Орбитсвилль (сборник) [Боб Шоу] (fb2) читать онлайн

Боб ШОУ Орбитсвилль (сборник)

ОРБИТСВИЛЬ

Глава 1

Кое-кто склонялся к мысли, что всему виной совпадение имен, ибо президента звали Элизабет. Унаследовав от отца империю с миллионным капиталом, она превратила штаб-квартиру "Старфлайта" в подобие королевского двора, где господствовали нравы под стать елизаветинским: строгая иерархия и устоявшийся этикет, родовые привилегии и дворцовые интриги. Но из всех феодальных причуд наибольшую досаду Гарамонда вызывало настойчивое стремление повелительницы беседовать с глазу на глаз с каждым капитаном, которому предстоял дальний разведывательный полет.

Опираясь на перила каменной балюстрады, Гарамонд скользил безучастным взглядом по ярусам зимнего сада, тянущегося на четыре километра до самого океана. Старфлайт Хаус скрыл под собой целый холм средней величины. Когда Гарамонд, подлетая к Исландии, смотрел сверху на нагромождения террас, лоджий и павильонов, Старфлайт-Хаус всегда напоминал ему гигантский аляповатый торт.

После двух часов праздного ожидания за бледно-зеленым коктейлем капитан пытался подавить нарастающее раздражение. С куда большей радостью он провел бы это время дома с женой и ребенком.

Гарамонд, один из самых удачливых капитанов фликервинг-флота, и прежде удостаивался чести лицезреть Элизабет. С первого же раза он проникся к ней стойким физическим отвращением. Брезгливость, неизменно возникавшая у него при виде этой богатейшей из женщин, была сильнее, чем возмущение ее беззастенчивым произволом: глава корпорации стояла настолько выше закона, что зачастую расправлялась с людьми просто из-за плохого настроения. Оставалось загадкой, почему в эпоху, когда косметическая хирургия способна исправить любое уродство, Элизабет предпочла свою отталкивающую внешность. Проявлялся ли в этом мужской склад ее натуры, или криво торчащие вперед желтые зубы и свинцово-серая кожа должны были подчеркивать августейшую исключительность?

Глядя вниз, на радужные струи фонтанов, капитан вспоминал свой первый визит в Старфлайт-Хаус. В ту пору он готовился к третьему заданию и был достаточно молод, чтобы чувствовать себя неловко в парадном черном мундире. Наслушавшись рассказов о неких особых отношениях Элизабет Линдстром со своими капитанами и еще не зная, как выглядит Лиз, Гарамонд волновался не на шутку и решил призвать на помощь всю свою изворотливость, дабы уклониться от ее чар. Однако никто из флотских командиров, не говоря уже о чиновниках из администрации компании, не предупредил его о густом, одуряющем запахе Элизабет, который способен удушить человека, когда тот особенно озабочен ясностью своих мыслей и слов. И ни один из консультантов по правилам дворцового этикета не предостерег его от возможного конфуза –непроизвольной реакции новичков на президента. А оторопеть было от чего. Клыки и трупная бледность, тошнотворный запах и безобразно искривленный позвоночник – все это казалось пустяком в сравнении с огромным раздутым чревом, свисающим чуть ли не до колен. Тем не менее Гарамонд, вытянув руки по швам, стоически переносил затянувшийся осмотр своей персоны, но когда его прижатый к бедру кулак утонул в атласной подушке упомянутого чрева, он закатил глаза и едва не хлопнулся в обморок.

Сейчас, прислонясь к балюстраде и вдыхая нагнетаемый климатическими установками воздух, он уже не испытывал тон холодной ярости, которая охватила его тогда, ярости на бывалых капитанов, не подготовивших новичка к таинству президентской аудиенции. Ведь и сам Гарамонд, когда настал его черед, точно так же обходился с другими юнцами. Но подобная жестокость оправдывалась вероятными последствиями непрошенного вмешательства. Он мог предугадать, что произойдет, если заранее просветить командира-новичка по поводу лелеемых им надежд. "Особые отношения" с Лиз Линдстром означали всего-навсего тайный обмен взглядами после того, как молодому капитану во время предполетного инструктажа передавался клочок бумаги, на котором рукой богатейшей и могущественнейшей особы Вселенной бывала начертана какая-нибудь инфантильная непристойность. Нет уж, решил Гарамонд, если придет охота покончить с собой, он изберет более легкий и приятный способ. – Капитан Гарамонд? Президент передает вам привет.

Обернувшись, капитан узнал долговязого вице-президента Гумбольдта, спускавшегося к нему по лестнице. За его руку держался золотоволосый мальчуган лет девяти в жемчужном комбинезоне. Гарамонда уже знакомили с президентским сыном Харальдом, поэтому он молча кивнул парнишке. Тот кивнул в ответ, и его взгляд быстро пробежал по эмблемам и нашивкам капитанского мундира.

– Сожалею, что вам пришлось так долго ждать, капитан. – Тут Гумбольдт деликатно кашлянул, выражая максимально допустимую степень несогласия с точкой зрения Элизабет. – К несчастью, президент будет занята в ближайшие два часа и просит вас подождать еще немного.

– Я подожду. – Гарамонд пожал плечами и усмехнулся, скрывая нетерпение. Задержка была совсем некстати: тахиограммы с метеостанций за орбитой Плутона предсказывали скорое ослабление благоприятного ионного течения, пронизывающего Солнечную систему. Он собирался покинуть орбиту и, поймав этот поток, быстро разогнать корабль до субсветовой скорости. А теперь придется изрядно попотеть с электромагнитными парусами-ловушками, процеживая чертову прорву вакуума ради скудного улова ионов для реактора. – Да уж, придется подождать.

– Впрочем, я готов отложить встречу с президентом до своего возвращения.

Гумбольдт тонко улыбнулся, оценив шутку. Прежде чем ответить, он искоса взглянул на Харальда и убедился, что мальчик не прислушивается к разговору взрослых.

– Не стоит. Лиз будет крайне огорчена и наверняка вышлет вдогонку перехватчик, чтобы вернуть вас для встречи с глазу на глаз.

Последнее замечание вице-президента намекало на участь опрометчивого капитана Бича, который однажды безвылазно проторчал в штаб-квартире Старфлайта почти двое суток. На вторую ночь, потеряв терпение, он удрал, не дождавшись президентского благословения. Поговаривали, будто парня вернули на скоростном перехватчике, а отношения с Элизабет у бедняги, видно, и впрямь сложились особые: больше его никто не видел ни живым, ни мертвым. О правдивости этой истории судить было трудно, ведь Звездный флот, занимавшийся откачкой избыточного населения Земли, давно уже так разросся, что слухи, гуляющие по кораблям, неизбежно сдабривались щедрой долей вымысла. Так или иначе, Гарамонд считал ее весьма показательной.

– Но, чтобы вам не было скучно, капитан, я привел Харальда. –Гумбольдт погладил золотистые волосы мальчика. – В последнее время наш инфант вновь проявляет интерес к фликервинг-флоту. Одолел всех вопросами по теории и практике космических полетов. Лиз желает, чтобы вы пообщались. Гарамонд с сомнением посмотрел на президентского отпрыска. Внимание Харальда, казалось, поглотила бронзовая группа у края террасы.

– А как у него с математическими способностями?

Вице-президент сухо рассмеялся.

– Никто не ждет от вас, что Харальд сегодня же сдаст пилотские экзамены. Достаточно подогреть его интерес. Кстати, капитан, найдется немало адмиралов, которые охотно расстанутся с правой рукой за подобный знак доверия. А сейчас я должен вас покинуть. Пора возвращаться в зал заседаний.

– Вы оставляете нас без надзора?

– Да. Лиз очень уважает вас, капитан Гарамонд.

– Ладно. Мне и раньше приходилось нянчиться с детьми. – Гарамонд имел в виду своего шестилетнего сына, который сегодня на прощание потряс кулачком вместо того, чтобы помахать рукой. Так он выразил свою обиду на отца, покинувшего дом раньше срока в угоду президентскому капризу. Четыре бездарно убитых часа, и это при сегодняшнем-то прогнозе! Метеосводка не давала ему покоя. Ионный ветер вот-вот спадет до уровня космического фона, а он, капитан разведфлота, прохлаждается в этих райских кущах, да еще вынужден валять дурака с мальчишкой, который, скорее всего, страдает теми же неврозами, что и его бесценная мамаша.

Пытаясь изобразить улыбку в ответ на прощальный поклон вице-президента, капитан понял, что не сумел придать ей убедительности. – Итак, Харальд, ты хочешь водить фликервинги? – спросил он, поворачиваясь к золотисто-жемчужному мальчику, и получил в ответ холодный, оценивающий взгляд.

– У нас в Старфлайте все сотрудники со статусом ниже члена правления, обращаясь ко мне, говорят "Мастер Линдстром".

Гарамонд приподнял брови.

– Пожалуй, я расскажу тебе кое-что о космоплавании, Харальд. В этом деле младший техник подчас важнее всех директоров вместе взятых. Уяснил, Гарри?

"А я-то, выходит, ребенок в еще большей степени, чем он", – изумленно подумал капитан.

Мальчик вдруг расцвел в улыбке.

– А мне совсем не интересно про космос.

– Но как же…

– Просто я наговорил всякого, чтобы отвязались. Им так хотелось это услышать. Но с вами ведь не надо притворяться?

– Да, со мной тебе нет смысла притворяться, дружище. Но чем же мы займемся? У нас целых два часа.

– Можно мне побегать? – с неожиданной пылкостью спросил Харальд. Эта забавная просьба разом объединила маленького дворцового узника со всемирным мальчишеским братством.

– Просто побегать? – Гарамонд впервые искренне улыбнулся. – Довольно скромное желание.

– Мне не позволяют ни бегать, ни лазать по деревьям. Я, видите ли, могу причинить себе вред. Мать запретила, а все остальные так ее боятся, что шагу ступить не дают. Но вы другое дело, вы ведь командир фликервинга! – И Харальд посмотрел на него с нескрываемым детским восхищением.

Капитан запоздало понял, что мальчишка хитрил с первой минуты разговора, однако не почувствовал никакой досады.

– Точно. Давай испытаем твою резвость. Дуй вон до тех статуй и обратно.

– Ага.

– Что же ты застыл? Вперед!

Гарамонд со смесью радости и сочувствия наблюдал, как неумело, вприпрыжку бежит Харальд, смешно работая локтями. Обогнув бронзовую скульптуру, наследник вернулся к месту старта. В глазах его плясали веселые чертики.

– Еще?

– Давай, носись сколько влезет.

Харальд возобновил марафон, а капитан вернулся к каменной балюстраде и задумался, скользя взглядом по верхушкам деревьев. Солнце клонилось к закату, но воды Атлантики не блестели, они казались пепельно-серыми от наползающего тумана. Одинокая чайка сверкнула вдали оперением и канула в море, словно упавшая звезда.

“Мне не хочется улетать, – подумал Гарамонд, – потому и грустно". Раньше его поддерживала вера, что ему, Вэнсу Гарамонду, посчастливится стать одним из первооткрывателей третьего мира Галактики. Но межзвездные полеты продолжались почти столетие, а человечество присоединило к своим владениям единственную новую планету. Энтузиазм нескольких поколений астронавтов был растрачен впустую. И если уж заставляешь себя смириться с невозможностью ступить на новую обитаемую твердь, то лучше согласиться с Эйлин и приобрести патент на челночные рейсы. Тогда каждый месяц можно будет проводить некоторое время дома. Перевозки колонистов на Терранову – занятие не особенно увлекательное, зато выгодное и безопасное. Ионные ветры на всем маршруте неплохо изучены, а цепь оборудованных по последнему слову техники метеостанций позволяет предсказывать погодные изменения и практически исключает попадание, в зону мертвого штиля.

– Эй, посмотри на меня!

Гарамонд не сразу увидел Харальда. Оказывается, тот махал ему рукой с плеча бронзовой статуи. Додумался же взгромоздиться на это скользкое пугало! Учитывая гранитный постамент, высота довольно опасная.

– Спускайся вниз, Харальд! – крикнул он, стараясь не проявлять тревоги. Кажется, запросы мальчика растут. Обычная тактика всех малолетних вымогателей: сначала получил разрешение порезвиться, теперь затеял эти альпинистские трюки, а что потом?.. Гарамонду пришло в голову, что и сам он рискует оказаться в щекотливом положении. Да и не просто в щекотливом. Стоит президентскому сынку хотя бы потянуть лодыжку, и с карьерой будет покончено раз и навсегда.

– Ничего, я цепкий. Смотрите! – Харальд перекинул ногу перед носом невозмутимого бронзового истукана и ухватился за его руку, воздетую к небесам.

– Вижу, что цепкий, но лучше не двигайся, я должен тебя подстраховать. – Капитан направился к скульптуре. Он старался сдерживать шаг, чтобы, глядя на него, мальчик не осознал опасности своего положения. Теперь капитана охватила уже нешуточная тревога.

Элизабет Линдстром обладает могуществом, не имеющим прецедентов в земной истории. Ее сыну предстоит унаследовать всю финансовую империю, управлять всеми верфями, владеть всеми кораблями и контролировать все космические сообщения между Землей и единственной пригодной для человека планетой. А он, Вэнс Гарамонд, расслабился и повел себя, как последний дурак. Теперь ему наверняка не миновать гнева одного из Линдстромов. Кто он для них? Ничтожный капитанишка фликервинга.

– Я полезу дальше!

– Нет! – Гарамонд, уже не таясь, побежал со всех ног. – Прошу тебя, не надо!

Враждебно уплотнившийся воздух стал вязким, как кисель, он пружинил и толкал его назад. Харальд заливисто рассмеялся и стал карабкаться по вертикальной металлической колонне – руке статуи.

Внезапно он заскользил, не удержался и начал заваливаться назад. На долю секунды зацепился ногой за бронзовый воротник и опрокинулся вниз головой.

Происходящее разворачивалось перед глазами Гарамонда, будто плавное расцветание спиральной галактики в замедленном кино. Вот он увидел первый роковой миллиметр просвета между ступней мальчика и монументальной фигурой, еще на миг Харальд словно завис в воздухе, а потом, набирая скорость, неумолимо устремился вниз. Голова его врезалась в основание статуи, и негромкий треск, сопровождаемый металлическим гулом, взорвался в мозгу капитана.

Гарамонд рухнул на колени рядом с глупым бедным инфантом и после беглого осмотра убедился: мертв. В проломленном черепе Харальда зияла глубокая дыра, осколки костей впились в мозг.

– Нет, никакой ты не цепкий, – хрипло прошептал капитан, потрясенно глядя на еще поблескивающее капельками пота лицо. – Ты убил нас обоих. И мою семью.

Он встал и поглядел в направлении главного входа, ожидая увидеть толпу слуг и домочадцев, бегущих к месту трагедии.

Но на террасе по-прежнему стояла тишина, нарушаемая лишь журчанием фонтанов. Высоко в небе бесшумно чертил инверсионный след невидимый стратосферный авиалайнер. В мозгу капитана затикали часы. Они отсчитывали секунды все громче и громче, пока наконец сила ударов не сравнялась с грохотом молота, но Гарамонд не шевелился, наверное, еще минуту, пока до него дошло, что никто ничего не заметил.

Стряхнув оцепенение, он поднял тело Харальда и поразился его легкости. Раздвинутые ветви кустарника зашуршали и укрыли мертвого ребенка под своей сенью.

Капитан Гарамонд повернулся спиной к Старфлайт-Хаусу и, не оглядываясь, побежал вниз по ступеням эскалатора.

Глава 2

При удачном стечении обстоятельств у него было в запасе около ста минут.

Надеяться на это позволяла королевская точность Элизабет, никогда не заставлявшей подданных ждать ни секундой меньше означенного срока, в данном случае двух дополнительных часов. Правда, с оговоркой: если она собиралась оставить сына вдвоем с капитаном на все это время. Сто минут дают ему шанс, решил Гарамонд. Но если любой из дюжины лакеев спохватится чуть раньше и выйдет забрать Харальда… Если любой из тысячи посетителей штаб-квартиры заметит кровавое пятно… Если…

Все эти "если" вертелись в голове, словно шары в барабане смертельной лотереи, пока последний эскалатор не достиг главного вестибюля и Гарамонд зашагал к выходу на пандус, откуда служебная машина должна была доставить капитана на челночный терминал Северного космодрома. Если не думать об опасности, связанной с бортовой рацией в кабине водителя (опять "если"!), то служебный транспорт – самый надежный способ быстро добраться до своего корабля.

Огромный льдисто-зеленый зал заполняли служащие, закончившие дневную смену в многочисленных административных зданиях. Они выглядели довольными и счастливыми, радовались, вероятно, что успеют захватить немного щедрого солнца уходящего дня. Гарамонд, внутренне браня и проклиная их, пробирался сквозь встречные людские потоки и круговороты, стараясь двигаться быстро, но в то же время не привлекать к себе внимания.

"Я человек конченый, почти мертвец, – думал он с непонятным безразличием. – Что бы я ни сделал в ближайшие два часа, как бы мне ни повезло, все равно я – покойник. Моя жена и сын тоже умрут. Даже если поток ионов сохранит интенсивность и наполнит паруса, все мы скоро превратимся в покойников, потому что бежать некуда и затаиться негде. Всего одна планета, не считая Земли, и корабли Элизабет будут крейсировать на подлете…”

Чей-то удивленный взгляд задержался на его лице, и Гарамонд осознал, что бормочет вслух. Он растянул губы в бодрой улыбке, восстанавливая привычный образ бравого капитана фликервинга, и любопытный, сочтя, что ошибся в источнике странного бормотания, заторопился дальше. Оставшееся расстояние Гарамонд преодолел, закусив губу. Машина стояла в одной из секций служебной стоянки, и остроглазый водитель средних лет, издали завидев капитана, подогнал свой экипаж к подъезду в тот момент, когда Вэнс достиг кромки тротуара.

– Спасибо, – ответив на приветствие, сказал капитан, благодарный за небольшой выигрыш во времени.

– Я решил, что вы должны очень спешить, сэр. – Глаза шофера сочувственно разглядывали его в зеркале заднего обзора.

– Вот как? – Гарамонд с трудом подавил страх и уставился в багровую угреватую шею водителя. Судя по дружелюбию этого человека, вряд ли кто-то собирается с его помощью арестовать капитана. – Почему вы так решили?

– Очень просто, сэр. Сегодня все командиры "Старфлайта" торопятся на космодром. Говорят, плохая сводка.

Гарамонд кивнул и постарался принять как можно более непринужденную позу. Магнитный двигатель приглушенно взвыл, и машина рванулась с места.

– Полагаю, мы еще успеем захватить отлив, – ровно проговорил капитан. – Во всяком случае, я на это надеюсь, ведь мое семейство собиралось посмотреть на сегодняшний старт.

Узкое лицо водителя выразило недоумение.

– А я думал, мы сейчас прямо на…

– Сделаем маленький крюк, заедем за моими. Адрес помните?

– Да, сэр.

– Прекрасно. Поедем как можно быстрее. – И Гарамонд небрежным жестом отключил звуковую связь с кабиной.

Крепко зажав аппарат коленями, он набрал домашний код и с облегчением увидел засветившийся экран, означавший принятый вызов. Ведь Эйлин и Криса вполне могло не оказаться дома. Сынишка так расстроился (Гарамонд опять вспомнил, как тот грозил ему кулачком), что Эйлин могла увести его куда-нибудь на остаток дня в надежде отвлечь и успокоить. Если бы это произошло…

– Вэнс?! – Изображение Эйлин появилось на миниатюрном экране. – Я была уверена, что твой корабль давно улетел. Откуда ты?

– Из машины. Подъеду минут через десять.

– Ты возвращаешься? Но…

– Эйлин, кое-что изменилось… В общем, я хочу свозить вас с Крисом на космодром. Он с тобой?

– Рядом, во дворике. Но, Вэнс, ты ведь никогда не позволял нам смотреть на твой взлет.

– Конечно… – Гарамонд замялся и решил, что лучше пока держать Эйлин в неведении. – Я изменил мнение на этот счет. Пока я еду, приготовь Криса к поездке.

Эйлин недоуменно пожала плечами.

– Думаешь, ему от этого станет легче? Тебя уже часа три не было дома, он только начал чуть-чуть отходить, а ты собираешься начать все сначала?

– Говорю же, Эйлин, произошли некоторые изменения в программе.

"Сколько комнатных собачонок крутится сегодня вокруг президентской свиты? – спрашивал себя Гарамонд. – Пять? Или шесть? И на каком расстоянии собака способна учуять труп? Кажется, эти любимые игрушки Лиз – наиболее серьезная угроза".

– Я объясню тебе все позже. А сейчас, пожалуйста, приготовь Криса.

Эйлин покачала головой.

– Нет, Вэнс. Сожалею, но не могу…

– Эйлин! – Гарамонд намеренно позволил прорваться панической интонации, рассчитывая, что жена поймет: нормальный мир, в котором она существовала, вот-вот рухнет. – Я не могу сейчас вдаваться в подробности, но через несколько минут вы с Крисом должны ждать меня, готовые к поездке на космодром. Пожалуйста, не спорь, а просто выполни мою просьбу!

Гарамонд отключил связь и откинулся на спинку сиденья, гадая, не сказал ли лишнего. Связисты вечно суют свой нос в чужие дела и вполне способны вести перехват на общей частоте. Автомобиль мчался на запад по главной магистрали. Иногда водитель, заметив просвет в транспортном потоке, резко увеличивал скорость, и капитана начинало бросать из стороны в сторону. По пути в Старфлайт-Хаус шофер управлял машиной с большим мастерством: видимо, сейчас что-то его отвлекает. Гарамонд включил переговорное устройство.

– … К его дому, – сообщал кому-то водитель. – На Северном космодроме будем приблизительно через двадцать минут.

Гарамонд кашлянул.

– Что вы делаете?

– Докладываю, сэр.

– Зачем?

– Такова инструкция. Все водители служебного транспорта обязаны информировать центральную диспетчерскую о своих перемещениях.

– А вы о чем сообщили?

– То есть как, сэр?

– Вы докладывали не только о своих перемещениях.

Шофер неловко пожал плечами, и его значок служащего "Старфлайта" с изображением Солнца блеснул отраженным красным лучом.

– Я просто упомянул, что по пути на космодром вы решили захватить с собой семейство.

– Впредь действуйте строго по инструкции и не болтайте лишнего.

– Простите, сэр?

– Я капитан Разведывательного корпуса "Старфлайта" и не нуждаюсь в опеке, когда езжу по острову.

– Сожалею, но…

– Ваше дело следить за дорогой. – Гарамонд с трудом унял бессмысленный гнев. – И поезжайте быстрее.

– Есть, сэр. – Водитель сгорбился над рулем, и обветренная кожа нависла складкой над воротником его униформы.

Гарамонд закрыл глаза и напряженно замер, нервно поглаживая колени потными ладонями. Чем сейчас заняты придворные Элизабет? Ежедневной рутиной? Заседают ли еще все ее советы, комитеты и трибуналы? Продолжает ли она переходить из зала в зал, самодовольно дергая за ниточки имперской власти, одним лишь своим присутствием заставляя трепетать и колыхаться паутину империи? Или кто-нибудь уже заметил отсутствие Харальда? А может, и самого капитана Гарамонда?

Он открыл глаза и мрачно уставился на пробегающие мимо здания торгово-делового центра, протянувшегося от Старфлайт-Хауса на несколько километров. Потом конторы и магазины уступили место первому из принадлежащих компании жилых массивов. Как офицер Разведкорпуса Звездного флота, Гарамонд имел право жить в престижном районе, то есть в непосредственной близости от великолепного президентского дворца. В спокойные минуты на капитанском мостике своего корабля Гарамонд часто размышлял о том, как громада абсолютной власти в определенном смысле искажает структуру общества и даже языка, подобно тому, как огромное светило искривляет окружающее пространство. Обитателям планет, движущихся в поле его тяготения, может казаться, будто они летят по прямой, хотя на самом деле это – движение по орбите. Сейчас елизаветинская физика социальной гравитации устраивала Гарамонда, поскольку его дом находился на полпути между штаб-квартирой и Северным космодромом: подбирая своих, он потеряет минимум времени.

Едва машина остановилась у многоквартирной пирамиды, капитан распахнул дверцу и бросился к лифту. Выйдя на третьем этаже, он подбежал к двери и ворвался в квартиру. Его обступили знакомые предметы домашней обстановки, и Гарамонд вдруг ясно понял: все, привычная жизнь кончена. На мгновение он ощутил себя призраком среди декораций, изображающих его прежнее жилище.

Из спальни появилась Эйлин, одетая, как обычно, в яркие облегающие шелка. На загорелом лице и в глазах читалась тревога.

– Что случилось, Вэнс?

– Объясню позже. – Он обнял ее и на мгновение прижал к себе. – Где Крис?

– Я здесь, папочка! – Сын выбежал из комнаты и вскарабкался на Гарамонда, цепляясь за него всеми четырьмя конечностями, словно маленький зверек. – Ты вернулся!

Гарамонд поднял его и, подражая ракете-носителю, подбросил высоко в воздух.

– Поедем со мной на космодром. – Он передал Криса жене. Второй раз за последний час он держал на руках легкое детское тельце. – Нас ждет машина. Спускайтесь, я догоню.

– Ты так и не ответил, зачем все это?

– Потом. Позже! – Гарамонд решил: если их остановят раньше, чем космический челнок оторвется от Земли и Эйлин поклянется, что ничего не знала, то у нее с Крисом останется хоть какой-то шанс.

Он подтолкнул ее к выходу, а сам повернулся к люминесцентному экрану и сдвинул его в сторону, открыв нишу, заполненную свертками, коробками и всякими вещами. Гарамонд достал из одной коробки свой старый длинноствольный пистолет, оставшийся с курсантских времен. Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы зарядить обойму, вставить ее в массивную рукоятку и повесить кобуру под мышку. На левом боку китель топорщился, но времени на переодевание не было. Гарамонд сунул руку в открытую шкатулку, схватил, не глядя, какое-то украшение и заторопился к лифту. Эйлин ждала его, одной рукой придерживая створки, а другой пытаясь управиться с Крисом.

– Поехали, – весело сказал капитан, мысленно заглушая бешеное тиканье часов в голове, и нажал на кнопку.

На первом этаже Крис стрелой помчался вперед через длинный холл, выскочил на улицу и плюхнулся в машину. К счастью, прохожих было немного и совсем не оказалось соседей. Водитель хмуро отдал честь Эйлин и придержал перед ней дверцу. Когда машина, тронулась, Гарамонд вымученно улыбнулся. Эйлин нетерпеливо тряхнула темноволосой головкой.

– Ну, теперь-то ты скажешь, в чем дело?

– Вы просто едете проводить меня и посмотреть на старт корабля. – Он взглянул на сына. Тот уже вскарабкался с ногами на сиденье и пожирал глазами убегающую назад дорогу. – Вот и Крис давно об этом мечтал.

– Ты же сказал, что дело очень важное!

– Что для меня может быть важнее, чем провести лишних полчаса с тобой и Крисом?

Эйлин казалась сбитой с толку.

– А что ты искал в квартире?

– Да так, ничего особенного. – Гарамонд незаметно шевельнул левым плечом, проверяя не слишком ли бросается в глаза выпирающая кобура.

– Но я вижу, ты что-то взял.

Эйлин наклонилась, схватила его за руку и разжала пальцы. На ладони блеснула золотая улитка с рубиновыми глазами, которую Гарамонд подарил жене во время медового месяца. Только сейчас он осознал, что схватил именно эту маленькую драгоценность, поскольку она служила чем-то вроде домашнего талисмана, охранявшего их маленький мирок. У Эйлин расширились зрачки, и она отвернулась. Гарамонд не стал размышлять, многое ли подсказала ей интуиция, сейчас его больше занимал отпущенный ему срок.

В это время Карлос Пеннарио, младший лакей из штата домашней прислуги "Старфлайта", неуверенно шел по искусно воссозданному на одной из террас парку эпохи итальянского Возрождения. Пеннарио выгуливал на поводках двух любимых президентских спаниелей.

Его одолевали сомнения, вызванные, с одной стороны, необычным поведением собак, а с другой – боязнью потерять место. Оба пса, возбужденно тянули его куда-то вверх. Но там, на верхних террасах, находился уровень директоров компании и президента. Наблюдательный по природе, Пеннарио никогда раньше не замечал за спаниелями такой прыти: они явно унюхали что-то необычное. Карлоса так и подмывало спустить их с поводков, однако служащему четвертого класса не подобало заходить на "руководящий уровень". В обычных обстоятельствах это соображение не удержало бы Пеннарио, но недавно он получил от своего шефа, гномоподобного шотландца по имени Артур Кемп, грандиозный нагоняй и предупреждение об увольнении за какую-то провинность.

Вглядываясь в сторону бронзовых фигур, куда были повернуты собачьи носы, Пеннарио еле удерживал нетерпеливо поскуливающих псов. Статуи отливали красным золотом. Несколько минут назад недалеко от них стоял, облокотясь на перила, высокий, суровый с виду человек в черном капитанском мундире. Но угрюмый капитан, вероятно, куда-то ушел.

Спаниели продолжали бесноваться и рвались наверх. Скорее всего, не Бог весть какое диво разожгло псиное любопытство, однако Пеннарио представился случай немного, хотя и рискованно, развлечься. Работа всегда вызывала у него неодолимую скуку.

Он еще немного поколебался, пристально рассматривая склон, никого не увидел и наконец позволил спаниелям увлечь себя вверх по широкой пологой лестнице.

Собаки в нетерпении царапали когтями гладкий камень. С верхней ступеньки они прямиком махнули к статуям, обогнули постамент и с подвыванием скрылись в кустарнике.

Пеннарио раздвинул рукой темно-зеленую листву, наклонился и вгляделся в пещерный сумрак.

Гарамонд подсчитал, что ему нужно еще минут тридцать. Если тело Харальда не обнаружат в ближайшие полчаса, они успеют до объявления тревоги покинуть атмосферу Земли на одном из челноков Разведкорпуса "Старфлайта". Это не гарантирует безопасности, но на полярной орбите капитана ожидает "Биссендорф", его личная территория, где законы Элизабет действуют не в полной мере. Она, разумеется, в конце концов доберется до корабля и уничтожит врага, но для этого ей придется попотеть. Космос – не Земля, где по первому слову президента в травлю включатся тысячи человек. – Я хочу в туалет, – сообщил вдруг Крис и обиженно хлопнул ладошкой по не вовремя заявившему о себе животу.

– Потерпи, скоро приедем на космодром. – Эйлин посадила сына к себе на колени и обняла смуглыми руками, покрытыми золотистым пушком.

Гарамонд смотрел на жену с ребенком и никак не мог отделаться от чувства нереальности происходящего. Вот они сидят, одетые по-домашнему, совсем без вещей, не ведая даже, зачем их увезли из привычной обстановки. Через несколько минут они навсегда покинут не только свой дом и уютный дворик, а саму Землю, с ее солнечным светом, зеленью лесов и ринутся в смертельно опасное межзвездное пространство. Гарамонду стало трудно дышать, словно давление в салоне резко упало. Нужно точно распланировать свои действия на ближайшие полчаса, ведь решался вопрос жизни и смерти. Но капитан не мог сосредоточиться, мысли разбегались, он вновь и вновь вспоминал ужасающие фрагменты одной и той же картины.

Вот силуэт Харальда и равнодушного бронзового истукана разделяют первые роковые миллиметры, вот светлая полоска неумолимо расширяется… А тельце оказалось поразительно легким. Как в нем, таком невесомом, удерживалась жизнь? Невесомое, но настолько непрочное, что падение всего с трех-четырех метровой высоты…

– Пап, смотри, твой космодром! – Крис подпрыгнул в объятиях матери. –А мы пойдем к тебе на челнок?

– Попробую вас провести.

Гарамонд не отрывал глаз от мелькающих прутьев ограды, надеясь не пропустить признаков повышенной суеты на космодроме.

Карлос Пеннарио отпустил ветку. Впервые с детских лет он осенил себя крестным знамением и, волоча упирающихся собак, попятился. Карлос огляделся по сторонам в поисках подмоги, но вокруг никого не было. Пеннарио раскрыл рот и приготовился закричать, давая выход ужасу, однако сонный воздух так и не огласился испуганным воплем. У Пеннарио появились некие соображения.

Сам Карлос всего несколько раз, да и то издали, видел всесильную Элизабет, зато наслышан был о ней достаточно. В общей спальне младшей обслуги шепотом рассказывали, что лучше лишиться годового жалованья, чем, к примеру, сообщить властительнице о ее любимом спаниеле, подавившемся куриной костью. А Карлос едва добровольно не взял на себя роль горевестника.

Он представил себе, что сделает Элизабет с человеком, обнаружившим труп ее сына, до того как к ней вернется хотя бы намек на самообладание, подобающее ее рангу… Нет уж, это дело его начальника, Артура Кемпа. Если на то пошло, Пеннарио не имел права подыматься на злополучную террасу. А с точки зрения людей вроде Кемпа одно нарушение провоцирует другое. Чего доброго Карлоса запросто обвинят в смерти мальчишки, ведь мозги у всех царедворцев работают одинаково. Кемп решит, что Пеннарио достаточно пожил на белом свете, пора и честь знать. Да он в чем угодно поклянется, лишь бы отвести подозрение в дружбе с виновным. А фараоны умеют развязывать языки. Сознание смертельной опасности придало ему сил. Он решительно подхватил псов на руки и бросился вниз по лестнице. Несмотря на испуг, Карлос не позволил себе поддаться панике и проявил качества, благодаря которым избежал голодной смерти в Мексике, вырвался из нищеты и добился теплого местечка в одном из немногих регионов Земли, где еще оставалось вдоволь кислорода. Пеннарио припомнил расписание ежедневных инспекционных обходов Кемпом территории Старфлайт-Хауса. В это время раздражительный коротышка-шотландец обычно совершал последнюю проверку террасы и проходил мимо кустов, где сейчас лежал мертвый. Харальд. Насколько бы все упростилось, если бы его нашел именно старший надзиратель за прислугой. Пеннарио добежал до последнего уровня, откуда мог еще различить статуи и кустарник на верхней террасе. Спрятавшись в увитой плющом беседке, он опустил собак на землю и для виду начал возиться с серебряными ошейниками. Встревоженные животные рвались на свободу, но Пеннарио был тверд.

Он не сомневался, что, освободившись от поводков, спаниели помчатся куда надо, важно было только подгадать собачий рывок к появлению Кемпа, чтобы они снова сделали свое страшное открытие у него на глазах.

Пеннарио взглянул на часы.

– Ну, песики, потерпите еще немного, – прошептал он.

Космодром, против опасений Гарамонда, выглядел даже более спокойным, чем обычно. Под косыми лучами заходящего солнца бетонное поле стало похоже на пустыню, а причудливые облака, скопившиеся у самого горизонта, напоминали сказочное войско со сверкающими шлемами и щитами. Над небесной ратью, словно развернутые вымпелы, вытянулось несколько густо-розовых полос.

Машина замедлила ход. Гарамонд, из-под руки посмотрел в сторону предписанной взлетной полосы. Вон и челнок. Люк открыт, широкий трап на месте. Капитану захотелось схватить в охапку Эйлин, Криса, броситься к кораблю и взмыть в небо.

Однако перед полетом требовалось выполнить известные формальности. Пренебречь ими – значит вызвать подозрения. "Биссендорф" получит соответствующую радиограмму, а это совершенно ни к чему.

Гарамонд отбросил со лба густую прядь волос и улыбнулся, желая успокоить Эйлин и шофера.

– Сейчас я сбегаю, подпишу кое-какие бумажки, а потом отправимся на экскурсию по челноку, – небрежно бросил он, вылезая из машины.

– Разве мы с Крисом не пойдем на смотровую площадку? – спросила Эйлин.

– А что там интересного? Правда, Крис? – Гарамонд взял сына и поставил на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей в штаб Разведкорпуса. –Какой прок от папки-капитана, если нельзя пользоваться кое-какими привилегиями? Ты ведь давно просил показать тебе орбитальный катер, верно? Крис кивнул, но как-то сдержанно, будто ему передалась материнская тревога.

– Ну, вот, теперь ты увидишь, как там здорово. – Гарамонд подал Эйлин руку и помог ей выйти. – Все. Теперь мы сами справимся, – сказал он, обращаясь к водителю, и хлопнул дверцей.

Тот быстро оглянулся и молча укатил прочь.

Эйлин схватила мужа за руку.

– Мы одни, Вэнс, что случилось?

– Стойте на этой лестнице и никуда не уходите. Я скоро вернусь.

Гарамонд взлетел по ступеням, отдал честь охранникам у входа и побежал в Предполетный центр Разведкорпуса. Он замер на миг, словно впервые попал в большую квадратную комнату, увидев ее глазами молодого Вэнса Гарамонда, отправлявшегося в первый самостоятельный полет. Потом хлопнул по длинному столу планшетом с полетным предписанием, разрешением на вылет и штурманскими картами.

– Опаздываете, капитан, – прокомментировал появление Гарамонда грузный диспетчер Хершелл. Он всегда обращался к капитанам с ноткой горечи, напоминающей, что Хершелл тоже не всю жизнь протирал здесь штаны. – Знаю! Не мог вырваться от Лиз. – Гарамонд схватил стилограф и принялся подписывать бесчисленные документы, которые подсовывал ему диспетчер.

– Вот как? Что, долго не отпускала?

– Поэтому все так и вышло.

– Сочувствую. Боюсь, вы упустили момент.

– О, даже так?

– Угу. Посмотрите на карту. – Диспетчер кивнул на огромное стереоизображение Солнечной системы и прилегающего пространства, парившее под потолочным куполом.

Желтое сияние солнечного ветра было, как всегда, насыщенным; налетая на дневную сторону Земли, оно отклонялось геомагнитным полем и создавало ударный фронт. Однако данные о солнечном ветре представляли ценность лишь для межпланетников, Гарамонда же интересовал ионный вихрь близ границы Солнечной системы. Капитан поискал глазами большую дугу ударного фронта. Обычно в районе орбиты Урана ослабевший солнечный ветер, сталкиваясь с галактическим магнитным полем, снова уплотнялся и наращивал давление. Гарамонд не сразу обнаружил янтарную полоску – такую блеклую, что она соответствовала, должно быть, лишь одному иону на десять кубических сантиметров. Ему редко доводилось наблюдать столь хилый фронт. Похоже, у светила разыгрался приступ скупости, и оно не желало помогать звездолетам набрать третью космическую скорость для выхода в межзвездное пространство. Капитан посмотрел на беспорядочно разбросанные по всей карте красные, синие и зеленые полосы, отмечавшие галактические потоки быстрых частиц. Эта блуждающая пыль была так же важна для него, как ветер, волны, приливы и отливы – для шкипера, пустившегося в плавание по океану на старинном паруснике. Все космолеты, сошедшие со стапелей "Старфлайта", то есть все, построенные на Земле, захватывали в магнитные ловушки странствующие атомные осколки и сжигали их в корабельных реакторах. Благодаря такому способу корабли, весившие всего десять тысяч тонн, могли проникать в глубокий космос.

Однако фликервинги имели существенный недостаток: их эффективность целиком зависела от космической "погоды". Оптимальный режим полета предполагал разгон с постоянным ускорением до середины маршрута, а затем торможение до конечной точки. Но когда Путь пролегал сквозь обедненные ионами области пространства, режим постоянного ускорения выдержать было невозможно. Если такое случалось на первом отрезке, звездолету требовалось больше времени на преодоление всего расстояния, если же на втором, то, лишенный возможности сбросить скорость, корабль проносился мимо цели и иногда удалялся на несколько световых дней, прежде чем его удавалось остановить. Для минимизации этой неопределенности "Старфлайт" запустил в космос множество автоматических метеостанций. Они периодически посылали в сторону Земли узконаправленные пучки тахионов, несущие информацию, которая регулярно загружалась в электронные карты погоды.

Гарамонду было достаточно беглого ознакомления с картой, чтобы понять: обстановка для разгона крайне неблагоприятна, даже отвратительна. Львиную долю изображенного объема потоки частиц совсем не пронизывали, а те, что виднелись в остальной части, сносило к югу Галактики. Орбиты Марса достигал всего один пучок приличной плотности, вероятно, массивные осколки ядер попали в ловушку межпланетного магнитного поля сложной конфигурации, да и тот быстро удалялся.

– Мне надо выбраться, – мрачно произнес Гарамонд.

Хершелл вручил ему традиционный кожаный планшет с полетными документами.

– Почему бы вам не отчалить немедленно, капитан? "Биссендорф" готов к старту, а я подпишу остаток этого хлама по доверенности.

– Спасибо, – просто ответил Гарамонд, подхватил планшет и бросился к двери.

– Не дай улизнуть этому жирному облаку пыли! – напутствовал его диспетчер, некогда тоже бороздивший просторы на фликервинге. – Хорошенько взнуздай его!

Гарамонд, испытывая громадное облегчение от того, что может не скрывать спешки и выплеснуть напряжение, помчался по вестибюлю. Командир корабля, бегущий по эскалатору штаба Разведкорпуса вдогонку за портящейся космическом погодой, ни у кого не вызывал недоумения.

Жена и сын стояли там, где он их оставил. Эйлин выглядела обеспокоенной и крепко прижимала к себе Криса, обняв его за плечи.

– Путь свободен, – объявил Гарамонд и, взяв ее под руку, увлек к тоннелю с бегущей дорожкой. – Пойдем!

Эйлин поспешила за ним с покорной готовностью, но ее тревога, судя по всему, нарастала.

– Куда мы, Вэнс? – тихо спросила она.

Он понял истинный смысл ее слов по особому тону, который всегда появлялся у них в минуты острой потребности в доверии и поддержке и который требовал искреннего ответа. Гарамонд бросил взгляд на сына, увлекшегося плавными метаморфозами бегущей дорожки, пошедшей под уклон и превратившейся в лестницу эскалатора.

– Днем, когда я ждал на холме вызова к президенту, меня попросили последить часок-другой за юным Харальдом Линдстремом… – На Гарамонда обрушилась чудовищная нереальность всего, что с ним произошло и о чем пришлось впервые заговорить вслух. Слова застревали в горле.

– Продолжай, Вэнс.

– Я…

Оказался никудышным воспитателем… Я не сумел как следует приглядеть за ним. Мальчик упал и разбился… Насмерть.

– Ох! – Эйлин поднесла руку ко лбу. – Как же тебя оттуда выпустили?

– Никто ничего не заметил. Я спрятал его в какие-то кусты.

– Значит, мы спасаемся бегством?

– Бежим без оглядки.

Эйлин положила руку ему на плечо.

– Ты считаешь, Элизабет способна?..

– Не только способна, это первое, что она сделает. Непроизвольно, неизбежно. Она не умеет иначе.

– Это какой-то кошмар. – У Эйлин задрожал подбородок. – Но, Вэнс, не можем же мы с Крисом просто улететь вместе с тобой!

– Можете и улетите. – Гарамонд обнял ее за талию и с беспокойством почувствовал, как Эйлин повисла на его руке. Он приблизил губы к ее виску. – Мне необходима твоя помощь, чтобы спасти Криса. Один я не справлюсь. А Лиз вполне может выместить злобу на нем.

Эйлин с усилием выпрямилась.

– Я попробую, Вэнс. Ведь женщины давно летают на Терранову, правда?

– Ну вот, уже лучше. – Гарамонд ободряюще улыбнулся, а сам подумал: "Неужели ей неизвестно, что на второй обитаемой планете всем заправляет тот же "Старфлайт"?", но вслух сказал: – Сейчас будет конец тоннеля, Эйлин. Возьми Криса на руки и спокойно поднимись по трапу в катер, будто это школьный автобус. Я пойду сзади и закрою вас на случай, если кто-нибудь смотрит с башни в нашу сторону.

– А другие пассажиры?

– Там будут только пилоты, а с ними я договорюсь.

– Разве им разрешается брать на борт посторонних?

– Они не станут возражать, – сунув руку под китель, пообещал Гарамонд.

В это время на вершине изрезанного террасами холма уже расстался с жизнью первый невиновный.

Предвкушая вечернюю трапезу, старший дворецкий Артур Кемп совершал последний обход, когда мимо него в заросли с громким лаем метнулись два президентских спаниеля. Кемп остановился, оглядываясь в поисках оплошавшего слуги, потом решил полюбопытствовать, что привлекло собачье внимание, и раздвинул листву. Дневной свет уже померк, к тому же Кемпу, выросшему в сравнительно благополучной северной Шотландии, недоставало той инстинктивной боязни насильственной смерти, какая была у Карлоса Пеннарио. Недолго думая, дворецкий вытащил тело из кустов и только тут узнал Харальда. Кемп вздрогнул, остолбенело уставился на черные дорожки запекшейся крови, протянувшиеся из ушей и ноздрей ребенка, но тут же спохватился, включил наручный коммуникатор и поднял тревогу.

Спустя две минуты Элизабет Линдстром была на террасе.

Она никому не позволила трогать мертвого сына и прямо над маленьким телом учинила придворным первый допрос. Сначала она держала себя в руках, и только многоопытные члены совета директоров поняли особые интонации ее голоса и дрожь толстых пальцев, беспокойно теребящих рубиновый перстень на правой руке. По рангу этим людям полагалось находиться подле президента, однако они начали потихоньку пятиться. Кольцо вокруг Элизабет стало расширяться, пока на середину не выпихнули старшего надзирателя Кемпа. Элизабет вцепилась в него мертвой хваткой. Кемп отвечал на бесчисленные вопросы и даже сохранял подобие самообладания. Но, подтвердив, что капитан Гарамонд исчез, он вдруг осекся, увидев как Элизабет начала медленно вырывать у себя из головы целые пучки волос. Бесконечно долгую минуту Кемп наблюдал это зрелище, потом не выдержал и бросился бежать. Элизабет испепелила его лазерной вспышкой из рубинового перстня, потом с остановившимся взором повернулась к свите, намереваясь, видимо, поджарить и придворных. Однако ее личный лекарь, рискнув собственной жизнью, выстрелил в раздувшуюся сонную артерию повелительницы капсулой с лошадиной дозой успокоительного.

Элизабет почти сразу потеряла сознание, но успела произнести:

– Приведите ко мне Гарамонда.

Глава 3

Гарамонд протиснулся следом за женой в приземистый обрубок челнока и огляделся. Через открытую дверь пассажирского салона виднелись приборные панели и рычаги управления в рубке экипажа. Там, по обе стороны от прохода, сидели пилоты с нашивками и эмблемой "Старфлайта" на рукавах. До слуха капитана донеслись последние команды предполетной проверки систем корабля. Ни один из пилотов не оглянулся.

– Садитесь, – шепнул Гарамонд, указывая на сиденья, скрытые от рубки главной переборкой. Он приложил палец к губам и заговорщицки подмигнул Крису, как будто затеял новую игру. Мальчик неуверенно кивнул, Гарамонд повернулся к входному люку, помахал воображаемым провожатым в переходном тоннеле и прошел в рубку.

– Можно трогаться, – объявил он веселым тоном.

– Есть, сэр. – Черноволосый, с выбритым до синевы подбородком старший пилот оглянулся через плечо. – Только сначала миссис Гарамонд и ваш сын должны покинуть борт.

Капитан обвел взглядом приборную доску и заметил маленький телеэкран с изображением пассажирского салона и крохотными четкими фигурками. "Интересно, – подумал Гарамонд, – давно ли этот тип наблюдает за ними и к каким выводам пришел?”

– Мои жена и сын отправятся на рейд вместе со мной, – заявил он.

– Сожалею, сэр, но их нет в моем списке.

– Они летят по особому распоряжению президента. Я получил его только что.

Офицер упрямо выпятил нижнюю челюсть:

– Мне нужно получить подтверждение. Я свяжусь с диспетчером.

Гарамонд выхватил пистолет и повертел у него перед носом.

– Уверяю вас, все в полном порядке! А теперь стартуйте, как обычно, и побыстрее переправьте нас на мой корабль. – Он повел стволом, указывая на взлетно-посадочную полосу. – Предупреждаю: я знаком с управлением и при необходимости смогу сам поднять этого клопа. Поэтому не советую хитрить, иначе мне придется вас застрелить.

Старший пилот пожал плечами.

– Кому охота становиться мишенью? – согласился второй пилот. – Но неужели вы рассчитываете уйти от погони, капитан?

– Рассчитываю, если выберусь с Земли. Ну, вперед!

Гарамонд остался за пилотскими креслами. С приглушенным щелчком автоматически захлопнулась дверь салона, орбитальный катер пошел на рулежку, а потом на разгон. Прислушиваясь к переговорам пилотов с диспетчерской башней Северного космодрома, капитан следил за экраном компьютера, куда выводились параметры предстоящего полета. "Биссендорф" дрейфовал на орбите в Первой полярной зоне среди множества космолетов Звездного флота, состоящего, главным образом, из транспортных судов с редкими вкраплениями исследовательских кораблей. Зона опоясывала Землю от полюса к полюсу на высоте более ста километров. Прибывающие корабли пристраивались на орбитальную "стоянку" в одном из тридцатиуровневых секторов, закрепленных за двенадцатью космическими станциями. Конкретное местоположение выбиралось в зависимости от сложности технического обслуживания. "Биссендорф" нуждался в основательном ремонте и три месяца проболтался возле восьмой станции, которая, как показывал компьютер, должна была в эту минуту проходить над Алеутскими островами. Если челнок разовьет максимальную скорость, то встреча произойдет приблизительно через одиннадцать минут.

– Насколько я понял, вы намерены перехватить "Биссендорф"? – спросил старший пилот, когда тяга ракетных двигателей челнока достигла нормы и в носовом иллюминаторе, словно трассирующие пули, замелькали белые маркеры взлетно-посадочной полосы.

– Вы верно поняли.

– Вашим придется тяжко, – заметил пилот, и в его словах прозвучал невысказанный вопрос.

– "Тяжко" – это мягко сказано… – Гарамонд умолк. Им же лучше, если он не станет посвящать их в суть дела: верные псы Элизабет могут взяться и за пилотов.

– В бардачке около вас есть металлизирующая аэрозоль, – предложил второй пилот.

– Спасибо, – взяв баллончик, Гарамонд прошел в салон к Эйлин. –Сбрызни этой жидкостью свое платье и костюм Криса.

– Зачем? – Эйлин старалась выглядеть беспечной, но ее голос вибрировал от напряжения.

– Одежде пропитка не повредит, но заставит ее реагировать на демпфирующее поле. Ты не сможешь делать резких движений, зато платье превратится в сеть безопасности на случай внезапных толчков и перегрузок. А на орбите ты быстрее привыкнешь к невесомости – ограничивающее поле не даст тебе кувыркаться при каждом неловком шаге.

Гарамонд совсем забыл, что Эйлин практически ничего не знала ни о воздушных, ни о космических полетах. Она ни разу не летала даже на обыкновенном реактивном самолете. Золотой век воздушного туризма канул в прошлое: теперь, если человеку повезло родиться в мало-мальски пригодном для жизни уголке планеты, он стремился к оседлости.

– Может, сначала ты? – предложила она.

– Мне это ни к чему. Все обмундирование для работы в космосе металлизируют при изготовлении. – Гарамонд ободряюще улыбнулся.

"Пилот и не догадывается, насколько он прав: Крису и Эйлин придется ох как несладко", – подумал он.

Челнок оторвался от земли, и капитан вернулся в рубку. Шасси втянулись, корпус приобрел аэродинамическую обтекаемость, и челнок взмыл в небо на розовом пламени рекомбинированных ионов. Ускорение прижало Гарамонда к переборке. За спиной громко заревел Крис.

– Держись, сынок, это не Страшно! Скоро все кончится…

– Северный космодром вызывает борт "Сахара Танго 4299", – ожил динамик. – Говорит коммодор флота Киган. Прием.

– Не отвечайте, – приказал капитан. Тиканье внутреннего секундомера резко оборвалось.

– Это же сам Киган! Не иначе, вы впутались во что-то серьезное, капитан.

– Достаточно серьезное. – Гарамонд быстро соображал, пока хриплый голос повторял позывные. – Сбейте настройку и свяжитесь с моим старпомом Нейпиром. – Он назвал пилоту частоту прямой связи с мостиком "Биссендорфа", минуя радиорубку.

– Но…

– Никаких "но"! – Гарамонд поднял многократно потяжелевший пистолет. – У этого ветерана, знаете ли, от дряхлости ослаб спусковой крючок, а на мой палец давит перегрузка в несколько "же".

– Ладно, вызываю "Биссендорф". – Пилот покрутил верньер на подлокотнике своего кресла и спустя несколько секунд вышел на связь.

– Старший помощник Нейпир.

Узнав осторожность, с которой Нейпир всегда отзывался, не зная, кому понадобился, Гарамонд облегченно вздохнул.

– Клифф, это я. Крайне срочное дело. Тебе передавали что-нибудь из "Старфлайта"?

– Хм… Нет. А должны?

– Теперь это неважно. Слушай чрезвычайный приказ и прошу тебя сразу выполнить его, все вопросы потом.

– Хорошо, Вэнс. – Голос старпома звучал озадаченно и только.

– Я на катере, через несколько минут увидимся. Но ты, не дожидаясь меня, должен немедленно – слышишь, немедленно! – вырубить главный переключатель внешней связи.

Последовало короткое молчание. Видимо, Нейпир размышлял об уставе "Старфлайта", согласно которому подчиненный не обязан следовать незаконному приказу. Потом динамик заглох.

Гарамонд знал, что Нейпир тоже вспомнил дальние походы на "Биссендорфе", оставленные за кормой световые годы космических дорог, чужие солнца и мертвые планеты. Вспомнил, наверное, общую несбыточную мечту стать первооткрывателями новых миров, вспомнил бутылки горькой, совместно приконченные на орбитах вокруг затерянных в глубинах Вселенной светил, чтобы хоть временно расслабиться и залить тоску перед следующим безнадежным рывком.

Космический корабль – это еле заметный островок жизни в мертвой ледяной бездне. На него не распространяется абсолютная власть Элизабет. Лишь благодаря этой относительной независимости у Гарамонда оставалась крохотная надежда на спасение. Правда, пока корабль стоит на орбитальном рейде, его офицеры обязаны подчиняться любому приказу командования Звездного флота и руководства "Старфлайта", но капитану удалось блокировать каналы связи…

Мысли Гарамонда оборвал зуммер компьютера.

– Капитан, у нас сложная траектория, придется корректировать скорость, – сообщил второй пилот. – Может, имеет смысл предупредить вашу супругу?

Гарамонд благодарно взглянул на него и медленно пошел в салон. Небо на обзорном экране превратилось из густо-синего в черное, значит, челнок миновал плотные слои атмосферы. Когда корабль, набирая первую космическую скорость, вылетает на орбиту, бортовой компьютер, чтобы сгладить погрешности и случайные отклонения от расчетного курса, подвергает экипаж максимально допустимым перегрузкам. Но они рассчитаны на сильных мужчин. Капитан добрался до Эйлин и Криса.

– Приготовьтесь, сейчас начнется нечто вроде американских горок, –сказал он. – Вас начнет тошнить. Не пытайтесь сохранять равновесие или как-то бороться, просто отдайтесь на волю корабля, и поле-ограничитель само удержит вас на месте.

Оба закивали головами, со страхом глядя на него. Гарамонд почувствовал груз ответственности и вины.

Едва он договорил, как серия поворотов словно искривила пространство. Капитана сначала бросило влево, потом, отрывая от пола, вверх и, наконец, прижало спиной к переборке. Демпфирующее поле позволило ему удержаться, а вот Крис и Эйлин едва не вылетели из кресел. Их стоны подтвердили, что ощущения они испытывают не из приятных.

– Держитесь, болтанка не продлится долго! – крикнул Гарамонд.

Во мраке перед челноком засияли звезды. Среди хаотично разбросанных точек выделялась полоса более крупных и ярких световых пятен неправильной формы. Это сверкал бриллиантовый браслет Первой полярной. Прямо по курсу желтовато вспыхивала станция восьмого сектора. Разная освещенность искусственных объектов и фона удаленных солнц придавали картине трехмерную глубину и позволяли чувствовать грандиозные масштабы, что редко удавалось в дальнем космосе.

Вернувшись в кабину, Гарамонд остался в узком проходе между переборкой и спинками пилотских кресел. Челнок приблизился к веренице космических кораблей и произвел серию коррекций курса и скорости. Командование, скорее всего, уже отказалось от попыток связаться с "Биссендорфом" и принимает другие меры.

– Вижу ваш корабль, – произнес старший пилот, и его злорадная интонация заставила Гарамонда насторожиться. – Похоже, вы слегка опоздали, капитан. К нему уже швартуются другие. Вон они, смотрите, дрейфуют в самую середку.

Гарамонду, потерявшему ориентацию в мельтешении огней Первой полярной зоны, потребовалось несколько секунд, чтобы отыскать "Биссендорф". К пересадочному узлу большого корабля приближалась серебристая пулька чужого челнока. Лоб капитана покрылся холодной испариной. Это невозможно! Никто не успел бы опередить их, стартуя с Земли. Значит, командование перенацелило один из челноков, уже находящихся на орбите, и теперь собирается блокировать единственный свободный стыковочный узел "Биссендорфа".

– Ну-с, каковы будут дальнейшие распоряжения, капитан? – ехидно полюбопытствовал старший пилот. – Не желаете ли пригрозить пушкой вон тем парням?

– Они идут, – медленно ответил Гарамонд, – на штатную стыковку, с отключенными двигателями. Мы проскочим у них под носом.

– Слишком поздно.

Гарамонд ткнул стволом в шею офицера.

– А ты попробуй, дружище!

– Вы спятили… Ладно, это даже интересно.

Он впился глазами в растущий силуэт "Биссендорфа", покрутил ручку настройки, совмещая перекрестье окуляра с красным шлюзом переходной палубы, уже частично заслоненным вторым челноком. Тем временем тормозные дюзы начали плеваться огнем, скорость резко снизилась.

– Говорю вам, чересчур поздно.

– Плевать на компьютер! – рявкнул Гарамонд. – Вырубай тормозные!

– Вам что, жить надоело?

– А вам? – Капитан приставил пистолет к его спине и заставил отключить автопилот.

Изображения шлюза и челнока стремительно заслоняли экран переднего обзора. Офицер непроизвольно вобрал голову в плечи.

– Господи, сейчас врежемся!

– Знаю, – спокойно произнес Гарамонд. – И после этого у вас останется две секунды на то, чтобы снова нацелиться на стыковочный узел. Покажите же ваше мастерство.

Чужой челнок впереди и выше разбух до угрожающих размеров, и наконец в верхней части экрана остались лишь главные сопла его двигателя: Раздался оглушительный лязг и скрежет металла. Чужой катер исчез с экрана, а ворота шлюза пересадочной палубы дернулись и сместились в сторону.

Дальнейшие события Гарамонд воспринимал в замедленном темпе. Ему хватило времени отметить каждое действие пилотов. Сначала они ударили аварийной реактивной струей, и нос суденышка выровнялся. Потом корпус завибрировал от мощного выброса тормозных дюз, Гарамонд успел среагировать и устоял на ногах. Ему хватило времени даже на то, чтобы мысленно поблагодарить пилота, оказавшегося настоящим асом.

Потом челнок со скоростью, пятикратно превышающей безопасную, вонзился в стыковочный узел и, смяв арретир и собственную обшивку, замер. Гарамонда бросило вперед, и только поле, компенсирующее любые резкие движения, спасло его от увечья. Смолкло эхо страшного удара, и сразу с кормы послышался свистящий вой. У капитана заложило уши, значит, воздух из катера устремился в какую-то пробоину, уравновешивая давление с наружным на причальной палубе "Биссендорфа", где все еще царил космический вакуум. Тихо заплакал Крис. Гарамонд, пошатываясь, добрался до салона, опустился перед сыном на колени и начал его утешать.

– Что случилось, Вэнс? – Только сейчас Гарамонд заметил, насколько нелепо выглядят в этой обстановке яркие шелка Эйлин.

– Всего-навсего нештатное докование. Мы теряем воздух, но сейчас должен закрыться шлюз, нас загерметизируют… – Он прислушался к трели сигнала, зазвучавшего из кабины. – Ну, вот, все уже в порядке, слышишь? Этот звонок оповещает, что давление выровнено. Все позади, можно выходить. – Но мы же падаем!

– Нет, мы не падаем, дорогая. Вернее, падаем, но не вниз… Это невесомость. – Гарамонду сейчас было недосуг объяснять жене законы небесной механики. – Посидите здесь с Крисом еще несколько минут, ладно? Он встал, открыл входной люк и оглядел офицеров и техников, сгрудившихся на стальном пирсе перед катером. Среди них выделялась дюжая фигура старпома. Капитан оттолкнулся от порога, и его выбросило, словно из катапульты. Слабое демпфирующее поле корабля слегка искривило траекторию полета, и он приземлился на платформу, где его ботинки надежно примагнитились к полу. Нейпир поддержал его за локоть, а остальные отдали честь.

– Как дела, Вэнс? Никогда не видел такой жути. Вы прошли на волосок…

– Со мной все в порядке. Об остальном позже, Клифф. Свяжись с машинным отделением, пусть немедленно запускают реактор на полную мощность.

– Немедленно?

– Да. Я хочу захватить язык пыли, отставший от основного фронта. Курс, надеюсь, уже вычислен?

– Разумеется. Но как быть с этим катером?

– Придется взять с собой. Вместе со всеми, кто на борту.

– Ясно. – Нейпир поднес к губам наручный микрофон и приказал механикам: – Полный вперед!

Старпом отличался могучим телосложением, его бычья шея распирала воротник, а руки напоминали черпаки парового экскаватора. Однако в глазах светился недюжинный ум.

– Кажется, мы отправляемся в последний поиск под флагом "Старфлайта". – Уж я-то наверняка. – Гарамонд убедился, что экипаж их не слышит. – Я увяз, Клифф, по самое горло. А теперь вот и тебя тяну за собой.

– Я сам так решил. Иначе бы не вырубил систему связи. Погоня намечается?

– Всем Звездным флотом.

– Не догонят, – уверенно сказал Нейпир. Палуба под ногами накренилась. "Биссендорф" покинул орбиту и начал разгон. – Оседлаем этот поток и, считай, мы уже возле Урана. Там захватим стабильное течение, только они нас и видели… Припасов хватит на год.

– Спасибо, Клифф. – Они обменялись рукопожатием.

Этот простой жест успокоил Гарамонда, хотя он понимал, что пройдет время, и кто-то из них первым открыто выскажет известную обоим горькую истину.

Да, у них великолепный корабль. Но вся огромная армада Звездного флота, сто лет исследовавшая космос, непреложно доказала: бежать некуда.

Глава 4

Решение можно было отложить всего на три дня.

В течение этого времени "Биссендорф" будет лететь только к югу Галактики, гонясь за единственным блуждающим ионным пучком, отставшим от погодного фронта. Как только он его перехватит, магнитные поля корабельных реакторов сразу заработают на полную мощность. Корабль, выплевывая реактивные струи, начнет набирать скорость, которая затем достигнет световой и будет расти.

Лет сто назад прадедушки звездолетов типа "Биссендорфа" едва не опровергли бедного Эйнштейна. Первые испытательные полеты сначала подтвердили предсказанное увеличение массы движущихся тел, однако растяжения времени не произошло. Не оказалось также никакого непреодолимого барьера скорости света. Физикам пришлось создать новую теорию, основанную, главным образом, на работах канадского математика Артура, где были учтены свежие эмпирические данные. Согласно Артуру, применимость старой физики для массивных тел, окруженных ощутимым гравитационным полем, ограничивалась скоростями порядка двух десятых световой. Выше этой границы движение материальных объектов следовало рассматривать в рамках новой теории относительности. Корабль, преодолевший порог, создавал вокруг себя собственную локальную вселенную, в которой действовали локальные законы. Например, великой универсальной постоянной там оказалась не скорость света, а время.

Прежде, отправляясь в полет, капитан радовался ограниченности физики Эйнштейна, согласно которой собственное время космического путешественника должно замедляться относительно времени неподвижного наблюдателя. Гарамонда ничуть не привлекала перспектива через год вернуться к жене, состарившейся на десять лет, и к сыну, обогнавшему по возрасту отца. Но теперь, последний раз стартовав в качестве капитана Звездного флота и взяв с собой семью, он пожалел об ошибочности теории Эйнштейна. Будь она верна, ему стоило бы описать гигантский круг по Галактике и вернуться на Землю, когда Элизабет Линдстром сойдет со сцены. Это устранило бы многие трудности, но артуровская физика наложила запрет на парадокс близнецов, перекрыла лазейку, поэтому предстояло решить: где провести этот год, украденный у судьбы?

На выбор Гарамонда повлияли два соображения. Во-первых, капитан не считал себя вправе приговаривать четыреста пятьдесят человек команды к медленной смерти в неизведанной части Галактики. Кораблю необходимо вернуться на Землю, следовательно, область доступного пространства ограничивалась сферой радиуса шестимесячного полета. Значит, даже двигаясь по прямой к заранее выбранной цели, корабль не выйдет за пределы неплохо исследованной области. Вероятность того, что этот отчаянный полет приведет к открытию обитаемого мира, где можно скрыться, была и так ничтожно мала, с поправкой же на фактор расстояния она и вовсе становилась фантазией. Второе соображение касалось самого капитана: он давно хотел слетать в определенное место, но не сумел убедить чиновников в плодотворности своей идеи.

– По-моему, лучше всего отправиться в скопление 803, – сказал Клиффорд Нейпир. Развалясь в капитанском кресле, он покачивал в огромной лапище стакан виски с ликером, оценивая его цвет и аромат. Полуприкрытые набрякшими веками, карие глаза старпома ничего не выражали. – Если тебя ждет удача, то лишь там. Времени хватит с избытком. Среднее расстояние между тамошними солнцами – всего половина светового года, и мы успеем обследовать большинство систем. Ты ведь сам знаешь, Вэнс, это очень многообещающее скопление. Недаром начальство рекомендовало разведать его в первую очередь.

Гарамонд отпил виски, наслаждаясь теплом и букетом забытого лета.

– Верно, смысл в этом есть.

Некоторое время друзья сидели молча, прислушиваясь к гулу насосов, нагнетавших охлаждающую смесь в систему сверхпроводящих обмоток. Гул никогда не прекращался и был слышен даже в звукоизолированных апартаментах капитана.

– Смысл есть, но идти туда ты не хочешь, правильно? – нарушил молчание Нейпир.

– Вот именно. Чересчур много смысла. Штабным крысам не хуже нас известно, что такое восемьсот третье скопление; им достанет ума послать в те края сотню, а то и тысячу кораблей-перехватчиков.

– Думаешь, нас засекут?

– Вполне возможно, – ответил Гарамонд. – А дальше – дело техники. Ведь доказано, что четверка фликервингов, пристроившихся впереди пятого, может, согласуя свои скорости, управлять им успешнее собственного капитана. Достаточно попросту дозировать плотность потока ионов, пропускаемых к перехваченному кораблю.

Нейпир пожал плечами.

– Ну, ладно, Вэнс, убедил. Доставай свою карту.

– Какую карту?

– Ту, на которой отмечена звезда Пенгелли. Ты ведь к ней собрался, признайся?

Гарамонд почувствовал досаду на Нейпира, который столь точно угадал его сокровенные мысли.

– Ты прав. Видишь ли, мой отец был некогда знаком с Руфусом Пенгелли, – произнес он, словно оправдываясь. – Он говорил, будто не встречал человека, менее способного на мошенничество. В чем-чем, а уж в человеческом характере отец… – Капитан оборвал свою речь, потому что Нейпир громко рассмеялся.

– Ты меня агитируешь, Вэнс? Какая разница, куда лететь, раз вероятность найти то, что надо, везде одинаково ничтожна?

Досада Гарамонда сменилась облегчением. Подойдя к письменному столу, он выдвинул ящик и вынул четыре большие фотогравюры, изображавшие сероватые поверхности с металлическим отливом и разбросанными по ним темными пятнышками. Расположение пятен наводило на мысль о созвездиях, а их размытость и зернистость фона свидетельствовала о том, что кадры реконструированы с помощью компьютера.

Ведь подлинные карты звездного неба, снимки которых хранил Гарамонд, давным-давно уничтожил пожар. "Не простой пожар, – подумал он. – Пожар, отнявший у землян соседей".

Люди открыли Саганию в эпоху ранних исследовательских полетов. Планета обращалась вокруг звезды, удаленной от Солнца меньше, чем на сто световых лет. Именитые теоретики на основе статистических расчетов утверждали, будто среднее расстояние между техническими цивилизациями должно быть вчетверо большим. Еще более удивительным казалось совпадение во времени. По геологическим меркам период зарождения и развития разумной жизни на Сагании и на Земле – все равно, что час в жизни человека. И все же этот "час" на одной планете частично перекрыл тот же "час" на другой. Вопреки любым законам вероятности, цивилизации людей и саганцев существовали одновременно и в пределах досягаемости. Родное светило саганцев можно было наблюдать в ночном небе Земли невооруженным глазом. Развитие обеих цивилизаций шло по пути применения машин и достигло уровня овладения ядерной энергией. Оба мира стремились к освоению космоса и планировали постройку звездолетов. Их солнца мерцали в черноте пространства, словно трепещущее пламя свечи в далеком окне. Саганцы неизбежно должны были когда-нибудь встретиться с людьми.

Но кто-то ошибся. Случилось это, когда земляне основали первые государства Междуречья. Неважно, по чьей вине – зарвавшихся политиков или недобросовестных ученых – наступила роковая развязка. Неуправляемая ядерная реакция затопила Саганию океаном белого пламени. Планета потеряла атмосферу, и жизнь на ней пресеклась.

Понаехавшим семь тысяч лет спустя землянам-археологам удалось выяснить немногое. Существа, достигшие наивысшего расцвета, уничтожили все следы своего обитания на планете. А то, что осталось и было обнаружено с помощью электронного зондирования, относилось к более древней и не столь высокоразвитой культуре. Среди найденных предметов искусственного происхождения попалось несколько фрагментов изображения звездного неба. Довольно точных, хотя некоторые исследователи обратили внимание на один из участков карты, где была отмечена несуществующая звезда.

– Это самый ранний фрагмент, – сказал Гарамонд, выкладывая на стол первый снимок, и ткнул пальцем в туманное пятнышко. – А это звезда, которую мы окрестили в честь Пенгелли. Вот вторая карта, датированная более поздним периодом. Как видишь, через пять веков никакой звезды Пенгелли уже нет. Напрашивается вывод, что звезда за этот промежуток каким-то образом исчезла.

– Ее могли пропустить по ошибке, – подсказал старпом, поняв, что его капитан хочет вновь перебрать все доводы "за" и "против".

– Исключено, поскольку у нас есть еще более поздняя карта того же участка, сделанная тоже спустя несколько столетий, и звезда здесь также отсутствует. Кроме того, ее не видно в современные телескопы.

– Что доказывает ее гибель.

– Такое объяснение напрашивается в первую очередь. Короткая яркая вспышка, медленное угасание – один из вариантов звездной эволюции. Однако у нас есть снимок четвертой карты, найденной доктором Пенгелли. Здесь, как видишь, наша звезда появилась снова.

– Что свидетельствует о более древнем происхождении четвертой карты по сравнению со второй и третьей.

– Пенгелли утверждал, будто откопал ее в самом верхнем культурном слое, то есть, она – самая поздняя.

– Что наводит на подозрение в недобросовестности доктора. – Нейпир постучал толстым пальцем по глянцевым отпечаткам. – Ученые, Вэнс, тоже люди и во все времена не гнушались фальсификаций. Помнится, я читал, как несколько веков назад разразился грандиозный скандал из-за раскопок на Крите. Археологи зачастую…

– Да-да, намеренно устраивают шумиху. Только Пенгелли шумиха не сулила никакой выгоды, ему было незачем лгать. Лично я верю, что эта карта составлена всего за десять лет перед Великим взрывом, уже в саганскую космическую эру. – В голосе Гарамонда крепла убежденность, не поколебленная давно выдвинутыми возражениями. – Но заметь: на последней карте звезда Пенгелли изображена не просто точкой. Она заключена, если приглядеться, в какой-то еле различимый кружок.

Нейпир пожал плечами и, наконец, принялся за виски.

– Видимо, карта отмечала положение всех, в том числе и погасших, звезд.

– Возможно. Звучит довольно правдоподобно. Только я готов поспорить, что саганская космическая техника была гораздо более совершенной, чем принято считать, и что кружком звезда Пенгелли обведена неспроста. Мне кажется, она представляла для саганцев какую-то особую ценность. Например, тем, что они открыли возле нее обитаемую планету.

– После того, как солнце погасло, планета не могла остаться обитаемой.

– Разумеется. Но на ней могли остаться какие-то сооружения, подземные укрытия, да мало ли что еще? Хотя бы другие карты звездного неба. –Внезапно Гарамонд будто услышал себя со стороны и осознал всю шаткость логических построений. Он непроизвольно оглянулся на дверь, за которой спали Эйлин с Крисом.

Чуткий, как всегда, Нейпир не спешил с ответом, и оба астронавта долго пили в молчании. По каюте плавали декоративные объемные фигуры, создаваемые стереоустановкой. Они пересекались, проникали друг в друга и сливались в случайные разноцветные узоры. Изменчивые отражения словно оживили золотую улитку на столе Гарамонда.

– Не найдено ни единого саганского звездолета.

– Это не означает, что их не было. Мы искали только около сожженной планеты. – Снова наступило молчание. Цветные полупрозрачные призмы, похожие на невесомое желе, продолжали дрейфовать по комнате.

Нейпир покончил со своим коктейлем и встал, чтобы наполнить стакан.

– Ты уже приводил все эти доводы, пытаясь отстоять свою точку зрения. Почему же Разведывательный корпус не согласился с ними?

– Давай говорить начистоту. Неужели ты до сих пор веришь, будто "Старфлайт" заинтересован в открытии обитаемых миров?

– Хм…

– Он заполучил Терранову и распродает ее клочками по гектару, словно какой-нибудь Лонг-Айленд в незапамятном прошлом. "Старфлайт" –единственный владелец космолетов, а на Земле людям стало уже совсем невмоготу, поэтому многие готовы полжизни вкалывать на корпорацию, лишь бы заработать на билет, и хоть вторую половину провести сносно, возделывая собственный участок. Такое положение дел устраивает "Старфлайт" по всем статьям, и новые планеты для него нежелательны. Потому-то, Клифф, в Разведкорпусе так мало исследовательских судов.

– Однако…

– Погоди, я не договорил. Эта система действует тоньше, чем железнодорожные и горнорудные компании в Штатах, когда те строили городишки для собственных трудяг, но суть методики – прежняя. Что ты хотел сказать?

– Я пытаюсь согласиться с тобой. – Нейпир пихнул кулаком сияющий лимонно-желтый куб, который никак не отреагировав, проплыл мимо. – Скорее всего, неважно, куда мы подадимся в ближайший год, поэтому я готов поохотиться вместе с тобой за звездой Пенгелли. Какие имеются соображения насчет ее местонахождения?

– Кое-какие есть. – У Гарамонда гора свалилась с плеч. Согласие Нейпира придавало затее видимость здравого смысла. Он встал и двинулся к универсальному компьютеру, стоящему в углу каюты. Войдя в зону звукоприема, приказал спроектировать заготовленную карту. – Взгляни сюда. В воздухе над консолью возникло трехмерное изображение звездного неба. За каждой звездой тянулся искривленный зеленый след галактического дрейфа, и только одна оставляла за собой красный пунктир.

– Разумеется, прямых указаний на удаленность звезды Пенгелли от Сагании не существует, – продолжал Гарамонд. – Но можно оценить ее светимость, исходя из предположения, что это была звезда типа нашего Солнца. Диаметр пятнышка на самой ранней саганской карте приблизительно соответствует размерам известных звезд первой величины. Отсюда получаем возможное расстояние.

– Слишком много допущений, – с сомнением произнес Нейпир.

– Не так уж много. Все звезды в этой части Галактики движутся с близкими скоростями и примерно в одном направлении. Поэтому, несмотря на долгий семитысячелетний путь, можно довольно уверенно утверждать, что звезда Пенгелли находится в пределах этой пунктирной линии.

– Утверждать-то можно… А каково расчетное время полета? Месяцев пять?

– Даже меньше, если поймаем облако пыли погуще.

– Ну, за этим дело не станет, – задумчиво высказался Нейпир. – Должно же в этом мире хоть кому-то повезти.

Позже, когда старший помощник отправился на боковую, Гарамонд приказал компьютеру превратить целую стену в один большой экран переднего обзора и, не прикасаясь к выпивке, надолго замер в глубоком кресле перед звездной бесконечностью.

Он размышлял над последним замечанием Нейпира. Клифф имел в виду, что многие невидимые галактические потоки, которые "Биссендорф" использовал для заправки топливом, возникли, когда кому-то крупно не повезло. Наиболее желанный для звездоплавателя урожаи – это тяжелые осколки ядер, выброшенные в пространство силой взрыва сверхновой. Опытный пилот фликервинга, ощутив усиление вибрации под ногами, сразу скажет, что впускные клапаны реактора начали всасывать облако таких осколков. Однако звезда, ставшая сверхновой, пожирает свои планеты, превращая их в раскаленную плазму, поэтому Гарамонд при любом ощутимом рывке корабля задавался вопросом, не питается ли реактор призраками уничтоженных разумных созданий, сжигая их души и окончательно хороня мечты.

Он заснул перед экраном на краю темной бездны.

Около недели Эйлин Гарамонд провела в постели. Болезнь была вызвана отчасти потрясением вследствие внезапной перемены в жизни и переживаний, а отчасти, как с удивлением обнаружил Гарамонд, повышенной чувствительностью к скачкам ускорения при пересечении кораблем погодных зон. Он объяснил ей, что реактор "Биссендорфа" работает главным образом на межзвездном водороде. Постоянно горящий перед кораблем электронный пучок ионизирует атомы, а электромагнитные поля захватывают протоны и всасывают их через приемный клапан. Если плотность водорода равномерна, то ускорение постоянно, и команда наслаждается стабильной силой тяжести. Однако космическое пространство – не изотропный неизменный вакуум земных астрономов-домоседов. Его пронизывают блуждающие облака заряженных частиц, испускаемых множеством источников. Они налетают, словно порывы ветра, накатывают мощной приливной волной, сливаются и разлетаются, сталкиваются и бушуют беззвучными незримыми штормами.

– На одном водороде далеко не уедешь, – просвещал капитан жену. – С его помощью можно приобрести ускорение, в лучшем случае, равное половине земного ускорения свободного падения, а то и меньше. Поэтому так ценны космические ионные потоки, и штурманы стараются прокладывать курс сквозь активные области. Но за это приходится платить колебаниями веса, которые ты время от времени ощущаешь.

Эйлин на минутку задумалась.

– А нельзя менять коэффициент полезного действия двигателя? Так, чтобы сгладить эти колебания, а лишние ионы как-нибудь накапливать про запас?

– Ого! – Гарамонд восхищенно рассмеялся. – Так обычно и поступают на пассажирских судах. Их реакторы постоянно загружены, скажем, на девять десятых полной мощности, а при пересечении границ насыщенных или, наоборот, обедненных ионами областей пространства она автоматически скачком снижается или повышается, поэтому сила тяжести на судне остается постоянной. Но корабли Разведывательного корпуса всегда идут на всех парах. А уж в нашем положении… – Гарамонд замолчал.

– Продолжай, Вэнс. – Эйлин села в постели. Красивая, загорелая. – Тебе трудно сохранять спокойствие, когда за тобой охотятся, да?

– Дело даже не в охоте. Чтобы сполна использовать отпущенное время, мы должны лететь как можно быстрее.

Эйлин встала и подошла к его креслу. Ее нагота казалась неуместной в насквозь функциональной обстановке капитанских апартаментов.

– Значит, мы летим не на Терранову?

Гарамонд прижался лицом к ее теплому животу.

– Корабль рассчитан на автономный полет в течение года. А потом…

– То есть, не найдя новой планеты, на которой можно жить…

– Ну, почему же? Хотя вероятность, конечно, невелика.

– Какова же эта вероятность?

– Целому флоту потребовалось столетие поисков, чтобы найти одну пригодную для обитания планету. Суди сама.

– Ясно. – Эйлин постояла, рассеянно поглаживая его волосы, потом с решительным видом отстранилась. – Ты обещал показать нам корабль.

По-моему, время настало.

– Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?

– Ничего, хватит мне киснуть. Все будет в порядке, – пообещала она. Капитан воспрянул духом. Он даже не ожидал, что после всего случившегося сможет когда-нибудь почувствовать себя почти счастливым. Он кивнул и прошел в соседнюю комнату, где Крис заканчивал завтрак. Сынишка, оправившись от тяжелого полета на челноке, быстро осваивался в новой обстановке. Гарамонд в меру сил способствовал этому, редко появляясь на мостике, и старшие офицеры во главе с Нейпиром почти самостоятельно управляли "Биссендорфом".

Капитан помог сыну переодеться. Вскоре к ним присоединилась Эйлин во взятом у интенданта сизо-сером комбинезоне сестры милосердия, в котором она чувствовала себя неловко.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказал Гарамонд, предупреждая извечный вопрос.

Эйлин критически осмотрела себя в зеркало.

– Где мое платье? Чем оно тебя не устраивает?

– Ничем, когда ты идешь куда-нибудь в зону отдыха, но на остальных палубах лучше появляться в рабочей одежде. На борту ни у кого, кроме меня, нет жены, и мне не хотелось бы будоражить экипаж.

– А кто говорил, что треть экипажа – женщины?

– Так-то оно так. Если быть точным, их у нас сто пятьдесят. В дальние рейсы часто уходят парами, иногда даже женятся прямо на борту. Но никого не берут за красивые глаза, все выполняют свои обязанности.

– Не будь таким занудой, Вэнс. – Эйлин взглянула на сына, потом снова на мужа. – А Кристофер? Кто-нибудь знает, почему мы летим с тобой?

– Не должны. Я с челнока блокировал каналы связи. Только один человек посвящен во всю историю целиком. Клифф Нейпир. Остальные, ясное дело, догадываются, что я попал в переплет, но вряд ли это их чересчур волнует. – Гарамонд усмехнулся, вспомнив бородатую шутку фликервинг-пилотов о единственном неизменно наблюдаемом релятивистском эффекте: "Чем быстрее смываешься, тем мельче становится президент".

– Разве никто до сих пор ничего не услышал по радио?

Гарамонд выразительно покачал головой.

– Пока фликервинг в пути, с ним невозможно связаться, сигналы не пробиваются сквозь наведенные поля. Скорее всего, люди считают, что я обошелся с Элизабет так же, как один командир по имени Вич. – Он вздохнул. – Подобный жест только поднял меня в их глазах.

Начав с капитанского мостика и "верхней" палубы, они двинулись "вниз", минуя палубы управления, технические и ремонтные отсеки. Напоследок осмотрели генераторы полей, насосную станцию и термоядерный реактор. Весь осмотр занял больше часа. Возвращаясь в каюту, Гарамонд внезапно поразился: пока длилась эта экскурсия, он совершенно забыл о том, что вместе с женой и сыном приговорен к смерти.

Богатые ионные потоки разгоняли корабль со средним ускорением 13,2 метра в секунду за секунду. Людям приходилось трудновато: вес каждого члена команды увеличился на треть. Если бы масса движущихся тел зависела от скорости по эйнштейновским законам, "Биссендорфу", чтобы достичь световой скорости, понадобились бы долгие месяцы. Однако через семь недель, набрав скорость порядка пятидесяти миллионов метров в секунду, корабль преодолел магический порог, за которым вступила в права артуровская физика, и начали проявляться новые свойства пространства-времени, необъяснимые законами физики низких скоростей.

Находящимся на борту ускорение казалось прежним, но всего через двенадцать дней "Биссендорф" достиг середины маршрута, а его скорость в огромное число раз превысила световую. Знак ускорения поменялся на отрицательный, и временной график пройденного расстояния прошел через центр симметрии. Четыре месяца пролетели незаметно. "Биссендорф" приближался к расчетной точке, где согласно компьютерным данным следовало искать звезду Пенгелли.

– Мне очень жаль, Вэнс. – Тяжелое, словно вырубленное из камня лицо Нейпира было мрачнее тучи. – Никаких признаков погасшей звезды в радиусе десяти световых лет. Ямото утверждает, что приборы не пропустили бы ее.

– Он уверен?

– Абсолютно уверен. Мало того, космический фон даже ниже обычного.

"Я не позволю, не допущу этого!" – билась в мозгу Гарамонда иррациональная мысль.

– Сходим-ка в обсерваторию, нужно поговорить с Ямото, – сказал он вслух.

– Можно вызвать его по видеофону.

– Нет, мне надо увидеться с ним лично. – Гарамонд встал из-за главной командирской консоли и передал управление второму помощнику Гантеру.

Этого момента капитан страшился с той самой минуты, как заглушил двигатели "Биссендорфа", чтобы всепоглощающее поле-уловитель не мешало радиационному сканированию окружающего пространства. Огромное внутреннее напряжение требовало выхода, поэтому он решил сам спуститься в обсерваторию и хоть немного размяться. Это напряжение возникло у капитана в резиденции Элизабет, немного ослабло во время перелета, а сейчас вернулось. Гарамонду захотелось немедленно исчезнуть с мостика, подальше от зорких глаз вахтенных.

Нейпир всегда с трудом приспосабливался к невесомости и на пути к шахте лифта совершал рискованные движения. Лишь магнитные подошвы удерживали его массивное тело от сомнительных авантюр.

– Мне очень жаль, Вэнс.

– Ты уже говорил.

– Знаю. Видишь ли, я уже совсем было поверил, что удастся набрести на что-нибудь стоящее. Боюсь, в этом провале есть доля моей вины.

– Мы оба знали, что поступаем безрассудно, пытаясь поразить цель выстрелом наугад, – ответил Гарамонд.

"Лжешь, – мысленно сказал он себе, – ты вовсе не считал попытку безнадежной. Ты убедил себя, что отыщешь путь к обитаемому миру. Тебе просто невыносима мысль о смертном приговоре жене и ребенку".

Пока лифт шел вниз, Гарамонд, наверное, в тысячный раз вспоминал злополучный вечер на террасе Старфлайт-Хауса. Ему нужно было только не спускать глаз с Харальда Линдстрома, не разрешать ему резвиться, в общем, делать то, что сделал бы на его месте любой другой. Вместо этого он пошел на поводу у мальчишки, дал провести себя. Взыграла гордыня капитана дальнего звездоплавания. Да он еще и размечтался, повернувшись к Харальду спиной. А тот карабкался, карабкался… Сам же он так медленно, безумно медленно бежал сквозь загустевший воздух, когда появился роковой просвет. И мальчик падал…

Падал…

Падал!

– Приехали, Вэнс.

Голос Нейпира прогнал наваждение. Двери раздвинулись, открыв сводчатый коридор, ведущий в обсерваторию "Биссендорфа". Там стоял Сэмми Ямото в белом халате и махал им рукой.

– Хм. Что-то Сэмми слишком возбужден для человека, обескураженного неудачей, – заметил Нейпир.

Гарамонд заставил себя встряхнуться, гоня прочь черные мысли. Ямото торопился навстречу.

– Есть! Есть кое-что! – Его губы цвета спелой сливы дрожали. – После разговора с мистером Нейпиром меня разобрало любопытство: почему впереди такая низкая плотность материи, будто все частицы смело полем пролетающего гиганта? Ведь поблизости нет ни одной звезды.

– И в чем же дело?

– Электромагнитный спектр я уже проверял и знал, что тут не может быть никакого солнца. Вдруг меня осенило: лайка, думаю, проверю еще и гравитационный. – Главному астроному перевалило за пятьдесят, он перевидал немало чудес, и все же сейчас выглядел потрясенным. Гарамонд внутренне сжался, боясь ошибиться, спугнуть удачу, но уже чувствуя первый трепет восторга.

– Ну, не тяни же! – воскликнул из-за плеча капитана Нейпир.

– Я обнаружил гравитационный источник звездной величины. Меньше, чем в одной десятой светового года отсюда. Поэтому…

– Я так и знал! – Нейпир охрип от волнения. – Мы все-таки нашли ее, звезду Пенгелли.

Гарамонд не спускал глаз с лица астронома.

– Дай мистеру Ямото договорить.

– Поэтому я решил заодно определить размеры объекта и характеристики поверхности. Посмотрел на тахионный спектр… Вы не поверите, мистер Гарамонд.

– А вы попытайтесь, вдруг поверю?

– Насколько можно судить… – Ямото с трудом проглотил воображаемую слюну. – Насколько я могу судить, обнаруженный объект – это…

Космический корабль. Диаметром более трехсот миллионов километров!

Глава 5

Медленно тянулись дни. "Биссендорф" приближался к неизвестному объекту. Гарамонд и весь экипаж проводили долгие часы у экранов переднего обзора, споря о природе загадочного космического тела. Особым спросом на таких импровизированных семинарах пользовался Ямото.

Пока корабль лежал в дрейфе и двигатели не работали, главный астроном хотел послать на Землю тахиограмму об открытии. Капитан, продолжавший скрывать цель полета, убедил Ямото в опасности преждевременного появления жаждущих славы научных конкурентов и подстраховался, дав команду немедленно запустить двигатели.

Ямото погрузился в работу, но, как ни странно, целая неделя напряженных усилий не внесла большей ясности, чем первое беглое сканирование пространства. Диаметр тела составлял почти 320 миллионов километров, то есть чуть больше двух астрономических единиц. Поверхность, с точностью до разрешающей способности корабельных приборов, казалась совершенно гладкой, словно полированная сталь. Объект не испускал никакого излучения, кроме гравитационного. Единственными новыми сведениями, которые Ямото удалось получить за неделю, стали данные о форме тела: в пределах ошибки вычислений оно оказалось точно сферическим, причем эта полая сфера вращалась вокруг своей оси. Астроном отказывался обсуждать вопрос о естественном или искусственном происхождении объекта.

Гарамонд прокручивал в уме полученные сведения, пытаясь оценить их значение. Вне зависимости от природы сферы, ее находка вызывала опасения. Хотя бы тем, что саганцы отметили объект на своей древней карте. Этот факт непременно перевернет взгляды на техническое развитие исчезнувшей расы, потрясет многие основы астрономии. Вот только будущее жены и сына Гарамонда по-прежнему оставалось смутным. На что он надеялся, отправляясь сюда? На гаснущее солнце, продолжающее излучать животворное тепло? На существование возле него планеты земного типа с развитой сетью подземных пещер, уходящих вглубь, к жару неостывшего ядра? На расу гостеприимных гуманоидов, которые скажут: "Перебирайся к нам, приятель, мы защитим тебя от президента "Старфлайта"?

Надежда живет, питаясь самыми нелепыми фантазиями. Подсознательно увязывая желаемое с правдоподобным, человек и на ступенях эшафота продолжает верить во внезапное спасение.

Гарамонд, Эйлин и Крис уже стояли у подножия эшафота, но надежда на чудесное избавление меркла, ее затмевал благоговейный ужас перед тем, к чему приближался "Биссендорф". Попытки вообразить размер сферы вызывали у Гарамонда приступы мигрени. Даже по астрономическим меркам это космическое тело непомерно велико, ведь радиус его оболочки (если это действительно сферическая оболочка) превышает радиус орбиты Земли, то есть внутри нее уместилось бы Солнце вместе с Землей. Объект был так огромен, что с расстояния, на котором Солнце горело бы яркой точкой, сфера даже невооруженному глазу казалась бы черным диском на фоне звездных туманностей. Гарамонд наблюдал, как она росла на экранах, пока не заполнила собой все поле обзора – темная, чудовищная громада, – а до нее еще оставалось пятнадцать миллионов километров.

Сердце сжимал страх. В первые дни после сообщения Ямото еще теплилась надежда на то, что новый объект – творение разума, слишком уж гладкой была его поверхность. Но потом леденящие душу размеры гиганта не оставили иллюзий. Мозг не принимал мысли о том, что живые существа способны породить такое чудовище, непостижимая технология создания подобного сооружения должна была настолько опережать земную, что человечество не смело о ней и мечтать.

На последнем этапе сближения астрономические датчики "Биссендорфа" выдали еще одну поразительную новость: вокруг сферы обращалась планета. Оптика на нее никак не среагировала, хотя гравитационные возмущения подтверждали наличие планеты с массой и диаметром, близкими земным, с почти круговой орбитой, удаленной от поверхности сферы на 80.000.000 километров.

Открытие планеты дало новую пищу догадкам и спорам о происхождении сферы. Главный астроном Ямото вручил капитану доклад, в котором настаивал на том, что сфера представляет собой тонкую оболочку, в центре которой находится обычное в прочих отношениях солнце.

Скорость корабля сравнялась со скоростью невидимой звезды, и он вышел на экваториальную орбиту. До поверхности Черной сферы оставалось чуть больше двух тысяч километров, не очень удобное расстояние для реактивного космобуса, на котором обычно отправлялась разведывательная партия. Но ионные дюзы "Биссендорфа" не годились для точных маневров, и Гарамонд не рискнул подойти ближе.

Сидя в центральной рубке управления, он следил по стерео за сборами отряда, уже сгрудившегося возле шлюза переходной палубы. Хотя капитан помнил, если не по имени, то в лицо, всех членов экипажа, он с трудом узнал светловолосого весельчака и показал на экран.

– Клифф, кажется, там один из пилотов умыкнутого челнока?

– Точно. Его зовут Джо Бронек. Он удачно вписался в команду, –ответил старпом. – По-моему, ты ему здорово удружил.

– А в группу разведки кто его назначил? Тэймен?

– Бронек вызвался добровольно, а Тэймен прислал его ко мне, чтобы я сам с ним побеседовал. – Нейпир усмехнулся.

– Что тебя позабавило?

– Он начал качать права. Ты устроил аварию, катер бездействует, а ему, видите ли, надо налетать положенные часы.

Гарамонд рассмеялся.

– А тот с синим подбородком?

– А-а, Шрапнел… Все еще злится. В команде работать не желает. Мне пришлось установить за ним наблюдение.

– Даже так? Кажется, я принес ему извинения.

– Да, но он по-прежнему негодует.

– Странно. Почему?

Нейпир издал сухое покашливание.

– Он не собирался надолго разлучаться с женой.

– Я эгоист и свинья, да, Клифф?

– Нет, что ты.

– Брось. Я отлично изучил твое "кхе-кхе", ты всегда так делаешь, когда меня заносит. – Гарамонд попытался представить себе старшего пилота челнока в кругу семьи, похожей на его собственную, но это ему не удалось. – Шрапнелу известно, что полет продлится всего год? Почему бы не постараться извлечь как можно больше выгоды из своего положения?

Нейпир снова прочистил горло.

– Группа готова к выходу.

– Опять кашель разыгрался, Клифф? Какую глупость я сморозил на сей раз?

Нейпир тяжко вздохнул и заерзал, устраиваясь поудобнее.

– Вы не нравитесь друг другу, а мне и смешно, и грустно, потому что вы – два сапога пара. Окажись ты в его шкуре, ты точно так же лелеял бы свою обиду, ожидая благоприятного момента для страшной мести. Вы и внешне-то схожи, а ты говоришь: странное поведение.

Гарамонд натянуто улыбнулся. Они с Нейпиром давно отбросили условности, поэтому форма обращения старшего помощника нисколько его не задела. Смутили сами слова Нейпира, имевшие, казалось, второй смысл, но анализировать их сейчас совсем не хотелось.

Он настроился на селекторную частоту группы, вслушиваясь в разноголосицу участников экспедиции, ждущих герметизации летательного аппарата и завершения процедуры проверки. Кто-то поругивал неудобные скафандры, которыми пользовались обычно не чаще двух раз в год во время плановых тренировок. Другие ворчали и чертыхались по поводу перчаток, не способных ухватить как следует ни ручку прибора, ни инструмент. Однако Гарамонд понимал – все это рисовка, на самом деле команда испытывает радостный подъем. Жизнь на борту корабля не баловала разнообразием. Однотипные дальние перелеты прерывались только паузами, когда специалисты с помощью телеметрической аппаратуры подтверждали либо полное отсутствие возле очередного светила каких-либо планет, либо их непригодность для жизни, да такими же скучными возвращениями на базу. За весь срок службы "Биссендорфа" люди впервые получили возможность покинуть защитную скорлупу и выйти в чужой космос. Не говоря уже о том, что эта вылазка сулила участникам прикосновение к чему-то, выходящему за рамки предыдущего опыта человечества! Для маленькой команды исследователей наступала поистине великая минута, и Гарамонд пожалел, что не может принять участие в экспедиции.

На экране внешние ворота причальной палубы заскользили в стороны, открывая тьму без единой звездочки. Сфера, находившаяся в двух тысячах километров, не просто заслоняла полнеба, она сама была половиной неба. Горизонт ее казался прямой линией, рассекшей видимую часть Вселенной надвое: верхняя часть блестела звездными скоплениями, нижняя тонула в кромешном мраке. Сфера вовсе не выглядела материальным телом. При взгляде на нее душа холодела, казалось, корабль завис над бесконечной бездной. Удерживающие кольца разошлись, и белый космобус снарядом вылетел из чрева материнского корабля. Его угловатый силуэт почти моментально сократился в размерах до точки, но пока суденышко уходило вниз, бортовые огни еще долго поблескивали на обзорном экране. Гарамонд наблюдал в центральной рубке сразу за несколькими мониторами, на которые телекамеры космобуса передавали данные. Один из них показывал внутренний вид аппарата.

На высоте трехсот метров от поверхности сферы командир суденышка Кремер включил прожекторы, и в черной бездне появилось тусклое сероватое пятно: сфера, хотя и слабо, но все-таки отражала свет.

– По приборам гравитация – ноль, – доложил он. Гарамонд подключился к связи.

– Намерены продолжать спуск?

– Да, сэр. Отсюда поверхность кажется металлической. Попробую сесть на магнитные опоры.

– Действуйте.

Смутное пятно начало расширяться. В динамиках раздался лязг посадочного механизма.

– Никакого эффекта, – констатировал Кремер. – Прыгаю, как козел.

– Что теперь? Зависнете?

– Нет, сэр, собираюсь снова пойти на посадку. Прижмусь двигателями. Если космобус удержится на месте, попробуем закрепиться и приступим к работе.

– Дерзайте, Кремер.

Гарамонд посмотрел на Нейпира и удовлетворенно кивнул. Оба продолжали наблюдать, как судно медленно и аккуратно снизилось, коснулось поверхности и замерло, прижатое реактивными струями из вертикальных сопел.

– Коэффициент трения, судя по всему, подходящий, – снова подал голос Кремер. – Скольжения нет. Опасности, полагаю, тоже. Пора отправляться за образцами.

– Хорошо, высадку разрешаю.

Дверь космобуса отошла в сторону. Люди в скафандрах начали выплывать наружу, образуя небольшой рой вокруг разведенных посадочных опор.

Пристегнув к опорам страховочные концы, фигурки закопошились на едва различимой поверхности Черной Сферы. Разведчики применили резаки, буры, сверла и химикалии. Минут через тридцать – за это время бригада рабочих с валентными резаками нашинковала бы тонкими ломтиками глыбу хромированной стали размером с жилой дом – Гарамонд понял, что предчувствия его не обманули: на поверхности не появилось даже царапины.

– Чертовщина какая-то, – высказался химик Хармер. – Эта дрянь отказывается гореть. Спектрограф совершенно бесполезен. Я не могу даже утверждать, что это металл. Мы попусту теряем время.

– Передайте Кремеру, пусть закругляется, – сказал Гарамонд Нейпиру. –Интересно, будет ли толк, если вжарить из главного ионизирующего калибра? – Абсолютно никакого, – вмешалась главный физик Дениз Серра, сидящая здесь же, в рубке. – Если уж валентные резаки бессильны, то бомбардировать электронами с такой дистанции – бессмысленная трата энергии.

Гарамонд кивнул.

– Ладно. Давайте подытожим, что мы имеем. Получены новые данные, хотя обнадеживающими их не назовешь. Прошу всех высказать свои соображения о происхождении сферы: природный это объект или искусственный?

– Искусственный, – со свойственной ей безапелляционностью заявила Дениз Серра. – Во-первых, совершенная форма, во-вторых, идеальная, в пределах разрешения измерительных приборов, гладкость. То есть, с точностью до одного микрона. Подобная точность природе неизвестна, во всяком случае, в космических масштабах. – И она с вызовом посмотрела на Ямото.

– Вынужден согласиться, – ответил астроном. – Невозможно представить природный процесс, который мог бы привести к образованию такой штуковины. Это не значит, разумеется, будто я представляю, каким должен быть процесс технологический, если сфера сконструирована разумными существами. Чересчур уж здорова. – Ямото удрученно покачал головой. На его изможденном лице читались явные следы недосыпания.

О'Хейган, научный руководитель экспедиции и всем известный педант, кашлянул в знак того, что тоже желает высказаться.

– Все наши трудности проистекают из недостаточной оснащенности "Биссендорфа". Это разведывательный корабль, не более того. По правилам в подобном случае надлежит отправить на Землю тахиограмму, и сюда пришлют хорошо подготовленную экспедицию. – Он не отрывал пристального взгляда серых глаз от лица Гарамонда.

– Этот предмет выходит за рамки вашей компетенции, – вмешался Нейпир. Гарамонд успокоил его жестом.

– Уважаемая леди, джентльмены. В словах мистера О'Хейгана прозвучал невысказанный вопрос, который, видимо, занимает всех на борту корабля с самого начала нашего полета. По множеству признаков было нетрудно догадаться о моих неприятностях со Старфлайт-Хаусом, а если точнее, о моих личных неприятностях с Элизабет Линдстром. Все вы, конечно, понимаете, что это означает. Я не собираюсь вдаваться в подробности, поскольку не хочу впутывать вас больше, чем уже впутал. Думаю, достаточно будет такого сообщения: для меня эта экспедиция – наверняка последняя в качестве капитана Звездного флота, и я хотел бы сам довести ее до конца. Этот год нужен мне целиком.

О'Хейган страдальчески поморщился, но упрямо стоял на своем.

– Надеюсь, я выражу общую точку зрения заведующих лабораториями, сказав, что все мы испытываем к вам, капитан, самую искреннюю симпатию. И нашу преданность отнюдь не поколебали обстоятельства, сопровождавшие старт экспедиции. Будь это заурядный полет, мне лично и в голову бы не пришло интересоваться законностью ваших действий. Но положение таково, что мы совершили важнейшее со времен Террановы и Сагании открытие, поэтому мое мнение неизменно: следует без проволочек сообщить о нем на Землю.

– Я против, – холодно возразил Нейпир. – Старфлайт-Хаус пальцем о палец не ударил ради осуществления полета в этот сектор Галактики. Заслуга в обнаружении сферы принадлежит исключительно капитану Гарамонду, который самостоятельно выдвинул гипотезу и сам же ее проверил. "Старфлайт", вставлявший ему палки в колеса, и так получит открытие на серебряном блюдечке, поэтому ничего худого не случится, если это произойдет на полгода позже.

О'Хейган вымученно улыбнулся. – Все же я чувствую…

Нейпир вскочил на ноги.

– Он чувствует! Выходит, мозгами шевелить, как все прочие, вы не желаете? Или чувства затмили вам разум, и вы снимаете с себя всякую ответственность за…

– Прекратите, – потребовал Гарамонд.

– Я только хочу, чтобы О'Хейган объяснился.

– Повторяю, довольно этих…

– Джентльмены, я снимаю свое предложение, – перебил его О'Хейган, уставившись в свою записную книжку. – В мои намерения не входило выводить обсуждение из основного русла. Кажется, все согласны, что сфера создана искусственным путем. Вопрос: с какой целью? – Он обвел взглядом присутствующих.

Молчание несколько затянулось. Потом заговорила Дениз Серра.

– Для обороны? Может, внутри есть еще одна планета?

– Только если она находится по другую сторону от солнца. В противном случае мы давно обнаружили бы ее по гравитационным возмущениям, – заявил Ямото. – Но зачем, позвольте спросить, имея технологию сооружения подобных объектов, закрываться от кого-то щитом? Каким же могуществом должен обладать враг?

– А если это случай из разряда: "Остановите Галактику, я сойду"? Создатели сферы были пацифистами и не поленились спрятать свою звезду ото всех.

– Надеюсь, ответ иной, – мрачно сказал астроном. – Что за ерунда –прятаться, обладая непревзойденной мощью?

– По-моему, мы слишком углубились в область умозрительных гипотез, –вставил слово капитан. – Есть более насущная проблема: можно ли проникнуть внутрь сферы? Предлагаю заняться именно этим.

Ямото пригладил жиденькую бородку.

– Если вход существует, он должен находиться на экваторе, чтобы корабли имели возможность спокойно зависать над ним на "сферостационарной" орбите вроде нашей.

– Вы предлагаете совершить облет по экватору?

– Совершенно верно, в направлении, противоположном собственному вращению сферы. Это даст выигрыш семидесяти тысяч километров в час и экономию топлива.

– Решено, – заключил Гарамонд. – Двинемся, как только Кремер со своей командой вернутся на корабль. Надеюсь, увидев вход, мы поймем, что это именно он.

Три вахты спустя звонок старшего помощника разбудил капитана.

– Капитан Гарамонд, – стараясь не потревожить спящую рядом Эйлин, сказал он в трубку.

– Извини, что потревожил, Вэнс, – послышался голос Нейпира, кажется, через два часа под нами будет вход в сферу.

– Уже? – Гарамонд сел на постели и почувствовал торможение. – Откуда ты знаешь, что это вход?

– Ну, мы, конечно, не утверждаем, хотя это наиболее вероятное объяснение. У нас многочисленные отметки на экранах дальнего обнаружения. – Радарные отметки?

– Многочисленные, Вэнс. Впереди нас целый флот на стационарном рейде. Тысячи три неподвижных кораблей.

Глава 6

Светящиеся эхо-сигналы от невидимых кораблей усеяли радарные экраны "Биссендорфа", словно плотное скопление звезд. Чувствительная высокоразрешающая аппаратура расчленила почти сплошное яркое пятно на множество отметок судов всевозможных размеров и форм, парящих над строго определенным местом загадочной Черной Сферы.

– Мог бы сразу сказать, что это не старфлайтовская армада, –пробурчал Гарамонд, плюхаясь в кресло в центральной рубке. Глаза его не отрывались от обзорных экранов.

– Извини, Вэнс, не сообразил. – Нейпир поставил перед капитаном стаканчик горячего кофе. – Сам-то я сразу это понял по нестандартной конструкции судов, как только компьютер выдал параметры очертаний и массы. Машина не сумела опознать в этой толчее ни один из известных типов кораблей.

Второй помощник Гантер хмыкнул:

– Меня прямо жуть пробрала.

Гарамонд сочувственно улыбнулся.

– Догадываюсь.

– А потом до нас дошло, что это свалка блокшивов.

– Откуда такая уверенность?

– Ничего не излучают. Это мертвые корабли, причем мертвы они давным-давно. – Нейпир дернул подбородком, как будто его стеснял ворот. –Дьявольски увлекательное путешествие. Сначала Черная Сфера, теперь это… Помнишь, все еще удивлялись, куда подевались саганские звездолеты?

"Да, дьявольски увлекательное путешествие", – мысленно повторил Гарамонд, пытаясь понять значение очередного открытия и оправиться от потрясения. Передним неожиданно забрезжил свет новой надежды. Он покинул Землю безвестным командиром фликервинга, а теперь мог бы вернуться самым знаменитым исследователем после Лейкера и Молимо, открывших Терранову и Саганию. Это непременно осложнило бы расправу над ним.

Элизабет, конечно, наплевать на законы, но даже президенты "Старфлайт Инкорпорейтед" вынуждены считаться с общественным мнением и массовой телеаудиторией. Она не рискнет бросить вызов, переступив определенную границу. А Гарамонд станет слишком заметной фигурой. Допустим, Элизабет возбудит судебный процесс с подкупленными свидетелями, которые присягнут, что Гарамонд умышленно подстроил гибель Харальда. Но подобный фарс лишь подстегнет всеобщее любопытство, сфокусирует общественное внимание, и вряд ли присяжным хватит решимости засудить обвиняемого. Не исключено, что они даже откажутся исполнять роль послушного орудия личной мести Лиз, с чем она до сих пор не сталкивалась. Таким образом, если Гарамонду с семьей суждено умереть, то, вероятнее всего, в результате несчастного случая. Впрочем, даже тщательно подготовленный несчастный случай можно предотвратить и, проявляя осторожность, избегать новых, если не бесконечно, то хотя бы довольно продолжительное время. Опасность не миновала, но будущее больше не выглядело беспросветным.

"Биссендорф", поддерживая постоянную высоту над экватором сферы, сближался на суммарной скорости двести тысяч километров в час с громадным флотом мертвых кораблей. Описав вокруг них широкий полукруг, он зашел с противоположной стороны и, аккуратно выровняв скорость, завис примерно на той же стационарной орбите. В конце маневра главный астроном Ямото, ведущий непрерывное наблюдение в телескоп, заметил в гуще роя блеск отраженного света. Он пришел к выводу, что источник лучей – отверстие в поверхности сферы, сквозь которое проникает солнечный свет. Доложил капитану, а вскоре увидел в телескоп и само отверстие – тонкую, слабо светящуюся полоску, которая по мере приближения к ней "Биссендорфа" постепенно превращалась в узкий эллипс.

Большую галерею главной рубки до отказа заполнили свободные от вахты офицеры. Каждый из них под тем или иным предлогом остался возле изогнутого ряда консолей и ждал первой передачи с "торпеды" – автоматического зонда, запущенного в сторону армады, частично освещенной снопом лучей звезды Пенгелли. Людей охватило возбуждение. Все, кто находился на борту, сознавали, что на их глазах происходит событие, значение которого затмевает все когда-либо случившееся с ними во время прежних скитаний по Галактике. Здесь творилась История.

– Мне вредно так волноваться, – прошептал Нейпир. – Обычно на этой стадии полета я уже запираюсь наедине с девяностоградусной утешительницей. А сейчас не знаю, радоваться мне или горевать.

– Зато я знаю, – твердо сказал Гарамонд. – Это переломный момент для всех нас.

– Хе-хе, капитан. Небось, пытаешься прикинуть, какие нам обломятся премиальные, если этот металлолом окажется пригоден для полетов?

Гарамонд фыркнул, допил третий стаканчик кофе и потянулся бросить его в мусоросборник. Наблюдавший за экранами Нейпир воскликнул:

– Смотри, Вэнс!

С центральной галереи донесся гул голосов. Капитан поднял голову и увидел первые кадры, переданные автоматическим зондом. На экранах серело изображение большого корабля, вспоротого по всей длине и выпотрошенного, словно гигантская рыбина. Рваная рана зияла черной пустотой, из которой остатками кишок торчал покореженный шпангоут. Уцелевшие части яйцевидного корпуса избороздили более мелкие шрамы.

– Ну и ну, Клифф! Кто ж его так?

– Следующий и того хуже.

Зонд, не подверженный, как живые организмы, губительному воздействию перегрузок, возникающих при огромных ускорениях, мгновенно перелетел от первого инопланетного корабля ко второму. Изображение замелькало и снова установилось. Второй корабль был буквально разрублен надвое каким-то невообразимым оружием. Металлические обломки цеплялись за неровные края половинок корпуса. Маленькое суденышко, скорее всего, спасательная шлюпка, так и осталось связанным пуповиной троса с изуродованным материнским кораблем.

После первых восклицаний в рубке управления стало тихо. Кадры разрушений множились, а "торпеда" продолжала прокладывать путь через кладбище погибших космолетов. Через час она завершила облет всех кораблей, освещенных снопом солнечного света, и пошла на второй виток, пуская в сторону оставшихся осветительные ракеты. Было уже очевидно, что весь гигантский флот погиб в результате неведомого катаклизма. Самыми страшными показались Гарамонду суда, освещенные ракетами: шрамы на мертвых, изуродованных обшивках, взрезанные корпуса, заполненные черными, словно запекшаяся кровь, тенями. Там вполне могли сохранится застывшие на космическом холоде останки разумных существ. Искаженные судорогами лица, изломанные агонией тела…

– Только что поступил сигнал телеметрии, – сообщил Нейпир. –Неполадки в сети напряжения "торпеды". Посылаем вторую?

– Не стоит. Обломков нам хватит на год вперед. Лучше отправь ее сквозь отверстие вниз. Мистеру Ямото наверняка не терпится изучить тамошнее солнце. – Гарамонд привалился к спинке кресла и посмотрел на своего старшего помощника. – Тебе никогда не казалось странным, что мы, представители весьма воинственной расы, не возим с собой оружия?

– Надобности не возникало. Кроме того, Линдстромы, как я догадываюсь, опасаются, что их корабли либо начнут истреблять друг друга, либо объединятся и поднимут мятеж. – Подумав, он добавил: – На худой конец у нас есть мощный ионизирующий луч. С его помощью можно натворить немало бед.

– Если нас не окружат такими силами, – Гарамонд показал глазами на экран монитора. – Здесь мы не успели бы даже развернуться, не то что прицелиться.

– Ты считаешь, эти остовы свидетельствуют в пользу гипотезы Серра о защитном назначении сферы?

– Возможно, – задумчиво произнес Гарамонд. – Но ничего нельзя сказать наверняка, пока мы не заглянем внутрь и не выясним, есть или было ли там что-нибудь требующее защиты.

– С чего ты взял, будто мы что-то увидим?

– Смотри. – Гарамонд показал пальцем на экран, который как раз переключился на изображение, переданное камерами второй "торпеды". В глубине экрана светилось круглое отверстие диаметром около километра. Сквозь него прямо по курсу зонда виднелось желтое светило типа земного Солнца. Сильнее всего удивляло то, что внутреннее пространство сферы казалось не черным, каким, по мнению ученых "Биссендорфа", полагалось быть космическому пространству, а голубым, словно летние небеса. Зонд влетел в окно, и связь с ним оборвалась.

Через два часа, презрев все правила обеспечения безопасности командиров Звездного флота, Гарамонд возглавил небольшую экспедицию внутрь сферы. Космобус прижали дюзовыми выбросами к поверхности у самого края "окна", и Гарамонд, уцепившись одной рукой и обхватив ногами опору, сумел достать другой рукой до кромки. Толщина оболочки оказалась всего несколько сантиметров. Рука в перчатке преодолела нечто упруго-вязкое, наверное, силовое поле, которым, наподобие диафрагмы, было затянуто отверстие, и пальцы нащупали пучок каких-то волокон. Схватившись за него, Гарамонд подтянулся и перекинул тело внутрь сферы.

Стоя на краю черного звездного озера, закованный в броню скафандра, надежно ограждающего от смертоносного межпланетного вакуума, капитан впервые увидел бескрайние зеленые равнины Орбитсвиля.

Глава 7

Хотя Гарамонд испытал потрясение, какой-то уголок его сознания принял происшедшее как должное, сразу и бесповоротно, словно именно к этому капитан и шел всю свою жизнь. Он чувствовал себя родившимся заново.

Перед ним на многие километры простиралась плоская равнина, переходящая в пологие холмы, которые терялись в туманной дали. Необозримое пространство волновалось от края до края, словно море, сверкая на солнце сочной зеленью буйного разнотравья. После первого ослепления он посмотрел назад, на черное озеро, из которого только что вылез, и увидел его другими глазами. Там, в глубине у ног – настоящие звезды. Не верилось, что, стоит только прилечь и посмотреть вниз через край и увидишь армаду затонувших кораблей на вечном рейде в хрустально-черном космическом океане.

Из "озера" высунулось нечто белое; оно вслепую тыкалось в берег, словно что-то искало…

Гарамонд очнулся, узнав скафандр лейтенанта Кремера, пытавшегося принять вертикальное положение. Он двинулся помочь лейтенанту и вдруг осознал другой невероятный факт: здесь была почти земная сила тяжести. Капитан схватил Кремера за руку, и они стояли потрясенные, опьяненные, беспомощно озираясь, не в состоянии осмыслить чудо: синее небо вместо враждебной космической черноты. Шагнув, как Алиса сквозь зеркало, они очутились в сказочном саду. Глядя на плавно колышущиеся травы, Гарамонд вдруг понял, что здесь есть величайшее из чудес. Атмосфера! Его охватило безумное желание немедленно сорвать шлем, он напрягся до боли и внезапно сквозь слезы увидел вдали над морем травы какие-то строения.

Они виднелись сразу в нескольких местах по берегам "озера" – древние, осевшие, разрушенные временем здания. Капитан не заметил их сразу, потому что стены, скрытые толстым слоем мха и ползучих растений, лишились сходства с творением разума.

– Взгляните туда, – сказал он Кремеру. – Что вы об этом думаете?

Ответа не последовало. Гарамонд повернулся к спутнику и увидел его беззвучно шевелящиеся губы за прозрачной пластиной шлема. Передатчик не работал. Капитан переключился на вспомогательную аудиосистему, микрофон и динамик которой располагались на грудной панели внутри скафандра.

– Радиосвязь, кажется, дала дуба, – небрежно бросил лейтенант, и вдруг его профессиональное самообладание дало трещину. – Что это?! Сон? Это сон, капитан? – хрипло повторял он.

– Если и сон, то мы видим его вместе. Как вы думаете, что вон там за руины?

Кремер опустил козырек и увидел постройки.

– Напоминают укрепления, – задумчиво ответил он.

– Мне тоже. Выходит, проникнуть сюда не всегда было так просто.

– Мертвые корабли?

– Пожалуй, когда-то сквозь эти врата пыталось пробиться немалое войско, однако ему помешали.

– Зачем было мешать? По-моему, если вся внутренняя сторона сферы такая же… – Лейтенант повел рукой вокруг. – Господи! Да здесь простора на миллион таких планет, как Земля.

– Больше, – возразил Гарамонд. – Я уже подсчитал. Площадь поверхности сферы в 625.000.000 раз больше земной. А если учесть, что три четверти Земли покрыты водой, и отбросить еще половину суши на горы, пустыни и льды, то получится около пяти миллиардов.

– О, Боже! Так здесь хватит места на всех!

– При одном условии.

– При каком?

– Что здешним воздухом можно дышать.

– Ну, это мы выясним немедленно, – заявил Кремер.

У Гарамонда вдруг закружилась голова. Манипулируя числами, оценивая и сравнивая величины, мозг воспринимал их как чисто математические, отвлеченные понятия. Кремер пошел дальше: он представил себе, чем сфера может стать для землян, измученных перенаселенностью и загаженностью родной планеты. Они переправятся сюда на огромных космических паромах и потянутся осваивать прерии… Ошеломляющие открытия и не менее ошеломляющие перспективы. Все соображения постепенно вытеснило одно: если он, Вэнс Гарамонд, подарит человечеству мир, равный пяти миллиардам планет земного типа, тогда не Лиз Линдстром, а он станет первым человеком во Вселенной. Его жена и сын будут спасены.

– В космобусе остался комплект с анализатором, – сказал Кремер. –Сходить за ним?

– Разумеется.

Капитан удивился: кому, как не лейтенанту, идти за прибором? Потом внезапно сообразил: влияние Сферы. Ее необъятному Lebensraum'у хватило нескольких минут, чтобы потрясти основы, на которых зиждились отношения в замкнутом обществе Двух Миров. Лейтенанту просто не хочется покидать райский уголок и лезть в круглое черное окно. Потенциальный владелец суперконтинента, он не видел худого в том, чтобы капитан отправился вместо него. "Как быстро, – подумал Гарамонд. – Нас ждут великие перемены".

Вслух же произнес:

– Можете осторожно намекнуть остальным, что им предстоит увидеть.

– Ясно. – Кажется, возможность первым сообщить самую сенсационную новость всех времен пришлась Кремеру по душе.

Лейтенант подошел к краю лужайки, лег и с явным усилием протиснул шлем сквозь мембрану силового поля, которое, вероятно, удерживало атмосферу. Кремер выгнулся, схватился за опору космобуса, и скользнул во мрак.

Когда он исчез, мысли Гарамонда снова пришли в беспорядок. Естественный вес тела и травянистая упругая почва создавали полную иллюзию планетной тверди. Все инстинкты восставали против мысли о холодной пустоте за тонкой скорлупой из неведомого металла, к которому реактивной силой дюз прижался утлый космобус.

Гарамонд отступил на несколько шагов от края. Досадуя на тяжелый скафандр, казавшийся неуместным в такой естественной на вид обстановке, он опустился на колени и занялся изучением растительного покрова. Густая смесь разных видов растений весьма напоминала земную траву. Капитан раздвинул листья и стебли, запустил руку в спутанные корни, набрал горсть коричневой земли и растер ее на ладони. На перчатке остались влажные пятна.

Он поднял голову и тут только заметил белое кружево облаков. Слепящий солнечный диск висел точно в зените. Капитан отвел взгляд, и у него перед глазами вместо желтых кругов поплыли светлые и темные голубые полоски. Он взял этот эффект на заметку, собираясь предложить его главному научному сотруднику О'Хейгану для первого этапа исследований, и снова занялся почвой. Вырыв ямку, он добрался до основы, все той же поверхности с серым металлическим отливом, на которой влажная земля не оставляла никаких следов. Гарамонд провел по ней рукой, пытаясь вообразить, каким способом создана эта явно цельнометаллическая сферическая оболочка с окружностью в миллиард километров.

Источником вещества для материала со столь непостижимыми свойствами могло быть только само солнце. Материя – суть энергия, а энергия – суть материя. Любая активная звезда ежедневно испускает в пространство неимоверное количество лучистой энергии, в которую превращает миллионы тонн собственного вещества. Но на пути излучения звезды Пенгелли кто-то воздвиг преграду, она и совершила обратное преобразование, превратив энергию в вещество. Тонко управляя самыми фундаментальными силами Вселенной, неведомые существа соорудили непроницаемый щит из материала с заданными свойствами – тверже алмаза, вечного и неизменного, как сама материя. Когда сферическая оболочка достигла требуемой толщины, они завершили создание нового мира, покрыв его почвой, наделив атмосферой и водой. Энергию и вещество для новых чудес черпали из прежнего источника, а органика – даже столь сложная, какой являются клетки и семена, – с точки зрения фундаментальных законов природы ничем не отличается от минералов. И сотворить зеленую былинку тем существам было ничуть не труднее, чем стальной клинок…

– Сэр, состав атмосферы подходящий! – раздался за спиной капитана голос Кремера.

Гарамонд увидел, что тот уже поднял лицевую пластину.

– Соотношение?

– Кислорода чуть меньше, чем на Земле, остальное в пределах нормы. –Лейтенант по-мальчишески улыбнулся. – Да вы сами глотните!

Гарамонд открыл шлем и вдохнул полной грудью. Воздух оказался свежим и приятным. Капитан поймал себя на мысли, что никогда прежде он не дышал настоящим чистым воздухом. Со стороны "берега" донеслись глухие звуки, это из "озера" один за другим вылезали облаченные в скафандры астронавты и радостно кричали, не снимая шлемов.

– Я позвал сюда всех, кто захочет, – сказал Кремер. – Кроме Бронека, конечно, он следит за космобусом. Не возражаете, капитан?

– Все в порядке. Придется почаще сменять вахты, чтобы вся команда побывала здесь до отлета, – ответил Гарамонд. До него вдруг дошло, насколько изменилось поведение Кремера. Если бы лейтенант не увидел сферу изнутри, он не посмел бы самовольно распоряжаться.

– До отлета? – удивился Кремер. – Но ведь, как только мы сообщим на Землю, сюда немедленно отправится весь действующий флот. Зачем же нам возвращаться?

Гарамонд подумал об Эйлин, ее нелюбви к путешествиям и своем намерении при первой возможности вернуть ее в привычную обстановку, но какая теперь в этом необходимость?

– Пожалуй, действительно нет смысла.

Он стоял на поверхности с почти нулевой кривизной, хотя она не казалась бесконечной плоскостью, и не ощущал страха открытого пространства. Предел видимости не должен был зависеть, как на планетах, от роста наблюдателя, однако не мог быть безграничным, поскольку имелась атмосфера. Вдали виднелась нечеткая линия горизонта. В отличие от земной, она была слегка вогнутой, но впечатления гораздо большей удаленности не возникало, взгляд не уходил в бесконечность.

Кремер поковырял носком сапога ямку, вырытую капитаном, постучал по основе.

– Нашли что-нибудь?

– А что вас интересует?

– Контурная схема искусственной гравитации.

– Вряд ли мы вообще найдем тут какие-либо схемы в нашем понимании.

– Как же тогда?..

– Может быть, с помощью перестроенной структуры или специально сконструированных атомов. Короче говоря, нечто куда более совершенное, нежели обычные приборы и машины.

– Фантастика.

– Мы сами сделали шаг в этом направлении. Вспомните двигатели на магнитном резонансе, чем не фантастика?

Гарамонд машинально забросал ямку землей и утрамбовал, сводя к минимуму вред, нанесенный плодородному слою. Здесь, вблизи окна, он был очень тонок, но вдали поднимались небольшие холмы, скорее всего, наносные. – Когда они придут в себя, – Гарамонд кивнул на других участников вылазки, – попросите кого-нибудь собрать образцы растительности и почвы.

– Уже попросил, – небрежно откликнулся Кремер. – Кстати, у нас не действует ни один из передатчиков, хотя мой работал, когда я вылезал наружу.

– Вероятно, локальный эффект. Что ж, работенки О'Хейгану хватит с избытком. Пойдемте, осмотрим руины.

Они направились к ближайшему зеленому кургану. Под покровом ползучих растении угадывались очертания постройки, по которым можно было получить представление о толщине стен и размере внутренних помещений. Тут и там валялись ржавые куски искореженного металла – бывшие части и детали каких-то механизмов. Края оплавились, словно металл резали автогеном. Кремер тихо присвистнул.

– Как вы полагаете, кто победил – те, кто хотел прорваться внутрь, или те, кто их не пускал?

– По-моему, те, кто напал. Я уже обдумал это, лейтенант, когда смотрел на кладбище погибших кораблей. Почему они остались перед этой дырой? Ведь даже если бы их застали врасплох, звездолеты разметало бы силой того оружия, которое их уничтожило, и нам было бы нечего изучать. Сдается мне, кто-то специальна пригнал и аккуратно поставил всю эту рухлядь напротив отверстия.

– С какой целью?

– Например, чтобы использовать в качестве металлолома. Вдруг внутри сферы нет металла?

– Перековать на орала?Действительно, здесь настоящий фермерский рай. Только где сами фермеры?

– Кочевникам тут не меньшее раздолье. Возможно, землю даже не надо пахать, двигай себе за временем года и собирай зреющие прямо по курсу урожаи зерновых.

Кремер засмеялся.

– Какие времена года?! Здесь должно быть вечное лето. И вечный полдень в придачу. Ведь темнота не может наступить, когда солнце постоянно висит над саман макушкам.

– Смеркается, лейтенант, пора позаботиться о ночлеге, – спокойно произнес Гарамонд. Его собственная способность удивляться давно иссякла. –Соблаговолите обратить взор вон в том направлении.

Он указал на горизонт за черным овалом окна. Сияние зелени и синевы вдали гасло на глазах. Ошибка исключалась – оттуда наступали сумерки.

– Не может быть! – воскликнул лейтенант, глядя на солнце. – О, Господи!

Солнце изменило форму. Оно стало похожим на золотую монету, от которой отпилили добрую половину, и площадь светящегося диска неуклонно уменьшалась. На светило наползала черная тень, день сменялся ночью. На небе отчетливо выделялись полосы разных оттенков голубизны, недавно принятые Гарамондом за оптический обман. В течение какой-то минуты солнце почти полностью скрылось, и в небе, словно бороздки на шлифованном агате, проступили тонкие дуги. Они расходились из двух точек, подобно силовым линиям разноименных зарядов; вдали, при прохождении света сквозь более толстый слои воздуха, их очертания размывались, а над горизонтом тонули в сизой дымке. Блеснул, исчезая, последний солнечный луч, и местность потонула во мраке. Под сапфировым куполом наступила ночь.

Гарамонд целый час простоял над звездным озером, потом вернулся на корабль и дал тахиограмму в Старфлайт-Хаус.

Глава 8

Четыре месяца спустя флагман Элизабет Линдстром встал на рейд у окна сферической оболочки.

Эти месяцы Гарамонд посвятил изучению Орбитсвиля. Так с легкой руки одного из членов экипажа стали называть новый мир. Однако научное оборудование "Биссендорфа" предназначалось, в первую очередь, для поисков и первичного обследования перспективных планет, а задача разведывательной экспедиции, в которой участвовала лишь небольшая группа ученых, ограничивались получением самых необходимых сведений. На сей раз программу насколько возможно расширили, и не зря. Астрономический отдел Ямото сделал новое открытие фундаментального значения: звезду Пенгелли окружала еще одна сфера.

Вторая оболочка была меньше первой, нематериальной, однако отражала и преломляла потоки солнечного света и тепла. Ямото называл ее "сферической филигранью силовых полей" и, судя по частоте употребления в докладах, несказанно гордился этим названием. Половина поверхности второй сферы состояла из узких, практически непрозрачных дуг, тянущихся с севера на юг. Они отбрасывали на луга Орбитсвиля широкие подвижные тени, которые и вызывали смену дня и ночи, без чего невозможна жизнь флоры.

Наблюдать за внутренней сферой было невозможно, однако Ямото, изучая в телескоп движение освещенных и темных полос на противоположной стороне Орбитсвиля, сумел схематически изобразить ее структуру и доказал, что сфера отвечала не только за смену дня и ночи, но и за последовательность времен года. Четвертинка внутренней сферы, соответствующая зиме, состояла из более широких непрозрачных и узких прозрачных полос, следовательно, дням отпускалось меньше времени, чем ночам. Когда между солнцем и землей оказывалась противоположная сторона, долгие летние дни уступали место непродолжительным ночам.

Мастерские "Биссендорфа" изготовили для Ямото небольшую сборную обсерваторию из пластмассовых деталей. Ее переправили на Орбитсвиль, а потом добавили еще несколько сборных домиков, поскольку остальные научные группы тоже жаждали работать. Получился научный городок – ядро будущей колонии. В основном сотрудники бились над решением загадки досадного явления, с которым столкнулись Гарамонд и Кремер – отказа радиопередатчиков. Поначалу казалось, что решение будет тривиальным, и найдется простой способ исправить положение. Но неделя следовала за неделей, а толку не было. В конце концов оказалось, что затухание электромагнитных волн каким-то образом связано с искусственным гравитационным полем, механизм создания которого тоже не поддавался объяснению. Пытаясь получить новые данные, команда О'Хейгана затребовала для своих нужд автоматический зонд с форсированным реактивным двигателем, способным поднять его с внутренней поверхности Орбитсвиля. Целью эксперимента стало измерение гравитационного градиента и попытка задействовать системы телеметрии и радиоуправления с помощью вертикально посланного сигнала. После безупречного, контролируемого бортовым компьютером старта "торпеда" принялась выписывать в небе кренделя и совершила запрограммированную автоматическую посадку в нескольких километрах от Окна. Пессимисты предрекали, что единственно возможная дальняя связь на Орбитсвиле должна работать на модулированных световых лучах.

Другим предсказуемым результатом исследований стало подтверждение уже известных свойств большой оболочки: абсолютная химическая инертность, неизмеримая твердость и непроницаемость для любого вида излучений, кроме гравитационного. Если бы и оно поглощалось, то внешняя планета сорвалась бы с орбиты, превратившись в межзвездного бродягу. К тому же частицы даже самых высоких энергий могли проникнуть в Орбитсвиль не иначе как через Окно. При измерении уровня радиации звезды Пенгелли обнаружили ее пониженную активность и малую плотность ионного ветра. Это дало основание О'Хейгану усомниться в возможности внутрисферных полетов на фликервингах. Он конфиденциально сообщил об этом Гарамонду, но тот решил отложить доскональное изучение до прибытия полностью оснащенной экспедиции.

Члены экипажа, особенно свободные от вахт, все чаще обращались к капитану за разрешением перебраться в палаточный лагерь на Орбитсвиле. Он никому не отказывал, пока Нейпир не доложил, что остающиеся на корабле начинают коситься на загорелых, отдохнувших коллег. Желая избежать недовольства, капитан ограничил число отпускников и, чтобы занять всех делом, предпринял облет сферы по экватору. Но других окон обнаружить не удалось.

Кроме того, он организовал обследование погибших кораблей. Кладбище вытянулось на тысячу километров от Окна. Повторная съемка подтвердила первую догадку Гарамонда о сырьевом назначении блокшивов. От многих выпотрошенных и ободранных судов осталась голая обшивка, и часто то, что принимали за последствия жестокой битвы, на поверку оказывалось результатом прозаической деятельности старьевщика. Попутно выяснили отсутствие явных указаний на внешний вид инопланетян, летавших на кораблях такого мощного флота. Тут самым важным из найденного можно было считать секцию трапа с поручнем, величина которого приблизительно соответствовала трапам на земных судах.

Вопрос, где теперь эти пришельцы, вызывал больше споров, чем проблема создателей Орбитсвиля. Последние совершенно очевидно достигли качественно иного уровня технологии, нежели раса, построившая звездолеты. Люди даже прониклись убеждением в их принципиальной непостижимости. Однако ни у кого не возникло мысли, что творцы сферы где-то рядом. Видимо, они отправились к другим вершинам или перешли на новый уровень бытия. Орбитсвиль продолжал существовать как памятник и дар галактического прошлого.

Когда соорудили L-образный порт, Гарамонд перевез на Орбитсвиль семью и устроил себе маленький отпуск. Давно он не испытывал такой безмятежности и покоя. Эйлин без всяких психологических трудностей свыклась с выгнутым наоборот горизонтом, а Крис, дорвавшись до свободы, носился по просторам, словно выпущенный на весеннее пастбище жеребенок. Вечерами Гарамонд с удовольствием подмечал, как позолотилась, впитав живительные лучи нового солнца, кожа сына, а ночью устраивался с Эйлин прямо под волшебным небосводом, и наслаждение казалось более острым из-за пережитого отчаяния. Правда, во сне или в зыбкой полудреме капитана одолевали дурные предчувствия, хотя днем он старался не вспоминать об Элизабет, которая, накручивая световые годы, приближалась к Орбитсвилю.

Неопытный наблюдатель решил бы, что флагман прибыл в гордом одиночестве, хотя на самом деле он вел флот из семидесяти кораблей, который даже по масштабам "Старфлайта" был огромным. На выравнивание скорости с галактическим дрейфом звезды Пенгелли ему понадобилось двое суток. Наконец все корабли аккуратно разместились на рейдовой орбите и убрали электромагнитные крылья-паруса. "Звездный ас-4" медленно приблизился на ионной тяге почти вплотную к "Биссендорфу", и капитан Вэнс Гарамонд получил официальное приглашение подняться на борт флагмана.

Он снова попал в сферу влияния Элизабет.

Первая со дня старта процедура облачения в серебристо-черный парадный мундир вызвала отвращение. Капитан не испытывал страха – ведь Орбитсвиль в корне изменил положение дел – его просто мутило от предстоящей аудиенции. Последние четыре месяца он уверял себя в падении могущества корпорации, но прибытие Лиз во главе армады говорило о сохранении старого порядка. На Земле все оставалось неизменным.

Парадный мундир расстроил и Эйлин. Потом, когда открылся шлюз причальной палубы, и утлый катер отвалил в черный океан Гарамонд снова вспомнил ее прощальный поцелуй. Эйлин казалась рассеянной и, поцеловав мужа, быстро отвернулась. Должно быть, сдерживала чувства. Но в последний момент Гарамонд увидел, как Эйлин прижимает к щеке маленькую золотую улитку.

Стоя за спиной пилота, капитан наблюдал за флагманским кораблем, который постепенно заполнял передний экран. После точного стыковочного маневра капитан спокойно шагнул на пирс, где его уже встречала группа офицеров "Старфлайта" и несколько штатских с голокамерами. После холодного приветствия его проводили к президентскому люксу и ввели в парадную залу. Элизабет, видимо, расписала всю церемонию заранее, поскольку эскорт без лишних слов немедленно удалился.

Она стояла спиной ко входу, в длинном облегающем платье белого атласа. В воздухе около ее ног вяло плавали три белых спаниеля. Гарамонд слегка опешил, заметив, как поредели волосы Элизабет; сквозь тонкие черные пряди просвечивала кожа, отчего повелительница выглядела старой и больной. Она, конечно, знала о присутствии капитана, но не изменила позы.

– Миледи… – Гарамонд щелкнул магнитными каблуками. Тогда президент медленно повернула к нему бледное лоснящееся лицо с маленьким подбородком. – Почему вы так поступили, капитан? – заговорила она хриплым контральто. – Зачем вы сбежали от нас?

– Миледи, я… – Гарамонд не был готов к прямому вопросу в лоб.

– Вы нас испугались. Почему?

– Паника. Случайная гибель вашего сына так подействовала на меня, что я запаниковал. Меня не было рядом в момент его падения.

Гарамонд сообразил, что, вероятно, такому милостивому приему имеются веские политические причины. Элизабет вела себя скорее как мать, потерявшая ребенка, нежели императрица, чьей власти грозит опасность. Правда, это не лишало ее преимущества.

Вдруг произошло невероятное: Элизабет улыбнулась. Кривой, снисходительной улыбкой.

– Вы решили, что мы учиним над вами расправу, не разобравшись?

– Подобная реакция была бы вполне естественной.

– Вы напрасно боялись, капитан.

– Я…

Рад это слышать, миледи.

"Невероятно, – ошеломление думал он. – Она сама не верит ни единому своему слову. И я не верю ее словам. Для чего же она ломает комедию?”

– … Страдала, и вы страдали, – между тем продолжала Элизабет. – Боль останется с нами навсегда, но знайте: мы не держим на вас зла. – Все так же улыбаясь, она как-то боком подошла к нему почти вплотную, и костяшки его прижатых к бедрам пальцев утонули в гладкой атласной подушке. Гарамонду показалось, будто он прикоснулся к омерзительному пауку.

– Миледи, я не в силах выразить, насколько потрясен этим несчастьем. – Знаем, знаем, – милостиво ответила Элизабет. Внезапно в воздухе пахнуло густым, приторным ароматом, и Гарамонду стало ясно, что именно в эту секунду она жаждет крови.

– Миледи, если вам тяжело со мной…

Ее лицо мгновенно стало хищным.

– Почему вы решили?

– Нет-нет, все в порядке.

– Вот и прекрасно. У нас с вами есть еще множество важных дел, капитан. Известно ли вам, что совет директоров с моего согласия постановил выплатить вам десять миллионов монитов?

– Десять миллионов? Нет, не известно.

– Десять. Для вас это, наверное, куча денег?

– Как все богатства мира.

Элизабет резко рассмеялась, разбудив дремлющих в невесомости собак.

– Чепуха, капитан, сущая безделица! Кроме того, вы назначены членом учрежденного нами совета по освоению и развитию Линдстромленда с годовым жалованьем в размере двух миллионов. Затем… – Элизабет замолчала. – В чем дело, капитан? Вас что-то удивляет?

– Действительно, я удивлен.

– Величиной жалованья? Или названием?

– Название – пустяк, – твердо ответил Гарамонд, слишком озабоченный второй новостью, чтобы думать о почтительности. – Важно другое: сферу нельзя эксплуатировать, ею невозможно управлять. Из ваших слов вытекает, что вы собираетесь разбить ее на участки и продавать, как Терранову.

– Мы не продаем участков на Терранове, их раздают бесплатно через правительственные агентства.

– Да, любому, кому по карману транспортные расходы. Что в лоб, что по лбу.

– В самом деле? – Элизабет, прищурившись, глядела на Гарамонда. – На чем основано столь авторитетное суждение?

– Чтобы сложить два и два, не нужно быть семи пядей во лбу. –Капитана несло к краю пропасти, но он не желал тормозить.

– В таком случае вас ожидает блестящее будущее. Остальным директорам "Старфлайта" это дается с большим трудом.

– Трудно планировать конкретные действия, – упрямо возразил капитан. – Сама идея чрезвычайно проста.

Элизабет одарила его второй неожиданной улыбкой.

– Допустим, так оно и есть. Почему же нельзя заселять Линдстромленд освоенным способом?

– По той простой причине, что продавец воды может процветать только в пустыне.

– Ага. Иными словами, никто не станет платить за воду, которой всюду полно?

– Такие рассуждения, конечно, кажутся примитивными. Но именно это я и имел в виду.

– Мне крайне любопытен ход ваших мыслей. – Элизабет ничем не дала понять, что разгневана. – Неясно только, как вам взбрело в голову сравнивать торговлю водой и освоение нового мира?

Гарамонд издал короткий смешок.

– Куда больше интригует сравнение Орбитсвиля с обыкновенной планетой. – Орбитсвиля?

– Линдстромленда. Это не планета.

– Понимаю, но разница только в размерах.

– Нет, вы не понимаете.

Терпение Лиз истощалось.

– Не забывайтесь, капитан. – При всем моем уважении к вам, миледи, я все же позволю себе настаивать, что вы не понимаете разницу в размерах. Ее никто и никогда не сможет осмыслить. Даже я, хотя облетел вокруг Орбитсвиля.

– Ах, значит вы сами не сумели, поэтому…

– Я летел со скоростью сто тысяч километров в час, – ровным голосом продолжал Гарамонд. – На облет Земли хватило бы двадцати пяти минут. А знаете, сколько длилось путешествие? Сорок два дня!

– Допускаю, что здесь мы имеем дело с другим порядком величин:

– Но это линейное сравнение. Неужели вы не чувствуете, какие там пространства? Вам никогда не удастся удержать над ними контроль.

Элизабет пожала плечами.

– Говорят же вам: "Старфлайт" не распределяет земель, а потому площадь Линдстромленда нас не заботит. Хотя мы, естественно, не откажемся от прибыли за счет предоставления транспортных услуг.

– В том-то все и дело, – хмуро сказал Гарамонд. – Плату за перевозки следовало бы отменить, даже не будь она замаскированной платой за земельный надел.

– Почему?

– Да потому, что земли у нас теперь больше, чем люди в состоянии обработать. В этих условиях ставить искусственные экономические препоны на пути естественного, природного стремления людей переселиться на другие миры, представляется мне аморальным и отвратительным занятием.

– Вам лучше всех должно быть известно, что ни в постройке фликервингов, ни в космической навигации нет ничего естественного. –Восковые щеки Элизабет окрасились едва заметным румянцем. – Ни то, ни другое невозможно без денег.

Гарамонд отрицательно покачал головой.

– Невозможно без людей. Культурная раса, никогда не знавшая денег и собственности могла бы бороздить пространства не хуже нашего.

– Наконец-то! – Элизабет, сделала к нему два шага и остановилась, по инерции раскачиваясь на магнитных подошвах. – Наконец-то я поняла вас, капитан. Вам отвратительны деньги. Стало быть, вы отказываетесь от места в совете по освоению и развитию?

– Да.

– И от премии? От десяти миллионов монитов из кармана налогоплательщиков Обоих Миров?

– Да, отказываюсь.

– Опоздали, мой милый! – выпалила Лиз с одной ей понятным торжеством. – Они уже переведены на ваш счет.

– Я верну их.

– Нет, капитан, – решительно заявила она. – Вы теперь знамениты на Обоих Мирах, поэтому все должны видеть, как мы заботимся о вас. Вам ни в чем не будет отказа. А сейчас возвращайтесь на свой корабль.

По пути к "Биссендорфу" капитан обдумывал последнее признание Элизабет. Неужели он стал настолько знаменит, что от него уже нельзя избавиться? Почему же ее глаза горели таким злорадством?

Глава 9

Гарамонду отвели новый прямоугольный домик, собранный из пластмассовых щитов. Несколько дюжин таких одноэтажных домов изготовили в мастерской одного из кораблей Элизабет. Поселок разбили километрах в двух от Окна; почвенный слой был здесь еще очень тонок, поэтому домики крепились к металлической основе при помощи вакуумных присосок. Спустя всего несколько дней Гарамонд заметил, что забывает о суровом космосе, отделенном от пола гостиной лишь несколькими сантиметрами сферической оболочки.

Комнаты были обставлены скромно, но удобно, имелся полный набор цветообъемных проекторов и развлекательной бытовой аппаратуры, не считая электронного домашнего учителя для Криса. Жизнь напоминала отпуск в первоклассном охотничьем домике для уик-эндов – все немножко по-гостиничному, но уютно. Была тут и удобная кухня с продуктами из корабельных запасов. Предполагалось, что уже через год колонисты смогут перейти на самообеспечение.

В экваториальной области Орбитсвиля стояло позднее лето. Луга наливались желто-коричневой спелостью. Прежде чем возделывать землю и сеять, колонисты намеревались скосить всю траву и пустить ее на синтетическую переработку для получения белковой пищи и целлюлозно-ацетатных волокон.

Гарамонд все больше чувствовал свою ненужность. Формально он продолжал командовать "Биссендорфом", но почти все время проводил дома, находя себе оправдание в помощи семье, пускающей корни на новом месте. Он приобрел привычку подолгу наблюдать из окна за оживленной деятельностью вокруг старфлайтовского аванпоста. Через L-образные портовые тоннели на Орбитсвиль непрерывным потоком прибывали машины, оборудование, всевозможные товары и материалы. Каждый день росли валы срезанной почвы, появлялись новые дома; поселение опутала сеть дорог, уходящих в луга. Плацдарм землян укреплялся, дело продвигалось, а Гарамонд все сильнее ощущал свою ненужность.

– Самое занятное, что я тоже оказался собственником, – жаловался он жене. – Я неустанно вещаю о невообразимых размерах Орбитсвиля, читаю лекции на тему аморальности горстки людей, стремящихся подмять все под себя, а сам дрожу за него, как за личную собственность. Похоже, я оторвался от действительности и иду по стопам Лиз Линдстром.

– Ты просто злишься на корпорацию, ведь она хапает без зазрения совести, – не согласилась Эйлин.

– Нет, я злюсь на себя.

– За что?

– За глупость. С какой стати я решил, будто "Старфлайт" мирно сгинет, уступив дорогу общественным транспортным компаниям? Я слыхал, его средства массовой информации давно создают мнение, что корпорация практически стала правительственным концерном. Добиться, чтобы им поверили, было нелегко, раньше существовала только Терранова, и земельный надел поселенца впрямую зависел от суммы, уплаченной за проезд. Сейчас – дело другое.

– В каком смысле? – Эйлин подняла глаза от детской рубашки, которую штопала вручную. Ее взгляд был сочувственным, но безмятежным. После высадки на Орбитсвиль ее не оставлял простодушный оптимизм. Жизнерадостность сослужила ей добрую службу в чуждой обстановке.

– Поселенец возьмет земли, сколько пожелает, а "Старфлайт" установит твердые цены на транспортные услуги. Большинство людей сочтет это за бескорыстие.

Отвергнув предложение занять должность в совете по развитию, Гарамонд уже не был в курсе дел Элизабет. Однако догадывался, на чем она хочет сыграть, продавая Орбитсвиль перенаселенной Земле. Как недавно выяснилось, пространство над атмосферой Орбитсвиля совсем не содержало водорода и других частиц, поэтому использование фликервингов для внутренних полетов исключалось, а пока изобретут что-нибудь получше или переоборудуют громоздкие, малоэффективные корабли, летающие на собственных запасах топлива, должно пройти немало времени. Это давало Старфлайту преимущество. Орбитсвиль придется осваивать постепенно, как пионеры осваивали американский Дикий Запад. Человек погрузит на повозку с солнечными батареями скарб, припасы и синтезатор пищи "железную корову", поглощающую траву, – посадит домочадцев и покатит в зеленую даль без конца и края. Жизнь пионеров Орбитсвиля будет такой же простой и суровой, но недостатка желающих не ожидается. Население Земли давно готово бежать куда угодно из сросшихся друг с другом городов-монстров и примет такую жизнь, как избавление. Тяжкий труд в поте лица, опасность умереть от простого аппендицита на одинокой ферме в сотнях световых лет от родной планеты страшили куда меньше голодных бунтов где-нибудь в Париже или Мельбурне. И неважно, какую цену заломит "Старфлайт" за проезд до земли обетованной, транспорты пойдут в рейс переполненными.

– А почему, собственно, президент должна быть бескорыстной? –спросила жена, и Гарамонд понял, что она сочувствует ей, ставят себя на ее место. Муж и ребенок Эйлин едва избежали опасности, но ведь и Лиз потеряла сына. – Разве не справедливо брать разумную плату за услуги?

Капитан подавил досаду.

– Землю осквернили и скоро придушат окончательно, а здесь хватит места всем. Бери, сколько влезет, поезжай, куда глаза глядят, если хочешь затеряться навсегда. Мы совершили все возможные ошибки, извлекли уроки, и наконец получили шанс начать с начала. Положение критическое; необходима почти полная эвакуация населения. И это нам по силам, Эйлин. Техника позволяет. Но вся деятельность "Старфлайта" направлена на то, чтобы этому помешать! – Гарамонд отвернулся и снова начал смотреть в окно. – Чтобы брать свою так называемую разумную плату, Элизабет нужно поддерживать разность потенциалов, то есть перенаселенность Земли при наличии свободных жизненных пространств где-нибудь в другом месте. Я не удивлюсь, если за провалом всех программ по контролю за рождаемостью стоят Линдстромы.

– Брось, Вэнс, – рассмеялась Эйлин.

Он резко повернулся, но, поглядев на нее, смягчился. Гарамонду нравилось ее хорошее настроение в последние дни.

– Может быть, ты права. Только ты с ними не общалась, а они не раз сетовали на низкий коэффициент прироста населения.

– Кстати, о коэффициенте. У нас с тобой он уже довольно долго держится на стабильном уровне. – Эйлин, сидя в кресле, поймала его руку и прижала к своей щеке. – Нет ли у тебя желания стать отцом первого ребенка, рожденного на Орбитсвиле?

– Не уверен. Хотя это все равно неосуществимо, первые переселенцы уже в пути. На Терранову, например, женщины приезжали уже беременными. Наверное, это связано с теснотой и недостатком развлечений на судах Элизабет.

– Тогда я согласна на первого, зачатого здесь.

– Уже горячей. – Гарамонд опустился перед нею на колени и обнял.

Потянувшись к нему губами, она вдруг отстранилась.

– Нам придется оставить эту мысль, если ты всегда будешь так же поглощен своими мыслями, как сейчас.

– Прости. У меня не идут из головы люди или существа, или боги, называй как угодно, которые построили Орбитсвиль.

– Не у тебя одного, да что толку?

– Я их не понимаю.

– И никто не понимает.

– Ведь здесь хватит места, чтобы прокормить все мыслящие расы Галактики. На первый взгляд, Орбитсвиль для того и создан. И тем не менее…

Гарамонд умолк, побоявшись, что Эйлин усомнится в его здравом уме, если он поделится с нею своими соображениями о назначении приюта для бездомных, снабженного единственным малюсеньким входом.

Чик Трумен был ровесником эпохи космических переселенцев. Он работал техником по освоению планет. Его дед и отец участвовали в открытии Террановы, а еще раньше обследовали дюжину других миров, хотя и не пригодных для колонизации, но представлявших коммерческий либо научный интерес. Как многие другие, принадлежавшие к братству бродяг-инженеров, он, казалось, обладал врожденными навыками в широком диапазоне технических дисциплин. От большинства своих собратьев Трумен отличался пристрастием к философии. Правда, занимался он бессистемно, довольствовался отрывочными сведениями, однако берясь за какую-нибудь фундаментальную проблему, докапывался до самой сути. Вот и сейчас, не успев обосноваться в лагере, разбитом у подножия холмов, Чик погрузился в размышления.

Гряда холмов опоясывала плоскую равнину, в центре которой чернело Окно. Трумену и его напарнику Питеру Крогту поручили установить лазерные отражатели для экспериментальной системы оптической связи. Ехать пришлось километров шестьдесят, до места добрались к вечеру, и вскоре землю накрыл полог ночи.

Темнота обрушилась с востока, как лавина. Крогт, распаковав спальные мешки, взялся за стряпню, а Трумен, одержав быструю победу над робкими угрызениями совести, презрел низменную прозу жизни, поудобнее привалился спиной к вездеходу, раскурил трубку и предался созерцанию арок ночного неба.

– Н-да, принцип аналогии и простоты – полезная штука, – изрек он спустя некоторое время. – Только, бывает, подкладывает свинью тем, кто его применяет. Многие великие открытия совершались, когда все считали, что в мире больше не осталось ничего странного и необычного. Тут приходил кто-то, кто об этом не знал, опровергал всякие догмы, и человечество устремлялось к новым вершинам прогресса. Взять хотя бы теорию небезызвестного Альберта Эйнштейна…

– Если ты не занят, открой, пожалуйста, консервы, – попросил Крогт.

Трумен помолчал, выпуская ароматное облако дыма.

– Представим себе такую, скажем, ситуацию: живут на дне лунки для гольфа два жука. Допустим, они никогда не покидают лунку, но, обладая философским складом ума, хотят, обобщив доступные им данные, описать устройство вселенной. На что будет похожа их вселенная, Пит?

– Да не все ли равно?

– Прекрасно сказано. Полностью с тобой согласен, хотя позволь мне продолжить. Так вот, вселенная упомянутых жуков состояла бы из бесконечного набора лунок с круглыми отверстиями вверху, откуда в светлую пору суток сыплются белые шары.

Крогт вскрыл консервы и протянул одну банку Трумену.

– Ты это к чему, Чик?

– Да к тому, что кое у кого на базе мозги не в порядке. Ведь мы на Орбитсвиле уже несколько месяцев, так?

– Так.

– Теперь подумай о нашем пикнике. Высота холмов метров триста, нам поручено смонтировать рефлекторы на двухстах пятидесяти. Все расписано до мелочей: где их устанавливать, как сориентировать, допустимое отклонение и сроки. Только в одном начальство оплошало, и это весьма симптоматично.

– Ужин стынет.

– Никто, заметь, никто, не попросил нас подняться на лишние полсотни метров и поглядеть, что там, по другую сторону холмов.

– Значит, нет необходимости. Начальству видней, – веско сказал Крогт и пожал плечами. – Да и что там может быть, кроме травы и кустарника? Весь этот шарик изнутри – сплошная прерия.

– Вот-вот, и ты туда же. Принцип аналогии и простоты.

– Никакой аналогии, – обиделся Питер. Он ткнул вилкой в мерцающий муаровый шелк небес. – Для чего, по-твоему, телескопы? Не один ты такой умный.

– Телескопы! – Трумен хмыкнул, скрывая замешательство, о них он как-то забыл. Его спасло умение быстро считать в уме. – Та сторона удалена от нас на две астрономические единицы, дорогуша, а это все равно, что, глядя с Земли в подзорную трубу, пытаться выяснить, есть ли жизнь на Марсе.

– Мне на нее наплевать. Если ты сейчас же не начнешь есть, я сам все съем.

– Ешь.

Отсутствие аппетита заставило Чика призадуматься о роли духовной пищи вообще и философии в частности. Слегка приуныв, он встал и решительно зашагал вверх по склону. От быстрого подъема Трумен запыхался и, не дойдя самую малость до пологой вершины, остановился перекурить. Набив трубку, щелкнул зажигалкой и двинулся дальше. После желтого язычка пламени его глаза не сразу привыкли к темноте, а когда это прошло, он увидел нечто странное: на темной равнине за холмистой грядой мерцали мирные огни чужой цивилизации.

Глава 10

Первые переселенцы высаживались на Орбитсвиль. Гарамонда очень удивило столь скорое прибытие пассажирских судов: неужели они отправились в путь через несколько дней после появления здесь Элизабет? К тому же, перед Садом стояло восемьдесят транспортов типа G-2, каждый из которых вмещал более четырех тысяч пассажиров. Не многовато ли для начала? Видимо, они собирались лететь на Терранову, но в последний момент отправились к новому пункту назначения, где нет даже сараев, приспособленных под ночлег. Сменившись с вахты, Клифф Нейпир переночевал в доме Гарамонда.

– Не понимаю, – говорил он утром, прихлебывая кофе. – Конечно, Терранова была единственным подходящим для жизни местом и слишком быстро заселялась, но теперь-то к чему такая спешка? Как ни крути, людям туго придется в голом поле. Нет даже подходящих средств передвижения.

– Удивляешься, почему они согласились? – спросил Гарамонд, допивая свою чашку.

Нейпир кивнул.

– У среднестатистического колониста есть семья, он не захочет без крайней нужды подвергать близких неведомым опасностям. Как "Старфлайт" убедил их лететь сюда?

– Я вам отвечу, – войдя с кофейником свежего кофе, присоединилась к беседе Эйлин. – Пока вы тут дрыхли, мы с Крисом успели сходить в лавку и узнали новости. – Она наполнила опустевшие чашки. – Если же целыми днями валяться на боку и храпеть, недолго умереть в неведении, питаясь одними догадками.

– Разумеется, Эйлин, ты среди нас самая умная и замечательная, правда, Клифф? О чем ты хотела нам сказать?

– Соседка говорила с новичками, которые высадились на рассвете. Им предоставили бесплатный проезд, – объявила Эйлин, явно гордясь своей оперативностью.

– Невозможно! – Гарамонд покачал головой.

– Говорю тебе, Вэнс, это правда. "Старфлайт" освободил от уплаты за билет всех, кто запишется на отъезд в Линдстромленд в первые полгода.

– Очередное надувательство.

– Зачем ты так, Вэнс? – укоризненно воскликнула Эйлин. – Ты просто не хочешь признать свою неправоту в отношении Элизабет. Где здесь обман? Какую выгоду можно из этого извлечь?

– Очередная уловка, – упрямо твердил Гарамонд. – Ее деятельность вообще незаконна. Здесь еще не побывали агенты правительственного управления по колонизации.

– Ты сам всегда говорил, что Линдстромам закон не писан.

– Верно, когда они собираются урвать кусок пожирнее.

– Глупо быть таким подозрительным, – выпалила Эйлин.

– Вэнс прав, – произнес Нейпир. – Поверьте нам на слово, Эйлин: Лиз ничего не делает без скрытого умысла.

Эйлин немного изменилась в лице.

– Ну, конечно, вы все знаете наперед. А допустить, что женщина, потерявшая единственного… – Она замолчала.

– Ребенка. Не бойся, договаривай.

– Извини, я просто расстроилась. – Ее глаза наполнились слезами, она встала и вышла из комнаты.

Мужчины молча закончили завтрак, погруженные каждый в свои мысли. Капитан анализировал чувства, владевшие им в последнее время из-за того, что президент навязывала Орбитсвилю свои порядки, а он, Гарамонд, превратился в бесправного стороннего наблюдателя. Или это естественное состояние безработного? Весь Разведывательный корпус Звездного флота стал лишним, большие исследовательские корабли теперь никому не нужны. "Неужели, – не давал ему покоя вопрос, – космическая разведка была единственным подходящим для меня делом?”

Нейпир, не выдержав тягостного молчания, начал скучный рассказ о научных исследованиях, которые вели несколько групп. Одна из них, несмотря на применение более мощных по сравнению с корабельными, режущих инструментов, так и не сумела хотя бы поцарапать материал сферической оболочки. Другая, продолжая изучать малую внутреннюю сферу, выяснила, что та не просто вращается с востока на запад, а совершает замысловатые движения. Очевидно, создатели Орбитсвиля хотели добиться нормальной смены дня и ночи в полярных областях.

Третья группа исследователей занималась полевой диафрагмой Окна, которая не позволяла воздуху вырваться в космос. Здесь тоже успехи были скромные. Силовое поле неизвестной природы одинаково реагировало на проникновение сквозь диафрагму металлических и неметаллических предметов. Земные установки не могли генерировать ничего подобного. Измерения показали, что полевая диафрагма имеет форму двояковыпуклой линзы, толщина которой в центре достигала нескольких метров. В отличие от материала оболочки линза пропускает космические лучи, хотя, видимо, преломляет их. По предположению биологов, если лучи равномерно рассеиваются по внутренней поверхности сферы, то их должно хватать для поддержания необходимого уровня мутаций в клетках растений и животных. Значит, назначение диафрагмы не только в герметизации и сохранении атмосферы. К тому же поле Окна оказалось податливее материала оболочки. Облучение пучком электронов вызывало локальные изменения в структуре диафрагмы и небольшую временную утечку воздуха.

– В общем, прелюбопытная штука, – закончил Нейпир.

– Да, занятная, – вяло согласился Гарамонд.

– Что-то в твоем голосе маловато воодушевления. Пойду-ка взгляну на переселенцев.

Гарамонд улыбнулся.

– Ладно, Клифф. Увидимся за обедом.

Он собрался проводить Нейпира, когда зазвучал сигнал вызова с центрального коммутатора кабельной связи, протянутой в ожидании решения проблемы распространения радиоволн. Капитан нажал кнопку приема, и в фокусе проекционного объема появилось трехмерное изображение рано поседевшего широкоплечего молодого человека в штатском. Гарамонд его не знал.

– Доброе утро, капитан, – с легкой одышкой поздоровался незнакомец. –Меня зовут Колберт Мейсон, я – репортер Агентства новостей Обоих Миров. К вам не обращались другие журналисты?

– Журналисты? Нет.

– Слава Богу! – радостно воскликнул Мейсон.

– Разве "Старфлайт" уже пускает сюда репортеров?

– Пока нет, – Мейсон неуверенно усмехнулся. – Кроме того, я –эмигрант. Мы приехали с женой надолго, и, насколько мне известно, я не единственный репортер, поступивший подобным образом. Мне просто повезло, нас высадили раньше всех. Впрочем, о везении можно будет говорить, когда вы согласитесь на интервью.

– Раньше вам приходилось покидать Землю?

– Нет, сэр. Но ради такого случая я облетел бы всю Галактику.

Лесть была очевидной, хотя молодой журналист производил впечатление искреннего человека.

– На какую тему желаете беседовать?

Мейсон смущенно развел руками.

– Знаете, на Земле вас считают самым знаменитым человеком всех времен. Вы не отвечали на тахиограммы, иначе любая газета с радостью напечатала бы ваше интервью. О чем? О чем угодно.

– Вы сказали: тахиограммы? Я их не получал. Подождите-ка минуту. –Капитан отключил звук и повернулся к Нейпиру. – Элизабет?

Клифф утвердительно кивнул и с тревогой посмотрел на него.

– Больше некому. Она не разделяет твоих взглядов на Орбитсвиль. Честно говоря, я удивлен, как малому удалось прорваться к тебе. Или он чертовски пронырлив, или исключительно удачлив.

– Ладно, будем считать его счастливчиком. – Гарамонд снова включил звуковой канал. – Мейсон, я хочу поделиться с вами одной историей. Вы готовы записать ее слово в слово?

– Разумеется.

– Отлично. Тогда приходите прямо ко мне.

– Невозможно, сэр. Мне кажется, за мной уже следят, и времени у нас совсем немного.

– Хорошо, тогда сообщите в свое агентство, что Орбитсвиль, на мой взгляд…

– Орбитсвиль?

– Это местное название Линдстромленда… – Гарамонд осекся. Изображение репортера вдруг рассыпалось на разноцветные осколки, которые, покружившись в воздухе, быстро растаяли. Капитан подождал минуту в надежде, что оно вновь установится, но связь прервалась.

– Так я и знал. Слишком уж гладко все началось, – заметил Нейпир. –Кто-то ставит тебе палки в колеса.

– Несомненно. Как ты думаешь, откуда он говорил?

– Из какой-нибудь портовой лавки, больше неоткуда. Видеофонов у нас, сам знаешь, раз-два и обчелся.

– Давай сходим туда.

Капитан накинул легкую куртку и, не предупредив Эйлин, торопливо вышел в бессменный полдень. Кристофер, одиноко игравший на лужайке, посмотрел на отца, но ничего не сказал. Гарамонд помахал ему рукой и зашагал в направлении зданий, теснившихся вокруг Окна.

– Ну и жарища, – ворчал Нейпир, идя следом. – Придется раскошелиться на дамский зонт.

Гарамонд, не настроенный на пустячные разговоры, хмуро печатал шаг.

– Что-то мне перестает здесь нравиться. Слишком стало напоминать Землю с Террановой.

– Собираешься устроить скандал? Но как ты докажешь, что ваш разговор намеренно прервали?

– Не собираюсь никому ничего доказывать.

Они быстро шли по бурой грунтовой улице, петлявшей среди беспорядочно понастроенных коттеджей и ведущей к опоясавшим Окно административным зданиям, лабораториям, складам с глухими стенами. Обогнув какой-то дом, друзья увидели черный эллипс с торчащими из него L-образными трубами тоннелей и портовыми сооружениями на "берегу". Гарамонд больше не думал об Окне как о звездном озере, оно стало просто дырой в земле.

Минуя непривычно высокое здание неизвестного назначения, капитан заметил машину вишневого цвета. Транспорта на Орбитсвиле было пока мало. Сверкнув ослепительным солнечным бликом, машина развернулась и затормозила у подъезда. Из нее вышли четверо и торопливо скрылись внутри здания. Среди них тоже был седой, но похожий на юношу человек. Старпом схватил капитана за локоть.

– Не наш ли приятель-репортер?

– Пойдем поглядим.

Они двинулись рысцой через газон, вбежали в фойе и успели заметить закрывающуюся дверь во внутреннее помещение. Швейцар со старфлайтовской кокардой на фуражке выскочил из своей будки, пытаясь помешать им, но друзья обежали его с двух сторон и ворвались в комнату, где скрылась четверка. Колберта Мейсона оба узнали с первого взгляда. Репортер стоял в окружении пятерых мужчин, двое из которых держали его под руки. Среди остальных Гарамонд разглядел Сильвио Лейкера – приближенного Элизабет Линдстром. Бессмысленно-удивленный взгляд Мейсона, направленный в одну точку, наводил на мысль об изрядной дозе наркотика.

– Прочь руки от него! – скомандовал Гарамонд.

– Нет, капитан, убраться прочь должны вы, – процедил Лейкер. – Тут вам не корабль, где вы – царь и бог.

– Я забираю Мейсона с собой.

– Черта с два, – рявкнул один из громил, державших репортера, и уверенно шагнул вперед.

Гарамонд смерил его скучающим взглядом.

– Существуют десятки способов покалечить человека. Какой предпочитаете вы?

Он блефовал, поскольку на самом деле не интересовался даже спортивными видами рукопашного боя, но противник неожиданно сник. Пока тот колебался, его напарник отпустил Мейсона, сунул руку в карман, однако тут же передумал: он увидел громадного Нейпира, шагнувшего в его сторону, и его прищуренные узенькие глаза под тяжелыми веками. Среди голых стен комнаты зазвенела напряженная тишина.

– Как дела? – спросил Мейсона Гарамонд.

– Имя… – заплетающимся языком произнес журналист. – Я не помню своего имени… – Он с трудом поднял руку к розовому пятну над воротником. – Мне что-то впрыснули под кожу.

– Наверное, успокоительное, чтобы вы не шумели. – Капитан остановил колючий взгляд на Лейкере. – Надеюсь, это действительно так.

– Предупреждаю: лучше не вмешивайтесь, – трясясь от злости, прошипел Лейкер. Он вытянул вперед пухлую руку, и на среднем пальце блеснул крупный рубиновый перстень.

– Грязно работаете, Лейкер, – сказал Гарамонд.

– Ничего, отмоюсь.

– Головой рискуете, между прочим. Хотите впутать Элизабет в убийство? Будет ли она довольна, вы подумали?

– Мне сдается, что она не прочь избавиться от вас.

– Втихаря, не спорю. Но не таким грубым способом. – И капитан кивнул Нейпиру: – Идем.

Они повернули оглушенного репортера лицом к двери и повели на выход. – Я предупредил вас, Гарамонд, – хрипло выдавил Лейкер. – А вы не послушались совета…

– Не будьте идиотом, – не оглядываясь, ответил капитан. Он физически ощутил покалывание между лопаток. До цели оставалось всего несколько шагов, он уже коснулся пальцами дверной ручки, как дверь внезапно с треском распахнулась и в комнату ввалились еще трое.

Гарамонд подобрался, готовясь отразить нападение, но те с безумными глазами промчались мимо. Двое были в комбинезоне полевых техников, третий – в мундире офицера инженерной службы "Старфлайта".

– Мистер Лейкер! – завопил офицер. –Невероятно! Такого до сих пор… – Вон отсюда, Гардина! Как ты посмел вваливаться ко мне?.. – От ярости голос Лейкера сорвался на визг, и он закашлялся.

– Вы не поняли! Инопланетяне! Живые инопланетяне! Мои техники залезли ночью на холмы и видели огни. На западе! Там кто-то живет!

Челюсть у Лейкера отвалилась, кулак с грозным лазерным перстнем опустился.

– Что ты плетешь, Гордино? Что за сказки?

– Вот эти двое, мистер Лейкер. Пусть они сами расскажут.

– Слушать пьяниц и бродяг?

– Прошу без личных выпадов, – сделав успокаивающий жест с невозмутимым достоинством заговорил техник. – Предвидя скепсис, с которым будет встречено наше сообщение, я не сразу вернулся на базу, а дождался дневного света и сделал несколько снимков. Прошу. – И, помахав в воздухе пачкой цветных фотографий, он вручил ее Лейкеру.

Гарамонд подтолкнул Нейпира с заторможенным Мейсоном к выходу и, забыв о бегстве, быстро вернулся. Снимки шли уже нарасхват, поэтому капитану удалось спасти всего две штуки.

Оба снимка запечатлели бесконечную прерию Орбитсвиля, в центре которой стояли ряды бледно-голубых прямоугольных построек. Возле некоторых зданий виднелись какие-то разноцветные пятнышки, похожие на зерна пигмента в глянце эмульсии.

– Что это за крапинки? – спросил Гарамонд у долговязого техника.

– Могу утверждать лишь то, что они не стоят на месте. Сначала я принял их за цветы в палисадниках, потом разглядел, как они перемещаются взад-вперед.

Гарамонду захотелось проникнуть в молекулы эмульсии, чтобы увидеть тела и лица инопланетян – первых собратьев человека, обнаруженных за десятки лет звездных скитаний. Его пальцы задрожали, и неудивительно: люди столько времени ждали контакта, а имели лишь возможность ковыряться в культурном слое.

Впрочем, капитан почти сразу взял себя в руки и вышел за дверь. Ноги сами несли его куда-то, пока он не понял, что направляется к вишневой машине. Впереди маячили силуэты Нейпира с Мейсоном, удаляющиеся в сторону дома Гарамонда. Он нырнул в кабину, попробовал руль, осмотрел панель управления. Машины новой марки изготавливались на борту одного из кораблей специально для езды по Орбитсвилю, и магнитно-импульсный двигатель можно было запустить без ключа. Капитан нажал кнопку стартера и рванул с места в тот момент, когда опомнившийся Лейкер со своими подручными выскочил из подъезда.

Нагнав Нейпира, капитан до упора вдавил единственную педаль. Машина встала, и он распахнул дверцу. Старпом понял все без слов. Пихнув Мейсона в машину, он прыгнул следом, мотор негромко взвыл, и автомобиль помчался по утрамбованной извилистой улице. От избыточной мощности колеса пробуксовывали, машина виляла из стороны в сторону.

Через минуту беглецы, оторвались от погони, пересекли границу городка и понеслись к кольцу холмов, залитых вечно полуденным солнцем.

Вид на чужое поселение открылся сразу, как только машина очутилась на вершине холма. По фотографиям у Гарамонда сложилось впечатление, что оно состоит из единственной группы зданий. На самом деле бледно-голубые прямоугольники, блестевшие, словно кусочки смальты, были разбросаны по всей равнине и убегали на много километров вдаль. Перед людьми раскинулся настоящий, хотя и одноэтажный, город. Правда, ему не хватало ярко выраженного центра, но жителей, по земным стандартам, тут разместилось бы до миллиона.

Гарамонд осторожно направил автомобиль вниз по склону. Наконец он заметил и предполагаемых чужаков – движущиеся цветные крапинки.

– Клифф, ты ничего не слышал о повторном запуске зонда? Кажется ученые "Старфлайта" собирались. – Взгляд Гарамонда не отрывался от сверкающего города.

– Вроде.

– Интересно, его камеры были включены?

– Сомневаюсь. Иначе они вряд ли бы проглядели.

Мейсон, который недавно пришел в себя, лихорадочно возился на заднем сиденье со своей портативной голокамерой.

– Что вы собираетесь сказать этим существам, капитан?

– Не имеет значения. Они нас не поймут.

– А может, и не услышат, – добавил Нейпир. – Неизвестно, есть ли у них уши.

У капитана пересохло во рту. Он множество раз воображал себе первую минуту встречи. Он ждал ее, как может ждать лишь тот, кто заглядывал в слепые глазницы тысячи безжизненных планет. Ждал и страшился до перебоев в сердце. Что сулит этот контакт? Выдержит ли Гарамонд, оказавшись лицом к лицу с представителями абсолютно чуждой формы жизни?

Бледно-голубой город рос перед глазами. Капитан бессознательно давил ногой на педаль, тихий вой двигателя перекрыло шуршанье травы, хлеставшей по днищу и крыльям машины.

Нейпир сочувственно посмотрел на друга.

– Что с тобой, Вэнс? Арахнофобия?

– Боюсь, она самая.

– Не переживай, у меня тоже.

Мейсон нетерпеливо наклонился вперед.

– О чем вы?

– Отложим разъяснение до более подходящего случая, – ответил Нейпир. – Ладно, можно и сейчас, – произнес Гарамонд, радуясь возможности отвлечься. – Мейсон, вам нравятся пауки?

– Терпеть не могу. – Журналист поежился.

– Самый распространенный ответ. Большинство людей испытывают отвращение при виде пауков и вообще паукообразных. В связи с этим возникла даже теория, будто паукообразные – не коренные обитатели Земли. Со всеми прочими тварям на планете, даже со страшными, как смертный грех, люди в той или иной степени ощущают родство. Только не с пауками. Таким образом, паукобоязнь, или арахнофобия, как полагают некоторые ученые, суть подсознательное отвращение к чуждой форме жизни. Если это соответствует действительности, то у нас могут возникнуть серьезные проблемы при установления контакта с инопланетной расой. Беда в том, что, будь инопланетяне самыми разумными, дружелюбными и даже прекрасными, они все равно вызовут в людях ненависть и жажду убийства. Просто потому, что внеземная форма жизни не зарегистрирована в унаследованном нами вместе с генами своего рода контрольном списке.

– Это, скорее, не теория, а гипотеза, – сказал Мейсон.

– Да, гипотеза, – согласился Гарамонд.

– Какова вероятность того, что она сейчас подтвердится?

– По-моему, практически нулевая. Я не верю…

Гарамонд резко оборвал фразу: автомобиль въехал на пригорок, за которым всего в нескольких сотнях шагов стояли два существа.

Чужаки удалились от своего города на значительное расстояние. Вокруг, кроме них, никого не было.

– Думаю… Мне кажется, дальше следует пройтись пешком.

Нейпир кивнул и открыл дверцу. Они вылезли, немного постояли, привыкая к зною, потом медленно побрели к двум фигурам. Мейсон с голокамерой отстал.

Расстояние сокращалось, и Гарамонд начал различать детали. Хотя инопланетяне не были похожи ни на одно известное живое создание, он не испытывал ни страха, ни отвращения.

Издали они казались гуманоидами, одетыми в цветастые наряды, на которых, словно заплаты, выделялись яркие розовые, бурые и желтые пятна, однако вблизи они стали похожи на широкие разноцветные листья. Листья отбрасывали тень на асимметричное туловище довольно сложной формы и крепились к нему веточками-отростками. Головы как таковой у инопланетян не было, но скругленная верхняя часть наклоненного вперед тела выглядела сложнее всего остального. Единственным узнаваемым органом чувств среди изобилия усиков, ложбинок и шишек оказались зеленые, в красных точечках глаза, похожие на два гелиотроповых кабошона.

– Кого они тебе напоминают? – прошептал Нейпир.

– Не знаю, – так же тихо ответил Гарамонд. Он тоже испытывал потребность сравнить их с чем-нибудь из прошлого опыта. – Может, раскрашенных креветок?

Мейсон споткнулся и упал, но друзья даже не обернулись. Они уже стояли в нескольких шагах от чужаков. Фантастические создания не шевелились, не проявляли никакого любопытства к пришельцам. Тишина застыла в воздухе, словно жидкое стекло. Неподвижные, молчаливые застыли друг перед другом представители двух рас, и, хотя напряжение нарастало, никто не шевельнулся, не издал ни звука.

Гарамонд взмок, а в голове ворочалась спасительная мысль: "Никаких торжественных встреч и речей. Они все равно нас не поймут. Ни за что никогда не поймут".

Истекла долгая минута, потянулась другая.

– Все. Мы выполнили свой долг, – объявил, наконец, Нейпир. – Можно с чистой совестью возвращаться.

Гарамонд задумчиво повернулся, и они побрели к Мейсону, который, пятясь, продолжал запечатлевать историческое событие. Лишь дойдя до машины, Гарамонд оглянулся назад. Один инопланетянин неуклюже удалялся в сторону своих домов, второй стоял на прежнем месте.

– Обратно поведу я, – заявил старпом и принялся изучать примитивную систему управления. Когда все расселись, он направил машину вдоль подножия холма. – Поедем в объезд, во избежание нежелательной встречи. Ведь Лейкер мог послать за нами парочку грузовиков со своими головорезами.

Перед глазами Гарамонда стояли два цветастых создания. Он пожал плечами.

– Арахнофобии не чувствую, следовало бы радоваться, а я разочарован. У нас с ними нет повода для вражды, но нет и ничего общего. В такой ситуации вражда вообще невозможна. Нам с ними не о чем говорить, незачем общаться, незачем вступать в какие-либо отношения.

– Насчет общения, не знаю, Вэнс. А вот поводов для конфронтации сыщется сколько угодно. – Нейпир показал пальцем налево, где линия холмов изгибалась в сторону, открывая взору равнинные просторы. Скопление бледно-голубых пятен, вместо того, чтобы сойти на нет, простиралось до самого горизонта. Казалось, вся прерия цветет, словно льняное поле.

Мейсон присвистнул и поднял голокамеру.

– Неужели холмы целиком окружены городом? И наша база вместе с ними? – В том-то и дело. Они, вероятно, здесь уже давно… – Нейпир, видимо, решил не продолжать, однако Гарамонд понял его мысль.

Лиз Линдстром уже привезла около трехсот тысяч поселенцев, и вскоре ожидали прибытия крупных транспортных судов со следующей партией.

Наберется миллион колонистов, людей, изголодавшихся по собственной земле, возникнет неизбежная вражда с соседями, первыми занявшими территорию вокруг Окна. Следовательно, в ближайшем будущем здесь могут произойти крупные столкновения.

Глава 11

Через месяц пронеслись первые слухи о побоище.

Им предшествовал недолгий период спокойствия, когда потоки колонистов разливались по кольцу суши вокруг Бичхэд-Сити. В это же время прилетела группа чиновников департамента внешних сношений, которые первым делом издали бесполезное постановление о запрете всякого строительства ближе, чем в пяти километрах от чужого города. Людям не рекомендовалось вступать в контакты с туземцами, вообще приближаться к ним, пока не завершатся переговоры о коридоре для прохода на свободные территории. Однако правительственные чиновники опоздали с выходом на сцену, они не имели никаких средств информации, с помощью которых могли бы оповестить людей о своем постановлении. А главное – среди переселенцев укоренилось мнение, будто любая попытка установить дипломатические отношения с "клоунами", так теперь называли туземцев на местном жаргоне, бесполезна.

Люди подходили к цветастым существам с опаской и почтением, пока не увидели, что у туземцев нет техники, за исключением примитивных сельскохозяйственных орудий, даже жилища они строят из волокон типа целлюлозы, вырабатывая их в собственном организме и вытягивая из себя, как паук паутину. Потом, выяснив, что клоуны – немые, большинство колонистов усомнилось в их разумности. По одной из гипотез, туземцы были потомками выродившейся расы, которая некогда возвела укрепления вокруг Окна в центре Бичхэд-Сити. Другая гипотеза утверждала, будто эти существа – порода домашних животных, которые, пережив своих хозяев, создали собственную квазикультуру.

Гарамонда подобные домыслы тревожили. С первых дней он заметил, как члены его экипажа, ступив на Орбитсвиль, через несколько минут теряли выправку и дисциплину. То были первые симптомы, вылившиеся в неуважение иммигрантов ко всякой власти. На битком набитой Земле индивидуум, загнанный в жесткие рамки законов, правил и ограничений, не мог бесконтрольно шагу ступить. Здесь же все почувствовали себя хозяевами континентов, многим не терпелось пожать плоды своего нового статуса. А чтобы попасть из грязи в князи, им нужно было лишь погрузить пожитки в машину и пуститься в "золотое путешествие".

Только ехать приходилось довольно долго, ведь каждый знал, что размер территории, которая окажется в его владении, пропорционален квадрату расстояния от точки старта.

Колонистов охватило чемоданное настроение. Даже тех, кто прибыл первыми судами и застолбил участок внутри холмистого кольца. Орды новых иммигрантов наступали им на пятки, поэтому многие решили податься дальше. Будь Орбитсвиль нормальной планетой, концентрация населения никогда не достигла бы здесь столь высокого уровня. Но земная технология по принципу аналогии и простоты не предусмотрела для фликервингов и челноков возможность полета на собственном топливе. Землянам даже в голову не пришло, что такое может вдруг понадобиться во вдоль и поперек изученном мире. Однако появился Орбитсвиль, и принцип не сработал, ошибка чуть не стала роковой.

В распоряжении землян оказались территории астрономических масштабов и никакого способа быстро добраться до них. Повелители гигантских доминионов не в состоянии удовлетворить своих амбиций, унижено достоинство человечества: еще недавно люди, словно боги, бороздили вселенские просторы, а теперь перешли на колесный транспорт. Каждой семье или фермерской общине предстоит в ближайшем будущем перейти на самообеспечение, поэтому несмотря на современную сельскохозяйственную технологию и "железных коров", им срочно потребуются обширные жизненные пространства. Классическая ситуация, которая неизбежно приводит к драке. Так рассуждал Гарамонд и не удивился, когда до него дошли скудные сведения о беспорядках. Отряды поселенцев силой пробились через город клоунов на открытые просторы прерий. Даже не находясь в местах столкновений, капитан хорошо представлял, как развивались события.

Его продолжало преследовать ощущение своей бесполезности. Он почти безвылазно сидел дома, лишь изредка наведываясь на "Биссендорф", перестал смотреть передачи новостей.

Однажды утром, когда Гарамонд лежал в тяжелом забытье после вчерашней попойки, в его сон вторгся детский крик, отозвавшись кошмаром медленного падения Харальда Линдстрома. Гарамонд проснулся в поту и понял, что потерял бдительность. Элизабет! Эйлин, опередив его, уже стояла на коленях возле сына и прижимала его к груди. Мальчик, зарывшись лицом в ее халат, тихо всхлипывал.

– Что случилось? – Страх отступал, хотя сердце продолжало колотиться. – Проклятый проектор, – ответила Эйлин. – Показали одного из этих страшилищ. Я выключила.

Гарамонд посмотрел на проекционное поле стереовизора. В воздухе растворялось лицо преподавателя образовательной программы.

– Какое страшилище?

Кристофер поднял заплаканное лицо.

– Там был клоун.

– Клоун? Я же предупреждал, убавляй резкость, когда Крис садится смотреть передачу. Он ведь путает изображение с действительностью.

– Я убавила. Изображение было расплывчатым, просто его напугали эти твари.

Гарамонд недоуменно потер переносицу.

– Не пойму, с чего ребенку бояться клоунов? – Он присел перед мальчиком на колени. – В чем дело, сынок? Почему ты боишься?

– Я думал, клоун пришел меня убить.

– Что за странная мысль? Они еще никому не причиняли вреда.

Во взгляде мальчика читался укор. Он упрямо помотал головой.

– А те мертвые люди? Которых они заморозили?

Гарамонд вздрогнул.

– Как заморозили?

– Не сбивай его с толку своим напором, Вэнс, – вмешалась Эйлин. – Ты забыл, о чем вчера говорили в новостях?

– О чем? Я ничего не слышал!

– О мертвой планете, которая снаружи. Когда эти твари построили Линдстромленд, свет и тепло перестали достигать внешней планеты, там все замерзло.

– Твари? Какие твари?

– Туземцы, конечно. Клоуны.

– Вот тебе на! – улыбнулся Гарамонд. – Выходит, Орбитсвиль построили клоуны?

– Ну, не они сами, а их предки.

– Понимаю, понимаю. Значит, на внешней планете жили люди, которых злодеи заморозили насмерть?

– Диктор показывал фотографии. – В голосе Эйлин проскользнула упрямая интонация.

– Где же он их раздобыл?

– Должно быть, туда слетали на корабле.

– Дорогая, если у планеты была атмосфера и она промерзла насквозь, то все покрыл толстенный слой льда и затвердевших газов. Что там можно фотографировать, подумай сама?

– Не знаю, как им удалось, я говорю о том, что видела. Спроси у других, они скажут то же самое.

Вздохнув, Гарамонд подошел к видеофону и связался с "Биссендорфом". В фокусе стереопроектора возникла знакомая физиономия. Нейпир приветливо кивнул, и Гарамонд заговорил без предисловий:

– Клифф, мне нужны сведения о полетах кораблей в системе звезды Пенгелли. Кто-нибудь летал на внешнюю планету?

– Нет.

– Ты уверен, что туда не посылали экспедицию?

Нейпир опустил глаза к информационному терминалу.

– Уверен.

– Спасибо, Клифф, у меня все. – Гарамонд отключил связь, и очертания старпома растаяли в воздухе. – Вот видишь, Эйлин, против фактов не попрешь. Откуда же, по-твоему, взялись те снимки?

– Может быть, это были не совсем фотографии?

– Вот именно. Компьютерная реконструкция.

– Не все ли равно? Ведь на них…

– Тебе все равно? – Капитан зашелся смехом. Кто бы мог предположить, что между ним и его женой такая пропасть непонимания? Однако досады он не испытывал. Их отношения были просты и гармоничны и, как полагал Гарамонд, построены на более прочной основе, чем сходство взглядов или интересов. –Поверь, это в корне меняет ситуацию, – мягко, словно уговаривая ребенка, произнес он. – Вспомни, как было дело, и поймешь, что передача изменила твое отношение к клоунам. В давние времена телевидение умело здорово оболванивать людей. Только раньше образование считалось неотъемлемой частью воспитания, и действовать приходилось куда тоньше…

Сообразив, что сел на любимого конька и уже перешел на лекцию, Гарамонд замолчал. Эйлин заметно поскучнела. Большую часть информации о внешнем мире она получала в виде наглядных примеров, а у него не было учебника с картинками. Капитан почувствовал смутную печаль. Поняв, о чем он думает, Эйлин тронула его руку.

– Вэнс, я не идиотка.

– Знаю, дорогая.

– Почему ты замолчал?

– Я просто хотел объяснить, что такое "Старфлайт Инкорпорейтед". Это… – Гарамонд подыскивал яркий образ. – Это вроде снежного кома, катящегося под уклон. "Старфлайт" не останавливается, кто бы ни оказался на его пути. Он просто не может остановиться в силу своей природы… Потому намерен подмять под себя туземцев.

– Ты постоянно обвиняешь свою компанию. Но всегда голословно.

– Все признаки налицо. Первым делом внедрить в умы сознание неизбежности, даже необходимости жестких мер, а остальное – вопрос времени.

– Я не люблю клоунов, – нарушив затянувшуюся паузу, решительно заявил Кристофер.

Гарамонд внимательно посмотрел ему в глаза, погладил по золотистой щеке.

– Их не нужно любить, сынок. И не надо верить всему, что болтают по стерео. Вот если бы кто-то действительно побывал на той планете, то я сказал бы…

Гарамонд не договорил. "А ведь неплохая идея", – неожиданно для себя решил он.

– Почему бы и нет? В конце концов, именно для таких экспедиций предназначены корабли Разведкорпуса, – рассудительно произнесла Элизабет, загадочно улыбнувшись. – Вы в бессрочном отпуске, капитан, но раз уж сами хотите вернуться к активной службе, какие могут быть возражения?

– Благодарю вас, миледи, – ответил Гарамонд, скрывая радостное удивление.

Улыбка повелительницы стала еще загадочней.

– Мы считаем, что неопровержимые факты принесут нам гораздо большую пользу, чем неизвестно откуда взявшиеся домыслы, – торжественно изрекла она.

Потом капитан не раз мысленно возвращался к этому разговору.

“Биссендорф" расправил свои невидимые крылья, чтобы отделившись от строя кораблей, сняться с рейда и выйти в открытый космос. Конечно, Гарамонд предложил исследовательский полет в пику корпорации. Он надеялся, что вызов заставит президента раскрыться, положит конец сомнениям и расставит точки над "i". Меньше всего он ожидал безоговорочного согласия.

Уступчивость Лиз его разочаровала, а колкие замечания Эйлин по поводу чьей-то огульной подозрительности не загасили чувство неясной тревоги. Капитан просидел несколько часов в рубке управления, следя за маневрами других судов, встававших в очередь на выгрузку людей, продовольствия и техники. Наконец "Биссендорф" выбрался на вольный простор, и перед ним остались только звезды. Главная электронная пушка без видимой системы обстреливала вакуум, пронизывая его призрачными сполохами. Скудный урожай частиц в окрестностях звезды Пенгелли вынуждал на первой стадии полета искусственно ионизировать космическую пыль.

Но спираль траектории постепенно раскручивалась, черная бездна, перегородившая полмира, отступала, плотность вещества приближалась к норме, скорость нарастала. Гарамонду опять никак не удавалось освоиться с масштабами. Корабль уже удалился от Орбитсвиля чуть ли не на сто миллионов километров, а края черного диска до сих пор были видны почти под прямым углом.

Громада сферы вновь напомнила о наболевших вопросах, распалила воображение в бесплодных попытках разгадать ее тайну. Орбитсвиль способен принять и приютить все разумные расы Галактики. Неужели именно в этом и состоит его предназначение? Или ключом к разгадке является существование единственного Окна? Почему внутри сферы не действует радиосвязь и невозможны полеты на фликервингах? Виновата ли в этом только физика, или это запроектировано с какой-то целью неведомыми создателями? Может, им хотелось сохранить свободу выбора для тех, кто здесь поселится?

Предотвратить превращение Орбитсвиля в единую империю? Ведь образование государственной структуры возможно лишь при наличии всеобщей информационной и транспортной сети. Где теперь те основатели космических приютов?

Соседнее кресло застонало под тяжестью Нейпира. Протянув капитану горячий кофе, старпом сообщил:

– Служба погоды докладывает, что локальная плотность вещества растет в полном соответствии с расчетами. Значит, на месте мы будем часов через сто с гаком. Быстрее не разогнаться.

Гарамонд кивнул.

– Нужно подготовить к этому времени "торпеду".

– Сэмми Ямото собирается выполнить пилотируемый спуск.

– Опасно, сначала соберем данные об условиях на поверхности. –Гарамонд отхлебнул кофе, потом нахмурился. – С какой стати главному астроному вздумалось рисковать своей шеей? Я считал, что его навсегда покорила "сферическая филигрань силовых полей".

– Так и есть. Но он рассчитывает найти на внешней планете указания на происхождение и устройство Орбитсвиля.

– Передай, чтобы держал меня в курсе. – Взглянув на Нейпира, Гарамонд заметил нехарактерную для здоровяка-старпома неуверенность. – Что-нибудь еще?

– Кажется, Шрапнел дезертировал.

– Шрапнел? Командир того катера? – Он самый.

– Значит, все-таки смылся. Этого следовало ожидать, разве нет?

– Я тоже так думал, но это уже не впервой. Первый раз он ушел в самоволку после прибытия президентской армады, когда его зачем-то отрядили на Орбитсвиль. Тогда он пропал на целый день, и я, решив, что он отправился к Лиз, чтобы на ее груди поведать свою душераздирающую историю, сразу же списал его. Но в ту же ночь он явился и снова заступил на вахту. – Тебя это удивило?

– Да, особенно то, что он вернулся без одной нашивки на рукаве. С тех пор его отношение к службе изменилось в лучшую сторону. Он работал, как черт.

– Может, Шрапнел разочаровался в штабных лизоблюдах?

– Обиделся за нашивки… – В голосе Нейпира не слышалось убежденности. – Когда я объявил приказ о полете, он не возражал, не пытался увильнуть. Однако на борту его нет.

– Ну и черт с ним.

– Черт-то черт, только "Биссендорф" – не пришвартованный в гавани парусник, – сказал старпом. – Если человек позволяет себе подобные вольности, значит, уверен в чьей-то поддержке и своей безнаказанности. Поэтому я подозреваю, что Шрапнел не порывал со "Старфлайтом", а шпионил за нами.

– Давай-ка лучше выпьем, – предложил капитан. – Кажется, мы оба начинаем стареть.

Планета звезды Пенгелли стала суровой и бесплодной задолго до того, как лишилась света и тепла. Шар, вдвое меньше Земли, покрытый камнями и пылью, не имел атмосферы и одиноко вращался по орбите, настолько удаленной от родного солнца, что, будь оно по-прежнему доступно наблюдению, вряд ли бы выглядело ярче и крупнее далеких звезд. Поэтому исчезновение светила почти не повлияло на условия планеты: стало чуть холоднее и темнее, но такое малозаметное похолодание не могло вызвать глобальных катастроф вроде смещения планетарной коры. Всюду царили тьма и полная неподвижность за исключением редких выбросов пыли при столкновениях с метеоритами. Ничем не нарушая мертвого безмолвия окоченевшей каменной глыбы, текли ленивые столетия.

Поводя усиками радарных антенн, "Биссендорф" нащупывал путь к безжизненной планете-невидимке. Корпус корабля состоял из трех одинаковых, соединенных вместе цилиндров. В среднем, выдававшемся вперед на половину длины, размещались палуба управления, жилые, технические и ремонтные уровни. При полете с крейсерской скоростью подобная конструкция могла стать опасной для экипажа, поскольку к энергии встречных космических частиц добавлялась кинетическая энергия движущегося корабля, и суммарная величина достигала фантастических значений. Такой интенсивной бомбардировки не выдержала бы никакая механическая защита, но конструкторы не забыли предусмотреть защитное силовое поле. Оба ионных насоса генерировали вокруг корабля магнитное поле такой конфигурации, что заряженные частицы, навиваясь на силовые линии, обтекали корабль и, не причинив ему вреда, попадали в термоядерный реактор.

Правда, система обладала существенным недостатком: даже набрав высокую скорость, звездолет не смог бы лететь по инерции. Стоило ионным насосам прекратить работу, как усиленная движением корабля космическая радиация мгновенно уничтожила бы людей. Кроме того, магнитное поле препятствовало связи со звездолетом и применению радаров. Однако "Биссендорф", сдерживая резвость, шел вперед на редких выбросах из главной дюзы, поэтому в промежутках действовали и радары, и радиосвязь. Корабль, предназначенный для разведки неизвестных планетных систем, был на всякий случай оборудован простыми ядерными двигателями с резервным запасом горючего и мог при необходимости совершать довольно тонкие маневры. Он легко и быстро встал на нужную орбиту, хотя планета-мишень по-прежнему оставалась невидимой.

Включились дистанционные датчики и записывающие устройства, компьютер обратился в банк сравнительных данных, и уже к следующему витку капитан получил ответ на все свои вопросы.

– Неутешительная картина, – посетовал Сэмми Ямото, изучая результаты предварительного анализа. – Атмосферы никакой, похоже, ее никогда не было. Поверхность совершенно бесплодна. А я-то надеялся на остатки хоть какого-нибудь вида растений, чтобы определить, сразу прекратилась солнечная радиация, или процесс растянулся на несколько лет.

– Можно повозиться с образцами пыли и скальных пород, – заметил О'Хейган.

Ямото без воодушевления кивнул.

– Я тоже так думаю. Но ботаника – точнее. Если мы получим в распоряжение только минералы, погрешность будет… Сколько? Тысяча лет или больше?

– Для астрономии совсем неплохо.

– Неплохо, в нашем же случае…

Гарамонд его перебил:

– Каково мнение научной группы? Следует ли предпринять экскурсию?

О'Хейган, оглядев своих подчиненных, столпившихся вокруг информационного монитора, покачал головой.

– Обойдемся пока роботом-планетоходом. Пробурим несколько дырок, возьмем три-четыре керна, и если образцы окажутся любопытными, тогда слетает кто-нибудь из нас. Но я бы не стал слишком надеяться на удачу.

– Так и поступим, – заключил капитан. – Запускаем зонд с осветительными ракетами и съемочной камерой, он отрабатывает по ускоренной программе и возвращается. Мне не терпится преподнести кое-кому наглядные доказательства.

Физик Дениз Серра подняла брови.

– Так это все из-за сказочек бюро информации Старфлайта? Я слыхала, как они распинались о некой прекрасной цивилизации, погибшей в самом расцвете. Неужели кто-нибудь проглотит подобную ахинею?

– Вы удивитесь, Дениз, если подсчитаете разновидности людской наивности, – мрачно ответил Гарамонд. – Существует даже довольно безобидная наивность, определенная нашей профессией. Проводя полжизни в отрыве от арены главных событий, мы рискуем утратить критическое отношение к общественным явлениям. А ведь существуют куда более опасные виды простодушия и глупости.

– Возможно, но поверить, что клоуны создали Орбитсвиль!..

– Искренней веры не требуется. Главное, люди знаю другие идут под теми же лозунгами и не осудят их за определенные поступки. Эта ложь задумана как средство манипулирования толпой. Все мы знаем, что квадратный корень из отрицательного числа – мнимая величина, однако вовсю пользуемся мнимыми числами, когда это удобно для вычислений. Здесь то же самое.

Глаза Дениз сверкнули.

– Совсем не то же самое!

– Разумеется. Я просто пытался подобрать удачное сравнение.

– Ловко выкрутились, – рассмеялась Дениз.

Гарамонд вдруг подумал, что на нее приятно смотреть. Выражение "радует глаз" всегда казалось ему банальной метафорой, а теперь его взгляд и впрямь отдыхал на нежном лице главного физика. Сначала неожиданное открытие заставило капитана задуматься, потом встревожило.

Закончив рабочее совещание, капитан несколько часов посвятил обычному досугу – записи ответов на вопросы Колберта Мейсона. После своих злоключений репортер крепко встал на ноги, открыл контору в Бичхэд-Сити, откуда засыпал агентства печати Обоих Миров потоком статей, интервью и разных журналистских баек. Гарамонд, считавший личную известность лучшей защитой от Элизабет Линдстром, охотно сотрудничал с Мейсоном. Мейсон снабдил его записью своих вопросов, и капитан, когда выдавалась свободная минута вставлял в нее свои ответы.

Репортер не скрывал, что здорово разбогател на этих интервью, и несколько раз предлагал делиться прибылью. Гарамонд отказался, оговорив единственное условие: самое широкое распространение информации. Цель вскоре была достигнута. Все большее число людей жаждало увидеть первооткрывателя Линдстромленда и требовало его приезда на Землю. Принявшись за дело, Гарамонд не пожалел времени на объяснение причин, вынуждающих его отложить возвращение, и подробное описание экспедиции на внешнюю планету-невидимку. Он понимал, что, даже если материал пойдет без купюр и средства массовой информации передадут его по орбитсвильской стереотрансляционной сети, не скоро еще удастся погасить нелепые слухи, будто клоуны обрекли на гибель целую цивилизацию.

Аккуратно убрав кассеты, капитан снова подивился свободе, предоставленной ему президентом, потом быстро лег в постель.

Плавно дрейфовали объемные геометрические фигуры, светились и переливались, сталкивались и проникали друг в друга, слагаясь в многоцветную музыку и навевая сон. В голове ворочалась неотвязная мысль: а если он в самом деле несправедлив к Элизабет Линдстром? Жаль, что нельзя обсудить свои сомнения с женой. С кем-нибудь другим, хотя бы с Дениз Серра, таких проблем не возникло бы. "Дениз разделяет мои взгляды и вообще, во многом ближе, – думал он, засыпая. – На нее так приятно смотреть…”

Капитан уснул.

Часа через два его разбудила безотчетная тревога. Прежде чем идти на капитанский мостик, Гарамонд решил связаться с Эйлин. Спустя минуту он уже смотрел на изображение жены, однако мигание янтарной сферы в углу подсказало, что компьютер прокручивает записанное послание.

– Надеюсь, ты позвонишь, Вэнс. Я знаю, этот полет будет недолгим, но мы с Крисом уже привыкли, что ты рядом, поэтому совсем раскисли. Время ползет, как улитка. Правда, на днях произошла одна неожиданность, ни за что не догадаешься, какая. – Стерео-Эйлин, улыбаясь, выждала паузу, давая Гарамонду время на размышление. – Мне позвонила президент! Да-да, сама Элизабет Линдстром. Она пригласила нас с сыном погостить в новом Линдстром-Центре…

– Нет! – вырвалось у Гарамонда.

– … Поняла, как мне одиноко, пока тебя нет, продолжала довольная Эйлин. – Но главное, она сказала, что для нее этот визит важнее, чем для нас. Хотя она не говорила прямо, мне показалось, что она тоскует без ребенка, ей хочется снова услышать детский смех. В общем, Вэнс, сейчас за нами пришлют машину, и, когда ты увидишь меня, мы уже будем утопать в роскоши Октагона. Не волнуйся, к твоему возвращению я снова приготовлю тебе любимое жаркое. Люблю тебя, целую, до встречи, милый.

Образ Эйлин растворился в облаке меркнущих звездочек. Гарамонд стоял, трясясь от страха и ярости.

– Тупица! Безмозглая идиотка, – прохрипел он исчезающим световым пятнышкам. – Почему ты всегда, всегда плюешь на мои слова?

Последняя стереотуманность беззвучно растаяла в воздухе.

Преодолев притяжение мертвой планеты, "торпеда" с образцами пыли и камней понеслась к родному "Биссендорфу". Солнце сияло всего в трех астрономических единицах, но ни лучика света не проникало сюда, в черное пространство, сквозь которое мчался автоматический зонд.

Он приблизился к кораблю, похожий на рыбу-лоцмана, бесшумной тенью скользящую возле кита, подошел к створу ворот стыковочной палубы и был принят на борт.

Как только на экране зажглось подтверждение герметизации корпуса, Гарамонд, с нетерпением ждавший этого момента, тотчас скомандовал "полный вперед". Корабль разгонялся по направлению к солнцу, и ускорение восстановило в обитаемых отсеках среднего цилиндра силу тяжести близкую к нормальной.

Ощущение твердой опоры под ногами помогло Гарамонду справиться с собой. Если Лиз строит козни против его семьи, убеждал он себя, то выберет для воплощения коварных замыслов любое другое место, а не хрустальные аркады своей новой резиденции. Кроме того, ей было известно, что через несколько дней Гарамонд вернется с черной планеты в ореоле еще большей славы.

Сменилось несколько вахт, и чем больше заполнялись обзорные экраны непроницаемым мраком, тем менее обоснованной казалась капитану охватившая его паника.

"Биссендорф" миновал точку перегиба и второй день летел с отрицательным ускорением, когда в обоих магнитных генераторах одновременно прозвучали два взрыва. Корабль лишился системы торможения и вскоре должен был на всем ходу врезаться в неуязвимую наружную оболочку Орбитсвиля.

Глава 12

– Самое сильное повреждение по правому борту, – докладывал старший помощник на чрезвычайном собрании командного состава. – Пробиты корпус и герметичная переборка двести третьего отсека на палубе С. Перепад давления привел в действие аварийную систему герметизации. Перекрыт весь участок между сто девяностым и двести десятым отсеками. В момент взрыва там находились пятеро техников, все погибли.

О'Хейган поднял седую голову.

– При взрыве или из-за разгерметизации?

– Установить невозможно. Тела выбросило наружу.

О'Хейган сделал пометку в блокноте.

– Пятеро пропавших. Предположительно, погибли.

Нейпир смерил его неприязненным взглядом.

– Может, вам известно, как повернуть корабль, чтобы найти их? Тогда самое время поделиться с нами своими соображениями.

– Я попросил бы…

– Джентльмены! – Гарамонд резко, насколько позволяла почти полная невесомость, хлопнул ладонью по столу. – Нужно ли напоминать, что всем нам грозит гибель? Не будем тратить время на перебранку.

О'Хейган ответил ему жалкой улыбкой.

– У нас на перебранку восемь часов, капитан. Больше делать все равно нечего.

– Я собрал вас именно для того, чтобы решить, как нам поступить дальше.

– Воля ваша. – Научный руководитель экспедиции пожал плечами и смиренно развел руками.

Гарамонд с невольным уважением подумал о старике, который остался верным себе до конца. Ему не изменили ни обычная сварливость, ни педантизм, не говоря о твердой убежденности в собственной правоте. Похоже, О'Хейган собирается до последней минуты вести свои записи.

В окрестностях звезды Пенгелли имелось совсем немного потенциального топлива для корабельных реакторов, однако "Биссендорфу" помогало притяжение самого светила. К началу торможения корабль развил скорость 1500 километров в секунду, поэтому, несмотря на непрерывное торможение в течение двух суток, остаточная скорость после взрыва все еще составляла более ста километров в секунду. До столкновения оставалось каких-нибудь восемь часов.

Гарамонд мог поклясться, что ни ему, ни кому-либо другому не удастся в таких условиях предотвратить катастрофу. Хотя неотвратимость смерти путала мысли, страха капитан не испытывал. Психологический эффект отсрочки, решил он. Восьмичасовой запас создавал иллюзию возможности повлиять на ход событий. Даже опытные астронавты, отлично сознававшие смертельную опасность и не видевшие выхода, тоже питали надежду на спасение.

– Насколько я понял, сами двигатели исправны, – заговорил офицер-администратор Мерц. – Это, надо полагать, меняет дело?

– Нет, – ответил Нейпир. – Дюзы и сейчас действуют, иначе здесь была бы полная невесомость. Но, работая электронной пушкой, корабль способен лишь ограниченно маневрировать, на скорость это существенно не повлияет. Хотя, конечно, момент, когда нас размажет в лепешку, мы оттянем на минуту-другую.

– А вспомогательные реакторы? Я думал, они нужны, чтобы избежать аварии при отказе остальных систем.

– Так и есть. Но максимальная продолжительность работы в форсированном режиме у них двадцать минут. Направив реактивные струи перпендикулярно курсу, можно было бы запросто уклониться от столкновения с планетой вроде Юпитера. Но когда перед нами это!.. – Нейпир ткнул пальцем в сторону черного, как мундир астронавта, экрана переднего обзора. Вселенную закрывал Орбитсвиль.

Румянец сошел с лица Мерца.

– Благодарю вас, теперь картина мне ясна.

Воцарилась тишина, которую нарушали удары по металлу, раздававшиеся с кормы. Там рядовые члены команды заменяли поврежденные секции обшивки. Гарамонд всматривался во мрак, стараясь привыкнуть к мысли, что нет ни малейшей надежды избежать столкновения с этой глухой стеной, несущейся навстречу с неимоверной быстротой.

Ямото вежливо кашлянул.

– Понимаю, сейчас бессмысленно строить догадки о цели странной диверсии. Однако любопытно было бы это выяснить. И потом: кто установил взрывные устройства?

– По моему мнению, тут не обошлось без Шрапнела, пилота орбитального катера, – сказал Нейпир. – Доказательств у нас нет, но многие факты косвенно указывают на него. Мы упомянули о своих подозрениях в экстренном сообщении командованию.

– И что вам ответили?

– Обещали допросить его. – В голосе старпома прозвучал сарказм. –Заверили, что предпримут все необходимые меры.

– Приятно сознавать, с каким вниманием к нам отнеслись. Действительно, разве это не приятно? – Ямото сдавил ладонями виски. –Сколько нужно было сделать! Сколько еще узнать. Об Орбитсвиле и о многом другом.

"Что ж, – подумал Гарамонд, – после полета станет, по крайней мере, известно, выдержит ли оболочка лобовое столкновение с многотонным куском металла, летящим со скоростью сто километров в секунду. И тем, кому захочется присутствовать при увлекательном эксперименте, не нужно будет далеко уходить от Окна…”

Внезапно капитан почувствовал, как у него внутри все куда-то ухнуло. Даже не озарение, лишь холодок предчувствия озарения, невероятная, безумная идея. Вот-вот он сможет выразить ее в словами…

– А никому не приходило в голову, – спокойно произнесла Дениз Серра, – что курс можно слегка изменить, чтобы попасть в Окно посреди Бичхэд-Сити?

Все опять замолчали, но молчание уже было другим.

Капитан испытал повторное потрясение. Мысль, которую он только что сформулировал, высказана другим.

Секунд десять все сидели, затаив дыхание, а потом тишину нарушил сухой, безрадостный смех О'Хейгана.

– Видите ли, мисс Серра, при нашей скорости врезаться в атмосферу все равно, что в твердую скалу. Боюсь, ваша идея ничего не меняет.

– Мы не врежемся в воздух. Опять развернем корабль носом вперед и перед самым Окном ударим из электронной пушки.

– Чушь несусветная! – воскликнул О'Хейган, но потом, словно прислушиваясь к внутреннему голосу, склонил голову и его пальцы забегали по клавиатуре. – Хотя нет, не чушь, – поправился он без тени смущения и кивнул Дениз, прося у нее извинения.

Сидящие в конференц-зале немедленно повернулись к собственным терминалам и забросали вопросами центральный компьютер. Затем вдруг заговорили в один голос.

– … Если не жалеть пушку и дать предельную мощность, то получим несколько секунд. Таким пучком можно пробить тоннель сквозь толщу воздуха на…

– … В настоящий момент достаточно горизонтальной коррекции курса вспомогательными…

– … Учтите, мы нырнем в Окно примерно под углом в семьдесят градусов. Малая полуось эллипса и площадь мишени составят…

– … Это еще ладно; не дай Бог, на пути окажется какой-нибудь…

– … За оставшиеся часы успеем укрепить каркас по продольной оси…

– … Корабль потеряет достаточное количество кинетической энергии, чтобы…

– Минутку внимания! – повысил голос капитан, перекрывая возбужденный гомон. – Тут нужно предусмотреть все домелочей. Есть еще один немаловажный вопрос: какое действие наш прорыв окажет на город?

– Там будет багровый ад, – помедлив, произнес О'Хейган. – Прошив Окно, электронный пучок войдет в атмосферу, как раскаленный клинок в воду. Последует незамедлительный взрыв. Пожалуй, его мощность будет эквивалентна мощности взрыва тактической боеголовки.

– Разрушения?

– Несомненно. Хотя есть время, чтобы эвакуировать всех из опасной зоны, и никто не пострадает.

– Кто-то упомянул о столкновении с другим кораблем.

– Это не проблема, Вэнс. – О'Хейган на секунду замер, удивленный собственными словами; он впервые назвал капитана по имени. – Согласуем курс с командованием, и нам освободят коридор.

Гарамонд старался трезво взвесить все соображения, но не мог: перед глазами стояли лица жены и сына.

– Ладно! Так и поступим. Мне нужна копия решения и перечень необходимых мер, но вы начинайте действовать. Я тем временем свяжусь со штабом флота.

Десять руководителей научных групп и офицеров корабля приступили к доскональному обсуждению. Включили селекторную связь конференц-зала с отсеками. Тридцать специалистов по различным судовым системам заспорили, что и как лучше сделать. Из-за многочисленности участников дискуссии их объемные образы были усечены, отчего помещение превратилось в кунсткамеру говорящих голов. Поручив Нейпиру оповещать команду о положении дел по судовому радио, он затем ушел в свою каюту и вызвал на связь флотское командование. Однако ответил ему не начальник диспетчерской службы, а один из управляющих Старфлайта лорд Нетлтон. Импозантный, седовласый старик принадлежал к типу придворных, умевших нравиться Элизабет. Он успешно играл роль мудрого, доброго патриарха, не лез с советами, держался подальше от интриг и махинаций, не перебегал другим дорогу, поэтому так долго оставался у вершины власти.

– Я хотел бы говорить с кем-нибудь из дежурного персонала, –пренебрегая принятой формулой обращения, заявил Гарамонд.

– Штаб флота взят под личный президентский контроль. Элизабет была чрезвычайно озабочена происшедшим.

– Надо думать.

– Простите, не понял. – В скрипучем голосе лорда Нетлтона прозвучал открытый вызов.

Но капитан не стал высказывать своих соображений, он снова подумал о жене и ребенке.

– Президентское радение о благе подданных общеизвестно.

Нетлтон милостиво наклонил седую голову.

– Понимаю, капитан, слова в подобных обстоятельствах ничего не значат, но, поверьте, я искренне вам сочувствую. Позвольте мне передать слова утешения и поддержки всему вашему…

– Не торопитесь с сочувствием, милорд. Я вышел на связь со штабом не для того, чтобы проститься, я хочу проинформировать "Старфлайт" о своих намерениях. "Биссендорфу" понадобится лишь горизонтальная коррекция курса, чтобы попасть в створ Окна и проскочить внутрь Орбитс…

Э-э… Линдстромленда. Именно это я и намерен предпринять.

– Я не вполне вас понял. – Изображение Нетлтона слегка уменьшилось, следовательно, к их разговору подключились посторонние слушатели. – Мне сообщили, что вы летите со скоростью сто километров в секунду, и не существует способа ее замедлить.

– Верно. "Биссендорф" разрушит Бичхэд-Сити, как ядерная бомба. Необходимо срочно эвакуировать район, прилегающий к Окну. Мои научные сотрудники помогут вам с оценкой радиуса опасной зоны и предполагаемых разрушений, но я настоятельно рекомендую немедленно предупредить всех жителей. У вас в запасе меньше восьми часов. – И он в подробностях изложил, что должно вскоре произойти и что следует делать, а тем временем постоянные искажения стереоизображения свидетельствовали о непрерывном росте невидимой аудитории.

– А если корабль промахнется и врежется в оболочку под самим городом? – Мы уверены, что попадем в Окно.

– Но вы не даете никаких гарантий. Предположим, вы все-таки промажете?

– По мнению наших специалистов, оболочка останется целехонькой.

– Ее материал – одна из величайших когда-либо возникших научных загадок, а вы вот так запросто предсказываете ее поведение при столкновении. На каком основании?

Гарамонд позволил себе снисходительно улыбнуться.

– Вы не поверите, какого прогресса достигла за последние часы наша интуиция.

– Сейчас неподходящее время для шуток. – Лорд Нетлтон поглядел в сторону и кивнул кому-то за экраном, потом мрачно повернулся к Гарамонду. – А вы не предусмотрели, капитан, возможности, что "Старфлайт" не даст вам разрешения на столь опасную авантюру?

Гарамонд подумал и ответил:

– Нет. Зато я знаю, что "Старфлайту" абсолютно нечем меня удержать.

Лорд Нетлтон с царственной печалью покачал головой.

– Капитан, соединяю вас напрямую с президентом.

– Я спешу, мне некогда болтать с Лиз. Передайте моей жене, что я вернусь как можно быстрее.

Он щелкнул выключателем и дернулся в конференц-зал, надеясь, что держался с нужной уверенностью.

По сравнению со своим земным прототипом Линдстром-Центр выглядел простоватым, однако его здание в форме восьмиугольника, построенное на небольшой возвышенности в двадцати километрах от Бичхэд-Сити, было самым крупным и роскошным на Орбитсвиле. С городом его связывали электрические и видеофонные провода, протянутые на низких опорах. Согласно замыслам президента, в будущем холм должны украсить скульптурно-парковые ансамбли, но пока он оставался голым и нелепо сверкал стеклом и пластиком.

Первые три этажа заселили вывезенная с Обоих Миров прислуга, члены руководства и совета директоров корпорации, а верхний отвели под личную резиденцию Элизабет.

В тот вечер охранники, патрулировавшие периметр ограды, чувствовали себя не лучшим образом. Прослышав, будто один капитан фликервинга собрался покончить с собой, с разгона вогнав свое корыто в самое Окно, они потеряли покой и сон. По мере приближения предсказанного с точностью до минуты (в 20:06 по согласованному местному времени) начала фейерверка, каждого подмывало в ущерб службе поглазеть на теснящиеся вдалеке крыши домов и портовых сооружений. А слухи, что из города спешно эвакуированы все жители, только подстегивали интерес к бесплатному зрелищу.

Тем не менее охранники поглядывали на прозрачную стену резиденции: не промелькнет ли их благодетельница? Саму Элизабет заметить было сложно, мешали отражения в стекле, но иногда за окнами блестел жемчугом ее затянутый в шелк живот. Никому, естественно, не улыбалась мысль загреметь со службы и очутиться снова среди каменных трущоб и небоскребов на Земле, однако с каждой минутой взгляды охранников все неодолимое притягивала западная сторона, где вознамерился устроить свое шоу безумный капитан. Беспокойное ожидание охватило и обитателей Октагона. Только не тревожное, как у Элизабет, а возбуждающее и пьянящее.

– Дорогая, – с заботливой теплотой обратилась хозяйка к Эйлин, – не безрассудно ли вы поступаете, собираясь смотреть на это?

– Ничего страшного, миледи.

– Мальчику не стоило бы…

– Я уверена в своем муже. Он знает, что делает, – твердо ответила Эйлин и, положив руки на плечи сына, повернула его лицом на запад. – Все будет хорошо.

– Восхищаюсь вашим мужеством. Особенно, если учесть шансы…

Элизабет остановилась. Эта простушка, оказывается, искренне полагает, что корабль, врезавшись в воздух на ста километрах в секунду, не разобьется, словно о гранитную стену. Элизабет знала толк в математике и понимала, сколь абсурдна подобная надежда. Однако для ее гостьи уравнения – темный лес, а слова – пустой звук. Во всяком случае, миледи предоставила безмятежной миссис Гарамонд самой избавиться от заблуждений, увидев, как на горизонте расцветет погребальный костер муженька. Забавно понаблюдать за сменой чувств на ее глупом лице. Элизабет согласна даже принять эту маленькую радость в погашение процентов с неоплатного долга семьи Гарамонда.

Горе можно искупить только горем, а страдание погасить таким же страданием. Не многим удалось до конца постичь эту истину. Так рассуждала Элизабет. Такая логика не нравилась ей и самой, пока тело маленького Харальда не поместили в золотистый мед смолы и не оставили навеки в родовой усыпальнице Линдстромов. Но как она верна!

Око за око, любовь за любовь. Двойная бухгалтерия, без изъянов. В свое время она очень поддержала Лиз, когда виновник ее горя, струсив, исчез в глубинах космоса, и немедленно расквитаться с ним не удалось. Сейчас, оглядываясь назад, Элизабет усматривала в этом Божий промысел. Господь просто давал понять, что еще рано, что невелик еще кредит Гарамонда, и он еще не в состоянии оплатить свой долг сполна. Воздай ему Элизабет по заслугам раньше, и до скончания века не знать бы ей покоя, ибо платежным эквивалентом был ребенок, привязанность к которому растет с годами, а потому смерть ее девятилетнего сына ни в коей мере не компенсирует мальчишка помоложе…

– Миледи, мне доложили свежие результаты, – вклинился в ее мысли голос трехмерного лорда Нетлтона. – Согласно уточненным данным осталось три минуты.

– Три минуты, – вслух повторила Элизабет.

Эйлин молча взяла Криса на руки. Головка мальчика загородила ее лицо, поэтому Элизабет неспешно обошла ее и стала наблюдать за ней с другой стороны.

Ожидание длилось целую вечность.

Ребристый купол небес совсем замер.

Время застыло…

Сначала возник столб раскаленной плазмы. Прямая, как стрела, молния наискось пронзила воздух и выжгла его адским огнем. В следующий миг она начала ветвиться, во все стороны зазмеились отростки, и нестерпимые фиолетовые языки пламени лизнули небесную твердь. Фонтан энергии пробил атмосферу над Бичхэд-Сити, по небосводу разбежалась призрачная рябь, а потом страшный удар сотряс тела и поверг души в ужас. Где-то в самом центре апокалиптического видения мелькнуло нечто, затем на острие стрелы вспыхнула яркая звезда и канула на юго-востоке.

Вакуумный тоннель исчез, адское пламя погасло. Над головой снова засияло солнце, правда, окаймленное благородной чернью.

Когда зрение пришло в норму, Элизабет порывисто вздохнула. Доведется ли когда-нибудь еще раз увидеть столь впечатляющую и явно окончательную смерть?

Она повернулась к гостье, желая насладиться ее горем, и испытала потрясение: лицо Эйлин Гарамонд осталось безмятежным.

– Случилось то, чего мы ожидали, – произнесла миледи.

– Да, да, – радостно закивала Эйлин и крепче обняла ребенка. – Я же говорила.

Элизабет задохнулась от ярости.

– Идиотка! Ты думаешь, он еще жив после того… – Она заставила себя сдержаться.

От Бичхэд-Сити накатила вторичная звуковая волна. Здание, устоявшее против ударной волны, выдержало и эту, лишь задрожали блики на стекле, затрясся пол да задребезжали мелкие предметы. Кристофер зарылся лицом в копну материнских волос.

– Вашего мужа больше нет, – объявила хозяйка дома, как только наступила тишина. – А поскольку вы теперь вдова самого выдающегося капитана моего Разведфлота, то останетесь жить здесь моей постоянной гостьей. Другие варианты неприемлемы.

Эйлин обратила к ней побледневшее, но спокойное лицо.

– Вы ошибаетесь, миледи.

Элизабет печально покивала головой и скептически-насмешливо скривила губы. Опечалилась она тем, что испорчена ее игра. Ведь она намеревалась целый год забавляться с миссис Гарамонд, как кошка с мышью, роняя тонкие намеки и двусмысленные фразы, ведя ее от сомнений к уверенности, от призрачной надежды к бездонному отчаянию. Но то ли у Эйлин Гарамонд чересчур высокий уровень интеллекта, то ли интеллект вообще отсутствует. Вывод один: Элизабет вынуждена сразу внести полную ясность, чтобы счет, волей Божьей, был оплачен до конца. Потому в доступной даже детям форме, Элизабет преподала своей гостье урок возмездия. Итак, Кристоферу Гарамонду отпущено три года. Он проживет ровно столько, сколько прожил Харальд Линдстром, и ни дня сверх того.

Закончив, она вызвала своего врача.

– Гибель капитана Гарамонда вызвала нервное расстройство у миссис Гарамонд. Введите ей успокоительное.

Эйлин собиралась закричать, но многоопытный врач так ловко прижал мини-инъектор к ее запястью, что даже Кристофер ничего не заметил. Доза быстродействующего наркотика мгновенно впиталась в кожу, и лишенная воли Эйлин покорно двинулась туда, куда ей показали.

Оставшись в одиночестве, Элизабет Линдстром долго смотрела сквозь стеклянную стену на простиравшиеся к западу луга и в первый раз за целый год почувствовала себя счастливой. Она улыбалась.

Глава 13

Конструкция "Биссендорфа" оказалась настолько прочной, а приготовления столь тщательными, что, миновав Окно, Гарамонд потерял лишь десятую часть экипажа.

Перед проходом сквозь игольное ушко и мужчин, и женщин разбили на бригады. Одни монтировали и сваривали части спроектированной на компьютере конструкции. Она должна была перераспределить ударную нагрузку, придав корпусу дополнительную жесткость. Другие бригады до самых последних минут работали на внешней обшивке, крепя к ней сотни вспомогательных анодов –массивные пластины из высокочистого металла, которые будут полностью уничтожены, когда корабль в короне молний болидом протаранит атмосферу. Мощнейший выстрел электронной пушки пробил тоннель, и "Биссендорф” нырнул в Окно. Бомбардируемые ионами аноды испарились, сделав свое дело, хотя удар все равно оказался настолько сильным, что смял обшивку: местами корпус сдавило на целые метры. Но шпангоуты и продольные ребра жесткости выдержали испытание. "Биссендорф", разбитый на автономные отсеки, остался цел, герметичность переборок не нарушилась, никто не погиб от декомпрессии.

Команда надела скафандры первичной защиты, пропитанные солями металлов, которые при включенном на предельную мощность демпфирующем поле смягчали действие перегрузок. Правда, поле-ограничитель привело к гибели людей в серьезно пострадавших отсеках, так как, предотвращая запредельную перегрузку, электродвижущие силы индуцировали недопустимо сильный разогрев в человеческих тканях, и кровь свертывалась. Впрочем, не будь смягчающего поля, перегрузки убили бы всех.

Но лихорадочная подготовка и предпринятые меры только отсрочили бы гибель корабля, не будь столь экзотических свойств среды и условий внутри самого Орбитсвиля. "Биссендорф" удалось посадить без дополнительных увечий и людских потерь.

Одно стало теперь невозможным – заставить его взлететь. Сгорели все наружные устройства и датчики, было выведено из строя большинство приборов.

Правда, электронный хронометр пока действовал. Он сообщил, что полет от момента прорыва сквозь Окно до окончательной посадки на склоне холма далеко-далеко от Бичхэд-Сити длился пять дней. Желающие с помощью карманных калькуляторов за несколько секунд узнали, что пройденное расстояние превысило пятнадцать миллионов километров.

В немыслимом масштабе Орбитсвиля этот прыжок вполне отвечал понятию бесконечно малой величины: бросок камня из пращи, стрела, пролетевшая над лугом. Но для оставшегося в живых экипажа такое расстояние было немыслимым. Чтобы преодолеть его и пешком вернуться в Бичхэд-Сити, понадобилось бы свыше тысячи лет.

Конечно, пустив в дело материалы и ресурсы "Биссендорфа", можно построить несколько десятков машин, однако тогда нужно тащить с собой ремонтную мастерскую, станки для изготовления запасных частей… Такой караван не способен совершить грандиозный переход.

Кроме того, ни люди, ни компьютеры не знали направления. Грубое вычисление азимута по углу к небесным ребрам не имело практической ценности. Ведь ошибка всего в один градус привела бы к отклонению на сотни тысяч километров.

Дни прибывали. Утратив гражданство Обоих Миров, звездные скитальцы похоронили погибших и начали робко познавать радости новой жизни на полной неброского очарования земле, прогретой неподвижным солнцем.

Гарамонд вспомнил строки:

…И в тихий, ясный полдень без конца, Там, где Земля – далекий свет звезды, Найдут покой страдавшие сердца.

Глава 14

– Мы возвращаемся, – бесстрастно объявил капитан.

Он оглядел, подчиненных, следя за выражением их лиц. На одних читалось нескрываемое изумление, на других – замешательство.

Сердце Гарамонда сжималось при виде бесформенной туши "Биссендорфа", косо распластанной на склоне. Капитан никак не мог привыкнуть к противоестественному зрелищу поверженного звездолета. На равнине гоняли мяч полуголые фигурки, вечно полуденное солнце отражалось в темно-синих водах круглых озер.

Гарамонд решил, что его слова растворились без остатка в бесконечном зеленом просторе, не успев достичь ушей спутников, и хотел повторить свое предложение.

– Далековато, черт возьми, – наконец нарушил затянувшуюся паузу старпом.

– Построим самолеты.

О'Хейган издал предупреждающее "кх-м".

– Я думал об этом, Вэнс. Нам, конечно, хватит неповрежденного оборудования, а в электронной энциклопедии предостаточно чертежей для постройки сносных дозвуковых летательных аппаратов. Но уж больно велико расстояние. Сколько продержатся ваши самолеты, три-четыре года? И где взять столько топлива? Не говоря о том, что придется тащить с собой запас деталей и ремонтного оборудования. Он посмотрел на остальных, словно говоря: мол когда имеешь дело с дилетантом, приходится снисходить до элементарных объяснений.

Гарамонд усмехнулся.

– Сказав, что мы возвращаемся, я имел в виду не всю команду, а только тех, у кого хватит решимости на эту попытку. Пускай наберется хотя бы дюжина человек.

– Однако…

– Построив эскадрилью, допустим, десяток самолетов, мы под завязку загрузим их запасными частями и всем прочим. Когда по пути к Бичхэд-Сити один из них будет выходить из строя, мы станем снимать с него все лучшее и переставлять на другие машины.

– Все равно, нет никакой гарантии, что хотя бы одна доберется до цели.

– Но вероятность есть.

– Боюсь, что нет, – печальнее, чем всегда, ответил О'Хейган. – Вы забываете о направлении. Отправляться, не вычислив точного азимута –гиблая затея.

– Вот это для меня проще простого, – ответил капитан с загадочной улыбкой. Он отдавал себе отчет в том, что необычные обстоятельства последнего полета могли сломать привычный стереотип отношений капитана с экипажем, поэтому нужно было восстановить свой авторитет без помощи знаков различия и прочих внешних атрибутов власти.

– Интересно.

– За меня эту работу выполнит научный персонал. Помните старую поговорку: "Несолидно гавкать, коли есть собака"? – Гарамонд с вызовом оглядел присутствующих и удовлетворенно улыбнулся. Сэмми Ямото, Моррисон со Шнайдером, Дениз Серра восприняли его слова именно так, как он рассчитывал. Глаза их уже затуманились мыслью, скептики мгновенно превратились в охотников.

– А мы с тобой, пока они мозгуют, отдельно потолкуем с инженерами, –обратился капитан к Нейпиру. – Корабль придется резать, иначе не добраться до технических палуб и мастерских, а тем временем будут готовы чертежи и сборочный конвейер.

Гарамонд встал с травы и направился к пластиковой хижине-времянке, в которой оборудовал себе нечто вроде кабинета. Догнавший его Нейпир сухо покашливал на ходу.

– Давненько у нас не было чахотки, – с насмешливым сочувствием заметил капитан.

– По-моему, Вэнс, ты слишком скор на решения. Думаешь только о железках.

– Сформулируй свои соображения поконкретнее, Клифф.

– Многие уже заработали синдром Орбитсвиля. Им справедливо кажется, что возвращение в Бичхэд-Сити невозможно, а кто-то не видит в нем нужды. Им, должно быть, неясно, почему нельзя основать колонию здесь. "Биссендорф" стал бы на первое время источником необходимого сырья и материалов.

Гарамонд остановился, глядя на кладбище, отмеченное общим серебристым крестом.

– Резонно. Но я никого не собираюсь гнать силком. Кто захочет, останется. Полетят только добровольцы.

– А если их окажется меньше, чем ты рассчитываешь?

– У многих наверняка есть причины вернуться.

– Но ведь речь идет не о возвращении. Ты предлагаешь им на выбор: остаться здесь или застрять незнамо где с группой в десяток спутников и очень ограниченными ресурсами. Смогут ли они основать там жизнеспособные общины?

– На каждом самолете будет "железная корова" и небольшая установка для производства пластмасс.

– И чертова уйма других проблем.

– Кроме того, я гарантирую сразу по прибытии немедленную отправку спасательной экспедиции.

– Если доберешься сам. И о каких гарантиях может идти речь? В Бичхэд-Сити – твои враги.

На лицо Гарамонда набежала тень.

– А ты сам, Клифф? Со мной или останешься?

– Спрашиваешь! Я всего-навсего пытаюсь заставить тебя понять: имеется кое-что поважнее удачного технического решения.

– Я давно это понял, но вряд ли у кого есть такие же проблемы, как у меня. Не технические, а личные.

– У других тоже есть дети и жены, к которым им хотелось бы вернуться, – утешил его Клифф.

– В том-то и дело. У других – есть, у меня – нет.

– Но… А как же Эйлин? Крис?

– Сколько, по-твоему, времени им было отпущено после моего исчезновения? Неважно, живя или умер. Неделя? День?

В душе Гарамонда бушевали горе и гнев. Но он взял себя в руки:

– Я обязан вернуться. Чтобы убить Лиз Линдстром.

Конструкция и оборудование "Биссендорфа" предусматривали аварийную посадку, но, приземляясь, он летел поперек вектора поля тяготения, поэтому теперь лежал на боку. Внутренняя же планировка была рассчитана на положение, когда внутри есть "верх" и "низ". При полете "верхом" был нос, а "низом" – корма, люди перемещались по уровням-отсекам, как по этажам. Теперь лежачее положение корабля крайне затрудняло доступ к нужным отсекам и помещениям.

Вооружившись валентными резаками, самодельными кранами и лебедками, бригада рабочих принялась расчленять звездолет на отдельные блоки, которые затем переворачивали в вертикальное положение и отправляли к подножию холма. Работа осложнялась необходимостью разъединять и вновь сращивать электрокабели, но не прошло и недели, как весь средний цилиндр "Биссендорфа" превратился в ряд приземистых, округлых или клиновидных секций. Каждую снабдили пластиковой крышей, соединили кабелем с энергетической установкой на земле или внутри корабля, а весь комплекс сооружений на скорую руку окружили палатками и пластмассовыми навесами. Вскоре место приземления напоминало военный лагерь.

Гарамонд приказал привести в порядок сначала монтажное и ремонтное оборудование, которое собирался использовать для строительства своей эскадрильи. Дело двигалось быстро и недавно еще голая лужайка превратилась в сборочную линию будущих крылатых машин.

Снятый с "Биссендорфа" бортовой компьютер рекомендовал отказаться от самолетов с идеально обтекаемой обшивкой, предложив каркас, обтянутый материей или пластмассой, по технологии эпохи братьев Райт. Это позволило направить усилия технологов и инженеров на создание десятка особенно важных для каждого самолета деталей из самого пригодного сплава, а лазерные станки за один день вырезали из свежеотлитых болванок. Обшивку крыльев и фюзеляжей нарезали их из корабельной мебели, в качестве моторов использовали первичные магнитно-импульсные двигатели, которых хватило на девять самолетов – по два на каждый летательный аппарат плюс три резервных.

Гарамонд сидел у своей палатки и в одиночестве пил виски, когда услышал приближающиеся шаги. Под беззвездно-полосатым куполом Орбитсвиля никогда не бывало кромешной тьмы, поэтому капитан узнал изящную фигурку Дениз Серра. Досада на непрошенного гостя сразу улетучилась, но Гарамонд не поднялся навстречу девушке.

Дениз подошла к палатке, молча постояла и так же молча села на траву. – Напиваться бесполезно. По-моему, виски не меняет настроения, а лишь усиливает тоску.

– А мне, наоборот, помогает.

– Я никогда не научусь пить. Особенно это бертоново зелье.

Гарамонд хлебнул из горлышка.

– Все – яд, и все – лекарство. Вопрос лишь в надлежащем применении.

– Надлежащем? Разве пьют не ради удовольствия?

– Для меня важней целительные свойства.

Дениз вздохнула.

– Простите. Вы должны себя ужасно чувствовать в разлуке с…

– Зачем вы пришли, Дениз?

– Сама не знаю. С некоторых пор я хочу ребенка.

Хотя все чувства, кроме отчаяния, у капитана атрофировались, у него все-таки хватило такта, чтобы отставить бутылку.

– Время не очень подходящее, – осторожно ответил он.

– Да, но я ничего не могу с собой поделать. Видно, обстановка виновата. Синдром Орбитсвиля, как говорит Клифф. Вокруг – необъятный мир, и все привычные стремления и важные дела внезапно оказались пустяками, мелкой шелухой. Ребенка мне до сих пор ни разу не хотелось.

Лицо Дениз в бархатисто-синем воздухе выглядело свежим и юным. Душа Гарамонда вдруг рванулась ей навстречу, но ему тут же стало неловко.

– И все-таки сейчас не время, – повторил он.

– Знаю. Все знают. Однако некоторые пьют простую воду без добавок, и чья-нибудь беременность не за горами. – Она смотрела на него, и, глядя ей в глаза, капитан вспомнил, как раньше незаметно любовался ею.

– У вас уже есть кто-нибудь, Дениз?

– Конечно, нет.

"Вот тебе на, – подумал он, – почти все женщины на борту вступали в любовные связи. Если бы я знал…”

– Дениз… – Гарамонд запнулся. – Я чувствую себя…

– Польщенным?

– Пожалуй.

– Ни слова больше, Вэнс. Когда начинают с того, что польщены, то остальное ясно. – Она легко поднялась.

Гарамонд попытался смягчить отказ:

– Может, через год… – И тут сообразил, что допустил еще большую бестактность.

– У предложений подобного рода есть одна особенность. Их не повторяют. Потом будет поздно, – отрезала Дениз с несвойственной ей резкостью. – Вы подумали о том, что станете делать, если мы не сумеем вычислить направление? Ведь о возвращении придется забыть.

– Я верю, вы сумеете.

– Нет! – Дениз повернулась и быстро пошла прочь. Сделав несколько шагов, она остановилась и так же порывисто вернулась. – Простите, Вэнс.

– Вам не за что извиняться.

– Есть. Ведь мы довольно сносно справились с задачей. Только Деннис О'Хейган помалкивал, он собирался обсчитать все поточнее.

– Так вы щелкнули этот орешек? – оживился Гарамонд.

– Идея Майка Монкастера, нашего специалиста по элементарным частицам. Вам известно что-нибудь о дельта-частицах?

– Кажется, что-то слышал о дельта-лучах.

– Нет, те – просто плод воображения, хлам истории. Дельтоны были открыты несколько лет назад. Во время последнего отпуска Монкастера попросили помочь научной группе, которая занималась рассеянием космических лучей силовым полем оконной мембраны. Руководитель исследовательской группы хотел заполучить…

– Дениз, вы начали о том, как собираетесь определить направление.

– Об этом я и говорю. Дельтоны очень слабо взаимодействуют с веществом и другими частицами, поэтому их так долго не удавалось обнаружить. По той же причине они способны пройти воздушный слой в десять-пятнадцать миллионов километров. Майк убежден, что дельтоны проникают сквозь линзу силового поля не хуже прочих компонентов космических лучей, поэтому достаточно соорудить хороший детектор, и дело в шляпе. Точнее, два детектора, жестко закрепленных один за другим на вращающейся платформе. Счетчик должен срабатывать на совпадениях, когда частица пройдет через оба детектора. Стоит нам поймать хотя бы одну, и ось прибора укажет направление, откуда она прилетела.

– Думаете, это осуществимо?!

– Полагаю, да, – потеплевшим голосом ответила Дениз. – Правда, предстоит еще оценка времени ожидания, то есть средний промежуток между пролетом двух частиц. А он может быть порядочным. Однако мы, собрав достаточно массивные детекторы или сделав их штук десять, сведем этот промежуток к минимуму.

Расстояние между Гарамондом и Элизабет Линдстром резко сократилось. Сердце капитана заныло от радостно-горького предвкушением мести.

– Прекрасная новость!

– Конечно, – произнесла Дениз. – Мое приданое.

– Я что-то не пойму…

– Впервые вы одарили меня своим вниманием, когда я высказала мысль лететь через Окно. Вам ведь хотелось ее услышать? – Она невесело рассмеялась. – Вот я и подумала, что добьюсь того же доброй вестью еще раз.

Гарамонд нерешительно поднял руку и коснулся ее щеки.

– Дениз, я…

– Не надо, Вэнс, и довольно об этом. – Она отстранила его руку и встала. – Наивность, только и всего.

Позже, ожидая прихода сна, Гарамонд впервые за долгие месяцы остро почувствовал, что холодный, суровый вакуум космоса совсем недалеко. Внизу, под раскладушкой. Ощущение сохранилось и во сне. Капитану снился край опасного обрыва, и какая-то сила влечет его сделать шаг, один шаг, и все будет кончено.

Глава 15

По пути на аэродром, где предстояли испытания, Гарамонд встретил молодого человека с любопытным сооружением на голове, похожим на шляпу кули. Ответив на вялое приветствие, капитан решил, что необычный головной убор, привезен парнем как сувенир с Востока. Но через несколько шагов увидел такие же шляпы у рабочих, суетившихся на стройплощадке.

Приглядевшись, он понял, что они сплетены из свежей соломы. В полетах экипажем периодически овладевала страсть к какому-нибудь дурацкому занятию. Всеобщее увлечение распространялось, словно поветрие. Вот и сейчас половина людей, косивших траву на другом конце площадки, щеголяла в шляпах кули.

Старший помощник встретил капитана у ангара. Широкоплечая фигура заслонила весь дверной проем.

– Доброе утро, Вэнс. У нас почти все готово.

– Прекрасно. – Гарамонд оценивающим взглядом посмотрел на самолет, потом кивнул в сторону луга. – Какого черта они вырядились в эти штуки? Здесь не рисовое поле?

– Тут, видишь ли, бывает жарковато. Особенно когда солнце в зените.

Гарамонд пропустил его сарказм мимо ушей.

– Но почему именно такие шляпы?

– Наверное, они удобны, их просто сделать. Вполне пригодная защита от перегрева, когда с утра до вечера торчишь на жаре.

– Все-таки они мне не по вкусу.

– Ты не работаешь целый день на солнцепеке. В ответе старпома сквозила холодность.

Капитан посмотрел на друга и чуть не отпрянул: его обдало волной гнева и неприязни.

– Ты чем-то недоволен, Клифф? Может, считаешь, я не лучшим образом распоряжаюсь людьми?

– Нет, все отлично – в смысле наших интересов.

– А чем они отличны от интересов остальных?

– Приближаются холода. Остающиеся здесь предпочли бы строить дома и перерабатывать траву на протеиновые брикеты.

– Клифф, у тебя типичный синдром Орбитсвиля, – сказал он, помолчав. –Непреодолимое отвращение к выполнению чужих указаний, верно?

– Вроде того.

– Тогда давай сядем, все обсудим и выработаем совместный план действий. Решим, какие дела важнее для общего блага, чем заниматься в первую очередь, а что оставить на потом.

– Ну да, и мы по-прежнему будем плясать под твою дудку, а тебе и командовать не придется, – сказал Нейпир сварливо, но уже улыбаясь. Гарамонд улыбнулся в ответ.

– Как ты думаешь, почему я предложил это? – Хотя кризис миновал, капитан предвидел рецидивы. – Прекрасный повод, чтоб откупорить бутылку и промыть сегодня вечером мозги.

– Мне казалось, виски у нас иссякло.

– Его полным-полно.

– Ты подразумеваешь самогон Бертона?

– Почему бы и нет?

Нейпир состроил презрительную мину.

– Давай лучше как-нибудь в другой раз. – Раньше он не грешил привередливостью. – Осмотрим аэроплан?

– Разумеется.

Они направились к стоявшему на поле новенькому самолету, похожему на экспонат музея аэронавтики. Широкие крылья с косыми подпорками, приделанные к верхней части фюзеляжа, высоко задранный нос и шасси с лыжами. Однако Гарамонд нисколько не сомневался в его возможностях и летных качествах. Неказистая машина поднимет экипаж из пятерых человек и сможет лететь без посадки пятьдесят дней при крейсерской скорости пятьсот километров в час. Потом приземлится для пополнения запасов пищи и воды, да и то лишь потому, что больше двух третей груза составят запчасти, "железная корова" и прочий багаж.

Капитан перевел взгляд на другие еще не законченные машины, стоявшие на сборочной линии под открытым небом, а потом на прямоугольный черный экран детектора дельтонов. Представив себе равнодушное пространство, которое предстояло преодолеть, он почувствовал внутренний холодок. Если бы не жажда мести, поддерживающая волю к жизни, Гарамонд, возможно, сдался бы. Элизабет Линдстром, отняв у него все, ради чего стоило жить, иронией судьбы дала ему и новую цель существования и способ с ним покончить. Ведь нельзя надолго пережить того, чью грудь рвешь голыми руками, разрываешь ребра и…

– Я знаю, о чем ты думаешь, Вэнс.

– В самом деле? – Гарамонд уставился на незнакомца. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить, кто этот человек. Боль в сердце исказила действительность. С недавних пор с капитаном случались подобные заверты, и вот – опять – пока они шагали к самолету, его затянуло в мир безумия.

– Ну, не тяни, старпом, – услышал он свой голос.

– По-моему, в глубине души ты доволен, что электронщики в лаборатории не сумели сделать автопилот. Раз путь такой далекий, лететь нужно самим. Чтобы потом сказать: мы добились успеха собственными силами.

Гарамонд согласно наклонил голову.

В группе техников, крутившихся возле самолета, он заметил еще одну шляпу. Когда ее обладатель повернулся к нему, капитан был поражен. Уж кто-кто, а заведующий производством Трай Литмен всегда уделял повышенное внимание своему костюму, который скрадывал дефекты его фигуры.

– С виду – хорош, – одобрил Гарамонд. – Готовность к полету? – Готов, насколько это вообще возможно, – ответил Литмен. Подобного ответа капитан тоже не ожидал от него, как и дурацкого конуса на башке.

– А если поточнее?

– Спокойно, Вэнс, расслабьтесь. – В тени, отбрасываемой полями шляпы, блеснула улыбка. – Этот воздушный корабль донесет тебя куда пожелаешь.

– Я готов поднять его немедленно, – предложил стоявший неподалеку Бронек.

– У вас легкая рука?

– Надеюсь, сэр, если компьютер не подвел, когда рисовал этого птеродактиля. Во всяком случае, вчера я раза три проехался по полю, и машина вела себя пристойно.

– Тогда – вперед, и да сопутствует вам удача.

Молодой человек залез в прозрачную кабину и пристегнулся. Секундой позже засветилась приборная доска, пропеллеры начали беззвучно набирать обороты. Винты вертелись все быстрее, техники, закрываясь руками от мощного воздушного потока, попятились, бригада рабочих бросилась врассыпную со взлетно-посадочной полосы, и самолет под радостные крики двинулся с места.

Без груза машина оторвалась от земли после очень короткого разбега. Поднимаясь выше и выше, она пролетела несколько километров по прямой, потом лениво наклонилась, сделала вираж и принялась описывать круги над лагерем. Самолет скользил по воздуху, словно чайка, парящая на свежем ветру.

На третьем витке капитану показалось, что от крыла отделился маленький предмет и, кувыркнувшись, промелькнул к земле.

– Эй, там что-то отвалилось, – воскликнул Нейпир, заслоняя глаза от солнца.

– Все в порядке, – уверенно ответил Литмен.

– Я тоже видел, – подтвердил Гарамонд. – Посадите-ка, на всякий случай в грузовик врача!

– Без толку. Нам пришлось снять коробку передач.

– Что?! – Капитан грозно уставился на смущенно-дерзкую физиономию руководителя работ. – Мы договаривались держать машину наготове!

– Наверное, я забыл.

Рука Гарамонда взметнулась, и шляпа с головы Литмена покатилась по земле.

– Вы не батрак, – рявкнул капитан, – а старший офицер "Старфлайта"! И я намерен выяснить, как вы посмели…

– Бронек летит назад! – завопил кто-то.

Пилот не сделал попытки или не сумел точно зайти на взлетно-посадочную полосу. Самолет летел параллельно ей, заметно вздрагивал и клевал носом под порывами встречного ветра. Гарамонд мысленно продолжил линию полета и чуть успокоился, поняв, что он приземлится севернее ангаров и палаток, теснящихся вокруг остова "Биссендорфа". Самолет продолжал спуск, немного рыская, но в целом неплохо держась курса. – Говорю же, не о чем тревожиться, – обиженно пробурчал Литмен.

– Ваше счастье, если вы правы. – Гарамонд, не отрываясь, следил за полетом Бронека. Еще не время праздновать победу, в любое мгновение может произойти неуловимый перелом, и машина вдруг выйдет из повиновения. Этот миг настал, когда остановился правый винт. Правое крыло словно задело за невидимый барьер, самолет накренился и стал зигзагами снижаться на склон холма. Как раз, внезапно понял капитан – в сторону черного экрана детектора дельтонов. За несколько секунд до катастрофы капитан затаил дыхание, а обреченный самолет, шатаясь, несся к земле. Еще не достиг ушей грохот удара, а Гарамонд уже сбросил оцепенение и помчался к месту катастрофы.

Бронека спасли рамы детекторных экранов. Они приняли удар, согнулись, охватив крылья, вытянулись, словно лианы, и поглотили большую часть кинетической энергии. Когда подбежал Гарамонд, пилота уже вытащили из-под обломков и усадили на траву. Вокруг него суетились техники, работавшие в небольшом сарайчике рядом с детектором.

– Слава Богу, что ты врезался в эту штуковину, – не вполне искренне сказал Гарамонд. – Ты цел?

– Я-то цел, но все остальное – вдребезги. – Бронек порывался встать с земли, но капитан придержал его за плечо.

– Не двигайся, сначала пусть тебя осмотрят медики. Что произошло?

– Отвалилась средняя панель крыла.

– Просто так взяла и отвалилась? – недоверчиво переспросил он.

Бронек кивнул.

– Да, и прихватила с собой привод управления двигателем, иначе я бы справился с машиной.

– Литмен! Разыщите эту панель и принесите сюда. Живо!

Запыхавшийся Литмен раздраженно крякнул, но без возражений развернулся и побежал по склону. Гарамонд подождал, пока врач не осмотрит Бронека, потом занялся обломками дельтонного детектора. Где-то посреди груды продолжал работать поврежденный двигатель. Он испускал гиромагнитные импульсы, и безвредные вспышки расфокусированной энергии блуждали по кускам металла, словно огни святого Эльма.

Разрушения выглядели необратимыми, однако капитан спросил мнение О'Хейгана.

– Экран пришел в полнейшую негодность, – подтвердил тот.

– Сколько времени потребуется на изготовление нового?

– Думаю, с неделю, – ответил О'Хейган. – Но мы теперь сконструируем модульную установку. Тогда уже через два-три дня у нас будут небольшие действующие экраны. Пока закончат ваши аэропланы, мы доведем суммарную площадь до нужной величины.

– Приступайте.

Научный руководитель остался уныло осматривать обломки, а Гарамонд двинулся навстречу людям, которые несли найденный кусок обшивки. Он сразу заметил, что края пластмассового листа тронуты сваркой только в нескольких местах.

Гарамонд перевел взгляд на Литмена.

– Кто отвечал за сварку этой панели и кому вы поручали проверку?

– Трудно сказать, – промямлил Литмен.

– Вы не помните?

Литмен кивнул.

– Сверьтесь с рабочим журналом, – ласково посоветовал капитан.

Литмен внезапно разъярился, его лицо побагровело.

– Какой, к черту, журнал? Вы что, с луны свалились, мистер Гарамонд? Вам известно, как мало в цеху людей и материалов? Зима на носу, сейчас важнее подготовка к холодам, а не ваши забавы.

– Не вам судить, что сейчас важнее.

– Еще бы! – У толстяка покраснели даже белки глаз. Он оглянулся вокруг, словно ища свидетелей. – Где уж мне, я ведь простой чернорабочий из тех, кому положено лишь вкалывать да лезть из кожи вон ради вашего чертова графика, взятого с потолка. Но вы кое-чего не уразумели, мистер Гарамонд. Здесь пара рабочих рук ценнее двадцати луженых командирских глоток. – Литмен стиснул кулаки. – Куда вы денетесь, если мы откажемся достраивать ваши самолеты?

По толпе пронеслось невнятное бормотание.

Клифф Нейпир шагнул вперед.

– Для так называемого чернорабочего, – презрительно заговорил он – вы чересчур болтливы, мистер Литмен. А потому…

– Спокойно, Клифф, – Гарамонд положил руку ему на плечо и громко, чтобы слышали все, сказал: – Мне известно и понятно желание устроиться получше, обеспечить себе сносное существование зимой. Мало того, я разделяю точку зрения на старфлайтовских бездельников, однако смею вас уверить, что не отстану, пока самолеты не будут построены. Но если мы вылетим, а в пути обнаружится халтура, я прикажу поворачивать обратно. Гарамонд выдержал многозначительную паузу.

– Единственный способ навсегда избавиться от меня – работать на совесть. Нечего жаловаться на сроки и нехватку чего-либо, я прекрасно помню, на что вы все способны, если захотите. Когда мы готовились к прорыву сквозь Окно, времени было не больше, чем сейчас.

Капитан опять замолчал и оглядел понурые лица.

– Отлично сказано, особенно в конце, – прошептал Нейпир. – Ты их уел, если, конечно, у них осталась гордость.

– Эх, черт! – воскликнул кто-то из задних рядов. – Чего тут обсуждать? Не бросать же теперь, раз полдела уже сделано! Мы готовы поднажать.

Толпа, поколебавшись, начала потихоньку рассеиваться. Затих одобрительный шум, не столь горячий, какой хотелось бы услышать капитану, но достаточно решительный. Гарамонд с облегчением подумал, что хоть отчасти восстановил авторитет, подорванный строптивым Траем Литменом. Руководитель сборки с каменным выражением, повернулся, чтобы уйти вслед за остальными.

– Трай, – окликнул его капитан, – давайте обсудим наши проблемы с глазу на глаз.

Тот пожал плечами.

– Зачем? Меня устраивает то, что есть.

– Вот как? А ведь вас считали лучшим техником Разведфлота.

– Все в прошлом, Вэнс. Теперь у меня дела поважнее.

– Важнее человеческой жизни? Из-за вас Бронек мог разбиться насмерть. – Я сожалею о случившемся. Никто не желал ему зла, я рад, что он легко отделался. – Литмен поглядел Гарамонду в глаза. – Знаете, почему они послушались? Вы подарили им Орбитсвиль. Это искупает все остальное. Они собираются разбрестись кто куда, Вэнс, лагерь просуществует не больше года, а потом, скорее всего, опустеет.

– Мы говорили об аварии.

– Нас больше не связывают взаимные обязательства. Любой, кто доверяет свою жизнь машине, не проверенной им лично, глупец. Вам следовало бы это знать.

Капитан долго смотрел ему вслед, даже не пытаясь унять свою неприязнь, хотя понимал, что, видимо, не Литмен, а он сам живет в отрыве от действительности. За обедом Гарамонд усиленно размышлял над последними словами толстяка и пришел к выводу, что должен лично заняться самолетами и лично отвечать за летные качества всей эскадрильи.

Новые обязанности потребовали утомительной работы. Целыми днями он осматривал, подкручивал, укреплял чуть ли не каждую гайку и заклепку, зато, намаявшись, как собака, он стал засыпать, не прикладываясь к бутылке.

Капитан лежал на хвосте седьмого самолета, проверяя шарниры рулей высоты, когда кто-то похлопал его по спине. Время близилось к вечеру, поэтому Гарамонд торопился закончить работу и продолжал свою кропотливую возню. Однако неизвестный не отставал. Тогда капитан сел и увидел перед собой морщинистое лицо О'Хейгана. Ученый никогда не выглядел особо жизнерадостным, но сейчас его унылость приобрела черты вселенская скорби. Тревога заставила Гарамонда проглотить слова упрека. Он выключил налобный фонарь и соскользнул на землю.

– Что-нибудь случилось, Деннис?

О'Хейган озабоченно кивнул.

– Детектор зарегистрировал первую частицу.

– Дельта-частицу?!.. – Капитан вытер лоб тыльной стороной ладони. –Почему же вы не радуетесь? Ведь они-то нам и нужны!

– Мы успели восстановить только восемьдесят процентов площади экранов.

– Ну и что?

– Слишком быстро, Вэнс. Я дважды проверял расчеты Майка Монкастера, к ним не придерешься. При двух экранах с общей площадью пятьсот квадратных метров это должно было произойти дней через восемьдесят, даже девяносто. Вероятность…

– Пустяки! Нам просто повезло! – со смехом перебил его Гарамонд, удивляясь, что еще не разучился смеяться. – Тот самый случай, когда законы вероятности немножко подвирают. Признайтесь, Деннис, они обязаны время от времени давать ошибку.

О'Хейган мрачно помотал головой.

– Законы вероятности, друг мой, никому ничем не обязаны.

Впервые в воздух поднялись все восемь самолетов. Они стартовали в туманной прохладе и, оторвавшись от взлетной полосы, потянулись к голубым небесным аркам. На оптимальной пятисотметровой высоте, обмениваясь краткими сигналами, неуклюжие птицы выровнялись, построились клином, а потом, описав прощальный круг над лагерем, взяли курс на восток. Вот тень последнего скользнула по металлической скорлупе "Биссендорфа", и стая пропала в туманной дымке.

Глава 16

8-й день пути. По расчетам пройдено 94.350 километров.

Эти записи задуманы как дневниковые, но я решил обойтись без традиционных сокращений, к которым прибегают любители, быстро охладевающие к долгой писанине, и растянуть это занятие.

Видимо, правильнее было бы назвать его бортовым журналом. Хотя журнал ведут для записи событий, происшедших во время путешествия, а мои нерегулярные заметки, вероятно, будут посвящены псевдособытиям в условиях однообразия. Несмотря на мое решение, я все же собираюсь вместо слова "Орбитсвиль" писать большое "О". Это и короче, и лучше отражает его суть. Клифф Нейпир правильно понял мою нелюбовь к автопилотам. Ручное управление, рассуждал я, хоть как-то займет нас и избавит от скуки. Не тут-то было. На борту нас пятеро, мы ведем машину, сменяя друг друга. Вахты составлены с таким расчетом, чтобы в кабине день и ночь находился опытный пилот, то есть, либо Бронек, либо я. Но в течение суток бывает лишь два коротких отрезка времени, когда управлять самолетом сложнее, чем, допустим, автомобилем.

По "утрам" холодные воздушные слои, которые часами равномерно опускались, медленно перемешиваясь, вдруг начинают резко прогреваться. Тогда конвективные потоки вызывают весьма бурные атмосферные явления – от гигантских вихрей до проливных дождей. С приходом "ночи" начинается обратный, вероятно, даже более сложный процесс, когда остывший воздух, опускаясь, сталкивается с восходящими потоками от все еще горячей поверхности земли.

Короче говоря, два раза в день мы полчаса крепко держимся за штурвал и неотрывно смотрим на приборы. Боюсь, этого мало, лететь-то нам целых три или четыре года. Но все же мы счастливее других, у нас есть маленькое дополнительное занятие – поддерживать курс в угоду прихотям инерциального датчика направления. Внутри этого простого черного ящика, сделанного командой О'Хейгана, смонтирован примитивный электронный мозг, который захвачен маниакальной мыслью сверять наш курс по азимуту, заложенному в память. Всякий раз, когда мы отклоняемся, мигалка индикатора надоедливо подсказывает, куда повернуть, и не унимается, пока экипаж не вернется на праведную стезю. Остальные самолеты эскадрильи держатся за нами.

К черному ящику подключен дельтонный детектор с сечением ловушки в один квадратный метр. Года через два, когда мы подойти ближе к Бичхэд-Сити, детектор начнет регистрировать дельта-частицы, и ящик скорректирует направление. Иногда я наблюдаю и за детектором, хотя в этом нет необходимости: поправка вносится автоматически, а в цепи детектора имеется динамик, который должен щелкнуть в момент срабатывания ловушки. Но я все равно смотрю…

И мечтаю о встрече с Э.Л. Нет, обойдемся без аббревиатур. С Элизабет Линдстром.

День 23-й. Позади около 278.050 километров.

Пройдена примерно сороковая часть пути, то есть округленно почти семь витков вокруг Земли. Без остановки. Иначе говоря, за 23 дня мы преодолели такое же расстояние, какое луч света пролетает за секунду. Чересчур обескураживающее сравнение для тех, кто привык к полетам с артуровскими скоростями во много раз быстрее света. Утешает лишь то, что мы узнали много нового об О.

Я отчего-то всегда полагал, будто весь он занят однообразной степью. Быть может, с этого все начиналось много эпох тому назад, но позже ветрами надуло настоящие горы. Они, правда, невысокие, хотя кто знает, что еще ждет нас на неисследованной суше площадью в пять миллиардов Земель? Итак, есть горы, иногда – покрытые ледниками, изредка попадаются реки и даже неширокие моря. Наш перелетный клин пересекает их по прямой. Время от времени различаем в телескоп стада пасущихся животных. Наверное, кто-то из предшественников не сразу освоил методику добычи и переработки растительных белков.

Неожиданное разнообразие ландшафта отчасти скрашивает монотонность путешествия, но вскоре все моря и горы кажутся близнецами.

Написав в прошлый раз, что мы пятеро счастливее других, я упустил из виду наших ученых. Сэмми Ямото в "четверке" с головой погрузился в астрономические наблюдения и расчеты, включая точное измерение ширины дневных и ночных полос. Он утверждает, будто даже на своем импровизированном оборудовании сумел бы теперь вычислить азимут на Бичхэд-Сити с точностью до градуса. Подозреваю, он пропускает вахты за пилотским штурвалом, иначе вряд ли смог бы заниматься изысканиями. Надеюсь, это не так, ведь он один из самых неопытных летчиков и должен почаще практиковаться. На первый взгляд, пяти человек экипажа вполне хватит, но ведь кто-то может заболеть, а я не планирую длительных остановок. Машина, вынужденная надолго приземлиться, будет разобрана на запасные части и больше не взлетит. Вместе с ней останется и экипаж.

Клифф Нейпир в "двойке" заполняет часы досуга, помогая Дениз Серра регистрировать флуктуации излучений и гравитационного поля.

Иногда я жалею, что Дениз летит не со мной. Разумеется, это можно устроить, но, оттолкнув ее в ту ночь, я обязан уйти с ее пути. Сейчас даже во сне я вижу Крис и Эйлин мертвыми. Значит, я свыкаюсь с их утратой и, кажется, уже вероломно подыскиваю замену Эйлин. Особого влечения к постельным утехам я не испытываю, причем, уверен, дело здесь не в пережитках отношений с подчиненными, когда обилие серебряного шитья на мундире давало право взять любую женщину из команды.

Во всем, что не касается непосредственных задач перелета, старая иерархия у нас окончательно упразднена. Не обошлось, наверное, без влияния О. Помню, я слегка опешил, увидев списки желающих сопровождать меня. Почему-то мне казалось, что все они будут из младшего командного состава, то есть люди, имеющие виды на карьеру. Но из семидесяти человек половина оказалась рядовыми астронавтами. Я отношусь ко всем одинаково и обращаюсь как с равными.

О уравнял нас всех.

По сравнению с ним мы – человеческие электроны. Слишком ничтожны, чтобы можно было углядеть знаки различия.

День 54-й. Примерно 620.000 километров.

Мы снова в воздухе после первой запланированной посадки. После семинедельного полета мысль о предстоящей трехдневной остановке очей, подбадривала. Восемь опытных пилотов посадили эскадрилью на ровную площадку в идеальном строю. Дни на земле провели, загружая скошенную траву в перерабатывающие агрегаты.

В О стоит так называемая зима. Солнце в зените, но дни короткие, воздух прогревается несильно, поэтому днем свежо, а ночью по-настоящему холодно. Все это заставляет задуматься, почему создатели О позаботились о смене времен года. Если верно мое предположение о галактическом "приюте" или "гостинице", то, видимо, они предварительно изучили разумные формы жизни в окрестностях звезды Пенгелли и обобщили данные о приемлемых параметрах окружающей среды. Стало быть, на большинстве обитаемых планет условия весьма близки к земным, и сами они схожи с колыбелью человечества. В таком случае не есть ли это универсальная предпосылка развития разума? Не вижу связи. Ведь люди сначала появились в экваториальном поясе Земли, где времен года практически нет.

Похоже, погода во время следующих остановок тоже не будет доставлять нам неприятностей. Другое дело – наше физическое состояние. Нетрудная задача накосить и перекидать стожок травы – для многих оказалась почти непосильной. Все устали, мышцы ноют. Решили не пренебрегать в полете тренировками, разработали целый комплекс упражнений.

День 86-й. Приблизительно 1.038.000 км.

Если и дальше все пойдет так же гладко, то путешествие займет меньше времени, чем предполагалось. Правда, "семерка" стала вибрировать на максимальной скорости, закапризничал подшипник правого винта. Пришлось убавить скорость на двадцать километров. Подшипники для осей пропеллеров полагалось делать из магнитно-антифрикционного сплава сорта Е. Неужели такой материал способен износиться за восемьдесят дней непрерывной работы? Подозреваю, что Литмен мог заменить его на сорт D или даже С, хотя, может, не по злому умыслу. Наверное, просто не хватило сплава высшего сорта. Знай я об этом раньше, приказал бы разобрать какое-нибудь стационарное корабельное оборудование. Конечно, у толстяка Литмена появился бы новый повод для недовольства. Как быстро он стал строптивым брюзгой!

Теперь придется внимательно следить за всеми осевыми подшипниками, ведь у нас нет ни запасного сплава, ни возможности выдержать допуски при обработке. Словно археологи, мы все глубже зарываемся в прошлое, проходим сквозь слои технической культуры и сами же при этом регрессируем.

Полет проходит пока без происшествий. Моря, озера, горы, леса, прерии становятся все однообразнее. Миллион километров – незаметный отрезок окружности О, однако я теряюсь, когда пытаюсь умом охватить это расстояние. В школе нас учили, что разум человека не в состоянии постичь значение светового года. Теперь я знаю: мы не в силах представить себе даже световую секунду. Наша группа преодолела путь, равный двадцати пяти кругосветкам, а я все трепыхаюсь, словно птица в силках, застряв мыслью где-то между третьей и четвертой горной грядой. Они встали непреодолимым барьером перед сознанием, а тело все летит вперед, не ведая об опасности возникшего разрыва.

День 93-й. Приблизительно 1.080.000 километров.

Я меняюсь. Как Литмен, как другие.

Иногда я вообще забываю об Элизабет Линдстром, а воспоминания об Эйлин с Крисом не вызывают прежней острой боли. Я извлекаю их словно драгоценности из шкатулки и, полюбовавшись, спокойно убираю обратно. Крышка закрыта, пусть полежат до следующего раза. Нашу жизнь можно сравнить с алгебраической суммой, когда положительные величины радости и счастья отрицаются составляющими страдания и смерти близких. Может ли такая сумма иметь положительный баланс? Мне хочется спросить об этом того, кто сможет меня понять, но Дениз – в другой машине.

День 109-й. Примерно 1.207.000 километров.

Потеряна "шестерка" Тэймена. Это случилось во время второго приземления. Мы снизились строем над, казалось бы, идеально гладкой равниной, но самолет Тэймена, наткнувшись на незамеченный в траве камень, сломал одно из шасси и завалился на крыло. Никто не пострадал, а "шестерку" пришлось списать в утиль. Чтобы уменьшить риск повторения подобных происшествий, впредь будем приземляться гуськом.

Тэймен и его экипаж, в составе которого две женщины, восприняли неудачу философски. Мы задержались на сутки, чтобы помочь им устроить долговременное жилье. Сняли с самолета ненужные экипажу детали, и тут же заменили подшипник правого двигателя "семерки".

Сейчас опять идем на крейсерской скорости. Жаль, что все так вышло, нам будет не хватать оптимизма Джека Тэймена. Странно, но особенно я сожалею о потере "шестерки" ночью. У нас нет радиоальтиметров, поскольку на О не распространяются радиоволны, барометры ненадежны из-за свойств атмосферы, поэтому для определения высоты применяется допотопное приспособление, состоящее из двух лазеров на носу и хвосте каждой машины. Приборы укреплены так, чтобы передний рубиновый луч и белый задний скрещивались внизу, под каждым самолетом, и, если он хорошо держит высоту, по земле скользит розовое пятно. Ночью мы видим внизу клин огней, сопровождающий наш строй. Теперь пропал один из светляков, это сразу заметно и навевает печальные мысли.

День 140-й. Около 1.597.000 километров.

Десять дней продолжаются неприятности с подшипниками. Скорость снижена на пятьдесят км/ч, и при возрастающем износе деталей падает постоянно. Все порядком обескуражены, а я в какой-то степени даже доволен, хотя виду не подаю. Если из строя выйдет одновременно несколько самолетов, люди получат возможность устроиться с относительными удобствами и основать более крупную колонию. Я обсуждал с Нейпиром создавшееся положение по светофону. Даже Клифф, кажется, приуныл.

Единственное "обнадеживающее" обстоятельство заключается в том, что неприятности происходят только на машинах с третьей по восьмую. Номера были даны им в том порядке, в котором они сходили с конвейера. На первой и второй, то есть у нас с Клиффом – пока все в норме. Значит, Литмену хватило сплава Е только на четыре мотора.

Я взял слово "обнадеживающее" в кавычки, потому что такая потеря самолетов на столь ранней стадии перелета может погубить всю экспедицию. Чтобы дойти до цели, потребуется многое, а ресурсов уже не остается.

Пишу ночью, никак не могу уснуть. Я боюсь. Не просто избавиться от страха перед О, который…

Увидев Джо Бронека, покинувшего место второго пилота и появившегося в проходе между койками, Гарамонд отложил перо.

– В чем дело, Джо? – спросил он, захлопывая тетрадь.

– Видите ли, сэр…

– Просто Вэнс.

– Простите, я… Вэнс, прошу вас пройти на минутку в кабину. Там что-то непонятное.

– На каком приборе?

Бронек мотнул головой.

– Не на приборе. На горизонте. Там огни. Похоже, впереди какой-то город. Или вроде того.

Глава 17

Хотя Бронек показал, куда смотреть, Гарамонду понадобилось время, чтобы разглядеть желтоватое зарево. Выглядело оно малоутешительно.

Делия Лиггетт, сидевшая за штурвалом, подняла голову.

– Неужели нам повезло?

– Это не Бичхэд-Сити, – отрезал Гарамонд.

– Я думала, мы допустили ошибку в вычислениях.

– Конечно, оценка расстояния, которое пролетел "Биссендорф", груба, но не настолько же. Бичхэд-Сити мы увидим года через два.

– Тогда что там такое?

– Кто знает? Может, неизвестное явление природы?

– Нет, – сказал Бронек и протянул Гарамонду бинокль. – Поглядите-ка. – Действительно, город. Опять инопланетяне, – наведя бинокль на резкость, задумчиво произнес капитан. – Они дьявольски далеко забрались! Тут раздался голос из светофона:

– Говорит Второй. Как слышите меня?

– Слышим нормально, Клифф.

– Вы видите то же, что и мы?

– Ты подумал о том же, о чем и я?

Нейпир заколебался.

– Да, если ты имеешь в виду расстояние от Окна. Полагаю, эти инопланетяне попали на Орбитсвиль задолго до нас. Видал, куда забрели. Им могли понадобиться сотни, даже тысячи лет.

– Охота была сюда тащиться. Орбитсвиль всюду одинаков, здесь ничем не лучше, чем в других местах.

– Это с нашей точки зрения, Вэнс. Другим может казаться иначе.

– Не знаю, не знаю, – с сомнением протянул Гарамонд.

Он сел в запасное кресло и стал дожидаться зари. Но через час, когда вал дневного света промчался с востока на запад, видимость ухудшилась. Чужой город, хотя до него осталась какая-то сотня километров, неожиданно слился с местностью. В бинокль были видны едва различимые на фоне зелени разноцветные пятнышки. Во время светофонного обмена мнениями кто-то выразил надежду, что тут можно разжиться новыми подшипниками или как-нибудь восстановить старые. Капитан в глубине души тоже рассчитывал на высокий уровень технологии инопланетян. Однако чем больше сокращалось расстояние до поселения, маячившего впереди, тем явственнее оно смахивало на старинный городок американского Запада.

– Слишком уж сельский вид у этого мегаполиса, – заметил геолог Ролстон, взяв у капитана бинокль.

– Нельзя мерить чужую культуру на свой аршин, – ответил тот. – Хотя у меня такое же чувство: перед нами малоразвитая сельскохозяйственная община. На мой взгляд, всякая раса, поселившись на Орбитсвиле, превращается в фермерскую; в других занятиях просто нет надобности.

– Минуточку, Вэнс! – Ролстон напрягся. – Не исключено, что мы все-таки получим свои подшипники. Кажется, впереди аэроплан.

Пораженный Гарамонд выхватил у него бинокль. Вскоре он, наконец, отыскал яркое пятно неправильной формы, перемещавшееся на меньшей высоте. Самолетик летел прямо на эскадрилью. Продолжая наблюдение, капитан заметил новые яркие точки, взлетевшие снизу. Покружившись, они застыли в обманчивой неподвижности, значит, тоже легли на встречный курс. Ролстон дал предупредительный сигнал остальным машинам землян.

– Торжественная встреча, – произнес он, когда чужие самолеты стали видны невооруженным глазом. – А у нас, как назло, никакого оружия. Что делать, если они нас атакуют?

– Будем надеяться на их дружелюбие или, по крайней мере, на отсутствие враждебности. – Гарамонд подрегулировал бинокль. – Эта пестрая компания не очень-то напоминает военно-воздушные силы.

– Древние рыцари тоже выходили на битву в разноцветных доспехах.

– Здесь не тот случай. Слишком малы и разнотипны эти самолеты. – Пока капитан приглядывался к городу, продолжая изучать его, два авиаотряда встретились и перемешались.

Желто-зеленый моноплан пристроился рядом с ведущим землян и покачал плоскостями. Его фюзеляж венчал прозрачный пузырь кабины, сквозь который угадывались очертания фигуры, похожей на человеческую. Бронек, пересевший за штурвал, счастливо рассмеялся и ответил на приветствия гуманоида. Вслед за ним то же самое сделал голубой биплан.

– Контакт! – закричал пилот. – Это не клоуны, Вэнс! Мы сможем понять друг друга!

– Ну-ну, посмотрим, как вы получите разрешение на посадку, – не разделяя его восторга, пробурчал Гарамонд.

– Мигом уладим, – не поняв сарказма, веселился Бронек.

Пока он, оживленно жестикулируя, пытался объяснить инопланетянам свое желание, капитан постарался рассмотреть чужие самолеты. До сих пор он не заметил ни одной пары одинакового цвета, теперь же убедился, что они разнятся и конструкцией. Многие были винтомоторными, но по меньшей мере на двух стояли турбореактивные двигатели, а одна машина выглядела, как любительский ракетоплан. Были среди них самолеты традиционных крестообразных конструкций, со стреловидными крыльями, "рама" с двойным фюзеляжем.

– Разношерстная публика, – прокомментировал Ролстон и добавил с ноткой разочарования: – У них двигатели внутреннего сгорания. Если все остальное на таком же уровне, проку от аборигенов будет немного.

– Откуда они берут топливо? Неужели тут есть ископаемые запасы?

– Не исключено. Все зависит от возраста Орбитсвиля. – Ролстон с профессиональным отвращением оглядел местность внизу. – Мое геологическое образование здесь ни черта не стоит. Тут не годятся общепринятые теории.

– Кажется, можно приземляться, – объявил Бронек. – Наш друг дважды кивнул носом.

– Прекрасно. Передайте остальным.

Под крыльями замелькали окраины городка. Бронек привстал с кресла и завертел головой.

– Не пойму, где у них аэродром. Придется заходить на второй круг.

Капитан хлопнул пилота по плечу.

– Тебе вряд ли удастся обнаружить центральный аэропорт.

Самолет накренился, и возникла панорама города. Несмотря на его внушительные размеры, внизу не видно было ни улиц, ни заводов, ни других крупных зданий. У Гарамонда сложилось впечатление, что это просто тысячи охотничьих домиков посреди леса. Тут и там виднелись поляны величиной с футбольное поле неправильной формы. Цветные самолетики разлетелись в разные стороны, направляясь очевидно к этим посадочным площадкам. Они бесцеремонно пересекали курс друг друга, маневрировали, не соблюдая никаких правил. Порой казалось, что столкновения не избежать. У Бронека даже дух захватило, но все обошлось. Самолетики благополучно приземлились, предоставив гостям кружить в поисках подходящей поляны.

– Бред, – произнес молодой пилот. – Не могу же я плюхнуться прямо на одну из этих приусадебных лужаек!

– Поищем подходящее поле за Городом и сядем, как договорились, след в след, – сказал Гарамонд.

Он поудобнее устроился в кресле и пристегнул ремни безопасности. Самолет пошел на снижение, описал два круга на бреющем полете и приземлился на широкий луг, несколько раз подпрыгнув на кочках. Бронек отрулил в сторону и стал наблюдать, как остальные шесть машин садились одна за другой, выстраиваясь после короткого пробега в неровную линию. Замерли винты, откинулись фонари кабин.

Воздух, напоенный запахами трав, хлынул в легкие капитана. Он невольно расслабился, наслаждаясь тишиной. Ощущение покоя пробудило в нем воспоминания о коротком отдыхе дома, на Земле. Радость жизни, доходящая до исступления, была хорошо знакома астронавтам Разведфлота. С ней следовало бороться, держа чувства под жестким контролем, иначе в начале следующего полета неосторожными завладевала глубочайшая хандра. Однако, вдыхая упругий свежий воздух, Гарамонд ослабил бдительность и поддался эмоциям. "Еще два года пути, днем и ночью, – пришла непрошенная мысль. – Я не выдержу. Никто бы не выдержал".

– Идемте, Вэнс, разомнемся, – спрыгивая в траву, позвал его Бронек. Делия Лиггетт, Ролстон, молодой врач Пьер Тарк последовали его примеру. Гарамонд махнул им рукой и занялся ремнями.

"Целых два года полета, не меньше! Ради чего?”

Снаружи доносился смех. Экипажи обменивались приветствиями; дружескими тычками, шутили над чьими-то затянувшимися объятиями и поцелуями.

"Чего я добьюсь, если даже сумею убить президента? Все равно я опоздал. Эйлин с Крисом уже не поможешь. Согласились бы они, чтобы я обрек себя на казнь?”

Охваченный радостным возбуждением, Гарамонд вылез на крыло. Дома и сады инопланетян выглядели отсюда сонным деревенским царством. Капитан оглядел лимонно-зеленые просторы и спрыгнул вниз, где его уже поджидали Клифф Нейпир и Дениз Серра. Они тепло поздоровались. Дениз смотрела весело и открыто. В форменных брюках и оранжевой блузке вместо кителя, она показалась Гарамонду еще красивее. Почти сразу к компании присоединились О'Хейган и Сэмми Ямото. Оба поседели и постарели, при ежедневном общении с ними он не замечал этих перемен.

О'Хейган, не тратя времени на веселье, сразу занялся насущными делами.

– Нам предстоит трудное решение, Вэнс. На пяти машинах подшипники дышат на ладан, если не принять меры, двигатели в любой момент могут выйти из строя. Не имеет смысла и даже опасно продолжать перелет, не восстановив их. – Он наклонил голову, ожидая возражений.

– Вынужден согласиться, – ответил капитан, с удовольствием поглядывая на Дениз.

О'Хейган удивленно поднял брови.

– В таком случае при встрече с аборигенами необходимо перво-наперво определить их технические возможности.

– Вы же видели их авиацию. Не тот уровень. Без гиромагнитных двигателей им не нужны магнито-антифрикционные подшипники.

– Что верно, то верно. Однако, износостойкость магнитного подшипника можно повысить, заключив его в другой подшипник, хотя бы в примитивный шариковый. Остается только заказать туземцам штук двадцать стандартных деталей и с их помощью повысить надежность наших движков. По-моему, я прав.

– Необходима высокая точность обработки.

О'Хейган громко фыркнул.

– Можно подумать, я не понимаю.

– Боюсь, это окажется…

Гарамонд замолчал, внезапно поняв, что говорит слишком громко. Голоса вокруг умолкли, установилась напряженная тишина. Он обернулся и увидел движущуюся к ним фантастическую процессию. Туземцы явно походили на гуманоидов. В одежде преобладали коричневые и желтые тона, гармонировавшие с песочным цветом их кожи. Они были лысыми, ротовые отверстия, глаза и ушные раковины находились на привычных местах. Видимые признаки половых различий отсутствовали. Некоторые инопланетяне шли пешком, другие ехали на двух– и трехколесных велосипедах, третьи катили на мопедах, а некоторые даже на автомобилях.

Приблизившись к самолетам землян, они остановились метрах в двадцати, и в наступившей тишине люди услышали негромкое гудение или тональное пение.

Хотя предстоящий контакт с разумными существами казался гораздо более многообещающим, нежели немая сцена при первой встрече с клоунами, Гарамонд смотрел на инопланетян с удивившим его самого безразличием.

– Попробуйте поговорить с ними, – обратился к нему О'Хейган.

– Нет, Деннис, теперь ваша очередь вписать свое имя в анналы истории. Воспользуйтесь случаем и действуйте на свое усмотрение.

О'Хейган воспрял духом.

– Тогда будем действовать по науке.

Он направился к ближайшему аборигену, который, казалось, с интересом уставился на него.

– Все без толку, – пробормотал себе под нос капитан.

– Вы что-то сказали? – повернул голову Ямото.

– Ничего, Сэмми. Просто подумал вслух.

– Э-э, Вэнс, это опасный симптом, – засмеялся Ямото.

Гарамонд рассеянно кивнул.

"Деннис О'Хейган еще не понял, что эти люди никогда не сделают того, что он хочет. Допустим даже, он добьется своего, и мы уговорим их изготовить подшипники. Какой смысл продолжать путь? Дело не в моем разочаровании или смене настроения. Компьютеры твердили то же самое: группе из двух самолетов типа наших не хватит резервов на столь долгое путешествие. Следовательно, я не смогу вернуться в Бичхэд-Сити, это ясно, как Божий день. Если я даже дотяну, то ничего уже не сделаю для Криса и Эйлин".

Гуманоиды глазели на людей больше часа, потом потихоньку потянулись назад в свой город. Вскоре луг опустел. Они напоминали детей, побывавших на ярмарке, где показывают всякие фокусы и чудеса, но не настолько увлекательные, чтобы ради них пропустить обед.

Наконец за деревьями исчезла последняя ярко раскрашенная машина. Люди молча поглядели ей вслед, потом заговорили все разом. В их оживленном гомоне слышалось не разочарованием а, скорее, облегчение после долгого напряжения безмолвной встречи.

Достали из запасов бутылки самодельного спиртного, и отряд двинулся к берегу видневшегося невдалеке озера. Некоторые сразу бросились в воду, их примеру, недолго думая, последовали остальные.

– Ерунда какая-то, – сказал Джо Бронек, тряхнув головой. – Мы стояли в два рядочка друг против друга, словно парни и девки в деревенском танце на Терранове.

– Это нормально, – успокоил его Гарамонд. – Никто ведь не разрабатывал дипломатического протокола подобных встреч. Что еще оставалось делать?

– Все равно странно.

– Пожалуй. Неизвестно, правда, что бы мы выиграли, окажись поблизости дипломаты или военные. А так, встретились, поглазели друг на друга и мирно разбрелись по берлогам. Никто никому не причинил вреда. Поверь мне, все могло закончиться гораздо хуже.

– Наверное, вы правы. А вы заметили, как они считали наши самолеты?

– Обратил внимание. – Капитан припомнил частый жест туземцев: длинные смуглые пальцы тыкают в сторону машин.

– Может, они никогда не видели…

– У нас прогресс, капитан, – подходя к ним, объявил О'Хейган. Он помахал пачкой исписанных листков и показал на свой диктофон. – Я выделил из речи этих певунов не меньше шести существительных, вернее, их аналоги. Если бы я учился музыке, то справился бы еще лучше.

– Возьмите кого-нибудь в помощники.

– Уже взял Шелли и Паскаля. Думаю отправиться ненадолго в город.

– Можете не торопиться. Возвращайтесь, когда сочтете нужным, –небрежно ответил Гарамонд.

О'Хейган пытливо посмотрел на него.

– Ладно, Вэнс. Еще мне не терпится поближе изучить их технику, взглянуть на какие-нибудь мастерские.

– Превосходно, Деннис, желаю удачи.

Отвязавшись от О'Хейгана, Гарамонд осмотрелся, увидел оранжевое пятно возле одного из самолетов и зашагал к Дениз Серра. Заметив, что она беседовала с женщинами из других экипажей, он заколебался, хотел было обернуть в сторону, но Дениз помахала ему рукой, прося подождать. Умница, приветливая, обаятельная и желанная. Его идеал.

Девушка оглянулась, нахмурилась, увидев посторонних, и кивнула в сторону безлюдного участка луга с нетронутой травой. Гарамонду было приятно, что она разделяет его желание уединиться.

– Безмерно рад видеть тебя снова.

– Я тоже рада, Вэнс. Как твои дела?

– Лучше. Я словно заново рождаюсь на свет.

– Поздравляю. А я сейчас присутствовала на учредительном собрании женской лиги Орбитсвиля. Мужчин решили не приглашать. Пусть будет немножко таинственно, как в монашеском ордене.

– О-о, продолжайте, сестра Дениз.

Она улыбнулась, потом опять посерьезнела.

– Вэнс, мы проголосовали за прекращение перелета.

– Единогласно?

– Да. Пять самолетов рано или поздно сломаются, а мы уже вряд ли найдем подходящее место для жилья. Эти гудящие туземцы на вид дружелюбны, мы сможем изучать их, вот и полезное занятие на первое время. Не считая продолжения человеческого рода.

– А сколько мужчин хотят остаться?

– Мне очень жаль, Вэнс, но таких большинство.

– Не стоит сожалеть. При создавшемся положении это вполне логично.

– Но ведь у тебя останется только два самолета.

– Ничего страшного, – сказал Гарамонд, думая, когда же он наконец перестанет играть роль мученика и сообщит Дениз, что уже пришел к соглашению с самим собой.

