Страстная амазонка [Н Гипсон] (fb2) читать онлайн

Страстная амазонка

© Перевод, составление и художественное оформление МП «КШК САДПР». 1993

Н. Гибсон ТАЙНА ДЕСЯТИ ПИСЕМ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ СМЕРТЕЛЬНАЯ БОРЬБА РАЗВЕДОК

«…Сказать, что Мэг была красива, значит ровным счетом ничего не сказать. Она была прекрасна, очаровательна, бесподобна, сказочно обворожительна, и все равно этих слов не хватит для того, чтобы передать все те чувства, которые возникают при взгляде на Мэг.

Родись она два столетия тому назад, она могла бы быть царицей королей или королевой императоров, а в древние времена — великой греческой или римской куртизанкой, и войти в историю наравне с Клеопатрой или Мессилиной.

А сейчас она — развратница! Да, самая обыкновенная, похотливая кобыла, извращенная нравственно и физически. И, глядя на ее великолепную красоту, я чувствую, как во мне закипает кровь, возбуждается неистовая похоть и одновременно бешенство и жажда убийства.

И я ее убью! Убью, потому что это противоестественно — ангельская красота снаружи и бесстыдство внутри. Какой кошмар! Какая мука знать все и не сметь сказать никому ни слова…

Запираться на ключ, чтобы написать эти строчки!.. А не писать я не могу. Надо хоть как-то облегчить душу, хоть чем-то сгладить боль разбитого счастья и жизни. Да, жизни, потому что для меня все уже кончено.

Ах, эти письма! Эти ненавистные письма! Я буду проклинать тот час и ту минуту, когда они попались мне на глаза!.. Ведь это же моя жена! Ведь я взял в жены это исчадие ада, источник похоти и разврата, но я люблю ее, несмотря ни на что, и поэтому она должна умереть. Да простит меня Бог!.. Должна, должна!..»

— И это все, что вы нашли? — спросил инспектор Ридер у одного из агентов, делавшего обыск в комнате убитой Мэг Ричардсон.

Агент кивнул головой.

— Где это было? — снова спросил инспектор, разглядывая пачку писем, аккуратно перевязанную сиреневой шелковой лентой.

— В руках у убитой, — быстро ответил агент.—

Доктор утверждает, что они были вложены ей в руку уже после смерти.

Ридер задумался, машинально вертя в руках письма.

— Очевидно, в них таится разгадка этого странного убийства, — тихо проговорил инспектор, развязывая сиреневую ленту.

Он присел у письменного стола, стоявшего в углу комнаты, и пересчитал письма. Их было десять. Все они были написаны одной и той же рукой и все были адресованы одному и тому же лицу — Кэтти Макферсон из Нью-Джерси.

Ридер уселся поудобнее, приказал агенту стать у двери и никого не впускать в комнату. Минуту помедлив, он углубился в чтение.

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Беривилль, 10 февраля 1959 г.

Здравствуй, моя маленькая Кэт!

Вот уже почти месяц, как я нахожусь в этом скучном, тоскливом Беривилле в пансионе у миссис Хатчинс. Ты не можешь представить, какая здесь скука. Как мне не хватает тебя и нашей веселой компании. И ни одного мальчишки! Нечто похожее на монастырь со всеми его ужасными строгостями и тягостными нравами. А здесь такой сад и столько укромных уголков…

Помнишь наши прогулки загород, в лес? Как было весело! Как Боб и Джон учили нас танцевать рок-н-ролл на траве! И получалось. Ей богу, получалось неплохо. Правда, я стеснялась раздеваться… Но потом Джон уговорил тебя, и ты осталась в одних только трусиках, в абсолютно прозрачных нейлоновых трусиках. Помнится, мне стало завидно, Да еще как! Я позавидовала твоей смелости, твоему легкому непринужденному поведению. Я смотрела на тебя и думала: почему бы и мне не раздеться? Почему я такая трусиха?

У тебя очень красивые, стройные ноги. И к тому же ты выглядишь уже совсем взрослой, эдакой элегантной салонной девицей. А я в свои 16 лет… У меня едва только наметилась грудь, и Боб, чтобы подразнить меня, сказал, что там не за что и подержаться. А ты — красавица! Я просто умирала от обиды, когда Боб и Джон увивались вокруг тебя и все старались дотронуться до тебя, пощупать тебя где только можно… Не понимаю, почему ты такая грудастая. Ты же только на год старше меня.

Знаешь, что я заметила тогда? Не сердись, Кэт, но я скажу тебе правду. Джон схватил тебя за грудь и стал ее мять (другого слова найти не могу!), и ты покраснела от удовольствия. Да, да! Ты совсем раскисла, закрыла глаза и подставила ему губы для поцелуя. Что? Неправда? Ведь было же так!

Ну, ладно, уж очень я разоткровенничалась. Воспоминания, ничего не поделаешь. Мы же подруги, и пообещали говорить друг другу только правду. Надеюсь, и ты будешь со мной всегда такой же откровенной.

Целую тебя крепко, Боба тоже. Так и передай ему. Да, вот еще что! Непременно пришли мне несколько спортивных журналов. Там бывают классные мальчики с замечательными фигурами. Только прошу тебя: выбери пляжные варианты, чтобы без этой отвратительной одежды! Ты понимаешь меня и знаешь, в каких журналах это есть. Только умоляю: не присылай с неграми^ Я их терпеть не могу. Если хочешь правду, я к ним совершенно безразлична. Абсолютно!

Твоя Мэг.

ПИСЬМО ВТОРОЕ

Беривилль, 2 марта 1959 г.

Милая Кэт! Самое интересное у меня то, что я подружилась с новенькой учительницей. Мисс Элли — просто прелесть! Чудо!.. Потом еще Дик… Он совсем юный, и носит нам в пансион корреспонденцию. Спасибо тебе за письмо и журналы. Спасибо Бобу. Где он их раздобыл?

Как только я получила твое послание, сразу же помчалась в сад, забралась в укромное местечко в самой глуши и принялась рассматривать журналы. Особенно потряс меня кадр из фильма «За любовь расплачиваются». Прелесть! До сих пор, как вспомню, у меня по спине мурашки бегают. И перед глазами стоит тот самый… Ну, тот, с таким толстым… Вот это штучка! Славная, удивительная штучка! Такому всякий позавидует.

Когда я вернусь, мы обязательно посмотрим этот фильм. Умоляю тебя: не смей смотреть его без меня! Удовольствие нужно смаковать вместе, тогда оно вдвойне приятно.

Хочешь, я тебе признаюсь, что я испытывала, просматривая журналы? Мной овладела какая-то сладкая истома и накатилась приятная-приятная слабость. Я легла на спину, вытянула ноги и вдруг почувствовала тягучую боль внизу живота. Боль была не очень сильной, но жаркой, прямо-таки пылающей… Чтобы ее успокоить, я начала гладить живот, все ниже и ниже. Затем между бедрами… И тут я почувствовала, что там мокро… Совсем мокро… Даже волосы… Я подумала, что у меня началась менструация, но, взглянув на свою руку, убедилась, что крови нет.

И ты знаешь, милая Кэт, я почувствовала у себя под пальцами такой твердый клитор, каким он никогда раньше не был. Сначала я даже испугалась и быстро отдернула руку, но в тот же миг меня будто пронзило электрическим током. Кэт, ты не представляешь себе, какое наслаждение я испытала! Я чуть не лишилась чувств.

Ты, конечно, знаешь, что я делала. Я водил пальцами по лепесткам влагалища, одной рукой, другой… И при этом меня охватывало непередаваемое чувство. Сначала была приятная истома, потом у меня началась страшная нервная дрожь. Я даже застонала… Тут непроизвольно задвигались мои ноги, ягодицы, живот, и меня охватил такой экстаз, что, кажется, на какое-то время я лишилась рассудка. Более того, во время экстаза я вдруг почти физически ощутила, что тот мужчина с твоего журнала берет меня… Берет грубо, сильно, бесстыдно…

Когда я очнулась, моя рука еще была там, и совершенно мокрая. Я вытерла ее о траву и хотела подняться, но не смогла. Мое тело вдруг обмякло, накатилась приятная нега, я вытянулась на земле и тотчас же уснула…

Проснувшись, я побежала в пансион. Рассерженная Элли уже давно меня искала. Элли самая молодая и самая симпатичная из всего персонала. Ей лет двадцать, не больше. Она очень красивая, но уж больно здорово важничает и задирает нос. Здесь она совсем недавно, дней семь или восемь. Мне почему-то кажется, что с первого дня она интересуется мной, и я всегда чувствую на себе ее испытующий взгляд.

Увидев меня, Элли схватила меня за руку и потащила в пансион. Мое заспанное лицо ее вдруг рассмешило, и она громко расхохоталась. Я удивленно уставилась на нее, но потом мне самой стало смешно. Мы остановились друг против друга и хохотали, как две дурочки. Тут я неосторожно повернулась, и неожиданно из-под моей блузки выскользнули журналы и рассыпались по земле.

В глазах Элли отразилось удивление. Я густо покраснела, но Элли, не глядя на меня, собрала журналы и быстро удалилась.

Я была потрясена. Я не находила себе места. После ужина мне передали, что Элли ожидает меня в своей комнате. Дрожа от страха, я отправилась к ней.

Несколько раз я поворачивала обратно. Внезапно Элли сама вышла мне навстречу. Улыбнувшись, она ободряюще кивнула мне и пригласила к себе.

Милая Кэт, об остальном я напишу в следующий раз. Надеюсь, ты не будешь сердиться. Я просто очень устала от приятных переживаний.

Да, забыла спросить тебя: как твои дела с Джоном? Надеюсь, все хорошо? Пиши мне обо всем. Умоляю тебя!

Твоя Мэг.

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

Беривилль, 10 марта 1959 г.

Моя миленькая Кэт! Несказанно рада, что у вас с Джоном дело налаживается. Ты только не позволяй ему ничего лишнего до свадьбы, а то эти мальчишки всегда что-нибудь да выпросят.

Выполняя твою просьбу, подробно описываю все, что было…

К моему полному изумлению, Элли обняла меня за плечи и посадила на диван. И так я некоторое время сидела, опустив глаза и тупо уставившись в тарелку, стоявшую передо мной на столе. Вдруг узор на краю тарелки как бы ожил. Я внимательно присмотрелась к нему. Он был нанесен бледной розовой краской по синему полю. Приглядевшись внимательнее, я поняла, что это такое. С большим мастерством на тарелке были изображены… мужские половые органы: толстые и тонкие, напряженные и спокойные, переплетающиеся самым непостижимым образом и соприкасающиеся друг с другом в самых причудливых комбинациях.

Меня бросило в жар. Я не знала, куда девать лицо. И вдруг я услышала тихий смех Элли и поймала на себе ее лукавый, насмешливый взгляд.

— В твоих журналах интереснее, — сказала она. — Но мы еще их посмотрим. А сейчас давай выпьем глинтвейна. За знакомство!

Понемногу мы разговорились, выпили, закусили апельсинами. Затем выпили на брудершафт. Потом она меня поцеловала. Она была такая хорошенькая, что я с восторгом обняла ее за шею, и наши губы слились в сладком поцелуе. Но какой это был поцелуй! Таких поцелуев я никогда еще не испытывала. Хотя мой Боб тоже умел целоваться. Но чтобы так!.. Когда губы Элли прижались к моим, а ее язычок встретился с моим язычком, у меня все помутилось в голове и как бы приостановилось дыхание. Это было потрясающе!

Элли со стоном оторвалась от меня, тихо опустилась на ковер и положила голову мне на колени. Мы тяжело дышали. Говорить было невозможно. Невыразимое блаженство охватило нас.

Наконец, Элли медленно подняла голову и тихо, каким-то глухим голосом произнесла:

— Как ты думаешь, Мэг, что если я сниму платье? Ты не возражаешь?

— Делай, что хочешь, — пролепетала я.

Элли поднялась, подошла к зеркалу и, глядя на свое отражение, расстегнула молнию и медленно начала раздеваться.

Я уже совершенно пришла в себя и с жадным любопытством следила за ней. Элли осталась в одних нейлоновых трусиках и лифчике. Ах, как она была хороша в своей девственной прелести!

«Неужели ни один мужчина не трогал ее?» — подумала я.

— А почему ты не раздеваешься? Ведь жарко. Помочь тебе?

И, не ожидая ответа, Элли ловко расстегнула своими маленькими пальчиками все пуговички и крючки на моей блузке и на юбке. Я осталась в нижнем белье.

— Давай ляжем на диван и полистаем твои журналы, — предложила Элли.

Она сбросила с этажерки на диван журналы, сняла с себя лифчик и штанишки и совершенно голая улеглась на плюшевой обивке. Закинув руки за голову, она смотрела на меня каким-то затуманившимся взором. Ее полные груди с розовыми сосочками торчали в разные стороны.

Прямо перед моими глазами красовались ее пухленькие срамные губы, покрытые шелковистым темным пушком. Меня пронзило непреодолимое чувство стыда, но я не в силах была отвести в сторону взгляд.

— Мэг, я жду тебя! — Элли, подвинувшись, освободила мне место.

Тогда я нерешительно приблизилась к дивану, и она, обхватив меня рукой за талию, ласково привлекла к себе.

— Ложись, — шепнула она, и я послушно вытянулась рядом с ней.

— Кто тебе прислал эти журналы?

— Подружка.

— А где она их взяла?

— Достал один парень. Наш хороший знакомый.

— А она с ним живет?

— Нет, — покачала я головой.

— Он твой друг?

Я утвердительно кивнула головой.

— И ты с ним… У вас что-нибудь было?

Я взглянула на нее непонимающе.

— Ну… ты с ним была, как с мужчиной?

— Нет… — тихо прошептала я. — Нет, мы только танцевали рок-н-ролл… раздетые… он трогал меня за грудь…

— Ну… а ниже он тебя не трогал… Вот здесь?

Раздвинув ноги, Элли положила руку на свой таинственный треугольник.

Мне было стыдно на нее смотреть, и я закрыла глаза. Элли тихо засмеялась.

— Глупенькая, ты еще ничего не знаешь! Зачем тебе журналы? И что ты в них понимаешь?

Меня так задели эти насмешливые вопросы, что, в конце-концов, краснея от стыда и отведя в сторону глаза, я рассказала ей кое-что о себе. Что именно? Ну, то, что я уже многое знаю: и то, что бывает между мужчиной и женщиной, и то, что я сама уже сильно возбуждаюсь… Но, несмотря на ее расспросы, я не решилась сознаться, что и сама умею удовлетворяться.

Элли прерывала мой рассказ то своими замечаниями, то жаркими поцелуями, впиваясь своими губами в мои губы. Затем… она расстегнула мой лифчик, и я внезапно увидела свои грудки совсем обнаженными.

— Какие у тебя красивые маленькие шарики! Какие они твердые! И сосочки торчат…

Элли гладила, слегка мяла их, потом вдруг, наклонившись, взяла одну грудь в рот и страстно ее пососала.

Сама того не ожидая, я подалась ей навстречу. Элли застонала и еще сильнее втянула себе в рот мою грудь, лаская языком сосок.

У меня кружилась голова, и я чувствовала, что еще немного, и со мной случится то же самое, что случилось в кустах, когда я рассматривала журналы. Мне стало стыдно, и я оттолкнула голову Элли.

— Не надо… потом! — простонала я и, с трудом приподнявшись, села на диване. — Ты лучше покажи то, что обещала, — напомнила я ей.

Во время недавней беседы Элли намекнула, что у нее есть что-то интересное.

— Ладно, ладно, — кивнула она головой. — Ох, какая ты приятная!.. — Обхватив меня руками, она со стоном прижала меня к себе.

Я почувствовала своими твердыми сосками ее горячую грудь.

— Не могу удержаться… Эти непонятные ощущения сводят меня с ума!

Элли достала из шкафа толстую книгу — «Исследования половой жизни: советы и указания». В книге было много иллюстраций. Мы улеглись ничком и принялись рассматривать книгу. Элли комментировала картинки. Вот мужской член негра. А это белого парня… Самые большие были все-таки у негров. Мне даже стало как-то обидно за белых ребят. Слабаки они против чернокожих! Как жаль!

Затем описывались способы половых сношений и онанизма. В одной из глав рассказывалось о совокуплении через рот. Я читала эти строки, сознаюсь, с некоторым отвращением, но потом стала как бы понимать, что речь идет о самом нормальном и далеко не худшем человеческом общении. К тому же мне понравилось, что автор книги давал весьма дельные советы, видимо, предназначенные для молодоженов и влюбленных:

«Неприятных ощущений при слишком далеко введенном в рот члене можно избежать, если женщина будет ограничивать рукой длину той части члена, которая находится во рту. Постепенно освобождая эту часть и пропуская член все глубже, путем частых повторений можно добиться того, что спазмы гортани прекратятся, и мужчина сможет доставать головкой отверстие горла, не причиняя женщине ни малейшей боли.

Женщина, обладающая повышенной половой эмоцией, ощущает при таком способе острое наслаждение, быстро входит в экстаз и не испытывает никаких неприятных последствий. Такие женщины в порыве страсти сами стараются как можно глубже вобрать себе в рот мужской член, независимо от его размера.

Мужчина же не должен терять контроль над собой, так как при большой величине плоти и при интенсивном движении его взад и вперед, особенно в кульминационный момент извержения семени, можно причинить женщине некоторую боль.

Если мужчина не обладает достаточной силой воли и у него очень большой член, то рекомендуется одевать на него ограничительное кольцо. Советуем это делать женщине, которая во время полового сношения через рот может впасть в состояние удушья…»

— Пожалуй, хватит на сегодня, — сказала Элли, когда мы закончили главу «Техника онанизма».

Захлопнув книгу, Элли повернулась ко мне и слегка сжала мою грудь.

Мне уже давно хотелось писать, и я еле сдерживалась.

— Элли, где у вас уборная? — спросила я, густо покраснев.

— Бедненькая! Так тебе захотелось пи-пи! О, бедное мое дитя!

Она вскочила с дивана и вытащила из-под умывальника ночной горшок.

— Садись скорей!

Мне было стыдно, но я уже не могла терпеть и, спустив трусики, села.

Элли, не отрываясь, смотрела на меня. Затем подошла и положила руку мне на плечо. Прямо перед моими глазами темнели кудрявые волосы ее лобка, а ниже виднелись сильно набухшие губы. Они даже немного разошлись в стороны и были совсем влажные.

Я уже пописала, но вставать с горшка мне почему-то не хотелось. «А что, если засунуть туда пальчик?..» — мелькнула у меня шаловливая мысль, и я улыбнулась, представив себе, что сказала бы Элли. Но вдруг она сама взяла мою голову и, выгнув вперед свой живот, прижала мое лицо к своим половым органам. Я почувствовала прикосновение шелковистых волос и волнующий запах…

— Пойдем, малышка.

Элли подняла меня с горшка, положила на диван и принялась страстно целовать мою грудь, шею, живот…

Ах, Кэт, не могу тебе передать… у меня до сих пор дрожат руки, и я с трудом вывожу буквы… лицо горит… и… милая Кэт, я начинаю ерзать на стуле, когда вспоминаю, что мы делали с Элли потом!..

В следующий раз я постараюсь выписать кое-что из книги… Вот бы почитать ее вместе с Бобом! Но это лишь мечта. А пока что извини меня: я тороплюсь отослать письмо — сейчас за ним зайдет Дик. Если бы он, бедняга, мог догадаться, что я тут понаписывала!

К слову, как у вас дела с Джоном? Ты с ним уже?.. Или еще нет? Напиши, как он ведет себя с тобой. Трогает ли там?.. Достаточно ли смел?.. Ты меня понимаешь, родная!

Твоя Мэг.

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

Беривилль, 12 марта 1959 г.

Маленькая Кэт, получила твое письмо и фото. Разумеется, ты права. Дик мне нравится. Он такого же роста, как и я, красивый, стройный. Ему лет четырнадцать-пятнадцать. При встрече со мной он смотрит на меня восхищенно, не отрывая взгляда. Не знаю, но, кажется, я бы не против немного поиграть с ним.

Тот раз я с ним шутила, немножко даже заигрывала, а потом, убежав к себе в комнату, долго делала это. Ты права. Но сейчас, когда я делала это вместо Боба, я вдруг представила себе Дика. И в самые сладкие минуты я воображала, что он меня… Ты понимаешь…

Милая Кэт, я любуюсь фотографией, которую ты прислала. Ты стала еще красивее. А Джон выглядит таким крепким парнем, что я тебе позавидовала. Но, пожалуй, фотографироваться нагишом — рискованно. Вдруг кто-нибудь увидит ваше фото — случится страшный скандал! Хотя… скажу тебе по совести: иметь такое фото все же интересно.

Вообще, ты счастливая — в любой момент можешь видеть своего Джона и одетым, и раздетым, можешь любоваться им, когда захочешь. А мне пока остается только мечтать. Неужели Боб не догадается прислать мне свою фотографию в таком виде? Кэт, умоляю тебя: уговори его сфотографироваться голеньким, пусть пришлет мне такую фотокарточку.

Интересно, какой у него малыш? Может, больше, чем у Джона? Должна тебе сказать: глядя на вашу фотографию, я подумала, что у Джона его мальчик сильно подрос. Ведь был куда меньше. Когда мы плясали рок-н-ролл и вы все разделись, а мне было стыдно… господи, ей Богу, он у него подрос! С таким богатством не грех и на людях показаться.

Знаешь, Кэт, мне иногда делается дурно, когда я представляю себе, что эта здоровенная штучка входит в мое тело, глубоко-глубоко. И все же очень хочется.

А как ты? Ты пишешь, что давала уже Джону трогать себя и сама трогала его. Завидую тебе! Напиши об этом как можно подробнее.

Ну, а я продолжаю свой рассказ.

Так вот, когда Элли принялась целовать меня на диване, я почувствовала, как ее маленькие пальчики начали проникать все дальше между моих ног. И вот уже они коснулись моего клитора. Ах! Не в силах больше сдерживаться, я застонала и широко раздвинула ноги. Элли начала нежно и осторожно ласкать клитор, постепенно ускоряя движения своих тонких, нервных пальчиков. Я думала, что сойду с ума. Все мое тело била лихорадочная дрожь, и я непроизвольно вертела ягодицами. Мне хотелось еще и еще, и руки Элли отвечали моим телодвижениям, делали свое дело… Экстаз приближался…

Внезапно все кончилось. Элли убрала свои руки и вытянулась возле меня на диване. Мое же тело, не подчиняясь рассудку, продолжало извиваться в муках неудовлетворенности.

— Хочу!.. Еще!.. — стонала я, но тщетно.

Я готова была рыдать от ярости. Схватив подушку, я вцепилась в нее зубами. Ах, Кэт! Какая это была мука!

И тут я услышала смех Элли. Схватив в ярости подушку, я бросила ее в нее.

Взвизгнув от восторга, закинув кверху ноги, она расхохоталась еще громче.

— Браво, милая! — воскликнула она, болтая в воздухе ногами и почти закидывая их себе за голову. Между ногами у нее виднелись нежные розовые губки, при виде которых я на мгновение застыла в неподвижности.

— Ляг со мной, — попросила она и протянула ко мне руки.

Злость моя мгновенно прошла.

Постепенно я начинала как бы просыпаться к новой жизни. Собственно, во мне просыпалась женщина, которую я сама до сих пор в себе не знала. Прекрасная, таинственная и сладострастная женщина, воплотившая в себе великое могущество женского начала. Где-то я читала у древних о том, что сладострастие, так называемая похоть, все то, что порицают и высмеивают в обыденной жизни ограниченные люди, является ничем иным, как своеобразным видоизменением чувства материнства, продолжения рода, желанием отдать свое тело и свою плоть совокуплению во имя рождения нового человека. Один древний философ утверждал, что настоящая страсть появляется, как правило, у женщин после родов, что девушка, не испытавшая материнских мук, еще как бы не полностью созрела для настоящей любви. Выходит, думала я, во мне дремлют неразбуженные силы, все самое сказочное у меня впереди. И спасибо Элли за ее смелость и ее «бесстыдство», ибо только она помогла мне понять всю себя, а возможно, понять себя и такой, какой я буду в моем безумном материнском счастье.

— Ты еще сердишься? — немного смущенно спросила Элли.

— Наоборот.

— Что — наоборот? — не поняла Элли.

— Ладно… долго объяснять. Мне просто было с тобой очень хорошо.

— Прости, я не знала, что в тебе пробудится такая страсть. У тебя бешеный темперамент, и когда ты познаешь мужчин, они просто будут сходить по тебе с ума. Ведь мужчины очень любят темпераментных женщин.

И Элли прочла главу из книги «О сладострастии». В ней говорилось, что женщина должна развивать в себе это чувство, и что главным средством для этого является онанизм. Онанизм безвреден, но не рекомендуется злоупотреблять возможностью онанировать в любое время. Допустим 2–3 раза в неделю, не больше. Для женщины доступны все виды онанизма, девушки же должны остерегаться вводить во влагалище палец, а также любые другие посторонние предметы, чтобы не повредить девственной плевы.

Один из способов онанизма для женщин и девушек описывается так:

«Смазав палец вазелином, осторожно вводят его в заднепроходное отверстие и, если это не вызывает боли, двигают пальцем взад и вперед, имитируя половой акт».

Элли сказала, что она не любит этот способ удовлетворения, но знала некоторых девушек, которых он приводил в экстаз. Не с пальцами, а с мужчиной… Понимаешь!

Элли вновь обняла меня, раскинувшись на диване. Я томно потянулась и легла на нее всем телом. Элли раздвинула ноги, и я оказалась между ними. С трепетом почувствовала я своим лобком ее курчавые, шелковистые волосики, а когда она подняла ноги, то наши губы слились в одном сладчайшем поцелуе.

Элли обхватила меня руками, скрестив ноги у меня на спине, и прижала меня к себе так, что я чуть не задохнулась. Лицо у Элли раскраснелось, из ее полуоткрытых губ вырывался мучительный стон и она, уперев ноги в диван, выгнулась всем телом мне навстречу. Она повторяла это движение все чаще и чаще, пока я не осознала, что сама, совершенно непроизвольно, начала повторять ее движения своей задницей вверх и вниз, вверх и вниз. Наши лобки терлись друг о друга, и все во мне словно горело огнем. Вверх, вниз… Вверх, вниз… Я ожидала чего-то необыкновенного, и вот оно… Еще чуточку… Но нет! Снова Элли не дала мне успокоения. Она вдруг вся ослабела и перевернулась вместе со мной на бок.

— Что ты делаешь! — закричала я, не в силах больше сдерживаться.

Элли быстро закрыла мне рот рукой и зашептала:

— Тише, глупышка! Сейчас… раз ты так хочешь… Сейчас я сделаю тебе хорошо. Встань, моя маленькая, встань!

Она помогла мне подняться и уложила меня поперек дивана. Я лежала на спине, а мои ноги свешивались, упираясь в пол.

Элли стала передо мной, наклонилась и тихо сказала:

— Пусти меня!

Элли склонилась надо мной, уперлась руками в диван и приспособилась так, что мы с ней соприкасались только кончиками грудей, сосками. Медленно двигая телом из стороны в сторону, она своими твердыми сосками нежно щекотала мою грудь.

Это было как-то странно, но очень приятно, и снова я почувствовала внизу живота сладкое жжение, возбуждающий зуд. Я изнемогала…

— Ну!.. — требовательно и нетерпеливо вырвалось у меня, и теперь уже я обхватила Элли руками и крепко прижала ее к своему телу. Опять наши губы встретились, но ненадолго…

Элли чуть оторвалась от меня, просунула одну ногу между моими бедрами, другую поставила на диван, запрокинула одну мою ногу и прижала ее к моей груди и изогнулась так, что наши половые органы оказались тесно прижатые друг к другу. На некоторое время мы замерли, не двигаясь, и только ощущали взаимное сильное подрагивание наших клиторов… У меня перехватило дух от волнения.

Элли сделала несколько движений, от которых я начала терять сознание…

Опять мучительная секунда-две… Элли, изменив позу и присев у дивана, впилась жгучим поцелуем в мой клитор. Меня начало трясти, как в лихорадке, а Элли не отрывала своих огненных губ и… Ох!.. что это? Неужели язык!..

И тут я закричала от наслаждения. Обхватив свои бедра руками, я притянула их к животу, стараясь выпятиться как можно больше навстречу ее языку. Какая-то непонятная сила подбрасывала мои ягодицы вверх и вниз, из стороны в сторону. Мои разгоряченные ягодицы ощущали нервные пальчики Элли, судорожно вцепившиеся в них.

Элли приглушенно стонала… Это была пытка наслаждением.

Не знаю, как я не упала в обморок. Мои вскрикивания и стоны Элли слились в какой-то вопль сладострастия и похоти.

Себя я уже не ощущала.

У меня начались спазмы, невыразимо сладкие конвульсии, и я, кажется, начала удовлетворяться…

Вдруг в дверь постучали. От ужаса я до крови закусила губы, а Элли, вскочив на ноги и пошатнувшись, как пьяная, спросила хриплым голосом:

— Кто там?

— Вы так кричите, мисс! Что с вами случилось? Я проходила мимо и услышала ваш крик.

Мы с облегчением вздохнули, узнав голос горничной-негритянки.

— Это вы, Дина? — спросила Элли уже более спокойно.

— Я, мисс. Не помочь ли вам чем-нибудь?

— Спасибо, Дина. Я просто опрокинула на ногу стакан с горячим чаем, и мне было очень больно. Но теперь все хорошо. Я помазала ее мазью и забинтовала. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мисс!

И мы услышали удаляющийся стук каблуков Дины.

Из моей груди вырвался вздох облегчения.

— Я так испугалась… — прошептала Элли. — У меня даже живот заболел.

Она прошла за занавеску, и я услышала, как она писает.

— Ты что? — спросила Элли, вытираясь полотенцем.

— У меня там все мокро… — сказала я.

— Ты кончила? — тихо спросила она.

— Не знаю. Не могу ничего понять…

— А я так испугалась… Ох, уже два часа! Давай скорее спать. Только сперва вытрись.

Элли подала мне полотенце, и я медленно вытерла живот, бедра, между ногами.

Обнявшись, мы тотчас уснули.

Я проснулась от собственного крика. Открыв глаза, я с недоумением оглядела комнату, не понимая, где нахожусь. Вдруг все вспомнилось. И сон, от которого я закричала и проснулась! Мне приснилось, что у Элли между ногами появился большой мужской член, и она старается втиснуть его мне во влагалище. Мне стало больно, и я вскрикнула.

«Опять я пропустила урок! — подумала я. — Почему Элли меня не разбудила!»

Повернувшись на бок, я увидела приколотую к ковру записку:

«Дорогая моя детка! Ни о чем не беспокойся, я все улажу. Отдыхай, сколько хочешь! Я приду после занятий. Крепко целую. Твоя Элли».

«Да, завтрак в кухне, какао в термосе».

«А все-таки Элли молодец! — подумала я. — Обо всем позаботилась!»

В комнате было жарко, пахло крепкими духами. Мне захотелось на воздух, в сад, но без Элли я побоялась выйти из комнаты. Я встала и начала мыться в большой ванне. Сонливость исчезла, и мне стало очень хорошо. Я даже тихонько засмеялась от удовольствия. Когда же я, отставив ногу, пустила себе ниже живота теплую водяную струю, мне стало так приятно и щекотно, что я, взвизгнув, расхохоталась от удовольствия и тотчас, испугавшись, закрыла ладонью рот — вдруг кто-нибудь услышит!.. Но нет, все было тихо, совершенно безмолвно…

С удовольствием я обмыла свои половые органы и даже попыталась просунуть пальчик во влагалище, в то, что называют женским святилищем, но что для меня до сих пор было непонятной тайной и к чему вдруг пробудился мой интерес.

Я отдернула руку, чуть не вскрикнув от боли. Палец затронул девственную плеву. Ох! Как она мне надоела, моя упрямая «целка»! Вдруг мне подумалось, что хорошо было бы избавиться от нее. Только бы найти подходящего мальчишку. А что, если Боб? Милая Кэт, умоляю тебя: ни слова ему! Пусть делает, что хочет. Может, и догадается приехать сюда… Или кто-нибудь другой? Но кто?.. В моем сознании вдруг промелькнуло имя: Дик!.. Да, да, Дик! Юный, нежный, вечно настороженный и как бы присматривающийся ко мне мальчишка. У меня даже лицо запылало от этой мысли. У него, наверное, уже стоит. И у него, должно быть, маленький… Если бы случайно увидеть! От маленького первый раз не будет так больно. Как ты думаешь, Кэт? Не знаю, но меня тянет немного и к Дику. С первого дня он показался мне симпатичным. Как я до сих пор не присмотрелась к нему по-настоящему?

Так вот, вымывшись, я завернулась в халат Элли и убрала в комнате. Затем с аппетитом позавтракала. Теперь хорошо бы с кем-нибудь поболтать, посмеяться, пошутить. Но с кем? Я была совершенно одна, словно затворница в маленькой уютной темнице.

Мне захотелось почитать. Я вспомнила о той книге. Я нашла ее в шкафу, достала оттуда и уже было направилась к дивану, как с полки что-то упало. Это была коробка с красивой этикеткой. Коробка открывалась наподобие школьного пенала. Когда я ее открыла, то даже не поняла, что в ней лежит. Вытащив непонятный предмет, я чуть не вскрикнула от восторга. Знаешь, что это было? Член! Искусственный член! И какой красивый! Даже с двумя яичками! Ох, Кэт! Моему удивлению не было предела. Я взяла его в руки и стала вертеть, осматривать, даже принюхиваться к нему. Он был очень длинный, сантиметров двадцати, и очень мягкий, какой-то шелковистый, приятный на ощупь. До того приятный, что мне захотелось погладить его. Присмотревшись, я увидела на нем маленькую пробку — ну точно, как у грелки. Мои губы искривились в легкой иронии и одновременно от восхищения изобретательностью его творцов. Вот чудо! Есть же умники на свете. Но только как им пользоваться? На что он пригоден со своей мягкостью? Резиновая губка, не более. Интересно…

Я подошла к зеркалу и приставила его к тому месту, где он должен быть у мужчин. Взглянув в зеркало, я тотчас рассмеялась, такой смешной у меня был вид. И член и грудь! Вроде гермафродита, что ли? Эта мысль меня несколько обескуражила. Я стала сама себе неприятной. Для меня, дорогая Кэт, гермафродитизм всегда был проявлением Божьего наказания, эдакой карой за прошлые грехи наших предков. Честно говоря, я восхищаюсь женщиной, ее от Бога данной красотой, ее изяществом, гибкостью, устремленностью ввысь. Помнишь, мы с тобой читали книжонку какого-то итальянца о древнем государстве амазонок? Они были способны на все: на управление государством, на сохранение очага, на сильную волю в отношении мужского пола. Мы тогда даже подумали о неразумности человеческой истории, которая по глупой прихоти заменила матриархат патриархатом. Если бы всем и сейчас заправляли красавицы-амазонки, может, и наш мир был бы иным, и не было бы войн, раздоров, крови. Короче, я любила и люблю женщин. И всякое извращение их половых признаков мне неприятно. А тут — этот женоподобный или скорее мужеподобный уродец в зеркале. Короче — гадкий гермафродитенок!

Я быстро прикрыла грудь рукой и сразу стала похожа на сорванца-мальчишку. Но это уже было нечто красивое, дерзкое, даже привлекательное. Приставь ему крылья к спине, и вспорхнет к небу амурчик, жаждущий только одного — любви, любви и любви!

Я уже собралась положить член в коробку, как увидела на дне ее бумажку. Это было руководство к пользованию искусственным членом. Там говорилось, что при надавливании на яички член наполняется воздухом и становится упругим. В отверстие же, закрытое пробкой, наливается горячая вода или молоко. После наполнения члена нужно плавно нажимать и отпускать яички, нагнетая воздух. Член становится твердым и длинным. При этом длина его зависит от того, сколько вы накачали в него воздуха. Правда, хитроумно, милая Кэт? Видно, какой-то изобретатель хорошенько поломал себе мозги, придумывая такую славную игрушку, а точнее — спасительную вещь для многих женщин.

Да, к слову, маленькое отступление. Ты же знаешь, что я у тебя умница и умею буквально на ходу развивать свои мысли. Так вот, глядя на сию хитромудрую штуку, я еще раз убедилась в несправедливости людей, порицающих онанизм, в том числе онанизм с помощью искусственных предметов. Хорошо, когда женщина имеет семью, мужа, постель с ним. А если нет? Что тогда? Куда ей деваться, одинокой, со своею пылкостью, своею страстью?

Итак, любая женщина может подобрать себе член по своему вкусу и желанию. Женщинам с узким входом во влагалище рекомендуется такой способ: несколько раз качнуть воздух для придания члену некоторой твердости, вставить его во влагалище и уже после этого накачивать дальше до желаемой и терпимой величины. Этот способ, кроме прочего, является еще и сильно возбуждающий, так как женщина чувствует увеличение члена непосредственно во влагалище, что вызывает у нее острейшее чувство сладострастия и полового наслаждения. Когда член уже находится внутри, женщина рукой двигает его взад и вперед, на всю его длину или, по желанию, вынимая его совсем, или надавливая им слегка на матку, или еще каким-либо приятным для нее способом используя его. Когда женщина чувствует приближение оргазма, то есть наступление кульминационного момента сладострастия, она должна нажать рукой или бедрами на яички, от чего член вбрызгивает ей теплую жидкость с силой, достаточной для ощущения горячей струи, имитирующей конец действительного полового акта. Дальше говорилось, что употребление искусственного члена является почти обязательным для женщин, мужья которых быстро достигают своего удовлетворения и заканчивают половой акт раньше своей партнерши.

Говорилось также, что пользоваться искусственным членом можно по-разному. В частности, можно возбуждать себя, вкладывая член в ложбинку между грудьми и потирая им тело. Его можно брать в рот, глубоко заглатывать или держать зубами у самих губ. И, наконец, как это ни покажется странным, его употребляют даже в анус.

Короче, возможны все варианты «общения» наподобие тех, которые бывают у женщины с мужчиной. Ты понимаешь, что в этом нет ничего извращенного, предосудительного. Так же, как в наши дни все шире внедряется в быт спортивная техника — гантели, гири, вытяжная резина, домашние велосипеды, устройства для имитации гребли — так же дозволено и женщине пользоваться всем набором искусственных половых органов, чтобы усилить свою потенцию, вызвать в себе повышенную половую активность и получить требуемое сексуальное возбуждение.

Дорогая Кэт, прочитав «руководство», я страшно захотела испробовать эту штуку в действии. Я нагрела воды, налила ее внутрь члена, накачала его до твердого состояния, ну, и ноги мои как-то сами собой довели меня до дивана. Я легла и начала тереть головкой члена свои срамные губы. Это было восхитительно! Я чувствовала, что меня начинает «забирать» от наслаждения. Я крепко прижала член к девственной плеве и плотно скрестила ноги, двигая одновременно бедрами. Ах, как было хорошо! Я опять почувствовала, что мое тело словно пронзила огненная струя, и мне показалось, что у меня между ногами стало мокро… Да нет, не показалось — так оно и было на самом деле. Я действительно испытала оргазм.

И тут мои чувства как бы переступили некий порог — мне захотелось настоящего мужчину. Тело требовало не искусственной, а настоящей любви. Тело хотело близости с живым существом, полным крови, жара, пульсации, дыхания и… подлинной нежности. Чтобы меня ласкали мужские руки и чтобы они были требовательными, жадными, бесстыдными. Такими, какими бывают руки сильного мужчины-самца!

Я представляла себе то Боба, то Дика, то… стыдно признаться — обоих вместе: на себе, возле себя, под собой. Оголенных, с шальным блеском в глазах, готовых требовать от меня большего, чем может им подарить моя плоть.

Я почти видела в полузабытьи весь процесс нашего совокупления, я уже чувствовала запах их пота, прикосновение к себе каждой клеточки их тел, их прерывистое дыхание, их жаркий шепот. Мне вдруг показалось, что это даже не они, а некий прекрасный мужчина, о котором я мечтала в своих девичьих снах — воплощение всего истинно мужского, истинно властелинского. Я покорилась ему, и он овладел мною полностью. До моего последнего вздоха, до последнего угасания.

Не знаю, что я еще чувствовала, но в самый жгучий момент я внезапно окунулась в полузабытье, моя рука стремительно, резко, почти с конвульсивным дрожанием потянулась к низу живота и углубилась сладострастно прямо между бедер, прямо туда. Это было нестерпимое, упоительное наслаждение!.. И затем по всему моему телу разлилась приятная усталость, истома. Мне стало легко и спокойно. Я кончила… У меня был настоящий, полный оргазм.

Отдохнув, я встала, вымылась, обмыла также член и улеглась с ним на диван. Любуясь членом, мне захотелось взять его в рот. Желание становилось все сильнее и сильнее. Непроизвольно мой рот раскрылся, и рука сама направила в него головку.

«Ведь он не настоящий… Так что не страшно», — мелькнула у меня в голове успокоительная мысль, и я стала с жадностью ощупывать головку члена языком.

«Ах, если бы это был настоящий!» — предательски пронеслось у меня в глубине сознания. Я резко сжала яйца и почувствовала, как струя теплой воды ударила мне в горло. И тут меня осенила новая мысль!

Я выдавила из члена всю воду, налила в него рома и завинтила пробку.

«Вот теперь, пожалуй, будет «люкс»! — подумала я.

Дорогая Кэт, я уже исписала (все подробно) целую тетрадь, и тебе, наверное, надоело читать. Но ты сама просила писать все подробно. Вот я и пишу. Пойми, ведь я впервые погрузилась в это захватывающее море половых наслаждений… Я уже чувствую себя вполне созревшей, здоровой девчонкой и, ты понимаешь, мое тело хочет того, для чего оно созрело. О таких же желаниях ты и сама мне говорила не раз. Помнишь?

Так вот, наполнив член ромом, я подкачала его до полутвердого состояния, чтобы он удобнее помещался во рту. Усевшись на диване, вставила его себе в рот и потихоньку начала его двигать туда-сюда, одновременно прижимая его языком. Понемногу я старалась продвигать член все глубже и глубже. Потом я несколько раз нажала на яйца, и упругие струйки рома наполнили мне рот. О, Кэт! Это было чертовски восхитительно! Я как бы высасывала ром из члена… Между бедрами у меня, кажется, опять становилось мокро…

Я даже не слышала, как в замке щелкнул ключ, и опомнилась лишь тогда, когда услышала сердитый голос Элли:

— Что ты делаешь?

Я бросилась к Элли и повисла у нее на шее, покрывая ее щеки поцелуями.

— Элли, душка, не смей сердиться!

— Где ты это взяла?

— Там… — я показала на полку.

— Сумасшедшая ты! — сказала Элли, но тут же расхохоталась и принялась меня целовать.

Потом, упав на диван, она расстегнула кофточку, усмехнулась и какую-то минуту неподвижно смотрела прямо перед собой. Мне сразу стало ясно, что она что-то вспомнила. Затем, как бы опомнившись, она повернула ко мне голову и спросила:

— Знаешь, кто мне это подарил? Самая красивая женщина Франции! Да, не удивляйся. Именно — самая красивая. Ты спросишь: но зачем ей все это, разве она не могла найти себе такого же красивого мужика?.. В том-то и дело, что при ее внешних данных, при развитости ее сексуального чувства найти себе подходящего партнера ей было очень трудно, почти невозможно. Однажды она вроде бы встретила желанного друга. У них завязался пылкий роман. Это был офицер французских военно-морских сил: крепкий, хорошо сложенный мужчина с ярко выраженной мужской потенцией. В первую же ночь они пришли к совокуплению. Их любовь длилась долго, час, другой, третий… Казалось, все их силы были на пределе, оргазм за оргазмом потрясал их тела, их души слились в едином порыве. Но вот что было странным: чем сильнее подымалась в моей знакомой волна желания, тем заметнее ослабевал ее друг. На ее бурные призывы он отвечал вялыми ласками, на страстные стоны он в ответ только тихо постанывал. И, в конце концов, когда ее охватила волна безумной страсти, он попросил ее успокоиться. Хотя бы на полчаса, на несколько минут. И тогда произошло самое невероятное. Неудовлетворенная страсть в душемоей знакомой резко превратилась в жгучую ненависть. Она схватила лежавший на ночном столике нож — вероятнее всего предназначавшийся для разрезания фруктов — и замахнулась на своего любовника. Еще миг, и лезвие вонзилось бы ему в грудь. Он понял, что на этот раз потерял не просто мужское достоинство, но мог потерять и жизнь. Схватив разбросанную на полу одежду, сей бравый офицер бросился из будуара наутек… С тех пор моя знакомая считает, что высшее удовлетворение ей способен принести только искусственный член. И она им обзавелась. И такой же подарила мне.

Ты знаешь, Кэт, я пишу тебе это послание уже целых два дня и все не могу закончить. Но, пора, хватит! Остальное в следующем письме. У нас скоро каникулы, и Элли приглашает меня к своим знакомым на ферму, недалеко отсюда. Постараюсь уговорить ее, чтобы она пригласила и тебя с Джоном, а также и Боба. Ну, гуд бай! Жди продолжения. Я чувствую, что тебя это волнует. Да?

Твоя Мэг.

ПИСЬМО ПЯТОЕ

Беривилль, 26 марта 1959 г.

Кэт, душка! Я в восторге от твоего письма. Как я завидую тебе, твоей решительности и смелости. Когда я читаю и перечитываю твое подробное описание, как тебе делал это Джон, как у тебя коленки подкашивались, как ты, стоя с ним в беседке, боялась, чтобы кто-нибудь вас там не заметил и, особенно, как ты вцепилась в него зубами, когда кончила ему в руку, у меня тоже там все увлажнилось… От Боба я получила письмо. Он пишет, что уезжает с отцом в Филадельфию. Как жаль! Ну, что же, он много потеряет, и не моя вина, если он, вернувшись, найдет меня не такой, как ему хотелось бы… Терпеть я долго не смогу. Но об этом, прошу тебя, ему ни слова! Зато какие фото он мне прислал! Прелесть! Он — в чем мать родила. Я поцеловала его в самое пикантное место! Догадываешься? И я теперь все время ношу фото при себе. Знаешь, Кэт, на одном фото у него он небольшой и, видимо, мягкий, на другом побольше, а на остальных толстый и длинный-длинный и снят с разных сторон: сбоку, спереди и… В общем очень, очень стыдно, но оторвать глаз от фото я не могу… У Боба он загнут кверху, а у Джона, судя по фото, прямее. Короче, ты сама понимаешь, что я от твоего письма и от этих фото сладко кончила…

Пишу дальше о нашей любви с Элли. Когда мы улеглись с ней на диван, я спросила:

— Элли, для чего тебе эта штука? Неужели ты им пользуешься?

Она как-то странно взглянула на меня и просто сказала:

— Иногда.

— Вот здорово! — вырвалось у меня и, наклонившись к ней, я тихо прошептала:

— И это приятно?

— Очень… — она томно потянулась, закинув руки за голову. — Я научилась этому в Японии… как и многому другому.

— Элли, милая, расскажи, почему у тебя нет любовника? Ведь ты так прекрасна, что любой мужчина был бы счастлив быть с тобой.

Еще долго я ласкалась с ней и упрашивала ее посвятить меня в тайны своей истории, и в конце концов, она согласилась. С самого начала ее история меня захватила, и я старалась записать её слово в слово. Вот пока что высылаю тебе усилия моих многих вечеров!

РАССКАЗ ЭЛЛИ

Родилась я во Франции. Мать умерла, когда мне было два года. Отца-инженера командировали в Японию, снабдив какими-то секретными инструкциями. Брата моего, Жерара, отец устроил в специальное военное училище и уехал со мной в Японию. В 1945 году 6 августа над Хиросимой взорвалась атомная бомба, мы с отцом были там… Мой отец погиб, а я, семилетняя девочка, осталась одна. Спаслась я только чудом! Во время взрыва я играла в небольшой пещере с японской девочкой, дочерью хозяина дома, в котором остановился мой отец. Очнулась я в санитарном поезде. Месяц пробыла в больнице Йокогамы, где меня лечили от сотрясения мозга, полученного в результате обвала в пещере. Обо мне позаботилась моя няня Ямада-сан. Она рассказала мне, что нашу квартиру ограбили какие-то бандиты в масках, но почти ничего не взяли, а, очевидно, искали какие-то документы или бумаги. Из посольства прибыли представители, назначили мне опекуна, а на следующий день за мной приехала машина с шофером в темных очках. Он сказал, что он из посольства, посадил меня в машину и, выехав за город, развил бешеную скорость. Когда стемнело, машина остановилась, и шофер протянул мне термос с кофе. Но едва я с удовольствием выпила несколько глотков, как тотчас же провалилась в сон. Проснулась я в какой-то комнате без окон. Под потолком висел красный японский фонарь, расписанный драконами, извивающимися в объятиях женщин. Женщины были голые.

Через некоторое время в комнату вошла миловидная японка и пригласила меня в другую комнату, где находились трое мужчин — два европейца и один японец.

Толстяк европеец, внимательно осмотрев меня, обратился к другому европейцу, мужчине высокого роста, в плавных и мягких движениях которого угадывалась недюжинная сила.

— Рэд, расскажите ей все и кое о чем расспросите.

С этими словами толстяк ушел, оставив нас втроем.

Рэд подмигнул мне, как заговорщик, и улыбнулся так лукаво и весело, что я перестала дрожать.

Улыбка осветила его энергичное и симпатичное лицо.

— Так вот, Элли Ришар, — начал он, — твоего отца направили в Японию, чтобы он мог закончить свое очень важное военное изобретение, которое могло бы сыграть решающую роль в победе союзников. Он закончил работу, но то ли не хотел ее отдать никому, то ли кто-то пронюхал о ней, но чертежи бесследно исчезли. Нам нужно выяснить — не осталось ли у твоего отца каких-либо записей, шифров или не передавал ли он записи кому-нибудь здесь, в Японии. Тем более, что он здесь был связан с японскими прогрессивными кругами: Мы похитили тебя из-под носа французского консула с целью воспользоваться тобой как приманкой для друзей твоего отца. Их мы не знаем, но этим займется он. — Рэд кивнул на жилистого, гибкого, как кошка, японца.

— Его зовут Хояси, — продолжал Рэд, — и ты поступаешь в его полное распоряжение. Ты должна слушаться его беспрекословно. Понятно? А не то…

Он кивнул японцу, и тот ловко, по-кошачьи прыгнул ко мне и стал душить меня, пока рука Рэда не оторвала его от меня.

— Какого черта! Ты задушишь девчонку! Так вот, — продолжал он, — если ты что-нибудь знаешь о бумагах своего отца, честно обо всем расскажи. А мы еще встретимся…

— Эй, кто там! — крикнул он в дверь.

В комнату вошла японка.

— Отведите ее! — приказал Рэд.

Позднее я узнала, что нахожусь в одном из публичных домов для европейцев и богатых японцев, маскировавшимся под вывеской «Хореографическое училище». Сюда попадали девочки различным путем, в том числе и путем простой покупки их у бедных родителей, а некоторых просто похищали.

Хозяин этого заведения, богатый и уважаемый японец, раньше имел с десяток «чайных домиков». Но их пришлось закрыть, так как в стране развернулось движение протеста женщин и прогрессивных кругов населения, и правительство вынуждено было официально закрыть увеселительные дома. Но все они продолжали существовать под безобидными названиями: «училище», «школа» и даже «монастырь».

В доме, где я находилась, девочек обучали танцам, музыке, языкам. Кроме того, были специальные предметы: история эротики, эротическая литература, эротические танцы. В «училище» было одиннадцать девочек, не считая меня, которые составляли две группы по шесть человек. Два дня шли занятия, а два дня девочки занимались гостями по прямому назначению. Гости обыкновенно съезжались вечером. В течение ночи часть из них уходила, а часть оставалась до утра. Плата у нас была высокая, и гости были только состоятельные. Первое время меня никто не тревожил, и я целыми днями валялась на диване в своей комнате, листая журналы.

Однажды Хояси пригласил меня в другую часть дома и ввел в одну из обставленных мягкой мебелью комнат. На диване и на низеньких пуфиках сидели девочки по десять-пятнадцать лет, а посредине восседала английская леди в очках. Шел урок английского языка. С этого момента я, как и все, начала проходить курс обучения. Кроме английского, мне следовало посещать класс танцев, а также уроки эротики и женского поведения в обществе. За непослушание, леность и невнимательность меня наказывали, причем довольно строго.

Изредка заходил Рэд, приносил мне сладости и снабжал иллюстрированными журналами. Я начала испытывать к нему симпатию, даже что-то близкое к доверию, и постепенно мы с ним подружились. Я не могла ему ничего рассказать о чертежах моего отца, но он предупредил меня: если кто-нибудь будет интересоваться мною, особенно моим прошлым, мне надлежит тотчас уведомить об этом Хояси. Я с благодарностью приняла его предостережение.

Время шло своим чередом, моя жизнь была однообразной и скучной. Занятия, прогулки в саду, изредка короткие экскурсии по городу и строгость, строгость… Ни малейшего нарушения режима. Прямо-таки как в военной казарме. Прошло пять лет. Мне уже исполнилось двенадцать. В изучении языков и танцев я достигла немалых успехов. Меня поощряли, изредка ставили в пример другим, но порой и наказывали. Непривычная к этому, я сначала кричала, вырывалась, но со временем стала находить в этом даже некоторое удовольствие. Особенно, когда меня избивала плеткой девочка-мулатка, тоже совсем молоденькая, приблизительно на год старше меня.

Когда она являлась с плеткой из шелковых шнурков, меня охватывала сладостная дрожь. Она снимала с меня халатик и сама раздевалась догола. Тело у нее было, как у мальчишки: грудки едва наметились, руки тоненькие, ноги худющие. Мне сразу бросилась в глаза одна особенность: половая щель у нее была расположена очень высоко, как у совсем маленьких девочек, и когда она ходила голая, то ее пухлые срамные губы, к тому же почти всегда влажные, двигались самым возбуждающим образом. Мало того, у нее был чрезвычайно развитый клитор, который даже в спокойном состоянии сантиметра на два выглядывал из половой щели. Несмотря на то, что ей исполнилось всего тринадцать лет, она слыла лучшей из всех девочек, и мужчины были от нее без ума. Она зарабатывала больше всех. Звали ее Мария.

Она научила меня лесбийской любви, которая практиковалась поголовно у всех воспитанниц. Когда она приходила меня наказывать, то, раздев меня, а затем раздевшись сама, заставляла меня лечь на диван или на ковер, укладывалась рядом со мной и начинала меня гладить, целовать, прижиматься ко мне грудью, засовывала свои ноги между моими, взваливала меня на себя и проделывала множество других вещей.

О наказании она вначале вроде бы совершенно забывала. Я тоже об этом не думала. Сексуальный экстаз сближал нас настолько, что мы становились одним целым. Чувствовалось, что в минуты близости мулатка была от меня без ума, она отдавалась мне с неудержимостью взрослой женщины и требовала от меня такой же полной отдачи. Стонала, плакала, нашептывала какие-то нежные слова, ласкала меня со всей нежностью влюбленного…

Я с удовольствием отвечала на ее ласки. В свои двенадцать-тринадцать лет я уже испытывала нечто вроде полового возбуждения. Развлекаясь со мной, Мария впадала в экстаз, и тут начинался второй этап — само наказание. Схватив плетку, Мария с остервенением бросалась на меня, и ее удары, жестокие и беспощадные, градом сыпались на мое обнаженное тело. Она секла меня по спине, по животу, ногам, особенно старалась побольнее ударить по бедрам, по ягодицам, иногда плетка обрушивалась даже на мои половые органы. Видимо, это приносило ей величайшее удовлетворение.

Первое время я, порой, теряла сознание, но потом как-то привыкла, ощутимая вначале боль быстро проходила, меня охватывала приятная истома и пронизывало непреодолимое желание полового характера. Мне все больше хотелось смотреть на раскрасневшееся лицо и очень красивые, с сумасшедшим блеском, глаза моей мучительницы и особенно — на выглядывавший из-под влажных, чуть-чуть покрытых пушком, срамных губ, непомерно большой, напряженный клитор.

Как завороженная, следила я за вздрагиванием красной головки клитора, и это созерцание делало удары еще слаще и приятнее. Это уже были не удары, а как бы жаркие поцелуи по всему моему телу, проникающие в самую глубину моей плоти и насыщающие ее негой и сладострастием. Чем больше избивала меня Мария, тем сильнее нарастало во мне ощущение похоти, желание самой расточать мои ласки, безумствовать и сгорать в огне. Даже мой клитор в такие минуты как бы напрягался, как бы жаждал совокупления. Была у Марии еще одна особенность. Она сама безумно любила лежать под ударами плети, ощущать себя истязаемой и избиваемой до умопомрачения. Она требовала этого, и все наши встречи почти неизменно, к немалому моему удовольствию, заканчивались тем, что я изо всех сил секла ее по голым ягодицам. Она глухо стонала, уткнувшись головой в подушку, и бесстыдно поднимала свои ягодицы навстречу моим ударам, раздвигая бедра так, что я, глядя на ее клитор, глазам своим не верила, каким твердым, толстым и длинным он становился.

Немного позже я узнала смысл слов: «кончать», «иметь», «оргазм», но уже тогда, может быть, инстинктивно чувствовала, что Мария «кончает», судорожно извиваясь и дергаясь всем своим телом. Я испытывала почти такое же состояние.

Проделывала она со мной и другие очень стыдные вещи, в том числе — это было незадолго до разрыва с ней — пробовала тереть головкой своего клитора о мой анус…

К сожалению, много позже я узнала, что Мария была агентом-разведчиком Хояси, что она проходила специальное обучение, выучила английский язык и совершенствовалась во французском, который уже тогда знала прекрасно. Я узнала также, что она была любовницей Хояси и с гостями не позволяла себе ничего такого, к чему они особенно стремились, а удовлетворяла их каким-либо извращенным способом.

Из-за Марии и начались все мои неудачи. Как-то, сидя в своей комнате, я перебирала свои старые платья. Вдруг я нащупала рукой бумажку, зашитую в подол моего старого платья. Чувствуя, что здесь скрыта какая-то тайна, я с лихорадочной поспешностью распорола шов и вынула ее…

В это мгновение дверь распахнулась, и в комнату вошла Мария.

— Что это? Письмо?..

— Да… то есть нет… — прошептала я, — просто бумажка.

Мария бросила на меня пронизывающий взгляд и тотчас же ушла.

Я схватила бумажку и прочла:

«Хр. 33 рыба ушла. Ставьте сети Н7К717 в тихой лагуне. Спросите мирных людей».

Очевидно, это была копия телеграммы, написанная отцом. Но зачем было ее зашивать? Во всяком случае, ее надо было немедленно уничтожить. Я перечитала записку еще раз, чтобы запомнить, зажгла свечку, сожгла бумагу и растоптала пепел на ковре.

— Где записка? — влетел в комнату Хояси. — Ты слышишь?

Я молчала.

Он сильно сжал мою руку.

— Я ее сожгла, — призналась я и указала на пепел на ковре.

Хояси с силой ударил меня по лицу и вышел, хлопнув дверью. Щека у меня горела, глухая злоба постепенно заполнила все мое существо: «Как! Желтая дрянь будет бить меня, француженку! Ну, ничего, я тебе еще устрою веселенькую шутку!»

Я достала длинную японскую шпильку для прически и спрятала ее в складках халата. До вечера меня никто не беспокоил, а вечером за мной пришли две девушки и пригласили меня с собой.

— Сегодня у нас важные гости, — сказали они, — и тебе придется поработать.

Увидев испуг в моих глазах, они засмеялись.

— Не бойся, ты только будешь прислуживать за столом. Но велели тебя предупредить — никаких разговоров с гостями не заводи.

Со страхом, но в то же время и с немалой долей любопытства я пошла с ними в ту часть дома, где еще не была. Девчонка открыла одну из дверей:

— Иди туда. Тебе скажут, что делать.

Я вошла и сразу оказалась в большом холле, предназначенном, очевидно, для оргий.

Здесь стояли столы, широкие низкие диваны, посредине на черном мраморном постаменте возвышалась скульптурная композиция из двух обнаженных женщин и мужчины. Я подошла ближе и обомлела… Одна женщина стояла на четвереньках, другая лежала под ней на спине и языком касалась половых органов первой. Мужчина стоял на коленях и всаживал огромный член в задницу той, что стояла на четвереньках. Женщина, лежавшая на спине, рукой ласкала его яички, принимая одновременно себе во влагалище средний палец руки другой женщины. В этой группе было столько динамики и живой страсти, лица участников этого коллективного совокупления были так выразительны, что я, знакомая с этим только понаслышке, чувствовала что-то вроде желания, какой-то приятный зуд внизу живота.

Внезапно резкий голос вывел меня из состояния оцепенения:

— Хватит любоваться, мадмуазель! Помогите лучше накрыть на стол!

Я обернулась. За спиной у меня стоял хозяин — толстый маленький японец.

— Хояси очень вами недоволен, мадмуазель. Если он еще раз напомнит мне о вас, то… у вас могут быть большие неприятности, не говоря уже о том, что вам придется обслуживать наших гостей наравне с другими девочками. А пока выполняйте вашу работу.

Я твердо решила никому не рассказывать о том, что было написано на бумажке. И надо же было, чтобы Мария увидела ее у меня! С такими невеселыми мыслями я вместе с другими служанками машинально носила посуду, накрывала на стол, ставила цветы в вазы.

И вот все готово. Зажегся яркий свет. Послышался удар гонга. Откуда-то сверху полились звуки джаза. Двери распахнулись, и вошли девочки, одетые в роскошные бальные платья, в туфлях на высоченных каблуках, украшенные яркой бижутерией. Во мне даже шевельнулась зависть. Со сверкающими от возбуждения глазами и горящими щечками, они весело смеялись и непринужденно болтали друг с другом.

Вскоре вошли гости, несколько пожилых, весьма элегантно одетых мужчин. Некоторые из них расселись на диванах, другие с интересом стали рассматривать скульптуру на мраморном пьедестале, одобрительно посмеиваясь и обмениваясь многозначительными замечаниями. Один, самый молодой с виду, решительно подошел к нашей мулатке и поцеловал ей руку, из чего я заключила, что он давно знаком с Марией. Она зарделась и, что-то сказав ему, горделиво повела плечами. Я поняла: между ними уже как бы установился на этот вечер союз.

Я, стараясь быть никем не замеченной, прошмыгнула в один из уголков между тяжелыми драпировками. Меня загнал туда прямой расчет: пусть они себе развлекаются, а на меня никто не обратит внимание и, дай Бог, оставят на этот вечер в покое. Тут было почти темно, по-видимому, так нравилось гостям, которые наперед уже готовились занять места со своими девчонками в наиболее укромных уголках. Зато мне было видно все, и я с любопытством наблюдала за происходящим.

Девочки, с веселым шумом встретив мужчин, принялись развлекать их разговорами, кокетничать, жеманничать. Кое-кто уже усаживался за столики. Через некоторое время все освоились окончательно. Зазвенели бокалы, захлопали пробки. Стало шумно и весело. Мужчины сняли пиджаки и остались в белоснежных рубашках. Девочки разлеглись на диванах, выставив напоказ красивые ножки.

Один из гостей прижался губами с лодыжке прелестной японки. Она, откинувшись на подушки, залилась радостным смехом, все выше и выше приподнимая свое платье и подставляя под жадные поцелуи розовое тело.

В другом конце холла двое гостей увивались подле светленькой, длинноволосой девчушки с очень миловидным личиком, которую я почти не знала, — она была из другой группы. Принялись они за нее весьма основательно. Один уже пытался заглянуть ей в разрез кофты, другой ощупывал ее высокие ноги, явно давая понять, что ему нисколько не мешает присутствие в холле посторонних. Девочка извивалась всем телом, вздрагивала, слегка постанывая, будто касания мужских рук вызывали в ней первые позывы страсти. Впрочем, может так оно и было.

Некоторые девочки уже сбросили платья и сидели перед мужчинами в одних трусиках, а одна даже совершенно нагая. Никакой стыдливости, никакого смущения, просто, по-деловому, хотя и с едва скрываемой робостью, из чего можно было заключить, что такое «свободное» поведение им было предписано, и они начинали к нему привыкать.

Немка Эльза, высокая, белокурая, с тонкой талией и пышными бедрами, взобралась на стол и демонстрировала стриптиз, поражая всех удивительной гибкостью тела. Собравшиеся вокруг стола мужчины поощряли ее горячими возгласами. Слышались и ободряющие советы: еще, еще, больше, скорее!.. Каждому хотелось притронуться к ее великолепному телу, погладить наиболее интимные места. Ее шлепали по ягодицам, пощипывали бедра, пожирали взглядами. Сбрасывая с себя постепенно одежду, девочка начала отплясывать такой сумасшедший танец, что мужчины заревели от восторга, а она, воодушевившись сама, принялась выделывать и вовсе непристойные движения, выставляя напоказ самые сокровенные части своего тела.

Постепенно ее движения стали более плавными и медленными, глаза затуманились, и она упала на руки одного из мужчин. Обняв ее за шею, он прижался губами к ее губам в долгом, страстном поцелуе. Не отрывая от нее губ, прижав к себе, мужчина, высокий, стройный брюнет, понес ее в отдаленный угол холла, поставил ее на низенький диванчик, и его жадные пальцы начали ощупывать ее поясницу и подрагивающие ягодицы. Бросив украдкой взгляд назад и убедившись, что никто уже не обращает на них внимания, брюнет поспешно расстегнул брюки и, вновь прильнув к губам девочки, начал вдвигать в нее свою напряженную плоть, стараясь сохранить неустойчивое равновесие в такой неудобной, но весьма пикантной позе.

Стоя на диване, Эльза старалась помочь ему, выставляя вперед нижнюю часть живота и приподняв одну ногу, которую мужчина не замедлил подхватить и поудобнее положить себе на плечо. По их поведению было видно, что их половые органы полностью соединились, но после нескольких бурных движений член выскользнул. Вновь торопливые усилия, потуги, жаркие поцелуи, девочка старается выше поднять то одну, то другую ногу, оба покачиваются, руки их сплелись, глаза полузакрыты, дыхание прерывистое, близость восстановлена, все хорошо, они дышат быстрее, быстрее, но вот мужчина делает неосторожный рывок — и его плоть снова выскальзывает…

Тогда мужчина, как бы рассердившись, нетерпеливо опускает ниже брюки, и оба ложатся боком поперек дивана. Мужчина касается ногами пола, Эльза обхватывает ногами его талию. На этот раз член брюнета входит в тело девочки легко, стремительно, как кинжал вонзается в трепещущую плоть, входит, видимо, очень глубоко, так как по всему телу Эльзы пробегает болезненная дрожь…

А тем временем в холле уже все смешалось. Мужчины без разбора хватают девочек, и начинается оргия, которой мог бы позавидовать сам Нерон. Некоторые пары ложатся на диван, другие падают на пол, третьи устраиваются на стульях. Менее стыдливые стремятся получить наслаждение даже на столе, изобретая самые причудливые позы. Из радиоприемника, стоящего в углу, льется бурная, ритмичная музыка, свет становится ярче, все как бы ослеплены, все в диком экстазе. Слышны сладострастные вскрики, стоны, мольбы о ласках, мужские слова, требующие большего или желающие иной позы. Порой в эту какофонию звуков врывается всхлипывание какой-нибудь из девушек, в котором чувствуется ужас, боль и отчаяние, но оно быстро заглушается новыми сладострастными стонами, и оргия набирает размах.

Глядя из своего укромного уголка на эту сцену, я почувствовала, что меня захватывает это зрелище, и мое тело вдруг наполняется жаждой близости. Почему я не там? Чем я хуже их? И разве у меня не получилось бы то же самое?

Моя рука непроизвольно скользнула под халатик, и я, нащупав напряженный клитор, стала в первый раз со сладострастием и самозабвением онанировать саму себя. Почему-то мне не пришло в голову, что я могла бы смело выйти из укрытия и отдаться любому из мужчин. Я знала, что у меня красивое лицо, гибкое тело, яркие губы, зовущие к любви. Я знала, что могу нравиться многим. Но мысль влиться в царящую в холле атмосферу даже на мгновение не возникала у меня. Я как бы все еще оставалась несмышлёной и наивной девочкой, несозревшей для настоящей страсти и настоящей любви.

В этот момент мое внимание привлекла необычная картина. Маленькая японка, почти еще девочка, раздвинув пальцами свои пухлые, безволосые губки, пыталась ввести в свое крохотное отверстие огромный член одного из мужчин, Член был настолько большой (и к тому же мужчина вел себя так грубо, неумело!), что никак не мог втиснуться в узенькую щель. Японке, очевидно, было очень больно, она вся судорожно извивалась, лицо ее исказила гримаса боли, но профессиональная гордость, если можно так выразиться, не позволяла ей прекратить эту пытку. Она заставила своего партнера лечь на спину, сама устроилась над ним на корточках и стала повторять попытки. Меня поразило выражение ее лица, напряженное, близкое к отчаянию, поразили полные слез глаза, словно это ее вина была в том, что такой верзила никак не мог совладать с ней. Мужчина лежал под ней совершенно пассивный, ничем ей не помогая, больше того — будто даже подсмеиваясь над ее тщетными усилиями. Тогда девочка, словно собравшись с духом, навалилась на своего партнера всем телом, застонала, уцепилась в его плечи обеими руками и… Тут все и произошло! Губки ее влагалища, покрасневшие и набухшие, растянулись в две тоненькие полоски, а головка твердого, несгибаемого члена начала медленно вползать в щелку, И вдруг, как будто прорвав какой-то рубеж, значительная часть мужской плоти стремительно продвинулась внутрь. Японка громко вскрикнула и на какое-то мгновение замерла, не то в страхе, не то охваченная чувством наслаждения. В следующий миг ее лицо побледнело, а в широко открытых глазах отразился испуг и радостное удивление. Мужчина лежал, нежно поглаживая девочку по спине, и на его бледном, усталом лице застыла улыбка торжества., будто не девочка, а он совершил нечто сверхъестественнее нечто героическое. Затем он ободряюще погладил ее по щекам, по груди, по шее, широко улыбнулся и сказал ей что-то ласковое, видимо, поблагодарил, И тогда девочка, почувствовав себя вознагражденной за нелегкий труд, начала тихонько двигать попкой взад и вперед. вверх и вниз. И от этих движений мужская плоть стала все глубже и глубже входить в тело маленькой японочки…

Я замерла. Зрелище было захватывающим!

Чуть дальше, на соседнем диване, немка Эльза сводила с ума двух здоровенных мужиков. Став на четвереньки, она подняла высоко свой — зад и уперлась руками в валик дивана. Один из мужчин, стоя на коленях, с ожесточением засовывал ей член в задний проход, в то время как она с упоением сосала плоть другого мужчины и делала это с такой самоотдачей, что тот, лежа навзничь, извивался от сладострастия. И, как мне показалось, самым поразительным в этом совокуплении троих было то, что главной среди них была именно Эльза, что именно она властвовала нал ними, заставляла их подчиняться себе, руководила их движениями и даже их чувствами.

Но больше всего меня поразила маленькая блондинка с кукольным личиком и невинными голубыми глазами. Ее голое тело было как бы сложено пополам. Прижав к груди свои стройные ножки, она отдавалась мужчине. Казалось, мужчина готов был весь войти в нее, с такой силой он старался проникнуть в ее влагалище. Он то вводил свой член до предела, то медленно вытягивал его, весь красный и блестящий, то вдруг вонзался уже в другое маленькое отверстие ануса. Таким образом мужчина, чередуя влагалище и анус, по всей видимости, испытывал огромное наслаждение. При этом он изо всех сил впился руками в бедра девочки, дыхание с шумом вырывалось из его открытого рта, по всему телу пробегала нервная дрожь. Блондинка, слегка приподняв голову, с любопытством наблюдала за действиями своего партнера, всякий раз сжимаясь и вздрагивая, когда его член проскальзывал в попку. Ее личико раскраснелось, слегка прищуренные глаза все больше затуманивались. Боль миновала, осталась сладкая истома. И, может быть, удивление. Ничего подобного в своей жизни маленькая блондинка не испытывала.

Внезапно свет погас, музыка умолкла. Через минуту вновь стало светло, но освещение уже имело какой-то розоватый оттенок. Наступила давящая тишина. Все совокуплявшиеся на диванах, на полу, на стульях как бы с испугом замерли, ожидая чего-то невероятного. Только Эльза продолжала механически постанывать, очевидно, не успев выйти из состояния оргазма.

Распахнулась дверь, и в зал вкатилась большая, выкрашенная в серебристый цвет колесница, наподобие тех, в которых разъезжали в древности римские патриции. Только в нее были впряжены не рвущиеся вперед стремительные кони, а четыре совершенно голые девушки с распущенными волосами. В колеснице, держа в руках вожжи, стояла Мария, изображавшая жрицу Астарту. Обнаженная, с узенькой полоской из драгоценных камней на бедрах, она была ослепительно красива. Девушки быстро везли ее по холлу, а она, подняв для приветствия руку, улыбалась какой-то загадочной улыбкой. В другой руке у нее был тяжелый, черного цвета кожаный бич, которым она стегала девушек по обнаженным спинам. Все в холле замерли, пораженные невиданным зрелищем.

Но увидеть дальнейшее мне не удалось. За спиной я внезапно услышала шорох отодвигаемой портьеры и едва успела отдернуть свои пальцы от клитора и вынуть руку из-под халатика, как Хояси — это был он — схватил меня за руку. Опустив голову, я пошла за ним, стараясь поскорее подавить в себе пыл сжигающей меня похоти. Кажется, он ничего не заметил. Мы прошли в другую часть дома и вошли в комнату, в которой сидели Рэд и толстяк-европеец.

— Что новенького? — с порога начал Рэд, наливая мне бокал виски.

Чтобы скрыть страх, я выпила и сказала:

— Все равно я ничего не скажу!

— Ого! Малютка показывает зубки! — зло поблескивая глазами, проворчал толстяк. — Но ничего, — продолжал он, — мы их обломаем. Рэд, ближе к делу!

Рэд взглянул на меня с любопытством и с некоторой долей удивления.

— Зря артачишься, детка, — сказал он. — Говорить все равно придется… о том, что было написано на той бумажке. Молчать бесполезно. А когда скажешь, мы тебя отпустим на все четыре стороны. Денег у тебя много. Хранятся они у французского консула. Опекуны тебя ищут все время, и ты сможешь сразу же уехать во Францию. Кстати, твой брат будет очень рад тебя увидеть.

При упоминании о брате, мысли вихрем закружились у меня в голове. Мне было пять лет, когда мы расстались. Мысль о брате придала мне сил, и я решила выстоять во что бы то ни стало.

Каким-то внутренним чутьем я поняла, что если скажу правду, то меня убьют, как нежелательного свидетеля, что все их обещания — ложь.

— Я ничего не могу вам сообщить, — пролепетала я, притворяясь захмелевшей больше, чем была на самом деле. — Это была молитва, ее написал для меня отец, чтобы я поскорее выучила ее наизусть.

— Так почему же, черт побери, он зашил ее тебе в платье? — заревел толстяк.

— Успокойтесь, босс.

Рэд пододвинул к нему бутылку.

— К черту виски! Я хочу знать содержание молитвы или того, что там еще было!

— Так какая же это молитва, детка? Может, ты нам ее прочитаешь! А? — ехидно спросил Рэд.

Я молчала. Отец в Бога не верил, и никаких молитв я не знала. Но, к счастью, я вспомнила начало молитвы, которую шептала на ночь мулатка Мария, когда ухаживала за мной. Я произнесла несколько слов, но Рэд перебил меня:

— Перестань дурачиться, милая! С такой молитвой попадешь прямехонько в ад! Помолись по-другому! Ну!..

Угрожающе сжав кулаки, он подошел ко мне и сильно тряхнул меня за плечо.

— Хояси заставит ее молиться! — злобно прошептал толстяк.

Хояси несколько раз затянулся сигарой, стряхнул с нее пепел, подошел ко мне, поднял мою руку так, что широкий рукав халатика опустился до самого плеча, и неожиданно сунул сигару горящим концом мне подмышку. Я взвизгнула от боли, но выпитое виски придало мне такую смелость и злость, что я вцепилась свободной рукой в желтую рожу палача, норовя выцарапать ему глаза.

— Браво, детка! — не удержался от восклицания Рэд и внезапно влепил мне такой подзатыльник, что у меня потемнело в глазах, и я лишилась чувств. Очнулась я уже у себя в комнате и тут же задумалась: что будет дальше? Неужели эти мучения будут продолжаться?

В дверь тихо проскользнула Мария и начала за мной ухаживать, менять мне повязку, болтать. Она очень хвалила Рэда, и из ее слов я поняла, что он может мне помочь. Я слушала Марию внимательно, надеясь, что она нечаянно выболтает еще что-нибудь интересное. Но ничего существенного я не узнала.

Самочувствие мое через несколько дней улучшилось, я уже не нуждалась в помощи Марии и попросила ее больше не приходить.

Как-то вечером явился Рэд. Он был навеселе, из кармана торчала бутылка, во рту — неизменная сигара.

— Как самочувствие, мадмуазель? — плюхнувшись на диван, спросил он.

Не отвечая, я повернулась к нему спиной.

— Сердишься за мою оплеуху! Не стоит, детка! Она спасла тебя от худшего…

Он взял меня за руку, притянул к себе и силой усадил на колени. Я пыталась сопротивляться, но против его медвежьей силы ничего не могла поделать.

— Все равно ты здесь пропадешь! А я тебе помогу. Ты мне нравишься. Понимаешь?

В это время открылась дверь, и на пороге появилась Мария.

— Вас просят к гостям!

Рэд смахнул меня с колен, как котенка, и поднялся.

— Кого, меня?

Мария смешалась.

— Не вас, а барышню!

— Ах, барышню! А может, вместо нее подойду я?

Рэд схватил Марию за плечо.

— Барышня занята! Доняла? Я ее допрашиваю… Ясно? И чтобы ни одна гадина сюда не лезла! Поняла? А теперь — пошла вон!

И он в буквальном смысле слова вышвырнул ее за дверь.

— Теперь нам никто не помешает, — Рэд снова уселся на диван. — Иди сюда.

Я подошла к нему, и он снова усадил меня на колени.

— Давай выпьем. Это ром «Гавана».

Не знаю, откуда у меня взялась смелость, но я выпила несколько глотков рома прямо из горлышка бутылки.

— Молодец, крошка! Ты мне все больше нравишься, — похвалил он меня. — Так вот, слушай, — продолжал Рэд. — Я вынужден был дать тебе затрещину, чтобы спасти от мучений! А японец — мастер на эти дела. И босс был не против, ему надоело возиться с тобой. Он, как бешенный, накинулся на меня за то, что я устроил тебе маленький нокаут. Ведь босс — фактически хозяин этого заведения. И я поклялся, что вытяну из тебя все жилы, но добьюсь истины. Он с трудом дал себя уговорить, и то при условии, что ты будешь выходить к гостям и работать, как все девочки. Давай выпьем и будем думать, что нам делать дальше.

Он снова глотнул рома.

— И на кой черт я связался с тобой?.. Что в тебе хорошего? Будешь такой же девкой, как и все. Нет! — заорал он… — Не раздражай меня! А не то… так отстегаю!

Несмотря на его грубость, мне ничуть не было страшно, я даже начала испытывать некоторую симпатию к нему, а его угрозы вызывали у меня любопытство. Видно было, что он не злой человек.

— Так что же? Ты будешь пить или нет?

Рэд ловко выбил пробку из бутылки виски. Вместо ответа я соскочила с его колен и, выхватив из его рук бутылку, швырнула ее в угол.

— Хватит, — сказала я. — Вам надо отдохнуть, а то вы и так пьяны. Ложитесь на диван и спите. А утром будем думать.

Говоря так, я преследовала две цели: оттянуть неприятный разговор до утра и одновременно почувствовать себя под его защитой.

Рэд оторопело взглянул на меня. Видимо, с ним так еще никто не обращался. У него было такое глупо-удивленное лицо, что я впервые за все это время расхохоталась от души. Глядя на меня, засмеялся и он.

— Ну и девка! Вот это мадмуазель! Молодец! — и он хлопнул меня по заднице так, что я испуганно вскрикнула и присела. А он зашелся неудержимым смехом.

— Каково!.. Нам надо отдохнуть! Нет, детка, отдыхать я буду только на том свете. А пока поспать я не прочь… Особенно с такой куколкой.

Он поднялся с дивана и медленно начал раздеваться. Стащил с себя рубашку, брюки и остался в одних трусах. Его тело было сплошь покрыто волосами, а мускулы были необычайно крепкие.

В испуге я забилась в угол дивана, со страхом разглядывая его и ожидая самого страшного…

— Так будем отдыхать, а? — он подмигнул мне и, схватив, бросил как пушинку, на кровать, сам повалился рядом. Я дрожала, как в лихорадке, боясь даже пошевельнуться, а он вытянулся во всю длину и произнес:

— Хорошо!

Потом, заметив, что я вся дрожу от страха, сказал:

— Да не бойся ты! Думаешь, мне нужна такая маленькая девчонка!

И потом, как бы про себя, молвил:

— А вот желтому Хояси я не верю! Работает он у нас, но, видимо, и своих не обижает. Как ты думаешь?

— Не знаю, — прошептала я. — Я его просто ненавижу!

— Есть у меня подозрение, — продолжал Рэд, — что он все-таки работает на своих. А Хояси пострашнее меня. Ты знаешь, что бы он с тобой сделал из-за этой записки? Он строгал бы тебя безопасной бритвой, как деревяшку… И ты сказала бы. А еще он мог бы ломать тебе каждый день по суставу… Терпения у него хватило бы.

От этих страшных слов я инстинктивно прижалась к Рэду, обхватив его шею рукой. К моему удивлению, волосы у него на теле оказались очень мягкими, и мне захотелось их погладить. А он продолжал рассказывать мне всякие ужасы про японские пытки.

— Молчите, мне страшно! — не выдержала я.

Он засмеялся и прижал меня к себе.

— Со мной не страшно. Не бойся!

Его тело пахло мужским потом, и густые волосы приятно щекотали кожу. Он сильно потянулся, и его мускулы напряглись, как у Геркулеса. Я действительно почувствовала, что пока я с ним, мне ничего не страшно.

Внезапно его рука легла мне на грудь и тихонько сжала ее. От неожиданности я вздрогнула и попыталась отодвинуться. Но он крепко прижал меня к себе, а рука его уже жадно шарила по моему телу, добираясь до самых интимных мест. Пальцы у него были большие и грубые, но они так осторожно скользили по телу, что отталкивать их совсем не хотелось. Ласки Рэда вызывали смешанное чувство удовольствия, стыда и страха. Меня ведь первый раз касалась рука мужчины.

Правда, теоретически я все это знала и имела возможность наблюдать все виды половых наслаждений и извращений, но физически я все еще была девочкой. Когда Рэд начал трогать мои половые органы, осторожно касаясь клитора, я почувствовала необычайно приятную слабость, и сладкая дрожь пробежала по моему телу. Но страх все-таки заглушал наслаждение. И не только страх. Я почувствовала мучительный стыд от того, что вопреки моему желанию мой клитор стал твердым, а срамные губы набухли и увлажнились так, что пальцы Рэда несомненно ощутили это… Мое тело напряглось и, резко отскочив, я вырвалась из его объятий и соскользнула на пол.

Рэд в бешенстве вскочил и склонился надо мной. На мгновение мне показалось, что он меня изобьет, но он сдержался и, одеваясь, зло бросил:

— Не хочешь, как хочешь. Тебе же будет хуже. — И, подойдя к зеркалу, ворчливо продолжил:

— Подумаешь, недотрога какая! Посмотрим, что ты скажешь, когда впервые окажешься с гостем один на один… Ты знаешь, что там делают с девушкой!

Из разговоров я знала, что за невинную девушку платят большие деньги. Но о том, что происходит в дальнейшем, никто мне ничего не говорил.

А Рэд продолжал:

— Тебя выведут совершенно голую с венком из роз на голове, и ты должна будешь поднести каждому гостю бокал вина. Тебя будут оценивать и рассматривать со всех сторон. При этом ты будешь стоять на возвышении, и каждый сможет тебя потрогать, пощупать… А потом ты будешь принадлежать тому, кто заплатил больше всех. И знаешь, как тебя лишат невинности?

Рэд захохотал во все горло. От этого смеха у меня мурашки поползли по телу. А он безжалостно продолжал:

— Тебя привяжут спиной к спине голой негритянки…

— Почему негритянки? — вырвалось у меня.

— Контраст белого и черного тела возбуждает желание… Я же говорю, здесь все продумано до мелочей.

Лицо Рэда стало совершенно серьезным.

— Видишь ли, — продолжал он, — когда девушка попадает первый раз в такую переделку, могут быть всякие неожиданности и эксцессы. Она может сопротивляться, убегать и, вообще, вести себя не так, как нужно. А когда тебя привяжут к спине негритянки, тобой можно удовлетворяться, как угодно. Если негритянка станет на четвереньки, то ты окажешься в очень соблазнительной позе. Таз твой будет помещаться у нее на ягодицах, а голова — у нее на лопатках. И гораздо ниже остальных частей тела, когда негритянка опустит вниз свои плечи. Ты можешь представить себе такую четвероногую соблазнительную кобылу, да еще в такой позе? При этом будут видны сразу две щели, даже не две, а четыре… И вот в таком положении купивший тебя гость лишит тебя невинности. А так как ты сама не сможешь и не захочешь в таком положении двигаться навстречу его члену, то негритянка будет вертеть своим задом, поднимать и опускать его так интенсивно, что твое тело, особенно задница, будет повторять все ее движения к величайшему удовольствию гостя. А после того, как этот первый насытится, тебя будет брать каждый, кто захочет. При этом негритянка станет выделывать под тобой такие комбинации, принимать такие позы, что гости будут исходить от похоти. И так до утра, А так как среди гостей, без сомнения, окажутся любители всяких извращений, то у тебя ни одного места на теле не останется, куда бы они не запихивали свои похотливые члены: толстые и тонкие, длинные и короткие, мягкие и твердые, изогнутые и прямые.

Рэд оделся и направился к двери..

— Ну, что? Не хочешь со мной?.. Конечно, с гостями будет веселее…

Он открыл дверь.

«Что я делаю! — мелькнуло у меня в голове. — Если он уйдет— все пропало. Лучше он, чем вся эта свора голодных кобелей».

Я тихо сказала:

— Не уходите, Рэд. У меня нет выбора.

Он удовлетворенно улыбнулся и закрыл дверь.

— Хотя, нет… идите… — пролепетала я.

Его лицо вытянулось, с губ сорвалось проклятие; он круто повернулся…

…— и принесите воды или вина! — с улыбкой закончила я.

Он захохотал и с восхищением посмотрел на меня.

— Ах, чертенок! До чего же вы, француженки, очаровательны: Мадмуазель, одну минутку!

И Рэд с галантным поклоном удалился.

Когда он ушел, я окончательно решила сыграть на его чувствах и изо всех зол выбрать меньшее. Я думала, что если приручить Рэда, то он может мне принести немалую пользу, хотя для этого я и должна буду пожертвовать своим девственным телом. Но ведь мне этого все разно не избежать.

«Может, что и выйдет». — подумала я и начала готовиться к роли «любовницы». Подойдя к зеркалу, я сбросила халатик и, оказавшись совершенно голенькой, внимательно оглядела себя. В свои тринадцать лет я уже достигла половой зрелости. У меня регулярно появлялись месячные. Фигурка была точеная. Стройные красивые ноги, довольно широкий таз и полные бедра составляли красивый контраст с тонкой талиейи маленькими, но вполне сформировавшимися грудками. Волосы у меня были зачесаны на японский манер — тугим узлом. На лобке уже темнел шелковистый пушок, а пухлые губы самую малость виднелись внизу живота, дразня воображение.

Я быстро распустила волосы, и они густой шелковистой волной упали мне на плечи. Из зеркала на меня смотрела настоящая красавица, сверкавшая молодостью и очарованием. Казалось, сама легендарная Фрина превратилась в живую, обворожительную девушку. Я разлеглась на диване с видом дремлющей одалиски…

Дверь без стука распахнулась, и ухмыляющаяся физиономия Хояси уставилась на меня.

Я испуганно вскрикнула, но внезапная волна дикой ярости заглушила все остальные мои чувства. Схватив подвернувшуюся под руку бутылку из-под рома, я с силой запустила ее в желтого дьявола.

Но Хояси ловко увернулся, бутылка пронеслась мимо, и тут же раздался взбешенный голос… Рэда!

