся, Клэй. Просто представь, что для расшифровки символов нужно прочитать физиогномику памяти отца, – посоветовал он, а потом добавил: – И держись крепче. Пока ты лакомился плодом, я побаловал себя красотой.

Его смех превратился в ветер, а потом в ураган видений, взмывающий вверх и поднимающий меня за собой.

Очнулся я в лапах демона, летящего сквозь звездное небо. Воздух был морозно холоден и абсолютно прозрачен.

– Взгляни, Клэй, – сказал Мисрикс, – под нами Запределье.

– Я сейчас в твоей памяти? – догадался я и посмотрел вниз. Мы летели низко над бескрайней чащей. Из-под крон деревьев донесся чей-то одинокий крик, еле различимый за ритмичным шумом демоновых крыльев.

– Да, – отвечал Мисрикс.

Мы долго мчались сквозь ночь, и я уже немного освоился с этим странным ощущением, когда демон вдруг застонал. Дыхание его стало хриплым и прерывистым.

– Клэй… – простонал он.

Я с тревогой ощущал, как слабеют его лапы.

– Что случилось?

– Что-то мне нехорошо от красоты.

После этого обнадеживающего заявления демона начало колотить как в лихорадке, а могучая лапа, выпустив меня, ухватилась за мохнатую грудь. Я подтянулся на руках и что есть сил вцепился в правый рог демона.

– Отпусти! – завопил он. – Я ничего не вижу!

– А ты меня удержишь? – недоверчиво спросил я.

Демон твердо верил в себя. Его лапы и впрямь обрели былую твердость, но мы явно теряли высоту. Вскоре он объявил:

– Надо приземлиться.

– Здесь, в лесу? – испугался я.

– Попробую дотянуть до Палишиза.

Когда на горизонте показались размытые курганы древнего города, когти демона уже цеплялись за макушки деревьев. Я еще успел заметить отблеск океана под народившейся луной, прежде чем Мисрикс нырнул в просвет меж деревьев и приземлился у ворот города, где я бывал лишь во сне.

Лихорадочно стуча клыками, демон зябко закутался в крылья.

– Пожалуй, глупо было сегодня увлекаться красотой, – повинился он.

– Я тоже делал такие глупости, – заметил я. Грубая земляная стена, окружавшая город, поражала своей высотой.

– Клэй, тебе придется подождать меня здесь, – заявил демон. – Побудешь пока в моей памяти, а я вернусь и выпью чашку озноба, чтобы унять красоту.

– Нет проблем, – бодро отозвался я.

– Будет лучше, если ты подождешь меня там, – демон указал на вход в город. – Я быстро.

– Но там темно! – попытался возразить я.

– Ступай. И побыстрее! – прикрикнул он, по-прежнему указывая на ворота. – Здесь полно демонов.

Я обреченно взглянул на вымощенную ракушками тропинку, что уводила в город и вилась вокруг подмытых песчаных замков. В лунном свете виднелись их изрешеченные дырами шпили. Когда я обернулся, Мисрикса уже не было.

В Палишизе царила кладбищенская тишина: даже ветер здесь не издавал ни звука. Я побежал, стараясь ступать как можно легче, – каждый шаг по изрытой норами почве громыхал как выстрел. Мне вовсе не улыбалась перспектива заблудиться в извилистом лабиринте подземных ходов, но идея стать ужином для демонов привлекала еще меньше.

Я выбрал наугад одно из углублений в основании кургана – его будто вдавили гигантским пальцем. В темноте туннеля я почувствовал себя в относительной безопасности. Когда дыхание пришло в норму, я замер и стал слушать тишину.

Не прошло и пяти минут, как снаружи послышался какой-то звук. Я всмотрелся во тьму: увидеть, разумеется, ничего не смог, зато различил отзвук шагов. Он повторялся снова и снова, с каждым разом все громче и отчетливей – то же самое происходило и с моим пульсом. Затем тот, кто ко мне приближался, что-то крикнул. Решив, что это может быть Мисрикс, я придвинулся ближе к выходу, чтобы слышать яснее.

– Клэй! – прокричал голос, но принадлежал он явно не демону.

Чья-то тень протопала мимо дыры, где я прятался. Я попятился в сумрак. Судя по силуэту, голову незнакомца украшала широкополая шляпа. Он обернулся, и я понял, что он догадался, где я прячусь.

– Клэй, я знаю – ты там, в туннеле. Вылезай-ка поскорей и обними старого приятеля.

Голос был знакомый, хоть я и не мог понять откуда. Но что было делать? Я шагнул вперед и вышел.

– Иди же сюда, дружище физиономист! Как приятно вновь тебя увидеть, – воскликнул человек.

– Кто вы? – спросил я, силясь разглядеть в темноте его лицо.

Человек весело фыркнул:

– Это же я, Батальдо!

Голос и впрямь был мэрским, к тому же я припомнил, что Батальдо некогда носил подобную шляпу.

– А это точно вы? – с сомнением спросил я. Тот подошел ближе, и я смог убедиться: передо мной и впрямь стоял упитанный правитель Анамасобии собственной персоной, с его вечной идиотской ухмылкой. Я с опаской приблизился, он же расхохотался и протянул мне руку.

– Как ты, Клэй? – поинтересовался он.

– Отлично, – заверил его я.

– Я прослышал, что ты здесь, вот и вылез из своей норы тебе навстречу.

– Но ведь вы умерли… – осторожно уточнил я. Он укоризненно покачал головой:

– Твоя тактичность не знает границ.

– Простите, – смутился я. Батальдо громогласно расхохотался.

– Ну конечно! Меня сожрали демоны там, в Запределье, помнишь? Калу, добрая душа, подстрелил меня, но я был еще жив, когда эти твари вцепились в меня зубами.

Я на мгновение прикрыл глаза, отгоняя эту жуткую картину.

– Твоему приятелю Мисриксу тоже перепал кусочек, – жизнерадостно продолжал Батальдо. – Это уж потом Белоу поймал его и привез в Отличный Город. Но вот ведь какая петрушка: когда тебя жрут демоны, они вроде как забирают твою суть и ты живешь себе дальше где-нибудь в уголке памяти.

– Значит, вы навсегда остались в воспоминаниях о Палишизе?

– Да. И по ночам ошиваюсь здесь. Бывает, спускаюсь к океану и все надеюсь увидеть корабль, который вытащит меня отсюда. – Мэр вздохнул. – В этом есть хоть какая-то стабильность.

– Чем же вы здесь питаетесь? – поинтересовался я.

Батальдо развел руками:

– Да ничем!

Мы пошли рядом, и он спросил меня о судьбе Арлы. Я рассказал, что она замужем и у нее уже двое ребятишек. Вытащив из нагрудного кармана платок, мэр громко высморкался. Мы прошли еще немного молча, как вдруг он резко остановился и оглянулся.

– Что это было? – спросил он.

Я застыл и тревожно прислушался.

Батальдо ткнул пальцем мне в живот и расхохотался.

– Шуточки у вас все те же, – заметил я.

– А что мне еще остается? – Он развел руками. – Только бродить по туннелям да вспоминать старую добрую Анамасобию. Пойдем-ка поскорей, у меня тут встреча, на которую не хотелось бы опаздывать.

Мы ускорили шаг.

– Вообще-то, Клэй, посещения здесь ограничены, – заметил он. – Но напоследок я тебе расскажу один забавный случай. Держу пари, ты и не знаешь, что первой девочкой твоего демона была волчица?

– О чем вы?

– О Грете Сикес, – объяснил Батальдо. – И о любви, глупенький.

– Задница Харро… – пробормотал я.

– Ну да, а потом… Короче говоря, он так бил крыльями, что ее зад взлетел на три фута над землей. А член у него что надо, шипованный…

– Прошу вас! – не выдержал я.

– Ладно, ладно… Ну так вот, и пока эта парочка развлекалась, я увиделся со своей женой. Ее слопала Грета Сикес, и теперь душа Лилит заключена в памяти волчицы. А во время этого дела две памяти сливаются в одну.

– Что же вы ей сказали? – спросил я.

– Сказал, что люблю и скучаю. Жаль, что нельзя было потрогать ее, – вздохнул Батальдо. – Хотели обняться, а вместо этого прошли друг сквозь друга. А потом, держась за воздух, танцевали на берегу океана. Стояла точно такая же ночь, – добавил он, указывая на звезды. – Потом она разделась догола – для меня, а я – для нее. Мы ведь понимали, что до следующей встречи может пройти вечность. На прощанье она скользнула губами мне по сердцу, а я облобызал ее мозг. И она тут же рассыпалась в коричневую пыль с запахом крематов.

Я взглянул на мэра. Тот схватил меня за руку и потащил за собой.

– Мне нельзя опаздывать, – объяснил он. – Сейчас меня разорвут на куски и съедят.

– Опять вы надо мной смеетесь!

– Это происходит каждую ночь. Что же тут смешного? – обиделся Батальдо. Вся его веселость вдруг исчезла. Он повернулся и пошел прочь.

Только теперь я заметил, что мэр вывел меня назад, к воротам. Батальдо брел из города к лесу, и до меня доносились его всхлипывания. Как только он растворился в тени деревьев, на том же самом месте объявился Мисрикс. Раскинув крылья, он направился ко мне.

– Теперь мне лучше, Клэй. Пора двигаться дальше, – на ходу крикнул мне демон.

– Как там мое тело? – поинтересовался я.

– Спит как сурок, – ответил он. – В путь!

С этими словами он обошел меня сзади и подхватил под мышки. Едва демон оторвался от земли, крыльями вздымая облака пыли, как лес пронзили предсмертные вопли мэра. Мы сделали круг над городом, и на краткий миг мне приоткрылась величественная красота его спиралевидной застройки.

– Я стал сильным, – заверил меня демон, когда мы на всех парах мчались через морозную ночь.

В ответ я рассказал ему, что повстречался с одной из его жертв. Демон к тому времени сменил направление и теперь мчался вертикально вверх, к луне, повисшей в самом зените.

– Весьма прискорбно, – отозвался демон, – но лишь в ретроспективе. В тот момент этот жирный субчик мне очень даже пригодился.

– А я? Я тоже тебе пригожусь? – спросил я. Демон завис в воздухе, расхохотался и рухнул вниз.

Мой вопль потонул в свисте ветра. Демон приблизил пасть к моему уху и прокричал:

– Ты пригодишься нам всем!

9

Очнулся я в уютном зеленом кресле в углу просторной гостиной. Я обвел комнату ошалелым взглядом: шкафы с книгами, горящие свечи и пушистый розовый ковер с затейливым узором. Теплый ночной ветерок свободно проникал в пустые оконные проемы, овевая четыре фигуры, расположившиеся у стола. Потягивая коктейли, трое мужчин и женщина оживленно о чем-то беседовали. Вскоре один из них заметил меня, и все четверо обернулись.

– Анотина, похоже, ваш экземпляр прибыл, – произнес человек, увидевший меня первым.

Женщина улыбнулась и приветственно махнула мне рукой.

– Иди к нам, – сказала она.

– Выпей с нами, – любезно предложил мужчина, сидевший справа от нее.

От падения голова отчаянно кружилась, но я все же выбрался из кресла и нетвердой походкой приблизился к столу.

– Как тебя зовут? – спросила женщина, поправляя бретельку желтого платья.

– Клэй, – ответил я.

– Анотина. – Она протянула мне руку. Глаза и волосы у нее были темными, а кожа удивительно гладкой. На вид она была на год-два моложе меня.

Опасаясь, что моя ладонь пройдет сквозь нее насквозь, я лишь кивнул и вежливо улыбнулся.

– Это доктор Адман, – сказала женщина, указывая на человека напротив – того, что увидел меня первым.

Маленький бородатый субъект с оттопыренными ушами и в очочках пожал плечами и со странной вопросительной интонацией произнес:

– Добро пожаловать на Меморанду?

– А это Брисден, – продолжала женщина, положив руку на плечо своего соседа справа.

– Голова не кружится, мистер Клэй? Некоторые экземпляры по прибытии жалуются на головокружение, – сообщил Брисден. Костюм у него был изрядно помят, лишь огромный живот был туго обтянут материей. Судя по водянистым глазам и заплетающемуся языку, он уже не раз прикладывался к своей бутылке.

– Со мной все в порядке, – солгал я. Третий мужчина протянул мне бокал.

– Нанли, – представился он и гостеприимно пододвинул мне стул. – Молодец, что явился так скоро.

Опасаясь, что все вокруг может рассыпаться, я осторожно сел за стол и сделал глоток. Стоило мне поднести бокал к губам, как ноздри наполнило теплое цветочное благоухание «Сладости розовых лепестков». Впервые за много лет я ощутил этот забытый вкус, и меня захлестнула ностальгия.

– Розовые лепестки… – невольно произнес я вслух.

– Пей сколько влезет, – усмехнулся Нанли, вручая мне бутылку.

Я налил себе еще порцию.

– Откуда ты, Клэй? – спросила Анотина. Заложив темные локоны за уши, она откинулась в кресле и скрестила руки на груди.

– Из Вено, – ответил я.

– Никогда о таком не слыхивал, – заявил доктор Адман.

Остальные переглянулись и покивали друг другу.

– Будешь помогать мне в исследованиях, – заявила Анотина. – В твои обязанности также входит изредка ассистировать и этим джентльменам. Срок службы – один год. Вопросы есть?

– По-вашему, это нормально, когда человек появляется из ниоткуда? – выдавил я.

Все четверо вновь с улыбкой переглянулись.

– А как же иначе? – удивился Нанли. – Когда кто-то заказывает себе экземпляр, заказ возникает вон в том кресле.

Снисходительное безразличие, с которым было встречено мое странное появление, надолго заставило меня замолчать. Я решил вплотную заняться «розовыми лепестками», а заодно утраченным самообладанием, в то время как остальные продолжили прерванную дискуссию.

Успокоительная «Сладость» пришлась как нельзя кстати. «Сейчас бы еще сигарету, – подумал я, – и жизнь могла бы стать почти терпимой». Мысли то и дело уплывали вспять, к встрече с Батальдо в курганах Палишиза. Беседа моих новоявленных хозяев со стороны казалась серьезной и увлекательной, но стоило мне попытаться следить за ней, как голова моя закружилась. Расслабившись, я позволил их словам течь мимо сознания. После третьего стакана «лепестков» я очнулся и услышал, как Анотина сказала:

– Все дело в моменте.

– Нет, – возразил доктор Адман, – в воспоминании о моменте.

Брисден прочистил горло и перебил доктора:

– Настоящее – это дверь, это случайно расположенный проем, местонахождение которого определяется нами произвольно, что противоречит сумме пустоты.

Нанли извлек из пустоты сигарету и жестом фокусника зажег ее.

– Вы, трое, – процедил он, – ваши слова бессмысленны, как механизмы, которые я проектирую. Все ваши теории – безнадежны. Впрочем, возможно, когда-нибудь я и сумею хотя бы приблизительно разобраться, к чему клонит Брисден, но в целом ваше бормотание – настоящее преступление против человечества!

Они радостно рассмеялись, и Брисден громче всех.

– Но это же не повод испортить чудесный день, – сказал доктор Адман, отодвигая кресло и вставая.

Все четверо поднялись. Я последовал их примеру. Каждый из джентльменов по очереди подошел и пожал мне руку. Мы не прошли друг сквозь друга, но я не был уверен, хорошо ли это. Напоследок они пожелали мне спокойной ночи и ушли.

Анотина обернулась ко мне:

– Идем, Клэй. Уже поздно, а утром у нас столько дел…

Вслед за мужчинами мы вышли в длинную сводчатую галерею с проемами, ведущими на террасу. Здесь, под луной, все разбрелись в разные стороны.

Я тенью следовал за Анотиной, слегка покачиваясь от «розовых лепестков». Ночь была чудесна. В прозрачном воздухе колыхались ароматы цветов, они росли здесь повсюду: на клумбах, в горшках и в настенных вазах.

По широкой лестнице мы спустились на нижний уровень, повернули налево и миновали открытую колоннаду, оставив справа неподвижную гладь пруда с отражениями незнакомых созвездий. Анотина шла медленно, будто плыла. Время от времени она останавливалась и возводила глаза к небу.

Это место напоминало разгаданную головоломку: ряды разноуровневых террас с комнатами, галереями и внутренними двориками всех мыслимых форм соединялись между собой длинными и короткими, широкими и узкими лестницами. Всюду красовались фонтаны и статуи, чернели десятки проемов без дверей и без стекол. Это было настоящее царство простора, тишины и мрака.

– А где все? – спросил я, когда Анотина задержалась возле фонтана, залюбовавшись волной, ниспадающей с груди каменного пеликана.

– Все? – В ее голосе послышалось недоумение.

– Все те люди, что живут в этих комнатах, – пояснил я.

– Нас четверо, Клэй, и сегодня ты видел всех.

– Всех? – изумился я.

– Наверняка кто-то живет в башне, но лично я никогда его не видела, – сказала Анотина, взглядом указывая за мое плечо.

Я обернулся и посмотрел вверх. Башня была такой огромной, что я невольно отступил назад и чуть не потерял равновесие. Она возвышалась на добрую сотню футов над террасами раскинувшегося у подножия городка. Венчавший кирпичное строение стеклянный купол светился, как сигнальный огонь маяка.

– Это Паноптикум, – произнесла Анотина. – Так что, если верить названию, все мы под наблюдением.

– Неужели?

– Наверняка. – Она равнодушно пожала плечами. – Вот только какая разница, следят за тобой или нет?

Дальше мы двигалась молча, пока, одолев последнюю лестницу, не оказались перед анфиладой освещенных комнат. Вслед за Анотиной я прошел сквозь открытый портик и сводчатый вход.

– Можешь спать на коврике, – бросила она мне и притушила лампы, так что их свет стал не ярче огонька свечи.

Я прошел в глубь комнаты и сел в кресло. Укрытый тенью, я наблюдал за тем, как женщина опустилась на кровать и скинула туфли. Когда она встала и расстегнула бретельки платья, до меня дошло, что она собирается раздеться совсем.

Чтобы напомнить о своем присутствии, я робко кашлянул. Анотина позволила платью соскользнуть на пол, потом обернулась и совершенно невинным голосом спросила, что я хочу сказать.

Теперь, когда ее грудь ничто не прикрывало, я внимательно изучал эту часть ее тела, пока Анотина стаскивала с себя трусики.

– Ничего… – запоздало промямлил я, когда она повернулась ко мне спиной и наклонилась за платьем.

Бросив одежду в коридор, женщина снова обратилась лицом ко мне. Я молча пожирал ее глазами. Анотина улыбнулась, пожелала мне спокойной ночи и преспокойно легла в постель.

Спала она поверх одеяла, лежа на животе и широко раскинув ноги, а свет ламп хоть и был приглушен, но не настолько, чтобы скрыть от моих глаз какие-нибудь анатомические подробности. По мере того как я тупо сидел и глазел, в моем теле образовывались новые перпендикуляры. «Ничего этого нет, – напомнил я себе и тут же мысленно добавил: – Но все имеет значение».

Когда мне удалось наконец оторваться от созерцания прелестей Анотины, я заставил себя подняться и выглянул в окно. В сиянии луны и купола Паноптикума передо мною открылась обширная панорама. Поросшая травою лужайка заканчивалась лесом, который, похоже, окружал городок точно так же, как тот – башню. От усталости я еле держался на ногах, но все же решил прогуляться, а заодно хорошенько поразмыслить над новыми обстоятельствами моего крестового похода.

Поколебавшись секунду, не следует ли мне предупредить об этом хозяйку, я рассудил, что будить ее не стоит.

Битый час я потратил на то, чтобы одолеть лабиринт спускавшихся к лужайке лестниц. Впрочем, я был даже рад этому затруднению, так как надеялся, что оно отвлечет меня от нескромных мыслей. В конечном счете после восхождения на длиннейшую лестницу, я ступил на мягкий газон. Прекрасно сознавая, что в эту пору мне полагается спать, я все же должен был осмотреть остров и проверить, насколько описание Мисрикса соответствует действительности.

Стволы деревьев в лесу были почти идеально прямыми, да и сам он казался чересчур геометрически правильным. Я стремительно шагал по змеящейся тропке, а вокруг кружились облетавшие листья. Усилием воли я заставлял себя помнить о том, что в этом мире каждое деревце, каждый опавший лист может оказаться символическим воплощением грандиозных замыслов Белоу. Но стоило мне прикоснуться к шершавой коре или вдохнуть запахи леса – и я уже не мог думать о них как о чем-то вне реальности.

– Клэй, – произнес чей-то голос из-за темного древесного силуэта. Я быстро обернулся, готовый снова увидеть перед собой мэра Анамасобии.

– Кто здесь? – откликнулся я.

Человек шагнул вперед, и из тени показалась сухопарая фигура Нанли.

– Дышим свежим воздухом? – осведомился он.

– Да, – ответил я несколько виновато. Я все еще сомневался, имею ли право на самостоятельные прогулки.

– Должно быть, тебя интересует край острова? – предположил Нанли.

– Верно.

– И откуда же тебе о нем известно? – поинтересовался он.

– Не помню, – соврал я.

– Следуй за мной, Клэй, – приказал он и зашагал впереди.

– Тебе крупно повезло, что достался Анотине, а не Брисдену, – заметил Нанли. – Свой последний экземпляр старый хрыч чуть не заговорил до смерти. Когда мы посадили его в кресло в гостиной, тот уже ничего не соображал. Пришлось отправить бедолагу обратно и запросить нового. Вот Анотина – та наоборот, ради своих экземпляров готова на все.

– Да уж… – двусмысленно пробормотал я.

– Все дело в характере, – резюмировал Нанли. Мы сделали еще несколько шагов, как вдруг он обернулся и поднял руку, останавливая меня.

– Слышишь? – спросил он.

За его спиной раздавались завывания ветра, а где-то внизу – далекий рокот волн. Я кивнул.

– Не подходи близко к краю, – предупредил Нанли. – Теперь это опасно.

Затем он опустил руку и дал мне пройти. Я взошел на маленький холмик, а когда добрался до его вершины, обнаружил, что стою на краю земли. Опершись о поваленное дерево, я попытался окинуть взглядом разверзшееся подо мной ничто. Далеко внизу, сквозь сети проплывающих облаков, можно было разглядеть океан, отсвечивающий холодным серебром там, где свечение луны и башни касалось его поверхности. У меня кровь застыла в жилах, когда я представил, что будет, если сверзиться с такой высоты.

– Взгляни-ка вон туда, – сказал Нанли. Он тоже поднялся на холм и стоял теперь рядом со мной, указывая рукой на самую кромку острова.

– Что там? – спросил я, не понимая, к чему он клонит.

– Там край Меморанды, – сказал он. – Пару недель назад Брисден обнаружил, что он понемногу разрушается.

– Это плохо? – спросил я.

– Ну, как тебе сказать… – протянул Нанли, задумчиво постукивая сигаретой по запястью и почти элегантно облокачиваясь на поваленный ствол. – Когда находишься на разрушающемся острове, в миле над морем жидкой ртути – пожалуй, это повод для некоторого беспокойства.

– И никто не знает, почему это происходит? – продолжал расспрашивать я.

– Нет, – чиркнув спичкой, ответил Нанли. – Но Анотина подсчитала, что через каких-нибудь пару недель нам уже не придется на этот счет беспокоиться.

– Давно вы здесь? – полюбопытствовал я.

– Кажется, что вечность, – задумчиво молвил Нанли. – Когда-то всех нас нанял некто Белоу. Причем никто из нас его в глаза не видел. Все произошло заочно: в письме предлагалось приличное вознаграждение за то, чтобы мы приехали сюда и проводили научные исследования – каждый в своей области. Однако, приехав, нанимателя мы так и не увидели. Конечно, мы продолжаем честно трудиться, но, видит бог, я уже не прочь смыться отсюда.

– Откуда вы прибыли? – спросил я.

– Знаешь, голова так забита чертежами, что мне сложно думать о чем-то еще. Я смутно припоминаю, что раньше у меня была семья, дети… Но их лиц я уже не помню. Потому я и брожу здесь по ночам – все пытаюсь вспомнить. Я ведь скучаю и горюю… Но по кому? Отчего? Загадка. Впрочем, я уже начинаю сомневаться, что когда-либо знал ответ.

Мы покинули оконечность острова и сквозь лес направились к поселку. Нанли расспрашивал меня о моей прежней жизни и о том, почему меня выбрали служить экземпляром. Я осторожно ответил, что это, должно быть, какая-то ошибка.

– И ты туда же! – рассмеялся он. – Ты не поверишь, но доктор Адман тоже считает, будто ни нас, ни острова не существует. Для него это всего лишь сон.

– А вы как считаете?

– Я инженер и привык иметь дело с механизмами, а не с душевнобольными.

Мы пересекли поле, а потом Нанли показал мне короткий путь к апартаментам Анотины. Прежде чем расстаться, он еще раз пожал мне руку и заявил:

– Клэй, для экземпляра ты очень и очень неглуп. Смотри, прилежно исполняй свои обязанности. Было бы здорово, если бы ты пробыл с нами подольше.

Вернувшись в спальню, я свернулся на коврике и стал смотреть, как плечи Анотины колышутся в такт дыханию.

«Создатель, уснувший в лапах болезни, чахнет и медленно умирает, – вдруг догадался я. – Память его испаряется вместе с жизнью, потому-то остров и разрушается».

Когда веки отяжелели и я задремал, мне привиделись песочные часы на клочке пергаментной бумаги. Сквозь талию восьмерки лениво струились частицы света.

10

Проснулся я, когда комнату, отражаясь от гладких белых стен, заливал солнечный свет. Была в нем такая безукоризненная, нереальная яркость, такая удивительная живость и теплота, что я погрузился в ощущение блаженства, забыв о стоявших передо мной бесчисленных проблемах. Протерев глаза и напомнив себе о том, кто я и где нахожусь, я огляделся вокруг и увидел, что постель Анотины пуста.

– Эгей! – позвал я, поднимаясь и потягиваясь.

Словно в ответ из глубины коридора донесся тягучий пронзительный звук, похожий на поросячий визг. Звук не прекращался, совершенно не менялся по высоте и оттого казался еще невыносимее. Заткнув уши, я бросился искать источник омерзительного верещания. Мельком заглянул в комнату налево по коридору – столь же скудно обставленную и до краев наполненную солнцем. Несколько меньше спальни по размерам, она, видимо, выполняла функции столовой, так как здесь имелся большой деревянный стол с четырьмя стульями.

Несколькими шагами дальше, на противоположной стене коридора, была дверь в маленькую клетушку без окон, что-то вроде чулана. Я едва успел разглядеть, что стены там уставлены стеллажами с какими-то неясными предметами, когда понял, что звук доносится из комнаты в дальнем конце коридора, и устремился туда. По-прежнему зажимая уши руками, я добежал до входа и заглянул внутрь.

Эта комната тоже была полна прозрачного утреннего света и, кроме того, всевозможных диковинных приборов, нуждающихся в немедленном изучении. Впрочем, все это отступило на второй план, когда перед моими глазами предстала, должно быть, самая удивительная сцена из всех, что мне когда-либо доводилось видеть.

У широкого окна в дальнем углу комнаты стояла Анотина. Ее лицо было слегка обращено вверх, а взгляд прикован к человеческой, а точнее, женской голове, свободно парящей в воздухе. От такого зрелища руки у меня в буквальном смысле опустились, и невыносимый звук, исходивший из открытого рта бестелесной женщины, беспрепятственно проник в уши, высверливая мозг. От чудовищности происходящего голова и так шла кругом, а тут еще меня угораздило посмотреть на пару зеленых лучей, соединявших взгляды двух женщин. Судорожно ловя ртом воздух, я привалился к стене.

Наконец мучительница Анотины захлопнула рот, и визг прекратился. Зеленые нити света словно бы втянулись в глаза летающей головы, и как только они отпустили Анотину, та шумно и тяжело задышала.

После этого голова, словно бабочка, порхающая от цветка к цветку, перелетела через комнату и зависла в воздухе в трех футах от меня. Я хотел убежать, но вместо этого сполз по стенке и упал на колени. Мерзкая штуковина опустилась прямо передо мной. Я завороженно глядел на ее черные волосы, извивающиеся как клубок рассерженных змей. Бледно-зеленое лицо было искажено от злобы и казалось абсолютно безжалостным. Губы у чудовища имели пурпурный оттенок, а острые зубы и лишенные зрачков глаза сияли белизной. Голова угрожающе рычала, но каким образом ей удавалось издавать этот низкий горловой звук, не имея горла, – было загадкой. Несмотря на панический ужас, у меня хватило ума сообразить, что она недовольна моим вмешательством. На секунду мне показалось, что она вот-вот бросится на меня, но вместо этого голова сделала круг по комнате и, взмахнув струящимися волосами, вылетела в окно. Анотина оглядела меня и улыбнулась.

– Бедняжка, как забавно ты дрожишь! – воскликнула она.

Я кое-как поднялся на ноги, несколько опешив от подобной бесцеремонности.

– Рад, что повеселил вас, – холодно ответил я. Тут уж Анотина расхохоталась от души.

– Ну, ну… – ласково проворковала она, подскочила ко мне и обвила руками мою шею.

Для меня это было не меньшей неожиданностью, чем появление летучей головы. За краткий миг, который длилось объятие, я только успел пожалеть, что сейчас Анотина одета. И лишь когда она меня отпустила, до меня дошло, что это было вовсе не проявление нежности, а всего лишь жест ученого, желающего успокоить подопытного зверька. Похоже, я впадал в опасное заблуждение, забывая о том, что я – просто человеческий экземпляр.

– Мы прозвали ее Вызнайкой, – сообщила Анотина, отодвигаясь.

– Чудовищное создание… – пробормотал я.

– Да уж, не красотка, – с улыбкой согласилась она. – И все же какое поразительное устройство!

– Вы хотите сказать, это машина? – поразился я.

– Не совсем. Вызнайка – живая, и у нее, разумеется, нет ни мотора, ни металлических деталей, но действует она как хорошо отлаженный механизм. Слетает с башни, узнает, а потом, видимо, доставляет информацию своему хозяину. Лучи, которые она испускает, вбирают в себя и результаты наших исследований. Все мы много раз были объектами ее изучения и видели, как она точно так же зондирует и неодушевленные предметы.

– Это больно? – спросил я с содроганием.

– Ощущение непередаваемое. Но единственный неприятный момент – то, что на время перестаешь дышать, – объяснила Анотина.

Меня всего передернуло.

– А по-моему, это лучше, чем каждый день писать отчеты, – с натянутой улыбкой заметила Анотина.

– Но как эта штуковина летает? – продолжал удивляться я.

Женщина пожала плечами:

– А как летает остров? И что это за океан жидкой ртути? Наконец, зачем мы здесь? Все эти вопросы бессмысленны. Мы делаем свою работу и живем в надежде, что когда-нибудь вернемся к прежней жизни.

На языке вертелись тысячи возражений, но я понимал, что высказывать их – пустая трата времени. Как и предупреждал Мисрикс, в мире своей памяти Белоу был ограничен одним только воображением. Так что летучие головы и острова – это еще цветочки. Жаль только было этих людей, наивно веривших в то, что в каком-то ином мире у них была и настоящая жизнь, и истинная любовь, к которой они мечтали вернуться.

Анотина прервала мои раздумья, позвав меня завтракать. Я молча кивнул. Теперь мои мысли приняли несколько иное направление. Я думал о том, как жестоки мы к плодам своего воображения. Пробуждаясь от сна, мы начисто стираем целые миры, а обращаясь к собственной памяти, легкомысленно возвращаем к жизни усопших – только затем, чтобы вновь обречь их на умирание, когда наше внимание переключается на что-то другое.

Анотина отвела меня в комнату, которая, как я и предположил раньше, была столовой. На длинном столе были аккуратно сервированы две дымящиеся порции – будто только что с плиты.

– А ты везунчик, Клэй, – весело сказала моя хозяйка, занимая место возле окна. – У нас сегодня стейк из карибу.

Каким образом все это здесь появилось – ваза с цветами, кувшин лимонада со льдом, крошечные морковки и клецки – очередная загадка, которая должна была бы меня ошеломить, но я не моргнул и глазом. Сев за стол, я вооружился ножом, вилкой и занялся мясом – разумеется, великолепно приготовленным.

– Очень вкусно, – сказал я, прожевав первый кусок. В глазах Анотины мелькнуло облегчение: наконец-то из моих уст послышалось утверждение, а не вопрос.

Некоторое время мы ели молча. Я не был голоден, но, начав, уже не мог остановиться. Моими челюстями словно двигала высшая воля. Даже мимолетная мысль о том, что изысканное блюдо – не более чем эхо памяти Белоу, не помешала мне расправиться с порядочным куском мяса.

Я как раз исследовал сырную начинку в клецках, когда Анотина подняла на меня взгляд и сообщила:

– Я занимаюсь моментом.

– Каким моментом? – не понял я.

– Неуловимым мгновением между прошлым и будущим. Состоянием, в котором мы всегда находимся и которое никогда не осознаем. Стоит нам решить, что мы испытываем его, как он тут же оказывается в прошлом. И вот мы ждем следующего мига, но едва осознаем его наступление – увы, момент снова упущен.

– И почему вас это интересует? – озадаченно спросил я.

– Ну как же! – запальчиво воскликнула Анотина. – Это ведь совершенно неизведанная область! В своих экспериментах я пытаюсь заглянуть в щелочку между прошлым и будущим, чтобы увидеть неуловимую страну настоящего.

– Любопытно, – пробормотал я, глядя в ее бездонные глаза и притворяясь, будто заинтересован ее словами.

– Разум заставляет нас забыть об этом миге, – с жаром исследователя продолжала Анотина. – Настоящее – не результат мысли, а скорее ее отсутствие.

– Отличный стейк, – обронил я, совершенно потеряв нить ее рассуждений.

Анотина снисходительно улыбнулась, но я, забыв о приличиях, не мог отвести от нее глаз.

– Там, в краю настоящего, – бог, – с пафосом заключила она и добавила уже совсем другим тоном: – Когда кончишь завтракать, пожалуйста, сними с себя одежду.

Через полчаса я сидел в лаборатории, голый, пристегнутый к металлическому креслу, и ощущал себя настоящей подопытной крысой. За столом напротив восседала Анотина с загадочной черной коробочкой в руках. Рядом наготове лежали блокнот и перо.

– Во время эксперимента может возникнуть небольшой дискомфорт, – предупредила она и нацарапала что-то в блокноте. – Не бойся, ничего страшного не произойдет.

Меня душили смущение и страх. Только теперь я начал понимать, что чувствовали мои физиогномические жертвы, когда я читал их.

– Я буду записывать твои ответы, так что постарайся быть искренним, – попросила Анотина. – Не спеши, подыскивай слова, наиболее точно соответствующие твоим ощущениям.

После этого изящная рука с черной коробочкойспряталась под стол, и я уже не мог ее видеть.

– Посмотри в окно, – велела исследовательница. – Сосредоточься на солнечном свете. Подумай, какой он теплый и прекрасный. Постарайся вспомнить что-нибудь приятное.

Я старался, но на ум не шло ничего, кроме воспоминания о рыдающем Батальдо у мрачной окраины Запределья. Встряхнув головой, я вызвал в памяти милые лица Эа, Арлы и их детишек. Мне вспомнилось, как однажды, теплым летним днем, я взял Ярека с собой на рыбалку. Этот день не был отмечен ничем особенным – кроме того, что мальчик поймал огромную речную смаду с оранжевыми пятнышками. Сняв рыбу с крючка, он положил ее на песок и исполнил ритуал, которому научил его отец. Ярек поблагодарил рыбу за подаренную пищу, а когда та стала задыхаться, долго гладил ее по чешуе, чтобы успокоить. Помню, в тот идиллический день, овеянный дыханием теплого бриза, я подумал о том, как прекрасны и чисты чувства этого малыша…

Мои грезы словно разорвал удар молнии: левую ягодицу пронзила острая боль, как будто на мой зад одновременно обрушились раскаленное железо и хлыст. Я дернулся и закричал.

– Опиши, что ты сейчас почувствовал, – с адским спокойствием попросила Анотина.

Меня душили слезы, и я злобно выкрикнул:

– Боль в жопе, вот что!

– И это все? – разочарованно спросила она.

– А вы что думали? – обиженно спросил я.

– Ну, например, момент? – с надеждой подсказала Анотина.

– Какой, к черту, момент! – в сердцах воскликнул я, и она аккуратно все это записала.

На этом допрос не закончился.

– Ты что-нибудь видел? Я покачал головой.

– Не ощутил ли ты присутствие Всемогущего? – продолжала Анотина.

– Если Всемогущий – это жгучая боль в заднице, то ощутил, – огрызнулся я.

– Отлично, – сказала она и беззвучно прошептала: «Боль в заднице», – старательно выводя слова на бумаге.

Я рванул ремни, проверяя, не получится ли освободиться, но они держали намертво.

– Может, хватит?! – в отчаянии завопил я.

– Успокойся, Клэй, – строго приказала Анотина. – Теперь сосчитай в уме сумму семисот шестидесяти пяти и восьмисот девяноста.

Не успел я сложить пять и ноль, как следующий удар вонзился мне под лопатку… В том же духе пытки продолжались и дальше. Я чертыхался, кричал и умолял о пощаде, но Анотина лишь мягко улыбалась и всякий раз обещала, что осталось совсем чуть-чуть. Не помню, сколько раз ее пальцы нажимали на кнопки пульта, но под конец я и вправду узрел Всемогущего. Комната растворилась, и передо мной явился безудержно хохочущий Белоу. Несмотря на отчаянное положение, в котором я находился, у меня хватило сил удивиться: неужели даже в глубине комы Создатель сознает, что со мной происходит здесь, в его памяти?

Возвращение в сознание было медленным и мучительным. Прежде чем окончательно прийти в себя, я твердо решил покинуть летающий остров и поставить на своей миссии крест. Нужно было послать Мисриксу мысленный сигнал, что я хочу вернуться.

Когда я открыл глаза, была уже глубокая ночь. Я снова оказался в спальне, снова еле-еле теплились лампы, вот только лежал я не на коврике, а в кровати Анотины, и она спала рядом. В эту ночь она лежала на спине, и одного взгляда на нее было достаточно, чтобы вся моя ненависть угасла, уступив место благоговению.

Чтобы лучше видеть Анотину, я перевернулся набок и подпер голову рукой. Через окно в комнату проникали ароматы ночных цветов и бормотание океана. Я осторожно провел рукой в дюйме над телом Анотины, любовно повторяя топографию лица и груди, живота и бедер. Мне снова вспомнился Батальдо и его рассказ о том, как они с женой танцевали на берегу океана, не касаясь друг друга. Так я провел более часа.

11

Когда я проснулся утром, Анотины уже не было. Одежду свою я обнаружил в лаборатории, где и оставил ее вчера. Натягивая штаны, я опасливо поглядывал на электрический стул, содрогаясь при воспоминании о вчерашней боли.

Здесь, как и в лаборатории Белоу, по периметру стояли выстроенные в одну линию длинные столы. Да и вообще эта комната казалась уменьшенной копией той, что осталась в руинах Отличного Города. В полном соответствии с оригиналом на столах громоздились загадочного вида приспособления со змеевидными проводками и игольчатыми отростками. Среди этой коллекции диковинной машинерии тут и там попадались зеркала, свечи, склянки с порошками и огромные банки с разноцветными растворами. При мысли о том, какими адскими способами все это можно использовать, ноги сами понесли меня прочь и привели в столовую.

Там, как я и подозревал, меня уже ждал завтрак: яичница, сосиски и – о чудо! – чашка дымящегося озноба. Пару минут назад, когда я проходил мимо, всего этого великолепия здесь не было. Я даже улыбнулся от удовольствия – очень уж вкусно все это выглядело и пахло. Стоило мне пригубить озноба, как на меня нахлынула ностальгия – как прошлой ночью, когда я отведал «Сладости розовых лепестков». Уплетая сосиски, я вдруг вспомнил, что именно эти яства снились мне сегодня. Это открытие таило в себе немало любопытных выводов, но мне было не до размышлений: я ел. Как и прежде – не ради утоления голода, а единственно повинуясь загадочному чувству долга.

Расправившись с завтраком, я отодвинул тарелку и слизнул последнюю каплю озноба. Напиток вызвал обычный прилив энергии, на которую я привык полагаться еще будучи верным рабом государства, а забытый вкус разбудил тягу к курению. Решив, что надо будет при случае позаимствовать сигарету у Нанли, я стал обдумывать, как это поизящнее сделать, как вдруг осознал, что без толку трачу драгоценное время. Я не без труда припомнил лица моих соседей по Вено и то ужасное положение, в котором они очутились. «Не забывай», – наказал я себе.

Я вернулся в лабораторию. Осматривая выстроившиеся в ряд столы, я гадал, какие математические формулы, философские тайны и щемящие воспоминания хранятся в душах лежащих передо мною предметов.

– Может, вот это и есть химический состав вакцины… – пробормотал я, осторожно дотрагиваясь до золотой вилки с тремя зубцами и короной на черенке. Потом мое внимание привлек стального цвета шар с кулак величиной, что покоился на небольшом постаменте. Взяв сферу в руки, я обнаружил, что, несмотря на массивный вид, она легче бумаги. В качестве объекта изучения шар годился не хуже любого другого предмета, а потому я взял его с собой.

Проходя мимо столовой, я заглянул туда. Посуда уже исчезла. На столе не было ничего, кроме ослепительного солнечного света. Вернувшись в спальню, я, скрестив ноги, уселся на коврик и поднес сияющий шар к глазам. В гладкой поверхности искаженно отразилась моя физиономия с огромным расплывшимся носом.

Я изо всех сил старался направить взгляд сквозь собственное отражение, словно надеялся разглядеть за ним ключ к разгадке истинной сущности предмета. Однако, сколько я ни таращился, так ничего и не увидел, кроме своих зрачков да отраженных в них стальных шариков – каждый с уменьшенной копией моего лица. Обладай мои глаза зоркостью микроскопа, можно было бы исследовать этот оптический фокус до бесконечности. Зрелище было завораживающее: даже убедившись в бесполезности этого метода, я долго еще продолжал пялиться в одну точку, пока глаза не стали разъезжаться в стороны, а голова не заныла от напряжения.

Следующей гениальной идеей было поднести шар к уху. Закрыв глаза, я напряг слух с таким тщанием, с каким не вслушивался даже в слабый пульс новорожденного. Меня окружали мириады звуков острова: шум ветра и рокот далекого океана, щебет мнемонических пташек в лесу… Потом эти звуки уступили место биению крови в висках. Концентрация достигла такой степени, что я слышал все – кроме шара. Тот, казалось, был отлит из абсолютной тишины.

Я потер его ладонями, покатал между ними и поводил вокруг лица. Даже водрузил его на голову в надежде, что символическое значение просочится сквозь череп в результате разницы в давлениях или чего-нибудь в этом роде. Время от времени в мозгу возникали какие-то образы – то мне виделся черный пес Вуд, то хрустальная колонна Верхнего яруса, – но ни одна из этих картин не внушала мне доверия. Вспомнив о Мисриксе, я с тоской спросил себя, суждено ли мне когда-нибудь покинуть мир памяти Белоу.

Я провозился с этим шаром часа полтора: катал и бросал, кричал на него и шептал, постукивал по нему пальцами и бил им себя по лбу. В конце концов терпение мое исчерпалось, и я с размаху запустил им, как мячиком, в стену. Даже это не помогло вытрясти из него истинную сущность. Шар с глухим стуком отскочил от гладкой штукатурки, упал на пол и подкатился ко мне.

Чтобы унять раздражение, я встал и хорошенько потянулся. Затем, решив немного освежиться, подошел к окну, откуда открывался чудесный вид на зеленую лужайку и темную границу леса. Так я стоял некоторое время, любуясь мирным пейзажем. Это зрелище и впрямь успокоило меня, а когда я наконец очнулся от гипнотической безмятежности панорамы, то присел за столик у окна.

«Ну же, Клэй, – уговаривал я себя, – ты должен…» Закончить мысль мне не удалось, так как на столе внезапно материализовалась пачка «Сто к одному» – моих любимых сигарет эпохи процветания Отличного Города. Рядом обнаружились коробок спичек и пепельница. Рука непроизвольно потянулась за сигаретами, и я взял пачку. Зеленый картон упаковки украшала традиционная эмблема – красное колесо фортуны. На обороте, как и полагалось, была изображена Госпожа Удача с повязкой на глазах, револьвером в правой руке и цветком – в левой.

Привычным жестом я вскрыл пачку, вытащил сигарету и закурил. Первый же глоток дыма принес ни с чем не сравнимое наслаждение. Наконец-то я мог как следует сосредоточиться. Стряхнув пепел, я вернулся к созерцанию шара. Теперь, когда он уже не маячил перед глазами, мысли мои несколько отклонились в сторону и в конечном счете сложились в весьма стройную теорию, которая объясняла внезапную материализацию пищи и сигарет.

И то и другое, очевидно, являлось вещами второстепенными. Мнемонический мир был достаточно правдоподобен в том, что касалось важных деталей, однако все предусмотреть невозможно, и предметы незначительные сотворились, так сказать, спонтанно. Как только реальность Меморанды обнаруживала в чем-либо нужду, память просто восполняла пробелы. Пища, сигареты, да и алкоголь, наверное, – все это было не важно. Потому-то и ел я вовсе не из-за того, что чувствовал голод. Только теперь, кстати, я заметил, что с момента появления на острове я ни разу не ходил в туалет. Здесь наверняка и не было предусмотрено отхожих мест – к чему они, если позывов в этом направлении все равно не чувствуешь? В этом мире было немало твердых правил и четко установленных границ. Боль, а возможно, и смерть входили в их число. Но существовала и обширная область «автономии», где память создавала предметы по мере необходимости.

Докуривая вторую сигарету, я стал тихонько хихикать над своими неуклюжими попытками пробиться сквозь скорлупу символики. Пока я пускал клубы дыма, мною начало овладевать неописуемо сильное желание. Воткнув сигарету в пепельницу, я встал со стула и подошел к сверкающему символу разочарования. Потом занес ногу повыше и с размаху ударил по проклятой штуковине пяткой – со всей силой, на какую только был способен. Как ни странно, шар треснул в трех местах, лопнул и превратился в плоский сморщенный диск стального цвета. Отступив на шаг назад, я оценил результаты своих трудов. Что ж, акт вандализма принес некоторое удовлетворение, но не сделал меня умнее.

– Что ты делаешь, Клэй? – раздался у меня за спиной изумленный голос Анотины.

Я вздрогнул от неожиданности и оглянулся: она с озадаченным лицом стояла в дверном проеме.

– Ищу момент, – ответил я с виноватой улыбкой. Она укоризненно покачала головой:

– Предоставь эксперименты мне.

Я кивнул и отвел глаза, смущенный воспоминанием о том, как пялился на нее ночью.

– Идем, пора за работу, – позвала Анотина. Вообразите мое облегчение, когда, вместо того чтобы направиться прямо по коридору, в лабораторию, она свернула в сторону и вышла на открытый воздух. Я поспешил за ней.

Анотина шагала быстро, увлекая меня вверх и вниз по ступеням, через просторные террасы и лабиринты извилистых аллей, увитых цветущим виноградом. Я впервые очутился здесь при дневном свете и только теперь смог оценить замысловатую прелесть мнемонического городка.

Анотина дожидалась меня на верхней площадке короткой лесенки. Сегодня она была в свободном белом платье из легкого муслина, не представлявшего преграды ни для утреннего бриза, ни для моих нескромных взглядов. Убранные назад роскошные темные волосы были заплетены в причудливую косу.

Когда я догнал ее, она спросила:

– Что, вчера пришлось нелегко?

Я подумал, что Анотина намекает на мой бессонный час ночью, но тут же одернул себя, сообразив, что она говорит о своих опытах.

– Простите, что не смог вам помочь, – смущенно пробормотал я.

– Когда я сняла тебя со стула, мне казалось, ты вот-вот испустишь дух, – продолжала Анотина. – Ни у одного экземпляра не было такой жуткой реакции.

– Странно, – искренне удивился я.

Она двинулась дальше, и я догадался, что мы направляемся к лужайке между лесом и террасами городка.

– В тебе есть что-то совершенно особенное, – произнесла Анотина после долгого молчания. – Ты больше похож на меня и моих коллег, чем на те экземпляры, что нам присылали прежде. Не могу сформулировать точнее, но у тебя есть что-то вроде ауры. Как будто ты чувствуешь по-настоящему.

– Так и есть, – признался я.

– Вчера я легла с тобой рядом – на всякий случай, чтобы следить за пульсом и дыханием, – и решила, что снова испытывать тебя стулом было бы жестоко. Меня ведь интересует миг жизни, а не смерти.

Я не удержался от улыбки.

– И потом ты мне приснился, – продолжала Анотина. – А ведь я никогда прежде не видела снов! Вот доктор Адман, сколько я его знаю, все твердит про свою теорию снов. Разумеется, общее представление я о ней составила, но обоснованность его постулатов всегда казалась мне сомнительной, поскольку у меня просто не было подобного опыта. Такого страшного опыта…

Анотина надолго замолчала. Добравшись до леса, мы двинулись вглубь по натоптанной тропке. Теперь я заметил то, чего в первую ночь не разглядел в темноте. Листья, укрывавшие землю и медленно кружившиеся в воздухе, вовсе не были сухими и бурыми вестниками осени. Они опадали с ветвей в пышной зелени лета.

Я остановился, чтобы полюбоваться листопадом, и, изловчившись, поймал один листик.

– Это началось на прошлой неделе, – сообщила наблюдавшая за моими прыжками Анотина. – С островом что-то неладно.

– Нанли говорит, он разрушается, – вставил я.

– Я предпочитаю об этом не думать, – бросила она и двинулась дальше.

– Расскажите, что вам снилось, – попросил я.

– Я видела, как ты сражаешься с чудовищем, – задумчиво ответила она. – Ты боролся за свою жизнь. Мучительное зрелище…

– А что за чудовище? – уточнил я.

– Рогатая тварь с огромными крыльями и острыми клыками. Точь-в-точь как та, что являлась на Меморанду несколько лет назад.

– Так он был здесь на самом деле?

– Еще бы! До чего омерзительное создание… – Анотина зябко повела плечами. – Однажды днем оно вынырнуло прямо из облаков. Все, конечно, перепугались, Нанли с Брисденом стали швырять в него камнями. Даже Вызнайка не осталась в стороне: летала вокруг и кусала его.

– И что же было дальше?

– Нам удалось его прогнать, но сколько дней после этого мы жили в страхе!

– А я? Я победил в вашем сне? – полюбопытствовал я.

– По-моему, проиграл, – еле слышно отвечала Анотина.

Заметив, что пережитое ее угнетает, я оставил дальнейшие расспросы. Тем временем дорожка вильнула за поворот, и мы вышли к зеленой поляне у кромки острова. Здесь нас уже дожидался доктор Адман, в черном костюме и шляпе. Он глядел куда-то вверх, словно изучал тонкие облака, медленно плывущие под солнцем. Правая рука доктора машинально оглаживала бороду, а в левой был зажат кожаный мешочек такого же траурного цвета, что и все его облачение.

Позади доктора возвышалось громадное деревянное сооружение – что-то вроде древней катапульты с массивным маховиком и намотанным на него канатом. Лично у меня вся эта конструкция вызывала стойкие ассоциации с гигантским спиннингом. Канат был пропущен сквозь металлические кольца, закрепленные один за другим на толстой балке, что вздымалась под углом вверх и выступала за край обрыва. На конце балки имелся шкив, через который проходил вышеупомянутый канат, а на его конце болталась плетеная корзина, похожая на гондолу воздушного шара и достаточно просторная, чтобы там могла свободно поместиться лошадь. С противоположной стороны махины имелась изогнутая рукоятка, соединенная с зубчатой передачей.

– Добрый день, – приветствовал нас Адман.

– Вы готовы, доктор? – спросила Анотина.

– Вопрос в том, – возразил Адман, – готов ли мистер Клэй.

Я почувствовал, как к горлу подступает тошнота.

– Еще один эксперимент? – слабым голосом спросил я.

Анотина рассмеялась.

– Ничего страшного, Клэй, – успокоил меня доктор.

– И без непоправимого ущерба? – уточнил я.

– Разве что для твоего самомнения.

– Не беспокойся, – сказала Анотина, – доктор всего лишь хочет, чтобы ты помог ему управиться с инструментами.

– Идем, – сказал Адман. – Анотина, вы будете крутить рычаг. Постарайтесь не сбросить нас в океан.

– Сделаю все, что в моих силах, – пообещала она.

– Ваша уверенность не может не восхищать, – буркнул доктор, направляясь к корзине, что раскачивалась в футе от края обрыва. Осторожно нагнувшись, он отворил дверцу в бортике, доходившем ему до пояса. – Прошу, Клэй, – сказал он и махнул мне, чтобы я забирался внутрь.

Я сделал робкий шаг вперед и остановился.

– Не смотри туда, – посоветовала Анотина.

– А куда мы отправляемся? – спросил я, чувствуя, как слабеют ноги.

– Вниз, конечно! – отрезал доктор. – Куда же еще?

Я закрыл глаза и попытался нащупать борт корзины. Адман тут же схватил меня за руку и втащил внутрь. Ощутив под собой шаткую, ненадежную поверхность, я услышал, как доктор тоже забрался в гондолу и закрыл за собой дверцу.

– Все в порядке, моя дорогая, – крикнул он Анотине. – Поехали!

Раздался чудовищный скрежет, сопровождаемый ритмичным постукиванием механизмов. Корзина слегка накренилась, и я уже попрощался с жизнью, решив, что сейчас выпаду вниз. Не открывая глаз, я вцепился в рукав доктора.

– Что происходит? – пробормотал я.

– Мы отправляемся смотреть сны, – ответил он.

12

Слышно было, как деревянная ось лебедки скрипит от натуги. Шкив жалобно визжал, и этот крик отчаяния скользил по туго натянутому канату, пока мы опускались – медленно и весьма неравномерно. Еще крепче цепляясь за рукав доктора, я тщетно пытался удержать равновесие.

– Уже можно смотреть, Клэй, – устало сказал он. – Боюсь, мы все еще живы.

Я нерешительно приоткрыл глаза – в этот миг мы проплывали мимо днища парящего острова. Не знаю, что именно я ожидал увидеть, но моим глазам предстал гигантский ломоть почвы, похожий на ком земли, который тянется за стеблем выполотого сорняка. Оттуда, туго переплетаясь, торчали корни деревьев – вероятно, только благодаря им громада Меморанды не разваливалась на части. Никакого рационального объяснения тому, как нечто столь огромное может парить в воздухе, я найти не мог. Только больное воображение Белоу было способно так решительно и бесповоротно аннулировать действие силы тяжести.

– Впечатляющее зрелище, не правда ли? – заметил доктор Адман, с улыбкой взирая на основание острова, в то время как наша гондола опускалась все ниже.

Я согласно кивнул, однако, ощущая себя муравьем на ниточке, скрыть своего ужаса не мог.

– Никогда так остро не чувствуешь себя живым, как болтаясь в пустоте, – бодро продолжал Адман.

– Не могу сказать, что разделяю ваши чувства, – выдавил я.

– Это дело привычки, – бросил доктор. – Если у тебя достанет мужества заглянуть за край корзины, это, так сказать, отпугнет твой испуг. Вот увидишь, сразу станет легче.

Боязливо ступая по днищу шаткой корзины, я добрался до плетеного борта и уцепился за его край. Затем с величайшими предосторожностями нагнулся на пару дюймов вперед и заглянул вниз. Порыв ветра откинул мои волосы назад, пока я пожирал глазами бескрайний серебристый океан, раскинувшийся во все стороны, сколько хватало глаз. Зрелище было настолько грандиозное, что мои опасения перед лицом такого величия и впрямь испарились без следа.

Через несколько минут я обернулся к доктору.

– Похоже, помогло, – вымолвил я.

– Страх всегда пасует перед удивлением, если ты способен удивляться, – сказал доктор.

– Что мне делать теперь? – деловито осведомился я.

– Будем ждать, пока Анотина опустит нас на такую высоту, откуда можно хорошенько рассмотреть поверхность океана.

Адман уселся на пол, и я последовал его примеру. Я думал, он будет задавать мне вопросы, как Нанли, но вместо этого доктор закрыл глаза и привалился спиной к борту. Я взглянул вверх, чтобы проверить, насколько мы удалились от острова, но едва запрокинул голову, как взгляд застлала белая пелена, внезапно разлившаяся повсюду.

– Доктор! – испуганно вскрикнул я.

Не открывая глаз, Адман усмехнулся и произнес меланхолично:

– Облако, Клэй. Это всего лишь облако.

Белый туман проплыл мимо, насквозь промочив одежду. Когда рассеялись его последние клочья, я снова поднял глаза: остров парил над нами на огромной высоте, словно воздушный змей на веревочке. Не знаю почему, но зрелище это заставило меня потянуться к груди и коснуться кармана куртки. Я не вспоминал о зеленой вуали с тех пор, как началось мое мнемоническое путешествие. Не ожидая даже, что она окажется на месте, я машинально хлопнул себя по карману и к своему удивлению обнаружил там привычное уплотнение. Сунув руку внутрь, я извлек оттуда вуаль Арлы. От этой зеленой материи, такой знакомой на ощупь, мне сделалось как-то спокойнее, словно она сама была нитью, соединяющей меня с моим местом и временем.

Когда новизна ощущений немного притупилась, я заметил, что глухой рокот океана стал громче. Ветер тоже усилился. Нашу гондолу швыряло теперь из стороны в сторону в ритме какого-то дикого танца. В тот миг, когда я как раз собрался встать и посмотреть, насколько мы опустились, корзина резко дернулась и замерла. Доктор открыл глаза, ухватился за край корзины и встал.

– Клэй, – окликнул он, – взгляни. В твоем Вено такого не увидишь.

Я поднялся, приноровился к качке и осторожными шажками приблизился к нему. От первого взгляда за борт у меня закружилась голова, ибо двигались не только мы, но и море под нами, и от этого казалось, что весь мир превратился в серебристый вертящийся волчок. Мы зависли футах в пятнадцати над гребнями самых высоких волн. С почти священным трепетом я наблюдал, как лениво вздымаются стальные горы, а затем, достигнув пика, сходят на нет. Впадины между волнами были глубоки, как ущелья, и манили к себе, заставляя наклоняться все ниже и ниже.

Адман со смехом схватил меня за рубашку.

– Здесь купаться запрещено, – сказал он, втаскивая меня обратно. – Ну как?

– Никак, – ответил я. – В хорошем смысле слова.

– Понимаю! – откликнулся он, перекрикивая особенно яростный шквал ветра.

– И что дальше? – спросил я.

– Постарайся преодолеть ощущение величия, – посоветовал доктор Адман. – Только тогда становится заметен некий феномен. Всмотрись в одну точку подольше – и все поймешь сам. Особенно обрати внимание на момент, когда волна опадает и становится плоской гладью.

Я и без его указаний не мог оторваться от созерцания океана. Постепенно мое восприятие стало меняться. Я начал замечать, что хребты волн, плоскости и впадины составляют на ртутной поверхности узоры. Я зажмурился на секунду, а потом пригляделся получше – и понял, что это не просто узоры, а живые сценки, изображающие людей в определенные моменты жизни. Масштаб увиденного потрясал воображение. Я ошеломленно отшатнулся от борта. Весь океан был не чем иным, как коллажом живых картин, перетекающих одна в другую и исчезающих, чтобы смениться новыми.

Доктор повернулся и взглянул на меня.

– Сны, – сказал он. – Океан видит сны.

Я снова приник к борту гондолы и посмотрел вниз: на серебристой поверхности появилось четкое изображение Драктона Белоу – сидя в своем кабинете в Отличном Городе, он вливал себе в вену дозу чистой красоты. Теперь я понял: диагноз доктора почти верен, вот только то, что открылось нашим взорам, было не океаном снов, а морем воспоминаний Создателя.

– Я уверен, что во всем этом скрыт какой-то смысл, – заявил Адман. – Если бы только растолковать эти сны! Ведь персонажи здесь появляются одни и те же – как будто это пространная, запутанная повесть… Но я, к сожалению, начал читать ее с середины.

– Что, по-вашему, все это значит? – спросил я.

– Уверенно могу сказать лишь одно: это история любви. В последнее время что-то не дает мне покоя… Словно ключ к разгадке лежит на поверхности, а я не замечаю его и из-за этого не могу уловить смысл целого.

– А когда вы начинали заниматься толкованием снов океана, что вы надеялись обнаружить?

– То, о чем мечтают все, Клэй. Хотел понять, зачем я здесь, – ответил он.

Доктор был так близок к истине, что я разрывался между двумя противоречивыми желаниями: рассказать ему все, что знаю, или сохранить свое знание в качестве козыря, который еще может пригодиться. Я уже решился было и даже открыл рот, но внезапно осознал, что доктор мне просто не поверит. А если и поверит, что хорошего моя правда скажет ему о природе его существования? От этих мыслей меня отвлекло бормотание доктора.

– Ну-ка вылезай оттуда! – приказал он кому-то. Я поднял удивленный взгляд и обнаружил, что Адман почти целиком скрылся в недрах своего черного мешка. Через некоторое время он появился с добычей: в руках доктора покоился длинный стеклянный цилиндр со стеклянной колбой на конце.

– Это сконструировал Нанли. По моей просьбе, конечно, – с гордостью сообщил он. – Смотри, как эта штука раскладывается.

Доктор принялся вытягивать из большого цилиндра цилиндрики потоньше, пока в результате не получился исключительно длинный стеклянный стержень с закрепленной на конце колбой. Телескопическая конструкция была такой длины, что выступала за края корзины в обе стороны.

– Конечно, все было бы куда проще, если бы я мог обойтись веревкой или проволокой, но природа жидкой ртути такова, что такие непрочные материалы в ней просто растворяются. А вот стекло, как выяснилось, не подвержено ее разъедающему действию. К сожалению, сплести веревку из стекла не дано даже Нанли.

– По-моему, пары футов вам все же не хватит, – скептически заметил я. Стеклянная рукоятка вместе с колбой была не больше десяти футов в длину.

– Видишь ли, все просчитано: будь эта штука длиннее – она бы лопнула под тяжестью полученного образца.

– Но какой тогда с нее прок? – удивился я. – Вам ведь все равно не дотянуться до океана!

– А вот здесь-то и вступаешь ты, Клэй. Будешь крепко держать меня за ноги и опускать за борт, а я тем временем зачерпну порцию.

– Вы с ума сошли, – заявил я.

– Есть немного, – кивнул он. – Итак, приступим. Зажав громоздкий стержень в правой руке, Адман стал взбираться на борт корзины, придерживаясь левой за канат, соединявший нас с островом. Через минуту бесстрашный доктор уже балансировал на краю гондолы.

– А если я уроню вас? – в отчаянии воскликнул я.

– Это было бы весьма некстати. Впрочем, если такое случится, я хочу, чтобы ты проследил, появлюсь ли я внизу в качестве нового персонажа.

В этот миг корзина качнулась под мощным порывом ветра. Адман начал терять равновесие, и мне ничего не оставалось, кроме как броситься к нему и ухватить за лодыжки.

К счастью, доктор был невелик ростом – иначе я бы не смог удержать его. Он повис вниз головой под днищем гондолы, и я лишился возможности наблюдать за происходящим.

– Отсюда вид даже лучше! – донесся его крик снизу.

Я в это время пыхтел от натуги, стараясь его удержать, и был не слишком расположен к светской беседе. Когда мне стало казаться, что я вот-вот его выпущу, доктор прокричал:

– Тащи, Клэй! Только не раскачивай, а то придется повторить все заново.

Я попятился от борта корзины так медленно и аккуратно, как только мог. Очутившись по пояс в корзине, доктор выпрямился, сжимая обеими руками колбу и стараясь не пролить ни капли. Когда его ноги коснулись дна, он сказал:

– Теперь, Клэй, надо быстренько отсоединить рукоятку.

Стеклянный стержень на конце имел нехитрое крепление, и я торопливо отделил его от драгоценной ноши доктора.

– Сбрось в океан, – велел он мне. – Боюсь, это моя последняя экспедиция. Совсем скоро край острова будет слишком ненадежен, чтобы удержать лебедку.

Я исполнил приказ и, проследив падение стеклянного стержня в нараставшую волну, снова повернулся к доктору. Тот был занят прилаживанием к колбе стеклянной крышки. Закончив, он поднес добытый образец к глазам, и под ярким солнцем тот заиграл всеми цветами радуги.

– Какой улов, а, Клэй?! – торжествовал он. – И почему я не додумался до этого раньше?

Затем доктор вручил драгоценную склянку мне. Больше всего на свете опасаясь ее выронить, я крепко прижал стеклянный контейнер к груди и почувствовал исходящее от него тепло. Доктор Адман тем временем вернулся к своему волшебному мешку, вытащил оттуда ракетницу и пальнул из нее в небо. Грохота выстрела не было, только громкий хлопок и голубой дым. Пуля вылетела из дула и понеслась к острову. Я секунду следил за ее полетом, пока не потерял из виду.

– Смотри, – сказал доктор.

Я послушно задрал голову и увидел, как в невинно-голубом небе свежей раной расплылось красное пятно. Вскоре после этого мы начали подниматься – в такой же тряской манере, как прежде опускались.

– Откуда у Анотины столько сил, чтобы поднять нас? – вслух подивился я.

– Механизмы берут большую часть работы на себя, – пустился в объяснения доктор. – Благодаря им поворачивать рукоятку не труднее, чем вытащить ведро воды из колодца. Впрочем, и силу Анотины не стоит недооценивать, – со смехом добавил он.

Я отдал ему с таким трудом добытую частичку ртутного моря и подошел к борту, чтобы взглянуть на него напоследок. Мы были уже высоко, и я не мог разглядеть всех деталей, выгравированных на поверхности океана, но все же сумел ухватить последнюю сцену. На гребне чудовищного вала Создатель и его демонический «сын» заключали друг друга в объятия. Потом волна обрушилась, поглотив картину, а после двух рывков веревки я уже перестал что-либо различать.

Мы с доктором заняли свои места на полу гондолы. С видом совершенно счастливого человека он прижимал колбу к сердцу, словно любимое дитя. Я предположил, что в хорошем расположении духа доктор окажется более разговорчив, и попросил его рассказать мне о сновидениях океана.

– Так, говорите, история любви? – начал я.

– Вообще-то это была шутка, но с долей истины. Я имел в виду, что смысл этой серебристой хроники больше суммы значений отдельных сцен. Это всеобъемлющее понятие, описать и объяснить которое выше моих скромных способностей. Поэтому я и называю его историей любви. Я знаю это слово – «любовь». Оно преследует меня во сне, но в жизни я не могу уловить его смысла. Многозначительность океанической повести и моя неспособность вспомнить значение термина «любовь» порождают во мне одинаково щемящую тоску. А значит, это вещи одной природы.

– Но теперь-то вы ближе к разгадке, чем вначале? – спросил я.

– Еще бы! – со смехом ответил доктор. – Так близко, что все разрушается. Мне кажется, что все эти разрозненные сцены – моменты жизни какого-то конкретного человека. Но кто он? Быть может, если бы я смог дотянуться до океана раньше, я бы уже знал ответ…

Я и не замечал, как сильно хочется курить, пока зажженная сигарета сама собой не образовалась у меня между пальцами. Вкус у нее был такой божественный, что я не стал утруждать свой мозг вопросами об ее происхождении.

– А этот человек, герой повести? – спросил я. – Кто он?

– Человек большого могущества и большой слабости, с наклонностями к добру и злу одновременно, гениальный ученый и великий маг. Океан продемонстрировал мне его во всех деталях. Однажды я видел, как он разбил яйцо – и оттуда выскочил сверчок, а в другой раз он выстроил хрустальный шар с целым миром внутри…

Под натиском ветра корзина бешено вращалась вокруг своей оси, и от этого, а может от слов доктора, у меня закружилась голова. Оставшуюся часть пути я провел, жестоко страдая от ощущения нереальности. Я словно стал призраком призрака. Единственное, что еще держало меня в этом мире, – иллюзорный дымок сигареты. Тогда я прижал руку к карману с зеленой вуалью, и тоска оказалась настоящей.

13

Когда мы поднялись к острову и я стал выбираться из корзины, Анотина подала мне руку. Ступив на твердую землю, я почувствовал, что странное путешествие совершило во мне какую-то перемену. Мнемонический мир словно бы стал более плотным и осязаемым. Все вокруг казалось мне теперь живым и трепещущим. Пожалуй, впервые за время пребывания на Меморанде я почувствовал себя спокойно и даже уютно.

Все сомнения, пережитые во время подъема, испарились вместе с облаком, сквозь которое мы проплывали. Надоедливые мысли о важности моей миссии загадочным образом пропали, как пропадали тарелки из столовой Анотины. Я целиком сосредоточился на прикосновении ее руки – оно теперь волновало меня куда больше, чем поблекшие воспоминания о Вено.

Мы оставили доктора созерцать свой личный кусочек океана, сидя у подножия гигантской лебедки, а сами двинулись через лес, шагая бок о бок в молчании. Моя рука уже не лежала в ладони Анотины, но я мучительно желал, чтобы она оказалась там снова. Листопад продолжался, и лучи безупречного солнца легко проходили сквозь кроны деревьев, освещая ее лицо.

Я почти осмелился сам коснуться ее руки, когда впереди мелькнула чья-то тень. Она стлалась над землей на высоте человеческого роста, ловко лавируя между стволами деревьев. Сперва я принял ее за крупную птицу, но вскоре понял, что это Вызнайка.

Неожиданное появление летучей головы настолько выбило меня из колеи, что я только и смог, что обреченно застонать. На миг мне почудилось, будто чудовище вот-вот врежется в нас. Я окаменел. Зеленое лицо неслось прямо на меня. Я ясно рассмотрел молочную бледность зрачков и разинутый рот, готовый, как мне показалось со страху, меня проглотить. За секунду до столкновения Вызнайка чуть повела левой бровью – это еле заметное движение изменило ее курс и зеленая голова просвистела в дюйме над моей. Неслась она так стремительно, что когда я обернулся проводить ее взглядом, то увидел одни только завитки черных волос, зацепившиеся за дерево ярдах в двадцати.

– Должно быть, доктор откопал что-то интересное, – заметила Анотина с несколько неуместной, на мой взгляд, невозмутимостью.

– Она что, собирается вызнать его открытие? – поразился я.

– Любопытное выражение, – спокойно заметила она.

Меня охватило праведное возмущение:

– И вас нисколько не смущает, что ваши мысли вам не принадлежат?

– Мои мысли – это мои мысли, – упрямо ответила Анотина.

Похоже, я задел ее за живое, и это не имело ничего общего с происками Вызнайки. Я робко тронул ее за плечо:

– Простите.

Анотина опустила глаза и вздохнула.

– Клэй, – тихо произнесла она, – ты ведь вовсе не экземпляр, не так ли?

– Это зависит только от вас, – вымолвил я.

Взмахнув ресницами, Анотина подняла глаза и пристально всмотрелась в мое лицо, словно хотела увидеть меня насквозь. Я смущенно убрал руку с ее плеча. Прошла тягостная минута, после чего Анотина тряхнула головой и решительно зашагала по тропинке, бросив мне:

– В таком случае следуй за мной. Попробуем провести еще один эксперимент.

Несколько удрученный, я побрел за ней, пытаясь найти успокоение в воспоминании о ночи, проведенной в одной с ней постели. Мы вышли из леса, пересекли лужайку и по короткой лесенке вступили в лабиринт террас. Было далеко за полдень, солнце уже клонилось к горизонту.

Шагая вслед за Анотиной по аллеям и открытым галереям, я смотрел не под ноги, а вверх, на Паноптикум. На этот раз свет в куполе не горел. Я вгляделся в стекло, пытаясь различить какую-нибудь тень или движение, но расстояние было слишком велико. Увидел я только Вызнайку – полакомившись мыслями доктора, та возвращалась восвояси. Покружив вокруг башни, голова скрылась в одном из темных проемов.

Мне представился доктор, плененный зеленым взглядом чудовищного лица. Я словно воочию видел, как два луча рыщут по закоулкам его сознания, выискивая добытые с риском для жизни сведения. С этой мыслью пришла и другая – о том, что именно Вызнайка обладает столь необходимой мне способностью. Рассматривая четверых ученых, она, вероятно, проникала в их символическую природу. Ее белесые глаза были тем инструментом, которым Белоу расшифровывал мир своей памяти, превращая его в мысли. Кстати, деятельность Вызнайки – это еще и доказательство того, что Создатель находится в сознании, несмотря на то что его тело спеленуто болезненным сном. И следовательно, в башне должно быть какое-то олицетворение Белоу.

Я чувствовал, что близок к разгадке, но тут Анотина остановилась и объявила:

– Вот мы и пришли.

Я взглянул на нее, словно очнувшись ото сна. Она стояла возле стены с маленьким сводчатым входом, похожим на большую мышиную норку, трех футов в высоту, не больше. Анотина с видом озорного ребенка опустилась на четвереньки и исчезла в норе.

Я последовал за ней, только не так проворно – для меня проход был узковат. Когда моя голова очутилась по ту сторону стены, рука Анотины уже была наготове, чтобы помочь мне подняться.

– Это мое тайное место, – с гордостью объявила она.

Я огляделся по сторонам и, еще не успев оценить всю прелесть этого уголка, ошалел от аромата в изобилии растущих повсюду цветов. Огороженный по периметру и открытый сверху, этот райский сад представлял собой круглую площадку сорока футов в диаметре. В центре ее красовался роскошный фонтан в форме морской раковины, внутри которой вместо жемчужины виднелась статуя обезьяны, застывшей на одной ноге, словно посреди танца. Кристально чистая струйка вытекала из члена зверюшки и падала вниз, в раковину, слегка нарушая спокойствие воды. Фигурка была отлита из бронзы и покрыта пятнами зеленой патины, но я сразу узнал Молчальника – ловкого и добродушного обезьяна-тюремщика, который скрашивал дни моего заключения на острове Доралис.

– Я не обезьяна… – машинально прошептал я. Эту фразу навеял ветер памяти, прорвавшийся из другого мира. Я рассмеялся статуэтке в лицо.

– Остальные об этом месте понятия не имеют, – с видом опытного конспиратора сообщила мне Анотина. – Нанли и Брисден считают ниже своего достоинства ползать сквозь всякие дыры. Доктор Адман – с того бы сталось, но он вечно витает в облаках и не смотрит себе под ноги.

– Здесь чудесно, – вымолвил я.

Анотина взяла меня за плечо и развернула в другую сторону.

– Вот мое любимое место, – объявила она. В десяти шагах от нас раскинулось тенистое дерево с каменной скамьей, опоясывающей ствол, словно мраморное кольцо на деревянном пальце.

– Смотри, – сказала она, указывая пальчиком вверх. Ветви сгибались под тяжестью белых плодов. При виде этого древа, увешанного плодами познания, мне до щекотки захотелось рассказать Анотине всю правду. Но я удержался – по той же причине, что и прежде, в гондоле. Для нее моя правда стала бы ядовитой змеей в райских кущах.

– Сядем, Клэй, – предложила она.

Мы уселись на скамью под деревом. Напоенный ароматом спелых плодов воздух вливал в душу покой. Мною овладела сладкая истома. Я украдкой взглянул на Анотину: веки полузакрыты, уголки губ приподняты в неуловимой улыбке.

– Я часто сижу здесь и смотрю на мою обезьянку, – сонно пробормотала она. – Если долго сидеть и смотреть, она начинает танцевать.

Анотина по-детски хихикнула.

– А как же эксперимент, который вы хотели произвести? – заплетающимся языком напомнил я.

– Эксперимент? – Она удивленно вскинула брови. – Ах да… Ложись на скамью, навзничь, – велела она после минутного раздумья.

– Как прикажете, – согласился я, чувствуя, как начинают пылать лицо и уши.

– Закатай рукав.

Я повиновался. Когда я кончил возиться с застежками, Анотина завернула ткань почти до плеча. Потом придвинулась и положила мою обнаженную руку себе на колени, ладонью вверх.

– Не своди глаз с обезьянки, – приказала она. – Попробуем отыскать момент более тонким способом.

Анотина коснулась ноготком внутреннего сгиба моего локтя.

– Вот точка, которая будет обозначать настоящее. Я начну вот отсюда, с кончика среднего пальца, проведу ногтем вдоль ладони, потом по запястью, а затем вдоль предплечья… по кругу, медленно и плавно. Я буду возвращаться и продвигаться вперед и снова возвращаться – пока не доберусь до точки настоящего. В тот миг, когда я достигну этой точки, ты должен как следует сосредоточиться. Постарайся запомнить все свои ощущения, чтобы я потом могла тебя расспросить.

После такого описания предстоящего эксперимента кто бы не стал ярым поборником науки? Я покорно лежал и таращился на бронзового Молчальника, невольно вспоминая то воодушевление, с каким Белоу говорил об этом создании. Неудивительно, что Создатель увековечил его во дворце своей памяти. Мне вспомнился Доралис: ночи, проведенные на веранде дома Харро, «розовые лепестки» и Молчальник, наигрывающий что-то печальное на маленьком фортепьяно… Другой странный остров в другом странном месте и времени. Я как разлениво размышлял над тем, какое важное символическое значение имеют в моей судьбе все эти острова, когда Анотина заскользила кончиком ногтя по моей ладони. Было щекотно, но приятно – эдакая сладкая мука. Во всяком случае, куда лучше электрического стула.

– Во мне что-то меняется, Клэй. Я чувствую, – зашептала она. – Не знаю, что тому причиной – умирание острова или твое появление, но я словно пробуждаюсь от долгой спячки.

– Со мной сегодня тоже случилось нечто подобное, – признался я. – После путешествия к океану.

– Может, это Белоу послал мне тебя, чтобы скрасить последние дни? – предположила Анотина. – Ты словно заразил меня какой-то болезнью.

– Чепуха, – возразил я.

– Да-да, – прошептала она. – Настоящее приближается. Я знаю, ты явился не случайно.

Я попытался что-то сказать, но Анотина не позволила.

– Ш-ш… – шикнула она, обводя пальцем мое запястье. – Сконцентрируйся.

Каменная скамья казалась мне удобнее самого мягкого дивана. Запах белых плодов, плеск фонтана и жужжание пчел – все навевало дремоту. Наступала ночь, и темнота уже начинала просачиваться сквозь дневной свет. Ноготок Анотины неуклонно приближался к настоящему, но никак не мог его достичь. В какой-то момент, через несколько минут – или часов? – после начала эксперимента, когда мои веки почти сомкнулись, я увидел, как Молчальник шевельнулся. И понял, что сплю.

Грациозно кувыркнувшись, обезьяна соскочила со своего постамента и закружилась в танце по саду, а потом взобралась на дерево. Усевшись на ветке у меня над головой, Молчальник сорвал сочный белый плод и принялся его грызть. Покончив с этим, он вскочил на задние лапки и, зажав член передними, принялся поливать нас струей мочи.

Я резко проснулся. Анотина спала у меня на груди. Ее пальчик все еще касался моей руки – в двух дюймах от заветной точки. Было совсем темно, но я все же разглядел, что дерзкая обезьяна вернулась на место. Несмотря на это, что-то продолжало капать. По небу пробежала молния, сразу за ней загрохотал гром, и дождь припустил еще сильнее.

– Анотина! – окликнул я и потряс ее за плечо. Она поднялась в изумлении.

– Подумать только, дождь! Он здесь так редко. Одежда тем временем совсем промокла. Анотина бросилась к дыре в стене, я кинулся за ней, и она подождала меня с другой стороны. Мы бежали сквозь ливень по извилистым лестницам городка. Платье Анотины намокло, и под прозрачной тканью белело прекрасное тело. Она летела впереди, уверенная в каждом шаге и повороте. Я старался не отставать. Все было наяву, но удаляющаяся красота Анотины, и вспышки молний, и прохладный дождь – все это походило на сон куда больше, чем танцующий бронзовый Молчальник.

Когда мы возвратились в темные комнаты, дождь почти закончился. Анотина зажгла лампы и пригасила их до минимума. Затем стянула мокрое платье и забросила в коридор. Мне оставалось только стоять посреди комнаты и тоскливо наблюдать за тем, как она укладывается в постель. Анотина легла на бок, свернулась калачиком и закрыла глаза. Решив, что она уснула, я тихонько съежился на своем коврике.

Прошло несколько минут. Я лежал и слушал, как вода капает с карниза и стекает по бесчисленным ступенькам лестниц. Не открывая глаз, Анотина пробормотала:

– Клэй, сними эти мокрые тряпки и ложись сюда. Я хочу снова увидеть сон.

Я исполнил ее волю, а когда опустил голову на подушку, она уже тихонько посапывала. Я долго еще любовался ею, думал о Молчальнике, пожирающем белый плод, и вдруг вспомнил, что и сам съел такой же, прежде чем отправиться в память Белоу. Странно, что плод не оказал на меня никакого магического действия – ни плохого, ни хорошего. Впрочем, чем дольше я глядел на переплетение мокрых волос Анотины, тем больше уверялся, что она и есть мое чудо. Как я ни старался обратить свои мысли к Мисриксу, Белоу и Вено, все эти дорожки сплетались в одну и возвращали меня назад, к Анотине. Я протянул руку и положил ладонь на ее обнаженную спину.

В эту ночь я не видел снов, а когда проснулся ярким солнечным утром, на столике у окна меня уже ждала зажженная сигарета.

14

Весь следующий день прошел так идиллически безупречно, как бывает только в отшлифованных временем воспоминаниях. Меня не тревожили ни сомнения, ни страх, и мы с Анотиной каждую минуту были вместе. О работе она не вспоминала. Вместо этого из темного чуланчика была извлечена бутылка «Сладости розовых лепестков», и мы отправились на край острова.

Там, сидя на пригорке, откуда открывался чудесный вид на море и солнце, мы развлекались тем, что отыскивали в облаках очертания человеческих лиц, фантастических животных и сказочных башен, не забывая время от времени передавать друг другу бутылку. У меня опять появились пачка «Сто к одному», и Анотина выпросила у меня сигарету. Я рассказывал ей истории о Вено – те, что были не связаны с Белоу. Особенно Анотину заинтересовала моя роль повитухи. Она увлеченно разглагольствовала о чуде появления на свет и просила меня в мельчайших деталях вспоминать внешность и характеры всех детей, которых мне доводилось принимать.

– Как бы мне хотелось уехать туда с тобой! – мечтательно сказала она.

– Это было бы здорово, – кивнул я. – У меня там домик в лесу.

Она загорелась новой идеей:

– А мне можно будет присутствовать при родах?

– Будешь моим ассистентом, – пообещал я.

Анотина в свою очередь развлекала меня историями о своих коллегах. Например, о том, как однажды Брисден, специалист по спонтанной философии (так по-научному называются поиски смысла в пустой болтовне), проговорил без умолку три дня кряду и завершил свои рассуждения в той самой точке, с которой начал. Или о том, как Нанли с доктором ходили на край острова ловить перелетных птиц – оказалось, Меморанда лежит на пути миграции какого-то яркоокрашенного вида пернатых.

– Они отличные друзья, – сказала Анотина. – Подумать страшно, что бы я без них делала. Но все мы так погружены в работу, что порой становится страшно одиноко.

– Теперь я всегда буду с тобой, – заверил я ее. Вскоре, воодушевленная «розовыми лепестками», Анотина перешла на более отвлеченные темы. Она принялась посвящать меня в теории о существовании, о прошлом и будущем, где смешивались математические и философские понятия, где время и бог закручивались в спиралевидный узор вокруг момента настоящего. Я так ничего и не понял, но звук ее голоса пьянил не меньше вина, и я совершенно ясно видел смысл ее слов – пестрый симметричный цветок, вертящийся на ветру, словно карусель.

Мы долго молчали, прежде чем Анотина заговорила опять.

– Я снова видела сон, – призналась она.

– Расскажешь? – попросил я. Она покачала головой:

– Не сейчас.

К тому времени когда солнце взобралось на вершину небосвода, бутылка «розовых лепестков» была давно пуста. Языки у нас обоих немного заплетались. Может, мы и не напились вдребезги, но были от этого в паре глотков. Я валялся на траве, Анотина лежала рядом. Спиртное придало мне храбрости, и я решился поцеловать ее в губы. Она была удивлена, но не сопротивлялась. Вернув поцелуй, Анотина обвила мою шею руками. Я перекатился на спину, и она очутилась на мне. Ее волосы, на сей раз свободно распущенные, заструились по моим щекам.

Прервав ласки, она приподнялась и заглянула мне в глаза.

– Клэй, по-моему, я чувствую приближение момента, – возбужденно прошептала она. – Настоящее рядом!

Анотина снова наклонилась, чтобы коснуться губами моих губ, но им не суждено было соединиться. Где-то пронзительно заверещала птица, и мы замерли. Анотина поднялась, продолжая сидеть у меня на бедрах, и когда ее волосы соскользнули с моего лица, я увидел зависшую над нами Вызнайку.

Ее глаза пальнули зелеными лучами в зрачки Анотины, однако на этот раз зрительный контакт длился всего пару секунд. Я увидел, как Вызнайка пошатнулась в воздухе, потом стала терять высоту и чуть не рухнула наземь. В последний момент голова все же сумела вернуть утраченную невесомость и улетела прочь, издавая ужасающие крики.

– За чем она прилетала? – спросил я.

– За нашим губным касанием, – уверенно ответила Анотина. – Ей не терпелось узнать, каково это.

– Мы что, ее напугали?

– Да нет, ей стало дурно от вина! Когда мы обменивались взглядами, я почувствовала, что она буквально потеряла голову. – Анотина откинулась назад и торжествующе засмеялась. Потом вскочила и побежала к лесу.

– Сумеешь меня найти, а, Клэй? – крикнула она.

Она уже скрылась за деревьями, а в ушах еще звенел отголосок ее смеха. Я поплелся за ней следом, вглядываясь в идеальные ряды стволов, вслушиваясь в шелест листьев и размышляя о реакции Анотины на мой поцелуй. Она даже слова такого не знала! Похоже, любовь и секс были на летучем острове чем-то вроде сигарет и пищи – второстепенными деталями, не вплетенными в основной узор мнемонического мира. Это я был в ответе за то, что заразил гибнущий остров своими плотскими желаниями. Здесь было о чем поразмыслить, но в этот миг я завидел мелькнувший за далеким деревом подол зеленого платья и побежал, стараясь ступать как можно тише.

Ночью, вернувшись в спальню после целого вечера смеха и поцелуев под райским деревом, мы лежали рядом на постели, обнаженные. Взаимные прикосновения довели нас до лихорадочного исступления, и вскоре я уже двигался между ногами Анотины, готовясь войти в нее. Она снова и снова шептала: «Сейчас!» Очевидно, как истинный ученый, она связывала свое возбуждение с приближением к настоящему. Я уже был на грани прорыва, когда услышал, как чей-то голос, куда грубее голоса Анотины, произнес:

– Клэй, что ты делаешь?

Незваный гость так напугал меня, что я одним движением спрыгнул с кровати и обернулся. Передо мной стоял Мисрикс – крылья приподняты, шипастый хвост танцует меж задних лап. Из-под нелепых очков сверкнули желтые глаза, когда демон отклонился назад и хорошенько размахнулся левой лапой. Все произошло так быстро и неожиданно, что я не успел заслониться. Мощный удар по щеке отбросил меня на пол. Я слышал крик Анотины и словно в тумане видел, как она сползла с кровати и выбежала в ночь.

Потом я куда-то провалился, а когда очнулся, демон помог мне встать на ноги.

– Извини, Клэй, – сказал он, – но я должен был предостеречь тебя от дальнейшего погружения в иллюзию.

– Так вот как это теперь называется?! – огрызнулся я, потирая щеку.

– Клэй, ты даром теряешь время. Я следил за тобой, и мне кажется, ты забыл, зачем ты здесь.

С этими словами воспоминания о моих друзьях в Вено, которые я так успешно старался задушить, воскресли. Наказание было заслуженным.

– Они не люди, их нет, – демон махнул рукой в ту сторону, где скрылась Анотина. – Ты рискуешь столькими жизнями из-за дешевой иллюзии!

Формулировка покоробила меня, но я вынужден был признать, что он прав, и пообещал впредь искать вакцину с удвоенной силой.

– Слушай, – обратился ко мне Мисрикс, – даже если ты что-то испытываешь к этой женщине-воспоминанию, она разрушится вместе с островом, если отец умрет от сонной болезни. Подумай об этом.

Я уже думал об этом, но старательно гнал эту мысль. Я вел себя как школьник, прогуливающий уроки и забывший о предстоящем экзамене.

– Можешь на меня положиться, – пообещал я.

– Появилась новая проблема, – порадовал меня демон. – Я смог сюда пробраться с большим трудом. Состояние, в котором находится отец, мешает связям между тобой, им и мною. Чем ему хуже, тем сложнее будет вытащить тебя обратно. Если ты останешься здесь и мы не сможем найти вакцину, а также если ты будешь искать ее слишком долго, я не смогу тебя вернуть. В таком случае, полагаю, ты погибнешь вместе с ним.

С улицы послышались крики людей. Похоже, Анотина разбудила остальных и организовала экспедицию по спасению меня от чудовища.

– Сейчас будут бить, – забеспокоился демон. – Ну все, мне пора.

Он шагнул ближе и обхватил мою голову лапами, но лишь на секунду.

– Удачи, Клэй! – сказал он, метнулся вглубь комнаты и вскочил на подоконник.

Как только Нанли и доктор Адман ворвались в спальню, Мисрикс подпрыгнул и взлетел. Анотина прибежала следом, за ней, воинственно размахивая горлышком пустой бутылки, появился Брисден. Анотина сразу бросилась ко мне, а доктор пробежал мимо, вооруженный той самой ракетницей, которой днем раньше подавал сигнал из корзины. Опершись локтями о подоконник, он стал целиться.

– Не стрелять! – крикнул я.

– Почему это, черт возьми? – опешил Нанли. Раздался хлопок: доктор все же выстрелил. Комнату заволокло дымом. Я бросился к окну и заглянул доктору через плечо – как раз вовремя, чтобы увидеть расплывшуюся в ночном небе красную лужу. К счастью, на фоне зарева я разглядел далекий силуэт Мисрикса – мощно взмахивая крыльями, демон мчался вертикально вверх.

– Ну как, попали вы в эту грязную тварь? – запыхавшись, спросил Брисден.

– Сомневаюсь. – Адман скептически покачал головой. – Хорошо хоть себя не ранил. Меня, знаете, вряд ли можно назвать суперменом.

Нанли и Брисден расхохотались. Я поблагодарил их за помощь. Брисден осмотрел рубец на моей щеке и уважительно присвистнул. Доктор, перезарядив пистолет, предложил пока оставить его у меня, и я согласился – дабы казаться таким же встревоженным, как и все.

– Правда, осталось только два патрона, – извиняющимся тоном сообщил Адман. – Один я для вас зарядил, а второй у меня в комнате.

– Ну, вот и дождались, – проворчал Нанли. – Вернулось наше чудовище.

– Это было так ужасно! – простонала Анотина. – Клэй, тебе повезло, что оно тебя не убило.

Теперь только я обратил внимание, что все мы абсолютно голые. Когда джентльмены ушли, заверив нас, что явятся по первому же крику, мы с Анотиной вернулись в постель. Она была уже не в настроении заниматься экспериментами и уснула у меня руках, а я долго еще лежал без сна и размышлял, как всех спасти.

На другой день все мы, на этот раз в одежде, встретились у края острова, неподалеку от лебедки.

– Плохо дело, – констатировал Нанли, указывая туда, где земля наполовину ушла из-под основания гигантского механизма.

– За ночь стало гораздо хуже, – заметил Брисден. – Похоже, скорость разрушения острова значительно увеличилась. Как по-твоему, Анотина?

Та кивнула:

– Без сомнения.

– Любопытно, не связано ли это с появлением чудовища? – риторически спросил доктор.

– Нам уже недолго осталось, – сказала Анотина. – Все указывает на то, что этот процесс будет ускоряться.

К сожалению, это было правдой. Лебедка теперь буквально балансировала на краю пропасти, со всей наглядностью демонстрируя динамику разрушения.

– Думаете, Белоу бросит нас здесь на произвол судьбы? – спросил Брисден.

– Вряд ли стоит надеяться на его человеколюбие, – заметил Нанли, – раз уж бросил нас в вашем обществе.

Брисден вяло улыбнулся, но напряженный взгляд, прикованный к шаткому механизму, выдавал его тревогу.

– Нам нужен план, – объявил доктор, – и, как это ни печально, он может идти вразрез с правилами, установленными хозяином Меморанды. Все согласны?

– Вы имеете в виду бунт? – осторожно уточнил Нанли.

Доктор кивнул.

– Я – за, – заявил инженер.

– Анотина? – Адман вопросительно вскинул бровь.

– Да, но при одном условии, – сказала она. – Клэй становится нашим полноправным товарищем и больше не рассматривается как экземпляр.

– Черт возьми! – выругался Брисден. – Какое же все-таки унылое местечко… Что до Клэя, то я не возражаю.

Доктор и Нанли тоже согласились принять меня в члены группы. Я поблагодарил их за оказанное доверие.

– Не спешите с благодарностями, – буркнул Адман. – Вы еще не знаете, что происходит с теми, кто идет против воли острова.

– О чем это вы? – не понял я.

– Вы про беднягу Клаудио? – спросил Брисден. Доктор кивнул.

– Не стоит обсуждать это прямо сейчас, – предостерегла собравшихся Анотина. – Стоит таким мыслям появиться у нас в голове, как тут же прилетит Вызнайка.

– Ваша правда, – согласился Нанли.

Я решил поделиться нашим открытием:

– Мы тут на днях выяснили, что эта штука не может копаться в мозгах, когда человек пьян.

– После этого ее штормит, как подбитую птицу, – хихикнула Анотина.

– Ну что ж, – сказал доктор, – в таком случае предлагаю напиться, и как можно скорее.

– У меня? – предложил Нанли.

– Отличная мысль, – поддержал его Брисден, который тем временем отделился от группы и шагнул к лебедке. – Попрощайтесь со своей любимицей, доктор! – С этими словами он протянул руку и легонько подтолкнул тяжелую деревянную конструкцию.

Этого было достаточно, чтобы вся громадина заскользила к обрыву – сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Мы все присоединились к Брисдену и, стоя у края пропасти, наблюдали за падением механизма. С огромной скоростью рухнув вниз, он протаранил облака и, все уменьшаясь в размерах, полетел к океану.

Нанли зааплодировал.

– Это лучшее, что вы совершили со дня прибытия, Брис, – заявил он.

– Я всегда мечтал это сделать, – признался философ.

– Интересно, нарушит ли это сон океана? – меланхолично произнес доктор, когда махина плюхнулась в жидкую ртуть, подняв фонтан серебристых брызг почти в милю высотой.

– А что, эта штука может его разбудить? – заинтересовалась Анотина.

Доктор пожал плечами:

– Возможно. А быть может, породит новый кошмар.

На мой взгляд, «кошмар» было очень точным словом. Ситуация развивалась далеко не в лучшем направлении, и выхода из нее не предвиделось. Я так основательно выкинул из головы все мысли о вакцине, что теперь с трудом мог припомнить, каким образом попал на остров, не говоря уже об абсурдности того, что я здесь собирался делать. Не думал, что буду когда-нибудь благодарен демону за пощечину, но если бы не визит Мисрикса, нереальная реальность этого места поглотила бы меня с головой. Самое неприятное заключалось в том, что я был без памяти влюблен в Анотину, и никакими рассуждениями поправить это было уже нельзя. Видно, женщины, которые мне не принадлежали, были одним из лейтмотивов моей жизни – наравне с островами.

Лебедка через некоторое время всплыла на поверхность – ничтожная точка в бесконечности океана. Я искренне ей сочувствовал. Все молча смотрели, как медленно, но верно она погружается в серебристые волны. Теперь уже навсегда.

В наступившей тишине Нанли произнес:

– Кто следующий?

15

Мы покинули край острова и направились к городку. Подул северный ветер. Зеленые листья, целыми потоками опадая с веток, водоворотами кружились под ногами. Деревья словно твердо решили обнажиться сегодня к вечеру – и ни минутой позже.

– Кажется, дождь собирается, – заметил Брисден.

Я взглянул вверх сквозь потрепанный полог листвы: на небе и впрямь собирались темные тучи. Стало по-осеннему неуютно, даже солнечный свет потерял свою блистательную силу, когда небо окрасилось в лиловый цвет.

– Второй раз за неделю, – покачал головой доктор. – Не припомню, чтобы такое случалось прежде.

– Да здесь порой годами капли с неба не дождешься! – поддержал его Нанли.

Анотина придвинулась ближе, и я обнял ее за плечи. Ее била дрожь, но мне почему-то казалось, что это не от холода. Она замедлила шаг и, когда мы поотстали от остальных, прошептала:

– Ты здесь, чтобы помочь нам, правда, Клэй? Ты ведь пришел спасти нас?

Я остановился от удивления. Она вопросительно подняла на меня глаза.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Тот сон, который я видела прошлой ночью… – Она замялась на секунду. – В нем ты открыл мне секрет спасения острова. Я изо всех сил старалась его запомнить, чтобы взять с собой в дневную жизнь. Но стоило мне открыть глаза, как твой план рассыпался, будто край острова…

– Если я откроюсь тебе сейчас, прилетит Вызнайка, – как можно мягче сказал я. – Погоди немного, и я расскажу все и всем. Но только тогда тебе придется поддержать меня, а не то остальные ни за что не поверят моим словам.

– Обещаю, – прошептала Анотина и потянулась губами за поцелуем.

Моросил дождик, мы шагали молча, и мне нестерпимо хотелось предупредить Анотину, что план – еще не гарантия успеха… На лужайке перед лестницей, которая в конечном итоге должна была привести нас к апартаментам Нанли, нам встретилась Вызнайка. На этот раз под прицел ее зеленого взгляда попала мертвая птица, валявшаяся в жухлой траве. Не желая привлекать к себе внимание, мы торопливо проскользнули мимо, а как только оказались в одной из галерей, остаток пути проделали бегом.

К тому времени когда мы добрались до квартиры Нанли, изморось превратилась в полноценный дождь. В пепельнице уже дымились зажженные сигареты, а на столе дожидались открытые бутылки «Шримли» и «Сладости розовых лепестков». Нанли и доктор Адман пили из бокалов, Брисден же завладел персональной бутылочкой горького питья, печально известного под именем «Речная слеза». Еще пара стульев и фужеров предназначалась для нас с Анотиной. Все расселись по местам, и Нанли наполнил бокалы. Когда они разошлись по рукам, Брисден поднял свою бутылку и произнес тост:

– За хаос!

– Может, заведем шумовую машинку? – предложил Адман.

Нанли вскочил. Провожая его взглядом, я впервые заметил, что стены комнаты изрисованы чертежами разнообразных механизмов. Изображения шестеренок, валов и шатунов, выполненные черной тушью на белой бумаге, завораживали своей сложностью и странной красотой. Вокруг рисунков извивались стрелки, указывавшие направление вращения. Пиктограммы покрывали каждый дюйм задней стены и большую площадь боковых.

В левом углу комнаты помещался наклонный чертежный стол, рядом – этажерка с огарками свечей, бутылочками с тушью, кувшинами и банками, полными кисточек, перьев и резаков. С другой стороны стола, прямо на полу, валялся полосатый тюфяк без всяких признаков кровати. Мне представилось, как, провозившись до поздней ночи с очередным механическим шедевром, Нанли в изнеможении падает со стула на верный матрас, и кисточка валится у него из рук…

Из-под стопки исписанной бумаги Нанли извлек деревянный ящичек с ручкой и вернулся к компании. Инженер осторожно поставил ящик на стол, а затем стал крутить скрипучую рукоятку против часовой стрелки. Сделав как минимум пятьдесят оборотов, он отпустил ручку, и ящик приглушенно зажужжал. Нанли тем временем вернулся на свое место.

Прикрыв глаза, Анотина повернулась ко мне и шепнула:

– Ш-ш-ш… Просто слушай.

Из механизма послышался звук медленно бьющегося стекла. Вскоре он стал громче и превратился в довольно музыкальное позвякивание – словно по сосулькам ударяли крошечными жестяными молоточками. Медленная сентиментальная мелодия навевала светлую грусть. Я оглядел собравшихся: все они сидели с закрытыми глазами, напряженно вслушиваясь в каждую ноту.

