Белая лебедь (СИ) [katerina420] (fb2) читать онлайн

Эта история начинается с того, что Розалия Каллона надумала приобрести рабыню для личных нужд. Молодая и красивая Амеана, последняя невольница хозяйки, не так давно была найдена мертвой в саду. Никто не выяснял причин.

Приобретение рабыни для Розалии ее брат, Эдвард Антоний, хотел поручить своему управляющему в городском доме — Диогноту. Но темноволосая красавица Розалия возмутилась! По ее мнению, выбором домашнего личного раба необходимо было озаботиться самому. Для выполнения миссии знатная римлянка готова была посетить невольничий рынок возле храма Кастора и даже «тайные» лавки, в которых торговали особенным живым товаром.

Работорговцы считались первоклассными обманщиками, умело скрывая болезни и недостатки невольников, поэтому без сопровождения Диогнота было не обойтись. Управляющий Каллонов славился тем, что тщательно изучил трактат врача Руфа из Эфеса «О покупке рабов», в котором давались советы, каким образом обнаруживать те или иные хвори.

Одним взглядом окинув девок, представленных торговцами на Римском форуме, в самом центре города, сестра Эдварда Антония поняла, что здесь она не найдет нужного ей. Все невольницы были порядком зашуганы и потасканы, многие имели нездоровый вид, что не внушало желания купить их. Но Розалия не собиралась сдаваться, она была намерена вернуться домой с покупкой.

Эдвард Антоний пытался уговорить строптивую родственницу избежать посещения невольничьих торговых рядов, расположенных вдали от центральных улиц, но тщетно — Розалия вынудила брата отправиться и туда. Рабы — юноши и девушки, представленные в «тайных» лавках, предназначались не для солидных граждан Римской республики, а больше для публичных домов. Но сестру Эдварда Антония это не смутило, она внимательнейшим образом осмотрела каждую девицу, не желая признавать, что брат был прав — действительно, этот рынок не для высокопоставленных особ.

Розалия Каллона была сильно расстроена — она не хотела ждать, пока привезут новых рабов, ведь это могло произойти и через несколько недель, а имеющийся товар ее не устраивал.

К счастью, Диогнот поведал хозяевам информацию, которую припрятывал на крайний случай. Оказывается, рано утром в город прибыла партия невольников, которых пока не планировали выставлять на всеобщее обозрение, желая вначале распродать имеющийся товар. Возможно, увидев их, хозяйка обнаружит искомое и будет довольна. Эдвард Антоний осадил красноречивого помощника — не в его полномочиях рассуждать о довольстве госпожи, но процессия все же двинулась к нужному дому.

Хозяин рабов встретил гостей в плохом настроении — он был сильно занят распределением вновь поступивших невольников, но сменил гнев на милость сразу, как только понял, кто посетил его. Он лебезил перед сенатором и его сестрой, восхваляя их красоту, статность и дорогие одежды. И конечно же, рабовладелец согласился показать высоким гостям новый товар, еще не виденный никем из потенциальных покупателей.

Не снимая руки с локтя брата, Розалия обошла стоящие на заднем дворе торговца клетки. Рабы были измучены дальней дорогой. Одни, обессиленные, лежали вповалку, едва прикрытые туниками. Другие стояли, вцепившись в прутья клетей, ожидая своей участи, бросая обреченные взгляды по сторонам. Так как благородные господа не могли увидеть товар лицом, рабовладелец с кнутом зашел в вольеры. Несколько резких ударов по застывшим фигурам, и дрожащие, ослабевшие, они все встали в полный рост.

— Кто интересует вас, господа? Мужи или девы? Крепкие или стройные? Взрослые или юные? В доме сейчас отмывают нескольких прелестных мальчиков! — торговец очень хотел угодить покупателям. Успешная сделка станет огромным шагом в его карьере — помощь столь важным особам позволит взлететь намного выше.

Сестра сенатора промолчала. У нее не было никакого желания разговаривать со столь низким человеком. Эдвард Антоний также был нем. Диогнот ответил за обоих.

— Деву господа ищут, милейший. Покажи нам рабынь. Брачного возраста.

Торговец громко крикнул на невольников, приказывая мужчинам и старикам лечь и не маячить, а девушкам стоять, получше демонстрируя себя. Те держались стоически, хотя и пошатываясь. Грязные немытые волосы, свисая спутанными паклями, закрывали покрытые пылью лица, так что невозможно было толком разглядеть черт.

Розалия, не отпуская руки Эдварда Антония, подошла чуть ближе к одной из клеток, рассматривая товар, а хозяин рабов хлестко ударил по спинам девушек, чтобы те больше старались, демонстрируя себя.

В первой клетке Каллона не нашла никого, достойного ее дома, как и во второй, и в третьей. Раздосадованный хозяин, понимая это, ударил плетью по толпе во второй клети так, что одна из рабынь пронзительно закричала, падая на колени и еле слышно умоляя богов о скорейшей смерти.

— Уродливые какие-то невольницы у тебя, — недовольно заявила Розалия. Выражение ее лица было брезгливым, представительнице высокого рода не терпелось поскорее покинуть это грязное место, посещение которого так и не принесло результатов, а время было потрачено зря. — И дохлые.

— K??? ?? ???????? ??? ???????????? (греч. — против фактов нет аргументов), — услышала госпожа речь на греческом откуда-то из недр третьей клетки. Женский голос был хриплым, и вслед за пословицей прозвучал долгий грудной кашель, говорящий о том, что болезнь находится в запущенной стадии.

— Кто это сказал? — Розалия Каллона заинтересовалась. — Выйди к нам, дай посмотреть на тебя, — ответом ей был еще один приступ кашля в грязной толпе.

Нетерпеливый торговец, обозленный тем, что так и не смог угодить важным клиентам, с ожесточением начал бить хлыстом по скопищу рабов.

— Бесполезные твари! Когда госпожа обращается, вы обязаны сразу выполнять любое ее желание!

— Хватит! — Эдвард Антоний остановил работорговца жестким окриком. — Раз моя сестра проявила интерес к одной из твоих вещей, возможно, мы купим ее, а ты портишь товарный вид, добавляя лишних проблем моему управляющему.

Торговец испугался своего поступка — он упал на колени посреди грязной клети, кланяясь представителям знати и умоляя простить его.

— Госпожа, господин, милостиво прошу во имя богини милосердия Клеменции не гневаться. Демон попутал.

Но Розалию Каллону больше волновали не его стенания, а та, кто все же изрекла мудрую пословицу.

— Хватить причитать, как нанятая за два денария плакальщица, — презрительно окидывая взглядом собеседника, обратилась она к работорговцу, — лучше приведи ту, что посмела вести со мной речь!

Хозяин лавки резво вскочил с колен и бросился в немытую толпу, чтобы, потратив на поиск некоторое время, за руку вытащить на глаза богов и высокопоставленных господ облаченную в разорванный балахон фигуру.

— Вот она! Та, что заговорила без спросу! — и, вытащив рабыню из клетки, швырнул ее к ногам Диогнота в некотором отдалении от Эдварда Антония и его сестры — невольница могла быть заразной.

Бледное лицо, выглядывающее из массы спутанных волос, запавшие глаза, худые руки, одна из которых судорожно сжимала края рванины на шее, а другая прикрывала кашляющий рот. Выглядела невольница совсем не впечатляюще, больше отталкивающе, но Розалия Каллона даже соизволила подойти на шаг ближе, чтобы лучше изучить товар.

— Ты знаешь всего одну греческую пословицу? — сестра сенатора спросила на греческом же, уверенная, что раба понимает основной язык Рима — латинский, ведь как иначе она бы смогла правильно подобрать нужное по смыслу изречение.

— Нет, госпожа. Не одну, — голос был сиплым, но произношение идеальным для неотесанной рабыни. Вероятно, она просто была родом из Греции, что очень ценилось среди италийской знати, или же превосходно обучена греческому языку вслед за родным латинским. Розалия Каллона понимала, что последний вариант менее вероятен, но решила уточнить.

— Ты образованна? И откуда родом? — спросила благородная римлянка, но невольница, не отвечая на вопрос, лишь закрыла слезящиеся глаза. — Говори же!

Рядом звонко щелкнул о землю хлыст работорговца, намекающий его собственности, что лучше бы ей самой заговорить подобру-поздорову.

— Простите, госпожа, — рабыня закрыла ладонью рот, пытаясь подавить очередной приступ кашля. Непонятно было, за что именно приносит девушка извинения — за молчание, болезнь или за все сразу. — Родом я недалеко отсюда. Знаю греческий… И науки.

— Какие? — темные очи Розалии все больше загорались от восторга. Она восхваляла Юнону — жену верховного бога Юпитера — благословившую ее даром интуиции, что привела их с братом в этот забытый всеми уголок Рима. Иметь в собственности хорошо образованную рабу женского пола было большой редкостью и оттого престижно.

— Грамматику, основы философии и… — невольница замялась, прочищая ком в горле, — немного астрономию.

— Ох, — сестра Эдварда Антония даже была в некоторой степени обескуражена обширностью знаний болезной. — Так много не потребуется, — и, обращаясь к торговцу рабами, добавила, небрежно взмахнув пальцами: — Мы берем ее. Сколько?

— Пять тысяч сестерций, — работорговец, услышав про багаж знаний его самой слабой и к тому же нездоровой рабы, опасался продешевить. Размышляя о судьбе — своей и этой оказавшейся не такой уж и никчемной твари — мужчина не переставал удивляться. Не предугадать переплетения нитей, что плетут Парки?; неизвестна смертным длина пряжи, наматываемой на веретено. Последние несколько суток до Рима он не раз порывался убить хворую, мешающую спать своим кашлем и ему, и другим. Но не сейчас обрежет нить ее судьбы Морта, пусть еще поживет.

— Заплати ему три тысячи, — обратился Эдвард Антоний к управляющему. — Этого достаточно. Ее жизнь теперь в твоих руках, Диогнот. Доставь рабыню в наш дом, пригласи лекаря. Твоя вина, если я впустую потратил деньги.

Помощник, доставая увесистый кошелек, направился к торговцу, радующемуся отличной сделке.

— Благодарю, господа, — не унимался тот. — Буду рад еще услужить! Заходите в лавку, если понадобятся еще невольники.

II

Окруженный охраной Эдвард Антоний направлялся домой в паланкине, потому как недавно из-за узости улочек Юлий Цезарь официально запретил в Риме езду на лошадях с восхода солнца и до заката. Сенатор размышлял о том, что поведала ему сестра перед домом работорговца. Она выстроила целый план, намереваясь с помощью только что купленной рабыни создавать на свитках копии с имеющихся в домашней библиотеке и у друзей книг. Розалия желала прослыть богатой знаниями госпожой, иметь больший, чем сейчас, вес в обществе, стать популярней в городе. Брат же считал, что их фамилия и так на слуху, к тому же слава о ней идет не всегда добрая.

Сам же Каллон надеялся, что грамотная невольница заменит Светония, который был уже слишком стар для того, чтобы ублажать слух хозяина приятным чтением по вечерам. Сенатор имел проблемы с засыпанием, для чего ему перед сном необходимо было слышать размеренно звучащий голос. Раб Светоний проваливался в объятия Сомна, бога сна, намного раньше хозяина и сильно переживал по этому поводу, а Эдвард Антоний еще долго ворочался в постели.

Помимо старца, из образованных рабов в их доме был недавно купленный молодой Ливий, но читал он все еще по слогам, и такая манера безмерно раздражала господина — он предпочитал проводить время в тишине, чем слышать непрерывное заикание слуги. Таким образом, если новая рабыня выживет, что с таким кашлем маловероятно, может, и сенатору Каллону это принесет определенную пользу.

III

Несколько недель никто не видел рабыни, и глава рода даже позабыл о недешевой покупке, но его сестра помнила о приобретенной для себя вещи. Она несколько раз интересовалась у Диогнота, жива еще девушка или же нет. Тот отвечал, что «бог врачевания Эскулап озаряет невольницу своим светом».

В один из дней возвратившийся после заката солнца с заседания сената Эдвард Антоний, облаченный в сенаторскую тунику с широкой пурпурной полосой, обязательную тогу и красные сандалии с пряжкой в виде полумесяца, увидел в покоях Розалии Каллоны милейшее создание, незнакомое ему. Девушка порхала вокруг его сестры, подкручивая локоны, укладывая волосок к волоску — создавая прическу на вечер. Она была одета в темную одежду рабыни, которая не могла скрыть высоко ценимые римскими мужчинами гибкий тонкий стан, маленькую грудь и узкие бедра. Волосы невольницы были убраны на затылке, но несколько прядок выпало, подчеркивая ее свежесть и красоту.

Розалия же не обращала на девушку никакого внимания, любуясь собой в металлическое зеркало средних размеров. Эдвард Антоний был доволен, что не пожалел денег на сюрприз для любимой родственницы и заказал ей некоторое время назад дорогое зеркало из шлифованного золотого диска, отражение в котором будет видно еще лучше. Этот подарок придется хозяйке его дома очень кстати.

— Дорогая сестра, ты невероятно прекрасна, — приветствуя, сделал комплимент сенатор.

