Астрид Линдгрен. Лучшие сказки [Астрид Линдгрен] (fb2) читать онлайн

Книга 441066 устарела и заменена на исправленную


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Астрид Линдгрен. Лучшие сказки

компиляция

Об авторах

Писательница

Астрид Линдгрен
1907–2002


Писательница, подарившая детям удивительно обаятельного персонажа Карлсона и симпатичную сумасбродку Пеппи Длинныйчулок, стала родной всем детям мира. Трудно найти семью, где не читали добрые и увлекательные книжки Астрид Линдгрен. Шведская писательница, как никто другой, разгадала детскую душу и нашла к ней тропинку. Простыми словами она очертила главные проблемы и страхи маленьких людей, напомнив взрослым то, что они когда-то знали, но забыли.

Детство и юность
Астрид Анна Эмилия Эрикссон, так звучит полное имя писательницы до замужества, родилась в ноябре 1907 года в Швеции, на хуторе Нес. В фермерской усадьбе прошли детские годы будущего литератора. Близость к природе, размеренный век «лошади и кабриолета» способствовали душевной открытости и развитию творческого начала юной шведки. В доме Эрикссонов царили любовь и согласие. Родители Астрид встретились на рынке, когда маме было 7, а отцу 13 лет. Детская дружба переросла в симпатию, а позже — в любовь. У Самуэля Августа и Ханны родилось четверо детей: первенец — сын Гуннар — и три дочери, старшей из которых была Астрид Анна Эмилия.

Астрид Линдгрен с родителями, братом и сестрами (Астрид в центре)



Детей окружал крестьянский быт и первозданная природа. Ребята помогали родителям по хозяйству, а в свободное время носились по окрестностям хутора в поисках приключений. В семействе, по словам Астрид Линдгрен, царила удивительно добрая атмосфера: взрослые не стеснялись проявлять теплых чувств друг к другу и детям, что в крестьянских семьях было редкостью.

Астрид Линдгрен в детстве



Маленькая Астрид Линдгрен обожала слушать фольклор — предания и легенды, которые часто рассказывали детям на хуторе. Не научившаяся еще читать Астрид впервые услышала «книжную» сказку в доме у подруги. Ее детям читала на кухне мама. Впечатлительная девочка заслушалась, погрузилась в волшебный мир и долго возвращалась к действительности. Вскоре Линдгрен научилась грамоте, и чтение стало ее любимым занятием навсегда. Уже в начальных классах будущая писательница продемонстрировала литературные способности, за что ее в шутку называли Сельмой Лагерлеф (первый нобелевский лауреат по литературе).

Астрид Линдгрен в юности



После окончания средней школы 16-летняя девушка устроилась младшим репортером в местное периодическое издание. Спустя 2 года беременная от женатого мужчины Линдгрен покинула Виммерблю и отправилась в столицу, желая затеряться в миллионном городе, где ее никто не знает. В Стокгольме Астрид Линдгрен получила специальность секретарши и до рождения ребенка работала в Королевском автоклубе.

Литература
Спустя 5 лет Астрид Линдгрен, теперь уже замужняя дама, стала домохозяйкой. В 1941 году семья, в которой теперь подрастало двое малышей, обосновалась в стокгольмской квартире, из окон которой виден живописный Васа-парк. Здесь женщина написала все свои произведения. Поначалу Астрид Линдгрен оттачивала перо, работая секретарем. Потом она увлеклась написанием небольших по объему сказок и коротких путеводителей для семейных и детских журналов.

Астрид Линдгрен в молодости



По словам сказочницы, первый персонаж детской приключенческой повести родился благодаря маленькой Карин. Заболевшая воспалением легких дочь, привыкшая к маминым сказкам на ночь, попросила Астрид рассказать историю про Пеппи Длинныйчулок. Имя персонажа девочка выдумала. Линдгрен исполнила желание малышки и сочинила сказку. Она так понравилась дочери, что мама растянула продолжение на десятки других вечеров.

В это время мысли Астрид Линдгрен занимали жаркие дискуссии о воспитании подрастающего поколения. Одна часть общества ратовала за уважение к личности ребенка и необходимую свободу действий, вторая — за классическое, пуританское воспитание и ограничение свободы. Астрид была на стороне «либералов» от педагогики, что продиктовало характер ее Пеппи.

Астрид Линдгрен и Пеппи Длинныйчулок



Каждая следующая новелла о свободолюбивой рыжеволосой сумасбродке в разноцветных чулках требовала продолжения. За пять лет короткие истории «выросли» в повесть. Когда дочери Астрид Линдгрен исполнилось 10, мама сделала ей подарок на юбилей: рукопись из нескольких историй о Пеппи она проиллюстрировала и превратила в книгу.

Рукописный дубликат с приключениями рыжей сорвиголовы Линдгрен отнесла в крупное шведское издательство Bonnierkoncernen. Но издатель не спешил печатать выходящую за привычные рамки детской литературы книгу. Подумав, «Боньерконцерн» вернул рукопись Астрид. Писательница приуныла, но рук не опустила: она видела, какое впечатление на дочь произвели рассказы о Пеппи, и точно знала, что продолжит писать для детей.

В 1944 году шведская писательница услышала о конкурсе, проводимом только что появившемся издательством «Рабен и Шегрен». Перед авторами поставили задание написать книгу для девочек. Три лучших сочинения издатели обещали напечатать. Астрид Линдгрен представила на суд жюри повесть «Бритт-Мари изливает душу» и заняла второе место. Так началась ее творческая биография.

В следующем году «Рабен и Шегрен» пригласили Астрид на работу. Линдгрен с удовольствием заняла кресло редактора детской литературы и проработала на этой должности до 1970 года, покинув его по достижении пенсионного возраста.

Книги Астрид Линдгрен



В том же счастливом для писательницы 1945 году «Рабен и Шегрен» опубликовало первую книгу о Пеппи — «Пеппи поселяется на вилле "Курица"». Повесть так понравилась юным шведам, что ее мигом раскупили. Вскоре сочинение было переведено на десятки языков и разошлось по миру миллионными тиражами. В 1946 и 1948 годах детская аудитория дождалась продолжений повести.

В 1946 году Астрид Линдгрен подарила юным читателям повесть о приключениях сыщика Калле Блюмквиста. В 1951 году дети прочитали вторую часть похождений Калле, а спустя 2 года вышла заключительная часть трилогии, названная «Калле Блюмквист и Расмус». Придумав доброго сыщика, Линдгрен предложила альтернативу вошедшим в моду триллерам, к которым потянулось и юное поколение.

В середине 1950-х Астрид Линдгрен подарила читателям первую часть трилогии «Мио, мой Мио!». Это сказочная и грустная повесть о мальчике, который остался без родительского тепла. Осиротевших детей после войны было много, и материнское сердце Астрид их судьба волновала. Своим сочинением она давала таким детям надежду и утешение, помогала справиться с трудностями и вселить веру в счастливое завтра.

Спустя год, в 1955-м, появилась первая книга трилогии о «в меру упитанном» чердачном жильце Карлсоне и грустном Малыше, мальчике из обычного семейства, до которого у занятых родителей не доходят руки. Развлекать и утешать Малыша прилетает инфантильный любитель сладкого с пропеллером на спине.

Книга имела оглушительный успех, соизмеримый с приключениями Пеппи. В 1962 году вышла вторая часть трилогии, а спустя 6 лет — третья. Перевод сказочной истории о Малыше и Карлсоне для русских читателей сделала Лилианна Лунгина. Первая часть появилась спустя 2 года после издания в Швеции, третья — в 1974 году.

С 1963 по 1986 годы Астрид Линдгрен сочинила для ребят цикл из 6 книг о маленьком сорванце, упрямом и находчивом Эмиле Свенсоне. 6-летний проказник регулярно попадает в переделки, но он невероятно сметлив и часто подсказывает отцу неожиданные решения в хозяйстве и бизнесе.

Портрет Астрид Линдгрен



Еще одно яркое и любимое миллионами детей сочинение Линдгрен — фэнтези-сказка «Рони, дочь разбойника» — появилось в начале 1980-х. Это поучительная и добрая повесть о детской мудрости, которой следует поучиться взрослым. Рони — дочка атамана Маттиса, враждующего и конкурирующего с разбойником Борки, у которого подрастает сын Бирк. Отпрыски заклятых врагов проникаются симпатией и становятся друзьями. А когда враждующие родители запрещают им дружить, убегают от них в лес.

Произведения шведской сказочницы десятки раз экранизировались и ставились на театральных подмостках стран Европы, Америки и Азии. Впервые на экранах появилась повесть о Блюмквисте: премьера картины состоялась в 1947 году на рождественские праздники. Спустя 2 года маленькие телезрители увидели экранизацию приключений Пеппи.

В Советском Союзе творчество Астрид Линдгрен было широко известно и любимо. В 1976 году дети СССР увидели на экранах фильм «Приключения Калле-сыщика», в 1978-м — картину «Расмус-бродяга», через 6 лет — «Пеппи Длинныйчулок» и «Проделки сорванца». Мультфильмы о Карлсоне вышли в 1968 и 1970 годах.

Астрид Линдгрен при жизни осыпали всевозможными наградами. В 1958-м ей вручили медаль Ханса Кристиана Андерсена, которую приравнивают к Нобелевской премии в детской литературе.

Личная жизнь
Первая любовь Астрид Линдгрен оказалось несчастливой. Ее возлюбленный — редактор журнала «Виммербю» Аксель Блумберг — был женат. 18-летняя журналистка забеременела от старшего на 30 лет мужчины, когда он разводился. И если бы на судебном процессе узнали, что Блумберг изменил супруге Оливии, его банковский счет опустел бы. Поэтому беременная Астрид уехала из города.

Молодая Астрид Линдгрен с сыном



В Дании позволяли оставлять имя биологического отца в тайне, поэтому молодая женщина родила мальчика Ларса в Копенгагене. До 5 лет Ларс воспитывался в семье приемных родителей Стивенсонов.

В Стокгольме Астрид познакомилась с Нильсом Стуре Линдгреном. После свадьбы в 1931-м Линдгрен забрала сына, а через 3 года родила дочь Карин. Нильс усыновил Ларса и дал ему свою фамилию. Супруги прожили в счастливом браке 21 год.

Астрид Линдгрен с мужем



Смерть
В 1952 году скончался муж писательницы. В 1961 году не стало мамы, а через 8 лет и отца. Трагичным оказался для Астрид 1974 год: навсегда ушли брат и друзья детства. И настоящее горе обрушилось на женщину в 1986-м, когда умер ее сын.

Памятник Астрид Линдгрен



Линдгрен часто размышляла о таинстве ухода в иной мир, но, в отличие от родителей-лютеран, веривших в вечную жизнь, Астрид была сторонницей агностицизма. Умерла Астрид Линдгрен в январе 2002 года в почтенном возрасте — в 94 года.

Память
В 1991 году в честь писательницы назван созданный в Дании сорт роз: 'Astrid Lindgren'

В год смерти Астрид Линдгрен шведское правительство учредило премию памяти знаменитой писательницы в размере 5 миллионов крон, которую каждый год присуждают лучшему детскому писателю. В 2016 году ее вручили британке Мег Розофф.

Весной 2015 года шведский банк выпустил новую серию купюр достоинством в 20 крон, на которых изображена Астрид Линдгрен.

Банкнота с изображением Астрид Линдгрен



Шведы трепетно берегут квартиру в Стокгольме, где 60 лет жила и умерла знаменитая писательница. Музеем жилище стало зимой 2015 года, когда Швеция отметила 108-й день рождения Астрид Линдгрен.

Библиография
1945 — «Пеппи поселяется на вилле «Курица»

1946 — «Пеппи отправляется в путь»

1948 — «Пеппи в стране Веселии»

1946 «Знаменитый сыщик Калле Блюмквист»

1951 — «Знаменитый сыщик Калле Блюмквист рискует»

1953 — «Калле Блюмквист и Расмус»

1947 — «Мы все из Бюллербю»

1949 — «Снова о детях из Бюллербю»

1955 — «Малыш и Карлсон, который живет на крыше»

1962 — «Карлсон, который живет на крыше, опять прилетел»

1968 — «Карлсон, который живет на крыше, проказничает опять»

 1963 — «Эмиль из Леннеберги»

1966 — «Новые проделки Эмиля из Леннеберги»

1954 — «Мио, мой Мио»

1981 — «Рони, дочь разбойника»


В создании биографии использована статья с сайта 24СМИ, в которой, в свою очередь, использованы материалы из Википедии.

Переводчик

Лилианна Лунгина
1920–1998


Лилианна Зиновьевна Лунгина (девичья фамилия Маркович), советский и российский филолог, переводчик художественной литературы.

Детство и юность
Дочь заместителя Луначарского, затем советского торгпреда в Берлине Зиновия Марковича и Марии Либерсон.

Детство провела в Германии и Франции.



В 1934 году вернулась с матерью в СССР к отцу. Выпускница Школы № 204 им. Горького. Поступила в ИФЛИ, который во время её учёбы был переведён в МГУ и присоединён к филологическому факультету, затем закончила аспирантуру ИМЛИ им. Горького (1952). Преподавала французский и немецкий языки.



Начало деятельности как переводчика
Согласно воспоминаниям самой Лунгиной (фильм Олега Дормана «Подстрочник»), работу по переводу с французского и немецкого, которые она знала с детства и преподавала, ей ни в одном издательстве не давали по причине её еврейского происхождения[1]. Не помогли даже дружеские отношения с руководителем Зарубежной редакции Детгиза Борисом Грибановым, с которым они вместе учились. Он сказал Лунгиной (цитата по книге её воспоминаний): «Мне не разрешают давать переводы с французского евреям». Однако в институте Лунгина занималась скандинавскими языками и литературой, и это сослужило ей добрую службу — на этом поле конкурентов не было. По совету Грибанова она обратилась к шведской детской литературе, где и открыла книгу «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше» Астрид Линдгрен. Советское издание повести (1957) вышло всего через два года после появления шведского оригинала (1955).

Позже сама шведская писательница признавала, что благодаря таланту Лунгиной (переведшей ещё три книги Линдгрен: о Пеппи, Эмиле и Рони) её герои стали в Советском Союзе популярны и любимы, как нигде в мире.

Вместе с Астрид Линдгрен



Переводческая деятельность
Лунгина переводила с французского, немецкого, норвежского, датского и шведского языков. Её работы включают разные по времени и стилю произведения:

сказки Астрид Линдгрен

пьесы Стриндберга и Ибсена

рассказы Бёлля

философские сказки XVIII века

романы Виана и Ажара

произведения Шиллера, Гамсуна, Германа Банга, Гауптмана, Фриша, Кюртиса, Колетт, А. Дюма и др.

В конце 1970-х — первой половине 1980-х годов вела семинар молодых переводчиков. Первым результатом работы семинара был перевод новелл Бориса Виана. В изданный сборник вошёл роман «Пена дней» в переводе самой руководительницы и десяток рассказов в переводах членов семинара. В разные годы в семинаре принимали участие Мария Кан, Наталия Мавлевич, Ирина Волевич.

В 1990 году Лунгина написала на французском языке книгу «Московские сезоны», показывающую Западу Россию советских времён. В книге представлены образы знаменитых писателей, актёров, политиков, диссидентов, крестьянки Моти (служившей некоторое время в семье домработницей и няней старшего сына) и просто случайных попутчиков в поезде.

Семья
Семён Львович (1920–1996) — муж, российский драматург, сценарист.

Лилианна Лунгина и Семен Лунгин



Лунгин, Евгений Семёнович (род. 1960) — сын, советский и российский сценарист и кинорежиссёр.

Лунгин, Павел Семёнович (род. 1949) — сын, советский и российский сценарист и кинорежиссёр, Народный артист России, лауреат Каннского кинофестиваля.

С сыном Павлом



 Материал для биографии взят из Википедии и из статьи о Павле Лунгине.

Художница

Илон Викланд
1930


Илон Викланд (Ilon Wikland) — шведская художница, работающая в жанрах иллюстрации и мультипликации, постоянный иллюстратор книг Астрид Линдгрен.

Благодаря ей на свет появились всем знакомые иллюстрации к большинству любимых нами сказок шведской детской писательницы Астрид Линдгрен. Из-под кисти Викланд вышли, к примеру, герои книг «Братья Львиное сердце», «Рони, дочь разбойника», «Мы все из Бюллербю», «Лотта с Горластой улицы» и «Мадикен». В ее рисунках ясно прослеживаются основные темы произведений Линдгрен — детские радости и восторги, а также печали, страхи и потери.



Родилась Илон 5 февраля 1930 года в Тарту, Эстония в семье гражданского инженера Макса Пяэбо и выпускницы художественной школы Pallas художницы Виды Пяэбо-Юсе. Мать после развода с отцом уехала в 1939 г. в Италию на учёбу, затем совершенствовалась в Художественной Академии Будапешта, осела в 1948 г. в Великобритании, где её навестила повзрослевшая дочь, а с 1979 года до кончины проживала на острове Ивиса. Детство Илон провела в Хаапсалу, в школу пошла в Таллине, но в 1939–1944 годах училась в 1-й начальной школе Хаапсалу, где после присоединения Эстонии к СССР жила у бабушки, владелицы ресторана, вместе с двумя дядями, тетей и тетиным мужем-офицером. В доме военного, конечно, хранилось оружие.

Жизнь Илон текла безмятежно, хотя родителей рядом не было. Мама девочки, талантливый художник по ткани, и папа, тоже из рода художников, жили в Таллине. «Могу сказать, что я им была не нужна — только лишние хлопоты создавала», — рассказывает Илон.

Однако затем произошло событие, которое все переменило.

Один из дядей девочки по имени Лео не работал. Описывая его, Илон говорит, что он был «немного медлительным», но в семье его все любили. И вот однажды Лео взял в руки хранившееся дома оружие и нечаянно потянул за спусковой крючок. Пуля попала в Илон: вошла в плечо и вышла через спину. На этих местах так и остались шрамы.

Оружие с тех пор спрятали под замок, но этого оказалось мало. Мама трехлетней Илон забрала девочку из больницы и увезла в Таллин.

Произошедшее сильно потрясло девочку. Илон замкнулась в себе. К счастью, дома были собака и кошка, приносившие ей небольшое утешение. Однако присутствие родителей не давало чувства безопасности.



По достижении Илон школьного возраста ситуация немного улучшилась. Она отправилась во французскую школу, завела друзей. «В школу я пошла на неделю позже остальных, просто мама понятия не имела, когда начинаются занятия», — вспоминает Илон.

Когда девочке было 8 лет, ее родители развелись. Мама уехала в Италию, чтобы развивать там свои художественные способности, папа же снова женился.

Илон отправили в город Хаапсалу, на этот раз к родителям отца.

В Хаапсалу у бабушки с дедушкой было спокойно, однако в 1944 году бабушка с дедушкой решили, что Илон не стоит оставаться в Эстонии. Отец девочки с новой семьей к этому времени уже перебрался в Швецию, даже не подумав позвать с собой старшую дочь. Илон пришлось ехать одной.

14-летняя Илон не хотела уезжать одна, но бабушка с дедушкой говорили, что уже слишком стары, чтобы переезжать. Бабушка проводила Илон до причала и сунула ей в карман записку с номером телефона тети, живущей в Швеции. 



Тётя Илон Викланд иммигрировала из Эстонии ещё до войны и работала в Стокгольме художницей. Илон пошла по её стопам и поступила в художественную школу. В двадцатилетнем возрасте Илон повстречалась (в издательстве «Рабен и Шегрен») с Астрид Линдгрен, которой понравились её работы, что и стало началом их длительной совместной работы. Первой книгой, которую официально проиллюстрировала Илон Викланд, стала вышедшая в 1954 году книга Линдгрен "Мио, мой Мио".

Когда Илон шел 21 год, она познакомилась на вечеринке со шведским офицером Стигом Викландом (Stig Wikland), и симпатия оказалось взаимной.

В 1951 году Илон вышла за него замуж.



В 1953 году Илон отправилась в издательство «Рабен и Шёгрен» с пачкой набросков. К этому времени у нее родилась первая дочь, и зарплаты офицера молодой семье на жизнь не хватало. Главным же было то, что 23-летняя Илон хотела рисовать.

Она пришла со своими рисунками к редактору детской литературы Астрид Линдгрен.

Илон оказалась в нужное время в нужном месте. Автор иллюстраций к «Пеппи Длинныйчулок» заболела, и повесть «Мио, мой Мио» лежала в ожидании оформления. Илон получила рукопись и отправилась с ней домой рисовать. Вскоре ее утвердили в качестве иллюстратора «Мио».

Викланд создавала для книг Астрид Линдгрен идиллические картины и картины будничные. И в тех, и в других был виден ироничный взгляд на жизнь, однако появлялись здесь и изображения грусти, детского одиночества.

Илон искала вдохновение повсюду. В ее иллюстрациях можно найти лица дочерей, изображения эстонских и шведских дворов и небольших городов. Многие персонажи срисованы с прохожих. Так, к примеру, Викланд бродила по парижским площадям и переулкам в поисках Карлсона.

Илон и Астрид удалось отлично сработаться. Лишь дважды Линдгрен не сразу приняла созданных Викланд персонажей — помимо Карлсона, сменить образ пришлось и Рони, дочери разбойника.



Карьера Илон шла в гору, тогда как брак ее дал трещину. Стиг был хорошим мужем, но супруги все больше отдалялись друг от друга.

Все же они прожили вместе почти 30 лет, и за это время у них появилось четверо дочерей. В конце концов, Илон познакомилась с одним архитектором и подала на развод. Ее новые отношения продлились много лет.



 Викланд проживает в настоящее время в Стокгольме.



Для создания биографии художницы использованы материалы из Википедии, а также из статьи скандинавской корреспондентки Ханнеле Муйлу, взявшей интервью у Илон Викланд в 2016 году.

Художник

К сожалению, об А. Алёшине почти ничего не известно. На просторах инета нашлась пара-тройка художников, подходящих под эти инициалы, но их биографические данные предельно скудны и с уверенностью отождествить пресловутого "А. Алешина" с одним из них не получается. А может и в этом списке нет того самого, нужного нам, "А. Алешина".

Представленное в данном сборнике издание сказки "Пеппи Длинныйчулок", напечатанное Красноярским издательством в 1980 году — это единственная книга, в которой таинственный "А. Алешин" является автором ещё и внутренних иллюстраций. Далее, долгие годы, он выступает лишь как автор обложек, подвизаясь художником-оформителем по различным региональным издательствам России. Можно было предположить, что это другие, либо другой "А. Алешин/ы", но некоторые обложки сделаны явно той же рукой что и Красноярская "Пеппи". Сравните:



и



Логотип этой издательской серии, под которым было выпущено десять книг, напечатанных Калиниградским книжным издательством с 1981-го по 1991 год, явно создан той же рукой, что и рисунки к Красноярской "Пеппи".

Судя по всему, художник "А. Алешин" работал и в 2000-х. По данным сайта "Фантлаб", последняя по времени книга, которую он оформил, датируется 2011 годом.

Будем надеяться, что художник не скончался, а просто отошёл от активной деятельности. Будем надеяться, что он всё ещё жив и живёт неплохо.

Ну, пожалуй, что это и всё о нём. Как говорится, habitus aegroti. Не amen, а ad notam.

Пеппи Длинныйчулок


© Красноярское книжное издательство, 1980 г. Оформление, иллюстрации А. Алёшина

Книга «Пеппи Длинныйчулок» замечательной шведской писательницы Астрид Линдгрен удостоена высшей международной награды за лучшее произведение детской и юношеской литературы — Андерсеновской премии.

Популярность веселых и поэтичных произведений писательницы объясняется тем, что Астрид Линдгрен адресует их всем читателям от мала до велика, каждый возраст находит в них свою прелесть и занимательность. Астрид Линдгрен владеет тайной смешного во всех его проявлениях — от милой шутки до едкого сатирического обличения.

Своеобразие искрящегося таланта Астрид Линдгрен в полную меру проявилось в юмористической повести «Пеппи Длинныйчулок».

Текст печатается по изданию: Астрид Линдгрен «Пеппи Длинныйчулок» Издательство «Молодая гвардия», 1968.

Юмористическая провесть Астрид Линдгрен рассказывает о необыкновенной девочке Пеппи Длинныйчулок. В ней воплотились черты характера, о которых мечтает каждый ребёнок: доброта, умение прийти на помощь слабому и наказать несправедливость, способность увлекательно фантазировать.

Пеппи поселяется в вилле «Курица»


I Как Пеппи поселилась в вилле «Курица»

На окраине одного маленького шведского городка вы увидите очень запущенный сад. А в саду стоит почерневший от времени ветхий дом. Вот в этом-то доме и живет Пеппи Длинныйчулок. Ей исполнилось девять лет, но, представьте себе, живет она там совсем одна. У нее нет ни папы, ни мамы, и, честно говоря, это имеет даже свои преимущества — никто не гонит ее спать как раз в самый разгар игры и никто не заставляет пить рыбий жир, когда хочется есть конфеты.

Прежде у Пеппи был отец, и она очень его любила. Мама, конечно, у нее тоже когда-то была, но Пеппи ее уже совсем не помнит. Мама умерла давно, когда Пеппи была еще крошечной девочкой, лежала в коляске и так ужасно кричала, что никто не решался к ней подойти. Пеппи уверена, что ее мама живет теперь на небе и смотрит оттуда сквозь маленькую дырочку на свою дочку. Поэтому Пеппи часто машет ей рукой и всякий раз приговаривает:

— Не бойся, мама, я не пропаду!

Зато отца своего Пеппи помнит очень хорошо. Он был капитаном дальнего плавания, его корабль бороздил моря и океаны, и Пеппи никогда не разлучалась с отцом. Но вот однажды, во время сильного шторма, огромная волна смыла его в море, и он исчез. Но Пеппи была уверена, что в один прекрасный день ее папа вернется, она никак не могла себе представить, что он утонул. Она решила, что отец попал на остров, где живет много-много негров, стал там королем и день-деньской расхаживает с золотой короной на голове.

— Мой папа — негритянский король! Не всякая девочка может похвастаться таким удивительным папой, — частенько повторяла Пеппи с видимым удовольствием. — Когда папа построит лодку, он приедет за мной, и я стану негритянской принцессой. Гей-гоп! Вот будет здорово!

Этот старый дом, окруженный запущенным садом, отец купил много лет назад. Он собирался поселиться здесь с Пеппи, когда состарится и уже не сможет водить корабли. Но после того, как папа исчез в море, Пеппи отправилась прямехонько в свою виллу «Курица», чтобы там дожидаться его возвращения. Вилла «Курица» — так назывался этот старый дом. В комнатах стояла мебель, в кухне висела утварь — казалось, все специально приготовили, чтобы Пеппи могла здесь поселиться. Однажды тихим летним вечером Пеппи простилась с матросами на папином корабле. Все они так любили Пеппи, и Пеппи так любила их всех, что расставаться было очень грустно.

— Прощайте, ребята! — сказала Пеппи и поцеловала поочередно каждого в лоб. — Не бойтесь, я не пропаду!

Только две вещи взяла она с собой: маленькую обезьянку, которую звали господин Нильсон — она получила ее в подарок от папы, — да большой чемодан, набитый золотыми монетами. Все матросы выстроились на палубе и печально глядели вслед девочке, пока она не скрылась из виду. Но Пеппи шла твердым шагом и ни разу не оглянулась. На плече у нее восседал господин Нильсон, а в руке она несла чемодан.

— Ушла одна… Странная девочка… Да разве ее удержишь! — сказал матрос Фридольф, когда Пеппи исчезла за поворотом, и смахнул слезу.

Он был прав, Пеппи и в самом деле странная девочка. Больше всего поражает ее необычайная физическая сила, и нет на земле полицейского, который бы с ней справился. Она могла бы шутя поднять лошадь, если б захотела, — и знаете, она это часто проделывает. Ведь у Пеппи есть лошадь, которую она купила в тот самый день, когда поселилась в своей вилле. Пеппи всегда мечтала о лошади. Лошадь живет у нее на террасе. А когда Пеппи хочется после обеда выпить там чашечку кофе, она, не долго думая, выносит лошадь в сад.

По соседству с виллой «Курица» стоит другой дом, тоже окруженный садом. В этом доме живут папа, мама и двое милых ребятишек — мальчик и девочка. Мальчика зовут Томми, а девочку — Анника. Это славные, хорошо воспитанные и послушные дети. Томми никогда ни у кого ничего не выпрашивает и без пререканий выполняет все мамины поручения. Анника не капризничает, когда не получает того, что хочет, и всегда выглядит такой нарядной в своих чистеньких накрахмаленных ситцевых платьицах. Томми и Анника дружно играли в своем саду, но все-таки им не хватало детского общества, и они мечтали найти себе товарища для игр. В то время, когда Пеппи еще плавала со своим отцом по морям и океанам, Томми и Анника иногда залезали на забор, отделяющий сад виллы «Курица» от их сада, и всякий раз говорили:

— Как жаль, что никто не живет в этом доме. Вот было бы здорово, если б здесь поселился кто-нибудь с детьми.

В тот ясный летний вечер, когда Пеппи впервые переступила порог своей виллы, Томми и Анника были в отъезде. Мама отправила их погостить недельку у бабушки. Поэтому они и понятия не имели о том, что кто-то поселился в соседнем доме. Они вернулись от бабушки вечером, а наутро стояли у своей калитки, глядели на улицу, еще ничего не зная, и обсуждали, чем бы им заняться. И вот как раз в ту минуту, когда им показалось, что они ничего забавного придумать не сумеют, и день пройдет нудно, как раз в эту минуту открылась калитка соседнего дома, и на улицу выбежала девочка. Это была самая удивительная девочка из всех, каких когда-либо видели Томми и Анника.

Пеппи Длинныйчулок отправлялась на утреннюю прогулку. Вот как она выглядела: волосы ее цвета морковки были заплетены в две тугие косички, торчавшие в разные стороны; нос походил на крошечную картофелину, да к тому же еще в крапинку — от веснушек; в большом широком рту сверкали белые зубы. На ней было синее платье, но так как синей материи у нее, видно, не хватило, она вшила в него кое-где красные лоскутки. На очень тонкие и худые ноги она натянула длинные чулки разных цветов: один — коричневый, а другой — черный. А огромные черные туфли, казалось, вот-вот свалятся. Папа купил их ей в Южной Африке на вырост, и Пеппи ни за что не хотела носить другие.

Когда Томми и Анника увидели, что на плече у незнакомой девочки сидит обезьяна, они просто застыли от изумления. Маленькая мартышка была одета в синие брючки, желтую курточку и белую соломенную шляпу.

Пеппи пошла вдоль по улице, одной ногой по тротуару, другой — по мостовой. Томми и Анника не спускали с нее глаз, но она исчезла за поворотом. Однако скоро девочка вернулась, но теперь она уже шла задом наперед. Причем шла она так только потому, что поленилась повернуться, когда надумала возвратиться домой. Поравнявшись с калиткой Томми и Анники, она остановилась. С минуту дети молча глядели друг на друга. Наконец Томми сказал:

— Почему ты пятишься как рак?

— Почему я пячусь как рак? — переспросила Пеппи. — Мы как будто живем в свободной стране, верно? Разве каждый человек не может ходить так, как ему вздумается? И вообще, если хочешь знать, в Египте все так ходят, и никого это ни капельки не удивляет.

— Откуда ты знаешь? — спросил Томми. — Ведь ты не была в Египте.

— Как?! Я не была в Египте?! — возмутилась Пеппи. — Так вот, заруби себе на носу: я была в Египте и вообще объездила весь свет и вдоволь насмотрелась всяких чудес. Я видела вещи и позабавней, чем люди, которые пятятся как раки. Интересно, что бы ты сказал, если б я прошлась по улице на руках, как ходят в Индии?

Пеппи на минуту задумалась.

— Верно, я вру, — сказала она печально.

— Сплошное вранье! — подтвердила Анника, решившись, наконец, тоже вставить словечко.

— Ага, сплошное вранье, — согласилась Пеппи, становясь все более грустной. — Но иногда я начинаю забывать, что было и чего не было. Да и как ты можешь требовать, чтобы маленькая девочка, у которой мама — ангел на небе, а папа — негритянский король на острове в океане, всегда говорила только правду. И к тому же, — добавила она, и вся ее веснушчатая мордочка засияла, — во всем Бельгийском Конго не найдется человека, который сказал бы хоть одно правдивое слово. Целые дни напролет там все врут. Врут с семи утра и до захода солнца. Так что если я вам когда-нибудь случайно совру, вы не должны на меня сердиться. Я ведь очень долго жила в этом самом Бельгийском Конго. А подружиться мы все-таки можем! Верно?

— Еще бы! — воскликнул Томми и вдруг понял, что нынешний день уж никак нельзя будет назвать нудным.

— Почему бы вам, например, не пойти сейчас ко мне позавтракать? — спросила Пеппи.

— В самом деле, — подхватил Томми, — почему бы нам этого не сделать? Пошли!

— Вот здорово! — завопила Анника. — Идемте скорее! Идемте!

— Но прежде я должна познакомить вас с господином Нильсоном, — спохватилась Пеппи.

При этих словах маленькая обезьянка сняла с головы шляпу и вежливо поклонилась.

Пеппи толкнула обветшалую калитку, и дети двинулись по усыпанной гравием дорожке прямо к дому. В саду росли огромные старые замшелые деревья, прямо созданные для того, чтобы на них лазить. Все трое поднялись на террасу. Там стояла лошадь. Опустив голову в суповую миску, она жевала овес.

— Слушай, а почему у тебя лошадь стоит на террасе? — изумился Томми. Все лошади, которых он когда-либо видел, жили в конюшнях.

— Видишь ли, — задумчиво начала Пеппи, — на кухне она бы только путалась под ногами, а в гостиной ей было бы неудобно — там слишком много мебели.

Томми и Анника посмотрели на лошадь и вошли в дом. Кроме кухни, в доме были еще две комнаты — спальня и гостиная. Но, судя по всему, Пеппи целую неделю и не вспоминала об уборке. Томми и Анника с опаской огляделись вокруг — не сидит ли в каком-нибудь углу негритянский король. Ведь они ни разу в жизни не видели негритянского короля. Но дети не обнаружили никаких признаков ни папы, ни мамы.

— Ты здесь живешь совсем одна? — с испугом спросила Анника.

— Конечно, нет! Мы живем втроем: господин Нильсон, лошадь и я.

— И у тебя нет ни мамы, ни папы?

— Ну да! — радостно воскликнула Пеппи.

— А кто же тебе говорит по вечерам: «Пора ложиться спать?»

— Сама себе говорю. Сперва я говорю себе очень ласковым голосом: «Пеппи, ложись спать». А если я не слушаюсь, то повторяю уже строго. Когда и это не помогает, мне от себя здорово влетает. Понятно?

Томми и Анника никак не могли этого понять, но потом подумали, что, может быть, это не так-то уж плохо.

Дети вошли в кухню, и Пеппи запела:

Скорей сковороду на печь!
Блины мы будем печь.
Мука, и соль, и масло есть,
Мы скоро будем есть!
Пеппи взяла из корзинки три яйца и, подбросив их над головой, разбила одно за другим. Первое яйцо вытекло ей прямо на голову и залепило глаза. Но зато два других ей удалось ловко поймать в кастрюльку.

— Мне всегда говорили, что яйца очень полезны для волос, — сказала она, протирая глаза. — Вы сейчас увидите, как у меня быстро начнут расти волосы. Слышите, уже скрипят. Вот в Бразилии никто не выйдет на улицу, не намазав густо голову яйцом. Помню, там был один старик, такой глупый, он съедал все яйца вместо того, чтобы выливать их себе на голову. И он так полысел, что когда выходил из дому, в городе поднимался настоящий переполох, и приходилось вызывать полицейские машины с громкоговорителями, чтобы навести порядок…

Пеппи говорила и одновременно выбирала из кастрюльки попавшую туда яичную скорлупу. Затем она сняла висевшую на гвозде щетку на длинной ручке и принялась взбивать ею тесто так усердно, что забрызгала все стены. То, что осталось в кастрюльке, она вылила на сковороду, которая давно стояла на огне. Блин тут же подрумянился с одной стороны, и она подбросила его на сковороде, да так ловко, что он, перевернувшись в воздухе, шлепнулся обратно вниз неподжаренной стороной. Когда блин спекся, Пеппи метнула его через всю кухню прямо на тарелку, стоявшую на столе.

— Ешьте! — крикнула она. — Ешьте скорей, пока он не остыл.

Томми и Анника не заставили себя упрашивать и нашли, что блин очень вкусный. Когда с едой было покончено, Пеппи пригласила своих новых друзей в гостиную. Кроме комода с огромным количеством маленьких ящиков, никакой другой мебели в гостиной не было. Пеппи принялась по очереди выдвигать ящики и показывать Томми и Аннике все сокровища, которые она хранила. Тут были редкостные птичьи яйца, диковинные ракушки и разноцветные морские камешки. Были и резные коробочки, изящные зеркальца в серебряной оправе, бусы и многие другие вещицы, которые Пеппи с отцом покупали во время своих кругосветных путешествий. Пеппи тут же захотела подарить своим новым друзьям что-нибудь на память. Томми достался кинжал с перламутровой ручкой, а Анника получила шкатулку, на крышке которой было вырезано много-много улиток. В шкатулке лежало колечко с зеленым камнем.

— А теперь забирайте свои подарки и ступайте домой, — сказала вдруг Пеппи. — Ведь если вы отсюда не уйдете, то завтра не сможете снова прийти ко мне. А это было бы очень жалко.

Томми и Анника были того же мнения и отправились домой. Они прошли мимо лошади, которая уже съела весь овес, и выбежали через калитку из сада. На прощание господин Нильсон помахал им шляпой.

II Как Пеппи ввязывается в драку

На другое утро Анника проснулась очень рано. Она быстро вскочила с постели и подкралась к брату.

— Просыпайся, Томми, — прошептала она и потрясла его за руку. — Просыпайся, пойдем скорей к той странной девочке в больших туфлях.

Томми тут же проснулся.

— Знаешь, я даже во сне чувствовал, что нас ждет сегодня что-то очень интересное, хотя не помнил, что именно, — сказал он, снимая пижамную куртку.

Они оба побежали в ванную, помылись и почистили зубы гораздо быстрее, чем обычно, мгновенно оделись и, к удивлению мамы, на целый час раньше, чем всегда, спустились вниз и уселись в кухне за стол, заявив, что хотят немедленно выпить шоколад.

— Что вы собираетесь делать в такую рань? — спросила мама. — Чего это вы так спешите?

— Мы идем к девочке, которая поселилась в соседнем доме, — ответил Томми.

— И, быть может, проведем там целый день! — добавила Анника.

Как раз в это утро Пеппи собралась печь лепешки. Она замесила очень много теста и стала его раскатывать прямо на полу.

— Я считаю, господин Нильсон, — обратилась Пеппи к обезьянке, — что за тесто и браться не стоит, если собираешься печь меньше полтысячи лепешек.

И, растянувшись на полу, снова принялась с жаром работать скалкой.

— А ну-ка, господин Нильсон, перестань возиться с тестом, — с раздражением сказала она, и в этот момент раздался звонок.

Пеппи, вся в муке, словно мельник, вскочила с пола и помчалась открывать. Когда она сердечно пожимала руки Томми и Аннике, их всех окутало облако муки.

— Как мило с вашей стороны, что вы заглянули ко мне, — сказала она и одернула передник, отчего поднялось новое мучное облако.

Томми и Анника даже закашлялись — так они наглотались муки.

— Что ты делаешь? — спросил Томми.

— Если я тебе скажу, что чищу трубу, ты мне все равно не поверишь, ведь ты такой хитрюга, — ответила Пеппи. — Ясное дело, пеку лепешки. Скоро это станет еще яснее. А пока садитесь-ка на этот сундук.

И она снова взялась за скалку.

Томми и Анника уселись на сундуке и глядели, словно в кино, как Пеппи раскатывает на полу тесто, как швыряет лепешки на противни и как ставит противни в печь.

— Все! — воскликнуланаконец Пеппи и с грохотом захлопнула дверцу духовки, задвинув в нее последний противень.

— Что мы теперь будем делать? — поинтересовался Томми.

— Что вы собираетесь делать, я не знаю. Я, во всяком случае, не буду бездельничать. Я ведь дилектор… А у дилектора нет ни одной свободной минутки.

— Кто ты? — переспросила Анника.

— Дилектор!

— А что значит «дилектор»? — спросил Томми.

— Дилектор — это тот, кто всегда и во всем наводит порядок. Это все знают, — сказала Пеппи, сметая в кучу оставшуюся на полу муку. — Ведь на земле разбросана пропасть всяких разных вещей. Должен же кто-то следить за порядком. Вот это и делает дилектор!

— Пропасть каких вещей? — спросила Анника.

— Да самых разных, — объяснила Пеппи. — И золотых слитков, и страусовых перьев, и дохлых крыс, и разноцветных леденцов, и маленьких гаечек, ну и всяких там других.

Томми и Анника решили, что наводить порядок очень приятное занятие, и тоже захотели стать дилекторами. Причем Томми сказал, что он надеется найти золотой слиток, а не маленькую гаечку.

— Посмотрим, как нам повезет, — сказала Пеппи. — Что-нибудь уж всегда находишь. Но нам надо поторопиться. А то, того и гляди, набегут всякие другие дилектора и растащат все золотые слитки, которые валяются в этих местах.

И три дилектора тут же отправились в путь. Они решили прежде всего навести порядок возле домов, так как Пеппи сказала, что лучшие вещи всегда валяются вблизи человеческого жилья, хотя иногда случается найти гаечку и в лесной чаще.

— Как правило, это так, — объяснила Пеппи, — но бывает и иначе. Помню, как-то во время одного путешествия я решила навести порядок в джунглях на острове Борнео, и знаете, что я нашла в самой чащобе, там, где ни разу не ступала нога человеческая? Знаете, что я там нашла?.. Настоящую искусственную ногу, притом совсем новую. Я подарила ее потом одноногому старику, и он сказал, что такой прекрасной деревяшки ему бы ни за какие деньги не купить.

Томми и Анника во все глаза смотрели на Пеппи, чтобы научиться вести себя, как настоящие дилектора. А Пеппи металась по улице с тротуара на тротуар, то и дело прикладывая к глазам ладонь козырьком, чтобы лучше видеть, и неутомимо искала. Вдруг она стала на колени и просунула руку между рейками забора.

— Странно, — сказала она разочарованно, — мне показалось, что здесь сверкнул золотой слиток.

— А что, правда, можно брать себе все, что находишь? — спросила Анника.

— Ну да, все, что лежит на земле, — подтвердила Пеппи.

На лужайке перед домом, прямо на траве, лежал и спал пожилой господин.

— Вот глядите! — воскликнула Пеппи. — Он лежит на земле, и мы его нашли. Возьмем его!

Томми и Анника не на шутку испугались.

— Нет, нет, Пеппи, что ты… Его уносить нельзя… Это невозможно, — сказал Томми. — Да и что мы стали бы с ним делать?

— Что стали бы с ним делать? — переспросила Пеппи. — Да он может на многое пригодиться. Его можно посадить, например, в кроличью клетку и кормить листьями одуванчиков… Но раз вы не хотите его брать, то ладно, пусть себе лежит. Обидно только, что придут другие дилектора и подберут этого дядьку.

Они пошли дальше. Вдруг Пеппи издала дикий вопль.

— А вот теперь я в самом деле кое-что нашла! — и указала на валяющуюся в траве ржавую консервную банку. — Вот это находка! Вот это да! Такая банка всегда пригодится.

Томми с недоумением взглянул на банку.

— А на что она пригодится? — спросил он.

— Да на что хочешь! — ответила Пеппи. — Во-первых, в нее можно положить пряники, и тогда она превратится в прекрасную Банку с Пряниками. Во-вторых, в нее можно не класть пряников. И тогда она будет Банкой Без Пряников и, конечно, не будет такой прекрасной, но все же не всем попадаются такие банки, это точно.

Пеппи внимательно осмотрела найденную ржавую банку, которая к тому же оказалась дырявой, и, подумав, сказала:

— Но эта банка скорее напоминает Банку Без Пряников. А еще ее можно надеть на голову. Вот так! Глядите, она закрыла мне все лицо. Как темно стало! Теперь я буду играть в ночь. Как интересно!

С банкой на голове Пеппи стала бегать взад-вперед по улице, пока не растянулась на земле, споткнувшись о кусок проволоки. Банка с грохотом покатилась в канаву.

— Вот видите, — сказала Пеппи, поднимая банку, — не будь на мне этой штуковины, я расквасила бы себе нос.

— А я думаю, — заметила Анника, — что если бы ты не надела себе на голову банку, то никогда не споткнулась бы об эту проволоку…

Но Пеппи перебила ее ликующим криком: она увидела на дороге пустую катушку.

— До чего же мне сегодня везет! Какой счастливый день! — воскликнула она. — Какая маленькая, маленькая катушечка! Знаете, как здорово пускать из нее мыльные пузыри! А если продеть в дырку веревочку, то эту катушку можно носить на шее как ожерелье. В общем, я пошла домой за веревочкой.

Как раз в этот момент отворилась калитка в заборе, окружавшем один из домов, и на улицу выбежала девочка. Вид у нее был чрезвычайно напуганный, и это неудивительно — за ней гнались пятеро мальчишек. Мальчишки окружили ее и прижали к забору. У них была весьма выгодная позиция для нападения. Все пятеро тут же стали в боксерскую стойку и принялись лупить девочку. Она заплакала и подняла руки, чтобы защитить лицо.

— Бей ее, ребята! — закричал самый большой и сильный из мальчишек. — Чтобы на нашу улицу больше носа не казала.

— Ой! — воскликнула Анника. — Да ведь это они Вилле колотят! Гадкие мальчишки!

— Вон того здорового зовут Бенгт, — сказал Томми. — Он всегда дерется. Противный парень. Да еще накинулись пятеро на одну девочку!

Пеппи подошла к мальчишкам и ткнула Бенгта в спину указательным пальцем.

— Эй, послушай, есть мнение, что уж если драться с маленькой Вилле, то все лучше это делать один на один, а не налетать впятером.

Бенгт обернулся и увидел девчонку, которую он здесь раньше никогда не встречал. Да, да, совершенно незнакомую девчонку, да еще осмелившуюся коснуться его пальцем! На мгновение он застыл от изумления, а затем лицо его расплылось в издевательской улыбке.

— Эй, ребята, бросьте-ка Вилле и поглядите на это чучело! — Он указал на Пеппи. — Вот так кикимора!