Я впервые подумал об этих четверых как о некоем единстве, где разные характеры и направления исследований слились в бурлящий коктейль вдохновения. Это были не просто символические объекты, в которых скрываются ждущие своего часа тайны. Мне вдруг стало ясно, что Белоу с их помощью сделал из своей мнемонической системы нечто вроде творческой лаборатории. Здесь, на летучем острове, он не только хранил свои идеи, но и смешивал их, чтобы синтезировать новые. Четверо ученых, их взаимоотношения и разговоры – все вместе складывалось в своеобразную фабрику воображения, чья продукция собиралась и доставлялась в сознание Создателя верной Вызнайкой. Иными словами, Белоу мог думать, не утруждая себя размышлениями, мысли сами думали за него.

Когда ручка ящичка перестала вращаться и тренькнула последняя нота, доктор Адман промолвил со вздохом:

– И так каждый раз: послушаю – и кажется, все будет хорошо.

– Очень мило, – согласился я, и все четверо улыбнулись.

– Надо выпить еще, – заявил Нанли, – а потом доктор расскажет вам, что вышло с Клаудио.

Мы усердно налегли на вино, пока стаканы не опустели, а после этого наполнили их снова. Брисден расправился со своей бутылкой и извлек из-под стула новую. Вытаскивая пробку, он покачал головой:

– Я уже и не припомню даже, как этот Клаудио выглядел.

– У него были тонкие черные усики, – вставила Анотина.

– И роскошные вьющиеся волосы, – добавил Нанли.

– В целом, Клаудио был очень серьезный молодой человек, – резюмировал доктор Адман. – Он занимался цифрами. Математика была для него искусством. Мелодия, которую вы только что слышали, – его сочинение. Это была теорема, переведенная в ноты. В каждом числе он видел особый характер, а уравнения читал как пьесы и повести. Для него они были величайшими комедиями и трагедиями, способными вызывать смех и слезы. В общем, забавный был малый, но плохо приспособленный к той жизни на острове, что была предписана нашим загадочным нанимателем. В конце концов его одолела гордыня, и он решил не делиться более своими открытиями с Вызнайкой. Мы все его предупреждали, что мешать ее работе – ошибка, которая может кончиться трагически. О, как мы были правы… Однажды, когда голова прилетела к Клаудио, чтобы извлечь последние данные, тот ухитрился поднырнуть под нее и схватить сзади за волосы. Вызнайка пыталась освободиться, и мы все сбежались на ее вопли. Когда мы подоспели, Клаудио таскал голову за космы и молотил ею по стенам во дворе. Он успел нанести ей пять-шесть сокрушительных ударов, прежде чем та вывернулась и укусила его за руку, Обретя свободу, Вызнайка помчалась в башню, рыдая как обиженный ребенок.

– Он очень гордился содеянным, – заметил Брисден.

– Это еще мягко сказано, – кивнул доктор. – На следующий день мы все вместе сидели в клубе – в той самой комнате, где вы, Клэй, изначально материализовались. Все было как обычно: пили, играли в карты… Внезапно на пороге появилась человеческая фигура. Это был высокий, чрезвычайно худой мужчина с непомерно большой головой и остроконечным подбородком. Мне отчетливо запомнился его простой коричневый костюм и то, как он сидел на этом ходячем скелете. Длинные грациозные пальцы, когда он говорил, извивались как змеи. «Добрый вечер, леди и джентльмены», – сказал он.

– Подождите, – перебила доктора Анотина. – Помните, у него еще череп был гладко выбрит, только две длинные косицы свисали сзади?

Все трое кивнули.

– А лицо у этого типа было такое, как, наверное, было бы у меня, если бы я не обнаружил в кладовке ни одной бутылочки «Речной слезы», – вставил Брисден.

– Или как у меня, если вы еще раз откроете рот, – добавил Нанли.

Вокруг сигареты Брисдена расплылась ухмылка.

– В общем, настоящий кошмар, – продолжал доктор Адман. – Потом он очень тонким, свистящим голосом сказал: «Я ищу профессора Клаудио». Мы были так ошарашены появлением на острове нового человека, что не сразу нашлись что сказать. Математик первым пришел в себя и заявил: «Я Клаудио». Незнакомец извинился перед остальными, подошел к нему и как-то странно наклонился, словно хотел что-то сказать ему шепотом, но вместо этого обхватил ухо Клаудио губами, все целиком… Не знаю, как это объяснить, но он буквально высосал из него жизнь.

– И не только жизнь, – добавил Нанли. – У Клаудио лопнули глаза, провалилась внутрь грудная клетка, с треском сломались кости, а череп развалился, словно переспелая тыква. Все это заняло три мучительных минуты, не более. Крики профессора превосходили все мыслимые представления о боли. – Нанли поежился. – Мне никогда этого не забыть…

– Когда он отпустил Клаудио, от того осталась лишь бесформенная оболочка, – проронила Анотина.

– Комочек плоти, – кивнул Брисден.

– Может, вы этого и не помните, – продолжал доктор, – но когда это существо – а это, конечно же, был не человек! – сделало свое дело, у него случилась отрыжка, и из открытого рта, словно откуда-то издалека, послышались крики Клаудио и мольбы о помощи.

– Лучше бы вы тоже этого не запомнили, – выдавила из себя Анотина, прикрывая глаза рукой.

Потом он вытер губы рукавом, обернулся к нам и произнес: «Пожалуйста, простите за вторжение». И вышел из комнаты, – закончил доктор.

– А мы так ничего и не сделали, – сказал Брисден, глядя в пол. – Сидели, парализованные страхом, и смотрели, как пожирают нашего коллегу. Я часто думал потом, что можно было бы предпринять…

Повисла тяжелая пауза, а затем доктор продолжил рассказ:

Мы с Нанли проследили за этим монстром, чтобы посмотреть, куда он денется. Он шагал быстро, направляясь самым коротким путем к двери в основании Паноптикума. За все время, что мы здесь, эта дверь не открывалась ни разу. Но когда незнакомец предстал перед глазом, вырезанным в центре дверного украшения, оттуда выстрелил зеленый луч – вроде тех, что испускает Вызнайка, – и створки разъехались в стороны. Он шагнул внутрь, и дверь снова захлопнулась. Вот кто, – подытожил доктор, – является к тем, кто нарушает правила.

– И кто это был? – спросил я.

– Мы назвали его Учтивец, – ответила Анотина. – Это Брисден придумал.

– Мне показалось, это имя отражает иронию несоответствия между его манерами и действиями, – пояснил Брисден.

– Надеюсь, вы простите нас за то, что мы не заговаривали о нем раньше, – сказал Нанли. – Это слишком тяжелое воспоминание.

Что я мог ответить? Веселенький нам предстоял выбор: либо погибнуть в результате разрушения острова, либо от разверстой пасти учтивого монстра – по-видимому, это было антитело для подавления ошибочных или опасных мыслей внутри мнемонического организма.

Я только покачал головой. Бокалы были снова наполнены, сигареты зажжены, а Нанли опять встал и завел музыкальную шкатулку. На этот раз мотив показался мне скорее зловещим, чем грустным. Пока мы слушали музыку, за окном мелькнула тень Вызнайки. Когда она вернулась и заглянула внутрь, доктор знаком приказал нам смеяться. Жутковатый хор фальшивого веселья вынудил шпионку Белоу двинуться дальше.

Дожидаясь окончания мелодии, я взвешивал каждое слово предстоящей речи, в которой собирался посвятить остальных в свой план. Я понимал, что перехитрить то, что доктор назвал «правилами острова», и проникнуть в Паноптикум в одиночку невозможно. Даже с помощью этой четверки предстоящая затея была очень рискованной. Когда последняя нота уже растворилась в воздухе, а задумчивое молчание за столом еще не нарушилось, я закурил для храбрости сигарету и заговорил.

– Друзья. Я должен вам кое в чем признаться, – объявил я. Остальные очнулись от своих раздумий и обратились в слух. – Я здесь вовсе не для того, чтобы заполнить вакансию экземпляра. На самом деле я выполняю миссию по спасению всех вас и вашего нанимателя, Драктона Белоу.

– Что за бред! – со смешком воскликнул Брисден. – Так, Клэю больше не наливать!

– Выслушайте его, – с мольбой в голосе сказала Анотина. – Я чувствую, что он говорит правду.

– Продолжайте, Клэй, – кивнул доктор. Нанли откинулся на спинку стула и недоуменно улыбнулся.

– Остров разрушается потому, что разрушается Белоу. Между ними существует прямая связь. Он создал это место и каким-то образом соединен с ним – каким именно, объяснить не могу.

– Попытайтесь, – произнес Нанли, выдыхая колечко дыма.

– На объяснения нет времени, – отрезал я. – Белоу заражен сонной болезнью. Сейчас он в коме, и тело его чахнет. А поскольку истощается он – то же самое происходит и с островом. Мне известно, что от этой болезни существует вакцина и она находится здесь, на этом самом острове. Проблема в одном: лекарство спрятано в предмете, который, я полагаю, находится в Паноптикуме. Если я не найду его, Белоу умрет, и тогда та же участь постигнет нас всех.

Брисден расхохотался:

– Ура! Клэй, ну и чувство юмора у вас!

– Завирает почище Брисдена, – добавил Нанли, протыкая кольцо дыма пальцем.

Настало время выложить последний козырь. Я обернулся к Анотине.

– Клэй, я тебе верю. Но только сама не знаю почему, – извиняющимся тоном произнесла она.

– У нас нет времени! – заорал я. – Вы же сами видите: нужно что-то делать. Для того мы здесь и собрались. По-моему, вы все просто боитесь действовать!

Доктор выпрямился и поставил бокал на стол.

– Я верю вам, Клэй. – Затем повернулся к остальным и произнес: – У меня есть что-то вроде доказательства, которое может убедить вас последовать за ним.

– Надеюсь, это не очередное бессвязное толкование снов? – ворчливо вставил Нанли.

– В вашей мастерской есть зеркало? – спросил доктор вместо ответа.

Нанли нехотя кивнул.

– Если не возражаете, – попросил доктор. Инженеру пришлось встать и прогуляться вдоль коридора.

– Ну-ну, – фыркнул Брисден. – Думаете, двойник в зеркале удвоит вашу убедительность?

Анотина после слов доктора почувствовала себя увереннее. Она даже улыбнулась и положила руку мне на плечо. То, что у доктора могут быть какие-то доказательства, привело меня в такое же недоумение, как и остальных, но я предпочитал помалкивать.

Нанли вскоре вернулся – с квадратным зеркалом размером два на два фута. Водрузив его на стол перед лицом доктора, он произнес:

– Полюбуйтесь на свою голову без ног, новый вы наш Вызнайка.

Доктор порылся в недрах пиджака, вытащил оттуда маленький пузырек и вытянул перед собой, чтобы мы все могли его рассмотреть. Содержимое склянки живыми серебристыми искрами сверкало и переливалось в полумраке комнаты, а отражение металось по зеркалу, отбрасывая на стены яркие танцующие блики. Я сразу понял, что это частичка добытого нами образца ртутного моря, а когда пригляделся – увидел извивающиеся в вязкой жидкости миниатюрные фигурки.

16

Смотрите внимательно, – торжественно объявил доктор. Отвинтив от пузырька стеклянную крышечку, он осторожно вылил мерцающую жидкость на поверхность зеркала. Ртуть начала лениво растекаться: сначала горбилась посредине, но постепенно распласталась и заняла большую часть зеркальной глади.

– Что это? – спросил Брисден, склонившись над столом, чтобы получше разглядеть представленное «доказательство». От количества выпитого философ слегка покачивался и яростно моргал, пытаясь сфокусировать взгляд.

Когда на тонкой пленке серебра показалось какое-то движение, Нанли заинтересовался тоже.

– Это что, сон? – скептически поинтересовался он.

Адман пожал плечами.

– Это кусочек океана, – прошептал он еле слышно, словно опасался спугнуть чудесное видение.

– Как красиво… – выдохнула Анотина.

– А теперь смотрите внимательно, – возбужденно произнес доктор, – и вы все поймете.

На ртутном озерце стали проступать изображения: сначала смутно, потом все яснее. Это был человек, и в руках он держал нечто круглое. Когда детали змейками скользнули на свои места, мне на миг показалось, что это я – сижу на полу в спальне Анотины и разглядываю стальной шар. Но вместо этого части картинки срослись и отобразили Белоу, кусающего райский плод.

– Я вижу человека! – воскликнул Нанли. – По-моему, он что-то жует.

– Совершенно верно, – подтвердил доктор.

– А теперь тот же самый человек держит на поводке что-то вроде собаки, – сказала Анотина.

– Обратите внимание на следующую сцену, – сказал Адман.

На зеркале появился ваш покорный слуга, сидящий напротив Белоу в кабинете Министерства Доброжелательной Власти, как в старые, хотя и не слишком добрые времена.

– Ого, да это же Клэй! – удивился Брисден.

– Да-да, я тоже вижу, – подтвердил Нанли. Моя голова медленно перетекла в белый плод из первой сцены. Белоу взял ее в руки и отгрыз кусочек, после чего серия живых картин начала разыгрываться с самого начала – со скрупулезной точностью и скоростью стекающего с ложки меда.

Человек, которого вы видели во всех этих сценах… – Доктор замялся неуверенно, но все же решился продолжить: – В общем, в океане под нами – вся полнота его жизни, каждый миг существования. На поверхности серебристых волн его образ присутствует всегда. То, что вы видели сейчас, – мельчайшая частичка моря, и в ней только три отчетливых эпизода. Полагаю, столь детально отображенный индивидуум и есть Драктон Белоу, наш хозяин. Наш друг Клэй, как вы могли только что наблюдать, встречался с ним в одной из сцен – следовательно, они знакомы.

– А если все это сон? – предположил Нанли.

– Когда-то именно так думал и я, – покачал головой доктор, – но теперь убежден: это не сны, это воспоминания. Стало быть, все это время мы находимся в мире, сущность которого – душа Белоу. И если мы хотим выжить, я предлагаю последовать совету Клэя.

– Я не хочу выживать, – вскинулась Анотина. – Я хочу сбежать отсюда.

– Только бы спасти Белоу – а там, думаю, мне удастся уговорить его вернуть вас к прежней жизни, – солгал я, не смея взглянуть Анотине в глаза. Оставалось молиться об одном: что чувство самосохранения удержит доктора от опасной догадки: что он и трое его коллег – не более чем бесплотная материя мысли. Я подождал, пока смысл сказанного впитается в умы аудитории, потом обвел их взглядом и в очередной раз кинул клич: – Так кто со мной?

Нанли молча кивнул. Брисден что-то хрюкнул – очевидно, в знак согласия. Анотина сказала:

– Все что угодно – только бы сбежать отсюда.

Я взглянул на доктора, Тот улыбнулся и кивнул, вот только в глазах у него почему-то стояла тоска.

– Другого выхода нет, – сказал он.

От этого взгляда мне сделалось не по себе, но раздумывать было некогда. До сих пор все шло согласно плану. Пока я смогу заниматься поисками вакцины, не рассказывая Анотине всей правды, придется гнуть свою линию.

– Отлично, – деловито кивнул я. – Завтра, когда солнце будет в зените, мы соберемся в квартире Анотины. С этой минуты вам придется четко исполнять все мои указания, какими бы странными и опасными они вам ни показались. По ходу дела я буду давать некоторые объяснения – но лишь настолько, насколько это будет необходимо. Посвяти я вас в свои планы заранее, они тотчас стали бы известны и Вызнайке, как только пройдет действие алкоголя. Помните, ваша безопасность для меня превыше всего, хотя порой вы можете в этом и усомниться. А теперь возвращайтесь к работе. Если не сможете работать – спите. Главное – постарайтесь ни на миг не задумываться обо всем сказанном.

Когда я закончил свою речь, во взглядах собравшихся сквозило удивление. Оно и понятно: никогда прежде я не обращался к ним в такой самоуверенной манере. В моем голосе, незаметно для меня самого, зазвучали властные нотки Физиономиста первого класса. Я и сам был смущен, но сумел спрятать это за улыбкой.

Мы вышли от Нанли. Дождь кончился, закатное солнце досвечивало последние часы. Температура тоже вернулась к обычному уровню приятного тепла. Мы с Анотиной, невзирая на изданный мною же приказ, отправились в лес – бродить по устилавшему землю лиственному ковру и дивиться оголенным деревьям, словно вычерченным в розовых сумерках. Мы ни о чем не говорили, только крепко держались за руки. Мне хотелось спросить у Анотины, о чем она думает, но было страшно, что она спросит меня о том же.

Когда мы добрались до края острова, стало ясно, что разрушительный процесс за это время ускорился. Той поляны, где мы сегодня имели возможность наблюдать за падением лебедки, уже не существовало. На наших глазах целые деревья превращались в ничто, а звук, с которым они исчезали, когда-то едва различимый, теперь был слышен совершенно отчетливо – словно стрекотание невидимых кузнечиков.

Возвращаясь в апартаменты Анотины, мы обнаружили, что почти все цветы, украшавшие когда-то террасы городка, засохли и почернели. Анотина остановилась, чтобы сорвать увядшую лиану и растереть ее между пальцев. Сначала она с искренним любопытством ученого наблюдала за тем, как сухие частички стебля рассыпаются в прах и опускаются на каменный пол. Потом губы Анотины скривились, лоб наморщился от отвращения. Весь остаток пути она яростно отряхивала ладони, хотя от мертвого растения не осталось и следа.

Потом мы лежали в кровати, и Анотина целовала меня, настаивая на продолжении вчерашних, прерванных появлением чудовища, поисков мига настоящего.

– Не время, – отнекивался я, мягко отстраняя ее губы. – Не тот настрой… – Хорошо, что она плохо разбиралась в мужской физиологии: мое тело явственно голосовало «за». Чтобы успокоить Анотину, да и себя тоже, я предложил рассказать ей какую-нибудь историю.

– О чем? – спросила она.

– Увидишь, – отозвался я.

Как настоящего ученого, занятия любовью явно интересовали Анотину больше, чем какие-то занудные истории, но я наврал ей, что таким способом обнаружить момент можно гораздо быстрее.

– Ладно, – нехотя согласилась она, придвигаясь поближе и уютно устраивая головку на моем плече.

Я задумался на минуту, глядя на лик луны сквозь квадрат окна. Анотина принялась пальчиком рисовать у меня на груди круги – как тогда, во время эксперимента под деревом. Я чувствовал, что если не сочиню что-нибудь прямо сейчас, то не удержусь. А ведь это поставило бы под угрозу весь мой план… В этот миг легкое облачко призраком проплыло мимо луны, и меня осенило.

– Это история женщины в зеленой вуали, – начал я. – Жил-был однажды один очень тщеславный человек, и была у этого человека одна очень большая власть…

Постепенно я от третьего лица в деталях пересказал Анотине историю моего преступления перед Арлой Битон, так, словно сам никогда не был знаком с безмозглым героем этой повести. Рука Анотины постепенно замерла. Я видел, что она ловит каждое слово, и старался, чтобы мой голос звучал как можно монотоннее.

Больше часа я баюкал ее своим рассказом, а когда добрался до той части, где физиономист кромсает лицо девушки в дурацкой попытке сделать ее более добродетельной, Анотина, к моему великому облегчению, уже крепко спала. Но я продолжал рассказывать вслух, словно исповедуясь самому себе.

В памяти вставали шеренги образов. Вот лицо Арлы, закрытое вуалью, потому что один взгляд на него убивал быстреевыстрела. Вот моя каторга на острове Доралис, а вот возвращение в Отличный Город… Я будто вновь видел перед собой фальшивый рай – огромный хрустальный пузырь, который Белоу вырастил под землей, чтобы поселить там Арлу и Эа, Странника из далекого Запределья. Потом я рассказал себе о том, как Создатель съел белый плод и город был разрушен взрывами, а нам удалось убежать. Я снова присутствовал при рождении Цин – дочурки Арлы, которой однажды ненастной ночью я помог появиться на свет. Рождение ее чудесным образом исцелило Арлу и вернуло ей первозданную красоту. Уходя с Эа и детьми в Запределье, она оставила мне зеленую вуаль. На этом я и закончил свой рассказ, упомянув еще о своих сомнениях по поводу того, был ли подарок Арлы знаком прощения или напоминанием о моей вине.

Выговорившись, я почувствовал, как душа наполняется покоем. Ни разу в жизни я не ощущал такого совершенного умиротворения, как в эту минуту. Однако наслаждаться покоем было некогда. Я осторожно высвободил руку, служившую Анотине подушкой, и спустил ноги с кровати. Выждав несколько минут и убедившись, что она крепко спит, я встал и на цыпочках прокрался к своему коврику. Там я уселся скрестив ноги – так, если верить книгам, медитируют в провинции языческие жрецы. Для начала я усилием воли извлек из воздуха пачку «Сто к одному», а затем сосредоточился на материализации другого предмета, не предусмотренного в этом самом мнемоническом из миров, но необходимого мне завтра.

Я мысленно представил себе свой старый скальпель, из тех, которыми когда-то виртуозно орудовали физиономисты старой школы – какой-нибудь Курст Шеффер или Мульдабар Рейлинг. Эти инструменты были, по общему мнению, не так удобны, как современные, с двойной головкой, но кость они разрезали, словно пудинг. Отполированный металл лезвия поблескивал в свете моих мыслей, я видел инструмент со всех сторон сразу. Даже изящная монограмма из трех сложенных пальцев не укрылась от моего мысленного взора.

Этот добровольный транс длился не меньше, чем моя исповедь, когда же я наконец открыл глаза, то сразу встал и двинулся по коридору к загадочному темному чулану. Что-то во время медитации намекнуло мне, что скальпель найдется именно там, на одной из полок.

Дверь в комнатушку зияла черной дырой. Я нырнул во мрак и ощупью двинулся вдоль стены. Обнаружив начало стеллажей, я принялся обследовать их. Эти полки напомнили мне Музей развалин и то, с какой гордостью демон демонстрировал мне свою коллекцию. Мои пальцы тем временем касались то шерсти, то фарфора, то холста и стекла, но чаще всего попадались комки мягкого бесформенного желе – вероятно, это были вещи, только ожидающие своего появления на свет.

Я уже начал думать, что теория о материализации предметов в чулане оказалась не самой верной, когда, скользнув рукой по пыльной полке, почувствовал укол в подушечку указательного пальца. Каждый, даже отставной, физиономист легко узнает свой скальпель на ощупь. Я почувствовал, как из пореза выступила кровь, и с улыбкой сомкнул кулак вокруг рукоятки. Едва я взял скальпель с полки, как, вздрогнув, услышал за спиной чье-то шумное дыхание.

– Клэй… – прохрипел голос, явно не принадлежавший Анотине.

– Это ты, Мисрикс? – отозвался я, мгновенно опознав говорившего.

– Да… – выдохнул он в ответ.

– И давно ты здесь? – поинтересовался я, понизив голос до шепота.

– Я не здесь, – отозвался демон, – я только говорю с тобой. Я не могу больше войти в мнемонический мир. То, что ты слышишь меня, – уже большая удача.

– Как долго мы с тобой связаны в реальном мире? – спросил я.

– Почти час.

– Час?! – воскликнул я, не в силах поверить в такую разницу во времени.

– Поторопись, – напомнил мне демон. – Твои шансы на возвращение убывают с каждой минутой.

– У меня есть план, но он совершенно безумный, – признался я.

– Можешь не продолжать, твои мысли известны мне.

– Совершенно безумный план, – повторил я, – просто очень безумный, – лелея надежду, что Мисрикс отговорит меня. Но он молчал.

Прошло около минуты. Я решил, что демон исчез, и сам уже собрался уходить, как вдруг его хрип снова напугал меня.

– Клэй, – произнес он, – ты хочешь эту женщину?

– Да, – признался я. Я стараюсь не врать.

– И ты решил использовать ее?

– Для ее же блага, – ответил я.

Со всех сторон на меня обрушился хриплый хохот, эхом множась в маленькой комнате. Когда он затих, я услышал далекий крик демона:

– Я буду наблюдать за тобой!

Скальпель я отнес в спальню и положил на стол рядом с сигнальным пистолетом доктора. Потом мне подумалось, что было бы неплохо заиметь более подходящее оружие, чем ракетница. До самого утра я медитировал, подробно представляя «дерринджер», но как бы сильно я его ни желал, в чулане он так и не появился. Пришлось признать, что для материализации предметов существуют, вероятно, определенные границы. Например, их сложность: я ведь не мог представить каждую внутреннюю деталь «дерринджера». Когда за лесом показался рассвет, я снова заполз на кровать.

17

После позднего завтрака, когда солнцу оставался лишь шаг до зенита, мы с Анотиной по моему настоянию вернулись в постель. Под ее вздохи и мое исступленное сопение мы легко открыли миг настоящего, соединяющий прошлое и будущее.

Предполагалось, что это событие станет первым шагом в реализации моего плана, но когда я перекатился на спину, тяжело дыша в унисон с Анотиной, то и думать о нем забыл. Если я чего и хотел в этот миг, так это чтобы все и навсегда оставалось по-прежнему. То, что я нашел в этой женщине, было не удовлетворением похоти, а любовью. Все каверзные вопросы о реальности и иллюзии рассыпались в прах стремительнее, чем кромка острова.

– Ты почувствовала момент? – спросил я.

– Да, – выдохнула Анотина, – он буквально взорвался у меня внутри. Я будто перенеслась в другой мир. – Она протянула руку и ласково погладила мой поникший орган. – Клэй, ты гений! Кто бы мог подумать…

Ее слова о путешествии в другой мир напомнили мне об открытии Батальдо, что сексуальный контакт – это временный обмен памятью. Я задумался над этой идеей и обнаружил, что она совпадает с тем чувством, которое испытал и я. В конце концов, после довольно-таки беспорядочных блужданий, мои мысли вернулись к делам насущным. По законам жанра оставалось только сказать Анотине, что я люблю ее, но тут-то и прилетела Вызнайка.

Она неторопливо вплыла в комнату через окно: черные волосы возбужденно извивались, на лице застыла страшная маска исступленной ярости, смешанной с любопытством. Анотина покорно села на кровати, чтобы встретиться с ней взглядом, и зеленый свет заструился к ее глазам.

В припадке ревности я кубарем скатился с постели и бросился к столу. Схватив ракетницу, я прицелился… И уже готов был спустить курок, когда подумал, что могу испугать или даже ранить Анотину. Опустив пистолет, я подкрался к Вызнайке, затаил дыхание, словно собирался сунуть руку в огонь, и вцепился в копну ее змеящихся волос.

Стоило моим пальцам сжаться, как из ее разинутого рта полился крик. Невыносимая неестественность этого вопля разозлила меня еще больше. Я развернулся, с размаху впечатав лицо бестелесной головы в ближайшую стену. Что-то омерзительно хрустнуло – наверное, я сломал ей нос. Анотина истерично завопила: «Клэй, что ты делаешь?!» Я выпустил свою жертву. Вызнайка пошатнулась и стала падать, но все же удержалась в воздухе. Широко разинув визжащую пасть с острыми кошачьими зубами, она развернулась, чтобы броситься на меня, и тут я поднял пистолет, прицелился и нажал на курок.

Все произошло одновременно: хлопок выстрела, облако дыма и обжигающая красная вспышка. Силой удара Вызнайку влепило в стену, а меня отбросило на несколько шагов в противоположном направлении. Голова, словно нелепое украшение, на секунду зависла на белой штукатурке, а затем сползла на пол лицом вниз. Подозревая, что Вызнайка только притворяется мертвой, я осторожно приблизился к ней. Но безжизненно обвисшие волосы не оставляли сомнений. А когда я с помощью пистолета перевернул голову, на месте лица обнаружилось почерневшее месиво оплывшей зеленой плоти.

Я обернулся. Бледная как полотно Анотина все еще сидела на постели, вытянувшись в струнку и приоткрыв рот.

– Быстро одевайся, – приказал я. – План сработал. Только теперь я вспомнил, что задумал убить Вызнайку еще вчера. До прихода мужчин мы оба успели одеться и перетащить безжизненную голову в лабораторию. Они вошли со стороны спальни, и я услышал, как доктор зовет нас.

– Сюда! – крикнул я, высунувшись в коридор.

Процессия с Нанли во главе и Брисденом в арьергарде ввалилась в лабораторию. Еще не успев войти, Нанли сразу обратился ко мне:

– Клэй, мы с Брисденом тщательно все обдумали и пришли к выводу, что…

Закончить ему не удалось. В эту секунду я отошел от стола, и взглядам вновьприбывших открылся объект моих исследований. Нанли отшатнулся, доктор схватился за бороду, а Брисден сказал: «Упс-с!» – закрыл глаза и отвернулся.

– Назад пути нет, – жестко сказала Анотина, брезгливо покосившись на изуродованные останки Вызнайки.

– Я чувствовал, что это плохо кончится, – пробормотал Нанли себе под нос, придвигаясь ближе, чтобы получше рассмотреть голову.

– Клэй, вы ведь знаете, что за этим последует, – произнес доктор похоронным голосом.

Я лишь кивнул в ответ.

– Учтивец, – каркнул Брисден.

– Это единственный способ попасть в башню, – объяснил я.

– Думаете, после того, что вы натворили, вас там будут ждать с распростертыми объятиями? – съязвил Нанли.

– Насчет этого не уверен, – признался я. – Но мне всегда казалось, что, для того чтобы попасть внутрь, нужно открыть дверь.

Доктор подошел поближе и уставился на голову.

– Как вам это удалось? – с детским любопытством спросил он.

– Оружие, которое вы мне оставили прошлой ночью, оказалось лучше, чем я ожидал, – с улыбкой ответил я.

– А это что за штучка? – заинтересовался Нанли, указывая на скальпель.

– Инструмент для разрезания плоти и костей. Называется скальпель.

– А что, это обязательно – крошить бедную зверюшку? – поморщился Брисден, вставая рядом со всеми.

– Я хочу вскрыть эту голову, – сообщил я, – и посмотреть, что же там внутри такого, что позволяло ей видеть вас насквозь.

– Клэй полагает, там находится то, что поможет отыскать вакцину, – объяснила Анотина.

Я велел мужчинам отойти от стола, взял в руки скальпель и начал срезать с головы длинные пряди волос. Вместе с инструментом ко мне вернулись и былые навыки. Я изящно орудовал скальпелем, а вместе с изяществом в мой мозг пыталась пробраться и физиогномика. Столько лет я вытравливал из себя догматы этой чокнутой философии, но, оказывается, не слишком-то преуспел: кромсая эту голову, я получал истинное удовольствие.

Остановившись передохнуть, я поднял взгляд и увидел, что четверо ученых изумленно глядят на мою работу.

Очнувшись от транса, Брисден выдавил из себя:

– Как все непросто стало за последние десять минут…

Я пообещал ему, что скоро все будет еще сложнее, и вернулся к недостриженной клиентке. Когда череп Вызнайки облысел, я недрогнувшей рукой сделал продольный надрез, и тугая кожа разошлась в стороны, забрызгав меня вязкой желтой кровью. Она сочилась из раны, собиралась в лужу на столе и мелкими влажными взрывами капала на пол – равномерно, словно тиканье часов. Отложив скальпель, я взялся обеими руками за края надреза и раздвинул лоскуты кожи, обнажив череп.

– И ничего-то этот Клэй не боится… – пробормотал Нанли.

– Доктор, как вы думаете, сколько у нас времени до появления Учтивца? – спросил я.

– Исходя из того что случилось с профессором Клаудио, полагаю, около суток. – Адман обернулся к Анотине и уточнил: – Он ведь пришел на следующий день?

Та кивнула и добавила:

– Но это единственный пример. Не самое надежное основание для статистических расчетов.

– Придется довольствоваться тем, что имеем, – сказал я. – А теперь посмотрим, из чего же сделана наша Вызнайка.

Я постучал тупым концом скальпеля по желтому черепу и с удивлением обнаружил, что это вовсе не кость. В черепной коробке чувствовалась некоторая упругость, словно она была отлита из твердого сорта резины. Скальпель вошел в вещество почти без сопротивления, а когда я направил его по кругу, чтобы вырезать окошко, лезвие двигалось плавно, будто под ним был не череп, а мозолистая ладонь моряка.

Затем я подцепил вырезанный кусок кончиком скальпеля и приоткрыл отверстие диаметром чуть больше моего запястья. Как только круглая заплатка была удалена, лаборатория наполнилась едкой вонью.

Мне чуть не стало дурно от этого смрада, остро пахнущего химикатами и дерьмом. Мои товарищи, никогда и не нюхавшие последнего, хором застонали. Даже мне, прежде чем продолжить работу, пришлось отступить на шаг и подождать, пока запах рассеется, что уж говорить об остальных. Анотина сморщилась и издала не вполне приличествующий даме звук, Нанли потянулся за платком, а Брисден с доктором ретировались к открытому окну и стали жадно глотать свежий воздух.

Когда лаборатория проветрилась, я попросил Анотину зажечь свечу и дать ее мне, чтобы я мог заглянуть в проделанную дыру. Пока она выполняла эти приготовления, джентльмены, осмелев, тоже подошли поближе. Я склонился над отверстием со свечой в руке, пытаясь ее сиянием осветить внутренности черепа.

На первый взгляд мне показалось, что там нет ничего, кроме воздуха. «Задница Харро, – ругнулся я про себя, – проклятая штуковина пуста». Но, еще раз заглянув внутрь, я заметил блестящий бугорок, в котором отражалось пламя. Передав свечу Брисдену, я сунул в отверстие руку. За той частью черепа, где на лице располагаются глаза, я нащупал что-то вроде мешочка с жидкостью. Наощупь я определил, что он двумя гибкими стебельками соединяется с участком гладкой плоти. Я крепко ухватился за эти хрящевые трубки и резко дернул. Они с негромким щелчком вылетели из гнезда, и я смог извлечь наружу всю конструкцию.

Разглядывая лежащий на ладони орган, я не верил своим глазам. Как такой маленький мешочек с зеленой жижей мог быть средоточием жизни такого сложного биологического устройства, как летучая голова!

– Не слишком большая награда за такую работу, – со всегдашним скепсисом заметил Нанли.

– Там что, больше ничего нет? – изумился доктор.

– Только это, – сказал я.

– Не понимаю, как эта штука работала?! – воскликнул инженер.

– Во всяком случае, для двигателя, способного носить летающую голову, эта штуковина слишком мала.

– Если только источником энергии не был тот вонючий газ, который вы из нее выпустили, – предположил доктор.

– И что это, по-вашему, было? – нахмурился Нанли.

– Кто знает? Может, сны… – мечтательно произнес доктор.

– Не слишком приятные, – поморщился Брисден.

– Вот и еще одно появление на свет, – заметила Анотина, видимо намекая на мои обязанности повитухи, и наградила меня улыбкой, полной гордости за мои свершения.

– И за эту ерунду из меня высосут жизнь? – возмущенно воскликнул Брисден, тыкая пухлым розовым пальцем в зеленый мешочек.

– Эта, как вы выразились, «ерунда» может оказаться весьма ценным приобретением, – возразил я. Первая растерянность прошла, и сейчас я был почти уверен, что орган, извлеченный из головы Вызнайки, – и есть тот самый ключ к истинной природе вещей на Меморанде. То обстоятельство, что мешочек был прикреплен позади глаз, само собой наводило на мысль, что он связан со способностью летучей головы исследовать обитателей и предметы мнемонического мира.

– Анотина, есть здесь стакан или мензурка, чтобы перелить эту дрянь? – спросил я.

Не задавая лишних вопросов, моя ассистентка кинулась на поиски подходящего сосуда.

– Время для коктейлей? – усмехнулся Нанли.

– Именно, – кивнул я, вновь ощутив озарение. Собравшиеся в молчании наблюдали за тем, как я разрезал мешочек с зеленью и перелил его содержимое в добытую Анотиной склянку. Когда орган опустел, я бросил сморщенную оболочку в развороченный череп. Потом жестом заправского бармена взболтал жидкость, подняв в стакане миниатюрную бурю.

Наступил момент расплаты. Я понимал, что, если проглочу зеленую дрянь, последствий может быть несколько. Вариант первый, маловероятный – со мной ничего не произойдет. Второй – меня стошнит. Впрочем, это то же самое. Нет, второй вариант – я отравлюсь и умру, как в памяти Белоу, так и в реальности. Это самое вероятное. И наконец, третий – передо мной откроются тайны острова…

Я незаметно вздохнул. Как это ни прискорбно, но в этот миг я думал вовсе не о тяжелой участи моих соплеменников из Вено. И даже не о том, что единственным способом остаться в живых для Анотины было найти вакцину. Я думал о том, что мне уж очень не хочется выглядеть в ее глазах идиотом. Так что выбор – победить или умереть – меня вполне устраивал.

– Надеюсь, вы не собираетесь на самом деле глотать эту мерзость? – с сомнением спросил Брисден.

Я прошел мимо него и сел на электрический стул – он теперь пугал меня гораздо меньше, чем мысль о том, что мне предстояло сделать.

– Мы не можем этого допустить, – запротестовал доктор. – Клэй, это безумие! Где доказательства, что это принесет хоть какую-нибудь пользу?

– Доктор прав, – поддержал его Нанли. – Когда придет Учтивец, вы нам понадобитесь.

– Я только немножко попробую, – успокаивал их я.

– Что за бред! – воскликнул доктор.

– Мы обязаны это предотвратить, – заявил Брисден. Я подумал, что, если они не позволят мне выпить эту жижу, это тоже вполне приемлемый вариант. Но тут вмешалась Анотина.

– Погодите, – сказала она. – Клэй знает, что делает. Вы ведь обещали, что будете ему доверять! Вот и настало время доверия. Отойдите все от него!

Джентльмены склонили головы и неохотно попятились. Так подтвердилось мое подозрение, что, несмотря на убедительность речей доктора Адмана, настоящим лидером группы была Анотина.

– Друзья, спасибо вам за заботу, – сказал я. – Если бы не суровая необходимость, я бы и сам предпочел «Сладость розовых лепестков».

– А если вы погибнете? – спросил Нанли. – Что нам сказать Учтивцу?

– Говорить ничего не надо, – ответил я. – Надо его молча убить и отнести его голову к башне. Совместите его глаза с эмблемой на двери, и, я думаю, она откроется. Паноптикум может спасти остров от дальнейшего разрушения.

– А если нет? – спросил доктор.

На этот вопрос у меня не было готового ответа, да я и сам не загадывал так далеко вперед. С удивлением обнаружив в руке дымящуюся сигарету, я взглянул на своих товарищей и обнаружил, что и Брисден с Нанли, и доктор с Анотиной уже курят. После пары затяжек я взболтал зеленую жидкость еще разок и поднес склянку к губам.

– Ваше здоровье! – не удержался Брисден.

Зеленый поток пробежал по языку и скатился в горло, оставив после себя невыносимую горечь. Я не стал выпивать все – если от этого киселя выйдет какой-то прок, он может пригодиться позже. Передав склянку Анотине, я откинулся на спинку стула и стал ждать.

18

Прошло около двадцати минут, но пока что единственным заметным эффектом была возникшая тяжесть в желудке. Четверо моих товарищей расселись на стульях вокруг и затаив дыхание следили за каждым моим вдохом и выдохом.

Доктор Адман был прав: моя вера в то, что мозговая жидкость Вызнайки придаст моему зрению особую силу, не имела никакого научного обоснования. В защиту своей теории я мог сказать лишь одно: пустой череп Вызнайки – при ее-то выдающихся способностях! – подтверждал, что природные законы острова Меморанда не имеют ничего общего с наукой. Но сказать этого остальным я не мог. Это было бы все равно что признать: вся работа, проделанная четырьмя исследователями за годы их заключения на острове, – не более чем затейливая игра воображения.

Анотина то и дело обеспокоенно спрашивала, как я себя чувствую, и мне каждый раз приходилось давать ей одинаковый ответ. После четвертого такого вопроса Нанли не выдержал:

– По-моему, всем и так уже ясно, что у Клэя болит живот. Раз уж мы все равно теряем время в ожидании, когда у него взлетит голова, не лучше ли пока обсудить, что мы собираемся делать, когда явится Учтивец?

– Согласен, – сказал я, и оттого что я оказался в состоянии поддерживать разговор, всем заметно полегчало.

– Необходимо принять во внимание одну вещь, – объявил доктор, закидывая ногу за ногу. – А именно: мы не знаем, на что наш грозный друг способен.

– Против Вызнайки сигнальный пистолет оказался довольно эффективен, – заметил Брисден.

– Но у нас только один патрон, – возразил доктор.

– Скальпель не годится: подходить к нему близко опасно, – резонно заметила Анотина.

Я обратился к Нанли:

– Вы могли бы сконструировать оружие?

– Вообще-то это не моя специальность… – смутился он. – Но, наверное, я мог бы смастерить что-нибудь в этом роде.

Мне пришла в голову мысль об арбалете, которым вооружили меня жители Вено, но я понятия не имел, как описать устройство пускового механизма.

– Как насчет парочки длинных шестов с острыми наконечниками? – предложил я.

– А как насчет большого булыжника, которым очень удобно бить по голове? – передразнил Брисден.

– Надо просто оставить его наедине с Брисденом, – предложил Нанли. – Вот увидите: он быстренько уговорит Учтивца отрезать себе голову.

– А может, сделать ловушку? – оживилась Анотина. – Мне кажется, для начала его нужно поймать.

– У нас, случайно, нет сетей? – спросил доктор.

– Ага. И каждому по рогатине, – проворчал Брисден. Я как раз собирался выступить с предложением оглушить Учтивца с помощью электрического стула, когда комната внезапно накренилась влево. Вцепившись в подлокотники, я попытался восстановить равновесие, но тут мир опрокинулся в противоположную сторону. Адские качели все набирали скорость и в конце концов превратились в бешеную карусель. Я словно падал в воронку гигантского водоворота.

– Что-то происходит, – крикнул я мелькающим вокруг друзьям.

Мне пришлось закрыть глаза, чтобы не видеть головокружительного вращения мира, от которого к горлу подступила тошнота. Что-то произошло и со слухом: я знал, что Анотина и остальные сидят на расстоянии пары футов, но их голоса казались ужасно далекими, до меня долетали только обрывки слов. Совершенно ошалев от головокружения, я уже стал думать, что это мой стул крутится вокруг своей оси. Он набирал обороты и вскоре развил такую скорость, что у меня перехватило дыхание. Собрав в кулак остатки воли и сознания, я спрыгнул со стула.

Довольно долго мне казалось, будто я кувыркаюсь в воздухе. Я съежился в ожидании болезненного падения, но ничего не произошло. Решив, что обрел способность к левитации, я открыл глаза, однако, вместо того чтобы зависнуть под потолком, обнаружил перед глазами плитки пола. Мгновением позже на меня обрушился такой удар, словно тело внезапно вспомнило о столкновении. Я застонал от замешкавшейся боли, зато прекратилось вращение и тошнота начала проходить.

Меня подхватили под руки и поставили в вертикальное положение. Голоса стали отчетливей, и я услышал, как позади ворчит Брисден:

– Кто бы мог подумать, что он такой тяжеленный…

– Весь вес в мозгах, – иронично отозвался Нанли. Как только каменный пол перестал маячить перед глазами, я заметил в своем зрении перемену. Комнату заливал прозрачный зеленый свет, все предметы на столах слабо мерцали, и это излучение было каким-то образом связано со смутным шепотком у меня в голове. Метаморфоза была, прямо скажем, не из приятных. Я прикрыл глаза, и неразборчивые голоса стихли.

– Что с вами? – с тревогой спросил доктор. Я покачал головой.

– Все в порядке, – произнес я и сам не узнал свой голос: он почему-то был очень низким и хриплым.

– Клэй, это я, Анотина, – позвала она. Я почувствовал ее ладонь на своей щеке. – Очнись!

Я хотел сказать ей, что прекрасно себя чувствую, но боялся снова заговорить не своим голосом. Нанли и Брисден по-прежнему крепко держали меня, а запястье обхватила еще одна рука – должно быть, это был доктор, он щупал пульс.

– Вернись, Клэй! – раздался голос Анотины, а вслед за ним – легкий шлепок.

Я улыбнулся, давая понять, что все в порядке, а когда открыл глаза, ее лицо оказалось прямо передо мной – сияющее зеленое лицо. Анотина шевелила губами, но ее слова заглушал шепот в моей голове, который возобновился, стоило мне сфокусировать взгляд.

Вдобавок к потусторонним голосам появились еще и какие-то видения. Они не загораживали лица Анотины, а накладывались прямо на него, словно текст, написанный поверх стертой древней рукописи. На безупречно гладком челе моей возлюбленной плясали десятки цифр и химических формул. Они дрожали и закручивались в спирали вместе с ворохом слов, раскрывающих их значение. Но когда на правой щеке Анотины нарисовалась фигура Драктона Белоу с пробиркой лиловой жидкости, предназначенной для центра ее зрачков, я не выдержал и отвернулся. Сбросив с себя заботливые руки, я выскочил из лаборатории в коридор, а оттуда – на улицу.

Обезумев, я пытался убежать от своего нового дара, сила которого возрастала с каждой секундой. Колоннады и портики, мертвые цветы и мириады ступенек – все преграждало мне дорогу головокружительной лавиной информации. Я действительно отыскал ключ к символам мнемонических узоров Белоу, и теперь его секреты неслись ко мне со всех сторон, требуя немедленного познания, приставали с тысячами ненужных деталей, набрасывались, словно стадо кровожадных демонов, и мчались за мной по пятам.

Очертя голову несся я мимо разнообразных форм знания: здесь были формулы смертоносных взрывов, уравнения, описывающие страх, философское понимание хаоса, порядка и иллюзорной границы между ними. Карнизы и арки сочились музыкой и поэзией. Призраки людей выступали на шаг перед изваяниями, чтобы в подробностях поведать о своей судьбе. Выбившись из сил, я рухнул на колени перед фонтаном с фигурой пеликана, из груди которого била струя воды. Каменная птица рассказала мне историю безвременной кончины сестры Белоу. Бежать от гениальности Создателя было некуда. Оставалось последнее спасение – закрыть глаза.

Темнота успокоила и немного отрезвила меня. Я ощупью пополз вперед и перегнулся через бортик фонтана, чтобы ладонями зачерпнуть воды. Плеснув прохладой в лицо, я сделал глубокий вдох.

– Это всего лишь идеи, – вслух сказал я себе. – Они не могут причинить никакого вреда.

Не открывая глаз, я привалился спиной к фонтану и заплакал. Это не были слезы страха, нет. То, от чего я бежал, от чего чувствовал теперь страшное опустошение, я узрел в лице Анотины. Позаимствовав у Вызнайки зрение, я действительно обрел ту способность, на которую претендовала лженаука физиогномика: я прочел лицо этой женщины и увидел ее сущность.

Лиловая жидкость в пробирке была, конечно же, чистой красотой. Во дворце памяти Создателя Анотина оказалась символическим воплощением порочного наркотика, рабом которого я так долго являлся. Теперь мое к ней влечение стало вполне объяснимо: то был всего-навсего рецидив наркотической зависимости, которая когда-то чуть не стоила мне души.

– Он здесь, у фонтана! – донесся возглас Нанли.

Вслед за этим послышались звуки шагов по дорожке. Я чувствовал, что друзья рядом, но в свете последних открытий они казались мне призраками, обретшими плоть исключительно для того, чтобы пытать меня. Милейший доктор Адман мог запросто содержать в себе секрет превращения людей в волков, а Брисден или Нанли могли служить вместилищем вируса сонной болезни… Я мысленно умолял Мисрикса вернуть меня обратно. Теперь я мечтал лишь об одном: очнуться от этого кошмара. Когда на лицо вновь легли пальцы Анотины, меня передернуло от отвращения.

– Клэй, прошу, открой глаза, – сказала она. И все изменилось.

Мольба в ее голосе, нежное прикосновение прохладных пальцев, воспоминание о ее ласках – все это волшебным образом сплелось вместе, полностью затмив собой то страшное, что я узнал о ней. Я был словно странник на распутье. Одна дорога при удачном стечении обстоятельств вела к мирному, но одинокому существованию в Вено. Другая сулила гибель, зато по ней можно было отправиться рука об руку с Анотиной. Решение выбрать иллюзию пришло почти мгновенно. Настало время вспомнить о способности забывать.

Я открыл глаза. Зеленое наваждение сгинуло. День был солнечным и ярким, а лицо Анотины – прекрасней, чем когда-либо. Она прильнула ко мне и поцеловала.

– Что за варварский обычай! – проворчал Брисден, помогая мне подняться на ноги.

– Клэй, вы можете идти сами? – осведомился доктор.

Я поспешил его успокоить, сказав, что со мной все в порядке.

– Что вы видели? – спросил Нанли. – Что вас так напугало?

– Ничего особенного, – солгал я. – Поток информации. Просто все случилось слишком неожиданно. Знаете, а это местечко просто кишит знаниями!

– Вы сможете снова принять это средство, когда мы проберемся в Паноптикум? – спросил инженер.

– Да, – твердо ответил я. – Теперь я знаю, чего ожидать.

– А что интересного вы узнали про нас? – полюбопытствовал доктор.

Пришлось врать снова.

– Ничего. Я не успел хорошенько всмотреться в ваши лица, – сказал я. Когда по взгляду доктора стало ясно, что мой ответ его не удовлетворил, я поспешил перевести разговор на другую тему: – Так как насчет оружия? Надо подготовиться к визиту Учтивца. Нанли, вы поняли, что нам нужно?

Инженер кивнул:

– Думаю, да.

– Брисден, – обратился я к философу, – вы пойдете к краю острова и проверите уровень разрушения.

Тот поклонился настолько низко, насколько позволял огромный живот, и тут же удалился – как ни странно, без единого слова.

– Я, пожалуй, пойду за патроном, – сказал доктор.

– Встретимся у Анотины, и как можно скорее! – прокричал я вдогонку Брисдену.

Тот кивнул, не оборачиваясь. Двое других джентльменов отправились выполнять свои задания, а я остался наедине с Анотиной.

– Я так боялась тебя потерять, – промолвила она.

– Глупости, – сказал я. – Я никогда тебя не брошу. Теперь мы всегда будем вместе, что бы ни случилось.

Анотина улыбнулась и обняла меня. Всем своим телом ощущая каждый дюйм ее тела, я приник губами к ее уху, собираясь сказать: «Я люблю тебя», но вместо этого прошептал: «Я в тебя верю».

19

Мы вернулись в спальню. Стоило мне поделиться с Анотиной своей идеей использования электрического стула в качестве оружия, как она тут же ее подхватила и развила.

– Под напряжением только сиденье и спинка, – рассказала она. – Можно убрать подлокотники и ножки, а остальное положить у входа. Когда Учтивец попытается войти, мы его шокируем током, а потом добьем тем оружием, которое смастерит Нанли.

– Может, лучше пристрелить? – предложил я. Анотина отрицательно покачала головой:

Пистолет лучше оставить на крайний случай. К тому же, если ты снесешь Учтивцу, как Вызнайке, полголовы, нам нечего будет предъявлять на входе в башню.

– Ты права, – признал я, поражаясь стремительности и ясности ее мысли. Хрупкая женщина, она сумела стряхнуть с себя страх и отнестись к ситуации как к научной проблеме.

Я последовал за Анотиной в лабораторию и стоял в сторонке, пока она деловито обследовала столы, собирая инструменты в охапку. То, с какой энергией она взялась за переделку электрического стула, объясняло природу ее лидерства. Несмотря на то что инженером был Нанли, по части конструирования Анотина оказалась настоящей волшебницей. Работала она сосредоточенно и грациозно, а когда требовалась моя помощь, отдавала приказания тоном, не допускавшим возражений.

Пока мы устанавливали самодельную ловушку на входе, я спросил у Анотины, каким образом черная коробочка приводит в действие элементы стула.

– Понятия не имею, – ответила она и опустилась на колени, чтобы проверить, хорошо ли закреплено устройство. – Этот агрегат уже был здесь, когда я попала на остров. Знаешь, я ведь совершенно случайно узнала, как он работает. Мне сразу показалось, что этот металлический стул – не просто мебель, но я никак не могла найти разгадку. Однажды, проработав несколько часов подряд – я изучала момент между горением свечи и ее угасанием, – я села на этот стул. В те времена я еще верила, что мое пребывание на острове когда-нибудь закончится, и хотела извлечь из него как можно больше пользы. Вместо того чтобы просто отдыхать, я решила заодно рассмотреть получше черную коробочку с кнопками, которая валялась здесь же, в лаборатории.

Я засмеялся:

– Тебе повезло!

– Да. Открытие было весьма шокирующим, – призналась Анотина. – Думаю, это подтверждает один из любимых постулатов Брисдена: побольше времени и любопытства – и все тайны будут раскрыты.

– Возможно… – промолвил я, возвращаясь к размышлениям о поисках вакцины.

– Клэй, пришло время для других открытий, – серьезно сказала Анотина, прерывая свою бурную деятельность. По упрямому наклону головы и дерзкому изгибу бровей я понял, что она настроена решительно.

– О чем ты? – удивился я, решив, что она снова намекает на близость.

Прежде чем заговорить, Анотина помедлила.

– Я обо всем догадалась. Там, у фонтана с пеликаном, ты сказал, что веришь в меня. Но почему? Не потому ли, что все мы – только иллюзия? Нанли, Брисден, доктор, я – мы всего лишь запоздалые мысли, отголоски другого, большого мира, не так ли?

Я подошел к ней и взял за руку.

– Послушай, я сам из другого мира, но и там не найдется человека, который не задавался бы этим вопросом. Любопытства нам не занимать, вот только никакого времени не хватит, чтобы найти на него ответ. Живи своей жизнью, Анотина. Будь настоящей для меня, и все будет настоящим.

Взгляд Анотины смягчился, она улыбнулась.

– Договорились, – сказала она и пожала мне руку. Я хотел обнять ее, но тут в лабораторию ввалился Брисден – запыхавшийся и вспотевший сильнее обычного. Он протопал прямо между нами, разделив наши руки, и уселся за стол в дальнем углу комнаты. Я впервые присутствовал при словесном недержании грузного философа. Слова сыпались из него, как бусины, нанизываясь на ветхую нить мудреного синтаксиса.

…и неотвратимое присутствие НЕ-ЗДЕСЬ очевидно в материально покоренном нюансе равновеликого вещества, невзирая на структуру и духовную важность в падении центрированности за пределы точки уменьшения…

– Брисден, – окликнула его Анотина.

Однако остановить извержение словесного фонтана было не так-то просто. Тогда она подошла к нему и звонко шлепнула по мясистой щеке. Голова философа качнулась от удара, разбрызгивая пот. Брисден замолк, уголки его губ опустились. Он будто внезапно проснулся и теперь оцепенело взирал на нас.

– Что случилось? – спросил я.

– Расскажите так, чтобы мы поняли, – велела Анотина.

– Летит как на крыльях, – сообщил он.

– Разрушение снова ускорилось? – догадалась Анотина.

– Я чуть не соскользнул вниз, – поведал Брисден трясущимися губами. – Я стоял примерно в середине леса – край острова теперь там. Он двигался так быстро, а я был так поражен, что загляделся. Я даже не успел понять, что происходит. Гляжу – а земля уходит у меня из-под ног. Буквально в последнюю секунду я ухитрился отпрыгнуть назад и приземлиться на мягкое место. Нанли плакал бы от восторга, если б видел, как я вскочил на ноги и побежал, – представьте себе, я действительно бежал!

– Ну и? – сказала Анотина.

– Скорость разрушения все увеличивается. По моим подсчетам, у нас не больше двух дней.

– Пожалуй, научиться нырять ласточкой я так и не успею, – произнес сзади другой голос.

Я обернулся: у входа, на спинке разобранного стула, стоял инженер с тремя длинными заостренными дротиками из отполированного металла.

– Ну как, Клэй? – с гордостью спросил он, подавая мне оружие.

– Весьма, – отозвался я.

– Внутри они наполовину пустые, чтобы легче было держать, зато концы заточены – просто загляденье.

– Дайте и мне, – потребовала Анотина, и Нанли протянул ей оружие.

– А ты, Брис? – спросил он. Брисден протестующе замахал руками:

– Не сейчас.

– Конечно, к ним нужно немного попривыкнуть, – пояснил Нанли. – Было бы неплохо потренироваться. Эти штуки можно даже метать – с небольшого расстояния, разумеется.

– Ваш технический гений поражает, – проворчал Брисден. – Вы изобрели копье.

– Все гениальное просто! – парировал неунывающий Нанли.

Последовавшая за этим сцена была довольно-таки нелепой: трое взрослых людей прыгали по комнате, потрясая серебристыми копьями. Потом Нанли встал перед Брисденом и принялся тренироваться на нем, останавливая острие дротика в дюйме от жизненно важных органов. Оружие Анотины нечаянно выскользнуло у нее из рук и, перелетев через всю комнату, вонзилось в подушку на кровати.

– А я и не знал, что у нас по плану коллективное самоубийство, – буркнул Брисден.

– Подождите-ка, – спохватилась Анотина, вытаскивая копье из подушки. – А где же доктор? Он ведь собирался только сходить за патроном.

– Вы его не видели? – спросил я у Нанли.

– Я проводил его, а потом вернулся к себе и засел за работу.

Прихватив с собой копья и сигнальный пистолет, мы отправились на поиски доктора.

– Он, наверное, до сих пор копается в своих бумажках и ищет наиболее полную интерпретацию сущего, – неуверенно пошутил Нанли, но его слова нисколько не разрядили напряженную обстановку.

Здесь, в галереях и на террасах городка, всепроникающий шум разрушения казался хрустом хитиновых панцирей полчищ насекомых, раздавливаемых бесчисленными каблуками. Перед глазами невольно вставали картины осыпающегося края острова, а во рту явственно чувствовался обжигающий вкус ртути. Страх, испытанный в степях Харакуна, теперь вернулся с новой силой. Колени ослабели, во рту стало сухо. Мне даже пришлось остановиться и успокоить себя глотком воды из фонтана.

– Собрались в ад и пьете воду?! – презрительно фыркнул Брисден, пока они вместе с Нанли и Анотиной дожидались меня у фонтана. – Надеюсь, никто не будет возражать, если я буду ждать конца хотя бы умеренно пьяным?

С этими словами он поднес пистолет к губам, словно это была бутылка, и изобразил изрядный глоток.

– Ну же, Клэй! – улыбнулась Анотина. – Будь настоящим. Ты обещал.

Я поднял взгляд: в ее глазах читалась сосредоточенная решимость.

– Я с тобой, – ответил я и, сделав несколько глубоких вдохов, смог идти дальше.

Возглавлял процессию Нанли – с копьем в правой руке и внезапно возникшей сигаретой в левой. Он дымил не переставая, и однажды ему тоже пришлось прислониться к стене на секунду, чтобы перевести дыхание.

– Знаете, о чем я сейчас подумал? Вот интересно, как бы выглядел страх, будь он механизмом? – проговорил инженер.

Брисден подошел к нему и молча обнял за плечи, помогая вернуться в строй. Когда мы добрались до квартиры доктора, Анотина кликнула его по имени. Ответа не последовало.

– И что теперь делать? – растерялся Нанли, но Анотина уже взяла инициативу в свои руки и вошла в дверь, выставив перед собой копье.

Мы машинально потянулись за ней: никому не хотелось оставаться на террасе одному. Свечей доктор не зажигал, и комната, куда мы вошли, была погружена в легкий полумрак раннего вечера. Если жилище Нанли было исчерчено схемами воображаемых механизмов, то стены в квартире доктора скрывались под книжными шкафами, набитыми сотнями томов. Стопки книг разнообразной высоты громоздились там и тут, словно горная цепь из страниц и слов. Проходы между ними были порой слишком узки, и нам приходилось пятиться назад, чтобы найти дорогу в этом библиолабиринте. В глубине уходившего налево коридора обнаружился точно такой же чулан, как в апартаментах Анотины, а за ним – просторная комната, очевидно выполнявшая роль спальни, кабинета и гостиной одновременно.

Мы замерли посреди комнаты, недоуменно переглядываясь. В одном углу стояла кровать с четырьмя столбиками, в другом, у широкого окна, – письменный стол, а за ним – кресло. На столе, в стеклянной колбе с крышкой, поблескивали остатки океанической ртути, рядом лежал раскрытый блокнот.

– Может, он пошел другой дорогой? – предположил Брисден.

– Вообще-то у мыслей доктора есть тенденция блуждать в самых неожиданных направлениях, – заметил Нанли. – Должно быть, тело его при этом занимается тем же самым. Надеюсь, что он, замечтавшись, не отправился к краю острова.

– Давайте поскорее пойдем обратно, пока не разминулись снова, – заторопилась Анотина.

– Может, стоит заглянуть в блокнот и посмотреть, над чем он работал перед уходом? – предложил я. – Если доктор не у тебя, это подскажет, где его искать.

– Позвольте мне, – вызвался Брисден.

Он зашел за стол, чтобы прочесть открытую страницу.

– Предлагаю держать Адмана на привязи, пока все не кончится, – сказал Нанли.

– О нет… – упавшим голосом промолвил Брисден. – Кажется, я нашел его.

Все обернулись к нему, и Анотина спросила, что такого он увидел в блокноте.

– Не в блокноте, на кресле… – выдавил он, складываясь пополам в приступе рвоты.

Брисден отполз к кровати, а мы сгрудились вокруг кресла. На сиденье поверх одежды доктора лежала сморщенная розовая масса, похожая на ворох сброшенной кожи. В этом месиве можно было различить только две темные глазницы да дыру на месте рта. Но самой зловещей деталью была торчащая из ниоткуда борода.

Анотина и Нанли в ужасе отшатнулись. Первым моим желанием было сделать то же самое, но в раскрытом блокноте я заметил какие-то каракули. Почерк был неразборчивый, буквы сползали вниз по странице, но я все же смог расшифровать послание. Оно гласило: «Патрон в кармане».

Мне пришлось отступить на шаг и отдышаться, прежде чемнабраться храбрости потревожить жалкие останки. Брисден лежал на кровати, что-то скороговоркой бормоча себе под нос. Анотина и Нанли сидели на корточках у стены, спрятав лица в ладонях. Их рыданий и лепета Брисдена было достаточно, чтобы свести с ума кого угодно. В довершение всего я вдруг представил последние минуты доктора. Пока из него высасывали внутренности, крошили кости и перемалывали мозг, у него хватило мужества взять в руки перо и попытаться помочь нам.

Я встряхнул головой, прогоняя видение, и вернулся к креслу за патроном. Стоило мне тронуть за штанину, чтобы извлечь карман из-под груды плоти, как розовое месиво потянулось за одеждой и стекло на пол. От чмокающего звука, с которым останки несчастного доктора плюхнулись на пол, чуть не вырвало и меня. Но я все же залез в карман и нашарил там патрон. Как только он оказался у меня в руке, я отпрянул от стола и срывающимся от ужаса голосом крикнул остальным:

– А теперь уходим, живо!

Никто и не подумал сдвинуться с места. Я метался по комнате, тормошил их и кричал, чтобы они пошевеливались. Первой взяла себя в руки Анотина. С ее помощью мне удалось поднять Брисдена и Нанли. Перед уходом Брисден настоял на том, чтобы захватить с собой стеклянный сосуд с океаном – в качестве символа того, кого нам теперь будет так не хватать. Как только он заполучил желаемое, мы бросились по коридору на улицу. Анотина уверенно вела нас по лестницам и переходам. Я шел последним, и мне приходилось подталкивать Брисдена в зад тупым концом копья, когда тот пытался замедлить шаг. Наше бегство было настоящим кошмаром: за каждым поворотом мне мерещился разинутый рот Учтивца. Я знал о нем только понаслышке, но теперь он казался мне реальней, чем что бы то ни было.

20

Брисден твердо придерживался собственного плана и по возвращении сразу же опрокинул в себя бутылочку «Речной слезы». Устроившись за столиком в углу, с пистолетом на коленях, он разглядывал сосуд с океаном. Нанли в кресле напротив так же увлеченно рассматривал дым своей сигареты. Я стоял у входа, оглядывая ступеньки лестницы и залитую лунным светом террасу внизу, не мелькнет ли где зловещая тень. Анотина, скрестив ноги, восседала на коврике: копье в правой руке, черная коробочка в левой. Никто не позаботился зажечь лампы, хотя сумерки давно сменились ночной тьмой. Потеря доктора заметно ослабила наш небольшой отряд, добавив ко всем бедам горечь утраты.

Стоя на страже, я думал о докторе Адмане и о том, как сильно мне его не хватает. Несмотря на свою иллюзорную сущность, он был живее многих моих соседей из Вено. Да и все мои товарищи-островитяне были Людьми с большой буквы. Где-то в середине вахты мне пришло в голову, что доктор Адман был ни много ни мало воплощением личности самого Белоу. Смириться с этой мыслью было непросто. Неужели было в Создателе нечто такое, по чему я мог скучать? Видимо, все, даже самые отпетые злодеи, в глубине души считали себя людьми благочестивыми и добрыми. Возможно, именно это заблуждение и послужило импульсом к созданию четырех добродетельных душ, с коими мне посчастливилось познакомиться на острове. А может, Белоу просто успешно удавалось скрывать свои положительные стороны.

Шум разрушения становился все сильнее. Чем дольше длилась наша осада, тем яснее я понимал, что Учтивец слишком умен, чтобы войти в комнату, полную вооруженных врагов. У него был свой план: выманить нас в ночь, разделить и проглотить поодиночке. Из того немногого, что мне было о нем известно, я сделал вывод, что это существо терпеливое и методичное – идеальные качества для хищника.

Делиться своей догадкой с остальными было неприятно, но я понимал: если мы сейчас же не предпримем какие-то решительные действия, нам придется поступать именно так, как хочет Учтивец. Когда я вернулся в комнату, Нанли с копьем в руке встал мне навстречу.

– Пойдемте, – сказал он.

Его взгляд сказал мне, что мы пришли к одному и тому же выводу. Анотина встревоженно поднялась.

– Ты остаешься с Брисденом, – приказал я. – А мы с Нанли попробуем заманить Учтивца в комнату. Доктор был прав: мы не знаем, на что он способен. Думаю, если мы будем действовать сообща, наши шансы возрастут.

– Я хочу с тобой, – заявила Анотина.

– Я тоже этого хочу, но кто-то должен остаться, чтобы включить ловушку. Ты единственная, кто умеет обращаться с пультом.

Анотина неохотно кивнула. Нанли наклонился к ней и зашептал:

– Держите пистолет подальше от Бриса. Пока эта штука у него – он сам, да и мы с вами в гораздо большей опасности, чем Учтивец.

– Если этот монстр войдет в комнату, а ловушка не сработает, – сказал я на прощанье, – застрели его.

– Я знаю, что делать, – сказала Анотина, поцеловала меня и вернулась на свой коврик.

– Клянусь, когда-нибудь я все-таки заставлю вас объяснить, что это за губной маневр, – бросил Нанли, когда мы вышли в темноту.

В дополнение к копью я вооружился еще и скальпелем, обернув его в тряпочку и спрятав в башмаке. Я уже почти мечтал, как бы подобраться к таинственному высасывателю поближе и испытать на нем кое-какие из своих прежних приемчиков. Возможно, я и утратил часть былой сноровки, с тех пор как расстался с мантией физиономиста, но не сомневался, что парой ловких движений сумею настрогать из ублюдка филе.

Сильный ветер дул к центру острова – явление, очевидно вызванное разрушением его периметра. Шорох рассыпающихся в ничто деревьев раздражал нервы и слух. Мы с Нанли осторожно продвигались вперед, стараясь держаться возле стен, где тени были гуще. Переговариваться решено было только знаками да еле слышным шепотом. Нанли предложил не отходить чересчур далеко от комнат Анотины, а двигаться вокруг них; таким образом мы всякий миг могли находиться на одном расстоянии от наших товарищей. Я согласился, но лишь после того, как мысленно напомнил себе, что мы только пытаемся привлечь внимание Учтивца. Никто из нас двоих и не помышлял о том, чтобы справиться с ним в одиночку.

Следуя этой тактике, мы нарезали круги больше часа. К этому времени шепот и шпионские жесты были позабыты и разговоры велись в полный голос. Тревога, сопровождавшая нас в начале вахты, совершенно рассеялась. Нанли даже высказал предположение, что Учтивец нас боится.

– Предлагаете разделиться?

– Только для виду, – пояснил он. – Маршрут вам известен. Двигайтесь по нему дальше, а я отстану ярдов на двадцать. Если он объявится, мы все еще будем неподалеку и сможем прийти друг другу на помощь.

– Если что, не пытайтесь его убить, просто бегите в комнату, – предупредил я.

– Да уж ясно, – ответил Нанли, поднося к губам соткавшуюся из воздуха сигарету.

Я повернулся и хотел двинуться дальше, когда он вдруг сказал:

– А знаете, Клэй, пока мы тут с вами ходили, мне вспомнилось кое-что из прежней жизни. Все вокруг распадается, оттого-то, наверное, я и смог заглянуть в прошлое.

Я остановился.

– Правда, вспомнилось совсем немного… – усмехнувшись, продолжал Нанли. – Что у меня была черная собака, совершенно дикая зверюга. Храбрая и верная, но сумасшедшая на всю голову. Я буквально вижу, как она носится вокруг меня… Вот пока и все.

– Забавно, – улыбнулся я. – Не сомневаюсь, по ходу вы будете вспоминать все новые и новые подробности.

Нанли извлек изо рта сигарету и улыбнулся в ответ. С уголков его губ стекал голубоватый дым.

Я зашагал дальше, искренне за него радуясь. Ну и что с того, что он каким-то образом впитал мою память и теперь принимает ее за свою? Как, наверное, приятно образу идеи ощутить себя полноценным человеком! А может, в памяти Белоу Нанли был зашифрованным образом меня самого?

Мы описывали круг за кругом. Раз сорок я проходил мимо норы в потайной сад и столько же раз вспоминал пригрезившуюся мне танцующую обезьянку. Только теперь лабиринт террас стал мне понятен: я наконец-то уяснил, что если от фонтана с пеликаном свернуть по аллее направо и подняться по лестнице, то окажешься в переходе, ведущем к жилищу Нанли. Запомнив постепенно и другие ориентиры, я стал прикидывать, как из различных точек нашего маршрута кратчайшим путем добраться до Анотины, если послышатся крики или выстрел. В конце каждого круга я дожидался Нанли у фонтана, и мы перебрасывались парой слов – убедиться, что оба целы.

До рассвета оставалось часа два, и я тащился по тропинке, уже плохо соображая от усталости, когда сзади раздался отчетливый звук. Из привычного шумового фона он выбивался словно фальшивая нота из мелодии. Я застыл на месте. Утомленное сознание судорожно заметалось в попытке определить источник звука. Воображение среагировало раньше, услужливо нарисовав зловещую картину: стальное копье Нанли со звоном падает на каменный пол перехода.

Я бросился назад. Прямо по аллее, потом за угол – вдоль окруженного колоннами бассейна. На дальнем его конце, у ступеней, поднимавшихся к террасе, метались две фигуры, будто слившиеся в странном танце. Они то выныривали из тени, то полностью скрывались в ней. По мере приближения картина становилось все яснее: нелепое существо с головой гидроцефала, крепко обхватив Нанли руками, прижалось губами к его губам.

Учтивец был слишком занят, чтобы заметить меня. Я воспользовался этим и со всей мочи всадил копье ему промеж лопаток. Коричневый сюртук на его спине разошелся, и чудовище выгнулось дугой, издав тонкий гортанный свист. Нанли упал, корчась от боли. Его тело уже наполовину сдулось.

– Ну надо же, какие мы смышленые, – произнес Учтивец голосом, который мог бы принадлежать и мужчине и женщине.

Покрывшись потом, я отступил назад, ожидая, что он вот-вот рухнет на землю. Вместо этого чудовище так резко развернулось ко мне, что стальной дротик пулей вылетел у него из спины, звякнув о каменный пол. От резкого звука Учтивец поморщился. Лысая голова его была огромна. Чем ближе к подбородку, тем сильнее длинное лицо сужалось, заканчиваясь острым углом. Две косицы, так запомнившиеся Анотине, были перекинуты через плечи и связаны спереди. Тело Учтивца казалось слишком тощим, чтобы выдержать вес головы – она сидела на шее словно тыква на гибком шесте.

– Добрый вечер, – сказал он, педантично оправляя манжеты рубашки.

Я попятился назад, выхватил из башмака верный скальпель и стащил с инструмента защитную тряпицу. В этот миг из груди Нанли вырвался такой жалобный крик, что у меня внутри все перевернулось. Трясущимися руками я выставил скальпель перед собой и приготовился защищаться.

– Что это у нас? – поинтересовался Учтивец, придвигаясь ближе.

Я эффектно рассек лезвием воздух, чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений. Правда, теперь я и наполовину не был так уверен в своих способностях, как несколькими часами раньше.

– В чем загвоздка? – осведомился Учтивец и, миролюбиво добавив: – Это какое-то недоразумение, – потянулся ко мне длинными резиновыми пальцами.

В ответ я резанул по ним скальпелем. Пальцы упали на землю, а Учтивец вздрогнул и отдернул руку.

– Простите, что коснулся вашей собственности, – с любезной улыбкой извинился он. – Но нам необходимо познакомиться поближе.

Я сделал новый выпад – на этот раз целясь в горло, но Учтивец оказался нереально проворен. Его шея будто бы двигалась отдельно от тела: она отпрянула назад, а рука тем временем метнулась вверх и перехватила мою. Отросшие пальцы обвились вокруг моего запястья и сдавили его с такой силой, что я выронил скальпель. Я что было сил врезал Учтивцу свободной рукой, но тот без труда поймал и ее. После этого его косы сами собой приподнялись и, по-змеиному извиваясь, петлей обернулись вокруг моей шеи. Я хотел сопротивляться, лягаться, кусаться, но пустые глаза Учтивца приказали мне не делать этого.

– Когда-нибудь я все-таки заставлю вас объяснить, что это за губной маневр, – сказал он голосом Нанли. Рот его широко открылся, и волна теплого дыхания, отдающего тухлым мясом, лишила меня последних остатков воли. В глубине души, где-то за границей сознания, я бился в судорогах страха, но тело оставалось совершенно безвольным. Из глубин Учтивцева нутра, среди пищеварительного бульканья, мне послышался предсмертный вопль доктора. Губы монстра натянулись на мой рот, и я почувствовал, как чудовищная сила сдавливает грудь. Потом приглушенный взрыв расцветил ночь багрянцем, и я решил, что умер.

Задыхаясь, я упал на спину. Учтивец переступил через меня и стал быстро удаляться. Спина его горела алым пламенем, а на коричневом костюме плясали искорки и дымки.

– Простите, что вынужден вас покинуть, – с плаксивыми интонациями произнес он, обернувшись, а затем, пошатываясь, побрел по аллее дальше и вскоре исчез из виду.

Через секунду Анотина была рядом – с пистолетом в одной руке и копьем в другой. Помогая мне подняться на ноги, она с тревогой в голосе спросила, все ли со мной в порядке. Я кивнул, все еще не в силах перевести дух, и вместе мы подошли посмотреть, что стало с Нанли.

21

Брисден с драгоценной бутылочкой ртути в руках стоял на коленях возле инженера, чье тело еще дергалось и корчилось от боли. Слабые стенания, больше похожие на шепот, доносились из изуродованного рта. Вся правая половина Нанли сдулась, превратившись в обвисшее месиво, в какое доктор превратился полностью. С первого взгляда было ясно, что ребра с правой стороны переломаны, а в правых конечностях не осталось и следа от костей. Ко мне наконец вернулся голос, но сочетание страданий Нанли с только что пережитым ужасом отбило всякое желание разговаривать.

– Мы услышали крик и сразу прибежали, – рассказала Анотина. – До сих пор не могу поверить, что у меня получилось подстрелить Учтивца с такого расстояния! – Она замолчала, глаза ее наполнились слезами. – Клэй, что же нам делать?

Мне и самому было впору впасть в отчаяние. Из трудноосуществимого мой план превратился в безнадежный. Нам удалось прогнать и ранить Учтивца, но как его можно убить? С каждой минутой остров становится все меньше. Доктор погиб. Нанли умирает, а Брисден перед лицом трагедии совсем расклеился и погрузился в пьяное бормотание.

Наклонившись, Анотина подобрала скальпель. Затем подошла и прошептала мне:

– Клэй, ты должен это сделать. Единственное, что нам остается, – окончить его страдания.

Она протянула мне инструмент. Я машинально взял его. Мысль о том, чтобы лишить Нанли жизни, причиняла физическую боль, но Анотина была права. И все-таки, может быть, есть другой выход? Я вспомнил Вено, где был целителем, и спросил себя, как бы я поступил там? Но ведь на Меморанде нет ни лекарственных трав, ни целебных корней… В изнеможении я присел на корточки.

– Позволь мне, Клэй. Я все сделаю сама, – попросила Анотина. – Не могу больше смотреть на это.

Она протянула руку за скальпелем, но я остановил ее. Среди смятения и неразберихи в голове всплыл одинокий белый образ. Потайной садик и райское дерево! Я видел, как плоды с его ветвей творят чудеса в моей реальности. Его действие могло быть быстрым или медленным, добрым или злым – в зависимости от степени нравственности вкусившего, помноженной на случай. Но белый плод вернул к жизни изрезанную мной Арлу Битон, это я знал наверняка. Плод райского дерева разрушил Отличный Город лучше динамита – когда его отведал Белоу. Так, может, в этом мире он спасет жизнь инженеру?

Я вскочил. Не было времени объяснять Анотине историю белого плода и свои упования. Отыскав на земле тряпочку, я снова завернул в нее скальпель и спрятал его в башмак. Затем вернулся туда, где лежал Нанли, и помог Брисдену подняться.

– Захвати копья, – велел я Анотине, поднимая живой бесформенный тюк – то, что осталось от инженера. Стоило мне взять его на руки, как он жалобно застонал. Веса в Нанли было теперь мало, но из-за того что он непрерывно извивался, нести его было нелегко.

– Куда мы? – спросила Анотина.

– В твой сад с обезьяной, – ответил я.

Мы едва обменялись взглядами, но она вновь доверилась мне. Пока я тащился по переходу с ниспадающим складками Нанли, мне вспомнилось, как над лесами Запределья нес меня в своих лапах Мисрикс. Анотина, собрав все копья, подгоняла Брисдена в нужном направлении. В этот момент мы были совершенно беззащитны перед нападением Учтивца, но, к счастью, он не показывался, видно зализывал раны.

Я столько раз сегодня ночью проходил мимо ведущей в райский сад норы, что теперь безошибочно отыскивал дорогу. Мы пересекли две аллеи и террасу. Оставался только один подъем по лестнице, где я чуть не уронил беднягу Нанли. Когда мы все-таки взобрались на вершину, руки сводило судорогой, а сердце отчаянно колотилось. Дыхание инженера сделалось неровным, стоны превратились в еле слышные всхлипы. До цели оставалось совсем недалеко, и Анотина пошла впереди, не выпуская Брисдена из-под своей опеки. Пока я, запинаясь, плелся через дворик к стене сада, она уже встала на колени и просунула в отверстие копья. Затем пробралась внутрь сама и помогла вползти Брисдену.

Я осторожно опустил Нанли у входа. Анотина высунулась наружу и обхватила его за плечи. Таким манером, втаскивая с одной стороны и подталкивая с другой, нам удалось протащить беднягу сквозь узкий лаз. Когда я и сам прополз за стену, я встал не сразу, а перевернулся спиной на камни, переводя дух. Мышцы болели от напряжения, а дышал я ненамного ровнее, чем инженер.

– Клэй, – коснулась моего плеча Анотина, – зачем мы сюда пришли?

– Помоги подняться, – попросил я. Она подала мне руку.

Здесь царила прежняя безмятежность: тихо плескала вода в фонтане, обезьянка танцевала свой танец. Я обернулся. К моему облегчению, в отличие от прочей островной растительности дерево с белыми плодами эпидемия разрушения не затронула. Как я и надеялся, зеленые листья были на месте, а бледные шары плодов висели на ветках тяжело и спело. Брисден, не выпуская из рук бутылочку с серебристой жидкостью, уселся на кольцевидную скамью, и эта идиллическая сцена заставила меня приободриться.

Я направился к дереву, попутно описывая шагавшей рядом Анотине те свойства белого плода, о которых мне было известно. Продолжая свой рассказ, я взобрался на скамью рядом с Брисденом и потянулся к нижним ветвям, чтобы сорвать довольно крупный экземпляр – такой спелый и белый, что казалось, будто он светится. Сжав его в руке, я вновь ощутил сладостный аромат, навевающий мысли о рае. Я будто опять очутился в Мисриксовом Музее руин, где сам когда-то отведал сочную мякоть экзотического фрукта. Я даже замолк на минуту, задумавшись над тем, как и когда белый плод меня изменит. А может, то, что я до сих пор жив, – и есть признак его чудотворного влияния?

– Ты и впрямь надеешься, что это поможет? – с сомнением спросила Анотина, прерывая поток моих мыслей.

– Возможно, – ответил я, спрыгивая со скамьи.

Брисден, в последнее время необычайно молчаливый, разразился очередной тирадой – кажется, что-то по поводу природы чудесного и нечудесного.

Мы с Анотиной вернулись к Нанли и опустились подле него на колени. Свободной рукой вытащив из башмака скальпель, я стряхнул с него тряпочку. Другой рукой я держал перед собой плод. Идея заключалась в следующем: нарезать мякоть такими тонкими ломтиками, чтобы они буквально растаяли во рту раненого. Для начала я очистил его от кожуры, а затем отрезал три сочные пластинки не толще конского волоса. Положив их на ладонь, я отдал скальпель Анотине. Потом наклонился к Нанли и вложил ломтики спелой мякоти в приоткрытые губы.

– Подождем пару минут, будет ли какой-нибудь эффект.

– А если не будет? – встревожилась Анотина.

– Я помогу ему расстаться с жизнью. Анотина посмотрела куда-то вдаль, поверх меня, и тяжело вздохнула.

– Гляди, Клэй, небо светлеет. Скоро утро. Было неясно, радует ее наступление нового дня или пугает. Я поднял голову: звезды растворялись в черно-голубом небе. Нанли вдруг застонал, и я быстро обернулся к нему.

– Нет… – выдохнул я, увидев, как кожа на лице инженера собирается складками. Я понятия не имел, что сейчас произойдет, но чувствовал, что ничего хорошего.

– Он чернеет! – вскрикнула Анотина, указывая на какие-то точки, что появились вокруг рта Нанли.

Эти пятна растекались как пролитые чернила, окрашивая каждый дюйм кожи инженера, текстура которой тоже претерпевала стремительные метаморфозы.

На наших глазах за каких-нибудь пару секунд тело Нанли превратилось в сморщенную темную массу – будто упавшая с дерева слива, сгнившая и высохшая на солнце. Анотина вскочила на ноги и попятилась.

– Это и есть твое чудо?! – крикнула она, словно подозревая меня в злом умысле.

Я тяжело покачал головой, не в силах вымолвить ни слова. Оставалось только бессильно смотреть, как она уходит прочь, к скорчившемуся на скамье Брисдену. Хуже всего было то, что я никак не ожидал такого жуткого исхода, а ведь должен был! Выросший в мнемоническом мире плод не мог быть райским. Сочная мякоть, гладкая кожура, даже самые мельчайшие косточки – все это было не более чем прекрасной символической маской для одного из кошмаров Белоу.

Я сидел на корточках и пытался представить лицо Нанли, но не мог. В том, что от него осталось, не было ничего человеческого – за исключением рубашки и штанов. Единственное, что почему-то всплыло в памяти, – дрожащее колечко сигаретного дыма. Оставив оплывшую массу в покое, я решил присоединиться к остальным и направился к скамье. Брисден, вытаращив глаза и обливаясь потом, нес околесицу с прямо-таки рекордной скоростью, словно приближаясь к некоей кульминации. Анотина сидела сгорбившись, закрыв лицо руками.

– Если бы я хотел погубить его, то не стал бы рисковать жизнью, спасая от Учтивца, – сказал я ей.

Она всхлипнула и безвольно махнула рукой.

– Знаю, Клэй. Прости.

– Какие будут предложения? – устало спросил я. Анотина покачала головой и сказала, глядя мимо меня:

– Разрушение скоро начнется и в городке. Если уже не началось. А там уже останется недолго…

– Значит, ты сдаешься?

– А ты нет?

– Я могу пойти поискать Учтивца. Сомневаюсь, правда, что я одолею его в одиночку.

– А я сомневаюсь, что мы одолеем его и вдвоем, – возразила Анотина.

В эту секунду Брисден прекратил свои разглагольствования. Утерев лоб рукавом, он глянул на нас так, словно мы только что материализовались из пустоты.

– С возвращением, – улыбнулся я.

– Я никуда и не уходил, – огрызнулся он. – Пока вы тут делали чернослив из моего лучшего друга, я искал решение в споре с самим собой.

Скажи это кто-то другой – я бы, наверное, оскорбился, но у меня уже выработался иммунитет на его весьма своеобразное чувство юмора.

– Ну и кто победил? – осведомился я.

– Я, конечно. Кто же еще? – отозвался Брисден, глянув на меня как на идиота. – Теперь вы двое будете делать то, что скажу я.

– Мы вас слушаем, – согласилась Анотина. Она, похоже, приняла его бредни всерьез.

– Нанли был частью меня самого. Без него мое собственное жалкое существование потеряло всякий смысл, а у меня даже нет времени как следует осмыслить потерю друга… Но полно. Настал час возмездия. Подайте сюда Учтивца – я знаю, как его уничтожить.

– А нам что делать? – спросил я.

– Вы оба уже наделали предостаточно, – проворчал Брисден. – Возьмите свои смехотворные палки и спрячьтесь вон там, за фонтаном. И что бы ни случилось – слышите? – из укрытия не высовывайтесь. Иначе всему конец.

– Одному вам с ним не справиться, – возразил я.

– Я буду не один, – усмехнулся он. – Доктор составит мне компанию. – Брисден многозначительно постучал по крышечке сосуда. – А теперь – валите отсюда быстро и сидите тихо.

– Что вы собираетесь делать? – с тревогой спросила Анотина.

– Вон отсюда! – прикрикнул он.

Меня все же терзали сомнения, ибо большую часть ночи Брисден производил впечатление душевнобольного. Однако Анотина схватила меня за руку и потащила к фонтану, по дороге прихватив брошенные у входа копья.

– А вдруг он знает, о чем говорит? – зашептала она, когда мы засели за фонтаном.

– А вдруг мы найдем ковер-самолет и улетим с этого острова? – передразнил ее я.

– У Брисдена поразительная интуиция, – возразила Анотина. – Его озарения либо сверхъестественны до гениальности, либо эксцентричны до бреда.

– Кажется, я догадываюсь, к какому типу относится нынешнее, – пробурчал я. Мое предположение подтвердилось, когда философ начал громко высвистывать мотивчик из музыкальной шкатулки Нанли.

Анотина с мольбой взглянула на меня:

– Дадим ему шанс!

Скорчившись на холодных камнях, мы наблюдали за Брисденом из своего укрытия. Он энергично свистел, раскачиваясь при этом из стороны в сторону. Так прошло несколько минут. Потом он внезапно замолчал и замер в неподвижности. Я чуть было не ляпнул, что бедняга совсем выжил из ума, как вдруг услыхал эхо шагов за стеной.

– Он здесь… – прошептала Анотина. Я сжал копье до онемения пальцев.

Было ошибкой думать, что огромная голова Учтивца не протиснется в тесный лаз. Его затылок показался из отверстия, словно головка младенца из родового канала, а вскоре он народился и весь: коричневый костюм с подпалинами, заостренный подбородок, пара косиц и все остальное. Когда этот процесс закончился, он поднялся и аккуратно отряхнул колени.

– Привет! – крикнул ему Брисден и помахал рукой, словно старому приятелю.

– Мое почтение, – произнес Учтивец, приветственно махнув в ответ.

– Проходи, садись, – гостеприимно предложил Брисден.

– Одну минуточку, – отозвался тот, замешкавшись над останками инженера. Несоразмерная голова его принялась раскачиваться над усохшей оболочкой, то и дело облизываясь и принюхиваясь. Закончив исследование, Учтивец встал и продолжил путь к скамейке.

Анотина, должно быть, почувствовала, что я собираюсь сделать, и стиснула мою руку, чтобы удержать.

– Давай посмотрим, что он задумал, – шепнула она.

– Спасибо, что зашел, – произнес тем временем Брисден, снова приковав мое внимание к тому, что происходило под деревом.

– Беспокойная выдалась ночка, – пожаловался Учтивец.

– Что ж, – вздохнул философ, – сам понимаешь, остров разрушается.

– О, такие мелочи меня как раз не беспокоят, – признался его жуткий собеседник. – Просто вышел подышать немного.

– И немножко выпить, – подсказал Брисден.

– Пожалуй, – кивнув, согласился Учтивец.

– Не меня, случайно?

– А вы ведь Брисден, не так ли?

– Верно.

– Через ухо или через рот? – предложил Учтивец.

– Лично я предпочитаю ухо – так я смогу поговорить еще хотя бы пару минут.

– В таком случае приступим?

– Одну секунду, я тоже выпью на посошок, – попросил Брисден, указав Учтивцу на бутылочку с ртутью. Стеклянная крышка дзинькнула о камни.

– Пожалуйста, пожалуйста… – согласился Учтивец.

– Приступайте, – скомандовал философ, поднес сосуд к губам и опрокинул в себя его содержимое, залпом проглотив жидкую ртуть.

В тот же миг косы Учтивца взмыли вверх и туго обвили шею Брисдена. Тот приник к чудовищу плечом, точно угодив ухом в открытую пасть. Вскоре пустая склянка выпала у Брисдена из рук и разбилась на кусочки. Я цеплялся за Анотину, а она – за меня, когда воздух наполнился криками философа. Мы оба зажмурились, чтобы не видеть, как он тает. Надо было бежать ему на помощь, хотя пользы от этого было бы мало. Анотина удержала меня, прошептав:

– Клэй, не надо. Он хотел умереть. Я знал, что она снова права.

За криками последовал целый каскад жутких звуков – довольное причмокивание и сытая отрыжка, треск костей и хлюпанье крови… Когда я открыл глаза, на месте Брисдена на скамейке лежал бесформенный мешок плоти.

Я обернулся к Анотине и, чтобы привлечь внимание, коснулся ее. У нее еще был шанс убежать, пока я задержу эту ходячую смерть. Парализованная шоком, она и не взглянула на меня.

– Анотина, – прошептал я и легонько шлепнул ее по щеке.

Оторвать ее взгляд от скамьи было невозможно. Глянув туда же, я обнаружил, что Учтивец смотрит в нашу сторону. Я пригнулся к земле и покрепче обнял Анотину – словно это могло спасти или защитить ее.

Рот существа растянулся в улыбке.

– Всем привет! – сказал он, поднимаясь со скамьи. – Вас-то я и ищу! Кое-что сказать. На ушко.

22

Когда Учтивец шагнул в нашу сторону, я рванулся из тени, надеясь увести его подальше от Анотины. Он не успел сделать и пары шагов, как я уже был перед ним и во всеоружии.

– Фруктов не желаете? – коварно предложил я.

– Нет, спасибо, – всплеснул руками Учтивец. – Кушайте сами.

Сжимая копье обеими руками, я двинулся на него, рассчитывая хотя бы удержать противника на месте. Однако Учтивец расцвел в улыбке и продолжал идти навстречу.

Я заорал: «Назад!» – и сделал выпад.

– Мило, – одобрил он. – Уверен, мы прекрасно поладим.

Еще шаг – и он уже смог бы сжать мне горло своими резиновыми пальцами. Целясь в голову, я вложил в удар всю силу собственного веса. Стальное острие должно было вонзиться в левый глаз Учтивца, но в последний миг его голова резко шлепнулась набок, точь-в-точь как дохлая рыбина, – и я промахнулся. Хуже того, он успел перехватить мое копье.

– Позвольте я подержу, – сказал он и вырвал оружие у меня из рук.

Я попятился, а голова Учтивца уже вернулась в вертикальное положение. Он отбросил копье в сторону, и оно жалобно звякнуло о мощеный пол.

– Анотина! – завопил я, оглядываясь через плечо, чтобы посмотреть, слышит ли она. – Беги!

Та, все еще скорчившись, сидела в тени фонтана. Когда я обернулся к Учтивцу, тот каким-то невероятным образом очутился прямо возле меня.

– Отдохните немного, – произнес он. Каменный взгляд и смрад его дыхания лишили меня остатков воли.

Ответить я не успел. Рука Учтивца взметнулась со скоростью хлыста, и резиновый кулак угодил мне точно в челюсть. От удара моя голова дернулась, и я упал набок. Боли почти не было, но я был совершенно обездвижен и не мог шевельнуть ни рукой ни ногой. Сознание в данном случае было деталью незначительной, но я все же умудрился его сохранить. Титаническим усилием повернув голову, я увидел Учтивца – тот стоял над Анотиной и, глядя сверху вниз, словно ребенку, протягивал ей руку.

– Пожалуйста, – ласково сказал он, предлагая ей встать.

Я открыл рот и хотел окликнуть ее по имени, но из глотки вырвалось только жалкое хрипение. Точный удар Учтивца парализовал мое тело, и теперь, когда к членам начала возвращаться чувствительность, мышцы сводило жестокой судорогой. Мне стоило огромных усилий перевернуться на живот и подняться на колени.

– Идемте же, – уговаривал Анотину Учтивец, протягивая руку.

По тому, с какой черепашьей скоростью я двигался, было ясно: ожить вовремя мне не удастся. Внутри все клокотало от ярости, однако процесс восстановления от этого не ускорился ни на йоту.

Анотина словно внезапно очнулась и с яростным рычанием всадила тупой конец копья в узкий подбородок Учтивца. Удар отбросил его на пару шагов назад.

Пока тот пытался восстановить равновесие, Анотина ловко перевернула копье и пырнула его острием в правое плечо, тут же вытащила оружие и снова воткнула в то же самое место.

– Ну зачем же портить такой чудесный день? – укоризненно произнес Учтивец с неизменной улыбкой.

Не дожидаясь пока Анотина атакует его снова, он завел руку ей за спину и схватил за волосы. Рука Учтивца немыслимым образом скрутилась жгутом, словно мокрое полотенце, и это движение привлекло ухо Анотины прямиком к его пасти. Свободной рукой Учтивец избавил ее от оружия так же легко, как и меня.

Сколько ни силился я встать, ничего не выходило. Единственное, на что я был способен, – ползти, наблюдая за тем, как чудовище прилаживается ртом к уху Анотины. Та отчаянно сопротивлялась, но высвободиться не могла. Она взывала ко мне, глядя на меня огромными испуганными глазами. Я не хотел этого видеть, но отвести взгляд был не в силах.

– Не надо! – закричал я, когда вернулся голос, и крик запрыгал эхом по стенам сада. Как ни странно, Учтивец выпустил волосы Анотины, отодвинулся от нее и застыл, чуть наклонив голову, словно к чему-то прислушиваясь.

– Ай-яй-яй, – вдруг запричитал он, прижимая все десять извилистых пальцев к животу. – Ой-ой…

Его громадная голова опять дохлой рыбой упала набок, и из открытого рта вырвалась отрыжка, отдающая бормотанием Брисдена. Из-под пальцев поползла дымящаяся серебристая струйка. Затаив дыхание, мы смотрели, как жидкая ртуть кислотой прожигает его внутренности и одежду. Она сочилась сквозь сотни крошечных отверстий, быстро сливавшихся в огромную зияющую рану, и капала на камни. У ног Учтивца образовалась лужица змеящихся изображений.

– Прошу прощения, – сказал он, впервые без улыбки. Покачнувшись, шагнул вбок, встал на колени, а затем повалился наземь.

Анотина бросилась ко мне и помогла подняться. Я был все еще слаб, но уже мог самостоятельно стоять на ногах.

– Брисден знал, что нужно делать, – сказала она, обнимая меня.

Я притянул ее к себе и, закрыв глаза, крепко стиснул в объятиях.

– Хотел бы и я знать… – пробормотал я.

– Слышишь? – насторожилась она.

Теперь, когда угроза по имени Учтивец миновала, пришло время для нового страха. Звук разрушения из монотонного, надоедливого шума превратился в настоящий рев. Я взглянул на небо: звезды растаяли, скоро должно было взойти солнце.

– Леса, должно быть, уже нет, – промолвила Анотина, – да и поля тоже.

– Нужно спешить, – заторопил я ее. – Где мой скальпель?

– Кажется, у фонтана, – припомнила она, выпуская меня из объятий, и бросилась на поиски инструмента.

Я тем временем подковылял к Учтивцу и носком башмака перевернул его на спину. В двух шагах серебрилась лужица жидкой ртути, прогрызавшей себе путь сквозь камни дорожки. Прежде чем последняя капля просочилась в землю, я разглядел удивительную сцену, сложившуюся из живых линий. В ней какой-то молодой человек стоял подле огромного прозрачного куба – видимо, ледяного, – а внутри этого куба была заключена женщина. Я наклонился, чтобы разглядеть ее получше, и пока серебристый экран не впитался в камень окончательно, убедился, что это Анотина.

– Мы возьмем только голову? – спросила она, протягивая мне скальпель.

Это было непросто, но я не подал виду, как смутило меня увиденное.

– Да, – ответил я, – только голову. Отделение головы Учтивца от туловища доставило мне ни с чем не сравнимое удовольствие: точность движений и чистота разреза были тому подтверждением. Жаль только, что мне не удалось сделать этого при его жизни.

– Крови совсем нет, – заметила Анотина, заглядывая через плечо. – А куда же девалось все то, что было в Нанли и Брисдене?

– Никуда, – отрезал я, не желая обнародовать свою теорию. Она состояла в том, что в Учтивце, скорее всего, работал механизм разрушения, сходный с тем, который сейчас поглощал остров. Куда деваются мысли, когда мы о них забываем? Впрочем, вскоре эти мысли и сами куда-то подевались, когда выяснилось, что позвоночник Учтивца не продолжается в шее.

Я подозвал Анотину. Эта анатомическая особенность объясняла способность чудовищной головы так быстро наклоняться в стороны.

– Чудесно, – сказала она, – но давай поспешим, нам ведь еще нужно зайти ко мне, прежде чем отправиться в башню.

– Зачем? – удивился я.

– За той зеленой жидкостью из Вызнайки, – напомнила она. – Как же иначе мы сможем найти вакцину?

Эта часть плана совсем вылетела у меня из головы.

– Задница Харро… – пробормотал я. – Только этого нам не хватало.

Даже без туловища голова Учтивца весила, должно быть, больше сорока фунтов. Я попытался ее поднять, но чуть не вывихнул руку. Только обхватив ее двумя руками под подбородком, мне удалось приподнять голову над землей. Я неловко прижал ее к животу, точно перетаскивал не череп, а мешок с камнями, и неверным шагом двинулся к проему в стене.

Мы с трудом протиснули свой трофей в нору и сами последовали за ним. Анотина предложила с помощью кос чудовища закинуть голову на спину – чтобы легче было нести. Она помогла мне приладить груз, и мы, двигаясь с максимально возможной скоростью, направились к ее квартире. Однажды я поднял голову, и оказалось, что Анотина что-то кричит мне – должно быть, ободряющие слова, но расслышать их было уже невозможно: грохот разрушения заглушал все звуки.

Вернувшись по своим следам – мимо фонтана с пеликаном, а потом за угол, к месту, где Учтивец напал на Нанли, мы вынуждены были остановиться ввиду отсутствия половины лестницы. Анотина увидела это первой. Отступив назад, она положила руку мне на плечо, наклонилась к самому уху и прокричала, указывая пальцем:

– Вон там!

Теперь увидел и я. Поддавшись эпидемии исчезновения, мощеные дорожки и фонтаны, арки и портики превращались в маленькие пыльные смерчи, а затем в ничто. За стремительно тающими ступеньками зияло голубое небо. Квартира Анотины безвозвратно исчезла, а значит, извлеченную из Вызнайки зеленую жидкость из плана приходилось исключить. Остров превратился в неотвратимо сжимающийся диск. Фронт пустоты приближался к Паноптикуму – так удавка затягивается на шее смертника.

Анотина повела меня к дверям в основании башни. Тяжесть головы Учтивца впридачу к тем ужасам, что мне довелось пережить этой ночью, – от такого сочетания моя скорость упала до весьма постыдного уровня. Так обычно бежишь в кошмарных снах: умираешь от страха, выбиваешься из сил, но едва ползешь черепашьим шагом. Пока я тащился по лестницам, вдоль террас, сквозь переходы, ничто с воем катилось вслед, меньше чем в ста ярдах за моей спиной.