Слегка зардевшаяся Розалия Каллона, привычная к восхвалению своей красы, еле слышно обратилась к рабыне, приказывая той уйти. Необычное имя, с которым сестра обратилась к невольнице, заинтересовало Эдварда Антония.

— Что за милое создание у тебя во владении! Новенькая? Диогнот прикупил?

— Нет, дорогой брат, — объясняла поправляющая между делом завитки вокруг лица Розалия, желая, чтобы волосы легли наилучшим образом, — это та рабыня, знающая греческий, что мы купили умирающей в майские календы?, — Каллон удивленно поднял бровь. Он тогда, в общем-то, списал рабыню со счетов, полагая, что она почти наверняка умрет, а деньги потратил лишь из желания ублажить сестру и успокоить ее на время. — Имя девицы — Изабелла. Согласись, ласкает слух. Она что-то говорила об отце, римлянине благородного происхождения, но я думаю, это ложь. Новенькая действительно хорошо знает греческий и грамоту, умеет интересно причесывать. Так что я довольна покупкой. А уж здоровой мы сможем продать ее втридорога, когда надоест.

— Надеюсь, она неплохо читает — Светоний совсем стар и немощен. Вчера уснул сразу, как только сел в кресло, даже не открыв книги! Я планирую отпустить его, — Каллон добродушно улыбнулся, он по-своему любил седого раба. — Если пожелает, он может остаться жить в нашем доме вольноотпущенником.

— Этот старик стал совсем бесполезен. Я бы выгнала его еще лет пять назад, — увидев, как блеснули гневом глаза брата, Розалия Каллона поспешила успокоить Эдварда Антония, поглаживая того по руке. — Ты испытываешь к нему непонятную мне приязнь, дорогой брат, но я же помню только удары по пальцам стилосом?, если ему казалось, что я недостаточно аккуратна и прилежна. Отец поощрял не только это, розги и плеть – вот и вся любовь, что я видела от твоего дорогого учителя.

— Розалия, но ты сама виновата в таком отношении. И, получается, мало тебя били — тот твой поступок добавил седых волос отцу. Так что я понимаю его и вынужденного подчиняться хозяину Светония. Другое дело, что со своими детьми поступать подобным образом учителю я не позволю!

Розалия Каллона смущенно опустила глаза к полу, вспоминая произошедшее с нею в давние времена, и решила пойти с братом на мировую.

— Ты можешь брать новую рабу иногда, когда я не буду нуждаться в ее услугах, дорогой братец. Но никакой близости, ты и так обрюхатил достаточно рабынь — скольких в тягости пришлось отправить на загородную виллу к матери! Если девчонка и будет кому дарить плотские утехи в нашем доме, то только мне! — вначале посетовав, пошутила затем Розалия. Она не была любительницей подобных наслаждений — оба, брат и сестра, знали это.

Выходя из комнаты, Эдвард Антоний с хитрецой и довольством улыбнулся в ответ, считая, что сестра несерьезна в своих запретах. А коли и так, ее слова не остановят его, если возникнет нужда. Он был главой рода и хозяином всего, что имеют Каллоны.

Войдя в свои покои, Эдвард Антоний дал знак Мецелу приступать к раздеванию. Этот раб-специалист был обязан не только разоблачать хозяина от одежд, но также расправить и уложить складки тоги, прокладывая их тоненькими дощечками, чтобы сохранить в должном виде к завтрашнему дню.

IV

Дни текли один за другим, Изабелла привыкала жить у новых хозяев. Ночевала она в маленькой комнатушке с пятью другими рабынями на одном из соломенных тюфяков, которые и были единственной «мебелью» в помещении. Две свои личные вещи — старый потертый гребень для расчесывания волос с тремя отломанными зубьями и салфетку с узором — девушка хранила под прохудившимся матрасом. Так поступали и другие невольницы — у них не было иного укромного местечка в доме. Гребешок с вырезанной на поверхности диковинной птицей Изабелла обнаружила здесь же, он лежал под тем тюфяком, который определили невольнице. Соседки по комнатке поведали девушке, что это имущество одной из живших здесь рабынь, но Изабеллу эта новость не смутила. Салфетку же она нашла сама в одном из уголков этого большого жилища. Рабыня любила рассматривать вышитые дорогими нитями инициалы хозяина — какая-то мастерица постаралась от души. Если бы эти вещи нашел управляющий, девушку могли обвинить в воровстве, но невольница не задумывалась о такой возможности. Для нее было очень важно иметь что-то свое — красоту, принадлежащую только ей.

Изабелла радовалась своей жизни, текущему миропорядку. В доме Эдварда Антония Каллона было мирно и привольно, еды, пусть и самой простой, было вдоволь.

Несмотря на ее образованность, рабыню использовали и во всевозможных домашних делах. Щетка и тряпка были ее основными орудиями, особенно первое время. В этой знатной семье у рабыни был доступ к книгам, чтению. Пока она убиралась в библиотеке и комнатах хозяев, то успевала украдкой прочесть несколько строк в фолиантах, чтобы затем размышлять оставшуюся часть дня о заключенной в них философской мысли.

Если у девушки появлялось свободное время, то вместе с другими невольниками она посещала театр или просто гуляла — рабы богатых господ имели такую возможность. Распорядок ее дня был следующим — с утра вместе с другими Изабелла прибирала до блеска дом, а после обеда бездельничала или занималась хозяйкой, готовя для нее особенные травяные ванны, ухаживая за телом и волосами.

В один из дней нетерпеливая Розалия Каллона привела Изабеллу в небольшую комнатку с высоким столом, сундуком и принадлежностями для письма. Хозяйка вручила ей одну из тех книг, которые девушка видела в библиотеке, и сказала, что теперь основным занятием Изабеллы будет копирование отобранных Розалией книг в подарок ее друзьям.

У немногих благородных римлян в хозяйстве имелась подобная должность — либрарий, но теперь и Каллона могла гордиться таким специалистом. Этот труд был сложным и кропотливым. Сначала Изабелла переписывала рукопись на отдельные папирусные листы, пропитывая их специальным составом, защищающим от книжных жучков. Потом она собирала листы в свиток, склеивая друг с другом концы страниц. Разгладив первую и последнюю, прикрепляла к верху первой страницы и к низу последней по продолговатому стержню. На концы стержней надевала по узорному колпачку из слоновой кости, которыми ее по приказу хозяйки снабжал Диогнот. В конце Изабелла изготавливала для свитка футляр из папируса, приложив к длинному исписанному листу рисунчатую титульную страницу. Готовый свиток с текстом небольшой книги получался вполне изящным — по крайней мере, Розалия была очень рада навыку Изабеллы и ее мастерству, совершенно не стесняясь выражать свой восторг при рабыне.

После ужина, в разное время, но ближе к полуночи, Изабеллу вызывали к хозяину — он мучился бессонницей. Каллон, в принципе, был благодарным слушателем, достаточно быстро засыпающим под старательно выговаривающий слова голос невольницы. Но иногда, когда головные боли мучили его, хозяин не мог уснуть в течение нескольких часов. Не раз и не два после вызова к нему Изабелла заставала Эдварда Антония в момент утоления плотской страсти с рабынями или иными женщинами. Тогда она без слов выходила из покоев, ожидая у порога момента, когда наслаждение будет получено господином сполна. Изабелла даже втайне радовалась подобной его ненасытности — это значило, что Каллон заснет еще скорее и девушка также сможет отправиться на покой, ведь с утра ее будили рано, не интересуясь тем, когда рабыня легла.

Иногда хозяйка по собственному разумению отменяла обязанности Изабеллы по изготовлению свитков или уборке — Розалии хотелось особенного убранства тела и волос. Обычно в домах этим занималась специально обученная раба. Такая невольница была и у Каллонов, но некоторое время назад, еще до появления в доме Изабеллы, с ней произошел несчастный случай. Рабыня отправилась на рынок с большой суммой господских денег, чтобы пополнить запасы масел и трав. Охранник сопровождал ее, но отвлекся, как он потом рассказывал, «буквально на минуту», и девушка пропала вместе с кошелем. Позже ее нашли мертвой и без денег. На следующий день Диогнот приобрел сразу двух рабынь с навыком ухода за телом взамен той, но Розалия отослала их на кухню — обеим девушкам было далеко до уровня, к которому привыкла хозяйка.

Приказав однажды Изабелле поухаживать за собой, Розалия Каллона была приятно удивлена. Ей показалось, что новая рабыня благодаря врожденной аккуратности и знаниям сочетаний трав и масел справилась с делом лучше. И теперь Изабелла, пока Диогнот подыскивал новую обученную уходу за телом рабыню, в определенные дни, особенно перед важными приемами, заботилась только о хозяйке: умасливала кожу своей благородной госпожи и мыла ее.

V

В один из праздничных дней, коих в то время насчитывалось более ста восьмидесяти в год (и это только официальных, а сколько еще было импровизированных праздников), Каллон пришел домой, значительно перебрав вина в гостях. Увидев первую попавшуюся рабыню, склонившуюся перед ним, хозяин задрал ей тунику, обнажив сливочные бедра и нежные ягодицы. Лишь тихий шокированный вздох удалось издать Изабелле, которую и настиг господин. В решающий момент появилась хозяйка рабы — Розалия Каллона. Устроив грандиозный скандал брату, демонстрирующий, что ее давние предупреждения были серьезны, она изрядно повеселила его этим. В прекрасном настроении глава рода отправился в свои покои, куда и вызвал одну из невольниц с кухни, чтобы утолить вспыхнувшую страсть.

Ни разу не провинившуюся до сей поры Изабеллу госпожа оттащила в сад и отхлестала по щекам. Рабыня молча терпела наказание, считая господ вправе поступать, как им вздумается. Наказав Диогноту дать невольнице десять ударов плетью, хозяйка успокоилась и направилась обратно к подруге Алиспине, вдове Бальбы, с которой и проводила праздничный вечер. Эта темноволосая особа часто бывала в доме Каллона и оказывала хозяину повышенное внимание — по наблюдениям Изабеллы, подруга Каллоны изнывала по Эдварду Антонию. Она специально подстраивала свои встречи с Розалией на то время, когда хозяин приходил со слушаний в сенате или иных мероприятий. Алиспина Бальба следила за ним, иногда даже кралась по коридорам жилища, совершенно не стесняясь рабов.

Другие невольницы призывали Изабеллу не влезать в отношения господ. Они рассказывали, что хозяйка в курсе увлечения подруги, но считает такое поведение невинной шалостью, увлечением, которое поможет Алиспине пережить недавнюю смерть мужа.

Каллон же был равнодушен к вдове своего хорошего друга Бальбы. Не пересекая определенной черты, он вежливо разговаривал с ней, обсуждая политическую обстановку и сплетни. Несколько раз Изабелла, накрывая на стол, обслуживала хозяев и заставала приставания Алиспины Бальбы к хозяину, но тот всегда жестко и решительно пресекал ее поползновения, невзирая на свою обычную слабость по отношению к прекрасному полу.

VI

Ежели хозяйка, Розалия Каллона, желала днем развлечений, она почти всегда брала с собой и личную рабыню. А двадцать первого апреля, в праздник Парилий — день этот считался днем основания Рима — к ним присоединился сам Каллон. В этот знаменательный день Цезарь приглашал всех римлян посетить цирковые игры на особом ристалище в долине между Палатинским и Авентинским холмами.

Госпожа за несколько дней до праздника высказала брату свои опасения – как бы ни повторилась трагедия десятилетней давности, когда Помпей Великий надумал устроить в цирке сражение между слонами и воинами, вооруженными острыми пиками. Тогда животные взбесились от боли и, круша все на своем пути, в том числе и нижние ряды со зрителями, бросились наружу, пытаясь убежать. Эдвард Антоний успокоил родственницу, рассказав, что Гай Юлий Цезарь, вступив в должность консула, приказал прорыть между зрительскими местами и ареной широкий ров, который затем заполнили водой. Также он добавил, что сестре не стоит тревожиться — она и брат будут сидеть на почетных местах, высоко над нижними трибунами.

По прибытии в цирк госпожа и Изабелла сразу направились на предназначенную для их дома скамью. Каллона здесь не было, ведь он принимал участие в торжественной процессии, предшествовавшей зрелищу. Устроившись на своих местах, Розалия и Изабелла наблюдали, как процессия, в значительной мере напоминавшая триумф — торжественное вступление в столицу победоносного полководца и его войска, прошла через ворота Помпы в цирк и обошла его кругом. Возглавлял шествие Гай Юлий Цезарь, одетый как триумфатор, в тунику, расшитую пальмовыми ветвями, и пурпурную тогу, с жезлом из слоновой кости с орлом наверху; государственный раб держал над его головой дубовый золотой венок. Консула окружала толпа клиентов в белых парадных тогах — среди них Изабелла заметила и Каллона — а также друзья и родственники. За ними шли музыканты и те, кто принимал непосредственное участие в играх: возницы, всадники, борцы, а дальше в окружении жрецов в облаках ладана несли на носилках изображения богов.