Его прямо скрючило от смеха, он хохотал, упершись ладонями в коленки. Все мальчишки мигом обступили Пеппи, а Вилле, утирая слезы, тихонько отошла в сторону и стала возле Томми.

— Нет, вы только взгляните на ее волосы! — не унимался Бенгт. — Красные, как огонь. А туфли-то, туфли! Эй ты, одолжи-ка мне одну — я как раз собирался покататься на лодке, да не знал, где ее раздобыть!

Он схватил Пеппи за косу, но тут же с притворной гримасой отдернул руку:

— Ой, ой, обжегся!

И все пятеро мальчишек стали прыгать вокруг Пеппи и орать на разные голоса:

— Рыжая! Рыжая!

А Пеппи стояла в кольце беснующихся ребят и весело смеялась.

Бенгт рассчитывал, что девочка разозлится, а еще лучше заплачет; и уж никак не ожидал, что она будет спокойно и даже дружески глядеть на них. Убедившись, что словами ее не проймешь, Бенгт толкнул Пеппи.

— Не могу сказать, чтобы ты вежливо обходился с дамами, — заметила Пеппи и, схватив Бенгта своими сильными руками, подбросила его в воздух так высоко, что он повис на ветке растущей неподалеку березы. Затем она схватила другого мальчишку и закинула его на другую ветку. Третьего она швырнула на ворота виллы. Четвертого перебросила через забор прямо на клумбу. А последнего, пятого, она втиснула в игрушечную коляску, стоявшую на дороге. Пеппи, Томми, Анника и Вилле молча глядели на мальчишек, которые от изумления потеряли, видно, дар речи.

— Эй вы, трусы! — воскликнула, наконец, Пеппи. — Впятером нападаете на одну девчонку — это подлость! А затем дергаете за косу и толкаете другую маленькую, беззащитную девочку… Фу, какие вы противные… Стыдно! Ну пошли домой, — сказала она, обращаясь к Томми и Аннике. — А если они посмеют тебя, Вилле, хоть пальцем тронуть, ты мне скажи.

Пеппи подняла глаза на Бенгта, который, боясь пошевельнуться, все еще висел на ветке, и сказала:

— Может, тебе хочется еще что-нибудь сказать о цвете моих волос или о размере туфель, валяй говори, пока я здесь.



Но у Бенгта пропала всякая охота высказываться на любую тему. Пеппи подождала немного, затем взяла в одну руку жестяную банку, в другую катушку и ушла в сопровождении Томми и Анники.

Когда дети вернулись в сад Пеппи, она сказала:

— Дорогие мои, мне так досадно: я нашла две такие чудесные вещи, а вы — ничего. Вы должны еще немного поискать. Томми, почему бы тебе не взглянуть в дупло вон того старого дерева? Дилектора не должны проходить мимо таких деревьев.

Томми сказал, что все равно ни он, ни Анника ничего хорошего не найдут, но раз Пеппи просит его поискать, он готов. И он засунул руку в дупло.

— Ой! — воскликнул он с изумлением и вытащил из дупла маленькую записную книжечку в кожаном переплете, с серебряным карандашиком. — Странно! — проговорил Томми, рассматривая свою находку.

— Вот видишь! Я же тебе говорила, что на свете нет лучшего занятия, чем быть дилектором, и я просто ума не приложу, почему так мало людей выбирают себе эту профессию. Столяров и трубочистов сколько хочешь, а дилекторов пойди поищи.

Затем Пеппи обернулась к Аннике.

— А почему бы тебе не пошарить под этим пеньком! Под старыми пнями частенько находишь самые замечательные вещи. — Анника послушалась совета Пеппи, и тотчас у нее в руках оказалось красное коралловое ожерелье. Брат с сестрой даже рты раскрыли от удивления и решили, что отныне они всегда будут дилекторами.

Вдруг Пеппи вспомнила, что легла сегодня только под утро, потому что заигралась в мяч, и ей сразу захотелось спать.

— Пожалуйста, пойдите со мной и укройте меня хорошенько, да подоткните мне одеяло.

Когда Пеппи, усевшись на краю кровати, принялась снимать туфли, она задумчиво проговорила:

— Этому Бенгту захотелось покататься на лодке. Тоже катальщик нашелся! — фыркнула она с презрением. — Я проучу его в другой раз.

— Послушай, Пеппи, — вежливо спросил Томми, — а все-таки, почему у тебя такие здоровенные туфли?

— Ясное дело — для удобства. А для чего же еще? — проговорила Пеппи и легла. Она всегда спала, положив ноги на подушку, а голову под одеяло.

— В Гватемале так спят решительно все, и я считаю, что это единственно правильный и разумный способ спанья. Так куда удобней. Неужели вы засыпаете без колыбельной песенки? Я, например, обязательно должна себе спеть колыбельную, иначе у меня глаза не закрываются.

И секунду спустя до Томми и Анники донеслись из-под одеяла какие-то странные звуки. Это Пеппи пела себе колыбельную. Тогда они, чтобы ее не потревожить, на цыпочках направились к выходу. В дверях они обернулись и еще раз взглянули на постель, но увидели только Пеппины ноги, которые покоились на подушке. Дети пошли домой. Анника, крепко сжимая в руке свои коралловые бусы, спросила:

— Томми, ты не думаешь, что Пеппи нарочно положила эти вещи в дупло и под пенек, чтобы мы их нашли?

— Чего гадать, — ответил Томми. — С Пеппи никогда не знаешь, что к чему, это мне уже ясно.

III Как Пеппи играет с полицейскими в салочки

Вскоре в маленьком городке разнесся слух, что девятилетняя девочка живет совершенно одна в заброшенной вилле. И взрослые этого городка считали, что дальше так продолжаться не может. У всех детей должен быть кто-то, кто их воспитывает. Все дети должны ходить в школу и учить таблицу умножения. Поэтому взрослые решили, что эту маленькую девочку надо отправить в детский дом. Однажды после обеда Пеппи пригласила Томми и Аннику пить кофе с булочками. Она расставила чашки прямо на ступеньках террасы. Приятно припекало солнышко, и с клумб доносился аромат цветов. Господин Нильсон карабкался вверх и вниз по балюстраде, а лошадь время от времени тянула морду, чтобы получить булочку.

— Как все-таки прекрасна жизнь! — промолвила Пеппи и вытянула ноги. Как раз в этот момент распахнулась калитка, и в сад вошли двое полицейских в форме.

— Ах! — воскликнула Пеппи. — Что за счастливый день! Больше всего на свете — ну конечно, после крема из ревеня — я люблю полицейских.

Сияя счастливой улыбкой, она двинулась навстречу полицейским.

— Ты и есть та самая девочка, которая поселилась в этой вилле? — спросил один из полицейских.

— А вот и нет, — ответила Пеппи. — Я сухонькая старушка и живу на третьем этаже в особнячке на другом конце города.

Пеппи ответила так, потому что хотела пошутить. Но полицейские не нашли эту шутку смешной, они строго сказали ей, чтобы она перестала дурачиться, а затем сообщили, что добрые люди решили предоставить ей место в детском доме.

— А я и так живу в детском доме, — ответила Пеппи.

— Что за вздор ты несешь! — закричал полицейский. — Где же находится твой детский дом?

— Да вот здесь. Я дитя, а это мой дом. Значит, это и есть детский дом. А места, как видите, тут вполне хватает.

— О, милая девочка, тебе этого не понять, — сказал другой полицейский и засмеялся. — Ты должна отправиться в настоящий детский дом, где тебя будут воспитывать.

— А в этот детский дом можно взять с собой лошадь?

— Конечно, нет! — ответил полицейский.

— Так я и думала, — мрачно сказала Пеппи. — Ну, а обезьянку?

— И обезьянку нельзя. Ты же сама это понимаешь.

— В таком случае пусть другие отправляются в детский дом, я туда не собираюсь!

— Но ведь ты должна ходить в школу.

— Почему это я должна ходить в школу?

— Чтобы научиться разным вещам.

— Каким таким вещам? — не унималась Пеппи.

— Ну, самым разным. Всевозможным полезным вещам. Например, выучить таблицу умножения.

— Вот уже целых девять лет я прекрасно обхожусь без этой таблицы уважения, — ответила Пеппи, — значит, и дальше проживу без нее.

— Ну подумай, тебе будет неприятно, если ты на всю жизнь останешься неучем! Представь себе, ты вырастешь большой, и вдруг у тебя кто-нибудь спросит, как называется столица Португалии. А ты не сможешь ответить.

— Почему это я не смогу ответить? Я вот что скажу: «Если тебе уж так важно узнать, какой главный город Португалии, то напиши прямо в Португалию, — португальцы с удовольствием сообщат тебе, как называется их столица».

— И тебе не будет стыдно, что сама не смогла ответить?

— Возможно, будет, — сказала Пеппи. — И я долго не засну в тот вечер, буду все лежать и вспоминать: ну а в самом деле, как же называется столица Португалии? Но я скоро утешусь, — тут Пеппи сделала стойку, прошлась на руках и добавила: — Потому, что ведь я была в Лиссабоне с папой.

Тут в разговор вмешался первый полицейский и сказал, чтобы Пеппи не воображала, что она может поступить, как хочет, — ей приказано отправляться в детский дом и нечего больше болтать попусту. И он подошел к Пеппи и схватил ее за руку. Но Пеппи тут же вырвалась и, слегка шлепнув полицейского по спине, крикнула:

— Я вас осалила! Вам водить!

И, прежде чем он успел опомниться, она вскочила на балюстраду террасы, а оттуда быстро забралась на балкон второго этажа.

Полицейским вовсе не хотелось лезть наверх таким способом. Поэтому они оба кинулись в дом и поднялись по лестнице. Но когда они очутились на балконе, Пеппи уже сидела на крыше. Она карабкалась по черепице с ловкостью обезьяны. В одно мгновение она оказалась на коньке крыши, а оттуда перескочила на трубу.

Полицейские сидели на балконе и в растерянности чесали затылки.

Томми и Анника с лужайки восторженно следили за Пеппи.

— До чего весело играть в салочки! — крикнула Пеппи полицейским. — Как мило с вашей стороны, что вы пришли поиграть со мной. У меня сегодня счастливый день, это точно!

Немного поразмыслив, полицейские сходили за лестницей, прислонили ее к стене дома и друг за дружкой стали взбираться на крышу. Оскальзываясь на черепице и с трудом балансируя, двинулись они к Пеппи, но вид у них был весьма перепуганный.

— Смелее! Смелее! — подбадривала их Пеппи. — Это совсем не страшно.

Но когда полицейские почти доползли до Пеппи, она, заливаясь веселым смехом, и даже повизгивая от удовольствия, спрыгнула с трубы и перебралась на другой скат крыши. С той стороны рядом с домом росло дерево.

— Глядите, я падаю! — крикнула Пеппи и, прыгнув с карниза, повисла на ветке, покачиваясь на ней, а потом ловко соскользнула вниз по стволу. Очутившись на земле, Пеппи обежала дом и отставила лестницу, по которой взбирались на крышу полицейские. Полицейские перепугались, когда Пеппи прыгнула на дерево. Но они просто пришли в ужас, увидев, что девочка унесла лестницу. Окончательно рассвирепев, они орали, грозили Пеппи ужасными карами и требовали, чтобы Пеппи немедленно поставила лестницу на место, не то они, мол, с ней не так поговорят.



— Чего вы сердитесь? — с упреком спросила их Пеппи. — Мы же играем в салочки, к чему зря злиться?

Полицейские немного помолчали, и наконец один из них сказал смущенно:

— Послушай, девочка, будь добра, поставь назад лестницу, чтобы мы могли спуститься.

— С удовольствием, — ответила Пеппи и тут же приставила лестницу. — А потом мы можем, если хотите, выпить кофейку и вообще весело провести время вместе.



Но полицейские оказались коварными людьми. Едва ступив на землю, они кинулись к Пеппи, схватили ее и закричали:

— Вот теперь ты попалась, скверная девчонка!

— Я с вами больше не играю. Я не вожусь с теми, кто жулит в игре, — ответила Пеппи и, взяв обоих полицейских за пояса, выволокла их из сада на улицу. Там она их отпустила, но они еще долго не могли прийти в себя.

— Одну минуточку! — крикнула им Пеппи и со всех ног бросилась на кухню. Вскоре она снова появилась, держа в руках по булочке.

— Отведайте, пожалуйста! Правда, они немножко подгорели, но это неважно.

Затем Пеппи подошла к Томми и Аннике, которые стояли, рты раскрыв, и только диву давались. А полицейские поспешили вернуться в город и сказали тем, кто их посылал, что Пеппи не годится для детского дома. Полицейские, конечно, утаили, что сидели на крыше. И взрослые решили: раз так, пусть эта девочка живет как хочет. Главное, чтобы она ходила в школу, а в остальном она вольна сама собой распоряжаться.

Что до Пеппи, Томми и Анники, то они прекрасно провели остаток дня. Сперва они допили кофе, и Пеппи, успешно справившись с четырнадцатью булочками, сказала:

— Все-таки это были какие-то не настоящие полицейские — болтали что-то о детском доме, о таблице уважения и о Лиссабоне…

Затем Пеппи вынесла лошадь в сад, и дети стали кататься верхом.

Правда, Анника поначалу боялась лошади. Но когда она увидела, как весело скачут по саду Томми и Пеппи, она тоже решила попробовать. Пеппи ловко посадила ее, лошадь затрусила рысцой по дороге, а Томми запел во все горло:

Мчатся шведы, грохоча.
Схватка будет горяча!
Вечером, когда Томми и Анника уже лежали в своих кроватках, Томми сказал:

— До чего здорово, что Пеппи приехала сюда жить. Верно, Анника?

— Ну конечно, здорово!

— Знаешь, я даже не помню, во что мы, собственно говоря, играли до нее.

— Мы играли в кегли, в крокет или просто в мяч. Но с Пеппи куда веселее!.. А тут еще лошадь и обезьянка! Верно?

IV Как Пеппи идет в школу

Конечно, и Томми, и Анника ходили в школу. Каждое утро ровно в восемь они, взявшись за руки, с учебниками в сумках отправлялись в путь.

Как раз в этот час Пеппи больше всего любила ездить верхом на лошади, или наряжать Нильсона, или делать зарядку, которая заключалась в том, что она сорок три раза подряд, не сгибаясь, подскакивала на месте. Затем Пеппи устраивалась у кухонного стола и в полном покое выпивала большую чашку кофе и съедала несколько бутербродов с сыром.

Проходя мимо виллы «Курица», Томми и Анника с тоской глядели через ограду — уж очень им хотелось свернуть сюда и весь день проиграть со своей новой подружкой. Вот если бы Пеппи тоже ходила в школу, им было бы не так обидно тратить на учение столько времени.

— До чего же весело бежать домой после школы, особенно если нам втроем, а, Пеппи? — сказал как-то Томми, смутно надеясь ее соблазнить.

— И в школу мы бы тоже ходили вместе, а? — умоляюще добавила Анника.

Чем больше ребята думали о том, что Пеппи не ходит в школу, тем печальнее становилось у них на душе. И в конце концов они решили во что бы то ни стало уговорить ее ходить в школу вместе с ними.

— Ты даже представить себе не можешь, какая у нас замечательная учительница, — сказал однажды Томми, лукаво взглянув на Пеппи. Он и Анника прибежали к ней, наспех сделав уроки.

— Ты не знаешь, как интересно у нас в классе! — подхватила Анника. — Если бы меня не пускали в школу, я бы просто с ума сошла от горя.

Пеппи, сидя на низенькой скамеечке, мыла ноги в огромном тазу. Она ничего не сказала в ответ, только принялась так брызгаться, что расплескала почти всю воду.

— Да и сидеть там надо недолго, только до двух часов, — снова начал Томми.

— Понимаешь, только до двух, и оглянуться не успеешь, как звонок. А кроме того, бывают каникулы. Рождественские, пасхальные, летние… — в тон ему продолжала Анника.

Пеппи задумалась, но по-прежнему молчала. Вдруг она с решительным видом выплеснула остаток воды из таза прямо на пол, хотя там сидел господин Нильсон и играл с зеркалом.

— Это несправедливо, — строго сказала Пеппи, не обращая ни малейшего внимания ни на гнев господина Нильсона, ни на его мокрые штаны. — Это ужасно несправедливо, и я не стану с этим мириться!

— Что несправедливо? — удивился Томми.

— Через четыре месяца будет рождество и у вас начнутся рождественские каникулы. А у меня что начнется? — В голосе Пеппи звучали слезы. — У меня не будет никаких рождественских каникул, даже самых коротеньких, — продолжала она жалобно. — Это надо изменить. Завтра же я отправляюсь в школу.

От радости Томми и Анника захлопали в ладоши.

— Ура! Ура! Так мы тебя будем ждать завтра ровно в восемь у наших ворот.

— Нет, — сказала Пеппи. — Это для меня слишком рано. А кроме того, я поеду в школу верхом.

Сказано — сделано. В десять часов Пеппи вынесла свою лошадь в сад и отправилась в путь.

А через несколько минут все жители городка кинулись к окнам, с ужасом провожая взглядом маленькую девочку, которую понесла взбесившаяся лошадь. На самом же деле ничего ужасного не происходило. Просто Пеппи торопилась в школу. Она галопом влетела во двор, спрыгнула на землю и привязала лошадь к дереву. Подойдя к двери класса, она с таким грохотом распахнула ее, что все ребята от неожиданности подскочили на своих местах, и, помахав своей широкополой шляпой, что есть мочи крикнула:

— Привет! Надеюсь, я не опоздала на таблицу уважения?

Томми и Анника предупредили учительницу, что в класс должна прийти новая девочка, которую зовут Пеппи Длинныйчулок. Учительница и без того уже слышала о Пеппи — в маленьком городке, где все про всех знают, о ней шло немало толков. А так как учительница была милой и доброй, то она решила сделать все, чтобы Пеппи в школе понравилось.

Не дожидаясь приглашения, Пеппи уселась за пустую парту. Но учительница не сделала ей никакого замечания. Наоборот, она сказала очень приветливо:

— Добро пожаловать к нам в школу, милая Пеппи. Надеюсь, тебе у нас понравится, и ты здесь многому научишься.

— А я надеюсь, что у меня скоро будут рождественские каникулы, — ответила Пеппи. — Для этого я и пришла сюда. Справедливость прежде всего.

— Скажи мне, пожалуйста, твое полное имя. Я запишу тебя в список учеников.

— Меня зовут Пеппилотта-Виктуалина-Рольгардина, дочь капитана Эфроима Длинныйчулок, прежде Грозы Морей, а теперь негритянского короля. Вообще-то говоря, Пеппи — это мое уменьшительное имя. Папа считал, что Пеппилотту произносить слишком долго.

— Ясно, — сказала учительница. — Тогда мы тоже будем звать тебя Пеппи. А теперь давай посмотрим, что ты знаешь. Ты уже большая девочка и, наверное, многое умеешь. Начнем с арифметики. Скажи, пожалуйста, Пеппи, сколько будет, если к семи прибавить пять?

Пеппи взглянула на учительницу с недоумением и недовольством.

— Если ты, такая большая, сама это не знаешь, то неужели думаешь, что я стану считать за тебя? — ответила она учительнице.

У всех учеников глаза на лоб полезли от удивления. А учительница терпеливо объяснила, что так в школе не отвечают, что учительнице говорят «вы» и, обращаясь к ней, называют ее «фрекен».

— Простите, пожалуйста, — сказала Пеппи, смутившись. — Я этого не знала и больше так делать не буду.

— Надеюсь, — сказала учительница. — Вот ты не хотела считать за меня, а я охотно сосчитаю за тебя: если к семи прибавить пять, получится двенадцать.

— Подумать только! — воскликнула Пеппи. — Оказывается, ты сама можешь это сосчитать. Зачем же ты тогда у меня спрашивала?.. Ой, я опять сказала «ты» — простите, пожалуйста.

И в наказание Пеппи сама себя больно ущипнула за ухо.

Учительница решила не обращать на это никакого внимания и задала следующий вопрос:

— Ладно, Пеппи, а теперь скажи, сколько будет восемь и четыре?

— Думаю, шестьдесят семь, — ответила Пеппи.

— Неверно, — сказала учительница, — восемь и четыре будет двенадцать.

— Ну, старушка, это уж слишком! Ты же сама только что сказала, что пять и семь будет двенадцать. Какой-то порядок нужен и в школе! А если уж тебе так хочется заниматься всеми этими подсчетами, то стала бы в уголок да считала себе на здоровье, а мы тем временем пошли бы во двор играть в салочки… Ой, я, кажется, снова говорю «ты»! Простите меня в последний раз. Я постараюсь вести себя лучше.

Учительница сказала, что готова и на этот раз простить Пеппи, но, видно, пока не стоит задавать ей вопросы по арифметике, лучше вызвать других детей.

— Томми, реши, пожалуйста, такую задачу: у Лизи было семь яблок, а у Акселя — девять. Сколько яблок было у них вместе?

— Да, сосчитай-ка это, Томми, — вмешалась вдруг Пеппи, — и, кроме того, скажи: почему у Акселя живот болел больше, чем у Лизи, и в чьем саду они нарвали яблок?

Фрекен снова сделала вид, что ничего не слышала, и сказала, обращаясь к Аннике:

— Ну, Анника, теперь ты сосчитай. Густав пошел со своими товарищами на экскурсию. Ему дали с собой одну крону, а вернулся он с семью эре. Сколько денег потратил Густав?

— А я хочу знать, — сказала Пеппи, — почему этот мальчишка так сорил деньгами? И что он купил на них: лимонаду или что-нибудь еще? И хорошо ли он вымыл уши, когда собирался на экскурсию?

Учительница решила сегодня больше не заниматься арифметикой. Она подумала, что, быть может, чтение у Пеппи пойдет лучше. Поэтому она вынула из шкафа картонку, на которой был нарисован ежик. Под рисунком стояла большая буква «Ё».

— Ну, Пеппи, сейчас я покажу тебе интересную вещь. Это Ё-е-е-жик. А буква, которая изображена вот тут, называется «Ё».

— Ну да? А я всегда думала, что ё — это большая палочка с тремя маленькими поперек и двумя мушиными крапинками наверху. Скажите мне, пожалуйста, что общего имеет ежик с мушиными крапинками?

Учительница не ответила на вопрос Пеппи, а вынула другую картонку, на которой была нарисована змея, и сказала, что буква под картинкой называется «З».

— Когда говорят о змеях, я всегда вспоминаю, как я дралась с гигантской змеей в Индии. Вы даже представить себе не можете, какая это была страшная змея: четырнадцать метров длиной и злая, как оса. Каждый день она пожирала не меньше пяти взрослых индийцев, а на закуску лакомилась двумя маленькими детьми. И вот однажды она решила полакомиться мною. Она обвилась вокруг меня, но я не растерялась и изо всех сил стукнула ее по голове. Бах! Тут она как зашипит: ф-ф-ф! А я ее еще раз — бац! И тогда она — ух! Да, да, вот точно так это было. Очень страшная история!..



Пеппи перевела дух, а учительница, которая к этому времени окончательно поняла, что Пеппи трудный ребенок, предложила всему классу нарисовать что-нибудь. «Наверное, рисование увлечет Пеппи и она хоть немного посидит спокойно», — подумала фрекен и раздала ребятам бумагу и цветные карандаши.

— Вы можете рисовать все, что хотите, — сказала она и, сев за свой столик, принялась проверять тетради. Через минуту она подняла глаза, чтобы посмотреть, как дети рисуют, и обнаружила, что никто не рисовал, а все смотрели на Пеппи, которая, лежа ничком, рисовала прямо на полу.

— Послушай, Пеппи, — с раздражением сказала учительница, — почему ты не рисуешь на бумаге?

— Я ее уже давно всю изрисовала. Но портрет моей лошади не уместился на этом крошечном листке. Сейчас я рисую как раз передние ноги, а когда дойду до хвоста, мне придется выйти в коридор.

Учительница на минуту задумалась, но решила не сдаваться.

— А теперь, дети, встаньте, и мы споем песню, — предложила она.

Все дети поднялись со своих мест, все, кроме Пеппи, которая продолжала лежать на полу.

— Валяйте пойте, а я немного отдохну, — сказала она, — а то если я запою — стекла полетят.

Но тут терпение у учительницы лопнуло, и она сказала детям, чтобы они пошли погулять на школьный двор, — ей необходимо поговорить с Пеппи с глазу на глаз. Как только все дети вышли, Пеппи поднялась с полу и подошла к столику учительницы.

— Знаешь что, фрекен, — сказала она, — я вот что думаю: мне было очень интересно прийти сюда и посмотреть, чем вы тут занимаетесь. Но больше мне сюда ходить неохота. А с рождественскими каникулами пусть будет, как будет. В вашей школе для меня слишком много яблок, ежей и змей. Прямо голова закружилась. Ты, фрекен, надеюсь, не будешь этим огорчена?

Но учительница сказала, что она очень огорчена, и больше всего тем, что Пеппи не хочет вести себя как следует.

— Любую девочку выгонят из школы, если она будет вести себя так, как ты, Пеппи.

— Как, разве я себя плохо вела? — с удивлением спросила Пеппи. — Честное слово, я этого и не заметила, — печально добавила она.

Ее нельзя было не пожалеть, потому что так искренне огорчаться, как она, не умела ни одна девочка в мире.

С минуту Пеппи молчала, а потом сказала, запинаясь:

— Понимаешь, фрекен, когда мама у тебя ангел, а папа — негритянский король, а сама ты всю жизнь проплавала по морям, то не знаешь, как надо вести себя в школе среди всех этих яблок, ежей и змей.

Фрекен сказала Пеппи, что она это понимает, больше не сердится на нее, и Пеппи сможет снова прийти в школу, когда немножко подрастет. Тут Пеппи засияла от счастья и сказала:

— Ты, фрекен, удивительно милая. И вот тебе, фрекен, от меня подарок на память.

Пеппи вынула из кармана маленький изящный золотой колокольчик и положила его на столик перед учительницей. Учительница сказала, что не может принять от нее такой дорогой подарок.

— Нет, прошу тебя, фрекен, ты должна принять мой подарок! — воскликнула Пеппи. — А то я завтра опять приду в школу, а это никому не доставит удовольствия.

Тут Пеппи выбежала на школьный двор и вскочила на свою лошадь. Все дети окружили Пеппи, каждому хотелось погладить лошадь и посмотреть, как Пеппи выедет со двора.

— Помню, я в Аргентине ходила в школу, вот это было школа! — сказала Пеппи и поглядела на ребят. — Эх, вам бы туда попасть! После рождественских каникул там через три дня начинаются пасхальные, а когда кончаются пасхальные, то еще через три дня начинаются летние. Кончаются летние каникулы первого ноября, и тут-то, правда, ребятам приходится здорово поработать, потому что рождественские каникулы начинаются только одиннадцатого. Но, в конце концов, с этим можно смириться, потому что в Аргентине не задают уроков. Правда, иногда случается, что какой-нибудь аргентинский мальчик залезает в шкаф, чтобы никто его не видел, и тайком немножко поучит уроки. Но ему здорово влетает от мамы, если она это замечает. Арифметику там вообще не проходят, и если какой-нибудь мальчишка случайно знает, сколько будет пять и семь, да еще сдуру проговорится об этом учительнице, то она поставит его на весь день в угол. Чтением там занимаются только в свободные дни, и то, если найдутся книги для чтения, но книг там нет ни у кого…

— Что же они тогда делают в школе? — с изумлением спросил маленький мальчик.

— Едят конфеты, — ответила Пеппи. — Вблизи школы находится конфетная фабрика. Так вот, от нее прямо в класс провели специальную трубу, и поэтому у детей нет ни минуты свободного времени — только успевай жевать.

— А что же делает учительница? — спросила маленькая девочка.

— Глупышка! — сказала Пеппи. — Неужто сама не догадалась: учительница подбирает конфетные бумажки и делает фантики. Уж не думаешь ли ты, что там фантиками занимаются сами ребята? Нет уж, дудки! Ребята там даже сами в школу не ходят, а посылают младших братишек и сестренок… Ну, привет! — радостно крикнула Пеппи и помахала своей большой шляпой. — А вам, беднягам, самим придется сосчитать, сколько яблок было у Акселя. Меня вы здесь не скоро увидите…

Пеппи с шумом выехала за ворота. Лошадь скакала так быстро, что камни летели у нее из-под копыт, а оконные стекла дребезжали.

V Как Пеппи лезет в дупло

Однажды в теплый и ясный день Пеппи, Томми и Анника грелись на солнышке. Пеппи взобралась на один из столбов калитки, Анника — на другой, а Томми примостился на самой калитке. Груша, росшая поблизости, тянула свои ветки прямо к калитке, и дети могли, не двигаясь с места, рвать мелкие золотисто-красные груши. Они жевали грушу за грушей и выплевывали зернышки прямо на улицу.

Вилла «Курица» была расположена, как вы знаете, на самой окраине города, там, где улица переходила в шоссе. Жители городка любили ходить гулять в эту сторону — здесь были самые живописные места.

Итак, ребята безмятежно грелись на солнышке и ели груши, когда появилась незнакомая девчонка. Увидев ребят, сидящих на калитке, она остановилась и спросила:

— Скажите, мой папа здесь не проходил?

— А как он выглядит, твой папа? — поинтересовалась Пеппи. — У него голубые глаза?

— Да, — сказала девочка.

— Он среднего роста, не высокий и не низкий…

— Да, да… — подтвердила девочка.

— В черной шляпе и в черных ботинках…

— Да… да!

— Нет, мы его не видели!

Девочка надулась и, ни слова не говоря, пошла дальше.

— Ой ты, подожди! — крикнула ей вслед Пеппи. — Он лысый?

— Нет, он не лысый.

— Тогда ему здорово повезло! — захохотала Пеппи и выплюнула зернышки.

Девочка двинулась было дальше, но Пеппи ее снова остановила:

— А уши у него, словно лопухи, свисают до плеч?

— Нет, — сказала девочка и обернулась. — А вы что, видели человека с такими ушами?

— Нет, не видели, таких людей не бывает. Во всяком случае, в нашей стране, — добавила Пеппи после паузы. — Вот в Китае — дело другое. Однажды в Шанхае я видела китайца с такими большими ушами, что они служили ему пелериной. Вот хлынет, бывало, ливень, китаец прикроется ушами — и порядок: ему тепло и сухо. А когда во время дождя он встречал друзей и знакомых, он и их прикрывал своими ушами. Так они сидели и пели свои грустные песни, пока дождь не проходил. Звали этого китайца Хай-Шанг. Поглядели бы вы, как он по утрам мчался на работу. Он всегда прилетал буквально в последнюю минуту, потому что любил поспать. Он выбегал на улицу, расставлял свои огромные уши, ветер надувал их, словно паруса, и гнал Хай-Шанга с невероятной скоростью…

Девочка, раскрыв рот, слушала Пеппи, а Томми и Анника даже перестали жевать груши.

— У Хай-Шанга было столько детей, что он их и сосчитать не мог, — не унималась Пеппи. — Самого младшего звали Петер.

— Это китайского мальчика звали Петер? — усомнился Томми. — Не может быть!

— Вот и жена Хай-Шанга так говорила. Китайского ребенка нельзя называть Петер, — твердила она своему мужу. Но Хай-Шанг был невероятно упрям. Он хотел, чтобы его младшего сына звали Петер, и никак иначе. Он так разозлился, что сел в уголок, накрылся своими ушами и сидел там до тех пор, пока его бедная жена не уступила и не назвала мальчика Петером…

— Вот это да! — прошептала Анника.

— Петер был самым избалованным ребенком во всем Шанхае и так капризничал во время еды, что мать его приходила в отчаянье. Вы ведь знаете, что в Китае едят ласточкины гнезда. И вот как-то раз мама наложила ему полную тарелку ласточкиных гнезд и кормила его с ложечки, приговаривая: «Ешь, Петерхен, это гнездышко мы съедим за папу!» Но Петер плотно сжимал губы и мотал головой. И когда Хай-Шанг увидел, как его младший сын ест, он так рассвирепел, что приказал не давать Петеру ничего другого, пока он не съест этого гнездышка «за папу». А я вам уже говорила, что Хай-Шанг умел настоять на своем. И вот это гнездо стали варить Петеру каждый божий день с мая по октябрь. Четырнадцатого июля мать попросила Хай-Шанга дать Петеру две тефтельки. Но отец был неумолим.

— Все это глупости, — сказала вдруг чужая девочка.

— Вот именно, буквально эти слова и произнес Хай-Шанг, — подтвердила Пеппи, нимало не смутившись. «Все это глупости, — сказал он, — мальчик может съесть это ласточкино гнездо, надо только сломить его упрямство». Но когда Петеру предлагали гнездо, он только сжимал губы.

— Как же этот мальчик жил, если он ничего не ел с мая по октябрь? — удивился Томми.

— А он и не жил. Он умер восемнадцатого октября — «из чистого упрямства», как сказал его отец. Девятнадцатого его похоронили. А двадцатого октября прилетела ласточка и снесла яйцо в то самое гнездо, которое все еще лежало на столе. Так что гнездо это пригодилось, и никакой беды не случилось, — радостно закончила Пеппи.

Затем она подозрительно посмотрела на девочку, которая в растерянности стояла на дороге.

— У тебя какой-то странный вид, — сказала Пеппи. — Уж не думаешь ли ты, что я вру? А ну-ка признавайся! — И Пеппи угрожающе подняла руку.

— Да нет, что ты… — испуганно ответила девочка. — Я вовсе не хочу сказать, что ты врешь, но…

— Значит, по-твоему, я не вру… — перебила ее Пеппи, — а ведь на самом-то деле я вру, да еще как! Плету, что в голову взбредет. Неужели ты вправду думаешь, что мальчик может прожить без еды с мая по октябрь? Ну еще три-четыре месяца куда ни шло, но с мая по октябрь — это уже глупости. И ты прекрасно понимаешь, что я вру. Так что же ты позволяешь вбивать себе в голову всякую белиберду?

Тут девочка быстро пошла по улице и ни разу не обернулась.

— До чего же люди доверчивы! — сказала Пеппи, обращаясь к Томми и Аннике. — Не есть с мая по октябрь! Подумать только, какая глупость!

И она крикнула вдогонку девочке:

— Нет, мы не видели твоего папы. За весь день мы не видели ни одного плешивого. А вот вчера мимо нас прошли семнадцать лысых… взявшись за руки!

Сад Пеппи и в самом деле был очень красив. Конечно, нельзя сказать, что за ним хорошо ухаживали, но его украшали прекрасные газоны, которые давно уже никто не подстригал, а старые розовые кусты гнулись под тяжестью белых, красных и чайных роз. Может, это были и не самые изысканные сорта роз, но пахли они превосходно. Там росли фруктовые деревья и, что самое ценное, несколько старых ветвистых дубов и вязов, на которые так легко взбираться.

А вот в саду у Томми и Анники с деревьями для лазания дело обстояло из рук вон скверно, да и к тому же мама всегда боялась, что дети упадут и разобьются. Поэтому им за свою жизнь так и не довелось полазить по деревьям. И вдруг Пеппи сказала:

— Давайте заберемся на этот дуб!

Томми пришел от этой идеи в такой восторг, что тут же спрыгнул с калитки. Анника поначалу была несколько смущена предложением Пеппи, но когда увидела, что на дереве много сучков, за которые можно ухватиться, решила тоже попробовать. На высоте нескольких метров над землей ствол дуба раздваивался, образуя что-то вроде шалаша. Вскоре вся троица уже сидела в этом шалаше, а над их головами дуб раскинул зеленой крышей свою могучую крону.

— Давайте здесь пить кофе! Я сейчас сбегаю на кухню.

Томми и Анника захлопали в ладоши и закричали: «Браво!» Через несколько минут Пеппи принесла дымящийся кофейник. Булочки она испекла еще накануне. Пеппи подошла к дубу и стала кидать вверх кофейные чашки. Томми и Анника попытались поймать их на лету. Но из трех чашек две ударились о ствол и разбились. Однако Пеппи ничуть не огорчилась, а тут же помчалась домой за другими чашками. Затем настала очередь булочек — они так и замелькали в воздухе, но тут уж опасаться было нечего. И в заключение на дерево вскарабкалась Пеппи с кофейником в руке. В одном кармане ее платья была бутылка со сливками, в другом — коробочка с сахаром.

Томми и Аннике казалось, что никогда еще они не пили такого вкусного кофе. Вообще кофе они пили очень редко, только в гостях. Но ведь теперь они и были в гостях. Анника неловко повернулась и пролила себе на платье немного кофе. Сперва ей было мокро и тепло, потом стало мокро и холодно, но она сказала, что это пустяки.

Когда кофе был допит, Пеппи, не слезая с дуба, стала швырять посуду на траву.

— Хочу проверить, — объяснила она, — из хорошего ли фарфора делают теперь чашки.

Каким-то чудом уцелели одна чашка и все три блюдца. А у кофейника отбился только носик.

Пеппи тем временем захотелось забраться повыше на дуб.

— Смотрите, смотрите! — вдруг крикнула она. — В дереве-то огромное дупло!

И в самом деле, в стволе дуба, чуть повыше того места, где они сидели, была огромная дыра, скрытая от них листвой.

— Я тоже сейчас туда залезу! — воскликнул Томми. — Ладно, Пеппи? — Но ответа не последовало.

— Пеппи! Где же ты? — с тревогой спросил Томми.

И вдруг раздался голос Пеппи. Но не сверху, как ожидали ребята, а почему-то снизу, и звучал он так гулко, словно доносился из подземелья.

— Я в дереве! Оно пустое до самой земли. А вот в эту дырочку я вижу кофейник на траве.

— А как же ты оттуда выберешься? — испугалась Анника.

— Я никогда отсюда не выберусь, — ответила из дупла Пеппи. — Я буду тут стоять, пока не стану пенсионеркой. А вы будете носить мне еду и спускать ее на веревке раз пять-шестьв день, не больше…

Анника начала плакать.

— К чему эти слезы, к чему рыдания? — пропела вдруг Пеппи и добавила: — Лезьте сюда ко мне, мы будем играть в узников, которые чахнут в подземелье.

— Никуда я не полезу, — заорала Анника и для большей безопасности тут же спрыгнула с дерева.

— Эй, Анника, а я тебя вижу в дырочку… Не наступи на кофейник! Это заслуженный старый кофейник, который ничего плохого не сделал. Он не виноват, что у него нет носика!

Анника подошла вплотную к дереву и увидела в трещине коры кончик Пеппиного пальца. Это ее немного утешило, но все же она продолжала волноваться.

— Пеппи, а ты в самом деле не можешь выбраться? — спросила она.

Палец Пеппи исчез, и через минуту в отверстии дупла показалась ее смеющаяся физиономия.

— Ну, честно говоря, могу. Стоит только захотеть, — сказала Пеппи и, подтянувшись на руках, вылезла по пояс.

— Ой, раз так легко выбираться, то я тоже полезу! — крикнул Томми, все еще сидевший на дереве. — Залезу в дупло и тоже немного почахну.

— Знаете что, — сказала Пеппи, — давайте принесем сюда стремянку.

Она быстро выбралась из дупла и спрыгнула на землю. Дети побежали за стремянкой. Пеппи с трудом втащила ее на дуб и опустила в дупло.

Томми не терпелось туда забраться. Это оказалось не так-то просто — отверстие дупла находилось высоко, под самой кроной. Но Томми мужественно полез вверх и потом исчез в темной дыре. Анника решила, что больше никогда не увидит своего брата. Она прильнула к трещине, стараясь разглядеть, что происходит внутри дупла.

— Анника! — донесся до нее голос Томми. — Знаешь, как здесь здорово!.. Лезь в дупло! Это ни капельки не страшно… Тут, внутри, лестница… Если заберешься сюда, то больше ни во что другое играть не захочешь.

— Ну да? Правда?

— Честное слово!

Анника снова полезла на дерево и с помощью Пеппи добралась до отверстия дупла, но, увидев, какая там темень, невольно отшатнулась. Пеппи, крепко схватив Аннику за руку, принялась ее успокаивать.

— Да ты не бойся, Анника, — раздался в дупле голос брата. — Если сорвешься, я тебя подхвачу.

Но Анника не упала, а вполне благополучно спустилась по лестнице к Томми. Через минуту рядом с ними оказалась и Пеппи.

— Ну разве тут не здорово! — воскликнул Томми.

Анника не могла не согласиться с братом. В дупле оказалось вовсе не так темно, как она думала. Сквозь трещины в коре туда проникал свет. Анника подошла к одной из таких щелей, чтобы проверить, виден ли отсюда кофейник.

— Теперь у нас есть настоящий тайник, — сказал Томми. — Никто никогда не узнает, что мы здесь находимся. И если люди придут нас искать, мы сможем отсюда наблюдать за ними. Вот будет здорово!..

— А еще, — перебила его Пеппи, — мы возьмем длинный прутик, просунем его вот сюда и будем колотить всех, кто приблизится к дереву. И люди подумают, что в дубе живет привидение.

Это предложение им так понравилось, что все трое принялись скакать на месте и обнимать друг друга. Но тут раздались удары гонга: Томми и Аннику звали к обеду.

— Как жалко, — сказал Томми, — надо идти домой. Но завтра, как только мы вернемся из школы, мы залезем сюда.

— Ладно, — сказала Пеппи.

И они поднялись по лестнице. Сперва Пеппи, за ней Анника и последним Томми. А затем спрыгнули с дерева. Сперва Пеппи, за ней Анника и последним Томми.

VI Как Пеппи устраивает экскурсию

— Сегодня мы не учимся, — сказал Томми, — у нас в школе санитарный день.

— Как! — воскликнула Пеппи. — Снова несправедливость. Почему у меня нет никакого санитарного дня? А он мне так нужен! Вы только посмотрите, какой грязный пол на кухне. Впрочем, я могу его вымыть и без санитарного дня. Сейчас я этим займусь! Хотела бы посмотреть на того, кто помешает мне это сделать. А вы, ребята, садитесь-ка на кухонный стол и не путайтесь под ногами.

Томми и Анника послушно забрались на стол. Туда же прыгнул господин Нильсон — он любил спать, свернувшись клубочком, на коленях Анники. Пеппи согрела большой котел воды и, не долго думая, вылила горячую воду прямо на пол. Потом она разулась, а свои огромные черные туфли аккуратно поставила на хлебницу. Привязав к каждой ноге по щетке, она принялась разъезжать по полу, скользя по воде, словно на водных лыжах.

— Когда я мою пол, мне всегда кажется, что я чемпионка по фигурному катанию, — сказала она и так высоко задрала левую ногу, что щетка сорвалась с ноги и отбила край стеклянного абажура висячей лампы. — Уж чего-чего, а изящества и грации у меня хоть отбавляй! — добавила она и перепрыгнула через спинку стула.

— Вот и все, — сказала Пеппи несколько минут спустя и отвязала вторую щетку. — Теперь на кухне чисто.

— Как, ты не протрешь пол тряпкой? — с удивлением спросила Анника.

— Нет, зачем, пусть высохнет на солнышке… Думаю, он не простудится…

Томми и Анника спрыгнули со стола и осторожно, чтобы не замочить ноги, вышли из кухни.

Небо было удивительно голубым, и солнце ярко сияло, хотя сентябрь был в разгаре. День выдался на редкость ясный, так и тянуло пойти в лес. Вдруг Пеппи предложила:

— Давайте возьмем господина Нильсона и пойдем на экскурсию.

— Давайте! Давайте! — восторженно закричали Томми и Анника.

— Тогда сбегайте поскорее домой и отпроситесь у мамы. А я тем временем соберу в дорогу корзиночку с едой.

Томми и Анника так и сделали. Они сбегали домой и вскоре вернулись. Пеппи уже ждала их у калитки. В одной руке она держала здоровенную палку, в другой — корзиночку с провизией, а на плече у нее восседал господин Нильсон.

Сначала ребята шли по шоссе. Затем свернули на луг. За лугом среди берез и кустов орешника вилась манящая тропинка. Так не спеша они дошли до изгороди, за которой виднелась еще более привлекательная лужайка. Но у самой калитки стояла корова, и по всему было видно, что она не намерена сдвинуться отсюда ни на шаг. Анника, конечно, испугалась, и тогда Томми мужественно подошел к корове и попытался ее прогнать. Но корова даже не шелохнулась и только пялила на ребят свои большие, навыкате глаза. Пеппи надоело ждать, она поставила корзинку на траву, подошла к корове и так сильно толкнула ее, что корова без оглядки умчалась в орешник.

— Подумать только — корова, а упряма, как осел! — сказала Пеппи и перепрыгнула через изгородь.

— Ой, какая красивая лужайка! — воскликнула Анника и побежала вприпрыжку по траве.

Томми вынул перочинный ножик — подарок Пеппи — и срезал себе и Аннике по палочке. Правда, при этом он поранил себе палец, но сказал, что это пустяки.

— Давайте собирать грибы, — предложила Пеппи и сорвала красивый красный мухомор. — Не знаю точно, съедобен ли этот гриб. Но я считаю так, раз его нельзя пить, то, значит, можно есть. А что с ним еще делать?

Она откусила большой кусок гриба и принялась его жевать.

— Правда, очень вкусно! Но давайте лучше собирать грибы в другой раз, — сказала она весело и закинула мухомор высоко-высоко, даже выше деревьев.

— Что у тебя в корзинке, Пеппи? — спросила Анника.

— А вот этого я тебе не скажу ни за что на свете, — ответила Пеппи. — Сперва мы должны найти подходящее местечко для пикника.

Они разбрелись в поисках подходящего местечка. Анника предложила расположиться у большого плоского камня.

— Здесь очень уютно, — сказала она.

— Но здесь полно красных муравьев, а есть вместе с ними я не намерена, потому что я с ними незнакома, — возразила Пеппи.

— Да к тому же они здорово кусаются, — добавил Томми.

— Верно! — подхватила Пеппи. — И думаю, что лучше кусать самим, чем быть искусанными. Нет, тут для моих веснушек мало солнца. А что может быть лучше веснушек!

Ребята пошли дальше и вскоре увидели довольно высокий холм, на который они без труда взобрались. На вершине его была небольшая площадка, похожая на террасу, словно специально сделанная. Там они и решили остаться.

— Закройте глаза, пока я буду играть в скатерть-самобранку.

Томми и Анника зажмурились. Они слышали, как Пеппи откинула крышку корзинки и зашелестела бумагой.

— Раз, два, три — смотри! — крикнула Пеппи.

Томми и Анника открыли глаза и закричали от восторга, увидев все припасы, которые Пеппи разложила на камне. Два огромных бутерброда, один с биточками, другой с ветчиной, целую гору посыпанных сахаром оладий, несколько ломтиков копченой колбасы и три маленьких ананасовых пудинга. Ведь Пеппи училась готовить у кока на корабле.