В какой-то момент, взобравшись на вершину последней, как мне казалось, лестницы, я споткнулся и упал под тяжестью мертвой головы. Мне повезло: именно в это мгновение Анотина оглянулась назад – если бы не это, она бы в жизни не услышала моих криков о помощи. Я силился встать на ноги, но даже под угрозой аннигиляции не мог больше сделать ни шагу. Анотина без лишних слов стащила голову с моего хребта и закинула себе на плечи. Избавившись от груза, я смог идти дальше. Потерянное благодаря этой заминке время мы с лихвой наверстали той скоростью, с которой помчались дальше. Я перешел на рысь, но Анотина по-прежнему опережала меня на несколько шагов, неутомимо преодолевая лестницу за лестницей. Мне пришли на память слова доктора о том, что силу Анотины не стоит недооценивать.

Дорога до башенных ворот оказалась столь долгой и извилистой, что у меня не раз возникало подозрение, не забыла ли Анотина дорогу. На протяжении всего пути Паноптикум был отлично виден, но не становился ближе ни на дюйм. Я уже собрался было догнать Анотину и поделиться с ней своими опасениями, когда мы завернули за угол очередного здания, и цель оказалась прямо перед нами. В конце длинного перехода виднелись две массивные створки – это и был вход в башню, гигантский монолит которой безразлично взирал на наши отчаянные потуги.

Очутившись возле дверей, я запоздало подумал: а с чего я вообще взял, что, предъявив голову Учтивца, мы запросто заставим дверной механизм впустить нас в башню? Впрочем, выбора у нас не было. После того как я помог Анотине освободиться от ноши, мы взялись за голову по бокам – каждый со своей стороны. Затем, читая по губам, на беззвучный счет «три» приподняли ее до уровня стилизованного глаза.

Оставалось ждать, пока что-нибудь произойдет. В эти минуты надежда была единственным спасением от панических мыслей о том, как мы собираемся спастись, даже если двери распахнутся и мы немедля отыщем вакцину. Вероятность того, что Мисрикс сможет прилететь и забрать меня в мою реальность, отпадала. Что до Анотины, то ее существование было под угрозой при любом раскладе.

Когда стало понятно, что при таком положении головы чуда не произойдет, мы принялись тягать ее то вверх то вниз в надежде отыскать то самое место, где находились бы глаза Учтивца, не отрежь я ему туловище. Это занятие, хотя и совершенно бесполезное, стало явным доказательством мистической связи, существовавшей между мной и Анотиной. Не в силах перекричать грохот разрушения и уже не утруждая себя разговорами, мы тем не менее действовали абсолютно синхронно, словно повинуясь общему разуму.

В конце концов силы мои иссякли, и нам пришлось передохнуть. Поставив голову на землю, я оглянулся. Разрушение только что достигло последнего перехода, ведущего к башне. Оставались считанные минуты. Приближение пустоты сопровождалось ураганным ветром, порожденным неистовством вещества памяти, подлежащего забвению. Меня охватила паника, я уже не мог оторвать глаз от надвигающейся волны катастрофы и мирного неба за ней.

Хлопнув меня по плечу, Анотина привела меня в чувство. Когда я обернулся, она двумя пальцами приподняла закрытые веки Учтивца. До пустоты оставалось каких-нибудь двадцать ярдов, когда мы снова взвалили голову монстра на свои плечи, но придерживая при этом веки. Зеленый свет – как тот, что исходил из глаз Вызнайки, – незамедлительно выстрелил из дверной эмблемы. Едва этот луч коснулся мертвых зрачков нашего трофея, створки двери начали медленно расходиться в стороны.

Как только щель стала достаточно велика, чтобы туда просочиться, мы опустили голову и четким, слаженным усилием зашвырнули назад. Судите сами, насколько близки мы были к исчезновению, если последние останки Учтивца не упали на камни дорожки, а отправились в свободный полет к ртутному океану. Мы не стали терять время, наблюдая за падением огромной головы, а сразу ринулись в темный проем башни.

23

– Пусто, как в башке у Вызнайки! – воскликнул я, когда глаза привыкли к полумраку. Света из окон, расположенных по всей вертикали башни, было вполне достаточно, чтобы понять: предметов, значение которых можно было бы расшифровать, здесь нет. Изнутри основание Паноптикума выглядело как обнесенная стеной круглая площадка, в самом центре которой начиналась винтовая лестница, извивавшаяся на добрую сотню футов вверх, до самого купола.

– И что теперь? – задыхаясь, спросила Анотина.

– Может, наверху? – предположил я.

Не успело затихнуть эхо моих слов, как круглая башенная стена начала истончаться. Сквозь мириады крошечных дырочек заскользили солнечные лучи. Было ясно, что вскоре отверстия сольются, как на животе Учтивца, заменив стену ее отсутствием.

– Наверх! – крикнул я, и мы бросились к лестнице, не столько надеясь найти искомый артефакт, сколько спасаясь от немедленной гибели. Едва моя нога коснулась нижней ступеньки, как двери, которые мы с таким трудом отворяли, рассыпались в прах, и ничто уверенно поползло к нам по полу. То, что башня не падает после того, как исчезло ее основание, меня даже не удивило. Теперь она была единственным остатком острова и парила над океаном за него.

Забыв об усталости, мы карабкались вверх. Стоило остановиться на секунду – и мир выскользнул бы у нас из-под ног, а блистательный прыжок в серебристый океан из тайной фантазии стал бы реальностью.

Мы лезли по завиткам металлической лестницы-лианы, а ничто гналось по пятам. Оно быстро взбиралось вверх, превращая в прошлое стены и ступеньки, позволяя нам опережать себя лишь на миг настоящего. Внизу, на расстоянии мили, нас поджидала захватывающая дух панорама мерцающего океана. Ветер времени дул так яростно, что, если бы не перила вдоль внешнего края лестницы, я бы давно слетел оттуда, как батистовый платочек.

Подъему, казалось, не будет ни конца, ни смысла. Я уже еле дышал, а мы все нарезали тугие круги по спирали. Анотина мчалась несколькими ступеньками выше и, по-моему, могла взбираться еще быстрее, если бы не боялась оставить меня.

Одолев половину пути, я задрал голову и увидел, что чуть выше расположена небольшая площадка, освещенная светом из окна. Мы пробрались сквозь отверстие в полу площадки, и Анотина, не останавливаясь, двинулась дальше. Я и сам не собирался задерживаться, но когда поравнялся с площадкой, то заметил, что на ней, как на полке, выставлена целая коллекция песочных часов. Дотянуться до них с лестницы было невозможно, но, повинуясь внезапному порыву, я спрыгнул с нее и завладел ближайшим экземпляром. Вся процедура заняла не больше пяти секунд, но когда я бросился обратно, то с тошнотворной ясностью почувствовал, как земля уходит из-под ног. Я прыгнул к лестнице в попытке ухватиться за перила и подтянуться, но промахнулся. Я уже попрощался с жизнью, но, как оказалось, рано. Тонкая рука крепко сжала мое запястье. Не знаю, как ей это удалось, но Анотина одним рывком втащила меня на ступеньки в ту секунду, когда штук двадцать оставшихся песочных часов соскользнули в океан.

Уговаривать поторопиться меня не пришлось. Зажав часы в кулаке, я мчался, перепрыгивая через две ступеньки. Когда казалось, что сердце вот-вот разорвется на части, я взглянул наверх и увидел в днище купола круглую дыру люка. Анотина добралась до него и запрыгнула внутрь. Секундой позже за ней последовал и я. Рухнув на пол, я откатился в сторону и захлопнул люк ногой. Часы выпали у меня из рук, когда мы с Анотиной сжали друг друга в прощальных объятиях, тяжело и прерывисто дыша. Чувствуя, как наши сердца бьются друг о друга, я зажмурился и приготовился к падению…

Но совершенно очевидное предположение, что материя под нами вот-вот рассыплется, похоже, не собиралось сбываться. Мы лежали и ждали… Завывания ветра внезапно смолкли, наступила полная тишина. Я открыл глаза: Анотина недоуменно смотрела на меня.

– Ну и? – сказала она.

Я пожал плечами.

И тут мы наконец упали – но не сквозь пол, а вместе с нашим убежищем. Падение, однако, сдерживалось неведомой силой, ибо мы рухнули вниз не резко, как лебедка доктора, а плавно, будто легкое перышко. Невзирая на это, мы с Анотиной продолжали крепко держаться друг за друга вплоть до самого столкновения с поверхностью океана. Оно, впрочем, оказалось совсем нестрашным: от толчка нас подбросило в воздух всего на пару дюймов. После этого купол заскользил по океану, будто корабль, а адский рев ветра сменился тягучим шумом перекатывающейся ртути. Купол мягко качался на волнах.

– Надо посмотреть, в какую передрягу мы попали на этот раз, – сказала Анотина.

– Зачем? – отозвался я, наслаждаясь моментом, который не требовал напряжения всех физических и душевных сил.

Она улыбнулась и закрыла глаза. Я сделал то же самое и почувствовал, как проваливаюсь снова – на этот раз в глубокий сон.

Проснувшись, я был приятно удивлен тем, что мы до сих пор живы. С другой стороны, тело так дьявольски ныло от непосильной нагрузки, что жизнь уже не казалась такой уж прекрасной альтернативой небытию. Я выпрямил ноги – в коленях что-то хрустнуло. Даже самые элементарные движения давались мне со стоном.

Я не сразу заметил, что Анотина куда-то пропала. Перекатившись на живот, чтобы подняться при помощи рук, я услышал ее голос.

– Клэй! – звала она. – Иди скорей сюда. Ты должен это увидеть.

Слегка покачиваясь, я с огромным трудом поднялся на ноги. Потом сладко потянулся и протер глаза, прежде чем обернуться и впервые как следует рассмотреть интерьер купола. Он, разумеется, был круглым – что соответствовало цилиндрической форме башни. Люк, возле которого я стоял, являлся центральной точкой довольно просторного помещения. Стены его были невысоки, не больше четырех футов, а над ними начинался собственно купол из стекла или хрусталя, в центральной своей точке достигавший высоты футов в двадцать. Памятуя о том, как это сооружение горело в ночи, я ожидал увидеть здесь мощную лампу или иной источник света, однако ничего подобного в куполе не было. Оказалось, вещество, из которого состоял купол, светилось само по себе, и его сияние освещало внутренности купола не хуже химической лампы.

Голос Анотины оторвал меня от благоговейного созерцания архитектуры этого странного помещения. Я обернулся. Она стояла поодаль, возле кресла, развернутого ко мне спинкой. Подойдя поближе, я понял, что это не обычное кресло, а скорее черный кожаный трон, только без ножек. Сиденье крепилось к металлическому поручню, который шел вдоль всей стены, и висело в двух футах над полом.

Все это было прелюбопытно, но при виде Анотины, целой и невредимой, все остальное вылетело у меня из головы, а на глаза навернулись слезы. Ее одежда свисала клочьями, в щеки и локти въелась грязь, но как она была прекрасна! То, что мы оказались узниками странной посудины, дрейфующей по бескрайнему простору серебристого океана, не тревожило меня, пока Анотина была рядом.

Я шагнул к Анотине, чтобы заключить ее в объятия, но она положила руку на спинку кресла и толкнула его. Прикрепленный к поручню, трон остался на месте, но повернулся вокруг своей оси и теперь был развернут ко мне. В кресле сидел седобородый старик. Его макушку украшала сверкающая лысина, а виски прикрывали белые волосы. Глаза старика были закрыты, на губах играла легкая усмешка. Если у меня и оставались какие-то сомнения в том, что это Драктон Белоу, синяя шелковая пижама окончательно их развеяла. Именно это одеяние было на нем в другом, реальном мире.

– Наш страж, – промолвила Анотина с жутковатым смешком. – Властитель наших судеб. Я так и знала, что он спит. Все было напрасно.

Она расплакалась, потом вдруг развернулась и принялась хлестать старика Белоу по щекам, требуя, чтобы тот немедленно просыпался. Она замахивалась для новой пощечины, когда я перехватил ее руку.

– Бесполезно, – сказал я, пытаясь обнять ее. Она гневно оттолкнула меня:

– Клэй, это хуже, чем смерть! Уж лучше бы я досталась Учтивцу… Где мы теперь? И это навсегда…

– Тише, тише, – сказал я, – мы что-нибудь придумаем.

Успокаивая Анотину, я и сам почувствовал сокрушительный груз одиночества, которое на нее обрушилось. Да, сейчас мы были друг для друга всем, но, кроме нас, не было ничего. Я отчаянно сопротивлялся желанию рассказать ей все, что знаю.

– Смотри-ка, – воскликнул я, заметив, что к устройству, соединявшему кресло с поручнем, крепилась черная панель с кнопками, циферблатами и двумя длинными рычагами. Очевидно, это было что-то вроде пульта управления, которым удобно было пользоваться, сидя в кресле.

– Похоже на твою черную коробочку, – заметил я, – Может, сможешь разобраться, что тут к чему?

Я надеялся, что это занятие хоть немного отвлечет Анотину от горьких дум, но она не попалась на эту уловку. Отвернувшись, она ушла на другую половину купола. Я счел за лучшее пока оставить ее в покое. Ничего обнадеживающего я сказать не мог, а то, что мне хотелось сообщить Анотине, лишь породило бы новые бездны безысходности.

Обнаружив в куполе Белоу (или его мнемонического двойника), я не слишком-то удивился. С самого начала этого странного путешествия меня не покидала уверенность во встрече с Создателем. А почему бы и нет? Это был его мир, все мы дышали его воображением. Вот только одно «но»: я надеялся, что Белоу будет в состоянии выслушать мои доводы. «Разбудить бы его… – мечтательно подумал я. – И можно было бы хоть сейчас спрашивать, в чем спрятана вакцина». Впрочем, теперь я уже не был уверен, сможет ли Мисрикс вытащить меня отсюда. Скорее всего, после крушения Меморанды демон потерял меня.

Я потянулся к пульту и медленно повернул один из переключателей. Излучаемый куполом свет немного убавил в яркости. Чем дальше я крутил рукоятку, тем яснее проступала за куполом ночная тьма. Оказывается, мое забытье длилось целый день! Желая выяснить пределы действия данного устройства, я убавил свет до минимума, а затем выключил вовсе.

– Клэй! – испуганно вскрикнула Анотина.

Я поспешил ее успокоить:

– Все в порядке. Это я.

Сквозь прозрачный хрусталь исчезнувшего купола виднелись сонмы звезд. Они сверкали с какой-то отчаянной яркостью, и я спросил себя, чем они могут быть в мнемонической системе Белоу. В отсутствие света внутреннее пространство купола казалось еще тише и уединеннее, чем прежде. Впереди, за прозрачной мембраной, проступал текучий океан – сумрачные горы в вечном движении, мерцающие блестками лунного света.

– Как красиво! – прошептала Анотина, наощупь отыскав меня во тьме.

– Да… – выдохнул я.

Она кивнула в сторону кресла:

– Полагаю, это и есть Белоу.

– Боюсь, что так, – согласился я.

– Меня мучает лишь один вопрос, Клэй. В чем смысл всего этого?

Признайся я, что не имею на этот счет ни малейшего понятия, – Анотину такой ответ вряд ли обидел бы. Но я крепко задумался над ее вопросом. После долгого созерцания катящихся в ночи волн я произнес:

– По-моему, это как-то связано с его страхом неизвестности.

– Я этот страх ощущаю уже давно, – ворчливо отозвалась она.

– Приятного мало, – согласился я, – но поверь моему опыту, это лучше, чем наоборот.

Анотина взяла меня за руку, и, не зажигая света, мы переместились в центр комнаты. Понимаю, в данных обстоятельствах это могло показаться легкомысленным, но мы разделись и легли на пол. Вдвоем мы изо всех сил трудились над поисками момента настоящего или настоящего момента, словно пытались доказать самим себе собственную реальность. В горячке страсти была хотя бы иллюзия свободы…

Когда все закончилось, Анотина прикорнула ко мне и сонно прошептала на ухо:

– Ты все еще веришь в меня, Клэй?

Я ответил, что верю, и вскоре ее дыхание превратилось в легкое посапывание. Вот тогда-то в моем теле и зашевелилось знакомое чувство. Я сел и повернул голову, словно прислушиваясь – а на самом деле пытаясь уловить забытое ощущение распускающегося в солнечном сплетении цветка. Метаморфоза была странная, но не пугающая. А когда взгляд скользнул по спящей Анотине, все стало ясно.

То, что я испытывал сейчас, было абсолютно идентично реакции, которую годами раньше вызывала во мне инъекция чистой красоты. Щупальца наркотика уже начинали обволакивать сознание. Все вдруг преисполнилось глубокого смысла. Я знал, что скрытой сущностью Анотины была формула красоты, и она от меня более не скрывалась. По телу разлилось восхитительное тепло и воодушевление. Мысли разноцветными рыбками мелькали в голове, и одна из них, особенно резвая, была вопросом: как я столько времени обходился без этого?

Извечный рокот волн слился в чарующую мелодию, звезды в небесах заплясали, как светлячки… Я начал смеяться и не мог уже остановиться. Все стало простым и понятным. Разрушение летучего острова было исчезновением всего лишь первой ступени памяти Белоу – памяти, созданной сознанием и волей. Эта часть была самой сложной и организованной, потому и погибла первой. Нам с Анотиной удалось сбежать в другую область памяти – ту, что мы приобретаем машинально, проживая жизнь с открытыми глазами.

Как обычно после дозы наркотика, мне явилось видение. Оно соткалось прямо из воздуха – сперва в виде дрожащего призрака, а затем как мираж из плоти и крови. В четырех шагах от меня сидел черный пес Вуд. Бока у него были исполосованы шрамами, на голове не хватало одного уха.

– Ко мне, малыш, – позвал я и протянул к нему руку.

Пес подошел и сел у моих ног. Я долго гладил и обнимал его. Собачья шерсть оказалась мягкой на ощупь, а на месте оторванного уха до сих пор сырела кровь. Какое же это было удовольствие – просто ласкать собаку!

– Ты жив, – улыбнулся я.

Он залаял в ответ, и я открыл глаза.

24

Проснулся я совершенно разбитый и злой на весь мир, а особенно на мерзкий солнечный свет, бьющий прямо в глаза. Первой мыслью было проверить, здесь ли собака: вопреки здравому смыслу я надеялся, что Вуд останется со мной. Обнаружилось, однако, что пропал не только пес, но и Анотина. Я нервно вскочил на ноги, стал оглядываться по сторонам и звать ее по имени. Раз пять я обернулся вокруг своей оси, пока не закружилась голова. Я пошатнулся и чуть не упал. Внезапный страх одиночества в плену воображаемого корабля, в океане памяти, лишил меня воли. Я вдруг почувствовал себя персонажем со страницы, которую вырвали из книги. Ощущение, что меня похоронили заживо, сводило с ума.

Бросившись к бесчувственному Белоу, я стал умолять его вернуть Анотину. Потом схватил за плечи и принялся яростно трясти, как вдруг услыхал отчетливый стук. Подняв голову, я увидел Анотину – она махала мне рукой с внешней стороны купола. Это зрелище и обрадовало меня, и погрузило в еще большее недоумение. Довольно долго я просто стоял и тупо глядел на нее. Анотина снова постучала по куполу, чтобы вывести меня из транса, а затем указала на меня пальцем. Я прижал руку к груди и кивнул. Тогда губы Анотины беззвучно зашевелились, и я догадался, что она говорит: «Обернись». Я повиновался и сзади, на другой половине купола, увидел то, на что не обратил в панике внимания. В низкой стене, окружавшей наш корабль, виднелась открытая дверца.

Приблизившись, я встал на четвереньки и выглянул наружу: вдоль внешней стороны купола имелось что-то вроде балкона с перильцами. Странно, что я не заметил этой детали раньше, еще на острове. Низенькая дверца, ведущая на балкон, напоминала проход в потайной сад, где мы одержали победу над Учтивцем. Я пробрался сквозь нее и выполз на балкон. Отсюда рокот океана был слышен яснее. Пронизывающий ветер и яркое солнце мгновенно освежили меня, смыв остатки похмелья.

Поскольку балкончик оказался довольно узким, перила низкими, а качка более ощутимой, чем изнутри, я предпочел остаться на карачках и таким манером двинулся вокруг купола. А когда уткнулся макушкой в колени Анотины и поднял голову, то увидел, что она хохочет. Наверное, мне следовало смутиться, но теперь, когда она опять была со мной, мне было все равно. Одной рукой я ухватился за перила, и Анотина, взяв за другую, помогла мне подняться.

– Я думал, ты исчезла, – сказал я, обнимая ее в поисках сочувствия.

– Прости, что не предупредила, – ответила она. – Я забавлялась с рычажками на пульте кресла и обнаружила, что один из них открывает эту дверцу. Взгляни, какой изумительный отсюда вид!

Набравшись мужества, я обернулся и взглянул на серебристый океан. Волны под нами вздымались и опадали, и правильный ритм их движения успокаивал.

– Теперь я понимаю, почему доктор был так очарован океаном, – промолвила Анотина. – Наблюдать за этими сценками бесконечно увлекательно – как будто смотришь тысячу маленьких спектаклей одновременно. Кажется, недавно я даже видела тебя.

– Я, случайно, не полз на четвереньках?

Она засмеялась:

– Нет, по-моему, ты заставлял Белоу что-то пить из чашки.

– А что еще ты видела? – полюбопытствовал я.

– Много чего, но все происходит так стремительно, что не успеваешь уловить никакого смысла. Стоит различить какую-то сцену, как она уже покрывается рябью, меняется и превращается в нечто совсем иное. Как ученый, я бы сказана, что здесь можно сделать весьма любопытные выводы.

– Любопытные выводы… – эхом повторил я.

Не знаю, сколько времени мы так простояли. Думаю, что немало: волнообразное движение жидкой ртути завораживало. Наблюдая за постоянным потоком разрозненных сцен, частичек единой истории, все время казалось: еще одна картинка – и вся хроника обретет смысл.

Пока я смотрел на море, с удовольствием ощущая рядом плечо Анотины, мысли странствовали сами по себе. Мне вдруг подумалось, что вот уже пару суток у меня маковой росинки во рту не было, однако ни голод, ни жажда меня не мучают. Вот от сигареты я бы не отказался, но мои способности фокусника испарились вместе с островом.

Как долго все это будет продолжаться? Стоит ли пытаться разбудить Белоу? Да и вообще, теперь, когда Анотина рядом, стоит ли что-то менять? Это были лишь несколько вопросов из того списка, который я обдумывал, наблюдая за текущей мимо жизнью Создателя. Столько было пережито на острове, а теперь этот океан… Я казался себе мухой, застывшей в янтаре сна.

Оторваться от океанического представления мне удалось, лишь когда солнце добралось до зенита и стало спускаться. Последнее размышление касалось именно дневного светила. Его неизменное круговращение и сияние свидетельствовали о том, что Белоу – там, в моей прежней реальности, – еще не умирает. Не успела эта мысль сформироваться, как в голове зашевелилось неприятное чувство – будто зуд под черепом. Вскоре к этому симптому добавился жестокий озноб, но, несмотря на странное самочувствие, я горел желанием заняться с Анотиной любовью. Вожделение придало мне храбрости, и я предложил:

– А не поработать ли нам над моментом?

Анотина улыбнулась и жестом велела мне возвращаться внутрь. Когда мы заняли уже привычное место на полу, меня переполняла страсть. Болезненное желание начало затихать, лишь когда я взобрался на Анотину и стал двигаться в такт движению волн. В самый разгар этих упражнений я случайно поднял взгляд и увидел Белоу – с высоты своего трона тот, казалось, придирчиво разглядывал нас. Балансируя на грани момента, я сделал горькое открытие: зудящий дискомфорт был не чем иным, как ломкой, а вожделение – зависимостью.

После секса, пока Анотина спала, я вновь погрузился в наркотический бред красоты. На сей раз мой взгляд устремился вверх, сквозь купол, где в вышине незамедлительно материализовалась Вызнайка. Стремительный полет головы оставлял за собой быстро гаснущий зеленый след – ее акробатические трюки выписывали в голубом небе слова: «Истина в конце круга». Для меня эта фраза была преисполнена вселенской мудрости. В ее свете все обретало особый смысл, но как только галлюцинация исчезла, я потерял нить рассуждений – она распуталась в состояние полного отупения, погрузившего меня в сон.

Еще два дня и ночь между ними прошли в том же духе. В своем повествовании я их объединяю, поскольку они ничем не отличались один от другого. Пьяный угар страсти, галлюцинации, глубокие раздумья и осколки драмы, скачущие по гребням волн. В эти дни Анотина была для меня одновременно и квинтэссенцией чистой красоты, и реальной женщиной. Когда соитие будило во мне полет фантазии, беседы с ней ошеломляли меня глубиной мыслей и тонкостью чувств. Она была и метафорой, и материей – гибрид, который я так и не смог осознать до конца.

Однажды ранним вечером мы сидели на балконе, прислонившись спиной к куполу. Небо постепенно темнело, но солнце еще исчерчивало серебро океана последними лучами заката. Моя рука покоилась на коленях Анотины. Все дышало безмятежностью, и казалось, так было всегда.

– Клэй, давай поговорим о будущем, – вдруг сказала она.

– Ты ведь специализируешься на настоящем, – лениво заметил я.

– Я хочу, чтобы ты знал… Я не обижусь, если ты уйдешь.

– Что за чепуха, – возмутился я. – Куда это я уйду?

– Туда, где у тебя было прошлое.

– Я забыл его.

В этих словах было куда больше правды, чем мне хотелось бы.

– А как же вакцина?

Я пожал плечами:

– Мы сделали все возможное. Лично я теперь намерен заниматься только тобой. Ты для меня панацея от всех болезней.

– А люди? Ведь они умрут!

– Они умрут в любом случае, – цинично заметил я.

– А если мы никогда не выберемся из океана? – продолжала допытываться Анотина.

– Тогда океан станет нам домом, – спокойно отозвался я.

Она помолчала, потом взглянула на меня:

– Клэй, а почему я панацея?

– Ты помогаешь забыть о прошлом, – объяснил я, – а будущее рядом с тобой становится абсолютно непредсказуемым. Я свободен и от чувства вины за вчера, и от ответственности за завтра. С тобой я живу только настоящим. И это настоящее – настоящий рай.

Анотина прильнула к моему плечу и вздохнула:

– Знаешь, а я тоскую по прошлому.

– По острову? Скучаешь по друзьям?

– Ужасно скучаю, но дело не в этом. Понимаешь, мне кажется, я никогда не была ребенком. Я не могу вспомнить лицо матери или любимую игрушку…

– О, это легко исправить! – рассмеялся я. – Прошлое легко выдумать заново. Думаешь, тот, кто помнит своих матерей, отцов и игрушки, не придумывает себе прошлое? Воспоминания – это ведь не только отражение действительности, но и отблески наших желаний, наших рассказов и снов…

Анотина надолго замолчала, обдумывая мои слова. Когда совсем стемнело, мы вернулись в купол и занялись поисками момента – в тот день это была третья отчаянная попытка.

Когда я не занимался сотворением призраков прошлого под чарами красоты и не размышлял о двойственной природе Анотины, то наблюдал за океаном. Многие часы я проводил в созерцании волнующего спектакля-автобиографии. И хотя сюжет этого спектакля продолжал от меня ускользать, за время, проведенное на мостике, мне удалось сделать немало открытий.

Я видел, как умерла сестра Белоу. Поначалу это было милое дитя с задорной челкой и пухлыми щеками, но потом, собрав воедино разрозненные сцены, я видел, как ее одолевает слабость и болезненная худоба. Мне никогда не забыть, как Белоу, щуплый тринадцатилетний подросток, стоял на коленях у очага, пряча лицо в ладонях…

Я не стал рассказывать об этом Анотине, но в серебристых волнах увидел и Адмана, и Нанли, и Брисдена – в этом театре они тоже играли свои маленькие роли. Похоже, в реальной жизни Белоу все они были реальными людьми. Адман оказался доктором, который пытался вылечить его сестру. Я видел, как он дремлет в кресле-качалке у постели девочки, знакомым жестом оглаживая бороду. Нанли был школьным учителем Белоу, а когда я увидел Брисдена, тот сидел за столом с бутылкой и о чем-то разглагольствовал – точь-в-точь как в мнемоническом мире. Когда исчезающее изображение философа проплывало под куполом, мне почудилось, он махнул мне рукой. Почему Создатель после стольких лет выбрал именно этих людей для обозначения тех или иных идей, осталось для меня загадкой.

Кроме трех достопочтенных джентльменов с летучего острова в нескольких сценах мне довелось увидеть и себя самого в роли Физиономиста первого класса. От этих воспоминаний мороз шел по коже. Как-то раз в серебре волн мелькнул Молчальник. Обезьяна лежала на операционном столе со вскрытой грудной клеткой и проводами, протянутыми к внутренностям. Белоу в белоснежном халате стоял рядом и буйно хохотал. Встретились мне и капрал дневной вахты Маттер с острова Доралис, и механизированный гладиатор Каллу, Эа и Арла, Грета Сикес, Винсом Гревс, Пирс Димер и множество других, знакомых и незнакомых. К концу второго дня созерцания головокружительной кавалькады лиц и мест я силой заставил себя оторваться от перил балкона. Я так пресытился прошлым, что боялся, что меня стошнит. Чтобы забыться, пора было искать Анотину.

На вторую ночь тех потерянных дней, после занятий любовью, я сидел в потемках в центре купола и снова смотрел на звезды. В жилах текла красота, навевая чудесную усталость и чувство невесомости. К превеликой моей радости я услышал позади гавканье Вуда и, обернувшись, вгляделся во тьму. Анотина крепко спала, а потому я, не стесняясь, окликнул собаку.

– Ко мне, малыш, – прошептал я, но силуэт пса не сдвинулся с места. Я поднялся и побрел туда, где мне почудилась его фигура. Собаки я так и не нашел, зато наткнулся на песочные часы. Я совсем позабыл о них, с головой погрузившись в безудержное влечение к Анотине. Часы валялись на боку – деревянная рамка, а в ней стеклянная восьмерка. Внутри, в одном из прозрачных отделений, хранился часовой запас отбеленного песка. Я устроился на полу и поставил инструмент вертикально, песком вниз. Откуда-то из тумана прошлого всплыло воспоминание: клочок бумаги с изображением такого же предмета, приравненного к глазу.

«Задница Харро, – подумал я. – Еще одна вонючая куча дерьма с претензией на мистику». Грубость этой мысли, усугубленная влиянием красоты, заставила меня смеяться до слез.

– Предлагаю отметить этот час, – объявил я вслух, поднимая и переворачивая хронометр. Песчинки посыпались вниз – белые атомы, сочащиеся по три или четыре зараз в другой, пустой мир. С тех пор как мы оказались в куполе Паноптикума, я впервые обратил внимание на течение времени. Было в этом что-то гипнотическое. Пожалуй, теперь я понимал, что чувствовал Мисрикс, когда свет Запределья покинул его сознание, чтобы смениться осознанием самого себя.

Внезапно мне послышался чей-то голос. Подумав, что это говорит Анотина, я оторвался от наблюдения за песком. Однако Анотина все еще спала. Я повернулся в другую сторону: из темноты на меня двигался человек. Он шел, а за ним струился свет, и в этом свете проступала оклеенная обоями комната. Призрачное пространство распускалось, словно цветок, и быстро заполонило темный купол, заслонив мои звезды. Мне оставалось только смотреть и слушать.

Похоже, приближавшийся ко мне юноша не замечал моего присутствия.

– Эй, смотри, куда прешь! – крикнул я, но он проигнорировал мое предупреждение и прошел прямо сквозь меня. Затем остановился и обернулся. Я увидел его лицо. Лет двадцати, не больше, и удивительно красивый, с темными волосами и проницательным взглядом, передо мной стоял юный Драктон Белоу.

– Умоляю, Анотина! – воскликнул он, словно обращаясь к кому-то за моей спиной.

Я обернулся и увидел ее: в розовом кресле и в том самом желтом платье, которое было на ней в первый мой вечер на острове. Длинные волосы девушки спускались по плечам тугими локонами, а губы складывались в ироническую усмешку.

25

Песочные часы оказались хранилищем беспорядочных обрывков воспоминаний, которые мне удалось связать вместе. В результате получилось что-то вроде любовного романа, героями которого были Создатель и моя Анотина. Сцены его вереницами перетекали одна в другую – разрозненные, но бесконечно убедительные в своей реальности. По мере того как они разворачивались, я оставался лишь невидимым свидетелем. И хотя мое присутствие никоим образом не могло повлиять на исход событий, разве что пламя свечи дрогнуло бы от моего дыхания, я совершенно четко понимал, что происходит. Эта дарованная галлюцинацией способность позволяла мне автоматически переставлять события в нужном порядке. Ровно по истечении часа красота выпустила меня из своих объятий, и я обнаружил, что сижу на полу в темном куполе, а над головой – луна и звезды. Тогда я разбудил Анотину и рассказал ей все, что видел.

Летом своего тринадцатилетия, после смерти младшей сестры, Белоу ушел из дома, чтобы больше не возвращаться. Будучи чрезвычайно чувствительным ребенком, он был так подавлен и напуган гибелью малышки, что бежал от самой мысли об этой трагедии. Он шел куда глаза глядят, пока не кончились накопленные деньги. Так он оказался на берегу моря, в городке под названием Меритэ. Приближалась зима, и положение юного Белоу было весьма отчаянным. Оставшись без куска хлеба, он был вынужден наняться в услужение к богачу по имени Скарфинати.

Белоу никогда о нем прежде не слышал, но Скарфинати славился по городам и весям своим неисчерпаемым воображением и умением претворять фантазии в жизнь. Его специальностью была так называемая «техномантия» – область знаний на грани науки и магии. Получая достойное вознаграждение за свои труды на благо различных покровителей – политиков, военных, адептов искусства и религии, – Скарфинати сумел нажить приличное состояние. С такими деньгами он мог позволить себе выстроить роскошный дом на оконечности узкого мыса, выдающегося в море на целую милю от материка. В это поместье, названное Репаратой в честь родной сестры Скарфинати, он и привез юного Драктона.

В комнате было множество комнат, а Скарфинати ненавидел пыль. Белоу работал от зари до зари, беспрерывно протирая книги, мебель, стекло, хитроумные приспособления и примитивные скульптуры. Когда он заканчивал уборку во всех комнатах, приходилось начинать сызнова. Скарфинати, несмотря на преклонный возраст, обладал крепким сложением и суровым нравом. По истечении месяца с начала службы Белоу было не узнать. Теперь у него был сытный обед, приличное жалованье и мягкая постель. Раз в неделю, в выходной день, ему дозволялось брать любые книги в библиотеке при условии возврата на прежнее место. Когда лег снег, Белоу решил остаться здесь до весны.

В первую же неделю своего пребывания в Репарате он увидел девочку, свою ровесницу, колдующую над кухонной плитой. Он пытался заговорить с ней, но та его словно не замечала. Когда стало ясно, что юная особа не расположена к разговорам, Белоу просто сел рядом и стал смотреть, как она работает. Так он просидел бы весь день, если бы проходивший мимо Скарфинати не посоветовал ему вернуться к своим обязанностям. Дни шли за днями. Белоу узнал, что девочку зовут Анотина. Узнал он и то, что она – не просто кухарка, а еще и ученица Скарфинати. Белоу нередко случайно заходил с тряпкой в комнату, где находились старик и девочка, и всякий раз подслушивал их разговоры. Говорил большей частью Скарфинати, а Анотина слушала. Тот обучал ее каким-то приемам, смысла которых Белоу не понимал. Частенько он находил учителя и ученицу в подвальной лаборатории, где они вместе орудовали золотыми щипцами над стеклянными колбами.

На протяжении долгой зимы загадочный хозяин и его огромный дом заслоняли собой воспоминания о сестре и ее трагической кончине. А когда пришла весна, юный Белоу решил продолжить свой путь на скопленные за зиму деньги. На этот раз он бежал не от смерти, а от любви. К тому времени Белоу был уже по уши влюблен в Анотину, а она так и не подарила ему ни одного ласкового слова, ни одного благосклонного взгляда. Целыми днями он только тем и занимался, что выдумывал предлоги, для того чтобы хоть мельком увидеть ее глаза. В общем, вся эта ситуация стала для него сплошным мучением.

Однажды, когда снег почти сошел, Скарфинати вошел в библиотеку, где Белоу, как всегда, вытирал пыль. Прочистив горло, юноша сообщил хозяину, что вскоре собирается отчалить. Скарфинати ответил, что, мол, очень жаль, поскольку он давно уже собирался сделать его своим учеником. Белоу скорее всего отклонил бы сие лестное предложение, если бы не Анотина: ему показалось, что так он сможет стать к ней ближе. И он согласился начать изучение того, о чем не имел ни малейшего понятия.

Неделю спустя метелки и тряпки были позабыты, и Белоу вместе с Анотиной и Скарфинати спустился в лабораторию, чтобы получить свой первый урок – по изготовлению нетающего льда. Поначалу его невежество и неспособность разбираться в понятиях, которые двое других бойко обсуждали, были настолько очевидны, что Белоу становился ужасно неуклюж. Он разбивал пробирки, обжигался огнем горелки и проливал едкую кислоту Скарфинати на туфли. Старик относился к его ошибкам с редкостным терпением, но вот девочку они ужасно раздражали: она то и дело возводила глаза к небу и обзывала Белоу идиотом.

Дождливым вечером поздней весны, когда все трое мирно попивали чай в библиотеке на третьем этаже, Скарфинати, пробормотав что-то и рассыпав на ковер щепотку голубого порошка, вызвал для Белоу дух его сестры. Появившись из ниоткуда, малышка направилась к брату. Первой его реакцией было броситься вон из комнаты, но учитель приказал ему вернуться и сесть на свое место. Исполнив его волю, Белоу почувствовал, что не может пошевелиться.

– Хочешь ли ты что-то сказать брату? – спросила Анотина у призрака.

Девочка кивнула:

– Драктон, твой разум – словно сжатый кулак с мыслью о моей смерти. Если ты меня любишь – отпусти ее, чтобы я могла отправиться в другой мир. Освободи меня и открой в себе новое.

После этого девочка испарилась, а Белоу разразился слезами.

С этого дня его способность к обучению заметно возросла. Уроки, неделю назад казавшиеся пыткой, теперь увлекали. Математика и свойства химических веществ – все вставало на свои места в его гибком и пытливом уме. Белоу заметил, что каждый раз, когда ему удавалось выполнить опыт, не разлив содержимого пробирки, или решить сложную задачу, не прибегая к помощи карандаша и бумаги, Анотина проявляла к нему все больший интерес. Этот дополнительный стимул только усилил развитие его новоявленной одаренности.

Шли годы. Белоу понемногу овладел всеми секретами, которые делали Скарфинати богатым и влиятельным. Старик стал ему как отец, но вот в девушке Драктон видел вовсе не сестру. Началось все с того, что однажды Анотина принялась объяснять ему некоторые термины из той области знаний, где сливались воедино наука и волшебство. Из этого невинного, казалось бы, разговора выросла большая дружба, которая после нескольких месяцев задушевных бесед окончилась поцелуем, а вскорости – и тайными свиданиями глубокой ночью, когда старый учитель уже спал.

Так продолжалось несколько лет – до тех пор пока влюбленным не исполнилось по двадцать. В один прекрасный день Скарфинати объявил, что пора совместных занятий закончилась. Белоу должен был продолжать курс алхимии, философии и математики, в то время как Анотина начинала изучать Книгу памяти. Белоу почувствовал укол ревности: Книга памяти была последней ступенью обучения, самой важной составляющей мастерства.

И Драктон, и Анотина слушали лекции о том, что такое мнемоническая система и как с ней обращаться. Оба построили в своем воображении грубое подобие дворца памяти, пользуясь им для хранения информации. Скарфинати, однако же, не раз повторял, что это – только первый шаг. Что овладеть мнемоникой в полной степени – значит превратить память в инструмент для творчества.

– Чтобы этого добиться, – говорил он, – нужно вдохнуть в нее жизнь. Элементы памяти должны сообщаться и взаимодействовать между собой, даже когда ваш ум занят чем-то другим. Так новые идеи будут рождаться бесконечно, вам же останется лишь пожинать плоды.

Книга памяти была не чем иным, как перечнем символов и их значений. Скарфинати рассказывал ученикам, что эти символы по какой-то причине невозможно поместить во дворец памяти. Сколько он ни пытался спрятать их в мнемонической структуре, они неизменно исчезали, а значит, физическое существование книги оставалось необходимым. Открыл он также и то, что для «одушевления» мнемонической системы необходимо научиться мысленно оперировать книжными символами. Верное сопоставление знаков должно создать среду, благоприятную для зарождения мнемонической жизни, и там, где она появится, обязательно разовьется воображение. Несомненно было и то, что попытка неумелого использования символов может привести к серьезному повреждению памяти и даже рассудка.

Зная все это, Белоу чувствовал себя несколько обделенным из-за того, что ему не доверили изучение Книги. Как только Скарфинати и Анотина приступили к своим уединенным занятиям, юноша стал расспрашивать девушку о том, что ей удалось узнать. Они по-прежнему встречались по ночам, но ни в агонии страсти, ни в наступавшем потом забытьи о Книге Анотина не проронила ни словечка. А однажды решительно объявила, что, если Драктон будет продолжать свои расспросы, им придется прекратить свидания. С этой минуты тайное знание, которого он был лишен, стало для Белоу чем-то вроде любовника, с которым тайно встречалась Анотина.

От Скарфинати не укрылась внезапная угрюмость ученика. Он стал расспрашивать его, в чем тут причина. Белоу вместо ответа спросил, почему ему не позволили изучать Книгу. Старый мастер ответил юноше, что тот к этому еще не готов.

– Овладевая знаниями, ты делаешь большие успехи, – но это только начало. То, чему я тебя учу, – огромное богатство, и я не желаю, чтобы ты промотал его из-за нетерпеливости и незрелости.

– Но я готов! – воскликнул Белоу.

– Уже эти твои слова говорят об обратном, – возразил Скарфинати.

Белоу пытался забыть о злосчастной Книге и полностью посвятить себя занятиям. Он не задавал больше вопросов ни Анотине, ни учителю. Вместо этого с фальшивой улыбкой и преувеличенным рвением юноша занимался учебой. Однако мысли о Книге не шли у него из головы, постепенно сводя Белоу с ума. Он вбил себе в голову, что, закончив специальный курс, Анотина будет превосходить его настолько, что не захочет больше общаться с ним. Потом юноша вдруг решил, что Скарфинати с самого начала предназначал Анотину в жены не ему, а самому себе… Все эти раздумья имели один результат – непреодолимое желание увидеть Книгу.

Однажды ночью, когда весь дом спал, Белоу пробрался в кабинет Скарфинати. Книга лежала на письменном столе – там, где ее оставили после дневных занятий. Обложкой ей служили жесткие кожаные пластины, скрепленные тремя полосками кожи. Открыв Книгу, Белоу увидел, что страницы в ней не сшиты вместе, а просто вложены между половинками обложки. Ни в углу, ни внизу страниц не было номеров, и юноша недоумевал, каким образом Скарфинати удается помнить, на чем он остановился в прошлый раз. Текст Книги был написан от руки, черными чернилами. Ряды знаков – звездочки, круги, квадраты, цветы, следы звериных лап, капли, стилизованные небесные светила и прочие – соединялись знаком равенства с другими значками и цифрами. Белоу внимательно просмотрел каждую страницу, сопоставляя увиденное со всеми своими обширными знаниями, но к концу Книги вынужден был признать, что она не сказала ему ровным счетом ничего.

Однако юноша не мог смириться с поражением и решил стащить одну страничку. Обыскав кабинет, он нашел бумагу и чернила, после чего аккуратно исписал листок знаками – похожими на другие символы Книги памяти, но только собственного сочинения. Подделать почерк учителя ему удалось блестяще – рукой Белоу водила мысль о том, что и он отныне причастен к тайне. Выполнив подделку, он вложил ее в книгу, а страницу оригинала свернул вчетверо и спрятал в карман. После того как Книга и письменные принадлежности были возвращены на место, юноша тихонько вернулся в свою комнату. Маска вежливой любезности, которой он встретил Анотину ночью после воровства, стала, пожалуй, первым проявлением характера его будущей гениальности.

Оставаясь наедине с самим собой, Белоу подолгу разглядывал страницу из Книги памяти. Шли дни, он пытался поселить какой-нибудь из знаков в свой мнемонический дворец – в надежде, что тот наполнит его творческой силой. Ему уже казалось, что он вот-вот проникнет в смысл загадочной системы, когда однажды, обратившись к памяти за какой-то математической формулой, юноша обнаружил, что его собственный мнемонический мир медленно разрушается. Равномерный процесс забывания страшно напугал его и чуть не привел к обмороку.

Еще больше Белоу встревожился, когда понял, что сам он не в состоянии остановить исчезновение всех тех знаний, которые долгие годы собирал по крупицам. Оставался последний выход – признаться в содеянном учителю в надежде, что тот знает способ вернуть утраченные знания. Все это время Анотина чувствовала, что с ее возлюбленным творится неладное. Во время одного из ночных свиданий она спросила, не пора ли им пожениться, а потом пообещала Белоу, что, если тот потерпит еще несколько дней, она попросит Скарфинати отпустить их вдвоем на каникулы.

Едкая зависть улетучивалась из Белоу вместе с памятью. Ей на смену пришло чувство вины. Искренняя тревога Анотины, ее желание быть с ним вместе – все это явственно доказывало беспочвенность его подозрений. И вот однажды, после особенно мучительной ночи, юноша решил во всем признаться. Он робко надеялся, что если его не простит Скарфинати, то Анотина все же найдет на это силы.

На следующий день, не успев еще показаться на глаза учителю, Белоу услышал, как Скарфинати зовет его из своего кабинета на втором этаже. Поднимаясь по лестнице, юноша с замиранием сердца гадал, не раскрыто ли его преступление. Когда он оказался у дверей кабинета и робко постучал, Скарфинати откликнулся из-за двери:

– Входи.

Белоу несмело отворил дверь. За столом, перед раскрытой книгой, сидела Анотина. Девушка смотрела прямо перед собой, глаза ее были пусты, челюсть безвольно отвисла. Книга была открыта на подделанной Белоу странице. Скарфинати нигде не было видно. Он исчез из Репараты навсегда.

Белоу пришел к ужасному выводу, что Анотина изучила поддельные знаки, которыми он населил фальшивую страницу, и ввела их в обращение в своей памяти. Из-за этого дурного влияния и остановились ее мысли. Она не могла больше ни думать, ни вспоминать – только сидела неподвижно, вглядываясь в тот миг, когда остановилось ее сознание. Последствия своего безумного эгоизма предстали перед Белоу со всей очевидностью, погрузив его в глубокую депрессию.

С помощью формулы, которой научил его старый учитель, он заковал Анотину в искусственный лед,невосприимчивый к воздействию тепла. Так Белоу надеялся сохранить ее до тех времен, когда найдет способ освободить разум девушки. Собрав последние остатки ускользающих знаний, он занялся изучением Книги памяти. Овладев ею, ему в последнюю секунду удалось остановить мнемоническое разрушение и повернуть его вспять. Но даже когда мыслям Белоу вернулась былая эффективность, а его мнемонический мир заработал как творческая лаборатория, он так и не смог отыскать лекарство для Анотины, застывшей в прозрачном саркофаге.

Ее безмолвное присутствие так мучило Белоу, что он изобрел наркотик, который заставлял его забыть о муках совести. Чистая красота, как он ее называл, стала его прибежищем. Когда и она перестала утолять мучения Белоу, он понял, что должен уйти. Юноша продал поместье, а на вырученные деньги нанял в Меритэ корабль. Анотину погрузили на борт судна, и Белоу отдал капитану приказ бессрочно оставаться в рейсе. Раз в году кораблю разрешалось входить в гавань, чтобы пополнить запасы продовольствия и сменить экипаж. Распоряжение было странное, но щедрость Белоу оберегала его от лишних вопросов. Невозможность узнать, где именно в данный момент находится Анотина, стала для него огромным облегчением.

Следующие несколько лет Белоу провел в поисках Скарфинати, но так и не нашел учителя. Впрочем, полученные от старика знания оказались весьма ценным наследством, и чтобы заработать на жизнь, Белоу продавал свои услуги богачам и власть предержащим. Каждую весну он возвращался в Меритэ и дожидался возвращения корабля в порт. Белоу входил в трюм, где, словно бабочка в янтаре, покоилась Анотина. Во время последнего такого визита, провожая взглядом белеющий на горизонте парус, он вдруг представил себе город – величественный и прекрасный. Зернышко мысли прорастало перед мысленным взором Белоу прямо на причале, а удаляющийся корабль тем временем становился все меньше, пока не превратился в белую песчинку, скатившуюся сквозь горлышко песочных часов.

26

Я уже закончил рассказ, но Анотина по-прежнему сидела неподвижно, рассеянно глядя на часы, – словно ее разум снова остановился. Я запоздало сообразил, как жестоко было раскрывать тайну ее прошлого, и, проклиная себя за непростительную глупость, попытался оправдаться:

– Я думал, что должен быть честен с тобой… Она очнулась от транса и взглянула на меня.

– Я не сержусь, Клэй. Просто это так странно… Я знаю, что Анотина из той истории – это не я, а так, вроде дальней родственницы, и все же теперь, когда ты рассказал о ней, мне вспоминаются те времена в Репарате.

Она встала и подошла к спящему Белоу. Я последовал за ней и остановился поодаль, пытаясь понять, что чувствует она сейчас к человеку, который сначала разрушил ее личность, а потом дал ей новую жизнь в своей памяти. Я слышал, как Анотина что-то шепчет, и видел, как она возбужденно жестикулирует. Она расхаживала перед Белоу из стороны в сторону, продолжая говорить, – он же развалившись сидел в кресле, безвольно свесив руки с подлокотников. Так продолжалось довольно долго, но ни одного слова я так не смог расслышать. Я бросил взгляд на купол: солнце уже всходило над горизонтом.

Анотина внезапно замолчала и, прильнув к телу Создателя, нежно провела рукой по его волосам. В таком положении она оставалась около минуты, вглядываясь в его черты и, должно быть, пытаясь припомнить, какими они были в дни его молодости. Потом склонилась над ним, прижавшись грудью к его груди, и сжала его лицо в ладонях. Я делал вид, что смотрю в другую сторону, сам же исподтишка следил за тем, как Анотина стала покрывать старческий рот поцелуями. Это длилось всего лишь миг – она вдруг отпрянула назад и удивленно вскрикнула.

Я не верил своим глазам: обмякшее тело Белоу резко выпрямилось в кресле. Подбежав к Анотине, я крепко обнял ее за талию. Теперь уже вместе мы наблюдали за тем, как старик, не открывая глаз, развернул кресло лицом к пульту. Морщинистые руки неловко, по-марионеточному, взлетели вверх и принялись нажимать на кнопки, поворачивать переключатели, а затем выжали до конца оба длинных рычага. Пока Белоу колдовал над пультом, я почувствовал, как задрожало днище купола.

– Мы движемся! – воскликнула Анотина, и так оно и было. Повинуясь воле Белоу, купол Паноптикума ожил и теперь рассекал густые волны, словно был снабжен собственным двигателем.

Мы едва успели понять, что происходит, когда Создатель безвольно повалился вперед. Его чудесное оживление закончилось так же внезапно, как началось, – словно кто-то разом перерезал все невидимые ниточки. Голова Белоу уткнулась в пульт и, видимо, нажала какую-то кнопку – кресло поехало вдоль поручня, описывая плавные круга по внутренней окружности купола.

Я попытался догнать кружащийся трон и выключить его, но не смог подобраться достаточно близко, не рискуя быть сбитым. В конце концов я сдался и предоставил Белоу двигаться по кругу со скоростью секундной стрелки. Пока он кружился, мы с Анотиной оделись.

– Что ты ему сказала? – полюбопытствовал я.

– Знаешь, нечасто выпадает случай поговорить по душам с богом, – с улыбкой ответила она. – Я сказала, как я его ненавижу, поблагодарила за то, что он подарил мне тебя, и попросила освободить нас.

– А целовать-то было зачем? – ревниво нахмурился я.

– От него исходил страх. Я ясно помню тот день в библиотеке, когда Скарфинати вызвал для Белоу дух его сестры. Этот поцелуй предназначался той его части, где до сих пор живет испуганный ребенок. Этот мальчишка там, внутри, в такой же ловушке, как и мы сами.

– Ты помнишь? – переспросил я, сомневаясь, что такое возможно.

– Когда ты рассказывал, некоторые сцены я видела совершенно отчетливо, будто собственные воспоминания…

Выбраться на балкон, не оказавшись на пути у Белоу, оказалось весьма проблематично. Чтобы проскользнуть сквозь дверцу, не столкнувшись с его креслом, пришлось точно рассчитывать время. Оказавшись снаружи, мы прислонились спиной к куполу, подставили лица рассветному солнцу и стали смотреть, как наш корабль рассекает ленивые волны серебристого океана. Похоже было, что мы направляемся к конкретной цели, поскольку необычное судно держалось вполне определенного курса.

После часа, проведенного в созерцании ртутных сцен и раздумьях относительно того, что за сила на время подчинила себе тело Создателя, я поднял взгляд и увидел, как что-то вырисовывается на горизонте. Поначалу я решил, что это надвигающееся облако, и указал на него Анотине. Она сложила ладонь козырьком и всмотрелась вдаль.

– Клэй, – сказала она, – это земля.

Это была не просто земля. Огромная береговая линия простиралась во всех направлениях, сколько хватало глаз. Открытие этого континента памяти поражало. Как безграничны возможности человеческого мозга! В нем помещались остров, океан жидкой ртути, песочные часы, а теперь еще и огромная площадь суши, становившаяся все отчетливей по мере приближения.

В душе затеплилась надежда, что у нас с Анотиной еще не так уж мало времени до того, как сложный мир по имени Белоу угаснет, словно свеча.

Примерно за милю до берега мы пересекли границу, за которой жидкая ртуть океана превращалась в прозрачную бирюзовую воду. Анотина, ничего подобного прежде не видавшая, восторгалась этой красотой. Мы не сходили с мостика и теперь, перегнувшись через перила, могли разглядывать смутные очертания крупных рыб, проплывавших под куполом. В отдалении к берегу приближалась стая птиц.

– У нас есть план? – спросила Анотина, пряча глаза под козырьком ладони, чтобы получше разглядеть место прибытия. Мы были еще в паре сотен ярдов от берега, но курс, заданный спящим Белоу, явно должен был привести нас к пологому пляжу с белым песком.

– А он нам нужен? – пожал я плечами. – До сих пор мы прекрасно обходились без всяких планов.

– Как ты думаешь, это свобода? – спросила она. – Или мы просто заблудились?

– В данный момент, полагаю, и то и другое.

– Это хорошо, – кивнула Анотина.

Внезапно яростная вибрация купола прекратилась, и волны мягкими толчками вынесли нас на берег. Оставалось только перелезть через перила и спрыгнуть вниз. Обернувшись, я бросил сквозь прозрачную преграду прощальный взгляд. Белоу по-прежнему описывал там круг за кругом. Зрелище было настолько нелепое, что я расхохотался. Подошедшая ближе Анотина тоже заглянула внутрь.

– Попомни мои слова: это аллегория, требующая толкования, – заметила она.

Я повернулся и, перебравшись через парапет, оказался на твердой земле. От долгого морского путешествия слегка качало, и я не сразу смог найти равновесие. А когда обрел некоторую устойчивость, протянул руку и помог спуститься Анотине. Ни разу не оглянувшись, мы зашагали по пляжу.

Больше двух часов мы шли по страшной жаре, прежде чем заметили первые признаки растительности. На протяжении нескольких миль вокруг не было ничего, кроме белого песка да ржавых валунов. Я уже начал опасаться, что Белоу высадил нас в бесплодной пустыне, когда песок наконец сменился почвой с редкими пучками травы. К вечеру мы добрались до опушки леса, где в тени высоких деревьев и устроили привал.

Землю устилали опавшие листья и мох, по сравнению с жестким днищем купола такая постель казалась пределом мечтаний. Лежа рядом с Анотиной, я наслаждался легким ветерком, доносившим из леса запах смолы и пение птиц. Глаза закрылись сами собой, и в памяти встало навеянное мирной природой воспоминание: как я лежу в постели Анотины и любуюсь ее прекрасным телом…

– Сколько воспоминаний… – прошептал я в полусне. Погружаясь в дрему, я пытался представить, как, находясь в глубине памяти, я вспоминаю место, предназначенное для хранения воспоминаний, и лежу рядом с женщиной-воспоминанием, в которой хранится память о формуле наркотика, изобретенного для облегчения боли воспоминаний. Это умственное упражнение утомило меня едва ли не больше, чем долгая прогулка, и в конечном итоге все растворилось в сновидении о зеленой вуали.

Когда я проснулся, стояла глубокая ночь. Голова раскалывалась, а по бегающим по телу мурашкам и зуду под черепом я безошибочно узнал жажду красоты. Было темно. Я ощупью нашел Анотину и овладел ею – хотя и понимал, что делаю это без всякого на то согласия. К тому времени я почти сутки обходился без дозы, и вопросы этики волновали меня меньше всего. Анотина лежала на спине с закрытыми глазами, когда я задрал подол платья и раздвинул ей ноги. Все произошло очень быстро: мне не терпелось унять терзающее кровь желание.

В какой-то миг мое ухо оказалось у ее губ, и я услышал, как она выдохнула:

– Драктон…

Если бы двигавшее мной желание имело иную природу, я бы, разумеется, прекратил свои поползновения. Но я был во власти наркотика, и ничто не могло меня остановить. Когда же я сполз с Анотины, меня охватил стыд. Я не представлял себе, как объясню ей свое поведение. Чистая красота превращала меня в дикого зверя.

Впрочем, мое самобичевание длилось всего несколько минут – ровно столько времени потребовалось наркотику, чтобы вызвать привычную эйфорию. После этого мысли понеслись вскачь, сплетаясь в хитроумные философские теории, которые в конечном счете легко успокоили совесть. Я отбросил все опасения, заверив себя, что «Анотина поймет». С радостью избавившись от тревожных мыслей, я мог наконец оглядеться. Только теперь до меня дошло, что я, в кромешной тьме, нахожусь в каком-то странном и жутком месте в неведомой части разума Создателя… Эта мысль спровоцировала такой приступ паранойи, какого я еще не испытывал.

В лесу таинственно хрустели сухие ветки, подозрительно шуршали опавшие листья. Кто знает, какие кошмарные твари могли обитать на этом участке протухающего мозга Белоу? Чтобы было не так страшно, я хотел разбудить Анотину, но почувствовал, что пока не готов к объяснениям. Тогда я съежился на земле, обхватив руками колени, и стал напряженно прислушиваться. Под действием красоты все казалось ужасно туманным, мне даже начали мерещиться какие-то белые фигуры, парящие между деревьями… Только сейчас я заметил, что стучу зубами от холода.

Анотина что-то пробормотала во сне, и я оглянулся посмотреть, не проснулась ли она. Глаза ее были закрыты. Ей явно снилось что-то неприятное: она то хмурилась, то недовольно морщила лоб. А когда я отвернулся, чтобы вновь впериться в ночь, передо мною стоял человек. Он был высок ростом, и я окаменел от ужаса, решив, что это Учтивец каким-то образом вернулся к жизни и выследил нас. Я хотел закричать, но не смог: от красоты горло словно набили песком. Когда же мне удалось собрать немного слюны, чтобы дать волю страху, призрак прижал палец к губам, приказывая мне молчать.

Он сел передо мной, поджав под себя ноги и закутавшись в плащ. Оттого что незнакомец принял такую безобидную позу, мой страх немного успокоился. А когда я увидел его улыбку, то расслабился вовсе.

– Кто вы? – решился спросить я.

– Скарфинати, – хриплым шепотом ответил он.

– Я вас знаю.

Несмотря на прекрасную физическую форму, в которой пребывало тело старика, лицо – непрерывная сеть морщин – выдавало его возраст. Тем не менее он выглядел очень энергичным, а свет в мудрых глазах не мог быть отраженным.

– Я тоже тебя знаю, – сказал он. – Ты Клэй, верно? Я кивнул. То, что он назвал мое имя, произвело на меня сильное впечатление.

– А это Анотина, – сказал я, указывая на нее.

– Прекрасна, как и прежде… – тихо молвил он. – Но не стоит ее будить.

– Что вы здесь делаете? – спросил я.

– То же, что и ты. Спасаю вас с Анотиной, а заодно этого гаденыша Белоу.

– Так вам известно…

– Немногое. И то исключительно благодаря способности делать правильные выводы. Этот лес – моя тюрьма. Я не волен покинуть его пределы, зато все еще вижу глазами посвященного. Многое здесь туманно, но кое-что совершенно ясно. И в отличие от твоей подруги мне известно, что я – всего лишь воспоминание.

– Этот мир умирает, – сообщил я.

– Да, – кивнул Скарфинати. – Поэтому я здесь. Не могу задержаться надолго, но я пришел рассказать тебе, как повернуть вспять разрушительное действие болезни.

– Прошу вас, – взмолился я, – вы знаете, где вакцина?

– Вакцина, о которой ты говоришь, опаснее самой болезни. Есть другой путь. Когда рассветет – ступайте в лес и вскоре наткнетесь на тропинку. Никуда с нее не сворачивайте. После полудня увидите большое поле. В самом его центре – руины того города, которым когда-то правил Белоу.

– Отличного Города, – подсказал я.

– Я бы использовал это название, если бы мог произносить его без смеха. – Он положил руку мне на плечо. – Слушай дальше. Ты должен войти в город и найти Книгу памяти. В Книге есть страница, которая начинается с трех знаков: глаз, песочные часы и круг. Когда отыщешь ее – сожги, но только не пускай пепел по ветру, а собери его до последней крупицы и проглоти. По моим расчетам, как только эта нить символов изгладится из мнемонического мира, болезнь, поразившая Белоу, отступит.

– Но ведь Книгу невозможно держать в памяти, – удивился я.

– Не совсем. Она недоступна для хранения в мнемоническом дворце. Слишком сложно приписывать символический смысл знакам, которые уже имеют в себе целый комплекс других значений. Но сейчас ты не на летучем острове с его особым пространством. Все это, – он окинул взглядом лес и поле, – территория вещей, которые запоминаются автоматически. Если угодно, повседневная память. И хранится здесь не значение Книги, а она сама. Понятно?

Я кивнул, чтобы не обидеть старика, хотя никогда в жизни не чувствовал себя таким тупым.

– Но где же ее найти, эту Книгу? – спросил я.

– Чего не знаю, того не знаю. – Скарфинати развел руками. – Ну все, мне пора.

– Постойте, – остановил я его. – Если я все же вернусь в свою реальность, где мне найти тот корабль, с Анотиной?

Скарфинати горько рассмеялся:

– Ты что, и впрямь поверил в эти небылицы?

– Но это ведь воспоминание! – возразил я.

– Память обманчива… – Он покачал головой. – Вся эта история имеет весьма мало общего с реальностью. Потому я и не хотел будить Анотину. Полагаю, верить в ложь для нее менее мучительно… У Белоу в те времена недостало бы смелости для подобных подвигов, и разум Анотины вовсе не замирал. За время обучения в Репарате она прижила от Белоу ребенка. Думаю, подлец по-своему любил сына, но тот слишком остро напоминал ему о гибели сестры, и Белоу, вместо того чтобы смириться с реальностью, изобрел наркотик, позволявший о ней забывать. Чистая красота помогала ему успокаиваться в присутствии Анотины. И никаких чудес не было. Однажды Белоу просто стащил Книгу памяти и бросил свое семейство.

– А что стало с вами? – спросил я. Скарфинати усмехнулся:

– Мерзавец знал, что пока я жив, ему от меня не скрыться. В ночь своего побега он подсыпал снотворное в мой ужин и перерезал своему учителю горло. Будь на его месте кто другой, я бы заподозрил неладное, но Белоу… Я привык думать о нем как о сыне. И до сих пор хочу спасти…

Старик не окончил фразу, и вскоре я понял почему: темная полоса крови ожерельем обвила его горло. Скарфинати схватился за шею и пробулькал какое-то проклятье. Затем медленно поднялся на ноги и, пошатываясь, исчез во тьме.

27

Остаток ночи прошел беспокойно. Анотина то вскрикивала во сне, то ломала руки. Что до меня, то после встречи со Скарфинати спать я уже не мог. Если старик не соврал, то Анотину, возможно, еще удастся спасти. Но ведь он сам предупреждал: память обманчива… Скарфинати мог и вовсе оказаться галлюцинацией, порождением красоты. Вероятность нашей случайной встречи практически сразу после опыта с песочными часами стремилась к нулю. И с какой стати в памяти Белоу он отбывал ссылку не где-нибудь, а именно в этом лесу?.. Мысли без толку носились по кругу, словно Создатель верхом на своем кресле.

К рассвету я окончательно запутался и решил, что если по ходу путешествия мы окажемся в степях Харакуна, то я все же заскочу ненадолго в город и попробую разыскать Книгу памяти. В конце концов, остров разрушен и шансов найти заветную вакцину практически нет. А с высказыванием Скарфинати о том, что для Анотины спокойнее будет верить в сказку, показанную песочными часами, я согласился безоговорочно.

Когда она проснулась, я немедленно признался в своих похотливых поползновениях этой ночью.

– Я так устала вчера… – сонно молвила она. – А что за сны мне снились! Скарфинати и все эти странности в Репарате…

Она покачала головой.

Я снова попросил прощения, но Анотину мои извинения лишь озадачили. То, что мой проступок она не сочла за оскорбление своего достоинства, повергло меня в тоску, лишний раз напомнив, что Анотина – плод воображения, а не женщина во плоти, как бы мне этого ни хотелось. Связь между чистой красотой и сексом превратилась в змею, кусающую свой хвост, – повторяясь раз за разом, она разрушала мое восприятие. Пока я не думал о телесных утехах, Анотина была для меня реальна и любима, но как только мною овладевало желание, я видел иллюзорную маску насквозь.

– Идем, Клэй! – кликнула Анотина. – Посмотри, какой лес!

Она потянула меня за руку, и мы вступили под сень дубов и сосен.

Мир и покой, казалось, царили здесь вечно. Сквозь купы деревьев проблескивало солнце, пуская зайчики на ковре из опавших иголок и листьев. Пытаясь обмануть тревожные мысли, я принялся показывать Анотине разные травы и грибы, свойства и названия которых были мне знакомы. Она с искренним любопытством расспрашивала, для чего пригодно каждое из растений, а я детально описывал соответствующие телесные хвори и умственные расстройства.

– Взгляни-ка, – воскликнул я, наклонясь, чтобы сорвать розовый побег папоротника, притаившийся меж обнаженных дубовых корней. – Вот эта трава вызывает амнезию, полное забвение. Стоит принять чайную ложку – и память уже не будет беспокоить.

Анотина очаровательно округлила глаза:

– Тебе и такое доводилось прописывать?

– Было дело, – хвастливо отозвался я. – Один парень, у него вся семья погибла на пожаре, был так убит горем, что не желал жить.

– И что же, помогло?

– Он долго выпрашивал у меня это снадобье. Я поначалу отказывался, но бедняга так тосковал, что я все же приготовил ему отвар.

– И он обрел счастье?

Я увлеченно продолжал рассказ, не замечая в голосе Анотины дрожащих ноток:

– Три года несчастный пытался выяснить, кто он и что с ним стало. Имена жены и детей он узнал, но вот их лица и проведенные вместе годы так и не вспомнил.

Анотина больше не задавала вопросов. Я понял, что сморозил глупость, и запоздало прервал свою дурацкую лекцию по фармакологии. Дальше мы шагали молча, и я не раз замечал, как Анотина подносит руку к лицу, словно для того, чтобы поправить волосы. Думая, что я не смотрю в ее сторону, она тихонько утирала слезы.

Некоторое время спустя мы вышли к той самой тропинке, о которой говорил Скарфинати. Она петляла по лесу, кружась и вихляя без причины, словно была проложена деревенским выпивохой. Тем не менее я счел за лучшее никуда с нее не сворачивать. Анотина мурлыкала себе под нос мотивчик из музыкальной шкатулки Нанли, и я позабыл о времени, растворившись в прелести ее голоса и завораживающей монотонности мелодии.

Около полудня мы наткнулись на лесное озерцо, которое тропинка прорезала ровно посередине, на манер узкого земляного моста. Уставший и вспотевший после долгого перехода, я предложил искупаться. Анотина хоть и пожаловалась на слабость, но согласилась, что это отличная мысль. Сбросив одежду на берегу, мы окунулись в прохладную воду.

Озеро приняло меня в свое лоно, и я стал медленно, словно утопленник, погружаться на дно. Там, в тишине и темноте, я вспомнил, как точно так же уходил под воду в Вено – в тот злосчастный день, когда взорвалась стальная птица. Я словно воочию увидел наше поселение и свой скромный домик на опушке леса. Перед глазами проплывали лица соплеменников, о которых я, казалось, не вспоминал долгие годы. Дженсен и Рон, мои роженицы и дети, которых я считал своими, – все они безмолвно взывали о помощи.

Эти тревожащие душу образы всплыли со мной к поверхности, но как только я прорвался сквозь водную гладь в атмосферу памяти Белоу, то не мог уже думать ни о чем, кроме Анотины. Я стал озираться по сторонам и даже вздрогнул от неожиданности, когда она вынырнула из глубины за моей спиной. С совершенно серьезным лицом, не говоря ни слова, Анотина подплыла ко мне и обвила мою шею руками. Упругая грудь нежно прижалась к моему телу, стройные ноги обвились вокруг него. Кончики темных волос Анотины закручивались в спиральные узоры на поверхности воды, когда я слился с ней в поисках момента. О берег заплескались волны, и в самый разгар нашей страсти она рассказала мне сон.

– Я была парализована настоящим, скована нетающим льдом в трюме бесприютного корабля. Дыхание остановилось, пульса не было, сердце не билось – я могла лишь смотреть сквозь прозрачные стены своего гроба. Время не имело надо мною власти, и то, что проходило перед глазами, я видела только в настоящем – все сразу. Лица матросов, спускавшихся поглазеть на меня, Белоу во время ежегодных посещений, обезьянка, которую капитан купил в одном из путешествий, крушение корабля во время шторма, вулканы и кракены на дне моря, странных людей-амфибий, которые спасли меня, великий город земляных курганов, где моему застывшему изображению поклонялись… И тебя, Клэй. Ты тоже был там… – прошептала она, забившись в агонии, показавшейся мне предсмертной.

Сразу после этого Анотина уплыла прочь.

– Это была история любви в пределах момента! – крикнула она мне и нырнула в глубину.

Я еще не выбрался из воды, а красота уже сжимала меня в объятьях. Мы оделись, не вытираясь, чтобы тела оставались прохладными даже в полуденный зной. Когда под ногами зазмеилась тропа, я был свеж и собран. В сердце снова пульсировала боль односельчан – та, что я ощутил, дрейфуя в глубине озера. Под действием наркотика она явилась мне так же ясно, как Вуд или Ищейка, как сцены из песочных часов, расцвеченные отблесками любви с Анотиной. На сей раз то была всего лишь мысль, но мысль столь отчетливая, что я остановился как вкопанный. Каким оно будет, наше будущее? В какие уголки памяти нам суждено забрести, пока она не разрушится окончательно?..

Я обернулся к Анотине, но в эту самую секунду она прижала ладонь ко лбу и с тяжелым вздохом упала в мои объятия.

– Что с тобой? – перепугался я.

– Слабость… – еле слышно отозвалась она. – Голова кружится, рук и ног не чувствую.

Ресницы на полуприкрытых веках моей возлюбленной отчаянно трепетали. Я подхватил ее под руки и отвел в сторону от тропинки. Обнаружив поросший травой пятачок, показавшийся мне достаточно мягким, я уложил ее на землю и опустился на колени рядом.

– Давай отдохнем, – попросила Анотина, – Только одну минуточку!

На этом ее веки сомкнулись совсем, и она не то задремала, не то уснула вечным сном.

Я запаниковал, не зная, что предпринять – будить ее или дать выспаться?

– Анотина! – позвал я, отбрасывая волосы с ее лица, и с облегчением обнаружил, что она ровно дышит. Вскочив на ноги, я принялся нервно расхаживать вокруг. Что-то мне подсказывало, что дело скверное. Сколько ни убеждал я себя, что Анотина всего лишь отдыхает, самые худшие опасения и не думали исчезать. Красота лишь усилила страх, и вскоре мое исступленное кружение превратилось в бешеную скачку.

– Просто спит, просто спит, – повторял я вслух. Сменив направление, я стал курсировать между тропинкой и Анотиной. Чей-то голос за моей спиной произнес:

– Она не спит, Клэй.

Я резко обернулся. На земле, подле моей Анотины, виднелась туманная фигура. Фигура была мужская, и притом знакомая. Я сощурился, и дух, оказавшийся призраком доктора Адмана, обрел резкость.

– Доктор… – выдавил я, чувствуя, как на затылке приподнимаются волосы. – Как вы-то здесь оказались?

– Пока жива память, воспоминания не умирают, – был ответ. – Я пережил частичное уничтожение путем сознательного забвения, но Белоу не в силах искоренить меня совсем. Часть меня будет существовать, покуда существует он сам.

От встречи с восставшим из мертвых доктором к горлу подступили слезы. Здравость моего рассудка вновь подвергалась серьезной угрозе, и я с трудом смог продолжать беседу.

– Я столько уже пережил, – пожаловался я. – Что с ней?

– Послушай меня, Клэй, – серьезно сказало привидение. – Анотина теряет силы, потому что оторвана от острова. Ты лишишься ее, если ничего не предпримешь.

– Я сделаю все что угодно! – в отчаянии воскликнул я – Вот только что?!

– Ступай к развалинам города и найди Книгу, – велел доктор. – А потом уничтожь страницу, как приказал Скарфинати.

– Откуда вам известно про Скарфинати? – удивился я.

– Я знаю все, что знают умершие, – объяснил он.

– Но как же я уйду? – Я взглядом указал на Анотину.

– Тебе нужно спешить. Я посижу с ней, но учти: надолго остаться не смогу. Пребывание здесь требует огромных усилий. А теперь – иди.

Анотина приоткрыла глаза.

– Доктор… – сказала она слабым голосом. Тот улыбнулся в ответ.

Я подошел к ней и опустился на колени.

– Мне нужно ненадолго уйти, – виновато произнес я. – Ладно?

– Не уходи, Клэй. Останься со мной, – прошептала Анотина. В ее зрачках мелькнул страх.

– Я ненадолго. А когда вернусь – тебе станет лучше.

– Обещай, что вернешься, – попросила она.

– Клянусь. – Я вытащил из кармана скомканную вуаль и вложил в ее ладонь. – Сохрани это до моего возвращения. Это и будет моей клятвой.

Пальцы Анотины слабо стиснули зеленую вуаль, когда я наклонился к ее губам. Прежде чем я успел поднять голову, она обвила мою шею руками и вновь притянула к себе. Я щекой почувствовал ее дыхание.

– Я верю в тебя, – прошептала Анотина.

– Пора, Клэй, – напомнил доктор. – Поторопись.

Я поднялся и побежал. У первого поворота дорожки я бросил взгляд назад: Анотина лежала на траве, рядом колыхался полупрозрачный доктор. Она, кажется, опять уснула, Адман же, как тогда, у постели умирающей сестры Белоу, все оглаживал свою бороду.

Путь по извилистой тропке до степей Харакуна занял то ли несколько минут, то ли несколько часов. Паническая тревога за Анотину, шок от неожиданного появления доктора, убийственная неопределенность и фантастичность происходящего – все смешалось в какое-то месиво, обильно приправленное чистой красотой. Я не мог даже думать о том, какова моя цель. Единственное, что я твердо помнил, – надо добраться до развалин города.

Свернув с тропинки, я перелез через поваленное дерево, продрался сквозь какой-то кустарник и наконец очутился на бесплодной равнине. Стоило мне ступить на потрескавшуюся землю, заросшую ржавой травой, как в голове тревожным звоночком задребезжала мысль о вервольфах.

Проделать такой огромный путь – и все ради того, чтобы вернуться к тому, с чего начал! На миг вся эта суета показалась мне лишенной всякого смысла… Но что еще мне оставалось делать? Только продолжать начатое.

– Проклятые оборотни, – пробормотал я и решительно направился к видневшимся вдалеке развалинам.

Солнце было еще высоко, и жара в голой степи стояла невыносимая. Исчерпав все запасы пота, я начал поджариваться. Ступни горели, язык превратился в вату. Степной ветер был и благословением и проклятьем: немного спасая от жары, он шелестел в сухой траве, заставляя меня вздрагивать от страха.

Нечего и говорить, что мой бойкий аллюр продержался совсем недолго и вскоре сменился заплетающейся иноходью. Я приковал взгляд к полуразрушенной башне Верхнего уровня и выжимал из себя все, что мог. Город дрожал в знойном мареве – похожий на сказочное королевство, поглощенное морем. Я плыл сквозь пекло с упорством идущего на нерест лосося и через несколько часов, уткнувшись лбом в городскую стену, приземлился на мягкое место.

Двигаясь вдоль стены, я в конце концов наткнулся на приличную дыру и вошел. Привалившись к большому валуну, чтобы отдохнуть и немного остыть в его тени, я даже рассмеялся, не веря своему везению. Красота давным-давно вышла из меня с потом, вместе с ней прошли страх и замешательство. Теперь я точно знал, что нужно делать: найти Книгу, и как можно скорее. Медлить было нельзя, день уже клонился к вечеру. Я обещал Анотине вернуться и нарушать обещание не собирался.

Собравшись с силами, я вышел из укрытия и зашагал по улице. Насколько мне было известно, она вела в ту часть города, где в руинах моей реальности располагалась лаборатория Белоу. Однако не успел я сделать и двадцати шагов, как за спиной послышался странный звук – будто что-то постукивало по коралловой мостовой. Прежде чем я обернулся, до меня донесся специфический запах. За ним последовало рычание, и перед моим мысленным взором нарисовалась тощая фигура свирепой волчицы: серебристая шерсть, голова с заклепками, а в глазах – жгучее желание вырвать у меня сердце.

28

Ради того чтобы провести меня по развалинам города в качестве пленника, Грета поднялась на задние лапы. Она шла чуть позади, ненавязчиво подталкивая меня в затылок кончиками длинных когтей. Судя по хищному гортанному ворчанию, которое она при этом издавала, ей стоило огромных усилий не прикончить меня на месте. Я покорно следовал в направлении, указанном ее когтями. В другой раз я бы, наверное, не смог сделать и шагу от ужаса, но в ту минуту для меня было кое-что поважнее смерти. Мне нужна была Книга памяти, и Грета вела меня прямо к ней.

Когда мы добрались до лаборатории, волчица втолкнула меня в дверь. Я споткнулся и упал на колени. Это место практически ничем не отличалось от той лаборатории, где мы с Мисриксом искали вакцину. Разница была лишь в одном: здесь никогда не хозяйничали вервольфы. Были целы стеклянные колбы с порошками и растворами – во время моего предыдущего визита они раскрашивали всеми цветами радуги стены и пол. Похожее на маяк сооружение оказалось на месте, точно так же как операционный стол и электрический стул. Целые гнезда проводов вились под потолком, а на одном из столов я заметил строгое женское лицо в обрамлении растрепанных волос – оно смотрело на меня сверху вниз из огромного цилиндра, полного жидкости.

Потом в поле зрения появилась рука, и я услышал смех Белоу. Он помог мне подняться.

– Вот так чудо! – воскликнул он со смехом. – Неужто это сам физиономист Клэй к нам пожаловал?

Я кивнул. Несмотря на значительную потерю волос и некоторое уменьшение в размерах по сравнению с тем временем, когда город был цел, Белоу казался полным жизни и выглядел, пожалуй, моложе моего.

– Я всегда подозревал, что ты вернешься. Должно быть, жизнь в вашем захолустном поселке скучновата?

– Вовсе нет, – возразил я.

– А я, как видишь, – он широким жестом обвел лабораторию, – без дела не сижу.

– Вы всегда были не в меру деятельны, – дерзко заметил я.

Белоу смерил меня строгим взглядом, а после разразился хохотом.

– А я ведь теперь семейный человек, Клэй, – сообщил он.

– Да ну? – отозвался я, чтобы хоть что-то сказать.

– Я думал, ты хоть чуточку удивишься, – разочарованно произнес он.

– Я здесь по делу, – пояснил я.

– Ах до чего же я рад тебя видеть! – воскликнул Белоу. – Идем ко мне, там и поговорим.

Следом за ним я вышел из лаборатории и завернул за угол. Во дворе, на участке земли, расчищенном от вездесущих обломков, выстроились в ряд десять больших клеток, и в каждой сидело по человеку. Впрочем, обитатели двух последних уже не были людьми – в них начался процесс трансформации в волков. Завидев нас, узники самыми жалобными голосами стали умолять выпустить их на волю.

– Спокойствие, джентльмены! – обратился Белоу к пленникам. – Или кто-то желает отдохнуть на электрическом стуле?

Это предложение вынудило узников прекратить стоны и съежиться в глубине своих клеток.

– К чему это зверство? – спросил я, с трудом сдерживая негодование.

– Ну-ну, Клэй! – Белоу погрозил мне пальцем. – Эти люди явились в мой город с вполне определенной целью – грабить и мародерствовать. Они преступники. А я помогаю им стать полезными для общества существами.

– А что вы сделали с теми двумя? – указал я.

– То же, что ждет и остальных. Грете нужна пара. Кто лучше защитит город, чем свора вервольфов? Подумай, какой урок я им преподношу! Из подлых воров они превращаются в доблестных стражей.

– Омерзительно, – сказал я.

– Давай не будем судить друг друга. Идеологические разногласия не должны мешать старой дружбе. Предлагаю просто согласиться не соглашаться друг с другом.

Как ни тяжело было закрыть глаза на увиденные страдания, я вынужден был признать, что мне здесь уже ничего не изменить. Эти люди станут волками, и я сам убью многих из них. Главное сейчас – Книга.

– Хорошо, – кивнул я.

– И правда, до чего хорошо! – Белоу широко улыбнулся и потрепал меня по плечу.

Огибая завалы, мы шли по улице, направляясь к Министерству Знаний.

– Говорят, ты заделался ботаником? – снисходительно улыбнулся Белоу.

– Я собираю травы и другие целебные дары леса.

– Как примитивно… – скривился он. – Но ты ведь еще принимаешь роды! Вот это я теперь, став отцом, еще могу оценить.

Я решил проявить вежливое любопытство:

– У вас мальчик или девочка?

– Сын, – ответил Белоу, сияя от гордости. – Вот увидишь, мы с ним похожи как две капли воды.

– Жажду познакомиться, – кивнул я. – А кто мать?

– О-о! Дикая и необузданная, темная и загадочная, но с райским сердцем.

– И кто же это?

– Глушь Запределья, – торжественно провозгласил Белоу. – Мой сын – демон. Тот самый, которого я привез из провинции. Но поверь, Клэй, я не лгу, говоря, что люблю его всем сердцем… Я знаю, о чем ты думаешь. Но ты не можешь себе представить, как он теперь изменился! Говорит человеческим языком. Не ест мяса. Читает. Думает! Клэй, он хороший парень. Уверен, вы друг другу понравитесь. Возможно, это благодаря белому плоду… Разрушив все, что я имел, он подарил мне бесценный дар – способность любить. Для сына я готов на все.

– Я потрясен. – Ничего нового я не узнал, но услышать такие слова от Белоу было настоящим чудом. – Как его зовут?

– Мисрикс. Я назвал его в честь одного мудреца, жившего триста лет назад. Это был великий человек, таким когда-нибудь станет и мой мальчик. – Белоу остановился и стиснул мою руку. – Клэй, постарайся не реагировать на его демоническую внешность. Прошу, обращайся с ним как…

– Как с равным? – подсказал я.

Создатель кивнул, и мы продолжили путь. Всю дорогу он довольно своеобразно расспрашивал меня о повседневной жизни в Вено. Интересовался судьбой знакомых, которые могли быть до сих пор живы, а также спросил о местонахождении Арлы и Эа.

Добравшись до Министерства Знаний, мы не стали пробираться внутрь через общественные купальни. Вместо этого Белоу извлек откуда-то ключ, и мы чинно, сквозь боковую дверь, вошли в ту часть громоздкого сооружения, которая совершенно не пострадала от взрывов.

Белоу провел меня вниз, в подвал, а оттуда – в одну из комнат знакомого мне коридора со множеством дверей. В моей реальности за одной из этих дверей лежал он сам, иссушенный сонной болезнью. Я чуть не свихнулся от мысли, что если пройти по коридору в эту комнату и подождать подольше, то можно встретиться с самим собой.

Помещение, куда привел меня Белоу, за исключением отсутствующих окон, было точной копией гостиной на летучем острове, где я впервые встретил Анотину. Я сел за стол. Белоу любезно предложил мне стаканчик «Сладости розовых лепестков» и пододвинул пачку «Сто к одному», коробок спичек и пепельницу.

– Чувствуй себя как дома. Я сейчас вернусь, – бросил он, оставляя меня одного.

Я старался держаться спокойно, понимая, что мой единственный шанс добрать до Книги – ждать подходящего момента. Но пока я тут вел светские беседы, Анотина спала и, наверное, истаивала в чистое воспоминание, которое я уже никогда не смогу обнять… Вино и сигареты были для меня сейчас не развлечением, а лишь средством унять тревогу.

Наконец дверь открылась, и Белоу вошел.

– Клэй, хочу представить тебе моего сына, Мисрикса, – объявил он.

Я встал и протянул руку. Из-за спины Создателя выдвинулся демон: голова опущена, мощные лапы сложены на груди. Будь это первая наша встреча, я бы точно с криками ринулся вон из комнаты. Но поскольку к виду демона в очках мне было не привыкать, Белоу был поражен моей выдержкой. Вежливым кивком я предложил Мисриксу обменяться рукопожатиями.

– Отличные очки, – похвалил я. – Ты выглядишь весьма интеллигентным молодым человеком.

– Очки! – фыркнул Белоу. – Согласись, это уже чересчур.

– Нет, серьезно, – запротестовал я.

– Спасибо, – отозвался Мисрикс, обнажая клыки в застенчивой улыбке.

Он уселся за стол вместе с нами, и я спросил его, какие книги он читает. Демон сразу проникся ко мне симпатией и принялся детально излагать содержание последних прочитанных им томов. Вскоре Белоу перебил его.

– Знаешь, Клэй, он ведь большой поклонник физиогномики! – похвастался он.

– Твой отец гений, – сообщил я Мисриксу и краем глаза заметил, что Белоу расцвел в улыбке.

От предложенной сигареты демон отказался, но я заметил, как он занервничал, оттого что этот скользкий вопрос прозвучал в присутствии отца.

Наконец Белоу отпустил Мисрикса, приказав ему отправляться в лабораторию и присмотреть за узниками. Когда тот удалился, Белоу обернулся ко мне:

– Ладно, Клэй, ты вел себя безупречно. Что тебе нужно?

– Я знаю, что вы работаете над вирусом некой болезни, погружающей людей в сон, – начал я.

– Отлично, Клэй! – Создатель хлопнул в ладоши. – Вижу, мы оба не прочь пошпионить.

– Мне нужна вакцина, – заявил я. Белоу ухмыльнулся и поскреб подбородок.

– Вакцина… – промолвил он. – Что ж, я могу тебе ее дать.

Я не поверил своим ушам:

– Можете?!

– А почему бы и нет? Но для начала давай, как в старые добрые времена, отведаем на брудершафт красоты. Я усовершенствовал состав, теперь он куда мощнее прежнего. Малюсенькой капли, разведенной дистиллированной водой, довольно, чтобы достичь того же эффекта, который прежде давал целый шприц концентрата. Составишь мне компанию – и я расскажу тебе все, что хочешь.

Я был бы полным кретином, если бы не заподозрил неладное, но выбора у меня не было. К тому же приближался час, когда мне так или иначе нужно будет заглушить зов привычки.

– Хорошо, – кивнул я. – Как в старые добрые времена.

Создателя моя готовность, казалось, несколько озадачила, однако в следующий миг он хлопнул в ладоши, и из небытия появились два шприца.

– Кое-что еще помню, – ухмыльнулся он, подавая мне шприц.

Белоу молниеносно всадил иглу в вену на шее – в прошлом он не раз проделывал это на моих глазах. Мне было сложнее: я несколько лет не держал в руках шприца и замешкался на минуту, обдумывая процесс. Затем закатал рукав, согнул руку и сжал кулак. Стоило мне взять в руки шприц, как былой навык не замедлил вернуться. Игла вошла в вену легко, как ключ в замочную скважину.

После занятий любовью с Анотиной действие наркотика проявлялось не сразу. С инъекцией все было иначе: здесь красота вливалась прямо в кровь. Когда на столе валялись два пустых шприца, а мы таращились друг на друга затуманенным взором, Белоу спросил:

– Откуда ты узнал о сонной болезни?

– Оттуда же, откуда я знаю про стальных взрывающихся птиц, – ответил я и расхохотался. Наконец-то я знал больше Создателя!

– Ты что, балуешься магией? – Белоу подозрительно вскинул бровь.

– Нет, вашими мозгами, – отрезал я. – Ну же, вы обещали мне вакцину.

– Ты уже получил ее, – ответил он.

– Я еще не настолько не в себе, – сказал я. – Где она?

– Я только что дал ее тебе, – повторил Белоу.

– Да нет же… – упрямо начал я, и тут до меня дошло. – Красота? – упавшим голосом спросил я. – Это красота?

Он кивнул.

– У красоты многосвойств. Когда человек бодрствует, она дарит забвение, когда спит – напоминает, что пора проснуться.

– Нет! – взмолился я.

– Раз уж ты пронюхал про птиц и сонную болезнь, позволь рассказать тебе остальное. Именно чистая красота должна была стать вакциной, ибо после того, как население Вено будет инфицировано сонной болезнью, в один прекрасный день на сцене появлюсь я и, излечив всех, стану героем. Люди научатся уважать меня – ведь я спасу их родных и близких. К тому же таким образом красота станет в Вено неотъемлемой частью существования, а я – самым необходимым человеком, поскольку только мне известен секрет ее приготовления.

– Вы хотите распространить эту страшную привычку? – ужаснулся я.

– Называй это как хочешь.

– Но зачем?!

– Я хочу, чтобы твой народец полюбил моего сына, но знаю, что этого не случится, пока я не заставлю вас силой. Я должен убедить людей воспринимать Мисрикса как полноправного члена общества. Я ведь не бессмертен и хочу знать наверняка, что у моего сына впереди нормальная жизнь. Если он останется со мной, он сделается таким же сумасшедшим, как я, и после моей смерти ничто не удержит его от возвращения к прежним диким нравам.

– То есть вы делаете это ради любви? – поразился я.

– Это мой отпрыск, – высокопарно отозвался Белоу. – Поскольку у тебя, Клэй, детей нет, я надеюсь, что ты поймешь всю глубину моих чувств.

Я попытался вразумить его:

– Но в этом нет никакой нужды! Люди и так примут Мисрикса в свои ряды, оценив его добродетели.

– Не говори глупостей, Клэй. Они выманят его из города, затравят собаками и убьют.

– Вы толкуете о любви, – горько сказал я, – а сами насаждаете тиранию, рабство и смерть.

– Мне уже поздно меняться, – Белоу развел руками. – Должно быть, есть и другой путь, но я устал, чтобы начинать все сначала. Истина в конце круга, Клэй. Теперь мы оба это знаем. Но и для тебя уже слишком поздно. Я не могу позволить тебе разрушить мой замысел. К несчастью, я; кажется, забыл разбавить твою дозу красоты. Когда ты очнешься, я буду делать из тебя волка. Приятно было с тобой поболтать. Послезавтра ты, как и остальные воры, станешь моим защитником.

Он встал, нетвердой походкой подошел к двери и вышел. Я вскочил на ноги, сделал два шага, и мой мозг взорвался.

29

Когда я открыл глаза, крепкие веревки держали меня на операционном столе. Сквозь дверь и пробоины в стенах лаборатории лился утренний свет – значит, я целую ночь провел под воздействием новой, усовершенствованной красоты. Меня посещали галлюцинации гораздо более насыщенные, чем когда-либо, – в этом я был уверен. Что касается содержания этих видений, то здесь все было куда сложнее. Смутно помню, что беседовал с Брисденом о каких-то философских вопросах, а в другой раз отплясывал на пару с Молчальником. Были и другие обрывки образов: трехмачтовый корабль, сражающийся с огромными валами, надкушенный белый плод с торчащим из него зеленым червяком, живая гравюра на жидкой ртути, в которой нас преследовал Учтивец… Единственное, в чем я был абсолютно уверен, что сияющее видение Анотины все время было рядом со мной.

После лошадиной дозы наркотика мною овладели оцепенение и слабость, но я всем сердцем стремился к Анотине и тревожился за ее состояние. Я обещал вернуться, и каждая минута, проведенная вдали от любимой, представлялась мне очередным кирпичом в стене, грозящей разделить нас навсегда. Повернув голову влево, я мог увидеть открытую дверь – путь к свободе. Но сколько я ни бился, не выходило даже ослабить путы, стягивавшие ноги и туловище. Справа от меня на столах виднелись плоды безумных экспериментов Белоу: прозрачные сосуды с женскими головами и человеческими зародышами, жидкие радуги и шестеренки из костей. Время от времени, через неравные интервалы, миниатюрный маяк вдруг начинал светиться, и лаборатория наполнялась порхающими птицами. Их пение, сливаясь с завываниями узников в клетках, превращалось в чудовищную какофонию, сводившую меня с ума.

Я снова проверил веревки на прочность, на этот раз надсадно крикнув. Когда не подействовало и это, я принялся блажить просто так, без всякой цели – просто потому, что ничего лучшего не приходило в голову. Исступленно мотая головой, я дал волю отчаянию.

Я почти охрип, когда в дверях появился Мисрикс. Он бесшумно вошел в лабораторию и бочком пробрался мимо, избегая встретиться со мной взглядом. Я наблюдал за демоном, повернув голову. Он подошел к одному из столов, взял там что-то и двинулся обратно. Я чуть не рассмеялся, когда увидел, что в лапах демона – Книга памяти. Это был мой последний шанс.

– Мисрикс, – окликнул я его. – Демон, хочешь, открою тебе один секрет?

Старательно отводя глаза, тот заторопился к выходу.

– Хочешь, я объясню тебе значение белого плода, который ты нашел в развалинах?

Мисрикс замер, но не обернулся.

– Я могу рассказать тебе, как он укладывается в историю города, – продолжал я. – Это главный экспонат в твоем музее любви. – Честно признаться, я не представлял себе, что буду плести дальше. Главное было привлечь его внимание.

Демон медленно повернулся и посмотрел мне в глаза.

– Откуда ты знаешь про белый плод? – недоверчиво спросил он.

– Он ведь там, в твоем музее, не так ли? Мисрикс подошел поближе, возбужденно взмахнув крыльями и окатив меня воздушной волной.

– Это отец сказал тебе? – предположил он. Я покачал головой.

– Я просто знаю. Белый плод – ключ к истории, которую ты собираешь по крупицам, и я знаю, к какому замку он подходит.

– Рассказывай, – сдался демон и когтем свободной лапы поправил очки.

– Сначала развяжи меня, – возразил я. – Позволь мне немного размяться – тогда расскажу.

Мисрикс разразился блеющим смехом.

– Если я это сделаю, отец рассердится, – резонно заметил он. – Я должен поскорее принести ему Книгу. Мне пора.

– Нет, не уходи! – крикнул я. – Он собирается превратить меня в одну из этих тварей.

– Но ведь ты сам этого хочешь. Отец сказал, ты затем и вернулся в город, чтобы стать другим.

– Он заблуждается, – заверил я его. – Я хочу быть свободным.

Демон покачал рогатой головой и двинулся к выходу. Оставалась последняя попытка.

– Погоди! – окликнул я.

Мисрикс остановился и оглянулся через плечо.

– Говоришь, твой отец рассердится, если ты мне поможешь? А как ты думаешь, понравится ему, если я расскажу, чем вы занимались с Гретой Сикес?

Шипастый кончик хвоста просвистел в дюйме от моего носа.

– Неправда!

– Нет правда, и ты это знаешь! И твой отец поймет это. Думаешь, есть на свете что-нибудь такое, чего он не мог бы понять? Думаешь, он не отличит правду от лжи? Да нацепи ты хоть три пары очков – все равно он будет считать тебя диким зверем, когда узнает про волчицу!

Мисрикс застыл на месте, неотрывно глядя на меня.

– А сигаретку после этого выкурил? – съехидничал я. – Папочка узнает и об этом.

Это замечание заставило демона болезненно поморщиться. Я подло расхохотался. На миг мне показалось, что он уходит, но демон просто решил положить Книгу на сиденье электрического стула. Затем он вернулся и двумя точными взмахами когтей рассек веревки.

Скатившись со стола, я вытащил из башмака скальпель, который оставался там еще с острова. Протянув его демону, я посоветовал:

– Отдай это отцу. Скажи, что нашел у стола, – и он решит, что я сбежал сам.

– Хорошо, – кивнул он, и я увидел, как в честных глазах Мисрикса зарождается мысль о жульничестве. Я схватил его за плечи и заорал:

– А теперь беги! Быстрее!

Демон попятился и, переступив порог, припустил прочь.

Схватив Книгу со стула, я открыл ее и обнаружил кипу разрозненных страниц, испещренных рядами черно-чернильных значков. Времени на то, чтобы перерывать их здесь же, у меня не было. Необходимо было как можно скорее выбраться из города. Как только Белоу станет известно о моем побеге – он вышлет погоню. Я уже не спотыкался, когда бросился к дверям, а оттуда – по той дороге, которой Грета привела меня в лабораторию. Мысли мои были только об Анотине. Особенно ясно мне вспоминались те тихие, ничем не примечательные минуты, когда мы болтали ни о чем и просто дышали одним воздухом. Вот к чему я так отчаянно стремился.

Больше всего меня беспокоила Грета. Я ждал, что она вот-вот выпрыгнет откуда-нибудь из-за угла, однако было еще довольно рано, а Мисрикс говорил, что оборотни обычно просыпаются не раньше полудня. Должно быть, это меня и спасло, поскольку до обвалившейся городской стены я добрался без приключений. Ступив на бесплодную землю Харакуна, я ощутил огромный прилив сил. «Я сделал это, – сказал я себе. – У меня есть Книга. И у меня есть вакцина». Я помчался, как демон.

На середине пути к лесу, откуда я вышел вчера, силы начали покидать меня. В левом колене поселилась острая боль, отчего мой галоп стал напоминать нелепые скачки перепуганного Квисмала. Я задыхался и потел, но не останавливался ни на секунду. «Сколько можно уже носиться по этим проклятым степям», – с раздражением подумал я, когда безжалостное солнце снова принялось за свое.

Миновав три четверти пути, я угодил ногой в чью-то нору, подвернул лодыжку и зарылся носом в землю. Книга выскользнула у меня из рук, обложка распахнулась, и оттуда, как из лопнувшей скорлупы, посыпались белые семена страниц. Я кое-как поднялся на ноги и ошарашено застыл посреди бумажной метели.

Однако сокрушаться было некогда. Я бросился собирать страницы, попутно решив, что если именно сейчас замечу ту самую, с глазом, песочными часами и кругом, то остальные можно бросить. Но пока я гонялся за листами по степи и собирал их в пачку, все они казались одинаковыми. А когда обернулся, чтобы подобрать те, что упали сзади, мой взгляд привлекла какая-то точка в небе. Сначала я решил, что это птица, но для птицы существо было великовато. Размах его крыльев был огромен, и оно стремительно приближалось на низком бреющем полете над степью.

– Мисрикс… – понял я и кинулся торопливо собирать оставшиеся страницы.

Я подобрал еще три листка, а когда бросился за четвертым, увидел то, что искал: глаз, смотрящий на меня с вершины столбца символов. Упав на колени, я потянулся к странице, но ветер, поднятый демоновыми крыльями, унес ее в сторону.

– Будь ты проклят! – прорычал я, вставая и готовясь к драке. – Я же предупреждал: я все расскажу отцу!

Мисрикс рассмеялся:

– Клэй, ты ошибаешься. Я из твоего времени. Мне удалось наконец прорваться в мир памяти, и я прилетел за тобой.

– Нет, – запротестовал я. – Я никуда не пойду. Я не все еще закончил здесь!

– Медлить нельзя! Отцу все хуже, и мир его памяти, весь целиком, разрушается!

– Я должен увидеть Анотину. Я обещал вернуться, – упрямо твердил я, стараясь не выпускать из виду нужную страницу.

– У нас нет на это времени, – отрезал Мисрикс – Клэй, очнись! Она же всего лишь мысль! Ты рискуешь своей и моей жизнью, задерживаясь ради искорки воображения, дуновения мнемонического ветра.