Оглянувшись по сторонам и сумев разобрать выкрики отдельных зрителей, Изабелла с удивлением подметила, что большинство из них радовалось не триумфальному шествию, медлительное движение которого утомляло большинство присутствующих, а скорому началу представления. Рабыня первый раз присутствовала в этом цирке, впервые видела столь величественную торжественную процессию и самого Цезаря, так что не понимала недовольства окружающих.

Все было готово к началу представления, ждали, только когда почетные зрители рассядутся по местам. Толпа гудела в нетерпении, и Изабелле в полной мере передался восторг и предвкушение, которыми были охвачены все присутствующие. Даже Розалия выглядела воодушевленней обычного. Наконец Цезарь появился в своей ложе и поднял руки вверх, приветствуя свой народ. Музыканты играли праздничный марш, барабаны отбивали торжественный ритм, а народ в такт выкрикивал слова любви и уважения консулу.

Поднялся на свое место и Эдвард Антоний, усаживаясь вплотную к Изабелле — трибуны для почетных гостей были переполнены. Господина наличие рабыни рядом никак не трогало, она была для него пустым местом. Хозяйка же так увлеклась происходящим, что не сразу заметила возвращение брата. А потом начались забеги, и если Розалии что-то и не понравилось, она умолчала об этом.

На первый забег выехали шесть колесниц. Арену полагалось объехать семь раз, победителем считался тот, кто первым достигал проведенной мелом белой черты напротив ложи Цезаря. Всего заездов было десять, насколько поняла Изабелла из разговоров соседей.

Отвечая сестре на какой-то вопрос о происходящем, Эдвард Антоний не сразу заметил, что между ним и Розалией сидит его вечерний книгочей. Раба в доме была тиха и незаметна, всегда появляясь, будто из небытия. Скромно выполнив свои обязанности, рабыня, имевшая столь необычное для римского слуха имя, вновь пропадала, растворяясь в комнатушках, предназначенных для невольников. Это под ее мерный спокойный голос Эдвард Антоний засыпал, что ни в коем случае не было недостатком книгочеи, наоборот — достоинством. Своей неторопливой речью она напоминала Каллону нянечку-рабыню по имени Пассия, что присматривала за ним в детстве. Это была мягкая и добрая женщина греческих кровей. Повзрослев, Эдвард Антоний не раз втайне признавался себе, что любил ее за нежность и трогательное отношение к нему больше родной матери. Когда нянечка умирала, он, скрыв свой поступок от отца, приказал привести к ней видного врача-грека Асклепиада, уроженца Вифинии. Но тот ничем не смог помочь старой рабыне, лишь прописал настои трав для уменьшения болей в оставшиеся ей дни.

Сейчас, наблюдая за бегами, Изабелла казалась отрешенной, как и обычно, но Каллона весьма забавляли опровергающие ее апатию маленькие пальцы, с такой силой впивавшиеся в рабские одежды, что грозили порвать темную ткань. Она переживала за участников. И когда в пятом заезде одна из колесниц перевернулась, а возничий попал под лошадиные копыта своего соперника, Эдвард Антоний услышал взволнованный тихий вздох, показавшийся ему знакомым. Внимательно посмотрев на девичье лицо, он был удивлен тому ужасу, что испытывала рабыня от обычного происшествия. Такое случалось очень часто, и удивляться, скорее, следовало тому, что в первых пяти заездах никто не выпал из колесницы. Пострадал человек Гладия, известного торговца оливковым маслом, и, насколько видел Каллон, не только возница не обладал должным мастерством, но и выучка левой пристяжной лошади была не на уровне.

Сверху, прямо над местами Каллонов, лицезрела представление Алиспина Бальба. Она разместилась на своем месте еще позже Эдварда Антония, поэтому не стала окликать подругу Розалию. Но Алиспина наблюдала не за возницами и лошадьми, не за победами и поражениями, и даже не за великим Гаем Юлием Цезарем. Она пристально следила за Каллоном. Сидя выше и немного левее от него, Алиспина прекрасно видела те два взгляда, которые он бросил на новую никчемную рабыню Розалии. И каждый из них по своей значимости превосходил десяток тех равнодушных взоров, что Эдвард Антоний дарил ей.

Алиспина всю сознательную жизнь хотела близких отношений с Каллоном. Еще юной девушкой она мечтала стать его женой, но отец отдал ее за Валента Цезония Бальбу — мерзкого уродливого мужчину, главным достоинством которого было богатство и тесная дружба с родом Каллонов. Только благодаря этим заслугам Алиспина согласилась стать супругой Бальбы, но до Эдварда Антония до сих пор было далеко, как до солнца.

В последнем, десятом заезде выступал самый известный и удачливый возничий своего времени — Гай Аппулей Диокл. Он был знаменит тем, что, дожив до сорока двух лет, принадлежал к возницам-«тысячникам», тем, кто одержал более тысячи побед! Каллон еще с детства следил за карьерой этого человека, поэтому был очень рад, что и в этот раз Диокл победил.

Забеги подошли к концу. Хозяева и наниматели возничих праздновали победу или переживали поражение. Первыми стадион покидала знать. Чинно двигаясь, Эдвард Антоний вел под руку сестру. Раба двигалась где-то сзади, как бесшумная тень.

Дома господа разошлись по своим покоям. Каллон приказал привести ему пару невольниц, чтобы развеяться. Предаваясь наслаждению и слушая томные стоны рабынь, он снова и снова вспоминал тот тихий задушенный полувсхлип-полувздох книгочеи.

VII

Утром по дороге в сенат Эдвард Антоний вспомнил, что вчера вечером даже не вызывал книгочею. Он уснул самостоятельно, сильно утомившись цирковыми играми и всегда готовыми услужить в постели домашними рабынями.

Позавтракав смоченным в оливковом масле хлебом, он обсудил с Розалией планы на ближайшее время. В срединный день недели Марк Туллий Цицерон приглашал их на междусобойчик, а в седьмой день Каллоны планировали позвать высокопоставленных гостей к себе.

Дебаты в сенате сегодня, как и в последние недели, шли напряженно, волнения в народе отражались и в высшем государственном органе власти. В этот день сенатор Каллон устал от рабочих споров больше обычного.

Двигаясь в носилках до бань, Эдварду Антонию казалось, что окружающие все больше сходят с ума — крики торговцев, мальчишек-зазывал, носильщиков других паланкинов и его охранников, громко выкрикивающих «дорогу!», сливались в один невыносимый гул. Высунув руку из занавесей носилок, Каллон щелкнул пальцами, подзывая главу своей охраны, и приказал вести себя тише. Головные боли иногда преследовали аристократа, и он научился более-менее справляться с ними, но дома на всякий случай держали особенное лекарство.

В частных банях не стало легче. Хотя в помещении было намного тише, Эдварду Антонию казалось, что малейший звук падения капли в воду отражается болью в голове. Поэтому сенатор по-быстрому омылся, оделся и направился домой.

Головная боль все усиливалась, и когда Эдвард Антоний вошел в свои покои, достигла небывалых размеров — Каллону казалось, что подобных мигреней у него еще не было. Рабы уже принесли старое проверенное средство — вино, настоянное с хамелеоном. Его не нужно было пить — требовалось полить таким вином голову больного. Но болезненные ощущения уменьшились совсем немного.

Другие приемы лечения головной боли не казались Эдварду Антонию надежными, так что он не приказывал рабам позаботиться об их воплощении. Один из способов заключался в том, чтобы до головы больного дотронулся хоботом слон, а другой требовал от пациента употребить воды из поилки, где до этого пил вол или осел.

Мечтая провалиться в небытие, лишь бы не испытывать такой ужасной боли, в какой-то момент Эдвард Антоний вспомнил о своей книгочее, которая странным, но всегда благоприятным образом влияла на него, и приказал позвать новую рабыню. Он полагал, что ее присутствие сколько-нибудь успокоит разыгравшуюся хворь, а чудный голос окажет свое волшебное воздействие не только на его сон, но и на мигрень.

VIII

Изабелла полностью погрузилась в копирование страниц одного из томов Марка Теренция Варрона, по месту рождения именуемого Варрон Реатинский. В своем труде «Образы» римский учёный-энциклопедист представил более семисот портретов великих личностей Греции и Рима в пятнадцати частях, доказывая равноправное положение греческой и римской культур. Ранее Изабелла мельком просмотрела те два тома, что хранились в библиотеке хозяев, отметив информацию и о своих дальних предках в одной из книг. Она бы с удовольствием изучила текст подробнее, но свободного времени у рабыни было очень мало — Розалия Каллона требовала очередной готовый свиток уже завтра.

Тихий стук в дверь оторвал рабыню от кропотливого занятия. Дверь открыл робкий и скромный юноша-раб Ливий.

— Изабелла, господин вызывает тебя в свои покои. Он мучается от мигрени, так что будь тиха и услужлива.

IX

Девушка очень осторожно ступила в хозяйскую спальню, не желая вызвать гнева Каллона или усиления его болей.

С тех пор как Изабелла появилась в доме, господин не замечал ее, забыв о покупке, но рабыне это было только на руку. Она слышала ужаснейшие истории о судьбах римских невольниц, знатные хозяева которых были не равнодушны, а наоборот, исполнены злобы и ярости, получая удовольствие от истязания безответных рабов. Господа могли назначать кровавые наказания за малейшие проступки и даже просто потому, что так захотелось. Дешевых рабов было на рынке много, и их жизни совсем не ценились. Если раб погибал, легко было купить другого взамен.

Изабелла считала, что в этом плане ей повезло — для хозяина она была лишь снотворным средством. Необходимо было только стойко переносить периодические перепады настроения Розалии Каллоны, которая если и наказывала жестоко, то по делу, и едкие издевательские замечания ее лучшей подруги. С того раза, когда хозяйка избила ее, Изабелла старательно избегала любых ситуаций, что могли привести к повторению унизительного болезненного опыта, напоминание о котором до сих пор темно-розовыми полосами «украшало» спину.

Зайдя в комнату господина, Изабелла медленно прикрыла дверь, но та все равно скрипнула напоследок, заставив сердце девушки забиться сильнее. Эдвард Антоний не шевельнулся — он в напряженной позе лежал на постели, закрыв лицо ладонями.

Перед успокаивающим чтением, ради которого ее и позвали, Изабелла решила сделать кое-что еще, желая помочь страдающему хозяину. Обнаружив на одном из столиков несколько лоскутов, рабыня смочила их в чаше с водой для умывания и, подкравшись тихой поступью к мужчине, шепотом окликнула его.

— Господин, я положу вам на лоб смоченную в прохладной воде ткань. Должно стать легче, — Каллон не шевельнулся, и Изабелла посчитала, что он не против ее действий. Голова хозяина была испачкана чем-то розоватым, а обычно красиво уложенные волосы слиплись. Устроив смоченные тряпицы на лбу Эдварда Антония, Изабелла направилась к стоящему у порога креслу, в котором обычно услаждала слух господина чтением. Возле него на столике с тремя ножками лежала и книга. Открыв на нужном месте трагикомедию Плавта «Амфитрион», включающую в себя тысячу сто сорок шесть строк, Изабелла начала читать.

Произнеся вслух всего несколько предложений, рабыня услышала, как Каллон зовет ее, бормоча что-то непонятное. Девушка бросила книгу и кинулась на зов хозяина. Руки Эдварда Антония лежали вдоль тела, ладони то сжимались в кулаки, то разжимались в попытке хоть немного утихомирить испытываемую боль.

— Помоги… помоги мне… — хриплый шепот мужчины заставил сердце Изабеллы сжаться от жалости и желания помочь.

— Конечно, господин, — тихонечко произнесла рабыня. Она сняла лоскуты со лба Эдварда Антония, вновь смочила их и подошла, чтобы положить их назад. После, позволив себе обхватить ладонь Каллона, тут же с силой сжавшую кисть девушки, опустилась возле его постели на колени и негромко начала рассказывать первое, что пришло в голову. — Я расскажу вам, хозяин, о создании Рима — Вечного города!.. — Изабелла запнулась, уверенная, что уж хозяин-то точно знает об этом, но продолжила: — Наверняка вы слышали эту историю, а знаете ли вы, что впервые «Великой» назвал столицу нашей республики поэт Альбий Тибулл в своей второй элегии около пятидесяти лет назад? Так вот… Ромул и Рем – братья-близнецы, были внуками Энея, троянца, спасшегося при разрушении Трои. Корабль Энея долго блуждал по морю, пока не был выброшен на побережье Апеннинского полуострова. Было здесь царство Лациум, его правитель искал жениха для своей дочери. Будучи сыном Венеры, Эней без труда очаровал девушку и после преодоления определенных препятствий женился на ней. Двести лет потомки Энея правили этими краями в городе Альба-Лонга, пока корыстный Амулий не сверг своего старшего брата и законного царя Нумитора, дочь же его Рею Сильвию он отдал в услужение богине Весте. Жрицы ее, весталки, весь период службы должны были хранить обет безбрачия. Девушка больше не представляла опасности, ведь она не должна была родить законных наследников. Вот только в лесах ее встретил бог Марс и, очарованный ее красотой, овладел ею, — Изабелла в очередной раз сняла тряпицу со лба господина Каллона, намочила ее и положила ее обратно. — Так появились на свет Ромул и Рем, потомки Венеры и дети Марса. Оставить в живых законных наследников было немыслимо, и Амулий поручил убийство детей крестьянину Фаустилу, но тот оказался не в силах поднять руку на невинных младенцев. Он сделал им люльку из дерева и пустил ее по течению Тибра. Прибило эту люльку к подножью холма Палатин, где их нашла волчица и вскормила своим молоком. Когда же Ромул и Рем, достигнув совершеннолетия, узнали о тайне своего происхождения, они свергли незаконного правителя, освободили мать из заточения и вернули трон дедушке Нумитору. В благодарность царь дал братьям золото, рабов и ремесленников для основания нового города…

Эдвард Антоний, находившийся между сном и явью, почти не вслушивался в слова рабыни, чувствуя, как под успокаивающие волны ее рассказа боль становилась терпимее, превращаясь из шумной горной реки в бурлящий ручеек, а затем в тихий и прохладный горный ключ. Но только чуть Изабелла замолкала, как скорость потока возрастала, вода начинала клокотать, ударяясь о камни. Тогда засыпающий Каллон немного сильнее сжимал хрупкую ладонь, вынуждая девушку продолжать рассказ.