— Эх, красота, когда бывает санитарный день, — с трудом произнес Томми, так как рот его был набит оладьями. — Вот был бы каждый день санитарным!

— Нет, так часто мыть пол я не согласна, — сказала Пеппи. — Конечно, это весело, не спорю, но каждый день все же утомительно.

В конце концов они так наелись, что были уже не в силах пошевельнуться, и молча грелись на солнышке.

— Не думаю, что летать так уж трудно… — проговорила вдруг Пеппи, задумчиво поглядывая с холма в лощину: тропинка круто сбегала по склону вниз, и до лужайки было далеко.

— Я просто уверена, что можно научиться летать, — продолжала Пеппи. — Конечно, шлепнуться на землю не сладко, но ведь не обязательно начинать сразу с большой высоты. Честное слово, я сейчас попробую.

— Нет, Пеппи, пожалуйста, не надо! — испуганно крикнули Томми и Анника. — Пеппи, миленькая, не делай этого!

Но Пеппи уже стояла у края обрыва.

— «Гуси, гуси!» — «Га-га-га!» — «Есть хотите?» — «Да-да-да!» «Ну, летите, как хотите!» И гуси полетели.

Когда Пеппи сказала: «И гуси полетели!», она взмахнула руками и прыгнула с холма. Через полсекунды раздался глухой удар — Пеппи шлепнулась на землю. Томми и Анника, лежа на животе, с ужасом смотрели вниз. Но Пеппи тотчас вскочила на ноги и потерла ушибленные коленки.

— Я не махала крыльями! Забыла! — весело объяснила она. — А кроме того, я отяжелела от оладьев.

И только тут ребята спохватились, что господин Нильсон исчез. Было ясно, что он решил предпринять самостоятельную экскурсию. Еще несколько минут назад он сидел неподалеку и весело теребил прутики корзинки. А когда Пеппи решила учиться летать, они о нем забыли. И теперь господина Нильсона и след простыл. Пеппи так огорчилась, что швырнула одну туфлю в глубокую канаву с водой.

— Не надо, никогда не надо брать с собой обезьяну, если куда-нибудь идешь! Почему я не оставила господина Нильсона дома? Сидел бы себе там вместе с лошадью. Это было бы только справедливо, — сказала Пеппи и полезла в канаву за туфлей. Воды там оказалось по пояс.

— Ну, уж раз такое дело, придется окунуться с головой. — Пеппи нырнула и так долго сидела под водой, что пошли пузыри. Наконец она вынырнула.

— Ну вот, теперь можно не ходить к парикмахеру мыть голову, — сказала она, отфыркиваясь. Вид у нее был очень довольный.

Пеппи вылезла из канавы и обулась. Затем все отправились на поиски господина Нильсона.

— А я теперь похожа на дождик, — сказала вдруг Пеппи. — С платья капает: кап-кап! В туфлях хлюпает: хлюп-хлюп… До чего же приятно! И ты, Анника, попробуй нырни!

Анника выглядела так нарядно: на ней было розовое платьице, которое очень шло к ее золотистым локонам, а на ногах — белые кожаные туфельки.

— Обязательно, только в другой раз, — лукаво ответила она.

Ребята пошли дальше.

— Ну как мне не сердиться на господина Нильсона? Всегда с ним так. Однажды в Сарабайе он вот так же удрал от меня и поступил в услужение к одной старой вдове… Ну насчет вдовы я, конечно, придумала, — добавила Пеппи, помолчав.

И тут Томми предложил разойтись всем в разные стороны. Анника испугалась было идти одна, но Томми сказал:

— Ах ты, трусиха!

Не желая больше подвергаться насмешкам, Анника покорно, но нехотя побрела одна по тропинке, а Томми пошел по лугу. Господина Нильсона он не нашел, зато увидел огромного быка — вернее, бык увидел Томми. И Томми быку не понравился. Это был злой бык, и детей он терпеть не мог. Бык опустил голову и с ревом бросился на Томми. Томми заорал на весь лес. Пеппи и Анника услышали крик и побежали на выручку. И они увидели, как бык поднял Томми на рога и очень высоко его подбросил.

— Вот глупая скотина, — сказала Пеппи Аннике, которая горько плакала. — Разве так себя ведут! Гляди, он запачкал белую матроску Томми! Придется мне с ним потолковать, поучить его уму-разуму.

Пеппи подбежала к быку и схватила его за хвост.

— Простите, если я вам помешала, — сказала она.

Сперва бык не обратил на нее никакого внимания, но Пеппи дернула посильнее. Тогда бык обернулся и увидел девочку, которую ему тоже захотелось вздернуть на рога.

— Повторяю, прошу простить меня, если я помешала. Простите меня столь великодушно и за то, что я вынуждена вас ударить… — с этими словами Пеппи изо всех сил стукнула быка кулаком по рогу. — В этом сезоне не модно носить два рога. Все лучшие быки уже перешли на один рог, а кое-кто и вовсе отказался от рогов, — закончила она и ударила по другому рогу.

Так как у быков рога боли не чувствуют, наш бык не знал, есть ли у него еще рога или нет. На всякий случай он все же решил пободаться, и, будь на месте Пеппи кто-нибудь другой, от него осталось бы мокрое место.



— Ха-ха-ха! Перестаньте меня щекотать! — смеялась Пеппи. — Вы даже представить себе не можете, как я боюсь щекотки. Ха-ха-ха! Перестаньте! Перестаньте, не то я сейчас умру от смеха.

Но бык не внял ее просьбе, и Пеппи пришлось вскочить ему на спину, чтобы хоть минутку передохнуть. Но передышки никакой не получилось, потому что быку не понравилось, что Пеппи уселась на него верхом. Он принялся скакать, лягаться, задирать голову и крутить хвостом, всячески пытаясь освободиться от своей ноши. Но Пеппи впилась пятками в бока и цепко держалась за холку. Бык как бешеный носился по лугу и мычал. Ноздри его раздувались, а Пеппи хохотала, и кричала, и махала Томми и Аннике, которые дрожали от страха. А бык продолжал метаться, все еще надеясь скинуть Пеппи.

— Ах, мой милый, попляши и копытцами стучи! — напевала Пеппи, крепко сидя на спине у быка.

Наконец бык так устал, что лег на траву, мечтая только об одном: чтобы все дети исчезли с лица земли. Прежде он даже не представлял себе, что с детьми так трудно справиться.

— Ах, вам захотелось вздремнуть? — дружелюбно спросила его Пеппи. — Что ж, тогда я не буду мешать.

Она соскочила со спины быка и направилась к стоящим поодаль Томми и Аннике. Томми перестал плакать; падая, он ободрал кожу на руке, но Анника перевязала ему ранку платком, и она уже не болела.

— О Пеппи!.. — горячо воскликнула Анника, когда Пеппи подошла к ним.

— Тише, — сказала Пеппи шепотом, — не буди быка, а то он проснется и будет капризничать. Господин Нильсон! Господин Нильсон! — заорала она во все горло, ничуть не боясь потревожить сон быка. — Нам пора домой!

И вдруг дети увидели господина Нильсона. Он сидел на верхушке сосны и тщетно пытался поймать свой хвост. Выглядел он весьма печально. И в самом деле, не очень-то приятно такой маленькой обезьянке оказаться одной в лесу. Он мигом спустился с сосны, уселся к Пеппи на плечо и, как всегда в порыве радости, принялся размахивать своей соломенной шляпой.

— Значит, на этот раз ты не нанялся в услужение к престарелой вдове? Правда, это вранье. Но ведь правда не может быть враньем, к тому же господин Нильсон прекрасно умеет готовить мясные тефтельки, прямо всем на удивление, — сказала вдруг Пеппи.

Ребята решили возвращаться домой. С платья Пеппи по-прежнему капала вода — кап-кап, а в туфлях по-прежнему хлюпало — хлюп-хлюп, Томми и Анника считали, что, несмотря на приключения с быком, они прекрасно провели день, и запели песню, которую разучивали в школе. Собственно говоря, это была летняя песня, а теперь уже стояла осень, но, тем не менее, им казалось, что она подходит для такого случая. Пеппи тоже пела, но так как не знала слов, она сама их выдумывала.

VII Как Пеппи идет в цирк

В маленький городок, где жили Пеппи, Томми и Анника, приехал цирк, и все дети стали просить у своих пап и мам денег на билеты. Точно так же поступили Томми и Анника; их папа тут же вынул из кошелька несколько блестящих серебряных крон.

Зажав деньги в кулак, Томми и Анника со всех ног бросились к Пеппи. Они застали ее на террасе возле лошади.

Хвост лошади был заплетен во множество тоненьких косичек, которые Пеппи украшала красными розочками.

— Сегодня, если не ошибаюсь, день ее рождения, и она должна принарядиться, — пояснила Пеппи.

— Пеппи, — сказал Томми, задыхаясь от быстрого бега, — ты пойдешь с нами в цирк?

— С вами я готова пойти хоть на край света, но вот пойду ли я в сырк, мне сказать трудно, потому что я не знаю, что это за штука такая — сырк? Там не лечат зубы? Если лечат, не пойду.

— Что ты, глупенькая, никаких зубов там не лечат. Это самое прекрасное место на земле. Там лошади и клоуны, и красивые дамы ходят по канату!..

— Но за это надо платить деньги, — сказала Анника и разжала кулак, чтобы посмотреть, не потеряла ли она блестящую двухкроновую и две пятиэровые монетки, которые дал ей папа.

— Я богата, как Кощей Бессмертный, и наверняка смогу купить себе этот самый сырк. Правда, если я буду держать еще несколько лошадей, то в доме станет, пожалуй, тесновато. Клоунов и дам я как-нибудь размещу, а вот с лошадьми дело будет хуже…

— Да как ты не понимаешь, — перебил ее Томми, — никакого цирка тебе покупать не придется. Деньги платят, чтобы смотреть…

— Этого еще не хватало! — возмутилась Пеппи и быстро закрыла глаза. — За то, чтобы смотреть, надо платить деньги? А я ведь целыми днями только и делаю, что глазею по сторонам. Никогда не сосчитать, на сколько денег я уже всего нагляделась.

Но через несколько секунд Пеппи осторожно приоткрыла глаза — она так крепко зажмурилась, что у нее закружилась голова.

— Ладно! — воскликнула она. — Пусть стоит, сколько стоит. Я не могу ничего не видеть!

Наконец Томми и Анника кое-как втолковали Пеппи, что такое цирк, и тогда Пеппи вынула из своего кожаного чемодана несколько золотых монет. Затем она надела шляпу величиной с мельничное колесо и вместе со своими друзьями отправилась в цирк.

У входа в цирк толпились люди, а у билетных касс стояли очереди. Когда Пеппи подошла к кассе, она просунула голову в окошечко и, увидев там милую пожилую даму, спросила:

— Сколько стоит на тебя посмотреть?

Но дама была иностранка, она не поняла, что у нее спрашивает Пеппи, и ответила на ломаном языке:

— Вэвочка, лютший мест пять крон, другая мест — три крон, а один мест стоят — одна крон.

— Хорошо, — сказала Пеппи, — но ты должна мне обещать, что будешь ходить по канату.

Через плечо Пеппи Томми увидел, что она берет билет за три кроны. Пеппи протянула кассирше золотую монету, и пожилая дама с недоверием посмотрела сперва на девочку, потом на монету. Она даже попробовала монету на зуб, чтобы проверить, не фальшивая ли она. Убедившись, что монета действительно золотая, кассирша дала Пеппи билет и сдачу — множество никелевых монеток.

— Да что я буду делать с этой кучей тусклых денежек? Возьми их себе, тогда я смогу посмотреть на тебя два раза, пусть хоть стоя, — сказала Пеппи.

Так как Пеппи наотрез отказалась брать какую-либо сдачу, кассирше пришлось обменять ее билет на пятикроновый, да к тому же дать пятикроновые билеты Томми и Аннике, не взяв с них ни эре доплаты.

Вот как получилось, что Пеппи и ее друзья уселись на самые лучшие места — на кресла, обитые красным бархатом, сразу же за барьером арены. Томми и Анника вертелись, оглядывались по сторонам и махали своим школьным товарищам, которые сидели значительно дальше.

— Что за странная юрта? — спросила Пеппи, с удивлением рассматривая цирк. — И опилки кто-то рассыпал по полу. Я не такая чистюля, но, право, это уж слишком!

Томми объяснил Пеппи, что опилками посыпают арену во всех цирках мира, чтобы лошадям было удобнее бегать и прыгать.

На балкончике сидели музыканты, которые вдруг громко заиграли марш. Пеппи бешено захлопала в ладоши и даже несколько раз подпрыгнула на месте от радости.

— А за музыку тоже надо платить, или можно слушать ее бесплатно? — спросила она.

Как раз в эту минуту из-за занавески, перекрывающей артистический вход, показался директор цирка. На нем был черный фрак, и в руке он держал длинный хлыст. Вслед за ним на арену выбежали две белые лошади с красным плюмажем на головах. Директор щелкнул хлыстом, и лошади стали передними ногами на барьер. Одна из лошадей оказалась рядом с детьми. Аннике не понравилось это соседство, и она прижалась к самой спинке своего кресла. А Пеппи наклонилась вперед и, охватив обеими руками лошадиное копыто, сказала:

— Здравствуй, лошадь! Я могу передать тебе привет от моей лошади. У нее сегодня тоже день рождения, но я ей украсила розочками не голову, а хвост…

Однако Пеппи пришлось тут же выпустить копыто, потому что директор снова щелкнул хлыстом, и лошади, спрыгнув с барьера, опять помчались по кругу.

Когда номер закончился, директор вежливо поклонился, и лошади тоже склонили свои украшенные плюмажем головы. И тотчас снова дрогнула занавеска у выхода, и на арену выскочила черная как смоль лошадь, а у нее на спине стояла красивая девушка в зеленом шелковом трико. Звали ее мисс Карменсита, как было написано в программе. Лошадь мчалась вдоль барьера, а мисс Карменсита спокойно стояла и улыбалась. Но вдруг, в тот момент, когда лошадь проносилась мимо места, где сидела Пеппи, в воздухе что-то мелькнуло. Этим что-то была сама Пеппи. Она вскочила на спину лошади и стала за мисс Карменситой. Мисс Карменсита так удивилась, что чуть было не свалилась на землю. Затем она рассердилась и стала размахивать руками, стараясь спихнуть Пеппи, но это ей не удавалось.

— Нет уж, — кричала ей Пеппи, — теперь я тоже немного позабавлюсь! Ты думаешь, только тебе хочется ездить верхом? Все заплатили деньги, не ты одна!

Тогда мисс Карменсита сама решила спрыгнуть с лошади, но и это ей не удалось, потому что Пеппи крепко держала ее обеими руками. А публика так и покатывалась со смеху: очень уж забавно выглядит мисс Карменсита с этим рыжим вихрастым существом в огромных черных туфлях, видно, специально обутых для выступления в цирке! Но директор цирка не смеялся, он знаком приказал служителям в красных униформах остановить лошадь.

— Неужели номер уже кончился? — спросила Пеппи. — Как жалко, нам было так весело!

— Противная мальчишка, убиральс вон с мой сирк! — процедил сквозь зубы директор.

Пеппи с укоризной взглянула на него:

— Чего ты на меня сердишься?.. Я думала, все пришли сюда, чтобы веселиться. Разве не так? — спросила она.

Пеппи спрыгнула с лошади и села на свое место, но к ней подошли два униформиста. Они схватили ее за руки и хотели было вывести из цирка, но у них ничего не вышло. Пеппи так прочно уселась в кресло, что не было никакой возможности оторвать ее от сиденья. Служители попытались поднять ее еще раз, потом пожали плечами и отошли в сторону.

Тем временем начался следующий номер. На арене появилась мисс Эльвира и направилась к натянутому канату. На ней было розовое платье, а в руке она держала зонтик. Мелкими изящными шажками прошлась она по канату, а потом принялась выделывать разные акробатические трюки… Это был очень красивый номер. В заключение мисс Эльвира удивила публику тем, что пошла назад, пятясь словно рак. Когда она очутилась, наконец, на маленькой площадке, от которой был протянут канат, там уже стояла Пеппи.

— Ну, а теперь дай и мне походить, всем надо по очереди, — твердо сказала девочка, заметив удивленный взгляд мисс Эльвиры.

Мисс Эльвира ничего не ответила, она спрыгнула вниз и бросилась на шею директору цирка, который был, как оказалось, ее отцом. И снова директор цирка послал служителей в красных униформах, на этот раз пять человек, чтобы выдворить Пеппи из цирка. Но тут публика стала кричать: «Пусть выступает эта рыжая девочка!», и все застучали ногами и захлопали в ладоши.

Пеппи пошла по канату. И все увидели, что мисс Эльвира ничего не стоит по сравнению с ней. Когда она дошла до середины каната, то так задрала ногу, что носок туфли повис над ее головой, словно навес. Затем она сделала «пистолет» и начала крутиться на одной ноге.

Но директор цирка вовсе не был рад, что у него выступает Пеппи. Он хотел лишь одного: избавиться от нее любыми способами. Он подошел к механизму, который натягивает канат, и повернул рычаг. Он рассчитывал, что Пеппи упадет, когда канат ослабнет. Но этого не случилось. Канат повис, но тогда Пеппи стала раскачиваться на нем, как на качелях. Она взлетала все выше и выше и вдруг спрыгнула прямо на спину директора. От неожиданности он так испугался, что завертелся волчком на месте.

— Вот так лошадка! — весело закричала Пеппи. — Только почему-то без красных перьев на голове!

Однако Пеппи решила, что ей пора уже вернуться к Томми и Аннике. Она спрыгнула со спины директора и чинно села на свое место, ожидая начала следующего номера. Но директор задержался за кулисами: после всего случившегося ему необходимо было выпить стакан воды и привести в порядок свой костюм и прическу. Затем он вышел к публике, поклонился и сказал:

— Мою уважаемый дам и господа! Сейчас вы увидайт одно чудо природы. Самый сильный челофек на сфете! Силач Адольф, которофо никто никогда не побеждаль! Внимание, идет Адольф!

Заиграла музыка, и на манеж выскочил здоровенный детина в трико телесного цвета, украшенном блестками. Шкура леопарда красовалась на его плечах. Адольф поклонился публике с самодовольной улыбкой.

— Обратит вниманий на его мускуль, — сказал директор и похлопал силача по плечу — мускулы на его руках вздувались, как бильярдные шары.

— Теперь, многоуважаемый дам и господа, я имею сделайт фам один интересный предложений: тот ис фас, кто будит побеждайт силач Адольф, получайт сто крон. Принимайт вызоф силача Адольфа и — сто крон фаши!

Но никто не вышел на арену.

— Почему он говорит так непонятно? Что он сказал? — спросила Пеппи.

— Он говорит, что даст сто крон тому, кто победит этого верзилу, — пояснил Томми.

— Я могу, конечно, положить его на обе лопатки, — сказала Пеппи. — Но, по-моему, не стоит — он так мило выглядит.

— Да что ты, Пеппи, хвастаешься! Ведь он самый сильный парень на свете, — прошептала Анника.

— Верю. Ну, а я самая сильная девочка на свете, — возразила Пеппи. — Не забывай этого!

А силач Адольф тем временем поднимал тяжелые гири и гнул куски железных рельсов, чтобы доказать, какой он сильный.

— Так что ж, господа, — кричал директор цирка, — неужель не найдется такой смельчак, кто будет принимайт вызоф Адольфа? Что ж, тогда я буду прятайт эти сто крон! — закончил он, размахивая стокроновой бумажкой.

— Нет, этого я не могу допустить, — решительно сказала Пеппи и перепрыгнула через барьер на арену.



Когда директор опять увидел Пеппи, он пришел в неописуемую ярость.

— Исчезни!.. Чтобы мой глаз тебя больше не видайт! — закричал он.

— Почему ты так плохо ко мне относишься? — с упреком спросила Пеппи. — Я ведь только хочу помериться силами с Адольфом.

— Этот дрянной дефочка не знайт стыда! — вопил директор. — Убирайся! Иначе силач Адольф будет стирайт тебя в порошок!..

Но Пеппи, не обращая внимания на директора цирка, подошла к силачу Адольфу, взяла за руку и сердечно пожала ее.

— Ну, давай поборемся один на один, — сказала она.

Силач Адольф, ничего не понимая, таращил на нее глаза.

— Имей в виду, через минуту я начну без предупреждения, — заявила Пеппи.

Так она и сделала. Когда прошла минута, Пеппи набросилась на силача Адольфа, и… никто не заметил, как это получилось… но все увидели, что Адольф лежит, растянувшись на ковре. Силач тут же вскочил на ноги. Он был пунцово-красный.

— Ур-ра, Пеппи! — кричали Томми и Анника.

И вслед за ними начали кричать и все зрители:

— Ур-ра, Пеппи! Ур-ра, Пеппи!

Директор цирка сидел на барьере арены и от злости кусал губы. Но еще больше директора злился силач Адольф. За всю жизнь он еще не переживал такого позора. Сейчас он покажет этой рыжей девчонке, чего он стоит! Адольф кинулся на Пеппи, обхватил ее своими мускулистыми ручищами и попытался свалить на землю, но Пеппи стояла твердо, как скала.

— Ну-ка, ну-ка, еще разок, давай, жми! — подбадривала она Адольфа.

Но вот Пеппи вырвалась из его объятий, и через мгновение Адольф уже снова лежал на ковре. Пеппи стояла возле него и ждала. Долго ей ждать не пришлось. С яростным криком Адольф вскочил на ноги и еще раз накинулся на Пеппи.

— Гили-дили-дили-пом! — воскликнула Пеппи.

А все люди в цирке подбрасывали в воздух свои шапки, стучали ногами и вопили во всю мочь:

— Ура, Пеппи! Ура, Пеппи!

Когда силач Адольф в третий раз налетел на Пеппи, она подбросила его в воздух, поймала на лету и на поднятой руке обнесла вокруг арены. Затем Пеппи снова швырнула его на ковер и, придерживая коленкой, чтобы он не встал, сказала:

— Ну, малыш, я думаю, больше мне с тобой возиться не стоит. Во всяком случае, веселее уже не будет.

— Пеппи победила! Пеппи победила! — кричала публика.

Силач Адольф позорно бежал с арены, а директор цирка был вынужден протянуть Пеппи стокроновую бумажку, хотя при этом вид у него был такой, словно он хотел съесть девочку.

— Пожалуйст, милый барышень, возьмите ваши сто крон.

— На что мне нужна эта бумажка? Сунь ее себе в карман, если хочешь. — И Пеппи села на свое место.

— Этот цирк скучный, — сказала она Томми и Аннике, — а вздремнуть никогда не вредно. Но если понадобится моя помощь, разбудите меня.

Пеппи устроилась поудобнее в кресле и заснула. Так она сладко похрапывала, пока клоуны, шпагоглотатели и гуттаперчевые люди показывали свое искусство для Томми, Анники и всех других зрителей.

— Но все же я считаю, что лучшим номером был номер Пеппи, — сказал Томми, обращаясь к Аннике.

VIII Как к Пеппи забираются воры

После выступления Пеппи в цирке во всем маленьком городке не осталось ни одного человека, который не слыхал бы о ее невероятной физической силе. О ней даже в газетах писали. Но люди из других городов не знали, конечно, что за удивительная девочка Пеппи.

Однажды темным осенним вечером двое бродяг шли мимо виллы «Курица». Это были настоящие воры — они бродили по стране, чтобы высмотреть, где что можно украсть. Увидев свет в окнах у Пеппи, они решили войти и попросить по куску хлеба с маслом. И надо же было случиться, что как раз в тот вечер Пеппи высыпала из своего кожаного чемодана прямо на пол все золотые монеты и пересчитывала их. Монет было столько, что Пеппи их все равно никогда не смогла бы пересчитать. Но она все же пыталась это сделать — для порядка.

— Семьдесят пять, семьдесят шесть, семьдесят семь, семьдесят восемь, семьдесят девять, семьдесят одиннадцать, семьдесят двенадцать, семьдесят тринадцать, семьдесят семнадцать… Ой, как у меня устала шея!.. Наверное, когда такая куча золота, люди как-то по-другому считают, а то разве можно сосчитать столько денег. До чего же их много — то ли четыреста, то ли тысяча монет!

Как раз в этот момент раздался стук в дверь.

— Хотите — входите, не хотите — не входите, поступайте как хотите! — крикнула она.

Дверь открылась, и воры вошли в комнату. Можете себе представить выражение их лиц, когда они увидели рыжую девочку, которая, сидя на полу, пересчитывала золотые монеты.

— Ты что, одна дома? — спросил ее один из них, когда к нему вернулся дар речи.

— Вовсе нет, — ответила Пеппи, — господин Нильсон тоже здесь.

Откуда ворам было знать, что господин Нильсон — это маленькая обезьянка, которая в это время как раз крепко спала в своей деревянной кроватке, выкрашенной в зеленый цвет? Они, конечно, подумали, что господин Нильсон — это хозяин дома, и понимающе перемигнулись, как бы говоря друг другу: «Что ж, мы заглянем сюда попозже».

— Мы зашли к тебе узнать, который час, — сказал другой вор.

Они так разволновались при виде золотых монет, что даже не попросили хлеба.

— А вы сперва отгадайте загадку, — сказала Пеппи. — «Идут, идут, а с места не сойдут» — что это такое? А если вы знаете какие-нибудь загадки, вы мне тоже загадайте…

Воры решили, что Пеппи слишком мала, чтобы ответить, который час. И, не говоря ни слова, повернули к дверям и ушли.

— Эх вы, здоровенные дяди, а не смогли отгадать, что это часы. Ну и уходите, пожалуйста! — крикнула им вслед Пеппи и занялась своими монетами.

А воры стояли на улице и потирали руки от удовольствия.

— Видел ли ты когда-нибудь столько денег? — спросил один другого. — Вот это да!

— Сегодня нам здорово повезло, — подхватил другой.

— Подождем немного, пока девочка и этот господин Нильсон заснут, а потом залезем к ним в дом и унесем все деньги.

Воры уселись поудобнее в саду и принялись ждать. Вскоре пошел проливной дождь, они промокли до нитки, к тому же их мучил голод. Одним словом, им было не очень-то уютно, но мысль о предстоящей краже ободряла их.

Одно за другим гасли окна во всех окрестных домах, но в домике Пеппи огонь все горел. Дело в том, что Пеппи решила сегодня во что бы то ни стало научиться танцевать твист и дала себе зарок не ложиться, пока не будет безошибочно выполнять все сложные фигуры этого танца. Но в конце концов и в ее домике погас свет.

Воры повременили еще немного, чтобы господин Нильсон успел крепко заснуть. Затем они бесшумно прокрались к черному ходу и вынули свои отмычки, собираясь взломать замок. Один из воров — его звали Блом — случайно нажал на дверную ручку. Оказалось, что дверь не заперта.

— Смотри, какие глупые люди, не запирают на ночь дверь, — прошептал Блом.

— Тем лучше для нас, — ответил его приятель по кличке Громила Карл.

Он зажег фонарик и осветил кухню. Но на кухне они не нашли ничего для себя интересного. Тогда они двинулись в комнату, где спала Пеппи и стояла кукольная зеленая кроватка господина Нильсона.

Приоткрыв дверь, Громила осторожно заглянул в комнату: там было тихо и темно. Громила Карл стал шарить лучом фонарика по стенам. Когда луч упал на кровать Пеппи, то воры, к своему великому удивлению, увидели лишь две ноги, лежащие на подушке. Пеппи по обыкновению спала, положив на подушку ноги и укрывшись с головой одеялом.

— Это, видно, та самая девчонка, — прошептал Громила Карл Блому. — Она крепко спит. Интересно, а где спит этот Нильсон?

— Господин Нильсон, с вашего разрешения, — раздался голос из-под одеяла, — я прошу называть его господином Нильсоном. Он спит в зеленой кукольной кроватке.

Воры с перепугу хотели было немедленно бежать, но потом до них дошел смысл слов Пеппи: господин Нильсон спит, оказывается, в кукольной кроватке! Они осветили карманным фонариком кроватку и спящую в ней обезьянку, укрытую одеялом.

Громила Карл не смог удержаться от смеха.

— Подумать только, Блом, — сказал он, хохоча, — господин Нильсон — обезьяна. Ха-ха-ха! Обезьяна!

— А кем бы ты хотел, чтобы он был, — раздался опять голос Пеппи, — мясорубкой, что ли?

— А где твои папа и мама, девочка? — спросил Блом.

— Их никогда не бывает дома, — ответила Пеппи.

Громила Карл и Блом так удивились, что даже закудахтали.

— Послушай-ка, девочка, — сказал Громила Карл, — вылезай-ка из постели, мы хотим с тобой поговорить.

— Значит, вы все-таки решили играть со мной в загадки? Что ж, тогда сперва отгадайте ту, что я вам уже загадала: «Идут, идут, а с места не сойдут».

Но Блом решительно подошел к кровати и сдернул с Пеппи одеяло.

— Послушай, — сказала Пеппи, серьезно глядя ему в глаза, — ты умеешь танцевать твист? Я вот сегодня научилась.

— Уж больно много ты задаешь вопросов, — сказал Громила Карл. — А теперь мы тебя спросим: куда ты спрятала деньги, которые ты вечером пересчитывала на полу?

— Они в шкафу, в чемодане, — простодушно ответила Пеппи.

— Я надеюсь, ты не будешь ничего иметь против, если мы возьмем этот чемодан, малютка? — спросил Громила Карл.

— Пожалуйста, — сказала Пеппи.

Блом подошел к шкафу и вынул чемодан.

— А теперь, надеюсь, и ты, малютка, тоже ничего не будешь иметь против, если я возьму назад свой чемодан? — спросила Пеппи.

Пеппи вскочила на ноги и подбежала к Блому. Не успел он опомниться, как чемодан был уже в руках девочки.

— Брось шутки шутить, малютка, — зло проговорил Громила Карл, — давай-ка сюда чемодан! — И он крепко схватил Пеппи за руку.

— А я как раз хочу с тобой пошутить! — воскликнула Пеппи и закинула Громилу Карла на шкаф. Минуту спустя там оказался и Блом.

Тут оба вора не на шутку испугались — они поняли, что перед ними необычная девочка, но золото их так соблазняло, что они кое-как справились со своим страхом.

— Айда, Блом! — крикнул Громила Карл, и оба, спрыгнув со шкафа, набросились на Пеппи, которая все еще держала чемодан в руках.

Но Пеппи ткнула каждого указательным пальцем, и воры отлетели в разные углы комнаты. Прежде чем они успели подняться с пола, Пеппи схватила длинную веревку и в два счета связала им руки и ноги. Тут наши воры сменили, как говорится, пластинку.

— Милая, дорогая фрекен, — сладким голосом произнес Громила Карл, — прости нас, мы ведь только пошутили. Не делай нам ничего худого. Мы всего-навсего бедные, усталые бродяги. И зашли к тебе попросить хлеба.

Блом стал тоже молить о пощаде и даже пустил слезу.

Пеппи аккуратно поставила чемодан обратно в шкаф. Затем она обернулась к своим пленникам:

— Кто-нибудь из вас умеет танцевать твист?

— А то как же, — с готовностью отозвался Громила Карл, — мы оба умеем.

— Вот здорово! — воскликнула Пеппи и захлопала в ладоши. — Давайте потанцуем? Я как раз сегодня разучила этот танец.

— С удовольствием, — сказал Громила Карл. Но вид у него был несколько смущенный.

Тогда Пеппи принесла громадные ножницы и разрезала веревку, которой были связаны воры.

— Но вот беда, нет музыки, — озабоченно сказала Пеппи.

Однако тут же нашла выход. — Может, ты будешь играть на гребенке с папиросной бумагой? — обратилась она к Блому. — А я буду танцевать вот с этим, — Пеппи указала на Громилу Карла.

Блом, конечно, охотно взялся играть на гребешке, а Громила Карл — танцевать. Блом играл так громко, что его музыка была слышна во всем доме. Господин Нильсон проснулся и, приподнявшись на кровати, с удовольствием глядел, как Пеппи кружится по комнате с Громилой Карлом. Пеппи танцевала с таким азартом, будто от этого танца зависела ее жизнь.

В конце концов Блом заявил, что не может играть на гребенке, потому что губам очень щекотно. А Громила Карл, который весь день шатался по дорогам, сказал, что у него болят ноги.

— Нет, нет, дорогие мои, я не натанцевалась, еще хоть немного, — сказала Пеппи и снова закружилась в танце.

И Блому пришлось снова играть, а Громиле Карлу ничего не оставалось, как снова пуститься в пляс.

— О! Я могла бы танцевать до четверга, — сказала Пеппи, когда пробило три часа ночи, — но, может, вы устали и хотите есть?

Воры в самом деле устали и хотели есть, но они не решались в этом признаться.

Пеппи вынула из буфета хлеб, сыр, масло, ветчину, кусок холодной телятины, кувшин молока, и все они — Блом, Громила Карл и Пеппи — уселись за кухонный стол и стали уплетать за обе щеки, пока не наелись до отвала. Остатки молока Пеппи вылила себе в ухо.

— Нет лучшего средства против воспаления уха, — пояснила она.

— Бедняжка, у тебя болит ухо? — воскликнул Блом.

— Нет, что ты, вовсе не болит, но ведь оно может заболеть.

В конце концов воры поднялись, горячо поблагодарили за еду и стали прощаться.

— Как я рада, что вы зашли ко мне! Вам в самом деле уже пора уходить? — огорченно спросила Пеппи. — Я никогда не встречала человека, который лучше тебя танцует твист, — сказала она Громиле Карлу. — А ты, — обратилась она к Блому, — должен почаще упражняться в игре на гребенке, тогда губам не будет щекотно.

Когда воры стояли уже в дверях, Пеппи дала каждому из них по золотой монете.

— Вы их честно заработали, — сказала она.

IX Как Пеппи приглашают на чашку кофе

Как-то раз мама Томми и Анники пригласила на чашку кофе несколько знатных дам. По этому случаю она пекла пироги и решила, что поступит справедливо, если разрешит и детям позвать в гости свою новую подругу. «Мне будет даже спокойнее, — подумала она. — Дети будут вместе играть и не станут отвлекать меня от гостей».

Когда Томми и Анника услышали, что им можно позвать к себе Пеппи, они пришли в неописуемый восторг и тут же побежали приглашать ее в гости.

Они застали Пеппи в саду. Она поливала из старой заржавленной лейки последние чахлые осенние цветы. Моросил дождик, и Томми заметил, что в такую погоду цветы не поливают.

— Тебе легко говорить, — сердито возразила Пеппи, — а я, может быть, всю ночь не спала ни минуты и мечтала о том, как буду утром поливать клумбу. Неужели я допущу, чтобы моя мечта не осуществилась из-за какого-то паршивенького дождика! Нет! Этому не бывать!..

Но тут Анника сообщила радостную новость: мама приглашает Пеппи на чашку кофе.

— Меня? На чашку кофе? — воскликнула Пеппи и так разволновалась, что стала поливать вместо розового куста Томми. — Ой!.. Что же делать!.. Я так нервничаю!.. А вдруг я не сумею вести себя, как надо?..

— Что ты, Пеппи, ты будешь прекрасно вести себя! — успокоила ее Анника.

— Нет… Нет… это еще неизвестно, — возразила Пеппи. — Я буду стараться, можешь мне поверить, но мне много раз говорили, что я не умею себя вести, хотя стараюсь изо всех сил… Это вовсе не так просто… Но я обещаю вам, что на этот раз я буду ну прямо из кожи вон лезть, чтобы вам не пришлось за меня краснеть.

— Вот и прекрасно, — сказал Томми, и дети под дождем побежали домой.

— Не забудь, ровно в три часа! — уже издали крикнула Анника, выглядывая из-под зонтика.

Ровно в три часа перед входной дверью виллы, где жила семья Сеттергрен, стояла Пеппи Длинныйчулок. Она была разодета в пух и прах. Волосы она распустила, и они развевались на ветру, словно львиная грива. Губы она ярко накрасила красныммелком, а брови намазала сажей так густо, что вид у нее был просто устрашающий. Ногти она тоже раскрасила мелками, а к туфлям приделала огромные зеленые помпоны. «Теперь я уверена, что буду самая красивая на этом пиру», — довольно пробормотала Пеппи, позвонив в дверь.

В гостиной у Сеттергренов уже сидели три почтенные дамы, Томми и Анника и их мама. Стол был празднично накрыт. В камине пылал огонь. Дамы тихо беседовали с мамой, а Томми и Анника, расположившись на диване, рассматривали альбом. Все дышало покоем.

Но вдруг покой разом нарушился:

— Р-рр-ружья напер-рр-ревес!

Эта оглушительная команда донеслась из прихожей, и через мгновение Пеппи Длинныйчулок стояла на пороге гостиной. Ее крик был таким громким и таким неожиданным, что почтенные дамы просто подскочили в своих креслах.

— Р-р-рота, шаго-оо-м мар-р-рш! — И Пеппи, чеканя шаг, подошла к фру Сеттергрен и горячо пожала ей руку.

— Колени плавно сгибай! Ать, два, три! — выкрикнула она и сделала реверанс.

Улыбнувшись во весь рот хозяйке, Пеппи заговорила нормальным голосом:

— Дело в том, что я невероятно застенчива и если бы сама себе не скомандовала, то и сейчас еще топталась бы в прихожей, не решаясь войти.

Затем Пеппи обошла всех трех дам и каждую поцеловала в щеку.

— Шармант. Шармант. Великая честь! — повторяла она при этом. Эту фразу при ней как-то произнес один изысканный господин, когда его знакомили с дамой.

Затем она уселась в самое мягкое кресло. Фру Сеттергрен рассчитывала, что дети отправятся наверх, в комнату Томми и Анники, когда придет их подруга, но Пеппи — это было ясно — не собиралась двигаться с места. Она похлопывала себя по коленям, то и дело поглядывая на накрытый стол, и вдруг сказала:

— Стол выглядит очень аппетитно. Когда же мы начнем?

Как раз в этот момент в гостиную вошла Элла, девушка, помогавшая фру Сеттергрен по хозяйству, и внесла дымящийся кофейник.

— Прошу к столу, — обратилась к гостям фру Сеттергрен.

— Чур, я первая! — крикнула Пеппи, и прежде чем почтенные дамы успели встать с кресел, она уже очутилась у стола.

Не долго думая, она наложила себе на тарелку целую гору сластей, бросила в чашку семь кусков сахару, вылила в нее не менее половины кувшинчика сливок и, откинувшись на стуле, придвинула к себе всю свою добычу.

Поставив блюдо со сладким пирогом себе на колени, Пеппи с необычайной быстротой принялась макать в кофе печенье и совать себе в рот. Она так набила рот печеньем, что, как ни старалась, не могла произнести ни слова. С той же стремительностью она расправилась и с пирогом. Затем, вскочив с места, Пеппи начала бить в тарелку, как в бубен, и кружиться вокруг стола, выискивая, чем бы еще полакомиться. Почтенные дамы бросали на нее неодобрительные взгляды, но она их не замечала. Весело щебеча, Пеппи продолжала прыгать вокруг стола, то и дело засовывая себе в рот то пирожное, то карамельку, то печенье.



— Как мило с вашей стороны, что вы меня пригласили. Меня еще никогда не звали на чашку кофе.

Посередине стола красовался огромный сливочный торт, украшенный красным цукатным цветком. С минуту Пеппи стояла, заложив руки за спину, не в силах отвести глаз от красного цветка, и вдруг она нагнулась над тортом и выкусила из него весь цукатный цветок. Она проделала это так стремительно, что до ушей вымазалась кремом.

— Ха-ха-ха, — рассмеялась Пеппи. — Теперь давайте играть в жмурки. Но мне придется все время водить, я ничего не вижу.

Пеппи высунула язык и принялась облизывать губы и щеки.

— Что и говорить, случилась беда, — сказала она. — Но так как торт все равно погиб, мне ничего не остается, как поскорей его прикончить.

Сказано — сделано. Вооружившись лопаточкой, Пеппи быстро заглотала торт и с довольным видом похлопала себя по животу.

В это время фру Сеттергрен как раз вышла за чем-то на кухню, поэтому она не знала, что происходит в гостиной. Но другие дамы строго глядели на Пеппи. Видно, им тоже хотелось отведать этого торта. Пеппи заметила, что дамы недовольны, и решила их ободрить.

— Не следует огорчаться по пустякам, — сказала она им. — Берегите свое здоровье. В гостях надо всегда веселиться.

Она схватила сахарницу с пиленым сахаром и вывалила сахар на пол.

— Ой, что я наделала! Как я могла опростоволоситься! Ведь я же думала, что здесь сахарный песок. Верно говорят: пришла беда — отворяй ворота. Если рассыпаешь пиленый сахар, есть только один способ выйти из положения: надо тут же рассыпать песок.

Пеппи схватила со стола другую сахарницу, на этот раз с сахарным песком и, набрав полный рот песку, принялась что было силы дуть, фонтаном разбрызгивая песок по комнате.

— Если уж это не поможет, то ничего не поможет!

И она перевернула сахарницу и высыпала остатки песка на пол.

— Прошу всех обратить внимание, на этот раз я не ошиблась, рассыпала сахарный песок, а не кусковой сахар, значит, я исправила свой промах. Знаете ли вы, как приятно ходить по песку? — спросила она у почтенных дам и, не долго думая, сняла туфли и чулки.

— Уверяю вас, вам тоже следует попробовать, — снова обратилась она к дамам. — Лучше ничего на свете нет, поверьте мне!

Как раз в эту минуту фру Сеттергрен вернулась из кухни. Увидев, что по всему полу рассыпан сахар, она резко схватила Пеппи за руку и повела ее к дивану, где сидели Томми и Анника. Сама же она подсела к своим гостям и предложила им еще по чашечке кофе. Обнаружив, что торт бесследно исчез, фру Сеттергрен очень обрадовалась, решив, что дамы по достоинству оценили ее кулинарное искусство.

Пеппи, Томми и Анника тихо разговаривали на диване. В камине по-прежнему пылал огонь. Дамы пили кофе, и в гостиной снова воцарилась тишина и покой. И как всегда, когда дамы пьют кофе, разговор зашел о домашних работницах. Говорили о том, как трудно сейчас найти хорошую работящую девушку и как все они небрежно относятся к своим обязанностям. И дамы сошлись на том, что вообще не стоит держать домашних работниц, лучше все делать самим — будешь по крайней мере знать, что все сделано на совесть. Пеппи сидела на диване и молча слушала разговор дам.

— У моей бабушки была работница, которую звали Малин, — вдруг сказала она громко. — У этой Малин был только один недостаток: ее мучили мозоли на ногах. Как только к бабушке приходили гости, Малин кидалась на них, норовя укусить в икру. И ругалась… О! Как она ругалась! На весь квартал было слышно! Впрочем, ругалась она не всегда, а только когда была в веселом настроении. Но гостям ведь было невдомек, что Малин так веселится. И вот однажды к бабушке пришла с визитом очень старая дама, жена пастора. Малин тогда еще только поступила к бабушке. Не успела пасторша усесться в кресло, как в комнату ворвалась Малин и вцепилась зубами ей в ногу. Пасторша так завопила, что Малин с испуга еще плотнее сжала челюсти. И потом, представьте себе, она уже не смогла разжать их до пятницы. Так что бабушке пришлось самой чистить картошку. Но зато картошка была хоть раз почищена как следует. Бабушка чистила ее так усердно, что, когда кончила, перед ней на столе лежала гора очисток, а картошки вообще не осталось. Только одни очистки! Но после той пятницы пасторша к бабушке больше ни ногой: старушка не понимала шуток. Зато Малин была в отличном настроении. Но характер у нее — спору нет — был все-таки нелегкий. Однажды, когда бабушка пырнула ее вилкой в ухо, она целый день дулась.

Пеппи огляделась вокруг и дружески улыбнулась дамам.

— Да, вот какой была эта Малин… Приходится терпеть, — раздумчиво произнесла она и со вздохом сложила руки на животе.

Дамы делали вид, что не слышат болтовни Пеппи, и продолжали свой разговор:

— Если бы моя Роза была хотя бы чистоплотной, ее еще можно было бы держать в доме, — сказала фру Берггрен, — но она такая грязнуля, настоящий поросенок.

— А вы бы поглядели только на Малин, — снова громко произнесла Пеппи. — Вот неряха так неряха! Бабушка говорила, что никак на нее не нарадуется, и даже долго считала ее негритянкой, такая она была черная. Но потом выяснилось, что это просто неотмытая грязь. А однажды на благотворительном балу в ратуше Малин получила первый приз за самые грязные ногти… Даже страшно подумать, — весело закончила Пеппи, — до чего же люди бывают грязны!

Фру Сеттергрен строго взглянула на Пеппи.

— Представьте себе, — сказала фру Гренберг, — как-то на днях моя Бритта, отправляясь на гулянку, напялила на себя мое синее шелковое платье! Ну разве это не нахальство!

— Конечно, конечно, — подхватила Пеппи, — я вижу, ваша Бритта из того же теста, что и наша Малин. У бабушки была розовая кофта, которой она очень дорожила. Но вся беда в том, что Малин просто с ума сходила по этой самой кофте. И вот каждое утро бабушка и Малин начинали спорить, кому надеть эту кофту. Наконец они договорились, что будут носить ее по очереди, через день, это по крайней мере справедливо. Но вы и представить себе не можете, до чего с Малин было трудно. Даже в те дни, когда была бабушкина очередь надевать эту кофту, Малин могла вдруг заявить: «Если вы мне не дадите розовой кофты, я не дам вам вишневого мусса на сладкое». Ну и что же оставалось делать бедной старушке? Ведь вишневый мусс был ее любимым блюдом! Приходилось уступать! И когда Малин, надев розовую кофту, возвращалась на кухню, она сияла как начищенный пятак и так старательно взбивала вишневый мусс, что забрызгивала все стены…

На минуту в гостиной воцарилось молчание. Его прервала фру Александерсен:

— Я, конечно, не поручусь, но все же подозреваю, что моя Гульда крадет. Я не раз замечала, что вещи исчезают из дома…

— А вот Малин… — начала было Пеппи, но ее строго оборвала фру Сеттергрен.

— Дети, — сказала она, — немедленно ступайте к себе наверх.