— Какого черта?.. Какой дьявол швырнул бутылку? Если только мне повредили глаз, то я выну два!

В дверях показался разъяренный Рэд. Хояси попытался выскользнуть из комнаты, но Рэд так врезал ему свободной рукой в челюсть, что тот упал, как подкошенный.

«Убил!» — мелькнула у меня мысль и, хотя я и застыла на месте от ужаса, все же на душе у меня вдруг стало легко — настолько ненавистен мне был этот япошка.

Хояси лежал бездыханным. Рэд перешагнул через него и подошел к зеркалу, оказавшись спиной к непрошеному гостю.

Вдруг молниеносно, как распрямившаяся пружина, Хояси вскочил на ноги. В руке у него сверкнул нож.

— Рэд! — закричала я в ужасе.

Но Рэд уже успел перехватить руку с ножом. Секунда… и Хояси снова упал на пол с вывернутой рукой, а Рэд спокойно бросил нож на столик перед зеркалом.

— Такие штучки здесь не пройдут, дружок! — сказал он насмешливо. — Я слишком долго торчу в вашем желтом болоте, чтобы меня можно было так легко обскакать. Я не такое видел! А теперь пошел вон! И учти: если еще раз перебежишь мне дорогу, твоя рожа вечно будет смотреть только назад!

Рэд распахнул дверь, и японец, поддерживая свою вывернутую руку, с поклоном, но не спуская налитых яростью глаз, попятился к двери.

Перед тем, как выйти, он бросил на меня взгляд, преисполненный такой жгучей ненависти, что я невольно закрыла лицо руками.

Дверь захлопнулась.

— Меня успокаивает только то, что этот удар предназначался желтому дьяволу. И откуда в тебе такая сила? Надо же так угодить в меня? Вот так девочка! — ворчал Рэд, стоя перед зеркалом. — На полдюйма ниже, и я был бы без глаза. Но во всяком случае, этот желтый пес будет меня долго помнить. А тебя, если ты попадешься ему на глаза, он сожрет с потрохами.

Рэд повернулся ко мне, вид у него был неприглядный. Бровь рассечена, на виске кровь.

Мне стало жаль его. Ведь это все было делом моих рук.

— Вам очень больно? Ведь я не нарочно!

Он криво усмехнулся.

— Нет никакой гарантии, что ты не сделаешь этого во второй раз! Бешеная девчонка!

У меня снова поднялось настроение. Положительно, Рэд мне нравился все больше и больше.

— Подождите, я сейчас вам помогу.

И совсем забыв про свою наготу, я вскочила с дивана, достала вату, бинт, налила в тазик воды.

— Идите сюда, я вас умою.

Рэд послушно подошел и стал передо мной на колени. Его голова находилась на уровне моей груди, и он, очевидно, только сейчас заметил, что я совсем голая. Его глаза расширились и часто заморгали, мне стало весело, но я с серьезной миной промыла ему рану и наложила повязку. Теперь он стал похож на пирата.

— Вы точно пират из старинного приключенческого романа, мистер Рэд. Что же вы не благодарите доктора? Или он вам не нравится? — совсем осмелев, шутливо спросила я.

Вместо ответа он, стоя на коленях и обхватив меня за талию, принялся с жадным упоением целовать мои грудки, и так нежно, так искренне, что мною овладела сладкая истома, лишившая меня власти над своим телом.

Это было гораздо приятнее, чем бесстыдные поцелуи Марии, хотя именно они пробудили мою чувственность. Мне захотелось более смелой ласки и, подставляя свою грудь под его поцелуи, я нетерпеливо теребила Рэда за уши, за волосы и даже залезла ему под воротник рукой, щекоча спину.

— Давай ляжем… — сама не знаю как это вырвалось у меня, хотя и очень тихо… Но он услышал, подхватил меня на руки, как ребенка, и, покрывая мое тело поцелуями, принялся носить меня по комнате. Я смеялась, мне впервые было так хорошо!

— Ты меня защекотал своими поцелуями. Положи меня на место!

Он осторожно опустил меня на кровать и отступил на шаг. Его глаза блестели, руки дрожали. Казалось, он сейчас бросится на меня и растерзает. Но я не боялась. Я почувствовала, что теперь Рэд в моей власти, что он мой раб.

— Ну, что же ты? — нетерпеливо спросила я.

Дрожащими руками он начал срывать с себя одежду. Пиджак, рубаха, галстук, брюки, трусы, ботинки летели в стороны. И вот… передо мной стоял, сжигаемый страстью, первобытный человек, абсолютно голый, с ног до головы покрытый волосами. Это было великолепное зрелище, одновременно страшное и приятно щекочущее. Его огромный член был напряжен до предела. Сине-бело-красного цвета, он блестел, как лакированный. А его огромная толстая головка, казалось, вот-вот лопнет от напряжения.

«Неужели он войдет в меня?» — подумала я, и мне стало страшно.

Но желание пересилило страх. Внутри у меня все горело, и я с трудом удерживалась от желания прижать свой клитор к нему. Но, внезапно, поневоле моя рука вытянулась и схватила Рэда за его огромный половой орган. Он был горячий и твердый, как камень.

«Что я делаю?» — мелькнуло у меня в голове, и я от стыда закрыла лицо руками.

Рэд застонал и упал рядом со мной.

И в это время в дверь постучали…

Я инстинктивно сжалась в углу кровати, а Рэд, как разъяренный тигр, вскочил на ноги и, прикрыв нижнюю часть своего тела простыней, бросился к двери:

— Дьявол, убью! — заревел он, распахивая дверь.

Оттуда показалось испуганное лицо китаянки.

— Я принесла вам ром и коньяк, сэр, — заикаясь, пролепетала она.

С проклятием Рэд вырвал у нее из рук поднос с бутылками и с треском захлопнул дверь. Он был таким комичным с перевязанным лбом, с подносом и простыней в руках, что я невольно расхохоталась. Глядя на меня, рассмеялся и он.

— Следующему, кто сунет сюда нос, я размозжу голову! Будь то сам босс! — проворчал он. — Правда, я сам приказал принести все это.

Он поставил на кровать поднос с фруктами, вином, шоколадом и бисквитами.

— Ну, раз принесли, давай пить!

И Рэд стал откупоривать бутылки.

Его член стал значительно меньше, не такой угрожающий, но все же толстый и… приятный.

— А любовь от нас не уйдет, правда? — он тихонько сжал мою грудь и поцеловал сосок. — Ведь я тебе нравлюсь?

В ответ я только улыбнулась и погладила его волосатую грудь, бросив украдкой взгляд на вздрагивающий, напряженный член.

— Выпьем! — сказал Рэд.

После нескольких рюмок я почувствовала приятное опьянение и, грызя шоколад, слушала веселую болтовню Рэда. Мне стало так хорошо, что я забыла, где нахожусь и какая опасность мне грозит. Мы дурачились и хохотали, как дети, если только тридцатидевятилетнего детину с членом такой величины можно назвать ребенком. Чувствовалось, что у него хорошее настроение.

Вскоре Рэд начал покрывать мое тело страстными поцелуями. Его губы скользили все ниже и ниже, и вот они уже целуют волосики на лобке…

Я изнемогала от желания и, вцепившись в его волосы, вся выгнулась ему навстречу. Он оторвал губы от моего тела и прошептал:

— Элли, я хочу пить твою любовь по капле!..

— Пей как хочешь! Хоть всю сразу!

И я впилась в его губы долгим поцелуем. Оторвавшись, Рэд прижался губами к моему телу, груди, животу…

В изнеможении я широко раскинула ноги, и он начал покрывать поцелуями всю мою промежность и, наконец, я почувствовала, как его член коснулся клитора. Меня затрясло, словно от удара электрическим током. Такого острого наслаждения я не испытывала еще никогда. А Рэд, видимо, обезумел… Лежа на левом боку, он прижал свой живот к моему животу, вложил свой длинный член между моими бедрами так, что его головка выдвинулась позади моих ягодиц, и принялся жадно ощупывать мои бедра, спину, грудь.

Я в упоении замерла. Мои набухшие большие срамные губки и кончик клитора прижались к спинке его члена, а мои бедра непроизвольно сжимали его все крепче и крепче. Я закрыла глаза и вся отдалась изумительно приятному ощущению горячего, обнаженного мужского тела. Его нервные, беспокойные пальцы бегали по моей спине, по бедрам, по ягодицам, вызывая сладостный трепет во всем теле. Кажется, ничего больше я и не желала. Только, помнится, очень хотелось двигать ягодицами взад и вперед, чтобы усилить трение клитора о его член. Но я только дрожала и сдерживалась. Рэд тихонько опрокинул меня на спину и, легко преодолев мое сопротивление, развел мои ноги и лег между ними, опираясь на левый локоть.

Я от напряжения вся сжалась, но он нежно и осторожно принялся тереться головкой своего члена о мои половые органы.

Кажется, это было именно то, к чему так стремилось все мое существо. Мои ноги сами по себе стали раздвигаться и сгибаться в коленях. Там у меня было совсем мокро. И вскоре я уже не могла бы сказать — хочется мне еще большего или нет. Но мои ягодицы непроизвольно сжимались и разжимались, и нарастающее желание стало все более отодвигать стыд и страх перед неизбежной сильной болью и… я не знаю еще перед чем.

Рэд нащупал головкой своего члена вход во влагалище, отнял от него свою правую руку и лежал теперь на локтях, обняв меня за плечи. Я почувствовала боль у входа во влагалище и слегка вскрикнула. Он отпустил меня, но тут же опять привлек меня к себе. Я вновь вскрикнула. Но уже не только от страха и боли… меня уже тянуло… дразнило. Мне хотелось… И мои колени еще больше согнулись и разошлись в стороны. А Рэд, задыхаясь, двигал все мое тело под собой взад и вперед, отчего толчки его члена становились сильнее, болезненнее, мучительнее и в то же время все более дразнящими и желанными. И вот, вся пунцовая от стыда, почти теряя сознание, я невольно начала приподнимать свой зад в тот момент, когда он притянул меня к себе. Боль при этом усиливалась, но и росло мучительное наслаждение.

Позже я поняла, что Рэд, опытный и утонченный самец, рафинированный в любви жеребец, стремился как можно дольше насладиться самим процессом растления, самим моментом лишения девственности. Его сильное тело сладострастно вздрагивало при каждом соприкосновении головки члена с моей девственной плевой, которую он безжалостно растягивал, но все же не разрывал. Тогда я еще не знала, каких неимоверных усилий стоило ему удерживать свое нетерпеливое желание одним движением поясницы вонзиться в меня. Позже он мне об этом рассказал. И рассказал также о том, что долго на этот раз он выдержать не мог. Он чувствовал приближение оргазма, но остановить его был не в состоянии.

Тогда я этого не знала, и от боли и раздражения у меня стали наворачиваться на глаза слезы.

Железные пальцы похотливого жеребца сжали мои плечи еще сильнее, и я почувствовала, как его зад чуть опустился. Я вскрикнула от нестерпимой боли. Головка члена растянула плеву до предела, и она вот-вот должна была прорваться. Но мой палач вдруг замер. Я заплакала и начала биться под ним. Напрасно! Боль усиливалась, а член неумолимо прижимал меня к постели.

Я вновь забилась и попыталась сжать свои ноги, чтобы уменьшить режущую боль, но он широко раздвинул свои бедра, и мои ноги бессильно разошлись в стороны.

Рэд, задыхаясь, нажал еще сильнее… Я вцепилась пальцами в его плечи, царапала его шею, рвала волосы, пыталась пятками ног сдвинуть его… Но тщетно. Лишь головка члена вздрагивала сильнее и его прерывистое дыхание становилось горячим. Я укусила Рэда за грудь, застонала, закричала и вдруг явственно почувствовала, как что-то внутри меня разрывается. В голове у меня помутилось от режущей, пронизывающей тело боли.

А чудовищный самец только вздрагивал, не пытаясь ни ускорить своих движений, ни отодвинуться от меня. А там что-то рвалось, еще и еще…

Я кричала, выла, вопила… Слезы градом катились по моим щекам. Все мое тело покрылось липким потом, я чувствовала, что не выдержу и потеряю сознание.

И вот, собрав остаток сил и как можно дальше отодвинув от самца свою задницу, я вдруг резким движением ягодиц и поясницы подалась ему навстречу… Скорей бы! Скорей бы прекратить эту адскую муку! В тот же миг, почти теряя сознание, я почувствовала, как головка члена вошла в меня. Тугая, горячая струя излилась в мое влагалище.

Рэд нежно поцеловал меня в лоб, извлек член и растянулся рядом со мной.

— Уф! Ну и девочка ты? Никогда ничего подобного не испытывал! — простонал он.

Затем осторожно обнял меня, вытер мои половые органы и снова принялся бережно целовать мое лицо, шею, грудь.

Совершенно разбитая, смертельно уставшая, лежала я неподвижно и ничего ему не отвечала. Даже осмыслить то, что произошло, у меня не было сил, и под его ласками я незаметно уснула.

Проснулась я от жаркого поцелуя в спину.

— Отдохнула? — спросил меня Рэд. — Я тебе не помешал?

Я увидела, что у него опять поднялся член. Мне сделалось не по себе, и я забеспокоилась. Неужели он собирается еще мучить меня? Чудовище! От меня останутся кожа да кости.

Рэд не проявлял особой настойчивости, и вид у него был какой-то слегка виноватый. Наконец он неловко усмехнулся, и его рука потянулась к моему животу,

— Ты думаешь, я удовлетворен? — Он кивнул на свою вздрагивающую плоть.

— Но у меня все болит. Пожалей меня, если любишь! — взмолилась я. — Уже поздно. Давай спать.

Я так его умоляла, что он, наконец, смилостивился. Ему, видно, и впрямь было неудобно передо мной. Однако его могучее тело требовало полной разрядки. Уж слишком он возбудил себя.

— Хорошо. Не знаю только, смогу ли я уснуть? — задумчиво проговорил он, глядя на свою красную, лоснящуюся мощь.

Тут ему, видно, пришла в голову какая-то идея, и он осторожно начал мне ее излагать:

— Понимаю, что тебе больно… но есть средство… Ты не сердись на меня… Так делают все цивилизованные люди, когда не хотят чересчур утомлять своих женщин.

— Какое средство? — испуганно спросила я, чувствуя, что любое прикосновение к моим половым органам вызовет нестерпимую боль.

Он как-то странно улыбнулся.

— Ты можешь удовлетворить меня…

— Да говори же наконец! Каким образом?

Он сунул кончик пальца мне в зад:

— Вот так…

Я пришла в ужас:

— Нет!.. Никогда! — отчаянно замотала я головой и сжала задние полушария. — Нет… нет…

Он не сдавался. Желание все больше разбирало его, на лице появилось злое упрямство. — Я хочу кончить тебе в рот. Слышишь? Ты должна сосать. Сосать! Слышишь?

Рэд подтянулся на постели и пригнул мою голову к своему члену, Его руки вцепились в мои волосы. Казалось, он боялся, что я могу вырваться и убежать. Мне стало больно.

— Иначе сюда… — Он опять сунул палец в мою попку. — Выбирай!

Я на мгновение представила себе, как огромный член Рэда втискивается в мой задний проход, как он рвет мои внутренности; давит на кишечник, достает чуть ли не до самого желудка. Я вспомнила отвратительную картину совокупления тех троих на диване, когда все слились в один клубок: члены, рты, влагалища, жадные пальцы, ягодицы… Мерзость! Моей душе все же хотелось хоть какого-то чувства, пусть самого маленького, самого неясного, но чувства. И если уж решаться на что-то такое, то лучше…

Вся краснея от стыда, я наклонилась к нему и невольно закрыла глаза.

— Ну, что же ты!.. Ну!.. — старался подбодрить меня Рэд. — Открой ротик!

С полузакрытыми глазами я наклонилась ниже, почувствовала губами пылающую головку члена и, приоткрыв губы, поцеловала его.

— Не так!.. Ну, раскрой!.. Шире!.. Прошу тебя: шире!..

Рэд нетерпеливо изогнул поясницу, головка члена сильно прижалась к моим губам, я вынуждена была их раскрыть, и тогда член начал медленно входить мне в рот. Это заставило меня раскрыть рот шире.

— А теперь языком! — требовал Рэд, слегка двигая взад и вперед поясницей и руками мою голову. — Ну, прошу тебя, постарайся языком… Мне будет очень приятно…

В его голосе слышалась мольба, какое-то неуловимое дрожание, будто Рэд впервые совокуплялся с любимой женщиной, и ему хотелось отдаться ей полностью, всем своим существом. Страстность его голоса, его слов была такой искренней, что мне даже стало жаль его, и мне вдруг показалось, что если я не сумею удовлетворить его, он разрыдается и с ним случится настоящая истерика. Я невольно подумала о ситуации, в которой мы сейчас с ним находились. Я — красивая, нетронутая, полная нежности, вся в его власти, а он, обладатель, вершитель, самец, внезапно почувствовал во мне свою избранницу, самую лучшую, самую прелестную!

Эта мысль так поразила меня, что я решила сделать все, чтобы удовлетворить Рэда. Неумело, стараясь подавить в себе смущение, я начала со сладострастием сосать, лизать, обцеловывать его горячую плоть, ласкать ее пальцами, льнуть к ней щекой и даже что-то нашептывать ей.

Он, услышав мой шепот, удивился:

— Что ты там говоришь?

— Я люблю его.

— Его или меня?

— Вас обоих.

— Ну, и смешная же ты… — пробормотал Рэд, Ничего подобного он, видимо, не слышал в такие минуты от женщин, с которыми его сводила судьба, — Знаешь, ты мне тоже очень нравишься. Очень!

Я подняла на него глаза и спросила:

— Тебе когда-нибудь было так хорошо с другими, как сейчас со мной?

— Никогда! Клянусь всеми святыми!

Меня все больше охватывала страсть, нечто близкое к подлинной любовной страсти, будто мы с Рэдом были давным-давно близки и нас связывали целые годы близости, понимания, боли, страданий, тот огромный мир любви, который делает мужчину и женщину неизмеримо богатыми и счастливыми. Разумеется, в ту минуту мои мысли не воплощались в такие слова, но мои чувства, очевидно, вращались вокруг этого большого и непостижимого, что для каждой женщины составляет сущность ее отношений с любимым.

Наши утехи продолжались довольно долго, и я все больше начинала находить в нашей игре совершенно новую, не испытанную ранее прелесть. И мне все больше казалось, что я влюблена до безумства, и меня любят так же безумно.

— Милый!.. Милый!.. — шептала я, задыхаясь от волнения и стараясь быть для Рэда как можно приятнее и желаннее,

Раза два Рэд прерывал наше совокупление, стараясь продлить его как можно дольше. Несколько раз, увлекшись, он слишком глубоко вошел в меня, доставая членом чуть ли не до гортани, от чего я внезапно вскрикивала от боли и обеими руками старалась вытолкнуть его. Кончилось все сильными спазмами Рэда, который излил мне сперму в рот, и я едва не захлебнулась от теплой тягучей жидкости. Сам он схватил меня за волосы, притянул к себе и, томно постанывая, отдался сладострастному оргазму. От его бурного напора, от неимоверной страсти я чуть было не задохнулась. Но все обошлось счастливо. Я уже чувствовала себя хозяйкой положения, движения Рэда меня не пугали, все происходило так, как того желала я. Я гладила пальцами его затвердевшие яички, мой припухший клитор нервно вздрагивал, и я, кажется, уже была готова на большее, чем этот акт.

Вскоре Рэд ушел, я же еще долго вертелась в постели, стараясь успокоиться и уснуть. Тело мое ныло, каждая клеточка, казалось, все еще ощущала прикосновение рук Рэда, его губ, его плоти. Я словно продолжала свой половой акт с ним, бесконечный и сладкий в своей глубине и безмерности, я еще будто слышала его запах, его дыхание, его слова: «еще… еще…»

Но, честно говоря, мое удовлетворение в эту первую нашу ночь было скорее духовным. Я не получила настоящего удовлетворения, я как бы остановилась где-то на полпути. Еще бы немножко, совсем немножко!.. Хотя раза два я чуть было не испытала полный оргазм. И все же самое заветное осталось для меня неизведанным.

Ночью меня преследовали сексуальные сны, и когда мне приснилось, что я стою на четвереньках перед Рэдом, а он целует меня в затылок, больно придавив мне матку головкой члена, я вскрикнула и, повернувшись к нему, стала яростно бить его по лицу. Он удивился, в его глазах мелькнула ирония: «Ты что, думала, что можно потерять девственность без боли? Ты не знаешь, что в жизни за все сладкое нужно расплачиваться? Или тебе было бы приятнее, если бы тебя изнасиловали сразу все мерзавцы в большом холле? О! Они беспощадны! Они — хуже зверей!.. А я ведь пришел к тебе с любовью. Ты мне сразу понравилась, и, не удивляйся, я готов даже жениться на тебе! Когда ты немного повзрослеешь, мы обязательно с тобой поженимся и уедем в твою распрекрасную Францию! Мне надоели эти мерзкие желтые макаки!»

Конечно, я не верила его словам. Однако даже во сне меня не покидало чувство необычайной симпатии к нему, и какая-то робкая мысль успокаивала меня, что я потеряла девственность с любимым. Не как обычная шлюшка! А как девушка, которой пришлось за любовь расплатиться всем своим самым сокровенным.

Я спала крепко, правда, несколько раз вздрагивала, будто от оргазма, и каждый раз из голубого тумана выплывало волевое, дерзкое лицо Рэда, который тянулся ко мне рукой и виноватым голосом пытался меня убедить в своей невеселой судьбе и в том, что он лишил меня девственности только ради моего спасения.

Как мы и условились, Рэд пришел ко мне через три дня вечером. Я его ждала, нетерпеливо поглядывая на часы и представляя себе встречу с ним. В конце концов я почувствовала, что у меня даже стало мокро между ногами. Видно, после нашей первой с ним ночи во мне проснулась женщина, и эта женщина жаждала только Рэда, только его, страстного, нежного и необузданного в своем желании.

Несмотря на то, что я ждала Рэда с минуты на минуту, его приход был все же для меня неожиданным. Я вскочила с постели, бросилась ему на шею, и тут произошло нечто совершенно ошеломляющее. Такого Рэда я не знала.

Едва прикрыв за собой дверь, ни слова не говоря, он швырнул меня поперек кровати, задрал себе на плечи мои ноги и, не успела я опомниться, как он одним сильным движением вогнал в меня свой мощный член. От страха и волнения я даже не ощутила боли, только почувствовала в себе его неукротимую плоть, его пылкое неистовство. Внутри у меня все странно расширилось, член Рэда, казалось, заполнил всю меня, все мое тело. Он становился все толще и толще и даже казался каким-то горячим, как будто в меня ввели раскаленное железо. Меня спасло то, что там все было мокро от возбуждения, пока я его ждала, иначе он бы наделал мне беды. К счастью, когда твердая плоть Рэда уперлась мне в матку, у него хватило самообладания не нажимать дальше, а соизмерить свои движения с глубиной моего влагалища. Он глухо стонал от наслаждения и, согнув меня вдвое, быстро двигал поясницей.

Мне было неудобно, я силилась опустить с плеч хотя бы одну ногу, но тщетно. Меня будто связали бечевой. Я была полностью распята, как святая Магдалина-мученица. Бешенный огонь его страсти потоком вливался в меня, я неслась в этом потоке, захлебываясь в его волнах, тонула, выныривала, барахталась, и мне уже казалось, что Рэд и я превратились в одно существо, уносимое могучим потоком сладострастия.

— Тебе больно, я знаю… — шептал мне Рэд. — Но ты потерпи, моя родная!.. Потерпи ради меня!..

— Я хочу вечно так терпеть, милый! — отвечала я, с трудом переводя дыхание.

— Сделай меня вечным…

Я была до того возбуждена, что у меня начало все плыть перед глазами, и вернула меня в чувство только внезапная резкая боль. Рэд, видимо, не удержался, его плоть сильно нажала на матку, я вскрикнула и как бы очнулась.

«Вот оно, мое первое совокупление! — мелькнуло у меня в голове. — Настоящее, с болью и мукой… Самец берет меня… Он уничтожает меня и рождает заново… И эта дикая боль — самое сладкое мое наслаждение…»

Вдруг движения Рэда стали конвульсивными, судорожными, затем он замер, и я почувствовала, как упругая струя горячей жидкости ударила мне в матку. Удар был мощным и одновременно мягким, как бы обволакивающим всё у меня внутри. Он уже разлился по моим жилам, он поднялся до моего мозга, и, кажется, я даже почувствовала его вкус во рту.

Рэд хрипло застонал и прижал меня с такой силой, что у меня затрещали кости, и я громко вскрикнула. Ослабив свои объятия, он стал покрывать мое тело поцелуями, в которых чувствовалась и нежность, и благодарность, и как бы невысказанное обещание быть мне верным до конца своей жизни.

— Прости меня, детка, — шептал он, — иначе я не мог… Я еле дождался этой минуты. Думал, что кончу в брюки, когда шел к тебе… Уф, здорово!

Его радостное удовлетворение принесло мне больше удовольствия, нежели мои собственные чувства. Я словно испытала гордость за свою силу, за свое женское могущество. Это я, совсем еще девчонка, оказалась способной вызвать такую бурю страсти в зрелом, повидавшем немало всякого в жизни мужчине. Значит, я становлюсь женщиной. Значим', я стою большего, чем думает подлый узкоглазый япошка, мой мучитель и палач!

Возбужденная и неудовлетворенная, я отвечала на поцелуи Рэда со спокойным достоинством женщины, ставшей хозяйкой положения и имеющей право быть тут властительницей.

— Скажи, родной, ты не думал о том, что твоя радость стоила мне боли? Я думала, у меня все сгорит внутри, — произнесла я без укора, но с желанием напомнить Рэду, что я принесла на алтарь нашей любви больше, чем он.

— Не думал… просто не мог думать, — сознался Рэд.

— Тебе всегда так хорошо с женщинами?

— Не со всеми.

— Только со мной?

— По-моему… да.

— Ты не думай, что я такая хищная, но мне… мне снова хочется.

Я действительно желала снова очутиться под ним.

— Нам всегда будет хотеться.

— Ну, так что же ты?.. — я совершенно потеряла стыд, — Ну?..

Томиться пришлось недолго. Рэд положил меня на живот, подложил под него подушку и лег мне на спину.

— Ой, нет! Не хочу так! — испуганно воскликнула я и судорожно забилась под ним.

— Глупенькая! Я вовсе об этом не думал! — И Рэд коснулся пальцами моих ягодиц.

— Подыми ее чуть выше, — похлопал он меня по попке.

Я почувствовала, как Рэд осторожно, снизу вставляет член мне во влагалище, и я немного приподняла свой зад ему навстречу. На этот раз член вошел как-то туго, с трудом, с небольшой, но все же болью.

Склонившись надо мной и опираясь на локти, Рэд начал удивительно нежно и мягко двигаться, лаская мою спину своей волосатой грудью и целуя меня. Вскоре к ритмичным поскрипываниям кровати присоединился очень неприличный звук от соединения наших половых органов, а вернее от того, что его член очень туго входил и выходил из моего совершенно мокрого влагалища. От стыда я вцепилась зубами в простыню, закрыла глаза, но не сделала ни одного движения поясницей или бедрами, чтобы ослабить этот бесстыдный звук. А он становился все сильнее и сильнее, и я, затаившись, начала вслушиваться в него; и чем больше слушала, тем более мокро становилось там и тем более сладострастным казался мне этот звук, напоминавший звук насоса. И меня все больше и больше охватывала похоть. Все тело отдалось ощущению большого мужского члена в моем влагалище… Небольшая тупая боль от несоразмерности наших половых органов заглушалась неизъяснимой сладостью, которая все нарастала, усиливалась, заставляя мои ягодицы ритмично подниматься и опускаться. Делала я это, правда, едва заметно, но все же делала, не переставая.

Мы оба молчали, слышны были лишь поскрипывания пружинного матраца, наше тяжелое, прерывистое дыхание и бесстыдный сосущий звук.

А потом у меня как-то все затуманилось в голове, всякий стыд исчез, и я только помню, как моя поясница судорожно, рывками изгибалась, сильно приподнимая ягодицы вверх, и после толчка члена в матку, опускала их вниз.

Рэд не замедлял и не ускорял движения, а методично доводил меня и себя до высшей точки наслаждения.

Иногда, не прерывая своих движений поясницей и облокотившись на левую руку, он жадно ощупывал своей правой рукой мою грудь, бедра и, захватив губами мое ухо, сладко посасывал его.

Вскоре я уже была вне себя и не могла контролировать конвульсивных подергиваний тела. Оно невольно вытягивалось, затем сильным сокращением мускулов подбрасывалось вверх, колени раздвигались, и я до предела поднимала свой зад. Затем сладостный и одновременно болезненный толчок члена в матку, моя поясница выпрямляется, ноги вытягиваются, зад опускается, и снова непреодолимая сладостная истома изгибает мое тело, подтягивает колени, подымает и раскрывает ягодицы навстречу мучительному толчку члена в ноющую от желания матку.

Мое тело покрылось потом, лицо пылало жаром, широко открытый рот судорожно ловил воздух, и я уже почти ничего не осознавала.

Вдруг Рэд как-то особенно сильно прильнул к моей спине, не отрывая на этот раз головку члена от моей матки, и я вновь почувствовала горячее вбрызгивание.

Я замерла с поднятым вверх задом, чувствуя, что еще немного, и я достигну той степени сладострастия, когда теряется сознание, когда ничего не видишь перед собой, и только упругие толчки крови бьют в виски.

— Может… тебе плохо? — с некоторой издевкой спросил меня задыхающимся голосом Рэд. — Может, тебе этого мало?

Я не могла ему ответить. Ему ответило самое мое естество:

— Мало.

— Ты, кажется, становишься настоящей женщиной. Ты и меня делаешь чертом!

— Миленьким… родненьким… чертиком!.. — постанывая, прерывающимся голосом отвечала я, чувствуя, как каждое мое слово вырывается из меня под стремительным натиском мужской плоти.

— Знаешь, чему я радуюсь?

— Чему, родной?..

— Я счастлив, что не отдал этот огонь, эту дикую страсть тем слюнявым макакам в салоне… Не могу себе даже представить, как бы они испоганили такое чудо! Как бы они сделали из тебя очередную покорную шлюшку.

— Спасибо тебе… спасибо за это, родной! — задыхаясь от ударов его члена, выдавливала я из себя со сладостью и умопомрачением. — Я хочу только одного; чтобы только от тебя я получала высшую степень блаженства. И я знаю, ты мне это блаженство будешь всегда приносить… Ой, еще, еще?.. Всегда будешь?..

Да, мне было до безумия хорошо. Но и на этот раз невыразимо приятное ощущение не перешло у меня в высшую стадию. Мне казалось, что я говорю Рэду чистую правду, что лучше уже и быть не может, что это и есть оргазм. Но на самом деле оргазма я не достигла,

Я ведь не знала тогда, что виноват в этом был не Рэд. Его мощная плоть, его напряженные мускулы, его цепкие руки — все было как бы создано для полного удовлетворения партнерши. Слаба была я. Девчонка, еще полностью не сформировавшаяся, с недоразвитой нервной системой и — что греха таить! — с едва проснувшимися к сексуальным наслаждениям чувствами. Я не способна была на полную, всепоглощающую страсть. Мы с Рэдом были, как две реки: только он — могучий, бурный поток, катящий огромные валы и сметающий все на своем пути, я — жидкий ручеек, едва способный противостоять напору встречной воды. Горячие волны Рэда подминали меня, и я растворялась в нем, теряя силы и волю.

Вот так начался мой медовый месяц. Рэд приходил ко мне через два, иногда через три дня и тогда вся ночь до утра была нашей.

Пока что Рэду удавалось сдерживать нетерпение своего шефа заверениями, что он, Рэд, прибегая к к особым способам: для того, чтобы вырвать из меня тайну моего отца и что в конечном итоге он гарантирует успех. А до тех пор просил шефа не вмешиваться.

В отсутствие Рэда меня также мало беспокоили. Несколько раз я помогала сервировать стол, когда собирались гости, подносила им яства и питье и, пользуясь случаем, наблюдала за различными сладострастными сценами.

Однажды мое внимание привлекла к себе девочка-блондинка с длинными волосами, о которой я уже упоминала. Ей было тринадцать лет. Звали ее Ингой. Я знала, что она из другой группы, мы были почти незнакомы. Те же два приятеля, что и в первый раз, тискали ее в затемненном углу холла на диване. Все трое так переплелись, что я сразу догадалась: совокупляются! Правда, я не могла хорошо разглядеть, как это у них получается, но меня заинтересовала эта троица.

Я прошла мимо них с вазой, наполненной фруктами, затем прошла еще раз и незаметно остановилась чуть поодаль, спрятавшись за шторой. Троица была так увлечена, что никого вокруг не замечала. С первого взгляда на них я почувствовала, как меня словно обдало жаром. Такого мне еще не приходилось видеть.

Приятели, полулежа на боку лицом друг к другу, зажали между собой блондинку. Каждый старался обнять ее покрепче. Все они сплелись в одном объятии, в одном страстном порыве.

У меня пропал стыд, и я приблизилась к ним как можно ближе. Передо мной происходило нечто таинственное, совершенно непонятное, о чем я могла только догадываться.

Ноги их были вытянуты и упирались в ковер на полу. Лишь нога девочки была приподнята. Один из приятелей закинул ее себе на плечо и сам прильнул животом к ее влагалищу. Мои глаза, освоившись в полумраке, явственно различали белевшие члены мужчин. Они то входили в тело девочки, то выходили из него. Глаза у всех были полу закрыты. Они прерывисто дышали, постанывая от наслаждения.

Еще раньше я слышала от подруг, какое наслаждение испытывают мужчины, ощущая через тонкую перегородку в теле партнерши свои половые органы. Может, как раз поэтому приятели на диване, входя всея мощью в тело девочки, замирали на несколько секунд. Очевидно, они чувствовали взаимно свою вздрагивающую плоть, и это приносило им особое удовольствие.

И тут я поймала себя на мысли, что со мной тоже творится что-то непонятное. Да ведь я была почти рядом с ними, и их чувства накатывались на меня, обволакивали меня теплой приятной волной. По моему телу прошла истома. Вздрогнув, я с трудом превозмогла себя и оторвалась от этих троих. Нужно было уходить. Мое любопытство могло быть замеченным и вызвать недовольство хозяина. Такие вещи здесь не поощрялись, и за это строго наказывали.

Помню, в другой раз в том же затемненном углу холла и на том же диване я, стараясь быть незамеченной, наблюдала совокупление белокурой Эльзы с высоким брюнетом, тем самым, который брал ее после исполнения танца на столе. Теперь Эльза лежала ничком на диване, свесив на пол ноги, брюнет пристроился к ней сзади, и так они совершали свой половой акт. Несколько минут я никак не могла разглядеть, что происходит, как черноволосый красавец использует Эльзу. Кажется, не совсем нормально… Да, пожалуй, через задний проход. Я убедилась в этом по тому, как белокурая девочка низко опустила свои ягодицы и слегка постанывала. В ее стонах слышалась боль. Этого не было в прошлый раз, когда они совокуплялись стоя и затем полулежа на диване. Вот похотливый брюнет извлек из тела Эльзы свой член. Но извлек не до конца, а лишь до головки. Он явно любовался своей мощью и своей необычной близостью с Эльзой. У Эльзы был до невозможности растянут анус, он как бы тоненьким розовым колечком сжимал плоть ее партнера.

Подобные сцены не проходили для меня даром. Я сама все больше начинала входить в раж, у меня между ногами становилось мокро, и мой клитор напрягался до боли. Иногда я с силой сжимала бедрами свои половые органы, но не онанировала. Вообще, ожидая Рэда и наших сладких совокуплений, я всячески избегала онанизма. И каждый раз за свою сдержанность щедро вознаграждалась.

Все было бы хорошо, если бы в мою душу не вносила смятения Мария. Раза два она пыталась восстановить со мной былые интимные отношения, но каждый раз я с отвращением отвергала ее приставания. Мне это было ни к чему. У меня был горячо желанный Рэд, мой пылкий, неутомимый Рэд, с которым можно потерять рассудок. А эта мерзавка!.. Я терпеть ее не могла. И к тому же — боялась ее. Да, боялась!

«Проклятая шпионка желтого дьявола! — думала я о ней. — От нее мне будет только беда. Но я все равно не поддамся ей. Ни за что!»

В любовных утехах Рэд был неутомим. Я тоже в силу новизны впечатлений не уступала ему, стараясь возбудить в себе страсть женщины. Сперва я еще не ощущала настоящего, безумного наслаждения, которое сжигает женщину, обладающую чувственным сладострастием, и заставляет ее отдавать всю себя без остатка во власть мужской силы. Зато я старалась довести Рэда до такого состояния, чтобы он все время находился в возбуждении и хотел бы меня снова и снова. Вот когда мне пригодилась вся эта теория сладострастия, которую я в последнее время до мельчайших деталей и подробностей изучала в нашей школе.

Я истязала Рэда любовными наслаждениями и самыми утонченными ласками. Я принимала иногда такие развратные, соблазнительные позы, что когда он смотрел на меня, его трясло, как в лихорадке. Его член был для меня игрушкой, и я им забавлялась, как хотела. Я его мяла, гладила, дышала на него, лизала его головку, щекотала сосками груди и делала множество других невозможных вещей. Его огромный член, напряженный до несгибаемого состояния, вызывал у меня тысячу еще не осознанных желаний, к которым примешивалась доля страха из-за его непомерной величины. С невыразимым наслаждением я ощущала твердый, пылающий орган руками, ногами, животом, грудью, губами, спиной, щеками, бедрами — всем своим телом. Вероятно, эта влюбленность в половой орган Рэда и объясняла мой первый оргазм.

Эту ночь я помню очень хорошо. Мы взаимно впились друг в друга. Он ласкал языком мой клитор, а у меня во рту был его член. Я лежала сверху, подогнув ноги и прижав свой клитор к его губам. Вот тогда я почувствовала, что такое страсть! Вот тогда я поняла, как можно «кончать»! На этот раз Рэд был каким-то особенно нежным со мной, и вся моя задняя часть тела сладко подергивалась, трепетала, извивалась. Я ласкала руками его большие яички, сосала его член, вбирая себе в рот как можно большую часть его и, кажется, теряла сознание. И тут все тело Рэда задрожало, забилось, и он, задыхаясь, сильно, толчками начал изливать мне в рот сперму.

В этот момент сладострастия какая-то сила вдруг несколько раз судорожно сжала и разжала мои ягодицы, выгнула и прогнула мою поясницу, раздвинула и сдвинула мои бедра и колени, подбросила и опустила мои плечи, и я ощутила горячую волну в животе, в матке, во влагалище, и эта пылавшая жаром волна с такой ни с чем не сравнимой сладостью выходила из меня, что я на какое-то мгновение лишилась чувств. Так я впервые испытала оргазм с Рэдом, так кончила ему в рот.

С каждым днем я все больше и больше влюблялась в Рэда. Мне нравилось в нем все: его сильная высокая фигура, волосатое тело, смех и даже его грубые и развязные манеры, странным образом вписывающиеся в мое отношение к нему.

В свою очередь, он тоже не оставался равнодушным ко мне, и, хотя в грубой форме, но всячески высказывал мне свою любовь. Его чувство самца было глубоко удовлетворено тем, что он смог возбудить во мне такую страсть. Несмотря на мои тринадцать лет, при виде Рэда у меня все время возникало непреодолимое желание лежать под ним. Меня уже не пугала величина его органа. Я научилась обращаться с ним и очень ловко приспосабливалась, чтобы избежать болезненных ощущений. Обычно я сама залезала на Рэда сверху и, раздвинув пальчиками губки своего влагалища, медленно садилась прямо на его член и опускалась до тех пор, пока он не упирался мне в матку. Тогда рукой я ограничивала остальную его часть, и начиналась борьба, в которой, в конце концов, оказывались побежденными обе стороны. Как бабочка на булавке, трепыхалась я на этом огромном колу, пока не наступал оргазм, и я кончала не только обильно, но часто более одного раза в течение одного совокупления. Само собой разумеется, что с Рэдом я испытала всевозможные позы, способы и виды совокупления. Разве что попытки совокупления в анус, к чему иногда стремился Рэд, причиняли мне сильную боль и никогда полностью не удавались. Эти попытки всегда заканчивались тем, что Рэд, зажав член между моими ягодицами и вдавив небольшую часть его головки в отверстие моего ануса, с совершенно непонятным для меня величайшим наслаждением изливался мне туда. Мне не было больно, и я позволяла ему это делать. Тогда же он впервые сказал, что так как я становлюсь уже настоящей женщиной, то появляется опасность беременности, и поэтому заканчивать совокупления он будет в анус. Беременность могла причинить мне большие неприятности.

После некоторых колебаний и после горячих с его стороны убеждений, я согласилась. Все это вызвало у меня известную двойственность ощущений.

Двойственность имела место в конце совокупления, когда Рэд, вызвав у меня оргазм, извлекал член из влагалища и сразу же вдавливал его головку мне в анус. Позу, правда, мы при этом не меняли, и если я лежала на спине, то я только выше приподнимала ноги и ягодицы. Но при его оргазме я лишалась приятного ощущения горячей струйки, истекающей мне в матку.

Больше того, вместо сладкой истомы после оргазма, я вынуждена была ощущать неимоверно твердую головку члена, больно расширявшую анус, и вздрагивать от страха перед проникновением ее глубже.

К счастью, Рэд умел сдерживаться.

Неожиданно произошел случай, который имел отношение к дальнейшим драматическим событиям.

Как-то раз ко мне в комнату вновь зашла Мария с шелковой плеткой в руке. Ее красивое лицо и живые карие глаза явно выражали возбуждение.

— Прости меня, Элли, за все. Но я без тебя не могу! На, возьми!

Она протянула мне плетку. Я отвернулась от нее.

— Побей меня! И сильно, сильно! — попросила она.

«Может, действительно избить ее? — мелькнуло у меня в голове. — Избить бы до потери сознания эту прелестную змею… Но ведь мои удары, как я хорошо знала по опыту, только усилят ее животную похоть и вызовут у нее сладкий экстаз… Нет, нет! Этого не будет! Вот если бы…»

В этот момент открылась дверь, и на пороге показался Рэд.

— Ты? — загремел он. — Что тебе здесь нужно? А ну!..

Рэд угрожающе поднял руку, приближаясь к Марии.

— Я… я… — залепетала моя мучительница, ничуть, видимо, не напугавшись.

— Она хочет, чтобы ее высекли! — неожиданно для себя самой выпалила я.

— Что? Ах ты, сука! — Рэд с размаху залепил ей пощечину, затем другую, третью.

Мария несколько раз пошатнулась, но не ушла, продолжала держать плетку в руке.

Более того, на ее покрасневшем лице мелькнула улыбка! Она вдруг замахнулась на Рэда плетью…

— Что? — Рэд раскрыл от удивления рот, и быстро перехватил руку Марии.

Он бросил ее поперек дивана вверх спиною и несколько раз с силой шлепнул ее по узким мальчишеским ягодицам.

Мария не издала ни одного звука, только закусила нижнюю губу. Разъяренный Рэд задрал ей на спину платье и схватил плетку.

Мария оказалась без трусов, и ее упругиеягодицы еле заметно вздрогнули от нескольких ударе в плетью.

Рэд тотчас же отбросил плеть и принялся бить по голым ягодицам своей тяжелой, крепкой рукой так, что вся задница Марии высоко подпрыгивала на диване, сильно покраснела и вскоре стала совсем пунцовой.

Но Мария молчала.

Рэд продолжал наносить удары, пытаясь исторгнуть у нее крик боли, стон, жалобу.

Тщетно!

Я со злорадством наблюдала эту сцену.

— Так тебе и надо! Так ее, так!..

Но внезапно я заметила какую-то нерешительность в ударах Рэда. И сразу же, вслед за этим, к своему ужасу, я обратила внимание на то, что эта девка едва заметно приподнимает свои ягодицы, смуглые, и еще больше потемневшие от ударов, навстречу руке Рэда!

О! Милосердное Небо! Ведь ей именно это и нужно было. Увернуться от ударов Рэда, вырваться от него, убежать ей ничего не стоило с ее поразительными знаниями и навыками в «дзю-до», в чем мне пришлось убедиться не раз на собственном опыте.

А тем временем Рэд, мой верный Рэд, нерешительно опускал ладонь на ее зад, который она нетерпеливо подбрасывала вверх, и с любопытством рассматривал что-то у нее между бедрами, которые эта проклятая девка все шире раздвигала. Да! Ее непомерной величины клитор свел бы с ума любого мужчину…

Кровь бросилась мне в голову. Я знала, что еще несколько ударов ладонью, и она кончит. Это было выше моих сил.

О, нет! Этого не будет! Я подбежала к ним и схватила Рэда за руку.

— Перестань бить! Сейчас же! Отпусти ее!

Мой натиск был таким стремительным, что Рэд растерялся.

— Как хочешь… хорошо… а ты уходи…

Рэд стал приподнимать с дивана Марию. Она, видно, была на пороге оргазма. А может быть, он у нее уже и начался.

Я встряхнула ее за плечи, помогла Рэду проводить ее до двери, вручила ей плетку и поправила на ней платье.

— Уходи! — приказала я ей.

У Марии дрожали ноги, подгибались колени, живот и бедра неестественно изгибались. Уходя, она бросила на меня такой взгляд, что я поспешила отвернуться и закрыть за ней дверь.

Я вздохнула свободнее, но заметила, что вид у Рэда какой-то рассеянный. Он прохаживался молча по комнате с сильно выпяченными спереди брюками. От возни с похотливой Марией член у него встал колом. Какой ужас! Если бы у меня под рукой был нож, я, кажется, не задумываясь, бросилась бы вслед за Марией и…

Кое-как, через некоторое время, обоюдными усилиями инцидент был заглажен. Мы легли в кровать. Но когда Рэд брал меня, его задумчивость, которую я подметила еще во время странной экзекуции, не покидала его. Разговаривал он со мной во время совокупления меньше обычного, хотя и брал меня более страстно, даже, можно сказать, бесстыднее, чем раньше.

Изнемогая от похоти, я не особенно задумывалась над этим, но неожиданно, задыхаясь и прижав мне членом матку, Рэд сказал:

— А ты видела, какой у нее клитор? Как орган у мальчишки! А?

Он еще что-то говорил о возможностях ее клитора… И странное дело!.. Сжигавшая меня ревность настолько усилила мою похоть, что я неожиданно для самой себя как-то сразу быстро кончила.

Рэд это заметил, на минуту-две прекратил свои движения, не извлекая члена из влагалища, а затем вновь принялся прижимать меня к постели.

И что же! Акт у меня закончился вторым оргазмом, да таким сладким, что я вопила и извивалась, будто меня распинали на кресте.

Прошло еще несколько дней, и я почувствовала, если не поняла, что Рэд был полностью в моей власти. Однажды, когда после любовных игр мы лежали на кровати, я громко спросила его:

— Хочешь узнать, что было написано на той бумажке?

Рэд очень серьезно посмотрел на меня, долго молчал и, наконец, сказал:

— Зачем?

— Ты же все время добивался этого.

— А теперь не хочу ничего знать! Эта проклятая бумажонка еще наделает много неприятностей!

Я повисла у него на шее и еле слышно прошептала ему в самое ухо:

— Давай убежим отсюда, Рэд! А?! Вместе. Я ведь тебя так люблю. Денег у меня много, ты сам это говорил, и мы заживем с тобой тихой, спокойной, счастливой жизнью. Убежим, милый!

Рэд долго молчал, и мне стало страшно. Наконец, он произнес:

— Я сам об этом думаю все время. Но это очень сложно. У босса длинные руки и куча долларов. Он нас из-под земли достанет… Хорошо бы уйти, ты права… — мечтательно добавил он. — С моей маленькой мадмуазелькой!

Я прижалась к нему и торопливо зашептала:

— Я знаю, куда нам уйти. Там нас спрячут, хорошо спрячут… Слушай, вот что было на той бумажке…

И я пересказала ему содержание записки.

Задумавшись, Рэд стал размышлять:

— «Несомненно то, что ХР — это Хиросима, что ИКГ — это Йокогама. Не этого мало. То, что существует здесь сильная, тайная организация «мирные люди», я тоже знаю. И что Ришар был членом этой организации, мне тоже известно. Что ж, может быть, ниточка в наших руках. Посмотрим, попытаемся. Но расшифровать записку нам вряд ли удастся. Я это чувствую. Не исключено, что это пароль, а может быть, указание кому-то. Все сложно!

Остаток ночи мы с Рэдом провели, обсуждая возможные варианты побега, но ничего реального не смогли придумать.

— Давай спать! — предложил Рэд. — Утром что-нибудь сообразим.

Несколько дней подряд мы ни о чем, кроме как о бегстве, говорить не могли.

В конце концов, Рэд решил связаться с «мирными людьми», о которых шла речь в записке. К величайшему нашему несчастью, мы не знали и даже не догадывались, что каждое утро, когда я уходила завтракать, проклятый Хояси прослушивал у себя магнитофон с записью всех наших с Рэдом разговоров.

Однажды ночью, когда усталые от любви мы с Рэдом крепко заснули, меня разбудил какой-то шум. Открыв глаза, я не сразу поняла, что происходит. И вдруг окаменела от ужаса. Передо мной расплылось в злобной ухмылке лицо Хояси с направленным на меня пистолетом.

— Один звук, и ты умрешь! — прошипел он.

А на полу… Боже мой!.. На полу лежал крепко связанный, с кляпом во рту Рэд. Вокруг него, тяжело дыша, стояло несколько японцев. Двое из них натягивали ему на голову грубый мешок.

Хояси, с направленным на меня пистолетом, снял с вешалки мой старый халат и бросил его мне. В его движениях чувствовалась трусливая поспешность. Хриплым от волнения голосом он приказал мне:

— Одевайся, мерзавка! И побыстрее!

Подойдя к двери, он широко распахнул ее. Японцы с трудом подняли Рэда. Теперь только я заметила, как он страшно избит. На его лице не было живого места.

Он громко застонал.

Один из японцев коротким сильным ударом в голову заставил его замолчать.

Вдруг в коридоре послышались чьи-то осторожные шаги. Я глянула в сторону двери и увидела мелькнувшее там красивое, искаженное гримасой злорадства лицо Марии…

Ах, Кэт! Невозможно даже представить, какой кошмар пережила бедная Элли, Я, конечно же упрашивала ее рассказать мне всю историю до конца. Что случилось с Рэдом? Остался ли он жив? И каким чудом ей самой удалось уцелеть?

Но Элли не торопилась с рассказом. И я поняла — почему. Воспоминания страшно изматывали ее. Видимо, ее нервы были на пределе. Ей просто нужно было забыться и уйти от прошлого. Я не сомневалась, что рассказывая о своей любви с Рэдом, она как бы переживала все заново.

Я понимала ее. На меня ее история тоже подействовала удручающе. А как было ей, несчастной? Представляешь? Да, твое письмо я получила. Мы с Элли послали тебе телеграмму, приглашаем вас с Джоном к нам на каникулы на ферму. Как я рада, что мы встретимся на днях. Мне мучительно хочется узнать, как делал тебе это в первый раз Джон… Ты так скупо сообщаешь о том, как он тебя взял, пишешь, что ты была сперва только возбуждена и лишь в последующие разы начала кончать под ним, и что вставляет он тебе член не только ночью…

Но, миленькая Кэт, меня безумно интересует «как»? Понимаешь! Сама видишь, как подробно тебе описываю первые переживания Элли, не пропуская ни одного ее слова. Ну, и я хочу, очень хочу, чтобы ты также подробно описала мне все свои переживания и ощущения, особенно в первый раз. Понимаешь? В какой позе ты лежала, как он лег на тебя, что говорил, какой он у него был. Все, все! С мельчайшими подробностями. Не забывай, что мой клитор при чтении твоего письма будет возбужденно торчать, как маленький кол. Пусть! Зато, клянусь, что опишу тебе с микроскопическими деталями и мое первое совокупление с Бобом.

Письмо вручишь мне на ферме. Хорошо? За эти дни я несколько раз встречалась с Диком в нашем укромном местечке в саду. Не думай… Ничего особенного не было. Целовались сильно, и я несколько раз давала ему потрогать все свои нежные места. Но только чуть-чуть. И, конечно, с ним я не кончала. А после этого — да! Но подробнее расскажу при встрече. Итак смотри же, приезжай! Элли очень просит тебя.

Твоя Мэг.

* * *

Дочитав до конца пятое по счету письмо, инспектор Ридер глубоко задумался. Потом, достав объемистую записную книжку, сделал в ней какие-то пометки.

«Интересно, — подумал он, — здесь замешана Си-ай-си. Надо будет срочно доложить об этом деле. Ребята из военной разведки разберутся, что к чему!»

Ридер начал писать, но тотчас, отодвинув от себя бумагу, вновь задумался…

«А жаль передавать такое дело в чужие руки… Ведь это же сенсация, которая затмит всё! Какую карьеру можно сделать на этом!»

Так думал инспектор, и в его глазах уже мелькали сенсационные заголовки в печати: «Инспектор Ридер раскрыл величайшее преступление XX века!..» «Убийство на сексуальной почве!», «Американская девушка в сетях французской проститутки!», «Шпионы из японского публичного дома», «Разведки трех континентов в поисках тайны инженера Ришара!..»

Осторожный стук в дверь прервал мысли Ридера.

— Эй, кто там? — крикнул инспектор.

На пороге появился агент.

— Что нового? — недовольно спросил Ридер,

— Сэр, она жива! — пробормотал агент.

— Кто?! — инспектор вскочил с кресла. — Что ты мелешь!

— Доктор говорит, что он сделал ей какой-то укол, что жизненно важные органы у нее не повреждены, что это лишь глубокий обморок, потрясение… И она будет жить…

Все это агент выпалил одним духом.

Лицо инспектора налилось кровью. Казалось, его хватит удар.

— Почему сразу не доложили? — прогремел он, прерывая агента.

Агент начал было оправдываться, но инспектор оттолкнул его в сторону и стремительно вышел из кабинета, бросив на ходу:

— Будь здесь и никого не впускай сюда без меня!

Агент с облегчением вздохнул, закрыл дверь за инспектором, с интересом взглянул на груду писем в разноцветных конвертах, лежавших двумя стопками на столе, и, подойдя к окну, стал глазеть на улицу, что-то напевая себе под нос и барабаня пальцами по столу.

Он не слышал, как сзади, в дальнем углу комнаты раздвинулась портьера, закрывавшая нишу с небольшой дверью, и оттуда появилась девушка с красивым, желтоватого оттенка, лицом. В руках у нее был небольшой пистолет, который она держала, направив его в спину агента, продолжавшего барабанить пальцами по стеклу и напевавшему какую-то игривую мелодию, нисколько не подозревая об угрожавшей ему опасности.

Девушка неслышными шагами подошла к столу и, не отрывая взгляда от полицейского, спокойно и ловко вложила обе стопки писем в сумочку, висевшую у нее на плече.

Стоило полицейскому оглянуться, и он в ту же секунду упал бы, сраженный пулей.

Маленькая ручка, державшая пистолет, за все время операции ни разу не дрогнула.

Собрав письма, девушка спиной попятилась к портьере и исчезла.

И все же какое-то неосознанное беспокойство заставило агента медленно обернуться.

В этот момент он мог бы еще заметить легкое колебание портьеры, но его полный ужаса взгляд был устремлен на пустой стол…

Конец первой части

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЧЕЛОВЕК СО ШРАМОМ

— Опустите жалюзи! Жжет немилосердно!

Невысокого роста, жилистый японец кивнул секретарше на окно, через которое весеннее жаркое солнце бросало горячие лучи, и закурил сигарету.

— Слушаю!

Маленькая секретарша-японка быстро затемнила окно и вновь уселась за пишущую машинку.

— Это пятое письмо тоже перепечатайте безо всяких изменений и сокращений.

Японец передал ей пачку листов, исписанных изящным женским почерком.

— Остальные, полагаю, придется просмотреть более внимательно.

В дверь постучали.

— Войдите!

В комнату вошла изящно одетая молодая японка с бледным, отливающим желтизной лицом, умными живыми глазами.

— А, это ты, Мцида? Что в городе?

— Пока что полиция в тупике.

— Превосходно! Ты жемчужина нашей организации, Мцида! За одни эти письма я тебя озолочу!

Мцида повела своими тонкими бровями, на секунду опустила густые пушистые ресницы и сказала:

— Вы хорошо знаете, что золото мне не нужно…

— Да, да! То, к чему ты стремишься, дороже золота. Но ты будешь это иметь. Слово Хояси! А оно, полагаю, чего-то стоит!

— Я верю, — просто сказала Мцида.

— Времени у нас мало. Через две недели мы должны быть в Токио. А нам нужно еще очень многое сделать здесь.

— Мне нравится Филадельфия, — задумчиво произнесла Мцида, поглядывая сквозь створки жалюзи на видневшиеся громады домов.

— Что же, можешь ею наслаждаться сколько хочешь. Ты многое сделала.

— А как письма?

— Я просмотрел только пять из них. Кое-какие детали… и, я думаю, попытка вербовки. Но еще неясно. Остальные я лишь бегло перелистал. В них есть кое-что весьма существенное и ценное. И помимо всего, мы за эти письма получим кругленькую сумму наличными.

— Да?.. Каким образом?

— Подумаем еще! А пока дня на два ты свободна. Поддерживай только связь с Генри, Мацудой и остальными. И сообщай обо всем немедленно. Хочешь принять ванну?

— Пожалуй! — проговорила Мцида, открывая дверь в другое помещение большого трехкомнатного номера фешенебельной гостиницы «Эксцельсиор».

Некоторое время, попыхивая сигаретой, Хояси задумчиво смотрел через просвет в жалюзи на широкий, оживленный проспект, на превосходный вид западной части города с красивыми строениями, но, по-видимому, мысли его были далеки от этого зрелища.

Мягко, по-кошачьи повернувшись и бросив колючий взгляд на торопливо перебиравшую клавиши машинистку, Хояси взял очередную пачку исписанных листов, поудобнее уселся на широком кожаном диване и углубился в чтение шестого письма.

ПИСЬМО ШЕСТОЕ

Беривилль, 14 апреля 1959 г.

Дорогая Кэт! Всего несколько дней, как мы расстались, а я уже успела соскучиться по тебе. Меня переполняют воспоминания о неделе, проведенной с тобой и Джоном у Элли на каникулах. Ах, Кэт! Здорово! Сколько впечатлений! Помнишь, когда на второй день под вечер я сторожила ваше уединение на опушке леса? До сих пор у меня дрожат колени при воспоминании!.. Я, конечно, оберегала от посторонних глаз тебя с Джоном и внимательно осматривалась по сторонам, но не менее внимательно наблюдала я и за вами. Прости меня, Кэт, но ведь это первое совокупление, которое я когда-либо видела. И тысячу раз прости и не ревнуй, если я тебе признаюсь, что, глядя на упругие, голые ягодицы Джона, ритмично танцевавшие у тебя между ног, я безумно захотела вместо тебя быть под ним. Прости меня! Я так кончила, глядя на вас, как, кажется, еще никогда не кончала! И, может быть, от этого так дрожали у меня тогда колени. Я кончила вместе с тобой.

Не сердись! А в другой раз, помнишь? На темной веранде, поздно вечером! Должна сказать, что не только я, но и Элли прекрасно видела, что вы с Джоном делали, стоя у перил. Несмотря на темноту, твои беленькие голенькие ягодицы отчетливо выделялись на черном фоне. А ты так судорожно ими двигала, что на секунду мне даже стало стыдно. У Джона же были очень хорошо видны белые манжеты, скользившие по твоей талии по спине… Я кончила тогда в руку Элли… А ночью она кончила мне в рот. В общем, я все еще под впечатлением тех волшебных дней. Дика я видела пока всего два раза, но не была с ним. Элли, как обещала, передала мне записки какого-то Ландаля, утверждая, что эти записки имеют самое непосредственное отношение к ее рассказу. Вечерами я переписывала их для тебя и очень заинтересовалась их содержанием, хотя еще не понимаю, какое отношение этот Анри имеет к истории Элли, К слову, должна тебе сказать, что Элли — не такая и простая штучка, она полна загадок и тайн, в разгадывании которых для меня появился особый увлекательный смысл. Ее сексуальные похождения давно с головой захватили меня. Однако она намного глубже и сложнее, чем просто обыкновенная ветреная женщина. По-видимому, она оказалась на перепутье очень бурных политических течений, из которых до сих пор сама не может выбраться. Бог с ней! Главное, мне с ней интересно, я словно плыву в каком-то бурном, стремительном потоке жизни. Конечно, я многого еще не понимаю, но кто знает — может, судьба свела меня действительно с особенной женщиной? Кто знает!

Сегодня Элли вручила мне новую папку. Сперва я даже сделала большие глаза: не ее ли это, Элли, дневники? Однако она с совершенно серьезным видом заявила, что это все те же записки мсье Ландаля. С ними, дескать, стоит познакомиться. Я взяла их и решила сразу же разбирать и переписывать для тебя. Что там скрыто — еще увидим. Пока посылаю тебе переписанное. Прочти и сообщи мне свое мнение. Ты меня понимаешь. До самой скорой встречи!

Твоя Мэг.

* * *

ЗАПИСКИ АНРИ ЛАНДАЛЯ

Таинственный особняк

Как же все это случилось? Говорят, последовательное изложение на бумаге происходивших событий помогает уяснить самому себе их связь, взаимозависимость, первопричины, помогает разобраться в их глубинной сущности.

А разобраться нужно! Правда, нам не рекомендовали вести записи и, вообще, оставлять после себя, так сказать, бумажные следы. Резонно! История знает немало случаев, когда обнародование ничем не примечательной переписки между частными лицами приводило к провалам государственных систем, к крушениям целых династий, к бурным политическим скандалам.

Но и жить просто так, забывая о случившемся, — неинтересно. Неспроста все великие люди прошлого и настоящего вели и ведут дневники, б которых они как бы исповедуются перед собственной совестью. Нужна только предельная осторожность. И все будет в порядке. Да, все будет в порядке. И если я когда-нибудь в будущем захочу воспользоваться собственным опытом, факты из моей собственной жизни, зафиксированные раз и навсегда, мне очень пригодятся.

Нужна конспирация? Прекрасно! Я могу писать измененным почерком. Нужно полное инкогнито автора? Будьте любезны: я могу забыть даже собственное имя. И, к тому же, буду хранить записи как зеницу ока!

Вести подробные записи необходимо в любом случае! Ведь уже сейчас кое-что сгладилось в моей памяти, а отдельные детали и вообще начинают забываться!

Итак, решено! Я чувствую в этом потребность, значит, буду писать.

Позади блестящая школа, неимоверные переживания, уйма фактов. Мне поручено исключительно важное дело — разыскать исчезнувшие бумаги инженера Ришара. Кто знает, может, от этого зависит судьба моей родины. Во всяком случае, моя личная судьба будет развиваться непременно в той мере, в какой мне удастся совладать с таинственным «делом Ришара».

Это запутанное дело, вероятно, поручили мне потому, что я, помимо прочего, сам весьма заинтересован в нем. Да, лично я! И кому же, как не мне, следует попытать счастья?

Что же известно по данному делу?

Часть документов и черновых рукописей погибшего в Хиросиме Ришара была тогда же, в 1945 году, прислана в Париж, в Министерство иностранных дел, Для их доставки создали специальную секретную группу разведчиков, которой был придан отряд парашютистов, Полномочия у них имелись самые высокие и широкие. По всей трассе следования спецсамолета команду подстраховывала группа истребителей, в Индийском океане и в Средиземном море были выделены боевые корабли со специальном заданием быть готовыми к спасательным действиям в случае вынужденной посадки на воду. Видимо, в коридорах власти документам инженера Ришара придавалось огромное значение,

Однако первоначальный беглый осмотр материалов не выявил ничего существенного, и все они были направлены в архив. Казалось, стоившая огромных затрат акция закончилась полным фиаско.

Как вдруг просочились слухи о том, что покойным: инженером и его наследием заинтересовалась японская разведка. Токио дал команду нескольким своим резидентурам выйти на след пропавших материалов и отыскать их любой ценой. Имя «Ришар» замелькало в секретной переписке. Назывались совершенно невероятные суммы вознаграждения за успешный результат поиска,

Тогда всполошились и высокие должностные лица во Франции. Начали искать виновных в МИДе, в Министерстве обороны, была создана срочно комиссия из опытнейших специалистов для выяснения вопроса о том, кто вел дело инженера Ришара, почему оно было сдано в архив.

Однако после тщательного просмотра и изучения имевшихся в наличии бумаг комиссия в результате пришла к парадоксальному выводу, что среди них собственно, документов Ришара… нет! Ни малейших следов! Вроде их и не существовало.

Французская секретная служба перерыла военный архив снизу доверху, Опросила всех сотрудников. Провела множество очных ставок. Но все оказалось напрасным.

Документы бесследно исчезли. Тщательный поиск не принес никаких ощутимых результатов, Далее французская разведывательная служба, применив все доступные методы, все-таки сумела установить, что документы Ришара в самом деле некоторое время находились в стенах архивного ведомства. Но выяснилось и другое. Доставленные из Японии ришаровские материалы составляли далеко не всё из его наследия. После гибели Ришара некоторая часть записей и секретных бумаг странным образом перекочевала из Японии в… Марсель. Именно в Марсель, а не в Париж! И к кому бы вы думали? К сестре покойного инженера, спокойно пребывавшей в том же особняке в южной части города, где жил до своего отъезда в Японию и сам Ришар. Правда, дело осложнилось тем, что владелица марсельского особняка изменила место своего проживания. В начале 1945 года мадемуазель Ришар выехала в Англию, в ее бывших апартаментах поселился некий мсье Руа. Но все это было лишь внешней стороной дела. По ходу расследования выяснилось другое: Маргарита Ришар никаких пакетов на свое имя из Японии лично не получала, а папку весьма бесцеремонно приняла неизвестная особа, сумевшая ловко подделать ее подпись.

Отдельные факты, обрывки событий, неясные догадки, логические заключения подталкивали расследование в направлении «страны восходящего солнца», к загадочному отправителю пакета. Именно там следовало искать начало нити, хотя трудно было избежать предположения, что кончик ее уже находится в руках иной организации, наподобие службы пользующегося весьма скверной репутацией японского разведчика Хояси.

Собранные о Хояси сведения давали основание утверждать, что сей хитрый, изворотливый агент нескольких японских спецслужб отличается чрезвычайным упорством в достижении своих целей и не брезгует для их осуществления никакими методами.

Совершенно случайно, но все же удалось также заполучить некоторые документы, явно свидетельствующие о его тайных и тесных связях с американскими разведслужбами, причем эти связи наносили определенный ущерб японским интересам. Поддерживать эти отношения для японца не представляло особого труда, поскольку американские агенты постоянно контактировали с японскими разведывательными органами, ввиду чего встречи Хояси с американцами были как бы вполне естественными и не могли вызвать у японских властей никаких подозрений. Сам Хояси, безусловно, докладывал о них по инстанциям. Но вопрос… всё ли?

Попавшие в наши руки сведения неопровержимо свидетельствовали о том, что Хояси регулярно получал от представителей янки довольно крупные денежные суммы, и об этом-то японские власти, разумеется, ничего не знали. Поэтому, испытывая постоянную угрозу разоблачения, пронырливый агент вел себя более чем осторожно.

Обладая подобными компрометирующими материалами, можно было попытаться ухватиться за кончик нити, ведущей к разгадке тайны инженера Ришара.

Но ближе всех к разгадке этой тайны, по всем данным, находился именно Хояси.

Таковы были в общих чертах выводы, сообщенные мне шефом, и, таким образом, ставившаяся передо мной задача была совершенно определенной. По крайней мере, главное направление в ее разрешении: «страна восходящего солнца», японские спецслужбы, Хояси, янки и т. д.

По пути в Японию мне было рекомендовано остановиться на несколько дней в Марселе. Как знать… не сохранилось ли там чего-нибудь, что могло бы обновить данные и облегчить мою миссию в дальнейшем?

За дело я взялся с величайшей энергией, и на первых же порах мне повезло! Сказочно повезло!

Не откладывая дела в долгий ящик, сразу же после первой беседы с шефом я попытался связаться по междугороднему телефону с мсье Руа и, к моему собственному удивлению, эта попытка увенчалась моим первым крупным успехом.

Я представился племянником-наследником инженера Ришара и выразил желание получить в свое распоряжение все то, что осталось в доме из его вещей, даже если это были никому не нужные бумаги.

Мсье Руа оказался очень разговорчивым и любезным человеком и, выражая мне свое соболезнование, вежливо поинтересовался моими занятиями, моим местожительством и попросил меня позвонить через некоторое время, чтобы дать ему возможность поискать бумаги Ришара и сообщить мне о наличии или отсутствии таковых.

Я давал быстрые, точные, но абсолютно ложные ответы на все его вопросы, за исключением лишь того, что меня зовут Анри Ландаль.

Под конец нашего длительного разговора мсье Руа деликатно заметил, что я, должно быть, не стеснен в средствах, если позволяю себе так спокойно и так долго разговаривать о всяких мелочах по междугороднему телефону.

Его замечание польстило мне, хотя, как мне кажется, в его словах я ощутил едва скрытую иронию. А может быть, мне просто показалось?

На следующий день на мой вторичный запрос мсье Руа сообщил мне по телефону, что помимо всяких безделушек, найденных им на чердаке особняка, в доме сохранилась какая-то папка с бумагами инженера Ришара, которую он с удовольствием перешлет мне по почте, и еще раз попросил уточнить мой адрес.

Едва скрывая удовлетворение, я поблагодарил мсье Руа и сообщил ему, что через два дня лично навещу его.

Моей радости не было предела. Но я решил пока не говорить шефу о своих первых успешных шагах и преподнести ему сюрприз уже после того, как бумаги окажутся у меня в кармане.

Я не обратил особого внимания на сообщение шефа во время нашей последней встречи, что его помощника, а также коменданта дома, в котором я жил, спрашивали обо мне по телефону какие-то люди. Им, разумеется, ответили, что никакого Ландаля тут не знают, и разговор на этом закончился. Интересовавшиеся мною (было два звонка), как выяснилось, звонили из автоматов, к тому же из разных концов города, что, естественно, сделало невозможным определение их местонахождения и тем более их идентификацию. Звонки были весьма подозрительными. Очевидно, хотели удостовериться, существует ли вообще такой Анри Ландаль. Со своей стороны я сказал шефу, что никаких лиц, которые могли бы знать наши служебные телефоны и мой псевдоним, помимо руководящих членов нашей организации, я не знаю.

— Номер телефона — вот что подозрительно, — заметил шеф. — А впрочем, утечка информации всегда была, есть и будет… Хотя… странно! Очень странно!

Шеф пытливо глянул на меня и еще раз напомнил о необходимости соблюдать величайшую осторожность при выполнении задания. Я заверил его, что прекрасно понимаю всю важность возложенной на меня миссии, а что касается осторожности, напоминать мне об этом едва ли стоит, поскольку речь идет, прежде всего, о моей собственной безопасности.

Шеф вручил мне билеты, все необходимые заграничные документы и еще раз проверил, насколько твердо я знаю все то, что не подлежит занесению на бумагу.

— Желаю вам успеха и мужества, — сказал он на прощанье. — И не забывайте, что вам поручено задание государственной важности.

Такое пожелание, хоть и польстило мне, все же заставило меня внутренне сжаться. Особой радости при прощании я не ощущал. Совесть моя перед шефом была не совсем чистой.

Я даже заколебался на мгновение. А может, следовало рассказать ему о первых предпринятых мною шагах? О разговоре с мсье Руа и о нашей предстоящей встрече в Марселе?

Нет, решил я, поскольку пакет еще не в моих руках и многое представляется мне весьма туманным, лучше подождать. Когда наметится первый настоящий успех, я сразу же сообщу обо всем шефу. Тем более теперь, после этих непонятных звонков. По правде говоря, на душе у меня было тревожно, появилось беспокойство, даже легкий страх и, как я не старался подавить в себе эти чувства, обрести душевное равновесие так и не смог.

Мысль о подозрительных телефонных звонках не покидала меня. Неужели действительно все это связано с моим заданием? Но откуда звонившие успели разузнать? Кто сообщил?.. Не сам ли мсье Руа? Возможно, возможно!..

«Что ж, — окончательно решил я, — рано или поздно надо начинать самостоятельно работать и быть всегда начеку. Каждую минуту!»

И вот я в Марселе, в городе, в котором я жил с отцом и сестрой. Родной город, и в то же время чужой!

Остановившись в указанном мне отеле, довольно скромном на вид, но комфортабельном внутри, я принял ванну, переоделся и, не теряя времени, отправился на одну из южных окраин города к дому, в котором должен был ждать меня мсье Руа.

Это был особняк, расположенный в глубине большого сада и затемненный высокими деревьями. Мрачная каменная ограда отделяла густой сад и особняк от тихой, безлюдной улицы.

Когда я подошел к железной калитке, меня вновь охватило какое-то тревожное чувство. Да, именно так. Я это хорошо помню.

Я толкнул незапертую калитку и вошел в сад, встретивший меня множеством ярких цветов и звонким тявканьем маленькой болонки, храбро бросившейся мне под ноги. Смутное чувство тревоги начало покидать меня. Я остановился, не решаясь идти дальше, чтобы не наступить на вертевшуюся вокруг меня собачонку. Вдруг из-за кустов раздался звонкий девичий голосок:

— Мими! Ко мне!

Я оглянулся и увидел маленького чертенка с лукавыми глазками и обворожительной улыбкой…

— Не бойтесь, мсье… Она вас не тронет!

Из-за кустов вышла восхитительная девушка с веселыми глазами. На вид ей было лет 15–16. Нейлоновый купальный костюм в черную и красную полосы, коротенькая юбочка и пляжные туфельки составляли весь ее наряд, очаровательно подчеркивая стройную полу детскую фигурку. Ослепительная белизна ее зубов особенно выделялась на фоне загоревшего лица. Она была высокая, с длинными изящными ножками. узкими бедрами и очень маленькой грудью.

Если бы она была в брюках и подстрижена, то вполне могла бы сойти за красивого мальчика подростка.

Кокетка, очевидно, сознавала всю прелесть своего почти неприлично обтянутого нейлоном тела и под моим восхищенным взглядом смутилась и покраснела.

Я поспешно отвел от нее глаза, хотя в мыслях видел ее уже совсем раздетой и отдающейся мне прямо здесь, в саду, среди цветов.

Она возбуждала желание с первого взгляда. Наступило тягостное молчание. Ни я, ни она не решались заговорить. Я подумал: «Что же будет дальше»?

Положение становилось забавным. Я решил не сдаваться и начал внимательно разглядывать ее четкую тень на бледно-розовом песке, которым была усыпана покатая дорожка сада. Косые лучи солнца образовали на скате дорожки увеличенную до полного неприличия тень от ее маленькой задницы.

Она проследила за направлением моего взгляда, и тень метнулась в сторону, изменив сбои очертания и перестав дразнить мое воображение.

— Мсье? — она произнесла это официальным тоном.

— Анри Ландаль к вашим услугам, мадмуазель!

— Значит, вы к дяде. Он меня предупредил. Пройдите, пожалуйста, в холл, там газеты, журналы. Вам придется немного обождать.

— Благодарю, мадмуазель, но я с большим удовольствием предпочел бы ваше несравненное общество.

Я поднял на нее глаза и увидел, что мой комплимент был принят благосклонно. Снисходительно улыбнувшись, она сказала:

— Вы очень любезны, мсье Ландаль. Меня зовут Марселина. Но если хотите, можете меня называть Марсель. Мне это приятно, и я люблю, когда меня так называют.

Примирение было полным. В ее глазах я снова увидел веселые искорки. Свежие, как ягодка, и, наверняка, не целованные губы дрогнули в улыбке.

— Это, наверное, неприлично, но в саду, когда стоит жаркая погода, я всегда хожу в купальнике. Раз на пляже можно, то в собственном дворе и подавно, — щебетала хозяйка дома. Она подчеркнуто жеманно поклонилась и убежала, крикнув на ходу:

— Мими, за мной!

Болонка с веселым лаем бросилась за ней.

— Дверь в холл прямо, мсье! — добавила Марсель и свистнула по-мальчишески, подзывая собаку.

В холле было очень уютно. Множество цветов в вазах располагали к отдыху. Яркие шелковые занавески на окнах слегка шевелились от легкого ветерка, и приятно освежающая прохлада бодрила разгоряченное тело. Я уселся в мягкое кресло на тонких ножках и взял ярко раскрашенный иллюстрированный журнал, но там, кроме голых кинозвезд и шансонеток, ничего интересного не было. Вид раздетых красавиц вернул мои мысли к очаровательной хозяйке дома, и я с наслаждением принялся вспоминать подробности нашей встречи.

Женщины всегда были благосклонны ко мне, и я тоже их не чуждался.

«Возможно, и здесь фортуна улыбнется мне и эта, в высшей степени привлекательная девочка, будет подо мной».

Прервав мои мысли, в холл вошла Марсель. Она уже переоделась и выглядела еще прелестнее. На ней были яркие красные штанишки, спускавшиеся чуть ниже колен и туго обтягивающие ее узкие бедра, и черная кофточка с глубоким вырезом. Она, очевидно, любила эти цвета — красный и черный, и они, действительно, были ей к лицу. Ее маленькие грудки, туго обтянутые черной тканью, были открыты почти до сосков, приятно подразнивая меня.

Она смотрела на меня своими удивительными глазами, в которых мелькали золотистые искорки, без тени смущения и спокойно улыбалась. Ее темные вьющиеся волосы были искусно растрепаны и причесаны под «Б. Б.» — «Бриджит Бардо». Это был законченный портрет кинозвезды, но гораздо живее, обаятельнее и куда более привлекательнее своей бьющей через край молодостью и непосредственностью. В моем взгляде она прочла неподдельное восхищение и слегка порозовела от удовольствия.

* * *

Я придерживаюсь правила, что связь с женщиной, кто бы она ни была, не только не мешает, но и может оказаться весьма полезной в моей работе, если подходить к этому с точки зрения интересов разведки, да и не только разведки. Женщину всегда можно использовать в нужных целях, особенно, если она молода и хороша собой. Красивую женщину можно послать в постель к нужному человеку, и она, несмотря на свою ограниченность, в состоянии добыть нужные сведения, используя для этого более тонкие средства, чем мужчина. Но, избави Боже, хотя бы намеком дать ей понять характер своей работы. И если она узнает что-либо, пусть даже случайно, ее надо немедленно уничтожить, без всякого сожаления, как опаснейшего врага, иначе ты — конченный человек.

Мой начальник частенько пичкал меня такого рода проповедями, с которыми я был целиком согласен, и при этом, как мне кажется, завидовал моей внешности.

— Эрос — великий бог! — с пафосом говорил он. — Если сумеешь привлечь его к своей работе, то твоя задача, считай, наполовину выполнена.

Да и без его наставлений я давно решил придерживаться во всех случаях золотого правила — «ищи женщину!»

Правда, для этого обязательно нужно иметь мышление с эротическим уклоном, но, признаюсь, я обладаю им в полной мере. Любая женщина, кроме всего прочего, является для меня и объектом половых удовлетворений. Не знаю почему, но в женщине я всегда вижу прежде всего самку, источник удовлетворения своей похоти, будь она модистка или горничная, врач или прачка, известная актриса или научный работник. Женщина есть женщина, и никакие интеллектуальные возможности не уничтожат ее физиологических особенностей.

Я не говорю о бесполых существах, которые самой природой лишены качества женщины. Их все знают и избегают по мере возможности. Но женщина в полном смысле этого слова — это «вещь»!

Возможно, многие скажут, что это цинизм и даже скотство, прежде всего скажут люди, которые не обладают счастливей наружностью, неотразимой для женщин привлекательностью, красотой. Или люди, которые даже понятия не имеют, что значит воспитываться в школе высшего класса, при этом в военное время. А школа, которая существовала при немецкой оккупации, существует сейчас, и ее не смогли разоблачить ни немцы, ни англо-саксы… Супер-секрет! Десятки тысяч долларов за пару слов! А? Какой секрет? Но я патриот! И этим все сказано! И, кроме того, отец… сестра… У меня нет долларов, и поэтому я должен проявлять все свое умение, ловкость, опыт для раскрытия тайн. И все средства для меня дозволены. Цель оправдывает средства — это и мой девиз. Будут доллары — будет все!

* * *

Все это лишь мельком пронеслось у меня в голове, когда я поглядывал на очаровательное существо, сидевшее передо мной, и которое, кто знает, могло бы стать средством достижения моей цели. Философские рассуждения не мешали мне наблюдать за моей визави, и чем больше я на нее смотрел, тем сильнее во мне разгоралось желание. Я уже давно не имел связи с женщиной, и поэтому поневоле мой член заметно твердел.

Она, очевидно, помяла мое состояние, а возможно, и заметила необычное оттопыривание моих тонких летних брюк, скрыть которое я особо и не старался. Чтобы предотвратить возможную неловкость, Марсель отвела в сторону глаза и попыталась завязать разговор.

— Простите… мсье… дядя должен уже прийти, я не знаю, почему он задерживается…

«Умная крошка!» — подумал я.

Я встал и, взяв ее тонкую руку, почтительно поцеловал ароматные пальчики… Мимолетное движение — казалось, она хочет выдернуть свои пальчики из моей руки. Я слегка сжал их и… безвольная покорность. Только румянец на смуглом личике стал ярче.

Я еще раз, нарочито медленно, поцеловал ее пальчики, потом запястье, потом локоток, чуть касаясь другой рукой ее плеча и чувствуя, как эрекция моего члена становится нестерпимо приятной

Ее рука безвольно отдавалась моим ласкам. Ее головка наклонилась, и теперь она уже никак не могла не видеть отчетливо обрисовавшиеся под тонкой тканью брюк контуры моего напряженного полового органа,

И вдруг я почувствовал легкое, как ветерок, прикосновение ее пальчиков к боковой, левой части моего сюртука.

Не прерывая жаркого поцелуя, я на секунду замер и явственно ощутил ее пальчики, осторожно ощупывающие контуры револьвера, скрытого у меня под сюртуком.

«Однако, ты штучка!» — подумал я и уже смелее приблизил к ней губы.

Она быстро и незаметно отдернула руку и приподняла голову. Я взглянул прямо в ее удивленные глаза. В них была ночь! Но — могу поклясться — она сделала неуловимое движение мне навстречу и полуоткрыла рот. Медленно, предвкушая наслаждение и забыв про все, приближал я свои жадные губы ко все более раскрывающимся и тянущимся ко мне ее губам…

Внезапно звуки шагов и старческое покашливание вернули меня к действительности. Я быстро отстранился от Марсель и попытался успокоиться.

В холл вкатился маленький круглый старичок на коротких ножках, с румяным лицом и живыми проницательными глазами. Ему было лет 60 с лишним, но бодрость и энергия так и бурлили в нем.

— Мсье Ландаль!.. Какая жара!

Он быстро сыпал словами, перебивая сам себя. — Марсель, что-нибудь прохладительное! Познакомься, это мсье Ландаль! Впрочем, вы уже, наверное, преуспели в этом…

Его глаза лукаво блеснули, и он плюхнулся в кресло, вытирая вспотевшую лысину, лицо и шею огромным клетчатым платком.

— Простите, мсье Руа…

— Знаю, знаю! — замахал он руками. — Вы очень торопитесь и хотите сразу же перейти к делу. Сейчас… Только вот выпьем чего-нибудь прохладительного. Или вы предпочитаете спиртное? Хотя в такую жару…

Он снова начал вытираться своим огромным платком.

— Марсель! Ну где ты там?..

— Иду, дядюшка!

Марсель с улыбкой внесла бутылки, бокалы, сифон.

— Мы не держим прислуги. Я все делаю сама, — объяснила Марсель.

— Марсель у меня молодец! Хозяйка! — с гордостью воскликнул старик.

Марсель подставила ему щеку для поцелуя, и он с удовольствием приложился к ней.

«Классическая картинка! — подумал я. — Молодая племянница целует своего старого дядюшку!»

Я отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Когда я снова взглянул на них, у Марсель было уже совсем другое выражение лица: холодное, злое и взгляд, который она бросила на своего дядюшку, был полон глубокого негодования.

Дядюшка, прикрыв глаза, с наслаждением потягивал из большого фужера какой-то прохладительный напиток. Но, черт меня возьми, если я не у ловил острый блеск его глаз из-под опущенных век.

«Тут что-то не так!» — подумал я и демонстративно отказался от угощения.

В одно мгновение все изменилось. Марсель снова ласково и нежно смотрела на Руа, а тот расплылся в широкой, добродушной улыбке и лишь его быстрый, тревожный взгляд, брошенный на меня, выдавал внутреннее волнение. Казалось, его глаза предостерегали меня от чего-то, чего я еще не мог себе уяснить. И опять я поймал взгляд девушки, быстрый, как молния, вызывавший тревожное ощущение.

«Дуэль взглядов, — усмехнулся я про себя. — Однако, интересно, что же здесь происходит? Девчонка, оказывается, совсем не то, чем хочет казаться!..»

Мои размышления прервал мсье Руа.

— Дорогой Ландаль, — с благодушной улыбкой начал он, поглядывая на Марсель, — сейчас я вам кое-что отдам и, надеюсь, вам это поможет в дальнейшем.

Он внимательно посмотрел мне в глаза и, казалось, хотел внушить мне какую-то важную мысль, но кроме тревоги и страха я ничего не смог уловить в его взгляде. Он тяжело вздохнул и добавил:

— Простите, пожалуйста, мсье… я очень устал… и если вас не затруднит, откройте сейф и возьмите красную папку. В ней все, что вам нужно.

Он протянул мне ключи и указал на угол холла. Очевидно, там находилась дверца сейфа.

Лицо Руа стало пепельно серым и покрылось крупными каплями холодного пота.

Не знаю почему, но в этот момент я был твердо уверен, что капли именно холодного пота катились у него по лицу. Хотя в комнате быложарко и солнце весело пробивалось сквозь шелковые занавески, я тоже почувствовал легкий озноб, как будто чье-то ледяное дыхание коснулось меня.

«Сейчас что-то произойдет», — мелькнула у меня тревожная мысль, но профессиональное чувство разведчика заставило меня, пренебрегая опасностью, не мешать дальнейшему ходу событий. Я спокойно взял ключи от сейфа и медленно, очень медленно направился в угол комнаты.

Руа привстал со своего места и протянул ко мне руки, как бы стараясь удержать меня, но тотчас же опустил их под взглядом Марсель.

Двигаясь к сейфу, над которым висело угловое зеркало, я беззаботно размахивал ключами и мучительно-напряженно пытался постигнуть происходившее вокруг меня.

Марсель очутилась слева и немного впереди меня, как бы провожая меня к сейфу. Я бросил на нее взгляд, полный откровенного желания, ничем неприкрытой животной страсти, взгляд, раздевающий ее донага, взгляд, в значении которого она не могла ошибиться.

Я подошел к сейфу, слева от которого остановилась и Марсель, и, медленно поднимая правую руку с ключом, незаметно для Руа прикоснулся левой рукой к мальчишеским бедрам девушки и слегка надавил на них. И вновь я готов поклясться, что она ответила мне на эту нескромную ласку, чуть-чуть прижавшись бедром к моей руке.

Все это, включая мое продвижение к сейфу, произошло не более, чем за одну минуту, а то, что случилось вслед за этим, заняло не больше секунды…

Помню, ощупывая левой рукой теплые бедра Марсель и почувствовав необъяснимую уверенность в себе, я повернул ключ в сейфе и…

Тут я заметил в висевшем над сейфом зеркале господина Руа. Он нерешительно двигался за мной, как бы желая остановить меня или предупредить о чем-то. Когда я поворачивал ключ, он находился в нескольких шагах за моей спиной. Вся его фигура и лицо выражали крайнее напряжение в ожидании чего-то неотвратимого, ужасного. Но его растерянный вид, вместо того, чтобы остановить меня, лишь подтолкнул к дальнейшим действиям.

Я уверенно взялся за ручку сейфа.

И в эту же секунду Марсель с непостижимой силой, которую я никак не мог предположить в этом хрупком создании, рванула меня к себе…

Я качнулся в ее сторону, вцепившись правой рукой в открывшуюся дверцу сейфа. И тут раздался неприятно сухой щелчок.

«Это Руа!» — мелькнуло у меня в голове.

Я быстро оглянулся. Мсье Руа с искаженным от боли лицом схватился за живот. Казалось, еще миг — и он рухнет на пол.

И тут же, совсем рядом с моим лицом, я увидел вскинутый маленькой ручкой и направленный в Руа револьвер.