Она взяла его за руку.

– Я же знаю, ты разочарован.

– Спасибо, Дениз. Благодаря тебе я взглянул на многие вещи по-новому. Она немедленно убрала руку, и Гарамонд опять почувствовал неловкость.

Он смотрел на нее внимательно и выжидающе.

– Разве Клифф не сказал тебе, что я жду ребенка? Его ребенка.

Лицо Гарамонда осталось бесстрастным.

– В этом не было необходимости.

– Значит, не говорил. Ну, погоди, доберусь я до этого здорового…

– Я же не совсем слеп, Дениз, – капитан заставил себя улыбнуться, – и все понял, увидев вас сегодня утром. Только еще не успел поздравить.

– Спасибо, Вэнс. В этой глухомани нам понадобится надежный крестный отец.

– Боюсь, к нужному моменту я буду уже далеко.

– О-о! – Дениз растерянно отвернулась. – А я подумала…

– Что я сдамся? Нет. Не все еще потеряно, ведь в ответе компьютера, сама знаешь, не содержалось категорического утверждения, будто двумя самолетами невозможно достичь Бичхэд-Сити. Дело упирается в простое везение или невезение, не правда ли?

– Смахивает на русскую рулетку.

– Ладно, Дениз, поговорим об этом в другой раз.

Гарамонд отвернулся, но она схватила его за локоть.

– Прости, мне не следовало так говорить.

Он взял ее ладонь и пожал, снимая со своей руки.

– Я действительно рад за вас с Клиффом. А сейчас извини, у меня уйма дел.

Несколько часов капитан прикидывал, как уместить нужные вещи в двух оставшихся самолетах. Наступила мгновенная темнота, но он, включив свет, продолжал сосредоточенно работать. Ветерок доносил из лагеря звуки пирушки, однако капитан не обращал на них внимания, считая и пересчитывая десятки вариантов распределения нагрузки, стараясь наиболее оптимально использовать полезное пространство фюзеляжей.

На борт поднялся О'Хейган и протиснулся к застеленному старыми картами столу.

– Я только теперь осознал, насколько привык полагаться на компьютеры, – посетовал капитан.

О'Хейган нетерпеливо тряхнул головой.

– А я провел самый удивительный день в моей жизни. Чтобы прийти в себя, мне, пожалуй, необходимо выпить. Поделитесь своими запасами. –Ученый плюхнулся на стул, не дожидаясь, пока Гарамонд достанет пластмассовую бутылку, потом осторожно глотнул прямо из горлышка. – Время не меняет эту отраву.

– Зато меняет человека, который ее изготовил.

– Как и всех нас. – О'Хейган отпил еще глоток и, видимо, решил закончить предисловие. – Надежда оказалась тщетной. Ни черта мы не добудем у этих аборигенов. Знаете, почему?

– Потому что у них нет таких станков?

– Вот именно. Они работают вручную. Вы это знали?

– Догадывался. У них есть автомобили и аэропланы, но нет заводов, аэродромов и дорог.

– Недурно, Вэнс. На сей раз вы всех опередили. – Деннис побарабанил пальцами по столу. В тесном пространстве самолета дробь прозвучала гулко и неприятно. О'Хейган снова заговорил, но уже без свойственной ему язвительности: – Они пошли другим путем. Ни разделения труда, ни массового производства, ни стандартизации, одна кустарщина. Желающий иметь автомобиль или электросбивалку для теста делает их сам от начала до конца. Вы заметили, у них даже велосипеды разные?

– Конечно. Они зачем-то подсчитывали наши самолеты.

– Я тоже обратил внимание, хотя тогда не понял. Должно быть, их поразила эскадрилья одинаковых машин.

– Вряд ли они поразились, – не согласился Вэнс. – Может, слегка удивились. Мне показалось, что эти люди по натуре не любопытны. Если у каждого аборигена есть свой отдельный дом, значит, в городе тысяч двадцать жителей. А подивиться на нас явились от силы две сотни. И почти все приехали на собственном транспорте.

– Стало быть, по-вашему, нас встречали только фанатики технического прогресса?

– Скажем так: изобретатели. Наши машины интересовали их гораздо больше, нежели мы сами. Такие соседи не станут совать нос в чужие дела, но и сами не вызывают любопытства.

О'Хейган подозрительно уставился на исписанные листки бумаги, разбросанные по столу.

– Вы намерены отправиться дальше?

– Да. – Капитан решил ограничиться самым коротким ответом.

– А экипаж? Желающие есть?

– Пока не знаю.

Ученый тяжело вздохнул.

– Я до смерти устал от полета. Он доконает меня, Вэнс. Но если мне придется жить среди людей, которые каждые два года заново изобретают велосипед, я спячу. Возьмите меня с собой.

– Спасибо, Деннис. – Гарамонд вдруг почувствовал, как защипало глаза. – Не стоит благодарности, – отрывисто произнес О'Хейган. – Давайте лучше посмотрим, чем вы собираетесь набить эти летающие душегубки?

Глава 18

Вопреки ожиданиям, Гарамонд собрал два экипажа по четыре человека и возобновил перелет. На рассвете обе машины поднялись в воздух и, не сделав прощального круга, не помахав даже крыльями, беззвучно ушли на восток.

День 193-й. Около 2.160.000 километров Вероятно, это последняя запись в моем журнале. Слова утрачивают свое значение. Мы заметно меньше разговариваем друг с другом. Но молчание не вызвано отчуждением, напротив, мы стали единым организмом. Поэтому странно, когда кто-нибудь вдруг начинает шевелить губами и языком, вызывая бессмысленные звуковые колебания. Произнесенные фразы рассыпаются на отдельные слова, слоги, звуки, услышанное больше не воздействует на работу мысли.

Порой мне кажется, то же самое происходит и со зрением. Мыслительный процесс никак не связан со зрительными образами. Мы пронеслись над тысячью морей, десятком тысяч горных стран. Возникнув на горизонте, они каждый раз поражают своей одинаковостью. Необычной формы вершина, излучина реки, причудливая группа островов появляются, суля новизну, однако тут же превращаются в банальные, безликие географические детали рельефа и бесследно исчезают. Я бы назвал это явление обманчивым разнообразием монотонности. Не будь у нас инерциальных датчиков курса, мне бы казалось, будто мы кружим на одном месте.

Впрочем, это не совсем так, поскольку мы научились ориентироваться по дневным ребрам на небе. Забавно думать о себе как о микроскопической мошке, залетевшей в сферический купол гигантского собора. Все наше сомнительное преимущество перед нею – это умение держаться постоянного направления по граням подвешенной в центре купола хрустальной люстры. Ведя машину под одним углом к прозрачно-голубым полоскам, я могу полчаса лететь, ни разу не услышав зуммера черного ящика, требующего поправки. Второй черный ящик, портативный детектор дельтонов, по-прежнему молчит, хотя мы в пути уже полгода. Деннис был прав: нам повезло с первой дельта-частицей.

Обратный прогиб, горизонта позволяет на глазок поддерживать постоянную высоту полета. Недавно мне пришло в голову, что при размерах Орбитсвиля у линии горизонта не должно быть никакого заметного изгиба, но Деннис, как всегда, сумел придумать правдоподобное объяснение. На самом деле горизонт прямой, а его вогнутость – это оптический обман. По его словам, еще древние греки учитывали подобный эффект при строительстве храмов.

Обе машины показали себя с лучшей стороны. Летим без непредвиденных поломок. На обоих самолетах имеется по запасному двигателю, что намного увеличило нагрузку, но это необходимо. Главный блок гиромагнитного двигателя – просто металлическая болванка, в которой большинство атомов кристаллической решетки колеблются в унисон и резонируют. Однако атомный оркестр способен без предупреждения разладиться и зазвучать в диссонанс. Тогда мощность упадет до нуля, и единственный выход – замена двигателя. Нам дано воспользоваться такой возможностью лишь дважды.

К счастью, пока возникают только незначительные технические трудности. Серьезных неполадок, из-за которых пришлось бы пойти на вынужденную посадку, до сих пор не возникало, хотя они могут произойти в любой момент и с каждым днем все с большей вероятностью.

Наибольшее опасение вызывает не техника, а биологические автоматы, то есть сами люди.

Все, кроме молодого Бронека, страдают мигренями, головокружениями, морской болезнью, запорами. Отчасти этим мы обязаны, по-видимому, затяжному нервному напряжению, но из-за растущей ненадежности авиации не решаемся прибегать к транквилизаторам. Особенно меня тревожит Деннис. Наверное, не следовало брать его с собой. День ото дня он седеет, дряхлеет, с трудом выдерживает вахты за штурвалом. Протеин и лепешки из дрожжевого теста даже в лучшие времена не вызывали аппетита, теперь желудок Денниса напрочь отказался их принимать. О'Хейган быстро теряет в весе.

Приходится признать, что затея с самого начала была неудачной, и игра не стоит свеч. Продолжать авантюру значит рисковать человеческими жизнями. Совсем недавно я ни за что не признался бы себе в этом. Но тогда мы еще не начали расплачиваться за вызов, брошенный Большому О. Пусть расстояние, которое мы взялись преодолеть, составляет сотую долю окружности О, но позади – лишь малая часть этой доли. Сам я тоже наказан за самонадеянность: я спокойно думаю о погибшей жене, о ребенке, без эмоций вспоминаю Дениз Серра и равнодушно произношу имя Элизабет Линдстром…

Ничего не происходит. Я ничего не чувствую.

Это моя последняя дневниковая запись.

Писать больше не о чем. Мне больше нечего сказать.

Пол вибрировал. Стоя на коленях у койки О'Хейгана, Гарамонд сказал:

– Тут лето, Деннис. Мы влетели прямо в лето.

– Не все ли равно?

Казалось, под простыней ничего нет. Тело старика стало почти бесплотным, словно мумия ребенка.

– Я уверен, здесь растут фруктовые деревья.

Усмешка Денниса напоминала оскал черепа.

– Шел бы ты со своими фруктовыми деревьями…

Сам знаешь куда.

– Если вы сумеете что-нибудь поесть, то поправитесь.

– Я так отлично себя чувствуют Вот только отдохнуть не помешает. –О'Хейган вцепился в запястье Гарамонда. – Брось, Вэнс. Обещай, что не прервешь из-за меня экспедицию.

– Обещаю. – Капитан разжал его прозрачные пальцы и встал с колен. Теперь, когда решение созрело, выполнить его было на удивление просто. –Прекратить перелет – в моих собственных интересах.

Не слушая протесты старика, он двинулся по тесному проходу к затемненной кабине. За штурвалом сидел Бронек. Рядом, в кресле второгопилота бодрствовал Сэмми Ямото. Отвинтив крышку, он ковырял отверткой во внутренностях детектора дельтонов. Гарамонд хлопнул его по плечу.

– Не спится, Сэмми? Ведь ты полночи продежурил.

Ямото поправил на носу дымчатые очки.

– Лягу через несколько минут, только разберусь с этой рухлядью.

– Почему рухлядью?

– Эта дрянь, сдается мне, не действует.

Капитан посмотрел на панель прибора.

– Судя по индикаторам, детектор исправен.

– Сам вижу, но взгляните сюда. – Ямото три раза щелкнул тумблером питания. Оранжевые буквы индикатора "Готов к работе" светились не мигая. –Халтура, – с горечью констатировал астроном. – Я сам никогда не догадался бы проверить, если бы сегодня ночью не вырубил из экономии генератор напряжения. Сижу себе, смотрю вперед, мечтаю, и вдруг меня словно током ударило: на всех панелях лампочки погасли, а те горят!

– Разве это доказывает, что детектор не фурычит?

– Не обязательно, однако вызывает подозрение. Возможно, допущена ошибка при сборке. Тогда Литмена расстрелять мало.

– Ладно, не кипятись. – Гарамонд занял запасное кресло. – Сейчас чинить без толку, все равно нужно приземляться.

– Деннису так плохо?

– Да. Полет убивает его.

– Не хотелось бы казаться бессердечным, но… – Ямото замолчал, вставляя на место плату. – А если он вообще обречен?

– Не хочу об этом думать.

– Тогда придется мне. Кроме него нас еще семеро… – Детектор издал громкий щелчок, как упавший на металлическую пластину стальной шарик. Ямото непроизвольно отдернул руку от оголенных проводов.

– Что вы с ним сделали? – поднял брови Гарамонд.

– Подчистил и укрепил контакты. – Астроном горделиво улыбнулся, услышав еще два щелчка.

– Что это?

– Это, друг мой, дельта-частицы проходят через мишени. И частота их говорит о близости источника.

– Насколько он близко?

Сэмми достал калькулятор.

– Пожалуй, тысяч двадцать-тридцать.

– Не хотите ли вы сказать, что Бичхэд-Сити где-то рядом?

– Я хочу сказать только то, что единственный известный нам источник –Окно.

– Но как же… – Слова капитана прервало новое стаккато, вырвавшееся из динамика детектора.

Гарамонд смотрел через переднее стекло кабины на низенькие горы, показавшиеся впереди. Они не выглядели более знакомыми, чем уже виденные раньше. До них оставалось около часа полета.

– Неужели это возможно? – недоумевал он. – Неужели, мы ошиблись на два года?

Ямото убавил громкость сигнализатора.

– На Орбитсвиле все возможно.

К вечеру следующего дня пара неуклюжих машин начала набирать высоту перед последним кряжом зеленых гор. Весь экипаж, включая О'Хейгана, собрался в кабине.

Когда дробь ударов слилась в сплошной гул, Ямото торжественно отключил детектор.

– От него теперь не будет толку. С точки зрения астрономии мы прибыли к месту назначения.

– Сколько, по-вашему, еще осталось, Сэмми?

– Километров сто, а то и меньше.

Бронек беспокойно ерзал в кресле.

– Значит, увидим Бичхэд-Сити вон за тем хребтом.

– Здесь не может быть города. – Подозрения Гарамонда переросли в уверенность. – Я не помню там ни одной горной цепи.

– Но это невысокие горы, – неуверенно возразил Ямото. – Вы могли не заметить…

Он замер на полуслове, потому что земля под ними словно вздыбилась и выровнялась снова, открыв бесконечный океан травы и деревьев.

– Что же теперь делать? – растерянно спросил Джо Бронек, оглянувшись на своих спутников. Надежда, помогавшая бороться с упадком душевных и телесных сил, вдруг оставила всех. – Лететь куда глаза глядят?

Один лишь Гарамонд, давно окаменевший сердцем, не испытал ни потрясения, ни разочарования.

– Включите-ка детектор, – повернулся он к Ямото.

– Пожалуйста, – пожав плечами, ответил тот, и черный ящик немедленно наполнил кабину треском барабанной дроби. – Но ничего не изменится, мы находимся практически над целью.

– Детектор направленного действия?

Ямото вопросительно взглянул на О'Хейгана, который устала кивнул.

– Поверни налево, – сказал капитан Бронеку, – только потихоньку. Самолет начал плавно отклоняться к северу. Щелчки детектора становились реже и вскоре затихли совсем.

– Так держать! Сейчас мы летим перпендикулярно дельтонам.

Ямото направил бинокль туда, куда показывало правое крыло.

– Бесполезно, Вэнс, ничего там нет.

– Но что-то должно быть. Давайте снова изменим курс и полетим строго на источник. Глядите в оба, у нас есть час до наступления темноты.

Пока Ямото по светофону сообщал о намерениях Гарамонда экипажу второго самолета, Джо Бронек повернул машину и снизился до оптимальной пятисотметровой высоты, на которой они летели еще около часа.

О'Хейган вконец обессилел, и его пришлось проводить в салон.

– Мы загубили замысел, – сказал он Гарамонду, валясь на постель.

– Вы здесь ни при чем, – покачал головой капитан.

– Ошибочной оказалась основная идея, а это непростительно.

– Забудьте, Деннис. Ведь вы сами предупреждали меня, что первую частицу нельзя поймать так быстро. Вы были правы, как всегда.

– Не пытайтесь подсластить пилюлю. Мне это ни к чему…

О'Хейган закрыл глаза и, похоже, сразу впал в забытье. Капитан вернулся в кабину. Ему необходимо было взвесить все доводы за и против прекращения путешествия. Они слишком поспешно поддались обманчивой надежде, и Орбитсвилль наказал их за доверчивость, оставалось выбрать место окончательного приземления.

Сам Гарамонд отдал бы предпочтение подножию гор, где есть реки и разнообразие растений. Богатство пейзажа психологически важно для постоянной жизни на одном месте. Может, лучше вернуться к последней цепочке вершин, а не лететь дальше над бескрайней равниной, которая так жестоко обманула ожидания путешественников. Не дай Бог, что-нибудь случится с одним из самолетов, тогда придется сесть посреди безбрежного травяного моря. А за ним наверняка нет ничего нового. Все уже видано-перевидано.

– Кажется, прилетели, – бросил через плечо Бронек. – Я вижу кое-что прямо по курсу.

Капитан встал, вглядываясь из-за его спины в плоскую степь. Ровная и гладкая, она убегала в бесконечность.

– Ничего не вижу.

– Точно впереди, километров десять.

– Какая-нибудь мелочь?

– Мелочь? Я бы назвал это иначе. Вон там, смотрите на мой палец.

Гарамонд проследил направление и испугался за Бронека: впереди была все та же ничем не примечательная гладь.

В кабину протиснулся Ямото.

– Что происходит?

– Вон там, прямо по курсу, – повторил пилот. – Как думаете, что это такое?

Астроном прикрыл глаза от солнца и тихо свистнул.

– Не знаю, но кажется, чтобы посмотреть поближе, стоит приземлиться. Только сначала мне хотелось бы сфотографировать эту штуку в инфракрасном свете.

Гарамонд, скользнув взглядом по абсолютно голой прерии уже открыл было рот, чтобы возмутиться, но вдруг понял, о чем речь. Он выискивал неровности рельефа, или какой-то предмет, а тут оказалось иное. Среди монотонной степи выделялось, как заплата, поле травы более темного цвета. Изменение оттенка можно было объяснить, скажем, неоднородностью состава почвы, но заплата имела форму идеального круга. По мере приближения к ней она становилась все более неразличимой с высоты.

Ямото достал камеру, сделал несколько снимков, мельком взглянул на проявленную фотографию и показал ее остальным. На оранжевом фоне выделялось темное пятно.

– Этот круг значительно холоднее. На несколько градусов. Тепло уходит неизвестно куда, не излучаясь в атмосферу.

– Что означает?.. – вопросительно продолжил капитан.

– Цвет травы указывает на другой состав почвы, то есть в земле присутствует посторонняя примесь. Тепло уходит, из Вселенной проникают космические лучи. Следовательно, можно сделать единственный вывод.

– Какой?

– Мы обнаружили второе Окно в Орбитсвиль.

– Не может быть! – Хотя капитан уже привык к неожиданным открытиям, голос его задрожал. – Мы же облетели по экватору… В оболочке больше не было отверстий.

– Вот оно, отверстие, – спокойно произнес Ямото. – Только его давным-давно заткнули. Зачем – неясно, а чем – сейчас узнаем.

Посадив самолеты у самой кромки заплаты, люди нетерпеливо принялись рыть широкую яму. Через несколько минут стемнело, но никто и не подумал отложить работу до утра. Слой почвы оказался метра два толщиной, однако не прошло и часа, как лопаты наткнулись на вязкую линзу силового поля, а чуть позже в свете переносок появилась массивная заслонка из ржавого железа. Взрезав ее невидимым ланцетом валентного резака, землекопы отогнули прямоугольный лист и по очереди заглянули вниз.

Там горели звезды.

Глава 19

– "Север Десять" – самая удаленная наша база, – сказала Элизабет Линдстром. Ее голос потеплел от гордости. – Осмотрев ее, вы убедитесь сами, сколько в нее вложено труда и средств.

Они стояли на крыше административного здания. Шарль Деверо подошел к парапету и окинул взглядом панораму. Где-то на юге, в четырехстах километрах отсюда, находился Бичхэд-Сити, а во все стороны простиралась бескрайняя равнина, которую рассекало прямое шоссе. По нему сновали автомобильчики поселенцев, тяжелые фургоны, груженные продовольствием и оборудованием. Последние километры шоссе тянулось через промышленный ранен, застроенный предприятиями по производству пластмасс. На прилегающих лугах тарахтели сенокосилки. Пластмасса, в которую превращалась трава, использовалась в строительстве. Сразу за ацетатными заводами и лугами начинались фермерские усадьбы. Шоссе упиралось в базу "Север Десять", а дальше в прерию расходился веер грунтовых дорог, терявшихся за горизонтом. – Миледи, кипучая деятельность "Старфлайта" произвела на меня огромное впечатление, – с профессиональной осторожностью подбирая слова, начал Деверо. – Не поймите меня превратно, я вынужден задавать вам вопросы исключительно в силу занимаемой мною должности и выполняемой миссии. "Иначе стала бы я тратить на тебя время", – подумала Элизабет, но отогнала дерзкую мысль и постаралась сохранить самообладание. Поскольку задача была для нее новой, она требовала напряжения воли.

– Понимаю, – с улыбкой заверила она одетого с иголочки, но без роскоши седого джентльмена. – Как представитель правительства Обоих Миров вы обязаны удостовериться, что, превращая Линдстромленд в доступное каждому пространство обитания, мы прилагаем максимум усилий.

– Истинно так, миледи, истинно так. Люди на Земле и Терранове узнали о фантастической величине Линдстромленда и не понимают, почему правительство не разрабатывает программу строительства звездолетов, чтобы перевезти сюда все население обеих планет.

– Справедливое недоумение, когда не знаешь всех обстоятельств. Земля, которую я подарила человечеству, – Элизабет простерла руку к горизонту, и на ее пальцах вспыхнули огни драгоценных-камней, – диктует свои правила, и мы вынуждены подчиниться им. Линдстромленд невообразимо велик, но вход в него один. Ограничив способы передвижения и связи, создатели этого мира фактически отсекли, сделали недоступной основную его часть. Я думаю, они предполагали тем самым навязать пришельцам процедуру отбора. Поскольку Линдстромленд способен принимать ограниченное количество иммигрантов, это неизбежно должно сказаться на качестве прибывающих сюда рас.

– Вы полагаете, им было известно понятие расы?

– Вероятно, нет. – Элизабет запоздало поняла, что выбрала неудачное слово. Одно из тех, на которые эти наделенные властью выскочки реагируют, словно быки на красную тряпку. Насколько же плохи дела, если она, президент "Старфлайта", вынуждена заискивать перед ничтожным чиновником самого слабого правительства в истории Земли. Похоже, обстоятельства, сопутствовавшие открытию Линдстромленда, и впрямь были дурным предзнаменованием.

Деверо не скрывал неудовольствия.

– Мы бы сочли трагедией, если бы Земля экспортировала такие социальные болезни, как расизм и…

– Я говорю о том, – перебила Элизабет, – что в еще большую трагедию вылилось бы переселение на эти благословенные земли всех обитателей трущоб и сточных канав.

– Почему же? – Деверо уже с открытой неприязнью посмотрел ей в глаза. Элизабет вдруг поняла, что его невзрачная внешность скрывает стальной характер. – Не потому ли, что задача такого масштаба не по зубам частному концерну, прибравшему к рукам все космические перевозки?

У Элизабет пересохло во рту. Никто не позволял себе говорить с нею в подобном тоне, за исключением, быть может, капитана Гарамонда, который за это и поплатился. Неслыханная наглость! Ничтожные людишки, норовят цапнуть из-за угла, когда чувствуют себя в безопасности.

– Нет, разумеется, – ответила она, дивясь собственному спокойствию. –Для регуляции притока колонистов существует множество куда более веских причин. Взять хотя бы трудности, с которыми столкнулись первые переселенцы, когда их задержали эти твари, так называемые клоуны.

– В самом деле? Подобных трудностей можно было избежать. Мы полагаем, что беспорядки были спровоцированы.

Элизабет чуть не поддалась соблазну сжечь Деверо на месте, рассечь лучом и посмотреть, как будут извиваться его половинки. Но тут ей пришло в голову, что за откровенностью старикашки что-то кроется. Неспроста он вопреки законам дипломатии сразу выложил перед нею все козыри. Она пытливо посмотрела на Деверо, стараясь прочесть на его лице желание продаться. Методика коррупции, известная с незапамятных времен, передавалась чиновниками из поколения в поколение. Один из широко распространенных способов мздоимства – демонстрировать свою опасность, набивая цену. Элизабет усмехнулась и подошла поближе, намеренно вступив в зону, где присутствие постороннего вызывает приступ неприязни. Этому приему миледи научилась в молодости, потом регулярно совершенствовала его на неопытных юнцах и пользовалась им с неизменным успехом. Лицо представителя правительства моментально напряглось. Но этим метод дрессировки не исчерпывался. Она должна подойти вплотную и прижаться животом. На крыше вдруг возник секретарь с наушниками в руках и, распутывая на ходу тянущиеся провода, быстро подошел к Элизабет.

– В чем дело, Робард? – нахмурилась Лиз.

– Сообщение исключительной важности. Наушники соединены с рубкой вашего флагмана, который в эту минуту принимает на внешнем рейде чрезвычайную радиограмму. Вам необходимо послушать.

Она отошла от Деверо.

– Вам придется подождать внизу.

Тон обычно подобострастного секретаря ей не понравился. По-видимому, произошло нечто из ряда вон выходящее. Мысленно проклиная бестолковые законы природы Линдстромленда, затрудняющие связь с внешним миром, Элизабет надела наушники.

Спокойный, уверенный голос произносил слова отчетливо и твердо. Она узнала его. Ее ноги подкосились, и, опустившись на колени, Элизабет стала слушать.

"…

Используя запасы и части искореженного "Биссендорфа", мы построили несколько летательных аппаратов, на которых собирались долететь до Бичхэд-Сити. Самолеты оказались непригодными для такого расстояния, однако восемь человек на двух машинах добрались до того места, откуда мы сейчас ведем передачу. Здесь находится второе Окно в Орбитсвиль.

Его не обнаружили во время экваториального облета, потому что отверстие было закрыто металлической крышкой. Сплав не имеет ничего общего с материалом оболочки. Видимо, крышку сделали представители цивилизации, не достигшей даже нашего уровня технического развития. Когда мы попытались вырезать кусок, чтобы вывести наружу антенну, у нас не возникло трудностей".

Раздались щелчки помех, какой-то треск, потом опять зазвучал уверенный голос, произносящий убийственные для "Старфлайта" слова:

"Итак, мы обнаружили второе Окно. Причем так быстро и располагая столь ограниченными возможностями, что напрашивается вывод: существует множество подобных окон. Логично предположить, что все они были одинаково закрыты, и сделали это отнюдь не создатели сферы.

Возникает вопрос: кому и зачем это понадобилось? По всей видимости, операцию произвела раса разумных существ, поселившаяся здесь задолго до людей. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем о них и мотивах их деятельности, но возьму на себя смелость утверждать, что им были не чужды людские пороки. Эта раса решила завладеть Орбитсвилем, чтобы монопольно эксплуатировать его ресурсы, а методом достижения цели выбрала ограничение доступа на Орбитсвиль.

Мне также очевидно, что сначала они преуспели в своих планах, но в конце концов их ждало поражение.

Быть может, их разгромили противники. Битва, как нам известно, произошла возле первого Окна. Может быть, они просто рассеялись и затерялись в глубинах прерий. Орбитсвиль изменил и поглотил их так же, как меняет и поглощает теперь людей. Судьба той расы должна послужить уроком. Структура общества, навязываемая "Старфлайтом", который, злоупотребляя своими имущественными правами, обуздывает расселение человечества, должна быть отвергнута и упразднена. Орбитсвиль должен принадлежать всем, он открыт для всех. Как я уже сказал…”

Не в силах больше выносить этого менторского тона, Элизабет сорвала наушники и ничком упала на гладкую крышу, прижавшись лицом к грязному, затоптанному пластику.

"Вэнс Гарамонд, – думала она. – Я полюбила тебя потому…

Потому что ты единственный, кто заставил меня по-настоящему страдать, единственный, кто нанес мне неизлечимую рану. Ты снова причиняешь мне боль. Все кончается… Настала пора…

Заняться с тобой…

Любовью".

– Миледи, вам нехорошо? – донесся голос из бесконечной дали.

Элизабет подняла голову, с трудом узнала встревоженного Шарля Деверо и вскочила на ноги.

– Как вы посмели?! – набросилась на него Лиз. – Кто вам позволил?

– Никто. Я…

– Кто впустил сюда этого маразматика? – Элизабет грозно уставилась на Робарда, который подняв брошенные наушники, сматывал провод. – Гоните его в шею!

– Я сам уйду, с меня довольно. – Деверо заторопился к выходу.

Элизабет, провожая его глазами, теребила на пальце рубиновый перстень.

– Прошу простить меня, миледи… – подобострастно поклонился Робард.

– Рано, – отрезала она. – Сначала свяжите меня с доктором Киллопсом. – Слушаюсь, миледи.

Он забормотал что-то в микрофон и, дождавшись ответа, протянул его Элизабет.

– Доктор Киллопс, вы сегодня назначали успокоительное миссис Гарамонд? Нет? Тогда не назначайте. Капитан Гарамонд возвращается живой и невредимый, поэтому мы желаем, чтобы его супруга была веселой и жизнерадостной.

Она швырнула микрофон на пол. Секретарь бросился поднимать.

– Не трудитесь, – презрительно процедила Лиз. – Лучше позаботьтесь о машине, я выезжаю через пять минут. Срочное дело в Бичхэд-Сити.

Узнав, что его жена и ребенок живы, Гарамонд испытал настоящий шок. Лавина счастья, восторга, благодарности судьбе смела вечную суровость, обнажив радость жизни. Потом наступила реакция. Несколько часов его била дрожь, пот лился ручьями, кружилась голова. Приступ нервной лихорадки был в полном разгаре, когда возле второго окна причалил большой спасательный катер, присланный штабом флота.

Увидев человека в скафандре, вылезающего из черной дыры, капитан сначала испугался. За первым астронавтом вылезли другие, таща с собой скафандры для экипажей самолетов. Откинутые шлемы, смех, радостные объятия. Гарамонд никак не мог привыкнуть к новым лицам. За многие месяцы экспедиции худоба и апатичность у его людей стала нормой, поэтому спасатели казались слишком упитанными. Их кожа неприятно лоснилась, и двигались они чересчур живо. Это утомляло.

– Капитан Гарамонд? – Безусый офицер "Старфлайта" не сумел щелкнуть каблуками тяжелых сапог, но лихо козырнул. – Лейтенант Кении с "Уэстморленда". Прибыл за вами, сэр. Это великая честь для меня.

– Благодарю. – Гарамонд несколько скованно отдал честь.

Взгляд Кении наткнулся на силуэты двух задравши носы самолетов, и челюсть у него отвисла.

– Мне сказали, вы пролетели два миллиона километров. Неужели на тех вон штуковинах? Уму непостижимо!

Гарамонд почему-то обиделся.

– Представьте себе… "Уэстморленд"? А командир на нем не Хьюго Шиллинг?

– Капитан Шиллинг рвался пойти вместе с нами, но это было бы нарушением устава. Он ждет вас на борту катера. Сэр, я должен снять эти аэропланы. Они просто…

– Не сейчас, лейтенант. Наш научный руководитель тяжело болен. Ему нужна срочная госпитализация. Остальные тоже не в лучшей форме. – Несмотря на охватившую тело слабость, капитан старался придать голосу твердость. Голова как будто плавала в воздухе отдельно от туловища. Он не ощущал ни рук, ни ног.

Кении сразу посерьезнел, стал крайне заботливым и предупредительным, но только испугал Гарамонда, который понял, какое производит впечатление. Лейтенант отдал необходимые приказания, и блудных детей Земли быстро переправили на спасательный катер. Предстояла космическая прогулка с мелькающими вереницами звезд, невесомостью и перегрузкой. Однако Гарамонд не думал об этом, его мысли все время возвращались к жене и сыну.

Как только открылась дверь переходного тамбура, он направился в салон, который по сравнению с тесным фюзеляжем самолета казался просторным залом. Навстречу поднялась еще одна фигура, облаченная в скафандр.

– Наконец-то, Вэнс! Ужасно рад тебя видеть!

Хьюго Шиллинг, синеглазый капитан с посеребренными висками, прослужил в планетарной разведке двадцать лет. К беспрестанным скитаниям в неведомых космических далях он относился, словно к каботажным рейсам.

– Спасибо, Хьюго. Ты так здорово меня выручил. Твоя оперативность… – Гарамонд покачал головой.

Шиллинг придирчиво оглядел старого приятеля.

– Да-а, выглядишь ты неважно. Туго пришлось?

– Тяжеловато.

– Ну, ладно, соловья баснями не кормят. Скафандров не снимаем, но ты садись, отдыхай. Сейчас чего-нибудь сообразим и мигом домчим до дома. Может, попробуешь вздремнуть?

Гарамонд благодарно кивнул.

– Ты виделся с моей женой и сыном? Как они?

– Нет, Вэнс. В Октагоне почему-то не жалуют простых трудяг с фликервингов.

– В Октагоне? Что они там забыли?

– Когда ты… Э-э… Пропал, твои остались у президента. Они ведь тоже знаменитости. Отсвет твоей славы и все такое…

– Но… Та-ак. Хьюго, кто тебя послал за нами? Президент?

– Нет. Просто естественная реакция командования. Президент в отъезде. Она сейчас где-то на "Севере-10", на нашей новой базе. Склады, заводы и прочее.

– Значит, она не слышала моей передачи?

– Возможно. – Шиллинг легонько ткнул кулаком в грудь Гарамонда. – Что и говорить, нелестно ты охарактеризовал родной "Старфлайт", всыпал по первое число. Теперь, небось, и сам не рад. Но не переживай, все понимают, как тебе досталось. Объяснишь, что немного занесло на радостях. Сгоряча и не такое можно выдать.

Гарамонд судорожно вздохнул.

– В Бичхэд-Сити уже есть аэропланы или какой-нибудь другой быстрый транспорт?

– Руки не дошли. Все силы сосредоточены на постройке домов и автомобилей.

– Сколько времени понадобится Лиз, чтобы вернуться в Октагон?

– Трудно сказать. Машины, которые они делают, не рассчитаны на высокую скорость. Часов восемь.

– А сколько займет наш полет?

– Ну-у, с учетом состояния мистера О'Хейгана, примерно пять часов.

– Поторопись, Хьюго, – сказал Гарамонд. – Я должен опередить президента, а у нее фора в несколько часов.

Шиллинг взглянул на информационный монитор. Цветные колонки цифр подтверждали, что катер загерметизирован и вот-вот будет готов к старту.

– Будут сильные перегрузки, а у нас больной…

– Он не станет возражать. Хочешь, спроси у него сам.

– Не понимаю.

– Даже если я скажу, что решается вопрос жизни и смерти?

– Я бы тебе не поверил. Хотя… – Шиллинг ободряюще подмигнул и, включив канал бортовой связи, приказал пилоту гнать обратно со всей допустимой, чтобы только не повредить здоровью старика, скоростью. Гарамонд попытался расслабиться в антиперегрузочном кресле и пожалел, что не может довериться старому приятелю. Бесхитростный и добрый Шиллинг питал глубокое почтение к начальству. Трудно представить, как он отнесется к попытке убедить его, что всесильная Элизабет – психопатка, которая с наслаждением прикончит невинную женщину и семилетнего ребенка. Он закрыл глаза, но сосущий страх не ослабевал.

Прошло полчаса. Гарамонда вдруг озарило.

– Как ты думаешь, нас будут встречать? Я имею в виду торжественную встречу.

– Наверняка, – ответил Шиллинг. – Твое имя не сходит с уст. После исчезновения "Биссендорфа" один репортер организовал кампанию в прессе, пытаясь убедить начальство в необходимости поисковой экспедиции. Но все считали, что у вас нет шансов остаться в живых. Приблизительно один на десять тысяч. Кампания провалилась, никто так и не раскачался.

Гарамонд совсем забыл о репортере.

– Ты говорил, мои жена и сын тоже знамениты. Значит, их тоже должны допустить на церемонию? Можешь похлопотать об этом?

– Не вижу препятствий. Президентский флагман напрямую связан с Октагоном. Попробую через него.

Капитан Шиллинг пробормотал в микрофон своего скафандра позывные, подождал, затем начал долгий диалог с кем-то из штаба. Тон явно накалялся. Наконец Шиллинг откинулся на спинку кресла, с минуту пыхтел, и, чуть поостыв, повернулся к Гарамонду.

– Извини, Вэнс.

– Что тебе сказали?

– Как видно, президент еще с базы распорядилась по телефону, чтобы твои дожидались тебя в Октагоне. Элизабет сейчас едет туда. Из штаба не могут с ней связаться, поэтому невозможно получить разрешение на поездку твоей жены в город. Я ничего не понимаю.

– Зато я, кажется, понимаю, – тихо произнес Гарамонд.

С трудом преодолевая многократную силу тяжести, Гарамонд доплелся до тесного тамбура. Катер тормозил. В загерметизированном скафандра не хватало воздуха. Не успели щелкнуть зажимы стыковочного дока, а капитан уже раздраил люк и, после загоревшегося зеленого сигнала, шагнул в L-образный тоннель.

В зале прибытия его сразу окружила плотная толпа. Он откинул шлем и оглох от приветственного рева. Люди тянулись к нему, хлопали по плечам, спине, рвали на сувениры трубки, датчики и наружные антенны скафандра. Позади людской стены стояли операторы с голокамерами. Пытаясь сосредоточиться на поисках знакомого лица в бурлящей массе, капитан пожалел, что рядом нет Клиффа Нейпира. Тот вмиг бы сообразил, к кому из множества больших чинов "Старфлайта", встречавших здесь, можно обратиться за помощью. Минутное замешательство прошло, как только он заметил продиравшегося к нему рано поседевшего молодого человека. Колберт Мейсон! – Капитан Гарамонд! – завопил Мейсон, стараясь перекричать общий шум.

– Нет слов, насколько я…

Гарамонд жестом прервал его.

– Потом поговорим! У вас есть машина?

– Стоит на площади.

– Мне нужно срочно исчезнуть.

Мейсон заколебался.

– Но там вас ждет служебная машина…

– Колберт, ты помнишь наше знакомство? Тебе тогда срочно понадобились колеса, и я…

– Ни слова больше! Идем.

Пригнув голову, Мейсон врезался в толпу, и стесненный неудобным скафандром Гарамонд поплелся за ним. Минуту спустя они благополучно выбрались на улицу и оказались возле белого фургона с оранжевой надписью "Агентство новостей Обоих Миров". Мейсон запустил двигатель и тронул с места.

– Куда едем?

– В Октагон. Гони! Выжми из машины все, на что она способна.

– О'кей, только я туда не вхож. Охранники мне не обрадуются и машину не пропустят.

– Мне они тем более не обрадуются. Как-нибудь прорвемся.

Пока автомобиль мчался через промышленную окраину, Гарамонд возился с застежками скафандра.

– Ваш корабль сровнял тут все с землей, но они все восстановили. И так же безобразно.

– По-другому не умеют.

– Вы можете сказать, что происходит?

– Простите, Колберт, пока не могу, – подумав, ответил Гарамонд.

– Я теряюсь в догадках.

– Что бы ни случилось, можете смело рассчитывать на сенсацию.

– Черт, я ведь и без того знаю немало. Я спросил…

Просто как друг. – Ценю вашу дружбу, но не вправе обвинять кого-либо, без стопроцентной уверенности.

– Понятно, – произнес Мейсон. – Через десять минут будем на месте.

Оставшуюся часть пути капитан продолжал сражаться со скафандром. В тесноте кабины это было нелегким делом, зато отвлекало и помогало справиться с накатывающим страхом. Когда он закончил свое сражение, перед ними на холме уже возникло восьмиугольное здание штаб-квартиры "Старфлайта". Показался периметр ограды, вдоль которого прохаживались часовые. С севера к Октагону подходила еще одна дорога, и по ней, оставляя за собой хвост шафрановой пыли, мчался автомобиль с черно-серебряным гербом на дверце. Гарамонд не мог его видеть, но ему этого и не требовалось. Ему снова сдавило тисками грудь. Он затаил дыхание, подобрался и молча поглядел на массивные створки ворот. Фургон начал притормаживать. Из караульной будки показался охранник.

– Не сбрасывай скорость, – сказал капитан. – Тарань!

Мейсон покачал головой.

– Для таких ворот нужен танк. Мы разобьемся всмятку. Будем договариваться, чтобы нас пустили.

– Договариваться?.. – Гарамонд бросил взгляд на север. Вторая машина летела вперед. – Мое время истекло.

Капитан выпрыгнул на ходу и бросился к будке, у которой стоял охранник в солнцезащитных очках и с лучевым автоматом через плечо. Бдительный страж ворот молча смерил взглядом грязные обноски капитанского мундира.

– По какому делу? – спросил он, подавая знак двум своим, товарищам.

– Я капитан Разведфлота Гарамонд. Немедленно откройте ворота и пропустите нас.

Челюсть у охранника отвалилась.

– Не знаю, смогу ли сделать это даже для вас, капитан, – придя в себя, ответил он.

– Вам известно, кто я?

– Конечно, капитан. По-моему, вы…

Величайший из смертных! Но это, к сожалению, не меняет дела. Я могу впускать только при наличии пропуска или с разрешения моего начальства.

– Пропуск? – Он с улыбкой показал на клубы пыли уже в километре от северных ворот. – Вот мой пропуск. В той машине едет президент Линдстром. Специально, чтобы встретиться со мной.

– Откуда мне знать? То есть, я хотел сказать…

– Узнаете, когда вас вышвырнут со службы. Пожалуй, я подожду в машине и посмотрю, как это произойдет. – Он повернулся кругом и шагнул к фургону. – Одну минуту, капитан! – Охранник беспомощно озирался вокруг. – Ладно, входите. Но ваш спутник останется на месте.

Гарамонд пожал плечами и двинулся прямо на ворота, которые успели откатиться в сторону. Путь был свободен.

Оказавшись за оградой, он заторопился к западному подъезду Октагона. До него было не больше ста шагов. Капитан мельком взглянул на северные ворота. Серебристо-черный автомобиль подкатил совсем близко, сквозь дымчатые окна белело платье. "Опоздал!" – екнуло сердце. Ни о чем больше не думая, Гарамонд перешел на бег. Вдруг его внимание привлек солнечный зайчик, вспыхнувший в верхнем окне. Оно открылось. За ним стояла другая женщина – его жена.

– Эйлин! Эйлин! – закричал капитан, сложив руки рупором. – Ты меня слышишь?

– Вэнс! – Слабый, дрожащий голосок унесло потоком горячего воздуха.

– Бери скорее Криса и спускайся! – Он показал на ближайшую дверь. –Понятно?

– Да, сейчас иду.

Эйлин исчезла. Гарамонд поспешил к подъезду и, открыв дверь, оказался в длинном пустом коридоре. Озираясь в поисках лестницы или лифта, он решил ждать Эйлин на месте, чтобы не разминуться с ней. Элизабет, наверное, уже поднимается в свои покоил а Эйлин с Крисом спускаются к нему. Вдруг здесь только одна лестница, и они столкнутся нос к носу? Время остановилось… Вдруг одна из дверей распахнулась, мелькнули разноцветные шелка, и Эйлин упала в его объятия.

"Спасены! – стучало в голове капитана. – Мы будем жить!”

– Ты… Это действительно ты. – Эйлин прижалась к нему мокрой щекой. – Неужели это ты?

– Конечно, конечно. Только, милая, у нас нет ни минуты. Сейчас нам как можно скорее… А Крис? Где Крис? – прохрипел Гарамонд.

Эйлин растерянно посмотрела на него.

– Наверху, в своей комнате. Он спал, и я…

– Я же сказал: спускайтесь вместе!!!

– Разве? Я не поняла… Что стряслось? – Глаза Эйлин округлились от страха.

Снаружи послышались голоса. Два охранника стояли перед входом и, задрав головы, смотрели вверх. Эйлин пошла к лифту, но Гарамонд удержал ее и потянул за собой. Он выскочил на улицу, подбежал к охранникам и тоже посмотрел вверх. Высоко, там, где недавно была Эйлин, стояла Элизабет Линдстром и, прижав свое жемчужное чрево к прозрачному пластику, смотрела на Гарамонда. Она подняла руки и злорадно потрясла кулаками. Ее лицо напоминало маску призрака.

Гарамонд метнулся к ближайшему охраннику, сдернул с его плеча лучемет и перевел оружие на максимальную мощность. Элизабет исчезла за укрытием. Гарамонд с отчаянием взглянул на пепельно-бледное лицо жены.

– Где его комната?

– Где? Покажи!

Эйлин показала пальцем на секцию стены в двух метрах левее того места, где только что стояла Лиз Линдстром. Охранник поднялся с земли и, вытянув руки, двинулся на Гарамонда. Второй нерешительно топтался на месте. Капитан показал на регулятор мощности, стоявший на смертельном максимуме. Охранник отшатнулся. Гарамонд поднял оружие, тщательно прицелился. Лазерная игла раскроила прозрачный пластик. Капитан повел лучеметом, замыкая кривую. Из стены вывалился большой кусок с оплавленными краями и со свистом полетел вниз.

Почти сразу, словно в ответ на жаркую молитву Гарамонда, в образовавшейся дыре появился его сын. Капитан отшвырнул лучемет и, размахивая руками, бросился вперед.

– Прыгай, Крис! Прыгай! – кричал он, а в мозгу стучала мысль: "Нет, он не прыгнет; никто бы не прыгнул". – Ну же, сынок! Я тебя поймаю! Мальчик втянул голову в плечи. Но тут за его спиной возникла белая фигура. И он вдруг бросился через дыру в стене прямо в солнечный полдень. Время опять застыло, как тогда на зеленой террасе Земли. Ребенок перевернулся в воздухе и полетел вниз. Он падал все быстрее, а Гарамонд опять бежал, словно в замедленном кошмаре. Зарыдав на бегу, он из последних сил рванулся вперед…

Что-то тяжелое и очень твердое больно ударило его в грудь, сбило с ног. Он покатился по пыльной траве, исступленно прижимая к себе маленькое тельце. Чуть в стороне мелькнула вспышка, потом луч иссяк, не причинив вреда. Лиз промахнулась.

Гарамонд встал, чувствуя на шее маленькие руки. Он задыхался от счастья.

– Все хорошо, сынок? – прошептал он. – Все в порядке?

Кристофер кивнул и прижался к его плечу.

Взглянув вверх, Гарамонд решил, что на таком расстоянии рубиновый лазер Элизабет не опасен. Он спокойно повернулся и, не оглядываясь на Линдстром-Центр, побежал к ограде. Эйлин, все еще прижимавшая руки ко рту, кинулась следом. Стражи ворот ошарашенно застыли возле своей караулки и ничего не предпринимали. Колберт Мейсон встретил капитана восхищенным восклицанием.

– Вэнс, ты обернулся всего за две минуты! Без пятнадцати секунд! – Он чмокнул свою камеру. – А ролик-то будет – пальчики оближешь!

– Лучшие кадры всегда впереди, – изрек Гарамонд, втискиваясь вслед за женой и сыном в репортерский фургон.

С тех пор Гарамонд, казня себя за благодушие, едва не стоившее жизни его семье, стал крайне подозрительным, на каждом шагу видел ловушки и опасности. Он больше никогда не летал вглубь Орбитсвиля.

Элизабет Линдстром сместили с поста президента, лишили влияния, а потом и "Старфлайт Инкорпорейтед" был вытеснен общественными транспортными компаниями. Но капитан с женой и сыном предпочитали жить поближе к космосу и звездам.

Отсюда легче было наблюдать, а может, забыть, что человечество достигло гавани и уже больше некуда стремиться.

Переселение на Орбитсвиль приобрело характер естественной миграции: люди снимались с насиженных мест и, словно перелетные птицы, улетали в более гостеприимные края. Время человечества подошло к концу.

Время – мера перемен. Эволюция – результат соревнования, но в О эти понятия ничего не значили. Людям, избавленным от необходимости нападать или спасаться бегством, испытывать голод или страх, мечтать и надеяться, вскоре предстояло утратить те черты, благодаря которым они стали людьми. На век Гарамонда пришелся последний всплеск специфического вида совместной деятельности, которая позволяла людям бродить по беду свету. Они еще не успели привязаться к какому-то определенному месту. То были легендарные времена. Вокруг сотен звездных озер зарождались сотни новых народов. Обладая полной свободой выбора, они имели возможность добиться процветания на своем собственном, неповторимом пути развития. Но сбыться этому было не суждено. Неотличимые друг от друга, неизменные саванны Орбитсвиля выхолостили все особенности и различия.

Со временем прекратилась даже торговля, которая осуществлялась с помощью стареньких фликервингов, курсировавших по трассам между Окнами. Бессмысленно возить товары в порт назначения, ничем не отличающийся от пункта отправления.

Дремотный покой вечного полдня снизошел на самые отдаленные окрестности звезды Пенгелли.

Орбитсвиль исполнил свое предназначение.

ОТБЫТИЕ ОРБИТСВИЛЯ

Глава 1

Оставшееся время они решили провести в Гарамонд-парке.

Даллен уже бывал здесь, но сегодня все выглядело иначе и казалось неестественно ярким. Сквозь листву ослепительно сверкали медные кровли домов; цветы и кусты, превращенные яростным солнцем в экзотическую растительность джунглей, пламенели под вертикальными лучами. Ядовито-зеленый газон сбегал к единственному объекту, на котором мог отдохнуть взгляд: внизу чернело круглое озеро. На берегу горбились невысокие холмики из остатков камней и металлических конструкций, бывших когда-то фортификационными сооружениями. Небольшие группы туристов, покачивая сверкающими эллипсами шляп, бродили среди древних развалин или прогуливались по дорожке, огибавшей озеро.

– Давай спустимся и заглянем вниз. – Даллен порывисто взял жену под руку.

Кона удивленно отстранилась.

– Что за спешка?

– Ну вот, опять все сначала? – Даллен отпустил ее руку. – Мне казалось, мы обо всем договорились.

– Хорошо тебе…

Кона замолчала, хмуро посмотрела на него, но через мгновение ее лицо снова озарила улыбка. Обняв друг друга, они стали спускаться по склону. Даллен ощущал бедром ее тело и вспоминал, как они долго занимались утром любовью. Ему вдруг пришло в голову, что своей ненасытностью Кона словно давала ему понять, чего он лишается. В душе снова шевельнулись обида и разочарование, уже несколько месяцев омрачавшие их отношения. Даллен решительно отогнал мрачные мысли.

Они пересекли дорожку и остановились возле каменного парапета, опоясывавшего черное озеро. Даллен прикрыл глаза рукой, вгляделся в темную глубину и через несколько секунд увидел звезды.

Хотя из-за солнца он различал лишь наиболее яркие светила, сердце вдруг пронзил первобытный ужас. Всю жизнь Даллен провел на внутренней поверхности Орбитсвиля, а остальной мир видел только во время редких визитов к Окну. "Вот окажусь на Земле, – сказал он себе, любуясь звездным небом, – и смогу каждую ночь познавать новые миры…”

– Мне как-то не по себе, – прошептала у его плеча Кона. – Такое чувство, будто я вот-вот провалюсь туда.

Даллен покачал головой.

– Здесь совершенно безопасно. Полевая диафрагма выдержит любой вес.

– То есть? – Она игриво подтолкнула его бедром. – Уж не хочешь ли ты сказать, что я слишком толстая?!

– Ни в коем случае!

Он с нежностью взглянул на жену, ценя ее добродушную иронию, с которой она всегда относилась к собственной внешности. Раньше Кона соблюдала строжайшую диету, но после рождения сына борьба с килограммами стала даваться ей куда труднее.

Мысль о скорой разлуке с Мики омрачала редкие в последнее время минуты взаимопонимания. Даллен почти год потратил на то, чтобы добиться перевода на Землю, поскольку это сулило ему чин офицера четвертой ступени в Гражданской службе Мета-правительства. Кона знала о его планах, но только после родов объявила мужу, что не собирается покидать Орбитсвиль. Космический полет и резкая перемена климата могут неблагоприятно сказаться на здоровье Мики, оправдывалась она, но Даллен не слишком верил такому объяснению, поэтому чувствовал себя обиженным. Кона не хотела покидать больного отца, а помимо этого она как профессиональный историк была увлечена работой над книгой о еврейских поселениях на Орбитсвиле. И если первая причина не вызывала возражений, то вторая порождала многочисленные ссоры, разрушительное действие которых не могли сгладить ни убедительные аргументы, ни добродушное подшучивание друг над другом. "Для некоторых быть евреем – своего рода религия…”

В темной глубине под ногами проплыла огромная тень, и Кона в испуге отпрянула от парапета. Даллен узнал каботажный грузовоз, скользивший в каких-нибудь пятидесяти метрах от Окна, направляясь к противоположному берегу черного озера. На другом берегу Окна находился космический терминал, откуда Гарри Даллен вскоре отправится на Землю. Пассажирский вокзал и складские корпуса высились над поверхностью озера, но гигантские причальные опоры уходили сквозь силовое поле вниз, теряясь во мраке открытого космоса.

– Мне здесь не нравится, – сказала Кона. – Все такое чужое.

Даллен понял ее намек. Их родной городок Бангор был в шестнадцати тысячах километров отсюда, в глубине Орбитсвиля, среди уютных холмов, так похожих на земные. Высшая точка находилась на отметке тысячи метров. Это означало, что в окрестностяхБангора имеется значительное скопление осадочных горных пород, хотя геологическая структура не имела никакого значения. Без тонкого слоя шлема, загадочного материала, из которого состояла огромная сфера, ничто не могло бы существовать. От подобной мысли становилось неуютно и тревожно, но такие размышления беспокоили лишь гостей Орбитсвиля да недавних переселенцев. Однако тот, кто родился на Большом О, с детства проникался абсолютной верой в его незыблемость, просто зная: этот мир куда более долговечен, чем обычные планеты.

– Нам вовсе не обязательно оставаться здесь, – сказал Даллен. –Хочешь, пойдем посмотрим на розы.

– Позже. – Кона нажала кнопку записывающего устройства в виде броши, прикрепленного к ее шафрановой блузке. – Я хочу снять памятник Гарамонду. Может, пригодится для книги.

"Подразумевалось, что ты провожаешь меня, а не собираешь материал для своей книги", – с грустью подумал Даллен, гадая, намеренно ли Кона задела его, упомянув о книге. Среди привлекательных качеств жены не последнее место занимала ее независимость, которой она никогда не желала поступаться. Даллен понимал, что сейчас уже не изменить правила, установившиеся в их отношениях, хотя никак не мог отогнать назойливую мысль, насколько было бы лучше, если бы они отправились на Землю вместе и разделили все радости и тяготы поездки.

Разумеется, оставалась и другая возможность: отложить отъезд на пару лет. Мики подрастет и окрепнет. Кона к тому времени закончит свою книгу и подготовится к новой полосе в своей жизни.

Внезапно у Даллена возникла крамольная мысль, ужаснувшая его своей неожиданностью. Ведь все можно переиграть! Можно уклониться от полета на Землю, попросту не явившись на борт звездолета.

Сколь ни бездушным был бюрократический аппарат мета-правительства, там все же считались с одним свойством человеческой натуры: некоторые люди не способны вынести психологического напряжения межзвездного перелета. Отказ в последний момент был столь распространенным, что для обозначения этого явления возник своеобразный термин "слинять мимо окна". Даже багаж не грузили до тех пор, пока пассажир не поднимался на борт корабля.

Нет ничего постыдного, говорил себе Даллен, в умении приспособиться к обстоятельствам, так поступают очень многие. Если он сейчас позволит себе романтический жест самоотречения, ему не нужно будет никому объяснять, даже своей собственной жене, что жест этот крайне эгоистичен, поскольку позволяет сохранить самое дорогое.

– Памятник. Фотографии. – Кона помахала рукой перед его лицом. – Ты что, забыл?

– Извини, задумался, – смущенно пробормотал Даллен. Они дошли по тропинке до места, где дорожка превращалась в небольшую полукруглую площадку, на краю которой у самой бездны высилась бронзовая статуя. Человек в космическом костюме двухсотлетней давности, прикрыв глаза от слепящего солнца, вглядывался в даль. В опущенной руке он держал шлем. Скульптор сумел запечатлеть выражение лица путешественника, вынырнувшего из черной бездны космоса на зеленые равнины Орбитсвиля. Благоговейный страх и удивительное спокойствие от сознания исполненного долга –выражение, хорошо знакомое каждому, кто в первый раз проникал сквозь диафрагму из стерильной космической черноты и ступал на залитые солнцем бескрайние просторы.

На бронзовой табличке стояло всего три слова:

ВЭНС ГАРАМОНД, разведчик – Я просто обязана снять его, – заявила Кона, впервые увидевшая этот памятник.

Она обогнала мужа и присоединилась к туристам, загипнотизированным информационными лучами, исходящими из постамента статуи. Вдруг один из блуждающих лучей сфокусировался на лице Даллена, погруженного в собственные мысли, и в его голове разлетелся сноп цветных брызг. После мгновенной паузы, во время которой информационное устройство изучало его реакцию на сигналы и определяло, на каком языке следует вести передачу, Даллен погрузился в мир сконструированных миражей. Трехкорпусные звездолеты, видимые как будто из космоса, приближались к оболочке Орбитсвиля, к круглому светящемуся Окну. Зажурчал бесполый голос:

– Около трех столетий назад, в 2096 году, первый космический корабль с Земли достиг Оптима Туле. Корабль назывался "Биссендорф" и принадлежал флотилии исследовательских судов компании "Старфлайт Инкорпорейтед". Компания вошла в историю как монопольный организатор космических перевозок в эпоху расселения Земли. Командовал "Биссендорфом" капитан Вэнс Гарамонд. Сейчас вы находитесь на том месте, где капитан Гарамонд, преодолев поле диафрагмы, удерживающее нашу атмосферу, впервые ступил на землю Оптима Туле…

Картина изменилась. Даллен увидел Гарамонда стоящего со своими спутниками на девственной равнине, где теперь находился расползающийся во все стороны Бичхэд-Сити. Голос продолжал звучать, но слова уже не доходили до сознания Даллена, разбиваясь о барьер его собственных мыслей.

Что мешает ему так поступить? Что изменится во Вселенной, если он не полетит сегодня на Землю? Он вернется, его, конечно же, осмеют коллеги из Комиссии по границам, но какое это имеет значение? Какой вес имеет чье-то мнение по сравнению с чувствами и желаниями Коны? А ведь есть еще Мики, трехмесячный Мики…

– Справа вы видите разрушенные фортификационные сооружения, это один из немногих следов, оставшихся от цивилизации праймеров, процветавшей на Орбитсвиле около двадцати тысяч лет назад. О праймерах нам известно немного. Несомненно одно, это было очень энергичное и честолюбивое племя. Обнаружив Оптима Туле, они, несмотря на огромные размеры сферы, попытались установить над ней контроль. Для достижения своей цели они, проявив незаурядные инженерные способности, закрыли бронированными пластинами 548 окон-порталов Оптима Туле. Все, кроме одного.

Куда они подевались, неизвестно. То ли их уничтожили новые переселенцы, то ли просто поглотили необозримые просторы, которые праймеры хотели присвоить. Как бы то ни было, одним из первых решений Мета-правительства Оптима Туле стало распоряжение открыть все порталы, предоставив тем самым каждому народу Земли неограниченный доступ…

Даллен увидел мультипликационную картинку. Крошечные корабли стреляли из крошечных лучевых пушек в черную махину, и с каждым выстрелом все яснее вырисовывалось тройное кольцо иллюминаторов, а солнце, заключенное в оболочку Орбитсвиля, выбрасывало в космос все новые и новые манящие лучи. – Почти сразу после открытия Орбитсвиля началась иммиграция землян.

Она достигла огромных темпов и длилась полтора века. Сначала перелет занимал четыре месяца, однако звездолеты новой конструкции сократили время в пути до нескольких дней. К экваториальным порталам ежедневно прибывало свыше десяти миллионов человек, а частота перевозок достигла…

Даллена начали раздражать навязчивые образы и монотонный голос. Он резко шагнул в сторону, прервав контакт с лучом, опустился на скамейку и стал смотреть на Кону, которая увлеченно фотографировала памятник. Даллен опять подумал, что ее интерес к статуе выглядит несколько показным. Означает ли это вызов? Может, она старается облегчить ему задачу, отстраняясь от него?

"Ради чего я лишаю себя всего этого?" – подумал он. Кона опустила камеру и Даллен помахал ей рукой. Он улыбнулся, представив, как она воспримет новость. Можно выложить все сразу, а можно начать с предложения пообедать в каком-нибудь шикарном ресторане.

Кона протолкалась сквозь толпу туристов. К ней тут же подскочили два мальчишки лет десяти. Кона остановилась, что-то сказала им, потом раскрыла свою сумочку. Мальчишки тут же унеслись прочь, хохоча и пихая друг друга. – Паршивцы, – Кона с улыбкой подошла к мужу, – не хватает, говорят, на обратную дорогу до дому, а сами, небось, помчались к автоматам с газировкой.

Внутренний голос просил Даллена не обращать внимания на происшествие, но он не смог удержаться.

– Зачем же ты дала им денег?

– Они всего лишь дети.

– Вот именно. Они всего лишь дети, а ты убедила их в выгоде попрошайничества.

– Ради Бога, Гарри, зачем так волноваться? – В ее голосе звучала насмешка. – Речь идет о каких-то пятидесяти центах.

– Дело не в сумме. – Даллен сурово посмотрел на нее, злясь, что она портит, быть может, лучший в их жизни момент. – Разве для меня важно –пятьдесят центов или пятьдесят монит?

– Тебя так заботит детская благовоспитанность? – Стоя внутри вертикального столба тени, отбрасываемой полями шляпы. Кона словно отгородилась от мужа.

– Что ты хочешь сказать? – спросил Даллен, хотя прекрасно все понял. Он сам провоцировал ее использовать Мики в качестве оружия.

– Какая трогательная забота о детях. О чужих детях. Довольно странно для того, кто собирается в увеселительную поездку на Землю и бросает собственного сына.

"Я не собираюсь…

Не собираюсь на Землю", – Даллен делал отчаянные попытки вытолкнуть из себя эти слова. И не смог. Не сумел перебороть свою собственную черствость и непреклонность.

Три часа спустя Даллен стоял на смотровой галерее пассажирского корабля "Ранкорн", устремившегося прочь от подавляющих просторов Орбитсвиля.

На первых этапах полета корабль двигался очень медленно, поэтому километровое окно, вокруг которого располагался Бичхэд-Сити, было видно еще полчаса. Постепенно оно сужалось, превратившись в яркий эллипс, затем в полоску света, пока совсем не исчезло. Но неопытный путешественник еще долго мог пребывать в убеждении, что корабль замер в непосредственной близости от оболочки, ведь Орбитсвиль загораживал половину видимой Вселенной.

В той стороне, где находился Орбитсвиль, зиял непроглядный мрак без световых бликов, без вспышек или отражений. Казалось, космос, обычно усыпанный мириадами звезд, расцвеченный шлейфами светящегося газа, разрезали надвое. Одна половина привычно мерцала и искрилась, другой просто не стало. Лишь абсолютная тьма обозначала невидимое присутствие громады Орбитсвиля, чудовищную черную дыру, выевшую центр Вселенной. Даллена потрясло удивительное зрелище. Что же должен был чувствовать экипаж "Биссендорфа" в те далекие дни, когда люди впервые приближались к Орбитсвилю? Какие мысли проносились в их головах, когда черный круг разрастался, перекрывая половину наблюдаемого пространства? Первооткрыватели могли решить, что обнаружили сферу Дайсона. В двадцатом веке существовала популярная теория, предлагавшая критерий высокого развития цивилизации. Такая цивилизация, озабоченная нехваткой жизненного пространства и энергии, вынуждена будет окружить свое солнце сферой и расселиться по ее внутренней поверхности. Однако сфера Дайсона не могла выглядеть однородной, ведь ее сооружали бы в течение многих тысячелетий из подогнанных друг к другу остатков планет, астероидов и всякого космического мусора. Через стенки такой сферы должны проникать самые разные виды излучения, несущего информацию о природе оболочки. Орбитсвиль по сей день оставался объектом-загадкой. Его илемная оболочка прозрачна лишь для гравитации, поэтому первооткрыватели с "Биссендорфа" могли установить только то, что они приближаются к солнцу, окруженному гигантской сферой, что на ее поверхности нет никаких швов и что она совершенно гладкая.

Даже сейчас, подумал Даллен, люди далеки от разгадки тайны Орбитсвиля.

Каким образом возник этот полый шар из загадочного вещества? Миллиард километров в обхвате! Существует лишь один источник столь непостижимого количества материи – само солнце. Материя – это энергия, а энергия – это материя. Любая непогасшая звезда непрерывно выбрасывает в окружающее пространство энергию в виде света и других излучений, эквивалентную миллионам тонн вещества. Но на пути энергии орбитсвильского солнца, известного когда-то под именем "звезда Пенгелли", Некто поставил преграду и произвел определенные манипуляции, трансформировав энергию в материю. Овладев мощью солнца, Некто создал оболочку из вещества, обладающего заданными свойствами. Когда толщина сферической оболочки достигла необходимой величины. Творец подставил ладони под поток лучистой энергии и сотворил новые чудеса: покрыл внутреннюю поверхность сферы почвой, пустил по ней реки, оживил пространство атмосферным слоем. Подобным же образом Он сотворил аминокислоты, живые клетки, растительные семена. Ведь в конечном счете нет никакой разницы между листом растения и листом стали.

– Грандиозное зрелище, не правда ли? – Молодая незнакомка стояла рядом с Далленом у изогнутого поручня смотровой галереи. – Тьма, хоть глаз выколи.

– Согласен с вами.

Даже в тусклом свете галереи Даллен заметил откровенно чувственную привлекательность ее восточного лица. Почему-то он принял ее за спортсменку, привыкшую к выступлениям перед публикой.

– Я первый раз лечу на Землю. А вы? – Она взглянула ему в глаза.

– Тоже. – Даллен с изумлением понял, что ему захотелось соврать и выдать себя за бывалого астронавта. – Для меня все это внове.

– Я видела вас во время посадки.

– Вы наблюдательны.

– Вовсе нет. – Она продолжала смотреть на него в упор. – Я обращаю внимание лишь на то, что мне нравится.

– В таком случае, – вежливо ответил Даллен, – вы очень счастливый человек.

Он повернулся и ушел, с легкостью выкинув встречу из головы. Он все еще злился на Кону, но объятия случайной попутчицы – слишком дешевый и пошлый ответ, и, хотя к нему прибегают многие оскорбленные в своих чувствах мужчины, Гарри Даллену это не подходит. Лучше почаще наведываться в гимнастический зал и заглушить тоску физическими нагрузками.

Остальные пассажиры были, судя по всему, туристами. Благодаря щедрым субсидиям мета-правительства они получили возможность посетить колыбель человеческой культуры. Пробираясь среди праздной публики, Даллен чувствовал себя белой вороной. Он зашел в свою каюту, переоделся и отправился в спортзал, где в одиночестве подверг себя пытке на тренажере, повторяя каждое упражнение по сотне раз, чтобы достичь душевного и физического изнеможения – гарантии крепкого сна.

Заснул он почти сразу, но уже через два часа открыл глаза с мрачным предчувствием утомительной и бесплодной борьбы с бессонницей. Пытаясь обмануть себя, он постарался представить новую работу в Мэдисоне, поездки в легендарные старые города, живописные пейзажи крошечной планетки. Однако сколько он ни старался, никаких ярких картин так и не увидел. В неприятном состояние между сном и явью, когда мозг оказывается во власти странных видений, Даллену вдруг чудилось, будто Земля – место страшное и крайне враждебное.

Глава 2

Джеральд Мэтью открыл ящик письменного стола и нахмурился, поглядев на предмет, лежавший внутри.

В свое время пистолеты этой системы получили название "Спешиал-луддит", поскольку предназначались для единственной цели –уничтожать компьютеры. Обладание подобным оружием строго преследовалось законом. Несмотря на обширные связи, Мэтью понадобилось около месяца, чтобы раздобыть его.

Теперь настала пора им воспользоваться, но Мэтью угнетали тревожные предчувствия.

Лишь за хранение пистолета он мог схлопотать десять лет тюрьмы, а если разнюхают, что он использовал "луддит" по назначению, то ему грозит пожизненное изгнание. Суровость кары объяснялась стремлением защитить в первую очередь людей, ибо оружие уничтожало всех, кто попадался на пути луча. "В некотором смысле его воздействие гораздо страшнее прямого убийства, – говорилось в комментарии к уголовному кодексу. – Оно представляет угрозу общественному порядку".

– И как меня угораздило сесть в такую лужу? – вопросил Мэтью пустоту кабинета.

Теперь нужно сосредоточиться на ближайшей задаче, а не думать о том, чего уже не изменишь. Он взял пистолет из ящика и снял его с предохранителя. Тяжесть игрушки говорила о том, что она до отказа набита электронной начинкой. Вспомнив об опасности промедления, Мэтью сунул оружие в боковой карман просторного пиджака и посмотрел в зеркало. Став заместителем мэра в тридцать два года, он получал удовольствие от мысли, что выглядит моложе благодаря атлетической фигуре и великолепному цвету лица. Одевался он всегда безупречно, поэтому сейчас ничто не должно бросаться в глаза. Правда, в такую рань вряд ли встретишь кого-нибудь на третьем подземном этаже, но Мэтью не хотел рисковать.

Убедившись, что все в порядке, он решительно вышел из кабинета. "Не забывай об осторожности", – приказал он себе, быстро и бесшумно сбегая по лестнице. Джеральд не стал принимать фелицитин за завтраком, поскольку задуманное предприятие требовало ясной головы.

Несколько недель назад он обнаружил независимый компьютер департамента снабжения, установленный в незапамятные времена каким-то ретивым чиновником. В те дни Орбитсвиль более активно поддерживал связь с Землей, и компьютер регулировал распределение поставляемых товаров. Джерри Мэтью об этом не знал и пришел в ужас.

Если какому-нибудь болвану придет мысль распечатать сведения за последнее время, он с первого взгляда поймет, что заместитель мэра в целях личного обогащения злоупотребил общественным имуществом. Этого никак нельзя было допустить, поэтому Мэтью решил уничтожить базу данных. Слава богу, компьютер не подключили к единой информационной сети Мэдисона. Добравшись до третьего подземного этажа, Джеральд повернул направо и очутился в помещении размерами с приличный танцзал. Раньше здесь был компьютерный центр, от которого теперь остался лишь лабиринт передвижных перегородок и разобранных стоек. Заместитель мэра отыскал вход, ведущий в короткий коридор с тремя дверями. На дальней из них стояли таинственные буквы "М.К.Е.О." Мэтью в очередной раз поразился, как это Солли Хьюму удалось наткнуться на злополучный компьютер. Хьюм работал младшим архитектором в городском топографическом управлении, именовал себя "архиэлектронщиком", посвящая свой досуг поискам устаревших или ненужных компьютеров. И уж благодаря ревностному веянию чиновник страхового ведомства Эззати упомянул о находке Хьюма в присутствии Мэтью.

Джеральд открыл замок отмычкой и осторожно вошел в затхлую комнатушку. Лампа под потолком слабо загудела, холодный свет упал на металлический стол и стоящий на нем компьютер департамента снабжения: простой ящик не больше коробки из-под башмаков хранил сведения о перемещениях товаров еще с тех времен, когда заместителя мэра не было на свете. Но Джеральда, конечно, интересовали только последние три года.

На минуту он замер перед ящиком, потом, преодолевая странное чувство вины, вытащил из кармана "луддит" и направил раструб ствола на компьютер.

Кона Даллен выключила диктофон. Было слишком жарко и даже тень от раскидистого кизилового дерева не спасала от всепроникающего влажного зноя. Хотя они с Мики уже четыре месяца находились на Земле, она, видимо, так и не приспособилась к климату этого участка суши, некогда называвшегося Джорджией.

"К тому же во мне сейчас лишних семь кило", – с некоторой грустью напомнила она себе, решив в оставшуюся часть дня есть только зеленый салат. Кона взглянула на часы: до встречи с Гарри оставалось больше часа. Она сожалела, что очередная глава так пне появилась на свет, но ее беспокоило иное: тема исследования казалась все более далекой и расплывчатой.

Книга под названием "Вторая диаспора" должна отражать ее личную точку зрения на историю орбитсвильского иудаизма. Как ни странно, после отъезда Гарри на Землю работа вдруг застопорилась, и это сыграло не последнюю роль в решении Кони приехать к мужу раньше назначенного срока. Кроме того, ее очень тронуло его робкое предположение, что расстояние позволит лучше увидеть историческую перспективу. Но теперь, с расстояния сотен световых лет, богатая событиями история попыток основать Новый Израиль казалось уже малоинтересной.

Действительно ли судьба отдельной нации – лишь кусочек смальты в огромной мозаике истории? Или само переселение с одной звезды на другую лишило идею Коны чего-то очень важного? Подобное ведь происходило и с другими авторами.

"Переезд к Гарри был ошибкой", – сказала она себе и тотчас пожалела об этом. После четырех совместно прожитых лет она продолжала считать отношения с мужем прочнейшей основой, на которой следует строить всю жизнь.

– Мама!

– Что такое, Мики?

Мальчик испуганно показал пальчиком на серо-белую чайку, опустившуюся на землю недалеко от них.

– Пчела!

– Это птица, она не причинит тебе вреда. – Кона улыбнулась, громко хлопнув в ладоши.

Беспечная чайка подпрыгнула и отлетела на несколько метров. Для Мики всякое летающее существо было пчелой, а всякое четвероногое – кошкой. Зато в его словаре было с десяток названий средств передвижения, которые он довольно правильно употреблял. Кона недоумевала: неужели склонность к технике может проявиться в столь раннем возрасте?

– Плохая, – заявил Мики, прижавшись к матери. Она ощутила чистый детский запах, исходящий от его медных волос.

– Здесь очень жарко, пойдем в папин кабинет и выпьем чего-нибудь холодненького.

Она встала, легко подхватила Мики и направилась к северному входу в Сити Холл.

Офис Гарри до полудня пустует, и, если Мики найдет себе какое-нибудь занятие, она сможет поработать в более подходящих условиях. Зеркальные двери автоматически распахнулись. Кона ступила в кондиционированную прохладу вестибюля и замешкалась. По правилам сначала нужно зарегистрироваться у главного входа, но платье липло к телу, Мики с каждым шагом становился все тяжелее, – вокруг ни души, ее некому отчитать за нарушение правил.

Кона открыла дверь, ведущую на лестницу, которой часто пользовался Гарри, когда спешил на службу, и стала быстро подниматься по ступенькам. Едва она дошла до площадки между этажами, как воздух завибрировал от пронзительного воя сирены.

Кона вздрогнула, крепче прижала к себе сына и замерла у стены, не зная, повернуть назад или бежать наверх.

Покинув комнату, где стоял компьютер, Мэтью не сомневался, что стер и программу, и память. Когда заревела сирена, он в отчаянии застонал. О такой возможности он не подумал, а это лишний раз доказывало, насколько безрассудно планировать серьезную операцию, находясь под действием фелицитина.

"Ну, что стоишь? – стучало где-то в висках. – Беги! БЕГИ!”

Он рванул на себя дверь и помчался обратно тем же путем, каким пришел. Непрерывный вой сирены заставлял его бежать так быстро, что он буквально слышал в ушах свист ветра. Выскочив на лестницу, он бросился вверх, перепрыгивая сразу через несколько ступеней. Ему казалось, он летит.

"Ничего, обойдется, – стучало в голове. – Со мной все будет в полном порядке. Я должен успеть…" Номера этажей мелькали перед глазами. Внезапно перед ним возникла женщина с ребенком на руках. Мэтью сразу узнал Кону Даллен и в ту же секунду понял: она его погубит. Обязательно. У него нет выбора. Мгновение превратилось в тягучую бесконечность. Пистолет сам поднялся, палец сам нажал на спуск, невидимый сгусток энергии объял женщину с ребенком.

Они еще не успели упасть, а Мэтью уже мчался вверх. Происшествие уже стало для него достоянием прошлого.

Он добежал до площадки пятого этажа и увидел пустой коридор, за которым – уютная безопасность кабинета. Спрятав пистолет, Джеральд заставил себя идти как можно медленнее, пока не оказался у своей двери.

– Это не убийство, – шепотом сказал он молчаливым стенам кабинета и вновь увидел сползающую по стене Кону Даллен. – Нет, это не убийство…

Глава 3

– Вынужден побеспокоить тебя, Гарри. Похоже, на улице 1990 года объявился террорист.

Голос в приемнике отвлек Даллена от невеселых мыслей. Там, дома, трехлетняя командировка на Землю казалась заманчивой. И дело было не только в продвижении по службе. Земля, колыбель человечества, всегда влекла Даллена очарованием романтики. Он думал, что гораздо лучше узнает Землю, работая здесь, чем съездив сюда на курорт. Но ожидания себя не оправдали. Кона не хотела оставаться здесь, да и сам он мечтал поскорее вернуться домой, в Гарамонд-Сити, вдохнуть алмазно-чистый воздух, принесенный с бесконечных просторов Орбитсвиля. Даллен немного стыдился своей сентиментальности, но тоска по дому не отпускала, ослабевая только тогда, когда нарушался привычный порядок жизни…

– Ты уверен? – спросил Даллен.

Он стоял возле своей машины на трассе, соединявшей Скоттиш-Хилл с городским парком. Только что прошел короткий ливень, и Даллен с наслаждением вдыхал промытый воздух. Музейная часть города, где находилась улица 1990 года, была в четырех километрах отсюда. Гарри видел точки автомобилей, перекрестки блестевшие под утренним солнцем.

– Безусловно, – ответил Джим Мэллор, первый заместитель Даллена. –Два новых детектора зафиксировали слабый сигнал с товарной этикетки из Лейкс-Арсенал. Кто-то постарался стереть с нее информацию, но мы все-таки установили: это фугасная мина TL-37.

– Маленькая?

– Достаточно маленькая, чтобы уместиться в кармане, и достаточно большая, чтобы разнести в клочья человек двадцать-тридцать. – В голосе Мэллора звучало явное отвращение. – Мне все это очень не нравится, Гарри. Мы вызвали патрули, но быстрее, чем за двадцать пять минут, они добраться не сумеют.

– Передай им, чтобы двигались как можно тише. Пусть приземлятся по меньшей мере в километре от улицы. Если наш клиент их заметит, то вполне может выпустить джинна из бутылки. – Даллен сел в машину: – Ты не выяснил, куда он направляется?

– Его заметили на углу Девятой, а потом на перекрестке Восьмой. По-моему, едет к Выставочному центру, ему нужно многолюдье.

– Ясно.

В городе катастрофически не хватало полицейских и машин. Проклиная скупость мета-правительства, Даллен включил двигатель и поехал к улице 1990 года. Слухи о готовящихся показательных терактах ходили уже несколько недель. Люди Даллена захватили банду, прибывшую из Корделя. Он старался не обращать внимания на эти разговоры, особенно на те, которые, предсказывали покушение на него самого, ведь предотвратить он ничего не мог. Офицеров его отряда постоянно дергали, отвлекали на выполнение других задач, и теперь, похоже, придется за это расплачиваться.

– Сколько посетителей в музейной части города? – спросил Даллен.

– Не очень много, – ответил Мэллор. – Четыреста-пятьсот. Наверное, четверть из них сейчас в Выставочном центре. Ты предлагаешь начать эвакуацию?

– Нет! Этим мы только вынудим подонка поторопиться. Ты можешь сказать, где он сейчас?

– Сигналы больше не поступают. Должно быть, нам попросту повезло, когда мы поймали их на Восьмой и Девятой. Не знаю, удастся ли зарегистрировать их еще раз.

– Ладно, держи меня в курсе. Я пройдусь по улице со стороны Центра; поглядим, может удастся задержать его по пути.

– Ты не должен делать это, Гарри.

– Выговор себе я объявлю потом.

Когда Даллен, несясь по склону холма и превращая встречные лужи в веер хрустальных брызг, особенно резко кидал машину в сторону, двигатель протестующе поскуливал. Даллен, не обращая внимания на правила уличного движения, вылетал на встречную полосу, и даже на тротуар. Он знал, что здесь практически нет автомобилей и пешеходов, поэтому и позволял себе подобные вольности, совершенно недопустимые в нормальной обстановке. Сверху район Скоттиш-Хилл выглядел обычным жилым кварталом, но все дома и магазины давно пустовали, витрины и стены покрывал невидимый слой прозрачного пластика, предохранявший их от разрушительного воздействия времени. Большая часть Мэдисона жила странной, законсервированной жизнью. С наступлением темноты на улицах зажигались фонари, теплым светом загорались окна домов, но люди давным-давно покинули свой очаг, переселившись на далекий Большой О.

За квартал от улицы 1990 года Даллен сбросил скорость. Впереди раскинулся сектор постоянной экспозиции. По проезжей части двигались трехмерные изображения автомобилей, велосипедов и прочих средств передвижения конца двадцатого века. На тротуарах толпились люди в одежде того же времени, заходили в магазины, глазели на витрины, смеялись.

Людей, точнее их фантомов, было очень много, и это многолюдье создавало впечатление перенаселенности города, характерной для Земли триста лет тому назад. К тротуарам жались бесчисленные автомобили. Казалось, Даллен не сможет протиснуться между ними, но он направил свою машину прямо в корму роскошного белого "кадиллака" и все-таки слегка вздрогнул, пройдя насквозь настоящий с виду кузов. Когда он выбрался из кабины, скрытые динамики и распылители наполнили его уши и ноздри точно воспроизводимыми звуками и запахами Мэдисона конца двадцатого века.

– Гарри! Кажется, мы поймали слабый сигнал с перекрестка Третьей улицы! – раздался тревожный голос. – Это совсем рядом с Выставочным центром.

– Я на Первой. Сворачиваю в двух кварталах к востоку, – ответил Даллен. – Если мы идем с одинаковой скоростью, я встречу его на углу Второй. Обнаружить его будет не так уж сложно.

– Его или ее.

– Местоимение мужского рода подойдет в обоих случаях, особенно в отношении интересующего нас объекта. – Понимая, что старается выглядеть чересчур уж хладнокровным и педантичным, Даллен перешел к делу. – Какого действия взрыватель у TL-37? Двойного?

– Да. Ударно-замедленного. То есть, если ты не обезвредишь его достаточно быстро…

– Знаю. – Даллен был почти у перекрестка. Он старательно обходил трехмерные голоморфные миражи, отчасти подчиняясь инстинктам, отчасти потому, что среди смоделированной толпы попадались настоящие пешеходы. В большинстве случаев он распознавал туристов по современной одежде, но некоторые чудаки предпочитали одежду в стиле той эпохи, которую изображала улица. Именно их было довольно сложно отличить от голоморфов.

Даллен остановился на углу и посмотрел по сторонам. Справа виднелась прозрачная стена Выставочного центра, впереди находились перекрестки улиц 2090 и 2190 годов, каждая их которых воспроизводила свою эпоху, а влево уходила оживленная главная артерия Мэдисон-Сити, такая, какой она выглядела три века назад. И где-то рядом, в мешанине людей и голоморфов притаился террорист, готовый сделать свое черное дело. Призраки автобусов и грузовиков на мостовой создавали непроницаемую преграду, за ними можно было так же легко укрыться, как за настоящими. Даллен опустил правую руку в карман пиджака, крепко сжав рукоятку лучевого пистолета, который полагался ему по чину. Он установил оружие на излучение широким веером. Вряд ли у него хватит времени прицелиться, уж лучше уложить пяток туристов, но не упустить того, кто ему нужен. Остальные пускай жалуются на произвол, поправляясь в больнице.

– Иду по улице 1990 года на восток, – пробормотал он сквозь зубы. –Если доберусь до Второй без происшествий, буду считать, что террорист либо где-то рядом, либо только что прошел мимо. Я выжду тридцать секунд, затем дам команду "стоп". Как только услышите этот сигнал, отключите все голопроекторы и ликвидируйте образы на улицах. Пока наш клиент придет в себя от изумления, у меня будет секунда-другая, чтобы обнаружить его.

– Хорошо, Гарри. А вдруг их будет несколько?

– Неважно. Я могу парализовать пол-улицы.

– Я с тобой.

– Слава Богу, нет.

Даллен осторожно двигался вперед, радуясь, что мужская мода за несколько столетий почти не изменилась, и он не выделялся ни среди туристов, ни среди голоморфов. Гарри шел по внешнему краю тротуара, стараясь наблюдать сразу за обеими сторонами улицы. Он узнавал некоторых постоянных, хотя ничем и не примечательных местных жителей. У входа в отель "Кларенс" стоял продавец газет, у банка – добродушный толстяк-охранник, улыбался прохожим владелец табачной лавки. Тот, кто, подчиняясь своей программе, останавливался и заговаривал с ними, тут же причислялся к голоморфам, как водители такси, посыльные и тому подобные. Настоящей проблемой для Даллена были фланирующие зеваки. Вот чинно шествует пара с двумя детьми – это, скорее всего, туристы из плоти и крови, но точно такие же семейные пары попадались и среди голоморфов. Затеряться среди них не представляло труда. Пока Даллен дошел до середины квартала, ладони у него взмокли, а сердце билось с такой частотой, что, казалось, вырвется из грудной клетки.

Стараясь выглядеть спокойным и непринужденным, он остановился и прикрыл глаза. Мимо шагали клерки в деловых костюмах, с портфелями в руках, юноша в зеленой рубашке был целиком поглощен беседой с блондинкой в розовом платье, два подростка уплетали сахарную вату, пожилая дама с хозяйственной сумкой…

"А ведь забавно: одни оставляют следы, а другие нет".

Он уставился на то место, где в углублении образовалась лужица.

Солнце уже высушило асфальт, поэтому наступавшие в воду некоторое время оставляли после себя мокрые следы.

"Кроме голоморфов, разумеется. У иллюзий ноги не мокнут".

Даллен нахмурился, не понимая, отчего его сердце вдруг застучало мерно и тяжело. В следах не было ничего примечательного, но… Беззвучно шевеля губами, он повернулся и быстро пошел обратно, внимательно разглядывая прохожих. Состав толпы уже изменился, но парня в зеленой рубашке и белокурую девушку он нашел сразу. Теперь Даллен увидел то, на что не обратил внимания раньше – говорил лишь спутник, и только его обувь оставляла на тротуаре влажные пятна.

Гарри резко остановился, почти столкнувшись с тремя беззаботными туристками в шортах. Одна из девушек ойкнула. Хотя ее возглас тут же потонул в уличном шуме, но и этого оказалось достаточно. Парень в зеленой рубашке оглянулся, увидел Даллена и бросился прочь, на бегу доставая что-то из кармана.

Даллен рванул за ним. Он понимал, через секунду будет уже поздно, поэтому не раздумывая выстрелил сквозь ткань пиджака. Несколько фигур попало в энергетический конус, но на них это никак не сказалось. Голоморфы! Даллен проскочил сквозь них. Террорист вдруг споткнулся и начал падать.

"Взрыватель! Какой он выдержит удар?!”

Даллен успел подхватить обмякшее тело и по инерции втолкнул его в узкий проход магазина электроники. На выпуклых экранах старинных телевизоров мелькали кадры далекой эпохи. Супружеская пара средних лет, с интересом изучавшая их устройство, в ужасе отпрянула.

– Вам не о чем беспокоиться. – Даллен улыбнулся как можно спокойнее. Он просунул правую руку под парализованного террориста и выхватил металлический цилиндрик, уже наполовину извлеченный им из кармана.

– Эй, что тут происходит? – Грузный человек с сомнением наблюдал за ними. – Парню плохо?

По правилам Даллен обязан был предъявить служебное удостоверение, отделаться от посторонних и вызвать подмогу. Но если действовать согласно инструкции, террорист достигнет-таки своей цели. Почти наверняка часовой механизм бомбы запущен и сработает через несколько минут, поэтому по инструкции нужно либо эвакуировать людей и сознательно допустить разрушения, либо подвергнуть их жизнь риску и попытаться обезвредить бомбу. В обоих случаях новость о происшествии распространится со сверхсветовой скоростью, и Мэдисон приобретет славу небезопасного для туристов места.

Сделав вид, что бережно поддерживает своего спутника, Даллен заглянул ему в глаза и, получив в ответ взгляд, полный лютой ненависти, он ощутил, как часть его души откликнулась тем же. Он с доверительной ухмылкой посмотрел на супружескую чету.

– Плохо? – переспросил он. – Хотел бы я, чтоб мне было так же плохо, как сейчас Джо. Наглотался, сопляк, порошка счастья. На сотню монит! Водится за ним такая слабость, любит побаловаться дозой.

Напудренное лицо дамы выражало смесь тревоги и отвращения.

– С ним все будет в порядке?

– В полнейшем. С минуты на минуту он встанет на ноги. – Даллен простодушно взглянул на чинных супругов. – Вы не одолжите мне какой-нибудь платок, тряпку, чтобы я мог обтереть его?

В горле террориста раздался клекот, и Даллен с деланным добродушием похлопал парня по щеке.

– Простите…

Мы опаздываем…

Нас ждут друзья.

Толстяк подхватил жену под руку, поспешно вывел ее на улицу, и они мгновенно затерялись в толпе.

Убедившись, что происшествие не привлекло больше ничьего внимания, Даллен опустил бомбу в карман, подхватил обмякшее тело, поднес свой значок к замку у внутренней двери магазина и быстро втащил парня внутрь. Он довольно легко управлялся с тяжелым телом, помогли регулярные тренировки. Внутреннее помещение магазина напоминало длинную узкую пещеру, затянутую паутиной. Двигаясь к двери в дальнем конце магазина, Даллен тихо, чтобы его могли услышать только в штаб-квартире, зашептал:

– Я его задержал, Джим. Мы в магазине телевизоров, сотый квартал. Без лишнего шума, все тихо-спокойно. Подгони автомобиль к черному ходу. Скажи своим людям, чтобы не входили, пока я не подам знак.

– Что с бомбой? – быстро спросил Мэллор.

– Ее необходимо разрядить.

– Гарри, ты не собираешься делать глупости? Обезвредить TL-37 невозможно.

“Возможно. Есть один способ", – подумал Даллен, вслух же прошептал:

– Какие-то помехи, Джим. Ты меня слышишь?

Он двинул челюстью, и приемник отключился. Оставляя неровную полосу на пыльном полу, Даллен втащил пленника в комнату, служившую когда-то кабинетом, прислонил к стене, вытащил из его кармана бумажник и просмотрел содержимое.

– Дерек Х.Бомон. Тебе следовало сидеть у себя дома в Корделе, Дерек. – А вам… – Губы Бомона кривились, преодолевая онемение. – Вам следует катиться к…

– Заткнись, – оборвал его Даллен. – Тебе лучше помолчать, если не хочешь лишиться передних зубов.

Он впервые внимательно рассмотрел задержанного, и с облегчением убедился, что парень очень ему не нравится. Некоторые террористы с виду были вполне милыми ребятами, поэтому он легко мог вообразить его собственным сыном, но этот отталкивал своим высокомерием и явной тупостью. С бледного, отечного лица смотрели серые водянистые глаза. Обвисшие усы скорее обезличивали, чем придавали индивидуальность.

"У них у всех усы, как у Сапаты. А может, это одни и те же усы, которые они просто одалживают друг другу".

– Лучше не трогай меня, – прохрипел Бомон.

– Я очень чистоплотен. – Даллен осторожно достал из кармана цилиндрик. – Скольких ты надеялся угробить этой штукой?

– Из нас двоих убийца ты, Гарри Даллен.

– Ты меня знаешь?

– Тебя все знают. – Усатый говорил как сквозь вату, связки еще не пришли в норму после временного паралича. – Скоро ты…

– Тогда ты должен знать, что я не люблю шутить. Ты, сопляк, сейчас назовешь мне комбинацию. – Даллен провел ногтем по шести кольцам с цифрами.

Бомон скривился, пытаясь изобразить презрительную усмешку.

– Какого черта я стану помогать тебе?

– Мне казалось, это очевидно, – благожелательно ответил Даллен. – Ведь тебе придется посидеть на этой штуке. Сколько ты выдержишь? Десять минут? Пятнадцать?

– Меня не запугаешь, Даллен. Если бомба взорвется, тебе тоже не уйти. – Разве? – На мгновение Гарри представил себе последствия взрыва в многолюдном Выставочном Центре. Остатки гуманности сразу улетучились. –Если ты надеешься на рекламу, то советую о ней забыть. Думаешь, я зря корячился, тащил тебя сюда? Нескольких стен и воздушной прослойки вполне достаточно для того, чтобы взрыв не затронул ничего за пределами этого здания. Грохот, конечно, будет изрядный, все испугаются, но, узнав, что взорвалась старая газовая магистраль, быстро успокоятся. Никто никогда о тебе не услышит, приятель. От тебя станется лишь куча крысиного помета.

– Ты ублюдок, Даллен. Ты грязный…

Террорист замолчал, и в его глазах появилось напряжение. Он попытался пошевелиться, но, несмотря на все его усилия, конечности остались неподвижными.

– Я все сказал. Даже больше, чем надо. – Даллен присел на корточки, поднес бомбу к лицу Бомона. – Комбинацию, Дерек.

– Я…

Я не знаю.

– В таком случае ничем не могу тебе помочь. – В голове мелькнуло: вдруг Бомон и впрямь не лжет? Но он решительно отогнал эту мысль. – Сейчас я тебя покину, а то, не дай Бог, взорвется раньше. Не вешай нос, я мысленно с тобой.

Смертельная бледность разлилась по лицу Бомона, наполнив его потусторонним свечением.

– Мы распнем тебя, Даллен… Тебя, твою жену и твоего ребенка… Ты будешь смотреть на них… Обещаю тебе… Все уже готово…

– Ты умеешь подыскать нужные слова. – Даллен говорил спокойно, но в груди у него все клокотало. – Мне больше не нужен шифр. Сохрани его при себе, пусть тебя утешит сознание исполненного долга.

Он аккуратно установил цилиндр между ног Бомона и, полюбовавшись на подобие серебристого фаллоса, вышел из комнаты.

"Все неправильно, – обвинял он себя, прижавшись к противоположной стороне стенки, к которой прислонил Бомона. Он несколько раз глубоко вздохнул, подавляя подкатывающую тошноту. – Я должен был выбросить эту чертову бомбу, вытащить наружу Бомона и эвакуировать людей. Но теперь поздно, слишком поздно. После того, как он упомянул Кону и Мики…”

Даллен вытащил из кармана трубку, набил ее черно-желтыми хлопьями, сжал зубами мундштук, но курить вдруг расхотелось. Показалось чудовищным так нелепо растрачивать последние минуты.

Зачем он загнал себя в эту затхлую лавку, торчит в компании с несостоявшимся убийцей, рядом с бомбой, которая вот-вот взорвется? Зачем сам сослал себя на дряхлую Землю, где того и гляди свихнешься от клаустрофобии? Ради чего отказался от счастливой, благословенной жизни на Орбитсвиле?

За два века, миновавших с момента открытия Вэнса Гарамонда, жизнь человечества коренным образом изменилась.

Все достижения земной науки, техники и промышленности были перенацелены на выполнение великой задачи – скорейшее переселение землян в новый дом. Каждая нация, каждое государство, каждая партия, каждая семья и отдельно взятая личность могли выбрать себе участок, равный по площади целой планете. Открылись просторы для воплощения любых идеалов и мечтаний. Зеленые города и деревни приходили в упадок, сельскохозяйственные угодья зарастали бурьяном, а люди – люди охотно заглатывали наживку"золотого путешествия" – бесплатного переселения на Большой О.

Были, естественно, и те, кто наотрез отказался улетать с Земли, в основном старики, желавшие умереть на родине. Но некоторые земляне отвергали саму идею переселения. Даже сейчас, в 2296 году, спустя два века после открытия Гарамонда, консерваторы не оставили надежду сохранить на Земле подобие организованного общества, хотя с каждым десятилетием техника, здания и оборудование постепенно ветшали, а материальная помощь с Орбитсвиля неуклонно сокращалась…

– Тебе не одурачить меня, Даллен, – прозвучал уверенный голос из-за перегородки. – Я знаю, что ты там.

Даллен затаил дыхание.

– Говорю святую правду: шифр мне неизвестен.

"Тебе не следовало угрожать моей жене и моему ребенку".

Вспомнив об обещании пообедать с Коной и Мики, Гарри взглянул на часы. Теперь он в любом случае опоздает. Предупредить ее можно только через Мэллора, но связаться сейчас со штаб-квартирой равносильно отказу от своего решения взять на себя ответственность.

"Не так все, не так, – вновь начал он бичевать себя. – Почему бы этому идиоту не уступить, пока еще не поздно!”

Тишину помещения нарушали только невнятные уличные звуки, доносящиеся словно из другого мира. Наконец Бомон снова подал голос. На сей раз он звучал менее уверенно.

– Зачем ты приперся к нам, Даллен? Почему тебе не сиделось на твоем Большом О, ведь ты там родился?

– Это моя работа.

– Хватать людей, борющихся за свои права? Достойное занятие!

– Эти люди крадут запасы и имущество, принадлежащее мета-правительству.

– Они вынуждены красть, потому что не могут договориться с чиновниками по-хорошему. Будь честным хотя бы перед самим собой. Неужели ты действительно убежден в правоте разъевшихся бюрократов, которые заставляют целый город жить, как… Целый город пустует, а вокруг люди болеют и голодают.

Даллен покачал головой, хотя Бомон и не видел его. Подобные доводы давно набили ему оскомину.

– Никто не вынуждает их болеть и голодать.

– Еще бы! – с горечью ответил Бомон. – Стоит лишь согласиться и переехать на Большой О, где нас как скотину выпустят на сытное пастбище… Только мы никогда не пойдем на это, Даллен. Мы свободны.

– Свободны? Ваша независимость подразумевает жизнь на подачки. Как-то не вяжется с понятием свободы, ты не находишь, Дерек?

– Нам не нужна ваша поддержка… Мы тоже вносим свой вклад, но никто… Мы просто хотим… Мы… – Запутавшись, Бомон замолчал.

Даллен отчетливо слышал его тяжелое дыхание.

– Мне нужна лишь комбинация цифр, – жестко сказал он. – Твое время истекает.

Он постарался придать своему голосу уверенность, подавив противоречивое чувство, возникающее обычно, когда он задумывался о недавнем прошлом Земли. В первые годы переселения люди вовсе не собирались бросать свою планету на произвол судьбы. Правительства вкладывали крупные суммы в поддержание городов. Сотни великих культурных центров от Йорка до Нью-Йорка, от Парижа до Пекина предполагалось превратить в памятники и музеи, куда дети Земли время от времени могли бы возвращаться, чтобы не утратить свои корни.

Но канула в Лету эпоха, когда романтики воспевали бродяжий дух, и люди, движимые тягой к путешествиям, стремились от звезды к звезде. Светила больше не манили их. В ночном небе Орбитсвиля не было звезд, зато он обеспечил землянам Lebensraum на многие тысячелетия. Земля становилась все более далекой и ненужной, деньги можно было потратить на что-нибудь более насущное, чем подновление развалин забытых земных городов. Мэдисон, административный центр по эвакуации семи штатов, оставался одним из немногих действующих городов-музеев, но даже ему уделяли все меньше внимания и средств.

Даллен взглянул на часы.

– Я больше не хочу рисковать собственной шкурой, разыгрывая из себя няньку, – крикнул он. – Счастливо оставаться!

– Тебе не обмануть меня, Даллен!

– А я и не собираюсь этого делать.

Даллен двинулся к выходу из магазина, уворачиваясь от невесомых сталактитов паутины. Мысль, что он совершает непоправимую ошибку, лишала его мужества. А вдруг Бомон на самом деле не знает шифра, вдруг он не знает даже времени, на которое установлен часовой механизм? Какие найти оправдания, если бомба взорвется и обрушит на прохожих град осколков? Добравшись до двери, он прислонился к косяку и снова учинил себе допрос: "Что ты здесь делаешь? Сколько пройдет времени, прежде чем ты собственными руками убьешь несчастного остолопа, который не способен видеть дальше собственного болота? Почему бы тебе не покончить с этой дурацкой работой и не вернуться с Коной и Мики на родной и понятный Орбитсвиль?”

Этот вопрос все чаще терзал его в последнее время. И вот теперь, в затхлой атмосфере заброшенной лавки он вдруг осознал, что нет ничего проще, нужно только взглянуть фактам в лицо и признать: приехав на Землю, он совершил ошибку. Он, Гарри Даллен, человек, привыкший всегда быть правым, глупейшим образом просчитался! Ни под этим солнцем, ни под каким другим уже ничто не сможет помешать ему вернуться домой. Они отправятся в путь через неделю.

Даллен вдруг испытал неимоверное облегчение.

– Пора сматываться, – прошептал он, глядя внутрь магазина.

– Даллен! Вернись! – пронзительно-воющим голосом позвал террорист. –Эта штука установлена на 11:20! Сколько осталось?

Даллен взглянул на часы. В его распоряжении было четыре минуты. Он быстро вернулся назад, толкнул дверь плечом и посмотрел на Бомона, на непристойно торчащий серебристый цилиндр. Со странным чувством неловкости Даллен взял бомбу в руки.

– Ты пожалеешь об этом, ублюдок, – выдавил Бомон.

– Мои часы могут отставать. – Ты хочешь убраться отсюда или…

– Шесть-семь-девять-два-семь-девять. Даллен занялся шифром, извлек детонатор и бросил его в угол. – Благодарю за помощь, Дерек.

Он вышел из кабинета и открыл тяжелую дверь в конце короткого коридора. Петли, изъеденные ржавчиной, протестующе взвизгнули. В переулке притаился неприметный автомобиль, около которого стояли два офицера –Тенди и Иббетсон. Даллен успокаивающе улыбнулся им.

– Бомба у меня, она обезврежена, а в придачу к ней имеется некто по имени Дерек Бомон. Отдыхает внутри, первая дверь направо.

– Прошу вас больше не делать подобных вещей, – буркнул Иббетсон.

Он протиснулся в узкую дверь, шагнул внутрь магазина и тяжело затопал по коридору.

Вик Тенди подошел вплотную к Даллену.

– Будете говорить с Джимом Мэллором? Он чуть с ума не сошел, пытаясь связаться с вами.

– Каждый раз, когда у меня неполадки с рацией, он… – Даллен замолчал. – Что случилось?

– Я знаю только, что Джим вас искал. – Тенди отвел глаза и попытался скрыться в здании. Даллен схватил его за локоть.

– Выкладывай!

– Я… Кажется… Что-то случилось с вашими женой и сыном, –промямлил Тенди, не поднимая глаз.

Глава 4

Мэтью вернул предохранитель в исходное положение, переведя многочисленные электронные схемы в нейтральное состояние, затем разобрал пистолет на четыре части и спрятал их в разные ящики стола.

Совершив эти манипуляции, он почувствовал себя в безопасности, но облегчение не приходило. Его первоначальный план, как выяснилось, оказался несостоятельным. Он не предусмотрел срабатывание сигнализации на третьем этаже, возможно, упустил что-то еще. Пистолет невозможно обнаружить никакими детекторами, имеющимися в распоряжении полиции, однако где гарантия, что какая-нибудь контрольная система не проследила его путь по зданию. В таком случае он скоро обо всем узнает. "Надо вести себя, как обычно", – настраивал он себя. А как ведет себя человек, услышав сигнал тревоги? Он на минуту задумался, потом нерешительно протянул руку к панели связи. Тут же возникло изображение Вика Констейна, личного помощника мэра Брайсленда. Констейн, которому исполнилось почти шестьдесят, слыл ходячей энциклопедией городского управления.

– Что происходит? – спросил Мэтью. – Что за шум?

– Подождешь минутку? Я пока не… – Констейн выслушал какое-то сообщение, решительно кивнул. – Перезвони попозже, Джеральд.

– Надеюсь, вы не забудете оповестить меня, когда начнется пожар.

Мэтью отключил связь. Он был доволен собой, он поступил разумно, уже частично замел следы, но закрыв глаза, вновь увидел, как падают Кона Даллен и ее сын… Вот они лежат перед ним…

Бессмысленный взгляд…

Глаза идиотов.

Мэтью вскочил и прошелся по кабинету. Ему вдруг стало нечем дышать. Он пошел по второму кругу, ускоряя шаг, пытаясь запутать ту часть своего "я", которая считает его, Джеральда Мэтью, убийцей. Никакие ухищрения не изменят этого факта. Кона и Мики Даллены перестали существовать как личности. Одной короткой вспышкой излучения, он сделал их мозги чистым листом бумаги, как у младенца, они уже никогда не возродятся, сколько бы ни старались доктора.

"Гарри Даллен убьет меня!" Мэтью резко остановился, сжав пальцами переносицу. Даллен был высок, силен, довольно красив. Правда, слишком много работал, чересчур много шутил, стараясь произвести впечатление непринужденного и приятного в общении человека. Но Мэтью, умевший оценивать людей, быстро распознал в нем человека жесткого, нетерпимого, способного безжалостно перешагнуть через ближнего, если это потребуется для достижения цели. Мэтью и раньше опасался его, а теперь… По спине пробежал озноб. Если Гарри Даллен проникнет в его тайну, то будет преследовать его с беспощадностью автомата.

"Ты заслужил это", – прошептал Мэтью своему отражению в большом зеркале. Двойник походил на уверенного в себе невозмутимого скандинава, которого не терзали ни недавнее преступление, ни голод, ставший почти нестерпимым. Вспомнив о фелицитине, Мэтью сунул руку в карман и коснулся золотой ручки. Хотя она вполне годилась для письма, но в ней имелось также приспособление для подачи чернил совсем другого сорта. Стоило провести короткую черту на языке, как все превратности жизни мгновенно исчезали. Это касалось не только настоящего, но и прошлого, начиная с того момента, когда восьмилетний Джеральд прибыл на Землю.

Его отец, Артур Мэтью, служил мелким чиновником в мета-правительстве и надеялся получить на Земле повышение, но лишь стал жертвой пристрастия к джину. В небольшой общине правительственных чиновников Мэдисона маленький Джеральд, страдавший от унижения за своего отца-неудачника, был обречен на одиночество. Он мечтал о том, как, получив аттестат, сразу вернется под полосатые небеса Орбитсвиля. Когда Джеральду исполнилось шестнадцать, отец погиб при странных обстоятельствах. Мать и сестра вернулись на Большой О, а он вдруг обнаружил, что панически боится полета, и еще больше – самого Орбитсвиля. Сославшись на желание продолжать учебу, Мэтью остался на Земле. Он проявил недюжинное усердие, позволившее ему сделать карьеру, и достиг такого положения, что ни один здравомыслящий человек, не посоветовал бы ему бросить работу ради возвращения на Большой О.

Однако Мэтью не заблуждался на свой счет, хотя пытался выдать страх перед космосом за милый недостаток. "Я никогда не обладал даже крупицей силы воли. Есть только один способ избавиться от искушения – подчиниться ему. В делах со мной каждый может рассчитывать на успех…”

Незаметно он пристрастился к фелицитину, невесомому волшебнику, возносящему его на недосягаемые высоты. Препарат, приготовленный специально для него первоклассным фармацевтом, давал ему не только замечательное самочувствие, но, главное, уверенность и чувство собственной правоты.

Поэтому он стал вором.

Поэтому он стал убийцей.

Мэтью вынул из кармана золотую ручку и минуту стоял, то чуть расслабляя, то напрягая мышцы. Он дрожал, словно снайпер, который никак не решается нажать на курок. Но потом, как всегда, нашел оправдательный довод: нет никакой необходимости бороться с этой привычкой. Даллен легко восстановит цепь событий, приведших к гибели его семьи, догадается о мотивах преступления, и вскоре он, Джеральд Мэтью, отправится в колонию. Если, конечно, Даллен позволит ему остаться в живых. А уж там-то бороться с пристрастием к наркотикам и вовсе не будет необходимости. В качестве бесплатного приложения к тюремной робе и реабилитационным повязкам ему полагалось принудительное лечение от наркозависимости.

Из коридора донеслось хлопанье дверей, послышались возбужденные голоса, быстрые шаги. В монотонность бюрократического бытия ворвалось нечто крайне необычное, появилась тема дня будущих бесконечных обсуждений. Этот день надолго останется в памяти здешних обитателей.

Мэтью сунул ручку в карман, сел за стол и попытался составить план действий на ближайшие часы. Поскольку он уже "отметился", теперь самое разумное оставаться в своем кабинете до тех пор, пока ему не позвонят. Мэр города Фрэнк Брайсленд на два дня уехал из города, а как только Констейн узнает, в чем дело, он, скорее всего, сам позовет.

По мере того, как минуты медленно перетекали в прошлое, Мэтью начал терять терпение. Почему Констейн тянет? Однако до него дошло, что есть значительная разница между его точкой зрения и точкой зрения других людей. Они не могли сразу выяснить, почему сработала сигнализация, а проверка, за которую взялась служба безопасности, могла продлиться час и больше. На врачебный осмотр женщины и ребенка тоже требуется время, особенно с учетом того обстоятельства, что "спешиал-луддит" в конце двадцать третьего века практически забыт.

Повинуясь безотчетному импульсу, Мэтью подошел к окну. В эту минуту на автостоянку резко свернула полицейская машина, из нее выскочили трое и бросились в сторону северного вестибюля. Внутри у Мэтью все замерло, он узнал Гарри Даллена, который бежал, не разбирая дороги, словно собирался проломить стену. Мэтью вернулся к столу. Его знобило, он чувствовал себя загнанным зверем.

Минут через пять, раздался мелодичный звонок и возникла голографическая голова Констейна.

– Можешь спуститься в северный вестибюль? – Голос Констейна звучал нервно и настороженно. – Только быстро.

– А что случилось?

– Кто-то вычистил Кону Даллен и ее сына.

– Вычистил?! – Мэтью изумленно взглянул на Констейна. – Ты имеешь в виду…

– Да, полная очистка мозга. Ты что, ничего не знаешь?

– Нет… – Мэтью помедлил, стараясь не выдать себя. – Откуда я мог знать? Я же все время сидел в кабинете.

Констейн покачал головой.

– Все только об этом и говорят, Джеральд. Ты тоже Ложен дать показания.

– Уже иду.

Он направился к двери, на ходу приглаживая волосы и поправляя пиджак. В трудных положениях для него было крайне важно выглядеть как можно лучше, а оказаться сейчас перед Гарри Далленом – худшее, что можно себе представить. Лифта ждать не пришлось, и вскоре он уже пробирался сквозь плотную толпу людей, заполнивших вестибюль. Все смотрели на двери комнаты, которую в эпоху процветания Мэдисона занимали швейцары. Констейн, словно почувствовав его приближение, быстро втащил Мэтью в комнату и повернул ключ.

– Из-за этой истории нам всем не поздоровится, – сказал он. Землистое лицо помощника мэра, изборожденное глубокими складками, походило на кусок застывшей лавы. – Фрэнк давно уже талдычит об ужесточении мер безопасности.

– Уж точно, – промямлил Мэтью.

Он прошел вглубь комнаты и присоединился к основным действующим лицам. Кона Даллен лежала на полу, запрокинув лицо. Ее легкое шафрановое платье задралось, обнажив красивые бедра, но это не вызывало никаких греховных мыслей, ибо безмятежное лицо абсолютно ничего не выражало, а глаза напоминали глаза грудного младенца. Рядом с Коной на коленях стоял Гарри Даллен. Уткнувшись лицом в волосы сына, он нежно покачивал его на руках. Мэтью мысленно попрощался с радостями жизни.

– Кто по-твоему мог это сделать? – тронул его за рукав Констейн.

– Я знаю, – хрипло сказал Даллен, медленно оглядывая находившихся в комнате.

Сердце Мэтью екнуло, когда полные слез глаза офицера полиции встретились с его глазами. Но тут же скользнули, не задерживаясь, в сторону, словно Даллен его не узнал.

– Это сделал я, – произнес Даллен.

Один из полицейских нетерпеливо шагнул к нему.

– Гарри, не надо…

Тот взглядом остановил его.

– Я привез их сюда… Это было ошибкой… А я действовал слишком жестко…

Не обращал внимания на угрозы… – Губы у него задрожали, он вдруг стал похож на провинившегося мальчишку. – Почему я не с ними? Я не заслужил разума…

Констейн повернулся к двери.

– Пойду узнаю, почему до сих пор нет скорой.

Мэтью двинулся следом, с огромным облегчением покинул раскаленную комнату и сразу повернул к туалету. Там было прохладно и пусто, в воздухе стоял запах мыла. Здесь Джеральд извлек золотую ручку, установил нужное перо и провел им по языку.

"Может, все-таки пронесет? Вдруг удача мне, наконец, улыбнется?" –подумал он, закрыв глаза. Скоро должно было сказаться действие фелицитина.

Глава 5

Это случилось на восьмидесятой минуте.

Первое подозрение, что произошло нечто серьезное, возникло у Джин Энтони, когда внезапно, без каких-либо предупреждающих сигналов погасли все индикаторные панели. Грузовой корабль восемьдесят третьего типа бороздил космос уже сотню лет, и его электронные системы частенько выходили из строя, однако цепи индикаторов неисправностей до сих пор работали надежно. Сам факт неисправности мог означать как незначительную поломку, так и полную катастрофу. Джин знала, что в лучшем случае придется произвести дополнительную профилактику, а в худшем…

"Господи, не дай мне погибнуть в этой груде железа!”

Старинные ионные толкатели создавали гравитационное поле напряженностью всего в одну пятую от нормальной. Парящим прыжком Джин пересекла рубку управления и взглянула на индикатор общего состояния систем корабля, обычно мерцавший правильными геометрическими фигурами. Теперь индикаторная панель была черна, а это могло означать лишь одно: в грузовом отсеке прорвался контейнер с бессемоном-Д. Джин с горечью подумала, что придется бороться за жизнь на корабле, который буквально разваливается на части.

Бессемон-Д, газообразный растворитель, заменил девять десятых оборудования, применяемого в традиционном литейном производстве. Он и в обычных-то условиях представлял немалую опасность, а беспрепятственно распространяясь по кораблю, мог убить Джин Энтони десятком способов. И самым очевидным из них было разрушение корпуса корабля. Однако в данный момент непосредственная угроза исходила от смертоносных струй газа, нагнетаемых пластмассовыми лопастями в вентиляционную систему. Нельзя медлить ни секунды.

– Код ноль-ноль-один! – крикнула она, бросаясь к отсеку с аварийной капсулой.

Бортовой компьютер не прореагировал, и Джин сама открыла отсек. Она забралась в капсулу, люк за спиной мягко закрылся и загерметизировался. Успела! Что бы теперь ни случилось с кораблем, она успела.

Джин всей ладонью надавила на панель запуска двигателей капсулы, засиявшую рубиновым светом. Раздался хлопок, капсула резко дернулась и через секунду уже плыла в космическом пространстве, отделенная пятью десятками километров от непостижимой громады Орбитсвиля.

Джин сразу проверила работоспособность маяка. Она нашла на приборной панели мигающий прямоугольник, для уверенности тронула его, потом подняла глаза взглянуть, что происходит со злосчастным грузовозом. Из тесной капсулы с круговым обзором Вселенная казалась разделенной на две равные части. "Вверху" – полусфера звездного неба и крупные звезды, сверкавшие на фоне бледного марева далеких скоплений и холодного свечения Млечного Пути. "Внизу" – ровным счетом ничего.

Даже пилоты с многолетним опытом каботажных рейсов склонны были воспринимать полет как бреющее планирование над темной поверхностью океана. Джин внимательно осмотрела пространство перед капсулой. Она ожидала увидеть огни своего грузовика, но, к удивлению и некоторому беспокойству, обнаружила лишь непроглядную тьму. Неужели все источники энергии на корабле вышли из строя, и погасли даже навигационные огни? "Этого не может быть, – сказала она себе. – Слишком быстро".

Джин нахмурилась, скорее обескураженная, чем встревоженная, покрутила головой, стремясь охватить взглядом сразу все пространство, и вдруг увидела, как что-то огромное затмевает звезды прямо над головой. Вверху плыла темная туша ее корабля.

Стараясь не поддаться панике, она внимательно осмотрела грузовоз. Навигационные огни перемещались вдоль корпуса корабля со все возрастающей скоростью. Значит, не скоординированная работа двигателей привела к его вращению, и капсулу выбросило не вверх, где проходят магистрали грузовых судов, а вниз, к оболочке. Теперь у капсулы нет другого выхода, как столкнуться с невидимой поверхностью.

До этой минуты Джин больше всего беспокоила судьба ее корабля "Аткинсон Гримшоу", названного в честь знаменитого художника викторианской эпохи. Он вот-вот должен погибнуть вместе с большей частью ее имущества. Страховка будет весьма незначительной, и, кроме того, гибель корабля, скорее всего, положит конец транспортным рейсам, которые Джин любила совершать в одиночку. А ведь она занималась этим без малого восемь лет, с тех пор, как умерла ее мать. Но сейчас все эти мысли вылетели у нее из головы. Через семьдесят пять минут она столкнется с оболочкой.

Ее жизнь теперь зависела только от расторопности спасательных служб. Джин Энтони дожила до сорока, сохранив неосознанную детскую веру в бессмертие. Крепкое здоровье, миловидность, активная умственная деятельность, образ жизни, приносящий радость и удовлетворение, не давали повода для гнетущих мыслей. Но сейчас, несясь в мертвой тишине над невидимой громадой Большого О, она взвешивала свои шансы, зная наперед, что теория вероятности не на ее стороне.

На Орбитсвиле имелось три пояса окон-порталов – один вдоль экватора и по одному в северном и южном полушариях. Экваториальные порталы, имевшие порядковые номера от первого до двести седьмого, отстояли друг от друга примерно на пять миллионов километров. Отсчет велся с запада на восток от того самого Окна, через которое Вэнс Гарамонд со своим экипажем впервые попал на Орбитсвиль. По мере переселения людей с Земли вокруг порталов выросли процветающие города. Правда, строили их скорее в силу предрассудков, чем по необходимости. Жизнь в густонаселенном месте казалась недавним землянам более удобной и безопасной. Но когда вокруг практически неограниченные территории, нет нужды в конкуренции, противоборстве и войнах, многие города, повторив судьбу своих земных предшественников, опустели так же быстро, как выросли.

За время работы Джин на кораблях поток межпортальных перевозок существенно иссяк, поэтому ей угрожала серьезная опасность. Корабль летел на восток от 156-го портала, следующим, сохранившим свою жизнеспособность, был только 183-й. В прежние времена ее быстро бы обнаружили и подобрали высокоскоростные патрульные катера, ведущие наблюдение за движением вокруг каждого портала. Однако последнее десятилетие двадцать третьего века свело число спасательных служб к минимуму, да и спасатели привыкли действовать без спешки. Она была уверена, что никто не придаст особого значения пойманным сигналам бедствия, а потом будет слишком поздно.

Глядя в непроглядную тьму, Джин пыталась представить себе абсолютно твердую стену, несущуюся ей навстречу. В воздухе стоял запах резины и пластмассы, напоминавший, что капсулу установили совсем недавно из соображений большей безопасности. Джин усмехнулась. Прежняя капсула имела полноценную радиосвязь и силовую установку Ковелла, сейчас вполне хватило бы чего-то одного, чтобы жизнь перевесила смерть.

"О дивный новый мир! Вот еще одно свидетельство, что человечество повернулось спиной к космосу, к путешествиям, что теперь за развитием и распространением человеческой культуры нужно следить с помощью телескопов, направленных внутрь Большого О, выискивая огни людских караванов и лагерей…”

Страх Джин рос вместе с утекающими минутами. Ей следовало бы наблюдать за пространством вокруг Орбитсвиля – вдруг рядом промелькнут навигационные огни какой-нибудь посудины? – но она не могла оторвать глаз от затаившейся внизу обманчивой глубины. Сколько еще до оболочки? Может, альтиметр был так же ненадежен, как все остальное на "Аткинсоне Гримшоу"? Воспримет ли радиолокатор капсулы хотя бы слабый сигнал перед столкновением с поверхностью?

Она не знала, сколько времени просидела, кривя губы в бессознательной усмешке. Внезапно ее глаза расширились от изумления. Далеко слева появилась тонкая зеленая линия, стремительно пересекла Орбитсвиль с востока на запад и, мелькнув перед глазами Джин, пропала.

Она ахнула и зажмурилась. Любая неожиданность могла означать скорое столкновение. Но когда ничего не случилось, Джин поняла, что жизнь продолжается, и тут же осознала: ее глаза зарегистрировали нечто невероятное, ведь промелькнувший зеленый меридиан – не фантом, а вполне объективная реальность.

В загадочном веществе оболочки Орбитсвиля произошла какая-то перемена.

Даже перед лицом скорой гибели Джин не смогла сдержать возбуждение. Два века назад, когда первые исследователи приступили к изучению вещества оболочки, родилась наука, получившая название "сферология" и не принесшая абсолютно никаких результатов. Затратив миллионы человеко-часов работы, сферологи определили толщину оболочки, ее отражательную способность, коэффициент трения, вот, собственно, и все. А Джин Энтони, несущаяся в полном одиночестве к своей гибели, вдруг стала свидетелем скоротечного проявления жизни, вроде первого удара сердца эмбриона.

Благоговейный трепет, естественный для любого, кто провел полжизни в полетах над иллюзорным черным океаном, почти затмил страх смерти.

Глава 6

С помощью врачей Кона Даллен за пять недель научилась ходить, самостоятельно принимать пищу и даже почти освоила туалет. По словам Роя Пиччано, врача местной общины, она достигла значительных успехов. Но по мере уменьшения физических нагрузок, связанных с необходимостью ухаживать за взрослым ребенком, у Гарри Даллена росла душевная усталость.

Поначалу он был просто потрясен и не воспринимал советы доктора Пиччано. В его голове, например, никак не укладывалось чудовищное предположение, что Кона, вероятно, никогда не сможет говорить. Ведь ее нервные окончания, рефлексы, мышцы не пострадали, поэтому он, Гарри Даллен, человек, который никогда не ошибается, точно знал: своей настойчивостью, своей силой воли он добьется функционирования сложного устройства под названием человеческий мозг. Наука изучала человека вообще, психологию безликих людских масс, а в данном случае речь шла об уникальном существе, центре уникального мира другого существа – Даллена. Обычные правила здесь неприменимы.

Первый удар нанесла новость, что Кона и Мики должны жить врозь, ибо Кона представляла реальную угрозу собственному сыну. Она сама стала ребенком, объяснял Пиччано, все ее чувства сводятся к ярости, удовольствию, боли и страху. Младенцы, чувствуя себя обделенными, злятся, особенно, если речь идет о еде. Будь невинный крошка повыше и посильнее, он убил бы собственную мать, слишком рано отнявшую его от груди или не выполнившую его желание. А Кона была сильна, поэтому минутная вспышка гнева могла закончиться трагедией.

Кона всегда отличалась хорошим аппетитом, и теперь она желала питаться лишь шоколадом и мороженым, из-за чего не раз возникали бурные конфликты, когда Даллен пытался уговорами умерить ее аппетит. Поначалу Кона каталась по полу, пугала его безумными воплями, потом начала действовать более целенаправленно и однажды ударила его по лицу. Удар был болезненным, но куда большее впечатление произвел на Даллена быстрый переход от неудержимого гнева к шумной радости, когда он выпустил из рук леденец, из-за которого и возникла ссора.

Ему стало абсолютно ясно: Кона Даллен здесь больше не живет.

Гарри открыл дверь и вместо сиделки увидел на крыльце Роя Пиччано.

– Бетти немного задержалась, поэтому я предложил заменить ее.

Пиччано приветливо улыбнулся, сверкнув вошедшими в моду золотыми пломбами. Загар и буйная шевелюра делали его моложе своих лет, а подчеркнуто спортивный вид заставлял думать, будто его профессиональные занятия – лишь краткие перерывы между партиями в гольф.

– Спасибо, Рой. – Даллен отступил, приглашая доктора войти. – Знаете, я, наверное, подожду.

– Не беспокойтесь. Кроме того, мне не мешает почаще навещать своих пациентов.

Даллен отметил множественное число.

– Со мной все в порядке.

– У вас усталый вид, Гарри. Долго вы собираетесь так жить?

– Сколько потребуется. Мы уже обсуждали этот вопрос, разве не так?

– Не так! Это я обсуждал его, а вы над ним еще не начинали думать.

– Я ответственен за Кону, в каком бы состоянии она ни находилась.

– Прекраснейший пример того, о чем я говорю. – Пиччано не скрывал раздражения. – У вас больше нет обязательств перед Коной, потому что Коны больше не существует. Ваша жена умерла, Гарри. Вы теперь в ответе только за себя. Могут, конечно, произойти какие-то изменения, но одно я могу сказать совершенно определенно: недоразвитая личность, в которую превратится человеческое тело в соседней комнате, не будет иметь ничего общего с вашей женой. Вам следует понять это ради собственного блага.

– Ради собственного блага… – повторил Даллен, словно переводя слова с неведомого языка. – Долго мы будем топтаться в прихожей?

Кона лежала на голубом надувном матрасе и наслаждалась водоворотом цветных узоров, которые генерировал детский голопроектор. Она самозабвенно болтала ногами, и даже просторный халат не скрадывал ее полноты.

Даллен опустился рядом с ней на колени.

– Посмотри, кто к тебе пришел.

Кона скосила глаза, но тут же отвернулась к сияющим в воздухе узорам. Вынув из кармана салфетку, Даллен попытался вытереть испачканный шоколадом подбородок, но она капризно захныкала.

– Только вчера установили, – сказал Даллен. – Она еще не привыкла.

Пиччано покачал головой.

– Знаете, что вы сейчас делаете, Гарри? Вы просите прощения за то, что это существо… Я наотрез оказываюсь называть его Коной Даллен и вам не советую… Вы извиняетесь за то, что оно не может занять меня вежливой болтовней или предложить кофе с ликером. Именно это…

– Ради Бога, Рой!

– Ладно… – Пиччано вздохнул. – Вы согласны на ее исследование?

– Конечно.

– В таком случае мне нужно кое-что уточнить. – Пиччано открыл плоский пластмассовый чемоданчик и стал возиться с регуляторами на приборной панели, вделанной в крышку. – Это рутинная работа, помощь не требуется.

– Спасибо, Рой.

Даллен на секунду прижался губами к щеке жены, но не получил никакого отклика. Через минуту он уже с наслаждением вдыхал свежий воздух улицы, очищая легкие от запаха шоколада и мочи, которые, казалось, навсегда пропитали дом. Он жил на окраине заселенного района Мэдисона, в пяти километрах от центра. Здесь обитали мета-правительственные служащие и чиновники местной администрации. В просторных садах вокруг каменных домов буйствовала зелень, гудение газонокосилки усиливало ощущение благополучия и покоя. Даллену показалось, что он забрел в один из тысяч опустевших пригородов, большинство которых после переселения жителей на Орбитсвиль превратились в сонное царство.

"Двери закрыты, в окнах темно, – вспомнил Даллен самую популярную песню. – Скушало всех Ненасытное О…”

Он решил идти в центр пешком, чтобы по дороге обдумать, как поступить с Дереком Бомоном. Ирония судьбы виделась Даллену в том, что человек, который, по его мнению, нес ответственность за трагедию, позволял ему отвлечься от невыносимых мыслей. Когда Гарри не барахтался в водовороте своих проблем, он предвкушал, как, оставшись наедине с террористом, вытрясет из него имена, а затем, выследив сообщников, прикончит их. Правда, он понимал, что не способен осуществить зловещие планы мести, но был не в силах отказаться от кровожадных замыслов. Он без труда приведет себя в состояние невменяемости, его организм запросто окажет ему такую услугу. Тот, кто стрелял в Кону и Мики, должен заплатить… Он узнает, поймет в последний момент…

Этот выродок… Он пожалеет, но будет поздно…

Хотя Даллену приходилось думать и поступать как полицейскому, формально он не отвечал за нарушителей закона в этом районе, поскольку в обязанности офицера четвертого ранга из Бюро отчуждения, входило, в основном, наблюдение за опустевшими территориями. Местный отдел полиции был занят обслуживанием туристов, и Даллен поддерживал хорошие деловые отношения с его шефом Лэшбруком. Но недавно Гарри не только не допустили к арестованному, а даже встретили с видимой неприязнью.

– То, что случилось с вашими женой и сыном, ужасно, – сказал тогда Лэшбрук, сурово поблескивая стеклами чопорных очков. – Примите мои соболезнования. Однако, я не могу разрешить вам допрашивать Бомона. Если же вы все-таки предпримете попытку увидеться с ним, я буду вынужден решительно пресечь самоуправство.

Вспомнив это заявление, Даллен сжал кулаки. Он почувствовал себя оскорбленным.

– Самоуправство? Вы сошли с ума?

– Ничуть. Бомон обратился с официальной жалобой. Вы слишком жестоко обошлись с ним в магазине телевизоров. Еще не улегся шум после той истории с несчастным случаем во время погони, а вы опять… И после всего этого вы рассчитываете, что я допущу вас к нашему арестанту?

– К вашему арестанту? – Даллен едва удержался от едкого замечания по поводу недавних попыток отдела полиции свалить на Бюро отчуждения самую грязную и неблагодарную работу.

– Совершенно верно. Бомон подпадает под уголовную статью, поэтому находится в подразделении, которое занимается делами о взрывах. Я намерен передать арестованного в руки правосудия живым и здоровым, за что не смогу поручиться, если ввяжетесь вы, Гарри.

– Почему же?

– Гарри, у вас репутация человека, легко переходящего грань дозволенного, и я не намерен потворствовать вашему стремлению.

"Ну, спасибо, век не забуду", – свирепо шипел Даллен, не обращая внимания на мирный шепот листвы под утренним солнцем. В первые дни после несчастья он не сомневался, что сумеет тем или иным образом допросить Бомона с глазу на глаз, заставит его заговорить. Все это время он держался на одной мысли: Бомон назовет ему нужное имя, единственное имя, а дальше –дело техники. А теперь террориста вытащат на ближайшее заседание суда и влепят стандартный приговор: выслать на Орбитсвиль. И как только Бомон достигнет Ботани-Бэй, территории вокруг Пятого северного портала, он окажется вне досягаемости. Тогда ни Даллену, ни любому другому частному лицу до него уже не добраться, поскольку немногие корабли имели сложное стыковочное оборудование и все они находились в распоряжении мета-правительства.

– Что с вашей машиной, старина?

Даллен, вздрогнув, обернулся. Сзади к нему бесшумно подъехал золотистый "Роллак" с откинутым верхом, за рулем которого восседал рыжий жизнерадостный Рик Ренард. С недавних пор Гарри регулярно встречал его в гимнастическом зале. Этот навязчивый тип обладал способностью уязвлять Даллена, заставляя его оправдываться за каждый свой поступок или высказывание.

– С чего вы взяли, что моя машина не в порядке? – спросил Даллен, намеренно отреагировав именно так, как того ожидал Ренард.

– По такой жаре никто не ходит пешком.

– Я хожу.

– Хотите сбросить вес?

– Да, осталось каких-нибудь восемьдесят кило, если вас интересует.

– А мне лишний вес не вредит. – Ренард был удовлетворен тем, что он сумел нарваться на грубость. – Послушайте, Даллен, почему бы вам не сесть ко мне в машину и не прокатиться в центр со всеми удобствами? Сэкономленное время потратим на кружку-другую холодного пивка.

– Ну, если вы настаиваете…

Ощутив вдруг нестерпимое отвращение к ходьбе, Даллен кивнул на кромку тротуара впереди себя. Но Ренард, разумеется, остановился совсем в другом месте и вдобавок тронул машину прежде, чем Гарри уселся, заставив резко подобрать ноги, чтобы их не защемило дверцей.

– Зверь машина! – со смехом сказал Ренард. – Вы со мной согласны?

– Отменная колымага, – рассеянно ответил Даллен, с удовольствием погружаясь в мягкое кресло.

– Старушенции без малого шестьдесят годков, а до сих пор как новенькая. Я приволок ее с Большого О. Все ваши новомодные "Унимоты" не для меня.

– Вы очень удачливы, Рик.

Даллен почувствовал, как кресло принимает форму его тела, словно приглашая расслабиться. Автомобиль мчался бесшумно и плавно. Гарри пришло в голову, что владелец такой машины должен быть весьма состоятельным человеком, он припомнил слухи о том, будто Ренард прибыл изучать земные растения. Значит, он – мета-правительственный служащий. Но чиновники, сидящие на окладе, не перевозят свои автомобили за тысячи световых лет.

– Удачлив? – Ренард снова обнажил свои белоснежные кроличьи зубы. –Насколько я понимаю, Вселенная дает мне только то, чего я заслуживаю.

– В самом деле?

– По правде говоря, девичья фамилия моей матери – Линдстром.

– А, тогда другое дело. То есть, наоборот. Вселенная должна просить у вас подаяние, не так ли?

Даллен прикрыл глаза. Ренард утверждает, что принадлежит к легендарной семье, которая в свое время захватила монополию на все космические перевозки, да и сейчас, вероятно, имеет значительное, хотя и скрытое влияние. Если Ренард действительно относится к этому клану, его никак нельзя назвать простым ботаником.

"Вселенная дает мне только то, чего я заслуживаю". Даллен представил Кону, бродящую по затемненным комнатам и что-то бессвязно бормочущую. Сердце невыносимо защемило. "Кона заслуживала лучшего…”

– Я слышал, вы занимаетесь ботаникой? – спросил он поспешно. – Сушите цветы?

Ренард покачал головой.

– Травы собираю.

– Простые травы?

– Почему вы считаете травы простыми? – Ренард улыбнулся, и Даллен тут же устыдился своего невежества. – На Орбитсвиле обнаружено всего около тридцати видов. Учитывая его размеры, это невероятно мало, а на крошечной Земле существует свыше десяти тысяч видов. В свое время департамент сельского хозяйства проводил работы по скрещиванию земных трав, способных произрастать на почве Орбитсвиля, с местными видами. Но это было в прошлом веке, к тому же делалось на недостаточно научной основе. Я же все делаю, как надо, и вернусь на Большой О с тысячей разновидностей семян, да прихвачу две тысячи квадратных метров поддонов с рассадой.

– Вы работаете по заданию мета-правительства?

– Не будьте так наивны, старина. Мета-правительство заботит лишь одно: скорей бы Земля опустела. – Ренард лениво крутанул рулевое колесо, и машина повернула на запад. – Я работаю на самого себя.

– Но… – замялся Даллен – транспортные расходы…

– Астрономические? Да, если у вас нет собственного корабля. Сначала я думал зафрахтовать звездолет, потом сообразил, что куда разумнее приобрести какой-нибудь старый фликервинг и отремонтировать его. Расходы окупятся за три-четыре полета.

– Как все просто. – Гарри попытался за иронией скрыть невольное уважение к человеку, который мог между прочим упомянуть о том, что владеет звездолетом. Ведь это искусственный макрокосм, дающий подлинную независимость. – Что у вас за корабль?

– Типа 96-В. Предназначался для перевозки сыпучих грузов, поэтому на нем нет палуб. Но я вышел из положения, установив для поддонов с рассадой высокие стеллажи. Не желаете бесплатно прокатиться на Орбитсвиль?

– Нет, нет… Почему вы спрашиваете?

– Мне нужны спутники, которые помогут ухаживать за растениями, чтобы не тратиться на установку автоматических систем. В качестве платы –дармовое путешествие. Выгода обоюдная.

– Я мог бы найти вам кого-нибудь.

– Вы не справитесь, старина, вы слишком ограниченно мыслите. – Ренард снисходительно улыбнулся. – Иначе вы не стали бы полицейским.

– Я не полицейский. Я работаю… – Черт, куда мы едем?

Ренард радостно ухмыльнулся, торжествуя маленькую победу в нескончаемой игре.

– Это отнимет у вас всего несколько минут. Я обещал Сильвии завезти коробки со стеклом.

– Кто такая Сильвия?

– Сильвия Лондон. О, вы никогда не бывали у Лондонов?

– С тех пор, как клюшку для гольфа изъели древоточцы, я не вхож в высшее общество.

– Вы мне нравитесь, Даллен, – сказал Ренард, оценив сарказм. – Вы искренний человек.

"А ты искренний мешок с блевотиной", – мысленно ответил Даллен, недоумевая, как позволил себе впустую растратить полдня. Общение с Ренардом в гимнастическом зале бывало непродолжительным, но и этого хватало, чтобы понять: от коротышки нужно держаться подальше. Казалось, вся его жизнь сводится к непрерывному доказательству своего превосходства, к поиску новых способов самоутверждения, причем он не брезгует даже самыми невзрачными соперниками и самыми ничтожными победами.

Сейчас, когда он сидит за рулем, а пассажир находится в его власти, Ренард празднует очередную микроскопическую победу и явно получает от нее удовольствие. Негодуя на себя за то, что попался на удочку, Даллен решил при первая же возможности выпрыгнуть из машины.

Ренард взглянул на него, и "Роллак" тут же рванул вперед. Над откинутым золотистым верхом замелькал солнечный вихрь.

– Я уверен, вы получите удовольствие от знакомства с Сильвией. На ее амфоры стоят взглянуть.

– Я не интересуюсь керамикой.

– С чего вы взяли, что речь идет о керамике, старина?

Даллен не отрывал взгляда от дороги.

– А с чего вы взяли, что я не знаю, о чем идет речь, старина?

– Надо же, рассердился! – Ренард вытянул шею, стараясь заглянуть ему в лицо. – Кажется, я ненароком задел скромность мистера Даллена.

Весело покачав головой, Ренард, не снижая скорости, свернул в узкуюаллею, зеленые стены вплотную подступили к автомобилю, и сразу стало темно.

– Реакционные времена, в которые мы вынуждены жить, должны очень подходить вам. – Ренард говорил задумчиво и серьезно. – Лично я был бы куда счастливее лет тридцать назад. Вы заметили, что последние несколько столетий протекают по одной схеме? Постепенное нарастание либерализма с пиком в конце второй трети, затем резкий откат назад и спад, который длится еще лет тридцать, а потом все начинается сначала. Почему так происходит? Почему позаимствованные у достопочтенной Мэри Поппинс понятия вроде старости, семьи и моногамии не желают оставить нас в покое?

"Будем считать, что ему ничего не известно о Коне с Мики, – твердо сказал себе Даллен. – Сейчас машина остановится, и я пойду своей дорогой. Если у него хватит здравого смысла позволить мне уйти, то на этом все закончится…”

Тут он увидел дом на вершине невысокого холма. Он слышал, что Лондоны богаты, увлечены каким-то нетрадиционным философским учением, а для таких людей, по его твердому убеждению, характерна тяга к многочисленным башенкам, фронтонам, затемненным стеклам и прочим признакам респектабельности. Резиденция Лондонов оказалась ничем не примечательным трехэтажным особняком из красного кирпича. Вокруг беспорядочно теснились какие-то бревенчатые пристройки, что было совершенно невероятным в эпоху, отличающуюся сугубой педантичностью. У входа в дом валялась груда посеревших от времени бревен.

– Преемница Ребекки не потеряла бы здесь покой и сон, – заметил Ренард.

Даллен молча кивнул, догадавшись, что это ссылка на какую-то книгу. Он вылез из машины, но не успел тронуться с места, как на крыльце появилась высокая темноволосая женщина лет тридцати, одетая в облегающую белую блузку и белые брюки. Даллену бросились в глаза ее великолепная высокая грудь и узкие бедра, а крепкие мускулы и стройная фигура указывали на то, что форму она поддерживает отнюдь не диетой. Лицо правильное, тонкое, с чуть выступающим вперед подбородком. Несмотря на живость и ум, многие не нашли бы в этом лице ничего примечательного, но Даллен почувствовал смутное беспокойство. Он словно пытался вспомнить какое-то очень важное, но пропущенное свидание.

– … А зовут Гарри, – распинался тем временем Ренард. – Надо же, я никогда не видел его таким ошеломленным. Интересно, если ты выпятишь грудь…

– Помолчи, Рик. Привет, Гарри. – Она приветливо улыбнулась Даллену, но ее внимание тут же переключилось на две картонные коробки, лежавшие на заднем сиденье автомобиля. – Мое стекло?

– Разумеется. Рик Ренард, служба доставки на дом. Чудо любезности. Внести их в дом?

– Спасибо, но я еще в состоянии сама справиться.

Она подошла к машине, взяла одну из коробок и направилась к дому.

– Ну и дела! – протянул Ренард, любуясь стремительной походкой Сильвии. Он повернулся к Даллену. – Что я тебе говорил?

Тот почувствовал раздражение и понял, что вызвано оно не столько сексуальным подтекстом вопроса, сколько гордостью собственника, сквозившей в интонации Рика.

"Безумие. – Даллена слегка напугала собственная реакция. – Если такая женщина связывается с Риком Ренардом…" Неожиданно для себя он подхватил вторую коробку и понес ее в дом. Изрядная тяжесть подтвердила его догадку о том, что Сильвию Лондон хилой не назовешь. Она встретила его в дверях, снова чуть улыбнулась и жестом пригласила войти.

– Спасибо. Прямо в студию, пожалуйста.

– Будет исполнено.

"Блестящее начало, – подумал Даллен. – Где только я раскопал эту фразу?" Он миновал просторную, непритязательно обставленную гостиную, вошел в комнату и замер. Через огромный витраж, доходивший почти до потолка, лился мощный поток света.

В первое мгновение Даллен разглядел лишь огромный трилистник. Концы трех лепестков лежали в одной плоскости, что делало всю конструкцию великолепным украшением, но центральная часть витража представляла собой сложнейшее пространственное переплетение нитей, застывших в стекле. Узоры из лучей и эллипсов словно расходились из сияющего центра, свиваясь и снова разворачиваясь. Эффект достигался сочетанием тысяч цветных фрагментов, каждый из которых был не больше монеты. Светящиеся блоки мозаики, казавшиеся на первый взгляд раскрашенными участками одного стекла, на самом деле были отдельными осколками, обрамленными металлической оправой.

– Боже, – прошептал Даллен, – никогда…

Сильвия Лондон рассмеялась и взяла у него из рук коробку.

– Нравится?

– Это самая замечательная вещь из всех, которые я видел. – Он завороженно смотрел на переплетающиеся световые лучи.

– Триста тысяч.

– Простите?

– Первый вопрос, который мне всегда задают, сколько здесь фрагментов? Триста тысяч. Почти. Я работаю над этим уже четыре года.

– Но зачем? – спросил незаметно вошедший в студию Ренард. –Голографический процессор сделает нечто подобное за несколько дней. Запустите программу, которая будет непрерывно менять узор, получится даже лучше. А вы что скажете, Гарри?

– Я не художник.

– Почему бы вам все-таки не высказать свое мнение? – беззаботно заметила Сильвия, хотя ее карие глаза внимательно смотрели на Даллена. –Ради чего я бессмысленно потратила четыре года жизни?

Ответ его был интуитивен.

– То, что выглядит как мозаика, действительно должно быть мозаикой, иначе в ней не будет смысла.

– Почти угадали.

– Чушь, – усмехнулся Ренард. – Сильвия, долго ты еще будешь притворяться, что преклоняешься перед стариком…

Как бишь его… Тиффани?..

И его техникой. Ведь все это обман, и сама ты ею не пользуешься.

Она покачала головой, взглянула на Даллена, словно приглашая выслушать ее и поддержать.

– Я режу стекло валентным резаком, потому что так получается точнее и аккуратнее. Я не окантовываю каждый кусочек медной фольгой, а для прочности и надежности просто превращаю в медь несколько миллиметров стекла на срезе. Думаю, сам Тиффани предпочел бы этот метод, если бы он был ему доступен. Так что в своей книге я не лгала.

– А как насчет холодной пайки?

– Из тех же соображений.

– Мне следовало получше подготовиться к спору с женщиной, – заявил Ренард. – Когда мы с тобой пообедаем?

– Когда я закончу.

Ренард взял со стола кусок полосатого стекла вырезанный в форме рыбы, и посмотрел сквозь него на Сильвию.

– Как чувствует себя Карал?

– Спасибо, по-прежнему.

Ренард поднес стекло к лицу, закрывшись им, словно маской.

– Я рад.

– Верю тебе, Рик. – Сильвия с извиняющейся улыбкой повернулась к Даллену. – Наш разговор, должно быть, не слишком понятен. Как вы, наверное, уже догадались, мне претит супружеская измена, хотя мой муж стар и очень болен. Когда минуту назад я отказала Рику, он, в полном соответствии со сваям характером, спросил, скоро ли Карал умрет.

– Сильвия! – Ренард изобразил возмущение. – Ты вынуждаешь меня опускаться до грубости!

– Не стоит обращать на меня внимания, – поспешил вставить Даллен. – Я обожаю потасовки. Он хотел выиграть время, чтобы разобраться в происходящем. Слишком много информации за короткое время. Фантастическое сооружение из стекла подавляло, но сама Сильвия вызывала у него большее беспокойство. Он узнал, что Рик Ренард не имеет никаких прав на эту женщину. И тут же Даллен вообразил себе Сильвию у обеденного стола, Сильвию, внимательно рассматривающую поврежденный ноготь, Сильвию за рулем скоростного автомобиля, Кону, на мгновение оторвавшую задумчивый взгляд от книги; Сильвию лениво покачивающуюся на искрящихся волнах; Кону, бессмысленно бродящую из одной комнаты в другую…

Сильвия внимательно посмотрела на него.

– Никак не могу отделаться от ощущения… Мы с вами прежде не встречались?

– Вряд ли, – усмехнулся Ренард. – Его клюшку для гольфа давно сожрал жук-древоточец.

Даллен подошел поближе к стеклянному чуду.

– Думаю, сначала это был цветок, но сейчас что-то астрономическое, да?

– Это космос Готта-Макферсона.

– Я полагал, что Макферсон – сферолог. Разве он не входит в Комиссию по науке на Оптима Туле?

– Нет, меня вдохновили именно его работы по космогонии. – Сильвия провела пальцем по витражу. – Пока это изображение космоса Готта в чистом виде. В двадцатом веке Готт выдвинул гипотезу о том, что в момент Большого Взрыва родилось три отдельных Вселенных. Вселенную, в которой обитаем мы, он назвал Первой Областью, она состоит из обычной материи, и время в ней течет вперед. Она изображена слева, здесь все цвета и формы естественны для нашего глаза.

Сильвия, осторожно переступив через деревянную подпорку, скользнула к противоположной стороне мозаики.

– А здесь – Вторая Область, образовавшаяся одновременно с нашей, но она движется в прошлое и состоит из антиматерии. Я попыталась изобразить ее с помощью перевернутых форм и инверсных цветов, они дополняют те, что я использовала для Первой Области. По Готту существует также Третья Область – тахионная Вселенная, которая ушла далеко в будущее, и останется там до тех пор, пока все три Вселенные не сольются перед очередным Большим Взрывом. Тахионная Вселенная изображена в центральной части. Видите, абстрактные продолговатые узоры, бледные, словно выеденные временем, цвета.

– Ты, наверное, уже не рад, что спросил, старина? – Ренард ухмыльнулся. – Если хочешь показаться Сильвии умным, спроси, при чем тут Макферсон.

– Извините. – Сильвия посмотрела на Даллена. – Я действительно иногда забываю, что мои увлечения не всем интересны.

– Все в порядке, – поспешно ответил Даллен. – Это действительно э-э… Впечатляюще… И я действительно хотел спросить вас о Макферсоне. Ренард заржал, хлопнул себя по толстым ляжкам и, разыграв презрение, удалился в соседнюю комнату.

– Может, он добр к животным, – с надеждой предположила Сильвия, дождавшись пока Рик выйдет. – Макферсон развил идеи Готта и добавил Четвертую Область – антитахионную Вселенную, которая мчится в прошлое перед Вселенной Второй Области. Я уже начала собирать ее, но здесь недостаточно высокие потолки, поэтому придется подождать.

– Долго?

– Пока не завершится строительство мемориального колледжа Карала.

– Понятно. – Даллен совсем запутался. – Боюсь, я не очень хорошо представляю, чем занимается ваш муж.

– Вряд ли вы о нем слышали – он никогда не стремился к известности.

– Я не имел в виду…

Сильвия рассмеялась, сверкнув великолепными зубами.

– Вы слишком нормальны, чтобы общаться с Рыжим Риком, зачем вы это делаете?

– Он предложил мне выпить пива, – ответил Даллен.

Почему его так задело, когда она назвала его нормальным? Ведь он всегда считал себя уравновешенным, никогда не теряющим опору под ногами.

– Я уверена, вам будет интересно послушать Карала, – мягко сказала она. – Завтра вечером у нас соберется небольшое общество. Не хотите присоединиться?

– Я… – Даллен взглянул на нее, и его охватила неподдельная паника. Ему вдруг очень захотелось обнять ее, хотя она не давала никакого повода, а сам он даже не чувствовал никакого физического желания.

"А Кона томится там, где я ее оставил".

– Завтра я занят, – неестественно громко ответил он.

– Тогда как-нибудь в другой раз…

– Мы с женой никуда не выходим.

Даллен повернулся и вышел в соседнюю комнату, где Ренард изучал развешанные по стенам пучки растений. Эта прохладная комната с высокими потолками и старинной мебелью словно принадлежала другой эпохе.

– Уже уходите? – насмешливо спросил Ренард. – А я решил, что такой поклонник искусства должен остаться здесь навсегда. Чем ты насолила молодому человеку, Сильвия?

– Спасибо за помощь. – Она вежливо улыбнулась Даллену. – Коробки довольно тяжелые.

– Пустяки. Если позволите, я пойду. У меня назначена встреча в городе.

Даллен вышел на улицу. Он собирался вернуться пешком, но Ренард догнал его и через минуту они уже катили по аллее. Мир выглядел другим, словно они вышли на солнечный свет из сумрачного бара. Даллен никак не мог уловить, что же произошло. Наверное, все дело в восприятии случившегося. Он никогда не встречал женщины, подобной Сильвии Лондон, поэтому из-за своей неопытности или мужского тщеславия мог неверно понять ее. А может, во всем виновато долгое воздержание? Когда он рассказал Рою Пиччано о том, что Кона часто занимается онанизмом, доктор предложил ему возобновить физическую близость, но Даллену эта идея показалась отвратительной…

– Неплохое получилось развлечение, – сказал Ренард. – Что между вами произошло?

– В каком смысле?

– Вы оба вышли из студии как пара манекенов, – весело пояснил Рик. –Ты к ней приставал?

Даллен задохнулся от негодования.

– Не надо обижаться, старина. Два года назад ее старик отправился помирать на Большой О, и Сильвия живет одна. Это преступная расточительность, но в качестве компенсации она придумала себе отличную игру. Музыкальное брачное ложе новой модели. Несколько неуклюжее название, я его только что придумал. Стоит музыке стихнуть, под музыкой я, разумеется, понимаю эмфиземный хрип Карала, и возникнет страшная свалка. Сильвия стремится по возможности расширить круг претендентов. Победителем, конечно, буду я, хотя она, бедняжка, не хочет себе в этом признаться. Я полагаю, иллюзия выбора разнообразит ее жизнь.

И тон, и суть монолога взбесили Даллена, но новая информация погасила гнев.

– Я не догадался, что Карал живет на Орбитсвиле.

Ренард кивнул.

– Неподалеку от Порт-Нейпира. Он появляется на вечеринках Сильвии только в виде голоморфного призрака. Лично я нахожу это несколько безвкусным.

– Вы такая чувствительная натура, Рик.

– Экий ты колючий, Гарри!

– А что с его эмфиземой?

– Убивает. Медленно, но неуклонно. Я слышал, он уже едва передвигается по комнате.

– Но… – Даллен был окончательно сбит с толку. – Зачем?!

– Зачем он позволяет себе умирать от вполне излечимой болезни? Почему не остался здесь или не взял Сильвию с собой на Большой О? Очевидно, у нее не хватило времени оседлать своего второго излюбленного конька, иначе ты бы уже все узнал… Думаю, это произвело бы на тебя впечатление…

Не меньше, чем…

Гм…

Даллен потерял терпение.

– Забудьте мой вопрос.

– Все это – части Великого Эксперимента, старина! – Ренард громко рассмеялся, а Даллен насторожился, ожидая очередного подвоха. – Неужели ты никогда не слышал, что будешь жить вечно?

– О чем-то таком проповедовал Некто из Назарета.

– Религия тут ни при чем, Гарри. Старик Карал вообще противник религии и всякой мистики. Он основал фонд "Анима Мунди". С конкретной целью…

– Гарри? Ты меня слышишь? – раздался вдруг голос. – Это Джим Мэллор. – Слушаю тебя, – почти беззвучно пробормотал Даллен, немало удивленный решением заместителя связаться с ним после нескольких недель молчания. – Что-нибудь случилось?

– Плохие новости, Гарри. Бомон бежал.

– Бежал?! – Даллен почувствовал, как на плечи наваливается тяжесть прежних забот. – Ну, так поймайте его.

– Слишком поздно! – В голосе Мэллора слышалась ярость. – Побег случился три дня назад, а Лэшбрук сообщил мне только сейчас. Бомон наверняка давно в Корделе.

Даллен прикрыл глаза.

– Значит, я поеду в Кордель, – вслух произнес он.

– Что с тобой? – раздался оглушительный голос Ренарда с соседнего кресла. – Болтаешь сам с собой?

Даллен жестом заставил его замолчать.

– Подготовь самолет, Джим. Я буду у тебя через несколько минут.

– Но…

– Я сказал: через несколько минут, Джим.

Натренированным движением челюсти Даллен выключил передатчик и попытался расслабиться. Он ощущал приятный холодок предвкушения, к нему возвращалась утраченная иллюзия смысла жизни.

Глава 7

Долина представляла собой узкую полосу, длиной почти в километр, с которой сняли почву и горные породы, обнажив материал оболочки. Илом не отражал света, поэтому ночью темная полоса казалась холодным черным озером. Домики исследователей, прилепившиеся к поверхности илема, выглядели небольшой флотилией судов, между которыми протянулись кабели питания и связи.

Дэн Кэвендиш проработал в Долине больше сорока лет, но прогулки по черному озеру погружали его в какое-то странное созерцательное состояние, всегда напоминая о том, что от холода межзвездного пространства его отделяют лишь несколько сантиметров… После смерти жены Дэн начал страдать бессонницей, и у него появилась привычка бродить ночью вдоль черной полосы, предаваясь размышлениям и воспоминаниям. Беззвездное ночное небо Орбитсвиля было по-своему красиво, и эта красота помогала ему ценить и любить жизнь.

Расхожее представление о Большом О сводилось к наличию илемной оболочки с небольшим солнцем внутри. Но более сведущие люди знали еще об одной сфере, без которой вся система Орбитсвиля не годилась бы для жизни. Вторая сфера имела гораздо меньшие размеры и была невидима – своеобразная силовая паутина, преграждающая путь солнечной энергии. Сфера состояла из узких, абсолютно непрозрачных полос. Они отбрасывали огромные тени на просторы Орбитсвиля, создавая чередование света и тьмы, дня и ночи, что было совершенно необходимо для естественного развития флоры. Невидимая днем внутренняя сфера прослеживалась в виде полос света и тьмы на противоположной стороне Орбитсвиля, удаленной от наблюдателя на две астрономические единицы. Днем о ней напоминала едва заметная полосатость неба, в сумерках чередование синего и голубого становилось хорошо различимым, а ночью небо пересекали сотни тонких линий, исходящих из двух противоположных точек горизонта и сливающихся в равномерное сияние там, где структура сферы становилась неразличимой из-за огромной толщи воздушного слоя.

Девяносто два года жизни Кэвендиша прошли на Орбитсвиле, и он до сих пор находился во власти его красоты и таинственности. Многие вопросы относительно этой фантастической конструкции так и остались открытыми, но Дан не желал сдаваться. Пускай ответы, несмотря на все усилия Комиссии по науке Оптима Туле, пока не найдены. Он искренне верил, что прорыв рано или поздно наступит. Это стало его религией, он не собирался ей изменять, предпочитая жить в Долине, чтобы не пропустить великого дня. По той же причине Кэвендиш сопротивлялся всем попыткам отправить его на пенсию. После смерти Рут ему осталась только работа, поэтому он не отказался бы от нее ни за что на свете. И, конечно, он не позволит Филу Вигасу выжить его из Долины. Кэвендиш уже несколько лет находился в отвратительных отношениях с главным инженером. Воспоминание о Вигасе заставило старика тихо зарычать от гнева.

– Он думает, что меня можно сбросить со счетов? – спросил Кэвендиш безмолвное черное озеро. – Я еще покажу этому молокососу, кто чего стоит. Он присел на складной табурет, стараясь отогнать неприятную мысль, что разговоры вслух с самим собой подтверждают мнение Вигаса. Ночь выдалась чудесная, с редкими облачками, скользящими по полосатому сапфиру неба. Все вокруг принадлежало сейчас Кэвендишу. Остальные сотрудники давно уже разбрелись по домам и, судя по темным окнам, давно спят. Дэн подавил приступ зависти и тоски: он вдруг вспомнил, как приятно было проснуться ночью, ощутить рядом тепло Рут, тронуть ее за руку и вновь погрузиться в сладкую дрему. Они прожили вдвоем хорошую жизнь, и сейчас он не хотел предавать ее память, жалея себя. Кэвендиш глубоко вздохнул, расправил плечи и попытался вызвать в душе чувство единения со всей Вселенной, раствориться в загадочном мерцании ночного Орбитсвиля.

Вопросы…

Слишком много разных вопросов.

Кто построил Орбитсвиль? Зачем? Является ли он искусственным образованием в узком, человеческом, смысле этого слова, или, как полагают религиозно мыслящие люди, он неопровержимо свидетельствует о существовании Создателя? А может, постаралась сама природа, и лишь на людской взгляд ее творение выглядит странным?

Как коренной орбитсвилец, Кэвендиш подсознательно придерживался мнения, что образование, на котором он живет, имеет естественное происхождение, хотя некоторые вещи его смущали. Например, гравитация. Каким-то загадочным образом тонкая илемная оболочка создавала гравитационное поле на внутренней поверхности сферы, а на внешней ничего подобного не наблюдалось. Значит, Орбитсвиль предназначен для обитания. Неясным оставался также вопрос с порталами. С точки зрения человеческой логики было только одно объяснение существованию трех поясов круглых окон – это входы. Но подобная логика вела к спекулятивной идее бога-инженера. Некоторые возражали, утверждая, что всякое божественное искусство должно быть совершенным, а в конструкции Орбитсвиля имеются необъяснимые погрешности. Он представляет собой идеальную сферу, его симметрия удовлетворила бы любого теолога, но порталы… Почему на экваторе их именно 207? Почему северный и южный пояса расположены несимметрично? Почему в северном поясе 173 портала, а в южном 168? И, наконец, почему сами порталы расположены на разном расстоянии друг от друга, а их форма совсем не идеальна?

Эти загадки два века будоражили умы ученых, особенно нумерологов, которые перерыли все анналы, начиная со времен Великих Пирамид, но так ни к чему и не пришли. Сферология тоже продолжала ставить рекорды нерезультативности. До сих пор никто так и не понял, почему внутри Большого О невозможна радиосвязь. Кэвендиш как химик-неорганик не занимался проблемами макросферологии, хотя его волновали неразгаданные тайны Большого О, и он жаждал, чтобы на его веку был сделан маленький, но шаг вперед. Даже крошечное продвижение компенсировало бы сорок с лишним лет разочарований.

Кэвендиш вглядывался в сторону домов, плывущих по продолговатому черному озеру. Некоторые разбирались и перестраивались по несколько раз. Обычно эти изменения были связаны с окончанием очередной серии экспериментов. Некоторые здания и устройства имели своих антиподов, зеркально отраженных двойников на внешней стороне Орбитсвиля. Кэвендиш, хотя и настроенный весьма оптимистично, подозревал, что его область исследований – структура илема – наименее перспективна.

Иногда он склонялся к мысли, что пройдут века, прежде чем это вещество приоткроет хоть малую из своих тайн, а тогда будет уже слишком поздно. Люди рассеются по бескрайним просторам, и Орбитсвиль поглотит человеческую расу. Тысячи племен станут вновь изобретать паровую машину и двигатель внутреннего сгорания, а более совершенная техника канет в небытие.

Кэвендиш вздохнул: пора и в постель. Наклонившись за табуретом, он вдруг увидел, как поверхность илема мигнула зеленым светом. Изумрудная полоска во всю ширину Долины пробежала вдоль черного озера и исчезла на западе.

– Что за черт!..

Кэвендиш взглянул на привычный ночной пейзаж и вдруг почувствовал себя очень неуютно.

Проведя всю жизнь внутри Орбитсвиля, он знал, что илом – совершенное, неизменное вещество, более стабильное, чем кора любой планеты. И он не должен пульсировать ни зеленым, ни каким-либо другим светом… Ведь если это возможно, то возможны и другие изменения… Ему вдруг показалось, что идем растворяется у него под ногами…

Что его беззащитное тело вот-вот окутает холод межзвездного пространства.

Марк Денмарк был явно не в духе. Он хмуро рассортировал бумаги на столе, подошел к окну и уставился на давно приевшийся пейзаж. Долину заливали вертикальные солнечные лучи, и яркий слепящий свет вызывал в памяти картины Древнего Египта. Денмарк покачал головой, словно вид за окном имел какой-то изъян, отвернулся от окна и сердито начал постукивать по зубам карандашом.

– Дэн, мы проверили показания всех приборов. Ничего не обнаружено, ни-че-го. Никаких всплесков, никаких провалов, никаких следов необычного явления.

– Неудивительно, ведь у нас нет направленных на оболочку фотометрических приборов.

Кэвендиш старался говорить спокойно, чтобы не показать разочарования. Он так и не поспал сегодня ночью, строя разные гипотезы. Увиденное воодушевило его, наконец-то сферология сделает долгожданный шаг вперед. Но теперь все выглядело так, словно это он отступил назад, потеряв почву под ногами. Перед ним со всей отчетливостью замаячила перспектива запоздалой отставки.

Денмарк наклонился к нему.

– Дэн, не мне вам объяснять, что свечение не может возникнуть само по себе. По вашим словам, имело место какое-то возбуждение, а по приборам выходит, что возбудились только ваши нервные окончания.

– Я совершенно здоров, – отрезал Кэвендиш. – И не пытайся убедить меня в обратном.

– Я лишь хочу убедить вас не выставлять себя на посмешище. Если вы будете настаивать, чтобы ваше сообщение внесли в журнал наблюдений, и тем самым привлечете к себе ненужное внимание, то быстренько поймете, что значит попасть под пресс. Господи, Дан, почему вы не хотите уйти на пенсию? Остальные ждут не дождутся, когда им стукнет восемьдесят.

– Я еще не готов.

– Готовы вы или нет, но в ближайшие дни…

Кэвендиш с притворным изумлением огляделся.

– Куда я попал? Ты руководитель проекта или чиновник отдела кадров?

Губы Денмарка превратились в тонкую полоску. Наблюдая за изменившимся выражением лица шефа, Кэвендиш подумал, не слишком ли далеко он зашел. Денмарк, прирожденный исследователь, был вынужден растрачивать силы на борьбу за финансирование собственных проектов. В последние месяцы он особенно издергался, поэтому часто срывался по пустякам. "Достаточно одного его слова, – с тревогой подумал Кэвендиш, – одной записки, и меня вышвырнут без всяких…”

– Привет всем!

Кэвендиш повернулся на это жизнерадостное восклицание, и сердце у него упало: в дверях красовалась коренастая фигура Фила Вигаса, который отвечал за работоспособность всего оборудования и каждую жалобу воспринимал как личное оскорбление. Конфликты с Кэвендишем вошли у него в привычку, он считал старика сварливым маразматиком и в данный момент был последним человеком, кого тот хотел бы видеть.

– Присаживайся, Фил, – сказал Денмарк. – Очень хорошо, что зашел.

– Вот как? – Вигас грузно опустился на стул. – Чем могу быть полезен? Денмарк холодно улыбнулся.

– У тебя вдоль Долины установлено оборудование на миллион монит, а Кэвендиш сейчас сообщил мне, что все это ненужный хлам. Я-то привык считать материал оболочки абсолютно инертным, но Кэвендиш утверждает, будто сегодня ночью идем так сильно возбудился, что засиял, а ни один из твоих дерьмовых приборов даже не пискнул. Что ты об этом думаешь?

– Я вовсе не это говорил, – запротестовал Кэвендиш, пораженный открытой неприязнью Денмарка. Похоже, он действительно попал в глупое положение. Вигас получил отличный шанс отправить его в нокаут, добавив собственную оплеуху. Действуя сообща, они выставят его в два счета.

– Судя по дошедшим до меня слухам, речь идет об удивительном зеленом свечении. – Губы Вигаса насмешливо дрогнули. – Его даже окрестили "ночным испусканием Дэна".

– Именно, – радостно подтвердил Денмарк и, как это обычно случается с людьми без чувства юмора, превратил шутку в пошлость. – Кое у кого по ночам случаются весьма жаркие видения, а у Дэна они, похоже, несколько зеленоватые. Что скажете, доктор? Насколько это серьезно?

– Могу сказать только одно. – Вигас, как ни странно, взглянул на Кэвендиша вполне доброжелательно.

“Жалость палача, – подумал Кэвендиш. – Сейчас взмахнет топором".

– Не скрывайте правду, – подзадоривал Денмарк.

– Эта болезнь заразна. – Голос Вигаса звучал бесстрастно, но у Кэвендиша вдруг замерло сердце.

Денмарк растерянно взглянул на инженера.

– В каком смысле?

– Я тут кое-что разузнал. Около трех недель назад пилот Джин Энтони катапультировалась из грузовоза, совершавшего полет вдоль экватора вблизи 156-го портала. Корабль, судя по всему, сущая развалина, вращался вокруг продольной оси, и спасательную капсулу выбросило в сторону Орбитсвиля. Она уже почти влепилась в оболочку, но спасатели все-таки догнали ее, и Энтони чудом осталась в живых.

Вигас замолчал, пристально глядя на Кэвендиша.

– Все это весьма увлекательно, – сухо проговорил Денмарк.

– Перед самым столкновением Джин Энтони, как и Дэн, заметила зеленое свечение. Она описала его в своем докладе, но никто не обратил на него внимания. Списали все на ее нервное перенапряжение.

Денмарк кивнул.

– С женщинами такое случается.

– В данном случае нет. Она видела тонкую зеленую линию, быстро перемещавшуюся по оболочке с востока на запад, – уверенно продолжал Вигас. – Что-то происходит, Марк, нечто необычное, и чем скорее ты сообщишь об открытии Дэна в штаб-квартиру Комиссии, тем больше денег нам выделят.

– Хочу поблагодарить вас, – сказал Кэвендиш Вигасу, когда они вместе вышли из административного здания. – Если бы не ваше вмешательство… Знаете, Марк уже собирался вышвырнуть меня.

– Ему бы пришлось вернуть вас обратно, когда о вас узнал бы весь мир. – Вигас улыбнулся. – Отныне вы, похоже, непотопляемы.

– Большое спасибо. – Кэвендиш сделал вид, что обижен, хотя душа его пела. Впервые за три года после смерти жены он почувствовал, что кое-что еще ждет его впереди.

Глава 8

Чтобы его не засекли с земли, Даллен поднял патрульный корабль на высоту восьми тысяч метров и подлетал к Корделю с севера. Около трети некогда застроенных земельных участков чернели пожарищами, но крупные объекты выглядели с высоты, как сорок лет назад, когда город еще имел официальный статус. Лишь буйство зелени, местами выплеснувшееся на проезжую часть улиц, говорило о непрерывном процессе распада, который, в конечном итоге, уничтожит все признаки человеческого жилья.

Карта на навигационном экране устарела на десятки лет, ведь с точки зрения мета-правительственных картографов Кордель давно перестал существовать. Но Даллена карта устраивала. Он включил сканер, и на экране зажглась красная точка. Стандартный полицейский прием: в какой-нибудь вещи задержанного прикреплялся микропередатчик, и закодированный сигнал точно указывал, где искать беглеца.

Некоторое время Даллен смотрел на красную точку, затем на крутом вираже пересек сверкающую ленту с размытыми границами – реку Флинт. Он наблюдал, как то, что еще мгновение назад выглядело страницей из географического атласа, превращается в залитый солнцем реальный мир, и в нескольких метрах от поверхности волнующегося зеленого океана перешел на бреющий полет. Даллен почти прижал самолет к верхушкам деревьев, стараясь не выдать своего присутствия. Впереди показалось внешнее кольцо городских ресторанов, мотелей и офисов. Он неслышно лавировал между строениями, стремясь ближе подойти к месту посадки, и наконец приземлился у небольшого холма.

Изучив карту, Даллен выяснил, что находится в трех километрах от цели и теперь без труда отыщет Бомона. Проблемы могут возникнуть только на обратном пути к самолету. Чтобы не заблудиться, он снял с карты копию и спрятал ее в карман. Проверив оружие и радиопередатчик, он спрыгнул на толстый ковер из мха и стелющихся растений. По инструкции прежде, чем оставить корабль, надлежало отсоединить генератор силового поля, но он решил не делать этого, тогда легче будет взлететь в критической ситуации. Вряд ли кто наткнется здесь на самолет, а, кроме того, соединительные силовые трубки, единственное уязвимое место, покрыты отпугивающим составом.

Стоял полдень, весь мир плавал в густом тягучем зное. Кругом были только разросшиеся кустарники и полуразрушенные одноэтажные дома, да неподалеку стоял пластиковый автобус, который, если бы не дерево, проросшее сквозь капот, даже через сорок лет выглядел пригодным к эксплуатации.

Быстрым шагом Даллен двинулся в сторону центра. Внутреннее напряжение заставляло его ускорять темп. Он старался не думать о предстоящем, превратившись в простой фиксирующий механизм. Бетонные фонарные столбы местами осыпались, обнажив ржавые железные вены. Некоторые дома, издали выглядевшие целыми, оказывались глиняными термитниками; насекомые давным-давно переварили бревенчатый остов. На витрине чудом уцелевшего магазина какой-то давно уехавший юморист вывел большими буквами: "Закрыто на обед".

"Что удерживает людей в подобных местах?" – недоумевал Даллен. Кое-где на Земле человеческий труд вновь обрел смысл, а местные вожди, входя во вкус власти, не разрешают своим подданным эмигрировать на Большой О. Интерес Орбитсвиля к Земле ослабевает, и им все сходит с рук. Правда, на североамериканском континенте до этого еще не дошло, так почему же люди предпочитают жить в подобных условиях? Можно сформулировать вопрос по-другому: что держит их здесь, на Земле?

И Даллен в сердцах выругался.

Внезапно послышались детские голоса. Даллен остановился и прислушался к далеким, но вполне отчетливым радостным воплям, доносившимся, казалось, из какого-то далекого столетия. До цели оставалось еще семь кварталов, вероятно, он приблизился к охраняемой территории. Сжав в кармане рукоятку излучателя, он двинулся вперед с предельной осторожностью и достиг перекрестка, где мостовую вспучили корни деревьев. Зеленая стена, обеспечивая надежное укрытие, позволяла ему наблюдать за улицей.

Буйная растительность скрывала признаки человеческого присутствия, но Даллен отметил, что часть домов снесена, а на освободившихся участках разбиты огороды. Людей он не видел, лишь вдали двигалось какое-то цветное пятно. Неподалеку заблеяли овцы. Преодолеть участок незамеченным было невозможно, поэтому Даллен покинул укрытие и неторопливо зашагал по улице. Стайка плохо одетых, но вполне здоровых ребятишек выбежала из-за угла, распевая считалки, и быстро скрылась в кустах.

Дети встревожили Даллена. Пытаясь проанализировать свой испуг, он вдруг понял, что всегда думал о Независимых Сообществах как о поселениях взрослых раздражительных упрямцев. "Я все упрощаю. Профессиональная болезнь сотрудников Бюро".

Людей выселили из Корделя в 2251 году, и через год здесь уже никто не жил. По мнению мета-правительства, он до сих пор оставался пустым разоренным местом, новых обитателей города попросту не замечали. Власти полагали, что опустевшие города непривлекательны для диссидентов, бродивших по просторам страны. Но именно города предоставляли людям крышу над головой и прочие удобства, и поэтому они продолжали выполнять свое прежнее предназначение – служить убежищем тем, кто в нем нуждался, объединять людей в общество. Конечно, рано или поздно должны были появиться дети – дети, которых с точки зрения властей не существовало, которые не имели доступа ни к образованию, ни к медицинскому обслуживанию. "С Бюро покончено, – в который раз сказал себе Даллен. – Как только я заплачу по счету, как только Кона и Мики будут отомщены".

Навстречу попадалось все больше и больше людей, некоторые удивленно поглядывали на него, но никто не предпринимал попыток остановить. Либо местное население достаточно велико, чтобы незнакомец не вызывал особых подозрений, либо жители Корделя вели гораздо менее замкнутый образ жизни, чем он предполагал. На одном из перекрестков раскинулся рынок, судя по всему, с прямым товарообменом. Несколько замызганных грузовиков с овощами и фруктами свидетельствовали о довольно развитом сельском хозяйстве. Даллен свернул в Седьмой квартал. Квартал был нежилой, большую его часть занимали церковь из красного кирпича, здание банка и трехэтажный отель, кажущийся обитаемым. Убедившись, что на него никто не смотрит, Даллен вытащил искатель, настроенный на передатчик Бомона. На маленьком круглом экране мигала ярко-красная стрелка, указывая на отель. Даллен пересек улицу и уже почти подошел ко входу, когда из густой тени под козырьком здания, появился невысокий коренастый человек. Моложавое лицо, седые волосы, через плечо перекинут ремень духового ружья.

– Куда направился, приятель? – спросил он скорее удивленно, чем враждебно.

Значит, отель служит подобием штаб-квартиры.

– Хочу повидать начальство.

Человек требовательно протянул руку.

– Документы.

– Конечно.

Даллен улыбнулся, сунул руку в карман куртки и выстрелил, обратив охранника в живую статую. Затем Даллен подхватил его, и с негнущимся телом ввалился в пустой вестибюль. Рядом со столом дежурного виднелась дверь, ведущая, видимо, в туалет для обслуживающего персонала. Приходилось рисковать. Даллен втащил внутрь безвольное тело охранника и устремился к лестнице, чувствуя в себе небывалую уверенность, словно находился под действием фелицитина.

На площадке второго этажа он снова взглянул на искатель: здесь повернуть налево. Даллен быстрым шагом пошел по коридору, на ходу доставая оружие. У двери, на которую указала дрогнувшая стрелка, остановился, потом, не тратя времени на размышления, повернул ручку и шагнул внутрь. На кровати лежала полуобнаженная темноволосая девушка лет двадцати, которая в изумлении уставилась на Даллена. Скомканная одежда, на стуле у кровати мужской ремень с металлической пряжкой.

– Где Бомон? – яростно прошептал Даллен, отгоняя мысль, что допустил ошибку. – С тобой ничего не случится, если будешь вести себя тихо. Ясно? Девушка, завороженно глядя на него, кивнула и вдруг пронзительно закричала.

– Ах, ты, скотина!

Он едва не нажал на спусковую кнопку парализатора. В соседней комнате послышались встревоженные мужские голоса. Даллен повернулся к двери, не зная, что делать: то ли выбежать на улицу, то ли запереться изнутри. Он все еще бестолково глядел на дверь, когда девушка выстрелила.

Генри Сэнко, "мэр" Западного Корделя, даже в оглушающую жару носил строгий костюм и галстук. Он был толстощек, словоохотлив, напорист и, несмотря на единственный оставшийся у него передний зуб, улыбчив.

– Вы поступили глупо, – сообщил он Даллену с широкой улыбкой. – Вот именно: крайне глупо. – Он улыбнулся еще шире.

Даллен кивнул. Его обмякшее тело протащили по коридору до конференц-зала и усадили на стул с высокой спинкой. Напротив восседал мэр, у дверей стояли двое крепких парней с пистолетами. Кивнув головой, Даллен понял, что к нему применили защитное оружие малой мощности, но радости от этого факта не испытал. Он прекрасно сознавал безвыходность своего положения.

– Мэрией – моя близкая подруга, – оповестил Сэнко. – Можно сказать, протеже. Если бы ты выстрелил в нее из этой штуки… – Он коснулся лежащего на столе излучателя и покачал головой, видимо, представив, каким страшным было бы его возмездие.

– Я уже говорил: меня интересует только Бомон. – Даллен с трудом шевелил непослушными губами. – Я не знал, что у Башен так называемой протеже…

Сэнко резко подался вперед.

– А ты крепкий орешек! Сидишь здесь, парализованный, беспомощный, не зная, что тебя ждет, виселица или кастрация тупым ножом, и умудряешься хамить. Человеку в твоем положении следовало бы вести себя более дипломатично. Почему ты решил, что моя кожа не слишком нежна?

– Люди, швыряющие бомбы, обычно не отличаются особо тонкой кожей.

– Вот, значит, как! – Сэнко встал, быстро обошел вокруг стола и снова резко опустился на отчаянно заскрипевший под ним стул. – Хочу кое-что сообщить вам, господин мета-правительственный агент. Здесь, в Западном Корделе, проживают цивилизованные люди, у нас есть законы, и мы следим за их соблюдением. У нас нет электричества, не хватает чистой воды и прочих благ, но мы не дикари! Мы не занимаемся террором.

– А как же Бомон?

– Бомон был безмозглым тупицей!

– Был? – Даллен пошевелил пальцами. К нему возвращалась способность двигаться. – То есть…

– То есть он мертв. Ему и двум его приятелям вынесли приговор, который вчера приведен в исполнение. Ты считаешь это жестокостью?

– Нет, просто варварством.

Сэнко едва заметно пожал плечами.

– Вы должны понять, что в любом Независимом сообществе самым тяжелым преступлением является пустая трата денежных и материальных ресурсов. У нас есть небольшой запас наличности, необходимой для закупки медикаментов на черном рынке, а Бомон и его друзья-кретины ухнули прорву денег на бомбу. Несколько месяцев назад два таких же идиота разбили один из последних автомобилей, и если бы они не погибли… – Сэнко замолчал, закусив единственным зубом нижнюю губу, и внимательно посмотрел на Даллена. – Я не понимаю, зачем ты здесь, – наконец сказал он. – Что вам за дело до Бомона? Чем он помешал твоей сытой, уютной жизни?

– В тот день, когда я накрыл его в Мэдисоне, он пригрозил мне тем, что его друзья расправятся с моими близкими, – медленно произнес Даллен. Его мозг все еще переваривал новость о смерти Бомона. – Примерно в это же время кто-то проник в здание городского управления и выстрелил в мою жену и ребенка из "спешиал-луддита". Но…

– Но что, господин агент? Пораскинь-ка мозгами! Сколько стоит такая игрушка, как "спешиал-луддит"?

– Вы полагаете….

Это сделал кто-то из Мэдисона…

Или даже из городской администрации?..

– Ну-ка повтори, что ты минуту назад говорил о варварстве?

– Но зачем?! Зачем? Не вижу причин!

– Промочи горло, может, в голове прояснится. У "спешиал-луддита" есть свое, особенное назначение. Он создан для выполнения одной-единственной задачи.

Сэнко вытащил из кармана серебристую фляжку, поднялся и, обогнув стол, вылил часть ее содержимого в рот Даллену.

– Не может… – Даллен поперхнулся, когда теплый алкоголь проник в его горло, но судорожный кашель, казалось, ускорил возвращение чувствительности. Мышцы вдруг закололо тысячей иголок.

– Твои жена и ребенок, должно быть, о чем-то знали. Или что-то видели. – Сэнко опустошил фляжку и бросил ее одному из охранников. Тот поймал ее и молча вышел. – Да, плохой из тебя Шерлок Холмс, приятель. Даллен не стал раздумывать о том,кто это такой. Он вдруг понял, что неправильно оценил ситуацию и в результате впустую ухлопал не одну неделю. Самонадеянно полагая, что именно он и его бесплодная деятельность стали причиной трагедии, он повел себя как круглый болван. А по Мэдисон-сити до сих пор разгуливает чудовище, наслаждаясь безнаказанностью, которую подарил ему именно он, Даллен. Но каковы же мотивы преступления? Ради чего этой сволочи потребовалось вычистить мозги двух человек? Убийство? Но никто не был убит, не поступало никаких сообщений о чьем-нибудь исчезновении.

– Все-таки это бессмысленно, – пробормотал Даллен. – В Мэдисоне не бывает серьезных преступлений.

– Вот это мне нравится! – широко распахнув беззубый рот, рассмеялся Сэнко. – Значит, взятки у вас считаются чем-то несерьезным, безобидным, само собой разумеющимся!

– Бывают, конечно, мелкие…

– Послушай! Мэдисон давно уже стал чем-то вроде огромного склада для всех Независимых сообществ этой части света. Сюда едут даже из Саванны и Джексонвиля, отовсюду, где сумели наскрести крупную сумму денег. Именно Мэдисон снабжает нас генераторами, очистителями воды, двигателями для грузовиков и тому подобным. А ты не знал?

– Я знаю, что мои жена и сын не имели к этому никакого отношения.

– Даллен, ты начинаешь мне надоедать. Как ты попал в Кордель? На автомобиле?

– Прилетел на самолете.

– Жаль. Если бы приехал на автомобиле, мы бы его конфисковали, а тебе пришлось бы добираться пешком. Летательные аппараты нам не нужны, поэтому можешь отправляться назад, как только оттаешь.

Даллен ожидал чего-нибудь похуже. Тюрьмы, например.

– Вы меня отпускаете?

Сэнко раздраженно пожал плечами.

– А ты полагал, тебя разделают и съедят?

– Нет, но после того, что случилось с Бомоном… – Даллен замолчал, решив не провоцировать "мэра".

– Давай проделаем маленький эксперимент, – ответил Сэнко, опуская оружие Даллена в карман. – Когда вернешься в Мэдисон, напиши доклад о том, что некие несуществующие люди утверждают, будто казнили, то есть, покончили с не существованием других несуществующих людей. Любопытно послушать, что тебе ответят.

Когда Даллен добрался до города, день уже клонился к вечеру. Самолет покружил над юго-западными районами, над Скоттиш-Хиллом, над безукоризненными, герметично запакованными кварталами, которые скоро зажгутся огнями, создавая иллюзию активной жизни своих несуществующих обитателей. Многочисленные фонари зажгутся на пустых улицах, теплый свет озарит пустые окна… Закат заливал высотные здания городского центра, утопающие в буйной зелени, пейзаж выглядел идиллическим. Космический пришелец, увидев город сверху, пришел бы к выводу, что здесь обитают довольные жизнью, разумные, прагматичные существа, но Даллен, глядя на эту мирную картину, не испытывал радости.

Дерзкий рейд в Кордель и полученная там информация, вывели его из депрессии, одновременно освободив от убеждения, будто стремление к справедливости всегда приводит, если оно достаточно сильно, к достижению цели. Он понял, что нет никакого беспристрастного арбитра, который мог бы вынести решение в чью-либо пользу, а наиболее удачлив тот, кто хладнокровно и расчетливо подкрадывается к жертве.

Самолет на секунду завис, потом начал снижаться, и его тень, то увеличиваясь, то уменьшаясь, заскользила по неровностям рельефа.

Глава 9

Джеральд Мэтью наблюдал из окна своего дома, как патрульный самолет, снижаясь, парит над посадочной площадкой Мэдисона. "Возможно, это Гарри Даллен", – вдруг подумал он. Но Мэтью решительно отогнал эту мысль и вернулся к письменному столу. Долгое отсутствие Даллена дало ему необходимую передышку, хотя в конечном счете страх возмездия только усилился, поскольку все это время подсознание трудилось над формированием образа безжалостной Немезиды.

Первая встреча с Далленом окончилась удачно… Женщина и ребенок падают, обмякшие тела скользят вниз по стене… Блестящие глаза идиотов… Но она произошла при исключительных обстоятельствах и не развеяла страха Мэтью. Он не изменил свою высокую оценку способностей Гарри, и ужас перед Далленом превратился в новую фобию. В число прочих фобий Мэтью входили страх перед жизнью на тонкой, словно вафля, чужеродной оболочке, страх попасться с поличным и страх хотя бы на день остаться без фелицитина. И вот теперь страх встречи с Гарри Далленом…

Мэтью сел за стол, пытаясь сосредоточиться. Давно пора разделаться с накопившимися делами. Обязанности мэра и его заместителя мало напоминали то, с чем обычно ассоциируются эти должности. Это был труд чиновников, ответственных за очень широкий круг вопросов, от связей с прессой и подготовки информации для туристов до приема на работу и закупок необходимого оборудования. Несмотря на обилие электроники, приходилось постоянно ломать голову, где взять средства на то или другое; работа изнуряла, особенно при неуклонном снижении городских доходов. Мэтью уже несколько дней откладывал решение о сокращении ассигнований на городские инженерные сооружения, но сегодня утром по дороге на службу дал себе слово сдвинуть дело с мертвой точки. Тогда он сможет убедить себя, что с ним все в порядке, а неприятный эпизод…Женщина и ребенок падают, падают… Их разум…

Неприятный эпизод не разрушит его карьеру.

Он вывел на экран аналитические графики расходов, пытаясь сопоставить разноцветные кривые и гистограммы с реальностью. Прошло несколько минут. Графики мерцали, отражаясь в глазах Мэтью, но разум отказывался воспринимать их. Его уже начала охватывать паника, как вдруг раздался звонок внутренней связи и в воздухе возник голоморф мэра. Мэтью мгновенно привел в порядок пиджак и нажал кнопку ответа.

– Надо обсудить вопрос о конференции, – сказал мэр. – В какой стадии находится разработка программы?

Джеральд сначала удивился, затем до него дошло: Брайсленд имеет в виду Мэдисонскую конференцию руководителей городов-музеев, запланированную на ноябрь.

– Я пока не возился с ней, Фрэнк, – ответил он. – Возможно, займусь на будущей неделе.

– На будущей! – Брайсленд приуныл. – Я думал, ты понимаешь важность мероприятия…

– Да, но я понимаю и то, что впереди еще целых пять месяцев.

– Пять месяцев – тьфу, – проворчал Брайсленд. – Особенно, если ты будешь продолжать в том же духе.

– То есть?

– Подумай на досуге.

Изображение Брайсленда дернулось и растаяло. Разговор был окончен. Мэтью резко вскочил из-за стола.

– Дьявол!

Он разозлился и испугался одновременно. Сжимая и разжимая кулаки, он стал метаться по кабинету, потом, немного успокоившись, остановился перед зеркалом. На него смотрел знакомый блондин, молодой, мускулистый, с атлетической фигурой, в безупречном костюме. Однако не появилась ли в глазах блондина усталость? Не свидетельствует ли некоторая сутулость о постоянном перенапряжении?

Мэтью поднял руку, чтобы дотронуться до безукоризненно белого воротничка, но рука потянулась к внутреннему карману пиджака, и Мэтью вдруг обнаружил, что крепко сжимает золотую ручку, заправленную чудодейственными чернилами. Он замер в нерешительности. С медицинской точки зрения избавиться от наркотической зависимости самостоятельно считалось невозможным, хотя со времени…Женщина и ребенок падают, их глаза безжизненны и пусты…

Со времени того происшествия ему удавалось держать себя в руках до конца рабочего дня. В целях самозащиты… Он боялся, что у него может вырваться неосторожное признание, но прошло уже пять недель, и с каждым днем его положение становилось все более безопасным. Сейчас большую опасность представляют явные изменения в его поведении, появившиеся после…Женщина и ребенок падают, падают, падают…

Он повернул колпачок и быстро провел пером по языку. Собираясь спрятать ручку в карман, он вдруг решил полюбопытствовать, сколько осталось фелицитина, удостовериться, что все в порядке. Мэтью поднес ручку к глазам и ощутил почти физический удар. Губы дернулись, лицо застыло в гримасе ужаса.

Фелицитина хватит только на неделю, значит в последнее время Джеральд постоянно злоупотреблял наркотиком. Вместе с осознанием этого факта нахлынула первая волна воодушевления, блаженной уверенности, что он играючи справиться с любой трудностью. Фелицитин, как всегда, сработал быстро и безотказно.

Основная проблема – поставщик наркотика, который прибудет с западного побережья только через две недели. Мэтью тут же принял решение: под каким угодно предлогом съездить в Лос-Анджелес. Все будет отлично, просто отлично. Если хорошенько подумать, все даже к лучшему. Ручки – игрушки для богатых; пользуясь ими, можно передозировать препарат. Со следующей недели Джеральд перейдет на микрокапсулы, они гораздо надежнее, не будет проблем с дозировкой и к тому же сэкономят кучу денег. Первый шаг на пути к тому дню, когда он, наконец, избавится от наркотической зависимости.

В его мире все хорошо, дела идут отлично, а самое приятное, они пойдут еще лучше.

Мэтью одернул пиджак, пригладил волосы, улыбнулся своему отражению и пружинящей походкой двинулся к письменному столу.

Глава 10

Даллен так долго жил пустоте и тишине дома, что уже начал ощущать себя последним человеком в мире.

Из окна был виден пустынный склон Нортон-Хилла, и даже золотые огни вдали не оживляли унылую картину. Их автоматически включали в необитаемых районах Лимузина, Шотландского Холма и Гибсон-Парка. Для туристов, спускавшихся с орбиты на вечернем корабле, все это казалось вполне натуральным, но Даллену, нетрудно было поверить, что, пока он дремал, исчезли последние земные жители.

“…Вдоль бездорожья поля замело Цветущей луны лепестками.

Следы всех ушедших к Великому О…”

Он, отвернувшись от окна, двинулся через безмолвные комнаты, в которых ему все еще чудился запах мочи. Вчера пришло сообщение от Роя Пиччано, объясняющее, что, ввиду позднего возвращения Даллена, он забрал Кону в клинику для дополнительного обследования, которое продлится дня три и советовал Даллену отдохнуть.

Но хотя тот после вылазки в Кордель страшно устал физически, он все равно мотался в клинику, проводя все свободное время с женой и сыном. Коне быстро надоедали попытки Даллена вызвать ее на разговор, а мальчик спал в соседней комнате, сжимая в руке желтый грузовичок. Даллен находил утешение в том, что Микель до сих пор любил игрушечные машинки, но понимал, что цепляется за соломинку. Личность мальчика была стерта, когда она еще не успела хорошенько сформироваться. Как же можно надеяться ее восстановить? Даллен всегда покидал клинику с комом в горле. Он мог бы пойти к начальнику полиции с новой версией, но отсутствие ясного мотива оправдывало бы собственную бездеятельность Лэшбрука. В любом случае Даллена совершенно не устраивала перспектива поимки преступника властями и отправки его в ссылку. Мерзавец заслуживал более сурового наказания, и Гарри собирался собственноручно выполоть сорную траву. А для этого он должен был найти виновного без посторонней помощи.

Оставалась еще загадка слов Глиба о "спешиал-луддите". Что Даллену действительно хотелось бы понять, так это причину, по которой один из сотрудников городского управления испробовал устройство на невинной женщине и ребенке. Однако горе, ненависть и неуправляемая ярость мало способствовали аналитическому мышлению.

Даллен вернулся домой в таком состоянии, что заснул в кресле. Среди ночи он подумал, не лечь ли в кровать, но одинокое ложе показалось мало соблазнительным. День, потраченный на размышления, жевание и дремоту, совсем лишил его энергии, он чувствовал себя слишком разбитым и не мог ни о чем думать. Дом стал местом, из которого лучше поскорее сбежать. Он принял холодный душ, побрился и переоделся, говоря себе, что у него нет определенных планов, он может отправиться в гимнастический зал, в бар или в свой офис. Только уже сидя за рулем Даллен вдруг понял, что хочет увидеть Сильвию Лондон.

Он поехал вниз, держа направление на юг. Сквозь купол рассеянного света виднелось несколько крупных звезд, которые создавали слабо мерцающий фон для Первой Полярной зоны, почти достигшей зенита. Полоса космических станций и кораблей тянулась через все небо с севера на юг и по-прежнему выглядела бриллиантовым украшением, правда, слегка потускневшим, ибо эра великих миграций подошла к концу. Сейчас Первая Полярная зона состояла в основном из непригодных, брошенных на орбитальном рейде кораблей, частично разобранных и использованных для постройки других судов, чтобы те могли навсегда уйти к Орбитсвилю. Даллен видел в этом зрелище лишь символ земного упадка, поэтому без всякого сожаления повернул на запад.

Перед ярко освещенной резиденцией Лондонов стояло машин двадцать. Даллен рассчитывал на более скромную компанию. Он припарковался на свободном месте и заметил рядом золотой "Роллак" Ренарда. Раздумывая, стоит ли входить, он увидел Сильвию, которая оживленно с кем-то беседовала. Вертикально падающий на нее свет подчеркивал ее грудь, делая облик хозяйки дома особенно чувственным. Отбросив колебания, Даллен поднялся на крыльцо.

– Добро пожаловать на информационное собрание фонда "Анима Мунди", –сказал худощавый широкоплечий мужчина лет шестидесяти, стоящий в центре просторного холла. – Вы первый раз на нашем дискуссионном вечере? –спросил он, одарив Даллена вежливой улыбкой.

– Да, но я пришел к… – Гарри запнулся, поняв, что обращается к голоморфу. Его выдавал только голос. Звук был направлен Даллену точно в уши, не смешиваясь с шумом, доносящимся из комнат.

– Позвольте представиться, – сказал голоморф. – Меня зовут Карал Лондон, и я хочу сообщить вам удивительную новость: вы, мой друг, будете жить вечно.

– В самом деле? – Даллен не собирался беседовать с невидимым компьютером, который управлял ответами голоморфа.

– Да, мой друг, это – единственная стоящая истина, и сегодня у вас будет возможность ее обсудить. У нас есть ряд исчерпывающих учебных пособий, а также все необходимое, причем совершенно бесплатно. Но позвольте мне задать вам один жизненно важный вопрос. Что такое?..

Вопрос не дошел до Даллена, потому что дверь справа распахнулась. На пороге возник Ренард со стаканом мартини в руке. Он ухмыльнулся Даллену, подошел прямо к голоморфу и впихнул колено в область его паха.

– Прочь с дороги, старый черт, – скомандовал Рик. Он шагнул прямо в изображение, вызывая в нем искажения. – Здесь собрано целое устройство. Перед отлетом на Орбитсвиль старик запрограммировал воспроизведение самого себя, но он был слишком самодовольным, и не мог предположить, что кто-нибудь окажется настолько невежливым, что встанет прямо в него. Бедный компьютер не знает, как ему реагировать.

– Я не удивлен, – неохотно улыбнулся Даллен. – Ожидал увидеть тебя здесь.

Ренард отодвинулся, позволяя изображению сфокусироваться вновь, но уже с четырьмя руками, две из которых принадлежали Рику и двигались словно в танце острова Вали.

– …Долгое время разум считался универсальным свойством материи, так что в некоторой степени им наделены даже элементарные частицы, – говорило голосом Лондона гротескное изображение. – Сейчас мы знаем, что разум обусловлен взаимодействием той же физической природы, что и электричество и гравитация, и существует модуль трансформации, аналогичный основному уравнению Эйнштейна, который уравнивает материю разума с другими сущностями физического мира…

Наложенные друг на друга изображения исчезли, оставляя Ренарда победителем.

– Видишь, программа не может справиться. Старый хрыч помешался на своих идеях.

– Он не ожидал саботажа.

– А чего он ожидал? Люди пришли сюда немножко выпить на халяву, благоразумно поволочиться за Сильвией, а не слушать лекции жалкого привидения. Заходи, старина. Тебе сегодня, как видно, тоже не мешает пропустить порцию-другую.

– Пожалуй.

– Да. – Ренард замолчал, его лицо в золотых веснушках приняло скорбно-торжественное выражение. – Я только что узнал о твоей жене и ребенке.

– Не будем об этом.

– Нет, это как раз то, что я… А, дьявол!

Ренард первым вошел в комнату и направился к длинному буфету, служившему баром. Даллен попросил разбавленного шотландского виски. Ожидая пока напиток будет готов, он огляделся. Два десятка гостей, в большинстве мужчины, стояли небольшими группами. Он узнал несколько лиц из различных ведомств городского управления, но Сильвии среди них не было.

– Она где-нибудь здесь, – сверкнув зубами понимающе сказал Ренард. Даллен попытался скрыть досаду.

– Зачем здесь эти люди? Не могут же все они быть физиками-теоретиками.

– Метафизиками – так будет точнее. Карал утверждал, что существуют особые частицы, названные сапионами, которые труднее регистрировать, чем нейтрино, поскольку они существуют в некоем, по его словам, ментальном пространстве. Трудновато для простого ботаника, хотя в моих мозгах полно этих сапионов, видимых только в ментальном пространстве, где большинство физических законов не такие, как у нас. Эти самые невидимки обеспечат нам жизнь после смерти. Карал, правда, не говорит "смерть", он называет ее началом дискарнации.

– Весьма удобная и утешительная теория, к тому же прибавляет настроения, – закончил Ренард, передавая Даллену стакан. – Лично я предпочитаю вот это снадобье, а иногда удается встряхнуться кой-чем другим.

– Фелицитин? – Вообще-то Даллен был не любопытен. – Ты сумел достать его здесь, в Мэдисоне?

Ренард пожал плечами:

– Раз в месяц здесь бывает один торговец с западного побережья, значит в городе наверняка кто-нибудь пристрастился к этому зелью.

– У кого же столько денег?

– Так они тебе и сказали. Фелицитин ведь запрещен, а те, кто им злоупотребляет, рано или поздно вынуждены заняться каким-нибудь преступным ремеслом. Иногда их можно вычислить по разным признакам, если, конечно, знаешь на что обращать внимание.

Даллен потягивал виски, удивляясь, что он смешан точно по его вкусу. Ренард старался вести себя пристойно. Как, интересно, отличить человека, употребляющего фелицитин? Он должен быть всегда холоден? Выделяться спокойной уверенностью?… Перед его глазами мелькнула запомнившаяся картина: разговорчивый молодой человек привлекательной внешности, в дорогом костюме. Размягченный, улыбающийся… Джеральд Мэтью, заместитель мэра. Даллен нахмурился, глядя в свой стакан.

– Надеюсь, здесь не сверххолодный лед? – спросил он. – Я слышал, он бывает вреден.

– Лед – всегда лед, – улыбнулся Ренард, – он только выпивку портит.

Даллен кивнул. Вдруг он заметил пару, которая направлялась именно к нему: толстяк Питер Эззати, чиновник городской спасательной службы, и его тучная жена Либби. Здороваясь, она неотрывно смотрела на него со скорбным выражением настойчивого соболезнования. Даллен почувствовал внезапную слабость: вероятно, она – любительница трагедий, профессиональная утешительница.

– Вы первый раз, Гарри? – спросил Эззати. – Как вам, получаете удовольствие?

– Я смутно представляю, в чем должно заключаться удовольствие?

– В разговорах. Карал, если вы внимательно следили за его аргументацией, довольно убедителен со своими сапионами, и это как раз те самые разговоры, которые мне нравятся. Тут множество парней, чьи мозги заняты не только спортом и сексом, они могут беседовать на любую тему. Например, что вы думаете о зеленых вспышках, которые продолжаются на Орбитсвиле?

Вопрос поставил Даллена в тупик.

– Боюсь, я…

– Вы – первый полицейский, который заглянул к нам, – вставила Либби Эззати, ее пристальный взгляд продолжал источать сострадание.

– Я – не полицейский. Я работаю в Бюро Отчуждения.

Либби выстрелила в мужа обвиняющим взглядом, словно уличила во лжи.

– Но вы ведь имеете право арестовывать, разве нет?

– Только когда возникает исключительная необходимость в применении власти.

– Это другое дело, – вставил Эззати. – А правда, что дерегистрационная линия теперь проходит в сорока километрах от Мэдисона? Даллен кивнул.

– Население сокращается. А здесь довольно плодородная почва.

– Не нравится мне это, все это часть общего процесса, – Эззати обдумал мысль, которую только что высказал и, кажется, счел ее значительной. – Да, часть процесса.

– Все на свете есть часть общего процесса, – ответил Даллен. – Я говорю не как философ. Я говорю с житейской точки зрения.

– Ты говоришь вздор, дорогой, – сказала Либби своему мужу, взяв тем самым Даллена в союзники и решив, что настал момент взаимопонимания. – Вы знаете, Гарри, Киплинг оставил всем нам жизненно важное послание, когда заметил, что Бог не даст зачахнуть ни былинке, ни дереву…

– Рекомендую обратиться с этим к Рику, он – ботаник.

Даллен торопливо вернулся в холл, где вновь материализовавшееся голоморфное изображение Карала Лондона обращалось к двум новым гостям:

– … Дискарнатный разум, состоящий из сапионов, крайне слабо взаимодействует с веществом, но это не ставит под сомнение их существование. В конце концов мы до сих пор не научились регистрировать гравитоны или гравитино…

Уйдя из зоны узконаправленной звуковой волны, Даллен шагнул в комнату напротив и обнаружил там общество, весьма напоминающее то, которое он оставил: группки по три-четыре человека с серьезными лицами попивали янтарные коктейли. Пробравшись между ними, Гарри направился во флигель, где всего лишь вчера он впервые увидел невероятный мозаичный витраж. Студия пустовала. Лепестки трилистника, подсвеченные сзади диффузионными лампами, давали неоднородное освещение. Мозаика, изображавшая три Вселенные, незаметно исчезавшие в таинственном мраке, вызывала мысль об огромности космических пространств, расположенных за границей видимой Вселенной. Даллена снова охватило благоговение перед результатом огромного труда. Он не обладал развитым художественным восприятием, поэтому главным критерием оценки произведения искусства была для него сложность воплощения, подвергающая испытанию талант и терпение художника. В этом смысле витраж, состоящий из сотен тысяч многоцветных стеклянных зернышек, был самым выразительным и впечатляющим произведением искусства, какое он когда-либо видел.

– Это не продается, – услышал он голос Сильвии Лондон.

– Жаль, я намеревался заказать дюжину-другую. – Он обернулся и почувствовал согревающую волну тепла. Все в Сильвии казалось ему совершенством: лукавинка, светившаяся в умных карих глазах, решительный подбородок и сильная, но неотразимо женственная фигура в свободно ниспадающем белом платье.

– Вероятно, я могла бы сделать для вас маленькую мозаику, – сказала она.

– Нет, маленькая – совсем не то. Именно размеры этой штуки, отдельные кусочки стекла, и делают ее тем, что она есть.

Губы Сильвии дрогнули.

– Вы – диалектический материалист.

– Ну-ка, повторите, и я за себя не ручаюсь, – грозно сказал Даллен. Сильвия рассмеялась, и вдруг его руки сами собой потянулись обнять ее. Он замер, ему показалось, Сильвия тоже чуть вздрогнула, и в ее глазах промелькнула тревога.

– Я говорила с Риком, – сказала она. – Он рассказал о вашей жене и сыне. Я раньше слышала, но не представляла… Я не связывала вас…

– Все нормально. Не надо об этом.

– Мне говорили про людей, которых полностью вылечили.

– Это зависит от того, как близко от оружия они находились. Если затронуты только клетки памяти, тогда человека можно переучить, почти восстановить его личность за год или около того. У такого человека не повреждены связи в коре полушарий. Если же они повреждены…

Даллен замолчал. Неужели он способен вот так, словно посторонний, обсуждать эту тему? Неужели сработало то, в чем он не готов признаться даже самому себе?

– Кона и Микель поражены с очень близкого расстояния. Я думаю, как личности они исчезли.

– Простите меня. – Сильвия помолчала, глядя ему в глаза, потом слегка вздохнула, как будто пришла к какому-то решению:

– Гарри, я не пытаюсь навязать вам идеи Карала, но существует нечто такое, что мне хотелось бы показать вам. Вы согласны?

– Я не против. Пойдемте.

Сильвия вывела Даллена в короткий коридор, который упирался в тяжелую дверь. Она открылась, едва хозяйка приложила большой палец к замку. Почти всю большую комнату занимала прозрачная витрина, похожая на музейную. Внутри стеклянного параллелепипеда на невидимых проводах были подвешены шесть полированных металлических сфер приблизительно метрового диаметра со множеством чувствительных зондов-игл, закрепленных перпендикулярно поверхности. Провода от оснований зондов уходили в днище витрины и исчезали среди приборов на полу.

– Поразительно, – проговорил Даллен. – Раньше я был допущен к колыбели принца, теперь удостоился права лицезреть королевский будуар.

– Мой муж и пятеро других добровольцев отказываются от жизни ради этого эксперимента, – заметила Сильвия, ясно давая понять, что непочтительность не одобряется. – Зонды не соприкасаются со сферами, как может показаться на первый взгляд, а находятся в десяти микронах от поверхности. Микрорегуляторы удерживают их в таком положении даже при колебании сферы из-за локальной вибрации, микроземлетрясений и прочих изменениях. Система компенсирует все действующие природные силы.

– А для чего все это?

Лицо Сильвии стало торжественным.

– Система не компенсирует паранормальные силы. Карал планирует сдвинуть первую сферу в момент дискарнации. Если это получится, в чем он не сомневается, сфера войдет в контакт с одним или несколькими зондами и по цепи пройдет сигнал.

– Понятно, – Даллен старался скрыть невольный скептицизм. – Доказательство жизни после смерти.

– Доказательство того, что явление, называемое смертью, в действительности – только переход.

– А другие не пытались посылать сигнал "с той стороны"?

– Они не были физиками и не понимали принципа квантован неопределенности и действующих сил.

– Но… До сегодняшнего вечера я никогда не слышал о сапионах, но можно предположить, что, если они вообще существуют, то их взаимодействие с веществом очень, очень слабое. Почему он надеется, что энергия дискарнации, которую должны приносить эти самые сапионы, сдвинет предмет вроде этого? – Даллен постучал пальцем по витрине, указывая на ближайшую сферу.

– Карал учил, что сапионы некоторым образом родственны гравитонам.

– Однако мы не знаем, существуют ли гравитоны.

Сильвия досадливо поморщилась, но казалось, пропустила его ответ мимо ушей и стала рассуждать о ядерной физике, будто не все фундаментальные взаимодействия являются общими для всех частиц, нейтрино – как раз пример такси частицы. Поэтому нечего бояться сапионов, вступающих лишь в ментальное взаимодействие. Это просто еще одна экспериментально не обнаруженная частица, такая же, как гравитон.

В картине, которую нарисовал себе Даллен, умерший Карал Лондон, оседлал рой гравитонов и мчался среди звезд навстречу полированной сфере. Потом вспомнил, что у Лондона есть еще пятеро пожилых последователей: один – на Орбитсвиле, другой – на Терранове и трое – в разных точках Земли. У них столь же фантастические планы, и каждый нацелен на свою собственную сферу. Все это представлялось Даллену сущей нелепицей.

– Извините, – сказал он. – Ваша теория для меня чересчур неожиданна. Сразу трудно в нее поверить.

– На данной стадии от вас этого не требуется. Главное, чтобы вы согласились: она не противоречит современной физике.

Сильвия произносила фразы как раз навсегда затверженный урок.

– Личность есть совокупность ментальных сущностей, образующих структуру в ментальном пространстве. Она переживает разрушение мозга, хотя для ее развития требуется его сложная физическая организация.

– Моя физическая организация слегка перегрелась, – улыбнулся Даллен, смахивая со лба воображаемый пот.

– Ладно, первая лекция закончена, но предупреждаю: когда придете в следующий раз, получите продолжение. – Она остановилась у двери и ждала, пока он к ней присоединится. – Если придете.

– Меня не запугать. "Лжешь", – мысленно сказал он себе, чувствуя, что "деловая" часть закончилась, они одни, и Сильвия ждет возле двери. Он шагнул в ее сторону, желая и страшась того мгновения, когда уже невозможно будет избежать прикосновения. Он приблизился к ней, непроизвольно подняв руки в жесте, имеющем значение лишь для них двоих и только в это мгновение. Руки Сильвии поднялись ему навстречу, ее теплые пальцы легли на его ладони. Даллен подался вперед, но почувствовал постепенно нарастающее сопротивление.

– Не целуйте меня, Гарри, – сказала она. – Мне трудно так…

– Вы считаете, я слишком тороплюсь?

Она задумчиво взглянула на него.

– Я пытаюсь разобраться.

– В таком случае, не вернуться ли нам к вашим гостям?

Она благодарно кивнула, и они отправились назад в гостиную, где Сильвия, занялась делами и куда-то исчезла. Даллен еще некоторое время оставался под впечатлением последних минутка потом его охватило чувство вины – неизменный спутник последних недель, но теперь к нему добавилось нечто новое, неясное. Было ли оно предчувствием того, кем может стать для него Сильвия Лондон, или запоздалым пониманием разницы между влечением, которое он раньше называл любовью, и шквалом неуправляемых эмоций? Может, именно они и означают любовь?

"Надо уходить отсюда, – подумал он, – уходить немедленно и никогда не возвращаться". В дверях он едва не столкнулся с Питером Эззати и его неразлучной женой.

– А, идеологическая обработка прошла успешно! – весело заметил Эззати. – Это написано у вас на лице.

– Питер! – Либби прямо-таки исходила тактом. – Гарри сейчас не до нас.

Даллен посмотрел на нее как ястреб на цыпленка и, призвав на помощь всю свою выдержку, выдавил улыбку.

– Боюсь, я допустил резкость, но теперь все прошло. Неплохо бы выпить какао или чего-нибудь другого.

– О, вам нужна настоящая выпивка, скота с водой, кажется? – спросил Эззати, уже удаляясь.

Даллен хотел было окликнуть его и, отказавшись от спиртного, немедленно уйти, но вспомнил, что еще нет и десяти, а шансы уснуть в пустом доме равны нулю. Может, не так уж плохо – пообщаться с простыми благожелательными людьми и чуть-чуть расслабиться. Доказать себе, что он зрелая личность и способен контролировать свои эмоции.

– Я тут почитал на досуге одну книжку о математической вероятности, –начал он, – в ней сказано, что два человека, потеряв друг друга в большом универсальном магазине, практически не смогут встретиться, если только один из них не будет стоять на месте.

На круглом лице Либби появилось выражение вежливого недоумения.

– Надо же!.

– Да, но если задуматься, то ничего бесполезнее этой информации не придумаешь. Я подразумеваю…

– А я никогда не бывала в большом универсальном магазине, – перебила Либби. – Как, наверное, потрясающе было в каком-нибудь "Мэйси", пока в Нью-Йорке жили люди. Вот и еще одна потеря…

Даллен не придумал в ответ ничего оригинального.

– Что-то теряем, что-то находим…

– С отдельными потерями можно было бы смириться, но мы теряем, теряем и теряем. Оптима Туле только забирает и ничего не дает взамен.

Несмотря на свою взвинченность, Даллен все-таки заинтересовался такой точкой зрения.

– Мы ничего не получаем от Оптима Туле? Разве они не расплачиваются? – Вы говорите о клочках земли с травой? Что человеческая раса делала последние два столетия? Ничего!. В искусстве – никакого прогресса. Наука застыла на месте. Технология и вовсе уходит в прошлое, каждый год скатывается на уровень-другой. Орбитсвиль деградирует!

– Похоже, сегодня у меня лекционная ночь, – заметил Даллен.

– Извините, – Либби печально улыбнулась, а он подумал, что, быть может, поторопился навесить на нее ярлык. – Видите ли, я по натуре романтик, и для меня Орбитсвиль – не начало, а конец. Хотела бы я знать, что нашли бы Гарамонд и прочие, не подвернись им Орбитсвиль? Ведь пришлось бы продолжать поиски.

– Вероятно, ничего.

– Вероятно, но мы никогда этого не узнаем. Перед нами целая Галактика, а мы воротим нос. Иногда я подозреваю, что Орбитсвиль построили специально для этого.

– Орбитсвиль никто не строил, – возразил Даллен. – Считать так могут только те, кто никогда там не бывал. Если бы вы увидели горы и океаны… Он не договорил, потому что вернулся Эззати и раздраженно сунул ему полный стакан.

– Что за нервный народ эта молодежь, – заклокотал Эззати. Его налитые щеки потемнели от гнева. – Нет больше никаких одолжений, родня, не родня –все едино.

Либби немедленно посочувствовала:

– Успокойся, дорогой, кто тебя обидел?

– Да этот щенок Солли Хьюм. Набрался в соседней комнате, а когда я намекнул ему – для его же блага, – что он несколько перебрал, так ядовито мне ответил: когда, мол, я ему верну пятьдесят монит.

– Не следовало брать у него в долг, Питер, – обеспокоенно глядя на мужа, посетовала Либби.

– Хоть бы сказала что-нибудь дельное. – Эззати жадно проглотил ликер и переключился на Даллена. – На прошлой неделе я практически бесплатно отдал этому безмозглому сопляку списанный компьютер. Пожертвовал, можно сказать, для его дурацкого общества, а теперь паршивец набрался наглости требовать денежки обратно. Не пойму, с чего он вдруг осмелел? И чего он хотел от ящика, который с незапамятных времен провалялся в подвале?

– Вероятно, думал разжиться лампами, – высказал предположение Даллен, пожалев, что его собственные проблемы не столь обыденны. – Вы же знаете, какой у нас технический голод.

– Нет, там был только старый монитор департамента снабжения, который он нашел на третьем подуровне. Раньше внизу находился компьютерный центр, а монитор, по-видимому, использовали для слежки за муниципальными чиновниками. Правда, непонятно, кому до них было дело.

Даллена снова начало знобить, хотя сквозняком не тянуло.

– Дорогой, ты сам себе морочишь голову, – насмешливо вставила Либби.

– Если монитор так стар и бесполезен, то получить за него пятьдесят монит – слишком большая удача.

– Да, но… – Эззати бросил на жену свирепый взгляд, не соглашаясь с подобной логикой. – Я заберу его назад, дам подходящую рекламу… Электронная археология нынче в моде. В сущности… – Он нахмурился, покачивая стакан и глядя на крутящиеся воронки. – Ну да, у меня ведь уже наклевывался другой покупатель. Кто же спрашивал меня об этой рухляди?..

– Ты просто ребячишься, – заявила Либби; ее голос задрожал от презрения, – или совсем помешался на деньгах.

Даллен сверлил Эззати взглядом, мысленно приказывая ему назвать имя. – Вероятно, ты права, – пожимая плечами, ответил тот. – В самом деле, с какой стати я должен зарабатывать на чужой собственности? Ах, какое недостойное занятие! Особенно у нас, в Мэдисоне. Помню, когда я был моложе и глупее, я верил, что все, кто достигли высокого положения, добились этого тяжким трудом, так сказать, верой и правдой. Потом поумнел… Джеральд Мэтью!

– Джеральд Мэтью поумнел? – Либби с любопытством склонила голову набок, потом перевела взгляд на Даллена. – Как вы думаете, в этом бреде есть какой-то смысл?

– Боюсь, я прослушал, – буркнул Даллен и поспешно распрощался.

Ему нужно было побыть одному и привести свои мысли в порядок.

Глава 11

В распоряжении Городского управления находилось всего два самолета, и один из них больше недели стоял на приколе в ожидании ремонта. Не хватало запчастей. Мэр Брайсленд считал оставшуюся машину своим персональным транспортом, и Мэтью четыре дня носился как угорелый по кабинетам чиновников, пытаясь получить разрешение на полет Он прихватил с собой изрядную дозу фелицитина, но употреблять старался в меру, чтобы хоть что-то оставить про запас.

Он опустил фонарь кабины, но внезапно навалилась усталость; сердце сжал страх, руки и ноги стали ватными. Мэтью почувствовал, что не сможет взлететь.

Вдали над бетонным полем возвышался голубовато-белый корпус приземлившегося космического корабля, нижняя часть которого пропадала в горячем мареве. Мэтью с трудом различал высаживающиеся туристов. Кажется, их меньше обычного. Год для туризма выдался неудачный. Пустовало большинство отелей, расположенных вдоль улицы Прощания (когда-то, миллионы эмигрантов шли по ней на космодром). Похоже, ситуация продолжает ухудшаться. Мэтью понимал, что наступит день, когда бюрократы Оптима Туле, далекие от проблем Земли, прекратят субсидирование курортов на планете. Тогда он останется без работы и будет вынужден вернуться на родину.

Мысль об опасностях межзвездного перелета, о том, что остаток жизни придется провести на поверхности невероятно тонкого пузыря, отозвалась приступом агорафобии. Он полез было во внутренний карман за золотой авторучкой, но спохватился и снова взялся за штурвал. Далеко впереди на фоне голубого небосвода появилось дрожащее серебряное пятно. Мэтью узнал транспортный самолет, курсирующий между центральным клирингом и Виннипегом. Самолет медленно уплыл в сторону, и бортовой микропроцессор уведомил пилота о разрешении на взлет.

Решив обойтись без помощи компьютера, Мэтью дал команду придать крыльям-невидимкам нужную конфигурацию и увеличил тягу двигателей. Через несколько секунд он уже парил над сложным переплетением заброшенных взлетно-посадочных полос Мэдисонского космодрома. Самолет накренился, и, набрав высоту в несколько сотен метров, взял курс на зеленые гребни Аппалачей. Силовое поле, заменявшее крылья, преломляло свет, и тень, украшенная бахромой солнечных зайчиков, состязалась в скорости с самолетом.

Мэтью вспомнил, что он летит первый раз со дня инцидента в здании мэрии…

Рухнувшие женщина и ребенок, лица пластмассовых кукол с пластмассовыми глазами… Воспоминание мешало наслаждаться полетом. Он любил стремительные бреющие полеты с отключенным автопилотом и получал от них, пожалуй, самое ценное из удовольствий, которое полностью снимало любое напряжение. Но в это летнее утро скорость не помогла. Мрачные призраки не отставали.

Размеры взяток, которыми он должен был подмазывать чиновников, чтобы обеспечить бесперебойность своего нелегального бизнеса, росли с пугающей быстротой; дело могло вскоре зачахнуть; любовницам не нравился спад его темперамента; а впереди маячила ответственность за уничтожение двух человеческих личностей. Стыдно признаться, но чувство вины и страх перед Гарри Далленом, набрасывали темную завесу на его существование. Фелицитин приносил лишь кратковременное облегчение. Мэтью очень, очень устал…

Он открыл глаза, и его взгляд уперся в зеленую стену. Прямо перед ним был склон холма – он опрокидывался на него и рос на глазах, заполняя все пространство.

"Боже, я собираюсь умереть!”

Осознав, где он и что происходит, Мэтью разразился проклятиями. Его руки дернулись к штурвалу, но склон холма продолжал нестись навстречу, огромный, жесткий, смертоносный, готовый превратить человеческое тело в кровавое месиво. От страха он вжался в кресло и рванул штурвал на себя. Зеленый склон все быстрее мчался прямо на него. Сейчас раздастся взрыв.

Корпус самолета содрогался от перегрузки, но, наконец, машина сделала невозможное. Вверху появился край неба.

Горизонт закачался и исчез под носом самолета. Целую минуту Мэтью исходил потоком ругательств, его будто рвало бессмысленным набором слов, сердце бухало и резко замирало, как захлебнувшийся мотор, рвущий собственную оболочку Постепенно он расслабился, дыхание вернулось в норму. Мэтью вытер ладонью холодный пот, но и тогда не почувствовал себя в безопасности. Он осмотрелся в кабине – вроде, все в порядке, проверил приборы и тут же понял: угроза исходит не от машины, источник опасности –он сам.

В сознании засела мысль, которая закралась, когда он смотрел в лицо смерти. В тот роковой миг возникло страшное, сладкое и позорное искушение бросить рычаги и врезаться в холм. Он едва не поддался темной волне, поднявшейся из подсознания, едва не устремился к гибели.

Мэтью решил обдумать положение беспристрастно. Желание умереть представлялось ему пугающим и противоестественным, но странно заманчивым. Противоречие интриговало.

Он не хотел умирать, но его притягивала перспектива небытия.

Состояние небытия имело множество преимуществ. Исчезли бы ночные кошмары, прекратился бы ужас видений, заставляющих вскакивать в холодном поту. Пропало бы чувство вины и опасений. Отпала бы необходимость красть, нужда обеспечивать свои потребности и привычки. Не надо было бы таиться, лгать и пускать пыль в глаза, заставляя людей поверить, что он именно такой, каким кажется.

Исчез бы страх перед космическим полетом, перед гнетущей бесконечностью Орбитсвиля.

Не было бы ни будущего, ни прошлого. Короче, не было бы Джеральда Мэтью – неудачника и труса, человека, который существовал неизвестно для чего. И особой наградой, которую он получил бы сразу, была возможность не противиться усталости, преследовавшей его везде и всюду подобно крадущемуся зверю.

Последнее соблазняло больше всего. Он мог начать сию же минуту ничего не делать, просто расслабиться. Можно просто закрыть глаза, скажем, на минуту, чтобы успеть понять, что за эту минуту изменилось, и запомнить свои ощущения. От него не требуется никакого мелодраматического жеста. Это больше походило на игру или эксперимент, который можно прервать в любой момент…

Взглянув на индикатор скорости, Мэтью определил, что самолет делает около тысячи километров в час. Он ослабил давление на штурвал, закрыл глаза и начал отсчитывать секунды. Тотчас послышалось гудение силовой установки, турбулентные потоки затрясли фюзеляж. Самолет вдруг ожил, начал рыскать, клевать носом, затанцевал, с трудом балансируя на невидимой воздушной опоре.

Досчитав до двенадцати, Мэтью внезапно понял, что его глаза открыты, а машина все еще летит прямо и ровно. Мир не изменился: нидевственно чистая голубизна вверху, ни яркие луга, проносящиеся под носом самолета, ни тонущие в зелени редкие фермерские постройки – мимолетные цели для воображаемого штурмовика времен Второй мировой войны.

"Рискованная высота, – произнес он мысленно. – Так можно и разбиться".

Мэтью глубоко вздохнул и решил лететь с полной концентрацией внимания. Самолет продолжал нырять и взбрыкивать, попадая в воздушные ямы, потом угомонился и полетел плавно и неощутимо.

В кабине стояла духота, солнце мягко пригибало веки. Мэтью несколько минут сопротивлялся, пока не решил, что может, не подвергаясь настоящей опасности, закрыть глаза секунд на десять. В конце концов, это просто игра.

Когда он смежил веки, перед ним поплыла розовая бесконечность с красными и зелеными пятнами остаточной засветки. Он спокойно досчитал до десяти. "Если я сейчас засну, Гарри Даллен уже никогда до меня не доберется. Я, конечно, не собираюсь спать, но как было бы хорошо остановить бег по этим бетонным ступенькам, не нажимать на спусковой крючок, не видеть эту женщину с ребенком, забыть их идиотский бессмысленный взгляд".

Настойчивые сигналы с приборной доски известили Мэтью, о важных изменениях, о которых ему необходимо знать.

Однако он подождал еще пять секунд, после чего открыл глаза и увидел травинки на склоне холма, заполнившего собою все пространство.

Мэтью успел ощутить прилив блаженной радости и благодарности за то, что абсолютно ничего уже не может сделать.

“Как просто", – подумал он. В это мгновение самолет взорвался.

"Просто как…"

Глава 12

Вскоре Даллен понял, что убийство – дело необычное, и обдумать, а тем более осуществить его будет особенно трудно. Трудность заключалась и в абсолютной новизне задачи, и в прочно укоренившихся моральных принципах. И то, и другое заставляло его разум буксовать.

"Нет, невозможно. Недопустимо, каковы бы ни были мотивы…" Мысли сталкивались и беспорядочно метались в голове. Кроме того, нужно инсценировать случайную смерть. Явное убийство повлекло бы расследование, которое наверняка открыло бы обстоятельства роковой встречи Мэтью с Коной и Микелем на безлюдной северной лестнице, а от них – прямой путь к Гарри Даллену. Простая полицейская логика.

Последующее наказание само по себе не казалось ему тяжелым. Ссылку на Орбитсвиль Даллен ссылкой не считал. Но это разлучило бы его с Коной и Микелем, добавив к прежним страданиям новые. Мэтью должен умереть, сознавая, что это не просто смерть, но казнь, хотя для остальных она должна выглядеть несчастным случаем. Такая задача была связана с практическими трудностями.

Раздраженный и озабоченный, Даллен забрел на кухню, где Бетти Нопп готовила завтрак. Она по собственному желанию приходила три раза в неделю и тянула воз домашних дел, которыми уже не могла заниматься Кона. Работу она выполняла добросовестно, но почти всегда молча. Даллен испытывал глубокую благодарность к этой простой женщине средних лет, однако так и не смог наладить с нею отношения. Заметив, что его присутствие мешает, он вернулся в комнату. Кона смотрела в окно, из которого открывалась перспектива Северного холма. С помощью Бетти волосы Коны были расчесаны и уложены в изящную строгую прическу, а поза напоминала ту, в которой она стояла и раньше, когда тосковала по дому после приезда с Орбитсвиля. Даллен поддался воображению и, представив себе прежнюю Кону, подошел к ней сзади и обнял. Она тут же повернулась и прижалась к нему, заворковав от удовольствия, и только запах шоколада нарушал иллюзию. Он смотрел поверх ее головы на далекое здание городского управления, не в силах совладать со своим разумом, который рвался назад. Если бы в тот день он не договорился с Коной позавтракать! Если бы он находился в своем офисе! Если бы она пошла через главный вход! Если бы Мэтью уничтожил монитор департамента снабжения часом или минутой позже.

Внезапно Даллен почувствовал, что Кона проявляет неуместный пыл. В первую секунду он едва не поддался искушению, но тут же накатила волна отвращения к самому себе, и он отпрянул от жены. Кона, хихикая, двинулась следом.

– Прекрати! – крикнул он, держась от нее на расстоянии. – Нет, Кона, нельзя!

Она подняла глаза, реагируя на интонацию, и лицо ее исказилось капризно-злобной гримасой. Кона упрямо шагнула к нему. Тут в комнату вошла Бетти Нопп с подносом, недоуменно остановилась и хотела выйти.

– Подождите! Дайте поднос, – грубо сказал он, толкая Кону в кресло.

От неожиданности или боли Кона разразилась громким плачем, который, в свою очередь, вызвал возглас удивления у Бетти – первый звук, услышанный от нее в этот день. Она встала перед Коной на колени и попыталась ее отвлечь, постучав по подносу тарелкой с чем-то желтым и клейким. Даллен беспомощно посмотрел на двух женщин, потом круто повернулся и включил головизор.

– Говорите, пожалуйста, – разрешил он появившемуся изображению худощавого, седобородого человека.

Даллен опустился в кресло и сложил руки на груди, но вдруг осознал, что это изображение Карала Лондона.

– … Было шестьдесят с небольшим, – говорил диктор теленовостей. –Причиной смерти послужил сознательный отказ от лечения легких. Доктор Лондон был хорошо известным в общественных кругах Мэдисона филантропом и основателем фонда "Анима Мунди" – организации, ставящей своей целью распространение экзотической смеси науки и религии. Именно в связи с работой для фонда, он два года назад отправился на Оптима Туле. Имеются неподтвержденные данные, что своеобразный эксперимент, задуманный доктором Лондоном для доказательства одной из его теорий…

– Мистер Даллен! – Перед ним, как по волшебству, появилась Бетти Нопп, упоров кулаки в бедра и расставив локти. – Надо что-то делать.

– Подождите две минуты, тут важное сообщение, – раздраженно бросил он.

– Я не собираюсь ждать ни минуты! Вы должны выслушать меня немедленно! – Бетти, молчавшая неделями, вдруг превратилась в мощный генератор шума. – Я не потерплю начальственных окриков ни от вас, ни от кого другого.

– Пожалуйста, дайте мне дослушать только это известие, и я…

– Если вы считаете себя такой персоной, что говорить со мной – ниже вашего достоинства, тогда свяжитесь с клиникой и попросите прислать сюда кого-нибудь более подходящего. Почему вы этого не делаете?

Желая задобрить Бетти, Даллен встал, но добился лишь того, что привлек внимание Коны, которая немедленно начала колотить ложкой по подносу. Уровень шума в комнате достиг критического порога. Даллен бросился за дверь, вбежал по лестнице в свою спальню и включил второй головизор. Передача местных новостей продолжалась, но говорили теперь о закрытии отелей. Даллен попытался включить устройство десятиминутной памяти и тихо, но яростно выругался, вспомнив, что оно давно нуждается в ремонте. Однако оказалось, что его мозг не утратил способности к логическому мышлении.

Из услышанного следовало, что Карал Лондон мертв. Даллена беспокоил странный эксперимент. Диктор упомянул о нем, неужели получены какие-то результаты? Абсурд: идея умершего ученого преодолевает световые годы и физически воздействует на материальный объект, находящийся на Земле. Почему это его так интересует? Не поторопился ли кто-нибудь, связанный с фондом "Анима Мунди", предупредить слухи об отрицательном результате? "Почему, – думал он с досадой, – почему я все время к этому возвращаюсь?”

На площадке перед усадьбой Лондонов уже стояло пять машин, и среди них неизбежный золотистый "Роллак". Даллен вошел через гостеприимно открытую парадную дверь в пустой холл и повернул налево, чтобы, миновав жилые комнаты, попасть в студию. Послеполуденное солнце превратило фантастическое мозаичное панно в многоцветную огненную завесу. Даллен торопливо вышел в коридор и, остановившись перед домашней лабораторией, услышал доносящиеся оттуда голоса. Возле витрины с шестью металлическими сферами толпилось человек десять. В лаборатории горел только один тусклый светильник. Когда глаза привыкли к полутьме, Даллен отыскал взглядом белую фигуру Сильвии и стоящего у нее за спиной Ренарда. Сильвия чуть сутулилась и обнимала себя за плечи, словно стараясь согреться. Даллен знал, что она плачет. Он задержался на пороге, но тут его окликнул Ренард.

Чувствуя на себе любопытные взгляды, он вошел в комнату и присоединился к зрителям, которые снова уставились на первую из шести сфер. Молчание затянулось, вызывая у Даллена досаду и разочарование. Создавалось впечатление, будто эти люди ждут знака, доказательства, что их учитель продолжает существовать в форме квазисгустка нерегистрируемых виртуальных частиц.

Их наивность выводила Гарри из себя, хотя он сам был столь же наивным, иначе остался бы дома. Или нет? Оказывается, он человек без совести и чувства собственного достоинства, поэтому, наверное, узнав о смерти Лондона, он приехал сюда, чтобы как можно скорее увидеть его жену. По-видимому, сработало подсознание, ведь осознанно Даллен мог только презирать подобное поведение.

Злясь на себя, он начал соображать как бы незаметнее скрыться, но, судя по всему, это было невозможно. Даже Ренард погрузился в почти благоговейное созерцание слабо поблескивающей сферы, окруженной иглами датчиков. "Не пора ли подкатиться к Сильвии, раз Карал ушел с дороги?" Подобный эгоизм вызвал уже не просто злость на себя, а настоящий гнев. Даллен повернул к выходу, и в это мгновение над первой сферой вспыхнула голубая люминесцентная трубка.

Никто не шелохнулся. Стояло гробовое молчание. Мертвенный свет превратил людей в манекены. Потом он поблек, и трубка погасла, по комнате пронесся порыв судорожных вздохов, все начали разом кашлять, говорить, кто-то нервно, но торжествующе рассмеялся. Даллен не отрывал взгляда от гладкой сферы и пытался настроить себя на ломку старого мировоззрения. Если короткая вспышка люминесценции означает то, что должна означать, то Карал Лондон действительно находится в этой комнате. Следовательно, освобожденному от бренного тела физику удалось преодолеть межзвездное пространство и каким-то непостижимым способом исказить гравитационное поле вблизи полированной сферы.

Фотонное сообщение свидетельствовало о том, что человеческая личность продолжает жить отдельно от тела. Это означает возможность бессмертия. Даллен содрогнулся. Может ли он сейчас быть уверенным, что Кона Даллен, на которой он когда-то женился, тоже существует в ином физическом пространстве? Или по теории Лондона нападение на ее физический мозг равносильно нанесению вреда ее сапионному двойнику? Значит…

– Я жертва научного изнасилования, – прошептал Ренард, появляясь возле Даллена. – Старый Карал перечеркнул половину моего в высшей степени целомудренного, дорогостоящего образования.

Даллен кивнул, глядя на Сильвию, выходящую из комнаты вместе с остальными гостями, которые пытались говорить с ней все одновременно.

– Куда они? Почему не хотят подождать, не произойдет ли что-нибудь еще?

– Ждать больше нечего, прошел пятый сигнал. Сильвия разве не сказала? По условию эксперимента Карала каждый доброволец, должен послать определенное количество импульсов, иначе их нельзя будет различить.

Ренард тихо, без обычного своего вульгарного ерничества объяснил, что первый сигнал зарегистрирован четыре часа назад. Получив его, Сильвия оповестила некоторых членов фонда, и они в соответствии с выработанным планом отправили тахиограмму по адресу Карала Лондона в Порт-Нейпир на Орбитсвиле. Немедленно пришло ответное сообщение о том, что Лондон только что скончался. Для большинства адептов паранормальных идей это послужило бы достаточным доказательством, но Лондон хотел большего – ему требовалась повторяемость результатов. Полученное заранее определенное количество сигналов должно было, во-первых, снизить вероятность неудачи из-за капризов оборудования и, во-вторых, показать, что дискарнатный разум в состоянии мыслить аналогично человеческому, и время в ментальном пространстве течет с той же скоростью, что и в нормальном мире.

– Меня от всего этого воротит, – заключил Ренард, – но вынужден признать правоту замечательного доктора Лондона и принести извинения.

– А ты не опоздал?

– Нисколько. – Ренард повернулся к опустевшей комнате и простер к ней руки. – Карал, старый хрыч, ты – не такой чокнутый, каким выглядел.

– Очень убедительно, – сказал Даллен.

– Это последнее, что я могу для него сделать, старик. Не каждый день кто-нибудь делает одолжение, оставляя тебе свою жену. Я упоминал, что Сильвия собирается со мной на Большой О?

Сердце Даллена застучало.

– Должно быть, вылетело из головы.

– Прекрасный самоконтроль, Гарри. Ты даже глазом не моргнул. – Теперь главная забота Фонда – донести до умов радостную новость, значит. Сильвии нет никакого смысла торчать на Земле в ожидании, пока кто-нибудь надумает повторить эксперимент. Все крупные научные центры – на Орбитсвиле, поэтому…

– Она обратится в них сама?

– Только как номинальный руководитель Фонда – и это как раз такая работа, для которой она создана. Все остальное делают и объясняют квалифицированные физики из Фонда. – Он подмигнул. – А я обеспечу всем бесплатные места на корабле, чтобы показать, какой я глубоко порядочный.

– Ну, разумеется.

Даллен не собирался участвовать в этих играх и направился к двери. – Постой минуту, Гарри. – Ренард преградил ему путь. – Почему ты не хочешь вернуться с нами в Орбитсвиль? Что тебе с семьей делать на этом чавкающем коме грязи? За пару дней я погружу свои образцы, и в путь.

– Спасибо, я этим не интересуюсь.

– Бесплатная поездка, старик. Без задержек. Подумай.

Даллен подавил приступ антипатии.

– Если я спрошу, зачем я тебе, ты дашь мне прямой ответ?

– Прямой ответ? Что за максимализм! – В глазах Ренарда вспыхнули насмешливые искорки. – Ты ведь не поверишь в мою искреннюю любовь и желание помочь тебе?

– Придумай что-нибудь еще.

– Гарри, нельзя быть таким несговорчивым. А если я хочу иметь под боком человека, с которым мог бы соперничать? Ты самый подходящий кандидат на эту роль. Я как-то говорил тебе, что вселенная заботится обо мне и дает мне все, чего я хочу, все лучшее. Только это надоедает. Ну, например, я знаю, что получу Сильвию… Я не могу ее упустить… Но если ты будешь рядом, то иллюзия конкуренции сделает нашу жизнь куда интереснее. Как тебе это объяснение?

– Звучит странновато, – ответил Даллен. – Признайся, ты наглотался фелицитина?

Ренард покачал головой.

– Я сказал правду и не позволю тебе выйти отсюда, пока ты на согласишься лететь со мной к Орбитсвилю.

– Это посягательство на свободу.

Даллен добродушно усмехнулся, маскируя желание врезать Ренарду по морде. Он шагнул было вперед, но вдруг до них донесся беспорядочный шум: испуганные голоса, звук ударов, звон разбитого стекла. Ренард повернулся и быстро пошел по коридору, Даллен поспешил следом. Грохот и крики нарастали. Кажется, смятение происходило в студии. Опять послышался звон бьющегося стекла. Даллена охватило дурное предчувствие.

Вбежав в студию, он с трудом протиснулся сквозь толпу гостей. Никто уже не кричал, все молча наблюдали за происходящим. В центре внимания находилась Сильвия. Размахивая длинной стальной полосой, она крушила свое мозаичное панно.

С каждым ударом от уникального творения отлетали крупные куски, искры цветных бриллиантов осыпались, словно водяные брызги. Одним взмахом Сильвия уничтожала целые галактики и звездные скопления, рубила и колола. Даллен ужаснулся. "Четыре года труда!… Три миллиона кусочков смальты!… – вторя ударам, перечислял Даллен потери. – Прошу тебя, Сильвия, не зачеркивай собственную жизнь!" – мысленно взмолился он.

Он хотел ринуться вперед и остановить ее. Но его удержала боязнь без спроса вторгнуться в чужие переживания. Все, что он мог – это смотреть и ждать, пока Сильвия выдохнется.

Она широко размахнулась, целясь в верхнюю часть трилистника, но тут стальная полоса согнулась. Сильвия отбросила бесполезное орудие и, постояв немного с опущенной головой, повернулась к гостям.

– Это был мемориал, – сказала она отрешенным голосом. – Каралу не нужен мемориал. Он не умер.

– Пойдем со мной, – стала уговаривать ее Либби Эззати, по-матерински обнимая Сильвию за плечи. – Тебе нужно прилечь.

– Да, да, – согласился Питер Эззати, который, по-видимому, только приехал.

Эззати вырядился в строгий темный костюм, к которому добавил черную креповую повязку. Он подошел к Сильвии с другой стороны, чтобы помочь вывести ее из студии, однако она вцепилась в его нарукавную повязку. Толстяк отшатнулся.

– Снимите эту дрянь! – вдруг визгливо закричала она. – Не доходит? Вы так глупы, что не можете понять?

– Ну, ладно, будет, будет, – успокаивала ее Либби и, проявив неожиданную силу, подняла Сильвию на руки и унесла в жилую часть дома. Даллену показалось, что Сильвия искала его взглядом, но две другие дамы, опомнившись, пришли Либби на помощь и загородили ее. Он, застыв, смотрел им вслед, когда большой кусок смальты запоздало отвалился от распотрошенного панно и с треском обрушился на пол. Звон и грохот вывел гостей из транса, все разом заговорили, торопясь поделиться своими впечатлениями.

– Как тебе комедия, а? – промурлыкал над ухом Даллена Ренард. – Сама Электра вряд ли устроила бы лучшее представление.

Даллен отметил про себя, что Ренард холоден и совершенно не огорчен. Вызванный каким-то умопомрачением акт варварского разрушения произведения искусства лишь позабавил его.

– Рик, ты делаешь честь человеческому роду.

– Что ты пытаешься сказать, старик?

– То, что ты мне не нравишься, и я борюсь с собой, чтобы предотвратить логически вытекающие из этого последствия.

Ренард довольно ухмыльнулся.

– А для кого из нас они, по-твоему, опасны?

– Счастливого путешествия на Орбитсвиль.

Даллен повернулся и чуть не врезался в запыхавшегося Питера Эззати, который поправлял свою повязку и выглядел взволнованным.

– Смерть Карала…

Эксперимент… Сильвия… Я опоздал…

Следил за новостями из Орбитсвиля… Эти зеленые полосы… Они должны что-то означать, Гарри. У меня дурные предчувствия.

– Какие зеленые полосы? – Даллен уже был переполнен информацией, но что-то в тоне Эззати побудило его все-таки задать вопрос.

– А вы не следили за последними новостями? Обнаружены какие-то зеленые светящиеся полосы, которые медленно дрейфуют по оболочке – и снаружи и внутри. Поначалу думали, что их число не меняется, но потом их стало все больше и больше, они уже сливаются.

– Может, это разновидность ионизационного эффекта? Вроде ауры?

Эззати отрицательно покачал головой.

– Научная комиссия объявила, что зеленые полосы не регистрируются ни одним прибором, за исключением фотооптических. Свечение видно, если смотреть непосредственно на оболочку, вот и все.

– Тогда оно не может стать слишком сильным.

– Отмахнуться проще всего, – хмуро сказал Эззати. – Не нравится мне это, Гарри. Ведь считалось, что материал оболочки абсолютно стабилен.

– Вы полагаете, он взорвется?

Как уроженец Орбитсвиля, пролетевший миллионы километров над зелеными равнинами, горами и морями Большого О, Даллен проникся незыблемостью гигантского шара. Однако на Земле он заметил, что люди, никогда не бывавшие там, не могут осознать его масштабы, поэтому думают о нем, как об огромном металлическом воздушном шаре. Они говорили: "в Орбитсвиль, из Орбитсвиля", а не "на Орбитсвиль, с Орбитсвиля", как коренные жители. Ничто не могло заменить непосредственный взгляд на сферу с борта корабля. Большой О устрашал, но одновременно успокаивая, и никто из увидевших его впервые, уже не смог остаться прежним.

– Я не утверждаю, что он взорвется, но… – Эззати замолчал и склонил по-птичьи голову. – Я хотел сообщить вам еще кое-что. Последние дни вы не приходили в офис, и, думаю, не слышали о Джеральде Мэтью.

– Мэтью? – Даллен постарался, чтобы его голос не дрогнул. – А в чем дело?

– Сегодня утром он вылетел к западному побережью, но улетел не слишком далеко: самолет сейчас находится где-то около Монтгомери.

– Вынужденная посадка?

– Мягко сказано. Компьютер проанализировал данные, переданные бортовым радиомаяком. Похоже, самолет врезался в холм.

Новость оглушила Даллена, не оставив камня на камне от его намерений и планов на ближайшее будущее. Вместо удовлетворения мысль о гибели Мэтью вызвала чувство потери. Это было несправедливо: преступник, запросто уничтоживший двух человек, так легко, так быстро ускользнул, не успев даже испугаться приговора, не взглянув в глаза своему палачу.

– Вам точно известно?.. – Даллен проглотил комок в горле. – Что Мэтью умер?

– Смотрите, чтобы Сильвия не услышала. – Эззати улыбнулся и потрепал Даллена по руке. – Смерть отныне под запретом, употребляйте термин "дискарнация". Можете сказать, что глупый Мэтью опрометчиво дискарнировал в расцвете лет.

– Мне кажется… Трудно поверить, – произнес Даллен. Он, наконец, обрел способность обдумать свое положение в новых обстоятельствах. Смерть Мэтью сняла с него ужасную ответственность, ведь он скрыл имя преступника, освободила от других обязательств, о которых Даллен до сих пор старался не думать.

Эззати с беспокойством поглядел на него.

– Послушайте, Гарри. Я не хотел, чтобы это прозвучало непочтительно. Мэтью был вашим другом?

– Нет, нет, все в порядке. Мне пора домой.

Гарри вышел на улицу и направился к машине. Он понял, что до этой минуты не видел ничего вокруг, не слышал чистых звуков, не вдыхал настоящих запахов. Он осознал, что действительно собирается домой. Они с Коной и Мики слишком долго пробыли на Земле.

Глава 13

Вселенная представляла собой чашу из чистого голубого стекла.

В чашу кто-то бросил три предмета, которые лежали на выгнутом лазурном дне. Самым заметным был сияющий яркий объект, который вызывал мучительную боль в глазах. Он решил, что это солнце. Маленький бледный полумесяц почти терялся в яростных потоках света. Наверняка, неизлучающее тело – планета или луна.

Другой выглядел гораздо крупнее и не имел строгой геометрической формы. Туманный белый лоскут со следами перистой структуры. После некоторого размышления он узнал в нем облако.

Последовала быстрая ассоциация: атмосфера…

Влага… дождь…

Земля…

Растительность…

"Я жив!”

От этой удивительной мысли Мэтью вскочил, задыхаясь от потрясения, сделал несколько слабых попыток бежать сразу в нескольких направлениях, словно дичь, угодившая в ловушку. Потом он понял, что ужас, таившийся в его мозгу, уже настигавший его, теперь исчез. Заслонив глаза от солнца, Мэтью впервые почти спокойно посмотрел вокруг и увидел освещенный солнцем склон холма.

По всему склону были разбросаны багровые и золотистые обломки самолета. От энергетической установки поднимались султаны дыма, сочная трава вокруг пожухла, но не загорелась. Остроконечный нос, лишенный оболочки, остался самой крупной деталью фюзеляжа, пережившей столкновение. Недалеко от открытой кабины, похожей на жеванную сигару, валялись рваные лоскуты обугленной кожи, кучи металлического лома, битого стекла и обрывков кабеля. Снизу вверх по склону тянулся глубокий ровный шрам, словно какой-то великан вспахал плугом огромную прямую борозду.

Мэтью нервно рассмеялся. Звук мгновенно потонул в окружающем безмолвии. Он сам поразился, как безумно прозвучал его смех. Осмотрев себя, он обнаружил множество дыр в кожаной куртке, перемазанной землей и соком травы. Пульсирующая белье теле свидетельствовала о том, что дня два он едва ли сможет вести нормальный образ жизни, но главное – он сверхъестественным образом остался практически невредимым.

На него вдруг нашел благоговейный страх, ноги подогнулись, и он упал на колени.

"Я должен был умереть!”

Мэтью вспомнил, что пытался покончить жизнь самоубийством. Это изумило его почти так же сильно, как и чудесное спасение. Нельзя придумать ничего глупее и бессмысленнее, чем обрывать собственную жизнь, в особенности, если будущее столько всего обещает. Наверное, имелось единственное правдоподобное объяснение: в последнюю секунду безумие отпустило его, он успел передать управление автопилоту. Что же побудило Мэтью к самоубийству?

В сознании возник образ Гарри Даллена, – смуглой Немезиды с сильными мускулами, неутомимого преследователя с красивым, но холодным и суровым лицом, убийственным, праведным гневом в глазах…

Неужели причина в нем? В страхе перед Гарри Далленом, усугубленном изматывающими угрызениями совести?

Мэтью добросовестно обдумал ситуацию и почувствовал растущее недоумение. Происшествие с миссис Даллен и ее сыном, несомненно, угнетало его все последние дни, но для самоубийства нужны более веские основания, чем страх возмездия. Сейчас он совершенно не опасался Даллена – ведь тот никак не мог связать трагедию своей семьи с Мэтью. Джеральд вел себя крайне осторожно и, тщательно уничтожая все следы, не опасался, что начальство узнает об использовании имущества Мета-правительства в личных целях. Он досконально продумал способ уничтожения памяти монитора и чувствовал себя в полной безопасности. Правда, досадный инцидент с Коной Даллен и ребенком чуть не пустил его усилия насмарку, но все обошлось. Это вышло случайно. Удача тогда явно отвернулась от них, собрав их вместе в самый критический момент. Джеральд поступил так, как должен был поступить, он действовал, защищая себя, не больше и не меньше. Прискорбно, конечно, что два человека пострадали, но это ведь совсем не убийство. Вместо двух потерянных человеческих личностей возникли две новые; таким образом равновесие в мире сохранилось. А потому Мэтью нет никакого резона обременять себя чрезмерным раскаянием.

Если кто и заслуживает порицания, так это бессовестные химики и торговцы, которые заламывают несусветные цены за ничтожное количество… Он встал на ноги, запустил руку во внутренний карман. Чудесная ручка уцелела. Повернув колпачок, он накачал туда волшебных чернил, но вдруг замер и недовольно нахмурился.

Неожиданно он сломал ручку пополам и зашвырнул ее далеко в траву, успев отвернуться, чтобы не видеть, куда упали обломки. Он со страхом ждал наступления панической реакции, но вместо нее тело наполнилось восхитительной легкостью, а на душу снизошел блаженный покой.

– Может, я умер, – громко сказал он и потряс головой.

Его жест настолько не соответствовал его представлению о самом себе, что казался навязанным извне. Неужели ему никогда больше не понадобится фелицитин? Новые ощущения требовали времени, чтобы их переварить. Он больше не наркоман!

Чувство уверенности не пропало, даже когда Мэтью решил рассмотреть дело с точки зрения медицины. У каждого наркомана существует личный график приема доз, и Джеральд никогда не слышал об ослаблении тяги к фелицитину или об излечении без посторонней помощи. Любые планы на ближайшее и отдаленное будущее, сама судьба Мэтью были предопределены пристрастием к наркотику. И вдруг в один миг он избавился от зависимости.

Шипение энергетической установки привлекло внимание Мэтью к разбросанным обломкам, и его вновь охватило изумление. Как он выжил? Должно быть, рельеф местности в точности повторял траекторию самолета, Мэтью получил секунды вместо микросекунд, а трава и почва, поглотив часть кинетической энергии, сохранили ему жизнь. Среди авиаторов ходили предания о таких маловероятных событиях. Мэтью остро ощущал сверхъестественность произошедшего. Будь он верующим, упал бы на колени и вознес благодарность Господу.

Перед Мэтью, однако, стояли земные проблемы: сколько времени потратит он на возвращение в Мэдисон, чтобы продолжить там важное дело.

Он был один. Вокруг расстилалось море зеленой растительности, бывшее некогда Алабамой.

Ближайший населенный пункт, вероятно, и есть Мэдисон, до которого несколько сотен километров, поэтому бессмысленно удаляться от места катастрофы, пешком все равно не дойти. Кроме того, единая система управления полетами была связана с бортовыми компьютерами каждого летательного аппарата. Следовательно, компьютер транспортного департамента в Мэдисоне сразу зарегистрировал аварию и, по идее, спасательная команда уже в пути.

Коротая ожидание, Мэтью решил размяться, прогуливаясь у подножия холма. Не успел он закончить второй круг, как его внимание привлекло пульсирующее пятнышко над самым горизонтом.

С минуту Мэтью наблюдал за растущими очертаниями флайера, пока не понял, что это спасательный корабль.

И тут его ошеломило новое открытие. Когда Мэтью очнулся и почувствовал себя относительно неплохо, он решил, что его лишь немного контузило. Но раз прибыли спасатели, значит, без сознания он провалялся около получаса. В этом случае, как следовало из его поверхностных медицинских познаний, у него должна быть невыносимая головная боль и тошнота. Мэтью ощупал голову, почти уверенный, что обнаружит не замеченную раньше опасную рану. Однако убедился в полной своей невредимости.

Его размышления прервал рев двигателей. Флайер вдруг оказался прямо над местом катастрофы – неуклюжий, ощетинившийся подъемным краном и другими вспомогательными механизмами. Зависнув на пятидесятиметровой высоте, аппарат оперся на воющие реактивные струи и вертикально приземлился. Трава вокруг места посадки горела, пока двигатели не заглохли. В брюхе флайера открылся, скользнув в сторону, люк, из которого выпрыгнули четверо, один с носилками, и добежали в его сторону.

Мэтью пошел навстречу спасателям, подавляя смех, потому что успел заметить их изумленно вытаращенные глаза и отвисшие челюсти.

Мэтью не пил бренди уже несколько месяцев и сейчас нашел его необычайно приятным. По телу разливалось тепло, а тем временем внизу проплывала земля.

Обследовав его ручным сканером и даже установив, что внутренних повреждений нет, медики настаивали, чтобы Мэтью лег в койку и не вставал весь обратный путь до Мэдисона. Однако он добился своего, и ему позволили занять пассажирское кресло в задней части кабины, где он и сидел сейчас в гордом одиночестве. Взгляды врачей и экспертов-спасателей свидетельствовали о том, что они еще не оправились от потрясения, обнаружив Мэтью живым.

Расслабляющее действие бренди привело Мэтью в благодушное настроение, он развлекался, рисуя себе шок медиков, при известии о втором чуде. Прошел уже целый час, однако Джеральда не тянуло к фелицетину. Он знал, что излечился от наркомании, которая так нелепо исковеркала его жизнь, обрел свободу. Его больше не страшило будущее.

Дверь кабины управления скользнула в сторону, и в салоне появился член экипажа с радиофоном. Когда Мэтью поднес трубку к уху, Брайсленд уже говорил.

– … Главное, что с тобой все в порядке, Джеральд. Это само собой разумеется. Для всех нас большое облегчение, что ты не пострадал… А то здесь говорят…

Будто ты попал в аварию!

– Верно говорят, Фрэнк, – ответил Мэтью, угадав истинную причину беспокойства мэра. – Самолета больше нет.

– Но если ты почти не пострадал…

– Я очень везучий, Фрэнк, а самолет превратился в металлическое конфетти. – В трубке слышалось тяжелое дыхание шефа. Мэтью выдержал паузу, представляя себе, как тот ловит ртом воздух, и решил расставить точки над "i". – Я рад, что все произошло именно так.

– Само собой разумеется. Только… Не хотелось бы торопить события, Джеральд, но ко мне уже заглядывали ребята из департамента страхования… Виноваты приборы управления?

– Нет. Я уснул.

– Значит, автопилот вышел из строя.

– Я его отключил.

– О! – Последовала новая пауза. Когда Брайсленд заговорил, из трубки повеяло холодком. – Ты поступил не очень благоразумно.

– Скажите уж: "глупо". Черт меня дернул. Чуть не отправился на тот свет.

Брайсленд наконец обрел дар речи.

– Джеральд, ты как будто веселишься?

– А как же. – Мэтью отхлебнул бренди. – У меня тут бесплатная выпивка. Накачаюсь до беспамятства, чтобы забыть…

– Надеюсь, твое поведение объясняется тем, что ты еще не пришел в себя после пережитого.

– Нет, шеф, мне не дает покоя мысль о вас. Поэтому я и хочу забыться. Вам теперь придется топать в мэрию пешком, словно простому смертному. Я просто в отчаянии, Фрэнк, я схожу с ума.

– Похоже, – зловеще сказал Брайсленд. – Ладно, может, со временем ты вернешься на службу, когда я подыщу тебе местечко, где не требуется ума.

– Кто вам сказал, что я собираюсь вернуться? – Мэтью положил трубку, понимая, что фактически расплевался с мэром, но раскаяния не почувствовал. Недавно перспектива увольнения ужаснула бы его, но сейчас оставила совершенно равнодушным. Он больше не нуждался в работе и в возможности брать взятки, потому что больше не нуждался в фелицитине. Но ведь так бывало и раньше, он временно терял интерес к дозам. А вдруг сейчас тоже временно? Реакция на смертельную опасность. Очищение смертью. Вдруг через несколько часов начнется ломка?

Вопрос был вполне уместный, и в какой-то момент Мэтью едва не охватила паника, но все прошло. Как будто язык колокола качнулся и тут же замер.

"Ничто больше не держит меня на Земле, – подумал Мэтью. – Я больше не боюсь возвращения на Орбитсвиль".

Мысль о возвращении на родину казалась странной, пожалуй, самой странной в череде превращений, которые претерпели в тот день его организм и внутренний мир. К тому же она казалась необыкновенно притягательной и привела Мэтью в состояние эйфории, словно доза фелицитина. Его жизнь на Земле повторяла в миниатюре историю всего человечества – историю бесполезных трат, неудач и тщетных усилий, которые завели его в тупик. Быть может, бегство на Оптима Туле означает для него то же самое, что для всей человеческой расы – возрождение, радикальный поворот, новый путь от тьмы к свету.

Решение пришло мгновенно.

Мэтью отставил стакан. Он собрался на Орбитсвиль, но это намерение сопряжено с определенными практическими трудностями. Благоразумнее было бы не портить отношения с мэром, а изящно обойти обычный порядок, требующий предупреждения за три месяца, и снять с банковского счета кругленькую сумму. Однако такой путь сейчас казался невыносимо долгим. Мысленно Мэтью уже расстался с Землей, ему хотелось немедленно покинуть ее, хотя до этого придется все хорошенько обдумать.

Расслабившись в кресле, он рассеянно глядел на проплывающий внизу пейзаж. Какие возникают проблемы? Звездолеты отправлялись от Земли к Оптима Туле ежедневно, а уменьшение потока туристов ликвидировало недостаток пассажирских мест, так что трудность не в этом. У него мало наличных денег, а увольнение со службы лишило его не только заработка, но и транспортных льгот. Следовательно, билет вылетит в копеечку. Кроме того, бывший шеф наверняка упрется и не захочет отпустить Мэтью до прибытия замены. Мэр не простит обиды, будет всячески вставлять палки в колеса, лишь бы хоть как-то отыграться, а корабли мета-правительства в его власти. Значит, Джеральд должен придумать другой способ попасть на Орбитсвиль. Нужен человек, имеющий доступ на какой-нибудь корабль и чем-нибудь обязанный Джеральду. Года бюрократической деятельности научили его заводить полезные знакомства. Некоторые оставались шапочными, иные имели противозаконную основу, но владельцы или арендаторы межпланетных кораблей были все-таки редкостью. Однако кого-то он знал… Джеральду никак не удавалось выудить его имя из хранилищ памяти. Это…

Мэтью удовлетворенно хрюкнул. Рик Ренард! Ботаник и плейбой, по слухам, связанный с легендарной семьей Линдстром. Учитывая это, Мэтью всегда был с Ренардом исключительно любезным. Власти сквозь пальцы смотрели на проделки Рика, на его роскошный "Роллак", ввезенный с нарушением целого ряда таможенных ограничений, на открытый захват государственного склада, который он приспособил под временное хранилище своих ботанических образцов. И Ренард вскоре собирался на Орбитсвиль. "Должно сработать, – подумал Мэтью, снимая трубку радиотелефона. Он не мог ждать, нужно немедленно обо всем договориться. – Наконец-то я попаду домой".

Глава 14

Только когда машина второй раз задела бордюр крылом, Даллен сообразил, что неплохо бы передохнуть.

Притормозив, он свернул в тихую улочку Нортон-Хилла, заглушил двигатель и нащупал в кармане трубку.

Каждое посещение дома Лондонов стоило ему немалых усилий, а последняя сцена вообще выбила его из колеи. Между тем кое-что настоятельно требовало самого серьезного обдумывания.

"Сосредоточься, – приказал он себе. – Нужно найти во всем этом систему".

На первый взгляд, задача казалась невыполнимой. Во всяком случае, сейчас, сидя в залитой солнцем прозрачной кабине, он мог только констатировать факты.

Карал Лондон мертв. Или дискарнировал, что бы это ни означало. Успех его фантастического эксперимента способен перевернуть все религиозные и философские построения, хотя в чисто человеческом отношении результаты особенно удачными не назовешь. Лучшее тому подтверждение – реакция Сильвии. Смерть всегда останется смертью, и люди все равно, как тысячи лет назад, будут оплакивать умерших. Страх перед уходом из телесной оболочки сидит в подсознании, поэтому учению о сапионах будет не так-то просто победить его. Если это произойдет, если наступит Эра радостных погребений, тогда, конечно, Лондона восславят как мессию, превратившего похороны в веселый традиционный обряд.

Джеральд Мэтью тоже мертв. А может, не мертв, просто дискарнировал. Что из этого следует? Поток фотонов в лаборатории Лондона мог точно так же донести весть о переходе Мэтью в "иную жизнь", возможно, теперь он будет существовать вечно, правда уже в виде некой эфирной субстанции. Значит, смертная казнь отныне потеряет смысл? Ведь наказание должно соответствовать преступлению, поэтому следовало бы пустить в дело "спешиал-луддит", взорвать мозг Мэтью, рассеять его сапионовую копию в глубинах мирового пространства. Но сейчас думать об этом поздно.

Желание отомстить отошло на задний план, уступив место мыслям о Сильвии Лондон. Она тоже собирается на Орбитсвиль. Следовательно…

В голове Даллена все перепуталось и, чтобы спастись от сумятицы, он попробовал обдумать возвращение на Большой О. Это, по крайней мере, вполне конкретная проблема, требующая практических действий. Можно, например, отправиться в мэрию, заказать билет на ближайший рейс до Орбитсвиля, а в ожидании корабля навести порядок в своем офисе. Конкретная цель – отличный способ занять ум и оттянуть момент, когда надо будет вернуться домой к грузу забот о Коне.

Даллен обнаружил, что так и не зажег трубку. Он спрятал ее в карман, включил двигатель и медленно поехал в сторону центральной части Мэдисона. Тени высоких деревьев, чередуясь с яркими полосами света, бесшумно обрушивались на прозрачный аквариум кабины. В этот полуденный час движение на трассе почти замерло, поэтому путь до городского управления занял меньше десяти минут.

Оставив машину у главного входа, он поднялся на второй этаж, прошел к своему кабинету и замер от неожиданности: на двери красовалась табличка с незнакомым именем. "М.К.Л.Байром". Даллен совсем забыл, что его сменил какой-то чиновник четвертого ранга, переведенный из Виннипега. Войдя, он был приятно удивлен: его старший заместитель Джим Мэллор работал в оперативном Центре контроля за обстановкой, а сейчас он в гордом одиночестве сидел в кабинете за большим пультом связи.

– Гарри! – Радостно ухмыляясь, Мэллор пожал протянутую руку Даллена. – Какими судьбами?

– Это мне у тебя следовало бы спросить. Повышение по службе?

– Куда там! Никаких шансов. Я здесь временно – присматриваю за делами.

– Ну, а я зашел сообщить, что бросаю работу и первым же подходящим рейсом отправляюсь домой. Будем считать, ты официально уведомлен.

– Я догадывался, что рано или поздно ты придешь к такому решению. Но сдавать дела тебе придется Кону Байрому.

– У меня нет времени на эту волокиту. Почему бы тебе не передать ему от моего имени такую приятную новость?

– Ты знаешь порядок, Гарри. Кроме того, он сам хотел сказать тебе несколько слов.

– О чем?

– Кен любит, чтобы все делалось по инструкции. К тому же у него вызывает недоумение тот случай в Корделе, когда ты потерял оружие. Так что не вздумай улетать, пока не оформишь увольнение.

– Передай, пусть… – Даллен осекся, пристально глядя на собеседника. – Надеюсь, ты не настучал ему о связи этого дела с бегством Бомона?

– Я? – Мэллор покраснел от возмущения. – Я не стукач и никогда никого не закладывал. Ни единого раза.

– Ты один из тех, кого мне будет недоставать, – проговорил Даллен, стиснув жилистое предплечье своего бывшего заместителя. – А теперь мне хотелось бы собрать некоторые документы…

– Кен уже сделал это за тебя. – Мэллор достал объемистый конверт и вручил его Гарри. – Он надеется получить постоянное назначение в Мэдисон. – На здоровье. А кстати, где он?

– Отправился с остальными на космодром поглядеть на Джеральда Мэтью. – Мэтью? – насторожился Даллен.

– Ага. Ты знаешь, что с ним произошло?

– Слышал.

– Прямо чертовщина какая-то! Поэтому тут сейчас пусто, всем не терпится увидеть его своими глазами.

В первое мгновенье Гарри представил себе толпу людей, бегущих полюбоваться на окровавленные останки, упакованные в пластиковый мешок. Потом он сообразил, что Джим подразумевает нечто иное, хотя это казалось еще более неправдоподобным. Джеральд Мэтью жив? Все еще жив? Даллен почувствовал внезапный приступ дурноты.

Стараясь скрыть свое состояние, он притворился, будто проверяет содержимое конверта.

– Повезло в последний миг? – Ему хотелось верить, что вопрос прозвучал достаточно непринужденно.

– Куда там повезло! – протестующе махнул рукой Мэллор. – Врезался в холм, самолет вдребезги, а Мэтью выбрался из-под обломков, отделавшись несколькимиссадинами.

– Надо полагать, кабина уцелела, – процедил Даллен.

– Н-да-а… Кабина, может, и уцелела, но все остальное… Слушай, Гарри, ты, надеюсь, не держишь на него зла?

– Конечно, нет. А почему ты об этом спрашиваешь?

– Да так, на всякий случай. Просто ты…

– Я еще зайду к тебе, Джим, – поспешно проговорил Даллен, выходя из кабинета.

Он немного постоял в коридоре, чтобы успокоиться. Все опять изменилось. Классический пример нерушимой связи между преследователем и жертвой, когда любая перемена в судьбе одного немедленно сказывается на поведении и планах другого. Пока Мэтью жив, Даллен не принадлежит себе, поэтому с возвращением на Орбитсвиль придется повременить. Самым благоразумным было бы взять назад заявление об отставке, но встречаться с Мэллором снова ему не хотелось. Хотя тот не отличался особой наблюдательностью, однако заметил ярость бывшего шефа при вести о счастливом спасении Мэтью. Да, здесь Даллен допустил промашку, впредь надо тщательнее следить за собой.

Люди нелогичны, и небывалое везение может обеспечить Мэтью ореол героя. Слушая разговоры о нем, Гарри не должен выказывать ни тени враждебности, проявлять к этому мерзавцу лишнего интереса. Но тут важно не перегнуть, ведь подчеркнутое равнодушие тоже покажется странным… Или он слишком усложняет?

Нахмурившись, Даллен вздохнул и зашагал к лифту, который быстро спустил его в центральный холл. Раньше Гарри сократил бы себе путь, воспользовавшись северным запасным выходом, он даже посвятил в этот маленький секрет Кону, а в результате она и Мики… Его грустные мысли прервал Бяк Констейн. Помощник мэра стремительно влетел в холл, едва не столкнувшись с Гарри.

– О, виноват, виноват! – Несмотря на спешку, Вик извинялся со своей обычной вежливостью, хотя его бледное лицо казалось озабоченным, а на лысине блестели капли пота.

– Вам нужно обзавестись тормозным двигателем, Вик, – заметил Даллен, – или, на худой конец, локатором ближнего обнаружения.

Чиновник поморщился.

– Избавьте меня от ваших острот, Гарри. Сегодняшний день – худший за все тридцать лет, что я здесь проторчал.

– Фрэнк устроил вам веселую жизнь? – полюбопытствовал Даллен.

– Все из-за перепалки между ним и потомком кровавого Бруммеля…

– Кем-кем?

– Сосунком Мэтью. Час назад у них разыгралась целая радиобитва, а я угодил в самый разгар. Работу же, черт ее подери, делать некому… Я полагаю, вы уже слышали последние новости о Мэтью?

Даллен кивнул.

– Неуязвимый Джерри, да?

– Не в этом дело, – нетерпеливо отмахнулся Констейн. – Он вдруг уволился без всяких объяснений, и его работа свалилась на нас с Фрэнком. Фрэнк рвет и мечет.

– Тогда понятно, – протянул Даллен, вновь ощущая прилив охотничьего азарта, зверь начал петлять. – И чем же он, интересно, хочет заняться?

– Собирается в Орбитсвиль. Заявил, что вылетает туда немедленно каким-то спецрейсом. Вам доводилось когда-нибудь слышать о некоем Ренарде? – Ренарде? – Даллена захлестнуло пьянящее чувство злорадного ликования. Ему предстоит почти целую неделю провести рядом с Мэтью, да еще в условиях дальнего космического полета, на корабле, где всегда хватает непредсказуемых трудностей, где так легко застать человека врасплох…

– Конечно, – спокойно ответил он. – Мы с Риком Ренардом – старые друзья. Как ни странно, я тоже подумывал вернуться домой на его корабле.

Глава 15

Космолет Ренарда снялся с орбитальной стоянки в Первой Полярной зоне и начал свой долгий путь в межзвездном пространстве. "Хоксбид", построенный почти полвека назад, представлял собой вместительный грузовоз эпохи расцвета космических технологий и соответствовал классической инженерной схеме "Старфлайта": три параллельные стальные сигары, соединенные поперечными консолями, центральный корпус выдвинут вперед почти на половину своей длины. В центральном размещались рубка управления, жилые палубы, грузовые отсеки, а в боковых – термоядерные двигатели, ионные насосы и генераторы отклоняющего поля. Сверхмощные магнитные поля симметрично расходились в стороны, словно крылья невидимой гигантской сети, отлавливающей в разреженной межзвездной среде космические частицы, которые становились топливом для реактора. Космолеты подобного типа назывались "фликервинги".

"Хоксбид" покинул околоземную орбиту в самый благоприятный момент, когда через Солнечную систему шла лавина быстрых частиц, рожденных в недрах Галактики Она сулила магнитным ловушкам богатый улов, позволяющий без труда разогнать корабль до второй космической скорости.

В первые столетия межзвездных путешествий выяснилось, что, разогнавшись до пятидесяти тысяч километров в секунду, корабли попадают в мир парадоксальной физики, где теряют силу пространственно-временные уравнения Эйнштейна, все события происходят здесь по законам новой теории, созданной канадским математиком Артуром, которая сделала мечту о дальних космических перелетах реальностью. Рейс Земля – Орбитсвиль длился всего четыре месяца и не сопровождался замедлением времени для людей на корабле. Но даже таких фантастических по прежним меркам результатов, оказалось недостаточно. Итогом совместных усилий экспериментаторов и теоретиков стало открытие тахионного движения – плода человеческого гения, усиленного компьютерами. Правда, один видный ученый окрестил тахионную механику "мошеннической бухгалтерией, примененной к преобразованиям массы и энергии". Однако теория подтвердилась практикой, что сократило среднее время перелета до шести суток.

А времени-то немного, совсем немного… Эта мысль преследовала Даллена, когда он пришел в корабельную обсерваторию, чтобы посмотреть, как Земля с Луной исчезают вдали, превращаясь в подобие двойной звездочки. Значит, он должен торопиться, если хочет свести счеты с Мэтью.

Последние дела в Мэдисоне не оставили Гарри времени на раздумья об условиях предстоящего полета. Будь у него такая возможность, он наверняка вообразил бы себе обстановку трансатлантического круиза на комфортабельном лайнере или что-нибудь в этом роде. Он представил бы Ренарда, во главе обеденного стола в кают-компании, и рядом с ним Сильвию Лондон. Старина Рик – самодовольный и важный, хозяин, платящий жалованье… Действительность оказалась совершенно иной.

Как выяснилось, главным занятием Ренарда были ожесточенные споры с капитаном Ларсом Лессеном, желчным человеком лет под пятьдесят, в обязанности которого, помимо управления кораблем во время полета, входил также набор команды. Нынешнее положение дел на борту не вызывало у капитана ни малейшего энтузиазма.

Три-четыре десятилетия назад "Хоксбид" без усилий домчался бы до Орбитсвиля, теперь же изношенные системы корабля требовали постоянного надзора, а нередко и ремонта. Соответственно возрастала плата членам экипажа, что сильно сокращало заработок капитана. Он отводил душу в партизанской войне с Ренардом, постоянно донимая его всякими мелкими проблемами. В конце концов Рик не выдержал и устранился от решения корабельных дел. Таким образом капитану удалось отстоять если не свою выгоду, то хотя бы престиж и право на верховную власть.

На "Хоксбиде" имелась удобная, довольно просторная столовая, но экипаж считал ее своей собственностью и ревниво оберегал от вторжения пассажиров, которые вполне могут есть у себя в каютах, ведь в их распоряжении безотказные пищевые автоматы. Десятерым пассажирам волей-неволей пришлось смириться с подобной дискриминацией.

Каюты находились на пятой палубе, вокруг шахты грузового лифта. Против ожидания, корабельный быт не способствовал знакомству и тесному общению, что явилось неприятным сюрпризом для попутчиков Даллена. Он же, напротив, был очень рад этому, поскольку в условиях космического путешествия Кона доставляла гораздо больше хлопот, чем на Земле. Первая истерика случилась с ней на орбитальном катере, теснота каюты тоже раздражала ее. Поэтому Гарри потчевал ее лошадиными дозами транквилизатора, в состав которого Рой Пиччано включил по настоянию Даллена препарат, ослабляющий половое влечение.

Мики держался неплохо, все больше походя на обычного ребенка. Он подолгу возился со своими автомобилями и неподдельно радовался при виде отца. К своему огорчению, Даллен никак не мог преодолеть отчужденности, проклинал себя за черствость, но все равно у него было ощущение, будто перед ним не его ребенок, а какой-то суррогат, подброшенный ему судьбою. Слух о беде семьи Даллена вызвал всеобщее сочувствие. Несколько женщин из инженерной группы, добровольно приняв на себя обязанности нянек, окружили Микеля трогательной заботой. Представители сильного пола ограничились выражениями соболезнования. Теперь, получив немного свободного времени, Гарри мог уделить больше внимания своим попутчикам. Первая встреча с Джеральдом Мэтью произошла в прямом смысле слова на узкой дорожке – на огражденном переходе, отделявшем каюты от зияющей бездны корабельного трюма. Поблизости никого не было, и на долю секунды Даллена захлестнуло желание использовать подвернувшийся шанс, разом покончив с Мэтью и со всей этой ужасной историей. Одно движение, внезапный толчок, и его враг полетит в черную глубину стального колодца… Несчастный случай.

Хотя, какой, к черту, несчастный случай!

Металлические перила тянулись на уровне груди, и Даллен при всем желании не мог придумать ситуацию, в которой человек упал бы в шахту без посторонней помощи. Пока он размышлял, что-то повернулось у него в мозгу, мысли замерли, потом потекли в другом направлении. Теперь он оказался перед проблемой: как вести себя с тем, кого считаешь покойником, пусть двигающимся, говорящим, но все-таки трупом?

– Привет, Джеральд, – с натянутой улыбкой проговорил Даллен. – Не желаете приобрести билет на участие в мятеже?

Мэтью выдержал его взгляд.

– Такие разговоры приводят на нок-рею, мистер Христиан.

"Христиан? – смущенно подумал Даллен. – Почему Христиан? Это из какой-то книги, несмотря на просьбы Коны, я так и не начал их читать…" Мэтью свернул за угол и скрылся из вида. Высокая фигура, уверенная походка, безупречной чистоты комбинезон серебристо-серого цвета. Внешне он ничуть не изменился, и все же в его облике Гарри почудилось нечто новое.

Может, выражение глаз? В них появилась какая-то отрешенная-невозмутимость. Скорее всего, результат действия фелицитина, однако не исключено, что сыграло свою роль и чудесное спасение. Такое событие не может не повлиять на характер человека.

Неважно, твердил себе Даллен, это не имеет никакого значения. Он упорно гнал неотвязную мысль, что перед ним уже другой Мэтью, совсем другая личность. Вообще-то Гарри никогда не отличался терпимостью к преступникам, склонным к насилию. А уж те, на чьей совести неспровоцированное убийство невинных людей, и подавно не заслуживали ни малейшего снисхождения. Но самым возмутительным казалось Даллену то, что многие из этих выродков сразу же после ареста подавали просьбу о помиловании "ввиду глубокого раскаяния в содеянном" и в ожидании решения высоких инстанций коротали досуг, сочиняя книги и пьесы о святости человеческой жизни. Помня об этом, Гарри заранее отказывал Мэтью в праве ходатайствовать о смягчении своей участи. Существуют понятия, которые должны оставаться незыблемыми: жизнь и смерть, преступление и наказание, вина и расплата. Довольно с него и той неразберихи в мозгах, которая возникла из-за Карала Лондона с его открытиями.

Как ни старался Даллен развести Лондона и Мэтью по разным углам сознания, разделить их образы, они все равно переплетались, наслаивались друг на друга. А интеллектуальное и нравственное потрясение, вызванное историей с Мэтью, было столь сильным, что временами затмевало даже собственную семейную трагедию.

Допустим, смерти в традиционном понимании нет, она представляет собой лишь мгновенный переход к новой форме существования. Можно ли тогда считать карой смертную казнь? Какое же это возмездие, если оно только ускоряет наступление очередной стадии в жизни злодея? Да и за что наказывать, если убийство не отнимает жизнь, а лишь дарует жертве вполне реальное бессмертие?

"Демагогия, бесполезная казуистика", – мысленно отмахнулся Даллен, досадуя на свои колебания, вызванные встречей и коротким двусмысленным разговором с Мэтью.

Он вернулся в каюту, достал небольшую дорожную сумку и в который раз изучил ее содержимое. Перед отъездом он набил в нее уйму всякой всячины, начиная от бритвенных лезвий и гибких проводов и кончая упаковками сильнодействующих медицинских препаратов. Эти разнородные предметы объединяло одно: каждый из них при подходящих обстоятельствах мог стать орудием убийства. Определенного плана у Даллена не было, но какое-то смутное предчувствие привлекло его внимание к небольшому аэрозольному баллончику, самому, пожалуй, безобидному на вид экспонату в этой коллекции средств умерщвления. Незадолго до отлета он прихватил его в мэдисонской автомастерской.

Первое свидание на корабле с Сильвией Лондон оставило у него не менее тягостное впечатление.

Они не виделись с того дня, когда Сильвия в исступлении разбила мозаику. В полете ее должны были сопровождать двое служащих фонда "Анима Мунди". Оба конвоира оказались женщинами, которые отлично справлялись со своим делом: перед стартом очень ловко отбили атаку журналистов, жаждавших взять интервью у их подопечной. Судя по всему, им предстояло подготовить Сильвию к выступлениям перед широкой аудиторией. А это, в свою очередь, свидетельствовало о предусмотрительности и трезвом расчете Карала Лондона. Сейчас, вспоминая слова Ренарда об отношениях между супругами, Даллен был уже не так уверен в его правоте.

Поведение Сильвии после известия о дискарнации Лондона показывало, что она не столь примитивна, как пытался представить Ренард, и ее внутренний мир намного богаче внутреннего мира стандартной красотки. Даллен с радостью убедился в этом, но, как ни старался он подавить столь низменные мысли, куда больше его привлекала возможность стать первым мужчиной, который очутится в постели с этой великолепной, чувственной женщиной. Его смятение усугублялось неопределенностью ситуации, он не понимал безмолвного языка Сильвии и мог лишь гадать об истинном смысле происшедшего между ними. То ли ему впрямь улыбнулась удача, остается только протянуть руку за самым роскошным из плодов, то ли он, как прыщавый подросток, просто тешит себя иллюзиями.

"В чем проблема, старина? Почему тебе не попытать счастья?" – мог бы спросить себя Ренард, не будь он сам частью проблемы.

– Действительно, почему бы и нет, – сказал Даллен, поворачивая к пищеблоку на четвертой палубе. Издали он заметил черное платье Сильвии возле раздаточных автоматов. Но для этого нужны нормальные обстоятельства, где нет места ни внутренним конфликтам и терзаниям, ни чувству вины перед женой и сыном, ни планам уничтожения Джеральда Мэтью. Лучше не спешить, решил Даллен, все может оказаться притворством и игрой, победить в которой суждено не ему, а Ренарду. Как-никак деньги, власть и непрошибаемая самоуверенность дают ему солидное преимущество.

Сильвия разговаривала с одной из своих спутниц. Выглядела она вполне нормально, и только нездоровая бледность напоминала об ужасном испытании, которое ей пришлось перенести. Даллен смотрел на прекрасное лицо с решительным подбородком и чувственным ртом, на высокую грудь, рельефно выступавшую над плоским спортивным животом, и, казалось, всей кожей ощущал, как погружается в поток спокойной силы и женственности. Где-то внутри его родилась боль из-за неспособности выразить свои чувства к ней. Он никогда не интересовался поэзией, а сейчас вдруг понял всю важность слов, всю степень своей беспомощности… Сильвия повернулась в его сторону, и он едва не рванулся к ней, с трудом овладев собой. Она безмятежно продолжала беседу, но ее глаза следили за ним все время, пока он шел к следующему ряду автоматов.

Он улыбнулся ей, надеясь, что улыбка получилась такой же официальной, как при встрече с Мэтью, и демонстративно занялся механическим буфетчиком. Напряжение понемногу спало. Даллен, не торопясь, выбрал обед, а когда с подносом тронулся обратно, возле автоматов уже никого не было.

В каюте на краешке своего ложа, сонно моргая, сидела Кона. Даллен начал расставлять на откидном столике судки и порционные упаковки со снедью. Тяжелый воздух в помещении отбил бы аппетит даже у человека в здравом рассудке.

– Обе… – с трудом выговорила Кона. – Обе-е…

– Очень хорошо, – похвалил Даллен, пытаясь изгнать из памяти образ Сильвии. – Скажи: обедать. О-бе-дать.

– Обе! – громко закричала Кона. Ее вдруг охватило безумное веселье. Она встала, шагнула к столу, зажала в кулаке ложку и потянулась к шоколадному суфле. Даллен знал по опыту, что если он разрешит Коне полакомиться десертом, то потом легко уговорит ее съесть весь обед. Но одна мысль о такой дипломатии показалась ему нестерпимой.

Не говоря ни слова, он обхватил ее руку и направил ложку к пластмассовой тарелке с салатом. В первый миг Кона опешила, потом стала яростно сопротивляться, и внезапно Даллена прорвало. Он грубо стиснул жену, свободной рукой прижал к себе ее голову и поднес ложку с салатом ко рту Коны. Вдруг что-то заставило его поднять глаза на противоположную зеркальную стену: торжествующий угнетатель навис над беспомощной жертвой. Два искаженных лица, на одном – мука, на другом – злобное торжество. Разжав руки, Гарри отпустил жену и повернулся к своему отражению.

– Ублюдок, – прошептал он. – Ты за это заплатишь.

Глава 16

Прежде чем приступить к ликвидации Мэтью, Даллен занялся изучением его привычек.

Каждый пассажир, он же гость Ренарда, свободный от вахт, отвечал за несколько стеллажей с рассадой, регулировал освещенность, имитирующую смену дня и ночи, ночью поливал растения. Полив отнимал много времени и сил, поскольку стеллажи были высотой примерно с шестиэтажный дом. Как выяснилось, Мэтью никогда не откладывал эту утомительную процедуру. Он забирался на вершину стеллажа, выключал световые панели и обрабатывал ярус за ярусом, постепенно спускаясь до уровня палубы.

У каждого стеллажа имелась металлическая лестница, но поскольку они стояли почти вплотную, это позволяло Мэтью ускорить работу, используя преимущества своего роста. Расправившись с одним ярусом, он перегибался через пролет и принимался за соседний стеллаж. Ренард не одобрял подобное новшество, хотя ограничился лишь напоминанием, что корабельная страховка распространяется только на членов экипажа. Даллен присутствовал при этом разговоре и остался доволен услышанным. Раз нет страховки, значит при несчастном случае дознание будет не особенно тщательным.

Шли пятые сутки полета. Гарри проснулся очень рано и несколько минут лежал, не двигаясь. В другом конце каюты посапывала Кона, Микель тоже крепко спал. Как-то не верилось, что каюта находится внутри огромного стального трезубца, с невообразимой скоростью пронизывающего черноту пространства. Об этом напоминала только едва заметная вибрация, не будь ее, можно было представить себя под кровом какой-нибудь уединенной фермы на Земле или Орбитсвиле. Он вспомнил Сильвию, которая совсем рядом, всего в нескольких метрах…

Хватит, решил он, отгоняя образ одинокой красавицы разметавшейся на постели. Предстоящий день потребует собранности и напряжения всех сил. Сегодня – казнь Джеральда Мэтью.

Даллен бесшумно встал, на миг прислушался к себе, стараясь понять, тверда ли его решимость. Внутри таился страх за собственную безопасность, да еще холодная печаль. Но ни жалости, ни колебаний.

Осторожно, чтобы не потревожить жену и сына, он прошел в кабину радиационного душа (эх, если бы это были настоящие водяные струи!), быстро оделся. Рубашка и брюки из мягкой ткани не стесняли движений. Порывшись в дорожной сумке, он достал баллончик с эмульсией, положил его в нагрудный карман и вышел из каюты.

На пятой палубе не было ни души, и через несколько секунд лифт спустил его в грузовой трюм, сумрачный, влажный, с решетчатыми громадами стеллажей. Теплый, насыщенный испарениями воздух, мешанина ажурных конструкций, игра света и тени, создавали иллюзию тропических джунглей. Даллен огляделся. Трюм был таким же безлюдным, как и жилые палубы.

Гарри прошел к стеллажам Мэтью и стал подниматься по лесенке. Наверху он вдруг похолодел: в нескольких метрах над ним нависал край кольцеобразной пятой палубы. Стоит кому-нибудь выйти из каюты, и его непременно заметят. Тщательно разработанный план показался ему безрассудной авантюрой, оставалось лишь надеяться на удачу.

Он еще раз обвел взглядом палубное ограждение над головой, достал баллончик и нажал на распылитель. Нервы были напряжены до предела, и когда бесцветная суспензия наконец покрыла всю верхнюю перекладину лестницы, Даллен едва не потерял контроль над собой. С трудом уняв дрожь, он запихнул орудие убийства в карман и, минуя ступеньки, соскользнул вниз по боковой штанге.