— Сейчас, я только расскажу, что Малин тоже крала, — не унималась Пеппи. — Крала как сорока. У нее прямо руки чесались… Она даже вставала среди ночи и немножко воровала. Иначе, уверяла она, ей не заснуть. Однажды она украла бабушкино пианино и ухитрилась спрятать его в верхнем ящике своего комода. Бабушка всегда восхищалась ее ловкостью…

Но тут Томми и Анника схватили Пеппи за руки и потащили к лестнице, а дамы налили себе по третьей чашечке кофе.

— Не то чтобы я могла жаловаться на свою Эллу, — сказала фру Сеттергрен, — но вот посуду она бьет…

И вдруг на лестнице вновь показалась рыжая головка.

— А сколько Малин перебила посуды — не сосчитать! — крикнула сверху Пеппи. — Все знакомые просто диву давались, уж поверьте мне на слово! Для этого дела она отводила один день в неделю — тогда она ничем другим не занималась. С утра до вечера только и делала, что била посуду. Бабушка говорила, что это бывало по вторникам. Каждый вторник, часов в пять утра, Малин отправлялась на кухню бить посуду. Начинала она с кофейных чашечек, стаканов и других мелких вещей, затем бралась за плоские и глубокие тарелки, а под конец принималась за блюда и суповые миски. Все утро в кухне стоял такой шум, что сердце радовалось, как говорила бабушка. А если у Малин выпадал свободный часок после обеда, то она, вооружившись молотком, отправлялась в гостиную и колотила развешанные там по стенам старинные тарелки, — закончила Пеппи и исчезла, как кукушка в часах.

Но тут у фру Сеттергрен лопнуло терпение. Она побежала наверх, влетела в комнату детей и, подскочив к Пеппи, которая как раз в это время учила Томми стоять на голове, закричала:

— Не смей больше приходить к нам, раз ты себя так плохо ведешь!

Пеппи с изумлением взглянула на фру Сеттергрен, и глаза ее наполнились слезами.

— Недаром я боялась, что не сумею себя вести как надо, — сказала она очень грустно. — Мне не надо было и пробовать, все равно я этому никогда не научусь. Лучше уж я бы утонула в море…

Пеппи вежливо поклонилась хозяйке дома, попрощалась с Томми и с Анникой и медленно спустилась по лестнице. Но как раз в это время почтенные дамы тоже поднялись, собираясь уходить. Пеппи присела в прихожей на ящик для галош и наблюдала, как дамы перед зеркалом поправляют шляпки и надевают плащи.

— Как жалко, что вы не одобряете своих домашних работниц, — сказала вдруг Пеппи. — Вот была бы у вас такая прислуга, как Малин… Другой такой не сыщешь, — так всегда говорила бабушка. Подумайте только, однажды в июле, когда Малин должна была подать к обеду жареного поросенка… Знаете, что она сделала? Она вычитала в поваренной книге, что в июле поросят подают к столу с бумажными розочками в ушах и свежим яблоком во рту. Бедная Малин не поняла, что яблоко и розочки должны быть во рту и в ушах у поросенка… Вы бы только поглядели, на кого она была похожа, когда она, с розочками из папиросной бумаги в ушах и с огромным яблоком в зубах, внесла в столовую блюдо с поросенком. «Малин, вы скотина!» — сказала бабушка. А бедная Малин не могла даже и слова вымолвить в ответ. Она только трясла головой, так что бумага в ушах шуршала. Правда, она пыталась что-то произнести, но получилось только: «Бу-бу-бу». И укусить она никого не могла — мешало яблоко, а как раз за столом сидело столько гостей… Да, трудный выдался денек для бедняжки Малин… — печально закончила Пеппи.

Дамы уже были одеты и прощались с фру Сеттергрен. Пеппи тоже подошла к ней и прошептала:

— Простите, что я не умею себя вести. Прощайте.

Затем Пеппи надела свою огромную шляпу и выбежала вслед за дамами. У калитки их пути разошлись. Пеппи свернула налево, к своей вилле, а дамы — направо. Но не прошло и нескольких минут, как они услышали за спиной чье-то прерывистое дыхание. Обернувшись, они увидели, что их догоняет Пеппи.

— Знаете, бабушка очень грустила, когда Малин ушла от нее. Представьте себе, однажды во вторник после того, как Малин разбила больше дюжины чайных чашек, она вдруг собрала свои вещи, села на пароход и куда-то уплыла, так что бабушке пришлось самой добивать посуду, а она, бедняжка, была к этому непривычна и поранила себе руки. Так бабушка больше никогда и не увидела Малин. А она была отличной девчонкой, — говорила бабушка.

Выпалив все это, Пеппи повернулась и побежала назад, а дамы продолжали свой путь. Но когда они прошли всю улицу, до них вдруг долетел крик Пеппи:

— А еще-е Ма-ли-н ни-ко-г-да-а не подметала под кро-ва-тя-ми-и!

X Как Пеппи спасает двух малышей

Однажды в воскресенье после обеда Пеппи сидела дома, раздумывая, чем бы ей заняться. Томми и Аннику она не ждала — ее друзья ушли со своими родителями в гости.

День прошел незаметно в приятных занятиях. Пеппи встала рано и подала господину Нильсону завтрак в постель: фруктовый сок и булочку. Обезьянка выглядела так трогательно, когда она сидела в светло-голубой ночной рубашке на кровати, держа обеими руками стакан. Затем Пеппи скребницей почистила лошадь и задала ей корм, попутно рассказав длинную историю про свои странствования по морям. После этого Пеппи отправилась к себе в комнату и нарисовала прямо на обоях большую картину, изображающую толстую даму в черной шляпе и красном платье. В одной руке эта дама держала желтый цветок, а в другой — дохлую крысу. Этой картиной Пеппи осталась очень довольна — по ее мнению, она украшала комнату. Покончив с художеством, она уселась возле комода и принялась перебирать свои сокровища: птичьи яйца и ракушки, которые вместе с папой собирала в разных далеких странах или покупала в маленьких заморских лавчонках. Когда Пеппи надоело рыться в ящиках, она попыталась обучить господина Нильсона танцевать твист. Но он наотрез отказался. Она вздумала было поучить танцевать лошадь, но вместо этого поползла на четвереньках в чулан и накрылась там ящиком — это называлось играть в сардины, но игра не клеилась, потому что не было Томми и Анники, которые обычно изображали других сардин. Но вот начало смеркаться. Девочка прижалась носом, похожим на картофелину, к оконному стеклу и глядела в сад, в котором сгущались серые осенние сумерки. Тут она спохватилась, что еще не ездила верхом, и решила немедленно отправиться на небольшую прогулку.

Она надела свою огромную шляпу, кликнула господина Нильсона, который сидел и перебирал пестрые морские камешки, оседлала лошадь и вынесла ее в сад. Они двинулись в путь — господин Нильсон верхом на Пеппи, а Пеппи верхом на лошади.

После захода солнца подморозило, и копыта лошади звонко цокали по затвердевшему грунту. Господин Нильсон пытался срывать листья с деревьев, мимо которых они скакали. Но Пеппи так гнала лошадь, что ему это не удавалось. Наоборот, ветки все время стегали его по ушам, и господин Нильсон с трудом удерживал на голове свою соломенную шляпку.

Пеппи скакала во весь опор по улицам маленького городка, и люди шарахались в сторону, уступая ей дорогу.

Конечно, в нашем маленьком городке, как и в каждом городе, есть своя главная площадь. На нее выходят выкрашенная охрой ратуша и старинные красивые особняки, среди которых возвышается большой трехэтажный дом. Он построен недавно, и все его называли небоскребом, потому что это самый высокий дом в городе. В эти воскресные предвечерние часы город, казалось, дремал, погруженный в тишину и покой. И вдруг тишину прорезал дикий крик.

— Небоскреб горит! Пожар!

Пожар! Со всех сторон к площади бежали перепуганные люди. По улице с пронзительным воем промчалась пожарная машина. И две девочки на тротуаре, которым сперва казалось, что смотреть на пожар очень весело, вдруг заплакали — они испугались, что и их дом загорится. Вскоре на площади перед небоскребом собралась огромная толпа. Полиция пыталась ее разогнать, потому что огонь мог перекинуться и на соседние дома. Из окон небоскреба уже вырвались языки пламени. Под дождем искр в клубах черного дыма пожарные продолжали мужественно бороться с огнем. Пожар вспыхнул на первом этаже, но пламя со стремительной быстротой охватило весь дом. И вдруг люди, стоящие на площади, похолодели от ужаса. Окно мансарды под самой крышей распахнулось, и в нем показались два маленьких мальчика. Несчастные мальчуганы плакали и молили о помощи.

— Мы не можем отсюда выйти, — крикнул старший мальчик, — кто-то развел костер на лестнице!

Старшему минуло пять лет, его брат был на год моложе. Мать их ушла по делу, и они остались дома одни.

Толпа на площади волновалась. Многие плакали, глядя на малышей. Брандмайор не на шутку встревожился. У пожарных была, конечно, раздвижная лестница, но она не доставала до мансарды. А войти в дом, чтобы вынести детей, было уже практически невозможно. Неописуемый ужас охватил всех, когда стало ясно, что дети обречены на гибель — ведь пламя вот-вот доползет до мансарды. А малыши по-прежнему стояли у окна и громко ревели.

В толпе на площади была и Пеппи. Не слезая с лошади, она с интересом рассматривала пожарную машину и уже прикидывала в уме, не сможет ли она купить себе такую же. Машина эта понравилась ей потому, что была ярко-красного цвета и к тому же гудела на редкость пронзительно. Затем Пеппи стала наблюдать, как пламя все яростнее охватывает дом, и пожалела, что искры не долетают до нее.

Как и все толпившиеся на площади люди, Пеппи сразу заметила малышей в окне мансарды, и ее удивило то, что у малышей такой перепуганный вид. Она никак не могла понять, почему пожар их не забавляет, и даже спросила у стоящих рядом людей:

— Скажите, почему эти дети орут?

Сперва ей в ответ раздались лишь всхлипывания. Но потом какой-то толстяк сказал:

— А ты бы не орала, если бы стояла там наверху и не могла бы оттуда выбраться?

— Я вообще никогда не плачу! — огрызнулась Пеппи. — Но раз дети хотят спуститься и не могут, почему им никто не поможет?

— Да потому, что это невозможно. Как им помочь?

Пеппи удивилась еще больше:

— Неужели никто не притащит сюда длинную веревку?

— А что проку в веревке! — отрезал толстяк. — Дети слишком малы, чтобы спуститься по веревке. Да и вообще, сейчас уже поздно — добраться до них по веревке нельзя! Ты что, сама не понимаешь?

— Это еще как сказать, — спокойно ответила Пеппи. — А ну, достаньте-ка мне веревку.

Никто не верил, что Пеппи сможет что-нибудь сделать, но веревку ей все-таки дали. Возле фонтана, перед небоскребом, росло высокое дерево. Его верхние ветки были примерно на уровне окон мансарды, но метра на три не доходили до них, а ствол дерева был гладкий, как столб. Даже Пеппи не могла по нему взобраться.

Пожар бушевал, дети в окне мансарды кричали, люди на площади плакали.

Пеппи соскочила с лошади и, подбежав к дереву, крепко привязала веревку к хвосту господина Нильсона.

— А теперь ты будешь умницей, ну лезь, — сказала Пеппи, поднесла обезьянку к дереву и подсадила ее.

Господин Нильсон прекрасно понял, что от него хотят, и послушно полез по гладкому стволу — для обезьяны это было дело плевое. Люди на площади затаив дыхание следили за господином Нильсоном. Вскоре он добрался до кроны, сел на сучок и вопросительно поглядел вниз, на Пеппи. Пеппи кивнула ему, как бы говоря, что можно спуститься. Обезьянка послушалась, но стала спускаться по другой стороне ствола, перекинув тем самым веревку через сук. И когда господин Нильсон снова оказался на земле, Пеппи держала в руках оба конца веревки.

— До чего же ты умен, господин Нильсон, тебе бы профессором быть! — воскликнула Пеппи и отвязала веревку от хвоста обезьяны.

Неподалеку от небоскреба ремонтировали дом. Пеппи помчалась туда и выбрала крепкую длинную доску. С доской под мышкой она вернулась к дереву. Ухватившись свободной рукой за веревку и опираясь ногами о ствол, она начала быстро и ловко карабкаться вверх. Люди на площади от удивления перестали плакать. Добравшись до кроны и положив доску на развилку ветвей, она осторожно стала продвигать ее к окну. Наконец доска достигла окна, легла концом на подоконник и образовала своеобразный мост между деревом и горящим домом. Люди на площади молчали, от напряжения никто не мог вымолвить ни слова. А Пеппи пошла по доске, весело улыбаясь мальчишкам в мансарде:

— Ну, чего вы ревете, ребята? У вас, может, животы разболелись?

Дойдя до окна, Пеппи спрыгнула в мансарду.

— Что и говорить, здесь жарковато. Сегодня вам больше топить не придется, за это я ручаюсь. А завтра слегка протопите, не больше четырех поленьев…

Сказав это, Пеппи взяла на руки обоих мальчиков и двинулась по доске обратно.

— А теперь мы немножко позабавимся. Балансировать с вами на доске — все равно что танцевать на проволоке.

Когда Пеппи дошла до середины доски, она задрала ногу точно так же, как, помните, она сделала в цирке. Шепот ужаса пробежал по толпе. А когда с ее ноги соскочила и полетела вниз туфля, несколько пожилых дам упали в обморок. Но Пеппи благополучно добралась с мальчиками до дерева, и стоящие на площади люди так громко закричали «Ура», что заглушили на мгновение треск и рев пожара.



Пеппи подтянула веревку, один конец ее она крепко привязала к толстому суку, а другим обвязала младшего мальчика и стала медленно и осторожно спускать его, он попал прямо в руки матери, которая, не помня себя от счастья, схватила своего сынишку и, громко рыдая, принялась его целовать. Но Пеппи закричала с дерева:

— Эй вы! Отвяжите веревку! Здесь ждет еще один мальчик, и летать он пока не умеет!

Люди кинулись развязывать веревку, но это было нелегким делом, потому что Пеппи умела завязывать крепкие морские узлы. Она научилась этому у матросов, когда плавала по морям со своим папой.

Но вот веревка, наконец, снова оказалась в руках Пеппи, и она спустила на землю второго мальчика.

Пеппи осталась одна на дереве. Она опять выбежала на доску, и толпа разом притихла. Никто не понимал, что она собирается делать, но секунду спустя все ахнули. Пеппи плавно поднимала и опускала руки, она кружилась в танце на узкой доске и пела своим хриплым голосом:

Пятнадцать человек и покойника ящик,
И-о-го-го, и в бочонке ром.
Но слова песни едва доносились до людей на площади. А Пеппи пела и кружилась все быстрее и быстрее, так что многие люди зажмуривались, боясь, что она разобьется.

Из окна мансарды вырывалось огромное пламя. И в его свете отчетливо вырисовывался силуэт Пеппи. Когда же на нее посыпался дождь искр, она подняла руки к вечернему небу и громко крикнула:

— Какой великолепный пожар!

Затем она вернулась на дерево и, крикнув «Эй», с быстротой молнии соскользнула по веревке вниз.

— Давайте прокричим четырехкратное «Ура» в честь девочки по имени Пеппи Длинныйчулок! — громко провозгласил брандмайор. — Да здравствует Пеппи!

— Ура! Ура! Ура! Ура! — прокричали все люди, стоящие на площади.

И лишь один голос крикнул «Ура» пять раз. Этот голос принадлежал самой Пеппи.

XI Как Пеппи празднует свой день рождения

Однажды Томми и Анника получили письмо, они вынули его из почтового ящика на двери своего дома.

На конверте стояло:

«ТММИ и АНКЕ»
А когда они вскрыли конверт, то нашли в нем кусочек картона, на котором были старательно выведены неровные буквы:



Томми и Анника так обрадовались, что начали прыгать и кружиться по комнате. Они прекрасно поняли, что там было написано, хотя письмо и выглядело несколько странно. Пеппи было очень трудно написать это приглашение. Она, например, нетвердо знала, как пишется буква «И». Но так или иначе, она все же смогла написать, что хотела. В те годы, когда она еще плавала по морям, один из матросов пытался по вечерам научить Пеппи писать, но особенно усердной ученицей Пеппи никогда не была.

— Нет, Фридольф (так звали того матроса), я уж лучше залезу на мачту и погляжу, какая завтра будет погода, — говорила она обычно, — или пойду поиграю с корабельным котом.

Всю ночь просидела она, сочиняя пригласительное письмо. А когда стало светать, и погасли последние звезды, Пеппи опустила конверт в ящик на двери.

Как только Томми и Анника вернулись из школы, они начали готовиться к празднику. Анника попросила маму причесать ее получше. Мама завила ей локоны и завязала огромный розовый шелковый бант. Томми тщательно расчесал волосы на пробор и даже смочил водой, чтобы они не вились — в отличие от сестры он терпеть не мог всяких локонов. Анника хотела надеть свое самое нарядное платье, но мама ей не позволила, сказав, что от Пеппи они всегда возвращаются ужас какие грязные. Так что Аннике пришлось удовольствоваться своим почти самым нарядным платьем. Что до Томми, то его нисколько не интересовало, что надеть, только бы рубашка была чистой.

Конечно, они купили Пеппи подарок, выпотрошив для этого свою копилку. Возвращаясь из школы, они зашли в игрушечный магазин и купили… Впрочем, пока это еще тайна. Пока подарок лежал, завернутый в зеленую бумагу и перевязанный шнурком. Когда дети были готовы, Томми взял подарок, и они отправились в гости. А мама с порога кричала им вслед, чтобы они берегли свои костюмы. Анника тоже хотела понести немножко подарок. Так они шли, передавая зеленый сверток из рук в руки, пока не решили нести его оба.

Стоял ноябрь, и темнело рано. Прежде чем открыть калитку Пеппиного сада, Томми и Анника взялись за руки, потому что в саду было уже темно, и старые черные деревья грозно шуршали последними, еще неопавшими листьями.

— Осторожно, — говорил Томми на каждом шагу.

Но тем приятнее было увидеть впереди яркий свет в окнах и знать, что идешь на пир по случаю дня рождения.

Обычно Томми и Анника входили в дом через черный ход, но сегодня они решили войти с парадной двери. Лошади на террасе не было. Томми постучал. Ответил глухой голос:

— Это привидение пожаловало ко мне на пир?

— Нет, Пеппи, это мы, — крикнул Томми, — открой!

И Пеппи отворила дверь.

— О Пеппи, зачем ты говоришь о привидениях? Я так испугалась, — сказала Анника и со страху даже забыла поздравить Пеппи.

Пеппи расхохоталась и распахнула двери. О, как хорошо было попасть в светлую и теплую кухню! Пир должен был состояться именно здесь. Ведь в Пеппином доме было всего две комнаты: гостиная, но там стоял только один комод, и спальня. А кухня была большой, просторной, и Пеппи так хорошо убрала ее и так забавно там все устроила. На полу лежал ковер, а на столе — новая скатерть, которую Пеппи сама вышила. Правда, цветы, которые она изобразила, выглядели весьма странно, но Пеппи уверяла, что именно такие растут в Индонезии. Занавески на окнах были задернуты, а печь раскалена докрасна. На шкафчике сидел господин Нильсон и бил кастрюльными крышками. А в самом дальнем углу стояла лошадь.

Тут, наконец, Томми и Анника вспомнили, что им надо поздравить Пеппи. Томми шаркнул ножкой, а Анника сделала реверанс. Они протянули Пеппи зеленый сверток и сказали:

— Поздравляем тебя с днем рождения!

Пеппи схватила пакет и лихорадочно развернула его. Там оказался большой музыкальный ящик. От радости и счастья Пеппи обняла Томми, потом Аннику, потом музыкальный ящик, потом зеленую оберточную бумагу. Затем она принялась крутить ручку — с позвякиванием и присвистыванием полилась мелодия: «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин…»

А Пеппи в упоении все крутила и крутила ручку музыкального ящика и, казалось, забыла обо всем на свете…

Вдруг она спохватилась:

— Да, дорогие друзья, теперь вы тоже должны получить свои подарки.

— У нас же сегодня не день рождения, — сказали дети.

Пеппи с удивлением взглянула на них и сказала:

— Но у меня сегодня день рождения. Неужели я не могу доставить себе удовольствие сделать вам подарки? Может быть, в ваших учебниках написано, что это запрещено? Может быть, по этой самой таблице уважения выходит, что так делать нельзя?..

— Нет, конечно, можно, хотя это и не принято… Но что касается меня, то я буду очень рад получить подарок.

— И я тоже! — воскликнула Анника.

Тогда Пеппи принесла из гостиной два свертка, которые она заранее приготовила и положила до времени на комод. Томми развернул свой сверточек — там оказалась дудочка из слоновой кости. А Анника получила красивую брошку в форме бабочки, крылья которой были усыпаны красными, синими и зелеными блестящими камешками.

Теперь, когда все получили подарки по случаю дня рождения, настало время пировать. Стол был уставлен блюдами с булочками и печеньем самой причудливой формы. Пеппи уверяла, что именно такое печенье пекут в Китае. Она принесла шоколад со взбитыми сливками, и все хотели уже садиться за стол, но Томми сказал:

— Когда у нас дома бывает званый обед, мужчины ведут дам к столу. Пусть и у нас будет так.

— Сказано — сделано! — воскликнула Пеппи.

— Но у нас это не получится, потому что я здесь единственный мужчина, — огорченно произнес Томми.

— Вздор! — перебила его Пеппи. — А что, господин Нильсон барышня, что ли?

— Ой, правда! А я и забыл про господина Нильсона, — обрадовался Томми и, присев на табуретку, написал на листке бумаги:

«Господин Сеттергрен имеет удовольствие пригласить к столу фрекен Длинныйчулок».

— Господин Сеттергрен — это я! — важно пояснил Томми. И он передал Пеппи свое приглашение.

Затем он взял еще четвертушку бумаги и написал:

«Господин Нильсон имеет удовольствие пригласить к столу фрекен Сеттергрен».

— Прекрасно, — сказала Пеппи, — но лошади тоже надо написать приглашение, хотя она и не будет сидеть за столом.

И Томми написал под Пеппину диктовку приглашение для лошади.

«Лошадь имеет удовольствие спокойно стоять в углу и жевать печенье и сахар».

Пеппи сунула бумажку под морду лошади и сказала:

— На, читай и скажи, что ты насчет этого думаешь.

Так как возражений у лошади не было, Томми предложил Пеппи руку и повел ее к столу. Зато господин Нильсон явно не имел ни малейшего желания предложить свою руку Аннике. Поэтому Анника сама взяла его на руку и понесла к столу. Обезьянка уселась прямо на стол. Шоколада со взбитыми сливками она не захотела, но, когда Пеппи налила в кружку воду, господин Нильсон схватил ее обеими руками и принялся пить.

Анника, Томми и Пеппи пили и ели, сколько хотели, и Анника сказала, что, когда вырастет, она обязательно поедет в Китай, раз там пекут такое вкусное печенье. Когда господин Нильсон выпил всю воду, он надел себе кружку на голову. Пеппи немедленно последовала его примеру, но так как она не успела выпить со дна свой шоколад, то по ее лбу и носу потекла коричневая струйка. Но Пеппи вовремя высунула язык и поймала капельки.

— Как видите, все можно исправить, — сказала она.

Наученные ее примером, Томми и Анника тщательно вылизали свои чашки, прежде чем надеть их на голову.

Когда все гости, в том числе и лошадь, напились и наелись, Пеппи быстрым ловким движением схватила скатерть за четыре конца и подняла ее. Блюда и блюдца, чашки и ложки оказались словно в мешке. Все это она засунула прямо так в шкаф.

— Сегодня я ничего не хочу убирать, — пояснила она.

И вот настало время веселиться. Пеппи предложила игру, которая называется «Не ступать на пол». Играть в нее очень просто: надо обежать вокруг кухни, ни разу не коснувшись ногой пола. Кто первый обежит, тот и выиграл. Пеппи вмиг справилась с этим заданием, но для Томми и Анники выполнить его оказалось куда труднее. Надо было очень широко расставлять ноги, передвигать табуретки и строить настоящие мосты, чтобы добраться от плиты до шкафчика, от шкафчика до водопроводной раковины и оттуда до стола, а затем, шагнув по двум стульям, перескочить на угловую полку. Между этой полкой и скамейкой было расстояние в несколько метров, но там, к счастью, стояла лошадь, и если суметь взобраться на нее и проползти от хвоста до головы, то можно было, наловчившись, прыгнуть на скамейку.

Так они играли, пока почти самое нарядное платье Анники не превратилось в далеко-далеко-далеко не самое нарядное, а Томми не стал черным как трубочист. Дети решили, что пора переменить игру.

— Давайте поднимемся на чердак и вызовем привидение, — предложила Пеппи.

У Анники даже дыхание перехватило от страха:

— Ра-ра-раз-ве там есть оно?

— Еще бы, — ответила Пеппи. — И не одно. Там просто кишмя кишит разными духами и привидениями. На них натыкаешься на каждом шагу. Пошли туда?

— О! — воскликнула Анника и с упреком взглянула на Пеппи.

— Мама сказала, что духов и привидений вообще не существует, — с деланной бодростью сказал Томми.

— Возможно, — ответила Пеппи. — Возможно, их нет нигде, потому что все они живут у меня на чердаке… и просить их убраться отсюда бесполезно… Но они не опасны, они только так жутко щиплются, что остаются синяки. И еще они воюют и играют в кегли своими головами.

— И-и-г-ра-а-ают в к-е-е-е-гли свои-ми голо-о-ва-а-ми? — прошептала Анника.

— Ну да, — подтвердила Пеппи. — Ну, пошли скорей, поднимемся, поговорим с ними… Я хорошо играю в кегли.

Томми не хотел показать, что он трусит, да и как было бы здорово увидеть хоть одно привидение своими глазами, а потом рассказать об этом ребятам в школе. Он успокаивал себя тем, что в присутствии Пеппи привидения не посмеют напасть, и согласился идти на чердак. Бедняжка Анника сначала и слышать не хотела о том, чтобы подняться наверх. Но потом ей пришло в голову, что если она останется на кухне, то какое-нибудь захудаленькое привидение может прошмыгнуть к ней. И она решилась. Лучше быть вместе с Пеппи и Томми в окружении тысячи привидений, чем с глазу на глаз с одним, пусть даже самым завалящим.

Пеппи шла впереди, она открыла дверь, ведущую на чердачную лестницу. Там было темно, хоть глаз выколи. Томми судорожно ухватился за Пеппи, а Анника еще судорожней за Томми. Каждая ступенька скрипела и стонала у них под ногами, и Томми уже раздумывал, не повернуть ли назад. Что до Анники, то она была в этом уверена.

Но вот кончилась лестница, и они очутились на чердаке.

Здесь было уже не так темно, лунный свет, проникая сквозь слуховое окно, полоской лежал на полу. При каждом дуновении ветра во всех углах что-то вздыхало и ухало.

— Эй, привидения, где вы! — крикнула Пеппи. Были ли они там или нет, неизвестно, но, во всяком случае, ни одно из них не отозвалось.

— Видно, их сейчас нет дома, — объяснила Пеппи. — Наверно, отправились на собрание в Союз духов и привидений.

Вздох облегчения вырвался у Анники. «Ах, хоть бы это собрание продлилось подольше!» — подумала она.

Но как раз в эту минуту раздался какой-то подозрительный шум в одном из углов чердака:

— Клю-ю-и-ид!

И Томми увидел, как что-то полетело на него, как это что-то прикоснулось к его лбу и исчезло в слуховом оконце.

— Привидение, привидение! — крикнул он в ужасе.

— Бедняжка, оно опаздывает на собрание. Правда, если это привидение, а не сова, — сказала Пеппи. — И вообще, ребята, знайте: никаких привидений не существует, — добавила она, помолчав, — и я щелкну в нос того, кто станет говорить, что они есть.

— Да ведь ты сама это говорила! — воскликнула Анника.

— Говорила, — согласилась Пеппи. — Значит, придется себя самой щелкнуть в нос.

И она дала себе здоровенный щелчок в нос. После этого Томми и Аннике стало как-то легче на душе. Они настолько осмелели, что решились выглянуть в сад. Большие черные тучи быстро бежали по небу, словно чтобы помешать месяцу светить. И деревья скрипели на ветру. Томми и Анника отошли от окна и… о ужас! Они увидели, что на них движется какая-то белая фигура.

— Привидение! — не своим голосом заорал Томми.

Анника так испугалась, что просто лишилась голоса. А белая фигура подходила все ближе и ближе. Дети обнялись и зажмурились, но тут привидение заговорило:

— Глядите, что я здесь нашла в старом матросском сундучке: папину ночную рубашку. Если ее со всех сторон подшить, я смогу ее носить, — и Пеппи подошла к ним в рубашке, волочащейся по земле.

— Ой, Пеппи, я могла умереть от испуга, — с дрожью в голосе сказала Анника.

— Пустяки, ночные рубашки не опасны! — успокоила ее Пеппи. — Они кусаются, только когда на них нападают.

И Пеппи решила как следует порыться в сундучке. Она придвинула его к окну и распахнула решетчатый ставень. Бледный лунный свет залил сундучок, в котором оказалась целая куча старой одежды. Пеппи выложила ее на пол. Кроме того, она обнаружила там подзорную трубу, две страницы книги, три пистолета, шпагу и мешок с золотыми монетами.



— Ти-де-ли-пом! Пи-де-ли-дей! — радостно воскликнула Пеппи.

— Как интересно! — прошептал Томми.

Пеппи завернула все свои сокровища в отцовскую ночную рубашку, и дети снова спустились в кухню. Аннике не терпелось уйти с чердака.

— Никогда не разрешайте детям играть с огнестрельным оружием, — сказала Пеппи и взяла в каждую руку по пистолету. — А то может произойти несчастье, — добавила она и нажала на курки.

Грянули два выстрела.

— Здорово бьют! — воскликнула она и подняла глаза.

На потолке зияли две дырочки.

— Как знать, — раздумчиво произнесла она. — Быть может, эти пули пробили потолок и угодили в пятки какому-нибудь духу. Быть может, это его проучит и заставит в другой раз сидеть на месте и не пугать невинных маленьких детей. Раз уж духи не существуют, то чего они пугают народ?.. Хотите, я вам подарю по пистолету?

Томми пришел в восторг от этого предложения, да и Анника была не против иметь пистолет, если только он не будет заряжен.

— Теперь мы можем, если захотим, организовать разбойничью шайку, — сказала Пеппи и поднесла к глазам подзорную трубу. — О-го-го! — закричала она. — Вот это труба! Я смогу разглядеть блоху в Южной Америке! Если у нас будет шайка, труба нам пригодится.

Тут раздался стук в дверь. Это пришел папа Томми и Анники.

— Уже давно пора ложиться спать, — сказал он.

Томми и Анника поблагодарили Пеппи, попрощались с ней и ушли, унося свои сокровища — дудочку, брошку и пистолеты.

Пеппи проводила своих гостей до террасы и глядела им вслед, пока они не исчезли в темноте сада. Томми и Анника то и дело оглядывались, махали ей. Пеппи стояла, освещенная лунным светом, — рыжая девочка с тугими косичками, торчащими в разные стороны, в огромной, волочащейся по полу отцовской ночной рубашке. В одной руке она держала пистолет, а в другой подзорную трубу.

Когда Томми, Анника и их папа дошли до калитки, они услышали, что Пеппи что-то кричит им вслед. Они остановились и стали прислушиваться. Ветер гудел в ветвях деревьев, но они разобрали слова:

— Когда я вырасту большая, я буду морской разбойницей… А вы?


Пеппи собирается в путь


I Как Пеппи отправляется за покупками

Однажды в веселый весенний день солнце сияло, птички пели, но лужи еще не высохли, Томми и Анника прибежали к Пеппи. Томми захватил с собой несколько кусков сахара для лошади, и они постояли с Анникой минутку на террасе, чтобы похлопать лошадь по бокам и скормить ей сахар. Потом они вошли к Пеппи в комнату. Пеппи еще лежала в постели и спала, как всегда положив ноги на подушку, а голову накрыв одеялом. Анника потянула ее за палец и сказала:

— Вставай!

Господин Нильсон уже давно проснулся и, устроившись на абажуре, раскачивался из стороны в сторону. Прошло некоторое время, прежде чем одеяло зашевелилось и из-под него вылезла рыжая всклокоченная голова. Пеппи открыла свои ясные глаза и широко улыбнулась:

— Ах, это вы щиплете мои ноги, а мне снилось, что это мой папа, негритянский король, проверял, не набила ли я себе мозолей.

Пеппи села на край кровати и стала натягивать чулки — один, как мы знаем, был у нее коричневый, другой — черный.

— Но какие могут быть мозоли, когда носишь такую прекрасную обувь, — сказала она и засунула ноги в свои огромные черные туфли, которые были ровно в два раза больше ее ступней.

— Пеппи, что мы сегодня будем делать? — спросил Томми. — У нас с Анникой сегодня нет занятий в школе.

— Что ж, надо хорошенько подумать, прежде чем принять такое ответственное решение, — заявила Пеппи. — Плясать вокруг рождественской елки мы не сможем, потому что мы это уже делали ровно три месяца назад. Кататься по льду нам тожене удастся, потому что лед уже давно растаял. Весело было бы, наверное, искать золотые слитки, но где их искать? Чаще всего это делают на Аляске, но там столько золотоискателей, что нам не протолкнуться. Нет, придется что-нибудь другое придумать.

— Да, конечно, но только что-нибудь интересное, — сказала Анника.

Пеппи заплела волосы в две тугие косички — они смешно торчали в разные стороны — и задумалась.

— Я и решила, — сказала она наконец. — Мы сейчас отправимся в город, обойдем все магазины: надо же когда-нибудь заняться покупками.

— Но у нас нет денег, — заметил Томми.

— У меня их куры не клюют, — сказала Пеппи и в подтверждение своих слов подошла к чемодану и открыла его, а чемодан, как вы знаете, был битком набит золотыми монетами.

Пеппи взяла полную горсть монет и высыпала ее в карман.

— Я готова, вот только найду сейчас свою шляпу.

Но шляпы нигде не оказалось. Прежде всего Пеппи бросилась в чулан для дров, но, к ее крайнему удивлению, шляпы там почему-то не было. Потом заглянула в буфет, в тот ящик, куда кладут хлеб, но там лежали только подвязка и сломанный будильник. В конце концов она все же открыла картонку для шляп, но ничего там не обнаружила, кроме завалявшегося сухаря, сковородки, отвертки и куска сыра.

— Что за дом! Никакого порядка! Ничего нельзя найти! — ворчала Пеппи. — Но очень удачно, что я обнаружила этот кусок сыра, я давно его ищу.

Пеппи еще раз обвела глазами комнату и крикнула:

— Эй ты, шляпа, ты что, не хочешь пойти со мной в магазин? Если ты сейчас же не появишься, будет поздно.

Но шляпа не появилась.

— Ну что ж, раз ты такая глупая, пеняй на себя. Но потом, чур, не ныть и не обижаться, что я тебя дома оставила, — сказала Пеппи строгим голосом.

И вскоре на шоссе, которое ведет в город, выбежали трое ребят — Томми, Анника и Пеппи с господином Нильсоном на плече. Солнце сияло вовсю, небо было голубое-голубое, и дети весело скакали. Но вдруг они остановились: посреди дороги была огромная лужа.

— Какая отличная лужа! — восхитилась Пеппи и радостно зашлепала по воде, которая доходила ей до колен. Добравшись до середины, она стала прыгать, и холодные брызги, словно душ, окатили Томми и Аннику.

— Я играю в пароход! — крикнула она и закружила по луже, но тут же поскользнулась и плюхнулась в воду. — Вернее, не в пароход, а в подводную лодку, — весело поправила она, как только ее голова появилась над водой.

— Пеппи, что ты делаешь, — в ужасе воскликнула Анника, — ты же вся мокрая!

— Что же тут плохого? — удивилась Пеппи. — Где это сказано, что дети обязательно должны быть сухими? Я не раз слышала, как взрослые уверяют, будто нет ничего полезнее холодных обтираний. Тем более что детям запрещают лезть в лужи только у нас в стране. Нам лужи почему-то велят обходить! Вот и разберись, что хорошо, а что плохо! А в Америке все дети так и сидят в лужах, там просто нет ни одной свободной лужи: в каждой полным-полно детворы. И так круглый год! Конечно, зимой они замерзают, и тогда детские головки торчат изо льда. А мамы американских ребятишек приносят им туда фруктовый суп и тефтельки, потому что они ведь не могут прибежать домой пообедать. Но уж поверьте, нет здоровее детей на свете — они такие закаленные!

В этот ясный весенний день городок выглядел очень привлекательно — булыжные мостовые на узких кривых улочках сверкали на солнце, а в маленьких палисадничках, которые окружили почти все дома, уже цвели и крокус, и подснежник. В городке было много лавок и магазинов, их двери то и дело открывались и закрывались, и каждый раз весело позвякивал колокольчик. Торговля шла бойко: у прилавков толпились женщины с корзинами в руках, они покупали кофе, сахар, мыло и масло. Забегали сюда и дети, чтобы купить себе пряник или пакет жевательной резинки. Но у большинства ребят не было денег, они толпились у заманчивых витрин и только пожирали глазами все прекрасные вещи, которые были там выставлены.

Около полудня, когда солнце светило особенно ярко, Томми, Анника и Пеппи вышли на Большую улицу. С Пеппи все еще стекала вода, и всюду, где она ступала, оставался мокрый след.

— Ой, какие мы счастливые! — воскликнула Анника. — Прямо глаза разбегаются, какие витрины, а у нас целый карман золотых монет.

Томми тоже очень обрадовался, когда увидел, какие чудесные вещи они смогут купить, и даже подпрыгнул от удовольствия.

— Я не знаю, хватит ли у нас на все денег, — заявила Пеппи, — потому что прежде всего я хочу купить себе пианино.

— Пианино? — изумился Томми. — Пеппи, зачем тебе пианино? Ты же не умеешь на нем играть!

— Не знаю, я ведь еще не пробовала, — сказала Пеппи. — У меня не было пианино, поэтому я не могла попробовать. Уверяю тебя, Томми, нужна большая тренировка, чтобы играть на пианино без пианино.

Но витрины, где были бы выставлены пианино, ребятам что-то не попадались, зато они прошли мимо парфюмерного магазина. Там за стеклом стояла огромная банка крема — средство от веснушек, — а на банке пестрели крупные буквы:

«ВЫ СТРАДАЕТЕ ОТ ВЕСНУШЕК?»

— Что там написано? — спросила Пеппи. Она не могла прочесть такую длинную надпись, потому что не хотела ходить в школу.

— Там написано: «Вы страдаете от веснушек?» — прочла вслух Анника.

— Что ж, на вежливый вопрос надо ответить вежливо, — задумчиво сказала Пеппи. — Давайте зайдем сюда.

Она распахнула дверь и вошла в магазин в сопровождении Томми и Анники. За прилавком стояла пожилая дама. Пеппи направилась прямо к ней и сказала твердо:

— Нет!

— Что тебе надо? — спросила дама.

— Нет! — так же твердо повторила Пеппи.

— Я не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Нет, я не страдаю от веснушек, — объяснила Пеппи.

На этот раз дама поняла, но она взглянула на Пеппи и тут же воскликнула:

— Милая девочка, но ты же вся в веснушках!

— Ну да, вот именно, — подтвердила Пеппи. — Но я не страдаю от веснушек. Наоборот, они мне очень нравятся. До свидания!

И она направилась к выходу, но в дверях остановилась и, повернувшись к прилавку, добавила:

— Вот если у вас есть крем, от которого веснушки увеличиваются, можете прислать мне домой семь-восемь банок.

Рядом с парфюмерным магазином находился магазин дамского платья.

— Я вижу, поблизости больше нет интересных магазинов, — сказала Пеппи. — Значит, нам придется зайти сюда и действовать твердо.

И ребята приоткрыли дверь. Первой заглянула Пеппи, за ней в нерешительности топтались Томми и Анника. Но манекен, одетый в голубое шелковое платье, притягивал их, как магнит. Пеппи тут же подбежала к даме-манекену и сердечно пожала этой даме руку.

— Как я рада, как я рада с вами познакомиться! — все твердила Пеппи. — Мне ясно, что этот роскошный магазин может принадлежать только самой шикарной даме, как вы. Сердечно, сердечно рада с вами познакомиться, — все не унималась Пеппи и еще более энергично трясла руку манекена.

Но — о ужас! — нарядная дама не выдержала столь сердечного рукопожатия, — рука ее отломилась и выскользнула из шелкового рукава. Томми едва перевел дух от ужаса, а Анника чуть не заплакала. В то же мгновение к Пеппи подлетел продавец и стал на нее кричать.

— Успокойся, — тихо, но твердо сказала Пеппи, когда ей, наконец, надоело слушать его ругань. — Я думала, это магазин самообслуживания. Я хочу купить эту руку.

Такой дерзкий ответ еще больше разозлил продавца, и он заявил, что манекен не продается, но даже если бы и продавался, то все равно купить отдельную руку нельзя и теперь ей придется заплатить за весь манекен, потому что она его сломала.

— Очень странно! — удивилась Пеппи. — Счастье еще, что не во всех магазинах так торгуют. Представьте себе, что я пойду в лавку, чтобы купить кусок мяса и сделать к обеду жаркое, а мясник заявит, что продает только целого быка!

И тут Пеппи небрежным жестом вынула из кармана фартука две золотые монеты и положила их на прилавок. Продавец застыл от изумления.

— Твоя кукла стоит дороже? — спросила Пеппи.

— Нет, конечно, нет, она стоит гораздо дешевле, — ответил продавец и вежливо поклонился.

— Сдачу оставь себе, купи на нее конфеты своим детям, — сказала Пеппи и направилась к выходу.

Продавец провожал ее до самых дверей и все кланялся, а потом спросил, по какому адресу послать манекен.

— Мне не нужна вся кукла, а только эта рука, и ее я унесу с собой, — ответила Пеппи. — Разбери куклу по частям и раздай бедным. Привет!

— Зачем тебе эта рука? — удивился Томми, когда они вышли на улицу.

— Как ты только можешь меня об этом спрашивать! — возмутилась Пеппи. — Разве у людей не бывает вставных зубов, деревянных ног, париков? И даже носы бывают из картона. Почему же я не могу позволить себе роскошь завести искусственную руку? Уверяю тебя, иметь три руки очень удобно. Когда мы с папой еще плавали по морям, то как-то попали в страну, где у всех людей было по три руки. Здорово, правда?! Представляешь себе, сидишь во время обеда за столом, в одной руке вилка, в другой — нож, а тут как раз захочется поковырять в носу или почесать себе ухо. Нет, ничего не скажешь, неглупо придумано иметь три руки.

Вдруг Пеппи умолкла, а минуту спустя сокрушенно сказала:

— Просто странно — вранье так и кипит во мне, рвется наружу, и я не в силах его сдержать. Честно говоря, вовсе не у всех людей в той стране три руки. У большинства только две.

Она опять умолкла, будто вспоминая, потом продолжила:

— А уж если говорить всю правду, то у большинства там только одна рука. Нет, не буду больше врать, скажу все как есть: у большинства людей в той стране вообще нет рук, и, когда им хочется есть, они ложатся на стол и лакают из тарелок суп, а потом откусывают по кусочку от жаркого. На столе лежит буханка хлеба, и от нее тоже все кусают, кто сколько может. Чесать себя они тоже не могут и вынуждены всякий раз просить своих мам почесать им уши — вот как там обстоит дело, уж если говорить честно.

Пеппи сокрушенно покачала головой.

— Нигде я не видела так мало рук, как в той стране, это уж точно. Какая же я врунья, даже подумать страшно! Всегда я что-нибудь сочиню, чтобы привлечь к себе внимание, чтобы выделиться; вот и придумала всю эту небылицу про народ, у которого больше рук, чем у других, когда на самом деле у него вообще нет рук.

Пеппи и ее друзья двинулись дальше по Большой улице; под мышкой у Пеппи торчала рука из папье-маше. Дети остановились у витрины кондитерской. Там уже собралась целая толпа ребят, все только слюнки глотали, с восхищением глядя на сласти, выставленные за стеклом: большие банки с красными, синими и зелеными леденцами, длинные ряды шоколадных тортов, горы жевательной резинки и самое соблазнительное — коробки с засахаренными орехами. Малыши, не в силах оторвать глаз от этого великолепия, время от времени тяжело вздыхали: ведь у них не было ни единого эре.

— Пеппи, давай зайдем сюда, — предложила Анника и нетерпеливо потянула Пеппи за платье.

— Да, мы сюда обязательно зайдем, — заявила Пеппи очень решительно. — Ну, смелей, вперед, за мной!

И дети переступили порог кондитерской.

— Дайте мне, пожалуйста, сто кило леденцов, — сказала Пеппи и вынула из фартука золотую монету.

Продавщица рот открыла от изумления. Она никогда еще не видела покупателей, которые брали бы такое количество леденцов.

— Девочка, ты, наверное, хочешь сказать, что тебе надо сто леденцов? — спросила она.

— Я хочу сказать то, что я сказала: дайте мне, пожалуйста, сто кило леденцов, — повторила Пеппи и положила на прилавок золотую монету.

И продавщица стала пересыпать леденцы из банок в большие мешки. Томми и Анника стояли рядом и пальцем показывали, из каких банок их сыпать. Оказалось, что не только самые красивые, но и самые вкусные — красные. Если долго сосать такой леденец, то под конец он становится особенно вкусным. Но зеленые, как они убедились, были тоже совсем недурными. А карамельки и тянучки имели свою прелесть.

— Возьмем еще по три кило карамелек и тянучек, — предложила Анника.

Так они и сделали.

В конце концов в лавке не хватило мешков, чтобы упаковать их покупки. К счастью, в писчебумажном магазине продавались огромные бумажные пакеты.

— Вот достать бы мне тачку, чтобы все это увезти.

Продавщица сказала, что тачку можно купить напротив в игрушечном магазине.

Тем временем перед кондитерской собралось еще больше ребят; они видели через стекло, как Пеппи покупает сласти, и чуть не упали в обморок от волнения. Пеппи сбегала в магазин напротив, купила большую игрушечную тачку и погрузила на нее все свои мешки. Выкатив тачку на улицу, она крикнула толпившимся у витрины ребятам:

— Кто из вас не ест конфет, выходите вперед!

Никто почему-то не вышел.

— Странно! — воскликнула Пеппи. — Ну что ж, пусть теперь выйдут вперед те, кто ест конфеты.

Все дети, застывшие в немом восхищении у витрины, сделали шаг вперед. Их оказалось двадцать три.

— Томми, открой, пожалуйста, мешки, — скомандовала Пеппи.