Действуя совершенно машинально — ибо за какие-то доли секунды я не успел ничего сообразить — я нанес молниеносный удар обеими руками юной убийце. Она как подкошенная рухнула на пол, уронив револьвер. В тот же миг упал на ковер и мсье Руа.

«Что это?.. За что она его?.. — вихрем закружилось у меня в голове. — Что мне делать?..»

Я был в замешательстве.

«Маленькое чудовище!.. Ясно, она не желала, чтобы я заполучил содержимое сейфа. Оттолкнула меня от него и убила Руа, который хотел мне… Да, хотел!.. Но что?.. Что он хотел?..»

Только я было собрался исследовать внутренность сейфа, как мой взгляд упал на маленький револьвер, валявшийся на полу. Я поднял его, положил в карман и опять повернулся к сейфу.

«Стоп! — неожиданно пронзила меня мысль… — А ведь нет никакого запаха… У револьвера нет запаха…»

Я торопливо извлек из кармана оружие и обнюхал его дуло. Да, ни малейшего запаха пороха. После выстрела… Невероятно!..

Я проверил обойму. И тут меня поразило новое открытие: все патроны в ней были целы.

«Так что же это?.. Кто стрелял? Кто убил Руа?»

Окинув быстрым взглядом холл, я осторожно заглянул в сейф.

— Так вот в чем дело! — громко воскликнул я. — Смертельная ловушка!.. Меня поджидала смертельная ловушка!..

Внутри сейфа был вмонтирован крупнокалиберный пистолет, слегка замаскированный тканью и соединенный своим спусковым механизмом с дверцей сейфа. В передней части сейфа лежала красная папка, открыть которую было делом одной секунды. Но она оказалась пустой.

«Иначе и быть не могло», — подумал я.

И тут же стал выражать свои мысли вслух:

— Если это так, значит, Марсель не виновата. Более того — она спасла мне жизнь! А я… что я наделал?

Склонившись над неподвижной девушкой, я, охваченный внезапно нахлынувшим на меня чувством вины, растроганно погладил ее по голове. Но затем, спохватившись, начал ощупывать ее пульс.

— О, радость, жива! — вновь громко воскликнул я, бережно поднял девушку и, не обращая внимания на убитого Руа, перенес ее на кожаный диван, обрызгал ей лицо минеральной водой и бросился в другое помещение в надежде найти там хоть какие-нибудь медикаменты вроде нашатырного спирта или просто холодной воды.

Менее чем через минуту я уже возвращался с одеколоном и графином с водой, как вдруг услышал звук, похожий на поворот ключа в двери. Я ускорил шаги и вбежал в холл.

Мсье Руа исчез!

Швырнув одеколон и графин с водой на стол, я устремился в прихожую. Входная дверь была заперта снаружи. Оставить без помощи Марсель и броситься в погоню за Руа в незнакомом месте не имело ровно никакого смысла. Да чего бы, собственно, я добился, даже поймав раненого Руа!

Возвращаясь из прихожей в холл, я заметил на паркете, в просветах между коврами, пыльные следы нескольких пар ног. Решив исследовать их позже, я вернулся в холл и принялся растирать виски Марсель одеколоном.

«Однако, стоя вплотную к ней, не мог же я нанести ей сколько-нибудь сильный удар, — размышлял я. — Да и следов подобного удара не видно. Все же я перестарался! Но кто она? И почему так заинтересовалась моим револьвером? Да еще в такую минуту!»

«Впрочем, ничего в этом странного не было, — подумал я, — Еще до моего прибытия сюда она знала, что я разведчик. Это вне всякого сомнения. А красива, ничего не скажешь! Нет, нет, в первую очередь дело! Да! А как же Руа? Побежал в полицию? Вряд ли. Это, пожалуй, было бы только мне на руку. Ведь он заманил меня в ловушку. Безусловно, я попал в ловушку! И спасла меня Марсель. А Руа? Ведь он тоже хотел меня предупредить! А Марсель решила его уничтожить. И она бы его убила, если бы… Однако, факт состоит в том, что Руа не убит, а ранен. Когда он падал, мне показалось, что уж как-то слишком быстро и неестественно валился он на пол. Вот оно что! Он много хитрее, чем казался. И, выждав удобную минуту, будучи легко ранен… Легко? Ранен? Но откуда, собственно, мне это известно? Откуда я знаю — ранен он или убит?

Безусловно, это моя совершенно непростительная ошибка! А следы?.. Что, если все это рука желтого дьявола? Рука Хояси!»

Мой лоб покрылся холодной испариной.

Бросив взгляд на то место, где лежал Руа, я заметил какой-то блестящий кружок. Я поспешил подобрать его. Это был круглый значок с изображением голубого моря и восходящего солнца с золотистыми лучами на ярко-красном фоне. У самого края значка я заметил нечто похожее на иероглиф.

Я сунул его в карман, подумав, что следует все это хорошенько изучить. Невольно мои мысли все время возвращались к Хояси. Восток с его атрибутикой давал знать о себе в самых отдаленных уголках мира.

Вернувшись к девушке, я вновь прощупал ее пульс. Он бился ровно и ритмично.

«Кажется, она скоро придет в себя, — подумал я с облегчением. — От моего удара могло быть и хуже».

Пока Марсель находилась в беспамятстве, я решил осмотреть дом. Утвердившееся во мне чувство тревоги побуждало меня быть начеку. Во всяком случае, хорошо ориентироваться в обстановке, которая каждую минуту могла преподнести мне новый сюрприз, Исчезновение раненного мсье Руа наталкивало на мысль о какой-то странной, непонятной опасности.

Я вынул свой револьвер, поставил его на предохранитель и осторожно, прямо-таки крадучись, поднялся по деревянной лестнице на второй этаж. В коридоре с низеньким потолком было светло от солнечных лучей, проникавших сюда через открытые двери двух боковых комнат, и абсолютно тихо.

Подавив в себе невольное волнение, я быстро наметанным глазом разведчика осмотрел все помещения второго этажа, сгустился по черной лестнице вниз и также бегло провал осмотр бельэтажа со всеми его каморками, комнатушками, кладовыми.

Немного успокоившись, я, тем не менее, почувствовал внезапную тревогу, как будто в тишине покинутого всеми дома послышались непонятные звуки. Неужели мсье Руа успел привести сюда своих людей? Держа наготове револьвер, я влетел в холл и с бьющимся сердцем взглянул на диван.

Слава Богу! Все было в порядке! Даже более того. Марсель лежала на диване… с открытыми глазами и как-то удивленно, даже с беспокойством смотрела на меня.

— О, мадмуазель! — воскликнул я тоном раскаявшегося грешника. — Как я рад! Простите меня. Я ничего не понял… Впрочем, и теперь… Ну, Бог с ним, главное, что вы живы и здоровы… И я прошу прощения у вас за свою опрометчивость, — бормотал я, страстно покрывая руки Марсель поцелуями.

— Дайте мне воды, — попросила девушка.

— Вот, пожалуйста, — я протянул ей стакан. — Может, вам лучше встать?

— Нет, я еще полежу.

— Господи, как я мог вас ударить?.. Скажите, у вас не болит голова?

— А как вы думаете, господин Кулак? — с легким укором произнесла Марсель. — Если бы вы попали мне в висок, я бы уже пила воду возле врат Святого Петра.

«Да она еще и не лишена тонкости ума, — с удовольствием констатировал я, любуясь прелестным личиком Марсель. — С такой милашкой можно было бы провести не одну ночь!..»

Вдруг на лице девушки появилась тревога.

— А где… он? — спросила она.

— Кто?.. А, мсье Руа! Он только ранен и… бежал!

— Что?! — она живо приподнялась с дивана, но тотчас бессильно опустилась на него, вероятно, стараясь что-то вспомнить.

— Может, он побежал в полицию? — внимательно глядя на нее, предположил я.

— Нет! — быстро и решительно покачала головой Марсель.

Затем тихо добавила:

— Лучше, если бы его вообще не было.

Я решил, что наступил благоприятный момент задать ей прямой вопрос:

— Дорогая Марсель, в чьих руках это дело? — кивнул я на сейф.

— Выстрел предназначался вам, — без колебаний ответила она и, помолчав, добавила:

— Он должен был произойти без нас. в пустом доме. Но… В эту ночь многое изменилось, и потом он… Руа, заколебался… Он — француз, А я… я… вы мне…

Десятки вопросов вертелись у меня в голове: кто она? На кого работает? Кто такой Руа? Кому понадобилось убить меня?.. Но я был утомлен только что пережитым и, слушая ее полупризнания, как-то сразу успокоился и, кроме ее губ и привлекательного тела, уже ничего не видел.

Из состояния смущения я вывел ее неожиданным страстным поцелуем, которым я впился в ее губы. Она слабо дернулась, но не сделала ни малейшей попытки оторвать свои губы от моих.

Вместе с этим поцелуем во мне проснулся самец. Не отрывая губ от ее рта, я стал жадно ощупывать ее талию, живот, узенькие бедра, колени.

Она сделала слабую попытку оттолкнуть меня. И вновь я почувствовал у себя приятную эрекцию члена. Преодолевая сопротивление ее сжатых ног, я грубо, бесстыдно охватил рукой ее половые органы и слегка сжал их.

Несмотря на ткань, отделявшую мою руку от ее тела, и мимолетность этого прикосновения, я явственно почувствовал рукой ее необычно развитые, упругие срамные губы.

Мгновенно все вылетело у меня из головы, кроме ощущения близости вожделенной самки. Но, опять-таки, как это случилось! До сих пор я не представляю себе этого достаточно отчетливо. Хорошо помню, однако, что левой рукой я держал ее за плечи и, продолжая целовать, сжимал правой рукой ее половые органы. Лежал я тогда уже рядом с ней и обнимал ее ноги своей правой рукой.

И вдруг непостижимым для меня образом она легко поднялась, и освободившись от моих страстных объятий, воскликнула:

— Нет, нет! Ни за что! — И бросилась на лестницу.

От полной неожиданности на какую-то долю секунды я совершенно растерялся, но уже в следующую минуту меня охватило бешенство.

— Как, эта девчонка смеет меня дурачить! Играть со мной в кошки-мышки?

Я бросился вслед за ней и в несколько прыжков оказался на площадке второго этажа. Дверь в маленькую комнату, которая, видимо, служила будуаром Марсель, оказалась запертой. Налетев на нее с разбегу, я ударом плеча сорвал ее с петель. Вслед за дверью влетел в комнату и я.

Марсель стояла у окна, слегка наклонившись вперед. Ее глаза метали молнии, губы были полуоткрыты, волосы в беспорядке, а в занесенной для удара руке блестел длинный тонкий нож.

— Стойте, мсье!

Это было сказано таким тоном, что я невольно остановился, с изумлением взирая на эту новоявленную медузу Горгону, под взглядом которой действительно можно было окаменеть.

— Один шаг, мсье, — продолжала она, — и я вас убью!

Решительное заявление развеселило меня:

— Попасть в такой переплет в этом райском уголке, мадмуазель, это уже слишком! Вы много на себя берете! Для вас…

Улыбаясь, я сделал шаг вперед и мгновенно отскочил в сторону.

Нож, пущенный умелой, сильной рукой, со свистом пролетел в нескольких дюймах от меня и почти на треть вонзился в стену.

— Здорово! — с восхищением воскликнул я и одним прыжком оказался возле девушки, обхватив ее за талию.

Она бешено вырывалась, пуская в ход ноги, зубы и пытаясь ударить меня головой в лицо.

Несмотря на мою отличную подготовку в различных видах борьбы, мне было нелегко совладать с ней.

— Пустите! Пустите меня! — в бешенстве шептала она, извиваясь в моих руках. — Я все равно убью вас!.. Вы не знаете, чьи интересы вы затронули! У кого вы встали на дороге!

Мы кружились по комнате, как бы в необычайно диком танце. Она наносила мне удары, кусала меня, а я бил ее и срывал с нее одежду. Разорванные штанишки и блузка уже едва прикрывали ее тело.

Наконец, мы свалились на кровать. Я схватил ее поперек и изо всех сил сжал в объятиях. Она вдруг обмякла. Тело ее потеряло упругость, лицо побледнело, глаза закрылись, тяжелое дыхание с трудом вырывалось у нее из груди.

Я немного ослабил хватку и в тот же миг непостижимым образом очутился на полу. Это был мастерски выполненный прием «дзю-до».

Слегка ошеломленный падением, я все же быстро вскочил на ноги, но опоздал. Чертовка уже успела выхватить мой пистолет и черный зрачок ствола смотрел неумолимым холодом смерти мне в грудь.

Сейчас, когда я могу спокойно проанализировать свои ощущения, мне кажется, что тогда, в тот критический момент, я не отдавал себе отчета в серьезности моего положения. Два чувства преобладали над всеми моими мыслями: чувство искреннего восторга перед такой ловкостью, бесстрашием, темпераментом и чувство похоти, которое все усиливалось и захватывало меня целиком.

Мне хотелось немедленно обладать этой девчонкой, сломать ее гибкое тело, целовать и кусать ее дразнящие грудки, поставить ее в самое бесстыдное и неестественное положение и насадить ее на свой член, наслаждаясь ее трепетом.

Я напрягся и готов был броситься на нее, но бесстрастный голос вернул меня к действительности.

— Одно движение, мсье Ландаль, и я всажу пулю в ваш горячий лоб. Тогда он наверняка немного остынет!

Несмотря на всю бесстрастность голоса, в нем сквозила насмешка. Девчонка чувствовала под собой твердую почву, и не без основания.

Ее слова еще больше распалили меня, но то, что я услышал дальше, повергло меня в полное недоумение.

— Ваш труп, — продолжала она, — должен был валяться там, внизу. И в Японию вы бы никогда не попали. Да вы вряд ли туда и попадете! У меня нет выхода. Если вы останетесь живы, то, следовательно, должна погибнуть я.

— Вы не выполнили приказ своего шефа?

— Да. И я должна за это поплатиться жизнью.

— Марсель! — со всей силой искренности, в порыве откровенности сказал я, — мой принцип таков: женщина, которая узнала, что я разведчик, должна погибнуть! Но ради вас я отрекаюсь от своего правила и клянусь спасти вас от вашего шефа! Торжественно клянусь вам! Ваш шеф…

— Вы не знаете моего шефа!..

— Ваш шеф — мой враг и соперник. И за моей спиной могущественная организация, о силе которой вы и не подозреваете! Марсель!..

Я протянул к ней руки и сделал полшага.

— Не сметь!

Дуло револьвера неумолимо глядело мне в грудь. Но в моей голове уже сложился план действий. Все зависело от моей ловкости. Одна деталь ее туалета должна была послужить моему спасению.

— Марсель, решайте! Я сдаюсь!

Я поднял руки над головой и добавил:

— Вы мне спасли жизнь, и вам же я ее вручаю.

Я снова протянул к ней руки и сделал шаг вперед.

Она на миг задумалась, но тут же приказала:

— Ни с места!

Я видел, как ее палец плотно прижался к спуску пистолета.

Но я уже выиграл.

— Марсель… — тихо промолвил я и вперил свой взгляд в ее грудь.

Во время борьбы блузка порвалась, и ее обнаженная грудь была видна во всей своей прелести и соблазнительности.

Марсель проследила за направлением моего взгляда, и ее бледные щечки зарумянились. Свободной рукой она сделала инстинктивное движение, чтобы прикрыть грудь, на миг ослабив свое внимание ко мне. Этого я только и ждал. Падая, сильным ударом ноги я вышиб у нее из рук пистолет. Она успела выстрелить, но пуля пошла вверх, пистолет, отскочив в сторону, упал на пол. Наконец-то, я дал волю своим чувствам. Долго сдерживаемое бешенство, восхищение, похоть — все слилось в одно желание: овладеть этой девчонкой.

Стремительно вскочить на ноги и броситься на нее всей тяжестью своего сильного, крепкого тела было делом одной секунды. Мощным рывком я смял ее и швырнул на низкую широкую кровать, вновь ставшую ареной борьбы самца и самки. Отбросив в сторону всякие сантименты и действуя так, как если бы мой противник был мужчиной, я грубо ломал сопротивление девчонки. Все приемы были дозволены. Я срывал остатки одежды с полуобнажившегося тела, которое, извиваясь, возбуждало меня, как удары хлыста. Я зверел все больше и больше и, казалось, не было такой силы, которая могла бы меня усмирить. В бешеном порыве я сорвал с нее остатки красных штанишек, разодрав их пополам до самого низа. Еще один рывок — и только лоскутки от ее тонких нейлоновых трусиков полетели в стороны. Она еще сопротивлялась, но ее уже совершенно обнаженное тело изгибалось самым бесстыдным и соблазнительным образом, доводя мою похоть до апогея.

Она рвала мои волосы, а я бил ее ладонью по щекам, она царапала мое лицо, я же больно сжимал ей грудь, она вцепилась зубами мне в плечо, я сдавил ей одной рукой шею, а другой освободил свой член и нащупал вход во влагалище между ее извивающимися и бившимися ногами. К величайшему моему изумлению, сперва головка члена, а затем рука нащупала необыкновенно большой, напряженный клитор. Он как бы ждал меня, призывал, требовал. Я сразу же откликнулся на призыв. Я уже готов был вонзиться своей плотью в горячую бездну, уже весь напрягся…

И вдруг услышал жалобный голос Марсель:

— Может, вы… пощадите меня?

Это был не крик, не яростный вопль, не гневный приказ. Я услышал мольбу, и она меня мгновенно обезоружила. Случилось то, что редко бывает со мной: я славно устыдился своего поступка.

— Почему я должен тебя щадить? — прошептал я задыхающимся голосом.

— Я боюсь…

— Застрелить меня не боишься, а нашей близости…

— Это хуже, чем пуля.

— Что хуже?

— Ваша… страсть.

— A-а!.. Ты полагаешь, что я тебя не пожалею? Что я буду груб и безжалостен?.. Ты, видно, в первый раз и боишься боли… Да?.. Скажи: ты этого боишься?

Пока мы говорили, моя страсть слегка угасла, и я даже почувствовал неудобство от своей позы. Опираясь на левую руку, я лежал в очень неудобном положении. Желание угасло, член слабел…

— Нет… — тихо произнесла Марсель. — Я… мне страшно. Я знаю себя, знаю, что мое сердце не выдержит…

Что-то было странное в ее словах. Я верил ей и не верил.

— Послушай, я же тебе сказал… Все будет очень спокойно… Ты даже не почувствуешь боли. Я постараюсь сделать тебя женщиной без боли. — Но она лежала с окаменевшим лицом, отвернувшись в сторону и глядя куда-то в стену. И тут я заметил злобный блеск в ее глазах. — A-а!.. Ты боишься за свою шкуру, но готова сама уничтожить меня?.. Или я, или ты!.. Кажется, так?

Она вяло кивнула головой. Именно так и должно было быть. Ей, видимо, предписывалось убить меня, она не сумела этого сделать и нарушила клятву, нарушила приказ. Мне вдруг стало ясно: спасая ее, я обрекаю себя на гибель! Теперь уже я ставил вопрос: она или я! Она или моя смерть!..

Да, но почему смерть? Что за нелепость!.. Если мы с ней соединимся и она почувствует во мне близкого человека, мы можем спасти обе наши жизни. Я помогу ей вырваться из капкана, освободиться от дикой клятвы, вырваться из их когтей.

Но для этого я должен все же овладеть ею. И не обращать внимания на ее мольбы. Страсть… боль… сердце… тело… Вот мы совокупимся с ней и станем одним целым. Одной страстью. Одним сердцем… Иначе она вырвется из моих рук моим врагом, и тогда в этом доме действительно появится труп. Мой труп!

Я слегка поднялся на руках и заставил себя глянуть на Марсель глазами мужчины. Она лежала обнаженная, прелестная, вся уже готовая к близости. Горячая волна внезапно нахлынула на меня, и мой разум помутился. Всей тяжестью своего тела я упал на нее и решительными, властными движениями правой руки раздвинул ее ягодицы. Затем, закрыв глаза, весь погружаясь в сладкий туман блаженства, стал медленно вводить в нее член. Ее влагалище как бы вскрикнуло и приняло меня. Видно, ее страсть была давно на пределе. Марсель еще пробовала сопротивляться, но мы уже были вместе. Скрипя зубами, я медленно вводил и выводил свой член из буквально сосущего влагалища. И вновь, прижав девчонку животом к постели, принуждая ее к покорности, я не забывал, однако, при этом страстно целовать ее.

Вся эта дикая вакханалия, это неистовство не могли продолжаться долго. Мои усилия продлить наслаждение разлетелись в пух и прах. Во мне подымалась горячая волна всепоглощающего оргазма. Совладать с ней я был не в силах. И как раз в этот момент девчонка особенно больно вцепилась мне в волосы и укусила меня в грудь. Застонав от бесплодных своих стараний, от собственного бессилия, я с яростью и бешенством всадил ей в тело член до последнего предела, сжал обеими руками ее шею и отдался охватившей меня огненной волне…

…Как в тумане чувствовал я затихающие судороги девочки подо мной, под моим конвульсивно вытягивающимся телом. Спускал я долго, обильно, толчками, спазмами… С трудом оторвался я от своей жертвы… И тут я понял, что она — мертва!

С усилием, шатаясь, как пьяный, сполз я с постели и встал на ноги. Сознание медленно возвращалось ко мне.

— Что ж, так и надо… Она сама обрекла себя на гибель… Если бы она не отдалась мне с такой безумной силой, меня ожидала бы ее пуля… Страсть рассудила нас… Ее страсть оградила меня от смерти…

Я был в полном изнеможении. Голова моя кружилась, хотелось пить. Я немного привел в порядок костюм, подошел к своей жертве и прикрыл ее простыней. Мне стало жаль ее.

«Из нас бы вышла прекрасная пара любовников», — печально подумал я.

Чувство грусти заставило меня наклониться и поцеловать ее в лоб. Мне было жаль, что пришлось уничтожить такое прекрасное тело. Сколько наслаждений оно могло бы дать:

«Пожалуй, не стоит звонить в полицию, — подумал я. — И самое разумное — быстрее оставить этот особняк-западню и поменьше следов после себя».

Подобрав свой пистолет, я направился к двери. Уже перешагнув через порог, под влиянием какого-то внутреннего импульса, я оглянулся. На мгновение мне показалось, что безжизненное тело моей жертвы, точнее, его положение, неуловимо изменилось. Признаться, я вздрогнул, но усилием воли взял себя в руки.

«От такой, пожалуй, можно ожидать всего, даже воскресения из мертвых, — подумал я. — Придется довести дело до конца. Хватит с меня исчезнувшего шпиона Руа. Жаль, что она узнала мою тайну».

Неуверенно, сам себя убеждая, я приблизился к кровати и медленно начал поднимать пистолет.

— Так будет вернее!..

Но… страшный молниеносный удар в пах прервал мои мысли. От дикой боли у меня помутилось сознание. Последним усилием воли я заставил себя нажать на спуск. Однако выстрела я уже не слышал. Все погрузилось во тьму.

* * *

P. S. Дорогая Кэт, пока все. Дик еще не пришел за письмами. Жду его с минуты на минуту. Я уверена, что тебе эти записки очень понравятся. Интересно, и в то же время жутковато. Конечно, я знаю, что Анри жив, но все же… А его взгляды на женщин и на любовь — потрясающие! Но как мужчина он мне вполне импонирует. В нем что-то такое есть. В конце концов, что было бы, если бы у моего Боба или Дика не было… Понимаешь? Впрочем, напишу прямо: если бы у них не было половых органов! Тогда, я уверена, ни о какой любви с ними и речи не могло бы быть! Правда? А Анри что? Он прямо об этом думает и так же поступает.

Да, наслаждаться он умеет! Если бы еще эта гадкая Марсель не била, не кусала и не мучила его! Представляешь, какое красивое совокупление он совершил бы с ней! Уф!.. Я бы, кажется, ничего не имела против, если бы он меня… Нет, не сейчас, а потом, после Боба… Завтра я начну читать и переписывать для тебя продолжение записок Анри, которые меня все больше интригуют. Кстати, Элли говорит, что хочет, чтобы я все знала, и что история Анри мне пригодится. Хотя это мне непонятно. Как-нибудь при случае спрошу у нее, что она имеет в виду. Пиши, как у тебя?

Твоя Мэг.

* * *

В роскошном, расположенном в западной части Филадельфии, отеле «Эксэльсиор» давно уже зажглись огни, когда Хояси закончил тщательный просмотр шестого письма и, взглянув на неутомимо работавшую машинистку, сказал:

— Шестое письмо тоже перепечатайте без изменений, за исключением заголовка. «Записки Анри Ландаля» поставьте в скобки, а сверху напишите — Жерар Ришар. Это его подлинное имя.

В комнату, неслышно ступая по ковру, вошла в нарядном светлом платье Мцида.

— Вернулась?

— Ненадолго. Только переоденусь.

— Взгляни-ка сюда!

Хояси передал ей несколько листов из только что прочитанного письма.

— Дочь дракона… — начал он.

— Секс-Вамп?

— Да. Оказывается, она дважды могла ликвидировать Жерара и дважды не сделала этого! Ее измена, правда, лишь только теперь подтверждается, но есть кое-какие детали… Однако, пока нет ни малейшего намека на причину. Где она? Любовь? Чепуха! Я знаю Вамп!..

— Но… — хотела сделать какое-то замечание Мцида.

— Никаких но… Все это только предположения, догадки. А где доказательства? Факты?

— Может быть, в следующих… — Мцида кивнула на непросмотренную пачку объемных писем.

— Не исключено.

— А Руа?

— Как в воду канул!

— И до сих пор никаких сведений?

— С ног сбились наши в Марселе! Но разыскать его нужно. За этим может кое-что скрываться. Думаю, он от нас не уйдет!

Хояси закурил сигарету и углубился в чтение очередной стопки листов, уже помеченной цифрой «7».

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ

Беривилль, 19 апреля 1959 г.

Дорогая Кэт, до сих пор меня приводит в трепет твое письмо. Неужели возможно такое извращение?

Правда, из рассказов Элли я знаю об этом, но до сих пор я не принимала это близко к сердцу. Все это было где-то там, с кем-то и, как говорит Элли, лишь теоретически. А здесь ты! Даже не верится! Хотя все это очень и очень интересно.

Ничего не говоря о твоем письме, само собой разумеется, я расспрашивала сегодня Элли об этом, так, «вообще». Она сказала, что да, есть девушки, которые испытывают при этом наслаждение, и она знала таких в Японии, в том доме, где жила. Некоторые испытывают и наслаждение, и боль, другие же никакой боли, только наслаждение. А некоторые лишь таким путем достигают экстаза. Но они встречаются редко. Сама Элли в полной мере не испытывала его и не имеет к нему особой симпатии.

Я тоже подобной склонности у себя не замечала. Да мне и в голову никогда не приходило, чтобы Боб или Дик или еще кто-нибудь брал меня в попку. Стыд какой! Правда, это очень, как бы выразиться, пикантно, что ли, и, конечно, в этом есть что-то, какая-то острота. Но мне кажется, что я особого удовольствия не получила бы.

Во всяком случае, я очень удивилась, узнав, что ты с Джоном решилась на это, причем с «терпким наслаждением», как ты пишешь. Милая Кэт, прямо не знаю, что и сказать! Но ты пиши, пиши как всегда, описывай все в деталях. Как ты лежишь при этом: на спине, на животе, на боку? Пиши, ничего не опуская. Может, и со мной случится такое, кто знает.

Вот Дик, например, до безумия любит ласкать мои голые ягодицы, засунув руку в мои трусики. Возможно, это тоже прелюдия к тому же, что и у тебя. Помнишь, ты мне говорила, как Джон любил возиться с твоими ягодицами уже на второй день после знакомства с тобой?

Теперь я буду внимательнее присматриваться к ласкам Дика, а также и Боба, когда тот приедет. Кстати, Боб обещал скоро навестить меня и спрашивает, не передумала ли я стать его женой. Пишет, что ведет переговоры с моими родителями о свадьбе. Скорей бы уж! Дик меня уже упрашивал… Раза два я сделала его пальцы мокрыми. Один раз, стоя под деревом, а потом прямо у нас в коридоре, в одном из темных уголков. И, кажется, это было слаже, чем с Элли. Прямо удивительно! Какой-то он очень нежный! И настойчивый такой, до упрямства!

Он много знает, много понимает. Правда, мы с ним никогда не говорим, а всегда возимся молча. Первый раз, когда мы с ним стояли в саду, он долго целовал меня и, крепко ухватив мою руку, прижал ее к своему животу. Понимаешь? Я прямо не знала, что делать… Я, конечно, пыталась вырвать руку, но он такой настойчивый! Такой упрямый! И намного сильнее меня. В конце концов, я сделала вид, что забыла о руке, и занялась его губами. И тут, как бы это тебе сказать?.. Не отрывая своих губ от моих, Дик взял мою руку за запястье и медленно, медленно начал водить ею ниже своего живота. Вот тут я и почувствовала… что он у него совсем голый! Дик уже успел вытащить его из брюк. Но я не стала выдергивать руку и даже замерла. Пусть будет, что будет! А он все водил и водил моими пальцами вокруг своего члена. И мне становилось все приятнее, и я уже с трудом сдерживалась, чтобы не застонать. И у меня было совсем мокро между ног, совсем, совсем!.. Я не отталкивала Дика, Я чувствовала, как он весь дрожит, и дыхание у него стало каким-то быстрым и прерывистым. Все сильнее он прижимал меня к дереву, затем смело приподнял мое платье, и принялся делать такие движения, как при совокуплении, а я уже стояла, раздвинув ноги и даже слегка выдвинув вперед живот. Конечно, через свои тонкие трусики я очень хорошо чувствовала его половой орган, горячий, упругий и жаждущий близости… Сознаюсь, мне было очень приятно, я просто балдела, и мне казалось, что мы с ним начали самое приятное, самое увлекательное. Но все же я еще не кончила. А он… ты только представь его состояние!.. Он вдруг весь как-то затрепетал, прижался ко мне всем телом и… кончил мне на ноги! И тогда я решила больше не стесняться. Я дала ему залезть мне рукой в трусики, он ласково ласково погладил меня по волосикам, и я сразу кончила ему в руку.

После этого мы стали какими-то вялыми, совершен но измученными, будто провели долгую бурную ночь в постели. Разумеется, это еще только начало. Все самое прекрасное у нас впереди. Пусть оно оттянется, подольше оттянется! Не знаю, когда я решусь, и решусь ли вообще. Но как бы там ни было, мы с ним уже почти близкие, почти родные люди. О том, что нас ждет, я тебе напишу. Непременно!

Элли знает о наших с Диком приятельских отношениях, но о том, что я позволила себе большее… наверное, не догадывается. Ну и пусть. Это для нее будет потрясающим сюрпризом!

Вот пока и все. Пиши. Пиши обо всем.

Посылаю тебе записки того же Ландаля, которые я, не отрываясь, читала и переписывала для тебя. Потрясающе интересно!

Твоя Мэг.

* * *

ЗАПИСКИ АНРИ ЛАНДАЛЯ

Песнь скелета

Злой рок! Коварная судьба! Мои роковые ошибки!

Не знаю. Надо во всем хорошенько разобраться.

Запишу и затем продумаю все по порядку.

Итак, в чем же суть? Песнь скелета! Да, где-то в ней заключается вся трагедия. Но все по порядку…

Итак, после драки в таинственном особняке на южной окраине Марселя прошло больше месяца, точнее — месяц и две недели. Я в Токио. Сюда меня вели и влекли нити моего дела.

Время как будто не прошло даром. Я кое в чем успел разобраться, кое-что нащупал.

Токио еще носил следы послевоенной разрухи. Собственно, столица Японии не подвергалась особым налетам. Храмы, императорские дворцы, древние пагоды остались в своей первозданной красоте. Город поражал не столько своими размерами, сколько своеобразной восточной хаотичностью. Тут легко было заблудиться, но еще легче найти себе укрытие, уйти в подполье, стать ничем. А что может быть желаннее для иностранного агента?

Множество иностранцев, особенно американских военных, создавали дополнительное удобство для тех, кто не хотел бы бросаться в глаза блюстителям восточного порядка. Глядя на запруженные толпами прохожих улицы, я только удивлялся, как городским властям удавалось удерживать в рамках относительной дисциплины и строгости этот многомиллионный человеческий муравейник.

Да, все открытые мной нити вели в этот город-гигант, вели в скромную, ничем непримечательную «контору». Если бы поиск пришлось начинать сначала, я все равно не миновал бы сего подозрительного, не менее таинственного, чем марсельский особняк, заведения.

На одной из тихих узеньких улочек Токио, неподалёку от центра стоит ничем непримечательный на вид дом европейского типа в 4 этажа. Надписи на японском и английском языках гласят, что здесь помещается контора «по вербовке рабочих в страны Южной Америки». Иногда около дома и в самом доме царит необыкновенное оживление, сюда подъезжают автомобили, рикши, на тротуарах перед главным входом толпятся мужчины и женщины, снуют многочисленные курьеры и носильщики.

Но иногда дом как бы замирает в мрачной полудреме, и даже в его высоких окнах становится темно, сурово, отчужденно. В такие дни никто не тревожит солидного, огромного роста японца-швейцара, который с неизменно вежливой улыбкой объявляет, что «контора» временно не работает.

— Тяжелые времена, — вздыхает он. — Кому охота ехать за океан?

Владельца конторы никто никогда не видел. Среди населения ходили недобрые слухи. Говорили, что в этом доме исчезло немало людей, собиравшихся в заморские края, но так и не добравшихся до места назначения. Приглашались в «контору», чтобы затем навеки исчезнуть, политические руководители неугодных правительству направлений, прогрессивные деятели искусства, журналисты, искатели правды.

Полиция пыталась было туда сунуться, но, кроме нескольких служащих и перелицевавшихся уголовников (тоже подвизавшихся в роли служащих), ничего подозрительного здесь не нашла.

А потом чья-то влиятельная рука и вовсе отбила у полицейских охоту приглядываться к дому, интерес к нему угас, и, пожалуй, не вызывал уже ни у кого любопытства.

Но, видимо, кое-кто все же не оставлял его без внимания, в том числе и я. Разумеется, действовал я очень осторожно, наводил справки, расспрашивал, уточнял и, в конце концов, после всевозможных ухищрений установил контакт с одним из служащих «регистратуры».

Итак, настало 13 апреля… 13-е!.. Число не совсем пригодное для добрых начинаний. Однако здесь скорее всего крылось случайное совпадение. Не больше. В тот вечер 13 апреля должна была состояться моя встреча с этим самым служащим из «конторы». Я тщательно все продумал, подготовился и направился для первого знакомства с ним в предложенное мне кафе.

Это кафе, на мой взгляд, ничем не отличалось от других подобных заведений. Посетителей туда завлекали небольшим оркестром, набором пошлых эстрадных номеров и обязательным стриптизом. Хоть относительно высокая общественная мораль Японии и противилась внедрению американской пошлости, полуподвальный развлекательный бизнес процветал.

Вдвоем со своей спутницей мы заняли расположенный недалеко от эстрады столик. Полускрытый деревянным панно с нарисованным на нем драконом, он представлял собой удобное и в некоторой степени даже безопасное место. Сидя здесь, можно было следить за всем происходящим в зале и на эстраде. К тому же, входя в ресторан, я постарался зафиксировать глазами возможные пути отхода, присмотрелся к обслуживающему персоналу и сделал для себя вывод на случай, если бы обстановка стала угрожающей.

Не без удовольствия подметил я восхищенные взгляды мужчин, с интересом разглядывавших мою спутницу, когда мы проходили через зал. На ней было ярко-красное платье с глубоким вырезом на груди. Платье едва-едва прикрывало соски ее маленьких упругих, изящных грудей. Черную меховую накидку она небрежно набросила на спинку соседнего стула.

К нам подбежал юркий японец в белоснежном полотняном костюме и застыл с угодливой улыбкой на лице.

Посоветовавшись со мной, моя спутница заказала коктейль и фрукты.

Услышав чистейшую японскую речь моей «европейки», японец склонился чуть ли не до земли и молниеносно исчез.

Кажется, в эту минуту я заметил легкое колебание портьеры, отделявшей наш столик от центральной части зала, Мне даже показалось, что кто-то подошел к ней с другой стороны. Особого внимания, однако, я на это не обратил. Моя ошибка! Может быть, между мной и моей спутницей… Впрочем, даже здесь, в своих абсолютно секретных записках я не могу назвать ее имени. Все может быть! Да и вообще…

Итак, между нами вновь завязалась оживленная беседа, изредка прерываемая приходом официанта-японца.

Собеседница выразила сомнение в приходе «его» на свидание со мной. Я успокоил ее, сказав, что помимо уже известных ей компрометирующих его материалов я успел добыть некоторые новые, касающиеся уголовного прошлого этого типа. Высказав опасение, что под видом свидания мы можем попасть в западню, она спросила, как его зовут. Я назвал имя, хотя тут же пожалел об этом, ибо вспомнил о своих недавних сомнениях, и вообще, почувствовал угрожающую неопределенность обстановки. Я твердо спросил, не знает ли она его? Она ответила, что нет, не знает, что его имя ей ни о чем не говорит, и тут же как-то неестественно улыбнулась, а вернее — искривила губы, что было очень похоже на скрытую иронию. Она явно вела со мной игру, и в этой игре я чувствовал себя спутанным по рукам и ногам и совершенно беспомощным.

Я верил ей и не верил, восхищался ею и ненавидел ее. Постепенно от своего бессилия разгадать ее я стал терять самообладание, во мне вспыхнула злость, смешанная с острым ощущением приближающейся опасности. Эта злость совершенно лишила меня контроля над собой, и когда она самоуверенно изъявила желание порвать со мной или, в крайнем случае, встречаться лишь изредка (чего я никак не мог понять!), я не выдержал, схватил ее за плечи и чуть не влепил ей пощечину.

— Глупый! Лучше поцелуй меня, — произнесла она со сладострастным стоном. — Ты же хочешь меня поцеловать. Верно?

Я в самом деле вдруг испытал непреодолимое желание впиться в ее зовущие губы. Мы обнялись и так замерли.

— Ни одна женщина не сумеет целовать тебя так, как я, — произнесла она прерывающимся от волнения голосом.

Мы рассмеялись.

В это время на эстраде началось ревю, и мы, посасывая через соломинки коктейль, принялись наблюдать за сценой…

* * *

В этом месте Хояси прервал чтение письма и ненадолго задумался. На его лице отразилось как бы предчувствие открытия.

Он глянул на машинистку.

— Амида, — сказал он, — подайте мне папку «серия Е-24-В».

— Но вы же хотели… вы предупреждали меня… — попыталась возразить машинистка.

Хояси усталым жестом отмахнулся от ее слов:

— Повторяю: мне нужна папка «серии Е-24-В». Немедленно!

Через минуту вошла секретарша и положила на стол перед шефом синюю папку с указанным грифом.

— В этом седьмом письме произведите некоторую замену.

— Хорошо.

— Запись вот этой беседы в письме замените записью этой же беседы, сделанной моим Мацурами. Она, вне всякого сомнения, полнее. Подлинник оставим, разумеется, без изменений, но копия мне нужна точная.

— Слушаюсь.

— Сейчас я вам их передам. Только еще раз просмотрю.

Хояси открыл папку, нашел нужную страницу из донесений агента и принялся читать.

* * *

ЗАПИСКИ МАЦУРАМИ

Он что-то тихо говорил Вамп. Вамп передает заказ Химота. Тот уходит.

Вамп. — Ты думаешь, он придет?

Р. — Безусловно. Ну, кто откажется от такой кучи денег?

Вамп. — А что, если это ловушка, и там заплатят больше?

P. — He волнуйся, дорогая, у меня есть еще один козырь.

Вамп. — Какой?

Р. — Небольшое ограбление и парочка-другая убийств, совершенных этим типом. Его ищет полиция всей Японии.

Вамп. — У тебя есть данные?

Р. — Самые полные и со всеми подробностями. За эти бумаги он будет наш со всеми потрохами. (Хлопает себя по карману). — Ну, а если я попаду в ловушку… (Он сжал пальцы в кулак).

Вамп. — Успокойся, милый. Я думаю, что все будет хорошо. А как тебе удалось добыть эти сведения? Было очень трудно?

Р. — Да, пришлось поработать. Ну, и помогли. Недаром же наши люди киснут в этой дыре десятки лет.

Вамп. — Однако, ваша контора на высоте. А как зовут этого типа?

Р. — Касамура. Но я имею сведения, что его зовут Хояси. (Р. наклоняется к лицу Вамп). — Ты его знаешь? (Вамп молчит). — Ну? (Р. хватает ее за плечи).

Вамп. — Мне больно.

Р. — Ладно… потом поговорим. (Он отпустил ее и вдруг ударил кулаком по столу). — Ты мне ответишь на мой вопрос или нет? Дрянь! Учти, тебе придется с ним разговаривать. Если ты схитришь… Это тебе не в Марселе!

Вамп. — Я не знаю того, о ком ты говоришь… Если ты мне не доверяешь, то зачем втянул меня в это дело? Зачем ты меня таскаешь с собой? Разве я плохо на тебя работаю? Ты обращаешься со мной, как с проституткой, а говоришь, что любишь меня. Ты — холодное, расчетливое животное. Из-за тебя я попала между двух огней. Немцы мне не простят измены. А теперь еще японцы! Только их мне не хватало. Ты взваливаешь на меня непосильную ношу.

Р. — Ничего. Вы, женщины, выносливые!..

Вамп. — Послушай…

Р. — Ладно… не будем ссориться. Ведь мы нужны друг другу. Сам черт связал нас крепкой веревочкой. И ее не разорвать.

Вамп. — Зато ее можно разрезать… (Р. вновь ударил кулаком по столу).

Р. — Ты знаешь, что ты в любую минуту можешь умереть?

Вамп. — Ну и что? Я этого не боюсь! Меня не запугаешь! Ты уже пытался это сделать. (Она смеется ему в лицо).

Р. — Дрянь! (Р. сильно ударил ее по щеке). — Гадина! Твои штучки не доведут тебя до добра. (Онопять сел на стул). — Ладно, здесь не место для ссор. Мы с тобой еще поговорим! (Вамп улыбнулась и подставила ему другую щеку, но сразу же обхватила его шею и впилась в его губы поцелуем. Через минуту Р. оттолкнул ее).

Р. — Сумасшедшая, нашла место! Ты определенно взбесилась! (Р. погладил ее по груди). — Определенно играешь с огнем, но знай…).

(Дальше не слышно, играет музыка).

* * *

Хояси изъял из папки просмотренную им запись и положил ее на прочитанную пачку писем.

— Значит, так, — сказал он, — в копии замените беседу этой записью. Она точна, а именно это мне и понадобится. Дальше: по возможности сохраните стиль записок Ришара. Выкиньте букву «Р», то есть Ришар. Вамп замените подлинным ее именем. Впрочем, нет! Оно известно только мне. Хотя… теперь, вероятно… Нет, оставьте стиль Жерара Ришара.

— Слушаю, — сказала машинистка.

— Просмотрим дальше, — сказал Хояси.

И он вновь углубился в чтение записок Анри Ландаля «Песнь скелета».

* * *

…Началось ревю, и мы, посасывая через соломинки коктейль, принялись наблюдать за сценой.

— Смотри! — воскликнула она.

Занавес маленькой эстрады раздвинулся. На сцене, декорированной под джунгли, играл небольшой негритянский оркестр. Негры старались изо всех сил извлечь из своих инструментов самые невероятные звуки. Они были совершенно голые, не считая колец, браслетов и разных побрякушек на руках и ногах и узких набедренных повязок, которые при малейшем движении открывали их огромные половые органы.

Публика восхищенно захлопала, засвистела. Послышался женский визг. Оркестранты все убыстряли темп. И вот на эстраду впорхнули три молодые негритянки, почти девочки, совершенно голые, и закружились в бешенном танце.

Публика неистовствовала. От свиста, криков и хлопков, казалось, обрушится потолок. А гибкие фигурки танцовщиц все неистовее носились по сцене, выбивая босыми ногами бешенную чечетку.

И вдруг оркестр смолк. Свет потух, и два мощных прожектора образовали на сцене яркий круг. Негритянок уже не было.

Мысли моей спутницы, между тем, приняли весьма чувствительный оттенок, и она, вплотную придвинувшись ко мне и незаметно поглаживая под столиком мой половой орган, вдруг принялась рассказывать о связях своих подруг с неграми и даже совершенно откровенно высказала желание удовлетворить похоть с одним из них, да еще в моем присутствии! Кое-что в ее болтовне было забавным и волнующим, но ее мысль о любви втроем, с негром, мне пришлась не по вкусу. Она была возбуждена, нервно мяла под столом мой полунапряженный член и готова была отдаться мне тут же в любой позе. Однако, я к этому был не расположен…

* * *

Хояси вновь прервал чтение письма, порылся в папке с донесениями агента Мацурами и, вынув несколько листков, принялся их просматривать.

* * *

ЗАПИСКИ МАЦУРАМИ

Вамп. — Знаешь, у них половые органы просто огромные…

Р. — Откуда ты знаешь?

Вамп. — Рассказывала подруга… Второй справа… видишь? Какой у него изогнутый… длинный… А когда встанет!.. Представляешь? Этих негров можно иметь за деньги. После окончания ревю женщины берут их нарасхват. А попозже, ночью, когда здесь останется только изысканная публика, будут продавать билеты на их коронный номер.

Р. — Что за номер?

Вамп. — О, это потрясающе! Они будут исполнять танец живота. Шестеро мужчин и три женщины. Потом они совокупляются прямо на сцене. Но так как женщин вдвое меньше, то негры дерутся за обладание ими, и дерутся самым настоящим образом, до крови, до увечий, до полной потери возможности сопротивляться победителям. О, если бы ты видел!

Р. — Интересно!..

Вамп. — Потрясающе! Одна моя подружка рассказывала, что она кончила под негром два или три раза. А с мужем никогда не получалось и одного раза…

Р. — Какая подружка?

Вамп. — Помнишь, Мэри… Та, с которой я тебя знакомила позавчера?

Р. — Маленькая, элегантная такая?

Вамп. — Да, да! Так вот, она кончила под негром три раза. И потом еще один раз под мужем. Они с мужем взяли после ревю негра…

Р. — С мужем?

Вамп. — Ну да.

Р. — А муж?

Вамп. — Он стоял и смотрел на них.

Р. — Гм!..

Вамп. — Говорят, это очень возбуждает.

Р. — Кого?

Вамп. — И женщину, и мужчину. Мэри, например, говорит об особенной, двойной сладости при совокуплении с одним под взглядом другого… Ее муж был очень возбужден и тут же при негре взял ее…

Р. — Вот это да!

Вамп. — Знаешь что? Давай после свидания с «ним» возьмем негра, того, что сидит вторым справа? А? Я буду с ним, а ты посмотришь. А потом ты меня.

Р. — Я думаю о другом.

* * *

— В этом месте также сделайте замену, — сказал Хояси, передавая машинистке просмотренные записи с донесениями агента Мацурами. — У него точность магнитофонная.

И Хояси снова взялся за записи Анри Ландаля.

* * *

«ПЕСНЬ СКЕЛЕТА»

…К этому в данный момент я был не расположен. Меня больше занимала мысль о значительном запаздывании «его». Кроме того, я заметил снова легкое колыхание портьеры, как будто кто-то стоял за ней и подслушивал. Я решил понаблюдать за портьерой. Но тут мое внимание привлекла сцена. И даже моя спутница заинтересовалась необычностью постановки и, оставив меня в покое, не отрываясь, смотрела на сцену.

Музыка играла что-то тягучее и волнующее. И вдруг на сцене, в центре круга, образованного прожекторами, возникла фигура. Это была необычайно худая, черная и совершенно обнаженная женщина. Ее тело было разрисовано под кости скелета и производило жуткое впечатление. Казалось, скелет стоит на сцене, подрагивая в такт музыке. Внезапно фигура заговорила. Ее низкий, хрипловатый речитатив, усиленный микрофоном, проникал в мозг так, что захватывало дыхание, и спазм сжимал горло…

В зале стояла мертвая тишина, и только жуткий, проникающий в каждую клетку голос наполнял все вокруг. Женщина пела, если это можно назвать пением, о Хиросиме!

От слов и их исполнения веяло ужасом. Прожектора померкли, и только едва различимое светлое пятно на сцене вещало душераздирающим, пророческим голосом:

Каждое слово падало свинцовой тяжестью на головы присутствующих. Сцену залил огненно-кровавый свет, а голос вещал дальше:

Женщина извивалась в такт музыке и словам… И вдруг рухнула на пол безжизненной грудой костей…

Вот и все, что я помню… В этот момент я почувствовал какое-то смутное беспокойство, щемящую тревогу. Как в тумане, всплывает у меня в памяти момент, когда кости скелета рухнули на пол… Да, именно тогда боковым зрением я заметил движение портьеры и какую-то тень. А может быть, мне это почудилось… Однако, я в тот же миг сделал сильное, инстинктивное движение в сторону и тотчас ощутил неожиданный, режущий толчок в спину. Странный толчок… И будто сверкнул яркий луч и тотчас же погас. Наступила ночь…

* * *

Хояси, слегка постукивая пальцами по прочитанным записям Анри Ландаля, что-то обдумывал.

— Амида, не припомните ли вы, в какой серии находится перехваченное нами донесение Августа Крюге? Кличка, помнится, «Желтый».

— Серия «Л».

— Найдите, пожалуйста.

Спустя пару минут, Хояси, перелистав несколько страниц в принесенных Амидой донесениях «Желтого» и найдя нужное место, принялся тщательно его просматривать.

* * *

Донесения Крюге — «Желтого»

Моя парочка прекратила болтовню и уставилась на сцену. Японец за портьерой продолжал следить за моей парой и тоже что-то записывал.

Феерия со скелетом на сцене, видимо, идет к концу. Очень плохо видно. Подойду к своему объекту поближе… В зале стало почти темно. Я остановился у намеченной мною колонны, как раз позади японца, почти слившегося с тенью портьеры.

На секунду мое внимание привлекла сцена падения скелета на эстраде, но вспыхнул свет, и зал взорвался от крика, топота ног, свиста, грохота…

Японец, стоявший за портьерой, исчез. В тот момент, когда вспыхнул свет, я заметил в нескольких шагах от моей пары, француза и француженки, еще одного невысокого юркого японца. Он метнулся вдруг к колонне и тотчас же исчез за ней.

Почувствовав что-то неладное, я быстро сделал два шага вправо, чтобы лучше видеть свою пару, скрытую от меня портьерой, и сразу же понял, что произошло… Но кто? Тот ли, кто подслушивал, или тот маленький, юркий? Мне кажется, что последний. Хотя…

За портьерой бледная француженка тормошила своего спутника:

— Анри, Анри, что с тобой?

Француз сидел, свесив на грудь голову. Его руки безжизненно свисали вдоль туловища. Вдруг женщина заметила костяную рукоятку ножа, торчавшую в согнутой спине француза. Она широко раскрыла глаза, дотронулась до рукоятки и быстро отскочила в сторону.

— Ах, так! — ее глаза метали молнии. В руке блеснул револьвер.

Из-за колонны к ней уже подходил худощавый коренастый японец.

К счастью, он, кажется, не обратил на меня никакого внимания. С безразличным видом я смотрел на сцену, хотя занавес уже давно опустился.

— Ловко! За что же вы его так, мадемуазель? — японец тихо и зловеще рассмеялся.

Француженка, сжав в руке револьвер, моментально обернулась к нему.

— Спокойно, милая! — японец насмешливо улыбнулся, показывая свои лошадиные зубы. — Сначала нож, потом пистолет! Не много ли? Тебя казнят за одно это! — японец кивнул на убитого.

— Хояси! — с ужасом воскликнула француженка.

При этом имени я вперил свой взгляд в японца, стараясь запечатлеть в своей памяти его лицо.

— Ты ошибаешься, крошка! — глаза японца стали узкими щелками. — Меня зовут Касамура. Запомни это.

Он секунду помолчал и затем процедил сквозь зубы:

— Секс-Вамп, теперь ты не откупишься! Все, моя красавица-мадмуазель! Твоя прекрасная песня любви больше не будет услаждать слух французских шпионов! И я здесь, как видишь, ни при чем, — он гадливо улыбнулся. — А ты… вот смотри… — закончил он, кивнув на группу полицейских и штатских, торопливо пробиравшихся к ним.

Один из них, по-видимому, врач, держал в руке чемоданчик.

Француженка быстро повернулась к Хояси.

— Я погибну, но и ты умрешь, желтый дьявол!

Она направила пистолет в грудь японца, но сильный и ловкий удар по руке вышиб у нее оружие, и оно полетело на пол.

Рядом с ней стоял кельнер, сжимая в руке бутылку. Француженка, видимо, поняла, что все кончено. Она как-то ослабела, упала на стул, и тут же на ее руке защелкнулись наручники.

Врач, хлопотавший возле убитого, поднял голову:

— Он еще жив, дайте шприц!

Его помощник быстро и точно выполнил приказ. Но… Хояси, подавшись всем телом к врачу, одновременно как-то неловко задел за локоть его помощника так, что шприц с ампулой чуть было не вылетел у того из рук.

— Бесполезно! Наповал! — вполголоса сказал Хояси врачу, безнадежно махнув рукой.

— Отойдите, прошу вас! — резко перебил его врач, делая укол, в то время, как его помощник мягко, но твердо отстранил Хояси.

«Кажется, все ясно, — подумал я. — Не забыть бы подробностей этой сцены!»

— Кто-то сказал, что он жив? — слабым голосом воскликнула француженка. Ее глаза сверкнули, и она попыталась встать.

Рука полицейского удержала ее.

— Жив! Ага! — она снова оживилась. — Ну, так мы еще поборемся! Еще неизвестно, кто кого!

Резким движением она поднялась со стула, несмотря на удерживавшего ее полицейского, и с такой ненавистью взглянула на Хояси-Касамуру, что тот, почувствовав на себе ее взгляд, обернулся, и глаза их встретились. Француженка издевательски улыбнулась ему, скорчила рожу, подняла скованные руки и «показала ему нос», затем язык… Но ее нервы, видимо, не выдержали, и она засмеялась. Она смеялась все громче и громче, пока ее смех не перешел в истерический хохот. И она внезапно потеряла сознание.

— Бедняжка сошла с ума! — сочувственно сказал кто-то.

Злобно торжествующий взгляд Хояси сменился каким-то недовольным, досадливым прищуром глаз, когда он вновь посмотрел на тяжело раненного француза. Вскоре он исчез между колоннами.

Публика с любопытством наблюдала, как выносили бесчувственное тело, как приводили в чувство женщину. Все оживленно обменивались мнениями.

«Вот это нализалась!», «Да нет! Ей стало плохо от последнего номера», «Ну да, ей-то может быть, а он чего?» «Милостивые господа, она его приделала!» — восторженно воскликнул какой-то юнец, — Я сам видел нож в спине этого типа». — «Наверное, сутенер», — презрительно бросил кто-то.

К восторженному юнцу подошел высокий солидный мужчина боксерского типа с глубоким шрамом черед всю щеку.

— Вы видели нож? — спросил он юнца.

— Да!

Юнец хотел еще что-то прибавить, но тяжелая рука легла ему на плечо.

— А вы видели — кто? — стальные глаза в упор смотрели на молодого человека.

— Она…

— А может, не она?

Рука человека со шрамом впилась в плечо собеседника.

Я тотчас заинтересовался этой сценой, так как человек со шрамом был мне знаком. Следя за этими двумя, можно было выяснить еще кое-какие подробности.

— Ну! — коротко бросил он,

— Я не знаю, — юнец тщетно пытался высвободить свое плечо. — А кто вы такой? — перешел он в наступление. — И по какому праву…

— Я агент политической полиции.

Человек со шрамом отвернул лацкан пиджака. Я знал, что там приколот знак: голубое море и солнце с золотистыми лучами на ярко-красном фоне.

— Позвольте… — Хмель, видимо, начал выходить из головы юнца. — Я-то тут при чем? И какое отношение вы…

Агент перебил его:

— Как вас зовут?

— Роберт Джерми.

— Американец?

— Да, но какое…

Пользуясь снующей взад и вперед толпой, я незаметно кружил вокруг них, стараясь не упустить ни одного слова.

— Слушай, сынок, — снова перебил его человек со шрамом, — я тоже американец и делаю здесь большое дело для Америки. Ты можешь нам здорово помочь. Пойдем со мной, и я тебе все объясню.

— Но как я вам могу помочь, сэр? — заколебался юнец.

— Пойдем, и все узнаешь. Мне не хочется прибегать к официальным мерам задержания.

Агент вынул из бумажника крупную купюру и бросил ее на стол.

— Здесь на чай этому болвану, — он кивнул головой в сторону пробегавшего кельнера. — Идем, Боб. Ты, кажется, отличный парень!

С некоторой нерешительностью Боб двинулся вслед за агентом.

Публика в зале успокаивалась, все опять занимали свои места, нетерпеливо ожидая следующего номера. Следовать за человеком со шрамом и Бобом не имело смысла. Слежка на открытой улице даже ночью была сопряжена только с опасностью немедленного разоблачения и не имела шансов на успех.

Я опустился на стул и стал машинально следить за довольно упитанным японцем-кельнером, обслуживавшим Боба Джерми. Не найдя его за столом, кельнер небрежно сунул в карман оставленную купюру и направился, по-видимому, в кухню. Однако по пути туда он украдкой оглянулся вокруг и, стараясь быть незамеченным, юркнул в туалетную комнату.

Еще не совсем осознанная мысль заставила меня сорваться с места и устремиться за ним в туалет, дверь в который я открыл рывком.

Я успел приготовиться и моментально зафиксировал фигуру кельнера, стоявшего у правой стены под изящно инкрустированным бра. Японец стоял спиной к двери и внимательно разглядывал один из углов ассигнации.

Почти одновременно со звуком открываемой мною двери рука японца, смяв бумажку, опустилась в карман, и он с деланным безразличием, низко опустив голову, выскользнул из туалетной комнаты, Кельнер успел пробыть там четыре, от силы пять секунд. Но их хватило мне, чтобы определить в нем агента. Я не сомневался, что мне удалось выявить одного из людей «человека со шрамом».

Выйдя из туалетной комнаты, я уселся в холле за свой столик и долго, но тщетно искал глазами кельнера.

Он больше так и не появился…

* * *

Отметив это место в донесении, Хояси передал его секретарше.

— А для меня сделайте несколько иначе, — распорядился он. — Мне нужны две копии. Одна — точная копия всех десяти писем. И другая — со всеми добавлениями.

— Хорошо, слушаю, — ответила бесстрастным тоном секретарша.

— Вот кусочек из донесения «желтолицего немца». Видите? Какая ирония! «Желтолицый немец!», «Желтолицый ариец!».. Перепечатайте этот кусочек во вторую, дополненную копию. Сюда, После заметок Ришара,

— Ясно. Можно взять? — секретарша кивнула на стопку листов с пометкой «7».

— Нет, здесь еще есть продолжение рассказа француженки.

Хояси зажег сигарету, затянулся и пододвинул к себе непросмотренную часть бумаг с пометкой «7».

* * *

Милая Кэт, вместе с этими записками Анри Ландаля посылаю еще и продолжение рассказа Элли. Теперь тебе будет что читать, также как мне было что писать. Ну, а обо всем прочем напишу в следующем письме.

Сейчас запечатаю письмо, отдам Дику и пойду его провожать через сад. Там, в нашем укромном уголке, мы немного задержимся… Вчера я его не видела, ну, и… сама понимаешь… Я физически хочу чувствовать его горячие пальцы у себя в трусиках…

Сначала я немного его подразню! А потом… Ох, милая Кэт, у меня уже там мокро…

В следующем письме напишу больше.

Твоя Мэг.

ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА ЭЛЛИ

Удар кинжала

Как сквозь сон помню я какие-то длинные переходы, повороты, лестницы. И, наконец, темное, сырое подземелье. Проскрипела тяжелая, на ржавых петлях, дверь, и я очутилась в мрачной камере без окон, освещенной тусклой, запыленной лампочкой, подвешенной к потолку и защищенной решеткой. Кроме голого деревянного топчана, в камере не было ничего.

Вот и конец, — подумала я, — и все… все… все!.. — эти слова стучали у меня в голове, как молоток. Что же мне делать? Лечь на топчан и пассивно ждать конца? Было ясно, что Хояси живой меня не выпустит и всеми силами попытается узнать содержание записки. Сказать? Нет! Это значит предать отца, себя, Рэда. Что с Рэдом? Хояси постарается отомстить ему. Убьет? Нет, пожалуй, побоится! Что же делать?

Мысли, одна беспорядочней другой, метались у меня в голове. Противная дрожь пробирала меня до самых костей.

«Надо успокоиться и взять себя в руки! Рэд умный. Он что-нибудь придумает».

При мысли о Рэде мне стало легче.

«Ничего… как-нибудь обойдется!»

Свалившись от усталости на топчан, я незаметно уснула. Сколько я спала — не знаю. Пробуждение было ужасным. Мучила нестерпимая жажда. Во рту все пересохло, язык стал деревянным, распух и, казалось, заполнил весь рот, В голове бродили обрывки смутных мыслей, и я никак не могла сосредоточиться. Скорее бы все это закончилось…. Надо встать, походить по камере и попытаться взять себя в руки. С трудом поднимаюсь и делаю несколько шагов. Все-таки хоть какое-то движение. Осматриваю камеру. Голые стены, железная, покрытая толстым слоем ржавчины дверь, неровный цементный пол… И тишина… могильная тишина!

Мне вспоминаются заживо замурованные. Где-то я читала об этом. Хоть бы какой-нибудь звук. Постучать в дверь? Но мои маленькие кулачки не производят никакого шума. Дверь даже не дрогнула. Как в каменном мешке…

Не знаю, сколько времени прошло, но мне делается все страшнее и страшнее. Боже мой! Так можно сойти с ума!..

И эта тусклая лампочка, бросающая мертвенный свет, который так безжалостно давит на все мое существо!

Но что это? Тишину нарушает какой-то звук! Сначала он похож на едва слышный стон. А может, у меня галлюцинация? Но вот стон становится все сильнее и громче. Откуда он слышится — непонятно. Как он проникает сквозь эти стены? Но стон все громче и громче… И вдруг дикий, нечеловеческий крик проникает в мой мозг, леденит кровь, останавливает дыхание! Что это? Страшный кошмарный сон или жуткая действительность? Крик продолжается. В нем слышится невыносимая мука. Я сжимаю голову руками, закрываю уши, но крик проникает во все мое существо, заставляет вибрировать каждый мой нерв и, кажется, вот-вот я не выдержу и сама закричу от ужаса.

Но вдруг наступает мертвая тишина… Я пытаюсь добраться до своего топчана и в изнеможении падаю на доски. Что же это было? Что за кошмар! Ведь кричал, безусловно, человек. И в то же время мысль не допускает возможности, чтобы человек мог так страшно кричать. Что с ним делали? Очевидно, что-то ужасное! Все мое тело покрылось липким холодным потом. Меня трясло, как в лихорадке. Мысли, одна страшнее другой, проносились у меня в голове. Еще одно такое испытание, и я сойду с ума!

Внезапно возле двери что-то загрохотало. С протяжным скрипом дверь отворилась, и в проеме возникла фигура человека. С ужасом я смотрела, как человек медленно вошел в камеру и остановился у порога. Лицо его было закрыто капюшоном, и лишь прорези для глаз зловеще чернели и вселяли непонятный страх.

— Выходите! — произнес скрипучий голос по-японски.

«Вот я и дождалась!» — мелькнула у меня мысль.

Поеживаясь и дрожа, я вышла в коридор. Человек в капюшоне прошел вперед, и мы двинулись по слабо освещенному коридору.

Шли мы довольно долго, и за все время человек не проронил ни слова и ни разу не оглянулся. Коридор кончился, и мы стали подниматься по лестнице. Один пролет, другой, третий — и снова коридор… Но не успели мы пройти и двух десятков шагов, как оказались в тупике. Кругом были стены, окрашенные в серый цвет. Человек остановился и повернулся ко мне. Волна страха пробежала по моему телу, вызывая слабость и чувство полной обреченности. Едва держась на ногах, я плотно прижалась к холодной стене, чтобы не упасть.

Мой тюремщик пристально взглянул на меня сквозь свой мрачный капюшон и, подойдя ко мне вплотную, едва различимым шепотом что-то произнес.

Шепот был так тих, что я не расслышала слов и уже было открыла рот, чтобы переспросить его, но японец быстро зажал мне рот рукой, и снова я услышала шепот:

— Иди! И молчи о бумажке. Потребуй свидания с Рэдом. Не бойся! Ты им нужна! Очень нужна! И они тебя не убьют! Главное — что бы там ни было, — молчи! Встретишь человека с рассеченным подбородком — верь ему!

С жадностью я ловила каждое его слово, будившее у меня надежду, а он торопливо продолжал шептать мне на ухо:

— Ничего не бойся. Терпи, что бы ни случилось. Криков не бойся — это запись на пленку. Понимаешь? Главное — добивайся встречи с Рэдом. И ни слова о записке! Помни: всюду и везде есть добрые, мирные люди…

При последних словах он крепко сжал мою руку в кулак.

— На, возьми. И хорошенько спрячь.

У меня в руке оказался маленький, с костяной рукояткой кинжал.

Японец снова зашептал, стараясь меня подбодрить:

— Все не так плохо, как тебе кажется. Береги его. Действуй только в крайнем случае. И еще, запомни: добрые, мирные люди есть везде!

Он отошел к противоположной стене. Его тело вдруг напряглось, словно он приготовился к драке.

От изумления я оцепенела, и только ощущение в руке прохладной ручки кинжала доказывало, что это не сон, что я действительно услышала слова человека, протянувшего мне руку спасения.

Мое сердце лихорадочно стучало, в мыслях наступил полный хаос… Значит, можно спастись!.. Не все потеряно!.. Есть надежда!..

Переход от почти ощутимой смерти к проблеску жизни был таким молниеносным, что несколько секунд я не могла в полной мере осознать случившегося. Машинально я спрятала кинжал в складки кимоно и сразу же почувствовала облегчение.

Мой спутник замер, выжидая, пока я успокоюсь. Затем, слегка кивнув мне головой в капюшоне, сделал предостерегающий жест рукой.

Внезапно послышался легкий шум, и прямо передо мной в пол ушла часть стены, обнаружив скрытую за ней железную дверь.

Мой спутник нажал какую-то кнопку, глухо задребезжал по ту сторону электрический звонок, щелкнули запоры, и дверь отворилась.

За дверью стояла такая же мрачная фигура тюремщика в капюшоне. Только ростом он был поменьше.

— Что так долго? — проворчала фигура. В голосе звучали начальственные нотки.

— Да она еле жива, — оправдываясь, ответил «мой» сопровождающий. — Всю дорогу пришлось тащить за руку.

— Там еще не то будет! — зловеще парировал объяснение новый тюремщик.

— Смотрите, разрывы сердца случаются и от страха. Если с ней что-нибудь… — «мой» попутчик показал себе на лоб.

— Знаем. Меньше болтай!

Новый тюремщик втолкнул меня в помещение, дверь захлопнулась, и едва уловимый шум возвестил о том, что опустившаяся часть стены вновь поднялась, плотно закрыв то место, где была дверь. Единственный человек, вселивший в меня надежду, оказался по ту сторону.

Снова я была предоставлена сама себе. Да еще этому зловещему, с монашеским колпаком на голове, надзирателю. Надеяться было не на кого.

Я осмотрелась. Коридор был ярко освещен, пол устлан толстым резиновым матом, заглушавшим шаги. Несколько массивных железных дверей с крошечными окошечками таили в себе что-то страшное и зловещее.

«Тюрьма! — подумала я, невольно замедляя шаг возле одной из дверей. — И все здесь обреченные, как я».

— Иди, иди! — рявкнул за моей спиной надсмотрщик. — Чего остановилась, французская проститутка?

От его наглого голоса меня внезапно охватила глухая злоба, и моя рука невольно потянулась к спрятанному в складках кинжалу. Размахнуться бы — и в грудь ему!..

«Убить, а потом открыть двери и выпустить всех несчастных узников!» — мелькнуло у меня в голове.

Но тут же эту мысль заглушила другая:

«А если там никого нет? И где ключи? Куда бежать?.. Выскочат охранники с револьверами, застрелят на месте. Или того хуже: станут издеваться, пытать, насиловать…»

Искушение убить проводника угасло, однако в душе появилось чувстве надежды, и мне стало как-то спокойнее, словно я была уже не арестанткой, не брошенной на растерзание дикарям жертвой, а солдатом, способным драться до последнего дыхания.

Внезапно я вспомнила о еде. Не то, чтобы захотелось есть, но просто я подумала о том, что там, куда меня ведут, мне могут предложить хотя бы кусочек хлеба или глоток свежей воды. Тошнота подступала к горлу, тело ослабело.

«Скорее бы конец этим мукам! — думала я, ощущая новый прилив злобы. — Погодите, желтые дьяволы, я еще покажу вам, что значит французская девчонка! Вас еще спросят, что вы сделали со мной!.. Мерзавцы!..»

Наконец, после нескольких переходов по коридорам и лестницам, мы очутились в помещении, похожем не то на камеру, не то на кабинет. Я сразу почувствовала, что здесь разговор будет особый.

Пол был чисто вымыт, стены побелены, небольшой стол, пара стульев, в углу сейф, под стеной деревянная скамья.

Окон я не заметила. Под потолком горела яркая лампа с матовым абажуром.

— Садись, французская дрянь! — кивнул на скамью тюремщик.

Усталая от бесконечных переходов и волнений, ни о чем не думая, я с облегчением опустилась на скамью… Но в тот же миг с пронзительным криком вскочила. Вся скамья была усыпана мелко битым бутылочным стеклом, заметным только при внимательном осмотре.

Конвоир захохотал во все горло. Даже позволил себе слегка приподнять свой мерзкий капюшон.

— Отдыхай, красотка! Что, недостаточно мягкая перина? Ничего, поспишь пару ночей и привыкнешь.

Кровь ударила мне в голову. Пальцы невольно нащупали в складках кимоно кинжал. Еще мгновенье — и случилось бы непоправимое.

Но тут отворилась дверь, и в комнату вошел пожилой японец в очках, в отлично пригнанной военной форме, с кожаной папкой под мышкой. Бросив на меня быстрый взгляд и затем глянув подозрительно на типа в капюшоне, он, очевидно, понял в чем дело.

Резко повернувшись к моему мучителю, он спокойно спросил:

— Все шутите?

И неожиданно сильно ударил его по щеке.

«Капюшон» моментально вытянулся в струнку.

— Еще раз повторится — сам сядешь сюда! — Офицер кивнул на скамью.

— Господин… — начал было «капюшон», но офицер прервал его:

— Пошел вон!

Тюремщик, щелкнув каблуками, выскочил за дверь.

— Простите, мадмуазель! Здесь произошло недоразумение.

Бросив папку на стол и пододвинув к нему стул, он вежливо пригласил:

— Садитесь, пожалуйста! Не беспокойтесь! Стул самый обыкновенный!

— И скамья у вас самая «обыкновенная»? — со злостью сказала я.

Ягодицы у меня горели, и мне вовсе не хотелось садиться.

— Еще раз приношу свои извинения, — сказал офицер. — Солдат будет наказан!

— Дайте мне воды, — попросила я. — С тех пор, как я нахожусь у вас, у меня во рту не было ни капли воды.

— И, очевидно, ни куска хлеба? — подхватил офицер. — Это наше упущение. Сейчас мы все поправим. Присядьте, пожалуйста.

Сквозь свои толстые очки он с сочувствием взглянул на меня. Однако, я хорошо понимала его мнимое сочувствие.

«Еще издеваешься, скотина! — подумала я. — Ну, погоди!»

— Я хочу пить, — как бы не слыша слов японца, повторила я.

Офицер нажал кнопку, находившуюся на столе, и в ту же минуту показался «капюшон».

— Ужин для мадмуазель! — приказал он.

Несколько минут прошло в тягостном молчании.

Наконец на столе появился прекрасно сервированный, сытный ужин с вином.

Был и графин с прозрачной чистой водой. Все мое внимание сосредоточилось на нем. Я протянула руку к графину.

— Одну минуточку! — остановил меня офицер, убирая графин. — Сперва небольшой уговор. Будете отвечать на вопросы или нет?

Не мигая, он глядел на меня сквозь толстые стекла очков. Злость помогла мне выдержать его взгляд.

— Я в ваших руках и ничего не могу поделать. Бороться у меня нет сил, — вяло проговорила я.

Стекла очков блеснули:

— Значит, договорились?

— Я хочу пить! У меня язык во рту не поворачивается!

Офицер кивнул головой и налил мне полный стакан воды. О, с каким наслаждением я пила! Ничего вкуснее для меня не существовало. Я вылила один стакан, другой… Какое блаженство!

Офицер раскрыл папку, уселся поудобнее и приготовился писать. Перед ним лежал чистый лист бумаги. Он выжидательно смотрел на меня. Я молчала. Пауза затягивалась.

— Итак, будем молчать, мадмуазель? — прервал, наконец, затянувшееся молчание офицер. — Не советую. Мы умеем развязывать языки. И не думайте, что только этим… — он кивнул на странную скамью, — Это детская игрушка по сравнению с тем, что вас ожидает. Вам понятно? Подумайте хорошенько. Ваша судьба в ваших руках. Вы еще молоды, и вам нужно жить.

Он порылся в папке и протянул мне фотографию:

— Взгляните, это тоже была молодая и красивая девушка.

С фотографии на меня смотрела удивительно красивая японочка. Огромные глаза, казалось, светились каким-то мягким светом, а великолепные волосы ореолом окружали ее точеную головку. Лицо у нее было европейского типа и только чуть удлиненный разрез глаз выдавал ее японское происхождение.

«Какая красавица! — подумала я. — Но… была… он сказал была… значит…»

И мне сделалось страшно. Офицер внимательно наблюдал за мной и, казалось, понимал мои мысли. Он вздохнул:

— Да, была… Она оказалась врагом Японии… И вот что с ней случилось!..

Он протянул мне другую фотографию, взглянув на которую, я почувствовала, как тошнота подступает к горлу.

Какой ужас! Страшное распухшее лицо, взлохмаченные волосы, разбитый рот, изрезанные щеки. А глаза… Нет! Я не могла на это смотреть. Мои нервы были напряжены до предела.

Офицер спокойно убрал фотографию и сказал:

— Я думаю, комментарии излишни!

«Ничего, возьми себя в руки, держись, не бойся! Они ничего тебе не сделают!» — прозвучал у меня в голове голос проводника. — Ты нужна им.

Я вспомнила крепкое пожатие его руки и слова: «Везде есть мирные люди… Мирные люди…»

Но ведь в записке тоже говорилось о мирных людях! Значит…

Офицер что-то говорил, но я была занята собственными мыслями.

«Значит, здесь, в этой тюрьме, тоже есть мирные люди… Но как их найти? Кто они?..»

Мне стало легче. К тому же у меня кинжал. До меня начали доходить слова:

— Борьба с нами невозможна. Вы понимаете, наша машина перемалывает и не такие куски, как вы…

Он говорил спокойным, монотонным голосом. Потом вынул вечное перо, что-то записал на бумаге и снова обратился ко мне:

— Итак, ваше имя?

— Вы его прекрасно знаете.

— Мадмуазель, прошу вас отвечать на вопрос, а то, что мы знаем, вас не касается. Ваше имя?

— Элли Ришар.

Я решила отвечать на все вопросы, не относящиеся к делу.

— Где вы родились?

— Во Франции, в Марселе.

— Родились во Франции, а имя у вас английское. Почему?

— Не знаю.

— Кто ваша мать? Где она?

Вопросы сыпались градом, и я едва успевала отвечать. Я сказала, что мать умерла, когда я была еще маленькой, и помнить ее не могу. Рассказала, что у меня должен быть брат. Рассказала, как погиб отец и что со мной было потом. Вопросам, казалось, не будет конца, я так устала, что едва держалась на ногах, и мне трудно было сосредоточиться.

— Я вас прошу прекратить допрос. Сейчас я уже ничего не соображаю. Дайте мне отдохнуть.

Офицер на секунду задумался и нажал кнопку звонка.

— Хорошо… Идите и хорошенько поразмыслите обо всем. Завтра мы продолжим разговор. До свидания!

Пришел солдат, и мы вышли в коридор.

Ночь я провела в маленькой, но уже сносной камере. Узкая кровать и тощий тюфяк с колючим одеялом показались мне роскошью. Лежа на боку, я спала, как убитая. Молодость брала свое. Она терпеливо переносила все невзгоды.

Проснулась я от того, что кто-то открыл дверь. Вошел тюремщик, все в том же капюшоне, поставил на столик кувшин с водой, миску, стакан молока, хлеб и тотчас же вышел. Лязгнули замки, и снова стало тихо. Плеснув себе в лицо пригоршню воды из кувшина, я съела свой жалкий завтрак и задумалась, как вести себя дальше. На что решиться, что говорить?

Так ничего и не придумав, я стала нетерпеливо поглядывать на дверь. Мне захотелось в туалет. Я вертелась по камере, стараясь об этом не думать, сжимала по временам бедра, но вскоре от нестерпимого желания у меня даже лоб вспотел.

Скрип открываемой двери показался мне музыкой.

— Мне нужно в туалет! — чуть не прокричала я тюремщику и замерла, ожидая приговора.

Он спокойно вывел меня из камеры и кивнул на дверь без окошечка, наискось через коридор.

Не помню, как я добежала туда, как открыла дверь, забыв или не имея сил прикрыть ее за собой, и как одним движением опустила трусики и присела на корточки. Помню только необъяснимую минуту блаженства.

Повеселевшая, я вышла оттуда, нисколько не заботясь о том, слышал или нет тюремщик то, что я там делала.

«Опять допрос!» — мелькнуло у меня в голове.

Но теперь мы шли в другую сторону. Лестница вниз, опять тускло освещенный коридор.

«Неужели меня здесь оставят?»

И вдруг — крик. Крик явно женский. Страшный, мучительный крик. Вот он перешел в животный визг. И вдруг смолк. Меня вновь охватил ужас.

«Лучше покончить с собой, чем слышать эти ужасные крики!» — подумала я.

Моя рука невольно нащупала кинжал, но тут я вспомнила слова: «Криков не бойся — это запись на пленку».

Неожиданно тюремщик открыл какую-то дверь, толкнул меня в проем, и дверь за мной захлопнулась…

Я очутилась одна в странной комнате, если это помещение вообще можно было назвать комнатой. Окон не было, помещение было хорошо освещено электрическими лампочками. С потолка свисал какой-то деревянный обрубок с ввинченными в него металлическими кольцами. На мокром цементном полу, посредине помещения, виднелась канализационная решетка. У стены стоял низкий стол, обитый белой жестью, а неподалеку от него — странного вида стулья, изготовленные из железных прутьев. Чуть поодаль виднелись уж совсем непонятные предметы из дерева и железа: веревки, ремни, плети, прутья, дубинки, электрические шнуры, жаровни. Стены были покрыты серой масляной краской. Кое-где торчали кольца, скобы, крючки.

Меня охватил необъяснимый, все усиливающийся ужас. Я старалась не смотреть на эти предметы, но мои глаза невольно скользнули по стенам. И тут я заметила слева от себя еще одну дверь. Что там? За ней?

Собравшись с духом, я осторожно подошла к этой неплотно прикрытой двери, Прислушалась. Ни звука. Открыть? Страшно. Мне почудилось, что за дверью меня ожидает нечто более страшное, чем даже в этой жуткой комнате. Но оставаться здесь тоже не было сил, И я решилась.

Толчком отворив дверь, я остановилась на пороге. Ничего особенного не произошло. Хорошо освещенная комната напоминала кабинет. Массивный письменный стол с телефоном, два кожаных кресла, приятной расцветки ковер на полу и даже две копии каких-то картин на стене составляли обстановку комнаты-кабинета. За столом сидел человек и писал. При моем появлении он поднял голову, и в нем я тотчас узнала вчерашнего офицера-японца. Его очки с толстыми стеклами блеснули в мою сторону.

— Здравствуйте, мадмуазель! Я ждал вас, — вежливо произнес он. — Проходите сюда!

Он указал на кресло и продолжил:

— Если вы будете благоразумны, то мы быстро закончим это дело и отпустим вас на все четыре стороны. А если нет… — он многозначительно помолчал, — вам придется испытать несколько неприятных минут.

— Господин офицер, а где господин Хояси?

Меня очень интересовало это: Хояси я боялась больше всего. Тень неудовольствия пробежала по лицу японца.

— Я не знаю никакого Хояси. Вас передали министерству внутренних дел, и в частности, в мой отдел. И заниматься вами буду я.

— Кто передал? — быстро и в упор спросила я.

— Мм… вас это не касается! Впрочем, могу вам сказать, что эта передача произошла по нашей инициативе. Отсюда сделайте вывод.

Офицер выдержал паузу и добавил:

— Не исключен и обратный перевод.

Не зная, лучше это или хуже, но поняв, что каким-то образом я выскользнула из когтей Хояси, я вздохнула с облегчением и решила задать еще один вопрос:

— А как ваше имя, господин офицер, если, конечно, это не составляет служебного секрета?

Офицер испытующе посмотрел на меня.

— Меня зовут Одэ. Капитан Одэ, — повторил он. — Вы удовлетворены? Теперь разрешите и мне задать вопрос, — с легкой иронией произнес он.

Не знаю почему, но страх мой уменьшился. Одэ — все-таки не Хояси. И если меня так быстро выхватили из рук Хояси, то, очевидно, агенты министерства вели наблюдение за мной, и я им была нужна.

— Скажите, мадмуазель, — Одэ помолчал, как бы подбирая вопрос, — записка, найденная вами в старых вещах, касалась вашего отца? Вам понятен мой вопрос?!

— Понятен, — ответила я, уже наметив свое поведение. — Да, она касалась моего отца.

Очки капитана удовлетворенно блеснули. Он быстро что-то записал и в упор взглянул на меня.

— Вы умная девушка, мадмуазель, — сказал он.

«Да, не такая уж дура, как ты думаешь!» — подумала я.

— А что там было написано?

— Видите ли, капитан… — я смело посмотрела ему в глаза, — этот вопрос очень серьезный, и мне надо хорошенько подумать, прежде чем на него ответить.

Глаза Одэ превратились в узкие щелки, ко ни один мускул не дрогнул на его лице. Он, очевидно, что-то заметил в моих глазах и медленно проговорил:

— Вам не удастся долго думать, мадмуазель.

Он слегка хлопнул ладонью по столу.

— Мне придется прибегнуть к более эффективным методам допроса.

Одэ снял трубку с телефонного аппарата.

— Подождите, капитан, — быстро сказала я. — Один вопрос…

Рука с трубкой опустилась.

— Господин Одэ, а что я получу взамен, если отвечу на ваш вопрос?

Одэ бросил трубку на телефонный аппарат.

— Я же вам сказал, мадмуазель, что вы получите полную свободу.

— Где гарантия того, что вы меня не уничтожите?

— Гарантия — мое слово! Слово офицера японской армии! — с пафосом воскликнул Одэ.

Однако я спокойно взглянула на него и сказала:

— Господин Одэ, я не верю вашим словам. Мне нужна более веская гарантия.

Одэ взорвался. Он вскочил со стула и отвесил мне крепкую пощечину.

— Вот вам более веская гарантия! А ответ на мой вопрос я получу без всяких гарантий.

Он снова потянулся к телефону.

— Господин Одэ, вы напрасно так разговариваете со мной! — в гневе я вскочила с кресла, — Если я, слабая девчонка, попала к вам в когти, то, поверьте мне, я очень хочу вырваться из этих когтей. И такая возможность у меня есть! Да, у меня есть защита, господин капитан. Мышь не будет вечно сидеть у вас в клетке!

Одэ с удивлением посмотрел на меня. Потом сел и спросил:

— Что значит эта болтовня?

— Это не болтовня, капитан, — горячо проговорила я. — Поверьте, у меня есть возможность избежать всех ваших вопросов…

Я запнулась, поняв, что сболтнула лишнее. Но Одэ, казалось, ничего не заметил.

— Так что же вы хотите?

— Я хочу увидеться с Рэдом и после свидания с ним, даю слово, отвечу на все ваши вопросы!

— Что еще за Рэд? Не знаю никакого Рэда! — прошипел Одэ. — И бросьте вы свои глупости. Я вам не мальчик и диктовать условия буду я!

— В таком случае, ни на какие ваши вопросы я не отвечу, — тихо сказала я.

— Раскаетесь!

Одэ снял трубку с телефонного аппарата.

— Привести арестованных! — приказал он и положил трубку на место.

Сердце у меня сжалось в предчувствии чего-то страшного.

— А теперь, мадмуазель, прошу вас пройти в ту комнату, — он указал на дверь, в которую я вошла.

Одэ сам отворил дверь и вежливо пропустил меня вперед. Я снова оказалась в жутком помещении, напоминавшем камеру пыток. Да, это была камера пыток.

Дверь из коридора отворилась, и в камеру ввели двух женщин и трех девочек. Их сопровождала группа из четырех мужчин — трех японцев и одного негра. Звероподобный вид негра заставил меня невольно попятиться.

— Свяжите ей руки, — приказал стоявший позади меня Одэ.

Один из японцев моментально связал мне кисти рук и прикрепил их веревкой к спине.

В камеру вошли еще трое мужчин в масках, за ними ввели двух каких-то оборванцев и одного пожилого человека. Их сопровождали солдаты в капюшонах.

Одэ обратился к одной из женщин:

— Так кто же был у вас в пятницу?

— Клянусь,господин, никого!

Молодая женщина-японка энергично закивала в подтверждение своих слов красивой головой.

— Так… А ты знаешь, кто у вас был?

Одэ вперил свой взгляд в девочку лет двенадцати, по-видимому, дочь молодой японки. Девочка испуганно переводила взгляд с Одэ на мать и молчала.

— Хорошо, — сказал Одэ, — сейчас припомнишь! И ты тоже! — метнул он взгляд на японку.

— О, Господи, клянусь!

— Молчать!

Одэ повернулся к ожидавшим его приказаний людям в масках:

— Кровать и диван!

Мужчины, сопровождавшие женщин, понимающе переглянулись, а негр осклабился.

— У вас в Европе, мадмуазель, день всегда начинается с трудного и тяжелого, а заканчивается удовольствием. Мы же, наоборот, начинаем с приятного. И уж затем…

Одэ кивнул на жуткие предметы, заполнявшие камеру.

Трое в масках вытащили из угла и поставили на середину камеры «кровать» и «диван», назначение которых, особенно «дивана», я совершенно не могла понять.

Очевидно, только в насмешку можно было назвать «диваном» сооружение, ничего общего с диваном не имевшее. Это было нечто вроде невысокого столика с покатой поверхностью, по краям которого были прикреплены полувалики. С ножек и с боков столика свисали ремни.

Протяжный крик прервал мои наблюдения. Двое в масках уже тащили отчаянно отбивавшуюся от них молодую японку к «дивану».

Третий, оторвав девочку от матери, тащил ее к «кровати».

По знаку Одэ все четверо мужчин, сопровождавшие женщин, тут же при всех разделись, оставшись только в коротких рубашках и ботинках.

— Можете полюбоваться, мадмуазель! — Одэ кивнул на голых мужчин. — Сейчас будет «прелюдия», в которой примете участие и вы. Начнем, пожалуй…

Два сильных и ловких палача, стащив с японки трусики и забросив платье ей на спину, уже пристегивали ее к «дивану». Нижняя часть живота ее оказалась прижатой к валику, а плечи и грудь — низко опущенными. Другой, нижний валик упирался ей в подбородок и приподнимал ее голову. Ноги были перехвачены у колен ремнями, сильно разведены в стороны и прикреплены к ножкам «дивана». Опущенные вниз, как бы обнимавшие стол, руки также были прихвачены ремнями. Наконец, широкий ремень, наброшенный на нижнюю часть спины и туго стянутый, плотно прижал ей живот к столу и еще выше приподнял ее задницу.

Японка продолжала кричать, биться, но изменить положение своего обнаженного зада не могла.

К ней приблизился один из четырех, невысокого роста, с мрачной физиономией японец, стал позади нее и принялся ощупывать ее бедра. Его член напрягся.

Другой, из той же группы, лег спиной на «кровать», поставленную перед глазами привязанной к «дивану» японки, и тотчас на него положили девочку, предварительно оголив ее ноги и таз. Ее привязали так, что она казалось, обняла руками и ногами лежавшего под нею мужчину. Девочка слабо стонала и бессильно дергалась. Ее мать выла, выкрикивая слова мольбы и проклятий.