Зеленый полумрак трюма помог ему восстановить самообладание. Здесь по-прежнему царила тишина, которую нарушало только мерное падение капель. Даллен подбежал к лифту и никем не замеченный благополучно добрался до своей каюты. Вся операция заняла около трех минут. Кона и Микель спокойно спали. Присев к столу, он попытался представить себе дальнейший ход событий.

Состав "Пьезошок" не поступал в широкую продажу, его применяли главным образом в авиации как средство "защиты от дурака". Нанесенный на любую твердую поверхность, он, высыхая, превращался в россыпь мельчайших кристаллов. Прикосновение хотя бы к одному из них вызывало ощущение, похожее на удар электрическим током. Чаще всего составом покрывали открытые трубопроводы с гелием.

Дотронувшись до кристаллов, Мэтью отдернет руку и полетит вниз. Нервный шок не только сбросит его с лестницы, но помешает также уцепиться за стеллажи. Конечно, нет гарантии, что он разобьется насмерть, поэтому Даллен собирался встать где-нибудь неподалеку, чтобы первым успеть к месту происшествия и "оказать пострадавшему необходимую помощь". На это хватит двух-трех секунд, а потом под предлогом выяснения причин катастрофы останется только влезть наверх и тщательно стереть с перекладины кристаллы. Смоченная растворителем губка уже лежала в кармане.

Совершив правосудие, Гарри сможет, наконец, вернуться к нормальной жизни.

"Но что, собственно, означают эти слова?”

Он нахмурился. До сих пор все его помыслы замыкались на казни Джеральда Мэтью, но сейчас он впервые задумался, какой станет его жизнь, когда возмездие свершится. Удастся ли совмещать службу с заботой о Коне, с бесконечными усилиями формировать человеческую психику в ее опустошенном мозгу? Может, правительство сжалится над ним, ему назначат пенсию или даже предоставят небольшой дом где-нибудь на окраине. Этакий форпост цивилизации среди уходящих за горизонт зеленых равнин. Тогда он сможет все свое время посвятить Коне. Интересно, какие радости ознаменуют их новую жизнь, какие события запомнятся? День, когда Кона самостоятельно спустит воду в туалете? Или первая связная фраза, которую она сумеет произнести? А может быть, первая ночь, когда у него не хватит сил прогнать ее из своей постели?

Внезапно Даллен почувствовал, что задыхается. Сначала он приписал это волнению, но затем понял, что и вправду забыл сделать вдох.

Он судорожно глотнул воздуха и вскочил со стула. Каюта сразу потеряла всякую привлекательность. Поглядев на табло электронных часов, Гарри убедился, что еще нет восьми. Позавтракать? Но одна мысль о еде вызвала тошноту. Горячий кофе показался более соблазнительным вариантом, к тому же, позволял надолго отвлечься от невеселых мыслей.

Удостоверившись, что и Кона, и Мики продолжают спать, Даллен тихонько вышел из каюты и направился на четвертую палубу.

Возле автоматов никого не было, но из столовой доносились голоса, какие-то ранние пташки уже завтракали. Налив себе крепкого черного кофе, Даллен подумал, не зайти ли туда поболтать, однако вспомнил куда более подходящее место. Он поднялся еще на один уровень и очутился в небольшой безлюдной галерее, где размещалась бортовая обсерватория "Хоксбида".

Пока корабль шел на маршевой тяге, сюда, как правило, никто не заглядывал, поскольку смотреть было не на что. Неповторимая красота созвездий становилась видимой только в начале и конце путешествия, при маневрировании на небольших скоростях, а сейчас в локальном пространственно-временном коконе, визуальное наблюдение исключалось.

Вселенная представала взгляду в виде двух световых пятен – ярко-синего впереди и красного за кормой. Только иногда в синем круге появлялась сверкающая белая точка, которая быстро росла, превращаясь в тончайшее ослепительное кольцо. Оно расширялось, пока на экранах не оставалась только часть огромной дуги, как будто по воле неведомого космического чародея пролетает сквозь обруч. В следующий миг кольцо возникало вновь, но уже на рубиновом фоне экрана заднего обзора, стремительно стягивалось в точку и пропадало. Значит, "Хоксбид" миновал окрестности какой-то звезды. Даллена устраивала полутьма и пустота галереи. Он сел в кресло и, потягивая кофе, продолжал размышлять о будущем. Назначенный час исполнения приговора над Мэтью как бы перевел казнь в разряд уже свершившихся событий, и перед Гарри открылись туманные горизонты унылого будущего. Вернее, оно было унылым без Сильвии Лондон, а еще точнее – без Сильвии и с Коной.

"Но кто мешает мне все изменить?" – незаметно подкралась мысль. Для этого нужно всего лишь умерить упрямство и смириться с тем, о чем твердят доктора: историка и литератора Коны Даллен больше не существует. Следовательно, у Гарри больше нет перед нею никаких моральных обязательств. Договор аннулирован. Разумеется, тело, в котором обитала Кона, имеет право на заботливый уход, удобство и безопасность. Со временем в нем, возможно, разовьется новая, самостоятельная личность. Но кто сказал, что жизнь Гарри Даллена должна быть привязана к этому процессу? Он может позаботиться о новой Коне, не становясь сиделкой и нянькой. Какой смысл по собственной воле запирать себя в клетку? Пелена упала, и пора выйти на свободу… "Что и требовалось доказать. Добро пожаловать в ясный, прагматичный мир!”

Бурная радость смыла последние сомнения. Оказывается, с помощью логики совсем несложно привести свою жизнь в порядок! Однако за подъемом немедленно пришла холодная, отрезвляющая мысль: с чего он взял, будто Сильвия Лондон разделяет его чувства? Не строит ли он замок из романтических грез? Когда произнесено несколько неопределенных фраз и брошено два-три загадочных взгляда, так легко принять желаемое за действительное. Нет, здесь нужна полная ясность, отчетливое "да" или "нет". А Даллен вел себя с Сильвией как косноязычная деревенщина…

– Черт побери! – выругался он шепотом.

Так хладнокровно подстроить гибель себе подобного и трусливо потеть при мысли о простом вопросе, который следует задать Сильвии. Рука с громким хрустом смяла стаканчик. На звук повернулась едва различимая женская фигура в противоположном конце галереи. Даллен узнал доктора Билли Глейстер, полную даму средних лет, служившую в Фонде. Они с Сильвией жили в одной каюте.

– Привет, – сказал Гарри, подойдя к ней. – Тихо здесь, правда?

– Да, – холодно ответила она. – Я прихожу сюда, когда хочу подумать без помех.

– Намек понял. – Даллен изобразил заискивающий смешок. – Оставляю вас в желанном одиночестве. Не знаете, кстати, Сильвия у себя?

– Скорее всего. А что? – Доктор Глейстер посмотрела на него уже не холодно, а враждебно.

В голове Гарри пронеслась шальная мысль, уж не видит ли он перед собой еще одного соперника? Но он с радостью принял новый вызов и присел на корточки рядом с Билли.

– Я хочу поговорить с ней. Надеюсь, визиты не возбраняются?

– К ним не относятся нахальные вторжения. Сильвии и так хватает стрессов.

– Как мило с вашей стороны, что вы дали ей передышку Даллен встал и, покинув обсерваторию, быстро зашагал к ближайшей лестнице. В нем бурлила уверенность в себе, тело стало легким, Даллен словно сбросил с себя колдовские чары, лишавшие его воли. Она открыла ему дверь, резко отвернулась, но, сделав шаг, остановилась.

– Я думала, вы…

Широко раскрытые глаза на фоне бледной кожи казались темнее обычного. Даллен еще не видел ее такой, застигнутой врасплох, домашней и чуть не задохнулся от волны желания.

– Вы позволите? – спросил он.

Сильвия покачала головой.

– Вы слишком… Я еще не одета.

– Я все равно войду. – Он шагнул через порог и закрыл за собой дверь. – Мне нужно поговорить с вами.

– О чем?

– Сильвия, давайте перестанем играть в кошки-мышки. Я знаю, что ввалился к вам без приглашения, у меня плохие манеры, и время выбрано неудачно. Но мне необходимо точно знать…

Простой ответ на прямой вопрос: да или нет?

– Вы спрашиваете так, будто речь идет о деловом соглашении.

К Сильвии, видимо, вернулось самообладание. Даллен медленно сделал шаги очень медленно, оставляя Сильвии достаточно времени на то, чтобы отстраниться, положил руки ей на талию и мягко притянул к себе. Она покорно прижалась к нему бедрами и животом.

У него от головы до пят пронеслась ударная волна, он крепче сжал ее в объятиях, нашел ее губы и не отрывался от них, пока хватило дыхания.

– Я хочу услышать твой ответ, – прошептал он, теребя губами мочку ее уха. – Да или нет?

– Это нечестно.

– К дьяволу честность. Я так долго был честным, что хватит на всю оставшуюся жизнь. Да или нет?

– Да. – Сильвия обняла его с такой силой и страстью, что Гарри едва устоял на ногах. – ДА!

Почувствовав, что ее халат распахнулся, он закрыл глаза, начал искать ее губы, но вдруг перед глазами возник изуродованный труп Джеральда Мэтью. – Я не думал заранее, – выдавил Даллен, – что делать дальше.

Сильвия спокойно улыбнулась.

– Запри дверь.

– Удачная мысль.

Он вдавил кнопку замка, а когда снова повернулся, халат лежал у ног Сильвии.

Они лежали тесно прижавшись друг к другу. Но стоило Даллену закрыть глаза, как снова возникало мертвое лицо Мэтью и возбуждение разом смывало ледяной волной. Жизнь, посулив долгожданную награду, сыграла злую шутку. Не дожидаясь, пока Сильвия почувствует, что произошло, Гарри перевернулся на спину, потом встал с кровати и опустился перед Сильвией на колени. Она озадаченно посмотрела на него.

– Со мной все в порядке, – криво усмехнувшись, сказал Даллен. Поняв, что нужно сделать, он успокоился. – Ты здесь ни при чем, Сильвия, просто мне не удалось быть единым в двух лицах.

Однако она не собиралась его упрекать, интуитивно разобравшись, в чем дело.

– Сколько тебе понадобится времени, чтобы снова стать одним человеком?

Гарри благодарно погладил ее по руке.

– Несколько минут. Ты подождешь меня? Никуда не уйдешь?

– Я никуда не собиралась.

– Хорошо.

Даллен поднялся с колен. "Жизнь за жизнь", – подумал он, поражаясь простоте решения. Процесс возрождения не знает полумер, нельзя вступить в новую жизнь, оставаясь прежним. А пути назад нет. Значит, нужно пощадить Джеральда Мэтью. Все просто.

Гарри последний раз взглянул на обнаженную Сильвию, с трудом оторвал взгляд и закрыл за собой дверь.

Навстречу ему по дуге галереи, мимо пассажирских кают шли Ренард и капитан Лессен. Они, как водится, громко спорили, но, увидев Даллена, Рик оборвал разговор и направился прямо к нему. Его пухлая физиономия, увенчанная золотыми очками, приобрела торжественно-мрачное выражение.

– Что ты там делал? – без обиняков спросил он. – Не рановато для визитов?

Даллен пожал плечами.

– Это зависит от того, насколько хорошо люди знакомы друг с другом.

– Рассказывай кому-нибудь другому, – ухмыльнулся Ренард.

Он подождал, пока Лессен протиснется мимо него и отойдет подальше. Его глаза шарили по лицу Даллена, и пренебрежительное дружелюбие сменилось недоверчивым подозрением, а затем разгорающейся яростью.

– Прошу прощения, – произнес Гарри, – меня ждет работа.

Он двинулся было к лифту, но Ренард, уперся ему ладонью в грудь.

– Послушай, – злобно процедил Рик. – Если еще раз…

– На сей раз вы послушайте меня, – перебил его Даллен. – Уберите свою лапу, или я дам вам в морду, и вас придется положить в лазарет, а то и в морг.

Ренард попытался дать достойный ответ, но тут с лестницы, ведущей на четвертую палубу, нетерпеливо рявкнул капитан. Рик оглянулся, и Даллен пошел к лифту, положив конец стычке.

В кабине Гарри усмехнулся, представив удивление Ренарда: Вселенная вдруг перестала давать ему то, чего он заслуживал. Когда лифт остановился, Даллен двинулся по проходу к стеллажам Мэтью, доставая на ходу из губку с растворителем. Послышался металлический звон, видимо, кто-то уже работал. Однако в этой части геометрических джунглей сейчас никого не должно быть. Даллен поднял голову. Когда он узнал Мэтью, тот уже потянулся к последней перекладине. Кричать было бесполезно. Застонав от отчаяния, Даллен ринулся к подножию трапа и, глядя вверх, напрягся всем телом. Сейчас последует падение Мэтью, затем удар, который в лучшем случае сделает обоих калеками…

Мэтью, небрежно держась за перекладину, перегнулся к левому стеллажу и прицелился наконечником пластмассового шланга.

– Что там стряслось? – крикнул он, заметив движение внизу.

– Ничего, я просто поскользнулся, – успокоил его Гарри. В подтверждение своих слов он потер бок и прислонился к стояку.

Мэтью сразу спустился.

– Сильно ушиблись?

– Ничего страшного, – выдавил Даллен. Он испытывал странное смятение: вот он, совсем рядом, человек, который перевернул всю его жизнь… – Надо бы убрать, наконец, эти чертовы лужи, пока кто-нибудь и впрямь не покалечился. – Он виновато улыбнулся, словно извиняясь за то, что не может сделать это сам.

– Сейчас уберу, – недовольно проворчал Мэтью. – Кажется, возле лифта есть стенной шкаф с уборочным инвентарем.

Даллен мигом взлетел до самой верхней перекладины. Даже при скудном освещении можно было без труда различить похожие на иней иголочки "пьезошока", торчащие по всей ширине дюралевой трубки. Значит, Мэтью должен был получить сильный удар. Однако Гарри собственными глазами видел, что он держался за перекладину как ни в чем не бывало!

Неужели украденный в Мэдисоне баллончик оказался бракованным? Даллен на секунду забыл о своих намерениях, о том, что времени в обрез, и легонько щелкнул по перекладине ногтем.

В тот же миг импульс мгновенно парализовал мышцы, ноги подкосились, и Гарри начал валиться в проход между стеллажами. Однако в последний момент он успел уцепиться за лестницу. Его спас ноготь: ороговевшая ткань частично погасила действие "пьезошока".

"Мэтью может вернуться в любую секунду!”

Справившись с собой, Даллен медленно подтянулся, помял губку, активизируя растворитель, тщательно протер всю перекладину. Едва он добрался до палубы, как ему навстречу вышел Мэтью со шваброй и ведром.

– Восхищаюсь высоким уровнем технического оснащения космического корабля, – с наигранным весельем сказал тот, принимаясь за работу. Он напоминал звезду стереоэкрана, которая изображает горничную.

Даллен молча кивнул. Его все еще била дрожь, мысли путались. По всем законам природы Мэтью должен был сорваться на палубу. Может, его правая рука – это искусно сделанный протез? Да нет, чепуха. Проще предположить плохое качество эмульсии. Наверное, кристаллы неравномерно распределились по перекладине, а Гарри щелкнул в то место, где все было в порядке. Мало похоже на правду, но… Ведь никто не способен выдержать контакта с "пьезошоком".

– Подумать только, ради этого я бросил хорошую службу, – небрежно орудуя шваброй, хмыкнул Мэтью. – Наверное, помутнение рассудка.

– Почему же вы смотали удочки? Повздорили с Брайслендом?

– С Брайслендом? Помощником мэра? – В глазах Мэтью читалось равнодушное недоумение. – Нет, Гарри, просто пришло время попутешествовать.

– Понимаю.

Даллена вдруг снова затрясло. Если уж на то пошло, то отказ от немедленной казни вовсе не означал отказ от наказания, положенного за тягчайшие преступления. А вдруг его подвела самоуверенность, и теперь слишком поздно выдвигать обвинение? Какие у него доказательства? Кроме того, Мэтью совершенно переменился. Разницу уловить трудно, но она налицо. Раньше Джеральд Мэтью казался Гарри мотыльком, пустышкой, теперь же… "Что со мной? Зачем я снова копаюсь в этом дерьме? Почему не иду к Сильвии?”

Он махнул Мэтью рукой и заторопился к лифту. Кабина поползла вверх мимо слоев миниатюрных травянистых лужаек, то попадая в тень, то выныривая под искусственный солнечный свет. Когда она замерла у кольцеобразной галереи, Даллен уже забыл о Мэтью.

На палубе никого не было, команда "Хоксбида" практически все рабочее время находилась во внешних корпусах. К каюте Сильвии он летел на крыльях, обостренные чувства воспринимали даже неуловимую пульсацию воздуха, который гнали далекие насосы.

Дверная ручка не поддалась. Даллен негромко стукнул и отступил, раздосадованный: на пороге возникла мужеподобная доктор Глейстер.

– Сильвия не может выйти к вам, – победоносно объявила она. – Ведь вас не приглашали, насколько…

– Все в порядке, Билли, – вмешалась Сильвия, появляясь рядом с ней.

Пока Даллен отсутствовал, она зачесала волосы, надела черное платье. Выйдя из каюты, Сильвия закрыла за собой дверь, взяла Гарри под руку и повела к ближайшей лестнице.

– Прости, Билли склонна к чрезмерной опеке. Но пришла она вовремя. Когда чуть-чуть остынешь, ты сам поймешь, что все к лучшему. Мне здесь не нравится, Гарри, мы выбрали неподходящее место, признай это.

Даллен посмотрел на обшарпанные стены в ржавых потеках.

– А по-моему, тут очень романтично, – буркнул он.

Она рассмеялась и, неожиданно взяв его руку, поцеловала в ладонь.

– Все образуется, Гарри. Дня через два мы будем уже на Оптима Туле, выгрузим траву и отправимся в Бичхэд-Сити. Там прекрасные гостиницы, мы будем вдвоем и сможем сколько угодно…

Обсуждать наши дальнейшие планы. Ради этого стоит потерпеть, правда?

И Даллен, глядя в ее темные глаза, заставил себя улыбнуться.

Через день космолет сбросил скорость, вышел в нормальное пространство-время, и наблюдатель уже мог воспринимать его как реальный объект. А это означало, что и людям, и приборам на борту корабля стала вновь доступна информация из нормального мира.

Продолжая тормозить, "Хоксбид" сориентировался по орбитсвильским радиомаякам и скорректировал свой курс. Научная комиссия Оптима Туле по вполне понятным причинам назначила им для посадки захолустный 36-ой портал, окрестности которого никогда не осваивались, а потому прекрасно подходили для проведения широкомасштабных ботанических экспериментов по селекции новых культур.

Астронавты-профессионалы в последней фазе полета к Орбитсвилю редко уделяли время визуальным наблюдениям: огромная непрозрачная оболочка на малых расстояниях заслоняла пол-Вселенной. Ее чернота обманывала глаз и смущала разум, создавая иллюзию абсолютной пустоты, поэтому, когда корабль, начал снижение над 36-м порталом, на посту прямого визуального наблюдения не было никого из членов экипажа. Никто не счел нужным бросить взгляд на галактический горизонт и не увидел изменившийся Орбитсвиль. Это открытие сделала только завсегдатай судовой обсерватории доктор Билли Глейстер.

Загадочный материал оболочки – черный, непроницаемый, совершенно инертный идем, над загадкой которого ученые безрезультатно бились на протяжении двух веков, – пульсировал зеленым светом.

Глава 17

Переход к невесомости, хотя и происходил постепенно, дался Даллену нелегко.

Кона сначала наслаждалась своими резко возросшими гимнастическими способностями, поэтому Даллену приходилось следить за ее буйными, но плохо скоординированными шалостями. Когда же главный двигатель "Хоксбида" почти остановился, а чувство чудесной легкости сменилось ощущением непрерывного падения. Кона испугалась. Она часами лежала, вцепившись в края койки, и все усилия Даллена обезопасить ее с помощью нуль-гравитационого пакета, принимала в штыки. Микель оказался более сговорчивым и покорно дал привязать себя. Собственные ощущения беспокоили мальчика куда меньше, чем новая способность игрушек неожиданно взлетать в воздух.

Даллен как раз охотился за любимым грузовиком Микеля, когда мелодичная трель коммуникационной панели предупредила о переходе к полной невесомости. Кону начало тошнить.

Превозмогая подступающую дурноту, Даллен вытащил из ниши трубу пылесоса и заметался по каюте в погоне за дрейфующими в воздухе жидкими шариками. Еще минут пять ушло на то, чтобы привести в порядок себя. К этому времени его мысли переключились с домашних проблем на более глобальные. Когда двигатель фликервинга остановился и защитное поле исчезло, "Хоксбид" получил возможность связаться с Орбитсвилем и узнать, чем объясняют на Большом О чудеса, происходящие с его оболочкой. Капитан Лессен, по всей видимости, уже получил информацию, но не сделал никакого сообщения пассажирам корабля. Этот факт очень встревожил Даллена.

Как и все, кто родился на Орбитсвиле, Гарри жаждал узнать подробности. Невероятные зеленые сполохи, безбрежные, словно фосфоресцирующий океан, казались ему чем-то вроде землетрясения. Он вырос на Большом О, поэтому всю жизнь его не покидала вера в неизменность Орбитсвиля. Происходящее сейчас не укладывалось в голове.

Время шло, а Лессен все молчал. С каждой минутой тревога и нетерпение усиливались; кончилось все тем, что Гарри достал из аптечки шприц с двойной дозой снотворного, положил пластиковую подушечку на большой палец и, сделав вид, что поправляет постель, прижал палец к запястью Коны. Он чувствовал себя преступником. Когда наркотик подействовал, он обмотал безвольное тело нуль-гравитационным бинтом,успокоил Микеля и вышел из каюты.

Магнитные скобы, прилаженные к обуви, поначалу затрудняли ходьбу, но, приноровившись, Даллен стал двигаться увереннее. Лессена, Ренарда и нескольких офицеров он застал перед обзорными экранами, которые мерцали зеленым светом.

– Посторонним здесь нельзя находиться, – выпятив грудь, объявил Лессен.

– Бросьте, – ответил Даллен. – Какого черта там происходит?

– Я вынужден настаивать на вашем…

– Капитан, не мелите чепуху, – обернулся к Даллену Ренард. На его лице не было и следа былой враждебности. – Это действительно что-то невероятное, старина. Мы связались с Транспортным центром, и там сообщили, что часов пять назад засветилась вся поверхность оболочки, а перед этим по ней гонялось друг за другом множество зеленых меридианов. Теперь полная иллюминация. Замечаете пульсацию, старина?! Нам говорят, что она началась с пятисекундными интервалами, а теперь вспышки следуют каждую секунду. Ренард ухмыльнулся, кивнув в сторону зеленых экранов.

"Все это части одного процесса", – подумал Даллен, вспомнив свой разговор с Питером Эззати. В противоположность легкомыслию Ренарда его тревога нарастала.

– А как быть с посадкой? – спросил он.

– Научная комиссия утверждает, что свечение ни на что не повлияло, во всяком случае, детекторы ничего не зарегистрировали. Поэтому можно попросту закрыть глаза на подобную чехарду и идти вперед на всех парах. Говорят, у тех, кто садился, все прошло нормально.

– Не нравится мне это, – мрачно заметил Лессен.

Ренард хлопнул его по плечу.

– Ваши симпатии и антипатии не имеют значения, старина. Все, что от вас требуется, это управлять моим кораблем, посему смиритесь и не тратьте времени попусту. Договорились?

– Если вы не возражаете, – вмешался Даллен, – я хотел бы остаться здесь.

– Будьте моим гостем, – радушно пригласил Рик.

Лессен собрался было возразить, однако передумал и только пожал плечами. Он подошел к центральной панели, отстучал команду на компьютере, и через несколько секунд Даллен ощутил вибрацию палубы, а вскоре на экране возникло изображение 36-то портала. Сначала он казался крошечной черточкой на фоне зеленого зарева, потом она начала расти, превращаясь в эллипс, зияющий провалом на поверхности сферы.

Даллен знал, какую картину предстоит увидеть, но, когда открылось немыслимо голубое летнее небо, сверкавшее внутри портала, по его спине пробежал озноб. На мгновение он представил, что чувствовал Вэнс Гарамонд. Отверстие тем временем превратилось в правильный тысячеметровый лазурный круг, в центре которого застыло солнце Орбитсвиля.

"Мне следовало бы сейчас быть рядом с Сильвией, – подумал он. –Может, она на смотровой галерее третьей падубы?”

– Мы тормозим, высота две тысячи метров, – сказал Лессен, взглянув на Даллена.

– Начинаем спуск к станции.

Тот дружелюбно улыбнулся в ответ, благодаря капитана за предложенное перемирие. Через четверть часа до поверхности оставалось не больше нескольких десятков метров. Из центрального корпуса "Хоксбида" выдвинулись захваты, готовые закрепить корабль на краю портала. В главных портах Орбитсвиля он просто соскользнул бы внутрь оболочки по огромным причальным направляющим, но здесь нужно было вставать на якорь.

"Сейчас, – подумал Даллен, – из шлюза будет выдвинута соединительная труба, которую введут сквозь силовое поле удерживающей диафрагмы. Разгрузка рассады и семян займет весь день, а потом они с Сильвией будут свободны…”

– Не нравится мне это, – снова заговорил Лессен. – Что-то здесь не так.

И, словно в подтверждение слов капитана, на панели управления замигали индикаторы, зазвучала тоскливая трель тревоги. Два офицера бросились по местам, их пальцы забегали по клавиатуре.

Ренард откашлялся.

– Кто-нибудь объяснит мне, что происходит? Ведь я стал владельцем этой посудины совершенно случайно.

– Толкатели продолжают работать, – спокойно ответил Лессен, – а корабль ни с места.

– Значит… – Огненно-рыжие брови Ренарда сошлись на переносице.

– Значит, толкателям что-то мешает, однако наши приборы не в состоянии определить, что именно. До оболочки двадцать восемь метров, перед кораблем нет никакой преграды, никакого силового поля, а мы не можем продвинуться ни на дюйм. Мне это очень не нравится, я собираюсь дать "малый назад".

– Еще чего! – возмутился Ренард. – Поднажмите чуток, и дело с концом! – Признаков опасности не обнаружено, – доложил офицер от бокового экрана.

– Неважно, – отозвался Лессен, прохаживаясь по рубке как нахохлившийся голубь. – Транспортный центр сообщил, что остальные порталы функционируют нормально, но за этот они не ручаются. Лучше причалить в другом месте.

– Дьявол! – рявкнул Ренард. – На биостанции меня ждет бригада чертовски дорогих специалистов. Мы сядем здесь!

– Хотите пари? – Лессен, словно демонстрируя свою власть на корабле, по-хозяйски погладил главную панель управления.

Даллен, стоявший рядом, заметил, как глаза капитана сверкнули злорадным торжеством. Громче и настойчивее зазвучал сигнал тревоги. "Все это части одного процесса, – стучало в голове Даллена. – Орбитсвиль неспроста охвачен огнем…”

– Стоим на месте, – констатировал офицер.

– Вижу, – зарычал Лессен, брызгая слюной.

У офицера отвисла челюсть.

– Но…

Его возражение потонуло в оглушительном вое сирены, которая для пущего эффекта имитировала древние сигналы тревоги. Когда она утихла, бесстрастный синтетический голос объявил: "ТРЕВОГА! ТРЕВОГА! Нарушена герметичность корпуса. Всему личному составу немедленно надеть скафандры. ТРЕВОГА!”

Сообщение повторялось, пока Лессен не вырубил динамики командной палубы, но предупреждение слышалось с нижних палуб.

Даллен вяло наблюдал, как Лессен и остальные офицеры устремились к аварийным шкафам, где стояли скафандры. Ренард словно потерял способность двигаться. Скорее разъяренный, чем встревоженный, он замер, скрестив веснушчатые руки на груди, и мрачно глядел на людей, сражавшихся с аварийным облачением.

– Это не учебная тревога! – бросил Даллену капитан. – Бегите в каюту, позаботьтесь о своих. В аварийном отсеке найдете два скафандра и герметичную детскую люльку.

– Я не чувствую падения давления, – ответил Даллен.

– Действительно, – встрял Ренард, – с чего это вы так запаниковали? Лессен, успевший влезть в скафандр, посмотрел на него, как на идиота. – Я не знаю, что случилось, но уверяю вас: тревога настоящая.

Какая-то сила мешала нам приблизиться к причалу, но как только мы попытались отвалить, другая сила начала толкать нас обратно, вниз. Обе действуют до сих пор. Мы в тисках, и тиски эти сжимаются. Датчики сообщают о деформации корпуса. Обшивка уже дала трещину.

– Почему вы не объяснили сразу? – накинулся на него Ренард.

– По сигналу тревоги я привык первым делом надевать скафандр.

Несмотря на создавшееся положение, Лессен не прекратил войну с Ренардом.

Тот выругался и неуклюже затопал к лестнице. Магнитные скобы громко клацали по металлическому полу палубы. Даллен будто во сне побежал за ним. Внизу продолжали завывать сирены, еще больше подчеркивая нереальность происходящего.

Лессен сказал о таинственных силах, которые сдавливали звездолет, грозили сплющить его. Но существуют ли они на самом деле? Ведь космос –обычный вакуум, а не вместилище таинственных сущностей, решивших поразвлечься с кораблем. Лучшие дни "Хоксбида" давно в прошлом, поэтому некоторые системы попросту вышли из строя. В конце концов, единственным сигналом опасности было сообщение бортового компьютера, а эта старая развалина запросто могла…

Скрежет ломающегося металла Даллен услышал между четвертой и пятой палубами. За скрежетом последовало хлопанье металлических дверей, и тут же упало давление. У Гарри заложило уши. Опасность стала вполне реальной, заставив его испугаться по-настоящему. На пятой палубе люди помогали друг другу надевать скафандры. Криво улыбнувшись Сильвии, Даллен побежал в свою каюту. Микель, сжимая по машине в каждой руке, неуверенно посмотрел на него. Кона мирно похрапывала в своей кровати.

– Все хорошо, малыш, – пробормотал Даллен. – Давай поиграем в новую игру.

Не прерывая успокоительную болтовню, он распахнул красную дверцу шкафа и достал герметичную люльку, представлявшую собой прозрачную с одного конца капсулу. Трясущимися руками Даллен уложил в нее Микеля, который сначала со страхом глядел на него сквозь прозрачное окошко, потом заплакал. Плач слышался через переговорное устройство на приборной панели люльки.

– Прости, малыш, прости, – сказал Даллен, – это ненадолго, обещаю тебе.

Он вынул костюм и принялся за более сложную упаковку Коны; невесомость еще больше усложняла задачу. Через минуту Даллен взмок. Непрекращающийся вой сирены и рыдания Микеля мешали координации движений, а мозг сверлили два вопроса:

Что происходит с кораблем?

Что происходит с Орбитсвилем?

Когда он наконец застегнул костюм и потянулся за шлемом. Кона неожиданно дернула головой, угодив ему в переносицу. Слезы ослепили его, из носа вылетели шарики крови. Но он все-таки справился со шлемом, и Кона ангельски улыбнувшись ему, снова заснула.

Даллен почти влез в свой скафандр, когда терзавшая слух сирена внезапно смолкла. В повисшей тишине раздался голос Лессена.

– Говорит капитан Лессен. Корабль получил серьезное повреждение. Корпус разгерметизирован. У нас нет выбора, корабль необходимо покинуть. Всем сохранять спокойствие. Экипажу и пассажирам немедленно собраться в главной шлюзовой камере на четвертой палубе. Повторяю: сохраняйте спокойствие. Нам предстоит преодолеть тридцать метров открытого космоса. Будут использованы страховочные тросы. Всем немедленно собраться в главной шлюзовой камере.

Даллен застегнул скафандр, надел шлем, и тут же заработала система автономного снабжения кислородом и температурного контроля. Он пристегнул к поясу люльку, взял на буксир Кону и направился к выходу. Пассажиры уже покинули пятую палубу, некто-то из экипажа, заметив Даллена, поспешил ему на подмогу.

– Спасибо, – коротко поблагодарил Даллен. – Я вынужден был дать ей успокоительное.

– Приберегите и для меня, – откликнулся человек.

Они добрались до шлюзовой камеры. Квадратное помещение было достаточно просторным, чтобы вместить всех находившихся на борту, и по гомону, раздававшемуся в наушниках, Гарри определил, что почти все уже в сборе. Дверь шлюзовой камеры наглухо закрылась, замигали красные огни, показывающие, что воздух из камеры спущен. Уровень шума в наушниках резко подскочил.

Сквозь шум прорвался голос капитана, усиленный командирским передатчиком:

– Тихо! Пожалуйста, тише! Радио в ваших скафандрах работает на общей частоте. Немедленно прекратите посторонние разговоры, иначе… Ладно, вы сами прекрасно понимаете, что это необходимо для быстрой и эффективной эвакуации. – Его голос потонул в новом всплеске шума, за которым наступило виноватое молчание.

Даллен только сейчас почувствовал, как его обтягивает внутренняя оболочка скафандра. Прошло еще несколько секунд, и на внешней стене камеры вспыхнули новые сигналы. Однако пугающая новизна ощущений поблекла, когда внешняя дверь шлюзовой камеры отъехала в сторону, впустив столб солнечного света и слепящую небесную синеву.

Даллен, представлявший себе корабль парящим над Орбитсвилем, теперь обнаружил, что смотрит вверх. Портал превратился в километровое черное озеро среди безбрежных просторов Большого О. А внизу, словно огромная субмарина, застыл "Хоксбид". Если орбитсвильцы хотят взглянуть на звезды, они должны смотреть себе под ноги.

Когда дверь шлюзовой камеры открылась полностью, и стала видна часть оболочки Орбитсвиля, у всех вырвался вздох удивления. Поверхность сферы выглядела непривычно. Вместо непроницаемой тьмы в глаза лился бледно-зеленый свет, по яркости почти не уступавший небесной лазури. Он пульсировал, поэтому оболочка казалась живой. Потрясенный Даллен не мог отвести от нее глаз, его охватил благоговейный трепет.

Толпа у выхода зашевелилась, и первая фигура в белом скафандре вылетела в направлении портала. Трос за спиной разматывался, за несколько секунд человек пересек открытое пространство, но промахнулся. Даллен видел, как он подпрыгнул на невидимой поверхности силовой диафрагмы, изогнулся, успев все-таки дотянуться до короткого трапа на краю портала. Появившиеся орбитсвильцы помогли путешественнику выбраться наверх. В наушниках прошелестел облегченный вздох.

"Удалось! С первого раза, без неожиданностей. – Даллен был ошеломлен. Все так просто. – Неужели, в конце концов, обойдется?..”

– Одного троса достаточно, – объявил Лессен. – Будем перехватывать руки. Сначала пассажиры. Кто первый? На поясе у каждого есть короткий ремень с карабином. Зацепите за трос. Не волнуйтесь, это не трудно. Ну, давай!

Даллен прокладывал себе путь сквозь толпу, ему помогали чьи-то руки. Впереди стояли уже привязанные к тросу фигуры в скафандрах, кое-кто начал спуск. Капитан с красными отличительными треугольниками на плечах у самого выхода проверял, чтобы каждый пассажир был надежно пристегнут к тросу. Солнечный свет играл на прозрачных шлемах. Даллен узнал Сильвию в тот момент, когда она шагнула в пустоту, устремляясь к обетованной земле. Следом за нею прыгнул Ренард.

Впереди шел Джеральд Мэтью. Пока проверяли страховку, он в упор смотрел на Даллена, но в глазах не мелькнуло даже тени узнавания, лицо врага было похоже на каменную маску. Не взглянув в звездную пропасть у своих ног, он ухватился за трос и медленно заскользил вверх.

Даллен хотел привязать Кону, но Лессен остановил его.

– Вам проще идти впереди и тащить ее за собой. Как она? – Спит.

– Хорошо. Не волнуйтесь, доставим живой и невредимой.

– Спасибо.

С помощью капитана Даллен привязал к себе Кону, зацепил карабины за трос. Люлька создавала дополнительные трудности, но сыграла свою роль невесомость. Он обнаружил, что даже с такой ношей передвигается на удивление легко, только никак не мог отвлечься от холодной черноты и тревожного свечения оболочки. Ее яркость ослепляла, а частота пульсаций возросла до двух-трех раз в секунду.

"Сияние скоро станет непрерывным. А что потом?”

Даллен находился уже так близко к Орбитсвилю, что в мельчайших подробностях различал происходящее у кромки портала. Он видел, как Сильвия с Ренардом, подхваченные чьими-то руками, протиснулись сквозь диафрагму, встали на ноги, и Сильвия сразу же откинула шлем. Гарри увидел, как высоко поднялась ее грудь, когда она с наслаждением вдохнула чистый воздух Орбитсвиля. Стоя на самом краю, она с беспокойством поглядывала вниз. Даллен попробовал двигаться быстрее, но наткнулся на замершего Мэтью. Вцепившись в трос обеими руками, Джеральд висел на одном месте.

– Какого дьявола?

Даллен прижал шлем к шлему Мэтью, заглянул ему в лицо и тут же отпрянул. На него смотрели слепые глаза, лицо оскалилось в замороженной ухмылке.

Общий гомон в наушниках перекрыл голос капитана:

– В чем дело? Почему задержка?

– Мэтью остановился, – ответил Даллен. – Кажется, он мертв. Или в столбняке.

– Боже! Вы можете толкать его перед собой?

– Попробую.

Даллен схватил Мэтью за руку, попытался разжать его негнущиеся пальцы…

И в то же мгновение задохнулся от ужаса.

Свершилось невозможное.

Вселенная раскололась надвое.

Поблескивая в солнечных лучах, на фоне усыпанной звездами черной пропасти Галактики неясно вырисовывалась громада корабля. Внизу краснел прямоугольник шлюзовой камеры и ожидали своей очереди фигуры в скафандрах. Лессен, прикрыв глаза рукой, смотрел в сторону Даллена.

А вверху нависала громада Орбитсвиля. На фоне полосато-голубого небосвода Гарри видел четкие силуэты Сильвии и других пассажиров.

Все остальное пространство занимало леденящее душу зеленое сияние, охватившее оболочку Орбитсвиля. Оно пульсировало теперь с лихорадочной частотой.

Две половины Вселенной разделяла узкая полоса абсолютной черноты, в которой едва поместились Даллен с семьей и Мэтью, но Даллен вдруг отчетливо понял: эта узкая полоска вмещает весь космос. Даже нечто большее, чем космос. Иное измерение. Более высокое.

"Как?.. – Мысль ворочалась медленно, словно замороженная космическим холодом. – Почему я понимаю то, что не способен постичь?”

Впереди что-то шевельнулось, совсем рядом, а может, где-то страшно далеко. Какая-то неестественно вытянутая тень, черный эскиз на черном фоне, стеклянный призрак на дне прозрачного озера.

– Не бойся, Гарри Даллен.

То был не голос. То была мысль. Она проникла в его мозг, облеченная в привычную форму слов, но не стесненная скудостью человеческой речи.

– Я служу Жизни, Гарри Даллен, поэтому не причиню тебе вреда. Я принадлежу к расе, овладевшей пространством и временем. Мы высшее воплощение разума. В вашем языке нельзя найти подходящего сравнения, но, можно сказать, мы опередили человечество на пути эволюции на столько же, на сколько человечество ушло вперед, допустим, от трилобитов. У нас нет имени, однако ты можешь называть нас ультанами, грядущими. Я повторяю, ультаны – слуги Жизни, ты не должен бояться.

“Я не могу, – подумал Даллен. – Я не могу не бояться. Я не готов".

– Да. На твою долю выпала редкая, быть может, исключительная роль. Это продлится недолго, даже по вашим меркам. Несколько секунд, не больше. Все, что от тебя требуется – это не отцеплять Джеральда Мэтью от троса, не пытаться сдвинуть его в сторону объекта, известного вам под названием Орбитсвиля.

"Почему? Что происходит?" Вопрос еще не успел оформиться в его голове, а Даллен уже понял, что в результате контакта с существом из иного измерения он сам странным образом изменился. Даже то, что он сохранил самообладание и способность здраво рассуждать, неоспоримо свидетельствовало: ему передались, не важно, надолго ли, нечеловеческие свойства обитателя черного нечто. Он осознал и то, что структура человеческого мышления вынуждала его воспринимать почти мгновенную передачу знания в форме последовательного диалога.

– Ты наш брат по Жизни, – пришел ответ, – и этика требует, чтобы ты получил полную информацию, касающуюся твоего существования…

– Берегись, Гарри Даллен! – вмешался другой голос. Даллен переключил внимание на вторую область зажавшего его с обеих сторон черного пласта. Когда этот голос вторгся в его мозг, там произошло легкое движение, словно черная жидкость в кромешной тьме перетекла из одного сосуда в другой.

– Берегись получить ложную интерпретацию этики, – продолжал новый голос, – мы же должны отвергнуть ее и все, что из нее вытекает.

– Подожди! Сейчас мы должны позволить человеку прийти к собственному заключению и действовать в соответствии с ним, – возразил первый ультан.

– Я признаю, что в нашем безвыходном положении никакой иной путь невозможен, но этика требует, чтобы ты предоставил ему факты. Ты не вправе влиять на его решение.

Даллен понял, что слушает непримиримых врагов. Похоже, эти существа давно вовлечены в какую-то борьбу, и теперь неохотно идут на соглашение. Пока их внимание было сосредоточено друг на друге, он снова вернулся мыслями к Мэтью, намертво вцепившемуся в трос, и его с новой силой ошеломило неправдоподобие происходящего. Первый ультан хочет помешать тому, чтобы Мэтью достиг Орбитсвиля. Но почему?

– Гарри Даллен, соглашение достигнуто.

Сознание Даллена вновь растворилось в личности первого существа.

– Тебе будут разъяснены обстоятельства нашей встречи, и, располагая исчерпывающей информацией, ты должен подчиниться Этике. В качестве основания, на которое ты сможешь опереться, мы сообщаем тебе, что ваша Вселенная не единственная. Хотя, как я понимаю, ты уже сталкивался с идеями, проливающими свет на этот факт, поэтому мне будет проще объяснить. Ты должен знать, что в момент Великого События, известного вам как Большой Взрыв, образовалось четыре Вселенные. Ваша Вселенная – это Вселенная Первой Области. Так называют ее некоторые ваши философы. Она состоит из обычной, с вашей точки зрения, материи, и время в ней течет вперед. Эту Вселенную уравновешивает Вселенная Второй Области, которая, опять же с вашей точки зрения, состоит из антиматерии, и время в ней течет вспять. Вселенная Второй Области уходит для вас в прошлое, хотя ее обитатели, разумеется, считают свою материю нормальной, а ход времени положительным. Они никогда не смогут наблюдать вашу Вселенную, но, по их представлениям, она состоит из антиматерии и движется во времени назад. Существуют еще тахионная Вселенная Третьей Области, которая несется во времени вперед, опережая вашу Вселенную, а также антитахионная Вселенная Четвертой Области, мчащаяся в прошлое впереди Вселенной Второй Области. При нормальном положении вещей эти четыре Вселенные не должны столкнуться друг с другом, но в результате искривления пространственно-временного континуума они сойдутся в одной точке. Тогда произойдет еще один Большой Взрыв, и начнется новый цикл.

В памяти Даллена вспыхнуло мимолетное видение фантастической стеклянной мозаики со сложными лепестками, стянутыми в единый клубок. "Я подтверждаю, что эти представления не новы для меня, хотя лично я не могу переварить концепцию о кривизне времени".

– "Время" – средоточие твоей трудности, но тебе достаточно принять мое утверждение на веру. Мы, ультаны – обитатели Третьей Области, тахионного соседа вашего мира, и наша мобильность во времени и пространстве позволяет нам свободно обращаться с подобными представлениями.

"Я запутался еще больше, – отозвался Даллен. – Вы ничего не объяснили".

– Тебе нужен более обширный фундамент. Из сказанного мною следует, что Вселенные, образовавшиеся в результате Большого Взрыва, должны быть замкнутыми. Силы притяжения в каждой Вселенной должны быть достаточно велики, чтобы вернуть мириады ее галактик из предельных точек центробежного полета и, таким образом, вновь собрать воедино всю материю космоса для следующего Большого Взрыва. Если бы дела обстояли иным образом, то галактики продолжали бы бесконечно разлетаться. Постепенно они остыли бы и погибли, а космос погрузился бы в абсолютную тьму. В нем остались бы только зола и пепел, дрейфующие в холоде и мраке бесконечности. Пресеклись бы циклы космического обновления. Жизнь умерла бы навсегда.

"Это мне ясно. – Даллен вдруг осознал, что его сын сосредоточенно смотрит на него из своей люльки. – Но это ничего мне не объясняет".

– Тут и кроется причина нашего вмешательства. После бесконечного числа космических циклов произошло нарушение равновесия. Мы узнали, что Вторая Область не может сжаться. Ей суждено вечно расширяться, а без вклада ее материи природа следующего Большого Взрыва будет радикально иной. Мы предвидим катастрофическое нарушение цикла космического обновления.

Даллен постарался ощутить тревогу за судьбу Антивселенной, которая ушла в прошлое на двадцать миллиардов лет и уходит все дальше и дальше. "Но как мог возникнуть такой дисбаланс? Ведь если масса Вселенной Второй Области равна массе нашей Вселенной, то ее гравитационная энергия должна быть…”

– Гравитация – еще не все, Гарри Даллен. Есть другая, крайне необходимая, энергия, дополняющая гравитационную, способная проникать сквозь материю и одушевлять ее.

Неожиданно для самого себя Даллен совершил головокружительный скачок. "Разум!”

– Вот именно. Гравитоны и сапионы имеют очевидное структурное сходство, хотя это одно из явлений, не доступных твоему пониманию. Однако между ними существует также большое различие. Гравитация – неотъемлемое, универсальное и неизбежное свойство материи, тогда как разум возникает случайно, не везде и не всегда, а лишь там, где материя обладает достаточно сложной организацией, и лишь тогда, когда возникают благоприятные условия. Затем сапионы проникают сквозь галактические структуры, увеличивая вероятность возникновения разума повсюду и одновременно усиливая действие гравитации.

– Большинство ваших философов полагает, что человечество – случайный элемент в космической системе. Это не так. Ваша раса вместе с миллионами других рас – это цемент, скрепляющий мироздание. Именно мыслитель, задумавшийся в тиши кабинета, оттягивает самые удаленные галактики от берегов ночи.

"Значит, Карал Лондон был на верном пути!" Но Даллену не хватало времени на благоговение – информация продолжала поступать с безжалостной скоростью.

– Верно. Условия в этом цикле ни разу не сложились благоприятно. Даже ультаны не могут сказать, почему, но вероятность возникновения разума во Второй Области была настолько низкой, что мы подозреваем чье-то злое вмешательство на ранней стадии истории Вселенной.

– Протестую! – Шевельнулся в темноте второй ультан. – Я позволил вам сообщить человеку факты, не интерпретируя их. Применив определение "злой" к естественным силам мироздания, ты злоупотребил моей терпимостью.

– Приношу свои извинения, на этой стадии очень важно, чтобы Гарри Даллен понял: мы никогда не считали ситуацию необратимой. Мы предприняли шаги, чтобы нормализовать ее.

"Значит… – Сознание Даллена словно озарилось вспышкой сверхновой. –Орбитсвиль!”

– Да. Орбитсвиль – это инструмент, предназначенный для того, чтобы сначала привлечь формы разумной жизни, а затем переправить их назад, сквозь время, во Вселенную Второй Области. И момент отправления близок. "Нет!" Связь между Далленом и ультаном начала слабеть, но он был все еще достаточно подчинен едва угадываемому в темноте пришельцу, и реакция его была скорее логической, чем эмоциональной. "Это не сработает! Одна сфера на целую Вселенную не сможет ничего изменить!”

– Мы создали не одну сферу. Чтобы гарантировать пленение жизнеспособной расы, мы создали подобные объекты в каждой галактике вашей Вселенной. Каждая галактика, в зависимости от своих размеров, имеет от восьми до сорока сфер, и все они расположены в зонах, благоприятных для развития разумной жизни. Тот факт, что ваша раса обнаружила Орбитсвиль, вовсе не случаен.

"Сто миллиардов…" Даллен оцепенел, пытаясь подсчитать число Орбитсвилей, разбросанных по Вселенной.

– По человеческим масштабам число, быть может, и немалое, но во Вселенной Второй Области столько же галактик, сколько в этой, и их нужно заселить. Того требует Этика.

– НЕПРАВДА!

Мощная волна протеста, исходившая от второго ультана, встревожила и смутила Даллена, еще больше ослабив убедительность первого. Гарри на шаг приблизился к своему нормальному состоянию, и, когда эмоции начали бороться с разумом, мысли его вернулись к Сильвии Лондон. Она на Орбитсвиле! А Орбитсвиль, поверхность которого теперь пульсировала так быстро, что глаз воспринимал лишь бешеные удары по сетчатке, вот-вот должен кануть в прошлое…

– Гарри Даллен, ты сам можешь судить об ошибочности такой интерпретации Этики. – Второй ультан вторгся в его мозг бушующим потоком черноты. – Я, как и многие мои собратья, осознаю, что ультаны не имеют права навязывать естественному порядку мироздания свою волю, свои неизбежно ограниченные представления. Неравновесие между Вселенными Первой и Второй Областей в настоящем цикле действительно предвещает коренные изменения, но это естественные перемены, благодаря которым появились и мы, и все остальное. Противиться им – ошибка. Мироздание должно эволюционировать.

"Почему вы говорите со мной? – Психологическое давление становилось нестерпимым. – Я всего лишь человек, и у меня есть другие…”

– Случай дал тебе уникальную возможность, Гарри Даллен. Мои сторонники в этой части Галактики находятся в невыгодном положении, поэтому мне пришлось действовать украдкой.

Ты уже знаешь, что Орбитсвиль – инструмент. Чтобы нейтрализовать его, я создал другой инструмент, которому достаточно войти в контакт с оболочкой Орбитсвиля, и она поглотит его, изменит свои свойства, тем самым навсегда оставшись в континууме Первой Области. Этот инструмент имеет физическую форму существа, известного тебе под именем Джеральд Мэтью.

Я выбрал его потому, что он хотел уничтожить собственную жизнь и потому, что положение, занимаемое им в вашем обществе, позволяло ему отправиться на Орбитсвиль и беспрепятственно приблизиться к оболочке. Когда он убил себя, намеренно разбив самолет, я воссоздал его, внес физические изменения, необходимые для моей цели, и направил его в эту точку.

К несчастью, его приближение заметили, и приготовления к переносу этой сферы во Вселенную Второй Области были ускорены. Кроме того, тело Джеральда Мэтью встретило противодействие огромных сил. Они парализовали его.

Теперь все зависит от тебя, Гарри Даллен.

Ты должен склонить чашу весов в сторону одной из двух сил. Ни одна из сторон не имеет права оказывать на тебя давление. Только твой здравый смысл, твои воля и физическая сила могут решить космическую проблему. Осталось несколько секунд, прежде чем сфера исчезнет, но ты еще успеешь отцепить руки Джеральда Мэтью от троса, продвинуть его тело вперед, чтобы оно вошло в контакт с оболочкой.

От имени Этики я возлагаю на тебя эту ответственность.

Две половины космоса сомкнулись.

Ощущения возвращались к нормальному состоянию медленно, хотя Даллен знал, что встреча с ультанами произошла за мгновение, отделяющее два удара сердца. Беспорядочные возгласы и испуганные крики в телефоне свидетельствовали о том, что люди на "Хоксбиде" до некоторой степени разделили его переживания. Три его спутника, находившиеся в центре событий, знали меньше всех – Кона пребывала в наркотическом забытье, глаза Микеля как-то странно поблескивали за прозрачным колпаком люльки, а Джеральд Мэтью, умерший, но не мертвый, примерз к тросу, уходящему вверх, к…

У Даллена перехватило дыхание: оболочка горела ровным зеленым огнем. Вспышки настолько участились, что глаз уже не воспринимал их. Времени на раздумья не было. Сильвия стояла на краю портала, опасно склонившись над бездной, Ренард удерживал ее за талию. Гарри почти слышал ее шепот, ее глаза не отрывались от его лица.

– Сильвия! – в отчаянии крикнул он, рванувшись вверх. Путь загородило окостеневшее тело Мэтью. Великая ответственность… Он должен протолкнуть инструмент через последние метры открытого космоса… Но время… Его уже нет… Оболочка горит, словно солнце…

"Не хочу никакой справедливости! – хрипло выдохнул Даллен. – Это МОЕ!”

Он освободился от троса, от Коны, от люльки сына, обогнул тело Мэтью и в безумной спешке ринулся вверх, к краю портала. Сильвия протянула руки…

Орбитсвиль исчез.

Не хватило краткого мгновения, доли секунды. Теперь Сильвия отделена от него пучиной времени, глубина которой равна двойному возрасту Вселенной.

Даллен подтянул колени к подбородку, закрыл глаза и начал медленно падать в пустоту.

Глава 18

Штаб-квартира фонда "Анима Мунди" была расположена недалеко от Виннипега. Рядом находился Центральный клиринг мета-правительства, опутанный транспортно-коммуникационными сетями. Сюда струился слабый транспортный поток с орбитальных станций. Луны и Террановы, единственной обитаемой планетки, открытой раньше Орбитсвиля и с годами ставшей никому не интересным захолустьем. Транспорта едва хватало, но он считался важным вспомогательным звеном процесса Возрождения, хотя требовалось еще немало времени, чтобы могли появиться резервные возможности и индустрия высокой технологии.

Даллена расположение штаб-квартиры устраивало по личным причинам. Не последнюю роль играл и климат, столь похожий на климат родного Орбитсвиля. Бывали дни, когда с горных пастбищ на равнину стекал упругий, чистый воздух, который заставлял Даллена поднимать голову в надежде увидеть небо в бледно-голубую полоску. Даже в летнюю жару воздух оставался живительно-свежим.

"Хорошее место, – думал он, ставя кофе на плиту, – самое подходящее для жизни и воспитания сына".

Сегодняшний день 25 августа 2302 года был особенным. Прошло девять лет с тех пор, как Орбитсвиль отправился в другую Вселенную и два столетия, как первый разведывательный корабль вырвался из системы Земля-Луна в неведомый мир открытого космоса. И вот, оснащенный и полностью укомплектованный "Колумб", готов покинуть Первую Полярную зону, чтобы испробовать свои силы в усеянных звездами пространствах. Сегодняшний день навсегда останется в исторических летописях землян.

Мысль о летописях вызвала у Даллена улыбку. Он распахнул дверь кабинета. Одну стену целиком занимал изготовленный по специальному заказу застекленный стеллаж розового дерева. Четыре сотни томов, первоиздания, раритеты. Гарри пробежал глазами по корешкам книг и, ощутив законную гордость, снова улыбнулся. Он прочел каждый том, от Чосера до наиболее значительных поэтов XXIII века. Память, натренированная техникой запоминания, без труда воссоздала обстоятельства, которые сопутствовали получению той рукописи…

Несколько долгих минут после исчезновения Орбитсвиля люди, пытавшиеся попасть в 36-й портал, были слишком потрясены, чтобы мыслить, а тем более действовать. Даллен навсегда запомнил свое бесконечное падение по орбите вокруг осиротевшего солнца. Его разум, ставший ареной сражения чуждых концепций, раздавленный чувством личной утраты, потерял способность оценить собственное положение. Даллена мало заботило, погибнет он, или его спасут. Он удалился от "Хоксбида" почти на тысячу метров, когда один из членов команды, посланный Лессеном вдогонку, настиг его и при помощи индивидуального реактивного двигателя отбуксировал обратно. Герметичная оболочка корабля, внезапно выпущенная из незримых тисков, вновь сомкнула свои эластичные сочленения, недостаток воздуха перестал быть вопросом первостепенной важности.

Даллен окунулся в работу. Сознание приняло невероятную правду, и перед людьми встала насущная практическая задача – возвращение на Землю.

В момент исчезновения сферы ультанов на огромной орбите вокруг солнца Большого О осталось множество звездолетов от вместительных грузовозов до пассажирских судов. По той же орбите были разбросаны также многочисленные каботажные суда, предназначенные для полетов между порталами. Многие из них находились в пути, когда место их назначения перестало существовать. Несколько техников из персонала внешних сооружений космопортов, выброшенные в открытый космос, летели, вцепившись в отсеченные куски причальных конструкций.

К счастью, все они остались на стационарной орбите, что облегчило проведение спасательных работ. Солнце давало необходимое тепло. Прежде всего подобрала тех, на ком был только скафандр. Затем корабли собрались в единый рой, и звездолеты взяли на борт каждого, кто остался в этой области пространства. Подготовку к возвращению отчасти усложнило прибытие двенадцати кораблей с Земли и одного с Террановы. В момент исчезновения Орбитсвиля они были окружены защитными полями и не имели радиосвязи. Трудности возникли главным образом с людьми: прибывшие отказывались верить в случившееся, но постепенно им пришлось смириться с тем, что Орбитсвиля больше не существует.

Флот формировали долго, поэтому Даллену хватило времени на основательные сборы. Он переправил свои пожитки с обреченного "Хоксбида" на старый вместительный пассажирский лайнер "Розетта", где получил отдельную семейную каюту. При упаковке имущества Даллен наткнулся на кисет, которым очень редко пользовался. В него был засунут сложенный список, составленный для мужа Коной. Он содержал четыреста названий самых, по ее мнению, значительных произведений мировой литературы, и Кона надеялась уговорить его прочесть эти книги.

– Специально для новичков, – сказала она тогда с улыбкой. – Для тех, кто хочет получить первое представление о том, откуда он пришел и куда уйдет.

Прежний Гарри Даллен не сделал попытки прочесть хотя бы одну из них, чем, наверное, сильно обидел Кону. Новый Гарри Даллен решил искупить свою вину. Теперь, стоя перед залитыми утренним солнцем полками, он с признательностью провел рукой по полированному дереву, считая книги интеллектуальным наследием погибшей жены.

В теле, некогда принадлежавшем Коне Даллен, обитала теперь веселая молодая женщина с умственным развитием тринадцатилетнего подростка. Она жила рядом на ферме, принадлежащей Фонду. Запоздало приняв совет своего бывшего врача, Даллен переименовал ее в Кэрол и даже в мыслях не называл ее иначе.

Раз в месяц он навещал Кэрол, время от времени они вместе ездили верхом. Его радовало, что Кэрол обращалась с ним, как со своим дядюшкой: то прыгала на шею, то не скрывала досады, когда его визит отрывал ее от любимых конюшен. Похудевшая, загорелая, она будто сбросила десяток лет и издалека совсем была непохожа на Кону. Кона Даллен здесь больше не живет. Он знал: горе когда-нибудь забудется.

– Целых пять минут, – проворчал Даллен, услышав сигналы старомодного кофейника.

Он приготовил завтрак на троих, вернулся в кабинет и сел за письменный стол. Компьютер выдал список дел на сегодня, но Даллен вдруг понял, что не может сосредоточиться. За окном полыхали пожаром цветы, а где-то "Колумб" готовился к выходу в глубокий космос. Даллен потянулся за трубкой. Гарри взял трубку и пока набивал ее, мысли свободно блуждали по ушедшим девяти годам.

Даллен стал ведущим руководителем проекта "Рекап", учрежденного через несколько недель после исчезновения Орбитсвиля и возвращения людей на Землю. На первых порах в его команду вошел тридцать один человек, все они присутствовали при контакте с ультанами и подверглись влиянию чуждого разума. Каждый вносил уникальный вклада коллективную память, но каждый пережил телепатическое общение разумов по-своему, в соответствии с собственным интеллектом, кругозором и образованием.

Голографическая запись события запечатлела смутные контуры черных существ, едва заметные во мраке, и доказала оставшемуся на Земле человечеству: что-то действительно произошло. Однако подозрения в массовой истерии уничтожила, как ни странно, не запись, а именно реакция участников общения. Все вспоминали его по-разному. Например, впечатления доктора Глейстер, признанного авторитета в области физики элементарных частиц, значительно отличались от воспоминаний Даллена, особенно в тех местах, где "диалог" коснулся связи между сапионами и гравитонами. Ее представление –"камея холодной логики, запечатленная в вечной мерзлоте черного льда вечности" – дало толчок всей земной науке, хотя лишь один из тысячи слуг этой капризной дамы избежал перемещения во Вторую Область.

Нечто похожее, но в меньших масштабах, произошло с экспертами, техниками и инженерами "Хоксбида". Именно в результате их работы был создан "Колумб", корабль, способный развивать скорость, близкую к тахионной, и сделавший доступным для человечества центр Галактики. Другие члены группы, технократы, опираясь на материальную поддержку Террановы, сыграли важнейшую роль в Возрождении.

Правда, не все последствия уникальной встречи оказались положительными. Три человека не смогли участвовать в проекте "Рекап". После контакта они впали в глубокий аутизм, не поддающийся излечению. Сам Даллен, главная мишень психологической энергии ультанов, несколько дней пребывал в тревожном состоянии. Его мучили кошмары, он потерял аппетит, периоды апатии сменялись приступами судорожной гиперактивности. Узнав, что его работа в Проекте предусматривает мысленный возврат к встрече, он сначала отказался от сотрудничества и лишь с годами ему удалось преодолеть свои страхи. Впрочем, Даллен до сих пор недоверчиво относился к самой сути проекта.

Основная идея заключалась в том, что в контакт с ультанами можно войти ретроспективно, после чего представления, введенные в мозг Даллена, использовать в качестве своеобразного камертона для проверки научных и философских гипотез. Впадая в гипнотический транс, усиленный медицинскими препаратами, он мог бы погружаться в прошлое, встречаться с ультанами, пополнять свои знания, по крупицам собирать новые сведения, пока закон затухания не сделает это занятие бесплодным.

Однако скептицизм Даллена поубавился, когда он обнаружил, что с помощью доктора Глейстер ему удалось изменить представления людей о судьбе Вселенной. Космогонисты никак не могли найти во Вселенной массы, достаточной для того, чтобы считать ее замкнутой, а значит, цикличной. Ни черные дыры, ни межзвездная пыль не давали нужного вклада в среднюю плотность материи. Оставалось уповать на минимально открытую модель Эйнштейна – де Сеттера или на модель плоской Вселенной, способной вечно расширяться. Однако сапион-гравитонная компонента придала пространственно-временному континууму положительную кривизну, суля Вселенной бесконечную последовательность Больших Сжатий и Больших Взрывов. Космогонические масштабы исключали какую-либо личную заинтересованность, но Даллен понимал, что модель циклической Вселенной людям куда более по душе.

Особенно интересными для него представлялись идеи учения о сапионах. Теперь наука не только не отвергала исследования, направленные на достижение личного бессмертия, но даже отводила им главенствующую роль. Одно это делало новую отрасль знания совершенно не похожей ни на одну научную дисциплину прошлого. Сплав физики и мистики, философии и религии производил дикое впечатление, однако доводы убеждали. Эта наука несла мощный жизнеутверждающий заряд, а в качестве своего кредо выбрала положение, гипнотически восстановленное Далленом в ходе эксперимента: "Именно мыслитель, задумавшийся в тиши своего кабинета, оттягивает самые удаленные галактики от берегов ночи".

Гарри нравилось считать себя неотъемлемой частью Вселенной, он наслаждался иронией ситуации: люди, до недавних пор полагавшие, что средняя продолжительность человеческой жизни равна восьмидесяти годам, теперь на полном серьезе обсуждают перспективу пережить в форме сгустка сапионов следующий Большой Взрыв.

Проникшись оптимизмомучения о сапионах, Даллен в конце концов принял участие в проекте "Рекап". Его коллеги думали, что ему тяжелее всего даются периоды интенсивного обучения. Он должен был в короткие сроки постигать трудные для понимания предметы, чтобы потом, погрузившись в прошлое, подвергнуть их анализу с точки зрения ультанов. Конечно, умственное напряжение бывало мучительным, но основные проблемы были у Гарри с эмоциональной сферой. Впадая в транс, он раз за разом переживал потерю Сильвии. Одна система мышления требовала считать ее жившей за миллиарды лет до рождения самой старой звезды Вселенной. А согласно другой, которую Даллен невольно принимал как естественную, Сильвия была жива и лишь злобный трюк космической геометрии делал ее недоступной. Оба представления рождали горечь и невыплаканные слезы.

Когда-то, после внезапной кончины матери, Даллена месяцами преследовали фантастические сны, в которых мать была живой и здоровой. Когда он просыпался, на него накатывало страшное отчаяние; он каждый раз заново переживал потерю. Нечто подобное происходило и сейчас. В замедленном танце гипнотической яви Сильвия снова и снова, перегнувшись через край портала, тянула к нему руки. Он видел ее слезы, он слышал ее шепот: "Я люблю тебя. Я люблю тебя…" Это повторялось в каждом сне, в остальном они отличались друг от друга. Иногда он достигал портала, протискивался сквозь полевую диафрагму, а потом отправлялся с Сильвией во Вселенную Второй Области, или она оставалась с ним в нормальном континууме. Но сны остаются снами, у них свои собственные законы, своя логика. Больше других Даллена тревожил сон, в котором реальность фантастическим узором сплеталась с вымыслом. От ультанов Даллен узнал, что в системе Млечного Пути разбросано от восьми до сорока гигантских сфер типа Орбитсвиля. Кроме того, он помнил, что сферу, открытую людьми, ультаны вынуждены были отправить раньше намеченного срока. Значит, другие сферы еще находятся в Первой Области и неторопливо готовятся к путешествию в другой континуум. Во сне Даллен летел на тахионном корабле, находил одну из оставшихся сфер, успевал проникнуть в нее, чтобы переправиться во Вселенную Второй Области. Там он покидал сферу и с волшебной легкостью преодолевал расстояние до Орбитсвиля, где воссоединялся с Сильвией. Одурманенному разуму такие эпические путешествия не казались абсурдными, наоборот, все было совершенно естественно. Этот сон Гарри предпочитал остальным, именно он повторялся чаще всего. Поначалу Даллен ожидал, что сон навсегда останется ярким, но горе, вызванное утратой любимой, подобно любой страсти: боль слабела, превращаясь в печаль, печаль, в свою очередь, сменилась смирением, и, наконец, Даллен понял, что он уже совсем другой человек. Перемена началась в тот самый момент, когда он ясно понял, что заслужил право на любовь, а довершила этот процесс работа в Проекте, захватившая его.

Космогония и космология составляли только часть сферы деятельности проекта "Рекап", огромное внимание уделялось ультанам. Поскольку Даллен находился с ними в самом тесном ментальном контакте, его назначили ведущим экспертом в этой совершенно новой области человеческих исследований, хотя он сам отдавал себе отчет в том, насколько непосильна для человека эта задача. Когда он, как и все члены группы, ставшие участниками телепатического общения, пытался проникнуть в логику ультанов, проникнуть в их логику, единственной характеристикой его состояния являлся абсолютный холод. У Даллена это чувство подкреплялось воспоминаниями о ледяном спокойствии чужаков, их бесстрастной уверенности, холоде чуждой логики, о попытке повлиять на него за несколько секунд до исчезновения Орбитсвиля. Возможно, люди, подобно радиоприемникам, настроенным на одну-единственную частоту, не сумели воспринять широкого спектра телепатической передачи. Резонно предположить, что ультаны способны испытывать чувства, близкие к человеческим, поскольку они были вовлечены в конфликт и не брезговали увертками. С другой стороны, они, возможно, не выказали никаких эмоций потому, что судьба Орбитсвиля, такая важная с точки зрения людей, ничего не значила в схеме бытия ультанов. В конце концов, какая разница, что произойдет с одной сферой, когда в олимпийской борьбе за будущее Вселенной задействованы миллионы и миллионы таких сфер? Нельзя ничего сказать ни об исходе этой борьбы, ни о сверхразмерной симметрии следующего Большого Взрыва, даже учитывая, что Орбитсвиль теперь находится во Вселенной Второй Области. Ведь Орбитсвиль так мал и незначителен, невидимая песчинка на исковерканном штормом берегу…

– Последний звонок к завтраку! – проревел Даллен. – Кто не успел, пусть пеняет на себя, мне больше достанется.

В спальнях послышалась возня, шлепанье ног, смех, и на кухню, толкаясь, влетели Нэнси Джурасек и Микель. Нэнси работала инженером в Службе Промышленного Возрождения в Виннипеге. Она изыскивала способы восстановления муниципальных служб, поскольку люди потихоньку возвращались в города из старых независимых общин. Темноволосая жизнерадостная Нэнси за два года жизни с Далленом сумела установить прекрасные отношения с Микелем. Когда требовалось, она играла роль приемной матери или старшей сестры, но чаще была сама собой, что всех вполне устраивало. Самый ценный ее вклад в воспитание Микеля состоял в удивительно легком отношении к жизни и смешливости, которые тут же перенял мальчик. Без Нэнси Даллену вряд ли бы удалось развить у сына подобные качества.

Микель взял у Даллена стаканчик с кофе, отхлебнул и скривился.

– Чего я больше всего жду от "Колумба", – серьезно сказал он, – так это возможности избавиться от папиного кофе.

Он увернулся от шутливой затрещины Даллена, сел за стол и стал уплетать тосты. Хотя ему не исполнилось еще и одиннадцати лет, он был выше Нэнси и обладал непомерным аппетитом. Мальчик проявлял необыкновенный талант в точных науках, поэтому заслужил свое место в научной команде "Колумба". Даллен испытывал смешанные чувства, когда давал Микелю разрешение на участие в исследовательском полете. С одной стороны, он, как всякий отец, считал, что мальчик слишком молод, чтобы покидать дом ради рискованного путешествия в космос. Однако, многократно возвращаясь к встрече с ультанами, Даллен снова и снова видел личико сына, его горящие глаза. Гарри никогда не обсуждал этого с другими, но был уверен, что его сын тогда родился заново, что Микель – дитя космоса, мозг, по капризу судьбы подготовленный Мэтью к удивительной встрече с ультанами.

Если дело обстоит именно так, если Микель на самом деле получил уникальную подготовку, чтобы повести к звездам новые поколения людей, то Мэтью в своеобразной форме искупил свое преступление. Вспоминая странные события девятилетней давности, Гарри давно уже не чувствовал былой ненависти, которая изуродовала его жизнь. Когда Мэтью втащили в шлюзовую камеру, он был мертв, хотя причина смерти осталась неясной. Тело предали солнцу Орбитсвиля, и ненависть в сердце Даллена исчезла вместе с останками Джеральда Мэтью. Теперь все стало далеким сном, слабыми отзвуками былых страстей, случайными тенями ушедших дней.

"Интересно, те, кто достиг портала, тоже имели контакт с ультанами?" – в который раз спросил себя Даллен, потягивая кофе. Ответа на этот вопрос он, разумеется, не получит никогда. "Их предупредили, и они терялись в догадках, когда корабль и все, что находилось за пределами оболочки, исчезло, прекратило существовать, а под ногами изумленных людей засветились новые созвездия? Есть ли у Сильвии и Ренарда дети? Что она делает в это мгновение сорок миллиардов лет назад в другой Вселенной?”

– Ты какой-то тихий сегодня, – заметила Нэнси, – беспокоишься за Микеля?

– Нет. "Колумб" – надежный корабль, – отозвался Даллен, взглянув на сына. Тот все еще усиленно занимался тостами. – А его не будет только два месяца.

– Два месяца на такое путешествие! – воскликнул Микель, темные глаза мальчика сверкнули памятным Даллену блеском, – за это время мы заберемся дальше, чем кто-либо до нас, но это только начало! Скоро мы пересечем всю галактику, погоняемся за сферами ультанов!

– Давай, давай, размечтался. – Расхохоталась Нэнси.

– Это не так далеко, как ты думаешь. – Лицо мальчика стало торжественным. – Вот возможный сценарий. Мы знаем, что ультаны поместили в эту галактику минимум восемь сфер, которые расположены в местах, благоприятных для развития разумной жизни. Когда мы пополним свои знания об этой области пространства, мы сможем понять, какие характеристики делали положение Орбитсвиля благоприятным. Затем мы отыщем в галактике другие подобные регионы и выследим остальные сферы.

– Просто, как пирог, – насмешливо заметила Нэнси, – но что произойдет, если ты столкнешься с самими ультанами?

Даллен с удовольствием следил за перепалкой. Иногда эти двое подходили слишком близко к стране его снов, и он вдруг обнаружил, что со странным напряжением ждет ответа сына.

– Встреча с ультанами и есть наша цель, – спокойно сказал Микель. –Сами сферы не представляют для нас никакой ценности, в действительности мы хотим найти ультанов, понять их, найти с ними общий язык, получить от них знания.

– Ну и какое же Великое Послание ты собираешься им вручить?

Микель нахмурился, на мгновение в его мальчишеском лице проглянули черты будущего мужчины.

– Они должны понять одно: мы не заслуживаем, чтобы с нами обращались, как со скотом.

Даллен задумчиво смотрел в окно, подумав, не боится ли он собственного сына, затем ему пришло в голову, что ведь это голос новой Эры. Время Орбитсвиля закончилось. В будущем, люди снова начнут делать нечто большее, чем просто осваивать свободные участки земли, на которых можно построить свой дом. Грядущие поколения на тахионных кораблях, вооруженные наукой о сапионах и сознанием собственного бессмертия, будут ставить перед собой цели, недоступные пониманию нынешних поколений. В этом нет ничего плохого, подумал он, это лишь признак того, что человечество снова шагнуло вперед, потому надо радоваться, что и он внес свой вклад в процесс перемен.

В космопорте Виннипега Даллен, обняв Нэнси, наблюдал, как челнок уносит Микеля на орбитальное свидание с "Колумбом". Он не скрывал печали от разлуки с сыном и от мысли, что свой одиннадцатый день рождения тот встретит вдали от Земли, там, где не бывал никто из людей. Но утреннее ощущение не прошло, оно поддерживало его.

Ультаны, мы еще встретимся!

СУДНЫЙ ДЕНЬ ОРБИТСВИЛЯ

Круг небес ослепляет нас блеском своим.

Ни конца, ни начала его мы не зрим.

Этот круг недоступен для логики нашей,

Меркой разума нашего не измерим.

О.Хайям "Рубаи”

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ МОЛОТ ПОДНИМАЕТСЯ

Глава 1

Однажды знакомые звезды, остававшиеся неизменными всю историю человечества, исчезли. В одно мгновение изменился привычный узор созвездий – прежние светила погасли, но зажглись новые, доселе неведомые.

Эти поразительные изменения во Вселенной смогли увидеть лишь те, кто работал у порталов Орбитсвиля и непосредственно в этот момент смотрел в открытое небо. Новость, конечно же, достигла самых отдаленных уголков Орбитсвиля, но произошло это не сразу. На благодушных жителей Оринджфилда она не произвела особого впечатления. Большинство из них никогда не бывали у порталов, а следовательно никогда не видели звезд. Странное происшествие в открытом космосе их не слишком заинтересовало, у обитателей небольшого городка были дела и поважнее, чем ломать голову над космическом загадкой. Далекие звезды могли исчезать и появляться, могли менять свое положение; галактики могли сколько угодно перемещаться самым странным и необычным образом, – но здесь, в Оринджфилде, жизнь текла своим чередом. По-прежнему необходимо было убирать урожай с плантаций, по-прежнему должен был исправно работать механизм торговли, люди по-прежнему должны были трудиться в поте лица своего, а дети каждый вечер должны были быть накормлены, вымыты и вовремя уложены спать. Загадка Вселенной никак не повлияла на жизнь Оринджфилда. В часы, когда городок и его окрестности погружались в ночную тьму, небо Орбитсвиля, никогда не знавшее звезд, освещалось бледными сполохами, и сотни синих и голубых линий привычно испещряли горизонт. Словом, все было как обычно.

Квартира Джима Никлина, его библиотека и мастерская располагались под одной крышей, в старом бревенчатом доме. Сложенный из толстых бревен дом находился в чудесном местечке на северной окраине городка и выглядел на редкость прочным и основательным. Он не мог похвастать какими-либо архитектурными изысками, но он был очень удобен и вполне устраивал Джима. Поддерживать порядок в нем было нетрудно, а, с другой стороны, здесь хватало места для разнообразных занятий хозяина. Городская цивилизация с ее удобствами и благами располагалась совсем неподалеку, но в то же время жилище Никлина стояло довольно уединенно, на самой кромке поля, за которым простирались необъятные дикие степи.

Примерно в сотне шагов от дверей дома пролегала дорога с покрытием из расплавленных камней. Но незванные гости не слишком докучали Джиму. От дороги дом отделялся рекой. В ее чистой, прозрачной воде водилось много рыбы, лет сто назад завезенной на Орбитсвиль с Земли. Рыба настолько хорошо прижилась, что, казалось, обитает здесь испокон веков.

Чтобы попасть во владения Никлина, необходимо было перебраться через реку по узкому деревянному мосту, который заканчивался крепкими воротами. Когда хозяин не был расположен к общению, он попросту запирал ворота, тем самым отрезая путь к своему дому. Реку, конечно же, можно было перейти и вброд по камням, но никому это просто не приходило в голову. Обнаружив запертые ворота, возможный посетитель понимал, что явился в неподходящее время, и если дело, с которым он пришел, могло подождать, поворачивал обратно.

Джим Никлин пользовался репутацией человека неуравновешенного, склонного к быстрой смене настроения. С наступлением темноты на него нередко накатывала меланхолия. Многие считали, что причиной тому было отсутствие в его доме женщины. В городке поговаривали, что, дескать, негоже – здоровому и нормальному мужчине каждый вечер укладываться в одинокую холостяцкую постель. Однако, несмотря на подобные пересуды, лишь немногие женщины города всерьез задумывались о Джиме Никлине и о возможности вступить с ним в социально приемлемые отношения, а попросту говоря, выйти за него замуж.

Джиму еще не исполнилось и тридцати. Это был высокий, светловолосый человек, довольно приятной и располагающей наружности. Правда, частенько он выглядел так, словно размышлял над вселенским вопросом – сколько ангелов уместится на кончике булавки. Озабоченность, написанная при этом на его мальчишеском лице, свидетельствовала, что найденный ответ никак не устраивает мыслителя. Когда все окружающие были предельно серьезны и задумчивы, в глазах Джима нередко читалось искреннее веселье; и напротив, он способен был грустить в тот момент, когда все вокруг покатывались от хохота. Никлин имел репутацию прекрасного мастера по ремонту бытовой техники и разного рода домашней утвари, но при этом славился своей удивительной непрактичностью. Словом, Джим Никлин явно выделялся среди прочих жителей Оринджфилда. Его мягкость, мечтательность неприспособленность к нелегкой сельской жизни отпугивали женщин. Лучшая половина Оринджфилда ценила в мужчинах силу, прагматичность, хозяйственность и, конечно же, неуемное трудолюбие. Так что при выборе мужа женщины вряд ли могли рассматривать Джима Никлина как серьезного кандидата.

Но сам Никлин отнюдь не страдал от подобной невнимательности, и такое положение дел его вполне устраивало. Оринджфилд представлял собой сообщество с низким уровнем технологии, созданное по образу идеализированного городка американского Среднего Запада года этак 1910 с заимствованиями из быта английской деревни того же периода. Жили здесь совсем неплохо, несмотря на отказ его жителей от последних достижений технической мысли. Впрочем, в случае чрезвычайных обстоятельств к ним всегда можно было прибегнуть, обратившись за помощью к соседям.

Глядя в окно, Никлин с тревогой наблюдал, как по мосту через реку перебирается широкоплечий здоровяк Корт Бренниген. Миновав распахнутые ворота, Бренниген решительно направился к дому Никлина. Стояло прекрасное весеннее утро, способное поднять настроение даже самому глубокому пессимисту, но что-то в походке Бреннигена, в его упрямо выдвинутой нижней челюсти и сжатых кулаках позволяло предположить, что настроен он сейчас отнюдь не благодушно.

Это был толстый фермер лет шестидесяти. Ему принадлежал участок земли, простирающийся километров на восемь к северу от городка. Несмотря на свою тучность, что обычно является признаком добродушия, Бренниген имел репутацию законченного скандалиста. При ходьбе его огромный живот мерно раскачивался, и тень от него время от времени перекрывала тень, отбрасываемую широкополой шляпой. Из кармана поношенной рубашки торчали несколько коричных палочек, которые Бренниген имел привычку жевать, чтобы перебить запах виски. Никлин интересовал его лишь как специалист по ремонту всякой всячины.

Дней десять назад Бренниген принес Джиму швейную машинку своей жены, чтобы тот приварил сломавшуюся лапку. Никлин побаивался толстяка-скандалиста, хотя и старался не показывать своего страха. Он пообещал фермеру отремонтировать машину за пару дней. Джим хотел тут же поручить ремонт своему помощнику Макси Меллому, но как назло, именно в тот день, когда Бренниген принес свою швейную машинку. Макси не работал. К следующему утру в мастерской накопилось много срочных заказов, и машинка Бреннигена как-то забылась. Прошло несколько дней, Бренниген позвонил и поинтересовался, как обстоит дело с его заказом, но Джим поспешил отделаться от него под каким-то наспех придуманным предлогом. После звонка Никлин клятвенно пообещал себе, что больше не станет откладывать дело в долгий ящик и сейчас же займется швейной машинкой, но, как это ни парадоксально, тут же совершенно забыл обо всем. Сейчас эта забывчивость казалась ему совершенно необъяснимой.

Этим утром Никлин все-таки вспомнил о Бреннигене. Именно сейчас в сарае, приспособленном для сварочных работ. Макси занимался Швейной машинкой фермера. Ремонт и требовал-то всего лишь нескольких минут, так что Бренниген не уйдет с пустыми руками, но после сварки металл не успеет остыть, и толстяк тут же поймет, насколько срочным сочли здесь его заказ. – Доброе утро, Корт, – поприветствовал Никлин Бреннигена, растянув губы в радостной улыбке.

Бренниген протиснулся в двери мастерской и, набычившись, направился прямо к стойке, за которой стоял Джим.

– Отличный сегодня денек, не правда ли?

– Не заметил, – буркнул Бренниген, шаря глазами по полкам, где стояли отремонтированные приборы. – Где она?

– Она? А, ваша швейная машинка! Макси сейчас ее принесет.

– Она не готова?

– Готова! Конечно же готова, Корт! Она стояла вот здесь, на полке, дожидаясь вас. – Никлин лихорадочно соображал. – Но сегодня утром я заметил, что сварка выполнена не слишком аккуратно, и велел Макси исправить эту оплошность. Я не хотел бы, чтобы ваша супруга поцарапала руку.

Бренниген презрительно выпятил нижнюю губу и посмотрел на Джима как на назойливую муху.

– Я встретил юного Макси вчера вечером в баре отеля "Виктория" и поболтал с ним.

Бренниген не отрывал пристального взгляда от лица Джима.

– Вот как? – Никлин нервно вертел в руках пустую кофейную чашку. Он уже догадался, что последует дальше. – Отлично.

– Я спросил Макси о моей машинке, но тот впервые слышал о ней. Что вы на это скажете?

Никлин мысленно проклял своего помощника за излишнюю болтливость, объясняемую то ли глупостью, то ли недостатком преданности.

– Не стоит серьезно относиться к болтовне Макси после того, как он пропустит пару стаканчиков. У бедного парня от виски в голове все начинает путаться. – Никлин постарался улыбнуться. – Думаю, у него попросту отшибло память.

– Да уж, вчера вечером память ему, наверняка, отшибло, – едко заметил Бренниген, сверля Джима взглядом, – иначе, чем объяснить тот факт, что он не смог вспомнить о существовании своих родственников в Пойнтинге. О своем любимом дядюшке, на чьих похоронах Макси недавно присутствовал, он и слыхом не слыхивал.

– Да что вы?! – Никлин горестно развел руками и тяжело вздохнул. –Моя беда состоит в том, что я слишком доверяю людям. – Тут его голос предательски дрогнул: Джим увидел в окно приближающуюся фигуру своего помощника.

Под мышкой тот нес швейную машинку Бреннигена. Издалека Макси со своими узкими плечами, крепким торсом и широкими бедрами выглядел гораздо старше своих девятнадцати лет. Как и многие люди с подобной фигурой, Макси обладал недюжинной силой. Сейчас он шагал так энергично, что, казалось, под его ногами проседает земля. Он не стал надевать шляпу, и его череп, выбритый, чтобы скрыть преждевременную лысину, сверкал на солнце, как бильярдный шар.

Никлин чуть не застонал от отчаяния. Надо же так вляпаться! Встреча Бреннигена с Макси, которой он надеялся избежать, была теперь неминуема. "Пожалуйста, Газообразное Позвоночное! – взмолился про себя Джим. –Пожалуйста, дай Макси немного здравого смысла и преданности. Пусть он не упоминает о своем умершем дядюшке. Пожалуйста, я ведь прошу так немного…”

Макси энергично протопал по ступенькам и ворвался внутрь. Он с порога уперся враждебным взглядом в Никлина.

– С какой стати, – требовательно спросил он, – вы сказали мистеру Бреннигену, что у меня в Пойнтинге был дядя, который недавно умер?

"О, Боже, Макси, что за чудовищная словесная конструкция!" – Как всегда, когда его загоняли в угол, Джим начинал думать о чем-нибудь незначительном и совершенно не относящемся к делу. Его лоб взмок от напряжения.

– Чему вы улыбаетесь? – Бренниген, перегнулся через стойку и вплотную приблизил свое налитое кровью лицо к Никлину. Джим ощутил душный запах корицы. – Не вижу ничего смешного!

Никлин, и не подозревавший, что улыбается, растерянно посмотрел на Бреннигена.

– Джентльмены, здесь должно быть какая-то путаница! – Мозги Джима вращались подобно мотору, у которого только что полетел приводной ремень. – Мне кажется, я никогда ничего не говорил о…

Тут Джим осекся, ибо на сцене появился новый персонаж, который, если повезет, мог положить конец этому неприятному разговору. В окно Никлин увидел, как по заросшей травой поляне, отделяющей его владения от соседских, со всех ног бежит Зинди Уайт, особа тринадцати с половиной лет. Зинди и ее родители были ближайшими соседями Никлина. Сейчас она явно направлялась к дому Джима. Девочка являлась самым активным читателем в библиотеке Никлина и, несмотря на солидную разницу в возрасте, ее можно было назвать лучшим другом Джима. Глядя на то, как она торопится, Джим заключил – у Зинди припасена для него какая-то очень важная новость. "Важная новость" могла оказаться чем угодно – от приобретения давно желанной игрушки до поимки жука какой-нибудь особенно необычной расцветки. Но что бы там ни было, Джим дал себе слово, что не упустит своего шанса и найдет способ заполучить билет на свободу.

"Благодарю тебя, о Газообразное Позвоночное!" – патетично подумал про себя Никлин, вслух же воскликнул:

– А вот и малышка Зинди! Вы только взгляните, как она торопится! Надеюсь, что у них дома все в порядке.

Прежде, чем Бренниген и Макси успели как-то отреагировать на его слова, Зинди вихрем ворвалась в распахнутую дверь мастерской.

– Джим! Ты слышал новость?!

Но увидев, что Никлин не один, девочка замолчала. Сцепив руки за спиной, Зинди обошла стойку и встала рядом с Джимом. Он увидел в этом проявление солидарности, и теплая волна благодарности затопила его сердце. – Эй детка, что тебе здесь нужно? – раздраженно спросил Макси.

Зинди холодно посмотрела на своего давнего врага:

– Не твое дело, плешивец!

По лицу Макси Никлин понял – стрела достигла цели. Он пожалел, что не обладает способностью наносить подобные удары. Джим никогда не отпускал обидных замечаний по поводу тех недостатков, которыми человека наградила природа. Другое дело, если в своих неприятных качествах виноват сам человек. В этом случае все честно. Единственная неувязка состояла в том, что Джим вообще не умел наносить ударов ни в каких ситуациях.

– По-моему, этому отродью следует преподать урок хороших манер, –пробурчал Бренниген.

Зинди мгновение изучала его взглядом, и придя к выводу, что вступать в перепалку с этим противником несколько неосторожно, молча придвинулась к Никлину.

– Так ты слышал новость, Джим? – тихо прошептала она.

Макси, напряженно прислушивавшийся, тут же встрял:

– Какая еще новость? Ну-ка выкладывай, детка.

Зинди вопросительно посмотрела на Джима. Никлин, желая разрядить обстановку, кивком попросил ее продолжать.

– Я только что смотрела телевизор: мир переместился, Джим!

Никлин с улыбкой посмотрел на девочку. У Зинди было круглое веснушчатое лицо с маленьким, но чрезвычайно решительным подбородком и широко расставленными глазами, которые светились умом и чистотой. За многие годы общения с девочкой Никлин научился читать это лицо. Он перестал улыбаться – Зинди выглядела очень встревоженной.

– Что ты имеешь в виду? Как это мир мог переместиться?

– Наверное, кто-то постарался, – загоготал Макси и фальцетом проверещал: – Может, это у тебя в голове что-то переместилось, дорогуша?

– Я слышала сообщение, – упрямо сказала Зинди. – На небе теперь совсем другие звезды, Джим. А все корабли, находившиеся снаружи у порталов, исчезли. После сообщения показали одну женщину, которая совсем недавно прибыла с Земли, ее зовут Сильвия Лондон. Она сказала, что ее корабль тоже исчез…

– Совету не следовало допускать телевидение в Оринджфилд, – перебил девочку Бренниген. – Телевидение лишь разлагает умы, будь оно не ладно! Этот вот ребенок, – он ткнул пальцем в Зинди, – прекрасный тому пример. Она ведать не ведает, что происходит на самом деле, а что нет.

Никлин, целиком погруженный в свои мечты, не являлся абонентом даже кабельной аудиосети, не говоря уж о телевидении. Но в последние дни он то и дело слышал разговоры о странном явлении, наблюдаемом вблизи оболочки Орбитсвиля. Поговаривали, что вдоль поверхности сферы с обеих ее сторон перемещаются зеленые светящиеся линии. Сам Никлин не мог проверить истинность этих слухов. В районе Оринджфилда толщина скальных пород и почвы достигала тысячи метров. Джима всегда несколько пугала мысль о том, что они живут на внутренней поверхности сферы, диаметр которой составляет 320 миллионов километров, а толщина – всего лишь восемь сантиметров. Все мысли об этом Никлин постарался загнать поглубже.

Будучи продуктом двухвековой миграции, в процессе которой, по сути дела, большая часть населения Земли переселилась на Орбитсвиль, Джим Никлин попросту называл его "миром" и жил так, как жил бы на Земле или любой другой обычной планете. Но в последние дни это привычное равновесие оказалось нарушенным. Светящиеся зеленые линии, о которых говорили все вокруг, представляли собой нечто совершенно необычное, не укладывающееся в рамки привычного "мира". Кое-кто в городе уже начинал поговаривать, что эти линии не иначе, как знамение, предвещающее нечто великое и страшное. Никлин взглянул на девочку:

– Пойдем-ка к тебе домой, Зинди, и попытаемся понять, что все-таки происходит.

– Эй, но ведь мы не закончили наш разговор, – несколько растерянно крикнул им вслед Бренниген.

Никлин обернулся к Макси:

– Прими за меня мистера Бреннигена и не забудь выписать ему счет.

Глава 2

Родители Зинди, Чэм и Нора Уайт, содержали небольшую ветеринарную лечебницу по соседству с владениями Никлина. Лечили они лишь мелких домашних животных, что в глазах местных жителей делало эту пару почти столь же эксцентричной, как и Джима Никлина. Окрестные фермеры искренне считали, что тратить силы и время на больных кошек, хомяков и прочую подобную живность – занятие по меньшей мере нелепое, С их точки зрения, внимания и заботы достоин был лишь домашний скот, приносящий материальную пользу.

Репутация чудаков в какой-то мере сближала родителей Зинди и Джима Никлина, но дальше обычной симпатии дело не шло. Для людей, не связанных кровными узами, супруги Уайты удивительно походили друг на друга – оба среднего телосложения, с круглыми румяными лицами, остроносые и загорелые до красновато-коричневого оттенка. Они чем-то напоминали юрких белок, и это очень нравилось Джиму. Но их неуемное трудолюбие и полное отсутствие чувства юмора удерживало его от дальнейшего сближения с этой парой.

Уайты, несмотря на свои довольно пуританские взгляды, неожиданно для окружающих оказались среди немногочисленных абонентов кабельного телевидения, протянутого в Оринджфилд из Бостон-Бриджа. Чтобы хоть как-то оправдать эту слабость, Уайты смотрели телевизор лишь по вечерам. Поэтому, войдя в дом, Никлин очень удивился, застав Нору и Чэма перед объемным телеэкраном. Похоже, тревога Зинди имела все основания: только чрезвычайные новости могли заставить супругов Уайтов усесться перед телевизором солнечным утром.

– Доброе утро, Джим! – Чэм Уайт жестом пригласил гостя сесть. – Что ты скажешь обо всем этом?

– Мне сейчас трудно что-либо сказать. Зинди описала все лишь в общих чертах.

– Да и нас к телевизору позвала именно Зинди! – Чэм словно извинялся за то, что его застали за столь греховным занятием ранним утром. – Что-то невероятное! Можно ли всему этому верить, Джим? Они утверждают, что Орбитсвиль переместился!

Никлин отпустил руку Зинди и уселся в огромное кресло.

– Откуда это стало известно?

– Мир вокруг Орбитсвиля изменился. Взгляните!

Никлин сосредоточил внимание на объемном телеэкране. Сейчас изображение было в два раза меньше реального, и поэтому угол гостиной заполняли карлики, но карлики, обладавшие нормальным телосложением. Люди явно пребывали в состоянии крайней растерянности. Вокруг валялись пустые аэрокостюмы – создавалось такое впечатление, что лужайка усеяна бездыханными трупами. Зрители могли отчетливо видеть, что место, откуда сейчас велся репортаж, мало освоено – задний план представлял собой однообразную бескрайнюю саванну.

– Где это? – спросил Никлин.

– Портал номер тридцать шесть. В этом месте имеется лишь исследовательская агростанция, – ответил Чэм, не отрываясь от телеэкрана. В этот момент картина покрылась рябью, фигуры людей исказились. Сразу стало понятно, что это всего лишь голоморфное изображение, проектируемое двумя лазерными пучками.

– Нас предупредили, что качество репортажа будет плохим. По-видимому, все спутники связи и стационарные внешние антенны исчезли. Телеинженеры работают с помощью переносной системы.

– Это любительская съемка, – вставила Нора Уайт, помогая дочери устроиться у себя на коленях. – Телекомпания решила показать репортаж, потому что эти люди производили высадку из своего корабля как раз в тот момент, когда он исчез. И они видели, как все произошло.

Чэм поднял руку, призывая к тишине.

– Послушайте, что говорит этот парень.

– Мы сейчас попытаемся вновь связаться с Риком Ренардом, владельцем грузового корабля "Хоксбид", пытавшегося причалить к порталу тридцать шесть в тот момент, когда все и случилось. Корабль исчез буквально в никуда, – взволнованно сказал комментатор.

Картинка изменилась. Из глубины экрана наплывало изображение Ренарда. Это был молодой жизнерадостный здоровяк с буйной шевелюрой и хорошо накачанными мышцами.

– Как уже сказали, – начал он, – мой корабль пытался причалить. Все шло как обычно, но капитан Лессеп почему-то так и не смог завершить маневр. Казалось, что какая-то сила отталкивает корабль, не позволяя ему приблизиться к оболочке Орбитсвиля. Сама же оболочка выглядела крайне необычно – вся поверхность пульсировала бледно-зеленым излучением. Период пульсаций составлял одну секунду. Возможно, что эти явления связаны между собой. Но говорить с уверенностью мы не можем. Все было так странно. Я хочу сказать…

Тут Ренард страдальчески улыбнулся, Никлин увидел, как у здоровяка задрожали губы. Стало понятно, что этот человек, не привыкший отступать, сейчас находится в состоянии сильнейшего шока. Он покачал головой и повернулся к красивой темноволосой девушке, которая выглядела столь же растерянной и испуганной. Он обхватил ее за плечи, она же уткнулась ему лицом в грудь. Они словно пытались найти друг у друга защиту от того неведомого, с чем им пришлось столкнуться.

– Я уже видел эту красотку, – воскликнул Чэм таким тоном, словно ждал, что его тут же наградят призом за находчивость и наблюдательность. –Она связана с какой-то научной организацией. Эти люди утверждают, что у них есть доказательство существования жизни после смерти. Ее зовут Сильвия… Сильвия…

– Лондон, – подсказала Зинди.

– Точно! Сильвия Лондон. Она из фонда "Анима Мунди". Интересно, что она делала на этом корабле?

– Может быть, тебе отправиться к тридцать шестому порталу и самому спросить у нее об этом, – неожиданно резко оборвала его Нора.

– Дорогая, у тебя нет никаких оснований для ревности, – Чэму явно польстил гнев жены, – впрочем, теперь пройдет немало времени, прежде чем люди смогут путешествовать между порталами.

– Почему? – удивленно спросил Никлин.

– Но ведь кораблей-то больше нет! Джим, вы чем слушаете? Все, абсолютно все, что находилось снаружи, исчезло. В том числе и транспортные корабли.

– Я как-то об этом не подумал, – промямлил Джим, поймав сочувственный взгляд Зинди.

До него только сейчас стала доходить вся серьезность услышанного и увиденного. Перелет между порталами внутри оболочки Орбитсвиля с помощью летательных аппаратов, способных развивать скорость, в два раза превышающую звуковую, занял бы девяносто дней. Такая одиссея не имела никакого смысла.

– Я ждал, что в конце концов все это окажется розыгрышем или ошибкой, – признался Джим. – Я как-то читал, что лет двести или триста назад на Земле сделали передачу о пришельцах с соседней планеты. Так эта передача вызвала массовую панику среди населения, и мне подумалось, что сейчас происходит что-то подобное.

– Герберт Уэллс, – важно заявил Чэм, гордясь своими познаниями, – эту историю придумал Герберт Уэллс.

– Ну, как бы его там ни звали, он сыграл очень злую шутку.

– Нет, Джим, здесь все иначе, – сказала Нора. – Пора бы им закончить с этой сентиментальной чепухой и вернуться к ученым из Бичхеда. По крайней мере, они хоть немного да понимают, что происходит.

Словно откликаясь на ее пожелание, экран помутнел, замерцал цветной рябью, после чего появилось новое изображение. За круглым столом сидело несколько человек. Женский голос сообщил, что возобновлена трансляция из центральной студии Орбитсвиля в Бичхед-Сити. Комментатор представил экспертов, перечислив все их звания и чины. Первым взял слово энергичный профессор Карпентер из Университета Гарамонда.

– События последних нескольких часов являются уникальными в истории Оптима Туле, – начал он, – как бы невероятно это ни звучало…

– Да уж, этот парень и впрямь ученый, – громогласно объявил Чэм, –кто бы еще стал так напыщенно именовать наше Большое О.

– Потише, Чэм, – проворчала Нора. – Мы все-таки хотим послушать, что он скажет.

– … Когда говорится о том, что все, что находилось снаружи оболочки, исчезло, то имеется в виду абсолютно все! Даже то, что находилось непосредственно вблизи поверхности – межзвездные и каботажные корабли, стоящие у причалов, корабли, находившиеся в пути, причальное оборудование, все устройства, грузовые и пассажирские тоннели, антенны, словом все! Все, что выступало за пределы Оптима Туле, словно срезали острейшей бритвой. –Тут профессор Карпентер прервался, чтобы выпить воды. – Исчезло не только то, что было непосредственно у оболочки Орбитсвиля, но и все, что находилось, если можно так выразиться, на промежуточных расстояниях, в том числе и внешняя планета нашей системы Нейпир! Но это выглядит сущим пустяком рядом с исчезновением всех известных нам звезд. Мы больше не наблюдаем ни знакомых звезд, ни знакомых галактик. Изменения носят поистине космические масштабы! У меня есть только одно объяснение происшедшему, сколь невероятным оно ни покажется. Я считаю, что Оптима Туле переместилась в пространстве.

Профессор замолчал и обвел взглядом своих слушателей.

– Этого не может быть, – покачала головой седовласая женщина. – Вы претендуете на компетентность, а сами бросаетесь подобными заявлениями. Вы хотите, чтобы мы поверили в то, что наш мир, наш Орбитсвиль, вдруг взял и переместился неизвестно куда?!

Ее слова потонули в гуле голосов. Все сидящие за столом заговорили разом, разгорелся ожесточенный спор. Никлин, тут же упустивший все его нити, погрузился в мечты. Из этого состояния его вывела новая картинка, появившаяся в углу гостиной Уайтов. Зал заседаний исчез, вместо него возникла панорама Первого Портала, находящегося в самом центре Бичхед-Сити. Непосвященный мог бы принять его за круглое черное озеро. Непосредственно у портала стоял огромный памятник первооткрывателю Орбитсвиля Вэнсу Гарамонду.

Панорама медленно надвигалась на зрителя до тех пор, пока телекамера не зависла у самого края отверстия. Затем изображение начало вращаться, создавая у сидящих перед объемными телеэкранами впечатление погружения в пространство. Но вот вращение прекратилось. Угол гостиной наполнился чернотой, испещренной сотнями светящихся точек. За кадром голос профессора Карпентера говорил о том, что привычной картины звездного неба больше не наблюдается, на небе теперь видны совершенно незнакомые созвездия.

Никлин не раз видел по телевидению звездное небо. И каждый раз испытывал разочарование. Хотя Оринджфилд находился всего лишь в тысяче километров от Бичхеда, он так ни разу и не побывал в столице, а значит ни разу воочию не увидел звезд. Для Джима эти светящиеся точки не представляли интереса, поскольку они не имели никакого отношения к его повседневной жизни. Предки Никлина жили на Орбитсвиле уже шесть поколений, и на размеренное течение их бытия звезды никогда не оказывали никакого влияния.

Вдруг рассказ профессора прервал чей-то взволнованный голос:

– А что же с Землей?

– Мы больше не знаем, где находится Земля. Мы не знаем, как добраться до нее. – Голос профессора звучал жизнерадостно и весело, словно Карпентер получал огромное удовольствие от всего происходящего. – Следовательно, всякая связь с Землей утеряна, и возможно, навсегда. То же самое можно сказать и о Терранове.

"Неужели кому-то есть дело до Земли и Террановы? – недоуменно подумал Никлин. – Музейный хлам!”

Картина звездного неба нагоняла на Джима сон. Он решил посидеть еще пять минут, чтобы быть уверенным, что Корт Бренниген покинул его владения, а затем вернуться домой к своим делам, куда более важным, чем эта звездная чепуха. Пускай астрономы ломают головы над загадками Вселенной, а Джима Никлина ждут сломанная соковыжималка и погнутое велосипедное колесо.

– Эй, да вы только взгляните на старину Джима, – раздался громкий голос хозяина, пробив брешь в пелене сна, куда постепенно погружался Никлин. – Десятиминутное бодрствование измотало его.

Никлин встрепенулся.

– Извините меня, но сегодня я провел не самую лучшую ночь.

Он даже не заметил, как легко сорвалась с языка эта ложь.

– Что случилось, Джим? – заботливо спросила Нора. – Нелады с желудком?

– Да. – Никлин с благодарностью ухватился за эту версию. – Я съел перед сном здоровый кусок яблочного пирога. А потом еще немного сыра, что, наверное, было совершенно лишним.

– Яблочный пирог? Вы решили попробовать себя в кулинарии?

– Нет. Это был небольшой подарок от Мэй Мак-Викар.

Джим с возрастающей тревогой прислушивался к своим словам. Ведь он опять попадет в нелепейшую историю. И что его дернуло выбрать в качестве мифического дарителя именно Мэй Мак-Викар?! Ведь она живет всего в паре километров отсюда и очень дружна с Уайтами. Через день-другой женщины встретятся поболтать и поделиться новостями. О! Да что там, при его-то везении вполне можно ожидать, что уже в следующее мгновение эта старая карга появится на пороге гостиной Уайтов!

Уже нешуточная тревога охватила Джима. Он начал спешно обдумывать, каким образом можно уйти от опасной темы яблочного пирога. Внезапно с улицы донесся странный шум. Звук быстро нарастал и уже начал перекрывать телерепортаж. Шум становился все громче и громче, он настолько контрастировал с обычной сельской тишиной, что Джим только через несколько секунд смог разложить его на отдельные составляющие. Оглушительную бравурную музыку перекрывал настойчивый мужской голос. Слов было не разобрать, но в интонациях чувствовался профессионализм политика или проповедника.

– Похоже, в нашем городке гости, – сказал Никлин, вставая и направляясь к двери. – Пойду-ка взгляну, что там происходит.

Джим небрежно взмахнул рукой, прощаясь с Уайтами, и вышел на улицу. Солнце Орбитсвиля нещадно пекло. Никлин пожалел, что не надел шляпу. Прикрыв глаза ладонью. Джим разглядел, как по пыльной дороге медленно движется необычная процессия, состоящая из десятка грузовиков и небольших домиков на колесах. Все они были выкрашены в яркий голубой цвет. По бортам тянулись огромные оранжевые буквы. Никлин прищурился и разобрал надпись: "КОРИ МОНТЕЙН ВЕДЕТ ВАС ДОМОЙ".

– О нет, – прошептал Джим, – мы не нуждаемся в еще одном болтуне-проповеднике. О, Газообразное Позвоночное, пожалуйста, не надо больше этих разъезжающих святош!

Словно в пику его молитве, музыка смолкла, имужской голос, искаженный громкоговорителем, возвестил, что странствующий проповедник Кори Монтейн пробудет в Оринджфилде три дня. Он намерен указать путь к спасению души всем, кто не закостенел в безверии. "Все остальные, по всей видимости, – подумал Джим, – прямиком отправятся в ад". Голос по мере удаления процессии затихал. Но прежде, чем она скрылась за небольшой рощицей свистящих деревьев, Никлин услышал: "Орбитсвиль – это орудие дьявола".

"Вот это здорово", – подумал он, шагая к своему дому. Похоже, следующие три дня его спокойная жизнь будет осквернена вторжением пустоголовых ревнителей спасения человеческих душ. А тишина городской площади, где он так любил прогуливаться по вечерам, будет нарушена шумными проповедями, отвратительной громкой музыкой и назойливыми причитаниями сборщиков пожертвований.

Все религиозные организации, каких бы разных взглядов они ни придерживались, всех, кто призывал к спасению души и отказу от земных благ, объединяло одно – всегда кто-то выходил и собирал деньги.

При виде религиозной процессии, мысли о переменах во Вселенной мгновенно вылетели из головы Никлина. Хмуря брови, он шел к своему дому через заросли высокой сочной травы с видом человека, наконец-то нашедшего достойную причину для беспокойства.

Глава 3

После установки шатра Кори Монтейн ощутил вдруг упадок сил и легкое недомогание. Он уселся на брезентовый стул у своего передвижного домика с кружкой горячего чая в руках. Монтейн медленно потягивал ароматный напиток, и его взгляд рассеянно скользил по вывескам магазинов и постоялых дворов, расположенных вокруг центральной площади городка. Огромные дубы и каштаны тихо шелестели над головой. Вся картина была словно напоена покоем и легкой грустью.

На протяжении долгой истории человечества люди не раз создавали идеалы своего бытия, от сентиментального Нью-Йорка Франка Капры до безмолвных арктических замков Ричарда Кейна, поэта-романтика двадцать первого столетия. Но для огромного числа людей идеал их земного существования приблизительно соответствовал наблюдаемой Монтейном картине. В то благословенное время, приметы которого так любовно и старательно были воссозданы в этом городке, табак не вызывал рака, натуральные масло и сливки не являлись символом греха, о ядерном оружии попросту не слышали, а работа доставляла людям больше радости, чем что-либо другое. Дюжие бородатые игроки в крикет вполне могли отправиться на игру с командой из соседнего городка на паровозе, а отдаленный грохот вполне могли издавать сами братья Райт, клепающие очередного бесполезного механического монстра в своей мастерской.

В такие вечера Монтейну становилось ясно, почему так много обитателей Орбитсвиля предпочитают жить в подобных небольших городках. Но ему также было понятно, что это простое человеческое желание может прямиком привести людей к серьезной угрозе их существованию, угрозе, которая, по глубокому убеждению Монтейна, таилась в самом Орбитсвиле. Орбитсвиль являлся ловушкой, а покойная и безмятежная жизнь – приманкой.

– С вами все в порядке, Кори?

Монтейн оглянулся. Со стороны шатра, установка которого подходила к концу, к нему подошел Нибз Аффлек. Это был еще довольно молодой человек с серьезными глазами и красным лицом, что являлось следствием слишком длительного пристрастия к алкоголю. Аффлек присоединился к общине Монтейна год назад. Убежденность и страстная вера проповедника настолько вдохновили его, что он даже сумел избавиться от своего пагубного пристрастия. Как результатном был очень предан Монтейну и проявлял свою благодарность неустанной заботой о здоровье своего наставника, заботой порой очень назойливой.

– Все в полном порядке, Нибз. – Монтейн взглянул на молодого человека из-под своей широкополой шляпы. – Я немного устал, только и всего.

– Такую работу, как установка палаток, вы могли бы оставить и нам.

– Может, вам интересно будет узнать, что шестьдесят лет еще не дают человеку права приковать себя к инвалидному креслу. – Монтейн улыбнулся, показывая, что не хотел обидеть своего собеседника, да и сам не обиделся. – Кроме того, вы же знаете наши правила, Нибз. Мы все равны и все должны в одинаковой мере участвовать в работах. Это правило относится и ко мне. Молодой человек переступил с ноги на ногу. Вид у него был самый разнесчастный.

– Я вовсе не имел в виду, что вы…

– Все в порядке, Нибз. Я благодарен вам за заботу. А теперь, не окажете ли мне одну любезность?

– Конечно, Кори! – с горячностью ответил Аффлек. Его круглое лицо засияло. – Вы только скажите, и я тут же исполню ваше поручение!

– В этом городке выходит ежедневная газета, ну совсем, как у Марка Твена. Я подумываю дать в ней объявление и буду весьма вам признателен, если вы раздобудете для меня сегодняшний выпуск.

– Конечно, Кори!

Аффлек повернулся и торопливо пошел через площадь. Глаза его светились безграничным и искренним счастьем.

Монтейн, нахмурившись, смотрел ему вслед. Аффлек был чистосердечен, трудолюбив и добр, но на редкость простодушен и наивен. А Монтейну недоставало совсем других сторонников. Ему требовались смышленые помощники с хорошо подвешенными языками, умеющие добыть достаточно большие суммы денег. Ему нужны были люди, обладающие гипнотическим сочетанием деловой хватки и религиозного энтузиазма, способные убедить богатых граждан Орбитсвиля раскошелиться. Надо сказать, что найти миллионеров на Орбитсвиле было довольно сложно, но даже если богач и обнаруживался, даже если удавалось выманить его из своей крепости, все равно он не спешил жертвовать крупную сумму денег на то, что считал нелепым чудачеством христиан.

Когда-то Монтейн верил, что обладает способностью притягивать средства, необходимой для успеха его крестового похода, что его устами говорит и трогает сердца людей сам Бог. Но так было шесть лет назад. Монтейн едва не застонал от мысли, сколько же времени миновало с тех пор, как он прозрел, и как мало за это время было достигнуто.

Первые пятьдесят лет своей жизни Кори Монтейн был обычным и ничем не примечательным обитателем городка Пьютерспир-97. Число в названии указывало на номер ближайшего к городку портала. Впоследствии вместо этого на Орбитсвиле была введена система индексации. То, что номер Пьютерспира завершал первую сотню, свидетельствовало об удаленности городка от столицы, Бичхед-Сити. Но Монтейна это мало беспокоило, ему нравилось жить вдали от крупных городских центров, вдали от промышленности и торговли. Ему принадлежала небольшая пекарня. Выпечка хлеба, приготовление мясных пирожков и изысканных кондитерских изделий приносили скромный, но вполне достаточный доход. В доме Монтейна царила гармония, у него никогда не возникало конфликтов с помощниками, он любил свою жену Милли и дочь Тару. Ничто не указывало на то, что в его жизни могут произойти серьезные перемены, наоборот, все свидетельствовало о том, что Монтейн проживет до глубокой старости в полной гармонии с окружающим миром. Но все изменилось за какие-то мгновения.

То роковое январское утро выдалось промозглым и неуютным, но Монтейн вовсе не собирался предаваться унынию. Крупные капли дождя стучали по мостовой, разбиваясь хрустальными фонтанчиками. Монтейн подумал, что сегодняшний день очень напоминает сочельник, с которым у него всегда ассоциировалась дождливая погода. Освещенные витрины весело отражались в мокрой мостовой, внося свой вклад в сходство с праздничной атмосферой грядущих Святок.

Монтейн довольно улыбнулся, отметив еще одно сходство с предпраздничным днем – торговля в это утро шла исключительно бойко. Пора уже и пополнить прилавок новой порцией товара. Монтейн решил нарезать на куски большой пирог с телятиной и яйцом и парочку сладких "марципановых горок".

– Милли, – позвал он жену, доставая из холодильника пирог, – куда ты подевала все ножи?

– Они здесь, в стерилизаторе, – откликнулась из кухни жена.

– Ты не могла бы мне их принести?

Милли, издав нетерпеливый возглас, появилась в дверях с подносом, на котором горкой лежали остро заточенные ножи. Ее раздраженный голос напомнил Монтейну, что жена этим утром собиралась отправиться в Кентербери выпить кофе с приятельницами. В эту минуту Милли внезапно поскользнулась, нелепо взмахнула руками и упала лицом вперед. Впоследствии предположили, что всему виной оставленные покупателями лужи на полу магазина. Но в это слегка грустное, ностальгическое утро у Монтейна не было никаких предчувствий чего-либо неожиданного, тем более, трагического. Однако в то самое мгновение, когда Милли падала на пол, он отчетливо понял, что случилось непоправимое. Жуткий полухрип-полувздох, в котором смешались боль, страх и недоумение, подтвердил его страшную догадку.

– Милли! – Монтейн обежал стойку и склонился над лежащей лицом вниз женой. Из-под Милли выглядывал краешек подноса. С перекошенным от ужаса лицом Монтейн опустился на колени и перевернул тело жены. Под левой грудью торчала ручка ножа, лезвие которого целиком ушло в тело Милли.

Женщина умирала. Она смотрела на Монтейна изумленным, ничего не понимающим взглядом. Он чувствовал, как жизнь толчками уходит из ее тела. На светлой блузке расплывалось алое пятно. Ручка ножа под действием последних сердечных сокращений вздрагивала и игриво покачивалась. Все было кончено.

Монтейн закричал.

Последующие часы и дни были сущим кошмаром. После того, как полиция провела предварительный следственный осмотр места трагедии, и карета скорой помощи увезла тело Милли, Монтейн остался наедине с дочерью. Он повернулся к Таре, чтобы обнять ее, надеясь, что вместе им будет легче пережить страшную трагедию, в одно мгновение разрушившую их счастливую жизнь. Но к его недоумению Тара ответила на его молчаливую мольбу холодной яростью, словно это он был виновен в смерти Милли. Монтейн так и не смог пробиться сквозь стену ненависти и отчуждения, внезапно выросшую между ним и дочерью. Сразу после похорон Тара собрала свои вещи и уехала из города, никому не сказав, куда направляется.

Монтейн в мыслях не раз возвращался к тем трагическим дням. Он пытался философски осмыслить тот удивительный факт, что причиной перемены в его мировоззрении явились не смерть жены и уход дочери, а как это ни странно, геологические особенности района Пьютерспира.

Городок расположился на дне широкой блюдцеобразной впадины, обозначаемой на старых топографических картах как ложе Макинтоша. Монтейну всегда было известно это название, но прежде оно являлось лишь поводом для вульгарных школьных шуток. Он также знал, что толщина слоя каменистой почвы, на котором стоял город, в некоторых местах не превышала и двух метров, но это мало его заботило. Все изменилось, когда он впервые после похорон пришел на могилу Милли.

Он опустился на колени рядом со свежим холмиком. Когда-нибудь эта земля примет и его тело, и тогда он воссоединится с Милли, ведь смерть –лишь часть естественного природного цикла. Человек выходит из земли и возвращается в землю.

И в этот момент Монтейн внезапно осознал, что тело Милли от безликого серого слоя илема отделяет всего лишь ширина ладони. А за ним ледяная, мертвая пустота космоса, безмолвие звездного неба! Милли от этого черного пространства отделяют лишь несколько десятков сантиметров почвы и илема! А значит, она никогда не воссоединится с землей, никогда не обретет покоя. Здесь невозможно тихое поглощение тела умершего человека окружающим миром, здесь невозможно воссоединение с этим миром, данным Богом. Но ведь это же несправедливо!..

Монтейн долго стоял на коленях у могилы жены. Его мозг, подобно парящей в небе птице, балансировал между божественным вдохновением и безумием. Когда же Монтейн, наконец, поднялся на онемевшие ноги, он стал уже совсем другим человеком. Позже люди, имеющие отношение к медицине, говорили ему, что его превращение явилось результатом скорее психологического шока нежели глубокого религиозного переживания. Монтейн отвечал им, что ему лучше знать, что с ним случилось.

Даже сейчас, когда проповедник сидел на поросшей травой центральной площади Оринджфилда и мирно потягивал горячий чай – он никуда не мог деться от одной-единственной грызущей его день и ночь мысли. Почему никто так и не может понять того, что все они оказались в дьявольской западне?! Что за вид массового безумия, что за форма коллективной слепоты поразили человечество после того, как оно переселилось на Орбитсвиль?!

Еще два века назад люди были продуктом цивилизации, основным законом которой являлась борьба за выживание. Люди были суровы, циничны, их одолевали самые разные сомнения. Они понимали, что за все надо платить, что космос ничего не отдает даром. И тем не менее, обнаружив Орбитсвиль, они, не раздумывая, доверились ему, как пчела доверяется цветку.

Никто не остановился и не сказал: "Подождите! Давайте не будем спешить, давайте обдумаем то, что мы видим. А видим мы гигантскую сферу из не поддающегося анализу материала, обладающего необычными гравитационными свойствами. В центре сферы висит солнце, окруженное силовым полем, образующим что-то вроде клетки. Силовая клетка устроена так, что на внутренней поверхности Орбитсвиля существует смена дня и ночи и даже смена времен года. Эта штука без всякого сомнения имеет искусственное происхождение! Орбитсвиль сулит нам разрешение всех наших проблем, он сулит нам избавление от трудностей, обещает исполнить все наши мечты! Он слишком хорош, чтобы быть правдой. А если так, то стоит задуматься, может быть эта штука ничто иное, как ЗАПАДНЯ?!”

Монтейн не имел ни малейшего представления о создателях Орбитсвиля, но он знал сердцем, что эти загадочные существа задумали исказить судьбу человечества, данную Богом. А значит, создатели Орбитсвиля – враги Божьи. Орбитсвиль оставался спокойным в течение двух столетий – срока, достаточно долгого по сравнению с жизнью человека, но для истории Вселенной являющегося лишь кратчайшим мигом. Плотоядные цветы всегда хранят спокойствие до тех пор, пока жертва не заберется поглубже, пока не исчезнет малейший шанс на ее спасение. Эти два века Орбитсвиль попросту ждал!

Но вот недавно появились сообщения о светящихся зеленых линиях, перемещающихся вдоль поверхности гигантской сферы. Монтейн увидел в этом первые признаки грядущей катастрофы. Челюсти капкана дрогнули в предвкушении момента, когда они захлопнутся и жертва будет поймана… Монтейн встряхнулся и постарался вернуться к более земным делам.

Вдалеке он увидел фигуру возвращающегося Нибза Аффлека. Нибз торопился и время от времени переходил на бег. Белое пятно в его руке скорее всего было газетой. Монтейн улыбнулся, вспомнив те безвозвратно ушедшие времена, когда он мог позволить себе растрачивать силы зря. В свои шестьдесят лет проповедник выглядел еще довольно крепким человеком – густые темные волосы, лицо почти без морщин, прямая спина, – но с недавних пор стал быстро уставать. Монтейн вовсе не считал, что его подтачивает какая-то скрытая болезнь. Ему казалось, что на плечи давит груз его знаний, тяжесть которых возрастает с каждым годом. Может быть, это токсины усталости разъедают его душу, так же как они отравляют мышцы переработавшего тела. Аффлек резко остановился. После бега по жаркому солнцу его нездоровый румянец разгорелся еще ярче, сильно смахивая на чахоточный.

– Вот ваша газета, Кори. Я принес вам экземпляр.

– Вижу, что принесли. – Монтейн осторожно поставил кружку на землю рядом с собой. – Сколько она стоит?

– Какие деньги, Кори! – обиженно воскликнул Аффлек. – Да и стоит-то она всего ничего, какой-то четвертак.

– Спасибо, Нибз.

Монтейн поначалу хотел заставить Аффлека взять деньги, но подумал, что тот и впрямь обидится. Награда состояла в том, чтобы сделать проповеднику приятное, большего Нибз и не желал. Монтейн жестом разрешил молодому человеку уйти, сам же взялся за газету. Она оказалась довольно объемистой и громоздкой, как в старых видеофильмах. Но печать при этом была современная, лазерная – издатели не перегибали палку в своей тяге к традициям далекого прошлого. Монтейн, не испытывавшей не малейшего желания портить зрение, удовлетворенно хмыкнул.

На первой странице бросался в глаза заголовок "ЦЕНТРАЛЬНАЯ УЛИЦА ОСТАНЕТСЯ В ТЕМНОТЕ". Статья представляла собой отчет о споре в городском совете по поводу просьбы одного из бизнесменов разрешить установку световых вывесок на витринах его магазинов. Другие статьи были в том же духе: одна о том, как некий фермер обнаружил на своем поле неизвестный сорняк, другая о выставке акварелей, принадлежащих кисти жены мэра города. Монтейн просмотрел газетные столбцы со снисходительным интересом и уже собирался перевернуть очередную страницу, когда наткнулся на совсем коротенькую статью в самом низу газетного листа. Его привлек заголовок, упоминающий астрономию – Монтейн с особым вниманием относился ко всему, что касалось отношений Орбитсвиля с естественным миром. Вот что он прочитал.

АСТРОНОМЫ В РАСТЕРЯННОСТИ Дорогие сограждане. Если кто-нибудь из вас заметил розоватые отсветы над горизонтом в той стороне, где находится Бичхед, то знайте, что причиной тому является вовсе не огромное число зажженных разом красных светофоров. Нет, всему виной – красные лица наших уважаемых протирателей штанов, наших смотрителей за звездами, которые сегодня вечером заявили, что они потеряли визуальный контакт с известной доселе Вселенной! Профессор Карпентер из Университета Гарамонда попытался объяснить этот недосмотр очень просто – Орбитсвиль всего-навсего переместился в пространстве. Но не падайте духом и не прислушивайтесь, не колеблется ли почва под вашими ногами. Не стоит волноваться – поколеблены не основы ваших домов, а всего лишь основы науки!

Монтейн медленно опустил газету и уставился в пространство. Сердце бешено стучало. Его не обманул ернический тон газетной статьи. Безусловно, вся эта история нуждается в проверке, но он уже сейчас был убежден – в космосе действительно произошло что-то невероятное. Необходимо выяснить следующее: Ловушка Орбитсвиля уже захлопнулась или это всего лишь начало? Обречено ли население Орбитсвиля, или еще есть время, чтобы ускользнуть из дьявольского капкана на космическом корабле и найти какую-нибудь данную Богом планету, пригодную для жизни? Если человеческая раса погибнет, не будет ли виноват в этом он. Кори Монтейн? Ведь ему удалось сделать так немного!

Ужас и глубочайшее чувство вины затопили Монтейна. Он встал и быстрыми шагами направился к шатру, где беззаботно веселились, завершив свои дневные труды, его сторонники.

Глава 4

Прежде чем выйти из библиотеки, Никлин просмотрел список заказов на книги. Оказалось, что три дома расположены на его пути. Заказаны были вестерн Джека Шеффера, небольшой справочник по конструированию моделей планеров из бумаги и иллюстрированный трактат о железных дорогах викторианской Англии. Современные книги выглядели несколько больше тех, что были в ходу в двадцатом веке, поскольку их страницы покрывал защитный слой, делающий их практически вечными. Судя по внешнему виду, книгам было не больше двух веков.

Никлин подумал, что, если астрономы не разберутся со своим оборудованием пне восстановят связь с Землей, интерес к его библиотеке может упасть. Джим имел в основном дело со старыми книгами, поступающими с Земли. На Орбитсвиле практически не создавалось сколько-нибудь значительных или даже интересных произведений. По мнению специалистов, это являлось прямым следствием отсутствия какой-либо социальной напряженности. Основным двигателем искусства всегда был конфликт, а на Орбитсвиле, площадь которого в пять миллиардов раз превышала площадь Земли, у людей не было особых причин конфликтовать или, тем более, воевать. Неизбежным следствием такой жизни стало то, что даже те немногие, кто решался взяться за перо или сесть к клавиатуре, создавали лишь что-то вымученное, пустое и тривиальное.

Никлин глубоко сомневался, что его клиенты в Оринджфилде берут на себя труд анализировать свои читательские пристрастия, но прекрасно знал –они отдают явное предпочтение старым книгам, изданным еще до переселения с Земли. Может быть, объяснялось это ностальгией, ностальгией не столько по Старому миру, сколько по уютному чувству надежности и защищенности, которое давала людям Земля. Книжного рынка по причине крайней разбросанности населенных пунктов на Орбитсвиле не существовало, так что единственным источником книг являлась Гильдия владельцев библиотек, взявшая на себя заботу по доставке контейнеров с книгами из покинутых городов Земли.

Никлин положил на видное место журнал для записей, чтобы припозднившийся посетитель мог сам выбрать книгу и отметить свое посещение. Критически окинув взглядом библиотеку, он напоследок стер пыль со стойки и вышел на улицу, оставив дверь незапертой. Вот-вот должна была появиться Зинди.

Она, по-видимому, следила за домом Джима в окно, поскольку сразу же выскочила из дверей и стремительно понеслась по зеленой траве. Родители разрешили Зинди пойти с Никлином в город угоститься мороженым. Девочка не преминула отметить столь значительное событие, надев свою лучшую шляпу из розовой соломки с пряжкой в виде черепашки Тоби, замершей в такой позе, какую ни один представитель панцирных не сумел бы воспроизвести даже под угрозой немедленной смерти.

– Привет, Джим!

Зинди подбежала к нему, создав вокруг себя маленький ураган.

– Знаешь, я могу съесть самое огромное мороженое, какое только бывает!

– Ну что ж, даром оно тебе не достанется, – с шутливой суровостью ответил Никлин, протягивая ей книги, – я доверяю тебе разнести их. За каждую получишь по порции отличного мороженого. Ясно?

– Слушаюсь, мой повелитель! – Зинди покорно склонила голову.

Они пересекли мост и зашагали в тени высоких свистящих деревьев, росших вдоль дороги. Никлин посмотрел на Зинди – похоже, девочка пребывала не в духе. Надеясь, что ее настроение не связано с предполагаемым перемещением в космосе Орбитсвиля, Никлин спросил, в чем дело.

– Я все думаю о тех странных вещах, о которых говорили сегодня по телевидению.

Никлин весело фыркнул.

– Вот уж чем бы я не стал забивать себе голову!

– Но это так ужасно, Джим! Разве тебя не беспокоит это сообщение?

– О перемещении Орбитсвиля? – Он еще раз фыркнул. – У меня очень чуткий сон, Зинди, и я полагаю, что заметил бы, если бы мир вдруг взял и переместился.

– Но как же звезды? Они ведь теперь совсем другие!

– Но откуда это известно? – Никлин, в жизни не видевший ни одной звезды, имел весьма смутное представление об астрономии, но это отнюдь не помешало ему тут же изложить свою космогоническую теорию. – Я как-то читал, что иногда астрономы обнаруживают целое скопление неизвестных далеких галактик. Но, вглядевшись попристальней, ученые мужи начинают понимать – то, что они приняли за дюжину галактик, всего лишь одна-единственная! Просто свет, идущий от нее, отклоняется то туда, то сюда, пока достигнет глаз наших дорогих мудрецов, которые, не разобравшись в чем дело, приходят в неописуемое волнение и начинают громко кудахтать по поводу открытия целых одиннадцати галактик, которых на самом-то деле не существует.

Зинди нахмурилась:

– Какое это имеет отношение к…

– Мой пример означает, что, когда речь идет о звездах, то не стоит доверять своим глазам. Свет имеет свойство отклоняться. Может статься, что пространство…

Пространство… – тут Никлин ощутил прилив того бурного и греховного восторга, который охватывал его всякий раз, когда отдельные, разрозненные поначалу слова, начинали складываться в величественную и стройную ложь, – …

Неоднородно, что оно отнюдь не одинаково в разных точках. Быть может, в пространстве имеются целые аномальные области, где свет буквально сворачивается в тонюсенькие трубочки, и все, что ты видишь, начинает путаться и мешаться. Вдруг Орбитсвиль попал в одну из таких областей, тогда внешняя картина мира действительно изменится. Это совершенно естественно.

– Джим, – Зинди своей утрированной серьезностью напоминала сейчас нелепого тринадцатилетнего профессора логики, забредшего в своих рассуждениях в тупик, – Джим, для меня все, что ты сейчас сказал, звучит как полнейший бычий навоз!

– Но эта теория объясняет факты гораздо лучше, чем вся эта чепуха о перемещении Орбитсвиля на расстояние, равное миллионам световых лет.

– А что ты скажешь об исчезновении космических кораблей и причалов?

– Аномальные области влияют не только на распространение света, – вдохновенно продолжал сочинять Никлин, – материя в таких областях попадает во что-то вроде бури, в этакий космический торнадо, который разгоняет частицы межзвездной пыли почти до скорости света. При этом возрастает их масса, понимаешь? Увеличивается энергия этих частиц, и они оказываются способными счистить все с поверхности Орбитсвиля буквально за несколько секунд, подобно гигантской пескоструйке.

– А как насчет… – Тут Зинди внезапно замолчала. Закрыв глаза, она сомнабулически покачала головой. – Интересно, пополнил ли мистер Чикли свои запасы грецких орехов? В прошлый раз, помнишь, Джим, грецких орехов у него не оказалось, а без них у мороженого совсем не тот вкус.

– Ты очень плавно изменила тему, Зинди, – улыбнулся Никлин, –практически незаметно.

– Мне вдруг надоело говорить о…

Всей этой чепухе.

– Вот видишь, – удовлетворенно заметил Никлин, – я с самого начала говорил тебе, что все это сплошное занудство.

Никлин шутливо ткнул Зинди локтем в бок. Она споткнулась и в ответ сильно двинула его плечом. Так они и продолжали свой путь, задерживаясь, чтобы занести книгу или немного порезвиться.

– Что это за звуки, Джим? – потянула его за руку Зинди. – Я и в самом деле что-то слышу или мне только кажется?

До городской площади оставалось еще несколько минут ходу, но теперь уже и Никлин уловил хрипящие, басовитые звуки, совершенно нехарактерные для сонных окрестностей Оринджфилда.

– А, – протянул он, – наверное, это разъезжающие святоши. Похоже, они даром времени не теряли и уже приступили к своей агитации. Но от меня они не получат ни гроша.

– Что такое агитация?

– Это когда какой-нибудь ловкач пытается убедить тебя, что будет гораздо лучше, если все денежки из твоего кошелька перекочуют в его карманы.

В глазах Зинди, к великому удивлению Никлина, зажегся неподдельный интерес.

– Давай пойдем взглянем, что там происходит.

– А как же наше мороженое?

– Не растает!

Зинди теперь почти тащила Никлина за руку, стремясь побыстрее оказаться на городской площади.

– Ну пойдем же, Джим!

Никлину ничего не оставалось, как недоуменно пожать плечами и ускорить шаг. По мере приближения к площади музыка становилась все громче и громче. Но вот они завернули за угол и вышли на открытое пространство. В самом центре площади высился огромный полотняный шатер, предназначенный, по-видимому, для проведения собраний в ненастные дни. Перед шатром на небольшом возвышении была установлена платформа. На ней стоял высокий темноволосый человек. Он обращался к аудитории, насчитывавшей около четырех сотен слушателей. Большинство из них сидело на складных стульях непосредственно перед платформой. Остальные неровным полукругом стояли сзади. "Оставляют себе лазейку, – с одобрением отметил Никлин. –Послушают, а затем смоются прежде, чем сборщики денег поймают их в свои сети".

Когда они с Зинди подошли к толпе, девочка хотела было пробраться поближе к платформе и занять свободные места, но Никлин удержал ее. Зинди мгновение сердито смотрела на него, но потом весело улыбнулась, и они выбрали себе место там, где слушатели стояли не так плотно и можно было видеть оратора. Никлин постарался встать так, чтобы можно было улизнуть в любой момент. И лишь поозиравшись вокруг и убедившись, что нигде не видно сборщиков пожертвований, он успокоился и смог воспринимать слова человека на платформе.

– … В этом вечернем выпуске "Оринджфилдского Обозревателя". Заметка, о которой я говорю, весьма ядовита и остроумна. Может быть, ее автор сейчас здесь? Нет? В конце концов, это не так уж и важно, поскольку у меня нет никакого желания спорить с анонимом. Этот человек попросту делал свое дело, выражая точку зрения редакции на то, что, несомненно, выглядит как классический случай – всезнающие ученые мужи в очередной раз сели в лужу. У нас в Пьютерспире бытует поговорка – "ученость не помеха глупости".

Так что я с сочувствием отношусь к довольно распространенному взгляду на ученого, разбивающего лоб столь же часто, как и атом.

Оратор замолчал, пережидая пока стихнет довольный смех аудитории. Он стоял в прежней позе, даже выражение его лица не изменилось, но каждый из присутствующих вдруг понял, что шутки кончились, и теперь речь пойдет о куда более серьезных вещах. Никлин, несмотря на свой скептицизм и совершенно неожиданно для самого себя, заинтересовался. Проповедник, если это был именно он, совершенно не походил на своих собратьев. На нем была самая обычная одежда – простая серая шляпа от солнца, голубая рубашка с короткими рукавами и серые брюки, а вовсе не ряса или уныло-респектабельный костюм, с которыми обычно ассоциируется образ религиозных вербовщиков. И говорил Монтейн тоже в совершенно обычной манере, в его речи начисто отсутствовала показная манерность. К сидевшим перед ним людям он обращался напрямую, не прибегая ни к каким ухищрениям. Никлину начал нравиться этот человек. Он вновь поймал себя на мысли, что с нетерпением и неподдельным интересом ждет продолжения.

– Но в этой связи, друзья, я должен сказать вам нечто такое, чего, быть может, вам и не хотелось бы услышать.

Голос Монтейна, подхваченный мощными динамиками, катился над аккуратными садами и многочисленными каминными трубами Оринджфилда.

– Я хочу сказать вам, что астрономы из Бичхед-Сити на этот раз не напрасно тревожатся. Они в растерянности. Они, так же как и вы, не понимают, какая страшная угроза исходит от огромного пузыря, именуемого нами "миром". Откуда мне это известно? Я отвечу вам, откуда. Я ждал подобного события многие годы, я ждал его каждую минуту с того момента, как осознал, что Орбитсвиль – это западня дьявола! Это ловушка! Ловушка, которую дьявол создал продуманно и любовно, сделал ее привлекательной для людей. И сейчас дьявол собирается захлопнуть ее!

На городской площади поднялся гул человеческих голосов. В этом гуле в равной мере слышались тревога, удивление и насмешка. Сверкающий золотистый ковер из солнцезащитных шляп заволновался.

Монтейн вскинул руки и, подождав, пока Не уляжется шум, продолжил:

– Я не всеведущ. Я не обладаю прямой связью с Богом, по которой он сообщил бы мне, какое будущее уготовано его детям. Я также не знаю и дальнейших планов дьявола. Я знаю лишь одно – благодаря Божьей милости нам дарована передышка. Господь мог оставить нас наедине с нашими проблемами, и мы бы заслужили того, поскольку по собственной воле покинули мир, сотворенный для нас руками Божьими. Мы отвернулись от дарованного нам Эдема. Охваченные высокомерием и ослепленные глупостью, мы слетелись на этот металлический пузырь. Мы сами, по собственной воле, устремились в ловушку!

Но, как я уже сказал, у нас еще есть время. Бог даст, нам может его хватить, чтобы вырваться из дьявольской западни. Для этого нам понадобятся космические корабли. Мы должны построить их и покинуть Орбитсвиль. Земля, возможно, навеки для нас потеряна – справедливое наказание за наши грехи, но мы можем отправиться на какой-нибудь другой созданный Богом мир, на новый Эдем, и там заново создать человечество.

Новая волна шума, перешедшего в рокот, прокатилась над площадью. Протестующие выкрики подкреплялись скептическим смехом. "Постройка космического корабля должна стоить немалых денег, – беспокойно подумал Никлин, – не нужно быть Газообразным Позвоночным, чтобы понять, из какого источника предполагается добыть их". Он с тревогой огляделся в поисках сборщиков пожертвований.

– Я вовсе не прошу вас принимать мои слова на веру, – повысил голос Монтейн, стараясь перекрыть шум. – Я слишком хорошо знаю, что на веру в наши дни спрос невелик. Поэтому я прошу лишь об одном – взвесьте факты. Бесстрастные, холодные и бесспорные факты. Например, почему так хорошо приспособлен Орбитсвиль к…

Придя к выводу, что, несмотря на рациональную манеру говорить и абсолютно нормальный вид. Кори Монтейна следует показать психиатру, Никлин мгновенно потерял всякий интерес к выступлению проповедника. Он покачал головой, почему-то испытывая чувство легкого разочарования, и повернулся к Зинди, собираясь сказать ей, что пора уходить. Но девочка сама поманила его пальцем, прося наклониться к ней.

– Джим, – шепнула она, – все это сплошной бычий навоз! Может, нам пора пойти к мистеру Чикли?

– Прекрасная мысль!

Никлин приложил палец к губам, призывая Зинди к молчанию, и утрированной крадущейся походкой двинулся прочь от толпы слушателей. Зинди, давясь от смеха и зажимая рот рукой, следовала за ним. Они успели сделать всего лишь несколько гротескных шагов, когда Никлин заметил, что на них смотрит какая-то молодая женщина. В руках она держала большое плетеное блюдо, что с головой выдавало в ней сборщицу пожертвований. Она с чуть укоризненной улыбкой наблюдала за их пантомимой.

– Уже уходите? – спросила незнакомка глубоким низким голосом с приятным выговором. – Вас совсем не взволновало то, о чем говорит Кори? Никлин не успел еще сообразить что к чему, а его язык уже принялся за работу.

– Наоборот, все великолепно, просто великолепно. Но, к сожалению, на другом конце города нас ждет одно семейное дело. Понимаете, мой дядя решил создать у себя на участке сад камней, и я должен помочь ему.

В голове Никлина теснились самые разнообразные подробности, которыми он мог бы украсить свою ложь, вплоть до биографии воображаемого дядюшки. Он обдумывал, какой из вариантов является самым многообещающим, когда его взгляд наконец остановился на сборщице пожертвований.

К тому, что произошло в следующий миг, Никлин был совершенно не готов.

Его взору предстала самая поразительная реальность, с которой он когда-либо сталкивался. Краткое мгновение – мир перевернулся, и Никлин стал совсем другим человеком.

Его обуревали чувства, доселе незнакомые и странные. И главным в этой удивительной эмоциональной вспышке было страстное, неукротимое вожделение, внезапно овладевшее всем его существом. Он хотел эту женщину, он жаждал ее, он желал обладать ею, обладать немедленно, здесь и сейчас. Но его чувства не ограничивались одним лишь плотским вожделением. Он жаждал не только обладать стоящей передним женщиной. Он хотел бы просто спать с ней в одной постели, чувствовать рядом тепло ее тела, обнимать ее, слушать женский шепот, опять погружаться в сладкую истому сна. Он хотел ходить с ней за покупками, обороняться от назойливых уличных торговцев, извлекать из ее глаз случайные соринки. Он хотел услышать, что она думает о современной музыке, какое расстояние она может пробежать не запыхавшись, какие болезни она перенесла в детстве, хорошо ли она разгадывает кроссворды…

"Вот это да, – подумал Никлин, пытаясь прийти в себя, – а я-то полагал, что не подвержен подобного рода иррациональным случайностям". Он смотрел на женщину, тщетно пытаясь понять, чем же вызвано столь разрушительное для него воздействие. Женщине на вид было около тридцати, то есть примерно столько же, сколько и ему. Джим сразу решил, что назвать ее красавицей никак нельзя. Обычное лицо с довольно крупными чертами, немного тяжелые веки, широкий рот с припухшей верхней губой. Высокая, темноволосая, под черной блузкой и черными же узкими брючками угадывалось стройное и спортивное тело. Похоже, свою фигуру в нужной форме она поддерживала отнюдь не диетой, а регулярными физическими упражнениями. На голове вместо обычной солнцезащитной шапочки красовался плоский черный берет. Эта деталь указывала, что одежда сознательно была подобрана так, чтобы произвести определенный эффект. Но Никлин не был уверен, что именно этот эффект женщина предполагала произвести своим нарядом, однако уже от одной мысли о том, как он расстегивает эту черную блузку, у него задрожали колени.

– Конечно же, вы должны помочь своему дяде, – улыбнулась женщина, –но надеюсь, что вы все-таки вернетесь послушать Кори, когда освободитесь. То, что он говорит, действительно очень важно.

– Да, да, – закивал головой Никлин. – Я всерьез поразмыслю над тем, что здесь услышал.

– Вот и отлично. Кстати, меня зовут Дани.

– А меня Джим, – ответил Никлин, не на шутку взволнованный и обрадованный – она ведь вполне могла и не называть своего имени. – Джим Никлин. Мне только что пришла в голову отличная мысль…

Тут он взглянул на окружавших их людей. Некоторые уже начали оглядываться на них и сердито шикать, давая понять, что их разговор мешает слушать выступающего. Никлин показал на свои уши, а затем ткнул рукой в сторону вытоптанной травяной лужайки, находившейся на некотором удалении от зрителей и мачт с динамиками. Дани кивнула и направилась туда, покачиваясь на тонких каблуках черных туфелек.

– Нам здесь будет лучше, – сказал он, останавливаясь. – Знаете, я подумал, что скоро наступит темнота, а значит для работы в саду остается совсем немного времени. Лучше уж я побуду здесь и…

Тут Никлин запнулся, поскольку Зинди изо всех сил дернула его за руку и потянула в сторону.

– Джим! – сердито прошептала она. – Джим!

Дани дружелюбно посмотрела на девочку.

– Это ваша дочь?

– Нет! – Никлин понял, что его ответ прозвучал слишком резко, и попытался исправить неловкость. – Я не женат. Это Зинди, мой лучший друг. Мы собирались угоститься мороженым, я хочу сказать, заглянуть в кафе по дороге к моему дяде.

– Привет, Зинди, – улыбнулась Дани. – Не беспокойся о мороженом. Я хорошо понимаю, насколько это важное мероприятие, и уверена, что Джим вовсе не собирается лишить тебя обещанного угощения. – Она весело рассмеялась, и ее глаза встретились с глазами Никлина. – В конце концов, он ведь в любой момент может вернуться сюда.

– Да, – энергично кивнул головой Джим.

– Что ж, тогда и увидимся.

Дани широко улыбнулась ему, и Никлин по достоинству оценил ее великолепные зубы. С улыбкой ее глаза смягчились, в них появились искорки веселого вызова. Никлин почувствовал, как его колени вновь ослабели. Он поднял свободную руку, прощаясь, и позволил-таки Зинди утащить себя в направлении заведения мистера Чикли.

– Зинди, почему ты не поздоровалась с Дани? – сердито спросил Никлин, как только они отошли достаточно далеко.

– Ты говорил за нас обоих, – Зинди разозлилась не на шутку, о чем свидетельствовал вздернутый маленький подбородок. – И что это еще за дерьмо о твоем дядюшке и каком-то саде камней?

Зинди не прибегла к своему излюбленному эвфемизму "бычий навоз", и это утвердило Никлина во мнении, что у него, похоже, опять возникли сложности. На сей раз с Зинди.

– Ты не поймешь, – неубедительно сказал он.

– Чего я не пойму, так это почему ты постоянно врешь. Зачем ты это делаешь, Джим?

"Я бы не прочь и сам узнать зачем", – грустно подумал Никлин. На щеках его выступил жаркий румянец.

– Но ты все-таки не ответила, почему столь невежливо обошлась с нашей новой знакомой.

– Она разговаривала со мной как с маленьким ребенком. "Важное мероприятие"! – Зинди презрительно фыркнула.

Никлин решил промолчать. Они покинули площадь, пересекли переулок Четырех лошадей, вошли в кафе мистера Чикли и заняли отличные места у окна. В дальнем от дверей конце кафе сверкала стойка из стекла и хромированного железа. Толстяк Чикли очень гордился тем, что собственными руками обустроил кафе в полном соответствии с эпохой. Правда, не слишком ясным оставался вопрос, какую именно эпоху он стремился воспроизвести. Псевдовикторианские газовые рожки на стенах там и тут перемежались с цветными неоновыми полосками. Вдоль стен тянулись два ряда кабинок, сейчас в основном пустовавших. Похоже, заведение Чикли не выдерживало конкуренции с Кори Монтейном.

Пока Зинди делала у стойки свой сложный заказ, Никлин окинул себя взглядом и совершенно не удивился, обнаружив, что руки у него слегка дрожат. Что же все-таки с ним случилось там, на площади? Ведь Никлин никогда прежде не вел себя так с незнакомками. Однако оставалось неясным, поняла ли она, что Никлин к ней приставал? Можно ли ее поведение назвать поощрением? Ведь ни одна женщина, проживающая в Оринджфилде, не стала бы отвечать таким образом в подобной ситуации. Никлин хорошо знал, что в глазах большинства жителей города он был не только неудачником и неисправимым чудаком, многие, ко всему прочему, подозревали его в гомосексуализме. Наверняка, он вырос бы в глазах мужской половины Оринджфилда, а, возможно, и в глазах многих женщин, если бы время от времени бывал в определенных домах, жительницы которых предпочитали зарабатывать деньги древнейшей профессией. Основная причина, по которой Никлин воздерживался от посещения подобных заведений, состояла в его стремлении оградить свою частную жизнь от чужих взглядов. Поэтому Никлин ограничивал свою интимную жизнь редкими эпизодами в Вестон-Бридже, куда время от времени наезжал за книгами и запчастями.

– А вот и я! – Зинди подошла к столу с подносом, на котором теснились высокие запотевшие стаканы. – Ты только посмотри, Джим! Наверное, так должен выглядеть рай.

– Неплохо.

– Деревенщина! Жалкий обыватель, не способный оценить подлинное произведение искусства! – весело воскликнула Зинди.

– Может и так…

Никлин взял ложку и задумчиво ткнул в бледно-зеленую массу ближайшего к нему стаканчика.

– Кто из нас теперь невежлив?

– Виноват.

Он безразлично отметил, что вовсе не чувствуетсебя виноватым. "Зинди, дорогая, почему бы тебе не оставить меня хоть на время в покое!" –с тоской подумал Никлин.

– Джим, я знаю, что с тобой происходит! – Зинди торжествующе улыбнулась перепачканными мороженым губами. – Да, я знаю, что угнетает нашего Джима!

– Вот как?

– Он влюбился! Бедняжка совершенно потерял голову от Дамы В Черном.

– Зинди, ешь свое мороженое и не болтай глупостей. – Никлин взглянул на нее с еще большим раздражением. – Ты несешь совершеннейший вздор!

– А вот и нет! Я за тобой наблюдала. – Зинди кинула в рот вишенку и, глядя на Джима, неторопливо принялась жевать. – У нее совсем неплохие буфера.

Никлин понимал, что ему следует немедленно отчитать Зинди за подобный лексикон, но после ее замечания, он почувствовал, что возбуждение вновь охватывает его. Только сейчас Никлин понял – несмотря на стройную, даже худощавую фигуру. Дани обладала крупной высокой грудью. А как она ему улыбнулась! Сам Джим старался улыбаться как можно реже, считая, что когда он улыбается, уголки губ поднимаются вверх, делая его похожим на деревенского дурачка. Так, во всяком случае, полагал сам Джим. Но у Дани улыбка была совсем иной – уголки губ у нее скорее иронично загибались вниз. Такую улыбку Никлин всегда считал признаком душевной зрелости и жизненного опыта. Интересно, как звучит ее фамилия? Никлин вздохнул. Не свидетельствует ли немного усталая тяжесть ее век и припухшая верхняя губа об усердных занятиях сексом? Может быть, даже с Кори Монтейном. Никлин читал, что руководители религиозных сект зачастую спят со своими наиболее привлекательными последовательницами. А может быть, в этой секте секс является частью религиозного ритуала. Может быть, Дани спит со всеми членами общины Монтейна?! Если это так, то и Никлин получит свою долю, даже если придется притвориться приверженцем их дурацкой религии.

Никлин почувствовал одновременно и острое физическое желание, и ревность, и протест. Он даже заерзал на месте от нетерпения. Ему необходимо быть сейчас с Дани, а не разыгрывать из себя заботливую няньку перед этой рано созревшей девчонкой, которая пиявкой присосалась к нему. Он с тоской посмотрел сквозь прозрачную штору, создававшую в кафе Чикли атмосферу уединенности. Вдали была видна городская площадь. Никлин попытался разглядеть Дани, но густая листва и снующие люди мешали что-либо увидеть.

– Джим, мне пришла в голову отличная мысль, – заявила Зинди. – Ведь тебе сейчас вовсе не хочется есть мороженое, не так ли?

– Пожалуй, что и так. Что-то настроение пропало.

– Ну, это еще мягко сказано. А что, если ты отдашь мне свое мороженое? Я с удовольствием съем и твой порцию, правда, на это уйдет несколько больше времени, – Зинди говорила сосредоточенно и серьезно, словно генерал, разрабатывающий план крупной операции, – а ты можешь пока смотаться на площадь и назначить свидание своей Даме В Черном. Ну как, что ты на это скажешь?

– Я… – Никлин с любовью, чуть ли не с поклонением взглянул на нее. – Но как же ты, Зинди? Ты уверена, что с тобой все будет в порядке?

Зинди пожала плечами:

– Что может случиться со мной в кафе-мороженом?

Никлин встал, благодарно побарабанил пальцем по тулье ее шляпы и выскочил на улицу. По пути на площадь он вдруг понял, что в отсутствие Дани он вновь обрел свою проклятую застенчивость. Никлин совершенно не представлял, о чем и как говорить с ней, и – поразительно! – ему захотелось вернуться в кафе, к Зинди. Взглянув на небо, Никлин увидел, что край солнечного диска уже скрылся за очередной силовой линией. Совсем скоро наступит ночь, Джим надеялся, что под ее покровом к нему вернутся отвага и наглость, но к тому времени он обязан будет вернуться к Зинди. Преодолевая мощные волны звуков, несущихся из динамиков, Никлин подошел к толпе. Монтейн все еще пугал собравшихся своими ужасными предостережениями, но его слова проходили мимо ушей Никлина. Джим трижды обошел толпу слушателей, белый шатер, грузовики и домики на колесиках. Дани нигде не было.

Испытывая одновременно горькое разочарование и невероятное облегчение, он решил вернуться, в кафе Чикли. Еще издалека Никлин отчетливо увидел Зинди, ярко освещенную только что зажженными в кафе лампами. Девочка сосредоточенно поглощала мороженое. Он улыбнулся при мысли о том, как приятно будет возвращаться с ней домой. Никлин будет рад ее ни к чему не обязывающему присутствию.

Глава 5

– Мы сегодня поработали совсем неплохо, – сказал Кори Монтейн, –гораздо лучше, чем обычно.

Он обращался к группе человек в сорок, состоявшей исключительно из его приверженцев. Слушатели одобрительно, но как-то не совсем уверенно загудели. Было довольно необычно, что Монтейн созвал общее собрание в столь поздний час. Все понимали – предстоит что-то серьезное. Собравшиеся сидели плотным кругом в углу шатра. Все входы были задернуты и застегнуты. Шатер освещала единственная лампа, висевшая под самым потолком и усугублявшая ощущение темноты в дальних углах огромной палатки. Атмосфера таинственности усиливалась тем, что Монтейн сидел в центре круга слушателей и говорил очень тихо, так, чтобы снаружи его нельзя было услышать, даже приложив ухо к брезентовой стене шатра.

– Мы собрали сегодня почти шестьсот орбов, – продолжал Монтейн. – Это вполне приличная сумма. Особенно по сравнению с нашими прежними заработками. Но теперь нам нужно гораздо больше денег, чем раньше. Гораздо больше.

Он замолчал и мрачно обвел слушателей глубокими темными глазами. Эти сидевшие перед ним мужчины и женщины так различались между собой, но он любил их всех. Некоторые, как, например, электротехник Петра Дэвис или старик Джок Крейг, присоединились к нему, предложив свое профессиональное мастерство, другие же пришли, ничего не имея за душой, кроме готовности делать все, что угодно. Но всех их объединяла вера в его миссию, преданность и доверие.

И вот настал час, когда эти качества должны быть проверены.

– Вы уже слышали сегодняшнюю новость – наш мир переместился в какую-то неизвестную часть пространства, в место, столь удаленное от прежнего, что астрономы не способны обнаружить даже Местную Систему –двадцать галактик, расположенных по соседству с нашей. Это событие –доказательство всего того, что я говорил людям последние шесть лет. Но как ни печально, люди по-прежнему не верят моим словам. Они, как и прежде, слепы.

Но мы-то не слепы. Мы знаем, что стальные челюсти дьявольского капкана дрогнули и вот-вот захлопнутся.

Я признаю, что все эти годы проявлял преступное благодушие. С начала переселения землян на Орбитсвиль прошло два столетия. Для человека это огромный срок, но для Бога и для дьявола лишь краткий, незаметный миг. Двухсотлетний срок жизни на Орбитсвиле успокаивал меня, я утешал себя мыслью, что в нашем распоряжении еще много времени, гораздо больше, чем оказалось в действительности. Я начал свою миссионерскую деятельность, строя грандиозные планы; я мечтал собрать огромные средства и построить флот космических кораблей. Но деньги поступали медленно, гораздо медленнее, чем я думал. И я смирился с этим. Я уверял себя, что даже в самом худшем случае успею основать фонд и умру спокойно, сознавая, что рано или поздно армада космических кораблей устремится к новому Эдему, пускай даже без меня.

Монтейн горько улыбнулся.

– Но сегодняшняя новость изменила все. Она должна изменить и нас. Теперь я готов ограничиться одним кораблем, одним ковчегом, который сохранит семена для новой поросли человечества. Наш ковчег, наш космический корабль, должен быть построен как можно скорее. Может случиться так, что нам не хватит времени и мы не успеем завершить его строительство, но мы обязаны сделать эту попытку. Это наша единственная надежда обрести спасение, и поэтому мы должны напрячь все наши силы.

До этого дня мы вполне довольствовались сбором небольших сумм денег, но это время прошло, теперь нам надо искать новые пути. Мы должны отбросить наши моральные принципы, мы должны заглушить голос нашей совести. Мы обязаны приложить все усилия, чтобы добыть необходимые деньги, даже если способы, к которым придется прибегнуть, покажутся нам грязными и отвратительными.

Я не очень люблю вспоминать самые мрачные эпизоды из истории человечества, но сейчас этого не избежать!

Монтейн умолк.

В шатре повисла напряженная тишина. Ее нарушил Мейс Винник, тощий человек с маленьким сморщенным лицом. В свое время он отбыл срок в исправительной колонии. Винник откашлялся и спросил:

– Кори, вы говорите о воровстве?

Монтейн отрицательно покачал головой.

– Нет, не о воровстве. Его я исключаю, но не из-за моральных соображений, а из-за большой вероятности быть пойманным.

В шатре опять повисла тишина. Слушатели с тревогой и интересом смотрели на Монтейна, они словно впервые видели этого человека. Наконец повар Ди Смерхерст, пухлая и розовощекая женщина почтенной наружности, подняла руку.

– Можно подумать… – ее лицо страдальчески скривилось, – можно подумать, что вы разрешаете…

Разрешаете проституцию.

Монтейн старательно избегал смотреть в сторону тех женщин, что были еще достаточно молоды и привлекательны, чтобы зарабатывать неплохие деньги таким способом. Среди них выделялись Дани Фартинг, Кристин Макгиверн и Одри Лайтфут.

– Да, я дам благословение на проституцию, женскую или мужскую, если она поможет нам построить корабль.

– Кори Монтейн!

Ди Смерхерст поджала губы и повернулась к остальным, всем своим видом показывая – позже она не преминет высказать все, что думает по этому поводу.

Монтейн подумал, что он рискует потерять некоторых своих последователей. Что ж, придется смириться. Он слишком охотно давал приют тем, кто оказался на обочине жизни. Пришло время положить этому конец. Всякий, кто не готов пожертвовать всем для достижения высокой цели, должен рассматриваться отныне как ненужный балласт.

– Я уточню свои слова, – сказал Монтейн. – Я был бы готов допустить обычную проституцию, если бы она могла решить наши проблемы. Но пятьдесят или даже сто орбов в день, я не слишком сведуща панельных расценках, являются слишком крошечным шагом в нужном направлении. Однако я бы только приветствовал стратегическую проституцию, когда клиент решается присоединиться к нашему движению или хотя бы поддержать его материально, продав свое имущество и передав вырученные деньги в наш фонд.

Я не люблю высокопарных слов, но сейчас их не избежать. На карту поставлены наши бессмертные души. Само будущее человечества поставлено на карту!

Помолчав, Монтейн предложил слушателям высказаться. В спорах они провели больше часа, эмоции то разгорались, то затухали. Наконец, почувствовав, что сильно устал, Монтейн оставил паству и в темноте направился к своему прицепу. Войдя внутрь довольно просторного помещения, он не стал включать верхний свет, ограничившись небольшой настольной лампой на письменном столе. В теплом сиянии матового стеклянного абажура он заварил чай, чашку которого всегда выпивал перед сном. Мысли его беспорядочно перескакивали с одного на другое. Он попытался обдумать все происшедшее в этот знаменательный день, но чувство крайней усталости подсказывало проповеднику – что лучше побыстрее лечь в кровать. Сегодня у него, похоже, не будет особых проблем со сном.

Допив чай, Монтейн разделся, почистил зубы, выключил настольную лампу. На пути к кровати он задержался у серебристого гроба, стоявшего в центре комнаты. Положив ладони на холодную металлическую поверхность, Монтейн закрыл глаза и тихо прошептал:

– Прости меня, Милли, за то, что все так складывается, но когда-нибудь мы оба обязательно обретем покой.

Глава 6

Никлин стоял за стойкой в своей мастерской и осматривался с каким-то печальным изумлением. Это утро было так похоже на предыдущее – солнечное, ясное, теплое и бодрящее. Прежде он бы только порадовался хорошему деньку, но сегодня солнечный свет лишь нагонял на него тоску. Никлин понимал, причину следует искать не снаружи, а внутри самого себя.

Может, все дело в том, что он слишком плохо спал прошедшей ночью? Накануне он долго лежал без сна, вспоминая свой разговор с Дамой В Черном. Без устали он перебирал иные продолжения их короткой встречи. Время от времени Джим с деланной искренностью поздравлял себя, что ему так легко удалось ускользнуть из ее лап. Но воображение подсказывало совсем иной сценарий, финал которого проходил в постели.

У него и раньше случалась бессонница, но тогда Никлин лишь радовался утреннему свету, освобождавшему его из мучительного ночного плена и возвращавшему в яркий и осязаемый мир. Но сегодня жизнь казалась безрадостной и удивительно тоскливой. Веселое убранство мастерской и библиотеки напоминало ему сегодня интерьер морга. А скромная мысль о регулировке магнито-импульсного мотора привела его в состояние, близкое к полному отчаянию.

Усилием воли он заставил себя открыть книгу заказов и просмотреть список незаконченных дел. Первыми в нем значились циркулярная пила и газонокосилка. Около них стояла пометка "МР", означавшая, что, по мнению Макси, моторы этих устройств требовали регулировки. Этой операции Макси так и не смог обучиться, поскольку испытывал суеверный страх перед вспышками гиромагнитной энергии неисправных моторов, во время которых инструменты слетали со станка подобно взбесившимся насекомым.

Никлин всегда не любил это занятие, считая его крайне скучным. Настройка парамагнитных блоков моторов похожа на попытки уговорить это капризное существо. Занятие и впрямь малоинтересное, даже если человек пребывает в превосходном настроении. А сегодняшним утром Никлину оно показалось поистине ужасным. Проклиная удаленность друг от друга населенных пунктов Орбитсвиля и отсутствие единых технических стандартов, что делало невозможным простую замену барахлящих блоков на новые, Никлин в сердцах захлопнул журнал заказов.

В этот момент бесцветная неподвижность мира за окном мастерской была нарушена облаком пыли, двигавшимся по дороге. Макси Меллом, как обычно опаздывая, торопился на работу на своем старом мотороллере. Подъехав к мастерской, Макси привстал и отсалютовал Никлину. Сохраняя горделивую позу всадника на параде, он с дребезжанием продефилировал мимо окна, замедлил ход и наткнулся наскальный выступ, торчащий над поверхностью спекшейся от солнца глины. Это случалось уже не в первый раз, мотороллер привычно дернулся вверх и медленно завалился набок, увлекая за собой хозяина. Макси с проклятием вскочил, пару раз пнул мотороллер, подобрал свою яркую зеленую шляпу и смешной переваливающейся походкой направился к мастерской. – Доброе утро, – проревел Макси, входя в дверь. Лицо его растягивала широкая ухмылка. – Вы видели? Эта штука меня чуть не оскопила.

"Хорошо бы", – мрачно подумал Джим.

– Ты сегодня поздновато.

– Да, – Макси даже не смутился, – лег только на рассвете. Мы с ребятами были на собрании этих бродячих проповедников. Хотели посмотреть, что они там затеяли, а потом завалились в "Белый уголок" выпить пивка. А я вас видел на собрании.

– А я тебя нет.

– Ну я вас видел, это точно, – победоносно заявил Макси. – А вы, похоже, времени даром не теряли. Я уже собирался вмешаться и объяснить этой вертихвостке, что она зря теряет с вами время, и зазвать ее в "Белый уголок", но меня удержало мое воспитание.

"Мне прямо в лицо говорят, что я гомик, а я стою и спокойно слушаю это".

– Я уверен, что Дани будет очень разочарована, когда узнает, какую возможность она упустила. Я передам ей твои слова сегодня же вечером. Конечно, я постараюсь сделать это как можно мягче, чтобы не разбить ей сердце. Не выношу женских слез.

– Вы встречаетесь с ней сегодня вечером?

– Что ты! Мы решили общаться посредством почтовых голубей. Ты что, оглох? Разумеется, я сегодня с ней встречаюсь.

Макси переминался с ноги на ногу с выражением веселого недоверия на лице.

– В самом деле, Джим? У вас действительно свидание с ней? Мы с ребятами придем понаблюдать за вами, глядишь, понаберемся уму-разуму. Зная, что Макси, умиравший в свободное время от скуки, вполне способен убить весь вечер на слежку за ним, Никлин пожал плечами и отвернулся. И как теперь выпутаться?! Может, сказаться больным и остаться дома? Размышляя над очередной постигшей его неприятностью, Никлин направился в закуток мастерской, служивший кухней, чтобы сварить кофе.

– О, этого-то как раз мне и не хватало, – обрадованно воскликнул Макси, следуя за Джимом. – Эй! А вы знаете, кого я видел на собрании этих чудаков?

– Нет, не знаю, но может быть ты будешь так любезен и поведаешь, кого же ты там видел.

Невосприимчивый к сарказму Макси энергично тряхнул головой.

– Негра! Клянусь, Джим, у них там есть престранный негр! Он черен как…

Как… – Макси запнулся.

"Как твои ногти", – подумал Никлин.

– Как ботинок, – закончил Макси.

Хотя Никлину и не хотелось потворствовать Макси, проявляя интерес, к его россказням, но уж слишком он был заинтригован. За свою жизнь Джим видел всего одного чернокожего, да и то в далеком детстве. Он попытался представить себе негра, но далось ему это с трудом.

"Опять этот старый синдром Орбитсвиля, – подумал Никлин. – Давно уже люди перестали нести всю эту древнюю чушь о всеобщем братстве! Когда жизненное пространство в пять миллиардов раз превышает площадь Земли, каждый может найти себе место, где живут ему подобные. Никто больше не хочет жить там, где его будут преследовать, подвергать дискриминации или хотя бы терпеть, где какие-нибудь либералы будут лелеять его только потому, что у него не тот цвет эпидермиса или не те политические взгляды, что он говорит не на том языке или придерживается не тех религиозных убеждений, потому что он родился не от тех родителей или не в том месте. Наперекор всем учениям и проповедям человек предпочитает жить среди себе подобных".

– Во всяком случае, – сказал Макси, – глядя на этого негра, я пришел к выводу, что не люблю черномазых.

– Довольно скоропалительный вывод. – Никлин достал из шкафа пару пластиковых чашек. – А могу я тебя спросить, почему?

– Ну, они слишком вспыльчивы и раздражительны. Мы с ребятами просто стояли и глазели на этого парня, а он вдруг без всякого повода велел нам проваливать. – На лоснящемся лице Макси появилось выражение оскорбленной добродетели. – Разве нельзя просто стоять и смотреть на кого хочешь?

– И к чему идет наш мир? Именно это я всегда говорю.

Никлин разлил кофе по чашкам, взял свою и направился к окну мастерской. Отсюда было удобнее всего наблюдать за рекой, мостом и дорогой. За пределами широкого навеса беззвучно лился вертикальный поток солнечных лучей, с почти ощутимой силой барабанящих по обесцвеченному пейзажу.

В Оринджфилде никогда ничего не произойдет, и он, Джим Никлин, навеки обречен пребывать здесь! От этой мысли Джиму захотелось сесть на пол и расплакаться, как в детстве. Испуганно поймав себя на том, что нижняя губа у него начинает дрожать, Никлин глотнул кофе и сморщился, когда обжигающая жидкость устремилась в желудок.

Погруженный в свои меланхолические раздумья, Никлин уже несколько секунд смотрел на приближающийся голубой "Унимот" с откидным верхом. Он не сразу понял, что машина направляется прямиком к его дому. Вот она скрылась за рощицей свистящих деревьев, вновь появилась, повернула направо и резко остановилась перед пешеходным мостом. Мгновение спустя появился водитель. Сердце Никлина бешено заколотилось – он узнал в водителе женщину. Ту женщину!

Она уже больше не была Дамой В Черном, хотя ее наряд и не претерпел особых изменений – искристая блузка, обтягивающие брючки, туфельки на высоких каблуках и плоская шляпка. Доминирующим цветом в сегодняшнем наряде был нежный бледно-желтый оттенок. С интересом оглядываясь по сторонам. Дани направилась к мастерской. Двигалась она словно балерина, ставя одну ногу строго перед другой. При этом подчеркивался удивительно выразительный изгиб бедер, икр и лодыжек.

Никлин ощутил покалывание в бровях. Он прокручивал в голове возможные варианты. Вероятность того, что женщина собирается взять в его библиотеке книгу или отдать в починку миксер, была близка к нулю, а значит, это сугубо личный визит. Неужели она решила вернуться к тому, на чем они расстались прошлым вечером? "Но ведь вчера, собственно, и не произошло ничего особенного, – напомнил себе Никлин, – все это лишь плод моего воспаленного воображения".

Он поставил чашку, подмигнул на ходу Макси и вышел из мастерской. Заметив Никлина, Дани улыбнулась столь быстро и мимолетно, что эта улыбка вполне могла лишь привидеться Джиму. Чем ближе она подходила, тем суровее становилось выражение ее лица.

– Что с вами случилось вчера вечером? – резко спросила она, подойдя к Никлину вплотную.

– Я… – Джим совершенно растерялся. – Что вы имеете в виду?

– Джим, вы прекрасно знаете, что я имею в виду!

То, что она назвала его по имени, подбодрило и даже возбудило Никлина.

– Уверяю вас, Дани. Я не знаю, о чем вы говорите.

– Ну что же, мое имя вы, по крайней мере, помните, – сказала она, и взгляд ее немного смягчился. – Это уже кое-что, но так легко вы не отвертитесь, Джим Никлин. Почему вы не вернулись, чтобы встретиться со мной, как мы условились?

Никлин чувствовал, что волна бешеной радости захлестывает его и вот-вот лишит рассудка. Радость еще не охватила его целиком, но Джим был уже готов отдаться этому удивительно приятному чувству. Да, это была лишь первая часть его сна, сна, который вот-вот превратится в реальность. Осталось сделать последнюю маленькую проверку, которая окончательно снимет все сомнения. Никлину совершенно не хотелось попасть в унизительное положение и испытать горькое разочарование.

– Монтейну, должно быть, и впрямь очень нужны деньги, раз он отправил вас за парой орбов в такую даль, – сказал Никлин, лучезарно улыбаясь. –Так где ваш поднос?

– Это вовсе не смешно, Джим. – Глаза женщины смотрели на него серьезно. – Со мной никогда еще ничего подобного не происходило, а от ваших слов мне становится еще хуже. Может быть, вы и привыкли к подобным вещам, но я нет.

– Я вовсе не привык… Дани, но ведь вчера вечером мы действительно не сказали друг другу ничего определенного.

– Я знаю. – Она не отрывала от него умоляющего взгляда. – Неужели вы думаете, что я не дрожу как осиновый лист при мысли, что я ошибаюсь.

– Вы не ошибаетесь, – потрясенно ответил Никлин.

Он взял ее руки в свои. Горячая волна Накрыла его с головой, оставив от прежнего Джима Никлина одни лишь воспоминания.

– Слава Богу! – улыбнулась Дани. Она подняла его руку так, что костяшки пальцев уперлись ей в левую грудь. – Я совсем не спала в эту ночь, Джим. Почему ты вчера не вернулся?

– Я вернулся. Удрал от Зинди, оставив ей свое мороженое, и вернулся на площадь, чтобы разыскать тебя.

– Я пряталась в шатре, пыталась прийти в себя. – Тыльной стороной ладони Никлин ощущал ее грудь под тонком блузкой. – Я без ума от тебя, Джим. Ужасно звучит, да?

Прежний Джим Никлин в ответ на такой вопрос промямлил бы что-нибудь невразумительное, но новый Никлин не растерялся.

– Это звучит прекрасно. Над библиотекой у меня есть комната. Пойдем туда.

– Нет! – Взгляд Дани был устремлен за его плечо, на окно мастерской. – Это тот ужасный человек, что околачивался вчера на собрании. Он смотрит на нас во все глаза… Подслушивает… Он работает на тебя?

– В некотором роде. – Никлин оглянулся. В окне, подобно фантастической статуе, застыла нелепая фигура Макси с разинутым ртом. –Только Газообразное Позвоночное знает, почему я все еще не выгнал этого идиота. Можно отправить Макси домой.

Дани покачала головой.

– Это будет слишком откровенно.

– Ты хочешь ждать до вечера? – спросил Никлин.

Его радость несколько утихла, омраченная беспокойством. Джим совершенно определенно знал (так всегда случалось), – если он упустит эту возможность, то другого шанса судьба может ему и не предоставить. До вечера была еще целая вечность, могло произойти всякое – либо Дани образумится и передумает, либо унес начнется менструация, либо ее вызовут ухаживать за больной тетушкой. А, может, он сам споткнется и сломает себе обе ноги или, что еще хуже, снадобье мистера Хайда перестанет действовать, и он снова превратится в робкого доктора Джекила, и у него начнется такой мандраж, что он не сможет переступить даже порог собственного дома.

– Давай лучше прогуляемся, – сказала Дани и кивнула в сторону небольшого холма, расположенного за пределами владений Никлина. – Что там находится?

"Благодарю тебя, о Газообразное Позвоночное!" – пропел про себя Никлин.

– Там ничего нет, – ответил он, стараясь говорить как можно спокойнее. – Во всяком случае, людей-то там точно нет. Холмы и холмики. Вполне подходящее место для прогулок.

Дани заговорщически улыбнулась ему.

– Ты не хочешь пойти взять свою шляпу?

– Нет, солнце мне никогда не причиняет никакого беспокойства, –соврал он, не желая оставлять ее даже на несколько секунд.

Понимая, что Макси все еще глазеет на них, Никлин взял Дани под руку, и они направились в сторону поросшего травой холма. Никлин гадал, надо ли поддерживать утонченный и снимающий напряжение разговор, или в словах нет никакой нужды. Краем глаза он видел упругие округлости, выпиравшие из-под блузки Дани ("Ты совершенно права, Зинди, буфера что надо!"), легкое и томное покачивание узких бедер, обтянутых брючками. И каждый раз, когда Джим напоминал себе, что это вовсе не сон, а самая настоящая реальность, за спиной у него вырастали крылья.

Когда они перевалили гребень холма, и дом Никлина вместе с другими постройками, вытянувшимися вдоль Корк-роуд, скрылся с глаз. Дани повернулась к Никлину, и их губы слились в поцелуе. Все чувства Никлина были переполнены одной лишь Дани – ее запахом, вкусом, ощущением ее тела. – Не здесь, – мягко прошептала она. – Слишком близко от твоего дома.

Этот ужасный человек, возможно, преследует нас.

Никлин только сейчас осознал, что пытается повалить Дани на землю.

– Ты совершенно права. Не стоит, чтобы он нас видел. Здесь есть местечко получше.

Они обогнули яйцеобразный пригорок с северной стороны. Дальше до самого верха изогнутого горизонта простирались бескрайние зеленые волны холмов. Пригорок окаймляли заросли банданы, как раз в эту пору набравшей цвет. Ярко-оранжевые цветы, давшие название стелющемуся кустарнику, представлявшему собой как бы сторожевой пост на границе травяного океана. Самый большой куст, имевший форму буквы П, был достаточно велик, чтобы в центре его зарослей могла укрыться влюбленная парочка. Он даже в какой-то степени защищал от палящего солнца. Никлин обнаружил это убежище из цветов и листьев во время своих одиноких прогулок. И каждый раз, когда он проходил неподалеку от этого места, его воображение, подстегиваемое постоянным одиночеством, рисовало ему укрывшихся в центре куста любовников. Но Джиму ни разу не пришло в голову, что одним из них окажется он.

– Ну, как тебе здесь? – спросил Никлин.

Вместо ответа, не отрывая от Джима серьезного взгляда своих карих глаз Дани расстегнула блузку.

Прошел, быть может, час – Никлин не мог оценить, сколько сейчас времени, – прежде, чем он вернулся в реальный мир. Джим лежал на Дани и не отрываясь смотрел в ее глаза. Они находились так близко, что он видел лишь блестящие темные озера на голубовато-белом фоне. Но через какое-то время до Никлина дошло, что Дани плачет. Он быстро перевернулся на бок и, не отрывая встревоженного взгляда от ее лица, коснулся холодной сверкающей дорожки на ее щеке.

– Что с тобой, Дани? – прошептал он. – Ты жалеешь о том, что произошло между нами?

Женщина закусила нижнюю губу.

– Я жалею, но вовсе не об этом. Не о том, что случилось.

– О чем же?

– Кори… Мы уезжаем из Оринджфилда послезавтра. Я тоже должна ехать вместе со всеми, а это значит… – Она судорожно всхлипнула и уткнулась лицом ему в плечо. – Я не хочу расставаться с тобой, Джим. Я не хочу, чтобы все кончилось, едва лишь успев начаться.

– Но разве это обязательно?

Никлин, только что полностью поглощенный настоящим, заглянул в будущее и вдруг увидел, что всего лишь несколько часов отделяют его от черной непроницаемой границы между неземным счастьем и безысходной тоской. – Ты обязательно должна ехать? Почему ты не можешь остаться со мной? Дани покачала головой. Он ощутил ее слезы на своей щеке.

– Я связана с ними, с общиной, – сдавленно ответила она. – Это моя вера, Джим. Я не могу отбросить свои клятвы… Кроме того, вряд ли я смогу жить в таком месте, как Оринджфилд.

– Дани, послушай, у меня есть для тебя новость! – В груди Никлина словно взорвалось что-то. – Я тоже не могу жить в Оринджфилде!

Он почувствовал, как напряглось ее тело. Дани подняла к нему лицо и принялась осыпать Никлина быстрыми поцелуями, щедро орошая его слезами:

– Ты самый замечательный человек, Джим! Но есть кое-что, о чем ты не знаешь.

– И что именно я не знаю?

– Кори не разрешает сопровождать нас посторонним. Но даже если бы он позволил это тебе, нас с тобой утопили бы в прямом и переносном смысле мои же соратники. Каждый, кто вступает в ряды нашей организации, клянется полностью отдать себя ей, а это значит…

Дани хотела опустить голову, но Никлин сжал ей руками лоб, заставив по-прежнему смотреть ему в глаза.

– Продолжай.

– Это значит, что ты должен будешь распродать все свое имущество –дом, дело, страховку…

Все…

А деньги передать общине.

– Тебя беспокоит только это? – Никлин искренне рассмеялся. – Считай, что я уже все продал.

Тяжесть окончательно покинула глаза Дани.

– Ты в самом деле решишься на этот шаг? У нас был бы свой передвижной домик. И тебе вовсе не обязательно жениться на мне, если ты этого не хочешь.

– Я хочу!

– У нас еще будет время все обсудить, – сказала Дани, привстав на коленях. В таком состоянии она пробыла несколько секунд. Затем ее лицо разгладилось, на нем появилось задумчивое выражение.

Никлин, упиваясь собой, хотя и заметил перемену в любимой, но не придал ей особого значения.

– Что случилось на этот раз?

– Я вот о чем думаю, Джим. – Ее глаза со странным вниманием следили за ним. – Я не знаю, что подумают обо мне все остальные, в особенности Кори, когда я приду и нагло заявлю, что втюрилась в человека, с которым знакома меньше суток. Для тебя, возможно, это и глупо звучит. Ты ведь, наверное, привык к тому, что женщины сменяют друг друга в твоей постели, и тебе безразлично мнение окружающих, но для меня все обстоит иначе. Это несколько старомодно, но я и в самом деле очень ценю уважение тех, с кем живу.

Дани замолчала. Казалось, что ей стало неловко.

– Ты имеешь в виду, что мы не сможем сразу же пожениться? Это не страшно.

– Спасибо, Джим! Спасибо! – Дани обняла его и крепко прижалась к груди. – Надо только подождать, пока Кори не признает тебя своим. И мы не будем все время врозь, мы сможем вместе прогуливаться.

Ударение, сделанное Дани на последнем слове и придавшее ему особое, тайное значение, заставило сердце Никлина учащенно забиться от радости. В дальнейшем это будет их пароль, о тайном смысле которого никто и не заподозрит. И тогда, отправившись на "прогулку", они займутся любовью еще более исступленно и страстно, чем сейчас. Жизнь прекрасна, и Дани прекрасна! И как ему только могло прийти в голову, что это не так?!

Уже одетые они еще какое-то время сидели в тени банданы. Никлин принялся рассуждать, как можно наиболее выгодно распорядиться имуществом в столь короткий срок. Дани немного растерялась и попросила его не говорить об этом, пока он не встретится с Кори Монтейном. Никлин умилился про себя ее бескорыстности, ибо Дани совершенно явно хотела, чтобы их отношения не осквернялись финансовыми вопросами.

Никлину вдруг пришла в голову отличная мысль:

– Если мы собираемся пожениться, – небрежно сказал он, – то, наверное, будет нелишним, если я узнаю твою фамилию.

– Ты хочешь сказать, что затащил меня в свое любовное гнездышко, даже не зная моей фамилии! – с возмущенным смехом оттолкнула его Дани. –Фартинг! Моя фамилия Фартинг, и я говорила тебе об этом вчера вечером.

– Не говорила. Клянусь Газообразным Позвоночным, не говорила! – Он задумчиво покачал головой. – Во всяком случае мне так кажется.

– Кажется! Да он даже не уверен! – Дани подошла к Джиму и обвила руками его шею. – Скажи мне правду, Джим. Скольких женщин ты водил сюда прогуляться?

– Ты первая и единственная! – протестующе воскликнул Никлин, не удержавшись от соблазна сделать это как можно неубедительнее.

До этого момента он не слишком хорошо осознавал, насколько приятны были ему ее обвинения в многочисленных амурных похождениях. Если уж Дани отдает предпочтение мужчинам с богатым опытом, то не стоит ее переубеждать, что он-то вовсе не таков. Жизнь для него засияла новыми, прежде неведомыми ему красками.

Никлин шагал под лучами палящего солнца, чувствуя, как бедро Дани время от времени касается его бедра, и размышлял над тем, что он собирается распродать свое имущество по одной-единственной причине – он страстно желал быть рядом с Дани. Но в его душе не нашлось места каким-либо сомнениям или дурным предчувствиям. Он избавится от своих оков, станет совершение свободным и начнет новую, настоящую жизнь!

– Послушай, Джим, – сказала Дани, – что это за газообразное позвоночное ты постоянно упоминаешь. Что ты имеешь в виду?

Никлин удивленно взглянул на нее:

– Я и не думал, что… Так называл Бога кто-то из старых немецких философов.

– Странное имя для Бога. Не слишком-то уважительное.

– А почему оно должно быть уважительным?! Оно скорее должно выражать недоверие. В Библии говорится, что Бог создал человека по своему образуй подобию. Следовательно, если мы выглядим подобно Богу, то и он выглядит подобно нам, а это означает, что у него должен быть позвоночник. Но если он таки дух небесный, по определению не имеющий веса, то зачем же ему позвоночник? Что он должен удерживать?

– Пожалуйста, обещай мне, – сказала Дани, на переносице у нее появилась едва заметная морщинка, – обещай мне не называть так Бога в присутствии Кори. Я уверена, что это может оскорбить его чувства.

Никлин понимающе кивнул. В творящемся в его голове сумбуре вдруг мелькнула смутная мысль, что он должен обсудить с этой женщиной, которую он полюбил всем сердцем, что-то очень и очень важное.

Глава 7

Час, проведенный в обществе управляющего Оринджфилдского отделения Банка Первого Портала, совершенно вымотал Никлина. Он терялся в догадках, почему разговоры с Диксоном Фиггом всегда так изнуряют его. Никлин был рад покинуть безмолвное серое здание банка. Чтобы прийти в себя, он решил прогуляться по парку Мамфорд.

За два века, проведенных людьми на Орбитсвиле, профессия агента по продаже недвижимости сохранилась, за редким исключением, лишь в крупных городах. Никлин часто размышлял над тем фактом, что по иронии судьбы именно избыток того, с чем имела дело торговля недвижимостью, заставил ее прекратить свое существование. Клиентов, готовых выплатить за гектар больше ломаного гроша, в то время как бесплатно можно было заполучить целые континенты, теперь нельзя было и днем с огнем сыскать.

Банки, всегда готовые заполнить любой коммерческий вакуум, занимались, помимо всего прочего, и немногочисленными операциями с землей. Следовательно, Фигг должен был иметь представление о том, чего хочет Никлин. Джиму очень не понравилось, что управляющий банком обращался с ним, несмотря на солидное дело, полное отсутствие долгов и неплохой счет в сорок тысяч орбов, с неодобрением и даже с плохо скрываемым презрением. Когда Никлин сообщил Фисту, что он собирается избавиться от всего своего имущества и через пару дней покинуть город, первоначальное изумление того быстро уступило место крайней подозрительности. Такая перемена столь напугала Никлина, что он сочинил целую историю о том, что его кузен, проживающий в Бичхед-Сити предложил ему заняться выгодным делом, связанным с производством вентиляционного оборудования. Фигг начал задавать вопросы, но Никлин врал все более изощренно и нагло. В конце концов, оскорбленный в своих лучших чувствах банкир закончил разговор с враждебной холодностью.

Сейчас, шагая по зеленой траве парка, Никлин упрекал себя за нерешительность и мягкотелость в своем разговоре с Фиггом. Следовало разговаривать жестко и холодно, а при необходимости даже и жестоко. Когда управляющий начал свои расспросы, следовало поставить его на место каким-нибудь едким замечанием. Может быть, ему удастся сделать это следующим утром, когда он придет в банк за подписанным чеком на восемьдесят две тысячи орбов, но скорее всего, с грустью подумал Никлин, опять ничего не получится. Только в обществе Дани он обретал дерзость и уверенность в себе.

Мысль, что он скоро навсегда оставит гнетущую атмосферу Оринджфилда и отправится в манящую неизвестность будущего, вызвала у Джима подъем душевных сил. Ворчливый Фигг мгновенно вылетел из головы. Никлин дважды обошел небольшой парк, стараясь дышать как можно глубже. Тем временем близилось к одиннадцати – часу, когда была назначена его встреча с Кори Монтейном. Выйдя из парка через Восточные ворота, Никлин направился вдоль Телеграф-Роу. Он шел довольно быстро, не испытывая никаких помех – людей в это сонное время на улице было немного, утреннее затишье еще не успело смениться дневной суетой. Никлин вышел на Бакборт-лейн, граничащую с городской площадью. Движение на улице было редким, и Никлин, не оглядываясь по сторонам, быстро пересек проезжую часть.

Шатер, словно белый сугроб, высился в центре площади. Подойдя поближе, Никлин увидел, что место, еще вчера заполненное грузовиками, прицепами и домиками на колесах, почти пустынно. Несколько человек сидели на ступеньках платформы, занятые каким-то серьезным разговором. Никлин не стал подходить к ним ближе. Дани среди этих людей все равно не было. По не вполне понятным Джиму причинам, она решила, что им лучше не встречаться друг с другом, пока не состоится разговор с Монтейном. Никлин подошел к человеку у дерева. Голову незнакомца прикрывала огромная соломенная шляпа с обвисшими полями. Он стоял спиной к Никлину и, похоже, что-то ел.

– Эй, послушайте! – окликнул его Джим. – Не могли бы вы подсказать, где я могу найти Кори Монтейна?

Человек обернулся. На его черном лице сияла широченная белоснежная улыбка, в руке он держал банановое яблоко. "Наверное, это тот самый негр, о котором говорил Макси", – подумал Никлин.

– Что значит "мог бы"? Разумеется, я скажу вам, где вы безусловно найдете Кори.

– Тем лучше, – улыбнулся в ответ Никлин, стараясь не пялиться на него.

– Да вон там. В той серебристой штуке без надписей.

– Спасибо, – кивнул Джим и направился к указанному прицепу.

Когда Никлин приблизился к серебристому прицепу, на пороге появился Кори Монтейн. Никлину сразу же бросилось в глаза, что Монтейн сейчас вовсе не производит впечатление обычного человека, как это было на собрании. Причина таилась в лице проповедника. Черты его лица, стандартно красивые, в то же время выглядели несколько утрированными, словно сошедшими с карикатуры. Никлину, хотя он никогда и не занимался рисунком, казалось, что смог бы легко сделать с этого лица вполне узнаваемый шарж. Совершенно правильные черты – прямой, будто по линейке вычерченный нос, квадратный подбородок, блестящие черные волосы, переходящие в короткие баки – все это требовало всего нескольких угольных штрихов. И только глаза вряд ли смог бы воспроизвести даже самый опытный портретист. Темно-серые, почти черные, глубоко посаженные, полные огня и живого интереса, они были устремлены куда-то вдаль, сквозь собеседника.

Никлину проповедник понравился сразу же, и вопреки своей предвзятости он начал проникаться к нему уважением.

– Я Джим Никлин, – он протянул руку.

– Здравствуйте, Джим. – Рукопожатие Монтейна оказалось твердым и сдержанным. – Дани рассказывала о вас. Может, зайдем внутрь и выпьем по чашке чая? В этом стареньком прицепе нашему разговору никто не помешает, к тому же там заметно прохладнее, если, конечно, кондиционер вновь не вышел из строя.

– Если он сломан, я могу его починить. – Никлин вошел вслед за Монтейном. – Причина поломки может быть в…

Он осекся, увидев в центре комнаты длинный серебристый ящик. Монтейн посмотрел на него оценивающе и, слегка насмешливо.

– Да, это именно то, о чем вы думаете, – это гроб. Здесь временно покоится тело моей жены. Разве Дани не рассказала вам, что в моем домике несколько необычная обстановка?

– Н-нет…

– Наверное, испугалась, что сочтете сумасшедшим. – Монтейн кивком головы пригласил Никлина садиться. – В нашей общине мы стремимся придерживаться демократических принципов. Одним из них является равенство в жилищных условиях. Но хотя в моем домике достаточно места еще для двух-трех человек, никто не выказал желания поселиться здесь. Все делают вид, что это исключительно из уважения ко мне, но в действительности причина в другом – кому охота жить рядом с гробом. Тем более, что… Никлин натянуто улыбнулся:

– Думаю, таких действительно найдется немного.

– Да, и людей можно понять, но я вынужден был пойти на этот Шаг. Вынужден обстоятельствами, далекими от нормальных.

"Да уж, наверное".

Отношение Никлина к Монтейну постепенно становилось двойственным. Первоначальное уважение не исчезло, но появились сомнения – кто в здравом уме станет таскать за собой гроб с телом своей жены? Помимо этой странности проповедника, Никлина беспокоило в нем еще что-то, но выяснять причины этого беспокойства было некогда.

– Вы собираетесьсделать очень серьезный шаг, – сказал Монтейн. – И я полагаю, вы отдаете себе отчет в том, что деньги, которые вы собираетесь передать нашей общине, являются безвозмездным даром с вашей стороны.

– А чем же еще они могут являться?

– Я хочу сказать, что вы не становитесь совладельцем какого-то коммерческого предприятия, скажем, компании по строительству космических кораблей. Более того, вы не сможете даже в самом отдаленном будущем распорядиться своей долей денег по своему желанию.

– Вы имеете в виду, что я никогда не смогу получить назад свои деньги?

– Именно так. – Монтейн поставил перед Джимом две старинные фарфоровые чашки. – А ведь речь, вероятно, идет о довольно крупной сумме? – Да что там – взялся за гуж, не говори, что не дюж, – сказал Никлин с улыбкой и тут же пожалел о своей легкомысленности.

– Вы ведь понимаете, что дело не только в деньгах, – серьезно сказал Монтейн, – я очень рад за вас с Дани и желаю вам обоим всяческих благ, но…

– Мои чувства к Дани никогда не изменятся! Если же это случится, то я не понимаю, как перемена в моих отношениях с Дани может отразиться на нашем с вами финансовом соглашении.

Никлин с некоторым удивлением отметил, что слова его звучат на редкость убедительно. Прежде пробная убедительность Джиму была совершенно не свойственна, особенно в разговорах с малознакомыми людьми. Никлин решил, что причина здесь одна – Дани.

Монтейн, начавший было вскрывать банку с молочными капсулами, остановился.

– Извините, Джим. Я не хотел вас обидеть и бросить тень на ваше отношение к Дани. Я верю, что вы любите друг друга, хотя для меня это и явилось большой неожиданностью. – Он помолчал. – Вы можете дать прямой ответ на прямой вопрос?

– Разумеется.

Монтейн отодвинул в сторону банку с молоком и в упор посмотрел на Джима.

– Вы верите в Бога, Джим? Вы действительно верите в Бога и в ту миссию, которую он возложил на меня?

Никлин смотрел в спокойные серые глаза проповедника и впервые в жизни осознавал, что ложь ему не поможет. Он медленно качнул головой.

Неожиданно для него Монтейн широко улыбнулся.

– Если бы вы сейчас солгали мне, я вышвырнул бы вас за дверь, Джим, какой бы суммы не лишилась при этом наша община. Я работаю только с теми, кого уважаю и кто, в свою очередь, уважает меня. Хотите молока?

– Одну капсулу, – растерянно ответил Никлин. Монтейн вновь принялся за банку. – Я рад, что мы все выяснили, но, признаться, вы удивили меня.

– Тем, что я принимаю в общину неверующего? Такие уж настали времена. Естественно, я бы предпочел общаться исключительно с последователями Господа нашего, но мир так несовершенен. Поэтому я вынужден пользоваться любым орудием, какое посылает мне Господь. Если вы войдете в наши ряды, то община получит двойную выгоду. Во-первых, ваш щедрый денежный вклад, а, во-вторых, ваши умелые руки. Дани сказала мне, что вы превосходный инженер.

– Всего лишь техник и к тому же довольно посредственный.

Никлин поднял свою чашку. Его опять охватило неприятное чувство, что он упустил нечто очень важное. Разве Дани не предупреждала его, что не следует высказывать своих атеистических взглядов Монтейну? Она уверяла, что проповеднику это будет крайне неприятно, но все оказалось совершенно иначе. Дани также говорила, что Монтейн не разрешает гостям сопровождать их процессию даже за определенную плату, но и это утверждение оказалось неверным. По-видимому, Дани не так хорошо знает взгляды своего руководителя…

– Что ж, я искренне рад принять вас в нашу общину. Я уверен, вы окажетесь очень полезным ее членом, – сказал Монтейн. – А теперь нам необходимо уточнить некоторые детали. Вас не смущают разговоры о деньгах? – Напротив, это одна из моих любимейших тем.

– Отлично! Деньги для нас сейчас очень важны.

Монтейн сел напротив Никлина в старое вертящееся кресло, поставил свою чашку на крышку гроба, а сам повернулся вместе с креслом в сторону Никлина. Будучи убежденным материалистом, Джим совершенно спокойно воспринял это неожиданное использование гроба с телом любимой жены в качестве обеденного стола, но в глубине души ему вдруг стало очень неприятно, будто он увидел нечто неуловимо отвратительное.

– Милли была бы рада услужить мне, – сказал Монтейн, словно читая его мысли, и поднес чашку к губам. – Мы все еще муж и жена. Вы понимаете, что я имею в виду? Мы связаны, пока тело моей жены не обретет покой в надлежащем месте.

– Я вполне вас понимаю, – пробормотал Джим, уткнувшись носом в свою чашку и давясь от смеха. "Почему, о Газообразное Позвоночное, в этом мире не встречается ничего в чистом виде? Почему в каждой драме обязательно присутствует что-нибудь страшно нелепое? Почему у каждого мессии обязательно либо визгливый голос, либо прыщи на заднице, либо что-нибудь еще? Может быть. Газообразное Позвоночное, таким способом ты даешь понять, что все это лишь часть гигантского розыгрыша?”

– Вы задумались, сын мой, – сказал Монтейн, – что вас тревожит?

– Да нет, ничего особенного, – справившись с собой, ответил ему Никлин. – Так, случайные мысли обо всем. Ведь не каждый день человек начинает новую жизнь.

Хотя все имущество Никлина было связано с Банком Первого Портала, тем не менее Джиму потребовалось гораздо больше времени, чтобы разделаться с ним, чем он предполагал. Постоянно всплывали какие-то неотложные дела, много времени ушло На то, чтобы разобраться со всякими личными мелочами –что-то требовалось сохранить, что-то уничтожить. Будущим владельцам мастерской и библиотеки следовало оставить массу разнообразных письменных наставлений и указаний. Когда Никлин договаривался с Дани о том, чтобы она заехала за ним в полдень, ему казалось, что на разборку всех дел он оставляет себе достаточно времени. Но сейчас его начинала охватывать паника.

За ночь погода изменилась. Ветер принес с запада хмурые серые облака и постоянно усиливался. Листья на ветвях свистящих деревьев свернулись в трубочки и начали издавать траурное монотонное завывание, напомнившее Никлину звуковые эффекты в дешевом фильме ужасов. Дождя еще не было, но воздух уплотнился и налился сыростью.

К счастью, этот день у Макси выдался выходным, так что Никлин был избавлен от его назойливых расспросов. Он с большим удовольствием нацарапал ему записку, что больше не нуждается в его услугах, но затем Джиму вновь пришлось сосредоточиться на гораздо менее приятных делах.

Куда бы ни направлялся, Никлин постоянно чувствовал, что за ним неотрывно наблюдают глаза Зинди. Наверное, как только она услышала эту новость от родителей, то сразу же поняла, что всему виной Дани Фартинг. Пока Никлин суетился по дому, Зинди, скорее всего затаившись где-нибудь поблизости, грустно размышляла о переменах в своей собственной жизни, неизбежных с отъездом ее лучшего друга. Джим очень хотел, чтобы они расстались как добрые друзья, но он не видел никакого смысла в поисках Зинди. Если девочка захочет, то появится сама.

За пятнадцать минут до полудня, несмотря на свои страхи, Никлин самым чудесным образом разделался со всеми делами. Он в последний раз окинул взглядом свое жилище, библиотеку, мастерскую, затем вышел из дома и аккуратно запер все двери. Опустив ключи в карман, где лежали документы для мистера Фигга, Джим подхватил единственный чемодан и направился прочь. Он перешел мостик, остановился, опустил чемодан на землю и принялся ждать Дани. Зинди нигде не было видно, а ведь она должна догадываться, что Джим вот-вот уедет. Хмурые тучи уронили первые капли дождя, Никлин перешел под дерево.

Мгновение спустя вдали показался голубой автомобиль. Никлин поднял было чемодан, но тут же опустил его – через заросли высокой травы к нему со всех ног мчалась Зинди. Он наклонился и подхватил бросившуюся к нему на шею девочку.

– Спасибо, Зинди, – прошептал Джим, – спасибо, что все-таки пришла.

– Тебя не будет на моем дне рождения! – со слезами в голосе прошептала она. – Ведь это уже послезавтра.

– Этот я пропущу. Поверь, мне очень жаль, что все так выходит. Но ведь впереди еще много дней рождения.

– Они так нескоро.

– Я обещаю тебе, что обязательно вернусь, чтобы повидать тебя.

Заслышав шум приближающегося автомобиля, Никлин сунул руку в карман и вытащил оттуда сувенир, найденный им сегодня в ящике стола. Он вложил в руку Зинди бронзовую древнеримскую монету.

– Смотри, не истрать за один раз.

Зинди невольно рассмеялась, потерлась мокрой от слез щекой об его подбородок и высвободилась из объятий Джима.

Никлин распрямился, отряхивая колени.

– Постой, Зинди, попрощайся с Дани, – попросил он.

Зинди, вздернув свой крошечный подбородок, бросила злобный взгляд на голубой автомобиль, затем повернулась и быстро побежала к своему дому. Капли дождя оставляли на ее светло-оранжевой майке яркие расплывающиеся пятна. Никлин грустно смотрел вслед ее удаляющейся фигурке, пока машина не затормозила совсем рядом с ним. Он обернулся. Дани подняла верх машины, и сейчас улыбалась ему из темноты кабины.

– Не стой под дождем, – весело крикнула она, – не то корни пустишь.

Новое жилище Никлина представляло собой передвижной домик, внутреннее пространство которого почти полностью занимали восемь коек. В первый момент эта комната, слегка напоминавшая каюту подводной лодки, привела Джима в полное замешательство. И лишь мысли о Дани вернули ему присутствие духа. Никлин твердо пообещал себе, что вынесет все трудности ради Дани и ее любви к нему. Но он также понял, что в эту ночь ему вряд ли удастся уснуть, слишком взвинчен и возбужден он был, слишком много мыслей теснилось в его черепной коробке. Поэтому Джим очень обрадовался, когда ему предложили сесть за руль и подежурить в смену, называемую "мертвой" –с полуночи до четырех часов утра. Он рассчитывал, не имея, правда никаких на то оснований, что первые дни будет предоставлен сам себе. Никлин был доволен, что проведет несколько часов в полном одиночестве да еще за работой, которая, скорее всего, вымотает его.

Сидя за рулевым колесом, он пребывал в том отрешенном философском состоянии духа, когда любые идеи можно было принять или отвергнуть, не подвергая их разрушительному анализу. Перед глазами вставали события последних трех дней. Сейчас они вызывали у Джима лишь не отличающиеся особой глубиной комментарии типа: "Что за странная штука жизнь!", или "Никогда не знаешь, чего ожидать, не так ли?", или "Неплохо бы вернуться в Оринджфилд и взглянуть на их дурацкие лица!", или, наконец, попросту: "Кто бы мог подумать!”

Сверху и снизу, слева и справа его окружала сплошная тьма. Где-то там, вблизи оболочки Орбитсвиля, протянулись таинственные светящиеся линии цвета индиго и сапфира, сливавшиеся у полюсов в единую призму призрачного света. А дальше простирался океан космической черноты. Никлин же видел только огни идущей впереди машины.

Эта картина успокаивала Никлина, одновременно умиротворяя и напоминая, что счастье его никогда не будет полным, если рядом нет Дани.

Как прекрасна была бы эта ночь, если бы здесь, в тесной водительской кабине, прислонившись к нему, сидела Дани. К немалому огорчению Никлин почти не видел ее в течение прошедшего дня. А сейчас Дани мирно спала в своем прицепе вместе с шестью другими женщинами. Никлин осознавал, что Дани не хочет выставлять свои чувства напоказ. Он способен был понять подобную сдержанность, особенно если женщина скрывала что-то очень личное и дорогое. "Мы так похожи", – умильно подумал Никлин. Впереди их ждало будущее, таинственное и непредсказуемое, но Джим твердо знал – в конце концов они обретут друг друга. От Никлина требовалось лишь немного терпения. Вскоре у них появится свой собственный домик, а потом и…

Тут Никлин нахмурился. По какой-то странной прихоти память вытолкнула на поверхность разговор с Монтейном. Разговор, словно заноза засевший в подсознании Никлина. "Одно из основных правил нашей жизни, –нравоучительно заметил Монтейн, – состоит в полном равенстве жилищных условий". Никлин не заметил ни одной машины, предназначенной для семейных пар. Значит ли это, что они с Дани станут первыми, кто будет жить как муж и жена?

– Почему бы и нет?

Джим задал этот вопрос вслух, громко и решительно, словно напоминая себе – для Кори и его приверженцев наступило время катаклизмов. Он, Джим Никлин, очень благодарен этим изменениям во Вселенной, поскольку именно они позволили ему вступить в общину и начать совсем иную жизнь, жизнь…

Бродяги. Откопав в глубинах своей памяти это слово, Джим вновь и вновь повторял его вслух, наслаждаясь ароматом исходящей от него архаичной романтики.

Ему вдруг пришло в голову, что значительная часть населения Орбитсвиля – это именно бродяги. Люди, среди которых он жил, уже давно прекратили странствовать и осели на одном месте, но кто знает, сколько еще людей продолжают свой путь, уходя все дальше и дальше от тройного кольца порталов на зеленые просторы Большого О. За два столетия эти люди могли проделать огромный путь, разделяясь на все более непохожие племена, провозглашая свои автономии и двигаясь дальше и дальше вглубь Орбитсвиля вследствие причин, все менее и менее понятных прочим обитателям этого мира.

Размышления Джима внезапно прервало неожиданное событие. Перед ним ехало шесть машин, и все время, пока Никлин сидел за рулем, порядок движения оставался неизменным; лишь на поворотах и спусках Джим видел огни сразу нескольких идущих впереди машин. Но теперь все грузовики сбились в беспорядочную кучу и замерцали в темноте красными огоньками стоп-сигналов. Никлин затормозил. Он провел за рулем почти три часа, так что скоро его должны сменить. Джим вылез из кабины. Наверное, с какой-нибудь из машин случилась небольшая авария.

Но что его догадка неверна, Никлин понял еще до того, как подошел к водителям, столпившимся у головной машины. Поперек дороги лежала зеленая светящаяся лента, уходившая в таинственную темноту травяных полей по обе стороны от шоссе. Когда Никлин подошел поближе, он понял – это вовсе не лента. Зеленое сияние исходило непосредственно от поверхности дороги, а причиной свечения была отнюдь не специальная краска или что-либо подобное. Скорее, казалось, что люминесцирует сама почва.

– Это не дорожная разметка, – убежденно сказал мужчина, имени которого Никлин еще не успел запомнить.

– Особенно, если учесть, что полоса выходит далеко за пределы дороги, – добавила высокая женщина. Остальные, как по команде, повернули головы сначала в одну сторону, затем в другую, провожая взглядами исчезающую вдали полосу.

– А может быть, это граница… Ну что-то вроде границы округа, –нерешительно сказал Нибз Аффлек.

Аффлек не сидел за рулем в эти часы, он был одним из немногих проснувшихся и вышел, взглянуть, что происходит. Никлин поймал себя на том, что вглядывается в неясные во тьме фигуры людей, надеясь увидеть среди них Дани.

– Не слишком-то правдоподобно, Нибз, – заметил первый говоривший, –границы исчезли в незапамятные времена.

– Но что бы это ни было, оно уничтожает траву.

Высокая женщина включила фонарь и направила его на обочину дороги. Вся растительность, находившаяся внутри полоски, была белого или золотистого цвета и выглядела совершенно безжизненной.

Никлин представил себе абсурдную картину, как маленький человечек толкая перед собой устройство для разметки спортивных площадок, баллон которого вместо белой краски заполнен сильнейшим гербицидом, делает полный круг по внутренней поверхности Орбитсвиля. Решив поближе познакомиться с необычным явлением, Никлин переступил светящуюся полосу. К своему немалому удивлению, он ощутил небольшое сопротивление. Ощущение при этом было неприятное и даже слегка тошнотворное. Джим несколько раз переступил через полосу и убедился, что это воздействие на его организм действительно существует. Остальные, заметив его манипуляции, тоже принялись экспериментировать. Раздались изумленные возгласы.

– Эй, Джим!

Никлин обернулся. Неподалеку от него стояла высокая женщина с фонариком. Он видел ее днем вместе с Дани, звали ее, кажется, Кристин Макгиверн. Женщина поманила его рукой. Никлин подошел и увидел, что она стоит, расставив ноги, прямо над сияющей полосой и медленно покачивает бедрами.

– Забавное ощущение, – прошептала она. – Я чувствую, как оно трогает меня.

– Все это не к добру, – пробормотал Никлин, стараясь подстроиться под несколько смущенную и в то же время вызывающую улыбку Кристин.

Он оглянулся по сторонам и с облегчением заметил, что к ним приближается Кори Монтейн. Проповедник кутался в полосатый плащ, его черные волосы были взъерошены, но столь аккуратно, что он походил на актера, изображающего внезапно поднятого с постели человека. Несколько бросились к нему с объяснениями.

– Не будет ли кто-нибудь так добр принести лопату? – попросил Монтейн, осмотрев светящуюся полосу.

Почти тотчас ему подали лопату с короткой ручкой. Проповедник взял ее и попытался подцепить землю в том месте, где проходила полоса, но краснолицый Нибз Аффлек с мягкой настойчивостью отобрал у него лопату и принялся неистово копать. Зрители отпрянули, увертываясь от летевших из-под лопаты Нибза комьев влажной земли. Через несколько мгновений Аффлек вырыл довольно глубокую яму.

– Спасибо, Нибз, – мягко поблагодарил Монтейн. – Я думаю, вполне достаточно.

Аффлек, по всей видимости, готовый копать до полного изнеможения, остановился с явной неохотой. Никлин, все еще не придя в себя после встречи с Кристин, заглянул в яму и понял, почему Монтейн решил копать. Зеленая полоса не прервалась в месте раскопа. Она в точности повторяла контуры ямы, ровным светом сияя на поверхности земляных стенок. Казалось, что яму освещает какое-то мощное оптическое устройство. "Наверное, это сечение какого-нибудь неизвестного науке поля, – подумал Никлин, – проявляющегося на границе воздуха и земли. Интересно, доходит ли это поле до оболочки Орбитсвиля?”

– Эта штука… Это явление… – словно в ответ на его вопрос сказал Монтейн, – должно простираться вплоть до оболочки Орбитсвиля. – Он произнес эти слова безапелляционно, без тени сомнения, повысив при этом голос, чтобы могли слышать все, кто еще не успел подойти к нему. – Друзья мои! Это знамение! Нам дан еще один знак, что грядет судный день Орбитсвиля! Дьявольская западня вот-вот захлопнется!

– Господи, спаси нас! – посреди тревожного гвалта испуганно крикнул женский голос.

Монтейн мгновенно уловил перемену в настроении своей паствы.

– Во власти Господа нашего сделать это! Хотя последний час близок, хотя мы стоим на самом краю пропасти, мы можем спастись – милость Божья не имеет границ! Давайте склоним головы и вознесем молитву!

Монтейн вскинул руки ладонями вверх, и все опустили головы, предавшись молитве.

"Ловкая работа, Кори!" – подумал Никлин, пораженный, с какой быстротой проповедник воспользовался ситуацией и извлек из нее выгоду для себя. "Во время бури всякое знамение сгодится!" Пока Монтейн руководил молитвой своих подопечных, Никлин возобновил поиски Дани. Не обнаружив ее, он был страшно разочарован. Мысли о Дани напомнили Джиму о ее подруге Кристин Макгиверн, сейчас с самым целомудренным видом возносившей молитву вместе с остальными. Никлин понимал, почему его так неприятно поразила ее фраза. Ее слова, произнесенные интимным шепотом, ее обращение к нему по имени словно устанавливали между ними тайную связь, соединяющую свободно мыслящих людей в обществе ханжей. Но почему Кристин решила, что Джим именно таков? Ведь она с ним совершенно не знакома.

Единственное объяснение состояло в том, что Дани совершенно свободно беседует со своей подругой об очень личных, даже интимных вещах. Слова "личные" и "интимные" абсолютно не выражали чувств Никлина, он бы скорее назвал их "священными". Джим представил, как они хихикают, обсуждая подробности его тайной встречи с Дани. Кровь прилила к голове Никлина. Возможно ли, возможно ли это?

Стоя посреди причудливого сочетания света и тьмы, образуемого ночным мраком, сияющей зеленой полосой, далекими сполохами в небе Орбитсвиля и яркими огнями автомобильных фар, Джим вдруг почувствовал себя бесконечно одиноким среди толпы незнакомцев, с которыми он собрался породниться.

Вскоре колонна машин снова тронулась в путь. Когда грузовик Никлина пересекал зеленую полосу, Джим почувствовал, как магнитно-импульсный мотор на какое-то мгновение снизил обороты. Потеря мощности была столь незначительной и столь неуловимо быстрой, что только тот, кто имел большой опыт общения с подобными устройствами, смог бы ее заметить.

Никлин бросил хмурый взгляд на приборную панель. Затем его мысли вернулись к проблемам, которые казались Джиму бесконечно более важными.

Глава 8

К тому моменту, когда Монтейн решил вернуться в свой прицеп, он совершенно продрог. Выходя, проповедник накинул поверх пижамы лишь легкий плащ, поскольку рассчитывал через несколько минут вернуться обратно в постель. Монтейн, как и все прочие, полагал, что с одной из машин произошла небольшая авария.

– Спокойной ночи, – сказал Монтейн неповоротливому Герлу Кингсли, бывшему фермеру, сидевшему за рулем машины проповедника в эту мертвую смену. – Я сменю вас ровно в четыре.

– Кори, почему бы вам не позволить мне отработать и следующие четыре часа, – добродушно отозвался Кингсли, открывая Монтейну дверь прицепа. –Вы выглядите таким усталым.

Монтейн улыбнулся:

– Я сменю вас, как договорились.

– Но я ведь все равно не смогу заснуть. У меня столько сил, что я просто ума не приложу, куда их девать!

Взглянув на упрямого здоровяка, Монтейн готов был согласиться с этим утверждением. Одна из его основных заповедей состояла в том, что он работает наравне со всеми, не избегая никакого, пускай даже самого неприятного труда. В ответ на это члены общины платили Монтейну искренней привязанностью. Но сейчас проповедник действительно очень устал, да и обдумать надо было многое.

– Как-нибудь я вас тоже заменю, – нехотя уступил он Кингсли.

Тот обрадованно, с грубоватой вежливостью впихнул его в теплый уют прицепа. Монтейн запер дверь, стянул с себя промокший плащ. Когда машина тронулась, чтобы не потерять равновесие, он оперся о серебристую крышку гроба.

– Прости, Милли, за все это, – тихо прошептал Монтейн. – Сатана не спит. Так что нам предстоит еще немало тревожных ночей.

Он наклонился над гробом, словно ожидая ответа жены. Но из-под крышки не раздалось ни звука. Постояв еще несколько минут, Монтейн выключил свет и улегся в кровать. Устроившись под одеялом поудобнее, проповедник принялся размышлять об увиденном. Инстинкт подсказывал ему: светящаяся зеленая полоса – несомненное проявление сил зла. Но в чем же состоял смысл его и предназначение?

Монтейну вдруг страстно захотелось узнать, как далеко тянется эта зеленая линия. Существуют ли другие такие же полосы? Прямые ли они, или же образуют затейливый узор? Наверное, ответы на все эти вопросы можно будет получить, когда они доберутся до следующего города. В космосе уже Ложны установить новые антенны, и радио и телесвязь налажены. Но ждать целый день было абсолютно невыносимо. Особенно сейчас, когда злодей номер один решил поторопить события.

Уже не в первый раз Монтейн поймал себя на желании понять, почему внутри огромной сферы Орбитсвиля невозможна передача сигналов в радиодиапазоне. Два века исследований не внесли ясности в эту загадку. В глубине души Монтейн был уверен, что это происки Зла, что таким образом дьявол не дает объединиться людям, населяющим Орбитсвиль и разбросанным на его огромном пространственно какая выгода дьяволу от людской разобщенности?

Этот вопрос беспокоил Монтейна многие годы. Похоже, это вовсе не последняя козырная карта в колоде дьявола. Она, безусловно, сыграет свою зловещую роль в соответствующий момент. Монтейн вздохнул. Надо бы подумать над более насущными проблемами, одна из которых связана с этим новичком, Джимом Никлином. Проповедник заерзал под одеялом. Совесть его саднила – Никлин был человеком еще совсем молодым, неглупым, хотя и наивным. И то, что с ним сделали – большой грех. Дани Фартинг подцепила его на крючок и вытащила на берег, как опытный рыболов цепляет лосося, но этот грех лежит вовсе не на ней. Она лишь выполняла прямое указание Монтейна. Но ведь он-то действовал от имени Бога. Наступили жестокие времена, и судьба или даже жизнь человека не являются слишком высокой ценой, когда речь идет о спасении человеческой расы.

Проблема состояла в том, что несмотря на все эти философские аргументы и высокопарные слова, невинного человека выпотрошили, если уж продолжать начатое сравнение, выпотрошили подобно рыбе. И именно он. Кори Монтейн, должен будет смотреть в эти наивные голубые глаза. Что он скажет Никлину? Какие найдет слова? Какими аргументами оправдает содеянное?

“Неужели Господь сделал из меня ловца человеков? Подчиняюсь ли я только его приказам?”

Монтейн опять заерзал под одеялом, пытаясь найти то неуловимое положение, которое позволило бы ему забыться безмятежным сном. Оставалось уповать лишь на присущую Никлину мягкость. По всей вероятности, после короткой перепалки он отправится восвояси в Оринджфилд, став мудрее и печальнее, и попытается вернуться к прежней жизни. Монтейн с силой ударил по непокорной подушке.

– Зачем ты мучаешь себя? – раздался из центра комнаты тихий голос Милли, участливый и даже жалостливый. – Ты ведь знаешь, иного выбора у тебя нет.

Монтейн посмотрел в сторону поблескивающего в темноте гроба.

– Но взгляд Никлина на этот вопрос может оказаться совсем иным.

– Дорогой, ты сделал лишь то, что должен был сделать.

– Именно поэтому я и чувствую себя виноватым. – Монтейн прерывисто вздохнул. – Но что еще хуже, я уверен, что разговор с Никлином не окажется трудным. Я запросто избавлюсь от этого юноши. Я чувствовал бы себя куда лучше, если бы столкнулся с сильным и непримиримым человеком, который не принял бы покорно случившееся, а стал бы сопротивляться.

– Если бы Джим Никлин оказался именно таким человеком, то его деньги до сих пор бы лежали в банке.

– Знаю, знаю! – Монтейн начал раздражаться. – Прости меня, Милли! Это все из-за крайне неприятного оборота событий… – он помолчал. – Знаешь, мы вынуждены отправиться в Бичхед и остаться там. С праздной жизнью, с беззаботными странствованиями по городам и весям покончено. Таким путем мы не соберем много денег. Я знаю, никто из нас не любит больших городов, но иначе нельзя. Нам всем придется нелегко.

– Бог никогда и не говорил, что будет легко. – В голосе Милли появилась та благотворная убежденность, которой так недоставало сейчас Монтейну. – Ты никогда прежде не удерживал на своих плечах такую тяжелую ношу – судьбу человечества.

– Я…

Я думаю, ты права, Милли. Права, как всегда. Спасибо.

Монтейн закрыл глаза, и уже через несколько мгновений его подхватила безмятежная река сна.

Глава 9

Когда Никлин в четыре часа утра улегся на свою койку, сна у него не было ни в одном глазу. Будь он даже в самом уравновешенном душевном состоянии, и то вряд ли ему бы удалось заснуть – слишком уж в непривычных условиях он очутился. Он отказался от всех благ цивилизации ради одного –возможности спать в обнимку с Дани. Контраст между отложенным на неопределенное время блаженством и реальностью, с которой он вынужден сейчас мириться, был столь разителен, что Джим едва не застонал от отчаяния.

Хенти, человек, который должен был сменить Никлина, собираясь, что-то долго и обиженно бурчал, как будто тот, кто составлял расписание дежурств, из личной неприязни поставил его в самую плохую смену. Сев за руль, он дал выход своему раздражению – машина ежеминутно подпрыгивала и тряслась. Тем не менее, через довольно короткое время Джим погрузился в крепкий сон.

Ему снился залитый ярким солнечным светом зеленый холм с округлой вершиной. На склонах холма раскинулся чудесный сад. Искусственные каменистые насыпи, поддерживающие целые океаны цветов, умудрялись выглядеть творениями природы, и лишь строгая симметричность выдавала руку опытного садового архитектора. Дорожка из тщательно подогнанных камней вилась вокруг холма, ныряя под изящные арки и огибая многочисленные каменные скамьи. Кроме самого Никлина в сне присутствовали еще двое – мать Джима, умершая когда ему было семь лет, и огромный огненно-рыжий лис. Лис передвигался на задних лапах, ростом был с человека, да и вел себя как человек. Он наводила на Джима страх. На лисе был поношенный сюртук с широкими отворотами и засаленный галстук, удерживаемый заколкой в виде подковы. Мать Джима совершенно не замечала особенностей своего собеседника.

Они смеялись и болтали, словно близкие друзья или даже родственники. А маленький Джимми съежился за материнской юбкой, напуганный тем, что мать не замечает острых лисьих клыков, влажно поблескивающего носа и красно-коричневой звериной шерсти.

Лис же весело заигрывал с ней. Он смеялся, подталкивал ее когтистой лапой, отпускал шуточки и то и дело оценивающе поглядывал красными глазами на маленького Джима. "Ну разве не забавно? – казалось, злорадно спрашивали эти глаза. – Твоя мать и ведать не ведает, что я обычный лис. И, что еще смешнее, она и не подозревает, что я собираюсь тебя съесть!”

Страх маленького Джима многократно возрос после того, как лис вкрадчиво-ласковым голосом предложил взять его на прогулку по саду. Страх перешел в ужас, когда Джим услышал, как мать радостно приняла предложение своего собеседника, объявив, что она тем временем пройдется по магазинам. – Мама! – в отчаянии закричал Джим, цепляясь за ее руку. – Мама, это же лис! Разве ты не видишь?!

– Не будь таким глупышом, Джимми, – ласково сказала мать, подталкивая сына к лису со всей неумолимостью представителя взрослого мира. – С этим чудесным дядей вы прекрасно проведете время.

Мать беззаботно отвернулась от них, а лис, цепко ухватив Джима за локоть, потащил его к холму. Через несколько секунд они оказались в тихом уголке сада, отделенном от остального мира каменными стенами. Лис тут же повернулся к Джиму, наклонился и широко разинул клыкастую пасть и Джим увидел, как в ее глубине забавно подрагивает розовый маленький язычок.

Это и подвело лиса! Один лишь забавный штрих, и все изменилось. Джим вспомнил, что видел этого лиса в десятках полузабытых мультфильмов. И он знал, что мультфильмы – это всего лишь картинки на прозрачном пластике. Лис был нарисован и не мог причинить ему никакого вреда!

Сделав глубокий вдох, он закричал, что было сил:

– Кому ты страшен? Ты всего-навсего картинка из мультфильма!

Звук его голоса словно отбросил лиса на несколько шагов. На морде зверя появилось комически-ошеломленное выражение, шерсть у него съежилась. Весело рассмеявшись, Джим развернулся и помчался по каменной дорожке. Но камни, казавшиеся незыблемыми, вдруг разверзлись под его ногами, обнажив зловещий черный провал. Джим, еще не осознав происшедшего, сорвался вниз.

Никлин открыл глаза и уставился на днище верхней койки. Первой его мыслью было: "Что, черт побери, все это значит?" Джим почти не был знаком с теорией австрийского доктора, но у него возникло неуютное чувство, что этот странный и жутковатый сон имеет какой-то символический смысл. Внезапно до Никлина дошло, что сквозь круглое окно пробивается тусклый свет. Машина стояла, и снаружи доносился какой-то шум. Джим приподнялся и выглянул в окно. Колонна грузовиков и прицепов остановилась в месте, которое походило на заброшенную спортивную площадку. Спортивных сооружений сохранилось немного – лишь несколько футбольных ворот без сеток, сломанное табло и небольшой павильон. Над довольно хилым забором, окаймлявшим площадку, виднелись крыши каких-то построек. Вдали, сквозь утреннюю дымку проступали контуры высоких зданий. На одном из них мерцал огонек, свидетельствовавший о работе фототелестанции.

Тысячелетний город. Никлин откинулся на подушку, как только понял, где они находятся. Этот город повсеместно служил мишенью для многочисленных шуток из-за несоответствия высокопарного названия и безжизненной пустоты своих улиц и площадей, покрытых красноватой пылью. Здесь находились лишь открытые разработки бокситов, автоматизированные обогатительные заводы и железнодорожные ветки. Не стоило подниматься с постели ради сомнительного удовольствия взглянуть на Тысячелетний город и его немногочисленных обитателей. Спокойное похрапывание, доносившееся с соседних коек, говорило о полной солидарности с ним его новых товарищей. Джим полагал, что их всех скоро поднимут для сооружения шатра, но сейчас ему нужно было поразмыслить над символами странного и страшного сна. Почему среди его персонажей оказался лис? И как это связано с присутствием матери Джима? Никлин уже очень давно не видел ее во сне. Странен был и тот факт, что подсознание изобразило мать предательницей, готовой отдать своего сына в руки монстра. Монстра… Монс… Монтейн. А мать, предавшая своего сына мать, не символизирует ли она Дани Фартинг? Дани, которую он начал подозревать лишь несколько часов назад…

Внезапно беспорядочный вихрь вопросов и притянутых за уши ассоциаций, бушующий в голове Никлина, стих, оторванный от своего источника сухой прозой жизни. Дани избегает его с того самого момента, как он вступил в общину, – это объективный факт. Вне всякого сомнения, она ведет предельно откровенные разговоры с этой долговязой обладательницей фонарика – как там ее? – Кристин. Почему же Джим не разыскал вчера Дани и не заставил ее прямо ответить на вопросы?! Почему, о, Газообразное Позвоночное, он так надолго отложил объяснение с Дани?!

Ощущая неприятный озноб и слабость, вызванные необходимостью проверить самые худшие предположения, Никлин поднялся. Не заходя в акустическую душевую, он натянул ту же одежду, в которой был вчера, и вышел под лучи утреннего солнца. Первое, что он увидел, был расстеленный на траве шатер. Но, похоже, никто не собирался его устанавливать. Вокруг брезентовых волн несколько человек о чем-то спорили самым оживленным образом.

Когда Никлин вышел из прицепа, от группы отделились двое мужчин и две женщины и решительным шагом направились к выходу со спортивной площадки. В руках они держали чемоданы, какая-то одежда была перекинута у них через плечи. Во главе четверки шагала пухлая Ди Смерхерст, само олицетворение поварской профессии. Она не скрывала своего возмущения.

– Вас, мистер, мне искренне жаль, – сказала она Джиму, – против вас я ничего не имею.

Ее спутники согласно качнули широкополыми шляпами. Они продолжили свое целеустремленное шествие, прежде чем Никлин успел спросить, что она имеет в виду. Навстречу им вышел водитель такси, ожидавшего у единственных ворот. Никлин услышал, как кто-то из четверки упомянул железнодорожную станцию, подтверждая тем самым, что Джим стал свидетелем дезертирства из славного войска Кори Монтейна.

Весьма озадаченный, он нахлобучил на голову шляпу и направился к стоящим у шатра. Теперь он чувствовал себя одновременно и возбужденным, и спокойным. Он был готов ко всему. Но в этом состоянии Джим пребывал лишь несколько мгновений, а именно до того момента, как он увидел Дани Фартинг, и не секундой дольше.

Она снова была в черном, но на сей раз узкие брючки уступили место широкой юбке. Видео стройной фигуры среди бесцветных некрасивых людей незамедлительно подействовал на настроение Никлина. Он почти физически ощутил, как быстро исчезает его решимость.

Направляясь к Дани, Никлин попытался изобразить безразлично-холодную улыбку, но, почувствовав, что уголки губ предательски ползут вверх, придавая лицу дурашливо-счастливое выражение, Джим решил быть предельно серьезным. На какое-то мгновение он малодушно пожелал, чтобы она прошла мимо, сделав вид, что не замечает его. Но Дани без тени смущения посмотрела ему прямо в глаза.

– А вот и ты, Джим, – она тепло улыбнулась. – Где же ты скрываешься? В ответ Джим лишь кивнул. Уже не прежний Джим Никлин, доверчивый и наивный, задал себе вопрос, не выставляет ли он себя на посмешище приступом любовной паранойи.

– Мы можем поговорить?

Люди, находившиеся в пределах слышимости, не стали подталкивать друг друга локтями, но Джим явственно заметил, как по их рядам пробежала дрожь. Других подтверждений ему уже не требовалось.

– О чем? – чрезвычайно веселым тоном поинтересовалась Дани.

– Не здесь.

– Вообще-то я должна помочь им, но… – Дани пожала плечами и направилась за Джимом к футбольным воротам в дальнем конце площадки. – Ты хорошо спал этой ночью? Я слышала, мы зачем-то остановились, но не смогла заставить себя подняться. А ты?

– Разве Кристин не сообщила, что я там был?

– Что ты… Почему она должна была сообщить мне об этом?

Боковым зрением Никлин видел, как в утреннем небе Орбитсвиля пульсируют голубые полосы.

– Вы ведь все друг дружке рассказываете, не так ли?

– О чем, черт побери, идет речь?

– Ни о чем, – ответил он совершенно спокойно, – я полагаю, ни о чем. – Ладно. Я прошу прощения. – Дани провела тыльной стороной ладони по лбу, слегка сдвинув черный берет. – Я обычно так не выражаюсь. Все дело в том, что я ужасно измучилась за эти дни. Я чувствую себя очень виноватой перед тобой. Все, что произошло между нами…

Все это ошибка.

Никлин почувствовал, как в горле встал болезненный ком. Он не мог произнести ни слова.

– Я не понимаю, как такое вообще могло произойти, – продолжала тем временем Дани. – Я не знаю, что ты думаешь обо мне, какое впечатление сложилось у тебя…

Память Никлина услужливо подсказала ответ. Он вновь обрел дар речи.

– У меня сложилось впечатление, что мы с тобой поселимся в собственном домике, но Монтейн сказал, что это исключено.

– Ты что, носишь с собой диктофон? Записываешь каждое вскользь брошенное слово, а потом, по мере надобности, воспроизводишь?

– Что?

– Позволь и мне сказать тебе кое-что, любезный Мата Хари! Я не выношу, когда за мной шпионят!

Полная абсурдность этого заявления ошеломила Джима.

– Я всегда полагал, что Мата Хари – женщина, – машинально ответил он, в тот же самый миг осознав, какое оружие вкладывает в руки Дани.

"Неужели она посмеет? Неужели она воспользуется им? Прошу тебя, Газообразное Позвоночное, не дай ей пасть так низко!" Джим, словно зачарованный, наблюдал, как на ее лице сменяют друг друга удивление, удовольствие и торжество. Секунды тянулись бесконечно. Никлин замер в ожидании удара.

– Так ты полагаешь – это женщина, – медленно сказала Дани, смакуя каждое слово, – а я и не знала.

"Вот так. А ведь Дани меньше, чем кто бы то ни было, имеет основания сомневаться в моих мужских достоинствах. Но тем не менее, что-то подсказало ей, что следует сказать, как ударить побольнее. Что-то во мне самом подсказывает им всем, что и как надо говорить, когда они хотят унизить меня или когда наоборот…" Никлин прищурился. Разгадана еще одна небольшая тайна, тревожившая его подсознание.

В то утро, когда Дани решительно явилась к нему, в то самое утро, когда он из гадкого утенка превратился в горделивого лебедя, она непрерывно твердила о его огромном опыте обращения с женщинами. В сущности, это являлось основной темой ее разговоров. "Скажи мне правду, Джим, скольких женщин ты приводил в свое любовное гнездышко?" Слова, произнесенные с грустным восхищением, слова женщины, не способной устоять перед чарами повесы, слова, которые он, Джим Никлин, жаждал услышать всю свою взрослую жизнь.

О да, она знала, что надо сказать. Знала, ибо он сам выдавал свои тайны. В тот вечер, когда они впервые встретились на центральной площади Оринджфилда, Дани взглянула ему в лицо и хладнокровно прочла все, что хотела узнать о нем. После этого ей не составило труда обобрать Никлина до нитки. И не просто обобрать, – она знала, как заставить его наслаждаться самим процессом ощипывания и подготовки к жарке в печи Кори Монтейна. Всего несколько часов – и Джим из гадкого утенка превратился в прекрасного лебедя, а из лебедя – в запеченную индейку. И шел на все это с огромной готовностью!

– Отлично, Дани, – просто сказал Джим. – Ты все проделала отлично.

На какое-то мгновение ему показалось, что в ее глазах мелькнуло замешательство. Но Джим решительно отвернулся – если чему-то он и научился, так это лишь тому, что не следует доверять собственным суждениям относительно подобных вещей. Возможно, Дани лишь ради него изобразила этот потерянный взгляд, подобно тому, как мастер наносит последами мазок, завершая картину. Дани совершенно недвусмысленно дала ему понять, что она о нем думает. Ее мнение не отличалось от мнения всех прочих женщин, знакомых с Джимом. Теперь остался лишь один вопрос – что делать дальше? Никлин никогда не сможет предстать перед добропорядочными обывателями Оринджфилда, хотя, видит Бог, было бы здорово оказаться рядом с не по годам умной Зинди. Он не собирается оставаться и здесь, в Тысячелетнем городе. Лучше всего отправиться в Бичхед, где его никто не знает. Но у Никлина в кармане не больше десяти орбов, их не хватит даже на билет до столицы.

Со стороны шатра послышался гул голосов. Никлин почувствовал, как вспыхнуло его лицо. Дани подошла к своим друзьям и сейчас, наверное, потчует их новыми подробностями того, как она облапошила простофилю из Оринджфилда.

Джим должен исчезнуть с места своего унижения, исчезнуть как можно скорее. Но для этого необходимы деньги. Никлин понимал: единственный источник – Кори Монтейн. Трудно придумать большее унижение, чем явиться с протянутой рукой к этому ханже, тебя же и обчистившему. Но если Монтейн решил разыгрывать из себя Божьего человека, то, может, он согласится расстаться с сотней-другой. Особенно, если пригрозить ему неприятностями. Никлин представил, как он врывается к проповеднику, размахивая железным прутом. От нелепости и абсурдностиэтой картины ему стало еще горше. Насилие в любой его форме, как его ни провоцируй, было совершенно противно природе Никлина. В полицию или газету он также не мог обратиться. Монтейн постарался на славу – никакой связи между личными проблемами Джима и переданными им деньгами обнаружить невозможно. Самое большее, чего мог добиться Джим, – поднять шум и пополнить ряды людей, считающих его полным ослом.

По дороге к прицепу Монтейна Никлин вдруг осознал, что все это время он реагировал на происшедшее скорее как автомат, чем как живое существо. Он был вежлив и пассивен в степени, чрезмерной даже для Джима Никлина. Но где-то в глубинах его существа накапливалось и нарастало что-то необычное и странное, какая-то внутренняя ярость, обещавшая скорый взрыв. Но пока длилось это благословенное оцепенение, самое разумное – попытаться устроить свою жизнь.

Обнаружив, что средняя дверь прицепа приоткрыта, Джим поднялся по ступеням и без стука решительно шагнул внутрь. Монтейн сидел на откидном стуле у стены с чашкой чая в руке и смотрел переносной телевизор, без лишних церемоний водруженный на металлическую крышку гроба. Хотя до ближайшей фототелестанции было никак не больше шести километров, изображение рябило и дергалось. Помехи создавала, скорее всего, висящая в воздухе утренняя дымка. Однако качество звука было вполне удовлетворительным. Монтейн напряженно слушал.

Он молча помахал свободной рукой, приветствуя Джима, и указал на стул рядом с собой. Понимая, что его уже поставили в тактически невыгодное положение, Никлин неохотно опустился на указанное место. Его колени почти касались гроба. Глядя на его серебристую поверхность, Джим поймал себя на том, что думает о содержимом этого ящика. Он тут же решительно отбросил эти малоаппетитные мысли и постарался сосредоточиться на новостях, которые полностью поглотили внимание Монтейна.

– … Подчеркнули, что в данный момент они могут ограничиться лишь предположениями, поскольку радиосвязь еще не восстановлена, – говорил диктор, – однако, эти таинственные зеленые линии, по всей видимости, представляют собой глобальное явление. Сообщения о них поступили из окрестностей более чем двадцати припортальных городов. Эксперты, обобщив и экстраполировав полученные данные, полагают, что светящиеся линии тянутся через весь экватор Орбитсвиля, а расстояние между ними составляет около 900 километров. – Диктор сделал паузу. – Вы напуганы? Я – безусловно, но хороший испуг бывает лишь на пользу, поверьте. Более полную информацию мы передадим чуть позже, а пока вернемся в студию к обсуждению экономических последствий того, что некоторые ученые именуют Большим Скачком. Поскольку припортальные сообщества теперь отрезаны друг от друга, многие промышленные центры потеряли доступ к своим рынкам. Если подобная ситуация сохранится, то последует быстрый рост отрасли, специализирующейся на строительстве межпортальных космических кораблей.

Вместе с нами эту проблему обсуждает Рик Ренард, который в последние несколько дней постоянно участвует в наших передачах. Он, как вам уже, наверное, известно, является владельцем корабля "Хоксбид", который исчез в момент маневрирования у тридцать шестого Портала. Мистер Ренард уже создает консорциум по конструированию и постройке…

В этот момент Монтейн протянул руку и выключил телевизор.

– Доброе утро, Джим. Чаю?

Никлин продолжал смотреть на погасший экран, едва сознавая, что говорит Монтейн. В какой-то момент его постигло озарение. Когда ведущий упомянул имя Ренарда, внутри Никлина что-то вздыбилось – другого слова он не смог подобрать. В самых глубинах его сознания что-то шевельнулось, словно в темных доисторических топях заворочался чудовищный левиафан. "Ренард! Так ведь звали лиса в каком-то мультфильме. Лис и ракета!

Неплохое название для пивного бара, но какая здесь связь…”

– Вы меня слышите, Джим? – Монтейн насмешливо взглянул на Никлина. –Я предлагаю вам чай.

Джим с некоторым усилием сфокусировал взгляд на лице проповедника.

– Спасибо, но мне нужен не чай, а разговор с вами. Я хочу поговорить. – Я всегда готов выслушать вас, – любезно ответил Монтейн и тут же быстро, не давая Никлину возможности высказаться, продолжил: –Относительно той зеленой линии, которую мы обнаружили прошлой ночью, я оказался прав. Помните, я сказал, что она достигает оболочки? Так вот, в новостях сообщили о сотнях подобных дьявольских штуковин, они и впрямь достигают илема. Меня это очень тревожит, Джим. Несомненная работа дьявола. Так о чем вы хотели поговорить со мной?

– Я думаю, мне следует вас поздравить.

– Поздравить? – недоуменно переспросил Монтейн. – С чем же?

– С тем, как изящно и профессионально вы вместе с одной из своих проституток обобрали меня до нитки.

Никлин с удивлением отметил, что яркие и проницательные глаза проповедника вдруг погасли, подернувшись мутной пеленой. Джим вовсе не ждал столь сильной реакции от профессионального вымогателя.

– Вы говорите загадками, сын мой.

– Я имею в виду превосходную операцию, которую вы провели с помощью вашей шлюхи.

Монтейн кинул беспокойный взгляд на гроб.

– У нас не принято разговаривать подобным тоном.

– О, простите меня! – Никлин не удержался от сарказма.

– Я полагаю, – холодно сказал Монтейн, – что между вами и Дани произошла размолвка?

– Вы очень проницательны.

Монтейн горестно вздохнул, всем своим видом давая понять, что он безмерно огорчен событием, которое, хотя и предвидел, но надеялся избежать.

– Я действительно огорчен этим обстоятельством, Джим. Я, разумеется, постараюсь ответить на ваши претензии, но вы должны понять, что личные отношения между членами нашей общины меня не касаются. Я дал вам ясно понять в нашем первом разговоре, что любой, переданный…

– Вам не стоит беспокоиться об этом, – грубо оборвал его Джим. – Я совершил глупость и готов смириться с ее последствиями. Я хочу лишь уехать отсюда, уехать как можно скорее. Полагаю, вы не откажете мне в просьбе и вернете пару сотен на дорожные расходы.

Монтейн нахмурился.

– Кажется, вы не понимаете, Джим. Эти деньги принадлежат Богу, а не мне. Вы передали их Ему. Я не могу взять из них больше, чем необходимо для поддержания жизни членов нашей общины.

– Прекрасно, – Джим уже не скрывал своей горечи. – Просто прекрасно, Кори. Вы с Дани стоите друг друга.

Монтейн пропустил оскорбление мимо ушей.

– Все, что я могу сделать, – а я бы пренебрег своим христианским долгом, не сделай этого, – предложить вам содержимое моего кармана. Эти деньги предназначены для ведения домашнего хозяйства. У меня есть лишь тридцать орбов. Я понимаю, это немного, но вы можете рассчитывать на них. "Очень мило, черт бы тебя набрал!" – подумал про себя Джим, недоверчиво глядя, как Монтейн поднялся, аккуратно поставил чашку и достал с кухонной полки лакированную чайницу. Проповедник открыл коробку, извлек оттуда три десятиорбовых банкноты и с видом монарха, посвящающего своего слугу в рыцари, протянул деньги Никлину.

– Я никогда не забуду вашей доброты.

Никлин встал, засовывая пульсирующие светом карточки в боковой карман куртки. Он резко повернулся, нырнул в распахнутую дверь прицепа и спрыгнул на вытоптанную траву. Толпа у брезента выросла. Джиму казалось, что все лица обращены в его сторону. Собрались, наверное, поглазеть на его сборы, и уж точно не откажутся стать свидетелями его бегства.

Джим заколебался. Он чувствовал, как кровь приливает к лицу. Ему захотелось исчезнуть отсюда прямо сейчас. Может, если он бросит свои скудные пожитки, то убережет нервную систему от лишних потрясений? Сердце в груди стучало, к горлу подкатывала тошнота, голова шла кругом. Первый раз в жизни Джим испугался, что вот-вот потеряет сознание. Он постарался взять себя в руки. Сделав несколько дыхательных упражнений, он успокоил сердцебиение и даже в какой-то мере вернул себе равновесие. И тогда, стоя под жгучими солнечными лучами с непокрытой головой, он начал осознавать происходящее.

За его спиной, в тенистом уединении прицепа Кори Монтейн с кем-то разговаривал.

– Прости, дорогая. Ты слышала, как этот молодой человек взвинчивал себя. Единственный способ, которой позволил мне отделаться от него, это дать ему немного денег. Из тех, что предназначены для ведения нашего хозяйства. Но я позабочусь о том, чтобы на тебе не сказалось отсутствие денег. Я обещаю, что больше никто нас не потревожит. Давай допьем чай, а потом вознесем молитву. Хорошо, дорогая?

Никлин, сделав глубокий вдох, прищурил глаза и огляделся вокруг, словно увидел все в первый раз. На губах заиграла легкая улыбка.

Камень, лежавший непосильной ношей на его душе все последние часы, внезапно исчез.

"Это лишь шутка, – твердо прошептал Джим. – Благодарю тебя.

Газообразное Позвоночное, за напоминание. Это шутка. Грандиозная шутка. Я не знаю, что такое смущение, я не знаю, что такое унижение. Их не существует! Мои деньги у Монтейна, и здесь уж ничего не попишешь, но втаптывать себя в грязь я больше не дам. Никому не дам. Ни этому глупому плешивому старикашке, который таскает за собой свою лучшую половину, закупоренную в жестянку, и беседует с ней, поглощая кукурузные хлопья. Ни этим пустоголовым, верящим, что конец света наступит в следующий вторник…”

Не забывая, что на него пялятся сгрудившиеся у разобранного шатра люди, Никлин бодро помахал им рукой и снова вошел в прицеп Монтейна. Сидевший на прежнем месте проповедник удивленно взглянул на него. Чашка застыла в его руке, на лице появилось выражение сварливого неудовольствия, столь характерное для священников.

– Джим, я был максимально щедр к вам. Не вижу смысла в продолжении нашего разговора.

– Я еще раз все хорошенько обдумал, – весело ответил Никлин. –Поразмыслил над вашими вчерашними словами. Вы сказали, что мои навыки и мои руки могут принести вам немало пользы. И я решил, что мой христианский долг призывает меня остаться с вами, со всеми остальными и…

С Дани.

Он достал из кармана деньги и, многозначительно подмигнув, положил их на крышку гроба.

– В конце концов, – добавил Джим с широкой улыбкой, – я и впрямь могу принести немало пользы.

Глава 10

Как только транзитный состав достиг центральной части Бичхед-Сити, Никлин сошел на переполненную людьми пешеходную дорожку. Заглянув в схему, он выяснил, что до места назначения – Гарамонд-Парка – оставалось еще три остановки, но Джим впервые очутился в Бичхеде и ему хотелось насладиться ароматом столичных улиц и площадей. Он расправил свою шляпу, нахлобучил ее на голову и отправился в путь.

Первое, что отметил Джим, если, конечно, не считать безбрежной толпы людей, – город оказался куда опрятнее и чище, чем он ожидал. Магазины и офисы, тянущиеся по обеим сторонам улицы, выглядели, как новенькие, а на тротуарах совершенно отсутствовал мусор, что при таком скоплении людей попросту поражало. Никлин усмехнулся. Будучи жителем маленького городка, он разделял общепринятое мнение, что все большие города так и тонут в грязи и мусоре. Еще одна провинциальная иллюзия, не имевшая ничего общего с реальностью.

Джим шел по улицам Бичхеда и не уставал поражаться специализации многочисленных магазинов и лавок. Здесь можно было найти магазины, где не продавалось ничего, кроме садовых лопат, или оконных рам, или спортивных стрелковых луков. Один лишь этот факт, свидетельствовавший о наличии миллионов потребителей, напомнил Джиму, что он находится в столице Орбитсвиля. В диковинку для Джима была и еще одна деталь – на всех ценниках после цифр стояла буква "М", означавшая, что в Бичхеде в ходу монит. Давным-давно Метаправительство постановило – глобальная экономическая система, охватывающая все города, вытянувшиеся узкой полосой длиной в один миллиард километров вдоль экватора Орбитсвиля, может существовать лишь на основе универсальной денежной единицы, одинаковой у всех порталов. Такой единицей и являлся монит, основное средство платежа в больших городах, тогда как в сельских сообществах люди пользовались более привычным для них орбом, курс которого колебался в зависимости от местных условий. Витрины магазинов, мимо которых шел Джим, сообщили ему, что орб внутренних районов Первого Портала составляет 0,8323 монита. Но Джима этот факт мало взволновал, поскольку в карманах его имелось всего лишь несколько мелких купюр.

Привлеченный прохладой и ароматными запахами, доносящимися из дверей пивного бара, он решил заглянуть туда и утолить жажду хорошей кружкой пива. В этот ранний утренний час в баре было темно и безлюдна. Джим подошел к стойке, за которой молодой бармен и официантка средних лет увлеченно играли в стеке, упрощенный вариант трехмерных шахмат. Взгляд бармена равнодушно скользнул по лицу Никлина, но в остальном парочка никак не прореагировала на его появление.

Окажись в подобной ситуации прежний Джим Никлин, он стал бы покорно дожидаться, не решаясь даже кашлянуть, но от нового Джима не так-то просто было избавиться.

– Эй, любезный, может, вы все-таки соизволите повернуться ко мне? –громко спросил Джим. – Я тот, кого обычно называют посетителем. А вы оба –те, кого принято именовать барменами. И, как бы удивительно вам это ни показалось, ваши обязанности состоят в том, чтобы подавать посетителям те напитки, которые они соизволят заказать, каковым в моем случае является пиво.

Молодой человек оторвался от игры и тупо уставился на Джима, переваривая услышанное.

– Пива?

Никлин важно кивнул.

– Да. Вы, вероятно, слышали о пиве? Это такой напиток желтого цвета, дающий обильную пену. Он должен литься вон из тех кранов. Или вы пропустили соответствующую лекцию?

Парень недоуменно нахмурился и повернулся к своей напарнице. Поджав губы, та наполнила кружку и со стуком поставила ее перед Джимом. Пенистая шапка дрогнула, и немного пены перевалило через край.

– Восемьдесят центов, – холодно произнесла официантка, глядя сквозь Джима.

Он положил одноорбовую купюру на стойку и тут же со злорадным удовлетворением сообразил, что переплатил всего лишь три цента.

– Сдачи не надо, – великодушно улыбнулся Никлин. – Купите себе что-нибудь.

Очень довольный собой, он прошествовал в дальний конец пустынного зала и уселся за столик.

На то, чтобы добраться до Бичхеда, общине Монтейна понадобилось десять дней. Дважды они останавливались в небольших городках. Никлин был приятно удивлен, когда Монтейн объявил, что они задержатся в Бичхеде. Появление колонны в маленьких городках вызывало у жителей огромный интерес. Но, привычные ко всему обитатели столицы вряд ли заметили приезд странствующей общины. Монтейну требовалось время на рекламную компанию. Благодарный за возможность побыть некоторое время предоставленным самому себе, Никлин забрал свои двадцать орбов, которые Монтейн почему-то именовал жалованьем, и поспешил в город. В первую очередь он хотел посетить знаменитый Первый Портал и впервые в жизни взглянуть на звезды. Но кроме любопытства Джим еще испытывал острую потребность поразмышлять. Потягивая пиво и наслаждаясь покоем и одиночеством, Джим позволил себе расслабиться. За короткое время произошло столько событий! Никлин чувствовал себя собирателем антиквариата, приобретшим за раз слишком много вещей и теперь страстно желавшим получить передышку, чтобы как следует рассмотреть свои сокровища.

И самым любопытным пополнением коллекции Никлина являлась Дани Фартинг. Губы Джима сложились в его обычную дурашливую улыбку, когда он вспомнил то утро, когда у прицепа Монтейна с ним произошла знаменательная перемена.

Он направился к разложенному шатру, наслаждаясь вниманием окружающих. Дани, словно почувствовав происшедшую в нем перемену, придвинулась поближе к своей долговязой подруге Кристин Макгиверн. Никлин дружелюбно и скабрезно подмигнул Кристин, а затем обратился к Дани.

– Прошу прощения за свою назойливость. Видите ли, никогда прежде мне не приходилось столько платить за то, чтобы переспать с женщиной, и я, признаюсь, ожидал, что за такую сумму эту процедуру можно было бы и повторить.

Кристин довольно затаила дыхание. Дани же заметно побледнела.

Никлин продолжал:

– Но теперь-то я понимаю, что вам не пристало выдавать сезонные билеты. Ведь трудитесь-то вы на благо Господа нашего. Тем не менее я хотел бы повторить. Нет-нет, ничего возвышенного. Только по существу. Сколько вы возьмете с постоянного клиента?

Дани несколько мгновений безмолвно раскрывала рот, словно вытащенная на сушу рыба, затем растолкав собравшихся вокруг соратников, кинулась к своему прицепу.

– Ста орбов за раз хватит? – прокричал ей вслед Никлин. – Я буду откладывать свое жалованье.

С видом самого искреннего недоумения он повернулся к свидетелям этой сцены, большинство из которых смотрели на него либо с изумлением, либо с нескрываемым отвращением.

– Дани чем-то расстроена? Надеюсь, не из-за меня?

– Вам не следовало так с ней разговаривать, – пробормотал Нибз Аффлек.

Его багровое лицо покрылось бисеринками пота. Судя по всему, Нибза переполнял праведный гнев.

– В самом деле? – кротко поинтересовался Никлин. – Но что ужасного в обычном деловом разговоре?

Аффлек, выпятив грудь, двинулся было на Джима, но стоящие рядом оттащили его в сторону. Метнув на Никлина взгляд, полный ярости, он вырвался из удерживавших его рук, повернулся к разложенному шатру и принялся свирепо теребить брезент. Остальные тут же присоединились к нему. Рядом с Никлиным осталась стоять только Кристин.

– Привет, – тепло сказала она, глядя на него и застенчиво, и вызывающе.

Джим не отвел взгляда.

– У вас запланировано на этот вечер что-нибудь особенное?

– Это зависит от вас.

– Тогда мы на часок-другой завалимся куда-нибудь выпить, а потом я продемонстрирую вам свои способности.

Этот инцидент определенно можно назвать кульминационным завершением его прежней жизни, решил Никлин. Триумф омрачало лишь столь легкое отступление Дани. Впоследствии Кори Монтейн попытался завести с Никлином нравоучительную беседу, долго рассуждая о том, что в общине следует соблюдать определенные правила приличия. Он хмурил брови, грозно сверкал глазами, но, судя по всему, и сам сознавал свое поражение. Он оказался в положении человека, вознамерившегося содержать добропорядочный и респектабельный бордель и не имеющего ни малейшего представления, как поступать со скандальными клиентами. Монтейну следовало бы поручить двум самым крепким своим последователям как следует отделать Никлина железными прутьями и бросить где-нибудь в темном переулке, но он попал в ловушку собственного ремесла.

Сейчас, размышляя над происшедшим, Никлин пришел к выводу, что Кори Монтейн не так уж хорош и в привычной для себя роли странствующего проповедника. Не способный самостоятельно раздобыть деньги, он пытался решить финансовую проблему, собирая вокруг себя людей, по той или иной причине оказавшихся на обочине жизни. Большинство из них следовало бы записать скорее в пассив, чем в актив. Их связывали, пожалуй, лишь вера в то, что Орбитсвиль является ловушкой дьявола, и слепая преданность Монтейну, который спасет их и подарит Новый Эдем.

Никлин улыбнулся. Его природный скептицизм с самого начала воздвиг барьер между ним и другими членами общины. Но Никлин не испытывал никакого сожаления на этот счет. Общество никогда не принимало его, но теперь это происходило на условиях самого Джима, что его вполне устраивало.

Внезапно ему надоело сидеть в баре. Он допил остатки пива и направился к двери.

– Я покидаю вас, любезные, – крикнул он парочке за стойкой.

С удовлетворением отметив злобный взгляд официантки, Джим толкнул дверь и нырнул в уличную толпу.

Хотя Никлин впервые в жизни очутился в Гарамонд-парке, все здесь выглядело очень знакомым. Прогуливающиеся туристы, тенистые деревья, изобилие цветов, блеск далеких высотных зданий. Все это Джим не раз видел по телевизору. Тем не менее, завидев Портал, он пришел в сильное возбуждение.

Портал выглядел как круглое черное озеро диаметром около километра. Склоны озера покрывала ярко-зеленая трава. На одном из берегов возвышались остатки древней каменной кладки – разрушенные фортификационные сооружения загадочных предшественников землян. На противоположной стороне черного озера виднелись причальные постройки и здания космической станции. Издалека казалось, что с ними все в порядке. Но огромные причальные опоры, прежде уходившие в черную глубь открытого космоса, сейчас отсутствовали. Чужеродным элементом выглядели передвижные лаборатории, выстроившиеся на восточной стороне Портала, неподалеку от старого наблюдательного поста Объединенного Руководства. Переносная металлическая ограда окружала лаборатории, всюду кишели провода, кабели, токосъемники, опоры, съемочные камеры. К самому краю озера спускались металлические конструкции, нижней частью они уходили в чернеющую пустоту. Около них суетились одетые в скафандры люди.

"Наверное, и впрямь снаружи произошло что-то серьезное, – подумал Джим, – иначе здесь не было бы столько шума". Зачарованный возможностью увидеть чуждый мир космоса, о котором он столько слышал, Никлин вприпрыжку побежал к черному провалу. Пробравшись между идиллическими группами, мирно завтракающими на траве, он оказался у дорожки, идущей вдоль края Портала. Дорожка упиралась в небольшую полукруглую площадку.

У самого края Портала высился знаменитый памятник первооткрывателю Орбитсвиля. В одной руке бронзовый астронавт держал шлем от скафандра, а другой прикрывал глаза от слепящих солнечных лучей, вглядываясь вдаль. К гранитному основанию памятника была прикреплена табличка, гласившая:

ВЭНС ГАРАМОНД, РАЗВЕДЧИК Никлин вздрогнул – в лицо ему ударил сноп радужных лучей, в ушах зажурчал мягкий бесполый голос. Джим догадался – включилась информационная система в основании памятника. Компьютер, обработав сигналы, выдаваемые подкоркой мозга, переключился на английский.

"…

Большого флота исследовательских космических кораблей, принадлежавшего "Старфлайт Инкорпорейтед", компании, имевшей в то время монополию на космические перевозки. Корабль "Биссендорф" под командованием капитана…”

Джим отошел в сторону, прервав свое общение с информационным лучом. Ему вовсе не хотелось слушать лекцию по ранней истории Орбитсвиля, особенно сейчас, когда всего в нескольких шагах от его ног распростерлась Вселенная. Испытывая нетерпение ребенка, спешащего развернуть долгожданный подарок, он прошел вдоль ограды, нашел свободное место, облокотился о перила и взглянул на звезды.

Но чернота внизу казалась совершенно однородной. И только когда глаза немного привыкли, Джим различил слабое мерцание. Разочарованный, словно его жестоко обманули, он оглянулся на других зрителей. Они глазели в провал с видом полного восхищения, некоторые даже тыкали пальцами, показывая что-то особенно интересное. "Может, все дело в фокусировке зрения? Ведь некоторые так и не смогли приспособиться к старым стереовизорам".

Джим вновь заглянул вниз. Прищуриваясь и вовсю вращая глазами, он попытался узреть величественную и прекрасную картину, но у него ничего не вышло. Вселенная по-прежнему выглядела как скучная чернота, кое-где нарушаемая тусклыми световыми точками.

Джим оторвался от перил и медленно побрел по дорожке вокруг Портала. Он абсолютно не представлял, что ему делать дальше. Через равные отрезки на дорожке попадались наблюдательные кабинки, одним краем нависающие над Порталом. Никлин решил, что укрывшись от ослепительного солнца, можно будет гораздо лучше разглядеть звезды. Но ко всем кабинкам тянулись длинные очереди. Скорее всего, он увидит тоже световые пятна, но только более яркие. Вряд ли на это стоило тратить время.

"Я должен признать, что на какое-то время ты и в самом деле задурило мне голову, о Газообразное Позвоночное, – печально подумал Джим. – Но взглянув на Вселенную, я убедился – все это лишь часть Большой Шутки. Что же дальше? Самое разумное – это ввалиться куда-нибудь и выпить еще пива…”

К вечеру Никлин начал уставать. Пешеходное исследование Бичхеда давало себя знать. Благотворное воздействие восьми кружек пива, поглощенных во время странствий по улицам города, закончилось. Навалилась сонная апатия. Никлин, не предполагавший, что когда-либо сможет не то что привязаться, а даже привыкнуть к своей неудобной походной койке, сейчас хотел лишь одного – рухнуть на нее и забыться глубоким сном.

Джим шел вдоль витрины, заставленной трехмерными телевизорами, когда изображение на экранах изменилось. Вместо демонстрационной картинки возник розовощекий, пухлый человек. Он доверительно улыбался миру, но выступающие вперед крупные зубы делали его улыбку неискренней, придавая лицу агрессивное выражение.

"Я где-то его видел, – Никлин напряг память. – Человек с космического корабля, Рик Ренард. Ренард!”

Джим споткнулся. Сон! Это же лицо из его сна! Того самого сна, где лис щеголяет в человеческой одежде, где прекрасный сад скрывает под собой черную бездну. Но какая здесь связь с космическими кораблями? В какой-то момент ему показалось, что он вот-вот раскроет тайну этого причудливого сценария. Но уже в следующий миг неуловимая догадка исчезла. Дверь захлопнулась, оставив его ни с чем.

К тому времени, когда он вернулся в лагерь, опустилась тьма. Несмотря на острое желание лечь на койку и заснуть, Никлин решил немного перекусить. Весь день он ходил полуголодный – содержимое карманов не позволяло побаловать себя полновесным обедом.

Стоянку разбили на пустыре, в районе, где за место под солнцем боролись дешевые муниципальные дома, энергетические подстанции и какие-то безымянные склады. Каким образом Монтейн умудряется выбирать подобные места, да еще убеждать всех в правильности своего выбора? Джим пожал плечами. Проклиная Монтейна и его жадность, он осторожно пробирался в почти полной темноте, стараясь не угодить в одну из многочисленных ям или мусорных куч. И почему Монтейн не может понять, что большие затраты окупаются? Что деньги притягивают деньги? Община могла бы арендовать самый крупный и престижный столичный стадион и сделать себе рекламу, разместив своих членов в лучших отелях города. В этом случае, вздохнул Джим, он не страдал бы от голода и отсутствия элементарных удобств. Вместо сомнительной бурды – творения Карлоса Кемпсона, заменившего Ди Смерхерст на посту повара, он получал бы первоклассную пищу, а вместо узкой неудобной койки в переполненном прицепе к его услугам был бы отличный гостиничный номер.

Добравшись до шатра и окружавших его машин, Джим с удивлением обнаружил, что прицеп Кемпсона заперт. Несколько обеспокоенный, он огляделся. Внутри шатра слышался негромкий голос, хотя света видно не было. Никлин подошел ко входу и, отдернув полог, заглянул внутрь. Картина, открывшаяся глазам Никлина, своей странной таинственностью напомнила ему собрания ранних христиан в языческом Риме.

– … Гораздо более серьезным, чем я считал ранее… – говорил Монтейн своей пастве, рассевшейся перед ним полукругом.

Тут он замолчал, увидев Джима. Слушатели начали оборачиваться, желая узнать, что помешало их пастырю. Послышались возгласы, неопровержимо свидетельствовавшие, что кое-кто считает присутствие Никлина крайне нежелательным. Монтейн жестом успокоил аудиторию.

– Заходите, Джим, и присоединяйтесь к нам. Мы обсуждаем нашу дальнейшую тактику, и Бог знает, какие свежие идеи окажутся нам полезными вне зависимости от их источника.

Решив не обижаться на последние слова, Никлин направился к проходу между рядами. Дани фартинг сидела во втором. Джим пробрался в третий, уселся за ее спиной и легонько дунул ей в затылок.

– Привет, дорогая, – нежно прошептал он. – Я вернулся из города сразу же, как только смог. Ты ведь не очень скучала?

Дани съежилась и подалась вперед. Джим злорадно улыбнулся, расположился поудобнее и перевел взгляд на Монтейна.

– Повторю ради тех, кто опоздал, – продолжил Монтейн с некоторой сухостью в голосе, означавшей, что он ждет полного внимания Никлина. – Мы обсуждаем новое серьезное препятствие, возникшее на нашем нелегком пути. Как вы все уже знаете, одиннадцать или двенадцать дней назад Орбитсвиль потерял связь со всем, что находилось вне оболочки. В том числе и с межзвездными космическими кораблями, которые приближались к Орбитсвилю или стояли у причалов. В то время я не видел причин для беспокойства, поскольку никогда не рассчитывал купить полноценный звездолет. Ведь даже корабль с выработанным ресурсом стоит около двух миллионов монитов, а эта сумма выходит далеко за пределы наших скромных возможностей. Но я должен сказать вам: никто из вас не виноват в том, что нам не удалось собрать необходимой суммы. Вы старались изо всех сил, вина полностью лежит на мне. Это я выбрал неправильную тактику добывания денег, я направил ваши усилия по неверному пути.

"Кори, старина, это самые правдивые слова, которые ты когда-либо произносил", – улыбнулся про себя Джим. Но по рядам слушателей побежал гул несогласия. Монтейн судорожно сглотнул и поклонился в знак признательности. Никлин видел, что он действительно потрясен.

– Некоторое время назад я нашел, как мне тогда казалось, выход из создавшегося положения. Я связался с одной крупной ремонтной мастерской, находящейся здесь, в Бичхеде. У них имелся пассажирский корабль устаревшей девяносто третьей модели. Владельцы поставили его в наземный док для капитального ремонта, но впоследствии бросили, так и не доведя ремонт до конца. Для наших целей корабль подходил, конечно же, не идеально, но его цена составляла всего три четверти миллиона плюс еще около двухсот тысяч для завершения ремонта. У нас таких денег не было, но я рассчитывал достать их к следующей зиме.

"Тебе требовалось всего лишь еще несколько пустоголовых вроде меня. –Никлин нетерпеливо заерзал на стуле. – Что же дальше?”

– Сейчас я сообщу вам горькую новость. Сегодня, связавшись с посредниками, я узнал, что контракт расторгнут. В качестве причины названо небольшое опоздание с очередным из промежуточных платежей. В нормальных обстоятельствах небольшая задержка с очередным взносом не повлекла бы за собой никаких последствий, но с момента Большого Скачка все изменилось. Оказалось, что образован гигантский консорциум с целью восстановления в кратчайшие сроки межпортальной торговли. Члены этого консорциума скупают все доступные космические аппараты. Стоимость нашего корабля мгновенно взлетела до трех миллионов монитов. Вот такие невеселые у нас дела, дети мои. – Голос Монтейна, до этого момента контролируемый, вдруг дал трещину. – Я… Я не знаю, что делать дальше. Сегодня вечером дьявол смеется, глядя на нас… А я… Я просто не представляю, как нам быть.

Голос подал мужчина, сидящий в первом ряду:

– Вам не следует винить себя, Кори. Не вы виноваты в том, что контракт разорван.

– Да, но в довершение всего я потерял деньги, выплаченные в качестве начального взноса.

– Сколько?

Монтейн вымученно улыбнулся:

– Сто кусков.

Никлин отметил очень нехарактерное для Монтейна употребление старинного жаргонного слова. Он понял, что за стремлением выглядеть небрежным кроются отчаяние и глубокое чувство вины. Неужели Монтейн решил перестать разыгрывать из себя нового спасителя?

Против своего ожидания Джима не радовало случившееся. Хотя он и собирался покинуть общину в самое ближайшее время, но жажда мести не затухла в его душе. Катастрофа, постигшая Монтейна и его последователей, была вызвана не Никлином, поэтому он не получил никакого удовлетворения. Что касается Дани, для нее он разработал особую, изощреннейшую месть, которая принесет ему удовлетворение во всех смыслах этого слова. Джим планировал собрать крупную сумму денег (каким образом это ему удастся, он еще не знал), сумму, от которой ни сама Дани, ни ее неуклюжий Свенгали не смогли бы отказаться. И тогда она будет обязана лечь с ним снова. Если Дани вздумает играть роль храмовой проститутки, то он, Джим Никлин, станет самым горячим ее поклонником и почитателем. Именно о таком исходе мечталось ему. Когда же наступит этот благословенный день, она пожалеет, что некогда…

"Стоп! – торопливо остановил себя Никлин. – Ты должен разыграть все совершенно хладнокровно. Спокойно и безразлично. Если ты не будешь холодным и равнодушным, они не смогут возненавидеть тебя должным образом…”

В первом ряду подняла руку электрик Петра Дэвис.

– Кори, может, стоит обратиться прямо к руководителям этого консорциума? Когда они узнают, что мы являемся религиозной организацией… – Верно, – вмешался кто-то из мужчин. – А, может, просто арендовать у них корабль? В конце концов мы хотим совершить лишь одно-единственное путешествие, потом они могут забрать его.

Монтейн покачал головой.

– Идея хорошая, но я сомневаюсь, что эти люди сочувственно отнесутся к нашим целям. Скорее наоборот. Во главе консорциума стоит человек по имени Рик Ренард…

Конца фразы Никлин не услышал. В голове у него все завертелось. Упоминание имени Ренарда вызвало взрыв в подсознании, и этот взрыв выбросил на берег его памяти веер разрозненных осколков. Ренард… Ренард! Когда-то у него был дядя по имени Ренар. Нет, не дядя, а дедушка, да, двоюродный дедушка, родной дядя его матери. Но он всегда называл его дядей. Маленький Джим всегда очень боялся дяди Ренара, а мать имела привычку именовать того хитрым старым лисом. Маленький Джимми был убежден, что дядя Ренар и впрямь превращается в лиса в те моменты, когда его никто не видит. Он редко бывал в доме Никлинов, мотаясь по дальним уголкам, куда засылала его профессия землемера. Как-то раз из одного такого местечка он прислал Джимми, очень примечательную открытку…

– Кори, у меня для вас припасена крайне интересная новость, – крикнул Джим. – Я знаю, где найти космический корабль, который можно получить почти даром.

Глава 11

– И все-таки, Джим, к чему такая таинственность? – спросил Монтейн. –Я не хочу держать остальных в неведении. Наши дела слишком плачевны.

Дверь прицепа была плотно закрыта. Лампа под матовым абажуром отбрасывала мягкий свет. На столе, а точнее на крышке гроба Милли Монтейн, поблескивали чайные приборы. Джим, казалось, забыл о дневной усталости, наслаждаясь тишиной, уединенностью и относительным комфортом.

– Мы должны обговорить размер вознаграждения, – ответил он. –Полагаю, это лучше сделать с глазу на глаз.

– Вознаграждение? Вы требуете вознаграждения?!

Никлин улыбнулся.

– Разумеется! За все в жизни нужно платить, Кори. Вы-то должны знать эту истину.

Монтейн внимательно посмотрел на него.

– Вы хотите вернуть свои деньги?

– Возможно. Я еще не пришел к окончательному выводу. Быть может, я соглашусь считать их своим вкладом в "Монтейн Энтерпрайзиз Инкорпорейтед". – Ну хорошо, Джим, чего же вы хотите? Давайте, говорите. Я готов выслушать вас.

Прежде чем начать, Никлин отпил чай, откровенно растягивая время.

– Отложим пока в сторону вопрос о деньгах. Я хочу получить должность. Отныне никаких ночных дежурств за рулем, никаких работ по расчистке земли от колючек. Думаю, что мою должность можно назвать Вице-президент.

– Пышные титулы у нас ничего не значат. – Монтейн едко усмехнулся.

– Для меня значат. В соответствии с моим новым статусом я рассчитываю на увеличение жалования. Естественно, я не стану злоупотреблять этой привилегией. Мои запросы весьма умеренны.

– Продолжайте, продолжайте, – все так же едко подбодрил его Монтейн. – Кроме того, я хочу иметь в своем распоряжении отдельный прицеп. – Никлин с шумом втянул в себя чай, всем своим видом показывая, как тот хорош. – Когда я говорю о прицепе, я, конечно же, имею в виду жилое помещение. Разумеется, должны быть водители, которые будут в моем полном распоряжении. Во время длительных остановок я хочу жить в лучших отелях.

– Глядя на вас, я тоже начинаю получать удовольствие. Вы же еще ни слова не сказали о том, где находится ваш мифический корабль.

– Я как раз к этому и перехожу, – ответил Никлин. Сердце его забилось чаще. – Осталось уладить лишь один вопрос.

– Какой же?

– Дани Фартинг, – небрежно ответил Джим. – Я хочу Дани Фартинг.

Усмешка слетела с лица Монтейна. Он резко поставил чашку, пролив чай на блюдце.

– Вон отсюда, Джим Никлин! Вон! Убирайтесь и не смейте возвращаться! Немедленно!

Джим устроился на скамье поудобнее.

– А как же космический корабль, Кори? Гарантия покинуть Орбитсвиль прежде, чем ловушка захлопнется? Надежный билет до Нового Эдема? Господь доверил вам вести его детей к спасению, он дал вам право не гнушаться никакими средствами. Вы ведь сами объясняли мне это совсем недавно, сидя на этой самой скамейке. В тот день вы очень убедительно рассуждали о том, что совершенно правильно обобрали меня. Неужели вы так быстро все забыли? – Вы гнусный… – Монтейн прикрыл глаза. Лицо его пожелтело. – Дани Фартинг – живой человек.

– Надеюсь, – усмехнулся Никлин. – Ну, так и я не зверь.

– Избавьте меня от вашего юмора. Я повторяю, Дани – человек.

– Раз так, значит, она продается! – В голосе Никлина не было и тени юмора. – Поэтому вам следует продать ее сейчас. Поговорите с ней. Уверен, у вас получится.

Монтейн сжал кулаки и просидел так более десяти секунд. Затем неожиданно расслабился, поднял веки. Взгляд его был мягок и незамутнен.

– Я молился, – объяснил он. – Беседовал с Господом.

– И что он вам сообщил?

– Господь напомнил мне, что о корабле я знаю лишь с ваших слов. Может быть, его уже не существует? Господь посоветовал мне сдержать гнев.

– Воистину, Господь дал вам добрый совет. – Джим рассмеялся. – Этот язык, оказывается, заразителен!

– Так что же, Джим? – Монтейн не давал себя отвлечь.

– Как насчет вознаграждения?

– Мне кажется, я уже не верю в существование корабля, но, признаться, сгораю от любопытства и жажду выслушать вашу историю. – Теперь Монтейн говорил в своей обычной проповеднической манере. Он был явно доволен, что сумел получить преимущество в этом разговоре, постепенно превратившемся в словесную дуэль. – Поэтому я не могу согласиться на ваши условия, не узнав сути.

– Мудро. Очень мудро, – откликнулся Никлин.

– Полагаю, что так, Джим. – Лицо Монтейна было теперь совершенно спокойно. Он вновь взял чашку. – Так что я жду необыкновенной истории. Где же этот таинственный космический корабль, который мы можем получить почти даром?

Несколько уязвленный спокойным и насмешливым тоном Монтейна, Никлин не внял внутреннему голосу, который настойчиво шептал, что он слишком уж круто берет быка за рога.

– Он захоронен вблизи одного небольшого городка в нескольких тысячах километров от Бичхеда.

– Захоронен?! – Монтейн недоверчиво фыркнул. – Вы хотите сказать, что кто-то затащил космический корабль на тысячи километров вглубь Орбитсвиля, а потом закопал его?

– Ну, он, конечно же, не вырыл яму в земле. Корабль закрыт сверху камнями и почвой.

– Но зачем?

– Корабль использовали в качестве саркофага. – Никлин удивлялся тому, как быстро он оказался в положении обороняющегося. – Это что-то вроде мавзолея или мемориала. Насколько я помню, молодая жена одного богача очень хотела побывать в космосе. Он подарил ей космический корабль. Она погибла в первом же полете из-за какой-то ерунды. Тогда влюбленный толстосум заплатил за доставку корабля к своим владениям и превратил его в усыпальницу. Однако решил, что межзвездный крейсер не вписывается в мирный пейзаж, и я думаю, он был совершенно прав – космический корабль выглядит не слишком-то уместно на задворках твоего дома. К счастью, наш толстосум увлекался садоводством, поэтому он засыпал корабль камнями и землей и посадил там цветы, за которыми ухаживал всю оставшуюся жизнь. Трогательная история, не правда ли?

– Вы, очевидно, находите свой рассказ очень забавным? – При этих словах Монтейн взглянул на гроб своей жены.

Острая радость пронзила Никлина, когда он понял значение этого взгляда. Его беспокоило, как Монтейн воспримет этот рассказ, но ему и в голову не приходило, что между историей богача и историей самого Монтейна можно провести подобную параллель. Слепой случай, иначе именуемый Газообразным Позвоночным, сделал Монтейна уступчивым и ранимым. "Благодарю тебя, Кори, я и забыл, что тот, кто таскает за собой свою старуху в жестяной банке, склонен испытывать сочувствие к идее металлического Тадж-Махала".

– Я совершенно не нахожу эту историю смешной. Совсем напротив, –ответил Джим с печалью в голосе. – Я хотел скрыть свои чувства под маской легкомыслия и веселья.

В глазах Монтейна мелькнуло отвращение – верный знак того, что оборона проповедника дает сбой.

– Как звали этого человека? – хмуро спросил Монтейн.

– Я не помню.

– Где находится корабль?

– И этого я тоже не помню, – весело ответил Джим.

– Что-то немного вы помните. Откуда вам известна эта история?

– В детстве у меня был двоюродный дедушка. Его звали Ренар Никлин. Он повсюду разъезжал и много где побывал. Был он то ли землемером, то ли картографом, словом, его профессия располагала к путешествиям. Как-то раз он прислал мне открытку-голограмму этой гробницы с обещанием когда-нибудь взять меня туда с собой. Голограмма была необыкновенно красивой, мне нравилось ее разглядывать – небольшой холм с удивительным декоративным садом на склонах. С годами я забыл обо всем этом, но воспоминание не умерло, а затаилось где-то в глубинах моей памяти. И вот сейчас оно всплыло. Весь день меня тревожило что-то неуловимое, ускользающее, а вечером, когда я вас слушал на собрании, вдруг все встало на свои места –я вспомнил!

– Минуточку, – остановил ДжимаМонтейн. – Вы получили голограмму в детстве? А эта история…

Когда она произошла?

Никлин пожал плечами.

– Лет шестьдесят назад, а, может, и все сто. Кто знает?

– Я даром трачу свое время! – раздраженно выдохнул Монтейн. – Я сижу здесь, терплю ваши богохульства и непристойности. Я слушаю полнейший бр… – Спокойно, – резко оборвал его Никлин. – В чем дело?

– Коррозия! Вот в чем дело! От вашего корабля осталась лишь груда ржавых обломков.

Никлин улыбнулся своей дурашливо-счастливой улыбкой. Он молчал до тех пор, пока Монтейн удивленно и вопросительно не взглянул на него.

– В те дни, дорогой Кори, космические корабли строили еще из старых земных материалов, – успокаивающе сказал Джим. – Нет, Кори, любой вид коррозии не страшен кораблю. Беспокоиться нет причин. Обшивка, внутренние перегородки и основные механизмы наверняка целы и невредимы. Могут, конечно, возникнуть проблемы с мелочами, но… – Тут Никлин улыбнулся еще шире. – Если вы решили использовать космический корабль в качестве гроба для любимой жены, то вы десять раз проверите, надежно ли он загерметизирован, не так ли? Вряд ли вы захотите, чтобы ваша дражайшая и любимейшая половина покрылась плесенью. И вам уж определенно не понравится, если по ней начнут ползать насекомые.

Монтейн опять поставил чашку на блюдце, на этот раз с преувеличенной осторожностью. Когда он заговорил, каждое его слово пробирало до печенок. – Я никогда не думал, что произнесу эти слова в адрес кого-нибудь, но если вы имеете в виду мою жену, если вы позволите себе еще раз, я…

Я убью вас. Клянусь, я убью вас!

– Я поражен, – спокойно ответил Джим. – Позволить себе такие ужасные слова по отношению к человеку.

– Я бы не позволил их себе по отношению к человеку.

– О, с некоторых пор я нечувствителен к оскорблениям, Кори. Я теперь ни к чему не чувствителен.

– Тогда вы, должно быть, очень несчастны.

– Отнюдь. – Никлин снова улыбнулся. – Я открыл тайну абсолютного счастья. Хотите знать, в чем оно состоит? Нет? Но я все равно скажу. В вашем мозгу всегда должна главенствовать одна мысль: человек – это хороший кусок дерьма.

– И ты сам в том числе?

– Да! Особенно ты сам! В том-то и дело, старина Кори! Если себя исключить. Большая Шутка лишится своего смысла.

Монтейн устало покачал головой.

– Вернемся к захороненному кораблю. Где он все-таки находится?

– Этого я не помню. Но, по-моему, в названии города два или три раза попадается буква "а", – задумчиво ответил Джим, размышляя, не следует ли заставить проповедника закрепить детали их нового соглашения на бумаге. –Думаю, что смогу найти это название в географическом указателе Первого Портала.

– Я тоже об этом подумал. – Монтейн ехидно посмотрел на Джима. –Теперь-то я и сам смогу найти его.

– А люди Ренарда? Я ведь могу предупредить их.

– А что, если корабль нельзя заполучить, – упорствовал Монтейн. –Вдруг потомки продолжают использовать его в качестве усыпальницы?

– Факты утверждают, что наша леди погибла, не оставив потомства.

– Могут ведь быть и другие родственники. Они могли раскопать корабль и сдать на металлолом.

– Я подумал об этом.

Никлин старался выглядеть как можно правдивее. "Боже, в словах старика есть смысл. Мне стоило помалкивать и самому навести справки". Вслух же он произнес:

– Стоимость металлолома вряд ли покрыла бы расходы на раскопки и перевозку.

– Кроме того, вас ведь могла подвести память. – Монтейн наслаждался замешательством Джима. – Пройдет немало времени, прежде чем возобновятся межпортальные полеты. Так что если этот город расположен не в области Первого Портала, а где-то еще, нам туда не добраться.

– Разговор становится утомительным, к тому же я умираю от голода.

Против своего желания Никлин находился под впечатлением того, как быстро Монтейн пришел в себя и перехватил инициативу. Джим злился на себя за то, что так быстро выложил все свои козыри. Единственно правильной тактикой было бы укрепление своих позиций; ему следовало сначала выяснить, существует ли корабль, есть ли к нему доступ, затем наметить пути его приобретения, найти посредника. Тогда и только тогда следовало начать диктовать свои условия Монтейну. Так почему же его подвела интуиция? Поняв причину, Никлин скорчился от боли. Это Дани. Ее влияние. Лихорадка и поспешность объяснялись одним – жаждой отомстить ей.

– Если вы и впрямь голодны, я могу попросить Карлоса принести поднос с ужином сюда.

При мысли, что он будет есть с гроба Милли Монтейн, Никлин едва удержался от грубой шутки. Монтейн, похоже, и впрямь болезненно реагирует на остроты по поводу своей жены.

– Не стоит беспокоить старика Карлоса. Я могу и подождать. Так как насчет нашего соглашения?

– Я человек слова, Джим. Правда состоит в том, что вы, вероятно, теперь принесете больше пользы, чем прежде. Ирония судьбы. – Монтейн встал и подошел к полке с видеоприемником. – Посмотрим, можно ли вызвать географический справочник Первого Портала. Настала пора проверить вашу память. Нет смысла попусту терять время.

– Согласен, – ответил Никлин, но испугавшись, что может показаться слишком мягким и уступчивым, добавил: – Но должность – это лишь часть вознаграждения. Помните?

– Если вы имеете в виду Дани, то вам тоже следует кое-что вспомнить.

В первый же день нашего знакомства я сказал вам, что Дани Фартинг имеет право на личную жизнь, а личные отношения не касаются ни меня, ни нашей общины.

"Он обвел меня вокруг пальца, – с тревогой подумал Джим. – Вот что значит поддаться эмоциям. Старый болван, воображающий себя вторым Моисеем и болтающий с костями своей супружницы, обскакал меня!”

– Поздравьте меня, если я ослышался, – с горечью сказал Джим. – Я-то полагал, вы сказали что-то о человеке слова.

– Мой обет Богу стоит превыше всего.

– Как удобно!

– Джим, вы должны постараться быть последовательным. – Монтейн все еще ковырялся с видеоприемником. – Несколько минут назад вы со счастливой миной на лице излагали идею о том, что Бог дал мне право подкладывать женщин в постель тем, кто меня интересует. Если это так, то он уж наверняка бы позволил мне небольшую ложь, поскольку она служит его целям. "Так больше продолжаться не может, – сказал себе Джим. Ногти вонзились в ладони. – Произойдут большие перемены…”

Он и не представлял, насколько точным окажется его предсказание.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ МОЛОТ ПАДАЕТ

Глава 12

Внешне ружье совершенно не отличалось от своего старинного охотничьего предшественника, но большая часть деталей лишь отражала ностальгию по прошлому. Приклад выглядел так, словно был и впрямь сделан из полированного дерева, и плотно прилегал к плечу, хотя выстрел не создавал никакой отдачи. В действие бластер приводился традиционным спусковым крючком. Радиус действия в сухую и ясную погоду составлял не меньше трех километров, а компьютерный прицел обеспечивал абсолютную точность даже в руках полного профана.

Совершеннейший инструмент для убийства, бластер выглядел крайне неуместным среди ветхих потрепанных зонтиков на старинной вешалке. Никлин несколько секунд задумчиво смотрел на оружие, зная, что должен взять его с собой. Затем покачал головой. Несколько раз, отправляясь к холму, он брал с собой ружье, чувствуя себя при этом переростком, решившим поиграть в колонистов. Джим снял с вешалки свою старую шляпу, нахлобучил ее на голову и, решительно распахнув дверь, шагнул на улицу.

Особняк Фугаччиа стал штаб-квартирой общины Кори Монтейна, хотя проповедник выбрал его не совсем по своей воле. Наследники Вэса Фугаччиа жили в ста километрах к востоку в хорошо освоенном районе и не проявляли никакого интереса к заброшенным владениям своего предка на границе цивилизованного мира. Однако они обладали отличным деловым чутьем и, уловив интерес Монтейна, решительно отказались продать захороненный корабль. Это значит обмануть доверие деда, заявили они, добавив, что добрые католики никогда не пойдут на осквернение могилы. Тем не менее они решили подумать о продаже всего поместья Альтамура. Когда же цена возросла в три раза, от их щепетильности не осталось и следа.

Солнце только что вышло из-за силовой линии. Хотя все было залито ярким светом, ночная прохлада еще не рассеялась. Перед Джимом раскинулось то, что прежде являлось ухоженным садом, закрывавшим фасад особняка. Теперь здесь буйствовало переплетение декоративных кустарников, дикого винограда и местных трав. Кое-где растения образовывали такие скопления, что с трудом можно было угадать, что же они скрывают – летний домик или арку, фонтан или бельведер. В одном таком зеленом скоплении из листвы торчала мраморная женская голова, печально созерцая пустыми глазницами этот растительный хаос.

За остатками сада находился небольшой холм округлой формы. Он отчетливо выделялся на фоне перемежающихся лугов, озер и таинственных темных лесов, создававших горизонтальный ландшафт, который по мере удаления размывался, терял отчетливость и, наконец, сливался в цепь серо-голубых, подернутых дымкой, гор. Как бы ни впечатляла эта живописная картина, взгляд Никлина был прикован к маленькому холму. Именно в глубине этого холма покоился космический корабль.

Джим только что позавтракал. Он знал, что несмотря на ранний час, Монтейн и Герл Кингсли уже отправились на холм и сейчас вовсю орудуют кирками и лопатами. Мощную технику уже закупили, она двигалась из Бичхеда вместе с основной колонной, но Монтейн не мог сдержать нетерпение.

Права на поместье Фугаччиа перешли к нему четыре дня назад. С этого момента он превратился в сущего наркомана. Он должен был лично убедиться в существовании корабля. Только коснувшись металлической оболочки, он сможет перевести дух, зная, что наконец-то взята серьезная высота.

Пробираясь по узенькой тропинке, Никлин улыбнулся, вспомнив об очередном фиглярстве Монтейна. Когда проповедник узнал, что корабль относится к немодернизированному восемьдесят третьему типу, он в голос разрыдался.

– Почему? – спросил он Никлина, глядя на него сквозь потоки слез. –Вы хотите знать, почему я плачу? Потому, самодовольный вы болван, что корабль относится к исследовательскому классу.

Потребовалось несколько секунд, прежде чем до Никлина дошло все значение этой фразы. Подавляющее большинство космических кораблей, построенных за последние два века, курсировали между орбитой Земли и причальными опорами Орбитсвиля, поэтому они не были приспособлены для посадки на неподготовленную поверхность и взлета с нее. Монтейн же, как оказалось, всегда предвидел необходимость затрат на оборудование космического корабля отделяемой капсулой-челноком. Теперь же эта проблема неожиданно отпала.

– Это знамение, Джим. Господь дает мне знак не отчаиваться. Он помнит о нас.