Невольница поведала уже с два десятка больших историй и несчетное количество маленьких, даже начиная повторяться, но каждый раз после окончания очередного сюжета господин вынуждал ее не замолкать, с силой обхватывая ладонь. И вот, выложив последнее, что пришло на ум, Изабелла замолчала. Мужчина сжал ее руку, и язык рабыни против воли хозяйки начал выбалтывать сокровенное сказание, которое она держала в секрете от всех.

— Еще есть такая история, господин. Сказка о Белой лебеди. Одной юной девой из старинного рода Синьиальби (лат. — Белый лебедь) увлекся децемвир?, член коллегии по составлению законов, назовем его Аппий Ворон, который вознамерился сделать ее своей любовницей. Родители девушки были примерными гражданами римской республики, ее отец — известным в определенных кругах ученым. И он сам, и его жена в свое время получили строгое воспитание, поэтому и свою дочь взрастили в тех же правилах. Ворон одаривал девушку подарками, вниманием, но она была холодна, категорически отрицая возможность подобной связи. Тогда он велел одному из своих приближенных объявить ее рабыней. Децемвир Ворон утверждал,что дева была не законной дочерью своего отца, а рабыней, прижитой от одной из невольниц Аппия. Несмотря на вмешательство родственников девушки и друзей семьи, суд признал деву рабыней и приказал вернуть к хозяину ее матери… — переводя дыхание, Изабелла глубоко вздохнула и с удивлением поняла, что ладонь хозяина в ее руке расслаблена, а сам он спит. Но невольница чувствовала потребность закончить историю. — Ворон был так рад успешно завершенному делу, что закатил пир горой, во время которого девушке и удалось сбежать. Опозоренная, она не могла вернуться домой, к родителям, поэтому покинула родные края. Так было угодно богам. Долго скиталась названная невольницей, пока, обессиленная, не набрела на стоянку своего первого настоящего хозяина. Тот без лишних слов заковал одинокую деву в цепи, не задавая вопросов и не желая знать ответов. А девушка, обесчещенная перед всеми, кого знала, и не думала возражать… — пошатываясь, Изабелла встала с колен. От воспоминаний тряслись руки, но она не собиралась сейчас покидать господина, волнуясь, что в ее отсутствие ужасные боли Каллона вновь вернуться. Поэтому девушка просто пересела в обычное кресло для чтения и продолжила декламировать «Афитриона» Плавта с того места, на котором остановилась.

Когда на рассвете Эдвард Антоний проснулся, в голове немного шумело, но эту неприятность было не сравнить с испытанной ранее болью. Он выпил воды, до дна осушив стоящий на столике возле кровати ценный серебряный кубок работы Ментора, мастера-чеканщика старой школы, творившего более четырех сотен лет назад. Аккуратно сев на кровати, стараясь не потревожить и не разбудить демонов, разрывавших его вчера на части, Каллон обвел взглядом комнату. В кресле книгочеи кто-то сидел, свесив голову на плечо — человек спал. Ступив босыми ногами на покрытый разноцветной мозаикой пол, сенатор подошел ближе к креслу чтеца. Новая рабыня спала сидя, а дорогой рукописный том практически сваливался с ее колен. Каллон присел на корточки рядом с девушкой. Она улыбалась. То безмятежное выражение радости, что источало ее лицо, привлекало. Эдвард Антоний вспомнил, как крепко держала она его за руку, а звук ее прекрасного голоса так успокаивающе действовал на него. Необычайно привлекательный тембр, правильное прочтение книг и грамотная постановка ударений — они с Розалией, и правда, приобрели сокровище. Красивое сокровище. Жаль, что сестра так бережет лоно девушки, уж Каллон бы насладился им. Прекрасное тело рабыни так и манило Эдварда Антония, привыкшего к доступности женщин. Сенатор облизал губы, втайне желающие испить удовольствия и неги, прижавшись ко рту книгочеи, и отошел прочь. Он был уверен, что несмотря на привлекательность этой девушки без проблем выполнит запрет сестры — ведь кругом столько женщин, готовых без лишних просьб раздвинуть перед ним колени.

Вернувшись на свое ложе, Каллон прикрыл глаза, желая лишь вздремнуть, но уснул, а проснувшись, понял, что находится в комнате один. Рабыня ушла, книга лежала на столике возле кресла, раскрытая на середине.

X

На приеме в доме Марка Туллия Цицерона присутствовало множество знатных гостей. Говорили, что позже прибудет сам Цезарь. Приглашенные расположились возле круглого стола на ложах такого размера, что на каждом могло разместиться по три человека. Сзади каждого знатного римлянина стоял его раб, охраняя сандалии хозяина.

Каллоны взяли с собой двух невольников, Изабеллу и Ливия — на взгляд Розалии, они были самыми красивыми из их «говорящих орудий». Оба раба были одеты в цвета рода — персиковые туники разной длины с красными поясами.

После того как Каллоны поздоровались с хозяевами дома, Цицероном и его женой — юной Публией, Эдвард Антоний намеренно схитрил, вынудив сестру на этот вечер отдать новую рабыню ему в услужение. Сенатора позабавила реакция Розалии, ведь та не могла отказать брату при друзьях, и к тому же приятно было получить во власть недоступную рабу, имя которой он все же начинал запоминать — уж слишком много дум о ней имелось теперь у Каллона.

Первыми на стол поставили закуски — салат, разные острые травы, яйца и соленую рыбу. Рабы Цицерона ставили кушанья на стол в таком виде, чтобы обедавший, держащий тарелку в левой руке, мог правой сразу положить на нее еду. Хозяева предложили гостям свои льняные салфетки, но некоторые приглашенные, как и Каллоны, принесли их с собой. Ими вытирали руки и рот, а после обеда было принято забирать некоторые угощения с собой, положив их в эти салфетки, и Эдвард Антоний планировал подключить к этому обычаю скромницу Изабеллу.

Сенатор в полной мере наслаждался вечером — помимо вкусной еды и приятных разговоров за столом, порхание Изабеллы вокруг его персоны приносило неизведанное пока удовольствие, а подливать разбавленное водой виноградное вино невольнице Каллонов приходилось довольно часто.

Перед второй переменой блюд Марк Туллий Цицерон объявил, что раб-чтец во время приема пищи продекламирует основные позиции его нового философского трактата «О пределах добра и зла». Гости встретили заявление одобрительными аплодисментами.

Два раба принесли небольшого зажаренного кабанчика и водрузили его на середину стола. Обученный невольник виртуозно разрезал его, и гости приступили к главному блюду под воодушевленное чтение сочинения хозяина чтецом. Эдвард Антоний еле заметно усмехнулся, ведь Цицерон, нередко называя себя «врагом дорогих обедов», после кабанчика подал на стол и жареного павлина.

Раб-чтец Цицерона читал произведение неплохо, но изредка, почти незаметно, запинался на сложных словах — Эдвард Антоний втайне гордился своей книгочеей, которая декламировала гораздо лучше и намного более приятным голосом. Тщательно пережевывая жареную плоть кабана под рассуждения Цицерона о добре и зле, Каллон задумывался о разном. Например, об убийстве животного, которое теперь насыщает их. Этот поступок считается злым или все же хорошим? Раз одно существо дает своей жизнью пропитание другому. И что есть рабство, как ни плотно вошедшее в жизнь каждого римлянина — от самого бедного до богатейшего — ущемление одних народов, в силу своей слабости попавших в собственность победителя, перед другими. Нет, конечно, есть практически лишенные разума галлы и другие племена, которые без грамотного руководства будут жить неразумно и в большинстве случаев даже во вред себе. Скорее всего, именно о таких Марк Теренций Варрон говорил, что раб представляет собой лишь «говорящее орудие», одушевлённую собственность, вьючный скот. Но вот же Изабелла — она умнее и красивее многих знакомых римлян! И как так вышло, что такой достойный экземпляр человеческого рода, как его новая рабыня, теперь служит господам, сторожа хозяйские сандалии.

Как раз в эту секунду личная рабыня Розалии склонилась над столом, и Каллон не упустил возможности погрузить лицо в распущенные душистые локоны. Он в течение всего вечера украдкой вдыхал приятный аромат, исходящий от ее тела и волос. Невольница, сама того не зная, каким-то непостижимым образом сводила его с ума. Но вот она отошла на свое место, к стене и хозяйским сандалиям, а сенатор перевел взгляд на особу, по его мнению, совсем уж далекую от понятия «человеческий род» — лежащую практически напротив них с Розалией Алиспину Бальбу. Каллон не выносил даже присутствия этой женщины — вдовы его близкого друга, считая, что она была насквозь пропитана ложью, злом и похотью. Но, к огромному его сожалению, Розалия считала ту верной и близкой подругой, и эта потаскушка в дорогих одеждах практически ежедневно появлялась в доме Каллонов.

Уже не в первый раз Эдвард Антоний задумался о том, что пора выдать сестру замуж. У этой сделки будет много плюсов, и самым значимым, пожалуй, станет отсутствие у Бальбы мотивов посещать его дом.

Чтец уже заканчивал свой рассказ и вторая смена блюд подходила к концу, когда Каллон внезапно вспомнил в свете поднятой хозяином дома темы добра и зла историю, недавно услышанную где-то, о девушке, которую объявили рабыней по прихоти богатого и обладающего связями человека. Вот несправедливость, особенно по отношению к истинному римлянину! Эдвард Антоний не до конца верил в правдивость сюжета, но признавал, что простой люд вряд ли будет от скуки выдумывать подобные сказания.

Алиспина Бальба не могла спокойно смотреть на милования отчасти ненавистного и одновременно безмерно любимого Эдварда Антония с рабой. Невольница не отводила от хозяина глаз, срываясь с места по первому его знаку. Он тоже, казалось, не упускал возможности дотронуться до нее. Бальба знала, что Розалия не разрешает брату возлежать с ее новой личной рабыней, и оттого была удивлена его нежному отношению к недоступной вещи и тому, как светятся его глаза, когда она совсем близко. Вот снова Эдвард Антоний, вытянув руку, щелкнул пальцами, и рабыня уже подливала разбавленного вина в его кубок. Когда невольница выпрямилась и шагнула назад, Каллон, прикрыв глаза, повел носом в ее сторону.

— Розалия Каллона, — перебила одного из разглагольствующих старых сенаторов вдова Бальба с кажущимся искренним интересом и добротой, — я слышала, твоя новая рабыня немного образована и умеет читать. Так попросим ее усладить слух присутствующих процитированным наизусть произведением одного из великих римлян! — Алиспина рассчитывала поймать невольницу на незнании авторов, рожденных в поработившей ее республике, застать врасплох наглую девчонку.

Сестра Эдварда Антония немного покраснела, потому как взгляды всех присутствующих обратились в ее сторону.

— Да, моя дорогая подруга, я буду рада развлечь гостей досточтимого сенатора Марка Туллия Цицерона, — и Розалия Каллона посмотрела на хозяина дома. Тот важно кивнул, и дева подняла руку, чтобы звонко щелкнуть пальцами и дать знак Изабелле выступить перед собравшимися.

Рабыня Каллонов взошла на подиум, где ранее зачитывал философский трактат раб-чтец, и приступила к декламации наизусть одной из частей своей любимой тогаты — национальной римской комедии, сюжеты которой чаще всего основывались на повседневной италийской жизни. Свое название тогата получила благодаря одежде действующих лиц — италийской тоге (до этого актёры комедий носили греческий плащ, палий, отчего пьесы назывались паллиаты).

Эдвард Антоний Каллон одобрительно кивнул. Изабелла выбрала для выступления произведение Тита Квинция Атты — поэта, комедиографа, мастера тогаты. О литературном сатирическом таланте Атты с уважением отзывался сам Марк Теренций Варрон, и Эдвард Антоний был склонен согласиться с ним — мастер слова славился проработкой характеров в своих тогатах, особенно женских. К сожалению, Тит Квинций умер более трех десятилетий назад, но сумел передать следующим поколениям результаты своего творчества, до сих пор тогаты Атты ставились на сцене и собирали большую аудиторию.