Меня била мелкая дрожь. Я заметила, как в камеру вошли две молоденькие японки, одна из которых подошла к «дивану» и, по-видимому, какой-то мазью натерла половые органы привязанной японки, а затем этой же мазью натерла длинный член стоявшего у своей жертвы японца.

Другая вошедшая японка присела на корточки у «кровати», и ее маленькая ручка затерялась между раздвинутыми ножками девочки, натирая мазью и ее половые органы. Один из японцев в маске подошел с плетью к «кровати», хищно поглядывая на маленький зад ребенка.

Я посмотрела на мать. Ремни впились ей в руки и ноги, а мускулы дрожали от напряжения… Но в ее тело входил длинный член садиста. Медленно… с какой-то дьявольской выдержкой…

Ноги у меня подкосились, и я едва не свалилась на пол, но Одэ подхватил меня за веревки.

— Это прелюдия, мадмуазель, — сказал он спокойно. — Маленькая, маленькая прелюдия! Но если она вам не нравится, то одно ваше слово и вы будете свободны. И они тоже… — он кивнул на несчастных. — А пока любуйтесь… Что такое?! — закричал он вдруг.

Японка в маске вопросительно смотрела на него, держа в руке вялый член японца, лежавшего на «кровати» под девочкой.

— Развязать! — в бешенстве заорал Одэ.

Девочку быстро отвязали, и лежавший под ней японец, испуганно глядя на Одэ поднялся на ноги.

— Ты что! — обрушился на него Одэ, с размаху нанеся ему крепкий удар по лицу. — Ты опять, скотина, имел женщину?

Шатаясь, японец отрицательно качнул головой.

Одэ окинул взглядом третьего из японцев, вошедших в камеру с первой группой, и негра.

Я подняла глаза и невольно заметила эрекцию половых органов у обоих. У негра торчал отвратительный, огромный черный обрубок.

Осклабясь, негр ткнул себя пальцем в грудь, кивая на девочку.

— Нет, — сказал Одэ, — услаждать тебя будет вот эта мадмуазель!

Одэ показал на меня.

Член у негра вздрогнул, еще выше приподнялся, и его рот растянулся в такой плотоядной гримасе, что все мое тело содрогнулось от ужаса.

По знаку Одэ на «кровать» начал укладываться третий японец, и на него вновь начали взгромождать девочку.

— А ты погоди! — крикнул Одэ высокому, который, наклонившись над привязанной японкой, совокуплялся с ней, наслаждаясь ее воплями.

— Будьте внимательны, мадмуазель, — говорил Одэ, — сейчас вам будет предоставлена возможность самой испытать обе эти спальные принадлежности. После девочки и ее матери. И кавалер у вас будет подходящий. Они же, тем временем, перейдут на следующую ступень. Там уж наверняка скажут все. Если откажутся… есть еще двенадцать ступеней.

Одэ говорил и одновременно знаками руководил своей «прелюдией».

Один из «капюшонов» отодвинул от стены кресло, обитое блестящими желтыми пластинками, и стал подсоединять к нему провода и металлические приборы.

Другие «капюшоны» возились со своими арестованными, готовили их к чему-то…

— После девочки ваша очередь, мадмуазель… Или, может быть?..

«Лучше смерть, — думала я, — чем достаться палачам… Этот негр… Нет, нет! Все, что угодно… Впрочем, это ведь только «прелюдия», а пыток мне не выдержать…»

Меня бил озноб, по спине бегали мурашки, на лбу выступили капли холодного пота. На мгновение я представила себе, как меня будут растягивать на груди и животе чудовища… А мерзавец Одэ… Нет, вот этого я уж не выдержу!»

Голова моя стала заволакиваться туманом. Я чувствовала, что сейчас упаду в обморок.

— У меня затекли руки, кружится голова, — пробормотала я. — Дайте мне воды.

— Будете говорить?

— Да, только отпустите меня.

Очки Одэ торжествующе блеснули.

— Освободите ее! — приказал он.

И вот моя рука свободна, пальцы шевелятся.

Возле «кровати» в ожидании приказаний возня прекратилась. Только высокий японец не в силах был оторваться от насилуемой им жертвы.

В этот момент я заметила приближавшегося ко мне солдата в капюшоне.

То ли он недавно вошел, то ли он был из первой группы, не знаю, но, бросив на него мимолетный взгляд, я заметила неприкрытый капюшоном рассеченный подбородок.

Боже! Я чуть не уронила кинжал, который уже нащупала под своим халатом.

«Спокойно, спокойно!» — успокаивала я себя.

Одэ поднес к моим губам стакан воды. Несколько глотков освежили меня. В голове прояснилось.

«Человек с рассеченным подбородком — мой друг, но помочь мне он не сможет. Его жертва будет бессмысленна. Она мне не нужна».

— Ну как, мадмуазель? — торопил меня мерзавец.

«А вот сейчас узнаешь, — думала я. — Один удар ему, другой себе. Только бы не упасть».

Ноги плохо держали меня, но присутствие человека с рассеченным подбородком как-то укрепляло меня и придавало сил.

Приблизившись вплотную к Одэ, как бы желая сообщить ему что-то, я собрала все силы и вонзила кинжал ему в живот. Но вытащить его я уже не смогла.

Одэ зашатался и с хрипом упал.

Один из палачей с кривым ножом в руке бросился ко мне.

Падая и теряя сознание, я еще успела увидеть поднятую руку человека с рассеченным подбородком и услышать его предостерегающий крик:

— Только живую!

Конец второй части

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ СПАСАЙТЕСЬ, «МИСС ДИНАМИТ»!

Сумерки еще не наступили, но с западной части неба надвинулась заволакивающая солнце туча, стал накрапывать дождь, и в комнате потемнело.

В голове Амиды, тонкие пальцы которой проворно бегали по клавишам портативной машинки, мысль: зажечь лампу или…

В дверь постучали.

— Да, да… Войдите!

В комнату вошел Хояси, неторопливо прикрывая за собой дверь и внимательно оглядывая помещение.

Амида вскочила со стула, наклонив голову в знак приветствия, и замерла в ожидании разрешения сесть и продолжить работу.

Но тотчас же ее глаза широко раскрылись, выражая полное недоумение.

«Что это значит? — мелькнуло у нее в голове. — Совершенно необъяснимый стук в дверь… Насмешка что ли? Это нерешительное топтание хозяина у двери…

Амида бросила пытливый взгляд на Хояси, но плохое освещение не позволило ей уловить что-либо особенное в выражении его лица. Да и времени не было на более внимательный осмотр. Хояси, окинув ее проницательным взглядом, сделал рукой жест, приглашающий ее сесть, и спокойно направился к противоположной стене, где возле маленького столика стояло кресло…

«И жест странный!» — думала Амида, усаживаясь за машинку. Ее пальцы вновь забегали по клавишам, но сразу же, сделав несколько ошибок, она вынула испорченный лист и вложила новый.

Неясное беспокойство, овладевшее Амидой, явно мешало ей работать. Правда, ее приучили никогда и ничему не удивляться, Так было в спецшколе в Токио, так было в «конторе по вербовке», так было и здесь, в Филадельфии, куда Хояси привез ее месяц тому назад в качестве секретаря-машинистки Окамуры, представителя токийской торговой фирмы «Мисади и К°».

Необычная деятельность Хояси-Окамуры повседневно сталкивала ее с неожиданными сюрпризами и опасностями. Она многое знала, вела секретную переписку, ведала секретными досье, при ней не особенно стеснялись беседовать о делах, ничего общего с коммерцией не имеющих, но если бы сейчас сюда, в номер отеля, ворвался целый отряд полиции, то, вне всякого сомнения, она удивилась бы этому куда меньше, чем такому, казалось бы, ничтожному факту, как необычное поведение ее хозяина.

«В конце концов, что же здесь особенного, — успокаивала она сама себя. — Ну, не так вошел, не так сел… Ну, не говорит ни слова… Нет! Все-таки… И одет… Такого костюма я не видела у него… И сидит…

Амида делала ошибку за ошибкой, комкала листы, нервничала и уже хотела было спросить разрешения зажечь свет, как вдруг без стука распахнулась дверь — и в комнату вошел… Хояси!

Впоследствии Амида признавалась, что в тот момент она впервые узнала, что такое столбняк. Она помнит только, что застыла совершенно неподвижно на своем стуле, и у нее не было сил даже шевелить пальцами. Тем временем вошедший Хояси, не обращая на нее внимания, прямо направился к поднявшемуся ему навстречу ранее пришедшему Хояси.

— Доехал благополучно? — спросил вошедший, похлопывая другого по плечу.

Тот кивнул.

— Очень хорошо. Ты здесь необходим… А это моя новая сотрудница Амида… Что с вами?.. На вас лица нет!.. А… Похож? Ха-ха-ха! В этом-то и особая ценность Сигемицу! Не так ли?

Хояси щелкнул выключателем.

Амина, начавшая приходить в себя, пристально изучала лица беседующих.

«Да, сходство поразительное!.. Хотя… нос, скулы… оттенок волос да и разрез глаз… каждый имеет свои особенности. Но, пожалуй, это можно различить лишь тогда, когда оба они находятся рядом… Да, и еще! У Сигемицу оторвана или отрезана нижняя часть левого уха…»

— Продолжайте, продолжайте! — махнул ей рукой Хояси, прерывая ее мысли. — Седьмую стопку перепечатали?

— Да… заканчиваю, господин Хояси.

— Опять?

— Простите, господин Окамура…

— Хорошо!.. Так вот, Сигемицу… Присядем… Пришло время ликвидировать твоих старых знакомых. Для этого ты здесь и понадобился.

— Когда?

— Дату установим в ближайшее время.

— Кого первого? — вновь деловито осведомился Сигемицу.

— Ришар… Элли Ришар. Особа весьма ловкая и опасная. Ничего полезного из нее извлечь больше не удастся. Все, что ей известно, находится вот здесь! — Хояси указал на груду писем на столе.

— Важное? — спросил Сигемицу.

— Безусловно! Самое важное — мы нашли формулу «мирных людей». И нашли ее за 10.000 миль от того места, где искали! Теперь ясно, что Ришар был связан с «мирными людьми», и что именно в этом направлении должны быть направлены наши поиски. Сама же формула пока не поддается расшифровке. В Токио мы еще поработаем над ней!

— Эту формулу кто-нибудь знает?

— Сейчас она уже известна многим, но никто не имеет к ней ключа. Хотя это нас беспокоить не должно. А вот то, что англо-француженка замышляет со своим американцем, который преподнес нам в «конторе по вербовке» такое «угощение», для нас может представить значительные осложнения и опасность. Ее нужно убрать.

— Есть план?

— В общих чертах. Завтра мы вместе побываем в Беривилле. Несколько часов езды, и мы осмотрим место. Я там уже был. На окраине находится пансионат, где Элли заканчивает службу и где бывает теперь два дня в неделю. В большом саду пансионата, у забора, есть заброшенный колодец.

— Понимаю… Свидание, встреча… и следы в колодец.

— Да. Но необходим удачный предлог, повод. Никаких следов.

— Чтобы было чисто?

— Да, это важно всегда, но в данном случае особенно. Она должна исчезнуть бесследно.

— Сделаем! А американец?

— Сперва вытащим у него деньги за эти записочки и уж потом…

Хояси сделал перечеркивающий жест.

Из соседней комнаты легко и бесшумно вошла Мцида.

— Как? Сигемицу? Здесь!

Она удивленно подняла брови, легким кивком головы приветствуя подручного Хояси.

— Удивляться нечему. Наши дела в этой стране близятся к концу, а где конец, там и Сигемицу! — многозначительно сказал Хояси.

Сигемицу самодовольно хмыкнул.

— Ну что же, пора! — сказала Мцида. — А что касается документов Си-Ай-Си, то копии всего, что осталось, будут завтра же в моих руках.

— Ну, Мцида, ты просто чудо! В таком случае наш тыл с американской стороны на определенное время можно считать прикрытым. То, что знают и что делают наши соперники, нам должно быть известно досконально!.. А пока, Сигемицу, вот ключ от заказанного на твое имя номера. Мцида, проводи его!

Хояси взял со стола пачку листков с цифрой «3» и под стук замолкнувшей было машинки углубился в их чтение.

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ.

Беривилль, 29 апреля 1959 г.

Милая Кэт, письмо твое привело меня в восторг! Тебе прямо-таки повезло! С Джоном скучать не будешь! Если он так поступает с тобой сейчас, что же будет, когда ты станешь его женой! А?

Твое предложение о совместной свадьбе мы обсудим с Бобом, когда он приедет. Я, конечно, за!

А пока… когда я читаю твое письмо с описанием вечеринки у Фрезеров, у меня… Особенно, когда ты с Джоном наблюдала страстную парочку на закрытом балконе, а Джон тебя… Ох, Кэт! Какая ты милая и хорошая!

Но у меня тоже началось… Я отдалась Дику. Я подумала и согласилась с тем, что ты писала. Действительно, он совсем мальчик и никаких последствий быть не может. Ну, а мне и ему это, конечно, нужно. Ты права. Ты спрашиваешь, какой у него?

Представь себе средний палец взрослого мужчины, удлини его в полтора раза и сделай его чуточку толще. Это, конечно, не то, что у твоего Джона. Ах, Кэт! Я только теперь поняла, почему нельзя словами передать ощущение «этого»…

Было это во время танцев. По моей просьбе Элли устроила приглашение на танцевальный вечер Дику. Я танцевала с ним и чувствовала, что он безумно хочет меня. Чувствовала я это физически, и животом и бедрами. Незаметно мы улизнули из зала и очутились в своем укромном уголке в саду.

Уже совсем стемнело, стало тепло и даже душно. Непрерывно обнимаясь и целуясь, мы легли на траву.

Я уже решилась и поэтому не сопротивлялась. Я сама помогла ему снять с меня трусики и обняла его, когда он, расстегнув и опустив свои брюки, лег на меня.

Очень осторожно и нежно Дик направил головку члена мне во влагалище и начал продвигать его внутрь.

И вдруг он кончил.

Ах, Кэт! Если бы ты только видела, как смешно он при этом дергался и ногами и руками, и головой, если бы ты слышала, как он при этом захлебывался и плакал, то, наверное, расхохоталась бы до колик в животе! А мне, ты думаешь, было не смешно?

Но от смеха я кое-как удержалась и только улыбалась, выжидая, пока он не успокоится.

Я же кончила под ним не так, как кончала раньше, а как-то по-другому, лучше и полнее.

На другой день он умолял меня пойти с ним в сад. Для чего, ясно было и без слов. Вообще, об этом мы с ним никогда не разговаривали. А когда и бывали вместе, то всегда молчали. Несмотря на его просьбы, я в сад с ним не пошла.

На третий день я опять кончила под ним. Он же продолжал и продолжал. Потом я опять кончила, уже во второй раз. Я даже сама удивилась. Такого со мной еще не было. И во второй раз было намного слаще.

Но, знаешь, Кэт! Чего-то мне все же не хватало… Хотелось бы, чтобы он у него был немного толще и длиннее… Ты понимаешь? Какое-то странное ощущение… Ты не испытывала этого? Напиши. Впрочем, я думаю, что с Бобом будет иначе. Скорей бы уж он приехал. Пишет, что на днях будет… И с родителями он обо всем уже договорился…

Да, из дома пишут, что наш гараж пополнился новым маленьким спортивным авто для моих летних каникул. А здесь я, кажется, совсем разучусь управлять машиной.

Ты сообщаешь, что познакомилась с интересной японкой, и она бывает у вас. Почему это она расспрашивает тебя обо мне? Ты что-нибудь говорила ей уже обо мне?

Кстати? Я забыла тебя предупредить, что описываю тебе историю Элли совершенно секретно от нее. Поняла?.. Элли несколько раз говорила, что рассказывает все только мне… и чтобы абсолютно никто не знал об этом.

На днях Элли расспрашивала меня, нравится ли мне такая жизнь, полная приключений, переживаний и опасностей.

Я сказала, что очень, и что я сама переживаю все то, что испытал Рэд, сама сна и, конечно, Анри Ландаль.

— Почему «конечно»? Он тебе нравится? — насторожилась Элли.

Я призналась ей, что он мне нравится как самец.

Она как-то странно посмотрела на меня, помолчала, а потом сказала, что, может быть, я его и увижу…

Я вытаращила на нее глаза.

Элли больше не произнесла ни слова, но я задумалась. Может быть, во всем этом ничего и нет? Не знаю. Но Элли в последнее время как-то переменилась. И куда-то часто уезжает…

А пока… С каким наслаждением я читала и переписывала для тебя записки Анри.

Сейчас отсылаю тебе целую тетрадь! Тебе будет что читать! «Побег» — так озаглавлена эта часть. Не забудь написать мне о своих впечатлениях и вообще пиши чаще.

Твоя Мэг.

ПОБЕГ

Вначале была какая-то неясная мысль. Но вот она постепенно сформировалась в четкий вопрос: где я и что со мной?

А если попытаться открыть глаза? Не удается!.. Надо собрать всю силу воли и попытаться снова… Тяжелые веки никак не поддаются. Еще раз… И вот глаза открыты.

Но прошло еще немного времени, прежде чем мой мозг начал осознавать окружавшую меня обстановку.

Полутемная комната. Откуда-то со стороны льется слабый свет, в ногах у кровати сидит какая-то фигура в белом. Обстановка вроде больничная.

Что же со мной случилось?

Память с трудом воссоздает картину: небольшой кабачок, какие-то негры на эстраде… песня скелета… Почему скелета? Ах, да… Деловое свидание… А Марсель? Где Марсель? Дальше провал в памяти, пустота…

Как все-таки болит грудь и хочется пить… пить…

Очевидно, с моих губ сорвалось какое-то восклицание, потому что фигура в белом подняла голову и взглянула на меня. В полумраке лица ее не видно, но это, конечно, сиделка. Она склонилась надо мной, и моих губ коснулось узкое горлышко сосуда.

Я с жадностью глотал прохладную кисловатую жидкость и, несмотря на то, что каждый глоток вызывал боль в груди, все пил и пил.

В голове прояснилось, стало легче.

— Где я? — в хриплых звуках я не узнавал собственного голоса.

— Молчите, пожалуйста! Вам нельзя разговаривать! — ответила сиделка и взяла в руки шприц.

Потом она отвернула одеяло, приподняла рукав моей сорочки и сделала укол.

Через минуту по телу разлилась приятная теплота, и я заснул…

Когда я проснулся, был день. Веселое солнце ярко освещало небольшую палату. Сознание было ясным, зверски хотелось есть.

Я повернул голову, надеясь увидеть сиделку, но в палате никого не было. Я осторожно высвободил руки из-под одеяла, превозмогая резкую боль в груди.

Почему так болит грудь? Что со мной случилось?

Я стал уже более отчетливо припоминать все, что произошло до того, как я попал в эту палату… Кабачок, где должна была состояться встреча с Касамурой-Хояси, мой разговор с Марсель. Кстати, а где же Марсель? Что с ней? Не ее ли рук это дело? С тех пор, как она со мной, мне положительно не везет. Еще там, в Марселе, она подложила мне хорошенькую свинью. Кто бы мог ожидать такой прыти от этой девчонки? Видно, ее здорово вышколили. Действительно ли она меня любит? Или, скорее всего, это игра? Но если это игра, то нельзя ли извлечь из этой ситуации пользу? Необходимо тщательно продумать все свои действия, определить ошибки и попытаться их исправить. Может быть, самой большой ошибкой было то, что Марсель осталась жива! Теперь уже поздно об этом сожалеть!.. Хороша, чертовка! И умна, ох как умна! А я все-таки нарушил непреложное правило ликвидировать любую женщину, узнавшую, что я разведчик. И вот теперь, пожалуйста, двойная расплата!

Безусловно, на меня покушались в этом дрянном кабачке. Наверное, стреляли. А может быть, нож? Нет, повязка на груди сухая… Если бы пуля, было бы хуже. Да и шум… Значит, все-таки нож. Надо искать выход…

Отворилась дверь, и я закрыл глаза; мне не хотелось отвлекаться. Надо было серьезно обо всем подумать.

Кто-то подошел к кровати, пощупал пульс, поправил одеяло… Легкие, очевидно, женские шаги. Но вот они удалились. Дверь закрылась.

Картины недалекого прошлого вставали одна за другой перед моим мысленным взором…

Разведшкола. Вызов к шефу. Документы об отце. Направление в Японию с заездом в Марсель… Стоп! Вот тут-то и начались неудачи. Что же там стряслось?

Выстрел из пистолета, вмонтированного в сейф. Пуля предназначалась мне. Меня ожидали. Я попал в ловушку.

Об этом знали Марсель и Руа. Очевидно, они оба участвовали в подготовке моего убийства.

Чудом мне удалось избежать гибели, и следовало бы сразу же застрелить обоих и уйти. Вот это было бы идеальным исходом.

Однако!.. Руа хотел меня предупредить… Его нерешительность… Колеблясь, он, видимо, хотел предотвратить катастрофу. Пуля пошла в его сторону. И он исчез. Сам скрылся?.. Унесли его? Крови на том месте, где он лежал, не было. Да, не было!.. А если он заявит в полицию, то мои донесения шефу придется изменить… Неприятностей не оберешься!

Марсель… Именно она подвела меня к сейфу. Но в последнюю минуту все же оттолкнула меня от него. Фактически, она спасла мне жизнь. Более того. Когда я валялся на полу без сознания, я был в полной ее власти, и она вторично подарила мне жизнь. Это так. И она стала моей попутчицей в Японию. Ошибка ли это? Или приобретение?

В таинственном особняке я вел себя как школьник… Я совершенно потерял бдительность. Своим беспорядочным мыслям я не мог придать необходимой стройности, логичности. Допустил массу оплошностей, больших и малых.

Руа… Я даже не удостоверился, убит он или ранен. Вообще, я не обращал на него никакого внимания до тех пор, пока он не исчез. Совершенно непростительно! Даже после того, как он исчез, следовало бы точно проследить траекторию выстрела из сейфа и установить, могла ли пуля попасть в этого Руа?..

Так… А почему бы мне тогда самому не сообщить немедленно в полицию о случившемся в особняке и о бегстве Руа?.. Но тогда Марсель очутилась бы в тюрьме и не стала бы моей спутницей… Действительно очутилась бы там или тоже исчезла бы? Скорее последнее…

После обучения в разведшколе я, сделав самостоятельно всего несколько шагов, сразу же заблудился меж двух сосен!..

Руа, судя по значку, найденному мною там, на ковре, агент японской полиции. То же утверждала и Марсель. Но утверждала она также, что по многим, известным ей признакам, Руа переметнулся на службу в одну из многочисленных германских разведывательных организаций. События, связанные с сейфом, окончательно убедили ее в этом. Марсель ручалась, что после случившегося Руа и одного дня не останется на территории Франции. Ознакомившись с моими «наблюдениями» у сейфа в тот период, когда она находилась в обмороке, Марсель с уверенностью заявила, что Руа жив и что это обстоятельство может оказаться для нее лично роковым.

Допустим, что все это так!

А Марсель? По ее словам, она работала в одной полуофициальной японской спецслужбе, но еще до выезда из Японии оказалась связанной с немецкой разведкой. Никто, разумеется, в том числе и Руа, не подозревал ее. По крайней мере, до случая с сейфом.

Мой совершенно неожиданный и непредвиденный приезд в Марсель, по ее словам, очень многое перепутал, переменил, хотя, с другой стороны, и способствовал прояснению некоторых обстоятельств.

После моего первого звонка из Парижа на ноги была поднята значительная группа агентов для выяснения моей личности и целей моей поездки. Уже вечером того же дня Марсель и Руа получили от японского резидента указание о необходимости уничтожить меня в Марселе, а также несколько вариантов практического осуществления этой акции.

Вслед за этим Марсель получила инструкцию и от своего немецкого шефа. Тот, наоборот, требовал сохранить мне жизнь. Вероятно, и Руа получил какие-то секретные указания.

Допустим, что это все так. Ну, а цель? Для чего понадобилось немецкой разведке спасать меня? Чтобы использовать? Через кого? Через Марсель?

Дальше. Мне хорошо известно, что наиболее активно действует в поисках документов Ришара, помимо японской, американская разведка.

Именно к столкновению с этими организациями и готовили меня в школе. С другой стороны, большая осведомленность Марсель о методах работы американцев и проскальзывавшее порой в наших с ней беседах ее восхищение работой тех же американцев заставляет меня думать… Но она же клялась работать на меня! На кого же она действительно работает? Эту тайну я должен во что бы то ни стало разгадать, иначе я не разведчик, а сопливый школяр!

И вот еще что, следы там, в Марселе, в прихожей? Так я их и не исследовал в той дикой спешке, в которой я и Марсель покидали ночью особняк. Я тогда окончательно решил сделать ее своей спутницей.

А потом морской экспресс… Мальта, Суэц, Бомбей, Манила…

Я выпытывал у Марсель все, что она знала. Я верил ей и не верил. Она дразнила меня. Я избивал ее. И всякий раз после этого она вешалась мне на шею, и я брал ее зверски, неистово в нашей уютной двухместной каюте… И потом вновь допрашивал, опять избивал, опять совокуплялся с ней и вновь бесился… Ее непомерно большой, похотливый клитор доводил меня до исступления…

И так весь путь до Токио. Я измучился с ней физически и нравственно. Но как она была хороша!

Она уверяла, что будет мне полезной, что о цели ее поездки в Японию ей было сообщено еще до моего прибытия в Марсель. Кроме того, ей многое известно в самой Японии и, если она действительно захотела бы мне помочь, то, пожалуй, я вполне мог бы рассчитывать на успех. Но так ли это?

Дальше. Надо было осторожнее действовать с «конторой по вербовке» и не следовало в разговоре с Хояси сразу упоминать о компрометирующих его документах. Какой же я осел! Конечно, после этого надо было ожидать нож в спину! Недаром Марсель так беспокоилась…

Да, многое надо исправлять. И, в первую очередь, до конца использовать Марсель. Неужели мне, воспитаннику лучшей в мире разведывательной школы, не удастся перехитрить девчонку! Хотя она мне и очень нравится, но если отбросить все сантименты, то это только поможет делу. Где она сейчас? Что с ней?.. Есть хочется ужасно! Думать уже не могу. Голова устала от мыслей.

Наконец-то!.. Дверь отворилась, и вошла сестра. Увидев, что я лежу с открытыми глазами, она улыбнулась.

— Как вы себя чувствуете? — Голос у нее был приятный и нежный.

Она проверила мой пульс и попыталась сунуть мне в рот градусник.

— Почему я здесь? Что со мной произошло? — нетерпеливо спросил я.

— Не так много вопросов сразу.

Она говорила по-английски с легким акцентом, смешно выговаривая трудные слова. Мне она понравилась. Надо попытаться расположить ее к себе. Может пригодиться.

— Вы не ответили на мой вопрос, — капризно сказал я. — И можете говорить по-японски. Я немного понимаю.

Медсестра улыбнулась. Положительно, она была очень симпатичная японочка.

— О, господин…

— Меня зовут Анри. Анри Ландаль.

— Я знаю, — сказала девушка и покраснела.

— А вас как зовут? — спросил я в свою очередь, переходя на японский язык.

— Кито.

— Кито-сан… Вы очень хорошая девушка и очень красивая.

Сестра покраснела от смущения и слегка поклонилась.

— Вам нельзя много говорить, господин, — сказала она.

— Анри, — поправил я ее.

Девушка замялась, но повторила.

— Господин Анри, доктор запретил…

— Хорошо, Кито-сан, еще только пару вопросов. — И не давая ей опомниться, я быстро спросил:

— Давно я здесь?

— Четыре дня…

«Здорово же меня отделали!» — подумал я.

— Что со мной произошло?

— Вас ранили.

— Куда? — быстро спросил я.

— В спину.

— Неужели?

— Да. И рана очень опасная. Вам нельзя разговаривать.

— Как я сюда попал? — продолжал я.

— Вас привезли…

— Кто? — нетерпеливо спрашивал я.

— Полиция… Но ваш…

— Еще один вопрос, моя милая Кито-сан, и я буду нем, как рыба. Что это за больница?

— Это военный госпиталь, — после некоторого колебания ответила Кито.

— Он охраняется?

Девушка отвернулась.

— Кито-сан, очень прошу вас ответить на мой последний вопрос.

Девушка испуганно посмотрела на меня и прошептала:

— В коридоре стоит часовой.

Все ясно… Конечно, так и должно быть. Неприятности как из рога изобилия!

— Большое вам спасибо, Кито-сан. Дайте вашу руку.

Она нерешительно протянула мне свою маленькую, как у девочки, ладонь. Я с трудом поднес ее к своим губам и поцеловал.

Кито испуганно отдернула руку и густо покраснела. Она была очень хороша в этот момент.

— Так нельзя, господин…

— Анри, — перебил я.

— Анри, — повторила она чуть слышно. — Мне очень попадет, если узнают, что я отвечаю на ваши вопросы, — шепотом добавила она.

Я ободряюще улыбнулся и прижал палец к губам.

— Могила, — подмигнул я ей.

Она уже улыбалась.

Я вспомнил, что очень голоден, и жалобно взмолился:

— Надеюсь, меня лечат не для того, чтобы уморить голодом?

Кито засуетилась. Ее приветливое личико приняло испуганное выражение и она, поклонившись, вышла.

— Пожалуй, она может пригодиться. Хорошая девчонка! — подумал я. И, наверное, от этих мыслей во мне стала просыпаться некоторая фривольность. Мысленно я стал раздевать и тщательно разглядывать ее. Когда я представил ее себе стоящей на коленях с раздвинутыми бедрами и высоко поднятым очаровательным задом, у меня внезапно началась эрекция. Правда, еще слабая и неполная, но такая приятная, что я даже забыл о мучившем меня голоде.

Дверь снова отворилась, и вошел высокий японец в белом халате и такой же шапочке. За ним показалась и Кито, которая толкала перед собой небольшой, уставленный посудой столик на колесиках.

Высокий японец, очевидно врач, взял мою руку и нащупал пульс-Мельком взглянув на меня и откинув одеяло, он приложил стетоскоп к моей забинтованной груди. Долго выслушивал меня и вдруг спросил на чистейшем английском языке:

— Вы разговариваете по-японски?

— Нет! — что-то мне подсказало ответить отрицательно.

Я взглянул на Кито. Она чинно стояла, опустив глаза.

Доктор хмыкнул и попросил меня повернуться на бок. Превозмогая боль, я сделал попытку, но неудачную. Доктор прикрикнул на Кито по-японски:

— Что же вы стоите?

Кито торопливо принялась мне помогать. Морщась от боли, я попытался улыбнуться ей, но она испуганно смотрела только на доктора. Тот приказал переменить повязку и разрешил накормить меня. Затем доктор медленно, с расстановкой, сказал по-японски Кито, не сводя с меня глаз:

— Сестра, не отказывайте ему ни в чем. Ему осталось жить всего несколько дней.

Леденящий холод охватил меня, но тут же быстрая, как молния, мысль мелькнула в голове: «Ловушка!»

Я медленно закрыл глаза, как очень уставший человек, ни одним движением не выдав того, что я понял слова доктора.

«Вот так проверочка! — думал я. — Чуть не влип! Надо быть начеку! И как можно быстрее бежать отсюда. Интересно, скажет ли Кито, что я понимаю по-японски? А может быть, она тоже «ловушка»?

Но вспомнив ее чистые глаза и застенчиво краснеющее личико, я отбросил эту мысль. Открыв глаза, я обратился к доктору:

— Доктор, скажите, мне дадут поесть?

— Сейчас вас накормят. Но ешьте осторожно. Вы очень ослабели.

— Простите, доктор, но где я нахожусь и что со мной?

Доктор спокойно ответил:

— Вам нельзя много разговаривать и волноваться. В свое время вы узнаете обо всем.

Доктор, спрятав стетоскоп в карман, направился к двери и бросил на ходу Кито по-японски:

— Никаких вопросов и ответов! Ясно?

Кито молча поклонилась. Доктор вышел.

Я смотрел на Кито, которая хлопотала у столика, и молчал. Молчала и она. Подкатив столик поближе к кровати, она взяла тарелку с бульоном и, усевшись на край постели, начала кормить меня с ложки, как маленького.

Я пристально смотрел на нее до тех пор, пока ложка не стала дрожать у нее в руке.

— Скажите, Кито-сан, вы с самого начала ухаживали за мной? — спросил я по-японски.

Бедняжка чуть было не опрокинула тарелку.

— Прошу вас, господин, не говорите по-японски, — умоляюще пролепетала она.

— Хорошо, не буду. А доктор сказал правду, что мне осталось жить всего лишь несколько дней? — перейдя на английский, шепотом спросил я.

Кито отрицательно покачала головой.

— Он вас проверял, — шепнула она. — Он очень злой человек и если бы узнал, что вы говорите по-японски, а я это скрыла, то меня могли бы посадить за это в тюрьму.

Я поспешил ее заверить, что никто никогда не узнает о нашей тайне. ^

Тут же я попросил ее достать и принести мне бумагу и что-нибудь пишущее.

«Попытаюсь, — думал я, — поподробнее записать все, что случилось в кафе, и все, что происходит здесь. Без этого, пожалуй, я не смогу как следует обдумать свои промахи и наметить наиболее правильную линию поведения. Это, конечно, опасно, а здесь особенно, но кто знает, сколько еще придется мне пролежать в постели и чем другим я смогу заняться в длинные-предлинные тоскливые и скучные дни и ночи? Попытаюсь… И писать буду значками…»

— Хорошо, принесу, — даже с некоторой поспешностью ответила Кито на мою просьбу и добавила — Вы рисуете?

— Как вам сказать… — замялся я.

— Письма проверяются… — многозначительно заметила она.

— Я понимаю… Я буду рисовать.

— Хорошо.

Продолжая тихо переговариваться, я закончил свой обед и от всей души поблагодарил Кито.

Ночь я проспал неспокойно. Во сне меня тревожила Кито, которая снилась мне в самых соблазнительных позах.

И вот утро. Я с нетерпением и беспокойством жду Кито. Придет ли? Может, кто-нибудь что-нибудь заметил в наших взаимоотношениях и ее могут заменить другой сестрой?

Это сорвало бы все мои планы.

Но вот и она. Как всегда свеженькая, розовенькая, с улыбкой и, очевидно, довольная тем, что видит меня. С градусником она подошла ко мне, но я отнял его у нее и с удовольствием поцеловал маленькую, изящную ручку. Она уже не отдернула ее, а только тихо, укоризненно произнесла:

— О, господин Анри…

Никак я не мог отучить ее от слова «господин».

— Кито, ласточка моя, я так ждал вас… Только вы одна скрашиваете мое существование здесь. Когда я вас не вижу, мне делается гораздо хуже. Я хотел бы, чтобы вы всегда были со мной.

Она ласково улыбнулась.

— Господин Анри, зачем я вам?.. У вас, наверное, есть красивая невеста там, во Франции…

Лицо ее сделалось печальным и она чуть слышно вздохнула.

«О, ты уже наполовину моя!» — подумал я и, почти сам веря в то, что говорю, горячо запротестовал:

— Кито, вы напрасно так говорите. Я не могу вам сказать почему, но поверьте мне, я не любил еще ни одной женщины. И только теперь полюбил. В первый раз полюбил! — с жаром закончил я.

Большие, влажные глаза Кито, вся ее маленькая, трогательная фигурка, чего-то ищущая, чего-то желающая, вызывала у меня необъяснимо волнующее чувство.

— Вы знаете, Кито, я даже рад приключившемуся со мной несчастью: из-за него я попал сюда, в госпиталь.

Легкая краска залила лицо девушки.

— Ну, зачем вы так говорите…

— Кито-сан, я люблю вас! Очень люблю! Как только может полюбить человек в первый раз.

Глаза Кито стали еще большими. Она отвернулась, сделав вид, будто что-то поправляет на столике.

— Кито-сан, вы верите мне? — с отчаянием в голосе воскликнул я и грустно добавил: — Что может ожидать жалкий больной чужестранец от красивой девушки, полной радости и счастья? Простите меня, Кито-сан, и забудем этот разговор. Пожалуйста, не смейтесь надо мной в кругу ваших знакомых.

Кито резко обернулась. Ее глаза сияли. Она молча наклонилась и припала к моим губам в страстном поцелуе. Никогда еще я не ощущал такого огненного поцелуя.

Я обнял ее стройную фигурку и сразу ощутил под моими руками страстную дрожь всего ее тела.

Вместе с поцелуем в меня вливалась горячая жизненная сила, и все мое тело стремилось навстречу девичьей ласке.

Внезапно она оторвалась от моих губ и поднялась. На ее бледном лице отразился страх.

— Сюда могут войти… дверь не заперта… — прерывающимся от волнения голосом прошептала она.

Быстро поправив халат и выбившиеся из-под косынки волосы, она почти бегом бросилась к двери. На пороге она обернулась, бросила на меня сияющий взгляд и скрылась за дверью.

Я ликовал! Девушка теперь моя и сделает для меня всё. В моем воображении вырисовывалась близкая свобода, и самые радужные мечты переполняли меня. Но и проснувшаяся жажда женщины властно давала о себе знать.

Пытаясь несколько отвлечься, я начал вновь обдумывать планы побега и роль Кито в них. Невольно я все чаще поглядывал на часы. Было уже за полночь.

«Неужели не придет?» — с тревогой думал я.

Моя рука потянулась к звонку, но я решил выдержать характер. Даже если она сегодня не явится, все равно никуда ей не деться от меня. Она тоже влюблена.

Однако, эти соображения не могли успокоить меня. Мое тело настойчиво требовало женщину…

И тут я увидел, что дверь открывается… Наконец-то! Я прикрыл глаза и притворился спящим. Кито осторожно прикрыла дверь и подошла к кровати. Я почувствовал ее присутствие, и сладкая дрожь пробежала по моему телу. Мне приятно было притворяться спящим и немножко подразнить ее. Девушка нерешительно потопталась на месте и вдруг я почувствовал, как мягкие горячие губы осторожно прикоснулись к моим. Выдержать больше я был не в состоянии. Я крепко сжал ее в объятиях, и она, вздрогнув, прижалась ко мне. Мои руки жадно и торопливо гладили ее голову, шею, волосы, спину… Сквозь ткань халата я начал ощущать ее небольшие, крепкие грудки с твердыми сосками… Волна неудержимого желания захлестнула меня.

— Кито! Любовь моя! — задыхаясь, прошептал я. — Я хочу тебя… всю… всю…

Ее тело страстно затрепетало мне в ответ.

— О, господин… — прошептала она снова, впиваясь поцелуем в мои губы.

Потом она осторожно высвободилась из моих объятий, подбежала к двери, и я услышал, как щелкнула задвижка.

— Могут войти, — пояснила она. — Ночью бывает обход.

Она стояла у кровати маленькая, изящная, желанная.

Моя рука скользнула по ее теплой, упругой ножке под халатиком. Кругленькие коленки под тонкими капроновыми чулками, подвязки, горячие бедра… О! Она совершенно голенькая под халатом, не считая длинных чулок…

Кито торопливо развязывала пояс халатика, непослушными пальцами расстегивала пуговицы…

Откинув полу ее расстегнутого халатика, я замер на минуту в восхищении. Красивые, узкие, почти юношеские бедра, прелестный венерин холмик без единого волоска и начало пухленьких губок…

Откинув одеяло, я привлек к себе это очаровательное видение.

Кито не противилась. Она села на край кровати и, вся пунцовая от смущения, прошептала:

— Может быть, еще нельзя… еще рано… но вы… ты… ты хотел…

— Кито… — только и мог я произнести, жадно ощупывая ее влажные половые органы.

Ее рука скользнула под мою пижаму и стала нежно ласкать грудь, живот…

Я погладил ее руку и медленно провел ею по своему животу. Ниже, еще ниже… Она не противилась. Ее робкие маленькие пальчики коснулись напряженного члена…

Я отпустил ее руку, но она не отдернула ее. Ее пальчики нерешительно прикасались к моей плоти, слегка отодвигались от нее, терялись в волосах, затем вновь ощупывали мой член, поглаживали все смелее и смелее…

Я изнывал от этой ласки и весь тянулся к ее ручке.

Она внимательно смотрела мне в глаза своим затуманенным взором, будто наслаждаясь страстью, все больше охватывающей меня. Ее глаза заблестели, когда я приглушенно застонал, чувствуя, как ее пальчики ощупывают мой член. Сжав губки и прищурив глаза, она начала с полным знанием дела онанировать меня.

Я отбросил одеяло и секунду смотрел на ее руку. Я чувствовал, что долго не выдержу. Мой живот толчками тянулся к ее руке…

Я сделал усилие, пытаясь повернуться на бок и одновременно положить девушку рядом.

— Нет, нет… Тебе нельзя… Лежи…

Кито мягко толкнула меня вновь на спину и, распахнув шире обе полы своего халатика, перебросила одну ногу через меня и уселась на корточки надо мной. Умница! Она понимала, что мне еще трудно двигаться, отдаваясь страсти.

— Кито…

— Лежи, лежи…

Одной рукой она упиралась мне в грудь, другой водила членом между бедрами…

— Кито… я не могу… — взмолился я, чувствуя приближение оргазма.

— Сейчас, сейчас!..

Изогнувшись дугой, Кито опустилась на член, не отрывая от него своих затуманенных похотью глаз.

— Ох!.. — вырвалось у нее.

— Кито…

— Ну… но… но… потерпи…

Упираясь мне в грудь обеими руками, она начала медленно,ритмично раскачиваться всем своим изогнутым в дугу телом.

У нее было тугое влагалище, и я долго не мог войти в него целиком. Но когда девушка опустила свой зад и головка члена уперлась в шейку матки, мне захотелось взвыть от нестерпимого наслаждения.

Наблюдая за мной, Кито делала все, чтобы усилить мое плотское чувство. Вырвав из моей груди приглушенный стон и сама тихонько взвизгнув от боли и сладострастия, она вновь ритмично задвигалась…

Это не могло длиться долго. И первой не выдержала Кито. Она вздрогнула, как-то всхлипнула, и все ее тело охватили сладкие конвульсии. Тугое влагалище судорожно пульсировало… Наконец ее руки бессильно подогнулись, и она упала на меня, хотя ее тело все еще судорожно вздрагивало.

Почти уже ничего не сознавая, упираясь локтями и пятками в постель, я толчками приподнимал свой живот с трепещущим телом девушки…

Оргазм был длительным… Еще некоторое время Кито, тяжело дыша, в изнеможении возлежала на мне.

Усталый и насытившийся любовью, я лежал и сквозь дремоту слушал болтовню Кито.

Тесно прижавшись ко мне, она гладила маленькими ручками мое лицо, грудь; покрывала мои щеки и губы короткими, жадными поцелуями и в промежутках между ними что-то рассказывала.

Не обращая никакого внимания на ее болтовню, я весь отдался сладкой истоме, но несколько слов, слетевших с уст Кито, вдруг дошли до моего сознания.

— А?.. Что ты сказала? — переспросил я, поворачиваясь к ней.

— …она очень красива, эта француженка, и мне ее жаль. Ей очень тяжело, — повторила Кито.

— Какая француженка? Почему тяжело? В чем дело?

— Ты меня не слушаешь, милый? — обиженно сказала Кито. — Я тебе рассказывала, что сегодня к нам привезли девушку. Она француженка… Очень красивая и очень больная…

— Кто привез? — быстро спросил я.

— Полиция.

— Опять полиция! Что ж она — преступница или какая-нибудь важная персона? — небрежно спросил я. — Расскажи все по порядку.

Сна у меня как не бывало.

— Я почти ничего не знаю. Привезли ее сегодня вечером и положили в палате напротив. К ней никого не пускают. У нее все время дежурит сестра… А почему это тебя так заинтересовало, дорогой?

В голосе Кито я уловил подозрительные нотки.

— Слушай, Кито, — сказал я серьезно, — ты меня любишь?

Вместо ответа она прижалась ко мне всем телом и страстно поцеловала.

— Хочешь мне помочь?

Начинался серьезный разговор. Я решил все поставить на карту. На мой вопрос Кито утвердительно кивнула головой.

— Слушай, Кито. Это очень серьезно. Только ты можешь меня спасти. Учти, меня могут убить каждую минуту, как уже пытались сделать это. Мне надо бежать и как можно быстрее. Ты согласна мне помочь?

Кито смотрела на меня расширенными глазами, и в них была тревога и любовь. Я успокоился.

— Я сделаю все, что ты захочешь. Только люби меня, — тихо, но решительно сказала девушка.

Я восхищенно схватил ее в свои объятия и покрыл ее личико горячими поцелуями.

— Не могу тебе сказать сейчас всего, — продолжал я, — но поверь мне, что я не делал ничего плохого. И никогда не сделаю. Так что твоя совесть будет чиста. Только бы мне скрыться, и я уеду во Францию. Если захочешь, ты уедешь вместе со мной.

— Что мне надо сделать? — просто спросила Кито.

— Я еще не знаю. Но что-нибудь придумаем. Тебя же попрошу разузнать поподробнее об этой француженке. А сейчас, любимая, иди и оставь меня одного. Мне надо отдохнуть и подумать.

Кито покорно поднялась, запахнула халатик и, поцеловав меня, вышла.

Я остался один.

Первая победа одержана! Теперь к бою! Я чувствовал прилив энергии. Впереди была ясная цель, и этой цели надо было достигнуть.

Меня волновал вопрос о француженке. Кто она? Как сюда попала? Что с ней произошло? Почему ее привезли под охраной? Я знал, что этот госпиталь предназначен только для военных. И… таких, как я.

Вдруг, как молния, мысль — Марсель! Неужели Марсель? Может быть, ее, как и меня, хотели убить?

Эта мысль впилась в меня, как заноза, и я знал, что от нее уже не избавиться, пока не увижу Марсель. Ах, если бы я мог ходить! Но надо попытаться. А то я совсем раскис. Валяюсь, как чурбан! Меня охватила злость. Сев на кровати, я попытался спустить на пол ноги. Ощущение резкой боли в груди не остановило моих попыток. И вот мои ноги уже на полу. Весь мокрый от усилий, я жадно ловил широко открытым ртом воздух. В груди что-то клокотало, но я боялся только одного — как бы не хлынула горлом кровь. Но, кажется, все было в порядке. Постепенно мне становилось лучше. Боль прошла, дышать стало легче. Я сидел и улыбался. Отхлебнув из чашки какой-то жидкости, принесенной Кито, я почувствовал себя совсем хорошо. Только голова слегка кружилась.

Я осторожно лег и приказал себе: в течение трех дней встать на ноги! Врача обманывать по-прежнему! Поменьше возиться с девчонкой? Брать ее только тогда, когда терпеть будет невмочь. Добиться, чтобы Кито перевели к француженке. Разработать наилучший вариант побега. Вот пока все.

И я начал неуклонно добиваться своей цели.

Через три дня с помощью Кито я уже стоял на еще дрожащих ногах, Шагнуть боялся, но все-таки стоял, опираясь одной рукой на плечо Кито, а другой на спинку кровати.

Меня лечили добросовестно, как приговоренного к смерти. Да я и недалеко ушел от этого. Если докажут, что я разведчик, то мне — конец.

Но пока ничего компрометирующего в своих действиях я не находил. Документы у меня были самые настоящие, а попытку вступить в контакт с Хояси можно объяснить по-разному. На худой конец, годится даже шантаж. В крайнем случае меня могут выслать как нежелательное лицо. Но этого допустить нельзя.

С Кито все же пришлось повозиться. Два дня она обижалась на то, что я отвергаю ласки и уже «успел разлюбить ее».

Как можно мягче я ей объяснил, что мне надо окрепнуть, и что половая жизнь может задержать восстановление моих сил. Она смешила меня своей наивностью, говоря, что мне ведь ничего не придется «делать», а все будет «делать» она сама, и мне следует только лежать.

На четвертый день после первого сближения с Кито я рано утром почувствовал сильную эрекцию. В течение дня это повторилось еще несколько раз…

Вечером я уже с нетерпением ждал Кито…

Как только она появилась, я приветливо улыбнулся ей и протянул навстречу руки.

Кито капризно надула губки, поправила у меня под головой подушку, взглянула на меня раз, другой… быстро наклонилась и впилась мне в губы жадным горячим поцелуем… От ее трепетавшего в истоме тела исходила сила, неумолимо напрягавшая меня.

Оторвавшись от ее губ, я прошептал:

— Садись!

Не отрывая своих губ от моих, она распахнула халат, сбросила трусики, подняла одеяло, собравшись перебросить через меня ногу.

— Нет, ко мне спиной! — оторвав от нее губы, потребовал я.

Она удивленно вскинула брови и, вероятно, представив себе позу, которую я возжелал, покраснела.

— Ну давай, повернись!..

Словами и руками я помогал ей повернуться и сесть на меня верхом.

Она осторожно опустилась на мой член, придерживая его рукой.

Ее тело все еще было скрыто от моего взора халатом, и я, предвкушая наслаждение, не спешил его приподымать!

Моя рука и ее пальчики встретились у наших половых органов, облегчая им соединение.

Девушка медленно опускалась, нанизывая свое тело на желанный вертел.

— Ну! — потребовал я, и вся она задвигалась вверх и вниз.

Я похлопывал ее по ягодицам поверх халата, гладил, чуть-чуть пощипывал их, ласкал изогнутую спину, поясницу, слегка щекотал ее…

— Пе-ре-стань, — попросила она, прерывающимся голосом. — Ну, прошу…

Вскоре я почувствовал, что она моя, что она охвачена такой же похотью, как и я.

Резко, почти грубо, я поднял ей сзади халат и забросил его края ей на плечи.

Она чуть сжалась, но потом выпрямилась, а ее изящная шейка слегка покраснела. Стыдливо сжимая ягодицы, упираясь вытянутыми руками в мои бедра, она продолжала двигаться вверх и вниз. Ее влагалище плотно охватывало верхнюю часть моего члена, и я, упиваясь неизъяснимо сладостным ощущением, несколько минут лежал неподвижно.

Но похоть нарастала, и я, ни слова не говоря, начал надавливать руками на ее плечи, принуждая ее наклониться грудью к моим коленям.

Она стыдливо сопротивлялась, но постепенно уступила моей настойчивости… Ее руки все больше сгибались в локтях, ее голова наклонялась все ниже и ниже… Еще одно робкое, неуверенное сопротивление, и ее груди коснулись моих колен…

Мой жадный взор впился в ее прекрасные, раскрытые ягодицы и пухленькие губки, туго охватывавшие меня… Но тут же я грубо сжал ее ягодицы, чтобы она на несколько секунд задержала свои движения, и я смог бы справиться с нахлынувшим на меня жаром — я боялся преждевременно иссякнуть.

Полежав с минуту неподвижно, я отпустил ее ягодицы, и они тотчас же пришли в движение…

Я закрыл глаза и лишь изредка из-под опущенных ресниц бросал мимолетные взгляды на ее тело, ритмично поднимавшееся и опускавшееся… Долго любоваться этим зрелищем я не мог, так как это ускоряло наступление оргазма, в чем я отнюдь не был заинтересован.

…Невольно мои бедра начали напрягаться, вздрагивать, с каждым движением девушки сдерживаться становилось все труднее и труднее, и когда она, потеряв всякое самообладание и, кажется, забыв самое себя, прижалась грудью и лицом к моим ногам, принялась непостижимо сладостно вертеть бедрами, плотно охватывая меня, я с непроизвольно глухими стонами излился. Спазмы и подергивания всего ее тела, а также жалобные всхлипывания и вскрики красноречиво свидетельствовали о том, что на этот раз оргазм у нее совпал с моим…

Придя в себя, она тяжело поднялась, стыдливо опустила халатик и легла возле меня отдохнуть.

Успокоившись, она принялась лениво и мило болтать о том, о сем.

Кито мне все больше нравилась, и сексуально она удовлетворяла меня целиком. Но откуда у нее это знание дела? Откуда такая опытность? Кто лишил ее девственности? Как пробудилась у нее вполне зрелая чувственность? Ведь в том, что она испытывает оргазм, не было никаких сомнений!

— Кито…

— Да?

— Ты не сердись, — начал я, — но мне хотелось бы знать…

— Что?

Я нежно обнял ее. поцеловал и тихо спросил:

— С кем ты в первый раз?..

— А!.. С мужем моей старшей сестры, — просто сказала она, отвечая на мой поцелуй.

— Но… но как же?

В конце концов, побуждаемая моими вопросами, Кито рассказала, что муж ее сестры, по-видимому весьма сладострастный и похотливый мужчина, в последние месяцы беременности своей жены научил Кито онанировать его. По вечерам он поднимался на второй этаж в ее комнату, ложился с журналом или книгой на широкий диван лицом к стене и принимался их просматривать. Она же, по его требованию, ложилась рядом с ним, прижималась к его спине и начинала медленно поглаживать и ощупывать его половые органы, не расстегивая брюк. Когда же его член делался большим, она неторопливо обнажала его и принималась ласкать. Спустя еще некоторое время, она расстегивала ему брюки и стягивала их к коленям. Он отбрасывал журналы в сторону и целиком отдавался ласкам ее рук…

— А ты? — спросил я Кито.

— Что я?.. Хоть я его и не любила, но он мне нравился, и мне было приятно делать это.

— Но ты же возбуждалась при этом?

— О, конечно! — искренне воскликнула девушка. — Доходило до того, что когда я была с ним, я сама чуть не кончала…

— Ну, и он тебя?..

— Да, но это уже случилось после родов у сестренки. Он сделал это очень нежно и осторожно, хотя я очень кричала от боли. Это случилось днем, и в доме никого не было. А то бы…

Тем временем Кито томно потягивалась при воспоминании о своих первых сексуальных опытах, а ее пальчики вновь оказались у меня между ног.

Ее признания возбуждали меня. Своими же пальчиками она помогла мне ощущать это еще сильнее.

«Нет! Так нельзя! — решительно подумал я. — На сегодня хватит. Дело прежде всего!»

Я мягко отстранил ее ручку.

— Кито, милая, это будет слишком для меня. Понимаешь?

— Да, да! Понимаю, прости… Не буду…

Она поцеловала меня и поднялась с кровати.

— Погоди! Еще одно маленькое дело.

Я принялся излагать ей причины, по которым ей необходимо было перейти работать в комнату напротив. Но она никак не могла понять, зачем мне понадобилась француженка. В конце концов мне удалось добиться ее согласия на эту существенную и необходимую деталь в моем плане подготовки к побегу.

При очередном посещении врача я выразил неудовольствие тем, что мне не разрешают подниматься с постели. Врач сухо ответил, что этого еще нельзя делать, пока рана не зарубцевалась. Я спросил, почему меня держат под охраной. Он ответил, что ему это неизвестно и что на этот вопрос я получу ответ в полиции, представитель которой не замедлит появиться, как только я окрепну. Это сообщение было самым существенным, но я, как бы не обратив на него внимания, приступил к главному:

— Доктор, у меня есть просьба, — сказал я. — Сообщите, пожалуйста, обо мне французскому консулу.

— Это вне моей компетенции, — сухо ответил он.

— Тогда разрешите послать ему письмо, — продолжал я.

Доктор пожал плечами.

— Пожалуйста.

Весь его вид говорил о том, что наш разговор явно не имеет никакого смысла. Да я и сам прекрасно понимал, что никакое мое письмо никуда не дойдет. Но все же я рассчитывал на то, что, покончив с неприятной темой, доктор будет податливее в мелочах.

— Тысяча извинений, доктор, — заговорил я как можно вежливее. — Нельзя ли вместо этой молоденькой девушки сестру постарше?

— В чем дело? — доктор удивленно взглянул на меня.

— Так, ничего особенного. Просто она меня раздражает…

— Но почему? Она очень хорошая сестра!

— Видите ли, доктор, — я замялся, как бы стесняясь выразить мои мысли, — я человек молодой… ну, и мне… короче говоря, она возбуждает во мне некую физиологическую потребность, а меня это очень беспокоит. Особенно по ночам. Я плохо сплю.

Доктор внимательно выслушал меня и резко спросил:

— Она ведет себя нетактично?

— Наоборот, доктор! — быстро ответил я. — Она — сама холодность! Вот это меня и волнует!

Он задумался, затем сказал:

— Хорошо, вам заменят сестру.

Прописав мне какое-то успокоительное лекарство, он ушел.

Я торжествовал. Пока что мой замысел удавался. Кито будет в палате напротив. Правда, мне будет труднее притворяться и скрывать свои хождения по комнате, но зато я буду знать, что делается в соседней палате, и отведу подозрение от Кито.

С некоторых пор меня начало особенно интересовать все, что касалось палаты напротив.

Из рассказов Кито я уже знал, что в эту палату поместили молоденькую красивую француженку с сильным нервным потрясением. Иногда в бессознательном состоянии она бредит, порываясь куда-то бежать…

Попросив Кито подробно описать ее наружность, я понял, что это не Марсель. Марсель смуглая, а эта беленькая, волосы у Марсель черные, а у этой — золотистые…

Не знаю почему, но девушка не выходила у меня из головы. Дорого бы я дал, чтобы только посмотреть на нее! Мысли о ней мешали моим планам, и я чувствовал, что пока не увижу ее, покоя мне не будет.

Я по-прежнему выполнял поставленную самим себе задачу. Я уже мог сделать по комнате несколько шагов, не придерживаясь.

Я выполнял все предписания врача, ел много и с удовольствием.

Постепенно, благодаря режиму и тренировкам, а также воздержанности в отношениях с Кито, я настолько окреп, что уже смело и уверенно передвигался по палате. Это был большой шаг вперед.

Теперь следовало основательно поразмыслить о побеге. Это была поистине трудная задача. Я знал, что маленький коридор снаружи охраняется часовым. Окна забраны решетками из толстых прутьев, и проникнуть сквозь них в моем положении было вряд ли возможно.

Я перебирал множество вариантов, но все они оказывались непригодными. Я вспоминал десятки способов побегов, произведенных в свое время различными заключенными, и комментарии к ним преподавателей разведывательной школы, но ни один из этих способов не подходил к данным условиям,

«Надо посоветоваться с Кито», — подумал я.

Новая сестра, сменившая Кито, пожилая толстая японка, обычно, проделав все процедуры, назначенные мне врачом, уходила в дежурную комнату и спокойно спала там до утра, если ее не будил мой звонок. Каждую ночь ко мне заходила Кито переброситься несколькими словами, терпеливо ожидая первых шагов к сближению с моей стороны. Я уже чувствовал настоятельную потребность взять ее. Эротические мысли мешали мне думать о деле. И вновь я с нетерпением ждал ее прихода, припоминая, как еще вчера она тянулась ко мне и сдержанно, но сладострастно изгибала бедра. Тогда я еще нашел в себе силы сделать вид, что ничего не замечаю, но сегодня… Воображение мое играло все сильнее, и я уже представлял ее себе в особенно бесстыдных позах…

Тихо скрипнула дверь… Наконец-то!

Кито подошла ко мне, внимательно взглянула в мои глаза и, очевидно, прочитав в них все, что хотела узнать, закрыла на задвижку дверь. Через секунду она уже лежала рядом.

— Я хочу! — сорвалось с моих губ.

— Я тоже, — прошептала она, стягивая с себя трусики. — И… давно уже.

— Сперва немного поговорим. Хорошо?

— О чем? — спросила она.

Мне хотелось немного отдалить сладость сближения, немного подразнить и себя, и ее… И я вновь стал расспрашивать ее о том, что с ней делал муж ее сестры.

Она рассказывала и, между прочим, вспомнила, как однажды ей довелось видеть совокупление сестры с мужем. Совокуплялись они в этот раз совершенно необычным для нее способом, и она, затаив дыхание и не отрывая глаз от щели в дверях, наблюдала акт до самого конца. Я расспрашивал о подробностях.

— А с тобой он так не делал?

— Нет.

— Я хочу попробовать, — предложил я.

— Это очень трудно… ты устанешь…

— Давай вон те подушечки с дивана, — попросил я, сбрасывая с себя трусы. — Клади сюда! — указал я ей на середину кровати. — А ты… сюда… Нет… Вот так!

После довольно длительной возни мы, наконец, расположились, действительно, несколько необычно. Наверное, было стыдно и ей, и мне… Но и острота наслаждения обещала быть далеко не обычной, никогда ранее не испытанной. Правда, физическая поза оказалась весьма трудной и утомительной. Но…

Я лежал на спине, вернее, на верхней ее части. Под головой у меня была небольшая подушечка. Таз же мой был высоко поднят, и под ним находилась, подпирая его снизу, другая подушка, окутанная одеялом. Таким образом, моя поясница была изогнута до предела, а колени свисали у меня над грудью… Девочка же, повернувшись ко мне спиной, обхватила своими бедрами мои, поддерживая себя на вытянутых руках. С большим трудом и после нескольких неудачных попыток нам удалось, наконец, соединиться.

Кито, разгорячившись, начала делать целую серию то плавных, то резких, то мягких, то судорожных движений, стараясь как можно плотнее охватить меня. Выпрямившись, приседая и приподнимаясь на полусогнутых ногах, она делала такие движения, какие делают всадники, скачущие на конях… И вновь, наклонившись вперед и удерживая себя на вытянутых руках, высоко приподняв зад, судорожным усилием прижала его вниз, пытаясь вобрать в свое пылающее тело всего меня.

С трудом мы разъединились. Соскользнув с моих бедер, она свалилась на бок позади меня, тяжело дыша. С усилием вытащив из-под себя подушки, я опустил ноги и выпрямил спину. Мы были удовлетворены, как никогда, но и утомлены тоже, как никогда прежде.

Отдышавшись, Кито сползла с кровати, сделала два неуверенных шага, как всадник, только что сошедший с коня, и вновь прилегла рядом со мной.

— Не могу… все болит…

— Полежи, отдохни… У меня серьезный разговор… — устало промолвил я, закрыв глаза.

«Чуточку отдохну и расспрошу ее, как увидеть француженку…»

Но усталость взяла свое, и я задремал с настойчивой мыслью о побеге.

И вот мне приснился сон… Даже не сон, а какой-то мимолетный образ, яркий и запоминающийся. Мне чудилось, что я лежу один в палате и поджидаю Кито… Вдруг дверь открывается, но вместо Кито входит врач. Я с удивлением уставился на него, недоумевая, откуда он вдруг появился. При этом лицо врача показалось мне странно знакомым, а когда он снял очки и стал протирать их платком, то я понял, почему мне так знакомо это лицо. Я узнал самого себя! Да! Это был я! В белом, застегнутом на все пуговицы халате, в такой же белой шапочке и с марлевой маской на лице. Я взял сам себя за руку, пощупал свой пульс и печально произнес: «Он умер!» «Он» — это был я. Но почему умер, если я еще жив? Я понимал, что вижу только сон. Но ответа не было, и фигура врача стала удаляться. Я отчетливо видел, как он открыл дверь, как вышел в коридор, и, опустив голову, направился к выходу. Часовой вскочил со стула, на котором дремал, и вытянулся. Не поднимая головы, врач, прошел мимо него и начал спускаться по лестнице… Как же так? Ведь я здесь, и я же ушел? Как же так?

Очевидно, я вслух задал этот вопрос и очнулся от собственного голоса. Еще ничего толком не соображая, я повторил:

— Как же так? Как же так?..

Мой мозг лихорадочно старался осмыслить увиденный сон. Весь в лоту, я усиленно пытался уловить какую-то ускользавшую от меня мысль.

«Врач… Ну, да… Я врач… Я врач в белом халате…»

Я удовлетворенно рассмеялся. Мысль о халате сразу расставила все на свои места… «Переменить личность! Стать врачом! Единственно приемлемая идея!»

Мне стало жарко, лицо мое горело, я ощущал нервную дрожь.

«Спокойно! Спокойно!» — повторял я себе. Но спокойно отдыхала лишь одна Кито, свернувшись калачиком рядом со мной. Я тронул ее за плечо, она с трудом открыла глаза, зевнула и приподнялась.

— Кито…

— Что случилось? — она с тревогой взглянула на меня, пощупала мой лоб и заволновалась.

— Милый, что с тобой? У тебя жар?

— Все в порядке, дорогая! Перемени мне рубашку, дай что-нибудь успокоительное, и все будет в порядке.

— Но что с тобой, Анри? Что тебя так взволновало? — с тревогой допрашивала она.

— У меня есть идея!

— Какая идея?

Кито подала мне стакан с лекарством, я выпил его и вскоре немного успокоился.

— У меня вызрела идея побега, и нам надо хорошенько ее обдумать. Это единственный шанс. Другого такого не будет.

Я объяснил ей возникший у меня план.

Она внимательно выслушала меня, подумала и сказала:

— Но это очень, очень трудно, и почти нет шансов на успех.

— Я и не говорю, что легко. Но я уверен, что это единственный шанс, и надо им воспользоваться!

— Не знаю…

— Только прежде следует продумать все до мельчайших деталей, — я нежно обнял Кито и добавил: — Ведь если мне удастся, мы будем во Франции, вдвоем и навсегда!

— Навсегда! — повторила Кито и нежно прижалась ко мне.

Теперь все мои усилия и помыслы были направлены на подготовку к побегу. Я даже меньше стал думать о таинственной француженке. Надо было много узнать, продумать, предугадать. Мне активно помогала Кито. Если бы не она, я никогда бы не смог преодолеть всех трудностей, связанных с этим делом.

Основной вопрос, в который все упиралось, — что делать с врачом? Как его убрать? Оглушить и связать? А может… Во всяком случае, ясно было одно: любыми путями его нужно убрать. Об открытой борьбе нечего было и думать. Я еще был слишком слаб. На помощь маленькой Кито рассчитывать я тоже не мог. Но если сложить наши силы вместе, то, может быть, что-то и получится! В целом, план был таков: при очередном осмотре следует убрать врача. Я переодеваюсь в его одежду, благо рост наш примерно одинаков, а за время болезни я стал таким же худым, как и он. Халат, шапочка и очки помогут мне принять облик врача. Его наверняка знают в лицо, ко умница Кито берется загримировать меня, а я для верности одену еще марлевую маску, которая почти совсем скроет мое лицо. Часовой подумает, что врач просто по рассеянности не снял маску после обхода больных. Мне предстояло еще одно трудное дело. Нужно было пройти через весь госпиталь, рискуя быть узнанным кем-либо из медперсонала, пройти мимо часовых у выхода, где проверяют пропуска у всех без исключения, и лишь после этого можно будет считать себя свободным. Риск был огромным, но, как говорят, «кто не рискует, тот не выигрывает!».

«Что же делать с врачом?» — этот вопрос пока оставался открытым.

Я уже довольно бодро хожу по своей палате, а вчера даже выходил в коридор. Еще немного, и я увижу таинственную француженку, мысль о которой снова не выходит у меня из головы. Ей стало лучше, но она еще слаба, порой бредит и в бреду пытается бежать. Кито ее очень жалеет. Да и мне почему-то она не дает покоя. Странно! Переживать из-за какой-то женщины, будь она даже соотечественница!.. Все равно хочется, очень хочется взглянуть на эту незнакомку.

Сегодня врач констатировал улучшение моего здоровья и сказал, что через несколько дней меня отсюда заберут. Куда?

На этот вопрос он ничего не ответил. Тип он, конечно, мало симпатичный!

Служащие госпиталя, по словам Кито, хорошо знают, что он участвует в организации пыток в полицейских застенках, давая заключение, какого рода пытку может выдержать тот или иной допрашиваемый. Меня переполняет отвращение, когда я его вижу. Убил бы, как собаку! Но еще рано. Еще маловато сил! Эти жилистые японцы обладают незаурядной силой и, кроме того, в совершенстве владеют приемами дзю-до.

А действовать надо наверняка! Промах — гибель! Именно такова формула жизни разведчиков. Промаха быть не должно. Необходимо все силы сосредоточить на выражении «не должно».

Сегодня всю ночь, уже в который раз, мы с Кито обсуждали подробности побега. Предусмотрели, кажется, все. Конечно, относительно все. Разве все предусмотришь?

Состояние незнакомки, по словам Кито, улучшилось, и уже не внушало опасений. Меня это почему-то очень обрадовало. Завтра ночью, наконец, я ее увижу! Но опять же — что делать с доктором? Вот вопрос, который теперь преследует меня неотступно. Все больше я склоняюсь к мысли, что его надо убить. Для этого, конечно, у меня еще слишком мало сил. Но ничего не поделаешь, время на исходе… Завтра, после того, как я побываю в палате напротив, все решится окончательно.

Я прекрасно выспался днем и чувствовал себя довольно бодро. Полистав свежие газеты и журналы, которые приносила мне Кито, я снова стал обдумывать подробности побега. Надо было решиться. Теперь в любой день можно было ожидать, что за мной придут. С Кито полная договоренность, роли распределены до мельчайших подробностей.

Я сунул руку под матрас и нащупал рядом со своими секретными записками длинный японский кинжал, принесенный Кито. Хватит ли у меня сил всадить его в доктора? Я вытащил кинжал и несколько раз с силой ударил им в подушку. Кажется, получается неплохо.

Занятый своими мыслями и приготовлениями, я не заметил, как наступила ночь: время идти на свидание с незнакомкой. Я накинул пижамную куртку и тихонько вышел в коридор. Там я прислушался и уловил только легкое похрапывание толстой сестры, доносившееся из открытой двери дежурной комнаты. Осторожно ступая, я пробрался через коридор и легко открыл дверь в заветную палату. Несмотря на то, что дверь отворилась бесшумно, Кито, сидевшая у постели больной, вздрогнула и резко обернулась.

— Как ты напугал меня, милый! — она порывисто прильнула ко мне.

— Что с ней? — кивнул я на француженку.

— Она спит, — ответила Кито.

Я медленно подошел к кровати больной. Слабый свет ночника падал на прекрасное бледное лицо. Золотистые волосы разметались по подушке, сухие, запекшиеся губы полуоткрыты, изо рта вырывается неспокойное, короткое дыхание. Какая красавица! Несмотря на то, что болезнь, очевидно, сильно сказалась на ней, все равно такой красивой девушки я еще не видел! Волна нежности, жалости и восторга прошла по моему телу. Я подошел ближе. Лихорадочный румянец покрывал бледные щечки девушки. Боже! Ведь она еще совсем ребенок! И в руках этих желтых палачей!

От злости я заскрипел зубами. Кито с тревогой посмотрела на меня. Я успокаивающе пожал ей руку.

— Что же это такое? — шепотом спросил я. — И этого ребенка хотели убить! Варвары! Ее надо вырвать отсюда!

Девушка застонала. С ее запекшихся губ слетели какие-то неразборчивые слова.

— Она временами еще бредит, — шепнула Кито.

Вдруг девушка быстро сбивчиво заговорила. Я наклонился над ней и с трудом разобрал несколько французских слов.

— Что она говорит?

Я напряженно старался понять ее бормотание, но уловил только несколько слов:

— «Мирные люди… люди… мирные люди…»

Она еще пробормотала что-то непонятное, а затем, после небольшой паузы, явственно произнесла:

— «Хиросима, 33. Рыба ушла. Ставьте сети ИКГ в тихой лагуне. Спросите мирных людей…»

Девушка замолкла. Она глубоко, с облегчением вздохнула, как будто сбросив с себя давившую ее тяжесть. Ее лицо покрылось мелким бисером пота, но теперь она уже дышала ровно, полной грудью.

— Что она сказала? — тихо спросила Кито, вытирая лицо девушки ватным тампоном.

— Тише! — перебил я ее, прислушиваясь к ровному дыханию больной в надежде услышать еще несколько слов. Но девушка молчала. Я наклонился и нежно поцеловал ее влажный лоб. Я уже успел полюбить эту несчастную и готов был сделать все, чтобы вырвать ее из рук японцев.

«Боже мой! Кто бы мог подумать, что здесь, в самом логове желтолицых, я узнал то, из-за чего меня сюда прислали. После всех неприятностей, уже отчаявшись что-либо разведать, я вдруг добираюсь почти до самой сути тайны. Тайны моего отца!»

Я никогда не был религиозным человеком, но тут я невольно подумал, что само провидение в лице этой очаровательной девочки открывает мне ускользавшую от меня столько времени тайну.

От сильного волнения я ослабел и, с трудом опираясь на плечи Кито, возвратился в свою палату. С облегчением опустившись на кровать и отослав Кито, я лихорадочно стал обдумывать услышанное. В окно заглянула луна. Оконные переплеты и решетки на них четко обозначались на зеркальном полу палаты.

«Завтра! Завтра надо бежать! Здесь мне больше нечего делать!»

Приняв, наконец, твердое решение, я успокоился. Мысли обрели ясность и логичность. Сразу же по приезде в Японию я имел встречу на одной из конспиративных квартир с нашим военным атташе, также выпускником нашей школы. Он-то и сообщил мне исходные данные: бумаги моего отца следует искать в Йокогаме. Есть сведения, что они могут находиться в руках организации так называемых «мирных людей». Это мощная левая, весьма разветвленная организация, проводящая программу «через войну к миру!». Что-то вроде левых социал-анархистов. Ее финансируют определенные круги японцев, особенно те, кто так или иначе пострадал от взрыва атомной бомбы в Хиросиме.

Вскоре после беседы с атташе я кое-что нащупал в этом отношении, и одна из ниточек привела меня в «контору по вербовке», к проклятому Хояси, который уже длительное время занимался этим делом и у которого, несомненно, имелись сведения весьма для меня полезные. Сколько трудов стоило собрать компрометирующие этого мерзавца материалы! И все напрасно! Более того — все кончилось большой для меня бедой. Я был на волосок от смерти. Хорошо, что при мне никогда не бывает важных документов, из-за которых я, очевидно, и удостоился удара ножом в спину! А как он, Хояси, сразу же охотно согласился познакомить меня с некоторыми из «мирных людей»! Пожалуй, нетрудно было догадаться по его уступчивости, что дело не совсем чисто! Ну, что же, два таких урока научат меня осторожности! Теперь, слава Богу, все стало на свои места. Я вспомнил слова француженки: «Ставьте сети в тихой лагуне». «ИКГ» — безусловно — Йокогама. Тихая лагуна — очевидно какой-то район. А вот что значит Хиросима, 33? Ведь она разрушена! Ничего, с помощью наших ребят разберемся.

Я встал с кровати и начал ходить по комнате. Очевидно, следовало позвать Кито.

Я вышел в коридор и тихонько поскребся в дверь напротив. Через минуту вместе с Кито мы сидели на моей кровати.

— Кито, все решено! Завтра! Мне больше нельзя здесь оставаться.

Девушка побледнела. В ее больших глазах сверкнули слезы.

— Ну, не надо, милашка. Ты же сама понимаешь, что пришло время!

Я ласково гладил ее черные блестящие волосы, а она всхлипывала, как маленький ребенок, прижавшись мокрым личиком к моей груди.

Потом, продолжая всхлипывать, она расстегнула и сбросила халатик, лифчик, стянула трусики и легла на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Ее плечи тихонько вздрагивали, и вся ее миниатюрная, обнаженная фигурка была так волнующе трогательна, что вместе с похотью во мне пробудилось и какое-то особое нежное и глубокое к ней чувство.

Я сбросил пижаму и улегся рядом с ней. Она по-прежнему лежала, уткнувшись лицом в подушку.

Приподнявшись, я осторожно просунул свои колени между ее маленьких ножек и они, как будто только ожидая моего прикосновения, плавно и широко раздвинулись.

Я опустился на ее спину и, опираясь на локоть левой руки, правой принялся ласкать ее раскрывшийся и становившийся все более влажным бутон.

Кито дрожала, вся напрягаясь. Изогнув поясницу, еще выше подняла зад. Поддерживая себя обеими руками, я медленно, с усилием вошел в ее тело и, коснувшись предела, замер в волне невыносимого наслаждения. Ее бедра, живот, ноги, поясница, словом, все подчинилось ритмичным движениям.

Изогнувшись над ней дугой и по-прежнему опираясь на свои вытянутые руки, я не делал никаких движений, так как девушка своими изумительно гибкими и быстрыми поворотами сама вела нас к полному удовлетворению.

Вскоре все ее тельце покрылось бисеринками пота. Она тяжело и прерывисто дышала. Но движения ее не только не ослабевали, а становились все более резкими, порой даже какими-то конвульсивными. Я чувствовал, что, несмотря на усталость, скоро изойду.

— Кито… давай… иначе… — с трудом выдавил я из себя.

— Нет… нет… я… я… так хочу.

И она с еще большей силой и ловкостью начала подбрасывать свой зад, изгибая спину и выворачивая бедра. Как в тумане, ничего не видя перед собой, я чувствовал только, что она как бы всасывала меня в себя. Вдруг я ощутил глубокие спазмы в ее теле. Я наклонился к ее головке, захватил губами пряди ее душистых волос, вбирая их себе в рот, потянул их и… излился. Долго, обильно, пока в изнеможении не упал на ее горячую спину. Поднявшись, я жадно выпил воды и привел себя в порядок.

Измученная, но довольная, Кито лежала в той же позе, в какой я ее оставил. Я ласково погладил ее по розовенькими ягодицам и подкрепил эту ласку горячими поцелуями.

— Ничего, девочка, — утешил я ее. — Если все будет благополучно, мы уедем во Францию и всегда будем вместе.

Говоря так, я вспомнил о прекрасной незнакомке в палате напротив. Мне захотелось еще раз увидеть ее. Я помог Кито одеться, и мы окончательно решили все сложные вопросы завтрашнего решающего дня. Чтобы устранить неизбежные помехи со стороны толстой сестры, мы решили, что Кито подсыпет ей сильнодействующего слабительного, и когда та убежит в туалет, врача будет сопровождать Кито. Я должен буду быстро разделаться с ним, переодеться в его одежду и загримироваться с помощью Кито под японца… Ну, а в дальнейшем надежда только на себя. Кито должна будет вернуться в свою палату и сделать вид, что она ничего Ее видела и ничего не знает. Для нее, конечно, риск большой, больший, чем для меня. В случае благополучного исхода я скроюсь, а она… Она останется, и кто знает, чем для нее все это кончится!

Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, и шептались, шептались… Я решил еще раз посмотреть на француженку. Это было довольно безрассудно, так как в любую минуту в палату могла войти толстая сестра, но искушение в последний раз взглянуть на таинственную красавицу было слишком велико.

Когда мы с Кито вошли в ее палату, она по-прежнему лежала неподвижно, и даже дыхание ее было чуть слышно. Но когда я подошел ближе, то увидел широко открытые глаза с вполне осмысленным выражением, в упор смотревшие на меня. Эти глаза были так прекрасны, что я почувствовал, как мой взор заволакивает слеза. Повинуясь внезапному порыву, я взял ее исхудавшую руку и участливо спросил по-французски:

— Вам лучше, мадмуазель?

Она испуганно вздрогнула при звуке моего голоса, но ничего не ответила.

Я повторил свой вопрос.

— Не бойтесь, — добавил я, — здесь только друзья.

Взгляд ее на какое-то время утратил свою напряженность.

— Кто вы? — с трудом выговорила она.

— Такой же неудачник, попавший в лапы полиции.

— А где я? — ее глаза вновь тревожно смотрели на меня.

— Вы в военном госпитале, мадмуазель. И мы с вами под особым наблюдением.

Она устало закрыла глаза. Я не мог больше выдержать. Быстро наклонившись, я припал долгим поцелуем к маленькой ручке и прошептал:

— Клянусь вам, мадмуазель, сделать все возможное и даже невозможное, чтобы спасти вас! Верьте мне, прошу вас!

Слабое пожатие пальчиков было мне ответом. Потом она благодарно взглянула на меня и сказала:

— Спасибо, мсье… Я не знаю вашего имени.

— Анри, — быстро сказал я. — Меня зовут Анри Ландаль, а вас?

Она устало взглянула на меня.

— Пока у меня нет имени, мсье Ландаль… Может быть, в дальнейшем…

Она тяжело вздохнула и, как бы что-то предчувствуя, добавила:

— Прощайте, мсье…

И опять ее слабые пальчики чуть заметно пожали мне руку. Я повернулся к Кито и с жаром сказал:

— Кито, сделай для этой девушки все, что потребуется. Сделай ради меня, ради нашей любви!

Кито печально кивнула головой.

* * *

Решающий день выдался пасмурным. Тоненькие змейки дождевой воды извивались по стеклам окон, оставляя быстро исчезавшие следы. Несмотря на то, что я не спал всю ночь, уснуть мне так и не удалось. Я лежал и думал о предстоящем испытании. Сумею ли я доказать свою выдержку, ловкость, хладнокровие? Я старался быть спокойным, берег силы, но моя рука непроизвольно тянулась под матрас, к кинжалу. Я знал, что сегодня врач придет вечером. У него ночное дежурство. Отчасти, мне это было на руку. Во-первых, Кито будет на месте. Во-вторых, меньше шансов быть узнанным в самом госпитале. Но вот как пройти мимо часовых в вестибюле, не вызвав их подозрения? Им же может показаться странным такой ранний уход врача с дежурства.

В сомнениях и надежде прошел весь день. Дождь не переставал, а к вечеру даже усилился. Теперь за окном слышался глухой монотонный шум да тускло поблескивали фонари. Мои нервы были напряжены до предела. Скорей бы уж!.. Пассивное ожидание становилось невыносимым.

И тут совершенно неожиданно вошел врач… Он был один, без толстой сестры.

«Молодец Кито! — подумал я. — Первая задача выполнена. Сестра, видимо, надолго застряла в туалете».

Ворча что-то себе под нос, японец подошел к моей кровати.

«Где же Кито? Почему ее нет? Меня ведь нужно будет еще загримировать! А… все равно!»

Я вдруг успокоился и совершенно хладнокровно смотрел на приближавшегося врача.

— Как вы себя чувствуете? — задал японец вопрос.

— Сегодня хуже, доктор, болит грудь.

— Вставали? — врач нахмурился.

— Да, немного поднимался, но из-за боли вынужден был лечь, — смело фантазировал я.

Японец пощупал пульс. Что-то ему, видимо, не понравилось. Очевидно, от волнения мой пульс действительно участился. Он потрогал мой лоб, велел показать язык.

— Надо осмотреть рану. Ну где же эти сестры? — резко воскликнул он и нажал на звонок.

— У моей сестры по-моему что-то с желудком, — неуверенно сказал я.

Вбежала Кито.

— Разбинтуйте больного, — раздраженно приказал врач.

Это отнюдь не входило в мои планы. Без повязки от резких движений может начаться кровотечение. Я приподнялся, но как только Кито прикоснулась ко мне, громко застонал и упал на спину. Кито тревожно склонилась надо мной.

— Господин доктор, у него плохо с сердцем!

— Вот черт! — резко сказал японец и приложил ухо к моей груди.

Момент был удобный!

Я выхватил из-под одеяла кинжал и, собрав все свои силы, воткнул его в спину японца. Вытащить его я не успел.

Охнув, врач рывком поднялся, с каким-то недоумением взглянул на меня, потом хрипло зарычал, и в тот же миг я услышал предостерегающий крик Кито. В руке японца тускло блеснул пистолет.

«Всё, конец» — молнией мелькнуло у меня в голове.

Но в этот момент неуловимо быстрым движением Кито бросилась на японца. Раздался приглушенный, едва слышный выстрел, и я увидел, как Кито, тихо застонав, медленно упала на пол, а японец с трудом стал поднимать руку с пистолетом.

«Не дать выстрелить!» — мелькнуло в сознании.

Схватив тяжелый фарфоровый чайник, я с силой запустил его в японца… Этого оказалось достаточно. Я попал ему в переносицу. Нелепо взмахнув руками и выронив пистолет, японец бездыханно рухнул на тело Кито.

Руки и ноги у меня тряслись, как в лихорадке. Все тело покрылось липким потом.

«Проклятая слабость!» — я вынужден был присесть на кровать.

«А вдруг войдет сестра?»

Эта мысль подстегнула меня, и я начал хладнокровно и быстро действовать. Первым делом я с остервенением стащил убитого с тела Кито.

Но что это? Слабый стон вырвался из ее груди. А может, я ослышался?..

Осмотреть Кито и убедиться в том, что она жива, было делом одной секунды. В следующие считанные секунды я удостоверился в том, что пуля прошла у нее навылет в левом боку, на незначительной глубине и опасности для жизни рана представлять не могла. Тем не менее именно такая рана могла вызвать глубокий обморок, быть чрезвычайно болезненной и, безусловно, сделать человека на определенное время совершенно недееспособным.

Но главное, что Кито была жива, а это сказалось тотчас же на моем настроении, хотя мой союзник и вышел из строя, и никакой помощи от Кито, я уже ожидать не мог. Наоборот, новая забота свалилась мне на плечи.

«Прежде всего остановить кровь, перевязать!» — я рванул с кровати простынь. — О, нет, так нельзя!»

Мысль лихорадочно работала. Я поспешно оторвал полу халата Кито, разделил ее на несколько частей, связал и, приподняв рубашку Кито, не обращая внимания на ее стоны, быстро, хотя и кое-как, сделал ей перевязку. Обернувшись к японцу, я с трудом вытащил из его спины кинжал.

«Хорошо! Теперь у меня и кинжал, и пистолет. В случае чего, я дорого продам жизнь!.. А вот халат врача никуда не годится. Весь залит кровью».

«Где же выход?.. Спокойно, спокойно!» — подбадривал я себя, стягивая с японца ботинки и брюки. Мне было противно их одевать, но я знал, что мнительность и щепетильность следует отбросить в сторону. Я нашел у врача пропуск, какие-то документы и все это сунул в карман.

«Что еще?»— я оглянулся. Мое внимание привлекла маленькая коробочка, валявшаяся возле Кито. Я поднял ее и открыл. В ней оказался грим.

«О, милая, заботливая Кито!»

Я быстро растер желтовато-коричневую краску по лицу и рукам, натянул на голову белую шапочку японца и взглянул в зеркало. На меня смотрела худая желтая физиономия, не имевшая со мной ничего общего.

«Маску, теперь маску!»

Я снял с шеи японца марлевую маску и одел себе на лицо.

«Все в порядке, вполне похож!.. Только халат! Где?.. Сестра?.. Толстая сестра в туалете…»

Сунув в карман пистолет и вытерев об одеяло кинжал, я вышел в коридор.

Туалет находился в противоположном от выхода конце коридора. Быстро подбежав к нему, я с силой рванул на себя дверь и сорвал защелку. Толстая сестра сидела на унитазе и испуганно смотрела на меня. От удара рукояткой пистолета по голове толстуха обмякла и повалилась к моим ногам, неестественно подняв вверх руки, так как я с силой потянул к себе ее халат. С облегчением натянул я его на себя. Сестра чуть слышно застонала.

— Вот, черт! — вырвалось у меня. — Ее нельзя так оставлять!

В ту же секунду я нанес ей еще один удар, надеясь, что он не будет смертельным. Толстуха замерла. Запирая дверь на наружную задвижку и пытаясь на ходу завязать халат, я бросился в свою палату, выхватил из-под матраса записки, сунул их в карман и как можно осторожнее вытащил Кито в коридор, положил ее у двери француженки и тихо приоткрыл дверь… За дверью стояла моя незнакомка в длинной белой сорочке и с удивлением, даже с испугом смотрела на меня и Кито.

— Что?.. — она хотела что-то спросить.

— Милая мадмуазель! У меня нет времени объясняться. Взгляните на меня внимательнее. Я Анри Ландаль, я загримирован, я у вас был… я… я… бегу, иначе меня ждет смерть. А эта милая, драгоценная девушка, ваша сиделка, помогала мне… и ранена. Спасите ее! Умоляю вас! А мы вас вырвем отсюда! Клянусь!

Все это я выпалил довольно бессвязно, одним духом.

— А кто?..

Но я вновь ее перебил:

— Японец, дьявол-доктор!.. Скажете, что видели, как Кито пыталась задержать меня и что это я выстрелил в нее. Надеюсь на вас! Прощайте! Нет, до свидания!

Я наклонился к слабо стонавшей Кито.

— Кито, ты слышишь меня?

Девушка кивнула головой.

— Кито, скажешь, что это я… тебя… ранил! Я!.. Понимаешь? А перевязала тебя француженка! Понимаешь?

Она снова слабо кивнула, не открывая глаз и болезненно морщась.

— До свидания!

Я перетащил Кито в палату, поцеловал ее в голову, пожал руку француженке и устремился в коридор.

— Стойте! — прозвучал тихий, но властный голос за моей спиной.

Я обернулся.

— Дайте, я вам халат завяжу!

Я уже и забыл, что халат на мне болтался и я никак не мог справиться с его завязками. Я повернулся к ней спиной, и ее слабые пальчики ловко завязали тесёмки.

— Я верю вам, — тихо сказала она. — Бегите! Желаю успеха!