Крайняя иррациональность этого утверждения удержала Никлина от спора. Господь, по всей видимости, не слишком-то жаловал Эйприл Фугаччиа. Парикмахерше без гроша за душой как-то раз попался в качестве клиента престарелый миллиардер Вэс Фугаччиа. Денежный мешок был очарован только что отчеканенным золотом ее красоты, а она в той же степени – перспективой пожизненного благосостояния и необыкновенных путешествий. Молодая женщина, наверное, решила, что она счастливейшая из смертных, когда в первую годовщину их свадьбы супруг преподнес ей в подарок космический корабль. Подобных исследовательских аппаратов было построено сравнительно немного (опять синдром Орбитсвиля). Огромные размеры корабля лишь подтверждали безграничную любовь мужа. При мысли, что ей предстоит стать первопроходцем, Эйприл потеряла остатки разума. Она тайком пробралась на борт своей новой игрушки, стоявшей в наземном доке у Девятого Портала, и, не имея ни малейшего представления об обращении с системой подачи дыхательной смеси, облачилась в КВВС (костюм для выживания во враждебной среде). Ее тело обнаружили в одном из кресел кабины отделяемой капсулы. Каким образом Монтейн умудрился вывести из столь трагической истории еще одно доказательство существования заботливого Всевышнего, осталось для Джима загадкой. Посмеявшись про себя над этим ловкачом, Никлин воздержался от комментариев и продолжал выполнять обязанности второго по значению члена общины. В настоящее время эти обязанности сводились к проживанию в особняке Фугаччиа вместе с Монтейном и Кингсли в ожидании прибытия всех остальных.

В частности, Джим ждал Дани Фартинг. Он разработал новый план в отношении этой особы. План был рассчитан на долгий срок, но обладал одним достоинством – унижение Дани должно было стать максимально полным.

При этой мысли Никлин ускорил шаг. Он подошел к подножию холма и начал взбираться по склону. Прокладывать путь сквозь заросли стало легче –холм в изобилии покрывали каменные дорожки и ступени, в точности, как в том памятном сне. Джим шел по спиралеобразной тропинке, пока не наткнулся на Монтейна и Кингсли, стоявших у края широкой ямы.

Под верхним слоем почвы гробокопатели обнаружили панцирь из спекшейся земли и расплавленных камней. Он, с одной стороны, замедлял работы, но с другой, служил прекрасной защитой для корабля. Семьдесят лет во влажной земле – нелегкое испытание для любой металлической конструкции, даже изготовленной из особых сплавов.

– Привет землекопам, – крикнул Джим.

Монтейн оторвался от чертежа и самым дружеским образом поздоровался с Никлином. Он находился в обществе Джима уже три месяца – все то время, пока они искали наследников Вэса Фугаччиа и вели переговоры о покупке поместья – и решил, что лучший вид вражды – показное дружелюбие. Кингсли, толстый фермер, не отягощенный подобными проблемами, ограничился неразборчивым ворчанием.

– Вот вы инженер, – кивком подозвал Джима Монтейн, – взгляните-ка на этот чертеж и скажите, что вы об этом думаете?

– Я привык иметь дело с миксерами и пылесосами, – ответил Никлин. –Космические корабли не мой профиль.

– И все-таки взгляните.

Никлин пожал плечами и подчинился. Фотокопия была старой и измятой, но сам оригинал, с которого ее сняли, выглядел еще хуже. Чертеж был издан компанией "Ниссан-Викерс", Биркенхед, Англия. Корабль имел классическую конфигурацию: три цилиндра, параллельных друг другу и связанных между собой. Один из цилиндров выступает вперед почти на половину своей длины. Отличие от стандартных аппаратов состояло в наличии отделяемой капсулы. Остроносая и обтекаемая, она висела под основным цилиндром. Из подписи к чертежу следовало, что это общий вид аппаратов исследовательского класса "Лискард". Сам чертеж был использован в качестве основы для более позднего и совершенно иного рисунка. Превосходную компьютерную графику неопытная рука покрыла карандашными линиями, изображавшими зеленый холм над космическим кораблем. Наспех сделанные наброски указывали, где следует проложить дорожки и возвести стены, где высадить деревья, а где – цветы. Монтейн сделал карандашную пометку прямо над носом корабля.

– Я думаю, мы находимся здесь. А вы что скажете?

– Может вы и правы, но мы пока не… – Никлин замолчал и вновь заглянул в чертеж. – Кори, из этого плана не ясно даже, где север!

– Ну и что?

– А то, что мы с таким же успехом можем находиться и над хвостом корабля.

– О! – Монтейн на мгновение смутился, но тут же лицо его прояснилось. – Тогда тем более, сын мой, нам следует убрать грязь. Вооружайтесь лопатой и начинайте копать.

Машины были уже на подходе, и тратить силы не имело никакого смысла, но спорить с Монтейном Джиму не хотелось. Кроме того, за три месяца бездеятельной жизни брюшко, прежде едва заметное, сейчас угрожающе нависло над его брючным ремнем. Немного тяжелой работы пойдет лишь на пользу. Никлин вооружился киркой и принялся крушить низкую каменную стену. Вскоре он обнаружил, что монотонный физический труд – отличное средство забыться на какое-то время. Он крушил и ломал, не думая о том, что находится на самой границе цивилизованного мира.

В четырех километрах к востоку от поместья Фугаччиа находился городок Альтамура. Отсюда он выглядел горсткой цветного конфетти, рассыпанного на необозримых зеленых просторах Орбитсвиля. Город основали более ста лет назад переселенцы с юга Италии. Трудолюбивые земляне ожидали, что со временем, когда этих краев достигнет новая волна эмиграции, их город станет процветающим центром региона. Но реальность и мечта не всегда совпадают – последующие волны так и не объявились. Граница цивилизованного мира даже несколько откатилась назад, оставив Альтамуру на нейтральной полосе, разделяющей познанное и неизведанное.

– Есть много мест, куда может отправиться человек, но людей, готовых туда поехать, гораздо меньше, – философски заметил адвокат семейства Фугаччиа. – Именно поэтому город был обречен уже в момент своего рождения. Адвокат оказался очень словоохотливым и постоянно потчевал Джима рассказами о своеобразии этого места:

– Конечно, это вовсе не означает, что к западу от реки Ирсина не сыщешь живой души. Некие личности, на мой взгляд, довольно странные, время от времени перебираются через реку. Некоторые из них обычные неудачники, профессиональные отшельники. Вы понимаете, что я имею в виду? Но есть и такие, что бегут от правосудия. Они там и поныне. Иногда вдали виден дым. Иногда находят корову или овцу без задних ног… – Он помолчал. – А иногда обнаруживают мужчину, женщину или даже несчастного ребенка, над которым проделывали ужасные вещи… Потому-то люди здесь не расстаются с оружием. Настоятельно советую и вам быть очень осторожными.

Вспомнив эти слова, Никлин подумал, что они плохо согласуются с царящим вокруг первозданным покоем. Разум подсказывал – у Орбитсвиля должны быть темные стороны; там, где люди абсолютно свободны в своем выборе, некоторые способны выбрать образ жизни, угрожающий существованию тех, кто любит спокойно спать по ночам. Но, с другой стороны, он прожил здесь уже тридцать лет и ни разу не сталкивался с этой изнанкой жизни. Отбросив в сторону мрачные мысли, Никлин улыбнулся и продолжил крошить камень. Он напряженно трудился, пока не разрушил около десяти метров стены. Тогда Джим принялся поддевать каменные плиты, которыми была выложена дорожка. Работа была не из легких, но она приносила определенное удовлетворение. Когда Монтейн объявил перерыв, Джим с удивлением отметил, что прошло два часа.

Никлин собрался было пойти в дом перекусить, но Кингсли открыл сумку-холодильник и извлек оттуда чай со льдом, сэндвичи и фрукты. Никлин присел на камень и с аппетитом принялся поглощать припасы хозяйственного Кингсли. Холодный чай, который никогда не относился к его любимым напиткам, показался сейчас подлинной амброзией.

– Думаю, мне пришлась бы по душе жизнь простого труженика, – заявил Джим, насытившись.

– Приятно слышать такие слова. – Монтейн, войдя в роль склонного к шуткам добродушного бригадира, подтолкнул Кингсли локтем. – Вы так долго не вставали с постели, Джим, что мы уже решили, что вы умерли.

Кингсли фыркнул, стряхнув при этом прилипшие к губам хлебные крошки. – Я просматривал для вас новости, Кори. Я знаю, как вы всем интересуетесь. – Никлин замолк, вспомнив сообщение, поступившее сегодня утром из Альтамуры по звуковой связи. – Появились новые факты о зеленых линиях.

– Да?

– Речь идет о вертикальных силовых полях над ними. Вы помните?

– Да, да, продолжайте, Джим.

– Так вот, оказалось, что эти поля не столь уж нейтральны. Полагают, что они ослабляют атомарную решетку вещества. Это происходит постепенно. Но уже сейчас некоторые здания в…

В Ломзе, Восемьдесят третий Портал, да, по-моему, там, так вот, здания там начали раскалываться. Они оказались в зоне одной из линий, которая словно нож медленно рассекает их надвое: стропила, стены, полы, фундамент.

– Враг не оставляет нас в покое.

Монтейн все еще продолжал жевать яблоко, но делал это машинально, явно не чувствуя вкуса.

"Хорошо, что я не вспомнил об этих линиях раньше, – поздравил себя Никлин. – А так пищеварительные соки старика прекратили свою работу".

– Ну что вы, Кори! – воскликнул он. – Нельзя же все взваливать на бедного дьявола. Он, скорее, расколол бы здания внезапно, чтобы под обломками погибло как можно больше людей.

Монтейн угрюмо посмотрел на него.

– Я не могу знать, что у дьявола на уме. Он ведет слишком тонкую игру, но когда она подойдет к концу, всем будет не до смеха. И вам тоже, Джим.

– Я и не думал смеяться, – Никлин опроверг свои слова легкой улыбкой. – Лучше не делайте этого, – предупредил Кингсли. – Будете смеяться над Кори, я вас в порошок сотру.

– Не обращайте внимания, Герл. – Монтейн похлопал здоровяка по колену. Некоторая сухость в его голосе говорила о том, что он восстанавливает душевное равновесие. – Я дам вам знак, когда потребуется стереть Джима в порошок.

"Разговор окончен", – резюмировал про себя Никлин. Он вновь был вынужден признать, что дух старикана на редкость крепок. Чтобы показать Монтейну, что считает его поведение неспортивным, Никлин повернулся к нему спиной и позволил своим мыслям вернуться к Дани Фартинг.

Когда же прибудет колонна. Они с Монтейном совершили перелет из Бичхеда в Нью-Таранто, ближайший к Альтамуре аэропорт, всего за сутки. Герл Кингсли выехал в тот же день на грузовике Монтейна и добрался за пять дней, но, чтобы уложиться в этот срок, гнал как сумасшедший, без сна и отдыха. Никлина очень интересовало, была ли эта поспешность вызвана верностью своему хозяину или же нежеланием провести слишком много ночей в обществе Милли Монтейн. ("У вас прекрасная жена, хозяин, но она все же законсервирована".) Все остальные машины еще четыре дня назад находились в Бичхеде, дожидаясь сигнала. И вот, получив телеграмму Монтейна, колонна тронулась в путь. Они наверняка делают остановки для отдыха, поэтому предсказать срок их прибытия довольно сложно.

Решив не ломать голову над этим вопросом, Никлин огляделся вокруг. И тут увидел нечто необычное. В нескольких шагах от него на склоне холма росли цветы, похожие на тюльпаны. Когда безразличный взгляд Джима упал на их заросли, головка одного цветка вдруг отделилась от стебля и упала на землю. Не зная, чем занять свой уставший от безделья мозг, Никлин стал лениво размышлять, обычны ли такие явления в мире флоры, или же это из ряда вон выходящий случай.

Джим уже начал уставать от этих размышлений, когда произошла вторая странность – у его левого уха раздалось стремительное жужжание, и короткая воздушная вибрация коснулась его щеки. Должно быть, шершень. Но в звуке присутствовало что-то необычное, в нем чувствовалась какая-то сила. И тогда Джима осенило.

– Кори, – сказал он спокойно, – может, это прозвучит, как одна из моих шуток, но, по-моему, в нас стреляют.

– Стреляют! – Кингсли откинул голову и, широко разинув рот, захохотал. Возможно, именно раскрытый рот и спас ему жизнь. Пуля, которая могла разнести ему череп, пробила навылет обе щеки. Кингсли недоуменно прижал руку к рваной ране и, заливаясь кровью, повалился набок.

Никлин, не веря своим глазам, смотрел на него. Потом, сообразив, что все еще сидит выпрямившись, поспешно упал животом на груду камней. Шляпа отлетела в сторону. Он посмотрел в сторону Монтейна, тот тоже лежал, прижимаясь к земле и пронзал Никлина обвиняющим взглядом. Джим хорошо понял эту логику страха – ведь именно он сообщил о выстрелах, значит, он и является их причиной.

"Что же дальше? Что, черт побери, делать?" – эти вопросы отбивали барабанную дробь в его мозгу. Джим начал беспомощно озираться.

– Ружье, – свирепо прошептал Монтейн. – Где ружье?

– Осталось в доме.

– Вы должны были взять его с собой. – Лицо Монтейна посуровело. – Вы должны были…

Его слова заглушил свист пули. Чиркнув по камню, она с воем раненого зверя рассекла воздух над головой Никлина. Джим, никогда прежде не видевший рикошета, испуганно глазел на выбоину в камне.

– Отправляйтесь за ружьем, – приказал Монтейн.

Никлин кивнул и заскользил по направлению к лишенному растительного покрова пятачку спекшейся земли. Достигнув его, он вскочил на ноги и помчался вниз по единственной расчищенной дорожке, отчаянно прыгая через целые лестничные пролеты. За несколько секунд он достиг подножия холма и со всех ног ринулся к украшенному колоннами особняку.

"Неужели это все наяву? – спрашивал он себя. – Кто бы, интересно, это мог быть? Кто-то действительно хочет нас убить, или несколько пьянчуг решили после неудачной охоты пострелять во все, что движется?”

Тут Никлин вспомнил, что выстрелов-то он и не слышал. Это означало, что стреляют реактивными патронами, по сути, миниатюрными ракетами. Их, несмотря на невысокую точность такого оружия, очень любили некоторые охотники. У этого оружия отсутствовал резкий звук, способный испугать жертву. Может, это и правда парочка подвыпивших охотников-неудачников? Прошла, казалось, вечность, прежде чем он достиг широких ступеней особняка. Джим вбежал сквозь распахнутые двери в затененную прихожую. "Наверное, мне и воспользоваться им не придется", – твердил он себе, срывая ружье со старинной дубовой вешалки. Даже в это мгновение в нем проснулся любитель техники, по достоинству оценивший невесомость изделия. Он выскочил обратно под солнечные лучи, прикрыл глаза рукой и посмотрел на холм, надеясь увидеть спускающихся Монтейна и Кингсли. Но холм был пуст, все вокруг замерло в тревожной неподвижности. Джим взглянул на часы и с изумлением осознал, что с того момента, как он начал свой стремительный спуск с вершины холма, прошло всего сорок-пятьдесят секунд. Никлин снова помчался во весь дух. Мимо промелькнули цветочные заросли, хитросплетение парковых строений, и вот он снова на каменистой площадке. Монтейн, стоя на коленях, склонился над Кингсли, пытаясь с помощью носового платка остановить хлещущую кровь. Никаких других перемен Никлин не заметил. Он пригнулся как можно ниже, засеменил по камням и ничком свалился рядом с Монтейном.

– Ну? – выдохнул Джим. – Что?

– Ничего. Все то же.

– Вы уверены.

– Я видел поднятую пыль.

Никлин прочел в глазах Монтейна просьбу о помощи. Этот взгляд не оставлял Джиму выбора, лишая его возможности остаться сторонним наблюдателем.

– В таком случае…

Он установил ружье на низком валу из земли и мелких камней и медленно приподнял голову, раздумывая, успеет ли уловить тот миг, когда реактивный снаряд разнесет ему череп. Солнечные лучи беззвучно лились на зеленое великолепие трав, кустарников, деревьев. Все дышало покоем и безмятежностью.

Джим заглянул в электронный прицел. Картина мгновенно изменилась. Изображение не было увеличенным, но благодаря устройству, собиравшему и обрабатывавшему визуальную информацию, стали отчетливо видны мельчайшие детали. В этом странном, несколько иллюзорном мире, листва оказалась прозрачной. Сквозь едва различимые призраки растений Никлин совершенно отчетливо увидел две человеческие фигуры. Люди, извиваясь словно змеи, подползали к холму.

Привыкший к техническим играм Никлин быстро освоился с ружьем. Он навел крест прицела на ближайшую из фигур и нажал на спуск. Его опалила жаркая волна, и человеческая фигура вдруг потеряла свои очертания, превратившись в бесформенное пятно, таявшее на глазах. Мгновение спустя Джим услышал глухой разрыв.

Сейчас Джиму все было нипочем – игра продолжалась. Он переместил крест прицела на вторую фигуру и снова нажал на спуск.

– Вы полагаете, что куда-нибудь попали? – спросил Монтейн, пробегая глазами – ненадежным биологическим органом – по залитому солнцем пейзажу. – О да, – уверил его Джим. – Куда-нибудь я несомненно попал.

Монтейн испуганно взглянул на него.

– Может спуститься вниз и взглянуть на…

– Помолчите!

Никлин сосредоточил свое внимание на дереве. Сверкающее розовое трепетание подсказывало ему, что человек, скрытый стволом дерева, убегает, стараясь при этом держаться за укрытием. Но в этот момент он вынужден был свернуть в сторону и обогнуть куст. Фигура с длинными развевающимися волосами открылась холодному взгляду Джима-охотника. Крест прицела прилепился к спине, и палец нажал на спуск. Человеческая фигура исчезла, лишь рука розовым призраком отлетела в сторону, вращаясь словно обломанная лопасть пропеллера.

Неожиданный толчок в плечо заставил Никлина вздрогнуть. Он пришел в себя.

– Зачем вы это сделали? – Лицо Монтейна исказилось от праведного гнева. – В этом не было никакой необходимости.

– Зачем?! – Никлин ткнул пальцем в Герла Кингсли, который в этот момент ощупывал марлевый тампон, торчащий из дыры в щеке. – Спросите его, была ли в этом необходимость!

– Но Бог мой, ведь этот человек убегал!

– Да, убегал. Убегал, чтобы привести с собой подмогу. Что, черт побери, произошло с вами, Кори? Вам что, жить надоело?!

Никлин вдруг почувствовал страшную слабость. Ему не хватало воздуха –сказывался стремительный бег вверх по склону. Во рту пересохло.

– Вы не можете знать, что именно этот человек собирался сделать. –Монтейн упрямо покачал головой.

– Да, наверное, он вдруг вспомнил, что забыл выключить кран в ванной. – Никлину внезапно стало смешно.

“Неужели я прикончил трех человек? Неужели я превратил их в пар?”

– Вы способны шутить? Как вы можете?!!

– Могу. Это совсем несложно. – Никлин решил остановить этот поток вопросов. – Следует только помнить, что любой человек – это всего лишь кусок дерьма.

Повисла пауза. Затем Монтейн спокойно сказал:

– Необходимо показать Герла врачу. Займитесь этим.

Посмотрев Джиму в глаза, он отвернулся. В этом взгляде не было ненависти, как ожидал Никлин, – она лишь порадовала бы его. В нем сквозило нескрываемое презрение.

Глава 13

Осень принесла много перемен. В первую очередь эти перемены были связаны с холмом. Имевший некогда форму яйца, положенного на бок, он лишился теперь своей верхушки, будто какой-то великан решил его вскрыть. Нижнюю часть холма скрывала насыпь из обломков каменной кладки, щебня, булыжников, глины и комьев спекшейся земли. Из нее торчал основной цилиндр "Лискарда", к носовой части которого была подвешена казавшаяся игрушечной отделяемая капсула. Корпус, сплошь покрытый желто-коричневыми пятнами коррозии, почти полностью закрывали строительные леса, пластиковые щиты и переплетения веревочных лестниц.

На то, чтобы докопаться до корабля, потребовалось гораздо больше времени, чем предполагали Монтейн и все, кто имел отношение к проекту. Пробившись сквозь внешнюю оболочку, кладоискатели легко сняли метр уплотненного грунта, но наткнулись на вторую оболочку из расплавленных камней. Монтейн утешался мыслью, что корабль в течение семидесяти лет подземного заточения имел превосходную защиту, но даже он не смог скрыть растерянности и разочарования, когда обнаружили еще и третий защитный слой.

По-видимому, безутешный Вэс Фугаччиа вознамерился сделать гробницу своей молодой жены столь недоступной, словно миссис Фугаччиа была царственной особой Древнего Египта. Третья оболочка, к счастью, оказалась последней, под ней был лишь чистый песок, но даже тогда возникали все новые и новые препятствия. Все три люка в верхней части цилиндра оказались герметично заваренными. Не желая их ломать, Монтейн велел откопать боковые люки, но и те тоже были наглухо закупорены. Валентный резак был слишком грубым орудием, поэтому люки вскрывали старинным автогеном, надеясь, что он не нанесет чрезмерных повреждений конструкциям корабля.

Зрителей было немало. Многолюдная толпа напомнила Никлину еще об одной происшедшей перемене, которую он никак не предвидел. Вскоре после того, как раскопали верхнюю часть "Лискарда", к экспедиции Монтейна проявили интерес журналисты. Они зачастили сюда на легких самолетах и вертолетах. Реклама привлекла людей, попавших под влияние проповедей Монтейна и решивших либо предложить ему свои услуги, либо забронировать места себе и своим семьям для полета к Новому Эдему. Многие готовы были расстаться со своим имуществом, вложив вырученные средства в проект Монтейна.

Одним из первых прибыл Скотт Хепворт, физик из Университета Гарамонда. Он пришел пешком из Альтамуры. Монтейн и Никлин сидели на ступенях особняка Фугаччиа, вяло обсуждая, стоит ли покупать прачечное оборудование, когда грузный человек лет шестидесяти, краснолицый и потный, появился из клубов дорожной пыли.

– Мистер Монтейн? – осведомился незнакомец. – Я Скотт Хепворт, физик. Знаю толк в своем деле и готов предложить вам свои услуги.

– Все зовут меня просто Кори, – с кривой улыбкой, хорошо знакомой теперь Никлину, ответил проповедник. Улыбка означала скромную демократичность. – А это Джим Никлин. Не хотите ли присесть?

– Спасибо, – поблагодарил Хепворт, кивнул Никлину и сел рядом. Он вытащил огромный носовой платок и вытер им потную шею. – Я несколько староват для путешествий в такую жару.

Монтейн сочувственно покачал головой.

– Хотите чаю?

– Чаю?! – круглое лицо Хепворта исказила гримаса отвращения. – Мою жажду способна утолить лишь добрая порция джина с тоникам. Любой менее крепкий напиток нанес бы оскорбление моим вкусовым рецепторам, служащим мне верой и правдой многие годы. Но думаю, что вы…

– Я не сторонник крепких алкогольных напитков, – сухо перебил его Монтейн.

Никлин, уже готовый вынести приговор нагловатому пришельцу, решил повременить с выводами. Очень многие, в том числе и Джим Никлин в своем прошлом воплощении, надеясь завоевать расположение предполагаемого работодателя, сделали бы вид, что больше жизни любят чай, но Хепворт не стал лицемерить и притворяться. Манера новичка вести разговор была не из приятных, но зато неопровержимо свидетельствовала о его прямом и открытом характере.

Исподтишка разглядывая Хепворта, Никлин с интересом отметил, что тот вовсе не похож на маститого ученого. Дешевый костюм сидел на Хепворте далеко не самым лучшим образом. О нем нельзя было сказать, что он "поношенный, но добротно скроенный" – избитая фраза из старых романов, означавшая, что описываемый персонаж – человек достойный, но попавший в "стесненные обстоятельства". Костюм Хепворта был попросту дрянным с самого начала, и время не сделало его лучше. Дополняли облик ученого мятая рубашка и совершенно стоптанные сандалии.

– У меня в комнате найдется немного джина, – улыбнулся Никлин и поднялся. – Лед и лимон?

– Все, что положено, мой мальчик, – благодарно пропыхтел Хепворт.

Сопровождаемый неодобрительным взглядом Монтейна, Никлин отправился в свою комнату приготовить напиток. Джим не очень-то любил спиртное, джин он купил вместо пива из соображения, что его легче будет нести из города. Но чтобы разозлить Монтейна, он решил смешать изрядную порцию коктейля и себе. Никлин вернулся как раз в тот момент, когда Монтейн расспрашивал посетителя, почему тот покинул свой институт.

– Не по своей воле, – просто ответил Хепворт. – Меня выкинули. – И словно могли возникнуть какие-то сомнения относительно значения его слов, добавил. – Вышвырнули. Пинком под зад.

Испытывая теперь самые теплые чувства к этому человеку, Никлин подмигнул ему, передавая запотевший стакан. Хепворт жадно схватил его, но вместо того, чтобы залпом осушить, поднес стакан к мясистому носу и втянул в себя аромат напитка.

– Нельзя ли узнать, почему Университет счел возможным отказаться от ваших услуг? – вежливо поинтересовался Монтейн.

Высокопарный слог и некоторая холодность тона свидетельствовали о том, что Хепворт произвел на проповедника далеко не самое благоприятное впечатление.

– У меня вышел спор – кое-кто мог бы назвать эту дискуссию кулачным боем – с начальством. – Хепворт радостно улыбнулся, глядя в стакан, словно вспомнил что-то очень приятное. – Они давно хотели указать мне на дверь, и вот наконец я предоставил им такую возможность.

– В чем же суть вашего спора?

– Я нашел доказательство того, что Орбитсвиль перепрыгнул в иную Вселенную, но профессор Фэйер не согласился со мной.

– Иная Вселенная? – Монтейн заметно напрягся. – Но что же здесь нового? Ведь с самого начала говорили, что шарик переместился.

– Да, говорили, но никто и не предполагал, что столь далеко. –Хепворт с наслаждением отхлебнул из стакана. – Речь идет вовсе не о каком-нибудь причудливом переходе в отдаленную часть нашего обычного континуума. Я говорю о прыжке в совершенно иной мир – во Вселенную, состоящую из антивещества, во Вселенную с обратным ходом времени, в Антивселенную.

– Но… – Монтейн растерянно взглянул на Никлина.

– Отличная идея, – откликнулся Джим, припоминая свою собственную теорию, изложенную как-то Зинди Уайт, – но как быть с космическими кораблями, которые уже начали курсировать между порталами? Почему их, в таком случае, не разносят захватываемые ионы?

Хепворт качнул головой.

– Я вижу, эта мысль вам тоже приходила в голову. Но в этом случае корабли вообще бы не смогли действовать. Если бы звездолеты состояли из обычной адронной материи, которую взяли и засунули в мир антивещества, то захватывающее поле кораблей стало бы отталкивать античастицы. Я же утверждаю, что наш дорогой Орбитсвиль и все находящееся на нем, включая здесь присутствующих, во время Большого Скачка перевернулись. Вдобавок нас отбросило назад на сорок миллиардов лет, но этот вопрос мы пока оставим в стороне. Суть моего утверждения – мы теперь состоим из антиматерии. Наши корабли состоят из антиматерии. Все вокруг состоит из антиматерии.

– Но ведь в этом случае, – Никлин постарался скрыть свое замешательство, – не существует способа проверить вашу гипотезу.

– До прошлой недели и я так думал, – Хепворт сделал еще один добрый глоток. – В последние три года я разрабатывал особо чувствительный датчик для применения в жидком кислороде. Он должен был содержать встроенный источник электронов. Я решил использовать для этого радиоактивный кобальт. Кобальт-60 отлично годился для моих целей, поскольку его ядра излучают с одного полюса больше электронов, чем с другого. Обычно из-за хаотичного расположения ядер этого нельзя обнаружить, но если вещество охладить и поместить в мощное магнитное поле, то все ядра выстроятся параллельно друг другу. И тогда этот кусок металла станет излучать в одну сторону больше электронов, чем в другую.

Хепворт замолчал и обвел своих слушателей блестящими глазами.

– Вам это ничего не напоминает? Из школьного курса физики?

Никлин, стремясь блеснуть познаниями и тем самым уличить Монтейна в невежественности, порылся в своей памяти.

– Это не тот ли знаменитый эксперимент с кобальтом-60, что провели на Земле…

Лет триста или четыреста назад.

– Именно! – торжествующе воскликнул Хепворт. – Тот самый эксперимент, который доказал асимметричность Вселенной. Может быть, вы теперь поймете, что я почувствовал, когда на прошлой неделе вытащил свой датчик из шкафа, где он томился в безделье долгие месяцы, и обнаружил, что слабенький поток электронов направлен в противоположную сторону?!

Никлин почувствовал, как голова его пошла кругом. Мозг словно замер, отказываясь принять услышанное.

– Но, может быть, это ошибка? Вдруг вы попросту неправильно собрали свою установку?

– Вот именно это и начал мне твердить профессор Фэйер. – Хепворт улыбнулся. – И твердил до тех пор, пока я его слегка не ударил.

Монтейн что-то неодобрительно пробурчал.

– Я все-таки не понимаю, – сказал Джим, – ведь если все во Вселенной перевернулось, в том числе и ход времени, то все процессы и связи внутри нее не изменятся. Вы не сможете ничего обнаружить. Если ваш электронный пучок барабанил в дверь лаборатории до Большого Скачка, то же самое он будет делать и после.

Хепворт улыбнулся еще шире.

– Вы забыли, что четность в слабых ядерных взаимодействиях не сохраняется.

– Разве?

– Разумеется. У вас есть степень в области ядерной физики?

– У меня есть лишь немалая степень дискомфорта, – откликнулся Джим, –от сидения на этих дурацких ступенях.

– Понятно.

Никлин смотрел на широкое лицо Хепворта, и его одолевало неприятное чувство, что он упустил что-то существенное. Тут он заметил на носу Хепворта прыщ. Мысли его смешались. Прыщ располагался там, где нос переходил в щеку, и был довольно приличных размеров. "Как он может разгуливать с такой штукой на лице, – удивился Никлин, как обычно отвлекшись на совершенно посторонние мысли. – Почему, о Господи, он не удалит его?”

– Вас что-то еще беспокоит, Джим? – поинтересовался Хепворт.

– Я никак не пойму, что произошло со временем. – Никлин отвел взгляд от лица Хепворта.

Он решил воздержаться от замечания по поводу болячки физика. Остановила его вовсе не щепетильность – она больше не была свойственна Джиму, особенно после того, как за какие-нибудь десять секунд он разнес в клочья трех человек. Он попросту не хотел отталкивать того, кто вполне мог оказаться интересным собеседником. Среди членов общины редко попадались люди, с которыми можно было бы поговорить. И даже те немногие, кто стоил внимания, не желали общаться с Никлином.

– Время – это одна из самых великих непредсказуемостей, –величественно отчеканил Хепворт с видом провинциального актера, потерявшего всякую надежду получить работу.

Он осушил свой стакан. Его взгляд тут же прилепился к стакану Джима. Никлин свой напиток даже не пригубил и сейчас с готовностью протянул его Хепворту.

– Непредсказуемость, – задумчиво повторил Джим, – да, это очень точное слово. Но откуда вы взяли свои сорок миллиардов лет?

– Уверяю вас, отнюдь не с потолка. – Хепворт, решив подготовить свое горло к пространному монологу, проглотил половину содержимого стакана Никлина. – ТеорияРичарда Готта предполагает, что в результате Большого Взрыва образовались две Вселенные. В одной мы и обитали раньше, она движется во времени вперед, а в другой мы находимся сейчас, она движется назад. Вселенная Первой Области, как окрестил ее Готт, имеет возраст порядка двадцати миллиардов лет. Разумно предположить, что Вселенная Второй Области насчитывает такое же количество лет. Так что нас отбросило приблизительно на сорок миллиардов лет. В этой гипотезе симметрия имеет определенное отношение к…

– Все это, безусловно, очень интересно, – оборвал Хепворта Монтейн. Сделал он это тоном, неопровержимо свидетельствовавшим, что этот разговор ему порядком наскучил. – Но, боюсь, от вас нам потребуются отнюдь не ваши профессиональные знания и практические навыки… Позвольте поинтересоваться – вы верующий? Разделяете ли вы мою теорию, что Орбитсвиль – это западня, в которую дьявол загнал детей Божьих? Верите ли вы в Бога?

Хепворт фыркнул.

– Не больше, чем в существование другой великой троицы – Златовласки, Золушки и Красной Шапочки.

"Отлично сказано, Скотт, – с некоторым сожалением подумал Никлин, –но твой способ вести вступительное собеседование никуда не годится".

– В таком случае, думаю, нам не стоит терять время, – сухо сказал Монтейн. – Разве что какие-то иные обстоятельства…

– Обстоятельства?

– Кори жаждет узнать, есть ли у вас деньги, – помог Никлин.

– Ни гроша! – радостно объявил Хепворт. Он, казалось, гордился своей нищетой, так же как и увольнением с работы. – Ни цента! Ни фартинга! Ни су! – Физик озадаченно глянул на Никлина. – Разве я произвожу впечатление человека, имеющего деньги?

Монтейн оперся ладонями о колени и поднялся, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

– Я сожалею, что вы зря проделали этот путь, Скотт.

Хепворт и не подумал двинуться с места.

– Я имею большой опыт работы с ракетными двигателями как раз того типа, что установлены на этом звездолете. Я мог бы взяться за их ремонт и обслуживание. Кроме того, если потребуется, я мог бы сесть в кресло пилота.

Поднимаясь по склону, Никлин разглядел среда толпы жаждущих заглянуть внутрь "Лискарда" Скотта Хепворта. Физик потратил большую часть своего жалования на покупку пуховика. В этом одеянии ярко-желтого цвета он здорово выделялся в серой толпе. Там же находились Монтейн, Кингсли, Нибз Аффлек и множество людей, чьих имен Никлин не знал, но среди них не было той, которую он действительно хотел увидеть.

Отсутствие Дани Фартинг являлось следствием улучшения благосостояния организации. Финансовые дела общины Монтейна шли в гору. Немало денег приносила реклама. Информационные агентства и телевизионные компании готовы были платить немалые суммы за интервью и съемку.

Всеобщая известность привела к моральной и финансовой поддержке. Затем газетные страницы вновь запестрели сообщениями о загадочных зеленых линиях, на этот раз в связи с обнаружением их на внешней стороне оболочки Орбитсвиля. Интерес к проекту Монтейна многократно возрос, возросла и поддержка этого проекта.

Никлин не очень понимал, почему эти сообщения вызвали такой взрыв общественного беспокойства. Возможно, причина заключалась в том, что зеленое свечение охватило Орбитсвиль с внешней стороны непосредственно перед Большим Скачком. А может быть, пристальное внимание к этому явлению объяснялось тем, что силовое поле ассоциировалось у людей с эффектом ослабления связей в веществе. Если силовое поле способно разрезать здания, то же самое может произойти и с самим Орбитсвилем!

Многие, похоже, забыли, что идем – материал, из которого состояла оболочка, в течение двух веков сопротивлялся самым отчаянным попыткам нанести на его поверхности хотя бы крошечную царапину. Существует немало людей того самого типа, ярким представителем которого являлся Кори Монтейн, – они всегда подвержены паранойе и вселенскому пессимизму, всякое необычное событие является для них знамением грядущих катастроф.

Такие люди видят знаки судьбы в увеличении популяции майских жуков, в упавшей со стены картине, в зловещих сумерках, которые на самом деле предрешают всего лишь непогоду. Эти люда составляют меньшинство, действовать же способна лишь малая доля этого меньшинства. Но по сравнению с прежними масштабами деятельности общины Монтейна число таких людей напоминало теперь лавину. Монтейн внезапно оказался заваленным деньгами и многочисленными новыми обязанностями. Он счел необходимым открыть в Бичхеде офис как для обработки потока запросов, связанных с полетом к Новому Эдему, так и для юридического оформления поступающих даров.

К огромному недовольству Никлина он поручил Дани Фартинг разъезжать повсюду для негласной проверки кандидатов и их семей. Никлин совершенно не понимал, каким образом можно оценить потенциальных основателей новой расы. Но даже если подобный отбор и был осуществим, то Джим очень сомневался, что Дани подходят для подобной работы. Она, конечно же, обладает редкой способностью понимать сущность незнакомых людей с первого взгляда, Джим убедился в этом на собственном опыте, но выяснить их способность стать Адамом и Евой…

Основной причиной его недовольства, хотя он и не признавался себе в этом, было возникшее с отъездом Дани препятствие в осуществлении его плана мести. Раньше Джим шел напролом, теперь же он хотел осуществить свою месть тонко, ему не хотелось спугнуть свою дичь. Он завоюет ее, превратившись в мистера Отличного Парня, обольстит своим раскаянием, искрометным юмором, вниманием и нежностью. Он готов даже жениться на ней! И только когда она полностью и бесповоротно поверит в его любовь и привязанность, когда она станет нуждаться в них, когда их отношения станут зеркальным отображением прежних, только тогда Джим сбросит свою маску, только тогда покажет ей, что значит быть преданной тем, кого ты полюбила всем сердцем.

Новый план был прост и великолепен. Он заметно превосходил в своей изощренности предыдущий, в нем чувствовался терпкий дразнящий аромат подлинного злодейства. Но в нем имелось одно слабое место – его невозможно было осуществить, если жертвы нет рядом.

Никлин постарался выбросить из головы мысли о Дани. Он добрался до места, где неповрежденная поверхность холма сменялась грязью, вывороченными камнями и скользкими дощатыми настилами. Отсюда стометровый корабль походил на таинственную геологическую структуру, вечно пребывавшую в земле и лишь сейчас извлеченную на свет. Невозможно было представить, что эта металлическая громада могла пронзать космическое пространство со скоростью, во много раз превышающей скорость света.

Никлин ступил на деревянный настил. Рядом из защитного слоя песка торчала верхняя часть цилиндра левого двигателя. Когда он подошел к толпе, его приветствовал один лишь Кингсли. Кингсли никогда не сомневался в том, что Никлин поступил совершенно правильно, убив удиравшего бандита. С того памятного дня он проявлял к Джиму нескрываемую симпатию. Однако в разговорах с Никлином парень все-таки испытывал некоторые трудности, поэтому свое дружеское расположение Кингсли ограничивал приветственными жестами и дружеским подмигиванием, к которым иногда добавлялась странная фраза "Поля аэрации, а, Джим!", произносившаяся заговорщическим шепотом. Это загадочное приветствие Кингсли ввел в свой лексикон после одного происшествия. Как-то раз Никлин поспорил с кем-то из женщин по поводу инцидента с нападением. Она настойчиво требовала объяснений от Джима, почему он не испытывает никаких угрызений совести после убийства трех человек. Никлин тогда ответил: "Угрызений совести? Ни в малейшей степени –я всего лишь отправил три куска дерьма на гигантские небесные поля аэрации". Джим с удовлетворением отметил, что эта фраза мгновенно распространилась среди членов общины. Популярности она Никлину не добавила, скорее наоборот, все еще больше невзлюбили Джима. За исключением Кристин Макгиверн, на которую эта фраза произвела совершенно обратное впечатление. После этого инцидента Кристин стала еще изобретательнее в своих постельных упражнениях, что Джима вполне устраивало.

Происшествие казалось теперь Никлину совершенно нереальным. Местный шериф, даже не взял на себя труд приехать из города, чтобы взглянуть на тела.

– Похоже, вы нарвались на братьев Луччио, а в этих краях никто не станет сожалеть о них, – сказал он Джиму. – Давайте договоримся, вы уничтожаете улики, и я считаю дело закрытым.

Подойдя вплотную к толпе, Джим увидел, что женщина, орудовавшая автогеном, уже прошла по всему опоясывавшему шву. Когда работа была закончена, женщина отступила назад. Ее место занял Кори Монтейн.

Никлин понимал, что проповедник старается казаться спокойным, тогда как внутри его, наверняка, трясет. Губы Монтейна дрогнули, когда под громкие одобрительные возгласы зрителей он взялся за поручень двери и толкнул ее. Дверь не поддалась. Монтейн навалился на нее всем телом. Он толкал ее, дергал, тянул, но дверь оставалась неподвижной.

"Ну ты и мастак. Газообразное Позвоночное, – усмехнулся про себя Никлин. – Так испоганить величайший момент в жизни Кори Монтейна!”

Не скрывая удовольствия, он минут двадцать наблюдал, как в разрез закачивали большое количество масла. Наконец под совместными усилиями трех человек дверь поддалась.

Монтейн повернулся к толпе и воздел руки:

– Друзья мои, мы долго ждали этого момента. Кое-кто многие годы. Я хочу поблагодарить вас за вашу самоотверженность и целеустремленность. Бог вознаградил нас за наши усилия. Сейчас мы сможем войти в Ковчег, который Господь даровал нам. Я поздравляю вас, но прошу не забывать об одном. Корабль этот – не просто орудие нашего спасения. Он также является гробницей. Внутри корабля мы должны вести себя соответствующим образом, ведь мы находимся в освященном месте. – Монтейн замолчал и угрюмо оглядел слушателей. – Первым делом нам необходимо исполнить печальный долг. Мы должны вынести бренные останки Эйприл Фугаччиа с корабля и предать их земле с подобающим уважением.

Тут Никлин с тревогой понял, что Монтейн сверлит его мрачным взглядом.

– Естественно, будучи избранным Богом руководителем этой экспедиции, задачу по переносу тела я беру на себя, но мне понадобится помощь. –Монтейн не сводил взгляда с Никлина. – Прошу вас, Джим.

Он достал из кармана фонарь и решительно зашагал по трапу. Никлин, выругавшись про себя, признал, что проповедник заработал еще одно очко в их личной дуэли. Меньше всего Джиму сейчас хотелось возиться с трупом семидесятилетней давности. Даже находиться рядом с ним казалось ему сомнительным удовольствием. Но убийца Никлин никак не мог уклониться от этого поручения, когда на него глазела добрая половина общины. В конце концов, железный он человек или нет?

– Надеюсь, это ненадолго, – пробормотал он пробираясь сквозь толпу, –просто умираю с голоду.

Он без промедления последовал за Монтейном, шагнув с дневного света в мрачную внутренность корабля. Джим с удивлением отметил, что воздух внутри пахнет папой листвой. Земной аромат, в котором чувствовался запах грибов и дождя, оказался полной неожиданностью в этой гробнице. Никлин пришел в себя и заторопился, когда услышал за собой шаги электрика Джока Крейга с целой гроздью фонарей в руках. Следом за ним следовала Петра Дэвис, также нагруженная фонарями.

Группа медленно продвигалась по кораблю. Электрики по пути расширяли освещенное пространство, развешивая повсюду миниатюрные солнца. Первое впечатление от космического корабля было искаженным, поскольку они находились под прямым углом к нормальному расположению помещений.

Переплетение лесов и настилов, оставленное, по всей видимости, ремонтниками, вносило дополнительную неразбериху и в без того запутанную картину.

Идущему впереди Монтейну, должно быть, приходилось еще труднее, но и Джиму было нелегко во время перемещения с палубы на палубу. Он догнал Монтейна в том месте, где трап проходил над круглым люком, расположение которого свидетельствовало о том, что проход ведете отделяемую капсулу…

Бережливые наследники Вэса Фугаччиа были рады возможности избавиться от имения Альтамура за немалую цену, но обусловили сделку одним пунктом –в их распоряжении оставалось небольшое семейное кладбище за особняком Фугаччиа. Тело Эйприл Фугаччиа было предано земле на этом кладбище в соответствии с религиозным ритуалом. Хотя в глазах наследников Кори Монтейн вряд ли являлся священником, они дали свое согласие на проведение им церемонии погребения.

Джим пошел бы и дальше в демонстрации своего цинизма и не явился бы на церемонию погребения, если бы она не предстала ему вдруг в ином свете. При виде маленькой фигурки Эйприл Фугаччиа в левом кресле кабины отделяемой капсулы, все еще облаченной в изготовленный на заказ скафандр, Джиму пришла в голову довольно сентиментальная мысль. Он подумал, что тревожить погибшую – это акт подлинного святотатства. Эта девушка не заслужила фарсовых похорон под бормотание маньяка-проповедника, который явился сюда в сопровождении своего дурашливого, циничного и безнравственного помощника.

Никлин присутствовал на похоронной церемонии. Он стоял на пронизывающем ветру, а потом пил джин вместе со Скоттом Хепвортом, пил, пока не утратил способность что-либо чувствовать.

Глава 14

На перевозку корабля из Альтамуры в Бичхед-Сити понадобился почти год. На каком-то этапе мучительного, изматывающего перехода Никлин понял, что привязался к этому огромному неуклюжему уродцу.

Стоя у окна офиса общины в Бичхеде, откуда открывался превосходный вид на "Тару" (так Монтейн переименовал корабль), Джим пытался разобраться, что именно в очертаниях этого сооружения вызывает у него такое волнение. Трехцилиндровая конструкция, разработанная вот уж как два века канувшей в Лету "Старфлайт Инкорпорейтед", сохранилась благодаря своей эффективности и надежности. Но даже самые романтически настроенные ее приверженцы признавали, что вид у нее на редкость неуклюжий.

Сейчас корабль более чем когда-либо выглядел неспособным к полету. Но Никлин ощущал ту внутреннюю дрожь, хорошо знакомую всем любителям техники, дрожь, возникающую при виде машины, на которую возложена серьезная и нелегкая задача и которая имеет потенциальные возможности выполнить эту задачу самым превосходным образом.

Этот роман Никлина с "Тарой" начался с одного не очень приятного события.

Когда раскопали оба двигательных цилиндра, на которых покоился корабль во время своего подземного заточения, обнаружилось, что Вэс Фугаччиа допустил ошибку, характерную для строителей гигантских монументов. Решив сделать гробницу своей жены совершенно недоступной, он наваливал один защитный слой за другим. В результате под гигантским весом треснул железобетонный фундамент, на котором покоилась вся огромная конструкция. К тому же создатели монумента забыли закупорить вентиляционные отверстия и канализационные трубы, открытые во время капитального ремонта в наземном доке.

Отверстия были небольшими, почти незаметными по сравнению с общей площадью поверхности корабля, но для бесчисленных грибков и плесени, всепроникающих форм жизни, обитавших в плодородной почве Орбитсвиля, они явились шестирядными шоссе.

Когда Монтейн и его сподвижники распахнули люки, ведущие из центрального цилиндра в двигательные, на них пахнуло влажной и нездоровой атмосферой подземелья. Тонкие нити и усы бесцветных растений образовывали многочисленные сплетения, в которых копошились целые полчища ползающих или бегающих тварей.

Потребовалось немало дней, прежде чем люди привели в порядок и продезинфицировали двигательные цилиндры, но еще долго в них ощущалось характерное зловоние, которое почувствовал Никлин, когда впервые ступил внутрь корабля. И, конечно же, все оборудование сильно пострадало от этой оккупации.

Монтейн, увидев открывшуюся картину, ужаснулся. Он представил, сколько потребуется времени и денег, чтобы восстановить разрушенное. Но искренне любящий технику Никлин, проникся к кораблю горячим сочувствием. "Я приведу тебя в порядок, старина", – пообещал он.

Планы его были воистину грандиозны. Мало кто решился бы взяться за их исполнение, но именно они не дали Джиму сойти с ума в течение этого долгого и невыносимо скучного года, проведенного в пути. Ему помогали Скотт Хепворт, согласившийся поделиться с ним своими знаниями за определенную плату в виде джина, и Герл Кингсли, предоставлявший в распоряжение Никлина силу своих мышц.

Теперь, когда "Тара" благополучно достигла Бичхеда и заняла свое место у Первого Портала, начались основные работы по ее восстановлению. Никлин и Хепворт единодушно решили, что эти работы должны вестись под их руководством исключительно членами общины. Монтейн искренне обрадовался такому соглашению, поскольку в этом случае потребовалось бы куда меньше затрат.

"Тара" относилась к классу исследовательских судов и потому не была рассчитана на большое количество пассажиров, но ее размеры позволяли установить дополнительные палубы. В настоящее время их насчитывалось восемь – минимально допустимое количество, обеспечивающее необходимую жесткость центрального цилиндра – но предполагалось установить их через каждые два метра. Двадцать пять палуб предназначались для пассажиров. Исходя из этого, в полет могло отправиться, по выражению Монтейна, около "двухсот душ". Никлин, для которого вся эта затея продолжала оставаться игрой, предположил, что по простым биологическим соображениям почти все души должны быть заключены в оболочки женщин, достигших половой зрелости. Монтейн, разумеется, прочел ему лекцию о необходимости сохранения моральных устоев, дав понять, что собирается внести в список участников экспедиции лишь молодые женатые пары, отличающиеся благонравием и религиозностью.

Этот спор вновь напомнил Джиму о том, что Кори Монтейн является совершенно иррациональным существом. На какое-то время Никлин почти забыл об этой особенности проповедника. Монтейн не был религиозным маньяком в обычном смысле этого слова, он попросту был сумасшедшим, чьи маниакальные идеи приобрели религиозную окраску. Одежда и манеры нормального человека постоянно оттесняли на задний план его странности – гроб, служащий обеденным столом, его манию величия, его безумную цель, которой он подчинил всю свою жизнь.

Высмеять проповедника и его безумные идеи не составляло никакого труда, но эти самые идеи время от времени умудрялись превращаться в самую настоящую реальность. И доказательством тому служила нескладная массивная конструкция за окном офиса. Глядя, как снег медленно опускается на поверхность звездолета, Никлин вдруг ощутил холодок тревоги. Он понимал весь абсурд происходящего, но тем не менее без конца спрашивал себя, неужели действительно настанет день, когда эта угрюмая громадина, давно вписавшаяся в окружающий ландшафт, тихо соскользнет в черноту портала и, подобно нырнувшему в воду неповоротливому на суше тюленю, обретет в новой среде силу и уверенность? Неужели она понесет людей сквозь тьму космоса к тусклым точечкам света? И останутся ли живы те, кто взойдет на ее борт? "Вот что я тебе скажу, о Газообразное Позвоночное. Если корабль действительно отправится в дикую тьму неизвестности, то твой покорный слуга останется сидеть дома в своем любимом кресле, со стаканом в руке наблюдая за этим великим событием по телевизору…”

Сзади подошел Хепворт и встал рядом.

– Когда появится этот человек?

– Спросите Кори.

Никлин взглянул на Хепворта, и, как всегда, его глаза остановились на огромном прыще, красующемся на носу физика.

– Я не хочу мешать, Кори, просто интересно, почему запаздывает наш высокий гость?

– Вероятно, его задержала непогода, – неопределенно ответил Монтейн, оторвавшись от разложенных перед ним бумаг. – Наберитесь терпения.

– Да, и не дергайте нас так часто. Вы ведете себя как дети, – добавил Ропп Воорсангер, исполняющий при Монтейне обязанности бухгалтера и юридического консультанта. – Мы заняты.

Он сидел за соседним с Монтейном столом. Это был узкоголовый и узколицый человечек лет тридцати, но выглядевший на все пятьдесят. Ропп тоже в свое время выбрал стезю проповедника-любителя, но он был гораздо более нетерпим и резок, чем Кори Монтейн.

– Прошу прощения, – повернулся к нему физик, – но на корабле меня ждет работа, настоящая работа, а не та совершеннейшая чепуха, на которую вы тратите все свое время.

Никлин сдержал улыбку. Настоящая работа, которую имел в виду Хепворт, заключалась в поглощении очередной порции джина. Надежда, что этот неопрятный, словоохотливый пьяница окажется отличным товарищем, полностью оправдалась. Несмотря на горячую привязанность к спиртному, Хепворт никогда не терял голову и всегда готов был сказать свое веское слово. Джим мог рассчитывать на его поддержку в любом споре.

– Это так, Кори, – обратился он к Монтейну. – У нас со Скоттом и впрямь есть работа, а…

– А я устал каждый раз тратить кучу времени на ваши розыски, –оборвал его Монтейн. – Я требую, чтобы вы оба находились здесь, когда приедет Ренард. Вы должны послушать, что он скажет. Так что постарайтесь расслабиться. – Он со значением взглянул на Хепворта. – Почему бы вам не выпить чашку чая?

Никлин с интересом ждал ответа Хепворта, но в этот момент за матовым стеклом, отделяющим кабинет Монтейна от соседней комнаты, мелькнуло цветное пятно. Дани Фартинг вернулась из своей очередной поездки. Стараясь не выглядеть слишком заинтересованным, Никлин подошел к двери и открыл ее. – Ну что? – Дани сняла запорошенный снегом плащ.

На ней был синий шелковый костюм. Широкий пояс великолепно подчеркивал фигуру. Глаза из-под тяжелых век глядели на Джима так, словно он был порядком надоевшим предметом обстановки.

– Со мной все в порядке. Спасибо. А как вы?

– Я имела в виду – что вы хотите?

– Кто говорит, что я чего-то хочу?

"Я хочу тебя, холодная ты стерва! Я хочу тебя, потому что ты самая привлекательная баба во Вселенной и потому что ты полностью завладела мной".

– Я всего лишь решил поздороваться с вами.

– Очень мило.

Дани стояла совершенно неподвижно, держа плащ в руках. Она явно ждала, когда Джим уйдет.

– Вы прямо с самолета?

– Да.

– Долгий полет?

– Да.

– Вам следует отдохнуть. Не хотите ли выпить и пообедать?

– Я уже договорилась пообедать с одним своим другом, – Дани по-прежнему не двигалась. – Он зайдет за мной в полдень.

– Прекрасно. – Никлин изобразил сожалеющую улыбку. – Я всего лишь спросил.

Дани промолчала, так что ему ничего не оставалось, как откланяться и вернуться в кабинет Монтейна, плотно прикрыв за собой дверь. Как только он повернулся к Дани спиной, печальная улыбка преобразилась в счастливейшую дурашливую ухмылку. Любой, кто наблюдал бы за этим разговором, сказал бы, что Дани недвусмысленно отшила Никлина. Но Джим уловил два знака, поднявшие его дух. Во время обмена репликами Дани крепко прижимала плащ к груди, словно желая защитить свое тело от посягательств Никлина. К тому же, не было никакой необходимости сообщать, что ее пригласил на обед другой мужчина. "Ты просто молодец, Джим, – похвалил себя Никлин, испытывая холодное удовлетворение. – Все идет, как надо…”

– Недолго же ты там пробыл, – весело заметил Хепворт, когда Никлин встал рядом с ним у окна. – Послушайся опытного в таких делах человека и покинь сцену с достоинством. Ведь совершенно ясно, эта баба не желает иметь с тобой дела.

– Ты ни черта не понимаешь, – ответил Никлин, которого задел игривый тон приятеля. "Как может человек с такой блямбой на носу считать себя знатоком женщин?”

– Ты пригласил ее на обед?

– Да.

– И что?

– У нее уже назначена встреча. С другим парнем.

Хепворт кивнул.

– Наверное, с Роуэном Миксом. Она познакомилась с ним, занимаясь своими книгами.

Никлин предпочел бы не продолжать этот разговор, но последняя фраза Хепворта пробудила в нем любопытство.

– Какими книгами?

– Говорящими. Дани большую часть своего свободного времени занимается тем, что наговаривает на магнитофон книги для слепых. – Хепворт замолчал и лукаво взглянул на Джима. – А ты и не знал?

– Откуда?

– Вот то-то же! – торжествующе ответил Хепворт. – Ты ничего не добьешься от женщины, если не начнешь интересоваться всеми сторонами ее жизни. Твоя ошибка, Джим, состоит в том, что тебя интересует лишь одно, и это видно невооруженным глазом.

"Я не всегда был таким…" – Никлин оборвал себя, злясь, что ему приходится защищаться.

– Мне всегда казалось, что слепые пользуются читающими машинами, –сказал он, надеясь, что Хепворт клюнет на эту приманку и прочтет ему небольшую импровизированную лекцию.

– Синтезаторы человеческого голоса все еще не годятся для чтения художественной литературы. С позиции сегодняшнего дня, они, похоже, никогда не смогут стать пригодными для этого дела. – Хепворт с радостью ухватился за предложенную тему. – Все тот же синдром Орбитсвиля. После испытания первого синтезатора прошло более трехсот лет. Полагали, что они будут совершенствоваться и совершенствоваться. Но…

Но какой в этом совершенствовании смысл? Орбитсвиль преподнес нам счастье и, благоденствие на пресловутом блюдечке. Научный прогресс остановился. Лишь немногие умники из личной любознательности продолжают заниматься исследованиями. Но даже если обнаруживается что-либо, имеющее практический интерес, его невозможно внедрить из-за отсутствия промышленной базы. И есть немало людей, – тут тон Хепворта стал зловещим, – утверждающих, что Орбитсвиль не принес человечеству ничего хорошего.

– Твои слова начинают напоминать речь кое-кого другого, – Никлин кивнул в сторону Монтейна, который что-то сосредоточенно писал, склонившись над столом.

– Этот кое-кто другой делает совершенно правильные выводы, исходя из совершенно неверных предпосылок.

Никлин удивился.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что и сам собираешься покинуть Орбитсвиль, не дожидаясь, пока пресловутый дьявол нажмет свою дьявольскую кнопку?

– Да, я хочу покинуть Орбитсвиль, – спокойно ответил Хепворт. – Я хочу взглянуть, как выглядит антипланета. Мне нет дела до его рассуждений, но ведь никто кроме Кори не собирается отправляться к Новым мирам, так что у меня просто нет выбора.

– Ты хочешь сказать, что если "Тара" сумеет улететь, то ты будешь находиться на ее борту?

– Джим, а зачем, по-твоему, я присоединился к этой дурацкой компании? Неужто ты думаешь, что меня прельстили те гроши, что выделяет Кори? Этих денег едва хватает на жалкий тоник, о вещах более насущных и говорить не приходятся. Я здесь по одной единственной причине – как член общины я могу рассчитывать на место на корабле. – Лицо Хепворта страдальчески скривилось. – Зря я упомянул о выпивке. Если бы не вспомнил, мог бы потерпеть еще немного.

– Да, это ты зря, – рассеянно протянул Никлин, все еще переваривая новость о том, что Хепворт действительно собирается отправиться на "Таре" в неизвестность.

До сих пор он был уверен, что физик, как и он сам, стоит на подножке Экспресса в Никуда, готовый спрыгнуть в подходящий момент. Кроме того, вновь всплыла тема о Вселенной из антивещества. Для Никлина все разговоры о Вселенной Первой Области и Вселенной Второй Области, о текущем вспять времени, об изотопах и электронах были простой словесной игрой, но оказалось, что для Хепворта все это и впрямь реально, реально так же, как стакан джина или свистящие деревья, скорбящие в этот холодный ветреный день по ушедшему лету.

– Объясни мне одну вещь, Скотт. Изменится ли что-нибудь хоть для одного человека, если…

Никлин осекся. Наружная дверь распахнулась, и в комнату вошли двое –мужчина и женщина. Никлин сразу же узнал Рика Ренарда, вызывающий костюм которого сразу же сделал его обладателя центром внимания в уныло обставленном кабинете проповедника. Лицо женщины тоже показалось Никлину знакомым. Хотя и не сразу, но он вспомнил, что видел ее по телевизору несколько лет назад. Это было в гостиной Уайтов в тот самый день, когда Орбитсвиль совершил свой пресловутый Большой Скачок. Именно в тот день Монтейн со свитой явился в Оринджфилд, и жизнь Никлина совершила свой собственный Большой Скачок. В ушах Джима зазвенел голос Зинди Уайт: "Ее зовут Сильвия Лондон".

– Я всегда хотел побывать в Лондоне, – пробормотал Никлин себе под нос, разглядывая ее соблазнительные формы. Любовные упражнения с Кристин Макгиверн потеряли свою остроту, и Джиму уже давно хотелось чего-нибудь новенького.

Хепворт прошептал:

– Кто это?

– Полагаю, требуется наше присутствие, – ответил Никлин и пододвинулся поближе к Монтейну и Воорсангеру.

Ренард представил свою спутницу. Она оказалась его женой. Для Никлина этот факт лишь добавил пикантности ее красоте и женственности.

– Прошу простить за опоздание, – сказал Ренард, когда с формальными приветствиями было покончено.

В его улыбке было что-то вызывающее и странное. Никлин заметил эту особенность, когда впервые увидел Ренарда в телерепортаже. Эта улыбка обращала любое извинение в издевательскую бессмыслицу.

Монтейн кивнул.

– Погода и впрямь…

– Нет-нет, меня задержал не снег. Когда я прибыл сюда, то не смог удержаться и первым делом обошел ваш корабль. – Ренард снова улыбнулся. –Выглядит он не слишком хорошо, не правда ли?

– Для меня он выглядит достаточно хорошо, – быстро ответил Никлин. Ренард улыбнулся, глядя ему прямо в глаза.

– Вы уверены, что способны выносить суждения на данный счет?

– Суждения и оценки характерны для моей семьи. Я впитал способность выносить их с молоком матери.

– Почему бы нам не сесть и не побеседовать в более комфортабельных условиях? – вмешался Монтейн.

Он указал на старый облупленный стол и такие же стулья вокруг него, используемые в основном для совместных трапез на скорую руку. Но стол являлся единственным предметом обстановки, пригодным для совещания.

– Почему бы и нет? – Ренард несколько изумленно взглянул на стол со стульями.

Его изумление стало явным, когда стул под ним издал жалобный протестующий скрип.

На какое-то мгновение Никлин пожалел, что Монтейн из скупости не арендовал более приличное помещение, но уже в следующий момент он поспешил занять место рядом с Сильвией.

– У меня на сегодняшнее утро назначена еще одна встреча, так что приступим к делу, – заявил Ренард, улыбаясь Монтейну. – Я готов выложить за корабль в его теперешнем состоянии четыре миллиона монитов. Ваши люди уйдут, а мои придут. Вам даже не придется выключать огни.

– Рик, я уже сказал вам, что "Тара" не продается, – ответил Монтейн. – Вы совершаете ошибку, если собираетесь упорствовать в надежде поднять цену. – Ренард, так же как и проповедник, выглядел совершенно спокойным. – Межзвездный корабль вряд ли пригоден для полетов между порталами, так что это вполне щедрое предложение.

– Возможно, но меня оно не интересует.

– Но такое положение вещей продлится только до того момента, пока не будет налажен выпуск новых кораблей малой дальности. Когда это произойдет, цена вашей посудины упадет.

Монтейн вздохнул.

– Мне не хотелось бы показаться невежливым, Рик, но вы не единственный человек, который дорожит своим временем, так что не станем его попусту терять. "Тара" не продается. Вам ясно?

– Я могу лишь предложить джем, но не могу вынудить съесть его.

– Теперь, когда вы выяснили, какую пищу я ем, а какую нет, – сухо ответил Монтейн, – что еще вы хотите нам предложить?

– Сколько звезд вы выбрали в качестве своей цели?

– Восемь, все в пределах тысячи световых лет.

– И каковы перспективы?

– Очень неплохие.

Монтейн в поисках поддержки взглянул на Хепворта.

– Полный спектральный анализ, проведенный Университетом Гарамонда, показал, что три звезды с восьмидесятипроцентной вероятностью имеют планеты, по своим характеристикам близкие к Земле, – самым торжественным образом объявил тот.

Ренард удивленно поднял брови, и его лицо вдруг стало мальчишеским.

– И это, я полагаю, гораздо лучше, чем если бы вы имели уютные дома? Никлин, до этих слов погруженный в истому пьянящим ароматом Сильвии, вновь стал прислушиваться к разговору.

– Это гораздо лучше, – ответил Хепворт. – Есть из чего выбирать.

Ренард снова обратился к Монтейну.

– Мы все-таки можем прийти к соглашению. Давайте я посажу на борт корабля двух-трех ученых и дополнительный экипаж, который вернет звездолет обратно. И в этом случае вы все равно получите четыре миллиона.

"Кори, это баснословное предложение. От него нельзя отказываться!" –подумал Никлин и тут же сморщился, заметив кроткую улыбку отрицания на губах Монтейна.

– Моя совесть не позволяет заключить подобную сделку. Ведь она означает, что части моих людей не хватит места на корабле. Вы должны осознать, что я отвечаю за них перед лицом Господа.

– Ну, хорошо, тогда можно сделать следующее, – ответил Ренард. –Когда корабль вернется, вы получите право использовать его для повторного полета. Таким образом, вы спасете вдвое больше душ.

Улыбка Монтейна стала еще более смиренной и еще более снисходительной.

– "Тара" совершит один и только один полет. Для второго не останется времени. Второго шанса у нее просто не будет.

– Кто вам это сказал?

– Господь.

– Господь? – недоверчиво переспросил Ренард.

Его самообладание дало первую крошечную трещину. Никлин, скрывая улыбку, отвернулся в сторону – Ренард мог сожрать на завтрак прожженного воротилу, но он никогда еще не сталкивался с безумцем-проповедником, чьим главным советником являлась мумия его жены, вещающая из гроба. Тут Джим заметил, что жена Ренарда смотрит на него.

– Вы не могли бы налить мне чего-нибудь горячего? – смущенно прошептала она. – Например, кофе.

– Я мог бы заварить для вас чай, – также шепотом ответил Никлин, обрадованный неожиданной возможностью завязать с ней отдельный разговор.

– Прекрасно.

Сильвия поднялась и прошла вслед за Джимом в дальний конец комнаты к буфету, где хранились, скудные съестные припасы. "Отлично. Все идет хорошо, но Скотт прав. Главное – не идти напролом. Проявляй интерес к женщине как к человеческому существу (а в данном случае ее безусловно можно так охарактеризовать). Спроси ее, во что она верит, что ей нравится, о чем она мечтает…”

Насыпая заварку из старинной чайницы Монтейна, Никлин взглянул на нее и слегка нахмурился.

– Не вас ли я видел по телевидению? Вас звали тогда Сильвия Лондон.

– И до сих пор зовут, – ответила она. – Я сохранила прежнюю фамилию, когда вышла замуж за Рика.

– Я был уверен, что не ошибся.

– Вы, вероятно, видели один из репортажей от Тридцать шестого Портала в тот день, когда…

Все изменилось.

При этих словах что-то промелькнуло в карих глазах Сильвии. Словно легкая рябь пробежала по неподвижной поверхности глубокого озера. Но Никлин уловил эту перемену и решил больше не упоминать о событиях того памятного дня.

– Возможно, – откликнулся он. – Но меня больше интересует другое… Как же это называлось?.. Фонд "Анима Мунди"?

– Да! – Лицо Сильвии просветлело. – Вас интересуют работы Карала Лондона?

Никлин напряг память, и та не подвела.

– О жизни личности после физической смерти? Это действительно очень интересная проблема.

– Это самая великая проблема. Вы бывали на семинарах фонда или читали наши публикации?

– Нет, к сожалению. Я был очень занят в последний год и никак не мог…

Сильвия коснулась его руки.

– Но вы знакомы с основами учения о сапионах?

– Я так до конца и не разобрался в нем, – осторожно ответил Никлин, доставая чашки.

– Но это так просто! – воскликнула Сильвия. Она говорила все так же негромко, но теперь в ее речи появилась лихорадочная быстрота. – Майндон –это элементарная частица. Гипотеза о ее существовании возникла много лет назад, но до прошлого года она оставалась недоказанной. Благодаря работе Карала, мы теперь знаем, что сознание – это всеобщее свойство материи, что даже элементарные частицы наделены им до некоторой степени…

Никлин продолжал возиться с чаем, не забывая время от времени кивать и поджидая удобного момента, чтобы перевести разговор в более личное русло. Начав с утверждений, которые Никлин выслушал, покорно кивая головой, Сильвия перешла к тому, что она именовала "умственным пространством", где существуют майндонные аналоги человеческого мозга. Она говорила все взволнованней, в ее голосе слышалась твердая убежденность. Через несколько минут Никлин понял, что окончательно запутался в нагромождении полумистических идей, излагаемых на жаргоне ядерной физики. Он никак не мог уловить момент, чтобы сменить тему разговора. "Что, черт побери, со всеми сегодня происходит? – недоумевал он про себя, разливая чай. – Неужели я единственный во всем мире, кто остался верен реальности?" Сильвия тем временем продолжала:

– … Показывает, что личность состоит из умственных сущностей, находящихся в умственном пространстве, и, следовательно она способна пережить разрушение мозга, хотя для ее развития и требуется сложная физическая организация мозгового аппарата. – Сильвия внимательно взглянула на молодого человека. – Вы понимаете меня?

Никлин пододвинул ей чашку.

– Вам налить молока?

Женщина не обратила на его слова никакого внимания, ее взгляд блуждал по его лицу.

– Я действительно хотела бы знать, что вы думаете по этому поводу.

– Мне кажется, эта теория очень впечатляюща, – ответил Джим.

– Впечатляюща! – Сильвия кивнула, показывая, что прекрасно поняла двусмысленность этого слова. – Хорошо, но что все-таки вас в ней смущает? Не уставая поражаться тому, насколько их разговор отличается от того, каким он себе его представлял, Никлин ответил:

– Я полагаю, что все, связанное с созданием личности. Если, как вы говорите, вся материя имеет майндонную составляющую, то для того, чтобы личность появилась на свет, необходима всего лишь физическая организация. Но зачем тогда биологическая…

– Джим! – в голосе Монтейна сквозило нетерпение. – Вы не хотите вернуться к нашему столу?

Никлин изобразил на лице крайнее сожаление.

– Я вынужден вернуться, но мне хотелось бы продолжить.

– Мне тоже. Мы могли бы поговорить после совещания.

Он улыбнулся, не отводя от нее глаз.

– Я имею в виду вовсе не это.

Некоторое время выражение ее лица оставалось прежним. Никлин понял, насколько она погружена в свой метафизический мир. Ей потребовалось некоторое усилие, чтобы вернуться к реальности.

– Вы сказали, что должны вернуться. Так почему же вы не возвращаетесь?

Сильвия отвернулась и взяла свою чашку. Никлину не хотелось так просто отступать.

– Это всего лишь проверка. Ведь нет ничего дурного в проверке.

– Неужели люди, подобные вам, никогда не наскучивают самим себе?

– Я мог бы задать вам тот же вопрос, – галантно ответил он и направился к сидящим за столом.

Никлин обнаружил, что за время его отсутствия события развивались очень быстро. Ренард, похоже, оставил мысль о покупке "Тары" и решил выступить посредником в приобретении отдельных компонентов:

– Насколько я понял Кори, вы хотите приобрести двадцать пять палуб типа 5М.

– Что-то в этом роде. – На всякий случай Никлин решил не проявлять энтузиазма. – Мы собираемся установить их в дополнение к уже имеющимся.

– У меня есть подобные палубы.

– И какова их цена?

– О… – Ренард прикрыл глаза, изображая, что производит сложный подсчет. – Скажем, тридцать тысяч. Монитов, разумеется, а не орбов.

Никлин не обратил внимания на намек по поводу его провинциальной привычки к орбам. Цена оказалась гораздо ниже, чем та, которую он ожидал от такой акулы, как Ренард. Нет ли здесь подвоха?

– И в каком они состоянии?

– Не использовались, – спокойно ответил Ренард. – Они, конечно, довольно старые, но их никто никогда не эксплуатировал.

Никлин краем глаза заметил, как Монтейн и Воорсангер обмениваются победными взглядами. В нем окрепла убежденность, что в предложении Ренарда что-то не так. Он снова все обдумал и внезапно понял затеянную Ренардом игру в кошки-мышки. "Ублюдок! – подумал он с невольным восхищением. – Ты еще большее дерьмо, чем я предполагал!”

– Ну, Рик, – удовлетворенно сказал Монтейн, – думаю, мы можем столковаться и…

– Прежде чем продолжить, – вмешался Никлин, – спросите мистера Ренарда, не являются ли тридцать тысяч ценой одной штуки.

Монтейн уставился на Ренарда:

– Но ведь это составит…

Три четверти миллиона за двадцать пять палуб!

– Рынок есть рынок, – губы Ренарда радостно дернулись.

Никлин улыбнулся, давая ему понять, что получил удовольствие от этого розыгрыша.

– И все-таки, Рик, вы не считаете, что это немного чересчур –пытаться сбыть старые палубы за тройную цену новых?

– Их цена стремительно растет. Большинство новых палуб пропало вместе с внешними ремонтными сооружениями. Мои сотрудники скупили все приличные части, которые завалялись в наземных доках.

– В таком случае мне придется использовать еще более старые, – упрямо сказал Монтейн, уткнувшись взглядом в стол.

– Большая их часть также находится в моих руках. – Ренард сочувственно покачал головой. – Для блага общества, как вы понимаете, необходимо как можно быстрее восстановить межпортальную торговлю. Мы должны подготовить корабли к полетам максимально быстрее, даже если для этого придется внести упрощения в производственный процесс.

– В таком случае, – Монтейн поднялся, – я воспользуюсь старымипалубами, которые вы либо отвергли, либо упустили. Если понадобится, я выкопаю их на свалках, склею слюной. – В его голосе появилась торжественность. – Никакая земная сила не сможет помешать мне подготовить "Тару" к полету. Я обещаю вам это во имя Господа!

– Вам потребуется все его могущество, чтобы получить полетный сертификат, – пробурчал Ренард.

Монтейн с нескрываемой ненавистью посмотрел на него.

– Почему бы вам… Почему бы вам…

– Позвольте мне, – вмешался Никлин, поворачиваясь к Ренарду с довольной улыбкой. – Сан Кори создает определенные трудности в выражении некоторых человеческих чувств, но как я полагаю, он хотел сказать, чтобы вы проваливали и побыстрее.

Насмешливый блеск в глазах Ренарда внезапно потух. Он повернулся к Монтейну.

– Вам следует тщательнее подбирать своих сотрудников.

– Язык моего коллеги сильно изменился в худшую сторону со времени нашего с ним знакомства, – ответил ему проповедник. – Обычно я сожалею о его манерах, но не в данном случае.

– Похоже, я понапрасну потерял много времени.

Ренард поднялся, кивнул Сильвии, которая уже допила свой чай, и они молча направились к выходу.

Никлин задумчиво смотрел вслед женщине, пока дверь за ней не закрылась.

– Мне всегда жаль жен подобных субъектов.

– Я заметил, как тебе ее жаль, – заметил Хепворт с шутливым упреком. – Ведь ты клеился к ней, не так ли?

– Эта женщина заслуживает кого-нибудь получше, чем Рик Ренард.

Хепворт усмехнулся.

– А ты, очевидно, не совсем соответствуешь этим требованиям.

– Почему мы должны выслушивать подобные разговоры? – гневно спросил Воорсангер. На его длинном унылом лице застыла гримаса отвращения.

– Ропп совершенно прав. – Монтейн обвел их суровым взглядом.

Никлин улыбнулся ему.

– Я думаю, что мы совершенно правильно обошлись с мистером Ренардом. В частности, вы, шеф. Теперь я действительно горжусь вами.

Он говорил в своей обычной легкомысленной манере, но вдруг понял, что и в самом деле гордится Монтейном. Сумасшедший он или нет, но проповедник отстоял свои принципы перед сильным и богатым противником.

– Я боюсь, – спокойно сказал Монтейн, – что подготовка "Тары" займет гораздо больше времени, чем мы ожидали. Меня не покидает предчувствие, что нам может не хватить времени.

Глава 15

Найти работу оказалось гораздо проще, чем ожидал Никлин.

"Йеп и Ричли" была новой компанией, образовавшейся на волне спроса на средние межпортальные грузовые корабли. Компания решила разместить свои производственные мощности прямо в Бичхеде, что было довольно необычно. Традиционно, в строительстве космических кораблей Орбитсвиль всегда полагался на Землю. Только в нескольких космических портах занимались производством звездолетов, и все они располагались в Дальтоне, огромной агломерации вблизи Двенадцатого Портала. Мощности же бичхедского космопорта в отношении ремонта и обслуживания кораблей всегда были ограничены. Вследствие этого компания "Йеп и Ричли" испытывала определенный недостаток в квалифицированной рабочей силе.

Таими Йеп, президент компании, поначалу встревожился, узнав, что у Никлина формально нет инженерного образования, но будучи таким же любителем техники, как и Джим, он не смог сдержать своего восхищения перед его мастерством и способностью удерживать в памяти сотни мелочей. В результате Никлину предложили должность ведущего инженера. Собственно, как само название должности, так и круг его обязанностей, еще предстояло уточнить. Предполагалось, что Никлин приступит к работе, как только урегулирует все формальности с Монтейном.

Джим испытывал смешанные чувства, когда ступил на территорию портального комплекса и увидел массивный трехцилиндровый корпус "Тары". Стоял прохладный ветреный день. Поверхность корабля, теперь безукоризненно чистая, отливала медью. Окрашенная в белый и алый цвета отделяемая капсула покоилась на своем месте под носовой частью. "Тара" выглядела полностью готовой к путешествию в открытом космосе.

Никлину было трудно поверить, что с тех пор, как этот изъеденный коррозией корабль установили на краю портала, прошло два года. В течение этих двух лет он трудился не покладая рук, отказываясь даже от коротких отпусков, принося в жертву своей страсти, многое из того, что составляет нормальную человеческую жизнь.

Когда требовалось приобрести какую-либо деталь или конструкцию, работа сразу же замедлялась из-за невидимого, но Постоянного противодействия консорциума Ренарда.

Никлин часто вынужден был покупать детали, предназначенные для иного типа корабля, и подгонять их под имеющуюся конструкцию. Небольшой отряд рабочих, целиком составленный из членов общины, вынужден был работать в три смены. Под контролем Никлина они выполнили впечатляющий объем работы. Скотт Хепворт столкнулся с теми же трудностями в работе над двигателями корабля. Ему приходилось время от времени приглашать специалистов со стороны. Но в конце концов двухлетний самоотверженный труд завершился победой, и двигатели были готовы.

"Птичка собралась улетать, – грустно подумал Джим. – Единственная проблема состоит в том, что никто не откроет ей клетку".

Дойдя до центрального трапа, ведущего в основной пассажирский цилиндр корабля, он остановился, заметив спускающегося по трапу Лэна Хуэртаса. Именно Хуэртас, единственный чернокожий в общине, первым заговорил с Никлином в тот памятный день в Оринджфилде. Теперь же Хуэртас не скрывал своей неприязни к Джиму и старался не разговаривать с ним.

– Доброе утро, дорогой мой, лучший мой друг! – радостно закричал Никлин, никогда не упускавший случая позлить Хуэртаса бурным проявлением дружелюбия. – Как ты себя чувствуешь сегодня?

– Отлично, – буркнул тот, стараясь побыстрее пройти мимо.

– Я очень рад слышать это. Скажи, старина. Кори на корабле?

– Нет, в отеле.

– Очень тебе признателен, дружище!

Никлин хлопнул Хуэртаса по плечу и повернул в сторону отеля "Первопроходец". Процветание этого отеля полностью зависело от регулярности космических сообщений. Со времен Большого Скачка отель испытывал огромные финансовые затруднения, и его владельцы с огромной радостью предоставили Монтейну и его соратникам льготы, поскольку благодаря проекту проповедника их дела пошли на поправку. Сам же Монтейн сейчас с головой ушел в войну на измор за получение сертификата. Предупрежденный о трудностях с получением разрешения, Монтейн предпринял хитрый ход, заставив всех своих последователей приобрести акции компании. Юридически это означало, что корабль становится частным, а не общественным средством передвижения, и, следовательно, должен теперь удовлетворять менее суровым правилам. Однако эти ухищрения не растопили лед инспекции из Департамента Космических Перевозок.

Никлин наблюдал, как представители Объединенного Руководства пачками приезжали и уезжали с брезгливым выражением на лицах, словно чиновники полагали, что возрожденный корабль угрожает самим основам их существования. Их философий, разъяснял Джим недоумевающим Монтейну и Воорсангеру, состоит в одной-единственной установке: отверстие, просверленное одним рабочим здесь, в порту, гораздо хуже отверстия, просверленного другим рабочим на заводе, имеющем соответствующую лицензию. Из этого тупика есть два выхода, добавлял он. Первый – прибегнуть к подкупу на всех уровнях, другой выход – глухой ночью сорвать замки с причальных линий и тихо соскользнуть в черное отверстие Портала. Монтейн воспринял оба предложения как шутки дурного тона, и, по-видимому, ждал вмешательства высших сил, которые помогут ему отправиться в путь вместе с будущими Адамами и Евами.

"Определенно, пора сматываться, – подумал Джим, шагая к отелю. – Я сделал все, что наметил…

За одним, но очень существенным исключением. Дани. Впрочем, я готов ко всему, что предложит мне Газообразное Позвоночное".

Он вышел с территории порта через пустынный грузовой вход, пересек бульвар Линдстром. Пирамида "Первопроходца" высилась справа, в его наклонных стеклянных стенах отражались бледно-голубые полосы неба Орбитсвиля. Джим уже повернул к дверям отеля, когда увидел высокую девушку, шагавшую ему навстречу. На ней была лимонного цвета шляпка и такого же цвета легкий полотняный костюм. Картину довершали светлые волосы и ровный загар. Изящная и уверенная в себе красота не могла не броситься в глаза, но внимание Джима привлекла в первую очередь улыбка. Девушка улыбалась и улыбалась именно ему. В ее лице было что-то, заставившее Никлина вглядеться в него повнимательнее. Джим напряг память. Какое-то мгновение раздумывал, не может ли это быть одна из многочисленных проституток, с которыми он развлекался в последние два года. – Джим! – воскликнула девушка. – Джим, я тебя всюду ищу! Она подошла ближе. Никлин вгляделся в красивое лицо с маленьким решительным подбородком. Ее голос подстегнул память.

– Зинди! Зинди Уайт!

– Дай мне взглянуть на тебя, – сказал Никлин, когда они покончили с объятиями и поцелуями. – Ведь когда мы виделись в последний раз, ты была совсем еще маленькой.

Джим не раз слышал, как взрослые употребляют именно эти слова, когда встречаются с молодыми людьми, сильно изменившимися за несколько лет. Его всегда коробила их банальность, но он не смог подыскать других. Магия биологических законов на славу потрудилась над Зинди, Джиму оставалось лишь в удивлении разинуть рот, глядя на результат. В девушке проглядывали знакомые черты ребенка, которого он когда-то знал, но их настойчиво теснила прекрасная женственность.

– Никак не могу поверить. Сколько же тебе лет?

– Семнадцать.

Никлин покачал головой:

– Семнадцать?! Просто не верится.

– А ты так и не написал мне, – упрекнула Зинди.

– Да. Прости меня. Но я помнил о тебе всегда, хотя за эти годы много воды утекло, многое изменилось.

– Я слышала. Во всяком случае, я тебя не забыла.

Она как-то непонятно улыбнулась и застенчиво коснулась небольшого медальона на груди. Никлин вгляделся. Старинная бронзовая монета. Он поднял голову.

– А что ты здесь делаешь?

– Семейный визит в столицу.

Зинди перестала теребить украшение. Ее лицо на мгновение затуманилось печалью. Может кто-то из ее родителей приехал в Бичхед для обследования в одном из медицинских институтов столицы?

– Как Нора и Чэм?

– Прекрасно. Час назад мы поселились в "Первопроходце". В информационном центре я узнала, где тебя можно найти. – Она взглянула в сторону порта. – Я надеюсь попасть туда, пока ты не улетел.

– Иными словами, я тебя интересую в связи с моим кораблем.

Зинди опустила ресницы.

– Я бы так не сказала, но я действительно хочу его увидеть.

– Тогда пошли!

Они пересекли бульвар и подошли к центральным воротам порта. По просьбе Никлина охранник выдал Зинди пропуск в виде круглого серебристого значка. Пока они шли, взявшись за руки, к кораблю, Зинди рассказала, что собирается прослушать общий курс в колледже "Дениз Серра Мемориал" в Восточном Бичхеде, а затем, возможно, всерьез займется энтомологией. Ее родители приехали вместе с ней, решив совместить приятное с полезным.

– Прекрасно, – откликнулся на рассказ девушки Никлин. – Если ты два-три года будешь жить в Бичхеде, мы сможем часто видеться.

Зинди резко остановилась.

– Но… Разве ты не улетаешь?

Джим не сразу понял, что она имеет в виду, потом весело рассмеялся.

– О Боже, нет, конечно! Ничто не заставит меня подвергнуть риску свою драгоценную задницу и отправиться путешествовать в никуда, особенно в обществе этого стада пустоголовых.

– Я не знала… Я думала ты и…

– Дани? Стерва В Черном? Та история ничем не кончилась, точнее, нельзя даже сказать, что она хотя бы началась.

– Голос у тебя, невеселый, Джим.

– Невеселый? Нет, мне не о чем печалиться. Ведь она вытащила меня из Оринджфилда, а это самое лучшее, что когда-либо происходило со мной. Я теперь совершенно другой человек.

– Вижу, – кратко откликнулась Зинди.

Она начала рассказывать о его знакомых – обитателях Оринджфилда, о том, что произошло в городке после его отъезда, но Джим слушал ее невнимательно. Его будоражила близость молодого и гибкого тела Зинди… Воистину Газообразное Позвоночное сегодня пребывало в отличнейшем настроении.

– Так вот он какой, космический корабль! – выдохнула Зинди. – Как красиво!

– Да, неплохо, – снисходительно согласился Никлин, скользя взглядом по сверкающей поверхности "Тары".

– А вот и Портал! Я просто сгораю от нетерпения, так хочется побыстрее взглянуть на звезды.

– О, ради них не стоит утруждать себя и переходить на бег. Ты не хочешь побывать внутри корабля?

– А это возможно? – Зинди в сильном возбуждении сжала Джиму руку.

– Разумеется!

Вновь ощутив жар тесно прижавшегося к нему молодого тела, Никлин спросил себя, осознает ли Зинди, что делает. Но после минутного раздумья решил, что Зинди прекрасно понимает, какое воздействие оказывают на здорового мужчину подобные прикосновения. Правда он в два раза старше, и это может создать определенные проблемы с пуританами Уайтами. Ничего, как-нибудь разберемся. При мысли, что, возможно, уже сегодня он переспит с этой золотоволосой женщиной-девочкой, в голове у Никлина застучало, кровь запульсировала по всему телу.

"Не следует торопить события. Пусть все идет своим чередом. Медленно, естественно и неизбежно".

– А можно зайти туда прямо сейчас? – нетерпеливо спросила Зинди.

– В любое время, когда ты захочешь…

Никлин умолк, заметив у центрального трапа машину с надписью ДКП. Рядом с машиной Скотт Хепворт разговаривал с троицей, весьма напоминающей комиссию Метаправительства. Хепворт оживленно жестикулировал и явно что-то доказывал. Вот он резко повернулся и двинулся вверх по трапу, остальные последовали за ним.

– Давай лучше подождем. Там сейчас многовато народу.

– Многовато? Даже для такого огромного корабля?

– Теперь, когда монтаж окончен, остался лишь один временный трап, тянущийся по всему кораблю. Кроме того, там, вероятно, сейчас не стесняются в выборе слов. Так что, побережем уши невинной девицы.

Зинди отступила в сторону, сдвинула на затылок шляпу и одарила Никлина восхитительной улыбкой:

– Кто сказал, что я невинна? Или тем более девица?

– Зинди, я сомневаюсь, что даже столь испорченная особа, как ты, готова выслушивать ругательства Скотта Хепворта.

– Почему бы и нет.

– Он слишком много пьет, он слишком много ест, он слишком много лжет, он проматывает деньги без счету, у него на уме одни лишь грязные мысли –одним еловом, он обладает всеми качествами, которыми должен обладать мой друг.

Зинди расхохоталась.

– Что тебе еще в нем нравится?

Воодушевленный ее реакцией и готовый хоть целый час кряду травить байки о Хепворте, Никлин начал описывать, как и почему физика вышвырнули из Университета Гарамонда.

– Любой идиот способен увидеть мир в песчинке, – заключил он свой рассказ, – но лишь Скотт Хепворт смог увидеть в куске металла иную Вселенную.

Зинди неожиданно посерьезнела.

– Так это именно он является вашим научным консультантом?

– У нас нет формальных должностей, но…

Да, можно сказать, что и так. В основном Скотт занимался двигателями.

На лице Зинди появилось насмешливое выражение, сделав ее еще больше похожей на того ребенка, которого знавал Никлин.

– Надеюсь, в двигателях он понимает больше, чем в физике.

– Что ты имеешь в виду?

– Джим, даже я знаю, что эксперимент с кобальтом-60 не доказывает, что Орбитсвиль стал частью антивселенной, где время течет вспять. Ты что-нибудь слышал о СРТ-теореме?

Никлин прищурился:

– О чем это?

– Значит, не слышал. Эта теорема утверждает, что если все принимает противоположное значение, то не существует способа обнаружить эту перемену. Она также утверждает, что твой друг напортачил в своем эксперименте.

– Но он клянется, что не допустил ошибок. Если верить его словам, он обнаружил неопровержимое доказательство Большого Скачка.

– О, Джим, это все бычий навоз!

Никлин улыбнулся, услышав любимое выражение Зинди. Он вспомнил о необычной для ее возраста способности верно схватывать самую суть вещей.

– Ты полагаешь, все эти разговоры о Большом Скачке – полная ерунда?

– Я не знаю, ерунда это или нет. Я говорю лишь о том, что никакие манипуляции ни с кобальтом-60, ни с каким другим изотопом не могут ничего доказать.

Никлин подумал, что под руководством человека, способного на столь грубые ошибки, велись работы по восстановлению звездолета. И, что еще хуже, этот человек совершенно не умел признавать свои ошибки. Вероятно, в этом крылась одна из причин непреклонности Объединенного Руководства в вопросе о выдаче разрешения на полет.

– В любом случае, все это весьма абстрактные рассуждения. – Джим пожал плечами. – Не хочешь взглянуть на отделяемую капсулу?

– Да, пожалуйста.

Когда они подошли поближе к черному озеру Портала, свежий утренний ветерок туго натянул тонкую ткань полотняного костюма девушки, сделав ее похожей на фривольные создания с рекламных объявлений. Никлин вдруг осознал, что все представители мужского пола не отрывают глаз от его спутницы. "Тут вам ничего не перепадет, ребята", – злорадно ухмыльнулся он.

– А должно быть и здорово летать на этой штуке! – воскликнула девушка.

Маленький корабль, подвешенный в рабочем положении под носовым отсеком "Тары", находился очень близко от края Портала, и можно было легко представить, как он устремляется вперед и ныряет в свою естественную среду.

– В наши дни отделяемая капсула сама по себе стоит целое состояние, –заметил Джим. – Если у Кори вдруг прорежется здравый смысл и он решит продать ее и забыть о своей безумной миссии, он станет очень состоятельным человеком.

– Ты не очень-то высокого мнения о нем, Джим?

– Он чокнутый.

И Никлин рассказал, как Монтейн повсюду возит тело своей жены, запакованное в металлический ящик, и беседует с ним.

Зинди недоверчиво посмотрела на него:

– И ты не почувствовал никакого запаха?

– Это правда, Зинди! Покойная миссис Монтейн в эту минуту находится вон там. – Он махнул рукой в сторону стоявшего неподалеку прицепа Монтейна. – Кори ночует в этой развалине вместо того, чтобы жить, как все остальные в отеле. А гроб использует в качестве чайного столика.

Зинди с улыбкой посмотрела на Джима.

– Это ведь одна из твоих историй, не так ли?

– Нет, не так! Я уже давно отказался от своих розыгрышей. Я совершенно точно излагаю факты, и если людям не нравятся мои слова, то это их проблемы, а не мои.

– Как к тебе относятся остальные?

– Все просто обожают меня. Особенно вон тот увалень. – Он кивнул в сторону неуклюжей фигуры Герла Кингсли, двигавшегося в их направлении со стороны "Первопроходца", скорее всего, с очередным туманным поручением Монтейна. – Хочешь верь, хочешь нет, но я спас ему жизнь.

Поравнявшись с ними, Кингсли замедлил шаг и улыбнулся Джиму своей жутковатой кривой усмешкой, оставшейся у него после памятного ранения на вилле Фугаччиа. Потом он перевел взгляд на Зинди.

– Думаю, ты ему понравилась, – прокомментировал Никлин. – И у меня язык не повернется осудить его за это.

Он попытался обнять девушку за талию, но Зинди ловко увернулась от его рук.

– И как же ты спас ему жизнь?

– Меткой стрельбой.

Джим рассказал ей историю, происшедшую на бескрайних просторах Альтамуры и ставшую уже бесконечно далекой. Он редко вспоминал события прошедших лет, и сейчас ему казалось, что он рассказывает о ком-то другом.

Когда он дошел до ее мрачноватого финала, даже для него самого эта история приобрела черты какого-то кошмарного сна.

– Если ты думаешь, что это еще одна из выдумок Джима Никлина, то уверяю тебя, здесь нет и слова лжи.

– Я тебе верю.

Взгляд Зинди не отрывался от его лица, ее глаза вглядывались в него со странным вниманием, будто пытались найти потерянную драгоценность. Внезапно Джим почувствовал себя очень неуютно под этим пристальным взглядом и указал на корабль:

– Надеюсь, Хепворт уже убрал оттуда свой зад.

– Я не так уж и жажду побывать внутри…

Зинди замолчала, ее внимание привлекла остановившаяся неподалеку от них машина. Откидной верх был опущен. В машине сидели Дани Фартинг и незнакомая Никлину молодая пара с двумя детьми. Наверное, новенькие.

Зинди нахмурилась:

– Это не…

– Ты не ошиблась, это Дани, – ответил Никлин, – недоступное богатство.

– А я и не думала, что у нее такой хороший вкус.

Зинди произнесла это оценивающе, внимательно разглядывая Дани.

Элегантный костюм переливчатого синего шелка, перехваченный широким поясом, маленькая шляпка. Девушка взмахнула рукой, когда Дани взглянула в их сторону. Никлин, припомнив неприязнь Зинди по отношению к Дани во время первой их встречи, удивленно посмотрел на нее.

– У Дани есть вкус, – согласился он. Ему не удалось избежать горьких ноток.

Дани что-то сказала своим подопечным и направилась к Зинди. При виде темных глаз под тяжелыми веками, алых губ и стройной фигуры, Никлина охватило привычное чувство – смесь ненависти и безрассудного, всепоглощающего желания. Три года эта женщина ускользала от него, демонстрируя такую непреклонность характера, которую не смогли сокрушить никакие хитроумные маневры. И эта непреклонность, как ни тяжело было признать, позволила ей одержать полную победу над ним.

– Привет! – Дани смотрела только на Зинди. – Теперь я убеждена, всех девочек следует держать на диете из сливочного мороженого.

Зинди улыбнулась.

– У вас хорошая память.

– На лица, но не на имена.

– Это Зинди. – Никлин жестом собственника положил руку на плечо девушки. – Зинди Уайт.

– Рада вновь встретиться с тобой, Зинди. Ты ведь, вроде бы, не летишь с нами?

– Нет.

– Я так и думала. У нас есть одна семья Уайтов, но они не имеют никакого отношения к Оринджфилду.

– Я здесь на каникулах вместе с родителями.

– Жаль, что вас не будет с нами. – Дани с некоторой грустью взглянула на девушку. – Время Орбитсвиля подходит к концу, вы это знаете? Кори Монтейн не раз говорил об этом, и мы все уверены в его правоте.

Никлин сжал плечо Зинди.

– Кори Монтейн – это тот самый человек, который полагает, что женат на сардинке.

– Мне нужно идти. – Дани по-прежнему не замечала Никлина. – Желаю тебе всего хорошего, Зинди.

– Ну, и что ты думаешь об этом спектакле? – прошептал Никлин на ухо Зинди. Он не отрывал глаз от Дани, возвращавшейся к своим подопечным, терпеливо дожидавшимся ее у машины. – Эта женщина, без сомнения, самое глупейшее и…

Он осекся, пораженный – Зинди с силой оттолкнула его.

– Не лезь ко мне! – резко сказала она, и в ее глазах сверкнула ярость. – Я не желаю играть в твои гнусные игры!

– Зинди! – Никлин шагнул к ней, но его остановил взгляд девушки, полный гнева и презрения. – Послушай, произошло какое-то недоразумение. Давай пойдем ко мне и…

– Прощай, Джим! – Зинди сорвала бронзовую монетку с шеи, – это тебе на память! – Она швырнула монету ему под ноги и побежала прочь.

– Но… – Джим ошеломленно смотрел на древнюю бронзу. И наконец он вспомнил. "Я подарил ей эту монету в тот день, когда навсегда покинул Оринджфилд".

Никлин нагнулся и подобрал монету, собираясь догнать Зинди. Он уже сделал первый шаг, когда с резкостью захлопнувшейся двери, весь мир погрузился в кромешную тьму.

От неожиданности Никлин вскрикнул, на какое-то мгновение его охватила паника – он решил, что ослеп. Темнота казалась настолько абсолютной – ни уличных огней, ни зажженных окон, ни автомобильных фар, ни прожекторов внутри корабля – что она могла быть лишь внутри него самого. Это наказание, наказание за грехи. Но уже через несколько мгновений глаза начали привыкать к темноте; постепенно, словно изображение на фотопластине, стала проявляться блеклая картина полосатого ночного неба. Никлин поднял голову и увидел, что солнце скрылось за одной из силовых линий, движение которых создавало на Орбитсвиле смену дня и ночи. Его вновь охватил страх. Джим осознал, что впервые на памяти человечества Орбитсвиль каким-то непонятным образом вдруг перескочил из яркого солнечного утра в беспросветно черную ночь.

Глава 16

– Ну, теперь вы сами можете убедиться, что ловушка вот-вот захлопнется.

Монтейн с посеревшим и осунувшимся лицом обращался к членам общины, собравшимся на третьем этаже офиса. Никлин отметил, что проповедник выглядит удрученным и нерешительным как раз тогда, когда требуется сплотить и воодушевить своих последователей.

– Мне не надо напоминать вам, что дьявол сейчас довольно потирает руки, – продолжал Монтейн. – Мы должны покинуть это проклятое место как можно скорее, друзья мои, иначе будет поздно.

Никлин слушал и впервые с момента знакомства с Кори Монтейном не испытывал никакого желания высмеять его слова. Светящиеся голографические часы показывали 12:06, но за окном царил непроглядный мрак. Вместо обычной для полудня картины залитых солнцем зданий и вырисовывающихся вдали холмов, за окном ровно светились огни ночного города. Внутренние часы подсказывали Джиму – произошло какое-то серьезное нарушение естественного порядка вещей. Но еще большее беспокойство вызывало то обстоятельство, что впервые в жизни у него возникло подозрение – за дело взялись сверхъестественные силы.

– Как скоро мы сможем отправиться, Кори? – крикнул кто-то.

– Как только предоставится возможность, – отрешенно ответил Монтейн. – Я пойду в Департамент Космических Перевозок…

Договорить ему не дали. Монтейн с великим изумлением наблюдал, как с яростными криками вскочила по меньшей мере половина его слушателей.

– У нас нет времени думать о каких-то там сертификатах, – кричал Крейг, начисто забыв о подобострастном тоне, с каким он всегда обращался к проповеднику. – Надо взломать запоры и отправляться немедленно.

Его слова сопровождались одобрительным шумом. Монтейн попытался успокоить аудиторию, воздев, как обычно, руки вверх. Но на сей раз магический жест оказался не столь эффективным, и наступившую тишину вряд ли можно было назвать таковой.

– Правильно ли я вас расслышал, Джок? – спросил Монтейн. – Вы предлагаете оставить здесь большинство наших собратьев? Ведь многие все еще находятся в своих домах по всей Области Первого Портала. – Проповедник указал на панель связи, где мигали оранжевые огоньки – сотни абонентов дожидались ответа. – Что мы им скажем? Предложим остаться, отдаться в руки дьявола?

– Лучше пусть спасется хоть часть, чем никто, – настаивал Крейг, оглядываясь в поисках поддержки.

– Я думаю, мы все несколько торопим события, – вмешался Скотт Хепворт. – Мы стали свидетелями небольшого нарушения в окружающей солнце силовой клетке, но кроме этого ведь ничего не изменилось. Возможно, включился какой-то механизм, который время от времени поправляет картину чередования света и тьмы. Не забывайте – мы находимся на Орбитсвиле два столетия, по космическим масштабам это ничто. – Хепворт обвел всех увещевающим взглядом: – Мой совет – давайте не будем поддаваться панике. "Вот голос здравого смысла. Только все дело в том, что никто уже не верит в него, даже я". Никлин взглянул на Монтейна.

– Скотт абсолютно прав, – громко сказал проповедник, пытаясь восстановить свой авторитет. – Мы вызовем всех наших соратников прямо сейчас, но тем временем я хотел бы…

Голос его дрогнул и замолк. Тихая вспышка озарила все вокруг, и за окнами во всем своем великолепии вновь засиял полуденный мир.

Он материализовался из мрака в одно мгновение. Все вокруг выглядело привычным, безмятежным и незыблемым. В воздухе парили птицы, ветер медленно колыхал флаги над главным пассажирским отделением. Мир открылся людям на несколько секунд, в течение которых они обменивались недоуменными и ошеломленными взглядами, а затем вновь погрузился в темноту. Его проводил хор испуганных криков и удивленных возгласов.

Никлин тоже вскрикнул, он почувствовал, как пол уходит из-под ног, и решил, что вот-вот все они будут похоронены под обломками здания. Но уже в следующий миг его глаза обнаружили удивительнейший факт – офис и все находящееся в нем по-прежнему выглядело целым и невредимым и покоилось на своих местах. Через мгновение Никлин ощутил, как пол под его ногами вновь обрел стабильность. Это ощущение, обычное для космического полета, было, конечно же, совершенно незнакомо Никлину.

– Это временное прекращение действия силы тяжести, – кричал Хепворт, подтверждая своими словами наихудшие подозрения Джима. – Только и всего. Не следует проявлять слишком большое беспокойство.

Никлин уставился на неопрятную фигуру ученого. Понимает ли Хепворт, сколь глупо и нелепо пытаться выдать исчезновение гравитации за незначительное происшествие, что-то вроде отключения электроэнергии. Ничего похожего на Орбитсвиле никогда прежде не происходило. Даже внезапное и незапланированное наступление ночи, какой бы ужас оно ни вызвало, не могло сравниться с тем животным страхом, который объял людей с потерей веса. Ведь свет – это всего лишь свет, и каждый знает, как легко его включить и выключить. Но гравитация – это совсем иное! С гравитацией такой номер не пройдет. Никто не мог воздействовать на нее. Когда гравитация исчезает, все, от малого ребенка до глубокого старика становятся искушенными знатоками физических основ мироздания, глубоко проникая в суть фундаментальных законов. Они вдруг осознают, что если с одним из условий их существования что-то не в порядке, то под вопросом оказывается само их существование.

За окном вновь вспыхнул солнечный мир, словно Газообразное Позвоночное решило поддержать и одобрить ход мыслей Джима. Но не успел Никлин с облегчением выдохнуть воздух из легких, как мир опять погрузился во тьму. Вспышка света была мгновенной, словно молния или термоядерный взрыв. Никлин напрягся в ожидании ужасающего взрыва. Но вместо этого повисла напряженная тишина, она сопровождалась чередой быстрых вспышек –день, ночь, день, ночь, день, ночь… Календарный месяц сжался в десяток стробоскопических секунд. Раз или два во время этого стаккато сила тяжести ослабевала, но не столь резко и сильно, как в самый первый раз. А затем все кончилось столь же внезапно, как и началось. За окном воцарилась ночь, мирная ночь. Лампы под потолком прекратили нервозно вспыхивать, и обыденный микрокосм офиса озарил ровный спокойный свет.

– Боже, – совершенно спокойно произнес женский голос. – Это конец света.

"Вернее было бы сказать, что наш Орбитсвиль потерял свою устойчивость, – заметил про себя Никлин. – Впрочем, это одно и то же…" Хепворт шмякнул кулаком по столу:

– Кто-нибудь знает, где сейчас Меган Флейшер?

Упоминание имени пилота явилось тем катализатором, который обратил рефлексию в действие. Не было сказано ни слова, внешние признаки страха отсутствовали, но все вдруг пришли в движение, засуетились. Никлин понимал, что все движимы одной-единственной целью – предупредить своих близких, своих родственников и друзей, собрать все необходимое и погрузиться на борт корабля. Никлин точно знал, что творится в головах окружающих его людей, ибо внезапно стал частью их.

Орбитсвиль был домом для многих миллионов, и в течение двухсот лет он служил людям верой и правдой. Казалось, его горы и степи, его реки и океаны обладают надежностью и постоянством старушки Земли. А ведь вряд ли можно было бы вообразить более эфемерный объект – сферическая пленка загадочного вещества диаметром почти миллиард километров и толщиной всего восемь сантиметров.

Никлин всегда относился к тем счастливчикам, кто совершенно равнодушен к подобного рода вопросам. Он отгородился от них крепкой стеной, решительно, раз и навсегда, отогнал их прочь вместе с другими тревожными и неразрешимыми проблемами. Тем не менее в глубинах его подсознания всегда таилась неприятная мысль, что он живет на внутренней поверхности пузыря. И вот эта тревога вышла наружу. Часовой механизм бомбы сработал, и Никлин перешел в качественно новое состояние, состояние, в котором его действия определялись одним – стремлением покинуть Орбитсвиль прежде, чем произойдет то, что человеческий мозг не в состоянии представить.

В этом состоянии Джим воспринимал происходящее как-то туманно и искаженно. Значение одних событий преувеличивалось, а других преуменьшалось. В какой-то момент Никлин осознал: Кори Монтейн не способен решиться на активные действия, а подопечные вышли из-под его власти. Проповедник выглядел так, словно он потерпел сокрушительное поражение. Казалось, что он полностью сбит с толку и не вполне доверяет собственным органам чувств. И тут Никлин понял: в глубине души Монтейн полагал, что этот день не наступит никогда. Бесконечные приготовления к побегу с Орбитсвиля стали сутью его жизни, и он находил все новые и новые причины, дабы оттянуть решающий шаг.

В какой-то момент Никлин обнаружил, что стоит в тесной телефонной будке. Он не помнил, как здесь очутился, не понимал, зачем он здесь. Несколько секунд Джим тупо смотрел на аппарат, затем, придя в себя, попросил соединить его с номером Уайтов в отеле "Первопроходец". Почти тотчас на экране возникла огненно-рыжая голова Чэма Уайта. На его лице застыла неестественная улыбка человека, приговоренного к смерти.

– Джим! – сипло сказал Чэм. – Джим Никлин?! Что происходит, Джим?

Никлин нетерпеливо качнул головой.

– Сейчас не время говорить. Вы хотите вырваться?

– Вырваться?

– Вырваться с Орбитсвиля. На корабле. Хотите?

В этот момент кабину залил солнечный свет. Расположение силовых линий вновь изменилось. Изображение Чэма тоже посветлело.

– Я боюсь, Джим! – В карих глазах Уайта сквозил неприкрытый ужас.

– Мы все боимся! – резко ответил Никлин. – Именно поэтому я и спрашиваю вас, хотите ли вы убраться отсюда. Так что?

– Мы с Норой уже думали об этом. Мы часто вас видели в телерепортажах, поэтому эта мысль не раз приходила нам в голову, но серьезно мы никогда не обсуждали ее. Мы никогда не думали, что дойдет до этого. У нас нет билетов или что там требуется…

– Корабль отправится полупустым, – отрезал Никлин, поражаясь способности Чэма, подобно Монтейну, тратить время на бессмысленные мелочи. – Зинди с вами?

Чэм оглянулся.

– Она в спальне с матерью.

– Тащите их на корабль, – приказал Никлин. – Я говорю с вами как друг, Чэм. Тащите их на корабль, и Бога ради, поторопитесь! Я жду вас у центрального трапа. Вы поняли меня?

Чэм кивнул с несчастным видом.

– Что нужно собрать?

– Собрать? Если вы станете что-либо собирать, то неминуемо погибнете, черт бы вас набрал! – Никлин ткнул кулаком в лицо Чэма, рука прошла в изображение, исказив его. – Отправляйтесь на корабль немедленно и не позволяйте никому задерживать вас!

Джим уже отошел от телефона, когда смысл последней фразы дошел до него. Наверняка очень многие захотят пробраться на борт "Тары". Люди, не имеющие никакого отношения к общине. Люди, для которых весь этот проект был лишь развлечением. Но теперь все изменилось – грянул Судный день Большого О.

"Половина населения Бичхеда захочет отправиться с нами, – прошептал про себя Никлин. – И никто не остановит их".

В следующий момент он обнаружил, что находится в душной комнате напротив центрального кабинета офиса. Здесь хранилось разнообразное имущество членов общины.

Открыв свой ящик, Джим извлек из него бластер, о котором не вспоминал с того далекого утра в Альтамуре. Когда они покидали особняк Фугаччиа, Никлин взял с собой оружие исключительно потому, что счел неразумным оставлять без присмотра столь опасную игрушку – вдруг она попадет в руки любопытного ребенка. Теперь бластер уже не казался ему ненужной обузой. Оружие выглядело удобным и очень опасным – качества, наиболее уместные в данной ситуации.

Никлин проверил индикаторы, перекинул ремень бластера через плечо и быстро вышел.

Когда он вместе с другими членами общины выбрался из здания, на улице сиял день. Солнце светило уже целые десять минут, и то, что этот срок казался Никлину довольно долгим, неоспоримо свидетельствовало, насколько подорвана его вера в естественный порядок вещей. Когда Никлин вышел из-под широкого навеса и взглянул на небо, его окатило волной тошнотворного страха.

Всю свою жизнь он видел в небе темно-синие и голубые полосы, указывающие на области дня и ночи на противоположной стороне Орбитсвиля; полосы имели правильную геометрическую форму и строгий порядок чередования. Теперь же их было не узнать – так сильно они исказились. И тут по телу Никлина пробежал озноб ужаса – они двигались! Время от времени разные участки неба вспыхивали, несколько мгновений мерцали и колыхались, затем успокаивались, и полосы возвращались в исходное состояние. Глядя на это удивительное явление, Никлин догадался, что именно оно вызвало лихорадочную смену света и тьмы в районе Бичхеда. Солнечная клетка сокращалась подобно огромному сердцу, бьющемуся в предсмертных конвульсиях. "Это действительно конец света".

Борясь с подкатывающей к горлу тошнотой, Никлин взглянул в сторону корабля и увидел, что толпа в несколько десятков человек, в основном рабочие космопорта, уже скопилась у центрального трапа. Люди топтались на месте, не делая никаких попыток миновать Кингсли и Винника, преградивших путь на трап, но в любую минуту они могли ринуться вперед. А снаружи шумела огромная толпа. Люди трясли прутья решетки и кричали на охранников, нервно топтавшихся с этой стороны ограды. Часть бульвара Линдстром, видимая с той точки, где стоял Никлин, была до отказа забита автомобилями. Кори Монтейн, выглядевший теперь, когда решение было навязано ему свыше, более уверенным, помчался к своему прицепу. За ним устремились Нибз Аффлек и Лэн Хуэртас. Остальные направились к трапу.

Никлин не двинулся с места, словно отгородившись от всего происходящего невидимой стеной. Но затем до его сознания дошли крики со стороны главного входа. Джим повернул голову и тут же увидел Дани Фартинг. Она сопровождала группу взрослых и детей, пробиравшуюся через соседний служебный вход. Несколько охранников стали оттеснять толпу, создавая коридор, но в любую минуту их могли смять. Никлин заметил, как крепкий, массивный человек прорвался через ворота и столкнулся с двумя охранниками, только что вышедшими из будки. Завязалась драка, стоявшие рядом женщины завизжали.

Группа переселенцев, некоторые из которых волокли чемоданы, уже отделилась от толпы и спешила к кораблю. У взрослых были абсолютно безумные лица, зато немногочисленные дети, защищенные броней своей невинности, выглядели всего лишь возбужденными, и не отрывали глаз от блестящего корпуса "Тары".

И тут Никлин спохватился, что у Чэма и Норы Уайт нет пропусков. Он ринулся к выходу. К тому моменту, когда Джим добежал до ворот, борьба между охранниками и их пленником подошла к концу. Руки задержанного склеили за спиной специальной лентой и отвели его в сторону.

Один из охранников, белобрысый верзила, хмуро глянул на Джима.

– Вы не имеете права носить оружие, мистер.

Никлин взглянул на небо.

– Вы хотите арестовать меня?

– Уводите побыстрей своих людей, – буркнул охранник. – Нам только что сообщили – толпа в несколько тысяч человек движется из центра города по Гарамонд-парку. Сейчас они ломают ограду в северной части и совсем скоро будут здесь.

– Спасибо.

– Что уж там. Я всего лишь не хочу оказаться в центре побоища, только и всего.

– Мудро.

Никлин подбежал к Дани, схватил ее за руку:

– Я хочу взять Зинди и ее родителей. Им нужны значки.

Она внимательно взглянула на него, извлекла из кармана три золотистых диска и протянула ему:

– Времени почти не осталось, Меган уже на корабле.

Никлин не сразу сообразил, что так зовут пилота звездолета.

– А что с теми, кто оплатил полет? – спросил он, подавляя очередной приступ паники. – Скольких еще нет?

Дани взглянула на часы, работающие в режиме обратного отсчета.

– Четверых. Они должны прибыть с минуты на минуту… – она вгляделась в неистовствующую толпу. – Вот они!

Никлин прошел через служебный вход. Сдерживающие людской напор охранники пропустили молодую пару с детьми на руках. Поднявшись на носки, Джим оглядел толпу и с огромным облегчением увидел в море голов огненную шевелюру Чэма Уайта.

– Пропустите еще троих, – велел он охраннику.

– Проклятая работа, – пожаловался тот, вытирая пот со лба. – Еще минута, и мы не выдержим.

Никлин бросился на стену из человеческих тел. В первую секунду он даже растерялся – с такой готовностью она расступилась перед ним, но тут же сообразил, что причина – в болтающемся за его спиной бластере. Он схватил протянутую руку Чэма и вытянул его из толпы. Нора и Зинди следовали за ним по пятам. Обе были очень бледны и совершенно растерянны. Нора не отрывала глаз от лица Никлина, словно видела его впервые, Зинди же прятала взгляд.

– Сюда, – сказал Никлин, подталкивая Чэма и женщин к узкому проходу. – Не торопитесь! – к ним подошел охранник с сержантскими нашивками на рукаве. – Никто не войдет сюда без пропуска.

– Об этом позаботились.

Никлин передал каждому из Уайтов по золотистому значку и втолкнул их в дверной проем, что до предела возбудило толпу. До этого момента людей удерживали остатки уважения к установленным правилам, но после того, как на их глазах трое из их числа совершенно неожиданно получили право проникнуть на космодром, они в негодованииринулись вперед. Охранников прижали к ограде, возникла свалка. Каким-то образом охранникам все-таки удалось выбраться и запереть изнутри служебный вход.

– Чего вы ждете? – крикнул сержант Никлину и Дани. – Вон отсюда!

Никлин вместе с остальными побежал к кораблю. Никлин увидел, как Монтейн с Кингсли тащат вверх гроб с останками Милли Монтейн. Часть переселенцев толпилась у подножия трапа, остальные недружным стадом поднимались за парочкой с гробом. Несколько человек, включая Скотта Хепворта, бежали в сторону причальных линий.

Никлин едва успел разглядеть все детали этой суматохи, как без всякого предупреждения мир вновь погрузился во тьму. Последовала еще одна лихорадочная смена солнечного света и ночной тьмы. Серия вспышек следовала с частотой два-три раза в секунду. Мир превратился в огромную театральную сцену, молнии озаряли искаженные лица застывших персонажей. Со всех сторон раздались испуганные крики – это опять начала свои шутки гравитация. Казалось, сама земля поднимается и опускается под их ногами. Стробоскопический кошмар продолжался целую вечность, а точнее, секунд десять, после чего безмятежное солнце вновь озарило мгновенно успокоившийся мир.

Замершие в невероятных позах люди освободились от поразившего их паралича и вновь устремились к кораблю, спотыкаясь и чуть не падая. Дани и Зинди бежали рядом, подгоняя детей. Нора Уайт по-прежнему не отрывала взгляда от Никлина, словно в его силах было прекратить этот кошмар.

Никлин взглянул в сторону причальных линий. Там, судя по всему, возникла стычка между членами общины и человеком в серой форме портового служащего. Служитель загородил дверной проем застекленной будки и яростно размахивал руками. Понимая всю серьезность этого спора, Никлин побежал к причальной будке.

Когда он оказался рядом, к нему обратился Скотт Хепворт:

– Этот тип, представь, называет себя хозяином причальных линий и отказывается выпустить корабль.

– Вышвырни его оттуда, мы сами сделаем все, что требуется.

– У него пистолет, и, похоже, он намерен им воспользоваться. Я полагаю, этот болван настроен совершенно серьезно. – Щекастое лицо Хепворта покраснело от гнева и бессилия. – Кроме того, мы не знаем код.

– А как насчет замков на самих линиях?

– Мы их взорвем.

– Отлично! – Никлин снял ружье.

Человек шесть поспешно отскочили в сторону, освобождая Никлину пространство. Служащему было лет пятьдесят, у него было длинное лицо, короткая стрижка и маленькие усики. Он стоял, горделиво расправив плечи и выпятив грудь. В его новенькой форме не было ни одного изъяна, выделялась лишь старомодная кобура. Похоже, ее только что извлекли с какого-то военного склада, где она пылилась в ящике и ждала своего часа – вдруг он все-таки наступит.

– Приятель, сейчас не время для игр. Запускай линии и поживее!

Служитель презрительно оглядел его с ног до головы и качнул головой: – Я ничего не стану делать без соответствующего разрешения.

– Вот мое разрешение, – Никлин поднял бластер. – Оно нацелено вам прямо в пупок.

– Любопытная штука! – Служитель положил руку на свой старомодный револьвер и улыбнулся, всем видом демонстрируя, как хорошо он разбирается в оружии. – Это даже не очень точная копия.

– Вы абсолютно правы.

Никлин поднял ствол своего бластера и нажал на спуск. Сине-белый луч пронзил крышу будки, мгновенно превратив в пар часть водосточного желоба, навес и пластиковые балки. Даже Никлин, уже имевший возможность оценить мощь этого оружия, был ошеломлен масштабом разрушений.

– Это совершенно отвратительная копия, – улыбнулся он человеку в форме, съежившемуся и обхватившему голову руками. – Ну, а теперь перейдем к причальным линиям.

– Я не верю, что вы осмелитесь выстрелить из этой штуки в человека. Служитель выпрямился и попытался снова принять неприступный вид, но удалось ему это уже не столь убедительно.

Никлин шагнул ему навстречу.

– Мне уже доводилось убивать из этой штуки и я с превеликой радостью рассеку вас на две половины – верхнюю и нижнюю.

Какую-то секунду не было слышно ничего, кроме свиста ветра, затем послышались шум и крики с северной стороны порта. Никлин взглянул туда, где проходила граница парка и порта, и увидел движущиеся пестрые пятна –приближалась обещанная толпа. Он быстро перевел взгляд на служащего и сразу же понял, что настроение того изменилось.

– Я всегда стараюсь честно выполнять то, за что мне платят деньги, но в моем контракте ничего не говорится, как я должен действовать в таких ситуациях. Вы ведь не испытываете ко мне недобрых чувств?

Никлин прищурившись смотрел на него и не двигался с места.

– Я вообще не испытываю никаких чувств. Так вы собираетесь выпустить корабль и тем самым остаться в живых?

– Я выпущу корабль. Как только вы погрузитесь, он будет отправлен.

Хепворт приблизился к Никлину и положил руку ему на плечо.

– Джим, ты ведь понимаешь, что он сделает? Как только мы окажемся на борту и задраим все входы-выходы, он спрячется в укрытии и оставит нас с носом. А если мы снова откроем люк, то будет уже поздно…

– Я знаю, что он собирается сделать, – резко ответил Никлин, по-прежнему целясь в служителя. – Поднимайтесь на борт. Я пойду за вами, держа под прицелом этого шутника, так что оставьте мне свободное пространство, чтобы, пятясь, я не упал. Понятно?

– Хорошо, Джим. – Хепворт направился к кораблю, за ним потянулись остальные.

– Я не стану делать никаких глупостей. – Человек взглянул туда, где в конце длинного ряда ангаров уже можно было различить отдельные фигуры. –Что делать?

– Как только я поднимусь по трапу, запускайте причальные линии. Не стоит ждать, пока задраят люк. Как только я окажусь наверху – спускайте корабль.

Губы служителя скривились в подобии улыбки.

– Но это опасно.

– Для вас, – отчеканил Никлин. – Этот момент действительно будет очень опасным, но прежде всего для вас. Вы, может, полагаете, я стану возиться с запорами люка и сниму вас с прицела? Так вот, люк будет открыт до тех пор, пока я не почувствую, что нос корабля начал опускаться в Портал. Если движение застопорится хоть на мгновение, я нажму на спуск.

– Если я берусь за дело, то все будет в порядке!

Служитель повернулся к панели управления.

Никлин начал отступать. Он слишком много времени потратил на разговоры, но нужно было убедить служителя, что он не шутит. Краем глаза Джим увидел наблюдавших за ним портовых рабочих. Они стояли неровным кругом на приличном удалении, не осмеливаясь приблизиться. Но к звездолету очень быстро приближались еще тысячи непрошенных желающих принять участие в событиях. Беспорядочный шум, возвещавший об их прибытии, подсказывал Никлину – эти люди мыслят и действуют как толпа, а толпа знает, что она бессмертна. Если кто-то упадет на причальных линиях, "Тара" не взлетит никогда…

– Трап в двух шагах за твоей спиной, – услышал он голос Хепворта.

– Понял.

Никлин ступил на наклонную плоскость и возблагодарил Бога – поверхность трапа была ровная, со специальным покрытием, предотвращающим скольжение. С каждым шагом он все лучше и лучше видел, что происходит вокруг. Казалось, на космопорт накатывает гигантский человеческий вал. Никлин добрался до люка. По-прежнему не опуская бластера, он осторожно ступил на внутренний трап. В то же мгновение корабль пришел в движение, и платформа внешнего трапа начала удаляться.

– Гидравлическая система дверей под давлением, Джим. – Хепворт сидел на корточках перед панелью управления. – Скомандуешь, когда закрывать.

– Необходимо дождаться, пока нос корабля не опустится вниз, – ответил Никлин. – Наш друг в стеклянной будке слишком легко согласился. Он еще не закончил своего дела.

– Но на задраивание люка требуется время. Если мы проскочим через поле диафрагмы, когда люк будет еще открыт…

– Не трогай кнопку, пока я не разрешу! – твердо сказал Никлин, пытаясь за внешней уверенностью скрыть тревогу.

В это мгновение первая волна надвигавшейся со стороны парка толпы обогнула доки. Некоторые побежали к кораблю, яростно размахивая кулаками. Но большая часть бросилась к будке управления причальными линиями.

Где-то внизу раздавался натужный скрип направляющих – их валы перемалывали накопившийся за два года мусор, который в обычных условиях перед запуском тщательно вычищали. Что, если в этом мусоре найдется достаточно крупный кусок металла и движение застопорится?

Никлин затаил дыхание, когда в поле его зрения появилось черное озеро. Значит, корабль уже над Порталом. Люк находится посредине корпуса, так что звездолет вот-вот опустит нос. Сердце стучало словно молот. И вот картинка, которую Никлин видел сквозь прицел, начала поворачиваться.

– Я закрываю, Джим! – крикнул Хепворт.

– Нет! Оставь люк в покое!

– Ждать больше нельзя!

Солнечный мир кренился все больше и больше. Никлин оперся о комингс люка и по-прежнему не отрывал прицела от стеклянной будки управления. Раздался громкий чавкающий звук, и люк начал закрываться.

– Прости, Джим, это было необходимо.

Мир медленно исчезал из поля зрения Никлина. Он увидел, как служитель в будке сделал резкое движение, и в следующее мгновение скрип направляющих прекратился.

– Ублюдок, – выдохнул Никлин.

Нервная система подала команду пальцу на спуске, но тот не шелохнулся. Узкая солнечная щель сжалась до размеров линии и наконец исчезла совсем. Люк закрылся, и тут же сработали автоматические запоры. "Что со мной? – с удивлением подумал Джим. – Этот ублюдок был уже почти мертв, но я сам вернул его к жизни!”

В следующее мгновение ему пришлось ухватился за дверную скобу, чтобы не упасть с трапа, – корабль двигаться! Почти сразу же с невероятным облегчением Джим почувствовал, что тело его стало невесомым.

"Тара" начала свой полет.

Глава 17

Никлин крепко ухватился за поручень и потихоньку привыкал к мысли, что он – Джим Никлин! – стал космическим путешественником. В эту минуту Джим не мог получить информацию о том, что происходит снаружи, но разум подсказывал ему – "Тара", неуклюже протиснувшись через силовую диафрагму Первого Портала, по инерции удаляется от оболочки Орбитсвиля. Корабль медленно кувыркается, создавая пилоту немалые проблемы в управлении и оттягивая момент включения двигателей.

Единственным источником информации были навигационные экраны. Как только Никлин вспомнил о них, у него возникло неодолимое желание немедленно попасть в рубку управления. Происходит событие, на которое стоит взглянуть, а он торчит в шлюзовой камере. Джим оглянулся, выбирая траекторию полета к внутреннему люку, и столкнулся с возмущенным взглядом Скотта Хепворта.

– Этот кусок дерьма остановил механизм, – хрипло сказал Хепворт. – Он почти остановил нас, Джим. Если бы корабль был развернут, мы бы остались там навсегда.

– Он выполнил свой долг и не покинул пост.

– Это ты должен был позаботиться о том, чтобы он не покинул свой пост. Ты должен был расплавить этого ублюдка, Джим!

– Все позади, Скотт. Ты не хочешь пойти взглянуть, что происходит?

Не дожидаясь ответа, Никлин повесил бластер на плечо и оттолкнулся в направлении внутреннего люка шлюзовой камеры. Он напоминал теперь пловца, доверившего свое тело невидимым водам. Джим ухватился за поручень у люка и, очень довольный естественностью этого движения, нырнул в отверстие. Перед ним была широкая лестница, тянувшаяся вдоль всего пассажирского цилиндра.

И лишь тогда Никлин понял, какая кутерьма царит на многочисленных палубах корабля. В момент, когда "Тара" совершила свое неловкое погружение в открытый космос, лестница и трапы, идущие вдоль нее, были забиты людьми. Теперь же, лишенные веса и ориентации в пространстве, они пытались выбраться в более удобное место. Некоторые вцепились в поручни, другие, громко вопя и бессмысленно размахивая руками и ногами, старались ухватиться за что-нибудь. Повсюду плавал багаж незадачливых пассажиров, увеличивая беспорядок. Куда ни кинь взгляд, везде творилось одно и то же. Никлин устремился в носовую часть корабля. Он знал здесь каждую планку, каждое соединение, каждый зажим столь хорошо, что мог определить свое местонахождение по неровностям сварных швов. Никлин преодолел шесть палуб, когда почувствовал слабую гравитацию – включились ионные двигатели "Тары".

На верхних палубах было гораздо спокойнее – они предназначались для членов общины, многие из которых остались в Бичхеде. Приблизившись к третьей палубе, расположенной на два уровня ниже рубки управления, Никлин прямо над своей головой услышал голос Монтейна и остановился. Рядом находился люк, ведущий в шлюзовую камеру отделяемой капсулы. Этот уровень в основном был загроможден оборудованием для капсулы, поэтому здесь имелось лишь два жилых помещения – самого Кори Монтейна и его помощника Воорсангера.

Монтейн и Нибз Аффлек стояли в дверях каюты Воорсангера, крепко ухватившись за дверные скобы, чтобы не улететь при неловком движении. Из каюты доносились лающие звуки. Никлин в первый момент решил, что Воорсангер заболел, но через несколько мгновений понял, что тот плачет. Мысль о том, что этот упрямый сухарь дал волю слезам, показалась Никлину столь же странной, как и все события последнего часа.

– Что случилось? – спросил он Монтейна.

Монтейн повернулся к нему. Лицо его было искажено яростью.

– Это ваших рук дело?

– У меня не было выбора.

– Выбор! Кто вы такой, чтобы говорить здесь о выборе? – Губы Монтейна затряслись от бессильного гнева. – Вы осознаете, что наделали? Десятки семей остались там! Жена Роппа осталась там!

– Это очень печально, – сказал Никлин, – но я абсолютно ничего не… – Мы не можем лететь, – оборвал его Монтейн. – Мы возвращаемся назад. – Назад?! Мы не можем вернуться, Кори, ведь нам едва удалось вырваться.

– Джим прав, – поддержал его Хепворт, поднявшись следом за Никлином. – Вы! – проповедник нацелил на профессора дрожащий перст. – Вы два сапога пара, и вы оба в равной степени ответственны за этот запуск.

– Вам следует успокоиться, Кори, – ровным голосом сказал Никлин. –Если мы вернемся и причалим, то потеряем корабль. Толпа…

– Господь оградит меня от врагов.

Монтейн бросился к лестнице и с поразительной прытью побежал вверх к рубке управления.

Аффлек, взявший, судя по всему, на себя роль охранника, укоряюще взглянул на приятелей и последовал за Монтейном.

– Нам лучше поспешить за ними, – повернулся Никлин к Хепворту.

– Ты не сможешь применить бластер – он пробьет корпус.

– Я и не собираюсь. – Никлину надоели разговоры Хепворта об оружии. –В конце концов, это предприятие задумал Кори Монтейн. Если он решит вернуть корабль назад, никто не вправе его останавливать.

Хепворт фыркнул.

– Именно поэтому его надо образумить.

Никлин начал быстро подниматься вверх. Когда он добрался до палубы управления, Монтейн был уже там и стоял рядом с Меган Флейшер. Женщина-пилот сидела в центральном кресле лицом к основному экрану, на который поступало изображение с кормы корабля. Картина на экране так захватила Никлина, что он забыл обо всем.

Внизу изображения поблескивали медью двигательные цилиндры. Но Никлин не стал задерживаться на этой детали. Большую часть экрана занимал огромный небесно-голубой круг, в центре которого сияло солнце Орбитсвиля. Это был Бичхедский Портал. Остальную часть экрана заполняла кромешная тьма Орбитсвиля.

"Это произошло, это действительно произошло, – Никлин не мог оторвать глаз от экрана, – я в космическом корабле, а мир остался там…" До его сознания начали доходить слова пилота.

– … Надеюсь, вы понимаете, что никакой корабль не сможет сам оторваться от причальных опор, – говорила Меган Флейшер. – Если мы вернемся, то улететь еще раз без разрешения руководства порта не сможем. Пилоту было около пятидесяти лет. Как многие из выдвиженцев Монтейна, она была глубоко религиозна. На ее тонком, с правильными чертами лице нельзя было заметить и следа косметических ухищрений. Хотя никто этого и не требовал, Флейшер предпочитала носить форменный темно-серый костюм почти военного покроя.

– Кори, вы не видели, что творилось на территории порта, когда мы взлетали, – сказал Никлин. – Весь порт…

– Я не спрашиваю вашего мнения, Никлин.

Голос Монтейна стал жестким, взгляд выражал неприкрытую враждебность. – И все-таки я выскажу его, – твердо ответил Джим, отметив, что Монтейн впервые обратился к нему по фамилии. – Возвращение – это безумие. – В конце концов, что вы здесь делаете? Что случилось с великим неверующим? Почему вы не остались в Бичхеде насмехаться и зубоскалить, рассказывая каждому, кто захочет слушать, что Орбитсвиль незыблем и вечен? – Я… – Никлин растерялся под напором и логичностью упреков проповедника.

– Джим прав, – вмешался Хепворт. – Если мы вернемся, то потеряем корабль.

Монтейн повелительным жестом остановил его и повернулся к пилоту:

– Выполняйте мой приказ. Возвращайтесь к Порталу и причаливайте.

Какое-то мгновение казалось, что Флейшер собирается возразить. Но она лишь молча кивнула, повернулась к панели управления и быстро начала нажимать кнопки. Хепворт шагнул к ней, но Аффлек преградил ему путь.

Переполненный самыми противоречивыми чувствами, Никлин вгляделся в сияющий голубизной диск Портала. По его оценкам звездолет находился примерно в пяти километрах от Орбитсвиля. С такого расстояния причальные опоры, надежно закрепленные на границе окна, выглядели как крошечные заусеницы, нарушающие идеальность круга. Никлин попытался представить, что будет твориться рядом с Порталом, когда толпа обнаружит, что "Тара" возвращается, но воображение отказало ему. Человеческое поведение непредсказуемо и в самые лучшие времена, а когда тысячи людей охвачены первобытным ужасом… "Но что бы ни случилось, стрелять я не буду". Рука сама собой скользнула к бластеру и извлекла батарею. Никлин, не отрывая взгляда от экрана, опустил тяжелый цилиндр в карман. Внезапно он осознал, что изображение на экране меняется удивительным и непостижимым образом. Перемена была столь заметна и столь противоречила его мыслям, что он вынужден был несколько секунд вглядываться в экран, прежде чем смог снова поверить своим глазам.

Сверкающий голубой диск сжимался.

В первое мгновение у Никлина возникла мысль, что Флейшер ослушалась-таки Монтейна и включила ионные двигатели на полную мощность, резко увеличив скорость удаления "Тары" от Орбитсвиля. Но потом он сообразил, что это физически невозможно – ни один созданный человеческими руками двигатель не мог придать звездолету такое ускорение. К тому же Джим совсем не ощущал увеличения гравитации. Между тем изображение Портала уменьшалось на глазах. Единственное объяснение было самым невероятным из возможных – экран отображал действительность.

Уменьшался сам Портал!

Все, кто находился в рубке управления, замерли. Менее чем за минуту огромный круг уменьшился до размеров сияющей в бездне космоса голубой планеты, затем крошечного спутника, затем звезды…

Эта звезда несколько мгновений еще мерцала, а затем исчезла.

Ловушка Орбитсвиля захлопнулась.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ …ЭТОТ КРУГ НЕДОСТУПЕН ДЛЯ ЛОГИКИ НАШЕЙ

Глава 18

– Похоже, мы вовремя убрались.

Это произнес Нибз Аффлек, обычно помалкивавший в присутствии начальства. Крайняя банальность его замечания помогла остальным освободиться от душевного и физического паралича.

– Боже, Боже, Боже, – шептал Монтейн, опускаясь на колени с молитвенно сложенными руками. – Не покинь детей своих в час погибели.

– Нужно попытаться наладить радиосвязь, – сказал Хепворт пилоту удивительно твердым и ясным голосом.

Флейшер повернулась в кресле и в упор взглянула на него.

– Зачем?

– Хочу узнать, что с другими порталами. Возможно, то, что мы видели, произошло лишь с Первым Порталом.

Флейшер попыталась улыбнуться.

– Что-то подсказывает мне – это напрасная трата времени. Особенно моего.

– Я сам могу этим заняться. – Хепворт взглянул на соседнее с пилотом кресло.

Никлин отметил, что даже в состоянии крайнего потрясения физик соблюдает установленный на космическом корабле этикет.

– Прошу вас, – Флейшер кивнула и снова повернулась к пульту управления.

Как только Хепворт опустился в кресло с высокой спинкой, Никлин вновь перевел взгляд на основной экран. Экран был затянут однородным, ничем не нарушаемым мраком. Изображение двигательных цилиндров "Тары" исчезло после того, как их перестало освещать солнце Орбитсвиля. Несколько вспомогательных экранов, куда поступало изображение от телекамер, направленных вперед и в стороны от корабля, показывали звездное небо. Но сзади царил непроглядный мрак. Никлин знал, что эта черная пустота лишь кажущаяся – огромная, не отражающая света оболочка Орбитсвиля занимает сейчас половину неба, но его охватило тоскливое чувство покинутости.

Его рассудок находился в столь же неустойчивом состоянии. Как примириться с тем простым фактом, что Кори Монтейн все-таки оказался прав? Орбитсвиль не был вечным и неизменным. Он, Джим Никлин, всегда исходил из того, что это естественное образование, материя, каким-то образом перешедшая в состояние, которое человеческий мозг никогда не сможет постичь. Но теперь Джим столкнулся с доказательством того, что Орбитсвиль имеет искусственное происхождение. И возникали закономерные вопросы – кто создал его и зачем?

Интуиция Никлина, его рассудок, само его существо отвергали сверхъестественное происхождение Орбитсвиля. Но что же тогда?

Когда его мозг отвлекся от проблем, которые он не был способен разрешить, Никлин обнаружил, что существует гораздо более насущный вопрос: что будет дальше? Враждебны ли жизни те силы, которые, как полагал Монтейн, ответственны за происходящее? Жизни не только человеческой – эта идея выглядела столь параноидальной, что даже определение "абсурдная" для нее не годилось – но жизни как форме существования материи? Может быть, солнце внутри оболочки погаснет, и сфера таким образом очистится от биологической накипи на своих внутренних стенках? Может, Большой О начнет сжиматься, как коллапсирующая звезда, пока совсем не исчезнет? Или разлетится на мелкие осколки в результате гигантского взрыва? Апокалиптическое видение того, как оболочка Орбитсвиля разлетается во все стороны, по ассоциации вызвало у Никлина воспоминание о зеленых линиях, появлявшихся во многих местах тремя годами раньше. Силовое поле, сопутствовавшее этим линиям, ослабляло физико-химические связи в стали и бетоне. Не значит ли это, что то же самое может произойти с оболочкой Орбитсвиля?

– Радио молчит, Орбитсвиль наглухо закупорен, наступило время для внесения предложений. – Хепворт повернулся к Никлину. – Что скажешь, Джим? – Мне кажется, у нас попросту нет выбора – мы должны продолжать полет, но… – Тут Никлин взглянул на Монтейна, который все еще беззвучно молился.

– Что но?

– Мы разговариваем так, будто являемся советом директоров, а дело никогда так не обстояло. Только Кори имеет право брать на себя ответственность.

– Джим! О чем ты говоришь? – Толстое лицо физика раздраженно скривилось. – Да ты только взгляни на него! Совершенно ясно, что этот человек не способен и прогулочной лодкой командовать, не то что…

Он осекся и сделал примиряющий жест в сторону надвинувшегося на него Нибза Аффлека.

– Все, что я хочу сказать, монсиньор Джим, – тихо добавил он, наклонившись к Никлину, – это то, что в прошлом я никогда не замечал в вас особой уступчивости по отношению к Папе Кори Первому.

– Знаю, знаю. – От смятения, с которым он никак не мог справиться, у Никлина перехватывало дыхание. – Но несколько минут назад он прямо высказал мне… Мне не следует… Если бы не Кори Монтейн, я бы сейчас… – Все в порядке, Джим. – Монтейн поднялся с колен. Бледное лицо его напоминало неподвижную маску. – Сейчас не время спорить. Многие остались там, но это только моя вина. Я давно получил предупреждение о грядущем судном дне, но…

Бездействовал. И настанет день, когда я отвечу за это пред ликом Господа. Мне остается лишь уповать на то, что я удостоюсь милости предстать перед его ликом.

– А тем временем, – нетерпеливо прервал его Хепворт, – мы устремимся к первому намеченному нами объекту. Вы это имеете в виду?

Монтейн неопределенно пожал плечами.

Хепворт торжествующе кивнул пилоту:

– Теперь очередь за вами, капитан. Хотите ли вы расправить крылья? На мгновение Никлин подумал, что Хепворт вдруг настроился на поэтический лад, но затем понял, что тот имеет в виду электромагнитные ловушки "Тары".

– Почему бы и нет? – ответила Флейшер. – Диспетчеров здесь нет, да и движения никакого. – Она повернулась к пульту.

Никлин зачарованно наблюдал, как пилот перебирает изящными пальцами по чуть наклонной панели, как загораются под ее руками переулки, магистрали, целые города цветных огней. Шла первая стадия подготовки к переходу корабля из эйнштейновского пространства в странное царство артуровской физики.

Для начала Меган Флейшер включила термоядерный реактор и подала питание на ловушки, развернув таким образом невесомые и невидимые крылья "Тары". При нынешней пренебрежимо малой скорости звездолета захватывающее поле служило всего лишь дополнением к ионным двигателям, но его эффективность росла с увеличением скорости корабля.

– Вперед, – сказала Флейшер через несколько секунд и нажала основную клавишу.

Никлин ощутил небольшое, но резкое увеличение собственного веса. Его переполняло изумление – огромное металлическое существо, которому он посвятил три года своей жизни, вдруг из неповоротливой и уродливой гусеницы превратилось в бабочку, расправившую свои крылья и обретшую истинную жизнь.

Флейшер переключила камеры, и на основном экране расцвело звездное поле. Около сотни крупных звезд сияли алмазами на фоне россыпи более мелких драгоценностей. Корабль словно ввинчивался в трехмерную картину космоса. "Я, наверное, был слеп, – подумал Никлин, скользя взглядом по удивительному и прекрасному зрелищу. – Как я мог не понимать, что мы рождены для звезд?”

– Что-то не так, – обыденным голосом произнесла Флейшер. – Что-то здесь не так.

Хепворт тотчас оказался рядом с ней, внимательно оглядывая индикаторы.

– Что вы имеете в виду?

– Я бы не назвала это включение чистым. Захватывающие поля нарастали чуть медленнее, чем надо.

– Процесс длится сотую долю секунды, – Хепворт облегченно вздохнул и раздраженно добавил. – Об этом невозможно судить на глаз.

– Я работаю пилотом более двадцати лет, и я могу судить об этом на глаз, – отрезала Флейшер. – Кроме того, это не единственное, что мне не понравилось, – левое поле в момент раскрытия имело несколько деформированную форму.

– Что с ним?

– Оно выглядело…

Плоским.

Хепворт внимательно посмотрел на сияющую бабочку – график распределения напряженности захватывающего поля.

– На мой взгляд, все просто отлично.

– Сейчас оно выглядит нормальным, – упрямо возразила Флейшер, – но я говорю, что в начальный момент оно было плоским.

– Возможно, виновато поле Орбитсвиля. – Хепворт провел рукой по роскошным волосам пилота. – Я думаю, вы можете смело положиться на меня в вопросах физики вакуума.

Флейшер брезгливо отклонилась.

– Не распускайте рук, Хепворт, иначе я запрещу вам подходить к пульту управления.

– Спокойнее, спокойнее! – добродушно ответил физик и обернулся к Никлину за поддержкой.

Никлин без всякого сочувствия взглянул на Хепворта – в его ушах все еще звучало едкое замечание Зинди по поводу компетентности физика. Недолгое наблюдение за Меган Флейшер убедило его – эта первоклассная пилот-профессионал, всегда точно знает то, о чем говорит. Вполне возможно, мимолетное нарушение захватывающего полян не имело особого значения, как утверждает Хепворт, но действительно ли он настолько хорошо знает двигатели звездолетов или больше строит из себя знатока? Монтейн в своем стремлении к экономии слишком во многом доверился ему…

– О чем ты думаешь, Джим? – От добродушия Хепворта не осталось и следа, на лице появилась неприятная настороженность.

Никлин вспомнил, в каких случаях Скотт Хепворт становится агрессивным и даже способным применить силу, – когда кто-либо высказывает сомнения в его научных или технических познаниях. За прошедшие три года Никлин не раз наблюдал подобные вспышки гнева.

– Я о многом думаю, Скотт. – Он взглянул на экраны. – Все это несколько обескураживает.

Хепворт нетерпеливо мотнул головой.

– Ты смотришь так, словно обнаружил в своем супе что-то крайне непривлекательное. Может быть, ты думаешь, я не разбираюсь в том, о чем идет речь?

– Ты нервничаешь, Скотт, наверное, так же, как и я, – примиряюще ответил Никлин. – Ты прекрасно знаешь, что я считаю тебя величайшим из ныне здравствующих специалистов по каким угодно вопросам.

– Мне не нравится твой снисходительный тон, ты, провинциальный… –Хепворт замолчал, удивленно глядя на лестницу.

Там стоял бородатый молодой человек в синей форме портового охранника. Он мгновение смотрел на собравшихся у пульта управления, затем взмахнул рукой и исчез.

– Здесь просто проходный двор, – раздраженно заметила Флейшер. – Я не могу позволить, чтобы люди сновали туда-сюда, когда им заблагорассудится. – Совершенно верно! – Монтейн, похоже, обрадовавшись возможности решить хоть что-нибудь, пришел в себя. Он повернулся к Аффлеку. – Я хочу, чтобы вы с Герлом попеременно дежурили на нижней палубе. Не пропускайте никого, кроме присутствующих здесь, без моего разрешения.

– Хорошо, Кори.

Безмерно обрадованный Аффлек бросился исполнять поручение патрона.

Монтейн навернулся к Никлину, на губах его играла сухая улыбка.

– Джим, поскольку вы решили почтить нас в этом полете своим присутствием, я надеюсь, вы не станете даром есть свой хлеб. Немедленно начинайте обход палуб и выясните, кто из посторонних проник на борт. Составьте список этих лиц и принесите мне. Я решу, где их разместить.

– Хорошо, Кори.

– И передайте им, что я желаю поговорить с каждым в отдельности сразу же, как только у меня появится свободная минута.

– Слушаюсь и повинуюсь!

Горячий душ принес такое наслаждение, какого Джим давно уже не испытывал.

Новоявленный путешественник проспал почти семь часов, во время которых его лишь изредка беспокоили сны, в которых он куда-то падал. Никлин очнулся, испытывая два сильнейших чувства – голод и жгучее желание вымыться. Мысль о завтраке представлялась очень соблазнительной, но Джим резонно решил, что еда принесет гораздо больше удовольствия, если он примется за нее после хорошего душа.

Никлин спустился вниз, на двадцать четвертую палубу, где находились прачечная и душевые. Горячая вода подавалась из расположенных рядом двигательных цилиндров. Никлин выстирал белье, оставил его в сушилке, а сам отправился в душевую кабинку.

Наступила благословенная минута, когда он мог пассивно и бездумно отдаться тугим, обжигающим струям воды. Блаженствуя под ними, Джим внезапно осознал, что в самое ближайшее время у него возникнут проблемы с одеждой – ведь полет продлится немало месяцев. Многие из тех, кто оказался на борту "Тары" не имели ничего, кроме того, что на них было надето в момент старта.

Никлин улыбнулся, представив Монтейна в подобной ситуации. В мире идеальных христиан богатые должны с готовностью поделиться своим добром с обездоленными, но Джим как истинный циник, подозревал, что в реальности все окажется совсем иначе.

К счастью, сам Кори Монтейн был избавлен от проблем, действительно отделяющих имущих от неимущих. Запасы консервированных продуктов уже в течение нескольких недель доставлялись на борт, а некоторый их недостаток полностью компенсировался тем, что на борту "Тары" находилась лишь половина от запланированного числа пассажиров.

Переселенцев, оплативших билет до Нового Эдема, насчитывалось шестьдесят, из членов общины лишь двадцать пять человек сумели в этот ужасный час попасть на борт Ковчега; остальные в этот момент либо находились в отпуске, либо выполняли какие-нибудь поручения Монтейна. Произведенный Никлином осмотр всех палуб выявил, что кроме семьи Уайтов на борту корабля находятся три портовых охранника, а также группа из семи мужчин и женщин, которые оказались вблизи корабля в момент старта.

В итоге на борту насчитывалось сто восемь человек. Эта цифра означала, что "Тара" в случае необходимости может находиться в полете не менее двух лет. Никлин решительно отогнал все мысли о том, что их ждет по истечении этого срока, если подходящий мир не будет найден. Его и раньше тревожило будущее переселенцев, особенно судьба детей, но он утешался мыслью, что как бы далеко ни улетел корабль, всегда есть возможность вернуться в исходную точку. Странная математика сверхсветового полета делала все объекты во Вселенной приблизительно равноудаленными и в равной степени доступными – но какой смысл было возвращаться назад теперь, когда все двери за ними захлопнулись.

Пока его тело благодарно принимало горячие струи, мозг Никлина посетила еще одна беспокойная мысль. Что, если все происшествия последнего времени – лишь переходные процессы, временное явление, возникающее в тот момент, когда порталы должны захлопнуться? Это было бы злой насмешкой судьбы, лучшей из проделок Великого Шутника. Если дело обстоит именно так, то жизнь в таких местах как Оринджфилд, вероятно, уже, вернулась в свое обычное сонное состояние. В "Оринджфилдском Обозревателе", наверное, готовят занимательные передовицы о любопытных происшествиях в столице; парочки все также чинно прогуливаются по переулку Четырех Лошадей; как обычно распахнуты в ожидании редких гостей двери отеля "Виктория"; кафе-мороженое мистера Чикли все также залито ярким светом неоновых ламп. Пройдет несколько лет, и сам факт существования порталов сотрется из памяти большинства людей, и никто не вспомнит, как корабль-призрак скользнул в черную пустоту, находящуюся непосредственно под их ногами, за тонкой непроницаемой оболочкой Орбитсвиля. Воображение так живо и правдоподобно нарисовало эту картину, что Никлину стало вдруг очень неуютно. Он поспешно выбрался из душа и лихорадочно начал растираться полотенцем. Кроме него в душевой в этот момент находился лишь Лэн Хуэртас, который, как обычно, проигнорировал присутствие Никлина. Джим молча оделся, провел эпилятором по подбородку и вышел.

Поднимаясь по лестнице, он заметил, что затрачивает гораздо меньше усилий, чем обычно. Перед тем, как он лег спать, именно в тот час, который Никлин условно окрестил "вечером", ускорение корабля составляло примерно 0,5 "g". Теперь же оно, похоже, уменьшилось, хотя Никлин и не смог бы сказать, составляет ли оно половину, треть или четверть от нормального. Означает ли такое изменение ускорения то, что генераторы захватывающих полей действительно неисправны? Или корабль просто попал в область, бедную межзвездной пылью?

Донесшийся из столовой (или трапезной, как именовал ее Монтейн) аромат свежего кофе мгновенно отвлек Никлина от раздумий на эту тему. Ужасающий повар Карлос Кемпсон остался в Бичхеде и он с некоторым стыдом поймал себя на том, что искренне радуется этому счастливому факту. Один из переселенцев, профессиональный кулинар, вызвался взять на себя стряпню, скрасив тем самым перспективу долгого путешествия.

На тех уровнях, которые Никлин уже миновал, царило относительное спокойствие. Пассажиров попросили оставаться в своих каютах до 9:00 по корабельному времени. Несколько ребятишек играли на площадке, куда выходили двери четырех кают. Обычно жизнерадостные и весьма шумные, сейчас они были молчаливы и хмуры – суровость пластикового интерьера и искусственный свет неоновых ламп еще не стали для них привычной средой обитания.

На десятой палубе Никлин услышал знакомый голос. Он оглянулся – в дверях каюты стояла Зинди Уайт. Она разговаривала с девочкой-подростком, поселившейся, по всей видимости, в соседней каюте. Никлин приветственно поднял руку, но прежде, чем он успел что-нибудь сказать, Зинди скрылась в своей каюте. На лице ее собеседницы появилось недоуменное и обиженное выражение.

Добравшись до столовой, Джим обнаружил там несколько членов общины, в том числе Дани Фартинг и Герла Кингсли, сидевших за одним из длинных столов. Увидев Никлина, Кингсли скривил свое лицо в жутковато-гротескной улыбке, остальные же демонстративно проигнорировали его появление. Прием был обычный, Никлин давно уже привык к такому отношению, даже получал от него какое-то извращенное удовлетворение. В таких случаях он обычно протискивался в самую гущу и вклинивался в разговор, но на этот раз мощь молчаливого неприятия одержала над ним победу.

Никлин взял в автомате порцию кофе и сел за отдельный стол. "Что-то происходит со мной, – отстраненно думал Джим, глотая горячий кофе, – и началось это со вчерашнего утра, когда Зинди убежала от меня".

Подобно пьянице, пытающемуся восстановить события вчерашней попойки, Джим вспоминал встречу с Зинди, шаг за шагом, детально анализируя каждую мелочь. Его глазам предстал незнакомец… Незнакомец, внешне как две капли воды похожий на него, Джима Никлина. Незнакомец, являющийся Джимом Никлином…

Для всех остальных. Как зачарованный, он с ужасом и страхом наблюдал, как захватчик, овладевший его телом, творит свое черное дело, притворяясь живым, хотя в нем давным-давно погасла та главная искра, что делает человека человеком. Наблюдать за встречей этого чужака с Зинди Уайт было тяжело и больно. Никлин с горечью признал, что он сам и этот уродливый незнакомец – одно и то же лицо, что они едины и вместе несут ответственность за содеянное.

"Я был мертв! Я был ходячим трупом… Зинди явилась из того благословенного времени, которое я утратил… Она напомнила мне обо всем хорошем и чистом, чего я лишился, а я…

Как я отплатил ей за это напоминание?”

Никлин почувствовал, как кровь приливает к лицу. Кофе стыл в чашке, рука замерла не донеся его до рта. Через какое-то время Джим почувствовал на себе чей-то взгляд. Из-за соседнего стола на него задумчиво смотрела Дани. Он улыбнулся, словно только что вспомнил о чем-то очень важном, поспешно вскочил и вышел из столовой.

На тесной площадке у лестницы Никлин на мгновение замер, затем направился к рубке управления. Добравшись до третьей палубы, которую легко было узнать по люку капсулы, Джим взглянул на двери кают Монтейна и Воорсангера. Красные лампочки свидетельствовали о том, что каюты заперты изнутри. По всей видимости, оба еще спали – один в обществе своей давно почившей жены, другой, лишенный общества своей живой жены. "Характерный штрих, о, Газообразное Позвоночное".

На второй палубе, где располагалась каюта пилота, Никлин обнаружил Нибза Аффлека, охранявшего путь наверх. Когда он проходил мимо, Аффлек едва заметно кивнул. Войдя в рубку, Никлин обнаружил там Хепворта и Флейшер. Они сидели в креслах перед основным экраном, куда вновь подавалось изображение с хвостовой камеры, но теперь экран заполняла вовсе не кромешная тьма.

Корабль ускорялся уже в течение пятнадцати часов, так что камера охватывала гораздо большую область Орбитсвиля; картина изменилась самым кардинальным образом. Весь экран заполняли светящиеся зеленые линии, образуя сложные кривые, напоминающие переплетения причудливых цветов. Орбитсвиль походил на работу художника, решившего покрыть гигантскую поверхность ярко светящимися неоновыми трубками. На вспомогательных экранах эти яркие нити тянулись во всех направлениях, образуя облако холодного зеленого сияния.

– Каково зрелище, а, Джим?

Хепворт повернулся вместе с креслом и взглянул на Никлина. Он выглядел изможденным и усталым – похоже, так и не ложился спать. Вчерашней враждебности как не бывало.

– Никогда не видел ничего подобного, – ответил Джим, радуясь тому, что добродушный физик не способен таить неприязнь. Приятно сознавать, что не все отшатнулись от тебя.

– Да, старушка решила показать нам напоследок роскошное представление.

Хепворт извлек из бокового кармана куртки серебристую фляжку и протянул Никлину:

– Хочешь выпить?

Никлин взглянул на Меган Флейшер, та спала глубоким сном, хотя и сидела абсолютно прямо.

– Нет, спасибо.

– Смотри, больше не попробуешь, Джим. У меня не осталось ни одной бутылки. Когда закончится эта, мы усядемся на строжайшую диету из какао, морковного сока и прочей дряни. – Гримаса отвращения мелькнула на толстом лице Хепворта. – Боже! Возможно, мне даже придется хлебать этот чертов чай!

Никлин усмехнулся и протянул руку за фляжкой. Неразбавленный теплый джин – какая мерзость! – но это знак дружбы, а именно в дружбе он сейчас так нуждался.

"Знак дружбы, – Никлин глотнул теплую противную жидкость. – Несколько лет нас было двое, только двое. Пара атеистов, пара циников. Пара последователей Газообразного Позвоночного, подкидывающего монетку случая в окружении благочестивых святош. Но именно мы возродили этот корабль. Именно мы".

– Садись, – хлопнул по соседнему креслу Хепворт. – Ее милость сейчас не станет возражать.

– Хорошо. – Никлин сел рядом с приятелем и вернул ему фляжку.

Он вновь уставился на фантастический узор, сияющий на основном экране.

– Что, по-твоему, произошло там?

Хепворт глотнул джина и пожал плечами.

– Если хочешь знать мое мнение, это еще не конец. Нутром чую, Джим. Это совершенно ненаучно, я знаю, но я нутром чую, что все только начинается.

– Я понимаю, что тыимеешь в виду. – Никлин не мог оторвать взгляда от экрана. – Эти линии должны быть очень яркими, если мы видим их с такого расстояния. Я хочу сказать… Как далеко мы удалились от Орбитсвиля?

– Недавно прошли двухмиллионную отметку.

– Никогда не думал, что со мной может произойти что-то подобное. Джеймс Никлин – космический путешественник!

Надеясь, что наконец-то разговор перешел к предмету, допускающему естественное объяснение, он попытался разобраться, почему от названной Хепвортом цифры у него по спине пробежал неприятный холодок. Пятнадцать часов лету с ускорением, скажем, 0.5 "g" составят… Способность к умственной деятельности, казалось, покинула Джима, когда он осознал, что к настоящему моменту на звездолете должна установиться нормальная сила тяжести, так как с ростом скорости двигатели начинают работать все более эффективно, обеспечивая все больший захват реактивной массы. Но сейчас ускорение, согласно его внутренним ощущениям, составляло треть или даже четверть от нормального. А пока он спал, ускорение могло колебаться, от чего ему и снились бесконечные падения в пустоту.

– Смотри, не перегрей мозги, – дружески заметил Хепворт и снова протянул фляжку Никлину – верный признак, что он не собирается спорить. –При нормальных условиях мы находились бы сейчас гораздо дальше.

– Я…

Не решался спросить тебя об этом.

– Я понял. Что-то ты стал слишком тактичным. – Хепворт недоуменно вздернул брови. – Никогда прежде не замечал за тобой особой дипломатичности. Что случилось, Джим, ты случаем не заболел?

Никлин вымученно улыбнулся.

– Решил взять выходной. Так что ты говоришь о двигателях?

– О двигателях? Ничего! Ни слова! Ни звука! Ни писка! Двигатели в отличном состоянии.

– Но ведь ты сказал…

– Я сказал, что при нормальных условиях корабль преодолел бы гораздо большее расстояние.

– Так что же неисправно?

– Само пространство неисправно. – Хепворт был совершенно спокоен. –Ты должен помнить – мы теперь находимся во Вселенной, состоящей из антиматерии. В Антивселенной, Джим. Многое теперь иначе. И скоро я смогу сказать, что именно иначе. Перемены, скорее всего, касаются плотности и распределения межзвездной пыли, но, может быть, и чего-нибудь более существенного. Если есть отличия в ядерных взаимодействиях, как в случае с кобальтом-60, то могут измениться и какие-то характеристики корабля. Например, наше захватывающее поле может оказаться частично проницаемым для античастиц. Говорю тебе, Джим, – перед нами открываются целые области неисследованного.

Никлин глотнул теплого джина.

"Я полностью доверюсь этому человеку, – он постарался не скривиться, когда алкоголь обжег ему горло, – я приму все, что он скажет. Я целиком поверю в него, потому что никто, даже Великий Шутник, не отправит сотню человеческих душ в путешествие на корабле, который не способен летать".

Он снова падал во сне.

В одном из снов корабль находился на орбите зеленой планеты. На планете не было видно ни облаков, ни океанов, ни полярных льдов. Меган Флейшер призналась Джиму, что не умеет управлять капсулой. И он заменил ее. Никлину снилось – он сидит в кресле пилота. Небольшой аппарат нырнул, швыряемый из стороны в сторону, в направлении ярко-зеленой елочной игрушки. Джим взглянул на пульт управления, и ужас объял его, ибо он понял, что все эти рукоятки и индикаторы лишены для него всякого смысла. Он ничего не понимал в летном деле, абсолютно ничего! Какая безумная сила заставила его решить, что он справится с любым летательным аппаратом? Ядовито-зеленая поверхность опрокинулась, увеличиваясь в размерах и вращаясь перед глазами Джима. Теперь он видел, что это болото, булькающее, колеблющееся, зловонное болото. Оно неслось ему навстречу со скоростью, во много раз превышающей скорость звука.

И ему ничего не оставалось, как приготовиться к смерти…

Наступило утро второго дня полета. Проснувшись, Никлин пришел к выводу, что выжить в длительном путешествии и сохранить здравый рассудок можно, лишь занявшись чем-нибудь полезным. Выработанная за последние годы привычка к напряженному труду поддерживала его весь утомительный год, пока "Тара" метр за метром преодолевала путь от Альтамуры до Бичхеда. Этот опыт мог пригодиться ему и сейчас.

– Ты можешь довериться работе, – громко произнес Никлин в пустоту комнаты. – Работа не изменит тебе и не предаст тебя. Работа никогда не подведет тебя.

Никлин знал, что есть занятие как раз для него, для его способностей и знаний. Джок Крейг, имевший репутацию мастера на все руки, был выдвинут Монтейном по соображениям, ведомым лишь одному проповеднику, на должность "ответственного за техническое состояние". В его обязанность входил ремонт всевозможных устройств, от выключателей до вентиляторов, но Крейг оказался среди оставшихся на Орбитсвиле, так что вакансия была свободна.

Насколько Никлин знал, за первые часы полета ничего не сломалось, но, тем не менее, имелась работа, требовавшая незамедлительного внимания. Трап, проходивший по всем палубам корабля, являлся жизненно необходимым элементом, когда корабль находился в наземном доке и лежал на боку. Теперь же он лишь мешал передвижению по единственной продольной лестнице, и его необходимо было убрать как можно скорее.

Примерно через час Никлин разыскал Монтейна и предложил себя в качестве ответственного за техническое состояние.

Трап частично состоял из металлических листов, частично из обычных досок. Никлин начал работу сверху, снимая секции, разрезая их на куски и складывая в пустую каюту на пятой палубе. После освобождения от трапа очередной палубы он проверял, насколько легко открывается пожарный люк. В работе ему помогала малая гравитация, но зато очень мешали многочисленные пассажиры, так и снующие по лестнице. Потратив день на то, чтобы приспособиться к окружающей обстановке и привыкнуть к мысли, что они находятся теперь в открытом космосе, переселенцы начали обустраивать свой быт в расчете на многомесячный полет.

Находясь на лестнице, Никлин мог видеть все, что происходило на палубах. Сквозь лестничные пролеты он наблюдал, как люди мельтешат между двумя уровнями, предназначенными для общественного пользования – столовой и душевой, оживленно беседуют, толпятся на площадках у кают; всюду он видел детей, осваивавших новый мир, родители непрерывно отчитывали своих расшалившихся отпрысков – жизнь шла своим чередом.

Хотя непрерывное движение по лестнице и доставляло Никлину большие неудобства, он был рад наблюдать за столь вескими доказательствами неукротимости человеческого духа. Многие переселенцы приветливо заговаривали с ним, некоторые, более осведомленные о его роли в отправке корабля, останавливались и начинали горячо благодарить. Эти мужчины и женщины явно лучше представляли себе реальную ситуацию, чем ожидал Никлин. Мысль, что они окажутся способными организовать жизнеспособную колонию в новом мире, постепенно перестала казаться ему такой уж нелепой.

Два раза мимо проскальзывала Зинди. Не находя в себе мужества встретиться с ней взглядом, Джим отходил подальше от лестницы и отворачивался, делая вид, что не замечает девушку. В первый раз он еще надеялся, что она сама заговорит с ним, но этого не произошло.

"Вот так, – мрачно сказал он себе, – если использовать одно из лучших клише Кори: что посеешь, то и пожнешь".

Разборка трапа не требовала никакого умственного напряжения, но Никлин постарался полностью сосредоточиться на работе, надеясь, что тяжелый физический труд принесет облегчение. Выкинув из своей личной вселенной все, кроме болтов, скоб и канатов, он испытал тупое удивление, когда увидел, что с верхней палубы ему нетерпеливо машет рукой Нибз Аффлек.

Убедившись, что в его отсутствие никто не поломает себе ноги, Джим поднялся на палубу управления, гадая по дороге, зачем он мог понадобиться. Никлин знал, что Меган Флейшер очень беспокоится по поводу слишком малого ускорения, проводя время в бесконечных спорах на эту тему с Хепвортом, но сам он в этом ничего не понимал. Может Монтейн, озабоченный мелочами корабельной жизни, решил обсудить с ним освещение звездолета или график дежурств на кухне? Или…

Может…

Орбитсвиль!

Неожиданное предчувствие уступило место цепенящей уверенности в тот момент, когда он переступил порог рубки управления.

Несмотря на увеличенный масштаб изображения, экран сейчас показывал гораздо большую часть Орбитсвиля. В результате было видно, что узор зеленых линий еще более замысловат, чем можно было предположить. На равные расстояния друг от друга отстояли клубки зеленых линий, откуда, подобно лепесткам цветов, исходили побеги переплетающихся кривых. Свечение было столь ярким, что начинали болеть глаза. Усилилась не только яркость, изображение теперь пульсировало с частотой примерно один раз в секунду. С каждой вспышкой ослепительный свет заливал рубку управления, фиксируя застывшие в креслах фигуры.

– Взгляни на это, Джим, – сказал Хепворт, не поворачивая головы. –Что-то должно произойти.

Никлин встал за креслом физика.

– Когда начались пульсации?

– Пару минут назад, и их частота растет.

Пульсации превратились в слепящее неистовство, промежутки между вспышками уже почти не фиксировались глазом. И вот экран залило равномерное, невыносимо яркое зеленое сияние.

Прошла секунда, вторая, третья…

"Скотт оказался прав. – Никлин почувствовал, как от мрачного предчувствия у него ослабели колени. – Что-то должно произойти".

Вдруг фантастический огненно-зеленый узор исчез. Его место заняла совсем другая картина.

Весь экран заполнили сине-голубые полумесяцы. Ряд за рядом, слой за слоем. Самые большие располагались в центре экрана, на краях они превращались в точечные бусины. Чем дальше от центра экрана, тем больше было полумесяцев и тем меньше их размеры. В целом они образовывали концентрические сферы, вложенные одна в другую, а в центре располагалось маленькое желтое солнце.

Никлин сосредоточил внимание на одном из самых крупных шаров. Не успели еще его глаза как следует сосредоточиться на удивительном образовании, как он уже понял: голубые и зеленые пятна на шаре – это океаны и континенты. Внутренний голос настойчиво твердил ему – они стали свидетелями рождения новых планет.

Орбитсвиль, площадь которого в миллионы раз превышала площадь Земли, сам стал миллионами планет.

Глава 19

Несколько минут в рубке управления стояла абсолютная тишина. А процесс на экране продолжался.

Не в силах оторвать взгляд от невероятного зрелища, Никлин на ощупь обогнул соседнее с Хепвортом кресло и сел. По мере того, как его глаза постепенно привыкали к яркому свечению, он начинал различать детали и подробности удивительной картины, узнавая отдельные ее элементы.

Теперь он видел, что солнце окружает вовсе не чернота космоса. Многочисленные слои планет на переднем плане не позволили ему разглядеть сразу, что солнце находится в центре голубого диска. По поверхности диска двигались муаровые узоры более бледного оттенка, и, несмотря на совершенно чуждую для человеческого глаза природу всей этой картины, диск казался до боли знакомым.

– Это небо, – выдохнул Никлин. – Я хочу сказать… Мы смотрим внутрь Орбитсвиля.

– Ты прав. – Голос Хепворта звучал бесстрастно и холодно. Ученый в нем оттеснил человека. – Любуйся этой картиной, мой мальчик, пока есть такая возможность. В твоем распоряжении чуть больше восемнадцати минут. Затем все, что ты видишь, исчезнет.

– Восемнадцать минут? – Парадоксальность этой цифры ужаснула Никлина. – Откуда ты знаешь?

– По всей видимости, оболочка Орбитсвиля превратилась в небольшие сферы, каждая размером со среднюю планету. – Хепворт взглянул на остальных. – Вы согласны? Никто не станет утверждать, что все это лишь оптический обман?

Флейшер кивнула. Монтейн и Воорсангер, во все глаза глядевшие на экран, казалось, ничего не расслышали.

– Я полагаю, можно допустить, что превращение произошло со всей оболочкой, – продолжал Хепворт ровным голосом. – Во всяком случае, мне это кажется наиболее вероятным. Вся оболочка разрушилась в одно мгновение и в одно же мгновение превратилась в небольшие сферы, но для нас все это выглядит не так, ибо Орбитсвиль имел в диаметре восемнадцать световых минут. Для нас превращение происходит последовательно…

Никлин перестал вслушиваться в слова Хепворта, когда понял, что тот хочет сказать. Как зачарованный, он смотрел на экран, где увеличивался в размерах голубой диск – его край, казалось, растворялся в состоящем из планет тумане. Диск с причудливым узором из дневных и ночных полос представлял собой залитую солнцем внутреннюю часть Орбитсвиля – Орбитсвиля, которого больше не существовало. Никлин знал, что видит лишь оптический призрак того, что произошло еще тогда, когда он сам возился с трапом на нижних палубах.

Впервые в жизни Никлин осознал истинный масштаб Орбитсвиля. Огромная сфера уже окончила свое существование, но благодаря своим гигантским размерам, все еще цеплялась за свой образ, со скоростью светового луча неохотно отдавая его во власть небытия.

"Вот я превращаюсь в новое и странное…" – продекламировал про себя Никлин.

Узорчатый голубой диск заполнил весь экран. Флейшер тронула панель телекамер, убрав увеличение и расширив в десять раз поле зрения. Диск продолжал расти, выплевывая в серебристый туман миллионы новых миров. Скорость роста замедлялась по мере приближения размеров диска к размерам оболочки. Свет по-прежнему создавал изображение обреченного Орбитсвиля, уничтожая его для зрителей со скоростью 300.000 километров в секунду. Но теперь процесс происходил преимущественно параллельно оси зрения, а поперечное изменение почти прекратилось.

Более минуты длилось это почти статическое состояние, затем лазурный диск начал сжиматься.

Его уменьшение поначалу было едва заметно, но в полном соответствии с законами сферической геометрии, скорость уменьшения все нарастала, нарастала, нарастала… Голубой диск катастрофически исчезал, словно выкипая в марево планет. Последняя безмолвная вспышка, и он исчез в солнечном сиянии.

Солнце осталось, ничуть не изменившись, в центре сферического облака новорожденных миров.

Никлин застыл в кресле, едва дыша и не отрывая взгляда от неправдоподобно прекрасной картины, воцарившейся на основном экране. В голове у него звенело. Он чувствовал себя опустошенным, подвергшимся насильственному очищению и получившим уникальную привилегию лицезреть процесс сотворения мира. Он понимал, что нужно сказать хоть что-нибудь, разорвать круг молчания, но не мог найти слов.

– Зрение у меня уже совсем не то, что прежде, – брюзгливо произнес Хепворт, – но это планеты, не так ли?

Никлин кивнул, прилагая все усилия, чтобы вернуть к жизни голосовые связки.

– Мне тоже кажется, что это планеты.

Монтейн издал хриплый всхлип:

– Это не планеты! Это все дьявольские штучки! Это ложь! Это обман зрения!

– Я полагал, что мы уже обсудили эту идею, – терпеливо сказал Хепворт. – Только что мы стали свидетелями рождения миллионов планет из оболочки Орбитсвиля. Сейчас главный вопрос состоит в том, есть ли на них кто-нибудь живой.

– Они все мертвы! – выкрикнул Монтейн. – Мертвы!

Никлин, полагавший, что уже потерял всякую способность к удивлению, еще раз поразился силе воображения Хепворта.

– Как? После всего того, что мы видели, там кто-то мог остаться живой?

– Не спрашивайте меня как, – ответил физик. – Я не думаю, что мы когда-либо сумеем понять происшедшее. Но мне кажется, – и не ждите от меня никаких объяснений, – мне кажется, что все случившееся не имело бы никакого смысла, если бы жизнь там не сохранилась. Неужели вам это непонятно?

– Я хочу понять это. Я очень хочу понять именно это.

– Какое максимальное увеличение вы можете сделать? – Хепворт повернулся к Флейшер. – Сто?

Она молча кивнула, и ее пальцы стремительно забегали по панели телекамер. В центре экрана появился красный кружок. Он медленно перемещался, пока не захватил одно из сине-зеленых пятен. Затем круг начал расти, вытесняя все остальное за пределы экрана и увеличивая внутренний объект. Быстро стало понятно, что находящийся внутри красного круга объект представляет собой черный диск, окруженный тонким светящимся ореолом.

– Планета находится почти на одной прямой с солнцем, – заметил Хепворт. – Мы смотрим на ее темную сторону, но окружающий ее нимб, указывает на очень важную вещь – у планеты есть атмосфера. Это доказывает, во всяком случае для меня, что тот, кто разрушил Орбитсвиль, действовал в наших интересах, кем бы он ни был.

– Вы глупец, – прошептал Монтейн. – Дьявол – наш враг.

– Сместитесь немного в сторону, – попросил Хепворт пилота.

Красный круг сжался до начальных размеров, сдвинулся влево и захватил еще одно световое пятно. Процесс увеличения начался заново, на этот раз цель превратилась в яркий полумесяц, на котором безошибочно можно было различить под причудливым узором облаков зеленые и синие пятна.

– Вот видите, – торжествующе заметил Хепворт. – Превосходный кусок Орбитсвиля, завернутый в другую упаковку.

Сознание Никлина совершило головокружительный скачок.

– Мы сможем разглядеть города?

– Возможно. Но ведь их надо еще обнаружить. – Хепворт обвел рукой ярко-красный круг масштабной мишени. – Какова была площадь Орбитсвиля по сравнению с Землей? В 650 миллионов раз больше. Если ни одна часть оболочки не исчезла, то теперь существует приблизительно 650 миллионов планет, и разыскать на них горстку городов очень трудно.

– Я включу радиомаяк, – сказала Флейшер. – Прошло слишком мало времени, чтобы…

– Остановитесь! – закричал Монтейн. Его трясущееся лицо заливала смертельная бледность. – Я не желаю слушать этой…

Этого богохульства.

– Мы обсуждаем научную проблему, Кори! – Голос Хепворта был полон доброжелательной снисходительности. – Рано или поздно, но вам придется считаться с фактами.

– Факты! Я предоставлю вам факты! Это ненастоящие миры! Лишь Господь может творить истинные миры. Нет никаких городов. Все души, все до единой, оставшиеся там, потребовало к себе Всемирное Зло. Они мертвы! Они все мертвы!

Воорсангер заерзал в своем кресле.

– Погодите, Кори. Я вот что хотел бы узнать…

– Устами этого человека говорит сам Дьявол. – Голос проповедника сорвался на визг. – Я предупреждаю вас, Ропп, если вы станете слушать этого человека, вы погубите свою бессмертную душу.

– Но если все-таки существует шанс, что моя жена жива! – Воорсангер замолчал. Виду него был одновременно пристыженный и упрямый. Он заговорил снова, старательно избегая взгляда Монтейна. – Если существует хоть малейший шанс, что Грета жива…

И что все остальные живы…

Разве не наш святой и человеческий долг вернуться и попытаться разыскать их?

– Но вы же видели, что произошло! – завизжал Монтейн. – Как вы смеете даже…

Он внезапно замолчал и начал шарить одной рукой по груди, другой, по-змеиному изогнувшись, ощупывал спину, словно пытался найти пронзившее его невидимое лезвие. Язык вывалился изо рта, кончик его отвратительно подрагивал, по подбородку потекла слюна. Аффлек, до того неподвижно стоявший у входа в рубку, бросился к проповеднику и бережно усадил его в кресло.

– Смотрите, что вы наделали! – проревел он, свирепо взглянув на Воорсангера и Хепворта. – Если Кори умрет…

– Я не собираюсь умирать, Нибз, все в порядке. – Монтейн сделал несколько глубоких вдохов и неожиданно для всех слабо улыбнулся. – Не о чем беспокоиться.

– Кори, вам нужно прилечь.

Монтейн тронул Аффлека за руку.

– Я лучше посижу, мой добрый друг. Сейчас все будет в порядке, вот увидите.

Аффлек неуверенно кивнул и вернулся на свой пост у лестницы.

– Я должен извиниться за эту слабость. – Несмотря на недавнюю истерику, голос Монтейна звучал спокойно и уверенно. – Я обвинил Скотта в богохульстве, хотя именно я был истинным богохульником. Я вообразил, что являюсь рупором божественного гнева, но Господь напомнил мне, что гордыня – смертный грех.

"Все те же штампы, – с некоторой тревогой подумал Никлин, на мгновение забыв о невероятности всего происходящего, – но произносит их, похоже, совсем другой человек".

– С нами летит доктор Хардинг, – нерешительно сказал Воорсангер. – Я думаю, что следует попросить его подняться сюда и…

– Спасибо, Ропп, но уверяю тебя, мне не требуется медицинская помощь. – Монтейн взглянул на Хепворта. – Продолжайте, Скотт. Я хочу услышать, что думает ученый о происках дьявола.

– Мои заключения достаточно умозрительны. – Хепворт явно сомневался, какой эффект окажут его слова на состояние Монтейна.

– Не скромничайте! Вы выполняете достойную работу – устанавливаете научные законы, которым подчиняются и Бог, и дьявол. Продолжайте, Скотт, мне действительно интересно.

Такое поведение столь не вязалось с обычной непримиримостью проповедника, что Никлин забеспокоился еще сильнее. "Кори, ты ли это? Или среди нас появился незнакомец?”

– Хорошо, давайте попытаемся, по возможности, сохранять разум и спокойствие, – негромко заговорил Хепворт. Похоже, он также был обеспокоен душевным состоянием Монтейна. – Кори полагает, что Орбитсвиль разрушен…

Гм…

Дьяволом с единственной целью – уничтожить род человеческий. Назовем это предположение Гипотезой Зла. Я с ней не согласен и придерживаюсь совсем иной точки зрения – Гипотезы Добра. Я почти не сомневаюсь, что наблюдаемые нами на экранах сферы, все до единой, все 650 миллионов –вовсе не "настоящие" планеты в обычном астрофизическом смысле. Я полагаю, это пустотелые образования, такие же, как и сам Орбитсвиль.

– Далее, – продолжал Хепворт. – Из моей Гипотезы Добра следует, что эти искусственные планеты столь же долговечны, как и "настоящие", а может, даже и в большей степени. Есть также основания полагать, что эти планеты –идеальное пристанище для разумной жизни. Здесь, если хотите, все приспособлено к нашим нуждам, все, как по заказу.

Никлин попытался понять логику Хепворта и не смог.

– Ход твоих мыслей ускользает от меня, Скотт. Как…

Как ты можешь доказать свое утверждение?

– Это подразумевается самой теорией, Джим. Ведь условия на самом Орбитсвиле столь точно соответствовали нашим потребностям, что человечество на нем ни в чем не знало нужды. Сколько раз мы слышали, как Кори приводил тот же самый аргумент – Орбитсвиль не случайно оказался для людей столь же привлекательным, что и мед для пчел.

– Ты превращаешься… – Никлин взглянул на Хепворта. – Мы говорим о науке или о религии?

– О науке, Джим! О науке. Хотя, честно говоря, я был бы очень рад, если бы какой-нибудь демон, или дьявол, или бесенок, или что-нибудь вроде этого материализовался в этом самом месте в этот самый час. – Хепворт отер пот с лица. – Я был бы несказанно счастлив, поверь мне, продать свою бессмертную душу за бутылку джина. Или даже за стакан!

– Вернемся к твоей гипотезе. – Никлин начал проявлять нетерпение.

– Как я уже сказал, все свидетельствует о продуманности. Вспомните зеленые линии. Они, как вы помните, ослабляли физико-химические связи в строительных материалах. Я бы сказал, что это было предупреждение держаться подальше от них, ибо эти границы представляли опасность. –Хепворт взглянул на фантастический мир на основном экране. – Я, ни минуты не колеблясь, побьюсь об заклад, что при всех катаклизмах, которые мы испытали, находясь на Орбитсвиле, не погиб ни один человек. Я понимаю, что звучит это довольно нелепо, но для существ, способных управлять пространством, а быть может, и временем, это вполне возможно.

Монтейн тоненько хихикнул:

– И когда же объявится эта Добрая Фея?

Хепворт задумчиво склонил голову, слегка улыбнулся.

– Хорошее имя для существа, которое всем здесь заправляет. Оно вполне подходит для моей гипотезы. Оно мне нравится, Кори. Добрая Фея? Да, оно мне определенно нравится.

– Его можно слегка сократить, – заметил Никлин.

Он чувствовал себя очень неуютно, подобно человеку, против собственной воли втянутому в публичный спор. Только что на их глазах произошло событие вселенского значения, и ему казалось неуместным вступать в отвлеченную философскую дискуссию.

– Ты имеешь в виду Бога? – Хепворт скептически прищурился. – Это вряд ли в его стиле, разве нет?

– Хорошо, не можешь ли ты сказать, кто такая эта Добрая Фея, и что, скажи на милость, она умеет делать?

– Добрая Фея – это то существо, что с самого начала придумало и создало Орбитсвиль. Оно должно так же далеко отстоять от нас, как мы от амебы.

– Ну, я тоже мог бы придумать что-нибудь подобное, – возразил Никлин. – Скотт, мне не хотелось этого говорить, но твоя теория, похоже, мало чем может помочь нам.

– Мистер Хепворт, нельзя ли рассказать о той части вашей теории, которая связана с Добром? – напряженно спросил Воорсангер. – Почему вы решили, что моя… Что все, кто остался там, живы?

– Лезвие Оккама. Ведь иначе этого попросту не следовало затевать… Не следовало брать на себя труд создавать шестьсот пятьдесят миллионов новых домов для привилегированных обитателей, чтобы потом позволить этим обитателям умереть. Это противно всякой логике.

– Логика! Не могу! Логика!

Монтейн откинулся в кресле и, глядя в потолок, широко улыбнулся.

К Никлину вернулось прежнее беспокойство – он заметил, что улыбка проповедника очень несимметрична. А вдруг лицевые мышцы Монтейна превратились в аморфную массу, и рот проповедника из-за этого непрерывно перекашивается. "Неужели мы все сошли с ума? Неужели встреча с Доброй Феей окончательно нас доконала?”

– Мне хочется верить вам, мистер Хепворт. – Воорсангер не сводил с физика умоляющего взгляда. – Как вы думаете, мы сможем найти…

Нужную планету?

– Почему бы и нет? – К Хепворту вернулся его высокопарный слог. –Если материя экваториальной области Орбитсвиля осталась в соответствующей позиции, то, по-видимому, логично будет предположить, что…

– Ради всего святого, Скотт, – вмешался Никлин, повысив голос. – Не увлекайся. Я вижу, что творится в твоей голове. Ты прямо на ходу добавляешь к своей теории все новые и новые детали.

Хепворт резко обернулся. Никлин увидел в его глазах предвестие внезапной вспышки гнева, которые столь часто преображали физика всякий раз, когда сомневались в его профессиональной компетентности. Молчаливое противоборство длилось лишь краткое мгновение, затем толстое лицо Хепворта расслабилось. Он поднялся, неторопливо обошел пульт управления и остановился у главного экрана, словно школьный учитель у доски. Основную часть экрана занимало изображение одной-единственной планеты. Хепворт небрежно улыбнулся Меган Флейшер.

– Не могли бы вы вернуть на экран общий вид?

Рука пилота дрогнула, и планета исчезла. Экран вновь заняло облако миров, окруживших солнце полупрозрачной светящейся сферой невыразимой красоты.

– В несколько грубой и наивной форме ты, Джим, затронул важный философский вопрос, – мягко сказал Хепворт, глядя Никлину прямо в глаза. –Существует классический способ проверки научной теории. На основе теории делается предсказание, и если оно оказывается верным, теория верна. Не станешь ли ты более снисходительным к продукту моей мозговой деятельности, если мы будем действовать именно таким образом? Если прямо сейчас я сделаю подобное предсказание, и если это, как кое-кто из нас назвал бы, пророчество сбудется? Не вернет ли такой поворот событий улыбку на твое ангелоподобное лицо?

"Не превращай все в балаган", – раздраженно подумал Никлин, даже не кивнув в ответ.

– Очень хорошо, – продолжал Хепворт, словно актер, получающий удовольствие оттого, что находится в центре внимания. – Теперь я рискну и сделаю необходимое предсказание. Я полагаю, что эти миры… Которые только что были созданы Доброй Феей… Все шестьсот пятьдесят миллионов… Скоро просто исчезнут.

Флейшер выпрямилась.

– Откуда вы можете знать?

Этот вопрос словно эхо звучал в голове Никлина, пока он в упор смотрел на лицо Хепворта, поросшее седой неопрятной щетиной. Физик сейчас выглядел непригляднее, чем обычно: мятая грязная одежда не красила его, так же, как и не красило его пьянство, до такой степени изъевшее его мозг, что он начал ошибаться в фундаментальных вопросах. Но сила воображения при этом, казалось, лишь возросла, покоряя галактики, вселенные, бесконечности.

"Я слушаю тебя, Скотт, – подумал Джим, постаравшись избавиться от враждебности и скептицизма. – Скажи, что ты собираешься сказать – и я тебе поверю".

– Это неотъемлемая часть Гипотезы Добра, – начал Хепворт, указав на облако из планет. – Нет необходимости говорить, что эти планеты не вращаются по орбитам вокруг солнца. С точки зрения небесной механики такая система невозможна. Она должна была бы разлететься, но этого не происходит, значит, планеты удерживает какая-то неизвестная сила.

Флейшер, словно школьница, подняла руку.

– Мне кажется, что из сказанного вами вовсе не следует, что планеты исчезнут.

– И да, и нет. Я говорю, что планеты могли бы оставаться в теперешнем состоянии, если бы Добрая Фея захотела этого. Но какой тогда смысл в разрушении Орбитсвиля?

Хепворт распростер руки и оглядел своих слушателей.

– Ведь по сути, мало что изменилось. Вместо одного огромного Орбитсвиля мы теперь имеем шестьсот пятьдесят миллионов небольших, вывернутых наизнанку. Если все останется в таком виде, жизнь быстро нормализуется. Вопли удивления и страха, исторгаемые обывателями, скоро стихнут, потому что такова уж природа обычных людей. Конечно же, кое к чему придется приспособиться, и еще многие века этот незабвенный блистающий град будет волновать умы философов, историков и естествоиспытателей, но, по существу, все останется без изменений.

Хепворт замолк, его внимание отвлекла вылезшая из брюк рубашка. Он неторопливо заправил ее обратно в штаны, затем мрачно взглянул на своих слушателей.

– Так вот я спрашиваю вас, какой смысл оставлять эти новоиспеченные планеты в теперешнем состоянии?

– А может и не следует искать здесь никакого смысла? – спросил Никлин. – Может, все идет так, как и должно идти?

– Что ж, это еще одна точка зрения, назовем ее Нейтральной Гипотезой, но она мне не нравится, я не верю, что Добрая Фея понапрасну тратила свои силы и время.

Никлин понял, что окончательно запутался в этом сумбуре идеи и предположении.

– Хорошо, но в таком случае, куда попадут все эти планеты? И почему именно туда они попадут?

– А об этом мы не договаривались, – по-детски бесхитростно ответил Хепворт. – Я не могу ответить на все эти куда и почему. Я просто утверждаю, что они исчезнут, переместятся. Они могут исчезнуть внезапно и одновременно, а могут и постепенно. Насколько нам известно, этот процесс уже начался…

– Это будет нетрудно выяснить, если наша программа поиска планет в состоянии обработать такое количество точек, – сказала Флейшер, приступив к общению с главным компьютером. – Мы могли бы следить, скажем, за одним процентом, а затем…

Ее голос превратился в неразборчивое бормотание, ибо она погрузилась в математические расчеты, решая поставленную самой себе задачу. Воорсангер, прежде чем обратить свой взгляд на Хепворта, с тревогой посмотрел на Монтейна.

– Всего этого вполне достаточно, чтобы задать вопрос – в чем собственно теперь смысл нашего полета?

Хепворт согласно кивнул.

– Вы имеете в виду, что нам следует вернуться?

– Я полагаю… – Воорсангер снова взглянул на проповедника, и лицо его затвердело. – Да, именно это я имею в виду.

– Что ты думаешь, Джим?

– Откуда мне знать? – ответил Никлин, словно школьник, которого спросили не по программе. – Кроме того, мы опять ведем себя так, словно мы совет управляющих.

– Хорошо, спросим босса. – Хепворт взглянул на Монтейна. – Что вы думаете, Кори?

– Вы идиоты! – Монтейн все еще улыбался и глазел в потолок. – Вы полные идиоты!

– Я не думаю, что Кори вполне готов высказать разумное мнение. –Хепворт многозначительно взглянул на Аффлека. – Нибз, почему вы не отправились на поиски доктора Хардинга и не привели его сюда? Я думаю, было бы лучше…

Аффлек виновато затоптался на месте с самым разнесчастным видом, затем повернулся и исчез из виду.

Хепворт опять обратился к Никлину:

– Так что ты думаешь, Джим?

– А ты? – спросил его вместо ответа Джим, пытаясь оттянуть момент принятия решения. – Что ты скажешь?

Хепворт улыбнулся ему странной короткой улыбкой.

– Трудно что-либо решить, особенно без соответствующей смазки. Ведь так много еще неизвестного во Вселенной. Я хотел бы продолжить, и в то же время я хочу вернуться.

– Здорово же ты мне помог, – улыбнулся Никлин. – Мне-то казалось, раз ты начал, то…

– Господа! – подала голос Меган Флейшер. – Позвольте принять решение за вас – мы вынуждены вернуться.

– По крайней мере, это заявление звучит очень недвусмысленно, –холодно заметил Хепворт. – Не могли бы вы сообщить нам, каким образом и почему вы пришли к столь твердому заключению?

– Пожалуйста. – Улыбка пилота неопровержимо свидетельствовала о ее неприязни к физику. – Корабль не в состоянии совершить межзвездный полет. – Что? – В голосе Хепворта появились воинственные интонации. – О чем идет речь, женщина?

– Речь идет о двигателях, мужчина. У нас исчезло левое захватывающее поле.

– Чушь!

Хепворт склонился над пультом управления, вглядываясь в индикатор распределения напряженности захватывающего поля. Никлин проследил за его взглядом и увидел, что светящаяся бабочка стала явно асимметричной. Он завороженно наблюдал, как за несколько секунд левое крыло сжалось до размеров крошечного пятнышка, а затем и вовсе исчезло. В тот же момент в животе у него возникла тошнотворная волна – ускорение резко упало. Повисла звенящая тишина. Ее прервала Флейшер.

– Как капитан корабля, – произнесла она ясным и твердым голосом, – я приняла решение прервать полет.

– Дура! – взвизгнул Хепворт.

Он повернулся и побежал к лестнице, из-за малой гравитации преодолев это расстояние в два гигантских прыжка, и спрыгнул в люк палубы. Прошло несколько секунд, прежде чем до Никлина дошло, что Хепворт отправился к двигательным цилиндрам. Его вновь охватило чувство нереальности происходящего. Он встал и посмотрел на остальных, словно ожидая от них указаний, что делать ему дальше. Флейшер и Воорсангер смотрели на него с ничего не выражающими лицами; Монтейн слабо улыбался, все так же глядя в потолок, по щекам его текли слезы.

Никлин неловко добрался до люка и выпрыгнул на лестницу. Он некоторое время спускался обычным образом, затем сообразил, что в условиях малой гравитации самый лучший вид передвижения – управляемый полет. Джим крепко обхватил пальцами продольную балку лестницы, поджал ноги и заскользил вниз.

Откуда-то снизу доносились крики Хепворта. На всех палубах на площадки высыпали дети, пребывавшие в полном восторге от демонстрации нетрадиционного спуска по лестнице; немногие взрослые, наблюдавшие за происходящим, проявили куда меньший энтузиазм. Они были охвачены беспокойством, которое так знакомо путешественникам, заметившим что-то странное и необычное.

Джим нашел Хепворта на четырнадцатой палубе, откуда имелся доступ к двигательным цилиндрам. Хепворт уже вставил кодовую карту в замок и сейчас открывал тяжелую экранированную дверь.

– Что тебе нужно? – резко спросил он, враждебно уставившись на Джима. – Скотт, я с тобой. Не только ты за все это отвечаешь. Вспомни. Взгляд Хепворта просветлел.

– У нас совсем ерундовая поломка, Джим. Эта стерва Флейшер лишь порадуется, если накроются все двигатели, но этому не бывать! Я точно знаю, что не так, и также точно я знаю, как устранить неисправность.

– Это хорошо. – Никлин с тоской припомнил недавнюю убежденность Хепворта в том, что причиной слабого ускорения являются неблагоприятные условия вне корабля.

– Все дело в механизмах управления выпускным клапаном. – Хепворт перешагнул через высокий порог в залитый холодным светом двигательный зал. – Они всегда барахлили! Я с самого начала твердил об этом Кори. Подрядчики, осуществлявшие их капитальный ремонт, ничего не смыслили, но этот жадный старик решил пренебречь надежностью ради горстки монет. Ох уж этот Кори! И теперь, когда произошло неизбежное, эта дура хочет повесить всю вину на меня!

Не переставая говорить, Хепворт продвигался к левой выпускной камере. Никлин не отставал от него, пытаясь осмыслить слова физика. Он почти не имел дела с клапанами и связанными с ними механизмами, отчасти потому, что Хепворт оберегал эту сферу деятельности, отчасти из-за огромного веса клапанов. Они представляли собой ферромолибденовые блоки весом почти, шестьсот тонн каждый, а двигаться должны были быстро и легко, с тремя степенями свободы, так как клапаны меняли направление потока захватывающих полей.

Опорные рамы, органы управления, передаточные механизмы и резонансные моторы являлись тяжелым силовым оборудованием, в котором Никлин мало что смыслил. Он всегда работал в одиночку, его не интересовали объекты, с которыми он не смог бы справиться без посторонней помощи. Но даже несмотря на свои скудные познания в этой области, Джим снова засомневался в компетентности Хепворта.

То, что он видел на пульте управления, выглядело как быстрое исчезновение левого захватывающего поля. На его взгляд, вышел из строя магнитный насос, но из-за отсутствия должной подготовки он был обречен на роль стороннего наблюдателя. Можно ли было по изображению захватывающего поля сделать вывод, что неисправен именно клапанный механизм?

Хепворт добрался до массивной переборки эмиссионной камеры, тяжко вздохнул и ввел кодовую карту в замок.

– Скотт, что ты делаешь?! – Никлин схватил его за плечо. – Туда же нельзя!

Хепворт резко выпрямился.

– Я знаю, что делаю. Система отключилась автоматически.

– Но ты не знаешь, каков остаточный уровень активности мотора! Может оказаться…

Никлин умолк, пытаясь найти слова, способные пробиться сквозь броню иррациональной ярости Хепворта. В свое время он немало повозился с магнитными импульсными моторами и знал, какие разрушения они способны вызвать в неисправном состоянии. В течение пяти минут после аварийной остановки происходят выбросы гиромагнитной энергии, которая словно таинственный полтергейст оживляет окружающие предметы. Никлин видел кабели, извивавшиеся словно змеи, плоскогубцы, соскакивавшие с верстака. Во всех этих случаях энергия высвобождалась моторами не больше кулака, а в эмиссионной камере моторы имели размеры пивного бочонка.

– С моторами все в порядке, – отрезал Хепворт. – Все дело в управляющих стержнях клапанов, я точно знаю, что и где искать.

– Но надо, по крайней мере, взглянуть на индикаторы… – Никлин посмотрел на расположенную рядом с дверью камеры приборную панель и осекся – все стрелки стояли на нулях.

– Кто-то перепутал предохранители, – решительно заявил Хепворт. – В любом случае, это ненужный хлам.

– Но ты же говорил Кори… Ты же говорил, что завершил все работы еще несколько недель назад! Что еще ты объявишь тут ненужным?

– Все основные системы в порядке!

Никлин в упор посмотрел на физика, и то, что он увидел в глазах Хепворта, испугало его.

– Флейшер была права, не так ли? Ты ничего не смыслишь в этом.

Хепворт неловко замахнулся и как-то замедленно ударил его. Никлин увернулся бы играючи, но его непривычные к малой гравитации ноги отказали. Кулак Хепворта воткнулся Джиму прямо в живот. Никлин опрокинулся на спину и врезался в стеллаж с инструментами. Испытывая боль скорее душевную, чем физическую, он ухватился за стеллаж, подтянулся и встал на ноги. Хепворт уже почти скрылся в глубине эмиссионной камеры.

– Скотт, я прошу прощения! Скотт! Пожалуйста, не надо!

Но голос Никлина потонул в донесшемся из камеры оглушительном шуме. Металл бился о металл с яростью, от которой закладывало уши и немел мозг. Лязг длился, быть может, секунд десять, и в какой-то момент среди металлического грохота Никлин уловил совсем иной звук. Какой-то ватный, мягкий – словно перемалывалось что-то отличное от металла. Механический бедлам достиг апогея, а затем стремительно стих. Никлин еще несколько секунд слышал тихое постукивание, а затем и оно прекратилось.

Окаменевший Никлин застыл на месте и тупо смотрел на предохранительный экран, не позволявший ему заглянуть внутрь эмиссионной камеры. Он понимал – гиромагнитные демоны вырвались на свободу, и попросту не осмеливался проникнуть в их логово до тех пор, пока они не утихнут. "Пять минут. Для надежности я отсчитаю пять минут".

Он включил секундомер на часах. "Не стоит уводить меня на неверный путь. Я не утверждаю, что старина Скотт мертв. Он молчит, это верно, но молчание вовсе не означает, что он погиб, отнюдь не означает. Наверное, спрятался где-нибудь и недоумевает, что могло случиться. Он, может быть, даже наложил в свои дурацкие мешковатые штаны и стыдится выйти наружу. Вот смех-то!”

Прошло почти две минуты, когда из-за экрана снова послышался лязг.

– Скотт? – прошептал Никлин. – Это ты, Скотт?

Как бы в ответ у него в кармане зашевелились отвертки и гаечные ключи, дергаясь и извиваясь, словно попавшие в неволю зверьки. Никлин тихо застонал. Неожиданно затрясся металлический стеллаж. Раздался беспорядочный звон инструментов, словно заиграл безумный оркестр. Страх постепенно отпускал Никлина – он понял, что гиромагнитные демоны в своей предсмертной агонии породили и выпустили сонм озорныхкинетических бесенят.

"Отличный прием, о Газообразное Позвоночное! Ты так и подталкиваешь меня туда. Осталась самая малость. Скотт Хепворт действительно мертв? Он замолчал навсегда?!”

Прошло еще две минуты. Никлин услышал справа от себя какой-то новый звук, оглянулся и увидел человека в форме портового охранника. Это был все тот же молодой бородач. Он пристально посмотрел на Никлина, не произнеся ни слова, приложил палец к губам, попятился и скрылся из виду.

Прошло пять минут. Никлин медленно приблизился к экрану эмиссионной камеры. Сквозь узкий проход между перегородкой и защитным экраном он увидел кусок сюрреалистического мира: обломки серого металла, серые безжизненные ящики, покореженные управляющие стержни. И всюду, всюду –красные потеки, красные пятна.

Джим дошел до края экрана. Первое, что он увидел, была голова Хепворта. Голова была отрезана неаккуратно, очень неаккуратно, и глаза Хепворта смотрели прямо на него.

Никлин почувствовал, как его собственное лицо превращается в посмертную маску, как искажаются его черты. И тут же сознание перескочило в спасительный мир абсурдных и совершенно неуместных мыслей. "Ты только взгляни на этот ужасный прыщ у него на носу! Может, стоит выдавить его, прежде чем кто-нибудь увидит такое…

Оказать ему последнюю любезность…

Выразить уважение…”

Та часть сознания Никлина, которая все еще оставалась способной к логическому мышлению, подсказывала – где-то рядом должно находиться тело. Боковым зрением Джим уловил какую-то темную массу, но не смог заставить себя взглянуть в ту сторону. С каждым выдохом у него вырывался не то стон, не то всхлип. Никлин выбрался из эмиссионной камеры и подошел к ближайшему переговорному устройству. Он назвал номер пилота, и на экране возникло лицо Флейшер.

– Это Джим Никлин.

– Я вижу, – сухо ответила Флейшер. – Ну?

– Доктор Хардинг с вами?

– Да, он осматривает Кори. А в чем дело?

– Скотт Хепворт мертв. Кому-то нужно…

Собрать его, я не могу этого сделать. – Никлин сделал глубокий вдох, стараясь обрести душевное равновесие. – Попросите доктора Хардинга спуститься на четырнадцатую палубу. Здесь требуются его услуги.

В критические моменты, как установил Никлин на собственном опыте, простые и маленькие радости имеют огромное значение. Среди медицинских припасов корабля не фигурировал алкоголь – на то была воля Кори Монтейна. Но оказалось, что в личной аптечке доктора Хардинга имеется бутылка бренди. Хардинг не был официальным врачом "Тары". Он был обычным переселенцем и оплатил место для себя и своей семьи. Но, как выяснилось в первые часы полета, его профессия – врач-терапевт, и Хардинг был назначен на должность корабельного врача вместо специально нанятого человека, оказавшегося жертвой внезапного старта корабля. Джим чуть не заплакал от благодарности, когда ему поднесли наполненный до краев стакан. Этот стакан представлял для него сейчас ценность куда большую, чем целый орб золота. На борту стояла "ночь" и хотя суматоха последних часов несколько улеглась, последовавшая за ней тишина была далека от абсолютной. Слишком многое случилось за слишком короткое время. Пассажиры были испуганы и сбиты с толку новостью о превращении Орбитсвиля. Встревоженные толпы собрались у телемониторов на палубных площадках. Тревогу усилили уменьшение ускорения, смерть Хепворта и, наконец, заявление о возвращении "Тары".

Воорсангер и Меган Флейшер по общей трансляционной сети корабля выступили с обращением. Они сказали, что корабль возвращается для исследования планетарного облака. Их заявление являлось скорее дипломатическим умолчанием, чем прямой ложью. Они упирали на то, что по сравнению с долгим полетом, эта задержка – сущий пустяк. Тем не менее в коллективном сознании пассажиров возникло множество страхов и сомнений. Дани Фартинг и другие старожилы общины, которых полностью ввели в курс дела, сбивались с ног, успокаивая встревоженных людей, но успех их деятельности был более чем сомнителен.

Никлин физически чувствовал, как по пассажирским палубам распространяются страх и паника. Холодок засел и у него в душе. Джим никогда не любил спиртного, но сейчас, сидя в рубке управления вместе с Воорсангером и Флейшер, он наслаждался каждым глотком бренди. Никлин представил, как когда-нибудь, оказавшись в подходящих условиях, посвятит всю оставшуюся жизнь поклонению зеленому змию с огненным сердцем. Однако возможность эта начинала казаться ему все более призрачной, еще более далекой, чем звезды.

Хардинг проявил редкое мужество и в одиночку убрал останки Хепворта из эмиссионной камеры. "Тара", будучи кораблем исследовательского класса, могла управляться, в случае необходимости, одним человеком. Ее конструкторы постарались предусмотреть любую нештатную ситуацию, с которой мог столкнуться небольшой экипаж, но они не учли одной детали – что делать, если число членов экипажа звездолета уменьшится во время полета. На корабле не было места для трупов. Это упущение создало для Хардинга определенные проблемы, однако он с честью вышел из столь затруднительного положения, запаковав останки Хепворта в пластиковую оболочку и положив мрачный сверток в свободный морозильник. После этого Никлин смог войти в эмиссионную камеру и поискать неисправность.

Он обнаружил, что один из стержней, управляющих положением клапана, как и предполагал Хепворт, сломался. Сломанный стержень выскочил из держателей, выбил все остальные стержни и повредил два сервомотора. Хепворт не учел последнего обстоятельства, в результате чего и потерял жизнь. Но причина, лежавшая в основе всех этих неполадок, была куда более принципиальной.

Цепь неисправностей брала свое начало в загоревшейся обмотке насоса. Автоматическое отключение сработало не сразу (еще одна неисправность), и за долю секунды левое захватывающее поле исказилось. Попытка системы исправить это искажение привела к тому, что на управляющую систему входного клапана была подана абсолютно невозможная команда.

Никлин заерзал в кресле, представив себе, что Хепворт мог натворить с двигателем в правом цилиндре.

В целом корабль находился в хорошем состоянии. Термоядерная установка работала вполне надежно. Она не требовала присмотра и была рассчитана на века. То же можно было сказать и о предназначенных для коротких расстояний ионных двигателях. Кроме всего прочего, Никлин был абсолютно уверен во всем, за что он нес ответственность. Оборудование, к которому он имел отношение, работало как часы, и пассажиры "Тары" могли не волноваться о кислороде, вентиляции, освещении, отоплении и водопроводе.

Их жизнь зависела сейчас от бесперебойной работы оборудования в правом цилиндре. Никлину представилось, как в эту минуту дух Скотта Хепворта спускается в эмиссионную камеру, кичливый, подвыпивший, направо и налево раздающий ничего не стоящие гарантии, лезущий в драку, лишь только усомнятся в его компетентности…

– Я только что от Кори, – раздался голос Воорсангера. – Он все еще спит, и Джон сказал, что сон его продлится еще шесть-семь часов. Я полагаю, это благо для всех нас, не так ли?

– Это, скорее, благо для него, – устало откликнулась Флейшер. – Я не знаю, что он может изменить.

– Ну… Он скорее всего…

Не станет столь энергично, как прежде, возражать против нашего возвращения, когда обнаружит, что дело сделано.

– Он может возражать, сколько хочет, – твердо сказала Флейшер. –Командир корабля – я. Я приняла решение вернуться, и ничто не заставит меня изменить его.

"И слава Богу!" – Никлин с симпатией взглянул на пилота. Флейшер большей частью хранила молчание, не давая волю все нарастающему раздражению. Никлин хорошо понимал ее состояние. Она была настоящим профессионалом, но каким-то непостижимым образом позволила религиозной стороне своей натуры одержать верх над разумом, забыв о том, что оказалась в компании идиотов. И сейчас ей стало ясно, что за слепую веру в Кори Монтейна придется заплатить очень большую цену, быть может, даже жизнью многих людей. И осознание этого факта выводило Флейшер из равновесия.

"У Газообразного Позвоночного есть отличный шанс обратить в свою веру еще одного. – Никлин с наслаждением вдохнул аромат бренди. – Посмотрим, что будет дальше".

– Господь в конце концов все разрешит. – В словах Воорсангера слышался упрек. – Но в любом случае, мне гораздо лучше от одной лишь мысли, что мы возвращаемся.

– Возможно, мне тоже стало бы легче, если бы мы действительно возвращались.

– Но ведь вы давным-давно повернули корабль! – Воорсангер ткнул в экран, где сияло солнце в окружении фантастической свиты планет. Ведь указано же, ноль градусов. Значит камера смотрит прямо вперед, разве не так?

Никлин улыбнулся про себя, сделав маленький глоток бренди. Он хотел растянуть наслаждение драгоценной влагой. Воорсангер, без сомнения, умел обращаться с цифрами и бухгалтерскими книгами, но, очевидно, никогда не задумывался, суммируя занесенные в вахтенный журнал энергетические затраты "Тары".

– Да, я развернула корабль, – несколько нетерпеливо ответила Флейшер, – но мы ускорялись почти тридцать часов, удаляясь от солнца со скоростью свыше трехсот двадцати километров в секунду. Сейчас корабль направлен в сторону солнца, и вам кажется, что он туда и движется, но на самом деле он все еще летит назад. Мы пытаемся погасить скорость, но поскольку в нашем распоряжении теперь лишь один двигатель, нам потребуется шестьдесят часов, чтобы остановиться, и за это время мы удалимся еще на пятьдесят миллионов километров. Только тогда мы начнем двигаться вперед, к границе планетного облака. И обратная дорога займет еще больше времени.

– Понятно, – угрюмо сказал Воорсангер. – Я полагал, что мы уже совсем скоро сможем начать поиски… Через пару дней…

Флейшер покачала головой.

– Восемь дней минимум. И то, если все будет в порядке, а в сложившихся обстоятельствах это крайне смелое предположение.

– Полагаю, мы все это понимаем. – Воорсангер мрачно взглянул на Никлина. – Я предупреждал Кори, что не следует доверяться этим пропойцам. – О мертвых не следует говорить дурно. – Голос Никлина был полон благочестия и смирения.

– Когда я сказал "пропойцы", я имел в виду и вас, хотя, должен признать, приятель ваш был похлеще. Всякий раз, когда я встречал Хепворта, от него так и разило алкоголем. Неудивительно, что он плохо выполнял свою работу.

– Пьянство не имеет к этому никакого отношения. Скотт мог наломать еще больше дров, когда был совершенно трезв. У него были прирожденные способности к этому делу.

"Отличная эпитафия", – добавил Никлин про себя, гадая, когда его, наконец, настигнет эмоциональный удар, связанный со смертью Хепворта. Слишком много времени они провели вместе, прячась дождливыми ночами в укромных уголках корабля, слишком многое было сказано друг другу. Боль должна была затаиться где-то в глубине его существа. Она лежала там, словно вклад в банке, накапливая проценты. Скоро она одарит его своими миллионами.

– Шутки в сторону. – Воорсангер зло посмотрел на него. – Они не изменят того факта, что Хепворт поставил под угрозу жизни десятков мужчин, женщин и детей.

– Скотт был хорошим человеком, – ответил упрямо Никлин.

Он знал, что с этим утверждением нелегко согласиться, и большинство людей, знавших физика, не найдут, сколько бы они ни искали, подтверждений тому.

– Скотт был ископаемым, сохранившимся с доисторических времен мужским шовинистом, – вмешалась Меган Флейшер, голос ее звучал столь обыденно, что Никлин, несмотря на усталость и небольшое опьянение, сразу же понял – она собирается сказать что-то очень важное. – Но вот это просто кричит в его пользу, – пилот указала на панель компьютера. – Он оказался абсолютно прав – планеты исчезают, облако стало редеть.

– Вот видите! – Никлин уже собирался отпустить реплику по поводу силы воображения Скотта Хепворта, когда до него дошло. – Если Скотт прав, то облако должно исчезнуть совсем.

– Возможно. Даже крайне вероятно.

– Вы можете сказать, сколько времени это займет?

– Нет. – Флейшер сохраняла хладнокровие настоящего профессионала. – Я не знаю, можно ли опираться на данные, полученные с одного участка, и, кроме того, у меня есть подозрение, что компьютер несколько ошибается из-за того, что точки движутся, перекрывая друг друга, и уменьшает их истинное число. Необходимо более тщательно проанализировать данные.

– Давайте выразимся несколько иначе. – Никлин подумал, не нарочно ли она мучает его. – Займет ли этот процесс более восьми дней?

– По данным компьютера от тридцати до сорока дней, так что все в порядке. – Выражение лица Флейшер было трудно разглядеть за копной роскошных волос. – Хотя я и не знаю, насколько точны вычисления, и еще я сделала одно немаловажное допущение – что скорость исчезновения планет постоянна.

"Большое спасибо, черт бы тебя набрал, за этот последний удар".

Никлин не отрывал взгляда от главного экрана. Полупрозрачная сфера притягивала теперь не только своей захватывающей красотой. Джим поднес стакан к губам и, не желая больше растягивать удовольствие, осушил стакан до дна.

Добавилась еще одна неопределенность в ситуации, в которой и без того хватало угрожающих жизни неизвестных величин. Никлин во все глаза смотрел на облако планет, пытаясь впасть в какое-нибудь особенное состояние, позволяющее ему заметить, как Добрая Фея делает свое дело, отправляя планеты в другие миры.

Джим не собирался спать, но за очень короткое время его мозг и глаза изрядно утомились, уж очень непосильную задачу он на них возложил. В рубке управления было тихо и тепло, кресло неожиданно стало очень удобным, бренди начало оказывать свое благотворное воздействие, и совсем нетрудно было представить себе, что находишься в ином месте и ином времени. Например, в Оринджфилде, сонном царстве, застывшем в янтаре далекого солнечного дня.

Его разбудил удивленный голос Меган Флейшер.

Джим встрепенулся, почти уверенный, что сейчас увидит облако планет, распавшееся на отдельные пятна и нити, но изображение на экране не изменилось. Слева от него сонно хлопал глазами Воорсангер. Флейшер во все глаза смотрела на вспыхивающие ромбики на пульте управления.

– Кто-то проник в отделяемую капсулу! – Она прижала ладони к щекам. От ее невозмутимости не осталось и следа. – Капсула отчаливает! Отчаливает!

Никлин выпрыгнул из кресла и гигантским парящим прыжком сразу же достиг лестницы. Он начал быстро спускаться, но еще не достигнув второй палубы увидел, что плита пола сдвинута и доступ на нижнюю палубу перекрыт. Джим опустился на колени, одной рукой ухватился за лестничный поручень, другой что было сил потянул за плиту. Ее ничто не удерживало, но сдвинулась она лишь на один-два сантиметра, а когда Никлин ослабил усилие, немедленно вернулась на прежнее место. Джим сразу понял – кто-то привязал плиту снизу.

– Нибз! – крикнул он. – Это вы, Нибз? Какого черта?

Словно отвечая на его вопрос, лестница и вся палуба задрожали.

– Капсула отчалила! – В проеме рубки управления появилась Флейшер. –Я ничего не могу сделать.

Никлин громко постучал по плите:

– Нибз, если вы не уберете эту чертову плиту, я спущусь и убью вас!

Он тут же сообразил, что его угроза несколько нелогична, и решил изменить тактику:

– Мистер Воорсангер хочет спуститься. Это очень важно, Нибз!

Мгновение спустя внизу послышалась возня, и плита отодвинулась в сторону. Никлин увидел Аффлека, стоящего в открытых дверях каюты Монтейна. Плита третьей палубы также была сдвинута и привязана, перекрыв доступ из нижних отсеков корабля. Из каюты высовывался прямоугольник гроба Милли Монтейн. Но крышка гроба отсутствовала!

"О Боже, нет!" – Никлин прыжком спустился на третью палубу. За ним последовали Флейшер и Воорсангер. Никлин остановился и заглянул в гроб. Его ожидания сбылись – гроб был пуст. Белое атласное покрывало еще хранило форму человеческого тела, по его краю тянулись пятна всех цветов радуги. В воздухе витал сладковато-острый запах разложения.

– Что там такое? – спросила Флейшер, толкая Никлина в спину.

Он посторонился, давая ей взглянуть. Флейшер заглянула в пустой гроб и резко повернулась. Лицо ее было абсолютно бесстрастно. Оттолкнув Никлина и Воорсангера, пилот устремилась к лестнице. Облокотившись о поручень, она склонилась над ступенями. Сухие и резкие рвотные спазмы сотрясли ее хрупкое тело.

"Неужели она не знала об этом лишнем пассажире? Добро пожаловать на борт нашего корабля, капитан".

– Никто из вас не знает, что связывало меня с Кори, – подал голос Аффлек. – Я обязан был делать то, что он мне говорил. Я обязан Кори жизнью.

– Теперь уже нет, – ответил ему Никлин.

Лавина событий, обрушившаяся на них в эти последние минуты, ввергла его мозг в какое-то оцепенение; непристойно зияющий гроб лишь усиливал этот ступор. Но все же постепенно до Никлина дошло, что ни одно несчастье, с которым пришлось столкнуться пассажирам экспресса до Нового Эдема, не идет ни в какое сравнение с последним мрачным происшествием.

Лишь с помощью отделяемой капсулы можно было осуществить приземление. Без нее сотня с лишним пассажиров "Тары" были обречены болтаться в космосе всю оставшуюся жизнь.

– С моей точки зрения, – Джим невидяще взглянул на Аффлека, – вы с Кори квиты.

Глава 20

Монтейн знал, что в первые секунды после старта капсулы он должен действовать как можно быстрее.

Прошло уже много лет с тех пор, как Монтейн летал, но у него сохранился присущий любому пилоту автоматизм. Он запустил двигатели на полную мощность и одновременно нажал на единственный рычаг управления.

Нос пассажирского цилиндра поехал в сторону, а картина впереди изменилась самым ошеломляющим образом. Солнце уплыло вверх и скрылось из поля зрения, огромное облако псевдопланет последовало за ним. В течение одного головокружительного мгновения мерцающий занавес стремительно плыл перед глазами, затем он исчез, и кабину затопил космический мрак.

Монтейн вернул рычаг управления в нейтральное положение, остановив разворот капсулы. Вечные звезды снова послушно сияли на своих местах. Проповедник знал, что ему удалось вырваться из липкой паутины, сплетенной дьяволом вокруг одной из этих звезд.

Господь в своем не знающем границ милосердии распростер перед ним Вселенную со всеми ее сокровищами; и каждая из этих сияющих точек таила в себе бесконечное богатство.

Монтейн расхохотался. Смех уносил с собой прошедшие ужасные годы. Он снова был молод и – кто бы стал возражать? – оптимизм и энергия юности разливались по его телу.

Господь выбрал Монтейна для самой благородной и славной миссии.

– Нам придется нелегко, – сказал он своей юной жене. – Мы, возможно, встретимся с немалыми трудностями, когда доберемся до Нового Эдема, но мы преодолеем их. Надо лишь хранить веру в Него и нашу любовь.

– Я знаю, дорогой. – Милли улыбнулась ему из соседнего кресла.

Жемчужный шелк подвенечного платья подчеркивал стройный стан и необыкновенную, чудесную женственность ее облика. Но проповедник знал, что душа Милли еще прекраснее. Стойкость его жены поможет им преодолеть все препятствия предстоящих лет. Радость от ее присутствия становилась почти невыносимой.

– Ты никогда не выглядела столь прекрасной. – Он коснулся ее запястья.

Милли не ответила, лишь счастливая улыбка осветила ее лицо.

Глава 21

Мысль, что его только что приговорили к смерти, Никлин принял на удивление спокойно.

Он не испытывал ни страха, ни ярости, лишь печальное смирение перед судьбой. Стоя вместе с остальными на третьей палубе, Никлин нашел правдоподобное объяснение своему спокойствию. В глубине души он уже очень давно ощущал неизбежность этого момента, неизбежность конца. Смерть неумолимо приближалась к нему по узким переулкам времени с того самого солнечного дня в Альтамуре, когда Джим впервые встретил Скотта Хепворта. Смерть приближалась все быстрее и быстрее, подталкиваемая каждым непредвиденным событием, происходящим как вне, так и внутри корабля. И вот теперь она была совсем рядом во всей своей неотвратимости.

"Я превращаюсь в фаталиста. Самый подходящий момент".

– Может, все-таки, уберем это с дороги! – Он пнул гроб Милли Монтейн, затем впихнул его в каюту и захлопнул дверь.

– Кори, должно быть, сошел с ума.

– Безусловно. Я бы даже сказал, что Кори уже давным-давно жил совсем в ином мире.

– Но куда он направился?

– Туда же, куда направимся и мы, но он окажется там раньше нас. На капсуле нет ни воды, ни пищи, да и кислорода совсем немного.

– Не будет ли кто-нибудь столь любезен и…

Объяснит мне, что здесь происходит? – Флейшер судорожно глотнула в мучительном усилии сдержать очередной рвотный позыв. Лоб ее был в испарине.

– Жена Кори умерла давным-давно, но он не мог допустить, чтобы ее похоронили на Орбитсвиле. – Никлин, для которого за годы знакомства с проповедником эта странная история потеряла вкус новизны, не мог представить, какое впечатление его рассказ произведет на Флейшер, да еще в столь чрезвычайных обстоятельствах. – Думаю, ему была невыносима мысль, что она вернется назад…

– Вы сумасшедший, – прошептала пилот, расширенными глазами глядя на Никлина. – Вы все сумасшедшие.

"Не стоит на меня так смотреть, мадам", – подумал Никлин, но затем ему пришло в голову, что у нее есть основания для возмущения.

– Может, вы и правы. Тогда многое объясняется.

– Если бы я знала, во что ввязываюсь! – Флейшер отерла пот со лба.

– Может, Кори вернется, – Воорсангер обвел их полным мольбы взглядом. – Дети…

"Лучше бы ты этого не говорил". Никлин вдруг понял, что беспокоится не только о собственной персоне.

Среди переселенцев имелось немало детей, родители которых поверили в обещание Кори Монтейна спасти их бренные тела и бессмертные души. Взрослые серьезно ошиблись и должны заплатить за свое легкомыслие, но дети, невинные создания! Их мнения никто не спрашивал, за что они обречены на мучения и смерть?

Джиму стало еще тяжелее, когда он вспомнил, что на борту корабля находится Зинди Уайт. Она и ее бедные родители слепо доверились еще одному лжепророку, и вот результат…

Его самобичевание прервал едва различимый мужской голос, донесшийся из люка над ними.

– Радио! – Флейшер ухватилась за поручень и быстро скрылась наверху. – Это Кори! – Голос Воорсангера победоносно вибрировал. – Я знал, что он не покинет нас. Я хочу поговорить с ним.

Он последовал за пилотом.

Никлин миновал ошеломленного Аффлека и начал подниматься. Когда он вошел в рубку управления, Флейшер уже сидела в своем кресле и лихорадочно возилась с панелью управления. Голос звучал все громче и отчетливее.

– Я повторяю. Это пункт управления космопорта Силвер-Плейнз, Двести второй Портал. Мы приняли ваш автосигнал в общем диапазоне. Есть ли на борту кто-нибудь живой? Пожалуйста, ответьте. Прием. Прием. Повторяю, это пункт управления космопорта Силвер-Плейнз, Двести второй Портал.

– Силвер Плейнз, вам отвечает W-602874. – Голос Флейшер после надсадных рвотных приступов звучал неестественно резко. – Вы меня слышите? Прием.

Прошло несколько томительных секунд, прежде чем вновь заговорил космопорт:

– Это пункт управления космопорта Силвер-Плейнз. Мы приняли ваш автосигнал в…

И снова почти слово в слово прозвучало уже знакомое сообщение.

– Они нас не слышат, – нервно сказал Воорсангер.

– Подождите. – Флейшер взглянула на пульт связи. – Передают с расстояния тридцать пять миллионов километров. Наш радиосигнал достигнет их через пару минут. И еще столько же будет идти их ответ.

– По крайней мере, нас слышат. – Никлин пытался осознать значение происшедшего. – Значит, Скотт был прав. Его Гипотеза Добра работает даже лучше, чем он предполагал.

– Может статься, что в ней и добра больше, чем он предполагал. –Пилот улыбнулась Никлину, впервые с момента их знакомства. – Если оборудование космопорта уцелело, есть все основания надеяться, что нам удастся заполучить другую капсулу. А может, даже не одну.

– Это действительно добрая весть. – Его ответная улыбка была нерешительной, словно Джим боялся принять предлагаемый дар. – Вы сказали не одну?

– В Хилверсумском Центре космических технологий, Шестнадцатый Портал, я видела четыре капсулы различных типов.

– В рабочем состоянии?

– На двух я летала в прошлом году, когда сдавала экзамен на право управления кораблем исследовательского класса.

– И что дальше?

– А дальше надо попытаться распознать Хилверсум среди всего этого многообразия. – Флейшер жестом, вдруг придавшим ей сходство с Хепвортом, указала в сторону облака планет на главном экране. – Это, должно быть, не так сложно, когда они очухаются и выйдут в эфир, подобно людям из Силвер-Плейнз.

– Затем мы выйдем на орбиту планеты, где теперь находится Хилверсум, и они переправят нас на землю, а остальное все в руках Господа.

– Мы должны молить его о милосердии и защите, – голос Воорсангера вновь наполнился религиозным пылом. – Теперь, когда Кори больше нет с нами, на мне лежит обязанность отслужить молебен во спасение наше.

Никлин открыл было рот, чтобы прокомментировать внезапно изменившийся статус Орбитсвиля, – из ловушки дьявола он вдруг превратился в Гавань Господню, – но решил воздержаться от столь дешевого сарказма. Слишком далеко он зашел по пути насмешек и циничных замечаний. Джим был сыт ими по горло. А если рассмотреть события последних часов в свете предшествующих знамений, над которыми он вволю поиздевался…

– Полагаю, вам следует дождаться более надежной информации прежде чем что-то сообщать всем остальным, – после небольшой паузы заметила Флейшер. – Конечно, но неужели каждый раз придется ждать четыре минуты?

– Нет. Когда мы наконец остановимся и начнем возвращаться, задержка составит семь минут.

– Неужели ничего нельзя сделать? – Воорсангер взглянул на наручные часы. – Но как же мы связывались с Землей в прежние времена?

Флейшер качнула головой.

– На корабле нет тахионного оборудования.

– Что?! – Воорсангер повернулся к Никлину, на его сморщенном лице читался упрек.

– Вы сами решили, что это слишком дорогое удовольствие. – Никлин поразился, как быстро, убедив себя в том, что опасность для жизни уже миновала, Воорсангер вернулся к своей прежней роли вечно недовольного счетовода, для которого потеря минуты равносильна потере состояния. –Кроме того, ведь предполагалось, что "Таре" вовсе не нужно тахионное оборудование. План состоял в том, чтобы вырваться с Орбитсвиля и удалиться от него как можно дальше.

– План состоял также и в… – Воорсангер осекся.

В динамике раздался предупреждающий щелчок.

– Это Силвер-Плейнз, – произнес все тот же голос. – Мы слышим вас, W-602874. Подтвердите информацию. По нашим сведениям корабль исследовательского класса "Тара" находится в наземном доке на капитальном ремонте.

– "Тара" подтверждает свою информацию, – тут же ответила Флейшер. –Мы покинули Первый Портал непосредственно перед тем…

Как начались все эти события. Одна из наших двигательных установок вышла из строя, поэтому сейчас мы тормозим и собираемся вернуться в любой доступный порт. Мы также потеряли вспомогательный аппарат. Повторяю, мы потеряли вспомогательный аппарат. Вымажете снять с орбиты около сотни человек? Прием.

– Это серьезный вопрос, – сказал Никлин, когда Флейшер устало откинулась в кресле. – Какова вероятность, что в Силвер Плейнз найдется хоть что-нибудь?

– Мы можем лишь молиться и надеяться. Мы ведь даже не знаем, что произошло, когда Порталы захлопнулись, не так ли? Вполне можно ожидать, что все корабли, находившиеся на внешних причальных опорах, лишились доступа в Орбитсвиль. А затем, когда Орбитсвиль разрушился и его геометрия как бы вывернулась наизнанку, все они оказались внутри соответствующих планет. А вы что думаете по этому поводу?

– Я об этом и не задумывался, – признался Никлин. – Интересно, все успели выбраться?

– Времени было достаточно, если корабли в момент схлопывания Орбитсвиля действительно находились на опорах. – Голос пилота обрел привычную уверенность и звучал почти бесстрастно. – Но, должно быть, некоторые корабли совершали в этот момент перелет между Порталами. Хотела бы я знать, что случилось с ними. Даже если каким-то чудесным образом их выбросило на орбиту новых планет, как люди, находящиеся на борту, доберутся до земли? Корабли типа земля-космос довольно редки, и если они есть, то только на тех планетах, где теперь находятся космопорты. Но даже в экваториальном поясе таких одна из сотни. – Флейшер увлеклась собственными рассуждениями. – Интересно, насколько Добрая Фея Скотта Хепворта готова позаботиться о человеческих жизнях?

"Еще один хороший вопрос". Никлин понял, что даже едва теплившаяся искра надежды, появившаяся у него в последние минуты, была необдуманной и преждевременной. Флейшер сказала, что возле Шестнадцатого Портала имелись четыре капсулы, но с большой вероятностью в момент схлопывания они находились у внешних причальных опор. В этом случае капсулы могут теперь болтаться внутри новоиспеченного мира Хилверсума.

В этот момент Джим потерял нить рассуждений, так как по радио раздался сигнал связи.

– Это пункт управления космопорта в Хилверсуме, Шестнадцатый Портал, – голос звучал как-то не очень уверенно. – Мы получили сигнал автопередатчика. Пожалуйста, ответьте, кто вы. Прием.

– Он, похоже, еще более напуган, чем мы. – Флейшер криво улыбнулась остальным, что еще больше расположило к ней Никлина. – Кто же, интересно, по его мнению, посылает сигналы?

– Ответьте ему, – нетерпеливо потребовал Воорсангер.

– Это звездолет W-602874. Отвечаем на ваш вызов, Хилверсум. Вы слышите меня? Прием. – Флейшер кинула взгляд на панель связи, затем снова откинулась в кресле. – На этот вызов я и надеялась. Скоро мы узнаем, как обстоят дела.

Воорсангер пересел поближе.

– Сколько придется ждать?

– Хилверсум расположен дальше по экватору. Сейчас расстояние составляет около семидесяти пяти миков, так что в оба конца сигнал будет идти более восьми минут.

– Это слишком долго, – замогильным голосом простонал Воорсангер. –Почему, почему у нас нет тахионного оборудования?

– Я могу подождать восемь минут. С каждым ответом наши шансы на спасение возрастают, а я надеюсь в ближайшие несколько часов связаться с сотней космопортов. Если два из них функционируют, я не вижу причин, почему бы и остальным не выйти в эфир.

Никлин слушал Флейшер, и его уважение к ее логике росло. В то время как душа Джима металась от надежды к отчаянию, пилот, казалось, ни на секунду не теряла присутствия духа. Чтобы сделать их шансы на выживание максимальными, она призвала на помощь весь свой опыт, талант, способность мыслить. Вдоль экватора Орбитсвиля имелось двести семь Порталов, и все они были оборудованы космопортами. Они представляли собой огромный резерв оборудования и рабочей силы, который можно будет пустить в ход, чтобы вызволить "Тару" из объятий космоса.

"На нашей стороне большие силы. Если только забыть о том, что время ограничено. Облако планет истончается, как и предсказывал Хепворт. Эти новые планеты куда-то исчезают, и, в соответствии с Гипотезой Добра, там совсем неплохо. Если мы, черт побери, как можно скорее не приземлимся, то рискуем остаться здесь одни…”

Никлин изо всех сил старался не думать о том, что ждет пассажиров, если корабль окажется на опустевшей вдруг орбите солнца Орбитсвиля. Съестных припасов хватит на два года, но захочет ли хоть кто-нибудь, находящийся в здравом уме, тянуть до самого конца в этой космической гробнице, где число мертвых в какой-то момент превысит число живых? И когда будет снят запрет на каннибализм? Нет, лучше направить корабль прямо на солнце, пока ужас не лишит их всех рассудка, но даже в этом случае дети обречены на долгую мучительную смерть. Наверное, лучше всего заблокировать предохранительные устройства и разгерметизировать корабль, в этом случае смерть будет быстрой.

Никлину вдруг стало душно. Он сделал глубокий вдох и усилием воли переключил мысли. Воорсангер расспрашивал Флейшер, как перевести корабль на орбиту планеты и удастся ли переправить находящихся на звездолете людей на землю. Тема была вполне жизнеутверждающей, и Джим с головой окунулся в нее, пока не раздался новый сигнал.

– Это пункт управления космическим движением Амстердама, Третий Портал, – произнес спокойный женский голос. – Мы получаем ваш автосигнал в общем диапазоне. Пожалуйста, назовите себя. Конец связи.

– Положение улучшается, – так же спокойно заметила Флейшер.

Она протянула руку к панели связи, но в этот момент послышался новый сигнал. На этот раз вызывал Пекин, Двести пятый Портал. Сообщества, обитавшие в экваториальном поясе, сумели пережить распад Орбитсвиля и теперь шарят по всему космосу, разыскивая своих блудных детей. Им надо ответить, поблагодарить их, ведь молчание было бы предательством человеческого духа.

Через несколько мгновений после того, как Флейшер назвала свой номер, пришел ответ из Хилверсума.

– Хилверсум отвечает на ваш запрос, "Тара". В наземном доке у нас есть две капсулы одиннадцатого типа. На обеих установлено оборудование, совместимое с кораблями исследовательского класса и обе можно подготовить за три-четыре дня. Не предвидится никаких сложностей с эвакуацией ста человек, так что можете быть спокойны на этот счет. Мы снимем вас оттуда, но прежде, чем закончить связь, необходимо передать вам еще одно сообщение.

Последовала короткая пауза, во время которой Никлин, Флейшер и Воорсангер обменялись понимающими взглядами. Затем послышался другой голос.

– "Тара", говорит Кэвин Гомери. Я возглавляю астрономический отдел в ЦКТ. Я подтверждаю слова моего коллеги: вам следует выйти на орбиту, а мы уже позаботимся обо всем остальном. Тем временем я хотел бы попросить помочь нам в разрешении другого вопроса.

Излишне говорить, что с Орбитсвилем произошло странное превращение. Но вы, возможно, не знаете, что число образовавшихся планет уменьшается. Мы не знаем, как хотя бы подойти к объяснению этого явления, нам нужно получил как можно больше данных, чтобы суметь взяться за эту проблему. И в этом смысле вы находитесь в уникальном положении.

Не могли бы вы передать нам общую панораму образовавшейся сферы? Нам необходимо хорошее изображение в течение длительного времени, иначе мы не успеем рассчитать скорость исчезновения планет. Я жду вашего ответа. Прием.

Оставшуюся часть "ночи" Никлин наблюдал, как Флейшер виртуозно справляется со все большим объемом радиосообщений, каждое из которых являлось еще одним доказательством Гипотезы Добра Скотта Хепворта.

В конце радиосеанса начали поступать сообщения из космопортов, находившихся в свое время у Порталов с номерами, близкими к ста. Вызовы с дальней стороны планетарного облака поступали с задержкой в сорок минут –еще одно напоминание о размерах Орбитсвиля. Эфирный галдеж достиг такого уровня, что Меган Флейшер была вынуждена прибегнуть к помощи компьютера и установить очередность. Никлин понимал, что слышит лишь малую часть вновь созданных миров, заполнявших основной экран.

Радиосвязь, невозможная внутри оболочки Орбитсвиля, была привилегией только тех планет, на которых оказались космопорты. Лишь они обладали голосом. Никлин не сомневался, что обитатели остальных планет лихорадочно создают сейчас необходимое оборудование, позволяющее им связаться с соседями. Он также понимал, что люди жаждут услышать живые голоса, чтобы хоть как-то успокоиться и утешиться.

Все сообщения имели одну общую черту. На скупом радиожаргоне молила о помощи выбитая из векового благодушия человеческая цивилизация, Никлин, полностью поглощенный собственными болезненными переживаниями, не задумывался об остальном человечестве, выкинутом загадочным превращением из рутины повседневной жизни. Но голоса из космоса помогли ему ощутить связь с людьми, понять, что они чувствовали во время случившегося кошмара. С неба исчезли знакомые звезды, стала скакать гравитация, день и ночь сошли с ума, дойдя в своей смене до стробоскопического неистовства, от которого замирала душа и немел разум.

А затем вдруг…

Ба-бах.

Для кого-то в следующий миг в свете яркого дня предстал новый мир, в котором обезумевшее солнце покинуло свое, казавшееся вечным, положение в зените. Для других наступила ночь, и сияющие лучи на небе сменились миллионами голубых бриллиантов, расцветивших небо немыслимыми узорами. А те, кто оказался на внешней границе планетарного облака, впервые увидели ночь такой, какой ее знали на Земле их предан – ночное черное небо, усыпанное мириадами далеких звезд.

Кроме ответа на просьбу о помощи, космопорты передавали также сообщения друг другу, сплачиваясь перед лицом грядущей неизвестности, ища ответы на вопросы, которые днем раньше просто невозможно было сформулировать. Что произошло? Почему это произошло? Что будет дальше? Новые планеты перемещаются в результате какого-то пространственного фокуса или просто прекращают свое существование? Исчезнут ли все планеты или процесс прореживания планетарного облака в конце концов прекратится и горстка новых миров останется на устойчивых орбитах?

Для находившихся на борту "Тары" пассажиров существовал ряд вопросов первостепенной важности: насколько быстро истончается планетарное облако? Происходит этот процесс равномерно по всему облаку, или имеет место зонный эффект, который они пока не могут обнаружить? Постоянна ли скорость процесса или она растет?

Короче говоря, каковы шансы, что корабль достигнет безопасной гавани Хилверсума прежде, чем планеты полностью исчезнут из вида?

Несмотря на все усилия этот вопрос настойчиво колотился в его голове, подобно колоколу.

На вторую ночь торможения, когда на всех нижних палубах царили сумрак и тишина, Никлин спустился в столовую выпить кофе и с удивлением обнаружил в безлюдном зале Дани Фартинг. Она одиноко сидела за столиком. Джим знал, что весь день Дани выбивалась из сил, передавая встревоженным людям сообщения капитана и стараясь внушить им частицу стоического оптимизма Меган Флейшер.

Задача, возложенная на Дани, не отличалась легкостью и простотой. Хотя пассажиры воспринимали сообщения Флейшер молча, кое-кто из переселенцев не скрывал своего горького сожаления по поводу того, что вообще когда-то услышал о Кори Монтейне. Возмущение пассажиров и стойкое ощущение, что их предали, могло вот-вот выплеснуться на поверхность.

У входа в столовую Никлин взял в автоматическом раздатчике порцию кофе. Когда он заметил, что Дани наблюдает за ним своим загадочным и печальным взглядом, он хотел было уйти. Но решил все-таки продолжить свою линию открытой враждебности, хотя и с некоторой опаской.

– Как я вижу, вы в гордом одиночестве. – Джим сел рядом. – Полагаю, вы скучаете по Кристин.

Слова вырвались у него прежде, чем он успел что-либо сообразить. Никлин ужаснулся их неуместности. Он начал с банальности и тут же перешел к бестактности.

– Думаю, у вас больше оснований скучать по ней, – спокойно ответила Дани.

Никлин уставился в чашку с кофе, стараясь скрыть волнение. От ее замечания у него начала подергиваться щека. И почему он не ушел из столовой сразу же! Встать и уйти сейчас – значит выставить себя неотесанным провинциалом, каким он когда-то был, а остаться – лишь усилить ощущение неловкости.

– Что происходит наверху? – Голос Дани звучал совершенно нейтрально. – Есть какие-нибудь изменения?

– На планетах образуются полярные шапки. – Никлин с готовностью ухватился за предложенную тему. – Шапки изо льда и снега на северном и южном полюсах! Это делает планеты похожими на изображения Земли.

– Интересно, но я не это имею в виду.

– Мы все еще не знаем, как быстро они исчезают. Компьютеры продолжают расчеты. – Никлин отхлебнул кофе. – Думаю, скоро мы получим ответ.

– Это хорошо. – Дани улыбнулась. Сразу стало заметно, насколько она устала. Темные глаза в упор взглянули на Никлина из-под тяжелых век. – Вы жалеете, что уехали из Оринджфилда?

“Что за вопрос? – Никлин был сбит с толку. – Что она имеет в виду?”

– Дани, я… – Джиму вдруг страстно захотелось дотронуться до ее руки.

Со стороны лестницы послышался шум.

– Я рад, что не все спят на этом корабле. Вы позволите присоединиться к вам?

Это был все тот же светловолосый бородач в форме охранника космопорта, с которым Никлин сталкивался уже дважды. Похоже, большую часть времени этот человек проводил в бесконечных блужданиях по кораблю. Не дожидаясь ответа, он налил себе кофе и сел рядом с Дани.

– Джим, познакомьтесь, это Пер Боссардт.

– Привет, Джим! – широко улыбнулся бородач. – Мы постоянно встречаемся в самые неподходящие моменты.

Никлин кивнул.

– Да, действительно.

– У меня с собой пятьдесят два отличных приятеля. Они помогут нам развлечься. – Боссардт достал из кармана колоду карт. – Сыграем?

– Прошу прощения. – Никлин встал. – Я должен вернуться в рубку управления.

– Жаль. – Боссардт радушно помахал рукой. – Как-нибудь снова увидимся, Джим.

У выхода Никлин оглянулся – Боссардт уже сдавал карты, которые из-за небольшой гравитации так и летали над столом. Дани весело смеялась, ловя порхающие прямоугольники.

– Вы жалеете, что уехали из Оринджфилда? – бормотал Никлин, поднимаясь по лестнице. – Что, черт побери, это значит?

Когда наступила "ночь", Никлин подумал, что, вероятно, чувствовал бы себя куда лучше в своей постели, а не в кресле рядом с Меган Флейшер. Скакой стати он отказывается от полноценного отдыха? Но словно какая-то сила удерживала Джима у основного экрана. В изображении облака планет сосредоточились его прошлое, настоящее и будущее. Облако казалось безмятежным и вечным, но только благодаря ограниченности человеческого восприятия. Над ним неустанно трудилась Добрая Фея, определяя судьбу целых скоплений планет со скоростью, быть может, нескольких сотен в секунду. Никлину казалось, что если вглядываться достаточно долго, он сможет найти свидетельства ее деятельности.

Миллиарды людей на этих новорожденных эфемерных мирах испытывали серьезные опасения за свое будущее. Перспектива быть вырванным из обычного континуума, а, может, и вовсе прекратить существование каким-нибудь таинственным способом казалась ужасающей, но это соображение служило слабым утешением для пассажиров "Тары", молившихся лишь за то, чтобы стать частью этих обреченных на неизвестность миров. Прыжок в таинственную пустоту казался предпочтительнее иного исхода, перед лицом которого оказались те, кого заманили в это путешествие к Новому Эдему.

Чувство беспомощности усиливалось тем, что, вопреки очевидности, корабль все еще удалялся от облака планет. Нос его был направлен в сторону того, что было когда-то Орбитсвилем, его двигатели толкали корабль в направлении планет, но уже набранная скорость была такова, что после двух долгих дней торможения "Тара" все еще удалялась от своей цели.

– Нет смысла кипятиться по этому поводу, – говорила ему Флейшер. –Лично я благодарю Господа за каждый час работы двигателей.

"Наверное, это она так меня подбадривает", – мелькнуло у Никлина в голове. Он устало размышлял о том, сумеет ли уловить момент, когда корабль наконец остановится и начнет двигаться в обратном направлении.

"Нет, стоп. Здесь что-то не то. Я, должно быть, устал как собака и ничего не соображаю. Надо начать все сначала…”

Джим сделал усилие в попытке проснуться – у него возникло неприятное ощущение какой-то перемены на пульте управления.

Прошло несколько томительных секунд, прежде чем он понял, что изменилось. Уровень шума, создаваемый системой связи, резко упал. Его тревога возросла еще больше, когда он осознал, что насыщенность радиопереговоров спадает уже давно. Даже когда Флейшер была вынуждена с помощью компьютера регулировать поток поступающей информации, динамики выдавали почти непрерывную серию кодовых сигналов.

Никлин выпрямился и взглянул на соседние кресла. Воорсангера там не было, Флейшер застыла в максимальной сосредоточенности, неотрывно наблюдая за изображением облака планет. У Никлина сжалось сердце, когда он увидел лицо пилота.

– Что происходит? – почти крикнул он. – Неужели…

Она взмахом одной руки попросила его замолчать, в то время как другой быстро перебирала кнопки на панели связи.

– … Определенно, – послышался мужской голос. – Мы установили! Планеты со сферы исчезают полосами. Уже есть пять пустых полос, можете называть их так или по-другому, не имеет значения. Две – в северном полушарии. Две – в южном. Одна – вблизи экватора. Полосы быстро расширяются. Боже, помоги нам! Невозможно предсказать, сколько времени осталось до того момента, когда эта передающая станция…

Голос оборвался и в рубке повисла звенящая тишина.

Никлин сосредоточился на изображении облака. Теперь, когда он точно знал, куда следует смотреть, Джим увидел результат работы Доброй Феи. Вдоль экватора было заметно мерцающее оживление. Но по сути, это было как раз обратное мерцанию явление, всего-навсего изменение неподвижной картины, вызванное исчезновением крошечных источников света.

Облако планет разматывалось прямо на глазах, подобно гигантскому клубку шерсти. Разматывалось в никуда.

– Они исчезают. – Голос пилота зазвучал как голос застеснявшегося вдруг ребенка. – Все космопорты уже исчезли.

– Нам не нужны космопорты! – крикнул Никлин, отказываясь подчиниться жестокой логике происходящего. – Мы должны двигаться вперед! Мы можем выйти на орбиту любой из этих дерьмовых планет!

– И какой в этом смысл? Если мы никогда не сможем сесть на нее?

– Это лучше, чем лететь в пустоту.

– Может, вы и правы. – Флейшер кивнула, обдумывая это предположение, а затем ее лицо засветилось каким-то жестоким, извращенным торжеством. Она нашла ответ.

– Все дело в том, мистер Никлин, что мы не можем добраться ни до одной из этих, как вы выразились, дерьмовых планет. Положение вещей изменилось к худшему. Пока вы спали, скорость исчезновения возросла, она все время растет… Через несколько часов не останется ни одной планеты, дерьмовой или какой-нибудь иной.

Глава 22

В том, что происходит, есть своя какая-то логика, решил Никлин.

До этого в течение почти двадцати часов он сидел в рубке управления и как завороженный следам за планетами, исчезающими со все возрастающей скоростью. В самом начале этот процесс был почти неощутим, затем темные редкие участки превратились в пять расширяющихся полосок, их можно было различить невооруженным взглядом. Зрелище стало еще более завораживающим, облако теперь напоминало удивительное, прекрасное пуантилистское полотно с изображением гигантской полосатой планеты. С этого момента исчезновение планет стало хорошо заметным, слой за слоем пропадал в пустоте, уступая место мраку, сквозь который мерцали далекие звезды. В какой-то момент этого процесса "Тара" наконец погасила свою скорость и начала мучительно-медленное возвращение, но никто в рубке управления даже не заметил этого. Всем им ничего не оставалось, как только наблюдать. Казалось, они утратили способность думать. Итак, единый организм, каким когда-то был Орбитсвиль, сократился теперь до узких полосок, до стремительно тающей паутины, и, в конце концов, до пустоты, до Абсолютного Ничто.

Шестьсот пятьдесят миллионов новоиспеченных миров прекратили свое существование, осталось лишь небольшое солнце, одинокий источник света и тепла в совершенно пустом пространстве, распростершемся во все стороны на многие световые годы.

"Что дальше? – тупо спрашивал себя Никлин. – Куда теперь?”

А дальше, спустя всего лишь несколько секунд, заработала внутренняя связь. Женщина, купавшая своего ребенка в душевой на двадцать четвертой палубе, разыскивала Джима Никлина. Температура воды в душе стала падать, женщина сердилась и требовала, чтобы неисправность устранили немедленно. Она также хотела знать, почему Никлин все время прохлаждается в рубке управления, а не занимается своими обязанностями.

Это напомнило Джиму, что жизнь все еще продолжается, и надо решать возникающие бытовые вопросы. Напоминание, словно манна небесная, спасло Никлина от апатии, и он немедленно покинул рубку.

Поскольку на "Таре" находилась лишь половина от запланированного числа людей, пассажиры в значительной степени имели свободу в выборе жилья. Большинство, подчиняясь своим инстинктам, выбрали носовые отсеки, удаленные от двигательных цилиндров.

Когда Джим добрался до четырнадцатой палубы, первой, откуда имелся доступ в двигательный цилиндр, гул человеческих голосов затих и лишь слабо доносился откуда-то сверху. Никлин продолжал скользить вниз, едва касаясь руками поручня. Он уже почти миновал семнадцатую палубу, когда рука независимо от его воли до боли сжала дюралевый поручень, и он резко остановился. Какое-то мгновение Никлин пребывал в полнейшем замешательстве, но затем до его сознания дошла фантастическая причина этой самопроизвольной реакции.

Совсем рядом, справа от него на чуть изогнутой стенке пассажирского цилиндра он увидел дверь, ведущую в двигательный цилиндр.

Для того, кто не так хорошо знаком с металлическим скелетом, внутренностями и нервными нитями "Тары", вид этой двери ничего не значил, но Никлина словно искрой пронзило. Он отлично знал, что с семнадцатой палубы нет доступа к двигателям, нет и никогда не было.

Он замер на лестнице, растерянно оглядываясь по сторонам. Все остальное выглядело таким, каким и должно было быть. За спиной находились две двери, ведущие в пассажирские каюты, а надпись на стене неопровержимо указывала – это именно семнадцатая палуба. Да и не нужны ему были никакие надписи, вполне достаточно расположения заклепок или формы сварных швов. И тем не менее Никлин видел перед собой дверь в двигательный цилиндр. Дверь там, где она не имела права существовать!

Дверь была самой что ни на есть настоящей. Никлин мог различить царапины на зеленой поверхности. Он видел грязные пятна на белых деталях кодового замка. Дверь было настоящей!

– Это сон, – громко сказал он, радуясь тому, что нашел объяснение. –Это всего лишь один из моих снов, и для доказательства…

Никлин изо всех сил ударил кулаком по ребру палубы и тут же вскрикнул. Боль пронзила его нервную систему, волной прокатилась по всему телу. Он с удивленном взглянул на костяшки пальцев – кожа на них была содрана, и на подкожной ткани выступили крошечные капельки крови.

Все сомнения относительно того, бодрствует он или спит, разом исчезли. Но дверь осталась на месте.

"Моя память на числа начинает сбоить, – заклинал себя Никлин, сходя с лестницы и приближаясь к двери. – Маленькая молекула серого вещества испортилась, или протекла, или что там с ней происходит, когда она начинает стареть. Всегда существовал вход с семнадцатой палубы. То, что я ничего не помню об этом, еще ничего не значит, и в доказательство…" Никлин набрал на замке код – 8949823 и улыбнулся, услышав щелчок.

“Какие-то числа еще помню!" Он начал медленно открывать дверь и с удивлением обнаружил, что смотрит внутрь помещения, размером не больше телефонной будки. Все там выглядело совершенно чуждым для "Тары", но Джим уже приучил себя к мысли, что черное – это белое, а белое – это черное. И довольно дерзко Никлин переступил таинственный порог.

Когда дверь за спиной захлопнулась, он увидел еще одну, слева от себя, рядом с этой дверью в стене имелась небольшая ниша, подобная тем, где обычно хранится пожарное оборудование. В нише стоял изящный серебряный флакон. На флаконе какой-то шутник выгравировал надпись "ВЫПЕЙ МЕНЯ". В буквах была характерная вычурность, и Никлин с улыбкой узнал почерк Скотта Хепворта.

“Да ты забыл об одной из своих заначек, ты, старый пьянчужка!”

Все еще от души забавляясь, Джим взял флакон в руки. Тот был теплым на ощупь. Никлин встряхнул его и услышал, точнее ощутил, как внутри бултыхается небольшое количество жидкости. Повинуясь какому-то безотчетному импульсу, он отвинтил крышку и глотнул содержимое. Это был джин, обычный тепловатый джин.

Самый настоящий "Особый Хепвортин". Скотт любил джин с тоником и всеми прочими добавками, но при необходимости поглощал его в любом виде.

Как сказал какой-то драматург, а, может и не драматург: "Коль замучила жажда, то извлечь спиртное можно из чего угодно". Никлин улыбнулся: "Бьюсь об заклад, старина Скотт перевернулся бы в своем пластиковом мешке, узнай он, что не ему достался этот последний глоток. Хотя одного я не могу понять. Почему джин до сих пор теплый?”

Охваченный неприятным предчувствием, что он совершает какую-то ошибку, Никлин открыл вторую дверь. За ней находилось плохо освещенное помещение, казавшееся слишком большим для пятиметрового двигательного цилиндра. Единственная лампа над дверью отбрасывала круг тусклого света на совершенно пустую палубу. Эта пустота тоже была очень странной, ведь большая часть пространства должна быть занята громоздким двигательным оборудованием. Джим попытался рассмотреть что-нибудь за пределами освещенного круга, но темнота казалась непроницаемой. Воздух здесь был чисти свеж, словно Никлин стоял посреди необозримой ночной степи.

Через несколько секунд из темноты выступила фигура. Она приближалась. Никлин вскрикнул, сжался и закусил костяшки пальцев. Это был Скотт Хепворт.

– Господи, ты нашел мое лекарство! – Хепворт подошел к нему вплотную и взял флакон из застывшей руки. – Где же я его оставил?

Никлин издал какой-то хриплый звук, а Хепворт поднес флакон ко рту и сделал большой глоток. Шея его выглядела совершенно неповрежденный. Но когда он пил, жидкость вытекала сквозь ворот рубашки.

– Убирайся, – прошептал Никлин. – Убирайся! Ты мертв!

– Ну, не стоит мыслить столь вульгарно, мой мальчик, – добродушно откликнулся Хепворт. – Разве я выгляжу мертвым?

Никлин внимательно изучил призрак и убедился, что все детали совершенно точны, начиная от грязной и мятой одежды до знаменитого голубоватого прыща на носу.

– Уходи, Скотт. – В шепоте Никлина слышалась мольба. – Я не могу смотреть на тебя.

– Хорошо, я уйду, но должен сказать, что глубоко разочарован в тебе, Джим. – Хепворт начал отступать в темноту. – Я мог бы помочь тебе подготовиться к тому, что последует дальше. Встречи с тобой ждут другие, и я мог бы подсказать, как обращаться с ними…

Когда подобие Хепворта скрылось в темноте, Никлин схватился за ручку двери и судорожно рванул ее вниз. Ручка не повернулась. Впрочем, ничего другого он и не ждал. Теперь к нему приближались еще две фигуры. На губах Кори Монтейна играла плаксивая кривоватая усмешка, рядом с ним шла хорошенькая молодая женщина, выглядевшая бы вполне здоровой и невредимой, если бы не рукоятка кухонного ножа, торчавшая из ее груди. Нож покачивался в такт ударам ее сердца.

– Мы с Милли теперь счастливы, Джим. – Монтейн обнял женщину за талию. – И я хочу, чтобы вы знали – вы тоже можете стать счастливым. Для этого нужно лишь…

– Вы мертвы! Вы тоже мертвы! – закричал Никлин. – Не подходите ко мне! Не приближайтесь! Вы мертвы! И вы хотите заставить меня поверить, что и я тоже мертв! Но я еще жив! Все это только сон!

Монтейн обменялся с женой обеспокоенным взглядом. Они все еще приближались к Никлину.

– Вы мне не нравитесь, Джим, – сказал Монтейн. – Это все лишнее. Нужно только выслушать…

– Убирайтесь! – заорал Никлин и крепко прижал ладони к глазам.

Он стоял с закрытыми глазами, пока немного не успокоился. Никлин боялся, что эти кошмарные существа украдкой подошли к нему, и теперь их сочувственные лица покачиваются совсем рядом. Но когда он открыл глаза, Монтейн и его жена исчезли. Окружающая тьма вновь была спокойна. Но теперь Джим мог видеть несколько дальше, и им вновь овладело первоначальное впечатление бескрайней степи. На неуловимом, неощутимом расстоянии можно было различить что-то огромное, какие-то черные кривые в таком же черном мраке. Может, это холм, гора из обсидиана, отражающая свет невидимых звезд?

"За что мне все это? За что?" – Никлин еще раз безрезультатно подергал ручку двери.

– Я скажу тебе, за что. – За пределами круга маслянистого желтого света раздался одновременно и знакомый и совершенно неузнаваемый голос. –Ты забил свою голову нигилизмом и ложными идеями, малыш Джимми. И именно за это ты держишь теперь ответ.

– Кто вы? – дрожащим голосом спросил Никлин. Дурные предчувствия вновь навалились на него. – И почему вы называете меня Джимми? Никто не звал меня так с тех пор, как…

– С тех пор, как ты вырос, не так ли?

Огромная фигура дядюшки Ренара вступила в унылый конус света.

Никлин снова съежился от страха и ужаса. Он видел – это вовсе не тот сохранившийся в его памяти дядюшка Ренар. Этот человек, точнее, это существо было совсем иным. Это был дядя Ренар из его сна. То самое ужасное существо, с которым мать заставляла обращаться как с совершенно обычным человеком, несмотря на его огромный рост, колючую рыжую шерсть, дикие желтые глаза и острую морду. И, как и прежде, едва Никлин узнал его, существо лишилось своей силы.

– Ты не напугаешь меня! – с вызовом крикнул Джим.

– А почему кто-то должен бояться такого симпатягу, как я? – Нос лиса горделиво выглянул из стоячего ворота засаленного сюртука девятнадцатого века. – Я прекрасно понимаю, почему ты не захотел иметь дело с остальными, особенно с той ужасной женщиной. Ты видел этот нож? Тьфу! – Гримаса отвращения сморщила морду лиса. – Между нами говоря, Джим, ты совершенно правильно сделал, что избавился от этого сброда.

– От тебя я тоже хочу избавиться. Ты не существуешь!

– Что за странные вещи ты говоришь. – Лис обеспокоенно оглянулся через плечо, затем рассмеялся, разинув пасть, полную острых зубов. – Да ты ведь не смог бы со мной разговаривать, если бы меня не существовало. Логично, не правда ли? Видишь ли, это место, где мы с тобой сейчас так славно беседуем, находится в мысленном пространстве. Поэтому выдуманные существа здесь столь же реальны, как и физические. Ты ведь помнишь, что тебе рассказывали о мысленном пространстве?

Никлин покачал головой.

– Я не позволю тебе существовать ни в каком пространстве.

– Не делай этого, Джимми! – Дядя Ренар вновь оглянулся в темноту, стряхнув со лба нарисованные капельки пота. – Я могу подготовить тебя к предстоящему. Ты скоро встретишься с Гэ Пэ, и я могу…

– Убирайся!

Лис отступил, его фигура покрылась рябью, и вдруг он превратился в худого, лысоватого человека лет сорока самого разнесчастного вида. Что-то шевельнулось в памяти Никлина. Перед ним стоял настоящий дядя Ренар.

– Ты тоже можешь уматывать, – приказал Никлин.

– Джимми, дай мне объяснить одну очень важную для тебя вещь, –существо становилось назойливым. – Ты думаешь, что все это сон, но это не так! Ты сейчас находишься в мысленном пространстве, Джимми. Ты должен вспомнить, что говорила тебе Сильвия Лондон. Ты ведь помнишь ее? Такая шикарная женщина. Так вот, все сказанное ею абсолютная правда!

Никлин нахмурился.

– Это значит, что ты существуешь независимо от чего бы то ни было, и я не могу причинить тебе вреда?

– Да, но я не являюсь истинно сапионным существом. – Фигура быстро оглянулась в сторону той темной массы, присутствие которой почувствовал Никлин. Лицо его стало еще несчастнее. – Настоящий дядя Ренар находится где-то в ином месте этого континуума. Я существую лишь потому, что являюсь проекцией твоих детских воспоминаний, и если ты начнешь вмешиваться в…

– Ты имеешь в виду, если я вырасту?

– Ты давным-давно вырос, Джимми. – Существо хитро и заискивающе улыбнулось. – Ты здорово вырос! Было приятно наблюдать, как ты разнес в пух и прах этих громил в Альтамуре. Особенно третьего, когда он уже был уверен, что спасся. А потом, эта стерва Фартинг. Я скажу тебе кое-что важное, Джимми. Она сожалеет, что когда-то обошлась с тобой так несправедливо. Если ты сейчас подойдешь к ней, то ты…

– Прочь! – приказал Никлин, ненависть затопила его сердце. – Сгинь! Прекрати существовать!

Дядюшка сердито и испуганно зарычал. Черты лица его стали меняться…

Вытягиваться в звериную морду, зубы превращались в клыки…

Но прежде, чем метаморфоза завершилась, призрак исчез, растворившись во мраке.

Никлин остался один. И в то же время здесь был кто-то еще. За пределами конуса желто-болезненного света, где-то вдали, на бескрайней равнине двигалось нечто огромное и непостижимое. Абсолютная пустынность местности не позволяла оценить его размеры. Как же называлась та статуя?.. Человек, сидя на камне, замер в глубоком раздумье, подперев голову кулаком…

– Джим Никлин!

Голос прогремел где-то внутри его головы.

– Пришло время поговорить с тобой.

– Я не хочу. – Голос Никлина дрогнул. Он удивился, что вообще еще способен издавать какие-либо звуки. – Я не желаю иметь с тобой никаких дел.

– Это ложь. Ты знаешь, что так больше продолжаться не может.

Никлин спиной прижался к металлическому косяку, словно пытался обрести утраченную связь с реальным миром.

– Кто ты?

– Подумай сам, Джим! Ты хорошо знаешь, кто я.

– Откуда…

Откуда мне знать?

– Но ведь ты не раз беседовал со мной.

– Беседовал? Я никогда не был верующим. Единственное божество, которое я признавал…

Это Газообразное Позвоночное.

– Отлично, Джим.

– Но это невозможно! Ведь это лишь моя собственная шутка. Я…

Я выдумал тебя!

– Нет, Джим. Это я выдумал тебя.

Никлину каким-то непостижимым образом удалось возродить в себе упрямого спорщика.

– Прошу прощения, но с этим я не могу согласиться. Даже во сне не бывает такого.

– Ты всегда все усложняешь. Я просто хочу ради тебя персонифицировать свою особу. Твое представление о Газообразном Позвоночном, о Великом Шутнике… Ты очень близко подошел к постижению существа более высокого порядка, чем ты сам.

– Я считал его воплощением слепого случая.

– Да, но ты персонифицировал его.

– Тем не менее, я не могу думать о тебе, как о Газообразном Позвоночном. Это неправильно.

– Это не должно быть неправильным.

– Но ведь ты утверждаешь, что ты Бог.

– Нет, я вовсе не утверждаю, что я Бог, но ты можешь думать обо мне как о Боге, если тебе это нравится.

– Так мы никогда ни к чему не придем. Я предпочитаю Газообразное Позвоночное.

– Итак, после всех этих разговоров ты вернулся к тому, с чего начал: я – Газообразное Позвоночное.

– Может, ты еще и Добрая Фея? Это ты создал искусственное образование, известное мне как Орбитсвиль?

– Наконец-то ты задал разумный вопрос, на который я могу дать разумный ответ. Нет, я не создавал Орбитсвиля.

– Есть ли у тебя какие-либо основания не говорить мне, кто это сделал?

– У меня нет таких оснований, Джим. Я хочу передать тебе все то знание, какое ты способен усвоить. Твой разум – это часть моего разума в данный конкретный момент космической истории. Ограничение на количество знания, которое ты можешь постичь, определяется твоим интеллектом.

– Ты сказал, что мой разум – это часть твоего разума?

– Не стоит задавать риторических вопросов, Джим. Ты знаешь, о чем я сказал.

– Но это важно для меня. Есть небольшие вопросы, которые не менее важны для меня, чем крупные. Например, я хотел бы знать, почему я не боюсь. Я оказался в сюрреалистическом кошмаре, я был свидетелем совершенно ужасных вещей…

– Эти ужасы выдумал ты сам.

– Хорошо, пускай так, но я нахожусь сейчас в месте, очень напоминающем картину Дали. Черная статуя величиной с гору…

Все Это жутко, так жутко, но я почему-то не боюсь, совершенно не боюсь. Почему?

– Ты сейчас находишься в мысленном пространстве, Джим. В данный момент ты являешься майндонным существом, а раз так, то ты невосприимчив к страхам, которым подвержены создания из плоти и крови.

– Я понимаю. Потому я и могу спокойно беседовать с разумным черным небоскребом.

– Нет никакой беседы, Джим. На какое-то время твой мозг стал частью моего мозга, объединился с ним. Ты должен взять из него все, что можешь, и делать с этим знанием все, что пожелаешь.

– Очень хорошо, но кто же тогда создал Орбитсвиль?

– Орбитсвиль придумали и сотворили существа, стоящие на гораздо более высокой ступени развития, чем человечество. Когда они непосредственно столкнулись с людьми, то назвались ультанами. Это имя столь же им подходит, как и любое другое.

– Но зачем ультаны создали Орбитсвиль?

– Они хотели изменить судьбу Вселенной. Кое-кто из людей уже понял –разум является составной частью материи. И не такой уж несущественной ее частью. В каком-то смысле эта часть даже более значима, чем гравитация. Именно сила притяжения разума замыкает Вселенную. Одна гравитация с этим не справилась бы.

– Я помню ту женщину… Жену Рика Ренарда. Она пыталась рассказать мне что-то подобное.

– Да, но ее больше интересовал побочный эффект – сохранение личности после физической смерти. Истинное значение частиц, известных под названием сапионов состоит в том, что они обладают силой притяжения. Без этой сапионно-гравитонной компоненты расширяющаяся Вселенная продолжала бы расширяться вечно. Один из твоих современников, обладающий поэтическим складом ума, сказал, что именно мыслитель в тиши своего кабинета возвращает самые далекие галактики из объятий ночи.

– Я не понимаю, какое это имеет отношение к Орбитсвилю.

– Историю Вселенной можно представить, если воспользоваться корявыми терминами, к которым столь склонны ваши ученые, в виде последовательности Больших Взрывов и Больших Сжатий. В момент каждого Большого Взрыва образуются две Вселенные – одна из обычной материи, движущаяся во времени вперед; другая – из антиматерии, движущаяся во времени назад. Обе Вселенные расширяются до своих предельных размеров, а затем начинается сжатие, и, в конце концов, когда стрелка часов проходит полный круг, они соединяются вновь, и все готово к новому Большому Взрыву. Ты, конечно, понимаешь, что термины "материя" и "антиматерия" чисто условны.

– Я не дурак, – обиделся Никлин.

– Тут есть свои сложности, вроде тахионной и антитахионной Вселенных. Я их сейчас касаться не стану.

– Очень мило. Продолжай.

– В момент последнего Большого Взрыва, который, по моим подсчетам, был восемнадцатым в этой Великой Последовательности, образовались две Вселенные, так же, как это происходило и прежде. Но их эволюция не пошла по проторенному пути. Возникла существенная асимметрия – по причинам, не вполне мне еще ясным, во Вселенной Второй Области не развилась разумная жизнь.

В таких обстоятельствах, без сапионного притяжения, Вселенная Второй Области была обречена разлетаться вечно, а без вклада ее материи природа очередного Большого Взрыва будет совершенно иной. И как следствие, нарушится цикл обновления мироздания.

Часть ультанов была недовольна подобной перспективой с философской точки зрения – и они предприняли шаги, чтобы исправить возникшую асимметрию.

– Они построили Орбитсвиль?

– Да.

– Он служил для сбора разума! Тогда это объясняет Большой Скачок, перемещение Орбитсвиля во Вселенную из антиматерии. Когда ультаны все подготовили, они попросту перенесли его!

– Ситуация была несколько сложнее. Другая часть ультанов, также по философским соображениям, выступила против какого-либо вмешательства в естественный ход событий. Но, в основном, ты прав.

– А разве такого перемещения достаточно, чтобы изменить будущее Вселенной? Я не привык мыслить такими масштабами, но влияние одной-единственной сферы кажется мне чересчур уж несопоставимым.

– Была создана не одна сфера, Джим. Чтобы заманить достаточное количество живых существ, ультаны поместили подобные конструкции в каждую галактику Вселенной Первой Области. В каждой галактике, в зависимости от ее размеров, оказалось в различных местах от восьми до сорока сфер, причем именно там, где имелись наиболее благоприятные условия для развития разумной жизни. Тот факт, что ваше племя обнаружило объект, названный вами Орбитсвилем, не был случайностью.

– Но существует по меньшей мере сто миллиардов галактик! – Никлин почувствовал свою ничтожность, осознав масштаб усилий ультанов, решивших повлиять на сам пространственно-временной континуум. – И если умножить это число…

– Не следует погружаться в математические расчеты. Достаточно сказать, что ультаны в своем заблуждении зашли так далеко, что я с моими братьями вынужден был вмешаться.

– Но не слишком ли поздно? Я видел, как Орбитсвиль распался на миллионы планет и как все эти планеты исчезли. Если они разлетелись по всей галактике…

– Это моя работа. Новые планеты действительно разлетелись, но под моим контролем. Они рассыпаны по той галактике Первой Области, где первоначально находился Орбитсвиль.

Где-то в глубине сознания у Никлина оформился новый вопрос, но он метнулся от него в сторону.

– Планеты вернулись назад?

– Да, Джим. Видишь ли, ультаны были не правы, когда пытались навязать свою волю, свою неизбежно ограниченную точку зрения естественному порядку вещей. Асимметрия между Первой и Второй Областями в текущем цикле предвещает большую перемену в мироздании, это верно, но перемены – это орудие эволюции. Переменам нельзя противиться. Развитие должно быть свободным.

– Подвергнутся ли ультаны наказанию?

– Они получат совет, и за ними установят наблюдение, но вреда им никакого не причинят. Я и мои братья, мы являемся частью Жизни, и мы служим Жизни. Этика требует от нас, чтобы мы делали все, что в наших силах, чтобы ни один носитель разума не погиб в результате наших действий. – Поэтому ты здесь? Поэтому ты говоришь со мной?

– Как я уже сказал, этот диалог происходит исключительно в твоем сознании. Он является твоей личной реакцией на то, что твой разум стал частью моего разума, пока я переношу корабль обратно во Вселенную Первой Области. Ты интерпретируешь происходящее по-своему, переживания других будут иными.

– Ты хочешь сказать, что для них это будет религиозное переживание? Они видят то, что, по их мнению, является Богом?

– Они видят то, во что верят. Так же, как и ты видишь то, во что веришь.

Вопрос, который уже оформился в какой-то части сознания Никлина, вновь настойчиво заявил о себе, и он не смог больше тянуть.

– Мы будем жить?

– Да, Джим. Я выдернул ваш маленький корабль из тела моего мертворожденного брата и поместил его на поверхность чрезвычайно гостеприимного мира в вашей родной галактике. Вы будете жить.

– Спасибо! Спасибо! – У Никлина вдруг возникло безотчетное чувство, что надо спешить. – Значит, время нашей встречи подходит к концу?

– В мысленном измерении нет времени в твоем понимании. С одной точки зрения, перенос осуществляется мгновенно, с другой, он длится сорок миллиардов лет.

– Но диалог подходит к концу.

– Ты почти достиг предела.

– Тогда еще один вопрос. Прошу тебя! Я должен узнать ответ.

По ту сторону полночной равнины тяжелое нечто, казалось, шевельнулось.

– Я слушаю.

– Кто ты?

– Теперь тебе не нужен ответ.

Никлин отчетливо видел движение. Что-то увеличивалось в размерах, росло. Оно готовилось к уходу.

– Ты ЗНАЕШЬ, кто я. Ты ЗНАЕШЬ, разве не так, Джим?

– Да, – прошептал Никлин. Сосуд его разума наполнился до краев. – Я знаю, кто ты.

Глава 23

Шесть летательных аппаратов "Керлью" компании "Вудстон Скайвейз" выстроились в ряд, дожидаясь отправки пассажиров в региональный центр Рашпорт. Выбор на "Керлью" пал потому, что они могли взлетать с неподготовленной травяной площадки. Каждый аппарат вмещал минимум десять человек. Пассажиры "Тары" должны были совершить недолгий перелет до Рашпорта, где пересядут на аэролайнер, который перенесет их на восемь тысяч километров, в Бичхед-Сити.

За "Керлью" замерли три крошечных и быстрых самолета, принадлежащих агентствам новостей, первыми поспевшими на место события. Над аппаратами высился огромный, сверкающий медью корпус "Тары". За кораблем лежало озеро, протянувшееся до самого горизонта; низкое утреннее солнце играло на его поверхности алмазными бликами.

Никлин решил, что проживи он хоть тысячу лет, ему никогда не привыкнуть к движению светила. Прошлым вечером, в день возвращения "Тары", Никлин наблюдал первый в своей жизни закат. Он не мог оторвать глаз от удивительной и прекрасной картины – пылающий алый диск медленно исчезал за линией горизонта. Как и большинство ошеломленных происшедшим пассажиров "Тары", он провел большую часть ночи под открытым небом, разглядывая звезды и с волнением дожидаясь, когда же вновь появится солнце. Хотя Джим конечно же знал, что оно должно взойти на противоположной стороне (как, разумеется, и случилось), восход наполнил его чувством глубочайшего изумления. Реальное подтверждение того, что отныне он будет жить на внешней поверхности сферы, явилось для Никлина, привыкшего к изолированности Орбитсвиля, почти религиозным переживанием. Он чувствовал себя беззащитным перед безбрежной Вселенной, крошечным микроорганизмом, прицепившимся к огромному мячу, запущенному в незнакомое пространство. Словно гармонируя с меньшими, по сравнению с Орбитсвилем, размерами нового мира, степень человеческой активности, казалось, возросла, напомнив Никлину трепещущую активность крошечных созданий, для которых космосом является капля воды…

Одно мгновение "Тара" летела в межзвездной тишине, а уже в следующее – покоилась на залитой солнцем, заросшей густой травой поляне. Часы на корабле не зафиксировали никакого разрыва во времени, но каждый из пассажиров, включая детей, помнил о странном состоянии вне времени.

Насколько Никлин смог установить, все они, за исключением лишь его самого, провели это безвременье в кратком и безмолвном общении с добрым божеством, скрытым за сияющим белым облаком.

Все они вышли из этого состояния, по сути дела, теми же людьми, только еще больше утвердившись в своей вере. Первое, что сделал Ропп Воорсангер после приземления "Тары", – вывел всех пассажиров на заросшую буйным разнотравьем поляну и вознес благодарственный молебен. И никогда еще в истории человечества не существовало религиозного братства столь единого и непоколебимого в своей вере. Но ведь, в конце концов, эти люди стали участниками яркого и удивительного чуда. Они уже считали себя мертвецами, но оказались спасенными, и спасение их сотворило Божественное Вмешательство. У них, как ни у кого другого, были все основания слиться в едином "Аллилуйя!”

То, что испытал Никлин, сильно отличалось от переживаний остальных, и, наверное, поэтому в нем произошли неизбежные перемены. Он вышел из всего этого с совершенно иными убеждениями. И эти новые убеждения требовали от Джима пересмотра его личной модели реального мира. Соответственно, он вынужден был признать существование верховного разума. Зовут ли его Бог, или Добрая Фея, или Газообразное Позвоночное – это не имело никакого значения для того главного, центрального факта – он, Джим Никлин, больше не может вести жизнь скептика и нигилиста.

Гуляя в одиночестве под непривычным звездным небом, Джим раздумывал, могло ли воздействие на него быть еще более сильным, таким, чтобы он признал существование ветхозаветного Бога, а не только высшую Личность немистического характера.

Ты ЗНАЕШЬ, кто я.

Так сказано было ему, и самое сверхъестественное состояло в том, что Никлин давно был подготовлен к этому откровению. Он почти постиг истину в то хмурое ветреное утро в бичхедском офисе, когда Сильвия Лондон страстно рассказывала ему, что вся материя имеет майндонную компоненту и что для развития бессмертной личности необходимо только наличие достаточно сложной физической системы, вроде человеческого мозга. Никлин тогда начал возражать: если одной физической сложности достаточно для возникновения разума, то, в принципе, нет необходимости в биологическом элементе. Тогда любая достаточно сложная система может обладать разумом. И, доводя это рассуждение до логического конца, можно ли найти лучшего кандидата среди сложных многокомпонентных структур, чем галактика?

Идея разумной галактики не нова, научные провидцы выдвигали ее еще в середине двадцатого века.

Но чтобы вступить в борьбу с действительностью!

Никлин знал, пройдут годы, прежде чем он сможет хотя бы надеяться, что свыкнется с мыслью, что на подмостках вечности он играет вместе с такими существами, как ультаны, столь развитыми и могущественными, что они могут задумать перестройку всей схемы творения по собственному желанию. И что существуют еще те, кто ушел от ультанов столь же далеко, как ультаны от людей. Он мог бы назвать их Галактианы. Это невообразимые, непостижимые существа, но они столь озабочены сохранением жизни, что способны заботиться о благополучии одного-единственного носителя разума.

Никлин допускал вероятность того, что "Тара" переместилась вследствие какого-то странного и хитрого парафизического закона, что материя непостижимым образом вернулась на место своего возникновения на прежней оболочке Орбитсвиля. Но его новые инстинкты подсказывали – тот, кто назвал галактику Второй Области "мертворожденным братом", сделал свой собственный сознательный выбор.

Это означало, что все носители разума в равной степени являются уникальными и значительными. Все они бессмертны, все будут участвовать в величественной картине эволюции, которая в конечном итоге приведет к сближению всех форм Жизни. А для тех, кто способен постичь, это означало –ни одна жизнь не пропала зря и…

– Доброе утро, Джим! – Это был Чэм Уайт. Они Нора взобрались на облюбованный Никлином пригорок. Оба тяжело дышали. – Что вы здесь делаете? Никлин приветливо взмахнул рукой.

– Здесь хорошо думается.

– О чем же? – спросила Нора, и на ее веснушчатом лице появилась улыбка. – Мне помнится, в прежние времена вы были законченным атеистом. Никлин кивнул.

– Как вы правильно заметили, Нора, мне есть о чем подумать.

– Мы пришли попрощаться с вами. Надеюсь, что не навсегда, – сказал Чэм. – Мы хотим побыстрее вернуться в Бичхед, а оттуда уехать в Оринджфилд.

– У вас нет желания остаться здесь и помочь Воорсангеру основать Святой город?

– Он прочитал сегодня утром вдохновенную проповедь. – Чэм показал на свои грязные брюки с наигранным отвращением. – Но, думаю, я подожду, пока здесь не откроются отели и не проложат водопровод.

– Чэм Уайт! – Нора подтолкнула его локтем. – Ты оскорбляешь Господа. – Зато вид этих брюк оскорбляет всех остальных. Я не дождусь, когда смогу переодеться во что-нибудь более приличное.

– Я пошла! – Нора пожала Никлину руку, чмокнула его в щеку и стала спускаться вниз по склону.

Чэм подождал, пока она удалится на достаточное расстояние.

– Джим, я не знаю, что произошло между вами и Зинди, и не хочу знать, – быстро сказал он. – Но у меня такое чувство, что она хочет поговорить с вами прежде, чем мы уедем. Вы не спуститесь сейчас со мной?

Сердце Никлина екнуло.

– Конечно, Чэм.

Он шел рядом с Уайтом, окидывая взглядом группы суетящихся людей. К каждому "Керлью" выстроилась очередь, но несколько семей все же предпочли на какое-то время остаться подле "Тары". Дети возбужденно носились между группами взрослых. Повсюду бродили журналисты с камерами и диктофонами. Чиновники из Рашпорта, в том числе люди из отдела социального обеспечения и несколько полицейских занимались своими крайне важными делами, понятными только им самим. Гул приближающегося вертолета усиливал впечатление, что этот случайно выбранный клочок земли оказался вдруг в центре внимания всего остального мира.

На Орбитсвиле радиосвязь была невозможна, но здесь Флейшер сумела сразу же вызвать космопорт в Бичхеде. Ее слова вызвали сенсацию даже в том мире, жители которого уже устали удивляться. Никлин в который раз подумал, что все произошло так, как предсказывал Скотт Хепворт. Астрономические чудеса хороши для тех, кто интересуется подобными вещами, а вот сотня людей чудесным образом вернувшаяся из небытия – это настоящая, неподдельная новость.

Никлин забыл обо всем остальном, когда увидел стройную фигуру Зинди в зеленом платье. Девушка стояла у покрытого оранжевыми пятнами цветов куста банданы. Чэм куда-то делся, проявляя такт и деликатность, и Никлин в одиночку направился к Зинди. Когда он подошел поближе, девушка взглянула на него каким-то странным, внимательным и задумчивым взглядом. Этот взгляд необъяснимым образом напомнил ему последнюю встречу с Дани.

– Здравствуй, Зинди, – неловко сказал Никлин. – Я слышал, ты уезжаешь домой.

– Да. – Ее глаза неотрывно следили за его лицом. – Назад, в Оринджфилд. На время.

– Это хорошо. – Он никак не мог заставить себя взглянуть ей в глаза. – А… Мне надо идти, Зинди. Я нужен Роппу на корабле.

– Зачем?

– Что зачем?

– Зачем ты нужен Роппу на корабле?

– Ну, видишь ли… – Джим страстно желал найти добротную, правдоподобную причину. – Корабль не предусмотрен для стоянки на таком мягком грунте. В вертикальном положении он должен покоиться на шести специальных опорах. А сейчас мягкий грунт давит непосредственно на обшивку корабля и постепенно разрушает несущие конструкции. Это может привести к нарушению герметизации и…

Смутившись, он замолчал, Зинди же разразилась довольным смехом.

– Все это бычий навоз, – предъявила она свое обвинение. – Ты лжец, Джим Никлин! Это одна из твоих историй! Ты все выдумал.

– Ну… – Он наконец посмотрел Зинди в глаза и некоторое время размышлял над тем, что же увидел в них. И решил, что видит ничто иное, как радость. В глазах Зинди сияла радость! – Может, ты и права.

Зинди перестала смеяться.

– Что с тобой произошло, Джим?

– Я… – Он растерянно и безнадежно развел руками. – Я сбился с пути, Зинди. Это все, что я могу сказать.

– Вполне достаточно.

Она подошла поближе, обняла его и поцеловала. В ее прикосновениях, в ее прижавшемся к нему теле не было ничего чувственного. От ее волос исходил детский запах чистой испарины. Джим долго сжимал девушку в объятиях, затем отступил на шаг, порылся в кармане и достал древнюю монету, которая уже однажды висела на ее груди.

– Ты не заберешь ее обратно? – спросил он.

– Я как раз собиралась попросить тебя об этом. – Зинди положила монету на раскрытую ладонь. Пропеллеры "Керлью" зашумели. – Похоже, они скоро взлетят, Джим. Тебе надо пошевеливаться.

– Пошевеливаться?

– Да, пошевеливаться! Самолет Дани взлетит через пару минут. А ты все стоишь здесь. Ты что, собираешься позволить ей лететь в Бичхед одной? Никлин проследил за направлением ее взгляда и увидел Дани в группе ожидающих очередной посадки. Рядом с ней он узнал человека в форме. Пера Боссардта.

– Может, она и не одна летит?

– Отправляйся туда и выясни! – Крошечный подбородок Зинди решительно вздернулся. Жест хорошо знакомый ему по прежним временам. – Джим Никлин, если вы ничего не сделаете, я никогда больше не заговорю с вами. Отправляйся!

– Хорошо, хорошо!

Никлин медленно зашагал в высокой траве. Кровь стучала в висках. Он остановился в десяти шагах от группы, не в силах найти слова, которые скажетДани. Женщина стояла совершенно неподвижно и смотрела на него из-под полей черного сомбреро. На лице Боссардта появилась легкая вопросительная улыбка.

– Дани, – в отчаянии сказал Никлин. – Мне нужно поговорить с вами.

Он ждал, понимая – все висит на волоске. Если Дани попросит его подойти, то их разговор услышат все остальные и в нем не будет никакого смысла. В тени сомбреро ее лицо было необычайно красивым и абсолютно непроницаемым. Непроницаемым, как всегда. Прошло несколько томительных секунд. Затем Дани отделилась от очереди и подошла к нему.

– О чем вы хотите поговорить? – Ее глаза под тяжелыми веками были холодны и спокойны, в них сквозило легкое любопытство.

Голова его была пуста.

– Что вы собираетесь делать в Бичхеде?

– Какое-то время ничего. Мне нужен отдых.

– Нам всем нужен отдых. – Никлин попытался улыбнуться. – Нам здорово досталось.

– Да.

– Что ж… Быть может, как-нибудь увидимся в Бичхеде.

– Быть может. – Дани оглянулась на людей, смотревших на них из летательного аппарата. – Самолет сейчас отправится.

– Да… – Никлин судорожно сглотнул воздух. Он понимал – такой момент ему больше не представится никогда в жизни. – Не улетай, Дани. Не улетай сегодня.

Ее глаза расширились.

– Что вы говорите?

– Я говорю, что мне плевать на те деньги. Я говорю, что сожалею обо всем, что я сказал тебе в прошлом. Я сожалею, что так плохо обходился с тобой все это время. Я говорю, что не хочу, чтобы ты уезжала. Я…

Я люблю тебя, Дани.

– Этого недостаточно, Джим.

Ее тихий голос дрогнул.

– Тогда…

В то утро в Оринджфилде…

Когда я приехала к тебе…

– Да.

– Ты веришь?.. Я любила тебя, Джим! Ты веришь? Если ты сомневаешься, если ты хоть немного сомневаешься, Джим… Хоть тень сомнения… У нас никогда ничего не сложится.

– Я верю! – с жаром ответил он. Пот заливал глаза. Он моргнул, чтобы лучше видеть. – Я клянусь…

– Не надо клясться, – пробормотала она, прижав палец к его губам. –Ты сказал эти слова, и я не хочу больше ничего слышать.

Дани прижалась к нему. Никлин обнял ее и в тот же миг понял, что на них со всех сторон смотрят десятки людских глаз.

– На нас смотрят, – прошептал он. – Может прогуляемся?

Позже они, обнявшись, лежали в окружении разросшихся кустов банданы и говорили о предстоящих долгих годах.