Томми не заставил себя дважды просить. И тут начался такой конфетный пир, которого еще никогда не было в этом маленьком городке. Дети набивали себе рот леденцами — красными, зелеными, такими кисленькими и освежающими, — и карамельками с малиновой начинкой, и тянучками. По всем улицам, выходящим на Большую, бежали дети, и Пеппи едва поспевала раздавать горстями конфеты.

— Нам, пожалуй, придется пополнить запасы, — сказала она, — а то ничего не останется на завтра.

Пеппи купила еще двадцать кило конфет, и все же на завтра почти ничего не осталось.

— А теперь все за мной, у нас есть дела напротив! — скомандовала Пеппи и, перебежав через улицу, смело вошла в игрушечный магазин.

Дети двинулись за ней. В игрушечном магазине оказалось столько интересного, что у всех разбежались глаза: заводные поезда и машины разных моделей, маленькие и большие куклы в чудесных нарядах, игрушечная посуда и пистолеты с пистонами, оловянные солдатики, плюшевые собаки, слоны, книжные закладки и марионетки.

— Что вам угодно? — спросила продавщица.

— Все… Нам угодно, — повторила Пеппи и окинула любопытным взглядом полки. — Мы все страдаем от острой нехватки пистолетов с пистонами и отсутствия марионеток. Но я надеюсь, вы нам поможете.

И Пеппи вынула из кармана полную горсть золотых монет.

И тогда каждый из ребят получил право выбрать себе ту игрушку, о которой давно мечтал. Анника взяла себе великолепную куклу с золотыми локонами, одетую в нежно-розовое шелковое платье; а когда ей нажимали на живот, она говорила «Мама». Томми давно хотелось иметь духовое ружье и паровую машину. И он получил и то, и другое. Все остальные ребята тоже выбрали кто что хотел, и, когда Пеппи закончила свои покупки, в магазине почти не оставалось игрушек: одиноко лежали на полке несколько книжных закладок и пять-шесть «Конструкторов». Себе Пеппи ничего не купила, а господин Нильсон получил зеркальце. Перед тем как уйти, Пеппи купила еще всем по дудке, и, когда дети вышли на улицу, каждый дул в свою дудку, а Пеппи отбивала такт рукой манекена.

Какой-то малыш пожаловался Пеппи, что его дудка не дудит.

— Тут нечему удивляться, — сказала она, осмотрев дудку, — ведь дырочка, в которую надо дуть, залеплена жевательной резинкой! Где ты достал драгоценность? — спросила Пеппи и выковыряла из дудки белый комочек. — Ведь я ее не покупала.

— Я жую ее с пятницы, — прошептал мальчик.

— Честное слово? А вдруг она прирастет к твоему языку? Учти, у всех жевальщиков она куда-нибудь прирастает. На, держи!

Пеппи протянула мальчику дудку, и он задудел так же звонко, как и все ребята.

На Большой улице царило неописуемое веселье. Но тут вдруг появился полицейский.

— Что здесь происходит? — крикнул он.

— Парад гвардейцев, — ответила Пеппи, — но вот беда: не все присутствующие понимают, что они участники парада, и поэтому дудят кто во что горазд.

— Немедленно прекратить! — завопил полицейский и зажал уши руками.

— Скажи лучше спасибо, что мы не купили тромбона.

И Пеппи дружески похлопала его по спине рукой манекена.

Один за другим ребята перестали дудеть. Последней замолкла дудка Томми. Полицейский потребовал, чтобы дети немедленно разошлись — он не мог допустить такого скопления народа на Большой улице. Собственно говоря, дети ничего не имели против того, чтобы отправиться домой: им хотелось поскорее пустить по рельсам игрушечные поезда, поиграть с заводными машинами и выкупать новых кукол. Они разошлись веселые и довольные, и никто из них в этот вечер не ужинал.

Пеппи, Томми и Анника тоже направились домой. Пеппи толкала перед собой тачку. Она глядела на все вывески, мимо которых они проходили, и даже читала их по слогам.

— Ап-те-ка — это, кажется, та лавка, где покупают лукарства? — спросила она.

— Да, здесь покупают лекарства, — поправила ее Анника.

— О, тогда нам надо сюда зайти, мне необходимо купить лукарств, да побольше, — сказала Пеппи.

— Да ведь ты здорова, — возразил Томми.

— Что с того, что здорова, а может, я еще заболею, — ответила Пеппи. — Так много людей болеют и умирают только потому, что вовремя не покупают лукарства. И нигде не сказано, что завтра я не свалюсь от самой тяжелой болезни.

Аптекарь стоял у весов и развешивал какие-то порошки. Как раз в ту минуту, когда вошли Пеппи, Томми и Анника, он решил, что пора кончать работу, потому что близился час ужина.

— Дайте мне, пожалуйста, четыре литра лукарства, — сказала Пеппи.

— Какое лекарство тебе надо? — нетерпеливо спросил аптекарь, досадуя, что его задерживают.

— Как какое? Такое, которое лечит от болезней, — ответила Пеппи.

— От каких болезней? — еще более нетерпеливо спросил аптекарь.

— От всех болезней — от коклюша, от вывихнутой ноги, от резей в желудке, от тошноты. Пусть это будут пилюли, но чтобы ими можно и нос мазать. Хорошо бы еще, чтобы они годились бы и мебель полировать. Мне нужно самое лучшее лукарство на свете.

Аптекарь сердито сказал, что такого удобного лекарства не существует, и что для каждой болезни есть свое особое лекарство.

Когда Пеппи назвала еще десяток болезней, которые ей надо лечить, он выставил перед ней целую батарею пузырьков, бутылочек и коробочек. На некоторых он написал: «Наружное», — и объяснил, что этим можно только мазать кожу. Пеппи заплатила, забрала свой пакет, поблагодарила и вышла вместе с Томми и Анникой.

Аптекарь взглянул на часы и с радостью убедился, что уже давно пришло время закрывать аптеку. Он запер двери на замок и собрался идти ужинать.

Выйдя на улицу, Пеппи оглядела все лекарства.

— Ой, ой, я забыла самое главное! — воскликнула она.

Но аптека оказалась уже запертой, поэтому Пеппи просунула палец в кольцо висячего звонка и долго-долго звонила. Томми и Анника слышали, какой трезвон поднялся в аптеке. Минуту спустя в двери открылось окошечко — через это окошечко подавали лекарство, если кто-нибудь вдруг заболевал посреди ночи, — и аптекарь высунул в него голову. Увидев детей, он весь покраснел от гнева.

— Что тебе еще надо? — уже совсем сердито спросил он у Пеппи.

— Прости меня, милый аптекарь, — сказала Пеппи, — но ты так хорошо разбираешься во всех болезнях, что я подумала, ты, наверное, сможешь мне сказать, что нужно делать, когда болит живот: жевать горячую тряпку или лить на себя холодную воду?

Аптекарь был уже не просто красным, а пунцовым — казалось, вот-вот его хватит удар.

— Убирайся вон! — заорал он не своим голосом. — Немедленно убирайся, а не то!.. — И он захлопнул окошко.

— Что это он такой сердитый? — удивилась Пеппи. — Разве я сделала что-нибудь плохое?

И Пеппи еще энергичнее затрезвонила. Не прошло и секунды, как аптекарь снова высунул голову в окошечко. Цвет его лица внушал еще более серьезные опасения.

— Я вот думаю, что все же лучше жевать горячую тряпку — это средство помогает безотказно, я много раз проверяла, — начала Пеппи и поглядела ласково на аптекаря, который, не в силах вымолвить ни слова, гневно захлопнул окошечко.

— И говорить со мной не хочет, — сокрушенно заметила Пеппи и пожала плечами. — Что ж, придется самой испробовать оба способа. Вот заболит живот, пожую горячую тряпку и погляжу, поможет ли на этот раз или нет.

Она села на ступеньки у двери аптеки и выстроила в ряд все свои склянки.

— Какие взрослые чудные! — вздохнула она. — Вот у меня — постойте, сейчас сосчитаю, — вот у меня тут восемь пузырьков, и в каждом налито чуть-чуть. А ведь все это легко уместилось бы в одной бутылочке.

Сказано — сделано. «Сейчас лукарство мы возьмем, в одну бутылочку сольем», — запела Пеппи, откупорила подряд все восемь пузырьков и слила все в один. Потом она энергично взболтала смесь и, не долго думая, сделала несколько больших глотков. Анника, которая заметила, что на некоторых пузырьках наклеена бумажка с надписью «Наружное», не на шутку испугалась.

— Пеппи, откуда ты знаешь, что это не яд?

— Сейчас еще не знаю, но скоро узнаю, — весело ответила Пеппи. — Завтра мне будет совершенно ясно. Если я до утра не умру, значит, моя смесь не ядовита, и все дети могут ее пить.

Томми и Анника задумались. Наконец Томми сказал неуверенным, упавшим голосом:

— А что, если эта смесь все же окажется ядовитой?

— Тогда вы остатком будете полировать мебель, — ответила Пеппи. — Так что даже если моя смесь окажется ядовитой, мы все равно не зря покупали эти лукарства.

Пеппи положила бутылочку в тачку. Там уже лежала рука от манекена, духовое ружье и игрушечная паровая машина Томми, кукла Анники и огромный мешок, на дне которого перекатывались пять маленьких красных леденцов. Это все, что осталось от тех ста кило, которые купила Пеппи. Господин Нильсон тоже сидел на тачке, он устал и хотел прокатиться.

— А знаете, что я вам скажу? — заявила вдруг Пеппи. — Я уверена, что это очень хорошее лукарство, потому что я чувствую себя куда бодрее, чем раньше. Будь я кошкой, я бы высоко задрала хвост, — заключила Пеппи и побежала, толкая перед собой тачку.

Томми и Анника едва поспевали за ней, тем более что у них болел — правда совсем чуть-чуть, — но все же болел живот.

II Как Пеппи пишет письмо и идет в школу

— А сегодня, — сказал Томми, — мы с Анникой писали письмо бабушке.

— Ну да, — сказала Пеппи, помешивая что-то в кастрюле ручкой от зонтика. — А я готовлю замечательное блюдо, — и сунула нос в кастрюлю, чтобы понюхать. — «Варить час, все время энергично помешивая, посыпая имбирем и тут же подавать на стол». Так ты говоришь, что вы написали письмо бабушке?

— Ага, — подтвердил Томми, который сидел на сундуке и болтал ногами. — И скоро мы, наверное, получим от бабушки ответ.

— А вот я никогда не получаю писем, — грустно сказала Пеппи.

— Чему тут удивляться, — сказала Анника, — ведь ты и сама тоже никому никогда не пишешь.

— А не пишешь ты потому, — подхватил Томми, — что не хочешь ходить в школу. Нельзя научиться писать, если не ходишь в школу.

— Ничего подобного, я умею писать, — сказала Пеппи. — Я знаю жутко много букв. Фридольф — один из матросов, который плавал на папином корабле, — научил меня буквам. А если мне не хватит букв, то ведь есть еще и цифры. Нет, я прекрасно могу писать, но вот только не знаю, о чем. Что пишут в письмах?

— Кто что, — важно ответил Томми. — Я, например, сперва спросил бабушку, как она себя чувствует, и написал, что я чувствую себя хорошо, потом я написал, какая у нас погода. А потом — что убил в нашем погребе крысу.

Пеппи помрачнела и задумалась.

— Как обидно, что я никогда не получаю писем. Все ребята, все-все получают письма, а я — нет. Так больше продолжаться не может! Раз у меня нет бабушки, которая писала бы мне письма, придется сделать это самой. И немедленно.

Она открыла дверцу печи и заглянула в топку.

— Тут у меня должен лежать карандаш, если не ошибаюсь.

В печке и в самом деле лежал карандаш. Потом она оттуда же вытащила большой лист бумаги и уселась за кухонный стол. Пеппи наморщила лоб, и вид у нее стал очень озабоченный.

— Теперь не мешайте, — сказала она, — я думаю!

Томми и Анника решили тем временем поиграть с господином Нильсоном. Они стали одевать его и раздевать. Анника даже попыталась уложить его на зеленую кукольную кроватку, в которой он обычно спал по ночам: Томми будет доктором, а господин Нильсон — больным ребенком. Но обезьянка вскочила с постели и в два прыжка очутилась на лампе, зацепившись за нее хвостом. Пеппи оторвала глаза от письма.

— Глупый господин Нильсон, — сказала она, — никогда еще ни один больной ребенок не висел вниз головой, зацепившись хвостом за лампу. Во всяком случае, не у нас в Швеции. А вот в Южной Африке, я слыхала, так лечат детей. Как только у малышей поднимается температура, их подвешивают вниз головой к лампам, и они преспокойно себе раскачиваются, пока не поправятся. Но мы ведь не в Южной Африке.

В конце концов Томми и Аннике пришлось оставить господина Нильсона в покое, и тогда они решили заняться лошадью: уже давно было пора ее как следует почистить скребницей. Лошадь очень обрадовалась, когда увидела, что дети вышли к ней на террасу. Она тут же обнюхала им руки, чтобы выяснить, не принесли ли они сахара. Сахара у ребят не оказалось, но Анника тут же сбегала на кухню и вынесла оттуда два куска рафинада.

А Пеппи все писала и писала. Наконец, письмо было готово. Только вот конверта не нашлось, но Томми не поленился принести ей конверт из дому. Марку он тоже принес. Пеппи написала на конверте свое полное имя и фамилию: «Фрекен Пеппилотта Длинныйчулок, вилла „Курица“».

— А что написано в твоем письме? — спросила Анника.

— Откуда я знаю, — ответила Пеппи, — я ведь его еще не получила.

И тут как раз мимо дома прошел почтальон.

— Бывают же такие удачи, — сказала Пеппи, — встречаешь почтальона как раз в ту минуту, когда тебе необходимо получить письмо.

Она выбежала ему навстречу.

— Будь добр, отнеси это письмо Пеппи Длинныйчулок, — сказала она. — Это очень срочно.

Почтальон поглядел сперва на письмо, потом на Пеппи.

— Разве ты не Пеппи Длинныйчулок? — удивился он.

— Конечно, я. А кем же мне еще быть? Уж не царицей ли абиссинской?

— Но почему же ты тогда сама не возьмешь себе это письмо? — спросил почтальон.

— Почему я не возьму себе это письмо сама? — переспросила Пеппи. — Что же, по-твоему, теперь я должна сама доставлять себе письма? Нет, это уж слишком. Каждый сам себе почтальон. А зачем же тогда бывают почты? Тогда уж проще их тут же все закрыть. В жизни я еще не слышала ничего подобного! Нет, дорогой, если ты так будешь относиться к своей работе, то никогда не станешь почтмейстером, это я тебе точно говорю.

Почтальон решил, что лучше с ней не связываться и сделать то, о чем она его просила. Он подошел к почтовому ящику, который висел рядом с калиткой, и опустил в него письмо. Не успело письмо упасть на дно ящика, как Пеппи с невероятной поспешностью его вытащила.

— Ой, я просто умираю от любопытства, — сказала она, обращаясь к Томми и Аннике. — Подумать только, я получила письмо!

Все трое ребят устроились на ступеньках террасы, и Пеппи распечатала конверт. Томми и Анника читали через ее плечо. На большом листе было написано:



— Вот, — с торжеством сказала Пеппи, — в моем письме написано то же самое, что ты писал своей бабушке, Томми. Значит, это настоящее письмо. Я запомню каждое слово на всю жизнь.

Пеппи аккуратно сложила письмо, снова засунула его в конверт, а конверт положила в один из бесчисленных ящиков старого большого секретера, который стоял у нее в гостиной. Одним из самых интересных занятий на свете было, по мнению Томми и Анники, рассматривать сокровища, которые Пеппи хранила в этих ящичках. Время от времени Пеппи дарила своим друзьям что-нибудь из этих бесценных вещей, но запас их, видно, никогда не иссякал.

— Во всяком случае, — сказал Томми, когда Пеппи спрятала письмо, — ты сделала там дикое количество ошибок.

— Да, ты должна пойти в школу и научиться получше писать, — поддержала Анника брата.

— Нет уж, благодарю покорно, — ответила Пеппи, — я как-то провела целый день в школе. И за этот день в меня впихнули столько знаний, что я до сих пор не могу прийти в себя.

— А у нас через несколько дней будет экскурсия, — сказала Анника, — пойдет весь класс.

— Вот ужас-то, — воскликнула Пеппи и от огорчения укусила себя за косу, — просто ужас! И я не могу пойти с вами на экскурсию только потому, что не хожу в школу? Разве это справедливо? Люди думают, что можно обижать человека только за то, что он не ходит в школу, не знает таблицы помножения.

— Умножения, — поправила Анника.

— А я говорю — помножения.

— Мы пройдем пешком целую милю. Прямо по лесу, а потом будем играть на полянке, — сказал Томми.

— Просто ужас! — повторила Пеппи.

На следующий день погода была такая теплая и солнце светило так ярко, что всем детям в этом городке было очень трудно усидеть за партами. Учительница широко распахнула все окна, и свежий весенний воздух ворвался в класс. Перед школой росла большая береза, а на ее верхушке сидел скворец и пел до того весело, что и Томми, и Анника, и все ребята слушали только его пение и совсем забыли, что 9 х 9 = 81.

Вдруг Томми прямо подскочил на месте от изумления.

— Глядите, фрекен! — воскликнул он и показал на окно. — Там Пеппи.

Взгляды всех тут же устремились туда, куда показал Томми. И в самом деле, высоко на березе сидела Пеппи. Она оказалась почти у самого окна, потому что ветви березы упирались в наличники.

— Привет, фрекен, — крикнула она, — привет, ребята!

— Добрый день, милая Пеппи, — ответила фрекен. — Тебе что-нибудь надо, Пеппи?

— Да, я хотела попросить, чтобы ты мне кинула в окно немного помножения, — ответила Пеппи. — Совсем чуть-чуть, только чтобы пойти с твоим классом на экскурсию. А если вы нашли какие-нибудь новые буквы, то кинь их мне тоже.

— Может, ты на минутку зайдешь к нам в класс? — спросила учительница.

— Нет уж, дудки! — твердо сказала Пеппи и уселась поудобнее на суку, прислонившись спиной к стволу. — В классе у меня кружится голова. Воздух у вас так загустел от учености, что его можно резать ножом. Слушай, фрекен, — в голосе Пеппи зазвучала надежда, — может, немного этого ученого воздуха улетит в окно и попадет в меня? Ровно столько, сколько надо, чтобы ты мне разрешила пойти вместе с вами на экскурсию?

— Вполне возможно, — сказала фрекен и продолжала урок арифметики.

Детям было очень интересно глядеть на Пеппи, сидящую на березе. Ведь все они получили от нее конфеты и игрушки в тот день, когда она ходила по магазинам. Пеппи, конечно, как всегда взяла с собой господина Нильсона, и ребята умирали со смеху, глядя, как он прыгал с ветки на ветку. В конце концов обезьяне надоело скакать по березе, и она сиганула на подоконник, а оттуда одним прыжком взвилась на голову Томми и начала теребить его за волосы. Но тут учительница сказала Томми, чтобы он снял обезьяну с головы, потому что Томми как раз надо было разделить 315 на 7, а это невозможно сделать, если у тебя на голове сидит обезьяна и теребит тебя за волосы. Во всяком случае, уроку это мешает. Весеннее солнце, скворец, а тут еще Пеппи с господином Нильсоном — нет, это уж чересчур…

— Вы что-то совсем поглупели, ребята, — сказала учительница.

— Знаешь что, фрекен? — крикнула Пеппи со своего дерева. — Честно говоря, сегодняшний день совершенно не подходит для помножения.

— А мы проходим деление, — сказала фрекен.

— В такой день, как сегодня, вообще нельзя заниматься никаким «еньем», разве что «веселеньем».

— А ты можешь мне объяснить, — спросила учительница, — что это за предмет «веселенье»?

— Ну, я не так уж сильна в «веселенье», — смущенно ответила Пеппи и, зацепившись ногами за сук, повисла вниз головой, так что ее рыжие косички почти касались травы. — Но я знаю одну школу, где ничем, кроме «веселенья», не занимаются. Там так и написано в расписании: «Все шесть уроков — уроки веселенья».

— Ясно, — сказала учительница. — А где находится эта школа?

— В Австралии, — ответила Пеппи, не задумываясь, — в поселке у железнодорожной станции. На юге.

Она снова села на ветку, и глаза ее заблестели.

— Что же бывает на уроках «веселенья»? — поинтересовалась учительница.

— Когда что, — ответила Пеппи, — но чаще всего урок начинается с того, что все ребята выпрыгивают через окно во двор. Потом они с дикими воплями снова врываются в школу и скачут по партам, пока не выбиваются из сил.

— А что говорит учительница? — снова поинтересовалась фрекен.

— Ничего не говорит, она тоже прыгает вместе со всеми, но только хуже остальных. Когда нет больше сил прыгать, ребята начинают драться, а учительница стоит рядом и их подбадривает. В дождливую погоду все дети раздеваются и выбегают во двор — они скачут и танцуют под дождем, а учительница играет на рояле марш, чтобы они скакали в такт. Многие даже становятся под водосточную трубу, чтобы принять настоящий душ.

— Интересно, — сказала учительница.

— Знаете, как интересно! — подхватила Пеппи. — Это такая замечательная школа, одна из лучших в Австралии. Но это очень далеко отсюда.

— Догадываюсь, — сказала учительница. — Во всяком случае, в нашей школе тебе так весело никогда не будет.

— В этом-то вся беда, — сокрушенно сказала Пеппи. — Если бы я могла надеяться, что мы будем бегать по партам, я бы, пожалуй, решилась и зашла бы на минутку в класс.

— Ты еще успеешь набегаться, когда пойдешь на экскурсию, — сказала учительница.

— Ой, а вы меня правда возьмете? — воскликнула Пеппи и на радостях перекувырнулась на суку. — Я обязательно напишу об этом в ту школу, в Австралию. Пусть они не хвалятся своим «веселеньем», экскурсия — это все равно куда интереснее.

III Как Пеппи участвует в школьной экскурсии

По дороге все ужасно шумели — громыхали башмаками, смеялись, болтали без умолку. Томми тащил рюкзак, Анника была в новом ситцевом платье. Вместе с ними шагали учительница и все ребята из класса, кроме одного мальчика, у которого заболело горло как раз в тот день, когда надо было отправляться на экскурсию. А впереди всех, верхом на лошади, скакала Пеппи. На спине у нее примостился господин Нильсон, в руке он сжимал маленькое зеркальце и все время пускал солнечных зайчиков. Как он обрадовался, когда ему удалось направить зайчика прямо в глаза Томми!

Анника была твердо уверена, что сегодня непременно пойдет дождь. Она ни капельки в этом не сомневалась и заранее злилась. Но, представьте себе, Анника ошиблась, им повезло — солнце сияло вовсю. Сердце у Анники так и прыгало от радости, когда она шагала по дороге в своем новеньком, с иголочки, платьице. И остальные дети радовались не меньше ее. По обочинам рос щавель, и желтели целые поля одуванчиков. Ребята решили, что на обратном пути каждый нарвет по пучку щавеля и по большому букету одуванчиков.

— Прекрасный, прекрасный, прекрасный день! — пропела Анника и даже вздохнула, поглядев на Пеппи, которая, словно генерал, сидела на лошади, высоко подняв голову.

— Да, так хорошо мне не было с тех пор, как я сражалась с боксерами-неграми в Сан-Франциско, — сказала Пеппи. — Хочешь прокатиться?

Анника, конечно, хотела, и Пеппи посадила ее перед собой. Но тогда все ребята тоже захотели прокатиться верхом. И они стали кататься, строго соблюдая порядок. Правда, Анника и Томми все же сидели на лошади немножко дольше остальных. Потом, когда одна девочка стерла себе ногу, Пеппи посадила ее перед собой, и она уже до конца экскурсии не слезала с лошади, а господин Нильсон держал ее за косу.

Лес, куда они шли, назывался Чудесный лес, потому что там на самом деле было чудесно. Когда они почти добрались до места, Пеппи вдруг спрыгнула с седла, похлопала лошадь по бокам и сказала:

— Ты так долго нас всех везла и, наверно, устала. Не может быть такого порядка, что одни все время везут, а другие все время едут.

И она подняла лошадь своими сильными руками и понесла ее на небольшой лужок в лесу, где учительница велела всем остановиться.

— Пусть в этом Чудесном лесу начнутся какие-нибудь чудеса, — воскликнула Пеппи, оглядевшись вокруг, — и мы посмотрим, какое из них самое чудесное.

Но учительница объяснила ей, что в лесу никаких чудес не будет. Пеппи была очень разочарована.

— Чудесный лес без чудес! — воскликнула она. — Какая чепуха! Это все равно, что рождественская елка без рождества или пожарная машина без пожара. Глупость, да и только! А скоро еще выдумают кондитерские магазины без пирожных и конфет. Но уж этого-то я не допущу. Что ж, если здесь чудес ждать не приходится — придется нам самим делать чудеса.

И Пеппи издала такой оглушительный крик, что учительница заткнула уши, а несколько девочек не на шутку испугались.

— Давайте играть в чудовище! — крикнул Томми и от радости захлопал в ладоши. — Пеппи будет чудовищем!

Все нашли, что это прекрасная мысль. «Чудовище» тут же спряталось в пещере, потому что чудовища живут в пещерах, а ребята прыгали вокруг и дразнили его:

— Чудовище, разозлись! Чудовище, покажись!

И тогда «чудовище» вылезало из своей пещеры и гналось за ребятами, которые разбегались во все стороны. Тех, кого «чудовище» ловило, оно уводило в пещеру, чтобы сварить себе на обед. Но когда «чудовище» снова принималось охотиться, пленники удирали и взбирались на огромные валуны, хотя это было и нелегко, ведь держаться приходилось за маленькие уступы, и всякий раз казалось, что некуда поставить ногу. Удирать так было немного страшно, но все считали, что никогда еще они так интересно не играли. А учительница тем временем лежала на траве, читала книгу и только изредка поглядывала на ребят.

— В жизни еще не видела такого дикого чудовища, — сказала она сама себе.

И, наверное, она была права. «Чудовище» прыгало и скакало, схватив всякий раз не меньше трех-четырех ребят, взваливало их себе на спину и тащило в пещеру. А иногда оно с дикими воплями взбиралось на высоченную сосну и прыгало там с ветки на ветку, словно обезьяна; потом вдруг оно вскакивало на лошадь и гналось за стайкой ребят, которые пытались укрыться за деревьями; лошадь скакала галопом, «чудовище» наклонялось, на скаку хватало детей, сажало их перед собой и мчалось с быстротой ветра назад к пещере с криком:

— Сейчас я сварю из вас обед!

Все это было так увлекательно и весело, что дети ни за что не хотели кончать игру. Но вдруг воцарилась тишина, и, когда Томми и Анника подбежали, чтобы посмотреть, в чем дело, они увидели, что «чудовище» сидит на камне и печально рассматривает что-то лежащее у него на руках.

— Глядите, он умер, совсем умер, — пробормотало «чудовище».

На ладони «чудовища» лежал мертвый птенчик. Видно, он выпал из гнезда и разбился насмерть.

— Ой, как жалко! — воскликнула Анника. «Чудовище» кивнуло.

— Не плачь, Пеппи, — сказал Томми.

— Я плачу? Да ты что, рехнулся? — возмутилась Пеппи. — Я никогда не плачу.

— А глаза у тебя красные, — не унимался Томми.

— Красные? — задумчиво сказала Пеппи и взяла у господина Нильсона зеркальце. — Да разве это красные?! Сразу видно, что ты не был в Батавии. Там живет один старик с такими красными глазами, что полиция запрещает ему выходить на улицу.

— Почему? — удивился Томми.

— Потому, что когда он выходит на перекресток, все движение останавливается, его принимают за светофор. А ты говоришь, у меня красные глаза. Нет, как ты мог подумать, что я плачу из-за какого-то птенца!

— Чудовище, разозлись, чудовище, покажись! — вопили ребята, удивленные тем, что «чудовище» так долго не показывается.

«Чудовище» осторожно взяло птенчика и положило на мох.

— Как бы я хотела тебя оживить, — сказало «чудовище» и горько вздохнуло, а потом, издав дикий рев, кинулось догонять ребят.

— Вот сейчас я вас поймаю и сварю из вас обед! — кричало «чудовище».

А ребята, визжа от восторга, кинулись в кусты.

В этом классе была одна девочка, звали ее Улла, которая жила совсем близко от этого леса. Мама Уллы разрешила ей пригласить к себе после прогулки учительницу, и всех ребят, и Пеппи, конечно, тоже. Она приготовила для всех в саду фруктовый сок и холодный компот. Когда дети вдоволь наигрались в «чудовище», когда им надоело пускать лодочки из коры в больших лужах и прыгать с высоких валунов, Улла решила, что пора вести всех к себе, чтобы там отдохнуть и выпить сока и холодного компота. Учительница тоже успела прочесть свою книгу и считала, что настало время идти к Улле. Она собрала ребят, и все вышли из лесу.

На дороге им повстречалась лошадь, запряженная в телегу с мешками, уложенными в несколько рядов. Мешки, видно, были очень тяжелые, а лошадь была старая и измученная. И тут, как на грех, колесо угодило в выбоину. Возница, которого звали Блумстерлунд, страшно разозлился. Он считал, что во всем виновата лошадь, схватил кнут и стал со всего маху стегать ее по спине. Лошадь рванулась, напряглась. Видно было, что она из последних сил пытается вытянуть телегу, но безуспешно. Блумстерлунд ярился все больше и больше и хлестал все больнее и больнее. Когда учительница это увидела, она вышла из себя от негодования и жалости.

— Не смей бить это бедное животное! — крикнула она Блумстерлунду.

Блумстерлунд так удивился, что кнут на секунду застыл у него в руках. Потом он сплюнул и сказал:

— А ты не суй нос, куда не просят. А то, чего доброго, я и тебя протяну этим кнутом.

Он снова сплюнул и пуще прежнего принялся хлестать лошадь. Несчастное животное дрожало мелкой дрожью. Вдруг от группы детей отделилась маленькая фигурка. Это была, конечно, Пеппи. Нос у нее побелел — верный признак того, что она очень сердится, Томми и Анника это отлично знали. Она бросилась прямо на Блумстерлунда, обхватила его руками и стала подкидывать в воздух, она ловила его на лету и снова кидала — три раза, четыре раза, пять, шесть раз… Блумстерлунд не мог понять, что с ним происходит.

— Караул! Помогите! — вопил он, полумертвый от страха. В последний раз она его не поймала, и он грузно плюхнулся на дорогу. Кнут у него, конечно, давно выпал из рук.

Пеппи стояла над ним, упершись руками в бока.

— Ты больше никогда не будешь бить лошадь! — строго сказала она. — Никогда! Понятно? Помню, как-то раз в Капстаде мне тоже повстречался парень, который бил лошадь. Он был одет в новенькую красивую форму, и я сказала ему, что если он еще хоть раз ударит свою лошадь, я его так вздую, что его форма превратится в лохмотья. И подумай, неделю спустя я снова его встречаю, и он снова у меня на глазах бьет лошадь. Небось, до сих пор жалеет о своей форме.

Блумстерлунд, растерянный, сидел посреди дороги, не в силах подняться.

— Куда ты везешь эти мешки? — спросила Пеппи.

Блумстерлунд испуганно показал на дом, до которого было уже не очень далеко.



— К себе. Я там живу, — объяснил он.

Тогда Пеппи распрягла лошадь, которая все еще дрожала от усталости и страха.

— Успокойся, бедняжка, — ласково сказала Пеппи, обращаясь к лошади. — Сейчас все образуется.

С этими словами Пеппи подняла лошадь и понесла ее на конюшню. Видно, таким оборотом дела лошадь была удивлена не меньше, чем Блумстерлунд.

Ребята и учительница стояли на дороге и ждали возвращения Пеппи. И Блумстерлунд стоял — он никак не мог понять, что к чему, и в смущении почесывал затылок. Он не знал, как ему отнестись к происходящему. Но тут вернулась Пеппи. Она взяла один из огромных тяжелых мешков и навалила Блумстерлунду на спину.

— Ну-ка посмотрим, — сказала она, — как ты с этим справишься? Работать кнутом ты мастер, а вот как насчет мешков?

Пеппи подобрала валяющийся на дороге кнут.

— Собственно говоря, надо было бы тебя подстегнуть этим кнутиком, ты же его так любишь, — сказала она. — Но, по-моему, этот кнут никуда не годится, он весь измочалился. — Говоря это, Пеппи оторвала от него кончик. — Да, старье, совершенно негодный кнут, — заключила она и сломала кнутовище пополам.

Блумстерлунд тащил мешок, ни слова не говоря. Слышно было только, как он пыхтит от натуги. Тогда Пеппи подхватила оглобли и покатила телегу к дому Блумстерлунда.

— Доставка бесплатная, — заявила она, ставя телегу под навес. — Для меня это одно удовольствие. За полет по воздуху я с тебя тоже ничего не возьму. Ясно?

Она повернулась и пошла. Блумстерлунд еще долго стоял у своего дома и глядел ей вслед.

— Да здравствует Пеппи! — закричали ребята, когда она вернулась к ним на дорогу. Учительница тоже была очень довольна ее поведением и похвалила ее.

— Ты хорошо поступила, — сказала учительница. — С животными надо всегда обращаться ласково, и с людьми, конечно, тоже.

Пеппи села на свою лошадь, вид у нее был очень довольный.

— Конечно, я была очень добра к Блумстерлунду: столько раз кидала его в воздух и ничего за это с него не взяла, — заявила Пеппи.

— Для этого мы и родились на свет, — продолжала учительница. — Мы живем для того, чтобы делать людям добро.

Пеппи выжала стойку на спине лошади и принялась болтать в воздухе ногами.

— Я-то живу только для этого! — крикнула она. — А другие люди, интересно, для чего они живут?

В саду у Уллы стоял большой накрытый стол. На блюдах лежало столько булочек и пряников, что у всех детей потекли слюнки, и они, торопясь и толкаясь, расселись на стоящих вокруг стульях. Пеппи села одной из первых и тут же запихала себе в рот две булочки. Щеки у нее стали совсем шарообразные.

— Пеппи, надо подождать, пока тебя угостят, самой брать нельзя, — укоризненно сказала ей учительница.

— Не надо суетиться из-за меня, — с трудом выговорила Пеппи, потому что рот у нее был набит. — К чему эти церемонии?

Как раз в эту минуту к Пеппи подошла мама Уллы. В одной руке она держала кувшин с соком, в другой — чайник с какао.

— Сок или какао? — спросила она у Пеппи.

— И сок, и какао, — ответила Пеппи. — Для одной булочки сок, а для другой — какао.

И без всякого смущения Пеппи взяла из рук мамы Уллы кувшин и чайник и выпила из каждого по большому глотку.

— Она всю жизнь провела на море, на корабле, — объяснила учительница маме Уллы, которая с изумлением и недоумением глядела на девочку.

— Тогда все понятно, — сказала мама Уллы и решила больше не обращать внимания на поведение Пеппи. — Вот пряники, — сказала она и протянула Пеппи блюдо.

— Да, в самом деле, это похоже на пряники, — сказала Пеппи и громко рассмеялась своей шутке. — Правда, они у вас получились по форме не очень красивыми, но надеюсь, на их вкусе это не отразилось, — сказала она и взяла столько пряников, сколько могла удержать в руках. Но тут она увидела, что на другом блюде лежит очень вкусное на вид печенье, но блюдо стояло далеко от нее. Тогда она дернула господина Нильсона за хвост и сказала ему:

— Эй ты, господин Нильсон, беги на тот конец стола и принеси мне печенья. Для начала возьми три штуки.

Господин Нильсон не заставил себя дважды просить и весело поскакал по столу. Стаканы запрыгали, и сок расплескался на скатерть.

— Я надеюсь, ты сыта, — сказала мама Уллы, когда Пеппи, выйдя из-за стола, подошла к ней, чтобы ее поблагодарить.

— Нет, не сыта, да и пить еще хочется, — ответила Пеппи и почесала себе ухо.

— Мы вас угостили всем, что у нас было, — ответила мама Уллы.

— Никогда не поверю, что вы себе ничего не оставили, — дружелюбно возразила Пеппи.

Услышав этот разговор, учительница решила поговорить с Пеппи о том, как надо себя вести.

— Послушай, милая Пеппи, — начала она ласково, — ты хотела бы, когда вырастешь, стать настоящей дамой?

— Носить вуалетку и иметь три подбородка? — спросила Пеппи.

— Да нет, я хочу сказать, дамой, про которую говорят, что у нее хорошие манеры, что она прекрасно воспитана. Неужели ты не хочешь стать настоящей дамой?

— Это мне надо обдумать, — ответила Пеппи. — Понимаешь, фрекен, я ведь решила, когда вырасту, стать морской разбойницей. — Пеппи задумалась. — Как ты считаешь, фрекен, я могу быть сразу и морской разбойницей, и настоящей дамой?

Но учительница считала, что это нельзя совместить.

— Ой, что же мне тогда выбрать, как мне решить, что лучше? — простонала Пеппи. Вид у нее был несчастный.

Тогда учительница сказала, что какой бы жизненный путь Пеппи ни выбрала, ей никогда не помешает умение вести себя в обществе. Во всяком случае, она должна знать, что вести себя так, как она вела себя сегодня за столом, нельзя.

— Но ведь так трудно знать, Как Надо Себя Вести, — вздохнула Пеппи. — Ты можешь мне сейчас сказать основные правила поведения?

Учительница охотно выполнила ее просьбу, и Пеппи слушала ее с явным интересом: в гостях, оказывается, нельзя брать за раз больше одной булочки или одного пряника, нельзя есть с ножа, нельзя чесаться, когда разговариваешь со взрослыми, — короче, нельзя делать того и нельзя делать этого.

Пеппи понимающе кивала.

— Придется мне каждое утро вставать на полчаса раньше и тренироваться, что можно делать и чего нельзя, — сказала Пеппи со вздохом, — чтобы я могла быть настоящей дамой, если передумаю стать морской разбойницей.

Недалеко от учительницы на траве сидела Анника. Она о чем-то думала и ковыряла в носу.

— Анника, что ты делаешь? — строго сказала ей Пеппи. — Помни, что настоящая дама ковыряет в носу, только когда этого никто не видит.

Но тут учительница взглянула на часы и сказала, что пора идти домой. Все дети поднялись и стали парами. Только Пеппи продолжала сидеть на траве. Лицо ее было сосредоточенно, словно она к чему-то прислушивалась.

— Что случилось, милая Пеппи? — спросила учительница.

— Скажи, фрекен, — с тревогой в голосе спросила Пеппи, — у настоящей дамы может урчать в животе?

Она сидела молча, и выражение ее лица оставалось таким же сосредоточенным.

— Если у настоящей дамы быть этого не может, — сказала она вдруг, — то, пожалуй, мне стоит тут же принять окончательное решение стать морской разбойницей.

IV Как Пеппи идет на ярмарку

И вот открылась ярмарка. В маленьком тихом городке, где жила Пеппи, каждый год обязательно бывала ярмарка, и всякий раз дети себя не помнили от радости. В эти дни городок выглядел необычно: разукрашенные флагами дома, толпы людей на улицах, на Главной площади выросшие, как грибы, за одну ночь ларьки, в которых можно купить самые удивительные вещи. Повсюду царили оживление и такая веселая суматоха, что даже просто выйти из дому было интересно. Но самым заманчивым были расположенные рядом с тиром балаганы и аттракционы. Театр, карусель, качели и, главное, зверинец. Представляете себе, зверинец со всевозможными дикими зверями: тиграми, гигантским удавом, обезьянками и морскими львами! Можно было подолгу стоять у забора зверинца и слушать жуткий рев и диковинное ржанье, каких прежде никогда не доводилось услышать, а если ты раздобыл несколько монет, то можно было пройти туда, к клеткам, и увидеть все эти чудеса своими глазами.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что в день открытия ярмарки у Анники, завтракавшей на кухне, от нетерпения дрожали бантики, а Томми давился бутербродом с сыром. Мама спросила детей, не хотят ли они вместе с ней отправиться на ярмарку. Но Томми и Анника, несколько смутившись, сказали, что если мама не обидится, то они предпочли бы пойти туда с Пеппи.

— Сама понимаешь, что с Пеппи все получается интересней, — говорил Томми Аннике, когда они бежали к вилле «Курица».

Анника не могла с ним не согласиться. Пеппи была уже готова к выходу, она стояла на кухне и ждала своих друзей. Она нашла, наконец, свою большую соломенную шляпу, которая все же оказалась в чулане для дров.

— Я забыла, что я ее на днях носила, — сказала Пеппи и надвинула шляпу на глаза. — Ну как я вам нравлюсь? Хороша, да?

Да, с этим Томми и Анника не могли не согласиться. Пеппи подвела брови углем и намазала красной краской ногти и губы. На ней было платье до пят, с большим вырезом на спине, в котором виднелся красный лифчик. Из-под платья торчали ее огромные черные туфли, но и они выглядели празднично: Пеппи приделала к ним зеленые помпоны — Пеппи носила эти помпоны в особо торжественных случаях.

— Я считаю, что, когда идешь на ярмарку, надо выглядеть как настоящая дама, — заявила она и пошла по дорожке, подражая, насколько ей это удавалось в ее огромных туфлях, походке городских модниц. Она придерживала край волочившейся юбки и каждую минуту произносила не своим голосом, явно подражая кому-то:

— Очаровательна! Просто очаровательна!

— Кто это «очаровательна»? — удивился Томми.

— Как кто? Я, конечно, — с довольным видом ответила Пеппи.

Томми и Анника не стали спорить — на ярмарке, по их мнению, все очаровательно. Они весело проталкивались в толпе на рыночной площади от одного лотка к другому и с увлечением разглядывали все те сокровища, которые там разложены. Пеппи подарила Аннике в память о ярмарке красный шелковый платок, а Томми — фуражку с козырьком, такую, о которой он давно мечтал, но никак не мог выпросить у мамы. В другом ларьке Пеппи купила два стеклянных колокольчика с крошечными цыплятами из розового и белого сахара.

— Ой, какая ты милая, Пеппи! — прошептала Анника и прижала свой колокольчик к груди.

— Ну конечно, я просто очаровательна, — подхватила Пеппи, придерживая край юбки, чтобы не упасть.

Людской поток направлялся к балаганам. Пеппи, Томми и Анника присоединились к толпе.

— До чего же здорово, — восторженно воскликнул Томми, — играет шарманка, вертится карусель, все вокруг шумят и смеются!

У тиров было особенно оживленно — каждому ведь охота показать свою меткость.

— Давайте подойдем поближе, посмотрим, как стреляют, — заявила Пеппи и потащила за собой Томми и Аннику.

Неприятная женщина, которая выдавала ружья, поглядела на подошедших детей и тут же отвела глаза, решив, что они недостойны ее внимания. Но Пеппи, ничуть не смутившись, с большим интересом разглядывала мишень — нарисованного на листе картона смешного старика в синей куртке с шароподобным лицом и очень красным носом. Вот в нос-то как раз и надо было попасть. А если не в нос, то хотя бы в лицо — все остальное считалось промахом.

Дети не уходили, а хозяйка тира все больше злилась: ей нужны были клиенты, которые стреляли бы и платили, а не эти трое бездельников.

— Вы что, прилипли, что ли? Что вы здесь делаете? — зло спросила она наконец.

— Как — что? Гуляем по площади и грызем орехи, — с серьезным видом ответила Пеппи.

— Нечего здесь торчать без толку да глазеть! — закричала женщина, окончательно выйдя из себя.

Как раз в эту минуту к тиру подошел новый клиент — холеный господин средних лет, с золотой цепью посреди живота. Он взял ружье и с видом знатока взвесил его в руках.

— Для начала — десять выстрелов, — заявил он с важным видом, — только для пристрелки.

Он огляделся вокруг, чтобы увидеть, есть ли зрители. Но в этот момент никого, кроме Пеппи, Томми и Анники, поблизости не оказалось.

— Ну, хоть вы, дети, поглядите, что значит классный стрелок. На меня стоит посмотреть!

С этими словами он поднес ружье к плечу. Первый выстрел — мимо, второй — тоже, третий и четвертый — тоже не попал. Пятая пулька угодила в подбородок картонному старику.

— Да разве это ружье? Рухлядь какая-то, а не ружье, — пробормотал раздосадованный господин и гневно бросил его на прилавок.

Тогда Пеппи взяла ружье и прицелилась.

— Попробую-ка я свои силы, — скромно сказала она. — Если не попаду, поучусь у дяди.

Панг, панг, панг, панг, панг! Пять пуль подряд уложила Пеппи картонному старику прямо в нос, потом сунула хозяйке тира золотую монету и пошла дальше.

Карусель вертелась так весело, что Томми и Анника, подойдя поближе, от восторга запрыгали на месте. Дети сидели на черных, белых или рыжих конях с настоящими гривами, которые развевались на ветру, и кони эти выглядели совсем как настоящие, к тому же на них были седла и сбруя. И коня можно было выбирать по своему вкусу. Пеппи купила билетов на целую золотую монету — их оказалось так много, что она едва засунула их в свой большой кошелек.

— Если бы я прибавила еще монету, они дали бы мне целый рулон билетов, — сказала она Томми и Аннике, которые ее ждали в сторонке.

Томми облюбовал себе черную лошадь, а Анника — белую, господина Нильсона Пеппи посадила тоже на черную, которая выглядела особенно дико. Господин Нильсон тут же стал перебирать ей гриву, ища, видимо, блох.

— Как, господин Нильсон тоже будет кататься на карусели? — с удивлением спросила Анника.

— А почему же его лишать такого удовольствия? — в свою очередь удивилась Пеппи. — Если бы я знала, что здесь карусель, я взяла бы с собой и свою лошадь, ей ведь тоже нужно какое-нибудь развлечение. А лошадь, катающаяся на лошади, — что может быть веселее?

Тут Пеппи вскочила на рыжую лошадь, и секунду спустя карусель завертелась, а шарманка заиграла: «Вспомни наше детство и те веселые забавы…»

Кататься на карусели — это просто замечательно, так считали Томми и Анника. У Пеппи тоже был очень довольный вид: она стояла на голове, упираясь руками в седло, и болтала ногами, а ее длинное платье сбивалось ей вокруг шеи. Люди, проходившие мимо, видели только кончики рыжих косичек, зеленые штанишки и длинные тонкие ноги Пеппи в разных чулках: на одной ноге — коричневый чулок, на другой — черный, причем ноги весело мотались взад-вперед.

— Вот как настоящие дамы катаются на каруселях! — заявила Пеппи после первого круга.