– Не смей так говорить о ней, – огрызнулся я. В голове сложился отчаянный план. Я двинулся вперед, словно смирился с мыслью о возвращении, а когда оказался рядом с демоном, сжал правую руку в кулак и со всей силы заехал ему прямо в челюсть. Мисрикс пошатнулся и рухнул на землю. Я мигом подскочил к своей странице и схватил ее. Не глядя, что стало с Мисриксом, я снова устремился к лесу.

Сначала позади послышался шум крыльев, а потом демон рухнул мне на плечи. Горло стиснули когтистые лапы – он, видно, задумал одержать победу, слегка меня придушив. Резко остановившись, я пригнулся, и демон кувыркнулся через меня, но в последнюю секунду уцепился за мою рубаху, и я оказался у него на животе. Какое-то время мы остервенело катались по земле. Но грубая сила возобладала, и демон уселся мне на грудь, левой лапой сжимая мое горло.

– Я не могу позволить тебе остаться, – сказал он, после чего размахнулся правой лапой и отвесил мне увесистую затрещину. Теряя сознание, я понимал, что теряю и Анотину. Теперь я знал, что значит умирать…

Мы вновь летели сквозь ночное небо памяти Мисрикса, над лесами Запределья.

– Когда остров рассыпался, я потерял твой след, – рассказывал демон. – Пришлось облазить бесчисленное количество воспоминаний, чтобы найти тебя. Это заняло несколько часов. Я думал, вы оба погибнете.

Я был слаб и совершенно опустошен.

– А как вакцина? Ты нашел ее? – спросил демон, взмывая вверх, в ночное небо.

– Это красота, – выдавил я через силу. – Что же еще? Просто красота.

Достигнув пика, Мисрикс обрушился вниз, в нашу реальность. Где-то в середине падения я погрузился в глубокий милосердный сон без сновидений.

Открыв глаза, я обнаружил, что сижу в кресле в спальне Белоу. Под ногами стояла скамеечка, а сам я пребывал в том же положении, что и в ту минуту, когда лапа Мисрикса опустилась мне на макушку, вызвав вихрь наваждения. Я повернул голову. Демон, сгорбившись у постели отца, вводил дозу красоты в вену на шее Белоу.

От долгого сидения в одной позе все тело затекло, и чтобы подняться на ноги, мне потребовалась помощь Мисрикса.

– Четыре часа прошло, – сообщил он, подставляя мне плечо вместе с крылом.

Мы медленно двинулись к двери. Боль в колене, которую я заработал, мотаясь по степям мнемонического мира, последовала за мной сквозь время и пространство и теперь неприятно пульсировала. Когда мы вышли из комнаты, Мисрикс обернулся и аккуратно прикрыл дверь.

Мы вернулись туда, где демон утром готовил мне салат. Усадив меня в кресло и обеспечив пачкой «Сто к одному» и чашкой озноба, он сел напротив. Я все еще чувствовал страшное опустошение – как телесное, так и душевное.

– Мне кажется, я умер, – произнес я, выдыхая струйку дыма.

– Судя по цвету лица, так оно и есть, – заверил Мисрикс – Ты просто слишком долго пробыл в мнемонической реальности. Твое возвращение было как появление младенца из чрева матери.

– Во мне одна пустота, – пожаловался я.

– Клэй, не хотел тебе говорить, но лекарство от сонной болезни я нашел раньше тебя. В одном из воспоминаний отца я случайно наткнулся на тот момент, когда он выяснил, что красота нейтрализует действие вируса. Но я все же отыскал тебя и вернул. Нужно жить реальной жизнью, Клэй. Если бы существовал способ вытащить оттуда ту женщину, я бы так и сделал. Ты простишь меня?

– Какая злая ирония… – Я покачал головой. – Искать любовь на протяжении всей жизни – и найти. Но где! В сознании того, кого считаешь символом абсолютного зла…

– Но ты простишь меня? – настаивал демон.

– Мне нечего прощать. Ты – единственный из нас троих, кто действует, не боясь правды. Мы с твоим отцом обманщики, только он обманывает мир, а я – себя. Ты был прав кое в чем еще, – добавил я и сделал глоток озноба.

– В чем? – спросил демон.

– Это действительно история любви.

30

Мисрикс вышел из комнаты – проследить за состоянием Белоу. Я остался сидеть, безразлично уставившись в стену и выкуривая сигарету за сигаретой. Теперь я понимал, каково это – навсегда потерять самого близкого человека. Да, Эа с детьми и Арлой тоже ушли из Вено, но я хотя бы знал, что они где-то там, в Запределье. Анотина же для меня все равно что умерла. «Она считает меня предателем», – повторял я себе снова и снова. Я вернулся в реальность, но горе в моей душе барьером отделяло меня от настоящей жизни.

Прошло немало времени, прежде чем пачка «Сто к одному» опустела. Пора было подумать о возвращении в Вено и о снабжении заболевших чистой красотой. Я как раз собирался выбраться из кресла и отправиться за Мисриксом, когда дверь отворилась, и он сам вошел в комнату в сопровождении Белоу. К моему удивлению, Создатель был не в синей пижаме, а в строгом черном костюме и в той самой широкополой шляпе, которую носил когда-то мэр Батальдо. Держался он очень прямо и не выказывал никаких признаков перенесенной болезни.

Завидев меня, Белоу улыбнулся.

– Клэй, мне тут недавно кое-что приходило в голову… Не ты, случайно? – сказал он и хрипло рассмеялся собственной шутке.

Мисрикс поставил отцу кресло, тот сел.

– Минутку, Клэй, – извинился он и обернулся к Мисриксу: – Послушай, мой мальчик, сбегай-ка в Министерство Просвещения – туда, где я складирую красоту. Погрузи в повозку весь запас, запряги лошадей и привези сюда. Настало время снискать расположение добропорядочного народа Вено.

– Отец, там оборотни, – робко напомнил Мисрикс.

– Ах да! – спохватился Белоу. Он снял с шеи цепочку с маленьким узким цилиндром. – Возьми свисток. Будут тебя донимать – подуй в него, и они исчезнут.

Демон взял свисток, но не сдвинулся с места.

– Что еще? – раздраженно спросил Создатель.

– Я хотел, чтобы вы знали, сэр… Клэй спас вам жизнь.

Белоу потрепал Мисрикса по мохнатой лапе.

– Я в курсе, – ответил он. – И никогда этого не забуду.

Демон облегченно улыбнулся и, бросив на меня короткий взгляд, вышел из комнаты. Как только дверь за ним закрылась, Белоу вытащил из кармана пистолет.

– Ну, как он тебе? – кивнул он в сторону двери.

– Он неподражаем, – признался я, не отрывая взгляда от ствола, который смотрел мне прямо в лоб. – А вот вы должны бы верить в него сильнее.

– Куда еще сильнее? – изумился Белоу.

– С чего вы взяли, что любовь жителей Вено ему придется завоевывать силой? Конечно, сначала они испугаются. Но как только у Мисрикса появится возможность проявить себя, вам не придется демонстрировать его доброту насильно. А с вашим планом все кончится тем, что люди будут ненавидеть его, как ненавидят вас. Что может быть ненавистнее любви по принуждению?

– Хотел бы я так же верить в людей, как и ты, Клэй. – Белоу вздохнул. – Но я верю только во власть.

– И поэтому вы меня застрелите?

– Это, конечно, довольно скучная казнь для такого выдающегося мерзавца, как ты. Следовало бы изобрести что-нибудь более адское, но, сам понимаешь, я сейчас не в форме. Чтобы восстановилось воображение, нужно время.

– А что подумает ваш сын, когда вернется и найдет меня мертвым? – спросил я с укоризной.

– Попереживает немного – только и всего. Растить детей – тяжелый труд, Клэй. Нельзя оберегать их от жестокой реальности вечно. Как представлю себе, какие превратности судьбы уготованы моему сыну, так сразу счастье отцовства омрачается горечью. – Белоу с непритворной печалью потупил взор.

– Вы знали, что я нахожусь в вашей памяти? – полюбопытствовал я.

Он кивнул.

– Я видел, что ты там околачиваешься, но сам словно застыл на дне колодца. Сосредоточиться на воспоминаниях было не так-то просто, и я не всегда видел их ясно. А какого труда мне стоило оживить мое воплощение в куполе и установить курс, который привел бы тебя к вакцине!

– Вы сознательно отослали меня к руинам города?

– Я видел, как ты провалил дело на Меморанде, и понял, что должен помочь тебе добраться до более конкретного воспоминания, где вакцина была бы более очевидна. А когда Анотина меня поцеловала – пусть это был всего лишь поцелуй памяти, в нем все же был отголосок красоты… В общем, этого хватило, чтобы оживить мою волю и запустить двигатель.

– Что теперь с Анотиной? – спросил я с дрожью в голосе.

– А что ей сделается? Ты все-таки спас ее. Больше того, она, если я не ошибаюсь, беременна. Я наблюдал за вашими шашнями! – Белоу с хитрой улыбкой погрозил мне пальцем. – Жалкое зрелище, конечно, но хоть какое-то развлечение.

– Почему вы бросили ее, если любили?

– Никто никого не бросал, – сказал он с еле заметным раздражением. – Ее разум остановился во время изучения Книги памяти. Она где-то там… – Белоу неопределенно взмахнул рукой. – Плавает себе на корабле, заключенная в ледяную оболочку. Однажды корабль вышел из порта и не вернулся.

– Скарфинати говорил другое, – возразил я.

– Прошу тебя, Клэй! – скривился Белоу. – В твоем возрасте пора бы уже знать, как влияют на память желание и воображение. Мое воспоминание о Скарфинати – весьма вредное создание. Нельзя верить ни единому его слову. Понимаешь, это не всегда можно контролировать. Взять, например, Учтивца. Он привиделся мне в страшном сне, когда я был ребенком, вскоре после смерти сестры. С тех пор я пытаюсь от него избавиться, но все тщетно. Он символ чего-то очень могущественного – чего-то, что я за всю свою жизнь так и не смог понять, но не смог и забыть.

– У вас внутри целый мир зла, – сказал я, – но там я нашел и любовь.

– Пойми одну вещь, Клэй. То, что ты увидел и пережил, было не только мной. Твое присутствие многое изменило, а твое желание так неразрывно переплелось с моей памятью, что разделить их теперь невозможно. Сложно сказать, кому из нас что принадлежит. Возможно, ты на какое-то время сделал меня лучше, чем я есть. В награду я мог бы сохранить тебе жизнь, но исходя из прошлого опыта знаю, какой ты неисправимый бунтовщик. Если бы не забота о будущем Мисрикса, я бы отпустил тебя на все четыре стороны.

– Обещайте, что вылечите жителей Вено и позаботитесь о них, – попросил я.

– Постараюсь. Что же я буду делать без народа? – ответил Белоу, отодвинул стул и встал. – Подъем, – приказал он, тыча в меня стволом.

Можно было бы кинуться на него через стол, позвать на помощь, попытаться убежать, в конце концов… Но тупая боль внутри, боль утраты, свела на нет всю волю к жизни.

– Стреляйте, – разрешил я.

Белоу прицелился в грудь и уже готов был спустить курок, как вдруг зашелся в жестоком приступе кашля. Он поднял свободную руку, словно хотел показать, что будет готов через минуту. Кажется, Белоу даже собирался выдать очередную остроту, но вместо слов из его горла вырвалось лишь мучительное бульканье. Пока он мучительно разевал рот, глотая воздух, я терпеливо ждал, когда закончится эта досадная задержка. И только когда Белоу, выронив пистолет, обеими руками схватился за горло, я понял, насколько серьезно его состояние. Продолжая судорожно хрипеть, он прислонился к стене. Я поспешил ему на помощь.

– Что с вами? – закричал я.

В этот миг дверь отворилась, и вошел Мисрикс.

– Все готово, отец, – доложил он. А секунду спустя, увидев, что происходит, он бросился к Белоу с перекошенным от страха лицом. – Что случилось, Клэй?! – вскричал он.

– Не знаю! Твой отец собирался пристрелить меня, а потом стал задыхаться.

Создателю становилось все хуже, лицо его стало синим, как у шахтеров Анамасобии. Вскоре хрипы прекратились, Белоу потерял сознание, и нам пришлось уложить его на пол.

– Что же делать? – в отчаянии спросил демон.

Я покачал головой. Для меня происходящее было не меньшей загадкой. Вскоре тело Создателя обмякло. Я попытался нащупать пульс, но ничего не нашел. В это трудно было поверить: великий Драктон Белоу, Создатель Отличного Города, был мертв. Пустые глаза неподвижно глядели в потолок, рот был разинут, руки лежали на груди.

– Ну как? – со слезами в голосе спросил Мисрикс.

Нелепая случайность спасла мне жизнь, но при виде убитого горем демона я не в силах был ликовать. Поднявшись, я отошел от тела.

– Что с ним случилось, Клэй? – воскликнул Мисрикс – Смотри, у него в горле что-то есть!

Я вернулся и опустился на колени.

– Вон там, – демон указал кончиком когтя. Оттянув подбородок Белоу вниз, чтобы открыть рот еще шире, я нагнулся и заглянул в темноту за языком. Там действительно что-то виднелось – как будто какой-то лоскуток ткани. Мисрикс подвинулся, чтобы заглянуть через мое плечо, и в свете, который он до этого загораживал, мелькнуло что-то зеленое. Я машинально сунул руку в карман – там было пусто.

Отстранив меня, Мисрикс когтями, словно пинцетом, ухватился за край лоскута и потянул. Словно в цирковом фокусе, длинным зеленым языком наружу вылезла вуаль. Я не верил своим глазам. Разворачивая ткань, демон разрыдался.

– Не понимаю… – всхлипнул он, набрасывая вуаль на лицо Белоу, чтобы прикрыть жуткую гримасу.

Вот оно и случилось – мое чудо. Съев белый плод, я все ждал, что со мной случится нечто необычное и даже решил, что, возможно, это мои приключения на Меморанде. Но нет, чудо свершилось в реальном мире. Думаю, не без участия Анотины.

Мисрикс снял с шеи цепочку со свистком и отдал мне.

– Иди, – приказал он. – Повозка у входа. Там столько чистой красоты, что хватит вылечить тысячу Вено. Спасай своих людей.

– Поедем со мной, – предложил я. – Я помогу тебе стать там своим.

– Я не могу уйти сейчас, – ответил демон. Потом сорвал с носа очки, бросил на пол и растоптал копытом.

Я хотел было снова попросить его составить мне компанию, но Мисрикс отвернулся и прорычал:

– Убирайся!

В дверях я оглянулся. Стоя на коленях у тела Белоу, демон обхватил его лапами и приник рогами к его груди. Потом расправились широкие крылья и скрыли от меня обоих.

Мне потребовалось немало времени, чтобы выбраться из лабиринта Министерства Знаний. На коридор, ведущий к выходу, я набрел совершенно случайно. На улице стояла повозка, груженная ящиками с чистой красотой и запряженная парой лошадей. Я взобрался на козлы и взял вожжи. От этих коней оказалось побольше проку, чем от Квисмала. Стоило мне тронуть поводья, как они тут же сорвались с места. Они мчали меня по городу, аккуратно огибая валуны и разрушенные здания, безошибочно находя дорогу, по которой могла проехать повозка. Минут через пятнадцать мы уже проскочили сквозь дыру в городской стене – там, где от каменной кладки ничего не осталось.

Широкие устойчивые колеса были будто специально созданы для путешествий по кочкам и рытвинам, а лошади оказались не только смышлеными, но к тому же сильными и резвыми. Оказавшись на открытом месте, они пустились во весь опор, а я поклялся, что пересекаю проклятые степи уж точно в последний раз. Свисток Белоу висел наготове, но оборотни не показывались. И хотя мне следовало внимательно следить за дорогой, все мысли были только об Анотине.

31

Это я запустил змею в рай. В ящиках не оказалось шприцев, так что мне пришлось рассчитывать дозы приблизительно и вводить красоту через рот – две капли концентрата взрослым и по одной – детям. Как и в случае с Белоу, результаты оказались впечатляющими. Каких-то пару часов – и жертвы сонной болезни уже были на ногах. К заходу солнца я вырвал из лап смерти стольких, что мне уже казалось, будто воздаваемые мне почести заслужены. Вено охватило ликование, в котором смешались восторг воскрешения и наркотическая эйфория.

Закапывая красоту жертвам сонной болезни, я предупреждал членов их семей о том, что чистая красота – сильнодействующий наркотик, и у их близких могут случиться галлюцинации. Однако людям такая цена за исцеление казалась ничтожной. Мне следовало просветить их и насчет мгновенного привыкания, но я не смог. Не забыл, не постеснялся – а просто не в силах был взять на себя ответственность за трагедию, которая, я знал, непременно произойдет.

Я истратил меньше ящика красоты (в повозке их было тридцать) и поздно вечером завершил свой обход кружкой дикого эля, распитой на берегу реки в компании с Дженсеном, Роном, их женами и другими соседями. Ночь была прохладной, и запах чистого воздуха и прозрачной воды казался удивительно свежим после затхлой атмосферы городских развалин. Какой-то карапуз вручил мне голубую бумажку, оказавшуюся благодарственным письмом от всего поселения, спешно нацарапанным по этому случаю.

Потом Дженсен утихомирил остальных и заявил:

– Клэй, мы ждем не дождемся послушать про твое путешествие.

Я отмахнулся, сказав, что разговоры помешают мне напиться.

– Ну же! – подхватил кто-то еще. – Мы хотим знать.

– А Белоу еще жив? – поинтересовалась Семла Худ.

– Он умер, – отозвался я.

Это сообщение вызвало взрыв всеобщего ликования, которое меня почему-то расстроило. Потребовали подробностей, и тут я не выдержал и разрыдался. Все вокруг затихли и отвели взгляд, не желая меня смущать. Вскоре беседа вокруг костра возобновилась, и, к моему великому облегчению, я перестал быть центром внимания.

Жена Милли Мака, Доротея, сказала своей соседке:

– Никогда мне не было так хорошо, как когда я проснулась. А потом случилась чудная вещь: на стене в спальне я увидела лицо. Это был мой брат, а ведь его завалило во время взрывов в Городе. И что еще чудеснее – я разговаривала с ним!

За этим признанием последовали другие – все как один связанные с наркотическими галлюцинациями. Большинство видений оказалось из разряда приятных. Так она и действует, красота: поначалу показывает то, о чем мечтаешь, но как только окажешься в ее когтях – свободы воли уже не видать.

Рассказы о видениях следовали один за другим, я же, извинившись, забрался в повозку и направился к моему лесному домику. Не могу описать, какое чувство облегчения я испытал, перешагнув порог. Только здесь, в абсолютной тишине, я осознал, сколько мне довелось пережить за последние дни.

Я думал, что как только доберусь до постели – засну как убитый. Но сон не шел. В голове метались мысли об Анотине, и я весь извертелся от одиночества и неудовлетворенного желания. Эта утрата была не из тех, что забываются легко. Под утро усталость все же взяла свое, и я забылся тяжелым сном, в котором Анотина явилась ко мне, чтобы спросить, почему я ее бросил.

На следующий день я проснулся поздно, но вместо того чтобы отправиться в лес за травами и кореньями, несколько часов не вылезал из постели. Я лежал, бездумно уставившись в потолок, и пытался вспомнить лица Нанли, Брисдена и доктора. Я помнил их имена, специальности и даже кое-что из наших разговоров, но как ни бился, так и не смог вызвать в памяти сколько-нибудь отчетливого образа хоть одного из этой троицы. Мне стало страшно, и я наконец выбрался из постели, сказав себе: «Давай, Клэй. Надо что-то делать».

Я оделся и вышел из дому навстречу яркому полдню. Первым, что я заметил, было исчезновение из повозки двух ящиков с красотой. Я пересчитывал груз снова и снова, но ошибки быть не могло. Так случилась первая в Вено кража. Страшное зелье начинало показывать характер. Я должен был уже тогда уничтожить все запасы красоты и поднять тревогу, предупредив остальных, но я не сделал и этого. Вено, спасение которого стоило мне стольких трудов, вступило на путь саморазрушения, и мне не по силам было встать на пути горной лавины. Вместо этого три ящика красоты я перетащил в дом.

Если остальным взрослым обитателям Вено я прописывал по две капли наркотика, то себе назначил четыре. Усевшись за стол, лицом к окну, за которым мирно шелестели серебристые листья деревьев, я отведал чистой красоты – пожалуй, самого горького вещества из всех известных человеку. Я громко застонал, пока она прокладывала путь по венам, цепкой лианой обвивая сердце и мозг. А потом все стало неторопливым и мягким.

Я поднял глаза: прямо напротив сидела Анотина. Она смеялась, словно я только что отпустил какую-то шутку. Волосы ее были распущены, на плечах – бретельки моего любимого желтого платья.

– Я так скучал по тебе, – сказал я ей.

– Не бойся, Клэй, – ответила она. – Теперь я буду с тобой всегда.

Она встала, подошла ко мне и поцеловала.

Прошло два дня. Как только Анотина начинала растворяться в воздухе, я снова глотал горькие капли красоты. Ел я мало, а выходил из дому, только чтобы облегчиться. К вечеру второго дня обнаружилось, что в повозке остался только один ящик.

Изредка вместо Анотины являлись Белоу, доктор или Мисрикс – все они докучали мне разного рода обвинениями. Однажды ночью, когда мы с Анотиной любили друг друга в моей постели, я услышал, как в дверь кто-то скребется. Едва я вскочил на ноги, видение улетучилось. Я перепугался, решив, что у меня хотят похитить последние запасы красоты. Теперь вся деревня была охвачена безумием, то впадая в эйфорию, то страдая от абстиненции. Было бы вполне естественным, если бы кто-нибудь уже был готов убить за лишнюю каплю пьянящего зелья.

Я схватил каменный нож и, подкравшись к двери, резко ее распахнул. На пороге сидел черный пес. Увидев меня, он коротко залаял и деловито протрусил в комнату. Ухо у пса было оторвано напрочь, а на правом плече виднелись шрамы.

Сперва я испугался так, словно увидел привидение. Но пес подошел ко мне, трясущемуся от страха, встал на задние лапы, а передними уперся мне в грудь. Тогда я обнял его за шею и погладил. В кладовке оставался запас сушеного мяса, и я наложил ему целую миску. Вуд сидел у моих ног, когда я вскрыл очередную ампулу с красотой и принял пять капель. Анотина вернулась, и я поведал ей о собачьей храбрости и верности. Когда рассвет окрасил горизонт алым, Анотина исчезла, а Вуд остался. По прошествии нескольких дней стало ясно, что он действительно выжил в схватке с вервольфами в степях Харакуна.

Как-то раз меня навестила Семла Худ. Я только что принял очередную дозу и видел, как она приближается к дому, но когда раздался стук в дверь, притворился, что меня нет. К сожалению, Семлу мое молчание не обмануло. Она просто толкнула дверь и вошла в дом. Увидев меня, она горестно покачала головой:

– Я пришла к тебе за помощью, Клэй, но вижу, ты ничуть не лучше остальных.

– Прости. – Это было все, что я мог ей ответить.

– Твое лекарство превратило Вено в настоящий ад, – сказала она. – Повсюду процветает воровство, двоих уже убили из-за твоего чертова зелья. Взрослые ведут себя как дети, а детишки что-то бормочут целыми днями да таращатся на солнце.

Я скорбно покачал головой.

– Нас осталось совсем мало – тех, кто еще пытается вернуть жизнь в нормальное русло, но, похоже, это невозможно. Ты спас моего мужа, но теперь я снова его потеряла.

– Но я-то что могу сделать? – В моем голосе прорывалось раздражение. – Я так устал…

– Я просто зашла сказать, что Дженсен Ватт утонул вчера, когда полез в реку, погнавшись за ангелом.

– Тебе пора, – резко сказал я, заметив, что на кухне материализовалась Анотина. Я отвернулся и только услышал, как хлопнула дверь.

В ту ночь Вуд разбудил меня своим лаем. Я скатился с кровати и нашарил каменный нож. Скорчившись за стулом, я приготовился к тому, что сейчас меня будут грабить. Вместо этого вновь послышался стук.

– Кто там? – крикнул я. Пес угрожающе зарычал.

– Это я, – отозвался глухой бас.

Я решил защищать красоту до конца.

– Убирайся! У меня нож.

Внезапно дверь распахнулась с такой силой, что я отлетел в сторону. В комнату вошел демон. Глаза его горели желтым огнем, а хвост яростно стучал по полу. Я вскинул руки вверх, защищаясь, когда он шагнул ко мне. Сверху опустилась могучая лапа, и острые когти прошли сквозь ткань рубахи, не задев кожу. Приподняв меня над землей, демон процедил:

– Я наблюдал за тобой, Клэй.

С этими словами он в третий раз за историю нашего знакомства вышиб из меня сознание.

Очнулся я только утром, привязанным к кровати. На другом конце комнаты, у стола, стоял Мисрикс. По одной доставая из ящика оставшиеся ампулы, он давил их в лапах.

– Пришло время очнуться, – объявил он.

Эта ломка чуть не убила меня. Прошла целая неделя, прежде чем я смог выбраться из кровати и самостоятельно передвигаться. Невозможно передать, в какие бездны страдания я погружался за эти дни. Боль была так сильна, что казалось, голова не выдержит и лопнет. Целые дни проходили в лихорадочной дрожи, в поту и слезах. Я осыпал демона самыми страшными проклятьями и оскорблениями, какие только мог изобрести. Я сказал ему, что это он виноват в смерти отца, что он всего лишь зверюга, которую обманом заставили считать себя человеком. Мисрикс в ответ лишь, басовито похохатывал. Когда я забывался сном, он ходил в лес за травами, из которых потом готовил мне похлебку. С Вудом они стали закадычными друзьями и вместе наблюдали за моим возвращением к жизни.

Наконец настал день, когда демон развязал меня, сказав:

– Теперь с этим покончено, Клэй. Не стоит пытаться искать эту дрянь, я уничтожил все.

Он отвел меня в лес, к пруду, и заставил умыться. Когда мы вернулись в дом и я переоделся в чистое, демон заявил:

– У меня есть для тебя кое-что.

Вытянув лапу, он медленно разжал кулак: на ладони демона лежала зеленая вуаль.

– Не беспокойся, – усмехнулся он, – я ее выстирал.

Теперь, когда ко мне вернулась вуаль, я снова обрел цельность. В теле появились силы для преодоления разрушительных последствий красоты. Разум очистился, и я понял, что должен покинуть Вено.

– И куда ты пойдешь? – спросил Мисрикс, когда я поделился с ним своими планами.

– Еще не знаю. Главное – подальше отсюда.

– Идем со мной, в Запределье, – предложил он. – Лично я возвращаюсь туда. Человечность надоела мне – она не слишком-то мне подходит. Я снова хочу затеряться в лесу: летать над Палишизом и охотиться как хищник, какой я и есть на самом деле. Для демона я слишком много думал.

Я представил себе Запределье, бескрайний край неизведанного.

– Там рай, – промолвил я. – Однажды я уже пробовал туда добраться, но не вышло.

– Попробуй еще, – сказал демон.

Мы быстро составили план действий. Мисрикс слетал к развалинам Города, чтобы собрать все необходимое для путешествия.

А перед тем как выступить в путь, я написал эту повесть для вас, честные жители Вено. Это и объяснение, и предупреждение, и история любви. Надеюсь, она поможет искоренить то зло, которое я вынужден был посеять. Лелейте свои воспоминания, но будьте осторожны: в них скрывается правда.

Ранним утром я положу эти страницы на крыльце дома Семлы Худ, а потом мы с Мисриксом и черным псом отправимся в Запределье, где демон надеется забыть свою человечность, а я – вспомнить свою.

От автора

Этот роман не был бы написан, если бы не Фрэнсис А. Йейтс и две ее книги о мнемонике: «Искусство памяти» и «Джордано Бруно и герметическая традиция». Это поистине невероятные ученые труды – рекомендую их всем людям с воображением.

Хочу также поблагодарить следующих индивидуумов за помощь и поддержку.

Билла Уоткинса, Кевина Квигли, Майка Гэллахера и Фрэнка Кинана – за чтение и обсуждение этой рукописи на разных стадиях ее создания.

Уолтера, Джин, Дилана и Челси – за щедрую техническую поддержку.

Дженифер Брейль, издателя этой книги, за то, что в непостижимом лабиринте памяти она никогда не позволяет мне забыть о том, что нужно помнить.

Запределье

Эта книга – для тех выносливых читателей, которые сопровождали меня на протяжении всех трех частей путешествия и помогали мне не сбиться с дороги. В особенности это касается Дженнифер Брель, которая на данном отрезке пути несла компас и храбро расчищала километры чудовищных зарослей.

Отдельное спасибо:

Пат Дин – за то, что снабжала меня разными интересными книгами по искусству тату.

Биллу Уоткинсу, Кевину Квигли и Майку Гэллахеру – за чтение этого романа по мере его создания и ценные замечания.

Мимс, Нок и Эйр – за драгоценное Время.

Воображение вселенной

Я где-то читал однажды, будто наш мир – разумное существо, нечто вроде гигантской головы, крутящейся в космосе. Океаны – его кровь, земная твердь – плоть, ветер – дыхание, леса – волосы, а все живые твари, что ползают, летают и плавают по белому свету, – суть всевидящие глаза вселенной и выразители ее воли. Если это так, то Запределье, с его бескрайними лесами, простершимися от границ страны на тысячи миль к северу, до самого Морозного полюса, а на восток и запад – в такие дали, что и представить нельзя, Запределье, с его опасностями и чудесами, тайнами и отсутствием логики – не что иное, как фантазия вселенной.

Кому как не мне это знать? Ведь я, Мисрикс, на четверть горделивое чудовище, а большей частью слабый человек, оттуда родом. Не очутись я против воли в мире людей, не попадись в сети человеческого языка и логики, я бы и по сей день оставался демоном и, как и прежде, с непостижимой грацией срывался бы с дерева, чтобы вспороть брюхо какому-нибудь оленю… Но все изменил гений Драктона Белоу. Крылья, когти, рога, шерсть и змеиные зрачки – все это по-прежнему при мне, но теперь я потягиваю чай из фарфоровой чашечки, питаюсь исключительно растительной пищей и рыдаю над страницами с чернильными закорючками, когда они повествуют о гибели любви или поверженном в бою рыцаре.

Много лет назад Белоу произвел надо мной эксперимент в попытке создать себе наследника. Что ж, я был послушным сыном. И даже носил очки, лишь бы соответствовать тому образу высокоинтеллектуального отпрыска, о котором мечтал Белоу. (Теперь, кстати, я уже применяю этот оптический прибор по назначению – от неумеренного пристрастия к чтению глаза стали слабеть.) Но, порожденная эгоизмом, любовь Создателя вскоре иссякла, а мое преображение так и осталось незавершенным. Я словно застрял в узкой середине песочных часов, завис где-то между адом и раем… И вот я единственный житель города, которым некогда правил отец.

Несколько лет назад, после кончины Белоу, я решил вернуться в Запределье, чтобы избавиться от своей человечности. Ночами мне снились сны о привольной жизни в этих дебрях, где нет места совести, где за естественную радость охоты и убийства не нужно платить состраданием и сгибаться под грузом вины. В этих ночных видениях я жил не размышляя. Я не носил очков, но глаза, не замутненные тенями прошлого и будущего, видели все кристально ясно. И вот однажды утром вместе с двумя спутниками, черным псом Вудом и человеком по имени Клэй, я отправился в Запределье. Почти месяц ушел на то, чтобы добраться до границы заповедных лесов. Там, где кончается мир, подвластный людям, мы наткнулись на обгоревшие развалины шахтерского городка. Клэй сказал, что это место когда-то звалось Анамасобией, и признался, что гибель селения и его жителей лежит на его совести. Обследовав руины, нам удалось обнаружить немало ценного. Клэй, например, обзавелся ружьем: оно могло пригодиться и для защиты от неведомых опасностей, и, что гораздо важнее, для охоты.

Наконец настал день, когда мы окунулись в дебриЗапределья. Над нашими головами склонялись громадные деревья древнее самой древней истории Государства, под ногами шелестели желто-рыжие осенние листья. Мы с Клэем по-братски подбадривали друг друга и старались не поддаваться разлитому в воздухе ощущению ужаса. Нам обоим пришлось заново учиться охоте: моим оружием были лапы, когти и крылья, Клэй же пользовался ружьем с пепелища Анамасобии. Впрочем, период ученичества в этой школе выживания закончился быстро и жестоко.

На третий день мы устроили привал у ручья – там и напали на нас четверо моих собратьев-демонов. Очков они, разумеется, не носили и явились явно не для философского диспута. Схватка была жестокой, и если бы не отчаянная отвага Вуда, нам пришлось бы туго. Когда все было кончено, я облегченно вздохнул, радуясь, что остался в живых. Мы принялись осматривать трупы поверженных демонов, и тут меня словно ударило. Они ведь так и не признали во мне своего! Для них я был человеком… И еще: было что-то волнующее в запахе их тел. Мы давно покинули место стычки и углубились в лес, но этот дух продолжал преследовать меня, время от времени вырывая из груди непроизвольный звериный рык. С этой минуты я начал меняться.

Дни шли за днями, мои прыжки с ветки на ветку становились все стремительнее, мощнее и цепче. Бывали минуты, когда я с восторгом ловил себя на том, что в голове не шевелится ни единой мысли. Клэй тоже менялся. Его всегдашняя словоохотливость исчезла, а выстрелы стали точнее. Язвительная ирония отошла на второй план, уступив место мрачной решимости выжить. Мы шли сквозь лес практически в полном молчании, обмениваясь лишь взглядами и жестами.

Однажды ночью мне снова снилась охота. Я проснулся, переполненный жаждой крови – крови моего спутника. Я чуял ее сладость, ее пульсацию под тонким слоем кожи. Все вокруг искушало меня: и деревья, и ветер, и луна, сияющая сквозь голые ветви… Клэй крепко спал неподалеку, и я осторожно подкрался к нему, используя все недавно приобретенные охотничьи уловки. Но стоило мне склониться над ним, как черный пес вскочил на ноги и залаял. Молниеносным движением Клэй выхватил из башмака каменный нож, схватил меня за бороду и приставил нож к горлу. Это отрезвило меня, и, ужаснувшись тому, что чуть было не совершил, я разразился слезами.

– Думаю, пришло время расстаться, – с сухим смешком сказал Клэй, опуская оружие.

Я кивнул в ответ и пробормотал, всхлипывая:

– Я должен снова стать частью Запределья…

Клэй дружески потрепал меня по левому рогу.

– Завтра, – сказал он. – А пока ты с нами, потерпи, не ешь меня.

На следующий день мы разошлись в разные стороны. На поляне, окруженной стеною гигантских дубов, я обхватил его лапами и прижал к груди. А он сказал только:

Удачи тебе.

Если нам суждено встретиться снова, тебе придется убить меня, – сказал я.

Он кивнул так легко, словно разговор шел о погоде.

Пес не подбежал на мой зов, а ощетинился и грозно зарычал в ответ. Я счел это добрым знаком: значит, я был уже близок к тому, чтобы стать полноценным демоном. Взмахнув крыльями, я поднялся в воздух и улетел.

Прошли недели. Порой знание человеческого языка совсем покидало меня. Впервые за много лет я снова видел вещи как они есть, без словесных ярлыков. Я часами не слышал той надоедливой болтовни, что обычно зудит где-то на краю нашего сознания. В охоте я был стремителен и жесток. Я упивался вкусом горячей крови и чувствовал, как энергия жертвы перетекает из ее плоти в мою… Однако встреча со стаей демонов показала мне, как жестоко я ошибался.

Их было шестеро. Сгрудившись у подножия шемеля, они обгладывали тушу лесного вепря. Мне, преисполненному демонической силы и отваги, страстно захотелось присоединиться к ним. Подлетая, я еще издали пролаял традиционное приветствие, и готов поклясться, оно прозвучало совершенно аутентично. Несколько демонов, не отрываясь от сочных ребер кабана, залаяли в ответ. Воодушевленный, я подлетел ближе. Но когда до сородичей оставалась каких-то пара футов и сердце мое уже трепетало от восторга, я увидел, что их носы начали беспокойно подергиваться, а морды скривились, будто от тошнотворного смрада. Я застыл в воздухе, а они оторвались от трапезы и начали медленно меня окружать.

Да простит меня читатель, но вспоминать то, что случилось потом, я не хочу и не буду. Достаточно сказать, что я едва остался цел. Мои братья смотрели на меня, как на вонючий кусок дерьма, и это было куда больнее, чем раны от их когтей. От меня за версту несло человеком, и, похоже, это навсегда. Что ж, я твердо усвоил: демоны не прочь полакомиться человеческой плотью, но их тошнит от смрада культуры и разума.

И я бежал из Запределья. Бежал, словно стыдился того, что случилось. Ко всем моим бедам добавилось еще и чувство вины – испытав его однажды, я уже не мог от него избавиться, и оно лишь сильнее толкало меня к очеловечиванию.

Что мне оставалось? Только вернуться обратно, в руины Отличного Города. Здесь я с тех пор и обитаю. Дни мои текут медленно и покойно, в избранном обществе фолиантов из обширной, чудом сохранившейся библиотеки. Одно время по развалинам рыскали волки-оборотни – плоды извращенной науки отца, но с помощью капканов и взрывчатки мне удалось мало-помалу уничтожить их всех.

Иногда в город наведываются люди из Латробии и Вено. Они роются в развалинах, делая вид, что нисколько меня не боятся, но когда я собираюсь с сипами, чтобы оторваться от чтения и немного размять крылья, они поспешно убираются восвояси. Мое существование для них не секрет, ведь время от времени я пролетаю над их домами, чтобы взглянуть, как идут дела. В последние годы я летаю медленно и низко – может, от лени, а может, в надежде, что кто-нибудь наберется храбрости и удачным выстрелом окончит мое жалкое существование.

Особенно неравнодушен я к селению Вено, ведь там раньше жил Клэй. Я даже нашел способ помогать по мере сил тамошним жителям – в память о моем друге. Городок в последнее время сильно разросся, повсюду строятся новые дома, так что я иногда поднимаю на верхние этажи всякие тяжести, которые в одиночку людям не осилить. Но это, разумеется, только ночью, когда никто не видит… Ах да, еще я однажды вечером вытащил из реки тонувшую девочку. До сих пор не могу удержаться от смеха, когда представлю, как она взахлеб рассказывает родителям: «Откуда ни возьмись явилось чудище и спасло меня!» Я наказал ей говорить, что ее спас Клэй.

А теперь перехожу к самому главному. Пару месяцев назад я сидел в кабинете и как раз собирался перевернуть страницу учебника по основам астрономии, когда в голове у меня словно лопнул мыльный пузырь. Мне вдруг ужасно захотелось узнать, что с Клэем. В глубине души я все эти годы надеялся на его возвращение. Он был единственным, кто относился к моей двойственной природе как к уникальному феномену, вместо того чтобы считать меня либо чудовищным человеком, либо недоделанным чудовищем.

Мысли о Клэе стали неотступно преследовать меня. Я все гадал: что сталось с ним там, в глуши Запределья? Прошло столько лет… Он говорил, что хочет отыскать Земной Рай, но я-то знал, что в путь его толкнуло не любопытство исследователя, а больная совесть. Он надеялся найти женщину, которую когда-то смертельно обидел, и попросить прощения. Дело в том, что в юные годы Клэй был человеком слабым: гордыня, жестокость, вредные привычки – все это было ему не чуждо. После он раскаялся, но грехи молодости долго еще не давали ему покоя.

Случилось так, что занимая должность Физиогномиста первого класса в Отличном Городе, развалины которого стали мне домом, Клэй однажды по службе приехал в Анамасобию – шахтерский городок на подступах к дебрям. Там он повстречал девушку по имени Арла Битон и полюбил ее. Она же, чувствуя внутреннее уродство Клэя, не могла ответить ему взаимностью. Тогда у Клэя появилась «гениальная» идея – исправить характер упрямицы с помощью своей науки. Исходя из убеждения, что лицо человека – зеркало его души, он решил изменить личность девушки, а заодно и ее чувства, с помощью скальпеля. Результат оказался чудовищным: Клэй так обезобразил Арлу, что ей пришлось носить вуаль, дабы уберечь окружающих от жуткого зрелища.

Осознав всю мерзость содеянного, Клэй посвятил жизнь искуплению своей вины перед Арлой. После падения Отличного города они поселились по соседству, в деревеньке Вено. Со временем, благодаря рождению дочери, шрамы Арлы чудесным образом исчезли. Клэй подружился и с ее мужем, загадочным выходцем из дебрей, и с ее детьми, но сама она по-прежнему его сторонилась. Когда все семейство Арлы покинуло Вено, чтобы вернуться в Запределье, на родину ее супруга, та оставила Клэю свою вуаль. С той поры клочок зеленой материи не давал ему покоя, заставляя гадать, что это было – напоминание о вине или же знак прощения? От ответа на этот вопрос для Клэя зависело спасение души.

Там, где я постыдно ретировался, Клэй бесстрашно продолжил свой путь. Я должен был выяснить, что с ним стало! Ради этого я совершил еще один пятидневный полет к Запределью. Там, на самом краю леса, я собрал все необходимые сведения. Возможно, если бы для этого потребовалось углубиться в недра, я бросил бы эту затею. Еще одного столкновения с демонами я бы не пережил. Но в этом не было необходимости: все, что мне требовалось – это завладеть частицами Запределья и вернуться обратно.

Теперь у меня было все необходимое: горсть земли, пучок травы и две закупоренные склянки – одна с водой, другая с воздухом. Решив начать с флоры, я откусил верхушки зеленых побегов и медленно разжевал, вычленяя во вкусе крупицы истории Клэя. Ведь в дебрях леса ничто не проходит бесследно. Что бы ни случилось, Запределье тут же узнает об этом и не забудет уже никогда. Обостренное чутье демона и толика терпения – вот и все, что нужно, чтобы потом из разрозненных клочков собрать воедино историю любого живого существа.

Вместе со вкусом травы я ощутил и несколько крупиц нужной мне информации. Я продолжил начатое: растер между пальцами комочки земли, окунул ноздри в воздух Запределья и глотнул воды, что когда-то текла в его ручейках и реках. Медленно, по крохам собирал я информацию. Когда ее набралось достаточно, я несколько дней сидел и курил – то старые безвкусные сигареты, найденные среди развалин, то свежие, украденные в деревнях, – и мысленно сшивал обрывки воедино. Этот метод отнимает много времени и сил, но я ни на миг не умерил своего усердия, как будто от этого зависело мое собственное спасение.

Теперь вся эта история здесь, у меня в голове, и я намерен записать ее для тебя, читатель, кем бы ты ни был. Быть может, ты – солдат, который пришел меня пристрелить и обнаружил эту рукопись во время обыска. А может, путник, наткнувшийся на развалины в поисках собственного рая… Что обретешь ты в моих словах? Силы для продолжения странствия или понимание его тщетности? Возможно, эти страницы, так никем и не найденные, истлеют среди руин, и тогда само Время осмыслит написанное мною.

Хочу предупредить заранее: в этих записках не будет гладкого изложения событий, ибо добытое мною знание представляет собой нечто наподобие дохлого зверя: на черепе местами еще виднеется шкура, и на месте все зубы, но одного глаза не хватает, другой превратился в гнездо для мух, от сердца осталась лишь половина, печенка съедена, а ребра сломаны и валяются вокруг… Силой чистой красоты и именем Запределья я заставлю этот скелет подняться и побежать, но не обессудьте, если мое повествование будет зиять дырами – вратами, сквозь которые закручиваются спирали лет и дышат расстояния.

Возможно, за то время, что прошло со дня моего «исследования», Клэй уже умер, но это не суть важно. Люди и демоны рождаются и умирают. Собственно, все дело в отрезке пути между двумя этими непреложными фактами. Пройдет ли он среди опасностей, чудес и невообразимых глубин, или нам суждено всю жизнь брести в пустоте и одиночестве, без всякого смысла, до самой смерти? Не знаю, что из вышесказанного вернее описывает путь Клэя. Единственное, на что я способен – составить отрывочную летопись событий, такую, какой видится она мне. Ведь я – существо половинчатое, и судить не вправе. Только ты, человек, на это способен.

Зимняя пещера

О, чистая красота, лиловый эликсир, источник наваждений!

Подумать только… А ведь однажды я сам вырвал Клэя из когтей наркотика. Как высокомерно я тогда крушил ампулы, высмеивая его желание провести остаток жизни в коконе иллюзий… Забавно, но то, что в ту пору было для Клэя ядом, теперь стало жизненным соком, который понесет его судьбу от корней, лежащих в моем сознании, через руку, сквозь ладонь, вдоль пальцев – к кончику пера и дальше, к свету девственно-белой страницы.

Вот она вскипает в моих венах, струится по извилинам мозга и наполняет жаром все пять отделов моего сердца. Вот прорастает первый чернильный побег: свиваясь и расплетаясь, он обволакивает пустоту, скручиваясь в спиральный стебель цветка, что растет со скоростью света. Он уже повсюду, вот он гнется под тяжестью белого плода, а вот под завывания ветра времен плод лопается, изрыгая стаи галдящих слепых птиц. Они летят вертикально вверх, полные решимости разбиться о купол неба, и исчезают в тысячах облаков, слившихся в единое целое. Льет живительный дождь, и зеленая лужайка ширится, в мгновение ока превращаясь в непроходимые дебри – столь бескрайние, что сама мысль о том, чтобы их пересечь, кажется кощунством.

Там, среди древних дубов, на поляне, словно вошь в голове великана, чье чело возвышается над горными грядами, можно разглядеть человека. А вон та еле видная черная точка рядом с ним – это пес с оторванным ухом.

Ближе, еще ближе… И вот я уже вижу широкополую черную шляпу, украшенную индюшачьим пером на память о первой удачной охоте. Под шляпой каштановые волосы – длинные, неумело заплетенные и перевязанные сухожилием демона. Густая борода спускается человеку на грудь. Где-то в глубине этой растительности прячутся нос и щеки, на левой – шрам от кончика заостренного хвоста. Он смотрит на север с убийственной решимостью – так, словно уже видит за тысячу миль отсюда цель своего похода.

На полях Латробии мне попадались пугала, одетые куда презентабельнее, чем этот охотник. Видавшая виды коричневая куртка, похожая на шкуру какого-то несчастного пожилого зверя, снята со скелета на развалинах Анамасобии. Фланелевая рубаха с золотыми звездами по синему полю обнаружена в уцелевшей после разгрома таверне Фрода Гибла, в ящике комода. Что еще? Простые рабочие брюки да башмаки, исконно принадлежащие Клэю. (В левом спрятан каменный нож, который, как он уверяет, по точности и изяществу разреза не уступает скальпелю физиогномиста.) Ружье, самая удачная находка, – для него словно спутница жизни: он спит с ним в обнимку, что-то ему нашептывает, холит его и лелеет. А когда приходит время убивать – убивает. Его выстрелы становятся все точнее, глаз – все наметанней, он уже сбивает демона влёт, со ста ярдов безошибочно попадая в жизненный центр между глаз. В его заплечном мешке – порядочный запас коробок с патронами, но ведь и дебри безграничны…

Пес, воплощенное безумие на четырех ногах, может быть спокоен, как утопленник, пока с ветвей не прыгает крылатый враг; и тогда его мирная, почти человеческая улыбка превращается в клацающий зубами автомат для разрывания плоти на куски. Коварная зверюга научилась вцепляться в самые незащищенные части тела моих собратьев – перепонки крыльев, мягкий живот, пах и хвост. Я своими глазами видел, как эта псина напрочь отгрызла детородный орган у напавшего на нее демона, потом проскользнула у него между лап и напоследок в клочки изодрала крылья. Вуд обладает каким-то сверхъестественным чувством уверенности в себе, словно танцовщик, исполняющий свой коронный пируэт. Он читает Клэя, будто книгу, он понимает его с полужеста, с полувзгляда. Стоит ли говорить, что за друга он готов отдать жизнь, однако сдается мне, пес последует за Клэем и после смерти – этакий жилистый, покрытый шрамами ангел-хранитель цвета безлунной ночи, неотвязный, как больная совесть.

Охотник свистнул, углубляясь в осенний лес, и собака потрусила за ним, держась немного позади и слева. Засевшая среди голых ветвей шайка ворон с молчаливым осуждением наблюдала, как какой-то пушистый комочек с птичьим клювом торопливо улепетывал по волнуемому ветром морю рыжих листьев. С юга донесся чей-то предсмертный крик, а эти двое все шагали по ненасытным просторам Запределья, вооружившись вместо компаса выцветшей зеленой вуалью.

Вот содержимое заплечного мешка Клэя (в том виде, в каком оно было продиктовано мне Запредельем): один моток бечевки, четыре свечи, два коробка спичек, восемь коробок патронов (по дюжине в каждой), один нож и одна вилка, нитка с иголкой, мешочек с целебными травами, найденная на пожарище в Анамасобии книга (обложка и первые страницы обуглились дочерна, уничтожив название и имя автора), три пары носков, четыре смены белья и одеяло.

Дни были настоящим кошмаром: демоны появлялись отовсюду и в любой момент – сыпались с деревьев, набрасывались сзади, прыгая по земле на четырех конечностях и яростно хлопая крыльями… Клэй палил по ним из ружья, а когда не успевал выстрелить, хватался за каменный нож и сквозь шерсть, сквозь мышцы и ребра всаживал клинок прямо в сердце. Его одежда пропиталась кровью демонов, он научился чувствовать их по запаху. Их когти распороли его куртку, исчертили шрамами тело и лицо. Вступая в рукопашную схватку, он истошно вопил, словно и сам стал частью этого дикого мира.

Та сила, что подстегивала его интуицию, придавая выстрелам меткость, а удару – непроизвольное изящество, заключалась в страстном желании, в котором он не отдавал себе отчета и которому не знал имени. Именно оно заставляло его переносить все лишения и настойчиво требовало одного – выжить.

Притаившись под плакучей ивой, Клэй целился в белого олененка, пришедшего на водопой. И вдруг – треск веток, жертва удирает наутек, секундное замешательство – и откуда-то сверху на спину охотнику валится демон. Ружье выпало у Клэя из рук, в ноздри ударил тошнотворный запах тела и гнилого дыхания оседлавшего его существа, которое искало теперь, куда бы вонзить клыки. Рассудив, что негоже таскать нахлебника на своем горбу, охотник перебросил зверя через голову. Тот упал на крылья… Клэй тем временем вытащил нож, но удар длинного и тонкого хвоста пришелся прямо по запястью, а укол шипа ослабил хватку. Нож выпал у Клэя из рук и воткнулся в землю. На помощь пришел пес, вцепившийся зубами демону в хвост. Тварь завопила, изогнувшись в агонии, охотник же только этого и ждал. Подхватив оброненное лезвие, он одним взмахом отделил голову демона от тела.

С этого дня он обезглавливал каждого убитого демона, сколько бы времени на это ни потребовалось. При мысли об этом к горлу подступает тошнота, но я видел, как, завладев головой, он обламывал демонам рога и пронзал глазницы острием их же собственного оружия… «Даже эти грязные твари умеют бояться», – говорил он собаке, которая сидела в сторонке, сбитая с толку странным ритуалом.

***
Он узнал, что демоны не охотятся по ночам. Когда падали сумерки, он разжигал костер у ручья, подкладывал в огонь шесть-семь крупных булыжников и ждал, пока они не заалеют, словно угли. А перед сном охотник палкой выуживал их из пламени и закапывал под свое ложе – в неглубокую яму по форме тела. Тепло от раскаленных камней, поднимаясь, грело его на протяжении всей ночи.

Ужин обычно состоял из оленины, по-братски разделенной с Вудом, да плодов, которые удавалось собрать по пути. Впрочем, осень все глубже вгоняла природу в зимнюю спячку, и растительность с каждым днем становилась все скуднее.

Когда в бездонной черноте над головой зажигались звезды, охотник доставал из мешка безымянную книгу. Затем ложился у огня, бок о бок с собакой, и, напрягая зрение, шепотом читал вслух. Смысла в сюжете увесистого тома было мало. Речь в нем шла о природе души, текст изобиловал туманной символикой, а фразы закручивались так туго, что смысл из них улетучивался вовсе, словно жизнь из пронзенного клинком сердца демона.

Тем временем костер угасал, и охотник устраивал себе постель на горячих камнях. Лежа на спине (он твердо верил, что тыл дебрям показывать не стоит), он обозревал вселенную в поисках падучих звезд. Шорох ветвей и вопли летучих мышей, призрачные голоса птиц, похожие на визг женщины, которой подпалили волосы, рев хищников и предсмертные крики их жертв – вот колыбельная, что пело ему Запределье. Ветер овевал его лицо, звезда падала где-то за тысячу миль к северу, быть может в самом Земном Раю, – и вот он уже там, любуется заревом во сне.

Там были деревья столь необъятные в обхвате и необозримые в высоту, что превосходили размерами шпили, когда-то украшавшие небо Отличного Города. Выпирающие из земли корни этих гигантов были так огромны, что Клэй проходил под ними, не нагибаясь. У других деревьев, размером поменьше, кора была светлой и на ощупь напоминала человеческую кожу. Представители еще одной разновидности тянули свои ветви, будто руки, хватали мелких птах и запихивали их в свое деревянное чрево. Трепетали на ветру заросли синих деревьев – тонкие ленты без всякого твердого стержня, невесть каким образом державшиеся вертикально. Хуже всего было, когда сквозь эти дрожащие стебли пробегал ветер – в ушах потом долго звенел заливистый смех.

Лес буквально кишел стадами белых оленей, так что парочку можно было убить даже случайным выстрелом. Мясо этих животных оказалось вкусным и очень сытным, а печень, поджаренная с луком на медленном огне, на вкус не уступала самым изысканным деликатесам, какие доводилось пробовать Клэю.

Гадюки с головами сусликов, благоухающие корицей розовые пантеры, миниатюрные волки с длинными бивнями и чешуей вместо шерсти… Запределье было настоящим заповедником снов разума, что порождают чудовищ.

Клэй давно потерял счет убитым демонам, перевязанным ранам и съеденным оленьим печенкам. От очередного надругательства над телом очередного врага его отвлекла мелькнувшая перед глазами крохотная белая пушинка. Охотник поднял голову и посмотрел вверх, сквозь оголенные ветви. Шел снег.

– Зима, – сказал он Вуду и теперь только почувствовал, как заледенели пальцы и как холоден дующий в спину ветер. Изо рта вырвалось белое облачко пара, и Клэй подивился тому, что, увлекшись убийствами, так долго не замечал признаков окончания осени.

Леденящее дыхание зимы теперь ощущалось вдвойне – словно в отместку за прежнее невнимание. От пронизывающего ветра немели пальцы, и оставалось только надеяться, что не возникнет необходимости стрелять из ружья. Казалось, холод просачивается под кожу и кристаллизуется в суставах. Мозг, позевывая, погрузился в грезы о жарком очаге в домике на краю Вено.

Впрочем, зима принесла и робкую надежду на избавление от демонов. После первого снега прошло уже два дня, и за это время эти твари не показывались ни разу. Клэй начал подозревать, что они впадают в зимнюю спячку.

Сопровождаемый псом, Клэй набрал сухого хвороста и свалил его у входа в пещеру. Порылся, нашаривая спички, в мешке. Затем, прячась от ветра, повернулся к нему спиной, сложил ладони домиком и чиркнул серной головкой о бок коробка. Язычок пламени лизнул хворост – и прожорливость огня оказалась сильней всех происков зимы. Дым потянулся вверх, и охотник спрятал спички в мешок.

Соорудив из толстой ветки что-то вроде факела, он опустил конец в огонь и дождался, пока дерево как следует займется. Потом вытащил из башмака каменный нож и двинулся в глубь пещеры. В тесном мраке грота перспектива наткнуться на спящих демонов казалась не слишком заманчивой и заставляла Клэя вздрагивать и покрываться холодным потом.

Здесь было тепло. Охотник зычно крикнул в пустоту, чтобы по отзвуку оценить высоту свода. Звук расцвел и вскоре вернулся с известием о внушительных размерах. Голос охотника словно осветил нутро горы: как только эхо достигло его ушей, глаза обрели способность видеть в темноте. Совершенно пустой каменный зал с потолком выше человеческого роста. Продвигаясь дальше, шагов через двадцать Клэй заметил, что проход сужается, а свод нависает все ниже. Он обследовал шахту вплоть до того места, где та круто уходила вниз, и убедился, что пещера не занята зверьем. Тогда он вернулся и выглянул наружу. Там, в сером свете зимнего дня, сидел Вуд и, склонив голову набок, разглядывал поглотившую его друга дыру.

Затащив свой мешок внутрь и передвинув костер под своды пещеры, Клэй завернулся в одеяло и растянулся на жестком полу. Пес неохотно последовал за ним, беспокойно поскуливая и обнюхивая каждый дюйм. Чтобы как-то развеять сомнения Вуда, Клэй вытащил из мешка книгу и прочел несколько страниц вслух. Слова лились друг за другом, и вскоре, успокоившись, пес свернулся у ног хозяина.

Падал снег, ветер со свистом носился по лесу и хлестал гору по щекам склонов. Демоны спали, колючий холод не мог проникнуть в убежище в лоне холма. Кости охотника понемногу оттаивали. Теперь, когда не нужно было больше убивать, он не в состоянии был думать ни о чем, кроме уже совершённых убийств. В завываниях ветра ему слышался воинственный клич, с которым он, обнажив оружие, бросался на демонов.

– В кого я превратился? – спросил Клэй собаку, мирно дремавшую у его ног. Потом отложил книгу и отыскал среди пожитков зеленую вуаль. Он сжал ее в кулаке и понял, что из Запределья ему не вернуться.

Чтобы удовлетворить аппетиты костра, каждый день приходилось собирать по четыре-пять охапок хвороста. Порой, вместо того чтобы выдувать дым вон, ветер относил его обратно в пещеру, и тогда, чтобы глотнуть свежего воздуха, наружу приходилось выбегать Клэю с Вудом. Но, несмотря на все это, они заботились об очаге, как о любимом чаде. Если огонь гас, это становилось настоящей трагедией, ведь с каждым разом запас спичек неумолимо сокращался.

Одеяло и прочие пожитки перекочевали вглубь пещеры – туда, где она сужалась и обрывалась в неведомое. Из подземных глубин поднимался теплый воздух, так что Клэй иногда даже стягивал там рубаху и оставался в одних штанах. Тем временем снаружи было холодно зверски. Солнцу едва хватало сил, чтобы прорваться сквозь мороз и ветер только к полудню. Дни стали коротки, зато ночи, казалось, длились неделями.

Запас патронов стремительно иссякал, поэтому Клэй отыскал в лесу длинную толстую ветку и вырезал из нее лук. Концы он стянул оленьим сухожилием. Бесконечными и не богатыми на события ночами, при свете драгоценной свечи он упражнялся в искусстве выстругивания стрел. Чтобы уравновесить тяжелый костяной наконечник, к противоположному концу пришлось привязывать перья. Лук получился длинным и крепким, и по прошествии недели Клэй уже научился с ним обращаться. Правда, в отличие от ружья это оружие не способно было убивать наповал.

Вслед за сменой вооружения последовало и изменение рациона: вместо оленины – мясо кроликов, белок и какого-то медлительного, бесформенного пушистого шарика с длинным хоботком и грустными человеческими глазами. Клэй назвал этого неповоротливого зверька гиблом – в честь трактирщика из Анамасобии с плохим зрением. Мясо его было пресным и жирноватым, зато из шкурок получились отличные перчатки и теплые гетры.

Сквозь волнистые синие заросли они возвращались к пещере с восточного берега озера. Клэй был поглощен мыслями о безымянной книге. В ней говорилось, что душа есть неотъемлемая и неделимая сущность человека, которая определяет человеческую личность и в то же время несет в себе частичку Бога. Клэй думал об этом и представлял себе легкое семечко одуванчика на ветру, звонкий смех и вездесущего Бога, распыленного повсюду, словно капельки духов или кишечные газы… Однако вскоре мысль выскользнула у него через ухо и растаяла на ветру.

Залаял Вуд – тем отрывистым приглушенным лаем, которым обычно он предупреждал об опасности. Потянувшись к висевшему за спиной колчану из гибловой шкурки, Клэй обернулся на звук. На расстоянии двадцати ярдов, возле волнообразного ствола синего дерева, стоял зверь. Клэй замер с колотящимся сердцем.

Это была коричная пантера – одна из тех загадочных кошек цвета розовых бутонов, которых Клэю прежде доводилось видеть лишь мельком, да и то нечасто. Он лучше знал их по запаху – исчезая, эти животные оставляли за собой благоухающий шлейф, похожий на аромат кондитерских Отличного Города. В самую глухую зимнюю пору Клэй порой ощущал этот обезоруживающий запах, навевающий мысли о доме и уюте, а вовсе не о присутствии хищника. Пантера, которая сейчас припала перед ним к земле, была гораздо крупнее тех, что встречались ему прежде. Клэй поднял руку, отдавая Вуду молчаливый приказ оставаться на месте.

Вставив стрелу, он натянул тетиву. Он не знал, насколько эти кошки опасны для человека, но не раз натыкался на следы их охоты – благоухающие корицей растерзанные трупы оленей. Спустив тетиву, Клэй удовлетворенно улыбнулся, но улыбка сползла с его лица, когда он увидел, что стрела, ударившись о цель и не причинив ей никакого вреда, упала на снег. Пантера при этом даже не шелохнулась. Вторую стрелу, пущенную так же метко, как и первая, постигла та же участь.

– Может, она дохлая? – предположил Клэй.

Пес согласно залаял, и вместе они осторожно приблизились к зверю. Клэй закинул лук за спину и нагнулся за ножом. Вуд, первым добравшийся до пантеры, лизнул ее в морду. Подошедший за ним охотник постучал рукоятью ножа по кошачьему черепу: тверд, как мрамор.

– Окоченела, – констатировал он. – Добыча зимы.

Пантера была слишком тяжелой, чтобы целиком тащить ее в пещеру, так что Клэй заметил место и двинулся в обратный путь.

На следующий день он вернулся, разжег костер, оттаял тушу и аккуратно снял с нее шкуру. На это ушел почти целый день, но Клэй не торопился, зная, что наградой его терпению станет отличная шуба. По возвращении в пещеру он вычистил шкуру изнутри горячей золой. В результате после всех приготовлений его гардероб пополнился аппетитно пахнущим одеянием с капюшоном, отороченным клыками и украшенным острыми ушами и пустыми глазницами. Вот только пес несколько раз порывался наброситься на шкуру, словно сомневался, действительно ли она мертва, если ни один из них ее не убивал.


Олень ускакал. Значит, вся сегодняшняя добыча – обтянутый кожей скелет тощей белки. Клэй стоял посреди лесной чащи на закате солнца и слушал ветер. Он замечал, как постепенно уменьшается долгота дня, как неотвратимо падает температура, и ему казалось, что Запределье медленно движется к полному, неподвижному мраку, похожему на смерть… Но тут залаяла собака, Клэй очнулся и снова зашагал к пещере. Он понял вдруг, что на мгновение забыл, кто он такой.

***
В морозный полдень, когда солнце редким гостем показалось в небе, черный ящерный волк выскочил на поляну, где Клэй только что подстрелил кролика, и утащил добычу. Охотник завопил от такой несправедливости, а Вуд бросился за похитителем. Однако чешуйчатая шкура волка оказалась надежной броней против собачьих зубов и когтей. Противники катались по снегу черным клубком в облаке белой пудры: один щелкал зубами и злобно рычал, другой шипел и плевался.

Наконец волку, с его змеиной стремительностью и холодным коварством, удалось всадить короткий острый бивень Вуду в грудь. Пес рухнул на снег в ту самую минуту, когда Клэй пустил стрелу в переливчатый бок мародера, и тому пришлось с визгом убраться в кусты. Охотник выхватил товарища из расплывающейся под ним лужи крови. Около мили он брел по сугробам с собакой на руках. Когда они добрались до пещеры, Вуд был без сознания, и Клэй стал опасаться, что бивни волка могли быть пропитаны ядом.

Он обмыл рану настоем целебных трав, подбросил дров в костер и уложил собаку на свое одеяло, поближе к огню. Поздно ночью раненого пса стало трясти в лихорадке, и Клэй испугался, что конец уже близок. Скинув шубу, он накрыл ею пса. А потом долго еще сидел, гладил Вуда по голове и умолял его не умирать.

Кризис миновал, но Вуд был еще очень слаб: целыми днями он пластом лежал на одеяле у огня, уставившись в пространство. Как ни тяжело было Клэю оставлять друга одного, но им нужно было что-то есть. Как выяснилось, без Вуда процесс охоты лишился важнейшей составляющей, и в одиночку у Клэя дело не ладилось. Раздосадованный, он то и дело промахивался и громко бранился, распугивая и без того редкую дичь, а к вечеру стыдливо возвращался в пещеру с каким-нибудь жалким гиблом или парой ворон.

После этого, несмотря на усталость, приходилось тащиться за хворостом и готовить скудный ужин. Порезав мясо на малюсенькие кусочки, охотник по одному скармливал их псу, не забывая вливать ему в глотку немного воды. Когда у Клэя выдавалась свободная минутка, чтобы заняться собой, обычно было так поздно, что аппетит уже пропадал.

Вуду становилось легче, когда охотник читал. Однажды вечером, когда они добрались до той главы, где доказывалось, что мысли ничуть не менее материальны, чем булыжники, пес вдруг зашевелился и даже смог сесть – правда, ненадолго.


Дремучие заросли гигантских узловатых деревьев были так густы, что охотнику пришлось боком протискиваться между корявыми стволами. В глубине этого природного шатра, смыкавшегося над головой подобно куполу Министерства юстиции в Отличном городе, обнаружилась обширная забытая ветром прогалина. Ветви деревьев сплетались над ней на высоте сорока футов, стволы смыкались вокруг, словно стены. Земля здесь была лишь чуть-чуть присыпана снегом, тогда как снаружи лежали трехфутовые сугробы. Утреннее солнце тоже проникало сюда с трудом, но в тусклых сумерках все же можно было разглядеть свисающие со сводчатых сучьев странные бурые свертки – их были здесь сотни, каждый словно плод высотою в человеческий рост. Когда глаза привыкли к полутьме, у Клэя поползли по спине мурашки, а лоб покрылся испариной. Это были демоны. Они спали, повиснув вниз головой на деревьях и завернувшись в крылья.

Медленно, стараясь не дышать, Клэй попятился и стал бесшумно пробираться назад между стволами. Выбравшись из гнездовья, он с кровожадной улыбкой занялся разведением костра. Собирая сухие сучья, он жалел лишь об одном: что с ним сейчас нет Вуда.

Часом позже в пятидесяти ярдах от зимовья демонов, на островке расчищенной от снега земли разгорелся небольшой костерок. Клэй сунул конец приготовленного факела в огонь и дождался, пока тот запылает. Глаза охотника горели, пульс зашкаливало от возбуждения. Повернувшись, он направился к древесному шатру. У сплетенной из стволов стены охотник остановился и поднес к ней пылающий факел. Но огонь не успел лизнуть дерево – рука Клэя замерла на полпути. Несколько долгих минут он как зачарованный смотрел на пламя. Потом со вздохом разжал пальцы и уронил догорающий факел в сугроб. В воздух взвилась тонкая струйка дыма, и охотник, отвернувшись, зашагал прочь.


Озеро замерзло, и в своих не слишком удачных походах за провиантом Клэй вдоль берега уходил все дальше от пещеры. Однажды на снегу он заметил следы, похожие на оленьи, – правда, оленей такого размера он еще не встречал. Предвкушение богатой добычи уводило его все дальше, вглубь неизведанных лесов.

После полудня с севера налетел сильный ветер. Сперва Клэй надеялся, что непогода пройдет стороной, и поскольку в мешке было по-прежнему пусто, упрямо шел вперед. Но вскоре солнце померкло, а метель бушевала все сильнее, и стало ясно, что придется возвращаться с пустыми руками.

На то чтобы добраться до озера ушло несколько часов. Чтобы сократить путь, Клэй решил пойти напрямик, по льду. Он дошел примерно до середины замерзшего водоема, когда снег повалил так густо, что ничего не было видно уже в двух шагах. Клэй ускорил шаг, хотя понятия не имел, где находится и далеко ли пещера. Окончательно потеряв направление, он шагал вперед машинально, будто лунатик. Вскоре снега намело столько, что стало трудно идти. В сердце охотника зашевелился страх: слишком ярким было воспоминание об окоченевшем трупе коричной пантеры, чья шкура сейчас прикрывала его спину. Уже давно стемнело, а он все тащился, как ему казалось, вперед, но на самом деле, возможно, кружил на месте.

Мысли сделались тяжелыми и рыхлыми, как тучи. Сны и воспоминания слились в одно и растворились в падающем снеге. Ветер уговаривал Клэя лечь и отдохнуть. «Ты устал, – твердил он, – а белая перина такая мягкая и теплая…» Сквозь завыванье вьюги охотнику почудился далекий собачий лай, и он не на шутку испугался: слуховые галлюцинации, как известно, первые предвестники смерти. «Надо идти», – говорил себе Клэй, но ветер был прав: он устал, а снег под ногами казался чистейшим белым одеялом, в которое так и хочется завернуться… Лук выпал из рук охотника, и тот рухнул на колени в глубокий сугроб.

Смерть пришла за ним с севера, кружащимся смерчем из снега и тьмы. Он видел ее сквозь закрытые веки, он слышал ее воркованье сквозь рев снежной бури. А когда она соткалась перед ним, коленопреклоненным, в памятник Запределью, Клэй со звоном разлепил обледеневшие ресницы, чтобы взглянуть на охотника, чьей добычей он стал.

Вуд прыгнул вперед, толкнул его в грудь, опрокинув на спину, и принялся вылизывать, шершавым языком соскребая со щек ледышки беспамятства. Охотник нащупал лук и нашел в себе силы подняться. Свистнув еле слышно, он прошептал: «Ко мне, Вуд…», но собака уже бежала вперед, указывая дорогу к дому, к безопасности. Чем скорее они шли, тем быстрее тепло разливалось по телу, восстанавливая кровообращение в онемевших конечностях. Мучительное покалывание в пальцах рук и ног было добрым знаком.

Как только они двинулись в путь, ветер словно бы ослабел, а буран превратился в невинный снегопад. Немного погодя взошла луна и осветила им путь. Вуд остановился ненадолго, чтобы дать хозяину передохнуть. Лес укутался той особенной тишиной, что всегда наступает после бури. Деревья в белоснежных нарядах словно боялись пошевелиться, свеженанесенные сугробы застыли в форме океанских волн.

Друзья уже собрались было продолжить путь, когда справа, среди деревьев, Клэю почудилось какое-то движение. Тень была огромной и смутной, и только по лунному блику на белых рогах можно было узнать ее обладателя. «Неужели тот самый?» – подумал Клэй, скидывая перчатки и вынимая стрелу.

Чувствительность в пальцах еще не восстановилась, но Клэй уже настолько сроднился с луком, что сумел вставить стрелу. Вуд, заметив это, тут же припал к земле. Натянуть тетиву оказалось делом нелегким, рука охотника дрожала от напряжения. Зверь в зарослях потянул носом воздух. По соткавшемуся из сумрака облачку пара Клэй прикинул расстояние до груди оленя, прицелился и спустил тетиву. Низкий долгий вопль разорвал тишину ночи.

Вуд пулей ринулся вперед и пустился петлять между деревьев, чтобы выгнать зверя на открытое место. Огромный олень выскочил на поляну в тот самый миг, когда охотник натянул тетиву вновь. Олень, готовясь отпрыгнуть влево, на мгновение замер, Клэй увидел свою стрелу, застрявшую в мощной шее, и прицелился ниже. На этот раз он угодил точно в цель, между лопаткой и ребрами. Животное тяжело рухнуло наземь, подняв в воздух фонтан снежной пыли. Дергаясь и отчаянно молотя задними ногами, оно жалобно кричало странным, почти человеческим голосом.

Клэй уже сжимал в руке каменный нож. Как только олень перестал биться в агонии, он подобрался к нему сзади. Копыта зверя дрогнули еще раз, после чего охотник молниеносным движением перерезал ему горло. Жизнь едва успела покинуть бездыханное тело, а Вуд уже жадно лизал окровавленный снег.

Величиной олень был с рослую лошадь, в ветвистых рогах с каждой стороны было по десять отростков. Туша была слишком тяжелой, чтобы волочь ее в пещеру, но и здесь оставлять ее было нельзя – за ночь волки расправились бы с ней подчистую. Оставалось одно: взять с собой то, что можно унести. Кто знает, придется ли им до наступления весны еще раз полакомиться олениной? Отрезав с боков два увесистых ломтя мяса (им с Вудом этого должно было хватить на неделю), Клэй поплелся к пещере.

Последние силы ушли на то, чтобы развести костер. Клэй сразу бросил в огонь весь запас хвороста, чтобы не пришлось вставать ночью. В одежде, не сняв ни шубы, ни перчаток, он завернулся в одеяло и уснул в глубине пещеры, возле шахты.

Спал он крепко, без сновидений и проспал, кажется, целые сутки. Один раз пробудился от собственного крика – и тут же снова уснул.

Клэй очнулся поздним утром, вот только неизвестно на который день. Все мышцы немилосердно ныли, но зато его ждал приятный сюрприз: все пальцы и на ногах, и на руках благополучно избегли обморожения. Вуд тоже проснулся, и Клэй заключил подошедшего пса в объятия.

– Хочешь оленины? – спросил он и рассмеялся от мысли, что снова, в который раз, обставил Запределье.

Мимо остывающих углей он подошел к устью пещеры и выглянул наружу. Низкое небо обещало новый снегопад. Клэй опустился на колени и стал рыться в покрытом ледяной коркой сугробе, где вчера он впопыхах закопал мясо. Следов не было, значит, мародеры здесь не побывали. Вот уже показалась мерзлая земля, а мяса все не было. Клэй решил, что перепутал место. Он начал рыть в другом месте, в паре футов от предыдущего. И снова ничего. Взбешенный, он с удвоенным рвением принялся обшаривать дюйм за дюймом. Через час площадка перед пещерой была перерыта полностью. На протяжении всех раскопок Клэю не встретилось ни капельки крови, ни шерстинки из шкуры, покрывавшей каждый кусок с одной стороны.

Он грязно выругался. Пес вышел из пещеры и уселся, отвернувшись в сторону и бросая на хозяина косые взгляды.

– Разве мы не завалили вчера здоровенного оленя? – спросил Клэй.

Пес не шелохнулся.

Охотник мысленно прокрутил в голове сцену на лунной поляне: тень огромного зверя, его дыхание, превратившееся в пар, совершенная меткость выстрелов, последний вздох оленя, когда он перерезал ему горло… Сунув руку в башмак, он извлек оттуда каменный нож и осмотрел его в поисках хоть каких-нибудь следов вчерашней охоты. Лезвие было девственно чистым.

По лесу разнесся треск веток, ломавшихся под тяжестью свежего снега, и этот звук был слишком похож на смех… Смех Запределья.

Вуд полностью оправился от своих ран, только рваный шрам остался на груди. Дни проходили слетаргической монотонностью. У Клэя было всего три занятия: собирать хворост, охотиться и, наконец, часами сидеть у входа в пещеру и пялиться на абсолютно белый мир. Разыгравшееся воображение было куда богаче, чем запасы пищи. Рацион теперь состоял из голода, изредка перемежавшегося тощими кроличьими ляжками, снежным супом да тушеным гиблом, который, развариваясь, превращался в омерзительную жирную кашу. В основном же приходилось глодать коренья или, если повезет, ворон. Кроме просмотра галлюцинаций и сидения на голодной диете, друзья коротали время за чтением безымянной книги о душе. Клэй давно уже безнадежно потерял нить размышления автора, но упрямо продолжал читать, ибо другой замены человеческому общению не было и не предвиделось. Каждый вечер Вуд брал толстенный фолиант в зубы и приносил его охотнику. Пес понемногу пристрастился к тихому журчанию слов и уже не мог уснуть без этой колыбельной.

Иногда, когда пес засыпал, Клэй доставал из мешка зеленую вуаль, скатывал в тугой комок и держал перед собой на ладони. Увлекшись созерцанием замызганного клочка материи, он порой даже забывал про обязанности кострового. Эти вспышки угасших чувств и утраченных воспоминаний были крошечными островками в безбрежном море бессолнечной скуки, имя которой «зима». Распорядок дня да житейские ритуалы – только это и помогало выжить. Человек и пес придерживались их с такой стоической решимостью, словно и думать забыли о весне.


Клэй открыл глаза и взглянул на вход в пещеру, чтобы узнать утреннюю сводку погоды, однако увидел лишь мутный голубой свет – большая часть пещеры была погружена в глубокий сумрак. За ночь на месте входного отверстия выросла стена льда, отгородив их от внешнего мира. Казалось невозможным, чтобы столько снега нападало за каких-то шесть часов. Костер погас, и стены пещеры уже начали покрываться инеем. Вооружившись ножом, Клэй взялся крошить ледяную преграду в надежде, что это всего лишь тонкая корка, за которой обнаружится мягкий, рыхлый снег.

После часа бесплодных усилий стало ясно, что нож тут не годится. Единственное, чем Клэй мог похвастаться в результате, – выемка в толще льда размером с кулак. По-видимому, ночью температура упала ниже всех мыслимых пределов. Клэй приложил ухо к ледяному барьеру: где-то очень далеко, словно в другом мире, завывая, ярилась вьюга.

– Похоронены заживо, – сообщил он Вуду, засовывая нож обратно в башмак. Пес встревожено повел единственным ухом и подошел к хозяину.

В принципе, можно было разжечь костер и растопить гладкую голубую стену, но если лед не растает достаточно быстро, они с собакой задохнутся от дыма. Был и другой вариант: дождаться, когда буран кончится и преграду растопит солнце. Но это могло занять несколько дней, а из еды у них – пара кусочков вареного кролика да горсть гнилого дикого картофеля…

Отыскав свой мешок, Клэй достал оттуда свечу и зажег. Сияние пламени разогнало темноту по углам и немного скрасило мрачное положение вещей. Клэй накапал на пол лужицу воска и закрепил в ней свечу. Потом, скрестив ноги, сел возле каменной стены и попытался сосредоточиться. Вуд тем временем беспокойно топтался у входа в пещеру и обиженно рычал на лед.

Одно Клэй знал наверняка: дожидаться окончания бури у него нет ни малейшего желания. Не факт, что солнце освободит их раньше, чем они подохнут от голода. Потом Клэй представил, каким томительным будет ожидание, и понял, что может сорваться и пустить себе в голову пулю. Мысли о ружье причудливым образом трансформировались в идею опорожнить оставшиеся патроны, а из пороха сделать бомбу и взорвать ледяную преграду с ее помощью. Впрочем, патронов осталось не больше дюжины, да и красочное видение оторванной взрывом руки не заставило себя ждать. Из надежного убежища пещера превратилась в тюрьму, которой вскорости предстояло стать братской могилой…

Клэй раздраженно рявкнул Вуду, чтобы тот прекратил топтаться на месте. В ответ пес поднял лапу и с достоинством помочился на лед.

– Отличная работа, – проворчал Клэй, и Вуд возобновил свои шатания.

Свеча хоть и испускала свет, но тепла не давала. Одетый в штаны и фланелевую рубаху, Клэй двинулся к шахте, чтобы хоть немного согреться. Теперь, когда привычный выход был закрыт, он начал серьезнее задумываться о темной дыре, что вела в глубь горы. Шахта, хоть и узкая, все же имела ширину достаточную, чтобы туда мог протиснуться человек. Клэй наклонился к тоннелю, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте, однако не преуспел в этом. Сейчас его интересовало одно: соединяется этот проход с отверстием на противоположном склоне или же ведет к самому центру земли?

Решающим доводом стала книга, которую притащил Вуд и бросил у его ног. Видно, потеряв надежду, пес улегся на пол и приготовился к долгому ожиданию.

– Нет уж, спасибо, – возразил Клэй. – Уж лучше шахта.

Вытащив из мешка коробок спичек и запасную свечу, он положил их в карман, а затем оторвал зажженную свечу от пола. Прежде чем на четвереньках отправиться в темноту, Клэй оглянулся и строго-настрого наказал Вуду оставаться на месте. Набрав полную грудь воздуха, словно перед прыжком в воду, он стал медленно продвигаться вперед, навстречу теплому ветру, колыхавшему огонек свечи.

Пять футов в глубь туннеля – и тот сузился еще больше. Чтобы двигаться дальше, пришлось лечь на живот. Шахта полого спускалась вниз, и из того немногого, что удавалось разглядеть впереди, конца этому спуску не предвиделось. Клэй прикинул мысленно, что если тоннель не расширится и негде будет развернуться, ползти по этому склону задом наперед будет тяжеловато, но решил продвинуться еще на пару ярдов. По-змеиному извиваясь, он продолжал ползти между сомкнувшимися стенами шахты.

Только остановившись передохнуть, Клэй осознал, как в шахте тепло. Сейчас бы лечь и поспать… Не об этом ли шептала ему вьюга той ночью, когда он заблудился?

Прежде чем двинуться дальше, Клэй услышал впереди какой-то звук – то ли вода капала, то ли осыпались мелкие камушки. Внезапно позади с громким гавканьем объявился Вуд. Сильный порыв встречного ветра задул свечу, и все погрузилось во мрак. Пес стал в панике подползать ближе к хозяину, не замечая, что царапает его ноги.

– Эй-эй, потише! – крикнул Вуду Клэй, рванулся вперед, подальше от сумасшедшей собаки, и тотчас почувствовал, что куда-то проваливается. Испугавшись падения с огромной высоты, охотник вскрикнул, но крик тут же оборвался, когда, пролетев футов пять, он ударился об острые камни. Клэй упал на бок и так расшиб локоть, что от боли перехватило дыхание. Следом сверху свалился Вуд и тут же отпрыгнул в сторону – целый и невредимый. Охотник тем временем с воем катался по камням.

Тьма была кромешная, но, несмотря на боль, Клэй сумел заметить, что цоканье собачьих когтей по камням отдается эхом, – следовательно, они оказались в просторной пещере. Перекатившись в сидячее положение, Клэй вытащил из кармана коробок. Чиркнув спичкой, он зажег свечу, которую, несмотря на все злоключения, чудом не выпустил из рук. Тусклый огонек подтвердил его догадку: это была еще одна пещера, больше той, что наверху, а в дальнем ее конце – туннель такой высоты, что можно пройти, не нагибаясь. Теплый ветер, обогревавший их горное жилище, струился из того самого коридора, что вел в глубину холма. Клэй осторожно двинулся вперед со свечой в вытянутой руке и Вудом в арьергарде.

Туннель изгибался широкой дугой, и стоило завернуть за угол, как порыв ветра снова погасил огонь. Клэй ругнулся, но тут же заметил где-то впереди другой источник света. Спотыкаясь и придерживаясь за стену, он прошел коридор до конца и очутился в небольшом помещении, залитом желто-зеленым светом.

Поначалу Клэй решил, что это солнечные лучи падают сквозь отверстие в потолке. Однако сияние исходило не сверху, а снизу – от подземного озера, испускавшего собственный свет. Стены пещеры, казалось, рябились в зыбком свечении воды. В этом волнистом свете все окружающее выглядело весьма фантастично, а приглядевшись, Клэй увидел, что стены к тому же украшены рисунками. Намалеванные углем и густой красной краской изображения мужчин и женщин, животных и странных существ с рыбьими головами наполняли пещеру. То здесь, то там на стенах виднелись красные отпечатки чьих-то ладоней.

– Ну, что скажешь? – спросил Клэй у Вуда и обернулся взглянуть, куда подевался пес. В ответ на призывный свист собачий лай послышался откуда-то справа. Завернув за невысокую каменную стену, Клэй попал в новую небольшую пещеру. Свечение воды сюда не проникало, так что пришлось пожертвовать еще одной спичкой и зажечь свечу.

Вспыхнувшее пламя отразилось в собачьих зрачках. Вуд сидел среди истлевших человеческих останков. Шесть или семь скелетов, засохшие лепестки цветов и глиняные черепки вперемешку с костями. Один из скелетов, судя по размерам черепа и грудной клетки, принадлежал ребенку. У другого было странное анатомическое уродство – рыбий хвост на конце прекрасно сохранившегося позвоночника.

Чуть в отдалении от остальных лежали останки, явно принадлежавшие женщине. Длинные черные волосы не тронула жестокая рука времени. Роскошные локоны спускались на четыре с лишним фута от черепа, все еще покрытого клочьями увядшей плоти. Шею скелета обвивало ожерелье из белых раковин с маленьким мешочком на конце. В этой пещере стены были украшены спиральными орнаментами из трав, лиан и цветов.

Застыв в благоговейном молчании, Клэй гадал, как давно эти кости лежат здесь, в этом склепе, никем не потревоженные. Какой она была, их жизнь, спрашивал он себя и чувствовал, как ветер столетий колышет волосы, превращая века в прах. Потом его задумчивость сменилась суеверным ужасом и желанием скорее выбраться наверх, к свету дня.

– Идем-ка отсюда, – сказал он Вуду, заметив в глубине погребальной камеры новый тоннель. Ласкавший кожу поток теплого воздуха шел именно оттуда. Прежде чем уйти, Клэй нагнулся, чтобы подобрать ожерелье. Пытаясь стащить со скелета бусы, он случайно коснулся черных волос, и его накрыла волна такого отвращения, что он невольно отшатнулся в сторону. От резкого движения хрупкие позвонки рассыпались, нижняя челюсть отвалилась и стукнулась об пол. В хрусте ломких ребер Клэю почудился мучительный вздох. Зажав трофей в левой руке, а свечу в правой, он сломя голову бросился в очередную подземную галерею.

Вуд ухватил Клэя за штанину в тот самый миг, когда тот едва не шагнул в дыру в форме почти правильного круга, притаившуюся посреди темной тропинки. Носки его башмаков уже заглянули за край пропасти, а порыв теплого ветра из далеких глубин приподнял волосы. Клэй отшатнулся. Свеча чудом не погасла. Это и был тот источник тропического тепла, который согревал их пещеру в самые лютые морозы.

И человек, и пес с легкостью перепрыгнули через колодец в каменном полу. Коридор зазмеился дальше, петляя, кружа и постепенно расширяясь, пока не раскрылся в зал с высоким и широким отверстием, за которым брезжил дневной свет. Стоя в глубине пещеры, можно было вообразить себя зрителем, который с театральной галерки смотрит спектакль в исполнении вьюги.

Эту ночь они провели в тоннеле, возле теплого колодца. Проснувшись утром, Клэй почувствовал, что зверски голоден, и не без оснований подозревал, что и пес тоже. Они выбрались из тоннеля и, войдя в пещеру, выходившую на другую сторону холма, увидели солнце, встающее над широкой равниной. Эта пустошь, протянувшаяся к северу, сколько хватало глаз, подсказала Клэю путь, по которому можно будет двинуться, когда придет весна.

На равнине не было деревьев – значит, демонов можно было не опасаться. А без этой угрозы у них будет возможность спокойно идти на север без необходимости постоянно бороться за жизнь. Клэй решил, что как только дни станут длиннее, они сразу тронутся в путь, не дожидаясь, пока демоны проснутся от спячки. Патронов оставалось слишком мало, чтобы выстоять против этих тварей целое лето, к тому же он чувствовал, что где-то в лабиринтах холодной темной зимы растерял волю к битвам.

Два часа спустя, после путешествия вокруг горы по пояс в снегу и по такому крутому склону, что порой приходилось хвататься за деревья, чтобы удержать равновесие, они оказались перед входом в знакомую пещеру. К счастью, в лучах яркого солнца было довольно тепла, чтобы выдержать нелегкий путь без шубы и перчаток. Затем настал черед адского труда по откапыванию входа в пещеру под аккомпанемент урчания пустых желудков. Через каждые пять минут Клэю приходилось останавливаться и отогревать замерзшие пальцы, но в конце концов им удалось расчистить проход настолько, что солнце теперь светило прямо на закупоривший пещеру лед.

После этого компаньоны занялись сбором веток, сломавшихся под тяжестью льда и упавших на землю. Из них максимально близко к пещере и был разложен небольшой костерок. Дожидаясь, пока огонь сделает свое дело, Клэй грел над ним руки, а когда попытался проделать тот же фокус с ногами, как водится, подпалил один башмак.

Через некоторое время последние дюймы остекленевшего снега разлетелись от увесистого пинка. Вновь очутившись в своей пещере, Клэй почувствовал, как душа его наполняется миром и покоем. На пару с Вудом они жадно проглотили припасенные куски крольчатины, после чего Клэй вплотную занялся подгнившей картофелиной. Костер был передислоцирован внутрь пещеры, и друзья ненадолго прилегли возле огня, чтобы отдохнуть перед охотой. Клэй не собирался читать, но Вуд настаивал, и тот, устало ворча, взялся за книгу.


В лес вернулись стада белых оленей. Снег местами подтаял, обнажив мерзлую землю. Стаи воронов вновь восседали на верхушках деревьев, а неподалеку от пещеры поселилась сова, которая своим уханьем не давала никому покоя по ночам.


Во время одной из охотничьих экспедиций к восточному озеру Клэй услышал, как трещит лед, отдаваясь в воздухе долгим, дрожащим эхом. Звук этот был словно сигнальный выстрел: скоро им с Вудом предстояло отправиться в путешествие по равнине. И хотя Клэй по-детски радовался яркому солнцу, с каждым днем оттеснявшему ночь на пару минут, его тревожила мысль о демонах, которые после многомесячной голодовки должны были вот-вот выйти на охоту. Тяжело ступая по подтаявшей земле, с оленем за плечами, Клэй принялся строить планы.

В путешествии по открытой местности его смущали два обстоятельства. Во-первых, запас спичек основательно истощился. Последний коробок был заполнен всего на четверть – по самым оптимистичным прогнозам этого хватит недели на две, не больше. Второй проблемой было укрытие: в степи не будет ни пещер, ни деревьев, вообще никакого пристанища для защиты от стихий.

В приключенческих романах золотого детства Клэй читал о способах добывания огня без помощи спичек – нужно было всего лишь потереть друг о друга сухие палочки или же высечь искры из камней. Оба эти способа сейчас казались ему куда более фантастичными, чем дерзкие подвиги книжных героев. Тем не менее не оставалось ничего другого, как освоить один из них. Что до убежища, то решено было запастись оленьими шкурами и из них соорудить что-то вроде палатки, которая в крайнем случае сможет защитить от дождя и ветра. Конструкция, разумеется, должна быть складной, чтобы ее можно было нести за плечами. С другой стороны, это несколько лишних фунтов к и без того нелегкой поклаже… И тут его осенило: а Вуд-то на что!


За зиму Клэй так поднаторел в стрельбе из лука, что теперь мог завалить оленя одним выстрелом. Не теряя времени даром, он освежевывал зверя прямо на месте и таким образом мог добыть две-три шкуры за день. По вечерам они с Вудом объедались печенкой и бифштексами из оленины, восстанавливая растраченные за зиму силы. Ритуал послеобеденного чтения был забыт: по вечерам Клэй теперь осваивал скорняжное мастерство, занимаясь выделкой и раскроем оленьих шкур. Их, по его расчетам, нужно было, как минимум, пятнадцать – чтобы палатка получилась достаточно вместительной для двоих.

Он быстро свыкся с новым занятием и даже вошел во вкус – по крайней мере, теперь у него была цель. Работа поглощала охотника целиком, и он больше не сидел с мрачным видом и вуалью в руках, уставясь в прошлое. Когда палатка была уже почти готова, Клэй спохватился, что совсем забыл про альтернативное добывание огня. И поскольку идея насчет трения кусочков дерева казалось совсем уже бредовой, решил освоить искусство громыхания камнями.


Однажды утром они с Вудом отправились вдоль берега ручья, огибавшего подножие холма, на поиски подходящих булыжников. Время от времени Клэй останавливался, подбирал пару камней, с силой ударял друг о друга и смотрел, что получится. К полудню результаты были таковы: расколотых камней – тридцать, отбитых пальцев – десять, добытых искр – ноль. Вуд, которому это бесполезное, на его взгляд, занятие довольно быстро надоело, погнался за гиблом и скрылся в шемелевой чаще.

Клэй злился на себя и на того идиота, что придумал этот дурацкий способ. Однако настойчивость выручала его и не в таких ситуациях, а потому он не бросал своей затеи. Нагнувшись к ручью, он поднял с земли большой черный булыжник в форме сердца и стал подыскивать ему пару, когда услышал странный шум. Звук был знакомый, хотя и почти забытый. Клэй замер, прислушиваясь: ничего – кроме скрипа ветвей на ветру да журчания воды.

Пожав плечами, он наклонился за другим камнем и тут же снова услышал донесшийся из леса звук чьих-то рыданий. Клэй привык к причудливым шумам дебрей, но сейчас по коже у него побежали мурашки. Напряженно вслушиваясь, он убедился, что это действительно женский плач. Клэй выпрямился и кликнул Вуда. Звук его голоса вспугнул плачущего, и долгое время Клэй стоял, не шелохнувшись, весь обратившись в слух.

– Эй! – крикнул он наконец. Ответом ему был лишь шум ветра. – Кто здесь? – позвал он еще громче, и тут из чащи выскочил Вуд. Лишь только узнав знакомый силуэт пса, Клэй понял, как сильно перепугался. Он подождал еще немного, но так ничего и не услышал и решил в конце концов, что то был птичий крик или шум бегущей по камням воды.

Чтобы окончательно выбросить это происшествие из головы, он как следует стукнул друг о друга булыжники, которые держал в руках. Меж камней проскочила искра и благополучно приземлилась ему на бороду. Секунду спустя под носом у охотника заклубилась тонкая струйка дыма, а еще через миг он вновь стоял на коленях, опустив голову в ледяной поток. Озорной пес не преминул этим воспользоваться и цапнул приятеля за задницу.

На обратном пути Клэй очнулся от своих мыслей, чтобы взглянуть, куда удрал Вуд. Вдалеке, среди деревьев, там, где ручей сворачивал к горе, стоял человек. Клэй зажмурился и пригляделся снова. Человек исчез. Сунув булыжники в карман, Клэй вытащил нож и побежал, стараясь не слишком шуметь. Фигура не могла принадлежать демону, поскольку никаких признаков хвоста или крыльев он не заметил. Это был именно человек – он неподвижно стоял, глядя вниз, на бегущую воду.

Добежав до места, Клэй обернулся кругом, вглядываясь в просветы между деревьями.

– Покажись! – крикнул он и замер, надеясь услышать треск сучьев или шорох прошлогодних листьев.

«Неужели медведь?» – подумалось ему. Инстинкт подсказывал, что пора уносить ноги. Так он и поступил: всю дорогу до пещеры Клэй бежал без оглядки, а Вуд мчался за ним по пятам.


Клэй настоял на том, чтобы разводить огонь с помощью камней, поэтому когда ужин был готов, на звездном небе давно взошла луна. Устраивая себе постель, охотник вдруг услышал резкий крик совы. Птица прилетала к пещере почти каждую ночь, но на этот раз от ее уханья у Клэя оборвалось сердце. Тревога человека передалась и псу: Вуд внимательно посмотрел на хозяина, а затем на вход в пещеру. Впервые за всю зиму охотник зарядил ружье. Он держал его на коленях, пока читал вслух, и даже спал в эту ночь, сидя с пальцем на взведенном курке.


В тот день, когда был добыта последняя шкура для палатки, Клэй, возвращаясь в пещеру, проходил мимо рощицы еще голых серых деревьев. Зимой он бывал здесь сотни раз, но лишь сейчас увидел нечто такое, чего не замечал раньше. Среди древесных стволов из земли торчал необычный предмет. Клэй подошел ближе. Это была шахтерская кирка, до середины рукояти вкопанная в землю. Сверху на ремешке болталась старая каска, до дыр изъеденная ржавчиной.

Клэй поднял головной убор, чтобы взглянуть, не оборудован ли он фонариком. А когда нашел то, что искал, понял, что наткнулся на могилу одного из участников той экспедиции в Запределье, что много лет назад выступила из Анамасобии. В записках Арлы Битон упоминалось, что, собираясь на поиски Земного Рая, шахтеры захватили с собой свои кирки и заступы.

Клэй наизусть помнил эту историю: их было шестнадцать, но вернулся только дед Арлы. Охотник не удержался от улыбки. Как нелепо было тащить это горняцкое снаряжение в Запределье! Словно они собирались добывать чудеса кирками… Дебри в отместку превратили их инструменты в надгробия.

И все же охотник ощутил к павшему шахтеру почти родственное чувство. Преклонив колени перед скромным памятником, он хотел что-нибудь сказать, но передумал. Помолчав минуту, он вновь закинул за спину свою ношу, свистнул Вуда и зашагал прочь.


На ровном пятачке мерзлой земли Клэй кончиком ножа набросал грубый эскиз приспособления для перевозки палатки. Это было что-то вроде салазок, только очень легких и с узкими полозьями, поскольку скользить им предстояло не по снегу, а по степной траве. Клэй решил, что для полозьев лучше всего подойдут ветки того плотоядного дерева, что питалось скворцами и воробьями, – они были длинными, прямыми и достаточно гибкими.

Однако чертить рисунки на земле – это одно, а рубить ветки с дерева, которое хочет тебя съесть, – совсем другое. Выбранный Клэем экземпляр был не настолько силен, чтобы поднять человека в воздух и запихнуть в пасть на верхушке ствола, но это не значит, что он не пытался. Орудуя ножом, Клэй слышал, как бурлят под корой дерева пищеварительные соки. Гибкие отростки на концах извивавшихся ветвей пребольно щипались, но хуже всего Клэю приходилось, когда его тянули за волосы и бороду. Пока он трудился, Вуд нервно прыгал вокруг дерева, облаивая чудовище, с которым схватился его друг. Иногда пес бросался в атаку и пытался покусать многорукого монстра, но всякий раз останавливался в нерешительности, не зная, во что вцепиться зубами.

Наконец после выматывающей борьбы необходимое количество веток лежало на земле, извиваясь, словно змеиный выводок, и источая зеленый сок.

– Вот же дьявольская штука, – проворчал Клэй, дожидаясь, пока из ветвей вытечет жизнь.

Когда дело дошло до сооружения салазок, оказалось, что выбор был сделан верно. Ветви хищного дерева были прочными и в то же время отлично гнулись, так что годились и для каркаса, и для полозьев. Ремнями из оленьей кожи Клэй накрепко связал детали санок, после чего свернул из длинного побега петлю – это была упряжь для Вуда. На эту работу ушел почти целый день, но Клэя даже радовала сложность поставленной задачи.

Когда он закончил, начинало вечереть. Довольный своим творением, Клэй решил еще разок проверить все узлы и детали. Не отрываясь от работы, он поднял голову, чтобы взглянуть, далеко ли до заката, и обмер. Прямо перед ним стояла одетая в меха женщина. Такая неожиданная встреча здесь, в глуши, сама по себе могла напугать кого угодно, но Клэй вздрогнул и осел на землю вовсе не от неожиданности. Женщина эта казалась выходцем из иного мира. Фигура ее была слегка прозрачной и колыхалась, словно в жарком мареве, хотя воздух был еще прохладен. Пустые глазницы зияли мраком подземных туннелей. И вся она была словно из другой эпохи, будто проекция волшебного фонаря: развевающиеся на призрачном ветру волосы, клочья ссохшейся плоти на скулах и лоб, туго обтянутый кожей.

– Что? – прошептал Клэй, дрожа всем телом.

Только когда призрак с мольбой протянул к нему руки, охотник понял, кто это. Нашарив на шее, под одеждой, ракушечное ожерелье, которое он не снимал с того дня, как нашел гробницу, Клэй вытащил его на свет. Медленно, будто во сне, женщина опустилась на колени и принялась скрести ногтями подтаявшую землю. Отовсюду послышались рыдания. Клэй вскочил на ноги и попятился. Привидение снова потянулось к нему, а потом опять к земле.

Клэю до сих пор не приходило в голову заглянуть в мешочек на ожерелье, на ощупь совершенно пустой, однако теперь он понял, что там хранилось что-то чрезвычайно важное. Трясущимися пальцами он развязал шнурок и опрокинул мешочек на ладонь. Оттуда выкатилось маленькое зеленое семя, размером с ноготь на мизинце и с заостренными кончиками. Клэй протянул его призраку, но тот уже исчез, оставив после себя лишь печальный отзвук.