– Хотя Кори уже нет, начатое им дело будет продолжаться и продолжаться, – мечтательно сказала Дани. – Мне нравится идея основать здесь новый город. "Тара" станет его центром. Мы можем так много сделать. – Этот город станет хорошим памятником. – Никлин размышлял о трех прошедших годах. – Я почти всегда не соглашался со всем, что говорил Монтейн, но теперь понимаю – он был абсолютно прав. Все дело в выборе слов. Он пользовался терминами религии, а я предпочитал словарь науки, но Кори знал, что Орбитсвиль – это ловушка…

Тупик…

– Ты изменился, Джим. – Дани приподнялась и посмотрела на него сверху. – На корабле…

Когда это случилось…

Ты видел Бога? Как все остальные?

"Следует ли мне солгать? Если я принимаю идею разумной галактики лишь потому, что галактика – достаточно сложная структура, чтобы в ней существовала майндонная личность, то что тогда можно сказать о Вселенной? Разве Вселенная не является высшей структурой? А следовательно, не является ли она и высшей сапионной личностью?

Но тогда…

Не достойна ли эта личность имени Бога?”

– Я видел то, что видели все остальные, – ответил он своей любимой. –Разве я стал бы тебе лгать?

НОЧНАЯ ПРОГУЛКА

Глава первая

Зимняя ночь, холодная и ветреная, накрыла Нью-Виттенбург, тяжело придавила к земле промерзшие улицы, покрыла неровными полосами инея бетонную пустыню космопорта.

Опершись о подоконник, Теллон выглянул из окна своего гостиничного номера. Чем же заполнить долгие ночные часы? Он стал думать о Земле, летящей за восемьюдесятью тысячами ворот, но тоска не проходила. Несколько часов он продремал на скомканной неразобранной постели, и за это время мир, казалось, вымер. Отель словно обезлюдел.

Он закурил сигарету; легкая струйка дыма побежала по оконному стеклу. На внутренней поверхности стекла появились маленькие кружочки — пар сконденсировался напротив капелек, покрывавших окно снаружи. «Придут за мной или нет?» Этот вопрос мучил его уже неделю с той непредвиденной встречи.

В нормальных условиях у него были бы неплохие шансы на успех, но на сей раз Теллону многое не нравилось. Он глубоко затянулся едким дымом; сигарета слегка затрещала. То, что у Мак-Налти как раз сейчас случился сердечный приступ, — самое форменное невезение; но это и недочет кого-то из Блока. Что же они такое делают, черт бы их побрал, — посылают человека на задание, не удостоверившись, что с его здоровьем все в порядке. После приступа Мак-Налти запаниковал и в нарушение правил связался с Теллоном, да так неуклюже, что Теллон не мог без дрожи вспоминать об этом. Он раздавил окурок каблуком и поклялся, что, когда он вернется в Блок, кое-кто заплатит за эту ошибку. Если, конечно, он вернется в Блок.

Усилием воли он заставил себя отказаться от второй сигареты. Номер, в котором он жил, за неделю, казалось, съежился. Гостиницы на Эмм-Лютере — хуже некуда. Ни уюта, ни комфорта. В номере стояла только кровать с грязной спинкой и еще кое-какая порядком обшарпанная мебель, но стоил он недешево. Струя теплого воздуха из вентиляционного отверстия уныло колыхала паутину. Стены были какого-то канцелярского зеленого цвета — цвета отчаяния.

Зашипев от охватившего его приступа брезгливости, Теллон вернулся к окну и прижался лбом к холодному стеклу. Гладя на мигающие огни чужого города, он подумал, что здешняя повышенная гравитация заметно повлияла на архитектуру башен и шпилей — лишнее напоминание, что он далеко от дома.

Восемьдесят тысяч ворот отделяют эту планету от Земли — бесчисленные миллионы световых лет; сквозь многослойный занавес созвездий нельзя даже разглядеть в небе то рассеянное звездное скопление, в котором находится Солнце. Слишком далеко. Слишком. На таких расстояниях узы верности присяге превращаются в тонюсенькие нити. Земля, потребность в новых воротах, Блок — что все это значит здесь?

Неожиданно Теллон понял, что голоден. Он включил свет и оглядел себя в единственном на весь номер Зеркале. Его прямые черные волосы слегка растрепались. Длинное, серьезное лицо — такое лицо может быть у бухгалтера или у джазмена с уклоном в теорию — уже слегка заросло щетиной, но Теллон решил, что это вряд ли привлечет внимание. При мысли о еде он по-детски обрадовался. Причесавшись и выключив свет, он распахнул дверь.

Теллон уже выходил из комнаты, когда впервые ощутил опасность. В отеле было тихо. И тут он сообразил, что за все время, пока он стоял у окна, внизу по обычно шумной улице не проехала ни одна машина.

Засопев от испуга, Теллон потер верхнюю губу тыльной стороной ладони, вернулся в комнату и приоткрыл окно. Вместе с холодным воздухом в комнату ворвался неровный гул городского транспорта; но здесь улица была совершенно пуста. «Интересно, могут они пойти на такие хлопоты?» Он задумчиво нахмурился, скривив рот, а потом понял, что, разыгрывая сомнения, сам себя обманывает. Насколько он помнил, они способны изолировать весь город, весь континент, всю свою планету Эмм-Лютер.

«И это все происходит со мной», — подумал он, но тут страх отступил, и его захлестнуло раздражение. «Почему все так старательно придерживаются правил? Почему, если кто-то из твоих соратников совершает ошибку, кто-то из твоих противников крошит тебя за это на мелкие кусочки? Вот он — Сэм Теллон — центр мироздания… Неужели нельзя сделать исключение хотя бы для него?»

Действуя с лихорадочной быстротой, он запер дверь и выволок из шкафа чемодан. Оставалось еще одно дело, и сделать его надо было в первую очередь. При мысли о том, чем грозит малейшая заминка, у него закололо во лбу. Он достал из чемодана свой старомодный радиоприемник, вынул батарейку и подошел к зеркалу. Слегка наклонив голову, Теллон принялся зачесывать на пробор волосы с левого виска, пока не обнажились две серебряные пряди.

Он поднес батарейку ко лбу и после минутного колебания прижал блестящие пряди к клеммам.

С затуманившимся от боли взглядом, слегка пошатываясь, Теллон медленно и отчетливо повторил вслух информацию. Чтобы произнести четыре группы цифр, ему понадобилось лишь несколько секунд. Закончив, он перевернул батарейку и, помешкав несколько дольше, чем в первый раз, снова подключил ее к прядям. На этот раз было по-настоящему больно — вживленная в его мозг капсула размером с горошину захлопнулась, спрятав в себе кусочек живой ткани.

Он вставил батарейку в приемник, потом нащупал металлические волоски и вырвал их с корнем. Теллон криво усмехнулся — все оказалось легче, чем он предполагал. Лютеране обычно старались не убивать людей — отчасти потому, что такова была официальная идеология правительства, но в основном из-за того, что их познания в области гипноза делали казнь ненужной. Если его схватят, то первым делом промоют ему мозги, чтобы стереть все, что он узнал. Но сейчас номер не пройдет. Даже если его убьют, Блок отыщет какого-нибудь опечаленного родственника, который попросит вернуть его тело на Землю. Кусочек мозга размером с горошину, покоящийся в искусно изготовленной капсуле, будет еще жив. Блок сможет извлечь из него все, что нужно.

«А не случится ли так, — безучастно подумал Теллон, — что, несмотря на все их заверения, какая-то часть моей личности — крохотный испуганный призрак — останется в той темной каморке и завопит от боли, когда в меня начнут вслепую тыкать электродами? Я становлюсь законченным пессимистом, — решил он. Это, видимо, профессиональная болезнь. С чего я взял, что меня убьют?»

Он вынул из кармана плоский скорострельный пистолет и взвесил его на ладони. Блок рассчитывает, что он воспользуется этим оружием, хотя Земля и Эмм-Лютер официально не находятся в состоянии войны. Когда ему в голову вживили капсулу, к его обязанностям прибавился еще один, нигде не записанный и никем не оговоренный пункт. Поскольку, независимо от того, жив он или мертв, информация крепко-накрепко заперта в его мозгу, Блок предпочтет, чтобы Сэм Теллон был убит и отправлен на родину. Только бы его не упрятали в тюрьму, откуда его уже не вытащишь. На существование этого пункта никто даже не намекал После таких намеков он немедленно отказался бы от задания; но все же этот пункт был. А лучший способ спровоцировать собственное убийство — начать стрелять в агентов ЭЛСБ. Теллон разрядил пистолет, швырнул его в ящик стола, а обойму — в мусорную корзину.

Записанные в его памяти цепочки цифр представляли собой координаты новых ворот, азимут и дифференциал прыжка. Слепой галактический случай подарил эти данные планете Эмм-Лютер, обойдя удачей Землю. А за ними скрывалась новая планета земного типа, ни больше ни меньше. Он, Сэм Теллон, обладал, возможно, самой важной тайной вселенной. Но он не собирался умирать за эту тайну; он вообще ни за кого и ни за что не собирался умирать. Его долг перед Блоком сводился к тому, чтобы, если получится, попытаться бежать. Он закурил новую сигарету и присел на край кровати.

Где-то в Нью-Виттенбурге живет специалист, чьи имя и адрес Теллону неизвестны. Специалист свяжется с ним, когда минует опасность. Его задача — прописать Теллону курс лекарств, физических и психосоматических воздействии, благодаря которым внешность его изменится настолько, что он сможет пройти контроль в космопорте. Станет другим цвет его кожи, волос, глаз, исказится рисунок на кончиках пальцев; даже форма черепа изменится благодаря химическим препаратам, заставляющим мускулы и соединительные ткани сокращаться.

Теллон никогда раньше не подвергался такому воздействию и ждал его без особого энтузиазма, но это все же лучше, чем гнить в лютеранской тюрьме. Если он сумеет выбраться из отеля, тот специалист найдет его. Проблема, стало быть, в том, как выбраться.

Он глубоко затянулся сигаретой, слегка поперхнулся и снова вдохнул табачный дым. От избытка никотина закружилась голова. Он откинулся назад, опершись локтями о постель, и попытался объективно оценить положение.

Будь он полностью экипирован, комнату можно было бы покинуть шестью разными способами: через дверь, через окно, через обе боковые стены, через пол или потолок, — но из-за Мак-Налти ему пришлось уехать без багажа. Однако в ЭЛСБ об этом не знали и потому не пожалели сил, чтобы обложить его со всех сторон. Он догадывался, что в эту минуту они держат под контролем улицу, коридор, соседние комнаты и комнату над ним.

Если не считать бесполезного сейчас пистолета, у него есть только пара толчковых ботинок, находящихся в весьма сомнительном состоянии. И если его действительно окружили враги, если все это — не плод его воспаленного воображения, ситуация безвыходная. Единственное, что сулило хоть какую-то надежду, — просто как можно спокойнее выйти и двинуться к ресторану, как он сперва и собирался сделать. Окно в конце коридора выходило на другую улицу. Если он туда доберется, это будет хоть маленький, но шанс.

Но на этот раз дверь в коридор не открылась. Теллон яростно крутанул ручку и изо всех сил дернул дверь на себя, но потом вспомнил, о чем его предупреждали в Блоке: несколько часов после инициирования мозговой капсулы нельзя напрягаться. Он расслабился и попятился от двери, словно опасаясь в глубине души, что его тело вот-вот разлетится на куски. Он был в ловушке. Оставался только один вопрос: кто именно из троих руководителей ЭЛСБ возглавляет операцию. Суровый теократический режим Эмм-Лютера запрещал прямое уничтожение противников режима, что заставило каждого из шефов ЭЛСБ выработать свою особую манеру обращения с задержанными. В мозгу Теллона словно заработал магнитофон. В памяти сами собой всплывали сведения о том, что наверняка произойдет с ним «случайно, при сопротивлении аресту».

Крюгер обычно обездвиживал своих пленников, перерезая им ахилловы сухожилия; Черкасский так накачивал их психотропными средствами, что они навеки забывали, что такое спокойный сон. Третьим был Зепперитц. Рядом с ним те двое выглядели просто гуманистами.

Внезапно потрясенный глубиной собственного идиотизма, благодаря которому он позволил втянуть себя в эти шпионские затеи, Теллон вытащил на середину комнаты кресло, уселся, сцепив руки за спиной — этакий аккуратный, неподвижный узелок — и стал ждать. Как участник политической игры он уничтожен. Уничтожение его началось давно, когда он впервые смотрел в ночное небо Эмм-Лютера, не находя там ни одного знакомого созвездия. И вот оно завершилось.

Он озяб и чувствовал себя разбитым. Его мучили предчувствия.

Глава вторая

Между Эмм-Лютером и Землей примерно восемьдесят тысяч ворот. Чтобы вернуться домой, нужно миновать их все, как бы вам ни было страшно, как бы остро вы ни чувствовали, что душа отделяется от тела во время этих погружений в космические глубины.

Достигнув первых ворот, ваш корабль дней пять лавирует, чтобы скомпенсировать инерцию вращения Галактики. Сейчас ворота относительно недалеко от Эмм-Лютера, но они удаляются от планеты со скоростью около четырех миль в секунду. Это происходит потому, что Эмм-Лютер и его солнце плывут по галактическому течению, а воображаемая сфера ворот привязана к определенной точке неподвижного нуль-пространства.

Если на вашем корабле хорошее астронавигационное оборудование, он может войти в ворота, не сбрасывая скорости; но если компьютер, управляющий кораблем, «засомневается», точно ли определены координаты, он может маневрировать несколько дней подряд, чтобы сбросить скорость и занять нужное положение. Компьютер знает — и вы, обливаясь потом в своей противоперегрузочной камере, тоже знаете, — что если корабль в момент прыжка не сориентирован должным образом, вам никогда больше не придется дышать густым и нежным воздухом Земли. Об этом позаботится непостижимая геометрия нуль-пространства.

И вот с ледяной испариной на лбу, с пересохшим горлом вы ждете, когда щелкнет реле, и молитесь, чтобы какой-нибудь безумный случай не отбросил вас от дома на бессчетные, безнадежные световые годы. Ничего не поделаешь, так уж устроен человек.

Нуль-пространство непостижимо, но это не значит, что оно иррационально. Если все приборы — все эти стеклянные и железные штучки в чреве вашего корабля — работают безукоризненно, вы можете совершить хоть миллион прыжков через нуль-пространство из точки А в точку Б, не промахнувшись ни на миллиметр. Трудности возникают из-за того, что нуль-пространство анизотропно. Когда вы достигли Б, такой же прыжок в противоположном направлении не вернет вас в А; строго говоря, он приведет вас в любую случайную точку Вселенной, за исключением А. Если такое однажды случится, все, что вам останется, — это совершать вслепую прыжок за прыжком. Если вы будете заниматься этим достаточно долго и вам повезет, вы можете вынырнуть рядом с какой-нибудь подходящей для жизни планетой. Впрочем, вероятность этого крайне невелика.

За первые сто лет межзвездных исследований только Земля выслала в космос около сорока миллионов автоматических зондов. Вернуться смогли неполных две сотни, из которых ровно восемь нашли пригодные для освоения планетные системы. Из десятков пилотируемых кораблей, случайно совершивших «слепой» прыжок, не вернулось ни одного — во всяком случае, на Землю. Возможно, некоторые из них еще летят, а потомки первых экипажей все еще живы. И только равнодушные звезды видят, как судьба гонит этих космических Летучих Голландцев все дальше и дальше, за границы известного. Те восемь зондов-счастливчиков проложили извилистые торговые пути, и все последующие годы корабли с людьми на борту старались не отклоняться от них ни на йоту. Это еще одна особенность путешествий в нуль-пространстве, которая не дает вам покоя, пока вы ждете, когда сработает реле. Хотя она логически вытекает из анизотропии нуль-пространства, несколько пионеров космоса узнали на собственной шкуре, что прыжок из точки вблизи от А не приведет вас в соответствующую точку около Б. Если вы отклонитесь от установленного отправного пункта прыжка — так называемых ворот — больше, чем на две световые секунды, — то отправитесь в слепое странствие по обратной стороне вечности.

Вот почему в эти бесконечные последние секунды, плавая в противоперегрузочной камере и дыша провонявшим резиной воздухом, вы обливаетесь потом и молитесь Богу.

И вот почему планета Эмм-Лютер, бывшая колония Земли, добившаяся независимости, так ревностно оберегала несколько цепочек цифр, которые сейчас были заперты в мозгу Сэма Теллона. На Эмм-Лютере был только один континент, поэтому планета нуждалась в жизненном пространстве и стремилась расширить его не менее жадно, чем Земля. И вот Эмм-Лютеру неслыханно повезло — зонд обнаружил зеленую планету на расстоянии всего лишь около четырехсот ворот в одну сторону и меньше двух тысяч — в другую.

Эмм-Лютеру нужно было время, чтобы закрепиться там прежде, чем огромные корабли — всепобеждающее семя бесконечной земной экспансии — устремятся в это новое плодородное лоно.

Глава третья

Ждать Теллону пришлось недолго. Он понял, что атака началась, когда вдруг осознал, что танцует с Майрой, девушкой, умершей на Земле двадцать лет назад.

«Нет, — прошептал он. — Я не хочу этого». Но она была здесь, в его объятиях, и они медленно кружились в многоцветном сумраке дансинга «Звездная пыль». Он попытался вновь ощутить себя здесь, в обшарпанном гостиничном номере на Эмм-Лютере, почувствовать под собой жесткое сиденье кресла. Впрочем, что толку в таких попытках? Ведь это все равно ждет его где-то в далеком будущем.

Внезапно он стал гораздо моложе. Он еще писал свой диплом по электронике. И сейчас он обнимал Майру. ВСЕ ЭТО БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ. Он упоенно впитывал ее облик, любовался густой копной каштановых волос, ее глазами цвета писки. Они медленно, с наслаждением двигались под звуки музыки, и Майра, как всегда, чуть-чуть отставала от такта. «Ну, танцевать она никогда толком не умела, — с нежностью подумал он, — но ведь впереди уйма времени, чтобы научиться, после того, как они поженятся». А сейчас достаточно просто скользить сквозь облака серого дыма и переливающийся звездными огоньками сумрак.

Дансинг медленно растворился в воздухе. Он уже в другом месте и в другом времени. Он сидит в уютном старом баре в Беркли и ждет ее. Оранжевые блики играют на роскошных панелях темного дерева, которыми облицованы стены. Она что-то уж слишком запаздывает. Он злится. Она ведь знает, где он ждет ее, так что если уж не захотела прийти на свидание, могла бы и позвонить. Похоже, она чересчур разбаловалась, слишком многое стала принимать как должное и теперь думает, что он попрется за тридевять земель к ней домой выяснить, что случилось. Ну что ж, он ее проучит. И он начал пить — решительно, мстительно, а страх все разрастался, как темное пятно, хоть он и отчаянно пытался остановить его.

Следующее утро. Дремотная тишина метрологической лаборатории. Разостланная на прожженном сигаретами столе газета, и — невероятно! — на матовой пластиковой странице лицо Майры. Ее отец — печальный, вечно бормочущий что-то под нос великан (много лет назад мать Майры бросила его), — задушил Майру подушкой, а потом вскрыл себе вены портативной циркулярной пилой.

Цвета расплываются в глазах, горе, как морской прилив, заливает душу. И снова музыка, они танцуют; но на этот раз Майра куда сильнее отстает от медленного ритма. И вся она обмякшая, тяжелая. Он поддерживает ее, не дает упасть; ее дыхание клокочет у самого его уха…

Теллон, вскрикнув, сжал засаленные подлокотники кресла.

— Ну что, очнулся? — произнес чей-то голос.

— Надо же, какой романтичный мальчик! А по виду не скажешь, — тихо рассмеялся кто-то другой.

Теллон открыл глаза. В комнате было полно людей в серых габардиновых мундирах гражданской службы безопасности ЭЛСБ. Вооружены они были легко: преимущественно многоствольными похожими на веера «шершнями», хотя он заметил и обычные пистолеты. Лица веселые и довольные, у некоторых на щеках еще виднелись тонкие розовые полоски — следы масок, защищавших их от психотропного газа.

При каждом вдохе его начинало тошнить, и желудок выворачивало наизнанку. Но физическая дурнота была пустяком в сравнении с эмоциональным потрясением. Его все еще колотило; это был нервный шок и одновременно нестерпимое чувство, что над ним надругались — схватили, вскрыли и распяли на анатомическом столе, как подопытное животное. Майра, любимая… Прости меня. А вы, выродки, вы — ухмыляющиеся, омерзительные…

На миг он напрягся, уже готовый броситься вперед, но тут же понял — как раз на это они и рассчитывают. Вот почему они использовали вместо обычного паралитического газа аналог ЛСД. Теллон заставил себя расслабиться; он способен выдержать все, что готовят ему Крюгер, Черкасский, Зепперитц, и он это докажет. Он будет жить. Он сумеет уцелеть и сохранить рассудок — хотя бы для того, чтобы прочесть все книги в их тюремной библиотеке.

— Очень хорошо, Теллон, — произнес кто-то. — В вашем деле всегда так важно сохранять самообладание. — Говорящий вышел вперед, и теперь Теллон мог видеть его. Это был высохший, узколицый человек в черном кителе с высоким жестким воротником — такую форму на Эмм-Лютере носили государственные чиновники. Теллон узнал это худое лицо, эту шею с вертикальными складками и нелепо-пышные волнистые волосы: Лорин Черкасский — второй человек в службе безопасности. Теллон невозмутимо кивнул:

— Добрый вечер. Я как раз думал…

— Молчать! — прервал его плечистый блондин с сержантскими нашивками.

— Все в порядке, сержант. — Черкасский сделал молодому человеку знак отойти в сторону. — Раз у мистера Теллона появилась охота с нами пооткровенничать — не следует ее отбивать. Полагаю, в самое ближайшее время он поведает нам немало интересного.

— Разумеется, я буду рад рассказать вам все, что знаю, — быстро отозвался Теллон. — Какой мне смысл молчать?

— Совершенно верно, никакого. — Голос Черкасского сорвался на истерический визг, и Теллон вспомнил, что этот коротышка пользовался печальной славой человека не вполне вменяемого. — Я рад, что вы так на это смотрите. Ну что ж, мистер Теллон, может быть, на один вопрос вы ответите прямо сейчас?

— Что? А… да-да, конечно.

Черкасский прошествовал к комоду — при каждом шаге его голова на длинной шее дергалась — и вытащил разряженный автоматический пистолет.

— Где патроны к этому оружию?

— Вон там. Я выбросил их в мусорную корзину.

— Понятно, — сказал Черкасский, нагнувшись за обоймой. — Вы их спрятали в мусорной корзине.

Теллон беспокойно заерзал в кресле. Они вели себя настолько по-детски, что это казалось неправдоподобным.

— Я выбросил их в мусорную корзину. Я не хотел держать их при себе. Я не хотел никаких неприятностей, — он старался, чтобы его голос звучал тихо и ровно.

Черкасский сочувственно кивнул:

— На вашем месте я сказал бы то же самое. Да, лучше, пожалуй, не придумаешь. — Он вставил обойму в пистолет и передал его сержанту: — Смотрите, сержант, не потеряйте эту штуку. Это вещественное доказательство.

Теллон хотел было возразить, но тут же осекся. Сама манера наивно, по-детски допрашивать была важным элементом тактики. Ничто так не уязвляет и не сбивает с толку, как необходимость вести себя по-взрослому, когда все вокруг строят из себя злобных детей. Но он решил держаться до конца.

Последовала долгая пауза, в продолжение которой Черкасский не сводил с него глаз. Теллон сидел почти неподвижно, пытаясь обуздать случайные вспышки воспоминаний. Вот Майра — она еще жива. Бледная кожа, глаза цвета виски… Край кресла больно врезался ему в ноги. Интересно, если он шевельнется, что за этим последует — залп «шершня»? На большинстве планет власти считали это оружие гуманным, но Теллон однажды получил заряд крошечных, заряженных наркотиками иголок. В результате — паралич и полчаса мучительной боли.

А молчание все тянулось, тянулось, и никто, похоже, не собирался уводить его из отеля. Теллон начал волноваться. Он обвел взглядом комнату, пытаясь понять, в чем дело, но лица агентов оставались профессионально бесстрастными. Черкасский, блаженно улыбаясь, разгуливал по комнате, но вздрагивал и отшатывался назад, когда встречался глазами с Теллоном.

Теллон поймал себя на необычном ощущении — кожа на лбу и щеках стала ледяной, а временами во все поры точно вонзались маленькие булавочки. «Мое образование завершено, — подумал он. — Меня впервые прошиб холодный пот».

Через несколько секунд дверь распахнулась, и вошел человек в форме с тяжелой коробкой из серого металла в руках. Он поставил ее на стул, мельком покосился на Теллона и вышел. Черкасский щелкнул пальцами, и блондин-сержант открыл коробку, где обнаружился пульт управления и провода, намотанные на пластиковые катушки. В неглубоком желобе, как дешевые побрякушки, блестели десять круглых электродов мозгомойки.

— Ну-с, Теллон, пора кое-что и забыть, — напудренное лицо Черкасского приняло деловое выражение.

— Прямо здесь? В отеле?

— Почему бы и нет? Чем дольше вы держите информацию в голове, тем больше у вас шансов передать ее кому-то еще.

— Но для того, чтобы изолировать какой-то определенный мыслеблок, нужен опытный психолог, — запротестовал Теллон. — Вы можете стереть целые области моей памяти, ничего общего не имеющие с… — Он умолк, увидев, что голова Черкасского самодовольно закачалась на индюшачьей шее. Теллон мысленно обругал себя. Он собирался вытерпеть все, что им заблагорассудится над ним сделать, а сам уже разнылся, хотя к нему пока даже не прикоснулись. Вот и конец короткой и блистательной карьеры несгибаемого Сэма Теллона. Он поджал губы и уставился прямо перед собой. Тем временем Черкасский размещал на его голове электроды, соединенные проводами с коробкой. Сержант сделал знак, и глухая стена серых мундиров отступила в коридор — комната внезапно стала больше и холоднее. В тусклом свете на вентиляционной решетке по-прежнему бессмысленно колыхалась одинокая паутина.

Черкасский стоял позади стула, на котором покоилась серая коробка, немного пригнувшись, чтобы удобнее было крутить верньеры. Скользнув взглядом по циферблатам, он распрямился и посмотрел Теллону в лицо.

— Кстати, Теллон, у вас ненормально низкое сопротивление. Возможно, вы легко потеете — это всегда понижает сопротивление кожи. Вы что, всегда такой мокрый? — Черкасский брезгливо сморщил нос, а сержант тихо хихикнул.

Теллон хмуро взглянул в окно за его спиной. Пока в комнате было полно народу, оно запотело, и немногочисленные городские огни теперь походили на шары из раскрашенного хлопка. Ему вдруг страшно захотелось выйти на улицу, вдохнуть воздух холодной звездной ночи. Майра тоже любила гулять морозными вечерами.

— Мистер Теллон настаивает, чтобы мы не тратили время зря, — строго произнес Черкасский. — Разумеется, он прав. За работу. Теперь, Теллон, чтобы избежать каких-либо недоразумений с вашей или же с нашей стороны, давайте уточним. Итак, вы находитесь в вашем нынешнем тягостном положении потому, что, будучи агентом разведки, случайно получили данные о координатах ворот, дифференциале и азимуте прыжка на планету Эйч-Мюленбург, которая является суверенной территорией правительства Эмм-Лютера. Информация была передана вам, а вы ее запомнили. Верно?

Теллон послушно кивнул. «Интересно, мозгомойка — такая же гадость, как капсула»?

Черкасский взял в руки пульт дистанционного управления и положил большой палец на красную кнопку. Теллон вдруг сообразил, что инструмент, которым его собирались обработать, — это стандартная модель, которой пользуются не слишком уважаемые психиатры. Он задумался над тем, разрешено ли им, собственно, подвергать его такой обработке? На Эмм-Лютере, с его единственным континентом, управляемым единым всемирным правительством, никогда не было необходимости создавать огромные, сложные системы разведки и контрразведки, наподобие тех, что пока еще процветали на Земле. По этой причине трое руководителей лютеранской службы безопасности имели почти полную свободу действий, по крайней мере не меньшую, чем человек, нанятый по контракту на государственную службу. Правда, они были подотчетны Гражданскому Арбитру — так именовался президент планеты. Вопрос состоял в том, насколько далеко может зайти самоуправство таких людей, как Черкасский.

— Итак, — сказал Черкасский, — теперь вам следует сосредоточиться на нужной информации. Постарайтесь сделать это чисто и аккуратно. И не пытайтесь нас одурачить, подумав о чем-то другом, — мы все проверим. Когда начнем стирать — подниму руку. Это будет секунд через пять.

Теллон постарался выстроить в памяти цепочки цифр и вдруг отчаянно испугался забыть собственное имя. Рука Черкасского сделала предупреждающий жест. Теллон пытался побороть ужас, ибо, хотя в Блоке он специально тренировал память, цифры отказывались следовать друг за другом в должном порядке. А потом… потом ничего. Числа, которые подарили бы Земле целый новый мир, исчезли. Без боли, без звука, безо всякого ощущения того, что жизненно важный кусочек знания больше не принадлежит ему. Предчувствие боли поблекло, и Теллон немного расслабился.

— Не так уж страшно это, правда? — Черкасский пригладил свою густую шевелюру, которая, казалось, росла столь буйно, потому что паразитировала на тщедушном, высохшем теле своего хозяина. — Говорят, это совершенно безболезненно.

— Я ничего не почувствовал, — признался Теллон.

— Но информация стерта?

— Да. Ее больше нет.

— Поразительно! — Черкасский заговорил обычным тоном. — Я никогда не устаю поражаться возможностям этой чудо-коробочки. Знаете, она делает библиотеки совершенно ненужными. Все, что надо, — это найти одну-единственную книгу, которая тебе действительно нравится, а потом до конца дней своих читать ее и стирать, читать и стирать.

— Превосходная идея, — подозрительно сказал Теллон. — А теперь можно я сниму эту штуку?

— Пока господин Черкасский не позволит — не вздумайте даже пальцем шевельнуть. — Белокурый сержант ткнул Теллона в плечо своим «шершнем».

— К чему такие строгости. В конце концов, он же пошел нам навстречу. И был весьма откровенен. Вы только поглядите, сколько он нам всего порассказал о той девушке, с которой был знаком на Земле. Мужчины о таких вещах обычно не распространяются. Так как ее звали, Теллон? А, да-да, припоминаю, Мэри.

— Майра, — машинально поправил Теллон и увидел, как лицо сержанта расплылось в ухмылке.

Палец Черкасского надавил на красную кнопку.

Теллон уставился в его худое, странно торжествующее лицо, и его охватило непреодолимое чувство, что его обокрали. Что-то, какая-то частичка Теллона исчезла. Но что это было? Он попытался пошарить в своей голове, заглянуть в самые темные уголки памяти. Ничего, только медленно угасающее чувство потери.

И тогда его захлестнул гнев, чистый и праведный. Он выжег страх и здравый смысл, и Теллон был благодарен ему за это.

— Вы дерьмо, Черкасский, — сказал он спокойно. — Вы подонок.

Рыло «шершня» злобно уперлось ему в плечо, и одновременно он увидел, что Черкасский снова потянулся к кнопке. Пока не замкнулся контакт, Теллон попытался выбросить на передний край сознания что-нибудь ненужное. «Морская звезда принадлежит к отряду…» Пустота!

Черкасский попятился от Теллона, скривив губы и держа палец на кнопке. «Это может продолжаться всю ночь, — подумал Теллон. — До утра я не доживу, потому что Сэм Теллон — это все, что он пережил и запечатлел в памяти, а Черкасский собирается вычистить ее до донышка».

— Давай, Лори, — сказал сержант. — Врежь ему еще раз. Жми.

— Конечно, сержант, конечно, но все надо делать по системе. — Черкасский приблизился к окну, до предела натянув кабель управления. «От окна до мостовой — семь этажей, — вспомнил Теллон. — Не очень высоко, но сойдет».

Он рванулся вперед. Внезапно обострившийся слух четко различил стук упавшего кресла, хруст костей, когда его голова врезалась Черкасскому в лицо, злобный вой «шершня», звон разбитого стекла… а затем они полетели сквозь холодный черный воздух, а внизу расцветали уличные фонари.

Черкасский завопил, и Теллон почувствовал, как его тело напряглось. Он попытался принять вертикальное положение, но здешняя высокая гравитация оставляла на это слишком мало времени. Он выпустил Черкасского, но тот клещом вцепился в Теллона. Застонав от страха, Теллон изогнулся, чтобы падать ногами вниз. Толчковые ботинки, автоматически включившиеся вблизи земли, заработали в полную силу. Когда колени Теллона согнулись от торможения, он почувствовал, что хватка Черкасского ослабевает, и коротышка полетел вниз, извиваясь, как рыба на крючке. Теллон услышал, как его тело с шумом ударилось о тротуар.

Он приземлился на бетон рядом со съежившимся телом Черкасского — вплоть до самого приземления тормозящая сила антигравитационных подметок увеличивалась обратно пропорционально квадрату высоты. Черкасский был еще жив; эта часть плана не удалась. Теллон повернулся, собираясь бежать, но тут обнаружил, что с головы у него все еще свисают провода мозгомойки.

Срывая электроды, он заметил, что в дверях торгового центра на той стороне пустынной улицы мелькнули серые мундиры. На обоих концах квартала заверещали свистки. Секунду спустя он услышал, как завыли «шершни», выпустив облако стрел-иголок, а потом раздалось отчетливое «тик-ток-ток»: стрелы пришпиливали одежду к телу.

Теллон пошатнулся и беспомощно осел на землю.

Он лежал на спине — парализованный и странно спокойный. Элэсбэшники все еще рьяно палили из своих «шершней», но попасть в него, лежащего, было уже трудно. Стрелы, пущенные горизонтально, пролетали мимо. Рисунок созвездий был незнаком, но все равно, глядя на звезды, Теллон испытывал облегчение. Там, наверху, были другие люди, которые могли отправиться куда угодно, если у них хватало духу вынести путешествие сквозь цепочку ворот — страшное путешествие, когда душа твоя вытягивается в тонкую ниточку, оплетающую всю Вселенную. Сэм Теллон больше не сможет участвовать в этих жутких полетах, но, до тех пор, пока он еще смотрит в ночное небо, он никогда до конца не станет пленником.

«Шершни» замолчали как-то сразу. Теллон ожидал, что вот-вот раздастся топот бегущих ног, но вместо этого неожиданно услышал близкие шаги. И перед ним появился человек. Как ни странно, это был Черкасский. Его лицо напоминало сейчас маску африканского колдуна: кожа ободрана, всюду запекшаяся кровь, одна рука безвольно свисает вдоль тела. Преодолевая боль, он вытянул вперед здоровую руку, и Теллон увидел в ней «шершень».

— Никто, — шептал Черкасский, — ни один человек…

Он выстрелил в упор.

«Шершень» считался гуманным оружием и обычно не причинял серьезных увечий, но Черкасский был профессионалом. Теллон, совершенно парализованный наркотиками, был не в силах даже моргнуть, когда стрелы злобно вонзились в его глаза, навсегда украв у него свет, красоту и звезды.

Глава четвертая

Теллон не чувствовал боли: она приходит потом, когда организм начинает перерабатывать парализующее вещество. Поначалу он даже не понял, что произошло, ибо темнота наступила не сразу. Сперва все перекосилось — и дрожащее дуло пистолета, и сам Черкасский. А потом мир наполнился бесформенной массой света: вспышки, плывущие цветные узоры, аметистовые и розовые контуры сосен.

Но от фактов никуда не денешься. Полный заряд с расстояния в двенадцать дюймов…

Должно быть, я ослеп!

На мгновение у Теллона защемило сердце, но потом все его мысли, как в конусе, сошлись в другой точке: он не мог вздохнуть. Все чувства были заглушены наркотиком, и он никак не мог понять, почему отключилось его дыхание; но догадаться было нетрудно. Лишить его зрения — то был лишь первый номер программы. Теперь Черкасский собирался довести дело до конца. Теллон поймал себя на том, что не слишком-то боится, хотя и понимает, что именно с ним происходит. Видимо, потому, что древняя реакция страха — опускание диафрагмы для наполнения легких воздухом — была блокирована параличом. Жаль, он не врезал Черкасскому ногой по голове, пока был в силах.

Топот бегущих ног приближался, затем послышались голоса:

— Капрал! Поднимите господина Черкасского и отнесите в машину. Кажется, он серьезно ранен.

— Есть, сержант.

Затем последовало шарканье ботинок по бетону, и неожиданно Теллон смог дышать. Должно быть, Черкасский, потеряв сознание, упал прямо на него. Теллон с наслаждением вбирал в себя воздух; потом он снова услышал голоса:

— Сержант! Посмотрите-ка на его глаза. Неужели это из «шершня»?

— Тебе что, показать, как это делают? Отнеси господина Черкасского в машину. Землянина — в фургон.

Неуловимый сигнал вестибулярного аппарата подсказал Теллону, что его действительно куда-то несут. Раздались свистки; с шумом включился двигатель машины. Тянулось время — Теллон не знал, сколько его прошло. Потом он почувствовал боль…

С тех пор минуло меньше суток, но Теллону уже казалось, что все его чувства начали обостряться — обычный эффект при потере зрения.

В главном полицейском управлении Нью-Виттенбурга ему сделали укол в шею, и он пришел в себя. Все лицо его было забинтовано, и это Теллона успокоило. Ему дали выпить горячего, а охранник отвел его в постель. Пока он спал, кто-то забрал его ботинки, заменив их сапогами на тонкой подошве, которые были велики ему на несколько размеров.

Потом его снова куда-то отвезли, но уже в другой машине, в сопровождении трех или четырех офицеров ЭЛСБ. Как их звали, он так и не узнал, ибо те обращались с ним преимущественно посредством толчков и ударов, а Теллон был слишком беспомощен, чтобы вызвать их на разговор. В его голове крутилась только одна мысль — что он ослеп.

Машина замедлила ход, дважды накренилась на поворотах и встала. Когда Теллона вывели, он сразу понял, что находится на аэродроме. Он почувствовал, как ветер хлещет его по щекам — это означало, что он стоит на открытом пространстве. Теллон ощутил запах авиационного горючего, потом — еще одно подтверждение — услышал совсем рядом звук раскручивающихся турбин.

На миг Теллон испытал даже какой-то интерес к происходящему. Ведь он никогда не летал на Эмм-Лютере, потому что это было дорого, к тому же, путешествуя таким образом, он привлек бы к себе внимание. Гражданские самолеты были велики, но пассажиров могли взять немного, поскольку их конституция строго регламентировалась распоряжениями правительства. Фюзеляжи покрывали толстой броней, а профиль крыла по земным стандартам был широковат (в крыльях помещались двигатели, топливные баки и система управления) и потому не обеспечивал максимальный подъем силы. В случае аварийной посадки крылья, с их смертоносной начинкой из горючего, отстреливались. Наплевав на экономию, правительство Эмм-Лютера заботилось о безопасности полетов, и Теллон отчасти одобрял его за это. Жаль только, Гражданский Арбитр не проявлял такой же осмотрительности при подборе людей на государственную службу.

Невидимые руки помогли ему подняться по ступенькам в теплый, пахнущий пластмассой салон самолета и сесть в кресло. Другие руки застегнули ремни безопасности, и внезапно его оставили в покое. Теллон внимательно прислушивался, пользуясь новоприобретенным умением сознательно настраиваться на различные звуковые частоты,но смог расслышать лишь голоса двух элэсбешников, беседующих шепотом. Очевидно, он удостоился специального рейса. Чувствуя озноб, Теллон тяжело откинулся на спинку кресла. Если б он мог хотя бы посмотреть в окно!

Глаза больше не болели, но нервы, подвергшиеся тяжелейшему стрессу, все еще порождали нечто вроде галлюцинаций, чаще всего болезненно-яркие цветные вспышки. Теллон стал прикидывать, скоро ли его начнут лечить. И лишь услышав, как лязгнула закрывающаяся дверь и шум двигателей стал нарастать, он задумался, куда его везут. «Реальная возможность только одна, — решил он. — Павильон».

Тюрьма, предназначенная для политических противников Эмм-Лютера, находилась на самой южной оконечности единственного континента. Первоначально это была зимняя резиденция первого Гражданского Арбитра, который намеревался затопить болото, лежавшее между скалистым мысом и континентом. Потом он передумал и перебрался на север. На раннем этапе колонизации, когда строительных материалов не хватало, какой-то неизвестный государственный муж догадался, что Павильон — это почти готовая тюрьма, из которой невозможно убежать. Несколько мин, заложенных в нужных местах, проломили хребет маленького перешейка, и его захлестнули теплые воды Эрфуртского моря. Через несколько лет на месте болота возникло прямо-таки суперболото, которое можно было пересечь только по воздуху.

Теперь в Павильоне было меньше заключенных, чем в те годы, когда нынешние правители только-только пришли к власти. Но предсказание того государственного мужа оправдалось: никому и никогда еще не удавалось оттуда бежать.

Самолет плавно взлетел и после короткого набора высоты лег на курс; двигатели работали почти бесшумно, и лишь легкое покачивание напоминало Теллону, что он летит. Какое-то время он прислушивался к свисту воздуха и редким гудкам системы управления, а потом погрузился в тревожный сон.

Проснулся он от оглушительного рева двигателей; то и дело самолет начинал неистово вибрировать. Теллон ухватился за подлокотники кресла. Прошло несколько мучительных секунд в том ночном мире, где он теперь жил, пока наконец он понял, что происходит: гигантский самолет совершал вертикальную посадку. При здешней гравитации на этот маневр уходило чудовищно много топлива, и поэтому им пользовались или в случае аварии, или там, где нельзя было соорудить самый простенький аэродром. Теллон решил, что они прибыли в Павильон.

Первое, что ощутил Теллон, спускаясь по трапу, — это тепло. Да, это не Нью-Виттенбург, продуваемый зимними ветрами. Он и забыл, что пролетел тысячу миль и находится сейчас у самых тропиков этой планеты. Пока его вели по неровному бетону — сквозь тонкие подошвы сапог чувствовалось, какой он горячий, — Теллон почувствовал близость моря, и его пронзила острая боль. Ему всегда нравилось смотреть на море…

Теллону помогли перешагнуть через порог и повели куда-то по гулким коридорам; путешествие закончилось в тихой комнате, где его усадили в кресло. Затем он услышал удаляющийся топот сапог. Пытаясь понять, один ли он здесь, Теллон крутил головой из стороны в сторону и чувствовал себя совершенно беспомощным.

— Ну что ж, Теллон, считайте, что вы прибыли на конечную станцию. Думаю, вы будете рады немного передохнуть.

Голос был глубокий и сильный. Теллон мысленно представил себе его обладателя: крупного мужчину лет пятидесяти. Важно, что к нему обратились по имени и без неприязни. Сквозь тьму он соприкоснулся с другим сознанием. Теллон хотел было ответить, но в горле застрял комок, и он лишь кивнул, ощущая себя школьником.

— Не волнуйтесь, Теллон. Просто у вас наступила реакция. Я прослежу, чтобы вы получили кое-какие лекарства. В ближайшие несколько дней вам станет лучше. Я доктор Мюллер, начальник психологической службы тюрьмы. Сейчас вы пройдете обычный осмотр; я должен удостовериться, что нечто — вы сами знаете, что — стерто из вашей памяти; затем я передам вас моему коллеге, доктору Хеку, который посмотрит, что можно сделать с вашими глазами.

— С моими глазами?! — Теллон ощутил безрассудный прилив надежды. — Вы хотите сказать…

— Это не по моей части, Теллон. Доктор Хек осмотрит вас, как только я закончу, и, я уверен, он сделает все, что возможно.

Охваченный мыслью, что с глазами у него, может быть, не так уж плохо, Теллон вытерпел все контрольные процедуры, которые заняли почти час. Программа включала больше десятка инъекций, сопровождающихся острыми приступами тошноты и головокружения. При этом его непрерывно бомбардировали вопросами; иногда их задавал женский голос, хотя он не слышал, чтобы в комнату кто-нибудь входил, иногда голоса возникали, казалось, прямо у него в голове. Они то убеждали его, то соблазняли, то запугивали, и Теллон не мог им противиться. Он слышал и свой собственный голос, бормочущий что-то бессвязное. Наконец, он почувствовал, как с его головы и тела срывают электроды.

— Итак, Теллон, ситуация следующая, — сказал доктор Мюллер. — Насколько я могу судить, вы чисты. По степени благонадежности я отношу вас к обычному третьему разряду — это значит, что вы можете находиться в обществе других заключенных и пользоваться всеми обычными правами. В каком-то смысле вам повезло.

— По-моему, вы употребляете это слово довольно неточно, доктор. — Теллон коснулся бинтов на своих глазах. — Или вы имеете в виду, что другим клиентам Черкасского повезло меньше?

— Я имею в виду вот что: учитывая то, какого рода информацией вы располагали, любое другое правительство, включая земное, немедленно казнило бы вас.

— Черкасский пытался казнить мой разум. Вы знаете, что он делал? Он раз за разом нажимал на красную кнопку, чтобы…

— Довольно! — голос Мюллера сразу стал недружелюбным. — Это не по моей части.

— Виноват, доктор. Но, по-моему, вы говорили, что руководите психологической службой. Или вы просто не задумываетесь, кому служите?

Последовало долгое молчание. Когда Мюллер заговорил снова, к нему вернулась профессиональная сердечность:

— Теллон, я пропишу вам кое-какие лекарства — они облегчат вашу адаптацию. Уверен, вы вскоре убедитесь, что здесь не так уж плохо. Теперь вас примет доктор Хек.

Должно быть, Мюллер подал какой-то знак, потому что дверь тихо отворилась и Теллон почувствовал, что его взяли за локоть. Его вывели из комнаты и провели еще через несколько коридоров. Теллон не ожидал, что медицинский блок, если это действительно был он, окажется таким большим. Во многих областях исследований Эмм-Лютер отставал от Земли, но вполне возможно, что планета добилась больших успехов в практической хирургии. В конце концов, думал Теллон, это двадцать второй век. Так много всего можно сделать для раненого. Микрохирургия, регенерация клеток, электронная хирургия, сварка тканей…

Когда, наконец, Теллона ввели в комнату, пахнущую антисептиками, он насквозь промок от пота и то и дело непроизвольно вздрагивал. Его подвели к какой-то штуковине, на ощупь похожей на высокую кушетку, и велели лечь. Ощущение тепла на лбу и на губах подсказало, что в лицо ему светят мощные лампы. Последовала короткая заминка, во время которой он слышал рядом осторожные шаги и шелест одежды. Он пытался, но никак не мог унять дрожь — этот слабый проблеск надежды начисто лишил его самообладания.

— Ну-с, мистер Теллон, — в мужском голосе слышался легкий немецкий акцент, широко распространенный на Эмм-Лютере, — я вижу, вы нервничаете. Доктор Мюллер сказал, что вы нуждаетесь в лечении. Сейчас мы введем вам пару кубиков нашего экстракта спокойствия…

— Не нужно, — решительно сказал Теллон. — Если вы не против, займемся лучше моими… моими…

— Понимаю. Давайте их сразу и осмотрим.

Теллон почувствовал, что с его глаз осторожно срезают бинты, и тут, как ни странно, доктор Хек начал насвистывать:

— Так-так… Ясно. Несчастный случай. Очень жаль, конечно, но могло быть и хуже, мистер Теллон. Я думаю, мы легко с этим справимся. Это займет около недели, но подлатаем мы вас как следует.

— Вы шутите? — У Теллона вырвался восторженный, трепещущий вздох. — Вы хотите сказать, что сможете что-то сделать с моими глазами?

— Разумеется. С утра мы займемся веками — это самое трудное, дальше очистим переносицу, и с бровями тоже что-нибудь придумаем.

— Но глаза? Сами глаза?

— Нет проблем. Какой цвет вы хотите?

— Цвет? — Теллон почувствовал, что его знобит от страха.

— Да, — весело произнес Хек. — Конечно, это не компенсирует потерю зрения, но мы вам можем вставить пару действительно красивых пластмассовых карих глаз. Или хотите голубые? Впрочем, я бы вам не советовал — не пойдет к вашему цвету волос.

Теллон ничего не ответил. Минула ледяная вечность, прежде чем он ощутил, как в его руку вонзается долгожданная игла.

Глава пятая

Ежедневный распорядок в Павильоне, с которым ознакомили Теллона, был прост, а для него даже проще, чем для других заключенных, так как его освободили от всех мероприятий, кроме трех ежедневных молитвенных собраний. Насколько ему показалось, Павильон был больше похож на учебный армейский лагерь, чем на тюрьму. Семь часов в день заключенные занимались физическим трудом, и дисциплина при этом поддерживалась самая минимальная. Можно было пользоваться библиотекой и заниматься спортом. Вполне приятное место — в каком-то смысле. Если, конечно, отвлечься от того, что у всех тут был один приговор — пожизненное заключение.

Когда на другой день после выписки Теллона отвели на прогулочный плац, он устроился на земле, прислонившись спиной к нагретой солнцем стене. Утро было тихое, почти безветренное; тюремный двор наполняли звуки, которые как бы наслаивались друг на друга: шаги, голоса, какие-то шумы, происхождения которых он еще не знал, — но все перекрывал отчетливо слышный плеск волн. Теллон прислонился затылком к теплым камням и попытался устроиться поудобнее.

— Теперь, Теллон, ты на месте, — сказал охранник. — Другие покажут тебе, где что находится. Можешь развлекаться.

— Да уж постараюсь.

Охранник сардонически расхохотался и зашагал прочь. Едва его шаги стихли, как Теллон почувствовал, как о его вытянутую ногу что-то легонько стукнулось. Он замер, пытаясь вспомнить, есть ли в южной части континента какие-нибудь особенно неприятные насекомые.

— Извините меня, сэр. Вы мистер Сэм Теллон? — Голос ассоциировался с образом седовласого краснолицего провинциального политика.

— Верно, — Теллон беспокойно обмахнул свою ногу, но ничего необычного не нащупал. — Сэм Теллон.

— Очень рад с вами познакомиться, Сэм, — незнакомец, кряхтя, уселся рядом с Теллоном. — Я Логан Уинфилд. Знаете, здесь, в Павильоне, вас считают настоящим героем.

— Неужели?

— О, да. Мы все тут не питаем особого расположения к мистеру Лорину Черкасскому, — пробасил Уинфилд, — но пока еще никому не удавалось надолго уложить его на больничную койку.

— Я не хотел отправлять его в больницу. Я хотел его убить.

— Похвальное стремление, сынок. Жаль, не вышло. Впрочем, и после того, что ты сделал, все мы тут твои друзья по гроб жизни. Именно столько ты тут и просидишь.

— Догадываюсь.

— Исключительно верная догадка, сынок. Одно из величайших преимуществ комбинации лютеранства, точнее, здешней его разновидности, с политикой заключается в том, что с противниками можно не церемониться. По их теориям выходит вот что. Раз уж мы сами благодаря всему, что делали на этом свете, приговорили себя к вечным мукам за гробом и бодро-весело отправимся в ад, то такой мелочи, как здешняя пожизненная скучища, просто не заметим.

— Изящная теория. За что вы тут? — этот вопрос Теллон задал из чистой вежливости; единственное, чего ему сейчас хотелось, так это подремать на солнышке. Он обнаружил, что еще способен видеть сны, а во сне его карие пластмассовые глаза были ничуть не хуже настоящих.

— Я доктор медицины. Приехал сюда из Луизианы, еще в те времена, когда планету только-только открыли. Конечно, тогда она называлась иначе — не Эмм-Лютер. Я вложил в этот мир целую жизнь — жизнь, полную тяжкого труда. И я люблю его. Поэтому, когда планета откололась от империи, я пытался вернуть ее на истинный путь.

Теллон горько усмехнулся:

— И, насколько я понимаю, когда дело дошло до практических деталей возвращения этого мира на путь истинный, вы стали избавлять его от слишком упрямых политиков?

— Понимаешь, сынок, у меня на родине есть поговорка: нельзя разубедить человека в том, в чем его предварительно кто-то не убедил. Поэтому…

— Поэтому вы отбываете пожизненное заключение, да и при любом другом режиме получили бы тот же приговор, если не хуже, — сердито произнес Теллон. Когда он договорил, воцарилось молчание. Какое-то насекомое прогудело рядом с его лицом и скрылось в теплом воздухе.

— Я удивлен, что ты так говоришь, сынок. Я думал, у нас общие интересы, но, боюсь, был назойлив. Пожалуй, я пойду.

Теллон кивнул, вслушиваясь, как Уинфилд с усилием поднимается на ноги. Что-то снова легонько чиркнуло его по ноге. На сей раз он сумел схватить эту штуку и обнаружил, что держит в руке кончик трости.

— Прошу прощения, — сказал Уинфилд. — Трость — древнее орудие членов нашего братства, но полезность ее отрицать невозможно. Без трости я налетел бы на вас, что привело бы лишь к обоюдному замешательству.

Прошло несколько секунд, пока до Теллона дошел смысл этих округлых, будто обкатанных фраз.

— Подождите. Вы хотите сказать, что…

— Вот именно, сынок. Я слепой. Через несколько лет ты научишься выговаривать это слово.

— Почему вы раньше не сказали? Я не знал. Пожалуйста, присядьте. — Теллон нащупал руку собеседника и крепко ухватил его за рукав. Уинфилд, похоже, задумался над таким поворотом событий, но потом сел снова, тяжело кряхтя при этом. Теллон догадался, что он — человек тучный и нездоровый. Напыщенность Уинфилда (в особенности его постоянное «сынок») раздражала Теллона, но все же перед ним был человек, уже прошедший ту дорогу, по которой Теллону еще предстояло пройти. Некоторое время они сидели молча, вслушиваясь в ритмичный скрип гравия — остальные заключенные совершали моцион в другой части двора.

— Полагаю, ты размышляешь над тем, не потерял ли я зрение по той же причине, что и ты, — произнес наконец Уинфилд.

— В общем, да.

— Нет, сынок. Ничего особенно драматического. Восемь лет назад я попытался отсюда бежать, намереваясь пробиться обратно на Землю. Но дальше болота я не ушел. Конечно, это самое легкое; до болота кто угодно доберется. А вот что действительно трудно, так это перебраться через него. Там обитает довольно противная разновидность блох, самки которых норовят отложить яйца прямо тебе в глаза. Когда охранники притащили меня обратно в Павильон, мои глаза представляли собой самые настоящие гнезда этих тварей. Доктору Хеку пришлось немало повозиться, чтобы они не добрались до мозга. Он почти неделю был вне себя от счастья, все насвистывал Джильберта и Салливэна.

Теллон был потрясен:

— Но что вы собирались делать, если бы вам удалось пересечь болото? Нью-Виттенбургский космопорт в тысяче миль отсюда, да и будь он хоть в тысяче ярдов, вы никогда не прошли бы через контроль.

— Сынок, — Уинфилд, казалось, огорчился, — твой ум слишком занят мелочами. Я ценю людей, которые помнят о мелочах, но только если эти мелочи не отвлекают их от главного.

— От главного? Это вашу безумную идею протопать пешком несколько сот световых лет до Луизианы вы называете главным?!

— Весь наш прогресс, Сэм, — история безумных идей. Космические перелеты со сверхсветовой скоростью тоже считались безумной идеей, пока кто-то не осуществил их на деле. Я не могу поверить, что ты готов гнить тут до конца своих дней.

— Может, я и не готов к этому, но поступить собираюсь именно так.

— Даже если я предложу взять тебя с собой в следующий раз? — Голос Уинфилда перешел в шепот.

Теллон рассмеялся — впервые с того момента, как Мак-Налти дохромал до его офиса и протянул ему листок бумаги с космическим адресом новой планеты.

— Уходите, старина, — сказал он. — Дайте мне отдохнуть.

Но Уинфилд продолжал говорить:

— Теперь все будет совершенно по-другому. Тогда я не был готов к переходу через болото, но за эти восемь лет я подготовился. Уверяю тебя, я знаю, как через него перебраться.

— Но вы слепой! Вам трудно будет даже перейти детскую площадку.

— Слепой-то я слепой, да уж, — таинственно сказал Уинфилд.

— Не такой и слепой.

— Говорить-то вы говорите, — тем же тоном ответил Теллон, — но исключительную чушь.

— Ты вот что послушай, сынок. — Уинфилд придвинулся ближе и задышал Теллону прямо в ухо. От него пахло хлебом с маслом. — Ты изучал электронику и знаешь, что у нас на Земле, да и в большинстве других миров, для слепых изобрели множество всяких приборов.

— Тут все по-другому, док. Электронная промышленность Эмм-Лютера — часть его программы создания космических зондов. Все специалисты по электронике работают либо на эту программу, либо на связанные с ней приоритетные проекты, либо вообще сидят на той новой планете, что они открыли. Кроме того. Гражданский Арбитр объявил, что к человеческому телу, созданному по образу и подобию Божьему, нельзя добавлять никаких рукотворных частей, ибо это противоречит религиозным догмам. Устройств, о которых вы говорите, в этой части Галактики просто не существует.

— Нет, они существуют, — торжествующе произнес Уинфилд. — Или почти существуют. Сейчас я пытаюсь изготовить примитивный сонарный «фонарь», прямо здесь, в тюремном центре перевоспитания. Точнее, Эд Хогарт, начальник мастерской центра, пытается изготовить его под моим руководством. Я, естественно, не могу выполнять ручную работу.

Теллон безропотно вздохнул. Похоже, все, что говорит Уинфилд, слишком абсурдно и фантастично.

— Вы хотите сказать, что за вами совсем не следят? И их не волнует, что нарушаются два самых строгих запрета? Причем нарушаются в государственном учреждении и за государственный счет?

Уинфилд шумно поднялся на ноги.

— Жаль, сынок, что ты смотришь на это так скептически. Но я готов предположить, что в иных, не столь тяжелых обстоятельствах ты способен вести себя как цивилизованный человек. Пойдем-ка со мной.

— Куда?

— В мастерскую. Там тебя ждет пара сюрпризов.

Держась за пухлую руку Уинфилда, Теллон вышел вслед за ним из четырехугольного внутреннего двора. Он и сам не ожидал, что сможет испытывать к чему-нибудь такой интерес.

Уинфилд, постукивая тростью, двигался уверенно и довольно быстро. Пока они шли, множество людей сочувственно приветствовали Теллона, прикасаясь к его плечу, а один сунул ему в свободную руку пачку сигарет. Теллон заставлял себя не опускать голову и идти непринужденной походкой, но это было почти невозможно: он чувствовал, что на его лице застыла извиняющаяся улыбка слепого.

Чтобы попасть в мастерскую, им нужно было пройти мимо главного корпуса тюрьмы и преодолеть двести ярдов до вспомогательного корпуса. По дороге Уинфилд объяснил, что его «фонарь» излучает узкий луч высокочастотного ультразвука и имеет приемник, улавливающий эхо; электронная схема накладывает эхо и исходный сигнал друг на друга. Идея заключалась вот в чем. Частота излучения звукогенератора периодически «сползает» с 80 до 40 килогерц, благодаря чему частота исходного сигнала всегда немного ниже, чем у отраженного. При наложении сигналов друг на друга возникают биения, частота которых пропорциональна расстоянию до предмета, попавшего в луч «фонаря», что позволит слепому постепенно воссоздать для себя картину окружающего мира.

Кое-что Уинфилд разработал сам, кое-что помнил по публикациям в старых медико-технических журналах. Эд Хогарт — по-видимому, заядлый любитель технических новинок — соорудил ему опытный образец. Но когда ему понадобилось понизить частоту, чтобы сделать высокочастотные колебания слышными человеческому уху, у него начались затруднения по части электроники.

Слушая, Теллон ощущал растущее уважение к старому врачу, который, казалось, был просто неспособен признать свое поражение. Они дошли до центра перевоспитания и остановились у входа.

— Прежде, чем мы войдем, сынок, еще один момент. Я хочу, чтобы ты пообещал ничего не говорить Эду о том, зачем мне на самом деле сонарный «фонарь». Если он догадается, то моментально бросит над ним работать, чтобы спасти меня от меня самого, как гласит поговорка.

— Хорошо, — сказал Теллон, — но взамен и вы пообещаете мне кое-что. Если у вас действительно есть план побега, не включайте меня в этот план. Если я когда-нибудь надумаю покончить с собой, то выберу способ полегче.

Они поднялись по лестнице на один пролет и вошли в мастерскую. Теллон сразу понял, что это мастерская, по знакомому запаху горячего припоя и застоявшегося сигаретного дыма — запаху, который так и не изменился с его студенческих лет.

— Ты здесь, Эд? — Эхо от голоса Уинфилда подсказало, что мастерская совсем маленькая. — Я привел гостя.

— Я знаю, что ты привел гостя, — произнес рядом тонкий, раздраженный голос. — Я ведь могу его видеть. Ты так давно ослеп, что уже и всех остальных стал считать слепыми, — голос становился все тише и перешел наконец в едва слышное сварливое бормотание.

Уинфилд раскатисто захохотал и шепнул Теллону:

— Эд родился на этой планете, но одно время очень активно участвовал в старом движении унионистов и не догадался уйти из него, когда власть перешла к лютеранам. Арестовывал его Крюгер. Эд пытался бежать и повредил себе пятки — конечно, совершенно случайно. Здесь довольно много трофеев Крюгера — они скачут по Павильону, как птички.

— Со слухом у меня тоже все в порядке, — предупредил Хогарт.

— Эд, это Сэм Теллон — человек, который чуть не прикончил Черкасского. Здорово разбирается в электронике, так что, возможно, вам теперь удастся заставить мой фонарь работать.

— У меня диплом электронщика, — сказал Теллон, — но это еще не значит, что я в ней так уж здорово разбираюсь.

— Но ты сможешь по крайней мере найти дефекты в простенькой схеме понижения частоты, — сказал Уинфилд. — Пощупай-ка вот это.

Он подвел Теллона к верстаку и положил его руки на замысловатое устройство из металла и пластика около трех футов в поперечнике.

— Это он и есть? — Теллон обследовал массивные блоки пальцами. — Зачем вам эта штука? Мне показалось, что вы имели в виду прибор, который можно унести в одной руке.

— Это модель, — нетерпеливо рявкнул Хогарт. — Она в двадцать раз больше настоящего прибора, чтобы доктор мог разобраться в ней на ощупь. А я потом воспроизведу ее в нужном масштабе. Идея хорошая, только она не работает.

— Теперь заработает, — самоуверенно сказал Уинфилд. — Что ты на это скажешь, сынок?

Теллон задумался. Уинфилд казался ему чокнутым старым простаком, а Хогарт, по всей вероятности, был ему под стать, но за то короткое время, что Теллон провел с ними, он почти позабыл о своей слепоте.

— Я помогу вам, — сказал он. — У вас хватит материалов на два опытных образца?

Уинфилд возбужденно стиснул ему руку:

— Не волнуйся об этом, сынок. Хелен проследит, чтобы мы получили все необходимые детали.

— Хелен?

— Да, Хелен Жюст. Она начальница центра перевоспитания.

— И она не возражает против того, что вы делаете эту штуку?

— Не возражает? Скажешь тоже! — заревел Уинфилд. — Да это в основном была ее идея. Она стояла за этот план с самого начала.

Теллон недоверчиво покачал головой:

— Странный поступок для чиновницы ее ранга. Выходит, чтобы помочь вам, она идет на риск предстать перед доктринальным синодом? Зачем?

— Ну ты, сынок, опять завел песню — все думаешь о разных мелочах. А это мешает тебе сосредоточиться на главком. Откуда мне знать, зачем? Может, ей нравятся мои глаза; доктор Хек говорит, что они красивого синего цвета. Конечно, он судит о них предвзято, поскольку сделал их своими руками.

Тут Уинфилд и Хогарт разразились диким хохотом. Теллон положил руки на массивный прямоугольный корпус модели, чувствуя, как солнечные лучи согревают его кожу. Все его предыдущие мысли оказались неверными. Жизнь слепца была не скучной и не простой.

Глава шестая

Теллон осторожно надел на голову сонарный «фонарь», вставил наушник в правое ухо и включил прибор. Он встал, для проверки потряс головой и пошел. Внезапно он понял, как сильно привык ориентироваться при помощи трости.

Радиус действия «фонаря» был установлен в пять ярдов; это означало, что эхо от любого предмета, находящегося дальше, фиксироваться не будет. Продвигаясь вперед, он поворачивал голову сперва из стороны в сторону, потом качнул ею вверх вниз. Тон сигнала сразу же повысился, а потом упал. Ультразвуковой луч коснулся земли, приблизился к его ногам и снова поднялся.

Теллон заставил себя шагать спокойно и размеренно, сосредоточив все внимание на перепадах тона. Он преодолел около десяти ярдов, как вдруг, пройдясь лучом по вертикали, различил в самом верху слабое «блип». Продолжая двигаться вперед, но уже медленнее, он сосредоточился на изучении верхней части своего «поля зрения». С каждым разом «блип» все выше карабкалось по тональной шкале, и в конце концов, слегка наклонив голову, Теллон смог превратить его в пронзительную монотонную ноту.

Он протянул руку и коснулся металлической перекладины, висящей чуть ниже уровня его глаз.

— Замечательно! Просто замечательно! — женский голос, звучавший свежо и молодо, застал его врасплох. Теллон застенчиво обернулся, подумав, как нелепо, должно быть, он выглядит в замызганной тюремной одежде и с пластиковой коробкой на лбу. Потом сам удивился своей реакции. Оказывается, мужское начало еще жило в нем, пусть даже вместо глаз у него были пластмассовые пуговицы. В звуке сонара он различил нестройный тон, вызванный человеческим телом.

— Мисс Жюст?

— Да. Доктор Уинфилд и Эд сказали мне, что ваша работа с сонаром идет блестяще. Но я и представить себе не могла, что вы так далеко продвинулись. И очень рада, что мне представилась возможность самой в этом убедиться.

— За работой время идет быстрее, — Теллон неуверенно улыбнулся. Он испытывал странное, тревожное чувство. Будто некая важная мысль вот-вот готова была всплыть в его памяти — и вдруг ускользнула. Возможно, как раз сейчас стоило бы прощупать ее мотивы. Момент вполне подходящий.

— Вы очень добры, что позволяете нам заниматься этой работой, несмотря на… на официальное мнение.

Несколько секунд царило молчание, потом Теллон услышал приближающийся стук трости Уинфилда и костылей Хогарта — те испытывали сонар на бетонированной площадке возле мастерской.

— Ну, мисс Жюст, — сказал Уинфилд, — что вы об этом думаете?

— На меня это произвело очень большое впечатление. Я как раз говорила об этом заключенному Теллону. Прибор действует великолепно. Вы уверены, что над ним нужно работать дальше?

Теллон обратил внимание, что, говоря о нем, она употребила слово «заключенный», между тем как к Уинфилду и Хогарту обращалась просто по именам. Он не сводил с нее сонара, проклиная про себя его недостатки — с его помощью нельзя было даже отличить грузчика от танцовщицы из мюзик-холла. И тут у него забрезжила новая идея.

— Предварительные испытания завершены, — гордо объявил Уинфилд. — С этого момента мы с Сэмом будем постоянно носить сонары, чтобы набраться опыта в обращении с ними. Чтобы выбрать наилучший радиус действия и определить оптимальную ширину луча, понадобится несколько недель.

— Понятно. Ну, держите меня в курсе дела.

— Конечно, мисс Жюст. Спасибо вам за вашу доброту.

Теллон услышал, как она удалилась уверенным легким шагом; потом повернулся к Уинфилду. С помощью сонара различать Уинфилда и Хогарта было легко, потому что доктор был на голову выше своего товарища-калеки. Чтобы показать, как мастерски он научился обращаться с прибором, Теллон с первой попытки дотронулся до плеча Уинфилда.

— Знаешь что, Логан, похоже, ты допускаешь одну ошибку: ты занимаешься своим «главным делом» и даже не задумываешься, что движет мисс Жюст. А она не производит впечатления женщины, которая станет что-нибудь делать без особой на то причины.

— Ну вот, опять он за свое, — проворчал Хогарт. — Знает о мисс Жюст больше, чем мы, хотя сам ее ни разу в глаза не видел. Ты, парень, пока не лишился зрения, наверняка передергивал в карты, а?

Теллон ухмыльнулся. Поначалу его очень задевало, что Хогарт постоянно — и довольно бестактно — напоминал ему о его слепоте; потом он понял, что это делается намеренно, чтобы он не считал ее такой уж трагедией.

Днем Теллон и Уинфилд отправились погулять, прихватив в качестве поводырей сонары. Они решили ограничить прогулку пределами заброшенного теннисного корта, куда запрещено было заходить всем заключенным, кроме инвалидов. Никто из охранников даже не спросил, что это за коробки у них на головах. Теллон догадался, что Хелен Жюст распорядилась оставить их в покое. Кроме того, он заметил, что никто из здешних врачей никогда не заговаривал с ними ни о каких сонарах. Он спросил Уинфилда, насколько велико влияние этой женщины на администрацию Павильона.

— Точно не знаю, — ответил Уинфилд. — Я слышал, что она — родственница самого Арбитра. Мне говорили, что центр перевоспитания — это, вообще-то, ее собственная идея. Чтобы его открыли, Арбитр вынужден был нажать на все рычаги. Трудотерапия, видишь ли, не соответствует их доктрине. Для самых непримиримых — вроде нас с тобой — синод рекомендует посты и молитвы.

— Но может ли Арбитр в своих отступлениях от закона зайти так далеко?

— Сынок, ты все понимаешь слишком буквально. Тебе было бы очень полезно несколько лет на практике позаниматься политикой. Послушай, если глава правительства рекомендует своим гражданам употреблять поменьше спиртного, потому что пьянство пагубно сказывается на экономике, это вовсе не означает, что сам он собирается меньше пить. И едва ли он ожидает от своих друзей и родственников, что они изменят свои привычки и перестанут выпивать. Так уж устроен человек.

— Слишком просто у тебя все выходит, — раздраженно заметил Теллон. Потом он все-таки решил поделиться идеей, которая пришла ему в голову во время разговора с Хелен Жюст. — А ты что, все еще вынашиваешь свой великий план? Хочешь бежать из Павильона?

— Видишь ли, сынок, если мне не дадут умереть на Земле, я, может быть, вообще не умру. Так что, бежим вместе?

— Я тебе уже говорил, как смотрю на все это. Хотя не исключено, что помочь тебе смогу.

— А как?

— Как ты думаешь, мисс Жюст достанет нам пару телекамер? Знаешь, есть такие штуки размером с орех; их используют для слежки, и здесь, в тюрьме, их наверняка понатыкано на каждом углу.

Уинфилд остановился и сдавил пальцами руку Теллона:

— Постой, может, я тебя не так понял…

— Нет, почему же. Зрительные нервы у нас обоих целы. Вся задача в том, чтобы преобразовать входной сигнал камеры в подходящий выходной сигнал и передать его на нервные окончания. На Земле это обычное дело.

— Но ведь для этого потребуется хирургическая операция? Я сомневаюсь, что…

— Нет, операция нужна, если мы собираемся направлять сигнал прямо в глаз, но ведь у нас на глазах пластиковые оболочки! Если в пластмассу вставить простенький приборчик, измеряющий углы поворота глаз, можно все время удерживать луч направленным на нервное окончание.

Уинфилд затрясся от возбуждения:

— Если я снова смогу видеть, да при этом еще сумею перебраться через болото — и года не пройдет, как я буду гулять по главной улице Нэчинтоша. Уж это точно! — его обычно столь звучный голос зазвучал неожиданно слабо.

— Грандиозный план, — сказал Теллон, — только его нужно дополнить кое-какими мелочами. Нам понадобятся камеры и довольно много микросхем. И еще — журналы по соответствующей тематике и авторидер. В тебя будем «накачивать» данные по физиологии, а я займусь полупроводниками.

— Но кто будет монтировать сам прибор? Эд ничего не понимает в такой работе.

— Действительно. Это еще одна деталь. Тебе придется попросить мисс Жюст, чтобы она разрешила нам воспользоваться роботом-сборщиком — по меньшей мере второго класса, — запрограммированным на работу с микроэлектроникой. У них в ремонтной мастерской наверняка есть такой.

— Господи, Сэм! Эта штука стоит полмиллиона.

— А ты все-таки попроси, тебе она это устроит. Ей, кажется, понравился цвет твоих глаз.

Теллон замер на миг, подставив лицо горячему белому солнцу Эмм-Лютера. Он переживал редкий момент абсолютной уверенности.

Через неделю два охранника приволокли в мастерскую на антигравитационных санях робот-сборщик.

Большую часть этой недели Теллон провел, практикуясь в обращении с сонаром, а в свободное время размышлял над тем, что произошло с ним в тот первый день, когда он заговорил с Хелен Жюст. Это было как взрыв. В его подсознании тогда все словно сдвинулось — и совершенно безо всякой причины. Всякого рода паранормальные феномены, иногда сопровождающие романтическую влюбленность, он исключил сразу — отчасти из природного скептицизма, отчасти же потому, что ни разу не видел Хелен. Вдобавок Хогарт сказал, что она длинная, худая, рыжая и с оранжевыми глазами, — такая особа вряд ли свела бы его (да и любого другого мужчину) с ума. И будь она даже фантастической красавицей с волосами цвета воронова крыла — как все-таки логически объяснить тот резкий сдвиг в его восприятии, благодаря которому он точно знал, что она даст им все, что они попросят? Каждую ночь, лежа в своей камере в ожидании тусклого света, что приносили с собой сновидения, он снова и снова возвращался к этой непонятной загадке, пытаясь хоть как-то прояснить себе смысл всего происходящего.

Но робот у них появился, и теперь надо было писать для него программу. Тут Теллон понял, что ничего, кроме самых общих идей, у него нет. Они с Уинфилдом целыми неделями просиживали в тюремной библиотеке, за авторидерами, прерываясь лишь для того, чтобы поспать, поесть и отсидеть обязательные молитвенные собрания. Большинство имевшихся в библиотеке журналов устарело: лютеранское правительство никогда не поощряло ввоза земной печатной продукции, а в последние годы его практически прекратила сама Земля. Последний шаг показывал, насколько сильно ухудшились отношения между двумя планетами с тех пор, как на Эмм-Лютер буквально с неба свалилась новая планета Эйч-Мюленбург. Впрочем, тут знали почти все, о чем было известно на Земле.

Изучая журналы, Теллон чувствовал, как его разум погружается все глубже и глубже в прошлое, слой за слоем пробивая прожитые годы. И вновь откуда-то появился молодой Сэм Теллон, тот, что твердо решил делать карьеру в твердотельной электронике, но потом нечто, о чем он уже успел позабыть, сбило его с дороги; он долго скитался по миру и, наконец, оказался в Блоке. Удовлетворение, испытанное Теллоном от работы, было так глубоко, что он начал подозревать: его подсознательная тяга к эксперименту была в действительности вовсе не желанием помочь Уинфилду и вернуть зрение самому себе, но мощной потребностью возродить себя таким, каким он был… но когда? И почему вдруг та единственная встреча с Хелен Жюст сработала как спусковой крючок? Он не помнил никакой рыжеволосой девушки с необыкновенными глазами, на которую могла бы походить Хелен.

Когда программа обрела некоторую законченность, они заставили робота собирать одновременно два одинаковых образца устройства, которое, по недостатку вдохновения, назвали электроглазом. Дополняя программу за счет обширного пакета стандартных процедур, робот медленно собирал в своем герметически изолированном от внешнего мира, стерильном чреве две пары очков. На вид они казались обычными очками, если не считать шариков на перемычке — это были телекамеры. Оправа служила для того, чтобы направлять сигнал в глаза.

Только одну проблему Теллону и Уинфилду пришлось решать самим — руками Эда Хогарта — проблему фокусировки лучей точно на зрительном нерве. Но они справились и с этим, несколько изменив первоначальный план Теллона — на край каждой пластмассовой радужки прикрепили металлическую пробку. Идея заключалась в следующем: при каждом движении глаза будет меняться и положение пробки, информацию о которой можно получить, создав внутри оправы слабое магнитное поле. Затем эта информация поступает на вход монокристаллического процессора, который, соответственно, переориентирует лучи.

Но вот Теллон перешел к последнему этапу работы. Теперь нужно было разработать устройства, которые переводили бы зрительную информацию на язык клеток сетчатки. Теллон всецело отдался этой захватывающей интеллектуальной задаче. Он почти не притрагивался к еде и сильно похудел.

Но в один прекрасный день месяц мечтательных размышлений закончился; случилось это, когда он лежал под динамиками авторидера.

Он узнал Уинфилда по быстрому, нервному постукиванию трости, которой старик еще пользовался, хотя и ходил с сонарным фонарем.

— Я должен с тобой поговорить, сынок, и немедленно. Извини, что помешал, но это важно, — от волнения голос Уинфилда звучал хрипловато.

— Ладно, Док. А что стряслось? — Теллон спустил ноги на пол и, не слезая с кушетки, отодвинулся подальше от рупора.

— Что стряслось? Черкасский! Ходят слухи, что он вышел из больницы.

— Ну и что? Здесь он меня не тронет.

— В том-то и дело, сынок. Говорят, что он пока еще не может выйти на службу и договорился временно поработать здесь, в Павильоне. Чтобы, как он выразился, «поправить здоровье на боевом посту». Понимаешь, что это значит? Понимаешь, зачем он сюда едет?

Руки Теллона сами потянулись к лицу, пальцы мягко скользнули по изгибам невидящих, пластмассовых глаз.

— Да, Док, — сказал он тихо. — Спасибо. Я знаю, зачем он едет.

Глава седьмая

Свет — неистовый и монотонный свет.

Боль — неистовая, монотонная боль!

Теллон сорвал с себя электроглаз и некоторое время, сжавшись, сидел, ожидая, пока утихнет мучительная колющая боль. Если бы «шершень» Черкасского не изувечил ему слезные железы, слезы у него текли бы ручьями. Боль долго не утихала, а временами становилась чуть ли не сильней, чем в начале. Это было похоже на отлив, когда море, как бы нехотя, отступает от берега.

— Ну как, Сэм? Не легче? — Голос Хогарта звучал холодно и равнодушно — это означало, что он встревожен.

— Не получается у нас, — Теллон покачал головой. — Что-то мы недоучли с этим преобразователем. Сигналы, которые мы подаем на нерв, в корне отличаются от тех, к которым он привык, и вызывают такую боль, что я даже не могу настроиться.

— Мы взялись за большое дело, сынок, — грустно сказал Уинфилд. — Возможно, даже слишком большое. В наших-то обстоятельствах!

— Да при чем тут это? Мы все делали правильно, но на последнем этапе сплоховали. Единственное, что действительно трудно, — это синтезировать клеточный код. Хотя и тут все вроде шло нормально. Я ведь прямо упивался работой, пока не услышал, что сюда собирается наш друг Черкасский.

— Это просто слухи. Наш тюремный «телеграф» и раньше давал сбои.

— Возможно. Хотя правда это или нет — все равно. Теперь я не могу сосредоточиться на работе. Я просто не в состоянии понять: то ли мы не учли что-то действительно важное, то ли дело в каких-то мелочах. Давайте-ка сделаем мне местную анестезию, чтобы боль хоть немного утихла, а я тем временем посмотрю, что у нас получается.

— Не стоит. Так можно повредить зрительные нервы.

— Тогда чем же мы, черт побери, занимаемся? Мы угробили две недели, пытаясь синтезировать сигнал, который каждая безмозглая тварь, плавает она, летает или бегает, синтезирует безо всякого труда. Где твоя справедливость, Господи?! — И тут Теллон вдруг испустил восторженный крик, ибо некая мысль прожгла его сознание.

— Ну-ну, не надо так переживать, — смущенно остановил его Уинфилд. — Ты знаешь, как на этой планете наказывают за богохульство.

— Я не богохульствовал, Док. Я знаю, где мы можем взять всю зрительную систему. Весь набор целиком: палочки, колбочки, биполяры, ганглии, глиальные клетки. Все в готовом виде! В готовом, понимаете? Бери и пользуйся!

— Ну и где?

— Да тут же, у нас в мастерской. У Эда ведь с глазами все в порядке, верно?

— Глаза у меня в порядке, — с тревогой заныл Хогарт. — И я, между прочим, собираюсь и дальше ими пользоваться. Понял ты, упырь? Так что не трогайте вы мои глаза!

— Не тронем, не тронем. Хотя они всегда с нами. Видишь ли, они прямо-таки бомбардируют и нас, и все вокруг информацией. Причем как раз той, что нам с доктором и нужна. Каждый твой зрительный нерв, каждое волоконце в нем поливают нас электронами. Ты, Эд, работаешь как мини-радиостанция. Или, если угодно, дискотека. А твой диск-жокей крутит только одну мелодию — глиальный код.

— Моя мама была права, — задумчиво проговорил Хогарт. — Она всегда говорила, что я далеко пойду.

— Похоже, ты в восторге, Сэм, — голос Уинфилда звучал отрезвляюще. — Думаешь, на этот раз у нас получится?

— Считай, что уже получилось.

Четыре дня спустя, в тот час, когда заря едва-едва начинала закрашивать тускнеющие звезды, Теллон впервые увидел Уинфилда.

Несколько минут он сидел совершенно неподвижно, смакуя это чудо — возможность видеть — и чувствуя свое ничтожество рядом с громадой человеческих достижений, на которой держался его триумф. Веками люди исследовали сложнейший язык импульсов глиальных клеток, совершенствовали роботов-сборщиков и миниатюрные сервоприводы, благодаря теоретической кибернетике научились объединять в одном кварцевом кристалле миллиарды электрических цепей и задействовать только те из них, что нужны именно сейчас, даже не зная, что это за цепи…

— Ну, сынок? Мы готовы услышать самое худшее.

— Все в порядке, Док, он работает. Я могу тебя видеть. Беда только в том, что я точно так же могу видеть себя самого.

Теллон хохотнул. Требовалосьизвестное усилие, чтобы приспособиться к этой противоестественной ситуации, когда тело твое находится в одном месте, а глаза — в другом. Первое испытание нового электроглаза происходило так: он и Уинфилд уселись рядышком в одном конце мастерской, а Хогарт (которому было велено не спускать с них глаз) — в другом. Теллон даже с места не сдвинулся, однако, если верить его новым глазам, оказался вдруг в противоположной части комнаты. И смотрел при этом и на Уинфилда, и на самого себя.

Доктор удивительно походил на тот мысленный портрет, который раньше нарисовал себе Теллон, — краснолицый седой старый великан. В одной руке он сжимал трость, а голова его с прикрепленной к ней серой коробочкой сонарного фонаря была настороженно поднята — так обычно держат ее слепые.

Теллон с любопытством оглядел себя. Его лицо за оправой электроглаза казалось необычно длинным и как никогда задумчивым, а висевший мешком коричневый комбинезон — униформа Павильона — наводил на мысль, что со времени своего прибытия в тюрьму он сбросил фунтов пятнадцать. В остальном же он выглядел как обычно. Это показалось Теллону поразительным (если учесть, что он чувствовал). Затем взгляд его сам собой переместился на Уинфилда; тот сидел с напряженно-сосредоточенным лицом и ждал, что скажет Теллон.

— Не волнуйся, Док. Я же тебе сказал — он работает отлично. Просто я никак не могу привыкнуть видеть себя таким, каким меня видят другие.

Уинфилд улыбнулся, но тут Теллон, задыхаясь, ухватился за стул — мастерская, казалось, выскользнула из-под его ног, потом выровнялась и поскакала мимо него.

— Не шевелись, Эд! — отчаянно вскрикнул он. — Не надо так прыгать. Я ведь смотрю твоими глазами.

— Плевать, — сказал Хогарт. — Я хочу пожать тебе руку. Сперва у меня были кое-какие сомнения насчет тебя, Сэм, но сейчас я вижу, что ты — толковый парень. Хоть и учился в колледже.

— Спасибо, Эд. — Теллон зачарованно смотрел, как его собственное изображение становится все больше и ближе, а у нижнего края поля зрения мельтешат костыли Эда. Он протянул руку и заметил, что тот, другой Сэм Теллон сделал то же самое. Наконец он увидел, как худая рука Хогарта, появившись непонятно откуда, схватила его собственную. И в тот миг, когда два незнакомца проделали все это на сцене, он ощутил прикосновение пальцев к своей руке. Оно подействовало на него как электрический шок.

Теллон свободной рукой снял электроглаз, вернувшись в приветливую темноту, и с трудом подавил тошноту. На секунду он полностью потерял ориентацию.

— Теперь твоя очередь, — сказал он, протянув электроглаз Уинфилду. — Как только станет не по себе — снимай очки. И не слишком нервничай, если начнешь чувствовать что-нибудь не то.

— Спасибо, сынок. Я почувствую то, что надо.

Пока доктор примерял электроглаз, Теллон оставался сидеть, так как все еще испытывал легкое головокружение. Старик Уинфилд уже восемь лет как лишился зрения и наверняка должен был пережить еще большой шок, чем Теллон.

Электроглаз давал отличное качество изображения. Однако один момент Теллон не проработал как следует — прибор видел в точности то же самое, что и человек, чьи нервные импульсы он «похищал». С практической точки зрения было бы разумнее иметь худшее по качеству изображение — но с рецептора, находящегося прямо на оправе очков. С другой стороны, если посадить на плечо какого-нибудь дрессированного зверька, скажем, белку…

— Ради Бога, Эд, — прогремел Уинфилд, — не мотай ты так своим кочаном. А то у меня морская болезнь начнется.

— Что же это такое творится? — вознегодовал Хогарт. — Чья это голова в конце концов? Пользуются моими глазами и даже «спасибо» не скажут. Вы что, ее купили, что ли, мою голову?

— Не волнуйся, Эд, — утешил его Теллон. — Когда мы выжмем из нее все, что можно, мы ее тебе вернем.

Хогарт засопел и, по своему обыкновению, принялся невнятно браниться себе под нос. Уинфилд еще раз показал свое упрямство — хотя электроглаз он носил не дольше, чем Теллон, но сразу же велел Хогарту подойти к окну и начал указывать, куда смотреть. Теллон благоговейно слушал, как старик шумно вздыхал, выражая тем самым свое одобрение, или грозным голосом командовал: «левей», «правей», меж тем как Хогарт ругался все громче и яростнее. И вдруг все кончилось.

— Электроглаз отказал, — возвестил Уинфилд. — Сломался.

— Нет, не сломался, — торжествующе сказал Хогарт. — Я закрыл глаза руками.

— Во дает, подлец! — с восторгом прошептал Уинфилд, после чего разразился хохотом. Теллон и Хогарт присоединились к нему, словно сбрасывая напряжение, копившееся все последние недели.

Когда они перестали смеяться, Теллон обнаружил, что устал и хочет есть. Он снова надел электроглаз и стал смотреть, как Хогарт кладет другую, еще не переделанную модель на рабочую платформу робота-сборщика. Он наблюдал, как работает этот маленький человечек, как руки его стремительно порхают, нажимая на кнопки. Впечатление у Теллона было такое, будто руки — его собственные. Затем крышка сборочной камеры задвинулась, и раздалось шипение — из чрева робота стал откачиваться воздух. На этом этапе работы нужен был полный вакуум — даже единственная молекула воздуха могла все испортить. Теллон встал и похлопал себя по животу.

— Ну что, пора завтракать?

Однако Хогарт остался сидеть за пультом управления робота.

— Пора-то пора, но я, пожалуй, посижу здесь, доделаю эту машинку. А то ребята уже обижаться начали — я, видите ли, не пускаю их в мастерскую. Не хватало, чтобы они сейчас ввалились сюда всей толпой и все напортили.

— Я тоже останусь, сынок. Это ведь и мой электроглаз. Так что я уж подожду пару часиков, но зато получу его прямо в руки. Если ты не против, я пошлю сказать мисс Жюст, что мы приглашаем ее на демонстрацию прибора — сегодня, после обеда.

Теллон ощутил, что перспектива своими глазами увидеть Хелен Жюст странно тревожит его. Она не заходила в мастерскую центра с того дня, как посмотрела на работу сонарного фонаря. Необъяснимое смятение, вызванное в нем той первой встречей, уже стало утихать. Он вовсе не хотел его вновь растревожить, и в то же время…

— Отлично. Я не против, Док. А пока я пойду что-нибудь перекушу. Надо наверстывать упущенное. Извини, что я снова тебя беспокою, Эд, но тебя не затруднить понаблюдать за мной, пока я не выйду из двери?

Теллон решил целиком положиться на электроглаз. Он оставил сонар и трость на верстаке и направился к двери, сосредоточившись на изображении своей собственной удаляющейся спины (как ее видел Хогарт).

За дверную ручку он сумел ухватиться сразу, без промаха. Набрав в грудь воздуха, он отворил дверь.

— А теперь, сынок, — крикнул ему вслед Уинфилд, — иди сам.

На лестничной площадке Теллон еще мог ловить зрительные образы, получаемые от Хогарта, но теперь они только мешали. Он передвинул регулятор на правой дужке оправы в положение «выключено» и во тьме стал спускаться по лестнице. Выйдя наружу, он поставил регулятор в позицию «поиск» и выбрал максимальный радиус действия. Группами по два-три человека заключенные шли к столовой. Теллон почти сразу же «подстроился» к глазам какого-то арестанта.

Должно быть, этот человек шел, опустив голову, потому что Теллон не увидел ничего, кроме ног, вышагивающих по белому бетону. Оставив регулятор на «поиске», он нажал на первую кнопку «смена ведущего». Всего таких кнопок было шесть, чтобы электроглаз мог одновременно помнить до шести разных сигналов. Это давало возможность вернуться к одному из ранее отвергнутых «ведущих». Седьмая кнопка служила для того, чтобы стирать информацию, хранящуюся в блоке памяти.

На этот раз Теллону повезло больше. Он подключился к человеку высокого роста, который, подняв голову, шел непринужденной походкой к приземистому зданию на краю большой площади — вероятно, столовой. Площадь окаймляли двух- и трехэтажные корпуса. Теллон понятия не имел, какой из них был мастерской. Он замахал руками, будто приветствовал знакомого, и сразу увидел себя — крошечную фигурку у дверей второго по счету здания справа от столовой.

Теллон подождал, пока его «ведущий» подойдет поближе, и тогда быстро зашагал к нему. Едва не столкнувшись с прогуливающимся охранником, он встал в строй перед «ведущим». Один-два раза он по привычке пытался оглянуться через плечо, но видел при этом лишь собственное лицо — бледное и отчаянное.

У дверей столовой толпа стала плотнее; там «ведущий» догнал его. Теллон обнаружил, что уставился в собственный затылок с расстояния в несколько дюймов. Хотя такая близость и сбивала с толку, зато легче было пройти через внутреннюю дверь и занять свободное место за одним из длинных столов. «Ведущий» прошел дальше по залу и сел так, что уже не видел Теллона. Постучав пальцами по оправе электроглаза, Теллон очистил блок памяти, переключился на минимальный радиус действия — шесть футов — и снова врубил «поиск». Несколько секунд перед глазами мелькала мешанина световых пятен. Электроглаз уловил несколько сигналов одновременно и только потом выделил один. И снова Теллону повезло: на этот раз он видел глазами человека, сидящего у него за столом напротив.

Когда робот-официант, похожий на маленькую башенку, двинулся наконец вдоль щели в центре стола, раздавая завтраки, у Теллона от напряжения желудок словно скрутило в узел. Однако он съел все до последней крохи. Он чувствовал, что заработал эту пищу.

Теллон и Уинфилд, оба с надетыми элекроглазами, встали, когда Хелен Жюст вошла в мастерскую. Как калека Хогарт не обязан был вставать в знак приветствия — от него требовалось только выразить на лице почтение. Но и он привстал — насколько позволяли костыли.

Хелен Жюст улыбнулась Хогарту и знаком попросила его сесть. Теллон, настроенный на Хогарта, инстинктивно улыбнулся в ответ, и только потом до него дошло, что улыбка предназначалась не ему. Хогарт, помнится, описывал ее так: «длинная, худая, рыжая, с оранжевыми глазами». Теперь он понял, что имелось в виду. И в то же время у него в голове не укладывалось, как мог хоть какой-нибудь мужчина отделаться такой фразой при описании этого удивительного творения природы. Конечно, она была не худая, а стройная. Все в ней было соразмерно — от таких плавных линий зашлось бы сердце у любого, самого изощренного конструктора человекоподобных роботов. Волосы у нее были яркого и насыщенного медно-коричневого оттенка, а глаза — цвета (Теллон поискал точное сравнение) старого виски в хрустальной рюмке, если смотреть сквозь нее на огонь. Он поймал себя на том, что шепотом снова и снова повторяет: да, да, да…

Она пробыла в мастерской около часа, проявила исключительный интерес к электроглазам и подробно расспросила Уинфилда, как они работают и как с ними управляться. Доктор несколько раз протестовал, объясняя, что это не он изобрел электроглаз. Всякий раз после этого она бросала взгляд на Теллона, но лично к нему ни разу не обратилась. Теллон обнаружил, что ему это скорее нравится, ибо тем самым ему оказывали особое внимание.

Уходя, она спросила Уинфилда, нужен ли им еще робот-сборщик.

— Не исключено, что еще понадобится, — ответил Уинфилд. — Понимаю, понимаю: ремонтники хотят поскорее забрать его назад. Но мы ведь почти не испытывали прибор на открытой местности. Возможно, потребуются кое-какие мелкие переделки; собственно говоря, заключенный Теллон считает, что и сам принцип работы нуждается в изменении. По-моему, он хочет вернуться к прежней системе — с телекамерой.

Хелен Жюст, похоже, заколебалась.

— Как вам известно, я пыталась убедить руководство тюрьмы в том, что у них есть особые обязательства перед заключенными инвалидами. Но мои возможности не безграничны. — Она на миг замолчала. — Через три дня я уезжаю в отпуск; к этому времени вы должны вернуть оборудование.

— Благодарим вас от всего сердца, мисс Жюст, — Уинфилд по-военному отдал ей честь.

Она вышла. Теллону показалось, что в один момент она сверкнула глазами в его сторону, но Хогарт уже отводил взгляд, и потому Теллон так и не понял, было это на самом деле или нет? Она невольно напомнила ему о мире за стенами Павильона, о мире, к которому принадлежала, — и мысли эти погрузили его в тоску.

— Я думал, она тут целый день проторчит. Терпеть не могу, когда эта вобла является ко мне в мастерскую.

— У тебя, Эд, глаза пока еще на месте. А вот пользоваться ими ты не умеешь, — фыркнул Теллон.

— Хорошо сказано, сынок, — прогремел Уинфилд. — Ты заметил, что он только раз и посмотрел на ее ноги? Впервые за восемь лет мне представился случай взглянуть на женщину, а этот старый козел, который распоряжается моими глазами, все время пялился в окно.

Теллон улыбнулся, но заметил, что в этот момент он видит только трубку Хогарта крупным планом да еще искривленный палец, утрамбовывающий серый табачный пепел в почерневшей чашечке. Ему показалось, что Хогарт чем-то обеспокоен.

— Что стряслось, Эд?

— Слушайте, вы, ловеласы. Никто не заходил сегодня в корпус отдыха послушать новости?

— Нет.

— А зря. Вы бы узнали, что переговоры между Эмм-Лютером и Землей относительно той новой планеты прерваны. Земные делегаты наконец-то поняли, что Арбитр готов упираться хоть до скончания века, и покинули зал переговоров. Похоже, скоро мы окажемся в гуще первой в истории Империи межзвездной войны.

Теллон прижал ладонь к виску; все это время он заставлял себя не помнить про Блок и про капсулу-горошину, где хранился кусочек его мозга. Сама мысль о том, что маленький шарик серого вещества мог стоить целого мира — огромного, полного жизни, зелено-голубого мира, — была невыносима.

— Плохо дело, — тихо сказал он.

— Есть и другая новость. Наш тюремный «телеграф» сообщает, что Черкасский объявится на следующей неделе.

— Док, мы еще по-настоящему не испытали наши новые глаза. — Теллон продолжал говорить спокойно, хотя сердце у него в груди бешено заколотилось. — Тем не менее нам стоило бы предпринять дальнюю прогулку.

— Ты имеешь в виду действительно дальнюю прогулку?

Теллон невозмутимо кивнул. Им и в самом деле предстояла дальняя прогулка. Тысяча миль до Нью-Виттенбурга и восемьдесят тысяч ворот до Земли.

Глава восьмая

Птицелов Кронин посмотрел на них в упор; в глазах его с покрасневшими веками отражалось растущее удивление.

— Нет, — сказал он. — У меня нет ни сов, ни ястребов и вообще ничего в этом роде. Я же вам говорю, здесь у нас, на дальнем юге, почти нет грызунов, которыми они кормятся. А что, вам нужны именно хищные птицы?

— Не обязательно, — быстро ответил Теллон. — Мы возьмем парочку вот этих коричневых, вроде голубей. Нам главное, чтобы птица была приучена к человеку и не улетала.

Он хотел взять именно хищных птиц, потому что глаза у них расположены примерно как у человека — а значит, к их зрительному полю легче привыкнуть. Очень удобно, когда ведущий находится рядом с тобой. С другой стороны, невелика радость — глядеть на мир словно бы через дыры в висках. Но самое главное — поскорее раздобыть хоть какие-нибудь глаза.

— Ну, не знаю, — птицелов бросил на Теллона проницательный взгляд. — Послушайте, вы не Теллон? Я думал, вы слепой.

— Я и в самом деле слепой. Почти. Вот почему я хочу взять птиц. В каком-то смысле они нам будут вместо собак-поводырей.

— Хм-м, не знаю. Похоже, ребята, вы не очень-то любите птиц. А они, знаете, здорово это чувствуют.

Уинфилд раздраженно кашлянул.

— Мы дадим тебе по четыре пачки сигарет за каждую. Насколько я понимаю, это вдвое дороже, чем ты обычно берешь.

Заключенный Кронин пожал плечами и достал из вольера двух похожих на голубей птиц местной породы. Небольшой вольер, который он соорудил из проволочной сетки, помещался на южной оконечности полуострова. Он привязал к лапкам покорно трепещущих птиц короткие веревочки и вручил их покупателям.

— Если хотите приучить птицу сидеть на плече — посадите ее себе на эполет и привяжите. Пусть попривыкает денька два.

Теллон поблагодарил его, и они торопливо удалились с птицами в руках. Возле полуобвалившейся стены старого сада они остановились и посадили птиц на плечи. Когда Теллон настроился на зрительные сигналы своей птицы, ему почудилось, что с головы его сняли крышку и в нее хлынул свет. Широко расставленные птичьи глаза давали восхитительную 360-градусную панораму суши, моря и неба. Такое зрелище, позволяющее птице замечать охотников и прочих врагов, вызвало у Теллона ощущение, что и за ним охотятся. Трудно, конечно, привыкнуть к тому, что сбоку у тебя перед глазами маячит твое же собственное ухо, но тут были и свои плюсы — по крайней мере никто не застанет тебя врасплох.

Они двинулись к восточной части полуострова. Дорога поднималась все выше и выше и заканчивалась на невысоком утесе, с которого открывался вид на море — вернее, на не знающий приливов и отливов океан, что кольцом охватывал всю планету. Теллон испытывал небывалый восторг от ощущения свободы и простора. Ему казалось, что стоит набрать в грудь воздух — и он взлетит над золотистой полоской горизонта.

Уинфилд указал рукой на север. За зубчатыми крышами Павильона, мерцая на солнце, поднималась стена тумана. У ее основания горели ярко-красные сигнальные, огни, похожие на цветы. Они были видны более чем за милю.

— Это болото. Оно тянется примерно на четыре мили, а дальше начинается уже настоящий материк.

— Разве не легче обойти его вплавь морем?

— Тебе придется уйти в открытое море не меньше, чем на милю, чтобы обогнуть заросли, которые окаймляют болото. Воздушные патрули моментально тебя засекут. Нет, единственный путь лежит через трясину. Тут, кстати, есть еще одно большое преимущество: через несколько часов они наверняка решат, что мы погибли, и не будут слишком усердно искать нас на том берегу. Сдается мне, единственное, что они предпримут, — это начнут ежедневно проверять магазины «автострелков» — вдруг да они нас и подстрелят.

— А что такое «автострелки»?

— Неужели я тебе о них не рассказывал? — Уинфилд невесело усмехнулся. — Видишь ли, северная кромка болота — это неровная линия протяженностью почти шесть миль. Вероятность того, что какой-нибудь заключенный до нее доберется, очень мала. Поэтому советники службы безопасности Павильона решили не держать там часовых — это, мол, стоит денег и создает лишние проблемы. Вместо этого они соорудили цепь из сорока башен, на которых установили роботы-ружья. Каждое ружье снабжено парой широко расставленных антенн, которые реагируют на тепло — ну, как гремучая змея. Эти антенны позволяют автоматически наводить ружье на любое появляющееся в пределах его досягаемости теплокровное существо. Стреляют они ракетами дюймового калибра с собственной системой наведения по тепловому излучению и миниатюрным импульсным двигателем. С его помощью ракеты развивают скорость в семь тысяч футов в секунду. Стрелять по людям им почти не приходилось, однако об их эффективности можно судить вот по какому факту. Неделю спустя после того, как на болоте установили башни, все обитавшие там теплокровные были уничтожены; кровавое месиво с осколками костей — вот и все, что от них осталось.

— Если эти ружья так здорово бьют, — спросил Теллон, — как же мы мимо них проскочим? Мы и подобраться-то к ним не сумеем.

— Пошли, сейчас увидишь.

Они пересекли полуостров южнее Павильона и двинулись вдоль западного берега. Здания тюрьмы оказались у них за спиной, а прямо перед ними клубилась холодная зеленая мгла. Простой бревенчатый частокол с протянутой поверху колючей проволокой обозначал границу территории Павильона; за ним недвижно висели в воздухе лепные завитки болотного тумана. Теллон никогда прежде не подходил так близко к болоту и даже представить себе не мог, насколько оно отвратительно. Случайные порывы ветра доносили липкое и холодное дыхание его испарений.

Вонь была такая, что его едва не стошнило.

— Забавно, правда? Вряд ли нам будет там слишком жарко, — с гордостью, словно он был хозяином этой трясины, произнес Уинфилд. — А теперь не размахивай руками и вообще не привлекай к себе внимания. За нами могут наблюдать с башни. Посмотри-ка лучше на ограду возле вон той белой скалы. Понял, о чем я говорю?

Теллон кивнул.

— Частокол там совсем трухлявый, его изъели червяки-древоточцы. Два раза в год ремонтная бригада обрабатывает его инсектицидом, чтобы не заводились черви. А перед этим прихожу я и крашу этот кусок забора обычной шпаклевкой, чтобы инсектицид не попал внутрь. Там их, наверное, миллиона два, этих червяков. Должно быть, они считают меня Богом.

— Чистая работа. Но разве не легче было бы перелезть через частокол?

— Тебе, может, и легче. А вот моя комплекция не располагает к подобным упражнениям. Лазать мне приходилось только один раз — восемь лет назад. А с тех пор я изрядно раздался.

— Ты собирался рассказать мне о ружьях.

— Да. Видишь вон те ползучие растения с темно-красными цветами, прямо на краю болота? Они называются дринго. Листья у них толщиной примерно в четверть дюйма и достаточно плотные, чтобы их можно было сшить с помощью нитки и иглы. Мы соорудим экраны и под их прикрытием минуем ружья.

— Ты уверен, что они хорошо изолируют тепло? — с сомнением спросил Теллон.

— Убежден. Под этими листьями живут скорпионы-прыгуны, которые не переносят колебаний температуры. Они здорово на меня сердятся, когда я пытаюсь заглянуть к ним «под крышку». Нет-нет, не волнуйся, от них у нас есть защита.

— Как раз об этом я и собирался тебя спросить.

— Все предусмотрено, сынок. Возле белой скалы есть небольшая расщелина. Я мог отыскать ее без труда даже в те времена, когда был слеп. Там спрятаны ранцы со снаряжением. Все, что нужно для побега.

— Их что, несколько?

— Да. В случае необходимости я был готов идти один. Но я знал, что, если взять с собой товарища, который по крайней мере сможет видеть, куда мы идем, шансов на успех будет больше. Ты еще не раз убедишься, сынок, что я человек весьма предусмотрительный.

— Док, — изумленно сказал Теллон, — я в тебя просто влюблен!

Главное, что входило в «набор беглеца», — два больших квадратных листа тонкого упругого пластика. Уинфилд украл их из грузового порта Павильона, где ими накрывали сыпучие груды. По замыслу Уинфилда, в середине листа нужно было проделать дыру — чтобы только-только голова пролезала, — потом надеть лист на шею и изнутри склеить его по краям. Такие оболочки при всей своей топорности будут иметь достаточно большую поверхность, чтобы не дать человеку провалиться в трясину. Несколько лет Уинфилд прибирал к рукам все, что плохо лежит. Он накопил запас антибиотиков, а также препаратов против всевозможных разновидностей болотной лихорадки и ядовитых насекомых. У него был даже шприц, два комплекта формы охранника и немного денег.

— Единственное, что я тогда не учел, — так это то, что наши глаза будут путешествовать самостоятельно. Не знаю, как наши пернатые друзья перенесут болотные условия. Боюсь, неважно.

Теллон погладил птицу, сидевшую у него на плече:

— Им тоже потребуются «защитные костюмы». Давай-ка вернемся в мастерскую и соорудим две небольшие клетки с прозрачным пластиковым покрытием. После этого мы будем готовы бежать по первому твоему слову.

— Тогда уходим сегодня же вечером. Нет смысла тут торчать. Сколько лет растратил впустую. Знаешь, у меня такое ощущение, что нас поджимает время.

Вечерняя трапеза, как обычно, состояла из рыбы. За два года, проведенных на этой планете, Теллон привык постоянно есть рыбу — и на завтрак, и на обед, и на ужин. На Эмм-Лютере море было единственным источником белковой пищи. На воле рыбу хоть обрабатывали, чтобы на вкус она напоминала какое-нибудь другое блюдо. В Павильоне же у рыбы всегда был вкус рыбы.

Теллон несколько минут ковырял сухую белую мякоть и морские овощи, похожие на шпинат, потом встал и медленно вышел из столовой. Он обнаружил, что ему становится все легче передвигаться в замкнутом пространстве. Даже случайно брошенный на него взгляд он мог теперь «похитить» и использовать. Конечно, проще всего было бы посадить на плечо Ариадну — так он назвал свою птицу — и ориентироваться с ее помощью, однако не стоило привлекать к себе внимание.

Они с Уинфилдом решили в эти последние часы в Павильоне держаться по возможности незаметно — и подальше друг от друга. С наступлением сумерек они должны были поодиночке пробраться к белой скале. Два часа спустя жилые корпуса запирали. Доктор должен был явиться первым, прихватив с собой клетки с птицами, и до прихода Теллона достать ранцы.

Выйдя из столовой, Теллон на миг остановился в нерешительности. До встречи оставался почти час. О еде он сейчас и думать не мог; единственное, что он хотел, — это выпить кофе, но Уинфилд предупредил, что ни есть, ни пить ни в коем случае нельзя, так как им по меньшей мере два дня предстояло проходить в запечатанных пластиковых конвертах. Повертев регулировку расстояния, он «подстроился» к стоявшему у дверей охраннику и зашел к нему со спины. Охранник курил. Теллон тоже достал сигарету и, затягиваясь всякий раз, когда то же самое делал охранник, несколько минут наслаждался этой поразительно реалистической имитацией нормального зрения. Так приятно было воссоздать хоть кусочек теплого, спокойного прошлого, но за корпусами, стоящими вокруг площади, уже сгущались сумерки, напоминая, что на болото спускается ночь и что он сам, Сэм Теллон, проведет эту ночь, пробираясь ползком по вонючей трясине навстречу автострелкам.

Оставив за спиной обеденные разговоры и грубый смех, Теллон зашагал через площадь к жилым корпусам. Должно быть, охранник проводил его взглядом, ибо Теллон сейчас отлично видел себя — фигурка, движущаяся к корпусам, чернеющим на фоне закатного неба. Он неловко расправил плечи, но его удаляющаяся фигура не стала от этого более внушительной. Или менее одинокой. Он хотел забрать Ариадну (ее поместили в проволочный вольер, который тюремный совет предоставил заключенным, желающим держать птиц), но решил сперва зайти к себе в камеру за вещами. Дойдя до своего жилого блока, Теллон понял, что сильно удалился от «ведущего», для прибора такое расстояние было почти предельным. Сейчас Теллон видел себя крохотным коричневым пятнышком. Оно уже приближалось к дверям, когда Теллону показалось, что он различает еще два пятнышка. Две фигурки, одетые в темно-зеленую форму охранников, отделились от портика. Охранник, «ведущий», который все еще стоял у столовой и курил, был, видимо, несколько близорук. Потому Теллон решил подключиться к тому, который был поближе.

Но только он поднял руки к переключателям электроглаза, как почувствовал прикосновение чьих-то тел и его руки оказались прижатыми к бокам. Теллон увидел, что зеленые точки прилепились к коричневой — к нему. Сердце забилось, как бешеное.

— На меня, наверное, стукнули, что я ворую из столовой ножи? — проговорил он. — Неправда все это!

— Не строй из себя дурачка, Теллон, — прокаркал ему в ухо чей-то голос. — Где Уинфилд?

Теллон понял: раз они не смогли найти доктора в корпусах — значит, он уже направился к условленному месту. В этом случае Уинфилду, возможно, удастся выбраться из Павильона. Если, конечно, он не будет слишком долго ждать Теллона. Но кто настучал охранникам? Наверняка не Хогарт. Даже если коротышка догадался, что они задумали, он вряд ли…

— Ты что, оглох? Где Уинфилд, я спрашиваю?

— Я не знаю. — Теллон на ходу пытался выдумать какую-нибудь правдоподобную историю, чтобы помочь доктору выиграть время, но мозг его словно окоченел. Охранники, к его удивлению, не очень-то тревожились.

— Какая разница? — спокойно произнес тот, что держал его справа. — Сперва у этого заберем машинку, а найдем Уинфилда — так и у него тоже.

— Да, больше тут ничего не придумаешь.

Пытаясь сообразить, что все это значит, Теллон вдруг почувствовал, как рука одного из охранников прикоснулась к его виску. И сразу же он ослеп. Они отобрали у него электроглаз!

— Какого черта! — яростно крикнул он, вырываясь из их цепких рук, и едва не упал — охранники сами выпустили его. Он был свободен, но опять слеп.

— Отдайте прибор, бандиты! Это моя собственность. Слышите, вы, сукины дети? Иначе я все расскажу… расскажу мисс Жюст.

Один из охранников рассмеялся:

— Да ты шутник! Вы с Уинфилдом сделали эти чертовы очки из ворованных государственных материалов. Иди, стучи на нас мисс Жюст сколько тебе угодно. Она-то их и конфискует.

Глава девятая

Тупая игла дважды отказалась войти в тело, на третий раз Теллон почувствовал, как она проколола кожу и глубоко вонзилась в предплечье.

— Извини, сынок, — сказал Уинфилд. — Я давно не практиковался.

— Послушай, Док, ты твердо решил? Ты ведь заготовил второй ранец, чтобы взять с собой помощника. Не слепого, а человека, действительно способного тебе помочь. — Теллон спустил закатанный рукав, спрятав под ним дрожащую руку.

— Тверже не бывает. Кроме того, как только мы тронемся, я отдам тебе свой электроглаз.

— Нет уж, Док. Электроглаз останется у тебя, с меня и сонара хватит. Слава Богу, хоть его не отобрали.

Путь от корпуса к условному месту встречи был сплошным кошмаром. Несколько раз Теллон падал, но почти не чувствовал боли. Зачем Хелен Жюст конфисковала его электроглаз? Сперва она так воодушевляла их, настраивала на работу, а потом раз — и все прикрыла. Может, она догадалась, что они собираются бежать? И решила таким манером захлопнуть дверь у них перед носом?

— Ну, вот и все, — объявил Уинфилд. — Профилактическая инъекция перед выходом нам не помешает. В этих местах даже укус древоточца может иметь неприятные последствия.

Он сунул Теллону в руки увесистый тюк, и они осторожно спустились вниз по склону к частоколу. Один раз Уинфилд поскользнулся в густой траве, и птица, сидевшая у него на плече, разразилась тревожным клекотом. Теллон направил луч сонара прямо перед собой и вслушивался в равномерно повышающийся звук — луч «бился» о частокол.

— Вот и прибыли, — проворчал доктор. Затем раздался глухой хруст — Уинфилд крушил сапогом гнилое дерево, обиталище колонии червей, которую он столь тщательно выращивал. Теллон полез следом за доктором и случайно задел за край пролома — на него обрушился целый ливень крошечных извивающихся червяков. Теллон брезгливо поморщился. Выбравшись наружу, Теллон и Уинфилд двинулись в сторону болота. Идти пришлось недолго, вскоре твердая земля кончилась.

— Теперь костюмы, — отрывисто сказал Уинфилд. — Ты не забыл, что есть и пить нельзя?

— Да.

— Хорошо, но лучше тебе все же прихватить вот это.

— Что это?

— Пеленка.

— Не валяй дурака.

— Потом сам же мне спасибо скажешь.

Они задрапировались в пластиковые листы, надев их на шею и склеив края. Делал все в основном Уинфилд. Находясь в пластиковом мешке, было очень трудно действовать руками, но он стянул клейкой лентой и пластик на шее, запястьях и щиколотках. Это позволяло сравнительно свободно ходить и двигать руками. Потом они обмотали пластиком головы, довершив тем самым свой гротескный наряд. Головные повязки тоже залепили клеем и клейкой лентой, а поверх нахлобучили тюремные кепки.

— Я понесу тюк и птицу, — сказал Уинфилд. — А ты держись как можно ближе ко мне.

— Естественно, Док.

Пробираясь в темноте к болоту, Теллон содрогался от ужаса при мысли о том, что ему предстоит. Он ничего не видел, однако, ощутив, как вокруг него смыкается холодная и влажная мгла, понял, что достиг края болота. Догадаться об этом можно было и по тяжелому зловонию. Каждый вдох требовал усилия, к нему надо было готовить себя заранее. Сквозь клубы испарений проникали незнакомые ночные звуки. Хотя «автострелки» и перебили всех теплокровных обитателей болота, во тьме, несомненно, скрывалось немало разных тварей. Тем не менее Теллон испытывал нечто вроде внутреннего умиротворения. Он в конце концов устал плыть по течению, устал от вечных компромиссов, устал бояться. Доктор, этот старый толстяк с головой, набитой идиотскими мечтами, вел его, можно сказать, на верную смерть. Но он научил Теллона одной великой истине: «Идти навстречу смерти тяжело, но все же это лучше, чем позволить ей гоняться за тобой».

Болото оказалось намного хуже, чем он предполагал. Теллон понял, что просто не представлял всей сложности стоящей перед ним задачи. Первый час они еще могли идти — то посуху, то вброд, сохраняя вертикальное положение. Так, с относительным комфортом, они преодолели около двухсот ярдов. Но скоро Теллону стали попадаться участки, где ноги, прежде чем нащупать опору, погружались на шесть дюймов в вязкое, как патока, месиво. Идти было трудно, но все-таки можно — даже по колено в этой каше. Теллон упрямо шел вперед, обливаясь потом в своем пластиковом мешке. Но тут мир словно бы стал проваливаться. Ноги, вместо того чтобы упереться в твердую почву, уходили все глубже и глубже. Планета, казалось, засасывала его сквозь пластиковую шкуру.

— Падай вперед! — закричал Уинфилд. — Ложись ничком и раскинь руки!

Теллон с шумом рухнул вперед. Распластавшись на животе, он словно обнимал пузырящуюся трясину. Вода заливала ему лицо, поднявшийся со дна ил нес с собой, казалось, все запахи смерти и разложения. Не в силах справиться с тошнотой, он дернулся и при этом его лицо погрузилось в медленно ползущую тину.

— С тобой все в порядке, сынок? — встревожено спросил Уинфилд.

Первым желанием Теллона было закричать: «Спасите!» Но, задыхаясь в своей черной, слепой вселенной, он стиснул зубы и принялся яростно колотить руками по трясине. Постепенно он стал выбираться и, загребая руками, как пловец, пополз вперед.

— Все в порядке, Док. Пошли дальше.

— Так держать. Дальше будет полегче.

По громкому плеску, донёсшемуся откуда-то спереди, Теллон понял, что доктор двинулся дальше. Отчаянно оскалившись и молотя руками по болотной жиже, Теллон стал продвигаться следом за ним. Иногда попадались маленькие островки, и несколько шагов они проходили пешком, пробираясь через упругую, словно резиновую, болотную растительность. Временами они натыкались на настоящие заросли ползучих растений, их приходилось огибать, а иной раз даже возвращаться по собственному следу, чтобы обойти заросли. Однажды рука Теллона наткнулась на что-то плоское и ледяное. Это что-то, прежде спокойно лежавшее у самой поверхности воды, судорожно извернулось, вырвалось из-под его тела, на мгновение вызвав в нем парализующий страх.

Ночь тянулась медленно, и Теллон, все чаще и чаше догонявший Уинфилда, понял, что доктор совсем выбился из сил. Уинфилд задыхался, из его горла вырывалось какое-то хриплое, монотонное всхлипывание.

— Слушай, Док! — крикнул наконец Теллон. — Нам обоим надо передохнуть. Зачем рисковать? Так и сердечный приступ может случиться.

— Не останавливайся. Сердце у меня в порядке.

Теллон нащупал ногами кусочек твердой земли. Он рванулся вперед, всем телом навалился на Уинфилда и с шумом уложил его плашмя на трясину. Доктор упорно отбивался, стараясь при этом еще и продвинуться вперед.

— Ради Христа, Док, — выдохнул Теллон. — Я говорю про мое сердце. Передохнем немного, ладно?

Еще секунду Уинфилд сопротивлялся, потом обмяк.

— Ладно, сынок, — сказал он, пыхтя и борясь с одышкой. — Даю тебе пять минут.

— Ты не представляешь, Док, как я тебе благодарен.

— А я должен благодарить самого себя.

Они лежали, прижавшись друг к другу, и тихо посмеивались, пока наконец Уинфилд не стал дышать ровнее. Тогда Теллон рассказал ему о встрече с той подводной тварью.

— Это «скользун». Сейчас он особой опасности не представляет, — сказал Уинфилд. — А вот когда самкам приходит пора откладывать яйца, кожа у них по бокам затвердевает и режет, как нож, все, что движется мимо. Пропорет насквозь да еще и яиц туда накидает.

— Милая привычка.

— Да, тут уж, как говорится, остается только одно: радоваться прибавлению в своем семействе. Кстати, вышли мы в самое удачное время. Зимой на болоте довольно спокойно. Единственная опасность — тинные пауки.

— Они ядовитые?

— Нет, с их пастью яд им ни к чему. Они лежат на мелководье, задрав ноги. В таком виде они похожи на заросли камыша. А посредине — пасть. Если тебя еще раз занесет в эти места, сынок, остерегайся проходить через аккуратные группы камышей.

Тут Теллону пришла в голову тревожная мысль:

— Слушай, а как птица видит ночью? Я имею в виду — сможешь ли ты заметить тинного паука?

Уинфилд фыркнул.

— Тебе-то что, ведь я иду первым.

Когда рассвело, Уинфилд настоял, чтобы Теллон сменил его и сам надел электроглаз.

Теллон, благодарный за то, что ему не придется идти во тьме, согласился и несколько часов возглавлял поход. Чтобы раздвигать невысокие растения, он пользовался грубым подобием копья, которое Уинфилд вытесал из тонкого деревца. Птица время от времени била крыльями в своей пластиковой клетке, но никаких особых признаков беспокойства не выказывала. Пробираясь сквозь мокрые заросли, Теллон увидел, что вода кишит темно-коричневыми существами, похожими на пиявок. Они корчились, извивались и беспрестанно дрались друг с другом. Порой их темные тела образовывали огромные живые ленты, которые вились у ног Теллона. Воздух то звенел мелкой мошкарой, то рвался под ударами яростно трепещущих крыльев огромных черных, как сажа, насекомых, которые беспорядочно носились над болотом, поглощенные своими никому не ведомыми делами.

Дважды в день прямо над их головами на бреющем полете прошли самолеты, но беглецов скрывал холодный зеленый туман. Теллон двигался, как автомат, мысли у него в голове ворочались все медленнее и медленнее, и были они какие-то тягучие, и снились ему коричневые сны. Все чаще они останавливались на отдых. Все длиннее и длиннее становились привалы — беглецов одолевала усталость. В сумерках они нашли маленькую, сравнительно сухую кочку, улеглись на ней и заснули, как дети.

Роботы вполне могли обстрелять какую-нибудь цель, находящуюся за пределами четырехмильной полосы болота. Чтобы этого не случилось, ракеты снабдили взрывателями с часовым механизмом. Тем самым их радиус действия был ограничен двумя тысячами ярдов. На практике, однако, их зона поражения зависела в основном от плотности болотного тумана. В самые сумрачные дни человек мог подобраться к башням на четыреста ярдов, если не ближе, и только когда тепловое излучение его тела достигало критического значения, робот открывал огонь. Впрочем, внезапный порыв ветра мог пробить в тумане длинную брешь, подобную аллее, уходящей вглубь болота. И тогда блестящие рычаги, похожие на лапки насекомого, придут в движение, и тяжелый снаряд с воем пролетит по этой туманной аллее.

Когда Уинфилд разрабатывал план побега, он много думал об «автострелках».

На второй день поутру доктор открыл свой ранец, достал оттуда маленький ножик и срезал куски пластика прикрывавшие руки. Потом они набрали полные охапки мясистых твердых листьев дринго, увертываясь от скорпионов-прыгунов, со свистом рассекавших воздух. Листья они сшили вместе, так что получились темно-зеленые накидки.

— Скоро мы снова выйдем на сухое место, — сказал Уинфилд. — Видишь, эта зеленая хреновина уже редеет. Сегодня туман довольно густой, поэтому ближайшие несколько сот ярдов мы в безопасности, а дальше придется идти пригнувшись. И ни в коем случае не высовывайся из-под накидки. Понял?

— Понял. Пригнуться и не высовываться.

Идти, закутавшись в тяжелое одеяло из листьев, было еще труднее. Теллон, изнемогая от жары в своем пластиковом мешке, из последних сил тащился вслед за доктором. Теперь он был лишен даже скромного общества своего сонарного «фонаря». Как только Теллон натянул на голову накидки, его пришлось выключить.

Два часа они дюйм за дюймом продвигались вперед, пока Теллон не заметил, что идти становится легче. Все реже приходилось им возвращаться назад или, барахтаясь в грязи, выбираться из бездонных илистых плавунов. Он уже начал думать о том, что когда-нибудь снова будет ходить в полный рост, дышать свежим воздухом, обсохнет, помоется и даже поест.

Внезапно где-то впереди хрипло вскрикнул Уинфилд.

— Док! Что стряслось? — Теллон слышал только яростный плеск воды и проклинал свою слепоту и беспомощность. — Что случилось, Док?

— Паук. Большой…

Доктор снова закричал, и плеск стал громче.

Теллон отбросил в сторону «одеяло» и быстро, как только мог, пополз вперед, все время ожидая, что вот-вот холодная влажная пасть вцепится в его незащищенную руку.

— Где ты, Док? Ты меня видишь?

— Сюда, сынок. Дальше не надо. Дай-ка мне… левую руку.

Теллон протянул руку и почувствовал, что на ладонь ему опустилось что-то легкое и хрупкое. Электроглаз. Он надел его, и на него тут же обрушились снопы яркого зеленого света — ударили в глаза. Уинфилд уронил клетку с птицей, и Теллон догадался, что смотрит на диковинный пейзаж сквозь заляпанный илом пластик. Сперва он даже не понял, что эта облепленная тиной морская звезда — он сам, а другое такое же чудовище, корчившееся рядом, — Уинфилд.

Доктор лежал на спине, его правую ногу почти до колена затянуло в бурлящий водоворот. Во вспененной воде расплывались алые пятна, а вокруг ноги бились и трепетали в воздухе восемь членистых ножек. Стон ужаса вырвался у Теллона, однако он сумел сориентироваться, метнулся вбок и схватил копье, которое вывалилось из рук Уинфилда. Он поднял его и вонзил наконечник в грязь — туда, где, как он думал, было туловище тинного паука. Поверхность воды медленно вспучилась, и копье в кулаке Теллона стало гнуться.

— Держись, Док. Я его копьем!

— Копьем не получится, сынок. Слишком твердая шкура. Надо… надо ему в глотку. Дай копье мне.

Теллон выдернул копье и вложил его в слепо хватающую воздух руку Уинфилда. Беззвучно раскрыв рот, тот принял оружие и вогнал наконечник в воду возле своей ноги. Зеленые лапы жадно ухватили его за руки, но тут же резко распрямились.

— Сейчас я его, — бормотал Уинфилд. — Сейчас, сейчас.

Он перехватилдревко копья повыше и с торжествующим видом стал погружать его все глубже и глубже.

Наконец он смог налечь на дрожащее копье всем телом, и болото около его ног забурлило. Внимание Теллона, припавшего к земле неподалеку, было полностью поглощено битвой, но тут у него в голове раздался беззвучный сигнал тревоги. В этой схватке побеждал Уинфилд, но ведь была и другая опасность, о которой они забыли.

— Док! — крикнул он. — Ты стоишь!

Уинфилд на миг замер — скорее с виноватым, чем с испуганным видом, — и стал валиться на землю, но «автострелок» уже взял его на прицел. На Теллона обрушился невероятной силы удар, вслед за которым раздался нарастающий рев — ракета обогнала свой звук. Мельком он увидел, как закувыркалось по воде обезглавленное тело доктора. Несколько секунд спустя донеслось запоздалое, раскатистое эхо выстрела. Копье вертикально стояло в тине, слегка подрагивая в такт движениям невидимого паука.

«Ты свалял дурака, Док — тупо думал Теллон. — Кто угодно мог встать — только не ты. Ты предостерег меня, чтобы я не вставал — а потом встал сам». Несколько секунд он стоял на четвереньках, растерянно качая головой, потом к нему вернулся гнев — тот гнев, повинуясь которому он вытолкнул Черкасского из окна гостиницы в Нью-Виттенбурге.

Теллон обтер пластиковый футляр птичьей клетки, чтобы лучше видеть себя, и стал подбираться к копью. Не обращая внимания на колотившие воздух лапы паука, он вытащил копье и снова воткнул его в то же место — и так, раз за разом, он вынимал и снова вонзал свое оружие, пока в воде не забурлили струи кремового цвета. В последний раз выдернув копье, Теллон отправился искать тело Уинфилда. Вскоре он нашел его в неглубокой заводи: пиявки уже покрыли его сплошным копошащимся слоем.

— Прости, Док, — громко произнес он. — Земля нуждается в тебе. Ты должен сделать еще кое-что. Я знаю, ты был бы не против.

Теллон зацепил тело доктора копьем за складку пластикового костюма и, застонав от напряжения, поднял его вертикально. На этот раз Теллон был гораздо ближе, разрыв второй ракеты оглушил его. Копье со страшным грузом выбило у него из рук. Теллон подобрал птицу и мешок с припасами, потом закутался в тяжелую накидку из дринго и двинулся дальше. Прошло часа четыре, прежде чем он, наконец, рискнул проделать в листьях крошечное отверстие и поднести к нему клетку с птицей.

Он уже почти достиг северной кромки болота; далеко впереди над завесой тумана парила стройная башенка робота-стрелка. Солнце играло на ее верхушке. Теллон, конечно же, не мог знать, этот ли стрелок убил Логана Уинфилда, но где-то на линии один из компьютеров занес в регистр, что выпущены две ракеты. Для службы безопасности Павильона это означало, что у двух заключенных закончился срок.

Позади изящной башенки Теллон разглядел серые покатые нагорья Срединного хребта. Не выпуская из рук клетки, он уселся на землю и стал ждать ночи. Тогда и должно было начаться его настоящее путешествие.

Ему оставалось пройти тысячу миль до Нью-Виттенбурга и восемьдесят тысяч ворот до Земли.

Глава десятая

В сумерках Теллон миновал цепь башен.

Он догадывался, что роботы простреливают только само болото и его границу, но все равно не вылезал из-под накидки и, пока он не прошел между башнями, у него по спине ползали мурашки.

Выбравшись из болота, он прежде всего разрезал и снял пластиковый мешок, завернул его в листья и спрятал этот ком в зарослях колючего кустарника. Потом быстро вытащил Ариадну-вторую из клетки, привязал ее за ножку к эполету на своей тюремной форме и перелез через частокол, возведенный здесь для того, чтобы случайный человек не забрел во владения «автострелков».

Радость свободы, радость от того, что можно ходить, как нормальный человек, по твердой земле, придавала ему дополнительные силы, когда он брел по скалистым предгорьям Срединного хребта, гряда которого тянулась вдоль всего континента. Немного поднявшись в гору, он увидел мерцающие разноцветные огоньки небольшого городка, приютившегося на берегу залива милях в пяти отсюда. На западе зловеще чернел океан. Теллон глубоко вздохнул, словно хотел почувствовать вкус свободы. Сейчас он был свободен от всего — даже от собственной личности, от тех оков, что накладывают на человека имя и положение в обществе. Чувство, доступное лишь тогда, когда никто в целом мире не знает, где ты и существуешь ли ты вообще.

В этот момент предстоящее путешествие казалось до смешного легким. Для Уинфилда это был бы звездный час, останься он в живых. Но доктор был убит, и, уже мертвый, убит снова.

Внезапно Теллон ощутил, что устал, голоден и покрыт вонючей грязью. До самого города не было видно ни огонька — наверное, почва здесь была слишком тверда, чтобы ее возделывать, и поэтому он снова спустился к воде. По дороге он пошарил в мешке Уинфилда и обнаружил там, кроме зеленых мундиров тюремной охраны, фонарик, мыло и крем для удаления волос. Еще там лежало несколько коробочек леденцов — напоминание о долгих годах кропотливой подготовки к освобождению, до которого старый доктор так и не дожил.

Теллон спустился на узкую полоску каменистого берега, разделся и вымылся в холодной морской воде. Оставив себе из прежней одежды лишь сапоги, он переоделся в чистое и с облегчением обнаружил, что мундир из эластичной ткани сидит на нем вполне прилично. Он усадил птицу на плечо (та совсем не протестовала), привязал ее, перекинул мешок через другое плечо и зашагал на север.

Сперва ему казалось, что он был прав, когда решил держаться берега, а не лезть по усыпанному камнями склону. Но чем дальше, тем яснее становилось, что берег — это вовсе не берег, а просто узенькая полоска суши, покрытая острой галькой, где во многих местах заросли жесткой травы доходили почти до самой кромки воды. Проковыляв немного по каменным буеракам, Теллон понял, что ровного пляжа тут вообще быть не может. Ведь луны у Эмм-Лютера нет, а значит, нет ни приливов, ни пляжей, ни морского песка.

«Если бы только здесь была луна, дорогая моя, мы могли бы устроить пикник на пляже при луне… — подумал он. — Если бы только здесь был еще и пляж».

Посасывая леденец, Теллон свернул в сторону от берега. Он собирался идти к городу и где-нибудь в полумиле от него устроить привал, но неожиданное происшествие заставило его изменить планы. Ариадна-вторая заснула. Теллон пару раз легонько щелкнул птицу, и та на несколько секунд открыла глаза, но тут же опять задремала, ввергнув его во тьму. Сперва он разозлился, но потом раздражение прошло — в самом деле, сколько это создание перенесло ради него. Любая земная птица умерла бы от переизбытка адреналина.

Тогда он лег и попытался уснуть. Он находился на крайнем юге Эмм-Лютера, дальше — только море. Но и здесь зима только-только начала превращаться в весну, и ночи стояли холодные.

Заснул он не скоро. Но все-таки он заснул и видел сны — там он говорил с Уинфилдом, танцевал с Хелен Жюст, а потом взлетел и летел все выше и выше навстречу медному свету зари, а под ним падала в бездну земля, укрытая длинными тенями. Этот последний сон был особенно ярким. На траве лежала крошечная фигурка в темно-зеленой форме. Теллон потянулся, отчаянно ища опору. ОН ЛЕТЕЛ! Под ним был только воздух, а вокруг чередовались головокружительные панорамы земли и моря.

Он вцепился пальцами в жесткую траву, ощутил, как земля давит ему на спину… и окончательно проснулся. Море и земля продолжали кувыркаться у него перед глазами, но теперь он понял, в чем дело. Ариадна-вторая воспользовалась удачным случаем и улетела. Когда она покинула рабочую зону электроглаза, картины стали тускнеть, а потом и вовсе исчезли.

Потеря птицы поставила перед ним еще одну проблему — нужно было найти новые глаза, чтобы с их помощью раздобыть какую-нибудь еду. А ему сейчас требовалось что-то питательное, что можно съесть быстро. От леденцов у него в крови подскочило содержание сахара, но ненадолго. Как это обычно и происходит при переизбытке сахара, поджелудочная железа стала вырабатывать инсулин, который понизил его уровень. И в результате содержание сахара стало даже ниже, чем вначале. Колени у него сами собой подгибались, он едва мог стоять. Доктор, к сожалению, не позаботился о питании для незрячего путника — в «набор беглеца» не входило даже сухое молоко, не говоря уж о других белковых продуктах. Вот о чем думал сейчас Теллон. Впрочем, все эти размышления никак не приближали его к конечной цели — космопорту Нью-Виттенбурга.

Теллон перевел электроглаз в режим «поиск ведущего» и вскоре сумел настроиться на морских птиц, шаривших над водой недалеко от берега. Он опять увидел мир с птичьего полета — океан в серой пелене утреннего тумана, кудрявые склоны холмов и свою собственную темно-зеленую фигурку. Этого было достаточно, чтобы двигаться дальше на север. Было еще очень рано, и он дошел до предместий как раз тогда, когда город начал просыпаться. Теперь он подстроится к людям, которые ни свет ни заря ехали на машинах, торопясь на работу. Никто из них не обращал на него никакого внимания.

Некоторое время Теллон просто получал удовольствие оттого, что спокойно шагает по тихим улочкам. Удивительно, до чего эти места напоминали Землю. Крупный северный город Новый Завет, в котором он пребывал большую часть времени, находясь на Эмм-Лютере, имел особый, ни на что не похожий облик. Но маленькие городки по всей Галактике почти не отличаются друг от друга. Чистенькие домики, спящие в утренней тишине, были точь-в-точь такие же, как и на полудюжине других миров, что он успел повидать, а детские трехколесные велосипеды валявшиеся на газонах, были красного цвета, ибо именно его предпочитают дети по всей Галактике.

Ну почему человек непременно должен выбрать себе одну планету и поставить ее выше других? Если нуль-переходы не вытрясли из вас душу и вы добрались до другого зеленого шарика — что вам еще нужно? Зачем тащить с собою узы политики, идеологических конфликтов, имперских амбиций, верности Блоку? И все же Уинфилда разорвало в куски, а в мозгу Сэма Теллона все еще хранились координаты новой планеты.

Он отыскал столовую и заказал себе огромное блюдо рыбных бифштексов с гарниром из водорослей. Это кушанье (за которое пришлось выложить примерно десятую часть всей наличности) он запил четырьмя чашками кофе.

Пожилая официантка и единственный, кроме него, посетитель (к которому он тут же «подстроился») глянули на него пару раз — и все. Теллон решил, что его можно принять за кого угодно — хоть за мастера-ремонтника с телестудии или за служащего какого-нибудь безвестного отдела здешнего управления коммунального хозяйства.

Выйдя на улицу, он купил пачку сигарет, закурил и непринужденно зашагал дальше. Потеряв себя из виду, он всякий раз останавливался и изображал, что разглядывает витрины. Народу вокруг становилось все больше, и он обнаружил, что может довольно легко «перескакивать» на новые глаза и быстро узнавать себя в новом ракурсе. Кроме того, он выяснил, что почти никто не может похвастаться безупречным зрением. Люди, глазами которых он пользовался, нередко страдали близорукостью, дальнозоркостью, дальтонизмом и астигматизмом, и он с некоторым удивлением воспринял тот факт, что люди с самыми серьезными дефектами зрения часто не носят очков.

В центре города на фасадах многих домов были установлены трехмерные экраны. По ним плыли цветные узоры, меняющиеся в такт легкой музыке. Рекламу не показывали, но примерно каждые пятнадцать минут в эфир выходил видеообзор новостей. У Теллона и так хватало проблем — например, как пробраться через толпу или перейти улицу, и потому он не обращал на новости особого внимания, но внезапно в глаза ему бросилось огромное изображение похожей на голубя птицы, сидящей на пальце у какого-то человека. С одной лапки у нее свисала веревка. Теллон был уверен, что это Ариадна-вторая. Он напрягся, вслушиваясь в речь диктора.

«…Вернулась в Государственный Изолятор сегодня рано утром. Предполагается, что двое слепых арестантов несли птицу с собой, и ее возвращение — еще одно свидетельство того, что они погибли на болоте. Предыдущие сообщения о том, что двое заключенных имели в своем распоряжении радары, заменяющие им глаза, опровергнуты представителями Центра.

А теперь от частных происшествий перейдем к событиям на галактической арене. Представители Арбитра, присутствовавшие на завершившейся раньше намеченного срока Аккабской конференции, прибудут в космопорт Нью-Виттенбурга сегодня во второй половине дня. Предполагается…»

Теллон нахмурился и двинулся дальше. Хорошая новость. Его считают мертвым и не будут на него охотиться, но, однако, обзор новостей напомнил ему о загадочном поведении Хелен Жюст. Быть может, она попала в немилость к тюремному совету за то, что отступила от общепринятых правил? Или просто заметила, что над ее головой сгущаются тучи, и, чтобы как-то вывернуться, приказала конфисковать электроглаза? И почему она вообще позволила им с Уинфилдом зайти так далеко?

Вывеска на фасаде главного почтамта подтвердила догадку Теллона, что он находится в городе Сирокко. Туманные воспоминания о лютеранской географии подсказали ему, что через Сирокко проходит так называемая «непрерывная» железная дорога, кольцом охватывающая весь континент. Дорога выполняла здесь те же функции, что на других планетах — гражданская авиация. Уинфилд предполагал двигаться пешком по ночам, что было вполне резонно, если учесть ограниченные возможности сонарного «фонаря», но Теллон мог видеть. И если не считать массивных очков, он мало чем отличался от любого жителя Эмм-Лютера. Если он сядет на поезд, через сутки или чуть позже он окажется в Нью-Виттенбурге. Там его ждет еще одна проблема — как связаться с агентом, но чем раньше он займется этой проблемой, тем лучше. Другой вариант — двигаться пешком — чреват всевозможными опасностями.

В самом деле, тогда ему придется воровать еду, спать в сараях и вообще вести подозрительный образ жизни. Он решил поехать на поезде.

Гуляя по городу, он практиковался в чтении по губам. Раньше он не находил никакого практического применения этому искусству, которым овладел еще в Блоке. Однако теперь ему все время приходилось видеть крупным планом говорящих людей, причем он не слышал того, что они говорили. В этом было нечто, вызывающее интерес: хотелось выяснить, о чем у них идет речь.

Теллон часто слышал о «непрерывной» железной дороге. По работе, которой он занимался для конспирации (по «легенде» он был представителем земных фирм, производящих чертежное оборудование), ему даже приходилось отправлять по ней грузы. Но своими глазами он дороги никогда не видел.

Когда он пришел на вокзал, вдоль единственной платформы медленно двигалась вереница вагонов. Теллон решил, что поезд то ли отходит, то ли вот-вот остановится. Система оплаты проезда тут была стандартная, билеты выдавались без всяких формальностей. Автомат снабдил его пластмассовым квадратиком, с которым он мог ехать до любой станции южного сектора в течение одного дня. Сквозь толпу и штабеля грузов он пробрался на платформу и остановился, ожидая, пока тихо скользящие вагоны либо наберут скорость, либо наконец-то остановятся. Прошло пять минут, пока до него дошло, что ни того, ни другого не случится: железная дорога оправдала свое название — она действительно была непрерывной!

Теллон несколько раз нажимал на кнопки электроглаза, пока не поймал наиболее удачный ракурс. Сопоставляя разные картинки, он сумел представить себе станцию в целом. Товарные и пассажирские вагоны бесконечной изогнутой цепью приходили на станцию t востока и исчезали на севере. У вагонов не было ни двигателей, ни каких-то заметных снаружи систем управления, однако, миновав вокзал, они сами собой начинали двигаться быстрее, а подходя к платформе, наоборот, замедляли ход и ползли со скоростью примерно три мили в час. Поначалу это удивило его, но тут он обратил внимание на штуку, которую сперва принял за третий рельс. В действительности это был вращающийся шнек, расположенный строго посередине между рельсами. Теллон не мог не восхититься красотой инженерного решения.

Вагонам и не нужен был двигатель — их приводил в движение шнек, который с постоянной скоростью вращали небольшие электромоторы, расположенные вдоль дороги с интервалом в полмили. Каждый вагон имел устройство, похожее на обычную гайку, которая передвигалась вдоль шнека. Управлять вагонами тоже не требовалось — их скорость регулировало приспособление, так восхитившее Теллона (в котором все еще был жив инженер) своей простотой. На подходе к станции шаг резьбы шнека значительно уменьшался. В результате вагоны автоматически начинали двигаться со скоростью пешехода.

Теллон, ошеломленный на миг собственным восторгом перед техникой Эмм-Лютера, смешался с группой школьников-подростков, которые ждали, когда подойдет следующий пассажирский вагон. Он «подключился» к стоявшему позади железнодорожнику. Когда подъехал очередной вагон, он вместе с оживленно болтавшими школьниками направился к нему. И тут он обнаружил, что проглядел одно очень важное обстоятельство. Край платформы двигался с той же скоростью, что и поезд, чтобы можно было входить и выходить из вагонов, не опасаясь несчастного случая.

И когда Теллон вслед за компанией школьников ринулся в вагон, правую ногу у него вдруг повело в сторону, он пошатнулся и потерял равновесие. Хватаясь за что попало, чтобы удержаться на ногах, он неуклюже ввалился в вагон, ударившись при этом о дверной косяк.

Не скупясь на извинения, он плюхнулся на свободное место, надеясь, что не настолько уж бросился людям в глаза и специально присматриваться к нему никто не будет. Правое ухо пылало, но боль — дело десятое.

Хуже, что удар пришелся по оправе электроглаза — как раз туда, где был встроен миниатюрный блок питания. В первый момент Теллону показалось, что изображение тускнеет. Правда, он пока еще не отключился от железнодорожника, который остался на платформе. Переключившись на ближний радиус действия, Теллон настроился на школьника, сидевшего напротив, и вскоре успокоился: электроглаз, похоже, остался цел, а другие пассажиры уже явно забыли о его неловком поведении.

Вагон постепенно набрал скорость и теперь делал около сорока миль в час. Двигался он плавно, почти бесшумно. Ветка, ведущая на север, проходила вдоль моря. Порой горы, высившиеся по другую сторону дороги, отступали назад, иногда миль на десять, но чаще теснились у самой дороги, создавая тот самый дефицит жизненного пространства, который эхом откликался даже на Земле. Лента долины была сплошь застроена и напоминала один большой пригород с торговыми центрами через каждые несколько миль. Спустя полчаса стал виден разрыв в хребте континента, и другой поезд, точно такой же, но идущий навстречу, скользнул на соседнюю колею. Теллон обратил внимание, что промежутки между вагонами, которые на станции составляли лишь несколько футов, увеличиваются пропорционально скорости.

Школьники сошли на одной из пересадочных станций, однако входили все новые и новые пассажиры, у которых Теллон «одалживал» глаза. Он заметил, что женщины тут и одеваются красивее, и манеры у них более изысканные. Не то что на холодном севере, где особенно сильно чувствовалось влияние столицы — аскетической Реформации. Некоторые девушки душились новыми видеодухами и были окутаны благоухающими пастельными облачками.

Однажды он воспользовался глазами девушки, которая, судя по тому, что Теллон все время видел себя в центре ее поля зрения, проявляла к нему некоторый интерес. Он подключился к пассажиру, сидевшему чуть дальше, и смог таким образом взглянуть на эту девушку. Теллон сразу оценил ее эффектную внешность: золотые волосы, бронзовый загар. Довольный удавшимся обманом, он вновь подключился к ней, дабы по количеству брошенных на него взглядов понять, в какой мере он ее заинтересовал.

Вагон мерно покачивался, и Теллон, разомлевший от солнца, тепла и присутствия женщин, впервые за долгое время почувствовал, что в нем просыпается мужчина. «Хорошо бы, — сонно думал он, — снова зажить, как все. Плыть себе по теплым волнам жизни. И чтобы рядом была женщина с рыжими волосами и глазами цвета виски…»

Теллон выключил электроглаз и заснул. Разбудил его громкоговоритель, настойчиво повторявший какую-то фразу. Он снова включил электроглаз. Мужской голос объявлял, что вагон вскоре прибудет в город Свитвелл, самый северный пункт сектора, и потом свернет на восток. Пассажиры, желающие ехать дальше на север, должны будут выйти и пересечь против Вайда на пароме. На том берегу они смогут сесть на поезд центрального сектора.

Теллон и забыл, что юг континента отделен от остальной его части узкой полоской моря. Он выругался про себя и сам удивился, как изменили его отношение к жизни несколько часов, проведенных в уюте и безопасности. Вчера вечером он был готов, если надо, ползти до Нью-Виттенбурга на четвереньках; сегодня его расстроила необходимость делать пересадку.

Теллон потянулся и, увидев со стороны, как он делает это привычное движение, сообразил, что золотоволосая девушка все еще сидит напротив и не потеряла к нему интереса. Он повернул голову так, чтобы глядеть самому себе прямо в глаза, и улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок. Несколько секунд он видел свое бледное, осунувшееся лицо — быть может, она нашла в нем нечто романтическое, — потом взгляд девушки заскользил по мелькавшим за окном зданиям. Догадавшись, что она ответила ему мимолетной улыбкой, он еще больше воспрянул духом.

Когда за окном поплыла платформа, Теллон встал. Человек, сидевший с краю, распахнул дверь купе. Девушка поднялась одновременно с ним, и он понял, что она ему снова улыбается. Снаружи скользила платформа, и перед Теллоном стояла насущная задача не сверзиться во второй раз при выходе из вагона. Он машинально пропустил девушку вперед, но потом вспомнил, что в этом случае она не сможет его видеть.

— Простите, сударыня, — пробормотал он извиняющимся тоном и, оттеснив девушку в сторону, прошел к дверям. Девушка застыла от изумления, однако его внезапная грубость оказалась даже полезной — теперь девушка не отрываясь глядела ему в спину. Он спустился на движущуюся ленту, а с нее благополучно перебрался на платформу. Сойдя с поезда, незнакомка продолжала метать в его сторону гневные взгляды. И, пока позволял прибор, он использовал эти взгляды, чтобы дойти до парома. Было около полудня, день стоял ослепительно ясный. Теллон снова проголодался и решил, переехав пролив, устроить себе праздник — пообедать по-настоящему, во сколько бы это ни обошлось. Если исходить из темпов его путешествия, денег у него было более чем достаточно.

Паром оказался примитивной, но быстроходной машиной на воздушной подушке. Пролив в милю шириной он преодолел за пару минут. Теллон отметил, что эта краткая поездка подняла его дух. Судно, покачиваясь, скользило на воздушной подушке, ревели турбины, белая пена летела в разные стороны; стоячий пассажирский салон был набит до отказа. Все это вместе создавало какое-то праздничное настроение. Судно, вальсируя, взлетело по пандусу и вошло в док. Теллон не спеша прошел через толпу людей, ожидающих посадки, и стал искать хороший ресторан. Столовая при вокзале выглядела убого, и Теллон не сомневался, что цены там высокие, а кухня — посредственная.

Все еще наслаждаясь ощущением свободы, он направится по крутым улочкам в гору, к центру города. Движение в Свитвелле было оживленным, а его маленькие магазинчики и летние кафе на тротуарах вызывали в памяти картины французской провинции. Теллон с удовольствием пообедал бы на свежем воздухе, но из осторожности решил этого не делать. Ведь его портрет непременно должен был появиться в выпуске новостей; возможно, кто-нибудь поглядит на него слишком внимательно и задумается. Поэтому он выбрал тихий ресторан; вывеска в готическом стиле свидетельствовала о том, что он называется «Персидский кот».

Кроме него, в ресторане было еще четыре посетителя, женщины средних лет — две за одним столиком, две за другим. Они курили за чашечками кофе, на полу у их ног стояли хозяйственные сумки. Теллон переключил электроглаз, «подстроился» к одной из посетительниц и увидел самого себя, входящего в ресторан и садящегося за свободный столик. Столики из настоящего дерева были покрыты, похоже, настоящими холщовыми скатертями. Две большие серые кошки, мягко ступая, бродили между ножками стульев. Теллон, не особенно любивший кошек, беспокойно переключил электроглаз и взмолился про себя, чтобы кто-нибудь из присутствующих заглянул в меню.

Обед, который ему наконец подали, оказался вполне приличным, бифштекс был так отменно приготовлен, что Теллон вообще не почувствовал вкуса рыбы. Счет, наверное, будет астрономическим, подумал он. Ему вдруг захотелось поскорей снова оказаться в поезде. Покончив с едой, он залпом выпил кофе и полез за деньгами.

Бумажник исчез.

Теллон машинально пошарил в других карманах, хотя с самого начала понял, что бумажник украли. Произошло это, скорее всего, в толкучке, когда он переезжал через пролив. Теллон проклинал свою беспечность. Ведь паром — идеальное место для карманников. Ситуация была и в самом деле серьезная — теперь он не мог купить билет на поезд, да и в ресторане его ожидали неприятности.

Поболтав в чашке кофейную гущу, Теллон решил, что если уж начинать воровать, то прямо здесь. В конце концов, «Персидский кот» в этом смысле был ничем не хуже любого другого места. Тут дежурила только одна официантка, да и она то и дело надолго убегала на кухню, оставляя кассовый аппарат у двери без присмотра. Доверчивость, доходящая до идиотизма, подумал он. А находиться в толпе и не держаться за бумажник — не идиотизм?

Две посетительницы еще оставались в ресторане. Выжидая, пока они уйдут, Теллон подманил к себе одного из гулявших по залу серых котов. Он положил тяжелого зверя к себе на колени и попробовал почесать ему за ухом, а сам тем временем переключил электроглаз. Теперь он смотрел на мир огромными желтыми кошачьими глазами.

Теллон боялся, что эти две дамы просидят в ресторане слишком долго, а тем временем появится еще кто-нибудь и сорвет всю его затею. Но вот наконец они собрали свои покупки и позвонили в звонок, чтобы им принесли счет. К удивлению Теллона, из-за ширмы у дальней стены ресторана появилась не официантка, а какая-то высокая брюнетка лет тридцати, в очках с черной оправой, в деловом костюме, явно сшитом у дорогого портного. Теллон решил, что это либо хозяйка, либо управляющая.

Возвращаясь от кассы, брюнетка остановилась возле его столика. Он поднес к губам почти пустую чашку кофе.

— Вам подать что-нибудь еще?

Теллон покачал головой:

— Нет, спасибо. Я наслаждаюсь вашим превосходным кофе.

— Я вижу, вам понравились мои коты.

— Я вообще очень люблю кошек, — соврал Теллон. — Удивительно милые существа. Вот, например, этот кот. Какой красавец! Как его зовут?

— Ее зовут Этель.

Теллон отчаянно ухмыльнулся. Интересно, настоящие кошатники с первого взгляда отличают котов от кошек? Он принялся сосредоточенно гладить Этель по голове, и брюнетка, с подозрением глянув на него, направилась к ширме. Небольшой инцидент вызвал у Теллона острое чувство беспокойства, и он решил больше не тратить времени зря. Он приподнял кошку, повертел ее в разные стороны, чтобы убедиться, что ресторан пуст, и быстро прошел к кассе. Аппарат был старомодный и вряд ли работал бесшумно. Поэтому Теллон сперва приоткрыл дверь, чтобы можно было сразу удрать. Потом нажал кнопку аппарата и принялся лихорадочно выгребать из ящика купюры.

— Заключенный Сэмюэль Теллон, — мягко произнес у него за спиной женский голос.

Не выпуская кошку из рук, Теллон обернулся и увидел ту самую шикарно одетую брюнетку. Глаза ее за черной оправой очков горели суровым огнем. Автоматический пистолет с золотой рукояткой смотрел ему прямо в грудь.

Глава одиннадцатая

Теллон лежал в постели в кромешной тьме, прислушиваясь к ночным звукам и ожидая, когда появится Аманда Вайзнер.

Сбоку, на надушенных шелковых простынях, лежал его пес Сеймур. Во сне он сопел и рычал, а иногда слегка ворочался. Теллон погладил жесткую шерсть терьера, ощутив тепло маленького плотного тельца. Слава богу, он сумел настоять на своем. Аманда, хоть и была против, разрешила ему завести собаку. Он потянулся за сигаретами, потом раздумал. Не то удовольствие от табака, совсем не то. Надо своими глазами видеть дым и маленький красный огонек сигареты. Можно, конечно, разбудить Сеймура и позаимствовать его глаза, но это эгоизм.

Помимо того, что он не хотел тревожить Сеймура, была еще и другая причина не включать электроглаз по ночам. Хотя инициатива исходила от Аманды, он и сам решил, что так будет лучше — меньше нагрузка на блок питания. За первую неделю, что он провел в «Персидском коте», изображение дважды темнело — как в тот раз, в поезде, когда он ударился головой о дверь. Но с тех пор, как он стал давать электроглазу «отдохнуть», ничего подобного не повторялось. И поэтому он решил, что лучше уж ночью несколько часов побыть слепым. Неудобно, конечно, но, в общем, оправдывает себя.

Он услышал, как внизу открылась и закрылась задняя дверь ресторана. Это означало, что Аманда выпустила на ночь своих кошек и скоро ляжет в постель. В ИХ постель. Теллон сжал кулак и с силой прикусил костяшки пальцев.

В тот первый день, увидев направленный на него пистолет, он подумал, что удача отвернулась от него; а потом, узнав, что Аманда не собирается выдавать его ЭЛСБ, решил, что удача вернулась снова. Но, получше узнав Аманду Вайзнер, он понял, что первая мысль была правильной.

В ее миловидном лице с тяжеловатым подбородком было что-то мужское, это впечатление подчеркивали короткая стрижка и массивная оправа очков. Красивым было и тело — лаконичной красотой змеи. Но больше всего поразил Теллона в Аманде Вайзнер ее ум. Хотя в ту первую неделю им нередко доводилось заниматься любовью, он чувствовал, что для нее это не слишком важно. Ей нужна была его душа.

Сеансы вопросов и ответов длились часами — не упускалась из виду ни одна подробность его предыдущей карьеры, его жизни в Павильоне, побега. У нее была отменная память, по-видимому, способная любой факт подшить в соответствующую папку и пронумеровать, так что даже малейшая ложь или неумышленная ошибка в его ответах рано или поздно выходили на поверхность.

Мотивов ее поведения Теллон не понимал; проговорив с ней ночь напролет, он понял только одно: он снова в тюрьме.

Она никогда прямо не угрожала ему полицией, она вообще не формулировала своих угроз, но и не оставляла сомнений относительно его статуса. За две недели он ни разу не выходил из квартиры Аманды — даже в ресторан не спускался. Единственной уступкой был Сеймур, да и то понадобилось сцепиться по-крупному, выясняя, у кого сильнее характер. Она предложила ему в качестве глаз одну из восьми своих кошек, а когда он сказал, что ненавидит их, ответом ему была невинная улыбка удовлетворения.

— Я это знаю, Сэм, — сказала Аманда ласково. — Как ты думаешь, почему я тебя так быстро заметила, когда ты зашел в ресторан? Не знаю, кто тогда больше нервничал — ты или Этель. Кошки — они всегда настороже, перед их хитростью и чутьем человек — простак…

— Ты хочешь сказать, — пробормотал Теллон, — чтобы осилить кошку, надо как минимум быть котом?

Аманда в ответ наградила его холодным невозмутимым взглядом; а когда она наконец-то принесла ему жесткошерстного терьера, то не преминула намекнуть, что она не в ответе, если пес не поладит с ее кошечками и ему придется туго. Теллон с благодарностью принял терьера и, скаламбурив, окрестил его Сеймуром. С того момента первый диапазон электроглаза почти монопольно был отдан собаке.

Аманду электроглаз очаровал. С помощью Теллона она, как могла, разобралась в принципах его работы и не раз испытывала его на себе, обрекая Теллона на целые часы тьмы и беспомощности, пока она исследовала мир своей кошачьей семьи. Когда она закрывала глаза, прибор работал вполне прилично, за исключением того, что изображение порой пропадало, поскольку в ее роговицах не было металлических пробок, фокусирующих луч в нужном месте. Пока она, надев электроглаз, лежала на полу, Теллон был вынужден беспомощно сидеть и слушать, как елозит по толстому ковру ее извивающееся в экстазе тело; при этом из ее горла вырывались самые настоящие кошачьи вопли. Все, что он мог, — это до боли стискивать свои кулаки и кусать в бессилии костяшки пальцев…

Дверь спальни отворилась, и он услышал, как входит Аманда.

— Ты уже спишь, дорогой?

— Нет пока. Но тружусь над этим.

Теллон вслушивался в легкое потрескивание статического электричества в одежде, которую она стягивала с себя. Если бы не ее еженощные нестерпимые домогательства (которые не имели ничего общего с любовью), жизнь здесь была бы сносной. Но с тех пор, как он начал на ночь возвращаться в слепоту, Аманда стала более пылкой, более настойчивой. Он догадывался: происходило это потому, что его беспомощность без электроглаза отвечала какому-то выверту ее психики.

— Дорогой, опять у тебя под боком эта грязная собака?

— Сеймур не грязный.

— Пусть будет по-твоему, дорогой; но, какой бы он ни был, разве место ему на нашей постели?

Теллон со вздохом спустил пса на пол.

— Я люблю, когда Сеймур рядом. Неужели здесь у меня не может быть никаких привилегий?

— А что за привилегии были у тебя в Центре, дорогой?

Один ноль в ее пользу, подумал Теллон. Почему у него все получилось так, а не иначе? Каким образом из миллиона, а может, и полутора миллионов обитателей Свитвелла он безошибочно выбрал Аманду Вайзнер? Впрочем, мрачно подумал он, Сэм Теллон всегда находил таких Аманд, куда бы его ни занесло. Как так вышло, что начал он как физик, а кончил работой в Блоке? Почему изо всех приемлемых вариантов, что предлагала ему судьба, он неизменно выбирал тот, который с роковой точностью засовывал его в самое неподходящее время в самое неподходящее место?

Ночь была очень теплой — на южную оконечность длинного континента весна пришла рано. Шли часы за часами, и Теллон пытался уклониться от физической дуэли, хотя бы мысленно позволил своему сознанию всплыть вверх, сквозь потолок и крышу, туда, где он смог бы увидеть медленный танец чужих созвездий. В закоулке за рестораном рыскали и нападали друг на друга огромные кошки, точно так же, как это всегда делали их предки на Земле. Тысячу веков луна золотила их глаза, а теперь вот ее не было, и они рассказывали друг другу завывающие кошачьи мифы о пропавшей луне.

Иногда раздавались более пронзительные крики, когда самец и самка неистово совокуплялись, подчиняясь инстинкту, который был стар, как луна, и тотален, как материя. Теллон не сразу понял, что тело Аманды всякий раз отзывалось на высшие ноты этих душераздирающих концертов. А поняв, почувствовал, что сильнейшая волна раздражения захлестывает его мозг. Если он от нее улизнет, она пойдет в полицию — в этом он был уверен. Он мог бы ее убить, но и нескольких часов не пройдет, как ежедневно приходящие служащие ее ресторана заметят отсутствие хозяйки. А в то же время не следовало сбрасывать со счетов и такую вероятность: вдруг он ей вскоре наскучит? Тогда она глазом не моргнув выдаст его, что бы он ни делал…

Беспокойно ворочаясь в темноте, Теллон задел рукой лицо Аманды и коснулся гладкой пластмассы, усеянной крошечными выступами. Их тела тут же замерли.

— Что это такое? — тон вопроса был намеренно спокойным, чтобы скрыть догадку, блеснувшую в его мозгу.

— О чем ты, дорогой? Ты про мои старые дурацкие очки? Я и забыла, что они на мне.

Теллон какое-то время обдумывал ее слова, прикидываясь задремавшим, потом сорвал с ее головы электроглаз и надел на себя. Он мельком увидел ночные джунгли, по которым бродили большие кошки, и тут ослеп снова.

Яростно мяукая, Аманда набросилась на него, применяя ногти и зубы так же естественно и умело, как и любая из ее кошек. Теллону мешала не только слепота, но и боязнь случайно раздавить электроглаз, упавший рядом с ними на постель.

Стоически смирившись с тем, что его кожу рвут, он ощупью нашел электроглаз и засунул его в надежное место — под кровать. Затем он усмирил Аманду, держа ее за горло левой рукой, а правой нанося по ее лицу медленные, ритмичные удары кулаком. Он продолжал бить, даже когда она обмякла, словно пытался взять реванш, сам не зная за что…

Десять минут спустя Теллон открыл переднюю дверь «Персидского кота» и шагнул на улицу. Он шел быстро, его заново наполненный вещмешок сильно колотил его по спине, под мышкой сонно ворочался Сеймур. Оставалось еще пять часов темноты, в течение которых он мог идти на север, но у него было ощущение, что охота начнется задолго до рассвета.

Глава двенадцатая

Теллон почти миновал городские предместья, когда услышал тарахтение летевшего вертолета. Его бортовые огни проплыли высоко в небе в предрассветной серой мгле. Для технической мысли, дошедшей до отрицания самой гравитации, вертолеты были топорной поделкой, но они по-прежнему оставались самым эффективным транспортным средством вертикального взлета из всех, когда-либо изобретенных. И вряд ли они выйдут из употребления, пока одним людям приходится убегать, а другим — охотиться за ними, уподобляясь коршунам.

Приподняв голову Сеймура, Теллон смотрел, как одинокий огонек уплывает из виду и скрывается за горизонтом на севере.

Аманда зря времени не теряла, подумал он. Теперь, когда исчезли последние крохи надежды, что на него еще не натравили полицию, нужно было искать надежное укрытие, чтобы переждать наступающий день.

Он шел по автостраде второй категории, с одной стороны окаймленной деревьями местных пород, а с другой — чахлыми пальмами, выращенными при высокой гравитации Эмм-Лютера из импортных семян. В этот утренний час движение ограничивалось немногочисленными частными автомобилями. Они мчались быстро, взметая за собой пыль и сухие листья.

Теллон держался поближе к деревьям, всякий раз стараясь слиться с ними при виде фар, и пристально разглядывал тихие здания в поисках подходящего укрытия для сна. Когда Свитвелл остался у него за спиной, чистенькие сады-заводы постепенно стали сменяться небольшими кварталами многоквартирных домов, а потом — частными домами, где жили люди с более высоким доходом. Педантично ухоженные газоны озарялись огнями автострады. Несколько раз, пока он шел, образы окружающего мира как бы тускнели, и тогда он свирепо шипел на Сеймура, заставляя терьера быть настороже. Но в конце концов ему пришлось признать, что вина лежит на электроглазе. Он пощупал крошечный ползунок, которым регулировались контрастность и фокус, и ахнул, обнаружив его почти на пределе, на верхнем крае прорези. По-видимому, последствия повреждения, нанесенного блоку питания, прогрессировали, и из этого следовало, что…

Теллон отогнал прочь эту мысль и сосредоточился на том, чтобы найти место для дневки. Когда он открыл дверь сарая, стоявшего за кустарником позади одного из самых больших домов, в окнах уже стали появляться огни. Внутри сарая темнота была наполнена ностальгическим запахом сухой земли, садового инвентаря и машинного масла. Теллон устроился в углу, в компании Сеймура, и рассортировал свое новое имущество. В наличии у него были: пистолет Аманды Вайзнер с золотой рукояткой, запас еды на несколько дней, пачка денег и радиоприемник. Позже, лежа в своей личной черной вселенной — электроглаз был выключен, — он смог поймать первые выпуски новостей.

Разыскиваемый Сэмюэль Теллон, узнал он, еще жив и добрался до города Свитвелла. Будучи приговорен к заключению за шпионаж в пользу империалистической Земли, Теллон на этом не остановился: он ворвался в один из ресторанов Свитвелла, напал на владелицу, изнасиловал ее, а потом исчез с большей частью ее наличных денег. Теперь было подтверждено, что сбежавший поражен слепотой, но владеет радароподобным прибором, позволяющим ему видеть. Сообщалось, что он вооружен и опасен.

Теллон криво усмехнулся. Особенно хорош был писк об изнасиловании, исходивший от Аманды! Он заснул и умудрился продремать большую часть дня, полностью проснувшись лишь тогда, когда низкое рычание Сеймура оповестило его, что вокруг сарая ходят люди. Внутрь, однако, никто не заходил, и через некоторое время Теллон бросил размышлять о том, что он будет делать, если кто-то все же зайдет. Философия Уинфилда, что человек должен извлекать все, что можно, из настоящего момента и предоставить будущему самому решать его проблемы, не особенно восхищала Теллона, но в данных обстоятельствах только она и годилась.

В сумерки он подхватил Сеймура и мешок и осторожно открыл дверь. Когда он уже был готов шагнуть на улицу, лимузин сливового цвета прошелестел по короткой подъездной дорожке и, развернувшись, остановился перед большим домом. Из него вылез крепко сбитый молодой человек с перекинутой через руку курткой и помахал кому-то в доме; кому именно — это было уже за пределами поля зрения Теллона. Молодой человек пошел к главному входу, но по пути остановился у клумбы со светло-голубыми поющими цветами и наклонился, чтобы вырвать сорняк. Цветы отозвались на прикосновение нежным, печальным гудением, слышимым даже здесь, в темноте сарая.

Поющие цветы были местным растением, питающимся насекомыми, заунывный гудящий звук служил для того, чтобы привлекать или усыплять добычу. Теллону эти цветы никогда не нравились. Несколько секунд он бесстрастно слушал, держа Сеймура так, чтобы пес смотрел в узкую щель в двери. Мужчина обнаружил еще несколько сорняков и выдрал их с корнем, потом, сердито бормоча, он двинулся к сараю. Теллон вытащил из кармана пистолет, перевернул его в руке и застыл, выжидая, пока хрустящие шаги не приблизились к двери с той стороны.

Это было как раз то, чего он надеялся избежать. Его подготовка позволяла ему одолеть почти любого противника в рукопашном бою; но когда твои глаза торчат у тебя под мышкой, это значительно меняет соотношение сил.

Он весь напрягся, когда дверная защелка повернулась.

— Гилберт! — позвал женский голос из дома. — Если хочешь копаться в саду, то сначала переоденься. Ты же обещал.

Мужчина помешкал две-три секунды, потом повернулся и зашагал к дому. Как только он вошел внутрь, Теллон выскользнул из сарая и снова двинулся в путь.

Он придерживался этой тактики уже четыре дня: ночью преодолевал небольшое расстояние, днем прятался, но ухудшение работы электроглаза становилось все заметнее. К концу четвертой ночи изображение, которое он получал, стало таким тусклым, что ему легче было ориентироваться с помощью сонарного «фонаря». Его имя постепенно исчезло из выпусков новостей, и пока он не видел ни одного элэсбэшника или даже гражданского полицейского. Он решил вновь путешествовать днем.

Теллон шел пешком еще три дня, не решаясь прибегнуть к автостопу. Теперь у него была уйма денег, но обедать в ресторанах или даже в забегаловках в его ситуации слишком рискованно, поэтому он питался хлебом и протеиновыми консервами, взятыми из «Персидского кота», а воду пил из городских фонтанов.

Глядя на Эмм-Лютер глазами пешехода, Теллон с небывалой остротой ощутил, как отчаянно планете не хватает земли. Плотность населения была не особенно высока, но удручала повсеместная монотонность: жилые районы, перемежающиеся торговыми и промышленными центрами, тянулись без конца и края, заполняя каждую квадратную милю ровной земли, которую мог предоставить континент. И лишь наткнувшись на неприветливые горные склоны, волны аккуратных домов-близнецов откатывались назад. Сельскому хозяйству осталась лишь узкая полоска предгорий, где оно развивалось с переменным успехом; подлинной нивой планеты был океан.

Преодолев еще около сотни миль, Теллон понял, что электроглаз протянет дня два, не больше, а потом опять слепота — и семьсот миль впереди.

Единственный лучик надежды заключался вот в чем: Блоку станет известно, что он выбрался из Павильона, и все члены сети будут его высматривать. Но на Эмм-Лютере организация никогда не была сильной — элэсбэшники автоматически устанавливали слежку (главным образом посредством подслушивающих устройств) за каждым землянином, поселяющимся в Нью-Виттенбурге: город был как бы таможней планеты. Вполне возможно, что в этот самый момент ЭЛСБ хватает хороших агентов, которые выдали себя, пытаясь перехватить его. Он решил еще день двигаться по шоссе, а потом снова направиться к железной дороге.

Следующий день прошел без приключений. Теллон обратил внимание, что в перечне его примет ни в одном из выпусков новостей не сообщили правдоподобного описания электроглаза, хотя Аманда наверняка была в состоянии его представить. Он предположил, что тут действуют какие-то цензурные ограничения, возможно, чтобы избежать громкого скандала на тему: как и почему опасным политзаключенным предоставили возможности для создания сложнейших искусственных глаз? У Хелен Жюст, наверное, неприятности, подумал он, но для него гораздо важнее то, что широкая публика не имеет никакого представления о приборе. Если кто-нибудь и захочет найти субъекта с «радароподобным устройством», то наверняка он станет высматривать человека с черным ящиком и вращающейся антенной на голове. Очки же, так и не вытесненные до конца контактными линзами, можно было видеть на каждом шагу; а сам Теллон в своей пыльной, не вызывающей никаких внятных ассоциаций одежде нигде не выделялся из толпы. Еще в бытность агентом Блока неприметная внешность составляла одно из главных его достоинств.

На следующий день немного похолодало и прошел небольшой дождь — первый дождь, увиденный Теллоном со дня своего ареста. Его маршрут никогда не уводил его далеко от прибрежной железнодорожной магистрали, и теперь он снова зашагал в сторону океана. Слепнущий электроглаз делал день во много раз пасмурнее, и Теллон торопился выжать все что можно из считанных часов света, подаренных ему увечным прибором. Вечерело, когда на горизонте блеснул океан, а чуть позже Теллон увидел блеск железнодорожных рельсов.

Снова повернув на север — туда, где, по его догадкам, должна была находиться железнодорожная станция, — Теллон обнаружил, что приближается к первому действительно крупному промышленному центру, встреченному им с начала путешествия. За высоким забором тянулись почти на милю вглубь зубчатые крыши заводских корпусов, сливавшиеся с наползающими сумерками. Дальше светились окна административного корпуса. Рев могучего воздухоочистительного оборудования доносился до Теллона, пока он шел вдоль забора, озадаченный контрастом между этим заводом-гигантом и преобладающими на Эмм-Лютере семейными предприятиями. Мимо проехало несколько темно-зеленых грузовиков; притормаживая, они въезжали в освещенные и охраняемые часовыми ворота, находящиеся в ста ярдах впереди. На грузовиках Теллон заметил изображение книги и звезды, которыми помечалась государственная собственность.

Теллон начал догадываться. Бескрайний шумный комплекс был одним из факторов, определивших его судьбу. То было звено цепи государственных заводов, сосредоточивших в себе сливки технического потенциала планеты ради массового производства межзвездных зондов.

Здесь собирались узлы сказочно дорогих автоматических кораблей. Из года в год каждые пятьдесят пять секунд с Эмм-Лютера взлетал такой корабль. Более полумиллиона зондов в год — столько же, сколько производила сама Земля — отправлялось в странствие наугад, по маршруту, прочерченному капризами пульсационных переходов. Планета обескровила себя этими усилиями, но авантюра окупилась приобретением нового мира.

Теперь заводы переключались на ударное производство всего, необходимого для освоения Эйч-Мюленбурга, прежде чем до него доберется Земля. Площадь суши нового мира еще оставалась тайной, но если Эмм-Лютер сможет доставить на нее приличное число поселенцев со всем необходимым для жизни исходя из расчета двух человек на квадратную милю, если это будет проделано раньше, чем туда найдет дорогу какая-либо другая держава, — тогда по межзвездным законам вся планета будет принадлежать Эмм-Лютеру. Забавно, что за принятие этого закона больше всего ратовала Земля; но то было в прежние времена, когда планета-мать не предвидела, что ее дети захотят независимости.

Мимо Теллона медленно, почти сонно проехала полицейская патрульная машина. На передних сиденьях сидели два офицера в форме, позади — два сыщика в штатском. Они с мирной сосредоточенностью курили сигареты, готовясь сдать вахту, и по тому, как неохотно остановилась машина, Теллон понял, что встреча с ним не вызывает у них ни малейшего энтузиазма. Они даже немного поколебались перед тем, как выйти и направиться в его сторону, — четверо полицейских из маленького городка, думающие только о том, что их ужин остынет, если этот запыленный чужак окажется тем, кого им велено искать.

Теллону тоже было жаль, что так вышло. Он окинул взглядом пустое шоссе, затем пригнулся и побежал к заводским воротам. До них оставалось ярдов двадцать, но несколько секунд ему пришлось бежать навстречу полицейским. Те пошли немного быстрее, переглядываясь друг с другом, а потом удивленно закричали, когда Теллон влетел в ворота и вприпрыжку помчался через асфальтированную площадку к ближайшему зданию. С тяжелым мешком и вырывающейся из рук собакой бежать было нелегко, но, к собственному удивлению, Теллон сумел беспрепятственно добраться до высоких дверей. Проскальзывая между створок, он оглянулся на ворота: запоздало насторожившись, заводские охранники спорили там с полицейскими.

Внутри просторного зала, похожего на ангар, рядами стояли стеллажи с желтыми пластмассовыми барабанами — герметически закупоренной тарой для транспортировки электронных деталей. Теллон побежал по проходу, свернул в узкий поперечный коридор и, вскарабкавшись на полку стеллажа, устроился среди цилиндров. В зале, насколько он мог судить, никого не было. Он достал пистолет и тут внезапно осознал всю бесполезность этого оружия для человека в его положении. Сомнительно, что он сумеет убедить Сеймура смотреть в прицел достаточно долго, чтобы попасть наверняка хотя бы в слона.

Когда бешеный стук сердца унялся, он заново осмотрел свою позицию. В здание еще никто не вошел, но это наверняка потому, что они сейчас окружают его. Чем дольше он прождет, тем меньше будет у него шансов выбраться. Теллон соскользнул с полки и побежал в другой конец зала — дверь, через которую он вошел, оставалась за спиной. Стемнело, но он мог видеть, что стены здания на всем их протяжении представляют собой систему частично перекрывающихся подвижных панелей. В каждой из них была дверь стандартного размера — это означало, что он может выйти в любом месте — если, конечно, угадает выход, за которым его не ждут.

Пробежав почти три четверти пути через зал, он свернул к одной из маленьких дверей, секунду поколебался и медленно стал ее приоткрывать. Раздалось уныло-злобное «крэк», и что-то горячее хлестнуло его по плечам. Теллон отпрянул от двери, в которой зияла круглая, словно облизанная по краям дыра. Сеймур громко скулил от страха и царапал Теллону бок, а снаружи эхо выстрела уже тонуло в хриплых криках вспугнутых морских птиц.

Не та дверь, запоздало подумал Теллон. Он добежал до конца зала и схватился за дверную ручку, но дверь распахивать не стал. Выстреливший по нему невидимый противник наверняка решил, что он попытается выбраться через эту дверь. И теперь враг притаился как раз за ней. Теллон прошмыгнул вдоль торцовой стены к соседней двери, понимая, однако, что полицейские могут предвидеть и этот шаг. Можно вернуться к первой двери, но пока он решал эти головоломки, истекали бесценные секунды; к неприятелю спешило подкрепление, и вообще преимущество было на их стороне. Он даже не мог видеть, чтобы стрелять по ним, потому что ему приходилось пользоваться глазами…

НУ КОНЕЧНО ЖЕ!

Пальцы Теллона забегали по кнопкам настройки электроглаза. С пятой попытки он оказался снаружи: он парил в темнеющем воздухе, а внизу под ним еле различимые фигурки двух мужчин двигались вдоль стены фронтона с множеством дверей. Он поднимался по спирали все выше… перед глазами мелькает одна сторона… еще бегущие фигурки… головокружительное, молниеносное снижение… другая сторона того же здания… маленькие грузовики, стоящие вплотную к стене, но людей не видно…

Теллон переключился на Сеймура, сориентировался и бросился к ближайшей стене. Он выскочил из двери, пробежал между грузовиками, пересек проезжую часть и скрылся в здании, похожем на то, которое покинул. Здесь стояли такие же стеллажи, но этот ангар был ярко освещен, и по некоторым проходам с завыванием ездили автопогрузчики. Пересекая зал, Теллон заставил себя не спешить. Никто из водителей его вроде бы не заметил, и он без каких-либо помех прошел на другую сторону и вышел на прохладный вечерний воздух.

В следующем здании было так же пустынно, как и в первом. Выбравшись из него, Теллон решил, что он достаточно далеко от центра событий и теперь можно не скрываться. Он пошел по разделяющей корпуса аллее, удаляясь от передней границы индустриального комплекса. За углом агонизирующий электроглаз выдал ему мутную картину беспорядочно разбросанных небольших зданий, складских дворов, кранов, опор, огней. На северо-западе в небо цвета индиго вонзались трубы двух печей. Выли заводские сирены, с грохотом захлопывались огромные двери, машины с горящими фарами потоками неслись к воротам.

Теллон понял, как ему повезло: этот расползающийся во все стороны индустриальный кошмар был ему на руку. Впрочем, он чувствовал, что по его спине сбегает теплая струйка крови и что ноги под ним подгибаются, а сам он находится на грани слепоты.

Теперь самый очевидный выход, подумал Теллон, — это отказаться от себя. Но ведь накануне я отказался от того, чтобы отказаться от себя?..

Срезав угол, он двинулся по заводской территории — слегка пошатываясь и опираясь о стены, когда идти становилось слишком трудно. Теллон сознавал, какое смехотворное зрелище он представляет, но ему вдвойне повезло: на больших государственных предприятиях работники склонны видеть только то, что имеет отношение к их непосредственным обязанностям, а в конце смены они вообще ничего не замечают.

Прошло около часа; тут он обнаружил, что в двух шагах от него поднимаются трубы гигантских печей. Сознавая, что вот-вот свалится, он осторожно пробрался между штабелями топливных брикетов и, наконец, в поисках теплого места приблизился к печам. За буйными зарослями сорняков виднелся забор — граница территории завода. Теллон решил, что ушел от преследующих его полицейских и охранников достаточно далеко, и стал искать место для отдыха.

Все пространство между печами и забором заросло травой и кустарником, скрывавшими неопрятные груды ящиков и ржавых металлических каркасов, похожих на списанные сборочные агрегаты. Огромные костры отпылали в своих керамических топках, но исходивший от труб жар согревал все вокруг. Теллон обследовал несколько оплетенных растительностью куч, пока не обнаружил достаточно большую, чтобы служить укрытием, дыру. Он кое-как втиснулся в маленькую пыльную пещеру и снова опустил травяной камуфляж поверх входного отверстия.

Ворочаясь, чтобы устроиться поудобнее, он обнаружил, что может распрямиться в полный рост в этом замкнутом пространстве. Он осторожно протянул руку и обнаружил туннель, ведущий в середину кучи и выложенный неровными кусками стали и обломками ящиков так, что получились настоящие потолок и стены. Теллон еще немного прополз вперед, но это отняло у него последние силы. Он выбрался из лямок мешка, положил на него голову, выключил электроглаз и позволил себе выскользнуть из лап этой вонючей вселенной.

— Брат, — раздался из темноты голос, — ты не представился.

Их было четверо — Айк, Лефти, Фил и Денвер.

Великая прелесть этого места, объяснил Айк, состоит в том, что здесь тепло. Из дальнейших объяснений Теллон понял, что в любом обществе всегда есть те, кто не рожден для успеха, у кого нет ни воли, чтобы работать, ни силы, чтобы брать, и поэтому они довольствуются объедками с барского стола. Этих людей всегда можно отыскать в тех местах, где для удовлетворения жизненных потребностей достаточно протянуть руку и ждать. Вот и здесь идущее от печей тепло долгой зимней ночью означало разницу между сном и смертью.

— Вы хотите сказать, — сонно спросил Теллон, — что вы бродяги?

— Это грубое определение, — ответил Айк слабым гнусавым голоском. — У тебя еще остался этот вкуснейший черствый хлеб? Гренок Природы — так я его называю.

— Не знаю. — Спина у Теллона болела, ему страшно хотелось спать. — Да и как я могу определить это в темноте?

Айк, судя по голосу, был озадачен:

— Но, брат, у нас же включена наша люми-лампа. Ты не можешь заглянуть в собственную сумку? Мы голодны. Твои новые друзья голодны.

— Извини, мой новый друг. Я слишком вымотан, чтобы искать. Но не будь этого, проку от меня было бы немногим больше, — Теллон сделал над собой усилие: — Я слепой.

Он, кажется, впервые сказал о своей слепоте вслух.

— Прости, — в голосе Айка послышалось неподдельное сожаление. Воцарилось молчание, потом он сказал:

— Можно спросить у тебя одну вещь, брат?

— Какую?

— Эти толстые серые очки, что на тебе надеты, — почему слепые начали носить толстые серые очки? Какой от них толк, если ничего не видишь?

Теллон приподнял голову на несколько дюймов:

— Что ты имеешь в виду?

— Я сказал, какой смысл носить…

— Нет! — оборвал его Теллон. — Что ты имел в виду, когда сказал, что слепые стали носить толстые серые очки?

— А! Ну, твои очки — вторые, что я видел за эту неделю. Да, брат… потому я и спросил. Где-то в десяти милях к северу отсюда есть поместье, хозяин которого очень богатый и притом слепой. Мы с Денвером часто лазим через стену, потому что мы оба любим фрукты. Фруктовые деревья там просто стонут под тяжестью плодов; прямо-таки помочь им облегчиться — сам бог велел. Конечно, там собаки, но днем…

— Очки, — прервал его Теллон. — Что ты говоришь об очках?

— В том-то и дело, брат. На этой неделе мы видели слепого. Он гулял в саду, и на нем были очки вроде твоих. А теперь… теперь до меня дошло, что он двигался, как зрячий!

Теллона охватило волнение:

— Как его зовут?

— Не помню, — ответил Айк. — Я только слышал, что он вроде бы в родстве с самим Арбитром и что он математик или наподобие того. Но я не помню, как его зовут.

— Его зовут Карл Жюст, — нетерпеливо сказал Денвер.

— Почему ты об этом спрашиваешь, брат? — хихикнул Айк. — Он тебе друг, что ли?

— Не совсем, — холодно ответил Теллон. — Скорее, я друг его семьи.

Глава тринадцатая

За то, чтобы поработать у Теллона проводником, Айк запросил сто часов.

Сумма несколько шокировала Теллона. За два года на Эмм-Лютере он успел свыкнуться с радикальной «финансовой демократией», введенной правительством вскоре после своего прихода к власти в 2168 году. В своей первоначальной, наиболее чистой форме она предписывала, что любому человеку за один отработанный час, независимо от рода его занятий, следует платить одну денежную единицу, называемую «один час». Как и лютеранская единица времени, один час делился на сто минут. Наименьшей монетой была четверть — одна четвертая минуты, или двадцать пять секунд.

Когда улеглось возбуждение, вызванное новым, не зависимым от Земли, статусом, Гражданский Арбитр счел необходимым значительно преобразовать систему оплаты труда. В закон были добавлены статьи о сложных коэффициентах, позволявшие тем, кто путем самосовершенствования увеличивал свой вклад в экономику, получать за работу больше одного часа в час. Но коэффициент «три» был абсолютным максимумом, и поэтому на Эмм-Лютере было очень немного крупных частных корпораций — стимулирование было ограничено, как и замышлял Арбитр.

Чтобы приблизиться к коэффициенту «три», человек должен был иметь высочайшую профессиональную квалификацию и работать с полной отдачей сил — а тут бездельник и бродяга по имени Айк требовал суммы, которая, по самым скромным подсчетам Теллона, соответствовала коэффициенту «десять».

— Ты сам знаешь, что это безнравственно, — сказал Теллон, гадая, есть ли у него столько денег. Он забыл пересчитать банкноты в пачке, позаимствованной у «Персидского кота».

— Вот если бы я взял деньги, пока ты спал, и слинял с ними, тогда это было бы и вправду безнравственно.

— Ты наверняка проверил, что деньги у меня есть. Коли на то пошло, сколько там в моем мешке?

Айк попробовал изобразить смущение:

— По-моему, часов девяносто.

— Тогда как же я смогу заплатить тебе сто?

— Ну… там еще радио.

Теллон нервно рассмеялся. Он догадывался, что ему еще повезло. Он был слеп, из-за раны между лопатками при каждом движении его тело немело от мучительной боли. Четверо бродяг играючи могли бы обчистить его ночью, пока он спал; строго говоря, было вообще поразительно, что в обмен на его деньги они намеревались хоть что-то сделать..

— Почему вы так стремитесь мне помочь? Вы знаете, кто я такой?

— Брат, все, что я на самом деле знаю про тебя, следует из твоего акцента, — сказал Айк. — Ты с Земли, а мы тоже оттуда. Здесь было совсем неплохо, пока кучка этих ханжей с Библиями не захватила власть и не лишила человека возможности получать честную зарплату за честную работу.

— Кем ты работал?

— Я? Нет, брат, это не для меня. Здоровье не позволяет. Но разницы-то никакой! Если бы я работал, я все равно не получал бы за это в добрых честных соларах, верно? А вот Денвер трудился — торговал настоящими кусочками Святого Креста.

— Пока фабрику, где он их делал, не прикрыли, правильно я понимаю? — нетерпеливо прервал его Теллон. — Когда ты сможешь проводить меня в поместье Жюста?

— Ну, нам придется пересидеть здесь до конца дня. Когда стемнеет, мы выведем тебя за забор. После этого все зависит только от твоих ног. Конечно, идти нам придется не по Бульварам, но к рассвету мы будем на месте.

«Рассвет, — подумал Теллон, — а если не удастся получить обратно от Карла Жюста свой электроглаз, тогда — последний закат. Интересно, этот человек — отец или брат Хелен Жюст?»

— Хорошо, — сказал он. — Можешь взять деньги.

— Спасибо, брат. Я уже взял.

Идти пришлось всю ночь, и благодаря поддержке Айка Теллон обошелся без электроглаза: последние крохи энергии надо было сберечь для всего того, что ему предстояло в поместье. С ним пошли только Айк и Денвер — один взял его за правую руку, другой — за левую.

Двое его спутников помогли ему пролезть сквозь прикрытую бурьяном дыру в заборе и вывели туда, где вновь начинались тихие улицы. Дорогой Теллон задумался над вопросом как эта порода людей может существовать веками без изменения? Непрерывное развитие человечества, кажется, их не затронуло — они живут и умирают точно так же, как делали это древние бродяги. Если человечество просуществует еще миллион лет, то и тогда, видимо, они сохранятся.

— Кстати, — спросил Теллон, — что вы сделаете со всеми этими деньгами?

— Купим еды, конечно, — ответил Айк.

— А когда еда кончится? Что тогда?

— Там видно будет. Проживем.

— Не работая? — сказал Теллон. — Разве не легче было бы устроиться куда-нибудь?

— Конечно, легче, брат. Работать иногда легче, но я не собираюсь поступаться принципами.

— Принципами! — рассмеялся Теллон.

— Да, принципами. Противно уже то, что не платят добрыми честными соларами. А при этой чокнутой системе дело обстоит еще паскудней.

— Как так? Мне здешняя идея кажется вполне разумной.

— Не смеши меня, брат. Сами коэффициенты — идея хорошая, но они же их применяют шиворот-навыворот!

— Шиворот-навыворот? — Теллон никак не мог понять, искренне говорит Айк или дурака валяет.

— Да, я так считаю, — Айк не шутил. — Да и на Земле та же история. Возьми кого-нибудь, вроде хирурга. Этот человек и вправду хочет быть хирургом — у него талант, видишь ли… призвание! Он ничем другим на свете не стал бы заниматься — и тем не менее он получает в десять или в двадцать раз больше какого-нибудь бедняка, вкалывающего на работе, которую ненавидит. Это справедливо? Справедливо, что кто-то наподобие… как звать теперешнего самого главного на Земле?

— Колдуэлл Дюбуа, — подсказал Теллон.

— Ну, ему нравится быть самым главным — пожалуйста. Но тогда почему же он должен получать в сотни раз больше работяги, которого достала осточертевшая ему машина? Ненавидит ее, а должен с ней нянчиться… Нет, брат, следует каждый год проводить этакую психологическую проверку всех, кто работает. Когда окажется, что кто-то начал находить удовольствие в своей работе, ему надо срезать зарплату. И вот уже у вас есть лишние деньги для другого парня, который, наоборот, за год еще больше озверел от своей постылой работы.

— Я передам твое предложение Колдуэллу Дюбуа, как только увижусь с ним.

— О, рядом с нами настоящая знаменитость, — сказал Денвер.

— Здесь он выпьет шерри с Жюстом, а потом отправится прямо на обед к президенту Земли!

— Если вернуться к твоим принципам, — сказал Теллон Айку, — они случайно не позволяют вернуть мне немножко денег на билет на поезд?

— Извини, брат. Принципы принципами, а деньги — деньгами.

— Я так и думал.

Теллон слепо шел вперед, позволяя бесцеремонно впихивать себя в палисадники или подворотни всякий раз, когда мимо проезжал автомобиль. Два его спутника без вопросов приняли к сведению, что ему необходимо остаться незамеченным, и доставили его к Жюсту без всяких происшествий. Интересно, думал Теллон, может, они на самом деле знают, кто он такой, несмотря на слова Айка. Это объяснило бы их готовность помочь ему, как и стремление поживиться за его счет.

— Вот мы и пришли, брат, — сказал Айк. — Это главные ворота. Меньше чем через час рассветет, поэтому не пробуй лезть туда в темноте. Собачки здесь не больно-то ласковые.

— Спасибо за предупреждение, Айк.

Теллон оторвал руки от прутьев массивных стальных ворот и соскользнул на землю. В сером полумраке он увидел себя глазами Сеймура, который протиснулся между прутьями и терпеливо ждал, пока Теллон переберется через верх. Электроглаз, которым он совершенно не пользовался полтора дня, при максимальном напряжении выдавал едва различимое изображение. Работать ему оставалось несколько минут, не больше.

— Давай, малыш, — настойчиво зашептал Теллон. Сеймур вскочил к нему на руки, от чего вселенная Теллона закружилась волчком, но он уже свыкся со случайными потерями ориентации, неизбежными, когда у его глаз были четыре ноги, хвост и разум терьера. Прежде Теллон прохладно относился к домашней живности, но к Сеймуру сильно привязался.

С собакой под мышкой и пистолетом в руке Теллон опасливо ступил на посыпанную гравием дорожку, прорезающую беспорядочные заросли густого кустарника. Он тут же потерял из виду ворота и обнаружил, что движется по туннелю из переплетенных ветвей и листвы. Дорожка дважды приводила его обратно, прежде чем он сумел попасть в сумеречный парк. Здесь тоже было множество деревьев, но теперь Теллон смог разглядеть низкое здание, стоящее на вершине невысокого холма, с чередой расположенных ярусами террас.

Только тогда он услышал собак, воем и лаем выражавших свое глубочайшее негодование по поводу его присутствия в саду. Этот устрашающий натиск на его слух дополнился неистовым треском веток — свора была уже близко, совсем рядом. По мощи их глоток казалось, что они были лошадиных размеров и, похоже, бежали во всю прыть.

Он повернулся на каблуках — движение, эквивалентное повороту головы у нормально видящего человека. Бежать назад в кусты? Он ничего бы не выиграл, а до дома оставалось по крайней мере ярдов четыреста, причем в гору. У некоторых здешних деревьев стволы прямо над землей разветвлялись на три-четыре толстых искривленных сука. Теллон добежал до ближайшего такого дерева и влез в узкую расщелину.

Собаки — три серых призрака — появились слева от него, скользя вдоль зарослей кустарника. Они принадлежали к местной бесшерстной разновидности — результат мутации изначальной породы волкодавов. У них были огромные плоские головы, опущенные к земле. Когда они увидели Теллона, их вой стал еще громче.

Он стал было поднимать пистолет, но при виде огромных мчащихся собак Сеймур изогнулся и вырвался из рук Теллона. Не успел он перехватить его, как песик соскочил на траву и, визжа от страха, со всех ног припустил к воротам. Теллон в отчаянии вскрикнул, увидев глазами Сеймура, что один из серых призраков отделился от своры, чтобы перехватить терьера. Но тут ему пришлось подумать и о себе: без глаз Сеймура он превратился в легкую добычу.

Его пальцы забегали по кнопкам электроглаза, изменяя радиус действия, и он переключился на глаза ближайшей собаки. Это было немного похоже на просмотр фильма, снятого с низко летящего самолета — потрясающее ощущение, что летишь, как стрела, внизу быстро скользит земля, заросли высоких трав сперва неясно вырисовываются впереди, как горы, а после сами собой расступаются перед тобой, словно зеленые облака. Впереди, покачиваясь в такт плавным скачкам собаки, виднелась фигурка человека с побелевшим от страха лицом.

Теллон заставил себя поднять пистолет и двигать рукой, пока, с точки зрения несущегося животного, дуло пистолета не стало безукоризненным черным кругом с рисующимся в перспективе таким же барабаном. Вся шутка в том, мрачно подумал он, чтобы постараться попасть самому себе прямо между глаз. Он нажал на спуск и обрадовался, почувствовав неожиданно сильную отдачу. Но, если не считать легкого содрогания, выстрел никак не повлиял на быстро разрастающееся изображение, получаемое от собаки.

Он сделал вторую попытку. На этот раз звуку выстрела ответил глухой лай, в нем прозвучали боль и удивление. Он получил изображение бешено вращающихся неба и земли, потом крупный план корней в зарослях травы, которые тут же потемнели и превратились в ночь. Оправившись от некоторого потрясения — ведь он как бы пережил собственную смерть, — Теллон переключился на следующего пса. Он увидел себя на том же самом дереве, но на этот раз гораздо ближе — И СО СПИНЫ.

Неловко изогнув тело в тесном пространстве между ветвями, Теллон выстрелил наугад и был вознагражден моментальной слепотой. Это означало, что он попал. Удивляясь эффективности маленького пистолетика, он ощупал пальцами ствол и обнаружил, что дуло пистолета было не простой окружностью, а гроздью из шести крошечных отверстий. По-видимому, при выборе оружия Аманда Вайзнер решила не полагаться на случай. Пистолет стрелял шестью ультраскоростными пулями одновременно — одной из центрального ствола, а пятью — из слегка отклоняющихся от срединной оси стволов. На близком расстоянии пистолетик с золотой рукояткой мог сделать из человека бефстроганов; на средней дистанции он был не хуже карманного полицейского автомата.

Не слыша поблизости никаких звуков, Теллон нажал кнопку номер один — кнопку Сеймура — и не увидел ничего, кроме черноты. Его охватила печаль. Он попробовал режим «поиск» и поймал третьего пса. Тот довольно медленно продвигался сквозь гущу кустарника, а в нижней части картинки вокруг неясных очертаний виднелся край морды, испачканный чем-то красным.

Разозленный, но обретший доверие к своему оружию, Теллон слез с дерева. Перестав соблюдать тишину и осторожность, он подхватил оброненный мешок и зашагал вверх по холму в сторону дома. Поскольку электроглаз был настроен на оставшегося в живых пса, за своими передвижениями Теллон следить не мог и поэтому шел с расставленными руками, чтобы не натолкнуться на дерево. Можно было бы отыскать в мешке сонарный «фонарь», но он предполагал, что скоро увидит себя глазами третьего пса, а до этого не успеет далеко забрести. Его догадка оправдалась. Пес прорвался сквозь тесно растущие кусты, и Теллон увидел тусклое изображение собственной фигуры, еле-еле бредущей в сторону дома. И вновь земля поплыла под ним длинными парящими скачками.

Он ждал, пока его спина не заполнила кадр, и тогда обернулся — вспышка выстрела, отдача — и все опять погрузилось в темноту. Это за тебя, Сеймур, подумал он. Спасибо за все. Полыхнувший пистолет сотряс его кисть — потушил огни. Это за тебя, Сеймур, подумал он.

Теперь перед Теллоном стояла задача проникнуть в дом без помощи Сеймура. Айк сказал ему, что Карл Жюст живет в своем полудворце один, поэтому Теллон не беспокоился, что придется иметь дело более чем с одним человеком; но он не мог видеть, да еще необработанная рана, которая превратила его плечи в комок боли… Кроме того, грохот выстрелов и лай собак могли встревожить Жюста. Теллону пришло в голову, что Жюст, если у него свой электроглаз, наверняка держит возле себя какое-нибудь животное, а то и сразу нескольких.

Теллон снова переключил электроглаз на «поиск», но не получил изображения. Тогда он вытащил сонарный «фонарь» и с его помощью заспешил к дому. Только четыре или пять минут пролетело с того момента, когда он перебрался через стальные ворота. Приближаясь к дому, он стал ловить темные, быстротечные образы; единственной узнаваемой деталью был сияющий прямоугольник — окно, увиденное изнутри дома.

Он не мог решить, на самом ли деле так темно внутри, или это результат агонии электроглаза. Подойдя еще ближе, — здесь он ощутил под ногами что-то похожее на мощеный внутренний дворик, — Теллон различил и другие подробности. Его взору предстала шикарно обставленная спальня, казалось, увиденная с какой-то достаточно высокой точки на одной из стен. Пока он пытался сообразить, что за животное может служить источником такой необычной панорамы, относительно внятно стала видна другая часть комнаты.

Бородатый человек могучего сложения сидел в постели, наклонив голову — словно прислушивался к чему-то. Смутно виднелись массивные очки.

Высокий визг сонара подсказал Теллону, что он чуть не натолкнулся на стену. Он отклонился левее и быстро пошел вдоль стены, ища дверь. Человек в спальне встал и достал из ящика что-то, похожее на пистолет. Руки Теллона нащупали оконную нишу, он швырнул в окно своим мешком, но тот отскочил от прочного стекла обратно ему в руки. Отступив назад на несколько шагов, он поднял пистолет и вышиб выстрелом стекло.

Пока он вслепую лез в комнату, картина спальни резко изменилась тем особенным образом, к которому Теллон уже привык. Животное, чьи глаза здесь использовались, оказалось птицей, вероятно, соколом, который только что перелетел на плечо хозяину. Теллон ощутил, как дверь спальни разрослась; понятно было, что Жюст уже ищет незваного гостя. Теряя голову, он пробежал через комнату, пробуя представить себе, каково же ему придется в надвигающейся странной схватке. Оба противника видели одними и теми же, чуткими глазами, так что каждый мог видеть то же, что и другой. Но у Жюста были два преимущества: он почти не терял ориентации, потому что его глаза сидели у него же на плече, и его электроглаз не дышал на ладан.

Не стоило пренебрегать вероятностью того, что столкновения удастся избежать. Возможно, если он скажет Жюсту, кто он такой и зачем сюда пришел, они смогут найти какое-то решение. Он нашел дверь внутри комнаты и повернул ручку. Изображение, полученное им в тот момент, представляло собой вид с лестничной площадки на лежащий внизу просторный холл с дверями по обеим сторонам — это значило, что Жюст вышел из спальни и ждет следующего шага Теллона.

Теллон приоткрыл дверь и увидел, что у косяка одной из дверей в холле появился темный зазор. Как всегда, он ощутил странное смятение чувств из-за присутствия сразу в двух местах.

— Жюст, — прокричал он в щель, — давайте без глупостей! Я Сэм Теллон — тот тип, который изобрел штуку, что у вас на голове. Я хочу с вами поговорить.

Жюст отозвался лишь после долгой паузы:

— Теллон? Что вы тут делаете?

— Я могу объяснить. Мы поговорим?

— Хорошо. Выйдите из комнаты.

Теллон начал было открывать дверь шире, но потом увидел, что глядит на темный зазор вдоль ствола тяжелого, вороненого пистолета.

— Я думал, мы согласились не делать глупостей, Жюст, — закричал он. — На мне такой же электроглаз. Я настроен на вашу птицу и смотрю прямо в прицел той пушки, которую вы сейчас держите в руке.

Теллон только сейчас осознал свое единственное незначительное преимущество — человек, при котором находятся глаза, с неизбежностью должен был передавать тактическую информацию противнику.

— Отлично, Теллон. Я кладу мой пистолет на стол. И отхожу от него в сторону. Вы можете это видеть, я полагаю. Оставьте свой на полу в той комнате и выходите, и мы поговорим.

— Ладно. — Теллон положил пистолет и вышел в холл. Тусклым взглядом своего электроглаза он увидел себя, появляющегося из двери. Ему было не по себе — не из-за подозрения, что Жюст будет играть нечестно, а из-за того, что он знал: ему самому наверняка придется играть нечестно, чтобы получить то, чего он хотел. На полдороге к подножию лестницы он задержался, ломая голову, как же разлучить Жюста с электроглазом, не применяя насилия.

Должно быть, Жюст дал птице какой-то сигнал, но Теллон проглядел его. И только знакомое ощущение пикирующего птичьего полета спасло его в момент нападения от ошеломляющей потери ориентации. Когда его собственное изображение раздулось, как воздушный шар, он, пригнувшись, ринулся к двери и уже достиг ее, когда когтистая фурия опустилась к нему на спину. Сгорбившись, чтобы защитить яремную вену, Теллон протиснулся в дверь, чувствуя, будто какие-то бритвы полосуют одежду и кожу. Он с силой захлопнул дверь, зажав ею птицу. Раздался пронзительный крик, и вновь стемнело.

Он обнаружил, что один коготь вонзился прямо в сухожилие на тыльной стороне его левой ладони. Действуя вслепую, он достал из мешка нож и отрезал коготь от птичьей лапы. Сам коготь по-прежнему торчал в его руке, но с этим пока придется подождать. Он обшарил окрестности электроглазом, картинки не получил, подобрал пистолет и снова открыл дверь.

— Что, Жюст, темновато? — хрипло крикнул он в холл. — Вам надо было держать в доме не одну птицу, а много. Обойдемся без беседы. Я хочу взять у вас назад эти глаза и уйти своей дорогой.

— Только попробуй подойти ко мне, Теллон. — Жюст дважды выстрелил по стенам холла, но ни одна из пуль не пролетела даже близко от Теллона.

— Не тратьте зря патроны. Вы меня не видите, а я к вам подобраться могу. У меня есть одна штука, которую Хелен не забрала, а для нее глаза не нужны.

Пистолет снова грохнул, и вслед за этим зазвенело стекло. Повинуясь электрическим модуляциям сонара, Теллон побежал к лестнице и заковылял вверх по ступеням. Он догнал Жюста на полдороге, и они, сцепившись, тяжело покатились вниз. Теллону, который до тошноты боялся повредить последний работоспособный электроглаз, не потребовалось много времени, чтобы справиться со своим более тяжелым и сильным, но совсем не тренированным противником. Он воспользовался разработанной в Блоке техникой «ответного давления», и, когда они докатились до пола, Жюст превратился в мешок костей.

Теллон, который на этой последней фазе падения бережно поддерживал голову здоровяка, снял с Жюста его электроглаз и надел на него свой. Теперь оставалось только прихватить денег и еды, а затем спешно ретироваться.

Моля, чтобы нашелся какой-нибудь способ убедиться в целости электроглаза, Теллон поставил его на «поиск» и был ошарашен — он получил изображение! Отчетливое, яркое, изумительно недвусмысленное…

Крупный план отполированной до блеска входной двери, она распахивается, а за ней «живая картина» — он сам, склоненный над раскинувшимся на полу телом Карла Жюста. Теллон смог разглядеть выражение потрясения на своем измученном, испачканном кровью лице.

— ТЫ! — вскрикнул женский голос. — Что ты сделал с моим братом?

Глава четырнадцатая

— С вашим братом все в порядке, — сказал Теллон. — Он упал с лестницы. Мы поспорили.

— Поспорили! Когда я подъезжала к дому, то слышала выстрелы. Я немедленно сообщу об этом. — Хелен Жюст говорила холодным, дрожащим от гнева голосом.

Теллон поднял пистолет:

— Извините. Войдите и закройте за собой дверь.

— Вы отдаете себе отчет, что это дело нешуточное?

— А я и не расположен шутить.

Она закрыла дверь, и Теллон отступил назад, пропуская ее к брату. Ему хотелось бы взглянуть на Хелен Жюст, но поскольку единственные работающие глаза в доме принадлежали ей, он не видел ничего, кроме ее рук с аккуратным маникюром, ощупывающих обмякшее лицо Карла Жюста. Как и раньше, ее присутствие оказывало на него странное будоражащее действие. Ее рука выскользнула из-под затылка Жюста — ладонь была в крови.

— Моему брату нужен врач!

— Я уже вам сказал — с ним все в порядке. Он немного поспит. Если хотите, можете забинтовать этот порез. — Теллон говорил уверенно. Он знал, что своим непочтительным обращением с нервной системой Жюста вывел его из строя примерно на час.

— Я хочу его забинтовать, — сказала она, и Теллон заметил, что страх в ее голосе полностью отсутствует. — У меня в машине есть аптечка первой помощи.

— У вас в машине?

— Да. Я же не уеду и не брошу брата одного с вами.

— Раз так, сходите за ней. — Теллон испытал тревожное ощущение, что теряет инициативу. Он проводил ее до двери и подождал, пока она ходила к машине и вынимала из ящика аптечку. Вместо колес у этого роскошного экипажа были антигравитационные полозья — вот почему он не слышал, как она подъехала. Он глядел, как ее руки управляются с марлевыми подушечками и пластырем, и на миг позавидовал Карлу Жюсту. Голова у Теллона болела, лопатки жгло, утомление превысило все мыслимые пределы. Лечь и заснуть, когда ты устал, думал он, — вот наслаждение утонченнее, чем вкушать пищу, когда ты голоден, или пить, когда чувствуешь жажду…

— Зачем вы это сделали, заключенный Теллон? Вы должны были понять, что мой брат слепой, — рассеянно спросила она, не прерывая работы.

— А вы-то зачем это сделали? Мы могли бы изготовить три электроглаза, шесть, дюжину. Вы разрешили Доку и мне иметь по одному, но сами планировали их у нас отобрать, так?

— Я была готова обойти закон ради моего гениального брата, но не ради осужденных врагов государства, — сказала она непоколебимо. — Кроме того, вы еще не объяснили причины этого бессмысленного нападения.

— Мой электроглаз поврежден, поэтому пришлось взять этот, — Теллон почувствовал волну раздражения и повысил голос: — Что до бессмысленного нападения, то оглянитесь, и вы увидите в стенах несколько пулевых отверстий. И ни одно из них не было сделано мной.

— Как бы то ни было, мой брат — безобидный отшельник, а вы — тренированный убийца.

— Слушайте, вы! — закричал Теллон, переставая понимать, о чем она говорит. — У меня тоже есть голова на плечах, и я не… — он умолк, обнаружив, что ее взгляд не направлен уже на брата, а предоставляет ему возможность любоваться его собственной левой рукой.

— Что у вас с рукой? — наконец-то она заговорила, как положено женщине.

Теллон уже забыл о торчащем из его руки когте:

— У вашего безобидного брата был безобидный пернатый друг. Это часть его шасси.

— Он же мне обещал, — прошептала она. — Он мне обещал не…

— Громче, пожалуйста.

После паузы она ответила обычным голосом:

— Это отвратительно. Я сейчас его удалю.

— Буду благодарен. — Теллон, внезапно ослабев, встал в стороне, пока она накрывала брата одеялом. Они вошли в дверь в задней стене холла и оказались в желто-белой кухне, на которой лежал отпечаток неопрятного холостяцкого жилья. Хелен Жюст несла аптечку. Он сел у захламленного стола и позволил ей обработать его руку. Касания ее пальцев казались лишь чуточку более материальными, чем тепло ее дыхания, пробегавшего по содранной коже. Он поборол соблазн разнежиться от давно позабытого ощущения, что о нем заботятся. Нью-Виттенбург был далеко на севере, а эта женщина стала новой помехой на его пути.

— Скажите мне, — произнесла она, —заключенный Уинфилд действительно…

— Мертв, — подсказал Теллон. — Да. Автострелки не промахнулись.

— Мне очень жаль.

— Осужденного врага лютеранского государства? Откуда эти эмоции?

— Не пытайтесь говорить со мной таким образом, заключенный Теллон. Я знаю, к примеру, что вы сделали с господином Черкасским, когда вас арестовывали!

Теллон сердито засопел:

— А вы знаете, что он сделал со мной?

— Глаза? Вы повредили их в результате несчастного случая.

— К черту глаза. Вам известно, что он надел на меня мозгомойку и попытался начисто стереть мою жизнь, как вы только что стерли пятна с этого стола?

— Господин Черкасский — высокопоставленное должностное лицо Эмм-Лютера. В его действиях не могло быть ничего личного, субъективного…

— Забудьте об этом, — отрывисто сказал Теллон. — Последуйте моему примеру. Что бы со мной ни случилось тогда — я об этом забыл.

Когда она обработала его руку и заклеила рану пластырем, он попробовал согнуть пальцы:

— Буду ли я снова играть, доктор?

Ответа не было, и он остро, так, что мурашки побежали по спине, ощутил нереальность происходящего. Хелен Жюст ускользала от него; он был не в состоянии представить себе ее как женщину с конкретной индивидуальностью, вообразить ее место в обществе этой планеты. Физически он мог видеть ее разве что мимолетно, когда она косилась на собственное отражение в кухонном зеркале. Также он заметил, что она все время косится в сторону полки, на которой лежат несколько странных маленьких мешочков, сшитых из мягкой кожи. Их назначение оставалось для него загадкой; потом он вспомнил о птице Жюста и о том, что она была выдрессирована для соколиной охоты.

— Ваш брат — он в самом деле болен, мисс Жюст?

— Вы о чем?

— Как он пользовался электроглазом? Скажем, нравилось ли ему охотиться вместе со своими птицами? Бегать с собаками?

Она отошла к окну и уставилась на дальние деревья, темнеющие на фоне красного зарева рассвета, и только потом ответила:

— Это вас не касается.

— А по-моему, касается, — сказал он. — Сначала я не понимал сути происходящего. Я знал, что скоро придет Черкасский. Некогда было дожидаться телекамер, и я решил смотреть глазами других людей. Вот и все дела. Мне и в голову не приходило, что я дал жизнь новому виду извращения, какого еще не видела империя.

— Вы хотите сказать, что вы…

— Нет, я-то нет. Я удирал, у меня были совсем другие проблемы. Но та женщина из Свитвелла — та самая, которую я якобы изнасиловал, она пользовалась электроглазом, пока я спал. Она занималась любовью с кошками, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Почему вы думаете, что Карл тоже такой?

— Это вы так думаете, хотя я не знаю, почему. Это видно по тому, как вы настойчиво твердите, что он — безобидный отшельник. Конечно, может быть, в его случае секс ни при чем. Я считал, что когда человеку, долгое время пробывшему слепым, возвращается зрение, это далеко не всегда дает то счастье, какое ожидается. Прозревший может быть подавлен, угнетен… Скажем, чувством неполноценности от того, что внезапно вновь оказался на равных с остальным человечеством и теперь, если пасуешь или проигрываешь, уже ничего нельзя списать на увечье. Насколько, должно быть, приятнее чувствовать себя, например, соколом, с острыми глазами, с еще более острыми когтями… И с узеньким таким сознанием, просто не вмещающим слабость, поражение, совесть и все остальное… а знающим только, как охотиться и раздирать когтями…

— ПРЕКРАТИТЕ!

— Простите. — Теллон сам от себя не ожидал такой тирады, но он хотел пробиться к ней и чувствовал, что в каком-то смысле это удалось. — Вы лечите только раны, нанесенные вашим братом? У меня в спине дыра…

Хелен Жюст помогла ему спустить форменную рубашку с плеч и задохнулась, увидев гигантскую кровавую запеканку у него на спине. Теллон тоже чуть не задохнулся, получив изображение. Раньше он никогда по-настоящему не сознавал, какая жуть и мерзость могут описываться в справочниках фразой: «опасное поверхностное ранение». Да, это оно и было «опасное — поверхностное — ранение».

— Вы можете что-нибудь с этим сделать — конечно, если не считать ампутации моих плеч?

— Думаю, смогу. Бинтов и тканесварочного вещества из моей аптечки на эту рану не хватит, но Карл держит такие вещи здесь, в буфете. — Она открыла буфет, нашла санитарные материалы и принялась обрабатывать его плечо влажной тряпкой, осторожно удаляя с поверхности грязь.

— Это огнестрельная рана?

— Да.

Теллон рассказал ей, как это случилось. Он почти убедил себя, что она — сочувственная слушательница, но тут ему в голову внезапно пришла одна мысль.

— Если вы знали, что ваш брат держит здесь аптечку, — проговорил он медленно, — зачем вы ходили к машине за своей?

— Не знаю. Инерция, автоматизм… С такой раной ваше место в постели. Почему бы вам не сдаться? Тогда вы получите надлежащую помощь.

— Пардон. Сейчас я что-нибудь съем, потом я вас свяжу — вашего брата тоже — и уйду своей дорогой.

— Далеко не уйдете.

— А может, и уйду. Разве вам так уж это важно? У меня сложилось впечатление, что после той историйки вы и Павильон разошлись, как в море корабли. И сейчас вы здесь в силу чего-то подобного, а? Угадал? Вас выгнали?

— Заключенный Теллон, — сказала она ровным голосом, — беглые каторжники не допрашивают служащих тюрьмы. Сейчас я приготовлю завтрак. Я и сама хочу есть.

Теллона приятно обрадовала ее реакция. Он снова влез в свою униформу, потом нашел медицинский жгут и связал Карлу Жюсту запястья и лодыжки. От этого здоровяка пахло бренди. Теллон вернулся на кухню и сел на стул, чувствуя, как спину покалывает тканесварочный состав. Пока Хелен Жюст готовила что-то похожее на яичницу с ветчиной, он почти уверился, что это как раз и есть яичница с ветчиной. За время завтрака Карл Жюст дважды начинал стонать и слегка шевелиться. Каждый раз Теллон разрешал Хелен Жюст сходить и посмотреть на брата.

— Я же вам говорил, что он, в порядке, — сказал он. — Он большой, сильный мальчик.

Пока они ели, он не предпринимал дальнейших попыток заговорить с ней, но наслаждался слабой тенью семейного уюта, созданной самим фактом, что вот он завтракает в обществе молодой женщины, в утреннем покое теплой кухни… Хотя на самом деле они были совершенно чужими друг другу.

Теллон маленькими глотками пил четвертую чашку крепкого кофе, когда услышал, что во входную дверь на том конце холла кто-то царапается. Вслед за царапаньем раздался знакомый звонкий лай.

— СЕЙМУР! — вскрикнул он. — Входи, маленький пройдоха. Я уже думал, что тебя нет в живых.

Он подбежал к двери раньше Хелен Жюст и почти растерялся от радости, когда знакомый коричневый комочек прыгнул ему на руки. Насколько он мог заметить с того расстояния, на котором стояла Хелен, пес был невредим. Возможно, Сеймур успел добежать до ворот и протиснуться между прутьев в нескольких дюймах впереди огромной гончей. Если у последней неважно работали тормоза, это могло служить объяснением красного пятна на ее морде. Скорее всего Сеймур, когда Теллон пытался его нащупать, унесся ракетой из поля действия электроглаза.

Крепко прижав восторженную собаку к груди, Теллон отрегулировал радиус действия электроглаза и снова связал Сеймура с кнопкой номер один. Вооруженный тем, что практически стало его собственными глазами, он обернулся к Хелен Жюст. Да, она была таким же совершенством, каким он ее и запомнил. Одета по-прежнему в зеленую форму Павильона, которая подчеркивала ее красоту. Волосы уложены этаким медно-красным шлемом, который сейчас сверкал, как лазерный луч. Глаза, как им и полагалось, сохраняли свой цвет виски, но смотрели они мимо него, на светло-голубой автомобиль.

Теллона кольнуло острое подозрение, что с машиной нечисто. Он вышел наружу и открыл дверцу. Маленький оранжевый огонек терпеливо мигал в нижней части щитка — если быть точным, то на панели радиотелефона. Рычажок «ПЕРЕДАЧА» находился в положении «вкл.», а микрофона на предназначенном ему месте не было.

Тяжело дыша, Теллон выключил радиоловушку и вернулся в дом. Хелен Жюст смотрела на него в упор, бледная и прямая.

— Высший балл за изобретательность, мисс Жюст, — сказал он. — Где микрофон?

Она вынула его из кармана и протянула Теллону. Как он и ожидал, это была модель, снабженная собственным миниатюрным передатчиком, связывающим микрофон с основной частью радиотелефона вместо провода. Значит, он уже довольно долго был в эфире, и, несомненно, на полицейской волне! Теллон вспомнил о пистолете, который сжимал в правой руке. Он задумчиво поднял его.

— Давайте, стреляйте в меня, — произнесла она спокойно.

— Если бы вы допустили, что я буду стрелять, вы не рисковали бы так, — рявкнул Теллон. — Обойдемся-ка без кадров, где героиня бестрепетно смотрит в дуло пушки. Возьмите ваше пальто, если оно здесь. Времени у нас в обрез.

— Мое пальто?

— Да. Я не могу доверить себе руль вашей машины. У Сеймура есть плохая привычка смотреть не туда, куда мне надо, а на приличной скорости это может обернуться бедой. Кроме того, полезно будет иметь вас заложницей.

Она покачала головой:

— Я не покину этого дома.

Теллон перевернул пистолет, многозначительно взвесил его на ладони и сделал один шаг вперед:

— Хотите пари?

Когда они выходили из дверей, Карл Жюст, похоже, полностью пришел в себя. Он несколько раз простонал, с каждым разом все громче, пока не перешел почти на крик; потом, когда его сознание прояснилось, снова затих.

— Я не хочу вот так бросать его, — сказала Хелен Жюст.

— Скоро он будет не один. Согласны? Ну и шагайте.

Теллон обернулся и взглянул на Карла. Тот безуспешно силился разорвать свои путы; его лоб блестел от пота, невидящие глаза отчаянно вращались. Теллон заколебался. Он слишком хорошо знал, что чувствуешь после долгого карабканья вверх по ущельям, когда что-то вдруг сбрасывает тебя вниз, в твой личный черный ад бсзвиденья, беспомощности и безнадежности.

— Одну минутку, — сказал он, вернулся и встал на колени рядом с Карлом Жюстом.

— Послушайте меня, Жюст. Я взял электроглаз назад, потому что мне он нужнее, чем вам. Вы меня слышите?

— Слышу… Но вы не можете…

Теллон повысил голос:

— Я оставляю вам другой, совершенно такой же электроглаз, который, чтобы снова заработать, нуждается только в новом блоке питания. Я также оставляю вам сейчас полное описание блока питания. Если вы не позволите полицейским или этим, из ЭЛСБ, забрать его как вещественное доказательство, скоро вы снова сможете видеть. С вашим кошельком проще простого повернуть в свою сторону соответствующие законы.

Он сделал Хелен Жюст знак, и та побежала за бумагой и ручкой. Теллон схватил их и, стоя на коленях на полу, начал писать. Пока он работал, Хелен вытирала брату лоб и тихо разговаривала с ним печальным голосом: прозвучи он отдельно от нее, Теллон едва ли признал бы, что это ее голос. В этих отношениях сестры и брата было что-то глубокое и странное. Дописав, он сунул бумажку в карман пижамы Жюста.

— Вы потеряли уйму времени, — сказала Хелен Жюст, поднявшись. — Я не ждала такого…

— Такого идиотизма, вот как это называется. Не напоминайте мне. Теперь пойдемте.

Машина двигалась плавно, тихо и быстро. Как уже заметил Теллон это была дорогая импортная модель новейшей конструкции с гравитационным двигателем, который вместо того, чтобы толкать машину, позволял ей падать вперед. Космические корабли использовали подобные силовые установки на начальных стадиях полета, но из-за больших размеров их редко использовали где-то еще, даже на самолетах. Это значило, что автомобиль был действительно очень дорогим. Хелен Жюст управляла им с явным мастерством: она боком выехала из ворот, которые при въезде в поместье оставила открытыми, а потом с рывком, глубоко вдавившим Теллона в кресло, лимузин взлетел над шоссе.

Когда машина, описывая пологую кривую, заскользила над автострадой, Теллон приподнял Сеймура, чтобы взглянуть в заднее окно. Сеймур был немного близорук, и все-таки в южной части неба можно было различить некие объекты, летящие с характерным для вертолетов подрагиванием.

— Включите радио, — сказал Теллон. — Я хочу послушать, какие преступления я совершил на этот раз.

Полчаса они слушали музыку; потом программу прервала сводка новостей.

Теллон присвистнул:

— Быстро работают. Ну, давайте послушаем, насколько я пал с тех пор, как меня в последний раз представляли публике.

Но когда диктор заговорил, Теллон застыдился своего эгоцентризма — его имя упомянуто не было.

Официальные новости состояли в том, что Колдуэлл Дюбуа, от имени Земли, и Гражданский Арбитр, от имени Эмм-Лютера, одновременно отозвали своих дипломатических представителей после краха аккабских переговоров о пропорциональном распределении новых территорий.

Оба мира находились на грани необъявленной войны.

Глава пятнадцатая

Хелен Жюст: двадцать восемь лет, не замужем, красавица, получила в Лютеранском университете диплом с отличием по специальности «общественные науки», член семьи премьера планеты, занимает высокий пост на государственной службе — и неудачница по всем статьям.

Ведя машину на север, она пыталась разобраться в хитросплетении характера и обстоятельств, которое привело ее в теперешнее положение. Конечно, большую роль сыграл старший брат, но сваливать на Карла все значило бы упрощать дело. Он всегда был с ней, его огромная фигура маячила перед ней как нечто путеводное, на что можно было держать курс в жизненном плавании; но с годами этот утес развалился.

Эрозия началась, когда их родители и Питер, младший брат, утонули: скоростной катер, на котором они плыли, попал в аварию близ Истхеда. Катером управлял Карл, тогда студент последнего курса университета. После этого он крепко запил. Это имело бы серьезные последствия в любом из миров. А на Эмм-Лютере, где трезвость была частью самой общественно-политической структуры, это означало почти самоубийство. Он умудрился продержаться на плаву три года, устроившись на работу математиком в бюро конструирования космических зондов; потом он поплатился зрением за употребление контрабандного суррогата бренди.

Она помогла поселить брата в его личном поместье; это обошлось бы в непомерную сумму, если бы не Арбитр, все уладивший ради Карла — отчасти из родственной привязанности, отчасти желая сплавить его в какое-нибудь надежное место подальше от публики. С тех пор Хелен наблюдала, как нервы Карла все зримее приходят в негодность, как он рассыпается на все более мелкие кусочки.

Сначала ей казалось, что она сумеет помочь, но, заглянув в себя, она не нашла там ничего стоящего, что могла бы дать Карлу. Ничего, что можно было предложить кому бы то ни было. Одно только ужасающее ощущение неполноценности и одиночества. Она пыталась уговорить Карла временно эмигрировать с ней на другую планету (тут не исключалась даже Земля), где операции по возвращению зрения с помощью искусственных приспособлений не запрещались законом. Но он боялся. Боялся пойти против воли Арбитра, боялся столкнуться с разъедающими душу пульсационными переходами, боялся вообще оставить уютное, темное, материнское лоно своего нового дома.

Когда заключенный Уинфилд рассказал ей о задуманном Теллоном зрительном приборе, ей показалось, что это решение всех ее проблем. Теперь же, оглянувшись в прошлое, она поняла, как заблуждалась. Напрасно она надеялась сделать Карла счастливым таким способом и вознаградить себя за ущербность в личных делах. Она нарушила все до единой статьи кодекса, чтобы воплотить в жизнь идею зрительного прибора, злоупотребила даже покровительством Арбитра — и все это только затем, чтобы увидеть, как Карл с помощью своих новых глаз выискивает другие разновидности тьмы…

После нелепого побега Уинфилда и Теллона тюремный совет провел предварительное расследование; в результате она была отстранена от дел и подвергнута домашнему аресту вплоть до окончания следствия. Повинуясь порыву, она ускользнула от своих сторожей и поехала на север, чтобы повидать Карла — возможно, в последний раз, и вот — до чего странная неизбежность — там же оказался и Теллон.

Она покосилась на Теллона, сидящего рядом с ней на переднем сиденье со спящей собакой на коленях. С того первого дня, когда она увидела его, так неуверенно идущего с коробочкой сонарного «фонаря» на лбу, он переменился. Его лицо сильно осунулось, было исхлестано новыми тревогами и усталостью, но, странное дело, обрело и новый, сосредоточенный покой. Она заметила, что этот покой был и в его руках, бережно касавшихся курчавой спины пса.

— Скажите, — произнесла она, — вы действительно верите, что сможете вернуться на Землю?

— Я теперь не загадываю наперед.

— Но вы страшно хотите вернуться. Какая она, Земля?

Теллон слабо улыбнулся:

— Там малыши катаются на красных трехколесных велосипедах…

Хелен уставилась на дорогу. Начинался дождь, и белые полоски дорожной разметки исчезали под машиной, как трассирующие пули, вылетающие из щели темнеющего впереди горизонта.

Немного позже она заметила, что Теллона начинает бить дрожь. А еще спустя несколько минут на его лице выступила испарина.

— Я же вам сказала, чтобы вы сдались, — произнесла она как бы между прочим.

— Вы нуждаетесь в уходе.

— Сколько времени займет путь до Нью-Виттенбурга, если мы не будем останавливаться?

— Если при этом вы не потребуете от меня превышения скорости — часов десять-одиннадцать.

— Это если ехать прямо на север? Вдоль полосы?

— Да.

Теллон покачал головой:

— Черкасский наверняка поджидает меня где-то на полосе, и у него непременно есть описание этой машины. Лучше сверните на восток и поднимитесь в горы.

— Но это отнимет гораздо больше времени, а у вас нет сил даже на короткую дорогу до Нью-Виттенбурга! — Хелен рассеянно удивилась, с чего это вдруг ее потянуло спорить, отстаивая интересы этого бледного землянина. «Может быть, так оно и начинается?» — подумала она изумленно.

— Тогда тем более неважно, какой дорогой ехать, — сказал Теллон нетерпеливо. — Поворачивайте на восток.

Хелен свернула на первую попавшуюся боковую дорогу. Машина без всяких усилий проглотила несколько миль аккуратно распланированных и густо заселенных жилых кварталов, ничем не выделяющихся среди прочих на континенте. Пригороды без города. Снова Хелен задумалась над тем, какова была бы ее жизнь, родись она на другой планете, в обычной семье. Если бы не ее изолированность, характерная для тех, кто принадлежит к высшим кругам общества, она, возможно, вышла бы замуж, родила бы ребенка… кому-то… — эта мысль понеслась по своей орбите с неудержимостью астрономического тела, — кому-то… вроде Теллона. Она испугалась этой мысли. В другой жизни она могла бы путешествовать; он тоже путешествовал — больше, чем любой из ее знакомых.

Она снова покосилась на Теллона:

— Очень страшно лететь на звездолете?

Он слегка вздрогнул, и она поняла, что его клонит в сон.

— Не особенно. За час до первого прыжка тебе делают уколы хладнокрова, а перед тем, как корабль входит в ворота, дают порцию кое-чего покрепче. И опомниться не успеешь, как уже приехал.

— Но вам когда-нибудь приходилось делать это без транквилизаторов и обезболивающих?

— Я никогда не делал этого с транквилизаторами, — сказал Теллон неожиданно жестко. — Знаете, каким великим изъяном обладает перемещение в нуль-пространстве — в той форме, которую мы практикуем? Это единственная разновидность путешествия из всех когда-либо изобретенных, которая ни на дюйм не расширяет ваших духовных горизонтов. Люди гоняют свои тела по всей Галактике, но внутренне они по-прежнему не высовываются за орбиту Марса. Если бы их заставили попотеть в путешествии без уколов, ощутить, как делаешься все тоньше и тоньше, и шкурой своей познать, что на деле означает термин «пульсационный переход», — тогда, возможно, кое-что изменилось бы.

— Что же, например?

— Например, то, что вы — лютеранка, а я — землянин.

— Как странно, — произнесла она весело, — шпион-идеалист. Но себе она сделала немое признание: «Да, именно так это и начинается». Ей понадобилось двадцать восемь лет, чтобы открыть, что она не сможет стать полноценным человеком, опираясь только на себя. Печально было то, что это произошло с таким, как Теллон, и потому немедленно должно быть пресечено. Она увидела, что его глаза за массивной оправой электроглаза снова закрылись, а Сеймур соскользнул в довольную дремоту — это значило, что Теллон во тьме и засыпает.

Она начала разрабатывать план. Теллон ослаблен напряжением, чрезмерным утомлением и последствиями ранения, но что-то в его длинном задумчивом лице говорило, что все равно в одиночку ей с ним не справиться. Если она и дальше сможет усыплять его подозрения и не давать ему заснуть до ночи, тогда, возможно, что-то удастся, когда он окончательно уснет. Она стала искать тему для разговора, которая могла бы его заинтересовать, но ничего не придумала. Машина въезжала в зеленые предгорья континентального хребта, когда Теллон заговорил сам, силясь отогнать забытье.

— В лютеранской системе оплаты труда меня кое-что озадачивает, — сказал он. — Каждому платят в часах и минутах. Даже с учетом коэффициентов максимум, который может заработать, например, первоклассный хирург, — это три часа в час, верно?

— Правильно, — Хелен повторяла знакомые слова. — В своей мудрости первый Гражданский Арбитр убрал соблазны неограниченного материального обогащения с пути нашего духовного прогресса.

— Оставим катехизис. Просто я хочу знать, как может кто-нибудь вроде вашего брата или вообще вашей родни иметь доходы, абсолютно недоступные всем прочим? К примеру, как вписывается в вашу систему наличие у Карла такого поместья?

— Оно вписывается, как вы изволите выражаться, потому что Арбитр не принимает никакой платы за свои труды на благо Эмм-Лютера. Его нужды покрываются добровольными пожертвованиями его паствы. А все излишки, превосходящие его нужды, распределяются по его усмотрению. Обычно они идут на помощь страдающим или нуждающимся.

— Главный босс делится подношениями со своими друзьями и родственниками, — сказал Теллон. — Жаль, что здесь нет Дока Уинфилда.

— Не понимаю.

— А кто вообще хоть что-то понимает? Какой отраслью математики занимался ваш брат?

У Хелен уже готов был саркастический уклончивый ответ, каким можно отбрить, скажем, наглеца-политика, сующего нос в сферы математики, но она вспомнила, что Теллон создал зрительные приборы. И один из пунктов его досье, как ей теперь припоминалось, гласил, что в начале своего жизненного пути он был физиком-исследователем, но неизвестно почему превратился в супербродягу и, наконец, в шпиона.

— Я была не в состоянии понять, чем занимался Карл, — сказала она. — Это имело какое-то отношение к теории, что нуль-пространственная вселенная намного меньше нашей; возможно, ее диаметр — всего несколько сотен ярдов. Однажды он сказал мне, что сферы диаметром в две световые секунды, которые мы называем воротами, соответствуют одиночным атомам нуль-пространственного континуума.

— Я слышал об этой идее, — ответил Теллон. — Добился он чего-нибудь?

— Вы сами знаете, что вся информация по конструированию космических зондов относится к первой категории секретности.

— Знаю. Но вы сказали, что все равно ничего не понимаете. Какую же тайну вы можете выдать?

— Ну… насколько мне известно, Карл входил в группу, которая вычислила ускорение и координаты прыжка для зонда, нашедшего Эйч-Мюленбург. Если лететь нужным путем, по дороге встретится меньше ворот. А это, по словам Карла, означает, что строительство кораблей обойдется дешевле, хотя я не понимаю, за счет чего.

— Корабли для рейсов на Эйч-Мюленбург будут стоить дешевле, потому что не придется предъявлять такие высокие требования к системе контроля координат. Чем меньше прыжков, тем меньше вероятность, что по дороге что-нибудь приключится. Но тот успех был единственным, верно? Они ведь не смогли отловить больше ни одной планеты с помощью своей математики.

— По-моему, нет, — сказала Хелен, сосредоточенно глядя на дорогу, серпантином поднимавшуюся в гору, — но Карл не верил, что тот первый успех был только случайностью.

— Догадываюсь, что он чувствовал. Тяжело, наверно, отказываться от такой замечательной теории просто потому, что она не вяжется с фактами. А сейчас он продолжает над ней работать?

— Сейчас он слеп.

— Ну и что из того? — резко сказал Теллон. — Человек не должен капитулировать только потому, что лишился зрения. Конечно, чтобы научить меня этой истине, потребовался Лорин Черкасский, так что, возможно, я в лучшем положении, чем ваш брат.

— Господин Черкасский, — нервно проговорила Хелен, — высокопоставленный служащий лютеранского правительства и…

— Знаю. Будь на Эмм-Лютере мухи, он не обидел бы ни одной из них. У правительства Земли свои недостатки, но когда нужно сделать грязную работу, оно эту грязную работу делает. Оно не поручает ее кому-то еще, делая вид, что ничего не происходит. Я вам кое-что расскажу. Знаете, что на самом деле представляет собой господин Черкасский?

Хелен не прерывала Теллона, пока он рассказывал о своем аресте, о мозгомойке, о том, как он напал на Черкасского и лишился глаз. В заключение он сказал, что знает наверняка — Черкасский расправится с ним при первом удобном случае.

Хелен Жюст не мешала Теллону говорить, потому что это не давало ему заснуть, а значит, потом он будет спать крепче. Но в какой-то момент она поняла, что все это — правда. Впрочем, какая разница? Он по-прежнему оставался врагом ее мира. А его арест, как это ни прискорбно, — пропуском обратно, в ту прежнюю жизнь, где она занимала высокое положение.

Она сбавила скорость. Теллон все говорил и говорил, и она обнаружила, что ей легко поддерживать беседу. К тому времени, когда с неба серой пылью спустились сумерки, у них пошел настоящий разговор. Не обычный, пустой — а настоящий. С Хелен никогда такого прежде не было. Она рискнула назвать его Сэмом, постаравшись сделать это по возможности естественно, а он принял перемену в их отношениях без комментариев. Теллон, казалось, стал меньше ростом; от болезни он будто съежился и, похоже, окончательно выбился из сил. Заметив, в каком он состоянии, Хелен сделала следующий ход:

— Сэм, там, впереди, есть мотель. Вам нужно выспаться.

— А пока я буду спать, чем займетесь вы?

— Давайте заключим перемирие. Я тоже долго не спала.

— Перемирие? С чего бы вдруг?

— Я же вам говорю — я устала. Кроме того, вы пошли на риск, чтобы помочь Карлу; а после того, что вы мне рассказали о господине Черкасском, я не хочу вас ему выдавать. — Все это было правдой, и она вдруг поняла: как легко лгать, когда говоришь правду.

Теллон задумчиво кивнул. Глаза его были закрыты, на лбу блестел пот.

Мотель находился в предместье небольшого городка, выросшего на уступе горной цепи. В центре, вдоль главной улицы, сияли в вечерних сумерках витрины магазинов. Разноцветные неоновые трубки, словно яркие нити, выделялись на фоне вздымающегося черного массива горных пиков. Даже в этот ранний час городок был тих. Он как бы свернулся калачиком на дне невидимого потока холодных ветров, стремящихся с нагорий к океану.

Хелен остановила машину у конторы мотеля и сняла домик на двоих. Управляющий, мужчина средних лет с тяжелым взглядом и в расстегнутой рубахе — таким, наверно, и представляют себе типичного управляющего мотелем, — машинально взял у нее деньги. Когда Хелен стала объяснять ему, что ее муж простудился, плохо себя чувствует и должен немедленно лечь в постель, он, похоже, ее просто не слушал. Хелен взяла ключи, они проехали вдоль ряда оплетенных виноградными лозами домиков и остановились у коттеджа номер девять.

Когда она открыла перед Теллоном дверцу машины, он сжимал в правой руке пистолет, но так дрожал, что Хелен едва не поддалась искушению самолично разоружить его. Риск был невелик, однако даже в этом не было никакой необходимости. Она помогла ему выйти из машины и почти втащила его в коттедж. Он все время бормотал что-то невнятное — то извинялся, то благодарил, — ни к кому конкретно не обращаясь. Она поняла, что Теллон почти бредит. Комнаты были холодные и пахли снегом. Она опустила его на постель, он благодарно свернулся калачиком, как ребенок, а она накрыла его одеялами.

— Сэм, — прошептала она, — в двух кварталах отсюда есть аптека. Я пойду раздобуду что-нибудь для вас. Я недолго.

— Да, хорошо… Раздобудьте что-нибудь…

Хелен выпрямилась, держа в руке пистолет. Она победила, и победа досталась ей легко. Когда она выходила из спальни, он позвал ее.

— Хелен, — произнес он слабым голосом, впервые назвав ее по имени, — скажи полицейским… Когда они придут меня брать, пусть захватят еще пару одеял.

Она быстро закрыла за собой дверь, пробежала через маленькую гостиную и выскочила на пронзительный ночной ветер. Да, он знает, куда она идет. Ну и что? Ей-то какое дело? Но она все никак не могла отделаться от этого бесконечного внутреннего диалога: я знаю; я знаю, что ты знаешь; я знаю, что ты знаешь, что я знаю…

Все дело в том, решила она, что ей стыдно выдавать его после того, что она узнала о Черкасском. И о самом Теллоне. Он настолько болен, что едва ли сумеет ей помешать. Но ей было важно обмануть Теллона точно таким же способом, как если бы он был здоров. Он распознал обман? Что ж, придется хлебнуть чуть больше стыда. Она это стерпит.

Хелен открыла дверцу автомобиля и забралась внутрь. Сеймур, лежавший на сиденье, приподнялся и ткнулся носом в ее руку. Оттолкнув собаку, она потянулась к щитку радиотелефона, потом отдернула руку. Ее сердце заколотилось так, что на висках зашевелились волосы. Она вылезла из машины, вернулась в домик и закрыла дверь на замок.

Пока она, склонившись над постелью, снимала с него электроглаз, Теллон беспокойно шевелился и стонал во сне.

Вот так, думала она, расстегивая свою форменную блузку, вот так оно и начинается.

Глава шестнадцатая

Весеннее утро, принаряженное в пастельную дымку, пришло в Нью-Виттенбург, принеся на окаймленные деревьями улицы ощущение жизни, украсив бетонную пустыню космопорта полосами яркого, чистого солнечного света.

— Дальше не поедем, — сказал Теллон, когда машина выехала на холм и он увидел перед собой раскинувшийся город. — Отсюда я могу дойти пешком.

— Мы действительно должны расстаться? — Хелен направила машину к обочине дороги и позволила ей опуститься на землю. — Я уверена, что могла бы тебе помочь.

— Так нужно, Хелен. Мы уже все обсудили. — Теллон говорил твердо, чтобы скрыть свою печаль от разлуки с ней. Пять дней, которые они вместе провели в мотеле, прошли как пять секунд. Однако по тому влиянию, что они оказали на его жизнь, они стоили десятилетий В любви к ней он обрел и молодость, и — на новом уровне — зрелость. Но теперь капсула-горошина, похороненная в его мозгу, стала даже важнее, чем та новая планета, которую она олицетворяла. На карту были поставлены два мира — если дело дойдет до войны, ни Земля, ни Эмм-Лютер в их нынешнем виде не выживут.

Ему понадобилось некоторое время, чтобы убедить Хелен, что в Нью-Виттенбург им следует пробираться порознь. Хотя Теллон объяснял ей, что одно дело — сбежать из Павильона, не подчинившись приказу, а другое — быть схваченной вместе с ним, слова не произвели на нее никакого впечатления. Наконец он сказал, что не сможет связаться со своими агентами, находясь в обществе сотрудницы тюремной охраны.

— Ты позвонишь мне в отель, Сэм? Правда позвонишь?

— Конечно, — Теллон торопливо поцеловал ее и вылез из машины. Когда он закрывал дверь, она схватила его за рукав:

— Ты позвонишь, Сэм? Ведь ты не улетишь без меня?

— Конечно, я не улечу без тебя, — солгал Теллон.

Зажав подмышкой Сеймура, он зашагал к городу. Мимо, как призрак, пронеслась светло-голубая машина. Теллон хотел было бросить последний взгляд на Хелен, но Сеймур повернул голову в другую сторону. Он решил, что им нужно расстаться, потому что если ему предстоит снова встретиться с Черкасским, то встретятся они здесь, в Нью-Виттенбурге. Беда была в том, что, как бы все ни обернулось, разлука будет вечной. Если ему суждено ускользнуть с планеты незамеченным, возврата не будет; а учитывая, во что обойдется Эмм-Лютеру его побег, нет никакой надежды, что Хелен позволят последовать за ним.

Теллон шагал быстро. Он был по-прежнему спокоен, но зорко высматривал полицейские машины и пеших людей в форме. Конкретного плана — как выходить на связь с агентом — у него не было. Но Нью-Виттенбург был единственным городом Эмм-Лютера, где Блоку удалось создать сильную организацию. По старой инструкции он должен был просто болтаться в районе космопорта, пока на него не выйдет связной. Именно это он и собирался сделать сейчас, три месяца спустя. Учитывая, как было разрекламировано его бегство из Павильона, организация непременно должна была подготовиться к его прибытию.

Контакт был установлен раньше, чем он ожидал. Теллон шел по тихой улице, направляясь к отелю, где все началось, — и тут неожиданно лишился зрения. Он остановился и, подавив волну страха, обнаружил, что, слегка скосив глаза влево, вновь обретает способность видеть. Очевидно, луч сигнала от электроглаза отклонился от точки пересечения со зрительным нервом. Это наводило на мысль, что он вошел в какое-то мощное силовое поле. Но только он решил, что источник поля находится внутри тяжелого грузовика, стоявшего неподалеку у бровки тротуара, как что-то оглушительно щелкнуло.

Теллон зашатался и стал искать руками опору. Он находился в длинном узком ящике, заставленном силовыми установками и освещенном единственной лампой дневного света. Чьи-то руки помогли ему удержаться на ногах.

— Ловко, — сказал Теллон. — Насколько я понял, вы затащили меня в кузов грузовика.

— Правильно, — произнес чей-то голос. — Добро пожаловать в Нью-Виттенбург, Сэм.

Теллон обернулся и увидел высокого, моложавого, узкоплечего человека со взъерошенными волосами и слегка вздернутым носом. Они оба пошатнулись — грузовик тронулся с места.

— Я Вик Фордайс, — сказал высокий. — Я уж думал, ты никогда сюда не доберешься.

— Я тоже так думал. Почему же кто-нибудь не отправился на юг, чтобы высматривать меня по дороге?

— Почему же, отправились. И большинство из них угодили в Павильон раньше, чем твоя койка успела остыть. Ребята из ЭЛСБ, похоже, обложили всех землян на планете, как волков. Одно подозрительное движение — и поминай как звали.

— Я предполагал, что так случится, — сказал Теллон. — Черкасский — человек дотошный, этого у него не отнимешь. Но зачем понадобилось хватать меня прямо на улице? Разве не легче было открыть дверцу и свистнуть?

Фордайс ухмыльнулся:

— Я тоже так сказал; но это устройство соорудили специально, если понадобится стащить тебя прямо из фургона ЭЛСБ, и мне кажется, они не захотели, чтобы наше гравитационное чудо осталось без дела. Кстати о чудесах техники. Твои очки — это и есть тот самый радар?.. Ну, в общем, тот прибор, о котором мы слышали? Каким же образом тебе удалось смастерить такую штуку?

Теллон подумал о Хелен Жюст. Эта мысль причинила ему боль.

— Это долгая история, Вик. Что мне теперь делать?

— Ну, у меня здесь, в грузовике, целая куча препаратов. Я должен дать их тебе, пока ребята гоняют машину туда-сюда по городу; потом мы отвезем тебя в космопорт. Ты должен быть на борту корабля через час.

— Через час! Но расписание…

— Расписание! — возбужденно оборвал его Фордайс. — Сэм, ты теперь важная шишка; полеты по расписанию для тебя — пройденный этап. Блок специально послал за тобой корабль. Он зарегистрирован на Паране как торговый, а ты поднимешься на борт в качестве сменщика одного из членов экипажа.

— А это не будет выглядеть несколько подозрительно? Что, если какой-нибудь чиновник космопорта заинтересуется кораблем с Параны, который шел на Эмм-Лютер только для того, чтобы забрать нового члена экипажа?

— Для этого понадобится время, а стоит тебе оказаться на борту «Лайл-стар», и считай, что ты уже дома. Это очень быстроходная машина, хотя с виду — обычный торговый корабль.

Фордайс расхаживал по тихо качавшемуся кузову грузовика и отключал гравитационное оборудование. Теллон сел на ящик и погладил Сеймура, который, лежа у него на коленях, довольно ворчал. После того, что я пережил, думал Теллон, невозможно поверить, что я почти на свободе. Через час — какие-то сто минут — я буду на борту корабля, готового вылететь из Нью-Виттенбурга. И все останется позади: Лорин Черкасский, Павильон, болото, Аманда Вайзнер — весь этот мир. И Хелен. Мысль о разлуке с ней была сейчас особенно тяжела.

Фордайс расставил на полу низкую, похожую на носилки раскладушку и открыл черную пластмассовую коробку. Указал Теллону рукой на раскладушку:

— Вот, это она и есть. Ложись на эту штуку, и мы займемся делом. Мне говорили, что может быть немножко больно, но через несколько часов все проходит.

Теллон лег, и Фордайс наклонился над ним.

— Тебе в некотором смысле повезло, — сказал Фордайс, поднеся шприц к свету. — Изменение цвета глаз и рисунка сетчатки — это обычно самый болезненный этап, но тебе тут не о чем беспокоиться, верно?

— Ты мне напоминаешь нашего врача из Павильона, — сказал Теллон с кислой миной. — Тому, похоже, тоже нравилась его работа.

Курс обработки оказался не таким страшным, как ожидал Теллон. Некоторые операции — осветление волос и пигментация кожи — были сравнительно безболезненными; другие причиняли небольшую боль или неприятные ощущения. Фордайс делал инъекции быстро и умело. Несколько игл он ввел прямо под кожу кончиков пальцев Теллона, чтобы изменить папиллярные узоры. Несколько раз он глубоко погружал иглу в мышцы, отчего одни мускулы сокращались, а другие расслаблялись, неуловимо изменяя его осанку, антропометрические параметры и даже походку. То же самое (хотя и в меньших масштабах) было проделано с его лицом.

Пока препараты начинали действовать, Фордайс помог Теллону переодеться. Костюм был серый, небрежный, какого-то неопределенного вида — так, очевидно, должен был одеваться труженик космоса в перерыве между дежурствами. Теллон наслаждался забытым ощущением соприкосновения кожи с чистой одеждой, а особенно — ботинками и носками, хотя ботинки были особого образца: — в них он оказался выше ростом.

— Готово, Сэм, — наконец с видимым удовлетворением произнес Фордайс. — Теперь тебя родная мать не узнает, или как это там говорится. Вот твои документы и новое удостоверение личности. Чтобы пройти контроль в порту, этого более чем достаточно.

— А деньги?

— Они тебе не понадобятся. Мы подбросим тебя прямо к космопорту. Конечно, с собакой тебе придется расстаться.

— Сеймур останется со мной.

— Но если…

— Упоминал ли кто-нибудь хоть раз, что со мной собака? В официальных источниках, в каких-нибудь газетах, в выпусках новостей?

— Нет, но…

— Тогда Сеймур остается. — Теллон объяснил, что его электроглаз работает, ловя зрительные нервные сигналы глаз собаки. И кроме того, он привязался к Сеймуру и в любом случае возьмет его с собой. Фордайс пожал плечами и напустил на себя вид, что ему все равно. Грузовик замедлил ход, и Теллон подхватил собаку.

— Вот мы и на месте, Сэм, — сказал Фордайс. — Здание космопорта. Когда пройдешь через главные ворота, встань на движущуюся дорожку, что ведет в северный сектор. Ты найдешь «Лайл-стар» у причала номер 128. Капитан Твиди будет тебя ждать.

Внезапно Теллону расхотелось улетать. Космос такой огромный, холодный и бесконечный, а он совершенно к этому не готов.

— Послушай, Вик, — замешкался он, — это все так неожиданно. Я рассчитывал поговорить кое с кем здесь, в Нью-Виттенбурге. Разве руководитель здешней ячейки не хочет со мной встретиться?

— Мы все делаем так, как нам приказали в Блоке. Прощай, Сэм.

Грузовик тронулся, как только Теллон шагнул на землю. Подняв Сеймура, он прижал его к груди и принялся обозревать панораму растянувшихся на полмили пассажирских и грузовых ворот, от которых разбегались веером ветки дорог и движущихся дорожек, уходящих к ослепительно белому бетонному горизонту. Между конторами, складами и огромными ремонтными ангарами сновали автокары и машины всевозможных форм и размеров. На утреннем солнце искрились китовые спины стоящих на пусковых столах космических кораблей, а высоко в небесной синеве виднелись пестрые ракушки — корабли, заходящие на посадку.

Теллон глубоко вздохнул и зашагал вперед. Он обнаружил, что препараты изменили не только его внешность; он теперь и чувствовал себя по-другому. Он шел твердым шагом, но в необычном ритме. Пассажиры, выходя из такси и автобусов, становились на движущиеся дорожки. Заметив это, Теллон влился в равномерно текущий людской поток и вскоре отыскал вход, предназначенный для портовых служащих и экипажей кораблей. Скучающий клерк едва взглянул на его документы и тут же протянул их обратно. Тем временем Теллон заметил двух других мужчин, которые сидели, развалясь, за спиной клерка. Казалось, их тоже совершенно не интересовало, кто проходит в космопорт, но Теллон не сомневался — датчики, подключенные к компьютеру, просканировали и измерили его с головы до ног. И если бы его внешность совпала с описаниями, прибор завопил бы об этом во всю свою пластмассовую глотку.

Еще не вполне веря, что ему так легко удалось миновать контроль, Теллон ступил на движущуюся дорожку, ведущую на север, и стал высматривать «Лайл-стар», пока скоростной транспортер нес его между рядами кораблей. Он давно не подходил к космическим кораблям так близко и теперь глазами Сеймура увидел их неожиданно отчетливо — будто впервые. В лучах утреннего солнца они выглядели какими-то нереальными. Огромные металлическиеэллипсоиды беспомощно лежали на пусковых столах, у многих крышки люков были подняты и держались на кронштейнах, как надкрылья насекомых. Погрузочные и ремонтные машины теснились у открытых люков.

В системе Эмм-Лютера не было других планет, поэтому все корабли в порту были межзвездными. Каждый такой корабль имел три совершенно различных типа двигателей.

Антигравы использовались при взлете. С их помощью огромные корабли «падали» вверх, в небо; но они были эффективны лишь в сильном гравитационном поле, которое «выворачивали наизнанку». Если от планеты до ворот далеко (а так чаще и бывает), корабль идет «по старинке» — на ионных реактивных двигателях. Потом включаются нуль-пространственные двигатели, которые — каким-то не очень понятным образом — всасывают огромный корабль в иную вселенную, где масса и энергия ведут свою игру по совершенно другим правилам.

Теллон обратил внимание, что среди разнообразнейших мундиров, то и дело мелькавших вокруг, больше всего было серых вельветок элсбэшников. Нет сомнения, что сеть раскинута специально ради него, и тем не менее он ленивым шагом прошел прямо сквозь ячейки этой сети. Хотя ресурсы Черкасского по сравнению с ресурсами Блока ограничены, это, в конце концов, его родная территория. Почти что…

Впереди замаячил указатель «№ 128». Теллон перебрался на соседнюю полосу, более медленную, с нее на третью и, наконец, сошел на бетонную площадку и зашагал вдоль шеренги кораблей, высматривая герб с кентавром, украшающий паранианские суда. В нескольких шагах впереди появился узкоплечий великан в черной форме с золотыми знаками различия. Все это время он стоял в тени подъемного крана, а теперь шагнул вперед. — Вы Теллон?

— Верно. — Теллон был ошеломлен ростом незнакомца. Пока он носил свои глаза в буквальном смысле слова подмышкой, все люди казались ему высокими. Но этот — что-то из ряда вон выходящее, настоящая пирамида из мышц и костей.

— Я Твиди, капитан «Лайл-стар». Рад, что все кончилось благополучно.

— Я тоже этому рад. Где корабль? — Теллон старался (что требовало немалых усилий), но никак не мог отогнать мысль о восьмидесяти тысячах ворот, отделяющих Эмм-Лютер от Земли. Скоро они разделят его и Хелен. Она будет ждать его в гостинице в Нью-Виттенбурге, а он улетит за восемьдесят тысяч ворот, улетит по небу великаньими прыжками. И никакого шанса вернуться. Рыжие волосы и глаза цвета виски… В темноте цвета уходят… «Хотел бы я, Хелен, быть рядом с тобой…» Красок нет… Есть тепло. И еще общность душ… «Ты плачешь и плачешь весь день напролет, ты плачешь и плачешь по мне…»

Твиди указал на дальний конец шеренги кораблей и быстро зашагал в ту сторону. Теллон прошел вслед за ним несколько ярдов, но тут понял, что не может двигаться дальше.

— Капитан, — сказал он спокойно. — Идите на корабль и подождите меня.

— Что? — Твиди обернулся моментально, как огромный кот. Из-под козырька фуражки сверкнули глаза.

— Я должен на час вернуться в город; я кое-что забыл. — Теллон старался говорить сухо и холодно, а в голове у него гудело: «Что я делаю? Что я делаю? Что…»

Твиди сухо улыбнулся, выставив на обозрение свои необычно крупные зубы.

— Теллон, — сказал он подчеркнуто терпеливо, — я не знаю, что у вас на уме, и не хочу знать. Я знаю только одно — вы подниметесь на борт моего корабля, и немедленно.

— Я поднимусь на борт вашего корабля, — сказал Теллон, отступив на шаг назад, — через час. С каких это пор шоферы стали отдавать приказы?

— Новая разновидность предателей появилась! Это будет стоить вам жизни, Теллон.

— Что же вы собираетесь предпринять, капитан?

Твиди переступил с ноги на ногу и слегка наклонил свой корпус вперед, как борец, готовый обрушиться сверху на уступающего ростом противника.

— Сформулируем это так, — невозмутимо сказал он. — Блок заинтересован в том, чтобы ваша голова попала на Землю. Будет ли она при этом сидеть у вас на плечах — дело десятое.

— Вы здорово попотеете, гоняясь за мной, — сказал Теллон, отступая, — если только не позовете полицейского. Сейчас их здесь полно.

Твиди согнул свои массивные пальцы так, что хрустнули суставы, потом беспомощно огляделся по сторонам. Парочка элэсбэшников стояла на движущейся дорожке всего в нескольких шагах от них, а его корабль находился в добрых четырех сотнях ярдов на другом конце многолюдной площадки.

— Извините меня, капитан, — Теллон уверенно направился к движущейся ленте. — Вам придется немного потерпеть. А пока приготовьте мне самую удобную Джи-камеру.

— Я вас предупреждаю, Теллон, — голос Твиди был полон досады и гнева. — Если вы встанете на транспортер, обратно на Землю полетите в шляпной картонке.

Теллон с наигранным спокойствием пожал плечами и двинулся дальше. Десять минут спустя он опять стоял на шоссе перед входом в космопорт. Выйти оказалось еще проще, чем войти. Он засунул документы во внутренний карман и поудобнее прижал покорного Сеймура к груди, раздумывая, как лучше всего добраться до отеля, где ждала Хелен. Справа у одного из входов началась какая-то суматоха, и он машинально повернул в другую сторону.

Чтобы добраться до Хелен, нужно время. И действовать придется очень осторожно — куда осторожнее, чем раньше. Твиди не шутил. Сэм Теллон не подчинился воле Блока (а это никому не удавалось дважды), и теперь его разыскивают две группы агентов. Теллон хорошо знал, что такое Блок. И потому сердце у него ныло: он понимал, что шансов остаться в живых у него будет больше, если элэсбэшники догонят его первыми.

Теллон пригнулся, закуривая, и зашагал в город.

Глава семнадцатая

Теллон с удивлением обнаружил, что обладает одним преимуществом над своими противниками. Это открытие он сделал, глянув мельком на свое отражение в витрине. В первый момент Теллон даже не понял, кто перед ним. Он увидел довольно высокого светловолосого незнакомца, который шел ссутулившись, будто профессор. Приплюснутое, угловатое лицо казалось шире, чем раньше. Теллон узнал себя только по собаке, которую нес под мышкой.

«А ведь по ней, — решил он, — меня могут узнать и агенты Земли». Несколько минут он размышлял над этой проблемой, потом его осенило. Рискнуть стоило.

— Ну-ка, Сеймур, спускайся, — прошептал Теллон. — Не слишком ли долго ты был моим пассажиром?

Он посадил пса на землю и велел ему идти следом. Сеймур взвизгнул и принялся носиться вокруг него, описывая немыслимые виражи. Восстановив равновесие в своем неожиданно закружившемся мире, Теллон снова приказал Сеймуру: «За мной!» И с облегчением обнаружил, что нес (видимо, удовлетворенный тем, что ему дали выразить свои чувства) послушно пошел за ним.

Теллон двинулся дальше. Но теперь Сеймур, глядевший на хозяина влюбленными глазами, мог видеть лишь его вышагивающие по мостовой ботинки. Идти, руководствуясь такой картиной, было слишком трудно, и Теллон, пощелкав регуляторами электроглаза, «подстроился» к какому-то человеку, шедшему следом. Хелен остановилась в отеле «Конэн» на Южной 53-й улице. Там она обычно останавливалась и раньше, когда приезжала в город. Отель находился милях в четырех от космопорта.

То и дело проклиная свой пустой кошелек (денег на такси у него не было), Теллон тащился по жаре. А жарко было не по сезону, и ботинки на толстой подошве терли ноги. Несколько раз он замечал шныряющие по улицам патрульные машины, но, очевидно, они совершали обычный объезд. Теллон еще раз поймал себя на мысли, что все идет слишком гладко. Ему как-то уж чересчур везет. В жизни так не бывает.

«Конэн» оказался первоклассным — по стандартам Эмм-Лютера — отелем. Теллон спрятался в подворотне на противоположной стороне улицы и задумался над новой проблемой. Хелен Жюст наверняка знаменитость местного значения — родственница Гражданского Арбитра, член совета тюрьмы и довольно состоятельная женщина, — а значит, полиция не могла не обратить на нее внимания. Особенно пока она живет в отеле, где ее знают. Если он подойдет к портье и спросит, в каком номере остановилась Хелен Жюст, это может оказаться его последней ошибкой.

Он решил подождать ее здесь, на улице. Быть может, она выйдет из отеля или, наоборот, войдет. Полчаса показались вечностью; Теллон начал ощущать, что пора что-то предпринять. Потом ему пришла в голову еще одна мысль: с чего он взял, что Хелен вообще там? Возможно, ее уже забрали, или она не смогла получить номер, или передумала. Он постоял, переминаясь с ноги на ногу, еще десять минут, потом Сеймур занервничал и начал дергать его за штанину. И тут Теллона озарило: пес, похоже, умный… что, если он сам?..

— Слушай, дружок, — зашептал Теллон, присев на корточки перед Сеймуром, — найди Хелен. НАЙДИ ХЕЛЕН. — Он показал на вход в отель, где группками стояли и беседовали люди.

Глазами какого-то прохожего Теллон увидел, как Сеймур, лавируя, перебежал улицу и, виляя хвостом, скрылся в вестибюле отеля. Он вновь переключился на зрительные сигналы Сеймура… и вот он уже носится по вестибюлю гостиницы, описывая замысловатые петли. Прямо перед глазами — всего в нескольких дюймах — мелькает ковер, потом — крупным планом — ступеньки, плинтусы, дверные косяки. Зачарованный этим бегом, Теллон, казалось, слышал, как сопит Сеймур, отыскивая знакомый запах Хелен. И вот наконец перед ним появилась нижняя часть белой двери, он увидел, как пес скребется в нее передними лапами, и тут появилось лицо Хелен — любопытное, удивленное, смеющееся.

Когда она вынесла Сеймура на улицу, Теллон заметил в подворотне напротив свою собственную облаченную в серое фигуру. Он махнул рукой, она перебежала улицу и подошла к нему.

— Сэм! Что с тобой? У тебя такой вид…

— Хелен, у нас мало времени. Ты еще не раздумала?

— Ты же сам знаешь, нет. Но надо хоть собрать вещи.

— Вещи собирать некогда, — Теллон зашел слишком далеко, и сейчас от мысли, что удача вот-вот отвернется от него, ему стало почти физически плохо. — Если у тебя есть деньги на такси, едем прямо сейчас.

— Хорошо, Сэм. Деньги на такси у меня есть.

Теллон сунул Сеймура подмышку, взял Хелен за руку, и они пошли, высматривая такси. По дороге он в общих чертах обрисовал ей ситуацию. Через несколько минут они поймали свободное такси-автомат. Теллон плюхнулся на сиденье, Хелен набрала на клавиатуре адрес и просунула между валиками автомата купюру. Нервы Теллона были напряжены до предела. Казалось, они вызванивали неистовую пронзительную мелодию, как высоковольтные провода в бурю. Ему хотелось выть. Даже то, что он мог прикоснуться к Хелен, глядеть на нее, ничего не меняло. Вселенная рушилась, грозя завалить их, и надо было бежать со всех ног…

Когда они въехали в последний перед космопортом квартал, Теллон наклонился вперед и нажал кнопку «стоп». Они вышли из машины и остаток пути преодолели пешком. Шагая по земле, Теллон инстинктивно чувствовал себя в большей безопасности.

— Когда подойдем ко входу, — сказал Теллон, — нам с тобой придется на несколько минут расстаться. Я играю роль матроса-паранианина, поэтому я пойду через служебную проходную справа. А ты купишь билет и войдешь через какую-нибудь другую дверь. Встретимся у ближнего конца главного транспортера, ведущего в северный сектор.

— А нам удастся проскочить, Сэм? Я уверена, нельзя просто так, безо всяких формальностей, подняться на корабль и улететь.

— Не волнуйся. В больших космопортах, вроде этого, нет централизованных пунктов таможенного и эмиграционного контроля. Каждый пусковой стол снабжен нейтрализатором полей, который не дает кораблю взлететь, пока его не осмотрят бригады таможенников и эмиграционных чиновников.

— Разве это лучше?

— Наш корабль необычный. У него на борту найдется чем заглушить нейтрализатор. Нам не придется ждать проверок.

— Но твои друзья не ждут, что ты возьмешь меня с собой на корабль.

— Доверься мне, Хелен. Все будет отлично, — Теллон растянул губы в улыбку. Он надеялся, что со стороны эта улыбка покажется более искренней, чем ему самому.

Приближаясь к черному туннелю служебной проходной, Теллон почувствовал, как на лбу у него выступает ледяной пот. Когда глаза Сеймура привыкли к тусклому свету, Теллон обнаружил, что ничего не изменилось. Тот же самый клерк со скучающим лицом взглянул для проформы на его документы, те же самые типы в штатском сидели, развалясь, в тесной конторе. Теллон забрал свои документы, вышел на освещенный солнцем край поля и увидел ожидающую его Хелен. Она была невероятно прекрасна и улыбалась. «Будто собралась на танцы», — подумал Теллон и инстинктивно почувствовал, что танцует она не очень хорошо.

Уныние Теллона становилось все глубже, хотя он никак не мог понять его причину. Потом, когда они ступили на движущуюся дорожку, мысль, бороздившая глубины его подсознания, вынырнула на поверхность.

— Хелен, — спросил он, — далеко отсюда до Павильона?

— Около тысячи миль — чуть больше. Точно не знаю.

— Далековато для слепого. И все-таки меня не схватили, хотя за мной по пятам идет такой человек, как Черкасский.

— Ну ты же говорил, что тебе везет.

— Это-то меня и смущает — раньше никогда так не везло. У меня ощущение, что это штучки Черкасского. Перехватить меня на шоссе — невелика заслуга; но представим себе, что он решил сперва позволить мне дойти туда, куда я шел. Тогда бы он поймал не меня одного, а целый земной корабль со всей командой.

У Хелен был подавленный вид:

— Тогда бы он взял на себя слишком большую ответственность.

— А может быть, и нет. Аккабские переговоры по территориальной проблеме прерваны, но множество людей в империи думает, что лютеране слишком упрямятся, строят из себя собаку на сене. И если произойдет яркий, выигрышный инцидент, Эмм-Лютеру это будет только на руку. Скажем корабль, принадлежащий Блоку и закамуфлированный под паранианское торговое судно, ловят с поличным при попытке тайно вывезти шпиона.

Они перешли на более быструю полосу дорожки; ветер ерошил ее волосы, и она, запустив пальцы в медные пряди, отбрасывала их со лба.

— И что ты собираешься делать, Сэм? Вернешься?

Теллон покачал головой:

— Мне надоело возвращаться. Кроме того, я, возможно, переоцениваю Черкасского. Быть может, я сам все это выдумал. Забавно, однако, что я пешком дошел до твоего отеля и ни наши, ни ваши мне не помешали. Мне опять повезло.

— Похоже, что так.

— Мы сойдем с этой штуковины немного раньше, просто на всякий случай.

Они сошли с транспортера у причала номер 125, не доезжая трех рядов до места, где Теллон встретился с Твиди. Теллон заметил, что здесь, среди занятых работой людей, Хелен, одетая, как и раньше, в зеленую униформу, выглядит вполне естественно. Все — от кораблей до погрузочных машин и поддонов — было тут такое огромное, что две крохотные человеческие фигурки казались почти незаметными. Чтобы дойти до конца ряда и повернуть на север, потребовалось двадцать минут. Завидев впереди вместительный серебристо-серый корабль с зеленым паранианским кентавром на корме, Теллон остановился.

— Ты можешь разобрать название вон того корабля? Сеймур немного близорук.

Хелен заслонила глаза от заходящего солнца:

— «Лайл-стар».

— Это он.

Он взял ее за руку и увлек в сторону. Теперь их заслоняли грузовые поддоны с высокими штабелями ящиков. Потом они вновь двинулись вперед, но так, чтобы их не было видно с корабля. Подойдя поближе, Теллон обратил внимание, что ни один из соседних пусковых столов не занят. Быть может, это просто совпадение или кто-то специально расчистил место для схватки? У самого корабля все люки были задраены, как в полете, за исключением расположенной в носовой части дверцы, предназначенной для экипажа. Она была открыта. Ни на корабле, ни возле него никаких признаков жизни.

— Нельзя сказать, что это выглядит хорошо, — сказал Теллон, — но и не так, чтобы плохо. По-моему, надо спрятаться где-нибудь поблизости и посмотреть, что будет дальше.

Они двинулись к кораблю, выходя на открытое пространство лишь тогда, когда их заслоняли неуклюжие передвижные краны, и остановились примерно в ста ярдах от «Лайл-стар». Смеркалось. Толпа рабочих дневной смены начинала редеть. Скоро присутствие двух посторонних станет вызывать подозрения. Теллон оглянулся вокруг в поисках укрытия и выбрал припаркованный неподалеку кран. Массивный, выкрашенный желтой краской агрегат возвышался у них над головами, как башня. Теллон подвел Хелен к этой громадине, открыл смотровой люк двигательного отсека и вытащил свои документы. Заглядывая то в люк, то к себе в бумаги, он надеялся сойти за обходчика ремонтной службы, занятого работой.

— Убедись, что за тобой никто не наблюдает, — сказал он, — а потом полезай внутрь.

Хелен задохнулась от изумления, но сделала все, как было велено. Теллон, осмотревшись, последовал за ней и закрыл за собой люк. В удушливой, пропахшей маслом тьме они проползли вокруг огромных поворотных двигателей к тому боку крана, что был ближе всего к «Лайл-стар». Сквозь вентиляционные жалюзи открывался превосходный вид на корабль и бетонную площадку перед ним.

— Прости. Тебе это может показаться чепухой, — сказал Теллон. — Ты ведь сейчас чувствуешь себя как девчонка, которая спряталась в кустах, верно?

— Что-то вроде этого, — прошептала она и придвинулась в темноте поближе к нему. — А для тебя это, наверное, обычное дело?

— Ну, не совсем. Но подчас наша работа превращается в самое форменное ребячество. Насколько я понимаю, почти все так называемые дела государственной важности требуют, чтобы по меньшей мере один горемыка ползал по канализационным трубам на брюхе или занимался чем-нибудь похлеще.

— Почему ты не уволился?

— Я собираюсь. Вот почему на данном этапе я не хочу очутиться в объятиях господина Черкасского.

— Ты в самом деле уверен, что он на корабле?

Теллон поднес Сеймура к ближайшей щели, чтобы тот выглянул наружу.

— Нет, не уверен. Но предположить можно. Там что-то уж слишком тихо.

— А ты не можешь настроить свой электроглаз на кого-нибудь внутри и посмотреть, что там творится?

— Идея хорошая, но ничего не выходит — я только что пробовал… Обшивка не пропускает направленные сигналы — наверно, слишком толстая. Сигнал пройдет только через панели прямого обзора, но они — в самом верху носового отсека.

— И сколько же нам придется тут ждать? — голос Хелен погрустнел.

— Пока не станет чуть темнее: тогда мы попробуем запустить туда Сеймура. Если он пролезет в шлюз, я смогу поддерживать с ним связь достаточно долго. И узнаю, нет ли там засады.

Когда солнце село и по периметру поля засияли синие огни, Теллон посадил Сеймура на бетон и указал рукой на «Лайл-стар». Сеймур неуверенно повилял хвостом и зашлепал к темному корпусу корабля. На миг «подключившись» к Хелен, Теллон проследил за тем, как пес пересекает площадку и взбегает по короткому пандусу. Лучи лимонно-желтого света, пробивающиеся изнутри корабля, очертили его силуэт. Теллон снова переключил электроглаз на Сеймура, и как раз вовремя — он успел увидеть занесенную ногу, обутую в сапог.

Теллон, который сидел в двигательном отсеке крана, в сотне ярдов от корабля, услышал визг Сеймура. Несколько минут спустя пес вернулся. Теллон держал его, дрожащего, на руках и успокаивал, как мог. А сам ломал голову: что же теперь делать?

То, что он видел, мелькнуло перед ним лишь на долю секунды, но больше и не требовалось. Он узнал светловолосого коренастого сержанта, который в ту ночь помогал Черкасскому скоблить его сознание мозгомойкой.

Глава восемнадцатая

Незадолго до рассвета у Теллона начались беспрерывные судороги в ногах. Он стал неистово растирать опухшие мышцы, гадая, в чем дело — то ли это от холода, то ли выдыхаются препараты?

— Что с тобой, милый? — голос у Хелен был сонный.

— С ногами какая-то чертовщина… Все-таки сорок лет — не тот возраст, чтобы всю ночь торчать в холодном отсеке. Который час?

— Я оставила часы в отеле. Должно быть, скоро утро — птицы поют.

— Ничего не имею против птиц. Но если услышишь, что над нами в кабине кто-нибудь ходит, — значит, пора сматываться. — Он обнял Хелен за плечи. Она казалось маленькой и замерзшей, и внезапно ему стало жалко ее. — Да и в любом случае — надо отсюда выбираться. Из корабля никто не выйдет.

— Но если ты вернешься в город, рано или поздно тебя схватят. Твой единственный шанс вернуться на Землю — здесь, в космопорте.

— Такой большой-большой шанс.

Воцарилась долгая пауза. Потом Хелен заговорила — заговорила решительным и холодным голосом — совсем как тогда, когда он впервые услышал ее в Павильоне:

— Они выйдут, если я им скажу, где ты, Сэм. Я могла бы пойти на корабль и сказать, что ты прячешься в другом секторе поля.

— Выкинь это из головы.

— Да послушай же, Сэм. Я им скажу, что удрала от тебя, пока ты спал. А ты собираешься улететь на каком-нибудь другом корабле.

— Я сказал: выбрось это из головы. Черкасский — или кто там еще — сразу во всем разберется, и твоя байка затрещит по всем швам. Такие штуки никогда не срабатывают, во всяком случае, если имеешь дело с профессионалами. Если уж врешь — врать надо нагло, чтобы все поверили. По принципу: «такого вслух не говорят, а если уж говорят, то по крайней мере не врут». Еще лучше, если ты говоришь правду, но в такой форме, что… — Теллон вдруг умолк — когда ледяное дуновение интуиции открыло ему смысл его собственных слов.

— Хелен, тебе в Павильоне говорили, за что именно меня арестовали?

— Да. Ты узнал, как попасть на Эйч-Мюленбург.

— А если я все еще владею этой информацией? Что ты на это скажешь?

— Скажу, что это ложь. Тебя проверяли и перепроверяли: все стерто.

— Ты недооцениваешь Землю, Хелен. Похоже, в колониях забыли, как здорово мы продвинулись в некоторых вещах. Наверное, это закон — когда ты начинаешь на новой планете с нуля, непременно происходит смена приоритетов — одни границы отодвигаются дальше, другие переносятся ближе.

— Что ты хочешь сказать, Сэм? Ты все ходишь вокруг да около.

Теллон рассказал ей о капсуле, которая поглотила частичку его мозга, защитив ее от всех психических и физических воздействий. Там, в субмолекулярных структурах, хранилась информация, которую хотел получить Блок. Говоря это, он почувствовал, как Хелен вся напряглась.

— Так вот почему ваши так стараются вернуть тебя, — сказала она наконец. — Я не понимала, что помогаю тебе отдать Земле целую планету. Это меняет дело.

— Еще бы, — сказал он. — Разве ты не знаешь, что из-за этой планеты затевается война? Если я благополучно выберусь отсюда, войны не будет.

— Конечно, не будет — Земля получит то, что хочет.

— Я на это смотрю не с точки зрения правительства, — сказал Теллон настойчиво. — Важно только одно — народ, простые мирные люди. Ребятишки на красных трехколесных велосипедах. Им не придется умирать, если я вернусь в Блок.

— Мы все чувствуем то же самое. Но факт остается фактом…

— Я мог бы удрать, — спокойно прервал ее Теллон. — Я был возле самого корабля и тем не менее повернул обратно.

— Не говори таким трагическим голосом — на меня эти штучки не действуют. Мы ведь уже знаем, что служба безопасности хотела, чтобы ты сам привел их к кораблю. Даже если бы он взлетел, его бы все равно перехватили.

— Отлично. И я бы, вероятно, погиб. И на моей совести не было бы миллионов смертей.

— В свое время я тоже маялась всякими благородными идеями. Но ты меня переплюнул.

— Извини, — холодно сказал Теллон. — По-видимому, за последние несколько месяцев у меня атрофировалось чувство юмора.

Хелен восхищенно расхохоталась:

— А вот теперь ты и в самом деле ударился в напыщенность, — она прижалась к нему и порывисто поцеловала в щеку. Лицо у нее было холодное.

— Прости меня, Сэм. Ты, конечно же, прав. Что я должна делать?

Теллон растолковал ей свою идею. Спустя час, в оловянных лучах рассвета, Теллон проверил, заряжен ли пистолет, и размял ноги, готовясь совершить пробежку. План его был прост, но было девяносто шансов против десяти, что закончится он их разлукой. И на сей раз дороги назад нет. Сидя в холодной тьме двигательного отсека, они оценили вероятность такого исхода и смирились с ней. Они полностью отдавали себе отчет, что даже если он и взлетит (впрочем, для этого требовался корабль с отличными, даже по земным меркам, летными качествами), то, весьма вероятно, не доберется до ворот. А если и доберется, то их судьбы разойдутся так же круто, как судьбы их планет. Они попрощались.

План заключался в том, что Хелен, незаметно для агентов, сидящих в засаде, проберется назад к транспортеру, а потом обычным шагом подойдет к кораблю, не скрываясь. Она должна рассказать, что Теллон заставил ее отвезти его в город, там он связался с членами Нью-Виттенбургской ячейки, а ее держал взаперти. Поняв, что на борту «Лайл-стар» его ждет засада, Теллон вернулся в город. Дальше Хелен должна была сообщить, что Теллон скрывается в районе городских складов, и дать адрес. Сама она по этой «легенде» сбежала, когда Теллон и его сообщники спали. Боясь, что они перехватят ее у полицейского участка или прямо на улице, она решила идти в единственное место, от которого земляне будут держаться подальше, — в космопорт. И, наконец, она должна была рассказать о капсуле.

Пока Теллон обдумывал шитую белыми нитками историю, его даже затошнило. Весь расчет был на то, что Черкасский не станет тратить время на размышления, более того — потеряет способность размышлять, когда узнает, что таится в мозгу Теллона. Тут уже не вендетта и не заурядная политическая интрига. Тут — кризис, который может стоить власти нынешнему правительству. Как дальше будут развиваться события, зависит от Черкасского. Если он помчится, как оглашенный, в город, оставив Хелен под охраной на корабле, Теллон поднимется на борт и, доверившись силе маленького пистолета, расчистит им обоим путь с планеты. Возможно, Черкасский настоит на том, чтобы взять с собой Хелен в качестве проводника, — тогда Теллону придется бежать в одиночку.

Сеймур заскулил и отдернул голову от вентиляционной щели лишив Теллона возможности видеть, что происходит снаружи. Теллон ласково погладил его покрытую жесткой шерсткой голову: — Не вешай носа, малыш. Скоро мы отсюда выберемся. Он крепко ухватил Сеймура и снова поднес его к узкой полоске света. В конце отсека был зазор между кожухом двигателя и землей, и если пес выскочит наружу, то вряд ли захочет возвращаться. Теллон не стал бы его этим попрекать, но сейчас глаза Сеймура были нужны ему как никогда. Вот-вот могла появиться Хелен. Рабочие утренней смены уже расходились по местам. Космопорт оживал после долгой ночи, и Теллон еще раз подумал: вдруг кому-нибудь придет в голову воспользоваться краном, в котором он сидит? Вдруг близорукие глаза Сеймура поймали расплывчатое медно-рыжее пятнышко — волосы Хелен — и дрожащую зеленую кляксу — ее форму. Она поднялась по пандусу и вошла в «Лайл-стар». Теллон скорчился в темноте, кусая пальцы и гадая, каким образом его взору будет явлено известие об удаче или неудаче гамбита. Прошла минута, потом вторая… третья… Время тянулось мучительно, на корабле и вокруг него не было, казалось, никаких признаков жизни. И тут, наконец, он получил ответ на свой вопрос.

Небо потемнело. Сердце у него заледенело от ужаса, когда он понял, что происходит. Заслоняя свет солнца, над космодромом плыли шесть самоходных орудий. Сейчас они находились менее чем в сотне ярдов от него. Под брюхом у каждого, невесомо кружась в вихревом антигравитационном поле, колыхалось темное облако пыли и каменной крошки. Развернувшись цепью, самоходки заняли позиции рядом с северной границей космопорта, примерно в полумиле от Теллона, и тут же завыли сирены, донося до всех оглушительный сигнал тревоги. Крохотные фигурки техников, суетившихся среди кораблей, вдруг замерли — вой сирен сменился голосом, многократно усиленным мегафоном:

«Внимание, внимание! Чрезвычайная ситуация планетарного значения! От имени Гражданского Арбитра к вам обращается генерал Лукас Геллер. С настоящего момента на территории космопорта вводится военное положение. Всему персоналу немедленно собраться в приемном секторе с южной стороны поля. Ворота перекрыты; всякого, кто попытается покинуть космопорт каким-либо иным путем, будем расстреливать на месте. Повторяю, расстреливать на месте. Не поддавайтесь панике, немедленно приступайте к исполнению приказа».

И пока эхо этих слов, подобно затихающей волне, катилось меж рядами кораблей, небо вновь почернело — над полем беззвучно повисли лазерные плоты. Теллон почувствовал, что его губы складываются в недоверчивую улыбку. Его гамбит провалился — и как провалился! Должно быть, Черкасский поверил той части рассказа Хелен, где речь шла о капсуле, но понял, что остальное — ложь. Должно быть, он догадался, что Теллон где-то рядом, и по корабельной рации объявил тревогу.

Теллон в каком-то оцепенении наблюдал, как сотрудники космопорта, побросав работу, покидают летное поле. Одни садились в машины, другие бежали к транспортерам. Через пять минут огромное поле казалось безжизненным. Вокруг все замерло, и только под лазерными плотами крутились пылевые смерчи.

После того как Хелен поднялась на борт «Лайл-стар», оттуда никто не выходил, и Теллон не знал, какая участь ее постигла. Ему оставалось только тихо сидеть в темноте и ждать, хотя ждать было нечего. Он прижался лбом к холодному металлу двигателя и выругался.

Прошло еще пять минут, прежде чем Теллон услышал шарканье подошв по бетону. Он снова поднял Сеймура к вентиляционному отверстию и увидел, как несколько мужчин в серой форме ЭЛСБ спускаются с пандуса. Открытая военная машина промчалась вдоль ряда кораблей и остановилась перед ними. Все элэсбэшники, кроме двух, сели в нее и укатили в сторону города; оставшиеся поднялись по пандусу и исчезли в недрах корабля.

Теллон нахмурился. Похоже, Черкасский решил побить главную карту Теллона, проверив вторую часть рассказа Хелен. Это делало положение Теллона дважды безнадежным. А когда элэсбэшники отыщут тот склад и никого там не обнаружат, Хелен увязнет не хуже его. Черкасский свое дело знает, подумал Теллон, тоскливо поглаживая пистолет. Если бы только он вышел из корабля, Теллон смог бы подобраться к нему поближе и завершить начатое в ту ночь, когда он толкнул Черкасского из окна отеля. Возможно, именно поэтому Черкасский и остается на корабле, хотя и не сомневается, что Теллон попадет в его засаду.

«Если он думает, что я где-то здесь и готов отдать все за возможность его прикончить, то что он, по логике вещей, предпримет дальше? Ясно что: прикажет своим людям прочесать все вокруг».

Словно прочитав его мысли, вдалеке показались элэсбэшники. Пока они были в нескольких сотнях ярдов, но краем собачьего глаза Теллон заметил еще несколько серых пятнышек: это означало, что он окружен. Теллон прислонился к ребристому кожуху, прижимая Сеймура к груди. Его убежище не назовешь остроумным. Сюда они заглянут в первую очередь.

Взвешивая на ладони пистолет, Теллон сидел в темноте и думал, как поступить. Можно оставаться в двигательном отсеке, пока агенты не обложат кран со всех сторон. А можно выйти наружу, навстречу смерти. Тогда по крайней мере у него будет один шанс из миллиона прикончить Черкасского.

— Пошли, Сеймур, — шепнул он. — Я же тебе обещал, что скоро мы отсюда выберемся.

Он прополз вокруг двигателя к смотровому люку, помешкал немного, потом приоткрыл его. В недра машины проникли полоски яркого света. Он уже просовывал ногу в люк, когда раздался барабанный рокот тяжелых покрышек и жалобный вой приближающегося автомобиля. Это возвращалась та военная машина, на которой уехали элэсбэшники. Она промчалась через открытую площадку и, резко затормозив, застыла между Теллоном и «Лайл-стар». Из машины вышли те самые элэсбэшники, которых он уже видел. Они бегом припустили к кораблю, а затем — вверх по пандусу.

Если сейчас рвануть к кораблю — машина может послужить прикрытием. Правда, особого толку от нее не будет. Зато нет и предлога медлить.

— Пошли, Сеймур. Пора.

На той стороне бетонной площадки раздался чей-то тонкий, пронзительный смешок. Со сладким, ледяным содроганием Теллон узнал голос Лорина Черкасского. ПОЧЕМУ ОН ВЫШЕЛ ИЗ КОРАБЛЯ? Теллон прижал морду Сеймура к щели, но глаза собаки все время бегали из стороны в сторону. Теллон, видевший лишь обрывки сцены, испытывал поистине танталовы муки. Наконец он разглядел Черкасского в черном мундире с белым воротничком. Вместе с Хелен и несколькими элэсбэшниками он спускался к машине. Казалось, Черкасский улыбался ей, но близоруким глазам Сеймура доверять было нельзя. Что же все-таки произошло, черт побери?