Речь Изабеллы была гладкой, как воды реки Тибр в штиль, и прекрасной, как рассвет, плавно освещающий все семь холмов Великого города. Лишь раз запнулась рабыня, когда увидела, с какой гордостью и удовольствием смотрит на нее хозяин — Эдвард Антоний Каллон. Обычно не обращающий никакого внимания на невольницу, видящий в ней только вещь, способствующую его скорейшему погружению в сон и грамотно переписывающую книги, сейчас господин взирал на рабу с интересом, и Изабелле казалось, что в его глазах был искренний интерес. Приближаясь к окончанию фрагмента, девушка усилила эмоциональность своего голоса, умело подводя слушателей к эпилогу тогаты, стараясь раскрыть весь смысл комедии, заложенный автором.

Произнеся последние слова и замолкнув, Изабелла замерла на импровизированной сцене. Ее воодушевленный голос эхом звенел в ушах слушателей, многие из которых не сразу сумели вернуться к десерту — разнообразным фруктам и каштанам. Под редкие снисходительные аплодисменты рабыня спустилась со сцены, получив кивок от Розалии Каллоны, и встала на свое место за спиной хозяина.

Алиспина был очень недовольна, ее замысел не удался — невольница Каллонов не только не ударила в грязь лицом, но теперь вызывала больше внимания у присутствующих, чем заслуживала. Многие высокопоставленные гости поглядывали на рабыню с интересом, делая вид, что слушают других и активно участвуют в беседе. А Эдвард Антоний, ради которого Бальба так старалась, стал вести себя по отношению к рабе еще более собственнически, грозно смотря на каждого присутствующего мужчину, посмевшего кинуть на невольницу взгляд, обычный для ее статуса — вещи, раздвигающей ноги по приказу или без оного. Сузившая от гнева глаза Алиспина Бальба решила принять действенные меры в отношении твари до того, как станет слишком поздно.

С тех пор как Алиспина впервые увидела Эдварда Антония и полюбила его, она старалась стать важной для Каллона, надеясь увидеть в любимых глазах чувство, направленное только на нее. Ни перед чем не останавливалась женщина, во имя всех римских богов верующая, что сумеет добиться своего… при этом вовремя убирая конкуренток с пути. Если она слышала в родительском атриуме разговоры между отцами — своим и Каллона, тогда еще живым — о том, что Эдварду Антонию подобрали невесту, Алиспина считала своим долгом вмешаться в их планы. С потенциальной женой после этого обычно что-то случалось — ее заставали с любовником или в неположенном для невинной девушки месте. Если же принятых мер было недостаточно, Бальба выдумывала что-то еще, обязательно хитрое и умное, чтобы убрать соперницу с дороги. Однажды, подслушав разговоры нескольких рабынь в доме Каллонов во время праздничного пира, Алиспина убила их сама, наслаждаясь каждой секундой злодеяния — одну отравив, другую заманив в переулок с помощью преданного раба и перерезав горло. Твари, смеясь, обсуждали успехи хозяина в постели или смели восхвалять его красоту, которая, как считала Алиспина, принадлежала только ей.

После того как отец наметил выдать дочь замуж за Бальбу, без нее договорившись с ним, Алиспина долго не могла прийти в себя. Она умоляла родителя, просила вынудить, пусть шантажируя, но заставить старшего Каллона взять ее в невестки. Но отец заявил, что Каллоны недостаточно состоятельны и благородны для их уважаемой фамилии, и к тому же Талассий?, бог свадеб, явно не благоволит к ним — ни одна из потенциальных невест Эдварда Антония так и не стала его женой. «Возможно, боги отвернулись от их рода», — с грустью вздохнул отец Алиспины и приказал навсегда закрыть эту тему. После этого разговора Бальба поняла, что некоторые ее действия могут привести к неприятным для нее самой же последствиям, поэтому больше не ставила так откровенно палки в колеса невестам Каллона, но зорко следила за его чувствами к какой бы то ни было женщине.

Вскоре Плутон забрал в свое царство мертвых главу рода Каллонов – отца Эдварда Антония, и больше никто не принуждал наследника к женитьбе. А ему самому это, видимо, и не было нужно — отрок имел множество связей с противоположным полом, но ни с одной девушкой дело не заходило далеко. Поэтому Алиспина успокоилась, не прекращая попыток добраться до Каллона, однажды даже предложив ему возлечь на ложе, хотя тогда еще Бальб был жив. Алиспина рассудила, что, возможно, Каллона возбуждала связь именно с замужними матронами. Но Эдвард Антоний пришел в ярость, заявив, что не собирается обманывать друга, тем более с его женой.

После смерти своего отца в отчий дом из ссылки вернулась младшая сестра Эдварда Антония — Розалия Каллона. Достигнув брачного возраста, Розалия закрутила роман с плебеем из рода Ульзиев и забеременела от него. Отец был страшно недоволен, так как имел совсем другие планы на свою дочь, и выслал ее прочь из Рима на три года, к сестре ее матери в Помпеи. Между Розалией и Алиспиной была разница в несколько лет, которые в детстве казались огромной пропастью — девочки принципиально не общались. Но после того как Розалия вернулась из Помпей, Алиспина приложила некоторые усилия и подружилась с ней, увидев в их союзе определенный шанс для воплощения планов по покорению брата подруги. Сначала Алиспина лукавила, играя в дружбу с девушкой, но через какое-то время поняла, что сама начала испытывать потребность в их общении, несоизмеримую, конечно же, с чувствами по отношению к ее брату.

Через несколько месяцев после возвращения Розалии домой от неизвестной болезни умер муж Алиспины Бальб, и она вновь, под видом безмерно горюющей вдовы, пришла просить успокоения и любви у самого близкого друга ее семьи — Каллона. Но получила лишь поцелуй в лоб и два кратких поглаживания по голове, приятные ощущения от которых Алиспина хранила в памяти до сих пор. После случившегося Эдвард Антоний и вовсе не смотрел на Бальбу, тем более избегая любых прикосновений.

XI

В течение следующих нескольких дней не происходило ничего особенного. Для стороннего наблюдателя. На самом деле в жизни Изабеллы и Эдварда Антония изменилось многое. Рабыня с нетерпением ждала вечера, ее не радовало больше копирование книг, ухаживание за хозяйкой. Изабелла ощущала, что живет, только видя хозяина, ощущая его присутствие рядом, слыша его властный голос, пусть и не обращенный к ней. Господин же, как и ранее, относился к рабам, как к «говорящим орудиям», без зазрения совести пользуясь их жизнями для своего удовольствия, абсолютно при этом не замечая. Но не Изабеллу. С тайным вниманием и наслаждением, не признаваемым им самим, следил он за девушкой, отмечая ее порой утомленное выражение лица. Каллон видел, как она уставала, и в этом была часть его вины, но отказаться от ежевечернего совместного времяпрепровождения не мог и не хотел.

В день пира у Каллонов Изабелла даже не заходила в комнату, предназначенную хозяйкой для копирования книг и свитков. Позавчера рабыня закончила переписывать труд Варрона Реатинского, авторитетнейшего римского ученого-энциклопедиста, а накануне Розалия принесла то, отчего у Изабеллы перехватило дыхание и затряслись пальцы, да и вообще все тело. В ее руках был подлинник одного из томов Аристотеля — величайшего философа всей человеческой цивилизации. Хозяйка с усмешкой отнеслась к реакции Изабеллы, снисходительным тоном поведав, что по договоренности с одним из друзей задача ее либрария состоит в том, чтобы переписать сей особенный труд частями на свиток, и затем глава рода Каллонов подарит его самому консулу Рима — Гаю Юлию Цезарю на день рождения через три недели.

Рабыня чуть не упала в обморок, осознав, какая ответственность возложена на ее хрупкие плечи. Посвятив остаток дня изучению работы Аристотеля, разглядывая рисунки великого мастера и его замечания к ним, Изабелла ощутила, как прикоснулась к чему-то настолько изумительному, что происходящее казалось сном, подаренным богами. Historia animalium, «Учение о растениях» — в этой книге Аристотель признавал существование двух царств в окружающем мире: неодушевлённой и живой природы. Растения он относил к одушевлённой, живой природе. По Аристотелю, растения обладают низшей ступенью развития души по сравнению с животными и человеком, но в то же время в природе растений и животных есть некоторые общие свойства. Философ писал, например, что в отношении некоторых обитателей моря трудно решить, растения это или животные.

Аристотель был любимым ученым отца Изабеллы, который изучал не только труды рожденного в Древней Греции великого мыслителя, но и скрупулезно выяснял детали его жизни. В детстве девушку больше всего веселила такая деталь: Аристотель, чтобы не спать слишком долго, ложился с бронзовым шаром в руке, который, падая в металлический таз, будил философа. Рабыня позволила себе в очередной раз тихо рассмеяться над забавной придумкой гения, после чего убрала том в специальный сундук для бесценных книг и готовых свитков с толстыми стенками из крепкого сорта дерева, обитый бронзовыми пластинками, и плотно закрыла крышку.

В определенный час гости начали прибывать в дом Каллонов. Нарядный и статный Эдвард Антоний и прекрасная Розалия встречали приглашенных, среди которых были как друзья, так и недруги. Музыканты играли на струнных инструментах, нежными переливами добавляя приему праздничной атмосферы.

Когда основной обед, состоящий из самых изысканных блюд, был завершен, началась другая часть вечера — comissatio, выпивка. Пили «по греческому обряду», так как обычай это пришел в Рим из Греции. Распорядитель определял, в какой пропорции надобно сочетать вино и воду, смешивая их в большом кратере, а затем разливая по кубкам черпаком на длинной ручке. Сегодняшним вечером Эдвард Антоний потчевал своих гостей дорогим вином – сладким фалернским. Выращенное в Кампании, оно считалось самым качественным и обладающим наиболее выраженным вкусом среди всех сортов, поставляемых на рынок Рима. Надписи на всех купленных амфорах с вином были сильно потерты, что являлось лучшей рекомендацией, сообщающей о долгом хранении продукта в подвалах виноделов.

Невольники дома с подносами, уставленными кубками, обходили гостей, предлагая напиток. Одни приглашенные угощались, другие — нет. Изабелле, также разносящей разбавленное вино, по ее статусу личной рабыни хозяйки было разрешено сегодняшним вечером завить волосы и надеть более нарядную тунику, чем у других рабов. Уже не первый раз Розалия Каллона отправляла рабов в подвал за новыми амфорами вина, которое текло сегодня рекой.

Вечер был очень насыщенным — Каллон пригласил актеров, которые демонстрировали небольшие сценки, некоторые были легкие и забавные, другие — с глубоким смыслом. Перемещаясь по атриуму с подносом, Изабелла слышала разговоры на разнообразные темы. Одна группа гостей обсуждала политику, другая во главе с хозяйкой — наряды и прически приглашенных женщин, третья компания близких друзей банально сплетничала. Так, рабыня краем уха услышала, что лучшие бордели находятся сразу за храмом Венеры.

Когда Изабелла направилась отнести использованные кубки посудомойке и взять новые, чтобы затем распорядитель их наполнил, в коридоре она неожиданно столкнулась с хозяином. Его глаза горели, а руки действовали. Обхватив рабыню за плечи, Эдвард Антоний наклонился и, не произнеся ни слова, мягко поцеловал ее. Оторвавшись через несколько долгих мгновений, господин наклонил голову в другую сторону и опять прижался губами ко рту невольницы. Все происходило в полной тишине, а поднос с пустыми кубками девушка все еще держала в руках. В коридоре появились другие рабы — Изабелла узнала их по голосам — они резко замолчали, когда поняли, что происходит, и прошли дальше в сторону хозяйственной части дома. Ничего особо удивительного в происходящем не было — Каллон иногда забредал и в эти коридоры, стремясь насытить свои внезапно возникшие желания, и, конечно же, он никогда не ограничивался поцелуем.

Изабелла готова была подчиниться ему во всем — но не только потому, что она рабыня, девушке самой хотелось неизведанного доселе продолжения с Эдвардом Антонием, невзирая на страх перед Розалией Каллоной. Для девушки не было никого приятней, красивей и мудрей ее господина. Наверняка хозяйка прикажет отстегать невольницу намного сильнее, чем в прошлый раз, виня личную рабыню за распутные действия своего брата.

Каллон же удивил не только Изабеллу, но и подглядывающую за ним весь вечер Алиспину, когда оторвался после нескольких долгих поцелуев от рабыни, ничего больше не предприняв. Он только прикоснулся своим лбом к ее.

— Rara est concordia formae atque pudicitiae (лат. — красота и целомудрие редко встречаются вместе), — прошептал он, еще раз легко прикоснулся к губам невольницы и отстранился, чтобы вернуться к гостям. Алиспина Бальба к тому времени скрылась в одной из комнатушек, и хозяин ее не заметил. Алиспина была вне себя от ярости. Эдвард Антоний мало того, что весь вечер не сводил глаз с этой омерзительной рабыни, так еще и поцеловал ее так, как жених целует невесту — со всей любовью и доверием, не взяв без спросу тело, принадлежащее ему по праву.