Сердце мое рвалось к оставшимся в палате, но, стиснув зубы, я взял себя в руки. Чувствовал я себя скверно. Рана болела, голова тоже, все тело сковывала слабость. Надо было скорее вырываться отсюда. Натянув на лицо маску и низко опустив голову, я вышел из коридора на лестничную площадку. При виде меня часовой вскочил и вытянулся. Не обращая на него внимания, я медленно стал спускаться по лестнице. Отлично изучив все ходы и выходы госпиталя по плану, составленному Кито, я не путался и шел прямо к ординаторской, где висела шинель врача. Я должен был непременно надеть шинель и фуражку. Потом будет легче. Можно сойти за практиканта или за врача, повышающего квалификацию в этом госпитале. В ординаторской никого не было. Да там в такой час и быть никого не могло. Ключ от нее врач всегда носил при себе, и теперь он был у меня в кармане.

Я благополучно достиг ординаторской, никого не встретив, за исключением, впрочем, нескольких санитарок, мывших лестницу. Открыв дверь, я запер ее изнутри и направился к вешалке. Фуражка и шинель пришлись мне впору.

Вздохнув с облегчением, я мельком оглядел помещение. Мое внимание привлекли какие-то книжки, лежавшие на столе. Я раскрыл одну, другую…

«Ясно. История болезни. А вот эта?»

Я взял книжку с грифом «секретно». Это была моя история болезни. На первой странице красовалась моя фотография еще марсельского периода.

«Чьих же рук это дело? Кроме Марсель, пожалуй, некому… Ну, ладно, потом разберемся».

«Анри Ландаль, — читал я в папке, — настоящая фамилия не установлена.

Подозревается в военном шпионаже в пользу Франции. Содержать под охраной, тщательно лечить».

«Так, вылечили тщательно, — подумал я не без иронии и засунул книжку в карман. — Посмотрим дальше!..»

Я взял книжку с грифом «Особо секретно».

Оказывается, здесь есть кое-кто и поважнее меня!.. Ну, конечно!

С первой страницы на меня смотрела больная француженка. Имя?..

Я лихорадочно листал страницы, но имени не находил. Был только номер — 211.

«Имеет отношение к «мирным людям», — прочел я. — Содержать под охраной, лечить тщательно».

И эту книжку я положил в карман. Погасив свет, я вышел и закрыл за собой дверь. Я двинулся к выходу не через главный вестибюль. Там было много света, можно было натолкнуться на дежурного врача, а часовые всегда у всех тщательно проверяли документы.

Я вышел, как мне посоветовала Кито, во двор и направился к воротам, через которые привозили больных и проезжали машины. Смело вошел в проходную и протянул пропуск охраннику в маленькое окошечко. Охранник проверил пропуск и спросил:

— Почему не через главные ворота?

— Я был в прозекторской и не хотелось обходить кругом.

Часовой протянул руку к железному стержню, проходившему через стену и открывавшему решетчатую дверь. Но вдруг одумался:

— У вас помечен утренний выход, а вы выходите ночью…

— Да, но я закончил свою работу! — нетерпеливо сказал я.

— Простите, без отметки дежурного врача я не могу вас выпустить.

Дело осложнялось. Я уже собирался было уйти без шума из проходной во двор, чтобы обдумать свое положение, становившееся угрожающим, как вдруг гудок автомобиля у ворот прервал наш разговор. Охранник бросил пропуск на стол и пошел открывать ворота. Я также вышел во двор. Туда с урчанием въехала длинная санитарная машина и остановилась у главного корпуса.

Дерзкая мысль мелькнула у меня в голове… Я вернулся в проходную вслед за охранником и как можно более безразличным тоном сказал:

— Так я пойду отмечу пропуск у дежурного врача.

Охранник протянул мне пропуски я вышел во двор. Выходя, я бросил внимательный взгляд через полуприкрытую дверь в помещение напротив проходной. Там находились еще двое вооруженных людей, занятых какой-то игрой.

«Нет, пробиться силой через проходную было бы слишком большим риском. Попробуем другое…» — подумал я.

Дождь усилился, и мне это было на руку. Двор был пуст, а изредка мелькавшие одинокие фигуры людей спешили укрыться в помещении. Согнувшись, я быстро пересек двор и осторожно подошел сбоку к машине. Сквозь пелену дождя я увидел, как двое санитаров вытащили из машины носилки с больным и заторопились в корпус. Еще более сжавшись, я тихонько приблизился к кабине. В ней едва различимо мелькал огонек: шофер курил. Задняя дверца была открыта. Соблюдая величайшую осторожность, я забрался в кузов и лег у низенького сидения возле передней стенки. Покусывая губы и сжимая в руке пистолет, я замер в ожидании. Крупные капли дождя, не переставая, молотили по крыше машины. И тут я услышал шаги возвращавшихся санитаров. Я замер. Еще секунда, и я услышал, как санитары с шумом вдвинули носилки в кузов, захлопнули дверцу и крикнули что-то шоферу. Машина тронулась. Короткая остановка у ворот и, наконец-то я понял, что свободен. Да, теперь я по-настоящему был свободен.

* * *

Струи вечернего прохладного воздуха, проникая через прикрытые окна, приятно освежали комнату отеля. Снаружи доносились чуть слышные, смягченные расстоянием шумы большого города.

— Уверен, что в этом госпитале безусловно действует рука «мирных людей», — задумчиво сказал Хояси, откладывая просмотренную восьмую пачку листиков. — Это надо принять к сведению. Но неясно, зачем им понадобился Жерар Ришар…

— А Элли? — спросила Мцида, взбивая перед зеркалом свои иссиня-черные волосы.

— Это другое дело! Но и здесь пока не видно связи.

— Так что же решили с американцем?

— Несколько дней подождем.

— Жаль, что тогда, когда они оба были у нас в руках…

— Нет, нет! Не считаться с нашим министерством внутренних дел мы не можем. Абсурд! И с посольством США тоже… Другое дело здесь…

— Где нет посольства США, а есть только США!

— Вот-вот! Ха-ха-ха!.. Сперва вывернем карманы американцу. Потом ликвидируем Элли. Это будет такой удар, от которого он затанцует. А потом…

— А если сразу?

— Нет! Он заслуживает большего! Доведем его до того, что удар кинжала в бою будет казаться ему недосягаемой роскошью!

— Успех дела важнее мести!

— Да, но месть умножает энергию, и здесь она необходима! Тогда скорее достигается цель!

— А Мэгги?

— Готовят к себе в шайку. Думаю, этот Боб сумеет с ней разделаться, предварительно тоже уплатив нам деньги! Ха-ха-ха!..

— Только что в вестибюле видели агента Си-Ай-Си.

— Ну…

— Беседовал с портье. Уловила фамилию — Патерсон. Это этажом выше.

— Амида, на сегодня хватит! Идите, отдыхайте. Ты же, Мцида, распорядись насчет кофе. Я досмотрю остальные письма сегодня же, если успею. Это восьмое письмо, Амида, печатайте завтра без изменений. К обеду мы с Сигемицу вернемся.

Затем Хояси взял в руки девятое по счету письмо, закурил сигарету и углубился в чтение.

* * *

ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ

Беривилль, 4 мая 1959 г.

Драгоценная Кэт! Можешь поздравить меня! Приехал Боб, все улажено, все ясно. Праздновать свадьбу будем вместе с вами! Как здорово! Классно! Обдумай с Джоном, когда лучше. Твое письмо получила перед приездом Боба. Ты оказалась почти во всем права. Он приехал вечером. Сперва мы как-то стеснялись друг друга, но потом, после первого поцелуя… Ах, что это был за поцелуй!..

Боб остановился в отеле, но мне идти туда было не совсем удобно. Да и просто невозможно. Поздно вечером я повела Боба в мой укромный уголок в саду. Не знаю, как я дошла туда… Я была так возбуждена, что у меня колени подкашивались, и мне хотелось тут же, где угодно, лечь… Я с трудом передвигала ноги и всей тяжестью навалилась на руку Боба.

Боб, конечно, понимал мое состояние и, ни слова не говоря, снял пиджак, положил меня на него и лег рядом. Целуя, он осторожно и нежно поглаживал меня между бедрами, которые я раскрыла ему навстречу и, само собой, должен был заметить, что мои трусики были совсем мокрыми. Когда он их снимал, я приподняла свой зад, чтобы помочь ему, а потом подняла ноги.

Все это я ожидала, но, как бы тебе сказать, все произошло как-то неожиданно и не совсем так, как я представляла. Боб входил в меня совсем не так, как Дик. Очень медленно, плавно, без толчков…

Вдруг я почувствовала боль и слегка толкнула его в грудь. Но он неумолимо усиливал давление. Все сильнее, сильнее… Я заерзала от боли, забилась под ним, отталкивая его, но Боб крепко удерживал меня под собой, вдавливаясь все глубже и как-то мучительно растягивая что-то во мне…

— Пусти! Ну, пусти же!.. — прошептала я, чувствуя, что больше не выдержу такой муки.

— Потерпи, потерпи совсем немного!..

Боб только учащенно дышал и немилосердно давил меня, сам совершенно не двигаясь.

— Не мучь!.. Это же садизм какой-то! — прошептала я, чувствуя, как мой живот, бедра и лоб покрываются потом от неимоверной боли. Я вновь забилась под ним и не знаю, может быть, инстинктивно, но я с силой приподняла ягодицы, чтобы оттолкнуть его… И тут же резкая боль заставила вздрогнуть все мое тело. Кажется, я вскрикнула.

— Тише! — зажал мне рукой рот Боб.

Резкая боль тотчас же утихла и сменилась ощущением наполненности. Было лишь немного больно, но в то же время и приятно. Ощущение совокупления теперь стало полным, удовлетворяющим. Боб заполнил всю меня. Я обняла его за шею и лежала неподвижно, слегка согнув колени.

— Тебе приятно? — спросил он.

— Да… — тихо ответила я.

И он начал медленно двигаться, постепенно ускоряя толчки, и ощущение радости и одновременно боли начало нарастать во мне тоже довольно быстро.

Только представь себе, Кэт! В этот раз я так и не постигла оргазма! Я сама удивилась. Может быть, оттого, что он не долго это делал? У тебя не было так? Боб вытер мне живот и между ногами, затем вытер себя, лег и поцеловал меня.

— Ты кончила? — спросил он.

— Не знаю, что это такое… — ответила я.

Потом мы долго лежали на траве и он подробно рассказывал о том, как общаются мужчины с женщинами.

— А я сделал это тебе на живот, — сказал он после длительного объяснения.

— Почему? — спросила я.

— Потому, что ты еще маленькая, чтобы иметь ребенка. Хочешь еще?

— Боб, милый, у меня все болит!

— Ну, хорошо, — сказал он. — Поиграй немного пальчиками с ним.

Он взял мою руку и положил ее на свой член… Я, Конечно, стеснялась, неловко отдернула руку, но… он стал настаивать, да и я едва могла совладать с собой, чтобы не схватить его обеими руками…

Вот видишь, Кэт, как все неожиданно произошло. Два дня мы ничего с ним не делали. Сегодня у нас опять встреча. Не знаю, чем она закончится. Позже тебе обо всем напишу.

Кэт, а почему эта твоя японка Мцида заинтересовалась моими письмами?

Пожалуйста, не разбрасывай их где попало, а прячь в шкатулку, как я твои. Ты ведь уже обещала мне бережно хранить их. Вчера я отдала Элли переписанную мною тетрадь Ландаля «Побег», и она вручила мне его последние записки «Мираж» и сказала, что это все. Больше ничего нет. А потом она порылась в своем портфеле, полистала одну небольшую тетрадь и сказала:

— Да, совсем забыла! Вот еще его записки — «Поиски». Возьми. Теперь все.

Я ничего не сказала, но дело вот в чем. Все, что я тебе посылала до сих пор, хранится у Элли в особом кожаном портфеле. Там записки Ландаля и дневники самой Элли. И все сложено по порядку, даже проставлены номера. Между прочим, все, что я рассказала тебе о жизни Элли, буквально все, записано у нее в дневнике, который она мне и начала читать с первого же вечера. Так вот: на тетрадке, которую я уже переписала для тебя, над названием «Побег» стоит цифра 5, а на тех, что Элли мне дала, стоят цифры 6 и 8. А где же седьмая тетрадь? Почему она не хочет мне ее дать? Спросить? Лучше сделаю так. Сегодня вечером Элли уезжает на два дня. В последнее время она вообще очень часто куда-то уезжает. Ну, я и загляну в ее портфель… Ах, Кэт! Знаю, это нехорошо! Но… безумно интересно. И ты же сама требовала, чтобы было без пропусков, полностью и поскорее…

Это письмо я еще допишу тебе. И помни, что я о тебе всегда думаю.

Твоя Мэг.

* * *

Впервые имя «мисс Динамит» появилось в японских газетах после двух дерзких ограблений. В одном случае был ограблен ювелирный магазин, а в другом — дом богатого биржевика. Подробности сообщались противоречивые и потому маловероятные.

В одних газетах говорилось, что небольшая шайка грабителей совершила вооруженный налет на ювелирный магазин и похитила на несколько сот тысяч долларов драгоценностей. Когда примчалась полиция, грабители, бросив бомбу и ранив двух полицейских, скрылись.

Другие газеты утверждали, что в доме богатого биржевика прохожие услышали взрыв и сообщили об этом в полицию. Приехавший полицейский патруль установил, что в сгоревшем помещении был вскрыт сейф, а грабителей и след простыл! Только садовник соседнего дома утверждал, что он, якобы, видел двух подозрительных людей, прохаживавшихся незадолго до взрыва у дома биржевика.

Все газеты, однако, сходились на том, что в обоих случаях в шайке была замечена женщина, и притом женщина необыкновенной красоты.

Падкие к сенсациям и броским заголовкам репортеры поспешили назвать неизвестную женщину — мисс Динамит. «Мисс Динамит действует!», «Опасайтесь мисс Динамит!», «Кто будет взорван мисс Динамит завтра?», «Террористы из Москвы!», «Полиция в панике!», «Мисс Динамит грозит министерству внутренних дел!», «Кто следующий?!».

Этими и подобными заголовками пестрели очередные выпуски почти всех газет. Появились даже фотографии никому неизвестных женщин, выдававшихся за «мисс Динамит». На этих фото были изображены разные, совершенно непохожие друг на друга лица.

* * *

Вот с чего я и начал продолжение своих заметок. Почему? Не знаю! Чем меня заинтересовала эта полу-мифическая красавица? Абсолютно ничем! И все же, в каждой газете я первым делом ищу какие-либо сообщения о ней. Странно?..

Прошло немало времени. А событий после моего побега — никаких! Именно — никаких!

Что же все-таки наиболее существенное нужно записать для себя?

Вспоминается рейс в санитарной машине… Восторг мой тогда был неописуем, но очень быстро он сменился новыми заботами. Как выскочить на ходу, как уйти живым? Готовясь ко всяким неожиданностям и обдумывая разные способы остановки машины, я устремился к задней дверце и вдруг заметил другую машину, неотступно следовавшую за нашей. Последняя шла по пустынным, слабо освещенным окраинам города, делая довольно частые повороты. Я убедился в том, что неизвестная машина следует именно за нами.

Если бы неизвестная машина имела намерение задержать нашу, то никакого труда для нее бы это не составляло.

Но, нет! Находившиеся в неизвестном авто, видимо, враждебных намерений не имели. Но тогда что же? Внезапно наша машина резко затормозила.

«Очевидно, светофор», — подумал я.

Приоткрыв дверцу, я заметил сквозь сетку дождя темные кроны низких деревьев, росших вдоль тротуара, и неясно маячивший силуэт поотставшей неизвестной машины, тихо приближавшейся с выключенными фарами.

Момент, чтобы ускользнуть под сень деревьев и усиленной дождем темени, я счел вполне благоприятным и в следующую секунду очутился на мостовой, закрыв за собой дверцу уже тронувшейся машины. Я успел сделать всего лишь два-три шага, как вдруг яркий свет мощных фар ослепил меня, и в тот же миг приглушенный голос окликнул меня по имени:

— Анри!

Я выхватил револьвер, стараясь вглядеться в кабину затормозившей прямо передо мной машины.

— Анри, сюда!

Только теперь я узнал так хорошо знакомый мне тембр голоса.

— Как?.. Ты?.. Но каким образом?

— Не задавай пустые вопросы! Есть дела поважнее! И первое — куда тебя спрятать…

* * *

И вот все тревоги и волнения позади. Прошла неделя, прошел месяц, еще месяц… И что же? Никаких событий и никаких сведений. Безусловно, в моей драме, связанной с кафе, Марсель не виновата. Она мне предана! Но ее версия о том, что она узнала о моем побеге от своей знакомой Кито, выглядит очень уж неправдоподобно. Да и Кито сказала бы мне об этом. Нет, что-то здесь не так! О Кито она говорит, что ничего больше о ней не знает. Связь с ней утрачена. Совершенно ничего не знает она и о француженке. Если Кито ни с того ни с сего могла сообщить ей о моем побеге, то почему она ничего не сказала ей о больной француженке, которая находилась на ее попечении? Нет! Предположить и допустить подобную ребяческую болтливость со стороны Кито, болтливость, которая могла стоить мне жизни, я не могу. Это невозможно! Но Марсель знает Кито и знает хорошо… Случайность? Не похоже. Марсель решительно отказалась содействовать мне в розысках француженки, ссылаясь на потерю связей с госпиталем. Более того! Марсель утратила всякий интерес к тайне Ришара! Почему? Отчего? Что с ней случилось? Никакого вразумительного ответа я так и не добился от нее. Кажется, с этой стороны я не только лишился помощи, но и приобрел новое препятствие. Марсель, именно Марсель осторожно, последовательно сбивает меня с моего пути. Сеет в моей душе сомнения, уверяет в недосягаемости поставленной передо мной цели. И все же я верю ей! На самом ли деле верю? Пожалуй, верю, но не до конца. Вопрос: на кого она работает? Готов голову отдать на отсечение, что у нее есть какая-то тайна!

Над формулой Ришара бились лучшие наши специалисты, но результатов никаких. Зашифровано просто, а смысл непостижим! Есть собранные еще до меня данные, согласно которым Ришар сжег какие-то бумаги, заявив при этом, что формулы свои он восстановит по возвращении во Францию.

Но действительно ли это так? А куда же девалась его прекрасно оборудованная лаборатория? Никаких следов! Странно!

Массу энергии и времени я затратил на восстановление связи с Кито и француженкой. Не раз появлялся в районе госпиталя, рискуя быть узнанным и схваченным. И все напрасно!

Следы моей сестры были также потеряны безвозвратно. Возможно, ее уже просто нет в живых?

Что же еще?

Со мной пытается установить контакт человек со шрамом. Мне удалось выяснить, что он никто иной, как известный американский разведчик. Некоторое время я следил за ним и кое-что выяснил. Что ж, еще одним контактом пренебрегать не стоит! Весь вопрос в том, кто из нас больше выиграет от этого. Сегодня первая встреча с ним. Будем осторожны!

* * *

Итак, встреча состоялась. Вчера я направился в указанное мне кафе и попал в район, безусловно не внушающий доверия. Да и само кафе не производило благоприятного впечатления.

Внимательно осмотревшись, я вошел в него и сразу же заметил за одним из столиков человека высокого роста, могучего телосложения, с довольно грубыми чертами лица, похожего на бывшего боксера. В глаза мне бросился шрам через всю щеку. Кафе было почти пустым. Я подошел к его столику.

— Простите, сэр, — обратился я к нему по-английски.

— Садитесь, мсье, я ожидал вас! — по-французски ответил он.

Я сел, опустив руку в карман.

Он усмехнулся:

— Сразу видно молодого петушка!

Он похлопал себя по карману:

— А я вот, не ношу! Детские игрушки все это!

Погодя, я вытащил из кармана руку с портсигаром и предложил ему.

— Психология! — хмыкнул он. но сигару взял.

Некоторое время мы молча курили, искоса разглядывая друг друга.

— Меня зовут, предположим, Смит, — сказал, наконец, человек со шрамом.

Я привстал и поклонился:

— А меня, предположим… — в том же духе начал я.

— Анри Ландаль, — прервал меня Смит.

«Надо быть начеку, — подумал я и изобразил некоторое подобие улыбки на лице. — Тут пахнет порохом!»

— Так вот, мсье Ландаль, — начал Смит, — я назначил вам встречу в связи с одним интересующим меня вопросом. Предупреждаю, будем играть в открытую. Зла я вам не желаю, а если бы желал, то давно мог бы вас выдать или просто ухлопать.

Начало было многообещающим. Я слушал Смита с нарастающим интересом.

— Так вот, — продолжал он, — меня интересует нечто, касающееся инженера Ришара.

«Так оно и есть», — подумал я и промолвил вслух:

— Откуда вам известно, мистер Смит, что я в курсе этого вопроса?

— Известно, — утвердительно сказал Смит. — Нам многое известно. Нам известно и то, что вы бежали из госпиталя, предварительно ухлопав полицейского врача. Ну, того, изобретателя веселеньких пыток…

— Так, значит, все остальные живы? — быстро спросил я.

— Кого вы имеете в виду?

— Медсестру! — невозмутимо ответил я.

— Какую? — с расстановкой спросил он, криво усмехаясь.

Я понял, что он загоняет меня в угол, пользуясь своей, несомненно, широкой информацией по этому вопросу, и ответил уклончиво, с весьма небольшой долей логики:

— Я слышал выстрел…

— Вашего пистолета в доктора? Браво, браво! Ваш слух изумителен! — Он сделал паузу, ожидая моего опровержения,

Я промолчал.

— Но вы не беспокойтесь! — продолжал Смит. — И за одного доктора вас вздернут за милую душу!

— Вздернут, — печально согласился я. — Безусловно, вздернут… И даже без вашей помощи, мистер… Рэд!

Рэд вздрогнул и вскочил со своего стула. Его сузившиеся глаза впились мне в лицо, сверкнув недобрым огоньком, но в следующий же миг он успокоился и громко захохотал.

— А вы ничего, господин француз! Толковый малый! Школа хорошая!

Он протянул мне свою огромную лапу. Я с улыбкой подал ему свою руку, и мы обменялись крепким рукопожатием.

— Только чур, уговор, — улыбаясь, сказал я, — в игре дозволены все приемы…

— Кроме смертельных! — добавил Рэд. — Принимаю! Не будем убивать друг друга, ни по-настоящему, ни понарошку.

Он минуту помолчал:

— Что же, ваше любопытство могу удовлетворить… О медсестрах, — уточнил он, бросив на меня испытующий взгляд. — Одна из них, тяжело раненная, находится на излечении, другая быстро поправилась, но попала под подозрение. Она ошиблась местом, где ее ранили. Видите ли, ей почему-то показалось, что вы ее ранили в коридоре, а пулю нашли в вашей палате… Бывают же такие странности! Баллистика знает случаи…

— Простите, — не выдержал я, — но…

— Ах, да! В общем заподозрили… И после первого допроса она исчезла. Арестован следователь и с ним задержаны еще трое служащих госпиталя. Но птички и след простыл!

— Еще раз прошу извинить меня, но напротив моей палаты находилась какая-то француженка…

— Исчезла!

— Как так исчезла?

— Исчезла, и все тут! — отрезал Рэд тоном, не допускавшим продолжения вопросов. — А теперь, — после паузы продолжал он, — как насчет моего вопросика?

— Ваш вопросик больше не вопросик. Он — ничто! — сказал я.

— Это что? По козырям?

— Да. Карты можно открывать. Бумаг инженера Ришара больше не существует. Он сжег их перед своей гибелью.

Рэд сжал кулаки, его лицо покраснело, нахмурилось и он, стукнув кулаком по столу, процедил сквозь зубы:

— А где доказательства?

— Доказательства? Пожалуйста! Вот! — я наклонился к самому его лицу и прошептал:

— «Хиросима, 33. Рыба ушла»… — я сделал паузу, глядя на Рэда.

— «Ставьте сети ИКГ в тихой лагуне»? — вопросительно сказал Рэд.

— Да. А насчет «мирных людей» вы сами знаете.

Рэд тяжело откинулся на спинку стула.

— И больше ничего?

— Этого достаточно. Рыба ушла…

— И что же теперь?

— Возвращаюсь во Францию. Адье!

— А кто же будет ставить сети ИКГ?

— Предоставляю это вам!

— А если четверть миллиона долларов?

— Взамен могу дать только самого себя.

— Надеюсь, перед отъездом мы еще встретимся? — он задумчиво взглянул на меня.

— Не знаю, мистер Рэд. Посмотрим…

— Надеюсь, что да! Уверен, что да!

Пожав друг другу руки, мы расстались.

* * *

Итак, формула Ришара известна и американцам. Но и они не расшифровали ее. Откуда же она им известна? И откуда у них такая уверенность в существовании бумаг Ришара? Нет! Оставлять поле сражения еще рано! Благодарю вас, Рэд, за предупреждение! И Кито, и француженка живы и на свободе! Разыщу их во что бы то ни стало! Жаль, надо было спросить Рэда о сестре. Не исключено, что какие-либо данные о ней они имеют.

Итак, любезный Рэд, мы еще встретимся!

Конец третьей части

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ПИСЕМ

ДНЕВНИК ЭЛЛИ

На распутье

Калейдоскоп событий! И захватывает и страшит!

Вчера вечером собралась, наконец, как следует отдохнуть и поразмыслить. Куда там! Пришел Рэд, нахмуренный, чем-то недовольный, расстроенный.

— Поужинаем?

— Нет, потом. — Он тяжело опустился на кушетку, помолчал и добавил:

— Только что видел француза.

— Анри Ландаля?

— Его.

— Ну и что?

— Что!.. что!.. Если не врет, то наши с тобой поиски выеденного яйца не стоят.

— Но в чем же дело?

— Он имеет сведения, что документов Ришара не существует. Ришар сам их сжег. Такие сведения имеет и «контора» Хояси. Мы тоже. Ну, и вот. Столько претерпеть! Столько всяких неприятностей, страданий и, как ты говорила, преступлений. И все впустую! Голова кругом идет! А может, парень врет?.. Нет, не похоже… Он знает пароль — «Хиросима, 33»… Значит, какие-то сведения у него есть. А вдруг документы все-таки у него, и он увезет их во Францию?

Рэд привскочил на кушетке.

— Фу, даже жарко стало! Неужели он морочил мне голову?

— Надо все еще раз перепроверить. И как можно тщательнее, — посоветовала я.

— Придется.

— Я бы хотела сама с ним увидеться и поговорить. В госпитале он произвел на меня очень хорошее впечатление. Решительный, благородный такой…

— Уж не влюбилась ли ты? Что-то и он все допытывался о тебе…

— Перестань! Кроме того, мне очень хочется найти человека с рассеченным подбородком. Ведь неспроста же он оказал мне такую услугу, Два раза? Чем больше я думаю о нем…

— Погоди! Расскажи-ка поподробнее…

— Да ты все знаешь! И, наверное, гораздо больше, чем я. До сих пор, например, я не понимаю, как вообще тебе удалась такая комбинация.

— Ты права. Просто не было случая рассказать тебе. В общем, я тебя долго искал. Долго, безнадежно, отчаянно.

— Да, но ты же сам тогда…

— Верно!.. Я уже тебе говорил, что чуть с ума не сошел, в бешенстве катаясь в подвале «конторы по вербовке». Помню, что я только и думал о тебе, где ты и что с тобой? Я знал, что Хояси не остановится ни перед чем. К счастью в его микрофон не попал пароль «мирных людей», но он твердо знал, что ты мне его сообщила. Вот он с досады и обезобразил мне щеку раскаленным железом. Зато и сам получил, что следовало, когда мне удалось вырваться из его рук. Не понимаю только, как он выжил после моего удара! Живучие же эти японцы! Как кошки.

— Есть сведения, где он сейчас?

— Пока нет… Так вот: он допустил ошибочку с магнитофоном.

— Какую?

— Он предложил прослушать запись моему боссу, похвастал, что обезвредил меня.

— Неужели?

— Да. Но кое-что из наших с тобой бесед, а именно то, о чем мы разговаривали громко, я, естественно, докладывал боссу, знал почти наверняка, что так или иначе японцы могут нас подслушать и записать. В этом их пока еще никто не обогнал. Ну, а громко мы с тобой ничего особенного и не говорили. Я уже докладывал боссу, уверяя его, что кое-что я начинаю вытягивать из тебя.

— Ну?

— Что ж, босс разбил магнитофон, дал Хояси по морде и приказал сию же минуту доставить ему Рэда, иначе он разнесет всю его «контору». Хояси вынужден был подчиниться. Я же поклялся боссу, что из-под земли вырою, но притащу ему бумаги инженера Ришара. И он создал мне все условия для работы. Даже воткнул меня в агенты японской политической полиции, чтобы иметь всюду свободный доступ. Но ты исчезла бесследно.

— Я сама не имела никакого понятия, где я.

— Конечно! А я искал… искал, всю «контору» Хояси перевернул.

— Ты мне как-то говорил о двойнике Хояси.

— О двойнике?.. А!.. Это было в том подвале. Когда я свалил Хояси на пол и когда меня опять схватили, мне показалось, что в дверях я увидел испуганное лицо… Хояси! Я зажмурился, думая, что у меня начались галлюцинации. И когда вновь открыл глаза, в дверях уже никого не было, а лежащего Хояси бережно подняли с пола его подручные. Я был уверен, что мне тогда все померещилось.

— Странно, об этом когда-то говорила и Мария. Вернее, проговорилась. Да, а как же ты встретил Марию?

— Совершенно случайно. И, признаюсь, очень обрадовался ей.

— Еще бы!..

— Да нет, совсем не то! Я думал, что только через нее я смогу выяснить, где ты. Она ведь агент Хояси. Кому же, как не ей, знать. Искал я ее очень долго. Как в воду канула. Два месяца о ней не было ни слуху, ни духу. С ума можно было сойти — никого и ничего!

— И куда же она подевалась?

— Так вот, послушай! Встретил я ее на бульваре с каким-то французом. Свалилась, как снег на голову. Ну, ты знаешь, что она тоже работала над тем же, что и мы с тобой. Только с другого конца. Я стал выслеживать их и уже через пару дней знал, что француз тоже ищет бумаги Ришара, имеет кой-какие сведения, а Мария обхаживает его. Еще через несколько дней я выяснил, что Мария была во Франции по заданию Хояси с документами на имя Марсель и что там же наши перехватили ее, и она тайно работает на нас.

— Неужели это правда?

— Черт ее знает! Факт, что она числится в тайных агентах нашей разведслужбы. Она и с немцами какую-то связь имела… Но дело не в этом. Я усилил наблюдение за ними, надеясь выйти и на твой след. Без тебя я как без рук. Ришар — твой отец, тебе и карты в руки!

— Ну, попал ты в кафе?..

— Вот, вот. Я нащупал предполагавшееся свидание этого француза в каком-то тихом кафе. Ты знаешь, чем оно окончилось. Оказалось, на свидание должен был явиться Хояси. Он и «пришел», но так, что француз оказался ранен, а Мария арестована. Хояси, заметив меня, поспешил скрыться. Но тогда с ним и сделать нельзя было ничего. Он был в стороне. Действовала полиция. Тут мне подвернулся юнец-американец. Мне удалось его обработать, он дал такие показания комиссару полиции, какие нужны были мне. И Марию после некоторых формальностей выпустили, даже не понадобился телефонный звонок нашего босса, которому была подчинена Мария. На крайний случай, я мог бы воспользоваться и этим. Вот так.

— А дальше?

— Что ж, я увез ее к себе. Признаюсь, я был уверен, что она знает, где ты и…

— И не забыл о специфических особенностях ее тела, — вставила я, не скрывая ехидства.

— Гм… как тебе сказать…

— Без предисловий! Ты имел ее?

— Не в этом же дело, Элли!

— Я не ревную, но мне бы нужно все знать. А то, что ты хотел ее, я заметила еще тогда, когда ты бил ее в нашей комнате. Помнишь? У Хояси?..

— Хорошо, признаюсь, что было… Только не думай, что я влюбился. Даже во время совокупления с ней я думал о тебе. Хочешь верь, хочешь нет! Ты ведь единственная, кого я полюбил искренне!

— Ты и с ней был искренен!

— Ничего ты не смыслишь! Я употребил ее, ну, как жеребец кобылу: слезет с нее и тут же забудет. Никакой привязанности, никакой симпатии… Понимаешь?

— Да. У тебя он тоже не меньше, чем у жеребца, — сказала я, поглаживая его поверх брюк.

— Надеюсь, ты меня любишь не только за это?

— Спрашиваешь! Но и за это тоже! Пожалуйста, продолжай, я слушаю.

— Хорошо. А ты гладь… Приятно. Я уже несколько дней об этом мечтаю. Сегодня останусь ночевать у тебя. Как ты?

— Конечно! Но продолжай…

— Так вот. Я избивал Марию-Марсель, ласкал, вновь избивал, и никакого толку. Побои только возбуждали ее. Так ничего выманить у нее и не смог. Было ясно только одно, что она не выполнила какой-то приказ Хояси и тот решил с ней расправиться. Поэтому она остерегалась его. И, кстати, призналась мне, что, как кошка, влюбилась в этого француза…

— Она спала с ним?

— Не знаю. Думаю, что да… И тогда я пошел на отчаянный шаг, пообещав ей помочь организовать побег француза из госпиталя. Мы разработали план побега, навели справки о состоянии здоровья Ландаля, приготовили людей и машину… И лишь тогда Мария рассказала о том, что ты находишься в том же госпитале.

— Откуда же она могла знать?

— Да кто ее знает! Мне и в голову не пришло тогда спросить ее об этом. Действительно, странно… Доступ в те палаты закрыт для всех. Даже наши ничего не знают. А Мария знала все, знала, что делает там француз и даже знала, что он готовится к побегу.

— Как же это может быть?

— А вот сама спроси ее. Накануне осуществления нашего плана она вдруг сказала: «Подождем еще день-два…»

Я ничего ей не ответил. Вечером она исчезла и только к концу следующего дня зашла ко мне и сообщила, что француз уже бежал, а ты начала заметно поправляться. Тут-то я и стал допрашивать ее, откуда все это ей известно, но ничего…

— Странно, очень странно!.. А у тебя уже… Ты чувствуешь меня?

— Не очень старайся… Времени еще много.

— Я слегка… Продолжай!

— Да… Важно было тебя освободить. Но как? Француз сбежал, убив полицейского врача. Охрану сменили. К тебе вообще всякий доступ прекратился. Заподозрили было твою сиделку, которая помогала французу.

— А, Кито! Чудесная девушка! Я так боялась за нее!

— Да, после ее бегства в госпитале поднялась паника. Мария же отказалась помогать мне в организации твоего побега. Хотя ее помощь очень бы пригодилась. Помог босс. Он заверил нашего консула в том, что ты — моя тайная помощница и что тебя надо освободить без помощи французского посольства, которое очень в тебе заинтересовано как в дочери Ришара. После сильного нажима министерство внутренних дел дало распоряжение освободить тебя, и дело об Одэ замять.

— Вот этих подробностей я не знала!

— После этого я и примчался в госпиталь в бронированном авто с десятком головорезов, готовых на что угодно!.. Опыт у меня уже был. Распоряжение — это одно, а дело — другое… К слову, как же с тем человеком?

— С каким?.. А, с рассеченным подбородком? В то утро пришел дежурный врач и приказал побыстрее одеваться. На мои вопросы он не отвечал, а только очень торопил меня. Кое-как одевшись с помощью моей новой сиделки, я пошла вслед за ним. На лестничкой площадке нас догнал человек в белом халате с белой шапочкой на голове. Помню, я сильно вздрогнула, заметив на его подбородке шрам. Он быстро и незаметно сунул мне в руку записку и пошел рядом с врачом, который низко ему поклонился. Перебросившись с ним двумя-тремя незначительными фразами, он решительно прошел вперед по длинному боковому коридору. Тем временем я прочла записку. «Во что бы то ни стало не спешите, тяните время! Следуйте за мной». В глазах у меня потемнело. Поравнявшись с врачом, я сказала: «Доктор, я не могу! Мне нужно в туалет!» Он досадливо отмахнулся, но процедил сквозь зубы: «Только быстро! Как можно быстрее!» Ноги у меня подкашивались. Я добралась до туалета и заперла за собой дверь. Почти без сил опустилась на сидение, стараясь собраться с силами.

Два или три раза врач стучал кулаком в дверь, дергал ее, кричал и, когда я вышла, рванул меня за руку и потянул за собой. Пройдя несколько шагов, я вновь увидела того…

— Со шрамом на подбородке?

— Да. Он пересекал наш путь, направляясь к двери, ведущей, как я потом узнала, в какой-то другой, глухой коридор. Открывая дверь, он многозначительно глянул на меня. Не думая, я ускорила шаг, немного забежала вперед и, поравнявшись с дверью, в которую он вошел, быстро скользнула в глухой коридор. В ту же секунду за мной защелкнулась задвижка, и незнакомец, подталкивая меня вперед, прошептал:

— Есть приказ о вашем освобождении, но вас хотят увезти отсюда. Главное — выиграть время. Хотя бы несколько минут. Запритесь в этой туалетной комнате.

Он указал мне на дверь, а сам поспешил дальше.

— Благодарю вас, — бросила я ему вдогонку и, запирая за собой задвижку, тут же услышала треск с силой открываемой двери. Преследователи промчались мимо, но, спустя минуту, я услышала опять тот же топот. Видимо, бежавшие останавливались возле каждого помещения, осматривали его и двигались дальше. Еще через несколько секунд кто-то рванул дверь, защелка слетела, и грубая рука дежурного врача схватила меня и потащила в вестибюль…

— Он тебя сорвал прямо с сиденья?

— Да, но трусы были одеты, я их не спускала, лишь только платье было чуть приподнято сзади. Конечно, для вида.

— Вид великолепный! Ха-ха-ха!

— Перестань!.. Ну, так вот…

— Подожди! Расстегни мне брюки… Так… Так… Ну, продолжай!

— Мы быстро прошли в вестибюль и оказались во дворе. У подъезда стояла санитарная машина, окруженная людьми.

— Садитесь! — приказал какой-то человек в форме и дал знак открыть ворота. Но я рванулась в сторону, и за мной побежало несколько человек. Кто-то крикнул:

— Это сумасшедшая! Ловите ее!

В этот момент я споткнулась и, падая, услышала резкий металлический звук,

Как оказалось потом, это твой броневик с ходу ударил в половинку ворот, которую еще не успел открыть охранник, и прорвался во двор, Кто-то пытался меня поднять, кто-то вырывал из рук, поднимавшего, кто-то отчаянно ругался, и в суматохе я сразу успокоилась. Скорее инстинктивно…

— Был бы тебе инстинкт, если бы мы опоздали на 20–30 секунд. А приказ, с которым мы прибыли, пригодился бы только для туалетов, в которых ты пряталась. Ха-ха-ха! Но того человека надо найти. Неспроста все это!

Рэд задумчиво смотрел некоторое время на мою руку, медленно ласкавшую его.

— Надо уезжать, — сказал он.

— Ты уже говорил об этом, но,

— Погоди! Я долго думал и все-таки еще надеюсь на француза.

— Почему-то и меня он интересует. Ты не сердись, Рэд, но мне очень хочется с ним встретиться, Может быть, он будет нам полезен?

— Хорошо. Попытайся вытянуть из него все, что можно. Только смотри, не бросайся под него! — шутливо добавил он.

— Не буду! — в тон ему ответила я. — Разве что мне очень захочется ласкать его… Вот так!

— Ой, больно же! Что ты делаешь?

— А чтобы ты не говорил глупостей!

— Попробую устроить тебе встречу с одним после завершения дела.

— Опять?

— Но нам же нужны деньги?

— У нас их достаточно. А мои нервы не железные.

— Это будет последнее дело. Иоссио — двоюродный брат Одэ. Ну, того жандармского офицера…

— Хорошо.

— Вот почему нам и необходимо уехать отсюда! Послушай! Вашим консульством ты восстановлена в правах и признана наследницей. Больше тебе здесь делать нечего. Почти все деньги мы израсходовали на бесплодные розыски. Босс уже не верит мне. В полиции ждут предлога, чтобы освободиться от меня. Наши «дела» дают нам некоторые средства, но…

— Но за такие «дела» недолго опять угодить…

— К этому-то я и веду. Пока у полиции нет ни одной ниточки. Но я-то знаю, что они могут появиться. Пора и честь знать. Согласен, Иоссио — последний из родственников Одэ. И у него кое-что есть. Тебе придется только вызвать панику и сейчас же исчезнуть. После этого я организую тебе встречу с французом Ландалем, и потом мы, не мешкая, уедем.

— В Штаты?

— Да, в Филадельфию. Хорошо отдохнем. И ты поможешь мне провернуть одно дельце именно там.

— С Ричардсоном, о котором ты говорил?

— Да, с ним! Напомню ему о себе. Я был акционером его фирмы и даже сватался к его старшей дочери. Но он мошеннически лишил меня моей доли, обобрал до нитки. Конечно, суд оказался на его стороне. А дочку свою он быстро выдал за одного сенатора.

— Держу пари, что ты все же успел ее попробовать.

— Само собой… Не отказываюсь. Она так кричала и визжала, что пришлось увезти ее на одну пустую виллу и там уже окончательно…

Рэд сладко потянулся.

— А не окончательно где? Ты ее мучил так же, как и меня? Или сразу?

— Понимаешь, есть парни, которым нравится сам факт лишения девственности. И мне тоже он по душе. Я люблю это делать медленно и очень долго. И люблю слушать, как девчонка подо мной плачет, вопит и стонет.

— Рэд, это ведь жестоко!

— Но и приятно!

— И ты ее долго мучил?

— Мне удалось провести с нейнесколько дней с перерывами. Первый раз это случилось в их доме, в гостиной. Помню, был жаркий день, в доме никого не было, кроме нас, и мне удалось снять с нее трусики и посадить ее верхом себе на колени. Она взвизгивала, плакала, кричала, порывалась встать.

— А ты?

— А я ее крепко держал и все время надавливал на нее. В конце концов, от этих усилий и от возни я излился. Она, хотя и была мокрая, но до оргазма так и не дошла. Через два дня мы с ней удрали далеко в лес на прогулку. Там я ее держал под собой два раза, примерно по часу. Она кричала и плакала почти непрерывно, хотя и осталась девушкой.

— Рэд, это ужасно! Ты не представляешь ее мучений!..

— Да, но она сама согласилась через три дня снова поехать со мной на виллу. Думаешь, она не знала, что ее там ждет? Но ехала туда веселая, радостная, возбужденная… А там позволила себя раздеть без малейших колебаний… Так что еще неизвестно, что она испытывала!

— И опять вела себя так же?

— Да. Она стонала, выла, билась, визжала, рыдала… И так часа два! Сперва я был осторожен, но во второй раз таки не выдержал… Зато и она побывала на верху блаженства… Элли, ты не очень старайся! Видишь, какой он у меня стал? Скоро будет в тебе.

— Так что же с этим Ричардсоном?

— Сенатор устроил ему какой-то скандал. Нужно будет узнать поподробнее. У меня есть кое-какой планчик, от выполнения которого Ричардсону явно не поздоровится. У него ведь есть еще и младшая дочь. Попробуем пристроить тебя к ним гувернанткой. И сама отдохнешь, и мне окажешь содействие. Да и денег будет уйма!

— А младшую дочку Ричардсонов ты тоже думаешь…

— Если удастся и если ты не будешь возражать, то…

— Только в моем присутствии…

— Ладно… А теперь… Раздевайся!

— Рэд… Рэд… Я тоже хочу, чтобы ты меня, как жеребец кобылу…

— Как захочешь.

Ночь пролетела незаметно. Ласки сменялись обсуждениями возможных вариантов будущих действий, а затем разговоры уступали место новым объятиям…

— Мы заставим Ричардсона дать деньги на продолжение поисков бумаг Ришара! — убежденно говорил Рэд,

— Если они вообще еще существуют.

— Видишь ли, фактов нет. но есть чутье, а оно никогда еще меня не подводило. И отступать я тоже не привык. Но сейчас надо немножко отойти назад, осмотреться, как следует подготовиться и только тогда уже двигаться вперед! Надеюсь, обеспечу себе более солидную поддержку босса. Мужик он неплохой, но идти в потемках до конца, на свой страх и риск, побаивается…

В беседе с Рэдом в эту ночь, как в фокусе, отразились важнейшие моменты моей жизни в Токио за последние два-три месяца, и я решила подробно, слово в слово, записать нашу беседу в дневник.

Итак, мы с ним на перепутье. Скоро в дальнюю дорогу Но мы рассчитываем на одно, а что готовит нам судьба?

* * *

Милая Кэт! Кажется, я была права, решив потихоньку вытащить у Элли часть ее дневника. Я совершенно ошеломлена! И ничего сообразить не в состоянии! Прошу тебя особенно внимательно прочитать часть «На распутье» и хорошенько подумать. Сама посуди! Случайно ли совпадение фамилий? Ричардсонов, конечно, много у нас в Америке, но… две дочери. Тоже совпадение? Муж моей сестры — сенатор! Тоже совпадение? И еще. Когда я была маленькой девочкой, мне довелось быть свидетельницей какого-то скандала с моей старшей сестрой. Кто-то ухаживал за ней, кто-то добивался ее руки, но отец сделал ему что-то неприятное, и он больше у нас не бывал. Все это я помню смутно, неясно, но… это тоже совпадение? Мне кажется, я узнала бы того рослого, большого мужчину, который ухаживал за моей сестрой, хотя и прошло уже много лет. Вообще, Кэт, это очень и очень загадочно! Как ты думаешь? Спросить у Элли? Пока я не решаюсь. Не знаю, что и думать. От тебя уже несколько дней нет писем и я скучаю без них. Надеюсь получить сегодня.

Боб уже уехал. С ним у меня было еще два раза, И, можешь себе представить, ни одного оргазма! Не понимаю, отчего бы это? Все ведь нормально: и делает он хорошо, и мне приятно с ним, но вот не получается! Правда, делает он недолго. Может, все-таки причина в этом? Ах, если бы мне такого, как Анри! Мне кажется, что с ним у меня получилось бы раза три. А вот с Рэдом я бы боялась… Сегодня в полдень у нас был Дик. Он так печально смотрел на меня. Я ему еще раньше все сказала: и то, что ко мне приезжает мой жених, и то, что мы не сможем больше с ним видеться. Слушая меня, он молчал и только кивал головой, но в глазах у него стояли слезы. Мне стало жаль его, и я кивнула ему в сторону сада и сама пошла туда, не оглядываясь. Вскоре услышала за собой его несмелые, робкие шаги. Я остановилась и улыбнулась ему. О, Кэт, ты бы видела, как у него радостно заблестели глаза, когда я обняла его и поцеловала в губы. Ну, что было дальше, ты, конечно, догадываешься. Сначала он был гораздо более нерешителен и неуверен, чем раньше, и все время пытливо заглядывал мне в глаза. Но когда я сама сняла с себя трусики и начала расстегивать его брюки, он стал прежним Диком. День был жаркий, мы забрались в тенистое место и принялись сжимать и мять друг друга в объятиях, как после долгой разлуки. Потом я легла на спину и позволила ему начать. Но вот что странно, Кэт! Очень странно! Я почти сразу же достигла оргазма! Непонятно! Мне захотелось еще, и я попросила его продолжить. Потом еще раз. И было так сладко, так сладко! Просто невероятно и необъяснимо. Он входил глубоко, ибо я сильно прижимала свои колени к груди. Раньше я этого не делала, стеснялась. После второго раза мы еще долго и молча целовались. Пока что я нахожусь в полном недоумении. Как ты думаешь, отчего это? Послезавтра Дик опять придет. И я уверена, что опять буду с ним. А вот с Бобом такой уверенности у меня нет.

Сейчас сажусь за переписку последней тетради Анри Ландаля — «Мираж». У нас скоро заканчиваются занятия, и за тем приготовления к свадьбе. Времени совсем не будет. Письмо я пошлю тебе вместе со всем переписанным. Помни, что о тебе никогда не забывает.

Твоя Мэг,

ЗАПИСКИ АНРИ ЛАНДАЛЯ

«Мираж»

Удивительный день выпал на мою долю. И день, и ночь! Смогу ли я восстановить в памяти все перипетии этого необычайного дня? А это нужно! И как можно тщательнее!

Итак, накануне этого дня я вновь — в который уже раз — расспрашивал Марсель о ее работе, которая по-прежнему оставалась для меня загадкой. Вновь она отвечала так, что можно было ей верить и не верить. Когда же был затронут вопрос о тайне Ришара, она, не в пример своему прежнему поведению, оживилась, словно ожидала этого разговора, и сообщила весьма интересную деталь.

Ей случайно стало известно, что инженер Ришар часто инкогнито посещал в Йокогаме незадолго до катастрофы в Хиросиме некий дом. Она сумела даже узнать адрес этого дома. Затаив дыхание, я выслушал ее сообщение и избавил ее на этот раз от докучливых вопросов, откуда и как она получила эти сведения. Важно было другое — немедля выяснить все на месте. А вдруг удастся зацепиться за какую-нибудь нить? Разведать что-либо новое?

Это неожиданное сообщение Марсель изменило все мои планы. Утром следующего дня я собирался навестить Ямодо, у которой когда-то жил мой отец с моей сестрой. Я решил с позволения хозяйки перерыть все в доме в надежде найти хоть какой-нибудь след исчезнувшей сестры, а также расспросить ее о том, что ей известно о бумагах Ришара. Но после сообщения Марсель я решил сперва съездить в Йокогаму, надеясь к обеду возвратиться, а после обеда побывать у Ямоды-сан.

В Йокогаму можно было отправиться комфортабельным пароходом, но, экономя время, я добрался туда электричкой. После довольно долгих поисков нашел указанную улицу на самой окраине города, недалеко от берега. Это была очень тихая улица, расположенная в стороне от шумных магистралей. Тут не было ни машин, ни рикш, ни прохожих. Я нашел дом под № 6 и постучал в дверь.

— Что вам угодно? — спросил меня открывший дверь коренастый японец.

— Мне нужно видеть «мирных людей».

— Я вас не понимаю. Все мы люди мирные.

— Да, но «Хиросима, 33…»

— О, Хиросима! Да, да… ужасно! Проходите, пожалуйста!

Мы вошли в просторную, со вкусом обставленную комнату, и по его приглашению я сел у письменного стола, за которым занял место и сам хозяин.

— Так чем же я могу вам помочь и кто вы?

Задавая мне вопросы, он открыл ящик письменного стола и, заглянув в него, перевел на меня внимательный, изучающий взгляд.

— Я Жерар Ришар, сын…

— Так, знаю, — перебил он меня. — Пойдемте со мной.

Недоумевая, я поднялся со стула и последовал за ним. Мы вышли на улицу и прошли несколько кварталов в сторону от берега, но не к центру города.

На первом же углу японец попросил меня подождать, зашел в будку телефона-автомата, и через минуту мы вновь продолжили путь. Шли теперь медленно. Японец поглядывал на часы, будто соизмеряя свои шаги со временем. Напротив какого-то кафе мы остановились.

Несмотря на довольно ранний час, в кафе было оживленно. Почти все столики были заняты.

«Сегодня воскресенье, нерабочий день», — вспомнил я.

Внезапно мое внимание привлекла вроде бы знакомая фигура пожилого человека, стоявшего неподалеку от нас у деревянного палисадника. Он стоял, опираясь на зонтик; и, как мне показалось, внимательно наблюдал за нами.

«Где же я его видел? — напряг я свою память. — Эти очки, опущенные плечи, такая же напряженная и настороженная поза, как будто он хочет что-то сделать, но не решается… Так это же Руа! Мсье Руа! Но как…»

— Сейчас! — прервал мои мысли японец, взглянув на часы.

Большой темный закрытый автомобиль вынырнул из-за угла и остановился возле нас.

— Прошу! — пригласил меня японец, открывая дверцу машины. Садясь в авто, я бросил быстрый взгляд на стоявшего поодаль Руа.

Машина уже тронулась с места, но я успел заметить, как Руа подался всем корпусом вперед, буквально пожирая нас взглядом.

Озадаченный увиденным, я не сразу сообразил, что провожавший меня японец остался на тротуаре, а рядом со мной сидел уже кто-то другой. Занятый своими мыслями, я попытался отдернуть на заднем окошке шторку, чтобы еще раз взглянуть на Руа. но сидевший со мной представительного вида японец мягко отстранил мою руку.

— Вы Жерар Ришар?

— Да.

— Вас интересуют бумаги вашего отца инженера Ришара?

— Да.

— Я имею поручение доставить вас з штаб, и там вам все разъяснят. И еще вынужден вас предупредить, чтобы вы не пытались отодвигать шторки, не стремились проследить маршрут этой машины. При малейшей попытке такого рода наша поездка будет прервана. Навсегда.

Сказано это было очень четко и корректно, но все же, напрягая свое внимание, я попытался определить, хотя бы приблизительно, направление нашего движения. Но после нескольких поворотов я должен был признать полную бессмысленность своих усилий. Редкие остановки, видимо, на перекрестках, сменялись длинными перегонами, на которых машина развивала бешенную скорость, затем движение стало замедляться, вновь появились небольшие задержки, и, наконец, скорость машины резко уменьшилась. Шторы на окнах сразу как-то потемнели и вскоре на них смутно отпечатались блики электроламп. Машина въехала в какое-то большое помещение.

— Прибыли! — сказал мой спутник.

Машина мягко остановилась и дверца открылась.

Выйдя из машины, я окинул взглядом просторный, с низким потолком и сетью боковых коридоров, скромно освещенный гараж.

Там и тут поблескивали автомобильные кузова различных марок, сновали взад и вперед люди, было тихо.

Сопровождавший меня японец слегка притронулся к моему локтю и кивнул на низкую широкую дверь. Мы вошли, опустились вниз по лестнице и затем после нескольких поворотов попали в длинный, хорошо освещенный, со многими ответвлениями коридор. Изредка встречавшиеся нам люди были в масках, закрывавших верхнюю часть лица.

Мы остановились у одной из дверей, обитой стальными листами, и японец, подняв руку, прикоснулся перстнем, сверкавшем на его безымянном пальце, к какому-то месту в верхней части двери. Она почти тотчас же открылась, и мы прошли еще через две хорошо освещенные комнаты и, наконец, оказались в обставленном простой мебелью кабинете.

— Присядьте! — предложил мне мой провожатый и тотчас же вышел через маленькую дверцу в другое помещение.

Через некоторое время в кабинет вошли несколько японцев. Один из них, довольно высокий, хорошо сложенный, пожилой мужчина с глубокими задумчивыми глазами, весьма просто одетый, приветливо кивнул мне головой и жестом пригласил меня сесть.

Двое других японцев были в масках, закрывавших верхнюю часть лица. У одного из них я увидел глубокий шрам на подбородке. Оба по приглашению первого также молча уселись за стол. То же сделал и четвертый — мой провожатый.

— Вы Жерар Ришар? — обратился ко мне старший японец, внимательно всматриваясь в меня.

— Да.

— Вы ищете чертежи отца?

— Да.

— Вы их не найдете. И для вас было бы лучше навсегда забыть об их существовании.

Я посмотрел на него недоуменно, но он поднял руку.

— Надеюсь, вы сейчас все поймете, — продолжал он. — Вы — сын инженера Ришара и только поэтому, нам кажется, имеете некоторое право узнать часть того, что является тайной чрезвычайной важности. Да, формулы Ришара существуют. Они касаются того оружия, которое впервые в истории было применено американцами против нас в августе 1945 года. Эти формулы теперь в надежных руках. Ришар завещал их нам, и никому не вырвать их из наших рук. Его формулы живут у нас, развиваются, и претворение их в жизнь во много раз было бы сильнее взрыва в Хиросиме. В наших руках это могущество должно и будет служить только миру. Независимо от путей и методов его применения. Это высшая цель нашего общества, цель, которой беззаветно служил ваш отец. И вы как его сын должны это знать. Так мы решили.

Он выдержал паузу, а я невольно передохнул от напряженного внимания, е которым слушал его, стараясь запомнить каждое слово совершенно необычного и неожиданного для меня вступления.

— Но не больше! — продолжал он. — Вы не только сын великого ученого, вы еще и разведчик правительства Франции! Не волнуйтесь! — продолжал он, заметив, как я вздрогнул при его словах.

Он сделал небольшую паузу.

— Формулы Ришара интересуют ваше правительство, но не для мира, а для войны. Они ему не достанутся. Правда, ваше правительство нащупывает иные пути овладения нашими секретами, но это не принесет ожидаемых результатов. По сути дела, лишь две великие державы более или менее во всей полноте владеют этими величайшими секретами нашей эпохи. Мирные цели одной из них, расположенной к западу от нас, близки нам, и один лишь Всевышний знает, не применим ли мы в решающий час наше могущество на ее стороне. Военные замыслы другой державы, расположенной к востоку от нас, вызывают ужас и негодование. Ее разведка вот уже несколько лет настойчиво стремится нащупать нити, ведущие к тайне формул. Зачем? Очевидно, для того, чтобы не допустить овладения ими правительством какой-либо иной державы, в том числе и нашей. К нашему стыду, японская разведка помогает американской и, хотя при этом, японцы преследуют и собственные пели, но они так же далеки от целей мира, как и цели Америки. Вы ведь тоже конкурируете с другими разведчиками. Правда, пока без особого успеха?

Невольным кивком головы я подтвердил эту известную всем истину.

— К сожалению, в поисках нашей тайны вы не играете самостоятельной роли. Да! Не удивляйтесь! По распоряжению некоего Хояси, организация которого примыкает к японской разведке, но имеет некоторую долю самостоятельности, вы должны были быть уничтожены еще перед вашим отправлением из Франции, в Марселе. В память о вашем отце мы решили вас спасти. Наш человек, рискуя многим, сделал это… Еще раз не удивляйтесь! Вы многого не знаете… Да и мы… — японец окинул взглядом сидевших молча людей в масках, — мы не сумели предугадать и предотвратить новую, довольно ловкую и смелую попытку организации Хояси уничтожить вас в кафе, принадлежавшем одному из его приближенных. Правда, наведенный нами на это кафе полицейский наряд прибыл вовремя, чтобы помешать окончательно расправиться с вами. Но за то, что вы остались живы, вы должны благодарить только Всевышнего! Только его! Удар ножа оказался не смертельным. Это не наша заслуга. И все же вы попали в руки полиции, а не в подвалы «конторы» Хояси, откуда вы бы уже не выбрались. Некоторую, правда, косвенную поддержку мы все же сумели оказать вам при побеге из госпиталя…

— Так, значит, и Кито тоже?.. — вырвалось у меня полное недоумения восклицание.

— Она в безопасности, — мягко отклонил он мой вопрос и продолжал:

— Американская разведка стремится использовать вас и извлечь из ваших возможных успехов максимум выгод для себя, В Марселе она была настроена против вашей ликвидации. Это совпало с нашим намерением не допустить вашего убийства. За вами следит и немецкая разведка.

«Значит, Руа идет за мной по пятам», — мелькнула у меня мысль!

— На что же вы можете надеяться в подобных условиях? — продолжал японец. — Допустим, что вам повезло, и вы отняли у нас какую-то часть тайны. Неужели вы думаете, что вам удалось бы унести с собой эту тайну хотя бы за два-три квартала отсюда? За каждым вашим шагом наблюдали бы первоклассные агенты лучших разведок мира, не считая людей нашей организации, которые в этом случае не преминули бы воспользоваться самыми решительными мерами, чтобы отобрать у вас похищенную тайну — святая святых нашей организации. Даже если бы она была запрятана в извилинах вашего мозга! Мы просим вас запомнить следующее.

Спокойный, неторопливый голос японца наполнился негромкими, но твердыми, как сталь, нотками.

— Всякого, кто сделает хоть малейший шаг по пути раскрытия тайны, мы уничтожим! Это касается и вас! Никто еще пока подобных шагов не предпринимал. И это хорошо!

После небольшой паузы он продолжал уже более мягким, почти отеческим тоном:

— Поэтому мы решили, как видите, сообщить вам очень многое и хотим дать вам совет: немедленно выбросьте из головы всякую мысль о поисках тайн! Уходите с разведывательной службы или, если пожелаете, оставайтесь на ней, но решительно откажитесь от поисков того, чего вам никогда не найти. В противном случае, никто и никогда не позавидует вашей участи, Более того, мы призываем вас всё тщательно обдумать, взвесить, воодушевиться светлой памятью о вашем отце и… вступить в ряды нашей организации. Мы полагаем, что несколько месяцев для обдумывания своего дальнейшего жизненного пути вам будет вполне достаточно.

Он замолчал. Я сидел совершенно подавленный и ошеломленный. Все услышанное предстало перед моим взором в совершенно ином свете — некоей громадной, неведомой силой, поставив передо мной вопросы исключительной важности и вынудив меня действительно по-настоящему во всем разобраться.

— Вы хотели бы что-нибудь сказать? — перебив сумбурный ход моих мыслей, спросил японец.

— Нет… впрочем, да! Я хотел бы выразить вам искреннюю признательность за столь важное сообщение, которое я с полным вниманием выслушал. Ваше доверие я постараюсь оправдать. Но мне действительно необходимо время…

— Вас никто не торопит.

— Я вынужден обратить ваше внимание на следующий факт… Не знаю, имеет ли он значение?..

— Все имеет свое значение в этом мире!

— Когда в Йокогаме мы садились в машину, я заметил на тротуаре Руа, который следил за мной.

Сидевшие за столом быстро переглянулись.

— Вы уверены, что это был Руа?

— Полагаю, что я не ошибся.

— Опишите, пожалуйста, его наружность. И поточнее. Особенно одежду! Лицо его нам знакомо.

Я постарался обрисовать фигуру немецкого агента французского происхождения, а один из японцев тщательно записал все, что я сказал, и тотчас же удалился.

— Жаль, что вы не сообщили об этом там же вот ему. — Старший японец кивнул на мужчину, сопровождавшего меня в машине. — Но это ничего, за сообщение мы вам крайне признательны. Господин Руа прибыл в Токио на прошлой неделе, но в Йокогаме?.. Припомните, пожалуйста, не заметили ли вы его в районе дома № 6?

— Нет.

— Так. Ну, хорошо! — он взглянул на сопровождавшего меня японца. — Отдайте распоряжение, чтобы дом № 6 немедленно закрыли.

— Будет исполнено, сэнсэй!

— Отправляйтесь и проводите господина Ришара. С вами поедет Ориде.

Старший японец доброжелательным поклоном попрощался со мной, я ответил ему тем же, при этом кивнув молчаливому японцу со шрамом на подбородке.

Необыкновенная встреча завершилась.

Вновь бесконечные коридоры, вновь темное громадное помещение гаража и вновь мы умчались на машине с опущенными шторами. Рядом с шофером сидел в этот раз незнакомый худощавый японец.

«Очевидно, Ориде, — подумал я. — Что ж, за добро надо платить добром! Несомненно, Руа выслеживал не столько меня, сколько организацию «мирных людей». Но при помощи последних я, кажется, сумею избавиться от Руа». Лишь теперь я вспомнил две вещи, ответ на которые мне могли бы дать только в штабе, и которые я, к сожалению, упустил там из виду.

— Извините, что я прерываю ваши мысли, — обратился я к своему спутнику, убедившись в том, что он далеко не рядовой член организации. — Сожалею, что в штабе я забыл сказать… сообщить…

— Пожалуйста, пожалуйста!

— Мне стала известна одна из тайн: «Хиросима, 33. Рыба ушла…»

— Хорошо. Не продолжайте.

После минутного молчания мой собеседник произнес:

— Могу, пожалуй, сообщить вам следующее. Эта формула имеет весьма важное значение для нашей организации и касается не столько настоящего, сколько будущего. Вам же могу посоветовать никогда не пытаться расшифровывать ее. Практически, это совершенно немыслимая вещь. Кстати, нас абсолютно не беспокоит то, что формула известна, кроме вас. еще и американской и японской разведкам.

— Еще один вопрос можно?

— Пожалуйста.

— Где моя сестра?

— Я вас понимаю. Единственное, что я вправе вам сообщить, это то, что она в Японии.

— Благодарю вас! Больше мне ничего не нужно.

Всю дальнейшую часть пути мы молчали, погруженные в свои мысли. Машина все чаще и чаще останавливалась, видимо, на перекрестках, затем ее плавный ход замедлился, шофер слегка притормозил, и Ориде выпрыгнул на ходу. Вслед за тем машина повернула и через несколько секунд остановилась. Мой спутник сказал мне:

— Желаю вам выбрать верное направление на вашем пути! До свидания!

Едва я вышел из машины, как она рванулась вперед. Я попытался заметить ее номер, но за несколько секунд, в течении которых она исчезла вдали, ее номерной знак успел два раза измениться на моих глазах!

«Чистая работа!» — с восторгом подумал я и, оглядевшись по сторонам, зашел в кафе наскоро пообедать. Там я попытался записать в свою тетрадь основные мысли старшего японца, но отложил это занятие на после, так как надо было торопиться с возвращением в Токио, где я должен был еще побывать у Ямоды-сан.

Сообщение о том, что моя сестра жива и находится в Японии, а может и в Токио, наполняло меня чувством восторга. Все вокруг казалось мне приветливым, радостным, и даже оглушившее меня на первых порах впечатление от необычной поездки в таинственный штаб как-то потускнело.

Через час я уже сидел в переполненном вагоне мчавшегося в Токио электропоезда. За 10 минут до подхода поезда к станции я прошел через весь вагон, направляясь в сторону тормозной площадки. На предпоследней от выхода скамье я заметил между сидевшими мсье Руа, бросившего на меня поверх газеты быстрый, настороженный взгляд.

Руа старательно изменил свою наружность, но теперь я уже безошибочно узнал его. Это был никто иной, как он. С безразличным видом я прошел мимо него и тут же, у самого выхода, увидел Ориде, просматривавшего какой-то журнал.

«Руа в надежных руках — подумал я. — Но от такого хвоста следует избавиться побыстрее. Не вести же их обоих к Ямоде-сан и затем к себе на квартиру». Руа, несомненно, уже успел выследить мое местожительство. Что ж, завтра переменю его!

В невероятной сутолоке громадного токийского вокзала, в его лабиринте проходов, коридоров, лифтов, мостиков, туннелей, в его регулируемых и нерегулируемых людских потоках мне не составило большого труда оторваться от настырного преследователя, и я, не теряя ни минуты, отправился на южную окраину Токио. Когда, наконец, я пересек весь огромный город и добрался до домика Ямоды-сан, где когда-то жили отец с моей сестрой, солнце уже закатилось за горизонт, и наступили сумерки.

Пожилая Ямода-сан долго всматривалась в меня, приговаривая как бы про себя:

— Да, да… это он… молодой Ришар! О, господин, ищите Элли, вашу сестру! Она жива и думает о вас!

Путано и сбивчиво она рассказала об обстоятельствах похищения Элли, но сообщить что-либо определенное, что могло бы навести меня на ее след, не могла. Она показала мне комнаты, в которых проживал отец, но самый тщательный осмотр их не дал никаких результатов. Все было на виду. Что же касается стен, потолков, пола, то они, как сообщила Ямода-сан, были дважды основательно ощупаны и осмотрены какими-то людьми, прибывшими в сопровождении полицейских.

— Но я кое-что сберегла для вас!

Она на секунду отлучилась и, вернувшись, вручила мне сверток старой одежды.

— Вот все, что осталось. Два раза они что-то искали, но я их обманула. Было кое-что и в платье Элли, он оно исчезло вместе с ней.

Ничего больше не узнав, я поблагодарил Ямоду-сан, попрощался с ней и, пообещав еще раз зайти и поговорить о том, что интересовало меня, заторопился к себе на квартиру. Сумерки сгустились, и надо было выбираться из этих пустынных мест до наступления темноты. Быстро удаляясь от домика Ямоды-сан, я по профессиональной привычке ощупывал врученный мне сверток.

— Ага! Так оно и есть!

В наглухо застегнутом боковом кармане серого пиджака я нащупал какую-то бумагу. Это был измятый конверт с надписью, которую я с трудом разобрал в наступившей темноте: «Моему сыну или дочери». И подпись — «Франсуа Ришар».

Сунув драгоценный конверт в карман, я быстро зашагал дальше. Я уже успел изучить город и, пробираясь узенькими улочками, не боялся заблудиться.

Выбравшись в более спокойный район, я замедлил шаги, высматривая какой-нибудь транспорт. Завидев рикшу с велосипедом, я окликнул его, сел в коляску и приказал везти меня к центру. Проехав несколько кварталов, я обратил внимание на странную суматоху у высокого, сумрачного вида дома, к которому мы приближались. До него оставалось не более пятидесяти метров, как вдруг раздался глухой взрыв, видимо, в подворотне этого дома, и все заволокло дымом. Послышались свистки, завыла сирена полицейской машины.

— «Мисс Динамит»! — в страхе закричал рикша и, бросив велосипед, моментально исчез.

Я почувствовал беспокойство. Мне вовсе не хотелось ввязываться в какую-либо историю. Пакет в боковом кармане обжигал мне грудь, и мне очень хотелось поскорее, без осложнений, добраться к себе. Я вылез из коляски, намереваясь свернуть в первый попавшийся переулок.

Какая-то женщина, внезапно вынырнувшая из дымного облака, со всего разбега налетела на меня. Я выронил свой драгоценный сверток.

Выругавшись, я взглянул на женщину и окаменел. Она была в маске, но волосы… Эти волосы я видел днем наяву, а по ночам они мне снились. Что только я не делал, чтобы вновь найти эту прекрасную незнакомку из госпиталя. Все было напрасно! И вот она передо мной! Сквозь прорезь маски смотрели на меня ее глаза, от которых я уже не мог оторваться.

— Вы! — только и нашелся я.

Она сразу узнала меня, схватила за руку и, увлекая в узенький переулок, прошептала:

— Нельзя медлить ни секунды! Здесь опасно!

— Что происходит? — спросил я на ходу. — Почему вы в таком виде?

Мне было немного не по себе, в моем голосе звучала тревога.

— Не здесь… Я вам все объясню потом… А сейчас… скорее… скорее!..

Быстрым шагом мы успели пройти не более тридцати-сорока метров.

— Теперь недалеко… Здесь за углом… — сказала незнакомка.

Она не успела договорить. Прямо на нас шли два полисмена. Мне даже почудились какие-то тени, скользившие за ними…

Секунда колебания… И моя прекрасная незнакомка, сорвав с себя маску и остановившись, прильнула своими теплыми губами к моей щеке. Полисмены были уже рядом.

— Но ты меня совсем не любишь, милый, — капризно произнесла женщина.

Полисмены переглянулись.

— Стойте! — приказал один из них. — Кто вы такие?

— Я — сотрудник французского посольства, а это моя супруга, — слетело с моих губ.

— Документы! — потребовал тот же полицейский, а другой, расстегнув кобуру, положил руку на пистолет.

Я предъявил им свой французский паспорт. Внимательно осмотрев его при свете карманного фонарика, полисмен вернул мне.

— А ваши?

— Это моя супруга! Она вовсе не обязана постоянно носить с собой документы!

— Успокойтесь, господин! Но ввиду чрезвычайных обстоятельств мы вынуждены задержать вашу спутницу, как и всех женщин в этом районе, для точного установления их личности. Произошло ограбление посреднической конторы господина Иоссио. Это работа «Мисс Динамит», и поскольку…

Он не успел договорить. Внезапно на обоих полицейских опустились мешки, искусно наброшенные на них какими-то людьми, неслышно приблизившимися к ним сзади.

— Скорее! — рванула меня за руку незнакомка, не дав мне возможности проследить за исходом дерзкого нападения.

— Не беспокойтесь! Они их свяжут!

В этом я тоже, пожалуй, не сомневался и поспешил за женщиной.

— Здесь должна быть моя машина!

Действительно, за углом стоял маленький джип.

— Садитесь за руль. У меня болит рука.

— Вы ранены? — с тревогой спросил я.

— Пустяки! Задело кирпичом.

Я с восхищением взглянул на нее.

— Значит вы?..

— Да, «мисс Динамит», — спокойно закончила она.

* * *

Фантастическая ночь прошла для меня как в угаре. Сначала бешенная гонка в джипе по кривым темным улицам. Потом роскошный номер первоклассного отеля, мягкий полусвет, пушистые ковры, низенькая широкая кровать, лучистое вино и прелестная незнакомка в моих объятиях.

Я знал, что в жизни бывает всякое, но такое… Все мои тревоги и волнения остались где-то далеко позади. От ошеломившей меня поездки в Йокогаму, от забот по розыску моей сестры не осталось и следа. Без конца покрывал я поцелуями полуобнаженное тело желанной женщины, которая возбужденно смеялась, болтала, как шаловливая девчонка, и сама игриво подставляла мне свои одурманивающие голые грудки.

Кто бы мог подумать, что эта милая девчонка несколько часов тому назад участвовала в каком-то крупном криминальном деле?!

— Кто ты? Скажи, как тебя зовут?

Но она только смеялась и ерошила мои волосы.

— Погоди, все узнаешь, милый…

Она ласкалась, как кошечка, и я забывал свои вопросы и сомнения.

— Я буду звать тебя Диной., уменьшительным от динамит, можно?

— Хорошо, Анри, поцелуй еще свою Дину.

Медленно, не отрываясь от ее губ, я стащил с нее остатки одежды, оставив только беленькую рубашонку, и, на миг оторвавшись от нее, торопливо разделся сам.

Голый я лег с ней рядом на тахту. Она взглянула на меня и, стыдливо улыбнувшись, отвернулась. Я привлек ее к себе. Мы лежали на боку, стискивая друг друга в объятиях. Нежно и страстно я поглаживал ее спину, талию, ягодицы и чувствовал, как все ее прекрасное горячее тело сладострастно выгибалось, тянулось, прижимаясь ко мне. Ее теплый, упругий живот тесно прижался к моему. Любопытные пальчики ее блуждали по моей спине, пояснице и как бы притягивали меня к ней. Похоть властно требовала удовлетворения. Замирая в поцелуях, лаская друг друга, я чувствовал, как все ее естество вздрагивало, прильнув ко мне. Желание близости было настолько велико, что обычное совокупление не могло бы в полной мере удовлетворить его. Я это чувствовал и был в этом уверен. Ее охватила такая же, как и меня, страсть.

Мне захотелось чего-то особенного, необычного, чего-то захватывающего, сладостного и изнуряющего.

И тут я вспомнил близость в весьма нескромной позе с моей маленькой Кито. Мне сразу же захотелось повторить эту экстравагантную позу, но только в еще более бесстыдном варианте.

— Я очень хочу тебя, Дина!.. А ты?

— Да…

— Я хочу очень сильного наслаждения и… прошу тебя лечь так, как я попрошу…

— Как?..

— Я покажу… Вот так… На подушки…

Я положил Дину на спину и подсунул ей под голову маленькую подушечку. Две большие подушки я подложил ей под зад так, что она оказалась поднятой почти вертикально вверх, а ее ноги повисли над ее грудью.

— О, нет! Что ты… — вяло запротестовала она, — Я не понимаю…

— Милая, погоди… Я очень так хочу.

Торопливо я повернулся к ней спиной и, обняв ее своими бедрами, попытался соединиться с ней. После нескольких неловких усилий мне это удалось, и я опустился на согнутые локти и грудь… И тут же, кажется, покраснел от стыда…

Необъяснимое чувство наслаждения охватило меня. Да, я знал: всё это и всё, что было вокруг, видели глаза Дины. Я физически ощущал на своих ягодицах, бедрах обжигающий взгляд ее чудных глаз.

Неудобная, неестественная поза таила в себе неизведанную остроту наслаждения. Уткнувшись лицом в постель, опираясь на нее грудью и руками, я сильно изгибал поясницу, поднимая и опуская ягодицы.

Само сладостное соединение я не мог видеть, но зато могла видеть его и, конечно, видела Дина, что я сразу же почувствовал.

Несмотря на сильный изгиб ее поясницы, она отвечала мне чуть заметным движением тела. Страстная Дина, раздвинув бедра и согнув ноги в коленях, старалась надавливать пятками на мою поясницу. При этом мой член входил все глубже и глубже.

Минутами, очень утомленные, мы прерывали свои движения, но лишь для того, чтобы, отдохнув и приловчившись, еще теснее слиться в этой совершенно немыслимой позе. Через некоторое время наши движения стали ритмичными, плавными, напряжение и ослабление мускулов поясниц и ног также стало происходить в унисон, одновременно. Чудовищно бесстыдный вид, открывавшийся глазам Дины, очевидно, безмерно ее возбудил. Ее бедра и ягодицы сладострастно трепетали, а внутри начались горячие спазмы.

Я слышал ее прерывистое дыхание, всхлипывания, приглушенные стоны.

Изредка, приподняв голову, я хватал широко открытым ртом воздух, затем, вновь уткнувшись лицом в постель, подбивал кулаками подушки ей под зад и уже совсем неестественно прогибал вниз свою поясницу и, раздвигая в стороны свои бедра, вновь принимался жадно совокупляться…

С невыразимым, неописуемым наслаждением, задыхаясь, я изливался долго и бурно. А Дина жалобно кричала, плотно охватывая меня своим судорожно сжимавшимся нутром… Оргазм у меня и Дины наступил необычайно сильный. Удовлетворение было полным.

Утомленный до предела, я кое-как повернулся на тахте, лег рядом с утомленной Диной, поцеловал ее, обнял и почти мгновенно заснул.

* * *

Сколько времени я спал — не знаю. Дикий, пронзительный крик разбудил меня. Сна как не бывало. Не шевелясь, я приоткрыл глаза, пытаясь быстро охватить и оценить новую, неожиданную обстановку, в которой я очутился. И тот час же увидел Дину, сидевшую в своем халатике на ковре и с ужасом рассматривающую какую-то фотокарточку.

Я приподнялся на локте, но прежде, чем раскрыл рот, чтобы спросить ее, в чем дело, щелкнул замок, дверь открылась и в комнату вошел… Рэд. За его спиной виднелась тоненькая фигура Марсель.

— Я тебе говорила, что они здесь! — шепотом сказала Марсель. — Я видела их джип и подумала, что им дорога только сюда!

Окаменевшим взором смотрел Рэд на полное ужаса лицо Дины. Потом медленно, как бы с трудом, он повернулся ко мне. Его рука зашевелилась в кармане. Марсель быстро схватила ее, но… поздно! Из кармана Рэда прогремел выстрел, и мне показалось — а может это так и было, — что пуля коснулась моих волос. Так или иначе они зашевелились. Инстинктивно я, как сноп, свалился на подушку и замер. Бросаться на таком расстоянии на противника, вооруженного пистолетом, было безрассудно. Двойной, душераздирающий крик пронизал комнату: Дина без чувств упала на ковер, а Марсель бросилась ко мне.

— Куда? Ни с места! — прогремел Рэд, удерживая ее за плечо.

С крайним напряжением следил я из-под опущенных век за движениями Рэда. Сжимая в кармане пистолет, Рэд медленно сделал шаг в сторону лежавшей в обмороке Дины. Сделай он еще шаг, и я, сжавшись как пружина, готов. был броситься на него. Но в эту секунду взгляд Рэда упал на фотокарточку, валявшуюся на полу. Он наклонился, поднял карточку и некоторое время бессмысленно глядел на нее. Потом, перевернув, взглянул на какую-то надпись на обороте, вновь быстро перевернул фото, внимательно вгляделся в него и вдруг… дико захохотал!

Его ненормальный смех заполнил всю комнату, заглушая голоса и топот ног, доносившиеся через неплотно прикрытую дверь из коридора.

— Ты виновата в этом, ревнивая сука!

Марсель вздрогнула от рева Рэда и попятилась в угол. Со скрюченными пальцами Рэд двинулся на Марсель, которая с посеревшим лицом забилась в угол.

— Не подходи! — одними губами прошептала она. — Не подходи, или…

В руках Марсель блеснул револьвер.

Страшные пальцы Рэда приближались к шее Марсель…

Напружинившись, я был готов броситься на Рэда… Но внезапно быстрее мысли грянул выстрел, и в ту же секунду с глухим хлопком погасла лампа. Кто-то рванул дверь, и в осветившемся проеме я увидел силуэты входивших людей и гибкую фигурку Марсель, юркнувшую в коридор.

— Кто стрелял? — крикнул властный голое, — зажегся карманный фонарик, в свете которого стала видна фигура Рэда, отшвыривающего от двери бешено сопротивлявшихся людей. Вырваться в коридор Рэду все же удалось. На его плечах повисли трое довольно решительно настроенных типов.

Видимо, Рэд понял, что его жертва ушла и он, немного успокоившись, вернулся в сопровождении двух полисменов и коридорного в комнату.

Пользуясь суматохой, я кое-как успел одеться и, сидя на тахте, натягивал ботинки. Зажгли бра, и в комнате стало светло.

— Живой! — заорал Рэд, едва ступив на порог, и бросился было ко мне, но его удержали полицейские.

— Да отвяжитесь вы! — рванулся от них Рэд так, что оба полисмена отскочили на несколько шагов, а старший полисмен, осматривавший Дину, выхватил пистолет.

— Вот вам! — Рэд отвернул лацкан пиджака и показал удивленным полисменам свой значок. — И это тоже! — Рэд протянул старшему полисмену документ.

— Ясно. Извините.

— Ее на постель! — перебил Рэд полисмена и вместе с ним бережно перенес Дину на тахту, с которой я успел уже встать.

— А ты, парень, извини меня! — повернулся ко мне Рэд. — Откуда же мне было знать?

Вбежал еще один запыхавшийся полисмен.

— Ушла! Исчезла!

— И хорошо! Она нам больше не нужна, — перебил его Рэд, смачивая водой виски Дины и обрызгивая ей лицо.

Вбежавший с недоумением взглянул на него.

— Это наш, — вполголоса рассеял его сомнения старший полисмен.

— А что, собственно, здесь произошло? — задал он вопрос Рэду.

— Пустяки. Семейная ссора. Все в порядке.

— А кто бежал?

— Одна ревнивая девчонка. Из-за нее вся кутерьма. Не беспокойтесь! Я сам теперь справлюсь… До свидания! Спасибо за службу!

Полисмены, раскланявшись с Рэдом, быстро удалились. За ними вышел и коридорный, успевший прибрать на ковре и подмести пол…

— Дай мне, пожалуйста, воды! — прозвучал удивительно нежный голос Дины.

Но… только этот голос был обращен не ко мне, а к Рэду.

Рэд бросился к графину. У меня тоскливо заныло сердце.

«Как это все понимать?.. В каких они отношениях?» — подумал я, не зная, что предпринять и совершенно не понимая крутых поворотов в настроении бешенного Рэда.

— Ну, парень. — вновь обращаясь ко мне на «ты», проговорил он. — Я рад, что все так обошлось. Приходи-ка сюда завтра вечерком. Потолкуем. А сейчас, сам видишь, как я ее напугал. Но кто мог знать? Теперь ей нужен полный покой. Я сам посижу возле нее.

«Вежливо выпроваживает, — подумал я. — Но как же она?»

А Дина, с трудом приподнявшись на локте, взглянула на меня какими-то поистине странными глазами, вздрогнула и бессильно опустилась на подушку.

— Я счастлива, Рэд, что ты не ранил его, — прошептала она. — Завтра пусть приходит…

— Но, дорогая, я же не знал!

«Все ясно. — горько подумал я. — Меня использовали, как игрушку…»

Стиснув зубы, я сдержанно поклонился и, не оглядываясь, быстро вышел. Закрывая за собой дверь, я услышал брошенное мне вдогонку.

— Ты не обижайся, парень!

Только в вестибюле я хватился конверта. Его не было в кармане.

— Так это же она разорвала мой конверт и разглядывала какое-то фото! Что же там было такого ужасного?

Я бросился обратно к лифту, но нашел в себе силы сдержать свой порыв. Я был не в состоянии вновь увидеть прекрасную Дину и рядом с ней сумасшедшего Рэда.

«Завтра», — решил я.

* * *

Я забылся тяжелым сном. Но спал недолго. Сильные, неизгладимые впечатления дня и ночи рано пробудили меня. Позавтракав и совершив небольшую прогулку, я уселся за свои записки и провел за ними целый день. Записав, как мне кажется, все, я почувствовал себя немного легче, как будто тяжелый груз свалился с моих плеч.

В утренних газетах я с интересом прочел описание ограбления конторы какого-то Иоссио. Сообщалось, что задержаны две женщины, подозреваемые в участии в этом деле, а также упоминалось о том, что два полисмена, проведшие несколько часов во дворе соседнего дома с надетыми на головы брезентовыми мешками и привязанные к столбам забора, после своего освобождения показали, что они столкнулись с «мисс Динамит» в сопровождении сотрудника французского посольства некоего Анри. Фамилии они, к сожалению, не помнят. Сообщники, напав на полисменов, парализовали их действия.

На очной ставке с задержанными женщинами полисмены проявили явную неуверенность в их опознании, ссылаясь на то, что в темноте ясно разглядеть «Мисс Динамит» они не смогли. Расследование в отношении одной из женщин, оказавшейся иностранной подданной, будет произведено в возможно кратчайший срок..

В газетах также говорилось о том, что сделано официальное представление французскому послу по поводу упомянутого некоего Анри, поведение которого, безусловно, указывает на его прямую связь с разыскиваемой «Мисс Динамит». В представлении приведено описание наружности этого француза со слов полисмена.

На последней странице я прочел объявление:

«В районе офиса господина Иоссио найден сверток с ношеной одеждой. За справками обращаться в 27-ойполицейский участок, отдел находок».

* * *

Я был в полном смятении. Какую же наиболее правильную линию поведения избрать после такого поворота событий? Искать документы Ришара? Но теперь они ни что иное, как недосягаемый мираж. Пробудившееся и вспыхнувшее с непреодолимой силой чувство страсти к прекрасной француженке? Но ведь это тоже мираж, и ничего более. К тому же в памяти все настойчивее всплывает образ моей маленькой Кито. Где она? Ясно, пожалуй, что путь к ней могут указать лишь «мирные люди». Но они же владеют и тайной Ришара? А если?.. Нет, надо еще раз продумать все услышанное в штабе. Еще и еще раз все взвесить, тщательно обдумать, и если и придется что-то решать, то никакой половинчатости здесь быть не может! Или — или!.. Надо совершенно трезво и решительно взглянуть на вещи и точно оценить реальную обстановку.

* * *

Гром небесный! Как же это случилось? Как в этом разобраться?..

Вчера вечером, собравшись с духом, я позвонил Дине, попросив позволения взять у нее забытый — как вежливо я выразился, — конверт.

Дина тотчас же, без малейшего колебания, разрешила немедля зайти к ней.

И вот я у нее. Она одна. Печально, не то со страхом, не то с недоумением, взглянула она на меня. Я даже оторопел.

— Вот конверт, возьми, — тихо проговорила она, обращаясь ко мне по-прежнему на «ты».

— Благодарю.

Я положил конверт в карман.

— Нет! Взгляни, что там!

Я медленно вынул почему-то задрожавшими руками конверт, извлек из него фотографию и взглянул на нее. Еще ничего не разобрав, я почувствовал, что произошло нечто ужасное.

Я сразу узнал себя, снятого, когда я был еще школьником, и рядом со мной свою маленькую сестру. На обороте фотокарточки рукой отца было написано:

«Жерар и Элли. Марсель, 1939 год».

Я вертел карточку в руках и напряженно думал:

«Марсель… Жерар и Элли… Да, но что же здесь?..»

Я снова всмотрелся в фото. Рядом со мной сидела девочка с очень знакомым лицом. Очень! Мой растерянный взгляд остановился на лице Дины… Боги небесные! Ведь это же Элли!.. Элли?..

Не веря своим глазам, я еще раз сравнил фото с оригиналом. Последнее сомнение исчезло.

— Элли! Сестра моя!

— Жерар!

* * *

Неужели же такое бывает в жизни? И почему это случилось со мной?

А может быть, и не случилось, и это тоже всего лишь мираж?.. Но, пожалуй, все на самом деле происходит в этом лучшем из миров. Прошло первое, острое потрясение, прошли и вздохи, и слезы, и, в конце концов, кое-как успокоившись, мы засыпали друг друга бесчисленными вопросами.

Понемногу перед нашим взором стали возникать картины нашего недавнего бурного прошлого. Наперебой мы спешили рассказать друг другу как можно больше о себе и узнать как можно больше о другом.

— А то, что было между нами, дорогая Элли, ровным счетом ничего не значит, — успокаивал я ее и себя, когда она, вдруг задумавшись и загадочно поглядывая на меня, покраснела, как будто что-то вспоминая,

— Ты так считаешь?

— Конечно! Тем более, что мы ничего не знали и никакой вины поэтому быть не может. Помнишь, как в Библии?…

Я замялся, позабыв, кто же именно по Библии совокуплялся со своей сестрой.