Запоздало вспомнив про электроглаз, Теллон нажал на копку номер два, еще настроенную на Хелен, и теперь видел ее глазами. Перед ним появилось узкое лицо Черкасского и его нелепо-пышные волнистые волосы. Глаза его возбужденно блестели, он что-то говорил. Внимательно наблюдая за его губами, Теллон начал «читать»:

«…войдите в мое положение, мисс Жюст. В данном контексте ваш рассказ показался нам несколько фантастичным: но теперь, когда мои люди отыскали Теллона по тому адресу, что вы нам дали, мне остается только извиниться. Сперва Теллон оказал сопротивление, но поняв, что это бессмысленно, он сдался и признался, кто он такой, поэтому…» Изображение его лица исчезло — Хелен повернулась к желтому крану, где прятался Теллон.

Ее все это, наверное, озадачило не меньше меня, подумал Теллон. Адрес, который Хелен продиктовала Черкасскому, был взят, что называется, с потолка. Они знали только, что это где-то в районе складов. Но люди Черкасского действительно отправились по указанному адресу и нашли там человека, которого сочли Сэмом Теллоном. И — венец всего — этот человек действительно признал себя Сэмом Теллоном!

Глава девятнадцатая

Теллон опять подключился к глазам Сеймура и стал наблюдать, как Хелен, Черкасский и остальные приближаются к транспортеру. Через несколько минут благодаря появившемуся столь загадочно и чудесно тому, другому Теллону путь к кораблю будет свободен.

Как бы то ни было, Черкасский рано или поздно докопается до правды, и когда это случится, Хелен уже ничто не спасет. Она спокойно шла рядом с остальными, стараясь выглядеть беззаботной, но Теллон заметил, что то и дело она поглядывает в сторону его убежища. Вот он — последний миг, подумал он, в последний раз я вижу ее и ничего не могу сделать — только смотреть, как она уезжает вместе с этим чудовищем, Черкасским. Теллон почувствовал, что за эти несколько секунд постарел на годы.

— Хелен, — прошептал он.

Услышав ее имя, Сеймур бешено выгнулся в руках Теллона, спрыгнул на землю и стремглав понесся через площадку к людям. Теллон, еще настроенный на собачьи глаза, увидел, как фигуры в поле его зрения разрастаются. Вытянутое лицо Черкасского обернулось к собаке и к Теллону.

Подбежав к людям, Сеймур развернулся — очевидно, заметив Хелен, — и вся картина у него в глазах заплясала. Теллон переключился на Хелен и увидел, как маленький пес бросается вперед, а один из элэсбэшников машет руками, пытаясь отогнать его. Уголком глаза — ее глаза — он заметил и Черкасского: тот указывал на кран и что-то быстро говорил. Писклявые команды Черкасского донеслись и до убежища Теллона.

Яростно выругавшись, Теллон ринулся вперед. Двигался он неуверенно, ибо мог видеть лишь то, что видит Хелен. Вылезая через смотровой люк и глядя на себя ее глазами, он разглядел сперва вдалеке, под краном, свои ноги. А потом и всего себя целиком — бегущая серая фигурка накренилась, огибая угол ярко-желтого крана.

Собрав все силы, Теллон помчался к кораблю. От долгого сидения в тесном отсеке ноги у него затекли, и теперь он бежал, нелепо ковыляя, загребая руками и ногами, чтобы выжать хоть какую-нибудь скорость. Он видел, как элэсбэшники, рассыпавшись цепью, достают оружие; потом раздался знакомый злобный вой «шершней». Небольшой перелет — начиненные наркотиками иглы со звоном упали у его ног. Потом он услышал то, что и ожидал, — сухой треск пистолетных выстрелов, за которыми последовали приглушенные расстоянием крики: полицейские, которые прочесывали космодром, услышали шум. Залаял автомат, наполнив воздух воем рикошетов.

Теллон увидел маленькое размытое пятнышко — тельце Сеймура; пес, обезумев от страха, несся к своему хозяину. Вот он прыгнул Теллону на руки, едва не свалив его на землю, но тот, пошатнувшись, побежал дальше. Теперь он был на полпути к «Лайл-стар».

Глядя все еще глазами Хелен, Теллон заметил, как Черкасский сделал несколько быстрых шагов ему навстречу, потом остановился и старательно прицелился из пистолета. За миг до выстрела Черкасский пошатнулся — Хелен вцепилась ему в руку, вырывая оружие. С искривленным от ярости лицом Черкасский отшвырнул Хелен и вновь прицелился. Хелен опять бросилась на него, впившись ногтями ему в лицо.

Глаза Черкасского сверкнули белым огнем, когда он рывком повернулся к ней; круглое черное рыло пистолета изрыгнуло пламя. Тьма, застелившая глаза Хелен, скрыла бегущую фигуру Теллона. Он ослеп. От потрясения и ненависти Теллон дико закричал. Потом, переключившись на глаза Сеймура, он увидел серые мундиры, столпившиеся вокруг тела Хелен.

Теллон обернулся к противникам и стал посылать пулю за пулей, раз за разом нажимая на спусковой крючок. Пистолет заплясал у него в руке. Люди в сером оступались и падали под градом пуль, падали один за другим — только один Черкасский оставался на ногах. И, наконец, он сам выстрелил в Теллона.

Теллон почувствовал, как что-то рвануло его за рукав, и услышал почти человеческий, полный боли крик Сеймура. Потом Теллон оказался у подножия пандуса и побежал вверх по пружинистому скату. Наверху появился белокурый сержант; разинув от удивления рот, он расстегивал кобуру. Теллон автоматически выстрелил, и сержант, получив свои шесть пуль, рухнул с пандуса.

— Стреляйте, идиоты! — яростно орал Черкасский. — Прикончите его!

Пригнувшись, Теллон под градом свинца проскочил в шлюз и надавил на рычаг ручного управления дверью. Как раз в тот момент, когда моторы ожили и, взвыв, начали опускать тяжелую наружную дверь, Теллон увидел людей, несущихся к подножию пандуса. Он нажал на спусковой крючок, но пистолет лишь бессильно лязгнул.

Отшвырнув оружие. Теллон кинулся вверх по трапу на мостик, промчался по коридору и влетел в рубку. Смотровые экраны были пусты, пульт управления мертв. Правой рукой он пробежал вдоль ряда кнопок и рычагов; электрические сети и системы корабля стали оживать. Примерно через минуту антигравитаторы будут готовы «уронить» корабль в небо. Замерцал зеленый огонек, указывающий, что тамбур закрыт, судно герметизировано и готово к полету. Моментально почувствовав себя в безопасности, Теллон рухнул в среднее кресло и включил смотровые экраны. Слава богу, в Блоке его заставили отработать управление кораблем до автоматизма.

Экраны запылали, словно соперничая с панелями прямого обзора; замелькали разноцветные изображения. Перед Теллоном предстала панорама поля — корабли, краны. Он отыскал взглядом тело Хелен около транспортера. Оно лежало в той же позе. Темно-зеленая форма, медный факел волос, темный багрянец растекающейся крови.

— Прости меня, Хелен, — сказал он вслух. — Ради Бога, прости.

— Теллон? — с потолка над его головой захрипел чей-то голос. — Это ты, Теллон?

Нигде поблизости динамика не было. Откуда же звучал этот голос?

— Да, это Сэм Теллон, — сказал он устало. — Кто говорит?

— Фордайс. Я все думал, удастся ли тебе добраться до «Лайл-стар».

— Фордайс! — Только сейчас Теллон начал понимать, откуда появился тот, другой Теллон. — Все это время тут работал твой «жучок»!

— Естественно. А как же, по-твоему, мы догадались отправить нашего человека по адресу, который твоя подружка дала Черкасскому? Жалко, что тебе пришлось всем раззвонить про мозговую капсулу; во второй раз у нас этот номер не пройдет. Да, в Блоке тебя за это не погладили бы.

— Что значит — «не погладили бы»?

— Да… если бы ты отсюда выбрался. Но выбраться ты не сможешь. Прямо у тебя над головой эскадрилья лазерных плотов, а Геллер привел в боеготовность все тактическое ядерное оружие, какое только было у него под рукой. Ты никогда не пробьешься сквозь эту стену; а если и пробьешься, Большой Флот возьмет тебя в клещи, прежде чем ты выйдешь.

Теллон все еще думал о Хелен Жюст.

— Похоже, — сказал он рассеянно, — я наделал немало ошибок.

— Похоже, — без всякого выражения ответил Фордайс. — Прощай, Теллон.

Теллон не ответил. Он только заметил, что элэсбэшники, стоявшие в оцеплении вокруг корабля, со всех ног кинулись прочь. Некоторые из них на бегу косились на небо — это означало, что лазерные плоты готовятся пустить в ход свои ослепительно-красные копья-лучи и теперь его смерть — дело нескольких секунд. Корабль даже не успеет оторваться от земли.

Уже ни на что не надеясь, он потянулся левой рукой к клавиатуре, и только тут заметил, что пальцы его залиты кровью.

Однако боли он не чувствовал. Потом он вспомнил крик Сеймура когда они бежали по пандусу. Другой рукой он повернул его голову, чтобы рассмотреть поближе — не ранен ли тот? Живот собаки быстро вздымался и опадал, а чуть вьше, в груди, зияла дыра со рваными краями. Коричневатая шерстка слиплась от крови.

— И ты тоже, — пробормотал Теллон, ощутив, что Сеймур слабо лизнул его руку.

Вспышка красного света блеснула на смотровых экранах, и системы тревоги корабля завизжали — лазерные плоты разворачивались, заходя в атаку на беспомощный корабль. Секунду Теллон сидел со склоненной головой, словно готовясь к смерти. И тут он сделал то, на что может пойти лишь обезумевший от отчаяния человек: он потянулся к пульту нуль-пространственных двигателей, вырубил все предохранители и надавил кнопку «прыжок».

Скачок в иной континуум принес мгновенную тишину и вспышку жгучего света. Теллон замычал от боли; потом всекончилось. Прыжок совершился.

Вокруг корабля была нежная, мирная тьма той части Галактики, что лежит далеко от сферы влияния человечества. Незнакомые созвездия сияли во тьме. Теллон даже не пытался узнать эти скопления блестящих искорок — ему слишком хорошо было известно, как недружелюбна к людям геометрия нуль-пространства.

Прыжок был совершен не через ворота с установленными координатами, а наугад. И сейчас Теллон, видимо, находился где-то на ободе галактического колеса. Он сделал это в отчаянии, но в то же время осознанно, зная, что из этой темной бесконечности возврата быть не может.

Глава двадцатая

Вначале было лишь чувство пустоты и облегчение после нестерпимого напряжения. Нечто подобное он испытал в ту ночь, когда покинул Павильон, но сейчас ощущение было несравнимо острее. Он был никем и, будучи никем, ничего никому не был должен. Какое-то время он был никем, ничем, нигде — и был удовлетворен своим состоянием небытия. Потом краешком сознания он начал постигать весь ужас происходящего. Страх медленно разливался по всему его существу, пока наконец, стиснув зубы, он не заставил себя подавить его.

НАЗАД ПУТИ НЕТ. Он может совершить другой прыжок, и еще один, и еще — пока у него не кончится пища или он не умрет от старости — пульсационные переходы будут продергивать его, как иголку с ниткой, сквозь звездные поля бесконечности. Какая разница, сколько прыжков он совершит — шанс хоть раз вынырнуть вблизи подходящей для жизни планеты все равно был ничтожен, фактически нулевой. И, старея в этом кресле, он мог бы увидеть почти все проявления материи и энергии — одиночные и двойные звезды, целые звездные системы, бесформенные газовые облака, туманности — плохо вот только, что через несколько часов он ослепнет.

Теллон оторвал взгляд от величественной спирали и сосредоточил все внимание на Сеймуре. Пес лежал у него на коленях, свернувшись калачиком, чтобы прикрыть темную рану, и еле заметно дрожал. Животик задыхающегося Сеймура пульсировал все чаще и все слабее. Теллон не сомневался, что терьер умирает.

Он снял куртку и сделал из нее некое подобие гнезда на пульте управления антигравитационными двигателями. В это гнездышко он и положил крохотного пса. Сеймуру было трудно держать глаза открытыми, и Теллон то и дело слеп. Он встал и стал искать аптечку, чувствуя, как его буквально тянет за ноги искусственная гравитация. Поле возвращало человеку нормальный вес, но поскольку оно подчинялось закону обратных квадратов, а его источники находились непосредственно в плитках пола, нижняя половина тела всегда казалась тяжелее головы и рук.

Нигде в рубке управления — по крайней мере, в поле зрения Сеймура — аптечки не было, а чтобы осмотреть другие отсеки, пса надо было тащить с собой. Теллон замер в нерешительности. Ему требуется пища, и лучше разыскать ее, пока он еще способен видеть.

— Извини, Сеймур, — сказал он. — Это будет твоя последняя работа.

Теллон осторожно взял пса на руки и пошел на корму. «Лайл-стар» был построен как обычное грузовое судно — с палубой в носовой части, цилиндрическим трюмом в центре и двигательным отсеком на корме. Рубка управления, каюты экипажа и кладовые размещались на палубе; под ней находились астронавигационное оборудование, генераторы энергии для внутренних нужд и всевозможные запасы. От заднего края палубы через похожий на пещеру трюм тянулся переходной мостик. Дальняя часть трюма была забита кипами сушеных белковых растений, а ближняя пустовала. Грузовые найтовы, аккуратно свернутые в бухты, лежали в своих нишах. Теллон знал, что оружие на корабле есть, но не обнаружил никаких его следов. Отсюда он заключил, что за последние годы Блок оснастил свои корабли какими-то совсем уж хитроумными устройствами.

Он окинул взглядом маленький камбуз. Судя по показаниям приборов учета провизии, запасов ему хватит по меньшей мере лет на пятнадцать. От мысли, что все это время он проведет во тьме, а потом умрет от голода, стало совсем тошно. Он торопливо вышел из камбуза и начал заглядывать во все двери подряд, мельком осматривая пустые каюты.

«Какой конец, — думал он, — какой бездарный, бесполезный путь к смерти. Как только люди научились преодолевать тяготение, они принялись захламлять Вселенную своими металлическими скорлупками, начиненными чем угодно — от кастрюль с микробами до ядерных боеголовок. Но разумный инопланетянин (если он натолкнется когда-нибудь на «Лайл-стар») обнаружит поистине удивительный образчик космического мусора — человека с коричневыми пуговицами вместо глаз и умирающей собакой на руках, бродящего по пустому кораблю. Однако, ни один инопланетянин не поднимется на борт корабля, ибо ни один из миллионов межзвездных зондов ни разу не обнаружил признаков разумной…»

Банг! Где-то рядом со входом в шлюз раздался лязг, будто металл ударился о металл, и эхо удара разнеслось по всему кораблю, затихнув в недрах трюма.

У Теллона чуть не подогнулись колени, когда волна панического ужаса хлестнула его по нервам. Он стоял в узком коридоре, кормовой конец которого выходил на мостик, огибающий трюм, и, чтобы узнать причину звука, надо было дойти до конца коридора и перегнуться через поручень. Теллон подошел к темному прямоугольнику, потом шагнул на мостик. Что-то темное шевелилось на нижней палубе, рядом с внутренней дверью шлюза.

Это был Лорин Черкасский.

Он поднял голову, и Теллон увидел, что на лбу у Черкасского глубокая кровавая рана, а в руке пистолет. В течение нескольких рвущих нервы секунд они молча смотрели друг на друга. Черкасский улыбнулся натянутой, ледяной улыбкой. Его голова слегка покачивалась на длинной индюшачьей шее. Теллон невольно сделал шаг назад.

— Ах, вон вы где, Теллон, — добродушно сказал Черкасский. — Да еще и с вашим маленьким дружком.

— Не пытайтесь подняться наверх, — сказал Теллон, поскольку ничего другого ему в голову не пришло.

Черкасский тут же отступил к металлической стене, не переставая улыбаться:

— Теллон, до этого мы с вами встречались лишь дважды — и оба раза вы покушались на мою жизнь. Пролети ваша последняя пуля на дюйм ниже, сейчас я был бы уже мертв.

— Та пуля не была последней, — соврал Теллон.

— Раз так, вы сваляли большого дурака, потеряв свой пистолетик. Вероятно, вы слышали, как я спихнул его в шлюз? Знай я, что он заряжен, я обошелся бы с ним иначе…

— Отлично, Черкасский. Но ты, пожалуй, перехватил через край. Актер из тебя никудышный.

Теллон быстро вернулся в коридор, гадая, чем можно защититься. Единственная реальная возможность — найти что-то такое, что можно кидать. Он побежал в камбуз и свободной рукой принялся лихорадочно рыться в ящиках и шкафах. Тяжелых разделочных ножей он не нашел, а столовые были из легкого пластика. Одна за другой утекали драгоценные секунды, и в довершение всех бед глаза Сеймура почти закрылись; теперь Теллон видел все как в тумане.

На роль метательных снарядов подходили разве что несколько больших банок с фруктами, стоявших у двери одного из складов. Он попытался собрать их одной рукой, уронил, и они, дребезжа, покатились по полу. Тогда Теллон положил Сеймура на пол, подобрал банки и вслепую побежал по коридору к рубке, ожидая, что порция свинца вот-вот перебьет ему хребет. Он вбежал в рубку, отпрыгнул вбок и стал нажимать на кнопки электроглаза, пока не «подстроился» к Черкасскому.

Теперь он видел коридор с другого конца, видел четко, не сдвигаясь с места. Из этого он заключил, что Черкасский стоит на мостике и наблюдает за ним, но почему-то не стреляет. Значит, коротышка собирается превратить их схватку в марафон. Теллон поднял тяжелую банку, подобрался к дверному косяку и изо всей силы швырнул ее в другой конец коридора. Глазами Черкасского он увидел, как из-за двери показалась его рука, и банка рассекла воздух. Черкасский легко увернулся от нее, и банка с шумом упала в трюм, наполнив эхом весь корабль.

Теллон нашарил на полу другую банку. Он решил подпустить Черкасского поближе, чтобы тот как можно позже заметил летящий «снаряд» и не успел увернуться. Прижавшись спиной к переборке, Теллон смотрел, как медленно поднимается в гору коридор и растет впереди прямоугольник двери рубки. Потом Черкасский свернул в камбуз, и эта картина сменилась панорамой разгромленных шкафов и буфетов. А по полу, оскалив зубы в беспомощной попытке зарычать, полз Сеймур. Теллон понял, что сейчас произойдет.

— Назад, Сеймур! — крикнул он. — Лежать, малыш!

Он ничего не мог сделать — только кричать. Он невольно зажмурился, но изображение от этого, разумеется, не исчезло. Он должен был стоять и глазами Черкасского глядеть на мушку пистолета. Пистолет рявкнул, и тело Сеймура ударилось о дальнюю стену камбуза.

Теллон шагнул вперед и, собрав все силы, метнул банку. Раздался шлепок, будто она ударилась обо что-то мягкое, и Теллон стрелой кинулся вперед по коридору. Ненависть жгла его, как раскаленное добела железо.

Металлические стены дико завертелись, когда он бросился на Черкасского. Они полусоскользнули, полускатились к темному краю мостика, потом, отскочив рикошетом от поручня, протащили друг друга вдоль всего коридора. Электроглаз съехал набок, и Теллон снова ослеп, но это было неважно. Он вцепился в Черкасского мертвой хваткой, и какой-то могучий голос гремел у него в голове: «Теперь тебя ничто не остановит! Ты доведешь дело до конца!»

Он ошибся.

Воспользовавшись разработанными в Блоке приемами борьбы, он мог бы покончить с Черкасским за несколько секунд; но его пальцы, подчинившись куда более древнему импульсу, сомкнулись на горле противника. И тут он ощутил, что тело Черкасского преобразилось, налившись той же самой стальной силой, как тогда, давным-давно, когда они вместе падали из окна отеля. Сцепив руки в замок, Черкасский нанес встречный удар. Этим старейшим из известных людям приемов он ослабил хватку Теллона, а затем, извернувшись, освободился. Теллон попытался помешать ему, но Черкасский несколько раз ударил его тяжелым пистолетом по бицепсам, и руки стали как ватные. Чтобы сдвинуть электроглаз обратно на переносицу потребовалась драгоценная секунда. В этот момент Теллон понял, что сражение проиграно.

Черкасский воспользовался этой возможностью. Теллон вновь обрел зрение — но лишь для того, чтобы увидеть, как ствол пистолета бьет его в солнечное сплетение. Пол рубки ушел у него из-под ног, и он рухнул навзничь. Он снова смотрел в прицел пистолета Черкасского, на этот раз на самого себя. Мушка пистолета подползла к его голове и вновь поползла вниз.

— Я долго за тобой гонялся, Теллон, — спокойно сказал Черкасский, — и в некотором смысле я этому рад. Конечно, расстрел заключенного может испортить мою репутацию в глазах нашего многоуважаемого Арбитра. Расстрел любого заключенного, но только не тебя — ты натворил столько бед, что возражать никто не будет.

Теллон, задыхаясь, попытался перекатиться на бок; палец Черкасского, лежавший на спусковом крючке, напрягся. Только тут до Теллона стал доходить подлинный смысл его слов — то была последняя, нежданная надежда.

— Подождите… подождите… — Он задыхался и, чтобы заговорить снова, с усилием втягивал в легкие воздух.

— Прощай, Теллон.

— Подожди, Черкасский… ты кое-чего не… взгляни на экраны!

Черкасский быстро скользнул взглядом по непривычным звездным узорам на черных панелях, потом уставился на Теллона, потом — опять на экраны.

— Это какие-то ваши штучки, — сказал Черкасский, изменившимся голосом. — Ты не взле…

— Я взлетел. Мы совершили слепой прыжок. — Теллон боролся с удушьем. — Ты был прав, когда сказал, что мой расстрел не испортит твою репутацию. Никто и никогда не узнает об этом, Черкасский.

— Ты лжешь. На экраны можно вывести панораму, записанную на пленку.

— Тогда взгляни на панели прямого обзора. Как, по-твоему, мы могли бы пробиться в космос через все эти тяжелые армады, которые ты собрал?

— Они знали, что я на корабле. Они не открыли бы огонь, пока на корабле я.

— Они открыли огонь, — сухо сказал Теллон, — но мы прыгнули.

— Но разве они могли? — прошептал Черкасский. — Только не в меня…

Резко выбросив ноги вверх, Теллон ударил стоявшего над ним Черкасского. Тот перегнулся пополам. На этот раз Теллон дрался холодно и умело, глухой к страху и ненависти, глухой к громовому голосу пистолета, к сознанию того, что живые глаза его врага — единственные оставшиеся ему врата к свету, красоте и звездам.

Теллон закрыл эти врата навечно.

Глава двадцать первая

Ты можешь почувствовать, будто умираешь. Ты можешь даже лечь на пол и приказать себе умереть. Но все это проходит, а ты преспокойно продолжаешь жить.

Теллон пришел к этому открытию постепенно, за те несколько часов, в течение которых он бродил по безмолвному кораблю. Мысленно он представлял себе «Лайл-стар» пузырем яркого света, висящим в бесконечной тьме, а себя — частичкой тьмы, плавающей в этой светлой вселенной с четкими границами. Нет ничего бессмысленнее, чем сохранять такой порядок вещей еще пятнадцать лет, но он голоден, еда есть — так почему бы не перекусить?

Теллон обдумал эту идею. Утолить голод — ближайшая цель. Но вот она будет достигнута — и что потом? А это уже ложный, тупиковый ход мысли, решил он. Если ты собираешься превратить свою жизнь в достижение ближайших целей, ты отбрасываешь за ненадобностью логические процессы, связанные с целями дальними. Когда ты голоден, ты что-то себе варишь и съедаешь. После этого ты, возможно, чувствуешь усталость — и ложишься спать; а когда просыпаешься, опять хочется есть…

Он снял электроглаз, но обнаружил, что без защитных покрышек его пластмассовые глаза чувствуют себя неуютно, и снова надел его. Первая ближняя цель в его новой жизни — навести порядок в доме. Он нашел обмякшее тело Черкасского, отволок его к шлюзу и прислонил к наружной двери. Несколько минут он возился с этим телом, укладывая его так, чтобы остаточный воздух наверняка вынес бы его в космос. Мертвое тело — плохой попутчик даже в нормальных обстоятельствах, а воздействие нулевого давления привлекательности ему не прибавит.

Добившись желаемого результата, он пошел за Сеймуром и положил мертвую собачку на колени к Черкасскому.

Вернувшись в рубку, он ощупью разыскал основные кнопки и продул тамбур. Сцену покидают еще два персонажа, подумал он, и на подмостках остается один Сэм Теллон. Первым был Док Уинфилд; потом Хелен, рыжая девушка с глазами цвета виски… Ему пришло в голову, что она, может быть, жива, но выяснить это он никак не мог, и вообще, это тупик, хватит!..

Теллон пошел на камбуз, достал по банке из разных кладовых и открыл их. Он разобрался с содержимым и запомнил, из какого именно раздаточного автомата взята каждая банка. Чтобы отбить вкус опостылевшей рыбы, он решил съесть бифштекс, а пока он жарился, отыскал холодильный отсек со штабелями пластиковых туб с пивом. Вознося небесам благодарность за то, что Парана, к которой была приписана «Лайл-стар», обладает достаточными источниками белка и, одновременно, разумно относится к потреблению алкоголя, он сел за свою первую трапезу в чужом пространстве. А когда покончил с едой, то сразу отделался от пластиковых тарелок и столового прибора, а затем сел и стал ждать — не ожидая ничего.

Через какое-то время он устал и пошел искать постель. Сон долго не приходил, потому что многие тысячи световых лет отделяли его от остальных ему подобных.

Теллон выдержал четыре цикла деятельности и сна, а потом пришел к выводу, что непременно сойдет с ума, если так будет продолжаться и дальше. Он решил, что ему необходима долгосрочная цель, которая сделает его жизнь осмысленной — даже если срок для ее достижения дольше, чем его жизнь, а сама цель — недостижима.

Он пошел в рубку и исследовал кончиками пальцев пульт центрального компьютера, жалея, что не уделил ему больше внимания, пока еще мог пользоваться глазами. Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы убедиться, что это стандартная модель, созданная на основе кибернетического усилителя интеллекта. Для путешествий в нуль-пространстве требовалось, чтобы корабль точно попадал в ворота диаметром не более двух световых секунд, поэтому вычислительное оборудование и астронавигационный комплекс объединялись в единую систему.

Текущие координаты рассчитывались автоматически по опорным точкам видимой небесной сферы, таким как переменные звезды. Одновременно были приняты меры, чтобы на вычисление координат не влияли такие редкие и непредсказуемые явления, как новые и сверхновые звезды. Для этого была предусмотрена обратная связь между системой сбора астрономических данных и блоком памяти. Система же ввода данных не менялась с первых путешествий в нуль-пространстве, и Теллон слышал, что эта сравнительно примитивная система позволяет достаточно квалифицированному инженеру легко превратить звездолет в автоматический зонд.

Другими словами, философия конструкторов была такова: этот корабль полностью гарантирован от аварий и всегда доставит вас к месту вашего назначения; но если, паче чаяния, это не удастся, вы сможете подыскать себе другой мир.

Сам Теллон не выяснял, возможно ли это; но теперь ему приходилось принимать эти рассказы на веру — ведь без какого-то средства для проверки своих координат дальние прыжки были бы бессмысленны. Вероятность того, что он окажется в пределах досягаемости от пригодного для жизни мира, если будет пятнадцать лет постоянно совершать скачки через нуль-пространство, равнялась, в лучшем случае, одной миллионной. Он не обманывал себя, оценивая шансы на успех, но ему больше ничего не оставалось: лучше неизвестность, чем то растительное прозябание, в котором он провел четыре дня. Кроме того, в действительно случайной вселенной он мог совершить всего один прыжок и оказаться прямо над Землей, дыша ее атмосферой, ощущая запах дыма горящих листьев, плывущего в теплом плотном воздухе октябрьских вечеров…

Он принялся возиться с системой управления. Прошло еще два цикла отдыха и деятельности, прежде чем он убедился, что сможет запрограммировать систему в соответствии со своими новыми требованиями. Работая вслепую, он напрягал свой мозг до предела, достигнув той степени погруженности в работу, за счет которой когда-то создал электроглаз.

Несколько раз он ловил себя на том, что испытывает небывалый подъем. Вот мое призвание, думал он. Почему же после университета я все забросил и принялся скакать со звезды на звезду? Каждый раз при этой мысли перед ним, неизвестно почему, всплывали рыжие волосы и необычные глаза Хелен, накладываясь на мысленное изображение системы управления… И в конце концов он превратил астронавигационную систему из зверя, который прыгает лишь зная, где находится, в зверя, который откажется двигаться, если его разнообразные органы чувств засекут в пределах досягаемости корабля планетную систему.

Когда Теллон закончил работу, он окончательно пришел в норму. Его ум был остр и ясен. Он лег и заснул крепким сном.

После завтрака — так он называл первую трапезу после периода сна — Теллон прошел в рубку и сел в центральное кресло. Он помешкал, готовясь к психическому выкручиванию досуха, и нажал кнопку, которая швыряла корабль в ту иную, непостижимую вселенную. ЧПОК! Нестерпимо яркая вспышка опалила его глаза; прыжок совершился.

Теллон сорвал с себя электроглаз и откинулся на спинку огромного кресла, закрыв глаза ладонями. Его ум бешено работал. Он уже позабыл о вспышке, которая обожгла его зрительные нервы, когда «Лайл-стар» выпрыгнула из Нью-Виттенбурга. Ни в одной книге не упоминалось, что в нуль-пространстве случаются световые вспышки; считалось, что большинство людей во время перехода испытывают секундную слепоту. Он прислушался к компьютеру, но тот молчал: это означало, что корабль материализовался вдалеке от планет — в каком-нибудь пустом и холодном уголке огромной галактики.

Мысленно пожав плечами, он приготовился совершить новый прыжок. На этот раз он уменьшил чувствительность электроглаза почти до нуля, и когда вспышка произошла, она была значительно менее яркой. Он снял электроглаз и совершил следующий прыжок. Ни малейшей вспышки света. Снова надев электроглаз, он совершил четвертый прыжок — опять вспышка.

Теллон начал чувствовать волнение, сам не зная почему. Вспышка и электроглаз взаимосвязаны — это, по-видимому, факт. Но чем вызвана вспышка? Может быть, электроглаз чувствителен к какому-то излучению, существующему только в нуль-пространстве? Вряд ли: схемы сконструированы так, чтобы отсеивать все сигналы, за исключением невероятно сложного, фазомодулированного излучения глиальных клеток. Какова же тогда причина? Людей в нуль-пространственном континууме нет.

Теллон встал с кресла и стал мерить шагами рубку — восемь шагов до стены, поворот, восемь обратно.

Он вспомнил разговор с Хелен Жюст о работе ее брата в Эмм-Лютерианском бюро конструирования космических зондов. Карл Жюст развивал идею, что нуль-пространственная вселенная, возможно, крайне мала, и насчитывает в диаметре всего несколько ярдов. В нуль-пространстве не работает радиооборудование (из-за чего люди не могут составить его карту). Может быть радиопередатчики просто увязают, как в болоте, в своих собственных сигналах — бесконечно кружа по крохотной вселенной, волны глядят друг на друга? Если это так, человеческий глаз — передающий свою информацию не через изменения в амплитуде, частоте или даже фазе, но посредством фазирования фаз — вполне может оказаться единственным «электронным» прибором, способным функционировать в нуль-пространстве, не уничтожая параметров собственных сигналов. А электроглаз может оказаться первым заработавшим в нуль-пространстве приемником. Но вопрос оставался. Чем вызвана вспышка?

Теллон внезапно остановился, наткнувшись на ответ, как на столб. В нуль-пространственной вселенной ЕСТЬ люди! Искривляющим генераторам требуется не менее двух секунд, чтобы создать поле и вновь его снять при прыжке с минимальным ускорением, но на торговых линиях империи оживленное движение. Миллионы тонн груза и пассажиров каждый час перекачиваются по зигзагообразным дорогам, связывающим разные части галактики, поэтому в любой отдельно взятый момент в нуль-пространственном континууме находятся тысячи людей. Эффект взаимогашения, создающийся за счет наложения сигналов в замкнутой вселенной, способен объединить излучение всех зрительных нервов в одну мощную, неинструментованную вспышку.

Его сердце громко застучало от волнения. Излучение глиальных клеток настолько слабо, что практически им пренебрегают, как отсутствующим. Вполне возможно, что эти сигналы затухают, лишь несколько раз отскочив от «стенок» нуль-пространственной вселенной; следовательно, вспышка, в виде которой они предстают электроглазу, может нести информацию о направлении движения — здесь кроется возможность путешествовать в нуль-пространстве, руководствуясь собственной, человеческой волей, а не капризами чужеродной геометрии.

Какое-то время Теллон простоял на месте. Потом он зашагал по коридору к ремонтной мастерской «Лайл-стар».

Покопавшись несколько минут на стеллажах с инструментами, Теллон смог распознать тяжелую электрическую пилу с традиционным движущимся взад-вперед лезвием. Он отдавал ей предпочтение перед лазерной пилой, которая стишком легко могла лишить слепого человека пальцев.

С пилой на плече он пошел на корму корабля, обходя кипы прессованных протеиновых растений, и стал пилить первый слой противорадиационной обшивки. Из материала дюймовой толщины, он выпилил три панели, каждая размером пять футов на два, потом вырезал панель поменьше — квадрат со стороной в два фута. Пластмасса с металлической присадкой оказалась тяжелым материалом, и он несколько раз упал, пока тащил панели в рубку.

Разложив панели-экраны в рубке, он несколько раз попытался соединить их с помощью сварочного аппарата, но его слепота оказалась слишком большой помехой. Отложив сварочный аппарат в сторону, он расплющил и согнул несколько пустых консервных банок — получились грубые угловые скобы. Скрепил скобами пластмассовые панели. Работа отняла много времени — даже привычная ручная дрель в руках слепого то и дело бунтовала — но в конце концов он соорудил что-то вроде будки часового. Сменив сверло в дрели, он пробурил в средней стене будки одно крохотное отверстие.

Сердце Теллона упало, когда он попытался передвинуть будку, куда ему хотелось, и ощутил на себе ее упрямую тяжесть. Он безуспешно пихал ее несколько минут и только потом вспомнил, что находится на звездолете — в месте, где вес — это созданная на заказ роскошь. Он нашел главный выключатель системы искусственной гравитации и щелкнул им, и справиться с будкой оказалось значительно проще. Он установил ее перед креслом капитана, входом к корме, и снова включил гравитацию.

С надеждой на успех и страхом разочарования Теллон перелез через капитанское кресло и забрался в будку. Ее открытая сторона почти прижималась боками к ножной подставке, и когда он примостился на квадратике палубы, ограниченном тремя стенками будки, то оказался надежно укрытым от лучей с панели прямого обзора. Высунув правую руку из будки, он подтащил к себе переносной пульт управления нуль-пространственными двигателями и нащупал кнопку прыжка. Левой рукой он нашарил отверстие — теперь оно было единственным каналом, через который к нему могли поступать сигналы зрительных нервов, — и установил в него свои окуляры.

На этот раз вспышка, когда он нажал кнопку прыжка, была лишь внезапно мигнувшим, умеренно ярким огоньком — на это он и надеялся. Теперь настало время для решающей проверки. Он совершал прыжок за прыжком, стараясь держать голову в одном и том же положении относительно отверстия; потом вышел из будки, довольно ухмыляясь. Яркость вспышек колебалась.

Не обращая внимания на сосущее чувство голода, Теллон отключил нуль-пространственный двигатель и переключил искривляющие генераторы на ручное управление. Теперь «Лайл-стар» было приказано совершать продолжительные визиты в нуль-пространство, не меняя своей ориентации ни в том, ни в другом слое бытия.

Он отсоединил от бортовой ЭВМ штурманский терминал и затратил некоторое время на установление дружеских отношений с его клавиатурой, стараясь вновь обрести почти забытый навык, позволявший его пальцам превращать компьютер в продолжение мозга. Закончив приготовления, он мысленно вообразил себя в центре пустой сферы и присвоил базовые координаты двум тысячам точек, равномерно распределенных по ее внутренней поверхности.

Следующая задача — это, вращая «Лайл-стар» вокруг каждой из ее трех основных осей, поочередно всякий раз направлять нос корабля на каждую точку. Изменив положение, он выходил в нуль-пространство, визуально оценивал яркость полученного сигнала, потом возвращался и вводил информацию в компьютер.

Ему пришлось трижды делать перерывы на сон, прежде чем работа была закончена, но в результате он получил — к сожалению, неполную — первую карту нуль-пространственной вселенной.

Конечно, на самом деле это была приближенная компьютерная модель сети галактических торговых линий, увиденной из некой точки нуль-пространства. Теперь ему требовалась аналогичная модель этой сети для нормально-пространственной вселенной. Располагая ею, он мог бы ввести обе модели в большой компьютер и заставить его установить соответствия между ними. В империй девятнадцать миров, и поскольку начальные и конечные ворота для них — для всех, кроме двух, — находятся недалеко от Земли, на модели нормального пространства в этом районе будет наблюдаться значительная концентрация яркости. На карте нуль-пространства подобной концентрации не будет, так как между двумя континуумами нет полного соответствия, но Теллон надеялся, что хоть какую-то связь между ними компьютер найдет. А стоит ее найти — можно считать, что он дома.

Чтобы отпраздновать победу, он решил угостить себя вкусным обедом, а после уж поразмыслить над дальнейшим планом действий. Он поджарил огромную отбивную и стал методично транжирить запасы пива. Покончив с едой, он присел на табуретку в камбузе и задумался. До этого момента он великолепно обходился без глаз, но лишь благодаря тому, что брался за привычные задачи с помощью инструментов, которыми мог пользоваться почти машинально. Как ни парадоксально, построение компьютерной модели его собственной, нормально-пространственной вселенной будет гораздо сложнее. Он не может «увидеть» плотность переплетающихся космических дорог, а единственная альтернатива — вводить в компьютер галактические координаты всех ворот. Это будет адский труд — например, путешествие с Эмм-Лютера на Землю предполагает ввод трех координат для восьмидесяти тысяч ворот. Конечно, это выполнимо — данные найдутся в каком-нибудь уголке памяти бортовой ЭВМ — но незрячему человеку проделать такое… тяжело. Слово «невозможно» всплыло у него в мозгу, но тут же было отброшено.

Теллон пил и пил, чувствуя, как ослабевает его первоначальный энтузиазм. По-видимому, он будет вынужден вслепую разобрать и вновь собрать во тьме главный компьютер — просто, чтобы узнать, как он устроен! Потом ему придется прослушать все данные из его запоминающего устройства с произвольным доступом, пока он не наткнется на то, что ему нужно. Это может отнять пять или десять лет. Он может умереть с голоду, так и не выполнив задачи, которую зрячий человек одолел бы за несколько часов.

Теллон задремал. Проснулся он от вкрадчивого писка, которого не слышал уже много лет. Он на миг опешил, но тут же узнал этот звук. Он слышал голос потомка первого безбилетного пассажира, который поднялся на борт корабля на заре веков, когда люди выходили на своих первых хрупких судах на бой с морями Земли. Это была крыса.

Глава двадцать вторая

Теллон забыл, что грузовой трюм не освещен. Он нашел на палубе щиток осветительной сети и зажег каждую трубку на корабле, но не поймал ни одного сигнала, даже включив электроглаз на полную мощность. Он заключил, что либо между ним и крысой слишком много препятствий, либо крыса прячется там, куда свет не доходит. Один из таких факторов или сразу оба помешали ему обнаружить зверька раньше, пока тот не вылез в поисках пищи.

Он вышел из рубки и двинулся по центральному коридору. Остановившись у поручней поперечного мостика, он что-то заметил. То был не проблеск света, а скорее, слабое разжижение тьмы. Задач такого типа он еще не решал. Он должен был не только приспособиться к тому, что его глаза существуют отдельно от его тела, но и вычислить по очень скудным признакам, где именно они находятся.

Крыса наверняка пряталась где-то под кипами белковых растений, но, вспомнив, как быстро она исчезла, когда он погнался за ней в камбузе, Теллон понял, что передвигать кипы бессмысленно. Он решил установить неопасную для жизни крысы ловушку.

Есть старая уловка — переворачиваешь ящик, подпираешь его с одного бока короткой палочкой и резко выдергиваешь подпорку, когда жертва оказывается под ящиком. Он раздумал использовать такую ловушку, вспомнив свой давний мальчишеский эксперимент: тогда мышь пала жертвой своей прыти и была раздавлена краем ящика. В нынешних обстоятельствах крыса, забравшаяся на корабль, вероятно, на Паране, была дороже увенчанной всеми лаврами скаковой лошади.

Теллон взял с камбуза немного хлеба, рассыпал его вокруг кип груза, присел невдалеке и притворился спящим. Минута тянулась за минутой, и он поймал себя на том, что действительно клюет носом. Какое-то время он решительно боролся со сном, потом стал замечать, что постепенно становится светлее. Мелькали тусклые плоскости, из тьмы выплывали рваные серые пятна, за ними появился неровный яркий кружок, похожий на выход из пещеры. Мимо проковыляло что-то до ужаса огромное, сверкнули красные глаза — холодные и изучающие. Теллон заставлял себя дышать ровно. Он понял, что, двигаясь к выходу из логовища, его крыса просто обогнала другую крысу.

Совершенно неожиданно он увидел перед собой блестящие металлические плиты, которые тянулись к темным горизонтам, как безжизненная пустыня. Над головой было странное небо, наводящее на мысли о просторных пещерах. Интерьер трюма, увиденный глазами крысы, представлял собой чужой, неприветливый мир, в котором природный инстинкт советовал скрываться от опасности в темных углах и искать помощи у красноглазых сородичей в мрачных лабиринтах.

Теллон задумался, не является ли электроглаз более эффективным приемником, чем он предполагал. А что если существует мостик между сигналами, поступающими в зрительную зону коры головного мозга, и другими мыслительными процессами данного животного или человека — что-то вроде перепонки между слоями психики? Может быть, если он подключится к быку, который смотрит на развевающуюся красную тряпку, то поймает скрытые тона гнева? Может быть, использование глаз Черкасского превращало его в безжалостного убийцу, в орудие, которое дикие инстинкты коротышки повернули против него самого? Это был бы славный образчик романтического воздаяния. А что, в таком случае, дарили ему глаза Хелен? Любовь?

Увлеченный своей идеей, Теллон едва заметил, как в поле зрения появился небольшой хлебный холмик — крыса приближалась. Холмик становился все ближе, превратился в изрытую ущельями гору еды; потом на угрожающем горизонте замаячило его собственное гигантское, бородатое лицо. Изображение надолго застыло, и Теллон приказал себе не шевелиться. В конце концов крыса снова двинулась вперед. Теллон прыгнул лишь тогда, когда блестящая ячеистая поверхность хлеба оказалась прямо перед носом. Глазами крысы эта попытка изловить ее выглядела почти смехотворной.

При первом же движении толстых, как древесные стволы, пальцев спящего великана все расплылось, и он вновь оказался в полумраке еле видимых контуров. Он сделал еще три попытки, с тем же результатом, пока не признал, что придется найти способ получше. Что будет, подумал он, если я не смогу ее поймать? Ситуация становилась еще смешней. В металлическом пузыре, наполненном светом и воздухом, бегает на четвереньках человек с пластмассовыми глазами, но его бесконечная погоня за неким грызуном обречена на неудачу, потому что он может видеть его только тогда, когда сам грызун его видит…

— Если хороший фехтовальщик вызывает вас на дуэль, — сказал Теллон вслух, — вы должны настоять, что поединок будет на пистолетах.

Звук его голоса в безлюдной тиши корабля напомнил ему, что он, в конце концов, человек, представитель вида, чьим особым оружием является мысль. Об этом до ужаса легко забыть, когда твои глаза прячутся во тьме под тюками.

Он подобрал хлеб и пошел с ним на нос, разбросав его по полу возле рубки. Он зашел на минутку на камбуз, потом прошел в рубку и сел. На этот раз Теллон сделал свой ход лишь тогда, когда крыса зарылась носом в гору еды.

Он отключил искусственную гравитацию.

Когда бьющаяся и визжащая крыса воспарила в воздух, Теллон поплыл к ней, держа наготове взятую с камбуза банку из прозрачной пластмассы. При виде его крыса обезумела. Она билась всем телом о воздух, как выброшенная на берег рыба, задав Теллону (который видел свою летающую фигуру лишь урывками и по кусочкам) мудреную баллистическую задачу. Со второй попытки он сгреб в банку бьющегося зверька, неплотно закрыл банку крышкой и, слегка улыбаясь, снова двинулся в рубку с вибрирующим пластмассовым сосудом в руке.

Первое, что сделал Теллон с помощью своих новых глаз, — это приказал «Лайл-стар» определить, где он находится.

Астронавигационному комплексу потребовалось лишь несколько секунд, чтобы приблизительно вычислить его местоположение по остальным семнадцати галактикам местной системы, а потом уточнить и подтвердить свои выводы с помощью квазаров. Корабль находился примерно в 10.000 световых лет от центра Галактики и примерно в 35.000 световых лет от Земли. Теллон был закаленным звездным бродягой, но сияющие цифры, висящие в воздухе над компьютером, вызывали в нем ощущение ледяного ужаса. Расстояние, которое он тщился преодолеть, было слишком велико не только для корабля, но и для света Солнца: по дороге этот свет поглотила межзвездная пыль. Но если бы пыли не было, а он располагал бы безгранично мощным телескопом с неограниченной разрешающей способностью, он мог бы взглянуть на родную планету и увидеть людей верхнего палеолита, начинавших устанавливать свое господство над лесами Земли, при помощи только что усовершенствованного кремневого оружия.

Теллон попробовал мысленно увидеть себя, успешно пересекающего эту невообразимую пустоту: вот он сидит в огромном кресле, пластмассовые глаза-пуговки слепы к пролетающим мимо звездным пейзажам, пленная крыса злобно щурится в пластмассовой банке на коленях… Что двигает им? Лишь идея, рожденная его ослепшим мозгом и обреченная на бесконечное кружение по мозговым извилинам компьютера…

Какой бы фантастической ни была эта картина, он должен сделать попытку и шагнуть вперед.

Чтобы построить свою модель космических дорог, Теллон перенес абсолютные координаты всех ворот в оперативную память компьютера и выразил их через координаты «Лайл-стар». Это отняло некоторое время, но подарило ему карту, которая была нормально-пространственным эквивалентом уже имеющейся у него карты нуль-пространства. Тогда он ввел модуль с этими данными назад в центральный суперкомпьютер и запрограммировал его на поиск соответствий между картами, если таковые имеют место. Была также вероятность, что истинное соответствие настолько слабо выражено, что его может найти лишь гигантская всепланетная компьютерная сеть, вроде существующих на Земле, но эту мысль он прогнал.

Спустя час компьютер сыграл нежную мелодию, и из воздуха над ним соткался набор уравнений. Сияющие цифры безмолвно висели над проектором. Теллону не было необходимости вникать в уравнения — астронавигационный комплекс мог самостоятельно усваивать информацию и действовать на ее основе — но у него было естественное желание увидеть своими глазами то, что вполне может оказаться философским камнем, который превратит свинец нуль-пространства в золото пространства нормального.

Сначала уравнения казались совершенно непостижимыми, как будто он воспринимал их не только крысиными глазами, но и крысиным мозгом. Он разглядывал символы, держа перед ним пластмассовую банку; внезапно они как бы переместились в фокус — это заработали его дремавшие математические способности. Теллон узнал соотношения для четырехмерного волнового фронта и внезапно понял, что смотрит на преобразованное уравнение поверхности Куммера. Это означало, что нуль-пространство подобно сингулярной поверхности второго порядка, то есть многообразию с шестнадцатью особыми точками и таким же количеством двусторонних касательных плоскостей. Неудивительно, что при малом числе контрольных точек годы работы над астронавигацией нуль-пространства не принесли никаких плодов.

Теллон улыбнулся. Если он выкарабкается из этой заварушки и окажется, что немецкий математик девятнадцатого века Эрнст Куммер был лютеранином, это будет великолепным образчиком иронии судьбы.

Теллон вновь подключил к астронавигационному комплексу нуль-пространственный двигатель и ввел в машину координаты и длительность прыжка, который, как он надеялся, будет первым управляемым перелетом в истории межзвездных путешествий. Он снял электроглаз, чтобы не видеть длительного светового взрыва, и швырнул корабль в нуль-пространство на восемь секунд, предписанных новыми уравнениями.

Снова надев электроглаз, он с минуту просидел, обливаясь потом, пока не решился поднять крысу туда, откуда она могла увидеть рассчитанные астронавигационным комплексом абсолютные координаты корабля. Это была длинная цепочка чисел. Теллон слишком нервничал, чтобы разбираться в ней. Он приказал компьютеру ограничить информацию лишь парой чисел — характеристиками геодезической линии от «Лайл-стар» до Земли.

Новый ответ гласил, что до Земли осталось сто световых лет. Если только это не было случайной удачей, он означал, что недолет составляет всего одну треть процента от общего расстояния. Слегка дрожа — что не к лицу покорителю нуль-пространства — Теллон рассчитал следующий прыжок и совершил его. На этот раз, когда он надел электроглаз, впереди засияла яркая колючая звезда. Компьютер сказал: «Меньше половины светового года».

Теллон, не стесняясь, закричал «ура!» и сжал пластмассовую банку, жалея, что не может сообщить ее бестолковой обитательнице, что сверкающий бриллиант перед ними — это Солнце, осветившее их общим предкам путь на сушу из моря, и что их дышащие тела были сотворены из его энергии, что оно — это Дом. Ну да ладно, подумал он, наверняка и ты, и другая крыса там внизу, думаете о вещах, которые я тоже никогда не смогу понять.

Он совершил еще один прыжок, возможно, последний перед переходом на ионные двигатели. Когда прыжок завершился, Теллон взял в руки электроглаз, зная, что должен находиться уже в Солнечной системе, и, возможно, увидит сейчас Землю.

Прежде чем он успел водрузить электроглаз на переносицу, рубку сотряс хриплый сигнал тревоги.

— Немедленно назовите себя, — раздался из репродуктора системы внешней связи резкий, дребезжащий голос. — Отвечайте без промедления, или вы будете уничтожены ракетами, которые уже выпущены в вашу сторону, — голос продолжал говорить, повторяя свою угрозу на других основных языках империи.

Теллон устало вздохнул. Он пересек полгалактики; и вот теперь он узнал совершенно точно, что добрался до дома.

Глава двадцать третья

— Это наше последнее предупреждение. Немедленно назовите себя.

Теллон включил систему связи:

— Давайте в виде исключения поступим немного по-другому, — сказал он. — Почему бы вам самим себя не назвать?

Воцарилась пауза, а когда голос раздался вновь, в нем послышалось еле заметное раздражение:

— Повторяю это предупреждение в последний раз: в вашу сторону ужевыпущены ракеты.

— Зря угробите их, глядишь, они бы вам еще пригодились, — небрежно проговорил Теллон, держа пальцы на кнопке прыжка в нуль-пространство. — Они не смогут меня задеть. А я повторяю: хотелось бы узнать ваше имя и звание.

Опять пауза. Теллон откинулся на спинку огромного кресла. Он знал, что проявляет ненужную сварливость, но эти 35.000 световых лет выкачали из него остатки терпимости к милитаристскому обществу, в котором он провел большую часть своей жизни. Ожидая ответа, он между тем составлял для «Лайл-стар» программу прыжка через нуль-пространство всего на полмиллиона миль, которую пока держал в резерве. Он как раз закончил программу, когда в воздухе перед ним заколыхалось разноцветное мерцание: инженеры-связисты трудились над установлением видеоконтакта с его кораблем.

Цвета стали ярче и сложились в трехмерное изображение седовласого человека с суровым лицом в угольно-черном маршальском мундире. Он сидел; изображение было настолько хорошим, что Теллон мог различить паутину тоненьких красных сосудов на его скулах. Маршал наклонился вперед, и глаза у него поползли на лоб.

— Имя, пожалуйста, — непреклонно сказал Теллон, не делая скидок на то впечатление, которое его собственная внешность должна была произвести на маршала.

— Я не знаю, кто вы, — медленно сказал маршал, — но вы только что совершили самоубийство. Наши ракеты почти достигли зоны совмещения. Теперь их уже не остановить.

Теллон непринужденно улыбнулся, наслаждаясь минутой мегаломании и, когда индикаторы близости взвыли, нажал кнопку прыжка. Сверкающий поток хлынул в глаза, но то была уже привычная нуль-пространственная вспышка. Когда «Лайл-стар» снова оказалась в нормальном пространстве, на одной из панелей прямого обзора неистово пылали разрывающиеся в полумиллионе миль отсюда ракеты. Изображение маршала исчезло, но через несколько секунд снова заколыхалось и сгустилось до призрачной твердости. У маршала был изумленный вид.

— Как вы это сделали?

— Имя, пожалуйста.

— Я — маршал Джеймс Дж. Дженнингс, командующий Третьим Эшелоном Великого Флота Земной Империи, — маршал беспокойно ерзал в кресле, похожий на человека, глотающего горькую пилюлю.

— Пожалуйста, внимательно выслушайте меня, маршал, вот чего я от вас хочу.

— Что вас заставило…

— Пожалуйста, ведите себя спокойно и слушайте, — холодно оборвал его Теллон.

— Я Сэм Теллон, бывший агент Объединенного Разведывательного Управления, я пилотирую «Лайл-стар», которая была послана на Эмм-Лютер, чтобы меня вывезти. Вы можете легко это проверить.

Маршал наклонился вбок, слушая что-то, не передававшееся по каналу связи между кораблями. Несколько раз кивнув, он обернулся к Теллону:

— Я только что это проверил. «Лайл-стар» была направлена на Эмм-Лютер, но столкнулась с препятствиями. Кто-то на корабле произвел слепой прыжок… Теллон в это время находился на борту корабля, и это изобличает вас во лжи.

Теллон рассердился:

— Я прилетел издалека, маршал, и я… — Он умолк, видя, что Дженнингс внезапно встал с кресла, исчез с экрана на несколько секунд, а потом вернулся.

— Все в порядке, Теллон, — сказал маршал с новой, уважительной ноткой в голосе. — Нам только что удалось провести визуальный осмотр вашего корабля. Это «Лайл-стар».

— Вы уверены? А вдруг я сам нарисовал название?

Дженнингс кивнул:

— Возможная вещь, но мы судили не по названию. Разве вы не знаете, что тащите с собой целую причальную мачту и несколько тысяч квадратных ярдов бетонного космодрома? Кроме того, вокруг вас плавает пара покойников в лютеранской форме.

Теллон совершенно забыл, что «Лайл-стар» должна была выдрать и унести в нуль-пространство внутри своего искажающего поля здоровенный ломоть Эмм-Лютера. Вакуум, мгновенно созданный взлетом корабля, наверняка разрушил эту часть космопорта. А тело Хелен лежало прямо на краю. Его тоска по Хелен, притуплённая опасностью и отчаянием, неожиданно вновь стала острой, изгнав из его головы все остальное. «Хотел бы я быть там, где Хелен сидит на окне…».

— Я должен перед вами извиниться, Теллон, — сказал Дженнингс. — Земля и Эмм-Лютер трое суток находятся в состоянии войны. Вот почему мы так занервничали, когда корабль был обнаружен так близко к Земле и так далеко от ворот. Это было похоже на атаку исподтишка.

— Не извиняйтесь, маршал. Вы можете организовать мне прямую связь с Блоком? Прямо сейчас?

— Я мог бы это сделать, но она не застрахована от подслушивания.

— Это не важно. На данный момент я не собираюсь сообщать ничего секретного.

— Мы очень рады, что вы возвратились, Теллон, но это против всяких правил. — Представителем Блока был человек, которого Теллон раньше никогда не видел. Его свежая кожа, крепкие загорелые руки и небрежная одежда делали его похожим на преуспевающего фермера средней руки. Фоном его изображению служило намеренно безликое пастельно-зеленое размытое пятно.

— Против правил, но зато важно, — сказал Теллон. — Вы из больших начальников?

Человек на миг поднял свои бесцветные глаза, и Теллон понял, что он из больших начальников.

— Моя фамилия Сили. Прежде, чем вы что-то скажете, Теллон, я должен вам напомнить, что мы говорим по открытой линии. Я также хочу…

— Давайте прекратим не относящиеся к делу разговоры, — нетерпеливо сказал Теллон, — и сосредоточимся на моих требованиях.

— ТЕЛЛОН! — Сили полупривстал со своего кресла, потом снова опустился в него. Он улыбнулся:

— Мы немедленно прервем этот разговор. Вы, очевидно, сильно переутомлены, и есть вероятность, что вы случайно проговоритесь о чем-либо секретном. Я уверен, вы понимаете, что я имею в виду.

— Вы имеете в виду, что я случайно могу упомянуть капсулу, которая у меня в мозгу? Ту самую, в которой еще находится информация о пути на новую лютеранскую планету?

Румяные щеки Сили мгновенно побелели:

— Мне очень жаль, что вы это сказали Теллон. Я поговорю с вами здесь, в Блоке. Маршалу Дженнингсу предписано доставить вас сюда без промедления. Это все.

— Маршал Дженнингс не сможет это сделать, — сказал Теллон быстро и уверенно. — Спросите его, что произошло, когда он полчаса назад выпустил по мне несколько своих ракет.

Сили щелкнул рычажком на своем столе, отключая звук, и неслышно обратился к кому-то за кадром. Он снова включил звук и обернулся к Теллону, глядя на него настороженно:

— Я получил относительно вас необычное донесение, Теллон. По предварительным данным, ваш корабль вынырнул в нормальном пространстве прямо внутри Солнечной системы. Вы что, обнаружили новые ворота?

— Сили, ворота канули в прошлое. Я разгрыз проблему астронавигации в нуль-пространстве. Я могу летать, куда хочу, не пользуясь воротами.

Сили сцепил свои толстые пальцы и уставился на Теллона поверх них:

— В таком случае, у меня нет другой альтернативы, кроме как распорядиться полностью заглушить путем интерференции все линии связи в Солнечной системе, пока мы не доставим вас сюда для отчета.

— Сделайте это, — с удовольствием сказал Теллон, — и вам меня больше не видать. Я навещу каждую планету в империи, начиная с Эмм-Лютера. И расскажу о своем методе по радио на всех волнах, какие есть.

— Каким образом вы собираетесь скрыться? Я могу заблокировать все… — Сили замялся.

— «Все ворота», хотели вы сказать, если я не ошибаюсь, — вставил Теллон, чувствуя, как по жилам разливается холодная злоба. — Вы отстали от моды, Сили; вы, ворота и Блок — все это часть древней истории. Отныне мы больше не будем вздорить из-за горстки планет, обнаруженных благодаря случаю. Нам открыта дорога на каждую планету Галактики, и всем найдется место. Даже вам и вам подобным, Сили, хотя вам придется измениться. Никто не останется играть в солдатики у вас на заднем дворе, когда в космосе сто тысяч новых планет ждут тех, кто хочет ЖИТЬ. Теперь — собираетесь ли вы меня слушать или сказать вам «до свидания»? Я и так потерял слишком много времени. — Теллон занес руку над красной кнопкой прыжка в нуль-пространство. Корабль не был запрограммирован на управляемый прыжок из его нынешнего положения, поэтому нажатие кнопки могло перекинуть «Лайл-стар» на другую сторону галактики, но (он почувствовал волну дикарской радости) это больше не имело значения.

У Сили был загнанный вид:

— Хорошо, Теллон. Чего вы хотите?

— Три пункта: немедленная отмена всех приготовлений к военным действиям против Эмм-Лютера; разрешение мне сообщать детали техники астронавигации в нуль-пространстве всем, кто захочет ее применять; еще я хочу реквизировать флагманский корабль маршала Дженнингса для немедленного перелета на Эмм-Лютер.

Сили открыл рот для ответа, но тут в беседу вклинился новый голос:

— Меня эти ваши требования не смущают.

Теллон узнал голос Колдуэлла Дюбуа, главы правительства Земли и четырех других человеческих поселений в Солнечной Системе.

Зеркальный тысячеярдовый киль «Веллингтона», флагмана Космического Маршала Дженнингса, холодно сверкал в разреженном воздухе высоко над Нью-Виттенбургом. «Веллингтон» стал вторым кораблем, совершившим управляемый полет в нуль-пространстве, и первым, который произвел такой полет с Земли на Эмм-Лютер. Прошел час с того момента, как его мощные передатчики разнесли по всей поверхности планеты свое сообщение.

«Веллингтон» был слишком огромен даже для самого большого стола Нью-Виттенбургского космопорта и потому предпочел оставаться наверху — хотя и в атмосфере — как чудовищный, но мирный образец чистой силы. Эллипсообразная надстройка, оказавшись плоскодонной спасательной шлюпкой, отделилась от его корпуса и заскользила вниз.

Теллон стоял у главного экрана шлюпки, глядя на расстилающийся под ним единственный континент планеты. Он еще носил электроглаз, но за время приближения к Эмм-Лютеру и последовавших затем радиосеансов (лучше было бы сказать — радиообольщений!) — за это время неограниченные технические ресурсы электронных мастерских «Веллингтона» снабдили его телекамерой размером с горошину и закодировали ее выходной сигнал в соответствии с первоначальным планом Теллона. Теперь у него были собственные глаза, дарящие ему хорошее, хоть и монокулярное, изображение окружающего мира. Его уверили, что позднее они смогут встроить ему по камере в каждый глаз.

Внизу изгибался погруженный в сумрак континент, тускло-зеленые и охряные пятна струились друг сквозь друга, окаймленные кружевной белизной там, где суша встречалась с не знающим приливов океаном. Теллон мог охватить одним взглядом почти весь маршрут своей ночной прогулки — длинную ломаную линию, ведущую на север через такие неразличимые точки, как укрытый мглой Павильон, город Свитвелл и «Персидский кот», завод космозондов, где его ранили, поместье Карла Жюста и горный мотель, где он провел пять дней с Хелен — и так до самого космопорта, где Хелен застрелили.

На этот момент он был одним из самых важных и знаменитых людей империи, его имя облетело все планеты, и люди будут помнить его, пока пишется история, но он боялся запросить ту информацию, которая ему была всего нужнее. «Если она умерла, я не хочу об этом знать», — подумал он и продолжал сидеть, удивляясь волнам памяти, которые бились в стены его сознания, как будто он уже существовал когда-то в этой эмоциональной матрице, любил Хелен в другой жизни, потерял ее в другой жизни…

— Мы совершим посадку менее, чем через минуту, — сказал маршал Дженнингс. — Вы готовы к встрече?

Теллон кивнул. На обзорных экранах быстро разрастался космопорт. Он увидел выстроенные в боевом порядке корабли, паутину дорог и переполненных людьми движущихся дорожек, участок около приемного сектора, расчищенный для их приземления. Еще через несколько секунд он различил одетые в темные костюмы фигуры официальной группы встречающих, в которую, как ему сказали, войдет сам Гражданский Арбитр. Операторы ожидали возможности запечатлеть на пленку его прибытие на благо всей империи.

Вдруг он узнал среди темных фигур бледный овал поднятого к небу лица Хелен; и сумятица в его голове утихла, оставив после себя чувство великого успокоения, большего, чем он когда-либо надеялся ощутить.

— Нам едва-едва хватит места приземлиться, — сказал, обернувшись, пилот спасательной шлюпки. — Они, похоже, не врут, на их планете действительно яблочку негде упасть.

— Это временная стадия, — уверил его Теллон. — Все будет по-другому.

Лицо Хелен было обращено к его кораблю. Но она могла глядеть и мимо него, туда, где на вечернем небе начали роиться, подобно пчелам, звезды. Навстречу воскресенью, вспомнил он старые строки, тому тихому воскресенью, которое длится и длится, в котором даже любящие наконец-то находят себе покой. Последняя строка гласила: «А Земля — лишь звезда, которая когда-то светила», но об этом Хелен и ему, как и остальной части человечества, думать ни к чему.

Мать-планета когда-нибудь состарится и станет бесплодной; но к тому времени вырастут ее дети, высокие, сильные и красивые. И их будет много.

Пер. А. Короткова

ТЕМНЫЕ НОЧИ (рассказы)

Предисловие

Как-то, придирчиво разглядывая свои ручонки, моя младшенькая спросила:

— Папочка, а почему у меня ногти из пластмассы?

Я тоже посмотрел на ее пальчики. Действительно, маленькие полупрозрачные ноготки весьма напоминали розовые пластмассовые чешуйки на кончиках пальцев кукол. Похоже, четырехлетняя дочурка полагала, что она частично состоит из плоти, а частично — из пластика.

Я-то, конечно, знал, что это не так, но внезапно… Внезапно мне открылась узкая тропка через пропасть между ее вселенной и моей. Помню, в животе у меня тогда возник холодок, в сознании — смятение. Иными словами, я в ту минуту ощутил типичные, по мнению некоторых авторов, признаки вдохновения, и перед моим мысленным взором разом пронеслись замысел и сюжет «Темной ночи в Стране игрушек» — первого рассказа сборника, который вы держите в руках. Вы вправе счесть этот рассказ научной фантастикой, фэнтези или «ужастиком», сам же я отнести его к какому-либо конкретному жанру затрудняюсь. Скажу лишь, что мне с каждым днем все сложнее и сложнее уловить разницу между телом собственного ребенка и детально проработанной игрушкой, сошедшей с конвейера, и это меня пугает.

Теперь, надеюсь, понятно, почему, услышав традиционный вопрос «Откуда вы берете свои идеи?», писатели обычно хмурятся, глаза их затуманиваются, губы начинают шевелиться, но внятного ответа так и не следует. Работа созидательного разума объяснению не поддается. Опытный писатель либо сочиняет четко продуманный рассказ для продажи на определенном рынке, либо, пораженный вдруг молнией вдохновения, пускается в плавание по открытому океану творчества, а затем предлагает читателю рожденное в муках произведение.

Работать в жанрах научной фантастики и фэнтези приятно потому, что в этих жанрах все еще живет традиция новеллы, и оттого, что в процессе письма в ход идет буквально все, что душе угодно. Правила, безусловно, существуют, но они не навязаны писателю ни извне, ни свыше. Рассказ может быть и развернутой шуткой, и замаскированной загадкой, и попыткой заглянуть за пределы известного, и перенесенным на бумагу сновидением.

Все рассказы в этом сборнике в той или иной мере подпадают под эти категории. Но какой под какую? По этому поводу я готов спорить часами, особенно если у вас найдется вдоволь виски для смазывания шестеренок дискуссии. Но, по-моему, не так уж и важно, к какой конкретно категории и какому жанру относится тот или иной рассказ. Гораздо важнее, чтобы хоть что-нибудь из предложенного вам понравилось.

Искренне надеюсь, что так оно и будет.

Боб ШОУ

ТЕМНАЯ НОЧЬ В СТРАНЕ ИГРУШЕК Dark Night in Toyland

Перевод с англ. © С.Л. Никольского, 2003.

— Господи, только не сегодня, — взмолился Киркхэм.

«Да-а-а, невинному ребенку вообще негоже умирать от рака, но когда такое случается в первый день Рождества — это, знаешь ли, уже совсем паршиво», — вмешалась его вторая половинка, незваный гость, чей язвительный ехидный голос последние несколько месяцев звучал все настырнее.

Киркхэм рывком поднялся на ноги и нервно зашагал по кабинету, пристыженный и чуть напуганный внезапным вмешательством, хотя отнюдь не чуждый манихейства, чтобы понимать, откуда берется этот голос. Обшитая дубовыми панелями комната некогда казалась очень подходящей для обосновавшегося в заштатном городке методистского священника, в чьи обязанности входило поддерживать религиозную веру во враждебной атмосфере XXI века. Теперь здесь словно сгустилась тьма, а замкнутое пространство давило на психику. Киркхэм устремился к окну и раздвинул зеленые бархатные шторы. На улице царил океан мрака — шесть часов рождественского утра. Зимой в это время все утра на одно лицо.

«Ну, вот и Рождество… а мы тут гоняемся за звездой», — снова раздался этот непрошеный голос.

Киркхэм пребольно укусил себя за тыльную сторону ладони и поплелся на кухню готовить кофе. Дора была уже на месте — в своем зеленовато-голубом халате она накрывала на стол. Спина удивительно прямая — смелая женщина, должно быть, говорили их друзья и соседи, но только Киркхэм знал, до какой степени она сломлена болезнью Тимми.

Однажды вечером, когда он стал втолковывать ей что-то про веру, она ответила с оттенком грустного презрения:

— Ты-то сам веришь, что дважды два — четыре? Разумеется, нет, Джон. Потому что ты знаешь, что дважды два — четыре! — В первый и последний раз Дора говорила с ним в таком тоне, но встревоженный Киркхэм почему-то не сомневался, что именно тогда она высказала свое личное кредо касательно жизни и смерти.

— Я не слышал, как ты спустилась, — сказал он. — Н(рановато ли для тебя?

Дора покачала головой.

— Хочу, чтоб этот день был как можно длиннее.

— Не выйдет, Дора.

Он сразу понял, что у нее на уме. Достоевский в утро перед казнью был полон решимости растянуть и разделить на полноценные мгновения каждую секунду, чтобы превратить оставшийся час в целую жизнь.

— Предоставь времени идти своим ходом, — посоветовал он. — И черпай в этом радость. Только так можно с достоинством встретить вечность. — Он подождал, вполне осознавая всю напыщенность своих слов и надеясь, что Дора затеет спор, а значит, позволит протянуть ей руку помощи.

— Молока или сливок? — только и спросила она.

— Молока, пожалуйста.

Некоторое время они потягивали кофе, замкнутые, отделенные друг от друга начищенной до блеска геометрией кухни.

— Чем займемся на следующее Рождество, Джон? — спросила Дора ровным голосом, словно обсуждала программу предстоящего отпуска. — Что мы будем делать, когда останемся одни?

— Посмотрим, что уготовил нам Господь. Возможно, к тому времени мы уже поймем…

— Возможно, нам и так все понятно. Возможно, единственное, что нам требуется понять, — что понимать-то, в сущности, нечего.

— Дора! — При мысли, что его жена почти призналась в своем неверии, Киркхэм испытал мрачное возбуждение. Он знал, что сможет помочь ей лишь в том случае, если правда будет высказана вслух. Пусть Господь всевидящ, но слова должны быть произнесены, мысли должны преобразиться в движение губ и колебание воздуха.

«Отменное зрение у Господа нашего! — не унимался голос. — Иначе как еще он мог бы, сидя в самом центре галактики, за тысячи световых лет отсюда, попасть космическим лучом в крошечную клетку позвоночника маленького мальчика? Поистине снайперский выстрел с любой точки зрения. Особенно — с библейской…»

Киркхэм отвел взгляд от лица Доры. Действительно, почему именно позвоночник — тот самый орган, чья слишком сложная структура не поддавалась успешному восстановлению биоглиной? Разумеется, курс лечения был проведен с использованием новейших составов — в результате Тимми получил несколько лишних месяцев. Одно время даже казалось, что наступит выздоровление, что победа уже не за горами, но потом у Тимми стала отниматься левая нога — первый признак того, что биоглина, прежде вытеснявшая раковые клетки по мере их появления, не справляется с задачей обновления оригинальных тканей.

— …должно быть, уже проснулся, — говорила тем временем Дора. — Пойдем-ка к нему.

Чувствуя, что упустил благоприятную возможность, Киркхэм кивнул, и они направились в комнату Тимми. В тусклом свете ночника они заметили, что хотя мальчик и не спит, он даже не притронулся к рождественским подаркам, разложенным у кровати. В который уже раз Киркхэм прочувствовал, как возникло выражение «разбитое сердце». Он оробел, не в силах вымолвить ни единого слова, и только смотрел, как жена подошла к кровати и опустилась перед ней на колени.

— Вот и рождественское утро. Только взгляни, какие подарки тебе приготовили, — принялась уговаривать она.

— Я знаю, мам. — Тимми не отводил глаз от ее лица.

— Не хочешь посмотреть, что внутри?

— Не сейчас. Я устал.

— Ты не выспался?

— Не в том дело, мама. — Тимми наконец отвел взгляд. Личико его было исполнено гордым одиночеством. Голова Доры поникла.

«Он знает», — подумал Киркхэм, и эта мысль побудила его к действию. Он быстро пересек комнату и начал распаковывать разноцветные свертки.

— Ты смотри-ка, — бодро произнес он. — От дяди Лео — аудиограф! Только глянь, как он превращает мой голос в цветные узоры! А вот самодвижущиеся шахматы… — Киркхэм продолжал потрошить свертки, пока вся постель не оказалась завалена подарками и оберточной бумагой.

— Здорово, папа. — Тимми улыбнулся. — Я поиграю с ними… потом.

— Ладно, сынок. — Киркхэм отважился на новую попытку. — А есть что-нибудь, чего бы тебе особенно хотелось?

С внезапной живостью мальчик взглянул на мать, и Киркхэм испытал благодарность.

— Была одна вещица, — признался Тимми.

— Какая же?

— Я говорил маме на прошлой неделе, но, наверное, ты не разрешишь.

— С чего это я?… — Киркхэм был задет за живое.

— Это набор «Биодо», — быстро вставила Дора. — Тимми знает, как ты относишься к таким вещам.

— О! Ну, ты же не станешь отрицать, что…

— Я все же купила ему эту штуку.

Киркхэм открыл было рот, но вдруг заметил, что Тимми с нескрываемым энтузиазмом пытается — несмотря на парализованные ноги — принять вертикальное положение в кровати. Нет, он не должен испортить это мгновение. Дора отошла к стенному шкафу и вернулась с плоской коробкой без подарочной бумаги. Поперек нее конденсаторными чернилами, отчего буквы вспыхивали с регулярностью неоновых вывесок, было отпечатано слово

«БИОДО».

На Киркхэма накатила волна отвращения.

— Ничего, пап? Можно я возьму? Ты не пожалеешь!

Еще немного — и Тимми слез бы с кровати. Пижама его задралась, обнажив край терапевтического пластрона, вживленного хирургами в спину мальчика.

— Конечно, сынок, все в порядке. — Киркхэм заставил себя улыбнуться.

— Спасибо, Джон. — Глаза Доры светились признательностью. Она поудобнее устроила Тимми на подушках и переложила остальные подарки на стол.

Киркхэм кивнул, отошел к окну и раздвинув шторы, выглянул наружу. Оконные стекла были по-прежнему покрыты эмалью ночной тьмы, отражая сцену внутри спальни — ребенка в залитой теплым светом кроватке и мать, стоящую на коленях возле него. Ассоциация с первым Рождеством, которая прежде утешила бы Киркхэма, теперь, из-за подарка Доры, казалась ему богохульной. Он хотел выйти из комнаты и поразмыслить в уединении, но оставался риск испортить нежданную радость сына. Тогда он вернулся к кровати и стоя принялся наблюдать, как Тимми изучает содержимое ячеек и лотков в коробке с набором «Биодо».

Розовое тесто исполняло роль наружной плоти; красноватые пряди должны были служить мускулами; для нервов — свернутые спиралью синие и желтые нити; для главных костей — пластиковые черешки сельдерея; для позвоночника в наборе были припасены сцепленные друг с другом белые шарики. Маленькие настороженные глазки аккуратно разложены по парам. Пристегивающиеся нейлоновые крючочки для мышечных сцеплений, серебряные разъемы нервных соединений. И что самое страшное — серый воск, низкокачественный коммерческий аналог биоглины, используемой в позвоночнике Тимми, а здесь приспособленной для моделирования нервных узлов. Примитивные крошечные мозги. Малыш дрожащими пальцами перебирал сокровища в коробке.

Киркхэм бросил взгляд на упавшую на пол крышку.

«БИОДО помогает вашему ребенку понять Таинство Жизни!».

«Идиоты, — выругался он про себя, — что, по-вашему, осталось бы от таинства, если бы каждый мог его понять?»

Тимми тем временем листал глянцевую брошюрку с инструкцией.

— С чего мне начать, мам?

— А что советуют в инструкции?

— Посмотрим… Гигантская гусеница! Простейшее беспозвоночное… Слепое… Мне попробовать? Можно прямо сейчас?

— Самое время! — воскликнула Дора. — Начинай. А я помогу.

Они склонились над коробкой и аккуратно, часто сверяясь с инструкцией, приступили к конструированию восьмидюймовой гусеницы. Сначала выбрали ленту мускулов соответствующей длины. С обоих концов присоединили по миниатюрному зонтику распределителя веса. Добавили синюю нитку нерва, разрезанную ровно пополам, а на образовавшихся кончиках приладили серебряные нервные соединения.

Из соответствующей ячейки они извлекли бледно-зеленую наружную плоть, придав ей форму хот-дога с продольным разрезом. Мускулы, укомплектованные нервом, затем вложили в разрез, а распределители веса тщательно вдавили в зеленую плоть с обоих концов.

Наконец Тимми, взяв шарик серого воска, решительно расплющил его на собственном запястье и с минуту ритмично сжимал и разжимал кулак, чтобы восприимчивый материал запечатлел образец нервного импульса.

— Ну вот, — произнес он, затаив дыхание. — Как думаешь, сработает, мам?

— Должно, малыш. Ты все делал правильно. Тимми в надежде на похвалу обернулся и к отцу, но

Киркхэм мог лишь молча взирать на зеленый объект, безжизненно застывший на рабочей доске. Эта тварь одновременно ужасала и завораживала его. Тимми вложил серый катышек во внутренности гусеницы и вдавил в него два серебряных соединителя.

В следующий миг гусеница принялась извиваться.

Тимми испуганно вскрикнул и выронил ее. Искусственное создание, упав на доску боком, то вытягивалось, то сжималось. При каждом сжатии тельце ее непристойно раскрывалось, и Киркхэм видел набухающий внутри мускул.

«Ты лгал нам, Боже, — мелькнуло в его затуманенном благоговейным страхом мозгу. — В жизни нет ничего особенного или священного. Всякий может создать ее, а значит… у нас нет души!»

Тимми уже зашелся в радостном смехе. Он подобрал гусеницу и, плотно прижав друг к другу края расходящейся плоти, заклеил продольную ранку. Бледная ткань моментально срослась. С поразительной ловкостью Тимми вылепил маленькие шарики-ножки под брюшком создания и вновь опустил его на доску. На этот раз, обретя необходимую устойчивость, гусеница поползла по плоской поверхности, слепо тыркаясь в разные стороны в ритме, перенятом от сжатого детского кулачка. Возбужденный Тимми бросил на мать ликующий взгляд.

— Умница! — воскликнула Дора.

— Пап? — Тимми перевел взгляд на отца.

— Я… я никогда и не… — Киркхэм неловко изображал душевный подъем. — Как ты ее назовешь, сынок?

— Как назову? — Похоже, Тимми был озадачен. — Я не собираюсь ее оставлять. Мне ведь нужен материал для других проектов.

— А что ты сделаешь с этой? — Киркхэм едва шевелил губами.

— Разберу на детали, конечно. — Тимми поднял беззвучно копошащуюся тварь, вскрыл ей брюшко большими пальцами и извлек заветный серый катышек. Стоило отделить от ганглия серебряные звенья, как искусственное создание застыло в неподвижности.

— Нет ничего проще, — прокомментировал Тимми. Киркхэм кивнул и вышел из комнаты.

— Как это ни прискорбно, Джон и Дора, но жить вашему мальчику осталось совсем недолго. — Берт Роунтри размешивал сахар в чашке с чаем, приготовленном для него Дорой; чайная ложечка позвякивала, нарушая послеобеденное затишье. Складки на лбу Роунтри выдавали его непрофессиональное уныние.

На лице Доры, напротив, было запечатлено тщательно сохраняемое спокойствие.

— Сколько именно?

— Возможно, меньше недели. Я только что снял последние показатели совместимости ткани — коэффициент стремительно падает. Мне… в общем, нет смысла пытаться обнадеживать вас понапрасну.

— Нам бы этого тоже не хотелось, Берт, — заверил Киркхэм. — Ты уверен, что все пройдет безболезненно?

— Да, абсолютно… В биоглину встроены специальные блоки. Тимми просто-напросто уснет.

— Есть за что благодарить Господа!

Рука Доры резко дернулась, чай выплеснулся через край чашки, и Киркхэм понял, что жена готова бросить ему вызов. «Хочешь сказать: есть за что благодарить производителей биоглины?» Он вновь испытал острое желание, чтобы Дора наконец облекла свои мысли в слова и таким образом положила начало собственному духовному очищению. Давно пора убедить ее, что божественное откровение по-прежнему неизменно и не изменится никогда.

«Брось, Джон, — фыркнул другой Киркхэм, — не все же в Библии ты принимаешь за чистую монету!»

— Тимми показывал мне свой набор «Биодо», — сменил тему Роунтри. — Похоже, ему удаются довольно сложные конструкции.

— У него талант. — Дора вновь была сама невозмутимость. — Он настолько преуспел, что мне пришлось купить ему все дополнительные комплекты. Элементы равновесия, звуковой имитатор и тому подобное.

— В самом деле?

— Да, но от меня он скрытничает. Все твердит, что хочет сделать какой-то особенный сюрприз.

— Поразительно, что он сумел так продвинуться за столь короткое время.

— Я же говорю, он способный мальчик. Жаль только… — Дора внезапно запнулась, тряхнула головой и откашлялась.

— Мне не очень-то по душе, что он так увлечен этим хламом, — ввернул свое мнение Киркхэм. — Есть в этом что-то нездоровое, и, по-моему, оно отнимает у Тимми слишком много сил.

— Чепуха, Джон. Если хочешь знать мое профессиональное мнение на сей счет: вам еще крупно повезло, что мальчику нашлось, чем заняться на этой стадии. По крайней мере, он не зациклился на своей болезни.

— Вот и мне так кажется, — поддакнула Дора, мысленно записывая очко в свой актив.

— Все-таки ты не можешь отрицать, что «Биодо» — интереснейший материал. — Роунтри допил чай и поставил чашку на стол. — Ты знаешь, что это неочищенная разновидность хирургической биоглины? Между прочим, я читал, что благодаря примесям иногда возникают случайные свойства, которые приводят к весьма странным результатам. Подчас кажется, будто сама жизнь…

— Если не возражаешь, — прервал его Киркхэм, поднимаясь на ноги. — Мне еще нужно дописать проповедь на эту неделю.

— Разумеется, Джон. — Роунтри тоже встал из-за стола. — Все равно мне уже пора возвращаться в клинику.

Киркхэм проводил доктора до двери, а вернувшись, обнаружил, что Дора поднялась наверх — вероятно, в комнату Тимми. Постояв немного в нерешительности, Киркхэм направился в кабинет и приступил к составлению текста проповеди, но подобающие случаю слова отказывались складываться у него в голове. Он знал, что вертелось на языке у Роунтри, и второй Киркхэм твердил ту же самую фразу.

«Сама жизнь, — злорадствовал неумолимый голос, — не более чем химическая примесь».

На восьмой день января Тимми погрузился в кому, и с тех пор Джону и Доре Киркхэм оставалось только ждать. Длительные дежурства у постели ребенка приобрели для Киркхэма фантастическое значение: он ощущал себя так, будто сам выпал из нормального течения времени. А его Тимми — он уже покинул один мир и ожидал, когда для него уладят все необходимые формальности перед допуском в следующий.

Теперь, с началом последнего испытания, Киркхэм обнаружил, что держится лучше, чем осмеливался предположить. Он спал часто, но урывками, и временами просыпался в полной уверенности, что слышит в комнате Тимми какое-то движение. Однако всякий раз, открывая дверь и заглядывая в спальню сына, Киркхэм видел лишь неподвижно лежащую детскую фигурку. Горошины лампочек на диагностической панели у изголовья горели ровным светом, своим однообразным узором демонстрируя, что в состоянии Тимми не произошло никаких резких изменений.

Единственный признак активности исходил от пульсирующих светом чернил на крышках коробок с наборами «Биодо», которые по настоянию Доры сложили рядом с кроватью. Их присутствие по-прежнему коробило Киркхэма, но в ночные часы — пока Дора и Тимми спали — он боролся и превозмогал свои страхи.

Киркхэм питал к «Биодо» отвращение, потому что этот материал, казалось, наделял мужчин, женщин и детей — всех без разбору — возможностью творить жизнь. По элементарной логике, такая власть неизбежно вела к отрицанию Бога, а это, в свою очередь, означало, что человечек по имени Тимми Киркхэм обречен навсегда раствориться в небытии. Лишь Бог — а не производители наборов «Биодо» — мог обещать жизнь после смерти.

Киркхэм нашел простой, хоть и неприятный способ выйти и затруднения.

Его собственная гигантская гусеница получилась гораздо уродливей, чем первое творение Тимми, и потому разбирать ее оказалось менее мучительным занятием, чем он ожидал. Серебряные разъемы легко отделились от серого модуля, и движение прекратилось. Чисто механическая операция. Не о чем и расстраиваться.

Вторая конструкция Киркхэма — гусеница чуть побольше — имела один глаз и ползла к источнику света до тех пор, пока интенсивность излучения, проходящего сквозь радужную оболочку, не достигала определенного уровня, что заставляло искусственное создание поворачивать вспять. Эта гусеница тоже во многом уступала творению Тимми (Дора была права, говоря об особом таланте сына), но манера, в которой она продвигалась к свету, застывала в нерешительности, разворачивалась, ползла прочь, а затем вновь устремлялась к световому пятну, выдавала наличие сложных побудительных мотивов.

Однако, вникнув в принципы ее работы, Киркхэм сообразил, что гусеница не многим отличается от игрушечной машинки на батарейках, которая умудряется не свалиться с края стола. К вящей своей радости, он понял, что был слишком наивен, сравнивая грубую конструкцию «Биодо» с уникальным в своей многосложности живым организмом.

В пульсирующей тишине ночного бдения, пока его сын мало-помалу приближался к смерти, Киркхэм с подчеркнутым безразличием сгреб с пола одноглазую гусеницу и, вскрыв ей брюхо, расчленил на множество частей.

Тимми умер ранним утром двенадцатого января.

Джон и Дора Киркхэм, держась за руки, стояли возле кровати и наблюдали за медленным угасанием лампочек на диагностической панели. К счастью, иных признаков заключительного акта не было. Личико Тимми светилось мирным сиянием перламутра. Киркхэм чувствовал, как внутри него меркнут другие огоньки — Господь никогда и не требовал, чтобы человек спокойно мирился со смертью ребенка, — но самое драгоценное пламя продолжало отбрасывать ровный свет, придавая ему сил.

Дора сделала глубокий судорожный вздох и тяжело оперлась на руку мужа. Киркхэм провел ее из детской в их спальню. Молча принимая его заботу, она позволила уложить себя на диван и накрыть пуховым одеялом.

— Побудь здесь немного, — мягко сказал Киркхэм. — Может, получится вздремнуть. Я пока позвоню в клинику. — Он направился к двери.

— Джон! — устало, но твердо произнесла Дора.

— Да?

— Я… я тебе все осложняла, но я была неправа. Совершенно неправа.

— Знаю, милая. Но главное, что ты это осознала. Все остальное уже не важно.

Подобие улыбки появилось на ее лице.

— Это случилось как раз в тот момент, когда Тимми покидал нас. Я просто поняла, что так не может все закончиться. Поняла, что мы встретимся с ним снова.

Киркхэм удовлетворенно кивнул:

— Тебе было дано откровение. Постарайся не забыть о нем. Никогда!

Он выключил свет, притворил дверь и направился к лестнице. Откуда-то справа донесся неясный шум, словно при падении на пол маленького предмета. Киркхэм застыл, не донеся ступни до половицы. Звук, похоже, шел из комнаты, где покоился Тимми. Не тратя время на раздумья, он взбежал по лестнице и распахнул дверь детской. При тусклом свете тело сына было исполнено невозмутимого достоинства. Даже не представляя, что еще он надеялся увидеть, Киркхэм шагнул через порог.

«Надо было прикрыть ему лицо», — мелькнула мысль.

Он подошел к кровати и натянул простыню поверх знакомых, точно высеченных в мраморе черт. Но прежде инстинктивно помедлил и смахнул прядь волос с чуть влажного лба ребенка. Киркхэм уже полностью накрыл тело, когда вдруг заметил, что к его пальцам прилипло несколько крошек сероватого материала, напоминающего корковый воск «Биодо».

«Не может быть, — сказал он про себя. — Его же следует расплющивать на запястье. С какой стати Тимми прижимать его ко лбу? Ведь этого нет в сопроводительной инструкции!»

За спиной что-то зашевелилось.

Киркхэм мигом повернулся и в ту же секунду прижал дрожащие ладони ко рту. Из дальнего темного угла выступила прямая фигурка. Подволакивая ногу, как это некогда делал Тимми, она с распростертыми объятиями двинулась прямиком к Киркхэму. Ее губы шевелились, и Киркхэму казалось, что он слышит слабый искаженный звук.

«Па… па… Папа».

Он отшатнулся и упал, опрокинув стул. Лежа на полу, он наблюдал, как фигурка подбирается ближе — нагая и розовая, двигающаяся с жутковатой несуразностью калеки. Ее губы продолжали шевелиться, глаза неотрывно смотрели на него.

— Джон? — Голос Доры просочился из иной вселенной. — В чем дело, Джон?

Киркхэм попытался представить, что случится, если Дора вдруг войдет в комнату. Внезапно явилась уверенность, а следом — готовность защитить жену от злого рока, уже настигшего его.

— Все в порядке, — крикнул он. — Только не вставай.

Киркхэм поднялся на колени и позволил миниатюрной фигурке приблизиться почти вплотную. «Пустите детей приходить ко Мне», — глумливо процитировал двойник. Закрыв глаза, Киркхэм ждал, когда гладкое холодное тельце уткнется ему в ноги. Затем он поднял его и большими пальцами вскрыл грудную клетку, обнажив шнуровидные нервы, устремленные к голове. Подцепив ногтем, он вырвал их с корнем, и маленькая фигурка в его объятиях замерла без движения.

«Всего-то требуется — разобрать обратно на детали», — подумал Киркхэм, отводя взгляд от безжизненного тела на постели; на лице его теперь играла прежде не свойственная ему улыбка.

«Чисто механическая операция…»

ВЫБЕРИ СЕБЕ ВСЕЛЕННУЮ! Go On, Pick a Universe!

Перевод с англ. © А. Жаворонкова, 2003.

Артур Брайант в нерешительности остановился перед неприметной лавчонкой всего в сотне ярдов от Шестой авеню. Единственное окно, выходящее на улицу, было задернуто тяжелыми шторами, и сквозь них струился столь тусклый персиковый свет, что в сгущающихся декабрьских сумерках оставалось лишь гадать, открыто заведение или нет. В правом нижнем углу окна виднелись маленькие бронзовые буквы: 

Корпорация «ИЗМЕНЕНИЕ РЕАЛЬНОСТЕЙ»

 Справившись с волнением, Брайант толкнул дверь и вошел.

У входа за большим письменным столом сидел смуглый молодой человек с синеватой щетиной на лице. Одет он был в темный деловой костюм из дорогого шелка, а табличка на столе гласила:

«Т.Д. Марзиан, заведующий отделением».

— Добрый день, сэр, — приветствовал Брайанта молодой человек. — Что вам угодно?

— Я… Мне бы кое-что выяснить, — выдавил Брайант, с любопытством оглядываясь. За столом поменьше — пухлая девица с коротко стриженными темно-каштановыми волосами, на полу — ковер с мягким длинным ворсом, а на стенах — строгого рисунка шелк. Из неизвестного источника льется мягкая успокаивающая музыка… От тысяч близнецов-приемных других компаний и корпораций эта комната отличалась лишь одной деталью — серебристым диском размером с канализационный люк на ковре между столами.

— Всегда рады помочь, сэр, — учтиво сказал Марзиан. — Что желаете узнать?

Брайант откашлялся:

— Вы и в самом деле переносите желающих в другие миры? В реальности, устроенные по заказу клиентов?

— Да, таков наш бизнес. — Губы Марзиана раздвинулись в легкой ободряющей улыбке. — Клиенту достаточно перечислить свои запросы, и если они не совсем уж абсурдны, то мы непременно разыщем среди бесчисленных альтернативных реальностей вселенную его грез и перенесем его туда.

— А процесс переноса?… Это не больно? Есть ли какой-нибудь риск?

— Что вы! Наш абсолютно надежный Перераспределитель Вероятностей действует мгновенно и совершенно безболезненно.

— Звучит вроде заманчиво, — вздохнул Брайант.

— Именно, сэр. — Марзиан кивнул. — Наши услуги действительно стоят каждого заплаченного клиентом цента. В реальности с какими параметрами вы бы хотели оказаться?

Покосившись на пухленькую девицу, Брайант повернулся к ней спиной и, понизив голос, забормотал:

— Как вы думаете?… А нельзя ли?…

— Не стесняйтесь, сэр. Мы уже сталкивались с таким множеством самых причудливых требований, что теперь нас ничем не удивишь. К тому же гарантирую, что наши услуги совершенно конфиденциальны.

— А вы можете?… Можете перенести меня в такую действительность, где бы я… э-э-э… где я был бы самым физически развитым человеком?

Робость Брайанта легко объяснялась. Даже в ботинках навысоком каблуке он едва-едва достигал пяти футов четырех дюймов, да и прочие его физические данные были под стать росту. Он замер, с опаской ожидая реакции заведующего, но тот без малейшего намека на насмешку заговорил с непринужденной доверительностью:

— Не предвижу никаких затруднений, сэр. А мне, знаете, на мгновение показалось было, что вы попросите что-нибудь действительно сложное.

Брайанта захлестнул прилив радости, и он тут же представил себя всеми почитаемым суперменом в мире своих грез.

«Для начала опробую новое тело на полную катушку, — пронеслось у него в голове. — В первый месяц — не меньше пяти красоток в день! Потом можно перейти и к более умеренному образу жизни — не больше двух-трех…»

— Что ж, дело за малым, — прервал его мечты Марзиан. — За оплатой наших услуг.

— И сколько же с меня причитается?

— Сто тысяч долларов.

— Ого!

— Может быть, цена и покажется вам непомерно высокой, но, поверьте, запуск Перераспределителя Вероятностей стоит недешево. К тому же наша корпорация предоставляет вам Тройной Шанс. Иными словами, вам гарантирована возможность не единожды, а трижды изменить действительность.

— Да?… — К Брайанту вернулись прежние сомнения. — А зачем мне ваш Тройной Шанс? Опасаетесь, что первый раз ваша хваленая техника откажет?

Марзиан снисходительно улыбнулся.

— Еще не было случая, сэр, чтобы Перераспределитель Вероятностей дал сбой. Тройной Шанс мы гарантируем клиенту лишь затем, чтобы он выбрал себе вселенную, идеально соответствующую его запросам. Уверяю вас, что причина всех изредка возникающих у нас затруднений — недостаточно ясный перечень пожеланий клиента.

— В самом деле? — Брайант нахмурился. — А мне почему-то кажется, что вы попросту морочите мне голову.

Марзиан развел руками.

— Допустим, вы помешаны на покере и желаете обрести реальность, где все, включая общественное положение, зависит лишь от умелой игры в покер. Особых условий вы не оговариваете, и может случиться так, что, попав в заказанный вами мир, вы обнаружите, что там известна только разновидность покера «Пять листов», вы же особенно сильны в «Семь листов». Вы неудовлетворены и, нажав кнопку своего карманного Нормализатора Вероятностей, немедленно возвращаетесь в нашу действительность, а затем, воспользовавшись правом на Тройной Шанс, перемещаетесь именно туда, где играют исключительно в «Семь листов». Там вы вполне счастливы, а корпорация «Изменение Реальностей» приобретает в вашем лице очередного удовлетворенного клиента.

Складки у Брайанта на лбу разгладились, лицо прояснилось.

— Похоже, Тройной Шанс — весьма справедливое условие. Когда начнем?

— Хоть сию минуту, сэр. Вам нужно лишь… — Марзиан вежливо, но многозначительно кашлянул.

— Насчет оплаты не беспокойтесь, — жизнерадостно заверил его Брайант. — На моем банковском счете как раз чуть больше ста тысяч. Чтобы собрать их, я продал почти все, что имел. Но к черту экономию! Я переношусь в более совершенную реальность, а там, и дураку ясно, местные деньги мне уже не по… — Заметив на лице Марзиана брезгливое выражение, он замолк на полуслове.

— Мисс Крафт уладит все необходимые формальности. — Марзиан указал на пухленькую девицу. — А я тем временем настрою и проверю Перераспределитель Вероятностей.

Марзиан уселся за свой большой письменный стол и принялся проворно щелкать переключателями на пульте управления.

— Конечно, конечно, — извиняющимся тоном произнес Брайант, без подсказки уяснив, что истинному мастеру преобразования вероятностей нет и быть не может дела до вульгарных коммерческих подробностей.

Брайант подошел к мисс Крафт, но мысленно уже унесся к гибким длинноногим красавицам, восторженными воплями приветствующим своего кумира — лучше всех в мире сложенного мужчину, и не заметил ее приветливой улыбки. От радостных предчувствий голова шла кругом. Словно в тумане Брайант удостоверил свою личность и платежеспособность, перевел через компьютер на счет корпорации «Изменение Реальностей» необходимую сумму и подписал контракт.

— Вот портативный Нормализатор Вероятностей. — Марзиан вручил ему плоский предмет, похожий на портсигар с кнопкой посередине. — А теперь встаньте, пожалуйста, на фокусирующий круг…

Брайант послушно ступил на серебристый диск и стал смотреть, как Марзиан поворачивает ручки и щелкает переключателями на панели управления. Наконец молодой человек нажал самую большую красную кнопку, и Брайант почувствовал острый приступ страха, но тут и Марзиан, и мисс Крафт, и все, что их окружало, пропали.

Брайант стоял на широкой мощенной зеленой брусчаткой площади, окруженной непривычными зданиями, напоминающими птичьи яйца. Хоть ветра не ощущалось, растущие там и сям пальмы беспрерывно покачивались; от солнца спиралями расходились светящиеся ответвления, от чего оно смахивало на застывший в небе фейерверк. Но Брайанту было не до диковин иного мира. Ему не терпелось побыстрее испытать свое новое сверхтело.

Он оглядел себя, и из его горла вырвался жалобный стон.

Разочарованно похныкивая, он торопливо скинул куртку и рубашку. Ужасное открытие подтвердилось — его тело осталось прежним, до боли знакомым: рыхлая, жирноватая плоть на худосочных косточках. Брайант попробовал напрячь правый бицепс, но тот, как обычно, лишь безвольно обвис. Разочарование Брайанта сменилось гневом.

Будь проклят лживый Марзиан! Будь проклята поганая компания, на которую он работает! Будь проклят…

Тут за его спиной послышался благоговейный шепот:

— Ай да атлет! Держу пари, это — мистер Галактика!

— Ну нет, — уверенно заявил другой голос. — Бери выше! Мистер Галактика сам позавидовал бы его дельтовидным мышцам. Он — никак не меньше, чем мистер Космос!

Брайант развернулся и, увидев перед собой двух необычно одетых коротышек, выплеснул наконец-то душившую его ярость:

— Вы что, шутки со мной шутить вздумали?! Да если вы!..

Коротышки в испуге попятились.

— Что вы, что вы, сэр, — загнусавил ближайший. — Мы и не думали с вами шутить. Извините, если мы позволили себе лишнего. Понимаете ли, мы с приятелем увлекаемся культуризмом, но, ей-богу, сроду не видели столь развитых мышц, как у вас.

— Клянусь святым Платиком! — с жаром подхватил другой. — За такое тело я бы, не задумываясь, отвалил миллион злинкотов! Да что там миллион, и двух бы не пожалел! Если б они, конечно, у меня были.

Все еще уверенный, что над ним насмехаются, Брайант подозрительно переводил взгляд с одного коротышки на другого, и вскоре до него дошел комизм ситуации. Судьба-злодейка одарила его хилым тщедушным тельцем, но с этими парнями сыграла гораздо более гнусную шутку. Коротышки едва доставали ему до плеча, а висящая на них, как на вешалках, одежда была не в силах скрыть впалые груди и худосочные паучьи ножки. Брайант огляделся и, к своей несказанной радости, отметил, что фланирующие по площади мужчины сложены ничуть не лучше этих двух доходяг.

И тут он словно прозрел. Если все мужчины в этом' мире — под стать тем, кого он уже видел, то он, Брайант, здесь действительно самый физически развитый человек. Похоже, корпорация «Изменение Реальностей» выполнила все условия контракта, но вовсе не так, как ему бы хотелось.

— Я и представить себе не мог, что бывают такие мощные грудные мышцы! — верещал меж тем первый коротышка, не сводя с груди Брайанта восхищенных глаз.

— И такие широкие плечи! — восторженно вторил ему приятель. — Не иначе как вы качались по нескольку часов ежедневно.

— Да, по возможности я поддерживаю себя в приличной форме, — подбоченясь, скромно признался Брайант. — А как, по-вашему, девушкам моя фигура понравится?

— Понравится?! — вытаращил глаза первый недомерок. — Да вам от них отбою не будет!

Словно в подтверждение его слов за спиной Брайанта раздались вздохи, охи, ахи и смешки — одним словом, типичные звуковые проявления женского восторга. Брайант повернулся. К нему на приличной скорости семенила стайка молоденьких девиц с выпученными от восхищения глазами и зардевшимися щеками. Приблизившись, девицы наградили Брайанта ласковыми, сулящими негу взорами и потянули к нему жадные пальчики. Задние напирали, расталкивая передних, и не прошло и десяти секунд, как Брайант оказался в эпицентре настоящего стихийного бедствия. Он с трудом удерживался на ногах, а женщины просто висли на нем. Многочисленные руки бесцеремонно хватали и щипали его, губы в нетерпении прижимались к его губам, а острые зубки покусывали мочки ушей. От откровенных предложений и требований организовать для всех желающих живую очередь Брайант чуть не оглох.

Столь бурное проявление женского внимания к его скромной персоне доставило бы разочарованному в жизни Брайанту истинное удовольствие, если бы не одно печальное обстоятельство — здешние женщины были сложены ничуть не лучше мужчин. Их костлявые пальцы грозили вот-вот разорвать Брайанта на клочки, а острые, точно иглы, локотки и коленки оставляли на теле болезненные синяки… На мгновение ему даже показалось, что он атакован отрядом хищных скелетов.

Застонав от ужаса, Брайант нащупал в кармане плоскую коробочку Нормализатора Вероятностей, нажал кнопку и в тот же миг очутился в нью-йоркском офисе корпорации «Изменение Реальностей». Куртка на нем распахнулась, изрядно помятая рубашка спадала с плеч, а ремень на брюках был то ли расстегнут, то ли порван. Марзиан оглядел его со сдержанным удивлением, мисс Крафт — с нескрываемым испугом.

— Смею предположить, сэр, что условия в заказанной вами реальности удовлетворили вас не полностью, — как всегда, вежливо изрек Марзиан.

— Какое там удовлетворили! — воскликнул Брайант, рухнув в ближайшее кресло. — Да меня там чуть не растерзали! Еле ноги унес!

Он принялся описывать свои злоключения, но вскоре, сообразив, что сидит в присутствии дамы полураздетым, привел одежду в относительный порядок и лишь потом закончил рассказ.

— Чрезвычайное невезение, — заметил Марзиан деловым тоном. — Однако теперь вы в полной мере оцените наши льготные условия, гарантирующие вам Тройной Шанс. Итак, у вас в запасе еще два перемещения.

— Два?!! — вырвалось у Брайанта. — Это что же, та живодерня, в которую вы меня заслали, тоже считается?!

— Разумеется, сэр.

— Но где же справедливость?! Ведь в никуда не годную вселенную меня занесло исключительно по вашей милости!

— Мы перенесли вас в действительность, полностью соответствующую вашему заказу.

— Но я предполагал, что получу в альтернативной реальности новое тело. Хотя бы такое, как у мистера Америка.

Марзиан едва заметно покачал головой.

— К сожалению, сэр, это исключено. Вы есть вы! Вы — неизменная точка в безбрежном океане вероятностей, и переделать вас Перераспределитель Вероятностей не в состоянии.

— Как же так? Вы же сами говорили, что…

— В какую бы реальность мы вас ни перенесли, везде вы либо останетесь невысокого роста и… гм… субтильного телосложения, либо не будете существовать вовсе.

Заплатив все, что имел, до последнего цента, Брайант сразу сдаваться не желал.

— А может, существует такая реальность, где все мужчины — костлявые коротышки вроде тех двоих, о которых я вам рассказывал, а женщины… ну… нормальные?

Убедившись, что мисс Крафт смотрит в другую сторону, Брайант, чтобы не оставалось никаких сомнений относительно того, что он подразумевает под словом «нормальные», изобразил руками перед своей грудью два больших полушария.

— Но, сэр, желаемый вами мир нелогичен и, следовательно, существовать не может. — В голосе Марзиана явственно послышались нотки нетерпения. — Самки и самцы одного вида в любом мире — совместимы и имеют сходные характеристики.

Плечи Брайанта поникли.

— Выходит, я напрасно потратил все свои деньги. А ведь я не так уж много и хотел. Всего лишь жить в мире, где красивые женщины сами бросаются в мои объятия.

С видом человека, чье профессиональное достоинство задето, Марзиан погладил подбородок.

— Не отчаивайтесь, мистер Брайант. Даже приглядевшись к нашей собственной реальности, вы без особого труда заметите множество внешне ничем не примечательных мужчин, которые не знают, что делать со своими многочисленными любовницами. Почему, спросите вы? Да просто эти мужчины умеют делать что-то лучше, чем остальные. Им сопутствует успех, а женщин, знаете ли, он привлекал во все времена. Причем вовсе не обязательно творить что-то сверхъестественное. Достаточно, например, хорошо танцевать. Или точно бить по мячу. Или мастерски водить машину. А у вас есть какие-нибудь таланты? Вам что-нибудь удается особенно хорошо?

— Вроде нет.

— Ну да ладно. Что вам удается неплохо?

— Боюсь, ничего… — Со скорбным видом Брайант вынул из кармана недавно подписанный контракт и проглядел набранный мелким шрифтом последний пункт. — Что тут говорится о возмещении?

— Быть может, вы прилично играете в бильярд? Или в детстве пробовали силы в любительском театре? — В голосе Марзиана зазвучало беспокойство. — Может, вы, на худой конец, фантастические рассказы писать умеете?

— Нет. — Брайант вдруг замер. — Хотя, еще в школе, я… Да нет, слишком глупое занятие, чтобы о нем говорить.

— Скажите же, скажите, — гнул свое Марзиан.

— Ну… — Брайант выдавил неуверенную улыбку. — В школе я пускал языком пузыри.

Марзиан задумчиво пригладил спадающие на воротник пиджака волосы.

— Значит, пузыри языком пускали?

— Именно, — подтвердил Брайант, слегка оживляясь. — Пускать языком пузыри — не так уж просто, как кажется на первый взгляд. Чтобы пузырь получился долговечным, вначале необходимо тщательно подготовить слюну, не слишком густую и не слишком жидкую. Затем, чтобы выдуть приличного размера пузырь, нужно дуть точно в правый угол кончика скрученного определенным образом языка. Я был единственным в классе, кто мог разом выдуть целых четыре пузыря.

— Считаю, стоит предпринять еще попытку. — Марзиан проворно застучал пальцами по клавишам пульта, затем, вглядевшись в экран монитора, перевел круглые от удивления глаза на Брайанта. — Моя работа то и дело преподносит мне сюрпризы!

— Что такое?!

— Как ни странно, существует не один, а целое множество миров, где излюбленный вид спорта — пускание языком пузырей.

— А женщины там… нормальные? Марзиан кивнул.

— Все интересующие нас реальности находятся в секторе вероятностей первого порядка, то есть тамошние миры почти полностью соответствуют нашему.

— А вы можете отправить меня в такую реальность, где ни единому чемпиону никогда не удавалось выдуть больше трех пузырей за раз?

— Потребуется весьма точная настройка, но думаю, что справлюсь. — Марзиан кивком подбородка указал на мисс Крафт. — Составьте новое описание.

— Минуточку.

Заполняя бумаги, Брайант склонился над столом мисс Крафт и, конечно же, уловил пьянящий запах ее духов, но, захваченный видением гибких сирен с осиными талиями, не обратил на него ровным счетом никакого внимания.

— Удачи вам, — пожелала мисс Крафт.

Едва ли расслышав ее, Брайант расписался, широким шагом пересек приемную и, расправив плечи, встал на фокусирующий вероятности диск. Пальцы Марзиана забегали по клавишам пульта, последовал удар по красной кнопке, и, как и прежде, мгновенно совершилось перемещение.

Брайант очутился на оживленной улице, которая вполне могла бы находиться в привычном ему Манхэттене, будь здания тут чуть пониже, а шум транспорта чуть потише. Мужчины и женщины выглядели вполне нормальными, а стиль одежды лишь самую малость отличался от принятой в реальности Брайанта моды. Присмотревшись, Брайант с восторгом обнаружил, что многие спешащие по тротуарам прохожие пытаются пускать языком пузыри, но за те десять минут, что он потратил на наблюдение, выдуть даже один-единственный крошечный пузырек никому из них не удалось.

Слегка смущаясь, Брайант вышел из своего укрытия — подъезда многоквартирного дома — и принялся выдувать пузыри. Далеко не сразу к нему вернулось былое мастерство, но вполне приличных результатов он достиг весьма скоро. Пузырь за пузырем, дрожа, отправлялись в полет. Наконец в воздухе появились сразу два пузыря пока еще не идеального, к сожалению, качества. Неожиданно Брайант обнаружил, что окружен толпой, приветствующей каждый его успех рукоплесканиями. Среди болельщиков оказалось и немало восторженно смотрящих на него привлекательных женщин. Он кивком поблагодарил зрителей за аплодисменты и с радостью подумал, что дела, похоже, идут на лад.

Рядом затормозил черный сверкающий лимузин. Из него вышел властного вида роскошно одетый толстяк и испытующе оглядел Брайанта. Тот напрягся и почти тут же выдул разом целых три пузыря. Толпа пришла в неописуемый восторг, на улице образовалась пробка, и со всех сторон раздались пронзительные автомобильные гудки.

— Ты — профессионал? — поинтересовался неведомо как пробившийся сквозь толчею толстяк. — Как тебя зовут?

— Артур Брайант. И я пока не профессионал.

— Не беда, станешь. Предлагаю для начала миллион за выступление.

— Согласен.

— Тогда пошли. — Толстяк указал на лимузин и, ни на кого не глядя, зашагал вперед.

Брайант вслед за своим благодетелем протолкался к лимузину, поспешно забрался на широченное заднее сиденье и обнаружил рядом с собой двух таких потрясных красоток, каких никогда прежде не видывал.

— Девочки, познакомьтесь с Артуром, — небрежно бросил толстяк. — В самом ближайшем будущем он станет чемпионом мира по выдуванию пузырей. Так что будьте с ним милы. По-настоящему милы. Я доступно излагаю?

Девицы дружно закивали и, томно улыбаясь, повернулись к Брайанту. Каждая жилка его тела задрожала подобно туго натянутой струне.

Откинувшись на груду черных атласных подушек, Брайант восседал на огромной круглой кровати и уныло взирал на лежащую рядом красотку.

За три недели он стал в этой реальности чемпионом мира по выдуванию пузырей, заработал, помимо бесчисленных ценных призов, кучу денег, рекламируя горячительные напитки, игрушки и спортивные товары, обзавелся собственными островом и яхтой и подписал контракт на главные роли в трех фильмах. В его объятиях побывали бесчисленные страстные красотки, а еще больше с нетерпением ожидали своей очереди.

Казалось бы, чего еще желать? Но в мире грез что-то шло не так, чего-то он все-таки не предусмотрел.

Красотка открыла глаза, томно зевнула и, потянувшись, попросила:

— Еще разок, Артур. Брайант покачал головой:

— Я не в настроении.

— Ну, Артур, душка, — не унималась она. — Еще хотя бы разочек.

Брайант упрямо поджал губы. От ежедневного выдувания тысяч и тысяч пузырей на нижней части языка появились болезненные волдыри, в результате чего несколько дней назад ему пришлось изменить технику и дуть гораздо сильнее. Проклятые волдыри зажили лишь отчасти, а Брайанта стали донимать все учащающиеся приступы головокружения и тошноты. И в довершение всех несчастий само это занятие ему порядком наскучило.

Девица придвинулась поближе и сладострастно замурлыкала:

— Всего лишь один-единственный. Прошу тебя.

— Нет.

— Ну, один крошечный пузырик.

Высунув распухший язык, Брайант с простительной невнятностью пробормотал:

— Я состою не только из одного языка. У меня, знаешь ли, еще и мозги есть. Тебе никогда не приходило в голову, что я, может быть, желаю хотя бы изредка вести философские беседы?

Девица наморщила прелестный лобик.

— Фило… Что?

— А вот что!

Повинуясь внезапному порыву, Брайант схватил со столика у кровати Нормализатор, нажал кнопку и в тот же миг оказался распростертым на полу приемной корпорации «Изменение Реальностей». Марзиан взирал на него с плохо скрытым изумлением, а мисс Крафт от смущения залилась румянцем.

Сообразив, что впопыхах позабыл одеться, Брайант вскочил и юркнул за спинку кресла, спешно приводя в относительный порядок свою шелковую пижаму.

— Со времени нашей последней встречи, мистер Брайант, прошло всего лишь три недели, — нейтральным тоном напомнил Марзиан и, открыв стенной шкаф, извлек оттуда одежду. — Опять непредвиденные проблемы?

— Ну да, будь они неладны! — Схватив одежду, Брайант поспешил облачиться. — А вы что, держите у себя шмотки на все случаи жизни?

По лицу Марзиана пробежала едва уловимая тень, и он, вновь став внешне абсолютно невозмутимым, вынул из податливых пальцев Брайанта Нормализатор Вероятностей и сунул себе в карман.

— Бывает, что клиенты возвращаются, как и вы сейчас, неожиданно. Вам наскучило в новой действительности?

— Наскучило — не то слово! Меня там считали бесчувственным чурбаном, ни минуты покоя!

— Вас отправили именно в ту действительность, какую вы заказывали.

— Да, но я нуждаюсь в действительности, где бы ценили подлинного меня, видели бы во мне мыслящую личность.

— А вы сами?

— Что я?

— Являетесь ли вы мыслящей личностью?

— Наверное. — Брайант задумчиво почесал затылок. — Ведь я постоянно думаю. Не так ли?

— Но не слишком усердно. Ведь выбрали же вы два раза подряд не подходящую для себя реальность.

— Это оттого, что я не все предусмотрел. — Заподозрив насмешку, Брайант прищурился. — Но теперь я продумал все детали и тонкости и хочу в такую реальность, где меня бы считали самым мудрым на свете.

— Боюсь, что Перераспределителю Вероятностей не по силам такой заказ, — печально сообщил Марзиан.

— Как так?

— Конечная цель, видите ли, весьма расплывчата. Разные люди совершенно по-разному представляют себе истинную мудрость. Таким образом, если мы попытаемся выполнить ваш заказ, то вы непременно окажетесь распыленным по тысячам различных вероятностей, превратитесь в так называемый статистический газ. Весьма сомневаюсь, что подобная перспектива вам по душе.

Брайант на минуту задумался.

— Видимо, вы правы. Но что же делать?

— Займемся частностями, — предложил Марзиан. — Произнесите что-нибудь действительно значительное, и я перенесу вас в такую реальность, где сие изречение сочтут наивысшей мудростью. Вам понятно?

— Конечно.

— Тогда действуйте!

— Сейчас. Я… Я всего лишь… — Брайант неожиданно сообразил, что провозгласить себя мыслителем гораздо легче, чем быть им, и голос его сделался неуверенным. — Ну, значит, так. Я…

— Мы через десять минут закрываемся, — заявил Марзиан. — Поторопитесь, пожалуйста.

— Не сбивайте меня с мысли. — Сосредоточившись, Брайант приложил ладонь ко лбу. — Сейчас… Сейчас обязательно что-нибудь придет на…

— Пожалуйста, побыстрее. Иначе я из-за вас опоздаю на поезд.

— Есть! Придумал! — Брайант закрыл глаза и глухо пробормотал: — Без соответствующей наживки правду не выудишь.

Смешок Марзиана почти заглушил сдавленное хихиканье мисс Крафт.

— В чем дело? — возмутился не на шутку раздосадованный Брайант. — Разве я сказал что-то забавное?

— Нет, нет, ваша мысль весьма… э-э… глубока, — заверил его Марзиан, смахивая что-то с уголка левого глаза. — Извините, последние дни выдались весьма напряженными, и мои нервы несколько… Кхе-кхе… — Прочистив горло, он повернулся к пульту управления. — Встаньте, пожалуйста, на фокусирующий диск, и мы приступим.

— А как же моя подпись на новом контракте? — удивился Брайант. — Разве она не нужна?

— Новый контракт не понадобится, — небрежно ответствовал Марзиан, пробегая пальцами по клавишам. — Чтобы впоследствии не возникало недоразумений, перед двумя первыми перемещениями клиент излагает свои требования на бумаге, перед последней же, третьей, попыткой это уже ни к чему, поскольку какой бы негостеприимной ни оказалась заказанная им реальность, назад он уже не вернется.

— Понимаю, — протянул Брайант.

Умудренный тщетными попытками начать новую жизнь, он поневоле призадумался. Первые две попытки не удались, а третья отсекала все пути к отступлению. Засомневавшись, Брайант попятился было назад, но, заметив на себе пристальный взгляд мисс Крафт, расправил плечи и ступил на серебристый диск, кивком сообщая Марзиану о своей готовности.

— Начали! — Марзиан проворно набрал на клавиатуре спецификацию новой реальности. — Прощайте и будьте счастливы!

Жестом фокусника он вытянул руку и с силой ударил по красной кнопке.

Брайант съежился на секунду, но знакомая обстановка перед его глазами даже не дрогнула. Марзиан вновь и вновь давил на злосчастную кнопку, но реальность по-прежнему оставалась неизменной.

— Глазам своим не верю! — в сердцах воскликнул Марзиан. От избытка чувств его голубоватые щеки даже посерели. — Впервые на моей памяти Перераспределитель Вероятностей не сработал. Почему?… Минутку, минутку!

Он нажал еще несколько клавиш, вгляделся в многочисленные экраны и шкалы приборов и откинулся на спинку кресла.

— Может, предохранитель сгорел? — предположил ничего не смыслящий в технике Брайант.

— Батареи полностью разрядились, — ответил Марзиан. — Значит, машина выполнила все, что полагалось.

Брайант в очередной раз оглядел приемную и, не отыскав даже самой незначительной перемены, с надеждой предположил:

— А что, если мы все вместе переместились в другую реальность?

Марзиан потряс головой.

— Исключено. Объяснение может быть лишь одно — кто-то в нашей собственной реальности считает ваше поспешное замечание относительно рыбалки проявлением высшей мудрости.

— Быть такого не может! Ведь я придумал его всего минуту назад, и никто не мог… — Брайант повернулся к мисс Крафт, и голос его сорвался.

Она поспешно потупила взор и залилась краской.

— Что вы натворили! — упрекнул ее Брайант, приближаясь. — Вы испортили мою последнюю попытку! Могли бы по крайней мере…

Тут голос вновь подвел его, и он с удивлением обнаружил, что отдельные, наиболее значимые части тела мисс Крафт более пухлые, чем другие, улыбка у нее просто обворожительная, запах ее духов вызывает в нем трепет, и самое главное, что она, несомненно, наделена проницательным умом и высоким интеллектом. В самом деле, ведь не много найдется на свете девушек, способных с первого раза оценить гениальное изречение по достоинству. По всему выходило, что он влюбился по самые уши.

— Согласен, это непростительная оплошность, — заметил Марзиан, по-прежнему не отрывая взгляда от пульта управления. — Учитывая сложившиеся обстоятельства, мистер Брайант, считаю, что вы имеете полное право на бесплатную четвертую попытку.

— Да бог с ней, с четвертой попыткой. — Брайант настолько оживился, что не устоял и выдал еще одну максиму: — На далеких пастбищах вовсю зеленеет медный колчедан.

Поначалу даже ему самому афоризм показался не слишком-то мудрым, но восхищенная улыбка на прекрасном лице мисс Крафт быстро убедила его в обратном. Несомненно, она точно знала, что он имел в виду, как знала и то, что в этом лучшем из всех возможных миров их ожидает чудесное будущее.

ЛОВЕЦ ГРОЗ Stormseeker

Перевод с англ. © С.Л. Никольского, 2003.

Несколько лунных циклов — как поле под паром, как стальной клинок, сбрасывающий усталость, — я терпеливо ждал. Но в последнее время ощущение близкой опасности нарастало, и я пристрастился к ночным прогулкам на беззвучных санях — парил над трепещущей массой городских огней или, точно в детских грезах о полетах, отдавался на волю низких воздушных течений в атмосфере сродни прелюдии Дебюсси, создаваемой лунным светом и тенями башен. Время от времени я зависал возле бесстрастных древних конструкций, в деталях рассматривая их консоли и амбразуры, но — вот ведь странно — вблизи, когда сам ты застыл на якорной стоянке среди волн темных ветров, подобные вещи смотрятся совсем неуместно. Они рождают тревогу и головокружение, будто грозят внезапным завершением крылатого сна, и вот я уже поворачиваю прочь замешкавшиеся сани. Интересно, что думают о нас птицы?

Иногда в эти воздушные поездки я беру с собой Селену — по ночам, когда мы оба не можем сомкнуть глаз. Правда, после она всегда грустит. Пусть она на удивление восприимчива, некая практичная жилка все же заставляет ее с подозрением относиться к моей «профессии». Мы подумываем завести детей — меня заверили, что в потомстве не будет ни лунатиков, ни мутантов, — но когда в разговоре она согласно кивает, глаза ее туманятся сомнением. Кто посмел бы ее винить? Ведь лишь мне дано ощущать эфирную миграцию электронов и видеть тени еще не рожденных молний.

Наконец-то! Приближается первая гроза сезона.

Нынче утром меня вызывал Арчболд, но я-то знал об этом уже много часов — так ему и сказал! А потом не мог не похвастаться: мол, даже если б метеорологические спутники не онемели на своих орбитах, я бы все равно узнал об этом первым. Но его, разумеется, интересовали лишь мои услуги.

Как истинное дитя Мировой Войны Номер Три и Три в Периоде, я жалею Арчболда — сидит как крот в своем подземном бункере, и его местонахождение отмечено лишь одинокой стальной мачтой да защитным слоем кабеля, который, окисляясь, придает странный окрас окружающей растительности. Те же политические и ядерные силы, что вызвали меня к жизни, низвели его род до нынешнего скромного положения. Ученых обычно не жалуют, но Глоб-Прав слишком мудр и опытен, чтобы запрещать их деятельность. Достаточно было просто лишить их финансовой поддержки. Теперь исконный физик Арчболд изнывает в своем подземелье, грезя о 300-гегавольтном ускорителе, который сгнил где-то в Берне, и уповая лишь на такие биологические феномены, как ваш покорный слуга.

Сказать по правде, некоторые его коллеги давно пустили бы меня под скальпель и выпотрошили в поисках избыточных органов или спинномозговых аномалий, лишь бы как-нибудь объяснить мое существование. Но Арчболд никогда не позволит расчленить курицу, несущую в каждое гнездышко по миллиарду золотых яиц.

Она вот-вот разразится — первая гроза сезона, — и, клянусь, я чувствую ее силу. Пропитанный влагой теплый воздух весь день поднимался над тихими улицами Брэндивелл-Хилл. Морская и речная вода, тусклые прямоугольные изумруды частных бассейнов — все в едином порыве ринулось в небеса, в общем водовороте образуя на десятимильной высоте гигантскую белую наковальню. Проникая внутренним взглядом в смутную вселенную дождевых облаков, я видел, что влага устремленного вверх центрального столпа конденсируется и замерзает в градины, которые, вырвавшись за пределы геометрий нормального мира, как ни стараются, не могут упасть. Танцуя в струях, текущих вверх из устрашающей трубы, они поднимались все выше и выше, пока тяга не исчерпала свою силу, и тогда, извергнутые в разные стороны, градины увлекли за собой вниз холодный воздух. Все это время во мне росло возбуждение, ведь электроны внутри облака уже начали свою необъяснимую миграцию к его основанию. Там, в небе, но не многим выше парапетных камней городских башен, они накапливаются точно сперматозоиды, а их совместное давление растет, становясь столь же непреодолимым, как сила самой жизни.

Селена ничего этого не видит, но я вне себя от радости, что нынче она впервые встретит грозу вместе со мной. Сегодня вечером я смогу поделиться с ней своими ощущениями, показать ей, что такое миллиарды раз объезжать многомиллиардный гурт элементарных частиц. Сегодня вечером я буду упиваться удовлетворением, разлитым в ее глазах. В подернутом рябью небе скользят наши сани. Селена, бледная и немного грустная, откинулась в чаше позади меня, и судно, чуть потряхивая, описывает медленные круги в мрачнеющей выси. Но на этот раз мой взгляд обращен в другую сторону.

— Смотри, любимая. — Я указываю ей на упрямо мерцающие огоньки изолированного пригорода, сверкающего точно брошь в форме якорька.

— Ничего не вижу. — Она без всякого выражения глядит за борт.

— Тебе и нечего видеть… пока… но по этим домишкам уже гуляет призрак. — В санях есть микрофон, и я наконец прибегаю к его помощи. — Ты готов, Арчболд?

— Мы готовы. — Его надтреснутый голос раздается из сгустка темноты, пойманной в ямочку на моей ладони.

— Еще минутку, — говорю я, откладывая микрофон. Вот здесь и начинается моя работа. Я пытаюсь объяснить Селене: по мере накопления своего невероятного отрицательного заряда облако над нами буквально набухает электронами, а прямо под ним, на земле, точно отражение в зеркале, образуется равный по величине положительный заряд. Облако двигается, и вместе с ним точно тень, которая «видна» только мне, перемещается земной положительный заряд, стремясь реализовать свои возможности.

Отражение беззвучно и целеустремленно скользит по земле, взбирается на деревья, карабкается по заросшим мхом башням и колокольням. Оно заглядывает внутрь домов и стремительно поднимается по водопроводным трубам, телевизионным антеннам и громоотводам — по всему, что только может помочь ему приблизиться к неуловимому партнеру, рожденному в облаках. Его мимолетное всеобъемлющее присутствие не ощущает никто — ни взрослые, ни чутко спящие дети, ни бдительные животные.

Внезапно Селена выпрямляется в санях — электрическое напряжение так близко подобралось к точке оргазма, что стало заметно для обычных органов чувств. Из основания облака вырывается тонкая белая рука.

— Арчболд зовет это лидером. — Я еле шевелю пересохшими губами. — Газовая дугообразная дорожка, реагирующая на электричество, как газ в неоновой трубке.

— Она точно чего-то ищет. — Голос Селены тих и печален.

Я рассеянно киваю, одновременно развертывая сеть своего разума, и вновь пугаюсь собственной способности контролировать — пусть даже ненадолго — немыслимые силы, собирающиеся вокруг нас. Справа в легкой нерешительности свисает тот самый лидер; он растет и становится ярче по мере того, как электроны из облака роем устремляются внутрь него. Затем его рука вновь вытягивается, и теперь он уже в несколько раз длиннее прежнего, а я, бросив взгляд на землю, понимаю, что настало время действовать. Активность положительно заряженных частиц на земле возрастает до той отметки, когда с острых вершин высоких построек в небо змеятся вымпелы огней святого Эльма. С верхушек колоколен ввысь потянулись страждущие руки. Через секунду любая из них может слиться со стремящимся вниз лидером — а когда это случится, по короткой дорожке меж небом и землей прошмыгнет молния.

— Я вижу, — выдыхает Селена. — И я живу.

В следующий миг я ударом головного мозга проявляю свою чудесную силу, приводя в действие тот двигатель, который может быть запущен, лишь когда чья-то нервная система прорастает ветвями сквозь расщелины иного континуума. Пламенеющий лидер меняет направление и перемещается южнее, туда, где в своем подземном бункере ждет Арчболд. Однако на поверхности земли его положительно заряженная копия тоже сбивается с прежнего курса, и белые стримеры тянутся все выше с мольбой и… с любовью.

— Пора, Арчболд, — шепчу я в микрофон. — Теперь пора!

Стальная телескопическая антенна, управляемая при помощи взрывчатки, копьем пронзает небо и втыкается в лидера, поглощая его заряд. Земное отражение стремительно бросается вперед, но его стримеры наталкиваются на непреодолимую преграду в виде стальной защитной сетки, тщательно разостланной Арчболдом. Оба заряда — рожденный в туче отрицательный и положительный земной — текут вниз по массивным кабелям. Всего мгновение — и их энергия израсходована глубоко под землей в ходе очередного эксперимента: заставляя частицы двигаться гораздо быстрее, чем в естественных условиях, Арчболд надеется найти верное объяснение сущности материи. Однако сейчас меня меньше всего заботят философские нелепицы и загадки физика.

— Они исчезли, — удивляется Селена. — Что случилось?

Нетвердой рукой я направляю сани прежним курсом.

— Как и было обещано, я переправил энергию удара молнии Арчболду.

В свете приборов ее лицо преображается в невозмутимую маску богини, но в устремленном на меня взгляде читается тревога.

— Тебе это понравилось.

— Конечно.

— Слишком понравилось.

— Я… я не понимаю. — Как всегда, по моим членам разливается странная прискорбная слабость.

— У нас не будет детей, — говорит она со спокойной убежденностью. — В тебе не развит инстинкт жизни.

Сезон гроз практически подошел к концу. С той ночи я не видел Селену, но часто размышлял, почему она оставила меня. Конечно, насчет свойства моей работы она была права. Если бы не молния, преобразующая атмосферный азот в питательную для почвы азотную кислоту, на Земле не было бы ни растительности, ни животных, ни людей. Значит, отводя мощные разряды в берлогу Арчболда, я — в некотором смысле — противопоставляю свои силы и разум глобальным течениям самой жизни. Подозреваю, правда, что Селене нет дела до моего бесконечно малого влияния на биосферу. По-моему, отвергая меня, она руководствовалась личными соображениями.

Однако давно пора гнать от себя подобные мысли! Ведь приближается еще одна гроза — возможно, последняя в этом сезоне, — и я должен лететь ей навстречу.

ИНОПЛАНЕТЯНЕ — НЕ ЛЮДИ Aliens Aren’t Human

Перевод с англ. © А.И. Кириченко, 2003.

— Что за чудный денек! — шепеляво восторгался Кстон тонким голосом. — До чего приятно быть в гармонии с космосом и наслаждаться обществом добрых друзей! Жизнь хороша!

Через пять секунд его сбил автомобиль.

Пересекая площадь в обществе низенького доринианского дипломата, президент Джонни Чиано первым увидел несущуюся с бешеной скоростью машину. Краем глаза он уловил стремительно приближающееся размытое серебристо-голубое пятно, и инстинкт самосохранения — вообще очень развитый в их роду — заставил его резко остановиться. Сердито ревя магнитным двигателем, автомобиль вылетел на площадь, ловко проскочил между пышно украшенным фонтаном и киосками с прохладительными напитками и на скорости около ста миль понесся прямо на них.

Первым делом Чиано подумал, что машина потеряла управление, но затем он увидел согнувшегося над рулем своего двоюродного брата, Фрэнки Ритцо. Его глаза сверкали, как две маленькие автомобильные фары.

«Дурак!» — подумал Чиано, оборачиваясь, чтобы предупредить Кстона.

Серокожий инопланетянин шел впереди, не замечая опасности, и что-то радостно лепетал о счастье бытия. Автомобиль по огромной дуге швырнул его в небо на высоту большого дома, к самым головам бронзовых статуй, украшающих площадь. В верхней точке траектории тело Кстона ударилось о вытянутую руку шестиметрового изваяния и деформировало ее столь неудачно, что теперь согнутая рука, казалось, ласкает левую грудь Матери Мира. Все еще вращаясь, плотное тело инопланетянина обрушилось на мраморную скамью, превратив ее в груду щебня, дважды перекувырнулось и покатилось прямо на стайку престарелых покупательниц, которые тут же истошно завизжали. Автомобиль резко развернулся и исчез в узкой улочке в западной части площади.

— Святая Мария! — Всхлипывая, Чиано кинулся к упавшему телу. — Какой ужас! Скорее пошлите за священником.

— Священник здесь совершенно ни к чему, — сказал Кстон, вскакивая на ноги. — Хотя, быть может, ваши святые отцы и подрабатывают по совместительству каменщиками… Умоляю простить моей скромной персоне плохое знакомство с людскими…

— Речь идет не о скамейке. — Чиано растерянно уставился на серую шкуру дипломата, на которой не было никаких следов головокружительного полета.

— Значит, о статуе? — Кстон посмотрел на металлическую скульптурную группу. — Моя скромная персона решила, что замысел скульптора стоит немного усовершенствовать. Теперь она более аллегорична, чем ранее, если вы понимаете, что моя скромная персона имеет в виду.

— Я говорю о вас, Кстон. Я думал, что вы мертвы.

— Мертв? — Кстон прикрыл правый глаз, выражая таким образом свое изумление. — Как эта скромная персона может умереть в столь юном возрасте?

— Автомобиль мчался со скоростью по меньшей мере сто миль в час… Не знаю, что вы об этом думаете, Кстон, но можете не сомневаться — мы приложим все усилия, чтобы найти водителя. Независимо от того, сколько времени это займет, мы найдем его, и уж тогда…

— Моя скромная персона думает, что ваш двоюродный брат спешил к нам на ленч, — мягко заметил Кстон.

— Мой двоюродный брат? — У Чиано подкосились ноги. — Вы видели водителя?

— Конечно. Вашего кузена Фрэнки. Секретаря по внешним делам.

Ошеломленный Чиано посмотрел на Кстона и перевел взгляд на покупательниц, которые уже начали проявлять живой интерес к их беседе.

— Пойдемте отсюда, — поспешно предложил он, напрягая мозги в попытке найти выход из ситуации, в которую угодил из-за преступной выходки кузена. Неуклюжесть Ритцо вечно ставила его в затруднительное положение перед правительством Новой Сицилии, а уж за последнюю грубость его обязательно призовут к ответу. Чиано мысленно уже примирился с тем, что Ритцо придется принести в жертву, и готов был согласиться даже на публичную казнь ради спасения переговоров на высшем уровне.

— Вы уверены, что это был секретарь Ритцо? — сделал он последнюю попытку спасти жизнь своего двоюродного брата. — У нас ведь масса похожих машин..

— Это был Фрэнки, совершенно точно, — обнажил свои ослиные зубы Кстон. — Моя скромная персона понимает, почему вы поставили его на должность секретаря по внешним делам. Очень редко попадаются люди, умеющие выказать такую предупредительность к гостям. Совершенно очевидно, что его автомобиль не приспособлен для игр подобного рода, и все же он пошел на таран и подбросил мою скромную персону, забыв о том, какие повреждения может нанести своему экипажу… Моя скромная персона находит это в высшей степени гостеприимным. А как по-вашему?

— Я… мы… — промямлил Чиано, и даже ему самому этот комментарий показался не слишком вразумительным.Но в данную минуту он был не в состоянии придумать что-нибудь другое.

— Очевидно, Фрэнки изучил доринианские обычаи и знает, что «Подпихни-ка дружка» — одна из наших любимых игр. Очень милый дипломатический жест, но… — Кстон опять улыбнулся своей печальной улыбкой. — Моя скромная персона опасается, что это не изменит ее мнения относительно наших тяжелых минеральных депозитов.

— Мне надо выпить, — пробормотал Чиано.

Он проводил Кстона в отель, принадлежавший его дяде, который заключил контракт на обслуживание с департаментом торговли. Они прошли прямо в бар для особо важных лиц — большую комнату, оформленную в традиционном земном стиле, последним штрихом которого был высоко установленный телевизор, показывающий спортивные программы.

Чиано заказал два тройных виски, и пока им готовили напитки, исподтишка изучал доринианина. Его можно было бы назвать пирамидальным гуманоидом: обтянутое серой кожей тело расширялось книзу, суживаясь у вершины, обозначающей голову, а чрезвычайно мощные ноги заканчивались ступнями, смахивающими на плиты. Кстон был обнажен, но человеческий глаз не различал наготы — отчасти оттого, что половые органы инопланетянина находились внутри тела, а отчасти потому, что благодаря гладкой коже он казался облаченным в цельный кусок вулканического туфа.

Потягивая виски, Чиано еще раз внимательнейшим образом оглядел эту шкуру, но так и не смог обнаружить ни малейшего признака порезов или синяков, оставшихся от столкновения, которое смяло бы любого представителя человеческого рода, как перезрелый плод. Он подумал, что мощное тяготение на родной планете Кстона привело к появлению невероятно крепких ее жителей; и отсюда его мысли перешли к тому факту, что Доррин также является в местной системе единственной планетой с достаточным запасом элементов более твердых, чем железо. Развитие Новой Сицилии было невозможно без доступа к ним, но дориниане оставались непоколебимы, отказывая людям в праве на разработку.

— Послушайте, Кстон, — сказал наконец Чиано, вложив в свой голос изрядное количество теплоты и участия. — Должно же быть хоть что-нибудь здесь, на Новой Сицилии, что ваш народ хотел бы иметь.

Кстон заморгал в знак согласия.

— Разумеется, есть. Наши кулинары особенно ценят в качестве приправы серу, а ее запасы у нас почти исчерпаны.

— Стало быть, мы можем договориться об обмене.

— Моя скромная персона боится, что нет. Это слово предполагает наличие двух сторон, каждая из которых является единственным владельцем товара или предмета потребления.

Чиано взвесил это заявление и оказался не в состоянии понять его.

— Итак, точку зрения дориниан можно сформулировать следующим образом: поскольку эта планетная система служила нам домом за миллионы лет до того, как сюда прибыли первые корабли с Земли, следовательно, и все ресурсы на всех местных планетах автоматически принадлежат нам. — С этими словами инопланетный дипломат протянул руку к хромированному стальному ограждению, украшавшему стойку бара, и сжал большим и указательным пальцами металлический прут, оставив на нем заметную вмятину. — Мы вовсе не расположены отдавать наше имущество в обмен на то, что и так принадлежит нам по праву.

— Однако у вас отсутствовала необходимая космическая технология, пока вы не получили ее от нас.

— Но она должна была развиться, — сухо возразил Кстон. — В любом случае эта планета — более чем равноценное возмещение за маленькое техническое ноу-хау.

Чиано улыбнулся, чтобы скрыть прилив раздражения и гнева. Доринианин изо всех сил старался показать, как он скромен и уступчив, но под этой личиной скрывался упрямый и чудовищно жестокий лицемер, который заслуживал того, чтобы его обули в бетонные сапоги и отправили прогуляться по речному дну. Беда в том, что Чиано начал подозревать: предприми он на самом деле такую попытку, инопланетянин сочтет ее за подводную экскурсию и вскоре, улыбаясь, появится на берегу.

Президент хватанул здоровенный глоток виски и, поставив стакан, увидел, что внимание Кстона привлечено к телевизору. На экране шел матч боксеров-тяжеловесов, и толпа, окружавшая ринг, бесновалась, ибо один из бойцов — гигант в голубых трусах — вплотную подошел к разрушительному финалу. Серией мощных тяжелых ударов по корпусу он отбросил своего противника на канаты и, сделав шаг назад, напоследок с такой жестокой силой нанес ему сокрушительный удар правой, что, несмотря на свои тревоги, Чиано сочувственно покачал головой. Получивший удар тут же упал, очевидно, потеряв сознание, ударился о брезентовый пол и замер, словно здоровенный кусок бекона, в то время как победитель танцевал вокруг него.

— Моя скромная персона не понимает, — сказал Кстон. — Что случилось?

Чиано повертел пустой стакан.

— Это спорт, который мы, люди, называем боксом. Суть его в том…

— Принцип мне ясен — у нас есть такой же спорт, называемый «Помеси-ка дружка». Но почему этот человек собирается спать?

— Вы имеете в виду, что он не… — Чиано задумался над тем, как ему объяснить этому бронированному созданию эффект нокаутирующего удара, но тут его мысли переключились на более серьезную проблему, а именно — как остаться в живых.

Задняя дверь большой комнаты распахнулась, послышался шум и панические возгласы, и в зеркало Чиано увидел своего кузена Фрэнки, секретаря по внешним делам, размахивающего уничтожителем. С рефлективной скоростью Чиано шлепнулся на пол и скорчился^тлолясь и богохульствуя с одинаковым жаром, когда оружие начало создавать вокруг свою версию ада. Слепящие вспышки лазера сериями прорезали воздух, а из многочисленных стволов со скоростью сто выстрелов в секунду изливались потоки высокоскоростных пуль, часть из которых были разрывными, а часть — бронебойными, сходящиеся в один пучок в месте лазерных ударов. На миг Чиано увидел ломаные контуры фигуры доринианина, обрисованные голубым огнем в ужасном фокусе разрушения, затем наступила тишина, нарушаемая лишь звоном бьющегося стекла и перестуком разбегающихся шагов. Пытаясь унять дрожь во всем теле, Чиано рискнул подняться на ноги, уже подбирая мысленно выражения, в которых он сможет прокомментировать происшествие для прессы: «Я знаю, что предварительные торговые переговоры с доринианским посланником зашли в тупик, но это не означает, что моя семья имеет отношение к его убийству. Мы люди чести и не…».

Тут его мысли смешались, ибо он увидел, что Кстон не только стоит на ногах, но и почти не пострадал. Серая кожа инопланетянина, казалось, стала даже более гладкой, а рука, когда он помог Чиано подняться на ноги, была крепкой. Чиано почувствовал, что ему становится дурно.

— Моя скромная персона боится, что на этот раз ваш кузен зашел слишком далеко, — сказал Кстон.

— Вы правы, — пролепетал Чиано. — Обещаю вам, что он за это заплатит.

— Да, убытки должны быть значительными. — Кстон обозревал расколотые вдребезги и дымящиеся руины стойки бара. — Я вижу, Фрэнки прослышал о славном доринианском обычае «Освежуй-ка дружка» — когда заботливый хозяин свежует своего гостя, сдирая с него омертвелые чешуйки кожи, — но это, как правило, происходит в специальных помещениях, чтобы не пострадала окружающая обстановка. Видимо, ваш кузен перестарался в своем рвении проявить гостеприимство.

Чиано кивнул, пытаясь заставить свой ум работать.

— Фрэнки всегда был сердечным малым. Послушайте, Кстон, а не вернуться ли нам в мой офис, где все-таки поспокойнее, и там продолжить разговор.

— Конечно. — Кстон оскалил свои темные зубы. — Моя скромная персона не может представить себе, как вы намереваетесь вести переговоры в столь безнадежном положении, но она охотно удостоится чести понаблюдать за вашими попытками. Возможно, она чему-нибудь даже научится.

— Надеюсь, что так.

Удалившись на минуту с управляющим отеля, Чиано утихомирил его, пообещав оплатить все счета по ремонту, а затем вернулся к своему инопланетному компаньону.

— Ну, пойдемте. Это местечко выглядит так, словно здесь шла война.

— Война? Так вы называете игру «Освежуй-ка дружка»?

— Я полагаю, можно назвать ее и так, — рассеянно ответил Чиано, прикидывая, как бы поскорее разыскать своенравного кузена и потолковать с ним о его деятельности, прежде чем произойдет что-нибудь действительно опасное.

На самом деле Чиано не имел особенных моральных возражений против убийства Кстона. Чем больше времени он проводил с подобострастным маленьким инопланетянином, тем более привлекательной казалась ему подобная идея, но Новая Сицилия была молодой колонией с ограниченными военными силами и не могла отважиться противостоять густонаселенному соседнему миру Дорина. Секретарь Ритцо был отлично осведомлен о ситуации, что делало его безуспешные покушения столь же загадочными, сколь и смущающими.

Как только они вернулись в здание Департамента торговли, Чиано передал своего гостя на попечение помощников, а сам отправился на поиски Ритцо. Он обнаружил его в баре, пьющим импортную граппу прямо из бутылки. Лицо его выглядело гораздо бледнее обычного.

— Я был потрясен, как никогда в жизни, увидев, что ты возвращаешься через площадь с этим… с этим… — Не в состоянии найти подходящий эпитет, Ритцо дрожащей рукой вновь поднес к губам бутылку. — Я хотя бы оцарапал его?

— Слегка, — ответил Чиано. — И, к счастью для тебя, ему нравится, когда его царапают.

— Говорю тебе, Джонни, этот парень не простой смертный.

— Конечно, он не человек. — Чиано выхватил бутылку из рук своего кузена и бросил ее в мусорный ящик. — И там, откуда он явился, еще пара биллионов таких же. Ты представляешь себе, что сделают с нами дориниане, если тебе каким-нибудь образом удастся угрохать их представителя?

— Ничего.

— Вот именно! Оттого-то ты так и стараешься… Послушай, что значит твое «ничего»?

На узком лице Фрэнки появилось выражение легкого торжества.

— Несколько яйцеголовых из моего департамента наконец-то удосужились перевести эти старые доринианские книги, ну ты знаешь это барахло, которое пылится со времен культурного обмена в…22-м. Одна из них — книга по истории, Джонни. И знаешь, что там написано?

— Что?

— Что дориниане — убежденные пацифисты. Их письменная история насчитывает около двадцати тысяч лет, и за все это время у них ни разу не было ни одной войны! Эти парни пацифисты до такой степени, что у них нет ни армий, ни флота. У них вообще нет никакого оружия.

— Но, может быть, оно им и не нужно.

— В том-то и дело, Джонни. Они верят, что все можно уладить при помощи переговоров, если вести их достаточно долго. Одна из их конференций продолжалась сотню лет, а они всего лишь решали, какой высоты быть фонарным столбам! Но мы не располагаем таким временем.

Чиано кивнул.

— Итак, что ты предлагаешь?

— Немного увещеваний в проверенном стиле. Вот и все. А назад мы пошлем маленькое пресмыкающееся в деревянном ящике и скажем доринианам, что всех их ждет такая же судьба, если они попытаются помешать нашим шахтерам.

— М-м-м… Не слишком тактично.

— Джонни, сейчас не время проявлять мягкость.

— Мягкость тут ни при чем. Дело в том, что, пока Кстон здесь, мы можем просто объяснить ему все это. Думаю, лучше будет растолковать ему наши намерения, а затем отправить обратно, чтобы он передал наши слова остальным.

— Наверное, ты прав.

Выражение недовольства на лице Ритцо сменилось облегчением.

— А я уж собирался испробовать на нем в следующий раз бомбу. Но для этого пришлось бы взять тактическую ядерную.

В качестве единственного представителя своей планеты Кстон единолично занимал одну сторону длинного стола для конференций. Напротив него расположились Чиано и Ритцо с шестью остальными членами правящего семейства Новой Сицилии, включая и неуклюжего Марио Виченцо — секретаря по военным делам. Широкая улыбка, с которой Кстон созерцал присутствующих, ясно говорила, что инопланетянин не испытывает никакой подавленности, а наоборот, наслаждается перспективой крутых переговоров.

— Моя скромная персона польщена присутствием такого количества влиятельных людей и сделает все возможное, чтобы выразить свое почтение, — заявил он. — А теперь перед началом формальных переговоров я предлагаю, чтобы Новая Сицилия подробно изложила свои доводы. Мне кажется, для этой фазы переговоров будет достаточно двадцати дней, но я не стану протестовать, если это займет больше времени, с тем, однако, условием, что столько же времени будет отведено и для моего предварительного отклонения всех ваших предложений. Как только каждая из сторон очертит свои позиции, мы можем отвести, скажем, по двадцать дней для обсуждения каждого пункта, которые мы…

— Простите, что перебиваю, — веско прервал его Чиано, — но мы не собираемся тратить время на всю эту ерунду…

Улыбка Кстона поблекла.

— Ерунду? Моя скромная персона не понимает.

— Поясню. Начиная с завтрашнего дня мы станем посылать на вашу планету проходческое оборудование и шахтерские бригады, чтобы приступить к разработке всех необходимых нам минералов. Если кто-нибудь попытается нас остановить, мы обрушим на ваши головы термоядерные бомбы, и огромное количество ваших соплеменников превратится в пар.

— Превратится в пар? — Кстон торжественно посмотрел Чиано прямо в глаза. — Вы хотите сказать… будут мертвы?…

— Именно. — При виде ошеломленного выражения на лице Кстона Чиано почувствовал непривычные угрызения совести. — Мертвее не бывает.

Военный секретарь, сидящий слева, издал непроизвольное рычание.

— Но это же несправедливо! Нечестно! Безнравственно! Если вы действительно склонны поступить подобным образом, то нам с вами вообще нечего обсуждать, не о чем дебатировать, договариваться…

— Это как раз то, чем нас привлекает наш метод, — заметил Чиано. — Стало быть, вы не возражаете против предоставления нам неограниченных прав на разработки?

— У моей скромной персоны просто нет выбора, — слабым голосом сказал Кстон, вставая. — Это огромное потрясение. Тысячелетние традиции на глазах обращаются в прах, но моя скромная персона немедленно вернется к своему народу и объяснит ему ситуацию.

Чиано тоже поднялся на ноги. Ему было немного не по себе: пожалуй, он бы предпочел, чтобы маленький инопланетянин принялся брызгать слюной и угрожать, чем так смиренно принял ультиматум.

— Ну а теперь, когда мы поняли друг друга, не вижу, почему бы нам не остаться добрыми друзьями. Прошу вас, распейте с нами бутылочку, пока ваш корабль готовится к отправке.

— Конечно, это хорошая мысль. — Кстон выдавил из себя дрожащую улыбку. — Моя скромная персона будет рада извлечь хоть что-нибудь из соглашения.

Чиано и Ритцо чрезвычайно развеселило это замечание. Среди людей поднялся беспорядочный шум, и, похлопывая Кстона по спине, все дружно направились к столу, накрытому в дальнем конце конференц-зала. Красное вино полилось рекой, и кто-то уже требовал завести веселую музыку.

— Все вышло куда легче, чем я ожидал, — прошептал Чиано на ухо Ритцо. — Ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так быстро сдавался.

— Эти дориниане, они все таковы, — с видом знатока отвечал Ритцо. — Я же говорил тебе, им вообще неизвестно, что такое драка. У них не хватает для нее задора и мужества. И даже гордости. Ты сейчас сам убедишься.

— Слушай, достаточно, оставь его в покое. — Чиано попытался образумить своего кузена, но было слишком поздно: тот уже со снисходительной улыбкой направился к Кстону.

— Выпьем за вечную дружбу, — предложил Ритцо, с оскорбительным лицемерием поднимая бокал.

— За вечную дружбу, — покорно отозвался Кстон.

— Мой маленький серый amico [1], — промычал Ритцо и звучно шлепнул Кстона по спине.

— Мой большой розовый amico! — Кстон поднял свободную руку и, прежде чем Чиано смог отреагировать на внезапный звонок тревоги в своей голове, опустил ее, шлепнув Ритцо по спине.

Результат был немедленным и драматическим. Дружеский шлепок не только сломал позвоночник Ритцо, но и взметнул президентского кузена в воздух; пролетев через всю комнату, он шмякнулся о мраморную колонну и сполз по ней на пол. Колонна обильно окрасилась кровью. Веем присутствующим, кроме одного, было ясно, что Ритцо мертв.

— Почему мой друг Фрэнки лежит на полу, — тонким голоском нарушил внезапную гробовую тишину Кстон. Секретарь Виченцо опустился на колени возле тела, осмотрел его, а затем поднял на Кстона свои холодные желтые глаза:

— Потому что ты убил его.

— Убил? Но это невозможно! Я всего лишь… — Несколько секунд Кстон недоуменно разглядывал свою руку, а затем внимательно посмотрел на кучку людей. В его похожих на гальку глазах появилось выражение удивления — выражение, которое вызвало у Чиано приступ ледяного страха.

— Мы приняли тебя в наше общество как друга, — прошипел Виченцо, поднимаясь. Его рука скользнула во внутренний карман пиджака. — И вот как ты отплатил нам!

— Но моя скромная персона не может поверить, что люди такие хрупкие, — сказал Кстон, обращаясь скорее сам к себе, чем к окружающим. — Вы такие большие, такие агрессивные, и любой, естественно, сочтет…

— Я покажу тебе, какие мы агрессивные, — перебил его Виченцо, вынимая старинный остро заточенный нож с костяной рукояткой — его любимое оружие в годы молодости — и наступая на Кстона. — А еще я покажу тебе, какого цвета у тебя кишки.

— Это может быть чрезвычайно интересно, — вежливо отозвался Кстон. — Но прежде моя скромная персона должна осуществить маленький эксперимент.

Двигаясь с пугающей скоростью, он схватил Виченцо левой рукой за шиворот, заставив гиганта нагнуться до своего уровня, и правой рукой ударил его сбоку. Немедленно хлынул фонтан крови, и что-то тяжелое ударилось о стену, отскочило от нее и покатилось по столу переговоров. Закрывший глаза Чиано ничуть не сомневался, что это была голова Виченцо. Его предположение подтвердил хриплый вопль ужаса, вырвавшийся из глоток присутствующих.

Слишком поздно президент с мучительной ясностью осознал, что он, и Ритцо, и всегостальные совершили смертельную ошибку в отношении доринианина. Люди полюбили насилие еще с тех пор, когда их первый далекий предок воспользовался палкой, чтобы разрешить свой первобытный спор, но тут имелась одна маленькая деталь — среди людей насилие действовало. Вследствие несовершенства физического строения человека существовала дюжина сравнительно простых способов заставить критика или спорщика умолкнуть или успокоиться — как на время, так и навсегда. И вполне естественно, что наиболее практичные представители человеческого рода использовали это обстоятельство, но дориниане — как убедился Чиано — были фактически неистребимы. На заре их истории отдельные особи, вероятно, экспериментировали с дубинками, ножами и пулями, но, найдя их полностью неэффективными, вынуждены были признать, что единственным способом уладить разногласия является диалог.

С точки зрения Чиано эта внезапная догадка сама по себе давала повод для серьезных опасений, но существовал еще один тревожный фактор, который следовало обдумать. На протяжении тысячелетий человек развил в себе свойство, именуемое совестью. Этот внутренний голос частично нейтрализовал его стремление убивать всех, кто ему не по нраву, и таким образом создавал возможность даже тем, кто наиболее склонен к насилию, уживаться со своими соседями. Однако Кстон вел себя как ребенок, восхищенный новой игрушкой…

— Я передумал, Кстон, — объявил Чиано, стараясь придать своему голосу твердость. — Мне кажется, мы были слишком неблагоразумны в наших требованиях. Думаю, будет справедливо продолжить переговоры.

— Моя скромная персона тоже передумала, и у нее возникла более подходящая идея, — весело сказал Кстон, отбрасывая тело Виченцо в угол. — Мой народ возьмет в этом мире столько серы, сколько захочет, и все, что надо сделать моей скромной персоне, — убивать всякого человека, который попытается помешать. Это так просто.

— Ты не сделаешь этого! — У Чиано пересохло во рту.

— Не сделаю? А вот посмотри!

Неуловимым движением Кстон подскочил к двум стоявшим поблизости людям, подпрыгнул и, оказавшись на высоте их плеч, двумя кулаками ударил обоих по головам. Они повалились на пол с черепами, вогнанными в ключицы.

— Я хочу сказать, — пробормотал Чиано, отшатнувшись, — что ты ничего не выиграешь, даже если убьешь всех в этой комнате. Их место займут другие. Я хочу сказать, что нас здесь целый город… с тысячами и тысячами человеческих поселенцев… и тебе придется убивать каждого!

— Но, Джонни! Это именно то, что моя скромная персона собирается сделать!

И, улыбаясь своей серозубой улыбкой, со сверкающими от бесхитростного удовольствия черными кабошонами глаз, доринианский посланник принялся за работу.

ЛЮБИ МЕНЯ НЕЖНО Love Me Tender

Перевод с англ. © А. Жаворонкова, 2003.

Забавно — я в полном сознании, но могу думать о чем угодно, кроме будущего, словно завтра для меня уже не существует, а есть только наполненное дремотным покоем сегодня.

В лачуге почти всегда прохладно, и москитная сетка закреплена надежно, а мягкая постель несравненно лучше тех блошиных подстилок, на которых я когда-то валялся.

И она ухаживает за мной. Исполняет малейшие мои капризы. Более заботливой быть невозможно. По первому требованию она приносит мне вдоволь еды и питья, а потом обтирает меня. И если я просыпаюсь ночью, то вижу ее у дверей. Стоит. Наблюдает. Ждет.

Хотелось бы знать, чего она ждет…

Когда-то вездеход был обычной малолитражкой — смахивающим на жука «фольксвагеном» с откидным верхом, но теперь удлиненные оси и широкие самолетные колеса позволяли ему преодолевать любую грязь, а снеговые цепи обеспечивали отменное сцепление с любым грунтом. Шумный, неудобный и тихоходный, он зато, не буксуя, катил по раскисшим дорогам, пролегающим через Эверглейдс, и Джо Массик откровенно радовался, что, угнав его, избавился от уймы проблем.

Напряженно сидя за рулем, он то и дело оглядывался, не догоняют ли его полицейские вертолеты. Вертолетов, к счастью, не было, небо оставалось безжизненной серой пустыней, а горячий воздух настолько пропитался влагой, что невольно вспоминалась та старомодная прачечная, где Джо когда-то работал мальчиком на побегушках. По его худому жилистому телу ручьями струился едкий пот, и стоило колоссальных усилий не обращать на это внимания и постоянно держать курс на северо-запад, к Форт-Майерсу.

Если он сумеет быстро и незаметно пересечь Флориду, то почти наверняка избежит ареста. Путешествие предстояло не из легких. Многочисленные трясины и болота приостановили здесь победное шествие цивилизации, и северная часть Эверглейдса до сих пор оставалась редким в наши дни уголком дикой первозданной природы. Но Массик не замечал местных красот и чудес — ему, горожанину до мозга костей, за каждой складкой доисторического ландшафта мерещилась лишь скрытая угроза.

С полчаса назад ему встретилось засохшее дерево, густо облепленное мхом. Затем — второе. Третье. Мертвые стволы попадались все чаще, и проехать между ними становилось все труднее. Наконец Массик очутился в настоящем мертвом лесу, населенном бесчисленными обитателями — птицами, насекомыми, рептилиями. Перекрывая вой двигателя, послышался протестующий гам потревоженной птичьей колонии, и Джо ощутил на себе угрожающие взгляды других, пока невидимых, но, несомненно, опасных и первобытных форм жизни.

От ощущения разлитой вокруг угрозы Массику стало не по себе, и он невольно покосился на индикатор горючего. Судя по стрелке, в баке еще больше чем три четверти — вполне достаточно, чтобы даже в объезд добраться до дальней оконечности Биг-Кипресса. Массик слегка расслабился на обтянутом джутовой тканью сиденье, но через минуту в его сознание скользкой змейкой закралась тревожная мысль.

Помнится, час назад, когда он садился в вездеход, стрелка стояла на том же самом делении. Оптимист, может, и предположил бы, что мастер, поменявший колеса, не поленился заодно и отрегулировать двигатель на предельно экономичный режим, но уж кому-кому, а Массику такая наивность была несвойственна. Он постучал пальцем по индикатору, но стрелка даже не шелохнулась. Оставалось лишь тешить себя надеждой, что час назад бак был полон. Или почти полон.

Через милю случилось то, чего Массик в глубине души и ожидал. Мотор заглох, даже не чихнув напоследок. Вывернув до отказа руль, Джо загнал вездеход в заросли высоченной травы и гигантского папоротника и, опустив голову, несколько минут шепотом проклинал всех и вся.

Та девушка в Вест-Палм-Бич наверняка умерла — ведь чтобы заткнуть ей рот, он от души саданул ее по башке рукояткой пистолета. Но если она все-таки жива, то фараоны как пить дать уже получили его описание, и хоть они дураки дураками, конечно, выяснили, кто он такой, и припомнили недавнее происшествие в Орландо. И еще одно, в Фернандино. Так что времени рассиживаться, жалея себя, нет.

Все пожитки уместились в пластиковом пакете, из тех, что бесплатно дают под покупки в супермаркетах. Массик достал его из-под сиденья, вылез из машины и, хлюпая по грязи, вернулся на дорогу, проложенную несколько лет назад, скорее всего, нефтяниками. Почва под ногами оказалась значительно плотнее, чем он думал, но проклятая одежда уже через дюжину шагов насквозь пропиталась потом и так плотно облепила тело, что каждое движение давалось с неимоверным трудом. Влажный воздух, казалось, даже булькал в легких. Не успев отправиться в путь, Массик уже смертельно устал и с досадой подумал, что явно не создан для блуждания по болотам.

Теперь, когда затихли рев двигателя и звяканье цепей, болото казалось зловеще примолкшим, и даже в нескольких шагах ничего нельзя было толком разглядеть из-за стволов и завесы длиннющих лиан. Массик вновь всем телом ощутил, что за ним наблюдают. Ему представилось даже, что целая невидимая армия ждет не дождется, когда же он наконец свалится от истощения. В голове разгулялись детские фантазии и страхи, и время от времени Джо для собственного ободрения на ходу нащупывал в пакете увесистый пистолет тридцать восьмого калибра.

Часа через два, преодолев темный поток по одному из бесчисленных бетонных мостиков, он обнаружил, что путь раздваивается. Определить в сгущающиеся сумерках, какая из дорог ведет на северо-запад, Массику оказалось не по силам. Тяжело дыша, он остановился на развилке и, напряженно прислушиваясь, огляделся. В легендах местных индейцев большие болота — неизменное обиталище духов. И в самом деле, вглядываясь во мрак, нетрудно увидеть каноэ с призраком, тенью скользящее вдоль бесконечной колоннады стволов.

Перспектива провести ночь в таком жутком месте вывела Массика из оцепенения, и он быстрым шагом двинулся по правой дороге, отыскивая глазами бугор или холм, где можно было бы расположиться на ночлег.

Неожиданно Джо припомнил, что змеи, особенно во влажный сезон, тоже предпочитают высокие и относительно сухие места, и впервые осознал, в какую же серьезную передрягу его угораздило попасть. Массик даже смутно не представлял, далеко ли еще до больших городов Западного побережья, но даже если он благополучно доберется на своих двоих до Биг-Сайпресса, то первый же коп, едва завидев заросшего человека в грязной одежде, тут же загорится желанием арестовать и допросить его.

При мысли, что всего через месяц после освобождения его схватят и вновь засадят в тюрьму, из груди Джо вырвался стон. Достав из пакета бутылку рома, он в несколько глотков осушил ее. Теплый ром отдавал жженым сахаром, но, господи, было бы его побольше! Массик в сердцах отшвырнул пустую бутылку, и та с плеском упала в болото. Тут же неподалеку запела цикада; песню с готовностью подхватили десятки, сотни ее подруг, и вот уже на мили вокруг их громким хором о присутствии Массика оповещен любой притаившейся во тьме человек или зверь. В испуге Джо ускорил шаг, хотя разбирать дорогу с каждой минутой становилось все труднее и труднее.

Не вернуться ли ему к последнему бетонному мостку? Но тут впереди и чуть левее замаячил желтый огонек.

Решив поначалу, что видит фары приближающейся машины, Массик выхватил из пакета пистолет, но сразу же сообразил, что не слышит того механического лязганья, которое непременно бы издавал болотный вездеход, и понял, что ошибся. С пистолетом на изготовку он двинулся вперед и вскоре достиг еще одной развилки. К мерцающему огоньку вроде бы вела левая дорога. Массик постоял. Огонек оставался неподвижным. Похоже, здесь, в самом сердце болотных топей, он набрел на чье-то жилище, но прилив радости не притупил врожденной осторожности Массика.

Люди, живущие в этой заболоченной глуши, вполне могут оказаться смотрителями заповедника и, связавшись по рации с полицейским участком, сообщить о подозрительном незнакомце.

Стараясь не шуметь, Массик двинулся по тропинке и, продравшись сквозь колючий кустарник, через несколько минут выбрался к пригорку, на котором стояла деревянная хибара. В бледном свете, сочившемся через окна и москитную сетку, заменяющую входную дверь, стало ясно, что это убогое, наспех сколоченное из трухлявых бревен жилище никак не может быть аванпостом властей. Массик подошел к ближайшему окошку и сквозь грязное стекло заглянул внутрь.

Заваленную картонными коробками комнату освещала масляная лампа на крюке под потолком; в центре — грубый деревянный стол; за ним в плетеном кресле — сухонький сгорбленный старичок лет шестидесяти с коротко стриженными седыми волосами, серебристой щетиной на подбородке и сетью глубоких морщин вокруг глаз. Старичок был одет в поношенные брюки и выцветшую рубашку цвета хаки, а на столе перед ним стояла полупустая бутылка виски и стеклянные банки, набитые то ли разноцветными лоскутками, то ли конфетными фантиками. Он аккуратно перекладывал их из банок в прозрачные пластиковые коробочки, изредка прихлебывая виски прямо из горлышка. Кроме входной, в комнате имелись еще две двери: одна вела в облезлую кухню, другая была закрыта — там, скорее всего, убогая спаленка.

После довольно длительных наблюдений Массик убедился, что обитатель лачуги живет в одиночестве, и, сунув пистолет в боковой карман, крадучись, подошел к дверному проему и постучал по металлической москитной сетке. Звук получился слабым, но гулким, словно раскат отдаленного грома. Через секунду на пороге возник сгорбленный старичок и, осветив лицо гостя мощным фонарем сквозь москитную сетку, пробурчал:

— Кто там? Чего надо?

— Да вот на дороге застрял, — объяснил Массик, терпеливо выдерживая направленный прямо в глаза слепящий луч. — Мне бы переночевать.

— Убирайся. Свободных мест нет.

Массик распахнул дверь и, оттеснив старикашку, вошел.

— Мне много места не понадобится. За крышу над головой, не торгуясь, плачу двадцатку.

— А с чего ты взял, что можешь входить без приглашения?

Вместо ответа Джо пустил в ход отработанный годами прием: широко улыбнувшись, он одновременно жестко посмотрел собеседнику в глаза со всей убедительностью, на какую только был способен, посылая тому молчаливое послание: «Не сделаешь по-моему, башку сверну!». Старичок сразу скис и, отступив в глубину комнаты, сказал, пытаясь удержать за собой хоть какое-то преимущество:

— Хотелось бы получить плату вперед.

— Что ж, я не против. И еще, папаша: с меня сегодня семь потов сошло, так что я с удовольствием хлебнул бы чего-нибудь. — Вытащив бумажник, Джо отсчитал тридцать долларов и протянул хозяину. — Двадцать за ночлег, а десятка — за ту бутылку на столе. Справедливо, как по-твоему?

— Думаю, что справедливо. — Приободрившись, старик взял деньги и сунул их в нагрудный карман. — Десятки и полная бутылка не стоит.

— Считай это вознаграждением за гостеприимство от усталого путника. — Массик улыбнулся, подумав, что, покидая дом, он не только вернет свои деньги, но заодно прихватит всю наличность и ценности, которые только отыщет здесь. — Как тебя звать, папаша?

— Эд. Эд Кромер.

— Рад знакомству, Эд. — Массик вошел в комнату и, взяв со стола початую бутылку, равнодушно отметил про себя, что в коробочки владелец лачуги, оказывается, упаковывал вовсе не фантики и не лоскутки, а мертвых бабочек и мотыльков.

— Это что — твое хобби?

— Работа, — важно расправил плечи Кромер. — Профессия.

— Да ну? И какой нынче спрос на клопов?

— Мы с напарником занимаемся чешуекрылыми. Собираем их по всему штату для состоятельных коллекционеров. Да что по штату — по всей стране!

— Вы с напарником? — Массик покосился на запертую дверь, и рука его сама собой скользнула в карман, к пистолету. — Он здесь?

— Нет. — Выражение гордой надменности исчезло с лица Кромера, глаза беспокойно забегали. — Там — моя личная комната, и туда никому нельзя входить, кроме меня.

Массик наблюдал за его реакцией со слабым интересом.

— Не напрягайся, Эд. Ты упомянул про напарника, вот я и спросил.

— У него магазин в Тампе, а сюда он приезжает раз в месяц забрать улов.

— И когда он здесь появится?

— Через неделю-другую, не раньше. Послушай-ка, мистер, а к чему этот допрос третьей степени?

— Брось, папаша. При чем тут допрос? Я просто спросил.

— Но я же не сую нос в чужие дела. Не спрашиваю, кто ты, откуда и почему шляешься по ночам вокруг Биг-Сайпресса.

— Так спроси, — с ледяным спокойствием посоветовал Массик. — Спроси, а я, может, и отвечу.

Ощутив внезапную усталость, он подошел к плетеному креслу у окна, небрежно смахнул журналы на пол и сел. Возможно, у Кромера где-нибудь спрятан болотный вездеход. А если нет, то все равно волноваться не стоит. Можно дождаться, пока приедет на машине его напарник, а более укромной и безопасной норы на пару недель и представить нельзя. Прикидывая так и этак, Массик снял пропитанную потом куртку, повесил ее на спинку кресла и, устроившись поудобнее, глотнул виски.

Минут на пятнадцать в лачуге воцарилось молчаниеЯ Кромер вновь принялся сортировать и накалывать на булавки бабочек, впрочем, не забывая всякий раз, когда Массик подносил к губам бутылку, кидать на него выжидающие взгляды. В конце концов Кромер вытащил из буфета в углу непочатую бутылку и, откупорив ее, поставил перед собой. После тех колючих фраз в дверях он больше не выказывал недовольства ночным визитом, но Массик с удовлетворением отметил, что с его появлением движения Кромера стали менее уверенными и четкими, а глотки из бутылки участились. Между тем Кромер вставил в правый глаз ювелирную лупу и занялся голубокрылыми насекомыми, поочередно освещая их фонариком.

— А сейчас чем ты занят, папаша? — спросил Массик, наслаждаясь своим умением внушать людям страх. — Разделяешь мальчиков и девочек?

— Изучаю внешние сходства и различия. Ты что-нибудь знаешь о мимикрии?

— Пожалуй, нет.

Кромер презрительно фыркнул:

— Неудивительно. О ней толком не знают даже эти кичливые эксперты из Джексонвиля. Скажу больше! Никто не знает о мимикрии того, что знаю я! В один прекрасный день… — Лицо Кромера стало вдруг напряженным и воинственным, и, замолчав, он сделал приличный глоток виски.

— И что же ты сделаешь, профессор, в этот прекрасный день? Выложишь этим университетским умникам пару-другую своих питомцев?

Кромер бросил быстрый взгляд на закрытую дверь и, выбрав из общей кучи двух бледно-голубых бабочек, положил их на ладонь.

— Как по-твоему, они принадлежат к одному виду или к разным?

Задумчиво посмотрев на загадочную дверь, Массик перевел взгляд на насекомых.

— По мне, так они похожи, как две новенькие монеты.

— Так одного вида эти бабочки или нет?

— Одного.

— Может, заключим пари?

— Я азартными играми не балуюсь.

— Тебе повезло, а то бы точно проспорил, — победно сказал Кромер. — У той, что слева, крылья равномерной бледно-голубой окраски, и птицы, зная, что она несъедобна, ее не трогают. А другая — вполне съедобная, но отпугивает птиц тем же цветом, что и первая, только чешуйки у нее на крыльях вовсе не бледно-голубые, а голубые и белые, но в результате оптического смешения цветов ее крылья кажутся бледно-голубыми. Разумеется, такие тонкие различия без микроскопа не обнаружишь.

— Весьма поучительно, — проговорил Массик, размышляя, почему это дверь в спальню закрыта на крепкую щеколду, а щеколда еще и прикручена проволокой.

Неужели старый дурень прячет там что-то ценное? Но откуда у него ценности? Хотя случалось, что у нищих стариков под матрасами или под досками пола находили целые состояния. Надо будет непременно с этим разобраться, но не сейчас. Время пока терпит. Делая вид, что слушает разглагольствования Кромера, Массик продолжал неторопливо попивать виски.

А тот взахлеб описывал, какую уйму ценных сведений о жизни местных животных он почерпнул из народных преданий и легенд семинолов. Способность к мимикрии у насекомых, рыб и зверей, похоже, восхищала его больше всего на свете, и, не забывая, впрочем, периодически прикладываться к бутылке, он то и дело возвращался к этой теме. По мере того как уровень спиртного в бутылке понижался, его лицо и оттопыренные уши наливались краской, а речь становилась все более невразумительной.

— Ты бы не налегал так на свое пойло, — посоветовал Массик с ухмылкой. — Учти, я тебя в постель не потащу.

— Сам справлюсь. — Держась за край стола, Кромер встал, пошатнулся и торжественно воззрился на Массика воспаленными глазами. — Пойду прогуляюсь до ветру, — сообщил он.

Нетвердым шагом старик пересек комнату, распахнул входную дверь и, ухватившись за молнию брюк, скрылся в ночи. Выждав несколько секунд, Массик поднялся и с удивлением обнаружил, что его тоже покачивает. Голод и усталость в сочетании с крепостью дрянного виски давали о себе знать. Поморгав, он с трудом сфокусировал взгляд, подошел к закрытой двери и, размотав щеколду, бросил проволоку на пол. Распахнув дверь, Джо сделал всего лишь шаг, да так и застыл с отвисшей челюстью.

На узкой кровати, укрытая простыней, лежала молодая привлекательная женщина.

Услышав шаги, она вяло, словно больная, приподнялась на правом локте. У нее была гладкая смуглая кожа и черные волосы, а на лбу треугольником вытатуированы три точки. Столь необычного знака у индейцев Массику видеть еще не доводилось, но он все же сразу смекнул, что перед ним — индианка. Некоторое время она без тени страха молча глядела на него, а затем приветливо улыбнулась. Зубы у нее оказались белыми и совершенно ровными.

— Извините, — смущенно пробормотал Массик. — Я не знал, что…

Попятившись, он покинул комнату, плотно затворил за собой дверь и, привалившись к косяку, задумался.

Почему вид этой женщины вдруг привел его в такое замешательство? Только ли потому, что он никак не ожидал увидеть ее в спальне? А может, дело в том, что ее, судя по всему, против воли держат взаперти? Массик сделал большой глоток из бутылки и вытер губы тыльной стороной ладони. И тут его озарило. Конечно же! Там, в спальне, его смутило то, что женщина смотрела на него и… улыбалась. Улыбалась ему!

За последние двадцать лет ни разу не было случая, чтобы женщина, глядя на Массика, улыбнулась. В юности Джо часами просиживал у зеркала, силясь постичь, что же именно в его внешности заставляет ровесниц избегать его взглядов и отказываться от свиданий. Года два ушли у него на безуспешные попытки стать обаятельным парнем, пользующимся успехом у девушек, и хотя каждый мускул его лица протестовал, Джо при любом удобном случае подмигивал, улыбался, сыпал почерпнутыми из дешевых брошюр и журналов остротами и без устали учился танцам. Но чем активнее становились его потуги, тем больше шарахались девушки, и Джо пришлось добиваться своего вопреки их желаниям.

Со временем Массик настолько вжился в эту роль, что уже испытывал наслаждение при виде смеси ужаса и отвращения на лице очередной жертвы. И все же где-то в глубине его сознания по-прежнему жил мальчишка Джо Массик, тоскующий по свиданиям, на которых вместо силы требуется мягкость, а вместо испуга — радость. Он жаждал нежных прикосновений, теплых сияющих взглядов и ласковых, сулящих блаженство улыбок…

— Ну, вот и полегчало, — произнес Кромер от входной двери.

Массик вернулся в свое облюбованное плетеное кресло и оценивающе оглядел хозяина лачуги.

Как мог костлявый и непривлекательный Кромер понравиться пылкой индианке? Массика кольнуло непривычное чувство — ревность. Он повидал на своем веку немало девушек и отлично понимал, что та, в спальне, — настоящее сокровище: с высокой грудью, сочная, полная желания. И она достанется ничтожному старикашке?! Ну нет! Если кто и ляжет с ней этой ночью в постель, то только Джо Массик! Потому что именно он прошел через настоящий ад и именно его истерзанное тело заслуживает наслаждений. А еще потому, что сполна удовлетворить девушку может только он. И потому, что ему так хочется. И еще потому, что она улыбнулась ему…

Шаркая и покачиваясь, Кромер добрался до кресла у стола, плюхнулся в него и, тупо уставившись на пластиковые коробки, забормотал:

— Калюзасы, вот кто действительно знал здешние болота. Они жили здесь задолго до семинолов и, разумеется, знали эти места как свои пять пальцев… Знали, когда нимфы превращаются в имаго [2]… Знали, когда приходит пора сниматься с насиженного места и двигаться на новую стоянку… Знали…

— А ты, я гляжу, парень-то ушлый, — прервал его излияния Массик. — Нигде не пропадешь. У тебя и в преисподней, поди, будет все, что нужно, и даже сверх того.

Очевидно, не поняв намека, Кромер забормотал:

— Слышишь, как заливаются цикады? — Он кивнул на темный провал двери. — Семнадцать лет они живут под землей и выходят на поверхность только затем, чтобы произвести потомство. Весьма вероятно, что на свете существуют создания, которые проводят под землей еще больше времени. Тридцать лет… А может, пятьдесят… Или даже…

— Я в тебе разочарован,дружище Эд. Вот уж не думал, что ты — законченный эгоист.

— Эгоист?… — Глядя на Массика, Кромер растерянно заморгал. — О чем это ты?

— Ты не представил меня своей подружке.

— Подружке? Но у меня нет…

С окаменевшим лицом Кромер бросил взгляд на дверь спальни и вдруг, суетливо подбежав к ней, подобрал проволоку, упал на четвереньки и принялся судорожно обматывать ею щеколду.

Массик наблюдал за ним с волчьей усмешкой.

— Ты всегда держишь подружек взаперти?

— Она… Она больна… — Взгляд Кромера метался по комнате, из широко раскрытого рта со свистом вырывалось дыхание. — Ей необходим покой.

— По-моему, она больна не больше меня. А как ее зовут?

— Не знаю. Она забрела сюда позавчера. Я присматриваю за ней, и все.

Покачав головой, Массик недоверчиво хмыкнул:

— Сдается мне, старый извращенец, ты эту киску держишь для собственных забав.

— Ты сам не знаешь, что несешь! Она больна, и я только присматриваю за ней.

— Ну, тогда пойду дам ей лучшее в мире лекарство. — Массик поднялся. — Вот из этой бутылки.

— Нет! — Кромер бросился на него, пытаясь перехватить руку с бутылкой. — Если ты только…

Массик хотел лишь убрать старика с дороги и ткнул Кромеру в лицо свободной рукой. Ткнул скорее с раздражением, чем со злобой, но тот сам натолкнулся на кулак и значительно увеличил силу удара. Предплечье Массика пронзила резкая вспышка боли, а Кромер, отлетев в сторону, ударился о стол и с глухим шлепком, с каким падает кусок свиной грудинки, повалился на пол и замер. Глаза его закатились, обнажив слепые белки. Даже без поверхностного осмотра было ясно, что он мертв.

— Старый дурак, — с отвращением прошептал Массик.

В несколько секунд оценив изменившуюся ситуацию, он опустился на колени и, вытащив из нагрудного кармана мертвеца все деньги, неторопливо пересчитал. Кроме его собственных тридцати долларов, в пачке оказалось всего лишь одиннадцать однодолларовых банкнот. Из личных вещей старика внимания заслуживали разве что дешевые наручные часы. Небогатый улов. Часы и деньги Массик сунул себе в карман и, ухватив Кромера за воротник, выволок его за дверь и потащил в непроглядную темень болот. Чем дальше он отходил от лачуги, тем пронзительней верещали насекомые и, казалось, еще пристальней наблюдали за Джо таящиеся в зарослях враги. На слабость нервов Массик никогда не жаловался, но сейчас, несмотря на жару, по спине у него бегали мурашки, а глаза заливал холодный пот. Уговорив наконец себя, что до восхода тело все равно толком не спрячешь, он бросил свою ношу и припустил назад, к успокаивающему мерцанию масляной лампы.

Очутившись под крышей, Джо сразу же запер входную дверь на засов и, обойдя комнату, задернул на всех окнах занавески. Почувствовав себя защищенным от злобных взглядов из темноты, он схватил бутылку и влил в себя изрядное количество виски. По мере того как унимались его страхи, мысли Массика перенеслись к индианке за дверью спальни, и внизу живота разлилось приятное тепло.

То, что Кромер мертв, наверное, даже к лучшему. Ведь, как известно, третий всегда и^везде лишний.

Оставив бутылку, Джо подошел к двери и размотал проволоку. Дверь легко открылась, из комнаты проникла полоса света, и он увидел по-прежнему спокойно лежащую на кровати черноволосую девушку. Она, конечно же, слышала шум, но, похоже, ничуть не встревожилась.

Как и в первый раз, она приподнялась на локте, не спуская с него глаз. Массик стоял на пороге и пристально смотрел на девушку, но так и не дождался привычного ему выражения ужаса на ее лице. Наоборот, на ее губах, как и тогда, заиграла манящая улыбка. Обрадованный Массик то ли ухмыльнулся, то ли оскалился и, подойдя к кровати, процедил:

— Как тебя зовут, детка?

Словно не слыша, она в упор глядела на него и по-прежнему улыбалась.

— Может, у тебя нет имени? — не унимался Массик. — Или… Ты — глухонемая?

Вместо ответа девушка немного приподнялась, и простыня соскользнула еще ниже. Груди у нее были само совершенство: округлые, упругие, с торчащими сосками. Во рту у Массика мгновенно пересохло, он присел на краешек кровати и наклонился к ней. Девушка не сводила с него темных зовущих глаз. Джо поднял руку, кончиками пальцев коснулся трех точек у нее на лбу, провел по щеке, шее, мягко притронулся к груди, а затем его рука устремилась ниже и, сдвинув простыню, достигла округлых бедер. Неожиданно индианка негромко протестующе вскрикнула и крепко вцепилась Массику в запястье.

Раздосадованный, он хотел было сдернуть простыню совсем, но вдруг замер, увидев, что девушка все еще улыбается. Отпустив его запястье, она принялась нетерпеливо расстегивать ему рубашку.

— Ты что, ошалела?

Ответа не последовало.

Тогда Массик вскочил на ноги и быстро сбросил с себя всю одежду. Девушка ожидала его, откинувшись на подушку. Обнаженный, он опустился рядом с ней на кровать и приник губами к ее губам. На поцелуй она ответила как-то странно, неумело, и это еще больше распалило его страсть. Джо приподнялся на локте и сорвал простыню, предвкушая увидеть дивной красоты живот и бедра.

Высунувшийся из ее паха конической формы яйцеклад был твердым и острым, а из небольшого отверстия у него на кончике истекали, тесня друг друга, прозрачные, покрытые пузырящейся слизью яйца. Ее раздутый живот уже весь покрылся желеобразной икряной массой.

Массик успел лишь вскрикнуть, а тварь, навалившись, с нечеловеческой силой прижала его, не давая пошевелиться. Первый укол яйцеклада был адски мучительным, но через мгновение в кровь Массика проникло древнее химическое вещество, и его охватил паралич, а боль исчезла. Одурманенный и безвольный, он лежал неподвижно, а она, умело избегая жизненно важных органов, вновь и вновь прокалывала его тело и начиняла проколы яйцами, из которых вскоре суждено вылупиться тысячам голодных личинок.

Жаль, что она изменилась. Прежде она мне нравилась больше. До того, как точки у нее на лбу стали чувствительными черными бусинами. До того, как глаза превратились в фасеточные полусферы и разошлись по обеим сторонам головы. До того, как пышные, великолепные груди развились в пару центральных ножек.

Но все это не важно. Главное, что она добра ко мне. Заботится обо мне. Обхаживает. Исполняет малейшие мои капризы. Более внимательной любовницей и быть невозможно. И даже проснувшись ночью, я вижу ее у дверей. Стоит. Наблюдает. Ждет.

И все же хотелось бы знать, чего она ждет.

ТОЧЬ-В-ТОЧЬ То the Letter

Перевод с англ. © А. Жаворонкова, 2003.

Хиллувен мягко притворил за собой обшарпанную дверь и, услышав повторное позвякивание крошечного колокольчика над головой, поспешно огляделся. Свет, проникающий в единственное окошко над самым тротуаром, — серенький и тусклый отблеск дождливых январских сумерек; прилавок из потемневшего от времени дерева, делящий полуподвальчик надвое; за ним — занавешенный бусами дверной проем и полки, уставленные старыми пыльными гроссбухами…

Эта контора на окраине города, словно сошедшая со страниц книг Чарльза Диккенса, даже отдаленно не напоминала врата в царство земного блаженства, но Хиллувен считал, что для того, кто избегает излишнего к себе внимания, лучшей маскировки и не придумаешь.

Хиллувен постучал по прилавку и через минуту, не дождавшись ответа, забарабанил уже более решительно.

Занавес из бусин загремел, из-за него вышел невысокий пожилой опрятно одетый человек с карими глазами и располагающей улыбкой на некрасивом лице. Опершись кончиками пальцев о прилавок, он отвесил Хиллувену едва заметный, но тем не менее учтивый поклон и изрек:

— Добрый день, сэр. Чем могу быть полезен?

Речь незнакомца была лишена определенного акцента, но все же казалось, что английский для него — не родной язык.

— Вы — мистер Зурек? — спросил Хиллувен.

Улыбка на лице хозяина конторы слегка увяла, и он тихо ответил:

— Да, это я, грешный.

— Отлично! Меня зовут Хиллувен, я — близкий друг мистера Джорджа Лорримера. — Хиллувен извлек из внутреннего кармана почтовый конверт. — Вот мои рекомендации.

— Лорример… Лорример… — слегка хмурясь, нараспев повторил Зурек, не выказывая заметного интереса к письму. — Лорример…

— Месяцев шесть назад у вас с ним состоялась некая сделка, — напомнил Хиллувен и поспешно прибавил, многозначительно понизив голос: — Мой друг теперь живет за границей.

— А, припоминаю. — Карие глаза в упор уставились на Хиллувена. — Я вроде бы пристроил того джентльмена на южные моря.

— Вот именно. На остров Ткамируи.

— И даровал ему великое множество неопытных девственниц и местную компанию по заготовке копры.

— И хорошую погоду пожизненно!

— Да, было дело, — хихикнув, подтвердил Зурек. — Сделка, разумеется, весьма банальная, но… Надеюсь, ваш друг счастлив?

— Вполне.

— Замечательно. — Глаза Зурека в отличие от улыбки неожиданно утратили простодушие. — Насколько я понимаю, мистер Хиллувен, вы заинтересованы в подобной сделке?

— Ну… — Поняв, что предварительное знакомство позади, Хиллувен судорожно сглотнул. — В общем-то да.

— Хм-м-м… — Улыбка на лице Зурека исчезла окончательно, а в глазах появилась профессиональная сосредоточенность. — Похоже, мистер Хиллувен, вас ждет разочарование, вдвойне обидное после красочных рассказов вашего приятеля.

— Но почему?

— Вряд ли между нами будет заключена сделка. Хиллувен насупился:

— Я что же, вас не интересую?

— Боюсь, что так.

— Глупость какая-то! — Хиллувен возвел очи, словно обращаясь к невидимой аудитории. — Ведь, как правило, вы упрашиваете потенциальных клиентов, льстите, задабриваете лживыми посулами… — В Хиллувене закипала обида, и голос его становился все пронзительней. — Ведь мы с вами, в конце концов, ведем речь не о паях на строительство туннеля под Ла-Маншем, а о моей бессмертной душе!

— Я знаю, мистер Хиллувен, и весьма сожалею.

— Но всего лишь полгода назад вы были весьма заинтересованы в сделке с Джорджем. Почему? Чем моя душа хуже его?

Зурек печально покачал головой:

— Мистер Лорример молод, и у него в запасе еще годы и годы жизни. К тому же он наделен прискорбной склонностью к доброте, и существует весьма значительная вероятность того, что при определенных обстоятельствах и предоставленный самому себе он приобретет некий духовный кредит, уравновешивающий тот дебет, с которым все мы приходим в этот мир. Вот почему Тот, кому я служу… — Зурек обеспокоенно огляделся. — Мой Хозяин решил, что имеет смысл связать мистера Лорримера контрактом. Что касается вас, мистер Хиллувен… Откровенно говоря, вы и без контракта уже практически в мешке.

— Мне не нравятся ваши слова, — обиженно заявил Хиллувен. — Согласен, я — не праведник, но, весьма вероятно, еще наберу достаточно очков, как вы выразились, «духовного кредита» и попаду на небеса.

— Красивый у вас галстук, мистер Хиллувен. Это, если не ошибаюсь, цвета Лондонской Экономической Школы?

— Да, но…

Зурек пожевал губами, однако так и не смог скрыть ухмылки.

— Как я уже сказал, мистер Хиллувен, вы и так практически в мешке.

— Но с чего вы взяли, что я не изменюсь? — запротестовал Хиллувен. — Конечно, я не молод, но в запасе у меня еще по меньшей мере несколько лет, а то и десятилетий. Срок вполне достаточный, чтобы обратиться к вере и…

Зурек достал с полки гроссбух и открыл его. Хиллувен умолк.

— Так, так, — забормотал Зурек и, подслеповато щурясь, провел кривым коротким пальцем по строчкам. — Нашел! Норман Стэнли Хиллувен, пятидесяти трех лет. Страдает запущенным сердечно-сосудистым заболеванием, и к тому же у него поражена печень… Хотите знать точно, сколько вам осталось?

— Нет! — отшатнулся Хиллувен. — Точную дату не способен предсказать никто! Даже ученик самого Сатаны!

— Четыре года, — равнодушно изрек Зурек. — Четыре года и… Сейчас уточню. И одиннадцать дней.

— Да чтоб вам!.. — Хиллувен поежился. — А вы вовсе не такой, каким я вас представлял. Поначалу вы показались мне вполне порядочным и даже приятным, а теперь…

— Пораскинь мозгами, смертный! — перебил его Зурек. — Ты что же, думаешь, Он доверил бы дело тому, кто не в силах добиться наиболее выгодных условий в каждой конкретной сделке?

— Сделка?… — На ватных ногах Хиллувен шагнул к прилавку. — Вы сказали — сделка? Так у нас с вами будет сделка?

— Вы по-прежнему горите желанием ее заключить? — Зурек прищурился, точно ювелир, оценивающий сомнительного качества камень, и тотчас откуда-то из-за его спины на прилавок бесшумно вспрыгнула тощая черная кошка.

— Мне осталось всего четыре года! Ради бога!.. — Зурек с кошкой шарахнулись от него, и Хиллувен осекся. — Извините, случайно вырвалось… Что в общем-то вовсе не удивительно для человека в моем положении.

— Ничего, ничего, — ободрил его Зурек, отрешенно гладя кошку.

— Спасибо. — Не доверяя ногам, Хиллувен оперся о прилавок и страстно заговорил: — Вот что я предлагаю. В обмен на мою бессмертную душу вы…

Зурек прервал его взмахом руки:

— Не горячитесь, мистер Хиллувен! Чтобы не тратить времени на пустопорожние разговоры, доведу до вашего сведения, что в результате сделки вы ни в коем случае не станете обладателем никаких материальных благ. — Словно цитируя заученный наизусть и давно набивший оскомину параграф из официального документа, он принялся перечислять: — Вы не получите ни банкнот, ни акций, ни иных ценных бумаг. Не получите золота и прочих драгоценных либо цветных металлов. Не получите драгоценных камней, минералов или артефактов. Под последними подразумеваются конечные либо промежуточные продукты генной инженерии и…

— Плевать мне на материальные блага, — решительно перебил его Хиллувен. — Но все же хотелось бы узнать, почему мне их не получить?

— Дело в том, мистер Хиллувен, что мы по возможности избегаем проблем, связанных с последующей ликвидацией материальных ценностей. — Зурек обреченно пожал плечами, и лицо его озарилось слабым подобием прежней улыбки. — Хотя, признаюсь, наиболее перспективным клиентам мы иногда все же предлагаем весьма выгодные долгосрочные ценные бумаги.

Хиллувен задумчиво склонил голову:

— Нельзя ли узнать, какие именно?

— Ну, если вы настаиваете, то я, возможно, предложу вам… — С шумом втянув носом воздух, Зурек застучал по крышке прилавка, точно по клавишам невидимого компьютера. — Да вот хотя бы акции имперской железной дороги в Кванси. Точнее, три тысячи акций с фиксированным дивидендом по цене один доллар за штуку. — Он многозначительно замолчал.

— Кванси? А где это?

— В Китае.

— В Китае! — вскричал Хиллувен, чувствуя болезненную пульсацию в висках. — Да я гроша ломаного в Китай не вложу!

— Кроме того, вы ни при каких условиях не продлите срок своей жизни, — твердо заявил Зурек, не намереваясь терять достигнутой инициативы в переговорах. — О бессмертии или дополнительной сотне-другой лет жизни не может быть и речи. В принципе можно омолодить вас, ну, скажем, до сорока или даже до тридцати пяти лет, но все равно проживете вы лишь положенные вам четыре с небольшим года.

Хиллувен кивнул.

— Я не настолько наивен, как вы, возможно, посчитали. Четыре года — небольшой срок, но если я проживу их так, как хочу, то наслаждений они вместят не меньше, чем на четыре столетия. Моим успехам позавидовали бы многие. Превосходный дом на Ройал-Танбридж, высокое положение в обществе, недурная карьера… Казалось бы, чего еще желать? Но всю жизнь мне было отказано в одном. В том, чего я жаждал больше всего на свете. В том, что…

— Успех в политике также не подлежит обсуждению, — поспешно вставил Зурек. — Я до сих пор с дрожью вспоминаю, чего мы натерпелись века полтора назад от той особы, которая…

— Нет, нет и нет! Политика меня не волнует. В оставшиеся мне годы я лишь хочу…

— Не тяните, мистер Хиллувен, и выкладывайте наконец, чего вы хотите. — Зурек поднял черную кошку и прижал к груди. — Мы с Мардж понимаем проблемы любого смертного с полуслова.

Хиллувен набрал в легкие побольше воздуха и едва слышно пробормотал:

— Я хочу стать неотразимым для женщин.

— И только-то? — Зурек бесцеремонно сбросил кошку на пол. — Чего ж вы сразу не сказали? Сберегли бы кучу времени.

— Вы имеете в виду… — Хиллувен глубоко вздохнул, стремясь унять тяжелые толчки в груди. — Вы сделаете то, о чем я прошу?

— Да.

— И я действительно стану неотразимым для женщин?

— Разумеется.

— Но я желаю, чтобы при виде меня у них подкашивались колени, чтобы они рук от меня оторвать не могли, чтобы…

— Я прекрасно вас понял, мистер Хиллувен. Теперь вы совершенно неотразимы для женщин… — Зурек страдальчески улыбнулся. — Вернее, станете таковым, как только подпишете необходимые бумаги.

Хиллувен был захвачен врасплох, и его одолели сомнения — не слишком ли гладко всё идет?

— Что-то вы уж больно быстро согласились. С чего бы это?

— Открою вам маленький коммерческий секрет, мистер Хиллувен, — вкрадчиво заговорил Зурек, извлекая из-под прилавка пачку документов. — Дело в том, что сегодня вы уже третий желающий стать неотразимым для женщин.

Чувствуя, что краснеет, Хиллувен напустил на себя важный вид и деловито осведомился:

— Выходит, такая неотразимость — ходкий товар? f

— Только среди мужской части наших клиентов. Теперь внимательно ознакомьтесь со всеми пунктами нашего с вами договора и…

— Это ни к чему. Убежден, что бумаги в полном порядке. Мистер Лорример уверял, что с контрактом ему сказочно повезло и все свои обязательства вы выполняете точь-в-точь.

— Приятно, что нас ценят. Ну, тогда дело только за вашей подписью.

— Надеюсь, не обязательно подписываться кровью? — Хиллувен боязливо поежился и смущенно прибавил: — Видите ли, я с детства плохо переношу физическую боль.

— Сойдет и шариковая ручка. — Хохотнув, Зурек достал из кармана серебристый стерженек. — Вот, возьмите мою. Теперь подпишите здесь… И здесь… И на розовой копии… И на ведомости для компьютерного центра… Отлично!

В ту же секунду необъяснимым образом исчезли и шариковая ручка, и многочисленные копии контракта. Зурек с теплой улыбкой пожал Хиллувену руку, а на прилавок вспрыгнула победно урчащая кошка.

— Мистер Хиллувен! — дружелюбно объявил Зурек. — Поздравляю! Сделка совершена!

— Великолепно! — Замершее было в груди Хиллувена сердце забилось вновь. — Но я не чувствую никаких перемен! В чем дело?

— Вам осталось лишь вслух сосчитать до трех.

— И как только я произнесу «три», то стану…

— Именно.

— Что ж. — Хиллувен решил не терять понапрасну из отпущенных ему четырех с небольшим лет ни единой драгоценной секунды. — В таком случае — раз…

— До свидания, мистер Хиллувен.

— Всего доброго.

Внезапно Хиллувен увидел мир словно в калейдоскопе: зубы Зурека, например, превратились во вращающийся белый обруч, а кошачья голова — в черный бильярдный шар с шестнадцатью ушами. Несмотря на волнение, картина показалась Хиллувену забавной, и он, хихикнув, произнес:

— Два.

Хиллувен ощутил приятное головокружение, картинки калейдоскопа перед его глазами пришли в движение, а окружающий мир плавно закрутился. Хиллувена потянуло в дремоту.

— Три, — прошептал он и тут же провалился в густую угольную тьму.

Проснулся он от неприятных беспорядочных звуков и обнаружил, что лежит на спине. Перед глазами плыли разноцветные лишенные смысла пятна, а слух резали громкие звуки. Судя по всему, он очутился на улице.

Где-то далеко в вышине мерцал расплывчатый яйцевидный предмет. Внезапно он приблизился. Хиллувен заморгал и, с трудом сфокусировав взгляд, различил над собой лицо с нежно-голубыми глазами, напудренным носом и растянутыми в ласковой улыбке громадными, ярко накрашенными губами.

— Гу-гу-гу, — заворковало лицо. — Кто это у нас такой красивенький? Кто это такой пригоженький?

Хиллувен сморщил крошечное личико, взбрыкнул от гнева и разочарования коротенькими пухлыми ножками и, зайдясь в истошном реве, выбросил из коляски свою ярко-зеленую погремушку.

ДИВНАЯ НОВАЯ ПЛАНЕТА Courageous New Planet

Перевод с англ. © А.И. Кириченко, 2003.

Дикарь набычился в залитом ярким светом углу Столовой номер 127 и, сгорбившись, уставился на гладкую грязеотталкивающую поверхность стола. Сомабургер и стаканчик суррокофе по-прежнему стояли нетронутыми у его локтя. Внезапно, побуждаемый, очевидно, мрачным любопытством, он выдавил немного кетчупа из пластикового помидора на атомно-полированную поверхность стола, и та, естественно, тут же отвергла осквернение. Красная капля, как возбужденная амеба, метнулась к краю и, скатившись Дикарю на колени, моментально впиталась в непрочную ткань одежды XX века. Несколько секунд губы Дикаря беззвучно шевелились, а затем он снова впал в апатичную дрему.

— Хотелось бы знать, что ему не нравится, — проворчал Экспериментатор Гетсби, разглядывая удрученную фигуру через тайное наблюдательное устройство. — Ведь не отправь мы его сюда, в наше время, он бы погиб в той автокатастрофе. По-моему, он должен быть нам благодарен.

— Я пробовал обсудить с ним это, — отозвался Контролер Карсон. — И все, что он ответил: «Я чужак в земле чужой». Очевидно, цитировал своего современника Хайнц-Лайона, автора философского труда «57 истин».

Гетсби покачал головой:

— Но это же просто невероятно! Он так и не досмотрел до конца ни одной программы сенсовидения и от наших лучших нимфоботов нос воротит! Кстати, если мы не сумеем добиться успешной адаптации, это скажется на нашем продвижении по службе.

— Можно побеседовать с ним еще разок, — сказал Карсон и, повернувшись к ближайшему аптекомату, нажал на клавиши, набирая индекс капсулы для улучшения проницательности, психической ауры и способности разрешать проблемы. Через секунду в его ладонь скользнуло сияющее пластиковое яйцо. Карсон сунул его в рот и, подкрепившись таким образом, пружинистой походкой устремился на очередную встречу с Дикарем. Отказавшись от капсулы, Гетсби поплелся следом.

— Честно говоря, вы ставите меня в тупик, — пожаловался Карсон. — Мы перенесли вас в будущее, в мир, где не существует болезней, голода и войн. У нас никто не обязан работать, если сам того не захочет, и каждому доступно куда больше чувственных наслаждений, чем самым могущественным королям древности. О таком будущем люди вашей эры могли только мечтать, и все же вы недовольны. Почему? Пожалуйста, объясните нам.

— Если хотите знать, — ответствовал Дикарь, пощипывая бороду, — так это отчасти потому, что я был настоящим фанатом научной фантастики.

Повернувшись к коллеге, Карсон вопросительно поднял брови.

— Я выяснил значение этого выражения, когда Дикарь употребил его впервые, — сказал Гетсби. — По-видимому, он принадлежал к поклонникам небольшой кучки писателей со странными именами вроде Азимуф, Анни Логг и Фаннигут. Они занимались научным провидением и большую часть времени проводили в попытках представить будущее. Впрочем, не все они носили такие диковинные имена — скажем, одного из лучших звали Шоу.

Дикарь встрепенулся, и глаза его сверкнули.

— О, Шоу!

— Но это же ничего не объясняет, — возразил Карсон, — наоборот, еще больше сбивает с толку. Если вас так интересовало будущее, то вы должны быть просто на седьмом небе, оказавшись в нем взаправду. Почему же вы не счастливы?

— Почему? Почему? — Дикарь выпрямился, и лицо его отразило стремительную смену чувств — гнева, безнадежности, презрения. — Разве вам, пресмыкающимся, вам, ничтожным кротам, не ясно, что тут у вас чересчур много всего?! Не осталось места для выбора и поиска, сомнений и разочарований, которые придают жизни остроту. Вы живете в бесконечной пустыне изобилия, в пустыне, из которой невозможно убежать.

— Убежать?

— Да, именно это я и сказал. Я любил фантастику, потому что она давала шанс прорваться сквозь унылые баррикады XX века — ибо она была ярким пятном на темной палитре времени. Человеческая душа питается контрастами. Наслаждение уравновешивается болью, любовь — ненавистью…

— Но нимфоботов можно запрограммировать на причинение боли, — быстро отреагировал Карсон. — В определенных…

— …установленных пределах, — усмехнулся Дикарь. — А можно ли хотя бы представить, что какая-нибудь ваша механическая красотка попытается убить меня из ревности к одной из своих механических сестер? Нет, этот ваш совершенный пластиковый мир полностью стерилизован, и вам плевать, что сама по себе жизнь — это радужное пятно на белом сиянии вечности. Вы выжгли из нее все, что делает человека человеком. Реальные женщины непредсказуемы, а у настоящего пива всегда разный вкус! И боже мой, как не хватает мне шелеста и поцелуев дождя, перехватывающего дыхание запаха черного табака старичков пенсионеров, безумных политиков и священников, едва сдерживаемого насилия толпы футбольных болельщиков и…

— Постойте-ка, — перебил его Карсон. — Вы сказали — футбол? Так вы любите футбол?

— Если не считать фантастики, нет вещи, которую я любил бы больше, — выдохнул Дикарь. — Но, конечно, все это сметено вашим так называемым прогрессом.

Карсон покачал головой:

— Вы не правы, футбол — самый популярный у нас спорт.

— Что? — С отвисшей челюстью Дикарь переводил взгляд с одного собеседника на другого. Затем взор его прояснился. — А-а-а, понимаю, вы превратили его в мельтешение электронных пятен на поверхности катодной трубки.

— Но это свело бы на нет самую суть игры. — Карсон одарил Дикаря ободряющей улыбкой. — Футбол был и остается контактным спортом, испытанием человеческой силы, скорости и умения.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что футбольная лига живет и процветает в Британии XXV столетия, — ответил Карсон. — Обрадует вас, если мы завтра вечером сходим на футбольный матч здесь, в Лондоне? Я уверен, что даже в ваше время «Арсенал» и «Манчестер-Сити» были реальными претендентами на кубок Футбольной ассоциации.

— «Арсенал» и «Сити» в кубковом матче! — Дикарь поспешно потупил взор, но Карсон и Гетсби успели заметить слезы на его глазах. Обменявшись торжествующими взглядами, они на цыпочках вышли из комнаты.

Атмосфера большого матча не слишком изменилась за пять столетий, и все же Дикарь выглядел разочарованным.

Беспокойно расхаживая по директорской ложе, он глядел вниз на залитое светом прожекторов зеленое поле, на четкие движения двадцати двух игроков, на толпу, заполнившую трибуны. С каждой минутой первого тайма Дикарь приходил во все большее возбуждение, с хмурой усмешкой на бородатом лице обозревая толпящихся внизу болельщиков.

— Вас что-то огорчает? — спросил Гетсби, наблюдавший за ним с легкой тревогой.

— Эта люди так спокойны… и пассивны… — Дикарь в изумлении повернулся к Гетсби. — Я вижу только повязки «Арсенала». Они все болельщики «Арсенала»!

— Естественно.

— Ну а где же противники? Где болельщики «Манчестера»?

— В Манчестере, конечно. Они смотрят матч там.

— Тьфу! — Физиономия Дикаря выразила крайнее отвращение. — По телевизору!

Гетсби энергично замотал головой:

— Вовсе нет! Всякий знает, что телевидение не способно передать подлинную атмосферу футбольного матча, тут необходимо личное присутствие. В Манчестере смотрят настоящий матч — точно так же, как и мы здесь.

Дикарь с досадой сжал кулаки.

— Это какое-то недоразумение. Либо мы смотрим настоящий матч, либо…

— Возможно, мне следует кое-что объяснить, — мягко вмешался Контролер Карсон. — Видите ли, в конце XX столетия целые районы порой разрушались пришедшими в неистовство фанатиками, приехавшими на матч издалека, и все, казалось, шло к тому, что футбол запретят. Но наука, к счастью, нашла выход. Благодаря стремительному прогрессу роботехники удалось вообще избавиться от концепции матча «в гостях». Теперь каждая футбольная игра — это «домашний» матч. Думаю, вы согласитесь, что толпы пролов [3] гораздо легче контролировать на их собственной территории.

— Роботехника? — Дикарь растерянно уставился на фигуры, перемещающиеся по ярко освещенному полю. — Вы хотите сказать, что это соревнование между роботами?

Карсон громко рассмеялся.

— Ну что вы, конечно, нет! Состязание роботов — плохая замена традиционной схватке двух команд людей из плоти и крови.

— Но…

— Вы не понимаете? Одна из команд, команда гостей, действительно состоит из роботов, но каждый из них полностью связан и контролируется человеческим двойником в Манчестере. Точно так же все игроки «Арсенала» связаны с роботами-двойниками, которых отправили в Манчестер сегодня утром. Малейшее движение любого человеческого игрока с величайшей точностью и совершенством воспроизводится на другом поле, равно как и траектория мяча со всеми его подскоками и вращениями. Один и тот же матч разыгрывается одновременно в двух разных местах на глазах двух толп болельщиков, которые наблюдают игру дома, — это полностью устранило извечную проблему хулиганства на матчах «в гостях».

— Но это же просто чушь! — воскликнул Дикарь. — Так вот почему матч такой мертвый. Ведь людей-игроков не воспламеняет, не воодушевляет и не бросает в бой эмоциональная энергия, которую излучает толпа. А где же чувство племенного конфликта, катарсис личного участия в игре и хотя бы намек на опасность? Постойте-ка! Неужели болельщики приняли эту дурацкую систему так спокойно и пассивно? Почему они по-прежнему не ездят в другие города, как всегда это делали?

Карсон положил в рот капсулу и проглотил ее.

— Поначалу некоторые пробовали, но затем Правительство осознало, что в интересах каждого жителя следует ограничить передвижение пролов. Геосинхронные спутники накрыли страну особым излучением, которое у любого — кроме особо защищенных персон, — кто пытается путешествовать на расстояние более чем пять километров, вызывает боль и тошноту. Кстати, в известном смысле это сделало идею двойных матчей почти излишней за исключением тех преимуществ, что игроки не тратят времени, путешествуя лично, и никогда не встречаются лицом к лицу с враждебной толпой чужаков. В целом система оказалась весьма эффективной.

— Но это же безнравственно и антигуманно, — прошептал Дикарь, и на его лице, похожем теперь на застывшую маску, грозно запылали глаза. — Скажите-ка, мои добрые друзья, а я защищен от вашего проклятого излучения, которое держит в невидимых силках простых людей?

— Ваши передвижения никак не ограничены, — заверил его Гетсби, — но я не понимаю…

— Поймете, это я вам обещаю! — Шагнув к краю директорской ложи, Дикарь мощным плавным движением перескочил через балюстраду и исчез в толпе. В этот момент один из игроков забил гол, и стадион откликнулся вежливыми сдержанными аплодисментами.

— Что будем делать? — спросил Гетсби, когда хлопки утихли. — Сообщим в полицию?

— Не беспокойтесь, — небрежно отозвался Карсон. — Мне Дикарь уже изрядно надоел, а он скоро сам убедится, что ровным счетом ничего не может сделать, чтобы поколебать систему.

Контролеру Карсону пришлось вспомнить собственные слова всего лишь месяц спустя, когда на финальном матче кубка футбольной ассоциации он схлопотал пивной бутылкой по голове. Удар был с нечеловеческой точностью нанесен рукой хулиганствующего робота-болельщика, члена многочисленной банды, которая под предводительством бородатого мужика с дикими глазами начала весьма по-человечески терроризировать стадионы по всей стране.

ПРОВЕРЕННЫЙ СПОСОБ ПОХУДЕТЬ Cutting Down

Перевод с англ. © А. Жаворонкова, 2003.

Проснулся Брайн Херли от возни, которую подняла жена, встающая с постели. Чтобы не видеть ее обнаженного тела, он глаз не открывал, а лишь напряженно вслушивался. Вот зашлепали по полу босые ноги, затрещали электрические разряды. Сообразив, что жена снимает ночную рубашку, он непроизвольно плотнее сомкнул веки. Вот зашуршала ткань. Одевается. Брайн расслабился, и тотчас сквозь ресницы сияющими иголочками проникло утреннее солнце.

— Что будешь на завтрак, дорогой? — спросила его Джун Херли.

— Как обычно — чашку кофе и сигарету, — по-прежнему избегая смотреть на нее, ответил Брайн, а про себя добавил: «Сейчас скажет — маловато. Завтрак должен быть питательным».

Задержавшись в дверях спальни, жена послушно произнесла:

— Маловато. Завтрак должен быть питательным.

— В таком случае — чашку кофе и две сигареты.

— Все шутишь.

Она вышла, и Брайн услышал, как его супруга медленно, неуклюже переваливаясь, спускается по лестнице.

Вставать Брайн не спешил. Закинув руки за голову, он привычно размышлял, что же случилось с девушкой, на которой он женился всего лишь восемь лет назад. Как такое тоненькое подвижное создание стало безнадежной толстухой? Почему аккуратные остренькие груди расплылись выменем, а мальчишеские ягодицы и бедра превратились в мешки жира, на которых даже от легкого шлепка остаются обширные, не проходящие неделями синяки. Правда, за ставшими чужими чертами Брайну изредка удавалось разглядеть прежнюю Джун, но в последнее время такое, к сожалению, случалось все реже и реже.

Временами ему казалось, что бесповоротно изменилось не только тело любимой, но и ее разум, и в результате она превратилась в совершенно иного человека. Такое объяснение вызывало отвращение и даже приводило в ярость, но в самом деле: та, знакомая ему, хрупкая, тоненькая Джун непременно бы бежала из жирной тюрьмы плоти, а эта чужачка, с которой он в последние годы делил кров, была ее полной противоположностью. Ведь не могла же, не могла прежняя Джун быть столь снисходительной к топившим ее волнам бледной плоти, не стала бы так беспечно потворствовать тирании собственного обезумевшего желудка. Нет, всему виной толстуха, что возится сейчас на кухне с завтраком. К примеру, последний ее самообман — диета, согласно которой из рациона полностью исключаются углеводы, а жиров и белков, наоборот, можно лопать сколько душе угодно.

Помогла ли такая диета хоть кому-нибудь, Брайн не знал, но мог поспорить, что Джун от нее проку не будет. Ведь жена использует диету не для того, чтобы похудеть, а лишь для оправдания трех, а то и четырех обильных трапез у него на глазах и безудержного поглощения сладостей в его отсутствие.

Запах жарящегося окорока из кухни сообщил Брайну о том, что жена по-прежнему придерживается новой формы самообмана. Он встал, бесшумно ступая босыми ногами, спустился по лестнице и резко распахнул дверь кухни. Джун, склонившись над открытым мусорным ведром, пожирала из пластикового стаканчика шоколадное мороженое. Увидев мужа, она испуганно вскрикнула, бросила стаканчик в ведро, отпустила педаль и едва слышно прошептала:

— Там оставалось на самом донышке, и я только…

— Не кори себя, дорогая. Преступления ты не совершила. Да и что за жизнь без удовольствия от еды?

— А я боялась, что ты… — Во взгляде жены хоть и не было полного доверия, но все же читалось явное облегчение. — Что ты ненавидишь меня за то, какая я.

— Чепуха!

Брайн обнял и привлек к себе жену, привычно поборов страх перед ее расплывшейся плотью и неприязнь к нелепым и безвкусным тряпкам на ней.

Самому Брайну недавно стукнуло тридцать, и был он высоким, стройным, подтянутым малым с рельефной мускулатурой под тугой эластичной кожей, как на рисунках Леонардо. Страшась стать таким же жирным и безобразным, как Джун, он неукоснительно соблюдал строжайшую диету, нередко ел всего раз в день и трижды в неделю усердно занимался атлетикой.

Сочтя, что вытерпел контакт с телом жены достаточно долго, Брайн отстранил ее от себя и сказал:

— Дай знать, как только кофе будет готов. Мне через тридцать минут выходить.

— У тебя же сегодня выходной, — удивилась Джун.

— Ничего не поделаешь, выходным придется пожертвовать. Сегодня беру интервью у Хеймиша Коркорана.

— А почему не в рабочий день?

— После ухода из госпиталя Коркоран живет затворником, и мне повезло, что он вообще согласился на встречу со мной.

— Бедняжка этот Коркоран! — посочувствовала Джун. — Говорят, несчастный случай с женой свел его с ума.

Брайн интересовался лишь одним примечательным аспектом работы известного биохимика, а отнюдь не его личной жизнью, поэтому он, слегка пожав плечами, бросил:

— Всякое болтают.

— Сухарь ты бесчувственный! — неожиданно взвилась Джун. — Подозреваю, что, придя однажды домой и обнаружив располосованное каким-нибудь маньяком мое остывающее тело, ты вот так же равнодушно пожмешь плечами и отправишься на поиски новой женщины!

— Не раньше, чем похороню тебя, дорогая. — Увидев ужас на лице жены, Брайн расхохотался. — Не мели ерунды, глупышка. Тебя я ни на кого не променяю. Женился я раз и на всю жизнь.

Джун, тяжело вздохнув, пробормотала:

— Хотелось бы верить.

Брайн, с наслаждением подточив на ремне опасную бритву, чисто выбрился, не спеша выпил чашку крепкого черного кофе без сахара и направился к двери. Джун по-прежнему сидела на кухне, и складки ее бедер свешивались со стула.

«Поглощенных ею за завтраком калорий с лихвой хватит на весь день, но выходить из-за стола она, судя по всему, не намеревается, — пронеслось в голове Брайна. — Все же не стоит на нее сердиться. Особенно сегодня…»

Торопясь на утренний поезд, милю до вокзала Олдесли Брайн преодолел быстрым пружинистым шагом.

Хеймиш Коркоран, пока работал в госпитале, жил в Олдесли, но, уволившись, перебрался в пригород Ридинга — небольшого городка милях в шестидесяти от Лондона. Поездка туда обещала быть утомительной, но встреча с Коркораном, по мнению Брайна, с лихвой окупит дорожную скуку. Постоянно Брайн работал редактором в «Олдест пост» и лишь изредка в свободное время строчил статьи. Свой досуг он чрезвычайно ценил и даже в поисках журналистского материала поездок далее чем на несколько миль обычно не совершал, но сегодня случай был особый.

Сойдя с поезда в Ридинге, Брайн, как и опасался, довольно долго ждал автобуса, затем с полчаса терпел духоту пропахшего бензином и дорожной пылью салона и лишь к полудню оказался на чистой, ухоженной улице, где жил Коркоран. Вдоль дороги росли высокие буки, за ними тянулись аккуратно подстриженные залитые солнцем лужайки, а дальше — особнячки. Выстроенный в классическом стиле прошлого века дом Коркорана был скрыт от любопытных взоров плотными зарослями кустарника. Шагая по гравиевой дорожке, Брайн ощутил приступ зависти. Оказывается, эксцентричность Коркорана, помешавшая, по слухам, его карьере в госпитале, на материальном благосостоянии биохимика существенно не сказалась.

Поднявшись на крыльцо, Брайн позвонил, и дверь, к его удивлению, открыл не дворецкий, а седовласый мужчина лет шестидесяти — без сомнения, сам хозяин дома. Был он сутул и худощав, на продолговатом лице светились насмешливые голубые глаза и сияла белозубая улыбка. Одет он был, несмотря на летнюю жару, в толстый джемпер, а шею замотал шарфом, из-под которого виднелись накрахмаленный воротничок сорочки и узел голубого галстука.

— Здравствуйте, мистер Коркоран. Я — Брайн Херли из «Пост». Если помните, вчера я договорился с вами по телефону о встрече.

— Как же, как же. — Коркоран одарил Брайна широкой улыбкой. — Входите, мой мальчик, входите. Весьма лестно, что ваша редакция интересуется моей работой.

— Да, «Пост» не раз писала об исследованиях в госпитале Олдесли. — Брайн воздержался от упоминания того, что о его визите сюда в редакции не известно ни единой живой душе. — Мы считаем, что нашим читателям следует знать о них поподробнее. И из самых достоверных источников.

— Совершенно верно! Надеюсь, вы, как и все прочие известные мне журналисты, не откажетесь от капельки спиртного с дороги?

— В такую погоду промочить горло — святое дело.

Старик провел Брайна в прохладную полутемную комнату в глубине дома и, усадив в огромное кожаное кресло, занялся выпивкой. Брайн внимательно оглядел многочисленные полки на стенах, заваленные книгами, справочниками и электронным оборудованием неизвестного назначения. Коркоран вручил ему высокий хрустальный бокал с изрядной порцией виски, уселся в такое же кожаное кресло по другую сторону резного стола и, хлебнув из своего бокала, непринужденно спросил:

— Что нового в Олдесли?

— Да вроде все по-прежнему.

— Выходит, там не произошло ничего достойного упоминания, особенно — после столь долгого пути, который вы проделали.

Коркоран глотнул еще виски, и Брайн вдруг понял, что хозяин уже изрядно навеселе.

— Мистер Коркоран, расскажите, пожалуйста, о «быстрых» и «медленных» мышцах. Слышать я о них уже слышал, но, признаюсь, разницы так и не уловил.

Коркоран пустился в пространное описание своей работы по изучению химического состава нервных волокон. По готовности, с какой он повел рассказ, и по блеску его глаз сразу стало ясно, что возможности обсудить с кем-нибудь столь волнующую тему он был лишен давно. Брайн изредка чиркал в блокноте и всем своим видом выказывал живой интерес, но на самом деле выжидал подходящей минуты перевести разговор на главное. Как ему уже было известно, исследовательский отдел в «Олдесли дженерал» доказал, что «быстрые» мускулы, такие, например, как на ногах, иногда из-за размыкания и последующего неверного соединения нервных волокон превращаются в «медленные», типичные для брюшной полости. Из этого следовало, что тип мускулатуры обусловлен отнюдь не жестким генетическим кодом, как считалось прежде, а деятельностью нервов в организме человека. Хеймиш Коркоран выдвинул смелую гипотезу, согласно которой феномен изменения мышечной ткани вызывается неизвестным прежде химическим веществом, поступающим оттрофических [4] нервов к мышцам. Он было уже приступил к работе над анализом и выделением в свободном виде этого химического вещества, но исследования сначала были приостановлены трагической смертью его жены, а затем и вовсе прерваны из-за его отставки — по слухам вынужденной. Поговаривали, что он повредился рассудком, но благодаря энергичным мерам руководства, как зеницей ока дорожащего репутацией госпиталя, достоверные подробности этого дела в печать не просочились.

— Как выяснилось, я ошибался насчет химической природы превращения «быстрых» мышц в «медленные», — вещал меж тем Коркоран. — Сейчас однозначно установлено, что причина кроется в электрических токах, циркулирующих в нервных волокнах. Для нормальной жизнедеятельности «медленные» мышцы непрерывно получают слабые сигналы низкой частоты, «быстрые» же — короткие высокочастотные импульсы. Но в том-то и прелесть науки, что и ошибка иной раз оказывается весьма ценной. Так, можно, отправившись, скажем, в Китай, открыть Америку. В моем случае Америкой стало абсолютно эффективное лекарство от ожирения.

— Эффективное лекарство от ожирения? — переспросил Брайн, чувствуя себя точно облитым холодной водой. — Весьма любопытно! Уверен, что эффективному лекарству от ожирения гарантирован коммерческий успех.

— Ошибаетесь, мой мальчик.

— Неужели? Значит, лекарство невозможно изготовить?

— Ничего подобного! Я берусь изготовить хоть цистерну такого лекарства.

Коркоран кинул непроизвольный взгляд на полку справа, а затем, обнаружив, что его бокал пуст, поднялся, подошел к бару и налил себе третью за время интервью порцию выпивки. Брайн, воспользовавшись благоприятной возможностью, внимательно рассмотрел со своего места шкаф, на который, невольно указал хозяин. Среди бесчисленных безделушек его внимание привлекла дешевая красная коробочка с орнаментом, какие во множестве штампуют на сувениры для невзыскательных иностранных туристов, и он с торжеством подумал, что именно в ней и лежат таблетки.

В дом Коркорана Брайна привела случайная встреча в баре. Несколько дней назад некий лаборант-выпивоха из госпиталя пространно вещал о преступной халатности врачей при лечении. Брайн слушал его вполуха, как вдруг из потока пустопорожней болтовни вырвалось упоминание тайного чудо-лекарства от ожирения. Хотя Брайн, как часто делают профессиональные репортеры, искусно скрыл свой интерес к этому вопросу, подробности все же обошлись ему недешево. По капле выжатая из лаборанта информация звучала весьма правдоподобно, но лишь после того, как Коркоран украдкой взглянул на красную коробочку, Брайн окончательно поверил в существование эффективного лекарства от ожирения.

— А вы, молодой человек, почему не пьете? — возвращаясь к столу, с шутливым недовольством поинтересовался Коркоран.

Хотя голос его был по-прежнему бодр и чист, на скулах выступили малиновые пятна, а походка стала нетвердой. Пригубив из бокала, Брайн ответил:

— Одной порции на пустой желудок мне более чем достаточно.

Коркоран смерил взглядом его стройную фигуру.

— А вы, похоже, и едите немного.

— Совсем немного. Слежу за весом.

Биохимик кивнул:

— Весьма разумно. Ведь либо вы управляете своим весом, либо он — вами.

— Лично я своему весу не оставил никаких шансов, — сказал Брайн с улыбкой.

— В моем утверждении нет ничего смешного, молодой человек, — слегка раздраженно заметил Коркоран. — Запомните, достигнув критической массы, жировая ткань в теле человека начинает в буквальном смысле управлять его действиями, а подчас даже руководить всей его жизнью.

С первых минут интервью Брайн придирчиво выискивал в несколько своеобразной речи хозяина нелепости, которые бы подтвердили упорно ходящие о нем слухи. Явных признаков помешательства обнаружить не удалось, но от последних слов Коркорана у Брайна по спине пробежал холодок. Ведь и сам он частенько спрашивал себя, как случилось, что так рьяно заботившаяся прежде о своей внешности Джун позволила аппетиту взять над собой верх.

— У некоторых просто-напросто слабая сила воли, — сказал Брайн. — Вот и возникает привычка к перееданию.

— Вы, юноша, в самом деле так считаете?

— Да. Но я…

— К примеру, молодая женщина приобрела избыточный вес, — перебил его Коркоран и, сверкая голубыми глазами, заговорил весьма быстро: — Женщину я приплел потому, что они вообще уделяют своей внешности повышенное внимание. Допустим, вес женщины увеличился на шестьдесят процентов от нормы. Она стала уродливой, жалкой, больной. Она вынуждена либо постоянно сносить остроты в свой адрес, либо как можно реже бывать на людях. Ее шансы получить сексуальное удовлетворение равны нулю, и дальнейшая жизнь не сулит ей ничего, кроме болезней, одиночества и отвращения к себе. Представляете такую ситуацию?

— Да. — Брайн поерзал в кресле.

— Тогда перейдем к сути проблемы. Женщине прекрасно известно, что ее страдания не фатальны, она отчетливо осознает, что избавится от мучений, изменив свой физический облик. В ее силах, заплатив буквально гроши, стать стройной, здоровой, привлекательной — достаточно лишь строго придерживаться нормальной диеты. И, зная все это, как же обычно поступает молодая особа? — Стукнув зубами о край бокала, Коркоран сделал очередной приличный глоток.

— Отчетливо представляю, как она поступает, — сказал Брайн, пораженный тем, какой оборот принял их разговор. — Она с каждым днем ест все больше и больше.

— И не просто больше, а гораздо больше! Со стороны кажется, что она переедает. Ан нет! Она съедает ровно столько, сколько необходимо для питания ее растущего жирового органа.

Брайну становилось все более не по себе.

— Простите, боюсь, я не уловил…

— Что вы, молодой человек, знаете о жире? — с жаром спросил Коркоран.

— Ну… Жир — это вещество вроде сала.

— Общепринятое заблуждение! Человеческий жир — весьма сложное образование, ведущее себя аналогично самостоятельному органу. Многие считают, что поскольку жир — бледного цвета и при разрезании не кровоточит, то в нем мало кровеносных сосудов. В действительности жир пронизан капиллярами гуще, чем, скажем, мышцы. По количеству кровеносных сосудов на единицу объема жир занимает второе место после печени. Жировой орган также располагает собственной сетью нервов, активно взаимодействующей с центральной нервной системой. — Коркоран сделал очередной глоток и, глядя поверх бокала, спросил: — Вы понимаете, к чему я веду?

— В общих чертах. — Брайн неуверенно усмехнулся.

Раскрасневшийся Коркоран подался вперед.

— Я утверждаю, что жировой орган подобно паразиту живет в нашем организме собственной жизнью. Он успешно управляет окружающей его микросредой и, следовательно, своим тучным хозяином, вынуждает его постоянно переедать и оставаться толстым.

Брайн глядел на старика с нарастающей тревогой. Безумцев он боялся с детства и теперь испытывал сильнейшее желание бежать. Чтобы избавиться от сухости во рту, он хлебнул из бокала и нашел в себе силы пробормотать:

— Весьма… э-э… интересная теория…

— Больше, чем просто теория, молодой человек. Надеюсь, теперь вам ясно, почему желающим похудеть день ото дня все труднее соблюдать диету?

— Признаюсь, не совсем.

— Жировой орган не позволяет им убить себя. Люди часто скидывают некоторое количество жировой ткани, но почти всегда вскоре наращивают ее вновь. Это происходит оттого, что жировой орган, едва почувствовав угрозу, начинает бороться за свою жизнь и заставляет хозяина бросить диету. Лишь в исключительно редких случаях задумавшим похудеть удается, снизив массу жирового органа ниже критической, уморить его голодом. Тогда им внезапно становится легко придерживаться даже самой строгой диеты и оставаться стройными, здоровыми, сильными.

Брайн все с большим трудом сохранял внешнее спокойствие.

— Ваши идеи просто замечательны, но я не вижу, какая связь между ними и эффективным лекарством от ожирения.

— Принцип действия лекарства основан на умерщвлении жирового органа.

— Понятно. Но производство лекарства, наверное, связано со значительными техническими сложностями и стоит немалых денег?

— Отнюдь. Признаюсь по секрету, с весьма малыми затратами я уже изготовил в условиях домашней лаборатории пробную партию. — Коркоран вновь покосился на шкаф. — Для гарантированной нормализации веса взрослого человека достаточно четырех доз лекарства по одному кубическому сантиметру.

— Но тогда почему же вы уверяете, что лекарство не будет иметь коммерческого успеха?

— Все дело в самом жировом органе, — со снисходительной усмешкой ответил Коркоран. — Он весьма действенно сражается против медленной гибели. Да иначе и быть не может! После первой же дозы пациент, не понимая, что происходит внутри его тела, вдруг почувствует сильнейшее отвращение к лекарству и под тысячью предлогов откажется от дальнейшего лечения. Вот почему я уверен, что пользоваться спросом лекарство не будет.

«Его речи становятся все бредовее», — подумал Брайн, а вслух сказал:

— А что, если, например, незаметно подмешивать лекарство в пищу? Или давать его пациенту силой?

— Сомневаюсь, что удастся обмануть жировой орган. А что касается вашего второго предложения, то напомню вам о существовании такого понятия, как врачебная этика.

Брайн настороженно следил за постепенно возбуждающимся Коркораном и пытался предугадать, что же он выкинет дальше. Теперь было очевидно, почему администрация «Олдесли дженерал» так ревностно хранила в тайне связь компании с Коркораном. Несмотря на то что имя ученого было широко известно в научных кругах, сам он пребывал в невменяемом состоянии.

— Значит, вы даже не пытались продать пробную партию? — задумчиво спросил Брайн.

— Продать? — Коркоран издал сдавленный смешок. — Конечно, нет. Ни за миллион фунтов, ни даже за миллиард.

— Ваши принципы, сэр, вызывают восхищение. Боюсь, меня бы соблазнила даже сотня. — Брайн с унылой гримасой встал и спрятал блокнот в карман. — Было чрезвычайно приятно поговорить с вами, но, к сожалению, мне уже пора.

— Мне было не менее приятно. Ужасно наскучила одинокая жизнь в громадном доме. — Коркоран с явным трудом поднялся и протянул через стол руку Брайну. — Не забудьте прислать копию статьи.

— Копию? Да-да, разумеется. Как только статья будет отпечатана, непременно вышлю с полдюжины копий. — Брайн посмотрел через окно за спиной Коркорана в сад. — Какой у вас прекрасный куст! Вон тот, с серыми листьями. Коркоран повернулся к окну.

— Ах, этот… Это — Olearia scilloniensis. Очень хорошо приживается на здешней почве.

Брайн проворно шагнул в сторону, схватил с полки и сунул под куртку красную коробочку. Он уже как ни в чем не бывало стоял на прежнем месте, когда Коркоран обернулся, двинулся вперед и, пошатнувшись, ухватился за край стола.

— Еще раз огромное спасибо, — сказал Брайн почти спокойно, хотя сердце неистово стучало в груди. — Не провожайте меня, я найду выход сам.

— Безусловно, найдете, но прежде чем уйти, сделайте старику одолжение.

Брайн растянул губы в напряженной улыбке.

— Какое одолжение?

— Верните то, что по праву принадлежит мне. — Коркоран протянул руку. — Коробочку, которую вы без спроса взяли на полке. Отдайте ее мне. Немедленно!

— Не понимаю, о чем вы. — Брайн попытался изобразить на лице искреннее недоумение. — Если вы полагаете, что я…

Коркоран шагнул вперед, порываясь залезть Брайну за пазуху. Тот отбил руку и попытался отпихнуть Коркорана, но был поражен его силой и цепкостью. Мужчины топтались в нелепом шаркающем танце. Наконец более молодой и сильный Брайн что было сил толкнул старика в грудь. Тот отлетел назад, ударился головой о мраморный угол камина, упал на щипцы для угля и прочую каминную утварь и замер. Глаза его, обнажив белки, закатились, из носа потекла струйка крови — удар, как видно, пришелся в основание черепа.

Брайн отшатнулся и, прижав к губам пальцы, забормотал:

— Ты сам во всем виноват! Упрямый старик! Пьяница! Ты!..

Он замолчал и с запоздалым страхом оглядел комнату в поисках следов своего пребывания. На подлокотнике кожаного кресла стоял бокал, из которого он пил виски. Брайн взял его дрожащими пальцами, тщательно протер носовым платком и поставил в буфет среди таких же. Потом отыскал среди разбросанных на столе бумаг большой ежедневник, открытый на сегодняшней дате, убедился, что записи о встрече с ним нет, и, даже не взглянув на тело у камина, бросился вон из комнаты.

На улице Брайна охватило вялое удивление от того, что мир вокруг остался таким же теплым, зеленым и беззаботным, каким был, когда он входил в дом Коркорана. Даже солнечные зайчики в кронах деревьев выглядели так же. Словно кошмарная трагедия разыгралась не совсем рядом, в гостиной Коркорана, а в другом измерении, в иное время…

Прячась от случайных взглядов за деревьями и кустами, Брайн стиснул в кармане красную коробку и заспешил домой.

— Настоящее чудо! — Джун не отрываясь глядела на бутылочку, которую Брайн поставил на кухонный стол. — Даже не верится!

— Успех гарантирован. — Брайн взял шприц, найденный вместе с бутылочкой в красной коробке, и придирчиво осмотрел иглу.

По дороге из Ридинга он принял окончательное решение. Чтобы Джун не болтала лишнего и чтобы никому не пришло в голову связать его визит со смертью Коркорана,

Брайн солгал, где и каким образом достал чудо-лекарство. Жена знала, где он провел день, и рано или поздно непременно услышит о смерти Коркорана в результате «несчастного случая». Следовательно, надо основательно подготовиться к разговору с ней и подобрать подходящие успокаивающие слова.

— Только представь, дорогая, всего четыре укола, и ты навсегда избавлена от лишнего веса! — с воодушевлением воскликнул Брайн. — И никакой диеты, никаких нудных подсчетов калорий, никаких изматывающих физических упражнений. Обещаю, ты скоро станешь такой же, как прежде.

Джун посмотрела на свои расплывшиеся груди и выпирающий живот, скрыть который было не в состоянии ни одно платье.

— Я снова смогу носить модную одежду.

— Мы набьем ею гардероб до отказа. Платьями, юбками, купальниками — всем, что душа пожелает!

Она залилась восторженным смехом.

— Ты и вправду считаешь, что я вновь смогу появляться на пляже?

— Непременно, дорогая. В черном бикини.

— М-м-м… Скорей бы уж!

— Скоро, дорогая, скоро.

Брайн откупорил бутылочку и наполнил шприц прозрачной бесцветной жидкостью. Некоторую досаду у него вызвало открытие, что лекарство представляет собой не таблетки, растолочь которые и незаметно подсыпать Джун не составило бы труда, а раствор для инъекций, но тут уж ничего не поделаешь. Хорошо еще, что он умеет обращаться со шприцем.

— Обойдемся без стерильных тампонов и прочих медицинских излишеств, — сказал он. — Дай мне руку, дорогая.

В глазах жены явственно промелькнуло беспокойство.

— Как, прямо сейчас?

— Конечно, сейчас. Давай руку.

— Так быстро? Мне бы подумать…

— Подумать о чем? Уж не вообразила ли ты, что я замыслил тебя отравить?!

— Нет, но… Я не знаю, откуда взялось это лекарство.

— Я приобрел его в лучшей клинике на Харли-стрит, Джун. Новинка. Обошлась мне в кругленькую сумму.

Губы Джун побледнели.

— А почему инъекцию делаешь ты, а не профессиональный доктор?

— Думай, что говоришь! Доктор запросит не меньше ста гиней.

— Но у тебя же нет ни необходимой квалификации, ни опыта.

— Глупости. Ты неоднократно своими глазами видела, как я делаю уколы твоей матери.

— Да! — вскричала Джун. — И бедняжка мама умерла!

Не веря собственным ушам, Брайн в упор уставился на жену.

— Побойся Бога, Джун! Всем же известно, что твоя мать умерла от того, что много лет подряд сидела на морфии!

— Мне все равно! — Джун, повернувшись, демонстративно направилась к холодильнику. — Подопытным кроликом я не стану!

Брайн перевел взгляд с необъятной спины жены на шприц в своей руке, и в голову ему бросилась кровь. Он налетел на нее, толкнул плечом и, прижав к холодильнику, обхватил левой рукой за шею. Вначале она барахталась, пыталась вырваться, но едва в дряблую плоть правой руки вонзилась игла, обреченно затихла, словно дикое животное, лишь поначалу инстинктивно дергающееся и повизгивающее в лапах хищника, а Брайн разозлился еще больше. Вогнав ей под кожу целый кубик лекарства, он отступил назад; дыхание его, помимо воли, перешло в тихое рычание.

Джун прикрыла ладонью темно-красную струйку, текущую по правому плечу и, повернувшись к мужу, печально спросила:

— Почему, Брайн? Разве я заслужила такое обращение?

— Не строй из себя великомученицу! Меня ты этим больше не проймешь! И заруби на носу! Отныне у нас все будет по-другому!

Вечером зарядил нудный дождь, и поработать в саду, как намеревался, Брайн не смог. Сев у окна с раскрытой книгой, он незаметно наблюдал за Джун. Та, храня оскорбленное молчание, разглядывала увядшие цветы на камине, а каждые четверть часа отлучалась на кухню и, вернувшись, жевала не таясь. Однажды она даже принесла с собой пакетик соленых орешков, и комнату тотчас наполнил тошнотворный запах орехового масла и слюны.

Брайн безмолвно сносил ее выходки, душу его терзали уныние и страх. Теперь он отчетливо понимал, что свалял дурака, выскользнув из дома Коркорана тайком. Надо было немедленно вызвать полицию, а потом с дрожью в голосе поведать о том, как напившийся в стельку Коркоран споткнулся и ударился головой об угол камина. Тогда бы удалось не только унеси с собой лекарство, но и без особых затруднений выйти сухим из воды. А теперь, если власти все же пронюхают о его визите к Коркорану, убедительно объяснить им свое поведение будет ой как непросто.

А тут еще жена со своими выкрутасами! Не желает проявить хотя бы каплю благоразумия! И вообще дура, нарастившая на себе толстенный слой жира и ведущая полурастительный образ жизни, права на сочувствие не имеет.

Дождь будто нарочно лил не переставая, в комнате становилось холодно, сыро и даже вроде запахло поганками. Брайн от души пожалел, что несколькими часами раньше не развел в камине огонь. К тому же чертовски хотелось выпить, но в доме, как назло, не было ни капли спиртного, и он довольствовался тем, что курил сигарету за сигаретой.

В полдвенадцатого он встал и сказал:

— Думаю, на сегодня повеселились достаточно. Ты собираешься в постель?

— В постель? — Джун смотрела на него, точно видела впервые в жизни. — В какую постель?

— В ту самую, на которой мы спим.

Тут Брайн засомневался, то ли лекарство дал жене. Ведь доподлинно не известно, что именно хранил Коркоран в красной коробке.

— Иди, я скоро поднимусь, — пробормотала Джун. — Только вот немного подумаю… Подумаю обо всем.

— Послушай, дорогая, я искренне сожалею о случившемся. Но пойми и меня. Поступить иначе я не мог. Ведь медициной точно установлено, что тучные люди испытывают безотчетный страх перед эффективными препара…

Осознав вдруг, что «медицинский факт» почерпнут им из болтовни безумного Коркорана, Брайн оборвал себя на полуслове и пристально поглядел на жену. Уж не мерещится ли ему? Она вроде стала еще толще, чем прежде. Вон даже голова в сравнении с альпийскими склонами ее тела кажется совсем крошечной.

— Не забудь запереть дверь. — Стремясь скрыть отвращение, он отвернулся.

В спальне он разделся, лег и выключил ночник. Комната погрузилась во мрак. Вскоре холодные простыни согрелись, и Брайн, к своему удивлению, обнаружил, что, несмотря на одолевающие его безрадостные мысли, засыпает.

Сегодняшний день, без сомнения, оказался не самым удачным, но, если не терять головы, у полиции не будет повода прицепиться. И, возможно, Джун, убедившись к утру, что инъекция не повредила ее здоровью, успокоится. Ладно, все еще образуется. Все будет хорошо…

Брайна разбудили до боли знакомые ворчания и вздохи, сопровождаемые треском статических разрядов. Жена, раздевшись в темноте, улеглась рядом, и он, рискуя, что его жест будет превратно истолкован как приглашение к любовной игре, дружески положил ей руку на плечо и через секунду провалился в избавляющий от мрачных дум сон.

Во сне Брайн перенесся в детство. Отец отправился в очередную деловую поездку, и поэтому двухлетнему Брайну позволено лечь к матери в постель. Мать читает почти до самого утра и, как всегда, когда муж в отъезде, ест домашнего приготовления помадки, отламывая изредка ломтики для маленького сынишки. Мать — громадная женщина, и когда Брайн лежит, прижавшись к ней, спина матери возвышается над ним как стена — теплая, удобная, живая защита от любых неожиданностей и невзгод окружающего мира. Брайн улыбается и прижимается к ней покрепче, но стена мяса вдруг рушится на него, он силится закричать «Мама!», но и рот, и нос оказываются забитыми кусками ее тела, и с губ не срывается ни звука.

Проснувшись в кромешной тьме, Брайн с ужасом обнаружил, что действительно задыхается. На лице было что-то теплое и клейкое, а на грудь давила влажная тяжесть. Он попытался освободить хотя бы рот, но преуспел лишь отчасти, поскольку вещество, словно застывшая смола, намертво прилипло к коже. Пальцы с легкостью проникали сквозь поверхность липкой массы, напоминающей на ощупь теплую жидковатую глину, и вязли.

В панике всхлипывая, Брайн приподнялся с подушки и потянулся к ночнику. Повернул дрожащими пальцами выключатель. Рядом лежало сплошь забрызганное кровью обнаженное тело с разорванной в лохмотья кожей. Это было хоть и уменьшившееся непостижимым образом, но все же явно тело жены, а сам Брайн с ног до головы извалялся в бледной студенистой массе, испещренной сетью тонких кровеносных сосудов.

Он с воплем попытался соскрести с себя клейкую мерзость, но та, разрываясь под пальцами на пузырящиеся шматки, упорно не отделялась. Вскоре выяснилось, что студенистая субстанция, проникнув под кожу, уже вторглась в святая святых его тела, и крик застрял у него в горле. Брайн в ужасе вскочил на ноги и, шатаясь и спотыкаясь, бросился в ванную. Пальцы сами нащупали на полочке под зеркалом опасную бритву, раскрыли остро заточенное лезвие.

Не замечая, что наносит себе глубокие раны, Брайн принялся полосовать, и полосовать, и полосовать себя…

Детектив Билл Майерс вышел из ванной в спальню и, закурив сигарету, сказал старшему офицеру:

— Черт знает сколько лет я занимаюсь убийствами и повидал, казалось, всякое, но от этой парочки меня впервые тянет блевать.

— Года два назад я уже такое видел, — мрачно сообщил инспектор Барраклоф, кивнув на безжизненное тело на кровати. — Точно так же выглядела жена Хеймиша Коркорана, когда ее нашли. Естественно, подробностей газетчикам мы тогда не сообщили. Сам понимаешь, появись такое в прессе, к нам косяком бы хлынули всякие придурки с ложными признаниями, да и убийц-подражателей, поди, сыскалось бы не меньше. Слава богу, теперь мы без шума разом закроем оба дела.

— Полагаешь, шеф, что этот Брайн был психом?

— Ясное дело.

— И именно он совершил все убийства?

— А кто же еще! Точно установлено, что вчера он приезжал к Коркорану. Два года назад Брайн залег на дно, но Коркоран, похоже, как-то его раскусил, за что и поплатился жизнью. Убийство старика завело Брайна, и он, вернувшись домой, учудил напоследок и здесь.

— Жаль его жену. — Майерс подошел к кровати и с непрофессиональным сочувствием взглянул на распростертое тело. — До чего она худенькая!

ОБЛАВА Hue and Cry

Перевод с англ. © А.И. Кириченко, 2003.

Тэбон пристально смотрел на черную пасть пещеры, где угодило в ловушку двуногое съедобное создание. Его одолевало неприятное ощущение, что в его плане возникла какая-то неувязка, но он никак не мог решить, какая именно.

Его супруга нетерпеливо ворочалась рядом, и зеленый солнечный свет рябью бежал по ее мощному телу.

— Я по-прежнему считаю, что следует отправить туда нескольких самок, — заявила она. — А если съедобное создание и укокошит парочку — тем лучше. Мы с тобой получим его, а остальные — мертвых самок.

Тэбон с трудом удержался от сарказма. Многие годы он старательно оттачивал свой образ невозмутимого Короля-Философа, но иногда Кадеск раздражала его настолько, что он был готов поступиться результатами своих усилий. Уже, наверное, в тысячный раз он горько пожалел, что не родился самкой и не имеет возможности прихлопнуть жену одним ударом, а потом нанести ей последнее оскорбление, отказавшись ее съесть.

— Будь повыдержаннее, дражайшая, и не забывай, что я многие годы слушал радиопередачи этих существ, а остальные — я вынужден это подчеркнуть — тем временем предавались грубым плотским утехам. Я знаю этих животных. В космическом корабле их должно быть еще не меньше двадцати.

— Где-где?

— В космическом корабле.

— Ты имеешь в виду раковину?

— Да, дражайшая, я имею в виду раковину, но нам следует научиться думать о ней как о чем-то большем, чем просто о контейнере с пищей, — это машина, которая может перелетать со звезды на звезду. До тех пор, пока их приятель в ловушке жив, остальные не улетят отсюда. Я предвижу, что в любой момент они могут выйти из космического корабля, чтобы прийти ему на выручку, и таким образом, благодаря моей мудрости у нас окажется уже двадцать существ, которых мы сможем разделить между собой. Я, разумеется, не стану жадничать, и, возможно, двоих или троих…

— Хватит болтать, — грубо перебила его Кадеск. — Я не могу одновременно слушать и тебя, и эти идиотские вопли.

Тэбон бросил взгляд туда, где, выполняя его приказ, шестеро самцов, столпившихся у входа в пещеру, испускали из своих речевых центров радиоволны всякий раз, когда съедобное создание пыталось связаться с космическим кораблем, выйдя из которого оно заблудилось. Тэбон подумал, не попытаться ли объяснить жене кое-что из того, что он уже знал об этих двуногих уродцах.

Впервые услышав доносящиеся с неба голоса, он вообразил, что они принадлежат существам, обладающим, как и он сам, мощными металлическими трассами в нервной системе и способным общаться при помощи радиоизлучения.

И лишь гораздо позже Тэбон понял, что эти его воображаемые гиганты, перекликающиеся от звезды до звезды, в действительности общаются всего лишь при помощи звуковых волн, а радио используют, только чтобы увеличить дистанцию. Потом он сделал большой шаг вперед, выяснив, что создания передают еще и картинки. На это открытие ушли годы напряженных умственных усилий и самодисциплины, на протяжении которых Кадеск постоянно угрожала бросить Тэбона, поскольку его сексуальная сила значительно увяла. Зато Тэбон научился понимать сигналы и в буквальном смысле видеть картинки с неба, благодаря чему он узнал очень много о незнакомых существах и изучил их язык.

— Если эти крики продлятся еще немного, — капризно сказала Кадеск, — я вообще не смогу есть.

Тэбон не обратил на ее замечание ни малейшего внимания, отчасти потому, что это была явная ложь, но главным образом оттого, что именно в этот момент понял, в чем заключается накладка. Первоначально объект охоты делал паузы между попытками использовать свой радиопередатчик, но вот уже несколько секунд они следовали одна за другой, в то время как дружные выкрики шести самцов, добросовестно наложенные на сигналы из пещеры, по-прежнему образовывали узор из длинных вспышек радиошума.

Тэбон в панике дернул Кадеск за хвост.

— Немедленно беги к пещере и скажи самцам, чтобы шумели непрерывно. Этот кусок мяса использует паузы для отправления своего послания.

Бросив на мужа уничтожающий взгляд, Кадеск послушно двинулась через желтый подлесок к пещере. Тэбон давно уже изучил код, который применяли небесные создания, и сейчас внимательно вслушивался в передачу из пещеры.

…возможность некоторое время изучать этих зверей незаметно для них. Когда пойдете на выручку, помните, что убивать могут только самки. Если вы сразу устраните их, то самцы тут же обратятся в бегство. Их очень легко отличить, и вы не ошибетесь, определяя, кто самец, а кто самка, потому что…

Тут Кадеск наконец добралась до самцов, и те принялись орать без перерыва. Тэбон содрогнулся от облегчения. В неотложном порядке был собран Совет Старейшин.

— Итак, — живо сказала Кадеск, обрисовав ситуацию. — Глупо теперь отрицать, что съедобные создания знают наш секрет. Я предлагаю сейчас же ворваться в пещеру и добыть, по крайней мере, хоть что-нибудь. Отмечу также, что существу не пришлось долго гадать, кто из нас имеет значение, а кто — нет.

Она расслабила свои гигантские мышцы убийцы и улеглась. Остальные пять членов Совета были всего лишь самцами, и хотя выразили свой протест как можно решительнее, аудитория ясно понимала, что перевес явно на стороне Кадеск.

Тэбон быстро шагнул вперед, сознавая, что ему выпал исключительный шанс продемонстрировать превосходство ума над мускулатурой.

— Это верно, — объявил он. — Съедобные создания знают, что нашим самкам присущи… наименее приятные функции, связанные с поддержанием нашего рода, но…

— Не скромничай, — перебила его Кадеск. — Скоро ты научишься заговаривать их до смерти.

— …но как бы ни была, без сомнения, важна эта информация, на самом деле тому, кто встретится с нами впервые, она принесет мало пользы. Разница во внешности, мускулатуре, окраске и так далее, которая позволяет нам мгновенно отличить самца от самки, не имеет смысла без предварительных сведений. Короче говоря, съедобные создания не смогут определить, кто из нас самец, а кто — самка, так что, по сути, ничего не изменилось.

Его речь произвела впечатление даже на Кадеск.

— А знаете, он прав. Разумеется, мы должны придерживаться первоначального плана, и надеюсь, скоро что-нибудь да произойдет. Я уже почти слышу их запах. — Кадеск облизнулась и слегка пустила слюнку на тот особый манер, который, помимо воли, так очаровывал Тэбона.

В полдень следующего дня действительно кое-что произошло. Дверь космического корабля распахнулась, и четырнадцать двуногих с оружием наперевес углубились в джунгли, отделяющие корабль от пещеры.

План начал немедленно претворяться в действие. Его нельзя было назвать тщательно разработанной схемой, ибо трелганы, являясь доминирующей формой жизни в мире примитивных джунглей, имели обыкновение попросту бросаться на что-либо движущееся и пожирать его. Но Тэбон предупредил сородичей об оружии, и на этот раз они решили изменить привычной тактике. Вместо этого трелганы придумали маневр, который представлялся им чрезвычайно хитрым: спрятаться за деревьями, чтобы окружить пришельцев, а затем разом наброситься на них и сожрать.

И вот настал великий момент, тем более что съедобные создания сами облегчили им осуществление плана, ибо направились прямиком к пещере. Они медленно продвигались сквозь охряные заросли, держа наготове оружие, а их красная униформа ярко сверкала на солнце.

Тэбон и Кадеск выстроили для атаки свое воинство — две дюжины самок и вчетверо больше самцов. У них даже хватило времени, чтобы занять отличную командную позицию, взобравшись на дерево, откуда можно было наблюдать все происходящее на большой поляне у пещеры.

— Ты уверен, что не случится ничего непредвиденного? — Долгое ожидание исчерпало небольшой естественный запас терпения Кадеск.

— Безусловно, дражайшая, — спокойно ответил Тэбон. — Тот, в пещере, сообщил остальным, что они без труда отличат наших самок, но уже не имел возможности объяснить, как именно. Они млекопитающие и, разумеется, уверены, что и мы тоже. Стало быть, станут искать особей с большими молочными железами, выпирающими наружу.

Он рассмеялся своим мыслям и тут же умолк, когда маленькая цепочка съедобных созданий появилась в поле его зрения на дальнем конце поляны.

Казалось, что медленно движущаяся вереница будет добираться до центра поляны целую вечность, но вот наконец она достигла середины, и Тэбон дал сигнал к нападению.

Перемещаясь с удивительной точностью, трелганы повыскакивали из укрытий и на высокой скорости обрушились на своих жертв, по пути сметая невысокие деревья и кусты. Пришельцы пустили в ход оружие, но Тэбон с удовлетворением отметил, что самки удачно распределены среди самцов, и Кадеск почти поверила в беспочвенность своих опасений.

— До чего ароматные, — прочавкала она. — Смелее, рвите их на части!

Тэбон снисходительно улыбнулся, и вдруг до него дошло, что он видит уже только половину начавших атаку самок, а шеренга съедобных созданий сплотилась в маленькую кучку, и резкие звуки выстрелов гремят не переставая. Но самым ужасным и ошеломляющим было то, что они сосредоточили огонь исключительно на рассеянных в толпе самках, и не успел Тэбон осознать происходящее, как точные попадания уменьшили число самок до пяти… четырех… трех… двух…

Атакующие отхлынули назад, словно круги от брошенного в воду булыжника, и единственная оставшаяся самка позорно бежала с отступающими самцами. С начала операции прошел всего лишь десяток адских секунд, а Тэбон потерял уже больше половины своих подданных, включая всех самок, кроме одной. Ему с трудом верилось в происходящее. Как это могло случиться?

— Это ты во всем виноват, — злобно бросила ему Кадеск. — Все было бы в порядке, если бы не твоя замечательная идея. Ты доказал свою никчемность, и отныне здесь буду командовать только я.

— Но я не понимаю, — возразил ошеломленный Тэбон, а цепочка съедобных созданий тем временем перестроилась и двинулась к пещере. — То существо, которое мы поймали в ловушку, не успело передать ни малейших сведений о том, как отличать самок трелганов от самцов, и у них не было никакой возможности это узнать.

Кадеск отвесила мужу пощечину своим могучим хвостом.

— Заткнись и иди за мной, — отрезала она. — Я голодна.

Они спустились с дерева и вместе вышли на поляну, где оставшиеся в живых участники горе-атаки, вернувшись, закусывали своими менее удачливыми подругами. Тэбон и Кадеск, несмотря на испытанное ими страшное потрясение, все еще были красивой, по трелганским понятиям, парой, и полуденное солнце сверкало на их тяжелых лоснящихся телах.

На его голубом теле.

И на ее розовом.

ВОИТЕЛЬНИЦЫ ВЕКА ТЕХНИКИ The K-Y Warriors

Перевод с англ. © А. Жаворонкова, 2003.

Обстоятельный рассказ дяди о машинах вообще и о двигателях внутреннего сгорания в частности Томми Биверидж не слишком вежливо прервал восклицанием:

— У бабушки Джины холодильник работает, а в сеть не включен!

Улыбнувшись племяннику, Уиллетт Моррис терпеливо пояснил:

— Бывают холодильники, работающие на газе.

— Но у бабушки Джины нет газа, — с высоты своих одиннадцати лет авторитетно заявил Томми. — У нее все на электричестве.

— Значит, ее холодильник все-таки подключен к сети, — снисходительно заметил Уиллетт и, чтобы разъяснить мальчугану абсурдность его высказывания, перевел разговор с автомобильных двигателей на устройство холодильников.

Вскоре на лице Томми явственно отразилась скука, и, улучив момент, когда дядя отвернулся, он стремглав выскочил из гаража, который одновременно служил мастерской, и тут же погнался за порхающей над лужайкой бабочкой. И без того обиженный упорным нежеланием членов семьи разобраться в принципах работы хотя бы простейших механизмов, Уиллетт огорченно покачал головой и с явным удовольствием вновь принялся за перемотку мотора посудомоечной машины.

Упоминание о холодильнике, работающем без внешнего источника питания, он посчитал настолько нелепым, что тут же выбросил его из головы, и даже вспомнив о нем много месяцев спустя, так и не счел его предвестником собственной внезапной кончины.

Обучая Мюриель вождению, Уиллетт хлебнул горя сполна. К примеру, первые два месяца жена, заведя мотор, упрямо пыталась стронуться с места, просто убрав ногу с педали сцепления. Машина, понятное дело, дергалась и, словно налетев на невидимую преграду, глохла, а Уиллетт болезненно сжимался, и перед его мысленным взором возникали крошащиеся шестерни коробки передач. И хотя при этом каким-то чудом не слышалось хруста металла и рева работающего на холостом ходу двигателя, возвещающих о том, что сломана полуось, такое обращение со сцеплением, несомненно, значительно сокращало механическую жизнь автомобиля.

За это время Уиллетт, по крайней мере, раз двадцать набирал в грудь воздуха и, отрешенно глядя перед собой, поучал:

— Отпускать педаль сцепления следует плавно. Мюриель обычно отвечала раздраженным вопросом:

— Разве ты не видел?

— Не видел что?

— Приближался грузовик, и мне, естественно, хотелось побыстрее отъехать.

Уиллетт в таких случаях интересовался:

— Извини за тупость, но разве заглушённый столь варварским образом двигатель помог тебе тронуться с места быстрее?

К сожалению, его сарказм всякий раз пропадал втуне.

Частенько прямо перед самым капотом неожиданно вырастало опасное препятствие, и Уиллетт, цепенея от страха, кричал жене «Тормози!», но та словно в трансе, не снижая скорости, гнала машину в прежнем направлении. Уиллетт непроизвольно бил ногой по несуществующей педали тормоза, и напуганная резким звуком Мюриель в последний миг выворачивала руль, а затем, разразившись слезами, обвиняла мужа в пренебрежении к ее и без того издерганным нервам.

Но эти леденящие кровь приключения первых месяцев обучения показались Уиллетту цветочками, когда Мюриель стала отважно выруливать на дороги с интенсивным движением и, что хуже всего, обрела абсолютную уверенность в себе. Для Уиллетта настала пора поистине суровых испытаний.

Вот и сейчас, привалившись спиной к машине, он глядел в темнеющую голубизну апрельского неба и мысленно умолял жену поторопиться. Ему всей душой хотелось завершить проклятый урок до темноты — источника постоянных опасностей для машины и пассажиров. Уиллетт перевел взгляд на дом и сквозь оконное стекло уловил в прихожей неясное движение: судя по всему, Мюриель общалась по телефону с матерью или с какой-нибудь из своих сестер, Хотя со времени их последней встречи за чаем и печеньем не прошло и двух часов, для пятерых женщин, видимо, уже назрела необходимость поделиться друг с другом новостями.

Неужели послеобеденные домашние хлопоты настолько важны, что весть о них с дорогостоящей помощью Британской Телефонной Компании должна безотлагательно разнестись по всей округе? И что они могут там обсуждать — еженедельный ритуал мытья розовой занавески в ванной?

В нетерпении Уиллетт поддел носком ботинка сорняк, нахально пробившийся сквозь гравий подъездной дорожки, тяжело вздохнул и задумался.

Прежде к советам Хэнка Бивириджа, женатого на Ивонне, самой младшей из трех сестер Мюриель, Уиллетт относился скептически.

— Будешь с женой спорить, толку не добьешься, — бывало, убеждал его Хэнк. — А если все же попытаешься, враз здоровье подорвешь. Гипертония, старик, для женщин самый верный способ убить тебя, и заметь, твоими же собственными руками.

Хотя недели за две до смерти Хэнк начал проявлять очевидные признаки невроза, выходящие порой за рамки социально допустимого, Уиллетт до сих пор еще скучал по приправленным черным юморком циничным замечаниям свояка да по традиционным воскресным встречам в пабе «Стрелок не промах». «Стрелок» находился как раз на полпути между их домами. К счастью, в его единственном тесноватом полутемном зале не было ни музыкальных ящиков, ни игральных автоматов, и Уиллетт с Хэнком всласть беседовали там в долгие послеобеденные часы. Излюбленные темы их разговоров назывались «Куда же, в конце концов, катится мир?» и «Загадочный женский характер».

— Представляешь, Уиллетт, в доме свежего яйца днем с огнем не сыщешь, — поделился однажды Хэнк. — А знаешь почему?

— Н-ну?

— Да просто Ивонна сует их куда угодно, только не в холодильник. Она, видишь ли, где-то вычитала, что яйца лучше всего сохраняются при комнатной температуре. А как ты думаешь, чем забит холодильник?

— Мясом и колбасой? — предположил Уиллетт.

— Если бы! Вареньем и консервами, с которыми и в тропиках ничего не сделается! Но я, старик, помалкиваю, в дискуссии не вступаю. Меня она гипертонией не изведет!

Хэнк не упускал случая, чтобы лишний раз развить фантастическую теорию, согласно которой старшие сестры Ивонны, в девичестве Стеми, сознательно довели до гробовой доски своих супругов, намекая при этом на Клива и Эдварда, — несчастные один за другим недавно скоропостижно скончались от сердечной недостаточности…

Хлопнула входная дверь, и Уиллетт поднял голову. К нему приближалась жена, тонкие каблучки ее розовых босоножек при каждом шаге глубоко вонзались в гравий. Все предки Мюриель славились долголетием, к тому же она всегда вела чрезвычайно умеренный образ жизни, в свои пятьдесят выглядела на двадцать и при случае без труда заимствовала платья у собственной дочери. Моррис давно свыкся с мыслью о бренности своего тела, но, осознав как-то раз, что жена его не прожила еще и половины отпущенного ей природой срока, испытал сильнейшее потрясение. Вот и сейчас, глядя на Мюриель, Уиллетт поймал себя на мысли, что, если он вскорости отойдет в мир иной, у нее впереди будет новая, приятная во многих отношениях жизнь.

Мюриель была не высокой и не низкой, не толстой и не худой; и если бы не постоянное выражение настороженного беспокойства в глазах да сжатые в ниточку губы, Уиллетт, пожалуй, назвал бы ее лицо — с правильными в общем-то чертами — даже красивым. Для поездок на автомобиле она всегда специально переодевалась, и сегодня на ней были белые блуза и брюки, а на черные волосы она повязала красно-белую косынку.

— Почему ты так долго? — с упреком спросил Уиллетт.

— Мне надо было поговорить с Ивонной, — ответила Мюриель, усаживаясь на водительское местои сбрасывая босоножки.

Уиллетт открыл дверцу и сел рядом.

— Вы же провели с ней почти весь день.

— Успокойся, я не звонила по межгороду, так что это не будет стоить ни гроша.

— Меня не волнует плата за переговоры. Просто интересно, что за неотложные вопросы вы решали.

— Господи, Уиллетт, ты прямо дитя малое! Конечно же, мы обсуждали чисто женские дела.

Мюриель запустила руку под сиденье и нашарила среди трех пар обуви, которые постоянно держала в машине, матерчатые туфли без каблуков. Несмотря на все благие намерения, в Уиллетте вскипела злость. Ну разве хоть один мужчина на свете способен превратить автомобиль в передвижной гардероб?!

— Сели? — обратилась в пространство Мюриель и, не дождавшись ответа, почти миролюбиво добавила: — Вот и славненько.

Наконец она надела туфли, пристегнула ремень и повернула ключ, предусмотрительно оставленный мужем в замке зажигания. Уиллетт уже приготовился к ритуальному сражению с ручным тормозом, но Мюриель, будто впервые в жизни заметив озарившийся огнями приборный щиток, подозрительно спросила:

— Уиллетт, почему здесь загорелась леечка?

Тот, закрыв глаза, переспросил с деланным недоверием:

— Загорелось что?

— Ты, часом, не оглох? Почему леечка горит?

— Господи, Мюриель! Я же сотни раз объяснял, как работает автомобиль, а в результате ты меня спрашиваешь про простейший указатель! Да еще и называешь его леечкой!

— Но он же вылитая леечка, которой я дома цветы поливаю.

Не открывая глаз, Уиллетт тяжело вздохнул.

— Может, все-таки не леечка, а указатель давления масла?

— Какое мне дело до твоих дурацких названий! Скажи лишь, почему горит.

— О боже! — простонал Уиллетт, чувствуя болезненное жжение в животе.

— Не богохульствуй! — возмутилась Мюриель. — А если тебя не волнуют твои глупые ржавые указатели, то меня и подавно!

Она завела двигатель, после привычной борьбы отпустила ручной тормоз, врубила скорость и рванула машину с места так резко, что, не вращайся задние колеса в рыхлом покрытии подъездной дорожки свободно, непременно заглох бы мотор. По днищу крупной картечью забарабанил гравий. Уиллетт поморщился, как от зубной боли.

На пересечении с автострадой Мюриель свернула налево, к Бат-роуд, и, внезапно обретя благодушие, произнесла:

— Не сердись на меня, Уиллетт. Расслабься. А то у тебя не ровен час еще сердце прихватит.

Искренность ее заботы вызывала у Уиллетта некоторые сомнения, но вслух он ничего не сказал. Вдруг ему вспомнился покойный друг. Не эта ли мнительность под конец жизни привела беднягу Хэнка к прогрессирующей паранойе?

Обучать свою жену водить автомобиль Хэнк отказался наотрез. По этому поводу он обычно говорил:

— Да я, старик, лучше суну башку в пасть разъяренному тигру!

Он был твердо убежден, что именно уроки вождения и доконали Эдварда.

— Понимаешь, это был главный козырь Берил. Оттого-то она и отказалась от автошколы и не выучилась водить машину до свадьбы! Выжидала, пока здоровье Эдварда окончательно расстроится.

— Звучит, конечно, интригующе, но верится с трудом, — небрежно заметил Уиллетт.

— Ты еще убедишься в моей правоте! И моли Бога, чтобы Мюриель не применила сестричкину тактику к тебе, старичок! Даже если она на колени встанет, не сажай ее за руль, иначе кончишь, как недотепа Эдвард. На его месте я еще в прошлом году свалил бы куда-нибудь в Австралию, а то и подальше.

Вечно мрачным Эдвард запомнился Уиллетту в основном благодаря своим язвительным рассказам о причудах Берил за рулем. Например, он говорил:

— Заглушит мотор, покосится на меня и включает «дворники».

Или:

— Зеркальце заднего вида она всякий раз ставит так, чтобы собой любоваться, а не на дорогу смотреть.

За кружкой пива Уиллетт с Хэнком частенько облекали накопившиеся в душе горечь и попранное мужское достоинство в едкие реплики.

— Эдвард раскис, и теперь женушка его непременно достанет, — пророчески заявил как-то Хэнк, точно гадалка вглядываясь в дно своей пивной кружки. — Он ступил на ту же скользкую дорожку, что и старина Клив перед смертью. Помяни мое слово!

— Но зачем, скажи на милость, женщинам средних лет изводить своих мужей? — пряча усмешку, поинтересовался Уиллетт.

— А затем, старичок, что мы им больше не нужны.

— Как так?

— Видишь ли, после того, как мужчина зачал детей и вознес на алтарь финансового благополучия семьи свое здоровье, весь интерес женщины к нему сводится лишь к его страховому полису. Отныне он — в пути.

— И жена его что, убивает?!

— Именно! Хотя подозреваю, что действует тут не расчет, а скорее чистый инстинкт. Стоит бабе обнаружить, что мужик весьма чувствителен к стрессу, как она тут же избирает этот самый стресс своим оружием и незаметно, исподволь использует его до победного конца.

— Хэнк, да неужели ты серьезно? — Брови Уиллетта поползли вверх.

— Более чем, — подтвердил тот.

— Но ведь женщины тоже подвержены стрессам.

— Природа сдала им лучшие карты, старичок. Женские мозги и тела так устроены, что им чихать на любой стресс. — Заметив, что их подслушивает барменша, Хэнк понизил голос: — Вспомни, например, как женщинам легко в постели.

— В постели? Не понимаю.

— Чем старше мужчина, тем труднее ему выполнять супружеские обязанности, и мало-помалу ночные утехи из наслаждений превращаются в источник стресса. А женщине все нипочем! И неудивительно. Ведь от нее требуется лишь время от времени увлажнять собственное лоно, а с этой нехитрой задачей одинаково успешно можно справиться и в восемнадцать лет, и в пятьдесят. Точно говорю тебе, Уиллетт, расклад — не в нашу пользу.

Не раз по прошествии времени вспоминал Уиллетт те фантастические теории Хэнка, так веселившие его когда-то. Вспоминал и неизменно улыбался.

Удивительно только, почему они так глубоко врезались в его память? Не оттого ли, что вскоре после того разговора не стало сначала Эдварда, а затем — и самого Хэнка?…

Ярдах в четырехстах впереди замаячили тормозные огни стоявшего у обочины грузовика, и их колючий рубиновый блеск в тени растущих вдоль дороги деревьев вернул Уил-летта к действительности. Он выжидающе поглядел на жену. На лице ее застыло профессиональное спокойствие командира авиалайнера, а глаза были устремлены на дорогу. Приказав своему телу расслабиться, Уиллетт ожидал, что Мюриель вот-вот либо притормозит, либо вырулит на правую полосу, но машина, не снижая скорости, по-прежнему неслась по левой.

Пока соображения дипломатии боролись в Уиллетте с инстинктом самосохранения, горящие огни стремительно приближались. Уиллетт уже было открыл рот в предупреждающем крике, но тут обстановка на дороге стремительно переменилась — огни потухли, возвещая о том, что водитель грузовика убрал ногу с педали тормоза. Мюриель тут же с запоздалой решимостью ударила по тормозам, и их машина, едва не ткнувшись в задний бампер грузовика, остановилась.

— Ты видел?! — возмутилась Мюриель.

— Еще бы! — молвил Уиллетт, с трудом унимая дрожь в теле.

— Ни предупреждающих огней, ни тебе сигналов! Надо бы сообщить об опасном лихаче в полицию.

Подав автомобиль немного назад, Мюриель крутанула руль вправо и покатила дальше. Объезжая грузовик, она повернула голову и пронзила водителя испепеляющим взглядом.

Объяснять ей, что произошло в действительности, Уиллетт не стал. Себе дороже. Она скорее всего не только ему не поверит, но и, разозлившись, поведет машину хуже прежнего.

Доехав до конца улицы, Мюриель свернула на Бат-роуд. Забившееся было в нормальном ритме сердце Уиллетта вновь екнуло в груди. Он-то надеялся, что их поездка завершится до начала часа пик, но как бы не так — движение в городе уже было интенсивным, и с каждой минутой машин на дороге становилось все больше. И тут, когда управление автомобилем потребовало предельной собранности, Мюриель взбрело в голову поболтать:

— А мы сегодня опять проспекты листали.

— Рад за вас.

Что за проспекты, Уиллетту было ясно без лишних объяснений. Джина Стеми и три ее овдовевшие дочери собирались следующей зимой в круиз, и составление планов предстоящей поездки поглощало у них прорву времени. Хотя финансы не позволяли Мюриель отправиться с родственницами в увеселительное путешествие, а те, судя по всему, приглашать ее за свой счет не намеревались, она все же участвовала во всех заседаниях круизного комитета семьи. Вообще-то Уиллетт давно подметил, что едва только дело доходило до денег, как взаимной любви между женщинами Стеми тут же приходил конец. Впрочем, прижимистость сестричек легко объяснима: убив своих мужей, они прибрали к рукам все сбережения и страховки покойных и так запросто расставаться с денежками теперь не…

Заметив, что последнее время все чаще возвращается к болезненным фантазиям Хэнка, Уиллетт прервал размышления.

— Четырехместная каюта на «Миноре» — просто очаровательна! — меж тем делилась впечатлениями Мюриель.

— Почему четырехместная? — поинтересовался Уиллетт.

— А почему бы и нет?

— По моему глубокому убеждению, океанские круизы придуманы в основном для того, чтобы завести на корабле роман, но если в каюте живут четверо, то речь может идти только о групповом сексе, а твоя мать, на мой взгляд, несколько старовата для столь бурных забав.

— Уиллетт, как тебе не стыдно! — Мюриель смерила мужа негодующим взглядом, и едва ее глаза оторвались от шоссе, машина привычно вильнула в сторону.

— Велосипедист! — поспешно вскричал Уиллетт. — Следи за дорогой!

— А ты, Уиллетт Моррис, следи за своим грязным языком! И впредь не смей говорить о моей маме гадости!

— Я всего лишь пошутил, — с готовностью заверил ее Уиллетт, в очередной раз давая себе зарок не отвлекать Мюриель за рулем.

Хотя ему было доподлинно известно о нескольких интрижках жены после того, как остыли их чувства в браке, в речах она оставалась такой же ханжой, как ее сестры и мать. Уиллетту крепко запомнился один показательный случай: описывая работу машины, он назвал одну из деталей женской, а в ответ на ее удивленный вопрос разъяснил, что деталь нарекли так потому, что при работе в нее проскальзывает другая, так называемая мужская деталь; жена обвинила его в сексуальной озабоченности и поверить в то, что термины «мужская и женская деталь» общеприняты среди механиков, наотрез отказалась. Когда же он, продемонстрировав каталог, доказал свою правоту, ее и без того не слишком лестное мнение о мужчинах упало до нуля.

Чтобы впредь было неповадно бестактно отзываться о ее матери и сестрах, оставшиеся пятьдесят минут урока вождения Мюриель посвятила наказанию грубияна мужа. Она совершала почти смертельные броски на пересекающих дорогу пешеходов; выполняла чертовски опасные правые повороты перед носом грузовых автомобилей; принципиально не переключала при приближении встречных машин дальний свет на ближний, чем вовлекла себя в поединок фарами с полудюжиной разъяренных водителей; на остановках перед светофорами мотор не заглушала, зато потом пускала в ход стартер, вызывая яростный скрежет всей двигательной системы; а по дороге домой надменным тоном заявила, что устранит скрип «дворников» по ветровому стеклу, побрызгав их антистатиком.

Когда наконец автомобиль свернул на подъездную дорожку, грудная клетка Уиллетта прочно сидела в невидимых стальных тисках, и при каждом слове Мюриель их хватка только крепла. Машина давно остановилась, но Мюриель, следуя своим неписаным правилам, осталась внутри — поправить перед зеркальцем прическу и переобуться для пешей прогулки в десяток ярдов к дому. Уиллетт же проворно заскочил в гостиную, плеснул себе из графина виски и разом осушил бокал. Услышав хлопок входной двери и быстрые шаги по коридору, он приготовился к лекции о вреде алкоголя, но, на его счастье, из холла раздался стрекот телефонного диска. Уиллетт налил себе новую порцию, вчетверо щедрее той, что подают в пабе, и одним глотком прикончил ее. И тут в комнату вошла Мюриель.

— Ты превращаешься в алкоголика, — бросила она от двери. Однако сегодня столь щекотливый вопрос, похоже, не слишком ее волновал, поскольку она тут же велела: — Сгоняй-ка к маме и привези пакет сахарной глазури. Только не обычного сахара, а именно сахарной глазури. Запомнил?

— Думаю, с мамочкиным заданием я справлюсь, — бодро откликнулся Уиллетт. — А как срочно тебе нужна сахарная глазурь?

— Прямо сейчас, разумеется. У тебя ведь все равно нет других дел. Или я ошибаюсь?

Уиллетт, правда, намеревался перебрать перед ужином карбюратор газонокосилки, но он утешил себя мыслью, что по дороге к Джине заглянет в «Стрелок» и в спокойной обстановке выпьет еще стаканчик.

— Ты права, срочных дел у меня действительно нет, — ответил он. — Может, я схожу пешком? Разомну слегка старые ноги.

— Только к ужину не опоздай. За стол мы, как обычно, сядем ровно в семь, — предупредила Мюриель и ушла наверх переодеваться.

Оставшись в гостиной, Уиллетт кинул взгляд на графин, но, решив, что выпивка украдкой — удовольствие не из великих, поднялся и направился к двери.

Вечер выдался на славу — безветренный, ясный и теплый. Вдохнув полной грудью напоенный свежестью воздух, Уиллетт расправил плечи и бодро зашагал выполнять задание, а деревья, пряча в своих кронах уличные фонари, выстилали ему путь причудливым узором теней.

В итоге Уиллетт пропустил в оранжевом уюте «Стрелка» целых два стаканчика, а завершив полумильную прогулку, был внутренне готов к общению с тещей.

Свой построенный более столетия назад большущий особняк семидесятилетняя Джина почти без посторонней помощи умудрялась содержать в идеальной чистоте и порядке. Потоптавшись у порога, Уиллетт позвонил, и хотя в подтверждение того, что его ждут, сквозь стекла входной двери струился свет из прихожей, ответа не последовало. Он позвонил еще пару раз, затем повернул фарфоровую ручку двери и вошел. Из глубины дома, по-видимому из кухни, в прихожую пробивался слабый свет.

— Джина! — позвал Уиллетт. — Джина, вы здесь?

Чувствуя себя неловко, чуть ли не взломщиком, он пересек неосвещенную столовую. Кухня встретила Уиллетта немым укором, а в бликах на буфете и на полках с посудой ему даже почудилось предупреждение не искать без разрешения хозяйки сахарную глазурь.

— Джина! — завопил он почти вызывающе. Тишина.

Продолжать поиски без риска напугать тещу или, того хуже, застать ее неодетой Уиллетт теперь не мог, и ему ничего не оставалось, как торчать тут. Чертыхаясь себе под нос, он растерянно огляделся. Из глубин памяти всплыли вдруг слова, брошенные как-то прошлым летом маленьким Томми Бивериджем: «У бабушки Джины холодильник работает, а в сеть не включен!».

Нелепость, конечно, но Уиллетт все же повернулся к холодильнику. Большой, старомодный, с округлыми боками, будто перенесенный из голливудского фильма сороковых годов холодильник гудел тихо и самодовольно. Уиллетт подошел ближе, поискал глазами настенную розетку. Вилки в ней не было. Покрутив головой, он заметил в узкой щели между холодильником и буфетом трехконтактную вилку, от которой к холодильнику змеился гибкий электрический провод. Он и в самом деле не был подключен к сети! Ошеломленный Уиллетт достал из нагрудного кармана куртки отвертку и, нагнувшись, разобрал вилку. Предохранитель в ней отсутствовал. Уиллетт заглянул за холодильник, но дополнительного провода, ведущего к какому угодно источнику питания, не обнаружил.

Он рывком распахнул выпуклую дверцу, и загоревшаяся внутри лампочка осветила стеклянные полки с банками, бутылками и пластиковыми коробками, а его лодыжки обдал хлынувший вниз поток холодного воздуха.

— Быть такого не может, — недоуменно пробормотал Уиллетт, опускаясь на колени.

Подсветив себе портативным фонариком, он заглянул под холодильник, но и показавшееся ему сразу маловероятным предположение, что недотепа электрик подключил холодильник к сети, пропустив кабель сквозь дырку в полу, не подтвердилось.

— Черт знает что такое! — в полный голос заявил Уиллетт, встав и засунув отвертку с фонариком в карман.

Он вышел из кухни, потоптался, собираясь с мыслями, в прихожей и решил уже подняться по ступенькам, как услышал шаги на втором этаже. Через секунду на лестничной площадке появилась Джина Стеми собственной персоной. В мандариновом костюме современного покроя она выглядела не старше любой из своих дочерей, и Уиллетта на миг пригвоздил к месту приступ безотчетного страха.

— Привет, Уиллетт, — бросила Джина, спускаясь по лестнице. — Я слышала, как ты вошел, но встретить тебя не смогла — красила ногти. — Подняв растопыренную пятерню, она продемонстрировала ему лак точно такого же ядовитого цвета, что и костюм. — Как делишки?

— Я… Э-э…

— Сейчас принесу сахарную глазурь, — перебила его Джина. — Мюриель жаловалась, что забыла ее купить, и оттого у бедняжки все из рук сегодня валится. А ведь только в прошлую пятницу мы видели в продаже чудесную глазурь, но, как назло, попали в послеобеденную толчею и едва на улицу выбрались. Сколько раз я ей говорила: за покупками надо ходить с утра пораньше, но она все твердит, что можно выскочить слишком рано, когда витрины еще не переоформлены после вчерашнего, а значит…

— С вашим холодильником творится что-то неладное, — громко сказал Уиллетт. — Какой осел в нем ковырялся?

Джина неожиданно издала смешок, характерный только для женщин семейства Стеми.

— Ну конечно, я тут жалуюсь на дырявую память Мюриель, а сама-то не лучше! Все собираюсь сказать ей, чтобы она попросила тебя занести предохранители, и каждый раз в самую последнюю минуту из головы вылетает. Уиллетт, душка, будь добр, принеси мне предохранители. Без пылесоса я еще до завтра продержусь, а вот без…

— Вы не поняли, — прервал ее Уиллетт. — Ваш холодильник работает без сетевого питания!

— Не может быть!

— Я и без вас знаю, что не может, да только ступайте и убедитесь сами.

На лице Джины читалось любопытство пополам с недоверием.

— Ты шутишь? — спросила она.

— Мне не до шуток. Пойдемте!

Уиллетт повернулся и двинулся прямиком на кухню, Джина последовала за ним.

Холодильник в начищенной до блеска кухне молчал и работать, судя по всему, не намеревался. Уиллетт решительно распахнул дверцу, но лампочка внутри не зажглась.

— Странно, — обескураженно пробормотал он. — Всего минуту назад холодильник работал.

— Да от тебя, Уиллетт, за милю разит спиртным.

— Клянусь, он работал!

— Сколько виски ты сегодня выпил?

— При чем здесь виски? Суньте руку в морозильник. Там все еще холодно.

— Естественно, холодно. — Джина говорила с ним мягко, точно с малолетним ребенком. — Холодильник отключился всего минут двадцать назад, а изоляция, как известно, еще несколько часов сохраняет температуру.

— Обойдемся без школьного курса физики… — Оскорбленный Уиллетт выпрямился.

Он точно знал, что не включенный в сеть холодильник совсем недавно усердно урчал, Джина же упорно отрицает этот факт. Почему? Что ей с того, что холодильник выкидывает фокусы?

Уиллетт вгляделся в строгое холеное лицо тещи, в ее вытянутые стрункой губы, в слегка прищуренные глаза, и его внезапно осенила догадка.

Племянник обнаружил феномен месяцев девять назад, следовательно, Джина знает, что ее холодильник работает без сетевого питания. Знает и тем не менее продолжает уверять, что он оставался без тока всего несколько минут. Почему она лжет? Похоже, ей отлично известно, что с холодильником. Интересно, как она будет выкручиваться, если спросить ее напрямую?

Уиллетт открыл рот и тут же подпрыгнул от неожиданности — на стене за его спиной пронзительно затрезвонил телефон. Взяв трубку, Джина с минуту кивала и поддакивала, затем сказала:

— Успокойся, Мюриель. Самое главное, что ты цела и невредима. А машина… Машину можно и починить.

Имя жены и упоминание о поврежденной машине заставили сердце Уиллетта учащенно забиться.

— Да, он рядом, — сообщила Джина и, не спуская с зятя глаз, передала ему трубку.

— Мюриель, что ты натворила? — сразу же набросился он. — Что с моей машиной?

— У тебя только твой ржавый драндулет на уме! — немедленно пошла в наступление жена, что лишь подтверждало серьезность ее проступка. — Обо мне ты не беспокоишься! Не так ли? Я едва жива осталась, а ты даже…

— Машина, Мюриель! Что с машиной?

— Я решила помочь тебе, — наконец призналась Мюриель, — стала загонять машину в гараж, а она… она не остановилась. Я нажала на тормоз, но машина рванулась вперед.

— Ты нажала на тормоз, а машина рванулась вперед? — переспросил Уиллетт, надеясь, что, услышав собственные слова, жена поймет, до чего они абсурдно звучат.

— Именно! — невозмутимо подтвердила Мюриель. Уиллетт глубоко вздохнул.

— Мюриель, раз машина поехала вперед, значит, ты нажала не на тормоз, а на газ.

— Уиллетт, я — не идиотка и разницу между тормозом и газом знаю! — негодующе воскликнула она. — Как бы то ни было, твой токарный станок разбит вдребезги, а у машины помят бампер и вылетело заднее стекло.

— Мой токарный станок!.. — Грудную клетку Уиллетта в который уже раз за этот вечер сдавили гигантские тиски. — Ничего не трогай! Через пять минут буду дома!

Не говоря больше ни слова, он бросил трубку и направился к двери, но его остановил окрик Джины:

— Уиллетт! Ты ничего не забыл? Как насчет сахарной глазури?

— К черту глазурь! — рявкнул он на ходу.

Выскочив на улицу, Уиллетт во весь дух припустил к дому, но через несколько ярдов почувствовав в груди уже не просто давление, а непереносимую боль, волей-неволей перешел на шаг и постарался дышать глубоко и размеренно. Боль постепенно отступила, но стеснение в груди все же сохранилось, а на память вдруг сами собой пришли слова Хэнка: «Вот самый верный способ убить тебя, старичок, и заметь, твоими же собственными руками». Уиллетт остановился, энергично помотал головой и, избавившись от наваждения, не спеша продолжил путь.