Дрожа крупной дрожью, Клэй подобрал свой нож – тот по-прежнему лежал рядом с салазками. Затем встал на колени и вырыл в земле ямку, после чего с величайшей осторожностью опустил туда семя и присыпал землей, утрамбовав холодную почву ладонями. Закончив, он вскочил на ноги, подобрал перчатки и ружье, схватил сани за упряжь и, свистнув Вуда, поспешно направился к дому.

Когда они добрались до пещеры, Клэй, даже не сняв шубы, отправился прямиком к шахте и забросил ожерелье в глубь тоннеля. Прошел целый час, а он все сидел у стены и глядел в небо.


Солнце еще не взошло, когда Клэй провел инвентаризацию своих пожитков и аккуратно уложил их в заплечный мешок. В последние дни заметно потеплело, а потому розовая шуба вместе с перчатками и гетрами отправилась туда же. С радостью скинув зимние покровы, Клэй остался в рубашке, куртке и штанах – ну и, конечно же, в черной шляпе с индюшачьим пером на тулье. Лук и колчан он повесил на плечо, ружье взял в руки. Прежде чем покинуть пещеру, Клэй еще раз окинул ее взглядом: сердце защемило от какой-то нелогичной ностальгии.

Палатку к саням он приладил еще с вечера, так что теперь оставалось только засунуть в упряжь Вуда. Надо сказать, пес был от этой идеи не в восторге. Клэю потребовалось немало терпения и сноровки, а также пара кусков вчерашней оленины, чтобы уговорить своего компаньона поработать лошадью. Зато когда салазки легко, как по маслу, заскользили по земле, Клэй испытал настоящую гордость.

Они двинулись в обход горы, направляясь к противоположному склону, но не прошли и пятидесяти ярдов, как наткнулись на перегородившего дорогу демона. Тот лежал на земле ничком, без движения, со сложенными крыльями – не то спящий, не то мертвый. Охотник остановился и на всякий случай вскинул ружье: он привык считать демонов коварными тварями и ждал от них любого подвоха. Вуд в своей упряжи был просто вне себя. Броситься на врага он не мог, зато рычал вдвое громче обычного – то ли от досады, то ли угрожающе.

Медленно приближаясь к чудовищу, Клей не спускал его с прицела. Чуть дрогнуло кожистое крыло – и охотник в тот же миг выстрелил в основание черепа, но промахнулся и снес демону верхушку правого рога. Только теперь он понял, что крыло качнул ветер. Клэй подошел ближе и ногой перевернул труп на спину. Морда демона была так ужасна, что Клэй чуть не выстрелил снова – на этот раз от испуга. Глаза вылезли из орбит, словно готовые лопнуть, разбухший язык вывалился на мохнатую грудь. Клэй нагнулся и потрогал труп: он был еще теплым, похоже, демона убили каких-нибудь полчаса назад. Тут только охотник заметил ожерелье из белых раковин – туго стянув шею демона, оно словно бритва перерезало ему горло.

Оставшийся путь по горному склону друзья проделали без особых приключений и ближе к полудню вышли на равнину. Здесь, на просторе, они зашагали быстрее: позади был кишащий демонами лес, впереди – манящее будущее. С востока веял свежий ветер, а под ногами зеленели первые ростки травы, пробившейся сквозь грязь.

«Я тебя знаю»

Знаю, что не должен отвлекаться от невероятного путешествия Клэя, но в моем собственном мирке затворника произошло нечто столь чудесное, что изменило весь образ моего существования. Дожидаясь, когда чистая красота наполнит меня и унесет назад, в дебри, я запишу события последних дней, после которых чувствую себя так, словно надел новые очки – с более сильными и прозрачными стеклами.

Два дня назад, после бессонной ночи, когда я, как послушный раб, под диктовку наркотика описывал месяцы, проведенные Клэем в лесу, я вдруг почувствовал полное изнеможение. Жизнь демона длиннее человеческой, но, похоже, годы берут свое. Красота теперь злее ко мне, чем прежде. В молодости я мог ввести дозу, насладиться ее очарованием, а через пару часов летать как ни в чем не бывало. И так до тех пор, пока снова не захочется экзистенциальной легкости. Теперь же красота иссушает меня, смежает мне веки, наливает крылья свинцом и навевает мысли об обычае моих диких собратьев впадать в спячку. Единственное, чего она так и не смогла со мной сделать, – это поймать меня в сети привычки. Во всяком случае, мне так кажется.

Я поднялся из-за стола поздно утром. В голове все еще роились мысли о горной пещере, о ранах черного пса и об ошеломляюще пустых глазницах призрака… Несколько пачек сигарет (на этот раз старых, с развалин) только усугубили плачевность моего состояния. Вместо того чтобы отправиться спать, я решил прогуляться и подышать свежим воздухом, чтобы развеять кошмарные воспоминания.

Был ясный летний денек, и после холодных ландшафтов Запределья я до слез обрадовался солнцу. Городские развалины явились мне такими, какими нечасто теперь предстают – по-настоящему удивительными и куда более экзотичными, чем в те времена, когда город был цел. Я поднялся в воздух, чтобы устроиться на вершине одного из самых выдающихся коралловых завалов (в ходе моих архивных изысканий выяснилось, что когда-то здесь было Министерство юстиции). Я люблю сидеть там, где под правильным углом сомкнулись две плиты, образовав великолепный насест, с которого так удобно свешивать крылья… Уткнувшись локтями в колени и подперев кулаками щеки, я сонно озирал свои владения, застывшие в хаосе разрухи.

Я как раз думал о том, что надо бы слетать вечером в Латробию и на заднем дворе у слепого чучельника стащить свежих сигарет, когда в тишине зазвучал человеческий голос. Отдельных слов я не разобрал, но отчетливо услышал чей-то громкий шепот. Первой моей реакцией было раздражение. В моем нынешнем состоянии мне меньше всего хотелось играть в кошки-мышки с горсткой придурков-кладоискателей. Я мысленно их представил: жадные вооруженные идиоты, охочие до проржавевших чудес… Их было легче убить, чем напугать, но увы, моя не в меру развившаяся человечность не оставляла мне такого шанса.

Наверное, надо было слететь вниз, осторожно подкрасться, а потом вдруг выскочить и проучить незваных гостей, но остатки красоты настаивали, чтобы я сидел тихо и ждал, пока они пройдут мимо. Голоса становились все яснее. Я потянул носом воздух, и тот донес мне весть об одном человеке женского пола и двух или трех мужского. К счастью, мои опасения не оправдались: это была явно не армия мародеров. Похоже, к старости я становлюсь таким же параноиком, как отец… Время еле ползло, и с каждой минутой гнев во мне закипал все сильнее – пока кончик хвоста не задергался, а в голове не стали складываться самые кровожадные планы.

Наконец они показались из-за развалин Министерства безопасности и двинулись через площадь, в пятидесяти ярдах подо мной. Все мои планы тут же рухнули, а гнев моментально испарился. Их было трое. Трое детей. Первая мысль была – замереть, застыть словно истукан, чтобы не напугать их. Следом явилась вторая: куда смотрят родители?! Как можно позволять детям разгуливать по каким-то сомнительным развалинам, где к тому же обитает демон?

Они были не то чтобы слишком маленькие, но и не совсем взрослые – если, конечно, вам это что-нибудь говорит. Самым рослым был мальчишка с длинными каштановыми волосами и в красной рубахе. Свое оружие – длинную заостренную палку – он сжимал в руках с не меньшей решимостью, чем Клэй – драгоценное ружье. Однако, судя по его позе (голова втянута в плечи, взгляд затравленно бегает по сторонам), мальчик был не на шутку напуган. Впрочем, его страх я учуял уже давно – так же как и ужас его приятеля, мальчишки поменьше, в остроконечном колпачке. Возглавляла процессию девочка – по-видимому, средняя по возрасту в этой компании. Тоненькая, с длинными светлыми волосами, она бесстрашно шагала вперед, свободно размахивая руками. Едва ее увидев, я понял, что это не первая наша встреча.

Беспокойство мое росло. Одно дело – охотники за сокровищами, с ними можно особо не церемониться. По что мне делать с этой малышней? Уж лучше бы армия мародеров… Тут девчонка посмотрела вверх, и я понял, что меня заметили.

– Вот он! – воскликнула она, указывая на верши ну мусорной кучи, а точнее, на меня.

Ее товарищи тут же с воплями умчались прочь, и больше я их не видел. Девочка же не только осталась, но даже улыбнулась и помахала мне рукой. Я прикинулся каменной химерой на карнизе, но она все равно подошла ближе.

– Я тебя знаю, – прокричала она мне. – Помнишь, как ты вытащил меня из воды?

Так оно и было: это была та самая малышка из Вено, которую я спас несколько лет назад. Как говорится, инициатива наказуема. Понимая, что моя маскировка не слишком убедительна, я поднял лапу и махнул ей в ответ.

– Я тоже тебя помню, – сказал я.

Цепляясь за коралловые глыбы, она начала карабкаться вверх, и я, испугавшись, что она упадет и расшибется, поспешил крикнуть, что спущусь к ней сам. Это был первый человек, явившийся на развалины Отличного Города исключительно ради меня, и я решил не ударить в грязь лицом.

Стряхнув усталость, я степенно поднялся, втянул живот и расправил плечи. Можно было бы спуститься и пешком, но это смотрелось бы не так величественно, а потому я полностью расправил мощные крылья и с оглушительным хлопаньем взмыл в воздух. К сожалению, близорукость не позволила мне в полной мере насладиться произведенным эффектом, но, судя по улыбке, девочке представление понравилось.

Мое приземление сопровождалось совершенно ненужными, зато весьма эффектными взмахами крыльев. Над площадью взвилось целое облако коралловой пыли, светлые волосы девочки разметались по плечам. Признаюсь, я не ожидал, что в награду за мои старания она ткнет в меня пальчиком и рассмеется. Поначалу такая реакция болезненно задела мое самолюбие, но ее радостный смех был так заразителен, что я едва удержался от того, чтобы к ней не присоединиться.

– Ты находишь меня забавным? – спросил я.

– Это из-за очков, – объяснила она, прикрывая смеющийся рот ладошкой. – У нас, в Вено, в газете тебя рисуют свирепым чудовищем.

Я не сдержал улыбки.

– Но ты ведь не такой, правда? – осторожно спросила она.

– Ах, милое дитя, если б ты знала… – вздохнул я.

– А ты помнишь реку? – спросила она.

Я кивнул:

– Да, четыре года назад.

– Шесть, – поправила она. – Тогда мне только-только исполнилось семь.

– М-да, – промямлил я, не зная, что еще сказать.

– А мальчишки тебя испугались! Тот, что в шапочке – мой брат Кейн, а второй – его приятель Риммель. А я Эмилия. – Она протянула мне руку. Длинные тонкие пальцы, узкая ладонь – все это показалось мне слишком хрупким, так что вместо рукопожатия я кивнул головой и представился:

– Мисрикс.

– Я пришла сказать, что у нас, в Вено, не все тебя боятся. Многие читали книги Клэя и знают, как ты помог ему и всем нам. Хотя некоторые не верят Физиогномисту и думают, что ты дикий зверь. А в церкви говорят, будто ты – злой дух, – выпалила она скороговоркой, словно заученное наизусть стихотворение.

– В общем, все они в чем-то правы, – признал я.

– Но ты не злой, я знаю! Ты вытащил меня из реки… Ведь ты не съешь меня, правда? – Глаза у девчушки расширились, рука невольно потянулась к цепочке с каким-то медальоном.

– Ни в коем случае, – заверил я ее. – Ты моя гостья. Хочешь, я покажу тебе развалины?

– Хочу!

Я зашагал вниз по улице, она – следом за мной. Случилось то, о чем я мечтал столько лет! Наконец-то нашелся тот, кому я смогу рассказать о городе. За долгие годы одиночества я превратился в настоящего археолога: я выкапывал экспонаты из-под завалов, изучал жизнь и обычаи горожан, вчитывался в летописи в библиотеке, рылся в документах, сохранившихся в каждом из министерств… И вот теперь, когда появилась возможность блеснуть эрудицией, я молчал как рыба, смущенный юностью и наивностью своего единственного слушателя.

Сотню ярдов мы прошли в полном молчании, и я даже вспотел от волнения, когда она спросила:

– А можно потрогать твои крылья?

– Ну разумеется, – ответил я.

Она подошла совсем близко и, вытянув левую руку, провела пальцем вдоль перепонки крыла.

– Какие жесткие, – заметила она.

– Нежность – не моя стихия, – согласился я.

– Расскажи мне об этом месте, Мисрикс, – попросила Эмилия.

И я стал рассказывать. Несмотря на то что передо мной был совсем еще ребенок, я решил быть предельно честным.

– Все, что ты видишь вокруг, – начал я, – все эти разрушенные здания, коралловое крошево и лежащие повсюду останки людей и машин – все это складывается в единую историю. Грандиозную, великую историю. Эта история трагична и поучительна, но в то же время это история любви…

Я показал ей лабораторию Белоу с миниатюрным маяком, который по-прежнему наполнял комнату миражами певчих птиц. И единственную уцелевшую статую синего шахтера, которую когда-то привезли из Анамасобии. И те инженерные чудеса, в которых сохранился след былого величия Отличного города: электрический лифт, что когда-то взлетал на Верхний ярус, а теперь доползал лишь до четвертого этажа, и подземные ходы, и расколотую скорлупу Фальшивого рая… Разумеется, это было далеко не все. Эмилия оказалась идеальным слушателем – она перебивала меня, только когда возникал вопрос, не терпящий отлагательства. Я был безмерно благодарен ей за молчание, за сосредоточенность, за внимание… и просто за то, что она была рядом.

Двухчасовая экскурсия завершилась в моей комнате, где хранятся экспонаты Музея руин – моя собственная коллекция предметов, каждый из которых – неотъемлемая часть сущности Отличного города. Мы бродили вдоль стеллажей, и я показывал ей голову механического гладиатора, треснутые чашки для озноба и прочее в том же духе. Добравшись до последнего ряда, я снял с полки белую кожуру райского плода, который когда-то съел Клэй, и дал ей понюхать.

– Как будто прекрасный сад, а вокруг – лед… – задумчиво сказала она, когда я поднес кожуру к ее носу. Не знаю, почему, но, взглянув на нее, я чуть не разрыдался.

Из музея мы по коридору прошли в библиотеку, где я показал ей полки с книгами, мой письменный стол с пером и чернильницей и аккуратную стопку страниц – плоды ночного труда.

– О чем ты пишешь? – полюбопытствовала она.

– О Клэе, – ответил я. – Пытаюсь отыскать его с помощью слов.

– У нас, в Вено, те, кто верит Клэю, собрали деньги и послали в Запределье людей, чтобы тоже найти его.

– Напрасно. – Я покачан головой. – Будем надеяться на лучшее, но, боюсь, они найдут там лишь смерть.

– Они взяли с собой много ружей, – возразила Эмилия.

Я горько рассмеялся в ответ.

Девочку такая реакция, казалось, нисколько не смутила.

– Клэй стал для них героем, – сказала она.

– Будем надеяться на лучшее, – повторил я. Потом ее заинтересовала украшенная красными камнями и фальшивым золотом шкатулка, стоявшая на письменном столе. Так, безделушка, но когда я нашел ее под землей, недалеко от Фальшивого рая, она мне сразу понравилась.

– А это для чего? – спросила Эмилия.

Честный ответ был: «Просто так», и я уже собирался произнести его вслух, но в последний момент передумал. После нашей прогулки по городским развалинам она узнала о них практически все, и я решил, что если сохранится какой-то элемент таинственности, она может прийти сюда снова.

– В этой шкатулке хранится один страшный секрет, – соврал я, чтобы разжечь ее любопытство. – Не знаю, смогу ли я когда-нибудь открыть его хоть одной живой душе – ведь сначала нужно хорошенько узнать человека…

Я думал, она станет упрашивать меня поделиться с ней этой «страшной тайной», но я ошибся. Эмилия только серьезно кивнула.

– Как я тебя понимаю, – сказала она. – У меня дома тоже есть такая шкатулка.

– Послушай, неужели вам с братом позволяют бегать на развалины? – спросил я.

Эмилия отвела глаза, уставившись в проход между стеллажами, и пробормотала смущенно:

– Вообще-то нас отпустили в Латробию, повидать тетю. Это я подговорила мальчишек пойти со мной на развалины. Я сказала, что они будут трусы, если не пойдут.

И как вы сюда добрались?

Верхом. Мы взяли двух лошадей – мы с Кейном на одной, а Риммель на другой. Наверное, они уже ускакали в Вено и рассказали матушке, что мною позавтракал демон, – хихикнула она.

Идем быстрее, – спохватился я. – Мы еще успеем их нагнать!

Я отнес ее домой. Но я не могу пересказать деталей этого путешествия, ибо сейчас по просторам своей памяти я лечу не над степями Харакуна, а со скоростью мысли мчусь над равниной Запределья. Красота сжимает меня в объятиях, я же – с пустыми руками и в поисках Клэя. Там, внизу, дебри сбрасывают с себя зимние чары.

Охота на охотника

Расцвели полевые цветы, и трава полезла из земли так быстро, что в тишине ночи было слышно, как она растет. Изо дня в день – голубое небо, теплое солнце да легкий ветерок с севера. По вечерам сквозь клубящиеся на горизонте облака пробивались золотистые стрелы заката. Равнина казалась бескрайней, абсолютно ровной и голой. Древний ледник, отступая, разбросал по земле гладкие продолговатые валуны. Клэю они представлялись гигантскими караваями хлеба, они же с Вудом были словно муравьи, ползущие по обеденному столу. Если зимой неделями длились ночи, то теперь пришла пора бесконечных дней.

Путники не испытывали нехватки свежей воды – равнину испещряло множество ручейков. Ежедневно Клэй подстреливал из лука какую-нибудь мелкую дичь – кроликов, карликовых кабанчиков с пушистыми хвостами, вкуснейших рыжих ящериц, передвигавшихся на задних лапках, или высоких нелетающих птиц с великолепным изумруднымоперением. Из сваренных вкрутую яиц этого неуклюжего создания получался отличный завтрак. Их гнезда, маленькие холмики из земли и веток, было так легко обнаружить, что Клэй удивлялся, как этот вид до сих пор не вымер. Досадным сюрпризом для охотника стало то, что на равнине не водилось оленей. Впрочем, эта неприятность с лихвой окупалась отсутствием демонов.


Вуд покорно тащил за собой плетеную повозку, которая скользила по свежей траве, как лодка по волнам. В салазках лежали палатка, ружье и зимняя одежда. За спиной у охотника висел его собственный мешок, через левое плечо перекинут лук, а через правое – колчан со стрелами. От ежедневной нагрузки грудь и плечи у Вуда раздались вширь, а у Клэя на икрах наросли такие мускулы, что ему стали тесноваты штаны.

Его макушку неизменно украшала широкополая шляпа, но он имел обыкновение снимать ее на время полуденного привала – чтобы ветер обдувал голову. Благодаря этой привычке лицо охотника очень скоро покрылось бронзовым загаром.

Ночами было по-прежнему холодно, но он уже довел до совершенства умение добывать огонь из камней. В качестве топлива шли ветки узловатого кустарника, который выдергивался из земли одним движением. Он рос здесь повсюду и, к удивлению Клэя, с наступлением весны так и не покрылся ни листьями, ни цветами. Его ветки, напитанные густой пахучей смолой, горели медленно, распространяя вокруг аромат цветущего жасмина.

Теперь, когда ни лесная сень, полная кровожадных демонов, ни своды пещеры не заслоняли ночного неба, Клэй мог каждую ночь любоваться этим величественным зрелищем. Там, в вышине, было так много звезд – ярких, будто разбросанных рукой буйнопомешанного, крупинок. Лежа на спине и глядя перед собой, Клэй представлял, что разглядывает какой-то странный океан. Он уносился мыслями далеко-далеко, дальше Луны, и, словно беспечный ныряльщик, погружался в спиральные глубины Вселенной. Ее безграничность уже не страшила его, как раньше, – в первую ночь, проведенную на равнине. Вот он еще летит к созвездию Сиримона – змея, из лона которого, если верить мифам, родился мир, – а в следующий миг лучи солнца уже припекают щеки и зубы Вуда настойчиво терзают носок башмака, призывая к продолжению путешествия.


На второй день пятой недели пути Клэй решил, что они уже достаточно далеко оторвались от демонов. Целое утро ушло на то, чтобы втолковать Вуду, что сегодня выходной и им не нужно, как обычно, идти на север. Пес упрямо тянул охотника за ноги и лаял, а когда и это не помогало, отбегал на несколько ярдов вперед, оглядывался назад и рычал. Пришлось вытащить книгу, чтобы отвлечь пса от привычного распорядка дня.

После завтрака, состоявшего из яичницы и кабаньих бифштексов, Клэй проверил все узлы на повозке и перетряс содержимое вещмешка. Когда очередь дошла до коробки с патронами, Клэй вытащил один и задумчиво положил на ладонь. Из ружья он не стрелял уже больше месяца.

На берегу ручья он ножом обкромсал отросшие волосы и бороду, насвистывая легкомысленный мотивчик, запавший в память еще со времен бытности физиогномистом. Потом хорошенько вымылся, постирал белье и носки и разложил сушиться на солнышке. Где-то в середине этого увлекательнейшего занятия его и настигло непреодолимое желание выстрелить из ружья. До чего чудесно было бы, думал Клэй, услышать, как грохот выстрела разорвет молчание этой равнины.

После обеда он вытащил ружье из повозки. Но палить в воздух, только ради того, чтобы услышать звук выстрела, было бы расточительством. Клэй решил отыскать хотя бы кролика. Вуд тоже вдохновился этой идеей: при виде ружья он принялся скакать вокруг охотника как сумасшедший. Они вместе покинули стоянку и направились на запад, к груде валунов, которую издали можно было принять за уснувшего великана.

Как назло, ничего крупнее ящерицы им не попадалось. Клэй посматривал вверх в надежде подстрелить ворону или коршуна, но небосвод был девственно чист. Рассудив, что на равнине естественных укрытий не так много, Клэй направился к валунам: в их тени могла притаиться какая-нибудь дичь.

Когда до огромных булыжников оставалось каких-нибудь двадцать ярдов, Вуд с неистовым лаем бросился вперед и скрылся за камнями. Вскинув ружье, Клэй остановился, готовый пристрелить вспугнутого собакой зверя. Он прождал довольно долго, но из-за валунов так никто и не показался. Собачий лай сменился рычанием, и охотник, опустив ружье, сам кинулся на другую сторону гряды. Он испугался, что Вуд схватился со змеей: по дороге им попадались довольно крупные экземпляры – все как один необыкновенно яркого желтого цвета.

Однако это оказалась не змея – во всяком случае, не та змея, которую он представлял. Вуд застыл, приготовившись к нападению: шерсть на хребте вздыбилась, зубы оскалены – перед скелетом того, что когда-то было громадным чудовищем.

Один только череп его был размером с собаку и напоминал коровий, только куда более вытянутый. Раскрытую пасть заполняли ряды прекрасно сохранившихся и острых словно бритва зубов. Дыры глазниц были так велики, что сквозь них свободно проходила рука. На пятнадцать футов от черепа протянулся позвоночный столб с заостренными полукруглыми ребрами, концы которых, изгибаясь, упирались в землю. Длина ребер, так же как и толщина позвоночника, уменьшалась к хвосту, увенчанному трехфутовой костяной иглой.

Клэй обошел скелет кругом, слегка касаясь пальцами гладких, выбеленных солнцем костей, и убедился, что никаких конечностей у животного не наблюдается.

– Сиримон… – прошептал он. Мысль о том, что по равнине до сих пор может ползать парочка подобных тварей, не слишком радовала.

– Да ладно, это всего лишь старые кости, – сказал он Вуду. Пес немного успокоился, но живейшего интереса к скелету не утратил. Охотник вскинул приклад ружья на плечо, прицелился и спустил курок. Отзвук выстрела раскатился взрывом, на мгновение поглотив безмятежность равнины. Пуля пробила череп и, разбросав вокруг осколки костей, застряла в ребре на полпути к заостренному хвосту.

Клэй тут же пожалел об этой глупой выходке. Свистнув Вуда, он быстро зашагал прочь. Однако пройдя несколько ярдов, оба разом остановились. Пес притих. Охотник оглядел пустынное небо.

– А где, интересно, птицы? – сказал он. За все утро им не встретилось ни кролика, ни какого другого зверька. Клэй, прищурившись, огляделся вокруг: ни ящериц, ни муравьев, ни надоедливой мошкары – их постоянной спутницы с первого дня на равнине. Даже ветер, казалось, испарился. – И куда подевались эти проклятые мухи?!


– Пойдем-ка отсюда, – сказал Клэй собаке и принялся торопливо собирать разложенную для просушки одежду. Собрав мешок, он трясущимися руками запряг Вуда, и, немного поразмыслив, сложил лук и стрелы в повозку, себе же оставил ружье. Потом снова скинул мешок с плеча, достал со дна коробку с патронами и зарядил его.

Покинув стоянку, они зашагали вдвое быстрее обычного, и через какое-то время стремительное движение немного развеяло смутную тревогу, которая действовала на нервы куда сильнее, чем раньше – зудящая мошкара. В конце концов, Клэй списал беспричинное беспокойство на изменение привычного распорядка, но тем не менее продолжал крепко сжимать ружье обеими руками. После мили быстрого марша путники замедлили шаг, вернувшись к своей обычной скорости.

***
Он увидел их издалека: что-то поблескивало в лучах предзакатного солнца, и это были явно не валуны. Несмотря на твердое намерение обойти их стороной, Клэй почему-то так и не свернул с курса. Еще три скелета змееподобных созданий лежали, сгрудившись, в траве. Кости двух экземпляров прекрасно сохранились: хвост, ребра и череп были совершенно нетронуты. Третий остов развалился на части: череп валялся в траве отдельно от туловища, в левой глазнице распустился пурпурный цветок.

Клэй не стал задерживаться возле скелетов, наоборот, прибавил шагу. А когда, обернувшись, увидел, что Вуд обнюхивает останки чудищ, раздраженно на него прикрикнул. На протяжении оставшихся до вечера миль земля вокруг была усеяна осколками черепов и обломками ребер. Однажды им даже встретилась одинокая хвостовая игла, торчавшая из почвы вертикально вверх.


Ночь настигла путников в лагере, ровно ничем не отличавшемся от всех предыдущих стоянок. Высвобождая пса из упряжки, Клэй впервые подумал с раздражением: и когда же она кончится, эта чертова равнина…

За весь дневной переход они увидели и подстрелили одного-единственного кролика, да и то какого-то странного. Зверек сидел на открытом месте, весь съежившись и дрожа от испуга. Когда Вуд залаял, несчастное создание даже не попыталось убежать. Вместо этого кролик смиренно дождался, когда Клэй возьмет с повозки лук и прицелится. Легкость, с которой досталась им эта добыча, настораживала, но выбора не было.

– Как будто нарисовано, – заметил Клэй, имея в виду неестественную неподвижность окружающего мира.

Они разожгли костер и поужинали испуганным кроликом с гарниром из корневищ кьерца. После ужина Вуд улегся поближе к Клэю, и они прочли пару страниц о космической энергии, объединяющей отдельные души в единое целое.

– Нет, ну что за бредятина! – сказал Клэй со смехом, прерывая чтение.

Пес в ответ негромко зарычал, словно говоря: «Читай дальше, придурок».

Устроившись на жесткой постели под открытым небом, охотник долго еще не мог уснуть, представляя себе скользящего в траве Сиримона. Наступившая ночь оказалась такой же неподвижной, как день. Когда Клэю удалось обуздать разыгравшееся воображение, он внимательно прислушался. И хотя ничего подозрительного не услышал, все же придвинул заряженное ружье поближе – на всякий случай.


Пока путники спали, месяц, заливавший равнину серебристым светом, скрылся за пеленой темных туч, наползавших с запада без всякого ветра, будто по собственной воле. Звезды, разумеется, тоже исчезли из виду. Рано утром, еще до рассвета, начал накрапывать мелкий противный дождик. Не просыпаясь, Клэй ворочался и крутился в этой сырости. Ему снился сон о Доралисе – острове-тюрьме, на котором он некогда отбывал заключение. Он стоял на берегу, совсем близко к линии прибоя, и смотрел на море, а рядом с ним сидела обезьяна, Молчальник. Когда набегала волна, обоих окатывало фонтаном брызг, и если в реальности Запределья Клэй мок под дождем, то во сне во всем виноваты были соленые волны. Потом Молчальник указал лапкой на корабль вдали и уже раскрыл было рот, чтобы что-то крикнуть, но тут раздался грохот, вырвавший охотника из сна.

Он смахнул воду с ресниц в тот самый миг, когда небо на западе треснуло зигзагом молнии. Следом раздался удар грома, и дождь, словно по команде, превратился в ливень. Клэй оглянулся: Вуд сидел, втянув голову в плечи, совершенно покорившись буре. Клэй подумал, не развернуть ли палатку. До сих пор они пользовались ей лишь дважды – в самом начале путешествия, да и то укрывались не от дождя, а от промозглых ночных ветров. Впрочем, он чувствовал себя отдохнувшим и больше всего на свете хотел одного: выбраться с порядком осточертевшей равнины.

– Раз уж мы все равно вымокли, – сказал он Вуду, – так лучше двинемся дальше.

Они свернули лагерь и выступили в путь, когда над горизонтом забрезжил серый рассвет. В ту же минуту ветер, которого не было почти целые сутки, налетел с северо-запада, превратив вертикальные потоки дождя в косые струи. Клэй теперь нес на плече лук, а тщательно упакованное ружье лежало на повозке.


Вскоре земля превратилась в жидкую грязь, под ногами захлюпали лужи. Вуду приходилось нелегко: полозья повозки так и норовили увязнуть. Клэй шел сзади, по мере необходимости подталкивая салазки. Ливень и не думал кончаться, наоборот, все прибавлял в силе, пока не стало невозможно что-нибудь разглядеть в двух шагах.

В очередной раз вытаскивая повозку из грязи, Клэй поскользнулся и упал, причем весьма удачно – прямо перед гнездом изумрудной птицы. В кладке оказалось с полдюжины яиц. Охотник собрал их все до единого и аккуратно рассовал по карманам.


К моменту первого привала вся равнина была покрыта двухдюймовым слоем воды, а кое-где лужи были даже глубже. Клэй решил натянуть палатку, чтобы хоть ненадолго укрыться от грозы и согреться, но это оказалось непросто. Сначала пришлось долго выискивать пятачок земли, который возвышался бы над водой и был относительно сухим. Потом в размокшей земле никак не хотели держаться колышки из демоновых рогов. Когда удалось с ними справиться, в специальные пазы Клэй просунул гибкие ивовые прутья, придававшие всей конструкции форму шатра. Сам тент из оленьих шкур крепился к колышкам сплетенными из лозы веревками. Забравшись внутрь, охотник и пес смогли, наконец, отдохнуть от разбушевавшейся стихии.

– Вздумаешь отряхнуться в палатке – отрежу второе ухо, – с мрачной усмешкой пригрозил Вуду охотник.

Тот подполз поближе к другу и заглянул ему в глаза. Клэй потрепал его по голове.

– Воды предостаточно, – сказал он. – Как насчет яиц?

Охотник выбрался из палатки и выдрал из земли один из тех кустов, которые они обычно жгли по ночам. Вернувшись к палатке, он закинул его внутрь, чтобы дерево немного подсохло. Потом порылся в мешке и извлек оттуда маленький медный котелок. Зажав его в руке, Клэй отошел на пару шагов от укрытия к большой, яростно пузырившейся луже. Он уже собирался зачерпнуть котелком воды, когда заметил, как что-то темное мелькнуло в мелком водоеме. Нагнувшись, Клэй вгляделся сквозь бурлящую поверхность: там в зарослях молодой травы шныряла стайка мелких черных рыбешек.

– Откуда им здесь взяться? – удивленно пробормотал охотник. Впрочем, с этим чудом ничего нельзя было поделать, так что он набрал воды и вернулся в палатку.

– В лужах рыбы, – сообщил он Вуду. Услышав новость, пес и ухом не повел.

Клэй достал из башмака каменный нож и выкопал в земле ямку. Затем отломал от куста несколько веток, остальное выбросив наружу. Наконец он вытащил из мешка книгу.

– Прости, Вуд, – сказал он, вырывая первые страницы.

Пес ощерился и заворчал.

– Мы их уже давно прочитали, – поспешил оправдаться охотник. Сунув книгу обратно в мешок, он скомкал бумагу, положил в углубление и выстроил сверху шалаш из тонких веточек. Каким бы умелым ни было его обращение с камнями, в данной ситуации явно требовались спички. Клэй извлек из мешка коробок, и через пару минут над костром заструился дым. Оставалось только надеяться, что сырые ветки успеют высохнуть прежде, чем прогорит бумага. Слова о природе души, почернев, исчезли в языках пламени, и вскоре в медном котелке застучали, перекатываясь, яйца изумрудной птицы.


Отдыхать в палатке оказалось таким приятным занятием, что уходить никуда не хотелось. Обхватив колени, Клэй слушал, как дождь барабанит по оленьей шкуре. Теперь эти звуки казались такими умиротворяющими… Вуд лежал, положив голову на лапы. С каждым выдохом из его ноздрей вырывалось облачко пара. Но вскоре в палатку проникла вода, подхватила разбросанные по земле скорлупки и унесла прочь.


Порыв ураганного ветра с такой силой набросился на хрупкий шатер, что колышки, будто оторванные пуговицы, один за другим повылетали из земли. Ивовый каркас изогнулся и треснул сразу в нескольких местах. Тент из оленьих шкур обрушился на головы путникам, после чего с громким хлопаньем, как гигантское крыло, поднялся в воздух и улетел. Задрав голову, Клэй в секундной вспышке молнии увидел, как палатку уносит прочь, словно лист серой бумаги, и едва успел спасти от той же участи любимую шляпу.

Промокший до нитки, он стоял на ветру и проводил рекогносцировку местности. Равнина потонула в озере дождевой воды. Впрочем, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что это вовсе не озеро, а широкая мелководная река. Теперь, когда вода уже повсюду доходила до щиколоток, стало заметно, что в ней образовалось неторопливое течение. Клэй видел, как куст, от которого он отламывал ветки для костра, тронулся с места и вместе с прутьями и травинками поплыл на север.

Решение бросить повозку далось охотнику нелегко, но теперь эта ноша была для Вуда непосильна – полозья все время вязли, затрудняя и без того нелегкий путь в воде. К тому же, если им придется плыть (каким бы абсурдным ни было это предположение), запряженному в повозку Вуду не позавидуешь. Из уложенных на салазки вещей Клэй взял с собой только ружье. С мешком и луком за спиной, зажав ружье в руках, он побрел по утопающей равнине.


Из-за сопротивления воды каждый шаг давался с трудом, словно в кошмаре. Возможность утонуть в степи поначалу казалась совершенно дикой, но чем больше оставалось позади часов и миль, тем реальнее становилась эта перспектива. В те мгновения, когда сверкала молния, Клэй отчаянно всматривался вперед в поисках хоть какого-нибудь укрытия, но равнине не было ни конца ни края. Так они шли и шли, без всякой цели, и капли дождя неутомимо высверливали мозг, доводя путников до исступления.


Клэй поднял голову и только теперь заметил, что они прошагали всю ночь и наступил новый день. Его так жестоко трясло, что пришлось остановиться и, зажав ружье локтем, отогревать пальцы под мышками. Поля шляпы разбухли и, отяжелев, сползали на глаза.

Охотник обернулся и поискал взглядом Вуда, но дождь лил такой сплошной стеной, что уже на расстоянии вытянутой руки невозможно было что-нибудь разглядеть. Услыхав собачий лай, Клэй, спотыкаясь, сделал несколько шагов и обнаружил Вуда по шею в воде.


Где-то в середине дня они сделали привал. Поскольку ничего другого не оставалось, пришлось сесть на землю прямо посреди потока. Клэй нащупал под водой небольшой камень и уселся на него, позволив ленивой полноводной реке омывать тело. В таком положении вода доходила ему до груди, поэтому ружье Клэй закинул на шею, держа его обеими руками. Вуд сидел рядом, по горло в воде. Клэй все пытался найти вескую причину, чтобы продолжить путь, а потому долго-долго просидел без движения.


День был всего лишь пятном света на горизонте, и следующая ночь наступила рано. Ливень немного стих, превратившись в то, что в нормальном мире звалось бы проливным дождем. Казалось, они плетутся по затонувшему миру уже много лет. Клэй даже начал подозревать, что они с Вудом случайно забрели в какой-то из кругов ада. Единственное, что убеждало в обратном, – голод и нестерпимая ломота в мышцах.

Как в небе может быть столько воды? Оно должно было бы рухнуть под собственным весом… Вуд давно уже двигался вплавь, Клэю вода доходила до пояса. Однажды ему пригрезилось, как пару дней спустя они с Вудом все так же медленно бредут по дну океана, а вверху, в толще зеленой воды, резвятся табуны морских коньков.

***
Охотник остановился и вгляделся во тьму. Снова сверкнула молния, и за какую-то долю секунды он разглядел впереди, на расстоянии сотни ярдов, груду валунов. Течение, уже довольно сильное, пришло им на помощь в отчаянном броске к спасительному гранитному острову.

Добравшись до камней, Клэй, не теряя времени, закинул на нижний валун ружье, лук с колчаном и мешок. Затем наклонился и помог выбраться Вуду. Вскарабкавшись на плоский валун, пес не остановился на достигнутом и продолжал перепрыгивать с камня на камень, пока не добрался до самого высокого.

Клэй попробовал подтянуться на руках, но обнаружил, что поднять отягощенное мокрой одеждой тело ему не под силу. Вуд стал подбадривать его своим лаем, и с его помощью охотнику удалось закинуть на камни верхнюю часть туловища и упереться локтями. Он рычал, извивался, сучил ногами – и после упорной борьбы с силой тяжести взобрался-таки на плоскую каменную плиту.

Когда охотник выбрался из водного плена, у него еще хватило сил на то, чтобы перебросить снаряжение повыше, на соседний камень. Оттуда он мало-помалу перетащил все пожитки на самый верх, туда, где его дожидался Вуд. Пытаясь вскарабкаться на вершину, Клэй оступился на скользком граните и расшиб затылок. От удара закружилась голова, к горлу подкатила тошнота, но он все же сумел взобраться на валун.

И тут же рухнул на колени, а потом упал ничком на холодный камень. Шум льющейся, текущей, бурлящей воды был повсюду, мир бешено вращался перед глазами…

– Все кончено, – прошептал он псу.

Вуд придвинулся ближе и видел, как веки Клэя задрожали и сомкнулись.


Когда охотник очнулся от стука собственных зубов, дождь все еще лил, хотя и не так остервенело. Протянув руку, он погладил Вуда по мокрой шерсти. Ветер сменился и дул теперь с юга – по-прежнему сильный, но теплее, чем прежде. Во сне Клэй все время брел сквозь глубокую воду, зато теперь в голове немного прояснилось. Он ощупал затылок: кровь на ране запеклась. Охотник сел и попытался что-нибудь разглядеть в темноте.

Положение было серьезное. Их с Вудом, словно потерпевших кораблекрушение, забросило на необитаемый остров. Кто мог подумать, что это путешествие окончится столь нелепым образом… Быть может, в один прекрасный день, лет через сто, какой-нибудь путник, обнаружив на верхушке валуна их скелеты, будет так же поражен, как Клэй, наткнувшийся на останки Сиримона. Даже в Демоновом лесу, в самые безрадостные минуты, ему удавалось сохранить в душе уголок для веры в успех. Теперь же, покопавшись в памяти, он не смог отыскать даже мечту о встрече с Арлой и Эа в истинном Вено. Надежду на то, что когда-нибудь он сможет вернуть зеленую вуаль Арле Битон, смыло дождем.

Клэй полез в карман рубашки и нащупал вуаль.

Потом, разложив ее перед собой на плоском камне, аккуратно разгладил. Поскольку шансов на то, чтобы доставить вуаль лично в руки, не оставалось, он решил послать ее бандеролью. Клэй встал и поднял клочок зеленой материи над головой, удерживая за вытертый уголок. Ветер подхватил ткань, и та затрепетала, словно хотела вырваться на свободу. Охотник ругнулся вполголоса, разжал пальцы, и вуаль улетела, поднявшись высоко вверх с потоком теплого южного ветра.

Остаток ночи Клэй провел, мысленно восстанавливая цепь событий, которые привели его на эту скалу. Он уже не замечал ни дождя, ни ветра, и даже когда перед рассветом облака рассеялись и на небе проступила луна, он не обратил на это внимания.

– Прямиком в Рай… – пробормотал он с горькой усмешкой.

Когда небо на востоке стало светлеть, Клэй довел собственную повесть до конца и, обхватив руками колени, сидя уснул.


С превеликой осторожностью, объяснявшейся как ненадежностью скользких камней, так и болью в измученных мышцах, охотник поднялся во весь рост, чтобы оценить ситуацию. Солнце ласкало кожу, и прежде чем осматривать окрестности, Клэй подставил лицо лучам раскаленного диска. Когда оранжевые круги перед глазами пропали, он увидел, что наступивший день – пожалуй, самый ясный из всех, которые ему довелось пережить в Запределье. Небо было совершенно безоблачным, а вокруг, сколько хватало глаз, неторопливо текла прозрачная нефритовая река, украшенная кустами и ветками, полевыми цветами и травой.

Судя по тому, как поднялась вода у подножия гранитного острова (тот валун, на который он вчера с таким трудом взбирался, был теперь полностью затоплен), глубина потока составляла футов семь – выше человеческого роста. Трудно было поверить в то, что столько дождя могло выпасть за каких-то двое суток. Скорее всего, к югу отсюда, на возвышенности, вышли из берегов реки, наводнив собой равнину. А теперь вся эта вода куда-то направлялась… Клэй попытался представить, что это может быть за место: гигантский водоворот, бескрайний океан, а может – Земной Рай, готовый принять все дары Запределья.


Сняв рубаху и штаны, Клэй разложил их сушиться на солнцепеке, а сам в одних трусах и с ружьем наперевес отправился исследовать границы своих владений. Передвигаться по скользким валунам приходилось с большой осторожностью: неосторожный шаг мог стоить жизни.

– Мы с тобой попали в Страну Шести Камней, – сообщил охотник Вуду, чьи когти громко цокали на каждом шагу.

С обратной стороны самого высокого валуна примостилось три камня поменьше. Все шесть гранитных глыб располагались не строго в линию, а тесно лепились друг к другу, так что, перебираясь с одного на другой, прыгать не приходилось. Процесс изучения новых земель не занял и пяти минут: ни в одной из провинций не было ничего выдающегося – одни лишь камни в окружении воды.

Добравшись до последнего валуна (самого низкого из тех, что не были затоплены водой), Клэй остановился и вгляделся в горизонт. Далеко на северо-востоке, на самом пределе зрения, что-то виднелось. Приставив ладонь козырьком, он всмотрелся еще пристальней. Быть может, он принимает желаемое за действительное и это всего лишь мираж, блики солнца на глади воды… Но нет, Клэй готов был поклясться, что на самом горизонте действительно виднеются деревья.

– Земля прямо по курсу, – объявил он.


Усевшись на самый высокий валун, Клэй стал думать, как продержаться и не умереть с голоду раньше, чем вода спадет до приемлемого уровня. Однако ничего умного в голову не приходило, а мысли о еде только раздразнили аппетит. Поднявшись, охотник вытащил из мешка котелок и в сопровождении Вуда спустился на нижний валун, чтобы зачерпнуть воды. Несмотря на глубокий зеленый цвет новоиспеченной реки, вода в котелке оказалась на удивление чистой. Клэй понюхал ее: никаких посторонних запахов. Тогда он поднес котелок к губам и сделал несколько жадных глотков. Вода была прохладной и свежей и к тому же на время заполнила пустой желудок. Утолив жажду, Клэй наклонился и зачерпнул еще порцию – для Вуда.


На ярком солнце одежда высохла мигом. Клэй оделся, нахлобучил на голову шляпу и уселся на одном из камней, прислонившись спиной к другому. Оставалось только ждать, что будет дальше. В этой ситуации хозяином было Запределье и сопротивляться было по меньшей мере бессмысленно. Либо дебри уничтожат их, либо ниспошлют путь к спасению. Чтобы прийти к такому же выводу, Вуду потребовалось немного больше времени, и он еще долго беспокойно расхаживал от одной провинции к другой и обратно.


Достигнув зенита, солнце стало припекать еще сильней, и Клэй начал поджариваться на горячих камнях. С идеей купания пришлось расстаться из опасения, что течение может отнести его чересчур далеко от границ островного государства. Вуд начал было рыться носом в мешке в поисках книги, но охотник сказал твердое «нет» и жестом подозвал пса к себе. Тот явственно вздохнул, но повиновался. Они сделали все, что могли. Погрузившись в дрему, Клэй наблюдал за тем, как высоко над просторами Запределья парит зеленая вуаль.


Он уставился в бездонную синь послеполуденного неба, еще не осознав, что проснулся. Жара спала, поднялся легкий ветерок. В тишине слышалось журчание воды и посапывание пса. Потом по небу что-то проплыло. Сперва Клэй решил, что это вуаль, залетевшая сюда из сновидения, но, прищурившись, увидел птицу, и притом довольно крупную. «Ворона?» – подумал он. Тем временем птица, сделав круг, вновь показалась в поле зрения. Это была не ворона – даже с такого расстояния Клэй разглядел, что оперение у нее не черное, а ярко-красное.

– Какие большие крылья… – сказал он Вуду, все еще мирно дремавшему рядом.

Одно удовольствие было смотреть, как птица кружит в вышине, по спирали спускаясь вниз и вновь набирая высоту, почти не взмахивая при этом крыльями. Но тут мучительный узел в желудке затянулся туже, и Клэй проснулся окончательно. Ткнув пса под ребра носком башмака, он прошептал:

– Вуд, пора на охоту.

В мгновение ока он вскарабкался на самый высокий камень и схватил ружье. Убедившись, что оно заряжено, Клэй стащил с головы шляпу и вскинул приклад на плечо. Не успел он отыскать взглядом птицу, как черный пес уже стоял рядом. Оставалось надеяться, что дождь не подмочил порох и не вывел из строя механизм.

Клэй проследил траекторию движения грациозного создания, медленно кружившего над ними. Трудность заключалась в том, что стрелять имело смысл только в тот момент, когда птица окажется в самой низкой точке своего полета и в то же время к югу от острова, чтобы в случае попадания ее прибило к берегу течением. Клэй боялся, что она вот-вот сойдет с орбиты и улетит прочь, но его опасения были напрасны. Продолжая целиться, охотник мрачно усмехнулся. Он только сейчас догадался, что это, по-видимому, птица-падальщик, что-то вроде стервятника. Она сама, очевидно, приглядела их с Вудом в качестве весьма вероятных претендентов на роль ужина, вот и не улетает.

– Значит, кто кого? – процедил Клэй, наблюдая за тем, как алая фигурка в своем кружении над островом свернула к югу. – Охота на охотника… – Он нажал на курок, и сам вздрогнул от грохота выстрела. Птица не упала вниз, не улетела и ни на йоту не изменила своего курса.

– Поторопился, – объяснил Клэй, и Вуд зарычал – то ли в знак согласия, то ли раздосадовано.

Птица снова устремилась к югу, и когда она оказалась на нижнем витке спирали, Клэй выстрелил еще раз. Несколько секунд птица продолжала скользить по воздуху как ни в чем не бывало, а потом вдруг камнем рухнула вниз, только три ярких пера остались колыхаться в воздухе.

Охотник завопил от радости, а пес зашелся лаем, когда, словно кровавая рана на теле реки, появилась и стала приближаться всплывшая на поверхность алая тушка. Клэй бросил ружье на камни и, забыв об осторожности, поскакал по валунам к воде. Вуд не отставал. Птица плыла прямо на них, на расстоянии тридцати ярдов. Казалось, стоит только наклониться, протянуть руку – и вот она.

Однако за двадцать ярдов до острова их ужин стал отклоняться все дальше к востоку. Сдвинувшись максимально влево, Клэй вытянулся, как мог, и стал ждать, когда птица проплывет мимо. Казалось, прошла вечность, прежде чем она поравнялась с островом. Но когда это наконец произошло, окаянная тварь вильнула в сторону, буквально выскользнув у охотника из пальцев.

– Проклятье! – прорычал Клэй, но это ничего не меняло. Вуд пару раз подпрыгнул на месте, затем перескочил через товарища и бросился в нефритовый поток. Моментально всплыв на поверхность, пес принялся грести к добыче. Испугавшись, что он заплывет слишком далеко и не сможет вернуться против течения, Клэй закричал:

– Ко мне, Вуд, ко мне!

Пес схватил птицу в зубы и повернул к острову. Изо всех сил загребая лапами, он, хоть и медленно, но все же приближался. Когда Вуд наконец подплыл к валуну, на котором распластался Клэй, тот одной рукой схватил его за загривок, а другой – за хвост и сильным рывком вытащил на сушу. Пес гордо сложил добычу у ног Клэя.


Солнце спустилось за бледно-оранжевый горизонт. Клэй восседал на вершине своей Страны Шести Камней с распростертой перед ним птицей и с каменным ножом в руке. Склонив голову набок, Вуд наблюдал за происходящим не то насмешливо, не то недоуменно. Охотник внимательно обследовал птичью тушку: переливчатые перья на крыльях в свете угасающего дня играли всеми оттенками зари, от алого до пурпурного, глаза были тревожно-красного цвета без всяких признаков зрачка, черный клюв сверкал, как оникс.

– Не лучший вариант, – заметил Клэй, – но, похоже, здесь это фирменное блюдо.

Затем занес нож над птичьей шеей и одним движением отделил голову от тела. Потом поднял обезглавленную тушку над головой, словно бутыль с вином, и дал крови стечь себе в рот. Поначалу никакого вкуса он не почувствовал – только ощущение пробегающего по горлу тепла. Когда же вкус проявился, он оказался не горьким и не соленым, а приторно сладким, словно десертное вино. Клэй пил и чувствовал, что вместе с жидкостью в него вливается жизненная энергия.

Когда сладость стала совсем невыносимой, он поднес птицу к пасти Вуда и наклонил. Пес зарычал, захлопнул пасть и попятился. Клэй пожал плечами.

– Ничего другого нет, – сказал он, но когда снова попытался подойти к собаке с птицей, Вуд спрыгнул на другой валун и уселся там.

Тогда, понимая, что на это мало шансов, Клэй все же решил проверить, не самка ли это и нет ли в ней яиц (яйца были у Вуда любимым лакомством). Снова взявшись за нож, он распорол птичье тельце от шеи до хвоста. Из внутренностей поднялся смрадный запах. Подавив рвотный рефлекс, Клэй погрузил руку туда, где, по его представлениям, должно было располагаться птичье лоно. Поначалу он не нащупал ничего, кроме тошнотворно влажного месива. Однако вскоре его пальцы наткнулись на какое-то уплотнение. Клэй вытащил его наружу.

На ладони лежало вовсе не яйцо, а аккуратно отрезанное человеческое ухо. Клэй почувствовал, как сладкая кровь поднимается к горлу. Пережив два рвотных позыва, но так и не срыгнув, он немного отдышался, а затем зашвырнул останки стервятника далеко в реку.

Вскоре стемнело. Клэй набрал в котелок воды для себя и для пса, а потом еще – чтобы смыть все следы присутствия тут красной птицы. Только когда поверхность верхнего валуна была отдраена до блеска, пес соблаговолил туда вернуться. Когда безлунная и беззвездная ночь тяжело опустилась на Запределье, Клэй заметил в собачьих глазах тревогу, но, несмотря на тихое поскуливание Вуда, крепко уснул.


Очнулся он затемно, в горячке, весь липкий от пота. Зубы лихорадочно стучали, руки и ноги сводило судорогой. Перевернуться на живот не было сил, и единственное, что ему оставалось, – это постараться не терять сознания во время рвоты, чтобы не захлебнуться. Пес сидел рядом, внимательно глядя на трясущегося инвалида, в которого превратился его хозяин. Кровь красной птицы отравила охотника своим ядом и теперь выворачивала наизнанку. То, что он принял за брошенный Запредельем спасательный круг, оказалось смертельной удавкой. Дебрям надоело развлекать своего гостя. В перерывах между невольными стонами, Клэй проклинал этот край.


Прошло несколько часов. Состояние его все ухудшалось. К утру перед глазами у Клэя замелькали цветные круги, а звуки текущей воды и бешеное биение собственного сердца казались оглушающим грохотом. Голова словно разламывалась на части, как вскрытая им птица. Из носа и по губам охотника текла кровь, и вкус ее был отнюдь не сладок.


Клэй то погружался в пучины забытья, то всплывал на поверхность. Во время одного из таких пробуждений он увидел перед собой призрак, чье ожерелье он оставил в лесу. Привидение склонилось над ним, раскачиваясь взад-вперед, и длинные черные космы касались его лица. Глазницы женщины-призрака были, как и прежде, пусты, а когда Клэй закричал от страха, она разверзла черную дыру рта и испустила пронзительный сверлящий звук. Прикосновение ее костлявой руки к груди охотника уняло дрожь. Он решил, что умирает, и мир живых смешался в его сознании с миром мертвых. Присутствие призрака наполняло его ужасом, а когда что-то красное и покрытое перьями вылетело у привидения изо рта и заползло ему в ухо, Клэй потерял сознание.

Он слышал, как где-то далеко-далеко лает Вуд. Внутри по-прежнему все пылало, от головной боли мутился взгляд. Взошло солнце – может, на самом деле, а может, в одном из тех тысяч бредовых сновидений, что промелькнули в его воспаленном мозгу. В дрожащем мареве сознания Клэй почувствовал, что рядом люди. Разлепив затянутые пеленой глаза, он огляделся вокруг и увидел над собой человека. Он был высок, длинноволос и абсолютно наг. Кожа у незнакомца была весьма необычного оттенка – серая, словно остывший сигаретный пепел, и испещренная синими линиями. Они петляли и свивались, превращаясь в изображения птиц, цветов и трав. Грудь человека украшала татуировка в виде черепа Сиримона.

Клэй почувствовал, как множество рук подхватили его, подняли и понесли. Беспомощный, он слабым голосом кликнул Вуда и услышал в ответ его лай. Вслед за этим он снова провалился в темноту, а когда очнулся, вокруг были другие люди, но тоже нагие и с раскрашенной кожей. Похоже было, что они плыли по воде в чем-то вроде лодки или баркаса. Потом образы и ощущения размазались, как акварель под дождем, и вновь смешались в черноту.

Мельчайшие пылинки плясали и кружились в лучах солнца, пробивавшихся сквозь тростниковую крышу. Все остальное тонуло в успокоительной тени. Клэй лежал на плетеной циновке, обнаженный и прикрытый сверху какой-то звериной шкурой. Здесь, в тесной тростниковой хижине, было уютно и тепло. Клэй мельком увидел девушку с длинными черными волосами, чья пепельная кожа служила фоном для целого сада синих лиан. Он не успел разглядеть ее глаз, зато навсегда запомнил сложный узор из цветов, центром которых были ее соски. На лице у девушки татуировок почти не было – только удивительно изящные синие мушки на обеих скулах. Она смочила его лоб водой и заставила выпить горький травяной отвар. Даже в таком жалком состоянии Клэй заметил, что одним из ингредиентов этого настоя был цветок акри, природный антибиотик.

Он хотел поблагодарить, но едва открыл рот, как девушка в ужасе зажала уши руками, словно сам звук его голоса был для нее невыносим. Он промолчал. Тогда, чтобы заставить его молчать и впредь, девушка осторожно приложила к его губам палец.

Клэю нестерпимо хотелось встать на ноги, чтобы доказать самому себе, что он уже не умрет. Но стоило ему совершить малейшее движение, хотя бы просто прижать ладони к земле, как наваливалась такая усталость, что он снова погружался в крепкий сон без сновидений, который, казалось, длился целыми сутками.

***
Проснувшись в очередной раз, охотник почувствовал, что силы возвращаются к нему. Во рту уже не было знойной сухости, да и голова больше не кружилась, как от катания на карусели. Клэй медленно сел и потянулся.

Первая отчетливая мысль, пришедшая ему в голову, касалась судьбы черного пса. Прежде чем попытаться встать на ноги, Клэй сложил губы трубочкой и свистнул. Ответа не последовало. Больше того, снаружи вообще не доносилось ни единого звука. Удивленный, что его спасители куда-то подевались, охотник свистнул снова, на этот раз громче, и мгновение спустя услыхал гавканье Вуда. Отклик друга придал охотнику сил. Он кое-как поднялся на ноги и, пошатываясь, направился к выходу, прикрытому лоскутом звериной шкуры.

Солнце было таким ярким, что, переступив порог, ему пришлось зажмуриться. Свежий ветер приятно холодил тело, и Клэй, спохватившись, внезапно вспомнил, что не одет. Покачиваясь от слабости, он с закрытыми глазами стоял в дверях. Вновь раздался голос Вуда. Клэй протер ослепленные глаза. Когда оранжевые мушки наконец исчезли, его глазам предстало удивительное зрелище.

Прямо перед ним, в десяти шагах, восседал Вуд с гирляндой из пурпурных цветов на шее. А позади пса полукругом, словно позируя для группового портрета, сидело человек двадцать или тридцать серокожих татуированных людей. И хотя и мужчины, и женщины, и дети были абсолютно голыми, не считая голубых узоров на коже, все они стыдливо прикрывали глаза левой рукой – видимо, смущенные его наготой. Девушка – та, что ухаживала за ним во время болезни, – бросилась вперед и, не отрывая ладони от глаз, проскользнула мимо Клэя в хижину. Через пару секунд она появилась снова – с ворохом тряпок. Сложив одежду у его ног, она торопливо вернулась к своим соплеменникам.

Клэй громко расхохотался, а потом собрал свои вещи, среди которых оказались даже нож и шляпа, и вернулся в хижину, чтобы одеться. Когда он снова вышел наружу, аборигены уже разбрелись по деревне. Один только Вуд терпеливо дожидался друга, чтобы в качестве приветствия прыгнуть на него. Клэй обнял пса и почесал ему за ухом. В эту минуту к нему подошел старик – сгорбленный, с обвисшей складками кожей. Лицо его являло собой сплошную сеть узоров и морщин, с лысой головы свисала единственная длинная белая прядь. Тронув Клэя за плечо, он жестами изобразил, будто кладет что-то в рот и жует. Когда охотник с энтузиазмом закивал, старик указал пальцем на хижину в дальнем конце деревни.

– Спасибо, – сказал Клэй.

Повернувшись, старик повел его. Охотника передернуло: у его провожатого не хватало одного уха – на его месте темнела дыра, окруженная жуткого вида шрамом.

Пока они шли по деревне, Клэй обратил внимание на ее необычное расположение: хижины разных размеров, такие же как та, в которой он провалялся неизвестно сколько времени, сплетенные из тонких стволов, ветвей и тростника, располагались строго по окружности. Внутри этого кольца мужчины и женщины занимались своими делами: что-то плели из стеблей тростника, готовили пищу на маленьких очагах, с помощью каменных ножей, таких же как у Клэя, вырезали из дерева оружие или инструменты. Прямо посреди этой идиллической сцены мирного труда играли ребятишки – тоже покрытые татуировками, хотя и не так густо, как взрослые. За исключением потрескивания огня да царапанья ножей по дереву, в деревне царила совершенная тишина. Пока Клэй и его провожатый шли к месту назначения, никто из жителей деревни не проронил ни слова.

Вслед за стариком охотник вошел в хижину, по размерам намного превосходившую все остальные. Тусклый свет исходил от небольшого костра, горевшего в центре помещения, прямо на земляном полу. Над очагом в плетеной крыше имелось отверстие, сквозь которое поднимался дым. В хижине было тепло, и благоухание полевых цветов смешивалось с запахом горящего дерева.

Вокруг огня сидели двое мускулистых мужчин и молодая женщина. Старик уселся рядом с ними и знаком предложил сесть Клэю. Охотник, улыбнувшись, опустился на пол и скрестил ноги перед собой, копируя позу своих хозяев. Те улыбнулись в ответ – но это вышло так неестественно, будто они его передразнивали. Кивком головы Клэй поблагодарил их за гостеприимство, и они снова неуверенно повторили его жест.

Вуд подошел к старику и уселся рядом. Тот наклонил голову, пес лизнул его в нос и получил за это кусок мяса из стоящей на углях тыквенной миски.

Клэй был поражен тем, как скоро пес сумел добиться расположения серокожего народа. Хитрая псина повторила этот фокус со всеми присутствующими, каждый раз получая в награду по куску мяса. Добравшись до Клэя, Вуд также лизнул его и уселся, дожидаясь. Охотник сделал вид, что ничего не замечает, но пес продолжал сидеть и ждать. Заметив, что на него направлены взгляды всех присутствующих, Клэй сдался и, выудив из стоявшей перед ним миски кусок мяса, скормил его псу. «Вот же продажная скотина…» – подумал он при этом. Вуд искоса глянул на хозяина, после чего с достоинством прошествовал к выходу и улегся там.

Темвременем люди вокруг начали есть, и Клэй поспешил к ним присоединиться. Пища, из чего бы она ни была приготовлена, оказалась восхитительно вкусной. Мясо было выварено до нежнейшего состояния и приправлено целым букетом пряностей – и острых, и сладковатых.

– Очень вкусно, – сказал Клэй, однако звук его голоса, казалось, был неприятен аборигенам: все они поморщились. Остаток порции Клэй проглотил в полном молчании, радуясь возможности набить желудок настоящей едой.

Клэй решил, что молодой человек, сидевший прямо напротив, – вождь или предводитель племени. Он один носил на шее искусно сделанное ожерелье из здоровенных звериных клыков, да и татуировки покрывали его кожу обильнее, чем у других. Его мускулистое, поджарое тело буквально излучало уверенность и силу.

Когда с едой было покончено, вождь обернулся и достал откуда-то из-за спины громоздкий предмет. К удивлению охотника, это оказалась книга, которую он взял с собой в путешествие. Вождь передал ее женщине, та – охотнику. Подняв голову, Клэй оглядел обращенные к нему лица. Мужчина слева от вождя прищурился и наградил Клэя пристальным взглядом. Старик с оторванным ухом выпучил глаза. Женщина подмигнула охотнику левым глазом, а вождь – правым.

При всей серьезности ситуации, Клэю стоило немалого труда удержаться от улыбки. Он понятия не имел, что они хотели сказать всеми этими ужимками. Тогда старик наклонился к нему и открыл обгорелую обложку книги. Добравшись до первой уцелевшей страницы текста, он осторожно провел узловатыми пальцами по строчкам.

– Книга! – наугад брякнул Клэй. Все уставились на него.

– Слова… – уже менее уверенно произнес он. Аборигены замерли, словно что-то вот-вот должно было случиться.

В напряженной тишине до Клэя, наконец, дошло, что от него требуется. Он взял в руки фолиант и начал негромко читать вслух. Пока он вещал о природе души, все сидели абсолютно неподвижно, а когда в паузе между третьим и четвертым абзацем охотник поднял глаза, то увидел, что аборигены сидят буквально не дыша. Клэй снова вернулся к чтению и торопливо добрался до конца страницы, чтобы не задушить слушателей. Закончив, он увидел, как расслабились их напряженные тела и задвигались ноздри.

Он оглядел собрание, пытаясь понять, нужно ли продолжать. Старик вновь склонился над книгой и сжал только что прочитанную страницу между пальцами. Охотник думал, тот хочет перевернуть ее, давая понять, что народ жаждет продолжения, но вместо этого старикан проворно выдрал страницу из книги. Клэй оторопел, но смолчал. В конце концов, за спасение своей жизни он был перед ними в таком долгу, что не хватило бы и целой книги, чтобы оплатить его. Страничку передали вождю, тот скатал ее в шарик, положил в рот и принялся методично пережевывать.

После этого старик сделал Клэю знак продолжать, и тот послушно стал читать дальше. И снова слушатели сидели, затаив дыхание, а когда он дочитал страницу, то уже сам ее вырвал и отдал молодой женщине, показавшейся ему супругой вождя. Скомкав бумагу, она не замедлила отправить ее в рот. Так продолжалось до тех пор, пока все присутствующие не получили что-нибудь пожевать.

Клэй был несколько озадачен тем, что комочек бумаги можно, оказывается, жевать так долго. Ему только и оставалось, что сидеть и глупо улыбаться, получая взамен механическое подобие улыбок. Но вот наконец вождь проглотил свою жвачку, а за ним и остальные. Клэй вежливо кивнул, мысленно пожелав им приятного аппетита, но вскоре понял, что поторопился.

Все четверо аборигенов медленно, словно каждое движение было частью какого-то ритуала, встали на четвереньки, а потом, уставившись в огонь, разом, словно по команде, сплюнули. Клэй вздрогнул – не от неожиданности, а оттого, что комочки пережеванной бумаги светились, словно шарики ртути. Когда слюна попала в огонь, тот отозвался шипением и дымом. Вот только дым не стал подниматься вверх, как раньше, свиваясь и кружась серо-голубой змейкой. Вместо этого над пламенем выросло широкое, волнистое белое покрывало, и на этой дымовой завесе начало проступать изображение.

Увиденное заставило Клэя отшатнуться, но изумление быстро сменилось ужасом, стоило ему разглядеть в клубах дыма фигуру призрачной женщины с пустыми глазницами – той самой, что являлась ему в лихорадке на каменном острове. Потом ее рот раскрылся в точности как тогда, в бреду. Звука не было, но видение было таким реалистичным, что казалось, он вот-вот раздастся. Клэй застыл в оцепенении. Потом, как и прежде внезапно, из открытых губ привидения вылетела уменьшенная копия красной птицы и устремилась к его уху. Клэй вскрикнул, но старик со змеиным проворством выбросил руку вперед и схватил жуткое создание. Как только его пальцы сомкнулись, птица, а вместе с ней и завеса дыма, и привидение – всё рассыпалось в прах.

Вождь поднялся, остальные члены племени последовали его примеру. Женщине пришлось помочь Клэю встать, иначе тот долго еще сидел бы неподвижно, с перекошенным от страха лицом. Он медленно поднялся на ноги и с ее помощью вышел на солнце. Прежде чем уйти, вождь, а затем женщина и второй мужчина, по очереди легонько прикоснулись ко лбу охотника. Старик остался и вместе с Вудом проводил Клэя обратно к хижине, в которой тот выздоравливал. Перед уходом престарелый провожатый тоже коснулся его лба. Несмотря на жестокую дрожь, Клэй нашел в себе силы кивнуть в ответ. Уходя, старик повернулся, и охотник заметил, что теперь у почтенного старца оба уха на месте.

Он привык мысленно называть их молчунами, ибо они никогда не разговаривали и не вздыхали, не смеялись и не пели. Когда их дети плакали, слезы катились у них по щекам, но из уст не вырывалось ни звука. Иногда Клэю казалось, что они физически не способны к воспроизведению звуков, иногда же – что он стал свидетелем какого-то чудовищного коллективного обета. Его собственный голос, по-видимому, раздражал молчунов, но порой, особенно когда он читал, Клэй мог поклясться, что они слушают с наслаждением, зачарованные ритмикой слов.

Каждое утро охотник давал себе слово, что наступающий день будет последним, проведенным в селении молчунов. Он не забыл о цели своего путешествия, что лежала где-то за тридевять земель или около того, но молчание его спасителей было загадкой, терзавшей его любопытство. Жители селения отличались мягким и добрым нравом, а их сообщество было мирным и справедливым. Было в них нечто такое, чего, он чувствовал, будет ему не хватать. Каждое утро Клэю казалось: еще чуть-чуть – и он поймет, в чем же заключается это загадочное свойство. Он проводил среди молчунов целый день, наблюдая, как они работают, охотятся и играют, но вечером, завалившись на тростниковую циновку, он засыпал разочарованным, понимая, что не приблизился к разгадке ни на йоту.


Охотник провел в деревне молчунов уже две недели, тщетно пытаясь проникнуть в тайну их татуировок, понять неуловимый язык мимолетных взглядов и необъяснимое желание в буквальном смысле глотать страницы книги. Клэя не оставляла надежда, что трепетание ресниц или завиток голубой жилки на коже подскажут ему, откуда аборигены узнали про его отчаянное положение на скалистом острове посреди воды и (что было гораздо важнее) что заставило их взять на себя труд по его спасению.


Серьезность второго вопроса стала особенно очевидна в тот день, когда Клэй вместе с двумя молодыми аборигенами оказался у самого края затонувшей равнины и увидел среди обмелевших вод свою Страну Шести Камней – еле заметную точку на горизонте.

Клэй даже не знал наверняка, рады молчуны своему гостю или же он им в тягость. Их отношение к нему, как и ко многому другому, казалось безразлично-ровным и никак не сказывалось на неторопливом течении их жизни.


Рисунки на телах туземцев были выполнены с такой невероятной точностью, что Клэй постоянно обманывался, принимая изображение большого паука на плече у одного юноши за настоящее насекомое, и не раз пытался его смахнуть. Парень, впрочем, относился к туповатости охотника с пониманием.


Чтобы избежать невольных промахов, Клэй попытался расшифровать систему социальной иерархии молчунов. Было очевидно, что его предположение насчет вождя оказалось верным. Остальные члены племени демонстрировали ему свое почтение, при встрече глядя ему в ноги. В племени было лишь два человека, которые, похоже, могли ему перечить. Одним из этих людей была жена вождя – женщина, в которой Клэй сразу признал королеву. Однажды утром, когда вождь метал в своих подданных символические взгляды и усиленно жестикулировал, она перебила его, выбросив перед собой сжатую в кулак руку с опущенным вниз большим пальцем. Увидав этот жест, глава племени моментально перестал отдавать беззвучные приказы, бросился в свою хижину и вернулся с ярко-желтой сливой, которую его супруга тут же и съела.

Позже, когда поблизости не было взрослых, Клэй опробовал этот жест на одном из многочисленных ребятишек, которые целыми днями ходили за ним по пятам. Он хотел проверить, принесет ли мальчишка плод, но вместо этого карапуз выпучил глаза и сложил ответный жест, выставив вверх средний палец.

Кроме этих двоих, единственным человеком, пользовавшимся влиянием в деревне, был согбенный старец. Оказалось, что он – художник, делающий членам племени татуировки. Работал он на открытом воздухе, у дверей своей скромной хижины. Объект росписи обычно лежал или сидел на звериной шкуре.

Как-то раз, когда старик наносил изображение текущей реки на живот немолодой уже женщины, Клэй посидел рядом и понаблюдал за его работой. Он увидел, как для получения синих чернил, цветом напоминавших минерал, когда-то добывавшийся в Анамасобии, старик смешивает различные ингредиенты – соки растений, ягод и секрет какой-то толстой жабы. Инструментами мастеру служил набор длинных, заточенных на камне игл, изготовленных из хвостовых шипов Сиримона.


Однажды утром Клэй, проснувшись, обнаружил, что в углу хижины сидит вождь и гладит Вуда по голове, а на коленях у него длинное копье – излюбленное оружие молчунов. Абориген указал охотнику на его одежду и закрыл глаза, намекая, что тому не мешало бы одеться. Как только Клэй натянул штаны и рубашку, вождь открыл глаза. Потом он указал на ружье. Клэй взял в руки оружие, после чего вождь встал и вышел из хижины.

В сопровождении Вуда они вышли из деревни. Селение было окружено лесом, однако деревья здесь росли не так густо, как в Демоновом лесу. Их разновидностей здесь было гораздо меньше, и ни один вид не мог сравниться по размерам с теми гигантами, среди которых путники провели зиму. В основном, это были невысокие плодовые деревца с корявыми стволами, они росли меж пологих зеленых холмов рощицами по тридцать – сорок штук. Пейзаж покорял своей безмятежностью: тут и там виднелись островки луговых трав и ручьи, ветви деревьев оживляли самые разнообразные птицы, чьи разноголосые песни, сливаясь, наполняли воздух симфонией леса.

По пути, чувствуя на себе пристальный взгляд вождя, Клэй зарядил ружье. Вуд был в настоящем экстазе: они наконец-то шли на охоту! Сбросив с себя гирлянду свежих цветов, которой ежедневно украшали его дети, пес носился вокруг в поисках добычи. Когда вождь наконец отвел взгляд, Клэй воспользовался этим, чтобы пошпионить самому и повнимательней рассмотреть аборигена.

Серый оттенок его кожи при других обстоятельствах говорил бы о наличии язвы желудка, однако в случае с молчунами, которые все без исключения находились в прекрасной физической форме, это был признак здоровья и энергичности. Черные волосы вождя, блестящие как вороново крыло, были стянуты в толстый узел. Он был худощав и держался абсолютно прямо. Теперь только Клэй разглядел, что череп Сиримона, изображенный на груди вождя, был не отдельным рисунком, а частью огромного синего скелета, обвивавшего все тело. Длинный хребет змея, начинаясь на левой ноге, тянулся через поясницу к правой, оканчиваясь в паху, – так что член вождя знаменовал собой хвостовую иглу. А чтобы соответствие было полным, эта часть его тела находилась в перманентном состоянии эрекции.

Стоял жаркий летний день, овеваемый легким ветерком. Почти целое утро они прошагали по пологим холмам. Вождь, несмотря на жару, двигался с удивительной легкостью. И Клэй даже подозревал, что если бы не он, абориген наверняка пустился бы бегом. Впрочем, несмотря на слабость после недавней болезни, Клэй без труда выдерживал заданный вождем темп и даже радовался такой тренировке.

Вскоре после полудня Вуд выгнал из рощицы здоровенную зверюгу с безволосой, морщинистой бурой шкурой и огромными глазами на бычьей голове. Неуклюже ковыляя на мягких лапах, она, задыхаясь, вывалилась на поляну. Клэй почти рефлекторно вскинул ружье и выстрелил. Животное сделало еще пару шагов и рухнуло наземь. Устремляясь к добыче, охотник нагнулся, чтобы вытащить из башмака каменный нож. Вуд, обогнув дергающегося в траве зверя, подскочил к нему с тыла. Следуя традиции, Клэй собирался довершить начатое с помощью ножа, но не успел он занести лезвие над горлом, как его схватили за руку.

Мощным толчком вождь опрокинул Клэя наземь. Два раза перекатившись через себя, охотник выронил нож, но ружье ухитрился не потерять. Вождь тем временем отпрыгнул назад, подальше от издыхающей твари, и, словно защищаясь, выставил перед собой копье. При виде этого Вуд тоже попятился. Вождь быстро наклонился, подхватил с земли нож Клэя и вонзил острие копья в голову жертвы.

Зверь застонал, нижняя челюсть его отпала, словно на шарнирах, и из нутра выползла змея размером с ружье. В ту же секунду вождь метнул нож. К удивлению Клэя, лезвие перевернулось в воздухе и вонзилось точно в голову гада, пригвоздив его к земле. Змея яростно извивалась до тех пор, пока ее хозяин не околел – тогда и она издохла, словно на двоих у них был один источник жизненной силы.

Клэй, выучивший к тому времени жест, означавший благодарность, усиленно завращал глазами. Вождь вытащил лезвие из головы желтой змеи и отдал его охотнику. Мужчины застыли друг против друга. Клэй улыбнулся – вождь в ответ изобразил улыбку. Охотник, не желая оставаться в долгу, дотронулся до шляпы и поклонился. Тогда молодой молчун закатил глаза, высунул невероятно длинный серый язык и коснулся им кончика носа. Поняв, что такой изысканной любезности ему не переплюнуть, Клэй повернулся и двинулся дальше.

Они прошагали еще целый час, прежде чем выйти к обширной фруктовой роще. Ярдов через сто Клэй услышал в отдалении раскатистый гул – словно стадо грузных животных спасалось от кого-то бегством. Вождь замедлил шаг и, переходя от одного дерева к другому, принялся собирать листья. Он медленно прохаживался под сводами ветвей, внимательно изучая те листья, которые намеревался сорвать. Клэю с Вудом оставалось лишь недоуменно переглядываться. Когда вождь набрал целую пригоршню зеленых листьев, они продолжили путь.

Чем дальше они углублялись в рощу, тем оглушительнее становился наполнявший воздух рев. Чувствуя, что с минуты на минуту его источник откроется взгляду, Клэй двигался с опаской, но они прошагали еще целый час, а грохот все нарастал. Когда деревья наконец расступились, охотники очутились на вершине скалы, над водопадом – таким огромным, что Клэй не поверил своим глазам. Теперь стало ясно, куда устремлялся поток с равнины. Каждую секунду с обрыва в глубокое ущелье низвергалось такое количество воды, какого Клэй не мог себе и представить. Облако брызг, поднимавшееся снизу, скрывало от взгляда реку на дне ущелья. В воздухе висела мельчайшая водяная пыль, и небо над этим чудом природы искрилось тысячами радуг.

– Какая красота… – вслух вымолвил Клэй, зная, что вождь его не услышит. Вуд, побаиваясь ревущих вод, остался позади, на опушке леса.

Вождь обернулся к Клэю и протянул вперед руку, показывая, что ему нужно ружье. Получив желаемое, он с горсткой листьев в одной руке и с оружием в другой приблизился к краю скалы. Собравшись с духом, Клэй тоже подобрался к обрыву… Чтобы, не веря своим глазам, увидеть, как абориген без тени эмоций сбросил ружье в лавину воды и тумана. После этого вождь обернулся к охотнику и, не моргнув глазом, уставился на него.

Клэй пошатнулся. Потерять оружие, которое столько раз спасало ему жизнь…

– Зачем? – прорычал он, не в силах сдержать гнева. Вождь невозмутимо направился обратно к роще, бросив через плечо пригоршню листьев. Плоские зеленые овалы разлетелись над ущельем, а потом на гребне восходящего потока воздуха взмыли в небо. Клэй оцепенело уставился на них. Зеленые лоскутки взвились ввысь и в какой-то момент словно сцепились друг с другом. Сама природа их изменилась: гладкие жесткие листья превратились в струящийся лоскут материи того же цвета. Вуаль пролетела ярдов сто к северу, прежде чем снова распалась на отдельные листочки, которые медленно скрылись из виду.


***

После путешествия к водопаду прошло три дня. За это время никаких изменений в отношениях Клэя с вновь обретенным человеческим обществом не произошло. Выбросив ружье в водопад, вождь обошелся с ним жестоко, и Клэй не сумел скрыть своих чувств по этому поводу, но, несмотря на это, на обратном пути они оба вели себя так, будто ничего не случилось. И потом это видение, вуаль, парящая над грохочущей водой… Охотник как ни силился, так и не смог расшифровать, что должно было означать это маленькое волшебство. Ясно было лишь, что вождь с самого начала их похода собирался избавиться от ружья, но Клэй так и не понял, зачем. Что это – коварное вероломство или намек, который должен ему помочь? Единственно достоверным оставалось лишь ощущение, что в племени молчунов ему уютно и покойно, а пускаться в путь по одиноким дебрям совсем не хочется.


Вуда стало одолевать беспокойство. Он больше не позволял ребятне обвешивать его гирляндами цветов, а когда серокожие аборигены подставляли ему носы, пес вместо дружеского облизывания отвечал недовольным ворчанием. Однажды вечером, сидя в хижине, Клэй в который уже раз пообещал другу, что скоро они тронутся в путь. Пес сразу успокоился и притащил заметно потерявшую в весе книгу. Кто-то явно пробирался сюда в отсутствие Клэя и воровал странички. Что до охотника, то ему было наплевать: пусть бы сжевали всю, вместе с переплетом, раз им это по вкусу. Но Клэй понимал, что эти кражи удручают его товарища.


Была жаркая летняя ночь, полная звезд и москитов. Как и все племя, Клэй сидел на земле, скрестив ноги. В самом центре образованного хижинами круга пылал гигантский костер, а на фоне языков пламени темнела танцующая фигурка королевы, которая то взлетала в немыслимых акробатических прыжках, то грациозно вращала бедрами. В тыквенных чашах по кругу передавали какой-то напиток, пахнувший желтыми сливами и оранжевыми ягодами, что росли в лесу возле селения. Пьянил он слабо, но все же достаточно, чтобы изменить обычное равнодушие Клэя к наготе молчунов и перевести движения ее высочества в разряд эротических. Клэй шумно сглотнул и, оглядевшись, увидел, что остальные мужчины находятся в таком же состоянии.

Он снова сосредоточил все внимание на королеве, которая к этому времени очутилась прямо перед ним. Повернувшись спиной, она низко нагнулась и принялась покачивать бедрами в такт какой-то беззвучной мелодии, которую, казалось, слышали все, кроме Клэя. Он ощутил знакомое напряжение между ног и тут только заметил, что на левом полушарии ее пухлых ягодиц вытатуирован портрет знакомого ему человека: тяжелое лицо, маленькие, близко посаженные глаза, редкие волосы… Было совершенно ясно, что он знает этого типа, но эротический танец ввел его разум в такое состояние, что Клэй никак не мог вспомнить, откуда.

Королева отпрыгнула в сторону, кувыркнулась через голову возле костра и выпрямилась, покачивая руками над головой. Движения ее стали медленнее. Словно во сне, описывала она вокруг костра тугие круги. И каждый раз, когда она поворачивалась спиной, Клэй пытался получше рассмотреть человека на тату.

Подняв голову, он увидел, что королева, обернувшись через плечо, заметила его интерес к ее заду. Это длилось долю секунды, но она метнула в него взгляд, полный такого желания, что Клэй поспешил отвести глаза. И в тот же миг понял, что вождь все это время наблюдал за ними. Клэй улыбнулся ему, надеясь, что вождь ответит привычной искусственной улыбкой, однако этого не произошло.

К счастью, танец королевы вскоре закончился. Возвращаясь на свое место, она снова взглянула на Клэя. Тот из вежливости кивнул, а она в ответ закатила глаза так сильно, что зрачки совсем скрылись под верхними веками, обнажив белые глазные яблоки. Когда женщина села рядом с вождем, тот провел рукой по голове и троекратно моргнул. Повинуясь этому знаку, с земли медленно поднялся престарелый татуировщик и заковылял в центр круга.

Остановившись перед костром, он тоже начал танцевать. Его движения в отличие от королевских были неуклюжими, угловатыми и такими до смешного неловкими, что Клэй не мог понять, то ли он просто плохой танцор, то ли старикан нализался. Эти ритмичные спотыкания продолжались всего несколько минут, затем старик остановился, поднял руки, и оказалось, что в каждой зажато по маленькой птичке.

Крошечные существа в его ладонях тускло светились, словно угли в ночи. Люди вокруг стали похлопывать себя по сжатым губам указательными пальцами. Охотник присоединился к ним. Старик подбросил птиц в воздух, но не успели они пролететь и пяти ярдов, как взорвались дождем искр, рассыпавшихся в толпу. Затем он подошел к зрителям и показал им что-то вроде небольшого кристалла. С минуту камень поблескивал в свете костра, пока старец не сунул его в рот, после чего повернулся и направился прямо в огонь.

Клэй чуть не закричал. Он хотел уже броситься спасать несчастного, но сдержался: слишком уж часто салонные фокусы молчунов выставляли его дураком.

Сквозь дрожащее пламя Клэй видел, как старик растворился в розовом столбе дыма. То, что началось с дымного клубка цвета закатного неба, вскоре превратилось в длинный побег, протянувшийся прямо из огня. Постепенно он стал принимать все более четкие формы: сначала вверх, извиваясь, вытянулась длинная толстая колонна, потом она повернула вниз и полетела прямо на толпу. По мере ее приближения из дыма выросла голова – чудовищная морда с огромными, безвекими глазами и острыми ушами, за которыми начиналось конусовидное, трепещуще-розовое змеиное тело с колючками шипов. Это был Сиримон – такой, каким он был при жизни, вместе с кожей и чешуей. Змей, чья хвостовая игла оставалась в огне, скользнул по воздуху, извиваясь между затаившими дыхание людьми. Его пасть то разевалась, то захлопывалась, и отовсюду слышался жуткий рев, который напугал Клэя больше всего: он отвык от звуков.

Полетав, Сиримон развалился клочьями тумана, которые, в свою очередь, растаяли в повисшей над деревней розовой дымке. Возле костра, с сомнамбулически закрытыми глазами, стоял целый и невредимый старик татуировщик. Клэй сообразил, что представление окончено, только когда молчуны один за другим стали вставать и разбредаться по своим хижинам. Он последовал их примеру и тоже направился к своему жилищу, где его дожидался Вуд. По дороге ему встретился татуировщик, который каким-то чудом оказался не позади, а перед ним. Старик смотрел в пространство и как будто не замечал Клэя, но когда тот поравнялся с ним, что-то быстро сунул ему в руку. Все это было проделано с такой таинственностью, что Клэй включился в игру и, не глядя, спрятал предмет в карман.


У себя в хижине, при свете свечи, Клэй взялся рассматривать таинственное подношение. Это был кристалл – с виду точно такой же, как тот, который татуировщик положил в рот, прежде чем шагнуть в костер. Камень был абсолютно прозрачный, овальный и гладкий на ощупь. Раздевшись, охотник улегся на циновку и стал глядеть на кристалл, пытаясь разгадать, с какой целью он ему подарен и к чему вся эта секретность. Однако вскоре ему пришлось оставить это занятие под натиском Вуда, явившегося с книгой в зубах.

Они читали не так быстро, чтобы угнаться за ворами, потому каждый вечер оказывались посреди совершенно новой главы. Пса такая непоследовательность в повествовании искренне огорчала, Клэй же, напротив, находил в этом определенное удовольствие, пытаясь угадать, какого метафизического конька оседлает автор на этот раз. Однажды это оказалась Сила Веры, в другой раз – Связь Разума и Вселенной Посредством Горошинообразной Структуры в Мозге, в этот же вечер их ожидали Души Неодушевленных Предметов. Название показалось Клэю весьма многообещающим, но благодаря действию праздничного зелья дальше двух страниц дело не пошло.

Когда Клэй захлопнул книгу, Вуд, несмотря на свою любовь к чтению, уже спал. В селении было тихо, слышался только далекий крик одинокой ночной птицы. Прежде чем задуть свечу, Клэй вытянулся на циновке и снова взял в руки кристалл. Ему вдруг явственно вспомнилось, как старик шагнул в огонь и превратился в облако дыма. «Но как?» – прошептал охотник недоуменно. Еще сложнее было понять, каким образом розовый призрак Сиримона мог издавать столь ужасающий рев.

За время своего пребывания среди молчунов Клэй все-таки усвоил нечто важное. А именно – пришел к мысли о необходимости изменить свое отношение к Запределью. Нужно было каким-то образом прийти к гармонии с дебрями – только тогда у него появится шанс выжить. Все его давнишние убеждения, скопившиеся за время цивилизованной жизни, заставляли его бороться против леса, а в результате он сам становился для него опасным микробом, паразитом, в котором здешняя земля безошибочно опознавала чужака. Выход же заключался в том, чтобы стать как та змея, что жила в чреве зверюги, подстреленной на пути к водопаду. Чтобы достичь этого, Клэй решил еще немного задержаться в деревне молчунов.

Он как раз собирался потушить свечу, когда снаружи послышался шорох. Клэй обернулся: шкура над входом приподнялась и в хижину проскользнула королева. Подойдя ближе, она с соблазнительным видом протянула охотнику тыквенную чашу. Тот стыдливо прикрыл чресла шкурой, служившей ему одеялом, и хотя слова здесь были бесполезны, все-таки промямлил:

– Чем могу служить?

Женщина опустилась перед ним на корточки и подала чашу. Он посмотрел на нее, она – на него, и Клэй понял, что хочешь не хочешь, а пить придется. Уверенный, что это то самое зелье, которое все распивали на празднике, он запрокинул голову и залпом осушил чашу. Однако напиток оказался совсем другого свойства: вкус его был горьким и таким крепким, что у Клэя перехватило дыхание. Он протянул было чашу королеве, но та беспечно отбросила ее в сторону и, ухватившись за краешек шкуры, стянула ее с обнаженного охотника.

– Прошу прощения… – пробормотал он и взглянул на нее. Она была прекрасна, но на лице ее застыло выражение какой-то отчаянной решимости, и это настораживало. Клэй впервые заметил, что глаза у нее ярко-зеленого оттенка и что все ее тело – плечи, шея, лоб – испещрены крошечными синими сверчками. Она наклонилась и лизнула его в шею. Он протянул руку и коснулся ее сосков.

«Беда», – подумал Клэй, однако физическая близость была сейчас его единственным желанием.

Перекинув одну ногу, женщина оседлала охотника, а затем ловким движением ввела его член в свое лоно. И тут Клэй почувствовал, как выпитое зелье начинает действовать: стремительным пожаром оно поднималось от пальцев ног к голове, захлестывая тело парализующей волной. Сначала окаменели ступни, потом колени, кисти, руки…

Оцепенение стремительно подбиралось к шее. Клэй попытался закричать, но язык отнялся, и из груди вырвался лишь стон. Несмотря на полную немоту, он ясно видел все в дрожащем свете свечи. Оседлавшая его королева выпрямилась и посмотрела вниз, мимо своих грудей. Клэй услышал, как в хижину входят люди. Среди них был и вождь – он с механической улыбкой взглянул на охотника из-за левого плеча жены, в то время как старик уставился на него из-за правого. Позади столпилось остальное племя. Теряя сознание, Клэй увидел, как королева качнулась вперед и лизнула его правое ухо.

– Па-ни-та… – прошептала она.

Перед тем как отключиться окончательно, Клэй успел услышать хриплый смех племени молчунов.

Другие

Поверьте, я каждый вечер заступал на дежурство за письменным столом, до кончиков рогов пропитанный красотой, в ожидании, что Запределье просочится на бумагу. Я чувствовал его в голове – ледяной шар, готовый растаять рекою слов. Но чернота, в которой я оставил Клэя, охлаждала его, и я не находил в себе достаточно творческого тепла, чтобы растопить этот шар – сколько бы сигарет ни выкурил, как бы ни морщился и ни бормотал.

Я копался в старых, покрытых пылью папках Министерства юстиции, читая о процессах, в которых Клэй принимал участие в качестве Физиогномиста. Большинство из них были озаглавлены весьма причудливо – «Латробианский оборотень», «Дело Грулига», «Невидящее око», «Виновность Флока», и читать их было интереснее, чем самые захватывающие романы. Я лелеял надежду, что увидев предмет моих изысканий в ином контексте, смогу вновь обрести его в собственных мыслях. Но я ошибся: в те времена Клэй был совершенно другим человеком.

Отчаянье заставило меня даже спуститься в развалины того, что когда-то было Академией физиогномики. Сквозь узкий проем, а потом вдоль коридора, заваленного мусором и обломками. Там, в нетронутой разрушением мраморной комнате, где вдоль одной из стен тянулся ряд железных дверей размером три на три фута, Я оплатил посещение номера два-сорок три. Каждая из этих дверей скрывала тело механизированного человеческого существа. Все они были жертвами экспериментов Белоу: органические автоматы, которые можно было оживить простым нажатием кнопки. Из того, что рассказывал мне Клэй, я понял, что двигались они благодаря встроенным механизмам, с вживленными нейронами собаки вместо нервных клеток. Выглядели эти марионетки как обычные люди, однако сохранить человеческую личность было не в силах Создателя. Во время нашего похода в Запределье Клэй признался мне, что однажды ночью, в бытность свою студентом, влюбился в одну из этих марионеток, очарованный её физической красотой.

Спустя несколько лет, только-только вернувшись на развалины города, я вдруг вспомнил эту историю и пришел сюда. Я нашел ту куклу, о которой говорил мне Клэй, и на один час оживил ее. Зрелище это вызвало во мне нестерпимую жалость – в равной степени как к ней, так и к себе. Не знаю, с какой стати я решил потом, что новая встреча с номером два-сорок три поможет моему зрению сфокусироваться на Клэе… Однако я отправился туда и оживил ее – быть может потому, что она была хоть косвенно связана с предметом моего исследования. А может, причина крылась совсем в другом.

Движения ее прекрасного тела заставили меня на какой-то миг почувствовать, что я близок к цели, но мне хватило одного жуткого стона в ответ на нечаянно высказанную вслух мысль, чтобы отвести ее обратно к раздвижной перегородке и вновь погрузить в милосердное небытие. Я бежал из подвала академии в еще большем замешательстве, чем раньше, и поклялся никогда больше не возвращаться в этот ад.

Сразу вслед за неудавшимся свиданием с номером два-сорок три я ввел себе такую дозу красоты, что думал, моя душа уже не вернется в тело. В итоге я не написал ни строчки, однако меня посетило множество видений, как знакомых, так и никогда прежде не виденных. Отец, Драктон Белоу, появившись, принялся пенять мне на мое одинокое существование. Он сказал, что лучше бы я не нашел тогда неприкосновенный запас наркотика, который он припрятал в подземном туннеле.

– Посмотри правде в глаза, – говорил он. – Ведь ты человек! Так, стало быть, и веди себя по-человечески. Чувство вины питает лишь слабых и никчемных.

В конце своей речи он простил мне мои прегрешения и приветственно простер руки, принимая меня в свои объятия. Я страстно желал ощутить это прикосновение, это благословение, пусть даже он был убийцей и тираном, – но, увы, он с шипением растворился и исчез.

В тот же вечер грандиозного ступора я видел призрак девочки Эмилии – он пришел навестить меня. И вдруг до меня дошло. Проблема заключалась вовсе не в невозможности отыскать Клэя в Запределье, а в том, что я мечтал снова поговорить с ней. Ни о каком труде не могло быть и речи, пока оставалась нереализованной эта мечта. Красота так и не смогла сжечь меня своим ядом, зато теперь я сгорал от желания иметь друга. С появлением Эмилии сгладившееся было одиночество вновь стало слишком выпуклым. Оно и было той зимней стужей, что превращала в моей голове подробности путешествия Клэя в комочек льда.

Протрезвев, я не забыл об этом открытии, но мне, разумеется, не хватило мужества что-либо предпринять. Да и что я мог сделать? Полететь в Вено и околачиваться ночью под ее окном? Доставив девочку домой, я не посмел сунуться в саму деревню и оставил ее на окраине, а потому теперь не имел ни малейшего представления, который из этого множества домов – ее дом. Городок за последние годы разросся, зданий там было не счесть… Короче говоря, вместо того чтобы заниматься делом, я ночи напролет курил да смотрел на луну.

Но потом – о чудо! – два дня назад она пришла снова, на этот раз настоящая, из плоти и крови, да к тому же не одна. В тот день я слонялся по разоренной лаборатории, в который раз с удивлением разглядывая зеленую женскую голову с длинными смоляными локонами. Когда-то она плавала в огромной банке с прозрачной жижей, пока здесь не похозяйничали оборотни, разбив всё, что билось. Долгие годы, проведенные на воздухе, не пошли ей на пользу: голова вся сморщилась, хотя черты остались прежними. Странно, но раньше мне не приходило в голову, что это прототип, а может, материальный аналог Вызнайки – бестелесной головы, летавшей по дворцу памяти Создателя. Как он собирался использовать ее и в каких целях – не имею представления. Знаю одно: для Белоу воображение, память и реальность всегда были одним и тем же… Я как раз размышлял над тем, как может вера управлять чьей-то жизнью, когда почуял их приближение.

Возможно, мне стоило вести себя осмотрительнее, но чувства подсказали мне, что там, среди них, Эмилия. Это могло оказаться ловушкой, но мне было все равно. Сквозь прореху в крыше я птицей взвился в воздух и уже мчался над городом, когда они еще не покинули степей Харакуна. Скрываясь в облаках, я наблюдал, как они едут в своих повозках и верхом на лошадях. Девочка была там, но кроме нее – не меньше двух десятков других людей: мужчин, детей и женщин. Кое у кого в руках были ружья. Оставив свой транспорт у стены, они вслед за Эмилией вошли в город. Я слетел к своему коралловому насесту и, охваченный волнением, стал ждать.

Они двигались тесной группой, с опаской пробираясь по площади – точь-в-точь как прежде Эмилия с мальчишками. Я восхищенно смотрел, как девочка возглавляла процессию, бесстрашно выступая перед здоровенными дядьками с ружьями. И снова она заметила меня первой, и снова указала на меня остальным. Никто не бросился наутек, хотя многие, похоже, были бы не прочь. Тут только мне пришло в голову, что ситуация опасна. Нет, Эмилии я доверял полностью, но вот можно ли было доверять всем остальным? Кто мог поручиться, что в последнюю секунду кто-нибудь, смущенный моим видом, не пальнет мне прямо в сердце? Девочка ведь рассказывала, сколько велось против меня религиозной пропаганды: весь мой род был для людей символом зла и ожившим кошмаром…

И все же, разогнав сомнения взмахом крыла, я спустился к ним навстречу. Они, разумеется, попятились, а некоторые даже вскинули ружья. Я поднял лапу и воскликнул: «Мир вам!» (Эту фразу я позаимствовал в одном из тысяч проглоченных в уединении томов.)

– Это Мисрикс, – сказала Эмилия, указывая на меня и оглядывая остальных.

Те закивали и заулыбались. Я тоже кивнул, однако улыбнуться побоялся: вряд ли мои клыки вызвали бы у них умиление.

– Я очень рад вас видеть, – сказал я. Говоря эти слова, я не вкладывал в них ничего, кроме обычной любезности, но когда произнес их, прочувствовал вдруг всю их глубину. На глаза навернулись слезы. Я стащил очки и смахнул соленую влагу с ресниц. Наверное, именно это спонтанное проявление чувств, а вовсе не напыщенные книжные фразы, в конце концов, убедило их в том, что мне можно верить. Стволы ружей один за другим опустились, люди окружи ли меня и стали протягивать руки. На этот раз я пожал их все до единой.

Одна женщина средних лет с цветастым шарфом на волосах представилась мне в качестве матери Эмилии. Схватив мою огромную лапу обеими руками, она стала благодарить меня за спасение дочери. А когда я отвечал, что это большая честь для меня – считать Эмилию своим другом, женщина разразилась слезами, и дело тут, кажется, было не только в спасении ребенка.

Официальным руководителем делегации был высокий, интеллигентного вида юноша по имени Фескин. Он носил очки, точно такие же, как у меня, и я сразу же воспылал к нему самыми нежными чувствами. Оказалось, он работает в Вено школьным учителем, внимательно изучил оставленные Клэем рукописи и за несколько лет собрал немало связанного с историей и культурой Отличного города. Он был первым, кто выдвинул теорию, что я не так уж дик, как принято думать. Это благодаря логике его аргументов да еще рассказам Эмилии жители Вено оказались способны поверить, что меня оклеветали.

Мистер Фескин заинтересовался тем, как я провожу свободное время, и я поведал ему о прочитанных книгах. Кажется, на него это произвело большое впечатление, и мы тут же устроили дискуссию о брисденовской «Географии души» – классическом шедевре древности, напечатанном весьма ограниченным тиражом всего лишь в три экземпляра. Пока остальные слушали, мы немножко блеснули эрудицией. Может, это было не слишком вежливо, но мне так хотелось продемонстрировать гостям, что они имеют дело с образованным существом.

Взяв Эмилию под руку, я повел их по развалинам. Она была очень горда тем, что может показать соплеменникам сохранившиеся архитектурные изыски, которые я демонстрировал ей во время предыдущего визита. Когда я остановился среди развалин Министерства знаний, чтобы показать гостям останки обезьяны, умевшей писать фразу «Я не обезьяна», одна женщина поинтересовалась, из чего состоит мой рацион. Я честно ответил, что из растительной пищи и фруктов, и она, почувствовав себя гораздо увереннее, попросила разрешения потрогать мои крылья. Я не возражал. Она осторожно провела ладонью по перепонке крыла. Увидев это, все остальные обступили меня и принялись ощупывать с ног до головы. Детям особенно хотелось проверить колючесть шипа на кончике хвоста. Я умолял их быть осторожнее, чтобы не уколоть пальцы о ядовитое острие. Одна девушка даже встала на носочки и, дотянувшись до левого рога, ласково его погладила. Я хотел было погладить ее в ответ, но, подумав хорошенько, решил, что не стоит.

В Музее развалин меня засыпали вопросами об истории города. Живейшее любопытство вызвала у посетителей кожура райского плода, и я позволил каждому подержать ее в руках и понюхать. Я заверил их, что плод и в самом деле способен творить чудеса, и рассказал, что один экземпляр дерева растет здесь, среди руин.

– Вот настоящее чудо, – воскликнул Фескин, кладя длинную худую руку мне на плечо. – Ты человечнее многих из тех, кто проклинает тебя в нашем Вено.

Кажется, он собирался сказать еще что-то приятное, но в этот момент одна пожилая дама нашла среди экспонатов голову фарфоровой куклы, которой она играла в детстве. Я предложил ей взять ее с собой, но женщина лишь покачала головой.