Дети не слезали с карусели полчаса, и в конце концов Пеппи призналась, что у нее закатываются глаза и что она видит не одну карусель, а целых три.

— Мне теперь трудно решить, на какой из этих трех каруселей надо кататься, поэтому, чтобы не ломать себе голову, нам лучше, пожалуй, пойти дальше, — сказала она.

Но у Пеппи осталась еще целая куча неиспользованных билетов, и она раздала их детям, которые толпились вокруг, но не могли кататься, потому что у них не было денег.

Возле балагана стоял молодой парень и выкрикивал:

— Торопитесь, торопитесь! Наше представление начнется ровно через пять минут. Торопитесь, а то опоздаете. Захватывающая драма под названием: «Убийство графини Авроры, или Кто притаился в кустах?»

— Если кто-то в самом деле притаился в кустах, то надо поскорее выяснить, кто же это, — заявила Пеппи. — Пошли, Томми и Анника!

— Не могу ли я купить билет за полцены? — спросила она у кассирши в непонятном приступе скупости. — А я обещаю смотреть представление только одним глазом.

Но кассирша почему-то и слышать не хотела о таком предложении.

— Я что-то не вижу ни кустов, ни притаившихся там людей, — проворчала Пеппи, когда она вместе с Томми и Анникой села в первом ряду перед закрытым занавесом.

— Так ведь представление еще не началось, — объяснил Томми.

Но тут как раз раздвинули занавес, и на сцену вышла графиня Аврора. Подойдя к рампе, она стала ломать руки и разными жестами изображать свою печаль. Пеппи следила за ней с огромным интересом.

— У нее наверняка случилось какое-то горе, — шепнула Пеппи Аннике. — А может быть, просто расстегнулась английская булавка, и она ее колет.

Но скоро выяснилось, что у графини Авроры и в самом деле случилось горе. Она закатила глаза и стала сетовать:

— Какая я несчастная! Какая я несчастная! Нет никого на свете несчастнее меня! Детей у меня отняли, муж таинственным образом исчез, а сама я окружена мошенниками и бандитами, которые хотят меня убить.

— Ах, как ужасно это слышать! — воскликнула Пеппи, и у нее покраснели глаза.

— Ах, лучше бы мне умереть! — не унималась графиня Аврора.

Тут Пеппи разразилась рыданиями.

— Милая тетя, прошу тебя, не убивайся так! — крикнула она, не переставая всхлипывать. — Все еще может исправиться: дети твои, может быть, найдутся, и замуж ты можешь еще раз выйти. Ведь столько есть на свете женихов, — утешала ее Пеппи сквозь слезы.

Но тут появился директор театра (это он стоял у входа в балаган и зазывал публику перед началом представления), подошел на цыпочках к Пеппи и шепнул ей, что, если она не будет сидеть тихо-тихо, ей придется уйти из зала.

— Хорошо, я постараюсь молчать, — обещала Пеппи и вытерла глаза.

Спектакль был на редкость захватывающий. От волнения Томми беспрестанно вертелся на месте и теребил свою фуражку, а Анника была не в силах разжать руки. Глаза Пеппи блестели, она ни на мгновение не могла отвести их от графини Авроры. А дела у бедной графини складывались все хуже и хуже. Не чуя опасности, пошла она погулять в сад. Но тут вдруг раздался вопль. Это Пеппи оказалась не в силах сдержать своего ужаса — она увидела, что за деревом притаился какой-то тип, вид которого не внушал ничего хорошего. Графиня Аврора тоже услышала какое-то подозрительное шуршание, потому что она спросила с испугом в голосе:

— Кто притаился там, в кустах?

— Это я тебе сейчас скажу, — живо отозвалась Пеппи, — там стоит какой-то ужасный парень, вид у него опасный, и у него огромные черные усы. Беги скорей домой и запрись получше.

Но тут театральный директор подлетел к Пеппи и сказал, чтобы она немедленно покинула зал.

— Ни за что на свете я не уйду! — воскликнула Пеппи. — Как, ты хочешь, чтобы я бросила несчастную графиню Аврору в такую трудную минуту?! Да ты меня не знаешь!

Тем временем на сцене продолжалось действие. Парень с черными усами, спрятавшийся за деревом, вдруг бросился вперед и схватил графиню Аврору.

— Пришел твой последний час, — злобно прошипел он сквозь зубы.

— Это мы еще посмотрим, ее ли последний час пришел или твой, — завопила Пеппи и одним прыжком очутилась на сцене.

Она схватила парня с усами за шиворот и швырнула его в ложу, обливаясь от волнения слезами.

— Как ты только мог броситься на несчастную графиню, — всхлипывала она, — что она тебе такого сделала? Подумай только, что детей у нее уже отняли и муж куда-то пропал. Она ведь совсем одинока!

Тут Пеппи подошла к графине, которая почти без чувств опустилась на садовую скамейку.

— Ты можешь прийти ко мне и жить в моем домике, сколько захочешь, — сказала Пеппи, чтоб ободрить графиню.

Громко рыдая, Пеппи вышла из театра вместе с Томми и Анникой. Вслед за ними выскочил театральный директор и погрозил им кулаком. Но люди в зале хлопали в ладоши — они, видно, считали, что это был очень хороший спектакль.

Пеппи вытерла лицо подолом своего платья и сказала:

— Что же, теперь надо нам немножко повеселиться, так много горя вынести трудно.

— Пойдем в зверинец, — предложил Томми, — мы еще там не были.

Сказано — сделано. Но прежде Пеппи подошла к ларьку и купила шесть бутербродов и три стакана лимонада.

— От слез у меня всегда разыгрывается страшный аппетит, — сказала она.

В зверинце было на что посмотреть: там стоял слон, в одной клетке ходили два тигра, в другой расположились морские львы, которые перекидывали друг другу мяч, в третьей прыгали обезьяны, в четвертой притаилась гиена, а в огромном ящике с решеткой свернулись два удава. Пеппи сразу же поднесла господина Нильсона к клетке с обезьянами, чтобы он смог повидаться со своими родичами. Ближе всех сидел старый печальный шимпанзе.

— Поздоровайся с ним как следует, господин Нильсон, — сказала Пеппи, — я думаю, что это троюродный дядя твоего внучатого племянника.

Господин Нильсон снял свою соломенную шляпу и почтительно отвесил поклон, но старый шимпанзе не удостоил его ответным приветствием.

Каждый час из ящика вынимали удавов, и прекрасная фрейлейн Паула, укротительница змей, выходила на эстраду и демонстрировала удавов публике. Ребятам повезло: они попали как раз на такое представление. Анника очень боялась змей, поэтому она все время держала Пеппи за руку. Фрейлейн Паула взяла из рук служителя огромного удава и повесила его вокруг своей шеи как боа.

— Это, должно быть, змея-боа, — пояснила Пеппи Томми и Аннике. — Интересно, а другая какой породы?

Не долго думая, Пеппи подошла к ящику и вынула вторую змею. Она оказалась еще больше и еще ужаснее первой. Пеппи повесила ее себе на шею, точь-в-точь, как это сделала фрейлейн Паула. Все присутствующие в зверинце закричали от ужаса. Укротительница быстро засунула свою змею в ящик и кинулась к Пеппи, чтобы попытаться спасти ее от верной смерти.

Змея, которую Пеппи повесила себе на шею, испугалась и рассердилась, ей не нравился шум вокруг, и она решительно не понимала, почему ей нужно висеть на шее у маленькой рыжей девочки, а не у фрейлейн Паулы, к которой она привыкла. Поэтому она решила проучить эту дерзкую рыжеволосую девчонку, чтобы ей неповадно было зря тревожить почтенных змей, и она сжимала кольцо тем движением, которого достаточно, чтобы задушить быка.

— Брось, пожалуйста, свои старые уловки, со мной это не пройдет, — сказала Пеппи, — я видела змей пострашнее тебя, можешь мне поверить. В Восточной Индии.

Своими сильными руками она сняла с шеи змею и отнесла ее в ящик. Томми и Анника дрожали от ужаса, на них не было лица.

— Это тоже змея-боа, — заявила Пеппи и нагнулась, чтобы застегнуть подвязку на чулке. — Я так и думала.

Фрейлейн Паула долго ругалась на каком-то незнакомом языке, а все, кто был в зверинце, с облегчением вздохнули. Но они вздохнули преждевременно, потому что это явно был день, когда случались самые невероятные вещи.

Собственно говоря, никто не знал, как все это произошло. Перед этим тигров кормили большими кусками кровавого мяса. Потом служитель проверил, хорошо ли заперта дверь клетки. И вдруг минуту спустя раздался душераздирающий крик:

— Тигр вырвался на волю!

И в самом деле, посреди зверинца стоял огромный тигр, готовый к прыжку. Люди, давя друг друга, повалили к выходу. Но одна маленькая девочка растерялась и очутилась одна в углу, прямо перед тигром.

— Стой спокойно!

— Не двигайся с места!

— Не шелохнись!

Голоса из толпы давали ей наперебой советы, но никто из решался прийти ей на помощь. Люди надеялись, что тигр ее не тронет, если она не двинется с места.

— Что же делать? Как ей помочь? — Люди в отчаянии ломали руки, но никто не смел к ней подойти.

— Надо позвать полицию, — предложил кто-то.

— Давайте вызовем пожарных!

— Надо вызвать Пеппи Длинныйчулок, — заявила Пеппи и вышла из толпы.

Пеппи села на корточки в двух метрах от тигра и стала его манить:

— Кис-кис-кис!

Тигр зарычал ужасающим образом и показал свои белые клыки. Пеппи погрозила ему пальцем.



— Если ты меня укусишь, — сказала она, — то и я тебя укушу, можешь в этом не сомневаться.



Тигр прыжком подскочил к ней.

— Я вижу, с тобой нельзя договориться по-хорошему, — сказала Пеппи и отшвырнула от себя тигра.

Тигр снова зарычал, да так грозно, что у всех присутствующих мороз прошел по коже, и снова кинулся на Пеппи. Всем было ясно, что он норовит схватить ее за горло.

— Как ты себя плохо ведешь, — укоризненно сказала ему Пеппи. — Но помни, это ты начал задираться, а не я!

И Пеппи ловким движением схватила тигра, зажала ему одной рукой пасть и потащила в клетку, напевая при этом песенку:

— «Видели ли вы мою кошечку, мою милую, милую кошечку?»

Вся толпа с облегчением вздохнула, а маленькая девочка, которая ни жива, ни мертва стояла только что против тигра, кинулась к маме и сказала, что никогда больше не пойдет в зверинец.

Тигр сильно порвал Пеппи платье. Пеппи поглядела на развевающиеся лохмотья и спросила:

— Есть у кого-нибудь ножницы?

У фрейлейн Паулы оказались ножницы, она давно уже перестала сердиться на Пеппи.

— Ты очень мужественная девочка, — сказала она и протянула Пеппи ножницы.

Пеппи взяла ножницы и, не долго думая, обрезала свое платье выше колен.

— Ну вот, теперь все в порядке, — сказала она с довольным видом, — теперь я еще элегантнее: я дважды в день меняю туалет.

И она пошла такой церемонной походкой, что при каждом шаге у нее коленка стукалась о коленку.

— Очаровательна, как всегда очаровательна, — говорила она о самой себе.

Все, кто пришел повеселиться на ярмарку, думали, что больше уже не будет ужасных происшествий и им удастся, наконец, спокойно провести время. Но они ошиблись. Видно, на ярмарке никогда не бывает спокойных минут. Вздох облегчения, который только что издала толпа, оказался преждевременным.

В этом маленьком городке жил один лодырь. Он был очень сильный, а работать не хотел. Все дети в городке его очень боялись. Собственно говоря, не только дети, но и все взрослые тоже. Даже полицейский старался свернуть с дороги, если ему попадался Лабан в боевом настроении. Правда, он был страшен только тогда, когда он выпьет много пива. Но это случалось с ним часто, и, уж конечно, в день ярмарки без этого обойтись не могло. И вот он появился на Большой улице. Он шел, шатаясь, что-то все время выкрикивал и угрожающе размахивал руками.

— Прочь с дороги, да поживей! — кричал он. — Все прочь! Идет сам Лабан!

Люди испуганно расступались, жались к стенам домов, а многие дети даже ревели от страха. А полицейских и след простыл. Лабан направился прямо к ярмарочным лоткам. На него и в самом деле было страшно смотреть: длинные нечесаные черные волосы свисали на лоб, огромный нос был пунцово-красным, а во рту зловеще поблескивал золотой зуб. Люди, которые расступились при его появлении, думали, что он куда опаснее тигра.

У одного лотка стоял сухонький старичок и торговал колбасой. Лабан подошел к нему, ударил кулаком по лотку и закричал:

— Гони колбасу, да поживей! Я ждать не привык.

— Эта колбаса стоит двадцать пять эре, — смиренно сказал старик.

— Ты что мне о цене, ты мне товар подавай! — орал Лабан. — Разве ты не видишь, что за покупатель к тебе пришел? Гони колбасу, тебе говорят, да поживей! Добавь еще одну!

Старик робко сказал, что он хотел бы получить деньги за то, что Лабан уже взял. Тогда Лабан схватил старика за ухо и закричал, окончательно выйдя из себя:

— Гони колбасу и не разговаривай! Живо!

Старик не решился ослушаться грозного Лабана. Но люди, стоящие вокруг, неодобрительно ворчали про себя. Нашелся даже один храбрец, который сказал:

— Как тебе не стыдно так обращаться с бедным стариком!

Лабан обернулся и уставился своими налитыми кровью глазами на безумного храбреца.

— Тут, кажется, кто-то хочет помериться со мной силой? — спросил он.

Все испугались и решили, что лучше разойтись.

— Стойте! — заорал на толпу Лабан. — Первого, кто двинется с места, я сотру в порошок! Я приказываю: стоять смирно и глядеть на меня! Лабан намерен показать вам небольшое представление.

И, переходя от слов к делу, хулиган схватил с лотка охапку колбас и стал ими жонглировать. Он кидал их в воздух и ловил ртом, руками, но большинство падало просто на землю. Несчастный старик, торговавший этой колбасой, чуть не плакал. И тут от молчаливой толпы отделилась маленькая фигурка.

Пеппи стояла перед Лабаном.

— Чей это мальчишка так плохо себя ведет? — спросила она язвительно. — Что скажет твоя мама, когда увидит, что ты раскидал свой завтрак.

Лабан зарычал от бешенства:

— Разве я не приказал всем стоять смирно?

— А ты всегда так орешь, что тебя слышно за границей? — поинтересовалась Пеппи.

Лабан сжал кулаки и завопил:

— Девчонка, неужели мне придется превратить тебя в лепешку?

Пеппи стояла, упершись руками в бока, и с интересом смотрела на Лабана.

— Что ты делал с колбасой? Ты ее вот так кидал?

И Пеппи подхватила Лабана и подкинула его высоко в воздух и стала им жонглировать, как он — колбасой. А все люди, стоявшие вокруг, вопили от восторга. Старик колбасник хлопал в ладоши и хохотал.

Когда Пеппи надоело жонглировать и она отпустила Лабана, вид у него был уже совсем другой. Он сидел на земле у ее ног и растерянно озирался вокруг.

— Теперь, я думаю, тебе пора отправиться домой, — сказала Пеппи, обращаясь к хулигану.

Лабан был готов на все.

— Но прежде чем уйти, ты должен заплатить за колбасу, — сказала Пеппи. — Разве ты забыл, что надо платить за то, что ты купил?

Лабан послушно вынул кошелек и заплатил за всю колбасу, которую раскидал. Потом он побрел прочь, ни слова не говоря. И после этого дня он стал тише воды, ниже травы.

— Да здравствует Пеппи! — кричала толпа на ярмарочной площади.

— Да здравствует Пеппи! Ура! — кричали Томми и Анника.

— Нам не нужны полицейские, раз у нас живет Пеппи, — крикнул кто-то из толпы. — Пеппи Длинныйчулок лучше всех полицейских!

— Правда! Правда! — поддержали его многие голоса. — Она с одинаковой легкостью справляется со змеями, тиграми и хулиганами.

— Нет, без полицейских все же нельзя в городе, — возразила Пеппи. — Надо же кому-нибудь следить, чтобы машины стояли там, где им положено.

— О, Пеппи, какой ты была прекрасной! — с восхищением сказала Анника, когда дети шли домой с ярмарки.

— Конечно, я очаровательна, очаровательна! — подтвердила Пеппи и дернула платье, которое теперь не закрывало колен. — Одно слово — очаровательна!

V Как Пеппи терпит кораблекрушение

Каждый день сразу же после школы Томми и Анника бежали к Пеппи. Даже уроки они не хотели учить дома, а брали учебники и отправлялись заниматься к Пеппи.

— Очень хорошо, — сказала Пеппи, когда дети вошли к ней со своими книгами. — Делайте здесь уроки, может быть, немного учености и в меня войдет. Не могу сказать, чтобы я так уж страдала от недостатка знаний, но, может, действительно нельзя стать Настоящей Дамой, если не знаешь, сколько готтентотов живет в Австралии.

Томми и Анника примостились за кухонным столом и принялись учить географию. Пеппи села прямо на стол, поджав под себя ноги.

— Ну ладно, — сказала Пеппи и, сморщившись, почесала кончик носа, — а вдруг я возьму да выучу наизусть, сколько этих самых готтентотов живет в Австралии, а потом один из них схватит воспаление легких и умрет, и тогда что же, все мои труды пропадут даром, а я все равно не стану Настоящей Дамой?

Пеппи помолчала, углубившись в свои мысли.

— Надо приказать всем готтентотам, чтобы они береглись от простуды, а то в нашей книжке получится ошибка… В общем, так, — сказала она наконец, — учить все это не имеет никакого смысла.

Когда Томми и Анника кончали учить уроки, начиналось веселье. Если погода была хорошая, ребята играли в саду, или катались на лошади, или забирались на крышу сарая и пили там кофе, или прятались в дупле старого дуба. Пеппи говорила, что это самый прекрасный дуб на свете, потому что на нем растет лимонад.

И правда, всякий раз, когда ребята залезали на дерево, они находили в дупле три бутылки лимонада, которые словно их ждали. Томми и Анника никак не могли понять, куда же девались пустые бутылки, но Пеппи уверяла, что они засыхают и падают на землю, как осенние листья. Да что и говорить, дуб этот был необыкновенный, так считал Томми, и Анника тоже. Иногда на нем вырастали и шоколадки, но почему-то всегда только по четвергам, и Томми и Анника заранее радовались, что скоро будет четверг, и они наверняка сорвут с веток по шоколадке. Пеппи говорила, что если хорошенько поливать дуб, то на нем начнут расти не только французские булки, но и телячьи отбивные.

Когда шел дождь, ребята оставались в доме, и это тоже было очень интересно. Они всегда находили себе занятие, одно увлекательнее другого: можно было — уже в который раз! — рассматривать замечательные сокровища, которые были спрятаны в ящиках старинного секретера, а можно было сидеть у печки и глядеть, как ловко Пеппи печет вафли и яблоки, а можно было забраться в дровяной сарай и слушать увлекательные истории о тех временах, когда Пеппи плавала со своим отцом по морям и океанам.

— Вы представить себе не можете, какой в тот день был жуткий шторм, — рассказывала Пеппи. — Даже все рыбы заболели морской болезнью и мечтали поскорее выбраться на сушу. Я сама видела акулу, которая просто позеленела от головокруженья, а одна каракатица всеми своими щупальцами держалась за лоб — так ей было дурно. Да, такие штормы нечасто случаются!

— А ты, Пеппи, не боялась? — спросила Анника.

— Ведь вы могли потерпеть кораблекрушение? — подхватил Томми.

— Ну, в кораблекрушение я попадала столько раз, что они меня совсем не пугают. Ни капельки. Я не испугалась даже тогда, когда шквальный ветер выдул весь изюм из фруктового супа — мы как раз сидели и обедали — и даже когда от следующего порыва улетели вставные зубы изо рта кока. Но когда я увидела, как дикий ураган выдул кота из его шкуры и голым, словно освежеванным, понес по воздуху прямо на Дальний Восток, то мне все же стало слегка не по себе.

— А у меня есть книга, которая называется «Робинзон Крузо», там тоже рассказывается про кораблекрушение.

— Да, это очень интересная книга, — подхватила Анника, — про то, как Робинзон после кораблекрушения попал на необитаемый остров.

— А ты, Пеппи, ты ведь столько раз терпела кораблекрушение, неужели ты ни разу не попадала на какой-нибудь необитаемый остров? — спросил Томми и уселся поудобней, чтобы слушать новый рассказ.

— Еще бы, — возмутилась Пеппи, — никто не терпел таких кораблекрушений, как я, куда там вашему Робинзону! Я думаю, что на Атлантическом и Тихом океанах едва ли найдется с десяток островов, на которые я не высаживалась бы после кораблекрушений. Я думаю, что все они отмечены на туристских картах.

— Как, наверное, замечательно оказаться на необитаемом острове! — воскликнул Томми. — Как бы мне хотелось попасть на необитаемый остров хоть на несколько деньков.

— Нет ничего проще, — сказала Пеппи. — Необитаемых островов там как собак нерезаных.

— Да я и сам знаю один необитаемый остров очень недалеко отсюда.

— На море? — спросила Пеппи.

— На озере, — сказал Томми.

— Прекрасно, — обрадовалась Пеппи, — потому что, если бы этот остров был на земле, он бы нам не подошел.

Томми был просто в восторге.

— Мы попадем на необитаемый остров! — кричал он. — Мы очень скоро окажемся на настоящем необитаемом острове!

Как раз через три дня у Томми и Анники начинались летние каникулы, а их мама и папа должны были на несколько дней уехать. Короче — лучшего случая поиграть в робинзонов не найти.

— Чтобы потерпеть кораблекрушение, — сказала Пеппи вдруг, — надо для начала иметь корабль.

— А у нас его нет, — печально вздохнула Анника.

— Я видела неподалеку старую затопленную лодку, — заявила Пеппи.

— Ну, она ведь уже потерпела кораблекрушение, — заметила Анника.

— Тем лучше, — сказала Пеппи, — значит, у нее есть кой-какой опыт.

Поднять со дна эту затонувшую лодку было для Пеппи делом пустяковым. Целый день она провозилась потом на берегу, паклей заделывая в ней дырки и заливая их смолой. Дождливым утром она нашла в чулане подходящую доску, взяла топор и смастерила два хороших весла. А тут как раз школьников распустили на каникулы, а родители Томми и Анники уехали.

— Мы вернемся через два дня, — сказала, уезжая, мама. — Обещайте мне вести себя хорошо, быть послушными и делать все так, как вам скажет Элла.

Элла — это домашняя работница, и ей поручили присмотреть за детьми, пока папа и мама будут в отъезде. Но как только дети остались одни с Эллой, Томми сказал:

— Элла, тебе незачем за нами присматривать, ведь мы все равно будем все время проводить у Пеппи.

— Мы сами можем за собой присмотреть, — заявила Анника, — ведь Пеппи сама за собой смотрит и прекрасно с этим справляется, почему же нас на два дня нельзя оставить в покое?

Элла, конечно, ничего не имела против того, чтобы оказаться свободной на два дня, а Томми и Анника так долго к ней приставали, умоляя оставить их одних, что в конце концов Элла не выдержала их натиска и согласилась съездить домой навестить мать. Конечно, дети должны были ей торжественно обещать, что будут есть и спать как полагается и не будут выбегать по вечерам, не надев теплых свитеров. Томми заявил, что обещает надевать сразу дюжину теплых свитеров, только бы Элла поскорее уехала.

Так все и получилось. Элла отправилась к себе домой в деревню, а два часа спустя Пеппи, Томми, Анника, лошадь и господин Нильсон отправились на необитаемый остров.

Стоял пасмурный, но теплый для начала лета день. Путешественникам предстоял довольно длинный путь до того места, откуда был виден необитаемый остров. Пеппи несла лодку, держа ее на вытянутых руках над головой. На спину лошади она навьючила огромный мешок и палатку.

— А что в мешке? — спросил Томми.

— Еда, оружие и одеяла, да еще пустая бутылка, — объяснила Пеппи. — Я думаю, что на первый раз нам лучше потерпеть удобное кораблекрушение. Когда мне случалось прежде терпеть кораблекрушение, я подстреливала какую-нибудь антилопу или ламу и ела сырое мясо, но у нас не получится, потому что на этом острове вряд ли есть антилопы или ламы, а умереть там с голоду было бы просто смешно.

— А зачем ты взяла пустую бутылку? — удивилась Анника.

— Ты меня еще спрашиваешь, зачем я взяла пустую бутылку? Что за глупый вопрос? Конечно, для кораблекрушения важнее всего иметь корабль, но после корабля самое важное — это пустая бутылка. Когда я лежала в колыбели, отец меня учил: «Пеппи, — говорил он, — ты можешь забыть надеть ботинки, когда тебя будут представлять королю, но упаси тебя бог забыть пустую бутылку, когда ты собираешься потерпеть кораблекрушение. Без бутылки лучше сразу отправляться домой».

— Зачем же она нужна? — спросила Анника.

— Разве ты никогда не слышала о бутылочной почте? — в свою очередь удивилась Пеппи. — Пишут записку, просят о помощи, запечатывают в бутылку и кидают в море. И потом она попадает прямо в руки к тем, кто должен тебя спасти. А как же иначе можно спастись при кораблекрушении? Ну, как ты себе представляешь, можно ли все пустить на самотек? Ну и глупости ты болтаешь, честное слово!

— Да нет, теперь я поняла, — сказала Анника.

Вскоре ребята увидели впереди небольшое озеро, посередине которого виднелся маленький островок. Солнце как раз выглянуло из-за облаков и обогрело молодую зелень.

— Прекрасно! — воскликнула Пеппи, — пожалуй, это самый уютный необитаемый остров, который я когда-либо видела.

Пеппи быстро спустила лодку на воду, сняла с лошади мешок и палатку и уложила все это на дно лодки. Анника, Томми и господин Нильсон уселись в лодку, а Пеппи подошла к лошади и похлопала ее по спине.

— Дорогая моя лошадь, я очень сожалею, но усадить тебя в лодку нельзя, — сказала она. — Надеюсь, ты умеешь плавать. Это ведь очень просто. Гляди, лошадь, я тебе сейчас покажу.

С этими словами Пеппи бросилась в воду прямо в платье и поплыла саженками.

— Плавать очень приятно, честное слово. А если хочешь к тому же веселиться, то можешь поиграть в кита. Вот гляди, я тебя сейчас научу.

Пеппи набрала полный рот воды, легла на спину и выпустила эту воду фонтаном. По виду лошади трудно было сказать, находила ли она эту игру забавной, но когда Пеппи прыгнула в лодку, взялась за весла и отчалила, лошадь тоже вошла в воду и поплыла. Правда, в кита играть она не стала.

Когда лодка подошла совсем близко к острову, Пеппи закричала не своим голосом:

— Все к насосам!

А секунду спустя объявила:

— Борьба бесполезна! Нам придется покинуть корабль! Спасайся, кто может!

Она стала на корму и прыгнула в воду вниз головой. Вскоре она вынырнула, схватила канат и вытянула лодку на берег.

— Прежде всего я должна спасти запасы продовольствия, а потом уже займусь командой, — объяснила Пеппи и накинула канат на большой камень.

Только после этого она помогла Томми и Аннике выбраться на берег. Господин Нильсон сам выпрыгнул из лодки.

— Чудо свершилось, — воскликнула Пеппи, — мы спасены! Во всяком случае, пока мы еще не погибли и можем спастись, если на острове не окажется каннибалов или львов.

Лошадь еще в середине пути догнала лодку и теперь, выбравшись на берег, энергично отряхивалась.

— Глядите, вот и наш штурман, он тоже спасся! — радостно воскликнула Пеппи. — Нам надо держать военный совет.

Пеппи вынула из мешка пистолет, который она когда-то нашла в деревянном матросском сундучке на чердакесвоего дома, и с пистолетом в руках обошла место высадки.

— Что случилось, Пеппи? — испуганно спросила Анника.

— Мне показалось, что я слышу воинственный клич каннибалов, — объяснила Пеппи. — Что толку благополучно выбраться на берег, если нас здесь поджарят и подадут с тушеными овощами на каннибальском пиру?

Но каннибалов пока что не было видно.

— Не радуйтесь раньше времени, — предостерегла Пеппи друзей. — Они, наверно, скрылись при нашем приближении и залегли в засаде. А может, сидят в хижине и по слогам читают в поваренной книге новый рецепт жаркого, чтобы нас съесть под особым соусом, но, как только они покажутся, я им сразу объявлю, что решительно не согласна тушиться вместе с морковкой. Терпеть не могу морковку!

— Ах, Пеппи, не говори такие страшные вещи! — взмолилась Анника и вздрогнула от испуга.

— Ты что, тоже терпеть не можешь морковку? Да ты не волнуйся, мы их уговорим обойтись без морковки. Ну ладно, прежде всего нам надо разбить палатку.

Сказано — сделано. Вскоре на высоком берегу уже раскинулась палатка, Томми с Анникой тут же в нее влезли и почувствовали себя совершенно счастливыми. Вблизи палатки Пеппи сложила очаг из больших камней и быстро набрала сухих веток.

— О, как здорово, у нас будет костер! — воскликнула Анника.

— Без костра нельзя, — серьезно сказала Пеппи и, взяв две деревяшки, стала тереть их друг о друга.

Томми с огромным интересом наблюдал за ней.

— Ты что, Пеппи, собираешься добыть огонь трением, как дикари? — спросил он с восторгом.

— Да, собираюсь, вернее, собиралась, но у меня уже замерзли руки, а костер будет ничуть не хуже, если мы добудем огонь другим способом. Поищу-ка я лучше спички.

Вскоре запылал веселый огонь, и Томми сказал, что так уютно ему еще никогда не было.

— Сидеть у костра очень приятно, это верно, да без него и нельзя — он удерживает диких зверей на нужном расстоянии от лагеря, — заявила Пеппи.

Анника тут же заволновалась.

— Каких еще диких зверей? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Комаров, например, — сказала Пеппи и задумчиво почесала комариный укус на ноге.

Анника с облегчением вздохнула.

— Ну и львов, конечно, тоже, — подхватила Пеппи, — но вот против питонов и американских бизонов костер бессилен.

И Пеппи деловито вытащила свой пистолет.

— Но будь спокойна, Анника, — сказала она, — с этой вот штукой нам ничто не страшно.

Пеппи сварила на костре кофе и разлила его по чашкам.

Ребята сидели вокруг костра, пили кофе, ели бутерброды и чувствовали себя очень счастливыми. Господин Нильсон примостился у Пеппи на плече и ел вместе со всеми, а лошадь время от времени тыкалась мордой кому-нибудь в спину и тут же получала ломоть хлеба или кусок сахару. А вокруг росла прекрасная сочная трава, и она могла щипать ее хоть всю ночь. Небо снова затянулось тучами, начинало смеркаться, в кустах было уже совсем темно. Анника придвинулась как можно ближе к Пеппи. Пламя отбрасывало такую причудливую тень, что казалось, окружавшая их темнота полна живых существ. Анника дрожала. Вдруг за тем деревом стоит каннибал? А может, за теми валунами притаился лев?

Пеппи поставила пустую чашку возле себя и запела хриплым голосом:

Пятнадцать человек и покойника ящик,
И-о-го-го, и в бочонке ром.
Анника задрожала еще сильнее.

— Эта песня из другой книги, которая у меня тоже есть, — горячо сказал Томми, — из книги о морских разбойниках.

— Возможно, — согласилась Пеппи, — но тогда эту книгу написал Фридольф, потому что он научил меня петь эту песню. Всякий раз, когда я стояла ночью на палубе и разглядывала звездное южное небо — Южный Крест всегда оказывался прямо над головой, — Фридольф подходил ко мне и пел:

Пятнадцать человек и покойника ящик,
И-о-го-го, и в бочонке ром, —
снова пропела Пеппи еще более хрипло.

— Пеппи, знаешь, когда ты вот так поешь, во мне что-то шевелится, — сказал Томми, — мне становится одновременно и ужасно, и прекрасно.

— А мне больше ужасно, — сказала Анника, — хотя немножко прекрасно тоже.

— Когда вырасту, я буду плавать по морям, — твердо сказал Томми, — я тоже стану морским разбойником, как Пеппи.

— Прекрасно, — подхватила Пеппи. — Гроза Карибского моря — вот кем мы с тобой будем, Томми. Мы будем отбирать у всех золото, драгоценности, бриллианты, устроим тайник в каком-нибудь гроте на необитаемом острове Тихого океана, спрячем туда все наши сокровища, и охранять наш грот будут три скелета, которые мы поставим у входа. А еще мы вывесим черный флаг с изображением черепа и двух перекрещенных костей и каждый день будем петь «Пятнадцать человек и покойника ящик», да так громко, что нас услышат на обоих берегах Атлантического океана, и от нашей песни все моряки будут бледнеть и гадать, не стоит ли им тут же выброситься за борт, чтобы избежать нашей кровавой мести.

— А я? — жалобно спросила Анника. — Я ведь не хочу стать морской разбойницей. Что же я буду делать одна?

— Ты все равно будешь плавать вместе с нами, — успокоила ее Пеппи. — Ты будешь вытирать пыль с фортепьяно в кают-компании.

Костер потухал.

— Пожалуй, пора идти спать, — сказала Пеппи. Она выложила пол палатки ельником и застелила его несколькими толстыми одеялами.

— Хочешь лечь рядом со мной в палатке? — спросила Пеппи у лошади. — Или ты предпочитаешь провести ночь под деревом? Я могу накрыть тебя попоной. Ты говоришь, что тебе нездоровится всякий раз, когда ложишься в палатке? Ну что ж, пусть будет по-твоему, — сказала Пеппи и дружески похлопала лошадь по крупу.

Трое ребят и господин Нильсон лежали в палатке, укрывшись одеялами. Вода тихо плескалась о берег.

— Слушайте гул океана, — сказала Пеппи уже сонным голосом.

В палатке было темно, как в мешке, и Анника на всякий случай держала Пеппи за руку — так она чувствовала себя в большей безопасности. Пошел дождь. Капли барабанили по крыше палатки, но внутри было тепло и сухо, и шум дождя приятно убаюкивал. Пеппи выскочила из палатки, чтобы накинуть на лошадь еще одно одеяло. Лошадь стояла под деревом с очень густой кроной, так что дождь ей тоже не мешал.

— До чего же нам хорошо! — прошептал Томми, когда Пеппи вернулась.

— Еще бы! — отозвалась Пеппи. — Глядите-ка, что я нашла под камнем: три шоколадки.

Несколько минут спустя Анника уже спала, хотя рот ее был еще полон шоколада. Руку Пеппи она так и не выпустила из своей руки.

— Мы забыли почистить зубы, — сказал Томми и тоже заснул.

Когда Томми и Анника проснулись, Пеппи в палатке уже не было. Дети выглянули наружу. Солнце сияло, и Пеппи уже развела огонь: она жарила ветчину и варила кофе.

— От всей души желаю вам счастья и веселой пасхи, — сказала она, увидев Томми и Аннику.

— Да ведь пасха уже давно прошла, — сказал Томми.

— Конечно, — согласилась Пеппи, — а ты сбереги мои пожелания на будущий год.

От запаха жареной ветчины и свежего кофе разгорался аппетит. Все трое уселись вокруг костра, поджав ноги, и каждый получил по куску ветчины, залитой яйцом, и картошку. Потом они выпили кофе с пряниками. Все сошлись на том, что никогда в жизни еще не ели такого вкусного завтрака.

— Я думаю, нам куда лучше, чем Робинзону, — заявил Томми.

— Да, я тоже так думаю, а если нам еще удастся наловить рыбы к обеду, то Робинзон, боюсь, позеленеет от зависти, — заявила Пеппи.

— Фу, рыба — это гадость, терпеть не могу рыбу, — сказал Томми.

— Я тоже, — поддержала его Анника.

Но Пеппи их уже не слушала. Она срезала длинную гибкую ветку, привязала к ее тонкому концу леску, согнула из булавки крючок, насадила на крючок кусочек хлеба и, закинув самодельную удочку в воду, села у самого берега на камень.

— Поглядим, что у нас получится, — сказала она.

— Что ты собираешься поймать? — поинтересовался Томми.

— Каракатицу, — ответила, не задумываясь, Пеппи. — Это лучшая в мире еда.

Пеппи просидела так целый час, но каракатица почему-то не клевала. Правда, окунь поплыл к хлебу и хотел было его схватить, но перед самым его носом Пеппи поспешно отдернула удочку.

— Нет уж, спасибо, дружок, ты мне не нужен, — сказала она, обращаясь к окуню. — Когда я говорю «каракатица», я имею в виду каракатицу, и только каракатицу. Так что ты, окунь, мотай отсюда.

Пеппи посидела еще немножко с удочкой, но каракатица почему-то не появлялась. Тогда Пеппи вскочила с камня и решительным жестом швырнула крошки хлеба в озеро.

— Вам повезло, — сказала она Томми и Аннике, — вместо рыбы нам придется есть на обед свинину и оладьи. Каракатица, я вижу, что-то сегодня заупрямилась — не хочет, чтобы ее съели.

Томми и Анника были очень рады, что рыбы не будет. Вода так заманчиво сверкала на солнце, что Томми предложил:

— Давайте купаться!

Пеппи и Анника не заставили себя долго просить. Но вода оказалась очень холодной. Ребята подошли к берегу и осторожно сунули в воду большой палец ноги. Но тут же отскочили, как ошпаренные.

— Нет, так у нас ничего не получится, я найду другой способ, — сказала Пеппи.

На большой скале у самого берега росло дерево, а ветви его нависали прямо над водой. Пеппи в два счета забралась на его верхушку и привязала к ветке крепкую веревку.

— Глядите, как надо купаться, когда холодно, — сказала она и, ухватившись за конец веревки, соскользнула по ней прямо в воду. — Сразу окунешься с головой, до чего же здорово! — завопила она, вынырнув.

Томми и Аннике было сперва трудно решиться плюхнуться в воду с такой высоты, но это выглядело так заманчиво, что в конце концов они все же отважились. А стоило раз соскользнуть с веревки, как уже хотелось это делать всю жизнь, потому что скользить самому оказалось еще интереснее, чем смотреть со стороны. Господин Нильсон тоже захотел участвовать. Он очень ловко спустился вниз по веревке, но в самую последнюю минуту, когда нужно было отпускать конец и плюхаться в воду, он передумал и быстро-быстро полез вверх. Он проделал этот путь по канату много раз подряд, не решаясь прыгнуть в воду, хотя ребята понукали его и кричали, что он трус. Потом Пеппи сообразила, что можно сесть на дощечку и съехать на ней по отвесной скале прямо в воду. И это оказалось еще веселее, потому что всякий раз подымался целый фонтан брызг.

— Интересно, проводил ли Робинзон так весело время на острове? — спросила Пеппи, когда она снова забралась на скалу и уселась на дощечку, чтобы ехать вниз.

— Во всяком случае, в книге об этом ничего не написано.

— А я уверена, что ему это и в голову не пришло. Вообще все его кораблекрушение, я ручаюсь, это просто ерунда. Что же он делал целые дни на своем необитаемом острове? Может, вышивал крестиком? Эй, берегись, я поехала!

Пеппи с невообразимым плеском плюхнулась в воду, и на поверхности взметнулись только две ее рыжие косички.

Когда ребята вдоволь накупались, они решили обследовать остров. Все трое уселись на лошадь, и она ровной рысью побежала вперед. Они мчались вверх и вниз по склонам, пробирались сквозь кусты и густые заросли, скакали по болотам и по красивым зеленым лужайкам, пестрящим полевыми цветами. Пеппи держала пистолет на взводе и время от времени стреляла в воздух, и тогда лошадь от испуга вставала на дыбы.

— Я убила льва, — радостно заявляла она. Либо кричала:

— Пусть каннибал дрожит, ему от нас не уйти!

— Я хотела бы, чтобы этот остров был наш навсегда, — сказала Пеппи, когда ребята вернулись в свой лагерь и начали печь оладьи. Томми и Анника тоже этого хотели. Оладьи оказались на редкость вкусными — они дымились, и их можно было брать прямо в руки — ведь ни тарелок, ни вилок, ни ножей у них не было, и Анника спросила:

— Можно есть руками?

— Как хочешь, — ответила Пеппи, — я лично предпочитаю есть ртом.

— Да ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать, — ответила Анника и, схватив рукой оладью, с наслаждением засунула ее в рот.

И снова настал вечер. Костер прогорел. Ребята опять лежали в палатке, укрытые одеялами. Мордочки их блестели от масла. Сквозь крохотное окошечко в стенке палатки видна была большая звезда. Плеск воды убаюкивал.

— Сегодня нам надо возвращаться домой, — печально сказал Томми на следующее утро.

— До чего неохота! — подхватила Анника. — Я бы провела здесь все лето. Но ведь сегодня приезжают мама и папа.

После завтрака Томми побежал к берегу. И вдруг раздался его отчаянный вопль. Лодка! Лодка исчезла! Анника была в ужасе. Как же они теперь отсюда выберутся?! Конечно, она охотно провела бы здесь все лето, но когда выяснилось, что отсюда просто нельзя выбраться, все сразу изменилось. А что скажет мама, если, вернувшись, она не найдет Томми и Аннику? И Анника начала плакать.

— Да что с тобой, Анника? — удивилась Пеппи. — Как ты себе представляла кораблекрушение? Что, по-твоему, сказал бы Робинзон, если через два дня после того, как он попал на необитаемый остров, за ним приехал бы корабль? «Милости просим, господин Крузо, мы приготовили для вас удобную каюту, мы вас спасли, к вашим услугам все удобства — ванна, парикмахерская, ресторан». Знаешь, я думаю, что он ответил бы: «Благодарю покорно». А скорей всего он просто спрятался бы за каким-нибудь кустиком. Если уж человеку посчастливилось попасть на необитаемый остров, то там надо прожить не меньше семи лет.

Семь лет! Анника содрогнулась, и даже Томми выглядел несколько растерянным.

— Я не думаю, правда, что мы здесь сможем остаться так долго, — спокойно продолжала Пеппи, — нам придется подать о себе весть, когда Томми вырастет и станет военнообязанным. Но года два мы здесь можем провести с чистой совестью.

Анника была просто в отчаянии. Пеппи с упреком поглядела на нее.

— Ну что ж, если ты так к этому относишься, то у нас остается один только выход — прибегнуть к бутылочной почте, — сказала она.

Пеппи подошла к мешку и вынула из него пустую бутылку. Бумагу и карандаш она, к счастью, тоже предусмотрительно захватила. Все это положила на камень перед Томми.

— Пиши, — сказала она ему, — для тебя это более привычное дело, чем для меня.

— А что я должен написать? — спросил Томми.

— Дай подумать, — сказала Пеппи. — Ты можешь написать вот так: «Спасите нас, пока мы еще живы! Без нюхательного табака мы через два дня погибнем во цвете лет на этом пустынном острове».

— Да нет, Пеппи, так нельзя писать, — укоризненно сказал Томми, — это ведь неправда.

— Почему?

— Мы не можем написать «без нюхательного табака», — настаивал на своем Томми.

— Почему это не можем? — возмутилась Пеппи. — Разве у тебя есть нюхательный табак?

— Нет, — сказал Томми.

— А может, у Анники есть табак?

— Нет, конечно, нет, но…

— Так, может, у меня есть? — не унималась Пеппи.

— Нет, ни у кого из нас нет нюхательного табака, это верно, — сказал Томми, — но ведь мы его и не употребляем.

— Ну да, именно это я и хочу сказать. Я прошу тебя написать: «Без нюхательного табака мы через два дня…»

— Но если мы так напишем, люди подумают, что нам необходим нюхательный табак, что мы без него жить не можем, в этом я уверен, — упирался Томми.

— Послушай, Томми, — сказала Пеппи, — ответь мне на один вопрос: у кого чаще нет нюхательного табака — у тех, кто его употребляет, или у тех, кто его не употребляет?

— Конечно, у тех, кто его употребляет, — ответил Томми.

— Ну так чего ты споришь? — возмутилась Пеппи. — Пиши, как я говорю.

И Томми написал: «Спасите нас, пока мы еще живы! Без нюхательного табака мы через два дня погибнем во цвете лет на этом пустынном острове».

Пеппи сложила бумажку, засунула ее в бутылку, заткнула бутылку пробкой и бросила бутылку в воду.

— Скоро появятся наши спасители, — заявила она.

Бутылку понесло течением, она покачивалась на воде, но потом ее прибило к берегу, и она застряла в корнях ольхи.

— Ее надо было закинуть подальше, — сказал Томми.

— Ты говоришь глупости, — возмутилась Пеппи, — если бы бутылку унесло далеко, наши спасители не знали бы, где нас найти. А теперь мы увидим, когда ее кто-нибудь возьмет, а если нас не заметят, то мы сможем даже закричать, так что нас очень скоро спасут.

Пеппи уселась на берег ждать спасителей.

— Лучше всего не спускать глаз с бутылки, — сказала она.

Томми и Анника уселись рядом с ней. Десять минут спустя Пеппи сердито сказала:

— Люди, видно, думают, что нам здесь делать нечего. Сколько можно сидеть у моря и ждать спасения! Это просто безобразие! Куда они все подевались?

— Кто? — спросила Анника.

— Да те, кто должен нас спасти, — ответила Пеппи. — Разве можно так безответственно и небрежно относиться к своим обязанностям, когда речь идет о человеческой жизни!

Анника решила, что они и в самом деле погибнут во цвете лет на этом острове. Но вдруг Пеппи закричала, ткнув себя указательным пальцем в лоб:

— До чего же я рассеянна! Подумать страшно! Как я могла про это забыть!

— Про что? — спросил Томми.

— Да про лодку, — ответила Пеппи. — Ведь это я сама унесла ее с берега вчера вечером, когда пошел дождь.

— Зачем же ты это сделала? — удивилась Анника.

— Я боялась, что ее зальет, — ответила Пеппи.

Пеппи нашла в кустах лодку, притащила ее на берег, спустила в воду и сурово сказала:

— Ну вот. Не хватает только наших спасителей. Если они теперь заявятся, чтобы нас спасти, то понапрасну потратят свои силы, потому что мы сами себя спасем. Что ж, поделом им! Пусть это послужит им уроком — надо поторапливаться, когда речь идет о человеческой жизни.

— Как ты думаешь, мы попадем домой раньше мамы и папы? — спросила Анника, когда они сели в лодку. — А то мама будет очень беспокоиться.