Вечер продолжался. Изабелла прислуживала господам, исполняя их небольшие просьбы и разнося вино. Насторожил невольницу разговор, случайно подслушанный в общем зале.

— Розалия, — негромко спросил Эдвард Антоний сестру, — я помню, ты что-то говорила мне однажды о происхождении твоей личной рабыни?

— Да, дорогой брат, — Розалия если и удивилась вопросу, то виду не подала, — она мне рассказывала о своем отце, когда только попала в наш дом. Говорила, что ее родители благородных кровей, но богам было угодно, чтобы она попала в рабство. Я не поверила этим россказням, хотя сейчас мыслю — не случайно Изабелла гораздо образованней любого другого нашего раба, не хуже высоко ценимого тобой Светония.

— Хм-м, — Каллон оставил сестру и прилег на ложе в главном зале, задумавшись о своем.

Изабелла, замерев от испуга, лихорадочно думала, как поступить дальше. Стоит ли рассказать Каллону правду о себе или, наоборот, надо молчать. Эдвард Антоний мог отправить сбежавшую рабу к ее настоящему господину, первому хозяину — Аппию Ворону.

Тем временем к Изабелле грациозно прошествовала подруга хозяйки — Алиспина Бальба, которая этим вечером была одета в изумрудно-зеленое развевающееся платье из тонкой ткани. Ее распущенные волосы, отличные от сложных причесок других матрон, гармонично сочетались с необычайно ярким нарядом. Алиспина с торжествующей улыбкой подошла к Изабелле и, не отрывая от рабыни пристального взгляда, взяла кубок с разбавленным фалернским вином. Невольница мягко улыбнулась, демонстрируя радушие и этой неприятной особе. В конце концов, рабыня была для гостьи кем-то вроде домашнего столика, на котором стоял поднос с хозяйскими яствами, и обязана была источать благожелательность, не принимая во внимание собственные мысли о том или ином приглашенном. Алиспина улыбнулась еще шире и, поставив осушенный в два счета бокал на поднос, взяла полный.

— Тебе нравится в этом доме, тварь? — голос Бальбы был сладким, как то вино, что она отпивала маленькими глоточками.

— Да, госпожа, очень, — Изабелла была внутренне готова в провокации, поэтому ее улыбка не померкла ни на каплю. Намереваясь перевести тему, чтобы успокоить агрессивно настроенную гостью, рабыня со всем смирением спросила: — Желаете что-то еще?

Вопрос вызвал у Алиспины Бальбы непонятные эмоции, и она скривилась, будто съела пучок кислого щавеля.

— Я желаю, чтобы ты сдохла, гадюка. Все вы — мерзкие, подлые, никчемные создания, — рабыня безмерно удивилась яростному шипению Бальбы и такой лютой ненависти, но изо всех сил старалась не подавать виду. — Никак мне не избавиться от вас. Только разберусь с одной, тут же появляется другая. Но ты! Ты самая отвратительная из всех, будь проклята твоя душонка, которая совсем скоро направится в мир иной, в руки Скотуса, бога тьмы. Клянусь фуриями?, богинями мести, я устрою так, что ты подохнешь самой мучительной смертью, а я, наслаждаясь, буду наблюдать за последними минутами твоей жизни.

К злобно сверкающей глазами женщине, явно находившейся под влиянием богини безумия Мании, со спины подошла мелодично смеющаяся Розалия Каллона, и — Изабелла не могла поверить случившейся метаморфозе — Алиспина мгновенно преобразилась, став такой же веселой, какой была обычно.

— Дорогая подруга, тебе нравится наш прием? — полностью игнорируя Изабеллу, обратилась к Бальбе Розалия,— я обещала показать тебе работы моего либрария. Пойдем, нам необходимо вместе решить, кому какой дар придется по вкусу, — Алиспина радостно улыбнулась, приветствуя интересную идею Каллоны, и подруги направились к комнатке, в которой Изабелла копировала книги.

Когда прием закончился, Изабелла наравне с другими рабами помогала прибрать дом. И хотя раньше после посещения приемов и пиров Эдвард Антоний не звал рабыню для сеансов чтения, потому что по известной причине засыпал хорошо, последнее время он приглашал ее даже в эти дни.

XII

Эдвард Антоний Каллон ждал. Он мужественно боролся со сном, ожидая самого приятного, что происходило с ним каждый день — вечернего времени с рабыней. Немного протрезвев от своего же громкого смеха, вызванного невероятностью умозаключений, Каллон сел на кровати. Дверь открылась, и он задержал дыхание. Но в проеме стояла Юстина — одна из тех рабынь, что была смазлива личиком и хороша фигурой. Сенатор покачал головой, и Юстина удивленно приподняла брови. Эдвард Антоний почувствовал подступающий гнев от ее непонятливости. Быстро сообразив что к чему, та скрылась из виду.

Каллон сам не понимал, что с ним происходит. Непонятная тяга, волнение, новые мысли, которые раньше никогда не посещали его. И центром всего этого хаоса была она. Рабыня. Невольница, формально принадлежащая его сестре…

Сенатора разрывали противоречивые желания. Он хотел взять свое, но боялся обидеть, расстроить, разозлить девушку. Он предполагал, как больно будет ему увидеть обиду и злость на него. Каллон не желал, чтобы волшебный свет в прекрасных глазах погас по его вине… Да по чьей бы то ни было! Мужчина ощутил ярость от одной мысли, что кто-то может принудить невольницу к тому, чего она не будет желать. Пока она живет в доме Каллонов, у нее есть защита, но эта защита эфемерна, потому что статус в их мире решал все. Впервые в эту секунду Эдвард Антоний задумался о возможности отпустить ее, подарить свободу, сделать вольноотпущенной. Именно эта рабыня заслуживала подобного.

Очень тихо приоткрылась дверь в хозяйскую спальню, и Каллон больше почувствовал, чем услышал, что это Изабелла. Она пробормотала себе под нос приветствие господину и направилась к креслу чтеца. Открыв книгу на нужной странице, она только собиралась начать ежевечерний ритуал, как сенатор перебил ее порыв.

— Иди сюда, — рабыня испуганно посмотрела в его сторону. — Да, иди ко мне, — голос Каллона звучал грозно, хотя он совсем не хотел произвести на девушку подобного эффекта. Заметно побледнев, Изабелла приподнялась, вцепившись пальцами в том Плавта. Ее грудная клетка ходила ходуном в попытках унять ускорившееся от страха перед неизбежным дыхание. Невольница посмотрела на господина, а затем на книгу, словно спрашивая, брать ли ее с собой. Эдвард Антоний улыбнулся, стараясь прогнать ее испуг.

— Да, возьми ее с собой, — мягко ступая, Изабелла приблизилась к ложу, и Каллон кивнул на место рядом с собой. — Ложись.

Глаза рабыни расширились до невероятных пределов, она даже начала немного дрожать.

— Ложись! — с напором повторил хозяин, добавив более спокойным тоном: — И читай.

Аккуратно присев на краешек ложа, Изабелла наткнулась на очередной гневный взгляд Каллона и тут же подвинулась ближе к центру. Сев прямо, будто проглотив жердь, она раскрыла толстую книгу и приступила к чтению. Эдвард Антоний медленно, чтобы не напугать девушку, приблизил к ней свою руку и аккуратно надавил на плечо, заставив ее опуститься на подушки.

Каллон испытывал новые для себя чувства, совершенно не похожие ни на что, изведанное им ранее. Он не верил, что одно присутствие этой девчонки, принадлежащей ему с потрохами, способно так радовать. И пока его тело не требовало ничего более, хотя… хотя поцелуй он был не против получить. Приподнявшись на подушках, Эдвард Антоний повернулся и приблизил лицо ближе к прекрасной Изабелле. Он нежно обхватил пальцами ее подбородок, чтобы затем прикоснуться губами к ее рту, прервав услаждающее слух чтение. Поцелуй был коротким, но он что-то перевернул в душе сенатора. Казалось бы, все происходило так же, как и с другими женщинами, но откуда-то зародилось неизведанное ранее ощущение довольства даже от такого простейшего действия.

Затем Каллон откинулся на подушки, а Изабелла продолжила свое занятие. В течение следующего часа Эдвард Антоний прерывал свою книгочею не менее пяти раз, каждым поцелуем наслаждаясь больше, чем предыдущим. Рабыня была покорна, но мужчина тешил себя надеждой, что его наслаждение взаимно.

Ближе к полуночи, когда обычно он уже спал без задних ног, а Изабелла покидала господскую спальню, Эдвард Антоний, не желая расставаться с девушкой, привлек ее на свое плечо. Забрав из тонких пальцев том Плавта, Каллон небрежно швырнул ценную вещь на пол, успокаивающе зашипев, когда Изабелла издала тихий протестующий писк.

Уснули хозяин и раба мирным и спокойным сном, какого оба еще ни разу не испытывали в жизни.

XIII

Утром Изабелла проснулась в постели Эдварда Антония одна, полностью одетая и не верящая в то, что случилось перед сном. Буквально на несколько секунд рабыня позволила себе погрузиться в воспоминания, но внезапная мысль о появлении хозяйки заставила девушку мгновенно соскочить с кровати господина. Если Розалия Каллона обнаружит ее здесь поутру — Изабелле несдобровать. Незаметно прокралась она к своей комнатушке, но дверь распахнулась перед самым ее носом.

В маленьком пространстве, пачкая сандалиями тюфяки рабынь, возвышался грозный римлянин, судя по одежде обладающий определенной властью. Позади него в комнатке стояли встревоженная Розалия Каллона и самодовольная Алиспина Бальба.

— Это она? — зычным голосом, уверенно и спокойно, привычно к подобным разговорам, ставшими для него обыденными, спросил он хозяйку.

— Да, претор, — Каллона была сильно взволнована.

— Схватить, — обратился мужчина к подчиненным солдатам, которые словно из ниоткуда возникли за спиной у Изабеллы и встали с двух сторон от нее, взяв за руки. Арестованную повели через дом на глазах испуганных рабов. Диогнот смотрел на девушку осуждающе, Ливий непонимающе, дряхлый Светоний грозно тряс пальцем в сторону служителей порядка, что-то бессвязно бормоча себе под нос. Изабелла не вырывалась. Она была уверена, что это люди Аппия Ворона добрались до нее, и сейчас никто не мог спасти ее от грядущей участи, только смерть была избавлением от власти ужасного человека.

Рабыню посадили в клетку, очень похожую на те рабские телеги, в которых ее привезли какое-то время назад в Рим, и солдаты доставили девушку через весь город в темницу. Дорога до тюрьмы не была легкой — граждане республики на улицах не упускали шанса плюнуть в арестованную, кинуть тухлым плодом или даже камнем. Людям было неизвестно, в чем обвинялась рабыня, но бедняки не упускали шанса сделать другому хуже, чем было им. Изабелла старалась отстраниться от действительности. Закрыв глаза, она думала о том прекрасном времени, что прожила в доме Каллонов, о других рабах, которые проявили к ней больше тепла и доброты, чем иные благородные римляне.

Время в подземелье текло очень медленно, разбиваясь невидимыми каплями о выложенный камнями пол. Никто ничего не объяснял. Не пришли ни Розалия, ни Эдвард Антоний. Изабелла уже не понимала, что происходит. Если все случилось по желанию Аппия Ворона, то почему ее не отправляют к нему?! Невольница словно находилась посреди безжизненного поля, где не было слышно ни свиста ветра, ни ударов грома. Абсолютная изоляция от внешнего мира.

XIV

Тем временем сенатор Каллон галопом мчался на северо-запад. Охрана с трудом поспевала за ним.

Утром боги не случайно разбудили его раньше обычного. Оставив на ложе спящую Изабеллу, которую он не собирался будить, Эдвард Антоний вышел из покоев, чтобы увидеть, как в дом врывается взмыленный гонец, принесший плохие вести. Его мать, Марцелла Друза, находилась при смерти в Hortis virent (лат. — сады цветут) – одном из загородных имений Каллонов. Неудачно упав и ударившись головой о камень на прогулке, мать то приходила в себя, то вновь теряла сознание. Официальная бумага за подписью врача греческого происхождения Аквиния, проживающего в их загородном доме, подтверждала все сказанное гонцом. Каллону даже не пришло в голову разбудить сестру — мало того, что та до сих пор была в ссоре с матерью после того мезальянса, так еще и повозка Розалии добралась бы до места лишь к вечеру третьего дня.

Через десяток минут после приезда гонца Эдвард Антоний уже находился в седле, мчась во весь опор к матери. Она была высокомерной и чересчур властной матроной, но сын по-своему любил ее и не желал, чтобы боги забрали Марцеллу Друзу раньше, чем он сможет попрощаться с ней и попросить прощения за все ошибки и глупые поступки, коих скопилось немало.

Имение находилось в сутках пути, и Каллону оставалось только молиться богам, чтобы добраться туда вовремя.