– Ее место здесь, – сказала она.

Потом мы вместе дошли до обвалившейся стены, где остались лошади и повозки. Гости поблагодарили меня за экскурсию и спросили, не могут ли они что-нибудь сделать для меня или что-нибудь мне привезти. Я заверил их, что ни в чем не нуждаюсь. Когда все уже расселись по повозкам, Фескин и Эмилия задержались.

Может, ты как-нибудь навестишь нас в Вено? – предложил учитель.

Это было бы чудесно, но сомневаюсь, что все будут от этого в восторге, – возразил я.

– Дай мне немного времени, и я уговорю их, – пообещал Фескин. – Прилетай к школе через неделю. Это такой дом…

– Я знаю, – перебил я его. – Где раньше был рынок, возле колокола.

Фескин кивнул:

– Приходи вечером, через час после заката. Я буду ждать.

Я с радостью согласился.

– Да, и еще, Мисрикс… – Фескин замялся. – Такое деликатное дело… Ты только не обижайся. Может, это покажется тебе бесцеремонным, но если ты хочешь более… э-э… свободно общаться с жителями Вено, придется тебе что-нибудь надеть.

В конце своей речи он выразительно посмотрел на мои чресла, и я не удержался от смеха.

– Что-нибудь придумаю, – пообещал я.

К чести для Эмилии, она взглянула на Фескина так, словно понятия не имела, о чем идет речь. Когда учитель ушел, девочка задержалась еще на пару минут.

Я принесла тебе кое-что, – сказала она, сунула руку в карман и вытащила оттуда длинный тонкий предмет, завернутый в коричневую бумагу.

Что это? – спросил я.

В это время мать девочки крикнула ей, чтобы она поторапливалась. Эмилия поспешно попрощалась и умчалась сквозь прореху в стене.

– Конфета! – донесся ее голос уже с той стороны. Целых три дня я купался в лучах этой встречи. По ночам я бесшумно летал над деревней и смотрел вниз, на светящиеся окна, пытаясь угадать, кто из моих новых знакомых сидит у каждого огонька за чтением, или шитьем, или качая дитя в колыбели. Я не стал есть конфету, подаренную мне Эмилией. Я даже не посмел развернуть ее, лишь подносил к ноздрям: конфета пахла апельсином, и этот запах был мне милее аромата райского плода. Сегодня днем я был занят именно этим, когда мысленным взором увидал Клэя, склонившегося над озером с прозрачной водой. Тогда я понял, что настало время писать.

Вкус апельсиновой конфеты сейчас смешался с хмельным теплом красоты. То, что раньше было в моей голове холодным шаром, теперь превратилось в спелый апельсин, чья сладость сочится по моим венам. Я вижу Запределье и летнее солнце, повисшее в небе. А вот и охотник, он снова один… Впрочем, нет, не один – в избранном обществе одноухого пса. Я берусь за перо, уже зная, что лучше него преуспел в общении с аборигенами моего мира.

Пустаякнига души

Было темно, мучительно жарко, и на лице лежало что-то плоское. Первой Клэю пришла в голову мысль, что его похоронили заживо. Он судорожно попытался сесть. Когда ему это удалось, жесткий кожаный переплет книги, теперь уже напрочь лишенный содержимого, соскользнул с лица, упал на колени, и в глаза ударило солнце.

Обнаружить, что ты не в могиле, было приятно, несмотря на липкий пот и дикую головную боль. В центре лба чувствовался адский зуд, и Клэй яростно почесался. Несколько минут он сидел не шевелясь, с закрытыми глазами, чтобы немного прийти в себя и успокоить бешеное сердцебиение. Потом медленно разлепил веки и в резком солнечном свете увидел перед собой Вуда. Пес, вывалив язык, тяжело дышал.

За Вудом расстилался пейзаж, состоявший из одного лишь розового песка. Клэй посмотрел направо, посмотрел налево – только высокие дюны и ни травинки вокруг. Слева на песке валялась пухлая кожаная фляжка. Справа – сложенные грудой лук и колчан со стрелами, камни для разжигания огня, шляпа и нож. Мешка не было.

«Должно быть, он на дне водопада, вместе с ружьем», – с горечью подумал Клэй. Он поглядел прямо перед собой на горизонт, где мир дрожал в полуденном зное, и понял, что его бросили посреди пустыни.

«Вот так друзья, вот так молчуны…», – подумал Клэй, припомнив их издевательский хохот – последний звук, который услаждал его слух, прежде чем зелье довершило начатое.

– Па-ни-та…, – повторил он шепотом слова королевы. – Наверное, это значит «дуракам – дурацкая смерть»…

Осознание случившегося вдруг разом навалилось на Клэя, заставив ощутить всю горечь предательства. Откуда-то из самого сердца вырвался скорбный стон, и, содрогаясь всем телом, Клэй заплакал навзрыд. Один в пустыне, обреченный на верную смерть теми самыми людьми, которые, он думал, научат его выживать в Запределье! Схватив пустую обложку книги о душе, он со злостью зашвырнул ее подальше. Пес с трудом поднялся, словно жара усиливала силу тяжести, и медленно подошел к охотнику.

– Я не могу идти, – сказал ему Клэй. – На этот раз, дружище, мы действительно влипли.

Вставать не хотелось, да и не зачем было. Охотник решил, что будет тут лежать и поджариваться на солнце, пока не потеряет сознание, а потом и жизнь. Потянувшись за флягой, чтобы напоить Вуда, Клэй услышал откуда-то сзади отчетливый птичий свист. Сперва он решил, что это ему напекло голову, но вскоре звук послышался снова, а потом вторая птица ответила первой.

Любопытство оказалось сильнее отчаяния. Клэй медленно, пошатываясь, поднялся и повернулся взглянуть, что за упрямая галлюцинация насмехается над его злой долей. Голова все еще была не на месте, а от увиденного совсем пошла кругом. В сотне ярдов перед охотником раскинулся огромный оазис – настоящий остров буйной зелени, живой изумруд в оправе из жгучего розового песка. Клэй протер глаза, все еще сомневаясь, не мираж ли это. Однако ни усиленное моргание, ни троекратное оборачивание спиной, а потом обратно, ничего не дали: мачты древесных стволов, опахала папоротников и застывшие взрывы пурпурных цветов в зеленой траве никуда не делись. Среди деревьев вспорхнула и исчезла птица – крылатая радуга с необыкновенно длинным хвостом и волнистым оперением.


Этот лес не был похож на те, что ему доводилось видеть прежде. Все растения в нем – от древесных ветвей с миндалевидными листьями до буйных зарослей кустарника – были жизнерадостно-зеленого цвета. Такое впечатление, что благодаря силе пустынного зноя сама возможность жизни сконцентрировалась на этом клочке земли диаметром в две сотни ярдов. «Еще один остров», – усмехнулся про себя Клэй, раздвигая локтями ветви папоротников и толстые, свисающие сверху лианы. Пышные зеленые кроны над головой звенели птичьим гомоном, а вокруг жужжали и гудели насекомые. Подозревая, что в этом райском местечке могут обитать и менее безобидные создания, Клэй на всякий случай держал оружие наготове.

Проходя мимо, он случайно затронул какую-то ветку и листья вспорхнули с нее стайкой бабочек. В сложенном виде их крылья были неприметны, теперь же раскрылись сотней лазоревых цветков. Бабочки дружно взметнулись вверх и синхронно затрепетали крыльями, будто направляемые единым разумом, а когда Вуд гавкнул от неожиданности – рассыпались в разные стороны, как разбившийся вдребезги осколок летнего неба. Клэй заворожено смотрел, как они воссоединились на другой ветке и вновь превратились в жухлые листья.


Черный блестящий жук с крысу величиной и с устрашающего вида жвалами, шевеля усами, проворно пробежал вверх по раздвоенному стволу дерева, согнувшегося до земли под тяжестью колючих желтых плодов.


На поляне, усыпанной розовым песком, напоминающим коралловую пыль в руинах Отличного города, они обнаружили с полдюжины холмиков различной высоты. Между ними, вокруг них и сквозь них вереницей ползли рыжие муравьи. На вершине одного муравейника бригада рабочих насекомых тщетно, но упорно пыталась пропихнуть глаз какого-то несчастного существа в чересчур узкое отверстие.


Раздался крик, и Клэй, не целясь, пустил стрелу в то, что показалось ему бестелесной женской головой, зацепившейся волосами за толстую лиану между деревьев. Стрела попала в цель, но когда охотник рассмотрел добычу, ею оказалась летучая мышь. Из-за странной окраски крыльев зверек, повиснув вниз головой, становился удивительно похожим на человеческое лицо с широко распахнутыми глазами и ртом, полным острых зубов. Несмотря на дефицит стрел, эту Клэй подбирать не стал: слишком многое напомнила ему призрачная голова о другом, тоже призрачном мире.


Они пробрались сквозь заросли растений, стебли которых фута на четыре возвышались над тульей шляпы охотника. С их верхушек свисали удивительные белые цветы, величину которых охотник попытался измерить, раскинув руки в стороны, но пальцы даже не доставали до краев. Наползая друг на друга, лепестки закручивались к центру цветка, где черная сердцевина сочилась клейкой жидкостью. Время от времени капли этого сока падали вниз и, не долетая до земли, превращались в кристаллы. Эти цветочные бриллианты, однако, были далеко не вечны: не проходило и минуты, как они испарялись тонкой струйкой белого дыма с запахом лимона.


Решив умыться водой из озера, Клэй опустился коленями на ложе из мха, нагнулся к спокойной воде и зачерпнул влагу ладонью, чтобы напиться. Лишь когда он сообщил Вуду, что вода чистая, тот присоединился к товарищу. Утолив жажду, Клэй снял шляпу и зачерпнул еще, чтобы вылить себе воду на затылок. Освежающая прохлада успокоила головную боль, не утихавшую с момента пробуждения.

Нагнувшись над озером и чувствуя, как по лицу стекают капли, Клэй вгляделся в свое отражение. В последний раз он видел себя очень давно, задолго до того как отросли волосы и появилась борода. В первую секунду человек, смотревший на него из озера, напугал Клэя. Познакомившись с тем собой, которого знали молчуны, охотник начал подозревать, что им было не по себе именно от его пугающей наружности. Выглядел он как настоящий леший.

Охотник потрогал шрам на щеке – там, где демон до крови рассек ему кожу острием хвоста. В ходе исследования этой новой черты лица Клэй обнаружил еще одно новшество и долго не мог поверить, что не замечал его раньше. Посреди лба, прямо над переносицей, был выколот рисунок. Склонившись ниже, Клэй разглядел в воде отражение тонкой голубой змейки, восемь раз обернувшейся вокруг собственной головы. Последняя петля оканчивалась изогнутым хвостом – он указывал строго на север.


Незадолго до наступления темноты они добрались до противоположной оконечности оазиса и замерли перед морем розовых дюн, катившим свои волны к заходящему солнцу. Впрочем, чего-то подобного охотник и ожидал. Горечь от предательства молчунов еще не прошла, и Клэй не находил в себе сил продолжать путь через пустыню на север. Он решил задержаться в оазисе на несколько дней и хорошенько отдохнуть перед путешествием через пески.

Они с Вудом вернулись в глубь зеленого острова, на поляну, которую Клэй приметил заранее. Найти сухое топливо для костра оказалось непросто – таким всё было сочным и полным жизни. Наконец они наткнулись на одинокое дерево, погибшее от какой-то болезни, и охотник с помощью ножа легко отломал несколько веток. Когда ему удалось выбить искру из камней и поджечь хворост, уже спустилась ночь и благодаря пульсирующему миганию светлячков лес вокруг стоянки приобрел совершенно фантастический вид.

Вдобавок к белке-летяге, которую Клэй зажарил и скормил Вуду, он собрал целую коллекцию разнообразных фруктов, в обилии росших по всему оазису. Часть из них ему уже доводилось пробовать, и хотя некоторые незнакомые плоды оказались горькими до несъедобности, у большинства из них был приятный вкус и сочная мякоть.

Когда пес расправился с белкой, а Клэй проглотил последнюю сливу, лес наполнился освежающим ветерком. Вокруг костра кружились желтые мотыльки, и время от времени кто-нибудь из них жертвовал жизнью, чтобы слиться с огнем.

– Ну, что скажешь? – спросил охотник у пса. – Разве не Рай?

Вуд смерил его взглядом, затем поднялся и принялся топтаться по кругу, словно пытаясь что-то отыскать.

Клэй рассмеялся.

– Мы оставили ее в пустыне, – сказал он, зевая. Пес заскулил и наконец улегся рядом.

В ней все равно уже не было страниц. Их все сожрали наши гостеприимные хозяева, – объяснял ему компаньон. Но пес не унимался.

– Ладно, сейчас я тебе сам что-нибудь расскажу, – сдался Клэй и сделал вид, что открывает книгу.

Вуд закрыл глаза и положил голову на лапы, как только охотник начал рассказ.

– Жил-был на свете человек, который однажды проснулся и обнаружил у себя на лбу татуировку – голубую змейку. Человек удивился: откуда она взялась и зачем? «Что бы это могло значить?» – спросил он у своего друга-пса, но тот и прежде никогда не интересовался такими глупостями и не собирался начинать. Голубая змейка закручивалась спиралью, центром которой была ее голова. Поначалу человек подумал, что она появилась между глаз, чтобы помочь ему сосредоточиться. Потом он спросил себя, не та ли это змейка, что зовется Кифташ, из «Легенды о прекрасной даме Констанции и ее последнем желании»? Или же она просто символизирует собой круг без начала и конца? Некоторые змеи, как тебе известно, ядовиты, но в то же время этот яд может стать лекарством от болезни. Возможно, это была змея с трещоткой на хвосте, или змея, танцующая под музыку, или же (на эту мысль наводил ее цвет) она обратилась в камень в сердце горы Гронус. Змеи всегда были коварными созданиями, но…

Клэй замолчал и прислушался к треску гаснущего костра. Одинокий мотылек все еще кружился вокруг пламени. Вуд поднял было голову, но тут же снова уснул. Ночной ветер шумел в кронах деревьев, принося с собой запахи цветов. В кустах кто-то крался, и Клэй подумал, что надо бы достать нож, но не успел он довести эту мысль до конца, как веки его сомкнулись.


Что-то легонько коснулось правой щеки охотника – может, бабочка, может опавший лист или цветок на ветру. В полусне он смахнул это «что-то» рукой, и тут же последняя вчерашняя мысль вспыхнула в пробудившемся сознании яркой искрой. Клэй резко сел, вытащил нож и открыл глаза новому дню.

Вуд, как ни странно, все еще спал, а рядом, на песке, валялся пустой кожаный переплет – все, что осталось от книги о душе. Клэй покачал головой:

– Вот, значит, как ты ценишь мои истории!…

Он представил, как ночью пес украдкой уходит из лагеря, пробирается по лесу и бежит по розовому песку, освещенному луной.

– Эта книга – мое проклятие, – пробормотал Клэй и ткнул Вуда в зад носком ботинка. Пес мгновенно проснулся.

– Пойдем на охоту, – сказал Клэй.

Вуд встал и, вытянув лапы вперед, сладко потянулся. Клэй тем временем озирался по сторонам в поисках шляпы. Он твердо помнил, что снял ее вчера перед ужином, а теперь ее нигде не было. Он уже собирался с пристрастием допросить собаку, подозревая, что это месть за оставленную в пустыне книгу, но тут заметил кое-что на песке.

Охотник опустился на четвереньки, почти уткнувшись носом в землю. Пес подошел к нему и тоже обследовал песок. Чтобы как-то обозначить свое открытие, Клэй обвел контур указательным пальцем.

Это был след. Не отпечаток его башмаков, а большой, хоть и смутный, след человеческой ступни. Клэй осмотрелся: на песке были и другие, уходящие к лесу следы.

Внезапно сзади раздался крик. Клэй схватился за нож и обернулся в тот самый миг, когда желтая птица в ветвях дерева закричала снова. Клэй оглянулся на Вуда и приложил палец к губам – «тише». Охотник выпрямился и, чувствуя, что кто-то за ним наблюдает, медленно обернулся вокруг, вглядываясь в гущу растительности.


Следуя за отпечатками ног, они углубились в западную, еще не обследованную часть оазиса. Клэй терялся в догадках. Кто он, этот загадочный похититель шляп? Один из племени молчунов, оставшийся здесь, чтобы шпионить за ним и дразнить глупыми шуточками? Или кто-то другой? Но кто еще мог оказаться здесь, в этом богом забытом месте? Предположение, что это призрак безглазой женщины, Клэй отбросил сразу: призраки не оставляют следов.

Ему вдруг вспомнилось лицо, вычерченное голубыми линиями на ягодице королевы молчунов. Он снова увидел его мысленным взором – и наконец вспомнил, откуда оно ему знакомо.

– Брисден, – выдохнул Клэй, останавливаясь. Вуд тоже притормозил, дожидаясь приятеля. – Будь я проклят, если это не Брисден, этот бездонный бочонок слов!

В памяти всплыло путешествие в глубины памяти Драктона Белоу и тучный философ, который спас Анотину, женщину-воспоминание, и самого Клэя от гибели в лапах Учтивца. Все это было словно в другой жизни… Как потом выяснилось, у всех персонажей, населявших мнемонический мир, были прототипы в реальности. Откуда мог взяться этот портрет, если только Брисден не побывал когда-то в Запределье, а может, даже находился здесь и поныне? Быть может, молчуны специально доставили его сюда, чтобы они встретились?

«Но неужели такие совпадения возможны? – спрашивал себя охотник. – И на кой ему сдалась моя шляпа?!»


Поздним утром, когда Клэй собирался нарвать фруктов и перекусить, они с Вудом набрели на неглубокий пруд, заросший кувшинками. На круглых тарелках листьев лежали лиловые соцветия с игольчатыми лепестками. Наполовину погрузившись в воду, между плавучих цветов покоился скелет Сиримона – позеленевший от сырости и с отломанным рогом. При виде его острых зубов охотник машинально вскинул лук, но в последнюю секунду удержал стрелу.


Сидя под тенистым листом огромного папоротника, среди обглоданной кожуры какого-то красного фрукта, путники дремали в полуденном зное. Они гнались за незнакомцем все утро и в конце концов потеряли след. Западная окраина оазиса оказалась точно такой же, как и та его часть, которую они обследовали вчера. На обед Клэй подстрелил дикого поросенка – тот лежал теперь рядом с фляжкой. Лук охотник держал наготове, а нож сжимал в руке – на случай, если таинственный похититель попытается украсть что-нибудь еще из его скудных пожитков.

Он уже начинал сомневаться, что утром в лагере они видели именно человеческие следы. Скорее всего, их все-таки оставило какое-то животное. Клэй вспомнил бредовую мысль о встрече с Брисденом здесь, в самом сердце дебрей, и тихо посмеялся над собой.

«Безумие», – подумал он. Стоило этой мысли промелькнуть в голове, как над зарослями папоротника, окружавшими песчаную прогалину, мелькнула черная шляпа.

Резко выпрямившись, охотник смотрел, как черная широкополая тень проплывает мимо.

– Вуд, – тихо позвал он. Пес открыл глаза и увидел шляпу, удалявшуюся в глубь леса. Через секунду оба были на ногах. Схватив лук и стрелы, Клэй пустился в погоню за вором. Они продирались сквозь папоротники и видели, как вдали, за спутанной сетью древесных стволов, лиан и кустарника в зелени исчезает смутная фигура. Клэй перешел на рысь, и вскоре пес уже мчался впереди него.


Весь остаток дня прошел в погоне за шляпой. Друзья проносились мимо безмятежных озер, гигантских цветов, птиц неземной окраски, миллионов удивительных насекомых – и ничего этого не замечали. Их взгляды были прикованы к цели, которая оставалась все время на одном расстоянии – достаточно близко, чтобы не потерять из виду черную шляпу, но слишком далеко, чтобы разгадать тайну того, на ком она надета.

Перед наступлением темноты преследователи вдруг поняли, что шляпы не видно вот уже больше часа и бегут они просто наугад. Клэй подозвал Вуда и повернул обратно, пытаясь припомнить, в какой стороне осталось то место, где лежит поросенок, если, конечно, им еще не занялись падальщики.

В свете угасающего дня, продираясь сквозь заросли высокой травы и между стволами деревьев, Клэй больше не тревожился насчет незнакомца: тот, похоже, был напуган куда больше, чем они. На самом деле теперь, когда его снедало любопытство, охотник даже желал этой встречи.

Он уже собирался плюнуть на поросенка и устроить лагерь на ближайшей поляне, когда они вышли к тому самому месту, где оставили добычу. Клэй только сейчас понял, что, задумавшись, машинально шел вслед за Вудом. Пес же, очевидно, с самого начала знал, куда идти, ведомый желанием полакомиться жареной поросятиной.

Им повезло: про мясо проведали не падальщики, а муравьи – их достаточно было просто соскрести с туши. Отыскав хворост, Клэй развел костер. Занятый приготовлениями к грядущей ночи, он не сразу заметил свой головной убор, венчавший большой куст справа от поляны. Тьма целиком поглотила оазис, охотник нарезал мясо полосками, чтобы нанизать на самодельный вертел, и только тогда увидел шляпу. Он громко расхохотался от изумления и покачал головой.

– Ну и шутник же наш сосед, – сказал он Вуду. Проследив взгляд Клэя, пес увидал шляпу, подошел к ней, поднял заднюю лапу и помочился на куст.

– Страшная месть, – согласился охотник и вернулся к приготовлению ужина.

Этой ночью ласковый ветерок, напоенный дурманящим цветочным ароматом, снова скользил по лесу. Клэй уже прочел дремлющему Вуду придуманную историю из несуществующей книги (обложку от нее пес целый день упрямо таскал в зубах). В мерцающем круге света от костра охотник привалился к стволу дерева, измотанный дневной беготней. Сквозь полуприкрытые веки он смотрел через поляну на черневшую поверх куста шляпу и позволял мыслям течь, куда им вздумается. В руке у охотника был нож, рядом на песке лежали лук и колчан со стрелами.

От дремы его пробудило шипенье сгоревшего в пламени мотылька. Сонно оглядевшись вокруг, Клэй убедился, что все в порядке. Потом мельком взглянул на шляпу и вдруг резко выпрямился. Прищурившись, чтобы лучше видеть, он пристально всмотрелся в растение, макушку которого она украшала. Глаза его не обманывали: несколькими дюймами ниже широких черных полей, в гуще листьев, действительно открылась пара горящих глаз, похожих на два огонька в пещерах, и они смотрели прямо на него. Клэй хотел вскочить на ноги, но, парализованный смятением, остался на месте.

Минуту спустя под глазами появилось темное отверстие – очевидно, рот. Затем куст зашевелился – медленно и совершенно несвойственным растениям образом. Из тела выпросталась покрытая листьями рука, за ней, с противоположной стороны, другая. Конечности эти состояли из спутанных побегов с тонкими отростками, свисавшими с пальцев-корневищ, словно толстые волосы. Тело куста стало приподыматься на чудовищных ногах, сплошь из листьев и переплетенных прутьев. В довершение ко всему эту ходячую зеленую нелепость венчала черная шляпа. Зрелище было настолько абсурдное, что, несмотря на изумление и ужас, Клэй не удержался от улыбки.

Растительное существо двинулось к нему, а он все еще не мог пошевелиться. Однако Клэй уже понял, что куст не проявляет агрессивности. Движения его обладали плавностью колеблемых ветром ветвей. Осторожно перешагнув через спящую собаку, существо остановилось прямо перед охотником и неторопливо уселось на землю. Затем руки, словно вырезанные из живой изгороди, одновременно поднялись вверх и сняли шляпу с головы, покрытой шапкой вьюнов. Существо водрузило шляпу на голову Клэя, и темная дыра рта сложилась в подобие улыбки.

Охотник вздрогнул, и в вихре мыслей ему вспомнились записки Арлы о путешествии ее деда. В одном из фрагментов этой истории упоминался зеленый человек, Битон еще называл его «лиственным существом». Его звали Мойссак, это он проводил заплутавшую шахтерскую экспедицию к заветной цели – земному Раю.

– Мойссак? – осторожно спросил Клэй.

Существо покачало головой, потянулось к ветвистому горлу и сорвало с себя лист. Затем изобразило, как будто кладет зеленый овал в рот, после чего протянуло его Клэю. Приняв дар, охотник без колебаний положил его на язык. Лист оказался душистым, с сочным фруктово-цветочным вкусом. Аромат разлился по нёбу, заструился в ноздри и сконцентрировался в мозгу, превратившись в звуки, которые медленно складывались в слова.

– Я Васташа, – зазвучал голос в голове Клэя.

– Я слышу тебя через этот листок? – спросил охотник.

– Нет, ты меня понимаешь. Лист приносит меня тебе.

– Откуда ты взялся? – спросил Клэй. – И зачем взял шляпу?

– Чтобы убедиться, что ты один. В шляпе живут отзвуки твоих желаний и мыслей. Мне нужно было побыть в ней, чтобы понять, ты ли мой освободитель.

– Освободитель? – насторожился охотник.

– То семя, что ты закопал в лесу. После льда пришло новое зеленое время, семя пустило побег. Он рос и рос, так же быстро, как льет дождь, – пока в первые дни солнечной силы, став цельным и загоревшись искрой жизни, я не вытащил корни из земли и не отправился искать тебя.

– И что теперь, когда ты меня нашел? – поинтересовался Клэй.

– Теперь я готов служить тебе.

– Я держу путь в место под названием Вено, – сказал охотник.

– Знаю, – отозвался лиственный человек. – Зеленая вуаль, верно? Я узнал об этом в твоей шляпе.

– Ты узнал всё?

– Многое.

– Далеко мне еще до Вено? – спросил Клэй.

– Как бы тебе объяснить?… К примеру, будь ты ребенком, только начинающим жизненный путь, цель которого смерть, – тебе еще лет сто до рождения.

– Так далеко? – вымолвил охотник.

– В дебрях, которые ты зовешь Запредельем, есть Места, куда невозможно попасть, передвигаясь в пространстве. Вероятности просто не сложатся, – объяснил Васташа.

– Значит, я не найду Арлу Битон?

– Я здесь, чтобы помочь тебе. Женщина, у которой ты взял мое семя, – была последней из тех, кто умел подчинять энергию дебрей собственной воле. Па-ни-та.

Клэю вспомнились последние слова королевы молчунов.

Да, ее дух был с тобой на протяжении всего пути. Ей нужна твоя помощь. Отправишься со мной, выполнишь ее просьбу – и попадешь туда, куда стремишься.

– И что это за просьба? – спросил Клэй.

– Я не могу ответить, пока не придет время нового роста, по-вашему – весна. Пока я буду лежать в засыпанный снегом замерзшей земле, она во сне расскажет мне, что нужно делать.

– Я думал, она мертва, – заметил Клэй.

– Ты и обо мне мог так думать, пока не закопал семя в землю, – возразил лиственный человек.

– Откуда она меня знает? – спросил охотник.

– Из твоих желаний. Она знает, чего ты хочешь…

Тут листок стал терять вкус, слова лесного существа зазвучали все тише, пока не превратились в звук, похожий на царапанье нагих ветвей на ветру. Протянув руку, Васташа длинным узловатым корневищем коснулся татуировки у охотника на лбу.

– Мы еще поговорим завтра, – услышал Клэй. – А теперь спи. Если ты и вправду решил найти свой путь, с рассветом нам придется уйти.

– В пустыню? – поежился Клэй.

– В пустыню, – подтвердил зеленый человек. Следом за словами послышался шорох дождя по сухим осенним листьям, и Клэй понял, что тот смеется.


Охотник машинально разжевал тот лист, что дал ему Васташа, и пряный сок просочился в его сны. Он увидел ту женщину, Па-ни-та, такой, какой она была при жизни: черные волосы развевались на ветру, глаза сияли мудростью. Она шла по полю растущих лиственных людей, корни которых были еще в земле. Одни из них сформировались лишь наполовину, другие почти достигли зрелости, но когда она проходила мимо, все они поворачивали к ней травянистые головы и тянули зеленые руки, стараясь кончиками ветвей дотронуться до ее платья. И как это бывает во сне, Клэй точно знал, что все эти существа вместе должны стать армией.


Наутро Клэй проснулся с надеждой, что все случившееся ночью было не более чем фантастическим сном. Но едва открыв глаза, он увидел лиственного человека: тот сидел перед Вудом и легонько поглаживал пса по спине.

Охотник поднялся и подошел к ним. Васташа сорвал с горла лист и протянул Клэю, который сунул его под язык.

– Я смотрю, вы с Вудом подружились, – заметил он.

– Забавное у него имя, – сказал Васташа, и Клэй снова услыхал его смех.

– Этот пес не раз спасал мне жизнь, – сказал охотник.

– Да, ваши судьбы связаны вместе, – отозвался Васташа. – Я как раз говорил ему, что это я принес ему книгу прошлой ночью.

– А я думал, это он сам, – сказал Клэй. – Ты можешь кое-что передать ему?

– В этом нет необходимости. Он и так знает все, что ты можешь ему сказать.

– Когда выступаем? – спросил охотник.

– Если хочешь успеть, нужно отправляться прямо сейчас.

Клэй подобрал свои булыжники и рассовал их по карманам. Потом торопливо перекусил куском свинины, который милостиво оставил ему пес, и спрятал в башмак каменный нож. Подхватив лук, стрелы и флягу с водой, он свистнул Вуда и жестом велел ему забрать обложку книги. Следуя за Васташей, они направились к северной оконечности оазиса.


Прежде чем ступить на розовый песок, каждый сделал по доброму глотку из фляги. Клэй с удивлением наблюдал за тем, как листвень запрокинул голову и стал пить, совершенно как обычный человек. Васташа до сих пор казался охотнику чем-то несуразным, словно внезапно оживший предмет мебели – например, пишущее стихи кресло или занимающиеся любовью ножки стула.

Васташа дал Клэю еще один лист, и как только словесный контакт был установлен, сказал охотнику, что скоро он будет понимать его и без помощи листьев.

– Неужели ты совсем не боишься пустыни? – спросил Клэй. – Ведь для тебя жара губительна.

– Когда мы пройдем по пустыне несколько дней, тебе придется нести меня, – сказал листвень, выходя из тени оазиса на яркое солнце.

Мысль о том, чтобы тащить Васташу на себе, увязая в глубоком песке, не слишком обрадовала Клэя. «Ничего из этого не выйдет», – подумал он, но промолчал.

– Почему я должен тебе верить? – спросил он с вызовом.

– В конце осени, когда мне придется тебя покинуть, Па-ни-та даст тебе знак. Тогда ты убедишься, что она понимает твое желание. А покуда придется тебе верить мне на слово, – сказал Васташа.

Шагнув на горячий песок, Клэй кивнул. У него просто не было другого выбора.

Путники одолели несколько высоких дюн, похожих на горную цепь в миниатюре, затем спустились в песчаную долину и оказались перед новой грядой – втрое выше первой.

Даже Вуду приходилось несладко: собачьи лапы увязали в сыпучем песке. Подъем был крутой, и, сделав два шага вперед, они на шаг соскальзывали назад. Когда до вершины оставалась еще треть пути, Клэй остановился, чтобы перевести дух.

– Ничего, скоро привыкну, – сказал он Васташе, когда тот соскользнул вниз по склону, чтобы помочь ему.

Вуд тем временем упрямо взбирался по бархану, оступался, соскальзывал и карабкался снова, пока не дополз до верха. Оттуда, с вершины, он обернулся и что-то пролаял охотнику и зеленому человеку.

Васташа теперь держался рядом с Клэем и помогал ему взбираться по склону. Глянув вниз, охотник увидел, что листвень за каких-то несколько минут отрастил шипы на подошвах ног. Когда они добрались до верха, Клэй еле-еле переставлял ноги. На вершине песчаного холма он замер: внизу расстилался фиолетовый океан. Вода сверкала под ярким солнцем до самого горизонта, волны накатывали на розовый песок и разбивались пенными взрывами. А в полумиле к северу виднелись деревья и зеленые холмы.

– Ты знал с самого начала! – сказал охотник. И снова услышал в голове смех древесного человека.

– У нас получилось, Клэй. Нет пустынь страшнее тех, что внутри нас.


Васташа рассказал охотнику, что вдоль берега внутреннего океана они отправятся на север – там, в сотне миль отсюда, он знал одно место, где Клэй и Вуд смогут перезимовать с соплеменниками. Это были члены экспедиции с западных провинций. Явившись в Запределье нескольким годами раньше, они основали там поселение.

– Значит, я здесь не один? – сказал Клэй, когда они бок о бок шагали вдоль края лилового моря.

Другие были всегда. И всегда будут, – ответил листвень. – Дебри древнее, чем ты можешь представить. До наступления холодов мы будем вместе, и я покажу тебе кое-что, что поможет тебе понять. В Запределье была война. Нарушение природного равновесия, которое все изменило.

Кажется, я видел во сне этой ночью, как ты и твои собраться должны были стать воинами, – сказал Клэй.

Нас пробудила к жизни Па-ни-та – физическое воплощение сил природы. Вообрази, как сложно одолеть противника, который возрождается каждую весну. Мойссак был дезертиром. Вот почему он был еще жив, когда встретил тех, кто отправился искать Рай.

– А ты? – спросил Клэй.

– Узнаешь позже, – ответил Васташа.

Оставив береговую линию в стороне, листвень повернул в глубь суши, к травянистой равнине. Жестом подозвав Вуда, он освободил его от ноши, сунул пустой переплет под мышку и направился к деревьям.

– Мы не будем удаляться от берега, просто пойдем там, где ты сможешь охотиться, – объяснил он.

– Скажи мне, – сказал Клэй, шагая в ногу с древесным человеком, – почему Вуд так трясется над этой проклятой книгой?

– Он думает, это приспособление для рассказывания историй, – ответил Васташа, и огоньки в его глазах вспыхнули ярче.

– Но с какой стати собаке беспокоиться о каких-то историях?!

– Он знает, что на них держится мир, – отвечал листвень.


Дни напролет они шагали по холмистым лугам, и море всегда оставалось по левую руку. Всякий раз, когда Клэй мельком видел его – с вершины холма или огибая лесную чащу, – он поражался его бескрайности и красоте.

Местность, по которой они шли, буквально кишела дичью. Тут водились и белые олени, и дикие кабанчики, и голенастые индейки, и что-то вроде миниатюрных трехногих полосатых лошадей. Васташа учил Клэя искусству выживания в Запределье, и лучшего учителя было не найти. Он объяснял Клэю свойства незнакомой флоры, а охотник расспрашивал его, как тот или иной вид взаимодействует с местной фауной. Поскольку древесный человек, в буквальном смысле, имел корни в обоих царствах, он прекрасно в этом разбирался.

По ночам у костра Клэй рассказывал о чудесах и ужасах, которые повидал на своем веку, а листвень расспрашивал его о человеческой любви и измене. Из корня, служившего ему указательным пальцем, Васташа за час отращивал абсолютно прямые ветки, из которых Клэй выстругивал стрелы.

Вечер считался незавершенным, пока Клэй не открывал кожаный переплет и не сочинял на ходу очередную историю для пса, а теперь и для своего зеленого друга. Листвень больше всего любил слушать про звезды – откуда они взялись и из чего сделаны. Он рассказал Клэю, что Вуду особенно нравятся истории, в которых фигурирует хотя бы одна собака. Охотник стал настоящим мастером в сочинении подобных басен и с каждым днем слагал их все лучше и легче.

Однажды днем он услышал голос Васташи – предупреждение о гигантской птице, пикирующей ему на голову. Клэй бросился в траву, и в этот самый миг огромная тварь – желтый воробей размером с лисицу, с бритвенно-острым клювом и жуткими когтями – промчалась в опасной близости от него. Охотник пустил вслед стрелу, но промахнулся. Провожая чудовище взглядом, он сообразил, что под языком у него нет листа.


На макушке поросшего лесом холма, глядящегося в океан, они нашли кирку, торчавшую из груды камней. Венчала памятник проржавевшая шахтерская каска. Клэю снова вспомнились Анамасобия и Арла Битон. Он будто вновь увидел, как она идет по главной улице городка, превратившегося теперь в руины.

– Она была прекрасна, – сказал он Васташе. – Интересно, какая она сейчас?

Листвень сорвал с груди маленький белый цветок и положил на могилу шахтера.

– Она как теперешнее лето, – ответил он. – Не за горами осень, но солнце все такое же яркое.

Помолчав немного, они продолжили путь к морю. Вуд, прежде чем потрусить за ними, не забыл пометить кирку.


Это была ночь падающих звезд, и, глядя на них, Васташа опасался, что небеса могут рухнуть на землю. Чтобы отвлечь его внимание от метеоритного дождя, Клэй вытащил из кармана овальный предмет и повертел его в руках.

– Не бойся, друг мой, – сказал он Васташе. – Представь, что это небо сбрасывает пожухшие листья. Они сгорят дотла, прежде чем доберутся до нашего мира. Взгляни-ка лучше сюда. – На ладони охотника лежал кристалл, подаренный ему татуировщиком из племени молчунов.

Васташа, поежившись, отвел глаза от неба и посмотрел на камень.

– Откуда это у тебя?

Клэй поведал ему историю своего спасения и недолгого пребывания среди серокожих людей: как они съели книгу, как лишили самого верного оружия и, наконец, как жестоко они над ним посмеялись, вдобавок изрисовав лоб.

– Да, – молвил листвень, – я их знаю. Они живут здесь дольше, чем я могу сказать. Другие племена Запределья зовут их «шантреи», что означает «слово». Они боготворят язык в любых его формах. Забавно, что ты думал о них, как о молчунах, ведь им известно множество языков – и человеческих, и звериных, и тех, на которых говорят растения. Каждый из них украшен рисунками, которые вместе составляют какое-либо понятие, и каждое тело в отдельности – слово для выражения этого понятия.

– Будь моя воля, я бы тоже сказал им пару слов, – проворчал Клэй, глядя на пойманный кристаллом свет.

– Они отметили тебя. Это необычно, ведь ты пришел с другой стороны леса. Через шляпу я почувствовал твою обиду на них. Но они пытались помочь тебе. Береги этот камень.

– Они на стороне Па-ни-та? – спросил Клэй.

– Когда-то они были ее врагами, но времена меняются. Они нарочно оставили тебя там, где мы могли встретиться, – сказал листвень и снова запрокинул голову.

– Выходит, теперь я для них – тоже слово? Я что-то для них значу? – спросил охотник.

– Ты значишь что-то для себя самого, – был ответ. Клэй покачал головой:

– Уходя в Запределье, я думал, что бегу от сложностей и хитросплетений. Но чем дальше, тем все становится сложнее и запутаннее. Там, в Демоновом лесу, все было предельно ясно: убей – или убьют тебя, найди пищу, разожги огонь…

– Жизнь маленького муравья сложнее всей истории человечества, – заметил Васташа. – А простоту обретешь в могиле.

– Спасибо, утешил.

Листвень вдруг замер, угольки глаз вспыхнули, зеленые завитки волос распрямились.

– В чем дело? – насторожился охотник. Заслышав тревогу в его голосе, Вуд вскочил на ноги.

– Это она, – промолвил Васташа. Клэй потянулся за луком. – Кто?

– Осень, – сказал листвень. – Она уже близко. Зеленый человек опустил голову и погрузился в молчание. Клэй долго еще смотрел в небо, дожидаясь, когда Васташа заговорит снова, но этого не случилось.


Океанские волны разбивались о скалы в сотне ярдов внизу. День был пасмурный, тихонько накрапывал дождик.

– В этом лесу есть демоны, – сказал листвень. Клэя передернуло.

– А нельзя его обойти?

– Нет, в глубине леса есть нечто важное, что я хочу тебе показать.

Под сенью деревьев с высокими прямыми стволами морской песок сменился ковром из бурой хвои и листьев. Клэй держал лук наготове, и даже Вуд не убегал далеко, словно понимал, с какой опасностью они могут столкнуться.

Так они шагали сквозь мглистое утро, и Клэю вспоминался тот ужас, который наводили на него демоны. Он попытался припомнить, как у него доставало мужества сражаться с этими тварями, но единственным, что всплывало в памяти, был страх.


Далеко за полдень дождь перестал, но солнечные лучи так и не смогли пробиться сквозь дымку. Путники устроили привал, чтобы перекусить грибами и кореньями. Ломоть оленины, оставшийся с ужина, предназначался Вуду.

Округлые рыжеватые шляпки грибов на вкус напоминали печеные яблоки, а коренья – лакрицу. Пока Васташа разламывал последний кругляш, чтобы разделить его с Клэем, тот вдруг заметил, что белые цветы, которыми было усыпано тело древесного человека, побурели по краям, словно опаленные. Приглядевшись, охотник увидел на изумрудной груди Васташи узор из красных листьев. Он хотел обратить внимание друга на эту перемену, но его прервал вопль демона, перелетевшего с ветки на ветку у них над головой. Охотник глянул вверх: в поредевшей осенней листве засело три твари. Он рванулся к луку. Двое демонов, раскинув крылья, обрушились вниз.

Вуд бросился в атаку так, словно они только вчера покинули пещеру. Охотник выдернул из колчана стрелу, но руки его дрожали от страха, и он замешкался, натягивая тетиву. В следующую секунду Клэй уже лежал на спине, прижатый демоном к земле.

Тварь чуть отпрянула и разинула пасть, демонстрируя длинные клыки. Охотник пытался дотянуться до ножа, но руки словно пригвоздили к земле. Клэй уже приготовился к тому, что чудовище вот-вот воткнет в него зубы, когда шею нападавшего стремительно обвил зеленый побег. Мгновение спустя пять острых корней пронзили грудь демона в области сердца. Хлынула кровь, облив охотника с ног до головы.

Демон замертво рухнул на землю, и Клэй увидел Васташу, чьи пальцы и волосы теперь врастали обратно. Не теряя времени, охотник вытащил другую стрелу, оглядываясь в поисках Вуда. Пес бешено носился по кругу, преследуемый двумя демонами. Клэй выстрелил в чудовище покрупнее. Стрела вошла в его голову с одной стороны, наконечник вышел с другой. С пронзительным визгом раненый демон упал в лапы собрата. Уцелевшая тварь схватила умирающего, захлопала крыльями и скрылась в верхушках деревьев.


За три дня их атаковали трижды. Васташа оказался более чем способным воином. Однажды Клэй видел, как листвень вонзил свои острые пальцы-корни в спину демона, секундой позже ветки проткнули бедняге глаза, а еще через миг его череп буквально разорвало на части силой колючего куста, с невероятной скоростью выросшего в его мозгу.

– Для них я невидим, – объяснил Клэю Васташа. – Они думают, я такой же, как все деревья в лесу. Не быть мясом – здесь в этом есть свои преимущества.

***
Пробираясь по этим опасным местам, они убивали по необходимости, а по возможности убегали. В тот самый день и час, когда Клэй засомневался в правильности их курса, путники, миновав рощу огромных белых берез, вышли к просторному полю. Посреди него лежал город размытых песчаных замков, знакомый охотнику по снам и мнемоническим приключениям, – Палишиз.


Шагая по извилистым, мощенным ракушками улочкам мимо курганов, Клэй невольно ждал, что призрачный силуэт Батальдо вот-вот окликнет его из темноты отверстий, испещрявших стены этих примитивных строений.

– Я уже бывал здесь раньше – в своих мыслях и в памяти демона по имени Мисрикс, – объяснил Клэй Васташе.

– Теперь ты здесь наяву, – сказал листвень.

– Почему этот заброшенный город так настойчиво появляется во всем, что связано с Запредельем? – спросил Клэй.

– Это не город, – отвечал зеленый человек. – Используя те слова и понятия, которые я почерпнул из твоей шляпы, вернее всего было бы назвать его «механизмом земли».

– Разве здесь не жили древние люди с моря? – удивился Клэй.

– Палишиз был построен нашими врагами, народом О. Это были существа со дна внутреннего океана. Они ходили на двух ногах и вообще были бы очень похожи на людей, если б не длинные рыбьи хвосты, перепончатые пальцы и красная чешуйчатая кожа, а также острый плавник от лба до середины спины.

Клэй свистнул Вуда – тот как раз собирался залезть в одно из отверстий в кургане, который вздымался в высоту на добрых две сотни футов.

– Насколько я знаю, Палишиз выстроен в виде гигантской спирали, – продолжал охотник.

– Да, – отозвался Васташа, – он притягивает и концентрирует энергию земли. Его появление разрушило силу Па-ни-та. Меня и моих собратьев послали сюда, чтобы убить народ О. Те быстро умирали, когда мы обвивали побегами их шеи… Но они были очень проницательны и изобрели много странных и загадочных устройств.

– Скольких ты убил? – спросил Клэй.

– Больше, чем мог сосчитать, – ответил Васташа. – Потом они напустили на мой народ болезнь, от которой пропадала способность к ежевесеннему возрождению. Когда наши отряды изрубили в куски, мы просто перестали существовать. Па-ни-та спасла меня и, спасаясь бегством, забрала с собой мое семя. Она отправилась за помощью на юг, но один из наемников О нагнал ее, когда до границы дебрей оставалось совсем немного…

– В той гробнице, где я нашел ее останки, был один скелет хвостатого существа, – вставил охотник.

– Да, Па-ни-та вместе с горсткой своего народа зимовала в этой пещере. Те, кого осенью не сожрали демоны, пали от руки наемника О. Дух Па-ни-та вырвался из царства смерти, чтобы отомстить своему убийце. Она настигла его в гробнице, когда он укладывал рядом с ней тело последнего ребенка.

– И потом, в форме семени, ты ждал пробуждения? – сказал Клэй.

– Во сне я услышал приказ найти того, кто явится из-за края леса. Только этот пришелец сможет нейтрализовать коварство О.

– Я и есть тот самый пришелец? – спросил Клэй.

– Взамен мы поможем тебе достичь цели твоего путешествия, – ответил Васташа.

– Но в чем она заключается, моя задача? – настаивал охотник.

– Мы узнаем об этом лишь весной, – сказал листвень.

– И что поставлено на карту?

– Сознание Запределья.


На второйдень пребывания в стенах Палишиза Васташа привел Клэя и черного пса к одному из ходов. Туннель вел в самый центр кургана, а затем, изгибаясь, спускался вниз. Они шли сквозь кромешную тьму коридора уже больше часа, когда далеко впереди забрезжил круг света. Пока они медленно брели к нему, листвень заметил, что это похоже на весеннее возрождение.

– Но почему ты не рассказал мне обо всем на берегу? – недоумевал Клэй, – Зачем нужно было спускаться сюда?

– Берег к югу отсюда усеян тысячами ловушек и смертоносных устройств. Путь, которым мы идем сейчас, – единственный безопасный. Это было давным-давно, но я еще помню тот день, когда мы с Мойссаком нашли его. Вот в этом самом туннеле мы покончили с пятью О.

Час спустя под предводительством Вуда путники вышли из тьмы катакомб Палишиза. Волны лизали крутой склон кургана, выстроенного на самом краю океана. По счастью, было время отлива, и путники по колено в воде прошли вдоль стены, прежде чем волны выросли и стали с грохотом разбиваться у подножия загадочного строения.


Местность к северу от Палишиза состояла из лесистых холмов, спускавшихся к песчаным дюнам в милю шириной, которые обозначали границу моря. Васташа настаивал, чтобы они как можно дольше шли вдоль пляжа – этот путь был короче, чем через леса.

В те дни, когда им все же приходилось сворачивать в глубь суши, чтобы поохотиться, смена времен года становилась особенно заметной. Листва на деревьях сделалась золотисто-рыжей и облетала целыми ворохами. По вечерам, когда они сидели у костра под прикрытием высоких дюн, слова срывались с губ охотника вместе с клубами пара. Васташа двигался все медленнее, с него горстями опадали листья, и студеный ветер уносил их прочь. Прежде зеленые завитки волос стали бурыми, и огоньки в глазах потускнели.

Однажды ночью листвень, разбудив дрожащего от холода охотника, сказал ему:

– Скоро мне придется вас покинуть, но пусть тебя это не тревожит. Иди вдоль берега, никуда не сворачивая, – и выйдешь к форту, где живут люди твоего племени. Они приютят тебя на зиму, а весной я отыщу тебя, и мы сделаем то, что нужно.

Клэй только и смог, что кивнуть в ответ: перспектива потери нового друга несказанно его опечалила. Он долго лежал без сна, уставившись на оттененную золотом полную луну. Морозный воздух был так прозрачен, что можно было разглядеть на ней все горы и кратеры.


Вуд нашел выброшенного на берег левиафана. Пока пес бешено облаивал бесформенную черную громаду, огромные щупальца, по пятьдесят ярдов каждое, приподнимались и слабо извивались в воздухе. Звуки, которые издавало это существо, походили на арию какого-нибудь оперного сопрано. Клэй спросил у Васташи, о чем поет морское чудище.

– «Помогите! Задыхаюсь!» – перевел листвень.

Дождавшись, когда зверь издохнет, Васташа показал Клэю, как вскрыть гигантскую луковицу черепа и извлечь оттуда мозг. Они взобрались на тушу и принялись кромсать ее, пока под блестящей черной шкурой и толстым слоем жира охотник не обнаружил в гуще вязкой зеленой крови маленький красный узелок.

В тот же вечер они сварили и съели его. На вкус мозг левиафана напоминал устрицы в шоколадном соусе. Листвень утверждал, что тот, кто попробует мыслительный орган «вамлаша», обретет особую ясность ума. Сам он от этого яства отказался, охотнику же потом всю ночь снилась цивилизация О, скрытая глубоко под волнами внутреннего океана.

***
Лиловое море в тот день было бурным, громадные волны накатывали на берег, и каждый порыв северного ветра угрожал сорвать с головы Клэя шляпу. Было ясно, но холодно. Путники шагали по широкой песчаной косе, оставив справа высокие дюны. В последние два дня Васташа не поспевал за охотником, и тому, чтобы дождаться спутника, через каждые полмили приходилось останавливаться.

За грохотом шторма Клэй услыхал крик Васташи: «Иди дальше!» Обернувшись, охотник увидел, как древесного человека закружило в маленьком песчаном водовороте. В мгновение ока листвень как-то разом рассыпался, превратившись в вихрь сухих листьев. Следующий порыв ветра подхватил их и унес за дюны, к лесу.

Клэй подбежал к тому месту, где только что стоял Васташа. Все, что от него осталось, – горстка бурых листьев, несколько сухих веток да обложка от книги. Вуд, заскулив, поднял кожаный переплет. Охотник почувствовал, как дыхание грядущей зимы пронизывает его насквозь и, осиротевший, побрел дальше вдоль моря.


Было около полудня, когда Клэй заметил вдалеке севший на мель корабль. Поначалу он принял остов судна за очередное морское чудовище, но потом различил лоскут изорванного паруса и обломок шеста, когда-то служившего мачтой.

До корабля пришлось добираться вброд, по щиколотку в ледяной воде. Вуд без особого удовольствия, но все же последовал за Клэем, предварительно оставив пустую обложку на берегу. Они шли вдоль широкой песчаной отмели, справа от полосы прибоя. Подойдя поближе к судну, Клэй заметил дыру, зиявшую в передней части корпуса. Когда о борт корабля разбивались большие волны, он мерно раскачивался из стороны в сторону.

Это, должно быть, был потерпевший крушение корабль с западных провинций страны. Клэй надеялся, что, хорошенько порывшись внутри, ему удастся отыскать что-нибудь полезное.

По мере приближения все явственнее становились реальные размеры судна. Палуба вздымалась высоко над головой Клэя, однако он мог пробраться внутрь через пробоину. Но стоило ему приблизиться к рваной дыре, как Вуд отпрянул и предостерегающе залаял.

Клэй протиснулся в отверстие и оглядел узкие внутренности корабля. В задней части судна палуба прогнила насквозь, и сверху, освещая разбросанные повсюду бочонки и инструменты, лился солнечный свет. Казалось, прежде чем разбить корабль о берег, его приподняла в воздух и хорошенько встряхнула гигантская рука. Осторожно переступая в двухдюймовом слое воды, Клэй слышал, как снаружи заливается Вуд. В трюме все было пропитано запахом моря и покрыто толстым слоем соли и ракушек.

Вскоре после того, как он наткнулся на останки мертвого матроса (тому, по всей видимости, проломило ребра упавшей бочкой, и раздробленная грудная клетка стала теперь домом для стайки крабов), охотник заметил, как в дальнем конце трюма что-то блеснуло. Сделав еще несколько шагов, Клэй увидел, что это прозрачный куб в человеческий рост, и понял, что буря занесла сюда корабль не из западных провинций.

Это судно когда-то отплыло из порта под названием Меритэ. В центре куба из нетающего льда была заключена обнаженная фигура темноволосой женщины. Клэй прильнул ладонями к прозрачной преграде, теплой, словно прикосновение руки любимой. Замурованная в кубе женщина, не мигая, смотрела на него, и он чувствовал, что она все еще жива.

– Анотина… – прошептал он, и уголки ее губ чуть заметно дрогнули. Прошлое обрушилось на Клэя, заставив упасть на колени в вонючую жижу. Из трюма он вышел, когда солнце уже село.


Вечером среди дюн, возле трескучего огня, охотник раскрыл пустую книгу и прочел Вуду повесть о времени, проведенном с Анотиной в воображении Драктона Белоу. Несмотря на пронизывающий ветер, он не чувствовал холода, согреваемый изнутри нескончаемыми планами по освобождению женщины своей мечты из ледяной тюрьмы. Проекты были один бредовее другого, ведь у него не было никаких инструментов. Потом Клэю пришло в голову, что на корабле может найтись топор или бочонок пороха. Вихрь подобных мыслей сменился попыткой представить, каково это – быть не в состоянии пошевельнуться, но при этом жить и год за годом видеть перед собой один только полутемный трюм разбитого корабля…

Эти мысли последовали за ним в сон, и сила его отчаянья растопила лед. Анотина вышла оттуда и протянула Клэю руку.

– Ты мне снился, – сказала она ему.

– А ты снилась мне, – ответил он ей, и когда его руки обвили ее стан, Клэй внезапно проснулся. Стоял холодный, серый день, и с севера летели мелкие снежинки.

Даже не позавтракав, Клэй сразу отправился на берег. А когда поднялся на последнюю дюну, издал вопль такого отчаяния, от которого лед мог бы расколоться сам по себе. Отмель скрылась под волнами прилива, и разбитый корабль, низко накренившись в воде, уплывал к горизонту.


Снег валил крупными влажными хлопьями и уже не таял. Словно далекие раскаты летней грозы, доносился вездесущий рокот волн. И охотник, и собака не ели уже два дня и валились с ног от голода и усталости. Сквозь пелену вихрящейся белизны Клэй разглядел впереди очертания белой крепостной стены с бойницами и высокими деревянными воротами. Он подошел к строению и, закинув лук на плечо, забарабанил кулаком в дубовые створки. Вуд вторил ему настойчивым лаем.

– Кто там? – послышался голос сверху. Над белой стеной возникло мужское лицо.

– Человек, – крикнул ему Клэй.

– Кто такой? – снова спросил голос.

– Охотник.

Дьявольская собака

Я уже дважды прерывал свой рассказ о путешествии Клэя и положительно не вижу причин, почему бы мне не продолжить эту традицию – особенно в свете поразительных перемен, происходящих в моей собственной жизни. К тому же я более чем уверен, что мои нынешние успехи напрямую связаны с проводимым мною расследованием. Из замкнутой скорлупки одиночества я вознесся к теплому свету человеческого общества! Я побывал в Вено, чтобы навестить своих друзей, и сейчас поведаю вам об этом, покуда чистая красота, стрелка моего компаса, не перестанет кружиться и не укажет мне путь назад, в Запределье.

После того как очередное мое ночное бдение завершилось рассказом о встрече Клэя с лиственным человеком, я уже не мог писать – слишком велико было нервное напряжение от мысли, чтобы принять приглашение Фескина и явиться в Вено. Несколько дней я вообще не брался за перо и вместо этого проводил время в раздумьях: должен ли я презреть свою ранимость (как физическую, так и духовную) и, собравшись с силами, развить в себе те качества, что могут привести меня к полному превращению в человека?…

Разумеется, я собирался отправиться в Вено! Это было ясно с самого начала. Но я должен был хорошенько все взвесить, засомневаться, потерять покой и сон – в общем, выжать из этого решения все удовольствие до последней капли. Покончив с этими глупостями, я вспомнил замечание учителя по поводу одежды. Признаюсь, я долго хихикал и качал головой: сомнительно, что жители Вено больше обрадуются, если демон, символическое воплощение зла, явится к ним в штанах.

– Форма одежды – парадная, – воскликнул я вслух, разрушая наконец чары бездействия. С этими словами я отправился на поиски подходящего облачения.

Столько лет прожив среди обломков грандиозной катастрофы, я довольно хорошо изучил здешние трупы – где они находятся, в каких позах простились с жизнью и в какой одежке. Среди неподвижного общества скелетов я знал одного довольно крупного господина, прекрасно одетого, который встретил свою судьбу, угодив ногой в капкан из тяжелых обломков и получив пулю в задницу. Он стоял в полный рост на разрушенном парадном крыльце Министерства провинций. Меня всегда восхищало то, с каким неувядающим достоинством он держался, даже несмотря на заметную нехватку плоти. Монокль по-прежнему гордо сверкал между скулой и бровью, наряд же его состоял из пепельно-серого в розовую полоску костюма и жилета. Венчал этот памятник безупречному вкусу величавый черный цилиндр с розовой лентой.

В ходе своих исследований я узнал, что эта важная персона был сам Пеннит Дреск – отец той юной девушки, которую Клэй в «Деле о невидящем оке» обвинил в рисовании прутиком колдовских рисунков и которой по приговору суда выкололи оба глаза. Из других документов было ясно, что Дреск принял участие в заговоре с целью свергнуть благодетельное правление Драктона Белоу. Так что у моего гардероба была достойная родословная.

Я тщательно вычистил свой наряд и прочитал целую книгу о кройке и шитье. Вдеть нитку в иголку когтистыми лапами оказалось не легче, чем заставить верблюда пролезть в игольное ушко. С отверстием для хвоста особых трудностей не возникло: все, что нужно было сделать, это расширить дыру, проделанную пулей, и обметать края. Но вот с пиджаком и жилетом, учитывая наличие крыльев, пришлось повозиться. Здесь я выступил скорее в роли кутюрье, а не банального портного. О туфлях пришлось забыть: копыта с ними вязались плохо. Над белой рубашкой пришлось бы колдовать слишком долго, и вместо белья я решил довольствоваться собственной шерстью. Зато цилиндр поместился аккурат между рогов. Продев в петлицу веточку райского дерева и восемь раз посмотревшись в зеркало, я решил, что готов.

После часового кружения на порядочной высоте я затемно приземлился на улице Вено перед дверями школы. Долговязый наставник Фескин уже дожидался меня. Он был в простой рубашке и штанах, и я забеспокоился, не переборщил ли с нарядом. Приняв как можно более щеголеватый вид, я подошел к нему.

– Потрясающе выглядишь, – сказал он со смехом.

Поначалу его веселость больно уколола меня, но я быстро преодолел смущение и рассмеялся тоже.

– У нас на развалинах принято переодеваться к ужину, – пошутил я.

– Ну вот и отлично! – с улыбкой сказал Фескин. Затем пожал мне лапу и жестом пригласил пройти в ярко освещенное здание школы.

Я поднялся на крыльцо, цокая копытами по деревянным ступенькам. Фескин отступил в сторону, пропуская меня первым, а когда я вошел, меня встретил крик, от которого моя шляпа едва не слетела. Я мгновенно сгруппировался в защитную стойку: когти наружу, рога опущены, шерсть на загривке дыбом… В таком виде я и предстал перед моими сторонниками. Однако вскоре я понял, что столь напугавший меня шум был дружным выкриком: «Сюрприз!» Я выпрямился во весь рост и увидел их – собравшихся вокруг крохотных парт и грифельной доски. На доске мелом, крупными буквами, было выведено: «Добро пожаловать, Мисрикс!»

Это и правда был сюрприз. Решив разыграть меня, Фескин серьезно рисковал: от неожиданности я вполне мог начать крушить все вокруг. Впрочем, это лишь подтверждало его доверие. В школе собрались и мужчины, и женщины, и дети. Посреди комнаты от яств и напитков ломился накрытый стол. Люди обступили меня, чтобы поприветствовать, и я, плотно сложив крылья, перестал выделяться в толпе. Я снова увидел тех, кто приходил на развалины города, и какое же это было удовольствие – встретиться со старыми друзьями, хоть мы и познакомились всего неделю назад…

Эмилия, разумеется, тоже была здесь. Она ревниво оторвала меня от беседы, которую я завел было с человеком, чей брат в числе других отправился в экспедицию, призванную вытащить Клэя из его добровольной ссылки в Запределье. Девочка взяла меня за руку и подвела к своей парте. Я рассказал ей, как мне понравилась подаренная ею апельсиновая конфета и сообщил, что это была самая превкусная вещь на свете. Она рассмеялась в ответ, польщенная, и эта невинная веселость растрогала меня до глубины души. Потом она сказала, что у нее заготовлен еще один подарочек, и подвела меня к стене с развешанными в ряд листками бумаги. Оказалось, это была выставка лучших ученических работ. Мы шли вдоль длинной вереницы бумажных шедевров – многострадальных образчиков мудреной каллиграфии, проиллюстрированных рисунками авторов. Эмилия остановилась перед тетрадкой, исписанной чудесным круглым почерком. На обложке красовался мой портрет. Озаглавлено сие произведение было: «Мой друг, Демон».

Я прочел его страницы так внимательно, как только мог сквозь слезы, туманившие взор. Не один раз мне пришлось снимать очки и протирать стекла о шерсть на груди. Нет нужды вдаваться в детали, но на этих страницах была история нашего знакомства, повествование о моем добром нраве и клятва в верной дружбе.

– Почему ты плачешь? – спросила Эмилия.

– Просто я сентиментальный старый демон, – сказал я и рассмеялся – впервые в новом для себя качестве, в качестве друга.

Кто-то стал просить тишины, пытаясь привлечь всеобщее внимание. Я торопливо протянул Эмилии маленькую, вырезанную из дерева собачку, которая много лет пылилась на полке Музея развалин.

– Теперь у тебя есть свой пес, – сказал я ей. – Заботься о нем хорошенько.

– А как его зовут? – спросила она.

– Вуд.

Девочка просияла.

Оказалось, это Фескин призывал собравшихся к вниманию. Он сделал знак, чтобы я подошел к доске и сел. После того как я исполнил его просьбу, он начал рассказывать (полагаю, единственно ради меня одного), как и почему горстка смелых духом решила совершить, как он выразился, «рывок доверия» и пригласить в свою среду демона.

В тот вечер я узнал, что в ту пору, когда мы с Клэем отправились к Запределью, селение чуть не погибло, пристрастившись к наркотику, чистой красоте. Тем жителям, кто смог сохранить ясный разум, предстоял адский труд по восстановлению порядка. Под действием наркотика множество людей погибло, еще больше – умственно деградировало. Некоторые вводили себе дозу нового, «усовершенствованного» Белоу наркотика, не подозревая о его вредоносных свойствах. Клэя, из-за того хаоса, который он принес, называли дезертиром и карой господней.

Долгое время самое имя его было проклятьем среди выживших. Никто не задумывался о том, что не останови он эпидемию сонной болезни – жертв было бы куда больше. Для убитых горем людей эта мысль была чересчур сложна. Потом Фескин в школьном чулане, под стопкой старых книг, содержание которых было признано слишком «взрослым», нашел две рукописи Клэя. Однажды, когда разыгралась снежная буря и занятий не было, он засел за книги и начал читать. Читал он, по его собственным словам, всю ночь и закончил лишь к утру. Ему стало ясно, что Клэй на самом деле был героем и я, местное пугало, – тоже чем-то вроде того.

Не один год потребовался учителю, чтобы убедить людей в своей правоте. А когда эта мысль начала распространяться, многие из тех старожилов, чьим детям Клэй помогал появиться на свет, и тех, кому доводилось с ним общаться, подтвердили, что Фескин говорит правду.

На собранные со всей деревни средства снарядили экспедицию, чтобы вернуть Клэя в принадлежащий ему по праву дом. Как сказал Фескин, «это было самое малое, что мы могли сделать, учитывая, как долго мы презирали само его имя». Возглавил экспедицию юноша по имени Хорас Ватт – его отец был лучшим другом Клэя. Их проводили три месяца назад и ждали обратно через два года.

Услышав эту часть истории, я поднял лапу и прервал учителя. Сперва я не решался заговорить, понимая, что мои слова лишат их надежды, но потом честность пересилила.

– Друзья мои, – сказал я, – я бы рад был похвалить ваш план, но поймите. Запределье огромно. Оно простирается на многие континенты. Даже если членам экспедиции, преодолев мириады опасностей, удастся вернуться живыми и невредимыми (а я надеюсь, что так оно и будет), каким образом они надеются отыскать Клэя?

– С помощью собак, – сказала какая-то женщина с задней парты. – Они взяли лучших ищеек, какие есть на свете, и несколько вещей из дома Клэя. Если он там, собаки найдут его.

От этих ее слов мне захотелось горько рассмеяться, но взглянув на серьезные лица людей, я лишь кивнул, сделав вид, будто это довод убедил меня.

– Не бойся, Мисрикс, – сказал Фескин, – скоро Клэй будет с нами.

– Отлично, – отозвался я.

Кто-то в толпе предложил перекусить, и собрание рассосалось само собой. Я с жадностью набросился на пироги и овощи и, пожалуй, выпил ромового пунша чуть больше, чем следовало. Мой третий желудок уже сыто урчал, когда какой-то толстяк сунул мне под нос кусок мяса с кровью, сказав, что это корова с его фермы. Я чуть не лишился чувств от омерзения. Немного овладев собой, я объяснил, что никогда не притрагиваюсь к мясу.

– Что ж, было бы глупо на тебя обижаться за это, верно? – сказал он со смехом и похлопал меня по плечу.

Я заговорил с ним о погоде, и он оказался весьма милым джентльменом.

– Там, в школе, я провел самые восхитительные часы в моей жизни – пока на улице не послышалась какая-то суета. Через мгновение Фескин уже был у окна.

– Это Ленгил, – сказал учитель.

– А кто это? – шепотом осведомился я у юной леди справа.

– Самый ярый твой противник, – объяснила она. – Он и его прихвостни не доверяют тебе и требуют твоей смерти.

– Они чересчур религиозны, чтобы любить что-нибудь, кроме отражения в зеркале, – бросил Фескин через плечо. – Ты для них – лишь то, что они видят в своих книгах. Я пытался объяснить им, но они не желают слушать.

Я подошел к учителю и выглянул в окно. Там стояла толпа человек в пятнадцать с ружьями и факелами.

– Подайте сюда эту дьявольскую собаку! – послышался выкрик с улицы.

Люди вокруг меня заволновались. Фескин, обернувшись к нам, сказал:

– Кто отвлечет их, пока я выведу Мисрикса через черный ход?

Никто не шелохнулся, и я не виню их. Тогда сквозь толпу протолкалась Эмилия и направилась к двери. Ее мать рванулась было за ней, но девочка уже вышла на крыльцо. Я услышал, как она крикнула: «Вот дьявольская собака», и догадался, что она показывает им деревянную игрушку.

Вслед за учителем я вышел из класса в коридор, но все еще слышал, как люди что-то ей смущенно говорят, а Эмилия звонко и бесстрашно им отвечает.

Дойдя до конца темного коридора, Фескин сказал:

– Дай мне еще немного времени, и я склоню их на твою сторону. Но сегодняшний вечер – это уже успех. Спасибо, что пришел.

Он открыл дверь. Она выходила прямо в поле, где во время прежних полетов я видел резвящихся после уроков ребятишек.

– Чудесный был вечер, – сказал я.

– Мы скоро придем навестить тебя, – пообещал Фескин.

На этом я покинул его и взмыл в ясное небо. Покружив над школой на большой высоте, я убедился, что Эмилия цела и невредима. Умница, она задала этим фанатикам хорошую словесную трепку. Не в силах лишить себя такого удовольствия, я расстегнул ширинку своих дьявольских штанов и, вытащив детородный орган из бессмысленной второй шкуры, называемой одеждой, оросил разъяренную толпу мощной, вызванной ромовым пуншем, струей. Их факела под этим ливнем зашипели и погасли. Напоследок, издав в качестве весточки от злого бога, громоподобный кишечный звук, я подналег на крыло и понесся сквозь ночное небо – точь-в-точь напроказивший мальчишка!

Я вернулся в свои развалины. Но вместо обломанного шпиля Верхнего города передо мной встает белый форт, окруженный лесами, на самом краю океана. Идет снег, и вокруг ни души, кроме черного пса и одинокого человека, что стучится в огромные дубовые ворота, умоляя принять его в общество себе подобных.

Крепостные стены

В единственное оконце маленькой белёной комнаты сочился серый свет зимнего дня. За изрезанным столом, перед зеленой бутылкой с зажженной свечой сидел Клэй; Вуд лежал у его ног на дощатом полу. Напротив восседал капитан Курасвани – внушительного вида мужчина с роскошной седой бородой и гривой белых волос. На нем был измятый желтый мундир с черными пуговицами и эполетами на плечах. Между каждой произнесенной фразой он посасывал трубку с длиннющим тонким мундштуком. Чубук трубки был выточен в виде женского лица: глаза таращились в потолок, а изо рта, словно бы разинутого в крике, время от времени выплывали струйки сизого дыма.

– Так значит, – сказал капитан, – вы ищете Вено? Никогда о таком не слыхивал.

– Это далеко отсюда, на севере, – объяснил Клэй.

– Да уж ясное дело, – отозвался капитан. – Там, на севере, этих миров тьма тьмущая. Полагаю, вы хотите остаться у нас на зиму?

– Если позволите, – кивнул охотник. – Буду помогать вам по мере сил. Прошлую зиму я провел в лесу один и выжил только по счастливому стечению обстоятельств: я нашел пещеру с поднимающимся из-под земли потоком теплого воздуха. Но все равно мы чуть не умерли с голоду.

– «Мы» – в смысле вы и собака? – уточнил капитан.

– Его зовут Вуд.

– Похоже, он отличный парень, – улыбнулся капитан. С уголков его губ заструился дым. – Разумеется, вы можете остаться, но прежде я должен сказать вам две вещи. Во-первых, здесь, в крепости, я главный. И вам придется подчиняться моим приказам.

Клэй кивнул в знак согласия.

– Второе – то, что с нынешним положением вещей вам, наверное, было бы безопаснее за пределами крепости. Я и сам приехал недавно, этой осенью. Меня направили сюда с отрядом из пятнадцати солдат – защищать малочисленный контингент граждан западных провинций. Они явились сюда несколько лет на зад, чтобы крестьянствовать, охотиться и получать денежную прибыль от ресурсов Запределья.

Прежде чем продолжить, Курасвани покачал головой и вздохнул.

– Но, похоже, поселенцы сразу умудрились восстановить против себя все местное население. Впрочем, заносчивость и глупость вполне в традициях выходцев с запада… К тому времени, когда я и мои люди прибыли в крепость, из шестидесяти пяти поселенцев в живых осталось только пятеро. Те, кто жил за крепостными стенами, пришли сюда в поисках убежища, и в течение последнего года почти всех зверски убили, одного за другим.

– И какого же врага они себе нажили? – спросил Клэй.

– Бешанти. Поначалу, когда наши поселенцы только появились в здешних краях, бешанти были вполне мирным племенем. Но потом наши стали захватывать чужие земли, убивать священных животных… Поймите, Клэй, я, как человек военный, ничего не имею против войн, если они неизбежны. Но мне противно, когда мои люди гибнут из-за чьей-то мелочной жадности.

– Так почему бы вам не вернуться на корабль и не убраться восвояси? – спросил Клэй.

– Когда нас сюда посылали, мы понятия не имели о том, что здесь творится. Мы прибыли просто навести порядок. А корабль вернется только весной. Мы оказались в мышеловке, и за прошлый месяц двоих гражданских и одного солдата зарезали прямо в стенах крепости.

Капитан положил дымящуюся трубку на стол и протер глаза.

– В самой крепости? – изумился охотник. Курасвани усмехнулся.

– Не слишком уютная мысль, да?

– Но каким образом?

– Судя по тому, что мне удалось узнать от поселенцев, воины бешанти могут каким-то образом физически сливаться с окружающим пейзажем. Вы видели когда-нибудь ящерицу или хамелеона? Так вот, с этими молодчиками та же история. Поселенцы прозвали их «призраками» – больно уж похожи они на злобных духов из старых сказок. Говорят, на самом деле они из плоти и крови, но лично я не видел еще ни одного. Зато видел их работу. Два дня назад рядовому Орнисту Хайту перерезали горло и вспороли живот так, что кишки дымились на земле. Произошло это на глазах у двух других солдат. По их словам, от стены вдруг отделился кусок известки, вооруженный длиннющим кинжалом. А как только нападавший бросил нож, он снова стал для них абсолютно невидим.

– Призраки… – задумчиво промолвил охотник.

– Добро пожаловать в форт Вордор, – сказал капитан и вскинул руку в шутливом салюте.


Курасвани провел для Клэя короткую экскурсию по крепости. Сам он жил в небольшом приземистом домике, стоящем особняком, рядом с более просторным зданием, в котором размещались казармы и прочие жилые помещения. В юго-восточном и северо-западном углах прямоугольника стояли два деревянных туалета. Все это было окружено высокой стеной, имевшей один-единственный проход – высокие дубовые ворота, запертые тремя толстыми засовами. Сверху стену опоясывали мостки, по которым прохаживались шестеро караульных. Оба строения и стена были выбелены известью.

На поясе у капитана болтался длинноствольный пистолет и короткая шпага. В сопровождении охотника и Вуда он устало брел по заснеженной площадке. Примерно на полпути между своей квартирой и казармами он остановился и выкрикнул: «Смирно!» Солдаты на стене и те желтые мундиры, что сновали туда-сюда по крепости, замерли.

– Это господин Клэй, – объявил капитан. – Он останется с нами на зиму. А это его пес, Вуд.

Солдаты у бойниц прокричали что-то приветственное, и охотник в ответ помахал рукой.

– Вольно! – скомандовал Курасвани. Люди наверху снова повернулись к ним спиной, а те, что были на земле, поспешили дальше по своим делам.

Капитан привел Клэя в большее из двух имевшихся в крепости строений – двухэтажный дом без окон. Они вошли в просторную комнату, уставленную рядами коек, под которыми хранились чемоданчики с личными вещами солдат. На одной из стен висели ружья и пистолеты. В дальнем углу приютилась маленькая кухонька и длинный обеденный стол.

За казармой обнаружился коридор с уходящей налево лестницей. Они поднялись по ступеням и вошли в еще один сумрачный коридор с множеством дверей. Капитан отпер первую дверь слева.

– Ну вот мы и пришли, – сказал он. – Не то что бы очень шикарно, но когда мороз станет кусаться по-настоящему, думаю, здесь вам понравится больше, чем в вашей пещере.

Поблагодарив капитана, Клэй бросил вещи на кровать и уселся рядом.

– Не спал на матрасе больше года, – сказал он.

– Отдохните, а потом спускайтесь вниз. Скоро будет обед – вы узнаете об этом по запаху, его ни с чем не спутаешь. Я раздобуду вам теплую одежду и оружие. Вечером пойдете в караул.

– Хорошо, – сказал Клэй.

– Стрелять умеете? – поинтересовался капитан.

– Попадаю в демона на лету за сто ярдов, – отвечал охотник.

– Ну, демоны теперь, слава богу, в спячке, – заметил Курасвани. – А вот в призрака за сто ярдов вы попасть сможете?

Клэй пожал плечами.

– Постараюсь.

– Ну вот и отлично. Раз вы такой опытный охотник, я думаю назначить вас старшим по провианту. Будете время от времени выходить с небольшим отрядом в лес за дичью.

– Как скажете, – согласился Клэй. Капитан нагнулся и потрепал Вуда по голове.

– Если мы дотянем до весны, это будет настоящее чудо. Однако вы, Клэй, производите впечатление человека, повидавшего немало чудес.

– Это точно, – отозвался охотник.


На обед была тушеная оленина, галеты и пиво. Клэй был поражен тем, что сидевшие вокруг него солдаты оказались совсем еще мальчишками. Некоторые, похоже, не начинали еще и бриться. Однако почти все они показались ему людьми энергичными, добродушными, полными сил и здоровья. Они засыпали охотника вопросами о его приключениях в Запределье и о странной татуировке. Он чувствовал, что для них он загадка – человек, сумевший выжить там, где, по их разумению, нельзя было в одиночку находиться и дня. Вуд солдат просто пленил: они наперебой подзывали его, гладили и втихаря скармливали ему под столом ломти мяса.

Когда его спросили о прежней жизни, Клэй рассказал, что до того как отправиться в дебри, был повитухой в своей деревне. Это сообщение всех развеселило. «Занятие опаснее любого другого, – пошутил Клэй, – все время смотришь в неизведанное».

Они задавали сотни вопросов о демонах, которые, говорят, живут на юге, о необычных растениях и животных, о тех чудесах, которые он повидал.

– Прямо как в романе… – мечтательно протянул паренек по имени Вимс. Это был высокий блондин с широченными плечами и выпирающими из рукавов бицепсами.

Клэй рассказывал о себе с неохотой, стараясь отвечать вопросами на вопросы и таким образом узнать побольше о жизни своих собеседников.

– Мы слыхали, Отличный город разрушен? – спросил один юноша.

– Да, – ответил Клэй, – рухнул под собственной тяжестью.

Солдаты не вполне поняли, что он имеет в виду, но из вежливости покивали, словно это было нечто само собой разумеющееся.

– Как вы смогли на корабле добраться до внутреннего океана? – спросил Клэй. – У нас, на востоке, даже не знают о его существовании.

– В ущельях есть реки, правда, очень опасные, которые ведут от наших морей к этому, – объяснил солдат слева от Клэя. Он был еще слишком юн, чтобы называться мужчиной, но его левую скулу рассекал зловещего вида шрам, а левый глаз скрывала повязка. Все называли его Дат.

– И долго вы плыли? – поинтересовался Клэй.

– Четыре месяца, – ответил Дат. – Внутренний океан громадный, и в нем куча странных зверей – левиафанов, кракенов и всяких других. До чего же хорошо было опять очутиться на твердой земле!

– Но самым удивительным был корабль-призрак, – подхватил Вимс – Разбитый и наполовину затопленный. Кое-кто из наших лазили к нему на борт и рассказали, что в трюме там лежит глыба льда, а в ней – голая баба.

– Говорят, красивая – страсть! – прибавил самый здоровенный из солдат, верзила по прозвищу Кастет. – Когда они вернулись, у них это на лицах было написано. Вот только они потом всю дорогу словно мухи сонные ходили…

– У вас дома, наверное, остались жены и подружки? – спросил Клэй, чтобы сменить тему.

Многие в ответ кивнули и сами словно погрузились в сладкий сон.

– Так что там у вас с призраками? – спросил охот ник, пытаясь оживить беседу.

Повисла тяжелая тишина.

– Мы стараемся не говорить о них без нужды, мистер Клэй, – объяснил Вимс – Капитан говорит, не стоит зря забивать себе голову. Чтоб с ума не рехнуться.

Снова воцарилось молчание.

– Вот увидите, чего они творят, – сами перепугаетесь не меньше нашего, – сказал Кастет.


Была полночь, и Клэй стоял на узком выступе северной стены, вглядываясь в освещенное луной снежное поле и темную линию деревьев за ним. Было холодно, он весь съежился в великоватой желтой шинели. Оружие, которое ему выдали, было куда хуже тех, что делали в Отличном городе. Это был двуствольный мушкет. После двух выстрелов его приходилось перезаряжать, что вряд ли возможно во время боя. Несмотря на это, пуль и капсюлей ему насыпали полный карман. Жители западных окраин никогда не отличались познаниями в технике.

Охотник все еще наслаждался впечатлением от застольной беседы. После долгих месяцев одиноких странствий по Запределью он будто вновь становился человеком. Ему очень нравилось его новое жилье и положение среди солдат. У капитана, без сомнения, найдется применение его мастерству охотника. Теперь, когда у него были и дом, и работа, Клэя уже не пугали предстоящие зимние месяцы.

Он обернулся и окинул взглядом крепость внизу – убедиться, что все в порядке. Вуд сидел на земле возле стены и наблюдал за ним. Кроме Клэя на стенах несли караул еще трое солдат, а еще четверо несли ночную вахту во внутреннем дворе крепости. Охотник попытался представить кровавую картину, представшую перед новобранцами в тот день, когда они прибыли в форт Вордор. В воображении мелькнул двор, усеянный растерзанными трупами… Ему вспомнилось, как один юноша говорил, что первую неделю в форте они только и делали, что рыли могилы за западной стеной.

Клэй снова обернулся к полю и заметил бегущего оленя. Несмотря на усталость, мысли его то и дело возвращались к несчастной Анотине, дрейфующей из одного океана в другой, навеки застывшей во Времени. Он спрашивал себя, не была ли она тем самым знаком, который, по словам Васташи, должна подать ему Па-ни-та. «Возможно ли, чтобы эта встреча была случайностью? Мир слишком велик для таких совпадений, – думал он. – С другой стороны, если верить древесному человеку, мир слишком сложен и для их отсутствия».


Вуд негромко зарычал, и Клэй сразу проснулся в темноте своей комнаты. Казалось, он только что прилег отдохнуть после вахты. Скрипнула, приоткрываясь, дверь, и охотник потянулся за ножом, спрятанным под подушкой. «Призраки», – подумал он, но тут же услышал знакомый голос. Это был капитан Курасвани.

– Клэй, – окликнул тот, открывая дверь полностью. Комната осветилась зажатой в руке капитана свечой. – Одевайтесь. Нужна ваша помощь.

Не успев еще избавиться от привычек походной жизни, охотник спал одетым. Оставалось только сунуть ноги в башмаки, и через секунду он был готов.

– Что случилось? – спросил он, протирая заспанные глаза.

– Беда, – отвечал Курасвани.

– Призраки?

– Хуже.

Капитан повел Клэя с Вудом по коридору, на ходу рассказывая о случившемся.

– В крепости осталось в живых всего трое поселенцев, – говорил он шепотом. – Двое из них женщины, и одна, миссис Олсен, теперь уже вдова – с тех пор как призраки отрезали голову ее мужу. Так вот, эта самая миссис Олсен на сносях. Рядовой Дат сообщил мне, что вы прежде служили повивальной бабкой или что-то вроде того. Приказываю вам принять роды у данной женщины. Пожалуйста.

Капитан остановился перед дверью в дальнем конце коридора. За дверью слышалось тяжелое дыхание и приглушенные вскрики, будто кому-то зажимали рот подушкой. Курасвани обернулся и похлопал Клэя по плечу.

– Сделайте это – и я представлю вас к ордену Почета.

Он коротко отдал честь и, развернувшись, заковылял по коридору прочь с такой скоростью, какую только позволяла развить больная нога.


В комнатке было тесно и жарко. Пламя двух свечек на столике у кровати колыхалось в такт тяжелым вздохам роженицы. На стенах плясали тени. Где-то позади скрипнуло кресло, и обернувшись, охотник увидел пожилую женщину, сидевшую в качалке с бутылкой в руке.

– Ты кто такой, черт подери? – спросила она скрипучим голосом.

– Клэй. Я немного смыслю в родовспоможении.

– Это славно… А то я в этих делах ни хрена не смыслю, – заявила она и лихо отхлебнула из бутылки. – По мне – так легче влезть мухе в задницу, чем родить, – добавила она после паузы.

– Как зовут женщину? – нетерпеливо прервал ее Клэй.

– Вилия Олсен, – ответила та. Она была в зеленом бархатном платье с высоким воротничком, волосы собраны на макушке в серебристый пучок. И хотя морщинки в уголках глаз выдавали возраст женщины, в неверном свете свечи она казалась то юной красавицей, то древней старухой.

– А вас? – спросил охотник.

– Моргана, – ответила она.

– Вы поможете мне?

Она качнула кресло вперед и резким движением встала, грохнув бутылкой о стол.

– Мне могут понадобиться иголка и прочная нитка. Их нужно будет прокипятить для дезинфекции, – продолжал Клэй.

– И откуда ты такой умный взялся? – удивилась Моргана.

– Из леса, – отозвался он. – Поторопитесь. Не думаю, что у нас много времени.

– Уже бегу, – пробормотала та, исчезая в дверном проеме.

Клэй посмотрел ей вслед, отметив про себя, с какой нервозностью она бочком пробирается мимо Вуда. Потом повернулся, и, взяв со столика свечу, осветил лицо лежащей на кровати женщины. Его пациентка обливалась потом и в перерывах между тихими стонами дышала тяжело и неровно, извиваясь всем телом. Задыхаясь, она широко открывала рот и становилась похожей на чубук капитанской трубки. Однако взгляд на ее лицо заставил Клэя усомниться в успехе предстоящих родов. Вилия Олсен была женщиной далеко не юной – быть может, всего на пару лет моложе него. А поздние роды, как известно, чреваты осложнениями: от неправильного положения плода до всевозможных врожденных пороков и даже смерти младенца.

– Вилия, – обратился он к ней. – Меня зовут Клэй. Я помог появиться на свет куче ребятишек и собираюсь помочь вашему. Вы облегчите мою задачу, если перестанете так вертеться. Старайтесь дышать ровнее. Вы теряете слишком много сил, а боль от этого только острее. Когда я скажу, будете тужиться. Вы меня поняли?

Женщина открыла глаза и посмотрела на Клэя. Ее дыхание немного выровнялось. Она кивнула.

– Мне придется убрать одеяло и прикасаться к вам. Иначе я не смогу помочь вашему ребенку. Понимаете? – спросил он.

– Да, – произнесла она сквозь стиснутые зубы.

Клэй взял одеяло и откинул в сторону. К его удивлению, женщина лежала в постели одетой. Охотник достал костяной нож и точным движением (сказывалась сноровка бывшего физиогномиста) распорол три слоя ткани, обнажив тело. Бедра у женщины были широкие, и это обнадеживало.

Стоило охотнику положить руку ей на живот, как роженица вскрикнула и изогнулась всем телом.

– Нужно было убедиться, что ребенок идет правильно, – объяснил Клэй. – Так оно и есть. Вы, я полагаю, никогда прежде не рожали?

Женщина покачала головой. Клэй сделал глубокий вздох и раздвинул ей колени.


Все окончилось благополучно. Старая Моргана посапывала в своей качалке с пустой бутылкой на коленях. Молодая мамаша отдыхала с уснувшим младенцем меж грудей. Мальчик… Клэй попытался вспомнить, кого принял больше – мальчиков или девочек, и решил, что счет был примерно равный.

Он на минуту присел на край постели, разглядывая черты спящей Вилии Олсен. «А ведь это, – думал Клэй, – быть может, последняя спокойная минута перед тем, что ей предстоит вынести. Одна, без мужа, с грудным ребенком на руках в такой глуши, да еще под постоянным страхом смерти…»

На краткий миг он отдался наблюдениям обыденной физиогномики, пытаясь прочитать в спокойных чертах спящей женщины, достанет ли у нее сил, чтобы выжить. Лицо – круглое и не то чтобы некрасивое, но и хорошеньким его не назовешь, какое-то неописуемо обыкновенное. Прямые русые волосы коротко острижены, видно, второпях: словно их собрали на затылке и обкромсали ножом. Чтобы найти ключ к разгадке этого лица, Клэй долго пытался подметить хоть какую-нибудь особенность в форме носа или подбородка, но в конце концов лишь покачал головой.

Сунув нож в башмак, охотник задул огарок. Он сделал все что мог. Дальнейшая судьба малыша в руках новоиспеченной мамаши и Запределья. Уходя, охотник осторожно прикрыл дверь, и, стараясь не шуметь, в сопровождении Вуда тихонько вернулся в свою комнату.

Клэй быстро привык к жизни в форте. Капитан не возлагал на него никаких обязанностей, кроме хождения в караул да охоты, но Клэй сам предлагал свою помощь во всех рутинных делах – от смазывания ружей до чистки картофеля. Монотонность этой работы ему даже нравилась. У него было достаточно времени, чтобы хорошенько узнать всех солдат. С огромным уважением относился он к Курасвани, который в обращении с подчиненными умело сочетал властность и человечность, обильно сдабривая и то и другое простоватым юмором. По вечерам, перед ужином, Клэй частенько захаживал к капитану на стаканчик виски и просто поболтать. Курасвани одолжил охотнику одну из своих трубок, и вдвоем они устраивали в крошечном кабинете настоящую дымовую завесу.

Однако при всей своей внешней идиллии, жизнь в фортепротекала в атмосфере постоянного страха. Последнее нападение призраков случилось почти месяц назад, и все ждали следующего. Однажды утром, мастеря колыбельку для новорожденного, охотник осознал вдруг, что и сам может стать очередной жертвой. «Не забывай: для тебя это всего лишь остановка в пути», – напомнил он себе.

Каждый день он выбирал время, чтобы выйти за крепостные стены и отправиться в ближайший лесок на поиски дичи. В отличие от Демонова леса, в этих краях олени водились круглый год. Только здесь они были не белые, а рыжевато-коричневые и крупнее своих южных собратьев. Обычно в этих охотничьих вылазках их с Вудом сопровождал Дат, одноглазый солдат со шрамом. Несмотря на отсутствие глаза, он оказался великолепным стрелком. Если охота была удачной и они возвращались в форт раньше обычного, на обратном пути устраивалось состязание в меткости. Мишенью обычно служила какая-нибудь ветка или камень. Юноша всегда выигрывал, и Клэй весело смеялся своему проигрышу.

Охотник не забывал справляться о здоровье новорожденного. Он боялся, что его мать слишком неопытна и подавлена смертью мужа, чтобы как следует заботиться о малыше. А поскольку Вилия Олсен не появлялась на людях с момента рождения ребенка, Клэю приходилось расспрашивать Моргану. Та докладывала ему, что оба, и мать и дитя, здоровы и крепки как духом, так и телом. Одно ее беспокоило: Вилия до сих пор не выбрала ребенку имя. Сквозь вечное сквернословие и пьяную браваду Морганы проглядывала искренняя забота и о несчастной женщине, и о ее ребенке, и о безусых мальчишках-новобранцах… Каждый день она прогуливалась по форту, весело перешучиваясь с солдатами. А по ночам Клэй со своего поста видел, как она, низко опустив голову, крадется по двору к домику капитана. Охотнику она пообещала, что когда-нибудь предскажет ему судьбу.


Из окна капитанского домика Клэй смотрел на падающий снег. Курасвани подбросил полено в камин и вернулся в свое кресло.

Пыхнув трубкой, охотник сказал:

– Помнится, вы говорили, что к вашему прибытию в форте оставалось пятеро поселенцев. Потом убили еще двоих. Однако я видел только Моргану и Вилию. Кто же третий?

– Вас не проведешь, Клэй, – усмехнулся капитан. Он глотнул еще виски и принялся раскуривать трубку. Один субъект по имени Брисден.

Клэй вздрогнул.

– Брисден здесь?

– О да! – отозвался Курасвани. – В тюремной камере, в подвале казарм. Местечко уютное, прямо рядом с топкой… А вы с ним знакомы?

– Наслышан, – сказал охотник.

Стало быть, вам известно, что от этого типа одна головная боль. Похоже, он самый главный виновник свирепости бешанти. Брисден прославился тем, что слонялся по лесам и разговаривал с разными племенами. Ну, и договорился: подбил аборигенов освободиться от ига угнетателей, то бишь нас. Эта жирная сволочь просто жить не может без болтовни! Хлебом не корми, дай только помолоть языком… Сначала я хотел было расстрелять его за подстрекательство, но – верите, нет? – побоялся брать грех на душу. Хотя, видит небо, я бы оказал услугу всему человечеству… Так что он сейчас жив и здравствует. Вот весной свезем его на родину – пусть там его и судят.

– А вы знаете, откуда он родом? – спросил Клэй.

– Не хочу показаться бестактным, но он из ваших краев, и притом не лучший их представитель. На западе он объявился несколько лет назад, а раньше, похоже, был соотечественником Драктона Белоу, создателя Отличного города.

– Однажды он спас мне жизнь, – признался Клэй. – Правда, очень странным, весьма косвенным образом.

– Что ж, тем лучше для вас – Курасвани пожал плечами. – Что до меня, то я с удовольствием пустил бы ему пулю в лоб. Своим поганым языком он накликивает несчастья. Эта его болтовня – полный бред, но слова умудряются просачиваться в реальность и губят человеческие жизни. Когда он собрался плыть сюда вместе с поселенцами, я сразу сказал, что кончится это плохо. Но, сказать по правде, у нас, на западе, все были рады от него избавиться.

– Можно мне с ним увидеться? – спросил Клэй.

– Только под моим надзором. Это слишком хитрая лиса. Как-нибудь я сведу вас к нему, – пообещал Курасвани, залпом прикончив остатки виски.

– Что-то ваши призраки пока никак себя не проявляют, – сказал охотник и постучал по деревянной столешнице, чтоб не сглазить.

Капитан сделал то же самое.

– Пока идет снег, они сюда не сунутся, – объяснил он, – Кстати, слыхали новость? Вдова Олсена наконец-то выбрала имя ребенку. Парня назвали Призраком. – Капитан выразительно поднял брови.

– Как странно, – удивился охотник.

– Ничего удивительного, – возразил Курасвани. – Бедняжка немного тронулась умом после родов. Наверное, ей кажется, что так бешанти его не тронут. Никто не может запретить матери назвать сына так, как ей хочется. В конце концов, его можно звать сокращенно – Приз.

Клэй кивнул.

– Так как там насчет моего почетного ордена? – улыбнулся он.

– Ордена Почета, – поправил его капитан. – Готовьте дырочку, будет вам орден. – И взялся за бутылку, чтобы наполнить бокал охотника.

***
Через два дня Клэй проснулся ночью в своей комнате от рычания Вуда, а секунду спустя услышал ужасающий крик во дворе.

Натянув башмаки, он выскочил в морозную ночь и увидал Вимса, склонившегося над распростертым на земле телом. В круге света от лампы на утоптанном снегу алело кровавое пятно. Еще один солдат стоял рядом и трясся всем телом, причем явно не от холода. В нескольких футах от места трагедии Клэй увидел капитана – в одних панталонах и сапогах, при шпаге и пистолетах, с опущенной головой. Из уст военных вырывался пар, труп же в холодном воздухе буквально дымился. Только теперь, по огромным размерам, охотник узнал в убитом Кастета.


Клэй постучал в дверь в конце коридора. Под мышкой он держал колыбельку, сколоченную из ящиков, в которых когда-то хранились жестянки с маслом. Это было довольно топорного вида изделие с приделанными снизу дугами полозьев. Дверь отворилась, и в проеме возникла Вилия Олсен с извивающимся Призом на руках.

– Что? – прошептала она одновременно раздраженно и испуганно.

– Я тут смастерил кое-что для малыша, – сказал Клэй, показывая на свой подарок.

– Гробик? – спросила она без тени иронии.

– Колыбель, – поправил Клэй, ничуть не смутившись. – Чтобы вы могли укачивать его ночью.

Женщина не улыбнулась, но кивнула и позволила ему войти. Отступив назад и почти прижавшись к стене, она свободной рукой показала ему, куда поставить колыбельку. Клэй опустил подарок на пол рядом с кроватью и, выпрямившись, взглянул на Вилию. На ней было темно-синее платье, волосы спрятаны под косынку.

Протянув руки вперед, Клэй попросил:

– Можно мне подержать его?

Вилия помедлила. Его присутствие ее явно смущало.

– Я требую награды за свои труды, – сказал Клэй с улыбкой. – Мне причитается хотя бы раз подержать ребенка на руках. – Он постарался придать лицу шутливо-строгое выражение, но, кажется, вышло не очень убедительно.

Вилия с явной неохотой протянула ему ребенка. Взяв спеленутого младенца на руки, Клэй заглянул в крошечное личико. Перед ним был очень симпатичный чертенок, с карими глазами и щетинкой черных волос на макушке. Из свертка высунулась маленькая ручка и на секунду запуталась в бороде охотника. Почему-то Клэй вспомнил, как два дня назад они опускали в могилу Кастета, и крепко прижал малыша к груди. Мать поспешила забрать свое чадо обратно.

– Спасибо, – сказал Клэй, повернувшись, чтобы уйти.

– Подождите, господин Клэй, – сказала вдруг Вилия. – Я хочу купить у вас собаку.

– Вуда? – переспросил он, удивленный тем, что она заговорила.

– Да. У меня есть деньги.

– Мадам, я не могу его продать, – ответил он. – Да и зачем он вам?

– Он учует призраков, когда они придут за моим мальчиком.

Вспышкой сверкнуло воспоминание: рычание Вуда за секунду до предсмертного крика Кастета. Не говоря ни слова, Клэй вышел из комнаты и бегом кинулся по коридору к лестнице.


От заката до утренней зари Клэй с Вудом патрулировали крепость, поджидая, когда через стену переберется очередной невидимый убийца. Высказанное вдовой Олсен предположение, что пес может обнаруживать призраков, несмотря на их маскировку, принесло Вуду двойную порцию за обедом. Он стал единственной надеждой и опорой для всего форта и, надо признать, имел для этого весьма подходящий нрав. Пес радостно уплетал лишние куски мяса и при этом совершенно не боялся, что не оправдает чьих-то ожиданий.

В ту ночь Клэй, с Вудом подле себя, сидел на корточках и вглядывался в темноту огороженного стенами двора. Он думал о Моргане: та за обедом гадала солдатам на старой потрепанной колоде карт. Ее сосредоточенно-серьезная мина заставила всех юнцов искренне верить в эти предсказания. Каждого из них, по ее словам, ожидали чудесные приключения и страстная любовь. Когда они стали настаивать, чтобы Моргана погадала Клэю, тот хотя и с неохотой, но все же согласился – просто чтобы не разрушать произведенный ею эффект. Однако, разложив карты, Моргана едва взглянула в них и тут же торопливо смахнула со стола, сославшись на усталость.

Клэй тихо посмеивался над нелепым представлением, устроенным старой плутовкой.

– Что же это она там увидела про нас с тобой? – спросил он Вуда, но, глянув вниз, вдруг обнаружил, что пес исчез.

Клэй вскочил на ноги и вскоре услышал собачий лай. Вынув из-за пояса два пистолета, охотник осторожно вышел из тени и вскоре заметил пса. Тот был довольно далеко, возле деревянной уборной в противоположном углу крепости. Клэй бросился туда.

– Вимс, свет! – крикнул он, и юноша, вскинув фонарь над головой, сорвался со своего поста возле капитанского домика.

Вуд с лаем и рычанием бросался на пустое место, словно на демона. Вимс добежал первым и, высоко подняв фонарь, стал целиться из ружья. Свет выхватил из тьмы пятачок перед сортиром, над которым, будто по воле ловкого фокусника, повисло лезвие ножа.

– Ложись! – крикнул Клэй и псу, и солдату. Вуд попятился, Вимс припал к земле, и охотник на бегу пальнул в стену из обоих пистолетов. Одна пуля выбила щепки из двери туалета, другая взорвалась алой струей. Казалось, сам воздух истекает кровью, когда рана метнулась вдоль стены, оставляя за собой след из красных капель. Клэй бросил пистолеты и выхватил нож, но когда в свете фонаря блеснуло его лезвие, выстрелил Вимс. Раздался слабый вопль, что-то тяжелое рухнуло наземь, оставив вмятину в рыхлом снегу. Из неподвижной точки в морозной белизне потянулись в разные стороны лепестки кровоточащей раны.

Через пару минут двор был полон солдат. Капитан выскочил на улицу в своем обычном ночном облачении, в сопровождении Морганы, на которой, кроме шинели Курасвани, ничего не было.

– Одним призраком меньше, – объявил Вимс, вытирая лоб рукавом шинели.

– Собака? – спросил Курасвани. Клэй кивнул.

Капитан опустился на колени и стиснул Вуда в объятиях. Двор огласился победными криками. Моргана сбегала на кухню, вернулась с двумя пригоршнями муки и принялась посыпать ею растущее кровавое пятно. Под этим рукотворным снегопадом стали вырисовываться контуры тела.


За следующую неделю Вуд учуял еще двух призраков. Обоих постигла печальная участь: один погиб от пистолета Клэя, другой – от ружья Дата. Юноша поразительно метко выстрелил в призрака с огромного расстояния, со своего поста на восточной стене. Всем, кто заступал теперь в ночной караул, выдавали по мешочку с мукой.


– За всеми этими делами я едва не забыл о вашей просьбе, – говорил Клэю капитан, спускаясь по лестнице в подвал.