Приветливо освещенные окна «Стрелка» еще издали поманили его, но искушению Уиллетт не поддался. Выпив за короткое время изрядное количество виски, он, без сомнения, совершил ошибку — действие спиртного сказалось как раз в тот момент, когда ему особенно требовались спокойствие и невозмутимость. Нынче Джина получила дополнительное преимущество, а одержать над ней верх в споре Уиллетту и без того удавалось далеко не всегда. Достаточно вспомнить случившееся тем летом…

Уиллетт мыслями перенесся в прошлое, и его неторопливая поступь еще замедлилась.

Лет десять назад, следуя наставлению врача, он бросил курить. С тех пор книжную полку в гостиной украшала большая серебряная зажигалка. Как-то воскресным днем жена со своей матерью и сестрами пили после обеда чай, а Уиллетт возился с бегониями на заднем дворе. Мельком взглянув в окно гостиной, он увидел, как Анна, третья по старшинству сестрица, достала из пачки сигарету, подошла к книжной полке и, щелкнув давно не действовавшей зажигалкой, мгновенно прикурила. Озадаченный Уиллетт вернулся в дом и осмотрел зажигалку. Память его не подвела — в зажигалке действительно не было батареек. На вопрос жены, что он ищет, Уиллетт поведал о случайно подсмотренной сцене. Анна выказала было явные признаки беспокойства, но на выручку ей пришла Джина Стеми. Презрительно хихикнув, она заявила, что Анна уже курила, когда машинально взяла в руку старую зажигалку, и та с готовностью подтвердила слова матери. Возражать женщинам Уиллетт не посмел, однако тот противоречащий здравому смыслу случай занозой засел у него в памяти. Теперь ему подумалось, что сработавшая в руке Анны недействующая зажигалка и тещин холодильник, не подключенный к сети, — явления одного порядка.

А что, если Джина Стеми и ее дочери — ведьмы, в чьих силах приводить в действие вышедшие из строя механизмы?

— Я рехнулся! — во весь голос сообщил Уиллетт пустой улице. — У меня глюки похлеще тех, что мучили старину Хэнка!

Будучи неплохим механиком, Уиллетт безоговорочно верил в незыблемость физических законов окружающего мира. Как ни удивительно, но осознание того, что его умозаключения относительно жены и ее ближайших родственниц противоречат причинно-следственному закону, принесло ему облегчение.

— Ведьмы?! — Уиллетт фыркнул и, собрав воедино остатки спокойствия и здравого смысла, громко произнес: — Как бы не так!

Ну разбила жена машину. Ну не разобрался, как работает доисторический холодильник тещи. Что с того? Разве стоит из-за такой ерунды доводить себя до инфаркта или сходить с ума? Безусловно, нет!

К тому же теория о том, что Стеми — ведьмы, не согласуется с известными ему фактами. Отбросим древние суеверия и воспользуемся модными нынче терминами вроде «пси-способности». Все равно остается непонятным, почему Джина и весь ее выводок столь бестолковы в технике. Если уж они наделены сверхъестественной способностью непосредственно внушать свою волю механизмам, то обращаться с ними мастерски должны тем паче. Противоречие налицо! А может, и нет?

Уиллетт вновь презрительно фыркнул. Изобретенная им только что игра ума пришлась ему по вкусу, и отказываться от собственной стройной теории он, как и всякий уважающий себя мыслитель, без борьбы не желал.

А может, его ошибка в том, что он рассуждает как человек, слишком уважающий технику? Что, если его жена чувствует неприязнь ко всем механизмам именно потому, что они занимают в ее жизни весьма важное место? Стоп! Ведь и в самом деле, считай она механизмы малозначительными, то скорее всего относилась бы к ним с пренебрежением, а уж никак не с ненавистью. Да и остальные Стеми ведут себя под стать его женушке. При необходимости они подчиняют себе неисправные машины, но, оберегая свою спокойную жизнь, не щеголяют уникальными способностями. А ослепленные собственным превосходством их мужья-недотепы, в том числе и он, Уиллетт, не в силах даже уразуметь, что все трудом добытые ими познания о моментах вращения и о шаблонах, о размагничивании и о дифференциалах в сравнении с инстинктивным и небрежным механическим колдовством жен яйца выеденного не стоят.

— Неплохо, неплохо, — вслух подбодрил себя Уиллетт. — Мне бы в свободное время фантастические рассказы писать. Глядишь, и мое имя замелькает на обложках книг… Правда, моя теория все-таки не без изъяна.

Предположим, Стеми — современные ведьмы, скрывающие свои недюжинные способности. Но к чему им строить из себя абсолютных тупиц в области техники? Возьмем, к примеру, те же уроки вождения… Зачем Мюриель вместо пусть не классной, но, на худой конец, посредственной езды на автомобиле упорно демонстрирует непробиваемую глупость?

«Удивляюсь тебе, старичок, — зазвучал в голове Уиллетта голос Хэнка-призрака. — Ведь и дураку понятно, что ты жене стал в тягость. Ей страсть как хочется вместе с сестричками в круиз, оттого она и решила, что пора получить кругленькую сумму по твоему страховому полису. А ведь я предупреждал тебя, старичок, насчет уроков вождения. Твоя жена воспользовалась своим последним, самым смертельным оружием. Она вовсе не учится водить машину, а убивает тебя твоими же собственными руками».

— Чушь, — пробормотал себе под нос разочарованный Уиллетт.

Первая попытка выстроить логичную теорию о ведьмах не удалась, а на вторую не оставалось времени — впереди уже маячили дом и залитый светом гараж.

Уиллетт не удержался и на последних ста ярдах прибавил шагу, от чего его дыхание сделалось тяжелым и прерывистым.

Мюриель сидела на крыльце под лампой и, судя по всему, дожидалась его. На ней были серый пуловер, твидовая юбка того же цвета и туфли на низком каблуке — самая эффективная, по ее мнению, экипировка для ситуации «я-только-что-разбила-автомобиль». Чтобы жена глубже осознала свою вину, Уиллетт кивнул ей с ледяной любезностью и вошел в гараж, но едва перед ним предстала картина учиненного там чудовищного разрушения, как напускная безмятежность покинула его, с губ сорвался жалобный стон, а на глаза навернулись слезы. Токарный станок оказался не просто разбит, но с такой силой вдавлен в дальнюю стену гаража, что несколько кирпичей выпало наружу; задняя часть автомобиля была сплющена, а чудом уцелевшее стекло валялось на полу.

В гараж вошла Мюриель, и Уиллетт, с величайшим трудом взяв себя в руки, почти бесстрастно произнес:

— Огромное спасибо за чудный подарочек к возвращению домой.

— Не смей надо мной насмехаться, Уиллетт Моррис! — взорвалась Мюриель. — Виновата не я, а твоя идиотская машина.

— Ты по-прежнему утверждаешь, что нажала на тормоз, а машина рванула вперед?

— Именно. Должно быть, у нее что-то случилось с… — Покопавшись немного в своем небогатом запасе технических терминов, она выпалила: — Со сцеплением!

— Со сцеплением?! Да ты хотя бы отдаленно представляешь, о чем говоришь?!

— Конечно.

— Ты, черт возьми, нажала не на ту педаль, а теперь!.. — Голос, окончательно отказавшись подчиняться Уиллетту, предательски сорвался. — Теперь несешь ахинею!!

— Вот как? Значит, несу ахинею?! — Во взгляде Мюриель было больше злобы, чем когда-либо доводилось видеть Уиллетту. — Тогда садись за руль и веди машину сам! Докажи, что я не права!

— Будь по-твоему!

Не обращая внимания на безжалостно сдавивший грудь стальной обруч, Уиллетт сел на водительское место и, захлопнув дверцу, повернул ключ зажигания, который жена оставила в замке. Громко выругавшись, он врубил первую скорость, вывел машину из гаража и, проехав до середины подъездной дорожки, нажал на тормоз, но автомобиль, вместо того чтобы остановиться, с устрашающей скоростью устремился вперед.

Уже не владея собой, Уиллетт вдавил педаль тормоза в пол, мотор басовито взревел, и машина, непрерывно набирая скорость, проскочила между стойками ворот, в мгновение ока пересекла улицу и вылетела на тротуар. Уиллетт толком не успел заметить несущуюся навстречу каменную стену, как ужасный удар швырнул его на рулевое колесо, и в глазах потемнело.

Очнулся он на коленях, в неестественном полусогнутом положении, с лицом почти прижатым к приборному щитку; в его грудной клетке слились воедино два источника невыносимой боли — внешний и внутренний. Автомобиль, словно вознаграждая хозяина за многолетнюю заботу, устроил ему красочное световое представление. Один за другим зажглись индикаторы, вишневым цветом засияли пластиковые циферблаты. Указатель давления масла с расстояния нескольких дюймов казался огромной лейкой, имеющей, к ужасу Уиллетта, даже насадку с дырочками.

«Мюриель, пожалуйста, пожалей меня», — мысленно взмолился он, истекая кровью.

Лейка, придя в движение, наклонилась и оросила водой стилизованную маргаритку. Та, точно в диснеевском мультике, затрепетала и повернула распустившийся цветок к солнцу… Но это уже никто не мог оценить: Уиллетт был мертв, а Мюриель слишком спешила позвонить матери.

РАЗМЯКШИЙ ДИПЛОМАТ Dissolute Diplomat

Перевод с англ. ©А.И. Кириченко, 2003.

Устроившись в удобном напольном сосуде, Гринглдунк от отчаянной скуки ставил опыты над самим собой. Из трех точек по периметру своего тела он выпустил тонкие псевдоподии, [5] переплел их на небольшом расстоянии в центре, затем расщепил каждую надвое и загнул в форме шести маленьких крючков.

Безо всякого воодушевления он отвердил это сооружение и извлек глаз, чтобы посмотреть, что получилось. Результат не слишком ему понравился.

В Федерации насчитывалось несколько рас, которые прикрывали свои тела тканями, и только что сконструированная им штуковина могла бы сгодиться для кого-нибудь из них, но только не для цивилизованных существ. Заскучав еще больше, он начал медленно размягчать затвердевшие псевдоподии.

В это время из входа в трубопровод в стене дворца донесся тихий свист. Открылась маленькая круглая дверь, и на пол шлепнулся Магг, министр внутренних дел. Мгновение он лежал, сохраняя форму пули, которую гьёнки принимают для перемещений по трубопроводам, а затем расплылся и втек в напольный сосуд к Гринглдунку.

Как только тело его прекратило рябить и колыхаться, Магг извлек глаз, но при виде Гринглдунка из него принялись выскакивать все новые и новые глаза все большего размера — министр хотел получше рассмотреть пикантный облик, который принял его правитель. Гринглдунк наблюдал за ним с отвращением: несмотря на все усилия, Магг, казалось, так и не смог понять, насколько невоспитанно обнаруживать подобное любопытство.

— Что вы сделали с собой, Ваша Мягкость? — осведомился наконец Магг.

— Ничего особенного, — раздраженно ответил Гринглдунк. — Зачем ты явился? Ты же знаешь, что сейчас у меня период отдыха.

— Это очень важно, — сказал Магг. — В систему вошел космический корабль и направляется к нашей планете.

На мгновение Гринглдунк утратил зеленый оттенок, приличествующий его положению, и позволил проявиться своей естественной рябой оранжевой окраске.

— Что? Что за корабль?

— Судя по всему, терранский, Ваша Текучесть.

— Но Договор не разрешает приземляться здесь терранским кораблям, — произнес Гринглдунк. — Это весьма неожиданно. Нужно будет порыться в библиотеках и узнать, как следует встречать офицеров терранского флота.

Он сошел со своего блюда, с трудом балансируя на все еще твердых триподиях, и направился ко входу в трубопровод. Теплое мягкое излучение, шедшее изнутри, помогло ему размягчиться, и, преодолев непривычную жесткость, он исчез в узком отверстии.

После стольких лет бездействия Гринглдунк, Глава и Представитель гьёнков, вновь был при деле.

Хэл Потмен шел на умеренной скорости в 80 °C, когда его генераторы искривленного пространства издали тихий вздох и пропали в каком-то неизвестном измерении. Древний «Моррис Звездоплаватель», тошнотворно сотрясаясь, всплыл в нормальном пространстве.

Сверившись с картой, Потмен обнаружил, что поблизости находится планета под названием Йоинк — по астрономическим понятиям, на расстоянии плевка. Он ввел координаты Йоинк в селектор места назначения и, коротая время, принялся потягивать пиво.

Спустя два дня — или тридцать две банки пива — «Звездоплаватель» пулей устремился вниз.

Стерев пивную пену с обросшей щетиной верхней губы, Потмен открыл люк и, спрыгнув на пружинистую желтую почву, обнаружил, что его окружает толпа дрожащих от возбуждения разноцветных существ неопределенной формы. Он не мог решить, вызвано ли такое поведение внезапным появлением его корабля, или же тем, что при приземлении он, по-видимому, разрушил парочку их пластиковых домишек.

Он вытянулся по стойке «смирно» и гаркнул:

— Тихо, друзья! Я, гражданин… гм… Верховной Земли, требую вашей покорности. Я хочу…

Один из студенистых конусов без верхушки перебил его и, растянув громадный рот, промычал что-то о нарушении Договора. Потмен направил на маленького инопланетянина кольт сорок пятого калибра, и вспышка выстрела обратила того в кучку хрустящих угольков.

— Ах какие мы нежные! — Хэл поспешно перешел на шутливый тон, в глубине души чувствуя, что лучше было бы избежать инцидента. В лоции говорилось, что гьёнки неагрессивны, но тем не менее лучше действовать в более дружественном духе. Потмен знал о Договоре, но контрабандный груз светящейся шерсти, который он вез на борту, мог стать поводом для малоприятного разговора, если вызвать корабль службы аварийного ремонта.

— А теперь послушайте, друзья, — повторил Хэл, угрожающе размахивая оружием. — Мы прекрасно поладим, если никто не будет мне возражать. И не пытайтесь выкинуть какую-нибудь шуточку! Мой корабль сломался. Замените мне генераторы, и я улечу с миром. Верховная Земля вас не забудет, — добавил он, пораскинув мозгами. Парню, который знает, как управлять людьми и вещами, нетрудно было придумать эту дипломатическую уловку.

Несколько гьёнков немедленно отрастили у себя короткие толстые ноги и потопали внутрь корабля, а остальные отправились в сторону большого куполообразного здания, бормоча что-то насчет необходимых инструментов.

Потмен заглянул на корабль, чтобы запастись пивом, пинками отшвыривая в сторону гьёнков, попадавшихся ему на пути, а затем растянулся на ярком дерне, с удовлетворением наблюдая, как продвигается работа. Несмотря на то что гьёнки выглядели всего лишь одушевленными безделушками, они оказались весьма хорошими механиками космических двигателей.

После полудня, когда Потмен сидел, покуривая, под прозрачным розовым небом, со стороны города на горизонте появился еще один большой бледно-зеленый гьёнк, который раньше вроде бы не попадался Потмену на глаза.

— Что тебе надо? Ты, между прочим, беспокоишь представителя Верховной Земли!

— Понимаю, понимаю, — смиренно ответил гьёнк. — Меня зовут Гринглдунк.

— Хочешь передать привет бостонским Гринглдункам? — добродушно осведомился Потмен.

— Вовсе нет, — сказал Гринглдунк, слегка поморщившись. — Я пришел извиниться за невежливое поведение своих подчиненных. Услышав о вашем прибытии, я явился из столицы лично убедиться, что вас приняли с должным вниманием и почтением, достойными представителя…

— Да, да, за этим стоит присмотреть, — прервал его Потмен. — Один из ваших студней сегодня спорил со мной. Спорил! Как тебе это понравится? — Вынув сигару из тонких губ, он неодобрительно скривился.

— Достойно всяческого сожаления, — согласился гьёнк. — Заверяю вас, подобных инцидентов больше не повторится. Видите ли, мой народ невежествен в отношении того, как следует принимать капитана терранского корабля, но, к счастью, в наших библиотеках имеется кое-что о традициях космического флота великой Земли, и мы постараемся соблюсти их настолько хорошо, насколько позволяют наши ограниченные возможности.

— Вот это мне уже больше нравится, — одобрил Потмен.

Необходимо было разобрать силовой агрегат корабля, и поскольку ночи на Йоинке прохладные, а установка новых генераторов вынужденно затягивалась до утра, Потмена провели в одну из пластиковых хижин примерно в миле от места посадки. Там он обнаружил наспех сооруженный гамак, и ему понадобилось совсем немного времени, чтобы приловчиться и уснуть в нем.

Утром Хэл проснулся от звона колоколов и настойчивых толчков гьёнка, который протягивал ему на маленьком подносе стакан коричневой жидкости. Блестящая поверхность гьёнка стала ярко-голубой. Потмен потребовал объяснений.

— Восемь склянок, сэр, — ответил гьёнк. — А это ваш завтрак, сэр!

Голос его звучал весьма искренне.

Потмен привольно вытянулся в гамаке, взял стакан и обнаружил, что гьёнки ухитряются производить довольно приличный ром. Удовлетворенно усмехаясь, он поднялся и вышел из хижины, нагнувшись, чтобы не удариться о притолоку.

Снаружи его ждала открытая плоская повозка на четырех колесах, управляемая двумя еще более голубыми гьёнками. Выглядела она совершенно новой, и по краям к ней крепились ремни безопасности.

— Главный механик докладывает, что ваш корабль готов, сэр, — отрапортовал один из гьёнков. — Садитесь в экипаж, и мы доставим вас на борт, сэр. Есть, сэр! Так точно, сэр!

Потмен сел в машину, и они тронулись в путь. Подъезжая к кораблю, Хэл вдруг обнаружил, что почти жалеет о столь скором отбытии. Все же эти студни наконец-то поняли, кто здесь — босс, и ведут себя отлично, несмотря на то что вначале так безобразно грубо встретили его.

Потмен с трудом узнал свой потрепанный старый «Звездоплаватель». Корпус сиял в утренних лучах ярким медным блеском. Гринглдунк застыл в ожидании на маленькой платформе возле кормы. Остальные ярко-голубые гьёнки стройной шеренгой выстроились рядом.

— Доброе утро, сэр, — сказал Гринглдунк голосом, полным дружелюбия. — Надеюсь, катер, который мы сконструировали для вас, был удобным.

— Катер? Ах да, очень мягкий ход. Один из студней заявил, что корабль готов. Это так? — Потмен ступил на платформу.

— Все в полном порядке, сэр, — ответил гьёнк. — Покорнейше надеемся, что сделали все наилучшим образом в соответствии с…

— Знаю, знаю… Ладно тебе. Если вы поставили новые генераторы, я вполне удовлетворен.

— И даже более того, сэр, — сказал гьёнк. Шеренга раздвинулась, открыв неглубокую впадину в платформе, в центре которой виднелось круглое отверстие дюймов шести в диаметре. Из-под впадины через корму внутрь корабля вели пластиковые трубы.

— Что это? — рявкнул Потмен.

— Мы используем это только на больших расстояниях, но в наших библиотеках…

— Да ладно! — оборвал его Потмен.

Он оттолкнул Гринглдунка в сторону и, перегнувшись через платформу, заглянул под корму. Хэл слишком поздно заметил, что над впадиной поднимается какое-то странное излучение, выходящее из маленькой полупрозрачной панели, расположенной по ее окружности. Он попытался отскочить назад.

Но его кости размягчались слишком быстро, и ступни уже вытекали из ботинок, присоединяясь к тому, что когда-то было его ногами, а также к остаткам нерастворившегося тела. Вопли Потмена затихли, но глаза, казалось, оставались зрячими до тех пор, пока голова, завершив изящный спуск, не шлепнулась лицом в огромную лужу, в которую он столь непостижимым образом превратился. Хэл продолжал разжижаться и дальше, и наконец бренные останки Харольда Потмена с прискорбно лишенным благородства шумом всосались в отверстие у основания платформы. Пластиковые трубы помутнели, перекачивая его в недра корабля.

— Это всего лишь традиция, — гордо объяснил Гринглдунк присутствующим. — Наши сведения о терранском космическом флоте отрывочны, но все они совпадают в одном — почетные проводы без труб не обходятся.

ТРЕТЬЕ ЖЕЛАНИЕ Well-Wisher

Перевод с англ. © А.И. Кириченко, 2003.

Ибн Зухайн, владыка Большой долины, прогуливался по тенистому вечернему саду. Снаружи, затройной изразцовой стеной, песок и камни пустыни возвращали окрестностям накопленный за день жар, но в обители Зухайна воздух оставался прохладным, свежим и влажным благодаря пышно украшенному фонтану в центре выложенного мозаикой дворика.

Вода, вырывающаяся из недр земли, была столь холодна, что, приблизившись к фонтану, Зухайн даже зябко поежился. В этом, как он считал, проявлялась еще одна из многочисленных милостей Аллаха, и улыбка все еще играла на его губах, когда он заметил маленький голубой флакон, стоящий на ониксовом цоколе.

Не прикасаясь к флакону, он внимательно рассмотрел его и пришел к выводу, что эта простенькая вещица, покрытая неряшливой глазурью и выпачканная в смоле, вряд ли может принадлежать ему. Стало быть, в сад вторгся кто-то чужой.

В тяжелом вздохе Зухайна раздражение мешалось с печалью. Вечера должны быть посвящены молитвам и удовольствиям, а сегодня ему придется отдать приказ об одной или даже нескольких казнях. Он не любил бессмысленной жестокости, но все слуги знали, что за любую небрежность их неизбежно ожидает наказание, и это приучило каждого со всем тщанием избегать всякого рода оплошностей.

Краем мантии Зухайн смахнул преступную бутылочку, и она разбилась, упав на сверкающий мозаичный пол. Он повернулся и пошел было прочь, чтобы призвать начальника стражи, но не успел сделать и нескольких шагов, как за его спиной раздался голос:

— К чему такая спешка, мой господин? Разве ты настолько богат и могуществен, что во всем мире уже не осталось того, чего бы ты мог пожелать?

Положив руку на рукоять богато украшенного кинжала, Зухайн резко повернулся и увидел перед собой высокого человека, похожего на перса или индуса. Незнакомец встретил его гневный взгляд дружелюбной улыбкой. Спокойствие и свободные манеры незваного гостя были одновременно оскорбительными и пугающими — казалось, убийца совершенно хладнокровен и уверен в себе. Зухайн оглядел его, раздумывая, возможно ли, что стража и слуги перебиты незаметно для господина.

— Я один и не желаю тебе зла, — сказал незнакомец, очевидно, догадываясь, о чем думает Зухайн.

— Прежде чем я получу удовольствие, казнив тебя, ответь мне, зачем ты здесь, — потребовал Зухайн.

— Удовольствие ты можешь получить, только приняв от меня три дара — все, что пожелаешь, и никак иначе.

Незнакомец стоял у самого фонтана, и водяные брызги окутывали его радужным ореолом, мешая ясно разглядеть лицо.

— Ты, может, и вправду один, зато я — нет, — возразил Зухайн. — И от меня ты сможешь получить лишь один дар — смерть.

— Смерть? Для меня? — Улыбка незнакомца сделалась еще шире. — Должно быть, владыка Большой долины и в самом деле могущественный правитель.

— Откуда ты? — резко спросил Зухайн, выведенный из себя дерзкими манерами собеседника.

Носком сандалии незнакомец пошевелил голубые осколки на полу.

— Неужели это так важно?

— Да.

— На твой вопрос нет и не может быть ответа. Начинай, мой господин, у меня мало времени — загадывай свое первое желание.

— Мое первое… — Зухайн прищурился, пытаясь разглядеть сквозь сияющий туман размытые очертания фигуры незнакомца, и тут на него нахлынули старые воспоминания. Восемь лет назад он повредил левую руку, и с тех пор, несмотря на все усилия придворных врачевателей, она была похожа на сухую клешню.

— Верни мне руку, — сказал он. — И я узнаю, кто ты или что ты есть на самом деле.

— Исполнено, — бесстрастно ответил незнакомец, и пальцы Зухайна распрямились, как лепестки медленно распускающегося цветка. В этот миг в его уме расцвело понимание. Аллах и в самом деле благоволит к нему больше, чем к прочим смертным, и теперь у него появился шанс снова стать молодым, а сила юности в союзе с его мудростью распространят царство Зухайна до границ ислама и далеко за их пределы. Но как бы ни хотелось сбросить бремя лет, неугомонный разум владыки увлекал его к другой, еще более заманчивой возможности. Давнишней страстью, к которой он по-прежнему остался неравнодушен, была история. Зухайн самозабвенно любил ее не за те уроки, которые можно извлечь из прошлого, но потому, что она приоткрывала завесу над будущим. Мир представлялся ему чередой непрерывных изменений, и более всего Зухайн сожалел о том, что жизнь человеческая слишком коротка и позволяет всего лишь мельком взглянуть на грандиозное зрелище, узреть, как Сыны Пророка триумфально несут истинную веру во все концы земли. И вот теперь прямо в руки дается возможность парить подобно орлу над скрытыми ландшафтами грядущих времен.

— Скажи мне, — сказал Зухайн пришельцу, — как твое имя?

Глаза незнакомца сверкнули.

— Это твое второе желание?

— Не шути со мной.

— Хорошо, мой господин. Можешь называть меня Эмад.

Зухайн направил на него указательный палец:

— Эмад, я приказываю тебе показать мне мир таким, каким он будет через тысячу лет.

Пришелец покачал головой:

— Тебе следовало бы уже понять: никто — даже владыка Большой долины»- не волен приказать мне что-либо. От меня можно потребовать только исполнения трех желаний.

— В твоей ли власти показать мне будущий мир?

— Это твое второе желание?

— Да. Это мое… желание.

— Очень хорошо, мой господин. Смотри!

Эмад указал рукой на пол, и внезапно мозаичный рисунок начал двигаться, приобретая текучесть и глубину прозрачного, залитого солнцем моря. Зухайн вдруг обнаружил, что смотрит сверху на знакомые холмы и долины, окружающие его столицу. Но каким колоссальным и устрашающим переменам они подверглись! От нынешнего богатого торгового города осталась лишь жалкая горстка убогих полуразвалившихся лачуг, а оживленная гавань превратилась в убежище для дюжины рассохшихся рыбацких лодок. Но досаднее всего было то, что на месте его собственного дворца не осталось ничего, кроме смутных очертаний фундамента, занесенного белым песком, струящимся через него подобно дыму.

Под завороженным взглядом Зухайна сцены начали меняться, и за несколько минут он посетил все отдаленные земли своих праотцов, простершиеся от побережья океана на западе до узкого моря на востоке. И по всей Аравии картина оставалась одной и той же — бедность, запустение и упадок: заброшенные земли, разрозненные нищие селения, где люди цеплялись за жизнь на развалинах былого величия.

— К чему этот дьявольский трюк? — ледяным тоном вопросил Зухайн. — Что за ложные видения ты мне показываешь?

— Мне нет смысла обманывать тебя, — бесстрастно ответил Эмад, хотя в глазах его блеснул огонек, который можно было бы принять за гнев. — Это твой мир, каким он станет тысячу лет спустя. Это, ибн Зухайн, владыка Большой долины, и есть то, чем увенчаются твои старания.

— Предупреждаю тебя, — свирепо прошептал Зухайн, — что твои дешевые уловки не помогут тебе, если…

Он умолк, так как его внимание привлекла одна деталь сияющей панорамы, разворачивающейся внизу. По горной дороге шел караван, состоявший, к изумлению владыки, из больших колесных повозок, которые словно по волшебству двигались сами собой, без помощи каких-либо тягловых животных. На боку каждой из повозок были нарисованы белые квадраты с красным крестом посредине. Видение длилось так долго, что Зухайн успел ясно различить людей, сидящих внутри чудесных повозок, и его ноздри задрожали от ненависти, когда он понял, что это неверные — гладкие, откормленные, высокомерные неверные, путешествующие без всякого страха там, где их должны были тут же убить и бросить на корм собакам.

— Что теперь? — выдохнул Зухайн. — Что это значит?

— Все очень просто, мой господин. — На этот раз в голосе Эмада уже отчетливо слышалась злоба. — Мир очень велик, и есть много земель, где солнце палит не так яростно, а вода имеется в изобилии. Будущее принадлежит людям из этих зеленых земель.

— Не лги мне, — приказал Зухайн, стиснув свой кинжал.

— Суди сам, ибн Зухайн. — Эмад повел правой рукой, и наплывающие друг на друга картины начали сменяться с ошеломляющей быстротой. Чувства Зухайна словно онемели от череды пылающих образов: великолепных многолюдных городов, бесконечных просторов полей, где зрел обильный урожай, густых лесов, кипящих жизнью морских портов. Повсюду он видел огромные торговые экипажи, снующие по дорогам, громадные корабли, плывущие по океанским волнам без ветра и парусов, и даже машины, парящие над облаками, как металлические птицы. И все это пышное зрелище свидетельствовало о богатстве, роскоши и силе.

— Надеюсь, мой господин удовлетворен? — спросил Эмад, выказывая признаки нетерпения. Он вновь взмахнул рукой, и пол дворца утратил прозрачность. — Настало время загадать третье желание.

— Еще нет. — Зухайн пытался осмыслить увиденное. Его разум стремился выхватить главное, что объединяло все развернувшиеся перед ним видения. — Те корабли, что я видел, повозки и летающие машины… Чем они движимы? Я не видел ни парусов, ни лошадей с верблюдами, ни тягловых птиц.

— Все экипажи перемещаются самостоятельно при помощи двигателей.

— Это не объяснение. Какая сила в них используется?

— Сила голубых кристаллов, мой господин.

— О каких кристаллах идет речь? Сапфиры? Аметисты?

— У тебя нет для них названия, ибо в других краях они встречаются в изобилии, но их почти невозможно найти в землях ислама. Достаточно сказать, что голубые кристаллы имеют силу, которая в одном отношении даже больше моей, ибо она не знает преград. Помести ее в самый прочный сосуд, она все равно вскоре вырвется наружу. Но, как ты сам убедился, люди научатся использовать ее и заставят служить себе на благо. И тогда самый последний крестьянин разбогатеет, точно князь… А теперь, — завершил Эмад, — назови свое третье и последнее желание. Уверен, ты, как и все остальные, пожелаешь вернуть себе юность и здоровье.

— Не так быстро. Я не заметил процветания ни в моих владениях, ни в какой-либо иной части Аравии.

— Я уже объяснял: в этих местах нет запасов голубых кристаллов. Но не огорчайся, мой господин, — успокаивающе произнес Эмад. — Другие народы будут щедры в своих дарах — еде и лекарствах. Они не позволят вашим детям погибнуть от голода.

Зухайн наполовину обнажил кинжал:

— Если ты дорожишь своей жизнью, собака, не говори со мной подобным образом.

— Я трепещу, — насмешливо сказал Эмад, увеличившись в росте и почти сравнявшись размерами с центральным фонтаном в саду. — Торопись, старик, загадывай желание. Каким ты хочешь стать? Двадцатилетним? Пятнадцатилетним?

— Ты прав, я — старик, — ответил Зухайн, сдерживая гнев. — Мне недолго осталось жить, и было бы, конечно, неплохо еще раз вкусить сладкий мед молодости. Но что такое жизнь по сравнению с вечностью? Семьдесят лет, которые ты мне предлагаешь, пролетят так же быстро, как те, что уже за плечами.

— А что, если я предложу тебе вечную жизнь?

— У меня нет желания навсегда захлопнуть перед собой врата в Рай.

— Ты глупец, ибн Зухайн, — сказал Эмад. — Так каково же твое последнее желание?

— Повелеваю тебе очистить мир от этих проклятых голубых кристаллов и вручить мне равный им по силе талисман.

Эмад помолчал, а когда заговорил вновь, его голос, казалось, стал глуше:

— Даже для тебя, владыки Большой долины, подобные притязания слишком…

— Исполняй что велено! — крикнул Зухайн.

Затем он выхватил кинжал и метнул его в гигантский силуэт. Сверкнула вспышка, по небу рябью пробежала тень, и Эмад исчез.

Зухайн огляделся вокруг в поисках драгоценного камня, ради которого пожертвовал вечной юностью, и его плечи поникли, когда он понял, что его жестоко обманули. Никакого сокровища, никакого сверкающего талисмана, который помог бы его потомкам приоткрыть дверь в только что виденное им будущее. Похоже, он бы только выиграл, если бы обращался с Эмадом любезнее и осмотрительнее, но не таков владыка Большой долины.

Удрученный и разгневанный Зухайн уже собрался покинуть сад, но тут едва уловимое изменение в напеве струй высокого фонтана насторожило его. Зухайн обернулся, и глаза его сузились от ярости, когда он полностью оценил всю степень зловредности и коварства джинна-искусителя.

Чистая вода фонтана — последнее утешение на склоне лет — иссякла, а вместо нее струилась черная и зловонная маслянистая жидкость, уже начавшая уродовать окрестности.

ЛУНА-ПАЛАЧ Executioner’s Moon

Перевод с англ. © А.И. Кириченко, 2003.

— Проснись! — закричал Майк Тагитт хриплым от возбуждения голосом. — Компьютер утверждает, что впереди какая-то деревня!

Дэйв Сэдженер очнулся от легкой дремоты и, выпрямившись на левом сиденье «Модуля-5», посмотрел на передний экран. Их разведывательный катер на максимальной скорости скользил в метре от поверхности Коррилл IV, и пейзаж, куда ни кинь взгляд, оставался точно таким же, что и в предыдущие дни. В небе теснились разноцветные луны, а под ними, от горизонта до горизонта, простиралась плоская, покрытая снегом равнина, однообразная и безжизненная.

— У кого-то из вас сгорели провода, — заметил Сэдженер. — И скорее всего у тебя.

— Клянусь, Дэйв. Послушай сам! — Тагитт нажал на кнопку, и компьютер, который до того еле бормотал, чтобы Сэдженер мог выспаться, завопил во всю мочь.

— Получены нетипичные данные, — разорялся он. — Получены нетипичные данные.

— Повтори подробности, — приказал Тагитт, бросив на напарника торжествующий взгляд.

— В пяти километрах отсюда находится глубокая, узкая долина, — возвестил компьютер. — Она тянется с севера на юг. Предварительный анализ атмосферы в этой местности указывает на присутствие растительности, а в пробах воздуха обнаружены очищенные металлы и остатки горючих веществ, свидетельствующие, что поблизости находится небольшая колония разумных существ, использующих примитивную технологию.

— Слушай мое слово, — быстро произнес Сэдженер кодовую фразу, открывающую доступ к Эзопу — центральному компьютеру «Сарафанда», корабля-матки. — Что нам делать дальше?

В ожидании ответа он бесстрастно посмотрел на младшего напарника, напустив на себя вид космического волка, давно утратившего способность удивляться. Но сердце его забилось часто и сильно…

Работа на Коррилл IV представляла определенные трудности для экипажа «Сарафанда», наблюдательного судна типа «Следопыт-Шесть», принадлежащего Картографической службе.

Стандартный порядок работ на других планетах был следующим: корабль-матка приземляется на южном полюсе, выгружает шесть исследовательских модулей, после чего, полностью управляемый компьютером, снова взлетает, описывает над планетой полуокружность и опускается уже на северном полюсе. Исследовательские модули проделывают тот же путь — обшаривают всю поверхность планеты и прилегающее пространство, постоянно передавая все сведения в центральный компьютер корабля-матки, а тот составляет полную карту ресурсов планеты.

Обычно на такой перелет кораблю требовался час, в то время как исследовательские команды тратили на облет поверхности много дней. Но на Коррилл IV осуществить стандартную процедуру оказалось невозможно, потому что планету окружала подвижная оболочка из вращающихся вокруг нее под различными углами сорока трех больших лун и приблизительно четырехсот маленьких естественных сателлитов.

«Сарафанд» потерял уйму времени в поисках подходящего «окна» — просвета в постоянно изменяющемся скоплении спутников, — чтобы приземлиться на южном полюсе и затем снова взлететь. Сейчас, когда изыскания были уже наполовину завершены, корабль находился на достаточно удаленной от планеты безопасной орбите, ожидая возможности приземлиться на северном полюсе и встретить там разведывательные модули.

За долгие годы, проведенные Сэдженером в Картографической службе, подобная ситуация возникала только однажды, и вот теперь приключился еще один столь же необычный случай. Служба посылала экспедиции на планеты, только если была уверена, что они необитаемы, и случаи, когда команды изыскателей сталкивались с признаками разумной жизни, были в самом деле очень редки.

— Господи, да как же можно выжить в этих местах? — пробормотал Сэдженер, трясясь так, словно ледяной ветер проникал даже сквозь защитный костюм, и задумчиво оглянулся на силуэт «Модуля-5», уже почти невидный в завихрениях сухого снега.

— Когда спустимся в долину, станет намного теплее, — отозвался Тагитт. — Эзоп утверждает, что там температура достигает пятнадцати градусов.

— Будем надеяться, что он прав. — Сэдженер двинулся к краю утеса, тянущегося, насколько хватал глаз, с севера на юг. Он заглянул вниз и, хотя был подготовлен к тому, что увидел, все же невольно задохнулся от волнения, различив далеко в глубине яркую зелень. Долина словно явилась из волшебной сказки — фантастический оазис сочной земли и тепла в ледяной пустыне.

— Если это и вправду те, кто выжил после аварии, как считает Эзоп, им чертовски повезло, что они забрели сюда до того, как превратились в снеговиков, — заметил Тагитт.

Сэдженер покачал головой:

— Вряд ли это случайность. Скорее всего они обнаружили эту долину еще из космоса и, наверное, использовали последние возможности управления, чтобы направить сюда корабль.

Сделав Тагитту знак идти следом, он двинулся вдоль утеса, пока не отыскал место, где склон был не таким отвесным, и начал осторожно спускаться. Всего лишь через несколько минут лед под ногами уже сменился голым камнем, затем появились трава и кустарник. Вскоре они почувствовали необходимость откинуть капюшоны парок и снять теплозащитные куртки.

— Если так пойдет и дальше, мы доберемся туда минут за двадцать или около того. — Сэдженер оглянулся на Тагитта и увидел, что тот вытащил из кобуры свой ультралазер. — К чему эта артиллерия? Ты что, нервничаешь?

— Надо быть готовым ко всему, — ответил Тагитт. — Помнится, на Хорта VII я наткнулся на роботов-убийц — и эти торпеды чуть не оторвали мне голову.

— Но здесь-то все по-другому, — покачал головой Сэдженер. — Я уверен, что, настрадавшись за столько лет на этом ледяном шаре, они встретят нас с распростертыми, объятиями.

— Наверное, ты прав, — сказал Тагитт, убирая оружие обратно в кобуру. И едва он это сделал, как что-то чуть слышно свистнуло возле уха, и небольшой темный предмет размером с осу впился ему в шею. Он вскрикнул, прихлопнул его ладонью, а затем с чрезвычайно удивленным видом осел на траву, как марионетка, у которой оборвались нитки.

— Это еще что!.. — Заметив в соседних зарослях движение, Сэдженер в бешенстве потянулся к своему ультралазеру, но тут что-то укусило его в руку. Он успел лишь разглядеть, что это крошечный дротик, как силы оставили его, и он повалился на косогор.

Через несколько секунд из кустов выскочила кучка бородатых мужчин.

Их было около десяти человек, одетых только в набедренные повязки, вооруженных духовыми трубками и копьями и разрисованных зелеными и желтыми полосами, делавшими их тела неразличимыми среди окружающей зелени. Бородачи молча окружили двух упавших мужчин.

— Как ты, Майк? — прошептал Сэдженер, обнаружив, что сохранил способность говорить, хотя не может двинуть ни рукой, ни ногой.

— Просто великолепно, — уныло отозвался Тагитт. — Встречен с распростертыми объятиями, как ты и обещал. В последний раз следую твоим советам…

— Молчите, дьявольские создания! — Один из дикарей, мускулистый и черноволосый, угрожающе поднял копье и шагнул к Тагитту.

— Не трогай его, Чак! — повелительно сказал другой, высокий и медноволосый. В отличие от остальных его лицо выражало напряженное любопытство.

— Ты что, свихнулся, Харлд? Ведь это именно то, о чем говорил нам король Гарадан. — Обличающим жестом Чак указал на Сэдженера и Тагитта. — Разве не предсказывал он, что бесы в человеческом обличье могут вторгнуться к нам в долину и уничтожить нас и наши семьи?

— Двое — это еще не вторжение. И как они могут уничтожить нас, если парализованы соком листьев карпалы? — Харлд перевел взгляд на пленников, и удивление в его карих глазах возросло. — Они куда больше похожи на обычных людей, чем на…

Чак усмехнулся:

— Дьяволы будут хитры и притворятся людьми, чтобы усыпить нашу бдительность — так предостерегал нас король. Говорю тебе, мы должны убить монстров сейчас же.

Остальные одобрительно заворчали.

— Послушайте, — как можно миролюбивее начал Сэдженер, обращаясь в основном к человеку по имени Харлд. — Мы самые обычные люди, такие же, как и вы. Ведь мы даже говорим на одном языке. Мы так же, как и вы или, должно быть, ваши предки, прилетели в этот мир на космическом корабле…

— Ложь! — проревел Чак. — Все на свете говорят на одном языке, потому что другого не существует! Наш народ жил здесь с незапамятных времен, и как эти создания могли появиться с неба, если всеми лунами и звездами управляет король Гарадан? Дьяволы пытаются сбить нас с толку… Говорю, с ними надо покончить!

Несколько человек, подняв копья, двинулись было вперед, но отступили, когда в центр круга прыгнул Харлд.

— Я ваш предводитель, мне и решать, что следует делать.

— Мы ждем твоего решения, о великий вождь! — насмешливо произнес чей-то голос.

— Я… — Харлд нерешительно глянул на Сэдженера и Тагитта. — Свяжите им руки. Мы отведем их к королю.

Двое охотников тут же вытащили из сумок на поясе ремни и, опустившись на колени, связали пленникам руки за спиной. Сэдженер обнаружил, что паралич постепенно проходит, но это открытие доставило ему мало удовольствия. Случившееся ясно доказывало, что небольшая колония существует довольно давно, может быть, сотни лет, и потомки выживших после кораблекрушения на Коррилл IV, успев забыть о своем происхождении, впали в варварское состояние. И он не ждал ничего хорошего от встречи с Гараданом, этим так называемым королем, который, судя по всему, правил, опираясь на суеверия, страх и жестокость.

Охотники рывком поставили Сэдженера и Тагитта на ноги и, насмехаясь над тем, как они пошатываются и норовят упасть, ослабев от наркотического зелья, начали спускаться по склону. В узкой долине скоро наступило время сумерек, и разноцветные луны заметно переменили свое положение. Сэдженер против воли восхищался сверхъестественной красотой этого зрелища. Зеленая долина, на первый взгляд столь притягательная, теперь была полна опасности и дурных предчувствий.

— Одно хорошо, — прошептал Тагитт, поравнявшись с Сэдженером. — Они оставили нам ультралазеры… Не поняли, что это оружие.

— Сомневаюсь, что это нам поможет, — отозвался Сэдженер. — Типы, которые нас связывали, знают свое дело. У меня уже кисти онемели.

— Значит, мы вообще ничего не сможем сделать?

— Не падай духом! На всякий случай я захватил передатчик, так что Эзоп видит и слышит все, что с нами происходит.

— А ты уверен, что он работает? — Тагитт с сомнением взглянул на переговорное устройство в виде кнопки на отвороте куртки Сэдженера. — Эзоп-то молчит.

— Потому что он не настолько глуп, — ответил Сэдженер. — Мы не прожили бы и двух секунд, если бы эта компания услышала голос привидения! Не сомневайся, Эзоп знает, что здесь творится.

— Не вижу, в чем разница, — угрюмо ответил Тагитт. — Из-за этих проклятых лун корабль здесь не посадишь, а если он использует тяжелую артиллерию с орбиты, мы с тобой превратимся в пар.

— Надо доверять Эзопу. Так или иначе — он обязан прийти к нам на помощь. — Сэдженер постарался придать своему голосу побольше оптимизма, ибо не хотел показывать, что и ему нелегко свою собственную жизнь ставить в зависимость от изобретательности искусственного интеллекта, ныне такого далекого. В Картографической службе о подобных ситуациях болтали все кому не лень, вот только он никогда не думал, что и сам угодит в такой же переплет.

— Эзоп? Что это за Эзоп, о котором вы толкуете? — Пока они переговаривались, склонившись друг к другу на ходу, Харлд незаметно приблизился к Сэдженеру.

Тот почел за лучшее даже и не пытаться объяснить, что Эзоп — разумная машина.

— Это капитан нашего звездолета.

Харлд оглянулся, желая удостовериться, что его не подслушивают.

— Незадолго до смерти отец рассказал мне странную историю. По его словам, наш народ пришел в эту долину с корабля, который упал с неба. Он предупредил, чтобы я помалкивал об этом, а то король разгневается. Я уж и думать забыл о его словах, но вы сказали то же самое, и тогда я начал…

— Мы говорим правду, — прошептал Сэдженер. — Никакие мы не бесы. Мы люди и готовы помочь твоим собратьям. Мы можем дать вам еду, одежду и лекарства, но сначала нам нужно вернуться на корабль.

Харлд покачал головой:

— Я не осмелюсь выступить против короля Гарадана. Он всевидящ и всемогущ.

— Он обыкновенный человек. Мы защитим тебя от него.

— Это не в ваших силах, — ответил Харлд. — Даже луны в небе подчиняются ему.

— Что ты имеешь в виду?

Харлд взглянул на узкую полоску неба.

— Если король прикажет зеленой луне пройти над нами, она так и сделает. Его власть и магия простираются до небес, и брось я ему вызов, он явит Кровавую луну. — И словно испугавшись того, что наговорил лишнего, Харлд покинул пленников и присоединился к своим товарищам.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Сэдженер у Тагитта.

— По-моему, здесь происходит то же, что и в примитивных обществах древности у нас на Земле, — ответил Тагитт. — Жрецы изучили азы астрономии и держат народ в страхе, угрожая вызвать затмение.

— Стало быть, этот чертов король довольно хорошо знает схему движения лун. Но что тут особенно впечатляющего? Другие тоже могут заметить повторяющиеся циклы траектории движения…

— В том-то и дело, Дэйв, — мрачно усмехнулся Тагитт. — Здесь нет никаких регулярных циклов. У этой планеты так много лун, что они постоянно сталкиваются друг с другом, и рисунок движения никогда не повторяется. Если этот Гарадан может предсказать ход здешних астрономических событий, то он гений. Впрочем, мне неприятно говорить о нем, Дэйв, но я скажу тебе кое о чем, что нравится мне еще меньше…

— Ну?

— Подлетая к этой системе, мы обнаружили, что одна из самых больших лун имеет на поверхности огромные запасы железных окислов, придающих ей густой красный цвет. Должно быть, это и есть та самая Кровавая луна, и у меня странное предчувствие, что они выбрали это имя не только из поэтических соображений.

Поселок состоял из пяти десятков убогих глинобитных лачуг, двойной линией протянувшихся вдоль узкой долины. Мужчины, женщины и дети, сбежавшиеся поглазеть на пленных демонов, имели чрезвычайно голодный вид. Как только Сэдженер и Тагитт проходили мимо, люди присоединялись к толпе и шли следом. Вскоре процессия остановилась перед самым большим жилищем, которое даже в сгущающейся темноте сияло блеском отполированного металла.

— Это плиты корпуса корабля, — прошептал Тагитт. — Здесь, должно быть, живет Гарадан.

— И вот он выходит, чтобы лично поприветствовать нас, — подхватил Сэдженер, вглядываясь в человека средних лет, появившегося в дверях металлического здания. В отличие от своих подданных король Гарадан был одет в богато расшитую мантию, а в руках держал небольшую резную шкатулку, инкрустированную золотом и драгоценными камнями. Тело его выглядело пухлым и мягким, чего нельзя было сказать о глазах. Некоторое время он с холодной враждебностью рассматривал в упор Сэдженера и Тагитта, а затем повернулся к Харлду.

— Зачем ты привел их сюда? — спросил он. — Ведь я совершенно ясно указал, как поступать в подобных случаях. Ты должен был убить демонов сразу же, пока они не успели навредить моему народу.

Харлд глубоко вздохнул:

— Сир, они больше похожи на людей, чем на бесов.

— Это одна из дьявольских хитростей.

— Но если они так опасны и могущественны, зачем им подобные уловки? И почему нам удалось так легко захватить их, если…

— Молчать! — Лицо Гарадана побледнело от гнева. — Ты сомневаешься в моей божественной власти?

— Нет, сир. — Харлд оглянулся на толпу поселян. — Но урожай выдался таким скудным, что наши дети не переживут этой зимы, а незнакомцы обещали нам еду и одежды. Вот я и подумал, что, может быть, лучше…

— Не воображай, что знаешь больше своего короля! — Гарадан окинул ледяным взором своих подданных, которые начали перешептываться, услышав слова Харлда о еде и одежде. Опустив головы, они принялись неловко топтаться на месте.

— Не тревожьтесь, — обратился к ним Гарадан. — Боги разгневались, но не на вас. Божественная кара падет на Харлда, ибо он привел в деревню бесов и посеял сомнение в ваших умах.

Гарадан заглянул в свою инкрустированную шкатулку.

— В знак проявления своего гнева и в подтверждение моей божественной власти они шлют четыре белых луны, чей свет превратит ночь в день и укажет вам, что боги видят ваши сокровенные мысли и желают вам добра.

— Луны появятся… — Гарадан снова бросил взгляд на шкатулку, — …сейчас!

Он простер руку в небеса над западной частью долины, и в тот же миг раздался общий вздох, ибо там появился белый сверкающий диск большой луны, затмевающий блеск трех остальных. Около минуты деревня была ярко освещена четырьмя движущимися спутниками, затем они пересекли видимую часть небосвода, и опять воцарилась тьма.

— Король всемогущ! — разрезал тишину вопль какой-то женщины. — Мы должны подчиниться ему и убить бесов!

— Только так вы сможете умилостивить богов! — вскричал Гарадан голосом, сиплым от самодовольства. — Подготовьте их к казни! Я повелел Красной луне поспешить сюда, и как только ее свет падет на алтарь, бесы должны умереть.

Алтарь оказался плоским круглым камнем, закрывающим вход в металлический дворец Гарадана. Его окружили кольцом факелов, и их неровный свет трепетал на массивном обоюдоостром мече, ожидавшем, когда настанет его черед, на золоченой подставке. Сэдженера и Тагитта, связанных по рукам и ногам, положили в центре. Все население деревни в нетерпении сгрудилось вокруг алтаря.

— По крайней мере, теперь ясно, как Гарадан это делает, — сказал Сэдженер своему напарнику. — Кто-то из его предков сохранил у себя маленький компьютер, и умение пользоваться им передавалось только членам семьи, чтобы держать других поселенцев в благоговейном страхе перед их так называемой божественной властью. Благодаря этой нехитрой уловке Гарадан и живет в роскоши, распоряжаясь сотнями жалких рабов.

— Я думаю, Харлд задел людей за живое, когда упомянул о еде и одежде, — заметил Тагитт. — Но надо отдать должное Гарадану. Он очень ловко использовал восход четырех белых лун.

— Меня больше волнует появление Красной луны. — Сэдженер предпринял очередную бесплодную попытку ослабить путы. — Как ты думаешь, сколько у нас еще времени?

— Почем я знаю? Часа два, наверное.

При мысли, что вся хваленая технологическая мощь Земли бессильна спасти их от рук жалкой кучки дикарей, в груди Сэдженера шевельнулся темный холодок.

— Слушай мое слово, Эзоп, — отрывисто произнес он в передатчик, вмонтированный в кнопку. Обращение адресовалось компьютеру на борту корабля. — Где ты? Что ты там делаешь?

— Здесь Эзоп ничего не может сделать, — с мрачным фатализмом сказал Тагитт. — Пройдет несколько дней, прежде чем ему удастся провести «Сарафанд» сквозь этот частокол из спутников, но к тому времени в посадке не будет никакой нужды.

— Он может приказать другим модулям изменить курс и поспешить нам на помощь.

— Да, но это ничего не изменит. Даже ближайший к нам модуль не успеет добраться сюда прежде, чем… — Конец фразы потонул в гуле восхищения.

Сэдженер повернул голову и увидел, как облаченный в мантию Гарадан торжественно выходит из дворца. По-прежнему держа в руках свою резную шкатулку с инкрустацией, он медленно направился к алтарю, и подданные благоговейно расступились, давая ему дорогу. В колеблющемся свете факелов лицо короля казалось неподвижным и почти нечеловеческим. Подойдя к плоскому камню, он ступил на него и повелительно поднял руку. Над толпой повисло молчание.

— Кровавая луна повинуется моему приказу, — звенящим голосом провозгласил Гарадан. — Скоро она явится, чтобы лицезреть и освятить казнь бесовских созданий.

— Тебе это так не сойдет, Гарадан, — свирепствовал Сэдженер, тщетно пытаясь освободиться от пут. — Мы не одни на этой планете, и наши друзья уже спешат к нам… с мощным оружием.

— Демоны — мастера обмана и лживых уверток, — сказал Гарадан, поглядывая в шкатулку. — Но их уже ничто не спасет, ибо… — Он поднял правую руку и указал на западный край узкой полоски неба. — Я повелеваю Кровавой луне явиться… немедленно!

Страх приковал взгляд Сэдженера к западной стороне долины. Сердце его бешено колотилось в ожидании первых отблесков розового сияния, возвещающего о конце его жизни. И в самом центре этого водоворота ужаса и сожалений пульсировал один настойчивый вопрос: почему Эзоп даже не попытался помочь?

Причудливую сцену накрыла гнетущая тишина. Все взгляды были прикованы к указанной точке на небосводе.

С полминуты Сэдженер испытывал странное ощущение — словно время остановило свой бег, а потом постепенно осознал, что компьютер Гарадана, по всей видимости, слегка ошибся в расчетах. Красный спутник запаздывал. Деревенские жители беспокойно зашевелились.

Гарадан запустил руку в резную шкатулку, явно обследуя находящийся там компьютер.

— Красная луна появится! — снова крикнул он, но теперь в его голосе слышался панический оттенок. — Я, король Гарадан, приказываю ей!

Прошло еще несколько секунд, небо по-прежнему оставалось темным, а в толпе усилился неясный гул. Сэдженер ощутил слабые проблески надежды. Что-то нарушилось в работе компьютера, и в этом заключался их с Тагиттом шанс на спасение.

— Кровавая луна отказывается повиноваться, — извиваясь, выкрикнул он. — Боги обратились против Гарадана! Это знак, что они желают нашего освобождения!

— Замолчи! — проревел Гарадан. — И вы все тоже! Я ваш король, и я приказываю вам…

— Он просто обычный человек, — перебил его Сэдженер, надрываясь, чтобы перекричать нарастающий ропот толпы. — Он обманом заставляет вас служить ему, а ваши дети мерзнут и голодают. Не позволяйте больше себя дурачить! Это ваш шанс…

Голос Сэдженера увял при виде того, как Гарадан, рыча от бешенства, отшвырнул свою шкатулку и бросился к подставке, на которой покоился ритуальный меч. Схватив его, он повернулся к Сэдженеру и занес сверкающее лезвие над головой пленника. Описав дугу, клинок начал опускаться вниз, и тут у края алтаря возникло какое-то движение. Охотничье копье просвистело в воздухе и пронзило грудь Гарадана. Король рухнул на спину, судорожно дернулся и затих, а какой-то охотник вскочил на плоский камень и поднял руку, призывая к тишине столпившихся односельчан. Сэдженер узнал медные волосы Харлда.

— Слушайте все! — загремел Харлд. — Я убил Гарадана, и боги пальцем не пошевелили, чтобы помочь ему, значит, пришельцы не лгали, и он был всего лишь обыкновенным человеком. Я уверен, что и они — обыкновенные люди, а не бесы, и еще я уверен, что они могут сделать нам много добра. Давайте хотя бы выслушаем, что они скажут, и если вы сами не убедитесь в правдивости их слов, можете предать мечу и пришельцев, и меня.

В наступившей тишине Сэдженер услышал, как рядом заворочался Майк Тагитт.

— Ты всегда любил поговорить, — сказал он дрожащим от облегчения голосом. — Теперь настал твой час — подмостки полностью в твоем распоряжении.

На следующий день рано утром, распростившись на время с жителями деревни, Сэдженер и Тагитт начали свое долгое восхождение. Они собирались вернуться в модуль и дождаться там остальных поисковых экипажей, а возможно, и приземления «Сарафанда». Потом предстояла обширная работа по налаживанию нормальной жизни в потерянной колонии — воссоединение с современным человечеством должно было увенчаться конечным возвращением ее жителей на Землю.

— Это самое счастливое избавление, какое только возможно, — радовался Тагитт. — А представь, что компьютер Гарадана не дал бы сбой — ведь мы бы уже были покойниками!

— Не напоминай мне об этом, — ответил Сэдженер. — Да уж, помог нам Эзоп, ничего не скажешь! Вот вернусь на корабль, возьму молоток и оставлю несколько вмятин в его блоках памяти!

— Советую вам не портить казенного имущества, Дэвид. — Голос, звучавший из переговорного устройства на лацкане Сэдженера, несомненно, принадлежал Эзопу.

— А-а-а, значит, ты все-таки функционируешь, Эзоп! — съехидничал Сэдженер. — А я уж было решил, что у тебя короткое замыкание.

— Моя система невосприимчива к такого рода неисправностям, — педантично отметил Эзоп. — Я не мог связаться с вами, пока жители деревни находились в пределах слышимости. Как вы верно предположили, это бы излишне взволновало их.

Сэдженер фыркнул в знак своего неудовольствия:

— Зато, знаешь ли, излишне поволновались мы с Майком. Если бы компьютер Гарадана не ошибся…

— Компьютер работал превосходно, — прервал его Эзоп. — Это ТСМ-84С — тип, который широко использовался на переселенческих кораблях в прошлом веке, но до сих пор известен своей исключительной надежностью. Могу также добавить, что Гарадан отлично его программировал — у него к этому был врожденный талант.

— Но… — Сэдженер пытался осмыслить услышанное. — Отчего же он неверно рассчитал траекторию Красной луны?

— Элементарное отсутствие исходных данных, — бесстрастно, как и прежде, пояснил Эзоп. — Гарадан не мог знать, что я решил дискредитировать его в глазах последователей, чтобы спасти вашу жизнь и жизнь Майкла.

— Дискредитировать его? Как?

— Я перехватил Красную луну на дальней точке ее орбиты и дал по ней залп из всех наших антиметеоритных орудий… — Эзоп продолжал так буднично, словно речь шла о починке кофемолки. — Разумеется, она отклонилась от своей траектории совсем незначительно, но по мере движения отклонение нарастало, и этого оказалось достаточно, чтобы луну не заметили со дна долины.

— Господи! — Тагитт так и замер с открытым от удивления ртом.

— То есть ты хочешь сказать, — продолжал Сэдженер, — что просто столкнул ее с орбиты?

Ошеломленный гигантским размахом этого замысла Сэдженер в который раз подумал о пропасти, разделяющей его собственный, человеческий способ мышления и интеллект машины. Человеческое существо сочло бы кощунственным изменить ход небесных светил для собственных нужд, но Эзоп действовал как чистый разум, лишенный всяких эмоций. Для него это было всего лишь небольшое упражнение в логике.

— Лобовой подход к проблеме часто является наиболее эффективным, — сказал Эзоп. — Вы согласны, Дэвид?

— О, полностью, — беззаботно ответил Сэдженер, пытаясь вернуть себе прежнее спокойствие.

И не будь голос компьютера абсолютно бесстрастным, таким же, как и всегда, Сэдженер задумался бы: а не подшучивает ли над ними Эзоп? Да и возможно ли, чтобы компьютер обладал чувством юмора?

Некоторое время Сэдженер размышлял над этим, а затем покачал головой и, вздохнув, продолжил восхождение к далеким снежным полям, что, сверкая на солнце, расстилались в вышине.

НЕСТАБИЛЬНЫЙ ДВЕ ТЫСЯЧИ ПЕРВЫЙ Deflation 2001

Перевод с англ. © А. Жаворонкова, 2003.

Лестер Перри мрачно уставился на торговый автомат, плюющий в пластиковую чашку темно-коричневой жидкостью. Вот уже почти месяц чашка кофе стабильно стоила восемь долларов, и он уже надеялся, что цена еще долго останется неизменной. Но не тут-то было.

Пригубив напиток, Перри скорчил рожу и в сердцах воскликнул:

— Десятка за чашку! А кофе-то мерзкий, да еще и холодный!

Его личный пилот Бойд Данхилл, пожав плечами, углубился в изучение своего форменного кителя и, лишь убедившись, что все золотые шнуры не потревожены небрежным движением, равнодушно пробормотал:

— Ничего удивительного. Когда на прошлой неделе начальство аэропорта отклонило требование ремонтников кофейных автоматов о повышении зарплаты, их профсоюз, естественно, призвал к проведению итальянской забастовки, и цены на кофе немедленно подскочили.

— Но ведь всего месяц назад цена на чашку кофе поднялась с четырех с половиной долларов до восьми, и зарплату ремонтников тогда увеличили на сто процентов.

— Они требовали двухсотпроцентного повышения.

— Да ребенку ясно, что администрация просто не в состоянии увеличить им зарплату втрое!

— Почему бы и нет? Добились же ремонтники шоколадных автоматов трехкратного увеличения зарплаты.

— Добились ли? — Перри недоверчиво покачал головой. — Об этом что, по ящику сказали?

— Телепередачи не транслируются уже третий месяц, — напомнил пилот. — Требования телевизионных техников о минимальной заработной плате в два миллиона в год по-прежнему не удовлетворены.

Перри с отвращением допил коричневую бурду и, выбросив чашку в урну, спросил:

— Мой самолет готов?

— Уже четыре часа как готов.

— Так чего же мы ждем?

— Соглашением профсоюза механиков легкой авиации с администрацией аэродрома минимальный срок выполнения предполетных работ увеличен до восьми часов.

— Восемь часов на замену щетки стеклоочистителя?! — Перри ошеломленно хихикнул. — Ничего не скажешь, продуктивная работа!

— На нашем аэродроме гарантированный государством минимальный срок предполетных работ всего лишь удвоен.

— Хорош закон! Значит, при сохранении почасовой оплаты по нему можно тратить на получасовую работу треть суток, а на… — Заметив на лице пилота мрачное выражение, Перри поспешно умолк.

Плохое настроение Бойда было легко объяснимо. Между ассоциацией нанимателей и профсоюзом пилотов частных двухмоторных самолетов разгорелся очередной конфликт. Наниматели предлагали пилотам семидесятипятипроцентную прибавку к жалованью, а те в свою очередь требовалисто пятьдесят процентов плюс премиальные за дальность полетов, и в обозримом будущем разрешения конфликта не предвиделось.

Они помолчали, думая каждый о своем. Наконец Перри сказал:

— Распорядись, пожалуйста, чтобы носильщик отнес мой чемодан в самолет.

Данхилл покачал головой:

— Носильщики бастуют с прошлой недели, так что вам придется надрываться самому.

— А им-то чего нужно?

— Они возмущаются, что в наши дни слишком многие носят свой багаж сами.

— Н-да.

С тяжеленным чемоданом в руке Перри пересек бетонную площадку, поднялся по трапу на борт самолета и, усевшись в одно из пяти пассажирских кресел, аккуратно пристегнулся. Желая скоротать время в полете, он решил полистать журнальчик поцветастей, но журнальный столик оказался пуст, и Перри с горечью вспомнил, что из-за забастовки полиграфистов вот уже вторую неделю ничего не издается.

Авиадиспетчеры с кем-то горячо торговались, от чего приготовления к взлету чрезвычайно затянулись. Наконец самолет вырулил на взлетную полосу и поднялся в небо, а Перри погрузился в тяжелую дремоту.

Разбудил его резкий порыв обжигающе холодного ветра. Открыв глаза, он вздрогнул. У распахнутого люка стоял Данхилл, его смятую униформу стягивали парашютные ремни.

— Что?… Что стряслось? — воскликнул Перри. — Пожар?

— Нет, — подчеркнуто официально сообщил пилот. — Просто я бастую.

— Ты шутишь.

— Отнюдь. Только что поступила радиограмма: отвергнув справедливые требования профсоюза пилотов частных двухмоторных самолетов с низкой посадкой крыльев, наниматели покинули стол переговоров. Заручившись поддержкой независимых профсоюзов пилотов одномоторных самолетов с низкой посадкой крыльев и двухмоторных самолетов с высокой, наш профсоюз отдал всем своим членам распоряжение о прекращении работы ровно в полночь. То есть приблизительно через тридцать секунд.

— Но Бойд!.. Что же будет со мной? У меня же нет парашюта!

На лице пилота появилось выражение угрюмой решимости.

— С какой стати мне за вас беспокоиться? Вам же было плевать на меня, когда я добивался жалких трех миллионов в год.

— Ну ладно, я был эгоистом. — Отстегнув ремни, Перри встал. — Не прыгай, Бойд, я удвою твою зарплату.

— Наш союз требует большего, — нетерпеливо бросил Данхилл.

— Хорошо, я ее утрою! Бойд…

— Оставьте ваши щедрые посулы при себе. Я не нарушу профсоюзной солидарности. — С этими словами Данхилл повернулся и сиганул в ревущую тьму.

Проводив его взглядом, Перри закрыл крышку люка и побрел к пилотской кабине. Самолет шел на автопилоте. Перри плюхнулся в левое кресло и вгляделся в приборную доску. Мысли его перенеслись в далекое прошлое, когда он служил военным летчиком во Вьетнаме.

Конечно, его самостоятельное приземление вызовет недовольство профсоюза, но умирать он тоже не собирался. Лестер отключил автопилот и решительно взялся за штурвал.

Пролетев несколько тысяч футов, Данхилл дернул кольцо. Тряхнуло его гораздо слабее, чем он ожидал. Секунды две он падал почти с прежней скоростью, а когда задрал голову, его глазам вместо туго натянутого купола предстал развевающийся пучок разноцветных нейлоновых лоскутков.

Слишком поздно он вспомнил, что профсоюз укладчиков парашютов, не добившийся увеличения оплачиваемых ежеквартальных отпусков, угрожал подрывной деятельностью.

— Коммунисты проклятые! — запоздало завопил он. — Грязные красные анархисты! Сволочи пога-а-а!..

Голос его потонул в реве ветра.

ТЕНЬ КРЫЛЬЕВ Shadow of Wings

Перевод с англ. © А.И. Кириченко, 2003.

В один прекрасный день маг по имени Дардаш, еще относительно молодой — ему исполнилось сто три года, — решил удалиться от мира.

Он выбрал островок неподалеку от побережья Колданы и построил там небольшой, но уютный домик, снаружи похожий на иссеченный ветрами каменный пик. Свое жилище он оборудовал всем необходимым для жизни, а потом перевез туда все свое достояние, в том числе и наиболее ценную его часть: двенадцать увесистых свитков в герметических цилиндрах из промасленной кожи, скрепленной серебряной проволокой. Новый дом Дардаш окружил особыми магическими завесами и в завершение, как бы для того, чтобы его уединение было действительно полным, сделал весь остров невидимым.

Маг, как было сказано, решил, что покончил с миром. Но мир был далек от того, чтобы покончить с Дардашем…

Стояло чудесное весеннее утро, одно из тех, когда мир кажется сотворенным заново. На востоке, там, где солнечные лучи касались песчаных откосов, земля мерцала, как расплавленное золото, украшенное белым пламенем, а голубая необъятность моря, уходящая за горизонт и почти граничащая с пустотой, словно подвергала сомнению всю человеческую историю: Минойский Крит, и Египет, и Шумер будто никогда не существовали или исчезли так же бесследно, как их предшественницы — древние цивилизации, основанные на магии. Казалось, в мире царит один лишь ветер, поющий песню новых начал.

Дардаш медленно брел вдоль берега своего островка, вспоминая ту пору, когда такое вот утро наполняло его мучительным и радостным томлением. Увы, эти времена давно миновали.

Как всякому магу, Дардашу не составляло труда сохранять свое тело сильным и здоровым, однако ум его был стар и развращен сомнением. Когда двенадцать свитков впервые попали к нему в руки, он сразу догадался, что они содержат заклинания, записанные в незапамятные времена расцвета магии, и с пугающей ясностью понял, что судьба уготовила ему стать величайшим волхвом, который когда-либо жил на свете. Это случилось почти два десятка лет назад, а сейчас он уже растерял значительную часть своей уверенности и — хотя сам он редко себе в этом признавался — все чаще стал поддаваться отчаянию — и все из-за единственного, сводящего с ума, неразрешимого вопроса.

Погруженный в свои унылые мысли, не замечая окружающей его красоты, Дардаш дошел до северо-восточной оконечности своих владений и уже решил повернуть на юг, когда его внимание привлекло белое пятнышко, блеснувшее на дальнем берегу за полоской воды, отделяющей его остров от материка. Здешнее побережье Колданы каменисто, в таких местах обычно селятся чайки, но предмет, замеченный Дардашем, не был птицей, а напоминал скорее человека в белом одеянии, хотя путешественники редко забирались в эти края. Несколько мгновений Дардаш вглядывался в сверкающее пятнышко, пытаясь рассмотреть его получше, но даже острое зрение мага было не в силах пробиться сквозь легкую дымку, вызванную окутывающим островок невидимым экраном.

Он пожал плечами и вернулся к более важным размышлениям. Дардаш изъездил мир вдоль и поперек, говорил на всех основных языках и знал все виды письменности, которые только существовали. Заклинания двенадцати свитков были изложены на Древнем Языке, и на первый взгляд это не создавало особых затруднений, тем более для того, кто привык разбирать всевозможные странные надписи. Несколько месяцев, возможно, даже несколько лет кропотливой работы, и тайна старых рукописей, несомненно, будет раскрыта, и тогда он получит возможность осуществить свою изначальную мечту — стать бессмертным и обрести всю фантастическую мощь колдунов минувшей эпохи грез.

Но сделать это Дардашу не позволял пробел в десять тысяч лет.

Древняя цивилизация, основанная на магии, столь могущественная в дни, когда мана растекалась повсюду в изобилии, оказалась колоссом на глиняных ногах. Как только необходимое для магии вещество исчезло с лица земли, рассыпалась и обратилась в ничто и сама цивилизация.

От тех времен сохранились лишь несколько реликвий, и те из них, что Дардаш видел или думал, что видел, совершенно не отвечали направлению его поисков. Ему необходим был ключ к Древнему Языку, и пока он оставался ненайденным, Дардаш не мог полностью развить свои способности…

Похоже, двери судьбы останутся навсегда закрытыми для него, а ведь существуют места, где опять начала аккумулироваться мана. Это обстоятельство и стало основной причиной ухода Дардаша от внешней суеты. Он предпочел посвятить все свое время, всю энергию своего ума, всю свою образованность одной сверхважной задаче — разрешить загадку заклинаний.

Поглощенный ею, Дардаш под охраной своей магической защиты, казалось, забыл обо всем остальном мире, но в это утро он ощущал какое-то странное беспокойство и рассеянность, а его ум обнаруживал досадную склонность к погоне за совершенно не относящимися к делу тривиальными мелочами. Добравшись до южной оконечности острова, где располагался его дом, маг опять невольно принялся гадать, кто или что привлекло его внимание на противоположном берегу.

Поддавшись внезапному порыву, он бросил взгляд на восток и увидел, что загадочная белая пылинка все еще маячит на водной глади. Дардаш нахмурился, а затем признался себе, что ум его не успокоится, пока не будет разрешена эта маленькая тайна.

Поморщившись от собственной глупости, он вошел в дом и по каменной лестнице взобрался на верхний балкон. Только вчера он использовал подзорную маску, чтобы рассмотреть корабль, который ненадолго появился на горизонте, и она все еще лежала на низкой скамье, похожая на отрубленную голову гигантского орла. Дардаш прижал маску к лицу и повернулся в сторону материка. Поскольку подзорная маска действовала по магическому, а не оптическому принципу, ее не требовалось настраивать или фокусировать, и Дардаш немедленно увидел загадочный предмет так, словно смотрел на него с расстояния нескольких шагов.

Молодая женщина была, наверное, самой прекрасной из всех, что он когда-либо встречал. По виду ее следовало причислить к аморитянам — у нее были пышные черные волосы и гладкая красно-коричневая кожа, свойственные этому племени, а ее лицо — чувственное и волевое, с темными глазами и полными губами, великодушное, но требовательное — было лицом той совершенной возлюбленной, которую все мужчины помнят по своим грезам, но лишь немногие стремятся иметь в действительности. Дардаш наблюдал, как девушка, стоя по лодыжки в воде в узкой бухте, расстегнула свой белый льняной хитон, отбросила его на песок и окунулась в волны.

Ее движения были томными и грациозными, словно танец, исполняемый лишь для него. У Дардаша пересохло во рту, когда он рассмотрел каждую интимную деталь ее тела, следуя взглядом за ручейками стекающей воды — от роскошной груди до упругого живота и стройных бедер.

Дардаш даже не представлял себе, долго ли длилось ее купание. Он пребывал в безвременном, похожем на транс состоянии до тех пор, пока девушка не вышла из воды, не оделась и не исчезла в каменных нагромождениях, образующих естественный барьер между морем и сушей. И лишь когда она пропала из виду, маг вышел из оцепенения. Он снял орлиную маску, и знакомые маленькие владения показались ему странно холодными и невеселыми.

Спустившись в кабинет, Дардаш внезапно понял причину своего недавнего дурного настроения, своей раздражительности и рассеянности. Желание посвятить свою жизнь разгадке заклинаний целиком исходило от ума, но сам-то он был существом сложным — амальгамой ума и тела, — и физическая сторона его природы бунтовала. Конечно, он мог бы захватить парочку девушек из прибрежных селений, когда обустраивал свое убежище, и они бы. только сочли за честь прислуживать ему в обмен на несколько основных магических приемов, но Дардаша одолевало тягостное чувство, что время для подобных соглашений прошло. Даже самые юные из местных женщин, как правило, быстро увядали, измученные тяжелой работой, и, кроме того, он только что увидел ту, единственную, которую истинно возжелал себе в подруги.

Но кто она? Откуда она пришла и куда направляется?

Этот вопрос тревожил Дардаша весь оставшийся день, отвлекая от бесконечных попыток установить связь между графическим видом заклинаний и сложными абстракциями, составляющими их суть. Торговые караваны обычно избирали более долгий прибрежный маршрут между столицей Колданы и северными землями, значит, маловероятно, что она дочь или наложница богатого торговца. Какие еще могут быть предположения? Только в сказках принцессы и всякие высокородные девицы отправлялись по миру в поисках знания. Примирившись с фактом, что все эти рассуждения бесплодны, Дардаш закончил работу уже за полночь, но, несмотря на усталость, никак не мог уснуть. Всякий раз его покой нарушали видения неизвестной женщины, и он просыпался, чувствуя на своих губах прикосновение ее уст, которое, исчезая, оставляло ощущение утраты, все более сильное и настойчивое.

Во многом его настроение определяла уверенность, что счастливый случай выпадает только однажды и наказанием за бездействие служит вечное сожаление. В результате, почти утратив веру в особую благосклонность богов, на следующее утро Дардаш отправился на восточную границу своего острова и снова увидел мелькающее на том берегу белое пятнышко. На этот раз зрение было дополнено памятью, и ему не составило труда истолковывать ленивые передвижения и изменения формы туманного пятнышка. Она была здесь. Она раздевалась, сбрасывая покровы с" роскошного тела, и прихорашивалась, готовясь принять ласки моря.

Дардаш задержался ровно настолько, сколько требуется, чтобы скинуть сандалии. Он вошел в прозрачную воду и сильными и экономными гребками поплыл к материку. Расстояние до берега быстро сокращалось. Едва он миновал границу невидимого экрана, защищавшего его остров, очертания женщины обрели четкость, и Дардаш подумал, что с этой минуты и она может его видеть. Впрочем, девушка, очевидно, была слишком увлечена купанием.

Она не замечала его присутствия до тех пор, пока Дардаш не почувствовал под руками гальку и не встал на ноги по колено в воде. Его полуголое тело внезапно возникло чуть ли не у самого берега, и девушка застыла, полурасстегнув хитон, слегка обнаживший ее груди, и бросила на мага взгляд, выражавший удивление и гнев, но лишенный всякого намека на страх.

— Я полагала, что одна здесь, — холодно произнесла она. Ее прекрасное лицо светилось надменным недовольством. — И вдруг в море не протолкнуться.

— Отчего же, — возразил Дардаш, пытаясь улыбкой завоевать ее расположение. — Нас здесь только двое.

— Скоро ты останешься в одиночестве.

Повернувшись, девушка подхватила свою плетеную сумочку и пошла прочь по направлению к узкому выходу из бухты. Солнце просвечивало сквозь тонкую ткань одежды, обрисовывая ее тело.

— Подожди! — крикнул Дардаш, решив, что вызов может быть наиболее действенным способом привлечь ее внимание. — Ты ведь не боишься меня?

Девушка едва заметно вскинула голову, но не остановилась. Подгоняемый нетерпением Дардаш широкими шагами устремился за ней, убежденный, что если упустит и этот случай, то ему уже никогда не видать покоя по ночам. Он почти догнал женщину и уже ощущал аромат ее распущенных черных волос, когда его охватило предчувствие близкой опасности. Дардаш остановился, собравшись нырнуть в глубокую расщелину слева, но застонал, поняв, что опоздал.

В воздухе стрелою просвистел сплетенный из кожи бич и обвил его руки чуть выше локтей. Дардаш крутанулся на месте, намереваясь еще больше обернуть бич вокруг своего тела и вырвать оружие из рук нападающего, но усталость после долгого заплыва, слепящий блеск доспехов и тяжесть противника подкосили его, и он рухнул наземь. Тут же другой воин обрушился на мага сверху, и он почувствовал, как ремень затягивается вокруг его запястий и лодыжек. Не успело сердце стукнуть трижды, как Дардаш оказался неподвижным, беспомощным и вне себя от гнева от того, что позволил так легко заманить себя в ловушку.

Прищурив глаза, он посмотрел на своих похитителей. Их было четверо, все в конических шлемах и кожаных панцирях с металлическими заклепками. Они мало походили на солдат, но их одинаковая одежда и вооружение говорили о том, что они состоят на службе у важной особы. К ним присоединился пятый человек — женщина, и Дардаш отвернулся, чтобы не видеть ее презрительного лица. Впрочем, сейчас его ум был занят вопросом, кто именно задумал это подлое нападение. В прежние годы у Дардаша было много врагов, но большинство из них давным-давно умерли, а в последнее время он так усердно занимался своими заклинаниями, что едва ли имел возможность навлечь на себя гнев действительно опасного противника.

— Назови мне имя своего хозяина, — спокойно проговорил он. Несмотря на свою полную беспомощность, Дардаш хотел показать, что его не волнует собственная безопасность, ибо он держит про запас страшную магическую силу. На самом деле большинство магических приемов требуют длительной и кропотливой подготовки, и эти головорезы легко могли покончить с ним в любой момент.

— Ты скоро его узнаешь, — бросил самый высокий из похитителей, обросший рыжей щетиной и с ноздрей, изуродованной старой раной, от которой на лице остался диагональный шрам.

— Он не заслуживает твоей верности, — сказал Дардаш, пытаясь использовать любую возможность. — Повинуясь его приказам, ты подвергаешь себя ужасной опасности.

Рыжебородый хладнокровно рассмеялся.

— Должно быть, я смелее, чем сам предполагал, ибо не чувствую совершенно никакого страха…

«Ты еще почувствуешь его, — пообещал про себя Дардаш. — Если я останусь жив». Печальная мысль о том, что этот день может оказаться последним в его жизни, заставила мага погрузиться в задумчивое молчание. Тем временем бандиты притащили из тайного укрытия деревянные носилки, не слишком любезно вкатили на них Дардаша и понесли его по пологому откосу на равнину, занимавшую большую часть Колданы. Женщина, уже переодевшаяся в более будничную одежду — полностью закрытый бурнус, — указывала путь. Дардаш по-прежнему мучился догадками, с какой целью его захватили, не зная, радоваться или огорчаться тому, что его похитители не закололи его сразу, как только им представился случай. Возможно, их хозяин — старый враг, который желает лично расправиться с Дардашем.

Когда отряд выбрался на равнину, Дардаш вытянул шею, надеясь понять, на чем его собираются везти дальше, но вместо этого увидел в нескольких шагах от себя квадратный шатер, расположенный так, чтобы его нельзя было разглядеть с острова. Шатер поддерживали золоченые столбы, а чуть поодаль щипали чахлую травку дюжина лошадей и вьючных животных. Было ясно, что это временный лагерь какой-то важной особы из тех, кто никогда не пускается в дальний путь без привычных роскошных излишеств, и Дардаш понял, что теперь ему недолго осталось пребывать в неведении относительно собственной судьбы. Он откинулся на спину и напустил на себя безразличный вид.

Женщина побежала вперед, вероятно, затем, чтобы предупредить о прибытии, и когда вся процессия подошла к шатру, придержала занавеску у входа. Воины внесли Дардаша в лимонную тень шатра, опустили носилки на пол и, не говоря ни слова, вышли, задернув за собой полог. Когда глаза Дардаша привыкли к полумраку, он обнаружил, что находится в обществе пухленького человечка с пышными усами и гладкой, ухоженной кожей, умащенной, как у молодой наложницы. Он был облачен в дорогие шелка, и Дардаш с мгновенно вспыхнувшей надеждой заметил, что на его темно-голубой тунике вытканы астрологические символы. По опыту он знал, что астрологи редко бывают склонны к насилию — разумеется, исключая тех, чьи предсказания не сбываются, — и был совершенно уверен, что никогда не вставал у них на пути.

— Я Уртарра, придворный астролог короля Маркурадеса, — представился человечек. — Сожалею, что пришлось доставить тебя сюда таким хитрым способом, но…

— Хитрым! — Дардаш презрительно фыркнул. — Простейшая из всех детских уловок, которые когда-либо изобретали!

— Тем не менее она сработала. — Уртарра сделал паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели его слова. — Надеюсь, это не значит, что ты тоже прост и ребячлив, поскольку в таком случае ты не сможешь выполнить задачу, которую я хочу тебе поручить.

— Ты узнаешь, насколько я ребячлив, — пообещал Дардаш, гнев которого нарастал вместе с уверенностью, что его не собираются убивать. — Ты много обо мне узнаешь, как только я освобожусь от пут.

Уртарра покачал головой.

— Я уже узнал все, что мне требовалось. И я не настолько глуп, чтобы освобождать тебя, пока ты не услышишь мое предложение и не согласишься работать на меня. — Он оглядел крепкое тело Дардаша. — На вид ты вполне способен постоять за себя и без помощи магии.

Дардаш чуть не задохнулся от возмущения — слишком уж самонадеян был этот изнеженный астролог.

— Не знаю, какие жалкие желания ты возымел, но могу заявить одно — я никогда и ни за что не стану служить тебе.

— Станешь! — Уртарра, казалось, забавлялся, поправляя под собой подушки. — Дело в том, что я обладаю необычными способностями, которые в известном смысле родственны твоим собственным. Я провидец. У меня есть дар приоткрывать завесу времени и узнавать отдельные детали из того, что уготовано нам в будущем, и я видел нас двоих, совершающих совместное путешествие.

— Провидец? — Дардаш взглянул на астральные символы, украшающие одежду Уртарры. — Стало быть, ты из тех, кто носится с абакой и астролябией, как…

— Это свойственно не мне, а молодому королю Маркурадесу. Он не верит ни в какие формы магии — даже в ту скромную ее разновидность, которой владею я. Он философ, а философы, как ты сам понимаешь, верят в оросительные системы больше, чем в заклинания погоды, а в броню — больше, чем в амулеты. Я бы не удержался при его дворе, если бы применял свои силы явно, и вынужден притворяться, что мои предсказания основаны на науке астрологии. Я не имею ничего против астрологии, кроме одного: ей не хватает… хм… точности.

— То есть того же, чего и твоему собственному провидению, — с нажимом произнес Дардаш. — Я не собираюсь ни служить тебе, ни путешествовать с тобой… и все же мне любопытно, что за тяжелую задачу ты для меня выдумал? Что-нибудь невообразимо банальное? Приготовление любовного зелья или превращение полезного свинца в бесполезное золото?

— Нет-нет. Кое-что гораздо более подходящее для такого мага, как ты. — Уртарра остановился, чтобы глянуть Дардашу в лицо, а когда заговорил опять, голос его прозвучал тихо и серьезно. — Я хочу, чтобы ты убил короля Маркурадеса.

Первым инстинктивным побуждением Дардаша была попытка освободиться от пут. Он извивался и корчился на подстилке, стараясь развязать или сбросить ремни, но те оказались прочными и умело завязанными, и здесь не могла помочь даже его необычная сила. В конце концов он только вспотел и застыл неподвижно, устремив взор на Крышу шатра.

— Зачем изнурять себя? — внушительно произнес Уртарра. — Разве для тебя так много значит жизнь короля?

— Я беспокоюсь о своей собственной жизни, — ответил Дардаш. Его в самом деле не заботили звания и титулы — князь в его глазах стоял ничуть не выше горшечника, но король Маркурадес являл собой редкое исключение: это был правитель, чьи дела вызывали всеобщее восхищение. За пять лет, прошедшие с тех пор, как он взошел на трон Колданы, Маркурадес сделал безопасными границы страны, расширил торговлю и лично приложил немало усилий для развития сельского хозяйства и ремесел. Его правление несло с собой благосостояние и спокойствие, и подданные платили ему всеобщей преданностью и любовью, которую испытывали к монарху все, начиная от высших сановников и кончая последним крестьянином. Потому Дардаш считал, что трудно выдумать нечто более глупое и нелепое, чем убийство такого короля.

— Разумеется, обыкновенный человек не в силах выполнить задание и при этом остаться в живых, — заметил Уртарра, в точности угадывая мысли Дардаша, — но ты не обыкновенный человек…

— …и к тому же не падкий на лесть. Почему ты хочешь, чтобы король умер? Ты сговорился с его наследниками?

— Я действую лишь ради себя… и ради народа Колданы. Позволь мне показать тебе кое-что.

Уртарра поднял руку, и по ткани шатра побежала рябь, но вовсе не от морского ветра. Затем стена, казалось, растворилась в тумане, и сквозь мерцающие завихрения Дардаш увидел прямую и величественную фигуру молодого короля, стоящего на колеснице, которая двигалась по городским улицам. Со всех сторон его окружали рукоплещущие толпы, матери поднимали детей повыше, чтобы те лучше разглядели правителя, а девушки устилали путь колесницы цветами.

— Таков Маркурадес сейчас, — пробормотал Уртарра. — Но давай заглянем вперед и посмотрим, каким курсом следует он по реке времени.

Магические образы возникали и блекли, сжимая время в стремительной смене картин, и Дардаш видел, как король становится старше и как с течением лет изменяется выражение его лица. Все плотнее сжимаются губы, все холоднее становится взгляд, и постепенно меняется королевская процессия. Вот уже позади него маршируют полчища солдат, лошади тянут военные машины. Толпы, выстроившиеся по обочинам, по-прежнему рукоплещут и приветствуют его криками, но очень мало среди них детей и девушек, и зрители одеты заметно беднее, а лица их истощены.

Предвидение, которое разворачивалось перед Дардашем, являло собой нечто большее, чем просто череду образов. Знание и догадка слились для него в беззвучный шепот, и Дардаш понял, что король, развращенный собственной силой и амбициями, становится все более и более жестоким и безрассудным. Вот он поднял армии и захватывает соседние страны, увеличивая тем самым свою военную мощь. Вот он уже отвернулся от всех своих просветительских реформ и проектов мирного строительства. В конце концов Маркурадес попытался увеличить свои владения в тысячу раз, ввергнув весь материк в горнило жутких войн и катастроф, завершившихся полным уничтожением его народа.

Когда поблекло последнее ужасное видение и стена шатра вновь превратилась в обычный медленно колышущийся прямоугольник ткани, Дардаш с невольным уважением посмотрел на Уртарру.

— Ты действительно провидец, — сказал он. — У тебя есть дар, которому даже я могу только завидовать.

— Дар? Для него больше подходит слово «проклятие». — На мгновение лицо Уртарры отразило терзавшие его мучительные мысли. — Я мог бы прекрасно обойтись без подобных видений и без бремени ответственности, которое они накладывают.

— Какое бремя? Теперь, зная удел Колданы и ее народа, все, что от тебя требуется, — это переселиться в какую-нибудь безопасную страну и прожить свою жизнь в мире. Я бы сделал именно так.

— Но я — не ты, — отозвался Уртарра. — И события, которые мы видели, не предопределены. Время подобно реке, и русло ее можно изменить, вот почему, пока не поздно, ты должен убить короля.

Дардаш откинулся на подстилку.

— Я не собираюсь впутываться в столь сомнительную и опасную авантюру. Да и зачем?

— Но ты ведь только что видел бедствия, которые обрушатся на множество людей, — войны, моровые язвы, голод.

— Что мне до них? — поморщился Дардаш. — У меня есть свои собственные задачи, которые я должен решить, и слишком мало времени. Вот что я предлагаю — освободи меня, и наши дороги разойдутся; обещаю, что уйду, не причинив никакого вреда ни тебе, ни кому-либо из твоих людей.

— Мне говорили, что ты думаешь только о себе, — с циничной усмешкой сказал Уртарра, — но все же очень трудно поверить, что человек может быть настолько лишен сострадания.

— Придется поверить, — произнес Дардаш, протягивая ему свои связанные запястья. — И прикажи-ка снять это, ведь время не ждет.

— Но есть одна вещь, которую ты не принимаешь во внимание, — сказал Уртарра, и в голос его вкралась загадочная нотка. Он встал на ноги и подошел к богато украшенному сундуку, стоящему в углу шатра. — Я могу заплатить тебе за услугу.

Дардаш невесело рассмеялся:

— Чем? Золотом или драгоценностями? С помощью чар я могу создать их из навоза. Благосклонностью той шлюхи, что ждет снаружи? В любом городе я найду сотни таких, как она. У тебя нет ничего, что могло бы заинтересовать меня, предсказатель.

— Ну что ж, очень жаль, — мягко произнес Уртарра, вынимая что-то из сундука. — Я-то надеялся, что у меня найдется кое-что занимательное.

Астролог повернулся, и Дардаш увидел, что он держит в руках клочок пергамента длиной примерно в две ладони, несомненно, оторванный от какого-то свитка. Маг бросил на пергамент скучающий взгляд и уже хотел отвернуться, как вдруг по его телу пробежала дрожь: надпись на свитке напоминала Древний Язык, те самые загадочные и непостижимые письмена, что и на его собственных двенадцати свитках.

Чтобы лучше видеть, Дардаш наклонил голову и внезапно, словно от удара превосходящей по силе магии, потерял дар речи и чуть не задохнулся. Сердце его неистово затрепыхалось в груди, а перед глазами заплясали радужные искры, когда он понял, что текст в руках Уртарры составлен на двух языках. Под каждой строкой, написанной на Древнем Языке, помещалась другая, где перемешивались идеограммы и фонетические символы, в которых Дардаш узнал письменность позднего Аккосиана, одного из почти исчезнувших языков, изученного им много лет назад.

— Это, разумеется, только обрывок, — заверил Уртарра. — У меня есть и оставшаяся часть рукописи, спрятанная в надежном месте, но если тебя не интересует…

— Не шути со мной, я этого не люблю. — Дардаш мгновенно осознал, что именно здесь находится ключ к разгадке тайны двенадцати свитков, которая сделает его фактически бессмертным и наделит безграничными силами волшебников древности. — Признаюсь, я испытываю некоторый сугубо научный интерес к древним рукописям и готов предложить за хорошие образцы приличную цену. Разумеется, об убийстве короля не может быть и речи, но есть много других…

— Не шути и ты со мной, — прервал его Уртарра. — Маркурадес должен умереть, или же вся рукопись будет предана огню.

По спине Дардаша пробежал холодок.

— С другой стороны, в мире полным-полно королей, — медленно произнес он. — Так ли уж на самом деле важно, будет их одним больше или меньше?

Время шло к полудню, когда Дардаш тщательно отобрал магические приспособления, которые, как он думал, могли ему понадобиться, и переправился на плоту к берегу. Он лично проследил за тем, чтобы все предметы вместе с небольшим количеством его дорожных пожитков были аккуратно навьючены на двух мулов, а потом, слегка нахмурившись, повернулся к Уртарре.

— Все-таки любопытно, — не выдержал он, — как ты сумел найти мой маленький незаметный островок? Я был убежден, что спрятал его вполне сносно.

— Ты спрятал его очень хорошо… от людских глаз, — с довольной улыбкой ответил Уртарра. — Но он виден с высоты, а на твоем острове гнездится очень много птиц.

— Ну и какое это имеет значение?

— Для меня — никакого; но для ястребов, как выяснилось, это очень важно.

— Понимаю, — задумчиво протянул Дардаш, внезапно осознав, что Уртарра, при всей его мягкости евнуха, в высшей степени опасный противник. — Ты никогда не помышлял о том, чтобы стать магом?

— Никогда! Мне хватает тревог с даром провидения. Если добавить к этому что-нибудь еще, я вообще лишусь сна.

— Наверное, ты прав. — Дардаш ловко вскочил на коня, которого ему подвели заранее. — Скажи мне, а ты когда-нибудь вызывал видение собственной смерти?

— Ни один провидец не в состоянии сделать этого до тех пор, пока не будет готов, — со странной улыбкой ответил Уртарра и подал знак четырем охранникам и молодой женщине; все они уже сидели верхом и ждали неподалеку.

Процессия тронулась на юго-восток, в сторону Бхитсалы, столицы Колданы. Равнина мерцала от жара, и линия горизонта стала почти неразличимой.

Дардаш, предпочитавший относительную прохладу побережья, не находил ничего привлекательного в предстоящей четырехдневной прогулке верхом. Стараясь не отставать от Уртарры, маг утешал себя мыслью, что это, быть может, последнее путешествие, которое он совершает таким банальным и неудобным образом. Когда он овладеет знаниями, скрытыми в двенадцати свитках, то сможет безо всяких усилий перемещаться на любые расстояния иным способом — возможно, верхом на облаках, а возможно, так, что и во сне не приснится. А до тех пор придется довольствоваться тем, что есть.

— А эта женщина, — сказал Дардаш задумчиво, — она знает, что нам предстоит совершить?

— Нет! Никто не должен знать о нашем соглашении, иначе, будь мы хоть в сто раз сильней, это не убережет нас от гибели.

— Но не кажется ли твоим людям наша экспедиция немного… необычной?

— Они привыкли никогда не задавать вопросов. Тем не менее я сказал им то, что скажу и Маркурадесу: дескать, ты непревзойденный математик и мне нужна твоя помощь в составлении гороскопов. Я распространил слух о таком расположении звезд, которое указывает на некие важные события, но делает это весьма невнятно, так что даже я в затруднении. Видишь ли, я давно уже готовил почву…

Взгляд Дардаша вернулся к фигуре всадницы впереди процессии.

— А где ты взял женщину?

— Нирринин — дочь моего двоюродного брата. — Уртарра удовлетворенно хихикнул. — Мне повезло, что она так ответственно подошла к заданию, которое я ей поручил. Прислать ее к тебе сегодня ночью?

— В этом нет необходимости, — ответил Дардаш, не подавая виду, что уязвлен предложением астролога. — Она придет ко мне по собственному желанию.

Они двигались по раскаленной равнине — точно в самом центре неясной полусферы ослепительного сияния — до тех пор, пока с заходом солнца горизонт вновь не обрел прежнюю отчетливость, а окружающий мир не возродился к жизни. Не дожидаясь, когда окончательно стемнеет, путешественники разбили лагерь — величественный квадратный шатер для Уртарры и скромные конические палатки для остальных — и разожгли костры. Нирринин принялась готовить ужин для Уртарры и Дардаша, а охранники занялись своими делами. Маг расположился поближе к девушке и поместил ее в орбиту своей личной силы, действующей неторопливо, но верно.

— Когда мы встретились нынче утром, — начал он, — я был совершенно уверен, что ты принцесса.

— А я совершенно уверена, что ты льстец, — парировала Нирринин, не отрываясь от приготовления еды.

— Я никогда не пользуюсь лестью.

— Значит, она проявляется в том, что ты ее отрицаешь.

— Очень хорошо, — рассмеявшись, сказал Дардаш, и его желание возросло от того, что женщина, склонившаяся над огнем, оказалась всесторонней личностью, а не просто куском недолговечной плоти. — Вчера, когда я следил за твоим купанием, я понял…

— Вчера? — Глаза ее сверкнули в сумерках, словно две луны.

— Да. Не забывай, что я не только математик, но и маг. Используя свои чары, я долго стоял, незримый, рядом с тобой и понял, что мы созданы друг для друга. Как меч и ножны.

— Меч! Теперь ты решил польстить себе?

— Есть лишь один способ проверить, — небрежно бросил Дардаш.

Много позже они лежали рядом в темноте — довольная Нирринин спала в его объятиях, а он с торжеством осознавал, что ум его снова обрел свою былую ясность.

И Дардаш начал обдумывать способы убийства короля.

Город Бхитсала раскинулся вокруг полукруглой бухты — отличной стоянки для торговых кораблей. Его защищала гряда невысоких холмов, которая, соединяясь с береговой линией на южной оконечности бухты, образовывала возвышение из утесов, где располагался дворец королей Колданы — обширное сооружение со множеством зданий, чьи колоннады красовались под толстым слоем золота вплоть до того момента, когда Маркурадес вступил на трон. Одним из первых деяний молодого короля стал приказ ободрать золото с колонн и распределить его между простыми людьми. Несмотря на это, белая мраморная плоть колонн сияла все так же ярко, а на закате отражала солнечные лучи — словно в знак того, что сами боги позолотили дворец Маркурадеса, приветствуя щедрость короля.

Дардашу казалось, что он физически ощущает всеобщее обожание, окутывающее правителя, когда тот проезжает по городу, и для мага оно являлось источником опасности. Задача, за которую он взялся, должна быть решена с предельной осмотрительностью. Дардаш уже понял, что о явном убийстве не может быть и речи, но даже естественным образом протекающая болезнь сразу вызвала бы массу подозрений, а мага — предполагаемого изготовителя странных снадобий и приворотных зелий — обвинили бы в отравительстве. Самое главное, говорил себе Дардаш, смерть Маркурадеса должна произойти на глазах у как можно большего количества людей, да так, чтобы она выглядела как несчастный случай или — еще лучше — как неотвратимый удар судьбы. Беда лишь в том, что божественные действия очень трудно симулировать.

— Я приготовил для тебя комнату в моих собственных покоях во дворце, — сказал Уртарра, когда они миновали раскаленный полуденным солнцем город и начали подниматься к королевской резиденции. — Ты сможешь отдохнуть и подкрепиться.

— Это хорошо, — ответил Дардаш, — но сначала я хотел бы принять ванну, и чтобы Нирринин размяла меня и умастила благовониями — я начинаю смердеть сильнее, чем эта проклятая лошадь.

— Я собирался отправить Нирринин обратно к отцу.

— Нет! Я хочу, чтобы она осталась со мной.

— Во дворце много женщин. — Уртарра подъехал поближе и понизил голос: — Не очень-то мудро в такое время делить ложе с той, что проявляет к тебе особый интерес.

Дардаш сразу же понял, что Уртарра дает ему добрый совет, но мысль о том, чтобы расстаться с Нирринин, которая творила свою собственную магию в сладостные ночные часы, — эта мысль отозвалась в его сердце непривычной болью.

— Не тревожься понапрасну, — вслух сказал он. — Девушка ничего не узнает. Ты ведь не считаешь меня глупцом?

— Я лишь пекусь о твоей безопасности.

— Среди нас только один рискует своей головой, — заметил Дардаш, глядя на величественные башни, вздымающиеся перед ними на фоне неба.

Когда они наконец добрались до дворцовых ворот, Уртарра, коротко посовещавшись со своими людьми, отпустил их по домам, расположенным неподалеку. После чисто формального осмотра, который учинил им капитан дворцовой стражи — еще одно свидетельство добрых отношений короля с его подданным, — Дардаш, Уртарра и Нирринин проехали во дворец. Служители, вызванные астрологом, увели лошадей и мулов. Другие слуги взяли пожитки Дардаша, чтобы доставить их в покои Уртарры, которые располагались в высоком крыле, выходящем на море, но маг остановил их и сам понес туго упакованные узлы.

По дороге он заметил в углу дворика диковинный экипаж, состоявший из большого деревянного бочонка, установленного на четыре колеса. В основании бочонка виднелся цилиндр и медные трубки, откуда выступала длинная Т-образная рукоять, а в верхней части находилась изогнутая, как змея, гибкая кожаная труба, швы которой были промазаны битумом.

— Что это за устройство? — спросил Дардаш, указывая Уртарре на странный предмет. — Никогда не видел ничего подобного.

Уртарру, казалось, забавляет удивление гостя.

— Ты увидишь еще много изобретений Маркурадеса, если пробудешь здесь подольше, а эту конструкцию он называет огненной машиной.

— Огненная машина? Это осадное орудие?

— Нечто прямо противоположное, — ответил Уртарра и откровенно рассмеялся. — Это для того, чтобы поливать водой горящие здания.

— О! Весьма необычная забава для королей.

— Больше чем забава, мой друг. Маркурадес настолько одержим своими проектами, что половину времени проводит в дворцовых мастерских. Иногда его желание увидеть последнее изобретение в действии настолько велико, что он сбрасывает свою мантию и трудится над ним, как рядовой ремесленник. Я видел, как он вываливается из кузни вымазанный сажей и залитый потом почти до неузнаваемости.

— А знает ли он, что подобная деятельность опасна?

— Маркурадеса это не беспокоит… — Уртарра запнулся и бросил пытливый взгляд на мага. — Что ты задумал?

— Я еще не уверен, — улыбнулся Дардаш, но ум его уже ухватился за только что полученные сведения. — Ну так где я могу тут принять ванну?

— Глянь-ка, — сказал Дардаш Нирринин. Они стояли в тщательно ухоженном саду, широкой полосой раскинувшемся между королевским дворцом и высоким обрывом. Было свежее утро, и легкий ветерок, дувший с моря, идеально подходил для целей Дардаша. В правой руке маг держал крест, сделанный из двух плоских деревянных дощечек, плотно скрепленных в центре. Он поднял руку, намереваясь швырнуть крест в воду.

— Не выбрасывай его, — попросила Нирринин. Она не понимала, для чего Дардаш так старается, но видела, как он чуть ли не весь день планомерно придавал предмету нужную форму, плавно закругляя одни грани и заостряя другие, и ей была неприятна мысль о том, что его труд пропадет напрасно.

— Эта вещица мне надоела, — смеясь, объявил Дардаш и, резко взмахнув рукой, как человек, хлопающий бичом, отпустил крест. Тот молниеносно рванулся прочь, его лопасти вращались в вертикальной плоскости, унося крест прямо вниз, к голубым водам залива. Нирринин вскрикнула, но в тот же миг крест, накренившись на одну сторону, словно пренебрегая тяготением, опять взмыл вверх, поднимаясь все выше до тех пор, пока не оказался на том же уровне, с которого был запущен. Как ястреб, он парил в воздухе, ярко поблескивая на солнце. Нирринин застыла от удивления и ужаса, увидев, что крест действительно возвращается. Когда странный артефакт пересек границу скал и упал на землю в нескольких шагах от них, девушка бросилась в объятия мага.

— Ты не сказал мне, что он заколдован, — упрекнула она, прижимаясь к Дардашу и с опаской глядя на лежащий на земле предмет, словно тот был живым и мог внезапно напасть на нее.

— Тут нет никакой магии, — возразил он, высвобождаясь и поднимая крест, — хоть я и в самом деле вычитал его секрет из очень древней книги. Посмотри, какую форму я придал каждой части этой деревяшки: она напоминает крыло чайки. Я смастерил для тебя маленькую деревянную птичку, Нирринин, — домашнего голубя.

— А по-моему, он все-таки заколдован, — с сомнением сказала она. — Не думаю, что эта штука мне понравится.

— Обязательно понравится. Смотри, какона не хочет с тобой расставаться.

Дардаш опять отработанным движением швырнул крест в море, и тот повторил свой удивительный круговой полет, на этот раз вернувшись еще ближе к месту, откуда был запущен. Нирринин отскочила от него, но теперь в ее глазах было больше любопытства, чем опасения, и после третьего броска она уже отважилась поднять крест и передать его Дардашу.

Маг продолжал бросать крест, изменяя скорость и направление полета, а потом они затеяли игру, увертываясь от неизменно возвращавшегося снаряда. Вскоре несколько дворцовых служителей и высокопоставленных придворных, привлеченных смехом Нирринин, собрались поглазеть на спектакль. Словно не замечая зрителей, Дардаш продолжал без устали бросать крест, но на самом деле не упускал ни одной детали из их разговоров и вскоре понял — просто по тому, как изменился гомон голосов, — что его план начал претворяться в жизнь. Он обернулся и увидел, как кучка придворных расступилась, давая дорогу красивому, хрупкому молодому человеку с осанкой, в которой удивительным образом сочетались непринужденность и властность.

«Это новая разновидность высокомерия, — подумал Дардаш. — Вот человек, который понимает, что ему не надо даже пытаться производить впечатление на других».

Но мысли эти испарились, когда он впервые увидел вблизи молодого короля и ощутил на себе психическую власть правителя. Дардаш как искусный маг отлично понимал, что его призвание — нечто большее, чем готовность и умение запоминать заклинания. Не раз ему приходилось сталкиваться — часто в самой обычной жизни — с людьми, обладавшими мощным магическим потенциалом, но никогда прежде он не встречал человеческое существо с такой мошной харизмой. Дардаш внезапно испытал растерянность и смущение от того, что попал в общество человека, который может без труда обойти мага в его собственном ремесле.

— Ты, должно быть, новый помощник Уртарры, — с небрежной любезностью сказал Маркурадес. — Надеюсь, тебе по душе пребывание в Бхитсале.

Дардаш поклонился:

— Я наслаждаюсь им, государь. И оно дает мне привилегию служить Вашему Величеству.

Про себя он подумал: «Имею ли я право, несмотря на видения Уртарры, убить подобного человека?».

— Сожалею, что мы не встретились раньше, но на мое внимание претендуют мириады… — Маркурадес замолк и взглянул на Нирринин. — Впрочем, я полагаю, что ты вряд ли нуждаешься в утешении.

Нирринин улыбнулась и потупила взор с видом, который — как подсказывала обостренная чувствительность Дардаша — не имел ничего общего со скромностью. «Сука, — подумал он, сам испугавшись силы своей ненависти, — эта сука готова отдаться ему прямо здесь, на глазах у всех».

— Я вижу, ты мастак не только по гороскопам. — Маркурадес кивнул на крест, лежащий на траве. — На первый взгляд твой кусок дерева наделен магической силой, но поскольку я не верю в эти фокусы, то предположу, что все дело в скрытых свойствах его формы.

— Разумеется, государь. — Дардаш поднял крест и, лелея в душе мысль об убийстве, начал объяснять все, что знал о принципах аэродинамики, благодаря которым снаряд совершал свой круговой полет. Теперь, когда его отношение к Маркурадесу оформилось окончательно, тот факт, что король обращается с ним на равных и облачен в простое льняное одеяние без каких-либо украшений, служил лишним подтверждением невероятного высокомерия и самонадеянной гордости правителя. Нетрудно было представить, как эти свойства со временем преобразятся в тяжкое и опасное помешательство, постепенно развращая юного короля, пока тот не станет чудовищем, которого еще не видел свет.

— Как только крест прекращает вращаться, он падает на землю, — пояснил Дардаш. — Это доказывает, что именно быстрое движение лопастей в воздухе делает его легким, как летящее по ветру семя чертополоха. Я часто думаю, что если бы человек смог построить большой крест, десятка два шагов в размахе и с точно таким же очертанием лопастей, и придумать способ заставить его быстро вращаться, то он воспарил бы, как орел, поднявшись выше всех земель и всех людей на свете.

Дардаш остановился и посмотрел на короля, выбирая точный момент.

— Но, увы, такая затея невыполнима.

Глаза Маркурадеса, поглощенного новой идеей, заблестели.

— Я не согласен с тобой, Дардаш. Мне кажется, такую машину можно построить.

— Но вес лопастей…

— Конечно, глупо использовать для этого сплошное дерево, — прервал Маркурадес, и его голос сделался более резким. — Нет, мне думается, это должна быть легкая рама, обтянутая кожей или… еще лучше — шелком. Да, шелком!

Дардаш покачал головой:

— Ни один человек, даже самый могучий борец, не сможет вращать лопасти достаточно быстро.

— Тебе, как и всем звездочетам, недостает знаний о таких сугубо земных субстанциях, как медь, вода… и огонь, — ответил Маркурадес, вышагивая по кругу. — Я могу внутри малого пространства произвести силу, равную силе десяти человек, силе лошади… Проблема в том, как заставить ее служить моим желаниям. Она должна быть направлена… и… и…

Маркурадес поднял палец, проведя вертикальную невидимую линию, а затем с отрешенным видом начал вращать рукой по горизонтальной окружности.

— Отсюда и досюда, — бормотал он, беседуя сам с собой. — Что ж, это, может быть, способ…

— Я не понимаю, государь, — сказал Дардаш, тщательно скрывая вспыхнувшее в душе ликование. — О чем вы…

— Увидишь сам, звездочет. — Маркурадес повернулся и направился к дворцу. — Думаю, что смогу удивить тебя.

— И я думаю, что смогу удивить тебя, — еле слышно произнес Дардаш, глядя, как Маркурадес спешит прочь. Весьма довольный своими утренними достижениями Дардаш посмотрел на Нирринин и почувствовал укол холодной ненависти, увидев, какой пристальный взгляд она устремила вслед удаляющемуся королю.

«Чем скорее я выполню свое задание, — подумал он раздраженно, — тем лучше».

Личные покои Уртарры представляли собой богато украшенную комнату, по стенам которой были развешены темно-зеленые гобелены с вышитыми на них астрологическими знаками. Предсказатель оправдывал перед Дардашем эту показуху тем, что, поскольку он не настоящий астролог, ему необходимо хотя бы подчеркнуть превосходство своих покоев над всеми другими покоями во дворце. Сейчас он сидел, удобно скрестив ноги, на ложе и выглядел точно так же, как во время их первой встречи: пухлый, умащенный благовониями и обманчиво мягкий.

— Я полагаю, что должен поздравить тебя, — сказал он задумчиво. — Подняться ввысь на летающей машине — можно ли вообразить более опасную затею! Если тебе удастся подстроить королевскую смерть, не используя магию, твой успех станет еще более значительным. Я не откажу тебе в заслуженной награде.

— Даже и не пытайся, — предостерегающе заметил Дардаш. — Кроме того, ты ошибаешься в главном: я собираюсь использовать магию. И очень много магии.

— Но если нужно лишь дождаться, когда Маркурадес рухнет с неба, то я не понимаю…

— Прежде всего ты не понимаешь, что машина не в состоянии оторваться от земли! — перебил его Дардаш, поражаясь, что человек с таким опытом, как у Уртарры, может проявлять столь детскую наивность относительно устройства материального мира. — Во всяком случае, без моей помощи. Люди, как и все другие животные, принадлежат земле, и ни одна затея, ни одно изобретение, сочетающее рычаги, пружины и перья, не в состоянии поднять человека над его естественной стихией. Обрати внимание — я сказал: естественной стихией, потому что суть магии — игнорировать природу. Я собираюсь применить чары к любой машине, какую бы ни построил Маркурадес. И силой моей магии машина поднимет его вверх, все выше и выше, в мир богов, а затем, когда я сочту момент подходящим, боги разгневаются на вторжение смертного в их владения и…

— …И ты отменишь свои чары. — Уртарра прижал руки к вискам. — Превосходно!

Дардаш кивнул:

— Вся Бхитсала увидит своего короля в небе на высоте, недосягаемой для обычного смертного, а затем он рухнет вниз, чтобы разбиться. Кто, кроме богов, может быть ответственен за это? Даже Маркурадес не имеет права домогаться божественного положения и надеяться при этом остаться безнаказанным.

— Я преклоняюсь перед тобой, Дардаш, — сказал Уртарра. — Ты заслужил мою вечную благодарность.

— Оставь, — холодно бросил Дардаш. — Я лишь выполняю особую работу за особое вознаграждение, и ничего более.

Последующие дни потребовали от мага немалого числа тщательно взвешенных решений. С одной стороны, он не хотел чересчур часто появляться в дворцовых мастерских, опасаясь, что людские умы свяжут его личность с летающей машиной и смогут предъявить ему какие-то обвинения в последующей трагедии. Но с другой стороны, он должен быть в курсе происходящего, дабы успеть разработать соответствующие магические приемы. В окрестностях Бхитсалы скопился огромный запас маны. Дардаш чувствовал ее по тому, как возрастала его собственная сила и ощущение молодости, но не желал растрачивать ее понапрасну в злокозненных чарах. Если мана опять возвращается в мир, возможно, спустившись со звезд, то ему следует запастись ею, хранить ее как зеницу ока, в особенности если он стремится быть магом очень долгое время, а то и целую вечность.

Ему удалось осторожно выведать, что Маркурадес разделил работы по постройке летающей машины на две полностью независимые части. Команда плотников целиком сосредоточилась на изготовлении четырех крыльев самой легкой конструкции. Рамы, поверх которых предполагалось натянуть шелк, получились столь легковесными и прочными, что уважение Дардаша к способностям Маркурадеса возросло, хоть он и знал, сколь тщетна работа мастеров.

Король постоянно усовершенствовал устройство, предназначенное для вращения крыльев. Его сердцем был большой и прочный медный контейнер, под которым находилась соединенная с мехами миниатюрная топка, где горели уголь и деготь. Невидимая сила, бушующая в кипящей воде, вертикально поднималась по жесткой трубе со скользящим кольцом на вершине. Из кольца выходили четыре меньшие трубки, загнутые в горизонтальной плоскости, образуя нечто вроде свастики. Когда огонь в топке разгорался, пар вырывался из трубок, заставляя свастику вращаться со значительной скоростью, а Маркурадес с каждым днем еще увеличивал эту скорость, сокращая потери давления, совершенствуя смазку и повышая устойчивость устройства.

Дардаш воздерживался от каких-либо комментариев. Из некоторых экспериментов он знал, что главные затруднения появятся, когда крылья встанут на свое место. Дардаш мог бы объяснить, что чем быстрее вращаются крылья, тем труднее заставить их двигаться вперед — сопротивление воздуха возрастает гораздо стремительнее, чем можно было бы ожидать. В нормальных условиях машина Маркурадеса смогла бы выдать лишь слабое и спотыкающееся вращение крыльев, очень далекое от скорости, достаточной для создания тяги, необходимой для полета. Но обстоятельства складывались необычным образом.

Дардаш приготовил простое кинетическое волшебство и направил его силу в четыре недавно собранных крыла, изменив их невидимую физическую сущность таким образом, что чем быстрей они двигались, тем меньше усилия требовалось для поддержания их скорости. Когда Маркурадес впервые собрал свою машину, маг благоразумно укрылся в дальней части дворца, но совершенно точно знал, что первое испытание прошло успешно. Изысканное кольцо, которое он носил на левой руке, начало слегка вибрировать, давая понять, что используется некоторое количество маны и крылья летающей машины вращаются вполне удовлетворительно.

Дардаш представил себе хлипкое сооружение, подрагивающее в нетерпеливом желании оторваться от земли, и навострил уши, ожидая, не закончатся ли испытания несчастным случаем. Он знал, что охваченный энтузиазмом король становится безрассудным, и если в своем безрассудстве он зайдет так далеко, чтобы решиться подняться в воздух на машине в ее нынешнем виде, то он непременно погибнет, а Дардаш получит награду раньше, чем рассчитывал. Однако, не услышав никаких встревоженных воплей, маг понял, что Маркурадес осознал необходимость дальнейшего усовершенствования аппарата, прежде чем взмыть с заднего двора в потоки ветра, всегда танцующего над скалами.

«Что ж, я могу еще немного подождать, — подумал Дардаш, восхищенный инженерным талантом молодого короля. — Что такое несколько лишних дней по сравнению с вечностью?»

Новость о том, что король сооружает машину, на которой собирается полететь в небеса, распространилась по Бхитсале и ее окрестностям со скоростью лесного пожара. Никакой публичной церемонии, связанной с первым полетом, не предполагалось: Маркурадеса и в самом деле слишком увлекла новая задача, и его вовсе не заботило то, что его предприятие вызывает такой лихорадочный интерес у подданных. Но слухи распространялись все дальше, становились все более интригующими, и народ потянулся в Бхитсалу.

Город заполнили приезжие, жаждущие посмотреть, как их правитель взлетит ввысь на спине механического дракона, орла или летучей мыши, в зависимости от того, на какой из вариантов слухов они опирались. Все постоялые дворы и таверны Бхитсалы были переполнены, и атмосфера возбуждения возрастала с каждым днем. То и дело кто-нибудь прибегал из дворца, чтобы сообщить свежие новости о том, как продвигаются работы. На улицах прохожие не сводили глаз с белоколонного королевского дворца, и каждое известие принималось с таким громким воодушевлением, что всякий раз со скал срывались стаи морских птиц и в беспокойстве носились над городом.

Напустив на себя безразличный вид, Дардаш внимательно следил за ходом дел у Маркурадеса. Большую часть своего времени маг проводил на террасе, прикидываясь, что занят астрологическими расчетами, а на самом деле наблюдая за западным валом дворца, где велись последние приготовления к полету.

За время вынужденного безделья он научился ценить общество Нирринин, но та предпочитала компанию куртизанок, которые обслуживали короля. Уртарра как-то заметил, что, может, оно и к лучшему, поскольку у девушки остается меньше возможностей испортить все в последний момент. Дардаш на словах согласился с ним, но чувствовал, что становится раздражительным, желчным и все более нетерпеливым. Когда же маг внимательно всматривался в вырисовывающийся в отдалении силуэт дворца, глаза, казалось, выдавали его истинный возраст.

И вот однажды в дрожащий багровый зной полудня Уртарра прибыл к нему с известием, что Маркурадес собирается совершить пробный полет.

— Самое время, — кивнул Дардаш. Ведь он уже знал, что это знаменательное событие должно вот-вот произойти, поскольку его сенсорное кольцо мощно вибрировало в такт стремительно вращающимся крыльям машины.

Внизу в городе нарастало возбуждение: население Бхитсалы, словно чайки, тучами гнездящиеся на скалах, высыпало на крыши и высокие балконы, люди взбирались куда угодно, лишь бы получше рассмотреть предстоящее чудо.

— Народ Колданы еще отблагодарит тебя, — сказал Уртарра, когда они вместе вышли на балкон. Под ногами лежал голубой изгиб залива. Голос звездочета был тих и серьезен, словно его начали терзать явившиеся в последнюю минуту сомнения и он пытался отмести их прочь.

— Лишь бы ты не забыл о моем вознаграждении, — ответил Дардаш, бросив на него пренебрежительный взгляд.

— Тебе не стоит беспокоиться об этом… — начал Уртарра, как вдруг воздух наполнился странным звуком — мощным и ровным гудением, которое, казалось, отдавалось в грудной клетке.

Мгновением позже королевская летающая машина взмыла над западной оконечностью дворца.

Ее четыре вращающиеся крыла слились в туманный белый диск, окаймленный золотом. Под ним была подвешена корзина в виде гондолы, в которой сидел сам король. Своим острым зрением Дардаш различил грузы, подвешенные на веревках под корзиной, что придавало всему сооружению дополнительную устойчивость. Ему показалось, что Маркурадес прибавил еще какое-то приспособление на вершине трубы, по которой пар поступал к вращающей крылья свастике.

Вздох, вобравший удивление и восхищение, прокатился по толпе наблюдающих, когда машина продолжила свой волшебный подъем в ясный голубой свод небес. Там, на головокружительной высоте над дворцом, почти за пределами видимости, король передвинул рычаг. Полупрозрачный диск, образованный вращающимися крыльями, слегка наклонился, и машина устремилась вниз, к скалам над водами залива.

Исступленные рукоплескания, огромные волны восторженных голосов поднимались и опускались словно прибой, когда Маркурадес — богоподобный в своей новой власти, — искусно управляя машиной, выполнил серию широких кругов в вышине над неспокойным морем.

— Пора! — подгонял Уртарра. — Давай же!

— Так тому и быть, — сказал Дардаш, доставая клочок пергамента, испещренный заклинаниями для кинетического колдовства. Он произнес одно магическое слово и разорвал пергамент надвое. И в тот же миг сверкающая на солнце машина остановилась в полете, словно натолкнувшись на невидимую преграду, дрогнула и начала падать.

Звук, пронесшийся над многотысячной толпой, был бессловесным стоном ужаса и скорбного недоверия. Дардаш на секунду задержался на балконе, прислушиваясь с бесстрастным лицом, потом повернулся, чтобы удалиться, когда произошли две вещи, заставившие его застыть на месте.

На безопасном расстоянии от воды машина Маркурадеса внезапно выровнялась и зависла, не снижаясь, но и не набирая высоты. Тем временем острая боль пронзила левую руку Дардаша. Он сорвал с пальца сенсорное кольцо и швырнул его на пол, где оно мгновенно раскалилось добела. Вокруг воцарилась мертвая тишина, словно каждый из подданных Маркурадеса не осмеливался дышать, чтобы не помешать его спасению.

— Король летит, — прохрипел Уртарра. — Ты недооценил возможности его механизма.

— Я так не думаю, — мрачно ответил Дардаш. — Смотри, крылья машины едва вращаются. По всем законам она должна падать! — Маг бросился к сундуку, где хранились некоторые из его приспособлений, и вернулся, держа в вытянутой руке блестящий обруч. Взглянув на летательный аппарат сквозь металлический круг, он увидел слепящий, солнцеподобный источник излучения. Дардаш почувствовал, как в нем поднимается страх.

— Что это значит? — спросил Уртарра. — Я не…

— Этот свет — мана, необработанная энергия за пределами магии. — Горло Дардаша пересохло, голос его сделался тонким и слабым. — Высвободившаяся в неимоверном количестве, она поддерживает в воздухе Маркурадеса и его машину. Я никогда не встречал подобной концентрации.

— Неужели здесь поработал другой маг?

— Ах, если б дело было только в этом! — воскликнул Дардаш. Он опустил серебряный обруч и вгляделся в мерцающую пылинку, в которую превратилась летающая машина. Она вновь начала перемещаться, медленно снижаясь и двигаясь по направлению к берегу, и Дардаш с тупой обреченностью понял, что на борту машины находится человек новой породы — тот, кто способен использовать ману в огромных, ужасающих масштабах для удовлетворения собственных нужд и потакания личным амбициям. Маркурадес мог подключаться к источникам маны и расточать их, даже не догадываясь о том, что творит, и теперь Дардаш полностью осознал, отчего предсказанное королю будущее грозит страшными катаклизмами. Подобная власть без дисциплины, без знания традиционных приемов волшебства могла лишь развращать. Каждое удовлетворенное с помощью маны желание властолюбца породит новые притязания, все более грандиозные и проникнутые тщеславием, что в итоге обернется величайшим злом и безумием.

Дардаш, слишком хорошо осознавший опасность, что таила в себе эта энергия во власти дилетанта, внезапно ясно представил себе скорое возникновение новой разновидности тиранов — стремительно плодящихся монстров, столь развращенных успехом и непомерными амбициями, так свято верящих в неиссякаемость собственной силы, что они неизбежно станут добиваться главенства над всем миром и будут готовы сжечь его дотла, если кто-либо посмеет помешать исполнению их желаний.

— Я не допущу этого, — прошептал он. Его страх уступил место негодованию и глубокой неукротимой ненависти. — Я, Дардаш, говорю НЕТ.

Подстегиваемый мыслью, что с каждой упущенной секундой Маркурадес приближается к спасению, маг вынул из сундука тонкий черный жезл. Сам по себе инструмент не имел силы, но он служил для того, чтобы направлять и концентрировать магическую энергию. В это время в соседней комнате раздались шаги. Взглянув через приоткрытую дверь, Дардаш увидел Нирринин, спешащую к нему. На ее лице застыло выражение детского восторга, руки ласкали золотое ожерелье, висящее у нее на шее.

— Посмотри, что подарил мне король, — начала она, — разве оно не…

— Убирайся! — вскричал Дардаш, пытаясь справиться с охватившей его паникой, когда он понял, что у него почти не осталось времени на выполнение своего намерения. Он повернулся к балкону и расстилающемуся за ним пейзажу, направил жезл и произнес заклинание, которое, как он раньше надеялся, ему никогда не придется применять, ибо это была святотатственная разрушительная формула, использующая ману против маны и для ее же нейтрализации.

Летающая машина распалась на части.

Четыре крыла, вращаясь, разлетелись в разные стороны, и корпус машины, вырвавшись из эпицентра разрушения, рухнул вниз, как свинцовый груз. Громадный фонтан брызг поднялся из воды, и Маркурадес сгинул в пучине. О властолюбивом правителе напоминали лишь расходящиеся круги по воде да четыре медленно планирующих вниз крыла, вознесших его к гибели. В наступившей тишине слышался только крик одинокой морской птицы.

Дардаш пережил лишь краткий мучительный миг торжества, а затем его зрение затуманилось и померкло. Маг взглянул на свои руки, которые превратились в некое подобие клешней — немощных и пятнистых, — и сразу понял, что его короткая битва с Маркурадесом оказалась даже более разрушительной, чем он предполагал. В один миг была уничтожена мана всего региона — вся, до последней капли, — и он, Дардаш, более не имел доступа к магической силе, которая прежде оберегала его тело.

— Убийца! — Голос Нирринин, казалось, долетел до него из иного времени, из иной жизни. — Ты убил короля!

Дардаш обернулся к ней:

— Ты преувеличиваешь мою силу, дитя. — Он старался успокоить девушку, тем временем делая знаки Уртарре зайти сзади и перекрыть выход. — Почему ты думаешь, что скромные упражнения дилетанта в простейшей магии могут… — Он умолк, заметив, с каким отвращением смотрит на него Нирринин: словно сто с лишним лет тяжелой жизни наложили на его лицо и тело ужасный отпечаток — свидетельство его вины.

Нирринин тряхнула головой и почти со сверхъестественной скоростью побежала прочь. Коротко прозвучали ее удаляющиеся шаги и тут же были заглушены скорбным воем, который начал проникать в комнату с улицы, как только народ Бхитсалы осознал, что их правитель мертв.

— Ты должен был остановить ее, — упрекнул Дардаш Уртарру, слишком слабый и усталый, чтобы выразить нечто большее, чем мягкий укор. — Она бросилась за дворцовой стражей, и теперь мы оба…

Он умолк, заметив, что Уртарра, безвольно опустившись на кушетку, прижал руки к вискам и смотрит сквозь него невидящими, расширенными от ужаса глазами.

— Итак, свершилось, предсказатель, ты наконец узрел собственную смерть, — произнес Дардаш, интуитивно угадывая, что творится в уме Уртарры. — Но не трать впустую ту толику времени, что у тебя еще осталась. Дай же мне знать, что моя жертва не напрасна, что шлюха не носит в своем чреве семя Маркурадеса. Подтверди, что не явятся другие монстры, чтобы узурпировать власть магов и в своем слепом невежестве предать мир огню и мечу.

Уртарра, который, казалось, не слышал его слов, поднял руку и указал на противоположную стену комнаты.

Голубые гобелены приобрели прежде немыслимую ужасающую глубину и ожили образами грядущих времен. Картины быстро сменялись, являя различные места и различные эпохи, но во всех них присутствовало и много общего.

Всюду был огонь. Всюду — разруха. Всюду гуляла смерть в таких масштабах, какие Дардаш и представить себе не мог. И на этом леденящем душу фоне проходила череда харизматических, исполненных маны фигур. Знание, или прозрение, опять снизошло на Дардаша в беззвучном шепоте, и незнакомые имена рождали незатухающее эхо…

Александр… Юлий Цезарь… Тамерлан…

На небо легла тень от тысяч крыльев. Разрушение проливалось дождем с огромных летающих кораблей, создавая огненную завесу, на фоне которой выступила надменная фигура Адольфа Гитлера…

Дардаш закрыл глаза ладонями, упал на колени и замер, не шевелясь до тех пор, пока звуки тяжелых шагов и бряцание оружия не возвестили о прибытии дворцовой стражи. Удар меча, не заставивший себя долго ждать, пожаловал словно добрый друг, принося единственную награду, о которой он теперь только и мечтал.

СХВАТКА НА РАССВЕТЕ Skirmish on a Summer Morning

Перевод с англ. © Б. Белкина, 2003.

Какой-то серебристый блеск примерно в миле впереди вывел Грегга из раздумья. Он натянул поводья, остановил лошадь и достал из кармана куртки, лежащей рядом на повозке, маленькую подзорную трубу в кожаном чехле. Грегг выдвинул ее секции и поднес к глазу, сморщившись от тупой боли в суставах. Только-только рассвело, и, несмотря на жару, в руках еще сохранялась ночная окоченелость.

Почва уже начала раскаляться, приводя нижние слои воздуха в колышущееся движение, и подзорная труба показала расплывчатую мерцающую фигуру молодой женщины, возможно мексиканки, в серебристом платье. Грегг опустил трубу, отер пот со лба и попытался осмыслить увиденное. Одетая подобным образом женщина будет редким зрелищем где угодно, даже в самых роскошных сапунах Сакраменто. Но увидеть ее на тропе, в трех милях к северу от Коппер-Кросс — к такому событию Грегг был совершенно не подготовлен. Другой любопытный факт заключался в том, что пять минут назад, глядя с гребня горы, он готов был поклясться, что впереди никого нет.

Он снова посмотрел в подзорную трубу. Женщина стояла на месте и потерянно озиралась по сторонам. Это тоже весьма озадачило Грегга. Посторонний легко мог сбиться с пути в прериях южной Аризоны, но осознать, что она заблудилась, ей следовало задолго до окрестностей Коппер-Кросс. Вряд ли сейчас есть толк внимательно изучать монотонный ландшафт, словно при виде чего-то нового.

Грегг повел трубой, пытаясь обнаружить повозку или убежавшую лошадь — словом, то, что могло объяснить присутствие женщины. Но разглядел только пятнышко пыли вокруг едва заметных точек в виде двух всадников, скачущих по боковой тропе к ранчо Портфилда. Сперва он решил, что тайна наконец прояснилась. Джош Портфилд иногда привозил девиц из своих вылазок на ту сторону границы, и в его характере попросту вышвырнуть потом неугодившую или надоевшую гостью. Но более внимательный взгляд на всадников показал, что они приближаются к основной тропе и, вероятно, пока не догадываются о присутствии женщины. Однако именно их появление заставило Грегга призадуматься, ибо скорее всего его ожидала неприятная встреча.

Он не был по природе осторожным человеком, и первые сорок восемь лет своей жизни почти умышленно следовал политике борьбы со скукой. Очертя голову он бросался на защиту слабых и обиженных, в каждой сомнительной ситуации полагаясь на свою сообразительность и быструю реакцию. Эта политика привела его к посту неофициального блюстителя порядка и — жарким полднем одного зловещего лета — поставила лицом к лицу с немыслимой задачей укрощения Джошуа Портфилда и четырех его дружков, возбужденных немалым количеством виски. Из этого эпизода Грегг вышел с изувеченными руками и новой привычкой продумывать каждый свой поступок с тщательностью шахматиста.

Возникшая сейчас ситуация не казалось очень опасной, но, на его взгляд, содержала чересчур много неизвестных факторов. Грегг потянулся за лежащей на дне повозки двустволкой, зарядил ее, взвел курки и, проклиная неуклюжесть едва сгибающихся рук, засунул ружье в сыромятные кожаные петли, прибитые под сиденьем. Не самое безопасное место, что и говорить, но выстрелы грозили задеть только тех, кто будет ехать рядом, а он мог предупредить их, если попутчики окажутся расположенными доброжелательно или хотя бы не слишком враждебно.

Грегг щелкнул поводьями, и лошадь перешла на иноходь. Взгляд его был устремлен прямо вперед. Вскоре он увидел у развилки дорог двух всадников, остановившихся рядом с серебристым пятнышком, каким представлялась женщина его невооруженному взгляду. Грегг от всей души надеялся (ради своей незнакомки), что эти двое — из числа сравнительно порядочных работников ранчо, а не пара головорезов из развеселой свиты Портфилда. Приблизившись, он заметил, что всадники не спешились и не остановили лошадей, а взяли женщину в узкое кольцо и ездят вокруг нее. Из чего Грегг заключил, что ей не повезло, и в груди у него неприятно похолодело. Случись это, когда его руки были целы, Грегг пустил бы коня в галоп; теперь же он испытал желание повернуть вспять и удалиться подобру-поздорову. Он пошел на компромисс: позволил лошади неторопливо нести себя к месту событий.

Подъехав ближе, Грегг заметил, что на женщине не мантилья, как он полагал, а, какое-то необычное серебристое одеяние с капюшоном, надвинутым на голову. Она поворачивалась то в одну, то в другую сторону, пытаясь увернуться от преследователей. Грегг перевел взгляд на всадников, и сердце его упало — он узнал Вольфа Кейли и Сигги Соренсона. Белые волосы и борода Кейли, несмотря на неизменный «трантер» за поясом, никак не изобличали в нем аппетита и инстинктов стервятника. Соренсон, коренастый швед лет тридцати, бывший рудокоп, был не вооружен, но угрозу не меньшую, чем огнестрельное оружие, несли его огромные конечности. И тот и другой находились среди тех, кто двумя годами раньше проучил Грегга за вмешательство в дела Портфилда. Сейчас они делали вид, будто не замечают его присутствия, и продолжали кружить вокруг женщины, изредка наклоняясь в седле и пытаясь скинуть серебристый капюшон с ее лица Грегг остановился поодаль.

— Что вы затеяли, ребята? — дружелюбно спросил он.

При первых звуках его голоса женщина повернулась и Грегг увидел бледный овал ее лица. От резкого движения странное одеяние натянулось, и ошеломленный Грегг увидел, что она на последних месяцах беременности.

— Поди прочь, Билли-мальчик, — небрежно бросил Кейли, не поворачивая головы.

— Я думаю, вам лучше оставить даму в покое.

— А я думаю, что ты скажешь, когда затрещат твои кости, — ответил Кейли. Он снова потянулся к капюшону женщины, и та едва увернулась от его руки.

— Послушай, Вольф, брось. — Грегг устремил взгляд на женщину. — Прошу прощения, мадам. Если вы направляетесь в город, то можете поехать со мной.

— В город? Поехать? — Она говорила с каким-то странным акцентом. — Вы англичанин?

У Грегга хватило времени удивиться, что его можно принять за англичанина, а не за американца на том лишь основании, что он разговаривает на английском языке.

Потом вмешался Кейли:

— Не суй свой нос куда не следует, Билли. Мы знаем, как поступать с мексиканками, прошмыгнувшими через границу.

— Она не мексиканка.

— Кто тебя спрашивает? — рявкнул Кейли, и его рука опустилась на рукоятку «трантера».

Соренсон перестал кружить, подъехал к повозке Грегга и заглянул на дно. При виде восьми кувшинов, обложенных соломой, глаза его расширились.

— Погляди-ка, Вольф! — воскликнул он — Мистер Грегг везет в город все запасы своей пульке. Можно неплохо отметить этот случай.

Кейли резко повернулся, его бородатое лицо выглядело почти добрым.

— Дай-ка мне кувшинчик.

Грегг незаметно опустил левую руку под сиденье.

— С тебя восемьдесят пять.

— Я не собираюсь платить восемьдесят пять за всякие помои! — Кейли угрожающе помотал головой и направил свою лошадь к повозке.

— Это цена, которую мне дает Уэйли, но мы можем договориться, — рассудительно сказал Грегг — Я дам вам по кувшину в долг, и вы можете выпить, пока я отвезу даму в город. Ясно, что она заблудилась и…

Грегг осекся, увидев, что он совершенно неправильно истолковал настроение Кейли.

— Ты что о себе думаешь?! — взревел Кейли. — Разговаривать со мной так, словно я мальчишка! Была бы моя воля, я бы прикончил тебя еще пару лет назад! В общем-то… — Рот Кейли превратился в узкую щель в белой бороде, светло-голубые глаза загорелись. Большой палец взвел курок не вытащенного еще из кобуры «трантера».

Грегг обвел взглядом раскаленную землю и высившиеся вдали горы Сьерра-Мадре. Он понимал, что для принятия решения оставались считанные секунды. Кейли еще не был на линии огня спрятанной двустволки и, кроме того, сидя на лошади, находился слишком высоко. Но иного выхода не оставалось. Заставляя омертвевшую руку подчиниться своей воле, Грегг дотянулся до спускового крючка и резко дернул. В последнее мгновение Кейли догадался, что происходит, и попытался кинуться в сторону. Раздался оглушительный выстрел. Плотный клубок дроби прошил ногу Кейли прямо над лодыжкой и пропахал кровавую борозду в боку лошади. Обезумевшее животное взвилось, сверкая белками глаз сквозь черный пороховой дым, и упало вместе со всадником. С отчетливым, тошнотворным треском сломалась какая-то кость, и Кейли взревел от боли.

— Не надо! — завопил Соренсон со вставшей на дыбы кобылы. — Не стреляй! — Он судорожно дернул шпорами, отъехал ярдов на пятьдесят и остановился с поднятыми в воздух руками.

Грегг с трудом сообразил, что из-за шума, дыма и смятения швед не понимает, что произошло, не понимает, насколько беспомощен его противник. Отчаянный рев Кейли мешал Греггу сосредоточиться. Загадочная женщина высоко подняла плечи, словно пряча голову, и стояла, закрыв лицо руками.

— Оставайся на месте! — крикнул Грегг Соренсону и повернулся к женщине: — Нам надо уходить.

Она задрожала, но не сделала ни шагу. Грегг спрыгнул на землю, вытащил ружье из петель, подошел к женщине и повел ее к повозке. Она кротко подчинилась и позволила посадить себя на сиденье. Прямо за спиной Грегг услышал перестук копыт. Резко обернувшись, он увидел, что лошадь Кейли освободилась и помчалась галопом на восток, в направлении Портфилда.

Кейли лежал, сжимая изувеченное бедро. Он перестал кричать и, похоже было, потихоньку приходил в себя. Грегг подошел к раненому и на всякий случай вытащил у него из-под пояса тяжелый пятизарядный револьвер со все еще взведенным курком.

— Тебе повезло, что он не выстрелил, — заметил Грегг, осторожно спустив курок и засунув револьвер себе за пояс. — Простреленная нога — не худшее, что могло случиться.

— Считай себя на том свете, Грегг, — слабо прохрипел Кейли с закрытыми глазами. — Сейчас Джош в отъезде… но он скоро вернется… и привезет тебя ко мне… живым… и я…

— Побереги силы, — посоветовал Грегг, стараясь не думать о своем будущем. — Джош рассчитывает, что его люди сами в состоянии постоять за себя.

Он направился к повозке и вскарабкался на сиденье рядом с опустившей голову женщиной.

— Сейчас я отвезу вас в город, но это все, что я могу для вас сделать, мадам. Куда вы направлялись?

— Направлялись? — Она как будто усомнилась в слове, и Грегг убедился, что английский не родной ее язык, хотя на мексиканку или испанку она тоже не походила.

— Куда вам надо попасть?

— Мне нельзя в город.

— Почему?

— Принц меня там найдет. Мне нельзя в город.

— Вот как?… — Грегг щелкнул поводьями, и повозка покатилась вперед.

— Вас за что-то разыскивают?

Она поколебалась, прежде чем ответить.

— Да.

— Что ж, вряд ли это так серьезно. К тому же они должны быть снисходительны. Я имею в виду, учитывая ваше положение…

Пока Грегг мучился в поисках подходящих слов, женщина все еще заметно дрожавшей рукой откинула капюшон с лица Стали видны чудесные золотые волосы, и прояснился возраст — лет двадцать пять. По бледной коже можно было предположить, что она выросла в городе. В нормальных условиях она поражала бы красотой, но сейчас ее черты были искажены страхом и пережитым потрясением и, вероятно, полным упадком сил. Ее серые глаза жадно ощупали его лицо.

— Мне кажется, что вы хороший человек, — медленно сказал она. — Где вы живете?

— В трех милях назад по тропе.

— С вами никого нет?

— Я живу один… — Прямота вопросов смутила Грегга, и он решил сменить тему. — Где ваш муж, мадам?

— У меня нет мужа.

Грегг отвел взгляд в сторону.

— А-а… Ну что ж, пожалуй, нам лучше все-таки податься в город.

— Нет! — Женщина привстала, словно собираясь спрыгнуть с повозки, затем схватилась за свой раздутый живот, медленно осела и всей тяжестью навалилась на плечо Грегга. Он с тревогой огляделся в поисках чего-нибудь, что могло бы ему помочь, но увидел только Соренсона, который вернулся к Кейли и опустился рядом с ним на колени. Кейли уже сидел, и оба следили за повозкой с ненавистью змей.

Испуганный внезапностью, с какой жизнь вышла из-под контроля, Грегг выругался про себя и повернул лошадь к дому.

Это было маленькое ветхое строение, начавшее свое существование десятью годами раньше в качестве простой лачуги, которой изредка пользовались ковбои с большого, но пришедшего в упадок ранчо. Грегг купил его вместе с куском земли в те дни, когда казалось, что он сам сможет стать хозяином. Позже он пристроил еще две комнаты, что придало строению несуразный залатанный вид. После рокового столкновения с людьми Портфилда, оставившего его калекой, едва способным управиться с грядкой овощей, Грегг продал почти всю землю прежнему владельцу, но дом сохранил. С точки зрения прежнего владельца, сделка была невыгодной, однако он пошел на нее — знак того, что местные жители ценят усилия Грегга по поддержанию закона и порядка.

— Ну вот.

Грегг помог женщине спуститься с повозки, вынужденный поддерживать большую часть, ее веса и немало обеспокоенный их близостью. Женщина оставалась для него полной загадкой, однако было ясно, что она не привыкла к грубому обращению. Он провел ее в дом и бережно усадил на самый удобный стул в большой комнате. Она откинулась на спинку, закрыв глаза и прижимая руки к животу.

— Мадам, — с тревогой окликнул ее Грегг, — может, пора?… Я имею в виду… вам нужен доктор?

— Нет! Не надо доктора!

— Но если…

— То время еще надо мной, — сказала она уже более твердым голосом.

— Ну и хорошо — доктор живет милях в пятидесяти отсюда. До него почти как до ближайшего шерифа.

Грегг посмотрел на женщину и с удивлением отметил, что ее туго обтягивающее одеяние, сверкавшее на солнце, как новенький серебряный доллар, теперь приобрело густой сине-серый цвет. Он внимательно пригляделся к материи, но не заметил никаких швов. Его недоумение усилилось.

— Я в жажде, — произнесла женщина. — У вас есть пить?

— Я не разводил огня, так что кофе нет, но могу дать ключевой воды.

— Воды, пожалуйста.

— А еще есть виски и пульке. Я сам ее делаю. Вам бы не помешало.

— Воды, пожалуйста.

— Хорошо.

Грегг подошел к дубовой бадье, снял крышку и зачерпнул холодной воды. Повернувшись, он увидел, что женщина изучает голые бревенчатые стены и грубую мебель со смесью отвращения и отчаяния. Ему стало ее жалко.

— Это не дворец, — извинился он. — Но я живу тут один. Мне мало что надо.

— У вас нет женщины?

Снова Грегга поразил контраст между ее очевидной мягкостью и резкой прямотой вопросов. Он подумал мимолетно о Рут Джефферсон, работавшей в лавке в Коппер-Кросс. Сложись обстоятельства по-иному, Рут могла бы стать здесь хозяйкой.

— Да нет…

Женщина взяла у него черпак и отпила.

— Я хочу остаться с вами.

— Конечно, вам надо передохнуть, — смущенно произнес Грегг в предчувствии того, что последует.

— Я хочу остаться на шесть дней. — Женщина подняла на него прямой и спокойный взгляд. — Пока не родится мой сын.

Грегг недоверчиво хмыкнул:

— Это не больница, а я не повивальная бабка.

— Я хорошо заплачу. — Она потянулась к своей накидке и извлекла пластинку желтого металла около восьми дюймов в длину и дюйма шириной, блестевшую масляным глянцем высокопробного золота. — По одной за каждый день. Всего будет шесть.

— Ерунда какая-то… — пробормотал вконец сбитый с толку Грегг. — Я хочу сказать, что вы даже не знаете, будет ли шесть дней достаточно.

— Мой сын родится послезавтра.

— Кто может утверждать наверняка?…

— Я могу.

— Мадам, мне… — Грегг взвесил на ладони тяжелую металлическую пластинку. — Эта вещь стоит очень много денег… в банке.

— Она не краденая, если вас это беспокоит.

Грегг смущенно кашлянул, не желая противоречить гостье или допрашивать ее.

— Я не имел в виду, что она украдена… Но сюда не слишком часто приезжают богатые дамы, чтобы рожать у меня детей. — Он криво улыбнулся. — По правде говоря, вы первая.

— Учтиво сказано, — ответила она, в свою очередь слабо улыбнувшись. — Я понимаю, как все это для вас странно, но у меня нет права объяснять. Могу лишь заверить, что я не нарушала никаких законов.

— Просто на какое-то время решили укрыться.

— Пожалуйста, поймите, что в других местах обычаи могут отличаться от тех, что приняты в Мексике.

— Прошу прощения, мадам, — удивленно поправил Грегг, — эта территория принадлежит Америке с 1848 года.

— Это вы меня простите. — Она заметно огорчилась. — Я никогда не была сильна в географии и нахожусь очень далеко от дома.

У Грегга сложилось впечатление, что с ним хитрят, и он решил не поддаваться.

— А как насчет Принца?

Солнечный луч, отражавшийся на черпаке, который она держала в руке, дрогнул и расплылся кругами.

— Я ошибалась, думая, что можно вовлечь вас, — произнесла она. — Я уйду, как только передохну немного.

— Куда? — Грегг усмехнулся, чувствуя себя вовлеченным независимо от ее или своего желания. — Мадам, вы, кажется, не понимаете, как далеко вы находитесь от чего угодно. Между прочим, как вы сюда попали?

— Я уйду немедленно. — Она с трудом поднялась, и ее лицо побелело еще сильнее. — Благодарю вас за ту помощь, которую вы оказали. Надеюсь, вы не откажетесь принять этот кусочек золота…

— Садитесь, — устало велел Грегг. — Если вы такая сумасшедшая, что хотите остаться и рожать здесь ребенка, то, полагаю, я достаточно сумасшедший, чтобы согласиться.

— Спасибо. — Женщина тяжело опустилась на стул, и Грегг понял, что она близка к обмороку.

— Не надо меня постоянно благодарить.

Грегг говорил намеренно грубовато, пытаясь скрыть смущение. На самом деле, к своему собственному удивлению, ему было приятно, что молодая, красивая женщина готова довериться ему после столь кратковременного знакомства. «Мне кажется, что вы хороший человек», — сказала она. И в этот миг он отчетливо осознал, какой серой и изнурительной была его жизнь эти последние два года. Искалеченный, высушенный десятилетиями тяжкого труда, он должен был бы стать невосприимчивым ко всяким романтическим бредням — особенно если учесть, что эта женщина скорее всего аристократка из иностранцев и не удостоила бы его взглядом при обычных обстоятельствах. Однако от факта, что он выступил на ее защиту и теперь подвергался большой опасности, уже не уйти. Женщина полагалась на него и была готова жить в его доме. Молодая, красивая и загадочная — комбинация, которая казалась для него сейчас столь же неотразимой, какой была четверть века назад…

— Пора подумать о практической стороне дела, — сказал он словно в отместку разгулявшейся фантазии. — Можете располагаться на моей постели. Она чистая, но нам все равно понадобится свежее белье. Я поеду в город и кое-чем подзапасусь.

Женщина встревожилась:

— Это необходимо?

— Совершенно необходимо. Не беспокойтесь, я никому про вас не скажу.

— Благодарю, — сказала она. — А эти двое мужчин, которых я встретила?

— Что вы имеете в виду?

— Они, наверное, догадываются, что я у вас. Они не станут говорить об этом?

— Люди Портфилда не откровенничают с городскими, да и ни с кем из живущих здесь.

Грегг вытащил из-за пояса револьвер Кейли и собрался положить его в ящик буфета, когда женщина протянула руку и попросила показать ей оружие. Слегка удивленный, он дал ей револьвер и заметил, как дрогнула ее рука, приняв тяжесть.

— Это не женская игрушка, — прокомментировал он.

— Очевидно. — Она подняла на него глаза. — Какова скорость пули на вылете?

Грегг снова хмыкнул:

— Вас не должны интересовать такие вещи.

— Довольное странное замечание с вашей стороны, — сказала она, и в ее голосе прозвучала доля прежней твердости, — когда я только что выразила свой интерес.

— Извините, просто… — Грегг решил не напоминать про ужас, который охватил ее, когда он выстрелил из ружья. — Я не знаю скорости вылета, но вряд ли она высокая. Это старый капсульный пятизарядный револьвер, сейчас таких немного. Понять не могу, чего ради Кейли его таскает.

— Ясно. — Она разочарованно вернула оружие. — От него нет никакого толка.

Грегг взвесил револьвер на ладони.

— Не поймите меня неправильно, мадам. Его неудобно заряжать, но против пули 54-го калибра не устоит ни один человек.

Говоря, он не сводил глаз со своей гостьи, и ему показалось, что при последних словах на ее лице промелькнуло странное выражение.

— Вы думаете о большом звере? — предположил он. — О медведе?

Она оставила его вопрос без внимания.

— У вас есть свое оружие?

— Да, но я не ношу его. Таким образом я не ввязываюсь в неприятности. — Грегг вспомнил события предыдущего часа. — Обычно, — добавил он.

— Какова скорость вылета пули у вашего оружия?

— Откуда мне знать? — Греггу было все труднее совместить поведение женщины с ее непонятным интересом к техническим характеристикам огнестрельного оружия. — В наших краях так об оружии не судят. У меня, к примеру, «ремингтон» 44-го калибра, который всегда делает то, что я хочу, и этого мне вполне достаточно.

Невзирая на раздражение, сквозившее в его голосе, женщина оглядела комнату и указала на массивную железную кухонную плиту, на которой он готовил.

— Что произойдет, если вы выстрелите вот в это?

— Куски свинца разлетятся по всей комнате.

— Вы ее не прострелите?

Грегг хохотнул.

— Мадам, нет еще такого оружия, способного это сделать. Вы не могли бы поведать мне, откуда такое любопытство?

Он уже начал привыкать к тому, как она отвечала — меняя тему разговора.

— Вас зовут Билли-мальчик?

— Достаточно просто Билли. Раз уж мы собираемся перейти на имена.

— Меня зовут Морна. — Она одарила его мимолетной улыбкой. — Нет смысла соблюдать формальности… в данных обстоятельствах.

— Пожалуй, так. — Грегг почувствовал, как к щекам прилила кровь, и поспешно отвернулся.

— Вам когда-нибудь доводилось принимать ребенка?

— Это не моя специальность.

— Не беспокойтесь чересчур, — сказала она. — Я вас научу.

— Спасибо, — хрипло ответил Грегг. У него появились сомнения в благородном происхождении своей гостьи. Безусловно, об этом свидетельствовали ее внешность и — теперь, когда она больше не боялась, — определенная властность поведения. Но она, казалось, не имела ни малейшего представления, что существуют вещи, которые можно обсуждать лишь с самыми близкими.

Днем он отправился в город, поехав в объезд, подальше от ранчо Портфилда, и освободился от восьми галлонов пульке в сапуне Уэйли. Стояла невыносимая жара, пропитанная потом рубашка липла к спине, но он позволил себе лишь одну кружку пива, перед тем как идти к Рут Джефферсон в лавку ее двоюродного брата. Грегг нашел Рут в кладовке, когда она пыталась взвалить мешок бобов на нижнюю полку. Это была крепкая привлекательная женщина лет сорока, со все еще узкой талией и прямой осанкой, хотя годы вдовства и тяжелой работы проложили глубокие линии вокруг ее рта.

— Добрый день, Билли, — сказал она, услышав его шаги, а затем обернулась и пристально посмотрела на него. — Ты что задумал, Билл Грегг?

У Грегга дрогнуло сердце — именно это заставляло его всегда опасаться женщин.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что ты нацепил галстук в этакую жару. И свою лучшую шляпу. И если не ошибаюсь, свои лучшие ботинки.

— Давай-ка помогу тебе с мешком, — сказал он, подходя ближе.

— Это чересчур тяжело для твоих рук.

— Как-нибудь справлюсь. — Грегг нагнулся, неуклюже прижал мешок к груди, затем выпрямился и бросил его на полку. — Ну? Что я тебе говорил?!

— Ты весь перепачкался, — неодобрительно сказала она и стала смахивать пыль платком.

— Ерунда, не шуми.

Несмотря на протесты, Грегг покорно застыл и позволил себя вычистить, наслаждаясь таким вниманием.

— Мне нужна твоя помощь, Рут, — сказал он.

Она кивнула.

— Я твержу тебе это не один год.

— По совершенно особому случаю. Я даже рассказать тебе не могу, покуда ты не пообещаешь хранить секрет.

— Я так и знала! Я знала, что что-то случилось, как только ты сюда вошел!

Грот добился желаемого обещания и стал описывать события. По мере его рассказа линии вокруг ее рта углублялись, в глазах появился жесткий блеск. Грегг с облегчением вздохнул, когда, едва закончил повествование, в магазин вошли две женщины и минут десять выбирали ткань. К тому времени Рут немного успокоилась, но Грегг видел, что она все еще кипятится.

— Не понимаю тебя, Билли. Мне показалось, что ты кое-чему научился в последний раз, когда столкнулся с людьми Портфилда.

— А что мне оставалось делать? — сказал он. — Я должен был ей помочь.

— Этого-то я и боялась.

— Ты хочешь сказать…

— Билли Грегг, если я когда-нибудь узнаю, что ты спутался с какой-то девкой из сапуна, а теперь у тебя хватило наглости просить моей помощи при родах…

— Рут! — Грегг был поражен до глубины души.

— Легче поверить в это, чем в то, что ты мне наплел.

Он вздохнул и вытащил из кармана слиток золота.

— Стала бы она мне платить? Вот этим?

— Думаю, нет, — согласилась Рут. — Но все-таки странно… Что это за имя — Морна? Откуда она?

— А я почем знаю?

— Да ты еще и побрился!.. — Она смотрела на него в растерянном изумлении. — Нет, мне просто необходимо повидать женщину, способную заставить Билли Грегга прихорашиваться. Интересно, что в ней такого, чего у меня…

— Спасибо, Рут… Словно камень с души свалился. — Грегг осмотрел просторное затемненное помещение, заполненное товарами. — Что мне надо взять с собой?

— Я соберу все необходимое и отвезу к тебе перед ужином. Возьму двуколку Сэма.

— Здорово. — Грегг благодарно улыбнулся. — Только езжай по западному пути.

— Теперь убирайся отсюда и дай мне заняться делом, — велела Рут. — Портфилдовские бродяги мне не помеха.

— Хорошо. До встречи. — Грегг уже повернулся к выходу, когда его внимание привлекли рулоны ткани, лежавшие на прилавке. Он потрогал кусок шелковистой ткани и нахмурился. — Рут, тебе приходилось слышать о материи, которая серебрится на открытом воздухе и становится синей в помещении?

— Никогда.

— Так я и думал.

Грегг подошел к двери, на мгновение задержался на пороге и вышел на зной и пыль главной улицы городка. Он взобрался на повозку, щелкнул поводьями и медленно покатился к поилке. Возле нее стоял молодой ковбой с поникшими пшеничными усами, терпеливо ждущий, пока напьется кобыла. Это был Кол Мэшэм, один из немногих сравнительно порядочных работников Джоша Портфилда. Грегг кивнул ему.

— А, Билли… — Мэшэм кивнул в ответ и вынул изо рта трубку. — Говорят, повздорил поутру с Вольфом Кейли?

— Новости быстро расходятся.

Мэшэм огляделся.

— Тебе не мешает знать, Билли: Вольфу совсем худо.

— Да, я слышал, как затрещала его нога, когда на него упала лошадь. Я тоже обязан ему парочкой сломанных костей. — Грегг с завистью принюхался.

— Недурной у тебя табачок.

— Это не просто перелом, Билли. Говорят, нога вся распухла и почернела. И у него лихорадка.

В разгар невыносимого полуденного зноя Греггу вдруг стало холодно.

— Ты хочешь сказать, он умирает?

— Похоже на то, Билли. — Мэшэм вновь огляделся по сторонам. — Никому не говори, что я тебе сказал, но через два-три дня вернется Джош. На твоем месте я бы не стал дожидаться.

— Спасибо за совет, сынок.

Грегг дождался, пока напилась лошадь, сел в повозку и тронул поводья. Лошадь покорно опустила голову, и вскоре повозка, покинув прохладную сень водопоя, выехала на жаркую улицу.

Грегг оставил Морну спящей на своей постели и вошел в дом тихо, боясь потревожить ее сон, но она уже сидела за столом. Морна сняла свое загадочное одеяние и осталась в простом синем платье с короткими рукавами. Перед ней лежала одна из десятка книг Грегга — потрепанный школьный атлас, раскрытый на карте Северной Америки.

Морна распустила волосы и выглядела еще красивее, но внимание Грегга привлекло странное украшение на ее запястье. Оно походило на круглый кусок темно-красного стекла величиной с доллар, окаймленный золотом и удерживаемый узким золотым браслетом. Под стеклом пульсировал лучик рубинового света, расположением и размером напоминающий стрелку часов; примерно через каждые две секунды он вспыхивал и гас.

Женщина подняла голову и улыбнулась, показав на атлас:

— Надеюсь, вы не возражаете…

— Пожалуйста, мадам.

— Морна.

— Пожалуйста… Морна. — Грегг всегда с трудом сближался с людьми. — Вам лучше?

— Да, я чувствую себя гораздо лучше, спасибо. Я не спала с… довольно долгое время.

— Понимаю.

Грегг сел за стол напротив и позволил себе внимательнее взглянуть на необычное украшение. По окружности стеклышка были нанесены метки, вроде как на компасе, а внутри продолжал пульсировать рубиновый лучик.

— Мне бы не хотелось совать нос в чужие дела, мадам… Морна… — сказал Грегг, — но за всю свою жизнь я не видел ничего подобного тому, что у вас на запястье.

— Пустяки. — Морна прикрыла украшение рукой. — Простая безделушка.

— Но каким образом она так вспыхивает?

— О, я не разбираюсь в подобных вещах, — беззаботно отмахнулась она. — Какая-то электроника.

— Что-то связанное с электричеством?

— Да-да, я и хотела сказать «электричество» — мой английский немного хромает.

— Но для чего она?

Морна рассмеялась:

— Разве ваши женщины носят только то, что приносит пользу?

— Пожалуй, нет — с сомнением признал Грегг, чувствуя, что с ним снова хитрят. После нескольких первых неточностей Морна говорила по-английски очень уверенно, и он подозревал, что непонятные слова, которыми она пользовалась, — например, электроника, — отнюдь не оговорка. Он решил при случае забежать к Рут и отыскать это слово в словаре.

Морна рассматривала атлас, на который в направлении «запад-восток» положила соломинку, так что один ее конец примерно обозначал расположение Коппер-Кросс.

— Судя по карте, мы в тысяче двухстах милях от Нового Орлеана.

Грегг покачал головой:

— Побольше.

— Я только что измерила.

— Это расстояние по прямой, — терпеливо разъяснил он. — Оно ничего не значит — если, конечно, не лететь, как птица.

— Но вы согласны, что тут тысяча двести миль?

— Верно — для птицы.

Грегг вскочил на ноги, причем, забывшись от раздражения, попытался сделать это так, как сделал бы любой нормальный человек — оттолкнувшись обеими руками от стола. Левый локоть отчетливо щелкнул и поддался; Грегг навалился плечом на стол. Смущенный, он встал — на сей раз не торопясь, стараясь не выказать боль, и подошел к плите.

— Надо приготовить горячей еды.

— Что у вас с рукой? — негромко спросила Морна из-за его спины.

— Вам совершенно ни к чему беспокоиться, — ответил он, удивляясь ее вниманию.

— Позвольте мне взглянуть, Билли. Может быть, я сумею помочь.

— Вы разве доктор?

Как он и ожидал, ответа не последовало. Но Грегг все-таки закатал рукава и показал ей свои изуродованные локтевые суставы. А размягчившись до такой степени, рассказал о том, как — в отсутствие блюстителей закона — он был настолько глуп, что позволил себя уговорить и стал неофициальным стражем порядка. И о том, как, проявив еще большую глупость, однажды встал на пути пьяного разгула Джоша Портфилда и четырех его дружков. Они по двое держали его за руки и до тех пор бросали взад-вперед, пока локти не вывернулись.

— Ну почему так всегда?… — едва слышно выдохнула Морна.

— Что, мадам?

Морна подняла глаза.

— Я ничем не могу вам помочь, Билли. Суставы треснули и образовалась контрактура.

— Контрактура, да? — Грегг пометил еще одно слово для проверки.

— Сильно болит? — Она увидела выражение его лица. — Простите, глупый вопрос…

— Хорошо, что я пристрастился к виски, — сознался он. — Иначе не всякую ночь мог бы заснуть.

Она сочувственно улыбнулась.

— Боль мы, пожалуй, успокоим. В интересах, чтобы вы были как можно в более хорошей форме к… Какой сегодня день?

— Пятница.

— К воскресенью.

— О воскресенье не волнуйтесь, — сказал Грегг. — Скоро к нам придет друг. Женщина, — поспешно добавил он, когда Морна отступила назад и на ее лице появилось затравленное выражение.

— Вы обещали никому не говорить о моем присутствии!

— Но это именно ради вас. Рут Джефферсон — прекрасный человек, я знаю ее не хуже себя самого. Она не проболтается ни одной живой душе.

Морна слегка успокоилась.

— Она много для вас значит?

— Когда-то мы собирались пожениться.

— В таком случае я не возражаю, — сказал Морна, и глаза ее были непроницаемы. — Но, пожалуйста, помните, что вы сами решили рассказать ей обо мне.

Двуколка Рут Джефферсон показалась за час до заката.

Грегг, поджидавший ее снаружи, вошел в дом и, постучал в открытую дверь спальни, где, не раздеваясь, спала Морна. Испуганно вскрикнув, она мгновенно очнулась и взглянула на свой браслет. Грегг заметил, что лучик света в украшении, словно стрелка необычного компаса, постоянно указывает на восток. Возможно, его подвело воображение, но ему показалось, что лучик пульсирует быстрее, чем утром. Но куда более странным и удивительным было само присутствие златовласой молодой женщины, появившейся из ниоткуда, носящей новую жизнь и теперь словно осветившей скудную обстановку его дома. Грегг вновь поймал себя на размышлениях о том, какие обстоятельства забросили это чудесное создание в такой дикий уголок мира.

— Рут будет через минуту, — сказал он. — Не хотите встретить ее?

— С удовольствием.

Морна улыбнулась, поднявшись, и подошла с ним к двери. Грегга немного удивило, что она даже не прикоснулась к волосам и не разгладила платье, — по его скромному опыту, первые встречи между женщинами бывали напряженными, — но потом он заметил, что ее незамысловатая прическа в полном порядке, а на синем платье нет ни одной морщинки, словно оно только что было снято с вешалки, — еще одно дополнение к досье любопытных фактов о загадочной гостье.

— Привет, Рут. Рад, что ты смогла выбраться.

Грегг остановил двуколку и помог Рут сойти.

— Еще бы, — сказала Рут. — Слыхал о Вольфе Кейли?

Грегг понизил голос:

— До меня доходили слухи, что он умирает.

— И что ты собираешься делать?

— А что я могу?

— Ты можешь выйти из дома, когда стемнеет, и чтоб духу твоего здесь не оставалось!.. Я, наверное, выжила из ума, предлагая такое, но… Я могу остаться здесь и присмотреть за твоей подружкой.

— Это было бы нечестно. — Грегг медленно покачал головой. — Нет, я буду там, где нужен.

— А что, по-твоему, ты сможешь сделать, когда Джош Портфилд приведет сюда свою ораву?

— Рут, — сморщившись, прошептал он, — поговорим о чем-нибудь другом. Ты расстроишь Морну. А теперь идем. Я вас познакомлю.

Рут закатила глаза, но покорно пошла за ним в дом. Женщины молча пожали друг другу руки, а затем — совершенно неожиданно — обе начали улыбаться, как-то сразу распределив и приняв роли матери и дочки. Грегг понял, что они вступили в общение на таком уровне, который ему никогда не постичь, и благоговение перед женской мудростью укрепилось в нем еще сильнее.

Его порадовало, что на Рут, явно ожидавшую подтверждения своих худших подозрений, Морна произвела большое впечатление. Этот факт, бесспорно, облегчит ему жизнь.

Женщины прошли в дом, а он тем временем разгрузил двуколку, внес в комнату плетеную корзину, прижимая ее к груди, чтобы не напрягать локти, и поставил на стол. Рут и Морна были поглощены разговором, и Рут молча указала ему на дверь, приказывая удалиться.

Грегг взял с полки пачку сигарет и, облегченно вздохнув, пошел в сарай, где готовилась пульке. Вообще-то он предпочитал самокрутки, но теперь, когда пальцы потеряли способность к тонкой работе, привык обходиться без них. Удобно устроившись на лавке, он закурил и стал с удовлетворением обозревать медные змеевики, реторты, и емкости с бродящим соком кактусов. Сознание, что в его доме находятся две женщины, одна из которых должна скоро родить, наполняло его новым, прежде не испытанным теплым чувством собственной значимости. Вдыхая тяжелый ароматный дух, Грегг погрузился в мечты, в которых Рут была его женой, Морна — его дочкой, а он вновь был способен выполнять мужскую работу и содержать свою семью…

— Не понимаю, как тут можно находиться… — Закутанная в шаль, на пороге стояла Рут. — Вряд ли этот смрад идет на пользу.

— Он никому еще не повредил, — сказал Грегг, поднимаясь на ноги. — Ферментация — часть природы.

— Как и коровьи лепешки.

Рут попятилась из сарайчика и остановилась, поджидая его снаружи. В красноватых лучах заходящего солнца она выглядела на удивление здоровой а привлекательной, преисполненной красотой зрелости и опыта.

— Мне пора возвращаться, — сказала она, — но утром я приеду и останусь до рождения малыша.

— Мне казалось, что суббота — самый тяжелый день у тебя в лавке.

— Так оно и есть, но Сэму придется обойтись без меня. Я не могу оставить это дитя одну. От тебя не много проку.

— Но что подумает Сэм?

— Что подумает Сэм — не имеет значения. Я скажу ему, что тебе нездоровится… — Рут помолчала. — Билли, как ты полагаешь, откуда она?

— Ума не приложу. Она толковала что-то о Новом Орлеане.

Рут задумчиво покачала головой.

— По ее говору не скажешь, что она из Луизианы. И у нее какие-то странные представления…

— Я заметил, — многозначительно произнес Грегг.

— Взять хотя бы то, что она постоянно твердит о сыне. Просто наотрез отказывается от мысли, что ребенок с таким же успехом может оказаться девочкой.

— Н-да… — Греггу пришли на память расспросы о технических характеристиках оружия. — Хотел бы я знать, от кого она убегает.

Лицо Рут смягчилось.

— Я читала немало книг о женщинах из знатных семей… всяких наследницах… которым не позволяли рожать, если отец ребенка простого происхождения.

— Рут Джефферсон, — широко улыбаясь, сказал Грегг, — я понятия не имел, что ты хозяйничаешь в своей маленькой лавке с головой, полной романтических бредней!

— Ничего подобного! — Рут покраснела. — Но только слепой не увидит, что Морна привыкла к роскоши. И вполне вероятно, что у нее нелады с родными.

— Возможно.

Грегг вспомнил ужас в глазах Морны. Интуиция подсказывала ему, что не родные причина такого дикого страха, но он решил не спорить. Он стоял и терпеливо слушал наставления Рут: как устроиться на ночь в соседней комнате и какой приготовить утром завтрак.

— И не смей притрагиваться сегодня к спиртному! — закончила Рут. — Не хватало только, чтобы ты валился пьяный, когда начнутся схватки. Ты меня понял?

— Понял, понял. Я все равно не собирался пить. Ты думаешь, что ребенок действительно родится в воскресенье?

— Почему-то — не знаю почему, — Рут взгромоздилась на сиденье и взяла в руки поводья, — я склонна ей верить. До встречи, Билли.

— Спасибо, Рут.

Грегг проводил взглядом двуколку, пока та не скрылась из виду за скалой у подножия холма, на котором стоял его дом, и зашел внутрь. Дверь в спальню была закрыта. Из одеял, приготовленных для него Рут, он соорудил на полу постель, но сон не шел. Посмеиваясь от сознания вины, Грегг щедро плеснул себе кукурузной водки из каменного кувшина, стоящего в буфете, и со стаканом в руке устроился на самом удобном стуле. Тлеющий уголек солнца наполнял комнату мягким светом, и, потягивая из стакана, Грегг блаженно расслабился.

Он даже позволил себе надеяться, что Морна останется с ним дольше, чем на шесть запланированных дней.

Грегг очнулся на заре, все в той же позе с пустым стаканом в руке. Он хотел поставить стакан и чуть не в голос застонал, согнув больной локоть, — словно об обнаженный нерв крошили осколки стекла. Ночью, должно быть, похолодало, и незащищенные руки застыли больше обычного. Грегг с трудом поднялся и с досадой заметил, что рубашка и штаны безнадежно помяты. Ему в голову тут же пришло, что одинокому холостяку хорошо бы иметь несминаемые штаны из такой материи, как у…

Морна!

События прошедшего дня мгновенно ожили в его памяти. Грегг заспешил к плите и стал чистить ее, чтобы развести огонь. Рут велела подогреть молока, сварить на завтрак овсянку и принести ей в комнату тазик теплой виды. Отчасти из-за спешки, отчасти из-за неловкости пальцев он несколько раз ронял щипцы и не был удивлен, когда дверь в спальню отворилась. На пороге появилась Морна в цветистом халатике, который, очевидно, привезла для нее Рут. Привычный женственный покрой одежды сделал Морну еще более привлекательной и доступной в глазах Грегга.

— Доброе утро, — сказал он. — Прошу прощения за шум. Надеюсь, я не…

— Я уже выспалась. — Она прошла в комнату, села за стол и положила второй слиток золота. — Это вам, Билли.

Он запротестовал:

— Того, что вы дали мне вчера, более чем достаточно за всю мою помощь.

Морна грустно улыбнулась, и Грегг внезапно осознал, что имеет дело не с юной хозяйкой, предлагающей деньги за домашние услуги.

— Вы рисковали ради меня своей жизнью. И думаю, если понадобится, снова станете на мою защиту. Да?

Грегг отвел взгляд.

— Ничего особенного я не сделал.

— Нет, сделали! Я наблюдала за вами, Билли, и видела, что вы боитесь. Но вы сумели справиться с собой, сдержать свой страх, и стали еще сильнее, а не слабее. А на это способны даже не все мои соотечественники.

Морна замолчала и прижала побелевшие костяшки пальцев к губам, словно боясь сказать лишнее.

— Нам следует подкрепиться. — Грегг повернулся к плите. — Сейчас разведу огонь.

— Вы не ответили на мой вопрос.

Он переступил с ноги на ногу.

— На какой?

— Если сюда кто-нибудь придет, чтобы убить меня и моего сына… вы станете защищать нас, даже подвергая свою жизнь опасности?

— Ерунда какая-то! — возмутился Грегг. — Кому придет в голову вас убивать!

Она перехватила его взгляд.

— Я жду ответа, Билли.

— Я… — Слова давались ему с трудом, словно он объяснялся в любви. — Разве на это нужно отвечать? Как по-вашему, неужели я убегу?

— Нет, — мягко произнесла она. — Лучшего ответа мне не надо.

— Очень приятно.

Слова прозвучали грубее, чем хотелось Греггу, потому что образ Морны-дочери то и дело сменялся образом Морны-жены, хотя он едва знал ее, хотя она носила под грудью жизнь, зачатую другим мужчиной. Его угнетали греховность этих мыслей и страх выставить себя на посмешище, и в то же время он был глубоко тронут ее доверием. Ни простой мужчина, ни Принц, ни даже сам Князь Тьмы не причинят ей зла я не огорчат ее, пока он находится рядом. Разжигая огонь в плите, Грегг решил при первой же возможности проверить состояние своего «ремингтона» и старого «трантера», отобранного у Вольфа Кейли. Только бы не увидели Морна и Рут…

Словно угадав его мысли, Морна спросила:

— Билли, у вас нет длинноствольного оружия? Винтовки?

— И не было никогда.

— А почему? Длинный ствол позволит заряду передать пуле больше энергии, оружие будет эффективнее.

Грегг, умышленно не оборачиваясь, пожал плечами. Ему было неприятно слышать, как чистый высокий голос Морны произносит слова из лексикона оружейника.

— Не было нужды.

— Но почему? — настаивала Морна.

— Зачем мне? Даже со здоровыми кулаками я не очень-то ловко управлялся с винтовкой и поэтому вовсе ее не держал. Понимаете, в наших краях закона практически нет. Если один человек из револьвера убивает другого, то это в порядке вещей и не считается преступлением при условии, что у того тоже был револьвер. Даже если покойнику не предоставили никакой возможности его вытащить, все равно это рассматривается как честная схватка. То же самое, если у обоих — винтовки, но винтовка не для меня. А я вовсе не хочу, чтобы меня могли ухлопать на расстоянии двухсот ярдов и заявить, что это самооборона.

Грегг давно уже не произносил такой длинной речи, и свое раздражение выместил на золе, которую принялся ворошить с чрезмерной энергией.

— Понимаю, — задумчиво произнесла Морна. — Разновидность дуэли. Вы метко стреляете из револьвера?

В ответ Грегг с лязгом захлопнул печную дверцу.

Ее голос приобрел уже знакомую ему властность.

— Билли, вы метко стреляете из револьвера?

Он резко повернулся, выставив вперед руки таким образом, что стали видны бесформенные, распухшие локти.

— Прицеливаться я могу точно так же, как и раньше, но времени теперь у меня уходит столько, что я в подметки не гожусь любому сосунку. Ну, довольны?

— Мы не должны злиться друг на друга. — Морна поднялась и сжала его протянутые руки. — Вы любите меня, Билли?

— Да. — Ответ донесся до Грегга словно издалека, слов но не он произнес это слово.

— Я горжусь этим… Подождите.

Морна удалилась в спальню, порылась в своей накидке и вернулась с предметом, на первый взгляд похожим на кусочек зеленого стекла. Когда же Морна положила его к левому локтю, Грегг с удивлением почувствовал, что он эластичен как оленья кожа. Грегг ощутил тепло, и по суставу забегали мурашки.

— Согните руку, — приказала Морна бесстрастным голосом армейского костоправа.

Грегг молча повиновался — и не почувствовал никакой боли, никаких крошащихся стеклянных игл. Пока он, не веря самому себе, сгибал и разгибал левую руку. Морна повторила операцию на правой руке с тем же чудодейственным результатом. Впервые за два года Грегг смог сгибать и разгибать руки, не испытывая никаких затруднений.

Морна улыбнулась:

— Ну как?

— Как новые. Просто как новые!..

— Они никогда не будут такими здоровыми и сильными, как прежде, — сказала Морна, — но боль не вернется, обещаю.

Она удалилась в спальню и вышла через минуту уже без удивительного стеклышка.

— По-моему, вы говорили о еде…

Грегг медленно покачал головой.

— Что-то тут неладно. Вы не та, за кого себя выдаете. Никто на свете не мог бы…

— Я ни за кого себя не выдаю, — оборвала его Морна.

— Быть может, я не так выразился…

— Не надо, Билли. Кроме вас у меня никого нет.

Морна тяжело опустилась на стул и закрыла лицо руками.

— Простите.

Грегг хотел прикоснуться к ней, успокоить, и тут, впервые за все утро обратил внимание на золотой браслет. Заключенный внутри лучик света по-прежнему указывал на восток, но вспыхивал определенно ярче и чаще, чем вчера. Грегг не мог избавиться от ощущения, что огонек предупреждает его о какой-то надвигающейся опасности…

Верная своему слову, Рут прибыла в самом начале дня.

Она привезла кое-какие запасы, включая кувшин мясного бульона, для сохранения тепла закутанный в одеяло. Грегг был рад ее видеть и благодарен за ту истинно женскую деловитость, с какой она взялась хлопотать по хозяйству, и все же он, к некоторой досаде, почувствовал себя лишним. Все больше и больше времени он проводил в сарайчике, в окружении перегонных аппаратов, и та светлая минута, когда он говорил с Морной о любви, стала казаться ему плодом воображения. Он не тешил себя надеждами, что она имела в виду любовь между мужем и женой. Может быть, даже не любовь между отцом и дочерью, но само упоминание этого слова на короткий момент озарило его жизнь, сделало ее осмысленной.

Рут, напротив, говорила преимущественно о ценах на продукты, о погоде, о местных новостях, и в окружающей атмосфере привычной повседневности Грегг не решился рассказать о чудесном исцелении рук. Он смутно опасался, что Рут откажется этому поверить и, отняв эту веру у него, сведет на нет волшебную магию. Рут зашла к нему в сарай в полдень, зажимая нос платком, но лишь для того, чтобы сообщить, что Кейли вряд ли протянет до вечера, и что Джош Портфилд со своими людьми выехал из Соноры.

Грегг поблагодарил за информацию, и виду не подав, что она его касается. Однако при первой же возможности он вынес из дома «ремингтон» и «трантер» и порядком повозился с ними, прежде чем убедился в их работоспособности.

Портфилд всегда оставался для Грегга загадкой. Он унаследовал от отца все земли, приносящие немалый доход, и, казалось бы, ничто не толкало его на незаконные действия. Вкус к насилию он приобрел во время войны, и вечно бурлящая территория Мексики, лежащая неподалеку к югу, притягивала его как магнитом. Время от времени он собирал пеструю компанию и отправлялся в очередной «рейд» за границу. При этом долгие месяцы Портфилд вел совершенно нормальный образ жизни, и его никак нельзя было назвать бешеным зверем. Просто у него, судя по всему, полностью отсутствовало всякое представление о добре и зле.

Так, он искренне считал, что поступил с Греггом милосердно, не убив его, а лишь искалечив руки за попытку помешать пьяному веселью. С тех пор, встречая Грегга где-нибудь на дороге или в Коппер-Кросс, он обращался к нему самым дружеским образом, искренне полагая, что заслужил его благодарность и уважение. Вот уж поистине, пришел к выводу Грегг, каждый человек живет в своем собственном мире.

Вполне возможно, что, узнав о происшествии с Кейли, Портфилд попросту пожмет плечами и отмахнется, дескать, любой его работник должен самостоятельно управляться со стареющим калекой. Такие случаи, когда Портфилд приходил к самым неожиданным заключениям, были известны. Но сейчас Грегг подозревал, что молот гнева Портфилда обрушится неумолимо и он, Грегг, окажется под ним. Каким-то непостижимым для него образом эти опасения питались и усиливались загадочными страхами Морны.

За трапезой, когда все трое сидели за грубым деревянным столом, он отмалчивался и предоставлял Рут вести беседу. Разговор в основном вертелся вокруг домашних дел, в которых Морна могла бы приоткрыть завесу тайны, но та искусно избегала ловушек Рут.

Поздно вечером у Морны начались схватки, и с этого момента Грегг был низведен Рут до положения всем мешающего предмета мебели. Он безропотно смирился с таким отношением, хорошо зная о сдерживаемой неприязни к мужчинам и раздражительности женщин во время родов, и покорно выполнял все поручения. Лишь изредка задумчивый взгляд Морны напоминал ему о существовавшем между ними тайном соглашении, о котором Рут, несмотря на свою попечительскую уверенность, даже не подозревала.

Ребенок родился в воскресенье в полдень. Как и предсказала Морна — мальчик.

— Не позволяй Морне напрягаться, — сказала утром в понедельник Рут, садясь в двуколку.

Грегг кивнул.

— Не волнуйся. Я управлюсь сам.

— Уж постарайся. — Рут взглянула на него с внезапным интересом. — Как твои руки в последнее время?

— Лучше. Мне гораздо лучше.

— Отлично. — Рут подобрала поводья, но уезжать не спешила. Она медленно перевела взгляд на порог дома, где, укачивая ребенка, стояла Морна. — Ты небось не дождешься, пока я уеду и оставлю тебя с твоим готовым семейством…

— Ну, Рут, как можно… Тебе ли не знать, как я ценю все, что ты сделала. Ты ведь не ревнуешь?

— Ревную? — Рут покачала головой и посмотрела ему прямо в глаза. — Морна странная девушка. Она не похожа на меня и не похожа на тебя, но я чувствую, что между вами что-то происходит.

У Грегга вновь зашевелились смутные страхи перед безошибочной интуицией Рут.

— Вот заладила одно и то же, словно один из этих новых фонографов…

— Я имею в виду не то, что ты думаешь, — быстро сказала Рут. — Но тут определенно что-то есть. Мне ли тебя не знать?

— Я заеду через пару дней, чтобы оплатить счет, — Грегг поспешил перевести разговор. — Как только продам один из этих золотых слитков.

— Постарайся успеть до возвращения Джоша Портфилда.

Рут щелкнула поводьями и покатила вниз по склону.

Грегг глубоко вздохнул и, прежде чем вернуться в дом, некоторое время задумчиво вглядывался вдаль. Морна была все так же одета в пестрый домашний халатик и, убаюкивая на руках завернутого в шаль младенца, выглядела как всякая молодая мать. Облику не соответствовал лишь золотой браслет на запястье. Даже в ярких лучах утреннего солнца было видно, как пульсирует малиновый огонек. Его бег явно ускорился. В эти два дня невольного уединения Грегг немало думал о необычном украшении и пришел к выводу, что разгадал если не принцип действия, то по крайней мере назначение этого устройства. Он чувствовал, что настала пора откровенного разговора.

Морна вошла в дом вместе с ним. Роды прошли легко, но ее лицо все еще было бледным и напряженным, и в улыбке, с которой она взглянула на него, сквозило ожидание.

— Как странно, что мы снова вдвоем, — тихо сказала она.

— Очень странно. — Грегг показал на вспыхивающий браслет. — Похоже, это ненадолго.

Морна резко села, и ребенок, недовольный внезапным движением, поднял крохотную розовую ручонку. Она прижала его к груди и опустила голову, касаясь своим лбом лобика сына. Ее длинные волосы разметались, укрывая младенца золотыми прядями.

— Простите, — произнес Грегг, — но я должен знать, кто приближается к нам с той стороны, куда указывает стрелочка. Я должен знать, с кем драться.

— Я не могу сказать вам этого, Билли.

— Ясно… Я имею право быть убитым, возможно, но не имею право знать, кем или ради чего.

— Пожалуйста, не надо, — проговорила она. — Поймите… я ничего не могу вам сказать.

Грегг почувствовал укол раскаяния. Он подошел к Морне и опустился перед ней на колени.

— Почему бы нам вдвоем — то есть втроем не уехать отсюда прямо сейчас? Мы можем собраться за десять минут — и ищи нас!

Морна, не поднимая глаз, покачала головой.

— Это ничего не даст.

— Это много что даст для меня.

Морна подняла голову и посмотрела на него тревожным, полным участия взглядом.

— Тот человек — Портфилд — попытается вас убить?

— Рут нажаловалась? — Грегг раздраженно прищелкнул языком. — Ну зачем это она? У вас достаточно…

— Он попытается вас убить?

Грегг вынужден был сказать чистую правду.

— Ему и пытаться нечего. Он разъезжает в компании семи-восьми головорезов, и уж если они надумают кого-то прикончить, то это не доставить им хлопот.

— О! — Морна, казалось, обрела долю прежней решимости. — Мой сын еще не в состоянии переезжать, но я постараюсь подготовить его как можно скорее. Постараюсь изо всех сил.

— Ну и хорошо, — неуверенно сказал Грегг.

Он смутно чувствовал, что разговор каким-то образом вышел за пределы его, понимания. Но он уже потерял инициативу и совершенно не мог противостоять женским слезам.

— Значит, договорились. — Он встал и взглянул на до нелепости крохотное существо. — Выбрали имя малышу?

Морна сразу успокоилась, лицо ее озарила счастливая улыбка.

— Слишком рано. Время именования еще над ним.

— По-английски правильнее сказать, что будущее впереди нас, а не над нами, — мягко поправил Грегг.

— Но это подразумевает линейное… — Морна осеклась. — Вы правы, конечно, мне следовало сказать: время именования еще впереди.

— Моя мама была школьной учительницей, — зачем-то сказал Грегг, вновь чувствуя, что они не понимают друг друга. — У меня есть кое-какая работа во дворе, но я буду поблизости, если понадоблюсь.

Уже на пороге, закрывая за собой дверь, Грегг кинул взгляд в комнату. Морна опять склонилась над сыном, прижавшись к нему лбом. Он никогда не видел, чтобы так делали другие женщины. Грегг отмахнулся от этого, как от одной из наименее загадочных ее странностей.

Никакой неотложной работы во дворе не было, но всем своим существом он чувствовал, что настало время поглядывать за окрестностями. Грегг медленно подлился на седловину холма, то и дело обходя валуны, напоминавшие пасущихся овец, и сел на восточном гребне. Глядя в подзорную трубу, он не обнаружил никаких признаков активности ни в направлении ранчо Портфилда, ни на тропе, что уходила на юг к Коппер-Кросс. Грегг перевел трубу на восток, к месту, где между северными оконечностями Сьерра-Мадре и горами Сакраменто несла воды невидимая отсюда Рио-Гранде.

«Не поддавайся страху, — с раздражением подумал он. — Ничто не может пересекать страну по прямой, словно птица, — кроме птицы».

Остаток дня Грегг провел на своем наблюдательном пункте, время от времени спускаясь к дому, — надо было посмотреть, как там Морна, приготовить нехитрую еду и вскипятить воду лая стирки пеленок. Он с удовольствием отметил, что ребенок почти все время спит, значит. Морна может неплохо отдохнуть. Порой ему вспоминались слова Рут: «Твое готовое семейство», и он понял, насколько они верны. Даже в этих странных обстоятельствах было что-то трогательное, приносящее глубокое удовлетворение и радость, оттого, что под его крышей находятся женщина и ребенок, именно в нем, и ни в каком другом мужчине, ищут они свою безопасность и покой. Это делало его самого как-то больше, значительнее. Несмотря на все свои усилия, Грегг не мог отказаться от мысли, что если бы они с Морной бежали вместе на север, она, вероятно, никогда бы не вернулась к своей прежней жизни. Случись это, он и в самом деле мог бы приобрести готовую семью…

Впрочем, даже в мыслях нельзя заходить так далеко…

Поздно вечером, когда солнце утонуло за Мехикали, Грегг увидел одинокого всадника, приближающегося со стороны ранчо Портфилда. Всадник ехал не спеша, ленивым шагом, и тот факт, что он один, действовал успокаивающе, но Грегг решил не рисковать. Он спустился к дому, достал из тайника в сарае свой «ремингтон» и занял позицию за скалой на повороте тропы.

Всадник, сгорбившись, тяжело осел в седле, наполовину дремля. Шляпа была надвинута глубоко на глаза, защищая их от косых лучей солнца. Грегг узнал Кола Мэшэма, молодого ковбоя, с которым он разговаривал в городе в пятницу.

— Каким ветром тебя занесло в эти края, Кол? — крикнул он.

Мэшэм дернулся, резко выпрямился, челюсть его от удивления отвисла.

— Билли? Ты еще здесь?

— А что, непохоже?

— Черт подери, я полагал, что ты давно уже смотался.

— И решил посмотреть, что после меня осталось, — не так ли?

Мэшэм ухмыльнулся в длинные усы.

— Ну, если бы ты вдруг забыл свои кувшин с пульке, то с таким же успехом они могли бы достаться мне, а не кому-нибудь другому. В конце концов, именно я…

— Ты можешь выпить за мой счет в любое время, — твердо заявил Грегг, — только не сейчас. Лучше иди своей дорогой, Кол.

Такой тон Мэшэму не понравился.

— Сдается мне, не на того ты наставляешь свою винтовку. Ты знаешь, что Вольф Кейли мертв?

— Не слыхал.

— Ну так я тебе говорю. А Большой Джош завтра будет дома. Сегодня днем прискакал Макс Тиббет и, как только узнал про Вольфа, сразу взял свежую лошадь и снова помчался на юг — сообщать Джошу. Ты зря здесь остался, Билли.

В голосе Мэшэма звучало участие. Казалось, он был искренне расстроенупрямством и глупостью Грегга.

Грегг задумался.

— Идем со мной. Только не шуми — у меня дома гостья и новорожденный ребенок. Я не хочу их тревожить.

— Спасибо, Билли.

Мэшэм спешился и пошел за Греггом. Он принял тяжелый каменный кувшин, с любопытством взглянул в сторону дома и уехал, прижимая к груди драгоценную добычу.

Грегг следил, пока он не скрылся из виду. Потом решил, что имеет право выпить, чтоб как-то нейтрализовать действие только что полученных вестей, и отложил «ремингтон» в сторону. Проходя по двору, посмотрел в окно, чтобы узнать, в комнате ли Морна. Он собирался кинуть лишь беглый взгляд, но неожиданная картина остановила его на полушаге.

Морна была в своем синем платье, казалось, перешитом на ее теперь похудевшую фигуру, хотя Грегг не замечал ее или Рут за шитьем. Она расстелила на столе простыню, и на самой середине лежал голый ребенок. Морна стояла рядом, обеими руками сжимая головку сына. Глаза ее были закрыты, губы беззвучно двигались, бледное лицо окаменело, словно у жрицы, совершающей древний обряд.

Греггу страстно хотелось отвернуться, он стыдился своего непрошенного вмешательства, но во внешности Морны происходила перемена, и эта перемена буквально приковала его к месту. Золотистые волосы Морны начали шевелиться, словно зажив собственной жизнью. Ее голова оставалась совершенно неподвижной, но постепенно — прошло от силы десять секунд — волосы расправились, каждая прядь, каждый волосок стали прямыми, жесткими и образовали яркий грозный нимб. У Грегга пересохло во рту при виде кошмарного превращения молодой матери в подобие ведьмы Морна стала сгибаться в поясе, пока ее лоб не коснулся лба младенца.

Наступил миг полной неподвижности — а потом ее тело стало прозрачным.

По спине Грегга пробежали ледяные мурашки, когда он понял, что смотрит сквозь нее. Морна по-прежнему находилась в комнате, и все же очертания стен и мебели отчетливо проступали сквозь ее тело, словно Морна была картинкой спроецированной на них волшебным фонарем.

Младенец беспорядочно размахивал ручонками, но, судя по всему, происходящее не оказывало на него никакого действия. Морна оставалась в том же состоянии — между вещественным и иллюзорным — еще несколько секунд, потом неожиданно стала такой же реальной, как прежде. Она выпрямилась, пригладила волнисто улегшиеся волосы и повернулась к окну.

Грегг в страхе рванулся в сторону, согнувшись пополам, словно человек, уклоняющийся от ружейного огня, и помчался за укрытие повозки, которую оставил позади дома. Там он съежился, с трудом переводя дыхание, и замер, пока не убедился, что Морна его не заметила, затем вернулся на седловину холма, тяжело опустился на землю и закурил. Несмотря на успокаивающее действие сигареты, прошло немало времени, прежде чем его сердце перестало выскакивать их груди. Грегг не был суеверным человеком, но из немногих прочитанных книг он почерпнул сведения, что существуют женщины, которые умеют колдовать, и им часто приходится спасаться от преследования. Какая-то часть его ума восставала против применения слова «ведьма» к такому беззащитному созданию, как Морна, но того, что он видел, тоже нельзя было отрицать, как невозможно забыть и прочие странности гостьи…

Он провел на седловине еще час, выкурив несколько сигарет, а потом пошел домой. Ребенок мирно спал в корзине, которую привезла для него Рут, а Морна — румяная, душистая и красивая, как свежевыпеченный яблочный пирог, — зажгла масляный фонарь и варила кофе. Она даже сняла свой золотой браслет, словно специально для того, чтобы стереть всякое напоминание о своей необыкновенности. Однако, когда Грегг заглянул в темную спальню, он увидел рубиновое мерцание. Огонек загорался так часто, что вспышки сливались в почти непрерывный сигнал тревоги.

Было уже далеко за полночь, когда Грегг наконец заснул.

Утром его разбудил слабый, жалобный крик младенца. Он прислушался, ожидая, что сейчас подбежит Морна, но никаких других звуков из-за закрытой двери спальни не доносилось. Кем бы ни была Морна, она оказалась очень заботливой матерью, и то, что она не поспешила к ребенку, в первый момент удивило Грегга, а потом стало его беспокоить. Он поднялся, натянул штаны и постучал в дверь спальни. Ответа не последовало, лишь регулярно, словно с каждым вздохом, кричал ребенок. Он снова постучал, громче, и распахнул дверь.

Младенец копошился в корзине у кровати — Грегг видел, как он размахивает крохотными кулачками, — но Морны не было.

Не в силах поверить свои глазам, Грегг обошел всю комнату и даже заглянул под кровать. По отсутствию одежды, включая и накидку, он заключил, что Морна встала затемно, оделась и вышла из дома. Для этого ей надо было пройти всего в нескольких футах от того места, где на полу большой комнаты слал Грегг, а он был уверен, что это не под силу ни самому опытному вору, ни самому искусному индейскому следопыту. Но в конце концов — в его памяти всплыли со бытия прошедшего дня — он мыслит в рамках нормального человеческого существа, а Морна…

Ребенок заходился криком, плотно сжав глаза, единственным доступным способом протестуя против отсутствия еды и материнской ласки. Грегг беспомощно глядел на него и ему в голову пришло, что Морна покинула их насовсем оставив младенца на его попечение.

— Держись, старина, — проговорил Грегг, сообразив что не осмотрел окрестности вокруг дома.

Он вышел и закричал «Морна!». Голос, поглощенный застывшей утренней тишиной, растаял в воздухе, и только лошадь, щипавшая траву, на мгновение удивленно подняла голову Грегг торопливо проверил оба строения — сарай с перегонным аппаратом и покосившуюся будку, служившую туалетом, — и решил, что ребенка надо немедленно везти в город к Рут. Он не имел ни малейшего представления, сколько такой младенец может обходиться без пищи, и не хотел рисковать. Чертыхаясь про себя, Грегг повернулся к дому и застыл на месте, увидев на тропе серебристое искрение.

Закутанная в накидку, Морна появилась из-за скалы и шла к нему, неся в руке маленький голубой сверток. Облегчение, которое испытал Грегг при ее появлении разом за глушило все страхи минувшей ночи, и он побежал ей навстречу.

— Где вы были? — закричал он издалека. — Что это вы вздумали убегать?

— Я не убегала, Билли. — Она устало улыбнулась. — Мне надо было кое-что сделать.

— Что вам такого надо было сделать? Ребенок плачет, хочет есть!

Юное лицо Морны застыло в неожиданно суровом выражении.

— Что такое голод? Можно и потерпеть.

— Мне странно слышать такие слова, — проговорил захваченный врасплох Грегг.

— Для вас будущего попросту не существует, не так ли? — Морна глядела на него со смесью жалости и гнева. — Вы никогда не загадываете вперед? Забыли, что у нас есть… враги?

— Я принимаю все, как оно есть. Чего загадывать?

Морна чуть не кинула в него сверток.

— Тогда принимайте!

— Что это? — Грегг взял пакет и тут же увидел, что он сделан не из бумаги, как ему показалось, а из тонкой прочной материи — гладкой на ощупь, более мягкой, чем клеенка, и без характерной текстуры ее изнаночной стороны. — Из чего он?

— Новый водонепроницаемый материал, — нетерпеливо отмахнулась Морна. — Важно содержимое.

Грегг открыл пакет и вынул большой черный револьвер. Он был значительно легче, чем можно было бы предполагать по его размерам, и напоминал «кольт», только с более мягкими очертаниями и с углублениями для пальцев на рукоятке. Греггу никогда еще не приходилось иметь дело с оружием, которое так удобно лежало бы в руке. Его внимание привлек рифленый барабан на шесть патронов, который выдвигался в сторону для облегчения перезарядки, — такого он тоже никогда прежде не встречал. Револьвер внешне был очень скромным, без украшений, но выделан был с удивительным совершенством, куда лучше, чем можно было себе вообразить. Грегг заметил гравировку сбоку длинного ствола.

— Кольт 44 «магнум», — медленно произнес он. — Никогда не слыхал. Откуда вы его взяли, Морна?

Она заколебалась.

— Я оставила его возле дороги, у того места, где мы впервые встретились. Пришлось встать пораньше, чтобы успеть сходить за ним.

Грегг не сомневался, что это выдумка, но все его внимание было приковано к револьверу.

— Я имею в виду, откуда вы его вообще достали? Где можно купить такое оружие?

— Это не имеет значения. — Морна зашагала к дому. — Главное — сумеете ли вы им пользоваться?

— Наверное, — сказал Грегг, заглянув в голубой пакет, где еще находилась картонная коробка с медными патронами. Крышки у коробки не было, и несколько патронов выпало на дно пакета. — Очень красивая игрушка. Но вряд ли она много лучше моего «ремингтона».

— Мне бы хотелось, чтобы вы попробовали. — Морна шла так быстро, что Грегг едва за ней поспевал. — Посмотрите, сможете ли вы его зарядить.

— Сейчас? Вы не хотите взглянуть на малыша?

Они вышли на ровную площадку перед домом, куда доносились крики младенца.

Морна бросила взгляд на свое запястье, и Грегг увидел, что золотое украшение светится ровным малиновым светом.

— Мой сын может подождать. — Ее голос прозвучал ровно и твердо, и все же Грегг уловил в нем панику. — Пожалуйста, зарядите револьвер.

— Как угодно.

Грегг подошел к повозке, очистил площадку от соломы, положил оружие и под пристальным взглядом Морны осторожно высыпал патроны. Патроны были центрального боя и, как сам револьвер, отделаны с необыкновенным совершенством. Кончики пуль сияли, словно полированная сталь.

— Все становится чересчур шикарным и дорожает, — недовольно проворчал Грегг.

Немного повозившись, он сообразил, как откинуть барабан, и вставил шесть патронов. Коробка перевернулась и на нижней стороне показалась бледно-синяя надпись: Окт. 1978. Грегг подобрал ее и протянул Морне.

— Интересно, что это значит?

Ее глаза слегка расширились, потом она равнодушно отвернулась.

— Пометка производителя. Просто номер партии.

— Похоже на дату, — вслух размышлял Грегг — Только они ошиблись и проставили…

Он не закончил, потому что Морна вдруг выбила коробку из его рук.

— Да займитесь же делом, болван! — закричала она, топча коробку ногами. Ее бледное лицо искажала ярость, глаза жгли насквозь. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Потом ее губы задрожали. — Простите, Билли. Пожалуйста, простите меня… но над нами совсем нет времени… я боюсь.

— Ладно, ладно, все в порядке, — неловко пробормотал Грегг. — Я знаю, что часто бываю занудлив, — Рут вечно твердит мне об этом, кроме того, я так долго жил один…

Морна взяла его за руку.

— Не надо, Билли… Вы хороший, добрый человек, но я хочу, чтобы вы… сейчас же, немедленно… научились пользоваться этим оружием.

Иногда ее спокойный, сдержанный тон убедительнее действовал на Грегга, чем любой крик.

— Хорошо.

Он отвернулся от повозки, выискивая любую цель, и большим пальцем потянулся к ударнику револьвера.

— Это не обязательно, — сказала Морна. — Для быстрого огня достаточно просто спустить курок.

— Знаю — двойное действие.

Все же, желая продемонстрировать знание практики стрельбы, Грегг поступил по-своему, и в качестве мишени выбрал полено, прислоненное к тяжелому каменному корыту шагах в двадцати. Он уже прицеливался, когда Морна вновь заговорила:

— Его надо держать двумя руками.

Грегг снисходительно улыбнулся.

— Морна, вы очень хорошо образованы, смею сказать, знаете всякие такие вещи, о которых я даже не слыхал, — но, право, не стоит учить старого волка, как стрелять.

Он снова прицелился, затаил дыхание и нажал на курок. Раздался дикий грохот, словно раскат грома, и что-то со страшной силой ударило его в лоб, ослепив от боли. Первой мыслью было, что револьвер взорвался. Потом он обнаружил его нетронутым в своей руке, и тут до него дошло, что причиной всему была чудовищная отдача, которая, точно былинку, согнула его ослабленную руку и ударила револьвером в лицо. Грегг отер с глаз теплую струйку крови и посмотрел на оружие с большим уважением.

— Нет никакого дыма. Нет даже…

Он замолчал, когда отвел взгляд от револьвера и увидел, что каменное корыто, служившее подпоркой для его мишени, раздроблено. Обломки трехдюймовой толщины были разбросаны по треугольной площади, тянувшейся до тридцати ярдов вдаль. Не знай он, что произошло, Грегг решил бы, что корыто уничтожено пушечным выстрелом.

Морна разжала уши.

— Вы ранили себя… Я ведь предупреждала, что его надо держать обеими руками.

— Ничего, все в порядке… — Он не позволил ей дотронуться до своего лба. — Морна, где вы раздобыли это… это чудовище?

— Вы полагаете, что я отвечу на этот вопрос?

— Наверно, нет, но, право же, я хотел бы знать… Может быть, как раз это я в состоянии понять.

— Испытайте его на большом расстоянии и держите двумя руками.

Морна огляделась, явно успокоившись теперь, когда Грегг делал то, что от него требовалось. Она указала на беловатую скалу в трехстах ярдах вверх по склону.

— Попробуйте в нее.

— Она за пределами досягаемости винтовки, — терпеливо разъяснил Грегг. — А револьвер не может…

— Попробуйте, Билли.

— Ну хорошо — прицелюсь выше.

— Цельтесь прямо в нее, под верхушку.

Грегг пожал плечами и сделал, как ему велели, внезапно почувствовав саднящую боль в большом пальце правой руки. Он вторично выстрелил и испытал глубокое огорчение, которое понимают только охотники, увидев, как взметнулась в воздух пыль всего в ярде от скалы. Отдача вывернула револьвер назад, хотя Грегг держал его двумя руками, и теперь дуло смотрело почти вертикально в небо. Не дожидаясь подсказки, Грегг снова выстрелил, и от скалы полетели осколки.

Морна одобрительно кивнула:

— У вас здорово получается.

— Я никогда не видел лучшего оружия, — признался Грегг. — Но мне его не удержать. Мои руки не в силах справиться с отдачей.

— Тогда мы перевяжем вам локти.

— Слишком поздно, — с сожалением сказал он, указывая вниз.

Вдали показалось несколько всадников, и само их присутствие в еще совсем недавно пустынной местности потрясло Грегга больше, чем если бы он неожиданно наткнулся в прериях на корзину с провизией для пикника.

Он вполголоса проклинал себя за беззаботность, а из-за уступа появлялись все новые люди. Восемь человек ехали у подножия холма. Это была пестрая компания: кто сидел на пони, кто на лошадях, кто прижимался к холке, кто держался прямо, и одеты они были по-разному. Но Грегг знал, что они составляют крошечную армию, дисциплинированную и управляемую одним человеком. Он прищурил глаза от слепящего утреннего света и отыскал заметную фигуру Джоша Портфилда на гнедом жеребце. Портфилд, по обыкновению, был в белой рубашке и костюме угольно-серого цвета, и в этой одежде вполне мог сойти за проповедника, если бы не пара никелированных «смит-вессонов» на поясе.

— Я-то надеялся, что Большой Джош оставит нас в покое, — сказал Грегг. — Он, должно быть, в одном из своих праведных настроений.

Морна непроизвольно сделала шаг назад.

— Вы можете защититься от такого количества?

— Придется попробовать. — Грегг начал рассовывать по карманам пригоршни патронов. — Идите-ка вы лучше в дом да заприте дверь.

Морна посмотрела на него — опять появилось в ее глазах затравленное выражение, — затем нагнулась, подобрала что-то с земли и побежала к дому. Грегг удивился, зачем ей понадобилась растоптанная коробка из-под патронов, но его голова была занята куда более важным делом. Он отвел барабан, выбросил три пустые гильзы и вставил новые патроны. Испытывая скорее сожаление, чем боязнь, он сделал несколько шагов навстречу приближающимся всадникам. Расстояние между ними уменьшилось до двухсот ярдов.

— Эй, Джош, держись подальше! — закричал Грегг. — Это моя земля! Ты знаешь закон!

Портфилд привстал на стременах, и его сильный голос, несмотря на расстояние, отчетливо донесся до Грегга:

— Ты наглец, Билли, неблагодарный наглец. Из-за тебя я лишился хорошего работника. Ты поплатишься за все это, но прежде всего я накажу тебя за дерзость и отсутствие уважения.

Он опустился в седло и тихо скомандовал — что именно, Грегг не слышал. Через секунду Сигги Соренсон пришпорил лошадь и с револьвером в руке поскакал вверх по холму.

— Теперь я тоже вооружен, — закричал Соренсон. — Теперь схватка будет честной!

— Еще пару шагов, и я с тобой разделаюсь! — предупредил Грегг.

Соренсон захохотал.

— До меня чересчур далеко, старый осел! Ты совсем ослеп!

Он пустил свою лошадь в галоп, и тут же еще двое всадников стали заходить слева.

Грегг поднял револьвер и начал было прикидывать падение пули, потом вспомнил, что на таком расстоянии оно практически отсутствует у жуткого оружия, самой судьбой вложенного ему в руку. На сей раз стойка с двумя вытянутыми вперед руками и полусогнутыми коленями пришла к нему естественно. Он прицелился в Соренсона, выждал еще несколько секунд и спустил курок. Массивная фигура Соренсона, вырванная прямо из седла, перевернулась в воздухе и упала лицом на каменистую почву. Его лошадь рванулась в сторону и понесла. Сообразив, что он вот-вот утратит преимущество неожиданности, Грегг повернулся к двум всадникам, обходящим его с фланга. Второй выстрел свалил ближайшего на землю, третий — сделанный чересчур поспешно — убил лошадь оставшегося. Животное упало как подкошенное, а всадник кинулся под прикрытие лежащей лошади, сволоча за собой окровавленную ногу.

Грегг посмотрел на тропу и вынужден был отдать должное умелым действиям противника. На виду оставались только лошади, людей не было. За время дарованной им короткой передышки они исчезли, укрылись за скалами, без сомнения захватив винтовки из седельных сумок. Почувствовав уязвимость свой позиции на вершине гребня, Грегг низко пригнулся и побежал к сараю. Припав к земле за его стеной, он быстро вытащил стреляные гильзы и заменил их, еще раз оценив удобство перезарядки этого оружия. Потом осторожно выглянул из-за угла, чтобы убедиться, что к нему никто не подбирается.

Внезапно прогремел выстрел, и черный дымок поднялся всего в двадцати ярдах от него. Что-то обожгло его ребра. Грегг отпрянул и ошеломленно уставился на прорванную и окровавленную рубашку. Он был на волосок от смерти.

— Ты слишком неповоротлив, мистер Грегг! — раздался голос совсем рядом с ним. — Твой старый пугач ничем тебе не поможет, раз ты так неповоротлив!

Грегг узнал говорящего. Это был Фрэнчи Мартин, головорез из канадских лесов, которого занесло в Коппер-Кросс годом раньше. Он стрелял из-за узенькой деревянной коробки, служившей Греггу примитивным туалетом. Грегг понятия не имел, каким образом Мартин ухитрился за считанные секунды пробраться так близко, и подумал, что пятидесятилетний мужчина не может противостоять юнцу в расцвете сил.

— Скажу тебе еще кое-что, мистер Грегг, — рассмеялся Мартин. — Ты слишком стар для такого сладенького кусочка, припрятанного…

Грегг шагнул в сторону и выстрелил в ветхое строение, продырявив дюймовые доски, словно бумажку. Раздался шум падающего тела, и в поле зрения выкатился револьвер. Грегг быстро шагнул назад под укрытие сарая, и в тот же миг вдалеке щелкнул винтовочный выстрел и в дерево вонзилась пуля. Мысль о том, что его враги вооружены обычным оружием, едва ли успокаивала — настоящая битва только начиналась.

Мартин полагал себя в безопасности за двойной обивкой досок, но оставалось еще, по крайней мере, четверо, кто уже не сделает этой роковой ошибки. Скорее всего, они окружат Грегга, все время держась за скалами, и накроют его огнем издалека. Грегг не представлял, каким образом даже с этим чудовищным оружием смерти в руках, сумеет пережить следующий час, особенно если учесть, что он истекал кровью.

Грегг опустился на колени, сложил в подушечку носовой платок и затолкал его под рубашку, пытаясь остановить кровотечение. Пока в него не стреляли, и он воспользовался передышкой, чтобы зарядить револьвер. Кругом воцарилась обманчивая тишина.

Грегг окинул взглядом залитый солнцем холм и валуны, похожие на пасущихся овец, прикидывая, откуда может прийти следующий выстрел. В глазах слегка расплывалось, и с каким-то вялым оцепенением он понял, что ничего не будет знать о выстреле, пота пуля не продырявит его тело. В ушах зазвенело — верный признак надвигающейся потери сознания. Грегг посмотрел на открытое пространство между собой и домом. Вряд ли удастся добежать невредимым, но если он все-таки доберется до дома, то, может, еще успеет перевязать грудь.

Грегг встал и с удивлением отметил, что, несмотря на усилившийся звон в ушах, он не испытывает головокружения. До него дошло, что этот мощный звук, словно от гигантского осиного роя, имеет объективную причину, и тут услышал чей-то хриплый натужный вой ужаса, а затем череду выстрелов. Он инстинктивно пригнулся, но свиста пуль не последовало. Грегг рискнул взглянуть на петляющую тропу, и от увиденного у него на лбу выступил холодный пот.

Вверх по холму шагала высокая, узкоплечая, закутанная в черный плащ фигура. Лицо скрывал черный капюшон. Фигуру окружало какое-то темное мерцание, словно она обладала способностью отражать свет, и именно оттуда, казалось, исходил сотрясающий землю пульсирующий гул. За этим наводящим ужас явлением виднелись павшие лошади банды Портфилда.

На глазах Грегга из-за скал выступил сам Портфилд и еще один человек и в упор стали стрелять в черную фигуру из винтовок.

По краям окружающего фигуру мерцания появились крошечные багряные вспышки. Без видимого вреда поглотив с десяток пуль, призрак широко взмахнул левой рукой. Портфилд и его товарищ повалились, как деревянные куклы. Расстояние было слишком велико, но потрясенному Греггу показалось, что плоть отпадала от их лиц, как лохмотья одежды. Лошадь Грегга тревожно заржала и шарахнулась вправо.

Еще один человек Портфилда, Макс Тиббет, движимый смелостью отчаяния, появился из-за укрытия по другую сторону тропы и стал стрелять фигуре в спину. По краям темного мерцания возникли новые багряные вспышки. Не оборачиваясь, видение повторило тот же небрежный жест рукой — распахивая черную накидку, словно крыло летучей мыши, — и Тиббет упал, корчась от боли. Если кто-то из окружения Портфилда и оставался в живых, то он не осмеливался выйти из-за укрытия.

Фигура в развевающемся плаще достигла вершины подъема, шагая с нечеловеческой скоростью на уродливых и непропорционально коротких ногах. Не глядя по сторонам, она направлялась прямо к двери дома, и Грегг понял, что перед ним тот преследователь, от которого бежала Морна. Рождаемое им гудение было таким громким, что ум отказывался воспринимать его.

Страх смерти, который он только что испытал, был ничто по сравнению с безысходным ужасом, завладевшим душой Грегга, — древним, животным ужасом, отметавшим любые доводы рассудка, любую смелость, приказывающую ему закрыть глаза и съежиться в укрытии, пока не минует опасность. Он посмотрел на черное, маслянисто поблескивающее оружие в своих руках и потряс головой, стараясь избавиться от нежеланного голоса, который напоминал о сделке, скрепленной золотом, об обещании, данном таким человеком, каким он себя считал. «Это не в моих силах, — подумал Грегг. — Я ничем не могу тебе помочь, Морна».

И в ту же секунду почти против собственной воли, словно в кошмарном сне, он вышел из-за сарая. Его руки двигались спокойно и уверенно. Прицелившись, он нажал курок револьвера. Слепящая багряная вспышка пронзила темное мерцание мечом молнии, и существо пошатнулось с леденящим кровь криком. Оно стало поворачиваться, поднимая левую руку, словно крыло какой-то чудовищной птицы.

Грегг увидел это движение через треугольник собственных рук, отведенных назад, а затем вверх отдачей оружия. Револьвер нелепо и беспомощно задрался в небо. Целая вечность прошла, прежде чем Грегг успел вновь навести его на врага, наделенного дьявольской силой и скоростью. Он нажал на курок, еще одна вспышка, и фигуру швырнуло на землю. Грегг приближался к ней на непослушных ногах, подкашивающихся при каждом шаге, и снова и снова бил противника всей мощью своего оружия.

Невероятно, но темное создание вынесло эти страшные удары. Оно вскарабкалось на ноги — при этом мерцание вокруг него было странным образом искажено, словно увиденное в кривое увеличительное стекло, — и стало пятиться назад. У Грегга все плыло перед глазами, и ему казалось, что фигура с каждым шагом покрывает немыслимые расстояния, как будто она ступала по невидимой поверхности, которая сама скользила прочь с головокружительной скоростью; оглушительный гул стих до невнятного рокота и исчез. Грегг остался один в просторном, ярком, медленно качающемся мире.

Он сполз на колени, преисполненный благодарности за солнечное тепло. Потом опустил взгляд на свою грудь, отрешенно и словно со стороны удивился количеству проступившей сквозь одежду крови, почувствовал, что падает вперед, и больше уже ничего не мог сделать.

Я не имею права рассказывать тебе что-либо… мой бедный, отважный Билли… но ты так настрадался из-за меня… Все равно мои слова, вероятно, будут лишены для тебя смысла — если ты вообще в состоянии их услышать.

Я хитростью втянула тебя — а ты позволил себе поддаться, — заставила принять участие в войне… в войне, которая тянется двадцать тысяч лет и может длиться вечно…

Были долгие периоды, когда Грегг лежал и бездумно смотрел на грубоватые доски потолка, пытаясь решить, потолок ли это на самом деле, или он каким-то образом подвешен высоко над полом. Он знал наверняка только то, что за ним ухаживает молодая женщина, приходящая и уходящая бесшумными шагами. Голос ее звучал мерно и успокаивающе, как тихий океанский прибой.

Мы равны по силе — мой народ и Другие, — но сила наша так же различна, как сами естества. Они в совершенстве владеют пространством, наша истинная стихия — время…

Существуют стоячие волны во времени… Ни одно настоящее не похоже на другое. «Теперь», в котором живешь ты, известно как Основное Настоящее и имеет больший потенциал, чем любое другое. Ты и Другие прикованы к нему. Но умственные способности моего народа позволили нам разбить оковы, вырваться на свободу, убежать в другое время в отдаленном прошлом… в безопасность.

Иногда Грегг сознавал, что ему меняют повязки, смачивают прохладной водой губы и лицо. Над ним склонялось прекрасное юное лицо, в серых глазах светились внимание и забота, и тогда он пытался вспомнить связанное с этим лицом ускользавшее имя… Марта? Мери?

Для женщины моего народа период наибольшей опасности — последняя неделя беременности… особенно если ребенок мужского пола и наделен особым складом ума… При этих обстоятельствах ребенка можно притянуть к твоему «теперь», родному времени всего человечества, и мать притягивает вместе с ним… Обычно вскоре после рождения сына она в состоянии приобрести контроль и вернуться с ним во время, служащее ей прибежищем… Но бывали исключения, когда ребенок не поддавался попыткам воздействовать на его мыслительные процессы и вынужден был проводить всю жизнь в основном Настоящем…

К счастью для меня, мой сын почти готов к путешествию… ибо Принц набрался опыта и скоро вернется…

Удовольствие, которое Грегг получил от вкуса супа, послужило первым признаком того, что организм его оправляется после потери крови, что силы его возвращаются, что он не умрет. Он чувствовал, как вливается в рот с ложки чудодейственная жидкость, а перед глазами стоял образ прекрасной дочери-жены, доброй и милосердной. Все мысли об угрожающем ей кошмарном темном преследователе он загнал в самые глубинные тайники своего мозга.

Прости меня… мой бедный, отважный Билли, мой сын и я должны уходить. Чем дальше мы остаемся, тем сильнее он будет привязан к основному Настоящему… и мой народ будет привязан к Основному Настоящему… и мой народ будет тревожиться за нас.

Меня готовили к выживанию о твоем «теперь»… поэтому я могу разговаривать с тобой на английском… но мой корабль опустился не там, где предполагалось, все эти тысячи лет назад, и мои соотечественники будут опасаться, что я потерялась…

Момент прояснения. Грегг повернул голову и через открытую дверь спальни посмотрел в большую комнату. Морна стояла у стола, и ее голову окружал дрожащий золотой нимб волос. Она наклонилась и опустила лоб к лицу младенца.

Потом они оба затуманились, стали прозрачными — и исчезли.

Грегг заставил себя сесть в кровати, потряс толовой, протянул к ним свободную руку… Боль открывшейся раны обожгла грудь, и он упал на подушки, судорожно пытаясь вздохнуть, и его снова поглотила тьма. Через какое-то время он почувствовал на лбу прохладную влагу материи, и сокрушительный, давящий гнет утраты отпустил.

Он улыбнулся и сказал:

— А я боялся, что ты ушла.

— Как же я могу оставить тебя в таком состоянии? — ответила Рут Джефферсон. — Бога ради, объясни мне, что здесь произошло, Билл Грегг! Я нахожу тебя в постели, раненного, а снаружи как будто разыгралось целое сражение. Сэм и несколько его друзей теперь чистят то, что осталось после стервятников. Они говорят, что с войны не видели ничего подобного!

Грегг разлепил ресницы и решил дать ответ, которого она от него ждала.

— Ты прозевала хорошую потасовку, Рут.

— Хорошую потасовку! — Она всплеснула руками. — Ты куда глупее, чем я думала, Билл Грегг! Что случилось? Люди Портфилда перегрызлись между собой?

— Что-то вроде этого.

— Повезло тебе… А где тогда была Морна с ребенком? Где они сейчас?

Грегг порылся в памяти, пытаясь отделить явь от кошмаров.

— Не знаю, Рут. Они… ушли.

— Как?

— Они ушли с друзьями.

Рут посмотрела на него с подозрением, а потом громко вздохнула.

— И все-таки мне кажется, что тут дело нечистое… Хитришь ты, Билл Грегг. Но, боюсь, я никогда не выясню, как все было на самом деле.

Грегг оставался в постели еще три дня, и все это время Рут ухаживала за ним. Ему казалось совершенно естественным, что они вернулись к старым планам пожениться. Все дни к ним тянулся постоянный поток посетителей, люди радовались, что он жив, а Джош Портфилд наказан по заслугам. Всех интересовали подробности сражения, быстро становившегося легендарным, но Грегг никак не опровергал сложившееся мнение, что люди Портфилда перестреляли друг друга во внезапной ссоре.

Оставшись наконец один в доме, он перерыл его до дна и нашел за кувшином, где держал виски, шесть небольших слитков золота, завернутых в кусок материи. Однако, как он и ожидал, большой револьвер — чудовищное оружие смерти — пропал бесследно. Грегг знал, что Морна решила не оставлять его, а со временем ему даже казалось, он знает, — почему. Были какие-то слова, полузабытый бред, объясняющие все происшедшее. Оставалось только вспомнить их, четко проявить в памяти. И поначалу эта задача выглядела простой, скорее делом времени.

У Грегга было достаточно времени, но еще очень нескоро он смирился с тем, что, подобно летнему зною, сны могут лишь постепенно исчезать.

НЕВЕРОЯТНЫЙ ДУБЛИКАТ Unreasonable Facsimile

Перевод с англ. © С.В. Силакова, 2003.

Кобурн глядел на свою приятельницу с растущим чувством ужаса. Он, конечно, слышал, что бес порой вселяется в совершенно нормальных женщин, но всегда считал, что Эрика искушениям неподвластна.

— Раньше ты не говорила, что нам следует пожениться, — пролепетал он.

— Кроме того, ты же зоолог.

— Значит, у меня блохи? Или бруцеллез? — Эрика выпрямилась во весь рост, уставившись зелеными глазами в лоб Кобурну. В этот момент ее мускулистое скандинавское тело было прекрасно как никогда, но Кобурну Эрика показалась коброй, угрожающе раздувшей капюшон.

— Нет, нет, — поторопился сказать он. — Я только имел в виду, что человек твоей профессии должен знать, насколько неестественно моногамное состояние для…

— Для животных… Ах, вот кем ты меня считаешь!

— Ну, ты, бесспорно, не минерал и не растение. — Кобурн отчаянно силился улыбнуться. — Это шутка, дорогая.

— Я так и поняла, глупыш. — Эрика, неожиданно смягчившись, придвинулась к нему. Кобурна буквально захлестнули ощущения: теплота, золотая канитель волос, запах духов, а также округлости и выпуклости, способные довести до амнезии. — Но признайся: ты ведь не прочь стать мужем такого здорового животного, как я?

— Ну, конечно, мне… — сообразив, к чему клонится дело, Кобурн умолк. — Проблема в том, что я просто не могу на тебе жениться.

— Это почему же?

— Ну, видишь ли… — его разум заметался в поисках спасительной отговорки, — в общем, я, э-э-э… поступил на службу в Космическую Торговую Эскадру.

Эрика невольно отпрянула:

— Чтобы от меня сбежать!

— Нет. — Кобурн широко распахнул глаза, надеясь, что так больше будет похож на фанатика-звездопроходца. — Это высшая тяга, дорогая. Ничего не могу с ней поделать. Неизведанные дали зовут меня к себе. Моим ногам не терпится ступить на пыльные тропы чужих звезд.

— Планет, — язвительно поправила Эрика.

— Ну да, я и хотел сказать «планет».

— Тогда я тоже узду. — Ее глаза наполнились слезами. — Чтобы забыть о тебе.

Природа наделила Кобурна добрым сердцем, и ему было неприятно видеть Эрику расстроенной. Но он утешался мыслью, что счастливо избежал супружеских уз, которые, как известно любому гражданину двадцать первого века, являются тягомотным анахронизмом.

Тем сильнее было его удивление, когда он обнаружил — спустя три дня после отъезда Эрики с экспедицией в какую-то немыслимую дыру — что жизнь утратила для него интерес. Все удовольствия, которые так влекли его, пока Эрика толковала о свадьбе, не заслуживали теперь даже названия удовольствий.

В конце концов, придя к выводу, что невзгоды достигли апогея и хуже все равно не будет, Кобурн принял то единственное решение, которое подсказывала логика.

Он поступил на службу в Космическую Торговую Эскадру.

Спустя некоторое время судьба дала понять Кобурну, что вывод «хуже не будет» был слишком поспешном. Это внезапное озарение настигло его на четвертом месяце службы.

Хотя Кобурн не имел ни опыта управления звездолетом, ни особых способностей к этому, он успешно справился с двухнедельным начальным курсом — благодаря Универсальному Пульту Управления, этому практически идентичному элементу всех транспортных средств от автомобиля и самолета до подлодки и космического корабля. Универсальный Пульт позволял пилоту сосредотачиваться не на процессе передвижения, а на его цели.

Мысли Кобурна как раз и были заняты доставкой груза флюоресцирующих мехов из одной захолустной планетной системы в другую, когда в его затылок вдавилось что-то холодное и металлическое. Удивленный появлением «зайца» на борту своего одноместного корабля, Кобурн издал тихий возглас, который тут же перешел в панический вопль — Кобурн сообразил, что предмет, приставленный к его затылку, мог быть только пистолетом.

— Это пистолет, — подтвердил хриплый голос. — Будешь делать, что я тебе скажу, — останешься цел.

— Э-э-э… я хочу домой. Это вам подходит?

— Нет, не подходит, — незваный гость, выйдя из-за кресла пилота, встал перед Кобурном. Это был крепко сбитый мужчина лет сорока, с бритой головой. Его череп и лицо покрывала рыжеватая щетина.

Кобурн понимающе кивнул головой.

— Если бы вы хотели попасть на нашу базу, то прятались бы до конца рейса?

— Вот именно.

— Следовательно, вы хотите, чтобы я совершил посадку где-то еще.

— Опять в точку, сынок. А теперь двигай ко второй планете Тонера, — рыжий постучал пальцам по яркому мерцающему огоньку у самого края экрана переднего обзора.

— Не может быть! Вы уверены, что вам надо именно туда? Эта планета необитаема.

— Потому-то мне туда и надо, сынок. Я Пэтси Эккерт.

При звуке этого имени у Кобурна похолодело в груди. Эккерта нельзя было назвать выдающимся преступником — для этого он слишком часто попадался, — но его разыскивала полиция сотни планет. Он, по-видимому, был физически неспособен и шагу ступить, не нарушая закона. Воровство, шантаж, изнасилования и убийства были для него таким же обычным, естественным образом жизни, как работа и отдых для других.

— Я думал, что вас… — пролепетал Кобурн.

— Казнили? Да нет пока. Мне удалось смыться, но теперь, похоже, придется на пару лет залечь на дно. В таком месте, где им и в голову не придет меня искать.

Кобурн, не будучи дураком, попытался перевести беседу в другое русло, пока гость не пришел к неминуемому выводу относительно его, Кобурна, дальнейшей судьбы.

— Но вы вполне можете найти убежище получше, — он указал на кольцо экранов, опоясывающее рубку. — Вы только посмотрите на просторы Галактики. Тысячи огоньков, каждый из них — это планета…

— Звезда, — вмешался Эккерт, с любопытством уставившись на Кобурна.

— Ну да, я и хотел сказать «звезда». И наверняка где-то в этих бескрайних, пустынных просторах…

Эккерт поднял руку с пистолетом:

— Сынок, если ты не хочешь, чтобы в твоей башке стало слегка просторнее, давай правь, куда тебе говорят, ясно?

Кобурн мрачно кивнул и начал вводить в бортовой компьютер команды, которые должны были повернуть корабль к ближайшей звезде и произвести автоматическую посадку на ее второй планете. Само собой, Эккерт, сойдя с корабля, не позволит ему продолжать путь, и лучшее, на что мог надеяться Кобурн, — это жизнь «Робинзона» на неисследованной планете, единственной альтернативой была скоропостижная смерть после посадки. Кобурн в скорбном молчании следил за тем, как корабль совершает один подпространственный скачок за другим. Искомая планета на экране то расплывалась кляксой, то вновь появлялась, с каждым скачком становясь все больше. Наконец, выросшая до размеров блюдца вторая планета повисла над кораблем. То был ватно-белый шар, одетый сплошной обданной пеленой.

— Посадочных маяков тут нет, так что рассчитать прямой скачок не удастся, — сказал Кобурн. — Придется садиться линейно, через нормальное пространство.

— Не бойся — я к этой планете давно приглядываюсь. Под тучами сплошная травянистая равнина.

Пока Кобурн проверял точность его слов с помощью дальнодействующего радара, Эккерт снова встал у него за спиной и вдавил дуло пистолета во впадину у основания его черепа. В тоске и отчаянии Кобурн предался думам об Эрике, о том, что жил бы сейчас беспечно и счастливо с молодой женой, если бы черт не дернул его покинуть теплую и безопасную Землю. «Вот оно, — сказал он себе, когда корабль нырнул в клубящуюся мглу атмосферы Тонера-2. — Это и есть апогей моих невзгод. Хуже просто быть не может».

И вновь оказался неправ.

Когда после скольжения корабль преодолел последний, нижний слой облачности, Кобурн увидел прямо перед носом звездолета — там, где следовало бы находиться плоской равнине — массивную, странно знакомую гору со снежной шапкой на вершине.

И едва он успел вскрикнуть, как корабль врезался прямо в каменистый склон.

Придя в себя, Кобурн обнаружил, что лежит на накренившемся, но неповрежденном полу своей рубки. Эккерт, как занавеска, свешивался с приборного щита. Вид у него был озадаченный и сокрушенный. Электронные датчики хором тревожно взывали к пилоту, но это обрадовало, а не испугало Кобурна. Ему казалось чудом, что после такой аварии хоть что-то подает признаки жизни. Слабо мотнув головой, он задумался о невероятности всего происшедшего. Но тут Эккерт, нашарив пистолет, вновь навел его на Кобурна.

— Как ты это провернул? — прорычал он.

— Что «это»?

— Как ты подогнал скачки, чтобы мы сели на Земле?

— С чего вы взяли?

— Не придуривайся, сынок. Знаешь, во что мы чуть не врезались? В Эверест!

Кобурна мутило, он был напуган и разозлен — и вдруг ощутил, что плевать хотел на пистолет рыжего:

— Пойми своей дурьей башкой, что если б я придумал такую технику скачков, то был бы миллиардером, а не… — У Кобурна перехватило горло: в его голову забрела странная мысль. Чудовищное нагромождение скал, мельком увиденное им перед столкновением, действительно походило на Эверест. С трудом поднявшись на ноги, он взглянул на экран, но все панели обзора после аварии погрузились во тьму. В его мозгу зашевелилась одна мысль.

— И вот что я вам еще скажу, мистер: мы не то что «чуть не врезались» в эту гору — мы просто въехали в ее склон! От нас не должно было и мокрого места остаться.

Эккерт, набрав в грудь воздуха, зловеще нахмурился:

— Я-то знаю, что никаких гор на Тонере-2 нет…

Раздался пронзительный звонок — приборы оповещали, что смертоносное радиоактивное топливо льется сквозь поврежденные переборки в жилую часть корабля.

— Потом разберемся, — рассудил Кобурн. — Надо смываться.

Он взломал аварийную дверцу, из которой открылся вид на крутые белые склоны, и спрыгнул с порога в снежный сугроб. Секундой позже ему на голову плюхнулся Эккерт. Они сели на корточки, вдыхая холодный, пахнущий смолой воздух и оглядываясь по сторонам. Звездолет покоился в длинной, мелкой ложбине, окруженный образовавшимися при падении снежными валами. Позади к свинцовому небу вздымались застывшие каменные громады. Кобурну снова пришел на ум Эверест — и это было не менее странно, чем тот факт, что он еще жив…

— Эта фигня теплая, — воскликнул Эккерт, зачерпнув пригоршню белых хлопьев. — На нормальный снег не похоже.

Кобурн поднес комочек белого вещества к глазам и увидел, что пушистые хлопья больше напоминают кусочки пенопласта. Сильный запах смолы, которым, казалось, насквозь был пропитан воздух Тонера-2, въедался в ноздри ударял в голову.

— Лучше отойти от корабля подальше, — сказал Кобурн неуверенно. — А то вдруг взорвется.

Они побрели прочь от помятого корпуса звездолета, инстинктивно двинувшись по склону. Сильный ветер швырял в лицо струи снега итумана, но время от времени землянам удавалось разглядеть далеко внизу что-то вроде серо-зеленой равнины.

— Похоже, это правда не Земля, — смирился Эккерт — И все равно, чудные здесь дела творятся.

Прошел час. Они немного продвинулись вперед на своем пути к подножию горы — белое вещество под ногами, несмотря на все свое несходство с земным снегом, было таким же скользким и так же налипало комьями на обувь. Кобурн хранил скорбное молчание и, лишь оступаясь или падая, разжимал губы для короткого стона. Он с болью и тоской думал об Эрике, оставшейся на Земле, за барьером во много световых лет, и гадал, доведется ли ей когда-нибудь узнать о его таинственном исчезновении. Вдруг его слуха достиг далекий крик. Ветер тут же отнес в сторону этот ничтожный обрывок звука, но по лицу Эккерта было видно, что и он слышал.

— Туда, — сказал Эккерт, указав влево от себя. — Там кто-то есть.

Они двинулись поперек склона. Через несколько минут Кобурн различил сквозь мглу лимонно-зеленое сияющее пятно. Свет явно исходил от искусственного источника. Кобурн чуть не ринулся на сияние очертя голову, но Эккерт вновь выхватил пистолет.

— Не спеши, сынок, — рявкнул он. — Мне что-то неохота совать голову в петлю.

Они подошли к невысокому бугру, над которым и парило сияние, теперь очень яркое. Ползком — так распорядился Эккерт — они добрались до вершины бугра и боязливо заглянули вниз. Не более чем в ста шагах от них из снега торчали два черных столба, разделенных расстоянием фута в четыре. Оба столба были облеплены внизу железными ящиками и опутаны проводами. Прямоугольное пространство между столбами было словно задернуто мерцающим, потрескивающим, светящимся занавесом, непроницаемым для глаза. Снег вокруг был истоптан множеством ног. Все это почему-то напомнило Кобурну дверной проем, который забыли снабдить дверью.

Спустя несколько секунд это впечатление подкрепилось неожиданным появлением двух бурых, мохнатых горилл, которые вышли из сияющего прямоугольника и, пританцовывая на снегу, принялись выдирать из своей шерсти сосульки. Из прямоугольника за их спинами вырвался неистовый снежный шквал, хотя — как успел заметить Кобурн — в этот момент на Тонере-2 было относительно безветренно, и снег не шел. По спине Кобурна поползли мурашки — он уже предчувствовал разгадку.

— Ну и уроды! — раздался шепот Эккерта. — Не знаешь, откуда они?

— В атласе Торговой Эскадры их нет, но ты сам знаешь, что Федерация Земли — лишь крошечная часть Галакоммуны. Есть тысячи цивилизаций, о которых мы ничего не знаем…

— Чем меньше о таких рожах знаешь, тем лучше, — возразил Эккерт, слегка ошарашив Кобурна своим шовинизмом, впрочем, неудивительным в свете его антипатии ко всем устоям человеческого общества.

— Вон еще идут, — заметил Эккерт. — Слушай… эта штука случайно не передатчик материи?

Действительно, появилось еще четверо горилл. Двое несли треноги, слегка напоминающие геодезические теодолиты Один из новоприбывших заговорил скрипучим голосом такого странного тембра, что Кобурн не сразу понял, что существо говорит на галалингве.

— …От руководителя отдела Текущего Ремонта, — продолжала горилла. — Он сообщил, что небольшое судно земного типа неожиданно вошло в атмосферу планеты менее чем два часа тому назад. Поскольку абсорбированные поля скрыли наше сооружение от его радаров, оно врезалось в северный склон в самой середине Великого Ущелья, частично разрушило новую отопительно-охладительную систему и выскочило на поверхность на южном склоне, несколько выше ледника Кхумбу.

Другая горилла восторженно запрыгала:

— Насквозь пролетело! Значит, оно где-то здесь.

— Вот почеjму мы отозвали с Земли все геодезические партии. Вы должны присоединиться к поискам. Все строительные работы приостанавливаются, пока мы не удостоверимся, что команда мертва.

— Их, что, надо убить?

— При необходимости. Затем потребуется найти корабль и удалить его из системы Тонера, пока его радиомаяк не запеленговали спасатели.

Вторая горилла от огорчения перестала подпрыгивать.

— И стоит так возиться с каким-то примитивным кораблем!

— Стоит. Ты только вообрази, что с нами сделает Комитет, если распространятся слухи об Эвересте-2! Двести лет труда на ветер!

Эккерт больно стиснул плечо Кобурна:

— Слышал, что он сказал? Он толковал про вызов геодезистов с Земли — с Земли, понял? А те уроды, что вышли из зеленого света, несли геодезические приборы! По-моему, это передатчики материи. Один шаг — и я на Земле!

— Я думал, ты хочешь укрыться где-нибудь в захолустье, — проговорил Кобурн в растерянности. Его голова была забита другими мыслями. Весьма тревожными.

— Если я доберусь до Земли в один момент, не оставив следов, это будет лучшее убежище на свете. Кто додумается меня там искать?

Кобурн нетерпеливо сбросил со своего плеча руку Пэтси:

— Ну и ладно. Слушай, я только что понял, почему мы врезались в вершину и остались живы, и почему здесь пахнет смолой, и почему этот снег ненастоящий.

— Ты чего, сынок? — покровительственно процедил Эккерт, жадно пожирая глазами сияющий зеленый прямоугольник.

— Разве ты еще не догадался? Эти существа строят из стекловолокна копию Эвереста!

— Мать их за ногу, — добродушно пробурчал Эккерт, даже не оглянувшись. Припав к земле, он следил за группой инопланетян. Те деловитым шагом направились прочь от ворот и прошли совсем близко от бугра, но землян никто из них не заметил. Как только гориллы скрылись за завесой снегопада, Эккерт, обернувшись к Кобурну, направил на него пистолет.

— Тут наши дорожки расходятся, — сказал он. — Я пойду сквозь зеленый свет.

— А как же я?

— Очень жаль, сынок, но ты единственный, кто мог бы меня заложить. Извини. — И он прицелился в Кобурна.

— Послушай, ведь если ты выстрелишь, наши мохнатые друзья услышат. Они могут оказаться со всех сторон. И тогда за тобой погонятся.

Эккерт призадумался:

— Твоя правда. Я лучше вот что сделаю — я разломаю черные ящики у столбов, когда пройду в ворота. Вот дверочка и захлопнется. А тебя мы на время стреножим. — Словно заправский боксер он ткнул Кобурна в солнечное сплетение дулом пистолета. Кобурн почувствовал, как из его легких изливается воздух. Он оставался в сознании, но парализованные мышцы отказывались сделать вдох. Кобурн до смерти перепугался. Вязкий, смешанный с пеной хрип вырвался из его горла. Эккерт вскочил и, низко пригнув рыжую голову, побежал к воротам.

Он почти достиг их, когда из сияющего облака появилась еще одна горилла. Эккерт выстрелил инопланетянину в живот. Тот грузно сел на снег, схватился за поясницу, потом мягко опрокинулся на спину. С той стороны, куда ушла первая группа инопланетян, послышались гортанные крики. Эккерт оглянулся по сторонам, прыгнул в зеленый прямоугольник и — только его и видели.

Кобурн внезапно почувствовал, что опасность этой планеты для его здоровья резко возросла. Это ощущение было таким сильным, что он, преодолевая паралич, хотел было на четвереньках доползти до ворот, но инопланетяне уже возвращались. Кобурн понял, что не успевает, и снова распластался на снегу. Из мглы вынырнули призрачные фигуры гуманоидов. Четверо из них принадлежали к уже знакомому типу гориллообразных, но у двоих других кожа была голая, зеленоватая. Они были одеты в желтые туники. Кроме того, они были гораздо худее своих спутников. Их лысые головы сверкали, как тщательно вымытые яблоки.

Инопланетяне столпились вокруг распростертой на снегу убитой гориллы, вполголоса поговорили между собой и стали свирепо озираться по сторонам. Их тяжелые взгляды могли, обжечь камень. Кобурн вдруг обратил внимание на следы ботинок Эккерта, ведущие, от ворот прямо к его укрытию на бугре. Секундой позже то же самое заметили и инопланетяне. Рассыпавшись по местности веером, они двинулись в сторону Кобурна. Он отчаянно пытался зарыться в неподатливый грунт, но тут всеобщее внимание было привлечено неожиданным происшествием.

Из сияющего прямоугольника ворот вывалился, шатаясь, Пэтси Эккерт.

Облепленный с головы до пят настоящим снегом, он так дрожал, что едва держался на ногах. Его лицо, насколько можно было разглядеть за сосульками и инеем, заливала мертвенная бледность. Одна из горилл тут же заметила Эккерта и подняла крик. Инопланетяне всем скопом ринулись к Эккерту. Тот попытался было поднять пистолет, но оружие вывалилось из его пальцев. Один из безволосых мастерской футбольной подножкой свалил Эккерта на снег, и рыжий пропал из виду за мельтешением инопланетных тел.

Меж тем Кобурн, притаившись в своем относительно безопасном убежище, успешно продолжал размышлять о синтетической копии Эвереста. Если его предположения верны, ворота вели не в любое, произвольное место на планете Земля — они должны были соединять копию с соответствующей точкой настоящего Эвереста, чтобы облегчить перенос результатов геодезических замеров. Следовательно, Эккерт вынырнул на склоне Эвереста посреди зимы, а в тамошних условиях не выживешь и минуты без защитной маски и костюма с подогревом. Гориллообразные инопланетяне, по-видимому, переносили этот адский холод, благодаря своей длинной и густой шерсти, и если они тайно наведываются на Землю уже в течении двух столетий…

«О Боже, — подумал Кобурн. — Я сподобился увидеть ужасного снежного человека! Да не одного, а сразу кучу».

Все давнишние непроверенные наблюдения, все необъяснимые отпечатки босых ног на снежных склонах Гималаев, все легенды об йети… — и все из-за этих пришельцев с чужой планеты, которые, руководствуясь какими-то собственными соображениями, сооружают пластиковую копию высочайшей горы Земли.

Тайна предназначения Эвереста-2 грозила вызвать у Кобурна умственное переутомление, но, к счастью, его отвлекло происходящее у ворот. Позабыв о бездыханном теле своего товарища, инопланетяне подхватили беспомощного Эккерта и понесли его в зеленоватую мглу. Они вновь прошли мимо бугра, но Кобурна не заметили. Способность дышать наконец вернулась к нему. Дорога к воротам была открыта. Но теперь Кобурн знал, что этим путем не спасешься. Он достал из сумки на поясе питательную пилюлю, задумчиво разжевал ее, потом двинулся вслед за группой инопланетян, держась от них на почтительном расстоянии.

Пройдя около километра по снежным склонам, они оказались среди голых скал, где были встречены отрядом из четырех безволосых. Те остановились посмотреть на Эккерта, еще трясущегося от холода. Один из них слишком низко наклонился к Пэтси, который не замедлил проявить свою неистребимую сноровку и ударил любопытного кулаком в переносицу. Сгорая от зависти к некоторым чертам характера рыжего рецидивиста, Кобурн подполз поближе к отряду, чтобы подслушать разговоры инопланетян. У него сложилось впечатление, что представители обоих видов были довольно близоруки, и он не особенно боялся приближаться к ним.

— …судя по тому, что мы обнаружили на корабле, землян было двое, — гнусавил на галалингве один из новоприбывших зеленых гуманоидов. — До прибытия шефа мы должны найти второго.

— Похоже, вину опять свалят на нас, — пожаловалась самая малорослая горилла. — Я всегда говорил, что следует обзавестись орбитальным поясом обороны.

— И привлечь внимание? Ты же знаешь, как относится Комитет Галаигр к нарушению устава. Если нашу альпинистскую команду застигнут за отработкой восхождения на Эверест, нас дисквалифицируют как минимум на десять столетий.

Маленькая горилла не была удовлетворена ответом:

— А откуда известно, что они обязательно выберут Эверест?

— Ты что-то растерял всякую почтительность к старшим, Велло, — заявил безволосый. — Эверест — великолепная гора, отвечает всем требованиям для соревнований. Ты же знаешь, как трудно разведчикам из Комитета каждые пять столетий подыскивать новую подходящую гору. Они ведь могут выбирать лишь из планет, которые точно будут готовы к вступлению в Галакоммуну до следующих Игр. Это непросто, особенно когда туземцы бдительны, чуть что, начинают устраивать охоту на НЛО.

— И все равно мне кажется, что эта тренировочная модель не стоит таких затрат.

— Мой юный друг, ты явно еще не созрел умом, чтобы в полной мере оценить масштабность престижа и политического капитала, который обретает планета, выставившая сильнейшую команду.

В разговор вступили и остальные. Они прямо-таки наседали на маленькую гориллу. Пытаясь разобраться в многоголосом галдеже, Кобурн так увлекся, что неосмотрительно высунулся из-за синтетической скалы. По его спине тут же пробежали мурашки — он встретился взглядом с Эккертом, лежавшим у ног инопланетян. Однако Кобурн не находил причин бояться своего сотоварища-землянина, тем более что гориллы и безволосые в пылу жаркого спора позабыли обо всем и вся. Кобурн выставил из-за скалы руку и слегка пошевелил пальцами в знак дружеского приветствия. Пусть раньше Эккерт хотел его убить, но теперь они были равны — два землянина на чужой планете, в окружении врагов.

— Вот он, второй! — завопил Эккерт, указывая прямо на скалу Кобурна.

— Вон там он прячется!

Среди инопланетян мгновенно воцарилось молчание. Близоруко щурясь, они смотрели в сторону Кобурна. Тот припал к грунту, мысленно проклиная Эккерта и шепча Эрике душераздирающие слова прощания. Что до Пэтси, то он воспользовался случаем, чтобы дать деру. Со звериным проворством он вскочил на ноги и пустился наутек. Двое инопланетян пытались его перехватить, но Эккерт, увернувшись, легко вспрыгнул на большой валун и соскочил с другой стороны. И с треском провалился. Там, где он только что стоял, зияла черная дыра с рваными краями, из которой доносился отчаянный, переходящий по закону Допплера в басистый стон, крик. Видимо, Эккерту было еще очень долго лететь до дна.

— Я так и знал, что здесь есть тонкие заплатки, — заметила одна из горилл. — Мильдо опять решил сэкономить стройматериалы.

— Это к делу не относится, — раздраженно оборвал его безволосый. — Пойдемте-ка осмотрим те скалы.

Отряд, совсем как в прошлый раз, рассыпался по местности и двинулся на Кобурна. Это напоминало пластинки веера, сходящиеся к ручке. Кобурн неуклюже поднялся и побежал, инстинктивно держа курс на зеленое сияние ворот.

— Хватайте его! Убейте его! — закричал один из инопланетян. Кобурн нехорошо выругался, узнав гнусавый голос самого малорослого, которого уже успел окрестить про себя главным вредителем. Кобурн всегда хорошо бегал, но сейчас — подгоняемый страхом, что его схватят или что он провалится внутрь горы — он буквально летел по снежному склону, не чуя под собой ног. Инопланетяне плелись далеко позади, а зеленое сияние впереди все разгоралось, пока не обернулось уже знакомыми воротами. У одного из черных столбов по-прежнему лежала убитая горилла.

На первом этапе забега Кобурну казалось, что он вот так, не снижая скорости, может обежать вокруг всей планеты, но теперь — после первого же километра — силы быстро иссякали, а гиканье инопланетян слышалось прямо за спиной. Он доковылял до ворот, шагнул одной ногой за светящийся прямоугольник — и тут же выдернул ногу обратно. Гималайская зима голодным зверем впилась в его тело.

Шумно дыша и захлебываясь соленым потом от изнеможения, он опустился на снег. Выбирать ему особенно не из чего — либо весьма скорая смерть в холодных снегах Эвереста подлинного, либо очень скорая смерть от рук инопланетян на Эвересте поддельном. Кобурн избрал последнее, в основном потому, что это избавляло его от необходимости снова вставать. Крики преследователей становились все громче.

«Вот и все, Эрика, — думал он. — Я любил тебя».

Потухшими глазами он огляделся по сторонам, пытаясь настроиться на философски-стоический лад, но зрелище уродливого тела мертвой гориллы не особенно успокаивало. Длинные шерстинки безжизненно шевелились на ветру. Под ними блеснуло что-то медное. Украшения? Кобурн дополз до бездыханного тела, запустил руку в шерсть и обнаружил застежку-«молнию», идущую от подбородка существа до его паха.

Его лицо просияло — он догадался. Подняв голову, он увидел скачущий по скалам авангард погони. Зеленокожие бежали впереди. У Кобурна было не больше минуты. Он расстегнул «молнию» на теле гориллы, сорвал с ее лица звериную маску и обнаружил внутри мертвого инопланетянина — такого же лысого и зеленокожего, как остальные. Шерстистый покров оказался маскировочно-защитным костюмом для нелегальных прогулок по Земле.

Подвывая от возбуждения и страха, Кобурн вытряхнул инопланетянина из его кокона. Крики преследователей, заметивших его действия, стали тревожнее. Еще миг — схватят. Кобурн влез в мешковатую шкуру, натянул на голову шлем с обезьяньей маской и, не застегивая «молнии», нырнул в ворота как раз в тот момент, когда сильная зеленая рука попыталась ухватить его за шерсть на спине.

Ветер Гималаев, невероятно колючий и холодный, ворвался в распахнутую обезьянью шкуру. Кобурн неловко застегнул костюм руками в перчатках и поспешил ретироваться от ворот, которые с этой стороны представляли собой два обычных черных столба. Дул свирепый ветер, на неровном склоне было почти невозможно удержать равновесие, но убраться подальше было просто необходимо. Инопланетяне в костюмах, более неповоротливые, чем их одетые по-летнему собратья, еще не подоспели к воротам, но очень скоро они всем скопом ринутся ему вдогонку.

Кобурн побрел сквозь слепящие снежные вихри. Минут через десять он почувствовал, что ушел от погони, спустя час стал абсолютно уверен, что больше никогда не увидит зеленокожих инопланетян. Правда, он начал подозревать, что вообще больше никогда никого не увидит. То был Эверест, грозный царь Гималаев, вокруг бесновались торжествующие стихии, а у Кобурна не было ни снаряжения, ни знаний, чтобы найти дорогу к людям.

Он упрямо переставлял ноги, стараясь по возможности двигаться под гору и надеясь только на прочность отопительной системы костюма. Однако постепенно он начал выдыхаться. Он все чаще оступался и, упав, уже не торопился вставать. В конце концов дальнейшее продвижение стало бессмысленным. Кобурн сел на камень и стал ждать, пока снег заметет его с головой, и следа не оставив от его жалкого, бесплодного существования. Он отрешенно приготовился погрузиться в вечный покой…

Не прошло и тридцати секунд вечного покоя, как сверху на него внезапно опустилась грубо сплетенная сеть. Его швырнуло на снег.

Кобурн с испуганным криком попытался высвободиться, но жесткие веревки еще крепче впились в его руки и ноги. Он понял, что все же попался в руки инопланетян, и на этот раз его живым не отпустят. Импровизируя ругательства на галалингве, он отчаянно пытался встать на ноги, чтобы умереть стоя, как подобает мужчине, но сокрушительный удар по основанию черепа не позволил Кобурну осуществить даже это скромное желание. Погружаясь во тьму, он успел заметить, что атакующие были одеты в обычные земные горнолыжные костюмы…

О последующем временном отрезке Кобурн мало что помнил. Большую его часть он был без сознания, но иногда, полуочнувшись, понимал, что сеть с ним волокут по снегу Когда к нему вернулся дар речи, он попытался было запротестовать, но обнаружил, что рот обезьяньей маски намертво захлопнулся, и сказать что-либо членораздельно просто невозможно. Кобурн сдался и, откинувшись на спину, сосредоточил все усилия на том, чтобы уворачиваться от острых камней, в изобилии попадавшихся на дороге. Несколько минут спустя отряд остановился. Один из присутствующих откинул забрало своего лыжного шлема.

— Один есть! — крикнул он по-английски кому-то, кто был невидим Кобурну. — Мы поймали йети!

— Вот здорово! — отозвался женский голос.

Кобурн возмутился, что его считают животным и соответственно с ним обращаются, но при звуке этого голоса позабыл обо всем. Он сел и стал отчаянно дергать за язычок «молнии».

Женщина опустилась на колени перед ним.

— Мой йети, — выдохнула она. — Мой собственный йети!..

Кобурн, наконец-то справившись с «молнией», сорвал с головы свою обезьянью маску.

— Эрика, — произнес он. — Моя собственная Эрика!

— Бог ты мой, — пробормотала она изумленно. Потом ее лицо расплылось в лучезарной улыбке, над которой не был властен даже холод: — Ах ты мой глупыш, ах ты мое чудо! А я ведь вправду поверила, что ты удрал в космос и позабыл обо мне.

— Ничего подобного, — ответил он, потянувшись к ней.

— Подожди, здесь не место. — Она помогла Кобурну подняться на ноги. — Надо доставить тебя под крышу, а то еще замерзнешь. И ты нам объяснишь, как так вышло, что ты пустился догонять мою экспедицию в обезьяньем наряде. Не сомневаюсь, у тебя уже заготовлена какая-нибудь невероятная история.

Кобурн обнял ее за талию:

— Постараюсь что-нибудь придумать.

ШУТКА ДЖОКОНДЫ The Giaconda’s Caper

Перевод с англ. © В.А. Вебера, 2003.

В то январское утро в мою контору вошла пепельная блондинка.

— Вы Фил Декстер, частный телепат? — спросила она, положив передо мной плоскую коробку.

— А что написано на двери, крошка?

Она холодно улыбнулась.

— «Эластичные корсеты Глоссопа».

— Я прибью этого бумагомараку! — прорычал я. — Он обещал сменить вывеску еще на прошлой неделе. Я сижу в этой конуре уже два месяца…

— Мистер Декстер, — прервала меня блондинка, — вы не будете возражать, если мы отвлечемся от ваших проблем и займемся моими? — Она начала развязывать веревку.

— Отнюдь. — Я придал лицу серьезное выражение. — Чем я могу вам помочь, мисс…

— Кэрол Колвин. — Она нахмурилась. — Я полагала, телепаты и так знают, о чем пойдет речь.

— Телепатия — особый дар, недоступный простым смертным, — подтвердил я и пустился в долгие объяснения, но Кэрол, похоже, меня не слушала, продолжая заниматься коробкой.

Наконец она сняла крышку и достала из нее старинный, написанный маслом портрет.

— Что вы можете сказать об этой картине? — последовал вопрос.

— Хорошая копия «Моны Лизы», — ответил я. — Очень приличная имитация, но… — Я замолчал, прислушиваясь шестому чувству.

От картины веяло стариной, написали ее никак не меньше пятисот лет тому назад, и передо мной возникли странные образы: красивый мужчина с бородкой, в средневековом на ряде, заросшие густыми лесами холмы, бронзовые скульптуры, кривые улочки древних городов. А за всем этом угадывалось какое-то темное помещение и возведенное в нем круглое деревянное сооружение, по-видимому, часть большой машины.

Кэрол с интересом следила за выражением моего лица.

Неужели не копия? Я глубоко вздохнул.

— Мисс Колвин, я на девяносто процентов убежден, что картину написал сам Леонардо да Винчи.

— То есть это «Мона Лиза»?

— Ну… да.

— Но это невозможно, не так ли?

— Сейчас мы это проверим. — Я нажал клавишу компьютера. — «Мона Лиза» находится в парижском Лувре?

— Я не могу ответить на этот вопрос.

— Недостаточно информации?

— Недостаточно денег. Пока вы не внесете плату за последние три недели, база данных для вас закрыта.

— Да кому ты нужен, — фыркнул я. — О такой краже писали бы все газеты.

— Тем более глупо спрашивать об этом у меня, — отпарировал компьютер.

Я отпустил клавишу и кисло улыбнулся, понимая, что не стоило затевать подобную дискуссию в присутствии клиента.

— Если вы закончили, — холодный тон Кэрол стал арктически ледяным, — я расскажу, как попала ко мне эта картина. Или вас это не интересует?

— Разумеется, интересует, — торопливо ответил я, чувствуя, что она вот-вот откажется от моих услуг.

— Мой отец торговал картинами. В Сакраменто у него была маленькая галерея. — Она присела на краешек стула. — Он умер два месяца тому назад, оставив мне и картины, и галерею. Я не слишком хорошо разбираюсь в живописи и решила все продать. Проводя инвентаризацию, я нашла в сейфе этот портрет.

— Вам повезло.

— С этим еще надо разобраться. С одной стороны, картина может стоить несколько миллионов, с другой — я могу получить пять лет тюрьмы. Поэтому сначала хотелось бы выяснить, что меня ждет.

— Поэтому вы пришли ко мне. Очень мудрое решение, мисс Колвин.

— А вот в этом я начинаю сомневаться. Для человека, обладающего шестым чувством, вы на редкость неуверенно владеете остальными пятью.

Я нахмурился.

— Ваш отец что-нибудь говорил об этой картине?

— Нет… потому я и думаю, что он приобрел этот портрет незаконным путем.

— Вы представляете себе, как картина попала к нему?

— В общем-то, да. Прошлой весной он проводил отпуск в Италии, а вернувшись, очень изменился.

— В каком смысле?

— Стал нервным, замкнутым. Обычно с таким настроением из отпуска не приезжают.

— Интересно. Значит, вы полагаете, что он привез картину из Италии? Посмотрим, нельзя ли узнать что-нибудь еще. — Я протянул руку и коснулся шершавой поверхности холста. Перед моим мысленным взором возник лысый толстяк, несомненно, отец Кэрол, залитые солнцем городские площади. — Рим, — уверенно заявил я. — Ваш отец провел несколько дней в Риме, а затем перебрался в Милан.

— Верно. — Кэрол одобрительно кивнула. — Похоже, вы, действительно телепат.

— Благодарю. — Я вновь увидел темное помещение, скорее, пещеру, а в ней — все то же круглое деревянное сооружение.

— А больше вы ничего не узнали?

— По-моему, мы и так достаточно продвинулись.

— Вы не ответили на главный вопрос: мог ли Леонардо написать Мону Лизу дважды?

— Вероятно, мог, мисс Колвин. Я, правда, не знаю, как это скажется на стоимости оригинала.

— Оригинала?

— Я хотел сказать, другого портрета, того, что в Лувре. — Я всмотрелся в знакомый с детства портрет, и тут мне показалось… Та же знаменитая улыбка на губах, те же одежды, что на миллионах репродукций, но руки…

— Вы что, заснули? — прервал мои размышления возглас Кэрол.

— Разумеется, нет. — И я указал на руки Моны Лизы. — Вы не замечаете ничего необычного?

— Руки как руки. Или вы думаете, что можете нарисовать их лучше?

— Видите ли, на картине, что в Лувре, одна рука лежит на другой. А тут чуть приподнята.

— Возможно. Я же сказала вам, что ничего не смыслю в искусстве.

— Этим можно объяснить существование двух портретов. Вероятно, Леонардо нарисовал один, а потом решил изменить положение рук.

— В таком случае, почему он просто не перерисовал руки на первом портрете?

— Э… ну… да. — Я мысленно выругал себя за то, что сам не додумался до такой ерунды. — Пожалуй, вы правы.

— Поехали. — Кэрол встала и убрала картину в коробку.

— Куда?

— Естественно, в Италию, — нетерпеливо ответила она. — Вы должны выяснить, каким образом попала картина к моему отцу, и вряд ли вам это удастся в Лос-Анджелесе.

Я уже открыл рот, чтобы возразить, но тут же захлопнул его, признав ее правоту. К тому же клиенты не ломились в мою контору, так что с деньгами было не густо. Да и сама картина заинтересовала меня. Какое отношение имела она к темной пещере и странному деревянному сооружению?

— Ну? — продолжила Кэрол. — Что вы на это скажете?

— Я согласен. Средиземноморское солнце мне не повредит.

Вечером следующего дня мы сидели в ресторане миланского отеля «Марко Поло». Вкусная еда и хорошая сигара настроили меня на благодушный лад. Я расслабился, любуясь точеными фигурками артисток варьете.

— Когда вы начнете отрабатывать полученный аванс? — нарушила идиллию Кэрол.

— А что я, по-вашему, делаю? Мы в отеле, где останавливался ваш отец, и, скорее всего, именно здесь он нашел продавца картины. Значит, рано или поздно, мы тоже выйдем на этого человека.

— Хорошо бы это сделать побыстрее, — заметила Кэрол.

— Телепатические способности не поддаются контролю, — отрезал я. — Пока мы сидим за этим столиком, невидимые сети мозгового поля, наброшенные на зал, позволяют…

— Позволяют что?

— Подождите. — Совершенно неожиданно в сети попала рыбка: высокий темноволосый официант, пронесший мимо поднос с бутылками, в недалеком прошлом, несомненно, имел дело с отцом Кэрол.

Я попытался связать его с «Моной Лизой» номер дна, но не услышал ответной реакции. Тем не менее, поговорить с ним стоило.

Кэрол проследила за моим взглядом.

— Мне кажется, вы уже достаточно выпили.

— Чепуха, я еще могу пройти по прямой. — Я поднялся и через двойные двери последовал за официантом в длинный коридор.

Услышав мои шаги, он обернулся и смерил меня взглядом.

— Извините, мне надо с вами поговорить, — объяснил я причину своего появления в коридоре.

— У меня нет времени, — отрезал он. — Кроме того, я плохо говорю по-английски.

— Но… — тут я понял, чего от меня ждут, достал десятидолларовую купюру и сунул ее в карман его белого пиджака. — Это вам на учебу.

— Похоже, ко мне возвращаются школьные знания, — улыбнулся он. — Вам нужна женщина? Каких предпочитаете?

— Нет, женщина мне не нужна.

Он на мгновение задумался.

— Вы хотите сказать, что предпочитаете…

— Я хочу сказать, что женщина у меня уже есть.

— А! Так вы хотите продать женщину? Позвольте заметить, синьор, вы правильно сделали, обратившись ко мне. У меня есть связи на рынке живого товара.

— Нет, я не хочу продавать мою женщину.

— Вы в этом уверены? Если она белая, вы сможете получить за нее две тысячи.

Мне надоела бессмысленная болтовня.

— Послушайте, Марио, мне нужны кое-какие сведения.

— Откуда вам известно мое имя? — встревожился официант.

— У меня есть свои секреты.

— А-а-а, телепат. — Он понимающе кивнул. — Ну, конечно, синьор. Скажите, что вас интересует, и я назову цену.

— Но я уже заплатил тебе.

— До свидания, синьор, — Марио повернулся и зашагал по коридору.

— Вернись, — потребовал я. Он даже не обернулся. Я достал из кармана пачку хрустящих купюр. Марио, надо полагать, обладал феноменальным слухом, потому что мгновение спустя мы вновь стояли лицом к лицу. Я спросил, помнит ли он Тревера Колвина, который останавливался в этом отеле в апреле прошлого года.

— Да, — кивнул Марио, и по его растерянному взгляду я понял, что он не знает, сколько можно запросить за эти сведения.

— А почему ты запомнил мистера Колвина? У вас были… э… какие-то дела?

— Нет… он не просил привести женщину. Я лишь познакомил его с Сумасшедшим Джулио из Пачинопедюто, моей родной деревни.

— Зачем?

Марио пожал плечами.

— Синьор Колвин торгует картинами. Сумасшедший Джулио, у которого никогда не было в кармане и двух лир, как-то раз рассказал мне глупую историю о старой картине, найденной им на чердаке его развалюхи. Он хотел показать ее специалисту, по возможности, иностранцу. Я понимал, что это пустая трата времени, но бизнес есть бизнес, а Джулио обещал оплатить мои услуги.

— Ты помогал им объясняться друг с другом? — спросил я, пытаясь выяснить, что же ему известно.

— Нет. Джулио говорит по-английски. Не так уж и хорошо, он же чокнутый, но говорит.

— Ты не верил, что его картина может принести доход?

— Да что можно найти в его доме, кроме пустых бутылок из-под «пепси»?

— Понятно. Ты можешь отвезти нас к нему?

Марио помедлил с ответом.

— А почему вы хотите встретиться с Сумасшедшим Джулио?

— Мы же договорились, что ты отвечаешь на мои вопросы, а не наоборот. Ты сможешь отвезти нас к нему?

Марио протянул руку.

— Сто долларов, — безапелляционно заявил он.

— Вот тебе пятьдесят, — я отсчитал пять десятидолларовых купюр. — Когда поедем?

— Завтра утром я могу взять мамину машину и отвезти вас в Пачинопедюто. Вас это устроит?

— Вполне.

Марио кашлянул.

— За машину придется заплатить отдельно. Мама — вдова, и деньги, полученные за прокат машины, оставшейся от отца, ее единственный источник дохода.

— Понятно, — кивнул я, подумав, что, возможно, слишком суров с бедным юношей.

Мы договорились встретиться около отеля и, вернувшись за столик, я доложил Кэрол о своих успехах. А несколько минут спустя, допив кофе, мы разошлись по номерам.

Мы ждали минут десять, прежде чем у тротуара остановился забрызганный грязью «фиат». Я приехал в Италию впервые и почему-то считал, что там всегда тепло. И теперь дрожал как осиновый лист в легком дождевике, тогда как Кэрол чувствовала себя очень уютно в твидовом, отороченном мехом пальто. Увидев ее порозовевшее от ветра лицо, Марио уже не мог отвести от нее глаз.

— Три тысячи, — прошептал он, когда Кэрол села в машину. — Больше здесь никто не заплатит.

— Замолчи, гаденыш, — ответил я, наклонившись к его уху. — Мы, американцы, не торгуем своими женщинами. Поехали.

Марио вытянул руку:

— Двести километров по двадцать пять центов. С вас пятьдесят долларов.

Кипя от ярости, я заплатил и сел рядом с Кэрол. Громко заскрежетала несмазанная коробка передач, и «фиат» тронулся с места. Кэрол холодно посмотрела на меня.

— Вы чересчур легко сорите моими деньгами. За пятьдесят долларов я могла бы купить эту ржавую колымагу.

Я промолчал. Проехав два квартала, мы повернули за угол и въехали в гараж.

— Одну минуту, — Марио выскользнул из-за руля и залез под машину. Вскоре снизу донесся пронзительный вой. Я открыл дверцу, наклонился и заглянул под днище. Марио отсоединил привод спидометра и закрепил его на электрической дрели.

— Марио! — проревел я. — Что ты делаешь?

— Зарабатываю на жизнь, синьор.

— Ты что, спятил?

— Я поклялся матери, что мы проедем не более двадцати километров, но утром она все равно взглянула на спидометр. Старая карга не верит даже сыну! Как вам это нравится? Каждый раз, когда я беру машину, приходится переводить спидометр назад. А не то она ограбит меня до нитки.

Чуть не задохнувшись от злости, я схватил Марио за ноги и выволок из-под машины.

— Даю тебе последний шанс. Или мы едем в Пачи-как-ее-там, или…

— Хорошо, хорошо, к чему столько шума. — Марио оглядел гараж. — Между прочим, раз мы уже здесь, вас не интересуют наркотики? Марихуана, гашиш, кокаин…

— Где тут телефон? Я хочу позвонить в полицию. — Мои слова произвели магический эффект. Марио метнулся за руль, даже не отсоединив дрель. Она волочилась за нами метров тридцать, а потом покатилась по асфальту. Кэрол удивленно взглянула на меня, но я покачал головой, предупреждая ее вопросы. Я хотел, чтобы Марио оставался в неведении относительно наших дел с Сумасшедшим Джулио. Иначе он вцепится в нас, как бульдог.

Два часа спустя мы приехали в Пачинопедюто.

— До фермы Джулио два километра очень плохой дороги, — обрисовал ситуацию Марио. — Вы и синьора можете попить кофе, а я схожу за Джулио.

— Нет. — Я покачал головой. — Ты останешься здесь, а мы с мисс Колвин поедем на ферму.

— Это невозможно, синьор. Если с машиной что-то случится, мама не получит страховку.

— Машина не застрахована, — отрезал я.

— Но вы не знаете дорогу.

— Не забывай, Марио, что ты имеешь дело с телепатом.

— Но я не могу доверить незнакомцу мамин автомобиль.

— Ну что ж. — Я огляделся. — Тогда начнем с полицейского участка.

— Будьте осторожны с тормозами, — Марио смиренно вылез из кабины. — А то машину заносит вправо.

— Благодарю. — Я сел за руль и включил первую передачу.

— Почему вы так грубы с бедным мальчиком? — возмутилась Кэрол.

— Если бедный мальчик не состоит в какой-нибудь банде, — отпарировал я, — то лишь потому, что его оттуда выгнали.

«Фиат» немилосердно трясло и бросало из стороны в сторону. Мы проехали мимо развалин средневекового замка и свернули направо, к небольшому домику, прилепившемуся к горному склону. Шестое чувство подсказало мне, что мы у цели.

— Здесь? — удивилась Кэрол. — Неужели в таком сарае можно найти картину Леонардо?

— Верится, конечно, с трудом, но лет пятьсот тому назад если не этот дом, то замок смотрелся иначе. Леонардо долго жил в Милане и вполне мог наведываться в эти края.

— В эту развалюху?

— Нет, конечно, я говорю про замок. Тут должна быть пещера, и, вероятно, там Джулио нашел картину. — Мое сердце екнуло, так как передо мной вновь возникло круглое деревянное сооружение. На нем стояли картины.

— Я чувствую, их там много.

— Вы полагаете, Джулио нашел подземный склад?

— Я…

Из дома вышел старик, в дорогом, сером в полоску костюме и направился к нам. Правда, впечатление портила мятая рубашка и грязные кроссовки. В руках он держал двуствольный дробовик.

Я опустил стекло.

— Привет, Джулио. Как поживаете?

— Что вам надо? — прорычал он. — Убирайтесь отсюда!

— Я бы хотел с вами поговорить.

Джулио поднял дробовик.

— Не о чем нам говорить.

— Я хочу лишь задать пару вопросов.

— Послушайте, мистер… Еще одно слово, и я начну стрелять.

— Вы продали «Мону Лизу» мистеру Колвину. Где вы взяли этот портрет?

— Я вам ничего не скажу.

— Прекрати, Джулио, — я вышел из машины. — Где пещера?

У старика отвисла челюсть.

— Откуда вы знаете о пещере?

— У меня есть свои секреты, — уклонился я от прямого ответа.

— Так вы телепат?

— Правильно. И прошу в дальнейшем иметь это в виду. Так где пещера?

— А вы не заявите в полицию?

— Разумеется, нет. Наоборот, ты сможешь на этом заработать. Пещера там? — Руководствуясь шестым чувством, я направился к оливковой рощице. Джулио и Кэрол последовали за мной.

— Я нашел ее три или четыре года назад и никому о ней не рассказывал, — объяснял на ходу Джулио. — А потом подумал, почему я не могу красиво одеваться? Почему модная одежда только у ловкача Марио? Но я продал одну картину. Только одну.

— А сколько картин в пещере?

— Пятьдесят. Или шестьдесят.

— Довольно глупо из такого разнообразия выбрать именно «Мону Лизу».

— Но, синьор, — Джулио всплеснул руками, — они все «Моны Лизы».

Я остановился, как вкопанный.

— Что?

— Они все «Моны Лизы», — повторил Джулио.

— То есть в пещере пятьдесят или шестьдесят одинаковых картин?

Джулио переступил с ноги на ногу.

— Не совсем они одинаковые.

— Но какой в этом смысл? — Я посмотрел на Кэрол, но и та не могла сказать ничего вразумительного. — Пошли, разберемся на месте.

Мы вошли в рощицу, и Джулио, положив дробовик на землю, отбросил несколько листов ржавого железа. Перед нами открылась черная дыра с уходящими вниз каменными ступенями. Джулио пошел первым, мы — за ним. Лестница привела нас в подземный коридор. Стало совсем темно. Я дернул Джулио за рукав.

— Мы же ничего не увидим. У тебя есть фонарь?

— Я купил один на деньги, полученные от синьора Колвина, но в нем сели батарейки.

Он зажег спичку, а от нее — фитиль керосиновой лампы, стоящей на каменном полу. Дрожащий огонек осветил массивную деревянную дверь. Джулио повозился с замком и толкнул ее. Несмотря на почтенный возраст, она бесшумно отворилась и… Мы стояли на пороге большой пещеры. Я почти физически ощутил, как, мимо меня проскальзывали закутанные в плащи люди, жившие здесь много веков тому назад. Я слышал шаги великого маэстро, тайком спускающегося по ступеням. Я видел таинственную машину, порожденную разумом гения.

— Чего вы ждете? — И Джулио, высоко подняв фонарь, вошел в пещеру.

Мы последовали за ним. В слабом свете керосиновой лампы пред нами предстало круглое сооружение, напоминающее обод лежащего на боку колеса. Под ободом виднелись шестерни и соединенный с Ними длинный стержень с рукояткой на конце, похожий на коленчатый вал автомобиля. Сооружение выглядело, как карусель, только вместо лошадок на ободе стояли картины, обращенные к центру. Там располагалась будка с тремя стенами, в одной из которых на уровне глаз я заметил две дырки.

И тут меня осенило. Леонардо да Винчи, величайший ум человечества, художник, инженер, философ, изобрел движущиеся картинки. Синематограф!

И машина, долгие столетия простоявшая в пещере, не что иное, как самое дорогое сокровище, когда-либо найденное человеком. Перед ней бледнела даже могила Тутанхамона. К тому же машина составляла лишь часть уникальной находки. Великий Леонардо, с его стремлением к совершенству, взял за основу самое знаменитое свое творение. «Мона Лиза», жемчужина мирового искусства, стала для него кадром первого в истории человечества фильма.

Едва дыша от волнения, я вошел в будку и прильнул к отверстиям. Я не ошибся. Сквозь линзы, спрятанные в дереве, я увидел еще один портрет флорентийской красавицы. В мерцающем свете керосиновой лампы она выглядела удивительно живой. Руки ее находились чуть выше, чем на двух портретах, виденных мною ранее, словно она хотела поднести их к шее. Отступив на шаг, чтобы хоть немного свыкнуться с увиденным, я заметил, что Джулио повесил лампу на крюк, торчащий из стены, и пошел вдоль обода, спичками зажигая остальные лампы. Покончив с этим, он взялся за рукоятку стержня.

— Разве механизм еще работает? — удивился я.

— Я смазал и почистил шестерни, так что теперь они как новенькие. Он повернул рукоятку, и обод пришел в движение, медленно набирая скорость. Джулио махнул рукой, приглашая меня взглянуть в окуляры. Я шумно глотнул и вновь вошел в будку. Чудо следовало за чудом. Мне предстояло увидеть в действии шедевр Леонардо, прикоснуться к сотворенному им совершенству. И, быть может, раскрыть секрет загадочной улыбки Джоконды.

Благоговейно прильнул я к отверстиям в стене и увидел живую двигающуюся Мону Лизу.

Она подняла руки к шее, легким движением обнажила левую грудь, поведя плечиком, поправила платье и, сложив руки, улыбнулась.

— О боже! — прошептал я. — О боже, боже, боже!

Джулио крутил ручку, и я снова и снова смотрел, этот удивительный фильм, не в силах оторвать глаз. Леонардо добился полной тождественности с реальностью.

Кэрол дернула меня за рукав.

— Пустите меня. Я тоже хочу посмотреть.

Я отступил всторону, пропустив ее к окулярам. Джулио радостно крутил рукоятку. Через минуту она повернулась ко мне.

— Это невозможно. Я не слишком хорошо разбираюсь в искусстве, но Леонардо не мог пойти на такое…

— Все художники одинаковы, — возразил я. — Они делают то, что требует покупатель. Известно, что Леонардо часто приходилось выполнять капризы знати, а высокорожденные славились не столько умом, как пороком.

— Но такая работа…

— Возможно, у него были помощники. Создавая статую герцога Сфорца, он вполне мог тайком приезжать сюда и рисовать левую…

— Давайте обойдемся без пошлостей, — прервала меня Кэрол и повернулась к вращающейся машине. — Сколько, по-вашему, это стоит?

— Кто знает? Картин примерно шестьдесят. Если вывезти их из Италии, каждая будет стоить миллион. Может, десять миллионов. А может, и миллиард, особенно та…

— Я знал, что этот день будет для меня удачным, — послышался знакомый голос.

Я обернулся. У двери, с дробовиком в руках, стоял Марио. Оба ствола смотрели мне в живот.

— Что тебе надо? — рявкнул я и, поняв нелепость вопроса, добавил: — Почему ты угрожаешь мне?

— А разве вы не угнали мамин автомобиль? — Марио хмыкнул. — И не грозили мне полицией?

— Неужели ты принимал мои слова всерьез?

— Конечно, синьор, особенно, когда вы заговорили о шестидесяти миллионах.

— Знаешь что… — Я шагнул к нему, но Марио остановил меня, подняв дробовик на пару дюймов.

— Да?

— Ты ведешь себя глупо. Денег хватит на всех. Я хочу сказать, что пятнадцать миллионов из шестидесяти — твои.

— Я предпочел бы получить все.

— Неужели ты убьешь нас из-за каких-то сорока пяти миллионов?

— Лицом к стене! Все трое! — скомандовал Марио. Мы безропотно подчинились. — А теперь я погляжу, что тут у вас творится.

Обод с картинами еще кружился на хорошо смазанных шестернях. Марио прошел в будку, прильнул к окулярам и вздрогнул от изумления. Коротко глянул на нас, вновь приник к окулярам. Наконец, с бледным, как полотно, лицом вышел из будки и направился к нам. Я сжал руку Кэрол, ожидая выстрела.

Но Марио, казалось, нас не видел. Он снял с крюка керосиновую лампу и швырнул ее во вращающийся обод. Звякнуло стекло и языки пламени заплясали на сухом дереве.

— Болван! — завопил я. — Что ты делаешь?

— Вы видите, что я делаю. — Держа меня на мушке, Марио разбил об обод все лампы. Одна за другой картины превратились в бесполезный пепел.

— Сумасшедший! — проревел я, перекрывая треск горящего дерева. — Что ты натворил?

— Ничего особенного, — спокойно ответил Марио. — Уничтожил порнографический фильм.

— Ты… — Я не находил слов. — Ты просто дьявол. Ты грабил меня с первой минуты нашего знакомства, ты обворовываешь свою несчастную мать, ты пытался продать мне женщину, ты хотел купить Кэрол, ты торгуешь наркотиками и минуту тому назад мог хладнокровно застрелить нас.

— Все так, — не без гордости ответил Марио, — и, тем не менее, сказанное вами не мешает мне оставаться патриотом своей страны. Несмотря на мои недостатки, я люблю Италию и мне дорога ее честь.

— Ха! Да причем тут твой патриотизм?

— Великий Леонардо — лучший художник всех времен и народов. Он — мой соотечественник, и скажите, синьор, что подумает об Италии весь мир, узнав про это безобразие? Что скажут о нации, величайший представитель которой растрачивал свой божественный дар на… — Душевное волнение не позволило Марио закончить фразу.

Я покачал головой. Пещеру наполнил едкий дым, Марио двинулся к двери.

— Пора уходить.

— Ты не убьешь нас?

— Это лишнее. Если кому-то из вас достанет глупости раскрыть рот, вам все равно никто не поверит.

— Наверное, ты прав, — я пристально посмотрел на Марио. — Послушай, разве тебя не волнует потеря шестидесяти миллионов долларов?

Марио пожал плечами.

— День на день не приходится. Что-то теряешь, что-то находишь. Между прочим, если вы хотите добраться до Милана на мамином автомобиле, вам придется доплатить…

Теперь, глядя на загадочную улыбку Моны Лизы, я не могу не улыбнуться в ответ. 

Идеальная команда

Издалека он мог разглядеть только богатые меха, потом, когда женщина подошла ближе, светлые волосы, сохраняющие аккуратность прически несмотря на сильный ветер. Чуть позже он заметил переливы драгоценностей на шее и блеск золота на руках. Затем увидел ее лицо. Он определенно не знал эту женщину, но лицо казалось смутно знакомым, как будто он видел кого-то похожего во сне или очень-очень давно.

Затаившись в глубокой тени кустарника, Пурви ждал, когда она приблизится.

Из своего укрытия ему хорошо были видны освещенный вход в этот маленький парк и участок улицы за оградой. Странно, что он не заметил женщину, когда та входила, но, возможно, это объясняется тем, что, пытаясь успокоить нервы, он просто выпил лишнего. За двадцать лет практики мошеннические операции и вымогательство не принесли ему богатства; более того, сейчас он оказался совсем на мели и вынужден был прибегнуть к самому банальному ограблению.

Глубоко вздохнув, Пурви достал из кармана пистолет и выпрыгнул на дорогу.

— Молчать! — приказал он женщине. — Сумочку сюда! Быстро! И побрякушки!

Глядя ей в лицо, он пытался определить, послушается ли она сразу или поднимет крик. В тусклом освещении Пурви вдруг заметил что-то неестественное, неправильное в ее красивом лице. Левая рука его непроизвольно взлетела к губам, и он шагнул назад, поднимая пистолет.

Женщина как бы осела, словно растворяясь в воздухе, и через секунду исчезла. Вместо нее у ног Пурви осталось какое -то жуткое существо. С паническим криком он обернулся, собираясь бежать…

Но было уже поздно.

Пурви редко видел что-нибудь во сне, но однажды в двенадцать лет ему приснился кошмарный сон, в котором его положили в гроб и засыпали розами. Шипы протыкали кожу и высасывали кровь, отчего розы тянулись вверх и распускались, пока на выпили Пурви досуха и не закрыли его буйно разросшимся кустом. Но потом, как бывает только во сне, он понял, что вовсе не хочет умирать, и проснулся.

Что-то похожее он чувствовал и сейчас. Огромные мясистые листья и множество темно-зеленых щупалец лежали у Пурви на груди и на лице, слегка шевелясь в такт его дыханию. Капли воды стекали по ним на одежду. Собрав все силы, он оттолкнул спутанную зеленую массу в сторону, выпрямился и мгновенно понял, что он в космосе. Он достаточно часто летал в лунные поселения, чтобы сразу распознать испытываемые ощущения, хотя то, что его окружало, меньше всего напоминало обстановку космического корабля.

Низкая, почти круглая комната, местами ярко освещенная, местами в полутьме, казалась больше и мрачнее, чем была на самом деле. Темно-коричневые стены блестели от капель влаги. Неравномерное вращение вентиляторов, размещенных по стенам, вызывало резкие порывы холодного ветра. Тонкий слой грязи покрывал пол, над которым выступали беспорядочно разбросанные панели с приборами, инструменты, гнезда для каких-то механизмов, концы кабелей и низкие перегородки. Кроме Пурви, в комнате никого не было.

Он поднялся на ноги, чуть не упав от головокружения, и добрался до мигающей красными огнями приборной панели, откуда доносился пронзительный свист с едва заметными переменами тональности. Там же размещался маленький экран, где на малиновом фоне светилось несколько ярких звезд, но на всех циферблатах, как раз там, где положено быть цифрам, стояли разноцветные пятнышки.

Пурви обследовал комнату и, убедившись, что, кроме него, там действительно никого нет, начал кричать. Никто на появился. Голова кружилась еще сильнее, как будто в самом воздухе присутствовал какой-то неуловимый пьянящий элемент. Пурви остановился около экрана, пытаясь сообразить, как его занесло в этот странный корабль.

И память тут же вернула ему застывшую картину — женщина в парке. Как он мог забыть ее ужасное оплывающее прямо на глазах лицо? Или ее превращение в эту невероятную мерзость на земле? Дотронувшись рукой до холодного экрана, он почувствовал некоторое облегчение от мысли, что он далеко от этой… этого…

За спиной что-то шевельнулось.

Пурви обернулся, чувствуя, что вот-вот закричит от страха. Темно-зеленая куча листвы, которую он, проснувшись, стряхнул с себя, с влажным шелестом ползла к нему, оставляя в грязи широкий след. В центре ее, под листьями и щупальцами, угадывалась какая-то узловатая масса около полуметра а диаметре. Несколько щупалец оканчивались блестящими черными горошинами, напоминающими глаза.

Пурви попятился и сунул руку в карман — пистолета не было. Стена преградила ему путь к отступлению, и он застыл, завороженно глядя на приближающийся живой куст. За два шага до него куст остановился. Пурви показалось, что время замерло, но тут он заметил, что по самому большому верхнему листу ползут бледные светло-зеленые буквы.

Эта штуковина пытается с ним говорить!

— Я дам тебе золота, — появилось на листе.

Щупальца с глазами выпрямились, закачались, и Пурви впервые уловил запах этого странного существа — запах пыльного плюща, растущего на трухлявой стене. Однако, увидев одно из своих самых любимых слов, он тут же расслабился.

— За что? — спросил он, присаживаясь на корточки и пытаясь заглянуть вглубь разумного растения. — За что я получу золото?

— Взрыв повредил часть корабля, — появились новые строчки. — В том числе и ремонтный отсек. Лурр починил, что мог. Но не все. Ты очень подвижен. Ты будешь работать. Лурр заплатит тебе золотом.

— Я не умею чинить космические корабли, — сказал Пурви — желая выиграть время, чтобы подумать.

— Твоя работа будет проста. Ты подвижен. Я буду руководить, — Лурр медленно — одно за другим высветил три предложения.