— Сомневаюсь, — ответила Пеппи, энергичными взмахами весел направляя лодку к берегу.

Господин и госпожа Сеттергрен приехали домой на полчаса раньше детей. Томми и Анники нигде не было видно, но в почтовом ящике они нашли листок бумаги, на котором было написано:


VI Как Пеппи принимает дорогого гостя

Как-то вечером Пеппи, Томми и Анника сидели на ступеньках террасы и ели землянику, которую они собрали утром. Вечер выдался на редкость хороший, пели птицы, благоухали цветы в саду. Все вокруг так и дышало покоем. Да к тому же у них было много-много земляники. Дети ели ягоды и лишь изредка перекидывались словами. Томми и Анника думали, как хорошо, что лето еще в разгаре, что еще долго-долго не надо ходить в школу. О чем думала Пеппи, никто не знал.

— Пеппи, ты здесь живешь уже целый год, — сказала вдруг Анника.

— Да, время бежит незаметно, начинаешь стареть, — отозвалась Пеппи. — Осенью мне стукнет десять лет — лучшие годы уже позади!

— Скажи, ты всегда будешь здесь жить? Ну, не всегда, конечно, но хоть до тех пор, пока не вырастешь и не станешь пиратом? — спросил Томми.

— Этого никто не знает, — ответила Пеппи. — Не думаю, что мой папа решил остаться на своем острове с неграми. Я уверена, что как только он смастерит себе лодку, он приедет за мной.

Томми и Анника вздохнули. И вдруг Пеппи как вихрь слетела со ступенек.

— Глядите, а вот и он! — закричала она и указала пальцем на дорогу.

В мгновение ока Пеппи оказалась у калитки, а Томми и Анника, которые побежали за ней, увидели, как она кинулась на шею какому-то очень толстому дяде с рыжими усами, в синей форме моряка.

— Папа Эфроим! — кричала Пеппи и так энергично болтала ногами, повиснув на шее у отца, что ее огромные черные туфли свалились с ног. — Папа Эфроим, как ты вырос!

— Пеппилотта-Виктуалина-Рольгардина Эфроимовна Длинныйчулок, дорогое мое дитя! Я как раз собирался тебе сказать, что ты выросла.

— Я ждала этого, — сказала Пеппи, — поэтому я и решила тебя опередить.



— Малышка, ты такая же сильная, как была?

— Куда сильнее, — ответила Пеппи, — давай померяемся.

— Не сходя с места, — подхватил папа Эфроим.

В саду стоял стол. Пеппи и ее папа тут же уселись друг против друга, уперлись локтями в стол и, сцепившись ладонями, принялись давить — кто кого поборет. Томми и Анника не сводили с них глаз. Наверное, только один человек на свете был таким же сильным, как Пеппи. Это ее папа. И теперь они сидели за столом и изо всех сил старались отжать руку другого, но ни одному из них сделать этого не удавалось. В конце концов рука капитана Длинныйчулок стала немножко дрожать, и тогда Пеппи сказала:

— Вот когда мне исполнится десять лет, я тебя обязательно поборю, папа Эфроим.

Папа Эфроим тоже так думал.

— Дорогой папа, я ведь забыла вас познакомить, — спохватилась Пеппи, — это Томми и Анника, а это мой отец, капитан и его величество Эфроим Длинныйчулок — ведь правда, ты негритянский король?

— Да, это верно, я король на острове, который называется Веселия. Я попал на него, когда меня ветром сдуло с палубы, ты помнишь?

— Еще бы! Я всегда знала, что ты не утонул.

— Я? Утонул? Да что ты! Скорее верблюд пролезет через игольное ушко. Я плаваю как рыба.

Томми и Анника с изумлением глядели на капитана Длинныйчулок.

— Дядя, а почему вы не в негритянских одеждах? — спросил наконец Томми.

— Они у меня здесь, в сумке, — ответил капитан.

— Надень их, надень их, — закричала Пеппи, — я хочу увидеть своего отца в одежде короля!

Все пошли на кухню. Капитан исчез на минуту в спальне Пеппи, а ребята уселись на скамью и стали ждать.

— Точь-в-точь как в театре, — сказала Анника, полная напряженного ожидания.

И вот — пак! — распахнулась дверь, и на пороге стоял негритянский король. На нем была набедренная повязка из мочала, на голове золотая корона, на шее несколько рядов крупного жемчуга, в одной руке он держал копье, а в другой — щит. Больше на нем ничего не было, а его толстые волосатые ноги были украшены у лодыжек золотыми браслетами.

— Усомбусор-мусор-филибусор, — сказал капитан и грозно нахмурил брови.

— Ой, он говорит по-негритянски! — восторженно воскликнул Томми. — Что это значит, дядя Эфроим?

— Это значит: «Дрожите, мои враги!»

— Скажи, папа, а негры не удивились, когда ты вышел к ним на берег? — спросила Пеппи.

— Ну конечно, они сперва немного удивились, — ответил капитан, — и собирались взять меня в плен, но когда я голыми руками вырвал из земли пальму, они передумали и тут же выбрали меня королем. Так я и стал жить: по утрам правил островом, а после обеда мастерил лодку, ушло много времени, потому что мне все приходилось делать самому. Когда работа, наконец, была закончена, я объявил островитянам, что вынужден покинуть их на некоторое время, но что я непременно вернусь и привезу с собой принцессу, которую зовут Пеппилотта. И тогда они ударили в свои щиты и закричали: «Усумплусор, усумплусор!»

— Что это значит? — спросила Анника.

— Это значит: «Браво, браво!» Потом я очень усердно правил островом и в течение пятнадцати дней выдал столько всевозможных распоряжений, что их должно хватить на все время моего отсутствия. А потом я поднял парус и направил свою лодку в открытое море, а жители острова кричали мне вслед: «Усумкуку кусу мука!», а это значит: «Возвращайся поскорей, толстый король!» Я взял курс прямо на Сурабаю. И как вы думаете, что я увидел, когда я подплыл к пирсу? Мою старую чудесную шхуну «Попрыгунью»! А на борту стоял мой добрый верный Фридольф и что было силы махал мне рукой. «Фридольф, — сказал я ему, — теперь я снова беру на себя командование шхуной». — «Есть, капитан!» — ответил Фридольф, и я поднялся на капитанский мостик. Фридольф сохранил весь старый экипаж судна. И вот мы приплыли сюда, за тобой, Пеппи. «Попрыгунья» стоит на якоре в порту, так что ты можешь отправиться туда и приветствовать своих старых друзей.

Услышав это, Пеппи от радости вскочила на кухонный стол, сделала стойку на голове и принялась болтать ногами. Но Томми и Аннике стало грустно: было похоже на то, что от них увезут Пеппи.

— А теперь устроим праздник! — воскликнула Пеппи, когда снова встала на ноги. — Теперь мы закатим пир на весь мир!

Она накрыла на кухне стол, и все сели ужинать. Пеппи на радостях засунула себе в рот сразу три крутых яйца, да еще в скорлупе. Время от времени она слегка кусала отца за ухо — так она была счастлива, что снова его видит. Господин Нильсон, который лежал и спал, вдруг проснулся и прыгнул прямо на стол. А когда он увидел капитана Длинныйчулок, стал потешно тереть глаза от изумления.

— Я рад, что ты не рассталась с господином Нильсоном, — сказал капитан.

— У меня есть и другие домашние животные, — заявила Пеппи и, выбежав на террасу, внесла в кухню лошадь, которая по случаю праздника тоже получила крутое яйцо.

Капитан Длинныйчулок был очень горд, что его дочь так прекрасно всем распорядилась во время его отсутствия, и рад, что у нее оказался чемодан с золотыми монетами, так что ей не пришлось терпеть никаких лишений.

Когда кончился ужин, капитан вынул из своей сумки барабан, настоящий негритянский барабан, на котором отбивают ритм во время танцев и жертвоприношений. Капитан сел на пол и начал бить в барабан. Кухню заполнили странные, гулкие, ни на что не похожие звуки — Томми и Анника таких еще никогда в жизни не слышали.

— Негритянская музыка, — объяснил Томми Аннике.

И тогда Пеппи скинула с ног свои огромные черные туфли и в одних носках принялась танцевать какой-то удивительный танец. Под конец король Эфроим исполнил дикую пляску воинов так, как ее танцевали там, на острове Веселия. Он размахивал копьем, делал какие-то причудливые движения щитом, а его пятки так усердно стучали, что Пеппи закричала:

— Сейчас под нами провалится пол.

— Неважно! — крикнул капитан и закружился в еще более бешеном ритме. — Ведь теперь ты будешь негритянской принцессой, цветок моего сердца!

И тогда Пеппи подскочила к отцу и заплясала вместе с ним. Они выделывали друг перед другом такие невероятные фигуры, издавали такие странные вопли и прыгали так высоко, прямо выше головы, что в конце концов у Томми и Анники, которые не сводили с них глаз, закружилась голова. Видно, господину Нильсону тоже стало дурно, потому что он забился в угол и зажмурился.

Постепенно этот дикий танец перешел в борьбу. Капитан подкинул свою дочь, и она угодила прямо на полку с посудой. Но там она просидела недолго. С диким криком прыгнула Пеппи через всю кухню прямо на папу Эфроима, схватила его за плечи и так пихнула головой вперед, что он, как метеор, пронесся под потолком и через открытую дверь угодил прямо в чулан. Поленница рухнула, дрова завалили его толстые ноги, и он никак не мог выбраться: уж очень он был тучен, да к тому же сотрясался от смеха. Его хохот звучал как раскаты грома. Пеппи потянула отца за пятки, чтобы помочь ему, но он захохотал еще пуще, так что стал задыхаться: оказывается, он очень боялся щекотки.

— Не щекочи меня, — стонал он, — лучше кинь меня в море или вышвырни через окно. Делай что хочешь, но только не щекочи меня!

Капитан смеялся так, что Томми и Анника испугались: не рухнет ли дом? В конце концов, ему все же удалось выбраться из чулана и встать на ноги. Даже не передохнув, он тут же кинулся на Пеппи и швырнул ее на другой конец кухни. Она упала лицом прямо на плиту и измазалась сажей.

— Ха-ха-ха, вот вам и настоящая негритянская принцесса, — радостно закричала Пеппи и повернула ставшее черным как уголь лицо к Томми и Аннике.

Потом, она издала еще один вопль и кинулась на отца, схватила его и стала кружить с такой силой, что браслеты его зазвенели, а золотая корона упала на пол и закатилась под стол. В конце концов Пеппи удалось повалить капитана на пол. Она села на него верхом и спросила:

— Живота или смерти?

— Живота! Живота! — задыхаясь, крикнул капитан Длинныйчулок, и они снова принялись хохотать, а потом Пеппи слегка укусила его за нос.

— Я ни разу так не веселился с тех пор, как мы с тобой выставляли пьяных матросов из кабачка в Сингапуре! — сказал капитан и полез под стол за своей короной. — Вот бы сейчас посмотрели на меня мои подданные: их величество лежит под столом на кухне.

Капитан надел корону на голову и стал расчесывать мочало своей набедренной повязки — она сильно поредела после игры с дочкой.

— Боюсь, папа, тебе придется отдать ее в художественную штопку, — сказала Пеппи.

— Пожалуй, это уже не поможет, — сокрушенно заметил капитан.

Он сел на пол и вытер пот со лба.

— Пеппи, дитя мое, ты так же хорошо врешь, как прежде? — спросил он.

— Когда у меня есть время, папа, но это нечасто случается, к сожалению, — скромно ответила Пеппи. — А у тебя как обстоит дело с враньем? Ты ведь тоже был большой мастер по этой части.

— Своим подданным я обычно вру по субботам в награду за усердную работу в течение всей недели. Мы устраиваем вечера вранья под барабан, а потом танцы и факельные шествия. И знаешь, чем больше я вру, тем вдохновеннее они бьют в барабаны.

— У меня, папа, дело обстоит хуже: моему вранью никто не аккомпанирует. Я хожу по дому одна-одинешенька и вру сама себе, но, правда, с таким удовольствием, что даже слушать приятно. Вот недавно, перед тем как заснуть, я наврала себе про теленка, который умел плести кружева и лазить на деревья, и получилось так здорово, что я поверила каждому слову. Да, это называется навраться всласть! И все-таки никто при этом не играет на барабане.

— Не огорчайся, дочка, ври всласть, а на барабане буду играть я, — сказал капитан Длинныйчулок, тут же схватил барабанные палочки, и великолепная дробь чуть не оглушила детей. Он лупил в барабан в честь своей дочери, а Пеппи забралась к нему на колени и прижалась вымазанной сажей щекой к его подбородку, который тут же стал черным.

Анника сидела в углу и о чем-то сосредоточенно думала.

Она никак не могла решить, вежливо ли будет, если она выскажет то, что не дает ей покоя.

— Врать — плохо, — сказала она наконец, собравшись с духом, — так говорит наша мама.

— До чего же ты глупа, Анника, — сказал Томми. — Ведь Пеппи врет не по-настоящему, а понарошке. Она просто сочиняет всякие сказки, и все. Неужели ты этого не понимаешь?

Пеппи задумчиво поглядела на Томми.

— Из тебя, Томми, наверно, выйдет великий человек, — сказала она. — Ты так умно рассуждаешь.

Наступил вечер. Томми и Аннике надо было идти домой. Они провели великолепный день, так интересно было увидеть настоящего негритянского короля. А какое это было счастье для Пеппи — вновь найти своего папу! И все же… и все же…

Томми и Анника уже лежали в своих постелях, но они не болтали как обычно. В детской царила полная тишина. И вдруг послышался вздох. На этот раз вздохнула Анника.

— Чего это ты развздыхалась, — раздраженно сказал Томми, — только спать мешаешь.

Но Анника не ответила. Она лежала, накрывшись с головой одеялом, и плакала.

VII Как Пеппи устраивает прощальный пир

Когда на следующее утро Томми и Анника вошли через кухонную дверь в виллу, они услышали чудовищный храп, разносившийся по всему дому. Капитан Длинныйчулок еще спал. Но Пеппи уже стояла посреди кухни и делала зарядку.

— Ну вот, теперь мое будущее обеспечено, — заявила она, прерывая очередное упражнение. — Теперь я наверняка буду негритянской принцессой. Полгода я буду принцессой, а полгода — морским волком: мы с папой на «Попрыгунье» избороздим все моря и океаны. Папа считает, что если очень усердно править на острове полгода, то другое полугодие подданные прекрасно обойдутся без короля. Вы ведь сами понимаете, что старому морскому волку необходимо время от времени постоять на капитанском мостике. Да и обо мне отец тоже должен подумать. Какая из меня получится морская разбойница, если я буду жить только во дворце? Папа говорит, что от такой жизни легко стать неженкой.

— Так ты насовсем отсюда уедешь? — робко спросил Томми.

— Нет, почему же? Вот когда стану пенсионеркой, обязательно опять здесь поселюсь, — возразила Пеппи. — Когда мне стукнет лет пятьдесят или там шестьдесят. Вот тогда мы с вами будем играть и веселиться, слышите!

Но ни Томми, ни Аннику это обещание не утешало.

— Подумать только — негритянская принцесса! — мечтательно проговорила Пеппи. — Нечасто девочки вдруг становятся негритянскими принцессами. О, какая я буду удивительная, какая нарядная! В ушах кольца, и в носу тоже огромное кольцо.

— А что на тебе будет надето?

— Ничего, ровным счетом ничего! Но ко мне будет приставлен специальный человек, который каждое утро будет мазать меня ваксой, так что я стану такой же черной и блестящей, как все негритята. Надо только не забывать выставлять себя каждый вечер за дверью хижины рядом с башмаками, тогда по утрам меня будут чистить вместе с ними.

Томми и Анника попытались представить себе, как будет выглядеть Пеппи, начищенная до блеска черной ваксой.

— Ты думаешь, черный цвет пойдет к твоим рыжим волосам? — с сомнением в голосе спросила Анника.

— Поживем — увидим! — беспечно ответила Пеппи. — А если не понравится, выкрашу волосы в зеленый цвет. — Пеппи все больше вдохновлялась. — Принцесса Пеппилотта! Какая жизнь! Какой блеск! Как я буду танцевать! Принцесса Пеппилотта танцует при свете костра под бой барабанов! Представляете себе, как будут греметь мои кольца в ушах и носу!

— А когда… Когда ты отправишься в путь? — спросил Томми дрогнувшим голосом.

— «Попрыгунья» снимется с якоря завтра утром, — сказала Пеппи.

Все трое довольно долго молчали. Как-то вдруг оказалось, что им больше нечего сказать друг другу. В конце концов Пеппи заявила, перескакивая на новую тему:

— Но сегодня вечером я устраиваю прощальный пир. Прощальный пир — больше я вам ничего не скажу. Все, кто хочет со мной проститься, — милости просим!

Пеппи Длинныйчулок уезжает. Вечером она устраивает в своем домике прощальный пир и приглашает всех, кто хочет с ней проститься!

Эта весть в мгновение ока распространилась среди детворы городка. Многие ребята захотели проститься с Пеппи — тридцать четыре человека, а может быть, и больше. Томми и Анника получили от своей мамы разрешение вернуться домой, когда захотят, — мама сама понимала, что в этот день иначе и быть не может.

Томми и Анника никогда не забудут прощальный пир Пеппи. Вечер выдался на редкость теплый и тихий, такой, про который говорят: «Какой прекрасный летний вечер!»

Розы в саду пламенели в сумерках, воздух был напоен ароматом цветов, а деревья таинственно шелестели от каждого дуновения ветра. Все было бы так удивительно прекрасно, если бы не… Томми и Анника не хотели додумать этой мысли до конца.

Дети, отправляясь к Пеппи, прихватили свои дудки, и теперь они строем шли по дороге и весело дудели. Шествие возглавляли Томми и Анника. Когда они подошли к ступенькам террасы, дверь распахнулась и появилась Пеппи, глаза ее сияли, а лицо, покрытое веснушками, расплылось в веселой улыбке.

— Добро пожаловать в мое скромное жилище! — сказала она, гостеприимно приглашая всех войти.

Анника глядела на Пеппи так пристально, словно навсегда хотела запомнить ее облик. Никогда, никогда она не забудет, как Пеппи стояла в тот вечер на пороге своего домика — торчащие в стороны рыжие косички, веснушки, веселая улыбка и огромные черные туфли.

До ребят донеслась глухая барабанная дробь — на кухне сидел капитан Длинныйчулок, зажав между коленей негритянский барабан. Одет он был, как и положено негритянскому королю — Пеппи специально попросила его об этом, она ведь понимала, что всем ребятам очень захочется поглядеть на живого негритянского короля.

И верно, ребята тут же набились в кухню и обступили короля Эфроима со всех сторон и принялись его разглядывать. «Хорошо, что не пришло еще больше ребят, а то бы негде было поместиться», — подумала Анника, но в тот же миг в саду заиграла гармонь, и в дверях кухни появился весь экипаж «Попрыгуньи» во главе с Фридольфом — это он играл на гармони. Оказалось, что днем Пеппи успела сбегать в порт, встретиться со своими старыми друзьями и всех их пригласить на прощальный пир. Увидев Фридольфа, она кинулась ему на шею и так сильно обняла, что бедняга весь посинел. Тогда Пеппи выпустила его из объятий и закричала:

— Музыку! Музыку!

Фридольф заиграл на гармони, король Эфроим забил в свой барабан, а все дети дудели в свои дудки.



Дверь в чулан была приоткрыта, и там виднелась целая батарея бутылок с лимонадом. На большом кухонном столе стояло пятнадцать тортов со взбитыми сливками, а на плите кипел котел, полный колбасами.

Король Эфроим первый схватил кусок колбасы. Это послужило сигналом для всех, ребята последовали его примеру, и вскоре все звуки на кухне заглушило дружное чавканье. Потом каждый получил столько кусков торта и столько лимонада, сколько хотел. В кухне было очень тесно, и общество вскоре разбрелось: кто на террасу, кто в сад.

Когда все наелись до отвала, Томми предложил во что-нибудь поиграть. Например, в «Зеркало Джона». Пеппи не знала, как в это играют, но Томми объяснил ей, что кто-нибудь должен быть Джоном и что-нибудь делать, а остальные — повторять за Джоном все его движения.

— Прекрасно, — сказала Пеппи, — совсем не глупая игра. Я буду водить.

Став Джоном, она прежде всего полезла на крышу сарая. Для этого надо было сперва забраться на забор сада, а оттуда можно было на животе переползти на крышу. Пеппи, Томми и Анника столько раз это проделывали, что для них это не составляло никакого труда, но для других ребят это показалось очень трудным. Зато матросы с «Попрыгуньи», привыкшие лазить на мачты, с легкостью справились с этой задачей. А вот капитан их был настолько толст, что для него это было делом нелегким. А кроме того, мочало набедренной повязки за все цеплялось. Все же он забрался на крышу сарая, но, правда, долго после этого не мог отдышаться.

— Эту набедренную повязку я окончательно загубил, — сказал мрачно капитан Длинныйчулок.

С крыши сарая Пеппи спрыгнула на землю. Многие ребята, особенно те, кто был поменьше, конечно, не решились этого сделать, но Фридольф помог им спуститься — он был очень добрый. Потом Пеппи шесть раз перекувырнулась на траве, и все принялись кувыркаться, но капитан сказал:

— Тебе придется, дочка, подтолкнуть меня сзади, иначе мне не перекувырнуться.

Так Пеппи и сделала. Но она не рассчитала своих сил и так толкнула своего папу, что он покатился кубарем и никак не мог остановиться: вместо шести раз он перекувырнулся четырнадцать раз!

Затем Пеппи помчалась к дому, взлетела по ступенькам на террасу, тут же вылезла назад через окно, затем на животе проползла к стремянке, которая была прислонена к стене. По стремянке она ловко взобралась на крышу, пробежала по ее гребешку, спрыгнула на трубу, поджала ногу и закукарекала как заправский петух, а потом перепрыгнула на дерево, которое росло перед домом, опустилась по стволу на землю, побежала в дровяной сарай, схватила топор, вырубила в стене доску, пролезла сквозь эту узкую щель в сад, вскочила на забор, с трудом удерживая равновесие, прошла по нему метров пятьдесят, взобралась на дуб и на самой его верхушке уселась отдыхать.

На дороге перед домиком Пеппи собралась большая толпа любопытных. Эти люди потом всем рассказывали, что видели негритянского короля, который, стоя на одной ноге на трубе, громко кричал «кукареку», но им, конечно, никто не поверил.

Когда капитан Длинныйчулок пролезал в щель в стене сарая, случилось то, что не могло не случиться: он застрял и не мог двинуться ни вперед, ни назад. Все дети бросили игру и собрались у сарая, чтобы поглядеть, как Фридольф вытаскивает капитана из стены.

— Жалко, это была очень веселая игра, — с довольным видом сказал капитан, когда ему, наконец, удалось высвободиться. — А чем мы теперь займемся?

— А ну, капитан, — сказал Фридольф, — померьтесь силой с Пеппи, нам так хотелось бы на это поглядеть.

— Отличная мысль! — воскликнул капитан. — Но вот беда — моя дочь становится сильнее меня.

Томми стоял возле Пеппи.

— Пеппи, — шепнул он, — когда ты была Джоном, я очень боялся, что ты полезешь в дупло нашего дуба. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал про наш тайник, даже если никогда больше не придется туда лазать.

— Нет, что ты, это будет наш секрет! — успокоила его Пеппи.

Отец Пеппи взял железный лом и согнул его пополам, словно он был из воска. Пеппи взяла другой лом и проделала то же самое.

— Такими вещами, папа, я забавлялась, когда лежала еще в колыбели, — сказала она, — чтобы хоть как-нибудь скоротать время.

Тогда капитан снял с петель кухонную дверь и положил ее на землю. Фридольф и семь других матросов встали на дверь, а капитан поднял ее и десять раз пронес вокруг лужайки.

Тем временем уже совсем стемнело, и Пеппи зажгла несколько факелов — волшебным дрожащим светом озарили они все вокруг.

— Теперь я! — крикнула Пеппи, когда отец опустил дверь с матросами на землю.

Пеппи поставила на дверь лошадь, усадила Фридольфа и еще трех матросов, они взяли к себе на колени по двое детей каждый, причем Фридольф выбрал Томми и Аннику. Когда все заняли свои места, Пеппи легко подняла дверь и пробежала с ней вокруг лужайки двадцать пять раз. Это зрелище при свете факелов было совершенно необычайным.

— Да, дочь моя, — сказал капитан, — ты действительно сильнее меня.

Все сели на лужайку, Фридольф заиграл на гармони, а матросы стали петь свои прекрасные песни. Потом дети танцевали под музыку, и Пеппи, схватив два факела, танцевала азартнее всех.

Праздник кончился фейерверком. Пеппи стреляла из ракетницы, по небу рассыпались огни, и получались удивительные фигуры всех цветов радуги. Гремели выстрелы ракетницы, трещали разрывающиеся ракеты. Анника сидела на террасе и глядела на небо, озаренное пестрыми вспышками — это было очень интересно и красиво. Роз она в темноте различить не могла, но ночной воздух был насыщен их благоуханием. Все было очень хорошо, даже просто волшебно, если бы… если бы не… Аннике казалось, что какая-то ледяная рука схватила ее за сердце. Что будет завтра? И все каникулы? И вообще всегда? В вилле «Курица» больше не будет Пеппи, и господинаНильсона тоже не будет, и на террасе не будет стоять лошадь. Они не будут ездить верхом, не будут ходить с Пеппи на экскурсии, не будут вместе проводить вечера на кухне, не будут лазить на дуб, на котором растут бутылки лимонада. Впрочем, дуб, конечно, останется, но Анника смутно понимала, что с отъездом Пеппи там перестанут расти бутылки лимонада. Что они с Томми будут завтра делать? Играть в крокет? Каждый день играть в крокет? Анника горько вздохнула.

Пир был окончен. Все дети, поблагодарив хозяйку, попрощались и разошлись. Капитан Длинныйчулок отправился со своими матросами на «Попрыгунью». Он считал, что и Пеппи должна пойти с ним. Но Пеппи сказала, что хочет провести эту последнюю ночь в своем домике.

— Завтра ровно в десять утра мы поднимем якорь, смотри не опаздывай! — крикнул капитан уже с дороги.

И вот Пеппи, Томми и Анника остались одни. Они сели на ступеньки террасы и долго молчали.

— Вы можете приходить сюда и играть здесь, — прервала наконец молчание Пеппи. — Я повешу ключ на гвоздь за дверью. Вы можете брать все, что лежит в ящиках моего секретера. И я поставлю стремянку к дубу, чтобы вы могли и без меня на него взбираться. Боюсь, правда, что бутылки лимонада на нем расти не будут — год выдался неурожайный.

— Нет, Пеппи, — серьезно сказал Томми, — мы никогда больше сюда не придем.

— Никогда, никогда, — подхватила Анника и подумала, как тяжело ей будет проходить мимо домика Пеппи. Вилла «Курица» без Пеппи — это и представить себе было невозможно, и снова Анника почувствовала, что ее сердце сжимает холодная рука.

VIII Как Пеппи отправляется в плавание

Пеппи тщательно заперла дверь своего домика, а ключ, как обещала, повесила на гвоздь за дверью. Потом она снесла с террасы лошадь — в последний раз сносила она ее с террасы! Господин Нильсон уже сидел на ее плече, и вид был у него растерянный. Он прекрасно понимал, что происходит что-то серьезное.

— Пожалуй, все готово, больше делать нечего, — сказала Пеппи.

Томми и Анника кивнули. И в самом деле, все было готово.

— Еще много времени, — сказала Пеппи, — пойдемте пешком, чтобы не приходить слишком рано.

Томми и Анника снова молча кивнули, и все они двинулись в город. В порт. Туда, где стояла «Попрыгунья». Лошадь трусила рядом с ними.

Пеппи бросила прощальный взгляд на виллу «Курица».

— Милая развалюха, — сказала она, — блох в ней нет, и вообще, жить там было прекрасно. Не знаю, смогу ли я это сказать о негритянской хижине, где мне теперь придется поселиться.

Томми и Анника по-прежнему молчали.

— Если в моей хижине будет много блох, — продолжала Пеппи, — то я начну их дрессировать. Я помещу их в коробку из-под папирос, а по вечерам буду с ними играть в «Последняя пара, беги». Может быть, мне даже удастся повязать им на лапки бантики. А двух самых верных и милых блох я назову «Томми» и «Анника». И они будут спать со мной в постели.

Но и после этого рассказа Томми и Анника продолжали молчать.

— Что это на вас нашло? — рассердилась Пеппи. — Имейте в виду, что молчать так долго просто опасно. Если язык не двигается, он быстро вянет. В Калькутте я встретила однажды одного кафельщика, он все молчал и молчал. И вот с ним случилось то, чего не могло не случиться. Как-то раз он должен был мне сказать: «Прощай, милая Пеппи, счастливого тебе пути, благодарю тебя за время, которое мы провели вместе!» А теперь угадайте, что случилось? Он попытался выговорить эту фразу, но не смог, лицо его исказилось в страшной гримасе, потому что все косточки челюсти заржавели, и мне пришлось смазать его машинным маслом. И тогда рот его открылся и он с трудом пролепетал: «У бу у му». Я поглядела ему в рот, и знаете, что я увидела? Язык, похожий на увядший лист! И до самой смерти он, бедняга, не смог произнести ничего, кроме «У бу у му». Будет очень печально, если с вами случится то же самое. Попробуйте, пока не поздно, быть может, вам еще удастся выговорить: «Счастливого пути, милая Пеппи, спасибо за то время, которое мы провели вместе!» Ну, попробуйте!

— Счастливого пути, милая Пеппи, спасибо за то время, которое мы провели вместе, — печально сказали Томми и Анника.

— Какое счастье, прямо гора с плеч свалилась, — воскликнула Пеппи, — вы меня так испугали! Если бы у вас получилось «У бу у му», я бы просто не знала, что делать.

Тем временем они добрались до порта. «Попрыгунья» стояла на якоре. Капитан Длинныйчулок отдавал с мостика последние приказания. Матросы так и сновали взад-вперед по палубе. На причале собрались почти все жители этого маленького городка, чтобы попрощаться с Пеппи. И вот появилась она сама, в сопровождении Томми, Анники, лошади и господина Нильсона.

— Идет Пеппи Длинныйчулок! Пропустите Пеппи! — раздавались голоса в толпе, и все расступались, чтобы пропустить Пеппи.

Пеппи раскланивалась и кивала. Потом она взяла на руки лошадь и понесла ее по сходням. Несчастное животное недоверчиво озиралось по сторонам, потому что ему уже давно не приходилось ступать на палубу корабля.

— Ну вот и ты, мое дорогое дитя! — воскликнул капитан Длинныйчулок и перестал на мгновение выкрикивать команды, чтобы обнять Пеппи. Он прижал дочку к груди, и они стали похлопывать друг друга по спине так, что кости затрещали.

Все утро Анника ходила с каким-то комком в горле. А когда она увидела, как Пеппи понесла на «Попрыгунью» лошадь, комок разошелся, и она заплакала, уткнувшись в старый ящик, который стоял на причале. Сперва она плакала тихо, но постепенно ее плач перешел в громкие всхлипывания.

— Не реви! — раздраженно сказал Томми. — Стыдно перед людьми.

Но от этих слов Анника заревела пуще прежнего. Она плакала так сильно, что стала даже икать. Томми в сердцах пнул ногой камень, он покатился по причалу в воду. Собственно говоря, ему очень хотелось бросить этот камень в «Попрыгунью». Эта отвратительная шхуна увозит Пеппи! Честно говоря, если бы не люди вокруг, Томми тоже, наверное, заревел бы, но он не мог себе этого позволить. Поэтому он и пнул камень.

Пеппи сбежала со сходен и подошла к Томми и Аннике. Она взяла их за руки и сказала:

— Осталось десять минут.

Анника, услышав это, еще крепче прижалась к ящику и ревела так, что, глядя на нее, сердце разрывалось. Томми не нашел больше камня, чтобы пнуть его ногой, поэтому ему не оставалось ничего другого, как покрепче стиснуть зубы. Вид у него был весьма мрачный.

Пеппи окружили ребята — все дети этого города пришли ее провожать. Они захватили с собой дудки и играли теперь прощальный марш. Однако звучал он не весело, а очень-очень печально. Анника так рыдала, что едва стояла на ногах. Тут Томми вспомнил, что он сочинил стихи в честь Пеппи. Он вынул из кармана бумажку и прочел по ней:

Дорогая наша Пеппи,
Уезжая в дальний край,
Про друзей, что оставляешь,
Никогда не забывай!
Твои верные друзья —
Это Анника и я.
— Прекрасно! Как все складно! — воскликнула Пеппи, очень довольная стихами. — Я выучу их наизусть и по вечерам, сидя у костра, буду читать жителям острова.

Со всех сторон теснились ребята, чтобы попрощаться с Пеппи. Пеппи молча жала руки и кланялась. И вдруг она заговорила.

— Ребята, — сказала она, — отныне я буду играть только с маленькими негритятами. Во что мы будем играть — я еще не знаю. Быть может, будем бегать наперегонки с удавами и ездить верхом на слонах или качаться на качелях под пальмами. Я надеюсь, что мы придумаем какие-нибудь очень интересные игры.

Пеппи сделала паузу. Томми и Анника почувствовали, что уже готовы возненавидеть этих негритят, которые будут играть с Пеппи.

— Но, — продолжала Пеппи, — быть может, настанет день, скучный день в сезон дождей, когда нам надоест прыгать раздетыми под дождем, а ничего другого для забавы не сумеем придумать. И тогда мы залезем в мою хижину, и кто-нибудь из негритят обязательно скажет: «Пеппи, расскажи нам что-нибудь!» И тогда я расскажу им о маленьком городке, который находится далеко-далеко, в другой части света, и о белых детях, которые там живут! Вы не можете себе представить, скажу я негритятам, какие прекрасные дети там живут. Они великолепно умеют дудеть в дудки, а главное — они знают помножение. И тогда негритята очень огорчатся, что сами не знают помножения, и будут горько плакать, и мне придется срочно придумать для них какое-нибудь очень веселое занятие, чтобы их утешить. И тогда я разломаю стенку своей хижины, размочу под дождем глину, и мы будем лепить пряники, а потом перемажемся глиной с головы до пят. Я надеюсь, что в конце концов мне удастся их как-нибудь утешить. А теперь спасибо вам всем и прощайте!

Ребята снова задудели в свои дудки, и получился мотив еще более печальный, чем в первый раз.

— Пеппи, подымайся на борт, уже пора! — крикнул капитан Длинныйчулок.

— Иду, иду, капитан.

Она обернулась к Томми и Аннике и поглядела на них.

«Что-то у Пеппи странные глаза, — подумал Томми, — точь-в-точь такие, какие были у мамы, когда я тяжело заболел».

Пеппи обняла Аннику.

— Прощай, Анника, прощай! — прошептала она. — Не плачь!

Анника обхватила Пеппи за шею и издала какой-то жалобный стон.

— Прощай, Пеппи, — чуть слышно проговорила она.

Потом Пеппи крепко пожала руку Томми и бросилась к сходням.

У Томми по носу скатилась большая слеза. Он что было сил стискивал зубы, но это перестало помогать. Вот выкатилась и вторая. Тогда он взял Аннику за руку, и они стояли и глядели на Пеппи. Она замахала им с палубы, но они ее едва видели, потому что глаза их были полны слез.

— Да здравствует Пеппи Длинныйчулок! — кричала толпа на причале.

— Поднять трап! — скомандовал капитан.

Фридольф выполнил команду. «Попрыгунья» была готова к отплытию. Но тут…

— Нет, папа Эфроим! — воскликнула вдруг Пеппи. — Так не годится! Я не согласна!

— С чем ты не согласна, дочь моя? — удивился капитан.

— Я не согласна с тем, чтобы хоть кто-нибудь на свете плакал из-за меня и чувствовал бы себя несчастным. И уж, во всяком случае, я не согласна, чтобы это были Томми и Анника. Ставьте трап назад. Я останусь жить в вилле «Курица».

Капитан Длинныйчулок долго молчал.

— Ты можешь поступать как хочешь, — сказал он в конце концов. — Ты всегда так поступала.

Пеппи кивнула в подтверждение.

— Да, верно, я всегда так поступала.

Пеппи стала прощаться со своим папой. Они обняли друг друга так крепко, что снова затрещали кости. И договорились, что капитан часто, очень часто будет навещать Пеппи в ее домике.

— И вообще, папа Эфроим, разве ты не считаешь, что ребенку лучше вести оседлую жизнь, иметь свой дом, чем бороздить моря и океаны и жить в негритянской хижине?

— Ты, как всегда, права, дочь моя, — согласился капитан. — Конечно, здесь ты ведешь размеренную жизнь, и это тебе не удастся, если будешь плавать со мной. А для маленьких детей очень важно вести размеренную жизнь.

— Вот именно, — подхватила Пеппи. — Для маленьких детей совершенно необходимо, чтобы жизнь шла по заведенному порядку, а главное, чтобы этот порядок завели они сами!

Пеппи попрощалась со всеми матросами экипажа и еще раз обняла папу Эфроима. Потом она снова схватила свою лошадь и донесла ее вниз по трапу. «Попрыгунья» подняла якорь. В самую последнюю секунду капитан вспомнил, что забыл очень важную вещь.

— Пеппи, — закричал он, — боюсь, что у тебя осталось мало золотых монет! Держи-ка!

И он кинул с палубы отчалившего корабля новый чемодан, набитый золотом. Но он не рассчитал, «Попрыгунья» уже успела далеко отойти от причала, и чемодан упал в воду. Плем! Шепот пробежал по толпе. Но тут снова послышалось — плем! Это Пеппи бросилась в воду и тут же вынырнула, держа в зубах чемодан. Она вылезла на причал и рукой смахнула водоросли, которые застряли в ее волосах.

— Что ж, весьма кстати, а то мой чемодан был уже почти пуст.

Только Томми и Анника все никак не могли понять, что же произошло. Они стояли, разинув рты, и глядели то на Пеппи, то на лошадь, то на господина Нильсона и на чемодан, то на «Попрыгунью», которая, подняв все паруса, уходила вдаль.

— Ты, ты… ты осталась? — спросил, наконец, неуверенно Томми.

— Как будто, — ответила Пеппи и принялась выжимать свои рыжие косички.

Потом она посадила на лошадь Томми, Аннику и господина Нильсона, водрузила на нее чемодан и села сама.

— Поехали домой! — крикнула она звонким голосом.

Тут только Томми и Анника поняли, что произошло. Томми был так счастлив, что запел свою любимую песню:

— Шагают шведские солдаты…

Анника так много плакала, что никак не могла успокоиться. Она непрерывно вздыхала, но теперь уже от счастья. Пеппи обхватила ее обеими руками, и Анника чувствовала себя в полной безопасности. Как все было прекрасно!

— Что мы сегодня будем делать, Пеппи? — спросила Анника, когда перестала вздыхать.

— Ясное дело, играть в крокет, — ответила Пеппи.

— Очень хорошо, — обрадовалась Анника, потому что знала, что с Пеппи даже играть в крокет не скучно.

— А может быть… — предложила Пеппи.

Все дети, провожавшие Пеппи, побежали за лошадью, чтобы услышать, что Пеппи скажет.

— А может быть, — продолжала она, — мы отправимся к речке и будем ходить по воде.

— Нельзя ходить по воде, — возразил Томми.

— Напрасно ты так думаешь. На Кубе я как-то встретила одного рыбака, который…

Лошадь побежала галопом, дети отстали и так и не услышали рассказ про рыбака, который… Но они долго стояли и глядели вслед Пеппи и ее лошади, во весь опор мчавшейся в сторону виллы «Курица». Под конец они видели только стремительно удаляющуюся точку, а потом исчезла и она.


Пеппи в стране Веселии


I Как у Пеппи покупают виллу «Курица»

Городок наш, как вы знаете, небольшой, зато очень уютный — узенькие улочки, мощенные булыжником, невысокие аккуратные домики с палисадниками и много-много цветов. Всякий человек, который случайно попадал в город, не мог не подумать, что здесь, наверное, очень спокойно и приятно жить. Правда, особых достопримечательностей у нас нет, только два места достойны внимания приезжих: краеведческий музей да старый курган — и все. Впрочем, жители города очень гордятся этими достопримечательностями и поэтому повесили указатели, чтобы каждый приезжий знал, куда ему прежде всего следует идти. На одной стрелке написано крупными буквами: «К краеведческому музею»; на другой — «К кургану».

Но есть в городе еще и третий указатель — тоже стрелка и надпись «К вилле „Курица“». Правда, этот указатель появился только недавно. Дело в том, что в последнее время почти все приезжие спрашивают, как пройти к вилле «Курица». Собственно говоря, этой виллой интересуются теперь больше, чем краеведческим музеем или курганом.

Однажды в ясный летний день наш городок посетил некий господин. Сам он жил в очень большом городе и поэтому вообразил, что он куда более важный и благородный, чем все жители нашего крохотного городка. К тому же, он очень гордился своими начищенными до блеска ботинками и широким золотым кольцом на пальце.

Может быть, и удивляться нечего, что он считает себя чуть ли не самым умным на свете.

Проезжая по нашим улицам, он что было мочи сигналил, чтоб все слышали, что это он едет.

Когда же этот господин увидел указатели, губы его скривились в усмешку.

— «К краеведческому музею». Нет уж, благодарю покорно! — пробормотал он себе под нос. — Эта забава не для меня. «К кургану», — прочел он на втором указателе. — Час от часу не легче! — Потом он увидел третью стрелку и воскликнул: — А это еще что за глупости! Надо же придумать такое дурацкое название!

Он не мог прийти в себя от удивления. Вилла ведь не может быть достопримечательностью вроде краеведческого музея или кургана. «Наверное, этот указатель повесили по другой причине», — думал он. В конце концов, он нашел единственно возможное объяснение: эта вилла, должно быть, продается, и указатель, видно, повешен для того, чтобы те, кто хочет ее купить, знали бы, куда надо идти. Господин этот давно уже подумывал, что ему пора купить виллу в каком-нибудь маленьком городке, где не так шумно, как в большом городе. Конечно, он не собирался переезжать в такой городок навсегда, но мог бы время от времени наезжать туда, чтоб отдохнуть. К тому же, в маленьком городке его благородство и изысканные манеры будут куда заметнее, чем в большом городе. И он принял решение немедленно отправиться поглядеть на эту виллу.

Спрашивать дорогу ему не пришлось, он поехал в указанном стрелкой направлении. Он пересек весь город и оказался на самой окраине. Но того, что искал, так и не обнаружил. И, уже потеряв всякую надежду найти виллу, он вдруг заметил на ветхой калитке сада белый листок, на котором красным карандашом было написано: «Вилла „Курица“».

За калиткой он увидел большой запущенный сад — старые деревья, поросшие мхом, лужайки с неподстриженным газоном и много-много цветов, которые росли не на клумбах, а там, где им заблагорассудится. В глубине сада виднелся дом. Но боже, что это был за дом! Он выглядел так, словно развалится вот-вот на глазах. Солидный господин глядел на дом и вдруг даже присвистнул от удивления. На террасе дома стояла лошадь. Господин этот не привык видеть лошадей на террасах. Вот почему он и свистнул.

На ступеньках террасы на солнцепеке сидели трое детей. Посередке веснушчатая девочка с двумя ярко-рыжими косичками, торчащими в разные стороны. Слева от нее примостилась маленькая светловолосая девчушка, очень милая с виду, в синем клетчатом платье, а справа — аккуратно причесанный мальчик. На плече у рыжеволосой девчонки сидела обезьяна.

Солидный господин удивлялся все больше и больше. Должно быть, он все-таки ошибся и попал не туда. Не может же здравомыслящий человек полагать, что кто-нибудь купит этакую развалюху.

— Эй, дети! — крикнул он. — Неужели эта лачуга действительно вилла «Курица»?

Рыжая девочка вскочила и подбежала к калитке. Мальчик и вторая девочка нерешительно двинулись за ней.

— Ты что, в рот воды набрала? — спросил господин, поскольку рыжая девчонка так и не ответила на его вопрос. — Скажи мне, наконец, это в самом деле вилла «Курица»?

— Дай мне подумать, — проговорила девчонка и глубокомысленно покачала головой. — Краеведческим музеем это, пожалуй, не назовешь. Курган? Нет, это не курган. Все ясно. Теперь я знаю, — завопила она, — это в самом деле вилла «Курица»!

— Отвечай как полагается, — огрызнулся господин и вышел из машины. Он решил все же зайти посмотреть дом и сад. — Дом этот, конечно, можно снести и построить новый, — рассуждал он сам с собой.

— Прекрасная мысль! — воскликнула рыжая девчонка. — Что ж, тут же перейдем от слов к делу, — добавила она, подбежала к дому и оторвала с фасада одну из досок.

Но господин не обратил на нее никакого внимания. Он вообще-то не интересовался детьми и их дурацкими выходками, к тому же теперь он был занят делом — ему надо было все как следует рассмотреть. Сад, несмотря на свою запущенность, был все же великолепен и выглядел сейчас, в этот ясный солнечный день, на редкость привлекательно. Если построить здесь новую виллу, подстричь газон и проложить дорожки, если разбить хорошие клумбы и посадить цветы как положено, то, пожалуй, получится настоящая загородная вилла, в которой даже такой солидный господин, как он, сможет отдыхать, не уронив своего достоинства. И он принял окончательное решение: купить этот дом.

Продолжая расхаживать по саду, солидный господин придумывал все новые и новые усовершенствования. Само собой разумеется, эти замшелые деревья придется тут же срубить. Он остановился возле огромного широкоствольного дуба, который шатром раскинул зеленую крону над домиком.

— Его я прикажу срубить первым, — заявил господин решительным голосом.

Маленькая девочка в клетчатом платьице испуганно вскрикнула:

— Ой, Пеппи, слышишь, что он говорит?

А рыжая девчонка тем временем усердно скакала по-лягушачьи.

— Да, это решено. Вот с этого трухлявого дуба я и начну приводить сад в порядок, — продолжал сам с собой говорить приехавший господин.

Маленькая девочка в клетчатом платьице умоляюще протянула к нему руки.

— Нет, нет, вы не должны этого делать, — прошептала она. — Это ведь такой… такой хороший дуб, на него так легко влезать. И еще у него такое большое дупло, и там можно прятаться.

— Что за глупости! — отбрил ее господин. — Я же не лазаю по деревьям и, как ты сама понимаешь, не собираюсь прятаться в дупле.

Аккуратно причесанный мальчик тоже подошел к господину.

Видно было, что и он очень встревожен.