Здесь, как и положено подземелью, был низкий потолок, по периметру же помещение подвала – каменные стены и утрамбованный земляной пол – в длину и ширину в точности соответствовало наземной части здания. К каждой стене крепилось по небольшому факелу. Пространство под лестницей было завалено бочонками с провиантом. Затхлый запах сырой земли напомнил Клэю о зимней пещере в Демоновом лесу. Извилистым путем, огибая разнообразные ящики и бочонки, Курасвани вел его в дальний угол, к большой печи. Из-за железных дверей топки доносилось потрескивание горящего дерева. Сквозь решетку в дверце просвечивали раскаленные угли, обогревавшие своим теплом казармы наверху.

– Эта печка – просто чудо, – с гордостью объявил капитан. – Я самолично растапливаю ее каждое утро, и так уж она хитро устроена, что дров не нужно подбрасывать до следующего утра. Вот до чего у нас на западе дошел технический прогресс!

Клэю вспомнилось, что когда он был маленьким, у них в доме была такая же печь. Он не стал говорить Курасвани, что по сравнению с газовым отоплением в Отличном городе это «чудо технического прогресса» – не более чем примитивный пожиратель топлива.

– А вот здесь, – произнес капитан, оборачиваясь налево и простирая руку в сторону тюремной камеры, прежде скрытой от глаз его массивным торсом, – наш наиглавнейший геморрой, король пустословия, Его Занудство Брисден Первый, собственной персоной.

Камеру, с трех сторон обнесенную решеткой, а с четвертой – каменной стеной, окутывала густая тень. Внутри ничего не было видно, кроме колченогого стула да белого пятна, которое Клэй поначалу принял за тюк с бельем. Из-за решетки доносилось монотонное бормотание – так дети скороговоркой читают молитвы, чтобы побыстрее покончить с этим скучным делом. Капитан обернулся и снял со стены факел.

– Ну вот, Клэй. Сейчас вы увидите это зрелище во всей красе.

С этими словами он поднес огонь к решетке.

Теперь узник стал виден яснее. Это действительно был тот самый человек, которого Клэй встречал в памяти Драктона Белоу. Сейчас он был не так тучен, как тогда, его щеки и подбородок украшала поросль щетины, но маленькие, глубоко посаженные глазки и голос, этот неумолкающий голос, перепутать было невозможно. Редеющие волосы Брисдена торчали во все стороны, некогда белый костюм, изорванный на локтях и коленях, выглядел так, словно его не стирали уже много лет.

Клэй прислушался к журчанию словесного потока. Это было очередное мудреное разглагольствование на тему времени и сознания, факта и мифа. Мощный ураган непостижимой терминологии. Торжество языка над здравым смыслом.

– Слова текут из него, как из дырявой энциклопедии, – проворчал капитан.

Охотник лишь молча кивнул, оглушенный этим, уже вторым по счету, ожившим воспоминанием. «Сначала Анотина, теперь Брисден… – думал он. – Меня как будто преследуют».

Пока Клэй размышлял о чудесном воскрешении Брисдена, грузный болтун внезапно примолк, вскинул голову, тряхнул обвислыми щеками и в упор уставился на охотника. Голосом, на пару децибелов громче прежнего и немного четче обычного он произнес:

– Что, Клэй, неужто ты и вправду думал, что сбежал от беды?

Охотник отшатнулся, словно от пощечины. А Брисден тут же вернулся к своей неудобопонятной скороговорке. Клэй вытаращился на капитана:

– Он меня узнал!

– Бросьте, – проворчал Курасвани. – Он не замечает разницы даже между собственным задом и ртом.

– Но он назвал меня по имени, – возразил Клэй.

– Я назвал вас первым, – заметил капитан. – А он просто повторил.

Охотник с сомнением покачал головой и отвернулся от клетки.

– Что он хотел этим сказать?… – произнес он шепотом сам себе. Затем, не оборачиваясь, он объявил капитану, что насмотрелся уже достаточно.

– Пойдемте-ка отсюда, – согласился Курасвани, вешая факел обратно на стену. – Тут все провоняло его духом. Бывай, Брисден.

– До скорой встречи, – отчетливо отозвался тот из темноты.

Выбравшись из подвала, Клэй попросил у Курасвани стакан виски. Ничто еще, ни демоны, ни призраки, не вселяло в его сердце такой тревоги, как Брисден.


В одну из особенно стылых ночей Клэй и Дат, с Вудом посередке, съежившись, сидели под южной стеной. Ярко сверкали звезды и луна, колючий ветер налетал с севера. Нарушив затянувшееся молчание, юноша признался Клэю, что глаз он потерял вовсе не в драке за девчонку. На самом деле его выбил пьяный отец. Охотник хотел было спросить у юноши, зачем тот ему об этом рассказал, но удержался. Когда ветер ненадолго стих, он сказал:

– Я слышал эту твою историю про девушку. По– моему, отличная история.

Дат кивнул.

– Не стоит от нее отказываться, – закончил Клэй.


В те дни, когда не было снега, Вилия Олсен с закутанным в три одеяла Призраком на руках гуляла по двору крепости. Солдаты приветливо кивали ей и улыбались, но она в ответ не говорила ни слова. Словно лунатик, женщина обходила форт по кругу и снова возвращалась в свою комнату.


Клэй с Датом подстрелили на болоте к северу от форта крупного самца оленя. А когда стали разделывать тушу, оказалось, что в ней нет сердца.


В тот самый миг, когда Вуд с рычанием бросился за невидимым врагом к восточной стене, в воздухе материализовалось лезвие кинжала и одним ударом перерезало горло стоявшему на южной стене рядовому Соумсу. Тело солдата рухнуло со стены на заснеженный двор.

В ярком лунном свете дежуривший на северной стене Дат заметил, откуда выскочил убивший Соумса нож. Моля бога о том, чтобы призрак оказался правшой, Дат прикинул расстояние от руки до сердца у человека среднего сложения и выстрелил. Когда раздался вопль и в воздухе расплылось темное пятно крови, солдат, не мешкая, перезарядил ружье, вскинул его на плечо и, не потрудившись даже прицелиться, выстрелил вновь. Лишь после того как сверху на тело Соумса упали кровавые раны, он спрыгнул со своей вышки и поспешил на помощь Клэю и Вимсу.

– Похоже, есть кто-то еще, – сказал Вимс, кивнув на заливающегося лаем пса. Едва он это произнес, дверь капитанского домика, скрипнув, отворилась словно сама по себе.

Не успели они броситься на помощь Курасвани, как в приземистом строении раздался выстрел, а за ним – крик Морганы.

Клэй, Вимс, Дат и остальные караульные устремились к раскрытой двери вслед за Вудом. Перезарядив пистолет, охотник ворвался в единственную в домике жилую комнату. В дальнем углу, возле камина, капитан и Моргана вместе лежали на койке. Курасвани занимал не слишком оригинальную позицию сверху, торс вояки обвивали женские ноги. В руке Моргана сжимала дымящийся пистолет.

Клэй глянул на пол: возле столика, за которым они с капитаном по вечерам потягивали виски, на дощатом полу расплывалось темное пятно.

Моргана широко улыбнулась.

– Я увидела, как он движется сквозь дым от трубки, – объявила она.

– Зачем же тогда кричала? – удивился Клэй. – Я думал, вас уже убили.

– Это был, так сказать, победный клич, – объяснил капитан.

– Я стреляла впервые в жизни, – объяснила женщина. – Вытащила пистолет у него из-за пояса и просто нажала на курок.

– Отличный выстрел, мадам, – похвалил Клэй, пытаясь загородить дверной проем спиной.

– Клэй, – подал голос Курасвани.

– Да? – отозвался охотник.

– Прикрой дверь.

Клэй повиновался, и через пару минут капитан появился во дворе, одетый по всей форме. Остальные к этому времени сгрудились вокруг убитого Соумса. Вимс сказал, что у убитого дома остались жена и двое детишек.

Чтобы не дать подчиненным поддаться печали и унынию, Курасвани приказал им материализовать тела убитых призраков с помощью муки и сжечь за пределами форта. Вимсу было велено взять людей и выкопать могилу за западной стеной для похорон Соумса. «И побыстрей», – добавил капитан.

Солдатам не хотелось расходиться, одного юношу душили рыдания. Капитан положил ему на плечо руку.

– Надо пошевеливаться, рядовой Хаст, – сказал он, – если не хочешь кончить, как Соумс. Ты мне нужен, парень. Вы все мне нужны.

Хаст кивнул и побрел прочь. За ним потянулись и остальные.

– Странное дело, Клэй, – заметил капитан. – Больше одного призрака за раз. Должно быть, они разозлились, оттого что мы стали наступать им на пятки.

– Это хорошо или плохо? – спросил охотник.

– Здесь, в форте Вордор, всё плохо, – ответил капитан.

– До весны всего полтора месяца, – напомнил Клэй. Курасвани кивнул и собирался что-то сказать, но его перебил другой голос. Они обернулись: сзади стояла Вилия Олсен, глядя прямо перед собой невидящим взором.

– Призрак забрал моего сына, – произнесла она без всякого выражения.

– Зачем им нужен ребенок? – поразился Клэй.

– Если им кто и нужен, так это Брисден, – заявил капитан. – У вождя бешанти он пользовался большим авторитетом.

– Тащите его сюда, – сказал охотник. Затем повернулся к Вилии и добавил: – Я найду вашего сына. В лице женщины ничего не изменилось.


Клэй и Дат, вооружившись мушкетами, отправились в лес, как только над Запредельем забрезжил морозный рассвет. Следом на привязи плелся Брисден с арканом на шее. Стоило всклокоченному толстяку чуть замедлить шаг, как молодой солдат подгонял его увесистыми тумаками. Слова хлестали из Брисдена, как кровь из рассеченного горла Соумса. И хотя конвоиры то и дело грозились его пристрелить, заткнуть этот фонтан было невозможно. Вуда пришлось оставить в крепости, поскольку подвергать риску такого ценного защитника было слишком опасно.

Вскоре им удалось напасть на след сбежавших призраков – единственные свежие отпечатки, уводившие прочь от форта. Что они собираются делать, когда наконец встретятся с бешанти, Клэй понятия не имел.


После часа блуждания по тихому лесу, когда солнце уже взошло, Клэй заметил, что следы похитителей пропали. Он остановился на маленькой поляне, окруженной березами, и опустился на корточки.

– Ну что? – спросил Дат.

– Смотри, – сказал охотник, указывая на землю. – Они пытались замести следы. – Он ткнул пальцем в то место, где снег лежал чересчур ровно.

Дат подтащил Брисдена поближе и нагнулся, чтобы взглянуть самому.

– И что это значит? – спросил он.

– Они знали, что мы явимся за ребенком.

– Значит, их деревня уже близко?

– Сомневаюсь, – ответил охотник, – Вряд ли они позволят нам подобраться близко к селению. Скорее всего, оно где-нибудь совсем в другой стороне.

– И что нам теперь делать? – спросил юноша, выпрямляясь и беспокойно оглядываясь по сторонам.

– Откуда мне знать? – отозвался Клэй. – Я повитуха, а не солдат. Думаю, скоро они найдут нас сами.

У Дата, видно, сдали нервы.

– Если этот болтливый бурдюк сейчас же не заткнется, я его прикончу! – С этими словами он двинул Брисдена прикладом в затылок. – Закрой хлебало, ты! – прорычал он.

Мешковатый арестант вздрогнул от удара, но бормотать не перестал.

– Эй, парень, полегче, – осадил солдата Клэй. – Это наш козырь. Сегодня мы торгуем Брисденом, как бы ни был жалок такой товар.

Клэй еще минуту постоял на четвереньках, раздумывая, что делать дальше, а когда собрался подняться, услышал, как что-то просвистело прямо над головой. Нескончаемая болтовня вдруг оборвалась, и наступившая тишина показалась Клэю оглушительной. Взглянув вверх, охотник увидел торчащую из шеи философа стрелу. Хлынула горлом кровь, в глазах Брисдена мелькнуло искреннее изумление, словно ему внезапно открылась вдруг сама идея молчания. Еще две стрелы промчались в воздухе: одна пробила философу грудь, другая застряла в плече. Он повалился на снег, в своем грязном белом костюме похожий на куль слежавшейся муки.

Клэй развернулся и пополз к лесу. Дат открыл ответный огонь.

Охотник вскочил на ноги с криком: «Беги!» Позади слышалось улюлюканье воинов. Дат догнал его, и они уже почти добежали до деревьев, когда солдат с глухим стоном упал. Клэй обернулся, чтобы помочь ему подняться, и обнаружил в затылке юноши каменный топор. Кровь, мозг и осколки костей разметало по снегу.

Вскинув ружье, охотник огляделся по сторонам – и как раз вовремя: сзади на него прыгнул воин бешанти. Выстрелом нападавшему снесло пол-лица – словно упала карнавальная маска. Когда бешанти рухнул замертво, на его место тут же встал другой. У Клэя уже не было времени, чтобы подняться. Выхватив нож, он свободной рукой успел остановить руку нового врага – тот намеревался вонзить ему в голову топор. Бешанти навалился на охотника всем телом, и они схватились в рукопашной. У Клэя слетела шляпа, руки молодого воина, подобно челюстям дикого зверя, выжимали из пальцев охотника силы. Костяной нож упал в снег. Бешанти замахнулся топором, но когда оружие уже начало опускаться, рука воина вдруг замерла в воздухе. Он отпрыгнул от охотника и попятился.

Клэй не понял, что произошло, но воспользовался этой заминкой, чтобы схватить нож и вскочить на ноги. Он был окружен отрядом из двух десятков крепких мужчин в накидках из оленьих шкур и бобровых штанах. У них были длинные черные волосы, заплетенные в косы, доходившие до середины спины. Несмотря на всю затруднительность своего положения, Клэй заметил, что на снегу они стоят босыми ногами.

Охотник осторожно повернулся кругом, выставив нож перед собой и стараясь придать своей позе как можно более грозный вид. Он прекрасно понимал, как жалко он выглядит, и оставалось только гадать, кто прикончит его первым. Затем вперед выступил один из воинов – высокий человек в котелке и кирпично-красном смокинге, в котором не стыдно было бы показаться на какой-нибудь вечеринке в Отличном городе. Зрелище было обескураживающее.

Человек медленно подошел к Клэю, развел руки в стороны, показывая, что безоружен, а потом коснулся лба охотника.

– Слово, – произнес он.

Услышать родной язык из уст бешанти было так неожиданно, что Клэй не нашелся, что ответить.

– Да, мне известна твоя речь, – продолжал туземец.

– От Брисдена? – догадался Клэй. Бешанти кивнул.

– Мое имя Миснутишул. На твоем языке это означает «дождь».

– Зачем вы убили Брисдена?

– Мы звали его Бледная Жаба, – сказал Миснутишул. – Я многое узнал из его кваканья, но теперь он нам не нужен.

– А я? – поинтересовался Клэй.

– Ты отмечен Словом, – объяснил бешанти. – Если мы убьем тебя, мы не проживем долго и сами.

– Я пришел за ребенком.

– Я приказал шенселам, призракам, принести ребенка сюда, чтобы его не убили во время штурма. Это твой сын?

– Да, – соврал Клэй, отводя глаза. – Он будет отмечен Словом будущей весной.

Миснутишул сделал знак левой рукой и что-то коротко произнес на своем языке. Из-за берез выдвинулся человек с младенцем на руках, по-прежнему завернутым в одеяльце. Бешанти передал его Клэю.

– Завтра мы очистим свою землю от тех, кто пришел с запада, – объявил Миснутишул. – В крепости в живых не останется никто. Ты можешь уйти с женой и сыном, но остальные умрут.

– Но почему?!

– Сорная трава. Мы позволили им расти на нашей земле, но они отравляют ее своим ядом. Скажи там, в той стране, откуда ты родом, чтобы никто больше не приходил. Когда последний из них умрет, я пройду ритуал забвения твоего языка. Я хотел обладать силой Слова, ведающего все языки, но то знание, что дал мне Бледная Жаба, делает человека слабым.

– Но… – начал было Клэй и осекся. Бешанти помахал рукой в воздухе, словно стирая слова охотника. Затем повернулся и знаком приказал своим людям следовать за ним.

Охотник остался один на поляне среди берез, со спящим младенцем на руках. Он взглянул на тело Дата, и вспомнились вдруг совместные охотничьи вылазки, и неожиданное признание юноши, и его поразительно меткий единственный глаз…

Растерянный и раздавленный, Клэй не находил в себе сил, чтобы сдвинуться с места. Но тут проснулся и захныкал ребенок. Подобрав шляпу свободной рукой, охотник нахлобучил ее на голову, а нож спрятал в башмак. Потом сделал медленный, тяжелый шаг, затем еще и еще – пока вдали не показались стены форта.


Курасвани вынул изо рта трубку, поднял свой стакан и в один присест осушил его.

– Значит, вы уйдете, – сказал он Клэю.

– А как же остальные?

– Будем держать оборону, – ответил капитан. – Трое спасшихся – лучше, чем ничего. Это будет наша маленькая победа.

Клэй упрямо покачал головой.

– Это приказ, – отрезал капитан и наполнил оба стакана.


Вечером в казармах устроили пир. Капитан Курасвани велел достать из подвала виски и освободил всех от ночной вахты. Рядовой Дин играл на губной гармонике, Моргана лихо отплясывала с солдатами. Одни распевали старые песни западных провинций, другие травили байки и небылицы, дымя трубками и сигаретами. Капитан, который в этот вечер выступал в роли бармена, следил за тем, чтобы все кружки были полны до краев. На вертеле жарилась оленина, а Моргана, настоящая волшебница по части стряпни, соорудила пирог с глазурью из расплавленных кусков сахара и свиного жира.

Вилия Олсен тоже спустилась вниз вместе с малышом, но почти все время простояла в сторонке, безучастно глядя на происходящее. Потом она подошла к Клэю. Тот сидел на одной из солдатских коек и курил одолженную у Вимса сигарету. Охотник очнулся от своих мыслей и отхлебнул из стакана.

– Спасибо вам, – сказала ему Вилия. За шумом пирушки ее голос был еле слышен.

Клэй смешался. Не зная, что сказать, он протянув руку и коснулся детского одеяльца. Вилия повернулась, чтобы уйти, но охотник окликнул ее.

– Идите спать, – сказал он. – Рано утром вы, я и Приз уходим из форта. Пока что не говорите об этом остальным. Соберите вещи, которые вы сможете унести сами.

Она коротко кивнула и ушла. Клэй так и не понял, дошел до нее смысл сказанного или нет.

***
Голос капитана прокатился по форту раскатом грома, когда перед рассветом он поднял людей по тревоге. Пошатываясь, осоловелые солдаты поднимались со своих коек, на которые упали каких-то пару часов назад. В воздухе висел густой табачный дым, смешиваясь с вонью подгоревшей оленины, остатки которой вчера забыли снять с огня.

Клэй в эту ночь не ложился и теперь стоял в темноте двора в своей черной шляпе и желтой шинели, с Вудом у ног. Лук висел на одном плече, колчан на другом. В левой руке у охотника было ружье, за поясом – пистолет. В новом заплечном мешке, которым снабдил его Курасвани, лежало немного еды, книжный переплет, камни для высекания огня и столько патронов, сколько он был в состоянии унести.

Из дверей казармы, на ходу натягивая сапоги и застегивая пуговицы, потянулись солдаты. Капитан Курасвани, в парадном мундире, с орденами на груди, выдавал ружья и пистолеты, сваленные грудой прямо на земле, и одновременно отдавал приказы: кому где встать.

На лицах солдат читалось предчувствие чего-то зловещего. У некоторых в глазах стояли слезы, почти всех потряхивало. Ни о чем не спрашивая капитана, люди молча расходились по указанным постам. Вимс, которому велено было встать у ворот, поравнявшись с охотником, сунул ему в руку пачку сигарет.

– На счастье, – пробормотал юноша и торопливо двинулся дальше.

Из здания казармы появилась Вилия – с Призом на руках и мешком за плечами. Рядом, одной рукой обнимая ее за плечи, семенила Моргана. Дойдя до середины двора, они остановились рядом с Клэем.

Когда все распределились по позициям, капитан подошел к охотнику и женщинам.

– Клэй, – сказал он, – я бы на твоем месте двинул сейчас на восток – туда, где раньше жили поселенцы. Кто знает, может, хоть одна из их халуп еще цела. Зиму как-нибудь перекантуетесь, а весной, если нужно, пойдешь дальше. Похоже, из-за твоей наколки бешанти тебя не тронут. Надеюсь, они не передумают и оставят вас в покое, пока не потеплеет. Весной, если смогу, пришлю людей – узнать, как ты там, и забрать миссис Олсен.

Охотник кивнул и хотел что-то сказать, но дозорный на восточной стене крикнул:

– Бешанти на краю леса!

– Сколько их? – спросил Курасвани.

– Не могу сосчитать, сэр! – был ответ.

Вскоре с остальных трех стен пришло то же известие: «Бешанти на краю леса». Капитан вручил Моргане пистолет и крикнул:

– Открыть ворота!

Вимс отодвинул засовы и распахнул дубовые створы. Нагнувшись, капитан потрепал Вуда по голове. Моргана торопливо чмокнула ребенка.

– Прощай, Клэй, – сказал Курасвани.

– Увидимся весной, – ответил охотник, чувствуя фальшь в голосе.

– Обязательно!

***
Солнце едва поднялось над горизонтом, когда Клэй и Вилия вышли из ворот крепости. Быстро, не говоря ни слова, они зашагали по полю на восток, к лесу. Вуд трусил впереди.

На опушке леса, в двух сотнях ярдов, колыхалось целое море воинов-бешанти. На всякий случай Клэй держал ружье наготове. Добравшись до середины поля, он приобнял Вилию свободной рукой, чтобы дать аборигенам понять: они – вместе.

Когда войско бешанти было уже близко, Вуд побежал вперед, и воины с криками ужаса бросились врассыпную, словно спасаясь от злого духа. В плотно сомкнутых рядах бешанти образовалась брешь. Клэй шепнул Вилии: «Не смотрите на них. Просто идите».

Охотник был потрясен числом воинов: они все шли и шли сквозь строй одетых в шкуры людей, хотя опушка леса осталась далеко позади и они углубились в чащу. Наконец, ярдов через пятьдесят, они очутились одни среди берез.

Несколько минут спустя сзади раздался оглушительный вопль – казалось, то кричит сама земля. Приз проснулся от шума и заплакал. Вскоре вдали послышались звуки ружейной пальбы. Клэй направился к холму, на который не раз смотрел с восточной стены форта, вглядываясь вдаль поверх деревьев. Вместе с Вилией и собакой они поднялись по пологому склону, а добравшись до верха, посмотрели назад.

Бешанти штурмовали крепость. Ветер доносил отдаленные отзвуки пальбы, над зубчатой стеной то здесь, то там всплывали облачка порохового дыма. Поле между лесом и фортом было усеяно десятками трупов, но воины-бешанти уже взбирались на отвесные стены по длинным, сплетенным из ветвей лестницам. Клэй поискал взглядом Курасвани: его меч сверкал на солнце, белоснежная борода развевалась на ветру, и сам он казался живым воплощением Времени.

– Хватит, – сказала Вилия, взяла Клэя за руку и потянула к противоположной стороне холма. Спускаясь в дебри Запределья, охотник почувствовал, что боль потери осталась позади, и только теперь понял, как соскучился по этому дикому краю. Когда звуки битвы затихли, в груди охотника зародилось новое чувство. В нем не было ни радости, ни печали. Он не мог описать его, но был даже доволен тем, что ему нет названия.

Нож

Назавтра я отправляюсь в Вено при весьма сомнительных обстоятельствах. А поскольку в последние недели я был слишком занят, чтобы мысленно возвращаться к Запределью, то правильнее всего будет посвятить эту ночь изложению очередной главы путешествия Клэя. Будущее, так долго томившееся в плену пыльных книг и одиноких размышлений, вдруг сделалось чистой страницей, сгорающей от желания покрыться знаками еще не рожденных событий. Его совершенная белизна ввергает меня в трепет и манит загадочными возможностями. Мое появление в Вено станет символом моей веры в человечество и надежды обрести взамен ответную веру в сердцах людей. Пока красота медленно сочится сквозь мозг к трансцендентности, я объяснюсь.

После моего первого появления в Вено по городку быстро разлетелся слух, что демон не так страшен, как его малюют. Те, кто был в тот вечер в школе, Фескин и его друзья, очевидно, убедили многих своих соседей, что мне можно доверять. Не прошло и двух дней, как на развалины стали являться посетители. В первый день их было совсем немного, но я ужасно обрадовался: ведь это были совершенно новые люди! Да, отдавая дань прежним страхам, они захватили с собою ружья, но они пришли с мирными намерениями и были исполнены любопытства и дружелюбия. Я провел их по руинам города, развлекая занимательными сведениями из городской истории и архитектуры.

С каждым днем посетителей становилось все больше: они приходили пешком, приезжали верхом и в повозках. Вскоре люди перестали обременять себя оружием. Они беседовали со мной открыто и без страха, шутили и смеялись… Я даже заметил, что к тем, кому удавалось рассмешить меня, люди относятся с особым уважением. Самолюбивой части моей натуры эта мысль так льстила, что я с еще большим рвением стал исполнять роль ученого мужа и рассказчика. Настоящим открытием и для меня, и для моих гостей стало то, что руины Отличного города играли не последнюю роль в их собственной жизни – словно осколки разбитой скорлупы, из которой вылупилась нынешняя культура и общество. Теперь, с высоты прошедших лет, жители Вено могли взглянуть на Отличный город уже не с ужасом, но с любопытством.

С каждым днем я все детальнее прорабатывал маршруты экскурсий и отшлифовывал имеющийся запас анекдотов. По ночам, вместо того чтоб писать, я часами бродил по развалинам в поисках новых достопримечательностей, которые можно было бы продемонстрировать посетителям. Вскоре я включил в экскурсию посещение подземных ходов, кульминацией которого был осмотр осколков фальшивого Рая. Потом, недолго думая, я стал показывать им труп Греты Сикес – первого волка-оборотня, сотворенного магией Белоу. Много лет назад, очищая город от этих надоедливых тварей, я умертвил ее голыми руками, а потом зачем-то законсервировал тело в стеклянном баке с формальдегидом, найденном в уцелевшей лаборатории Министерства знаний.

Поскольку многих туристов интересовал Клэй и его роль в падении Отличного города, я решил сделать частью экскурсии посещение его кабинета. Тот дом, где когда-то помещалась его квартира, был в слишком ветхом состоянии: фасад полностью уничтожило взрывами, лестница, ведущая в комнаты Клэя, обрушилась. Однако я сам поднимал всех желающих в воздух, чтобы они могли полюбоваться на те стены, среди которых их кумир проводил часы досуга.

Однажды вечером я стащил в одну залу Министерства просвещения всех уцелевших «твердокаменных героев» – статуи из синего духа. Когда-то все они были живыми шахтерами, а после этих окаменевших истуканов по приказу Белоу перевезли из Анамасобии в столицу. Зрелище получилось внушительное. Перед этой вереницей васильковых глыб у меня появилась, наконец, возможность пофилософствовать о бесчеловечных тенденциях в государственной экономике… Глупо, конечно, но я от души наслаждался своей отрепетированной речью, хотя туристов, кажется, больше интересовали иголки каменной щетины на шахтерских подбородках. Что ж, я их не виню.

Каждая экскурсия завершалась посещением Музея развалин. Это был настоящий гвоздь программы, и многие, едва прибыв в город, первым делом обеспокоено спрашивали, можно ли будет взглянуть на него хотя бы одним глазком. Разве мог я им отказать? Посетители бродили вдоль стеллажей и благоговейно вздыхали, ибо эта коллекция действительно давала представление и об общественной сложности, и о технической мощи некогда великой столицы.

В прошлый четверг весь день шел проливной дождь, и наплыв посетителей уменьшился. В тот день я проводил экскурсию для совсем небольшой группы туристов. Собственно говоря, их было всего двое: пожилая дама и ее сын – здоровенный нескладный детина с явными умственными отклонениями. Из Вено они приехали в повозке. Когда я, как полагается, встретил гостей у городской стены, женщина в ответ на мое приветствие коротко кивнула, но руки не подала. Лицо молодого человека на протяжении всей экскурсии не изменило выражения: какие бы чудеса я ни демонстрировал, оно оставалось пресным, словно тарелка крематов. Его матушка, напротив, строила множество разных гримас – и все одинаково неодобрительные. Я из кожи вон лез, проявляя чудеса обходительности, но ее нос так и не перестал морщиться, словно от какого-то сомнительного запаха. Она то и дело качала головой, будто отвечая решительным «нет» всему, что я говорил. Одетая во все черное, в траурной шляпе и глухих перчатках, к концу экскурсии она превратилась для меня в болезненный комплекс вины, от которого невозможно избавиться.

Я не стал тащить эту парочку под землю, а поскольку останки обезьяны, пятьсот раз написавшей строку «Я не обезьяна», вызвали у пожилой дамы явное отвращение, я решил обойтись и без трупа Греты Сикес. Когда же мы наконец добрались до Музея развалин, я с радостью предоставил ей и ее дефективному сыночку осматривать полки самостоятельно, а сам пошел подкрепиться чашечкой озноба.

Отсутствовал я недолго, а когда вернулся, чтобы проводить посетителей, они исчезли. Дождь лил все сильней, но я не поленился и облетел весь город. Заметил я их, когда повозка уже мчалась по степям Харакуна, словно гости спасались бегством. Помнится, я тогда подумал, что это немного странно, но не слишком расстроился: без таких гостей я уж точно мог обойтись.

Лишь ближе к вечеру, вернувшись в комнату, где размещался мой музей, я почуял отсутствие одного из экспонатов. Старая перечница что-то стащила, я был в этом уверен, но, несмотря на тщательную инспекцию стеллажей, так и не понял, что именно. Воровство принадлежало к тем аспектам человеческой натуры, над которыми я раньше не задумывался. Теперь же это маленькое происшествие дало мне обильную пищу для размышлений. Впрочем, я и сам, бывало, приворовывал в деревнях сигареты, так что сей факт несколько охладил мой праведный гнев.

На следующий день солнце снова сияло, небо голубело, а число посетителей вернулось к норме. Но затем поток людей вдруг стал уменьшаться, пока не иссяк вовсе. Я терялся в догадках: быть может, что-нибудь оскорбительное было в моем поведении? Я рылся в памяти в поисках ситуации, которую можно было бы истолковать как двусмысленность. В конце концов, я решил, что во всем виновата Грета Сикес. «Должно быть, ты показался им чересчур кровожадным, – укорял я себя. – А может, они по глазам поняли, чем ты с ней занимался однажды…»


Два дня прошли без посещений. Не показывалась даже Эмилия, обычно навещавшая меня каждую неделю. Я впал в тоску, проклиная себя за бестактность. Потом мне пришло в голову, что во время экскурсии могла случайно расстегнуться ширинка на штанах. Теперь я в одиночестве бродил по развалинам, поминутно проверяя, на месте ли пуговицы. Прикладывая лапу ко рту, я пытался проверить свежесть своего дыхания. Наконец, я часами смотрелся в зеркало, стараясь узреть причины провала в собственной физиономии.

Ксчастью, на третий день явился Фескин и положил конец моим мучениям. Он застал меня спящим на моем коралловом троне над горой мусора. Проснувшись от его оклика, я слетел вниз, чтобы поприветствовать его.

– Привет, Мисрикс, – сказал Фескин, протягивая мне руку с той же сердечностью, что и всегда.

Я был так счастлив его увидеть, что незамедлительно сообщил ему об этом.

– Я уже начал думать, что чем-то обидел граждан Вено, раз ко мне перестали приходить, – пожаловался я.

– Есть одна проблема, – произнес учитель, поправляя очки.

– О нет! – ужаснулся я и машинально повторил его жест.

– Но, думаю, мы можем обернуть ее в свою пользу, – сказал он.

– Грета Сикес, да? – уныло спросил я. – Или ширинка?

Фескин рассмеялся:

– Не совсем.

– Что же тогда? Я должен знать!

– Что ж… Помнишь, несколько дней назад сюда приезжала женщина? Полагаю, это было в тот день, когда шел дождь.

– Не слишком приятная особа, – заметил я, покачав головой совершенно в ее стиле.

– И правда, – согласился Фескин. – Так вот, это была Семла Худ. Именно ей Клэй оставил свою вторую рукопись – о ваших приключениях в памяти Белоу. Она хорошо знала Клэя, а ее муж Рон был с ним очень дружен. Дело в том, что Рон стал одной из жертв красоты. С ее помощью он исцелился от сонной болезни, а когда запасы зелья иссякли – добровольно расстался с жизнью, поскольку не представлял ее без наркотика.

– Но я ведь ничего ей не сделал! – возразил я.

– Неважно, – отвечал учитель. – Она не доверяет всему, что имеет хоть малейшее отношение к развалинам или к Белоу. Боюсь, для нее ты автоматически попадаешь в эту категорию. В любом случае сюда она явилась отнюдь не из лучших побуждений. Ей хотелось найти какую-нибудь улику, чтобы очернить тебя в глазах людей. Думаю, она надеялась, что ты съешь ее сына или хотя бы покусаешь ее саму.

– В мой рацион не входят ни пыль, ни плесень, – заметил я.

Фескин рассмеялся.

– Предмет, который она выкрала из твоего музея и привезла в Вено, – костяной нож, принадлежавший, как она утверждает, Клэю. Семла говорит, это был подарок Странника и Клэй никогда с ним не расставался. С помощью этой мелкой и весьма косвенной улики она убеждает людей в том, что ты сам, своими руками, убил Клэя.

Я не сразу осознал всю чудовищную гнусность произошедшего. Когда же в мозгу забрезжило понимание, я вскричал:

– Абсурд! Мы с Клэем были лучшими друзьями!

– Послушай, Мисрикс, – попытался успокоить меня Фескин, – я верю тебе. Я читал рассказ Клэя о том, как ты спас его от чистой красоты. Я всего лишь передал тебе слова Семлы, которые посеяли в умах людей зерна сомнения. Она отнесла нож констеблю и заявила, что требует тщательного расследования. Ты помнишь, откуда взялся этот нож?

– Я вообще не помню, что он был в музее, – отвечал я растерянно. – Должно быть, я подобрал его где-то на развалинах и машинально положил на полку.

– Семла говорит, она узнала его по рукоятке с изображением свернувшейся змеи, – напомнил учитель.

– Теперь я навсегда потеряю доверие новых друзей! – воскликнул я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

– Не думаю, – возразил Фескин. – Констебль вряд ли станет усердствовать в расследовании, основанном на одной-единственной улике. И тем не менее тебе лучше бы явиться в Вено и самому ответить на обвинения клеветников. Я и правда верю, что если ты сделаешь это по собственной воле, то легко докажешь свою невиновность. Если хочешь, я буду твоим адвокатом. Констебль, в общем, человек неглупый. Вот увидишь: тебя оправдают, и даже те, кто с тобой еще не встречался, увидят твое доброе сердце и благие намерения.

Я не колебался ни секунды: отказ от активных действий обрек бы меня на одинокое прозябание среди развалин. Не мог же я позволить какой-то старой карге отнять у меня радость общения!

– Да, – сказал я, – я буду в Вено.

– Прекрасно, – улыбнулся Фескин. – А я пока устрою тебе комнату, где бы можно было остановиться. Жду тебя у школы через два дня, вечером, в тот же час.

Мы поболтали еще немного, обсуждая, как лучше всего представить мою версию этой истории. Фескин посоветовал мне вспомнить, откуда все-таки взялся нож. Потом я проводил его до границ города, но остался за стеной, чтобы не пугать лошадь.

С тех пор я неустанно бьюсь над разгадкой происхождения этого примитивного клинка. Кажется, я нашел его однажды в развалинах Министерства провинций… Да, я как сейчас помню то утро, когда я увидел его: рукоятка торчала из коралловой стены, словно крючок для пальто.

Вот я мысленно вытаскиваю его из обломков, и розовые зерна кораллов сыпятся на пол, как снежные хлопья за волнистым окном. В соседней комнате плачет ребенок, что-то тихонько напевает женщина, в очаге потрескивает огонь, на коврике клубком свернулся черный пес, а в кресле с заряженным ружьем на коленях сидит охотник и ждет, когда же наступит весна.

История с привидениями

Со дня падения форта Вордор, ознаменовавшего собой бесславный конец вторжения цивилизации в Запределье, прошел месяц. И хотя за это время случилось два небольших снегопада, чаще шел не снег, а дождь. Плотная белая корка, укрывавшая землю, понемногу исчезала. Воздух становился все теплее, и чувствовалось, что весна близко.

Клэй, Вилия, Приз и черный пес обрели пристанище в бревенчатом домишке, где когда-то жило семейство Олсенов. Дом стоял в пятидесяти милях к востоку от форта, в березовой роще у озера. Жилище было хоть и небольшое, зато с двумя комнатами, очагом и целехонькими стеклами в обоих окнах. Само существование этого дома казалось чудом: три подобных строения, которые им встретились по дороге, были сожжены дотла.

Жизнь на берегу озера походила на историю с привидениями – только без привидений. Долгие дождливые вечера, гнетущая скорбь по Курасвани и погибшим солдатам, томительное молчание вдовы и резкий пронзительный плач младенца… Клэй целыми днями бродил по лесу, охотился и размышлял о круговороте событий, забросивших его в эти места. Вуд по-прежнему с радостью сопровождал его, но для Приза он стал настоящим телохранителем и, когда бывал дома, все время стоял на страже возле двери в комнату малыша.


Вечерело. Клэй приготовил на вертеле мясо только что подстреленного оленя. Как и сам дом, бочонки с припасами тоже оказались в целости и сохранности. Охотник обнаружил в кладовке рис, муку и несколько картофелин – из всего этого он готовил гарниры к оленине, крольчатине, мясу куропатки или дикого гуся – в зависимости от того, какую дичь ему удавалось подстрелить. Вилия брала свою тарелку с неизменным тихим «спасибо». Потом они в молчании садились за маленький столик в углу и ужинали вместе.

Когда охотник спрашивал, здоров ли малыш, женщина только кивала. Она никогда не поднимала глаз, и за время их совместных трапез Клэй успел в совершенстве изучить ее простые черты. Пальцы у Вилии всегда чуть-чуть дрожали. Жизнь обошлась с ней жестоко, но у нее все же хватало сил и воли, чтобы заботиться о Призе. Иногда Клэю казалось, что если б не ребенок, она бы открыла дверь и шагнула прямо в озеро.

Когда ужин заканчивался и Клэй с Вилией, помыв посуду, расставляли все по местам, она торопливо возвращалась в свою комнату. Охотник подбрасывал дров в огонь и садился в кресло, в котором раньше отдыхал ее муж. Потом закуривал сигарету из подаренной Вимсом пачки и смотрел на языки пламени, угадывая в их безумном танце волшебные пейзажи, лица людей и знамения будущего. В соседней комнате мать тихонько баюкала сына, а тот что-то довольно лепетал в ответ. И Клэй, этот истребитель демонов и гроза воинов-невидимок, улыбался этим звукам и пускал в потолок колечки дыма.

У порога, свернувшись калачиком, спал Вуд и всякий раз, заслышав воркование малыша, настороженно поднимал одно ухо. Лишь в этот краткий час привидения с позором изгонялись из дома, а будущего и прошлого не существовало в природе. Когда сигарета догорала до конца, Клэй с неохотой поднимался с кресла и укладывался спать на полу.


Первый луч солнца отразился в водах озера. Клэй стоял у окна в спящем доме и смотрел на полоску леса. Двое бешанти крадучись перебегали от дерева к дереву, и охотник раздумывал, не послать ли Вуда, чтобы тот прогнал их прочь, как бывало уже не раз.


Однажды вечером Клэй засиделся перед очагом дольше обычного и теперь ворочался на своем тюфяке, раздумывая, наведаться ему в форт или нет. Поразмыслив, он в конце концов решил, что вида зарезанного Курасвани ему не вынести, когда дверь в соседнюю комнату скрипнула и отворилась. Охотник поднял голову: в свете догорающих углей на пороге застыла Вилия Олсен. Босая, в тонкой ночной сорочке, она не открывая глаз засеменила по комнате. Потом прошептала во сне: «Кристоф…» – и, обхватив спинку кресла, принялась целовать пустоту. Потом она вернулась в спальню, и больше из комнаты не доносилось ни звука – до самого утра, когда с плачем проснулся малыш.


Однажды безоблачным утром, когда охота увела Клэя далеко к северу, ветер донес до него соленый запах океана. Насколько проще была бы жизнь, если бы можно было сейчас отправиться на север, с каждым шагом приближаясь к Арле Битон и истинному Вено… Вилия и ребенок были для Клэя тем же, чем для Васташи – корни, крепко держащие на одном месте. Он грезил о прежней свободе, которую раньше проклинал в своем одиночестве. Мысленным взором он видел зеленую вуаль, парящую в небе над Запредельем.


Кроме всего прочего, в доме обнаружились удочка и рыболовные снасти. В один из погожих дней охотник с Вудом отправились на озеро, чтобы попытать счастья на новом поприще. В качестве наживки решено было использовать кусочки оленины. К концу первого часа Клэю удалось насадить на крючок только собственную штанину и большой палец. Леска все время норовила запутаться, и еще не меньше часа потребовалось, чтобы справиться с лабиринтом узелков.

Наконец, с превеликим трудом, Клэю удалось забросить леску с наживкой в озеро. Деревянный поплавок в виде кораблика с крошечными рыбаками застыл на поверхности, а внизу, в прозрачной воде, по дну ходили большие темные тени.

Так прошло несколько часов. Поплавок словно умер. День стоял безветренный, и озеро было так спокойно, что в его зеркальной глади перевернутый мир отражался без малейшего искажения. Клэй очнулся от оцепенения, когда большая рыба с громким плеском подпрыгнула в воздух там, где леска уходила в воду. Радужной волной сверкнула на солнце чешуя, и рыба снова скрылась в глубине.

– Сюда! – крикнул Клэй товарищу. Однако Вуду так осточертело это занятие, что он направился к дому. – Эх ты, дезертир!

Прошло еще немало времени, прежде чем леска натянулась. Клэй начал сматывать, но у катушки, старой и гнилой, отвалилась рукоятка. Охваченный азартом, он схватил лесу руками. Судя по мощному сопротивлению, рыба была просто огромной. Леска рвалась из рук, врезаясь в мозоли. На ладонях выступила кровь.

Ценой титанических усилий, с проклятьями и руганью, Клэю удалось добиться того, что жертва, похоже, смирилась со своей участью. С каждым рывком из глубины все яснее проступало нечто гигантское. Показавшись из воды, блеснула на солнце скользкая кожа. Охотник подтянул ближе, и его глазам открылось ужасающее зрелище. Это была рыба-шар с выпуклыми человечьими глазами, трехфутовыми усищами антенн и губастой пастью, которой можно было разом заглотить корову.

– Задница Харро… – пробормотал Клэй, уставившись на чудовище.

Рыба разинула рот, выплюнула крючок и громко захрипела, словно старик-астматик, перемежая утробные вздохи громоподобной отрыжкой.

«Столько трудов ради какой-то свиньи с расстройством желудка», – со злостью думал Клэй, пинками заталкивая рыбину обратно в озеро. Только теперь он заметил порезы на ладонях и пятна крови на желтой шинели. Выбросив удочку в воду, он рассерженно зашагал к дому.

– Где мое ружье? – прорычал охотник с порога и тут же осекся. В кресле у очага сидела обнаженная до пояса Вилия и кормила Приза грудью. Она подняла на него безмятежный взгляд. Клэю пришлось тоже поднять глаза в потолок.

– Как рыбалка, господин Клэй? – спросила Вилия невинным голосом.

После минутной заминки охотник промямлил:

– Простите, мадам? Рыбалка? Ах, да… Я бы не назвал это триумфом.

Он быстро отвел взгляд и занялся поисками ружья. А когда обернулся, чтобы кликнуть Вуда, ему показалось, будто на губах Вилии Олсен мелькнула легкая усмешка.


Выслеживая оленя в густом подлеске на дальнем берегу озера, охотник знал, что бешанти, в свою очередь, выслеживают его. Вуд то и дело поглядывал на него вопросительно: мол, не требуется ли загнать их обратно в березняк? Но охотник бежал во весь дух, петляя между стройными стволами деревьев. Черный пес не отставал ни на шаг, словно угадывая каждое движение товарища раньше, чем тот его совершал.

Трое бешанти наткнулись на лежащую на земле шляпу Клэя. Видимо, главным среди них был высокий мускулистый абориген с разрисованным лицом – две белые полосы рассекали обе щеки по диагонали. На шее у него болтался скелетик какой-то пташки. Черную рубаху без рукавов украшали красные круги. Двое других были в зеленых туниках и, по обычаю, с тремя косицами за спиной. Троица склонилась над шляпой, словно это был диковинный зверь, готовый в любую секунду ожить.

Внезапно из леса перед ними выскочил Вуд. Перепуганные аборигены вскочили на ноги и бросились наутек, но Клэй с заряженным ружьем преградил им дорогу.

– Что вам нужно? – спросил охотник.

Предводитель отряда бешанти залопотал на своем языке, знаками умоляя Клэя не стрелять.

Охотник широко улыбнулся, но ружья не опустил. Он собирался сказать что-то еще, но в этот миг невидимая сила резко вырвала оружие у него из рук. Клэю оставалось только ошеломленно смотреть, как оно плывет в воздухе. Вуд зарычал на призрака угрожающе, но остался позади видимых воинов.

Бешанти мстительно заулыбались. Предводитель отряда быстро что-то затараторил. Ясно было, что аборигены чем-то недовольны, но Клэй покачал головой, показывая, что ничего не понял. Тогда бешанти вынул из-за пояса нож и резким движением провел им в дюйме от собственной шеи. Закончив свою речь, он левой рукой сделал знак невидимке, стоявшему с ружьем Клэя в руках. Из пустоты материализовался белый клочок, который в развернутом виде оказался листком бумаги. Он медленно подплыл к Клэю, и как только оказался в зоне досягаемости, охотник взял его.

Пока Клэй вертел бумажку в руках, ружье упало на землю и трое бешанти, промчавшись мимо охотника, растворились в лесу. Увлеченный чтением, он даже не обратил на это внимания. Послание было написано великолепным почерком, с пышным росчерком внизу страницы: «Миснутишул». Дочитав до конца, Клэй изорвал письмо в клочки и выбросил в грязь. Вуд подошел ближе и внимательно их обнюхал.

Утром, после завтрака, Клэй засобирался на охоту. Тихонько, чтобы не разбудить остальных, он позвал Вуда, а когда уже натягивал шляпу, в дверях показалась Вилия.

– Доброе утро, миссис Олсен, – сказал охотник, шагнув за порог.

– Мистер Клэй!

Он обернулся, удивленный. – Да?

– Не могли бы вы посидеть с Призом, пока я прогуляюсь?

Предложение было чересчур неожиданным. Клэй сначала впал в ступор, а потом принялся лихорадочно придумывать повод для отказа.

– А как же охота? – выдавил он после долгого молчания.

– У нас столько соленой оленины, что хватит на два месяца, – возразила Вилия. – Мне нужно подышать свежим воздухом, а то я неделями сижу в четырех стенах. Не беспокойтесь, я ненадолго. Приз еще спит и вряд ли скоро проснется. Все, что от вас требуется, это слушать.

Охотник сдался:

– Ладно. Только не ходите далеко, здесь повсюду бешанти. И захватите пистолет.

Вилия взяла оружие с подоконника.

– Может, возьмете в провожатые Вуда? – предложил Клэй.

– Мне будет спокойнее, пока он здесь, с ребенком.

Дверь открылась и снова закрылась. Она ушла. Прошло минут пять, а Клэй все стоял на месте, как истукан. Он не узнавал Вилию Олсен. Она не просто заговорила – она произнесла целую речь! По сравнению с обычной угрюмостью сегодня она казалась прямо-таки оживленной… Секунду спустя заплакал Приз. Клэй прекрасно справлялся с ролью повивальной бабки, но быть нянькой ему пока не доводилось. Оказалось, вторая профессия ничуть не легче первой. Поначалу он пытался не замечать воплей из соседней комнаты в надежде, что ребенок вскоре уймется сам. Однако шум не прекращался и даже не сбавлял громкости.

– Вопит, как подстреленный демон, – проворчал охотник. – Надо было назвать его Каприз.

Вуд сходил в соседнюю комнату, вернулся и укоризненно уставился на Клэя. Охотник не сдвинулся с места. Пес залаял.

– Дай хоть выругаться сначала… – оправдался Клэй. – Вот же задница Харро!

С этими словами он вошел в комнату и взял орущий сверток на руки.

***
Когда Вилия неслышно отворила дверь, перед ней предстала идиллическая картина. Клэй сидел в кресле перед очагом, с завернутым в одеяльце ребенком на коленях. Вуд лежал на полу, внимательно наблюдая за тем, как малыш дергает охотника за бороду. В свободной руке Клэй держал раскрытую обложку книги. Было тихо, только слышалось приглушенное бормотание – история о человеке, который пытался выудить ответ на очень сложный вопрос из проруби в замерзшем озере.


Клэй с Вудом возвращались с юга. Солнце клонилось к закату, заливая стволы берез чудесным золотым светом. Сегодняшняя добыча состояла из жирного кролика и серой куропатки. Охотник думал о Васташе и о том, где они встретятся, когда потеплеет. Больше всего на свете ему хотелось оставить эту женщину здесь и уйти, но теперь, после письма, которое послал ему Миснутишул, охотник знал, что бешанти не оставят Вилию в покое.

Раньше, чем за лесом показались дом и озеро, ноздри охотника уловили легкий запах дыма. Первой явилась мысль о пожаре: бешанти подожгли дом вместе с женщиной и ребенком. Свистнув пса, который лениво тащился где-то сзади, Клэй сломя голову кинулся к озеру. Дом был уже близко, когда охотник резко остановился: в воздухе витал вовсе не дым пожарища, а аромат жареного лука и оленины.

– Она вьет гнездо… – сообщил он Вуду с выражением великой скорби на лице.

***
Ужин был мучительно великолепен. Вилия внимательно наблюдала за каждым, проглоченным Клэем кусочком. Теперь уже охотник не решался поднять глаза от тарелки. Краем глаза он заметил справа от себя в миске с водой маленький красный цветок. Оленина целый день кипела в чем-то вроде густого соуса, но охотник был не в состоянии оценить ее вкус: он сам внутренне закипал при мысли, что Вилии и Призу придется вновь сниматься с насиженного места. Он все думал, как объявить эту новость, и никак не решался это сделать.

– Вы когда-нибудь задумывались о том, почему бешанти не тронули этот дом, мистер Клэй? – спросила Вилия.

Он молча кивнул.

– Я покажу вам после ужина, – пообещала она.

Любопытство наконец возобладало, и Клэй, подняв голову, взглянул ей в лицо, озаренное пламенем свечи. Это было очень простое и честное лицо, но сейчас оно показалось ему удивительно красивым. Охотник хотел отвести взгляд, но не смог, из боязни показаться неотесанным грубияном.

– Все очень вкусно, – выдавил он наконец.

– С тех пор как мы поселились здесь, вы столько раз готовили ужин, что я перед вами в долгу, – весело отвечала Вилия.

– Да и дом выглядит как-то по-другому, – заметил Клэй, озираясь. – Меньше беспорядка.

– Мне удалось немного прибраться сегодня. Приз спал как убитый, – сказала она, пододвигая к нему тарелку. Когда охотник, давясь, запихал в рот картофелину, она добавила: – И кстати, мистер Клэй, не могли бы вы вытирать ноги перед крыльцом?

Охотник не удержался от улыбки:

– С удовольствием.

Наступило долгое молчание, после чего оба хором воскликнули:

– Был чудесный день!

Расправившись со второй порцией, Клэй помог Вилии убрать со стола. Потом женщина сказала загадочно:

– Подождите здесь, я сейчас.

Переступив через Приза – тот лежал на одеяльце под боком у Вуда, – она исчезла в другой комнате, а через несколько минут вернулась. В руках у Вилии был объемистый деревянный ящик с высокими стенками. Крышки на нем не было, и внутри виднелись какие-то растения. Когда Вилия поставила ящик на стол, Клэй заглянул внутрь, и увиденное его ошеломило.

Это был миниатюрный пейзаж: пологий зеленый холм с двумя крошечными соснами по обоим склонам. На вершине холма – вырезанный из темной древесины домик. Точность в деталях была просто поразительная.

– Окошки в домике из кусочков кварца, – пояснила Вилия. – Если возьмете свечу и заглянете внутрь, то увидите человечков, которые там живут.

Послушавшись ее совета, Клэй склонился над домиком с зажженной свечой. Внутри, в дрожащем свете можно было различить фигурки мужчины, женщины и двух девочек за столом. Прищурившись, Клэй увидел, что женщина держит во рту малюсенькую трубку и, что самое удивительное, из нее идет дым. Мужчина что-то мастерил в ящичке, напоминающем тот, в котором располагался сам домик: видно было, как оттуда растет березовое деревце толщиной в пчелиное крыло. У одной из девочек были длинные светлые волосы, другая была брюнеткой.

Охотник покачал головой и потрогал тонюсенькие иголки одной из сосен, но тут же отдернул руку.

– Они что, настоящие?!

– Да, – кивнула Вилия. – Взгляните-ка на нижнюю ветку той, что справа.

Клэй пригляделся и только теперь заметил выточенного в мельчайших деталях мальчишку, одной рукой ухватившегося за сук.

– Резьба просто чудесная, – сказал охотник. – Но как же деревья?…

– Мой муж, Кристоф, вырастил их из семян обыкновенных сосен, а потом каким-то образом остановил их рост. Я в этом не разбираюсь, но тут все дело в обрезке корней. В плотницком деле он был настоящий мастер – он сам вырезал и домик, и человечков. Помню, он всегда работал с двумя ювелирными лупами, по одной в каждом глазу, – рассказывала Вилия и голос ее дрожал от столь непривычного оживления.

– Какое чудо… – пробормотал Клэй, поглощенный удивительным зрелищем.

– Это был необычный человек, – продолжала Вилия, – Наивный и открытый. Немного странный. Он все рассказывал мне истории про этих человечков, что живут в домике… Семейство Кэрролов, как он их называл. Такие длинные, запутанные истории об их жизни, но всегда со счастливым концом. Порой я и сама верила, что они настоящие.

– Бешанти знали об этом? – спросил Клэй.

– Да, они приходили с тем длинным, который знал наш язык. Кристоф часами рассказывал ему о приключениях Кэроллов, а тот переводил остальным. Этот маленький мир буквально зачаровывал их и в то же время как будто пугал. Рассказывал муж так же подробно, как вырезал, и бешанти верили, что это магия, к которой следует относиться с уважением. Поэтому они хоть и убили его, но дом не тронули – знали, что эта штука здесь.

Закончив свой рассказ, она взглянула на Клэя: в глазах слезы, а на губах – улыбка.

– Послушайте, Вилия, – решился наконец Клэй. – Нам нельзя здесь оставаться.

– Отчего же? – удивилась она. – Здесь так хорошо…

– Нет, – отрезал Клэй, – нам придется уйти. На днях я получил послание от бешанти по имени Миснутишул. Он пишет, что его народ решил избавиться от вас окончательно.

Вилия закрыла лицо руками и отвернулась.

– Послушайте, – продолжал Клэй, повысив голос, – они не убьют меня и не тронут Приза. Но они знают, что я солгал, сказав, что вы моя жена.

– Что?! – воскликнула она, метнув в него такой взгляд, будто он сказал непристойность.

– Это было в тот день, когда мы с Датом отправились за ребенком. Я сделал это для того, чтобы спасти вас и малыша.

– Я не могу отсюда уйти… – проронила она.

– До сих пор вас защищал Миснутишул – тот бешанти, что знает наш язык. Но через несколько дней он пройдет ритуал очищения. Он написал мне, что пока в нем жив язык, живо и сочувствие, а поэтому решил предупредить меня. Но когда ритуал исполнится, нас уже ничто не спасет. Они придут за вами.

– Мне все равно, – отмахнулась Вилия.

– Тогда подумайте о нем, – сказал Клэй, указывая на младенца. – Если погибнете вы, погибнет и он. Одному мне его не выкормить.

Вилия подошла к малышу и прижала его к груди. Потом заплакала и ушла к себе в комнату.

В тот вечер охотник скурил почти все сигареты из пачки, которую так бережно хранил. Из соседней комнаты не слышалось столь милого его сердцу воркования, а в языках огня вставали только кошмарные видения. Клэй глядел на них, пока не заснул.


Через два дня они с Вудом наткнулись на дерево с привязанным к нему обнаженным трупом Миснутишула. Язык, глаза, пальцы и нос бешанти, нанизанные на манер ожерелья, висели у него на груди. Внизу, под деревом, лежала жирная свинья в кирпично-красном смокинге. К ее макушке ножом был пришпилен котелок.


Была теплая безлунная ночь. Они бесшумно шагали сквозь мрак. Клэй больше всего опасался призраков и рассчитывал исключительно на бдительность Вуда. До рассвета нужно было покрыть огромное расстояние, но с такой поклажей это было нереально. В послании Миснутишула говорилось, что если они перейдут какой-то особый ручей во многих милях к востоку, то окажутся вне владений бешанти и воины не станут их преследовать.

Клэй выходил из дома и уже готов был закрыть за собой дверь, когда ему вспомнился привязанный к дереву Миснутишул. Воспоминание наполнило его ужасом, но в то же время подсказало одну идею. Клэй вернулся в дом и отыскал ящик с миниатюрным мирком. Не долго думая, он сорвал крышу с маленького домика и осторожно вытащил оттуда фигурки людей. Затем отыскал в какой-то шкатулке иголку с ниткой и сделал из крошечной семейки что-то вроде ожерелья, нанизав вместе маму, папу и сынка. Вилия надела этот оберег на шею, и они выступили в путь.

Где-то в промежутке между тем моментом, когда Клэй обрисовал ей положение дел, и минутой, когда настало время выходить, Вилия примирилась с новыми лишениями. Она шагала легко, без слова жалобы, с ребенком в одной руке и заряженным пистолетом в другой. Когда Клэй шепотом обращался к ней, она так же шепотом отвечала, и он радовался уже тому, что она вновь нашла в себе силы жить.

Треск ветвей, шорох шагов – что-то шевельнулось в густой темноте справа. Вилия Олсен взвела курок тяжелого пистолета, вытянула руку в сторону шума и выстрелила. Ослепительная вспышка, мощный грохот, а вслед за ним – пронзительный визг. Приз проснулся и запищал.

– Клэй, – окликнула Вилия чуть громче шепота. – Клэй, где вы?

Секунду спустя охотник отозвался – но не по левую руку, где он прошагал всю ночь. Голос донесся с того самого места, куда она только что целилась.

– Отличный выстрел, миссис Олсен, – сказал он. – Точно промеж глаз.

– Бешанти? – вздрогнула Вилия.

– Олень.

– Ой! Простите меня, – смешалась женщина. – Я думала…

– Вам не за что извиняться, – перебил ее охотник. – Ваша бдительность заслуживает похвалы.

– Но разве это не привлечет их сюда?

– Возможно, – ответил Клэй. – Я вообще удивляюсь, что мы ушли так далеко. Скоро утро. Быть может, они ждут нас у ручья, а может, еще не знают, что мы сбежали.


Они шли быстрее, чем Клэй мог надеяться, но все их усилия пропали даром: в конце концов Вилии пришлось остановиться, чтобы покормить и перепеленать малыша. Вопли Приза, возвещавшие о том, что он голоден и промок, сообщали бешанти о каждом их шаге, словно передвижная сирена. Как только ребенок уснул, они продолжили путь с прежней скоростью.

– Шагайте как можно быстрее, Вилия, – говорил ей Клэй. – Когда перейдем ручей, сможете отдыхать хоть целый день.

– К вам это тоже относится, – парировала она, вызвав на губах охотника улыбку.

***
Не прошло и часа, как взошло солнце. Клэй оглянулся: на западе в небо уходил густой столб дыма. Значит, дом у озера уже охвачен пламенем.

– Они идут за нами, – сказал он остановившейся рядом Вилии.

– Далеко еще? – спросила она.

– Миля – полторы, – ответил он.

Вуд нетерпеливо залаял, и они снова двинулись в путь, придавленные к земле усталостью долгой ночи.


Прошел еще час, и за широким лугом показался ручей. Клэй все еще не мог поверить, что они так легко отделались. Вуд бросился вперед и одним махом перепрыгнул узкий поток, преграждавший путь к безопасности.

Охотник остановился и вскинул ружье.

– Идите первой, Вилия, я вас прикрою, – сказал он. Когда ответа не последовало, Клэй оглянулся: ребенок лежал на земле рядом с пистолетом, а Вилия Олсен скользила назад, словно ее уносило порывом ветра. Болтая ногами в воздухе, она отчаянно сопротивлялась и задушенно кричала.

Вуд бросился назад, но Клэй приказал ему оставаться на месте. Пес с неохотой остановился возле малыша и зарычал.

Клэй прикинул, что женщину тащат, по меньшей мере, двое призраков, и с ужасом подумал, сколько же еще их поблизости. Шансов ее спасти почти не было, а если он промахнется, Вилию ждет участь Миснутишула, а может, и что похуже. Ему вспомнилось, как когда-то давно Каллу всадил пулю в мэра Батальдо, чтобы избавить его от мучений в когтях демона… Все эти мысли пронеслись в голове охотника, пока он целился в сердце женщины.

– Прости меня, – шепнул он, но когда палец лег на курок, впереди вспорхнула большая птица. Вздрогнув от неожиданности, Клэй выстрелил.

Фонтан алой жидкости забил слева от Вилии, обрызгав ей платье. Теперь одна рука у нее оказалась свободна, и, сжав кулак, она со всей силы ударила по пустоте справа. Клэй не мог в это поверить: Вилия была на свободе и бежала к нему. Вуд свирепо лаял, готовый по первому слову охотника броситься в бой. Клэй увидел, как в трех футах позади женщины в воздухе материализовался нож. Бросив ружье, он нагнулся за пистолетом.

Выпрямляясь, он крикнул: «Ложись!» Вилия кинулась наземь, и он выстрелил. В пространстве повисла кровавая дыра. Клэй явно попал в цель, но пуля лишь ранила невидимку, и нож продолжал медленно приближаться к распростертой женщине.

– Взять! – крикнул Клэй, и Вуд стрелой рванулся с места. Одним прыжком одолев разделявшее их рас стояние, пес приземлился возле Вилии и снова взвился в воздух. Паривший в невесомости нож воткнулся в землю, и пес сцепился с незримым противником. Там, где смыкались его клыки, воздух окрашивался красным. Вскоре Клэй пришел другу на помощь. Отозвав собаку, он упал на колени с кинжалом в руке и прикончил невидимого врага.

***
В башмаки просочилась студеная вода и замочила ноги, но после утомительного перехода эта прохлада была только в радость. Протянув руку, Клэй помог Вилии с Призом выбраться на другой берег.

– Отличный выстрел, мистер Клэй, – сказала она, окинув его любопытным взглядом.

– Да уж… – смутился охотник.

За ручьем остался многочисленный отряд бешанти, сгрудившихся над окровавленной землей. Пропустив Вилию вперед, Клэй пошел позади, на случай, если кому-то из воинов придет в голову послать им вдогонку стрелу.

Оказавшись под сенью деревьев, они скрылись из поля зрения преследователей, и у Клэя появилась возможность осмыслить произошедшее. Теперь только он понял, что красная птица, отклонившая его выстрел, была из той же породы, что и съеденная им на каменном острове во время разлива.

Мысль эта почему-то вызвала у него дикий хохот. Помноженный эхом звук разбудил малыша, и тот разревелся. Вилия сердито шикнула на охотника, и когда Приз заснул, они продолжили путь в полном молчании.


Чтобы спастись от холода, по ночам решено было спать вместе. Под двумя одеялами, захваченными из дома на озере, маленького Приза укладывали между двумя взрослыми. Вуд, добавляя в общую копилку тепло своего мохнатого тела, сворачивался клубком в ногах. Снова пригодились каменные кремни, снова путники грели на костре, а потом зарывали в землю булыжники.

Клэй, опасаясь во сне задавить малыша, спал плохо. У Вилии таких проблем не было: долгие дневные переходы так ее выматывали, что после ужина она просто валилась с ног и засыпала мгновенно. Приз, похоже, догадывался о серьезности своего положения и до рассвета лежал смирно. Понимая, что долго они так не протянут, охотник упорно искал какое-нибудь временное укрытие, хотя бы пещеру. Но безуспешно.


Они пересекли равнину мили в три шириной, усеянную озерцами бурлящей воды. Огромные столбы пара тянулись вверх, наполняя воздух серной вонью. Памятуя о своем каторжном труде в шахте Доралиса, Клэй велел Вилии поплотнее закутать ребенку лицо. В южной части кипящей долины они сквозь туман заметили стадо каких-то животных. Огромные и косматые, с горбом на спине и кривыми бивнями, торчащими из пасти, они мирно паслись в клубах пара. Охотнику не доводилось прежде встречать подобных созданий. Впрочем, их размеры и громогласный рык не вызывали желания познакомиться с ними поближе. Вуд, напротив, то и дело порывался сбежать в сторону стада, так что Клэю поминутно приходилось звать его обратно.


В сосновом бору, привалившись к поваленному дереву, Вилия отдыхала с Призом у обнаженной груди. Вуд развалился у ее ног. Ласковое солнце пробивалось сквозь колеблемые ветром кроны и дождем проливалось на ковер из рыжих хвоинок. Уставившись в пространство, Клэй стоял перед Вилией и докуривал последнюю сигарету. Его одолевали тревожные мысли: о возможной встрече с демонами, о перспективе заблудиться в глуши Запределья с женщиной и ребенком, о поиске временного убежища, а также о бессмысленности собственного путешествия.

– Куда мы идем, Клэй? – спросила Вилия. Охотник на минуту задумался, сделал затяжку и выдохнул с облаком дыма:

– К будущему. У меня там назначена встреча.

– На дворе весна, скоро с запада придет корабль, – спокойно сказала она. – Может, нам лучше вернуться к океану?

– Может, и лучше, – согласился Клэй. – Но не для меня. Есть один долг, который я должен исполнить.

– А как же мы с Призом?

У него не было ответа.

– Ну так как же? – настаивала Вилия.

– Вам лучше оставаться со мной. По крайней мере, еще некоторое время.

– Кто он, тот человек, с кем вы должны встретиться? – спросила Вилия.

Клэй сдержанно улыбнулся:

– Увидите.

– Выходит, из-за ваших долгов придется нам мотаться по всему Запределью?

– Мне очень жаль, – сказал Клэй. Лицо его осунулось и потемнело. Он устало покачал головой, потом обернулся и посмотрел ей в глаза. – Мне, правда, очень, очень жаль.

– Вы себя совсем замучили. Подите-ка сюда и отдохните, – велела ему Вилия, свободной рукой указывая местечко подле себя.

Клэй выбросил тлеющую сигарету, втоптал в землю и медленно подошел к женщине.

– Да, – вымолвил он, – так я и сделаю.

Он опустился на землю, прислонившись спиной к упавшему стволу. Вилия стащила с него шляпу. Закрыв глаза, охотник пробормотал:

– Обещаю, я найду способ отправить вас домой. Я…

– Хорошо, хорошо, – шепнула она, обнимая его за плечи. Через минуту он уже спал.


Ради экономии патронов Клэй решил снова использовать для охоты стрелы. Он давно уже не держал в руках лука, так что одному кролику и паре оленей в этот день повезло: год назад они бы не избегли своей участи.

Вилия попросила охотника научить ее пользоваться этим оружием, и целое утро они посвятили стрельбе по мишени. Приза положили на землю, на безопасном расстоянии и под присмотром Вуда, рядом с мешками и прочей поклажей. Ножом Клэй отковырнул от соснового ствола кусочек коры – эта отметина и служила центром мишени. Охотника поразила неженская сила Вилии: она без особого труда сразу же натянула тетиву до предела. Пущенная ею стрела с первой попытки воткнулась в дерево всего в трех дюймах от цели.

– Недурно, – похвалил Клэй, подходя сзади. Поло жив руки ей на плечи, он мягким нажатием заставил ее выпрямить спину. – Смотрите обоими глазами, – посоветовал он. – Некоторые умеют целиться в прищур, но лично я всегда гляжу в оба.

Вилия спустила тетиву, и стрела, отклонившись от курса, оцарапала какое-то дерево в десяти ярдах от цели.

– Ничего себе благодарность за мои советы! – рассмеялся Клэй.

– Я моргнула, – оправдывалась Вилия.

– Никаких морганий, – строго заявил он.

– Это потому, что вы меня обняли, – объяснила она.

Охотник смутился:

– В таком случае приношу свои извинения…

– Да я совсем и не против, – возразила Вилия. Клэй посмотрел на нее, она на него. Женщина опустила лук, охотник шагнул к ней… Он уже поднял руку, чтобы обнять ее снова, но тут боковым зрением заметил какое-то движение. Клэй резко обернулся. Рядом стоял Васташа, с ребенком на руках. Вилия вскрикнула, и Клэй понял, что она тоже увидела древесного человека.


Ночное небо было усыпано звездами. Путники сидели у огня на поляне, в окружении сосен. Клэй уговорил Вилию последовать своему примеру – взять у Васташи лист и положить под язык. Она баюкала засыпающего малыша, хитрый Вуд устроился поближе к лиственю, который поглаживал его по спине зеленой рукой.

– Я ходил в форт, чтобы найти тебя, – произнес он.

Вилия недоуменно оглянулась по сторонам, пытаясь понять, откуда исходит странный голос. Потом уставилась в любопытные угольки, горящие в темных глазницах зеленого человека.

– Что ты нашел там? – спросил Клэй.

– Побоище, – ответил Васташа. – А еще вот это. – Он выпрямил ногу и, изловчившись, извлек из сгустка листьев, служившего ему бедром, что-то длинное и тонкое. Он протянул предмет Клэю.

– Я принес это тебе в подарок.

Клэй присмотрелся и в тусклом свете костра разглядел капитанскую трубку в виде женской головы. Охотник робко протянул руку и принял подарок. Воспоминание о седовласом вояке накатило волной скорби.

– Люди живут короткой и трудной жизнью, – мягко сказал Васташа.

– Все равно табака нет, – заметил Клэй.

– Попробуй это, – предложил листвень и протянул ему комочек сухих желтых листьев.

Охотник набил трубку и закурил от подожженной в костре ветки. Компанию окутал ароматный дым цвета топленого молока. После пары затяжек Клэй передал трубку Вилии. Та послушно взяла ее и поднесла к губам, но тут же закашлялась и отдала трубку Васташе. Он вдохнул в себя дым, но не выдохнул: молочные клубы просто сочились меж спутанных побегов от груди до макушки.

– Завтра нас ждет новый путь, – объявил он. – Я знаю дорогу, которая приведет нас за тысячу миль отсюда.

– Как это? – удивилась Вилия.

– Дебри пронизаны тропами, где время и расстояние не властны, – пояснил листвень. – Нужно просто знать их. Там, на другом конце, есть место, где смогут остаться мать и дитя.

– Об этих тропах говорил мне Эа, Странник подлинного Вено, – припомнил Клэй. – Признаться, я никогда до конца не верил в их существование.

– Дебри существуют во множестве плоскостей и времен, – объяснил Васташа.

– Надеюсь только, мы не попадем в очередной форт, – проворчала Вилия.

– Не форт, дом. Он стоит на цветочном лугу, у кромки леса, а рядом озеро. Когда-то давным-давно этот дом выстроил один из людей со светящими шапками. Его звали Ивс, кажется. Он заблудился на пути к Раю и долгое время прожил один в этой глуши, – сказал листвень, снова принимая трубку из рук Вилии.

– Один из той экспедиции, – тихо молвил Клэй. – Последний товарищ Битона, совсем еще юноша. Я думал, он погиб в ледяной пустыне.

– В некотором смысле, – подтвердил Васташа.

– Вы оставите нас с Призом одних? – спросила Вилия упавшим голосом.

– Лишь ненадолго, – успокоил ее листвень, – пока Клэй сослужит службу Па-ни-та.

– Это еще что такое? – Вилия удивленно воззрилась на охотника.

– Прошу, – взмолился он, – я не в силах этого объяснить.

Позже, когда женщина с ребенком уснули под одеялами, а костер почти догорел, Клэй и Васташа долго сидели в молчании. Теплый ветер обдувал поляну, и что-то легонько скользило по воздуху. Трепеща и извиваясь, оно опустилось на траву. Клэй медленно поднялся, потянулся и пошел взглянуть, что это. На земле лежала вуаль – сложенная наполовину, и отогнутый уголок ее чуть трепетал. Он наклонился поднять ее, но вуаль превратилась в широкий зеленый лист.

– Отдохни, Клэй, – шепнул ему листвень.

Васташа подвел их к изгибу натоптанной лесной тропы. Со своего места, из-за плеча древесного человека, Клэй видел, что около четверти мили тропинка бежит строго по прямой, как шоссе, а потом резко сворачивает влево, скрываясь из виду.

– Запомните, – сказал листвень, – как только мы ступим на этот путь, что бы вы ни увидели, не говорите ни слова. Вам встретятся создания человеческие, животные и растительные, которые проходили здесь раньше и которые где-то в глубинах Времени идут здесь всегда. Коснетесь их, заговорите – и рассыплетесь, как лед на замерзшем озере, разбитый падучей звездой.

Клэй и Вилия кивнули. Потом охотник спохватился:

– А как же Приз? Вдруг он захнычет, закричит?

– Ребенка понесу я, – сказал Васташа. Охотник глянул на Вилию: та решительно замота ла головой.

– Верь ему, – сказал ей Клэй.

Васташа улыбнулся, когда женщина с неохотой протянула ему сына. Листвень прижал Приза к груди, и веки младенца тотчас смежил крепкий сон.

– Постойте, а Вуд? – забеспокоилась Вилия.

– Он знает, – заверил ее листвень.

Стоило им ступить на тропу, как отовсюду полился отчетливый гул: он нарастал и стихал, будто сам воздух пытался вспомнить позабытый мотив. Атмосфера сделалась мягкой и вязкой. Казалось, путники плывут сквозь плотный воздух. Откуда-то сверху налетел упругий ветер, приподняв подол Вилиного платья. Ткань не опадала и не хлопала, она просто застыла в воздухе, как нарисованная.

Свернув за первый поворот, они увидали те самые «создания», о которых говорил Васташа. Олени и лисицы, кролики и птицы, взошедшие на тропу, чтобы попасть в другой день, другой год или другой мир. Все они тихо светились в расплывчатых серебряных оболочках. Клэй подумал мельком,что их маленький отряд, должно быть, со стороны выглядит точно так же.

Они опять повернули вслед за изгибом тропы, и впереди показалась высокая фигура Эа. Проходя мимо, Странник из подлинного Вено повернул голову и улыбнулся. Охотнику отчаянно хотелось заговорить с ним, но он не забыл предостережение Васташи. Должно быть, Странник направлялся в Анамасобию, чтобы положить начало той истории, которая привела Клэя сюда.

Эа был лишь первым. Шагая по тропе, они встречали толпы людей, двигавшихся в обоих направлениях. Однажды Клэю почудилось, будто он узнал среди них татуировщика из племени молчунов, вернее Слова, хромающего куда-то по своим делам. Охотник хотел догнать старика и проверить, он ли это, но тут Васташа стал сворачивать с тропы, знаками призывая остальных следовать за собой.

Мгновение спустя они вновь оказались в чаще леса и вновь ощущали привычную силу тяжести. Шагнув к Вилии, Васташа протянул ей Приза, и женщина, обняв ребенка, поцеловала древесного человека в зеленый лоб.


Ивс до сих пор стоял на цветущем лугу в своих лохмотьях, опершись на рукоять кирки. Острый конец орудия намертво врос в землю. Вокруг скелета еще угадывались очертания прямоугольника – свидетельство того, что здесь когда-то занимались огородничеством. Выбеленный временем череп гостеприимно кивал в сторону дома – большого бревенчатого строения с двумя комнатами, крылечком и очагом. Все это очень напоминало дом Олсенов, не хватало только окон.

Прежний хозяин дома, похоже, был мастер на все руки. Быть может, ему недоставало общения, зато времени хватало с лихвой, и основательность его натуры проступала тут во всем. Сплетенная из лозы и сухожилий мебель оказалась не только добротной и крепкой, но и весьма изящной на вид. На широкой кровати лежал набитый мягким мехом матрац из шкур и такие же подушки. Как и в домике Олсенов, перед камином здесь тоже имелось тронного вида кресло с высокой спинкой.

На столе в деревянных канделябрах стояли сальные свечи. Дощатый пол, похоже, Ивс подметал в утро своей кончины: самодельный веник до сих пор стоял у стола, как будто хозяин забыл убрать его на место.

Последующие несколько дней Клэй с Вудом усердно охотились: нужно было набить побольше дичи, чтобы во время их отсутствия Вилия не испытывала недостатка в провизии. Васташа сопровождал их в этих походах, собирая плоды, травы и коренья – и съедобные, и те, что могли сгодиться для медицинских надобностей.

Вилия хлопотала по дому, занимаясь уборкой и обследованием припасов, оставшихся от прежнего хозяина. Чтобы их с малышом не беспокоили холодные ночные ветры, щели между бревнами она законопатила смесью из глины и сухой травы. Из вещей Ивса самой полезной находкой стал каменный топор – с его помощью удобно было колоть сучья для растопки. Ярдах в пятидесяти к северу от дома Вилия обнаружила остатки лесов, которые Ивс сконструировал для постройки камина. Дерево было гнилое и трухлявое, но достаточно сухое, чтобы сгодиться на дрова.

У другой находки, напротив, не было никакой практической ценности: на кровати, под подушкой, Вилия отыскала медальон на золотой цепочке. Медное сердечко отворялось на проржавевших петлях, открывая взору пожелтевший портрет хорошенькой девушки, совсем еще ребенка. Медальон Вилия повесила на шею, вместе с ожерельем из Кэроллов, и он стал любимой игрушкой маленького Приза.

Вечерами, после ужина, когда он засыпал, Вилия, Клэй и листвень сидели у камина и обсуждали планы на будущее. Охотник раскуривал трубку и пускал ее по кругу, и даже Вуд подползал ближе, чтобы вдохнуть немного ароматного дыма.

Решено было, что Клэй и Васташа отправятся в путь как можно скорее, чтобы вернуться до осенних холодов. Дни стояли погожие и теплые, и даже редкий дождик был спокойным и мягким. Вуда охотник решил с собой не брать: пес оставался развлекать Вилию и охранять малыша.

Когда наступала ночь и огонь догорал, Васташа уходил из дома в лес и спал там. Вилия с Клэем, не изменившие своих привычек с поры лесных ночевок, вместе забирались в постель по разные стороны от Приза. Едва заслышав храп охотника, пес бесшумно, по-кошачьи, вспрыгивал на кровать и сворачивался в ногах.


– Ну, я пошел, – сказал Клэй. Он стоял на пороге с ружьем в руках и мешком за плечами. На крыльце в ярком утреннем солнце его дожидался Васташа. Вилия сидела в кресле у камина, с ребенком на руках, и глядела на почерневшие угли.

– Удачи, – сказала она, но глаз так и не подняла. Охотник вышел из дому, и вместе с древесным человеком они зашагали к северной оконечности озера. Вуд с лаем бросился за ними. Клэй остановился и указал на дом, приказывая псу вернуться.

– Ты остаешься, – сказал он. Вуд уселся на землю и недоуменно посмотрел на хозяина.

– Он что, не понимает? – спросил Клэй у Васташи.

– Нет, – ответил листвень.

– Вуд, уходи, – строго сказал охотник, и пес, понурившись, поплелся к дому.

– Идем, надо спешить, – позвал листвень.

Они прошли несколько шагов, когда охотник, вдруг пробормотав: «Постой, я сейчас», скинул мешок и ружье на землю, а сам бросился к дому, обогнав по дороге собаку.

Он уже был совсем близко, когда дверь распахнулась и на крыльцо выбежала Вилия. Клэй перешел на шаг и медленно приблизился. А потом прижал ее к груди, и так, обнявшись, они стояли долго и молча. Затем разом отвернулись и разошлись в разные стороны, так и не сказав друг другу ни слова.


Словно крошечные резные фигурки, путешествующие в огромной кукольной коробке, где карликовым деревьям калечат корни, а в ручьях каким-то чудом течет настоящая вода, Васташа и Клэй шагали сквозь сосновые и дубовые леса, сквозь кишащие демонами чащи, шли по болотам, пустыням и лугам, по полям хищных растений и руинам заброшенных городов, по крутым взгорьям и склонам холмов.

Лето было в самом разгаре, когда дни длинны, а ночь освежает прохладой после палящего солнца. Путники сидели у костра под звездами и курили трубку. Васташа был буквально в самом расцвете, и шея сзади у него проросла блестящим черным плодом на тонком черенке. Клэй, который больше не нуждался в листьях, чтобы понимать своего спутника, спросил о назначении этой сливы.

– Завтра мы будем у цели, – сказал листвень, – тогда я открою тебе всё.

– Ладно, – согласился Клэй.

– Тот кристалл, что дал тебе старик из племени Слова. Он с тобой? – спросил Васташа.

– Здесь, в кармане, – ответил Клэй.

– Он понадобится нам, – объяснил листвень.

– А когда мы покончим с этим заданием, ты обещаешь, что я попаду в Вено? – спросил охотник.

Листвень ничего не ответил, только посмотрел вверх, на луну.

– Да или нет? – настаивал Клэй.

– Ты попадешь в Рай, – сказал Васташа. Засыпая, листвень закрыл глаза, втянул в себя руки, поник головой – и из зеленого человека снова превратился в куст. Клэй старался думать о том, что он скажет Арле Битон, когда вновь встретится с ней, но мысли все время возвращались к дому у озера. Ему не хватало Вуда, и хотя Васташа был отличным товарищем и приятным собеседником, охотнику казалось, что там, на лугу у озера, он оставил часть самого себя.

Клэй сунул руку в карман – проверить, на месте ли кристалл. Пальцы нащупали его твердую гладь, однако в кармане оказалось и кое-что еще – две маленькие вещицы, которых он туда не клал. Охотник собрал их в горсть и вытащил наружу: на ладони лежали Кэроллы – не все, а только женщина и мальчонка.

– Вилия… – улыбнулся Клэй и сжал куколки в ладони.


В полдень они подошли к нависавшей над горизонтом горе, которая в последнюю неделю пути с каждым днем становилась все огромнее. Вслед за Васташей Клэй миновал рощицу, окружавшую подножие каменного гиганта, и вышел к заросшей тропе, что, петляя, уходила вверх по южному склону. Охотник был поражен: сколько же труда ушло на то, чтобы высечь дорогу в толще горы!

– Чья это работа? – спросил он древесного человека, когда остановился перевести дух.

– Тех, что пришли из внутреннего моря. Всё это они проделали за один день: гору выпотрошили изнутри, а вершину, которую отсюда не видно, сняли, чтобы солнце могло освещать искусственный мир. Их машины не единожды делали невозможное легким.

– Что это за машины? – заинтересовался Клэй.

– Механизмы, но не такие примитивные, как у вас, у людей, – отвечал листвень. – Народу О подвластны такие силы, которые меняют саму природу мироздания.

– Что это было для них? Убежище? – спросил охотник о пустотелой горе.

– Да, – подтвердил его догадку листвень, – но не для них. – И раньше чем Клэй успел продолжить свои расспросы, Васташа двинулся дальше по обрывистой тропе.

Охотник покачал головой, подумав: «Мудрит почище Брисдена». Подобрав мешок, он оглянулся назад и только теперь заметил, как высоко они забрались. Далеко внизу расстилалась широкая равнина, по которой они шли три последних дня. Вздохнув полной грудью, Клэй зашагал вслед за проводником.

Получасом позже и сотней футов выше они вышли к тому, что сначала показалось Клэю горной пещерой. Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что края у грота слишком ровные, а свод изгибается чересчур правильной аркой, чтобы иметь природное происхождение. Васташа остановился у зияющего отверстия.

– Вот мы и пришли, – сказал он. – Можешь отдохнуть, а я пока расскажу тебе обо всем.

Клэй скинул мешок и уселся. Листвень опустился напротив, и, передавая друг другу флягу, путники сделали несколько жадных глотков.

– Эта пещера – вход в заповедный сад, – начал Васташа. – Я говорил тебе, его создали те, что вышли из моря…

– У них что, нет своего названия? – перебил Клэй.

– Есть, но оно такое длинное и сложное, что я никогда не мог его запомнить, – терпеливо объяснил Васташа. – Если хочешь, я буду называть их «О», или «подводный народ», или «те, что вышли из океана».

– Договорились, – улыбнулся охотник.

– Так вот, – продолжал листвень, – в скале разбит роскошный сад, который создали специально для последней оставшейся в живых Великой Змеи. Когда-то эти гиганты обитали по всему Запределью, от края до края. Нельзя было пройти и мили, чтобы не повстречаться с одним из них. Это были грозные создания: с розовой чешуей и рогами, они по-змеиному скользили по земле…

– Я видел их скелеты, – вставил Клэй. – Я называл их Сиримоны – как созвездие.

– Прекрасно, – сухо сказал Васташа, недовольный тем, что его снова перебили. – Так вот, эти, как ты их называешь, Сиримоны были не просто торговцы смертью, не просто самый ужасный кошмар местных племен – в них была заложена способность воплощать и отражать сознание Запределья. Все вместе они образовывали что-то вроде паутины, по нитям которой текли его мысли. Именно через них Запределье сознавало собственную разумность.

– Оно думает?! – поразился Клэй.

– Думало. Направляло ход своего существования. У Запределья была воля, и эта воля была доброй, – продолжал Васташа. – Но война между Па-ни-та и подводным народом уничтожила Сиримонов и истощила волю Запределья, так что теперь она сосредоточена в одной-единственной особи, заточенной в этой скале. Дебри гибнут.

– Но как война могла уничтожить таких гигантов? – удивился охотник.

– Па-ни-та завладела волей Запределья и обратила Сиримонов против тех, что пришли с моря. В ответ подводный народ наслал на них мор – как когда-то и на моих братьев. Когда мы потерпели поражение и тело Па-ни-та погибло, подводные люди поняли, что натворили, но было поздно. В воздухе Запределья уже витал запах смерти. Они спасли последнего Сиримона и изолировали его здесь, в этой горе, – до тех пор, пока не отыщется способ возродить их к жизни. Ведь они хотели завоевать новые земли, а вовсе не умирающий мир.

– По мне – так Запределье просто кишит жизнью, – с сомнением заметил Клэй.

– Это оттого, что ты – существо инородное, – возразил Васташа. – Тебе не видны мельчайшие и сложнейшие признаки умирания, и ты ничего не почувствуешь, когда дебри оживут.

– Кажется, я понимаю, о чем ты. Хотя все это слишком похоже на сказку, – сказал охотник. – Но при чем тут я?

– Па-ни-та велела нам возродить Великую Змею, – заявил листвень. – То есть оплодотворить ее.

Клэй расхохотался.

– У меня, конечно, давно не было женщин, но не думаю, чтобы меня возбудил вид чешуйчатого монстра.

Васташа повернулся к Клэю спиной.

– Сорви плод с моей шеи. Держи его крепко, не вырони: там семя, от которого в назначенный срок змея произведет потомство.

Охотник протянул руку и обхватил темный плод пальцами. Рывок, резкий щелчок – и по склону горы эхом прокатился мучительный вопль. Клэй от неожиданности чуть не выпустил тяжелый плод из рук. Когда Васташа обернулся, на лиственном лице блеснули капли слез.

– Прости… – смутился охотник.

– Ничего, – сказал Васташа, тяжело дыша, – тебе придется труднее. Теперь ты должен соблазнить змею.

***
В глубине грота темнело озеро, напомнившее Клэю водоем в той пещере, где он наткнулся на останки Па-ни-та. Несколькими ярдами дальше в скале имелось еще одно отверстие, покрытое тончайшей голубой пленкой. Сквозь это волнистое голубое окно проглядывал великолепный сад, полный деревьев, цветов и трав. Именно так Клэй представлял себе Рай – с тех пор как давным-давно, в Анамасобии, впервые услышал о нем.

На полу, под черной шляпой, лежала его одежда. Клэй, абсолютно голый, в одной руке сжимал плод, а в другой – кристалл, подарок татуировщика.

– Объясни мне еще раз, зачем это нужно, – попросил он.

После того как все ее сородичи погибли, змея ненавидит даже запах Запределья. Ты сам не отсюда и пахнешь для нее безопасно, а вот одежда уже пропиталась дебрями, – объяснил Васташа. – Не бойся, все получится. Тебя привело сюда желание исправить большое зло и достигнуть покоя в душе. Запределье, так же как и ты, должно вновь обрести равновесие, и оно чувствует в тебе единомышленника. Ты найдешь спящего Сиримона и заставишь его открыть пасть. А потом швырнешь туда плод.

– А если я промахнусь? – поинтересовался Клэй. Листвень не ответил.

– Она ведь может убить меня, – продолжал охотник.

И снова никаких комментариев не последовало.

– Ясно, – кивнул Клэй.

– Кристалл позволит тебе пройти сквозь завесу, – сказал Васташа. – Смотри, не потеряй его, не то не сможешь вернуться назад. Как только бросишь семя, беги со всех ног и не оглядывайся. Я буду ждать тебя здесь.

Клэй шагнул к рябившейся голубой пленке, медленно погрузил в нее руку и вытащил обратно.

– Только так ты сможешь достигнуть цели своего путешествия, – напомнил листвень.

Охотник задержал дыхание, словно перед прыжком в глубину, и шагнул сквозь проход. Кожу обожгло холодом, и на долю секунды Клэй потерял сознание. А потом услышал щебет птиц, почувствовал тепло солнца и открыл глаза, зная, что заново родился, и родился в Раю.


Васташа стоял в пещере, сквозь прозрачную мембрану провожая взглядом удалявшегося Клэя. Сзади, из озера, высунулись две перепончатые лапы. Красночешуйчатое нечто с круглыми рыбьими глазами и веером плавников на голове выползло на сухой каменный пол. Вода стекала с него ручьями, скрежещущие жаберные вздохи эхом отдавались под сводами пещеры. Лапы и брюхо существа густо заросли ракушками, широкую пасть обрамляли два длинных, свисавших с верхней губы, уса. Волосы нитями водорослей спускались вдоль игольчатого хребта, колыхаясь в воздухе точь-в-точь как в толще вод.

Существо подползло к Васташе и еще успело увидеть, как Клэй скрылся за цветущей стеной.

– Как тебе удалось уговорить его? – спросил чешуйчатый Шкчл.

– Я рассказал ему историю, – ответил Васташа.

– То есть солгал, – уточнил собеседник. Листвень пожал плечами.

– Называй как знаешь.

– Он в курсе, что теперь всем нам предстоит объединиться, ради того чтобы оживить дебри?

– Я не стал вдаваться в такие подробности. Все и так чересчур сложно, – сказал Васташа. – К тому же по законам жанра в хорошей истории всегда должен присутствовать негодяй.

Издаваемый Шкчлом скрежет усилился. Он смеялся.

– Но он хотя бы знает, какую жертву должен принести? – спросил чешуйчатый. – Второй ингредиент, кроме плода?

Листвень отрицательно покачал головой.

– А если он сбежит раньше, чем змея вкусит его крови?

– Не сбежит – заверил его Васташа.

«Ничего не бойся»

Боюсь, в добропорядочном Вено употребление чистой красоты карается законом, но я все же припрятал в складке крыла две ампулы и шприц. Больше из вещей я не взял с собой ничего, кроме пера, чернил да неоконченной рукописи. Разве мог я поступить иначе? Ведь я оставил Клэя прямо накануне свидания с гигантской змеей! Я знал, что дела могут задержать меня в Вено на несколько дней, и в то же время не мог торопить повествование, которое явно близилось к кульминации. Последние события повести об охотнике повергли меня в смятение, хотя, возможно, это даже к лучшему: волнуясь за Клэя, я отвлекался от собственных тревог по поводу предстоящей встречи с Семлой Худ и прочими моими недоброжелателями.

И вот я сижу у окна, в квартире, которую подыскал мне Фескин, и обозреваю главную улицу славного города Вено. Апартаменты отличные, хотя мебель, к сожалению, не учитывает специфику моей анатомии… Уже поздно и город крепко спит, поэтому я ввел себе красоту и теперь нетерпеливо жду, когда знаки Запределья проскользнут в мой ум. А пока – позвольте описать подробности моей собственной встречи со змеей, которая, может, и пострашнее Сиримона. Имя ей – Предубеждение.

Нынешним утром, как и было условлено, я прибыл в Вено. В сюртуке и при шляпе, но дрожа до кончика хвоста – от страха быть отвергнутым. Добрый Фескин сказал, что я отлично выгляжу, но я все равно раза три бегал в школьную уборную, чтобы проверить свою экипировку и поупражняться напоследок в улыбке без обнажения клыков. Запомнив хорошенько, какое именно искажение лицевых мышц отвечает за создание сдержанной располагающей усмешки, я объявил учителю, что готов.

Покинув безопасные стены школы, мы вышли на улицу. По случаю хорошей погоды жители Вено прогуливались по городу, торговались в лавках или просто болтали друг с другом, стоя на перекрестках улиц. Я старался не замечать ни брошенных в мою сторону косых взглядов, ни летевших вслед обидных слов. Завидев меня, кое-кто переходил на другую сторону улицы, но несколько смельчаков даже пожелали мне удачи и помахали рукой – с безопасного расстояния.

Сейчас мы предстанем перед констеблем Спенсером, – на ходу объяснял Фескин. – Он тут единственный представитель власти. Я его давно знаю, он малый честный и справедливый и склонен верить не эмоциям, а доказательствам.

И что будет, когда мы явимся? – спросил я с замиранием сердца.

Боюсь, там будет куча народу, – сказал учитель. – Но пусть это тебя не смущает. Спенсер не начнет, пока зрители не утихомирятся. Сперва выступят твои обвинители со своими претензиями. Потом у тебя будет возможность ответить на их обвинения. Окончательное решение выносит констебль. Я уже говорил с ним. Знаешь, его весьма впечатлило твое решение прийти и выступить в свою защиту.

Мы свернули в боковую улочку и вышли к большому зданию, где помещались суд, тюрьма и кабинет Спенсера. У крыльца собралась толпа зевак, двое были с ружьями – видно, стражники. Сердце мое заколотилось еще сильнее. Но тут вперед протиснулась Эмилия и с приветом бросилась ко мне. Когда она протянула мне ладонь, я задержал ее в своей руке.

– Ничего не бойся, Мисрикс, – сказала она.

Из всех присутствующих это дитя было единственным, кто понимал, каково мне сейчас.

Стоило нам приблизиться, как те двое с ружьями велели всем расступиться и пропустить нас. Шагая сквозь этот строй, я не мог отделаться от ощущения, что все это мне знакомо: ведь точно так же шагал Клэй сквозь строй бешанти, покидая форт Вордор. Разница заключалась лишь в том, что в данном случае ничто не мешало какому-нибудь нервному гражданину вытащить из-за пазухи оружие и пустить мне пулю в голову. В последнюю секунду, когда мы уже взошли на крыльцо, свирепого вида верзила встал у Фескина на пути.

– Отойди-ка, – спокойно сказал тощий очкарик-учитель, потеснив его с дороги. Какое бесстрашие! До тех пор, поглощенный собственными проблемами, я даже не задумывался, что, вызвавшись быть моим представителем, мой друг тоже подвергает себя опасности.

Я шепнул ему в спину слова благодарности, но, боюсь, они потонули в приветственных криках, которые, в свою очередь, заглушал многоголосый хор, скандирующий: «Смерть демону!»

Голова кружилась, как в водовороте. Мне стоило немалых усилий держаться прямо и не шататься как пьяный. Наконец мы вошли в просторную залу. Направо были ряды скамеек, уже заполненные публикой, слева возвышался огромный стол, за которым сидел человек в черном облачении. Это, должно быть, и был констебль Спенсер. Он оказался ниже ростом, чем я воображал себе, но благодаря широкой груди и мощным плечам вид имел очень внушительный. Волосы на голове констебля были редкими и седыми, так же как и кустистые усы. Широкое и красное лицо его ровным счетом ничего не выражало, рот тянулся идеально прямой линией.

Завидев нас. Спенсер встал, высоко поднял руку и с грохотом опустить ее на крышку стола. Это звук заставил меня подпрыгнуть от неожиданности, а тех, кто толпился сзади, – замолчать.

– Тишина! – провозгласил констебль. – Тот, кто посмеет нарушить ход разбирательства, может рассчитывать на отдых в тюремной камере.

Фескин прошел вперед и обменялся с констеблем рукопожатиями.

– Это Мисрикс, – сказал учитель, простерев руку в мою сторону.

– Подойдите ближе, – велел мне Спенсер.

Я повиновался. Он протянул мне руку, и в ответ я протянул свою. Спенсер схватил мою ладонь и, нисколько не страшась когтей, энергично потряс ее.

– Я знаю, вы пришли по собственной воле. Я учту это, когда буду выносить решение, – сказал он.

Я кивнул и отступил назад.

– Изложите ваше дело, – объявил констебль, усаживаясь на свое место.

Мы оказались здесь сегодня по двум причинам, – начал Фескин. – Во-первых – чтобы мой друг Мисрикс ответил на обвинения, выдвинутые против него Семлой Худ сотоварищи. А именно: что он владеет неким каменным ножом, который, по ее словам, принадлежал некогда Клэю, что якобы доказывает, будто бы Мисрикс умертвил одного из самых прославленных отцов-основателей нашего города. Вторая, и даже более веская, причина заключается в том, что мы просим дать Мисриксу возможность доказать свою добрую волю и позволить ему стать гражданином Вено.

– Это два совершенно разных вопроса, – возразил Спенсер. – Второй мы сегодня рассматривать не будем, но замечу: сегодняшнее присутствие в этом зале мистера Мисрикса увеличивает его шансы на получение гражданства. Теперь – что касается обвинений… – Констебль махнул рукой к публике. – Выйдите вперед, миссис Худ.

Обернувшись, я увидал семенившую по направлению к констеблю пожилую женщину, побывавшую у меня на развалинах. За ней следовали трое незнакомых мне джентльменов. В руках вдова хищно сжимала нож, выкраденный из моего музея.

– Я так понимаю, вы принесли с собой улику, – сказал Спенсер.

Старуха шагнула к столу и положила нож перед констеблем.

– Это, – объявила она, – нож Клэя. Я узнала его, и эти люди тоже узнали, и я уверена, что эта тварь, с которой мы тут цацкаемся, убила моего старого друга.

– Что заставляет вас думать, что этот нож когда-то принадлежал Клэю? – спросил Спенсер.

– Мало того, что я не раз видела, как он держал его в руках, но на рукоятке к тому же имеется особый знак – свернувшаяся змейка. Вдобавок ко всему лезвие у этого ножа из камня, а не из металла. Его подарил Клэю Странник из Запределья по имени Эа. Надеюсь, вы знаете свою историю, констебль Спенсер.

– Да, мадам, – отвечал тот с улыбкой. Потом обернулся ко мне. – Вы видели этот нож прежде?

– Он был в моей коллекции, в музее, который я создал из предметов, обнаруженных на развалинах Отличного города! – выпалил я и, закончив, зачем-то поклонился.

– Где именно вы его нашли? – продолжал выпытывать констебль.

– Точно не помню, но кажется, он торчал из куска уцелевшей стены.

– С какой же это стати нож торчал из стены? Я почувствовал, как почва уходит из-под моих ног. – Ас какой стати что угодно находится где угодно в этом хаотическом порождении взрыва? – залепетал я в свое оправдание. – Однажды, например, я обнаружил детский скелетик, вмурованный в коралловую колонну…

Тут подал голос один из приспешников Семлы Худ:

– Я тоже знал Клэя. Это точно его нож. Я таких отродясь не видел, пока не появился Странник. Да Клэй никогда бы с ним не расстался! Он ведь у него был для всяких надобностей – от рыбалки и охоты и до родильных дел. Клэй сам как-то показывал мне: режет, как бритва.

Два других субъекта позади старухи одобрительно закивали.

– Ясно… – начал было Спенсер, но тут в дело вмешался Фескин.

– Если позволите, – сказал учитель и, не дожидаясь утвердительного кивка, продолжил: – Когда Странник был схвачен Создателем, разве не могло у него оказаться с собой такого ножа? В заключении ему, разумеется, не позволили бы иметь при себе оружие. Возможно, это и есть тот самый нож, что лежит сейчас перед нами. Он мог храниться в одном из кабинетов министерства, а потом, во время взрыва, застрял в стене. Эа, должно быть, вырезал для Клэя новый нож, когда оба они жили по соседству в Вено.