Пурви пошарил в кармане, достал спички и смятую пачку сигарет. Спичка вспыхнула неожиданно большим и ярким пламенем, и он догадался, что в воздухе слишком много кислорода. Это объясняло и охватившее его после пробуждения ощущение легкости, похожее на опьянение. Выбросив спичку, он глубоко, с наслаждением затянулся и выпустил дым.

— Ты вернешь меня потом на Землю?

— Да.

Сначала Пурви хотел потребовать от Лурра твердых обещаний, но потом передумал, поскольку все равно не знал, чего стоит его честное слово. «Не исключено, — решил он, — что верить ему можно не больше, чем некоторым моим друзьям на Земле».

— Я бы хотел знать, как ты меня сюда затащил, — сказал он.

Ответа не последовало. Блестящие глаза-горошины потускнели, и Лурр, похоже, заснул. Пурви прислонился к стене и, не торопясь, докурил сигарету. За исключением беспрестанного шепота вентиляторов, в помещении стояла полная тишина.

Очнувшись через какое-то время от тяжелого сна, Пурви обнаружил, что щупальца-ветки опутали его так же, как и в первый раз. Он небрежно отпихнул Лурра в сторону и задумался о причинах этого странного влечения.

— Послушай, — спросил он подозрительно, — а как долго мы будем находиться в полете?

Широкий лопух развернулся, и на нем появилась надпись:

— Пятнадцать твоих дней.

— А как насчет пищи? Мне нужно есть.

— Ты будешь есть пищу ахтаура.

— Это еще что такое?

— Ахтаур мой помощник. Он и принес тебя сюда.

— Я не хочу его еду.

— Ахтаур не будет возражать.

Лурр заколыхался и медленно двинулся прочь, оставляя за собой полосу почти чистого металлического пола с множеством мелких отверстий. через которые сочилась в кабину грязь, растекаясь ровным слоем и заполняя широкий след.

Раздумывая над последней фразой, Пурви двинулся за ним. Чувство юмора у растения? Не дай бог! Достаточно того, что этот кочан капусты липнет к нему во сне. Не хватает еще выслушивать потом его шутки.

Тем временем Лурр добрался до маленькой дверцы в стене и коснулся щупальцем белой кнопки над ней. Дверца распахнулась. Лурр нажал еще одну кнопку, и через заднюю стенку в шкафчик вывалился кусок чего-то розового и пористого. Пурви без особого энтузиазма взял его в руки, но долго уговаривать себя ему не пришлось — поскольку ел он в последний раз на Земле и довольно давно. Вкусом еда напоминала паштет из крабов с большой дозой красного перца. Короче, лучше, чем можно было ожидать.

Пока он ел, пытаясь запивать водой из ручейка, сбегавшего по стене — Лурр устроился у одного из приборов управления, очевидно наблюдая за показаниями индикатора.

Задавая бесконечное множество вопросов, Пурви в конце концов выяснил, что корабль, на котором он находился, выполнял задачу то ли разведки, то ли сопровождения при большом межзвездном лайнере или боевом корабле. И когда случилась авария — Лурр, чтобы не задерживать большой корабль, якобы сообщил туда, что сможет добраться до базы своим ходом. Однако, если он все же не появится на базе, большой корабль вернется и будет его искать. И вообще раса Лурра воевала, только когда на них нападал враг, но космический флоту них тем не менее велик и могуч.

Последнее утверждение живо напомнило Пурви слышанные на Земле разглагольствования политиков, и у него возникло подозрение, не насмехается ли над ним это растение. Для обладателя «чужого разума», да еще в таком странном вместилище, Лурр слишком хорошо знал язык.

— Как ты научился говорить, вернее, писать по-английски так уверенно?

— спросил Пурви.

Но черные глаза на стебельках снова потускнели, и он остался без ответа.

Чтобы согреться, Пурви принялся бродить по комнате, разглядывая незнакомые приборы и пытаясь определить, что же здесь «не так». Собственно говоря, все было не так, поскольку создавался корабль чужим разумом. Но что-то еще не давало ему покоя.

Время тянулось медленно, и постоянные неудобства быстро утомляли Пурви. Он часто засыпал, забираясь в самый темный угол, где было меньше всего грязи. Покореженный металл, смятые консоли, разбитые плафоны — все говорило о том, что взрыв произошел именно здесь, но Пурви это место устраивало главным образом потому, что Лурр избегал там появляться.

Однажды, когда он чувствовал себя особенно отвратительно, а Лурр снова впал в необщительное состояние, Пурви решил поискать какие-нибудь тряпки, чтобы накинуть на плечи для тепла: плащ его, пропитавшийся грязью, мокрый и холодный, совершенно ни на что не годился.

В стене располагалось несколько невысоких дверей, и, нажимая белые кнопки над каждой из них, Пурви начал поиски. Внутри шкафов оказалось множество запасных деталей и ненадписанных ящиков, покрытых каплями влаги, но без всяких следов коррозии. На одной из полок хранилось около двухсот прямоугольных блоков из прозрачного пластика, на другой — груда каких-то фиолетовых водорослей…

Наконец он добрался до двери побольше, на которой был вычерчен ярко-красный круг. Пурви, совсем уже окоченевший, открыл дверь и увидел маленькую комнату, в центре которой стояла старинная пузатая печурка. Он уже совсем было собрался переступить порог, но тут до него дошло, что такой печки здесь просто не может быть. Что-то шевельнулось за порогом, и, захлопывая дверь, Пурви успел заметить отвратительную жирную тварь с раскрытой серой пастью.

Лурр подполз к нему, покачивая расправленным зеленым листом с текстом:

— Ты узнал ахтаура?

— Узнал?.. Это… та женщина, что я видел в парке?

По листу быстро побежали слова.

Выяснилось, что ахтаур — очень медлительный хищный зверь с планеты Лурра. Он подбирается к жертве, телепатически воздействуя на ее зрительные центры таким образом, чтобы казаться привлекательным. Лурр надел на него намордник, снабдил чем-то вроде генератора тянущего силового поля и выпустил на Землю в тихом укромном месте, где Пурви и попался в ловушку. По словам Лурра, изучая способности ахтауров, их ученые создали прибор, позволяющий выделять и понимать мысли других разумных существ. После этого откровения Пурви почувствовал себя несколько неуютно.

На пятый день. если верить наручным часам, он догадался, что Лурр его обманывает.

Преследовавшее его ощущение, что «здесь что-то не так» сменилось уверенностью, когда он понял, что в комнате находятся два совершенно не связанных друг с другом комплекса приборов управления. Те, вокруг которых крутился Лурр, располагались у одной стены. Каждая панель там, каждый прибор отличались высоким качеством изготовления. Гладкий, блестящий металл, почти бесшовные соединения, цветные кружочки, заменявшие Дурру цифры — все, как новенькие игральные автоматы.

Остальные же приборы, разбросанные по всей комнате, чем -то напомнили Пурви его первый радиоприемник, собранный еще в школьные годы: блоки и детали, приделанные кое-как, ненужные отверстия, болты, которые ничего не крепят, а вместо цифр-неровные пятна цветной эмали. Под слоем грязи, покрывающей пол. Пурви обнаружил грубо выжженные дыры для кабелей и трубопроводов.

Все это совсем не походило на стандартный патрульный или разведывательный корабль.

Стараясь не думать о своем открытии из опасения, что Лурр действительно может узнать его мысли, Пурви стал наблюдать за ним и запоминать назначение приборов управления. Профессиональный инстинкт подсказывал ему, что он наткнулся на что-то значительное.

Следующий день прошел несколько быстрее. Изредка Лурр доставал из шкафчика кусок розовой массы и запихивал его в щель на двери ахтаура. Похоже было, что этот зверь служил для Лурра неким эквивалентом домашней собаки, хотя его и держали постоянно взаперти. Пурви, когда ему хотелось есть, доставал себе такой же кусок, и постепенно пища даже начала ему нравиться.

— Что-то в этом есть, надо только привыкнуть, — заявил он как-то с набитым ртом. — Если ты поделишься со мной рецептом, То на полученное от тебя золото я куплю себе ресторан, где будет подаваться только это фирменное блюдо.

— Одним из источников твоего наслаждения пищей, — ответил Лурр, — является незнание того, из чего она приготовлена.

Пурви перестал жевать и бросился к устройству для утилизации отходов, которое Лурр определил ему для личных нужд. Отплевавшись, он уставился на Лурра, в который раз задумавшись, не издевается ли тот над ним. В такие минуты ему страшно хотелось иметь под рукой баллон с дефолиантом.

Лурр стал выглядеть заметно лучше, чем в начале путешествия. Порой он «печатал» свои вопросы быстрее, чем Пурви мог на них ответить, и понимание того, что это подвижное растение, возможно, умнее его, отнюдь не радовало Пурви. Двигался Лурр теперь почти так же быстро, как Пурви, что тоже ему не нравилось. К лучшему изменилось, пожалуй, только одно: Лурр перестал облеплять его во сне листьями.

На седьмой день пути Пурви неожиданно понял, что он находится так далеко от Земли, как никто из людей еще не забирался. Всего два земных корабля сели на Марсе, велись разговоры о снаряжении третьей экспедиции. Хотя бы для того, чтобы узнать, почему не вернулись первые две. И вот он, Дон Пурви, на пути к звездам!..

— Далеко мы уже? — спросил он у Лурра. — Сколько световых лет от Земли?

— Я не пользуюсь вашими единицами измерения. — отпечатал Лурр, — но если приблизительно, то около шести световых часов.

— Шесть часов? — заорал Пурви. — Это где-то у Плутона! Ты обещал долететь за пятнадцать дней. Половина срока уже позади, а мы все еще в Солнечной системе! В чем дело?

На этот раз Лурр ответил не сразу.

— Путешествие будет проходить в три этапа. Отлет из Солнечной системы занял первую половину срока. На подлет к моей планете потребуется столько же. На обычных двигателях. А межзвездный прыжок — на двигателях Лурра — продлится всего несколько часов.

Пурви задумчиво потрогал ладонью щетину на щеках и ухмыльнулся. Вот оно что!

— Значит, ты сам установил здесь новый двигатель. И корабль из межпланетного превратился в межзвездный… Ты его и изобрел. Ну конечно же! Ты ведь упомянул «двигатель Лурра». Значит, ты один, и никакого «большого корабля» нет…

Скорость, с которой промчался мимо него зеленый куст, на мгновение ошеломила Пурви, и лишь когда Лурр достиг двери с большим красным кругом, он понял, в чем дело, и, чертыхаясь, бросился туда же. У самой двери он поскользнулся и со всего маху полетел на пол. Перед глазами поплыли круги.

Еще плохо соображая после падения, он увидел, как открылась дверь и в комнату, разевая бледно-серую пасть, на удивление проворно вполз ахтаур. Туловище его обволакивало облако призрачных, постоянно меняющихся образов

— реакция ахтаура на сумятицу в голове лежащего на полу человека.

В панике Пурви принялся искать какое-нибудь оружие, но, убедившись, что рядом ничего нет, бросился к шкафчикам с инструментами.

Первый оказался заполненным прозрачными блоками, во втором, однако, нашлось что-то похожее на поршневой механизм, и Пурви выдернул его из крепления. Тяжелый инструмент едва не вырвался у него из рук, но все же он умудрился уронить его прямо на ахтаура. Блестящая кожа на спине зверя лопнула, и поршень утонул в мягком осевшем теле. Из пасти ахтаура вырвался булькающий стон, и мельтешащие образы, окружавшие его, внезапно исчезли.

Оставив свое импровизированное оружие на месте, Пурви обернулся к Лурру. Тот быстро приближался, выпростав из листьев похожий на кактус нарост с длинными тонкими иглами, и Пурви тут же пожалел о своей неуместной брезгливости — другого оружия под рукой не было. Он отпрыгнул в сторону и побежал к противоположной стене, снимая на бегу узкий металлопластиковый ремень. Сжав пряжку в руке, он обернулся и хлестнул наотмашь: несколько глаз-стебельков отлетели в сторону и ударились о переборку с резкими щелчками. В исступлении Пурви продолжал размахивать ремнем до тех пор, пока У Лурра не осталось ни одного глаза. После этого справиться с ним оказалось несложно, но, чтобы полностью себя обезопасить, Пурви потратил еще полчаса, работая неровным куском металлической переборки.

Поскольку управление полетом полностью подчинялось автоматике, от Пурви требовалось лишь изменить направление движения на обратное, к Солнечной системе. Он подошел к маленькой панели, где рядом с крупной светящейся клавишей располагалось несколько кнопок, нажала третью по счету и направил корабль к Земле. Тот факт, что создавался он в расчете на планетарную систему Лурра, большого значения не имел, так как при входе в любую систему бортовые приборы корабля автоматически определяли траектории движения всех планет.

На Земле такие корабли могли появиться в лучшем случае лет через сто, и Пурви было приятно думать, что он единственный владелец этого чуда. За одно только устройство, делающее корабль невидимым для радаров, он сможет получить столько денег, сколько ему никогда в жизни даже видеть не приходилось.

Убедившись в том, что управление кораблем не вызовет у него затруднений, Пурви забрался в свой «чистый угол» и впервые за время путешествия заснул спокойно. Проснувшись, он почувствовал слабую головную боль, но решил, что это — реакция на пережитые приключения. Однако через несколько часов ему стало хуже. Поев и поспав еще немного, он понял. что воздух в помещении слишком застоялся.

Снова обследовав комнату, Пурви обнаружил под каждым вентилятором зарешеченное отверстие. Это навело его на мысль о том, что на корабле обязательно должен быть регенератор воздуха и что сейчас он не работает. Поискав еще, Пурви нашел выходящую из стены трубу, второй конец которой исчезал в корпусе аппарата, расположенного около его спального места. Только взглянув на искореженный корпус машины, он догадался, что произошло внутри корабля…

Взрывом уничтожило именно регенератор воздуха.

Задыхаясь от страха, Пурви бросился к шкафам с инструментами. И замер, сраженный новой мыслью: даже если бы машина работала, это не принесло бы ему никакой пользы: регенератор вырабатывал углекислый газ!

Все сразу встало на свои места. Лурр. как и любое земноводное растение, превращал углекислый газ и воду в углеводороды, выделяя при этом чистый кислород. Во время перелета к другой звезде взрывом уничтожило генератор углекислого газа, и Лурр добыл ему замену. — Дона Пурви. Вот откуда избыток кислорода в первые дни перелета, вот почему Лурр обвивал его в начале пути листьями и щупальцами.

И именно поэтому он так оживился через несколько дней после того, как на корабле появился Пурви, выдыхающий «живительный» углекислый газ. Углекислый газ, без которого Лурр не мог продолжать жить и выделять кислород, необходимый для жизни человеку.

Для маленького космического корабля Лурр и Пурви в паре были идеальной командой, и только сейчас Пурви понял, что он разбил эту идеальную команду. Понял.

Но снова слишком поздно.

Повторный показ

Совсем не по себе мне стало, когда я своими глазами увидел Милтона Прингла.

Вы его помните? В старых фильмах он всегда играл задерганных раздраженных клерков в каком-нибудь отеле. Такой маленький вертлявый человечек с круглым обидчивым лицом, который все терпит, а потом… Он еще всегда напоминал мне Эдгара Кеннеди. Так вот, с Милтоном Принглом получился перебор…

Может быть, я ошибаюсь относительно того, когда все это началось. Будь я одним из тех, кто любит глубокие размышления о причинах и следствиях, как, например, мой киномеханик Портер Хастингс, я бы, возможно, сказал, что все началось еще в моем детстве. С семи лет я стал фанатичным поклонником кино и еще до окончания школы решил, что единственное дело, которым вообще стоит заниматься в жизни, — это собственный кинотеатр. Через двадцать лет моя мечта осуществилась, и, хотя я не предвидел последствий таких явлений, как цветное телевидение, до сих пор не могу себе представить лучшей жизни. У меня маленький кинозал на окраине города — оштукатуренный куб, который когда-то был белым, а теперь стал неопределенного желтого цвета с полосами шафранного там, где прохудились водосточные желоба. Но я слежу, чтобы внутри всегда было чисто, и мой выбор репертуара неизменно привлекает достаточное число зрителей. По телевидению показывают много старых фильмов, но там их слишком урезают, а, кроме того, каждый любитель знает, что единственный способ в полной мере ощутить дух старого кино — это ностальгическая атмосфера зала.

Короче, неприятности начали подкрадываться ко мне еще месяц назад, причем весьма странным образом.

Я стоял неподалеку от кассы, наблюдая, как пришедшие в будний день зрители расходятся после сеанса в непогожую тьму. Большинство из них я знал лично и кивком прощался почти с каждым вторым. Вдруг я заметил, как мимо меня прошмыгнул К.Дж.Гарви, поднял воротник пальто и исчез за дверью. Вам это имя, возможно, ничего не говорит — К.Дж.Гарви был исполнителем эпизодических ролей более чем в сотне ничем не примечательных фильмов, где он всегда играл добродушных, умудренных опытом хозяев ломбардов. Сомневаюсь, что он когда-либо произносил перед камерой больше трех фраз, но всякий раз, когда по сценарию требовался добродушный, умудренный опытом хозяин Ломбарда, Гарви автоматически получал эту роль.

То, что он до сих пор жив, удивило меня, но еще больше удивило; что он ходит смотреть кино в маленьком кинотеатре захудалого городка на Среднем Западе. Однако что меня по-настоящему сразила, так это невероятность совпадения: в тот вечер у нас шла «Упавшая радуга», и Гарви играл там свою обычную роль.

Преисполненный сентиментального желания порадовать старика тем, что его карьера в кино не прошла полностью незамеченной, я выбежал на улицу, но он уже исчез в ветреной, пронизанной дождем темноте. Я вернулся назад и столкнулся с Портером Хастингсом, только-только спустившимся из аппаратной. Выглядел он обеспокоенным.

— Джим, сегодня у нас опять было затемнение, — сказал он. — Это уже третью среду подряд.

— Но, наверное, кратковременное? Жалоб сегодня не было… — В тот момент мне совсем не хотелось разбираться; в технических подробностях. — Знаешь, кто отсюда вышел минуту назад? К.Д ж. Гарви!

На Хастингса мои слова не произвели никакого впечатления.

— Похоже, прерывается электроснабжение. Где-то происходит сильное падение напряжения. Настолько сильное, что на несколько секунд мои проекторы остаются без тока.

— Ты понял, что я говорю. Порт? К.Дж.Гарви исполнял эпизодическую роль в «Упавшей радуге», и сегодня он сам был в зале!

— В самом деле?

— Да. Ты только подумай, какое совпадение!

— Ничего особенного. Может, ом просто проезжал через наш город, увидел, что мы показываем одну из его картин, и зашел посмотреть. Обычная причинно-следственная цепочка. Что меня действительно интересует, так это отчего каждую среду вечером настолько перегружается электросеть? Что у нас происходит? Наши постоянные посетители скоро обратят внимание на эти затемнения и еще подумают, что я не справляюсь с работой.

Я принялся его успокаивать, но как раз в этот момент мистер и миссис Коллинз, шаркая ногами, вышли в фойе. Супруги страдают ревматизмом и поэтому обычно уходят из зала последними буквально перед тем, как мы закрываем двери. Иногда, когда их прихватывает особенно сильно, они жалуются на сквозняки, или на курящих, или на то, что кто-то слишком громко жует кукурузные хлопья, но я не возражаю. Мое дело держится на людях, чувствующих себя в кинотеатре так же удобно и свободно, как дома, и постоянные посетители вправе высказать свои мнения.

— До свидания, Джим, — сказала миссис Коллинз, замешкалась, что-то обдумывая, потом подошла чуть ближе ко мне. — У вас начали продавать морские водоросли?

— Водоросли? — Я удивленно моргнул. — Миссис Коллинз уже много лет я даже не видел водорослей. Их что, действительно кто-то покупает?

— Съедобные виды. И если в вашем буфете будет продаваться эта пахучая гадость, мы с Гарри перестанем у вас бывать. Мы можем ходить в «Тиволи» на Четвертой улице. Кстати, те, которые едят, называются «красные водоросли».

— Не беспокойтесь, — произнес я с серьезным видом. — Пока я здесь хозяин, ни одна красная водоросль сюда не проникнет.

Я придержал дверь и, когда они вышли, обернулся к Хастингсу, но тот уже скрылся в своей каморке, К этому времени в кинотеатре не осталось никого, кроме обслуживающего персонала, и я решил заглянуть в зал — проверить все напоследок. В зале всегда остается какой-то печальный, застарелый запах, когда люди расходятся по домам, но в этот раз к нему добавилось что-то еще. Я втянул в себя воздух и покачал головой. «Какому нормальному человеку, — подумал я, — придет в голову приносить с собой в кино водоросли?»

Это была первая среда, вечер которой мне запомнился — «вечер К.Дж.Гарви», — но только в следующую среду у меня возникло беспокойное чувство, что в моем кинотеатре происходит что-то странное.

В тот вечер шел дождь, и смотреть «Любовь на острове» и «Враждующих Фитцджеральдов» собралось довольно много народу. Я стоял на своем излюбленном месте, в нише у задней стены, откуда было видно и экран, и весь зал, и тут произошло одно из тех затемнений, которые так раздражали Хастингса. Случилось это почти в конце фильма, когда на экране был еще один из моих любимых исполнителей эпизодических ролей, Стэнли Т.Мейсон. Мейсон не вышел в «звезды эпизодических ролей» — так я называю горстку малоизвестных актеров, чьи имена то и дело всплывают в разговорах людей, которые полагают, будто разбираются в старом кинематографе, когда они принимаются чесать языком на эту тему. Но он все же запомнился несколькими блестящими выходами во второразрядных фильмах — обычно это бывали роли англичан-эмигрантов, нашедших пристанище в Штатах. И как раз когда он со своим великолепным английским акцентом доказывал на экране одному из «враждующих Фитцджеральдов» важность благородного происхождения, изображение погасло на добрых три секунды. Кое-кто из публики начал проявлять признаки нетерпения, но тут экран мигнул и сразу же засветился с прежней яркостью. Я с облегчением вздохнул. Длительные затемнения плохо сказываются на бизнесе — причем не столько из-за потери доверия публики, сколько из-за дополнительных бесплатных билетов, которые приходится раздавать.

И тут я почувствовал тот самый запах. Пахло водорослями. С минуту я принюхивался, потом двинулся по проходу, надеясь с помощью фонарика «поймать с поличным» какого-нибудь помешанного вегетарианца. Но все оказалось в порядке, и я вышел в фойе, чтобы обдумать происшедшее. Запах, казалось, остался у меня в носу, запах… Внезапно я понял, что пахнет не водорослями, а самим морем. В этот момент фильм кончился, и из зала выплеснулась толпа зрителей. Передние, щурясь, подозрительно оглядывали мир вокруг, словно за время их отсутствия в другом измерении что-то могло здесь измениться. Я отошел в сторону, время от времени прощаясь то с одним, то с другим постоянным посетителем. И тут по лестнице из аппаратной с грохотом спустился Портер Хастингс.

— Опять затемнение, — мрачно сказал он.

— Знаю, — кивнул я, не отрывая взгляда от проходящих мимо зрителей, оглядывая людей, знакомых мне уже многие годы: мистер и миссис Карберри, старик Сэм Кире, который стал моим зрителем настолько постоянным, что пришел даже — в день похорон жены, близорукий Джек Дюбуа, всегда покупающий билет на первый ряд, Стэнли Т.Мейсон…

— Что ты собираешься делать по этому поводу? — потребовал Хастингс.

— Не знаю, Порт. Это скорее по твоей… — Тут я смолк.

Стэнли Т.Мейсон! Только что у меня на глазах актер, игравший во «Враждующих фитцджеральдах», вышел из кинозала, где демонстрировался фильм с его участием!

— Утром все обсудим, — сказал я, отворачиваясь. — Мне надо кое с кем поговорить.

— Постой, Джим. — Хастингс схватил меня за руку. — Дело серьезное. Существует опасность пожара, потому что…

— Позже. — Я вырвался и пробился через толпу к дверям, но опоздал. Мейсон уже скрылся в прохладной темноте улицы. Я вернулся в фойе и подошел к Хастингсу, все еще ждавшему меня на прежнем месте с обиженным лицом.

— Извини, — сказал я пытаясь разобраться в собственных мыслях, — но у нас происходит что-то непонятное, Порт.

Я напомнил ему, что в прошлую среду видел К.Дж.Гарви, и, когда рассказал ему о Стэнли Т. Мейсоне, меня осенила новая мысль.

Вот еще что! Он был в той же одежде, что и в кино — твидовое пальто в «елочку». Сейчас такие не часто увидишь.

На Хастингса мои слова, как всегда, не произвели впечатления.

— Какой-нибудь трюк телевизионщиков. Скрытая камера. Актеры прошлых лет, забытые публикой, которую они когда-то развлекали… Гораздо больше меня беспокоит запах озона в зале.

— Озона?

— Да, это аллотропный кислород. Он обычно появляется после сильного электрического разряда. Потому-то…

— Это то самое, чем пахнет на берегу моря?

— Говорят, да. Меня беспокоит возможность короткого замыкания, Джим. Куда-то все это количество электроэнергии должно деваться.

— Ладно, как-нибудь разберемся, — успокоил я его, задумавшись о своем. Мой мозг понемногу «набирая обороты» и только что подбросил мне еще одну совершенно свежую мысль, от которой внутри у меня все сжалось. Гораздо легче заметить людей, когда они входят в кинотеатр, потому что они идут по одному или по двое. Когда зрители собирались, я был в фойе и в ту среду вечером, и сегодня, но готов поклясться, что ни Гарви, ни Мейсон в зал не входили.

Зато я видел, как они выходили!

В тот вечер по дороге домой я заглянул в бар Эда, чтобы принять пару бокалов успокоительного, и первым, кого я там встретил, оказался Билл Симпсон, репортер из «Спрингтаун стар». Я его довольно хорошо знаю, потому что, когда ему случается делать для газеты обзоры новых кинофильмов, он часто забегает ко мне за рекламными материалами. Насколько я знаю, он никогда не смотрит картины, о которых пишет, если только это не фантастика или фильмы ужасов.

— Сегодня я тебя угощаю, Джим, — крикнул он со своего места у стойки. — Чем ты так озабочен?

Я позволил ему купить мне рюмку бурбона, потом сам заказал для нас обоих, а между тем рассказал ему, что меня беспокоило.

— Портер Хастингс полагает, что кто-то работает над телевизионной программой о забытых актерах. Твое мнение?

Симпсон задумчиво покачал головой.

— Мне-то совершенно ясно, что происходит, но, боюсь, правда гораздо более зловеща, чем история со скрытой камерой.

— И в чем же дело?

— Это все звенья одной цепи, Джим. Помнишь тот большой метеорит, что упал около Лисбурга в прошлом месяце? По крайней мере говорят, что это был метеорит, хотя никто не нашел никакого кратера.

— Помню, — ответил я, заподозрив, что Симпсон меня разыгрывает.

— Так вот, через несколько дней на страницах «Стар» появилась очень странная история, и, полагаю, я единственный человек на свете, кто понимает ее истинное значение. На следующее утро после того, как этот якобы метеорит упал, фермер, живущий где-то в том же районе, зашел в хлев, чтобы взглянуть на своего призового борова, и что, ты думаешь, он там обнаружил?

— Сдаюсь.

— Двух призовых боровов. Совершенно одинаковых. Его жена клянется, что тоже видела второго, но к тому времени, когда один из наших парней добрался до фермы, второй боров исчез. Я как раз раздумывал, что могло случиться, с этим таинственным существом, и тут приходишь ты и заполняешь все пробелы в его жизненной истории.

— Я?

— Ты еще не понял, Джим? — Симпсон осушил рюмку и махнул бармену рукой.

—Этот так называемый метеорит был космическим кораблем. Из него выбралось какое-то существо, пришелец, но выглядел он настолько страшно, что, если бы этого монстра кто увидел, его бы тут же пристрелили. Однако наш пришелец обладает одной очень ценной защитной способностью: он может принимать форму любого другого существа, которое увидит. Приземлившись на ферме, он для начала превратился в то существо, которое обнаружил в хлеву, — в свинью. Потом убежал оттуда и прибыл в город, где, чтобы его не заметили, принял человеческий облик. Ему нужно тщательно изучать объект, превращаясь в него, а это не всегда просто. И пришелец открыл для себя, что в кино он может почерпнуть массу сведений, а в качестве моделей использовать актеров; кроме того, в зале темно и спокойно. Поэтому каждую неделю твое заведение посещает пришелец. Может, чтобы освежить память об облике человека, а может, чтобы выбрать новый внешний вид, дабы его было трудно выследить… По правде говоря, я даже испытываю к нему жалость.

— Большей ерунды, — сказал я с каменным лицом, — я не слышал за всю свою жизнь.

На круглом лице Симпсона мелькнула обиженная улыбка.

— Разумеется. А что ты хочешь за одну рюмку дешевого виски? «Войну миров»? Закажи что-нибудь приличное, и тогда можно будет заняться твоей проблемой всерьез.

Часом позже, когда Эд выгнал нас из своего заведения, мы остановились на двух версиях: либо один из моих постоянных посетителей репетирует пародийное представление для какого-нибудь ночного клуба, либо я страдаю очень редкой формой белой горячки.

Если не считать похмелья на следующее утро, то можно сказать, что заумная беседа с Биллом Симпсоном принесла мне немалую пользу. Поняв, насколько иррациональны были мои бесформенные страхи, оставшиеся дни недели я потрудился на славу, замечательно половил рыбу в воскресенье и в отличном настроении вышел на работу в понедельник.

Но в среду вечером я увидел, как из кинотеатра выходит Милтон Прингл, и это было уже слишком.

Потому что случайно я знал, что «выдающийся» Милтон Прингл умер десять лет назад.

Снедаемый беспокойством, я чуть не свел себя в могилу, заливая тревоги спиртным. Почти бутылка виски в день — это много, и к среде я был в ужасном состоянии. Это состояние лишь отчасти объяснялось чрезмерным потреблением спиртного, главным же образом я мучился от того, что (помоги мне, господи!) начал принимать на веру ту, первую теорию Симпсона — о чудовище, которое меняет форму.

От Портера Хастингса помощи ждать не приходилось. Он был настолько лишен воображения, что я даже не мог ему довериться. И что еще хуже, он по собственной инициативе позвонил в электрокомпанию. В результате в кинотеатре появились инспектора, которые шныряли по всем углам, проверяли проводку и мрачно бормотали, что мое заведение следует закрыть на недельку и заставить меня полностью сменить провода. Правда, Хастингс подтвердил, что вовремя затемнения в прошлую среду на экране действительно было изображение Милтона Прингла. Таким образом я убедился, что чудовище Симпсона существует и для превращения ему нужна энергия, которую он каким-то образом высасывает из электропроводки моего кинотеатра. Кроме того, его подтверждение натолкнуло меня на мысль устроить ловушку этому чудовищу, приносящему мне столько неприятностей.

В среду утром я отправился повидать Гая Финка из конторы кинопроката на Первой авеню. Достаточно хорошо зная моя вкус, он был несколько удивлен, когда я попросил организовать мне копию какого-нибудь костюмного фильма. После тщательного изучения графиков проката он наконец выудил копию «Quo vadis» ^[6]. Я горячо поблагодарил его, делая вид, что не заметил, как он сморщился, когда я случайно на него дыхнул, и заторопился обратно, прижимая к груди коробки с лентой.

В кинотеатр я пришел раньше обычного и сразу же проскользнул наверх, в аппаратную Хастингса. Он не любит, когда я вмешиваюсь в его работу, но тогда мне было не до его чувств. Я зарядил первую катушку «Quo vadis» в дежурный проектор и стал гонять ленту, пока не нашел Роберта Тэйлора крупным планом в одежде римского центуриона. Довольный своей работой, я прошел к себе в кабинет, принял еще немного успокоительного и позвонил в полицейский участок Спринг— тауна. Всего через несколько секунд меня соединили с сержантом Уайтменом, с которым я в довольно хороших отношениях, потому что даю ему бесплатные билеты на все детские утренники.

— Привет, Джим, — обрадованно прогудел он в трубку, несомненно полагая, что я намерен предложить ему билеты.

— Барт, — начал я, — у меня тут неприятности…

— О! — в голосе полицейского тут же появилось настороженное внимание. — Какого рода неприятности?

— Так, пустяки. Видишь ли, почти каждую среду на последний сеанс приходит какой— то псих. В общем-то, он не делает ничего плохого: всего лишь переодевается в разные забавные нарядыво время сеанса. Но все это меня беспокоит: никогда не знаешь, что такой тип выкинет.

— Видно, тебе просто не надо пускать его в зал?

— В том-то все и дело, что я не знаю, как он выглядит. Он вполне нормален, когда приходит, а когда выходит, может быть одет по-другому. Он может выглядеть… — Я-с трудом сглотнул. — Даже как римский центурион На другом конце провода наступило молчание.

— Джим, — наконец сказал Уайтмен, — ты сегодня не пил?

Я рассмеялся.

— В это время дня? Ты же меня знаешь…

— Ладно. Чего ты от меня хочешь?

— Ты не мог бы отрядить патрульную машину в район кинотеатра, чтобы она дежурила, скажем, с девяти сорока пяти, когда зрители начнут расходиться?

— Пожалуй, мог бы, — с сомнением в голосе ответил он. — Но если этот тип появится, как я его узнаю?

— Я же говорю: он будет одет во что-нибудь забавное. Мне даже кажется, что он… — Тут я снова хохотнул: — … что он немного похож на Роберта Тэйлора.

Когда я положил трубку, оказалось, что пот льет с меня градом, и, чтобы успокоиться, мне пришлось принять еще две рюмки.

Портер Хастингс поглядел на меня с удивлением, когда я проследовал за ним в аппаратную.

— Не дыши на меня, — сказал он. Мне для работы нужна свежая голова.

— Я только чуть-чуть… Что, заметно?

— Хотел бы я знать, что тебя гложет все эти дни. — Тон его не оставлял никаких сомнений в том, что он мной недоволен.

— Что тебе здесь нужно, Джим?

— Э-э-э… Я насчет этих затемнений по средам…

Брови его слегка поднялись от удивления.

— И что насчет затемнений? Я предупреждал тебя, что будут жалобы.

— Пока никаких жалоб не было, и впредь тоже не будет. Я обнаружил причину падения напряжения.

Он собрался было повесить пиджак на вешалку, но остановился.

— И что же?

— Мне немного неловко. Порт… Я не могу тебе сейчас объяснить, но я знаю, что надо сделать, чтобы все это прекратилось. — Я жестом показал на дежурный проектор с первой частью «Quo vadis».

— Какого черта?! — Хастингс с негодованием уставился на проектор, поняв, что за время его отсутствия кто-то вторгся на его территорию. — Что ты здесь делал, Джим?

Я попытался изобразить на лице непринужденную улыбку.

— Я же тебе сказал, что не могу сейчас объяснить, но вот что мне от тебя нужно: «прогрей дежурный проектор и при первых признаках затемнения тут же переведи свет на него. Я хочу, чтобы, когда напряжение начнет падать, на экране был этот фрагмент фильма. Ясно?

— Идиотизм какой-то! — произнес он с чувством. — Что изменится от того, какой фрагмент будет на экране?

— Для тебя многое, — пообещал я ему. — Потому что, если ты не сделаешь так, как мне надо, считай себя уволенным.

В тот вечер мы показывали «Встретимся в Манхэттене» — фильм с необычайно большим количеством эпизодических ролей, их которых чудовище Симпсона могло бы свободно выбрать себе образ. Во время демонстрации киножурнала я стоял в своей нише в конце зала и пытался убедить себя, что никаких дурных последствий мой план иметь не может. Если инопланетянин — только плод моего воспаленного воображения, то ничего страшного не случится. Если же он существует на самом деле, то, раскрыв его, я, возможно, окажу человечеству немалую услугу. Обосновав все таким образом, я, казалось бы, не должен был ни о чем беспокоиться, однако сегодня в дружелюбной темноте знакомого зала мне мерещились подкрадывающиеся со всех сторон ужасы, и к началу самого фильма я настолько перенервничал, что не мог больше оставаться на месте.

Я вышел в фойе и некоторое время наблюдал за опоздавшими к началу сеанса зрителями. Кассирша Джин Мэджи уставилась на меня из-за своего застекленного окошка, и я решил выйти на улицу проверить, на месте ли патрульная группа, обещанная Бартом Уайтменом. Около кинотеатра никого не было, Я уже собрался звонить ему, но тут разглядел почти в самом конце квартала машину, которая могла быть и патрульной. Как обычно по средам, накрапывал небольшой дождь, так что я поднял воротник и пошел вдоль улицы, то и дело оглядываясь на здание кинотеатра. Нелепая конструкция желтого куба больше чем когда либо казалась мне неуместной на тихой улочке, а неоновая вывеска раздражающе жужжала в шуме дождя, словно бомба с часовым механизмом.

Я почти дошел до машины, когда отражения на мокрой мостовой и в витринах магазинов внезапно исчезли. Резко обернувшись, я увидел, что светящаяся вывеска над кинотеатром тоже погасла. Здание оставалось в темноте добрых десять секунд — дольше, чем в предыдущие среды, затем огни вспыхнули с новой силой.

Напуганный происходящим, я бросился к машине и увидел опознавательные знаки полиции. Одно из окон открылось, и оттуда высунулась голова патрульного.

— Сюда, — закричал я. — Скорее!

— Что случилось? — твердым голосом спросил полицейский.

— Я… Я объясню потом. — Тут я услышал быстрые шаги и, обернувшись, увидел, как ко мне во весь опор несется Портер Хастингс. Он выскочил на улицу, даже не надев пиджак. У меня появилось нехорошее предчувствие.

— Джим, — задыхаясь, произнес он. — Тебе нужно скорее туда. Там черт знает что творится…

— Что ты имеешь в виду? — Вопрос прозвучал чисто риторически, потому что внезапно я понял, что случилось. — Ты пустил тот кусок фильма, как я тебе говорил?

— Конечно. — Даже в такой ситуации Портер сумел всем своим видом передать возмущение по поводу того, что кто-то усомнился в его профессионализме.

— Те самые кадры, что были заряжены?

На его лице появилось виноватое выражение.

— Ты ничего про это не говорил. Я прокрутил чуть вперед, чтобы посмотреть, что это такое.

— А ты отмотал пленку обратно к нужным мне кадрам?

Времени, да и необходимости отвечать на вопрос не было, потому что в этот момент в конце улицы началось что-то невероятное. Полицейские в машине, Портер Хастингс и я увидели, сцену, какой на Земле не видел никто уже более полутора тысяч лет: из тесного помещения кинотеатра на улицу вырывался римский легион в полном боевом облачении. Блестя шлемами, щитами и короткими мечами, они быстро построились под вывеской кинотеатра в плотное каре, готовые отразить нападение любого, кто к ним приблизятся. А над их головами (тогда а, видимо, был не в состоянии оценить иронию) горела моя неоновая вывеска: КОЛИЗЕЙ.

— Этому должно быть какое-то объяснение, — произнес один из полицейских, протягивая руку к радиотелефону для связи с участком, — и для вашего же блага оно должно быть убедительным.

Я мрачно кивнул. У меня было для них вполне убедительное объяснение, вместе с тем возникшее у меня тяжелое чувство подсказывало, что моим скромным ретроспективным показам по средам пришел конец.

Зовите меня Дуреха

Мысли были необычными, и от них становилось как-то не по себе.

Моего мужа зовут Карл - вполне приличное имя. Троих моих сыновей Дэвид, Аарон и Джон. Тоже хорошие имена. Но вот мое имя Дуреха. И это звучит как-то глупо. Оно, в общем-то, даже и не похоже на настоящее имя. Интересно, как мне такое досталось?

Дуреха суетливо хлопотала по дому, пытаясь заглушить эти неуютные мысли работой.

Лучи утреннего солнца падали на обеденный стол, делая его похожим на алтарь. Она расставила пять тарелок с горячей овсяной кашей и пошла звать детей, с шумом и гамом носившихся по палисаднику. Оказавшись на свежем, пронизанном солнечным светом воздухе, она почувствовала себя несколько лучше. Дуреха посмотрела на протянувшееся от изгороди до самой реки колышущееся полотнище нежного желтого шелка - хлебное поле, за которым так заботливо ухаживал Карл, - и крикнула:

- Завтракать! И не топчи мои розы, Дэвид. Ты, видимо, совсем не различаешь цвета.

- Какие розы? - лицо шестилетнего Дэвида выражало смирение. - Ты имеешь в виду эти зеленые штучки?

Младшие мальчики в восторге захихикали.

- Эти розы, - выделяя каждое слово, ответила Дуреха.

Дэвид ткнул пальцем прямо в пышные красные цветы.

- Ты что, вот про эти зеленые штуковины?

Дуреха посмотрела на него тяжелым взглядом. Озорник Дэвид любил порисоваться перед братьями и, случалось, бывал самоуверенным и упрямым, в общем, вел себя так, как и положено нормальному здоровому ребенку. Он и раньше выкидывал подобные номера. Дуреха снова посмотрела на цветы, но тут же почувствовала резкую боль в глазах.

- Домой! - приказала она. - Каша остывает.

Они вошли в прохладу побеленных стен дома, и дети расселись по своим местам. Тут и Карл пришел из крольчатника. Он одобрительно кивнул, увидев завтракающих детей. Вылинявшая рубашка, обтягивающая его сильные плечи, уже промокла от пота.

- Поешь, дорогой, - участливо проговорила Дуреха. - Ты больше заботишься о животных, чем о себе.

- Папа вправлял кролику лапку, - гордо известил Аарон.

Карл улыбнулся сыну и сел за стол. Дуреха ощутила укол ревности. Она решила добиться улыбки и в свой адрес - при помощи трюка, который еще никогда не подводил.

- Придет время, и папочке придется заботиться о дочке, вот тогда у него уже не останется времени на кроликов.

Карл не прореагировал. Он сидел, низко опустив голову, и, казалось, был полностью занят едой.

- Нам ведь нужна девочка, - настаивала разочарованная Дуреха, - не так ли, дорогой?

Карл молча продолжал есть.

- Ваш папа, - переключилась на детей Дуреха, - ждет не дождется дня, когда у нас наконец появится маленькая...

- Ради Бога! - ложка Карла шлепнулась в тарелку. Плечи напряглись так, что рубашка врезалась в тело.

- Извини, - тихо произнес он. - Конечно, нам нужна девочка. А теперь, не будешь ли ты так любезна сесть с нами завтракать?

Дуреха счастливо улыбнулась и придвинула к столу свой стул. Все в порядке. Человеку надо знать, что его любят. И все же прежние мысли продолжали ее смущать. Разве есть такое имя - Дуреха? Ее должны звать как-то по-другому. Нормальным женским именем. Каким-нибудь... ну, например, Виктором... Хотя нет, ведь это мужское имя... А, вот! Виктория... Так значительно лучше.

Доев кашу, она принесла и поставила на стол полную тарелку дымящихся лепешек. Дети радостно загомонили.

Некоторое время в ее душе царило относительное спокойствие, но потом она опять почувствовала, как что-то мешает ей.

- Карл, дорогой... Мне не нравится имя Дуреха. Это - ненормальное имя. Хочу, чтобы меня называли Викторией.

Карл мгновенно перестал жевать и посмотрел на нее холодным, неприязненным взглядом.

- Ты принимала на этой неделе лекарство, а, Дуреха?

Она не могла припомнить, чтобы Карл так смотрел на нее раньше, и потому испугалась.

- Да, конечно, - быстро ответила она.

- Не лги мне. Дуреха.

- Но я...

- Идем в спальню.

Карл встал из-за стола и, сказав мальчикам, чтобы те продолжали завтракать без них, отвел Дуреху в спальню. Там он достал коробочку, вынул из нее черный шприц и из похожего на яйцо пузырька набрал в цилиндр лекарство.

- Вот уж не ожидал от тебя такого, - произнес Карл.

В какой-то момент Дурехе вздумалось воспротивиться действиям мужа, но тот не дал ей возможности даже пошевелиться - он прижал ее большое мягкое тело к стене и впрыснул лекарство.

- И впредь не забывай об этом, - убирая шприц, проговорил Карл.

На глазах Дурехи выступили слезы. Ну почему Карл такой злой? Он же знает, для нее превыше всего - он и дети. И она никогда не пропускает еженедельного приема лекарства.

Вернувшись за стол. Карл молча закончил завтрак. Потом встал из-за стола, поцеловал мальчиков и направился к выходу.

- После обеда я пойду в деревню, - обратился он к Дурехе. - Посмотри в кладовой, что нам нужно.

- Хорошо, дорогой. У нас кончился кофе.

- Ты давай не вспоминай, а сходи и посмотри.

- Хорошо, дорогой, я составлю список.

Когда он ушел, Дуреха принялась приводить в порядок дом, ощущая при этом постоянную боль в глазах. Дети играли с остатками завтрака, а Дуреха, предоставленная самой себе, угрюмо думала, что неплохо бы днем пойти в деревню вместе с Карлом. Наконец она выпроводила мальчиков на улицу.

Давненько она не бывала в деревне, и если пораньше управиться с домашней работой...

- Мам, дай мне твое яйцо, - прервал ее размышления четырехлетний Аарон. - Я хочу с ним поиграть.

- У меня нет никакого яйца, лапушка. У нас в доме давно не было яиц, улыбнулась она.

- Неправда, - голос Аарона звучал обвиняюще. - У тебя есть яйцо. В спальне.

Дуреха почти не слышала его слов. Действительно, а почему в доме нет яиц? Яйца полезны детям. Она решила, что сделает, - она пойдет в деревню вместе с Карлом и попробует купить их сама. Да, давненько она не была в деревне, уже почти и забыла когда... Она вдруг вспомнила об Аароне.

- Это не яйцо, глупышка, - сказала она, выпроваживая малыша из дома. Это пузырек с моим лекарством. Он просто очень похож на яйцо.

Однако Аарон не отставал:

- Нет, яйцо. Я знаю. Дэвид мне сказал. Дэвид варил его на прошлой неделе, но, наверно, переварил, потому что не смог его разбить.

- Опять Дэвид со своими проказами, - ощущая непонятную тревогу, проговорила Дуреха. - Это мой пузырек, и папа никому не разрешает его трогать.

Она понятия не имела, какое в том пузырьке лекарство, но догадывалась, что, если его сварить, лекарство может испортиться.

Аарон весело оглянулся.

- А ты нашлепаешь Дэвида, да?

- Возможно, - внезапно цепенея, ответила Дуреха. - Еще не знаю.

Ей стало трудно говорить. Резь в глазах усиливалась. И вдруг она начала осознавать, что хоть они и живут в этом доме очень давно, она не помнит, когда и как выходила за белую ограду? Как, например, посещала деревню?

Дуреха размышляла об этом все утро.

Она не понимала причины нараставшей неуверенности во всем, даже в собственном теле.

Она всегда носила длинное платье и прежде не ощущала от него никаких неудобств, но сейчас вдруг почувствовала, как тело под платьем покрывается потом и платье прилипает к бедрам. Не укоротить ли его? Но что скажет Карл? Она сегодня и так уже рассердила его, Нет, не станет она этого делать, ведь цель ее жизни - дарить Карлу любовь и счастье.

С поля Карл вернулся рано и принес косу со сломанной ручкой. Он наскоро пообедал, уселся на порог и принялся за починку косы. Он работал молча, согнувшись, и Дуреха почувствовала, что он сейчас страшно одинок. Боль пронзила ее душу. Она вышла из дома и опустилась перед ним на колени. Карл поднял голову, в его глазах была мука.

- Иди, присмотри за детьми, - сказал он.

- Они спят. Такая жара...

- Тогда займись чем-нибудь еще.

Дуреха ушла и принялась прибирать и так уже прибранную кухню. Спустя несколько минут появился Карл. Дуреха с надеждой повернулась к нему.

- Я иду в деревню, - без всякого выражения сообщил Карл. - Где список?

Дуреха отдала ему бумажку. Когда он вышел за ворота и направился к реке, она через открытую дверь смотрела ему вслед. Ей хотелось, чтобы все уладилось, чтобы она забеременела снова, на этот раз девочкой, которую так отчаянно желал Карл, и тогда бы все стало опять хорошо, а может, даже и лучше, чем раньше.

Через некоторое время, неожиданно для себя самой, она обнаружила, что тоже вышла за ворота и идет по незнакомому миру вслед за Карлом. В деревню.

Сперва она испугалась, но потом ее охватило возбуждение. Оправданий было сколько угодно. Во-первых, Карл вечно забывал принести яйца. Во-вторых, вообще занятно, спустя столько времени, снова придти в деревню и опять увидеть людей. И все же до поры до времени показываться Карлу на глаза не стоило.

Карл свернул к реке и, пройдя вдоль берега минут десять, по камням перебрался на другую сторону и принялся подниматься на заросший травой холм. Дуреха предусмотрительно дождалась, пока он скрылся за вершиной холма, и только тогда двинулась вслед.

Она шла и думала, что вот совсем скоро увидит деревню - ведь на всю дорогу, туда и обратно, Карл тратил обычно менее часа. От жары и мешковатой тяжелой одежды у нее разболелась голова, но она и не думала возвращаться - уже настроилась побывать в магазине, повидать людей.

Взобравшись на пыльную вершину. Дуреха рукой прикрыла глаза от солнца и посмотрела вниз. И увидела лишь бескрайнюю, протянувшуюся до самого горизонта степь. Никакой деревни не было и в помине.

Слегка пошатываясь, потрясенная этим зрелищем, Дуреха заметила наконец мелькавшую внизу розовую рубашку Карла. Он направлялся к предмету, на который она сперва даже не обратила внимания. Это был черный, почти целиком скрытый травой цилиндр размером с пять или шесть составленных вместе домов.

Она непроизвольно подняла глаза к небу и опустилась на колени.

Карл добрался до цилиндра, уверенно открыл дверь и исчез внутри. В полном трансе Дуреха ждала, когда он появится снова. Должно быть, мир сошел с ума. Или не мир, а она? Может ли это быть настоящей деревней?

Полуденная жара давила на нее, перед глазами поплыли разноцветные пятна. Где-то, не умолкая, щебетали невидимые птицы.

Спустя некоторое время из цилиндра с коробкой в руках вышел Карл и стал подниматься на холм. Встречаться с ним тут Дурехе, безусловно, не стоило. Она вскочила на ноги и побежала вниз - к едва заметной переправе. Переходя по камням на свой берег, она поняла, что не успеет скрыться до того, как Карл появится на вершине. Она бросилась в растущие вдоль берега оранжевые кусты и присела там в путанице сучьев и шуршащих листьев.

Карл спустился к реке, но переходить ее не стал. Перевернув коробку вверх дном, он вытряхнул из нее в воду какие-то блестящие предметы. Потом повернулся и снова отправился к цилиндру. Уносимые течением предметы сверкали в лучах солнца.

Дуреха выбралась из кустов. Она могла бы теперь незаметно вернуться домой, но содержимое коробки очень ее заинтересовало. Стоит рискнуть, решила она и побежала вдоль берега за уплывающими сокровищами. Оказалось, что это небольшие стеклянные коробочки с маленькими белыми шариками внутри. Уцепившись за выступающие из берега корни и рискуя свалиться в реку. Дуреха сумела выхватить одну коробочку из теплой, медленно текущей воды. Коробочка имела продолговатую форму. По бокам - две черные грани из непрозрачного материала. Для стекла она была, слишком легка и удивительно холодна. В коробочке в прозрачной жидкости плавал человеческий глаз, опоясанный красной нитью зрительного нерва.

Дуреху стало мутить. Она швырнула коробочку в реку и побежала домой.

На рассвете Дуреха приоткрыла глаза и улыбнулась. Это время она любила больше всего - можно спокойно лежать в темном тепле постели, пока действительность постепенно заполняет разум. Она пошевелилась и открыла глаза чуть шире.

Потолок спальни выглядел не так.

Дуреха резко села в кровати и принялась протирать глаза.

Потолок был не такой.

На месте знакомой белой штукатурки оказалась серая клепаная металлическая поверхность - более подходящая для космического корабля, чем для деревенского дома. Можно было подумать, будто ночью ее перенесли в другое помещение, но - Дуреха огляделась по сторонам - это была ее комната: все вещи находились на своих обычных местах.

Дуреха встала, подошла к окну и выглянула в сад. Он тоже выглядел необычно. Ограда находилась там, где всегда, но сделана она была из грубо обработанных колов, опутанных проволокой. И никаких цветов. Вместо алых роз - бесформенные кусты. Как там Дэвид говорил - ты имеешь в виду эти зеленые штучки?

Дуреха откинула с лица прядь нерасчесанных волос и поспешила в детскую, пытаясь не поддаваться внезапно охватившему ее страху. Но с детьми все оказалось в порядке. Как всегда, они спали, раскинувшись на своих кроватях и приняв самые невообразимые позы. Она постояла, прислушиваясь, и у двери комнаты Карла, но услышала лишь его обычное ровное дыхание.

Казалось, семья в безопасности. Но когда она вошла в кухню, то увидела, что и здесь стены стали металлическими.

Пройдя быстрыми испуганными шагами через темноту коридора, Дуреха очутилась в своей комнате, улеглась в постель и натянула простыню до самого подбородка. И с удивлением обнаружила, что еще не потеряла способности соображать.

Я не на Земле. Я на другой планете, куда мы вместе с Карлом прилетели на космическом корабле.

Я не живу в каменном доме с побеленными стенами. Я живу в жилище, построенном Карлом из частей корабля.

Здесь нет поблизости никакого поселения. Здесь есть лишь только корпус корабля, и Карл ходит туда пополнять запасы.

Голова работала как часы, и это привело Дуреху в радостное состояние. Годами она словно бы пыталась бежать по пояс в воде, а теперь вот выбралась на мелководье, набрала скорость и почти летела. Одни мысли вытесняли другие, появилась возможность вспоминать и рассуждать.

Почему я не понимала этого раньше? Ответ прост: Карл давал мне наркотики.

Почему я стала понимать это теперь? Опять просто: Дэвид испортил наркотик.

Зачем Карл давал мне наркотики? Вот здесь не совсем понятно.

Дуреха попыталась вырваться из водоворота охвативших ее мыслей, но это ей не удалось.

Зачем в коробочках, тех, что в реке, глаза?

Она накрылась с головой и лежала, не смея шевельнуться, пока наконец не взошло солнце и мальчики не принялись носиться по дому - раздетые и требующие завтрака.

Готовя завтрак, она слышала, как Карл ходит за дверью своей комнаты. Когда он появился на кухне, Дуреха внутренне напряглась, но он совсем не изменился. Она наблюдала за ним в этом новом мире, почти уверенная в том, что вот сейчас он посмотрит на нее и возьмется за шприц. Но светло-голубые глаза Карла оставались пустыми и безразличными. Дуреха почувствовала облегчение, но одновременно и разочарование. Как бы там ни было, но ведь она - женщина, да вдобавок еще и его жена. И заслуживает большего. Они жили вместе, и она родила ему сыновей. Тайны и страхи не могут отменить всего этого.

Она накрыла на стол, впервые видя все вещи в истинном свете. Стулья были изготовлены из легкого полированного металла - такие стулья могли быть установлены на корабле, и снять их не составило бы большого труда, но вот деревянный кухонный стол и буфет - несомненно самодельные. Плита с топкой для дров, похоже, сделана из ящика от какого-то механизма. Чашки и тарелки, очень красивые, были из пластика, напоминающего дымчатое стекло. В общем, она не возражала против перемен, за исключением, пожалуй, сада за окном, заросшего темно-зелеными кустами. Да, придется ей обходиться без роз.

- Сегодня я приготовила твое любимое, - сказала она, водрузив дымящийся поднос на стол. - Печеные лепешки.

Карл уставился на поднос и прижал руку ко лбу.

- Это великолепно! Ну просто слов нет! Любимый завтрак - ежедневно. Каждый божий день! Ты здорово готовишь, Дуреха!

Старшие мальчики, оценив шутку, захихикали.

Дуреха открыла рот, чтобы тоже ответить колкостью, но все же промолчала. Она поняла, это будет ошибкой. Карл всегда разговаривал с ней в подобном духе, но она на сарказм не реагировала и никогда не отвечала ему тем же. Она все принимала за чистую монету. Так вот почему ее звали Дурехой вместо... Память ничего не подсказывала... Может, все-таки Виктория?

Как бы там ни было, но Карл часто вел себя так, словно ненавидел ее, и это делало загадку ее прошлого еще более сложной. Ну, предположим, космический корабль приземлился в безлюдном мире, и нет никакой надежды встретить других людей. Предположим далее, что на корабле была только одна женщина - она. Возможно даже, она была женой кого-то другого из экипажа, а Карл убил всех, чтобы завладеть ею. Но этим можно было бы объяснить лишь применение наркотиков. А все остальное?..

Стоял обычный жаркий солнечный день. Карл с утра ушел работать в поле. Озирая местность вокруг дома, Дуреха убедилась, что это поле существует на самом деле. Здесь две возможности, подумала она. Либо пшеница и раньше здесь росла, либо космический корабль вез с собой аварийный запас зерна, и, поняв, что корабль не отремонтировать, команда решила попытать счастья прижиться в чужом мире. Но все могло произойти и совсем по-другому. Никакой аварии не было. Карл специально, намеренно доставил ее сюда. И Дуреха приняла на себя заботы по дому и о детях. Ведь это чисто женские обязанности...

Она, конечно, может подождать день-другой. Действие наркотика не бесконечно, и восстановившаяся память сама даст ответы на все вопросы гораздо более естественные и убедительные, чем те, что сейчас приходят ей в голову, и все сразу встанет на свои места.

Ночью она вспомнила брата.

Перейти реку днем совсем не трудно, но попробуйте-ка сделать это ночью, когда плоские камни, образующие тропинку через реку, больше похожи на подводные тени неопределенной формы и местоположения. Дуреха даже разок поскользнулась и, подняв тучу брызг, свалилась в воду. Воды, правда, оказалось по колено, но шум напугал ее. Она всматривалась в темноту, и внезапно ей пришла мысль, что в этом чужом мире ночью даже растения могут быть враждебны.

"Дерево - это не дерево, - вспомнилась ей случайная строчка стихотворения, - когда никого больше нет в степи".

Чувствуя себя крайне неуютно, она выбралась на берег и стала подниматься на холм, чтобы попасть к космическому кораблю.

И тут внезапно в памяти всплыл образ брата. Сперва она решила, что это, возможно, ее муж - высокий, стройный молодой блондин с умными глазами - но муж должен вызывать у женщины другие чувства. Она знала это по собственному опыту. Здесь же была просто сердечная теплота - и ничего больше. Та же плоть и кровь. Но ничего больше, никаких подробностей память не подсказывала.

С вершины холма в темноте звездолет был почти не виден. Пока она спускалась к нему, мокрое платье противно хлопало по ногам. Контуры корабля не просматривались четко - он казался ей гигантской колеблющейся медузой, распластавшейся по земле. Внимательно глядя себе под ноги, Дуреха продолжала спускаться. И наконец подошла к кораблю.

Дрожа от волнения она отыскала дверь, нащупала ручку и, не раздумывая, нажала на нее. Рычаг, щелкнув, легко поддался, и дверь отворилась.

Внутри горел свет.

Дуреха приготовилась бежать, но холодное спокойствие света давало основание предполагать, что он включен постоянно, даже когда внутри никого нет. Это успокоило ее, и она вступила на узкую металлическую лестницу, ведущую в коридор, разделявшийся на два коротких ответвления, каждое из которых заканчивалось стальной дверью.

Свет поступал от источника, имеющего форму трубки, протянувшейся по потолку по всей длине коридора. Две секции трубки светились заметно тусклее, чем остальные, а еще одна, казалось, была заполнена мутным янтарем.

После непродолжительных колебаний Дуреха свернула направо, и, как только она открыла дверь, ее обдало ледяным воздухом. За дверью находилось большое, освещенное тусклым светом помещение, заставленное пластиковыми контейнерами, сквозь прозрачные стенки которых поблескивало нечто коричневое, пронизанное бледно-голубыми венами, красными артериями и белыми жилами. Завидев это омерзение. Дуреха тут же захлопнула дверь и еле смогла отдышаться.

За другой дверью оказался короткий коридор с несколькими дверями, который заканчивался стальным трапом, ведущим на второй этаж. Одни двери были открыты, другие - закрыты. Дуреха заглянула в ближайшую комнату - там на подставках стояло несколько длинных металлических предметов. Винтовки, внезапно вспомнила она. Раскрыв два ящика, стоявших на полу, она обнаружила пистолеты и гранаты. Дотронувшись до взрывателя, Дуреха задумчиво нахмурилась - не все из возвращающихся воспоминаний были приятными.

Следующая комната была больше и светлее. В центре стоял длинный белый стол, вдоль стен располагались непонятные светящиеся приборы и инструменты, вид которых не вызвал в ее памяти никаких проблесков. Тут я никогда не бывала, подумала она. И закрыла дверь.

Да и все остальные комнаты на нижней палубе оказались для нее неинтересными, за исключением, пожалуй, одной, представлявшей собой сочетание кухни со столовой. Стулья отсутствовали - их, вероятно, перенесли в дом - но в одном из буфетов еще стояли тарелки и чашки. При виде знакомой кухонной утвари в чужом месте Дуреха ощутила смутную тревогу.

На верхней палубе она сразу же первым делом заглянула в ярко освещенную центральную комнату. Вид пяти мягких массивных кресел и аппаратуры прямо-таки потряс ее. Она ходила туда-сюда по комнате, трогала пыльные кресла, прикасалась к темным серым экранам. Все это было ей хорошо знакомо. Может, я инженер? Может, - пилот? Дуреха повернула голову и посмотрела через плечо. У двери стояли пять фигур со шлемами на головах.

Она непроизвольно отступила назад, но фигуры оказались всего-навсего пустыми скафандрами, висящими на стене. Болтались шланги и кабели. За стеклами шлемов - ничего, кроме зияющей черноты. У двух скафандров на плечах были прикреплены сигнальные треугольные фонари, а на груди таблички.

Дуреха подошла поближе. Надпись на табличке одного из скафандров гласила:

"ВРАЧ - КАРЛ ВАН БАЙЗЕН".

Наверно, мой Карл, догадалась Дуреха и прочла на соседнем скафандре:

"ПИЛОТ - РОБЕРТ В.ЛУКАС"

Она обхватила голову руками. Имя Лукас для нее что-то значило. Но что? Может, это скафандр ее брата? Тогда один из безымянных скафандров ее собственный? Но как-то уж больно сомнительна версия насчет сестры и брата на каком-то военном...

- Значит, ты все-таки не принимала лекарство, а, Дуреха?

Карл стоял в дверях и неприятно улыбался.

- Я принимала, - мгновенно отреагировала Дуреха. - Ты же сам вводил его мне.

- Значит, ты исхитрилась что-то сделать с ним. Скверно, Дуреха, очень скверно.

И тут Дуреха испытала новое чувство - негодование.

- Не смей так со мной разговаривать! И меня зовут совсем не Дуреха. Меня зовут...

- Ну давай, продолжай, - с интересом произнес Карл. - Хочу посмотреть, насколько далеко это зашло.

- Не знаю. Не могу вспомнить. Это труднее, чем остальное. Но не Дуреха. Точно. И не называй меня так больше.

- Бедная Дуреха. - Карл грубо схватил ее за волосы и притянул к себе. Его вытянутое лицо горело ненавистью.

- Возвращайся домой, - еле слышно произнес он.

От боли Дуреха разрыдалась.

- Что ты сделал с моим братом? И с остальными? Ты убил их!

Карл разжал пальцы.

- Ты говоришь это мне? Ты сказала такое... мне? - Карла трясло. - Я создаю жизнь. Понятно? И никогда никого не убивал.

- Тогда где же мой брат? И другие?

- Зачем же мне понадобилось их убивать?

- А затем, - торжественно объявила Дуреха, - что на корабле была лишь одна женщина.

- Ты?! - Карл испуганно отступил.

- Да. И ты хотел обладать мной один.

- Ну ты заплатишь за свои слова, - Карл поднял кулак, но затем постепенно, палец за пальцем, разжал его. - Послушай-ка меня. У тебя никогда не было брата. А на корабле, кроме нас с тобой, вообще никого не было. Положение стало настолько критическим, что нам самим пришлось вести корабль на Ларк-4. Скафандр, который ты сейчас рассматривала, твой собственный.

Дуреха посмотрела на тугую тисненую кожу с черным зевом вместо лица, потом перевела взгляд на отчетливо напечатанное на табличке имя.

- Но...

- Совершенно верно, - усмехнулся Карл. - Привет, Виктор!

Самое невероятное, что Дуреха нисколько не рассердилась. Помимо ее воли руки сами залезли под подол тяжелого платья и ощупали обвисший, покрытый рубцами живот. Вероятно, это была самая естественная возможность сравнить свое прошлое со своим настоящим.

- В районе Ларка-4 наши подверглись внезапному нападению, - продолжал Карл, - и понесли тяжелые потери. Командование сектора затребовало срочную медицинскую помощь. И мы с тобой пытались прорваться к ним с банком органов. Нам это почти уже удалось, когда по нам честно и благородно ударили искривителем пространства. Ты знаешь, что это означает?

Она покачала головой.

- Тогда не знал я, но ты-то все прекрасно понимал. В течение нескольких месяцев после того, как мы приковыляли к этой планете, ты ночи напролет просиживал за десятидюймовым корабельным телескопом, пытаясь хоть мельком уловить отблеск нашей галактики. Но безуспешно. Мы оказались в абсолютно пустом мире. В мире, идеально созданном для жизни, но нам с тобой в нем оставалось лишь состариться и умереть. - Голос Карла зазвенел. - Ужасная несправедливость! Я не мог допустить такого конца. В то время в моем распоряжении имелось все необходимое - любые органы и в прекрасном состоянии. Теперь-то уж много материала попортилось - каждую неделю приходится выбрасывать все больше и больше негодного. Но тогда я еще мог изготовить полный комплект женских желез и органов. Для тебя. Всего лишь один гипнопедический сеанс после операции да еженедельный прием наркотика довершили дело. Ну как? Нравится, мамаша?

Дуреха покрутила кольцо на среднем пальце левой руки. Кольцо слегка проворачивалось на вспотевшем пальце.

- Извини, Карл, но тебе не удалось разозлить меня. Виктор Лукас не слышал твоих слов. Его просто больше нет. Я же... я - Виктория Лукас.

Карл дрожал на холодном застоявшемся воздухе.

- Ты права. Мои способности логически мыслить, должно быть, заржавели. Ты идешь домой или же мне придется тащить тебя? На укол!

Дуреха глубоко вздохнула.

- Зачем тебе беспокоиться об уколах? Ведь нам они больше не понадобятся. Я способна воспринимать все как есть, в истинном свете и без всяких иллюзий. В принципе, я должна бы ненавидеть тебя, но ты проделал со мной хорошую работу. Я действительно женщина. И готова продолжать оставаться твоей женой.

Карл наотмашь ударил ее. Дуреха упала в кресло и, вцепившись в подлокотники, со страхом подняла глаза на Карла.

- Моя жена! - глаза Карла побелели. - Ты - урод! Ты - ничто! Ты думаешь, я хоть раз до тебя дотронулся?

- Не помню... Но как же тогда? А наши дети?

- Наши дети, - с готовностью заговорил Карл. - Три замечательных ребенка! Вот это семья! Ты - за мать, а трое неизвестных солдат - за отцов!

Чтобы осознать услышанное, Дурехе понадобилось какое-то время. Затем она встала и, обойдя стороной Карла, направилась прямо к трапу.

- Вот теперь правильно, мамаша, - шепнул Карл ей на ухо, когда она проходила мимо.

Следом за ней он спускался по металлической лестнице на нижнюю палубу.

- Да не принимай это так близко к сердцу. Генотип детей от разных отцов является положительным фактором для нашего будущего общества. Подумай, какая ты счастливая. Да, счастливая! Без помощи мужа иметь троих детей! И все благодаря чудесам медицины. Ты и дальше будешь продолжать рожать детей, пока наконец не появится девочка, которая так нам необходима.

Карл перегнулся через перила, пытаясь взглянуть в лицо женщине.

- Конечно, мне тоже посчастливилось. Корабли вроде нашего обычно не содержат на борту запасов замороженной спермы. Если бы не банк органов, для меня оставалась бы лишь единственная возможность, а такая судьба хуже смерти. Ты слышишь меня, Дуреха? Почему молчишь?

Дуреха спустилась на нижнюю палубу и свернула в длинный коридор.

- Не сюда, мамаша, - Карл сзади схватил ее за плечи, но она вырвалась и побежала.

Карл удивленно вскрикнул и пошел за ней. Дуреха услышала, как вдруг участились его шаги, - видно, и он тоже вспомнил про оружие. Она первой вбежала в оружейную и оказалась рядом со стойкой с винтовками. Следом за ней тут же очутился и Карл. Схватив одну из винтовок за ствол, Дуреха размахнулась и ударила Карла прикладом - прямо в живот. Карл рухнул. Следующий удар приклада пришелся ему в лицо. Карл опрокинулся на спину и потерял сознание.

Дуреха надавила прикладом ему на горло и навалилась на винтовку всем весом своего крупного мягкого тела. Лучи утреннего солнца падали на обеденный стол, делая его похожим на алтарь.

Дуреха расставила пять тарелок с горячей овсянкой и вышла из дому позвать детей, шумно игравших во дворе.

Она наблюдала, как мальчики едят, и что-то неслышно бормотала про себя, испытывая чувство гордости за прекрасный запах простой здоровой пиши. Убедившись, что дети получили необходимое, она нагрузила деревянный поднос и понесла его в комнату Карла.

- Давай, дорогой, - весело произнесла она. - Знаю, что тебе сейчас не до еды, но ты просто обязан хотя бы попытаться.

Карл сел на кровати и дотронулся до своего перевязанного лица.

- Что это? - слова с трудом срывались с его опухших губ.

- Твой завтрак, конечно. Я приготовила сегодня твое любимое. Давай-ка поешь и быстрее поправишься.

Карл пристально посмотрел на Дуреху.

- Черт, будь я проклят, - произнес он удивленно. - Я думал, ты собираешься убить меня, но ты, должно быть, поняла, что одна здесь не справишься.

- Ешь, дорогой, не то завтрак остынет. - Дуреха поправила подушку, чтобы Карл мог на нее облокотиться.

Усмехаясь, он покачал головой.

- Черт, будь я проклят. Но у тебя даже хватило ума снова начать принимать лекарство.

Дуреха склонилась над кроватью, почти вплотную приблизив свое лицо к лицу Карла.

- Одно уточнение, - спокойно сообщила она. - Я не принимала лекарство. Пока еще. Я взяла из запасов свежий препарат и зарядила шприц, но впрыскивание еще не делала. Я хотела сперва дождаться...

Она посмотрела, на часы.

- Дождаться чего? - Карл оттолкнул поднос.

- Дождаться, когда ты проснешься, конечно. Мне не хотелось делать впрыскивание, пока ты спишь. Ведь я снова должна стать Дурехой и забыть о случившемся. Так ведь?

- Прочь от моей кровати, - прохрипел Карл. - Я сам сейчас встану. Где шприц?

- Не спеши, дорогой, - Дуреха толкнула его на подушку. - Позволь мне сперва рассказать тебе, что я сделала, пока ты спал. Во-первых, я перенесла тебя с корабля сюда, и это заняло очень много времени, поскольку по пути мне приходилось постоянно вводить тебе наркотик. Затем я уложила тебя в кровать и перевязала лицо. Потом, пока разогревалась плита, я отправилась к кораблю и...

Она снова взглянула на часы.

- ...Слушай, дорогой.

Карл грубо оттолкнул ее. Отбросив поднос с едой, он приподнялся на кровати и внезапно замер, услышав раскатистый грохот, издалека донесшийся до дома.

- Что это? - уставился на нее Карл.

- Это, дорогой, твой банк органов. Вот уж не думала, что железы наделают столько шума. Надеюсь, дети не испугались. Мне нужно посмотреть, как они там.

Дойдя до дверей, она оглянулась. Голый Карл на коленях стоял на кровати.

- О, да, - сказала Дуреха. - Мне не следует забывать об этом.

Она вынула из кармана шприц, сделала укол себе в запястье и вышла к детям.

Через некоторое время, когда она убирала со стола посуду и мыла ее, опрятные стены комнаты уже не казались ей сделанными из металла. Дуреха подошла к окну и раскрыла его. В чистом утреннем воздухе ярко краснели ее розы. Наступил еще один прекрасный день.

Дуреха улыбнулась, увидев, как играют ее мальчики. Она надеялась, что следующим ребенком у них будет девочка. Ведь этого Карл хотел больше всего на свете.

А все, чего хотела она, так это быть его женой.

Встреча на Прайле

Кендар ждал несколько тысяч лет, прежде чем увидел второй космический корабль. На первом его привезли и оставили на этой планете, где не было даже признаков пищи, где два раскаленных солнца семнадцать месяцев в год непрерывно изливают потоки света, так что скалы расплавляются и растекаются черными реками. Если бы не способность Кендара изменять свое тело, он давно бы умер от голода, жажды и зноя. В сущности он и так был почти мертв, и ему ничего другого не оставалось делать, как ждать.

И он ждал.

- Держу пари на десять стеллеров, - заметил Сарджнор своему напарнику Войсею, - что мы увидим корабль с вершины этого холма.

- Как, уже?!

Войсей беспокойно заерзал в кресле и принялся крутить верньеры на локационной установке.

"Ничего себе "уже"!" - подумал Сарджнор. Ему казалось, что прошла сотня лет с тех пор, как корабль-матка выбросил шесть своих съемочных модулей на южном полюсе этой черной планеты, а потом взмыл обратно в небо, чтобы, сделав полвитка, опуститься на северном.

На выполнение всего маневра кораблю понадобились какие-то полчаса, а людям в модулях пришлось потеть под тройной перегрузкой двенадцать дней, пока их машины бороздили поверхность планеты.

Машина достигла вершины холма; горизонт - линия, отделяющая звездный мрак от мертвого мрака планеты, - отодвинулся, и Сарджнор увидел в милях пяти от себя сверкающие огни, отбрасываемые "Сарафандом" на равнину.

- А ты, Дейв, оказался прав, - сказал Войсей (Сарджнор усмехнулся, заметив нотку уважения в его голосе). - Надо полагать, мы раньше всех вернемся на корабль. Что-то я не вижу огней других кораблей.

Сарджнор кивнул. Строго говоря, все шесть модулей должны были находиться на одинаковом расстоянии от корабля-матки, образуя идеальный круг. Так оно и было на большей части пути, где аппараты жестко выдерживали график съемки, чтобы данные, передаваемые ими на матку, всегда приходили с шести равно удаленных точек. Любое отклонение от графика могло повлечь за собой искажения на карте планеты, составляемой на доске корабельной вычислительной машины. Радиус охвата каждого съемочного модуля равнялся пятистам милям. И когда до матки оставалась половина этого расстояния, работу можно было считать законченной. Давно уже стало неписаной традицией на последних милях устраивать нечто вроде гонок - с шампанским для победителя.

Модуль Пять, аппарат Сарджнора, только что пересек низкую, но обрывистую гряду холмов, и Сарджнор полагал, что, по крайней мере, еще двум модулям придется потерять время на преодоление этого препятствия. Что ж, было бы здорово закончить выигрышем шампанского службу в картографическом управлении.

Из динамика загремел голос капитана Эвмука, находившегося на борту корабля-матки.

- Говорит "Сарафанд". Всем модулям геодезической съемки остановиться. Выключить моторы и не двигаться с места до особого распоряжения. Это приказ!

Не успел голос Эвмука замереть, как радиомолчание взорвалось: модули, словно вспугнутые, враз заговорили, и из громкоговорителя посыпались сердитые возгласы.

Модуль Пять как ни в чем не бывало продолжал во мраке идти вперед.

- Видимо, ошибка вышла какая-то, - сказал Сарджнор, - но ты, Войсей, лучше притормози машину и заглуши моторы.

- Зачем? Этот Эвмук просто чокнулся! Что там еще за беда могла приключиться?..

Без всякого предупреждения ультралазерная вспышкас "Сарафанда" расколола ночь на сверкающие осколки, и склон холма перед пятым модулем вздыбился к небу. Войсей резко нажал на тормоза, и машина, пробуксовав немного, остановилась у сверкающего края траншеи, оставленной ультралазером. Упавший сверху осколок камня дробно и оглушительно застучал, скатываясь по крыше, затем наступила мертвая тишина.

- Говорит "Сарафанд"! - вновь загремело в репродукторе. - Повторяю: ни один съемочный модуль не должен делать попыток подойти к кораблю. Каждого, кто нарушит приказ, я буду вынужден уничтожить!

Сарджнор нажал на кнопку радиопередатчика.

- Алло, Эвмук. Говорит Сарджнор, модуль Пять. Капитан, может быть, вам лучше сообщить нам, в чем дело...

Наступила небольшая пауза, затем Эвмук заговорил снова:

- На картографическую съемку планеты отправилось шесть модулей, а теперь их семь. Вряд ли нужно добавлять, что один лишний.

Тревога, словно судорога, прошла по телу Кендара. Он внезапно осознал, что допустил оплошность. Он испугался вовсе не потому, что пришельцы обнаружили его раньше времени, или потому, что у них было более мощное оружие, чем у него.

Ошибка его была в другом: он дал возможность машине, чей внешний облик скопировал, подойти к космическому кораблю достаточно близко, чтобы ее заметили с борта.

Тревога Кендара улеглась, когда он уловил волны страха и замешательства, исходившие от людей в машинах. Существа с подобной психикой никогда не вызывали у него серьезных затруднений. Он остановился, как и они, посылая вперед луч света и время от времени испуская серию радиоволн: на той же частоте, что пришельцы, модулированную их речевой вязью.

На то он и был Кендаром, самым умным, самым способным и самым одиноким существом во Вселенной. Все, что ему нужно было делать сейчас, так это ждать.

Двенадцать человек говорили одновременно. Шесть команд пытались осознать сообщение Эвмука.

Седьмой модуль появился на планете, где нет никакой атмосферы, на планете, которая не только абсолютно безжизненна, но и стерильна в строгом смысле этого слова. Ни один из самых стойких вирусов не мог бы остаться в живых под лучами двойного солнца Прайлы 1. Эвмук снова вышел в эфир.

- Я готов рассмотреть ваши предложения о том, что делать дальше, но давайте высказываться по одному.

Нотки упрека в его голосе оказалось достаточно, чтобы гвалт мгновенно утих, однако Сарджнор чувствовал, как среди экипажей растет паника. Беда в том, что работа на геодезическом модуле никогда не становилась профессией слишком простой она была. Сюда нанимались ловкие малые на год-два, чтобы сколотить состояние, а потом начать собственное дело. И вот теперь сама мысль об опасности навела на них ужас.

Сарджнор вначале едва не вспылил, но потом успокоился, вспомнив, что и сам чуть не поддался панике. Он нанялся в картографическое управление шестнадцать лет назад вместе с двумя двоюродными братьями. Те давно уволились и открыли собственную фирму, куда была вложена большая часть денег, накопленных Сарджнором. Правда, сейчас Крис и Карл требовали, чтобы он лично принял участие в делах фирмы, а не то пусть забирает свои капиталы. Вот почему ему пришлось официально уведомить начальство о своей отставке. В тридцать шесть лет он собирался, наконец, зажить по-человечески: играть в гольф, ездить на рыбалку, а может, жениться и обзавестись семьей. Жаль, что седьмой модуль встал на его пути.

- Капитан Эвмук, по-видимому, здесь до нас побывало другое картографическое судно, - быстро затараторил Гилпси с модуля Три. - Быть может, вынужденная посадка?

- Нет, - твердо ответили с "Сарафанда". - Такая возможность исключается.

Сарджнор нажал на переговорный ключ и спросил:

- А нет ли здесь какой-нибудь подземной установки?

- Карта планеты еще не закончена, однако корабельный компьютер просмотрел все имеющиеся данные. Результат отрицательный.

В разговор снова вмешался Гилпси с Третьего:

- Я понял так, что этот лишний модуль никаких попыток установить связь с кораблем или с нами не сделал. Почему?

- Могу только предположить, что он нарочно затесался в ряды наших модулей, чтобы подобраться как можно ближе к кораблю. Зачем - пока не знаю, однако мне это совсем не нравится.

- Хорошо, но что мы теперь будем делать?

Этот вопрос прозвучал сразу с нескольких сторон.

Последовало длительное молчание прежде, чем Эвмук заговорил:

- Я отдал команду "Стоп!" всем модулям потому, что не хотел рисковать кораблем. Но сейчас, я вижу, риск необходим. Разрешаю всем модулям подойти к кораблю на расстояние тысячи ярдов для осмотра. Каждый, кто подойдет, ближе, будет уничтожен, причем без предупреждения. Понятно? Ну, а теперь: "Шагом марш!"

Когда модуль Пять остановился в тысяче ярдов от "Сарафанда", вдали, за большим кораблем, мерцал только один огонек. Бывалый геодезист пристально вглядывался в него.

- Хотел бы я знать, что там такое, - сказал его напарник.

- Почему бы тебе просто не спросить его об этом? - ответил Сарджнор.

Войсей несколько секунд сидел неподвижно.

- Ладно, сейчас спросим.

Он нажал на переговорный ключ.

- Алло, говорит Войсей, модуль Пять. Мы уже возле корабля. Кто там подходит следующий?

- Ламерекс, модуль Один, - донесся ободряюще знакомый голос. - Хелло, Виктор, Дейв! Рад видеть вас... если, конечно, это вы.

- Разумеется, а ты что думал?

Послышался несколько деланный смех Ламерекса:

- Даже не берусь предполагать...

Войсей собирался выключить микрофон, но затем передумал:

- Надеюсь, Эвмук разберет, что к чему, и без разговоров разнесет в клочья эту семерку, пока она не выкинула что-нибудь с нами.

- А если она ничего выкидывать не собирается, тогда как? Быть может, она просто рада нас подразнить, - заметил Сарджнор и вытащил бутерброд. Он рассчитывал плотно закусить бифштексом на борту корабля, но, похоже, обед запаздывает.

- Что ты имеешь в виду? - спросил Войсей.

- Даже на Земле есть птицы, которые охотно имитируют голос человека; обезьяны, которые любят во всем подражать людям, причем без всякой задней мысли. Такова манера их поведения, и только. Быть может, эта штука просто сверхподражатель и принимает форму любого нового предмета, который видит, просто так, даже не желая того.

- Существо, способное принять форму сорокафутовой машины?! Ну, Дейв, знаешь ли! Я поверил тебе насчет драмбонсов, но тут ты хватил через край.

Сарджнор передернул плечами и опять принялся за бутерброд. Он видел драмбонсов во время своей сто двадцать первой поездки, на планете с огромным притяжением. То были животные в форме колеса, у которых, в противоположность людям и большинству других живых существ, кровь оставалась постоянно на месте, внизу, а тело непрерывно вращалось, обеспечивая циркуляцию. Бывалому геодезисту с большим трудом удавалось убедить новичков, что драмбонсы действительно существуют - драмбонсы и сотни других не менее странных существ. Главный недостаток нынешних сверхстремительных рейсов состоял в том, что путешествия теперь ничем не обогащали разум и не расширяли кругозор. Войсей, например, находился на расстоянии пяти тысяч световых лет от Земли, но поскольку дороги он и не заметил, то мысленно все еще не вышел дальше орбиты Марса.

На видеоэкране модуля Пять постепенно возникали другие машины, пока наконец все семь не выстроились на равном удалении вокруг черной остроконечной башни "Сарафанда", образовав правильную окружность. Капитан Эвмук хранил молчание, пока машины выполняли маневр, однако реплики, подаваемые командами модулей, продолжали непрерывно доноситься из репродуктора. Кое-кто, видя, что все живы-здоровы и ничего плохого не происходит, с каждым новым мгновением все больше оправлялся от страха. Посыпались шутки...

Смех тотчас оборвался, когда наконец заговорил Эвмук.

- Прежде чем выслушать ваши предложения, - сказал он спокойно, - я хочу напомнить вам приказ - не подходить к кораблю ближе тысячи ярдов. Каждый, нарушивший его, будет немедленно уничтожен. Теперь приступим, как говорится, к прениям.

Наступившее радиомолчание первым прервал самоуверенный и резкий голос Поллена из модуля Четыре. Он побывал в шестнадцати экспедициях и теперь писал книгу о своих впечатлениях. Правда, он ни разу не дал Сарджнору взглянуть на рукопись, и последний сильно подозревал, что его, Сарджнора, Поллен выставил в комической роли этакого всезнающего старожила.

- Мне кажется, - начал было высокопарно Поллен, - что мы здесь имеем дело с классической задачей по формальной логике...

- Короче, Поллен, - сердито прервал его кто-то.

- Хорошо. Так вот, факт остается фактом. Нам надо найти выход из создавшегося положения. Основные параметры задачи таковы: имеется шесть наших ничем друг от друга не отличающихся машин и притаившаяся среди них седьмая...

Сарджнор резко нажал на переговорочный ключ.

- Вношу поправку, - сказал он спокойно.

- Это кто, Сарджнор? - спросил Поллен. - Как я уже сказал, седьмая машина...

- Вношу поправку.

- Это Сарджнор, не так ли? Ну, что тебе надо, Дейв?

- Мне? Просто хочу помочь тебе в логических рассуждениях, Клиффорд. Мы имеем дело с шестью машинами и одним очень интересным живым существом...

- Что?!

- Да... С серым человеком.

Сарджнор терпеливо ждал, когда шум стихнет, искоса поглядывая на сердитое лицо своего напарника. Неужели и он сам выглядел так, когда впервые услышал об этом создании? Предания о нем не были широко распространены, однако нет-нет да и встречались на планетах, где воспоминания коренных обитателей уходили достаточно глубоко в прошлое. Как обычно, факты искажались, но суть оставалась всегда неизменной: серые люди, их борьба с белыми и поражение.

Серая раса не оставила следов, которые смогла бы найти позднейшая армия археологов-землян, однако мифы продолжали существовать. И самым интересным для тех, кто хотел и умел слушать, было то, что рассказчики - не важно, на что они были похожи и какой образ жизни вели: ходили ли по земле, летали по воздуху, плавали или ползали, - называли серых людей тем же словом, каким звали и себя.

- Какой такой серый человек? Что он из себя представляет?

Вопрос этот задал Карлен из модуля Два.

- Большое серое чудовище, монстр, которое может превратиться в любую вещь или в любое живое существо, - объяснил Поллен. - Сарджнор без него и шагу ступить не может и таскает его по всей Галактике.

- Он не может превратить себя в любой предмет, - возразил Сарджнор. Он может изменить только свой внешний облик, а внутри остается все тем же серым человеком. Ты можешь не соглашаться со мной, Клиффорд.

- Я тебя понимаю, Дейв. Серый человек подтвердил бы каждое твое слово...

- Попросим капитана Эвмука пройтись по блокам хранения ксенологических данных и определить: во-первых, вероятность существования серых людей; во-вторых, возможность, что седьмой модуль - один из них.

Сарджнор отметил про себя, что на сей раз шуток не последовало, и вздохнул облегченно. Если он прав, то времени на разговоры у них не осталось. По сути говоря, времени, видимо, вообще было мало. Яркое двойное солнце уже вставало над горизонтом, образованным зубчатыми вершинами далеких гор. В ближайшие семнадцать месяцев планета будет двигаться слишком близко к этим двум раскаленным сгусткам материи, и Сарджнору хотелось бы убраться подальше от Прайлы 1 на это время. Однако этого хотели и не только люди.

* * *

Кендар был весьма удивлен, заметив, что со все возрастающим интересом следит за мыслями этих съедобных созданий.

Его раса никогда не создавала машин, она полагалась на силу, ловкость, быстроту и изменчивость своих больших серых тел. Вдобавок к своему врожденному пренебрежению к технике Кендар несколько тысяч лет провел в мире-пекле, где не выдержали бы никакие машины, как бы хорошо они ни были сконструированы. Поэтому его потрясла мысль, сколь сильно эти хрупкие съедобные создания зависят от своих изделий из металла и пластика. Больше всего его поразило открытие, что, оказывается, металлические скорлупки служили им не только средством передвижения, но и средством сохранения и поддержания жизни.

Кендар попробовал на минуту представить себе, как он вверяет свою жизнь заботам сложного и часто портящегося механизма, но сама мысль заставила его содрогнуться от страха. Он поспешно отбросил ее прочь и сосредоточил свой страшный разум на задаче подобраться как можно ближе к кораблю, чтобы подавить волю и разум всех, кто в нем сидит. Прежде всего, это нужно сделать с тем, кого они называют капитаном Эвмуком, и сделать раньше, чем он пустит в ход свое страшное оружие.

Именно это стало причиной его ошибки, когда он пытался подчинить себе такое создание, как капитан Эвмук.

Сарджнор посмотрел на медную дощечку с лаконичной надписью, приклепанную к корабельной вычислительной установке. На попечение этого искусственного разума они отдавали свою жизнь с первой и до последней минуты каждой картографической экспедиции.

На дощечке было написано:

Э.В.М.У.К.

Члены экипажа полагали, что эти буквы означают: электронная вычислительная машина управления кораблем. Но насколько это соответствует истине, никто точно не знал. Люди, понял внезапно Сарджнор, имеют привычку ко многому относиться, как к само собой разумеющемуся.

Спокойно и тихо, борясь со все усиливающимся чувством голода, Кендар приготовился к атаке.

* * *

Сарджнор с удивлением посмотрел на свою правую руку.

Он собирался выпить стаканчик кофе, чтобы смочить высохшее горло, и потянулся к трубке питания. Рука на четверть дюйма оторвалась от кресла и снова бессильно упала на подлокотник, Сарджнор инстинктивно пытался помочь себе левой, но она тоже не двигалась, и тут он сообразил, что парализован.

Целую минуту геодезист тупо глядел перед собой, а, придя в себя, увидел, что совершенно выдохся в борьбе со своими одервенелыми мускулами. Змейки холодного пота бежали по всему телу. Он взял себя в руки и оценил обстановку, стремясь понять, как это получается, что он все еще способен управлять хотя бы глазными мышцами.

Напарник также был парализован - лишь едва различимая дрожь лицевых мускулов выдавала, что Войсей еще жив. Геодезист бывал на планетах, где животные, защищаясь, окружают себя полем, способным подавлять нервную деятельность других животных. Такие существа чаще всего встречались на планетах с очень большим притяжением, где хищные звери были столь же вялы и медлительны, как их жертвы. Сарджнор попробовал было заговорить с Войсеем, но, как и ожидал, оказался не в состоянии управлять голосовыми связками.

Вдруг до его сознания дошло, что из громкоговорителя по-прежнему раздаются чьи-то голоса.

- Что тут особо думать, - говорил Поллен. - Обыкновенная логическая задача для первокурсников. Это как раз по твоей части, Эвмук. Скажем, ты называешь номер модуля и даешь ему команду - отступить на столько-то ярдов назад. Таким образом настоящие шесть машин отделяются от седьмой или же по одной команде отойдут сразу две...

Сарджнор проклял свою неспособность двинуться с места и дотянуться до переговорного ключа, чтобы заткнуть, пока не поздно, глотку Поллену, но в это время слова последнего потонули в пронзительном, диссонирующем завывании мешающей радиостанции. И Сарджнор с чувством облегчения понял, что это вступил в действие седьмой модуль. Поллен чуть было и не подписал им всем смертный приговор.

Более практично было бы попросить Эвмука обстрелять по очереди каждый модуль маломощным лазерным лучом. Даже если серый человек в состоянии это выдержать, спектрографический анализ обнаружил бы, что у него другой химический состав. Можно было бы еще отдать всем модулям приказ выпустить на равнину своих маленьких ремонтных роботов. Сарджнор сильно сомневался, чтобы чужак сумел повторить маневр, где нужно разделить самого себя на две части.

Существенный недостаток этих способов заключался в том, что серый человек не дал бы людям времени на их осуществление. Правильное решение, если оно есть, должно давать мгновенный ответ, и Сарджнор не верил в свою способность найти его.

Только в силу привычки он вновь и вновь продолжал анализировать ситуацию, перебирая по одному имеющиеся данные, и вдруг понял, что означали доносившиеся из репродуктора голоса. Раз Поллен и другие могли переговариваться между собой, значит, они вне пределов досягаемости серого человека. Значит, тот может воздействовать на людей лишь на относительно небольшом расстоянии.

Открытие его воодушевило. Сарджнор окинул взором видеоэкраны. Неподалеку находились два модуля. Остальные четыре машины были много дальше, на противоположной стороне круга, и, как он заметил, одна из них мигала фарами в робкой попытке перейти на связь с помощью азбуки Морзе. Сарджнор не стал тратить время на расшифровку передаваемого сообщения - частью оттого, что давно забыл эту азбуку, а частью оттого, что все свое внимание сосредоточил на двух соседях, один из которых наверняка был врагом. Вот высоко в небе на фоне звезд замигал огнями "Сарафанд" - это Эвмук откликнулся уверенными высокоскоростными гроздьями точек и тире. Сарджнору хотелось рассмеяться - уж очень кстати Эвмуку не забыли преподать уроки азбуки Морзе.

Продолжающийся вой чужой радиостанции мешал думать, но Сарджнор не сдавался. Смутная, еще расплывчатая идея начала оформляться в его мозгу. Тут, кажется, есть какое-то противоречие...

Войсей потянулся правой рукой к панели управления и включил двигатели. На какое-то мгновение Сарджнор решил, что состояние парализованности кончилось, но тут же убедился, что сам он по-прежнему не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Лицо Войсея побелело, как мел, на подбородке блеснула слюна, и Сарджнор понял, что его напарник действует, как механизм, дистанционно управляемый седьмым модулем. Ну, кажется наступил последний час, подумал Сарджнор. Серый человек решил двинуть вперед их машину, чтобы отвлечь внимание Эвмука. Бывалого геодезиста чуть не хватил удар при мысли, что уж кого-кого, а Эвмука отвлечь никак не удастся, и что он, не задумываясь превратит в пар любого, кто переступит невидимую границу тысячеярдной зоны.

Машина медленно двинулась по шероховатому грунту.

Сарджнор предпринял еще одну отчаянную попытку освободиться от невидимых пут, но все было напрасно. Что задумал седьмой модуль? Радиус действия его ограничен, так что, видимо, он решил совершить отвлекающий маневр, чтобы самому подобраться ближе к "Сарафанду". Но ведь это означает надежду.

Казалось, истина озарила своим светом мозг бывалого геодезиста, но тут же он испугался еще сильнее, если это было возможно. "Я знаю правду, говорил он про себя, - но я не должен о ней думать потому, что серый человек умеет читать мысли на расстоянии. Если я стану думать об этом..."

Руки Войсея легли на рычаги управления двигателями, и модуль рванулся вперед...

"...то серый человек узнает, что... Замолчи! Думай о чем-то другом: о шампанском, которого тебе, может быть, не придется никогда отведать, о драмбонсах, катающихся в собственной луже крови, закрытой со всех сторон, но ни в коем случае не думай о... Ой, я чуть было это не сделал... Я почти подумал о об... А-а: я не в силах удержаться... Эвмук!!!"

* * *

Расстояние, отделявшее Кендара от космического корабля, было столь мало, что, будь он в лучшей форме, он пересек бы его в два прыжка. Сейчас на это уйдет чуть больше времени, но Кендар твердо знал, что остановить его никто не успеет. Он кинулся вперед. За ним, чуть медленнее, чем он ожидал, двинулись к кораблю две машины, взятые им под свое управление. Одно из сидевших съедобных созданий тщетно старалось подавить какую-то мысль, но сейчас не время было заниматься этим. На ходу меняя окраску и форму, Кендар благополучно прошел нужное расстояние - и торжествующе вонзил в корабль свои разум и волю.

Никакого эффекта.

И тут по нему с силой, достаточной, чтобы в мгновение ока уничтожить любое живое существо, ударил ультралазерный луч. Боль была мучительной. Такой ему еще не приходилось испытывать. Но хуже всякой боли оказались мысли, которые он ясно прочел в умах тех, кто находился в корабле, - умах холодных, суровых и решительных.

И в первый раз в жизни его объял страх.

Через мгновение он был мертв.

* * *

Сарджнор, сытый и довольный, откинулся в кресле, закурил трубку и снисходительным взглядом окинул кают-компанию "Сарафанда". Во время торжественного обеда он принял твердое решение, и знал, что оно правильно. Его вполне устраивает роль самого бывалого члена экспедиции. Пусть более ловкие малые выставляют его в своих книгах в смешном виде, а двоюродные братья исключат его, если хотят, из дела - он намерен остаться в картографическом управлении, пока не загнется. Тут его призвание, тут его жизнь.

На противоположном конце стола Поллен вносил в блокнот заметки о прошедшей экспедиции.

- И тогда ты, Дейв, уразумел, что серый человек просто не в состоянии понять машинную философию? - спросил Поллен.

- Да. Серый человек даже в лучшие времена не пользовался машинами. А тысячи лет, проведенные на Прайле 1, где никакая машина не выдержала бы, привели к тому, что наша прочно связанная с машинами жизнь оказалась для него чем-то непостижимым.

Сарджнор затянулся ароматным дымом, глянул сквозь видеоэкран туда, где низко над планетой сверкало яркое двойное солнце, и его охватило мимолетное чувство симпатии к огромному существу, чьи останки все еще валялись на черной выжженной равнине. Это существо так дорожило своей жизнью, что ему и в голову не приходило доверить ее чьим-то, кроме собственных, заботам.

Обратная связь

Нельзя сказать, что в работе Хэнка Рипли не было места творчеству. То, чем он занимался по пятницам, начиная, с девяти вечера, иначе как творчеством не назовешь. К тому, времени он принимал стаканчик, и ему открывались живительные перспективы благотворного двухдневного безделья. С другой стороны, еще ярки были в памяти все подробности рабочей недели. Искусство подбора этих подробностей для отчета и являлось, по мнению Рипли, единственной причиной, по которой он оставался в штате и получал за свое творчество зарплату. Более двух лет в региональной конторе в Ванкувере читали — и видимо, тем и довольствовались — обстоятельные рассказы о сделках, которые вот-вот состоятся или только что сорвались из-за некой врожденной несовместимости компьютеров «Логикон» с потребностями заказчика. Эти отчеты нельзя было назвать чистым вымыслом — Рипли никогда не приводил имени потенциального клиента, если, только не беседовал с ним на самом деле. Они просто предназначались для сокрытия того факта, что способность Хэнка Рипли к продаже компьютеров практически равнялась нулю.

За несколько минут до девяти портативная пишущая машинка уже стояла на столе рядом с пачкой сигарет и стаканчиком «Четырех роз». Хэнк глядел в потолок, ожидая вдохновения, когда у двери неожиданно позвонили. Предстоящая работа была чересчур важной, и он решил не отвлекаться. Временами Рипли испытывал угрызения совести — во всей Канаде не было худшего торговца компьютерами, однако утешал себя мыслью о том, что приносит пользу иного характера. Любой ванкуверский умник, взявший на себя труд заглянуть в дело Рипли, нашел бы подробное описание самых разных причин, по которым продукция «Логикона» не соответствует требованиям клиентов. Конечно, тот же умник мог бы задуматься, почему столь тщательное вскрытие недостатков происходит именно в захудалом уголке Альберты; но тем не менее урок из того можно было извлечь.

Воображение Рипли сплетало тончайшие сети, и тут вновь раздался настойчивый звонок. Шипя от досады, Хэнк открыл дверь и увидел перед собой пятидесятилетнего мужчину в роскошном деловом костюме, в его руке матово поблескивал чемоданчик.

— Мистер Рипли? — произнес посетитель. — Прошу извинить за беспокойство.

— Страхование? — нетерпеливо спросил Рипли. — У меня уже все застраховано. К тому же мне некогда.

— Нет, я не страховой агент.

— Я твердо придерживаюсь своей веры, — солгал Рипли. — Так что вряд ли стоит…

— Вы меня не поняли. — Посетитель улыбнулся. — Я желаю купить компьютер.

— Купить компьютер?..

Рипли машинально распахнул дверь и проследовал за гостем в комнату, глядя в его курчавый у ворота затылок. Рипли был убежден, что у всех богатых и могущественных людей непременно должны расти черные вьющиеся волосы. Хэнк ощутил новое непривычное чувство — кажется, повезло!..

— Меня зовут Мервин Парр.

Посетитель бросил чемоданчик на стул и со странным удовлетворением осмотрел нехитрую обстановку.

— Крайне приятно, — залебезил Рипли. — Присаживайтесь, пожалуйста. Прошу, пейте.

— Я не прикасаюсь к алкоголю. Но вы не смущайтесь, — великодушно сказал Парр.

— Нет, благодарю, я тоже не пью. — Рипли судорожно поднял стаканчик, но сообразив, что делает не то, быстро опустил его на стол; потом вытащил сигарету и закурил.

Парр снисходительно наблюдал за ним.

— Вы, вероятно, удивлены моим приходом?

— Нет-нет, что вы! Впрочем… да. Может быть, лучше было бы прийти в вашу контору и продемонстрировать возможности «Логикона» в рабочие часы…

— Моя контора находится в Ред-Дир.

— А… — Рипли почувствовал, что удача ускользает. — Это, если не ошибаюсь, к северу от Калгари? В таком случае вам следует связаться с нашим агентом по центральной Альберте.

— Я не хочу связываться с агентом по центральной Альберте, мистер Рипли. Я хочу купить компьютер у вас.

Что-то в зычном голосе, посетителя напоминало Хэнку о детстве.

— Так не принято…

— Ваша компания ничего не узнает. Я собираюсь использовать фиктивный адрес здесь, в Летбридже.

— Понимаю… — ошарашено пробормотал Рипли.

Парр громко рассмеялся.

— Прошу простить меня, мистер Рипли, за глупые игры в таинственность. Я преподаю в Новом университете Западной Канады. Мой факультет хочет приобрести компьютер для социологического обследования в Ред-Дир.

— И все же, почему вы обратились ко мне?

— Очень просто. Здесь, в южной части, вы работаете один, а обследование должно проводиться в обстановке строжайшей секретности, иначе результата теряют всякую научную ценность. Если бы я связался с большой конторой, рана или поздно пошли бы слухи. Теперь ясно, почему я… почему мы предпочли иметь дело с вами?

— А как же техническое обслуживание?

— Полагаю, мистер Рипли, вы квалифицированный специалист, и в случае необходимости мы сможем договориться в частном порядке. Это будет выгодно для нас обоих.

Парр многозначительно обвел взглядом обшарпанную мебель.

— Остается вопрос оплаты. Наша бухгалтерия…

— Наличными, — оборвал Парр.

Хэнк взял стакан и сделал щедрый глоток.

— Я не совсем уверен…

— Мистер Рипли! — Парр изумленно покачал годовой. — По-моему, на всем свете нет торговца хуже вас. Если бы я обратился с подобным предложением к любому другому агенту «Логикона», сейчас мы бы уже подписывали договор.

— Простите. — Рипли мысленно укорил себя: доколе он будет проявлять чрезмерную щепетильность. Он неуверенно хихикнул. — Просто я никогда не слышал, чтобы за компьютер платили наличными. Это вызовет дикий, переполох в главной конторе.

— Не имеет значения — если вы будете держать язык за зубами. Ну, приступим к делу.

— Разумеется! — Хэнк придвинулся поближе, к коленям посетителя и заметил светлую полоску на одном из его пальце — след от недавно снятого кольца. — Какую информацию и в каком, объеме требуется обрабатывать?

— В Ред-Дир проживает около 200 тысяч человек. Мы выбрали для обследования этот район, потому что он является типичным образцом того, что социологи по классификации Уиллиса зовут Областью, второй, величины. Вам это что-нибудь говорит?

— Боюсь, ничего.

— Неважно, оставим пока технические подробности. Главное, что университету необходимо зафиксировать сведения практически о всех мужчинах, женщинах и детях обозначенного региона.

— Какого рода сведения?

— Время и место рождения, рост, вес, профессия.

— Рост и вес? — удивился Рипли.

— Важные социологические и физиологический параметры, мой друг. Они нужны для распознавания тех, чьи фотографии отсутствуют или чья внешность изменилась.

В голосе Парра, будоража воспоминания Хэнка, вновь зазвучали громовые раскаты.

— А как вы собираетесь осуществлять обследование?

Парр смерил его оценивающим взглядом.

— Если эта информация уйдет дальше вас, считайте сделку расторгнутой. Вы поняли меня?

— Вполне.

— На ограниченном числе контрольных пунктов — возможно, первоначально только на одном — будет установлена аппаратура для автоматического фотографирования, взвешивания и обмера проходящих людей. Компьютер должен распознавать объекты и по команде выдавать все сведения о них.

Рипли снова хлебнул из стаканчика.

— Это-то просто. Похитрее будет получить 200 тысяч фотографий.

— Пусть для начала мы имеем всего несколько тысяч. Разумеется, надо всеми доступными путями расширять архив, но разве компьютер не сможет тем временем распознавать людей без фотографий?

— Что вы имеете в виду?

— Допустим, объект «А» — молодая женщина, известная компьютеру, который также отметил, что ее мать пяти футов ростом, весит сто фунтов и на лбу имеет роднику. Если объект А пройдет через контрольный пункт вместе с неизвестным объектом В, сможет ли компьютер установить личность объекта В, сфотографировать его на будущее и дать распечатку всей наличной информации?

— Конечно. Программа посложнее только и всего. — Рипли потер подбородок. — Я, кажется, понимаю, почему вы хотите держать свой проект в тайне. Люди станут шарахаться от него как от чумы.

— Вот именно.

Рипли глубоко вздохнул и снова решил подвергнуть сделку сомнению:

— Я и сам не в восторге от этой затеи.

— Почему? В социологических обследованиях нет ничего противозаконного.

— Если разместить контрольный пункт в публичном месте, машина скоро узнает о каждом жителе Ред-Дир практически все. Вы привели безобидный пример: девушка с матерью. Но, положим, компьютер начнет фиксировать бизнесменов с секретаршами и тому подобные вещи?

Парр пожал плечами.

— Шантаж? Вам должно быть известно, что извлечь информацию из компьютера сложнее, чем из любого сейфа.

— Да, разумеется.

— Значит, вы считаете, что я могу пойти на шантаж? — Парр не казался оскорбленным.

— Нет. Во всяком случае, ваши сведения не будут столь компрометирующими, чтобы платить большие деньги. — Рипли снова закурил. Любопытно, как реагировали бы в Ванкувере, узнай про его намеки на мошенничество клиента. — Просто…

— Просто вас смущает сама идея, что за жизнью города кто-то осуществляет компьютеризированное наблюдение, не так ли, мистер Рипли? В глазах моих коллег ценность подобного исследования превалирует над этическими соображениями.

— Что ж, ваше дело, мистер Парр.

Хэнк хотел рассмеяться, но в эту секунду наконец распознал хорошо поставленную раскатистость в голосе клиента. Мервин Парр говорил скорее как отправитель культа, а не как лектор. Конечно, преподавателю университета не заказано быть и мирским проповедником; и все же беспокойство Рипли усилилось. Он попытался рассеять его и потянулся за рекламной брошюрой, уже составляя в уме отчет о сделке. Пожалуй, обстоятельства следует несколько изменить. Все будет выглядеть куда эффектнее, если он заключит сделку с Парром после долгих дней упорного убеждения.

— Рекомендую вам взять «Логикон-30» который наилучшим образом отвечает вашим задачам, — начал Рипли бодрым голосом рекламного агента. — Безусловно, я проведу полный анализ…

Парр поднял ухоженную руку со следом от кольца на пальце.

— Сколько?

— Без приложений — шестьдесят тысяч.

Рипли громко сглотнул. Надо было начинать с «Логикона-20» и постепенно…

— Договорились!

Парр взял чемоданчик и со щелчком откинул крышку. Внутри лежали пачки крупных купюр. Они выглядели толще обычного — похоже, каждая купюра прежде была сложена вчетверо, а потом аккуратно расправлена. Содержимого чемоданчика хватило бы на столько компьютеров, сколько Рипли не продать за всю свою жизнь.

В понедельник утром Рипли поехал в банк и положил на редко используемый счет фирмы 60 тысяч долларов. Затем — вернулся в свою контору и набрал ванкуверский номер «Логикон Инкорпорейтед». В трубке раздался голос Сарры Пирт, секретарши управляющего по западному региону.

— Привет! — жизнерадостно произнес он. — Это Хэнк.

— Какой Хэнк?

— Хэнк Рипли! Из Летбриджа. Ты что, меня забыла?

— Я не была уверена, что ты у нас еще работаешь.

— Как всегда остроумно, Сарра… Старик у себя?

— Ты хочешь беспокоить его в понедельник утром?

— Я не собираюсь беспокоить его. Мне надо лишь узнать, можно ли в срочном порядке получить «Логикон-30».

— Ты хочешь сказать, что продал компьютер? — В голосе Сарры звучало такое изумление, что Хэнк подергал телефонный шнур.

— Разумеется. Разве ты не читала мой последний отчет? Я отправил его в пятницу вечером.

— Я никогда не увлекалась фантастикой.

Прежде чем Рипли парировал выпад, в трубке клацнуло и раздался голос Бойда Деверикса.

— Рад вас слышать, Хэнк. Иногда мне кажется, что вы совсем о нас забыли.

У Рипли похолодело в груди от этого угрожающего приветствия.

— Доброе утро, Бойд. Я заключил сделку на «Логикон-30». Оплата наличными, — торопливо сказал он.

— Наличными? — немного помолчав, переспросил Деверикс.

— Да. Деньги полчаса назад я отнес в банк.

— Что ж, это великолепно, мой мальчик, просто великолепно. Я не зря защищал вас перед правлением.

— Спасибо, Бойд, — выдавил Рипли, восхищаясь искусством Деверикса превращать похлопывание по плечу в прием каратэ.

— Кто клиент? Что-то не припомню…

— Мервин Парр. Я сообщал о нем в последнем отчете. Вообще-то я бился с ним несколько недель, но не хотел докладывать, так как не был до конца уверен в успехе.

Обильно потея от творческого напряжения, Рипли пустился в описание увлекающегося высшей математикой чудаковатого нефтяного магната, которого он заинтересовал покупкой компьютера на одной вечеринке для узкого круга избранных.

— Хэнк, мальчик мой, это превосходно, — наконец сказал Деверикс. — Знаете, что я собираюсь сделать?

— Э… нет. Не знаю, Бойд.

— Я позабочусь, чтобы вы получили признание. Джулман Роксби, наш спец по рекламе, ищет героя для очерка. Пускай-ка пошлет репортера и фотографа и хорошенько осветит эту оригинальную сделку. Вы с Парром вместе; «Логикон-30» в кабинете эксцентричного магната…

— Ни в коем случае! — отчаянно взмолился Рипл.

Простите, Бонд. Мистер Парр чурается огласки. Этакий отшельник… Он даже доставку хочет взять на себя, чтобы никто не проследил, куда идет машина.

— А вы уверены, что его хобби — математика? — подозрительно спросил Деверикс.

— Не представляю, что аморального можно сделать с компьютером! — захохотал Рипли и тут же вспомнив -слишком поздно! — что шеф в душе пуританин.

— Я хочу, чтобы вы поговорили со своим знакомым, — холодно отчеканил Деверикс, — и добились его согласия на всестороннее освещение сделки. Вам понятно?

Когда Рипли повесил трубку, ему казалось, что позади изнурительный рабочий день. А утро едва началось.

Компьютер привезли в среду. Незадолго до обеденного перерыва дверь распахнулась и в контору вошел Парр, в другом, но столь же дорогом темном костюме. При виде ящика, в котором находилась, машина, он удовлетворенно улыбнулся, обнажив желтоватые зубы.

— Доброе утро, — сердечно приветствовал его Рипли. — Вот он перед вами

— лучший компьютер в мире. — Что-то поздно вы надумали рекламировать, — отрезал Парр. От былого дружелюбия не осталось и следа. — Помогите мне снести его к грузовику.

— Конечно. Только одна маленькая деталь…

— Ну? — нетерпеливо сказал Парр.

— Относительно огласки. Мы придерживаемся твердого правила…

Парр вздохнул.

— Деньги верните наличными.

— Я… в сущности, правило не такое и жесткое… Просто я счел своим долгом… — Хэнк вспотел.

— Помогите мне снести ящик к грузовику, — повторил Парр тем же подчеркнуто презрительным тоном.

— С удовольствием.

Рипли решил, что он выполнил долг перед фирмой. Они уложили ящик в голубой «додж» с надписью «Рокэлта. Грузовые перевозки». Не говоря ни слова. Пар расписался в квитанции.

— Приятно было иметь с вами дело, — сказал Хэнк, но его сарказм остался незамеченным. На пороге он обернулся — Парр сидел за рулем и словно навинчивал что-то одной рукой на другую. Грузовик уже скрылся в потоке машин, когда Рипли понял, что его клиент надевал кольцо. В кабинет Хэнк возвращался в глубокой задумчивости. Почему Мервин Парр стеснялся своего кольца? И между прочим, почему ученый одевается, как процветающий бизнесмен, а говорит, как проповедник? Повинуясь внезапному порыву, Рипли узнал телефон Нового университета Западной Канады и позвонил на факультет социологии. Через десять минут выяснилось, что в списках сотрудников и преподавателей Парр не числится.

На секунду задумавшись, Рипли набрал номер рокэлтской компании «Грузовые перевозки». Ему ответил скучный женский голос.

— Летбриджская полиция. Лейтенант Бизли Осгуд из отдела транспорта, — деловито представился он.

— Чем могу служить, лейтенант? — голос немного оживился.

— Произошел наезд. Нарушитель скрылся — по словам свидетелей, голубой «додж» с названием вашей, компании.

— О, какой ужас! — воскликнул голос.

— Ведется расследование. Не могли бы вы сказать, кто в последнее время брал у вас такую машину?

— Ну разумеется! — В трубке послышался шорох перелистываемых бумаг, возбужденный шепот, и Рипли подумал, что хоть кому-то он улучшил настроение, нарушив однообразие скучного дня. — Так… Голубой «додж» у нас один… Сдан сегодня утром мистеру Мелвину Парминтеру. Адрес: Чемплен-авеню. 4408, Ред-Дир, Альберта.

— Спасибо.

Рипли бросил трубку и несколько минут приходил в себя после успешного розыгрыша. Когда ребячий восторг стих и сердце перестало выскакивать из груди, он откинулся на спинку стула и проанализировал результаты. Кроме настоящих, по всей видимости, фамилий и адреса Парра, ничего, собственно, не известно. Он так и не имел ни малейшего представления, зачем Парру-Парминтеру понадобилось тайно покупать компьютер и превращать его в электронного соглядатая, способного шпионить за всем городом.

Субботнее утро выдалось ярким, радостным, насыщенным тем золотистым сиянием, на которое солнце способно, как часто замечал Хэнк, только по выходным дням. После завтрака Рипли убил час, делая вид, будто никуда не собирается. Даже сидя за рулем машины, ему было трудно признаться себе, что он, взрослый человек, готов целый день играть роль детектива и, более того, получать от этого удовольствие. Он выкурил сигарету, выждал еще несколько минут, почистил ногти и наконец с напускной беззаботностью выехал на шоссе.

Оказавшись вдали от пытливых взглядов соседей, которые воспринимали его холостяцкую жизнь как личное оскорбление, Рипли окончательно пришел в прекрасное расположение духа. К полудню он достиг Ред-Дира, пообедал в столовой и узнал, что Чемплен-авеню — центр роскошного жилого района в северной части города. Через двадцать минут он остановил машину у затененного деревьями особняка Мелвина Парминтера.

Прошло шесть часов, а Рипли, растеряв былой энтузиазм, все еще караулил у дома. Несколько раз он выбирался из машины, но так и не осмелился проникнуть на небольшую, но отлично ухоженную территорию особняка. Теперь он был раздражен, голоден и ко всему прочему только что нашел логичное объяснение странному поведению Парминтера. Предположим, внедрение компьютера в условиях острой конкурентной борьбы… Требования коммерческой безопасности вполне могут заставить человека вести себя подобно преступнику.

Рипли решил подождать еще десять минут и ехать домой. В конце третьего десятиминутного срока из узорчатых металлических ворот выехал благородного серого цвета «континенталь»; за рулем сидел Парминтер. Дорогая машина бесшумно набрала скорость, и застигнутый врасплох Рипли едва догнал ее. «Котиненталь» пересек центр, свернул в тенистую аллею в старой части города и подъехал к стоящему в глубине большому зданию. — Рипли остановил машину и вышел. Улица была пуста, быстро сгущались сумерки в воздухе пахло гнилью и пыльной листвой. При мысли о том, что он вмешивается в личную жизнь Парминтера вместо того, чтобы мирно наслаждаться субботним покером, Рипли внезапно пробрала холодная дрожь. У ворот, куда скрылась машина Парминтера, виднелась табличка в виде раскрытой книги:

Храм Жизненного Духа.

Пастор М. Пармли

Хэнк окинул взглядом старый мрачный дом — именно таким он представлял себе логово чокнутого спиритуалиста. Итак, пастор М. Пармли — еще одна личина Мервина Парра — Мелвина Парминтера? Но зачем ему компьютер?.. Хэнк вспомнил деньги, которые пошли на оплату — каждая банкнота словно была когда-то сложена в маленький прямоугольничек, — и неприятная мысль обожгла мозг. Если догадка верна, он больше не желает ничего знать о пасторе Пармли… Рипли заметил, что один из высоких кустов в темноте похож на человека, и невольно поежился. Он уже повернулся, чтобы уйти, когда куст заговорил.

— Как жаль. Неужели вы спешите?

— Мистер Парр! — вскрикнул Хэнк. — Какая приятная… то есть, я случайно проходил мимо…

— Разумеется. Но раз вы здесь, почему бы вам не зайти?

— Пожалуй, лучше как-нибудь в другой раз.

Внезапно горло его сдавили, а левая рука оказалась заведенной за спину.

~ Не заставляйте меня применять силу, — выдохнул Парминтер.

— Вот это здорово, — проговорил Рипли. — Что вы себе думаете?! Я приехал в Ред— Дир на день…

— И провели его, торча у моего дома. — Парминтер неумолимо вел Хэнка к зловещему зданию.

— Откуда вы знаете?

— Я вас ждал. Мне звонили из «Рокэлты», из транспортной компании, хотели выяснить размер ущерба их грузовику. Эту историю с дорожнымпроисшествием мог выдумать только один человек. Неглупо с вашей стороны.

— Благодарю.

— Да, я недооценил вас. Что ж, вам же хуже.

— Не вздумайте делать глупости, — предупредил Рипли, лихорадочно подыскивая подходящую угрозу, когда Парминтер втолкнул его в распахнутую дверь и включил свет. Они находились в просторной, загроможденной мебелью приемной.

— В некотором отношении вы подоспели кстати, — с недобрым радушием сказал Парминтер. — Я еще не включил компьютер и не отказался бы от помощи сведущего человека.

— Идите вы… — Рипли скривился от боли, в суставе что-то щелкнуло. — Что вам от меня надо?

— Так-то лучше. — Парминтер выпустил Рипли и отряхнул руки. На пальце блеснул массивный золотой перстень с печаткой в виде раскрытой книги, испещренной знаками. — Дверь заперта, так что на побег не надейтесь.

— Я — на побег?! — возмутился Рипли, потирая руку.

— Ну-ка, попрыгайте, — приказал Парминтер. Рипли неохотно повиновался и почувствовал, что пол ходит под ногами.

— Вы стоите на весах. А сверху камера.

— Ясно… Где же «Логикон»?

— Там.

Парминтер открыл дверь справа. Изящные формы компьютера казались совершенно чуждыми на фоне старых выцветших обоев.

— Идите сюда. — Парминтер открыл другую дверь и вошел в просторное помещение, стены которого были затянуты темно-зеленым бархатом. Середину комнаты занимал длинный стол со стульями вокруг. Словно трон, над ними возвышалось тяжелое позолоченное кресло. Перед креслом, на подставке в форме сведенных вместе ладоней покоился хрустальный шар. Парминтер сел на огромный стул, коснулся чего— то под столом, и внутри тара родилось зеленоватое свечение.

— Ну, что вы об этом думаете? — самодовольно спросил Парминтер.

Рипли заглянул в глубины хрустального шара и увидел расплывчатое изображение дисплея.

— Недурно. Весьма недурно.

— Вот и я так считаю, — кивнул Парминтер. — На спиритуализме можно сколотить целое состояние, но это тонкое дело. Один мой коллега влип в кошмарную историю. Он заявил перед публикой, что, призвав на помощь мудрость всех веков, может ответить на любой вопрос. И попал впросак, когда какой-то умник попросил назвать столицу Северной Дакоты.

Будь, у него машина, он ответил бы в два счета, но практикующему спиритуалисту нужна, как правило, информация иного рода. Мораль этой история в том, что у медиума никогда не спрашивают о том, что можно узнать из справочника.

— Долго вы собираетесь меня здесь держать? — У Рипли вновь возникли сомнения по поводу собственной безопасности.

— Профессиональному медиуму требуются сведения более частного характера. Меткой фразой я могу ошарашить пришедшую ко мне вдову средних лет и завоевать ее доверие, но в общем люди становятся чересчур скептичны, я бы даже сказал материалистичны, и так легко на удочку не попадаются.

Отныне все изменится. Эта вдова, повинуясь внезапному порыву или просьбе подруги, приходит ко мне впервые в жизни, а компьютер выдает мне ее имя. Более того, он сообщает мне имя ее дорогого усопшего, его бывшее занятие, имена других умерших родственников и т.д. Я поднимаю глаза и, прежде чем она успевает раскрыть рот, говорю: «Здравствуйте, Мэри, у меня к вам послание от Уилбера». Представляете себе эффект?

— В жизни не слышал ничего более аморального. Долго вы собираетесь меня здесь держать?

— Аморального?! Обычные медиумы дают людям надежду; я смогу дать им уверенность.

— Вы имеете в виду, продать.

— Как оценить в деньгах то-счастье, которое я принесу старым я одиноким?.. Кроме того, я бизнесмен. Долгие годы я отказывал себе во всем, откладывал каждую банкноту, которую приносили доверчивые простаки. Не говоря уже о стоимости компьютера и прочего оборудования, знаете, во что обошлись информационные ленты? Десятки тысяч людей штудировали содержание справочников, по крохам добывая сведения в архивах…

— Полагаю, в накладе вы не останетесь, — едко заметил Рипли. — Неужели спиритуализм — сплошной обман?

— А вы что думали? Уж если ты умер, обратного пути нет.

Но не надо считать меня простым мошенником, мистер Рипли. Я — первооткрыватель. Я создал нечто новое, то, чего до меня не было, — компьютерную модель человеческих отношений. Семейные связи, симпатии в антипатии, деловые контакты… Все мы так или иначе связаны друг с другом и составляем единое целое… И все это у меня здесь, в памяти машины.

Глаза Парминтера сияли. Он протянул руку под стол и что-то защелкало — очевидно, включился компьютер. Рипли стал потихоньку пятиться, продолжая отвлекать Парминтера разговором о его детище.

— Хрустальный шар как-то не к месту. По-моему, это из арсенала гадалок.

Парминтер хрипло хохотнул.

— Вовсе нет. Он годен для всех видов сверхъестественных откровений. Да и до того ли будет Мэри, когда она узнает о послании Уилбера?

— Все же мне это не по душе.

Рипли уже достиг двери, голос его от напряжения дрогнул. В тот же миг, Парминтер сорвался с места. Хэнк повернулся и побежал, но две большие руки сомкнулись у него на горле и втащили назад в комнату.

— Мне жаль, — с неуместным участием проговорил Парминтер, — но я не могу допустить, чтобы какой-то несчастный проныра сорвал мои планы.

— Я буду молчать! — прохрипел Рипли.

— И, конечно же, не будете шантажировать?

Парминтер стал сжимать руки. В глазах Рипли затанцевали черные пятна. Он судорожно оглянулся в поисках какого-нибудь оружия… Даже на помощь не позовешь… все равно никто не услышит… Никого, кроме сидящих за столом людей…

Сидящих за столом людей?

Парминтер вдруг шумно втянул в себя воздух, и Рипли оказался свободен. Он упал на колени, тяжело дыша и не сводя глаз с неожиданных гостей. За столом сидело больше десяти мужчин и женщин, порой в явно старомодной одежде. Их очертания слегка расплывались, словно были размыты по краям.

— Нет! — Парминтер сполз на колени рядом с Рипли.

Не может быть! — Он прижал кулаки к дрожащим губам и, словно безумный, затряс головой.

Один из сидевших за столом мужчин указал на Парминтера.

— Ступай сюда, — промолвил он ледяным голосом. — Есть вещи, которые мы желаем знать.

— Сгинь! — простонал Парминтер. — Ты не существуешь.

— Но, мой друг… — Мужчина вышел из-за стола и направился к Парминтеру и Рипли. Его тело будто струилось, глазницы зияли черными провалами в иное измерение. Парминтер поднялся на ноги и кинулся вон, хлопнула входная дверь.

— Ты! — сказал колышущийся человек. — Ты знаешь, как управлять машиной?

— Я… да, — выдавил Рипли.

— Это хорошо. Пожалуйста, займи свое место за столом. Рипли встал и послушно добрался до огромного кресла.

Усаживаясь, он заметил, что зыбкие люди смотрят на него скорее с ожиданием, чем с угрозой.

— Настал великий миг, — торжественно заявил мужчина. — Связь между двумя уровнями существования всегда была сложной и ненадежной. Те подлинные медиумы, которые еще живы, столь… неэффективны, что на них не стоит тратить времени. Вы понятия не имеете, как горько, когда, материализовавшись с таким трудом, — в его голосе послышалось раздражение, — видишь перед собой человека в истерике… Но теперь — наконец! — создана надежная система, способная приоткрыть завесу. Обмен информацией будет проходить мгновенно я без осложнений. Надеюсь, ты сможешь нам помочь?

— Я.

— Спиритуализм приносит хорошие деньги, — торопливо сказал мужчина, и остальные согласно закивали.

Глядя на них, Рипли подумал о жалкой жизни торговца, и неожиданно пришло однозначное решение. Правда, еще предстоит договориться с Парминтером.

— Я целиком в вашем распоряжении, — объявил он.

— Превосходно! — обрадовался мужчина. — Так как я расходовал эктоплазму активнее остальных, то заслужил право первой очереди. Мое имя — Джонатан Мерсер, я жил на углу Десятой и Третьей. Мне хотелось бы узнать, вышла ли моя дочь Эмили замуж за того молодого бухгалтера и добилась ли наконец кузина Жеан развода.

Рипли опустил руки на скрытый под столом пульт и с видом человека, нашедшего свое призвание, стал набирать программу.

Игрок

Марк Таргет мрачно уставился на экран. Их "пятерка" неслась с максимальной скоростью на высоте одного метра над раскинувшейся бурой пустыней, ведя геодезическую съемку. Лишь клубы пыли, стелющиеся за модулем по огромной безжизненной поверхности Горты-7, оживляли пейзаж.

- Восемь мертвых миров подряд, - проворчал он. - Почему нигде нет жизни?

- Потому что мы работаем в Картографической службе, - объяснил Сургенор, поудобнее устраиваясь в кресле. - Будь это обитаемый мир, нам тут нечего было бы делать.

- Я понимаю, но все же хочется установить контакт. Все равно с кем.

- Хочу дать тебе дельный совет, - спокойно заметил Сургенор, - поступай на дипломатическую службу. - Он закрыл глаза, всем своим видом показывая, что ему хочется подремать после обеда.

- А что для этого нужно? Все, что я знаю, - это топография да кое-что из астрономии.

- У тебя есть главное - талант говорить много и ни о чем.

- Спасибо. - Таргет обиженно взглянул на профиль старшего товарища, которого он уважал за долгую работу в Службе, хотя и не собирался следовать его примеру. Нужно было обладать особым складом ума, чтобы вот так спокойно выдерживать бесконечное кружение над просторами унылых и чужих планет. Таргет был уверен: он не создан для этого. Мысль, что придется состариться на Службе, наполняла его холодным страхом, который только усиливал решимость побыстрее сколотить состояние и бросить это занятие, пока еще молод и есть смысл потратить деньги с пользой. Он уже решил, где отведет душу.

Свой очередной отпуск проведет на Земле и попытается поискать счастья на легендарных ипподромах. Тому, кто любит азартные игры, довольно легко найти игорные заведения в любом из обитаемых миров Федерации, но скачки это совсем другое, и разве что-нибудь может сравниться с атмосферой трибун знаменитых Санта Анита или Эскота.

- Дейв, - спросил он задумчиво, - ты не застал то время, когда картографы бросали съемку, когда оставались последние пятьсот километров, и наперегонки устремлялись к кораблю?

Сургенор открыл глаза:

- То время? Это было всего лишь два года назад.

- Для меня - почти вечность.

Таргет бросил взгляд на приборы. Они показывали, что их модуль и Северный полюс, где расположился "Сарафанд", разделяют пять тысяч километров. Огромный корабль-носитель выгрузил шесть модулей на Южном полюсе, а сам по команде бортового компьютера "Эзопа" обогнул Горту-7 и произвел автоматическую посадку на Северном полюсе. На этот полет ушло несколько часов. Теперь модулям предстояло за считанные дни облететь планету и провести съемку с помощью датчиков. Когда все шесть модулей сойдутся у корабля, всеобъемлющая информация, касающаяся структуры и состава пород Горты-7, будет введена в банк данных "Эзопа" и - время отправляться к следующей звездной системе согласно программе экспедиции.

- Когда-то мы устраивали такие гонки, но раз произошла авария и их запретили, - дружелюбно заметил Сургенор, хотя ему ужасно хотелось спать.

- Вы соревновались на "интерес"? - не унимался Таргет.

- То есть?

- Ну, заключали пари, кто победит.

- Бессмысленно, - Сургенор театрально зевнул, всем своим видом давая понять, что ему не хочется говорить. - У всех модулей одинаковые шансы один из шести.

- Не совсем так, - продолжал Таргер, оживляясь. - Я знаю, что "Эзоп" допускает дисперсию порядка тридцати километров, когда сажает "Сарафанд" на полюс. В оба конца это будет уже шестьдесят, так что если поставить...

- Марк, - устало прервал его Сургенор, - ты не задумывался о том, что, займись ты каким-нибудь солидным делом, наверняка бы разбогател и не нужно было играть в азартные игры?

От таких слов Таргету стало не по себе.

- При чем здесь богат или небогат?

- Я думал, ты делаешь это из-за денег.

- Ладно, спи. Дейв. Извини, что помешал тебе. - Таргет уставился в потолок, потом стал сердито смотреть на экран. Все та же унылая местность, только справа километрах в десяти появилась гряда холмов. С четверть часа он мрачно обозревал бурую равнину, когда блок-копия "Эзопа" пробубнил:

- Поступили атипичные данные. Поступили атипичные данные.

- Пятый компьютер, прошу дать детальные параметры, - произнес Таргет, толкая локтем Сургенора, хотя тот уже проснулся, словно ему подсказало его внутреннее чутье.

- По курсу два-шесть на расстоянии восьми километров замечено скопление металлических объектов на поверхности планеты. Длина каждого приблизительно семь метров. По предварительной оценке их количество составляет триста шестьдесят три. Концентрация и плотность металлических элементов указывают на рафинированную структуру. Анализ отраженной радиации показывает, что поверхность подверглась механической обработке.

У Таргета учащенно забилось сердце:

- Ты слышишь, Дейв? Как по-твоему, что это такое?

- Похоже, твое желание исполнилось. Это не что иное, как следы материальной культуры, - деланно спокойно ответил Сургенор, хотя Таргет заметил, как тот впился в экран, сверяя курс. - Приборы показывают, что это где-то рядом... вон там справа, за холмами.

Таргет неотрывно следил за приближающимися холмами, которые неясно маячили в дымке, создаваемой атмосферой Горты.

- По-видимому, волнение напрасно. Планета безжизненна. "Эзоп"-то уж, наверное, что-нибудь заметил бы.

- В таком случае давай пройдемся и выясним, в чем там дело.

Сургенор покачал головой:

- "Эзоп" не разрешит отклониться от программы без особых причин. Иначе исказится географическая карта мира, а для нашего корабля это прежде всего.

- Ну и что? - Таргет заерзал в кресле. - Мне наплевать на карту. Неужели мы пролетим мимо? А вдруг это сенсация в археологии? Я вот что тебе скажу, Дейв. Если вы с "Эзопом" считаете, что я собираюсь... - Он осекся, заметив улыбку на лице Сургенора. - Ты опять не разрешишь, да?

- Боюсь, что да... хотя тебе трудно отказать, - ответил тот самодовольно. - Послушай, не переживай так. Все-таки мы не археологи, и потом в "Правилах" такие вещи оговорены. Как только мы вернемся в "Сарафанд", капитан "Эзоп" направит сюда пару модулей для детального осмотра.

- Пару модулей? Все туда не влезут.

- Если "Эзоп" сочтет нужным, он направит корабль.

- Должен счесть, - Таргет бросил отчаянный взгляд на холмы, проплывающие справа. - Сотни предметов искусственного происхождения просто так лежат на поверхности. Интересно, что это такое?

- Кто знает?.. Мне кажется, здесь приземлился какой-то корабль, возможно, для ремонта, и оставил после себя ненужные канистры.

- О! - такое прозаическое объяснение не пришло в голову Таргету, и он, стараясь скрыть свое разочарование, быстро спросил: - Ты думаешь, это было недавно?

- Все зависит от того, что понимать под этим словом. "Сарафанд" первый корабль Федерации, который попал в систему Горты, а если учесть, что прошло семь тысяч лет или даже больше с тех пор, как Белая империя ушла отсюда, и...

- Семь тысяч!

У Таргета на миг закружилась голова. Нечто подобное он испытал, когда восемь раз подряд сорвал куш за игорным столом Парадора. Но здесь была совершенно другая, более удивительная игра. Ведь на карту поставлены долгие часы одиночества и скуки от посещения мертвых миров, а выигрыш неожиданный взгляд на реальность... Некое рукопожатие призрака через гравитационные волны времени... времени, еще не знавшего египетских пирамид... Таргет поймал себя на мысли, что впервые рад тому, что устроился на работу в Картографическую службу. Но вдруг он не сможет оказаться в той группе, которую направит сюда "Эзоп"?

- Дейв, - начал осторожно, - каким образом "Эзоп" отбирает модули, если решает их послать куда-нибудь?

- Как компьютер, - Сургенор ухмыльнулся. - Для незапланированной вылазки он предпочтет модули, двигатели которых вырабатывают свой ресурс, а наш с тобой...

- Не продолжай, я знаю, что капитальный ремонт намечен на следующий месяц.

- На следующую неделю.

- Тем хуже, - горько произнес Таргет. - Выходит, два модуля из шести. Шансы два против одного, и я ничего не могу с этим поделать. Если бы мне повезло, то... - он замолчал, заметив расползавшуюся по лицу Сургенора улыбку.

- Позволь дать тебе совет, - сказал Сургенор, гляди прямо вперед. Вместо того, чтобы сидеть здесь и гадать, лучше надень скафандр и прогуляйся к холмам. До них...

- Что?! Неужели можно?..

Сургенор вздохнул. Он всегда так делал, когда сталкивался с тем, что новички на знают своих обязанностей: - Советую повнимательней прочитать "Правила космических геологических съемок". Запомни, каждый скафандр рассчитан для пятидесятичасовой работы - мы как раз столкнулись с такой ситуацией.

- Брось, Дейв, я подзубрю их потом. - Возбуждение, охватившее Таргета, оттеснило на второй план то большое уважение, которое он испытывал к Сургенору. - А разве "Эзоп" разрешит покинуть модуль и осмотреть... то, что там находится?

- Должен разрешить - логистика подскажет. Ты же будешь сообщать ему, что происходит, пока я доведу модуль. Для того, чтобы забрать тебя, потребуется только один модуль. А если отчет окажется важным, сюда направится "Сарафанд" и не придется гонять другие модули.

- Давай прямо сейчас свяжемся с "Эзопом"?

- Ты уверен, что тебе этого хочется, Марк? - взгляд Сургенора стал серьезным и испытующим. - Я несу ответственность за всех вас перед Картографической службой, и учти, когда мы сидим в кресле перед экраном, у нас вырабатывается определенный стереотип восприятия любой планеты.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Мы настолько привыкли путешествовать в креслах, что совсем забыли, что полагаемся на МАШИНУ, которая транспортирует нас как инвалидов. Но даже самая совершенная машина не в состоянии предугадать все, что может встретиться на этом десятикилометровом переходе. Вот почему "Эзоп" не проявляет инициативы и не приказывает никому из нас обследовать эти объекты - Службе не нужны исследователи-одиночки новых территорий.

Таргет недовольно запыхтел и нажал кнопку прямой связи с "Эзопом".

Модуль Пять приподнял носовую часть над поверхностью планеты и плавно заскользил на север, оставляя за собой клубы коричневой пыли.

Таргет подождал, пока тот скроется из виду, и с удивлением отметил про себя, как быстро летательный аппарат исчез вдали, оставив его наедине с незнакомой планетой. Он сделал глубокий вздох и ощутил привкус пластмассы.

До наступления сумерек оставалось еще шесть часов - вполне достаточно для того, чтобы достичь скопления металлических объектов. Он отправился в путь, почти не веря в происходящее... в то, что счастливое стечение обстоятельств позволило ему избежать рутинной скуки съемки и идти туда, где маячил доисторический пейзаж.

В атмосфере Горты-7 не было обнаружено даже следов кислорода. Планета казалась совершенно безжизненной, и тем не менее Таргет не мог отвести глаз от песка, скрипевшего у него под ногами, выискивая ракушки и насекомых. Разум подсказывал, что он идет по поверхности мертвого мира, но инстинктивный и эмоциональный уровень подсознания отказывался этому верить. Он старался шагать быстро, хотя ноги по щиколотку проваливались в мелкий песок, да еще мешал лазерный пистолет, при каждом шаге бивший его по боку.

- Я знаю, он не потребуется, - терпеливо повторял Сургенор, - но он входит в комплект космонавта, и без него никуда не деться.

Притяжение планеты почти в полтора раза превышало земное, и, пока он приближался к холмам, на лбу у него выступила испарина, несмотря на то, что в скафандре работал кондиционер. Таргет отстегнул пистолет, который буквально тянул к земле, и перекинул его через плечо. Грунт сделался более твердым, а у самого подножия перешел в голую базальтовую породу. Он присел на гладкий каменный выступ, давая ногам передышку, и приложился к тонкой трубке с холодной водой, закрепленной у левой щеки. Потом Таргет решил, что пора уточнить местоположение.

- "Эзоп", до объекта далеко?

- Ближайший предмет находится от тебя на расстоянии девятисот двадцати метров, - немедленно послышалось в наушниках. Умная машина непрерывно вводила себе в память данные, поступающие как от собственных датчиков, так и от датчиков всех шести модулей, ведущих геодезическую съемку.

- Спасибо.

Таргет оглядел местность, расстилавшуюся перед ним. Совсем рядом возвышалась гряда огромных глыб. "Пожалуй, оттуда хорошо будут видны эти предметы, - подумал он, - если, конечно, их не засыпало пылью, скопившейся за семьдесят веков".

- Как дела, Марк? - раздался голос Сургенора.

- Никаких проблем, - Таргет хотел было добавить, что теперь он понимает разницу между сидением у экрана монитора и десятикилометровым маршем по песку на своих двоих, когда до него дошло, что, очевидно, Сургенор так долго молчал умышленно, чтобы усилить чувство одиночества, хотя в душе он, несомненно, завидует Таргету. И Таргет почувствовал, что надо держать марку до конца.

- Неплохо размялся, - продолжал он. - А как ты?

- Да вот никак не решу, что делать, - спокойно заметил Сургенор. Через три часа я буду на "Сарафанде" и не знаю, то ли сейчас открыть тушенку, то ли дождаться настоящего ужина на борту. А как бы ты поступил на моем месте, Марк?

- Тебе решать. - Таргет с трудом сдержался, чтобы не вспылить. В этом весь Сургенор - дает понять, что он, Таргет, мог бы через несколько часов спокойно заняться поисками и на сытый желудок. А теперь придется провести ночь, сидя на воде и суррогатах. Другим неприятным моментом было то, что чужой, неизведанный мир становился в сто раз более чуждым для человека, который оказался с ним один на один.

- Ты прав. Нельзя перекладывать свои проблемы на других, - ответил Сургенор. - Может быть, стоит рискнуть: съесть и то и другое?

- Ты действуешь мне на нервы, Дейв. Всего! - Таргет поднялся, преисполненный решимости во что бы то ни стало добраться до цели, и зашагал вверх по склону, осторожно переставляя ноги по скользкой каменистой поверхности, покрытой густым слоем пыли, каскадами поднимавшейся при каждом его шаге. За грядой почва выровнялась более чем на один километр, а потом резко перешла в каменистые холмы. Казалось, валуны, ограничивающие небольшое плато с севера и юга, раскинуты в разные стороны бульдозерами.

По всему плато были разбросаны сотни изящных черных цилиндров. Ближайший лежал всего лишь в нескольких десятках метров от Таргета. Длиной около семи метров, он имел идеальную аэродинамическую форму. У Таргета учащенно забилось сердце, когда он вдруг увидел, что эти предметы не имеют ничего общего с канистрами, о которых говорил Сургенор.

Таргет достал из-за пояса миниатюрную телевизионную камеру и подключил к питанию скафандра. Несколько секунд заряжал ее, а потом направил на ближайший цилиндр.

- "Эзоп", - доложил он, - есть визуальный контакт.

- Изображение довольно приличное, Марк, - послышалось в наушниках.

- Я подойду ближе.

- Стоп! - резко скомандовал "Эзоп".

Таргет замер на месте:

- В чем дело?

- Возможно, ни в чем, Марк, - уже спокойнее продолжал "Эзоп". Поступающая информация показывает, что на поверхности объектов нет пыли. Это так?

- Кажется, да. - Таргет внимательно оглядел сверкающие черные цилиндры и с сожалением отметил про себя, что упустил этот момент из виду. Цилиндры выглядели так, словно их оставили здесь только сегодня утром.

- Кажется? Какой-нибудь визуальный эффект мешает сделать однозначный вывод?

- Не смеши меня, "Эзоп", я уверен в этом. Повторяю, они тут совсем недавно.

- Исключено. Посмотри, вблизи объектов есть пыль?

Таргет прищурил глаза и, несмотря на яркий слепящий свет, отражаемый стальными цилиндрами, заметил, что их окружает плотный слой пыли. Он сообщил о своем наблюдении "Эзопу".

- Это поля сил отталкивания, - ответил тот. - Действуют даже через семь тысяч лет. Я все понял, Марк. Сразу же после планетарной съемки я направлю сюда "Сарафанд" для проведения всестороннего исследования. Поворачивай обратно и жди нас у подножия холма.

- Черт возьми, зачем? Я столько сюда топал, чтобы просто так уйти? возмутился Таргет. У него мелькнула мысль, а не нарушить ли приказ "Эзопа", но тогда обеспечен официальный выговор, лишение премиальных и увольнение. И он решил пойти на хитрость.

- Но в таком случае мне придется прохлаждаться пять-шесть часов. Таргет постарался придать голосу твердые нотки, чтобы "Эзоп" не мог понять, что он что-то замышляет. - Я хочу осмотреть их вблизи.

- Разрешаю, но при условии, что телевизионная камера будет работать непрерывно.

Таргет чуть было не вспылил. Какая-то машина, удаленная от него на тысячи километров, пытается диктовать ему, но сдержался. За месяцы работы в Службе он почти свыкся с тем, что члены команды прозвали бортовой компьютер "Эзоп" капитаном и подчинялись любой его команде, как будто перед ними стоял трехзвездный генерал. То, что тобой, как марионеткой, командуют на расстоянии, было неприятно, но зачем поднимать шум, а вдруг там, впереди, что-то действительно интересное. Хоть какое-то разнообразие во всей этой повседневной монотонности и рутине!

- Ну, я пошел, - сказал Таргет. Он ступил на ровную местность, держа камеру перед собой. Сделав несколько шагов, с недоумением заметил, что разбросанные цилиндры вовсе не безобидные предметы, а скорее всего снаряды, похожие на торпеды.

Эта же мысль, видимо, пришла и "Эзопу".

- Марк, ты проверил их на поляризованное излучение?

- Да, - быстро ответил Марк, хотя совершенно забыл об этом. Он взглянул на левую руку с датчиком - стрелка оставалась на нуле. Потом поднес ее к камере, чтобы "Эзоп" мог убедиться, что его не обманывают и они не имеют дела с ядерными боеголовками.

- Все чисто. Они не кажутся тебе торпедами, "Эзоп"?

- Все может быть. Иди, но медленно.

Таргет, который уже двинулся было дальше, лишь плотно сжал губы, стараясь выбросить "Эзопа" из головы. Подойдя к ближнему цилиндру, он с удивлением отметил, что поверхность его ярко блестит под влиянием электростатических зарядов.

- Держи камеру на расстоянии одного метра от объекта, - назойливо командовал "Эзоп". - Обойди вокруг и вернись в исходное положение.

- Хорошо, сэр, - пробормотал Таргет, боком двигаясь вокруг цилиндра, носовая часть которого имела отверстие диаметром в один сантиметр, как у дула винтовки. Кольцо из черного стекла, практически неотличимое по цвету от металла корпуса, находилось на расстоянии ладони от отверстия. Хвостовая часть цилиндра плавно закруглялась и была в мелких, словно сито, ячейках. В середине объекта располагались плотно пригнанные пластины, затянутые винтами, которые встречались и на Земле, если бы не пазы странной вилкообразной формы. Никаких следов обработки поверхности заметно не было.

Закончив обход, Таргет снова испытал ни с чем не сравнимое возбуждение археолога, которому посчастливилось найти предметы материальной культуры давно исчезнувшей цивилизации, и решил, воспользовавшись случаем, запастись сувенирами и пронести их на корабль. "Если загнать несколько таких деталей, - подумал он, - то можно выручить гораздо больше, чем..."

- Спасибо, Марк, - прозвучало в наушниках. - Я проанализировал внешние параметры объекта. Посмотри, нельзя ли снять эти пластины в центре?

- О'кей.

Таргет удивился такой команде "Эзопа", но поставил камеру рядом с цилиндром, чтобы она была направлена на него, и достал нож.

- Постой, Марк, - послышался неожиданно громкий и четкий голос Сургенора, словно он находился не за сотни километров, а где-то рядом. Только что ты сказал о каких-то торпедах. Что это такое?

- Дейв, - устало ответил Таргет, - почему тебе не заняться своей тушенкой?

- У меня расстройство желудка... Говори, что ты обнаружил?

Таргет быстро рассказал про цилиндры. Он начинал все больше и больше злиться. Намечавшаяся прогулка в глубь веков среди остатков исчезнувшей внеземной культуры срывалась из-за глупых и мелочных ограничительных правил сегодняшнего дня.

- Ты не возражаешь, если я продолжу работу? - наконец он не выдержал.

- Мне кажется, лучше их не трогать, Марк.

- А почему? Они, правда, похожи на боевые торпеды, но если бы мне что-то угрожало, "Эзоп" сразу же дал бы знать.

- Ты так думаешь? - голос Сургенора стал резким. - Не забывай, "Эзоп" это всего лишь компьютер...

- Я все прекрасно знаю, а, помнится, кто-то боготворил его.

- ...И следовательно, он мыслит как машина. Тебе не показалось странным, как быстро он изменил свое отношение? Сначала приказал держаться подальше... теперь разрешил демонтировать цилиндр.

- Это лишь подтверждает, что он не представляет опасности, - беззаботно ответил Таргет.

- Это лишь подтверждает, что он представляет опасность, болван. Послушай, Марк, твоя экскурсия обернулась совсем не тем, что мы ожидали, а поскольку ты сам вызвался идти, "Эзоп" решил воспользоваться этим и...

Таргет покачал головой, хотя кругом на многие сотни километров никого не было.

- Если "Эзоп" считал бы, что здесь опасно, он приказал бы вернуться.

- Давай спросим у него самого, - отрывисто сказал Сургенор. - "Эзоп", почему ты разрешил Марку снять кожух с одного из цилиндров?

- Чтобы провести осмотр внутренней его части, - незамедлительно последовал ответ.

Сургенор шумно вздохнул:

- Извини. А чем ты руководствовался, разрешая Марку одному работать вместо того, чтобы дождаться прибытия двух модулей или даже "Сарафанда", как положено?

- Данные объекты по внешнему виду аналогичны торпедам, ракетам или бомбам, - без колебаний ответил "Эзоп". - Однако полное отсутствие электрических или механических спаев на их поверхности заставляет предположить, что они могут оказаться автономными автоматическими устройствами. Их системы отталкивания примесей продолжают действовать и, следовательно, существует вероятность того, что другие системы могут также оказаться активными или способными к активации. Если объекты окажутся роботизированными средствами поражения, целесообразно, чтобы их осмотрел только один человек, а не четверо или двенадцать, в особенности если этот человек отказался выполнить приказ и покинуть данный район, поставив тем самым под угрозу срыва работу Картографической службы и нарушая ее юридические обязательства.

- Что и требовалось доказать, - сухо прокомментировал Сургенор. - Ну вот, пожалуйста, Марк. Капитан "Эзоп" твердо верит в то, что можно достичь максимальной эффективности при минимальных затратах. В данном случае минимальные затраты - это ты.

- Я не могу рисковать кораблем, - подтвердил "Эзоп".

- Он не может рисковать кораблем, Марк. Теперь-то ты понимаешь, что к чему. Ты вправе отказаться от выполнения этого приказа и ждать прибытия группы с необходимой аппаратурой.

- Никакого риска не существует, - упрямо гнул свою линию Таргет. Потом, все, что говорит "Эзоп", имеет для меня определенный смысл - так что стоит рискнуть. Я продолжаю!

Анализируя собственные чувства, Таргет с удивлением обнаружил, что его вера в "Эзопа" несколько поколебалась. Он первый был против того, чтобы преклоняться перед компьютером, хотя в душе считал "Эзопа" неким добрым существом, на которого во всем можно положиться. Он так тщательно заботится о его благополучии, что человеку это просто не под силу. Возможно, тут есть над чем поразмыслить психоаналитику... но не надо отвлекаться. Он снял тяжелый ранец, положил его на землю и склонился над черным объектом идеальной аэродинамической формы.

Оказалось, что винты, удерживающие пластины, трудно открыть ножом. Тогда Таргет прижал их пальцами, и они легко поддались. Он осторожно снял первую пластину и увидел множество микродеталей и проводов, симметрично расположенных вокруг центрального плоского стержня. Провода, не имевшие цветной маркировки и изоляции, выглядели так, будто их смонтировали не тысячелетия, а неделю назад.

Таргет, познания которого в технике ограничивались тем, что он успел нахвататься на курсах Картографической службы, внезапно почувствовал благоговейный трепет перед теми, кто давным-давно создал эти совершенные устройства.

Через пять минут он снял все вогнутые пластины и аккуратно положил их в один ряд. Осмотр сложной "начинки" ничего не прояснил в назначении объекта, хотя механизм, расположенный в головной части, несомненно, походил на автоматическое оружие.

- Держи камеру вблизи объекта и веди ее вдоль периметра, - снова подал голос "Эзоп". - Потом разверни ее так, чтобы можно было видеть, что находится внутри.

Таргет в точности исполнил приказание и остановился у хвостовой части.

- Что такое? Выглядит как отсек двигателя, но какой-то странный... пористая структура...

- Может быть, обусловлено азотной абсорбцией и связью с... - "Эзоп" осекся, и эта странная особенность, присущая только людям, заставила насторожиться Таргета.

- "Эзоп"?

- Тебе дан приказ - немедленно выполняй его, - неестественно резко прозвучал голос "Эзопа". - Осмотри местность. Если заметишь любое горное образование, которое позволит укрыться от огня, - бросайся туда!

- А в чем дело? - Таргет с удивлением обвел взглядом мерцающее плато.

- Не задавай вопросов, - вставил Сургенор. - Марк, делай, как говорит "Эзоп". Скорее беги в укрытие!

- Но...

Таргет оцепенел, краем глаза заметив какое-то движение. Он быстро обернулся - в центре плато один цилиндр приподнялся и медленно, подобно грозной кобре, начал раскачиваться из стороны в сторону, гипнотизируя свою жертву.

Несколько секунд Таргет как зачарованный смотрел на него, потом опомнился и бросился к ближайшей груде камней, но тяжелый скафандр и повышенная гравитация мешали быстро бежать. На бегу он заметил, что цилиндр лениво, по спирали, поднялся в воздух подобно мифологическому существу, проснувшемуся от тысячелетнего сна, и медленно поплыл в его направлении. И тут же зашевелились два других.

Таргет хотел было бежать, но ноги будто налились свинцом. Вдруг впереди он заметил черный треугольный проем из наклонных плит и заспешил туда.

Он оглянулся - преследовавшего цилиндра не видно. Тогда он поднял голову... и увидел, как тот разворачивается у него за спиной, одновременно наводя дуло на жертву. Словно в кошмарном сне Таргет все убыстрял шаг, но до зияющего черного отверстия оставалось еще далеко. И он понял - не успеть.

Из последних сил Таргет бросился в проем... и тут же почувствовал страшный удар в спину. Его подбросило вверх и швырнуло в пространство между каменными плитами. С удивлением обнаружив, что он еще жив, Таргет протиснулся в укрытие, весь дрожа при мысли, что в любой момент его достанет второй залп.

"Я жив, - подумал он, - странно".

Он провел рукой по тому месту, куда пришелся заряд, и нащупал острый выступ. Кислородный генератор, спасший ему жизнь, разбит был вдребезги. Протянув руку к запасному, Марк с ужасом вспомнил, что перед тем как направиться к цилиндрам, он оставил его на плато. С трудом развернувшись в узкой щели, осторожно выглянул наружу и на фоне безоблачного неба заметил множество черных зловещих силуэтов, снующих взад и вперед на одном месте.

Таргет осторожно попытался высунуть голову, желая все получше рассмотреть. Его глаза удивленно расширились, когда он увидел, как десятки торпед взмывают вверх, собираясь в большие стаи, отбрасывающие громадные черные тени на бурый песок и скалы. Совсем близко с десяток снарядов приподнялись от земли, на какое-то мгновение зависли в воздухе и медленно поплыли к кружащему облаку.

Большой валун мешал рассмотреть то место, где он оставил ранец и демонтированный цилиндр. Таргет приподнялся и тут же вжал голову в плечи под градом мелких каменных осколков. Подобно духу, стоны которого предвещают смерть, они засвистели у него над ухом. Торпеды, несомненно, заметили его и, подчиняясь инстинкту убийц, заложенному в них конструкторами, открыли огонь.

- Доложи свое местонахождение, Марк, - словно из другого мира раздался голос "Эзопа".

- Оно не из блестящих, - тяжело дыша, ответил Таргет. - Эти объекты оказались роботами, оснащенными автоматическим оружием. Многие поднялись в воздух. Вероятно, под влиянием радиации от моей камеры или радиосигналов. Теперь кружат на одном месте как комары. Я укрылся в скалах и...

- Оставайся там. Через час прибудет "Сарафанд".

- Бесполезно, "Эзоп". Одна торпеда обстреляла меня, когда я сюда бежал. Скафандр цел, но кислородный генератор разбит.

- Используй запасной, - быстро подсказал Сургенор.

- Невозможно. - Таргет поймал себя на мысли, что испытывает скорее смущение, чем страх. - Баллон лежит на открытом месте, а туда никак не добраться.

- Но у тебя останется только... Ты должен добраться до запасного баллона, Марк.

- Я тоже так думаю.

- Послушай, а может, торпеды реагируют только на резкие движения. Может, если медленно подползти...

- Гипотеза некорректна, - вмешался "Эзоп". - Проведенный мною анализ сенсорных схем в торпеде, которую демонтировал Марк, показал, что они представляют собой дуплексную систему. Оба ее канала при идентификации цели реагируют как на движение, так и на тепло. Экспонирование любой части тела немедленно приведет к интенсификации огня.

- Уже привело. Я только попытался высунуть голову, - сказал Таргет, - и сразу чуть было не лишился ее.

- Это подтверждает правильность моего вывода, что сенсорные схемы продолжают функционировать, а это в свою очередь...

- У нас нет времени выслушивать твои комплименты самому себе, "Эзоп", резко произнес Сургенор. - Марк, а что, если воспользоваться оружием?

Таргет дотронулся до лазерного пистолета, висевшего у него за спиной, потом убрал руку.

- Что толку, Дейв, их там сотни, а в обойме... Сколько в ней патронов?

- Дай сообразить... В таких системах с капсюльным приводом... двадцать шесть.

- Бессмысленно даже пытаться.

- Может, и бессмысленно, Марк, но надо же что-то делать, а не лежать просто так - ждать, когда кончится кислород. Черт возьми, попробуй подстрелить парочку, а там видно будет.

- Дейвид Сургенор, - послышалась строгая команда "Эзопа", - приказываю вам замолчать, пока я буду анализировать аварийную ситуацию.

- Анализировать аварийную ситуацию? - Таргет почувствовал, что его слепая вера в "Эзопа" дала явную трещину. - Хорошо, "Эзоп". Что мне делать?

- Ты можешь наблюдать за торпедами, не подвергая свою жизнь опасности?

- Да. - Таргет взглянул на прямоугольник неба, в котором черный сигарообразный предмет проплывал мимо. - Только за одной.

- Достаточно. Из досье, составленного на тебя, видно, что ты подходящий стрелок. Так вот, надо поразить хотя бы одну торпеду. Целься в носовую часть.

- Зачем? - мимолетная, противоречащая здравому смыслу надежда Таргета растворилась в безрассудной ярости и панике. - У меня всего лишь двадцать шесть патронов, а их, этих роботов-убийц, больше трех сотен.

- Триста шестьдесят два, чтобы быть более точным, - поправил "Эзоп". Теперь слушай мои инструкции и в точности выполняй их. Сделай один выстрел. Постарайся не промахнуться. Потом доложи обстановку.

- Ты... самоуверенный... - начал было Таргет, но, поняв бессмысленность своих выпадов, достал пистолет из кобуры и принялся прилаживать телескопический прицел.

Установив прицел на слабое увеличение, он поудобнее лег между камнями. Ни о каком спокойном дыхании, необходимом для точной стрельбы, не могло быть и речи, так как в спертом воздухе скафандра легкие работали как мехи. Впрочем, для радиационного оружия торпеды были легкой добычей. Он выждал, пока на фоне яркого неба покажется первая цель, прицелился и нажал на спуск. Капсула вылетела из магазина, высвободив заряд огромной энергии, который сверкнув ярко-фиолетовым пламенем, устремился к торпеде. Та качнулась, затем как ни в чем не бывало плавно поплыла дальше.

Таргет почувствовал, что на лбу выступили капельки пота. Невероятно, но это так! Ему, Марку Таргету, самому важному индивиду во всей Вселенной, придется умереть, точно так же, как до него умерли безвестные создатели этого совершенного оружия.

- Попал, - доложил он, облизывая пересохшие губы. - Прямо в головку, но только она полетела дальше, словно ничего не произошло.

- На корпусе не осталось каких-либо опалин или царапин?

- Не думаю. Правда, мне видны только их силуэты, так что не могу утверждать наверняка.

- Говоришь, что полетела дальше, словно ничего не произошло, настойчиво продолжал "Эзоп". - Ты не заметил, Марк, какой-нибудь реакции с ее стороны?

- Она как будто зависла на долю секунды, потом...

- Я так и думал, - оборвал его "Эзоп". - На основании анализа "начинки", сделанного с твоей помощью, можно предположить; что мы имеем дело с дуплексной системой управления. Дополнительные доказательства подтверждают правильность моего вывода.

- Проклятая машина, - прошептал Таргет. - Я думал, ты помогаешь, а тебе, оказывается, нужны только дополнительные данные. Занимайся сама этой грязной работой. Все, с меня хватит, я ухожу из Службы!

- Ультралазерная радиация вызвала сгорание первичных сенсорных вводов, - продолжал как ни в чем не бывало "Эзоп", - что привело к задействованию резервной системы. Второе попадание в эту торпеду выведет ее из строя; при этом в результате такого попадания может быть отмечен катастрофический отказ картера двигателя, который, по-видимому, выработался с течением времени. Высокий уровень ненаправленной радиации, ассоциируемой с отказом двигателя такой конструкции, в свою очередь может привести к перегрузке обоих сенсорных каналов других торпед, а это...

- Значит, выход есть! - Таргет внезапно почувствовал огромное облегчение, но сдержался и постарался скрыть свои эмоции от посторонних, в особенности от Дейва Сургенора.

"Единственный недостаток, - подумал он, - на торпеде не видно следов попадания... и голову не высунешь - тут же получишь град пуль. А может, это к лучшему, по крайней мере не придется мучиться".

- Послушай, "Эзоп", - снова в наушниках раздался голос Сургенора, разреши, я дам один совет Марку. Марк, у тебя есть еще двадцать пять капсул. Стреляй по тем, которые будут пролетать мимо, и, может быть, попадешь в какую-то дважды.

- Спасибо, Дейв. - Мрачное настроение снова охватило Таргета, когда он понял, какая перспектива открывается перед ним. - Ценютвой совет, но не забывай, что я по натуре игрок. Триста шестьдесят два разделить на двадцать шесть получается приблизительно тринадцать. Выходит, у меня один шанс из тринадцати. Тринадцать, как известно, несчастливое число. Мне никогда не везло на него.

- Но другого выхода нет.

- Почему же? - Таргет подобрал ноги, готовясь к рывку. - Учти, я хорошо стреляю и, если выскочить отсюда и постараться попасть в одну и ту же торпеду...

- Не вздумай, Марк! - отрезал Сургенор.

- Извини. - Таргет припал к земле, потом пополз вперед. - Логика подсказывает мне...

- Твоя способность логически мыслить дезориентирована, - вмешался "Эзоп", - видимо, по причине кислородного голодания. Ты забыл, что телекамера осталась снаружи.

Таргет застыл на месте.

- Камера? Она работает? Тебе виден весь этот рой?

- Не весь, но я могу следить за отдельными торпедами, движущимися по замкнутой траектории. Я дам команду, когда открывать огонь, и путем синхронизации твоих залпов со скоростью их перемещения мы сведем вероятность попадания в одну и ту же торпеду почти к единице.

- "Эзоп", твоя взяла. - Таргет отполз назад, недовольный пассивной ролью наблюдателя. С каждой минутой дышать становилось труднее, так как в легкие все больше и больше попадало углекислого газа; руки одеревенели и стали липкими. Он поднял пистолет и навел прицел.

- Стреляй наугад, чтобы вызвать цепную реакцию, - сквозь шум в ушах донесся до него голос "Эзопа".

- Хорошо. - Он уперся локтями в камни и замер. Вскоре в треугольном отверстии показалась торпеда. Марк тут же выстрелил ей в нос. Торпеда покачнулась... и величественно поплыла дальше. Таргет раз за разом поражал одну торпеду за другой - результат был один. Вокруг него уже валялось много отстрелянных капсул.

- Ты где, "Эзоп"? - выдохнул он. - Ты не помогаешь!

- Ультралазерная радиация не оставляет видимых следов на поверхности объектов, поэтому пришлось прибегнуть к чисто статистическому методу, ответил "Эзоп". - Но теперь я накопил достаточно данных, чтобы предсказать их перемещение с определенной степенью точности.

- Тогда ради бога делай что-нибудь!

После непродолжительной паузы послышалось:

- Всякий раз, когда я скажу: давай - стреляй.

- Я жду. - Таргет крепко сжал веки, стараясь избавиться от мелькавших перед глазами черных точек с четко очерченным контуром.

- Давай!

В следующую секунду появилась торпеда, и Таргет нажал на спусковой крючок. Тонкий луч метнулся навстречу пролетающему снаряду, который на мгновение остановился и, не меняя направления, медленно полетел дальше.

- Давай!

Он выстрелил снова... тот же эффект.

- Давай!

И в третий раз импульс энергии поразил торпеду, не нанеся ей вреда.

- Наш метод не срабатывает. - Таргет с трудом различал показания индикатора на прикладе пистолета. - У меня осталось восемь зарядов. Мне кажется... я думаю... мой план был бы эффективнее...

- Не теряй драгоценного времени, Марк. Давай!

Он быстро нажал на курок, и эта торпеда медленно скрылась вдали.

- Давай!

Механически Таргет подчинился команде "Эзопа". Торпеда исчезла из поля зрения, но он успел заметить, что она изменила направление.

- "Эзоп", - с трудом проговорил он. - Кажется...

Раздался глухой взрыв, и треугольный сегмент неба вспыхнул ослепительным пламенем. Это взорвался двигатель торпеды, и только благодаря стеклам шлема, мгновенно потемневшим, глаза Таргета оказались целы. Огненно-яркое пламя горело до тех пор, пока не сгорел весь двигатель. Воображение мгновенно нарисовало Таргету картину горящих первичных и резервных сенсоров роботов-ракет... как они разлетаются в разные стороны и...

Таргет едва успел опустить голову, заткнув уши руками, когда раздался оглушительный взрыв, сметающий все на своем пути. "Все, конец, - мелькнуло у него в голове, - "Эзоп" сделал невозможное, но уж если не везет, то не везет, и..."

Когда грохот взрывающихся торпед стих и нестерпимо яркий свет погас, он выполз из-под камней и с трудом встал. Потом осторожно открыл глаза. Все плато было усеяно обломками торпед. Несколько снарядов продолжали кружить в воздухе, не обращая на него никакого внимания, когда он бежал, шатаясь из стороны в сторону, туда, где лежал ранец с запасным кислородным баллоном, гоня от себя страшную мысль: а вдруг одна из торпед упала на это место? В таком случае даже капитан "Эзоп" ничем уже на поможет. Но, достигнув заветной цели, Таргет облегченно вздохнул - ранец в целости и сохранности лежал на прежнем месте. Дрожащими от волнения пальцами он схватил его, вынул запасной баллон, испытав на миг чувство страха, когда заклинило разбитый генератор у дыхательного отверстия скафандра. Из последних сил он рванул горловину на себя, и она отделилась. Затем Таргет быстро подсоединил другой генератор и лег на землю, чтобы прийти в себя.

- Марк, - послышался беспокойный голос Сургенора. - Ты в порядке?

Таргет глубоко вздохнул:

- Я в порядке, Дейв. Капитан "Эзоп" выручил меня.

- Ты сказал "капитан "Эзоп"?

- Ты не ослышался. - Таргет поднялся, оглядывая усеянное искореженными торпедами поле битвы, которую они с компьютером, находящимся за много километров отсюда, выиграли у того, кто семь тысяч лет ждал этого дня. Теперь ему уже никогда не узнать, для чего предназначались эти торпеды или почему они оказались на Горте-7... И Таргет поймал себя на мысли, что тяга к археологии у него заметно поубавилась. Уж лучше жить в настоящем, которое не столь опасно. Обозревая местность, на которой только что разыгрались невероятные события, он заметил, как одна торпеда, продолжавшая беспорядочно кружить над плато, внезапно врезалась в горную гряду в двух километрах от него. Последовал глухой взрыв, и плато вновь озарилось ослепительным светом.

Таргет повернул голову:

- Еще одна, "Эзоп"!

- Твои слова не совсем понятны, Марк.

- Я говорю, что нет еще одной торпеды. Разве ты не заметил вспышку света?

- Нет. Телевизионная камера не функционирует.

- Как?! - Таргет бросил взгляд в сторону своего укрытия, туда, где осталась лежать камера. - Вероятно, эти взрывы вывели ее из строя.

- Нет, - "Эзоп" помолчал, а потом добавил: - Передача прекратилась, когда ты уронил камеру. По всей видимости, при падении переключатель остался в положении "выключено".

- Весьма вероятно. Я спешил и... - Таргет замолчал на полуслове. Выходит, ты обманывал меня? Ты не мог следить за перемещением торпед.

- Твое умственное состояние обусловлено именно таким подходом.

- Но кто подсказывал мне, когда нужно стрелять? Ничего не понимаю! Откуда ты узнал, что я попаду в одну и ту же торпеду дважды?

- В этом не было необходимости, - спокойно ответил "Эзоп". - Пойми, Марк, я знаю, что делаю.

- Отличный материал для моей книги, Марк, - пронзительным голосом произнес Клиффорд Поллен, облокотясь на стол. - Я назову ее "Вероятность выживания". По-моему, звучит неплохо, а?

Марк Таргет, который давно привык к тому, что над ним все подсмеиваются из-за его страсти к азартным играм, мрачно кивнул:

- Очень оригинально!

Поллен нахмурился, глядя в свои записи.

- Однако надо будет увязать детали... Если учесть, что торпед было триста шестьдесят две, а у тебя всего двадцать шесть зарядов... Выходит, "Эзоп" оценил твою жизнь... как... один к тринадцати... и выиграл?

- А вот и нет, - Таргет снисходительно улыбнулся, разрезая бифштекс с кровью. - Хочешь, дам ценный совет? Не садись играть в покер, Клиф. Ты ничего не смыслишь в теории.

На лице Поллена появилось недовольное выражение:

- С арифметикой у меня все в порядке. Двадцать шесть разделить на триста шестьдесят два...

- ...Не имеет ничего общего с математикой фактической ситуации, приятель. Мне нужно было попасть в одну торпеду два раза, правильно?

- Правильно, - неохотно согласился Поллен.

- Учти, в таком случае простое деление одних цифр на другие ничего не дает, так как с каждым выстрелом вероятность попадания изменялась. Всякий раз после попадания она смещалась в мою сторону. Сразу это трудно вычислить, если, конечно, ты не компьютер. Так вот, после такого расчета эта вероятность составит приблизительно два к одному. Выходит, риск не так уж велик.

- Что-то с трудом верится.

- Посчитай сам на калькуляторе. - Таргет с видом гурмана отправил аппетитный кусок бифштекса в рот. - Перед тобой хороший пример того, как трудно бывает судить о сложных вещах с позиции здравого смысла.

Поллен начал что-то быстро писать на клочке бумаги, но потом швырнул его в сторону:

- Слишком сложно для меня.

- Вот почему ты всегда оказываешься в проигрыше.

Таргет снова улыбнулся и склонился над бифштексом, благоразумно предпочитая помалкивать о том, что его собственный здравый смысл оказался подавлен математической логикой. И только после продолжительного разговора по индивидуальной линии связи с "Эзопом" - после того, когда все осталось далеко позади, - он убедился в правильности слов "Эзопа". Он также умолчал о чувстве безысходной тоски, которая охватила его, когда он осознал, что "Эзоп" (объект, который спас ему жизнь, который готовил ему еду и который терпеливо отвечал на все его вопросы) - всего лишь логическая машина. Уж лучше играть в ту игру, которую затеяли все члены экипажа, называя ее "капитаном" и принимая за сверхъестественное существо, которое никогда не покидает свой командный пост, расположенный на верхних ярусах "Сарафанда".

- Теперь мы отправимся на Парадор, - произнес Дейв Сургенор с другого конца стола. - Ты можешь показать, как нужно играть и не проигрывать.

- Ничего не выйдет, - ответил Таргет, отправляя очередной кусок мяса в рот. - Там установлены компьютеры, а с ними играть бесполезно.

Действительный член клуба

Филиппа Коннора вывела из состояния душевного покоя самая заурядная вещь - зажигалка.

Вот уже больше часа они с Анджелой сидели возле бассейна. Она мало что сказала за это время, но каждое слово, каждый жест изящных рук красноречиво свидетельствовали о том, что между ними все кончено.

Коннору было явно не по себе. Он неестественно прямо сидел в шезлонге и старался понять, что же вызвало перемену в их отношениях. Закрытое огромными стеклами темных очков, лицо Анджелы было непроницаемым, равнодушным… Он перевел взгляд на одинокую белую бабочку, которая, трепеща крылышками, пролетела сверкающей звездочкой над бассейном и скрылась в тени берез.

Коннор поднес руку ко лбу и обнаружил, что лоб покрыт капельками пота.

- Жара просто невыносимая…

- Не нахожу,- отозвалась Анджела - очередное напоминание, что они более не едины. Она повернулась на топчане, подставляя солнцу загорелое полуобнаженное тело.

Коннор с тоской смотрел на желанные изгибы, на территорию, с которой он изгнан, и размышлял… Смерть дяди сделала Анджелу очень, очень богатой, но одно это не могло вызвать такую перемену. Дела Коннора приносили ему более двухсот тысяч фунтов стерлингов в год, потому она знала, что Коннор - не охотник за состоянием.

- У меня скоро встреча,- сказала Анджела. Коннор решил пристыдить ее.

- Ты хочешь, чтобы я ушел?

Он заработал участливый взгляд, быстро, однако, потухший. Красивое лицо оставалось таким же спокойным и бесстрастным. Анджела приподнялась, вытащила из пачки на низеньком столике сигарету, открыла сумочку и извлекла золотую зажигалку. Та выскользнула из пальцев, ударилась о кафельную плитку и упала в бассейн. С легким вскриком досады Анджела потянулась и, замочив лицо и волосы, достала упавший предмет. Она щелкнула раз, и зажигалка, с которой еще стекала вода, выпустила язычок пламени.

Анджела кинула на Коннора настороженный взгляд, положила зажигалку в сумочку и встала на ноги.

- Извини, Фил,- сказала она.- Мне пора.

Это прозвучало весьма недвусмысленно, однако Коннор, как бы ни были задеты его чувства, едва обратил внимание на ее слова. Он был поставщиком роскошных безделушек, пройдохой, непревзойденным ловкачом - и тут проснулись его профессиональные инстинкты. Зажигалка сработала сразу же, хоть и намокла; подобной он не встречал. Это беспокоило Коннора. Знать все, что можно знать о мире изящных, дорогих побрякушек, было его делом. И однако что-то несомненно важное осталось вне поля зрения…

- Хорошо, Анджи.- Он поднялся.- Симпатичная зажигалка… Можно взглянуть?

Она прижала к себе сумочку, словно боясь, что ее вырвут.

- Оставишь ты наконец меня в покое? Уходи, Фил!

Анджела повернулась и пошла к дому.

- Я заскочу завтра утром.

- Попробуй,- отозвалась она, не оглядываясь.- Меня не будет.

Коннор осторожно опустился на раскаленное сиденье своего «линкольна» и поехал в Лонг-Брэнч. Было уже далеко за полдень, но он все же вернулся в контору и стал обзванивать поставщиков, убеждаясь, что и им неведомы никакие радикальные новшества на рынке зажигалок. Его секретарша и телефонистка ушли в отпуск, и Коннор все делал сам. Это облегчало сосущую боль от потери Анджелы и вселяло целительную надежду: он занимается чем-то полезным, что поможет вновь обрести ее или, по крайней мере, объяснит происшедшее. У него появилась странная уверенность, что золотая зажигалка каким-то образом связана с их разрывом. Конечно, глупо было об этом думать, но, вернувшись мысленно к сцене у бассейна, он вдруг вспомнил, что Анджела вопреки своему обыкновению так и не закурила. Возможно, правда, что она вообще бросила курить, но не исключено и то, что Анджела просто не хотела пользоваться зажигалкой в его присутствии.

Убедившись, что поиски ничего не дают, Коннор закрыл контору и поехал домой. Даже поздним вечером было очень жарко, закатное солнце жгло косыми лучами через окна машины. Дома Филипп принял душ, переоделся и стал тоскливо бродить по огромным комнатам, поглощенный думами об Анджеле. Отсутствие аппетита лишало его возможности как-то отвлечься едой. В полночь он, наслаждаясь ароматом, сварил кофе - самый дорогой сорт, кенийскую смесь; но лишь чуть пригубил с разочарованием. «Если б только,- в тысячный раз подумал Коннор,- вкус не уступал запаху…»

Он лег спать, остро ощущая одиночество, и страдал по Анджеле, пока не забылся сном.

Утром Коннор проснулся голодным и, уминая обильный завтрак, с удовлетворением отметил, что обрел свою обычную жизнерадостность. Вполне естественно, что на Анджелу повлияло внезапное изменение обстоятельств. Но когда новизна несметного богатства - вместо простой обеспеченности - потускнеет, все станет на свои места. А тем временем он, кто первым ввез в страну японские часы на жидких кристаллах, вовсе не собирается сдаваться из-за такой безделушки, как новый тип зажигалок.

Решив, что в контору сегодня он не пойдет, Коннор сел к телефону и уладил целый ряд деловых вопросов не только в Европе, но и в странах дальнего Востока. К полудню желание увидеть Анджелу стало невыносимым. Коннор распорядился подать к подъезду машину и поехал по прибрежной дороге в Эсбери-парк. День, как и накануне, выдался на удивленье солнечный и жаркий, но в окна врывался свежий морской воздух, и настроение Коннора постепенно улучшалось.

У дома Анджелы стоял незнакомый автомобиль. Среднего роста мужчина в коричневатом костюме и очках в металлической оправе запирал дверцу. Коннор остановил свою машину и вышел.

Мужчина, позвякивая связкой ключей, повернулся к нему лицом.

- Чем могу вам помочь?

- Ничем,- ответил Коннор, раздраженный неожиданной встречей.- Мне нужна мисс Ломонд.

- Вы по делу? Я - Миллет из фирмы «Миллет и Фислер».

- Нет, я ее друг.

Коннор нетерпеливо потянулся к звонку.

- В таком случае вам следует знать, что мисс Ломонд здесь больше не живет. Дом предназначен на продажу.

Коннор застыл. Он вспомнил последнюю реплику Анджелы: что ее не будет. Но ни слова о продаже дома!

- Она предупреждала, но я не ожидал, что все произойдет так быстро,- нашелся Коннор.- Когда приедут за ее мебелью?

- Дом продается со всей обстановкой.

- Она ничего с собой не берет?

- Ни гвоздя. Полагаю, мисс Ломонд может позволить себе купить новую мебель,- сухо сказал Миллет, направляясь к своей машине.- До свиданья.

- Погодите! - Коннор сбежал по ступенькам.- Как мне найти Анджелу?

Прежде чем ответить, Миллет придирчиво оглядел автомобиль Коннора и его одежду.

- Мисс Анджела купила Авалон. Правда, я не знаю, переехала ли она.

- Авалон? Вы имеете в виду?..

Утратив дар речи, он указал на юг, по направлению мыса Приятного.

- Совершенно верно.

Миллет кивнул и уехал. Коннор сел в машину, раскурил трубку и попытался сосредоточиться на курении. Какой удар!.. Они никогда не касались финансовых вопросов (Анджелу эта тема просто не интересовала), и лишь окольными путями Филиппу удалось приблизительно оценить размер ее наследства - где-то около миллиона, может быть, двух. Но построенный по прихоти магната типа Рандольфа Хёрста-старшего, окруженный двенадцатью квадратными милями лучшей в Филадельфии земли Авалон являлся превосходной иллюстрацией того, что в Европе называют королевским дворцом.

Коннор не особенно разбирался в недвижимости, однако прекрасно понимал, что Авалон стоит никак не меньше десяти миллионов. Иными словами, Анджела не просто богата - она попала в высшую лигу миллионеров, и не удивительно, что это сказалось на ее эмоциональном состоянии.

Тем не менее Коннор был озадачен ее решением продать всю мебель. Над некоторыми антикварными предметами, например над бюро работы Годро, Анджела буквально тряслась.

Внезапно осознав, что не ощущает ни вкуса, ни аромата дорогого импортного табака, который так приятно пах в пачке, Коннор затушил трубку и выехал на шоссе.

Он проехал пять миль, прежде чем признался себе, что направляется к Авалону.

С дороги дом был не виден. Его скрывала высокая стена из красного кирпича. Время сказалось на кладке, но карниз, видимо, был недавно отремонтирован и обнесен колючей проволокой. Коннор ехал вдоль стены, пока не увидел массивные закрытые ворота. На звук клаксона из будки появился коренастый мужчина в светлой габардиновой форме и с револьвером на бедре. Он молча встал в воротах.

Коннор опустил стекло и высунул голову.

- Мисс Ломонд дома?

- Как ваше имя? - спросил охранник.

- Филипп Коннор.

- В моем списке вас нет.

- Послушайте, меня интересует, дома ли мисс Ломонд.

- Не могу ответить на ваш вопрос.

- Но я ее близкий друг. Вы обязаны мне сказать!

- Серьезно? - Охранник ухмыльнулся и исчез в будке, не обращая внимания на крики Коннора и гудки. Коннор решил не сдаваться и стал регулярно нажимать на клаксон - пять секунд гудок, пять секунд пауза. Охранник не вышел. Через несколько минут появилась патрульная полицейская машина, и Коннору пришлось уехать.

Не имея лучшего занятия, он отправился к себе в контору.

Прошла неделя. Справки о заинтересовавшей его зажигалке ничего не дали, и Коннор вынужден был признать, что она сделана на заказ неким современным Фаберже. Много часов он безрезультатно убил в попытках найти телефон Анджелы. Его начала мучить бессоница. Наконец он увидел в газете фотографию Анджелы в одном из нью-йоркских ночных баров вместе с Бобби Янком, сыном нефтяного миллиардера. У Коннора все перевернулось внутри от ревности. В заметке сообщалось, между прочим, что в конце недели Анджела переедет в свой новый особняк.

- Кого это волнует? - обратился он к зеркалу, бреясь.- Кого?

Субботнее утро он начал с нескольких порций водки с тоником, днем переключился на белый ром и к вечеру пришел в состояние блаженного опьянения, которое подсказало ему, что он имеет полное право увидеть Анджелу и использовать для достижения этой цели любые средства. Существовала, правда, проблема высокой кирпичной стены, но внезапная вспышка озарения помогла Коннору понять, что стены являются в первую очередь психологическим барьером. Для человека, который разбирается в их сути так хорошо, как он, стены становятся проходами. Приняв изрядную дозу чистого рома для пущей уверенности, Коннор вызвал машину.

Когда он подъехал к Авалону, главные ворота, место его недавнего поражения, скрывались во тьме, но в будке охранника светилось окно. Коннор остановил автомобиль на пустынном участке дороги, выключил свет, достал из багажника зубило и тяжелый молоток и, не раздумывая, набросился на стену. Хотя кирпич подвергся действию времени и на вид был ломким, все усилия Коннора оказались тщетными, и через десять минут он стал испытывать сомнения. Затем неожиданно из стены выпал один кирпич, за ним последовали другие, и вскоре Коннор смог пролезть в образовавшуюся дыру.

Зависшая в зените карликовая луна бросала бледные лучи на башни и крышу стоявшего на возвышенности особняка. У Коннора похолодело в груди от вида зловещего, погруженного во тьму здания. Он заколебался, тихо выругался и зашагал на холм, бросив инструменты на произвол судьбы. С фронтальной стороны в окне первого этажа горел свет. Коннор вышел на асфальтированную дорожку, приблизился к двери в готическом стиле и позвонил. Через несколько минут на пороге возник озадаченный дворецкий, и Коннор сразу почувствовал, что Анджелы нет.

Он прочистил горло.

- Мисс Ломонд…

- Мисс Ломонд ожидается к полу…

- … к полуночи,- с ходу подхватил Коннор.- Знаю. Я виделся с ней сегодня днем в Нью-Йорке. Мы договорились, что я вечером заеду.

- Простите, сэр, но мисс Ломонд не преду-

предила меня, что ждет гостей. Коннор изобразил удивление.

- Вот как? Ну что ж, главное, что она дала знать охраннику.- Он демократично взял дворецкого за локоть.- Через ваши ворота и на танке не прорвешься, если твоего имени нет в списке.

Дворецкий явно почувствовал облегчение.

- Знаете, сэр, в наши дни излишняя осторожность не помешает.

- Да-да, согласен. Между прочим, я - мистер Коннор, вот моя карточка. А теперь покажите мне, пожалуйста, где подождать мисс Ломонд. И, если это не чересчур обременительно, принесите мне дайкири. Скоротать время…

- Разумеется, мистер Коннор.

Окрыленного успехом Коннора провели в огромную зелено-серебристую гостиную, а через мгновение ока подали покрытый изморозью бокал. Филипп опустился в уютнейшее кресло и пригубил коктейль. Лучшего дайкири он не пил никогда в жизни.

Блаженно расслабившись, Коннор потянулся за трубкой, но не нашел ее - вероятно, забыл дома. Он прошелся по комнате, позаимствовал сигару из большой коробки и огляделся в поисках зажигалки. Его внимание привлек лежавший на столе яйцевидный предмет рубинового цвета. Он не имел ничего общего с обычной зажигалкой, но Коннор стал патологически чуток к этому вопросу, а предмет находился именно там, где вполне могла быть зажигалка.

Коннор взял «яйцо» в руку, посмотрел на свет и обнаружил, что оно совершенно прозрачное. Внутри не было никаких механизмов, иными словами, это никак не могло оказаться зажигалкой. Когда он опускал странный предмет на место, большой палец скользнул в соблазнительное углубление сбоку.

Ослепительно яркий шарик - бусинка, выточенная из солнечного луча,- возник на верхушке яйца и светил ровным сиянием до тех пор, пока Коннор не убрал палец.

Возбужденный открытием, Коннор заставлял шарик вспыхивать снова и снова и даже проверил его на тепло. Он достал из кармана лупу, которую всегда носил с собой, чтобы в случае нужды рассмотреть какую-нибудь безделушку, и тщательно исследовал верхнюю часть яйца. Под увеличительным стеклом стала видна маленькая серебряная пластиночка, укрепленная заподлицо с поверхностью. Повинуясь наитию, Коннор аккуратно капнул на пластиночку из бокала, но зажигалка все равно сработала безупречно - золотая бусинка горела ровным светом, пока капелька жидкости, вскипев, не испарилась.

Он опустил зажигалку на стол и заметил еще одну странность: основание рубинового яйца было плавно закруглено, и все же оно совершенно не заваливалось на бок. Лупа показала крошечную букву «С», выгравированную снизу, но никак не раскрыла секрет устойчивости.

Коннор залпом допил коктейль и, внезапно протрезвев, заново осмотрел комнату. Он обнаружил прекрасные, вырезанные из цельного куска оникса часы, с обратной стороны которых виднелась все та же буква «С». Телевизор на первый взгляд походил на дорогую серийную модель, только без указания фирмы. Уже знакомую букву «С» Коннор нашел в таком месте, куда никогда не стал бы смотреть в нормальных обстоятельствах. Он включил телевизор - изображение было настолько четким, что казалось, будто за тонким стеклом находится живой человек. Коннор вплотную приблизил лицо к экрану, но не мог различить линий или точек. Не помогла даже лупа.

Он выключил телевизор и снова сел в кресло, обуреваемый странным и очень сильным чувством. Хотя по натуре Коннор был проницателен и честолюбив - иначе ему просто не удалось бы достичь своего положения,- он никогда не забывал, что денег в мире неограниченное количество, а вот отпущенные ему годы имеют предел. Он мог бы утроить доход, работая усерднее и напряженнее, но предпочел другой курс, потому что не видел смысла в наживе ради самой наживы.

Так, однако, было до тех пор, пока он не столкнулся с вещами, которые можно купить за действительно большие деньги. Никто и ничто не помешает ему войти в число крезов, наслаждающихся техникой будущего. Лучше, конечно, этого добиться, женившись на Анджеле, потому что он ее любит. Но если она откажет… Что ж, придется заработать необходимые миллионы самому.

Его мысли вдруг вернулись к одной фразе: техника будущего. Коннор на секунду задумался, но потом взял себя в руки - и так достаточно хлопот, не стоит забивать себе голову дурацкими фантазиями о путешествиях во времени.

Идея, впрочем, была заманчивой. И позволяла объяснить многие вопросы. Зажигалки, которых он домогался - частично из-за их совершенства, а частично потому, что они могли принести ему состояное, - безусловно, превосходили все новинки; и все же не исключено, что их мастерил какой-нибудь гениальный одиночка. Но феноменальный телевизионный приемник нельзя собрать без мощной электронной индустрии. Предположение, что их производят в будущем и отправляют назад во времени, вряд ли нелепее другого варианта - существование секретной промышленности, работающей лишь на самых богатых.

Коннор взял сигару и раскурил ее, по-детски радуясь поводу воспользоваться рубиновым яйцом. После первой затяжки ему показалось, что он всю жизнь что-то искал - и наконец нашел. Сперва осторожно, а затем с неописуемым наслаждением он наполнил легкие неожиданным ароматом.

Коннор блаженствовал. Именно о таком удовольствии твердили рекламы табачных изделий. Каждому курильщику знакомо недоумение: почему табак, который пахнет так изысканно нераскуренный или когда курит кто-либо другой, оставляет после себяв лучшем случае безвкусный дым и щемящее чувство неудовлетворенности.

"Нам обещают, что "неторопливая сигара, глоток шампанского со льда утешат молодых и старых, отступит боль, уйдет беда", - подумал Коннор. - Вот оно". Он вытащид сигару изо рта - на золотом ободке виднелась витиеватая буква "С".

- Мне следовало бы догадаться, - обратился Коннор к пустой комнате и оглядел ее сквозь флер голубого дыма - не все ли здесь отличное от нормы, куда лучше самого лучшего? Возможно, сверхбогатые гнушаются пользоваться тем, что доступно среднему человеку с улицы, или тем, что рекламируется по телевидению, или...

- Филипп! - на пороге стояла Анджела, бледная и злая. - Что ты здесь делаешь?!

- Наслаждаюсь несравненной сигарой. - Коннор улыбнулся и вскочил на ноги: - Держишь их специально для гостей? Сигары ведь не твой стиль.

- Где Гилберт? - отрезала Анджела. - Ты немедленно уходишь.

- Ни в коем случае.

- Ах, вот как! - Анджела резко повернулась, взметнув золотистые волосы и вишневую юбку.

Коннору стало ясно, что ему необходимо вдохновение. Причем быстро.

- Поздно Анджела. Я выкурил твою сигару, воспользовался твоей зажигалкой, узнал время по твоим часам и посмотрел твой телевизор.

Он ожидал ответной реакции - и не ыбл разочарован. Анджела разрыдалась.

- Подлец! Ты не имел права!

Она подбежала к столу, схватила зажигалку и попробовала ее зажечь - ничего не получилось. Подошла к часам - остановились, к телевизору - не включался. Коннор следовал по пятам, чувствуя замешательство и вину. Анджела упала в кресло и закрыла лицо руками, дрожа как подбитая птица. У Коннора все перевернулось в грудди при виде страдания Анджелы. Он опустился перед ней на колени.

- Послушай, Анджи... Не плачь. Я только хотел увидеть тебя, ну что здесь плохого?

- Ты трогал мои вещи… Меня предупреждали, что ими может пользоваться только владелец. И вот!..

_ Ничего не понимаю. Кто тебя предупреждал?

- Поставщики.

Она подняла наполненные слезами глаза, и Коннора внезапно захлестнуло изысканное благоухание, манящее, как глоток свежего воздуха для задыхающегося человека. Им овладело желание с головой уйти в этот дурманящий омут…

- Что ты?.. Я не совсем…

- Мне сказали, что все будет испорчено. Коннор попытался воспротивиться колдовским

чарам.

- Ничего не испорчено, Анджи. Наверное, нет напряжения… Или…

Он в замешательстве замолчал, вспомнив, что и часы, и телевизор даже не были включены в сеть. Коннор нервно схватил сигару, сделал затяжку и поперхнулся едким дымом. Острое чувство утраты, которое он испытал, гася сигару, уничтожило все следы скептицизма.

Он повернулся к креслу Анджелы и снова стал на колени..

- Так, значит, тебя предупредили, что вещи испортятся, если к ним прикоснется посторонний?

Да.

- Как это может быть?

Она промокнула глаза платком.

- Откуда мне знать? Мистер Смит, приехав из Трентона, упоминал о каком-то индивидуальном поле своих изделий… о молекулярных отпечатках пальцев… Это тебе что-нибудь говорит?

- Почти,- прошептал Коннор.- Совершенно безопасная система. Даже если ты потеряешь зажигалку в театре, то в чужих руках она не станет работать.

- Или если кто-нибудь ворвется в твою квартиру.

- Поверь мне, Анджела, я должен был повидаться с тобой. Ты же знаешь, что я люблю тебя.

- В самом деле?

- Да, милая.- Он с радостью услышал в ее голосе отзвуки знакомой нежности.- Позволь мне купить новые телевизор и зажигалку…

Анджела покачала головой.

- Не получится, Филипп.

- Почему? - Он взял ее за руку и восторженно отметил про себя, что она позволила ему это сделать.

Анджела выдавила слабую улыбку.

- Не получится. Взносы слишком велики.

- Взносы? Ради бога, Анджела, тебе ли покупать товары в рассрочку?!

- Их вообще нельзя купить - просто платишь за пользование. Сумма моих взносов - восемьсот шестьдесят четыре тысячи долларов.

- В год?

- За каждые сорок три дня. Мне не стоило говорить тебе об этом, но…

Коннор недоверчиво хохотнул.

- Около шести миллионов в год… Никто не будет платить такие бешеные деньги!

- Найдутся люди. Если ты вообще задумываешься о цене, мистер Смит просто не станет иметь с тобой дела.

- Однако…- Коннор неосторожно наклопился вперед и попал во власть умопомрачительного аромата.- Ты понимаешь,- проговорил он слабым голосом,- что все твои новые игрушки пришли из будущего? Во всем этом что-то фантастически неправильное!

- Я скучала по тебе, Филипп.

- Духи тоже от мистера Смита?

- Я старалась не скучать по тебе, но это выше моих сил…

Анджела прильнула к нему, и он ощутил на своей щеке холодок ее слез. Коннор жадно стал покрывать поцелуями медленно сползающее с кресла тело.

- Жизнь будет прекрасна, когда мы поженимся,- услышал он через некоторое время свой собственный голос.- Лучше, чем можно себе представить. Нам нечего делить и…

Анджела вдруг напряглась и отстранилась от него.

- Тебе пора уходить, Филипп.

- Почему? Что случилось?

- Ты себя выдал, вот и все. Коннор вспомнил свои слова.

- Я не имел в виду деньги… Я говорил о жизни… о годах впереди… о чувствах…

- Да?

- Я любил тебя, еще когда ты не подозревала о наследстве!

- Ты никогда раньше не заговаривал о браке!

- Я полагал, что это подразумевается,- в отчаянии сказал он.- Я думал…

Коннор замолчал, увидев взгляд Анджелы - холодный, подозрительный, высокомерный. Взгляд баснословно богатых людей, предназначенный для чужаков, для тех, кто пытается стать членом их клуба, не подходя по главному критерию - деньгам.

Она нажала на звонок и стояла, повернувшись спиной, пока его не вывели из комнаты.

Следующие дни сплелись в кошмарный клубок. Коннор стал много пить, понял, что это не решение, и продолжал искать забвение в вине. Он пытался связаться с Анджелой и один раз даже съездил в Авалон. Дыра была аккуратно заложена кирпичом, и тщательный осмотр показал, что вся стена покрыта тончайшей сеткой, наверняка соединенной со сторожевой системой.

Ночами ему не давали спать мучительные вопросы. Что все это значит? Почему Анджела платит такие странные взносы? Почему такие странные интервалы? Зачем людям из будущего понадобились деньги XX столетия?

Несколько раз ему приходило в голову, что вместо того, чтобы замыкаться на Анджеле, надо разыскать загадочного мистера Смита из Трентона. Вспыхнувший было оптимизм немедленно гасила трезвая мысль, что на это просто не хватит информации. Совершенно очевидно, что даже как Смита его знают только клиенты. Если бы Анджела сказала хотя бы адрес…

Снова и снова им овладевала апатия, и Коннор пил, отдавая себе отчет - но испытывая полное безразличие,- что он одержим навязчивой идеей. А потом однажды утром он проснулся и понял, что знает адрес Смита, знает с незапамятных времен, с самого детства.

Не в силах определить, способствовали или препятствовали открытию щедрые порции белого рома, он ограничил завтрак чашкой крепкого кофе. Коннор был слишком погружен в свои мысли, чтобы вновь посетовать на безвкусную черную жидкость. В течение часа он выстроил план действий, дважды по чистой привычке раскуривая трубку, прежде чем вспомнил, что навсегда покончил с обыкновенным табаком. Приводя в исполнение первый этап плана, Коннор купил кусок пластмассы рубинового цвета и заплатил непомерную сумму за его обработку и полировку. Работу закончили поздним днем, но конечный продукт достаточно напоминал настольную зажигалку марки «С», чтобы ввести в заблуждение не очень внимательного человека.

Довольный развитием событий, Коннор вернулся домой и достал револьвер 38-го калибра, который приобрел несколькими годами раньше, после того как пытались ограбить его квартиру. Здравый смысл подсказывал, что сейчас уже поздно собираться в Трентон, что гораздо лучше дождаться утра, но им овладело отчаянное, безрасссудное настроение. Так он и выехал из города - с пластмассовым яйцом в одном кармане и с револьвером - в другом.

Коннор добрался до центра Трентона, когда магазины уже закрывались. Внезапный страх, что он опоздал и теперь придется ждать еще целый день, только усилился от нахлынувших сомнений, удастся ли ему вообще отыскать Смита.

Ранним утром под влиянием невыветрившихся винных паров все казалось простым и ясным. Всю жизнь Коннор подсознательно отмечал, что почти в каждом крупном городе есть магазины, которые на первый взгляд не имеют права на существование. Они неизменно скромны и неприметны, расположены в стороне от оживленных торговых кварталов. Их названия - вроде «Братья Джонстон» или «Г и Л» - казалось, специально созданы для того, чтобы нести как можно меньше информации. Если там вообще есть витрины, то в них в лучшем случае красуется какая-нибудь заурядная, вышедшая из моды спортивная куртка, которая, однако, стоит втрое дороже, чем в любом другом месте. Такие магазины просто не имели никаких шансов на выживание, потому что, естественно, туда никогда не заходили покупатели. И тем не менее в сознании Коннора они, неизвестно почему, ассоциировались с большими деньгами.

Собираясь в Трентон, он совершенно точно знал, какой район города ему нужен. Теперь же в памяти всплывали и перемешивались по меньшей мере три варианта расположения непримечательной витрины. «Вот так они избегают огласки»,- подумал он, впрочем, отказываясь сдаваться. Оживленное движение препятствовало поискам, и в конце концов Коннор оставил машину в переулке. Всякий раз, когда он сворачивал за угол, ему казалось, что перед ним знакомая улица и вот-вот откроется желанное место; и всякий раз его ждало горькое разочарование. Почти все магазины уже закрылись, людские толпы поредели, и красноватые лучи заката придавали пыльным фасадам зловещий нереальный вид. Коннор выбился из сил - физически и морально.

Он выругался про себя, пожал плечами и побрел к машине, назло себе выбрав окружный путь - на квартал дальше, чем намеревался. Ноги опухли и так болели, что Филипп не мог думать ни о чем, кроме своих страданий. Поэтому он невольно обомлел, когда, оглядевшись на перекрестке по сторонам, увидел полузабытое-полузнакомое скопление складов и безымянных дверей и среди них непримечательную витрину, заурядность которой надежно скрывала ее от посторонних глаз - кроме его собственных.

С колотящимся сердцем Коннор медленно пошел вперед, пока не прочитал поблекшие золотые буквы: «АГЕНТСТВО ПО ОБЩИМ ВОПРОСАМ». В витрине были выставлены три образчика керамических дренажных труб, а интерьер магазина закрывали ширмы. Коннор ожидал, что дверь будет заперта, но при первом же прикосновении она отворилась, застав его врасплох. За прилавком недвижимо стоял высокий худой мужчина со скорбным ртом и гладкими, как лед, серыми волосами. Серебристый галстук и строгий черный костюм придавали ему сходство с директором похоронного бюро; воротник белой рубашки был так же безупречно свеж, как лепестки только что распустившегося цветка. У Коннора почему-то сложилось впечатление, что он стоит в такой позе, не шевелясь, часами.

Мужчина слегка наклонился вперед и спросил:

- Что у вас, сэр?

Коннора смутила странная форма обращения, но он решительно подошел к прилавку, вытащил из кармана рубиновое яйцо и со стуком опустил его.

- Скажите мистеру Смиту, что я недоволен товаром,- резко произнес он.- Скажите, что я требую возмещения.

Хладнокровие, казалось, изменило высокому мужчине. Он взял яйцо, полуобернулся к внутренней двери и тут остановился, тщательно осматривая предмет, лежащий на ладони.

- Одну минуту,- произнес он.- Это не…

- Что «не»?

Мужчина осуждающе посмотрел на Коннора.

- Я не имею ни малейшего понятия, что за предмет вы мне дали. Кроме того, у нас нет никакого мистера Смита.

- А что это за предмет, вы знаете? Коннор извлек из кармана револьвер. Того, что он видел и слышал, было достаточно.

- Вы не посмеете стрелять.

- Неужели?

Коннор нацелил оружие в лицо собеседнику и, отметив про себя, что револьвер на предохранителе, нажал на курок. Высокий мужчина отпрянул к стене. Коннор яростно чертыхнулся, снял с предохранителя и снова поднял оружие.

- Не стреляйте! - взмолился мужчина.- Заклинаю вас!

Коннора никогда в жизни не заклинали, но он не позволил странному обороту речи сбить себя с толку.

- Я желаю видеть мистера Смита.

- Я провожу вас. Следуйте за мной.

Они прошли через заднее помещение и стали спускаться по лестнице с неудобными высокими и узкими ступенями. Глядя вниз, Коннор заметил, что у его провожатого непропорционально короткие ноги. Была в его походке еще какая-то странность, но, только уже шагая по коридору, Коннор понял, в чем дело. Скрытые под брюками коленные суставы худого мужчины располагались гораздо ниже, чем должны были. Горло

Коннора сдавили ледяные пальцы тревоги.

- Пришли, сэр.

Провожатый толкнул дверь, и взгляду открылась просторная, ярко освещенная комната. Другой высокий худой мужчина, одетый словно директор похоронного бюро, аккуратно вкладывал в проем стенного сейфа старинную картину.

- В чем дело, Тойнби? - спросил он, не поворачивая головы.

Коннор захлопнул за собой дверь.

- Мне надо поговорить с вами, Смит. Смит судорожно дернулся, но не обернулся,

пока позолоченная рама не исчезла полностью в стене. У него были такие же опущенные книзу уголки рта, приглаженные серо-стальные волосы, и - самое неприятное - коленные суставы находились явно не на месте. «Если они из будущего,- подумал Коннор,- то почему так отличаются от нас?»

У него не хватило смелости развивать эту новую, пугающую мысль, и он погрузился в неуместные размышления о том, какими стульями должны пользоваться Смит и Тойнби… если они вообще пользуются таковыми. Собственно, ему до сих пор не встретилось здесь ни одного стула. Коннор вспомнил свое первое впечатление о Тойнби - что тот часами, не шевелясь, стоит за стойкой,- и почувствовал, как в жилах стынет кровь.

- … все, что есть,- между тем говорил Смит.- Но, кроме денег, у нас брать нечего.

- Я не думаю, что мы имеем дело с обыкновенным вором,- заметил Тойнби.

- Не с вором?.. Тогда чего же он хочет? Может быть…

- Для начала,- перебил Коннор,- я хочу получить объяснение.

- Какое объяснение?

- Всей вашей деятельности.

Смит тяжело вздохнул и указал на многочисленные ящики, заполняющие большую часть комнаты.

- Самое обычное агентство, занимающееся торговыми связями между производителями…

- Я имею в виду вашу деятельность по поставке чудесных зажигалок, которые на Земле пока не производятся.

- Зажигалок? Прошу прощения…

- Рубиновых яйцеобразных предметов, которые исправно работают даже в воде и стоят без всякой подставки.

Смит недоуменно покачал головой.

- Хотел бы я иметь что-нибудь в этом роде.

- И телевизоры, которые дают чересчур хорошее изображение. И часы, и сигары, и все остальное - настолько совершенное, что те, кто может себе это позволить, с радостью платят восемьсот шестьдесят четыре тысячи долларов каждые сорок три дня. Причем все эти товары обладают каким-то полем, которое выключается и превращает их в бесполезный хлам, если они попадают в руки постороннего, не принадлежащего к числу избранных.

- Ничего не понимаю…

- Запираться не имеет смысла, мистер Смит,- сказал Тойнби.- Кто-то проболтался.

- Вы сами только что проболтались, идиот! - рявкнул Смит, испепеляя его взглядом.

Он гневно шагнул вперед и тем самым перестал загораживать сейф. Коннор впервые посмотрел внимательно и подумал, чтоподвальный склад не самое подходящее место для такого большого сейфа. Он еще раз взглянул на проем. Никаких следов недавно вложенной картины. Только далеко-далеко в чернильном мраке длинного, похожего на туннель проема сияла зеленая звездочка, отбрасывающая круги света, которые по мере удаления становились все бледнее.

Коннор еще раз попытался взять ситуацию под контроль. Он кивнул на сейф и как бы невзначай бросил:

- Полагаю, это двусторонний передатчик… Смит был явно потрясен.

- Ну хорошо,- проговорил он после напряженного молчания.- Кто вам рассказал?

- Никто.

Коннор опасался, что у Анджелы возникнут неприятности, если он назовет ее имя. Тойнби кашлянул.

- Уверен, что это мисс Ломонд. Я всегда считал, что нуворишам доверять нельзя - у них нет врожденных инстинктов.

Смит кивнул.

- Вы правы. Ей потребовалась замена телевизора, зажигалки и часов - как раз то, что назвал этот… человек. Она заявила, что их привел в негодность забравшийся в дом вор.

- Мисс Ломонд наверняка выложила все, что знала.

- И тем самым нарушила наш договор. Отметьте это, мистер Тойнби.

- Хватит! - прикрикнул Коннор, помахивая револьвером, чтобы напомнить, кто хозяин положения.- Никто ничего не отмечает, пока я не получу ответа на все вопросы. Ваши товары… Они из будущего или… из другого места?

- Из другого места,- сказал Смит.- Вообще-то они прибывают и из недалекого будущего. Но главное - по крайней мере, с вашей точки зрения,- что они транспортируются за многие световые годы. Разница во времени случайна и трудно определима.

- Товары с другой планеты?

- Да.

- Вы тоже?

- Разумеется.

- Вы тайно доставляете их на Землю и продаете или сдаете в аренду?

- Да. Непосредственно сюда приходят, конечно, только мелочи. Крупные предметы, такие, как, например, телевизоры, пересылаются по главным передатчикам в других городах. Некоторые подробности нашей деятельности могут вызвать у вас удивление, но общие принципы коммерции, безусловно, вам прекрасно известны.

- Именно это меня и беспокоит,- сказал Коннор.- Мне плевать на иные миры и передатчики материи, но я не могу понять, зачем вам все эти хлопоты. Земные деньги вряд ли ценятся у вас на… в общем там, откуда вы прибыли. В плане техники вам тем более нечего…

Коннор замолчал, вспомнив, что Смит вложил в черный проем «сейфа». Старый, написанный маслом холст.

Смит благосклонно кивнул.

- Правильно. Ваши деньги у нас действительно ни на что не годятся. Мы тратим их здесь. Человечество во многих отношениях довольно примитивно, однако среди его художников, несомненно, встречаются гении, даже по нашим стандартам. Мы неплохо зарабатываем на экспорте картин и скульптур. Видите ли, товары, которые ввозит наша организация, относительно дешевы.

- На мой взгляд, они стоят немало.

- Вот именно, на ваш взгляд - в том-то и дело. Мы не импортируем изделия, которые сносно изготавливают на Земле. Ваши вина и другие напитки, к примеру, не слишком плохи, и мы ими не занимаемся. Но ваш кофе!..

Рот Смита искривился еще сильнее.

- Значит, вы тратите миллионы. Рано или поздно кто-нибудь заметит, что какая-то одна компания скупает слишком много произведений искусства.

- Не совсем так. Кое-что мы приобретаем на аукционах и в художественных галереях, но часто покупки для нас делают наши клиенты, а мы переводим деньги на их счет.

- Ах так!

Теперь Коннору многое стало ясно. Не потому ли миллионеры, даже такие, от кого, казалось бы, этого и ожидать нельзя, часто становятся собирателями произведений искусства? Не здесь ли таится первопричина странного феномена - «частная коллекция»? Почему в обществе, где «денежные мешки» получают столько удовольствия от бахвальства, многие картины и скульптуры бесследно исчезают с глаз публики? Не потому ли, что ими расплачиваются за товары с маркой «С»? В таком случае занимающаяся этим организация должна достигать чудовищных размеров… У Коннора внезапно ослабли ноги.

- Давайте сядем и поговорим,- сказал он.

Смит слегка смутился.

- У нас нет обыкновения сидеть. Можете воспользоваться одним из ящиков, если вам нехорошо.

- Со мной все в порядке, так что не вздумайте валять дурака,- предупредил Коннор, но все же присел на край деревянного ящика, лихорадочно пытаясь поглотить и усвоить все услышанное.- Что означает маркировка «С» на ваших товарах?

- Не догадываетесь?

- Совершенство?

- Правильно.

Готовность, с какой Смит раскрывал свои карты, настораживала Коннора, но терзавшие его вопросы требовали разрешения.

- Мисс Ломонд сообщила мне, что она платит восемьсот шестьдесят четыре тысячи долларов… Откуда такая сумма? Почему не миллион?

- А это и есть миллион - в наших деньгах.

- Понимаю. А сорок три дня?

- Один оборот нашей основной луны. Естественный период времени.

У Коннора появилось желание, чтобы захлестывающий его поток информации немного ослабел.

- И все же мне не ясно, зачем такая секретность. Почему бы не заявить о себе открыто, снизить цены и безмерно расширить рынок? Прибыль увеличится в сотни раз.

- Нам приходится работать скрытно по целому ряду причин. Во-первых, правительства ряда ваших стран, по всей видимости, будут препятствовать нашей деятельности. Ну и с нашей стороны есть определенные трудности.

- Например?

- Существует закон против воздействия на миры, находящиеся на неустойчивой стадии развития. Это очень сильно ограничивает наши возможности.

- Иными словами, вы являетесь мошенниками и у нас, и у себя.

- Возражаю. Какой вред мы наносим Земле?

- Вы сказали сами - лишаете население планеты…

- …его культурного наследия? - Смит хмыкнул.- Вы много знаете людей, которые откажутся от телевизора марки «С» ради того, чтобы где-нибудь за пять или десять тысяч миль в картинной галерее сохранился рисунок да Винчи?

- Согласен,- признал Коннор.- Что у вас на уме? Что вы задумали, Смит?

- О чем вы?

- Не притворяйтесь невинной овечкой. Вы бы не разоткровенничались, если бы не были уверены, что я отсюда не выйду. Как вы собираетесь со мной поступить?

Смит посмотрел на Тойнби и вздохнул.

- Вечно забываю, насколько ограничены бывают аборигены… Вам же объяснили, что мы - совсем из другого мира; и все же вы относитесь к нам, как к слегка необычным землянам. Полагаю, вам вряд ли приходит в голову, что другие расы могут инстинктивно тяготеть к правде, что коварство и ложь могут даваться им труднее, чем вам, людям?

- Вот наше самое уязвимое место,- вставил Тойнби.- Я так и не сумел этому научиться.

- Ну хорошо, давайте начистоту,- сказал

Коннор.- Надеетесь заставить меня молчать?

- У нас действительно есть маленькое устройство…

- Оно вам не понадобится,- перебил Коннор. Он на секунду задумался, вспоминая все услышанное, затем встал и протянул Смиту револьвер.

Наконец жизнь давала все, что можно было от нее ожидать, и с каждой минутой - Коннор чувствовал это, ведя автомобиль к Авалону,- давала еще больше.

У него всегда была железная деловая хватка, но если раньше он исчислял месячную прибыль в тысячах, то сейчас опускал в карман шестизначные суммы. Знакомства, возможности и сделки сыпались, как из рога изобилия: изделия, помеченные буквой «С», волшебным образом прокладывали путь. Во время особо важных первых встреч Коннору стоило лишь достать свою золотую зажигалку, чтобы раскурить трубку «С»-табака, невероятным образом не уступающего чудесному аромату, или взглянуть на часы, или извлечь ручку, которая писала любым цветом,- и все двери распахивались перед ним настежь.

За несколько недель его взгляды на жизнь претерпели крутые перемены, хотя он вряд ли отдавал себе в этом отчет. Сперва Коннор испытывал лишь неловкость или некоторую подозрительность к людям, которые не могли предъявить магический талисман. Затем он стал попросту враждебен, предпочитая общаться только с теми, кто принадлежал к клубу избранных.

Однако, сколь глубокое удовлетворение ни приносила ему новая жизнь, Коннор не мог чувствовать себя счастливым без Анджелы. Благодаря ей он прозрел, и только с ней достигнет полного блаженства. Он давно бы уже съездил в Авалон, но был занят делами со Смитом и Тойнби.

Отдав им револьвер, Коннор сделал очень рискованный ход, в результате которого запросто мог полететь в передатчик материи навстречу неизвестной судьбе на неизвестной планете. К счастью, этот ход убедил оппонентов, что Коннору есть что сказать.

В тот вечер в подвальном помещении ничем не примечательного магазина прозвучала пламенная речь. Смит - старший пары - оказался крепким орешком. Но он проявил интерес, когда Коннор перечислил все слабости организации. И пришел в восторг, услышав, что посредничество Коннора резко уменьшит непроизводительные расходы, подавит конкуренцию, обеспечит безопасность и высокоэффективные методы приобретения шедевров. Это была самая лучшая импровизация в жизни Коннора, слегка туманная в отдельных местах - он плохо знал мир искусства,- но вдохновленная высоким профессионализмом.

Первые же результаты оказались настолько удачными, что Смит с ревностью стал возражать против побочных сделок Коннора, приносящих ему немалый барыш. Коннор уладил щекотливую ситуацию, перейдя на семидневную рабочую неделю и трудясь даже по вечерам. Времени посетить Анджелу совершенно не оставалось, но в конце концов желание увидеть ее захлестнуло Филиппа, и он отбросил все свои дела.

У ворот его встретил знакомый охранник, на этот раз беспрепятственно пропустивший машину. Через несколько минут Коннор поднимался по широким ступеням к парадному подъезду. Особняк уже не внушал ему былого трепета, но он решил, что они с Анджелой сохранят его - хотя бы из сентиментальности. Дверь открыл дворецкий - новый, не со столь изысканными манерами, напоминающий чем-то отставного моряка. Он проводил Коннора в огромную гостиную, где ждала Анджела. Она стояла у камина спиной ко входу, в той же позе, что и в последнюю встречу.

- Анджи, рад тебя снова видеть!

Она резко повернулась и бросилась к нему.

- Я так скучала, Фил!

Они обнялись посреди зелено-серебристой гостиной, и Коннора захлестнула волна острого счастья. Он зарылся лицом в ее волосы и стал бормотать то, что долго, очень долго не мог позволить себе сказать. Анджела неистово шептала ему в ответ, откликаясь скорее на чувства, чем на слова.

Раздражающий запах Коннор ощутил во время первого поцелуя. Она пользовалась очень дорогими, но самыми обыкновенными духами, а не той квинтэссенцией колдовства, к которой Коннор привык во время эпизодических свиданий за последние несколько недель. Прижимая Анджелу к груди, он оглядел просторное помещение, и по его телу разлился свинцовый холод. Все в комнате, как и ее духи, было великолепно - но не совершенно.

- Анджела,- безучастно произнес Коннор,- зачем ты меня позвала?

- Что за вопрос, любимый?

- Самый естественный вопрос.- Коннор высвободился из ее объятий и шагнул назад.- Меня интересуют твои мотивы.

- Мотивы?! - Ресницы Анджелы затрепетали, кровь отхлынула от лица. Затем она увидела его часы.- Бог мой, Филипп, ты добился своего! Ты попал в их число!

- Не понимаю тебя.

- Со мной не надо притворяться. Не забывай, что именно я тебе обо всем рассказала.

- Пора бы уже научиться молчать.

- Пора, но я не научилась.- Анджела сделала шаг вперед.- Меня вышвырнули. Теперь я не принадлежу к вашему кругу.

- Не велика потеря. А где Бобби Янк со своими приятелями?

- Никто из них и близко ко мне не подходит. И ты знаешь почему.

- По крайней мере, у тебя есть деньги. Анджела покачала головой.

- У меня куча денег, но какой в них толк, если я не могу купить, что хочу? Меня вышвырнули - потому что я выболтала все тебе. И, кроме того, не сообщила им… А вот ты не постеснялся назвать мое имя, не правда ли?

Коннор протестующе открыл рот, чтобы доказать свою невиновность, но понял, что это ничего не изменит.

- Ну, мне было очень приятно снова повидать тебя. Жаль, что не могу задержаться. Дела… Ты же понимаешь.

- Я прекрасно понимаю. Давай, Филипп, убирайся.

Коннор подошел к двери, но застыл, когда

Анджела всхлипнула.

- Останься со мной, Фил. Пожалуйста, останься…

Он стоял к ней спиной, испытывая щемящую боль. Потом боль утихла, и он ушел.

Позже днем Коннор сидел в своем новом кабинете, когда секретарша соединила его со Смитом. Тот хотел обсудить детали приобретения антикварного серебряного сервиза.

- Я звонил раньше, но ваша девушка заявила, что вас нет,- обиженно сказал Смит.

- Это правда,- заверил его Коннор.- Я уезжал за город. Анджела Ломонд пригласила меня к себе.

- Вот как?

- Вы не говорили мне, что она выбыла из числа клиентов.

- Об этом даже не стоило говорить.- Смит на несколько секунд замолчал.- Можно ожидать от нее неприятностей?

- Нет.

- Что она хотела?

Коннор откинулся на спинку кресла и посмотрел в окно на просторы Атлантического океана.

- Понятия не имею. Я там не задерживался.

- Весьма благоразумно,- похвалил Смит. Когда разговор закончился, Коннор сварил

себе чашку «С»-кофе, который хранил в запертом баре. Совершенство напитка изгладило из памяти последние следы беспокойства.

«Каким образом,- лениво подумал Коннор,- они добились того, что вкус ничуть не уступает аромату?»

Пер. изд.: Shaw Bob. A Full Member of the Club: в сб. В. Shaw. Cosmic Kaleidoscope.- Lnd.: Pan Books, 1978.

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

29.12.2008

Порочный круг

- Думаю, что могу вам помочь,- произнес слабый голос.- Я хочу покончить с собой.

Лоример удивленно поднял глаза. Даже в полумраке бара было видно, что подошедший к столику усталый мужчина болен. Его узкие плечи уныло сутулились под старым плащом, придавая фигуре женственный вид, в глазах на бледном удлиненном лице тлело отчаяние.

- Я хочу покончить с собой,- повторил незнакомец.

- Не кричите.- Лоример оглядел бар и с облегчением убедился, что их никто не слышал.- Садитесь.

Незнакомец опустился в кресло и, понурив голову, застыл.

Глядя на него, Лоример почувствовал разгорающееся возбуждение.

- Хотите выпить?

- Если угостите, не откажусь.

- Возьму вам пива.- Лоример нажал нужную кнопку, и через несколько секунд из раздаточного отверстия появилась кружка темного пива. Незнакомец равнодушно принял кружку и пригубил.

- Как вас зовут? - спросил Лоример.

- Это имеет значение?

- Лично мне плевать, но надо же как-то к вам обращаться. Кроме того, я должен знать о вас все.

- Раймонд Сэттл.

- Кто вас прислал, Раймонд?

- Не знаю его имени… Официант из «Фиделио», рыжеволосый.

Лоример задумчиво смотрел на собеседника, недоумевая, что может довести человека до такого состояния. Судя по манере речи, Сэттл относился к кругу образованных людей, но, с удовольствием отметил Лоример, именно таких обычно легко ломают жизненные невзгоды.

- Скажите, Раймонд,- начал он,- у вас есть родственники?

- Родственники? - Сэттл угрюмо смотрел в кружку.- Всего один. Девочка, ребенок.

- Вы хотите, чтобы деньги достались ей?

- Моя жена умерла в прошлом году, малышка в приюте.- Губы Сэттла растянулись в подобии кривой улыбки.- Очевидно, меня сочли неспособным обеспечить ее воспитание. Будь у меня деньги, в епископате, вероятно, закрыли бы глаза на недостатки моего характера, но, увы, я не могу заработать денег. По крайней мере, обычным способом.

- Понятно. Уж так нам повезло - родиться на Орегонии.

- Я не знаю, что такое везение.

- Жизнь гораздо проще на таких планетах, как Авалон, Моргания, даже на Земле.

- Смерть тоже проще.

- Н-да…- Лоример решил вернуть разговор в деловое русло.- Мне нужны подробности. Я плачу двадцать тысяч и хочу убедиться, что мои деньги не пропадут впустую.

- Не извиняйтесь, мистер Лоример. Я готов. Сэттл говорил с безразличием человека, у которого нет будущего.

Лоример заказал для себя коктейль, стараясь не заразиться отчаянием собеседника. Главное - и на этом надо сосредоточить внимание,- что своей смертью Сэттл откроет новую жизнь для двух людей.

Солнце почти слилось с горизонтом. Лоример летел из города над пламенеющими лесами. У изрезанного бухтами берега он посадил машину на верхушку холма в саду рядом с домом У ил-лена.

Фэй Уиллен сидела на скамейке, натягивая холст на деревянную раму. Простое белое платье подчеркивало глянцевую черноту ее волос. Лоример замер, впитывая красоту и великолепие того, что уже принадлежало ему фактически и скоро должно было стать его собственностью формально. Он кашлянул, и Фэй встрепенулась.

- Майк! - вскрикнула она, поднявшись на ноги.- Ты так рано… И даже не проверил, здесь ли Джерард.

- Это не имеет значения. Она нахмурилась.

- Но он может заподозрить…

- Фэй, говорю тебе, это не имеет значения.- В голосе Лоримера звучало нескрываемое торжество.- Я нашел!

- Что нашел?

- То, что, по твоему мнению, не найти и за тысячу лет - человека, который жаждет покончить с собой.

- Ох! - Маленький молоток выпал из ее руки.- Майк, я никогда не думала…

- Все в порядке, милая.- Лоример обнял Фэй и с удивлением обнаружил, что она дрожит. Он крепко прижал ее к себе. В прошлом ему стоило лишь показать свою мужскую силу, чтобы выйти победителем из любого спора.- Я обо всем позабочусь.

- Но я… я не хочу быть замешанной в убийстве.

Лоример подавил вспыхнувшее раздражение.

- Послушай, любимая, мы уже не раз это обсуждали. Мы не убиваем Джерарда - просто освобождаемся от него.

- Нет, мне не нравится…

- Просто освобождаемся,- настойчиво повторил Лоример.- Не наша вина, что на этой планете церковь и закон слились воедино. В любом другом месте ты развелась бы в два счета.

Фэй высвободилась из его объятий и села.

- Я знаю, что Джерард стар. Знаю, что он холоден… Но какие бы слова ты ни произносил, это все равно убийство.

- Ему даже не будет больно - я достал газовый пистолет.- Разговор с Фэй складывался не лучшим образом.- Ну сколько времени он будет мертв? Каких-нибудь пару дней. Джерарду покажется, что он закрыл глаза и очнулся в другом теле.- Лоример изо всех сил пытался найти веский довод.- В молодом теле, между прочим. Мы, собственно, оказываем ему благодеяние.

Фэй медленно покачала головой.

- Нет. Если я соглашалась раньше, то только потому, что по-настоящему никогда в это не верила.

- Ты ставишь меня в трудное положение,- сказал Лоример.- Мне придется прибегнуть к силе. Ради твоего же блага.

Фэй нервно рассмеялась.

- Собираешься шантажировать?

- Называй это так, Фэй. Епископат косо смотрит на супружескую измену, но я мужчина и к тому же холост. А вот ты… ты женщина, изменившая верному мужу…

- Джерард вынужден быть верным. Он ни на что не годен!

- Нет, милочка, это не оправдание. Никакие деньги и адвокаты не спасут тебя…

Лоример с облегчением заметил смятение Фэй. Да, она богата и красива, но когда дело доходило до конфликтов, пассивность ее характера неизменно обеспечивала ему победу. Он выждал несколько секунд, чтобы угроза оказала должное воздействие, потом сел на скамейку рядом с Фэй.

- Что за глупый разговор! Вместо того, чтобы обсуждать будущее. Ты ведь на самом деле не передумала?

Фэй подняла на него грустные глаза.

- Нет, Майк. Не передумала. Лоример порывисто сжал ее руку.

- Я все уточнил. Тот тип, которого я нашел,- неудачливый художник. Кстати, ты можешь сейчас дать мне деньги для него?

- Двадцать тысяч? По-моему, в сейфе внизу даже больше. Я принесу.- Фэй встала, потом повернулась к нему.- Как его зовут?

- Раймонд Сэттл. Слышала? Она покачала головой.

- Что он рисует?

- Не знаю… Какая разница? Нам важно лишь, что он решил покончить с собой.

Возвращаясь в город, Лоример заново обдумал свой план. Джерард Уиллен был энергичным преуспевающим дельцом, и никто не мог сказать, что он женился на Фэй ради денег. Он увидел ее, влюбился и стал добиваться с отчаянным пылом, перед которым Фэй - податливая чужой воле - не смогла устоять. Но их супружеская жизнь омрачалась тем, что сразу после свадьбы, словно израсходовав весь пыл на ухаживание, Джерард стал проявлять к жене исключительно отеческие чувства. От Фэй требовалось лишь присутствие на церковных службах и официальных обедах.

Год Фэй терпела такое положение. Лори-меру, инструктору фехтования в фешенебельной гимназии, посчастливилось появиться на сцене как раз вовремя, чтобы сыграть роль выпускного клапана.

Сначала он был полностью удовлетворен физическим обладанием Фэй, потом пришло убеждение, что он заслужил и все остальное: деньги, роскошь, положение в обществе. Но на пути к блестящему будущему стоял Джерард Уиллен.

На Земле или на любой из других пятидесяти развитых планет имелся бы выбор между разводом и откровенным убийством. На Орегонии же были исключены все возможности. Господство церкви делало развод почти невозможным, тем более из-за такого пустяка. А убийство - по орегонскому закону караемое Заменой Личности - чересчур рискованно.

Спустились сумерки, когда Лоример посадил машину в условленном месте на окраине города. Мелькнула неприятная мысль, что Сэттл не пришел, но из-за черной стены деревьев выступила худая фигура. Сэттл двигался медленно, слегка покачиваясь, и с трудом забрался в машину.

- Вы пили? - резко спросил Лоример, впившись глазами в изможденное лицо.

- Пил? - Сэттл покачал головой.- Нет, мой друг, я голоден. Всего лишь голоден.

- Вам следует поесть.

- Вы так добры…

- Доброта тут ни при чем,- перебил Лоример с нескрываемым отвращением.- Если вы умрете, весь наш план летит к чертям. Я имею в виду, если ваше тело умрет.

- Не умрет,- заверил Сэттл.- Оно цепляется за жизнь с поразительным упорством - вот в чем моя беда.

- Что ж.- Лоример поднял машину в воздух.- Летим к дому Уиллена.

- Разве сегодня?..- В голосе Сэттла впервые прозвучало оживление.

- Нет. Джерард Уиллен еще не приехал. Вам надо просто ознакомиться с местом.

- Понятно.

Сэттл съежился на сиденье и весь путь молчал.

Ночной воздух встретил их свежей прохладой. Звездный свет изморозью лежал на застывших лугах. Пройдя через задний сад к дому, где желтый свет окон позволял хоть что-то разглядеть, Лоример достал из кармана газовый пистолет и протянул Сэттлу. Тот неохотно сжал оружие в тонкой руке.

- Вы же говорили, что не сегодня,- прошептал он.

- Свыкнитесь с ним - вам нельзя промахнуться.- Лоример подтолкнул своего спутника вперед.- План таков: вы собираетесь проникнуть в дом для кражи. Заходите через дверь террасы, которую никогда не запирают, и начинаете искать ценности.

Лоример повернул ручку и распахнул дверь. Они вошли в большую темную комнату, полыхнувшую теплым воздухом.

- Вам не известно, что рядом находится кабинет Джерарда Уиллена, где он работает до поздней ночи, вместо того чтобы спать с женой. Вы что-то опрокидываете. Например, вот это.-

Лоример показал на высокую вазу.- Уиллен слышит шум и выходит. Вас охватывает паника, и вы стреляете. Выстрелите несколько раз - надо убедиться, что он мертв.

- Я никогда не убивал,- тихо произнес Сэттл.

Лоример тяжело вздохнул.

- Вы убиваете не его. Вы убиваете себя. Помните. Итак, Уиллен падает, вы, объятый ужасом, застываете над ним - пока не появляется Фэй Уиллен. Даете ей хорошенько разглядеть себя, потом бросаете пистолет и убегаете прежним путем. Через час вас ловит полиция, Фэй подтверждает, что убийца - вы. Следует ваше признание - и все!

- Я не представлял, что это будет так сложно.

- Это просто, говорю вам! - Безнадежная монотонность в голосе Сэттла разъярила Лоримера.- Ничего не может быть проще!

- Не знаю…

Лоример схватил Сэттла за плечо и поразился его хрупкости.

- Послушайте, Раймонд, вы хотите, чтобы ваша крошка получила деньги? Их надо заработать.

- Что со мной случится… потом? Будет больно?

- Это совершенно безболезненно.- Лоример постарался, чтобы в его голосе звучало теплое участие.- Состоится очень короткий суд, вероятно, в тот же день, и вас признают виновным. А потом наденут на вашу голову специальный шлем, и такой же на голову Уиллена, щелкнут выключателем - и все позади. Переходный процесс занимает ничтожную долю секунды, вы просто не успеете почувствовать боль. О лучшей смерти и мечтать нельзя.

Лоример говорил уверенно, но в глубине души его терзали сомнения. Успехи нейроэлектроники позволили наказывать убийц - и некоторым образом спасать жертвы - пересадкой мозга убитого в тело убийцы. Однако же, если это так гуманно, как кричит пропаганда, почему системой не пользуются повсеместно? Почему Замена Личности запрещена на большинстве развитых миров?

Лоример решил не отвлекаться на бессмысленные рассуждения. Главное, что Замена Личности - одно из редких оснований, по которым лоно церкви дает развод. Жерар Уиллен будет жить в теле Сэттла, но, так как священную клятву произносил обладатель другого тела, его брак будет автоматически расторгнут.

Лоример дважды повторил свой план, всякий раз уклоняясь, когда Сэттл по неопытности направлял пистолет в его сторону.

- Следите, куда вы целитесь! - раздраженно сказал он.- Постарайтесь запомнить, что это оружие.

- Но вы не умрете,- заметил Сэттл.- Вас пересадят в мое тело.

- Предпочитаю остаться мертвым.- Лоример внимательно посмотрел на Сэттла, пытаясь разглядеть его лицо во мраке комнаты. Уж не издевается ли он? - Лучше верните мне пистолет, пока ничего не случилось.

Сэттл послушно протянул оружие, и Лоример как раз опускал его в карман, когда дверь в комнату внезапно распахнулась. Лоример вздрогнул, инстинктивно направил пистолет на фигуру в освещенном проеме, и лишь тут осознал, что это Фэй. На лбу мгновенно выступили бисеринки пота, когда он понял, что едва не нажал на курок.

- Майк, это ты? - Фэй щелкнула выключателем и зажмурилась, ослепленная вспыхнувшим светом.

- Дура! - прорычал Лоример.- Я же велел тебе оставаться наверху!

- Мне нужно с тобой поговорить.

- Я тебя едва не прикончил! Ты…- При мысли о том, что могло произойти, Лоримеру изменил голос.

- Я хотела увидеть мистера Сэттла,- упрямо сказала Фэй.- Здравствуйте.

Сэттл отвесил нелепый глубокий поклон, не сводя глаз с лица Фэй.

Лоример заметил, что на Фэй ничего нет, кроме прозрачной ночной рубашки, и почувствовал, как в нем закипает злость.

- Ступай наверх. Мы с Раймондом собирались уходить. Верно, Раймонд?

- Верно.- Сэттл улыбнулся, но его изможденное лицо стало белым как полотно. Он покачнулся и схватился за стул.

Фэй шагнула вперед.

- Вам нехорошо?

- Не стоит обращать внимания,- ответил Сэттл.- Просто несколько дней забываю поесть. Понимаю, непростительное легкомыслие с моей стороны…

- Я предлагал ему,- вставил Лоример,- но он отказался.

Фэй бросила на него раздраженный взгляд.

- Проводи мистера Сэттла на кухню. Я дам ему молока и пару бутербродов.

Она включила ультразвуковую духовку и через минуту поставила перед Сэттлом бутылку молока и ароматное горячее мясо. Сэттл благодарно кивнул, расстегнул плащ и приступил к еде. Наблюдая, как он уминает мясо под одобрительным взглядом Фэй, Лоример почувствовал себя в чем-то обманутым.

Когда до него дошло, что он усмотрел в Сэттле соперника, Лоример глухо рассмеялся. Уж если он что-то и знал наверняка о Фэй, так это то, что после Джерарда Уиллена в ее сердце не было места для еще одного усталого и больного человека. Он подошел к Фэй и уверенно обнял ее за плечи.

Через несколько минут Сэттл оторвал глаза от пустой тарелки.

- Позвольте поблагодарить вас за…- Его голос дрогнул, и он замер, уставившись на противоположную стену. Лоример проследил за его взглядом, но ничего не увидел, кроме одной из бессмысленных картин Фэй, стоявшей на подрамнике и еще незавершенной. Фэй, очевидно, внесла ее с террасы и забыла убрать.

- Это ваша работа? - тихо спросил Сэттл.

- Да, но вряд ли она вам что-нибудь говорит.

- Мне кажется, вы рисовали сам свет. Без содержания. Без ограничивающих форм.

Лоример рассмеялся, но тут же смолк, заметив, что Фэй вздрогнула.

- Это так,- быстро проговорила она.- Вы почувствовали? Вы пытались сами?..

На лицо Сэттла легла печальная улыбка.

- У меня бы не хватило смелости…

- Но ведь…

- Ну вот что, пора кончать,- нетерпеливо перебил Лоример.- Раймонд чересчур здесь засиделся. Если его кто-нибудь увидит, весь наш план летит к черту.

- Кто его может увидеть? - возразила Фэй.- Едва ли в такой час…- Она говорила с непривычной для себя твердостью, но тут раздался сигнал видеофона.

- Подожди, пока мы выйдем,- почему-то шепотом произнес Лоример, чувствуя, как в такт со звонком дрожат его нервы.

- Я включу только звук.- Фэй коснулась кнопки, и на экране возник Джерард Уиллен - болезненного вида пятидесятилетний мужчина с длинным серьезным лицом, одетый в строгий деловой костюм.

- Привет, Джерард,- бросила Фэй.

- Это ты, Фэй? - Глаза Уиллена сузились.- Почему я тебя не вижу?

- Я собираюсь спать и неподходяще одета. Уиллен одобрительно кивнул.

- Твоя осторожность похвальна. Мне рассказывали о безбожниках, перехватывающих интимные вызовы.

Фэй громко вздохнула.

- Дьявол выдумывает новые козни… Что означает твой звонок, Джерард?

- У меня хорошие новости. Я закончил свои дела в Городе Святого Креста и завтра утром вылетаю. Значит, к полудню буду с тобой.

- Я так рада.- Фэй кинула на Лоримера многозначительный взгляд.- Мне тоскливо без тебя.

- С нетерпением жду возвращения,- бесстрастно сказал Уиллен.- Предстоит составить трудный отчет и, надеюсь, дома мне будет лучше работаться.

«Надейся»,- злорадно подумал Лоример, ощущая прилив сил и уверенности. Он внимательно следил за разговором, презирая Уиллена и в то же время испытывая к нему благодарность за то, что он не проявил ни капли тепла, не сказал ни слова, способного поколебать Фэй. Сэттл тоже не сводил глаз с экрана, выпрямившись и подавшись вперед. Когда изображение исчезло, Лоример шагнул вперед и сжал обе руки Фэй.

- Ну вот, любимая. Все становится на свои места.

- Э-э… Боюсь, что нет,- неожиданно произнес Сэттл.

Лоример резко повернулся.

- О чем вы?

Лицо Сэттла было искажено смятением, но голос звучал твердо.

- Я многое передумал, глядя на мистера Уиллена, и понял, что не смогу сделать все это. Что бы вы ни говорили о простой Замене Личности, я никогда не заставлю себя выстрелить в человека. И вы меня не переубедите.

Выжидая в темноте возле террасы, Лоример несколько раз вынимал газовый пистолет и проверял его. Это было одно из самых совершенных орудий убийства, но он не мог противостоять искушению. Сэттл замер рядом, подобно скульптуре из черного камня. Над их головами меж звезд медленно пробиралась зеленая луна.

Около полуночи свет на втором этаже погас.

У Лоримера бешено заколотилось сердце.

- Фэй легла,- прошептал он.- Скоро пойдем.

- Я готов.

- Рад слышать.

В эти минуты Лоример испытывал огромное облегчение при мысли о том, что его зависимости от ненадежного и непредсказуемого Сэттла пришел конец. Прошлой ночью, когда Сэттл заявил о своей неспособности убить Уиллена, казалось, что все пропало. Лоример пережил несколько весьма неприятных минут, пока не выяснилось, что Сэттл по-прежнему намерен выполнить большую часть своих обязательств. Он готов принять на себя вину и отдать жизнь, если на курок нажмет кто-либо другой. Нельзя сказать, чтобы Лоример был в восторге от нового плана - ибо теперь ему придется находиться здесь вместо того, чтобы создавать себе алиби совсем в другом месте,- но иного выхода не существовало. Будь у него время, он бы мог что-нибудь придумать, однако инстинкт подсказывал ему, что не следует давать Фэй и Сэттлу возможности развивать отношения.

- Пора.- С этими словами Лоример осторожно ступил на террасу. Важно стрелять в темноте, чтобы Уиллен не мог разглядеть убийцу и потом, возвращенный к жизни в теле Сэттла, не дал показаний полиции.

Они обошли конус света, льющегося из окна кабинета Уиллена, и ступили в комнату.

- Стойте у окна,- прошептал Лоример, снял с полки большую керамическую вазу и скорчился за стулом, держа вазу в левой руке, а в правой сжимая пистолет. Ему пришло в голову, что следует выждать пару минут, чтобы глаза привыкли к темноте, но нервы не выдержали. Он с силой швырнул вазу, и она с треском разбилась о противоположную стену.

Звук прогремел как выстрел. Наступил миг звенящей тишины, затем из кабинета донеслось невнятное восклицание.

Лоример поднял пистолет и до боли сжал рукоятку. В коридоре раздались шаги. Дверь распахнулась, и Лоример тут же нажал на курок - один раз, другой, третий.

Три облачка быстродействующего яда прошли сквозь одежду и кожу человека, возникшего в проеме через долю секунды после того, как вспыхнул свет. Лоример отпрянул назад.

Джерард Уиллен неподвижно стоял у входа, держа руку на выключателе, потом тело его стало медленно клониться вперед, ноги же оставались на месте, и он повалился, с чавкающим звуком ударившись лицом о пол.

- О боже,- прохрипел Лоример,- это ужасно!

Он в смятении застыл, тупо глядя на пистолет, но тут же пришел в себя. Биометр Уиллена, вшитый, как и у каждого жителя Орегонии, под кожу левого плеча, сейчас передает аварийный сигнал, зарегистрировав прекращение жизнедеятельности организма. Факт, что никаких предварительных отклонений не было, послужит основанием для расследования. Не пройдет и пяти минут, как сюда прилетят врачи и полиция. Лоример повернулся к Сэттлу, не сводящему глаз с лежащего на полу тела, и протянул оружие. Сэттл взял его дрожащей рукой.

- Как только Фэй войдет в комнату и закричит, бросайте пистолет и бегите что есть сил на Морскую. Улица хорошо освещена, и вас неминуемо кто-нибудь увидит.

- Понял.

- Все ваши беды останутся позади.

- Я знаю.

- Послушайте, Раймонд…- Что-то в голосе Сэттла, в его готовности принять смерть пробудило в Лоримере сострадание. Он смущенно тронул художника за плечо.- Поверьте, мне жаль…

- Не беспокойтесь обо мне, Майк.- Сэттл печально улыбнулся.

Лоример кивнул и побежал к машине. На лужайке его догнал высокий женский крик, и он понял, что все развивается по плану. Машина поднялась над деревьями и в нескольких километрах от побережья вышла на второстепенную трассу.

Движения почти не было. Лоример снизился, зажег опознавательные огни и на небольшой скорости полетел к городу. Постепенно тугой ком в желудке стал рассасываться. Теперь надо лишь держаться в тени, пока Сэттла не осудят и не переместят в его тело личность Джерарда Уиллена. В подобных обстоятельствах развод следует быстро, и тогда уже он выйдет вперед и получит свою награду. Точнее, награды: Фэй, три дома, деньги, положение…

Домой Лоример пришел, почти опьянев от счастья. Какое-то мгновенье он упивался наслаждением от мысли, что жив, потом смешал себе крепкий коктейль. Не успел он пригубить, как раздался звонок. Не выпуская бокала из рук, Лоример открыл дверь и увидел перед собой двух угрюмого вида мужчин. Внутри у него словно что-то оборвалось.

- Майкл Лоример? - спросил один из них. Лоример настороженно кивнул.

- Да.

- Полиция. Вы арестованы.

- Тут какая-то ошибка,- заявил он, изо всех сил пытаясь изобразить возмущение.

Всю дорогу Лоример хранил молчание, обдумывая положение. Что-то случилось, это очевидно. Но что? Скорее всего, Сэттл в последний момент испугался и пошел на попятную.

С каждой минутой в Лоримере крепло убеждение, что он попал в точку. Сэттл с самого начала колебался и проявлял слабость, а сейчас не решился на последний шаг, ведущий к смерти,- поведение, характерное для многих самоубийц. И все же, с удовлетворением отметил Лоример, причин для беспокойства у него нет. Отпечатки пальцев на пистолете - Сэттла, и именно Сэттл тайком проник в дом. Эти обстоятельства говорят сами за себя, но главное - Фэй. Что стоит слово опустившейся личности против показаний богатой, уважаемой женщины и добропорядочного гражданина…

Когда его ввели в кабинет, Лоример был собран и готов доказывать свою невиновность. В кабинете находились три полицейских в мундирах с синими воротничками инспекторов.

- Надеюсь, господа, вы объясните мне, что происходит,- уверенно встретив их взгляды, начал Лоример.- Я не привык к подобному обращению.

- Майкл Томас Лоример,- произнес старший инспектор, сверившись с листком,- я обвиняю вас в убийстве Джерарда Авона Уиллена.

- Джерарда Уиллена? Он убит? - потрясение переспросил Лоример.- Невероятно.

- Вы можете что-нибудь ответить на обвинение?

- Кому понадобилось?..- Лоример замолчал, словно до него только что дошел смысл вопроса.- Погодите… Вы обвиняете меня! Я понятия не имею о случившемся. Да меня там и близко не было!

- У нас есть свидетель. Лоример натянуто рассмеялся.

- Любопытно, кто он.

- Миссис Уиллен показала, что видела, как вы убили ее мужа.

Лоримеру показалось, что из-под ног у него ушел пол.

- Я не верю вам,- выдавил он.

Один из инспекторов пожал плечами и включил видеомагнитофон. На маленьком экране появилось заплаканное лицо Фэй, и Лоример с ужасом выслушал приговаривающие его слова. «Эта шлюха предала меня!» Сознание смертельной опасности стряхнуло с него оцепенение.

- Я, пожалуй, могу объяснить, почему миссис Уиллен пошла на ложь…

- Слушаю вас.- В глазах старшего инспектора блеснуло оживление.

- Видите ли, я познакомился с миссис Уиллен, когда обучал ее фехтованию. Мы частенько беседовали, и она пару раз приглашала меня зайти. Я полагал это проявлением обычной любезности, поэтому можете себе представить мои чувства, когда я понял, что она хочет вступить со мной в любовную связь.

- Что же вы чувствовали, мистер Лоример?

- Отвращение, разумеется! Конечно, миссис Уиллен - привлекательная женщина, а я всего лишь человек, но супружеская измена… Получив отказ, она буквально рассвирепела. Мне бы не хотелось повторять ее слова.

- Полагаю, при данных обстоятельствах вам лучше отбросить стеснение.

- Ну,- после некоторого колебания проговорил Лоример,- она заявила, что избавится от мужа, чего бы это ни стоило. И еще она сказала, что заставит меня пожалеть о своем поведении. Я никогда не предполагал…- Лоример выдавил из себя слабую улыбку.

- Вы поведали нам интересную историю, мистер Лоример.- Старший инспектор глядел на свои ногти.- Вы знакомы с человеком по имени Раймонд Сэттл?

- Не припомню.

- Странно. Он был в доме Уиллена и тоже видел, как вы стреляли.

- Что?!.. Но зачем мне убивать?

- Из сейфа комнаты, где произошло убийство, пропали двадцать тысяч, и эту сумму нашли у вас в квартире. Сэттл утверждает, что находился в кабинете с Уилленом, когда в комнате раздался шум. Уиллен вышел посмотреть и…

- Это же смехотворно! - вскричал Лоример.- Кто в конце концов такой этот Сэттл? Надо полагать, сообщник Фэй Уиллен! Они, вероятно, сговорились… Понял, инспектор! Он ее любовник! Прокравшись в дом…

Лоример замолчал на полуслове, потому что инспектор с горькой улыбкой покачал головой.

- Не старайтесь, мистер Лоример.- В голосе инспектора послышались нотки сочувствия.- Раймонд Сэттл - доверенный компаньон мистера Уиллена и преданный друг семьи. Он имел все основания находиться вечером в доме Джерарда Уиллена.

Ровно через год в большом особняке с видом на море трое людей собрались, чтобы отметить скромное торжество.

Джерард Уиллен, в теле, некогда принадлежавшем молодому и честолюбивому инструктору фехтования, разлил по бокалам шампанское. Чувство легкости и уверенности во всех членах до сих пор не утратило для него своей новизны.

- Знаете,- заметил он,- великолепное тело я… унаследовал. Жаль только, что в умственном развитии Лоример отставал.

Раймонд Сэттл пожал плечами. Он был все так же сухопар, но в дорогом, элегантном костюме выглядел скорее жилистым, чем хрупким. Его левая рука обвивала талию Фэй; та нежно прижималась к нему.

- Напротив, нам повезло, что Лоример не блистал умом,- сказал он.- Я давился от смеха, когда порол чушь о малютке в приюте.

Фэй с восхищением посмотрела на него.

- Ты играл превосходно, Раймонд. Очень убедительно.

- Возможно. Хотя иногда мне было не по себе - мы забавлялись с ним, как кошка с мышкой.

- Глупости. Он убийца.- Уиллен протянул бокалы.- За меня!

- Почему не за нас? - удивилась Фэй.

Уиллен усмехнулся.

- Потому что я выиграл больше всех. Ты избавилась от опостылевшего брака, но я тоже хотел развода. А к тому же получил это чудесное тело и теперь могу работать хоть двадцать часов в сутки.

- Ты всегда слишком много работал,- сказала Фэй.

Уиллен задумался.

- Надо полагать, тот, прежний «я», был довольно скучен.

- Не «довольно». Очень!

- Пожалуй, я заслужил… Однако обратите внимание,- Уиллен игриво расправил грудь,- теперь совсем другое дело. В молодом теле этого Лоримера я понял, что помимо работы на свете есть и другие радости.

- Надо же! - Фэй отстранилась от Сэттла и со смехом прильнула к Уиллену.

- Эй, вы! - добродушно ухмыляясь, прикрикнул Сэттл.- Я начинаю беспокоиться!

- Не глупи, милый.- Фэй лучезарно улыбнулась ему, подняв бокал.- За святость брака!

- С удовольствием.- Сэттл выпил до дна и тут, заметив, что Фэй и Уиллен смотрят на него с непонятным ожиданием, почувствовал, что шампанское имеет странный привкус.

Пер. изд.: Shaw Bob. Waltz of the Bodysnatchers: в сб. В. Shaw. Cosmic Kaleidoscope.- Lnd.: Pan Books, 1978.

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

29.12.2008

Амфитеатр

Тормозные двигатели неприятно вибрировали. Бернард Харбен грудной клеткой ощущал их вибрацию.

Он слабо разбирался в технике, но интуитивно чувствовал, как возникающие напряжения испытывают на прочность элементы конструкции спускаемого аппарата. Опыт подсказывал ему, что все механизмы - особенно его съемочные камеры - ведут себя прилично лишь при самом бережном обращении. Харбен на миг удивился, как пилот терпит такое издевательство над аппаратом. "Каждому свое", - подумал он. И, словно в награду за веру, проработав точнорассчитанное время, двигатели выключились. Аппарат перешел в свободное падение, и наступила блаженная тишина.

Харбен посмотрел через прозрачный купол и увидел, как материнский корабль "Кувырок", продолжая движение по орбите, превращается в яркую точку. Сверху спускаемый аппарат освещало солнце, внизу сверкали бескрайние жемчужно-белые просторы незнакомой планеты, и все находящееся в посадочной капсуле, будто светясь, ярко проступало на фоне космоса. Пилот, почти скрытый массивной спинкой противоперегрузочного кресла, управлял полетом, практически не двигаясь. Харбен невольно восхищался мастерством и отвагой, с какими он вел скорлупку из металла и пластика через сплошные облака к намеченной точке неведомого мира.

В эти секунды Харбен испытывал редкое для себя чувство гордость за Человека. Он повернулся к Сэнди Киро, сидящей рядом, и положил ладонь на ее руку. Сэнди продолжала смотреть прямо перед собой, но по чуть дрогнувшим полным губам Харбен понял, что она разделяет его настроение.

- Давай заявим сегодня ночью свои права на планету, сказал он. У них была тайная игра, согласно которой физическая близость наделяла их правом владения той местностью, где это происходило.

Бледные губы слегка разошлись, давая желанный ответ, и Харбен, довольный, расслабился в кресле. Через несколько минут тишину спуска нарушил тонкий настойчивый свист - лодка вошла в верхние слои атмосферы.

Вскоре ее движения стали более резкими, почти судорожными, и, когда Харбен посмотрел на пилота, тот уже утратил свою богоподобную неподвижность и трудился как простой смертный. Внезапно их окутала серая пелена, спускаемый аппарат превратился в самолет, борющийся с ветром, облаками и льдом. И пилот, словно пониженный в чине, стал старомодным авиатором, пытающимся совершить посадку наперекор внезапно налетевшей буре.

Сэнди, не привыкшая к таким маневрам, встревоженно обернулась к Харбену.

Он улыбнулся и указал на свои часы.

- Уже почти пора обедать. Как только разобьем лагерь, сразу поедим.

Его очевидная озабоченность будничными делами, казалось, успокоила Сэнди, и она вновь откинулась на спинку кресла, осторожно расправив плечи. И снова пилот оправдал доверие Харбена. Корабль вырвался из слоя облаков и лег на курс к появившимся внизу горным цепям и террасам, образованным сдвигами пластов, к темной растительности и блестящей паутине небольших рек. Харбен с профессиональной быстротой оценил вид, достал из нагрудного кармана панорамную камеру и заснял остаток спуска. На удивление скоро пилот посадил лодку в тучах пыли, поднятой двигателями, и все трое ступили на хрусткую почву незнакомой планеты.

- Вот радиомаяк Бюро, - сказал пилот, указывая на низкую желтую пирамидку, которая словно бы присосалась к скалистой поверхности метрах в ста от них. Пилот был довольно уверенным на вид молодым человеком с мягкими золотистыми волосами. Глядя на него, можно было подумать, что все на свете ему давно надоело... "Напускное", - решил Харбен, учитывая крайнюю молодость пилота.

- Вы посадили нас в самую точку, - сказал он, проверяя свою догадку. - Поразительное мастерство!

Пилот на мгновение просиял, но тут же опять сделал серьезно-деловую мину.

- Через десять минут наступит местный полдень. Аппарат вернется ровно в полдень через шесть суток. Вам предоставляется на десять минут больше, чем оговорено контрактом.

- Щедро.

- Так мы ведем дела, мистер Харбен, - отозвался пилот, после чего предупредил их о денежных начетах в случае опоздания и напомнил, чтобы они перевели часы в соответствии с 30-часовым днем Хассана-IV. - Корабль прилетит за вами точно в назначенное время, - заключил он, - можете не сомневаться. Хотя пилотом, возможно, будет кто-то другой.

- О, надеюсь, что вы! - воскликнула Сэнди, включаясь в игру Харбена. - Я была буквально потрясена... Вас зовут Дэвид, да?

- Верно, - пилот не смог сдержать широкой улыбки. - Ну, мне пора. Счастливой охоты!

- Спасибо, Дэвид.

Сэнди и Харбен подхватили снаряжение и отошли на безопасное расстояние. Аппарат вертикально поднялся на несколько метров, застыл на миг, устанавливая курс, и рванулся в облака. Он исчез из виду прежде, чем стих волнами доходящий до них рев двигателей. И лишь когда замер последний шепоток, окончательно оборвавший осязаемую связь с остальным человечеством, Харбен почувствовал, что стоит на чужой планете.

Несмотря на высокую влажность, видимость была на удивление хорошей. Вдали просматривались серые холмы, густая растительность и водоемы - свинцовые, черные или нежно-серебристые в зависимости от того, как падал свет. Температура держалась на уровне 10°, а с востока дул постоянный ветер, насыщенный запахами озона, мхов и мокрых камней. Птиц не было, как, впрочем, и другой живности, но Харбен знал, что в этом районе охотится одно чрезвычайно своеобразное существо, чьи методы убийства он подрядился заснять.

- Славный мальчуган, - беспечно заметила Сэнди.

- Его уже нет, - напомнил ей Харбен, деликатно намекая, что лучше выкинуть земные дела из головы и сосредоточить силы на успешном обживании незнакомого мира. Через два месяца истекал срок их брачного договора, и, хотя Харбен непрестанно клялся, что возобновит его, Сэнди, как ему казалось, не слишком-то в это верила и отправилась с ним в экспедицию с намерением укрепить связь. Он был бы только рад этому, если бы не то обстоятельство, что предыдущая группа, снимавшая петраформы, бесследно исчезла. Попытки отговорить Сэнди наталкивались на возражения скорее эмоциональные, нежели логические, и в конце концов Харбен согласился при условии, что она полностью - физически и морально - разделит с ним бремя работы.

- Идем. Если повезет, за час отыщем удобное место, тогда и поедим.

Сэнди охотно надела на плечи рюкзак, и они зашагали строго на север. Харбен уже приметил подходящее место ущелье в тянувшемся с востока на запад горном хребте километрах в восьми от них, - но тем не менее аккуратно сориентировался по компасу, чтобы отыскать обратный путь, даже если сгустится частый в этом районе туман. Условившись, что Сэнди не будет избавлена ни от каких повседневных забот, он потребовал, чтобы они оба держали энерговинтовки наготове. Оружие Сэнди было слегка расфокусировано с учетом возможной неточности, а настройка его винтовки обеспечивала максимальное схождение лучей на расстоянии пятисот метров. Исчезновение съемочной группы компании "Визекс" два года назад объяснялось и без привлечения неких чудовищных опасностей - они, например, могли провалиться в одну из многочисленных подземных рек, но Харбен и его хозяева полагали, что рисковать не следует.

Они продолжали идти на север, петляя между вздыбленными плитами осадочных пород, пока не вышли на более ровную местность. Каверзная глина уступила место темному песку, из которого пробивались кусты и ползучие растения. Порой из-под ног с громким щелканьем выпрыгивали какие-то насекомые, и Сэнди каждый раз вздрагивала. Харбен заверил ее, что металлизированный костюм защищает и от куда больших созданий, и вскоре она привыкла. Сэнди была журналисткой, но прежде писала только о курортных мирах. Харбен почувствовал облегчение, увидев, как быстро она освоилась на Хассане-IV.

Они подошли к природным вратам в гряде. Там надежды Харбена сбылись: он обнаружил признаки обитания квазиантилоп - небольших, похожих на антилоп животных, служивших пищей петраформам. Следы вели из прохода в скалах и исчезали на каменистом плато, откуда пришли Харбен и Сэнди.

- Отлично, - сказал Харбен. - Я думаю, мы на главном пути миграции на юг.

Сэнди огляделась.

- А почему их не видно?

- В том-то и дело. Самки перед родами не в состоянии быстро бежать и становятся, как и самцы, крайне осторожными. Поэтому наш друг петраформ и стал таким, какой он есть.

На классическом лице Сэнди отразилась брезгливость.

- Пожалуйста, не называй этих тварей нашими друзьями.

- Но они принесут нам кучу денег, - улыбаясь, возразил Харбен. - А это самое лучшее, что может сделать друг.

- Они отвратительны!

- В природе нет ничего отвратительного.

Харбен поднес к глазам компактный бинокль и, рассматривая ровную местность к югу от прохода, ощутил волну возбуждения. Обзор открывался под слишком острым углом, к тому же мешали булыжники и растительность, но ему все же удалось обнаружить по меньшей мере три подковообразные формации из серых камней. Они походили на незавершенные уменьшенные копии Стонхенджа метров пяти в диаметре. С нарастающим волнением Харбен пересчитал камни и убедился, что их по семь в каждом кольце. А главное, проем - то место, где недоставало восьмого камня, - был обращен к озеру, в направлении, откуда весной в поисках обильных пастбищ шли квазиантилопы.

- В саду господнем все чудесно, - провозгласил Харбен.

- Что ты имеешь в виду?

- Кажется, нам повезло с первого раза. Идем, я голоден.

Приблизившись к каменистым округлым формациям, Харбен обнаружил, что местность даже лучше отвечает его целям, чем он полагал. Сразу выделились удобные точки в виде булыжников и деревьев, где можно укрыть четыре автоматические камеры, находящиеся у него в рюкзаке. А небольшая, облизанная ветром скала как раз к северу от группы формаций предоставляла возможность делать снимки "сверху" для улучшения визуальной текстуры будущего фильма. Харбен с головой погрузился в изучение ракурсов съемки и пришел в себя, распознав опасность, лишь когда увидел, что Сэнди беззаботно двинулась вперед.

- Сэнди! - Он коснулся ее руки. - Куда это ты собралась?

Она замерла, почувствовав в его голосе предостережение.

- А что случилось?

- Ничего. Но от меня не отходи. - Харбен подождал, пока она не оказалась у него за спиной, затем указал на три формации. - Именно их мы и приехали снимать.

Сэнди с минуту непонимающе смотрела на плоскую землю. Потом, проследив за его указательным пальцем, она разглядела неясные формы среди разбросанных камней и побледнела, но не утратила самообладания, что с удовлетворением отметил Харбен.

- Я думала, они будут больше похожи на пауков. Или на осьминогов.

Он покачал головой.

- Если б они хоть как-то отличались от самых обыкновенных камней, то погибли бы с голоду. Само их существование зависит от того, попадет ли жертва им прямо в руки.

- Значит... эти камни не настоящие?

- Нет. Это конечности, которые лишены свободы движения, зато в точности имитируют булыжники. Полагаю, можно постучать по ним молотком и не заметить никакой разницы пока стоишь вне круга.

- А если войдешь внутрь?

- То попадешь в восьмую руку.

Харбен продолжил импровизированный урок по внеземной зоологии, показав на небольшое углубление у "входа" в каждую окружность. Там, прикрываясь камешками и травой, таилась свернутая спиралью "рука", готовая обвиться вокруг любого животного, которое неосторожно осмелится ступить внутрь.

Сэнди на секунду затихла.

- Что происходит потом?

- Это нам предстоит выяснить и заснять, - сказал Харбен. - Очевидно, у петраформа то же строение, что и у обычных головоногих, значит, рот должен находиться в центре круга. Мы не знаем, как быстро наступает смерть жертвы и сколько длится процесс пищеварения. С таким же успехом хищник может просто держать зверька, поджидая, пока тот умрет от страха или голода.

Харбен глубоко вздохнул, любуясь фотографическими достоинствами местности.

- Знаешь, Сэнди, именно это я и искал-то, что обеспечит меня на всю жизнь. Представляю, как ухватятся за материал телекомпании!

- Я бы выпила чего-нибудь горячего, - сказала Сэнди. Давай поставим палатку.

- Да, конечно.

Харбен выбрал подходящее место, расстелил нижнее полотнище, открыл баллончик с газом, и вскоре над их головами поднялась сферическая крыша. Харбен был очень высоким человеком и не любил тесноту, но его нисколько не тревожило то, что ему предстояло провести шесть ночей в крошечной палатке. Награда, судя по всему, окажется столь большой, что следующее путешествие - если ему вздумается поехать - можно будет обставить с неимоверной роскошью. Харбен достал двенадцать автотермических лотков, каждый на два приема пищи, и передал Сэнди, которая убрала их в палатку вместе с собственными запасами. Пока она разогревала банки с кофе, он отошел на приличное расстояние и соорудил древнейшее, но непревзойденное по дешевизне устройство для утилизации отходов - вырыл выгребную яму.

Харбен уже складывал легкую лопатку, когда до него донесся тихий звук. С замиранием сердца он понял, что Сэнди метрах в пятидесяти от него, не повышая голоса, с кем-то разговаривает. Харбен побежал было к ней, но остановился, увидев, что она одна. Сэнди стояла на коленях спиной к нему, вероятно открывая банки с кофе.

- Сэнди! - закричал он, не понимая причин тревоги. - У тебя все в порядке?

Она изумленно повернулась:

- Бернард? Что ты там делаешь? Я думала...

Сэнди поднялась на ноги, огляделась и внезапно разразилась смехом.

Он подошел и взял у нее кофе.

- Большинству людей требуются годы подобной жизни, чтобы сойти с ума.

- Я думала, ты стоишь прямо за мной. - Она сделала маленький глоток, ухитряясь оставаться женственной, даже модной в серебристо-сером полевом костюме. Ее глаза остановились на ровной местности, над которой господствовали каменные формации. - Бернард, почему там нет костей животных?

- Они перевариваются. Кости могли бы отпугнуть других животных, но скорее всего петраформы усваивают их в качестве источника минералов. В геохимии Хассана- IV есть странные пробелы, особенно в том, что касается металлов.

- Ну и местечко!

- Всего лишь частица пестрого узора природы, любимая. Харбен допил кофе, насладился его теплом и отложил банку. Пойду поставлю камеры, чтобы случайно ничего не прозевать.

- А я останусь здесь и набросаю заметки для статьи. Сэнди выдавила из себя улыбку. - Мне бы тоже не мешало заработать.

Харбен кивнул.

- Никуда не отлучайся. Чем меньше мы будем оставлять следов и запахов, тем лучше.

Он вынул из рюкзака четыре автоматические камеры, забросил за плечо винтовку и направился к формациям. Облака спустились так низко, что закрывали верхушки деревьев, но у поверхности воздух был прозрачен как стекло. Харбен не отрывал взгляда от безобразных на вид камней. Интересно, чувствуют ли эти затаившиеся под землей удивительные создания вибрацию от его шагов, не предвкушают ли они приближающуюся к ловушке добычу? "Тебе не повезло, камнесьминог, - подумал он. - Не я тебя буду кормить, а ты меня".

На противоположных сторонах интересующего его участка как нельзя более кстати росло по дереву, и Харбен, проверив зону обзора, укрепил камеры на их стволах. Третью камеру он установил севернее, на вершине небольшой скалы, на которую легко можно было подняться с внешней стороны. С юга удачно располагались два крупных валуна. Он выбрал тот, что поближе к глубокому на вид озерцу, - вдруг квазиантилопы подойдут к воде, тем самым предоставляя ему лишний материал. Голографическая система давала неограниченную глубину фокуса и очень широкий угол съемки. Следовательно, панораму, общие и крупные планы можно было монтировать позже, произвольно, в процессе подготовки фильма. Харбен прислонился к валуну и разглаживал основание присоски штатива, когда почувствовал, что рядом стоит Сэнди.

- Чего тебе надо? - не скрывая раздражения, спросил он. Ответа не последовало. Харбен повернулся, чтобы отчитать Сэнди за отлучку, но рядом никого не было. Все его чувства внезапно обострились: насыщенный влагой воздух стал холоднее, журчание ручейков - громче. Ремень винтовки соскользнул с плеча, тяжесть оружия переместилась в руку, одновременно Харбен внимательно осматривал местность спрятаться негде. Так он стоял начеку целую минуту, но вокруг ничего не двигалось, кроме медленно колышущихся, ползущих вниз щупалец тумана.

Наконец напряжение понемногу спало, и он закончил установку камеры. Проверив дистанционное управление, Харбен задумчиво побрел к палатке. То, что с ним произошло, вполне объяснялось расшалившимися нервами - в конце концов пребывание на чужой планете кого угодно может вывести из себя. Но допустимо и другое: присутствие в атмосфере веществ, вызывающих галлюцинации.

Взятые при официальном обследовании пробы воздуха показали обычную смесь газов, но это не исключало местных или временных отклонений. Харбен решил несколько часов последить за своими ощущениями, прежде чем рассказать о них Сэнди.

Как только он пришел, Сэнди включила автотермический лоток, и впервые на Хассане-IV они поели по-настоящему. Время от времени Харбен посматривал в бинокль на открывающийся с севера проход и пытался определить, нормально ли он воспринимает окружающее. Казалось, все было в порядке, но порой, когда Харбен, расхаживая по лагерю, невольно ослаблял самоконтроль, наплывало ощущение, что за ним наблюдают. Это чувство было столь смутным и неуловимым, что Харбен приписывал его своей нервозности и вскоре перестал обращать на него внимание. Работающую с диктофоном Сэнди ничто не беспокоило.

Ближе к вечеру Харбен, заметил движение в серых скалах и, пыхтя от волнения, изготовил свою камеру. Через несколько минут в проходе появилось два смахивающих на антилоп животных, грациозно выбирающих путь среди нагромождения камней. Одно из них было самкой, и даже на таком расстоянии было видно, что она скоро родит.

Харбен снимал их приближение из укрытия. Когда квазиантилопы поравнялись с ним, стало ясно: то, что он принимал за хвост самки, на самом деле - пара длинных тонких ножек рождающегося детеныша. Животные подошли к ровной местности, где затаились петраформы, и сердце Харбена возбужденно заколотилось. Он нажал кнопку на пульте дистанционного управления, привел в действие четыре автоматические камеры и приник к видоискателю, наблюдая, как квазиантилопы достигли смертоносных округлых формаций.

Словно ведомые могучим инстинктом, животные миновали коварную зону, на метр оставив в стороне ловушку, и побежали на юг по безопасному плато. Харбен выключил камеры и подумал мимоходом, разделяют ли его разочарование три затаившихся под землей хищника. Он повернулся к Сэнди, которая наблюдала за происходящим в бинокль.

- Плохо. Хотя вряд ли стоило ожидать успеха с первого раза.

Сэнди бросила на него серьезный взгляд.

- Бернард, самка рожала?

- Практически да.

- Но это ужасно! Почему они не останавливаются для отдыха?

Ее участие вызвало у Харбена улыбку и в то же время напомнило, как мало Сэнди знает о повадках диких животных.

- Быстрые ноги - единственный козырь квазиантилоп. Они постоянно находятся в движении, особенно если чувствуют опасность. У родившегося детеныша будет от силы пять минут, чтобы научиться ходить, - и снова в путь.

Сэнди перевела взгляд и поежилась.

- Мне здесь не нравится.

- То же происходит на всех планетах земного типа. Да и в Африке можно увидеть аналогичную картину.

- Все равно, я рада, что она спаслась. Если бы чудовища поймали...

Это было не самое лучшее время для спора, но Харбен решил, что нужно помочь Сэнди увидеть вещи в правильном свете, прежде чем она станет свидетелем удачной охоты.

- У природы нет никаких чудовищ, - сказал он. - Нет ни плохих, ни хороших. Каждое создание вправе добывать себе пищу, и не имеет значения, малиновка это или камнесьминог.

Сэнди сжала губы и покачала головой.

- Нельзя сравнивать малиновку с одной из этих... тварей.

- Питаться нужно всем.

- Но малиновка лишь...

- Не с точки зрения червяка.

- Мне холодно, - отвернувшись, произнесла Сэнди.

Внезапно она показалась ему такой маленькой и беззащитной, что Харбен почувствовал угрызения совести от того, что согласился взять ее в столь чуждый ей мир.

Остаток дня прошел без происшествий. Когда стало смеркаться, Харбен уложил вокруг палатки сторожевой провод. Сэнди почти сразу забралась в их искусственную пещерку, а он еще с час сидел снаружи, глядя в кромешную тьму и прислушиваясь к сложному многоголосью перешептывающихся ручейков. Один раз у него возникло ощущение, что за ним наблюдают, но ни одна из светящихся зеленых стрелочек на пульте сторожевой системы даже не шелохнулась, и он отнес это чувство на счет разгулявшихся нервов.

Харбен улегся, и Сэнди прижалась к нему всем телом. Физическая близость, которая утром им обоим казалась желанной, помогла бы ему успокоиться и заснуть, однако Харбен, чуткий к настроению Сэнди, сдержался. Он бесконечно долго лежал с открытыми глазами, нетерпеливо ожидая наступления утра.

Дневной свет, аромат горячей пищи и кофе, обычная хозяйственная суета-все это оживило Сэнди, и Харбену тоже стало легче. Он много двигался, разминая затекшее тело, и больше чем нужно распространялся об их планах на следующие несколько лет. Сэнди если и догадывалась о том, что он пытается таким путем повлиять на ее отношение к работе в целом и к этой экспедиции в частности, то недовольства не проявила. Она даже пошутила, что собирается в своей статье для журнала путешествий описать Хассан-IV как роскошный курорт.

Харбена больше всего беспокоила облачность, которая за ночь спустилась до самой земли. Во время завтрака он внимательно наблюдал за ней и с облегчением убедился, что прослойка чистого воздуха под лучами невидимого солнца постепенно расширяется, открывая верхушки деревьев. Ему казалось, будто он находится на дне стакана с газированной водой, которая медленно проясняется снизу вверх. Когда на севере стали прорисовываться склоны холмов, Харбен поднес к глазам бинокль и сразу увидел среди скал стадо квазиантилоп.

- По-моему, начинается, - сказал он, продевая руку в ремешок камеры. - Тебе, пожалуй, лучше оставаться здесь.

Харбен пригнулся и побежал к холмику, укрывшись за которым он мог наблюдать за равниной и живыми окружностями. Взгляд на пульт дистанционного управления сказал ему, что автоматические камеры готовы к работе, и, чтобы не забыть потом в горячке, Харбен включил их заранее. Он почувствовал, как сзади подошла Сэнди, но был слишком занят, снимая общий план приближающегося стада. Из прохода выходили квазиантилопы, и вожаки вели их прямо к поджидающим округлым формациям.

В увеличивающий изображение видоискатель Харбен наблюдал, как стадо голов в двадцать начало пересекать опасную зону. И вновь, словно оберегаемые неким инстинктом, животные обходили каменные окружности. Он уже стал опасаться, что ни одно из них не совершит гибельной ошибки, как вдруг крупный самец, за которым следовала беременная самка, вступил в ближайшее полукольцо. У Харбена пересохло во рту, когда животное, не подозревая об опасности, переступило через углубление, обозначающее восьмую конечность камнесьминога. Оно пересекло полукольцо камней, которые не были камнями, и, двигаясь с величавым безразличием, благополучно вышло с противоположной стороны.

Харбена охватило разочарование. "Неужели камнесьминог мертв? Может, надо искать другое место?"

Он снова застыл, когда увидел, как по следам самца в кольцо вступила самка. Внезапно у входа что-то забурлило. Тонкий черный язык взметнулся кверху и с отчетливым щелчком обвился вокруг ножек полуродившегося детеныша. Самка испустила отчаянный крик и замерла.

"Я буду богат!" - возликовал Харбен, вскакивая на ноги, чтобы изменить угол съемки.

Крик боли и страха вспугнул стадо, и все, за исключением самца, помчались к югу. Стих топот копыт, и наступила тишина, прерываемая лишь жалобным блеяньем и фырканьем попавшей в западню самки. Самец с безопасного расстояния беспомощно взирал на нее. По мере того как камнесьминог тянул сильнее, грозя вытащить детеныша из утробы, самка, переставляя ноги, понемногу пятилась назад. Она, конечно, могла спастись, но материнский инстинкт не позволял ей жертвовать потомством. Харбен не спускал с нее глаз, стремясь запечатлеть все перипетии поединка. Положение самки ухудшалось прямо на глазах - гигантскими змеями зашевелились другие семь конечностей камнесьминога. Ожившие "валуны" взрыхляли влажную почву, оцепляя пойманное животное.

- Бернард! - издалека донесся крик Сэнди, и вскоре стало слышно, как она бежит. Подсознательно Харбен удивился. он был уверен, что Сэнди находится рядом, - но внимание его приковывала разыгрывающаяся на его глазах драма.

- Бернард! - тяжело дыша проговорила Сэнди. - Ты должен что-то сделать!

- Я все делаю, - отозвался он. - Я ничего не упускаю.

Почувствовав себя в кольце выходящих из земли конечностей камнесьминога, самка судорожно рванулась, и на свет появились две ножки и голова детеныша. Сэнди глухо всхлипнула и шагнула вперед. Краем глаза Харбен уловил поблескивание винтовки в ее руках. Он на секунду рискнул оторваться от видоискателя и вырвал у нее оружие.

- Ты должен помочь ей, Бернард! - Сэнди в отчаянии замолотила кулачками по его плечу. - Я никогда не прощу тебе, если ты ей не поможешь!

- Это лишено смысла. - Он отвел ее руки, про себя думая, что подрагивание камеры можно будет убрать при обработке фильма. - Так уж устроено самой природой. Камнесьминог должен позаботиться о себе. То, что ты видишь, происходило миллионы раз до нас и будет происходить столько же, когда нас здесь не будет.

- Все равно! - взмолилась Сэнди. - Хотя бы сейчас...

- Боже мой, Сэнди, гляди! - вскричал Харбен.

Через видоискатель было видно, как под ногами у самки стала разверзаться земля. Камнесьминог приготовился к приему пищи. Когда почва задрожала и поползла, смелость покинула самку, и она рванулась вперед. Детеныш выпал и в момент рождения исчез в разинутой пасти. Освободившаяся квазиантилопа легко перемахнула через тянувшиеся к ней конечности камнесьминога, помчалась к самцу, и вскоре они оба исчезли из виду.

- Я должен это заснять!

Не обращая внимания на всхлипывания Сэнди, Харбен побежал мимо дерева на равнину, чтобы снять зев хищника. Сэнди держалась рядом, пытаясь вырвать оружие из его левой руки.

Харбен на ходу оттолкнул ее, но что-то с кошмарной силой вдруг обвилось вокруг его запястья и едва не вывернуло руку из сустава. Сэнди вновь с отчаянием выкрикнула его имя. Харбен яростно повернулся и увидел, что его схватил и приковал к земле тонкий черный шнур. Не веря своим глазам, Харбен подергал за него, и тут же вокруг лодыжек захлестнулся другой шнур. За секунду тело Харбена оплели жадные щупальца. Он кинул затравленный взгляд через плечо и увидел, как Сэнди опускается на колени, опутанная такой же сетью щупальцев.

- Винтовка! - ее голос сорвался на визг. - Сожги их! Будто поняв эти слова, новые путы обвили оружие и вырвали его из рук. Харбен едва сознавал, что происходит, потому что все пространство вокруг трех каменных формаций ожило змеящимися щупальцами, колышущимися, словно трава на ветру. И, довершая ужасную картину, стали изменять форму, стягиваться внутрь деревца и булыжники, образующие внешнее кольцо. Даже поверхность темного озерца сгорбилась студенистой псевдоножкой.

Когда земля под ногами поползла и стала разъезжаться, Харбен наконец-с опозданием! - понял: весь участок был огромным, сложноорганизованным, голодным хищником.

Поблескивающие шнуры затянулись туже. Харбен упал на колени и почувствовал, как его засасывает в образующийся провал. Сэнди уже почти не было видно за клубком черных нитей. Странное траурное гудение наполнило воздух.

В последний раз изливая страх и отчаяние, Харбен запрокинул голову, взглянул вверх, и предсмертный крик замер в его груди: что-то... что-то невероятное двигалось в облаках.

То была человекоподобная фигура, неестественно высокая, с расплывчатыми, колышущимися очертаниями. Окутанная переливающимся светом, она держала странные сверкающие предметы. Бело-голубая молния ударила вниз, и Харбен скорее почувствовал, чем услышал, крик, пронзивший все существо исполинского организма под ногами. Внезапно густая сеть черных нитей исчезла в скрытых порах, и он оказался на свободе.

Харбен поднялся на ноги, схватил Сэнди за руку, и они, спотыкаясь, устремились к твердой безопасной почве за кругом булыжников и деревьев. У причудливо изогнутого, но сейчас застывшего дерева Харбен оглянулся и мельком увидел а вихрящихся облаках пульсирующую радужную фигуру. И хоть глаз не было видно, Харбен чувствовал, что существо смотрит прямо на него, в него, сквозь него.

ЗНАЙ, ЧТО ТЫ НЕ ПРАВ, МОЙ ДРУГ. Открылась заслонка в горнило разума, и огонь опалил мозг Харбена. Я ТОЖЕ НАБЛЮДАТЕЛЬ, НО БЕСКОНЕЧНО ОПЫТНЕЕ ТЕБЯ. ЭНТРОПИЯ ДИКТУЕТ: ВСЕ ЖИВОЕ ДОЛЖНО УМЕРЕТЬ. НО ЖИЗНЬ ПРОТИВОДЕЙСТВУЕТ ЭНТРОПИИ - КАК В ЦЕЛОМ, ТАК И В ЧАСТНОСТИ. УТРАТИТЬ СПОСОБНОСТЬ ПЕРЕЖИВАТЬ - ЗНАЧИТ ОТМЕЖЕВАТЬСЯ ОТ САМОЙ ЖИЗНИ...

Затем пространство сместилось, и фигура исчезла.

Когда Харбен стал собирать вещи, местность, где они едва не погибли, выглядела уже совсем как прежде. Деревья, булыжники и озерцо ничем не отличались от естественного ландшафта, а в центре равнины мирно застыли три кольца камней. Моросящий дождь постепенно стирал с верхнего слоя почвы все следы недавней трагедии.

Сэнди приняла успокоительные средства и больше не дрожала, но лицо ее было бледным и хмурым, когда она смотрела на обманчиво мирную равнину.

- Ты думаешь, это единый организм?

- Вряд ли, - ответил Харбен, открыв выпускной клапан палатки. - На мой взгляд, эти три в центре находятся в симбиозе с большим хищником.

- Не понимаю, почему они пропустили стадо и набросились на нас.

- Я тоже - пока. Может быть, потому, что они изголодались по минералам, а на нас столько металла. Смотри, во что превратился в считанные секунды материал наших костюмов. - Палатка упала на землю, и Харбен поднялся на ноги. - Сумеешь сложить?

Сэнди кивнула, остановив встревоженный взгляд на его лице.

- Куда ты идешь?

- За автоматическими камерами.

- Но...

- Не волнуйся, Сэнди. За пределами окружности я в полной безопасности.

Она подошла и взяла его за руку.

- Собираешься забрать пленки, Бернард?

- Ты еще не пришла в себя, малышка, - Харбен недоверчиво рассмеялся, убирая руку. - Да им цены нет, особенно если там запечатлен наш гость. Конечно, я заберу их.

- Но... разве ты не помнишь, что он сказал?

- Я не уверен, что он вообще что-то говорил, да и в любом случае не вижу в его словах особого смысла.

- Он сказал, что нам всем придется умереть - но не на потребу публике.

- Повторяю, не вижу смысла.

- Очень просто, Бернард. - Ее глаза были затуманены лекарствами, и все же в них светилась решимость. Направляя камеру на любое существо, ты выделяешь его из прочих. Ты привлекаешь к нему симпатии миллионов зрителей, и если наша симпатия не стоит ни гроша... то чего стоим мы?

- Никогда себя не оценивал.

- Он тоже снимал, но не позволил нам погибнуть.

- Сэнди, это лишь... - Харбен пошел было прочь, но увидел, что Сэнди плачет. - Послушай, - сказал он. Детеныш погиб, и тут ничего не поделаешь. Причем заметь, ОН не убил хищника. Зверюга уже опомнилась и будет продолжать питаться единственным доступным ей способом. Между прочим, можно представить себе, какая судьба постигла группу "Визекса".

- Как жаль, что ты не мог снять и это.

- Ты успокоишься, когда мы улетим, - сказал Харбен.

Он повернулся и пошел за упавшими камерами, внимательно следя, чтобы не переступить пределов опасного круга. Последняя реплика Сэнди задела Харбена, но вскоре его мысли заняли планы на будущее. Не говоря уже о быстротечной, но сенсационной встрече с могущественным естествоиспытателем, Хассан-IV оказался настоящей сокровищницей. Черпать из нее можно не один год. Так же ясно, что Сэнди не желает и думать об этом, и, следовательно, перед их брачным соглашением возникали серьезные трудности.

Позже, уже на подходе к радиомаяку, Харбен внезапно понял, что решение принято. К своему удивлению, он испытывал неловкость - тяжелый разговор в то время, когда Сэнди так глубоко потрясена... Но он вступал в решающую стадию своей карьеры, и настала пора учиться твердости.

- Сэнди, - тихо произнес Харбен, беря ее под локоть, тщательно обдумав...

Она отвела его руку, не поворачивая головы.

- Хорошо, Бернард. Я тоже не хочу оставаться твоей женой.

Харбен на секунду опешил. Глядя на ее удаляющуюся спину, он испытывал странное чувство, в котором смешались удивление и облегчение. Затем поправил сумку с камерами и зашагал по влажной серой глине.

1

Друг (ит.)

(обратно)

2

Имаго (от лат. imago — образ, подобие) — конечная стадия развития крылатых насекомых, а также название самого взрослого насекомого; для имаго характерна функция размножения. — Примеч. пер.

(обратно)

3

Пролы (от сокращенного «пролетарии») взяты Бобом Шоу из знаменитого романа-антиутопии Джорджа Оруэлла «1984».

(обратно)

4

Трофический — в биологии: управляющий питанием и жизнедеятельностью организма. — Примеч. пер.

(обратно)

5

Псевдоподии (биол.) — ложноножки, временные выросты у одноклеточных организмов.

(обратно)

6

"Куда идешь» (лат.) Исторический фильм по роману Г. Сенкевича

(обратно)

Оглавление

ОРБИТСВИЛЬ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

ОТБЫТИЕ ОРБИТСВИЛЯ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

СУДНЫЙ ДЕНЬ ОРБИТСВИЛЯ

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ МОЛОТ ПОДНИМАЕТСЯ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ МОЛОТ ПАДАЕТ

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ …ЭТОТ КРУГ НЕДОСТУПЕН ДЛЯ ЛОГИКИ НАШЕЙ

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

НОЧНАЯ ПРОГУЛКА

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

ТЕМНЫЕ НОЧИ (рассказы)

  Предисловие

  ТЕМНАЯ НОЧЬ В СТРАНЕ ИГРУШЕК Dark Night in Toyland

  ВЫБЕРИ СЕБЕ ВСЕЛЕННУЮ! Go On, Pick a Universe!

  ЛОВЕЦ ГРОЗ Stormseeker

  ИНОПЛАНЕТЯНЕ — НЕ ЛЮДИ Aliens Aren’t Human

  ЛЮБИ МЕНЯ НЕЖНО Love Me Tender

  ТОЧЬ-В-ТОЧЬ То the Letter

  ДИВНАЯ НОВАЯ ПЛАНЕТА Courageous New Planet

  ПРОВЕРЕННЫЙ СПОСОБ ПОХУДЕТЬ Cutting Down

  ОБЛАВА Hue and Cry

  ВОИТЕЛЬНИЦЫ ВЕКА ТЕХНИКИ The K-Y Warriors

  РАЗМЯКШИЙ ДИПЛОМАТ Dissolute Diplomat

  ТРЕТЬЕ ЖЕЛАНИЕ Well-Wisher

  ЛУНА-ПАЛАЧ Executioner’s Moon

  НЕСТАБИЛЬНЫЙ ДВЕ ТЫСЯЧИ ПЕРВЫЙ Deflation 2001

  ТЕНЬ КРЫЛЬЕВ Shadow of Wings

  СХВАТКА НА РАССВЕТЕ Skirmish on a Summer Morning

  НЕВЕРОЯТНЫЙ ДУБЛИКАТ Unreasonable Facsimile

  ШУТКА ДЖОКОНДЫ The Giaconda’s Caper

Идеальная команда

Повторный показ

Зовите меня Дуреха

Встреча на Прайле

Обратная связь

Игрок

Действительный член клуба

Порочный круг

Амфитеатр

*** Примечания ***