— Да, но то в Библии… И, кроме того, там говорится, что за этот грех Бог их наказал!

— Да, но у них были дети! — нашелся я.

— А ты думаешь, что у нас?.. — она прикусила губки и лукаво улыбнулась.

— Ах, Элли! Я так тебя люблю!

Я схватил ее руку и горячо поцеловал.

— Я ни о чем не жалею! — добавил я,

— Жерар! Что ты говоришь? Сейчас же перестань!

Когда пришел Рэд, он застал нас за оживленной дружеской беседой. Мы встретили его, как лучшего старого друга.

Домой я возвращался успокоенный, с восстановленным душевным равновесием. Засыпая, я с удовольствием вспомнил подробности интимной близости с Элли и вместе с тем испытывал к ней чувство ревности к Рэду. И это еще долго не давало мне спокойной уснуть.

* * *

Прошло несколько дней. Итак, Элли с Рэдом уезжают в Америку, в Филадельфию.

Я решил вручить Элли все свои записки, чтобы она сохранила их для меня. Она внимательно прочла их и поняла, почему я остаюсь в Японии, почему я делаю такой решительный шаг в своей жизни. Элли должна это понять. «Почему-то я уверен, что мы еще будем вместе с ней на том новом пути, на который я вступаю первый. К этому призывают моя совесть, мой долг перед памятью об отце, моя любовь к Кито…»

* * *

Вчера вечером позвонила Элли. Рэд уехал на два дня в Осаку, и Элли пригласила меня на ужин. Через час я был у нее. На этот раз мы не могли с ней наговориться. Все новые и новые детали событий всплывали в памяти, все новые и новые планы на будущее возникали в наших головах и требовали обсуждения.

Мы сидели рядом на широком диване, и я по-дружески обнимал ее за талию. Постепенно моя рука начала чувствовать в ней женщину, упругое, теплое тело женщины, которой я уже раз обладал…

Элли, очевидно, заметила это и, почувствовав возле себя пробудившегося мужчину, тихонько отодвинулась.

— Не надо, Жерар!

— Элли…

— Что?

— Как тебе сказать… Я не жалею, что в тот раз так случилось…

— Перестань! Разве можно так?

— Ответь мне на один вопрос.

— Ну?

— Элли… тебе было тогда приятно?

— Не говори глупостей!

— Элли… Было? Скажи, дорогая, тебе было сладко?

— Ты опять?

— Скажи же… Было сладко?

— Ну, было… Что же из того?

— Очень?

— Сам знаешь!

— Элли, ты блаженствовала?

Я поглаживал ее талию и прижимал к себе. Элли наклонила головку, но, бросив взгляд на мои оттопырившиеся брюки, отвернулась.

— Элли, ответь…

— Что? — ее голос стал очень тихий.

— Ты блаженствовала?

Я взял ее руку и потянул к себе. Она отдернула ее, чуть отодвинулась от меня и тихо проговорила:

— Жерар, мы поступили очень дурно.

— Элли, да ничего плохого мы не совершили! Мы испытали с тобой величайшее наслаждение и только.

— Но, ведь я же твоя сестра?!

— Что же? Если близость нам дает такую радость, то зачем же ее отвергать? Это всё лишь условности!

— Ты думаешь?

— Так оно и есть. Связь с тобой дала мне величайшее наслаждение. Такого я еще не испытывал никогда.

— А с кем ты еще испытывал, пусть и не так?

— Со многими.

— Например?

— В последнее время с Марсель, с Кито…

— Жерар, ты должен все подробно мне рассказать.

— Конечно, с большим удовольствием! Кстати, все подробности у меня описаны.

— Дашь почитать?

— Обязательно Я и сам об этом думал. Мне кажется, будет лучше, если ты возьмешь мои записи с собой в Америку, сохранишь их для меня и сама кое над чем поразмыслишь.

— Так ты записал и то, что… со мной?

— И это.

— Да… Интересно…

— А первую половину своих записей я оставил во Франции. Спрятал в надежном месте.

— Я их увижу?

— Да. Но за это ты должна мне все рассказать о себе.

— У меня тоже все в дневнике. Прочтешь.

— И как тебя… первый раз?

— Все, все! Абсолютно все! А у тебя?

— В правдивости можешь не сомневаться. Все подробности занесены. А то, что было в школе и еще до школы, об этом почитаем вместе с тобой, когда старые записи будут у меня.

— Но кое-что ты мне расскажешь сейчас.

Элли лукаво и игриво взглянула на меня.

— Ах ты, милая проказница!

Я с жаром поцеловал ее в щеку. Она обняла меня за шею, и я впился в ее губы… И уже без малейшего с ее стороны сопротивления нежно и торопливо стал ласкать ее упругие грудки.

— Перестань, — прошептала она. — Расскажи лучше…

— Элли… я хочу…

— Так нельзя… Ты лучше расскажи…

— Хорошо. Но будет приятнее рассказывать, если… если соединиться… Хочешь?

— Ты не сможешь тогда говорить…

— Элли… взгляни!

Я погладил себя по контурам, которые рельефно обрисовывались на моих брюках из тонкого сукна.

— Уже видела… Жерар, может быть, не нужно?.. Я хочу, чтобы ты рассказал о Жанне.

— Нашей маленькой кузине?

— Да. Я помню, что ты был в нее влюблен.

— Это была моя первая любовь, если не считать еще кой-кого. Мне было тогда лет четырнадцать, а ей…

— Двенадцать.

— Да, да, двенадцать… Но почему ты о ней вспомнила?

— Она же была моей подружкой, и мы с ней всем делились… Но я чувствовала, что она что-то не договаривает. Она признавалась в поцелуях и объятиях с тобой, но о большем ничего не говорила. Хотя я была уверена, что…

— И ты была права, Элли. Я с ней был.

— Нет, в самом деле?

— Конечно! Она была такая горячая, такая…

— Жерар!

— Что?

Элли наклонилась к моему уху и чуть слышно прошептала:

— Ты знаешь, я ей завидовала…

Я вновь впился в ее губы… Она осторожно оттолкнула меня.

— Расскажи…

— Хорошо, Элли, но… я буду сидеть, как и сижу, а ты приляг на подушки. Откинься на спинку. Вот так. А ножки положи мне на… Я их буду ласкать…

— Зачем это? Ну, хорошо… Хватит! Рассказывай!

Я почувствовал, как ее нога мягко легла на мои колени. Я с удовольствием потянулся и погладил ее.

— Ну, что же ты?

— С Жанной я действительно начал целоваться и обниматься, как только она приехала к нам в начале летних каникул. Ты тогда была еще совсем маленькой.

— Но я помню, как она мне рассказывала, что вы искали укромные уголки… А потом?

— Потом… Потом я ласкал ее. У нее совсем еще не было волосиков… Вот здесь…

— Жерар, перестань!.. Ну, а она? Трогала тебя?

— Я сам прижимал ее руку или водил ею по своим брюкам… А через несколько дней после этого, когда мы с ней однажды вечером стояли под верандой, я расстегнул брюки и засунул туда ее руку…

— И она… отдернула ее?

— Нет. Я ее целовал, а она держала там руку и, конечно, ощущала, как я вздрагивал… Так же, как ты… сейчас чувствуешь это своей горячей ножкой… Да, Элли?

— Ты опять?

— Элли…

— Ну, что еще?

— Элли, милая… Я только расстегну брюки… и прижмусь к твоей ножке…

— Жерар… Ты несносный… Что ты делаешь? Как не стыдно?..

— Вот и все… чувствуешь?

— Продолжай.

— Так вот… Я направлял ручку Жанны, сжимал ее ладонь и пальчики вокруг своего члена и, наконец, она сама сжала его своей ручкой и начала онанировать…

— Неужели ты уже знал это?

— Конечно! И знаешь, кто меня научил?

— Мальчишки, кто же еще?

— Нет. Помнишь, у нас была горничная, такая высокая, красивая блондинка?

— Сюзанна?

— Вот, вот! Она!

— И что?

— Она очень любила мастурбировать.

— Не может быть! Я помню, она была такая скромная, застенчивая, всегда ходила, потупив глаза, и краснела во всех удобных и неудобных случаях! И когда же это было?

За пару лет до Жанны. Мне тогда было уже около двенадцати, а Сюзанне, вероятно, шестнадцать-семнадцать.

— Жерар…

— Если бы ты знала, Элли, с каким искусством Сюзанна искала и находила многочисленные удобные минуты, чтобы хоть немного побыть вместе со мной!

— И она сама начала?

— Да. Целоваться, пожалуй, мы начали одновременно, а трогать меня начала она. Часто, когда никого не было в соседних комнатах и я сидел в кабинете за уроками, она тихонько прокрадывалась ко мне, расстегивала мне брюки, я откидывался на спинку стула, вытягивал под столом ноги и уже больше ничего не соображал… А она все делала мне сама, и при этом очень сильно возбуждалась…

Рассказывая это, я поглаживал Элли кончиками пальцев сквозь тонкую ткань ее узких трусиков.

— Жерар, перестань! Что ты делаешь?.. Ну, и Сюзанна? Что она?

— Когда дома никого не было, она научила меня онанировать ее. Это доставляло и мне, и ей огромное наслаждение.

— И больше ты с ней ничего не имел?

— Нет. Она только рассказывала мне подробно, как это делается. Хотя со мной занималась лишь онанированием. От ее искусной ручки я и ощутил впервые, что же такое оргазм.

— А она?

— Сюзанна любила лежать на диване, подняв ноги, и все время говорила, как я должен делать… «Немного выше… медленнее… сильнее, чуточку быстрей… Вот уже приближается… Жерар, скорее… сейчас… еще, еще… Жерар… я готова… Го-о-то-ва-а-а!..» Это было чаще всего днем и редко вечерами. Я склонялся над ней, стоя у дивана, и любовался тем, как она задыхалась, краснела, вздрагивала, вытягивалась, как при последних криках вдруг у нее сильно все увлажнялось. Конечно, с ней я очень хорошо изучил, что испытывают девушки… Постой, Элли… А у тебя тоже очень мокро…

— Сам виноват! Не трогал бы… И не было бы… Скажи, а как же ты тогда?

— Она добивалась того же и у меня, что было очень легко, ибо я так возбуждался, онанируя ее, что, кажется, и без ее пальцев истек бы… Иногда Сюзанна захватывала мой член себе в рот, делала несколько сосательных движений и… все… я тут же обессиленный валился на нее, чтобы передохнуть…

— Жерар, какой же ты бесстыдный!

— Элли… У тебя…

— Перестань! А с Жанной? Где вы это делали? Я ни разу не видела…

— В комнате, и в лесу, и каждый вечер, когда ты уходила спать. Несколько раз залезали на чердак.

— Жерар… а когда ты… ее?..

— В конце лета.

— Как?

— Элли, прости меня… Я сниму твои трусики.

— Зачем? И так хорошо…

— Элли, ты же понимаешь… я не могу…

— Ну, какой ты, право!.. Да не тяни так! Осторожнее… Все! Сиди теперь спокойно. Продолжай… Да, и как же Сюзанна?

— С Сюзанной я продолжал еще некоторое время, но реже. Она начала встречаться с одним парнем. Она знала обо всем, что я делаю с Жанной, учила меня, как лучше, и она же посоветовала мне начать совокупляться с ней. Сюзанна во многом мне помогла. Часто она сама устраивала так, что мы с Жанной оставались вдвоем, а она нас стерегла. Ну, и наблюдала за нами…

— Просто невероятно… Я и догадаться не смогла бы! Ну?..

— Помню, как-то мы остались вчетвером дома. Сюзанна мне сказала, чтобы я действовал смелее, так, как она советовала мне, а тебя увела на реку купаться. Как только вы ушли, мы начали с Жанной ласкать и мять друг друга. Потом мы улеглись на диван. Жанна разрешила снять с себя трусики, я опустил до колен брюки и попытался лечь на нее. Она изворачивалась, сталкивала меня с себя, но после долгой возни все-таки пустила меня между своих ножек. Когда я дотронулся до нее членом, она затихла, отвернула лицо в сторону, сама немного согнула ножки в коленях, приподняла их и стала ожидать…

— Жерар! Ты опять! Сиди спокойно!

— Элли, милая… Он, кажется, никогда… как сейчас…

— Вот еще!.. А… в прошлый раз? Уже позабыл?..

— Элли, я безумно хочу… Я только дотронусь… И буду рассказывать…

Я повернулся на бок и сразу же уперся в нее.

— Жерар, не смей больше! Сиди спокойно! Дальше…

— Дальше? Я взял в руку свой горячий член и начал раздвигать красные влажные губки Жанны, стал нащупывать… дырочку,

— И… нащупал?

Бедра Элли вздрогнули.

— Да… Я нажал вот так! Чувствуешь?

— Жерар, перестань… прошу тебя…

— А Жанна начала визжать, пыталась отталкивать меня, но не очень сильно, а ножки свои продолжала держать раздвинутыми и приподнятыми. Я почувствовал такую сладость… что чуть было… Такую сладость, как… как сейчас чувствую…

— Жерар… Ну, успокойся… А она была девственница?

— Конечно! Я, как Сюзанна советовала, остановился, сдержался… А потом опять начал… раз… другой… Жанна опять начала повизгивать. Тогда я нажал…

— Жерар? Не смей… умоляю!..

— Я с силой врезался в трепещущее тело Жанны…

— Жерар… милый… что же ты?… Какой ты горячий!

Элли уже сама приподняла над моими бедрами свои ножки и я скользнул в ее тело…

— А Жанна вскрикнула… Так протяжно… Элли, милая… дорогая… Я думаю, что Жанна закричала так, как… ты… в тот раз!..

— Рассказывай… милый! И не спрашивай ничего… нет сил отвечать… Мне стыдно и… очень сладко… Милый… ты… так делаешь!.. Ой!.. У тебя… Осторожнее… Так, так! А у Жанны… ты доставал?

— Да… но это было уже потом, когда она стала, как учила нас Сюзанна… на четвереньки. Жанна кричала, но терпела…

— Жерар, милый… я не знаю, но я хочу…

— Родная… я буду осторожно… вот так…

— О, Жерар!.. Что же ты делаешь?.. Милый… я не выдержу… не могу… я… я… милый!..

Как-то удивительно мягко, плавно, даже, может быть, лениво, но очень сладостно и обильно исходила Элли, не меняя позы. Я прижался к ней, не делая никаких движений, наслаждаясь нежными изгибами ее тела и невыразимо приятными, сосущими звуками, идущими из ее нутра. Я сдержался. Мне хотелось продлить удовольствие.

— Жерар, а ты?

— Элли, я еще хочу.

— Я, кажется, тоже. Но немного погодя. Знаешь, как-то стыдно стало… хотя и необыкновенно сладко… и я так скоро… Жерар… может быть, ты отдохнешь?

Делать этого мне совсем не хотелось, но я осторожно отстранился от ее горячего тела…

* * *

Милая Кэт! Посылаю тебе еще одну запись Жерара, а точнее — Анри Ландаля. Читай и наслаждайся. Таких приключений мне лично встречать не приходилось. Думаю, тебе тоже.

У меня наступили непростые дни. Сколько мыслей и волнений от предстоящей свадьбы, от скорой встречи с тобой, от будущей моей жизни… Да, если бы вместо Боба был… Жерар! Вот была бы роскошь! Ты пишешь, что и тебе он очень нравится. Еще бы! Вот прочтешь о том, как он делал это со своей сестрой, и ты его еще больше полюбишь. Я только не знаю, как мне быть с Элли? Хочется расспросить ее о Жераре, о том, что и как он ей делал, о том, что она чувствовала с ним, но сейчас я стесняюсь говорить с ней об этом. Как я тебе уже писала, близости с ней я уже давно не имела, да и нет подходящего случая поговорить с ней в интимной обстановке. Я, правда, чувствую, что она с кем-то удовлетворяется, когда уезжает куда-то. Но мне об этом ни слова.

Между нами возникла стена отчуждения и разделила нас духовно. Может быть, это временно, а может быть… Даже не знаю, что может быть. Так загадочно, неприятно…

С Диком я опять была в саду. Он мне положительно нравится. Я не скрываю от него, что кончаю с ним. Мы уже разговариваем. Понимаешь? Раньше мы всё делали молча, отворачиваясь друг от друга, и даже закрывали глаза.

А теперь разговариваем об «этом». Так вот: вчера я опять была с ним днем в саду. Он лежал на мне, поддерживая себя на локтях. У меня ноги были чуточку согнуты в коленях, а он так смешно изгибался, стараясь плотнее войти в меня.

— О… мисс… — жалобно проговорил он.

— Ну, что тебе?

— Если бы я мог вас попросить…

— Ну, что, говори?

— Если бы вы ноги подняли…

— А зачем?

— О, мисс…

— Тебе что, так не нравится?

— Нет, нравится, но…

— Если нравится, то так и продолжай.

Минуты две он тужился, напрягаясь. Его лоб вспотел, а ресницы закрытых глаз подрагивали.

— Дик, почему ты закрываешь глаза?

— О, мисс…

— Тебе стыдно? Так зачем же ты это делаешь?

— Простите, но…

— Я не пойму, сладко тебе или нет? Открой глаза! Да смотри же на меня, а не в траву! Вот теперь я вижу… Тебе сладко?

— О, мисс…

— Отчего, скажи?

— Не знаю, мисс…

Я уже не могла сдерживаться и приподняла ноги.

— О, мисс!

Он скользнул в меня глубже и почти лег на меня.

— Да не смей ты ложиться, а то совсем прогоню!

— Простите… мисс, я… а… как вы?

— Я? Я еще нет. А ты делай… делай! Так… так…

Я захватила свои ноги под коленками и начала ритмично прижимать их к груди. О, Кэт! Ты бы видела Дика в этот момент! Рот полуоткрыт, зубы стиснуты, мокрые волосы свалялись на лбу, а глаза так сузились, прищурились, как будто ему трудно открыть их.

И знаешь, какой он мне показался милый и красивый! Как маленький Бог! Я ему даже улыбнулась.

— О, мисс… как вы?

— Делай, делай, мой милый…

Я еще сильнее прижимала колени к грудкам и чувствовала, как его горячее естество нежно-нежно, словно мягкий бархат, прикасалось к моим ягодицам, каждый раз, когда он прижимался ко мне, стараясь поглубже войти в меня.

Я развела в стороны колени и с силой прижала их к себе, чуть ли не уперев в подмышки… Ох, Кэт, даже сейчас стыдно! И еще я подумала: «А что, если бы Анри увидел меня в такой позе?» И внутри у меня все сладко-сладко заныло.

— Ты знаешь, Дик, — уже с трудом проговорила я, — кажется, я скоро…

— О, мисс… я… я…

— А ты… не смей! Ожидай меня! Иначе… я тебя… отстегаю!

— Я сейчас… как вы?

— Дик… Дик… немного быстрее… так… и смотри же! Раньше меня… не смей! В другой раз… не дам… и изобью… И делай глубже… так… так…

— Извините, мисс, но… я чувствую, что… вы… уже… Да? Пожалуйста, скажите…

— Еще немножко… Вот так! Так!.. Ты — прелесть!.. Сейчас еще… Слышишь!

В этот миг я не чувствовала боли в ногах, пояснице, руках от такой ненормальной позы.

Ты знаешь, Кэт, он такой послушный! Мне будет очень жаль с ним расставаться!

Впрочем, не так уж и обязательно это расставание. Будем встречаться реже, может быть, очень редко, но все же видеться будем.

Мы еще долго валялись с ним на траве, обнимаясь и целуясь. Под конец я чуть не довела его до слез, расспрашивая о том, кто у него был до меня.

И представь себе! Мой невинный Дик, чуть не плача, признался, что уже год, как он совокупляется со своей младшей сестренкой. Ты только вообрази себе, Кэт, со своей сестренкой!

Вот откуда у него такая опытность!

— Сколько же ей лет? — спросила я.

— Скоро будет тринадцать. Она на год моложе меня.

— И она тоже чувствует?

— О, мисс…

— Ну, говори же!

— Да…

Дик обещал познакомить меня с ней. Он, оказывается, отчаянный парень и рассказал мне такие подробности, что я поразилась. Однажды ночью он, дрожа от страха, стоял голый возле кровати, на которой спали сестренка и мать. Сестренка выпятила ему навстречу свой зад, и в течение целого часа они осторожно совокуплялись. И при этом они еле-еле двигались, боясь разбудить маму.

После исповеди Дика мне захотелось быть с ним. Нет, он мне положительно нравится!

От тебя, как всегда, с большим нетерпением жду письма, хотя мы и скоро увидимся.

Твоя Мэг.

ГЛАВА ПЯТАЯ В ПОИСКАХ ИСЧЕЗНУВШИХ ПИСЕМ

В ОТЕЛЕ «ЭКСЦЕЛЬСИОР»

Краткий ливень сменился унылым, моросящим дождиком, которому, казалось, не будет конца. Плотная сероватая туча закрывала небо, не оставляя на нем ни малейшего просвета. Кружочек яркого полуденного солнца скрылся целиком в этой мгле.

— Только тоску нагоняет такая погода!

Мцида нетерпеливо постукивала о подоконник своим изящным зонтиком, с раздражением поглядывая в окно.

— И все мои планы о прогулке на катере рассеиваются, как дым, — продолжала она, отвернувшись от окна.

— К вечеру прояснится, — не переставая работать на машинке, заметила Амида.

— Сомневаюсь. Мне никто не звонил?

— Нет.

Дверь без стука отворилась, и в комнату вошел Хояси в сопровождении Сигемицу. По-видимому, оба оставили в вестибюле отеля свою мокрую верхнюю одежду. Легкий грим и своеобразная прическа усиливали сходство двойника с оригиналом.

— Так, ясно… Для морских прогулок погода неудачная! — продекламировал Хояси, приветствуя девушек и многозначительно поглядывая на Мциду.

— Побаиваюсь, что сегодня встреча не состоится, — сказала Мцида.

— Жаль, надо поторапливаться.

— Как в Беривилле?

— Место осмотрели. Заброшенный колодец в глубине сада… Позади лес.

— Накануне Элли получит телеграмму от Рэда следующего содержания:

«Сегодня в 10 вечера жду тебя в саду пансионата у заброшенного колодца. Дело очень срочное. Рэд».

Там ее и будет поджидать Сигемицу.

— А шум?

— Ни малейшего!

— Нож… — вставил спокойно Сигемицу.

— Если она что-либо заподозрит?

— В одиннадцать часов я вызываю ее для срочного разговора на междугороднюю станцию. По пути ее встретит Сигемицу.

— А если и на этот раз…

— Сигемицу проникнет ночью в ее комнату. Это на крайний случай… Могут остаться следы, поэтому Сигемицу должен будет немедленно выехать. Если же используем колодец, то пройдет достаточно времени, пока начнутся поиски.

— Гм… А Рэд?

— С ним несколько позже. Я сам покажу ему копии некоторых писем, за возврат подлинников которых он должен будет вручить значительную сумму. Ради писем он пойдет на все: и на убийство, и на грабеж, и на что угодно. Деньги он достанет. В назначенный день, вернее ночь, у портовых складов его будет поджидать Мацуда. Обстановка там подходящая. Есть где незаметно притаиться Сигемицу и передать Рэду письма…

— Как? Подлинники?

— Не торопись!.. Сигемицу и Генри вовремя появятся на сцене и ликвидируют Рэда… Втроем справятся! Впрочем, я тоже буду поблизости.

— Рэд очень подозрителен, — заметила Мцида.

— Да, но письма! Для него они ценнее всего. Связь с «мисс Динамит» — это пожизненная каторга!

— Ну, а Мэг?

— Ее муженек-молокосос уплатит за копии писем приличную сумму, и, полагаю, сам ее ликвидирует. Таким образом, с этой, наиболее опасной для нас группой, будет покончено. Вот так. А ты, Мцида, заканчивай с Си-Ай-Си…

— Почти все сделано. Вот только встреча…

— Вот-вот! И между прочим, поинтересуйся, нельзя ли изъять письма Кэт Макферссон к Мэг! Кое-что мы сможем за них получить тоже.

— Подумаю.

— Хорошо. Это, разумеется, не письма Мэг, но все же… В конце ее писем есть кое-что и для нас.

— О Руа?

— Ты читала уже? Этим предателем заинтересовались «мирные люди».

— Интересно, что они могут с ним сделать?

— Не будем гадать. Выясним на месте. А если он в Японии, то тебе, Сигемицу, будет работа.

— И гонорар соответственно, — добавил двойник Хояси.

— Разумеется. Важно узнать, что он там разнюхал.

— Вряд ли ему удалось установить место штаба, — предположил Мцида.

— Безусловно! Наши попытки тоже кончились ничем. Начнем опять с Йокогамы… И все же любопытно, как туда попал Руа? Хотя самое важное не это!

— А что?

— Бесспорный факт существования бумаг Ришара! Теперь в этом сомнений нет! Надо искать пути подхода к ним. Пожалуй, неплохо, что молодой Ришар остался жив…

— А именно?

— Думаю, он подбирается к их организации, а может быть, он уже и там. Надо превратить этого Жерара в нашу живую ниточку. Зацепиться за него.

— Может быть, и за Марию?

— Здесь разговор иной… Поразмыслим после.

— Кто бы мог подумать, что Мария работает на «мирных людей»?

— Да… их организация очень сильна.

— Девку надо ликвидировать, — процедил сквозь зубы Сигемицу.

— Верно. А пока попробуем использовать ее в наших интересах. В любом случае, захочет она этого или нет. Но это дело будущего. Нужно побыстрее закончить дела здесь и приготовиться к отъезду.

— Все вместе?

— Я и Мцида вылетим с восточного аэродрома. Амида с Сигемицу — с южного. Дату установим позже. Все наши бумаги, документы Амида и Сигемицу отправят послезавтра авиапочтой на имя Окараи.

— Хорошо.

— А сейчас… мы с Сигемицу примем ванну. Обедать будем вместе.

— Ванна-то одна, — заметила Мцида.

— Сперва Сигемицу, а я за ним.

— Мне безразлично. Я могу и у себя, — сказал Сигемицу.

— Нет. Ступай, ступай! И после обеда отправляйся к себе. Амида, надо вынуть для него из шкафа белье и простыни.

— Слушаю.

Амида поспешно юркнула в соседнюю комнату, которая была соединена с ванной. За Амидой удалился туда же и Сигемицу.

— А дождь все льет, — проговорила Мцида, подходя к окну.

— Ничего. Рано или поздно кончится.

Хояси подошел к Мциде и обнял ее за талию.

— Я доволен тобой.

— Я рада.

Рука Хояси скользнула ниже и плотоядно ощупала выгнутые навстречу его пальцам ягодицы Мциды.

Из двери показалось и тотчас же скрылось лицо Амиды. Через минуту Амида с шумом захлопнула двери ванной и, громко стуча каблуками, вновь появилась на пороге комнаты, бросив боязливый взгляд на стоящих у окна.

Хояси уже стоял, повернувшись спиной к окну, и одной рукой что-то делал Мциде внизу живота. Мцида же по-прежнему стояла лицом к окну с широко раздвинутыми ногами.

Хояси спокойно взглянул на Амиду.

— Простите, господин Окацура, — пролепетала она, потупив глаза, — десятое письмо вы уже просмотрели?

— Да. Печатайте его без изменений.

Не поднимая глаз, Амида подошла к машинке.

— Пойдем!

Хояси увел Мциду в спальню, расположенную позади комнаты с ванной.

Амида торопливо уселась за машинку, и пальцы ее забегали. Но темп их замедлился, появились паузы.

Ее уши жадно улавливали равномерное поскрипывание кровати, приглушенные вскрики и жаркий, торопливый шепот Мциды, умолявшей о чем-то…

С трудом, чуть ли не по буквам, начала Амида перепечатывать десятое письмо.

ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ

Филадельфия, 16 июня 1959 г.

Здравствуй, дорогая Кэт! Прости, что долго не писала, но я пережила столько событий, приятных и неприятных, бурных и интересных, что просто не знала, как поступить.

Во-первых, Элли! Это мой злой гений! Боже, что она наделала! И Боб тоже хорош. Сам виноват! Не знаю, что и делать… Даже с мыслями не соберусь. Все же постараюсь рассказать тебе все по-порядку.

Кэт, ты помнишь нашу свадьбу? Так вот, с нее все и началось. Сейчас я самая несчастная женщина на свете.

Кэт, это же было совсем недавно! Мы с тобой, такие счастливые, жизнерадостные, взволнованные, одновременно справляли наши свадьбы. Ты с Джоном. Я с Бобом.

И вдруг этот демон Элли все испортила! Ты еще не знаешь продолжения ее истории! В последнем письме я тебе описала ее встречу с братом и затем подготовку к отъезду в Америку, в Филадельфию. Помнишь, конечно?

Но послушай, что было дальше.

Когда я уехала из Беривилля, мы с Элли обменялись несколькими письмами, и я пригласила ее на наши свадьбы. Ты сама просила меня об этом. Тебе очень хотелось на нее посмотреть. Помнишь, как она приехала! На «Понтиаке» последней модели! Машина шикарно подкатила к подъезду нашего холла, и из нее, как сказочная фея, выпорхнула Элли…

Все были поражены.

Машина тотчас же откатила. Но ты никогда не догадалась бы, кто сидел в ней за рулем!

Это был представительный джентльмен в отличном костюме, с мужественным, волевым лицом, этакий «похититель женщин». Когда он разворачивался, я увидела его лицо с другой стороны и уже в тот момент, могла бы поклясться всеми силами ада, что у него на щеке был шрам! Ты понимаешь, Кэт! Человек со шрамом! Во мне еще были слишком свежи впечатления от рассказов-дневников Элли, чтобы я могла не обратить внимания на них. Да, ты помнишь подробности, о которых я тебе писала. Лучше бы я его не видела! Правда, в тот момент я была в таком приподнятом настроении, что все события проходили, словно бы в тумане, мимо меня. Я просто не могла вникать в подробности. Помню, как я набросилась на Элли с поцелуями, как знакомила ее с нашими мужьями.

Мы были с тобой в восторге от них. Какие подарки они нам преподнесли! Восхитительные! Старинные японские веера с ручками из слоновой кости, усыпанные жемчугом! Перья с изумрудами, которые сверкали и переливались изумительными, нежными тонами! Правда, говорят, что изумруды приносят несчастье. Так оно и получилось.

Мы так соскучились друг по другу, что я увлекла Элли в свою спальню, и сразу же мы упали с ней на кровать, как пылкие любовники. Мое новое свадебное платье оказалось у меня на груди, панталоны на полу, а жадный рот Элли у меня между бедер. Я опять испытала блаженство лесбийской любви. Но… В самый разгар наших объятий вдруг кто-то сильно постучал в дверь. Ужас! Мы оторвались друг от друга, в полном смятении вскочили с кровати, красные, запыхавшиеся, не зная, что делать…

— Мэг, ты одна? — раздался за дверью голос Боба.

Я готова была открыть дверь и запустить в него графин с водой… Едва сдерживаясь, я ответила:

— Я переодеваюсь, Боб. Через десять минут буду в гостиной.

Боб ушел, и мы растерянно взглянули друг на друга.

— Хорошо, Мэгги, потом… Потрогай…

Элли приподняла свое платье, вложила мою руку себе между бедер, и я почувствовала, что у нее все мокро…

— Элли, хочешь?

— Очень! Ты же чувствуешь. Но перестань… Потерпим. Сейчас неудобно…

— Когда же? Сегодня я уже замужем и ночью… я буду с мужем.

— Я не хочу твоего мужа! Сегодня я хочу тебя!

— Элли, я ничего не могу поделать. Так нужно. Уже поздно. Да и ты, по-моему, не одна… Да?

Я вспомнила человека в машине.

— Кто это был с тобой?

— Так, один знакомый. Я же не могу дичиться людей. А он был так любезен, привез меня на своей машине.

— Знаю его, — я лукаво заглянула Элли в лицо, когда она оправляла на себе платье.

Элли усмехнулась:

— Глупенькая, что ты можешь знать!

— Я видела у него шрам во всю щеку, — протянула я.

Элли схватила меня за руку.

— Мэг! Ты ничего не видела! Хорошо? И мы с тобой еще поговорим. А сейчас…

Мне не хотелось портить себе и ей настроение.

— Хорошо, — спокойно сказала я. — Я ничего не видела.

— А сегодня мы проведем ночь вместе. Хочешь?

— Хочу… но как это осуществить?

— Я знаю как, — таинственно зашептала Элли. — Надо напоить твоего Боба до бесчувствия и уложить его одного. А утром устроить ему сцену за то, что он напился и заставил тебя всю ночь страдать. А?

— Да, но он нарочно не будет много пить. Он сказал, что очень хочет меня. Он только и думает об этом весь вечер.

— Ничего, успокоится.

— Утром мы уезжаем в свадебное путешествие. Вряд ли он будет пить.

— Предоставь это мне, — весело сказала Элли и вдруг впилась в меня бешенным поцелуем, от которого я чуть не упала в обморок.

— Согласна? — задыхаясь, спросила она.

Я уже представляла себе нашу ночь и вместо ответа протянула Элли свои губы.

Ну, Кэт, как прошел свадебный вечер, ты сама хорошо знаешь. Элли всех очаровала. Мой Боб ходил за ней, как собачонка.

Да и Джон не отставал от Боба. Они ухаживали за ней до неприличия. Помнишь, ты даже устроила мне сцену, хотя я была в таком же положении, как и ты. Правда, я не ревновала Боба и заботилась только о внешних приличиях. Тогда меня больше тянуло к горячему телу Элли, чем к Бобу! С тобой мы больше не виделись. Утром ты уезжала вместе с Джоном. У меня же была кошмарная ночь! И такое же утро! Это было ужасно!

И вот тогда-то все произошло.

Элли напоила Боба до бесчувствия, и он заснул, как убитый, на ковре в спальне. А я с Элли забралась в отведенную ей комнату. Знаешь, ту, с телефоном для гостей, что выходит окнами в сад.

Мы немного понежились в ванне и голенькими улеглись в постель. Почти сразу же мы схватили друг друга в объятия, впились друг другу в губы и лежали так долго-долго, предвкушая наслаждение. Мы медлили, чувствуя, как у нас между бедрами начинает все пылать и сладостно ныть… Вдруг задребезжал телефон:

— Пусть звонит, — тихо проговорила я, на секунду отрываясь от губ Элли.

— Пусть, — прошептала Элли, но затем, подумав, сказала:

— Нет, Мэг, лучше послушай.

Я подошла к телефону.

— Алло!

Незнакомый мужской голос ответил:

— Будьте любезны попросить Элли Ришар.

— Элли, тебя кто-то… Что ответить?

Но Элли быстро выхватила у меня трубку.

— Алло! Да, да!.. Так… так… Не может быть!.. Ты твердо уверен? Что ж… Хорошо… хорошо… Все!

Она положила трубку и задумалась. Ее побледневшее лицо выражало тревогу.

— Элли, что такое? Иди сюда!

— Мэг… — Элли присела на край кровати, на которую я уже успела взобраться. — Мэг, скажи откровенно, ты своей подруге Кэт, Кэт…

— Макферссон.

— Вот-вот! Ты ей писала что-нибудь обо мне?

— Да. Кое-что писала.

— Это «кое-что» может окончиться для нас весьма плачевно. Хотя я и не виновата. Мне хотелось познакомить тебя с некоторыми вещами, с которыми ты все равно…

— Элли! О чем ты говоришь? Так это все правда?

— Что правда?

Элли пристально взглянула на меня.

Я прикусила язык.

— Ну… ну, все то, что ты мне говорила…

— Конечно, правда! Мэг… я должна сейчас же познакомить тебя с ним.

— Значит, это был Рэд?

— Да. Он уже с месяц в Штатах. И сейчас будет здесь.

— Ты с ума сошла! Ночь же! Может, завтра?

— Ты не знаешь Рэда. Ему нужно видеть тебя…

Она не успела договорить, как в окне мелькнула тень, тотчас же превратившаяся в фигуру человека.

Раскрыв незапертое окно, человек ловко и быстро влез в комнату. Я вскрикнула и торопливо, с трусиками в руках, юркнула под одеяло.

Рэд быстро и внимательно осмотрел комнату, придвинул к постели кресло, непринужденно уселся и закурил сигарету.

Мы молча смотрели на него. Ах, Кэт! Это был законченный тип гангстера: наглый, самоуверенный, красивый. Он насмешливо посмотрел на меня и на Элли.

— Развлекаетесь, девочки, — подмигнул он. — А нас, мужчин, значит, побоку?

Внезапно его лицо стало злым, на щеке четко обозначился шрам.

— Только что я получил некоторые данные, — сказал он, обращаясь к Элли. — Мцида, о которой я тебе говорил, подбирается к письмам вот этой девочки. — Рэд кивнул в мою сторону.

— Адресованные Кэт Макферссон? — уточнила Элли.

— Именно так! И у меня есть веские основания предполагать, что в этих письмах имеется нечто такое, за что Хояси вывернет нам с тобой души. А до этого еще и наши карманы.

— Мэг, — повернулась ко мне Элли, — ты что-нибудь писала о «Мисс Динамит»?

— Я… я… не помню… — прошептала я, ошеломленная услышанным.

— Не помню! — передразнил меня Рэд. — Скажите, какая девичья память! А ты знаешь, — он со злостью взглянул на меня, обращаясь на «ты», — ты знаешь, что если твои писульки попадут к Хояси, то нам с Элли либо на каторгу, либо все наши доллары пойдут на затычку желтому дьяволу! Ты хоть понимаешь это?

Я молча натянула одеяло до подбородка.

— Да, история, — проговорила с ужасом Элли.

— История! Ты сама виновата! Переусердствовала! Но об этом поздно жалеть.

Рэд повернулся ко мне:

— Завтра же забери все свои письма у Кэт! Слышишь?

— Слышу! — пробормотала я.

— Все до одного! Но это еще не все. Если окажется, что они уже у Хояси или даже их копии, то понадобятся денежки… Понимаешь? Много денег! Желтый пес может потребовать за них не одну тысячу долларов. И придется платить! Ты заварила кашу, тебе и расхлебывать ее!

— Но у меня нет денег, — растерянно пролепетала я.

— Зато у твоего папочки их больше, чем достаточно, — проворчал Рэд. — Если его хорошенько тряхнуть, то золотой дождик сможет нас хорошенько освежить. Рано или поздно это случилось бы!

Я смутно припоминала то, что так поразило меня в дневнике Элли, и все же не хотелось верить…

— Но теперь это будет раньше, — добавил Рэд.

— Раньше? — переспросила Элли.

— Да. Придется все ускорить и кое-что изменить. Сегодня приняты важные решении. Шефа мне сменили. Утвержден новый план моих действий там… Свадьбу, если хочешь, сыграем тоже там… Попробуем договориться с Ришаром. Но Хояси может порядочно нам навредить. А здесь… — Рэд обвел глазами комнату, — не все еще готово. Время не ждет.

— Как ты себе это представляешь?

— Девчонку придется упрятать, — Рэд кивнул на меня.

— Да, но у нее есть муж, — сказала Элли. — Дело осложняется и неизвестно, чем все это кончится.

Они говорили так, будто меня здесь не было.

— Надо, чтобы все кончилось хорошо, — сказал Рэд. — Пожалуй, придется поработать, «мисс Динамит», — добавил он, взглянув на Элли.

— О нет, никогда! — воскликнула Элли, вскочив с кровати и принявшись ходить по комнате. — Слышишь? Никогда!

— Ну, ну, тихо! — примирительно сказал Рэд и, ловко бросив в рот сигарету, щелкнул зажигалкой и выпустил великолепное кольцо дыма.

— Рэд, мы же договорились еще там…

— Верно… но ехать туда без больших денег нельзя. Впрочем, деньги эти, черт возьми, мои! Они принадлежат мне по праву! И мы их возьмем! И не только у него, у ее папаши. — Он кивнул на меня. — Но и у его троих дружков, которые тоже попользовались моим паем.

— Да, но…

— Погоди! Я все обдумал. Это лучший вариант. И наиболее быстрый, что особенно нам нужно сейчас. Если ее письма или их фотокопии находятся уже в руках Мциды, то Хояси нам времени на размышление не даст. Придется отвалить ему сразу же весомую сумму. А ее надо еще иметь.

— Да, кутерьма.

— Но Хояси от меня не уйдет! Эти дни многое решат! Ну, а ты, — он повернулся ко мне, — поедешь со мной.

— Никуда я не поеду!

— Послушай, не раздражай меня!

Рэд проговорил это тихо, с расстановкой и так взглянул на меня, что я явственно ощутила, как мурашки поползли у меня по спине.

— А ты, Элли, вернешься на недельку в Беривилль. Тебе необходимо алиби. Через неделю-полторы мы все закончим и уедем… Дай-ка бумаги!

Элли подала ему блокнот. Рэд вынул перо и что-то написал. Потом протянул мне написанное и сказал:

— Подпиши!

Строчки расплывались у меня перед глазами, и я с трудом прочла:

«Мистер Ричардсон! Довожу до вашего сведения, что мне срочно нужны 20 000 долларов. Можете прислать их с нарочным. За это время постараюсь провести ряд душеспасительных бесед с вашей дочерью. Если же по истечении двадцати четырех часов ваш посыльный не явится по указанному на конверте адресу, то Вам и Вашей дочери придется выяснять отношения в присутствии самого Господа Бога. Надеюсь, вы не откажете слабой женщине в таком пустяке! С величайшим почтением «Мисс Динамит»!

Кэт, это было ужасно! В голове у меня стоял туман. Все то, что я тебе писала, оказалось кошмарной реальностью! Да, Рэд имел какие-то счеты с отцом и теперь требовал свою долю. А я попалась с этими письмами.

Кэт, как это могло случиться? Как же твоя новая приятельница Мцида смогла что-то узнать из того, что я там написала?

Я не хотела подписывать письмо, но Рэд подошел ко мне и неожиданно влепил мне такую пощечину, что у меня в голове все закружилось и перемешалось. Элли бросилась к Рэду и повисла у него на руке.

— Подпиши, Мэг. Все равно придется это сделать, — попросила она меня.

И я подписала.

Рэд заставил меня сделать приписку:

«Папа! Это очень серьезно! Прошу тебя отдать деньги, иначе мне, как и тебе, будет плохо. Твоя Мэгги».

Потом… потом Рэд послал Элли за вином. Быстро одевшись, она ушла, а Рэд стал меня «утешать».

— Ничего, детка, все будет в порядке! Обо всем поговорим завтра. Ты нам нужна, поедешь с нами.

Я только слушала, в голове у меня был сумбур, и я ничего не отвечала.

Элли принесла вина, шоколад, фрукты, придвинула к постели столик, и мы начали «пировать». Я отказывалась, но, в конце концов, сама села на кровать, натянула почти до подмышек одеяло и приняла участие в этой импровизированной пирушке.

Рэд отпускал двусмысленные, потом и вовсе неприличные шуточки по поводу моей первой брачной ночи и даже попросил Элли сводить его в мою спальню,чтобы самому удостовериться в том, что Боб спит там на ковре. Вернулся он оттуда, хохоча во все горло.

А потом… потом Рэд закрыл дверь на ключ и спрятал его в карман. Вдвоем с Элли они отодвинули от кровати столик и стали раздеваться. Я отвернулась к стене и натянула на себя одеяло. Даже не погасив света, Элли легла рядом со мной и отдалась ласкам Рэда.

Я слышала за своей спиной звуки поцелуев, глубокие вздохи, какую-то возню, и, наконец, явно почувствовала, как согнутая в коленке нога Элли прикоснулась к моей заднице, скользнула дальше и начала ритмично надавливать на мою поясницу. Вся кровать закачалась, заскрипела.

Сомневаться в том, что происходило за моей спиной, уже не было возможности. Притвориться спящей? Кто поверит? Вскочить и бежать? В одной рубашке? Тоже исключалось. Знаешь, Кэт, должна тебе признаться, что во всем этом что-то такое было, отчего я начала ощущать приятный зуд, сладкое щекотание у себя между ног.

Я качалась на кровати вместе с ними, чувствовала своими плечами руки Элли и Рэда, чувствовала спиной покачивание ноги Элли и периодическое прикосновение ее пятки к моей пояснице.

А своей ногой я ощущала трение колена Рэда… Это была пытка, Кэт!

Я сгорала от стыда, задыхалась от гнева, притворялась, будто ничего не слышу. Но, вопреки моему желанию, у меня внутри начал разгораться жар. Ужас!

Они делали все молча, так, будто были одни в комнате. А потом… О, Кэт!.. Потом рука Рэда легла мне на живот… и…

Я только задрожала, но, как скованная, лежала неподвижно.

А он ощупывал мой живот.

— Мэг… поцелуй меня… — прошептала Элли.

Я молчала.

— Мэг, поцелуй… я… скоро…

Не знаю, как это получилось, но я повернулась на живот, рука Рэда очутилась у меня на пояснице, и я, чуть повернув голову к Элли, встретилась с ее пылающими губами.

Не могу передать тебе ощущение от этого опьяняющего поцелуя. А тут еще губы Рэда впились в мой затылок, и его бесстыдная рука сжала мои ягодицы. Если бы это продолжалось еще немного, я, наверное…

— Уже? — спросил Рэд.

— Да… — еле слышно произнесла Элли, отрываясь от моих губ. — А ты?

— Нет… Я хочу ее!.. — прошептал Рэд, жадно ощупывая мои ягодицы.

— Мэг… — спросила Элли, — хочешь?

Я отбросила от своей задницы руку Рэда и отодвинулась от Элли.

— Нет, нет! Никогда!

И тут, Кэт, началась такая возня, что трудно описать.

Рэд, откинув одеяло, пытался лечь на меня. Я отталкивала его руками и ногами и старалась соскочить с кровати.

Элли отодвинулась на самый край постели и, отдыхая, казалось, не обращала на нас никакого внимания.

Рэд с силой придавил меня под собой, пытаясь положить меня на спину и разнять мои ноги, но я бешено сопротивлялась и выкручивалась под ним, хотя силы были неравными.

— Да тише ты! — повернулась ко мне Элли. — Что тут особенного? Полежи спокойно… Мэг, слышишь?

— Я не могу так… пустите… пустите же!

— Вот глупенькая! После Боба тебе не будет больно, — уговаривала меня Элли.

— Помоги! — попросил Рэд Элли.

Элли навалилась на меня грудью, схватила меня за руки, и Рэд, как клещами, стал разнимать мои ноги.

Я продолжала биться, умоляя отпустить меня, но все было напрасно. Мне было безумно стыдно отдаваться незнакомому мужчине, да еще в присутствии Элли. К тому же, я очень боялась Рэда, размеры которого я почувствовала во время возни с ним. У него он был куда больше, чем у Боба, и я просто опасалась последствий.

— Ну, глупенькая, перестань же, — успокаивала меня Элли. — А ты, Рэд, осторожнее… Она же маленькая.

Ничего не отвечая, Рэд разжал мои дрожавшие, извивавшиеся ноги и лег между ними, придавив своей грудью плечи полулежавшей на мне Элли.

И вот!.. О, Кэт! От страха я вся вспотела… Во мне вспыхнуло и любопытство, и страх, и обида. Но похоти в этот момент я, кажется, совсем не испытывала. И тогда я почувствовала, что все у меня внутри растягивается, расширяется и нестерпимо болит. От страха я сильно рванулась, Рэд как-то сразу вошел в меня и прижал к постели. Я охнула, но уже ничего не могла сделать.

— Уже? — спросила Элли Рэда.

— Да.

И Рэд сейчас же начал… медленно, сильно, горячо…

Элли соскочила с моей груди, на которую тотчас же навалился Рэд. Стыдно признаться, я сразу ощутила необыкновенную, тугую, смешанную с болью сладость. Боль чувствовалась всякий раз, когда Рэд входил в меня и растягивал у меня все внутри.

В те секунды, когда мы как бы нехотя разъединялись, я чувствовала сильнейшие приступы похоти. Хотя я этого не хотела, Кэт, не хотела! Тем более, не желала, чтобы Рэд и Элли заметили, что мне приятно. Я всеми силами продолжала отталкивать высвободившейся рукой Рэда. Меня даже злость охватила, и я попыталась укусить его. Но с нарастающей похотью поделать ничего не могла.

Рэд молча, тяжело, ритмично налегал на меня, не обращая ни малейшего внимания на мои попытки помешать ему.

А Элли! Она повернулась к нам и стала целовать то меня, то Рэда, ласкать рукой мое бедро, забираться ко мне между ног.

Я пыталась выкручивать, изгибать свои ноги, колотить пятками по бедрам Рэда… Однако, это только еще больше возбуждало его, и нарастающая во мне похоть, с которой я уже не могла совладать, ослабила мои удары и мое сопротивление.

Я чувствовала, что скоро изойду под ним, несмотря на всю свою злость. Теперь я боялась только одного: как бы Рэд не заметил этого…

И хотя я продолжала делать дикие движения ногами, руками, отталкивала, колотила Рэда, рвалась под ним, вдруг я почувствовала, что кончаю. И от всех этих усилий и невозможной сладости я даже заплакала. Слезы полились по моим щекам. Никогда, даже с Диком, мне не было так сладко… Просто ужас!

— Ох, как приятно с этой девочкой, — прошептал Рэд, повернув голову к Элли. — Горячая кобылка!

Элли нежно погладила меня по голове и поцеловала в щеку. Как сквозь сон я услыхала слова Рэда, но залиться краской стыда уже не могла. Как раз в это время у меня были последние спазмы…

— Элли, повернись, — прошептал Рэд. — Она уже… Я хочу тебя… А то она еще забеременеет. А ей рано…

Рэд с трудом оторвался от меня и слился с Элли. Через минуту все было кончено…

* * *

Было еще очень рано, еще чуть брезжил рассвет, когда я проснулась от бесстыдной ласки Рэда…

И снова началось… Но я уже не плакала. Элли целовала и ласкала нас руками. Потом и она оказалась под ним. И я также целовала и ласкала ее. А через некоторое время Рэд положил меня на Элли и начал опять…

Элли сказала, что ей неудобно, и что я тяжелая. Тогда Рэд поставил меня на колени так, что моя опущенная голова оказалась между ног Элли. И вот впервые мужчина брал меня сзади. Но, конечно, не туда, куда делает тебе Джон!

Сначала я целиком отдалась этому новому, очень острому и приятному ощущению, описать которое я не в состоянии. Но потом, побуждаемая нетерпеливой Элли, принялась ласкать ее. И, разумеется, вскоре забыла все и обо всем…

Такой сильной похоти я, кажется, никогда не испытывала и мне было досадно, что на этот раз я слишком быстро изошла.

А Рэд, отодвинув меня в сторону, лег на Элли. И они слились в едином, страстном порыве.

* * *

— Теперь за дело! — сказал Рэд, одеваясь.

Втроем мы тихонько пробрались через сад к машине Рэда, никого по дороге не встретив. Несмотря на то, что было уже довольно поздно, в доме все еще спали.

Элли вышла из машины у вокзала, собираясь в Беривилль, а мы с Рэдом поехали за город и через минут тридцать-сорок прибыли в небольшой поселок, расположенный в лесу, к остановились у маленького, уютного коттеджа.

Навстречу нам вышла довольно симпатичная с виду женщина, которая сразу же после церемонии приветствия отвела меня в приготовленную для меня комнату.

— Здесь вы будете жить, мисс, — сказала она, — и найдете все, что вам нужно.

Когда осмотр приближался к концу, мы встретили Рэда.

— Ну как? Устроили? — спросил он.

Хозяйка утвердительно кивнула головой.

— Хорошо. Сейчас мисс отдохнет, а потом на часок-другой мы съездим с ней в город.

Только теперь, Кэт, я вспомнила, что нам предстоит отправиться к тебе за письмами. Но ведь ты должна была уехать утром на целых три, а то и четыре дня! Я до сих пор ничего об этом не сказала Рэду. И вот после того, как я пару часов подремала, мы помчались на машине с Рэдом к твоему дому.

— Вы, миссис? — раскрыла от удивления рот твоя горничная, открыв нам дверь. — Но ведь вы же знаете, что миссис Кэтрин уехала?

— Да, да! — ответила я. — Я думала, что Кэт еще дома. Мне очень нужны записки, которые я ей передала вчера. Очень!

— Понимаю, миссис, но ничего поделать не могу. Ключи от своей комнаты миссис Кэт забрала с собой. Подождите два-три дня. Можно дать телеграмму, и она вернется раньше.

Слушавший нашу беседу Рэд кивнул на машину.

— Ну, хорошо… я подумаю. До свидания! — сказала я горничной.

— До свидания, миссис! Сожалею, но…

Рэд был мрачнее тучи и всю дорогу молчал. И лишь после того, как мы вернулись в наш уютный коттедж, он бросил угрюмо:

— Боюсь, что придется применить другие способы изъятия писем. Надо поразмыслить. Ждать столько дней мы не можем. Сегодня днем я занят, а вечером подумаем. Еще раз прошу тебя до моего возвращения из дома не выходить. Никуда!

Он поцеловал меня и уехал.

И вот, Кэт, я сижу в коттедже и пишу письмо. Завтра или послезавтра постараюсь бросить его в городе в почтовый ящик. И ты его получишь сразу по приезде. Скоро должен вернуться Рэд, и я пойду помогать хозяйке готовить ужин. Перед домом прохаживается с безразличным видом человека, по-видимому, агент Рэда. Напрасные тревоги. Никуда я пока что не собираюсь бежать. Завтра я продолжу письмо…

* * *

17 июня.

Дорогая Кэт! Продолжаю писать о тех удивительных событиях, в водоворот которых я попала.

Рэд пришел поздно вечером.

— Подготовил на завтра операцию, — сказал сухо он.

— Какую?

— По изъятию писем. Ты тоже поедешь с нами. Скорее найдешь их.

— Меня могут узнать!

— Не беспокойся. Это исключено. Не опоздать бы только. На Коннект-стрит замечена Мцида. Но раньше нельзя.

Ночью я спала с Рэдом. Он очень долго держал меня под собой и измучил невероятно! А утром… Я едва осталась жива от страха! Рэд, как бешенный, метался по комнате, стучал своими кулачищами по столу, страшно ругался, клял все на свете и даже залепил мне пару пощечин.

С трудом я узнала причину его ярости, В ответ на мой вопрос он швырнул мне утреннюю скомканную газету, в которой я прочла:

«Странный случай имел вчера место в доме Макферссона по Коннект-стрит. Вечером из дома раздался телефонный звонок в полицейское управление. Взволнованный голос сообщил, что в названный дом забрались воры, и попросил немедленной помощи.

Дверь в спальню была тотчас открыта полицией и комната осмотрена. Все ящики письменного стола оказались выдвинутыми и перерытыми, но, по-видимому, ничего ценного не было похищено. Вор исчез через распахнутое окно. Горничная сообщила, что за несколько часов до этого к ним приходила японка, в последнее время часто бывавшая в доме, имени которой она не помнит, и просила позволения войти в спальню Кэт и поискать залоговую квитанцию в ломбард, которая ей срочно понадобилась и которую она случайно оставила в спальне Кэт.

Горничная категорически отказала ей, несмотря на то, что японка предлагала ей сначала пять долларов, потом двадцать пять, затем сто и, наконец, двести!

Через некоторое время после ее ухода в дом зашел Боб, сын известного Кингсли, и также попросил разрешения войти в спальню, дабы взять там свой блокнот, якобы оставленный им при последнем посещении.

Горничная предложила ему зайти за блокнотом через два-три дня, когда вернется хозяйка. Один из слуг утверждает, что он видел вблизи дома японку в обществе Боба Кингсли, которые оживленно беседовали. Это было незадолго до появления в доме Боба с его несколько странной просьбой.

Горничная сообщила, что действительно Боб и японка были знакомы друг с другом и встречались в их доме.

При осмотре дома и сада были обнаружены следы как мужских ботинок, так и женских туфель, следы, не принадлежащие обитателям дома.

Боба Кингсли найти пока не удалось. Предприняты шаги по розыску неизвестной японки».

— Опоздал! — взревел Рэд. — Желтый дьявол опередил нас! Теперь подавай ему деньги!

Я вновь перечитала заметку.

— Но, может быть, письма у Боба?

— У Боба? — Рэд схватил газету и еще раз пробежал глазами статейку.

— Пожалуй, не исключено. Тогда поезжай завтра к Бобу!

— Но если письма у него, он убьет меня, — взмолилась я.

Рэд настаивал:

— Ты поедешь! Иначе нельзя.

Пока мы спорили, явилась Элли. Втроем мы подробно обсудили план Рэда. Рэд сообщил, что ему стало известно о том, что Хояси замышляет что-то опасное для всех нас, и потребовал, чтобы я и Элли не делали абсолютно никаких самостоятельных шагов без его ведома и одобрение. Мы обещали ему это.

Сегодня вечером истекает срок уплаты Бобом денег за мое освобождение. Агент Рэда встретит его в условленном месте и сообщит ему, что завтра в десять я буду у него.

Мне надлежит только узнать, у него ли мои письма к тебе, и тотчас вернуться к машине, которая будет ожидать меня. Если письма у Боба, то, при первой же угрозе с его стороны я должна бежать.

Итак, Кэт, я начинаю «работать». Кошмар! Голова, как в тумане, но интересно!

С Бобом так или иначе придется расстаться. Счастливой я с ним не буду. Я ни разу не испытала настоящего чувства. Ты понимаешь, ни разу! А без этого какая жизнь? Да и Боб женился на мне больше из деловых соображений. Он ведет какие-то дела с нашей фирмой.

Элли куда-то вышла, и я, пользуясь минуткой, спешу дописать тебе это письмо, которое, наконец, опущу завтра в городе в первый попавшийся почтовый ящик.

Быстрая смена впечатлений и событий начинает мне нравиться. Попытаюсь загладить свою вину перед Рэдом и Элли из-за этих писем, которые у тебя все-таки украли. Потом подумаю над их планами. А они, эти планы, просто захватывающие! Но я пока еще колеблюсь. Может быть, позже я тебе обо всем расскажу.

Итак, завтра я у Боба. После напишу. Надеюсь, скоро увидимся.

Твоя Мэг».

ЭПИЛОГ

— И как только они все разнюхивают, эти газетные шакалы! — ворчал инспектор Ридер, просматривая броские заголовки в филадельфийских газетах.

Он уселся в кресло и позвонил. Вошел полицейский, остановился возле стола в почтительной позе.

— Сержант, — обратился к нему инспектор, — принесите мне все материалы, касающиеся «мисс Динамит».

— Слушаюсь, сэр! — четко повернувшись, сержант вышел из кабинета.

Инспектор небрежно стал листать газеты. Одна статья привлекла его внимание. Статья называлась «Полиция и преступники». Вместо подписи стояли инициалы. Статья довольно прозрачно намекала на связь некоторых работников полиции с преступным миром. В частности, в ней говорилось:

«…и несмотря на то, что некоторые преступники, которые за совершенные преступления должны были бы давно находиться на скамье подсудимых, они преспокойно разгуливают по городу, обдумывая и подготавливая новые злодеяния. Полиция штата об этом прекрасно осведомлена, но…

Мы не будем касаться последних событий, когда преступники с такой наглостью похитили сразу после свадьбы дочь известного и уважаемого члена муниципалитета Стива Ричардсона, назначив огромную сумму выкупа в 20 тысяч долларов, а когда Стив отказался выполнить наглое требование, гангстеры пригрозили отравить его дочь Мэгги».

Ридер с раздражением отбросил газету.

«Надо бы узнать, кто автор статьи, — подумал он. — И привлечь его за клевету».

Он стал читать следующий материал под заголовком: «Мисс Динамит» в действии». Известный судебный репортер писал в ней:

«Уже не один день в нашем штате орудует шайка грабителей под названием «Мисс Динамит». Начав свою деятельность с похищения дочери уважаемого гражданина Филадельфии, шайка организовала автомобильную катастрофу, и Стиву Ричардсону только чудом удалось спастись. Три дерзких ограбления остались безнаказанными. Ограбления, последовавшие за шантажом, всякий раз сопровождались применением взрывчатых веществ. Полиции до сих пор не удалось никого задержать. Примечательно, что полиция Японии также безрезультатно гонялась, по-видимому, за этими же преступниками, и очень обидно, что нашу полицию приходится сравнивать с японской…»

«Хитрая бестия, — подумал инспектор. — Камешек в наш огород может сильно сказаться на нашей репутации. Шеф и так сам не свой. А ведь эти писаки знают, что ловить, пожалуй, уже некого. Им подавай громкий процесс!»

Размышления инспектора прервал сержант. Он положил перед ним на стол пухлую папку.

— Можете идти, сержант, — отпустил его инспектор и углубился в изучение папки.

Покопавшись в газетных вырезках, Ридер начал перечитывать две статьи, одна из которых, помещенная в «Ивнинг Ньюс» за 23 июня, была озаглавлена: «Таинственное убийство в Беривилле».

В статье говорилось:

«Странная драма разыгралась в тихом курортном городке нашего штата в Беривилле. В пансионате миссис Хетчинсон все было спокойно до полудня 22 июня. За несколько минут до окончания утренних занятий из глубины сада донесся душераздирающий женский крик. Первой услышала этот крик одна из воспитанниц пансионата, которая в ужасе бросилась в дом, чтобы сообщить об этом.

Большая группа людей отправилась в сад, в глубине которого неподалеку от опушки леса, была обнаружена в глубоком обмороке одна из воспитанниц пансионата, некая Мэри Свенсон.

После того, как ее перенесли в дом и привели в чувство, Мэри сообщила, что видела нечто ужасное на дне заброшенного колодца.

Тотчас же об этом сообщили в полицию. Прибывшим на место происшествия полицейским открылась потрясающая картина. На дне неглубокого заброшенного колодца лежал убитый человек, едва прикрытый сброшенными сверху ветками и листьями. Никаких документов при нем не обнаружили. Никто не смог опознать его. Никто из опрошенных в Беривилле не видел его раньше.

Убитый — среднего роста, на вид лет 35–40, несомненно азиатского происхождения, скорее всего, японец. Худощав. У него отсутствует часть левого уха. В карманах найдены деньги и железнодорожный билет из Филадельфии с обратным проездом, а также кривой, остро-отточенный кинжал. Ведется следствие».

— Так… — задумчиво проговорил Ридер. — Надо полагать, что с Хояси покончено… А вот и уточнение…

Ридер пододвинул к себе еще одну вырезку из той же газеты, но за другое число, озаглавленную «Трагическая гибель японского агента Хояси».

Инспектор прочел следующее:

«Тщательное расследование таинственного убийства в Беривилле позволило установить личность убитого. Им оказался известный японский разведчик Хояси, проживавший в отеле «Эксцельсиор» в Филадельфии под именем Окамуры. Имеющиеся в соответствующих органах фотографии этого разведчика не оставляют сомнения в том, что убитый при загадочных обстоятельствах японец является никем иным, как Хояси. Единственная деталь, отличавшая убитого от того на фотографии, заключается в том, что у убитого кончик левого уха отсутствует, а на фотографии он имеется.

Но существенного значения эта деталь, разумеется, иметь не может. По сих пор неизвестны обстоятельства и цель его прибытия в Беривилль, как неизвестна и цель его приезда в Штаты вообще. Весьма странным является следующее обстоятельство.

Как раз в этот час двое служащих отеля «Эксцельсиор» видели, по их утверждению, того же Хояси, который спокойно покидал отель в сопровождении двух неизвестных японок и одного европейца или американца…

Что это? Мистификация? Иллюзия?

Полиция пока не в состоянии объяснить это весьма странное обстоятельство».

«В Беривилльском пансионате, где произошло убийство Хояси, обнаружено исчезновение одной из воспитательниц — некоей Элли Ришар. Еще неизвестно, имеет ли это событие какую-либо связь с убийством. Ведутся розыски Элли Ришар».

«Элли, Элли Ришар… — стал припоминать инспектор. — Да! Это же «подруга» Мэг. Значит, исчезновение Элли, безусловно, имеет связь с убийством Хояси! Но какую? И с какой целью явился Хояси в Беривилль? К Элли? Никаких данных! Жаль, нет писем Мэг… Кто бы мог их похитить? Черт возьми! Вот промах! Огромный? И доложить об этом нельзя… Позор! Правда, Мэг выздоравливает… Допросим ее и все факты из писем восстановим. Тогда многое прояснится. Но несколько дней надо выждать… Заключение придется давать сейчас… Итак, какие имеются материалы? Дело Стива Ричардсона и его дочери, молодой, но уже бесстыдной девчонки. Показания молокососа Боба. Сопляк! Отравление из ревности… Ему надо было сдать письма в полицию, а не самому решать такие вопросы!»

Инспектор старался подогнать разрозненные сведения в единое целое. Вынув из дела одно из полицейских донесений, он внимательно прочел его,

— Черт! Все-таки Стив заплатил денежки! Все сполна! Более двадцати тысяч долларов! Правда, отказывается. Стесняется?.. Но тогда и автомобильная катастрофа, видимо, была случайной. Ну, конечно же! Ведь экспертиза показала: «Самое тщательное расследование катастрофы говорит о непреднамеренной случайности!»

Ридер вновь взялся за пачку вырезок из газет.

— Стоп! Японцы?.. Есть еще какой-то след!

Найдя нужную вырезку, инспектор быстро пробежал ее глазами. Это была заметка в «Дейли Кроникл» от 24 июня: «Загадочное убийство».

«…Поздно ночью 23 июня на пустыре вблизи портовых складов разыгралась страшная драма. Один из сторожей заметил на пустыре огненные вспышки, похожие на выстрелы из бесшумного пистолета. Прибывший по вызову на место полицейский патруль обнаружил двоих убитых, один из которых был японец, а другой — европеец или американец. У обоих найдены заряженные револьверы, из которых было произведено по одному выстрелу. Однако на телах убитых обнаружены по два смертельных ранения. В кармане убитого японца найдена записка следующего содержания: «Благодарю за письма!» Дознанием установлено, что оба убитых были служащими порта — Генри Ритенсон и Мацуда, подданный Японии…»

«Вот куда делись письма Мэг, — размышлял инспектор. — Кому же они понадобились? Хояси? Но Хояси убит!.. А не могли ли они понадобиться Рэду? Вряд ли. Хотя не исключено. Может быть, опять Боб? Нет, нет! Чепуха! Никакого смысла. Вот полицейское донесение:

«…Выяснено, что перед покушением на отравление своей жены, Боб Кингсли 17 июня снял со своего счета 10 тысяч долларов. Для чего? Конечно же, для уплаты гангстерам «Мисс Динамит». А может быть… Впрочем, бесспорный факт, что письма Мэг уже были в руках Боба 18 июня, в день покушения на ее жизнь. Были они в тот же день и у меня. И в тот же день исчезли… Дальше? Убийство Хояси… убийство какого-то Мацуды, у которого, по-видимому, были эти же письма Мэг. И потом шантаж Стива Ричардсона, три ограбления и… никаких следов! Да, Рэд! А что, если Рэд? Хитрая бестия! Какую-то роль он во всем этом наверняка играет. Но какую? Ни фактов, ни доказательств! Ловкий малый! И эта история с исчезнувшей Элли Ришар, его старой знакомой. Не может ли она быть «мисс Динамит»? Не она ли всполошила всю полицию штата? Нет, нет!.. Это исключается!..»

Размышляя, инспектор Ридер вынул из палки одно из последних полицейских донесений и снова прочел его.

«На аэродроме перед посадкой в самолет задержана японка, стенографистка убитого в Беривилле Хояси. Никаких существенных показаний она не дала, утверждая лишь, что она служила у коммерсанта Окамуры, но где он находится в настоящее время, она не знает.

Никаких бумаг при ней не обнаружено. На предъявленной ей фотографии убитого в Беривилле она узнала своего хозяина Окамуру. На вопрос об отсутствии у Окамуры кончика левого уха Амида заявила, что она этого не замечала и не знает, был ли этот кончик уха у Окамуры или не был. Ответ, по меньшей мере, подозрительный, поскольку она находилась на службе у Окамуры-Хояси довольно длительное время».

— Итак, какое же заключение писать? — размышлял Ридер.

Резко зазвонил телефон. Инспектор снял трубку.

— Слушаю!

Взволнованный голос сообщил, что только что в больнице доктора Аристайна обнаружено исчезновение находившейся там на излечении мисс Мэгги Ричардсон.

Лицо инспектора покраснело.

— Как это произошло? — прорычал он в трубку.

Тот же взволнованный голос, заикаясь и путаясь, сообщил:

— К ней пришли подруги, Кэтрин Макферссон и еще одна красивая женщина с золотистыми волосами. Согласно вашему распоряжению, мы их не впустили, но они стали очень просить. Мэгги Ричардсон выбежала им навстречу и присоединилась к их просьбе. Все они умоляли, чтобы их оставили одних на несколько минут для какого-то очень серьезного и срочного разговора.

— И вы хоть что-нибудь услышали? — спросил Ридер.

— Почти ничего… Я уловил только, что девушка с золотистыми волосами спросила Мэгги: «Ну, ты теперь узнала о твоем Бобе!» И еще я слышал, как она спросила Мэгги: «Больше ты не колеблешься?» Мэгги отрицательно покачала головой. Вот и все.

— Дальше?

— Мы категорически запретили им беседовать, и по нашему приказанию Мэгги Ричардсон отправилась к себе в палату. Посетительницы еще некоторое время упрашивали нас, а также приглашенных врача и медсестру. Потом и они ушли. Вскоре к нам прибежала с улицы одна из наших служащих и сообщила, что ей показалось, будто в отъезжающем от подъезда автомобиле сидела закутанная в шаль Мэгги в сопровождении двух красивых женщин. У одной из них были золотистые волосы… Просим вас, инспектор, приехать к нам…

— Идиоты!..

Инспектор со злостью бросил на рычаг трубку.

— Исчезли письма, а за ними и их автор. Искать? Бесполезно. Ни следов, ни логики!

Инспектор взял карандаш и размашисто написал на обложке дела: «В архив!»

— Вот так — теперь отставка мне гарантирована! — с досадой и горечью подумал он.

Конец

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Настоящее второе издание, предпринятое вскоре после первого, пришлось во многом изменить в свете новых фактов. Если первое издание строилось главным образом на основе газетных, подчас недостоверных, сообщений, то второе издание этого же года сконструировано на основе более тщательно проверенных данных, получивших при этом совсем иное освещение. Некоторые опубликованные в печати сенсационные факты оказались не имеющими касательства к данному роману, другие же, оставленные ранее в тени, были весьма существенными. Много ценного сообщила бывшая стенографистка Хояси Амида, лишь в самое последнее время начавшая давать показания. Они дали возможность по-новому взглянуть и на «таинственное убийство Хояси» в Беривилле и на многое другое. Впервые также публикуются во втором издании все письма Мэгги, а также остальные материалы по подлинникам.

Последующие события и весьма неполные сведения из Японии дают основания предполагать, что, как сам Хояси, так к Мцида, а также Рэд, Элли и Мэгги находятся сейчас в Японии.

До сих пор еще не все ясно в их прошлом, составившим предмет настоящего романа. Но еще менее известно что-либо достоверное из их последующей и настоящей деятельности, их жизненных перипетий. Автор романа был бы бесконечно признателен всем, кто смог бы хоть что-либо сообщить ему о дальнейшей судьбе героев настоящего произведения.

Жорж Мак СТРАСТНАЯ АМАЗОНКА

Представитель венесуэльской фирмы «Петролиум аферс» — худенький черноволосый Артуро вошел в зал ресторана неуверенным шагом и огляделся по сторонам. Гостей было много. Несколько пар с подчеркнутой развязностью танцевали посреди зала под звуки крикливой сумбурной музыки, за столами провозглашались тосты, тарелки опустошались быстро и основательно.

Сеньор Арканьялис чувствовал за собой вину. Он опоздал на прием, устроенный его шефом, на добрых два часа и теперь подыскивал в уме возможное оправдание. Честно говоря, оправдания не могло быть. Их делегация жила здесь же, в этой гостинице, в лучших номерах, какие только мог себе позволить их шеф, владелец крупнейшего латино-венесуэльского нефтяного концерна. Шеф возжелал преподнести дамам из местной мэрии самые лучшие цветы. Но сеньор Арканьялис вместо цветов встретил на улице молоденькую японку, ту самую, с которой летел прошлой ночью в самолете, напросился к ней в гостиницу и там…

Но, Бог с ней, с японкой! Надо было как-то выкручиваться. Шеф — крупный, в белой рубашке мужчина, увидев его, поднял руки, как бы давая понять, что он тут, на месте, и общество давно заждалось молодого Артуро.

— Представляю вам моего ассистента, сеньора Арканьялиса! — провозгласил шеф и взглянул на Артуро покрасневшими глазами. — Я, кажется… поручал вам… — Крепко подвыпивший шеф не мог вспомнить своего поручения. — О’кей! Надеюсь, вы сделали то, © чем я вас просил… Можете не докладывать. Вы знаете, Арканьялис, что этот прием дает наша фирма. Мы заключили отличную сделку, и я хотел бы, чтобы никто не скучал сегодня.

Арканьялис облегченно вздохнул. Буря миновала. Он знал, что его могущественный шеф после четвертой рюмки немного терял память, после пятой начинал вести околесицу, а потом уже и вовсе становился безмозглой скотиной. Арканьялис нашел свободное место в конце стола, щедро уставленного закусками, и сразу же принялся за еду.

Шеф продолжал городить какую-то чушь, дамы из мэрии хихикали музыка свирепствовала, перемалывая подвыпившие пары на тесном пятачке между эстрадой и столами.

«Но где же она? — вдруг вспомнил сеньор Арканьялис свое главное задание. — Где сеньора Виктория? Пока я не хлебнул лишнего, как мой шеф, нужно искать ее!.. Мы не виделись с ней более десяти лет… Напрасно я связался с той японкой!.. Десять лет!..» Конечно, она изменилась, и узнать ее будет непросто… Но если она здесь, а она непременно должка быть здесь, я ее отыщу…».

В душе Артуро вспыхнула тревога. Он отставил рюмку с коньяком. Хватит! Прильнувшая к нему солидная дамочка из местной мэрии явно пыталась втянуть его в беседу. Более того — томно шепнула ему о своем желании потанцевать.

У нее были ярко накрашенные толстые губы, редкие волосы, тяжелый подбородок.

— Простите, сеньора… — с едва сдерживаемой брезгливостью сказал Арканьялис. — Мне нужно выйти на минутку. Я скоро…

Он юркнул между столами, вышел в коридор, прислонился спиной к стене и невольно закрыл глаза.

— Вам нехорошо? — спросил его проходивший мимо с подносом официант в длиннополом фраке. — Мужской туалет там. — Он показал на завешенную бордовой портьерой дверь.

— Благодарю, сеньор, — ответил Арканьялис.

И вдруг увидел, что стоит в довольно неудобном месте, как раз напротив женской комнаты. Оттуда выходили дамы. Он опустил голову и, скрывая смущение, хотел прошмыгнуть в соседнюю дверь мужского туалета.

Но тут же натолкнулся на нечто розовое, в глубоком декольте, с ровно спадающими на плечи темными волосами. С первого взгляда Артуро узнал ее.

— Сеньорита Виктория!

Женщина была поражена.

— Сеньор… Арканьялис!.. Артуро!..

— Я ищу тебя, Виктория. — Он схватил ее за руку и повел в глубь коридора, спеша на ходу объяснить ситуацию.

Он безумно рад их встрече. Они ведь не виделись десять лет… Если она не забыла статую Симона Боливара в Каракасе, то он хотел бы ей напомнить, как они гуляли вместе в тот вечер… Разумеется, это прошлое, их детство, их молодость. И очень хорошо, что они встретились! Артуро Арканьялис прибыл сюда с делегацией компании «Петролиум афере», которую возглавляет сам сеньор Флорис де Кумайо. Подписан великолепный контракт. Поставки нефти на двести миллионов долларов!..

— Я знаю это, — сказала спокойно Виктория, одергивая на своей изумительно стройной фигуре розовое платье. — Я знаю, что с вашей делегацией должен прибыть человек и передать мне деньги. От моего дедушки из Каракаса.

— Этот человек — я! — жарко воскликнул Артуро.

Он был в восторге от встречи. Виктория превзошла все его ожидания. За эти десять лет после их расставания в Венесуэле она стала еще лучше, еще ярче, еще ослепительней! Бурный темперамент Артуро уже искал путь к сближению. Он стал рассказывать, как нелегко ему было перевезти через таможню крупную сумму долларов, обмануть «старика», найти ее здесь в ресторане…

— Ты меня не искал, — обронила сухо Виктория. — Нашла тебя я.

— Да… Но я вышел специально…

Они стояли в ужасном месте, возле самого выхода из ресторана в фойе, в сутолоке входивших и выходивших посетителей, под любопытными взглядами швейцара. Мог появиться и страж порядка. В чем дело, граждане? Иностранец? Простите, не фарцовщик ли?.. Да, место было действительно отвратительное, продуваемое сквозняком, неуютное для серьезного разговора. А тем более для воспоминаний, о том, как он, Артуро Арканьялис, в далекие годы юности тискал возле статуи Симона де Боливара эту превосходную девчонку по имени Виктория.

— Пойдем отсюда, — сказала Виктория, почувствовав на себе неприятный до дрожи в теле пытливый взгляд швейцара.

— Сеньора, — умышленно громко по-испански произнес Артуро, — я приглашаю вас к себе в номер.

— Это удобно? — спросила она тоже по-испански, хотя за эти годы стала уже забывать родной язык.

— Иностранцу с валютой все дозволено, — уверенно прошептал Артуро.

При слове «валюта» Виктория слегка вздрогнула, и Артуро это заметил, Продолжая болтать по-испански, он взял ее под руку, провел через холл к лифту, нажал кнопку, и когда мягко соскользнувшая вниз кабина открылась перед ними своим ярким внутренним освещением, втолкнул туда Викторию, снова нажал на кнопку и тут же, едва закрылась дверца, страстно поцеловал молодую женщину в губы.

— Артуро! — отстранилась Виктория. — Мы в Киеве, а не в Каракасе. — И изрекла ироническим шепотом: — Ах да, я забыла, что сеньору иностранцу с валютой все дозволено.

В его номере было открыто окно, весенний воздух вливался в комнату вместе с шумом проносившихся по бульвару машин. Артуро зажег свет и быстрым движением руки задернул на окне тяжелые шторы Он чувствовал, что сейчас он будет вознагражден сполна за все свои труды. Горячее тело Виктории было рядом. Шеф шумит в ресторане. Доллары у него в кейсе.

— Сядь… прошу тебя!.. — подвел он ее к креслу под торшером.

— Ты знаешь, за чем я пришла… — произнесла она, пытаясь робко высвободиться из его объятий.

— Но эти деньги я вез за тысячи миль.

— Ты хочешь вознаграждение? — в её голосе прозвучало оскорбленное чувство знающей себе цену женщины.

— Хочу тебя!

— Но я замужем. Мой муж внизу, за одним столом с твоим Флорисом де Кумайо.

Ее шепот выдал страх и внезапно проснувшуюся страсть. В нем не было гнева, не было желания уйти отсюда. Артуро понял, что Виктория колеблется. Надо дать ей право самой решать все и за все отвечать перед собственной совестью,

— Я могу вручить тебе деньги, и ты уйдешь к своему муженьку, — сказал он сухо, садясь в кресло. — Но не забывай, что рано или поздно ты вернешься к нам в Каракас. А там уже хозяином буду я! Мы с твоим дедушкой — пайщики одной компании. Мы оба во власти сеньора Флориса де Кумайо. Если ты сейчас обидишь меня… — Он протянул к Виктории руку, усадил ее в кресло напротив себя, и, сжав ладонями ее красиво обрамленное темными волосами лицо, сказал: — Если ты забудешь, что в пятнадцать лет ты отдалась мне и стала женщиной, забудешь, что я был твоим первым мужчиной — считай, что твоему мужу будет очень трудно работать с нами.

Она испугалась его раздраженного тона.

— Хорошо… но нас могут хватиться…

— Плевать мне!

— И потом, ты требуешь, чтобы я за деньги… за деньги моего дедушки…

Все это были слова. Артуро понял, что она сдалась и только ищет благопристойного повода, как бы капитулировать, сохранив свое достоинство. Тогда он решил разыграть из себя обиженного. Решительно поднявшись, он достал из шкафа кейс, поманипулировал с наборным устройством, открыл крышку и вынул оттуда конверт. Небрежным жестом бросил его на стол.

Зеленые банкноты веером рассыпались по темно-бордовой политуре столешницы.

— Бери! И можешь идти к своему благоверному! — с чувством хорошо разыгранного оскорбления промолвил Артуро. Он знал силу больших денег и знал, как они действовали на женщин.

Тогда Виктория встала с кресла, положила ему на плечи руки, ее темные глаза сузились, и в них блеснула едва сдерживаемая страсть:

— Он мне еще не муж. Моим первым мужем был ты, Артуро! Потуши свет!

Он встрепенулся. На его лице заиграла похотливая улыбка.

— Свет мы тушить не будем.

— Но я же прошу!..

— Я десять лет не видел твоего тела, Виктория, — зашептал он дрожащим голосом. — И если действительно был когда-то твоим первым мужем, тогда… извини меня… тогда я буду делать с тобой все, что хочу.

Он наклонился, взял обеими руками подол ее розового платья и стал медленно поднимать его вверх. У Виктории были смуглые длинные ноги, сразу же опьянившие Артуро. Ее узкие кружевные трусики оказались до уровне его глаз, сквозь них едва заметно проступали контуры лобка, зовущие и алчущие, полные таинства, сладкого томления, вседозволенности и запрета.

— Не рви платье! — попросила Виктория. — Я сама сниму.

Оставшись в одних трусиках, она подняла руки и сразу стала как бы выше, стройнее, Грудки у нее были упругие, девичьи, живот втянут, бедра широкие и округлые.

Артуро знал много женщин. Но такой красавицы не видывал никогда. На его давнюю каракасскую подружку она была мало похожа. С той было просто и легко, тогда он чувствовал себя повелителем. Здесь он вдруг испытал робость. Спросил ее:

— Как ты хочешь?

— Без слов.

Надо было показать свою силу, напомнить Виктории, как у них тогда все начиналось: у самого моря, на горячем песке, среди кустов агавы, под призрачным светом луны. А тут она стояла перед ним с поднятыми руками и как бы казнила его за недозволенную дерзость.

Потом ей стало вроде жаль его. Она сама сняла трусики и упала навзничь на кровать.

— Так что же ты, Артуро? Где твоя креольская страсть?

— Не смотри на меня!

— Испугался?

— Да.

Он лег на бок, стал гладить ее живот, ниже живота, его пальцы дошли до горячих срамных губ и углубились в их влажный огонь. И вдруг его обдало жаром. Это не был жар половой страсти, а скорее вспыхнувшая в нем ярость за свое бессилие перед этой красавицей, перед ее точеным, матово-смуглым телом, перед ее пылающим женским треугольником.

Руки у Артуро были крепкие, и ему хватило сил сорвать Викторию с кровати. Он перевернул ее на живот, спустив ее ноги на пол, раздвинул ей ягодицы и, навалившись на нее всем телом, как-то стремительно, грубо вошел в нее своей горячей плотью. Виктория не успела вскрикнуть, не успела запротестовать, как он начал быстро совокупляться с ней.

— Не хочу так!.. Не смей… — стонала Виктория, ощущая не столько страсть, сколько жгучий пронизывающий стыд.

Но в нем уже проснулся зверь. Сладострастно и дерзко он терзал ее, как бы стараясь отомстить за ее красоту и за свою минутную растерянность. Не удовлетворившись в одной позе, тяжело перевернул ее на спину, закинул себе на плечи ее ноги и снова вонзился в нее со всей своей яростью. Видимо, достал до матки, ибо ей сделалось нестерпимо больно. Она схватила его за волосы, попыталась оттолкнуть от себя.

Неизвестно, чем бы закончился этот необузданный порыв Артуро, если бы у него не наступил последний миг оргазма, и он, почувствовав сладость конца, излился внутрь своей жертвы…

Затем они лежали долго, обессиленные и молчаливые, он — с чувством удовлетворенного мужского самолюбия, она — с каким-то холодным безразличием. Может быть, даже раскаянием.

— Послушай, Арканьялис, — молвила едва слышно Виктория, — ты отличный мужчина. Лучше даже, чем был. Но мне этого мало. Скажешь моему дедушке, что я благодарю его за деньги. Я выхожу замуж за порядочного человека, за сеньора Гаверу. Он получает патент на новый метод разработки нефтяных месторождений.

— О! — оперся на локоть Артуро, как бы почувствовав себя неловко перед Викторией. — Наша фирма сможет порядочно заработать на этом.

— Не порядочно, а миллионы, миллиарды!

— Так выходи скорее за него замуж и приезжайте к нам в Венесуэлу. — Артуро соскочил с кровати, стал одеваться. Вежливо протянул Виктории ее трусики и бюстгальтер. — Если бы я знал, с чьей невестой провел такие сладостные минуты! — В его голосе зазвучало искреннее уважение. — Одно мне только неясно. Извини, дорогая, что я касаюсь твоего прошлого… Ты не боишься вернуться в наш буржуазный Каракас? Насколько я помню, твой папаша был когда-то сторонником марксистских доктрин и, кажется, состоял в агентах КГБ, за что ему пришлось смыться от полиции в Москву.

— Может, и пришлось, — вяло ответила Виктория. — Во всяком случае, когда он бежал в Москву, он меня не спрашивал. Мою маму тоже, — Виктория помолчала. — Слава Богу, мой дедушка и, насколько я понимаю, ты — компаньоны и никогда не были «красными». Поэтому он и посылает мне «зелененькие».

— Извини, Виктория.

— А ты поменьше вспоминай прошлое.

Они оделись. Пора было спускаться в ресторан!

Виктория заторопилась.

— Пойдем, Артуро, а то мой великий Гавера устроит мне сцену ревности.

— Боишься его? — Артуров притянул Викторию к себе, хотел ее поцеловать напоследок, но она уже успела подкрасить губы. От нее веяло холодком.

— Таких людей не боятся, а берегут. Дурачок! — В голосе Виктории чувствовалась искренняя грусть: — Мы с ним работаем вместе. Когда-нибудь я тебя с ним познакомлю. Если, конечно, мне удастся вырвать его отсюда.

— A что его тут держит? — удивился сеньор Арканьялис.

Виктория нахмурилась.

— Болтают, что он убил свою жену, и теперь соседи пишут про него всякую чушь. — Она взяла со столика конверт с Долларами, спрятала его в сумку. На ее лице появилось выражение досады… — Если он и сделал это, то только ради меня. А я, как видишь, оказалась мерзавкой! Ну, пойдем. Только прошу тебя: в ресторане не подходи ко мне.

И она решительно направилась к двери.

ИЗ ДНЕВНИКА СЛЕДОВАТЕЛЯ

Едва я вернулся с обеда, если так можно назвать чашечку кофе с бутербродом, как Лидочка, хозяйка нашей приемной, прибежала ко мне в кабинет исказала:

— Андрей Аверьянович, шеф просил вас зайти.

— Слушаюсь, — со вздохом ответил я, одновременно пытаясь улыбнуться. — Что ему надо, ты, случайно, не знаешь?

— Не знаю. Но догадываюсь. Наверное, по жалобе, которую переслала нам городская прокуратура.

Я снова вздохнул. Вызовы к шефу обычно сулили лишь дополнительную работу. А тут еще письмо из вышестоящей инстанции. Того и гляди — заставят писать какую-нибудь справку. И так дел хоть отбавляй, дух перевести не успеваешь. Но начальство есть начальство, ему, как говорится, сверху виднее.

— Вот, почитай, — шеф протянул мне исписанный тетрадный лист с подколотым к нему конвертом. — В верхнем углу красовалась резолюция: «Проверить. Доложить до…»

Первым делом я глянул на подпись: «Соседи».

И несколько неразборчивых каракулей. Больше всего я не люблю таких соседских жалоб. Как правило, в них запутанные и никчемные склоки.

— Николай Васильевич, — упавшим голосом сказал я, — может, перешлем это соседское послание в ЖЭК? На мне же два нераскрытые убийства.

— Возможно, добавится и третье.

— Это? — с едким сарказмом спросил

— Это. И потом, ты резолюцию видел? Так что давай действуй.