XV

Утром следующего дня Изабеллу привели к деревянной платформе на площади и посадили в клетку с железными прутьями. Аппия Ворона, к удивлению рабыни, рядом не наблюдалось, как и хотя бы одного из ее хозяев. Когда обвинитель принялся зачитывать правонарушения Изабеллы, собственности Каллонов, она сама ужаснулась перечисляемым пунктам. Обвиняли девушку в воровстве государственного наследия, замысле против хозяев и желании нанести вред их имуществу. Обвинитель был очень красноречив, он в красках расписал, какой вред представляют для общества и господ бесчестные рабы, о которых хозяин заботится, но в ответ получает только ложь и предательство. Изабелла была согласна, что человек не должен поступать гнусно в ответ на хорошее к себе отношение, только вот она не понимала, когда сумела сотворить так много зла — обмануть Каллонов и даже украсть у них что-то.

Несмотря на раннее утро, народу на суде было много, толпа ревела, поддерживая особо удавшиеся фразы и обороты обвинителя. В Изабеллу снова, как и вчера, летели гнилые фрукты и овощи, как будто граждане республики специально запасались ими, чтобы вдоволь «обласкать» преступников. Кто ближе стоял к клетке — плевал в девушку, иные трясли кулаками, произнося грязные ругательства в адрес обвиняемой.

Наконец все действо подошло к концу. Изабелле осталось услышать только обвинение. Никто не спрашивал у рабы, считает ли она себя виновной или нет — все было решено за нее. Приговор был таков: за воровство государственного имущества, что считалось тягчайшим преступлением, — пятнадцать ударов треххвосткой, плетью из трех ремней с узлами на обмотанных проволокой концах, и последующее сожжение на костре за попытку нанести вред хозяевам. Приговор исполнить немедленно. Толпа выкрикивала слова в поддержку обвинения, и присутствующим было все равно, что совсем скоро в страданиях погибнет невиновная.

Не понимая, что происходит вокруг и какое невероятное сумасшествие охватило людей, Изабелла внимательно рассматривала толпу в надежде увидеть знакомое лицо, которое докажет ей реальность этого мира. Одна из фигур, судя по росту и телосложению — женская, стояла недвижимо, в то время как все что-то кричали и активно выбрасывали правые руки вверх, показывая, что согласны с приговором. Очень медленно рука незнакомки поднялась к голове и отодвинула слои ткани от лица… Это с торжеством улыбалась Алиспина Бальба. Она причина всех бед, поняла Изабелла. Но скрип решетки оборвал мысли рабыни, солдат схватил ее за ошейник — смерть уже ждала. Совсем скоро она, истерзанная и невинно убиенная, окажется в царстве Плутона.

XVI

Чудом держалась на шее разорванная туника, волосы свисали на лицо спутанными колтунами, но все это было уже неважно — палач подносил факел к дровам, разбросанным вокруг основания креста с привязанной на нем Изабеллой. Быстро загорелись тонкие ветки хвороста, лежащие поверх толстых поленьев, взметнулся в чистое голубое небо сноп искр. Рабыня могла только хрипеть от страха, весь свой голос она оставила на предыдущем испытании, во время жестокой порки. До сих пор девушке казалось, что она ощущает струйки крови, стекающие по спине и впитывающиеся в ткань туники где-то на бедрах, хотя кожа на ее лопатках представляла собой сплошное месиво и вряд ли эти предположения были правдивы. Изабелла в который раз повторила себе, что это все уже сейчас неважно. Осталось еще немножко потерпеть, и она превратится в блаженное ничто, перестанет существовать, сгорит, и затем ветер развеет пепел по земле, столь любимой ею.

Уже не было сил смотреть на демонически прекрасное в своей радости лицо Алиспины Бальбы, которая, как видимый одной Изабелле надзиратель, довлела над ее страдающей душой. Наверняка Бальба считала, что рабыня заслуживала всего, происходившего с ней. «Эта душевнобольная иначе и не могла думать», — сквозь испытываемую боль усмехнулась про себя рабыня. Тонкий приятный аромат горящих веток скоро сменится противной вонью от горящей человеческой плоти — Изабелла пожалела, что не сможет зажать нос пальцами.

Рабыня все сильнее чувствовала жар от разгорающегося костра. Тем временем непрошеные мысли о Каллоне заполонили ее сознание — как первый раз увидела его, услышала властный зов; как он нуждался в ее голосе перед сном. Как поцеловал, подарив чудесные воспоминания на всю оставшуюся жизнь. Изабелла даже и не пыталась спрашивать богов о том, почему он не пришел хотя бы проститься. Чем она была для него? Только лишь вещью, дарящей покой?

В воздухе стал ощущаться запах дыма, видимо, в огонь попали листья. Рабыня начала жадно вдыхать его, надеясь потерять сознание или каким-то образом опьянеть, чтобы облегчить своему телу предстоящие страшные боли. И помогло! В голове возник шум, мысли потекли вяло, Изабелла порадовалась пришедшей так вовремя идее. Крики людей, шипение огня — все слилось в один монотонный гул, спасительного дыма стало больше, и осужденная вдохнула глубже еще раз и еще. Голова стала легкой, ей показалось, что земля перевернулась — она уже не понимала, где верх, где низ. Плавное покачивание, какое-то бормотание рядом и… тишина.

XVII

К вечеру того же дня, когда Эдвард Антоний узнал о случившемся с матерью, он подъезжал к mutatio – выкрашенному в красный цветзданию постоялого двора, чтобы сменить лошадей и, перекусив по-быстрому, вновь отправиться в путь. Три почтовые станции встретились ему на дороге, но сенатор посчитал лишней тратой времени останавливаться там.

Пока рабы подготавливали новых лошадей для Каллона и его охраны, к сенатору подбежал учтивый трактирщик, узнавший о том, какой высокий гость посетил его заведение. Эдвард Антоний приказал пополнить запасы воды и еды и организовать небольшой ужин для себя и сопровождающих. Хотя его мысли были заняты только переживаниями о матери, он понимал, что ему и его людям необходимо подкрепиться. Когда Каллон добрался до харчевни, стол уже был накрыт. Присев, он, не желая тратить на ужин много времени, принялся за жареную куропатку вприкуску с сыром и хлебом. Покончив с едой, сенатор уже прикидывал, через сколько часов доберется до места, когда к его столу кто-то подошел.

— Хозяин, вы направляетесь в имение? А я как раз еду к вам, — Эдвард Антоний с удивлением воззрился на Валериана — немолодого вилика, управляющего имением Hortis virent, в которое и спешил сейчас сенатор. — Вот решил на пару дней раньше привезти отчет за квартал. Ваша матушка наметила большой прием во вторник, куда желает пригласить всю окрестную знать. Поэтому она хочет, чтобы я побыстрее отчитался перед вами и вернулся для помощи. Госпожа сказала, что вы очень заняты в сенате и вам не до провинциальных вечеринок, но я вижу, вы вырвались из Рима и почтите нас своим присутствием? Ах, ваша мама так обрадуется! — сложив ладони, вилик возвел глаза к потолку. Его характеру была свойственна некоторая непосредственность, но это не мешало Валериану отменно управлять хозяйством и рабами.

Эдвард Антоний тут же понял, что дело с письмом о болезни матери нечисто и, дав знак одному из охранников, чтобы тот отодвинулся дальше по лавке, кивнул вилику.

— Присаживайся, Валериан, и расскажи все по порядку. Сегодня утром гонец принес мне дурную весть. Якобы твоя госпожа, Марцелла Друза, при смерти — упала на камень головой.

— Не-ет, что вы, хозяин, — в искреннем ужасе замотал головой управляющий, — не далее как шесть часов назад я целовал ноги хозяйки на прощание, и находилась она в полном здравии. Врач уже больше недели не посещал ее покоев — не было надобности! Самочувствие у госпожи прекрасное, на зависть всем соседям!

Эдвард Антоний смерил оценивающим взглядом вилика, эмоционально размахивающего руками. У Каллона не было причин не доверять тому — управляющий служил верой и правдой, а если и воровал, то не больше того, что мог позволить себе потерять сенатор Рима. Отчетность Валериан вел без замечаний — Эдвард Антоний всегда просматривал присланные документы беглым взглядом, после чего отдавал их в руки Диогнота, тоже не находившего никаких огрехов в докладах. И к тому же служил управляющий еще со времен старшего Каллона, который прекрасно разбирался в людях.

Валериан, не поняв всей драматичности момента, пустился в подробный рассказ о делах имения, состоянии полей, подготовке к приему. Каллон краем уха слушал, но между делом раздумывал, кто и зачем мог организовать это ложное известие. Очевидно, злоумышленник хотел, чтобы Каллон отсутствовал дома в этот день. Какие он ставил цели? Обворовать его, знатного гражданина, что очень строго каралось в Риме, или были иные причины?

Забрав потерявшие свою ценность на данный момент отчеты с собой, Каллон на всякий случай отправил с Валерианом половину своей охраны и дал указание сразу же, как тот приедет в Hortis virent, навестить госпожу и немедля выслать с гонцом сообщение о ее самочувствии. А также он потребовал провести расследование — выяснить все возможное, а особенно — писал ли врач то злополучное письмо. Эдвард Антоний считал самым важным сейчас вернуться в Рим. Там что-то должно было произойти, ради чего злоумышленник так старался.

XVIII

На рассвете сенатор был еще далеко от Вечного города. Всю дорогу он прикидывал и разгадывал загадку, но так и не смог прийти к каким-то выводам. Розалия Каллона оставалась в доме под надежной охраной, поэтому с ней вряд ли бы что-то случилось. Также было возможно, что в сенате сегодня рассматривалось какое-то особенное дело, и злоумышленник хотел, чтобы он не присутствовал на заседании. Последняя версия казалась Эдварду Антонию наиболее правдоподобной.

Подъезжая к дому, Каллон не знал, чего ожидать, снаружи все выглядело спокойно. Зайдя внутрь, он увидел, что в его жилище все в порядке — рабы занимались своими делами по дому, Розалия возлежала на ложе. Она увидела, что приехал брат, и, спокойно отложив в сторону свиток, подошла к нему.

— Как дела у матери? Ты быстро приехал. Она еще жива?

— Да, все в порядке, — ответил Каллон, внимательно наблюдая за Розалией. — Как у вас дела? Случилось что-то необычное?

— Все в порядке, дорогой брат. Закончилось мое любимое масло для тела, а еще я раздумываю, через какой срок нам устроить следующий прием. Возможно, тебе удастся позвать на него больше высокопоставленных гостей, — Эдвард Антоний с облегчением вздохнул — мысли Розалии текли в обычном направлении – и устремился в свои покои, чтобы поразмыслить над произошедшим, но Розалия будто что-то вспомнила. — Ах да! Мою личную рабу поймал на воровстве сам претор. Так что в ближайшее время надо будет поискать новую и желательно с похожими навыками!

— Что? — задушенный вскрик Эдварда Антония показался таким только ему — Розалия Каллона, словно ничего не произошло, направилась к своей великолепной кровати из Амитерна, изголовье которой заканчивалось, как сказал один из друзей-поэтов, «прекрасно сделанной головой обозлившегося мула, который, прижав уши, раскрыв рот и вздернув верхнюю губу так, что видны оскаленные зубы, гневно повернулся в сторону предмета, его рассердившего». Сенатор в два шага оказался возле сестры, которая от его напора испуганно присела на ложе. Эдвард Антоний схватил ее за плечи и потряс, пораженный равнодушием к судьбе своей же невольницы. — Рассказывай!

Розалия Каллона явно была шокирована поведением брата, его грубостью и агрессией, а больше всего ей было непонятно, из-за кого он так волнуется. Из-за рабыни?!

Нервничая и сбиваясь от испуга, но стараясь сохранять достоинство, сестра Эдварда Антония рассказала все, что знала. Сразу после его отъезда к матери дом посетил претор столицы Римской империи. Он заявил, что по данным, дошедшим до органов власти, из дома выкрали принадлежащий республике ценнейший предмет — подлинник труда Аристотеля. Розалия подтвердила претору, что получила эту книгу от очень хорошего друга на время и попросила раба скопировать некоторые страницы. Она сама провела претора в комнату для копирования свитков и убедилась в том, что сундук, в котором еще вчера лежала эта книга, сейчас пуст. Пропал Аристотель и большинство уже готовых свитков.

Перво-наперво претор решил проверить комнату рабыни-либрария и оказался совершенно прав! Под соломенным матрасом рабыни в комнатушке невольниц обнаружили пропавший фолиант и свитки. Еще там было письмо за подписью Изабеллы, в котором она описывала, как ненавидит Каллонов и хочет отомстить за свои унижения. Законник долго не разбирался и схватил рабыню, ведь малейшее неповиновение и подозрение в причинении вреда хозяевам – уже повод разделаться с неблагодарной тварью. Розалия также сообщила брату, что все же немного расстроена — она доверяла этой девушке-воровке свои волосы и тело, а также книги.

Последние слова сестры Каллон недослушал — он уже выбегал за дверь, надеясь успеть на главную площадь, где, скорее всего, и проведут казнь раба. Не тратя времени на паланкин, Эдвард Антоний бежал, как обычный плебей, по извилистым улицам. Он боялся опоздать. Все, что рассказала сестра, представлялось ему ужасным фарсом, и теперь стали понятнее причины, по которым его выманили из города. Но кто так сильно хотел избавиться от Изабеллы? Кому перешла дорогу одна из рабынь Каллонов? Возможно, происходящее как-то связано со сказкой-легендой о Белой лебеди, рассказанной Изабеллой в тот вечер, когда сам сенатор мучился от страшных болей. Позже он по кусочкам смог восстановить рассказ в своей памяти. Если предположить, что эта история о самой Изабелле, тогда, возможно, тот отвратительный человек, возжелавший невинную девушку, виноват во всем и сейчас?