– Тогда где же теперь Клэй? – ехидно осведомилась старуха Худ.

– Я расстался с ним в Запределье, – ответил я. – Я не мог идти дальше, а он чувствовал, что должен вернуть Арле Битон зеленую вуаль. Мы были друзьями, мы помогали друг другу! Это я вылечил его от пристрастия к чистой красоте. Я спас ему жизнь! Зачем мне было убивать его?

Спенсер призвал собрание к тишине. Он приложил указательный палец одной руки к торцу рукоятки, другой – к острию, поднес его к глазам и повернул большим пальцем. Мгновением позже по запястью констебля уже текла струйка крови. Он выронил оружие и поднял удивленный взгляд. Затем, вытащив из кармана носовой платок, обвязал порезанный палец.

– Допустим, Клэй мертв. Но тогда где его тело? Где свидетели убийства? – сказал он. – Где мотив? Все, что мы имеем, – это что вы, миссис Худ, сбежали, прихватив с собой чужую собственность. Принимая во внимание вашу искреннюю веру в ценность этой улики, я не стану судить вас за воровство. Что же касается Мисрикса, он свободен. И еще, – добавил Спенсер, повышая голос так, чтобы слышно было даже на дальних скамьях. – Любой, кто будет замечен в домогательствах, угрозах или нападках на нашего гостя, понесет самое строгое наказание! Надеюсь, вы, миссис Худ, тоже помните свою историю. Этот город был основан ради того, чтобы обеспечить достойную жизнь всем его честным гражданам – вне зависимости от их положения в обществе. Неужели мы забыли урок, преподанный нам Клэем? Забыли о том, что внешность обманчива? Вспомните же о том, что сегодня Мисрикс явился сюда по своей воле, что он спас Эмилию от верной смерти, что многие из вас проводили время в его обществе и находили это общество весьма приятным. Я все сказал.

Нужно ли говорить, в каком я был восторге? Фескин пытался обнять меня. Крылья мои хлопали от волнения, хвост плясал по собственной воле. Констебль хотел было отдать мне нож, но я только замахал руками. «Это вам!» – воскликнул я, и он кивнул, с улыбкой принимая подарок.

Семлу Худ и всю ее свору словно ветром сдуло, а я остался стоять в окружении толпы друзей. Оказалось, все они были уверены в моем успехе. Этот миг мне не забыть никогда! Мать Эмилии позволила мне посадить дочурку на плечи, и все вместе мы вышли на солнце.

Позже, в трактире, когда немало уже было выпито, Фескин поведал мне, что слово констебля – закон и что через каких-нибудь пару недель я смогу совершенно официально присоединиться к обществу Вено. Даже трактирщик на радостях своими руками разорвал наш счет! Когда день стал клониться к вечеру, я вышел прогуляться по улицам городка, вступая в разговоры с каждым встречным и поперечным. Попадались еще такие, кто меня сторонился, но теперь их было очевидное меньшинство. Так я опять родился заново – третий раз в своей жизни.

Впечатления сегодняшнего дня до сих пор переполняют сердце, и мне трудно сосредоточиться на путешествии Клэя, хотя я уже чувствую действие красоты. Сегодня, вместо того чтобы перенести меня в Запределье, она рисует мне картины блестящего будущего… Маленький домик на окраине городка. Верные друзья и простая, ни к чему не обязывающая беседа. А сколько я принесу людям пользы, выполняя самую тяжелую работу и охраняя город от врагов! С другой стороны, разве не найдется применения моему интеллекту? После стольких прочитанных книг, я тоже мог бы стать школьным учителем. Я так люблю Эмилию, да и вообще ребятишек… А как здорово было бы перевезти из развалин все книги и устроить тихий, спокойный уголок, где любой мог бы почитать, или поговорить о философии, или рассказать сказку… Да, мысль просто гениальная!

Я уношусь мечтами в такие непостижимые дали, что даже спрашиваю себя, а не хватит ли у какой-нибудь горожанки смелости стать моей спутницей? А может, даже – смею ли я подумать об этом! – женой? Интересно, как выглядели бы отпрыски женщины и демона…

Пока мой мозг занят этим вопросом, я замечаю, что пол в комнате прорастает травой, с потолка спускаются лианы, а в углу, там где только что стоял шкаф с часами, шелестит дерево. Вено становится моим собственным Раем. Но что это? Ребенок? Розовый, гладкий, извивающийся… Но постойте, вместо кожи на нем чешуя и – о, нет! – рогатая голова с пастью, полной острых, как иглы, зубов. Он тянется ко мне – безрукий, безногий, чудовищный монстр. Змея вползла в мой Рай, и я исчезаю…

Вуаль на ветру

Изнутри мирок полой горы со всех сторон ограничивался внутренними гранитными склонами, вздымавшимися все выше и выше – к широкому отверстию, за которым летнее небо синело далекой мечтой об океане. Пышущий буйной зеленью сад имел форму почти правильного круга, и хотя окраины его большей частью пребывали в тени, центр ярко освещался солнцем.

Клэя ошеломило природное великолепие – сверкающая зелень листвы и трав, изобилие птиц и бабочек, пестрота цветов… Все это напоминало тот оазис, где он впервые повстречал Васташу, но теперь островок зелени в пустыне выглядел поблекшей фотографией в сравнении с окружавшей красочной действительностью. Легкий ветерок ерошил волосы и ласкал кожу. Всевозможные ароматы сливались воедино в тот запах фруктов, цветов и земли, что казался духом самой жизни.

Направляясь к центру заповедника, Клэй оставил позади рощицу, больше походившую не на лес, а на заботливо созданный сад – так привольно раскинулись в ней деревья, и подошел к мягкой зеленой лужайке. В отдалении виднелся просторный водоем, а в центре этого искусственного озера – остров с протянувшемся к нему узким перешейком моста. Клэй был уверен, что змея он найдет именно там.

Бархатная трава ласково гладила босые ноги, и, выйдя на солнце, охотник почувствовал, что мог бы сейчас лечь и уснуть навечно. Он сладко зевнул, и серебристые листья деревьев на другом берегу качнулись от его дыхания. Душу его больше не тревожили ни Вуд, ни Приз, ни Вилия, ни оба Вено. Образ Арлы Битон растворился без следа, а вместе с ним – и все грехи прошлого. Теперь в голове у Клэя билась одна мысль – соблазнить змею. Он слышал что-то вроде музыки – еле различимые переливы колокольчиков и голоса, но не мог понять, откуда она льется – то ли из воздуха, то ли из его собственных ушей.

Сжимая темный плод в одной руке и кристалл – в другой, Клэй прошел по земляному мосту. Только тяжесть этих предметов в ладонях удерживала его от того чтобы взлететь – или уснуть. Солнце поблескивало в прозрачной воде – миллионы искорок, собирающих и вновь разбивающих геометрические узоры. В воде плавали толстые оранжевые рыбы, из губ которых, будто ноты из флейты, вылетали пузырьки воздуха.

Пройдя сквозь полосу деревьев к самому центру острова, охотник добрался до огромной спящей туши. Эта змея раза в четыре превосходила размерами те скелеты, которые он видел на равнине. Она была такая же гигантская, как тот дымный призрак, которого вызвал татуировщик, и действительно могла обвить кольцом целую деревню. Стальная броня розовой чешуи жизнерадостно блестела на солнце. Тело дракона было толщиной в человеческий рост, голова не уступала размерами домику Олсенов, рога больше напоминали заостренные колья, а в пасть легко могла поместиться лошадь.

Но охотник не чувствовал страха. Подойдя совсем близко, он провел рукой по гладкому розовому боку. Дыхание змеи осталось спокойным и ровным. Тогда Клэй поднес плод к выпуклым ноздрям и стал следить: не мелькнет ли в безвеких глазах искра сознания. Но они все так же смотрели в одну точку – загадочные круглые окна с желтыми шторами и вертикальной прорезью зрачка.

Долго стоял охотник перед невероятной громадой, и мысленному взору его являлись сцены древней войны. В страшной битве сходились армии древесных людей и жителей внутреннего океана. Уничтожая все живое, на лес надвигались органические машины – огромные, обвешанные водорослями, черные моллюски без раковин. Лианы опутывали этих неумолимых монстров своими побегами, стаи воронов падали с небес, разрывая их на части. Воздушные флотилии надутых пузырей левиафанов заслоняли собою солнце и извергали жидкий огонь, превращавший сочные луга в пустыни. Па-ни-та насылала на Палишиз зудящие облака ядовитых москитов, а подводный народ в ответ изобретал дюжины новых эпидемий.

Клэй видел сотни гибнущих Сиримонов, видел плачущих бешанти и онемевшее от горя племя Слова, и тут в голову ему пришла неожиданная мысль. «Если у дебрей есть сознание и воля – зачем им обращаться против самих себя? Ведь внутренний океан – такая же часть Запределья, как леса, луга и болота… Оно сделало все это само, а теперь нуждается в спасении».

Охотник все еще размышлял, поглощенный своими видениями, когда тело Сиримона почти незаметно всколыхнулось и дрожь пробежала по всей его длине. Ноздри раскрылись, зрачки завибрировали. Клэй понял, что чудовище пробуждается от кошмара своего одиночества и что оно жаждет отведать плод.

Налетевший внезапно порыв ветра опрокинул охотника навзничь. Это вскрикнул Сиримон, и этот крик переменил все – будто свет, ворвавшийся в комнату без окон. Клэй наконец пришел в себя. В последнее мгновение он успел откатиться вправо, когда дракон, молниеносно выгнув спину и перекинув хвост через голову, вонзил в землю костяную иглу – там, где только что лежал человек.

Сиримон проворно обернулся вокруг себя, чтобы пронзить чужака клыками, но тот уже был на ногах и во весь дух бежал к деревьям. Змей распрямился, подпрыгнув как пружина, и ударился оземь в паре дюймов от пяток охотника. Тот споткнулся, перекувыркнулся, снова вскочил и побежал. За спиной слышалось зловонное дыхание и оглушающие вопли.

Клэй несся по земляному мосту, и только теперь в его груди собственной внутренней змеей развернулся страх, заставляя сердце бешено колотиться о ребра. Добежав до берега, он обернулся назад. Это был единственный шанс исполнить задуманное. Змея скользила по мосту, стремительно извиваясь и разинув пасть. Заведя руку назад, Клэй приготовился ждать до последнего. Как только первые розовые чешуйки коснулись берега, он швырнул плод. И промахнулся. Черная слива упала на землю в шаге от Сиримона… Но затем каким-то чудом срикошетила прямо в пещеру драконьего рта.

Охотник снова мчался со всех ног. Мирное очарование райского сада теперь казалось насмешкой над его ужасом. Волшебная музыка потонула в реве чудища, аромат цветов увял от его смрадного дыхания. Травы и кусты стегали Клэя по лодыжкам и путались под ногами. Солнце повернуло к закату, и тени на земле росли быстрее, чем в мозгу охотника проносились воспоминания.

Едва впереди мелькнула голубая рябь портала и фигура Васташи по другую сторону мембраны, как змея отчаянным броском метнулась вперед и нанесла удар. Клэй упал, и на миг над ним зависла оскаленная морда Сиримона. Оказавшись в пасти чудища, охотник почувствовал, как иглы зубов погружаются в его плоть, и услышал треск собственных ребер. Он хотел закричать, но крик захлебнулся. Сиримон взметнул голову вверх, легко подняв Клэя в воздух, и принялся яростно мотать его из стороны в сторону, все туже сжимая челюсти. Покончив с пришельцем, дракон выплюнул его на камни в нескольких шагах от голубой завесы. После этого чудище развернулось, словно обмякший после удара кнут, и спокойно заскользило обратно к острову.

Кровь хлестала у охотника из прокушенной груди и носа, изо рта и ушей… Он попытался шевельнуться: кости затрещали так, будто по деревянному полу тащили мешок с битым стеклом. Подтягиваясь на одной руке, Клэй ползком одолел расстояние, отделявшее его от портала. Подъем здесь был небольшой, но проделать остаток пути он был уже не в состоянии. Из последних сил охотник рванулся всем телом – и рука с кристаллом прошла сквозь голубую преграду.

Глаза Клэя закрылись, и перед ним проплыла зеленая вуаль. Потом она затрепетала на ветру, схлопнулась в полный мрак, и он умер.

«Признание твоей человечности»

Теперь я уже не сомневаюсь, что разум есть не только у Запределья, но у всего мира, и можете мне не верить, но это разум циника. В его иронии чувствуется тонкое изящество и остроумие мастерского рассказчика. Стоит вам подумать, что счастливый конец уже близок, что герой вот-вот совершит свой подвиг, любовь найдет взаимность, а обещание будет исполнено, как жизнь тут же переворачивает всё с ног на голову, как песочные часы, и на вас тонкой струйкой начинает сыпаться лавина неприятностей.

Вот я, например, сижу сейчас в тюремной камере, как какой-нибудь лохматый Брисден, в другом крыле того самого здания, где еще вчера люди рукоплескали моей правдивости и доброте. Места в этой клетушке едва хватает на то, чтобы расправить крылья, и везде, всюду эти полосатые тени от прутьев на двери и на высоком оконце, что смотрит на город. В это окно беспрепятственно сквозит ветер, принося с собой шумы города, который я, глупец, надеялся назвать своим домом… Хорошо хоть есть стол и стул. Койка в углу мне без надобности, а на потолке нет ничего такого, на чем можно было бы повиснуть. Поэтому приходится спать стоя. Вы спрашиваете, что все это значит? Хотите верьте, хотите нет, но вот как все вышло.

Прошлой ночью, склонившись над рукописью, я сидел в той комнате, которую устроил для меня Фескин, и, закрыв лицо руками, безудержно рыдал, оплакивая ужасную утрату. Сами слова, словно рыкающие чудища, повергали меня в ужас, когда я описывал гибель Клэя. Его путь я проследил от начала и до конца – но какого конца! Это разбило мне сердце. Мне хотелось стереть продиктованные Запредельем строки и заставить охотника двигаться дальше, к истинному Вено – но это было бы так же нелепо, как пытаться исправить душу Арлы Битон, изменив ее черты. После целого дня счастья известие о смерти друга обрушилось на меня слишком внезапно, и обычная броня скептического фатализма не успела защитить меня от боли.

Когда слез не осталось и я уже смирился с тем, что придется теперь брести по жизни одному, без ночных свиданий с охотником и черным псом, в дверь постучали. Час был поздний, но я не придал этому значения – слишком велико было мое смятение и горе.

– Одну минутку, – крикнул я, делая над собой усилие, чтобы успокоиться. Смахнув с глаз последние слезинки, я отворил дверь. На пороге стоял Фескин, за ним констебль Спенсер, а позади – еще полдюжины людей с ружьями, которые между голов впереди стоящих целились мне в грудь.

– Рад, что вы зашли, – сказал я, не обращая внимания на ружья: при встречах с людьми оружие всегда оказывалось где-то рядом. Я отступил назад, чтобы впустить друзей в комнату.

– Плохие новости, Мисрикс, – сказал Фескин и уставился в пол, словно не в силах был продолжать.

– Что такое? – забеспокоился я. Вошедшие тем временем люди с ружьями окружили меня. Я почуял их страх – первый признак того, что произошло нечто ужасное.

Констебль Спенсер, который выглядел теперь совсем не тем защитником попранной справедливости, что раньше, выступил вперед. На лице его застыло выражение беспощадной решительности.

– Сегодня вечером, – объявил он, – ровно в восемь часов тридцать минут, в Вено вернулся Хорас Ватт вместе с остатками экспедиции. Они принесли труп Клэя и другие неоспоримые улики, доказывающие, что ты, Мисрикс, действительно убил его.

Мне потребовалось время, чтобы осмыслить сказанное, но и после этого я не мог вымолвить ни слова, онемев от неожиданности.

– Но это невозможно… – наконец выговорил я заплетающимся языком.

– Это решит суд, – отрезал Спенсер. – А пока что тебе придется пройти с нами.

– Куда? – не понял я.

– В тюрьму, – ответил за констебля Фескин, который все еще не смел взглянуть мне в глаза.

Крылья за моей спиной взметнулись вверх, хвост угрожающе просвистел в воздухе, и стражники не замедлили взвести курки.

– Стойте! – крикнул Фескин, поднимая руки. – Он пойдет сам, я знаю. Дайте ему опомниться.

– Это так? – строго спросил меня Спенсер.

Отчаянье мое было так велико, что первой моей мыслью было оторвать парочку голов и распороть констеблю брюхо. Стражникам так же, как и мне, было прекрасно известно, что я перебью половину из них, прежде чем они всадят в меня достаточно пуль. Но я все же удержался от падения в пропасть низменной звериной натуры.

– Да, – произнес я. – Это будет цивилизованное решение.

– Я помогу тебе, – предложил Фескин.

Я кивнул ему и двинулся к своим бумагам. К счастью, атрибуты чистой красоты я уже спрятал в тайнике под крылом – не то мне грозили бы новые обвинения.

Стражники преградили мне путь.

– Я хочу взять с собой рукопись, – объяснил я.

– Ну что вам стоит обойтись без инцидентов? – вмешался Фескин.

Констеблькивнул.

– Пусть соберет вещи, – велел он стражникам.

И вот я здесь – узник, обвиненный в преступлении, которого не совершал. Фескин проводил меня до камеры и обещал, что на суде будет моим защитником. Я поблагодарил его, понимая, как мало у меня шансов: за несколько часов из гаснущих углей разгорелся целый пожар предубеждения.

– Это заговор, – сказал я учителю через решетку.

– Вряд ли, – ответил он шепотом, чтобы стражник, сидевший на табурете дальше по коридору, не мог услышать. – Увы, у молодого Ватта есть достоверные и убедительные улики. Они не только нашли тело Клэя, но и обнаружили его дневник. Блокнот исписан его почерком, и судя по последней записи, он смертельно тебя боялся. Он пишет, что однажды ты уже пытался напасть на него, когда он спал, и полагает, что в конце концов ты убьешь его – так же, как, вероятно, убил пропавшего пса.

– Что-то я не припомню, чтобы Клэй вел дневник, – заметил я.

– Так или иначе, он был известный писака, – возразил Фескин. – Вспомни две оставленные им рукописи. Так что это серьезная улика.

– Подделка, – предположил я.

– Возможно, а возможно и нет. Я знаю Ватта, он не обманщик. К тому же он явился только нынче вечером и просто не успел бы оказаться вовлеченным в какие-нибудь интриги. С ним еще семеро, и все как один подтверждают факт находки и ее подлинность.

– Но как они смогли отыскать Клэя в Запределье? – недоумевал я.

– Они взяли с собой ищеек и некоторые вещи из его дома. Псы шли по следу. Послушай, Мисрикс, все это пахнет очень скверно. Раз уж я собираюсь помогать тебе, ты должен заверить меня, что к смерти Клэя не имеешь никакого отношения, – потребовал Фескин.

– Я могу предъявить доказательство моей невиновности, – заявил я.

– Какое?

– Мои записки.

Фескин покачал головой.

– Надеюсь, ты прав.

– Если бы я не был так уверен в своей правоте – к чему тогда весь этот цирк? Да я мог бы голыми руками согнуть эти прутья и улететь куда глаза глядят! Тебе это известно не хуже моего.

– Да, знаю, – согласился Фескин. – Что ж, я сделаю все возможное.

Он ушел, а я остался наедине со своими терзаниями. О, эта ночь в застенках показалась мне вечностью! Первым моим движением было сбросить нелепые одежды. Стесняя тело, они лишь добавляли несвободы к моему и без того прискорбному положению. Признаюсь, не обошлось тут без криков и слез. Нет большей муки, чем быть ошибочно обвиненным и знать, что весь мир верит в твою вину! Я мерил шагами мой тесный мавзолей, бился в бетонные стены и испытывал на прочность прутья решетки.

Наконец уже перед рассветом я провалился в сон. В этом сне мы с Клэем шли по Запределью вместе. Как чудесно было снова оказаться с ним рядом, беседовать о книгах и взглядах на жизнь! Он рассказывал мне о том, как вместе с Каллу и Батальдо впервые рискнул вступить в дебри. Мы сидели ночью у огня, краем уха прислушиваясь к голосам хищных зверей, и Клэй с теплотой говорил о старинных друзьях. Потом мне снился Вуд, храбро сражавшийся с другими демонами… Все было так живо, будто я был там сам. Вдруг посреди этого сна мне явилось видение: Клэй, лежащий подо мной с распоротым животом. Три раза в моем сознании вспыхивала и тут же гасла эта сцена.

Я проснулся в холодном поту и не сразу пришел в себя. Как вышло, что минуту назад я был в бескрайнем Запределье, а теперь вдруг оказался в тюремной камере? Приведя мысли в порядок, я догадался, что отвратительный кошмар был порождением нелогичного чувства вины – из-за ложного обвинения и недавнего известия об ужасной смерти Клэя в зубах Сиримона. И все же ощущение было не из приятных.

Тогда я решил прибегнуть к последнему средству. Произведя акробатический трюк, я извлек из тайника красоту. Мне стало спокойнее, когда оказалось, что ее хватит еще на две дозы. Я стал готовить инъекцию, и скрупулезность этого занятия ненадолго отвлекла меня. В тот миг я нуждался в мгновенном облегчении, поэтому избрал для укола точку под языком – место, излюбленное Драктоном Белоу в минуты душевной тревоги.

К несчастью, стражник только что проснулся и подошел к камере, чтобы взглянуть на меня. Заметив мои манипуляции, он выпучил глаза.

– Не смей! – приказал он.

Я выдернул иглу и ответил туго ворочающимся языком:

– Попробуй помешай.

Боюсь, мне не стоило так улыбаться. Он покраснел до корней волос и отправился за ключами. Тогда я щелкнул хвостом в воздухе, напружинил мускулы и расхохотался своим настоящим смехом, обнажая все клыки до единого. После этого стражник, как я и рассчитывал, оставил свою затею.

Уходя, он бросил:

– Чтоб ты сдох!

– И тебе того же, любезный, – огрызнулся я. Можно было не бояться, что верный страж проболтается о наркотике – иначе ему пришлось бы объяснять, почему он сразу не отобрал у меня запрещенное зелье.

Прошло немало времени, прежде чем действие красоты начало сказываться, но затем я почувствовал, как ее ласковые руки снимают напряжение в спинных мышцах. Доза была порядочная, и красота принесла с собой краски, и воспоминания, и отвлеченные философские мысли, которые вытеснили злость.

Подняв голову, я увидал перед собой отца, Драктона Белоу. Лицо его кривилось усмешкой, а голова укоризненно покачивалась.

Слезы хлынули у меня из глаз. Я вдруг испугался отцовского гнева, как прежде, когда только что обрел сознание.

– Мисрикс, – сказал он. – Что за чепуха с тобой происходит? Разве я не учил тебя вести себя достойно?

И он закрыл глаза, словно не в силах вынести разочарования.

– Простите меня, – вымолвил я сквозь слезы. – Но я не сделал ничего дурного!

– Я знаю, что ты невиновен, – сказал он. – И знаю, каково это – быть непонятым. Ты хороший мальчик. Нет, – он улыбнулся, – хороший человек. Подумай сам: ты арестован, ты обвинен в преступлении, ты решил защищаться – это ли не доказательство твоей человечности? Разве зверей арестовывают? Если взбесившаяся лошадь затопчет хозяина, разве предают ее суду? Эта пора испытаний, хоть и прискорбна, – убедительное доказательство твой человечности.

Он поднялся с койки, и его фигура слегка качнулась на сквозняке. Когда он снова обрел плотность, я увидел, что он раскрывает мне объятья.

– Приди ко мне, сын мой, – сказал Белоу.

Я шагнул к нему и почувствовал, как его руки сомкнулись. От его дыхания исходил знакомый с детства запах чеснока. Он уронил голову мне на грудь.

– Я люблю тебя, – сказал он. – И горжусь тобой. Я тоже заключил его в объятия, но поздно – он испарился от резкого звука какой-то возни в коридоре.

– Вам туда нельзя, – услышал я окрик стражника.

– Ладно, – отвечал детский голос.

Я обернулся, со слезами на глазах и с красотой, пульсирующей в жилах, чтобы увидеть перед камерой Эмилию. Она была настоящая, но благодаря наркотику мое зрение изменилось, и вокруг ее фигурки дрожал золотистый ореол. Она улыбалась, и ради нее я улыбнулся тоже.

– Мисрикс, – сказала девочка, – я знаю, ты ни когда не мог сделать того, что они говорят. Вот что я хотела тебе сказать.

Позади нее появился стражник.

– Пойдемте, мисс. Вам нельзя здесь находиться. Это против правил.

– Ладно, – повторила Эмилия, но не сдвинулась с места, только подняла руку и просунула кулачок между прутьев решетки. В нем была зажата конфета. Стражник попытался оттащить ее прочь, но я крикнул ему:

– Только притронься к ней, и я вышибу тебе мозги!

Он попятился.

– Ты главное не бойся, – сказала Эмилия, когда я взглянул на ее подарок. А когда наклонился, чтобы взять леденец, произошло нечто странное. Ручонка девочки превратилась в мужскую руку, а конфета на моих глазах трансформировалась в прозрачный кристалл. На моей лапе больше не было ни шерсти, ни когтей – вся она было сплошь спутанный клубок из корней и листьев.

Пока стражник уводил мою гостью по коридору, перед моими глазами стремительно развернулась целая цепь событий. Я только успел подумать: «Как я все это запомню?» Но я запомнил. Я помню всё. И думаю, не забуду никогда.

«Иди к двери»

Листвень шагнул к голубой мембране и протянул зеленую руку, чтобы схватить Клэя за запястье, но в последнюю секунду замер и оглянулся на Шкчла. Обитатель внутреннего океана подкрутил кончики усов перепончатыми пальцами, смерил долгим взглядом лежащего за порталом охотника и наконец кивнул. Он подполз к Васташе, и вместе они за руку втащили растерзанное, окровавленное тело в пещеру.

Затем Васташа перевернул его на спину, и пустые глаза охотника уставились в каменный свод. Опустившись на колени рядом с трупом, листвень наклонился над потемневшим от крови лицом и начал негромко покашливать, словно его душило что-то. Шкчл покачал головой.

Длинный прут, вдвое тоньше стебелька розы, медленно прорастал прямо из горла Васташи. Оканчиваясь острой иглой, он все удлинялся, пока не вырос с человеческую руку. Обитатель глубин поспешил отвести взгляд, когда листвень наклонил голову и концом щупа пронзил левый глаз Клэя, чтобы добраться до мозга. Вся процедура заняла не больше секунды, после чего прут с деловитым пчелиным жужжанием втянулся обратно.

– Достал? – спросил Шкчл. Листвень кивнул.

– Так иди же! Быстрей!

Но Васташи уже и не было в пещере: он мчался по тропинке, петлявшей по склону горы. Лепестки цветов облетали с него, пока он несся сквозь зной позднего лета. Он должен был успеть – пока холодные ветры осени не принесли с собой снег. Мелькание ветвистых ног подгонялось единственной мыслью: стоит ему остановиться, чтобы утолить жажду, свернуть не на ту тропинку, замешкаться в схватке со зверем или задуматься чересчур глубоко – и ему ни за что не поспеть вовремя. Он знал, что там, в конце этой немыслимой гонки, его ждет Смерть.


С Призом на руках Вилия гуляла по южному берегу озера. В доме было душно, а здесь, в лесу, после полудня обычно поднимался ветер. Впереди бежал Вуд, прокладывая дорогу в высокой луговой траве и проверяя, нет ли поблизости змей.

В последние недели Вилия старалась не думать о Клэе, но он все не шел из головы. Жизнь в домике Ивса оказалась вовсе не так тяжела, как ей представлялось вначале. Провизии хватало с лихвой, но Вилию не покидал злой дух одиночества, заставлявший ее беседовать с собою вслух, подолгу смотреться в маленькое зеркальце и тихо плакать по ночам.

Шагая вдоль берега озера, она почувствовала движение воздуха. На этот раз ветер налетел не с юга, а с противоположной стороны. Вилия смотрела на рябившуюся воду и ритмичные кивки цветов – желтых колокольчиков на зеленых стеблях. В глубокой синеве наверху плыли мягкие белые облака.

Наконец она позвала Вуда обратно. Пора было готовить ужин для себя и для собаки, но сначала придется покормить Приза, который рос не по дням, а по часам. Дожидаясь, пока Вуд, как всегда, пронесется мимо, она остановилась. Прошло несколько минут, но пес так и не появился. Вилия обернулась, чтобы позвать его снова, когда раздался мучительный звук, от которого у нее заныло сердце.

Вуд стоял у кромки воды: голова опущена, шерсть дыбом, хвост вытянут. Потом он вскинул голову и снова зашелся скорбным, леденящим душу воем. Проснулся и заплакал ребенок. Вилия прижала его к груди и бросилась к дому, не заметив, как висевшая на шее нитка с куколкой лопнула, и последний деревянный человечек упал в траву.


Старик-татуировщик в селении Слова сделал последний укол, заканчивая очередной узор на левой ягодице королевы. Рисунок, расположившийся над портретом Брисдена, изображал воющую собаку. Последняя капля краски – и королева взвыла сама. Значит, настало время отправляться в путь.


Шкчл обхватил труп за ноги, подтащил к озеру в центре пещеры и стал медленно, с шипением, погружаться в воду. Он слишком долго пробыл в чуждой среде, и теперь прикосновение воды к чешуйкам тела казалось блаженством. Увлекая за собой тело Клэя, он медленно ушел под воду.

***
Вилия сидела перед очагом в кресле с высокой спинкой, придерживая Приза на коленях правой рукой и заряженный пистолет – левой. Вуд, прекративший свои стенания лишь с наступлением темноты, лежал у ее ног на полу. Она что-то тихонько напевала, глядя на трепетание пламени. Клэй рассказывал ей, как временами ему что-то мерещилось в огне, и теперь Вилия пыталась разглядеть в оранжевом мерцании судьбу охотника. Пес то и дело скулил во сне и дрыгал лапами, словно бежал куда-то. Внезапно обгоревшее полено развалилось на части, и облако искр сложилось в портрет Клэя. С его именем на устах Вилия рванулась вперед, но не успела она опомниться, как видение пропало.


Листвень мчался сквозь чащу узловатых деревьев с висячими фонарями плодов. Ветви гнулись к земле под тяжестью круглых, блестящих шаров, запах которых привлекал сонмы насекомых. Наперерез Васташе бросилась лиса, чтобы не столкнуться, он подпрыгнул в воздух и приземлился, не прекращая бега. Сверху, в кронах деревьев этому трюку дружно зааплодировали обезьяны.


В мутных водах на дне водоема, между огромных черных цветов, укоренившихся клубнями в песчаном дне, Шкчл приступил к работе над телом Клэя. Все необходимые инструменты были под рукой – в футлярах из гигантских устричных раковин.

Для начала, чтобы тело не унесло течением, Шкчл за запястья и лодыжки привязал тело к длинным отросткам-усикам, росшим у корней черных цветов. Порывшись в футлярах, он выудил оттуда выпотрошенную рыбину с широко разинутым ртом – вместилище густой вязкой субстанции, мерцавшей ртутным блеском.

Запуская перепончатую руку рыбине в рот и зачерпывая пригоршню слизи, Шкчл брезгливо поморщился. Отставив руку подальше, словно она дурно пахла, он приблизился к пациенту. Когда каждый дюйм неподвижного тела был покрыт тонкой, препятствующей разложению пленкой, Шкчл зачерпнул еще горсть слизи и набил Клэю рот. Оставшееся вещество ушло на то, чтобы заткнуть остальные отверстия.

Теперь настал черед скальпеля из меч-рыбы, иголок из рыбьих костей и прочих хирургических инструментов, что когда-то были живыми организмами. Водяная мелюзга, сплошь челюсти и клыки, служила в качестве зажимов. Кромсались ткани, ломались кости, и из-за клубящейся красным облаком крови трудно было что-нибудь разглядеть вокруг.


Свернувшись калачиком, поджав ноги к груди и обхватив колени руками, душа Клэя помещалась внутри крошечного пузырька. Ни для чего здесь больше не было места, кроме голоса Па-ни-та, который рассказывал ему легенды Запределья. Все то, о чем она говорила, он ясно видел внутренним взором, а потому древняя чародейка не вдавалась в детали. Бесконечный поток слов завораживал, он был тем воздухом, которым Клэй дышал. Когда Па-ни-та заговорила о воле Запределья, он на мгновение потерял нить повествования, вспомнив домик у озера. Образы Вилии, Вуда и Приза возникли и исчезли – с тем чтобы вновь появиться на фоне жестокости и изящества, которые представляла собой история этого безбрежного края.

– Я умер? – спросил охотник.

– Ты ждешь весны, – ответил голос.

При этих словах Клэю привиделась Вилия в кресле перед камином, с ребенком на руках. Она смотрела прямо на него, и печаль в ее глазах всколыхнула в нем желание быть рядом. Но желание было невыполнимым, а потому мучительным, как комариный укус, который нельзя почесать.

– Теперь спи, – велела Па-ни-та.

– Постой… – возразил Клэй, но тут откуда ни возьмись прямо перед Васташей выросло поваленное дерево. Листвень споткнулся, упал, и тонкий прутик в глубине горла, на конце которого болтался пузырек с душой Клэя, ударился о жесткий растительный скелет. Охотник ушибся о стену своей тюрьмы и потерял сознание.

Васташа вскочил на ноги и снова пустился бежать. Миновав лесную опушку, он вылетел к освещенной луной пустыне, которую ему предстояло пересечь до восхода солнца.

В стенах форта Вордор ворона клевала останки плоти на шее Курасвани. Этим летом она каждый день прилетала сюда пировать на трупах солдат, не подозревая о том, что в мертвом мясе живет паразит, который уже сейчас капля за каплей высасывает из нее жизнь.


На заднем дворе Вилия каменным топором колола дрова. День был пасмурный, моросил мелкий дождик. Вуд с Призом лежали рядышком на одеяле. Малыш перевернулся на живот и, куда-то деловито пополз. Когда он добрался до края одеяла, Вуд осторожно сцапал его за сшитые матерью штанишки и оттащил в центр большого синего прямоугольника.


Шкчл трудился сутками напролет: соединял раздробленные кости, прижигал артерии разрядами электрического угря, ощупывая при этом труп палочкой-трезубцем, которую сжимал своими усами-антеннами. Там, где касались тела острия трезубца, вверх взвивались пузырьки воздуха.

Вытащив из футляра маленькую раковину, он кончиками перепончатых пальцев извлек оттуда извивающуюся желтую улитку – червячка с тоненькими рожками. Затем ногтем сделал надрез поперек обнаженного сердца человека и засунул улитку в мышцу. Покончив с этим, Шкчл водворил на место ребра и скрепил их с помощью тритона. Затем, наложив живые зажимы на лоскуты плоти, накрепко запечатал грудную клетку.

Когда тело Клэя снова обрело цельность, Шкчл обрезал побеги, удерживавшие его на месте. Подхватив охотника под мышки, обитатель глубин поплыл с ним вверх, над высокими трубчатыми цветами. Выбрав тот, что больше других подходил по размеру, он засунул Клэя в темное нутро бутона. Затем собрал лепестки вместе и связал наверху куском стебля.

На этом его работа была закончена. Прежде чем собрать инструменты, Шкчл взглянул вверх, на цветок-саван, прикидывая в уме время разложения стебля, покрывавшей тело слизи и улитки, чья жизнь, угаснув, даст жизнь Клэю.

Пожав плечами, Шкчл решил, что все это случится примерно одновременно. Складывая в устричные футляры свой инвентарь, он думал о том, знает ли большая змея, что беременна. Он представил себе голубую мембрану, преграждавшую вход в сад и усилием мысли отогнал ее от себя. А после подземными водами поплыл обратно, к внутреннему океану.


Старый татуировщик пружинистым шагом шел по оазису в пустыне. В самом сердце девственного леса, на поляне, под деревом с широкими листьями, он нашел следы кострища. Припав к земле, он приблизил лицо к обгоревшему дереву. Там, в горстке углей, он учуял слово, означавшее Клэя.


Племя бешанти охватила эпидемия кошмаров. Слишком много воинов видели во сне Миснутишула, изрыгающего тот ядовитый бред, которым заразил его Брисден. На совете решено было сжечь форт Вордор дотла и стереть из памяти само его существование.


На другом конце пустыни Васташа бежал по осыпающимся развалинам древнего города. Руины зданий до сих пор имели сходство с человеческими головами:

двери – рты, окна – глаза, дымоходы – тульи причудливых шляп… Когда поднимался ветер, эти прогнившие каменные головы гулко шептались, и Васташе казалось, они сплетничают о том, что ему никогда не добраться до Рая.


Форт Вордор горел, ворона летела на север, Вилия звонко смеялась детскому лепету сына, татуировщик шел по берегу моря, глядя на далекий остов старого корабля, выброшенный прибоем на дюны.


Историю о сотворении мира душа Клэя услышала на всех языках сразу. Больше всего она походила на ужасно запутанный анекдот про птицу, рыбу, дерево, змею, мужчину и женщину, и вся соль (он знал это, хотя все это было вечность назад) заключалась в высиживании яиц.


Лето от собственного зноя сморило в сон, и теперь оно дремотно брело сквозь голубые дни и холодные ночи. Эта летаргия замедляла бег Васташи, он словно бежал по дну океана. Однажды в полдень он на минуту остановился, чтобы напиться из зеленого пруда с оленьим скелетом на берегу. А когда поднялся, чтобы продолжить путь, и вода стекла по листьям лица, он почуял его – близкую гибель лета.

Позже, в тот же день, Васташа миновал устье пещеры. Будь у него время остановиться и заглянуть внутрь, он обнаружил бы там останки мастера Скарфинати, который в своем добровольном изгнании открыл секрет бессмертия – и покончил с собой, перерезав горло бритвой.

***
Шкчл плыл в стремительном подземном потоке, когда решил остановиться и перевести дух. Сунув перепончатые лапы в расщелину, он позволил воде струиться мимо. Однако не успел он как следует отдохнуть, как в спину ему ударилось что-то острое. Извернувшись, Шкчл ухватил предмет, прежде чем тот унесло течением.

«Это еще что такое?» – недоумевал он, разглядывая находку. Это было какое-то приспособление – длинная палка с куском лесы и опасным крючком на конце. Круглая катушка с намотанной леской совсем сгнила.

– Жалкие человеческие штучки, – пробормотал Шкчл себе под нос – Самый поганый мусор.

Он разжал лапы, и удочку тут же подхватило течением.

– Чтоб им всем, всем до единого, висеть-болтаться на такой штуковине, – сердито проворчал он, и слова умчались вверх пузырьками, которым еще много дней не суждено было всплыть на поверхность.


Однажды ночью, когда Призу не спалось, Вилия взяла его из кровати, завернула в одеяльце и села у очага. Подбросив в огонь нарубленных днем поленьев, она устроилась в кресле. Малыш не спал, но и не кричал, а только лепетал что-то на своем детском языке.

От звука его голоса проснулся Вуд. Поднялся, сходил в соседнюю комнату и вернулся с книжным переплетом.

Вилия улыбнулась и вспомнила тот день в их старом доме, когда, вернувшись с прогулки, она застала Клэя за чтением пустой книги. Вуд положил кожаный переплет ей на колени и снова свернулся у ног женщины, не сводя с нее глаз. С той ночи Вилия начала рассказывать историю своей жизни:

– Я родилась в городке Белиус, что в западной провинции…

Приз сразу затих, и пес уснул раньше, чем Вилия закончила рассказ о родителях. Но она продолжала говорить и дошла до своего первого школьного дня.


Было все так же тепло, но ночами стало подмораживать, и листья на кончиках из зеленых превратились в красные. Гигантская змея думала о смене времен года, а тем временем у нее внутри росла кладка яиц. Двадцать близнецов в твердых белых скорлупках – двадцать извилин, которые покинут пещеру и разбредутся, чтобы сплести паутину разума, расширив сознание Запределья. С каждой весной они будут множиться и тянуть эту сеть все дальше, пока дебри вновь не осознают себя до последнего дюйма. Так же как Клэй, каждый маленький Сиримон лежал, свернувшись, в пузырьке и слушал легенды Запределья.


Татуировщик нашел то, что осталось от дома Олсенов. Обгоревшие бревна источали запах слова, которое означало «Клэй». Издалека, не смея ему мешать, за ним наблюдали бешанти. Под почерневшими дощечками ящика, полного земли и бурых хвоинок, он обнаружил пару крошечных фигурок, изображавших молоденьких девушек. Старик взял их в ладонь и сунул в кожаный мешочек, болтавшийся у него на поясе.


Укрывавшие руки и ноги Васташи листья вскоре должны были сменить окраску. Все цветы давно с него облетели, и теперь на их месте появились лиловые ягоды. По ночам летучие мыши, с безупречной акустической точностью отыскивая его в темноте, жадно набрасывались на эти сладкие плоды. Днем за ними спускались с неба стаи перелетных воробьев. Васташа бежал и днем, и ночью, донимаемый ненасытными крылатыми разбойниками, и боль каждой потери была как укол костяной иглы татуировщика, как удар уносимой стремительным течением удочки.


Ворона, чье зрение ослабло, клюв размягчился, а перья повыпадали от той заразы, которую она подцепила на трупах Курасвани и его людей, однажды утром изменила маршрут и полетела сквозь Запределье одной из тех заповедных троп, где нет ни времени, ни расстояний.

Ветром бегущих мимо лет и миль ее несло над головами других мерцающих существ, спешащих куда-то вдаль. Из вороньего хвоста выпало на лету и устремилось вниз черное перо. Планируя, оно яркой идеей вонзилось в голову Скарфинати, который проходил тут когда-то давно. Сияющая фигура мастера рассыпалась, будто стекло под ударом молота, в тот самый миг, когда годами позже он поднес к своему горлу бритву. В настоящем времени его уже не существовало.

***
Цветы на лугу отцвели, и трава из зеленой стала пшеничного цвета. После полудня, когда солнце пробилось сквозь прорехи в громадах облаков и колоннами света спустилось вниз, все пространство до озера и дальше к лесу превратилось в струящееся море золота. Из леса на пастбище вышли стада косматых шестилапых бегемотов с вытянутыми головами, широкими ноздрями и тупыми мордами.

Поначалу Вилию пугали их размеры, но вскоре выяснилось, что звери боятся ее еще больше. Вуду ужасно нравилось носиться среди этих неуклюжих созданий, сбивая их в аккуратные группы. Пес бешено лаял, словно отдавал команды, и бегемоты с несвойственной им торопливостью повиновались. Эти робкие гиганты пробыли на озере неделю, потом сбились в кучу на южном берегу, а однажды утром, проснувшись, Вилия обнаружила, что они исчезли.


Подводный цветок с хранящимся в нем телом Клэя начал меняться. Крупные нежные лепестки затвердели, податливые волокна стали жесткими и грубыми. Длинный стебель с каждым днем сгибался все ниже и ниже.


Тревожные мысли гнались по пятам за Васташей сквозь чащу высоких деревьев, чьи круглые листья кружились вокруг желтой метелью. Он чувствовал, что силы оставляют его. Каждый шаг теперь давался древесному человеку с заметным усилием, но стоило ему остановиться, как, подгоняя его, за пятки начинал кусать страх неудачи. Листья на теле Васташи порыжели на кончиках, а один или два стали ржаво-коричневыми. Завитки зеленых волос высохли, оставив после себя лишь короткую щетину.


«… и мы рука об руку пошли за здание мэрии, и звуки скрипки летели нам вслед в темноте. Мы укрылись под плакучей ивой, что росла у бронзовой статуи грозного рогатого бога, Белиуса, и там Кристоф, твой отец, в первый раз поцеловал меня», – закончила Вилия. Закрыв пустой книжный переплет, она сидела, уставившись в огонь. Ночи становились все холоднее, а одиночество – все мучительней. Вилия подумала о Клэе и решила, что если он не вернется, весной она попытается выбраться к морю сама.

Чтобы окончательно не захлебнуться отчаянием, Вилия принялась мысленно составлять список дел на завтра: постирать белье, наколоть дров, принести воды, подмести пол, сварить обед… Она прислушалась к шумной возне старой вороны, поселившейся в щели под крышей. Птица дышала хрипло и тяжело, по ночам этот звук походил на чей-то далекий свист. Когда Вилия заснула, шумное воронье дыхание превратилось в ее сне в напев скрипки.


В своих снах Клэй гулял с Арлой Битон по ночным улочкам Анамасобии. На перекрестке им приветственно махнул рукой Батальдо, и они зашли в распахнутые двери трактира, где Фрод Гибл разливал за стойкой пойло.

– Я слышала, вас убили в Запределье, – сказала ему Арла.

– Всего лишь слухи, сударыня, – ответил Клэй. Лицо девушки скрывала зеленая вуаль.

– Что же с вами произошло? – спросила она.

– Я был заперт в трюме корабля, в кубе нетающего льда, – объяснил Клэй. – Нет, постойте, это был не я. – Когда он обернулся, перед ним была Анотина. – Это была ты!

– Нет, Клэй, это была я, – сказала Вилия Олсен, беря его за руку, и повела прочь из города – в луга, где возле озера стоял маленький бревенчатый дом.


Шкчл добрался наконец до внутреннего океана, где его встретили соплеменники.

– Есть надежда? – спросил их предводитель. Усталый путник пожал плечами и взглянул вверх, туда где в полумиле над ними катились волны.

– Давайте-ка лучше поедим, – предложил он.


Пошел снег – легкая белая пудра, присыпавшая луг и выбелившая голые ветви деревьев на краю леса. Зрелище было чудесное, но оно парализовало сердце Вилии ужасом, словно это был знак, что Смерть уже в пути.


С крупными проплешинами в побуревшей листве, сквозь которые просвечивали голые прутья, Васташа, согнувшись в три погибели, шагал по ледяной пустыне – последней преграде на своем пути.

***
Сиримон прополз сквозь отверстие, где прежде всегда была голубая мембрана, и обернулся вокруг озера кольцом. По прошествии трех дней змея погрузилась в спячку – до самой весны.


Запасшись впрок ягодами и личинками, ворона съежилась в дыре под крышей, в своем гнезде из сухой травы. Из-за болезни мысли у вороны путались, и ей казалось, будто маленький резной человечек, которого она нашла на лугу – ее птенец.


Васташа, хромая, плелся по Райской долине, что в самом сердце Запределья. Его правая нога усохла, левая рука и вовсе отвалилась и осталась валяться на окружавшей это сказочное место ледяной равнине. Среди совершенных по форме деревьев порхали бестелесные огоньки. Больше всего на свете Васташе хотелось лечь и заснуть вечным сном, но, прошагав по зачарованной долине всю ночь напролет, с первым светом утра он завидел вдали Истинный цветок. Ослепительные лепестки широким кругом расходились из центра – средоточия абсолютного мрака. Под тяжестью цветка стебель сгибался к земле под правильным углом, а зияющая сердцевина казалась широким тоннелем.

Древесный человек из последних сил устремился к цели. Теряя на бегу сухие ветки, Васташа мчался к цветку. Но вот огоньки его глаз потухли – лишь две тонкие струйки дыма из пустых глазниц повисли в воздухе. В миг, когда жизнь ушла из него, он прыгнул и, взвившись в воздух, распался на шуршание сухих ветвей и мертвых листьев. Голова вместе с шеей влетела прямо в разверстую сердцевину цветка, и крошечный пузырек с душой Клэя погрузился в растительное лоно.


Когда раздался стук в дверь, Вилия вскрикнула от неожиданности. Положив ребенка, она схватила заряженный пистолет, который всегда держала наготове.

– Клэй? – окликнула она. – Это ты?

– Гость, – отозвался незнакомый голос. Оставив Приза, Вуд подошел к двери и принюхался. Потом замахал хвостом и дружелюбно гавкнул.

– Кто ты? – спросила женщина.

– Друг, – ответил голос. Вилия решилась.

– Входи, – сказала она, взводя курок.

Дверь отворилась, и в дом вошел татуировщик.


Запределье заснуло в скорлупе из снега и льда. Спали и гигантская змея, и ворона, и демоны в лесу, и Клэй. Даже бешанти теперь спали спокойно. В последние часы осени, во время грибной церемонии, Миснутишул явился в последний раз, и пока его дух витал под потолком хижины, разговаривал исключительно на родном языке. Наконец-то племя вздохнуло спокойно: им удалось спасти его душу.


Увидав старика, Вилия с первой минуты поняла, что бояться нечего. Он оказался отличной нянькой для Приза и, несмотря на сгорбленную спину и неторопливость движений, мог охотиться, даже невзирая на колючий ветер и глубокий снег. К удивлению Вилии, он прекрасно знал ее родной язык, но еще удивительнее было другое: старик, похоже, умел разговаривать и с ребенком – понятным ему лепетом, и с собакой – негромко и тоненько подвывая. Временами, когда он стоял посреди кружащейся снежной крупы, Вилии казалось, он беседует с самой землей.

Каждый вечер после ужина он уговаривал ее взять пустую книгу и прочесть несколько страниц из повести ее жизни. Иногда старик сам развлекал хозяев, бросая в огонь щепоть какого-то порошка из мешочка на поясе. Восставая из пламени, в комнате оживали дымные картины. Однажды вечером старик вызвал из огня розовую пантеру: прежде чем растаять в воздухе, хищница сцепилась с Вудом в неравной схватке. Он заставил ребенка в первый раз по-настоящему рассмеяться. Вилии ужасно хотелось спросить у него про Клэя, но было страшно услышать ответ.

Старик долго уговаривал Вилию позволить ему сделать Призу татуировку. Это, объяснял он, исключительно для блага малыша. Когда мать наконец кивнула в ответ, он вытащил свои инструменты и принялся за работу. Кровь ручейками сбегала по лицу ребенка, но он улыбался на протяжении всей процедуры. Когда все было закончено, над левой бровью Приза появился силуэт летящей вороны.

– Мальчик будет знать язык птиц, – объяснил старик, складывая инструменты.


Порывы холодного ветра заметали снегом широкий луг. Снег покрыл обугленные развалины форта Вордор и засыпал вход в пещеру, где спала гигантская змея. Уныние безбрежной белизны, усиливаемое подвыванием ветра, прерывалась лишь искоркой Истинного цветка в самом сердце Запределья.


…Потом снова белое, еще и еще – пока видение чуть не прервалось, когда охранник в коридоре кашлянул и прочистил горло. Когда я вернулся, снег перестал, ветер перешел в еле слышный шепот, а из-под ледяной корки выпростались островки земли. Вот уже сквозь ребра капитана Курасвани прорастает лезвие травинки, и я знаю: пришла весна.


В лесах на юге захлопали крыльями и защелкали хвостами разбуженные голодом демоны.


Змея отложила яйца и восемнадцать из двадцати детенышей вылупились.


Ворона под крышей, окончательно выжив из ума и практически потеряв оперение, все еще боролась со смертью ради заботы о своем слабеньком, молчаливом отпрыске.


Приз произнес свое первое слово: «Ву-у» – что явно относилось к черному псу.


Последний жгут, скреплявший мертвый цветок с телом охотника, распался и уплыл. Лепестки развернулись и выбросили обмазанный серебристой слизью труп в подземный поток.


В земном Раю Истинный цветок выплюнул облако пыльцы – так курильщик откашливается после крепкой затяжки, щекочущей горло. Среди повисшей в воздухе сверкающей паутинки семян была и частица Клэя. Внутри своей бесконечно малой темницы он был разбужен голосом Па-ни-та. «Уже скоро», – шепнула она, когда ветер подхватил его, подбросил высоко вверх над ледяной пустыней и понес на юг.


Улитка в сердце охотника растворилась почти полностью, и теперь, благодаря впитанной в себя энергии, мышца сокращалась самостоятельно, пока тело стремительным подводным течением влекло вперед.


– Вот так, – закончила Вилия, – я и оказалась в Запределье.


Сгнивший остов корабля, столько лет дрейфовавший по водам внутреннего океана, наконец развалился совсем, и куб нетающего льда опустился вниз, на песчаное дно.


После целого дня блужданий по лесу, старик вернулся с горстью тонких корявых корней. Вилия смотрела, как он методично и кропотливо изрубил их каменным ножом на мелкие кусочки.


Поток воды почти полностью смыл с кожи Клэя серебристую слизь. Осталась только тоненькая пленка, закрывавшая ноздри, да прозрачный пузырь, предохранявший от воды открытый рот. Медленно и постепенно охотник всплывал вверх, к брезжущему вдали свету.


С севера прилетел ветер, а вместе с ним – и пузырек с душой Клэя. Кувыркаясь в воздухе, он столкнулся с клочком зеленой материи, вуаль скрутилась в шар и резко, как удар хлыста, развернулась. Когда острый кончик ударился о семечко, оно стало резко терять высоту и полетело прямо к земле.


Задвинув кресло в угол комнаты, старик встал на сиденье и поднес ко рту трубку, набитую порошком из нарубленных накануне корней.

– Пора, – скомандовал он, и Вилия шагнула к нему с короткой веткой, зажженной от очага. Встав на цыпочки, она опустила тлеющий конец в трубку. Старик обхватил губами мундштук, и вскоре седую голову окутало сизое облачко. Он втянул его в легкие и, целясь в трещину на потолке, выпустил тугую струю дыма.


Тело всплыло на поверхность озера и вскоре прибилось к берегу.


Восемнадцать разбитых скорлупок – и столько же осклизлых следов на рыхлой земле зазмеились прочь от пещеры, в гущу дебрей.


Ворона боялась дыма. Сграбастав «птенца» мягким губчатым клювом, она выбралась из сухой травы, которая верой и правдой служила ей всю зиму, и вылетела навстречу смерти. Покружив бестолково в воздухе, она выронила свою ношу и рухнула в озеро.


Пока семечко Истинного цветка медленно опускалось вниз, мимо пролетела в воздухе деревянная фигурка. Резной человечек угодил Клэю прямо в лоб – туда, где синел на коже силуэт свернувшийся змеи. Удар заставил охотника вздрогнуть всем телом, а бешено бьющееся сердце – войти в нормальный ритм. Грудь расправилась для вдоха, разорвав остатки пленки, и семя влетело в правую ноздрю охотника.


– Иди к двери, – сказал старик, слезая с кресла. Вилия прошла через комнату и вышла на крыльцо.

На лугу, вокруг упрямых островков залежавшегося снега, пробивалась из земли зеленая трава. А на берегу озера стоял Клэй – голый и дрожащий от шока.

– Это он! – вскрикнула Вилия и бросилась в спальню за одеялом. Вуд тоже выскочил из дома. Старик подхватил ребенка с одеяльца на полу и с улыбкой направился к озеру. Вилия обогнала его и подбежала к охотнику первой.

– Где ты был? – воскликнула она, набрасывая на Клэя одеяло и обнимая его за плечи, чтобы оно не свалилось. По тому, какой отсутствующий был у охотника взгляд, она решила, что тот побывал в Раю. – Что с тобой случилось?

Клэй замычал в ответ, но так и не смог выговорить: «Умер».

Раствориться в глуши

Последние два дня были настоящей круговертью событий – не столь приятных, сколь ужасающих. Единственное утешение я находил в том, что центром этой воронки был ваш покорный слуга. Господа присяжные заседатели! Я предстал перед судом, и поскольку завтра вы вынесете свой окончательный приговор, сегодня я счел за лучшее вернуться к работе и совершить еще одно путешествие в Запределье. По мнению Фескина, у обвинения больше шансов, хотя почти все улики косвенные. Однако и он, и я надеемся, что завтра я выйду из зала суда свободным человеком.

Стражник в коридоре храпит, как бородавочник, поэтому я спокойно ввел себе оставшуюся дозу красоты. Какое же это облегчение после безумия последних дней! Но прежде чем бросить свое бренное тело в камере и отправиться в дебри на поиски Клэя, я еще на несколько минут отвлеку вас рассказом о том, что произошло на суде.

Фескин уговорил констебля, что заковывать в кандалы меня не нужно, и тот милостиво согласился. Впрочем, для того, чтобы препроводить меня в зал суда, ко мне приставили не меньше десятка типов с ружьями… Наутро после первого, самого прискорбного дня моего заключения, мой вечно дремлющий страж повернул в замке непомерно большой ключ. Шагнув на свободу из зарешеченной кельи, я сам себе напомнил Клэя, заново родившегося в глуши Запределья. Но стоило мне расправить затекшие крылья, как все десять ружей разом вскинулись, как по команде. Если бы у этих кретинов хватило ума спустить курки – как пить дать, они перестреляли бы друг друга.

Накануне мой адвокат Фескин уговорил меня облачиться в одежду, и теперь, с достоинством вышагивая по залу суда меж двух рядов скамей, я чувствовал, что выгляжу великолепно. Мимоходом задавшись вопросом: кто из этой почтенной публики нынче ночью был в той толпе, что под окнами камеры требовала моей немедленной казни, – я повернулся и улыбнулся всем и каждому. Эмилия вместе с матерью сидела где-то на галерке. Девочка помахала мне рукой, я ответил ей тем же.

Обвинитель был, что называется, истово верующий – желчный заморыш по прозванию Джасвет Фрабон (и какая мать способна одарить своего сына таким имечком?). На нем был коричневый, лоснящийся дешевизной костюм. Волос у этого типа явно недоставало, хотя три жидкие космы, зачесанные на лоб, призваны были убедить присутствующих в обратном. При одном взгляде на него становилось ясно: он слишком благочестив, чтобы есть. Желтые ногти, желтые зубы, кожа цвета бледной поганки…

Когда констебль вызвал Фрабона для вступительной речи, тот сразу набросился на меня с напыщенными религиозными сентенциями. Когда же я поправил его небрежную цитату из Святого Ильфа, оба, и Спенсер и Фескин, велели мне замолчать. Я скромно повиновался.

По законам Вено, чтобы изложить дело, обвинению предоставлялся первый день заседания. На следующий день защита имела возможность опровергнуть выдвинутые обвинения. Утром третьего дня констебль выносил свой вердикт. Фрабон начал с того, что пригласил в качестве свидетеля Семлу Худ и заставил ее вновь повторить историю с каменным ножом. На губах старухи играла самодовольная ухмылка, когда она стояла перед залом, высоко, на всеобщее обозрение, подняв оружие над головой. Пока она разглагольствовала, Фескин наклонился ко мне и зашептал, что планирует подать встречный иск с требованием ее ареста за воровство. Я горько рассмеялся. Спенсер утихомирил меня строгим взглядом, а по морю зевак прокатилась волна возмущенного ропота.

Вслед за Семлой Худ перед судом выступили ее соплеменники – троица достопочтенных идиотов, которые по очереди дали одинаково бессвязные показания. К тому времени, когда они кончили, весь зал погрузился в дремоту. Однако когда Фрабон предъявил новую улику – книжицу в красной обложке, так называемый «дневник Клэя», – аудитория встрепенулась. Вытащив откуда-то страничку одной из знаменитых рукописей Клэя, обвинитель положил ее на стол перед Спенсером, рядом с книжечкой.

– Обратите внимание, – обратился он к констеблю, – на полную идентичность образцов почерка.

Констебль поводил глазами из стороны в сторону, после чего кивнул и попросил:

– Нельзя ли поконкретнее?

– Разумеется! – воскликнул Фрабон и пустился в доскональное сравнение точек над «и» и хвостиков после буквы «у». – У «М» же в слове «Мисрикс», что очень характерно, ваша честь, имеются острые кончики, подобные рогам демона, – сказал он, а когда Спенсер склонился над бумагами, окинул меня уничтожающим взором. В ответ на это я поднял хвост, изогнув кончик в совершенном подобии вопросительного знака. В публике послышались смешки.

– Если вас не затруднит, ваша честь, прочтите вот это место, – попросил обвинитель, тыча пальцем в раскрытый дневник.

– Как вам угодно, – отозвался Спенсер. Он откашлялся и своим резким голосом приступил к чтению: – «Черного пса нет вот уже два дня, и, боюсь, его сожрал демон. Прошлой ночью я проснулся и обнаружил его стоящим надо мной с алчным блеском в желтых глазах. С губ его капала слюна, и я уверен, что если бы не проснулся вовремя и не вытащил нож, он бы с удовольствием закусил мною.Думаю, он прикончит меня – это вопрос пары дней. Запределье овладевает им, и он не раз говорил мне, что хочет снова стать с ним единым целым. Я предлагал ему расстаться, но он уверяет, что я в безопасности. Однако вот уже несколько дней я замечаю, что он смотрит на меня так, как я мог бы смотреть на олений бифштекс, о котором мечтаю с тех пор, как попал в этот ад»…

– Очень хорошо, ваша честь, – сказал Фрабон, когда констебль сделал паузу. – Здесь есть еще два отрывка, в которых подозрения Клэя превращаются в уверенность и он прощается с миром… Если позволите, я прочту один из них.

Обвинитель потянулся за дневником, и Спенсер согласно кивнул. Сделав шаг мне навстречу, Фрабон начал читать:

«Последнюю неделю я прячусь от Мисрикса в этой пещере. Вуд так и не вернулся. Пишу я лишь для того, чтобы немного развеять тревогу. Когда я сижу с ножом в руках и жду, что сейчас раздастся клацанье копыт по камням или шум крыльев, мне иногда кажется, что я до сих пор в памяти Белоу. Прошлой ночью мне снились Анотина и Арла и еще какая-то женщина на улицах Анамасобии. Прошлое захлестывает меня, наводняя намеками, притом абсолютно бессмысленными. Раствориться в глуши – разве не об этом я мечтал?»

Обвинитель захлопнул дневник у меня перед носом, потом повернулся на каблуках и вернулся к Спенсеру.

– Теперь, когда вы услышали это, осталось узнать последнее, – произнес Фрабон.

– И что же? – спросил констебль.

Обвинитель медленно полистал книжицу. Добравшись до последней странички, он горестно покачал головой.

– Последние написанные Клэем слова, его послание к нам, гласят: «Я не понимаю…»

Выдержав паузу, Фрабон продолжил:

– Я тоже не понимаю. Не понимаю: к чему судить дикого зверя? Его место не здесь, а где-нибудь в лесах, подальше от города. Это оскорбление самой идеи Правосудия!

– Полегче, Джасвет, – перебил его Спенсер и объявил обеденный перерыв.

Меня отвели назад в камеру, где стражник спросил, что я буду есть. Я, как обычно, заказал вегетарианское блюдо, но прежде сказал:

– Как насчет Фрабона, с печеными яблоками в каждом отверстии?

Когорта моих стражников от души рассмеялась.

Только теперь, когда я вновь оказался в камере, устроенный обвинителем цирк начал бесить меня. Ложь от первого до последнего слова! Он как будто говорил о каком-то другом, им самим придуманном мире! Оставалось только успокаивать себя мыслью: «Ты был там с Клэем, ты знаешь, что произошло. Не позволяй этой чепухе сбить тебя с толку».

Вскоре Фескин пришел навестить меня. Стражники с ружьями ушли обедать, и в коридоре остался только один усталый сонный охранник. На всякий случай, мы решили переговариваться шепотом. Учитель сел на койку – туда, где сидел предыдущей ночью призрак Белоу.

– Что в твоей рукописи такого, что может опровергнуть улики Фрабона? – спросил он устало.

– Доказательство того, что Клэй жил еще много лет после того, как я покинул Запределье, а возможно, жив и поныне, – спокойно отвечал я.

– И эти записки объективны? – уточнил Фескин. Я объяснил ему, каким образом я нашел след Клэя, как собирал образчики элементов Запределья… Когда я закончил краткий рассказ о злоключениях охотника, у Фескина тряслись руки.

– Ты сам знаешь, – сказал он, – после перерыва Фрабон собирается вызвать для дачи показаний Хораса Ватта. Тот предъявит им труп. Думаешь, твоя история будет столь же убедительна?

– Я продемонстрирую свои способности суду, – заверил я.

– Порой я думаю, что напрасно пригласил тебя в город, – признался Фескин.

Я шагнул к нему и опустил ему на плечо руку:

– Вы добрый человек.


Хорас Ватт, чья внешность целиком и полностью соответствовала его репутации отважного путешественника, выступил вперед, возвышаясь над Фрабоном, как скала над коровником. Он был молод – пожалуй, даже моложе Фескина, но вдвое шире в плечах, густые светлые волосы спутанной гривой спускались по плечам. В глазах его еще светилась дикость Запределья, однако он был столь же спокоен, сколь суетлив был Фрабон.

– Мы побывали в Запределье, – начал Ватт. – Когда мы перешли границу, нас было одиннадцать. Вернулись только семеро да один разложившийся труп. Демоны, на вид такие же, как этот, – он указал на меня, – словно бешеные собаки, загрызли четверых моих товарищей. Мы подстрелили их без счета, но всегда появлялись новые, и им не было конца. Мы взяли с собой двух собак-ищеек, которые в первую же неделю привели нас к пещере, где мы нашли останки Клэя. Потребовалось почти три месяца, чтобы выбраться оттуда. Завладев тобой. Запределье не любит выпускать добычу.

– По поводу трупа, – перебил его Фрабон. – Что именно вы обнаружили?

– Трудно сказать. Тело было растерзано и обглодано до костей. И потом, прошло столько лет… Но на костях видны следы укусов, а в груди – дыры от острых рогов. Точно такие же раны мои товарищи получили, сражаясь с этими тварями. Еще мы нашли в пещере дневник, пару башмаков и черную шляпу с широкими полями и индюшачьими перьями под лентой…

Я больше не в силах был молча выслушивать этот бред. Молодой Ватт, по всей видимости, не врал, но мне казалось, будто он говорит о ком-то другом – о каком-то порочном злодее, который внушал ужас мне самому. Пока он говорил, я стонал от несправедливой убедительности его слов. Если я когда-нибудь и мог отречься от человечности и выпустить на свободу дремлющего во мне демона – это должно было случиться именно теперь. Но вместо этого я глубоко вздохнул, подавил мстительные порывы и, когда слушания были закончены, покорно вернулся в камеру.

Всю ночь я думал только об одном. Допустим, всего на одну минуту, что я действительно совершил все то, в чем меня обвиняют. Тогда чем, кроме злой иронии, можно объяснить тот факт, что я, растворившись в Запределье, потеряв человеческую природу, сделал шаг, окончательно и бесповоротно доказывающий мою человечность? Как сказал Белоу: «Разве они арестовывают зверей?» Этот суд, несмотря на весь ужас направленных против меня обвинений, должен был стать моим спасением.

После бессонной ночи наступил день моей защиты. Фескин специально пришел пораньше, чтобы посвятить меня в свои планы.

Все их улики подлинны, – говорил он мне, сидя в камере, – но превратно истолкованы. Как они смогут доказать, что с Клэем расправился именно ты, а не какой-нибудь совершенно посторонний демон? Пусть ты даже преследовал его, кто-то другой мог опередить тебя в убийстве. Присутствие каменного ножа в твоем музее еще ничего не значит. Улика, основанная на сомнительных воспоминаниях старой грымзы, – еще не улика.

– А дневник? – напомнил я.

– Но Клэй ведь нигде не пишет, что именно ты убил его, – возразил Фескин. – Да и как бы он мог это сделать?

У меня были еще вопросы, но прежде чем я успел задать их, за решеткой камеры появились стражники. Мы снова совершили короткую прогулку до зала суда, но в этот раз я был не столь самоуверен. Я чувствовал, как колотится сердце, и старался не смотреть на лица горожан.

Фескин сделал все возможное, чтобы посеять в душе Спенсера зерно сомнения. Он рассказал констеблю все то, о чем говорил со мной, только гораздо более подробно и аргументировано. На все вопросы у него был один ответ – отсутствие прямых доказательств моей вины. Единственный промах он допустил, расспрашивая Ватта об ищейках. Учитель полюбопытствовал: как это собаки смогли взять след по прошествии стольких лет? Ответ Хораса был прост и неоспорим: ищейки эти вели свою родословную от псов, выведенных в Отличном городе.

– Они и через двадцать лет могут обыскать весь континент, чтобы найти зернышко перца, – добавил Ватт.

Когда Фескин попытался поднять вопрос об аресте Семлы Худ, Спенсер сразу остановил его словами:

– Этой дорогой мы уже хаживали, и я не собираюсь ступать на нее снова.

Это заявление вызвало в толпе шквал шепотков, но констебль оборвал их, грохнув ладонью по столу, и призвал собрание к порядку.

В перерыве я уговорил Фескина вызвать меня в качестве свидетеля защиты. Он обещал, что выполнит мое желание, хоть это и опасно. Возвращаясь в зал суда, я сжимал под мышкой эти страницы и не смотрел в пол. Я вышел из камеры с гордо поднятой головой и твердым намерением открыть всю правду – такую, какой она виделась мне.

Когда публика угомонилась, меня вызвали. Фескин сказал только:

– А теперь в свою защиту хочет выступить обвиняемый Мисрикс.

После этого он вернулся на свое место в первом ряду и, закрыв глаза, замер в неподвижности.

Я, не теряя времени, сразу приступил к объяснениям. Я поведал собравшимся о том, как узнал о судьбе Клэя в Запределье. Я детально описал свое путешествие к границе леса и процесс сбора предметов, необходимых для расшифровки этой истории. Но когда речь зашла о том, как я вычленял элементы и находил в них информацию касательно жизни Клэя, публика разразилась хохотом и свистом.

– Это правда! – воскликнул я, но мой голос потонул в насмешливом гвалте.

Спенсер заставил зрителей замолчать, а затем обратился ко мне.

– Я, признаться, тоже нахожу ваше заявление неправдоподобным, – сказал он. – Можете ли вы как-то подтвердить эти свои «особые способности»?

– Я могу положить вам лапу на голову и войти в вашу память, – сказал я. В толпе снова захихикали.

– Докажите, – потребовал Спенсер.

Этот приказ выбил меня из колеи. Перед глазами всё кружились смеющиеся лица, жуткие маски презрения и насмешки.

– Скажите-ка обо мне что-нибудь такое, чего не могли знать заранее, – предложил Спенсер.

Как только я шагнул к нему и протянул руку, один из стражников выступил вперед и нацелил ружье мне в грудь.

– Все в порядке, – успокоил его констебль. Стражник попятился.

Ладони мои были мокры от пота, мысли мешались. Из-за волнения у меня не получалось вызвать то, что я привык называть «ветром наваждения», вместо этого в мозгу снова и снова вспыхивал образ растерзанного Клэя… Тогда я встряхнул головой и попытался уловить хоть малейшее дуновение ветерка, который унес бы мои мысли в память констебля Спенсера. Не знаю, сколько прошло времени. Мысленным взором я видел Анотину в кубе льда, воющего у озера Вуда, растерзанный труп Миснутишула…

– Ну и? – осведомился Спенсер, которому не терпелось поскорее высвободить голову из моих когтей.

Лишь тогда я уловил искорку того, что принял за фрагмент его памяти. Едва успев что-то ощутить, я отступил от констебля.

– Вы женаты, – объявил я, обернувшись к аудитории, чтобы увидеть их реакцию на явившееся мне откровение, – на женщине с темными волосами и зелеными глазами. Ее зовут Лилит Марнс.

Настала полная тишина.

Я победно улыбнулся, но тут Спенсер сказал:

– Я никогда не был женат.

Я обернулся к нему, а за моей спиной взорвалась волна гиканья. Констебль постучал ладонью по столу.

– Ну-с, – сказал он без тени неприязни в голосе, – что еще вы имеете нам представить?

– Вот записки… – обреченно промямлил я, – о моих прозрениях…

– Не годится, – отрезал он.


Я был потрясен. Чтобы увести меня обратно в камеру, Фескину пришлось взять меня за руку. Уже на пороге зала он обернулся, чтобы сказать Спенсеру:


– Мы закончили на сегодня.

Все было как в тумане, когда мы шли сквозь толпу повскакавших со своих мест людей. Я чувствовал, что тону в море голосов, вопивших: "Убийца!», и других (их было гораздо меньше) – тех, что скандировали: «Свободу демону!» Где-то посреди этой давки мелькнула Эмилия. Я наклонился к ней, чтобы понять, что она говорит, но так и не разобрал слов. Тогда она схватила меня за руку и вложила мне в ладонь клочок бумаги. Я крепко сжал кулак с запиской, и стремительным людским потоком девочку тут же отнесло прочь.

На этот раз Фескин не стал заходить со мной в камеру.

– Не волнуйся, Мисрикс, – сказал он. – Может, обойдется как-нибудь и без твоих записок. Будем надеяться на Спенсера.

Я ведь готов был прочесть… – сказал я, словно откуда-то издалека.

– Знаю, – ответил он. Потом покачал головой и двинулся прочь по коридору.

Лишь поздно вечером я прочел записку Эмилии. На листке бумаги ее аккуратным почерком были выведены слова: «Я знаю кое-что, что может помочь».

Теперь, сквозь фильтр наркотика, я ясно вижу все это в перспективе. Сегодня я был настоящим человеком, которого можно убедить словами и логикой. Я счастлив этому. Пусть завтра меня признают виновным – я все равно буду счастлив. В углах моей камеры нет троп, где не важны ни Пространство, ни Бремя, и мне остается одно: с достоинством принимать свою судьбу.

Кусочек Рая

Волосы и бороду охотника исчертила седина, а выражение решимости, с которым он начинал свой путь, заметно смягчилось. Он поднялся с кресла перед камином и снял со стены шляпу и лук.

Выйдя из дому, он сошел на берег озера – там Вилия рвала дикий лук для салата. Завидев Клэя еще издали, она выпрямилась и отерла лоб тыльной стороной ладони.

Он подошел ближе и чмокнул ее в щеку.

– Пойду поохочусь, – сказал он.

– Будь добр, добудь к ужину кролика.

Клэй кивнул.

– А Приза ты возьмешь? – спросила Вилия.

– Нет, сегодня пойду один.

– Он огорчится.

– Я объясню ему.

– Только возвращайся до захода солнца, – попросила Вилия и снова нагнулась, чтобы нарвать еще не много ярко-зеленых перышек.

Охотник зашагал прочь от озера, к лесу. В пятидесяти ярдах от дома виднелся просторный загон из длинных и тонких жердин. Внутри бродили восемь «бычков» – так Клэй называл бегемотов, которые каждую осень приходили из леса пастись на золотистом лугу. Самки этих животных давали молоко, к тому же мясо одного такого «бычка» заменяло десять охотничьих вылазок.

Приближаясь к загону, Клэй увидал Приза с вилами из веток в руках. Мальчик подхватывал охапки луговой травы и швырял их через загородку, где четверо «коров» собрались позавтракать.

Несмотря на трудное детство, Приз был не по годам высок, очень строен и светловолос. «Каких-нибудь пять лет – и он станет мужчиной», – подумал Клэй, покачав головой.

Охотник наблюдал, как мальчик перекидывает очередную охапку сена: танцующие под тонкой кожей мускулы, отрешенное выражение лица… При одном взгляде на этого мальчишку сердце Клэя наполнилось радостью и покоем.

– Я на охоту, – сказал он Призу.

– Я с тобой, – отозвался тот, бросая свое орудие.

– Не сегодня, – возразил Клэй. Лицо у мальчика вытянулось.

– Почему?

– Я пойду далеко, а у тебя полно работы.

– Ладно, – вздохнул Приз. Потом подошел к Клэю и обнял его на прощанье. Охотник крепко прижал мальчика к груди.

– Значит, завтра? – спросил Приз, отступая назад.

– Завтра, – кивнул Клэй, поворачиваясь и направляясь к лесу.

Стояла поздняя весна, и день был теплый. Лес кишел жизнью: в свежей листве скакали белки и птицы, а в воздухе витал запах оленей.

Прежде чем углубиться в чащу, Клэй остановился на маленькой полянке, окруженной стволами шемеля. В центре поляны возвышался холмик, сложенный из бурых камней. Охотник молча постоял возле памятника, думая о черном псе и вспоминая его смерть в зубах Сиримона.

В тот день они отправились на охоту вместе с Призом. Была ранняя осень шестого года их жизни на озере. Клэй целился в оленя и не заметил, как сзади из папоротников выросла розовая колонна. Если бы не Вуд, Сиримон схватил бы Приза. В тот миг, когда охотник выпустил последнюю пулю в голову гигантской змеи, пес был уже мертв. Это мальчик предложил похоронить его здесь, вместе с обложкой пустой книги.

Прошли годы, но Клэй до сих пор задавался вопросом, что это было: случайность или плата за спасение Запределья? Старик-татуировщик, который время от времени заходил в домик у озера, однажды летней ночью намекнул, что если бы не погиб пес, могло случиться другое несчастье.

– Какое, например? – не понял Клэй.

– Что-нибудь с мальчиком… – тихо молвил старик.

Теперь, когда горе улеглось, осталось только желание снова увидеть старого друга. Порой в гуще леса Клэю мерещился собачий лай. Услыхав его впервые, Клэй сломя голову бежал миль пять – прежде чем понял, что звук не становится ближе. Иногда ему казалось, будто кто-то легонько трется о его колено, а иногда, оказавшись один в незнакомом уголке леса, охотник ловил себя на том, что свистом подзывает собаку…

Вот уже несколько ночей подряд Клэю снилось, будто он охотится на странного зверя. Вуд был рядом, и они вместе шли по незнакомому лесу, выслеживая добычу, которая в последний момент всегда успевала улизнуть. Просыпаясь, охотник пытался вспомнить, что это был за зверь, но образ был какой-то сумбурный – крылатый разноцветный вихрь из перьев, пуха, клюва и когтей. Производимые этим зверем звуки напоминали то пронзительный визг, то поросячье хрюканье, а однажды он пробасил из кустов человеческим голосом: «Я не понимаю».

Сны эти были настолько яркими, что Клэй начал верить, что когда-нибудь отыщет это существо наяву. Однако было во всем этом что-то зловещее, и именно поэтому сегодня он на всякий случай оставил Приза дома. Его преследовало смутное ощущение, что если удастся подстрелить загадочного зверя, многое для него прояснится.

Весь день Клэй провел в лесу, внимательно прислушиваясь: не раздастся ли крик призрачного зверя, и пристально, долго вглядывался в каждый шевельнувшийся кустик. К полудню он дважды промахнулся, пытаясь подстрелить заказанного Вилией кролика. Он уже не раз говорил ей: «Мой выстрел теперь не стоит слова Брисдена». Подобрав стрелы, Клэй продолжил свой путь.

Когда солнце стало садиться, он понял, что пора возвращаться. На плече у него болтались две кроличьи тушки, так что день прошел не зря.

Охотник спускался по пологому склону холма, между березовых стволов, когда его внимание привлек высокий куст, ветви которого качались явно не от ветра. Там, невидимое за листьями, что-то было. Клэй замер – и в тот же миг куст замер тоже. Охотник поднял лук, вынул стрелу и стал осторожно приближаться, выжидая, когда зверь бросится в сторону. Когда до куста оставалось всего несколько шагов, Клэй натянул тетиву и уже собирался выстрелить – но мгновением раньше из-за куста пулей выскочил цветной вихрь и исчез за деревьями в сотне ярдов от охотника,

Клэй не поверил своим глазам, настолько молниеносно двигалось это существо. Оно умчалось буквально со свистом – этот звук до сих пор отдавался в ушах. Клэй медленно двинулся к густым зарослям, пытаясь понять: на самом деле он охотится на загадочного зверя или все это ему только снится. Казалось, все это уже было прежде, и не раз…

Между деревьями все было тихо: не шевельнулась, не вздрогнула ни одна ветка. С величайшими предосторожностями подкрадываясь ближе, Клэй ждал, что животное вот-вот вспорхнет или бросится бежать (охотник до сих пор не имел представления о способе его передвижения). Теперь он пожалел, что не взял с собой мальчика – тот помог бы вспугнуть добычу. Клэй замечтался на секунду, представив, как предъявит Призу тушку загадочного существа и скажет:

– Нужно много-много лет охотиться, чтобы суметь добыть такого зверя.

– А почему? – спросит мальчик.

– Потому что нужно научиться понимать Запределье, – гордо ответит он.

Донесшееся из зарослей хриплое карканье вернуло охотника к действительности. Он встрепенулся и, испугавшись, что его забытье продлилось слишком долго, бросился на звук. Едва он углубился в рощицу, как над головой захлопали крылья. У Клэя ёкнуло сердце, но он тут же рассмеялся: это была всего лишь ворона.

Близилась ночь, уже показалась луна. Охотник оглянулся на заросли и, сощурившись, всмотрелся туда, где таял свет и клубились тени. Впервые за много лет он почувствовал что-то похожее на отчаяние…

На обратном пути, когда ночь была уже на пороге, Клэю почудилось слева какое-то движение, словно трепет крыла. Он вскинул лук и выстрелил – стрела воткнулась в поваленный ствол. Ругнувшись, он вернулся за стрелой, а когда приблизился, крыло снова лениво взмахнуло в воздухе. Решив, что это зверь из сна, охотник отпрянул от неожиданности.

А когда крыло опустилось, оказалось, что это вовсе не крыло. Клэй подошел к поваленному дереву и поднял зацепившуюся за сучок зеленую вуаль. Потом буркнул что-то себе под нос и затолкал клочок материи в карман.

Пройдя через опушку леса, охотник выбрался на луг. Полная луна повисла прямо над крышей дома, а на крыльце стояла Вилия и звала его, как всегда, когда он задерживался. Ускорив шаг, Клэй тяжело дыша бежал под звездами, а где-то позади, далеко в лесу, еле слышно лаяла собака.

Ни в этот день, ни после Клэй не рассказал Вилии о своей находке. Она ничего не знала о его прежней жизни, и ему хотелось, чтобы так было и дальше. Клэй частенько подумывал о том, чтобы избавиться от зеленого лоскута – например, поздно ночью, когда все уснут, сжечь его в камине… Оставаясь один в лесу, он доставал вуаль из кармана и задумчиво разглядывал. Ветра Запределья так истончили ее, что она уже не могла ничего скрыть. Зеленая ткань выцвела и изорвалась, края обтрепались и висели бахромой, и каждый раз, заталкивая лоскут в карман, Клэй боялся, что он рассыплется, как сухой лист.


Клэй, Вилия и Приз сидели на крыльце, болтая босыми ногами в воздухе. Был самый разгар дня, и вид за озером открывался невероятный: луг пестрел цветами всех оттенков, облака плыли в спокойной воде. Клэй рассказывал мальчику историю обо мне.

– Так оно и есть, – говорил охотник, – остров в небесах. И все это было в голове у Белоу.

– И ты летал у демона в лапах? – поражался Приз.

– Над Запредельем, к Палишизу – огромному спиральному городу из пустотелых курганов. Там я встретил одного знакомого призрака, и он рассказал мне, как танцевал со своей призрачной женой на берегу моря, – улыбаясь, сказал Клэй.

– А ты боялся демона? – спросил Приз.

– Еще как! – ответил Клэй. – Но этот демон столько раз спасал мне жизнь, что и не сосчитать.

– И откуда ты набрался этих небылиц, Клэй? – качая головой, проворчала Вилия.

Охотник рассмеялся:

– Выдумываю для собственного развлечения.

– Так это все неправда? – разочарованно протянул Приз.

– Все правда, – заверил его Клэй.

– Похоже, не миновать нам еще одной истории, – заметила Вилия.

Клэй протестующе замахал руками:

– Нет-нет, с меня хватит на сегодня!

– Да я не об этом. Смотри! – сказала Вилия, указывая на луг.

На северному берегу озера показалась одинокая фигура – слишком далекая, чтобы хорошенько ее разглядеть.

– Старик? – предположил Клэй.

– Слишком высокий, – возразил мальчик.

– К тому же, – заметил охотник, – он не появлялся уже несколько лет. Пожалуй, возьму-ка я пистолет.

– Приз, иди в дом, – велела сыну Вилия. Охотник направился к озеру. Широкими шагами ему навстречу двигался Странник. Еще не дойдя до озера, Клэй уже знал, что неожиданный гость – Эа. Клэй. Он остановился, поджидая старинного друга, и помахал ему рукой. Эа с улыбкой махнул в ответ.

– Ты нашел свой Рай? – спросил Странник.

– Я был в Раю и вернулся, – ответил Клэй.

– Я слышал мысли Запределья о твоих приключениях.

– Как Арла? – нетерпеливо спросил охотник. – Что с ней стало?

– После расскажу, – туманно отвечал Странник.

– А Ярек, Цин? Здоровы? – продолжал расспрашивать Клэй.

– Здоровее не бывает, – улыбнулся Эа.

По дороге к дому Клэй рассказал Страннику, что снова виделся с Белоу. Эа рассмеялся и хлопнул себя по бедру.

– А знаешь, однажды в зеркале воды я видел, как ты распиваешь чай с демоном! – весело воскликнул он.

– Ну ты даешь! В зеркале воды! – рассмеялся Клэй. – Да, с тобой не соскучишься…

На лугу трещали цикады, в лесу кликала кого-то ночная птица. Клэй набивал трубку листьями из кисета Странника, и кричащая женщина капитана Курасвани стала пускать в потолок струйки зеленого дыма. Эа сидел в высоком кресле перед камином, а Вилия и Клэй расположились на полу, спиной к огню. Приз еще не спал в своем углу, но взрослые об этом не знали.

Когда трубка прогорела, Эа передал ее Клэю со словами:

– Я пришел по делу.

Клэй кивнул:

– Догадался.

– Арла совсем плоха, – сказал Странник. – Ей не пережить эту зиму.

– Это мой шанс достичь Вено? – спросил Клэй.

– Похоже на то, – ответил Эа. – От одного старика из племени Слова мы узнали, что ты поселился здесь. Дорога в Вено и обратно займет шесть месяцев. Я пойду с тобой, а мой сын Ярек проводит тебя обратно.

– Я недавно нашел вуаль, – сообщил Клэй. Странник кивнул.

– Это хорошо.

– Ты ведь не уйдешь снова, а, Клэй? – встревожилась Вилия.

– Возможно, мне придется.

– Лучше не надо, – заметила она.

– Но это важно, – возразил охотник. – Я за этим и отправился в Запределье. Нужно кое-что закончить.

– Мне этого никогда не понять, – пожала плечами Вилия и вышла из комнаты.

– Клэй, другого шанса не будет, – напомнил Эа.

– Пап! – послышался из угла голос Приза.

– Чего тебе? – отозвался Клэй.

– Не уходи, ладно?

– Спи.

Охотник встал и направился в спальню. Утомленный Странник улыбался, отыскивая в языках пламени черты Арлы Битон. Приз сквозь щелочку век наблюдал за сидящим в кресле гигантом.

Залезая в кровать рядом с Вилией и легонько трогая ее за плечо, Клэй прошептал:

– Послушай, мне нужно тебе кое-что сказать.

– Что ты там хочешь найти? – спросила она с пробивающимся в голосе раздражением.

– Это старый долг, – объяснил Клэй. – Мне не по душе оставлять вас обоих здесь, но это последний шанс исправить содеянное и понять, кто я такой.

– Откуда ты знаешь эту женщину?

– Из прошлого.

– И зачем тебе нужно ее видеть?

– Выслушай меня, – сказал Клэй, – просто выслушай, и я тебе все объясню…

Утром за завтраком Эа сказал Клэю:

– Если мы хотим пройти через горы до снега, надо спешить.

Клэй глянул на Вилию.

– Что скажешь? – спросил он, в тайне надеясь, что она велит ему остаться. Поведав ей всю хронику своей жизни, он чувствовал, что уже освободился от прошлого.

Вилия подняла на него полные слез глаза.

– Ты должен идти.


Накануне расставания Клэй взял с собой Приза на охоту.

– Не понимаю, зачем тебе уходить? – сказал ему мальчик.

– Не бойся, я вернусь. Обещаю, – сказал Клэй. Кажется, то же самое он говорил Анотине, навсегда покидая ее в мнемоническом лесу.

– А если нет? – спросил Приз.

– Никаких «нет», обязательно вернусь, – пообещал охотник. – А теперь давай искать оленя.

Они прятались в засаде за высокими папоротниками, после того как две мили шли по подлеску, выслеживая крупного самца. Теперь, когда настало время сделать выстрел, Клэй отдал лук Призу.

– Запомни, – шепнул ему Клэй, – надо всегда смотреть в оба.

Вложив стрелу в лук, мальчик медленно встал и оттянул тетиву назад. Потом замер на секунду, прицеливаясь, и Клэй невольно залюбовался его стройной фигурой. «Красивый будет парень», – подумалось ему.

Приз спустил тетиву: стрела просвистела над головой оленя, не задев его, и вонзилась в ствол старой сосны. Два мощных прыжка – и животное исчезло.

За остаток дня никто из охотников не проронил ни слова. Уже на обратном пути, в сгущающихся сумерках, Приз обернулся к Клэю.

– Когда ты вернешься, – сказал мальчик, – я научусь стрелять, как надо.

Охотник потрепал его по волосам.

– Я и не сомневался.

– А если ты не вернешься до весны, я сам пойду за тобой, – заявил Приз.

Клэй не нашелся что ответить и только молча шагал к краю леса. Когда они вышли на луг, мальчик вприпрыжку пустился вперед, к дому.


Было раннее утро, Вилия и Приз еще спали. Охотник стоял у порога – в шляпе и с луком через плечо, за спиной мешок с провизией и необходимыми вещами. Он окинул взглядом комнату: камин, старый веник у стола, сопящий в уголке мальчик…

– Пора, – позвал Эа.

Клэй подошел к Призу и, нагнувшись, поцеловал в макушку. В дверях появилась Вилия.

– Берегите себя, – с улыбкой сказала она и сжала в руках ладонь Эа. Потом подошла к Клэю и тронула его за плечо.

– Если будешь стрелять, там, в пистолете… – начал было Клэй, но Вилия остановила его.

– Про это не беспокойся, – сказала она со смехом, – с пистолетом я обращаюсь не хуже тебя.

Охотник улыбнулся, и они обнялись. Потом дверь отворилась, и Вилия проводила взглядом охотника и Странника, державших путь на север.


Годы, проведенные Клэем на озере, не лучшим образом сказались на его спортивной форме. Эа тоже был не молод и уже не мог шагать с прежней легкостью. Друзья медленно продвигались на север, следуя почти тем же путем, которым Васташа вел Клэя к убежищу последнего Сиримона. Пока они добрались до подножия горной гряды, пролетело два месяца.

Три нелегких дня ушло на то, чтобы подняться к началу узкой горной тропы – единственной дороги сквозь лабиринт громоздящихся каменных гигантов. Температура резко упала, а потому привал решили устроить в неглубокой пещере. Когда подстреленный Клэем горный козел был съеден, друзья улеглись у костра, просто болтая о прошлом.

Увидев, что Клэй вытаскивает трубку, Эа сказал:

– Смотри, что я сегодня нашел.

Он раскрыл ладонь и показал шесть коричневых катышков.

Клэй усмехнулся.

– Кроличьи какашки?

– Набей ими трубку, – посоветовал Эа.

– Спасибо, я в своей жизни дерьма уже напробовался, – сказал Клэй.

– Это семена травы, что растет только в этих горах, – объяснил Странник.

– А что я увижу в дыме? – поинтересовался Клэй. – Я, признаться, уже подустал от фокусов Запределья.

– Зато оно не устало от тебя, – заметил Эа.

Дым оказался горьковатым на вкус, но очень расслабляющим. Не успел охотник сделать и трех затяжек, как его стало клонить в сон.

– Устал? – спросил Эа.

– Как собака, – отозвался Клэй, валясь на спину и натягивая на себя одеяло.

Напряжение улетучилось. Мышцы и суставы, которые прежде ныли не переставая, вдруг затихли, точно по волшебству. Балансируя на грани сна, Клэй ощущал лишь тепло и приятную истому. Но прежде чем погрузиться в сон об истинном Вено, в сознании охотника вспыхнуло два ярких сновидения. Первое было кратким: он снова был в доме у озера, в постели с Вилией. Она лежала к нему лицом, грудью прижимаясь к его груди, ее рука покоилась у него на спине, а под ухом слышалось ее тихое, ровное дыхание. Его ладонь скользнула по ее плечу, боку, бедру и дальше…

Во втором сне, еще короче первого, ему привиделся Приз со старым луком в руках. Мальчик спустил натянутую тетиву, стрела взлетела над усыпанной листьями землей, пронеслась меж двух деревьев и вонзилась прямо в оленье сердце. Жизнь ушла из зверя струйкой пара, а когда он упал, Клэй провалился в Вено и приземлился возле сгорбленной фигуры Арлы Битон.

Наутро путники поднялись до рассвета. Сворачивая лагерь, Клэй наткнулся в своем мешке на зеленую вуаль. Он достал ее и развернул, разложив на ладони.

– Взгляни-ка, – позвал он Эа. Странник улыбнулся:

– Твой кусочек Рая.

Клэй взял вуаль обеими руками и накинул на лицо. Мир вокруг приобрел зеленоватый оттенок, но все по-прежнему было прекрасно видно.

– Ты готов, Клэй? – спросил Эа.

– Нет, – ответил охотник, – я дальше не иду.

– Но ведь мы ушли уже так далеко! – удивился Странник.

– Прости, – сказал Клэй. – Приятно было увидеть тебя снова. Я был бы рад повидать Арлу перед смертью, но мне нужно возвращаться. В другом месте я нужнее.

– Другой возможности не будет, – напомнил Странник.

– Знаю, – кивнул Клэй. – Я иду домой.

Эа долго стоял в молчании, наблюдая, как охотник укладывает свой мешок и закидывает его на плечи. Вуаль все еще была у него в руке.

– Что ж, это твой выбор, – смирился Странник. Клэй шагнул к другу и пожал ему руку.

– Спасибо.

– Запределье любит тебя, Клэй, – сказал Эа.

– Кто бы мог подумать! – отозвался тот, и оба рассмеялись.

– Мне нужно успеть вернуться до снега, – сказал Клэй.

– Ты успеешь.

Охотник повернулся и зашагал прочь.

– Клэй! – окликнул его Эа. – Я должен передать тебе слова Арлы.

Охотник остановился, но не оглянулся.

– Она умерла, – сказал Эа. – Умерла несколькими месяцами раньше, чем я пришел к тебе. Мы знали, что ты живешь у озера с женщиной и мальчиком. Это нам рассказал старый татуировщик из племени Слова. Перед смертью Арла заставила меня пообещать, что я пойду к тебе и предложу отправиться в Вено. Она сказала: «Если он проделает этот долгий путь, то найдет мою могилу. Но если вернется к женщине и ребенку, скажи ему, что я все простила».

Клэй снова тронулся в путь. Впереди была долгая, трудная дорога, и лишний груз был ему ни к чему. Подняв вуаль над головой, он разжал пальцы, и Запределье поглотило ее.

Вопрос выбора

Я пытался объяснить им, что это, мягко говоря, недальновидно – пытаться повесить того, кто умеет летать, но они продолжают строить виселицу. Сквозь зарешеченное оконце моей камеры я имею возможность наблюдать за ходом строительства. Да-да, меня признали виновным и приговорили к смертной казни. Это моя последняя ночь.

Я мог бы согнуть прутья решетки, словно стебли травы, и взмыть в небо – но я этого не сделаю. Воспользуйся я этой дверью к свободе – я в тот же миг снова стал бы диким зверем. Так что это вопрос выбора.

Спенсеру тоже пришлось делать выбор, и он уже собирался огласить свое решение, когда Фрабон поднялся с места и вмешался. Все в зале обернулись и уставились на этого негодяя.

Констебль был явно не в восторге от подобного вмешательства.

– Погодите стучать по столу, ваша честь. Я хочу представить вам еще одну улику, – провозгласил обвинитель. – Она укажет нам истину.

– Истину? – усмехнулся Спенсер. – Сомневаюсь.

– Во имя Справедливости! – настаивал Фрабон.

– Нет… – промолвил Фескин.

– Согласен, Фескин, у обвинения был свой день, – сказал Спенсер, – но мне все же хочется взглянуть на эту улику, чтобы принять решение. Не беспокойся, все под контролем.

Фескин наклонился и шепнул мне на ухо:

– Ох, не к добру все это…

– А что было к добру? – вздохнул я.

Фрабон отошел немного в сторону, так, чтобы его видели и зрители, и судья. Он чуть не лопался от важности, когда поднял руку, требуя тишины.

– Вчера в здании суда, когда обвиняемого препровождали в камеру, к нему приблизилась девочка, которая передала ему записку. Мои помощники, присутствовавшие при этом инциденте, доложили мне о случившемся. Я дал им указание следовать за девочкой и не снимать с нее наблюдения вплоть до окончания процесса.

Они отправились за ней и следили за ее домом около часа, прежде чем выяснилось, что ребенка там нет. Используя доводы разума, мои люди стали убеждать ее мать открыть местонахождение дочери. В конечном итоге она сообщила, что Эмилия верхом отправилась на развалины.

Мои помощники наняли лошадей и через лес, по степям Харакуна, направились в Отличный город. К вечеру они добрались до разрушенной городской стены. Девочку они настигли в сотне футов от руин: она была верхом на лошади и с неким предметом под мышкой. Мои люди исследовали этот предмет: им оказалась шкатулка, украшенная фальшивыми драгоценными камнями. Девочка взяла ее с письменного стопа демона в Отличном городе.

– Когда коробку открыли, внутри обнаружилось это, – продолжал Фрабон. Он опустил руку в карман и извлек оттуда зеленую вуаль. – Виновен! – торжествен но провозгласил он, потрясая вуалью в вытянутой руке.

Затем двери распахнулись, и двое Фрабоновых помощников ввели в зал Эмилию. Ей указали на место у стола констебля, и она встала там, потупив взор.

Обвинитель подступил к ней:

– Признайся, ты взяла эту вуаль, чтобы уничтожить улику?

Оторвав взгляд от пола, Эмилия уставилась на противоположную стену.

– Я поехала на развалины, чтобы привезти Мисриксу шкатулку. Он говорил, в ней есть что-то особенное. Поэтому я и поехала.

– Что ж, пусть ты и невиновна, но, взяв шкатулку, ты обнаружила ценную улику, – настаивал Фрабон.

– Я вам уже тысячу раз говорила, – устало возразила Эмилия, – что в шкатулке вуали не было. – Она взглянула на обвинителя. – Говорю же вам: я шла по развалинам и увидела, как она спускается с неба. Она падала прямо мне в руки, но в последнюю секунду ветер хотел отнять ее. Я оказалась быстрее. Перед тем как выйти за стену, я положила вуаль в шкатулку.

– Эмилия, – с нажимом сказал Фрабон, кладя свою желтую лапку ей на плечо, – мы все знаем, что это ложь.

Для меня это был момент истины. Желание оторвать Фрабону голову мучило меня в течение всего процесса, но когда самообладание изменило Эмилии и она заплакала, Фескину пришлось прижать руку к моей груди, чтобы удержать меня на месте. Больше они не добились от нее ни слова. Девочка полчаса проплакала перед добрыми жителями Вено, и когда ее наконец увели, все еще судорожно всхлипывала.

Их обвинения лживы. Фрабон хочет убедить вас, что это я убил Клэя. Я показал вам Клэя. Разве он не живет? Я знаю, он вспоминает меня сейчас где-то в Запределье…

Прежде чем сесть за стол, чтобы записать для вас свои последние мысли, я услышал чей-то голос за окном моей камеры. Подтянувшись к решетке, я глянул вниз. Там, задрав голову, стояла Эмилия.

– Я хотела помочь, – виновато сказала она.

– Ты помогла, – ответил я. – Мы по-прежнему друзья? – спросил я, но тут пальцы соскользнули, и я свалился на пол. Когда мне удалось подняться, ее уже не было.

Еще в окошке я вижу палача – он наблюдет за постройкой виселицы. И клянусь вам, этот человек удивительно похож на Брисдена. Это странно не менее, чем предъявленный моими обвинителями труп Клэя…

Что ж, завтра я пойму все.


Оглавление

  • Физиогномика
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  •   20
  •   21
  •   22
  •   23
  •   24
  •   25
  •   26
  •   27
  •   28
  •   29
  •   30
  • Меморанда
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  •   20
  •   21
  •   22
  •   23
  •   24
  •   25
  •   26
  •   27
  •   28
  •   29
  •   30
  •   31
  •   От автора
  • Запределье
  •   Воображение вселенной
  •   Зимняя пещера
  •   «Я тебя знаю»
  •   Охота на охотника
  •   Другие
  •   Пустая книга души
  •   Дьявольская собака
  •   Крепостные стены
  •   Нож
  •   История с привидениями
  •   «Ничего не бойся»
  •   Вуаль на ветру
  •   «Признание твоей человечности»
  •   «Иди к двери»
  •   Раствориться в глуши
  •   Кусочек Рая
  •   Вопрос выбора