Гражданин Гавера, сообщали бдительные соседи, собирается в ближайшие дни жениться на своей молодой сослуживице. Ни для кого не секрет, что старая жена, мешавшая ему связать свою жизнь с молодушкой, ушла из жизни не без его помощи. Есть и более конкретные факты: перед смертью несчастная Лидия Антоновна позвала к себе соседку (имярек) и со слезами на глазах заявила, что ей лучше умереть, чем видеть гнусное поведение мужа, который не кормит ее, бросает одну в квартире, подсылает к ней своего племянника-хулигана, тот устраивает дебоши, водит потаскух, развратничает. И все это делалось с одной целью — поскорее свести ее, Лидию Антоновну, со света и жениться на молодой красавице! Со дня похорон не прошло и трех месяцев. И вот такая поспешность. К тому же, сообщали бдительные соседи, Гавера настолько ослеплен своей новой пассией, что забыл о ее весьма темном прошлом. Сия молодая дама, эмигрантка из Латинской Америки, имеет за рубежом богатого родственника, сорит направо и налево долларами, занимается недозволенным бизнесом и, вообще, давно заслуживает того, чтобы стать объектом внимания наших правоохранительных органов.

— Ну, так что? — спросил меня шеф. — Есть над чем поразмыслить?

— Не знаю… Обвинения в недозволенном бизнесе меня смущают меньше всего, — сказал я. — А в общем — обычная жэковская грязь! На душе у меня вдруг стало прескверно. Порвать бы все это в клочья! И чего людям неймется? Мертвая похоронена, живой продолжает жить. Какое кому дело до его женитьбы? Ну, сложилось так у человека. При чем здесь убийство? Смерть и ее причины документально подтверждены врачом. Никакого заключения о возможном насилии или злодеянии он не сделал. И вот, на тебе, нашлись доброхоты.

Узнав в справочном номер телефона Гаверы, я позвонил ему и попросил зайти ко мне. Все, что он сообщил, мне уже было известно из письма.

— Да, я собираюсь вторично жениться, Моя жена Лидия Антоновна умерла несколько месяцев назад. Я понимаю, что годичный, так сказать, ритуальный срок траура не выдержан. Но жить в одиночестве я просто не могу. Если за это привлекают к уголовной ответственности, — судите! Я так измучился, что порой мне кажется: лучше отправиться в тюремную камеру, чем каждый день возвращаться в собственный дом.

— Итак, вы полностью отрицаете свою причастность к смерти вашей супруги? — Я смотрел на него сочувственно, будто желая подсказать нужные слова.

— Не полностью, — выдавил он из себя и сразу же прикусил губу.

— Что вы хотите этим сказать, Леонид Карпович? — странный холодок прокрался мне в душу.

— Видите ли, Андрей Аверьянович, наша жизнь с Лидией Антоновной давно не имела ничего общего с супружеством. Она превратилась в ад. Особенно в последние месяцы. И я бы покривил душой, если бы сказал, что продолжал любить ее по-прежнему.

— Но, надеюсь, вы не собирались умерщвлять её?

— Она сама укорачивала себе жизнь.

— Не ревностью ли?

— Да.

— Наверное, вы давали ей повод?

— Видимо, да. В последнее время я не жил дома. Но все домашние обязанности выполнял исправно: приносил продукты, готовил, убирал…

Странно устроен человек. Коль не дома живешь, то к чему говорить о домашних обязанностях? Конечно, жена могла ревновать. Но давать повод для ревности не значит целенаправленно сводить в могилу.

— В письме говорится, что ваша знакомая… извините, возможно, ваша будущая жена, занимается «незаконным бизнесом». Никаких фактов не приводится, но…

— Именно «но»! — воскликнул возмущенно Гавера. — Я могу говорить «но» по каждому пункту пасквиля! Да, Виктория Сергеевна — женщина сложной судьбы. Ее отец в свое время как коммунист-подпольщик выехал с семьей из Венесуэлы, прожил в нашей стране до самой смерти. Человек, насколько я знаю, безукоризненной честности, А то, что у Виктории остались в Венесуэле родственники, к тому же, насколько мне известно, довольно состоятельные, — так за это, простите, теперь не судят.

— Короче, вы полностью ей доверяете?

— Ну… — замялся Гавера, — в пределах того, что я знаю.

— Хорошо, а как насчет «племянника-хулигана»? Действительно его, так сказать, развязные подруги отравляли жизнь покойной?

— Что вы! Скромнейший парень, студент. На курсе числится среди лучших. Начал даже печататься в научном сборнике. Да и не так часто он у нас бывал. Живет в общежитии.

— Но вы собираетесь жениться на «молодой красавице», как говорится в письме?

— Считайте это моим личным делом, — хмуро ответил Гавера. — Хотя, вообще-то, должен вам сказать, история со смертью моей жены мне самому представляется несколько странной. Умерла она, конечно, как обычно умирают все люди, — после длительной болезни, после всяких наших невзгод и раздоров. И все же это подметное письмо — он кивнул на стол, где лежала анонимка, заставляет меня думать плохо о некоторых моих соседях. Вы к ним приглядитесь. Хорошенько приглядитесь!

После разговора с Гаверой я тщательно просмотрел медицинское заключение, которое он, по моей просьбе, прихватил с собой. Все было «в норме». Угасание жизнедеятельности, общая анемия, сердечная недостаточность… Ничего похожего на насильственную смерть. Несчастная отжила свой положенный срок, нервы ее были на пределе, семья фактически распалась, вот и пришла, так сказать, пора уйти в мир иной.

Правда, сам Гавера с бесхитростной прямотой назвал себя косвенно виновным в кончине Лидии Антоновны. Видно, большего за собой не чувствовал. Любовь ушла (признался откровенно), но за это статьи не предусмотрено.

Вечером, сидя дома перед телевизором, я смотрел какой-то кошмарный голливудский боевик. Человекоподобные вампиры бросались на прекрасных амазонок, их метко сражали электрическими пулями герои-ковбои, джунгли были полны жаждой крови и мщения. Жена моя такие фильмы терпеть не может, однако, предвкушая следующий за ним по программе астрологический календарь, терпеливо ждала конца.

— Одно мне ясно, — бросила она с нескрываемой иронией, — дикари Амазонки намного культурнее, чем мы, цивилизованные варвары.

— И чем же они тебе так милы? — поинтересовался я.

— Ну, хотя бы тем, что убивают гуманным способом. Вон, глянь на того Красавца в перьях. Выпустил стрелу из лука, и его противник даже пикнуть не успел. Хотя стрела попала ему только в плечо.

— Они, я читал, смазывают стрелы ядом кураре.

— Чем бы они не были смазаны, но смерть мгновенная, и человек не мучается. И не такая эта смерть отвратительная, как в нынешних войнах. Помнишь, вчера показывали: снаряд в Сараево угодил прямо в толпу мирных граждан? Лежат несчастные, корчатся, ноги, руки оторваны, вся мостовая в крови…

Странное рассуждение, подумал я, но в чем-то она и права. И тут же вспомнил намек Гаверы относительно соседей. Вспомнил и подумал о письме, которое могли состряпать только люди с нечистой совестью.

Гавера жил у Виктории уже третий месяц. Собственно, и раньше заглядывал к ней, еще при жизни жены. Но тогда больше украдкой, тогда еще не было у него морального права входить в этот дом спокойно, не ожидая вздохов, горьких сетований, грустных взглядов. Теперь он вдов, и его будущее определено.

У Виктории была однокомнатная квартира, в которой она сразу же приютила его как хозяина. «Тут ты мой властелин! — заявила с некоторой торжественностью. — Наши юридические отношения оформим после, когда ты сочтешь нужным. Живи и все!» Они работали в одном геологоуправлении и, разумеется, их близость ни для кого не была секретом.

Его многое смущало. Прежде всего, разница в возрасте. Лет двадцать, не меньше. Она выглядела совсем молодо, а он уже с сединой на висках, той самой сединой, которая даже в песнях давно стала символом неизбежной разлуки.

Радость приносили успехи на работе. Сделанное им открытие в области нефтеразведки, кажется, было признано многими иностранными фирмами. А Вика после приезда в Киев президента Флориса де Кумайо стала на него просто молиться. Называла его не иначе, как «мой дорогой гений», «мой великий мудрец», «мое золотое будущее»!

Правда, в ее поведении он улавливал теперь и нечто непонятное. Она стала намного скрытнее, куда-то исчезала вечерами, несколько раз, идя на колоссальные растраты, звонила в Каракас своему дедушке и подолгу говорила с ним по-испански.

— Это о тебе, любимый! — старалась как бы оправдаться перед Гаверой.

— Он одобряет твой выбор? — спрашивал Леонид Карпович с сомнением.

— Ждет нас. Говорит, что твой новый метод может дать большие дивиденды. О нём уже говорят, как о сенсации века. Нужно проверить его на практике.

— Главное — принцип, — слегка смущался Леонид Карпович.

— Мой принцип — это ты, — шептала Виктория. — Моя любовь! Мой мужчина! Мой господин!

Она любила бросать его на широкую тахту, ложилась на него, закрывая его лицо густой россыпью своих черных волос.

— Давай хоть разденемся! — умолял он ее, чувствуя себя стесненным в рубашке, при галстуке, в брюках и ботинках.

Раздеваться она ему не разрешала. Это вовсе ни к чему. Если хочешь настоящей любви, идем на кухню. Да, неприлично! Даже очень неприлично! Можно возле столика, а можно и стоя, опираясь на косяк двери. Требовала, чтобы Гавера терзал ее по-мальчишески, чтобы был с нею груб, резок, почти как в пьяном угаре. «Ты же знаешь, что среди моих предков были индейцы племени араваков, совершенно дикие люди, бешенные и неистовые, — говорила она ему после того, как они, насладившись близостью, обессиленные и изнеможенные лежали на тахте. — Аравакские женщины требовали особого полового удовлетворения. И не то, чтобы они были развратны, а просто их постоянно обуревала какая-то шальная страсть». «И как же они удовлетворяли сию страсть? — спрашивал Гавера. — Многомужьем, что ли?» «Упаси Боже! — решительно возражала Виктория. — Только разнообразием приемов. Всевозможными выдумками и причуда-ми. Некоторые женщины любили совокупляться с мужчинами на ветвях деревьев. Другие предпочитали делать это в море. Так, рассказывают, одна из моих прабабушек, став женой вождя племени араваков, увлекла своего молодого мужа подальше от берега и отдалась ему там, среди кипящих волн. Мне кажется, они хотели быть ближе к природе, чувствовать себя частичкой стихии».

Их безмятежность была нарушена вызовом к следователю.

Встреча с ним заставила Гаверу насторожиться. Сперва он решил не тревожить Викторию. Однако она что-то, видимо, почуяла. И почуяла неспроста. Ее удивила холодность Леонида. Не помогли ни ее экстравагантные позы у кухонного стола, ни даже ее дерзкое требование: «Хочу тебя здесь же, на полу!»

— Давай поговорим, Виканька, — попробовал он угомонить свою страстную подругу.

— Может, после того, как…

— Нет, есть дело. Очень серьезное.

Виктория сразу же села у кухонного столика, подперла подбородок кулачком. Он залюбовался ее смуглым, с большими черными бровями личиком. Как бы это ей сказать правду? Она же у него чувствительная, нежная, станет паниковать. Ее всегда радовали его успехи в геологоуправлении, часами могла рассказывать подругам о своем «гениальном» Гаверчике. Была немного хвастлива, так что же? Хвасталась его успехами, его открытиями.

— Ну, что тебя волнует, милый? — спросила Гаверу и, потянувшись рукой к нему через стол, нежно потеребила его редкие волосы.

Он сказал ей о вызове в милицию. Точнее — к следователю прокуратуры. Пришло гнусное письмо. Разумеется, анонимное. Там наплели такого, что с ума сойдешь. Какие-то идиоты утверждают, что он, Гавера, угробил свою жену. Но все это, разумеется, чушь собачья! Доказать никто ничего не сможет. Просто зависть! Мещанская мерзость! Лидия Антоновна умерла естественной… то есть, обычной смертью. У нее было больное сердце, есть диагноз, заключение судебно-медицинской экспертизы. Да, он не жил с ней и этим причинял ей страдания. Вокруг каждый день распадаются семьи, мужья бросают своих жен, жены — мужей, и никто никого не обвиняет в смертных грехах.

— А тебя могут обвинить, — вдруг с горечью произнесла Виктория и, будто почувствовав сквозняк, плотнее закуталась в красный махровый халат.

— Это в чем же? — спросил с недоумением Гавера,

— В том, о чем написали те идиоты, — сказала спокойно Виктория. — Я же тебя просила: не ходи к ней, не терзай ее больную душу, порви все сразу, и она бы успокоилась. Но ты, добренький, мягкий все боялся, никак не мог решиться на последний шаг.

— Не понимаю, в чем же моя вина?

— В том, что ты полюбил страстную, глупую, взбалмошную женщину. А наше бабье вокруг считает, что ради такой женщины, как я, мужик способен на любую глупость. Даже на преступление.

В ее взгляде блеснула хитринка. Хотела, видно, успокоить Гаверу. Подсев к нему на колено, засунула ему руку за пояс, нащупала его мужскую плоть. Там был полный ноль. Она стала постепенно, но настойчиво возбуждать Гаверу. При этом приговаривая томным голосом: все будет хорошо, все будет отлично, все обернется для них большим счастьем! Главное, что они вместе! И что он крепкий мужик, первоклассный ученый, изобретатель… Теперь надо только побыстрее оформить брак, и перед ними откроются широкие дороги. Его, Гаверу, ждет мировая слава, у них будет свой дом в Каракасе…

— Что ты несешь? — вспыхнул Гавера. — Бросать Украину я не собираюсь.

— Зачем же бросать? — удивленно спросила Виктория. — Деловые люди запада имеют дома по всему миру. Офис в Киеве, офис в Венесуэле, офис в Нью-Йорке…

— А в Гималаях не хочешь? — вспылил Гавера.

— Над Гималаями мы будем летать на собственном самолете.

— Чушь!

— Почему же? — Виктория как бы попыталась что-то вспомнить, лицо ее подернулось дымкой романтической грусти: — Ты мне читал одного вашего великого писателя, украинского, из тех, старых, забытых, в свое время запрещенных. Произведение с удивительным названием — «Солнечная машина»…

— Винниченко… Да, читал. Ну и что?

— Помнишь, как германская принцесса Луиза… я хорошо запомнила имя: Луиза!.. как она говорила своему возлюбленному, что они построят себе воздушную виллу и будут летать над планетой, будут останавливаться в самых роскошных уголках земли, будут парить над Гималаями…

— Да, что-то припоминаю, — пробурчал Гавера, и его лицо слегка прояснилось. — Так это же романтическая мечта.

— Нет, это не просто мечта, — решительно качнула головой Виктория. — Они хотели особой любви, такой, о которой мы теперь забыли. — Виктория встала с его колен, потянулась руками вверх, ее стройная фигурка выпрямилась и сделалась по-девичьи гибкой, изумительно красивой. — Разве любовь не делает нас лучше, благороднее, способными на подвиг? Разве во имя любви человек не способен бросаться в пламя, сражаться до последней капли крови, до последней капли…

— …своей части! — бросил резко Гавера.

— Ну, ты-то своей части не уронишь, — помрачнела Виктория.

— Как сказать.

Ей не хотелось ссоры, и она снова потянулась к нему через стол своей смуглой тоненькой рукой.

— Я хочу, чтобы ты знал, милый… — В ее голосе зазвучала боль. — За тебя я буду бороться до конца. И никому тебя не отдам. Я не чистая, не святая, но если я что-нибудь и совершила недозволенное, то только во имя нашей любви! Да, во имя нашей любви! И главное… — в ее голосе почувствовалось колебание, — я достала деньги. Большие! Валюту! Поверь, это мне стоило многого. Я решилась на все, лишь бы увезти тебя отсюда. Из этой темной, жалкой, нищей страны! И я тебя увезу!

ИЗ ДНЕВНИКА СЛЕДОВАТЕЛЯ

На следующий день я отправился на розыски авторов письма. Начал с соседей по лестничной клетке. Дверь приоткрыла пожилая женщина в темном поношенном платье и переднике. Волосы растрепаны, в узеньких глазках — подозрительная настороженность.

— Из милиции? — будто нюхом почуяла она.

— Из районной прокуратуры, — я показал удостоверение.

Сняв цепочку, она впустила меня. На ходу придвинула к окну стул, одернула на столе выцветшую скатерть, открыла балконную дверь.

— Весна уже. Если бы Лидке, бедняжке, дожить до тепла, — проговорила с сожалением.

— А чем она, собственно, болела? — спросил я.

— Неврозы всякие. — Она села к столу, облокотилась на столешницу, — Правда, последнее время ей полегчало. Помаленьку стала выходить на улицу. Я, говорит, буду брать домой работу от кооператоров. Раньше была учительницей, школа тут рядом, возле хлебного магазина, а раз болезнь, — значит, надо по-домашнему. И я ей присоветовала: зарабатывай, Лидка, как можешь, твой тебя долго кормить не станет.

— Почему?

— А потому. Все вы, мужики, хороши, пока жена в порядке, а случись что — уже побег к молодухе.

— Разве он был плохим мужем?

— Да никаким. Днями не бывал дома. Еду, правда, приносил: кефир, творог, яблоки…

— Зимой яблоки дорогие.

— Я не говорю, что дешевые. Так он же ей рот хотел заткнуть, потому что девку себе завел.

— Вы его видели с ней?

— Увидишь! Они теперь хитрющие, мужчин к себе приводят по ночам. Она из его экспедиции. Он с ней давно крутит. Мне говорили, что у него завелись большие деньги. Премию получил. О нем даже печатали в газете: «За открытие новых месторождений на глубинных горизонтах». Что это за горизонты, не знаю, а деньжат ему за них отвалили, видать, порядочно. Чего же тут не разгуляться?

Я решил действовать в открытую. Достал из кейса «коллективное» письмо, положил его перед соседкой на стол. Нет ли ее подписи среди других? Она не стала отрицать.

— Что же он — удушил ее? — спросил я.

— Не знаю.

— Сами говорите, что носил всякую еду и яблочками зимой баловал, и за кефиром выстаивал очереди. К тому же, вы знаете, что по заключению врача, никакого насилия над покойной совершено не было.

— Доктора не знают, что пишут. Врут все! А дело здесь нечистое, надобно хорошенько разобраться, Будете его покрывать, — глазки моей собеседницы угрожающе сверкнули, — мы и выше напишем!

«Эта напишет, — невесело подумал я. — Из ангела черта сделает».

— Для того, чтобы обвинить человека в таком страшном преступлении: нужны серьезные доказательства. Вы говорите, что Гавера имеет любовницу. Допустим, так. Но из этого отнюдь не следует, что он убийца. Почему вы сделали такой вывод? А факты? Какие-нибудь факты у вас имеются?

Моя собеседница упрямо уставилась на свои руки. Ее пальцы-сосиски сжались в кулаки. Видно, нечего определенного она сказать не могла, но ее убежденности в своей правоте ничто не могло поколебать. Заговорила, наконец, хмуро о том, что у нее болит душа. Все было так хорошо в тот день. С утра Лидия Антоновна заходила к ней, похвалилась связанным свитером: мол, сама связала и еще будет вязать. Лишь бы сердце по ночам не давило. К ней обычно заходила сестра из поликлиники, уколы делала. Глюкозу в вену для поддержания сердечной мышцы. Обещалась и в тот день зайти пораньше. Но не появилась.

— Кто? — переспросил я.

— Ну, сестра из поликлиники. Оля, девчонка-несмышленка.

— Совсем не появилась?

— Да нет же. Другая пришла. Звонит мне, я отворяю, а она лупает на меня черными глазищами: «Где Лидия Антоновна живет?» Я говорю: «Кто будете?» Она: «Я — сестра из поликлиники». Показала я ей квартиру соседки и захлопнула дверь. Не помню, что я еще тогда делала. Кажись, по телеку показывали интересную картину. Дочка с зятем уехали в Омск, приходится самой сидеть. Ну, значит, кончился фильм, стала я готовиться ко сну, пошла на кухню проверить, выключен ли газ. Аж тут — стук в дверь. Не звонит, а колотит прямо-таки. Я даже цепочку забыла накинуть, отворяю: стоит сосед, значит, Гавера. Лицо безумное. «Что с тобой?» — спрашиваю, а он задыхается: «Лида… Лидия Антоновна мертвая!» Мне спервой почудилось, что это он спьяна. А присмотрелась — поняла: беда! Побегла к нему и… на диване увидела Лиду. Днями она сидела одна. Он ночью приперся — нашел ее мертвой. Убила бы гада!

Я еще расспросил о подробностях, уточнил кое-что и пригласил Клавдию Афанасьевну (так ее звали) на завтра к себе для дачи свидетельских показаний. Уходя, вспомнил:

— Значит, Оля, сестра из поликлиники, не пришла вовсе?

— Нет, была другая, первый раз ее видела.

— Можете описать?

— А че?.. Молоденькая дрянь!

Я оборвал женщину, поняв, что разговор вести без протокола не следует. Сказал ей, что завтра встретимся и все обсудим.

Уже на лестнице, когда спускался вниз, услышал испуганный окрик Клавдии Афанасьевны:

— А поди-ка сюда, следователь!

Я мигом к ней поднялся. Она поманила меня от порога пальцем, в дом к себе не впуская. Ее глаза показались мне растерянными.

— Может, не надо завтра приходить, а?

— Почему — «не надо»?

— Боюсь я… Не хочу греха на душу брать. Он, может, и убийца, — кивок в сторону Гавериной двери, — а все равно любил ее. — И, помолчав мгновение, вспомнила:

— Тогда ночью до утра плакал за стеной. Лучше закрой это дело, следователь. Чего теперь докапываться…

— Поздно, Клавдия Афанасьевна. Это уже ни от меня, ни от вас не зависит.

На следующее утро я сразу пошел в поликлинику. Справился в регистратуре, какая медсестра обслуживает улицу Гагарина (там жила покойная). Как раз тут и девушка появилась: невысокого роста, светленькие волосы, на шее голубая косынка, вязанная шапочка. Когда я отвел ее в сторону и показал удостоверение, она вся сжалась.

— Ольга Баштан? — спросил я ее и тут же почувствовал, что в голосе у меня слишком много казенности.

— Да, — прошептала она едва слышно.

— Вы делали уколы Лидии Антоновне Гавере?

— Так она же…

— Я знаю… Но вспомните хорошенько, Оля. В тот день, когда Лидия Антоновна умерла, вы были у нее?

— Нет.

— А кто приходил?

— Не знаю.

— Но приходила же другая девушка?

— Не знаю. Ничего не знаю! У меня мама больна, я всегда опаздываю на электричку в Бучу, А когда она позвонила, я даже обрадовалась.

— Постой… как позвонила? Кто?

— Не помню, кажется Лидия Антоновна. В регистратуре мне сообщили, что идти не надо. — Брови у Оли сдвинулись, она, видно, раскручивала очень запутанный клубок мыслей. — Нина Михайловна, старший регистратор, сказала, что у Лидии Антоновны ночует ее племянница, тоже медсестра, и сама сделает ей укол.

Все во мне вмиг перевернулось. Выходит, Олю умышленно отстранили, она не должна была являться к Гаверам, она кому-то мешала…

— Послушай, Олечка, если ты говоришь правду, а я уверен, что лгать тебе незачем, то, значит, вместо тебя, — я впился глазами в Олю, — могли прислать другую девушку?

— Нет, не могли. Раз Лидия Антоновна попросила не присылать…

— Ясно, — произнес я, хотя именно в этот миг мои мысли совершенно запутались. — Ну, тогда давай прощаться. И если ты мне еще понадобишься, я тебя вызову.

Появилась тайна. И в ней нечто зловещее. Я вызвал к себе по телефону Гаверу, сказав, что нужно выяснить некоторые дополнительные обстоятельства, связанные со смертью его жены. На этот раз он пришел с некоторым опозданием, резкий, даже грубоватый, в хорошем импортном костюме, в белоснежной рубашке. Американский крокодильей кожи кейс играл в его руке, как лакированный. Опустился на стул и сел в небрежной позе оторванного от важных дел человека.

— Я вас слушаю, Андрей Аверьянович, — бросил недовольным тоном.

— У вас дурное настроение? — поинтересовался я.

Он криво усмехнулся. Облокотись на столик, подпер кулаком подбородок. Так сидят скучающие на длинных служебных совещаниях ответственные товарищи. Ничего подобного раньше в его поведении я не замечал. Выяснилось, что настроение у него, наоборот, отличное. Более того — преотличное! Во вчерашней газете (он вынул из кейса уже порядком помятую газету) список лауреатов Государственной премии. Среди них и его скромная фамилия. Посему пришлось вчера немного погудеть с друзьями. И, естественно, голова, сами понимаете!

— Но надеюсь, вы пригласили меня не для того, чтобы поговорить о моем настроении? — снисходительная улыбка тронула уголки его губ.

— Вы правы, — улыбнулся и я. — Надо уточнить некоторые детали. В вашей квартире произошло нечто странное.

— Не странное, а трагическое, — бросил сухо Гавера.

— Именно странное, — произнес я несколько загадочным тоном.

— Что вы имеете в виду?

— А то, что ваша супруга, как выяснилось, попросила по телефону медсестру Олю не приходить к ней на укол. Явилась другая девушка. Назвалась медсестрой. Ну… и после укола случилось непоправимое. — Я сделал паузу. — Вы знаете что-нибудь об этом?

Гавера медленно повернулся ко мне. Его лицо сделалось каменным. Он сглотнул слюну.

— Такого не могло быть!

— Было. Леонид Карпович. Как я установил, ровно за четыре часа до вашего возвращения домой.

— Но у нас нет телефона. Жена на улицу не выходила.

— Да, возможно… И, как мы установили, от соседки она тоже не звонила.

— Откуда же был звонок? — искренне удивился Гавера.

— Вот и я спрашиваю вас: откуда? И кто звонил? Что это была за женщина? Откуда она узнала имя медсестры и телефон регистратуры? Это могла знать только ваша жена. Подумайте, взвесьте все эти факты.

Гавера молчал. Видно, старался выяснить для себя что-то крайне важное. Через некоторое время сказал неуверенно, что у него бывает иногда в гостях племянник, студент университета. Ночует то в общежитии, то у них. С едой теперь туговато, они его и подкармливали. Но в последнее время он рассорился с Лидией Антоновной. Так что его присутствие исключается.

— Как его зовут?

— Миша… Михаил Гавера.

— А факультет?

— Химический… Постойте, неужели вы в самом деле допускаете мысль, что Миша мог…

— Тут не мысль, Михаил Карпович, а суровая реальность. Во время вашего отсутствия в вашей квартире был посторонний. Женщина. Выдала себя за медсестру, якобы пришедшую делать уколы. Ну, а дальше вы знаете…

— Странно, — смутился Гавера. — Боюсь, тут не обошлось без моих соседей. Гнусный народец!

— Не знаю. Во всяком случае, факт требует тщательной проверки. — Я сделал внушительную паузу. — Кстати, вы сами где были в тот вечер? Надеюсь, вы сумеете доказать свое алиби?

Теперь уже Гавера не кипятился. Заносчивость с него как рукой сняло. В голосе зазвучали нотки грусти. Да, он частенько не бывал дома. Отношения с покойницей у него складывались не лучшим образом. Ее постоянная ревность, придирки, нетерпимость доводили его до отчаяния. И, разумеется, вызывали желание найти где-то разрядку, уединение. Скажем прямо: утешиться на стороне…

— Чему способствовали ваши близкие отношения с одной из ваших сотрудниц по геологоуправлению? Не так ли?

Гавера сердито хмыкнул.

— Эта «одна из», как вы выражаетесь, вскоре станет моей женой. Очень скромная, отзывчивая женщина.

— Фамилия, имя?

— Я не хотел бы впутывать ее… — еще больше раздражаясь, произнес Гавера. — Но если вы настаиваете… В первом браке ее фамилия Шубович. Виктория Сергеевна Шубович.

— Через три месяца после смерти супруги вы решаетесь на новый брак? — не удержался я от колкого вопроса.

— Что ж… бывает.

— Конечно, бывает… Итак, перейдем, как говорится, к процедурным делам. Порядок требует установления вашего полного алиби на час смерти Лидии Антоновны.

— Ну, это легче легкого, — даже обрадовался Гавера. — Я с женой… то есть, простите, с моей будущей женой, с Викторией Сергеевной были в гостях у начальника морской геологии Пимоненко. Пробыли там от семи до одиннадцати.

— Телефон Пимоненко? Адрес?

— Пожалуйста. — Гавера предупредительно достал записную книжку, нашел номер. — К слову, он сейчас у себя.

— Кто еще был с вами?

— Да там собралась тьма народа. Хотя бы Володя Мкртчан, Владимир Ованесович значит… Сидел со мной рядом. Еще Георгий Петрович…

— Достаточно, — остановил я его, почувствовав нарастающую нервозность в голосе Гаверы. — Чистая формальность. Но, как говорится — служба!

— Разумеется, — согласился Гавера. — Закон — для всех закон. Хоть он иногда и не совершенен. Чем еще могу быть полезен?

— Пока все, благодарю вас, Леонид Карпович.

Он слегка наклонился ко мне, в его голосе явственно почувствовалось желание сделать меня соучастником некоего общего дела:

— Вы бы к моим соседям присмотрелись. Там у нас темный народец!

— Хорошо. Спасибо. Пока обождем.

Я принялся наводить справки. Надо было задавать вопросы очень осторожно, не ставя под сомнение ничью репутацию и, конечно же, доброе имя новоиспеченного лауреата. Дескать, возникла одна сложная ситуация, нужно установить присутствие некоторых лиц…

— Что, затевается уголовное дело? — спросил напрямик начальник отдела морской геологии, по всей видимости, человек прямолинейный и резкий.

— Пока нет. Только проверка.

— Уверяю вас, что все мои гости с криминалом не имеют ничего общего. А о ком, собственно, речь?

— Мы хотим уточнить, кто был у вас в гостях в день вашего рождения?

— Перечень довольно длинный.

— Желательно пополнее.

В этом списке Гавера был на самом почетном месте. Я поблагодарил за сведения, положил трубку и принялся за другого свидетеля. Этот оказался немного строптивее. Заявил, что в отношениях с органами МВД он всегда придерживается строго формальных канонов. Если его вызовут повесткой, он с удовольствием… Хоть сейчас. Но только в пределах законности.

— Давайте без повестки, — предложил я. — Скоро обеденный перерыв, приходите в скверик возле памятника.

— Надеюсь, удостоверение у вас имеется?

— Надеюсь, имеется, — сдержанно ответил я.

Гавера, напряженно слушавший наш разговор, выразил неудовольствие.

— Я с Володькой в очень сложных отношениях, — предупредил он. — Тоже претендовал на звание лауреата. И провалился.

— Не бойтесь, Леонид Карпович. Мне нужно только ваше алиби. Никаких характеристик не требуется.

Мкртчан был высок, худощав, с бородкой клинышком, с большими очками на крупном носу. Подал мне руку, поинтересовался моей фамилией. Я хотел было достать удостоверение, однако на сей раз Мкртчан продемонстрировал завидную терпимость. Сказал, что нюхом чует во мне рыцаря права и чекиста душой и сразу же готов выложить все аргументы в пользу Леонида Гаверы… Да, уважаемого Леонида Карповича! Ведь речь о нем, верно? Откуда он знает? Да это уже известно всему Главному геологическому управлению. Только и судачат кумушки по углам. Дело в том, что некая стерва прислала в институт анонимку с обвинением Леньки в умерщвлении собственной жены. А поскольку анонимки имеют длинные ноги, у них в институте только и разговоров об этом.

— Ну вот и положим конец разговорам, — предложил я со всей прямотой. — Для меня важно установить, был ли Леонид Карпович в вашем обществе, когда скончалась его жена?

— Да мы с ним не разлучались ни на миг! — воскликнул запальчивый Мкртчан. — Он все убеждал меня не держать на него зла за это лауреатство. Я ему прямо заявил: «Ты, Леонид, умница! Твое открытие стоит трех лауреатских премий! И посему я предлагаю выпить за твою Вику!»

— Виктория Шубович была с вами?

— Неотлучно. Красивая дама! — Мкртчан сделал паузу. Мы сидели в сквере по-весеннему свежем, наполненном первыми благоуханиями цветов. — Если мои соображения имеют для вас ценность, послушайте меня. Лидию Антоновну никто не убивал, не резал, не душил. Лидию Антоновну погубили ее нервы. Она же дикая истеричка! Псих! И к тому же — да простит меня Бог! — очень несправедливая. Вы, очевидно, знаете, что у Лени есть племянник, круглый сирота. Мальчик приехал в Киев учиться. Живет в общежитии. И Леня его иногда приглашал к себе пообедать, деньгами помогал. Что же здесь плохого? Потом у парня появилась девушка. Студентка, как и он. Может, со временем поженятся… Так вы бы видели, что устраивала эта самая Лидия Антоновна! Все ей казалось, что Миша не такой, что он ее не уважает, что у него невеста… простите, блядь! «Знаю я вас, — орала она однажды при мне. — Хочешь занять нашу квартиру! Хочешь сжить меня со свету!..» Вот до чего додумалась, идиотка! Да простит меня господь Бог… Чушь собачью несла и, конечно, изводила себя до последнего предела.

Я слушал внимательно. Появился новый мотив, и я невольно переключился на него. Кто знает, может, в подозрениях Лидии Антоновны и была некая зацепка. И ее ссоры с мужниным племяшем не казались мне такими уж безосновательными. Если у парня действительно возникли трудности с жильем, а Лидия Антоновна упрямо закрывала перед ним дверь… Не было ли тут мотива и не тут ли кроются ответы на некоторые загадки?

Распрощались мы чуть ли не друзьями, поняв друг друга в главном. Подозрение в виновности Гаверы отпадало как бы само собой. И Мишка-племянник не очень смахивал на злодея-убийцу, хотя вовсе сбрасывать его со счетов я не спешил. Мотивчик у него, как не крути, все же имелся. Кто его знает, какую роль он сыграл в общем развитии болезни усопшей? Прямого криминала вроде бы нет, но ссоры были, больная доводила себя до пароксизма ненависти, сердце ее дергалось, изматывалось, силы угасали, и в один прекрасный день, а точнее — вечер, Лидия Антоновна дошла до предела.

Возникла мысль встретиться с лечащим врачом Лидии Антоновны. В той же поликлинике, где я отыскал медсестру Олю, мне указали кабинет врача. Очень симпатичная, уже немолодая дама в ослепительно белом халате, очках в золотой оправе, движения спокойные, неторопливые. Я решил говорить с ней в открытую. Смерть Лидии Антоновны Гаверы вызывает у кое-кого сомнение. То есть не смерть, а ее причина. У меня своей версии нет, но есть предположения.

— А у меня — уверенность, — деловым тоном изрекла врач. — Лидию Антоновну я уже фактически поставила на ноги. Она ходила по комнате, занималась кухней, делала легкую уборку в квартире, стала читать. Совершенно нормальная кардиограмма! Сердце пришло в норму. И вдруг: экзитус! Меня, скажу откровенно, ее смерть поразила.

— Так в чем же вы уверены?

— В том, что ей помогли уйти из жизни.

— Муж?

— Скорее — племянник. Не берусь отыскивать следы его преступления, одно мне ясно: он ненавидел Лидию Антоновну! Самоуверенный, эгоистичный парнишка, для которого нет ничего святого.

— Вы видели заключение судмедэксперта?

— Полностью подтверждает мои мысли, — сказала врач. — Сердце не выдержало. Вот вам и весь ответ. Он же буквально осаждал ее, этот наглый прохвост! Он требовал от нее комнату. Завел девицу — хочу скорее жениться! Ох, эта молодежь, совсем обнаглела.

— Значит, вы объясняете все элементарными ссорами?

— Да не элементарными. Дикими скандалами, оскорблениями, угрозами. Леонид Карпович дома бывал редко, всегда в командировках. Искал, видите ли, нефть…

— И, кажется, что-то нашел.

— Пусть еще достанут ее, — досадливо махнула рукой врач. — А вот жену потерял. Умную, интеллигентную, высокообразованную. — Врач глубоко вздохнула. — Мне кажется, он до сих пор страдает по ней.

— И торопится жениться на молодой, — бросил я.

Врач нахмурилась. Видно, не испытывала особой симпатии к новой избраннице Гаверы. Слово по слову, она выложила мне нечто похожее на биографию сей молодой дамы. Успела где-то разведать, что Вика Сергеевна и своенравна, и властолюбива, и неравнодушна к житейским благам. Да, внешне броская, умеет увлечь мужчин. Вот и пленила нашего славного лауреата. Но самое интересное в этой скоропалительной женихальной истории то, что новая или, скажем, будущая жена Гаверы страдает слабостью к перемене мест. Ходят слухи, что сейчас она собирается уезжать к своим родственникам в Южную Америку. Нашелся какой-то

дальний родственник. Или родственник нашел ее. Короче, наши будущие молодожены здесь не засидятся. А если учесть, что у Гаверы появились деньжата, дорога их ждет далекая.

* * *

Теперь было о чем поразмыслить. Естественно, прежде всего, о племяше прославившегося геолога. В моем представлении он был опутан мотивами, как собака репейниками. Подумалось, что хорошо было бы заполучить новые сведения о нем от соседки Клавдии Афанасьевны, всезнающей и ко всему имеющей свою особую отмычку.

Она встретила меня несколько настороженно. Даже вроде бы испугалась. Сказала, что снова была та самая сестра милосердия, которая делала последний укол Лидии Антоновне. На этот раз не сама, а с двумя мужиками. Зашла в кухню, похвалила тетю Клаву за чистоту, за свежий воздух в квартире. И вдруг спросила о чем расспрашивал ее следователь.

— Я ей говорю: ни о чем. А она мне: вы, Клавдия Афанасьевна, будьте осторожны с ментами, они вас втягивают в грязную историю. Хотят дело пришить Мишке-племяннику. Может, парень и погорячился, расстроил тетку Лиду, довел ее до сердечного приступа, так не его лее вина, что она такая жмотиха… — Соседка даже утомилась от своего длинного повествования, Села на стул возле кухонного стола. — Ты, следователь, садись, садись… Так вот что я решила: больше в ваши допросы-перепросы играть не буду, — Она рубанула ладонью воздух. — Никого не знаю, не видела, не слышала… Все!.. А то парня засадите понапрасну, каково мне потом жить на свете?

— Не знаете, Леонид Карпович пришел с работы? — спросил Я:

— Какое — пришел' — вскипела соседка. — Он уже три месяца тут не живет. У молодушки своей ночует.

— Значит, Миша поселился у него?

— Да как вам сказать… — Соседка горемычно, чуть не со слезами, махнула рукой. — Пропал, парень! Пьет запойно. И все один, один. Совсем свой институт забросил. — Она прислушалась. — Во, слышь, и сейчас орет.

— На кого?

— Да не он орет. Это, значица, уже как порядком дернул, включает телек, сам мордой в подушку — и храпит до утра.

— А давайте-ка зайдем к нему, — предложил я.

— Пошли, — согласилась соседка.

У нее был ключ от квартиры покойной. Она открыла дверь, смело прошла в прихожую. Телевизор гремел во всю мощь. В комнате горела люстра, яркий свет заливал неубранную комнату, заваленный книгами обеденный стол и диван. На диване ничком лежал Михаил в одной майке и брюках. Неистовый храп врывался крещендо в гомон телевизионной программы.

— Чего он так мается? — спросил я у Клавдии Афанасьевны. — Тетка же ему была не люба. Свободен теперь…

— Да девчонка от него ушла.

— К другому, что ли?

Вдруг я увидел на столе прижатую опорожненной до половины бутылкой телеграмму. Я невольно потянулся к серому листку. Грех читать чужие послания, но тут сработало профессиональное чутье: а что за весть? Я пробежал глазами наклеенные полоски букв: «Мишенька, прости, ты не можешь решить квартирную проблему, ухожу к Аркадию. Рая».

Я отдал телеграмму соседке. Она сразу же выпалила:

— Так это же от его Райки!

— С которой он встречался?

— Сами видите, гражданин следователь. — Соседка вернула мне телеграмму. — Пускай их черт рассудит! — Она двинулась к двери.

— Клавдия Афанасьевна, один вопросик, — остановил я ее. — Где эта Рая живет?

— В его же общаге. В университетской.

Я тоже направился к двери. Врываться в чужой дом без санкции прокурора — за такие вещи по голове не погладят. Главное я успел ухватить. Телеграмма, решение некой Райки бросить своего неустроенного жениха наталкивали на невеселые мысли. Я уже прошел через комнату, как меня вдруг остановил голос с дивана. Обернувшись, я увидел Михаила-студента сидящим, взъерошенным, с подозрительно прищуренными глазами.

— А вы кто будете, уважаемый? — просипел Миша голосом не похмелившегося алкаша.

— Хотел поговорить с вашим дядей, — смущенно ответил я, остановившись у двери.

— И чего вам, собственно, надо?

— Думал, застану его дома.

— А дверь как отперли?

Тут-то я попался. Выдать соседку, что ли?

— Соседка к вам заходила, телевизор выключить. Вот и я за ней…

Он поверил. Опустил ноги на пол. Носки у него были рваные, не первой свежести. Я отвел глаза. Миша заметил это и смущенно сунул ноги в растоптанные шлепанцы.

— Так что, уважаемый, — довольно грубо произнес он, — с какими вестями пришли к нам?

— Хочу понаблюдать, как живет наше славное студенчество перед весенней экзаменационной сессией, — сказал я с легким укором.

— Наплевать!

— А если отчислят? Как на это посмотрит дядюшка?

— Да не стращайте вы меня дядей! — тряхнул головой Миша. — Уже пуганый.

Я присел к столу.

— Давай начистоту, Миша, — заговорил я тоном, располагающим к предельной откровенности. — Сядь. — Миша послушно переместился с дивана на стул. Его познабливало, и он спрятал руки между коленями. — Я — следователь. Хочу установить истину: почему скоропостижно скончалась твоя тетка Лидия Антоновна?.. Постой, не перебивай!.. Это нужно для восстановления чести и, как говорится, достоинства твоего дяди. Считай наш разговор неофициальным. Я зашел сюда случайно и допрос тебе учинять не имею права. Но если ты можешь чем-нибудь помочь следствию…

— Могу, разумеется, — вскинул голову Миша. — Это я ее прикончил!

— Не дури, Миша!

— Ну… не в прямом смысле слова. Вы имеете представление о биоэнергетических полях, о психоиндукции? Так вот, я ее так ненавидел, что каждый день желал ей смерти. А у меня сильная воля, поверьте. У меня биополе не слабее, чем у Кашпировского.

— Вы ссорились, я знаю. Но чтобы желать человеку смерти…

— Какой она человек? Деспот, лгунья, паразит на шее бедного дяди. Он ей горшки тут подавал, а она его ругала последними словами… И сейчас вот… — он схватил со стола телеграмму от Раи. Из-за нее все. Я же просил только на полгодика пустить нас пожить здесь. На черта мне ваша столица нужна! Мы отсюда уедем!

— Хорошо, допустим, твоя ненависть к Лидии Антоновне была оправданной, — заговорил я размереннымтоном. — Но мы, юристы, биоэнергетику в расчет не берем. Я должен знать, кто приходил сюда в день смерти Лидии Антоновны? Ты был здесь?

— Был, — чистосердечно признался Миша.

— А твоя Рая?

— И Райка забегала.

— Когда именно?

— Не знаю, — буркнул Миша, — Я ее встретил вечером в общаге. Говорит: хотела последний раз поговорить с тобой начистоту, а напоролась на твою ведьму.

Дело поворачивалось не в лучшую сторону. Мне даже жутковато стало: неужели молоденькая девчонка, будущая жена Миши-студента, бросилась в авантюру? Да и что она могла сделать? Ведь никаких следов. Ни малейших!

Миша угадал мои мысли. Протянув руку через стол, он попросил срывающимся голосом:

— Вы ее не трогайте… Она у меня славная… Считайте, что это я задушил тетю Лиду.

— Не знаю, не знаю, — буркнул я, поднимаясь из-за стола. — Придется вызывать вас для снятия официального протокола.

* * *

Теперь все мои мысли были о Рае. Вон какой телеграммкой ошарашила своего возлюбленного! И никакого алиби у нее нет. В день смерти Лидии Антоновны была в ее доме.

Еду в университетское общежитие. Спрашиваю у дежурной, где живут студенты химического факультета. Четвертый этаж. Девчата в правом крыле, хлопцы в левом. Коридор длинный, полутемный, пахнет жареной картошкой. Вот и комната Раисы.

Постучался. Услышав разрешение войти, открыл дверь. В комнате — две девушки.

— Кто из вас Рая Бидненко? — спросил с порога.

— Я, — ответила невысокая, светловолосая. — А вы кто будете?

— Следователь из прокуратуры.

— Из прокуратуры? Что случилось?

— Я только что был у Миши…

— Боже мой! Что с ним?

— Пьет. Из-за вас.

— Но я же не виновата. Я ему сказала, что переселяться туда не буду. Это некрасиво, мы не зарегистрированы. Есть же какое-то чувство порядочности!..

— Но, простите, чувство порядочности не помешало вам послать Мише жестокую телеграмму. И, кажется, сойтись с Аркадием.

Девушка взметнула брови. Какая телеграмма? Она никакой телеграммы не посылала… Аркадий — ее старый друг, афганец. Они еще в школе дружили, он очень уважает Мишу.

Еще одна неожиданность. А может, звенья одной цепи? Кто-то пытается вывести Мишу из равновесия, бросить на него тень подозрения.

— Значит, вы телеграмму не посылали?

— Да клянусь вам! — всплеснула руками Рая.

— Хорошо. Я вас вызову к себе. Пока считайте наш разговор частной беседой.

Спустившись по лестнице, я вышел. Откуда-то с верхних этажей доносилась музыка.

Дохожу до угла и вижу, как ко мне бросается какой-то человек. В последнее мгновение успеваю увернуться и выбить из руки нападающего занесенный надо мной нож.

Вскрикнув, человек бросается наутек. И тут я узнаю его. Мишка! Вот тебе и скромный парень! Еще минута — и был бы мне конец. Осторожно поднимаю с асфальта нож, заворачиваю его в носовой платок, прячу в карман куртки. И быстрым шагом направляюсь к троллейбусной остановке.

На следующее утро меня вызвал к себе шеф.

— Почему не требуете ордер на арест студента?.. — спросил он, едва я переступил порог его кабинета.

— Хотел сначала побеседовать с вами.

— На него совершается покушение, а он, видите ли, еще побеседовать хочет.

— Любопытно, откуда вы узнали?

— Киев — большая деревня. — Прокурор сдержанно улыбнулся. — И я очень рад, что прибывшему на место вчерашнего происшествия наряду милиции не пришлось осматривать ваш труп.

Откинувшись на спинку стула, прокурор затягивается сигаретой, потом наклоняется к столу и, взяв в руки лист бумаги, говорит:

— Докладная начальника районного отдела милиции. Так… Срочный вызов дежурной общежития… Прибыли на место. Ага, вот: «Из опроса свидетелей, случайно оказавшихся на месте преступления, мною установлено, что следователь прокуратуры Андрей Аверьянович Шульга подвергся нападению студента химического факультета Гаверы Михаила, но сумел отбиться, в драке ранен не был, хотя против него было применено холодное оружие в виде ножа. Гавера скрылся в неизвестном направлении». Имена свидетелей зафиксированы. Ну что, все верно?

— Попытка расправиться со мной имела совершенно определенную цель — устранить меня как человека, вышедшего на след преступления. Учитывая некоторые улики, мотивы поведения, высказывания свидетелей, короче, принимая во внимание всю совокупность фактов, я решил просить подписать ордер на задержание Михаила Ивановича Гаверы не в связи с покушением на убийство, а по подозрению в убийстве.

— Вас, кажется, не убили?

— Могли бы убить, — бросил я раздраженно. — А что касается покойной жены Гаверы, тут уж факт налицо.

— Где же сейчас ваш подозреваемый?

— Найдем.

— А я не уверен, — возразил прокурор, сдвинув густые черные брови. — После попытки убийства преступник, как правило, не спешит возвращаться домой.

— Куда он денется?

— Если у вас были подозрения раньше, почему же вы…

— Потому, что еще не все знал. Версия стала вырисовываться только ночью. Вкратце она такова. Студент Михаил Гавера собирается жениться на студентке Раисе Бидненко. У будущих молодоженов типичная история — нет жилья. Поселиться в квартире дяди им не разрешает Лидия Антоновна. У студента возникает мысль устранить ее. Он устраивает ссоры, подрывает и без того ее слабое здоровье. Потом, чтобы ускорить развязку, подсылает к ней свою знакомую, которая… — тут я замялся.

— Которая — что? — в голосе прокурора сквозила ирония.

— Вот тут пусть он сознается сам.

— А нападение с ножом?

— Я же сказал: чтобы убрать меня с дороги и довершить свое дело. О его вине говорит и полученная вчера телеграмма от Раисы. Невеста фактически поставила его перед фактом: или квартира, или конец их отношениям!

— Вы допросили девушку?

— Отказывается ‘от телеграммы. Я даже поверил ей сначала. Невинное создание. Но после покушения на меня я хочу еще раз проверить ее алиби.

— Что ж, ордер на арест я подпишу, — не совсем уверенно произнес прокурор. — Хотя ваша версия меня не очень убедила.

Я быстро спустился к себе на первый этаж. Как отыскать парня? Он не профессиональный преступник, связи с бандитскими группами не имеет.

— Андрей Аверьянович, разрешите…

Мне показалось, что я ослышался. За моей спиной прозвучал голос Михаила. Я обернулся. Он быстро встал со стула под стеной, лицо его напоминало белую маску.

Внезапная усталость охватила меня. Я открыл дверь в свой кабинет:

— Заходи.

Студент стоял, опустив глаза: ярчайшая картина раскаявшегося грешника. Нейлоновая курточка, помятые джинсы, волосы всклокочены.

— Я мог вас убить…

— Рад слышать.

— Но я не хотел этого.

— Весьма логично.

— Я решил, что Раиса вместе с Аркашкой послали телеграмму. Прибежал объясниться. Когда услышал за дверью мужской голос, совсем голову потерял. Я знал, что Аркадий сильный, он же в физкультурном учится. А я драться не умею…

— Поэтому взялся за нож?

— Да.

— Невинный убийца. — Я подошел к нему, взял его за отвороты курточки. — Сейчас ты получишь бумагу, ручку и напишешь явку с повинной: как готовил уничтожение тети Лиды, кого прислал к ней вечером вместо сестры из поликлиники и каким способом эта сестра ее умертвила.

— Но я…

— Чем больше искренности будет в твоем признании, тем снисходительнее будет к тебе суд. Да, не забудь указать имя, фамилию, адрес медсестры.

— Но честное слово, я ничего не понимаю!

— Не понимаешь, так и напиши — дело твое. Все равно мы истину установим. Иди в соседнюю комнату, там свободный стол.

Закрылась дверь. Я опустился на стул. Что-то давило мне грудь. В ушах звучали слова прокурора: «Ваша версия не очень убедительна…» И сам я подумал: меня она тоже не убеждает. Убийца, покушавшийся на второе убийство, сам явился к следователю. Странное дело! А что, если действительно никакой телеграммы Раиса не посылала, никакого плана умерщвления Лидии Антоновны у них не было? Тогда, выходит… Тогда моя версия ничего не стоит, и нужно начинать все сначала.

Но что за укол сделала фальшивая медсестра Лидии Антоновне? В который раз достаю медицинскую карточку покойной. Вот записи о последнем осмотре. Делал их, видимо, человек дотошный. Отвратительный, правда, почерк, но я настойчиво расшифровываю его каракули: трупные пятна едва заметны, никаких следов насилия. Полное отсутствие токсического воздействия… И вдруг в последней строке читаю: «Затвердевшее белое пятно выше изгиба правой руки…». Какое еще затвердевшее пятно? Пятна характеризуются цветом, а не твердостью.

Снимаю трубку и набираю номер поликлиники, где работает медсестра Оля. Повезло. Дежурная зовет ее к телефону. Стараюсь говорить как можно мягче, даже виновато:

— Олечка, солнышко, на полчасика ко мне… Если у вас вызовы — забегите после работы. — Стараюсь придать своему голосу игривый тон. — За мной духи, Олюша!

— Дождешься от вас, — ворчит Оля. — Ну, ничего. У меня как раз вызов на бульвар Леси Украинки. Сейчас заскочу.

Ее пропускают без задержки — вроде бы уже своя. Одета в летнее платье, глаза встревожены, слегка прищурены. Ей так не хочется быть свидетелем в таком деле! Склонилась над записью судмедэксперта. Губы слегка шевелятся. Прочитала раз, другой. И тут же решительно покачала головой: ничего подобного на руке Лидии Антоновны не было!

— Ты уверена?

— Я ей даже сказала как-то: какая у вас кожа гладкая, ни единого пятнышка, даже жалко колоть. Но она уколов не боялась. Сама себе жилку накачивала. Сожмет кулак — разожмет, сожмет — разожмет…

— Жаль, нет фотографии трупа, — пробормотал я задумчиво.

— Трупа? — испугалась Оля.

— Ты что, боишься?

— Я на эксгумацию не пойду. Ни за что! — глаза девушки наполнились слезами. — Меня уже раз вызывали, так я там сознание потеряла. От одного запаха.

— Думаю, раскапывать не придется. Но при одном условии: если ты еще раз все хорошенько вспомнишь и со всей ответственностью засвидетельствуешь, что ничего подобного на руке Лидии Антоновны не было.

— Обязательно!.. — с готовностью соглашается Оля. — Я же не вру.

— Можешь идти, Олечка. — Я провожаю ее до милиционера, стоящего у входной двери. Там на миг задерживаю, взяв за локоть: — Но теперь уже запомни: никому ни слова! Ни звука!

Оля уходит, и по ее лицу я заключаю — не скажет, не разболтает.

Когда я учился на юрфаке, старенький профессор-токсиколог из мединститута читал лекции по ядам. Посещали их немногие, ибо уже тогда среди студентов бытовало мнение, что преступления на токсикологической основе практически исчезают. Дескать, все это из области шекспировской романтики. Короли, шпаги, ночные отравления, убийства ядовитыми кинжалами!.. Как бы теперь пригодились знания старенького профессора!

Домой я возвращался со своим сослуживцем, молодым следователем Николаем Гурским. Парень он современный, умница, начитанный, аналитически мыслящий. Армейскую службу проходил на флоте. Я знал, что у него хорошая библиотека.

— Вы того студента, наверное, посадили в следственный изолятор? — спросил меня Николай, и в его тоне я уловил неодобрение.

— Посадил. Он на меня нож поднял.

— Недавно я прочел один американский детектив, там проскальзывает интересная мысль: если порядочный человек совершает преступление, тем более из добрых побуждений, его следует оправдать.

— Вы считаете моего студента порядочным?

— Более того — очень порядочным! — с уверенностью в голосе проговорил Гурский. — Тянуть на себе «хвост» обвинения в убийстве, замахнуться ножом на следователя и после этого прийти к нему… Ну, знаете, я таких еще не встречал.

— Если я ошибся, поверьте мне: стану перед ним на колени и попрошу прощения. — Я помолчал. — Вы, кажется, немного занимались токсикологией. Видел у вас на столе книгу.

— Полагаете, что мальчишка мог отравить свою тетку?

— Нечто похожее напрашивается. Скажите, существуют яды, которые не оставляют в теле человека следов? В крови, в желудке? Вы же плавали по морям-океанам, повидали столько стран, много знаете.

— Не оскорбляйте врожденного моряка, — с наигранной строгостью молвил Николай. — Мы не плаваем, а ходим по морям-океанам. А что касается ядов… Даю консультацию: единственный в мире смертельный яд, который очень тяжело определить в организме человека, — кураре.

— Оттуда? — кивнул я куда-то в неопределенном направлении.

— Да, оттуда, из-за бугра. А точнее — из Бразилии. Когда наш эсминец стоял в порту Макарайбо, нам рассказывали о загадочном преступлении, потрясшем страну: молодой парень, желая завладеть наследством родителей, умертвил их с помощью этого яда. Но судебным медикам удалось изобличить его. Вообще, яд кураре, добываемый из сока тропических растений, считается в Бразилии символом коварства и жестокости. Его называют «таинственной смертью». Или «невидимой». — Он сделал паузу. — Неужели ваш молодой ревнивец мог достать нечто подобное?

— Ревность, Коля, способна на все. Особенно в условиях неразрешимого жилищного кризиса.

Придя домой, я спросил жену:

— Как назывался тот фильм о Латинской Америке? Помнишь, там индейцы убивают вождя соседнего племени стрелами, смазанными ядом кураре.

— Меня яды не интересуют, я тебя травить не собираюсь.

— Что за глупая шутка.

— Тогда не спрашивай, — огрызнулась жена. — Ты напрасно копаешься в этой старой истории. Все ведь установлено, есть медицинское заключение.

— И еще кое-что есть, дорогая моя. Особенно нож, которым меня чуть не угробил один псих…

Раздался телефонный звонок.

— Тебя, — позвала из коридора жена.

Звонила Рая, плакала навзрыд, требовала немедленно освободить Мишу. Говорила, что если я не выпущу его сегодня же, она завтра идет к прокурору…

— Сегодня не получится. Чтобы выпустить его, мне тоже надо идти к прокурору. Но если у тебя имеются факты, реабилитирующие Мишу, живо ко мне. Да, домой.

Она примчалась не одна. За ней следовал верзила, на голову выше меня. Представился Аркадием Пушкарем. Он — тот, из-за которого заварилась вся каша. Да, Миша ревновал Раю к нему, у них даже было нелегкое объяснение, чуть не дошло до ссоры, но ведь Мишка потом поверил, что Рая любит его и только его. И вообще, никакой телеграммы Рая не посылала. Чушь собачья!

— Но меня чуть не убили, приняв за вас, — сказал я.

— Так это же все из-за той проклятой телеграммы, — вскрикнула Рая.

Мы сидели в моем кабинете. Гости в креслах, я за письменным столом. Голос у девушки срывался:

— Как вы могли посадить в тюрьму невинного, Андрей Аверьянович! Я вам тогда так поверила… Ну, он дурак, идиот, безумно меня любит, боится потерять… Получил дикую телеграмму от какого-то подлеца. У него помутилось в голове.

— Спокойно, Раечка, — поднял я руку. — Что подлец, согласен. Но телеграмма вовсе не дикая. — Я сделал паузу. — Тут расчет, и я начинаю понимать: расчет на то, чтобы я поверил, что именно Миша… Во всяком случае, после телеграммы — так полагал отправитель — Миша наделает неимоверных глупостей, (что, собственно, и случилось!) следствию станет известно о вашем полном разрыве, причина — квартирные склоки с Лидией Антоновной, она виновата во всем, ее следует устранить, Миша готов на убийство, хватайте Мишу!.. Да, кажется, все шло именно по этому пути. Минуточку. — Я вышел к жене и попросил ее приготовить кофе. Вернулся с двумя чашечками. — Пейте, ребята. Я это зелье не употребляю. Итак, подытожим разговор. Телеграмма была отправлена неизвестным лицом, которое готовило — скажем со всей прямотой! — жестокое умерщвление Лидии Антоновны. До последней минуты я склонялся к версии: убийца Леонид Гавера! Сейчас я заколебался. Если вы с такой уверенностью заявляете, что не посылали телеграмму, значит, Мишу просто-напросто подставляют. Тем более, что у меня появились новые данные из области судебной экспертизы… Да, пожалуй, с задержанием Михаила мы поторопились. — Я поднял глаза на Раю. — Но тогда, выходит, последней в доме покойной были вы, Рая. Ведь вы застали ее живой.

— Но я ушла, когда она была еще жива! — возмутилась девушка. Голос ее задрожал. Она быстро поставила недопитую чашечку на журнальный столик. — Андрей Аверьянович, как же я могла быть последней, когда после меня еще явилась медсестра!

— Откуда вы знаете, что после вас? — я сделал ударение на слове «после».

— Потому что я ее встретила.

— И до сих пор молчали!

— А кто меня об этом спрашивал? Вы?.. Я вас второй раз в жизни вижу. Мы с ней столкнулись на площадке. Я только вышла, а она стоит. С сумочкой, улыбается… «Мне к Лидии Антоновне, — говорит. — Укол ей сделать». «Делайте», — говорю. Лидия Антоновна ее впустила, я еще оглянулась — и бегом вниз.

— Как она выглядела?

— Улыбалась.

— Можете описать ее?

— Черноволосая, глаза большие. И очень симпатичная.

— Хорошо, — сказал я, поднимаясь, — зайдите, Рая, завтра ко мне, я вам выпишу направление в лабораторию, чтобы вы составили фоторобот, А Михаила мы, возможно, завтра отпустим. Я лично к нему претензий не имею. Хотя, вы сами понимаете., — я развел руками, — его нож мог стоить мне жизни.

Вскоре по моему звонку явился Гавера-старший (мысленно я начал так называть его), Руку подал мне с подчеркнутой учтивостью-, попросил разрешения сесть. Был одет в легкий, кремового цвета костюм, на ногах — желтые мокасины. Открыл кейс и достал оттуда газету.

— Прошу, полюбуйтесь,

Передо мной лежала ярко иллюстрированная «Нью-Йорк таймс» о большими снимками, четко отпечатанная, лоснящаяся.

Я увидел на первой же странице фотографию Гаверы — скромная улыбка, уверенный взгляд, вокруг него солидные люди. Английский язык мне не чужд и я быстро прочел: «Выдающийся украинский геолог приглашен на симпозиум в Соединенные Штаты».

— Когда отбываете? — спросил я сдержанно. Торжествующее выражение на его лице неприятно задело меня.

— Через месяц.

— Боюсь, придется задержаться.

— Но…

— Всплыли новые факты, Леонид Карпович, — сказал я тоном, не терпящим возражения. — Вашу покойную жену перед самой смертью посетила фальшивая медсестра.

— Вы все еще копаетесь в этом нелепом деле? — Гавера, видно, хотел сказать что-то порезче, но сдержался. — Мое алиби полностью доказано.

— Допустим.

— Тогда вы не можете меня задерживать!

— Но вы имеете определенное отношение к покойной. И, очевидно, могли бы помочь нам в раскрытии некоторых тайн.

— Но почему я?

— Ну… Не принуждайте меня излагать мотивы, Леонид Карпович, — заговорил я со всей мыслимой терпимостью. — Хотя бы потому, что вы тяготились супружескими узами с покойной. Да, да. Не о любви речь. В наше прагматичное время любовь редкость в семейной жизни. Во всяком случае, к такой мысли подводит нас и пресса, и искусство, и наша расхожая мораль. К тому же, как нам стало известно, вы вскоре сочетаетесь браком с Викторией Шубович. Сами сообщили мне об этом.

— Ваши подозрения — гнусность! — Он взорвался. — Я буду протестовать! — На его лице выступили красные пятна. — Когда я застал Лидию Антоновну мертвой, меня чуть не хватил инфаркт…

— Леонид Карпович, подумайте хорошенько, кто еще мог быть заинтересован в смерти Лидии Антоновны, кто мог прислать к ней подставную медсестру?

— Бред! Какая медсестра?

Я опустил голову. Надо было сдержаться. Но я ударил наотмашь:

— Два неопровержимых свидетельства здесь, — я хлопнул ладонью по столу. — В этой папке. Два человека видели ее. Вот фоторобот этой медсестры.

В глазах Гаверы застыл неподдельный страх.

— Но, поверьте… Я лично… просто нелепые подозрения!..

— Даже без эксгумации трупа нам удалось установить факт отравления вашей супруги сильнодействующим ядом. Допустим, вы на такое злодейство неспособны. Фактически вы уже разошлись с Лидией Антоновной. Почти не жили дома. Любили другую. Вас ждала блестящая карьера, поездки за границу, деньги… Зачем убивать? Да вы и не способны на это. Преуспевающий талантливый ученый… Но кому-то очень хотелось вам нагадить. Крепко нагадить! — Я поднялся, протянул ему руку. — Даю вам время осмыслить случившееся. Если вы нам поможете… не знаю, может, вам еще удастся попасть на самолет, следующий рейсом Киев — Нью-Йорк. Только не медлите. Завтра я вас жду.

* * *

Ко мне в кабинет вошел Коля Гурский. Увидев на моем столе редкий справочник по токсикологии, который мне удалось выклянчить у одной знакомой библиотекарши из медицинской научной библиотеки, Коля удивленно вскинул брови, взял книгу, полистал. Я молча наблюдал за ним. Высокий, стройный, в рубашке из варенки, внешностью напоминает героя американского боевика.

— Ищете следы, изобличающие вашего студента? — спросил он.

— Вы же сказали, что приобрести яд кураре у нас практически невозможно. А может, вы знаете способ его доставки к нам?

— Очень простой способ, Андрей Аверьянович, — сказал тоном знающего человека Коля. — В чемоданчике с наклейкой «мейд ин Бразилия»… А если по порядку, то действуем так. Сначала вы получаете визу. Скажем, в ту же знойную Бразилию. Далее пересекаете на самолете маленькую лужицу, именуемую «Атлантик оушен». То есть Атлантический океан. Перед вами замечательная страна тропиков. Снова садитесь в самолет, перепрыгиваете через Анды, и — бросок к верховьям Амазонки. После двухдневного перехода по сельве взбираетесь на высокогорное плато возле Кахамарки, вам показывают дворец последнего инкского императора Атуальпы, темницу, в которую его заключил прохвост-конкистадор Писсаро. Наконец, выйдя на маленькую площадь, вы сталкиваетесь с торговцами всевозможными злаками и растениями. Вот здесь вы и сможете приобрести столь долгожданную порцию яда кураре.

— А если мне не дадут визы? — спросил я, заинтригованный красочным рассказом моего молодого коллеги.

— Тогда дадут вашему другу.

— Какому?

— Ну… хорошему парню, получившему назначение за океан.

— За океан мои друзья не летают, — сказал я. — А уж подозреваемые в преступлении тем более.

Вечером по телевизору снова показывали фильмы из жизни тропиков. Эти тропические комплексы начинали меня бесить. Стрелы на экране летали, как стаи гусей, медленно, уверенно и точно. Мертвые падали с деревьев и молча испускали дух. Моя жена, уже не рассчитывая на астрологический календарь, гладила на столе белье, искоса насмешливо поглядывая на меня.

Ничего общего с делом Гаверы фильм не имел. Но я невольно задумался. Вдруг вспомнилась фраза, вычитанная в токсикологическом справочнике: «Кураре — самый сильнодействующий яд в Латинской Америке». «И самый недоступный в нашей стране», — подумал я.

— Да, совершенно недоступный! — сказал я сам себе, и поскольку фраза прозвучала в момент звуковой паузы на экране, то привлекла внимание жены.

— Что недоступно? — спросила она, взглянув на меня.

— Кураре. Яд, которым можно ухлопать любого подлеца.

— Подлецы неистребимы, Андрюша.

— Зато невинные…

— Тут ты совершенно прав, — подхватила жена. — В наше время невинных убивают даже без яда.

Ночью мне не спалось. Мучили кошмары. Самолет, страшные пропасти внизу, какие-то каменные изваяния, дикари со стрелами… Едва уснул перед рассветом. И сразу же был разбужен телефонным звонком. Жена тихонько заглянула в комнату и позвала:

— Ты не спишь?.. Тут Коля тебя просит. Гурский.

Я бросился к телефону. Жена накинула на меня халат, я сел на маленький стульчик, хрипло поздоровался.

— В чем дело, Колюша? — спросил я.

Парень звонил уже с работы. Ночью ему надлежало вылетать в командировку, и он просил меня, как старшего по группе следователей, разрешить ему не присутствовать на работе. Я разрешил и уже хотел положить трубку, как Коля вдруг вспомнил:

— Вечером меня будут провожать ребята из МИДа.

— Ну и что? — Сидеть в продуваемом утренним сквозняком коридоре было неприятие, и я плотнее закутался в халат.

— Один из них летал недавно туда… За оушен.

— Да, да! — я вмиг все понял. — Коленька, считай, что моя бутылка у тебя на столе. И мой самый скромный тост

— Приходите, Андрей Аверьянович. Вы увидите таких ребят, что закачаться мало!

Провожание Коли вылилось в обычную шумную пьянку. Где уж тут было узнавать, выспрашивать, уточнять? Мидовцы смешались с юристами, мужчины с женщинами, на кухне стоял дым коромыслом от подгоревшего жаркого, Коля рвался к «последнему слову осужденного» (так ему иногда нравилось называть свои шалые тосты):

— Ребятки, други!.. — провозглашал он с поднятой в руке рюмкой, раскрасневшийся и несколько растерянный. — Вы знаете, какая меня ждет дорога… Может, подстрелят, может, возьмут в заложники. Черт с ним… Но преступников, увезших на Кавказ наши родные украинские денежки, я обещаю разыскать.

— Главное, вернись целым, а деньги теперь фантики, — оборвал его один из ребят.

— Все равно достану! Вырву с кровью! — орал разъяренно Коля.

Ему действительно предстояла нелегкая дорога: раскручивать концы опасной коммерческой сделки, в которой были задействованы самые темные силы из Кавказского региона. След тянулся к некой военизированной организации, скупавшей оружие и передававшей его местным боевикам.

Принесли жареную утку с яблоками — ее лично водрузила посередине стола его молоденькая круглолицая женушка. Увидев утку, Коля округлил глаза, и его словно пронзила новая мысль:

— Други мои! Да как же мы так?.. До сих пор не дали слова нашему папаньке, нашему мудрому искателю заморских таинств. — Коля ткнул в мою сторону вилкой, еще выше поднял рюмку с расплескивающейся водкой. — Говорите, Андрей Аверьянович!

Я встал и произнес сумбурную (уже под хорошим шафе) речь. И тут началось. Что-то пытался вставить худосочный блондин, о чем-то допытывалась молодая женщина в очках, все хотели знать, какие таинства влекут меня в заокеанские дали. Я мямлил неразборчиво о служебном долге, вспомнил дурацкий американский фильм и вдруг назвал яд кураре. Если бы мне выведать, какими путями он попадает на Украину — я бы дал кое-кому прикурить!

С другого конца стола отозвался сухощавый, с казацкими усами мужчина:

— Кураре — вещь недешевая. Но бутылку армянского я вам определенно сию тайну открою.

— Так скажите…

— Э, нет. За столом деловые проблемы не обсуждаются.

Домой мы возвращались с ним вместе. Усач оказался как раз тем работником МИДа, с которым пообещал свести меня Коля. Разговор наш свелся к краткой констатации: несколько месяцев назад из Бразилии вернулась большая группа наших промышленников. Список их у него есть, и если это поможет делу, тайны здесь никакой нет.

Меня вдруг охватил азарт охотника:

— Дело не в тайне. Дело в том, что у меня возникло нелепое предположение, совершенно дикая гипотеза, связанная с одним мнимым преступлением. Хочу проверить ее.

— Приходите, и завтра же мы проверим вашу гипотезу, — твердо пообещал усач.

Утром следующего дня я был уже в сером, массивном здании украинского МИДа. И сразу же принялся изучать список, который положил передо мной на столе наш дипломат. Фамилии мне были незнакомы, какие-то директора заводов, ученые, экономисты, новоиспеченные предприниматели. Я записал их телефоны, адреса. С кого начинать? О чем их спрашивать? Фантасмагория, не меньше! Никто из них переправкой яда, естественно, не занимается, никаких коммерческих дел с продавцами этой шальной отравы не имеет… Я сидел над списком, уставившись в незнакомые мне имена, и все больше испытывал чувство полного душевного банкротства»

Вдруг меня осенило:

— Скажите, среди ездивших в Бразилию были геологи?

— Кажется… — дипломат пробежал глазами список. — Да, определенно вот этот уважаемый муж. — Он ткнул пальцем в ничего не говорящую мне фамилию. — Заключал сделки с фирмами нефтедобывающей промышленности. Очень хороший специалист. Отличный инженер, искатель…

— Это мне и нужно было, — сказал я, подымаясь. — Одно только вас прошу: разговор между нами.

Дипломат подал мне руку, и я удалился.

Геолог пришел ко мне по первому же звонку. Представился как положено: Барт Юлий Евсеевич. Это был суровый, темноволосый мужчина, кустистые брови придавали его лицу выражение властности, в горделивой осанке чувствовался характер сильный и волевой. Не вникая в подробности поездки, я спросил его об общем впечатлении от Амазонки, удалось ли ему выполнить задание пославшей его организации. При этом пододвинул ему пачку сигарет «Кэмэл» (сам я не курил, но считал нужным угощать собеседников).

Он молча слушал меня. Взяв предложенную сигарету, долго вертел ее в руках. И, наконец, произнес без всякого перехода:

— Я говорил, что он дурак и этим кончится. Моей вины здесь нет!

Меня как в прорубь окунули. Ничего подобного я не ожидал. Даже не успел задать более-менее конкретный вопрос по существу. А оказывается… О ком это он? Кто — дурак?

Я решил приступить к формальной процедуре, как положено:

— Будем считать, что ваши слова для протокола. Будьте любезны, назовите имя, о ком идёт речь?

— Да о Гавере. — Геолог кисло улыбнулся. — Вы думаете, я сразу не догадался, когда вы позвонили мне, что вам от меня нужно? Но я прошу: мои слова запротоколировать точно. И ни слова не упускать!

— Значит, вы с полной ответственностью заявляете, что вы имели дело с Гаверой?

— Да.

Я невольно отложил ручку. Не мог больше писать. Гавера — получатель яда! Того самого яда, которым, вероятно, была умерщвлена его жена! Ужас! Неужели он, милый, интеллигентный, добропорядочный человек — убийца? У меня язык не поворачивался вести допрос.

— То есть… вы хотите сказать, что Гавера поручил вам достать для него в Бразилии яд кураре?

— Не только поручил, а сунул мне перед дорогой двести долларов, — заявил возбужденно «бразилец». — Я ему сказал… и вы это обязательно запротоколируйте! Обязательно!., что я отказываюсь, что у меня не будет времени на всякие покупки, тем более такие. А он, знаете, вскипел: такой ты друг! Забыл, кто тебе помог оформиться в заграничную поездку? Тычет деньги, ерепенится, требует. Достань этой самой курар, добудь где можешь. Мне она позарез нужна!

— Не сказал, для чего именно?

— Вроде для коммерции.

— И вы поверили?

— Поверил. — Барт закивал головой. — Сейчас за всякие яды долларами расплачиваются. Мы им, к примеру, яд гюрзы они нам — кураре. Обыкновенный бизнес. На этом зарабатывают миллионы.

— Но завозить бразильский яд для перепродажи?.. Нелогично.

— В бизнесе все нелогично, гражданин следователь.

Словом «гражданин» мой собеседник будто решил еще четче провести черту между собой и Гаверой. «Гражданин» означало, что всё здесь сказанное — истинная правда, для протокола, и он, Барт, со всякими подозрительными гражданами дел иметь не намерен. Всё! Кончено! Точки над «i» поставлены!

Меня вдруг начало знобить. Еще не осознавая вполне случившегося, я почувствовал, как подо мной разверзается пропасть. Черная бездна человеческой трагедии. Оказывается, Гавера давно готовился к преступлению. Его действия имели точную юридическую дефиницию и могли быть определены Уголовным кодексом, по крайней мере, двумя статьями: за контрабанду и за незаконное хранение ядов. Ну… а в случае, если в ходе следствия обнаружится и применение этого яда для умерщвления, то…

Поднявшись со стула, я подошел к окну и некоторое время глядел вниз на улицу, по которой стремительно проносились машины. В груди у меня все застыло. Ни одно дело никогда так близко не трогало меня.

Я решил закончить разговор:

— Вы свободны, Барт. Но знайте, ваше участие в незаконной перевозке яда кураре, возможно, станет предметом отдельного судебного разбирательства.

— Простите!.. — весь встрепенулся «бразилец», его лоб покрылся испариной. — Я же чистосердечно…

— Как раз наоборот, Барт! Совершенно не чистосердечно. Можете идти. Мы вас вызовем.

* * *

У Виктории было какое-то чужое лицо, такой он видел ее впервые. Пришла из геологоуправления на час позже, чем обычно. Притянула две тяжеленные авоськи с овощами.

Гавера попытался подхватить в коридоре авоськи, но она его отстранила.

— Хватит, пора кончать! — произнесла прокурорским тоном.

— В каком смысле? — не понял он.

— Я была в венесуэльском посольстве, пришло письмо от деда.

— Почему он не пишет сюда?

— Идиот! — вспылила Виктория. Упав на диван, откинула со лба темную прядь волос. Все ее смуглое тело еще дышало летним зноем улицы. — Ты что, не понимаешь? Дипломатические пересылки идут во сто крат быстрее.

Он удивился: при чем тут скорость? Что она решит в их жизни? И сразу же как бы отрезвел. Да ведь ее дед — промышленник, отчаянный делец, ведет у себя в Каракасе какую-то сложную игру, борется с конкурентами. У него все поставлено на карту. В одном из писем к Виктории прямо попросил ее не мешкать с замужеством. Гавера понимал, что деда интересовали его, Гаверины, разработки и исследования по нефтедобыче, и если бы Гавера поделился с ними своим открытием — считай, старый хрыч заработал бы миллионы! Поэтому и переманивает Гаверу к себе. Для Гаверы тут тоже выгода. Огромная! Чем торчать в этой вонючей после-перестроечной дыре, лучше уж окунуться в большое дело, где тебя оценят, вознесут, в ножки тебе поклонятся!

— И что же написал твой мультимиллионер-дедуля? — спросил с горькой иронией Гавера.

— Он ждет нас! — воскликнула Виктория. На ее лице вдруг отразилось отчаяние. — Мы можем с тобой потерять все!

— Ему угрожают американские нефтедобытчики? — почему-то съехидничал Гавера.

— Да. Техасцы хотят внедрить свой метод. Они скупят акции нашей компании. Дед разорится. Наши миллионы… миллиарды… пойдут по ветру.

Вытянув ноги, Виктория откинулась на спинку дивана. Гавера увидел ее коленки, чудные, нежные, зовущие. Захотелось погладить их. Она это почувствовала и незаметно поддернула коротенькую юбку из черного блестящего атласа. Ее глаза заиграли.

— Ну, что? — сказала она с легким вызовом. — Боишься дотронуться до меня?

— Лучше я поцелую их. — Он наклонился и быстро чмокнул ее в бронзовое колено.

— Ну, знаешь… мы не в гимназии!

Она быстро стянула с себя юбку, расстегнула кофточку, на пол полетели лифчик, трусики. Стояла перед Гаверой, как античное изваяние, стройная, требовательная, вся в ожидании.

Но глаза его были пусты.

— Раздевайся! — приказала она и тут же сама принялась расстегивать его брюки.

— Да постой… я хочу поговорить с тобой… — попробовал он остудить пыл своей молодой подруги.

Но ей вовсе не хотелось говорить. Расстелила на тахте простынку, бросила подушечку, полотенце на потом…

— Иди ко мне, милый! — позвала. Притянула его, полураздетого, к себе, уложила рядом, стала обцеловывать. Длинные пальцы с темно-бордовыми ногтями легли на его плоть, стали гладить ее, возбуждать, звать к действию.

Он тоже старался ответить ей, как полагается. Напрягся из последних сил, рукой потянулся к ее влагалищу. Там — огонь. Только дотронься — сожжет. И тело будто еще горячее стало, и волосики курчавее, и срамные губы полуоткрыты…

— Ну, давай, ложись на меня… — шептала Виктория, прижимаясь к Гавере.

Он поцеловал ее в лобок. Нежный, ласковый, зовущий. «Все тебе принадлежит, — подумал. — Такая молодая женщина, что же ты канителишься?» Лег на нее и рукой вставил в ее алую плоть свой почти безвольный член. Напрягся. Поднатужился. Помог себе рукой. Может, хоть так получится?

— Не переживай, родненький! — утешала его Виктория, понимая, как ему сейчас неловко чувствовать свое бессилие. — Может, хочешь, чтобы я стала на коленки?

И тут же была уже в другой позе. Раньше при такой позе он вмиг бы возбудился. Ее ягодицы манили его, срамные губы сами как бы открывались перед ним, все было его, все жаждало совокупления.

Но он только насупился и лег рядом. Тогда она пожалела его. Прикрыв простыней, стала теребить ему волосы, стала его, будто ребенка, убаюкивать: ничего, ничего, все еще наладится!.. Полетят они к ней на родину в Каракас, и там все будет иначе… Ничего, ничего… Только не волноваться… Это с мужчинами случается… Это ненадолго… Дед говорит, что отдаст им свое бунгало на пляже, и будут они лежать у моря, и будет море шуметь, и от зеленых волн станет ему лучше, и вся их жизнь станет лучше…

Но Гавера вдруг поднялся, сел на тахте, обхватив руками колени, и произнес сдавленным голосом:

— Лучше не будет!

— Это почему же?.. Ты не веришь мне? Не веришь моему деду? — Она тоже села и обняла его за голые плечи. — Перестань переживать. Давай вот что… Завтра же подадим заявление в ЗАГС. Чтобы быстрее. И начнем оформлять документы. Полетим вдвоем, как супруги.

Его голос стал глуше:

— Меня не выпустят.

— Не имеют права!.. Теперь полная свобода выезда… — сказала Виктория, — Я могу пойти в венесуэльское посольство…

Он положил ей на колено руку, слегка сжал его.

— Погоди… — в его голосе прорвалась боль. — Давай будем откровенными до конца.

— В чем?.. В чем я перед тобой не откровенна?

Он не хотел ей говорить всего, ранить ее душу. Однако одному сражаться дальше было невмоготу. И он, набравшись духу, сказал ей о разговоре со следователем. О том дурном, нелепом разговоре, когда он, Гавера, впервые почувствовал себя, как над пропастью. Ни в чем не виноват, а вот стоит над страшной пропастью и, кажется, еще миг… еще мгновенье… Короче, дело стало набирать угрожающие обороты. Следователь подозревает его… ну, не подозревает, а как бы стал недоверчивее, и все докапывается, все намекает, какие-то фразы нехорошие… И самое страшное: сообщил ему о том, что в день смерти Лидии Антоновны ее посетила «фальшивая медсестра».

— Не понимаю тебя? — повернулась к нему с настороженной улыбкой Виктория.

— Короче, вместо постоянной нашей Олечки заявилась совсем другая. А на самом деле вроде бы и не медсестра вовсе.

— Но при чем здесь ты?

— А при том, что он хочет связать меня с ней, — сказал Гавера. — «Вы имеете определенное отношение к покойной, сказал следователь, и могли бы помочь нам в поисках убийцы. А пока вам придется задержаться».

Виктория пошла в ванную, долго там мылась. Затем принялась что-то стряпать на кухне. Ужинать сели на кухне. Виктория снова смотрела на него спокойными глазами. Когда стали пить чай, она заявила:

— Какая же идиотская у нас страна! И для чего мой папаня когда-то притащил нас с мамой сюда? Поверил в «коммунистический рай»! А это не «рай», а дом умалишенных! Какому-то следователю захотелось состряпать громкое дело. И придумывает, накручивает!.. — Она потянулась горячей рукой к Гавере. — Довели моего муженька до того, что он уже перестал чувствовать свою женушку! Пойдем-ка лучше в постельку. Я тебя сейчас так растормошу, что ты у меня чертом станешь!

И кинулась снова стелить простынь на тахте. Воистину — кобылица необузданная! Расстилая, еще и приговаривала:

— Никогошеньки мы не убивали! Никаких следователей мы не боимся! Мы сейчас с родненьким полежим, побалуемся…

От ее уверенного, спокойного голоса у него полегчало на душе. И чего на самом деле переживать? О нем скоро заговорит весь мир, да уже и сегодня его проект оценивается миллионами. Белая простынка звала к мужским подвигам, нужно только отбросить от себя ненужные мысли.

Из коридора донесся телефонный звонок. (Говорил Вике, чтобы перенесли аппарат в комнату, ближе к столу!). Он вялым шагом двинулся в коридор, взял трубку.

Никак не мог узнать голос: кто-кто?.. Куда ходил? A-а, Юлик? Привет!.. Долго же ты не отзывался, чертяка!.. Да, живу уже тут, у новой своей женушки. Заходи — взбрызнем!.. Что?.. Какие там особые дела? Ну, не тяни резину!..

— Надо бы встретиться, — донеслось как из потустороннего мира. — Сложное дело.

Гавера невольно вздрогнул.

— А по телефону не можешь, Юлий?

— Боюсь, не получится… — Голос на другом конце провода оборвался, пауза показалась Гавере недоброй, затяжной. — Нельзя откладывать ни на минуту.

Гавере вдруг стало зябко, и он невольно закрыл дверь в комнату. Страх заползал ему в душу. Захотелось обмануть себя. Звонил — не звонил… А там, гляди, больше не напомнит о себе. Разумеется, этот хитрец что-то прослышал о его, Гавериных успехах, хочет найти предлог, чтобы сойтись с ним, Гаверой, поближе.

— Ты знаешь, Юль, я тебя попрошу в другой раз… Мы с женой собрались в гости…

— Нет! — резанул твердым голосом Барт. — Не хочешь дома, встретимся на улице. И немедленно! — он умолк на мгновение. — Меня вызывал следователь. Тебе это о чем-нибудь говорит?

Пол зашатался под ногами, и сердце забилось громко, с надрывом, будто он взбежал по эскалатору метро.

— Хорошо… понимаю, — промолвил тихо, невольно прикрыв трубку рукой. — Ты где сейчас?

— Приезжай на Крещатик к Главпочтамту.

— А может, найдем место поспокойнее? Может, зайдем в кабачок? Ну, скажем, на площади Победы? Там у меня свои ребята. Людей меньше.

Договорились. Теперь нужно было как-то улизнуть от белой простынки, от требовательных объятий.

Виктория что-то почувствовала, насторожилась.

— Ты куда?

— Да я тут ненадолго. На часик, — бросил Гавера. — Товарищ просит по какому-то делу.

Место в ресторане нашлось сразу. Помог «свой» швейцар, «свой» официант, «свои» завсегдатаи, что пили и не напивались, и с хитроватой усмешкой кивали головами Гавере, который вел между столиками солидного, увесистого Барта.

— Пивца или беленькой? — спросил, стараясь говорить непринужденно, Гавера. Где-то в его подсознании еще теплилась надежда на благополучный исход встречи.

Однако Барт решительно качнул головой. Можно» конечно, по маленькой, но сперва будет разговор. Официанту дали понять, чтобы не очень торопился.

Лицо Барта излучало здоровье, почти детский румянец вызывал воспоминания о крымских пляжах, о безмятежных днях отдыха, о смелых прогулках в горы по осыпающимся тропкам. Темно-серый костюм был безупречен. Только в движениях толстых пальцев чувствовалось напряжение, некая нервная торопливость.

— Так что ты там натворил, глубокоуважаемый ученый муж? — задал он вопрос напрямую, сверля Гаверу глазами.

— Хорошо, не темни, — сказал Гавера, почувствовав себя, как на судилище.

— Чего уж темнить, когда за спиной стоят мальчики в мундирах?.. Ну, ты даешь, старик! Втянуть меня в такое болото!

И он кратко пересказал содержание весьма неприятной беседы в кабинете следователя. Крепко сдрейфил он, чуть было штаны не намочил. Ведь ему прямо угрожали судебным разбирательством за контрабанду особо опасного ядовитого вещества под названием кураре. Слышал про такое?.. Ах да, сам же уважаемый Гавера и выканючил его для весьма непонятного дела. То есть, следователь, разумеется, начинает кое-чтопонимать, скоро доберется до сути и напомнит многоуважаемому господину Гавере, что с ядами шутить недозволенно!

— Я отдал его одному врачу… онкологу… — пробормотал невнятно Гавера.

— Но ты же говорил, что это для коммерческих целей, — с подозрением глянул на него Барт.

— Ты понимаешь, у Виктории… у жены… то есть, у моей невесты…

— У жены, не жены… Завираешься, старик! — мрачно бросил Барт. — Мог бы быть со мной и пооткровеннее. — Он помолчал минутку. — Ты со своими великими открытиями и со своими женами-невестами совершенно запутался… Да постой, не перебивай!.. Спорить с тобой я не собираюсь. А пришел сказать, что у тебя остался последний путь к спасению: прекратить дело! И как можно быстрее смотаться отсюда! Что ты, собственно, и намеревался сделать раньше, да как-то оно у тебя не вышло.

— Поверь, я ни в чем не виновен!.. Но обстоятельства…

— Пусть верит гражданин начальник, а мое дело предупредить тебя: спасайся, старик! — Лицо Барта приобрело зловещее выражение. — Не знаю, что натворила твоя прекрасная амазонка, — кажется, так ты ее когда-то называл, — но уверен, что всякие бл… кураре придуманы ею. Вот пусть и выкладывает!

— Что? — спросил испуганно Гавера.

— Доллары! Много долларов! Полагаю, тысяч десять… Если еще удастся…

— Ты с ума сошел!