Издалека сенатор заметил клубы дыма, подымающиеся ввысь. Вбегая на площадь, он увидел высокий столб на том месте, где римляне обычно вершили правосудие. Сейчас к столбу была привязана девушка — ее голова со спутанными прядями поникла, и не будь ее разведенные в стороны руки привязаны к доске, она бы упала. Эдвард Антоний, не обращая внимания на то, что от быстрого бега сердце готово было выскочить из груди, одним прыжком оказался на трибуне с обвинителем и другими представителями власти, схватив претора за грудки. Он готов был убить его!

— По какому праву провели суд без меня? — разъяренный Каллон шипел в лицо оторопевшего «орудия власти». — Я не только сенатор Рима, но и единовластный хозяин этой рабыни. Только я имею право решать, виновна она в преступлении или нет. Не было проведено расследования, кто-то подставил рабыню, и пусть она для всех вас никто, но она моя! — Каллон не мог больше вести разговоров, когда рядом по глупой прихоти не пожелавших разобраться чиновников погибала его книгочея.

Эдвард Антоний бросился к столбу. Ничего не понимающий carnifex — палач, приводящий в исполнение приговоры рабам, замер с факелом в руках, перестав поджигать ветки, обходя осужденную по кругу. Он посмотрел на обвинителя, приподняв бровь, хотя за маской этого было и не видно. Претор, скривившийся от уверенных действий сенатора Каллона, кивнул, приказывая палачу не мешать Эдварду Антонию, и небрежно махнул рукой, предлагая помочь тому. Вместе с Диогнотом, каким-то образом оказавшимся сейчас здесь, и палачом сенатор снял Изабеллу со столба. Она не приходила в сознание, и это было к лучшему.

XIX

Рабыня очнулась в просторной светлой спальне Каллона. Окно было приоткрыто, занавеси шевелились от дуновения легкого ветерка, а с улицы разносились обычные для оживленного города звуки. Изабелла лежала на животе, спина сильно болела. Чтобы отвлечься, девушка, как могла, осмотрелась вокруг. На столике лежал дочитанный ею до середины Плавт — рабыня узнала его по обложке. Стопка льняных тряпиц громоздилась рядом с миской, в которую была налита вода.

Кто-то вошел. Изабелла решила не шевелиться, но и закрывать глаза, притворяясь спящей, не стала. Это оказался хозяин. Он подошел ближе и какое-то время стоял рядом, осматривая рабыню сверху. Затем опустился на колени и по-прежнему молча провел ладонью по волосам девушки. Стараясь не напрягать мышцы спины, Изабелла вздохнула чуть глубже. Сенатор склонился и поцеловал ее плечо, затем встал, взял со стола книгу и лег рядом на ложе с другой стороны.

Он начал негромко читать вслух трагикомедию, где-то усмехаясь вместе с героями, а в каких-то моментах становясь серьезным. Изабелла повернулась в его сторону и заворожено следила за движением его губ. Голос Каллона, декламирующего бессмертное произведение, оказался силен и красив. Как чтецу ему не было равных, по мнению девушки. Она засыпала сейчас, совсем как господин вечерами, но не хотела этого. Рабыня мечтала слушать этот изумительный голос вечно.

Когда Изабелла все же уснула, Эдвард Антоний отложил книгу в сторону. Он планировал через несколько дней оставить рабыню в доме на попечении тех людей, которым доверял безоговорочно, чтобы не произошло никаких неожиданностей вроде той, что случилась. Раны на ее спине выглядели ужасно, но лекарь сказал, что все заживет через некоторое время. Правда, шрамы теперь всегда будут напоминать сенатору о злоумышленнике, цели которого были до сих пор непонятны ему.

Каллон уже подключил своих людей, чтобы выяснить, как претор узнал о предполагаемом воровстве в его доме, кто на самом деле выкрал книгу и свитки и подложил их в комнату его книгочее. Но пока никакой информации не было.

— Изабелла, — этим же вечером, после того как одна из доверенных рабынь смазала пострадавшую спину невольницы, Эдвард Антоний обратился к девушке: — Расскажи мне подробнее ту сказку о Белой лебеди. Какая была фамилия у той девушки, откуда она? И поподробнее поведай о том римлянине, который возомнил себя законом и до сих пор остался безнаказанным.

Рабыня в страхе посмотрела на господина, и лишь последние его слова о Вороне успокоили Изабеллу — сенатор явно был настроен против ее первого хозяина. Девушка приступила к рассказу, слабо надеясь, что Каллон все еще не догадывается о личности героини. Она не знала, зачем ему понадобилось знать все, но не смела игнорировать приказ.

Также Изабелла мало понимала, по какой причине Эдвард Антоний спас ее на площади. Да с ней и ее беспомощным сейчас телом столько проблем, что проще купить нового раба! Тем более Каллоны могли себе позволить приобрести тысячу таких, как она. Но сенатор уже хмурился в ожидании, и рабыня принялась излагать историю своей жизни.

Как рассказывал ее отец, корнями их род Синьиальби восходил к Ромилиям — древнейшей римской фамилии патрициев, появление которого относят к эпохе италийских царей. В первые века республики считалось, что род Ромилиев прекратился, но на самом деле это было не так. Как передал отцу его отец, а тому – дед отца, во время становления римской республики шла ожесточенная борьба за власть, и дальний предок Изабеллы предпочел уйти в тень, сымитировав исчезновение рода, чтобы спасти свою семью от верной гибели.

Чуть подробнее рассказала Изабелла об Аппии Вороне и о городке, в котором выросла. Эдвард Антоний слушал внимательно, периодически наклоняясь ближе, чтобы погладить рабыню по плечу или поцеловать. Изабелле было очень стыдно, что она занимает хозяйскую кровать, но Каллон в ее присутствии чувствовал себя очень комфортно, его ничто не смущало. Незаметно она заснула, а когда проснулась через несколько часов, была очень удивлена тому, что господин спал рядом, повернувшись к ней лицом. И Изабелла спокойно могла рассматривать черты его лица, наслаждаясь их совершенством.

Несколько недель жизнь текла в замедленном темпе. Изабелла в основном лежала — врач пока не разрешал вставать. Каллон поставил возле двери охрану до выяснения всех обстоятельств случившегося со своей рабыней. Розалия не посещала комнат брата, а другие невольницы, ухаживающие за Изабеллой, ничего не говорили об отношении госпожи к тому, что происходит, как бы девушка ни выясняла. Впрочем, они рассказывали, что хозяйка сейчас вся в поисках новой личной рабыни — Диогнот занимался этим. Юстина даже проговорилась один раз, что пока Изабелла в течение нескольких дней после позорного столба металась в лихорадочном бреду, хозяин не раз приносил жертву богам, прося о ее выздоровлении.

Когда Эдвард Антоний возвращался из сената и выполнял все свои обычные домашние дела, он присоединялся к рабыне. Вечера они проводили вместе. Каллон даже собственноручно кормил Изабеллу, а после читал ей или рассказывал что-то. Хозяин очень изменился по отношению к невольнице. Девушке казалось, что он искренне ухаживает за ней, наслаждаясь их совместным времяпрепровождением, невзирая на разницу в их социальном положении.

В один из дней Каллон уехал. Изабелле к тому времени уже можно было вставать с постели, но охрана сопровождала ее даже во время прогулок в саду.

А в это время Эдвард Антоний без пафоса, под видом обычного гражданина, добрался до родного городка Изабеллы. Встретившись с ее отцом, он успокоил того, что дочь жива и находится в надежных руках. Красивая тихая мать Изабеллы стояла позади мужа, и слезы текли по ее щекам.

Каллон внимательно выслушал главу рода Синьиальби, собрал у местных жителей показания о множестве отступлений от закона, совершенных местным децемвиром — Аппием Вороном – за время его нахождения у власти. Позже сенатор планировал доложить о беззаконии консулу Цезарю, тот слыл справедливым и честным человеком, заботящимся о гражданах Рима.

А затем Каллон приступил к главной цели своего визита — разговору с отцом Изабеллы насчет женитьбы. Родители девушки были безмерно счастливы, что их дочь встретила на пути такого человека, как Эдвард Антоний, для которого тяжелая судьба Изабеллы не стала препятствием для создания крепкой семьи. Сенатор из древнейшего рода мог позволить себе взять в супруги девушку с запятнанным прошлым, ведь он видел, что ее душа осталась чистой и светлой.

Эдвард Антоний Каллон и отец Изабеллы, глава рода Синьиальби, заключили сговор, условившись оформить брак сенатора и Изабеллы официально через два месяца в Риме. По этому поводу был устроен домашний праздник, на который были приглашены друзья семьи и родные. Жених по обычаю должен был надеть невесте на палец родовое кольцо — гладкое железное и без камней, но так как Изабелла сейчас отсутствовала, Каллон намеревался сделать это позднее.

Долго у родителей Изабеллы Каллон не стал задерживаться, он спешил поскорее вернуться в Рим.

XX

Передав Изабелле письмо об освобождении ее от рабства, составленное при свидетелях, которые ранее удостоверили своими подписями его подлинность, Эдвард Антоний по обычаю усадил девушку за свой стол. Таким образом бывший хозяин показывал, что стирает границу между собой и теми, кто сидит за столом. После он громко заявил перед лицом всех присутствующих, что объявляет Изабеллу свободной.

Невеста Каллона до сих пор не верила до конца в происходящее.

Свою сестру Эдвард Антоний намеревался в ближайшем будущем выдать замуж, он уже подобрал подходящую кандидатуру для Розалии Каллоны.

Тщательное расследование всего случившегося с Изабеллой, показало, что все ниточки ведут к подруге Розалии — Алиспине Бальбе. Во время своего визита тем праздничным вечером женщина тайком выкрала из сундука свитки и редкую книгу, принадлежащую государству, и спрятала их в комнате невольниц под матрасом Изабеллы. Она составила злосчастное письмо, написанное будто бы от руки рабыни, в котором описывалось, как та ненавидит хозяев и мечтает убить, отплатив им за унижения. После этого дело оставалось за малым — Алиспиния надавила на видного общественного деятеля — известного критикана всего и вся, который был ей обязан, и потребовала того донести претору на одну из рабынь Каллонов.

Вот только, к сожалению, Бальба все настолько хорошо продумала, что прямых доказательств ее вины так и не нашли — письмо мог написать кто угодно, а общественный деятель наотрез отказывался признавать, от кого узнал о произошедшем в доме Каллонов преступлении, не желая выдавать источник.

Вскоре сами боги покарали злобную женщину — тем же летом на загородной вилле произошло восстание рабов, которые жили в ужасных условиях. Озверевшая от издевательств хозяев толпа расправилась с Алиспиной и ее отцом. Восстание подавили, но вернуть к жизни господ, конечно же, было невозможно.

Меньше чем через год в результате заговора группы сенаторов, возглавляемых Гаем Кассием Лонгином и Марком Юнием Брутом, в сенате был убит Гай Юлий Цезарь. Заговорщики нанесли ему двадцать три ножевых ранения. В Риме начались беспорядки. Эдвард Антоний и Изабелла Каллона тогда находились в загородном имении, ожидая рождения первенца.

Вместе они прожили долгую счастливую жизнь. Изабелла стала прекрасной матерью, а любимой сказкой их детей и внуков была легенда о Белой лебеди, которой удалось взлететь выше несправедливости, лжи и предательства к небесам и встретить среди безмолвных холодных звезд свою судьбу.

Finem

P. S. История девушки — чистокровной римлянки, признанной рабыней — правдива. Луций Виргиний — центурион, ее отец, живший в середине V века до н. э., после решения суда отвел свою дочь в сторону от толпы и заколол ножом в сердце, чтобы спасти ее честь.

Парки? — три богини судьбы в древнеримской мифологии. Соответствовали мойрам в древнегреческой мифологии: Нона — тянет пряжу, прядя нить человеческой жизни, Децима — наматывает кудель на веретено, распределяя судьбу, Морта — перерезает нить, заканчивая жизнь человека.

Календы? — (Kalendae или Calendae, сокр. Kal., Cal.); 1-й день каждого месяца, первоначально первый день новолуния, о котором возвещает верховный жрец (от лат. глагола calare — созывать, в данном случае для возвещения о новолунии).

Стилос? — инструмент для письма в виде остроконечного цилиндрического стержня из кости, металла или другого твёрдого материала. Заострённый конец стилоса использовался для нанесения (процарапывания) текста на восковых табличках. Противоположный конец делался уплощенным (в виде лопаточки) и округлым, чтобы стирать написанное.

Децемвир? — Dece?mviri — «десять мужей», название различных магистратов и должностных лиц в Риме.

Талассий? — божество брака.

Фурия? — это воплощение мести, божество, преследующее человека, если тот совершил страшное преступление. В древнегреческой мифологии этих богинь (их несколько) называют Эриниями.