— Целочку из себя не строй, а подумай, как улизнуть из-под удара.

Принесли выпивку, закуски, Барт разлил в рюмки водку, поднял свою.

— Итак, считай, что в моем лице явился Христос-спаситель. Дело, пожалуй, удастся замять, ну… хотя бы месяца на два. Доллары свое сделают… А за это время ты улизнешь в свое венесуэльское гнездышко. Пришлешь мне оттуда весточку. Я явлюсь к тебе. Моя фирма заключит с тобой договор. И мы еще хорошенько покутим!

— А если долларов нет? — осторожно спросил Гавера.

— Хочешь, чтобы я за тебя горел синим огнем? Нет. Тогда я иду к следователю и кладу ему на стол вот эти газетки. — Барт отвернул борт пиджака, из внутреннего кармана которого выглядывал краешек сложенной вчетверо газеты. — У меня их штук двадцать. Я слежу за всеми западными изданиями. Особенно за теми, в которых уже начали упоминать имя великого Гаверы! — Барт наклонился вперед, глаза его сузились. — И скажу я следователю: уважаемый, не кажется ли вам странным, что человек, который мечтает занять высокое положение в мире латиноамериканского бизнеса, увлекается ядом кураре? Не кажется ли вам, уважаемый, что некоторые конкурирующие между собой западные нефтяные фирмы давно хотели бы прихлопнуть его старую женушку» одеть на него вериги нового брака и эдак легонько переселить вместе с его изобретениями и технологиями на свой континент?.. Как ты полагаешь, старик: сия тирада убедит в чем-нибудь грозного следователя и всю его следовательскую рать?

— Итак, ты считаешь…

— Не я считаю, а жизнь.

Гавера задумался. Нарисованная Бартом картина поразила его своей циничной логичностью. Он вдруг подумал о том, что так оно, видимо, и есть. Ему самому следовало бы давно спуститься на грешную землю. Знал же, что его тянут в Каракас, тянут изо всех сил, буквально волокут за волосы. Он верил в чувства Виктории, однако не мог забыть и постоянных писем ее деда, и ее воспоминаний о роскошном бунгало… Боже! Значит, она могла?.. Нет, нет… Она добрая, нежная, страстная?..

— Не могу поверить… — пробормотал едва слышно, ковыряясь вилкой в затвердевшем бифштексе.

— Говори прямо: хочешь жить или пойдешь в кутузку? — прервал его тяжелые раздумья Барт. — Конец славе, карьере, полный жизненный крах!

Гавера поднял на него глаза.

— Допустим… доллары будут, — выдавил сухим, почти чужим голосом. — Что же дальше?

— Вот это другой разговор. — Барт встал и знаком подозвал официанта. — Прошу расчет. Идем. Нас ждут.

— Уже? Сейчас?

— Прекрати ломаться, старик! — раздраженно прошипел Барт, взял Гаверу под руку и, словно тяжело больного, повел к выходу. — Ждут люди, которым ты должен поклониться в ножки.

Такси подвезло их к скромному особняку возле Печерской лавры. Домик был неказистый, окруженный низеньким штакетником. В окнах горел неяркий свет.

На звонок вышел тучный мужчина в свитере. Узнав Барта, приветливо кивнул ему.

— А Геннадий Маркович уже волнуется, — сказал он с легким укором.

Геннадий Маркович, еще более тучный и более пожилой в идеально белой рубашке, бородка клинышком, на мясистом лице дежурная улыбка — нечто среднее между итальянским карабинером-гарибальдийцем прошлого столетия и русским разночинцем-бомбистом. Комната была просторная, тесно заставленная мебелью в стиле русского ампира.

Не поднимаясь, он протянул Гавере руку и указал на стул.

— Итак, ваши условия меня устраивают, — сразу же перешел он к делу. — Хотя… есть еще процент риска. Два куска.

Гавера непонимающе пожал плечами. Он хотел бы сначала поговорить по существу… Дело в том, что он не чувствует себя виноватым, его жена тоже… Но возникла ситуация…

— Да, да, ситуация весьма пикантная! — тихо прервал его Геннадий Маркович и выпятил толстую губу. — Мы обо всем хорошо осведомлены. Следим за вашей, так сказать, жизненной стезей. — Видно, хозяину нравилось изображать из себя эдакого тонкого лингвиста. — Но видите ли, глубокочтимый Леонид Карпович, нас не интересуют проблемы вашей личной жизни… Главное — квинтэссенция… Вы понимаете, о чем я…

— Да, естественно, — сказал Гавера. — Вы можете помочь мне доказать мою невиновность. И еще помочь мне и моей жене…

Тут вмешался Барт. В этом доме он, по-видимому, был не впервые:

— Что ты несешь, старик? Говори прямо: ты просишь прекратить, а точнее — отложить следствие по делу об убийстве твоей первой жены!

— Но я не уверен, что ее убили… — пролепетал Гавера,

— Убили, убили! — громко произнес Барт,

— Мы тоже имеем сведения, что именно убили»— вмешался хозяин. — Квинтэссенция, так сказать! — Он для чего-то поднял указательный палец. — Моя контора не занимается мокрыми делами. Не занимается «о принсип»! Но, учитывая вашу огромную популярность, ваше имя, связи, я решил пойти вам навстречу. Месяц вам гарантирован. В случае, если вы не успеете выехать отсюда за месяц, такса несколько увеличится. До пятнадцати тысяч долларов! — Хозяин снова выпятил толстую нижнюю губу. — Но я просил бы вас не затягивать. — Он с видом заговорщика потянулся к Гавере всем своим мясистым телом. — Оформляйте заграничный паспорт, берите жену и «алон кураж»! — Французскими словечками хозяин, видимо, очень любил манипулировать.

Гавера сидел подавленный. Эти мафиози вели себя так, будто он законченный преступник. Всё знают! За него все решили! Надо только признать себя… Да, собственно, что признавать? Невиновен — и всё! И Виктория невиновна! И всё это — мерзкая фантасмагория, бред, нелепость!

— Хорошо, я принимаю ваши условия, — сказал он осипшим от волнения голосом.

Хозяин встал и подал на прощанье руку. Подведя Гаверу к двери, задержал на миг.

— Только моя контора любит точность. Доллары должны быть завтра же у меня. С процентами за риск.

— Доллары вы получите, — сказал Гавера и направился к выходу.

На улице они с Бартом долго ловили такси. Гавера стоял удрученный. Где-то далеко на Днепре вскрикнул пароход, и звук этот показался ему воплем загнанного зверя.

— Послушай, Юлик, — взял он за локоть своего друга, — что это за контора? Что за темный тип?

Барт по-дружески обнял его за плечи.

— Слушай, старик… а не лучше ли тебе подумать о другом? Как организовать гонорар в долларах?

— Доллары будут, — уверенно сказал Гавера. — Но знай хоть ты: я ни в чем невиновен!

Виктория ждала его с милой улыбкой. Не стала ни упрекать, ни допрашивать, будто все хорошо уже знала и даже была согласна на все. Помогла Гавере снять пиджак, расстегнула ворот рубахи. Лицо у нее было спокойное и безмятежное,

В кухне на столике красовалась бутылка коньяка и одна тарелка.

— Ты поешь, а я уже… Не дождалась тебя, — Она склонилась над ним, как мать над нашкодившим сыном.

Взяв бутылку, Гавера плеснул себе в рюмку. Выпил залпом. Плеснул еще. Снова выпил.

— Может, достаточно, милый? — спросила ласково Виктория.

— Не-е-е-т! — промычал Гавера. Ему захотелось по-настоящему напиться. Чтобы забыть все к ядреной матери! Осточертели эти подозрения, обвинения, вызовы, угрозы, протоколы.

С ним происходила некая душевная трансформация. Он как бы почувствовал себя в двух ипостасях. Вот он сидит за столиком, глушит коньяк, жует затвердевшую куриную ножку, и все это происходит вроде бы не с ним. Он в стороне, он наблюдает за собой, и так ему странно его собственное поведение. Почему этот тип по имени Гавера так напуган? Чепуха!.. Человек не должен ничего бояться, если он уверен в своей невиновности. И пускай не боится и его родная женушка. Ибо она у него святая! Она у него… ну, просто богиня!..

Однако в душе вдруг что-то неприятно шевельнулось»

— Вик… я все хотел тебя спросить… — начал он.

Она присела к столику, посмотрела на него с грустью:

— Спрашивай.

— Вик, родная… ты же меня не любишь, я знаю… — бормотал он заплетающимся языком. — Ты и замуж выходишь за меня только ради моего имени… Ради моего открытия, которое, возможно, ничего не стоит…

— Так спрашивай же! — резко произнесла она, и ее глаза сделались холодными и жестокими.

— Скажи, для чего ты тогда просила меня достать яд кураре?

Она будто ждала его вопроса. Ответила спокойно, как бы думая о чем-то своем.

— Нужно было… Одна подружка была при смерти. Помогает в микроскопических дозах.

— Для нее, значит? — пробормотал Гавера, едва шевеля сухим языком.

— Да, миленький мой гений. Для нее и… для тебя.

— Не совсем понимаю.

— Когда-нибудь поймешь.

— А ты знаешь, где я сейчас был?

— Не знаю и знать не хочу, — отрезала Виктория, внезапно разозлившись. — И хватит трепать мне нервы. — Она вдруг схватила его за плечи, встряхнула со всей силы — На кого ты похож? Гений! В тебе уже не осталось ни капли мужского… Ничтожество ты! Весь извелся. Иди и забудь, что я тебе принадлежала. Вон отдельная постель!

Его словно сорвало с табурета. Стоял в одной майке, лицо налилось кровью. Хмель еще больше ударил в голову. Но где-то в глубине сознания еще что-то теплилось. Очень важное. Нужно было не забыть сказать Виктории. Но трудно было вспомнить, что именно.

Он подошел к тахте, плюхнулся на нее. Ноги дрожали.

— Послушай, а ты знаешь, что я тебя спасаю? — произнес он с каким-то задиристым смешком. — Месяц! Нам дан один месяц! За десять тысяч долларов… Плюс два процента… За риск…

Виктория уже улеглась на раскладном кресле, смотрела в потолок, не выключая торшера.

— Никаких долларов у меня нет.

— Придется поискать, дорогая Викторушка, — лепетал он, проваливаясь в сон. И вдруг оперся на локоть. Ему вспомнилось то, самое главное: — А ты знаешь, Викторушка, что он что-то знает, следователь этот, Андрей Аверьянович. Он мне вчера сказал, что есть две свидетельницы. Всё видели! И даже составили… как его?.. Фоторобот!.. — Виктория молчала. — Слышишь?.. Показывал мне… Очень похож.

— На кого? — спросила безразличным тоном.

— Да так, не понял… — Тахта заскрипела и за минуту послышался легкий храп.

Телефонный звонок в коридоре прозвучал как-то осторожно. Еще не успевшая уснуть Виктория, будто что-то учуяв, бросилась на непонятный звонок. Бесшумно прикрыла дверь. Чутье подсказывало, что это звонят ей.

— Да… я слушаю… — И тут же по первой испанской фразе определила, кто звонит, — Артуро!.. Откуда ты?

Артуро объяснил, что ищет ее уже два дня, живет в гостинице «Украина», у него много дел и главное — решить её проблему.

Она прошептала с горечью, что у нее сплошные проблемы! Тоже хотела бы его увидеть.

— Я еду за тобой, — сказал он с готовностью.

— Да, но уже двенадцать! Ты не найдешь машины.

— Машина есть. — И сразу же добавил: — Выходи на улицу. Я мигом.

Машина была иномарочная. За рулем сидел парень кавказской внешности с черными усиками, в кожаной кепченке. Промчал по ночному Киеву, как войсковой патруль.

Гостиничный номер поразил Викторию страшным кавардаком: вещи разбросаны по всем стульям и креслам, на подоконниках, возле батарей — бутылки, стаканы, в тарелках горы окурков, воздух спертый, тяжелый. Постель неубрана.

Зато сам Артуро был как с иголочки: белая рубашка, светлые брюки. Войдя в номер, неуверенно осмотрелся, будто попал не к себе.

— Вот видишь, сеньорита, до чего доводит мужчину тоска по женщине.

— Ты что, не летал в Каракас?

Он сказал, что все эти дни ему пришлось мотаться по русской глубинке, занесло даже в Тюмень, к нефтяникам, где хаос еще похлеще, чем здесь. Шеф хочет купить несколько русских нефтепромыслов и построить прямо за Уралом свой нефтеперерабатывающий завод. У шефа очень тонкий нюх, он понимает, что пока американцы будут долго торговаться с Москвой, тут как раз можно отхватить лакомый кусок!

— Посему мне и дано задание: вернуться в Киев! — закончил он.

Виктория сидела в кресле, ее угнетал поток делового словоблудия Артуро.

— Я вижу, ты устала, — сказал он и, не ожидая ответа, бросился к холодильнику.

Как он мог трепаться, когда возле него сидела прекрасная Виктория! Налил ей коньяка, пододвинул конфеты. Что еще? Что ей нужно?

Когда их глаза встретились, он понял, что.

Вмиг сорвал с нее платье, бросил ее на кровать.

— Осторожней!.. — воскликнула Виктория. — У нас с трусами напряженка.

Разделись донага.

И вдруг Виктория почувствовала себя словно обиженной, обворованной. Приехала в гостиницу, чтобы броситься в объятия любовника, когда дома осталось своё, родное: мужчина, обжитое гнездышко, заботы, щемящие надежды.

Артуро был неистов,

— Проснись!.. Что с тобой?.. Убери руки!..

«А что делает сейчас ОН? — подумала Виктория. — Переживает, нервничает!..»

И вдруг ее охватило бешенство. Бешенство и страсть. И желание заглушить все свои черные мысли, отомстить кому-то.

— Ну… что же ты медлишь? — прошептала она в отчаянии. — Я тебе покажу любовь!

Артуро даже испугался.

Такой он еще никогда не видел Викторию. Впилась руками в его плоть, овладела ею и, расставив широко ноги, сама ввела ее в свое жаждущее тело. Растерянный, он никак не мог совладать с ней, она оказалась сильнее и жарче его, она металась под ним, царапала его ногтями, покрывала поцелуями его шею, лицо, грудь. Ей было мало, мало…

— Артуро, — стонала она, — сделай меня счастливой! Выпей меня всю!

Так длилось долго, а может, только миг, пронесшийся огненной кометой, или просто был усталый вздох и затем — крик желания, и еще один крик, и еще…

— Я тебя не узнаю, — прошептал он ей, когда они, слившись в последнем оргазме, замерли в объятиях. — Ты вроде мстишь ему?

— Это он должен мстить, — сказала она. — Я лишила его всего: спокойствия, силы, мужества…

Артуро почувствовал, что настал его час. Время полностью прибрать сеньору Викторию к рукам. Оделись, сели в кресла перед телевизором, немного выпили. Но теперь уже разговор пошел деловой, взвешенный, будто на торгу.

Артуро сказал Виктории, что он посвящен во все ее проблемы. Невесть откуда успел раздобыть сведения о Гавере. Он знал, что против Гаверы начато следствие, прокуратура ведет дело со всей строгостью и имеет веские основания выдать ордер на его арест.

— Откуда ты знаешь? — ужаснулась Виктория. — Это неправда! Он невиновен.

— С ним покончено, — как окончательный приговор произнёс Артуро. — Может, еще потрепыхается, но не долго.

— Он не виноват… Его оклеветали…

— У меня есть источник информации в ваших органах. Мне дали понять, что Гаверу не выпустят из страны. А это значит, что я не выполню поручение сеньора Флориса де Кумайо. — Артуро налил себе коньяка, затянулся сигаретой. Черты его смуглого, удлиненного лица стали ещё резче. — Виктория, ты близкий человек. Все эти годы я помнил о тебе и верил, что мы будем вместе. Я хочу спасти тебя.

Она будто не поняла его.

— От чего спасти?

— Тебя видели на месте… преступления. В доме Гаверы.

— Это неправда!

— Мои источники надежные. Тебя видели два человека, две женщины.

Она опустила голову и молчала. Он взял ее за руки, притянул к себе. Глаза их встретились. Артуро был славным парнем, Виктория только сейчас почувствовала, как много она потеряла тогда, когда отец увез ее с матерью с родины, с ее славной, жаркой Венесуэлы, где было много веселого смеха, дешевых бананов, горячего песка на пляже, и где они с Артуро бродили по темным переулкам, мечтая о будущем.

— Я не спрашиваю, как это получилось, — вел дальше Артуро. — Ты, видимо, хотела побыстрее прибрать к рукам своего выгодного жениха. Ты хотела вырваться отсюда. Но теперь вам вырваться не удастся. Я могу увезти только тебя одну.

— Как?.. Самолетом?

— Нет, Виктория. Завтра мы уедем машиной в Одессу, там садимся на пароход…

— Нас не выпустят.

— Документы готовы. У тебя другое имя: Сильвия Арканьялис. Моя жена. Немного косметики, изменим прическу, и проблема решена.

Она смотрела на него оценивающим взглядом. Хороший мужчина, молодой, крепкий, компаньон деда. Значит, есть деньги, много денег. Что ж, бунгало над морем будет принадлежать не Леониду, а этому молодому крепышу с железными скулами и отчаянной хваткой. Он много успел сделать в последние дни, подумала Виктория. Весь в деле. За ним — шеф, могучий сеньор Флорис де Кумайо, с его компанией, с его офисами, гостиницами, банковскими счетами, с его неуемной жаждой наживы и бешенной враждой с конкурентами.

— Значит, твой шеф отказался от Гаверы? — спросила Виктория с нескрываемой горечью. — Предал его?

— Решение принял я, — ответил твердо и откровенно Артуро. — Другого выхода просто нет. Или мы их, или они нас. Проклятые гринго^[1], толстосумы из Техаса. Хотят заполучить всю нефтедобычу Венесуэлы. И это в то время, когда наша компания выходит на мировые связи. Ты представляешь, какие у нас перспективы! Шеф наладил контакты с японцами. Нужно двигаться вперед. В космос! Японские инженеры предлагают нам создать в ближайшем будущем станцию космической дозаправки кораблей. Будем разрабатывать космические технологии. Беречь нефть и использовать ее только для синтеза, для молекулярных расщеплений. Двигательную энергию дадут солнечные батареи. Могущественные и неиссякаемые.

Виктория невольно прониклась его порывом. Кто мог подумать, что из этого каракасского мальчишки вырастет такой отчаянный бизнесмен! Но ведь он предлагал нанести удар по ее будущему мужу, по их планам, мечтам…

— И вот теперь, в самый решающий момент, мы можем потерять разгон, — вел дальше Артуро. — Только проект твоего друга… твоего Гаверы спасет нас.

— Но ты же решил предать его и оставить здесь? — еде слышно выдавила из себя Виктория.

— Так решила судьба, — несколько патетически сказал Артуро. — Видимо, индейский дух Кахунья на моей стороне, — Он улыбнулся, — Я понимаю, тебе трудно. Ну что же, я или, те свидетельницы! Которые тебя опознают и отдадут в руки правосудия.

— Но сегодня Гавере пообещали, что следствие прекратится. — робко пыталась возразить Виктория. — За большие деньги, за доллары!

— Я тоже знаю этих людей. Крупный подпольный синдикат, — сознался Артуро, — Но и они не всесильны. Гаверу они спрячут под свое крыло, тебя нет. Ты слишком наследила! — Он встал. — Не забывай: тебя видели! Свидетельницы допрошены. Или будут допрошены.

— Хорошо, — поднялась с кресла Виктория. — Завтра все решим.

— Нет, сегодня. Сейчас.

— Ну, чего ты хочешь? — взмолилась она.

Артуро прошелся по комнате. Из приоткрытого окна веяло свежестью киевской ночи, под самым домом шелестели каштаны. Артуро отвернулся к окну. Оставалось сказать самое главное:

— Виктория, я не могу уехать отсюда и не могу увезти тебя… — он заколебался, — без разработок Гаверы. Без его материалов. Да, да! — голос Артуро чуть не сорвался на крик: — Пусть это будет его патент, его право. Мы заплатим ему, как положено, за все авторские идеи. Но папку с его проектной документацией ты должна взять с собой. — Артуро виновато улыбнулся. — Можешь оставить ему записку и честно написать об этом. Всё. Поехали. Машина внизу. Завтра в двенадцать жду тебя здесь.

ИЗ ДНЕВНИКА СЛЕДОВАТЕЛЯ

Голос секретарши был взволнованным:

— Андрей Аверьянович, вас к шефу. Быстренько! Я бросился в приемную, кивнул Леночке и зашел в кабинет прокурора.

Георгий Шалвович стоял посреди комнаты, держа в руках лист бумаги.

— Хорошо, что вы на месте, — произнес он, супя густые брови. — Тут звонили в мое отсутствие. Из райотдела. И Леночка записала. Читайте.

Я прочел. Всего одна фраза. Страшная и беспощадная: «Внезапно скончалась свидетельница по делу Гаверы гражданка Потушняк, труп найден в коридоре, начали расследование».

— Ясно… труп… — у меня сдавило горло. И, видимо, на губах появилась жалкая улыбка.

— Улыбаться нечего! — сказал прокурор резко. — Дело приняло более серьезный оборот, чем мы думали. Машину!

Во дворе стояло два милицейских «бобика» и одна «скорая». Возле них толпились жильцы, обсуждали происшествие. Прокурор прошел первым, я за ним. На площадке третьего этажа — зеваки из соседних квартир, лица перепуганные, кто-то шепчет: «Убили ни за что!..»

И Михаил здесь. Он тупо уставился в цементный пол, лицо землистое.

Дверь соседки приоткрыта, слышны голоса. Я спрашиваю у стоящего на площадке милиционера:

— Пальцы зафиксировали?

— Да.

Миша делает шаг ко мне:

— Это я первый заметил. Выскочил утром в университет, вижу — не заперто. Я постучал… затем открыл… а она лежит на полу…

— Видно, наследил, как черт?

— Что я, не понимаю? — обижается Михаил.

В комнате уже работает наша группа: фотограф, судмедэксперт. Почему-то сорвана вешалка, на полу пальто, куртки, всякое барахло. У кухонной двери скрюченное тело Клавдии Афанасьевны.

Судмедэксперт разводит руками. Пока что-то сказать трудно. Но борьба, видно, была жестокая. Она сопротивлялась и ее пришлось…

— Как?

— Говорю же: не знаю, — пожимает плечами молодой медик. — Похоже, паралич сердца.

Тут меня осенило. Склоняюсь над мертвой. Осматриваю ее руки, шею… да вот же! Большое шелушащееся пятно. Укол был сделан сюда. Ее схватили, прижали к полу и ввели яд. Совершенно идентичный почерк.

— Сфотографируйте в разных ракурсах, — приказываю фотографу. — Сделайте крупный план. И на исследование.

Выйдя на лестничную площадку, я знаком руки приглашаю Михаила зайти к нему в квартиру. За мной следует и прокурор. Мишу трясет, как в лихорадке. Не знает, что мне от него ничего не надо. Ему страшно, он совершенно беспомощен.

— Миша, ты завтракал сегодня? — спрашиваю его.

Пожимает растерянно плечами.

— У меня двадцать копеек в кармане. — Для убедительности он выворачивает карманы брюк. — Сегодня обещают стипендию.

— Возьми, — протягиваю ему десятку. — Внизу в кафе заправишься и на весь день в дело. — Перехватив недоумевающий взгляд Георгия Шалвовича, объясняю: — Нужно спасти хотя бы третьего человека.

— Кого? — хмурит брови-гусеницы прокурор.

— Раю, его невесту.

Миша срывается со стула. Он готов бежать. Что? Где она?.. Я успокаивающим жестом заставляю его сесть на место. Пока что это лишь мое предположение, но рисковать не стоит. Убийца начал действовать. К сожалению, я вспугнул его. Да, допустил ошибку. Роковую! На днях в разговоре с Гаверой я обронил фразу о том, что у нас имеется свидетельство двух лиц, которые видели фальшивую медсестру и могут ее опознать. Гавера, разумеется, предупредил убийцу, иначе и быть не могло. Клавдию Афанасьевну они успели умертвить. Всё той же «невидимой смертью» — уколом кураре. Следующая жертва, очевидно, Рая, поскольку она столкнулась с фальшивой медсестрой у двери Лидии Антоновны, видела ее и теперь может помочь в опознании преступницы.

— Вы уверены, что соседка умерщвлена уколом? — спрашивает прокурор.

— Без сомнения.

Михаилу не терпится. Засунул в рубашечный карман ассигнацию, готов сию минуту бежать к Рае.

— Так что мне теперь делать?

— Первое: найти Раю. Хоть из-под земли. Пусть сидит в общежитии, запрется в своей комнате и никого не впускает. Дежурную предупредим строжайше: никого! А потом жми к сопернику, к Аркаше. Чтобы его афганцы были начеку! Любого подозрительного возле вашей общаги пускай задерживают без стеснения. — Я оборачиваюсь к прокурору. — Верно, Георгий Шалвович?

— Конечно, — говорит разрешающим тоном прокурор. — Мы еще и своими людьми поможем.

— Так я побежал? — смотрит на меня горящими глазами Миша.

— Беги… Нет, стой!.. Держать со мной связь постоянно. Я либо у себя в кабинете, либо у товарища прокурора. Запиши его номер телефона. — Я называю номер Георгия Шалвовича, Миша записывает и стремглав вылетает из комнаты,

Мы тоже встаем.

— Георгий Шалвович, по-моему, мы сейчас узнаем, чьи следы оставлены в доме убитой… Минутку.

Мы едем в прокуратуру, Я заскакиваю в свой кабинет, открываю сейф. Там американская газета «Нью-Йорк таймс», оставленная мне как презент Гаверой. Глянул мельком на фотографию счастливчика, крупную, внушительную — истинное паблисити мирового масштаба. Что-то меня тогда заставило придержать эту газету у себя.

Звоню в дактилоскопический отдел: нужно провести сверку отпечатков. Бегу туда с газетой. Манипуляция занимает буквально несколько минут. Сверяем отпечатки пальцев на дверной ручке убитой Потушняк и на американской газете. Точное совпадение, — выносит свой вердикт пожилой майор-дактилоскопист.

— Вот видите? Эти линии никогда не повторяются. Из двух миллиардов людей едва ли найдете идентичные. А тут — тютелька в тютельку!

Я все еще не могу поверить. Значит, «наследил» Гавера? Он был там?

Поднимаюсь к прокурору. Бросаю на стол оба снимка. Неопровержимая улика: Гавера входил в квартиру Потушняк. Теперь никаких сомнений. Получатель яда, и он же убийца!

— Прошу разрешения на обыск в квартире Гаверы, — говорю я.

— Обыск или задержание? — хмурит брови прокурор.

— Не будем торопиться. Я уже раз поспешил. Если подтвердится еще одна улика, тогда арестуем:

* * *

Знаю, что Гавера живет у Виктории Шубович где-то на Троещине. Даль невиданная. На работе его сегодня нет, сказали, что взял домой какие-то материалы и корпит над ними.

Но прежде — одно немаловажное дельце. Я заскакиваю в районное почтовое отделение, откуда послана телеграмма Мише. Та нагловатая, несуразная фальшивая телеграмма-

Спрашиваю у заведующей почты: так, мол, и так, следственные органы хотели бы взглянуть на первоисточник телеграммы, кто ее отправлял. Мое служебное удостоверение производит на почтовую даму соответствующее впечатление. Она мигом поднимает какие-то папки, роется в них, находит ту, что нужно, и вот уже стоит сияющая перед окошком. Есть! Правда, не написана, а напечатана на машинке.

— Придется изъять, — с сожалением говорю я.

— Прошу только расписочку.

— Составим протокол изъятия.

Итак, держу первоисточник.

Машиночка отцокала! Интересно, чья же? О многом сей факт может рассказать. Кругленькие буковки, крепкие точки… Правда, неразборчивая подпись. Подпись ведь фальшивая, подписывался, скажем прямо, убийца. Чтобы отвлечь и затуманить, так сказать…

Хорошо, сия бумаженция должна мне крепко помочь. Осторожно кладу телеграмму в папку, влезаю в «бобик» и гони, брат, на Троещину!

Но не успеваем свернуть за ближайший угол, как в радиотелефоне прорывается сквозь хрип и треск торопливый голос Леночки:

— Андрей Аверьянович!.. Где вы там?..

— В дороге, Ленуся.

— Срочно к шефу!

— С ума сойти… Сейчас буду.

Мчим назад в управление. Ребята-милиционеры на заднем сидении улыбаются. Суматошный у них сегодня день. И начальство суматошное.

Снова знакомая лестница, знакомый темно-бордовый коврик у двери приемной, встревоженные Леночкины глаза и жест, приглашающий к двери шефа. Скорее, мол, ждут!..

Я рванул на себя дверь и столкнулся нос к носу с прокурором.

— Вернулись?.. Я уже думал ехать за вами.

Плотно прикрыв дверь, он стал излагать новое задание. С первых же слов я понял, что дело очень серьезное. Запахло, так сказать, международной политикой.

— Возьмите мою «Волгу» и езжайте… — Он подвел меня к карте. — Вот тут на выезде, за площадью Шевченко, он будет вас ждать.

— Не понимаю… кто? — удивленно уставился я на прокурора.

Георгий Шалвович сам ничего не мог растолковать по существу, Нервно закурил сигарету, тут же бросил ее в пепельницу, снова подошел к карте. Оказывается, был срочный звонок городского прокурора, тот в панике, разыскивают Шульгу, ведущего «дело Гаверы».

— Мне что, ехать к нему? — спросил я настороженно. Когда в мои следственные дела начинает вмешиваться высокое начальство, это к добру не приводит.

— Нет. Вы должны ехать по трассе на Вышгород, как я вам только что сказал… И там встретитесь с неизвестной личностью.

— Оружие?..

— Думаю… да.

— Мой штатный в сейфе. Пойду заберу.

— Но это так, на всякий случай, — говорит неопределенно прокурор, вытягивая из пачки новую сигарету.

— Кого же мне ждать?

— Я понял одно… — прокурор пристально рассматривает карту. — Был звонок из какого-то посольства. Иностранные доброжелатели хотят нас… точнее вас… уведомить или предостеречь. Короче, у них тревожные сведения! Возможен большой международный скандал.,

Меня охватил страх. Не то, чтобы обычный физический страх, — ко всяким угрозам, нападениям, провокациям я готов ежеминутно! — просто подумалось о другом. Если ввязываются чужестранные дипломаты и если с наших прокурорских олимпов раздается вот такой высочайший приказ, то, вероятно, дело начинает поворачивать в сторону большой политики, там все сложно, остро, опасно, полная неизвестность, будут искать виновных, и я могу оказаться в роли стрелочника… Кому это надо?..

Но, глянув на угрюмое лицо Георгия Шалвовича, я понял, что мне не выкрутиться. Георгий Шалвович подошел к своему большому столу, склонился над бумагами.

— Ага, вот еще. — Он стал разбираться в своих каракулях-записях. — Ровно в одиннадцать ноль-ноль… Сейчас у нас сколько?.. Десять двадцать… в одиннадцать утра на втором километре за площадью Шевченко по трассе на Вышгород вас буде ждать посольская вольва. Какое именно посольство — умалчивается. Неизвестный из вольвы должен сказать несколько слов. — Прокурор сделал короткую паузу, задумался. — Странно только… Хотят встречи именно с вами. И почему их заинтересовало «дело господина Гаверы»? — Прокурор слегка растянул в улыбке губы. — Я могу поехать с вами, но… они настаивают на сугубо конфиденциальном разговоре.

— Что же, время, — сказал я. — Почему вы считаете, что лучше в вашей машине?

— Дипломат… Но… — прокурор предостерегающе поднял палец, — наши хлопцы пусть не отстают. Ясно?

— Абсолютно, — говорю.

Захватив с собой оружие, я выбегаю во двор.

— Ребята, — приказываю своему наряду, — сейчас поедете за мной. Буду в машине Георгия Шалвовича. Двигаемся в сторону площади Шевченко. Скорость предельная. Когда я остановлюсь, — не приближаться. А там смотрите по обстановке. Вперед!

День обещал быть сверхжарким. Асфальт уже плавился. В радиотелефоне все время трещал эфир, но мне казалось, что это задыхается от волнения мой шеф. Что я ему скажу? И скажу ли вообще… Может, пакостный какой-нибудь мафиози уже приготовил для моей головушки свою заокеанскую пулю? Успеют ли хлопцы подскочить на «бобике»? У него-то двигатель не ахти какой. Больше шума, чем скорости.

Нажимаю на акселератор, город убегает от меня, дома уносятся, сонно ползут троллейбусы. Им-то что? Был бы соблюден график. А вот каким будет мой график?

За широкой клумбой на площади Шевченко, перескочив через трамвайные пути, начинаю сбавлять скорость. Мельком замечаю, как мне со своей будки-стекляшки приветливо машет рукой орудовец. Видно, уведомлен. Знает, что еду на задание.

От его взмаха немного потеплело на душе. «Добрые мои люди, — успел я подумать. — Какая силища! И не можем совладать с преступным миром… Ползет на нас всякая гнусь, а мы все боимся: как бы не нарушить, как бы соблюсти права человека… На тебя с пулей, а ты его должен еще предупреждать: уважаемый, не стреляйте в меня. Ибо если стрельнете, мои детишки останутся сиротками, моя женушка помрет с голоду на вдовьих харчах…».

Часы показывают ровно одиннадцать. Управился! Мастер спорта так бы не сумел. К тому же на чужой машине. Я засекаю на спидометре километраж. Есть первым… сейчас будет второй…

«Ба, родненькие мои. — вон же стоит вольвушка».

Задрала зад, словно дразнит меня. Да она ли это?.. Открылась дверца. Вышел мужчина в белой рубашке. Руку слегка приподнял. Без оружия, без ничего. Широкая улыбка на молодом лице.

Притормозив, я вылезаю из «Волги» и медленно, не совеем уверенно начинаю идти к незнакомцу.

Именно — начинаю. Ибо первый мой шаг дается мне с трудом, я словно рву связывающие меня путы. Надо и мне улыбаться. Вроде бы плевать на него, знать я ничего не знаю. Познакомимся, поговорим, если вам так приспичило.

«Дипломат» (так я окрестил его с первой минуты) стоит, не двигаясь. Он, видно, еще не уверен, с кем имеет, так сказать, честь…

— Вы звонили? — спрашиваю его.

— О'кей! — отвечает он, и по его произношению я сразу определяю, что передо мной американец,

Мы здороваемся за руку. У него юношеское, открытое лицо, рыжеватые волосы, обычная, довольно скромная тенниска. Поражает ее белизна. Материал, видно, фирмовый, как сказал бы мой внук.

Он говорит на хорошем украинском языке, правда, с легким галицийским акцентом. Взяв меня по-свойски под руку, отводит к придорожному рву и некоторое время молчит.

— Хорошая погода, правда? — говорит он, глядя на безоблачное небо.

— Превосходная, — соглашаюсь я.

— Мне бы хотелось, чтобы вы не смотрели на меня такими… недоверчивыми глазами. Я человек не военный, не разведчик, у меня, как видите, нет оружия.

«Зато у меня есть, — проносится в моей голове. — Очевидно, он это почувствовал».

— Пусть вас это не пугает, но я хотел бы показать… — Он вытягивает из глубокого брючного кармана маленький черный магнитофон. — Здесь записана одна вещь. Вам будет интересно услышать ее… если, конечно, вы захотите.

— Я для того и приехал, чтобы послушать вас, — говорю ему, постепенно расслабляясь.

— Но прежде несколько слов, уважаемый коллега, — дипломат нажимает на кнопку, что-то прослушивает. — Видите ли, вас, очевидно, удивит, что мы иногда занимаемся такими делами. Буду искренен: запись сделал не я, а определенные лица, не имеющие к нам прямого отношения. Но они отдали мне запись и сказали: мы знаем тебя, ты всегда был честным и мужественным. Сумей сделать так, чтобы они, то есть вы, узнали, как их хотят обмануть прохвосты! — Дипломат нахмурил светлые брови. — Скажу вам прямо: я прослушал запись, и мне стало ясно, что речь идет об обычной, а может, и необычной экономической диверсии. Точнее, об экономическом шпионаже!.. Ну, хорошо, не буду комментировать. Лучше я включу. Слушайте.

Он снова нажал кнопку, послышался шорох, звонкое фонирование, еще шорох… И вдруг раздался нервный женский голос. Я напряг слух. К сожалению, женщина говорила по-испански…

— Очевидно, — сказал дипломат, — вы не владеете испанским. Мы это предвидели. То есть, предвидели мои друзья. Я принес диктофон для того, чтобы вы убедились в истинности того, что произошло. Нам стало известно, что вы ведете одно сложное дело некоего Га-ве-ры. Верно?

— Да, — кивнул я.

— Значит, сказали мои друзья, вы можете быть совершенно уверены, что это голос любовницы Гаверы. Она беседует с одним венесуэльским бизнесменом по имени Артуро. Содержание их беседы переведено здесь. На этом листке. Можете его взять.

Я послушно сунул сложенную вчетверо бумажку в боковой карман пиджака.

— А нельзя ли полюбопытствовать, как…

Дипломат перебил меня, добродушно улыбнувшись:

— Как им удалось? Вы забыли, что в век электроники и лазера никакие стены не могут быть препятствием для тех, кто хочет подслушать. Одно только хотелось бы сообщить вам: мои коллеги уверены, что Украина может потерять несколько миллиардов долларов! Торопитесь!

Спрятав в карман свой магнитофон, молодой дипломат поднял на прощанье руку, сел в машину, круто развернулся и помчал в сторону города.

Я стоял ошарашенный. Какая-то шпионская фантасмагория! Запись беседы… ясно… Я невольно стал свидетелем схватки экономических разведок Запада. И в этой схватке гибель Лидии Антоновны, а затем умерщвление Потушняк были лишь мелкими эпизодами. Да и сам Гавера, со всем своим техническим талантом, попал в западню. Нужно прослушать запись. Я скрыл от дипломата, что немного знаю испанский.

Сев в «Волгу», я начал прослушивать кассету. Это был целый спектакль. Любовные объяснения перемешались с отчаянными атаками, женский голос требовал, умолял, упрашивал и, наконец, прозвучало решение Артуро:

— «Все готово, Виктория. Завтра я забираю тебя, мы едем в Одессу и там садимся на пароход…»

Были еще какие-то слова, увещевания, было названо новое имя Виктории…

И вдруг:

«Решение принял я, — сказал Артуро. — Другого выхода просто нет. Или мы их, или они нас. Проклятые гринго, толстосумы из Техаса! Хотят заполучить всю нефтедобычу Венесуэлы… Только проект твоего друга, твоего Гаверы спасет нас».

И в самом конце:

«Виктория, я не могу увезти тебя без разработок Гаверы. — Папку с проектной документацией ты возьмешь с собой. Всё. Завтра в двенадцать жду тебя здесь».

Часы показывали без десяти двенадцать. Я понял: предотвратить встречу я уже не мог.

Теперь едем к Гавере: я в волге, за мной мои ребята в бобике. Дорога длиннее, чем я предполагал. Жарко. Опускаю оба стекла, слева и справа. Колдобины несусветные.

Пролетаю по величественному Московскому мосту. Навстречу мне пахнуло заднепровскими далями, хуторками, синевой неба. Вон уже и первые дома Троещины, розовые, белые…

Останавливаюсь возле нужного дома. За мной приткнулся бобик.

Два милиционера, двое понятых (дворник с женой) и я поднимаемся лифтом на шестой этаж. Я нажимаю на красную кнопку звонка. Дверь открывает сам Гавера в роскошном синем шлафроке с бархатными отворотами. Увидев милицию, слегка побледнел.

— С ордером? — спрашивает вежливо.

— Только на обыск.

— Прошу.

В квартире — идеальная чистота, полно книг, стены увешены картинами в багетовых рамах, в углу японский телевизор. Дворнику неудобно, он с женой мнется в прихожей. Но мои попутчики-милиционеры знают свое дело: один стал у двери в кабинет, другой — возле гостиной.

— Так с чего начнете? — не скрывая иронии, спрашивает Гавера, туже затягивая халат. — К слову, а где ордер?

Я показываю. Он с безразличным видом возвращает его мне. Что ж, порядок есть порядок. Жаль только, у него мало времени: ровно в четырнадцать ноль-ноль ему надлежит быть в Бориспольском аэропорту для встречи президента венесуэльской нефтяной компании.

— А если без вас?

— Боюсь, могут быть осложнения. Меня уведомили из кабинета министров.

— Да, трудная ситуация, — в тон ему произношу я. — Что же, тогда попрошу о маленьком одолжении. Где ваша пишущая машинка?

— Я как раз работаю на ней… — растерялся Гавера. — Вынуть листок?

— Наоборот, — говорю я с подчеркнутой деловитостью. — Хотел бы глянуть на ваш шрифт. Прошу извинить меня, вчитываться в содержание не буду. Геология для меня — темный лес. Так, красивые буквы. Даже, я бы сказал, отменные. Где вы достали такой шрифт?

— Редкостный! Мне привез его из Германии один приятель. Немцы умеют отливать наши буковки лучше, чем мы сами.

Непонятно, наивный он или строит из себя дурачка? Я сразу определил, что телеграмма отбита именно на его «редчайшей» машинке. Разумеется, пусть еще поработают специалисты, у них, возможно, возникнут свои соображения. Однако факт налицо.

— Что вы там нашли интересного? — спрашивает Гавера. — Я как раз разрабатываю методику акустических исследований.

Мне трудно поднять на него глаза. Искренность, прямо-таки детская непосредственность его слов меня поражают. Блестящий игрок! А может… Черт его знает!

Я осторожно вынимаю листок из машинки.

— Вы не могли бы одолжить мне эти самые ваши акустические исследования на пару дней?

— Да будьте любезны!

Снова чувствую смущение от его «прямоты», от его «полнейшей недогадливости». Видимо, дальше играть в прятки неразумно. Спрятав листок в папку, я сажусь на диван и приглашаю сесть Гаверу. Итак, машинка, говорю ему, стала уликой. По всему видно, что на ней отпечатана одна телеграмма. Отпечатавший ее стремился отвести от себя подозрение в убийстве. То есть, свою вину переложить на другого. И что особенно прискорбно — на своего близкого родственника. Итак, налицо уже две неопровержимые улики.

— Ничего не понимаю, — бормочет Гавера, глядя на меня невинными, честными глазами. — О каких уликах вы говорите? Вы ведете непонятную игру, уважаемый Андрей Аверьянович!

— Да какая там игра, — с неподдельным сожалением говорю я. — Дело серьёзное. И вы это прекрасно знаете, Леонид Карпович. Помните, я предупреждал вас? Но вы не сделали для себя никаких выводов. И вот теперь — улики. Хочу вас предупредить, Леонид Карпович, если вы не сориентируетесь, как вам правильно вести себя в данной ситуации, вас могут ожидать самые тяжелые последствия.

За несколько минут молчания я успеваю подытожить ситуацию. Общая картина: улик более чем достаточно… Но, кажется… Не стал ли сам Гавера жертвой? Ведь ТЕ, Артуро и компания, выбросили его уже на помойку. Отработанный материал! Он еще не знает об уготованной ему судьбе. О предательстве любимой женщины. Вдруг в моем сознании вспыхивает странная мысль: все будто бы совершено его руками, но как бы без его ведома. Иначе он был бы осторожнее. Обилие улик, железобетонных, неопровержимых, заставляет меня задуматься. Если вам дадут хлеб с маслом и тут же станут сверху намазывать еще один слой масла, вы решите, что с вами шутят или разыгрывают комедию. Преступники стараются замести следы своего преступления. А тут, умертвив соседку, Гавера преспокойно оставляет на дверной ручке следы своих пальцев. Отсылается телеграмма с целью свалить вину на невиновного — и телеграмма, как оказалось, напечатана на машинке подозреваемого, дескать, не думайте про других, знайте: все совершено мной!

Я пытаюсь найти с Гаверой общий язык. Нужна доверительность. И… даже сочувствие!

— Итак, не буду говорить то, что нам известно, Леонид Карпович, — начинаю я спокойно, И вдруг резко бросаю: — А теперь прошу назвать лицо, которому вы передали яд! — Я повышаю голое: — Быстрее! Барт во всем сознался.

— Ага… — кивает головой Гавера. — Я так и знал.

Он говорит сбивчиво, путает имена, даты. Ему обещали большой заработок. Его шантажировали, Буквально вынудили к этому…

— Стоп! — поднимаю руку. — Может случиться, что сегодня вашим ядом будет убит еще один человек.

— Какой человек?

— Второй свидетель. Я нечаянно проболтался вам, и это предрешило судьбу вашей соседки. Сегодня ночью она убита такой же «невидимой смертью», как и ваша жена, Гавера! Мы нашли на ручке ее квартиры отпечатки ваших пальцев. Если погибнет Раиса, вам не избежать самого сурового наказания… Итак, кому вы передали яд?

В его глазах поочередно вспыхивают то страх, то отчаяние, то надежда. Конечно, он будет утверждать, что лично никого не убивал, и его отпечатки — простая случайность. Как и его машинка, его германский шрифт. Мало ли на свете всяких машинок с такими шрифтами?

Однако он, видно, чувствует, что аргументировать нечем. Блестящее будущее рушится. Тень разрушения уже упала и на его красивое лицо, на высокий лоб. Он поднимается.

— Поверьте, я не виновен. Но во многом… Свершилось нечто страшное…

— Даже страшнее, чем вы предполагаете, — говорю я, внезапно почувствовав жалость к этому обманутому человеку. — Женщина, которую вы любите, оставила вас. И, по-видимому, забрала все ваши материалы. Все, что связано с акустической нефтеразведкой.

Он бросается к столу. Вытягивает ящики — один, другой, третий… Шарит в глубине рукой.

— Нет!.. Где моя папка?.. — Он распрямляет спину, на лице его смятение. — Откуда вы знаете, что она забрала мои материалы?.. Где она?.. Мы же сегодня так… мы же попрощались только утром…

— Боюсь, навсегда, — произношу я несколько драматично.

Он хватается за сердце. Мертвенная бледность разливается по его лицу, по шее. Оперся рукой на стол.

— Воды!.. там пилюли… нитроглицерин… — показывает на свой висящий на спинке стула пиджак.

Я даю ему пилюлю, укладываю его на диван. Он с трудом открывает рот. Шепчет:

— Когда вы… когда узнаете всё… вы ужаснетесь…

— Вызовем скорую.

— Ни в коем случае!.. Я должен ее дождаться… Иначе навеки… Поверьте, моей вины нет!.. Клянусь памятью матери! Самым святым для меня именем… Но для чего же она так?.. За что?..

— Скорую мы все же вызовем.

Появившийся вскоре врач с медбратом хмурится, увидев милицейские мундиры.

— Что здесь? — спрашивает он, осторожно обходя меня, — Попытка убийства?

— Осмотрите больного, — говорю я и киваю на дверь в кабинет Гаверы.

Через несколько минут врач появляется в коридоре, направляется в ванную вымыть руки. На мой вопрос, как состояние гражданина Гаверы, врач что-то бормочет о слабом сердце, о перебоях и высоком давлении, что вполне может быть предвестником микроинфаркта. Хотя кардиограмма довольно сносная.

Я спрашиваю может ли больной остаться дома?

— Для вас это важно? — настораживается врач.

— В определенном смысле — да.

Врач долго моет руки, насухо вытирает их полотенцем, хмурится. Его что-то раздражает в нашем разговоре. Пожалуй, он подумал, что я собираюсь арестовать больного или уже отдал приказ об аресте. Суть дела его не интересует, но посягательство правоохранительных органов на свободу интеллигентного человека, к тому же больного, вызывает в нем невольный протест.

— Ну, так как? Вы оставляете его?

— Да, — решительно кивает врач. И сразу же, будто желая обезопасить Гаверу от посягательств милиции, добавляет со всей решительностью: — Но при одном условии: строжайший постельный режим! Я прослежу.

«Наивный он человек: как будто постельный режим может оградить человека от силы закона», — думаю я. — Что же, пусть остается дома. Но мой контроль будет не менее строгим.»

Я раскланиваюсь, и мы уезжаем.

Вечером после работы я усаживаюсь перед телевизором. Хочется забыть обо всем на свете. Нервы на пределе. Даже жена заметила мою раздражительность. Мои следственные дела давно сидят ей в печенках. К тому же при мизерной зарплате, при постоянном риске… Разве ей понять, что есть еще у нас, следователей, своя профессиональная гордость? Да и просто чувство гражданского долга. Кому-то же надо!

И вдруг на экране знакомое лицо. Я не верю своим глазам. Гавера! Документальные кадры. Показывают встречу в аэропорту какого-то высокопоставленного латиноамериканского банкира, к тому же магната нефтяной промышленности, И у Гаверы, умиравшего сегодня от психического стресса, хватило сил явиться к трапу самолета! Отчаянный человек… Или, может, просто пытается набить себе цену в глазах высокого начальства. Персона, так сказать!

Но вид-то у него не ахти… Лицо измученное, мешки под глазами, какие-то угловатые движения. «Когда вы узнаете всё, вы ужаснетесь». До сих пор я слышу этот его шепот. Он не может меня обмануть. У человека трагедия. Он понял, что жестоко обманут, но еще пытается удержаться на плаву.

Вдруг раздаётся телефонный звонок.

Жена пошла в коридор. Я слышу ее недовольный голос, хочет оградить меня от служебных разговоров.

Сейчас она бросит трубку.

А что если это…

Я быстро иду в коридор:

— Кто?

— Ну кто же?.. Твой преступничек! Устраивает ночные истерики!

Я беру трубку:

— Слушаю.

Да, действительно у Гаверы истерика. Голос дикий, с надрывом:

— Помогите!.. Ее еще можно спасти… Быстрее!..

В голове у меня сумбур. Пытаюсь ухватиться за мысль, за его слова:

— Кого спасти?

— Викторию… Потом объясню…

— Где вы?

— Звоню из дому.

— Вы знаете, где она?

— Да, — срывающимся голосом произносит Гавера. — На даче у своей тетки, в Бучанке. Я еду туда. Третий дом от санатория «Победа». Только прошу вас: скорее! Она задумала страшное!..

— Выезжаю.

Думать не приходится. Вызвав дежурную машину, я натягиваю плащ. Жене бросаю на ходу:

— Извини, что-то непонятное.

— До утра хоть вернешься?

— Не знаю.

Рука — в карман. Там газовый пистолет. Беру штатное оружие и засовываю его в кобуру подмышкой. На этот раз, кажется, так просто не обойдется.

Виктория понимала, что ситуация безвыходная. Особенно ей запомнилось выражение лица Гаверы, когда он выбежал из квартиры убитой соседки. Шел, как очумелый, по улице, оттягивая пальцем воротничок с туго завязанным галстуком. Пришлось рассказать ему всю правду. Да, она, Виктория, виновата: убрала свидетельницу! Это их последнее испытание. Иначе раскрылось бы худшее… «Что может быть ещё хуже?» — прохрипел Гавера, сжав рукой горло, будто хотел задушить себя. — Там труп на полу!.. Лежит в коридоре…» «Не волнуйся, дорогой, — сказала Виктория, из последних сил стараясь сохранить спокойствие. — Я тебе напишу обо всем». «Откуда напишешь?». «Леня, иди в управление, ты должен быть на месте, чтобы тебя все видели». «Значит, и то первое убийство совершила ты? Лиду отравила ты?» — никак не мог поверить в случившееся Гавера. «Немедленно иди в свой кабинет, — приказала грубым, почти гневным голосом Виктория. — Напросись к шефу, разложи на столе все бумаги, скажи, что работал с самого утра… А я заскочу на минутку домой и потом тоже буду крутиться возле тебя, чтобы нас видели вместе… Пойми, для всех мы с самого утра на работе! Мы не выходили с работы ни на шаг! В этом твое спасение, Ленечка. Пойми!» «А твое? — Он невольно остановился. «А-а!.. Всё кончено! — твердо произнесла Виктория и махнула рукой, как бы прощаясь с ним. — Иди, иди!»

Ей нужно было взять дома материалы Гаверы, все его чертежи, записи, расчеты, схемы нефтеносных залежей на разных горизонтах. Ту самую заветную папку, которую потребовал Артуро. В ней, собственно, было ее спасение. План был продуман до мелочей. Каждый шаг взвешен. Время торопило, время выносило ей последний приговор.

Половина двенадцатого… Гавера, очевидно, уже у себя в кабинете, включился в телефонные разговоры, имитирует напряженную деятельность. Его голос слышен во всех коридорах. К нему прислушиваются. От него выходят с радостными лицами. Отличный парень! С таким можно работать. Никому и в голову не придет, что он отсутствовал. Может, шеф соберет совещание, начнет распекать лодырей, требовать графики работ за квартал. Самых нерадивых — к позорному столбу! Не ее, разумеется, нет. Она в почете. Хотя, кто знает?..

Предстояла дальняя дорога. Если они отправятся в Одессу, там еще лето в разгаре, ходят в светлом, нужно держаться просто и легко. В кожаную сумку вместилось немного: несколько пар туфель, платья, косметика… Да, еще доллары! Их положила на дно. В дороге особенно пригодятся. Хотя, без сомнения, расходы возьмет на себя славный ее рыцарь Артуро Арканьялис. Где он? Заждался, наверно, в гостинице. Измучился.

Ее сердце сжала тоска. Как все нелепо получилось! До сих пор не могла поверить, что у нее хватило сил убить человека… двоих!.. Раньше боялась даже смотреть на мертвецов. Когда хоронили ее близкую подругу по управлению, нарочно сказалась больной… Лишь бы не присутствовать.

И вот все напрасно. С чужим человеком (хотя и не совсем!) уезжает навсегда, бросив семью, любимого, друзей. Как сложится ее жизнь с Артуро? Знала, что для него, красавца и богача, женщины были всегда разменной монетой, которой он сорил по любому поводу и без повода. Разумеется, она, Виктория, не разменная монета. Миллионы ее деда в Каракасе заставят Артуро уважать ее. Будет он еще слаже, безумнее в любви. Еще расточительнее, когда они будут устраивать свой домашний очаг.

В ее руках была папка с чертежами и расчетами Гаверы. Достала ее из нижнего ящика стола. Толстая, тяжелая, потертая на изгибах. Когда увидела голубую наклейку с каллиграфической надписью: «Данные по тестам за последний год», когда дотронулась пальцем до тугого узелка завязанной тесёмки, ей вдруг сделалось нехорошо. Если бы она могла сейчас сформулировать свои мысли, то она сказала бы себе, что все, совершенное ею, все то нелепое, кошмарное, что она пережила за последние месяцы, по существу становилось ненужным, ибо она убивала Лидию Антоновну, убивала соседку не ради этой папки с синей наклейкой, не ради чертежей с химерными расчетами, а ради того, чтобы их взял в руки и подарил миру ЕЕ МУЖ, ее Ленька, ее немолодой уже, с первой сединой на висках Леонид Карпович Гавера. Без МУЖА его слава была ей не нужна, его открытия теряли всякий смысл. И деньги, которые за них получит она в Каракасе, не имели для нее ценности. Всё совершенно напрасно. Абсолютно!

Посмотрела на мерно качающийся под стеклянным колпаком маятник часов, на тоненькую стрелку и подумала, что у нее уже нет времени на подобные чувства и рассуждения. Ибо за ней шло возмездие, которое лишило ее права оставаться прежней женщиной.

«Без двадцати двенадцать, — произнесла она про себя. — Всё решено. Артуро готов в дорогу, документы приготовлены. Я выполнила его требование. Я предала, и отступать мне некуда».

К гостинице подъехала на такси. И сразу увидела у главного входа знакомую мазду — в такой Артуро привозил ее тогда ночью к себе. Значит, и сейчас все готово. И тот самый парень с кавказской внешностью сидит за рулем, ожидая распоряжений.

С сумкой двинулась к двери, прямо на нагловатого швейцара. Видимо, почувствовав значимость персоны, он пропустил ее, не спрашивая. В холе она огляделась. Грусть не покидала ее. Тут она тоже в последний раз. Когда вошли тогда ночью с Артуро, он сказал ей: «Родная, вызовем лифт». И ей почему-то вспомнилось, что по-французски «родная» — «наталь». Значит, если бы ее в Каракасе при крещении назвали русским именем Наташа, в ней бы всю жизнь ощущалось нечто родное. Для кого? И во имя чего?.. Сейчас Артуро назовет ее «родной», то есть назовет ее «Наташей», хотя она — Виктория и, следовательно, ему не так плохо будет с ней, значит, он постоянно будет носить в себе переливающееся от нее к нему ощущение грядущей победы. Ведь каждый мальчишка на улице сегодня знает, что «Виктуар» — это победа!

Виктория поднялась лифтом, смело дернула дверь. Но дверь оказалась запертой. Тогда Виктория требовательно забарабанила кулачком: быстрее! Не заставляй ждать!

Артуро был сонный и, как ей показалось, встретил ее несколько растерянно. На сборы это было не похоже.

Увидев дорожную сумку, он насупился и молча пропустил ее в номер. Рубашка у него была помятая, ворот расстегнут. Небритый, он, кажется, только проснулся.

— Я видела внизу твою машину, а ты еще не готов, — сказала Виктория, уловив в поведении Артуро что-то настораживающее. — Я сделала все, как повелел мой грозный кабальеро.

— Спасибо… — сказал он уклончиво.

— Ну, быстрее, собирайся!

Однако Артуро не торопился. Предложил Виктории кофе. Ему недавно принесли его из буфета. Прескверный, конечно, как все у русских, но пить можно… У него страшно болит голова, просто раскалывается. Не спал до полуночи.

— Я тоже не спала, — сухо произнесла Виктория, все больше тревожась. — Мне было не до сна. Сегодня я сделала последний шаг. Роковой шаг!.. Но об этом после.

Она окинула взглядом комнату. На стуле стоял чемодан, вещи уже были уложены. Значит, Артуро всё-таки приготовился. Это ее немного успокоило.

Но он не позволил себе ни улыбки, ни доброго слова. Вдруг, взглянув на нее из-под густых, черных бровей, сказал едва слышно:

— Нам нужно поговорить, сеньорита. — В обращении «сеньорита» проскользнуло что-то холодное, даже враждебное. Они сели в кресла, Артуро вынул сигареты, но курить не стал. Движения его были неуверенны, глаза все время бегали. — Виктория, — наконец, решился он, — мои планы несколько изменились. — Он постарался придать своему лицу дружеское выражение. — Нет… не бойся… я тебя очень ценю. Ты благородная женщина, красивая… Однако, видишь ли, был звонок… Даже два… Короче, во-первых, я получил сигнал из Каракаса от самого хозяина. Он считает, что проект твоего Гаверы на сегодня устарел… Проще говоря, стал ненужным для компании… Подожди, я все объясню… У хозяина, видно, наладились добрые отношения с техасскими боссами, и он предпочитает не фрондировать с ними, а искать общий' язык. Но даже не это главное…

— А что же? — Вся встрепенулась от страшной догадки Виктория. Ее сердце сжалось.

— Мне только что сообщили… буквально несколько минут назад сообщил наш источник в вашей милиции, что сеньор Гавера попался на ужасном преступлении. Дважды попался! Сегодня вторично. Ты даже представить себе не можешь… — Артуро по-настоящему волновался. У него осип голос, он едва выдавливал слова, будто боялся быть услышанным кем-либо. — Твой Гавера сегодня утром убил свою соседку, в том доме, где он раньше жил. — Артуро сглотнул слюну. — Ваша полиция точно установила, что это дело его рук. Нашли на дверной ручке отпечатки его пальцев. Вот идиот!

Тело Виктории как-то сразу обмякло. Она опустила голову, будто ее уже допрашивали в милиции, направив на нее слепящий свет настольной лампы.

— Это я убила, — произнесла она, чеканя каждое слово.

— Ты?… То есть…

У Артуро отвисла нижняя челюсть. На его побелевшем лице отразилось смятение. Какой ужас! Перед ним — убийца! И по всему видно — так оно и есть.

Он сразу же сообразил, что произошла крупная афера, в которой замешано несколько человек: Гавера, Виктория, может, еще кто-нибудь. Он знал, что американские агенты следили за ним от самого Каракаса. Экономическая разведка США упорно докапывалась до тайников сеньора Флориса ди Кумайо. Между фирмами шла постоянная конкурентная борьба, взаимное выслеживание, вынюхивание, попытки перекупить лучших инженеров, завоевать надежные рынки сбыта.

Взгляд Артуро упал на коричневую сумку Виктории. Если сюда явится милиция, беды не оберешься.

— Кто убил — ты или твой муж — мне безразлично, — заговорил он, стараясь сразу взять казенный тон и отмежеваться от всего, что было связано с преступлением. — Считай, что я в стороне. У меня дипломатический паспорт. Если мой шеф узнает о случившемся, я могу распрощаться с местом в правлении компании. Меня не спасет даже твой дед! — Он медленно поднялся с кресла, — Вообще, сегодня я улетаю в Париж. А оттуда в Каракас.

— Но ты же обещал вывезти меня… — прошептала помертвевшими губами Виктория.

— Ничего я не обещал! — отрезал Артуро, затягиваясь сигаретой. — Была лишь предварительная договоренность. Но ты пойми, в каком ты положении. Вашей милиции уже все известно. Муж будет валить всё на тебя. Да я его и понимаю. В его ситуации это единственное спасение.

— Разумеется, — вспыхнула Виктория, — все вы, мужчины, ищете «единственное спасение»!

— А как же, родная! — Викторию передернуло от этого слова. — Ну, давай спокойно порассуждаем. Милиция разошлет ваши фотографии… То есть, твои фотографии. Он на месте, его искать не надо. Дороги будут перекрыты. Полицейские посты уведомлены. Да я не смогу проскочить даже за городскую черту. Арестуют нас обоих: тебя, как преступницу, и меня, как иностранного сообщника, эдакого международного гангстера! Сразу же справки в Каракасе. Ваш человек? Ваша фирма?.. Присылайте адвоката, будем разбираться. Ты согласна со мной?

Виктория встала. Она поняла, что искать здесь помощи ей бесполезно. Перед ней был жалкий, до смерти перепуганный человечишка, плюгавый сморчок, готовый залезть в первую попавшуюся щель,

В ее душе вдруг вспыхнуло чувство лихой удали. И одновременно желание напомнить о своей силе, показать, что она не позволит так просто избавиться от себя.

Виктория положила Артуро на плечи руки и с горьким укором посмотрела в его расширенные, застывшие от страха глаза.

— Ты же спал со мной, паршивец!

— Да… я не отказываюсь… но есть предел, который…

— Ты меня любишь, я знаю, но страх подавил в тебе все мужские чувства.

— Может быть… я тоже человек, пойми Виктория!.. Я тоже….

— Мне очень печально, Артуро, что ты оказался подлецом, — продолжала твердо, почти жестоко Виктория. — Конечно, мы могли бы создать отличную деловую семью, на взаимных интересах, с нашими общими капиталами, со всем дедовым наследством. И вот ты… ты от всего отказался. Но тогда… — в ее голосе зазвенел металл, — если в тебе осталось хоть немного порядочности, и если ты не хочешь, чтобы мой дед… да, да!.. мой беспощадный, безумно любящий меня дед… не узнал с твоей мерзкой трусости, я тебя прошу: отвези меня за город,

У Артуро Арканьяниса отлегло от сердца. Может, и впрямь испугался деда-компаньона, который был фактически главой их дочернего предприятия, владел солидным пакетом акций в компании Флориса, был яростен и необуздан в своих действиях, и если Виктории удастся вырваться отсюда и она сообщит ему о их последнем разговоре, о его, Артуро, бегстве… все может обернуться самым прескверным образом.

Впрочем, Артуро Арканьялис мог почувствовать и жалость к Виктории, которая в молодости подарила ему лучшие минуты любви. Он даже устыдился немножко своего малодушия. И поэтому решил, действуя осторожно, в пределах разумных возможностей облегчить ее участь.

— Хорошо, — сказал он ободряющим тоном, — я отвезу тебя. И дам тебе еще денег. У меня осталось около трех тысяч долларов. За такую сумму местные гаврики переправят тебя хоть к самому дьяволу.

— Не надо, — отмахнулась Виктория. — У меня к тебе одна просьба: едем!

— Только пообещай: без задержек! Чтобы я успел на ночной самолет.

— Успеешь, — сказала Виктория почти безразличным тоном. И тут же кивнула на свою сумку: — Будь кабальеро. Возьми.

— Решено. Ради тебя я готов на всё, — стал болтать с подчеркнутой беззаботностью Артуро. — Вот только уложу вещи. Тут немного. Но я хотел бы подсказать тебе один ход. На всякий случай. В Одессе у меня есть адрес. Надежные люди. Скажешь, что просил я, и все будет улажено.

— Да собирайся ты! — раздражённо бросила Виктория.

— Готово! Едем!

В дачный поселок мазда привезла их за полчаса. Оставив у ворот машину, Виктория повела Артуро через сад, по узкой тропке к ветхому деревянному домику. Взбежав на крыльцо и найдя в условном месте над дверным косяком ключ, она отперла дверь и впустила Артуро в прохладную большую комнату,

Это ее последнее пристанище. Они стояли молча, удрученные и растерянные. Виктории вдруг сделалось весело. В ее веселости, правда, было больше отчаяния, но это не мешало ей сразу же повести разговор в легкой, с оттенком удали на все решившегося человека, манере.

Она столько пережила за это время, что ее душа уже не воспринимала ни боли, ни страха, и не было в ней даже капли осознания своей вины. Просто у нее не получилось, вот и все.

— А знаешь что, Артуро, — сказала она, обняв его за плечи, — у моей тетки, я знаю, есть бутылочка. Выпьем за нас.

Он смущенно опустил голову.

— Давай выпьем за нашу неудавшуюся любовь, — сказал Артуро. — Если говорить честно… — он замялся, — я улетаю не сегодня, а завтра. У меня еще есть немного времени.

Включили свет. Комната оказалась уютной, тесно заставленной всякой не очень современной мебелью: стульями с потертым дерматином, широкой кроватью с сияющими никелированными шарами, овальным столом под растрепанным матерчатым абажуром, совершенно уродливым буфетом. Бутылочка отыскалась как раз в этом буфете. Там же в глубоких нишах были и бокалы.

Выпили стоя. Виктория хотела налить еще, но, взглянув на слегка порозовевшего Артуро, вдруг решила, что не стоит тратить на это драгоценное время. Возле нее стоял молодой крепкий мужчина, может, последний мужчина в ее жизни.

— Артуро, возьми меня, — сказала она, — В любой позе. В самой бесстыдной!

Он не спросил ее, почему она этого хочет. Возможно, вспомнила об их недавней близости. Или, скорее всего, ничего не вспомнила. Украдкой глянув на часы, закусил губу. Его пугали темные окна, далекая дорога в город, этот дом, пропахший нафталином. По-видимому, настоящего желания близости у него не было.

Положил Викторию на кровать, не раздевая. Стал расстегивать брюки.

Но тут ее взорвало:

— Так не пойдет! Я хочу тебя всего… Мне нужно твое тело!.. Раздевайся!..

Ему пришлось подчиниться. Начал стягивать с нее платье.

— О, санта Мадонна! Разве так раздевают женщину? — возмутилась Виктория.

— Но я могу порвать платье, — виноватым голосом промямлил Артуро.

— Кому оно нужно? Сопливый щенок! Завтра ты будешь купаться в Каракасе, видеть венесуэльских женщин, а сейчас ты жалеешь для меня своих сил! Спускай брюки! Быстрее!

Кровать тяжело прогнулась. Заскрипели пружины. Усталая плоть Артуро с трудом вошла в тело Виктории. Она ничего не чувствовала. Она знала его не таким. Знала его неистовость, его страсть…

— Что ты сопишь, как свинья! — прикрикнула на него Виктория, — Бери меня по-настоящему! Бери, иначе я тебя задушу!

— О, сеньора… я больше не могу, — взмолился Артуро,

— Предал меня и не можешь?

— Все… я уже…

— Бери! — закричала она громче. — Как в первую ночь… В ту кашу каракасскую ночь… Ну, еще, еще!..

Вдруг случилось невероятное. Виктория увидела над собой другого мужчину. Это был их шофёр-кавказец. Он вошел незаметно в дом, привлеченный их голосами, глаза его горели от похоти, губы подергивались. Стоял над ними в нерешительности, как бы упиваясь их нагими телами, но его мужская сила уже обожгла Викторию. Она потянулась к нему.

— Что же ты стоишь, дурачок? Может, хоть ты будешь смелее?

Для кавказца это был сигнал. Его крепкие руки схватили за плечи голого Артуро и швырнули его на пол. Послышался звук падающего тела, легкий вскрик, и все затихло. Шофер разъяренным зверем бросился на Викторию. Две необузданные силы слились в одну.

Вся плоть Виктории, вся истерзанная ее душа, все ее обиды и страхи отозвались стоном наслаждения. Она обхватила кавказца ногами, затанцевала в такт его движениям.

— Не жалей меня, парень!.. так… не жалей!..

Скрипели пружины кровати, скрипел пол, глухо, надрывно дышал кавказец.

Виктория не видела его лица, видела только черные усики и хищный блеск глаз. И чувствовала пронизывающую боль и разливающийся между бедрами огонь.

Тут с ней произошло непонятное. Когда шофер, достигнув оргазма, излился в нее и, сразу отяжелев, навалился на нее всей горой своих мышц, ее внезапно охватило чувство отвращения. Уперлась в него руками и вырвалась из-под его потного, липкого тела, вся трясущаяся, обнаженно-бесстыдная, злая.

На полу лежал в полном беспамятстве Артуро, на кровати — мускулистый обессиленный человек-зверь.

— Слушай… ты… — прохрипела она сдавленным голосом. — Теперь уматывай отсюда!

— За что обижаешь, хозяйка? — криво ухмыляясь, спросил кавказец. Повернувшись на бок, он, словно кичась своей мужской мощью, провел рукой по своему члену. — Тебе мало этого?

— Уходи вон! Или я тебя…

— Не пугай, дорогая.

Чувство отвращения, стыд за свершившееся, беспомощность и отчаяние овладели ею. Схватила лежавший на буфете большой хлебный нож, двинулась на кавказца. В выражении ее лица было столько глухого озлобления, что шофер сорвался с кровати и попятился к двери.

— Уезжай! — приказала ему Виктория.

— A-а… он? — верзила кивнул на неподвижного Артуро.

— Утром заедешь за ним.

— Тебе виднее, — пробормотал шофер. — Но он мне должен…

— Вон, говорю! — Лицо Виктории исказилось от холодной решимости, нож взметнулся над головой. — Последний раз говорю: вон!

— Приказано — сделаем, — улыбнулся покорной улыбкой шофер и скрылся за дверью.

Тогда ей стало зябко. Мигом оделась, поправила волосы, разгладила постель. Простыня отдавала запахом мужского пота. Виктории сделалось дурно. Опустилась на стул, втупилась в мертвенно-бледное лицо Артуро. Не думала о нем. Спит, или без сознания, или мертв? Негодяй, ничтожество!..

Не хотелось ему помогать. Всё ее существо содрогалось от мысли, что она только что поочередно совокуплялась с одним и с другим. Этот трус, тот бандюга. Ее жизнь скатывалась в пропасть. Спасения не было. Не чувствовала уже в себе ничего женского, ничего человеческого,

Ее вдруг пронзила мысль о Гавере. Она разрушила его жизнь. Вторглась со своей страстью, со своей алчностью и довела его до гибели, Конец и ей, и ему. Его ждала расплата за ее роковые ошибки. Несчастный, добрый Гавера! Ей стало нестерпимо жаль его… Как она могла, как пала так низко?

Хотя его еще можно спасти. Она должна его спасти…

Вышла во двор, в темень, За забором в соседнем домике горел свет. Там жила старая женщина, пенсионерка, из тех, кого одиночество сделало вечным узником дряхлой старости. Они были знакомы. Пойти к ней и попросить помощи… Нет, не помощи, а излить душу. Не до конца, но хотя бы…

Решение пришло сразу. Была уверена, что соседка выполнит ее последнюю просьбу. Только так, и как можно быстрее.

Вернувшись в дом, нашла шариковую ручку (слава Богу, паста еще не высохла!), вырвала из валявшейся на комоде старой школьной тетради несколько листков, уселась за стол.

Ее взгляд упал на распластанное тело Артуро.

— Ты сам хотел этого, — проговорила она без злости.

Вдруг Артуро открыл глаза и сонно глянул на потолок. Значит, жив, ничего с ним не случилось. Снова закрыл глаза, вроде бы впал в дрему. И тут забормотал что-то неразборчивое, шепелявя, глотая слова. Затем стал ругаться, выкрикивать чье-то имя… Виктория, оторвавшись от листка бумаги, прислушалась, и ей стало ясно: он ругал ее! Называл ее то «вонючей свиньей», то «продажной тварью», то «бешеной кобылицей»…

— Дурачок ты, Артуро, — сказала примирительным тоном Виктория, снова принимаясь за писание. — Это ты сделал меня «кобылицей». Ты и поедешь со мной дальше! — Она мрачно уставилась в черное ночное окно. — А ехать нам уже недалеко.

ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ ИЗ ДНЕВНИКА СЛЕДОВАТЕЛЯ

Шофер гнал машину словно по сигналу тревоги. Таким он, собственно, и был. И водитель это как бы чувствовал. Я сжался в комок, не отрывая глаз от пронизанной светом фар ночной дороги, скорость машины придавала мне силы и звала меня вперед. Телефонный звонок Гаверы заставлял думать о самом невероятном. От кого спасать Викторию? Она ведь сама ищет спасения. Ее увозит Артуро. У них точный маршрут: машиной в Одессу, далее морем, потом по воздуху через океан. Проектные расчеты Гаверы Артуро прихватил с собой. За границу уплывают наши миллионы!

Может, что-то помешало им вырваться? А вдруг негодяи прихватили с собой и Раю? Нужно бы заскочить сначала в общежитие. Да теперь поздно. И ни к чему. Если бы случилась беда, Мишка уже сто раз сообщил бы мне об этом.

После прослушивания магнитофонной записи беседы Виктории с Артуро (полученной мною от американского дипломата) мне было ясно, что главной, так сказать, черной силой в истории с Гаверой была она, Виктория Сергеевна, взбалмошная, страстная, неудержимая в житейских наслаждениях, мечтательница о прекрасной жизни на золотых россыпях далекого венесуэльского деда. И все эти умерщвления, и все попытки свалить вину на кого-то — тоже дело ее рук.

А тут надо ее спасать! Великая раскаявшаяся грешница!

Однако я чувствовал, что гнало меня в ночь не желание выручить из беды эту дрянь, мадам Шубович (фамилия в первом браке, а в девичестве, видно, иная, чисто испанская). Насторожил меня, прямо-таки привел в недоумение непонятный ужас в голосе Леонида Гаверы. Того, кто пострадал от Виктории Сергеевны больше всего и посему, по логике вещей, должен был больше других ненавидеть ее.

Как дико закричал он в трубку: «Ее еще можно спасти!.. Езжайте немедленно!..» И сам помчался туда и уже, видимо, подъезжает к этому роковому месту.

Не сбавляя газа, мчимся дальше. Глухая ночь, низкие тучи почти цепляются за осокоры. Тускло дремлют фонари на железнодорожной платформе. Водитель жмет на газ, делает крутые повороты, мы въезжаем в узкую улочку и вдруг… впереди багровое зарево. Огненные крылья раскинулись над крышами домов.

Пожар! Горит!

Вижу людей, стоящих в растерянности, жигуль с открытыми дверцами. Возле него — человек в белой рубашке. Узнаю его сразу: Гавера! Стоит перед проваливающимся в огненные тартарары домом, перед своей жуткой тайной.

Выскочив из машины, я быстро подхожу к нему:

— Здесь?

Он молча кивает головой. Его лицо раскраснелось от пышущих жаром бревен.

Какая-то женщина говорит со знанием дела:

— Тут уже ничего не спасешь. Одни головешки останутся.

Я с силой встряхиваю Гаверу:

— Где ваша жена? Что с ней?

Он безучастно кивает головой, будто подтверждая мои худшие предположения. И, наконец, выдавливает из себя плачущим голосом, что Виктория Сергеевна там… что ее нет в живых. Сгорела.

Затем, схватив меня за руку, тянет в сторону, в темень улочки, куда-то к забору. На меня глядят совершенно обезумевшие глаза.

— Знаете, что она сказала мне по телефону?.. — Он с трудом сглатывает слюну. — Она закричала, что какой-то Артуро увозит ее в Каракас и что нет у нее другого выхода.

— Какого выхода?

— Она крикнула: «Я возвращусь к тебе через огонь!»

— Откуда она звонила?

— Вон от той старушки. — Гавера показал на согбенную фигуру у столба. — Вика забегала к ней перед пожаром, звонила от нее. Плела что-то о своих грехах, о своем последнем очищении… Но старушка решила, что это спьяну. Не поверила. — Руки у Гаверы дрожат, он пытается удержать меня возле себя. — И еще она крикнула мне: пью за наше не удавшееся счастье, Гавера! За тебя, дурака, за твое одиночество, за твою долгую жизнь, в которой ты будешь маяться, как неприкаянный грешник! Прощай, Гавера! И пусть огонь заберет меня на суд Всевышнего!..

— Значит, когда вы звонили, вы уже знали, что она решила поджечь дом?

— Разумеется.

— И все же надеялись спасти ее?

— Думал, запугивает… Она — страстная, дикая, безумная… Но вот видите, таки сдержала слово. И поднялась с огнем на небеса.

— Безумная преступница, — сказал я, испытывая одновременно и горечь, и досаду, и даже легкое разочарование. Мое расследование, по сути, сорвалось. Самосожжение — если удастся установить, что оно действительно имело место, — никак не облегчало моего положения. Не облегчало и участи самого Леонида Гаверы. Он оставался под самым тяжким подозрением.

Видно, Гавера понял мои мысли и сказал, что Виктория Сергеевна обещала ему помочь. Через день-два он должен получить ее последнее письмо.

Вскоре из города прибыл наряд милиции. Окружили догорающий дом. Удалили посторонних. Все, что рассказал Гавера, следовало проверить, установить истину. Когда пепелище немного остыло, пожарники вместе с милиционерами перерыли обгоревшие бревна, покореженную домашнюю утварь, остатки мебели и действительно нашли нечто похожее на обуглившийся женский труп. По серебряному браслету на руке Гавера установил, что это останки Виктории Сергеевны. Там же откопали и еще одно обгоревшее тело. Артуро? Я решил, что заниматься этим не мне. Пусть определяет служба безопасности.

Через два дня на имя Гаверы пришло предсмертное письмо Виктории. Но он его не дождался — у него был нервный срыв, и его пришлось поместить в психиатрическую больницу.

Письмо теперь оказалось у меня. Мы прочли его вместе с прокурором. Вот его содержание:

«Дорогой! Скоро меня уже не будет на этом свете. Знаю, мои грехи и преступления такие тяжкие, что ни ты, ни власти мне их не простят. И я решила изложить в этом письме все, как было. Может, это поможет тебе спастись в этом кошмарном мире.

Да, Леонид, я любила тебя. Полагали, что такой красивой молодой женщине, как я, следовало бы выбрать для обожания кандидатуру помоложе. Но моя любовь родилась из чего-то непонятного. И вот сейчас, готовясь умереть, я говорю себе: ты молодчина, Вика!

Ты пережила с ним такое блаженство, ты испытала столько радости, страсти, наслаждения, что тебе могут позавидовать многие женщины!

Итак, я решила бороться за тебя. Сперва все шло хорошо или, как ты любил выражаться по-мальчишески, — нормалёк! Мы встречались все чаще, порой ты жил целыми неделями в моей новой квартире, постепенно наша близость переросла фактически в супружескую связь. Может, мы и дальше продолжали бы вести такой образ жизни, прячась от людей и веря в сказочное будущее. Но две вещи стали терзать нас невыносимо: болезненная ревнивость твоей больной жены и настойчивые призывы дедушки из Венесуэлы, желавшего осчастливить меня своим несметным богатством. Сколько мы настрадались от Лидии Антоновны — не буду вспоминать. Ну, а письма из Каракаса, они и впрямь превратили нашу жизнь в ад. Не скрою, я захотела стать богатой, я захотела вывезти тебя из этой жалкой, нищей страны и отдать тебе всё, что могло принадлежать мне. Тем более, мое богатство после сделанных тобой открытий в нефтегеологии сразу возрастало в несколько раз. Ты знал, что на Западе тебя ждут. Ты мог превратиться в креза наших дней и продолжить свои изыскания в достойных ученого условиях.

Но как разорвать брачные узы с Лидией Антоновной? Как ускорить наш брак, от которого во многом зависели успехи деда в Каракасе, его миллионные прибыли в борьбе с конкурентами?

Жизнь Лидии Антоновны постоянно висела на волоске. Однако, я знала, подобные хвори иногда тянутся годами. И еще неизвестно, как себя поведешь ты. Будучи человеком добрым и совестливым, не скажешь ли ты мне в один прекрасный день: «Хватит!» И вернешься в свою скромную квартиру, к своей измученной болезнью Лидии Антоновне?

Тогда я решила действовать. Мне, родившейся в тропической Венесуэле, дочери древних индейских племен, нетрудно было найти самый лучший и самый удобный (с точки зрения безопасности) яд. Я решила остановиться на банальном, набившем всем оскомину своей экзотичностью кураре. Зная твою совестливую душу, я, разумеется, не открылась тебе в своих намерениях. Мои планы были сугубо личными, и всю ответственность за них я взяла на себя.

Не стану с хронологической точностью описывать то, что я совершила на своем многогрешном и, признаюсь, мерзком пути. Собственно, все получилось как-то само собой. Мне удалось убедить тебя, что моя подруга серьезно больна и только яд кураре в микроскопических дозах может принести ей облегчение. Ты помнишь, как тебе трудно было раздобыть его. Но, страстно любя меня, ты рискнул пойти на всё и выполнил мою просьбу.

Не составило большого труда узнать, в какое время приходит к ней сестра из поликлиники, чтобы сделать укол. Сама судьба давала мне шанс ускорить ход событий. Все вкладывалось в схему, которую я продумала и разработала до мелочей. Мне казалось: провала быть не может. Нужно действовать!

Однажды, приготовив все необходимое и набравшись мужества, я отправилась к ней. Естественно, предварительно позвонив в поликлинику и сказав, что Лидия Антоновна просит в тот вечер не присылать к ней медицинскую сестру. Ее родственница сама сделает ей укол.

Я пришла к вам на квартиру и умертвила Лидию Антоновну. Возможно, так бы всё и закончилось, ибо, как я знала, кураре не оставляет в организме жертвы ни малейших следов. Но меня погубила маленькая неточность: я перепутала квартиру и постучала к твоей соседке.

Так начались ошибки, за которые мне теперь приходится расплачиваться. Узнав, что следователь, начавший дело по возможному убийству Лидии Антоновны, нашел двух свидетелей, видевших меня и готовых идентифицировать во мне преступницу, я сразу сообразила, кто они: соседка Потушняк и встретившаяся мне на пороге невеста твоего племянника — Раиса. Это уже было страшно. Нужно было немедленно заметать следы. И я принялась их заметать. Преступник, отважившийся на первое злодеяние, ничего не боится.

Я начала с Потушняк. Тем же способом, тем же шприцем я умертвила ее. Правда, это стоило мне нервов и сил, так как она, видимо, что-то почуяв, стала выталкивать меня из коридора, я схватила ее за руку, дернула к себе, мы обе повалились на пол, посыпались с вешалки вещи, и тут только я, изловчившись, царапнула ее шприцем по шее, и она сразу притихла.

Убегая в полном смятении, я оставила у соседки свою сумку с документами. И нужно же было: ты случайно оказался у себя дома, очевидно, придя на старую квартиру за книгами или за чем-то еще.

Вот тогда, помнишь, я и открылась тебе. Другого выхода не было. Брошенная в коридоре сумка могла погубить меня и, конечно же, тебя тоже. Помню, ты весь одеревенел от ужаса, но мне удалось быстро тебя успокоить и заставить пойти забрать сумку. Ты пошел и сделал роковую ошибку — взялся за ручку двери, и сам понимаешь… Ты ушел, но твой след остался.

Вот, кажется, и все мои непростительные промахи. Всё я делала невпопад, все неумело и грубо. Меня подгонял страх, мучила совесть (хотя, какая там совесть! — скажешь ты), но остановиться я уже не могла. И поэтому бросалась в разные стороны, выискивала, выдумывала, путалась. Ну, хотя бы, как ты помнишь, то письмо, а вернее — телеграмма, которую я отстучала на твоей машинке (о чем я тебе рассказала позже). Какая дикая, какая непростительная ошибка. Я будто умышленно вывела сыщиков на тебя. И они действительно явились в лице следователя Шульги, и наша песенка оказалась спетой.

Правда, у меня еще теплилась надежда, что меня спасет мой венесуэльский дедушка по маме Карлос де Санчес. Его огромные капиталы, его люди могли сделать всё. Ко мне прибыл из Каракаса его молодой компаньон Артуро Арканьялис. От него я получила первую сумму в долларах. Ты, очевидно, не забыл наш ночной поход на банкет к сеньору Флорису и как я странно вела себя там, куда-то убегала, пряталась, нервничала. Ты вроде что-то заподозрил и устроил мне сцену ревности. Несчастный! В своем падении я уже не могла остановиться. К тому же, тут возник еще один важный момент.

Я вдруг испытала дикую плотскую любовь (скажем точнее: страсть!) к Артуро. И почувствовала твое увядание. Раньше никогда сексуальные проблемы не стояли между нами. Я принимала тебя таким, каким ты был. Твоя слабость вызывала у меня умиление, порой даже приносила мне больше радости, чем юношеская необузданность зарившихся на меня парней. Однако Артуро вызвал в моей душе сладкие воспоминания молодости. На исповеди говорят правду. Так вот она: мне почудилось, что Артуро возвратил мне девичьи годы, мою счастливую жизнь в доме деда. Среди свершившегося кошмара (разумеется, по моей вине!) я вдруг почувствовала себя как бы спасенной, а близость с Артуро подсказала мне мысль, что еще не всё потеряно, что моя жизнь будет продолжаться, мы уедем, будем счастливы, оставим свой грех на Украине и вымолим у Всевышнего прощение за него.

Однако сегодня, в день моего ухода из этого мира, передо мной разверзлась бездна горчайшей правды: за крепкими мускулами Артуро были пустота и духовное ничтожество. Моей обманчивой молодости пришлось столкнуться с торгашеским цинизмом и жульнической трусостью. Артуро предал меня. Он отказался помочь мне в бегстве, он решил бросить меня одну перед лицом сурового возмездия. И самое комичное (а может, и горькое!) в минуту предательства он потерял свою мужскую силу и стал для меня ничем. Жалкий кабальеро, готовый ради своих прибылей в дедушкиной компании погубить даже близкую женщину, он фактически сам обрек себя на гибель. И мне не жаль его. Пусть ему воздастся за все! Пусть Всевышний найдет для него то возмездие, которое он заслужил.

Итак, теперь мне ясно: все оборачивается против тебя. Мои старания, которыми я хотела тебя осчастливить, становятся твоей гибелью. Улики нагромождаются одна на другую. Я поняла, что ты растерялся. Еще день-другой, и прокурор выдаст ордер на твой арест. Слава Богу, умный следователь правильно оценил ситуацию. Тебя оставили пока на свободе. Но что нас ждало? Куда нам было деваться, запутавшимся, погрязшим в моих нелепых ошибках?

Так созрело мое решение: уйти из жизни и спасти тебя.

Другого выхода не вижу.

Все беру на себя, за все содеянное буду отвечать перед Богом я. Думаю, меня, очищенную, ты простишь. Хочу только, уходя, поклясться тебе, мой родной, что в том огне, в котором я буду гореть, еще ярче будет пылать мое сердце. Да, любящее сердце убийцы и грешницы!

Прощай, прощай, прощай!..»

Примечания

1

Гринго — пренебрежительное название иностранцев в Латинской Америке.

(обратно)

Оглавление

Н. Гибсон ТАЙНА ДЕСЯТИ ПИСЕМ

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ СМЕРТЕЛЬНАЯ БОРЬБА РАЗВЕДОК

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЧЕЛОВЕК СО ШРАМОМ

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ СПАСАЙТЕСЬ, «МИСС ДИНАМИТ»!

  ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ПИСЕМ

  ГЛАВА ПЯТАЯ В ПОИСКАХ ИСЧЕЗНУВШИХ ПИСЕМ

  ЭПИЛОГ

  ПОСЛЕСЛОВИЕ

ЖоржМак СТРАСТНАЯ АМАЗОНКА

*** Примечания ***