— Послушайте, — сказал он с мольбой, — на этом дубе растет лимонад. И шоколад тоже. По четвергам. Не надо его срубать.

— Милые дети, — сказал господин, — мне кажется, вы слишком долго сидели на солнце, и у вас зашел ум за разум. Впрочем, меня все это не касается. Я решил купить этот дом и сад. Вы не можете мне сказать, где мне найти хозяина?

Маленькая девчушка в клетчатом платьице принялась плакать, а аккуратно причесанный мальчик побежал к рыжеволосой девочке, которая с невозмутимым видом продолжала скакать по дорожке.

— Пеппи, Пеппи! — закричал он. — Разве ты не слышишь, что он говорит? Почему ты ничего не делаешь?

— Как это я ничего не делаю! — возмутилась рыжеволосая девочка и запела: — «Вот лягушка по дорожке скачет, вытянувши ножки…» — Я, можно сказать, выбиваюсь из сил, а ты говоришь, что я ничего не делаю. Попрыгай-ка лучше сам, тогда увидишь, какое это замечательное занятие.

Все же она встала и подошла к приезжему господину.

— Меня зовут Пеппи Длинныйчулок, — заявила она. — А это вот Томми и Анника, — добавила она, указывая на своих товарищей. — Не можем ли мы быть вам чем-нибудь полезными? Не подсобить ли вам сломать этот дом, или срубить эти деревья, или еще что-нибудь другое сделать? Скажите только слово, мы к вашим услугам!

— Меня совершенно не интересует, как вас зовут, — ответил солидный господин. — Я хочу знать только одно: где мне найти хозяина? Я решил купить этот дом.

Рыжеволосая девчонка, которую, как мы знаем, звали Пеппи Длинныйчулок, снова начала прыгать по дорожке.

— К сожалению, как раз сейчас хозяин занят, — сказала она и запрыгала с еще большим азартом, чем прежде. — Он занят очень важным делом, — добавила она и запрыгала вокруг господина. — Но вы сядьте и подождите — она придет.

— Она! Значит, здесь хозяйка женщина? — спросил господин с очень довольным видом. — Это куда лучше. Ведь женщины ничего не понимают в делах. Надеюсь, мне удастся купить этот дом за гроши.

— Надейтесь, надейтесь, — сказала Пеппи.

Поскольку сесть было некуда, господин после минутного раздумья все же сел на краешек ступеньки. Маленькая обезьянка в тревоге заметалась по карнизу террасы. Томми и Анника — эти милые и аккуратные дети — испуганно стояли и не спускали глаз с господина.

— Вы здесь живете? — спросил он.

— Нет, — сказал Томми, — мы живем в соседнем доме.

— Но мы сюда приходим каждый день играть, — преодолевая смущение, добавила Анника.

— Ну, этому я быстро положу конец, — заявил господин. — Я не позволю детям бегать по моему саду. Пожалуй, на свете нет ничего противнее детей.

— Совершенно с вами согласна, — сказала Пеппи и даже на мгновение перестала прыгать. — Всех детей надо бы перестрелять.

— Как ты можешь так говорить? — ужаснулся Томми.

— Да, да! Надо перестрелять всех детей, — настаивала Пеппи. — Но увы, это сделать нельзя, потому что откуда тогда возьмутся всякие важные дяденьки? А без них ведь никак не обойтись.

Господин поглядел на рыжие волосы Пеппи и решил пошутить.

— Скажи, — спросил он, — что общего между тобой и коробкой спичек?

— Не знаю, — сказала Пеппи, но не удивилась.

Господин дернул Пеппи за рыжую косу.

— У вас у обеих, — сказал он и заранее расхохотался, — пламя на голове!

— Чего только не приходится выслушивать, прямо уши вянут, — сказала Пеппи. — Но уж теперь я буду беречь свои уши.

Господин поглядел на нее и сказал:

— Знаешь что, я, пожалуй, за всю свою жизнь не видел более отвратительной девочки.

— Зато ты красавец, — отрезала Пеппи. — Но я не думаю, что людям достаточно взглянуть на тебя, чтобы быть счастливыми.

Видно было, что господин не на шутку рассердился, но промолчал. Пеппи тоже молчала и глядела на него, склонив голову набок.

— Послушай, — сказала она наконец, — а ты знаешь, что общего между тобой и мной?

— Между тобой и мной? — переспросил господин. — Надеюсь, что между мной и тобой нет ничего общего.

— Ошибаешься! — воскликнула Пеппи. — Оба мы пригожие — на свинью похожие! Только, чур, не я!

Томми и Анника тихонько захихикали, а солидный господин покраснел от гнева.

— Гадкая, наглая девчонка! — завопил он. — Я тебя научу, как надо себя вести!

Он протянул свою толстую руку, чтобы схватить Пеппи, но она ловко отпрыгнула в сторону, а секунду спустя уже сидела на ветке дуба. У господина глаза на лоб полезли от удивления.

— Ну, так когда ты начнешь меня учить? — спросила Пеппи и поудобнее устроилась на ветке.

— Успеется. Мне не к спеху, — заявил господин.

— Вот и отлично, — сказала Пеппи, — потому что я собираюсь просидеть здесь на дереве до середины ноября.

Томми и Анника засмеялись и захлопали в ладоши. Но этого им не следовало бы делать. Потому что солидный господин был уже вне себя от ярости, и так как он не мог поймать Пеппи, то схватил за шиворот Аннику и закричал:

— Что ж, придется проучить тебя! Уверен, что и тебе будет полезна хорошая взбучка.

Анника, которой никто никогда не давал взбучек, завизжала от испуга. В это мгновение Пеппи соскочила с дерева. Одним прыжком она оказалась возле господина.

— Знаешь что, прежде чем ты начнешь драться, я, пожалуй, поиграю с тобой в мяч.

Так она и сделала. Она обхватила толстого солидного господина поперек туловища и несколько раз подбросила его в воздух, потом на вытянутых руках понесла его к машине и швырнула на заднее сиденье.



— Я думаю, нам лучше отложить продажу этой лачуги на какой-нибудь другой день, — заявила она. — Видишь ли, я продаю свой дом только один раз в неделю и никогда не занимаюсь этим в пятницу. Ведь в пятницу нужно думать о том, как провести субботу и воскресенье, поэтому я обычно продаю его только по понедельникам, а по пятницам я занимаюсь уборкой. Всему свое время.

Господин с трудом пересел к рулю и дал полный газ, чтобы побыстрее отсюда убраться. Он был очень рассержен и огорчен еще и тем, что ему не удалось поговорить с хозяйкой виллы. Теперь он решил во что бы то ни стало купить этот участок, чтобы выгнать оттуда детей.

На площади он остановил машину и спросил у полицейского:

— Не можете ли вы мне помочь встретиться с дамой, которой принадлежит вилла «Курица»?

— С большим удовольствием, — ответил полицейский и тотчас сел в автомобиль. — Поворачивайте назад к вилле, — сказал он.

— Хозяйки там нет, — возразил господин.

— Вы ошибаетесь, она наверняка там, — заверил его полицейский.

С полицейским солидный господин чувствовал себя в безопасности и повернул назад. Уж очень ему не терпелось поговорить с хозяйкой виллы «Курица».

— Вот дама, которой принадлежит эта вилла, — сказал полицейский и указал на дом.

Благородный господин поглядел туда, куда ему указал полицейский, схватился за лоб и застонал — на ступеньках террасы стояла рыжая девчонка, эта самая отвратительная Пеппи Длинныйчулок, и на вытянутых руках держала лошадь. Обезьянка сидела на плече у Анники.

— Эй, ребята, глядите! — крикнула Пеппи. — Вернулся наш спукулянт.

— Не спукулянт, а спекулянт, — поправила ее Анника.

Солидный господин растерянно глядел на детей.

— Неужели… это вот… и есть хозяйка виллы? — спросил он упавшим голосом. — Помилуйте, это всего-навсего девчонка.

— Да, — подтвердил полицейский. — Всего-навсего девчонка. Но это самая сильная девчонка в мире, и живет она здесь совсем одна.

К калитке рысцой подбежала лошадь, на ней верхом сидела вся троица. Пеппи поглядела на солидного господина и сказала:

— Слушай, было очень весело, когда ты загадывал мне загадки, а теперь я тебе загадаю. Скажи, какая разница между моей лошадью и моей обезьянкой?

Честно говоря, сейчас господин меньше всего был расположен отгадывать загадки, но он почувствовал такое уважение к силе Пеппи, что не решился промолчать.

— Ты спрашиваешь, какая разница между твоей лошадью и твоей обезьяной? Нет, к сожалению, этого я тебе сказать не могу.

— Еще бы! На этот вопрос не так-то просто ответить, — сказала Пеппи. — Но я тебе подскажу. Если ты увидишь их обеих под деревом, а потом кто-то из них вскарабкается на его верхушку, то можешь быть совершенно уверен, что лошадь осталась внизу.

Солидный господин взялся за руль, снова дал полный газ и больше никогда-никогда не приезжал в наш маленький городок.

II Как Пеппи подбадривает тетю Лауру

Как-то раз после обеда Пеппи разгуливала по своему саду, с нетерпением поджидая Томми и Аннику. Время шло, но ни Томми, ни Анника не появлялись. Тогда Пеппи решила сама отправиться к ним и выяснить, почему они задержались. Она нашла своих друзей в беседке возле дома. Они сидели за столом с мамой — фру Сеттергрен и старой тетей, которая пришла их навестить. Дамы пили кофе, а дети сок.

Томми и Анника бросились навстречу Пеппи.

— К нам в гости пришла тетя Лаура, — объяснил Томми. — Поэтому мы не смогли уйти из дому.

Пеппи раздвинула листву, заглянула в беседку и воскликнула:

— Ой, до чего же это хорошая тетя! Я должна обязательно с ней поговорить. Я просто обожаю вот таких старых теть.

Анника с некоторой опаской поглядела на Пеппи.

— Видишь ли, Пеппи… я думаю… что лучше тебе не разговаривать с тетей, — нерешительно сказала она.

Дело в том, что в прошлый раз, когда приходила тетя Лаура, Пеппи болтала без умолку, и маме Анники пришлось даже ее отчитать. А Анника не хотела, чтобы Пеппи еще раз сделали замечание.

— Так, по-твоему, я не должна разговаривать с тетей Лаурой? — обиженно спросила Пеппи. — Нет, дудки, этого не будет! Я знаю, как надо себя вести, когда приходят гости. Я не хочу быть невежливой и тупо молчать. Она еще, чего доброго, решит, что я на нее за что-то обижена.

— А ты уверена, Пеппи, что знаешь, как надо разговаривать с тетями? — не унималась Анника.

— Еще бы! Это дело нехитрое. Тетей надо подбадривать, вот и весь секрет, — с торжеством заявила Пеппи. — Погоди, я и тебя этому сейчас научу.

Пеппи решительным шагом направилась к беседке. Прежде всего она поздоровалась с фру Сеттергрен, потом остановилась перед старой дамой и долго ее разглядывала, высоко подняв брови.

— До чего же здоровый вид у тети Лауры, — сказала она наконец. — Никогда она еще не выглядела так прекрасно. Могу ли я получить немного соку, чтобы у меня не пересохло в горле, когда у нас завяжется беседа?

Последние слова были обращены к маме Анники и Томми. Фру Сеттергрен налила в стакан соку и протянула его Пеппи, но при этом сказала:

— Дети должны вести себя за столом так, чтобы их не было слышно.

— Как же это может быть? — изумилась Пеппи. — Ведь у вас, я надеюсь, есть не только глаза, но и уши. И если мой вид доставляет радость глазам, то несправедливо лишать ваши уши такого же удовольствия. Нельзя ведь допустить, что уши даны человеку только для того, чтобы он ими хлопал.

Фру Сеттергрен не стала отвечать Пеппи, а обернулась к пожилой даме.

— Как вы себя чувствуете, дорогая тетя Лаура? — участливо спросила она.

Лицо тети Лауры приняло озабоченное выражение.

— Ах, что-то последнее время я чувствую себя неважно, — сказала она и вздохнула. — Я стала такая нервная, волнуюсь по малейшему поводу…

— Точь-в-точь как моя бабушка, — перебила ее Пеппи и энергичным движением обмакнула сухарь в фруктовый сок. — Она тоже вдруг стала очень нервной и тоже волновалась по самым пустякам. Вот, к примеру, шла она как-то по улице, и вдруг ей на голову упал кирпич. Ей бы идти спокойно дальше, а она начала кричать, прыгать, метаться. В общем, подняла такой шум, что можно было подумать, будто случилось несчастье. Или еще другой случай: как-то раз, она пошла с папой на бал, и там они танцевали танго. Папа мой очень сильный, и он как-то случайно так толкнул бабушку, что она перелетела через весь зал и наскочила на контрабас. И что вы думаете? Она сохранила спокойствие? Нет, опять принялась орать, метаться и подняла такой тарарам, что папе пришлось взять ее за шиворот и высунуть в окно, чтобы она отдышалась, успокоилась и перестала нервничать. Но и это не помогло. Бабушка не унималась и вопила как оглашенная: «Тащи меня назад!» И, конечно, папа выполнил этот каприз. Не швырять же ее с пятого этажа на улицу. Сами понимаете, это не было бы ей приятно. Но папа понял, что не так-то легко отучить старуху капризничать из-за пустяков, и очень огорчился. Да, что и говорить, трудно иметь дело с людьми, у которых нервы пошаливают!

Пеппи с сочувствием вздохнула и схватила новый сухарь.

Томми и Анника беспокойно ерзали на своих стульях, тетя Лаура как-то неопределенно трясла головой, а фру Сеттергрен поспешно сказала:

— Я надеюсь, тетя Лаура, что скоро вы почувствуете себя лучше.

— О да, в этом можно не сомневаться, — успокоила ее Пеппи, — потому что и бабушке моей стало куда лучше. Она принимала очень хорошие успокаивающие средства и почти совсем выздоровела.

— Какие успокаивающие средства? — с интересом спросила тетя Лаура.

— Лисий яд, — ответила Пеппи. — Раз в день по столовой ложке. Лучшего средства нет на свете! Это я вам говорю. После того, как бабушка начала глотать лисий яд, она пять месяцев сидела не шелохнувшись и не вымолвила ни слова. Стала тихая, как мышка. Одним словом, совсем поправилась. И что бы ни случалось, она никогда уже больше не шумела и не кричала. Хоть сотня кирпичей упади ей на голову, она и с места не сдвинется — сидит себе да посиживает. Так что я уверена, что и вы, тетя Лаура, поправитесь.

Томми подошел к тете Лауре и шепнул ей на ухо:

— Не обращайте на нее внимания, тетя Лаура, Пеппи все выдумывает. У нее и бабушки-то никакой нет.

Тетя Лаура понимающе кивнула. Но у Пеппи был острый слух, и она расслышала, что шепнул Томми.

— Томми прав, — сказала она. — Никакой бабушки у меня нет. Да и на что она мне нужна, раз она такая нервная.

Тетя Лаура обратилась к фру Сеттергрен:

— Знаешь, я вчера наблюдала такой удивительный случай…

— Ух наверняка не более удивительный, чем тот, что я наблюдала позавчера, — снова перебила ее Пеппи. — Я ехала в поезде, он мчался на полном ходу, в купе никого, кроме меня, не было. И вдруг в открытое окно влетела, представьте себе, корова, а на хвосте у нее болталась дорожная сумка. Она села на скамейку напротив меня и начала листать расписание, чтобы выяснить, когда мы прибудем в Фалькепинг. А я как раз ела бутерброды — у меня с собой была целая куча бутербродов с селедкой и колбасой. Вот я и подумала, что, быть может, корова тоже проголодалась, и предложила ей перекусить вместе со мной. Она поблагодарила, взяла бутерброд с селедкой и начала жевать.

Пеппи умолкла.

— Да, это и в самом деле удивительный случай, — с улыбкой сказала тетя Лаура.

— Еще бы, такую странную корову нечасто встретишь, — согласилась Пеппи. — Подумать только, взять бутерброд с селедкой, когда полно бутербродов с колбасой!



Фру Сеттергрен и тетя Лаура пили кофе, дети пили сок.

— Да, вот я как раз начала рассказывать, когда меня прервала ваша милая подружка, — сказала тетя Лаура, — что у меня вчера произошла удивительная встреча…

— Ну, если уж говорить об удивительных встречах, — снова вмешалась Пеппи, — то, наверное, вам забавнее будет послушать про Агафона и Теодора. Как-то раз папин корабль прибыл в Сингапур, а нам как раз нужен был новый матрос. И вот тогда на борт взяли Агафона. Агафон был двух с половиной метров ростом и такой тощий, что, когда он ходил, все его кости стучали, словно хвост у гремучей змеи. Волосы у него были черные, как смоль, раскинутые на пробор, прямые как плети и такие длинные, что доходили ему до пояса; зубов у него не было вовсе, а вместо языка торчало жало, тоже такое длинное, что свисало ниже подбородка. Папа сперва был смущен видом Агафона — он был так уродлив, что не хотелось брать его в команду. Но потом папа подумал, что он ему пригодится, когда надо будет пугать лошадей. Одним словом, Агафон стал матросом, и корабль наш благополучно прибыл в Гонконг. И тут выяснилось, что в команде не хватает еще одного матроса. Так у нас появился Теодор. Он тоже был двух с половиной метров роста, у него тоже были волосы черные как смоль, длинные до пояса и тоже разделенные пробором, изо рта у него тоже свисало жало. Агафон и Теодор были ужасно похожи друг на друга. Особенно Теодор. Собственно говоря, они выглядели как близнецы.

— Это удивительно! — воскликнула тетя Лаура.

— Удивительно? — переспросила Пеппи. — Что же тут удивительного?

— То, что они так похожи, — объяснила тетя Лаура. — Как же этому не удивляться?

— А чему тут удивляться! — возмутилась Пеппи. — Они ведь и на самом деле близнецы. Понимаете, два близнеца. Похожие друг на друга, как две капли воды.

Пеппи с укором поглядела на тетю Лауру.



— Я решительно не понимаю, что ты хочешь сказать, миленькая тетя Лаура? Чему тут удивляться, и стоит ли поднимать шум из-за того, что два бедных близнеца, случайно встретившись, оказались похожими друг на друга? Разве можно их в этом обвинять? Неужели ты думаешь, миленькая тетечка Лаурочка, что кто-нибудь добровольно согласится иметь внешность Агафона? Уж, во всяком случае, не Теодор, если бы это от него зависело.

— Я не спорю, — сказала тетя Лаура, — но ведь ты сама обещала рассказать об удивительной встрече?

— Если бы за этим столом мне не затыкали все время рот, — сказала Пеппи, — я бы рассказала вам о тысяче удивительных встреч.

Пеппи взяла еще сухарь, а тетя Лаура встала, собираясь уходить.

III Как Пеппи ищет кукарямбу

В то утро Томми и Анника, как всегда, прибежали к Пеппи на кухню и громко с ней поздоровались. Но ответа не последовало. Пеппи сидела на кухонном столе и гладила господина Нильсона, который примостился у нее на коленях. Лицо у нее расплылось в счастливой улыбке.

— Привет, Пеппи! — еще раз крикнули Томми и Анника.

— Во всяком случае, знайте, — мечтательно проговорила Пеппи, — знайте, что я это нашла. Я, и никто другой.

— Что ты нашла? — в один голос спросили Томми и Анника, сгорая от любопытства.

Ни Томми, ни Аннику нисколько не удивило, что Пеппи что-то нашла, потому что она всегда что-то находила, но просто им не терпелось узнать, что же именно она нашла.

— Скажи, скажи скорей, что ты нашла?

— Новое слово, — торжественно объявила Пеппи и взглянула на своих друзей так, словно только теперь их увидела. — Новое слово, совсем новенькое, прямо с иголочки.

— А какое это слово? — спросил Томми.

— Прекрасное, — сказала Пеппи. — Одно из самых красивых слов на свете. Лучшего слова я не слыхала.

— Ну скажи, какое, — попросила Анника.

— Кукарямба, — с торжеством промолвила Пеппи.

— Кукарямба? — переспросил Томми. — А что это значит?

— Ах, если бы я только знала! — вздохнула Пеппи. — Мне ясно одно — что это не пылесос!

Томми и Анника в растерянности помолчали, потом Анника сказала:

— Но если ты сама не знаешь, что значит это слово, то какой от него толк?

— В этом-то и вся штука, вот это мне и не дает покоя, — объяснила Пеппи.

— Скажи, а ты не знаешь, кто придумывает, какие слова что означают? — спросил Томми.

— Наверно, это делают сто старых-престарых профессоров, — объяснила Пеппи. — Ах, до чего же эти люди смешные! Подумай только, какие слова они придумали: щеколда, простокваша, гиппопотам, табуретка, ну и всякие другие, о которых никто не может сказать, зачем они нужны. А вот что кукарямба замечательное слово — каждому ясно. А как оно звучит: кука-рям-ба! И все же никто не знает, что это такое. Вы не представляете, как мне трудно было его найти! И я во что бы то ни стало узнаю, что же оно означает!

Пеппи помолчала, задумавшись, а потом сказала:

— А может быть, кукарямба — это золотой светофор?

— Что ты, Пеппи, ведь золотых светофоров не бывает, — возразила Анника.

— Пожалуй, ты права. Что же это все-таки может быть? Уж не звук ли, который получается, когда наступаешь ногой на сухую ветку? Давай попробуем, как это выйдет: «Анника побежала в лес, наступила на сухую ветку, и сразу же раздалось: „кукарямба“».

Пеппи печально покачала головой.

— Нет, не выходит. Надо было бы сказать: «И сразу же раздался громкий треск». — Пеппи почесала затылок. — Мрак сгущается. Но чего бы мне это ни стоило, я открою эту тайну. Послушайте, а вдруг это можно купить в магазине? Айда! Пойдем и спросим.

Томми и Анника с удовольствием согласились. Пеппи пошла в комнату и открыла свой чемодан, набитый золотыми монетами.

— Кукарямба, — повторила она. — Как замечательно звучит! Кукарямба! Пожалуй, за эре ее не купишь.

Дети собрались в путь. Господин Нильсон, как всегда, сидел у Пеппи на плече.

— Нам надо торопиться, — сказала Пеппи и вынесла лошадь с террасы. — Мы поедем верхом, а то опоздаем и попадем в город, когда всю кукарямбу уже разберут. Я не удивлюсь, если бургомистр возьмет у нас из-под носа последний кусок кукарямбы.

Когда дети верхом на лошади галопом неслись по улицам городка, подковы так звонко ударялись о булыжник, что все городские ребята выбегали из своих домов и гурьбой бежали за лошадью, потому что все они очень любили Пеппи.

— Пеппи, куда это ты скачешь? — кричали они ей вслед.

— Я хочу купить немного кукарямбы, —отвечала Пеппи и погоняла лошадь.

Ребята растерянно замолкали, не решаясь спросить, что это такое.

— Это, наверное, что-то очень хорошее? — отважилась, наконец, спросить совсем маленькая девочка.

— Еще бы! — воскликнула Пеппи и прижала палец к губам, показывая ей, что надо помалкивать. — Пальчики оближешь! Но никому ни слова, поняла?

Они остановили лошадь у дверей кондитерской. Пеппи спрыгнула первая и помогла слезть Томми и Аннике. Дети вошли в кондитерскую.

— Дайте мне, пожалуйста, двести граммов кукарямбы, — сказала Пеппи, — но только свежую, хрустящую.

— Кукарямбы? — удивленно переспросила изящная девушка, стоящая за прилавком. — У нас, мне кажется, нет кукарямбы.

— Не может быть! — воскликнула Пеппи. — Кукарямба продается во всех приличных магазинах.

— Дело в том, что вы пришли к концу дня, — нашлась продавщица, которая никогда не слышала о кукарямбе, но не хотела признать, что их магазин недостаточно приличный.

— Так! Значит, утром у вас была кукарямба? — восторженно завопила Пеппи. — Милая, милая тетя, расскажи мне, пожалуйста, как она выглядит. Я в жизни не видела кукарямбы. У нее, наверное, румяная корочка?

Продавщица сильно покраснела и сказала:

— Я не знаю, что такое кукарямба. У нас, во всяком случае, никогда ее в продаже не было.

Сильно разочарованная, Пеппи вышла из магазина.

— Что же, придется скакать дальше. Без кукарямбы я домой не вернусь!

Ближайшим магазином оказалась лавка скобяных товаров. Продавец вежливо поклонился детям.

— Я хотела бы купить кукарямбу, — сказала Пеппи. — Но только мне нужен товар отличного качества, такой, чтобы им можно было убить льва.

Продавец лукаво улыбнулся.

— Сейчас мы найдем то, что вам надо, — сказал он и почесал у себя за ухом. — Сейчас мы отыщем нужный товар.

Он вынул из какого-то ящика маленькие железные грабли и протянул их Пеппи.

— Это вам подойдет? — спросил он.

Пеппи негодующе посмотрела на него.

— Эту вот вещь сто профессоров называют граблями. А мне, как я вам уже сказала, нужны не грабли, а кукарямба. Нехорошо обманывать невинных детей!

Продавец рассмеялся и сказал:

— К сожалению, у нас нет этой… В общем, того, что тебе надо. Спроси-ка ее в магазине швейных принадлежностей за углом.

— Он послал меня в магазин швейных принадлежностей, — с возмущением сказала Пеппи Томми и Аннике, когда они вышли на улицу. — Но там нет никакой кукарямбы, это уж я знаю точно…

Пеппи на мгновение помрачнела, но тут же опять заулыбалась.

— Придумала! Наверное, кукарямба — это какая-нибудь болезнь. Пошли к доктору и спросим.

Анника знала, где живет доктор, потому что ей недавно делали прививку. Пеппи позвонила в дверь, им открыла медицинская сестра.

— Мне нужно видеть доктора, — сказала Пеппи. — Очень серьезный случай, жутко тяжелая болезнь.

— Пройди, пожалуйста, вот сюда, — сказала медсестра и повела Пеппи в кабинет врача.

Доктор сидел у письменного стола. Пеппи направилась прямо к нему, зажмурилась и высунула язык.

— Ну, что с тобой случилось? — спросил доктор.

Пеппи вновь открыла свои ясные синие глаза и спрятала язык.

— Боюсь, что я заболела кукарямбой, — сказала она. — Все тело зудит, и глаза так и закрываются сами, когда я засыпаю. Иногда я икаю. А в воскресенье я себя неважно почувствовала после того, как съела целую тарелку коричневого гуталина и запила молоком. Вообще-то у меня аппетит неплохой, но во время еды я вдруг могу поперхнуться и даже закашляться. Я поняла, что, наверное, у меня кукарямба; вы только скажите, доктор, она очень заразная?

Доктор поглядел на Пеппи, на ее румяные щеки и сказал:

— Я думаю, ты здоровее большинства детей. И я твердо уверен, что никакой кукарямбой ты не страдаешь.

Пеппи порывисто дернула доктора за рукав.

— Но есть болезнь, которая так называется?

— Нет, — сказал доктор, — такой болезни нет. Но даже если бы такая болезнь была, я уверен, что ты бы ее никогда не схватила.

Пеппи снова помрачнела. Она сделала реверанс, прощаясь с доктором, и Анника тоже сделала реверанс, а Томми поклонился. Они вышли и снова сели на лошадь, которая ждала их возле дома доктора.

На той же улице был трехэтажный дом. Окно на верхнем этаже было открыто. Пеппи показала детям на это открытое окно и сказала:

— Ничуть не удивлюсь, если кукарямба окажется вон в той комнате. Сейчас я, пожалуй, заберусь наверх и погляжу.

В одно мгновение Пеппи залезла по водосточной трубе на третий этаж. На уровне окна она ловко качнулась и уцепилась за подоконник; потом подтянулась на руках и заглянула в комнату.

В комнате сидели две дамы и разговаривали. Нетрудно себе представить, как они удивились, когда над подоконником вдруг появилась рыжеволосая голова.

— Я хотела узнать, нет ли у вас в комнате кукарямбы?

Дамы завизжали от испуга. Потом к одной из них вернулся дар речи, и она спросила:

— Объясни мне, дитя мое, что ты ищешь? Может, это какой-нибудь дикий зверь, который удрал из зоопарка?

— Вот именно это мне бы и самой хотелось узнать, — вежливо объяснила Пеппи.

— Ой, может быть, она забилась под кровать? — завопила вторая дама. — Она кусается?

— Я думаю, кусается, — ответила Пеппи. — Послушайте сами, как это страшно звучит: кукарямба! По-моему, ясно, что у него должны быть острые клыки.

Дамы вскочили, побледнели и прижались к стене. Пеппи с интересом оглядела комнату и в конце концов заявила:

— Нет, к сожалению, здесь и не пахнет кукарямбой. Извините за беспокойство! Я просто думала, что на всякий случай мне стоит к вам заглянуть, раз уж я иду мимо.

И Пеппи съехала вниз по водосточной трубе.

— Это очень грустно, — сказала она Томми и Аннике, — но там тоже нет никакой кукарямбы. Помчались домой!

Дети поскакали назад. И когда лошадь уже стояла у террасы домика Пеппи, Томми, слезая с нее, чуть не раздавил какого-то маленького жучка, который полз по посыпанной песком дорожке.

— Эй, осторожней, не раздави жука! — крикнула Пеппи.

Все трое сели на корточки, чтобы его как следует разглядеть. Жук был очень маленький, крылья у него были зеленые и блестели, как металл.

— Какой он красивый! — изумилась Анника. — Вы не знаете, какая это порода?

— Во всяком случае, это не майский жук, — заявил Томми.

— И не навозный, — сказала Анника, — и не бронзовик. Ой, как он называется?

Лицо Пеппи расплылось в улыбке.

— А я знаю, как он называется. Это кукарямба.

— Ты уверена? — В голосе Томми звучало сомнение.

— Неужели ты думаешь, что я не узнаю кукарямбу, как только увижу ее? А ты? Видел ли ты в жизни что-нибудь более кукарямбное?

Пеппи осторожно взяла жука и отнесла его на травку, чтобы никто его случайно не раздавил.

— Моя дорогая, милая кукарямба, — сказала она с нежностью, — я знала, что рано или поздно я тебя найду. Меня удивляет совсем другое: где мы только не искали кукарямбу, а она, оказывается, была все время здесь, в моем садике.

IV Как Пеппи изобретает новый вид спорта

Летние каникулы длинные, и это замечательно. Но все же настал день, когда и они кончились, и Томми с Анникой вновь пошли в школу. Пеппи по-прежнему говорила, что она достаточно ученая и без школы, и уверяла, что ноги ее не будет в классе до тех пор, пока она не убедится, что не может больше жить, не зная, как прочитать слова «морская болезнь».

— Но ведь у меня никогда не будет морской болезни, поэтому мне нечего беспокоиться, что я не могу прочитать этих слов. А если мне все же когда-нибудь придется захворать морской болезнью, то в тот момент я вряд ли захочу читать.

— Да, у тебя никогда не будет морской болезни, — сказал Томми.

И он был прав. Пеппи много плавала по морям со своим папой-капитаном до того, как он стал негритянским королем, и ни разу не страдала морской болезнью.

Иногда Пеппи скакала на своей лошади в город, ждала Томми и Аннику возле школы и привозила их назад верхом. Томми и Анника всегда были этому рады, они так любили верховую езду, и вообще не часто случается, чтобы дети возвращались из школы верхом на лошади!

— Послушай, Пеппи, ты обязательно должна сегодня вечером заехать за нами, — сказал как-то раз Томми, когда они с Анникой прибежали домой обедать во время большой перемены.

— Да, обязательно прискочи в школу, — сказала Анника, — потому что сегодня фрекен Розенблюм будет раздавать подарки всем послушным и примерным детям.

Фрекен Розенблюм — богатая старая дама — была очень скупая старуха, но все же раз в полугодие она приходила в школу и раздавала подарки ученикам. Но не всем детям, нет, боже упаси! Только самым послушным и прилежным. Чтобы фрекен Розенблюм могла решить, кто из детей действительно самый послушный и прилежный, она устраивала перед раздачей подарков настоящий экзамен. Поэтому все дети в этом городе жили в постоянном страхе перед фрекен Розенблюм. Всякий раз, когда им дома надо было учить уроки, а им хотелось заняться чем-нибудь другим, более веселым и интересным, их мамы или папы обязательно говорили:

— Не забывай о фрекен Розенблюм!

И в самом деле, было очень стыдно прийти домой к родителям и младшим братьям и сестрам в тот день, когда фрекен Розенблюм устраивала раздачу подарков, с пустыми руками, — ведь другие-то приносили домой кулечки с конфетами и теплые фуфайки. Да, именно теплые фуфайки! Потому что фрекен Розенблюм раздавала бедным детям и одежду. Но даже самый нуждающийся мальчишка ничего не получит, если не ответит фрекен Розенблюм, сколько, например, сантиметров в километре. Нет, не было ничего удивительного в том, что все дети в городке жили в постоянном страхе перед этой старой дамой. Боялись они, впрочем, не только ее, но и ее знаменитого супа! Дело в том, что фрекен Розенблюм взвешивала всех ребят и измеряла их рост, чтобы обнаружить самых худых и хилых, тех, кого дома не кормили досыта. Всех этих детей фрекен Розенблюм заставляла каждый день ходить к ней домой и съедать там полную тарелку супа. Может быть, это было бы и неплохо, если бы в супе не было бы так много какой-то противной крупы, проглотить которую было просто невозможно.

Итак, настал тот великий день, когда фрекен Розенблюм посещала школу. Занятия окончились по этому случаю раньше обычного, и все дети собрались на школьном дворе. Посреди двора поставили большой стол, и за этим столом торжественно восседала фрекен Розенблюм. По бокам сидели два секретаря, которых ей дали в помощь, они записывали все, что касалось детей: сколько весят, как они отвечают на вопросы, нуждаются ли они в одежде, как они себя ведут в школе, есть ли у них братья и сестры, которым тоже нужны платья, ну и все остальное, что фрекен Розенблюм хотела знать. На столе перед ней стояла шкатулка с деньгами и целая куча кулечков с карамельками, а с другой стороны — груда фуфаек, чулок и штанов.

— Дети, постройтесь в шеренги! — крикнула фрекен Розенблюм. — В первой шеренге станут те, у кого нет братьев и сестер; во второй — те, у кого в семье не больше трех детей; в третьей — те, у кого больше трех.

Фрекен Розенблюм превыше всего ценила порядок, а ведь это было только справедливо, чтобы те, у кого дома есть малыши, получили бы большой кулек конфет.

И вот начался опрос. Ой, до чего же дрожали дети! Те, кто не мог ответить на заданные вопросы, должны были становиться в отдельную шеренгу, на виду у всех, чтобы им было стыдно, а потом их отправляли домой без конфет, и они приходили к своим маленьким братьям и сестрам с пустыми руками.

Томми и Анника учились хорошо, и все же бант Анники трясся, потому что девочка дрожала от волнения, а Томми, который стоял за ней, тем больше бледнел, чем ближе подходил к фрекен Розенблюм. И вот, как раз в тот момент, когда настала его очередь отвечать на вопросы, в шеренге детей «без братьев и сестер» возник какой-то беспорядок. Кто-то протискивался вперед, расталкивая ребят. Конечно, это была Пеппи. Она отстранила тех, кто стоял уже у стола, и обратилась к фрекен Розенблюм:

— Извините, но я немного опоздала. Куда мне встать? У нас в семье четырнадцать детей, причем тринадцать мальчишек с дурными наклонностями.

Фрекен Розенблюм неодобрительно взглянула на девочку.

— Стой, где стоишь, — ответила она, — но я боюсь, что вскоре тебе придется перейти к тем ребятам, которым должно быть стыдно.

Секретари записали имя Пеппи, потом ее взвесили, чтобы выяснить, не нуждается ли она в супе. Но оказалось, что у нее на два кило больше нормы.

— Супа ты не получишь, — строго сказала ей фрекен Розенблюм.

— Везет же иногда! — воскликнула Пеппи. — Теперь бы еще как-нибудь справиться с лифчиками и фуфайками, тогда все будет в порядке.

Фрекен Розенблюм не стала ее слушать. Она листала букварь, выискивая слова потрудней, чтобы Пеппи сказала, как они пишутся.

— Послушай-ка, деточка, — сказала она наконец, — скажи мне, пожалуйста, как пишется «морская болезнь»?

— Охотно, — воскликнула Пеппи. — МАРЗСКАЯ БАЛЕСН.

Фрекен Розенблюм кисло улыбнулась.

— В букваре эти слова почему-то написаны иначе, — язвительно заметила она.

— Возможно, — нимало не смутилась Пеппи. — Но я думала, что тебе интересно было узнать, как я пишу это слово. МАРЗСКАЯ БАЛЕСН — так я пишу всегда, и ничего плохого от этого еще не случилось.



— Занесите ее ответ в книгу, — распорядилась фрекен Розенблюм и с мрачным видом поджала губы.

— Да, обязательно запишите, как я это пишу. Надеюсь, нам удастся добиться, чтобы отныне все буквари писали по-моему.

— Ну, девочка, — продолжила фрекен Розенблюм свой опрос, — а теперь скажи мне, когда умер Карл XII?

— Ой, бедняжка, он тоже умер! — воскликнула Пеппи. — Конечно, этого и следовало ожидать, ух очень много он шатался по свету, а это к добру не приводит. Но я уверена, что если бы его ноги всегда были сухими, он и сейчас был бы с нами.

— Запишите этот ответ, — ледяным голосом приказала фрекен Розенблюм.

— Да, да, пожалуйста, запишите, — настаивала Пеппи. — Мне не хочется давать вам лишнюю работу, но все же запишите еще и вот что: после того как ты промочил ноги, лучше всего выпить теплого керосина и лечь в постель — наутро болезни как не бывало.

Фрекен Розенблюм покачала головой.

— Почему у лошади прямые коренные зубы? — спросила она серьезно.

— А ты уверена, что у них прямые коренные зубы? — с сомнением переспросила Пеппи. — Впрочем, ты можешь сама спросить у лошади. Она стоит вон там, у забора, — предложила Пеппи и показала на свою лошадь, которую привязала к дереву.

Потом Пеппи радостно засмеялась.

— Как удачно, что я ее взяла с собой! — воскликнула она. — А то бы ты так никогда и не узнала, какие у нее коренные зубы. Потому что, честно говоря, я не имею об этом никакого понятия. И мне совсем не хочется это узнать.

Фрекен Розенблюм так сжала губы, что рот ее превратился в тоненькую полоску.

— Неслыханно! — бормотала она с возмущением. — Просто неслыханно!

— Да, я тоже думаю, что это неслыханно, — радостно подхватила Пеппи. — Если я и дальше буду так удачно отвечать, то я наверняка получу шерстяные штаны.

— Запишите и это, — сказала фрекен Розенблюм.

— Нет, вы меня неверно поняли, — сказала Пеппи. — Мне, собственно говоря, вовсе не нужны никакие шерстяные штаны. Я не это хотела сказать. Но вы можете записать, что я хочу получить большущий кулек карамелек.

— Я задам тебе последний вопрос, — сказала фрекен Розенблюм, и голос ее не предвещал ничего хорошего.

— Валяйте, — сказала Пеппи, — мне очень нравится этот новый вид спорта: задавать друг другу вопросы.

— Слушай внимательно и подумай, прежде чем ответить, — сказала фрекен Розенблюм. — Пер и Поль делят между собой торт. Если Пер возьмет себе четверть торта, то что будет у Поля?

— Резь в желудке, — ответила Пеппи. Она обернулась к секретарям. — Запишите это, — сказала она серьезно, — обязательно запишите, что у Поля будет резь в желудке.

Но фрекен Розенблюм уже успела составить себе мнение о Пеппи.

— Никогда еще не видела такой невежественной и противной девочки! — воскликнула она. — Немедленно становись к тем детям, кому должно быть стыдно.

Пеппи послушно направилась к шеренге наказанных, бормоча себе под нос:

— Это несправедливо! Я ведь ответила на все вопросы.

Пройдя несколько шагов, она остановилась и обернулась к фрекен Розенблюм. Было видно, что ее вдруг осенила какая-то новая мысль.

— Извините, — сказала Пеппи, — но я забыла вам сообщить свой рост и объем груди. Не ленитесь это записать, — добавила она, обращаясь к секретарям. — Дело в общем не в том, что я хочу получить суп, совсем наоборот, но просто надо же, чтобы книги, которые вы ведете, были в полном порядке.

— Если ты немедленно не станешь туда, куда я тебе велела, если тебе не будет стыдно, — сказала фрекен Розенблюм, — то, боюсь, одна девочка получит сейчас изрядную трепку.

— Бедная девочка! — воскликнула Пеппи. — Кто она? Покажите мне ее, я сумею ее защитить! Не забудьте это тоже записать.

Пеппи стала в группу тех ребят, которым велено было стыдиться. Настроение в этой группе было неважное. Многие дети всхлипывали и даже плакали, думая о том, что скажут их родители, когда они вернутся домой с пустыми руками.

Пеппи окинула взглядом стоящих с ней рядом детей, увидела, что почти все плачут, и тоже два раза всхлипнула. Потом она сказала:

— Знаете что! Давайте мы сами займемся этим новым спортом и будем играть в вопросы!

Это предложение несколько взбодрило ребят, но они толком не поняли, что Пеппи имела в виду.

— Давайте разобьемся на две шеренги, — объяснила Пеппи. — В одну станут те, кто знает, что Карл XII умер, а в другую те, которые еще не слышали, что он умер.

Но оказалось, что все дети знали, что Карл XII умер, и поэтому второй шеренги не получилось.

— Нет, так не годится, — заявила Пеппи, — обязательно должно быть по крайней мере две шеренги, иначе у нас ничего не получится. Спросите у фрекен Розенблюм, если мне не верите.

Пеппи задумалась.

— Есть выход! — воскликнула она наконец. — Все отпетые хулиганы станут в одну шеренгу.

— А кто станет в другую? — спросила маленькая девочка, которая не хотела признать, что она отпетый хулиган.

— В другую мы поставим еще неотпетых хулиганов, — объяснила Пеппи.

Тем временем фрекен Розенблюм продолжала рьяно вести свой опрос, и то и дело какой-нибудь мальчик или девочка, с трудом сдерживая слезы, присоединялись к группе Пеппи.

— А теперь вы будете отвечать мне на вопросы, — заявила Пеппи. — Теперь посмотрим, внимательно ли вы читали свой учебник.

Пеппи обратилась к маленькому худому мальчику в синих штанишках.

— Вот ты, назови мне кого-нибудь, кто умер.

— Старая фру Петерсон.

— Неплохо, — ободрила его Пеппи. — А больше ты никого не можешь назвать?

Но мальчик не знал, кого еще можно назвать. Тогда Пеппи сложила руки рупором, поднесла их ко рту и что было сил прокричала:

— Карл XII!

Потом Пеппи по очереди спросила у всех ребят, знают ли они кого-нибудь, кто умер, и все отвечали:

— Старая фру Петерсон и Карл XII.

— Наш опрос идет куда лучше, чем можно было ожидать, — сказала Пеппи. — Теперь я задам вам еще только одну задачу. Если Пер и Поль делят между собой торт, а Пер заупрямился и ни за что не хочет взять себе ни кусочка — понимаете, забился в угол и грызет из упрямства какой-то сухарик, — то кому придется пожертвовать собой и съесть весь торт целиком?

— Полю! — закричали все дети хором.

— Как прекрасно, когда все дети проявляют такие блестящие знания, как вы! — восхитилась Пеппи. — За ваше усердие в учении вы заслуживаете вознаграждение.

Говоря это, Пеппи засунула руки в карманы, вытащила оттуда полные горсти монет и раздала ребятам. Кроме того, каждый получил по большому кульку карамели, которые Пеппи запасливо принесла в рюкзаке.

Легко можно себе представить, как радовались дети, как раз те, которые должны были стыдиться. Когда фрекен Розенблюм закончила раздачу своих подарков и все дети отправились домой, то оказалось, что веселее всех скачут как раз те, которых фрекен Розенблюм хотела наказать. Но прежде чем разойтись по домам, все они окружили Пеппи.

— Спасибо, спасибо, милая Пеппи! — наперебой выкрикивали они.

— Вам не за что меня благодарить, — отвечала Пеппи. — Как ловко мне удалось отделаться от шерстяных штанов, которые мне хотела всучить фрекен Розенблюм! Вот об этом не забывайте!

V Как Пеппи получает письмо

Дни шли, наступила осень, а после осени пришла зима, долгая, холодная зима, и казалось, она никогда не кончится. Томми и Аннике приходилось много заниматься, чтобы выучить все уроки для школы, и с каждым днем они все больше уставали, и все труднее им было подниматься по утрам. Фру Сеттергрен начала серьезно беспокоиться за здоровье своих детей — уж очень они стали бледными, совсем потеряли аппетит, и в довершение всего оба вдруг заболели корью, и их уложили в постель на две недели. Какие это были бы печальные недели, если б не Пеппи, которая приходила к ним каждый день и устраивала перед их окном настоящие представления. Доктор запретил Пеппи заходить в комнату Томми и Анники, чтобы и она не подхватила корь. Пеппи подчинилась этому запрету, хотя и считала, что те два или три миллиарда бацилл кори, которые она могла там подхватить, очень просто раздавить ногтем — этим делом она вполне могла заняться в послеобеденное время. Но давать представления перед окном ей никто не запрещал. Детская находилась на втором этаже, и поэтому Пеппи пришлось приставить к окну лестницу. Томми и Анника лежали в постели и, сгорая от нетерпения, поджидали прихода Пеппи; всякий раз они старались угадать, в каком виде она появится, потому что каждый день Пеппи придумывала себе новый костюм: то она была наряжена трубочистом, то закутана в белые простыни, как привидение, то изображала ведьму. Стоя на лестнице, она разыгрывала для своих друзей настоящие спектакли, исполняя сама все роли, а иногда, чтобы развлечь их, показывала даже акробатические номера. И что это были за номера! Она стояла на верхней перекладине лестницы и раскачивалась так сильно, что Томми и Анника вскрикивали от ужаса, боясь, что лестница вот-вот упадет. Но она не падала! Когда Пеппи заканчивала свои представления, она всегда спускалась с лестницы головой вниз, чтобы еще немного посмешить Томми и Аннику. Каждый день она покупала в городе яблоки, апельсины, леденцы, укладывала все это в корзинку. Затем господин Нильсон лез с этой корзинкой к окну детской, Томми открывал окно и брал гостинцы. Несколько раз господин Нильсон приносил детям и письма от Пеппи, но это случалось только тогда, когда она была занята и не могла прийти сама. Обычно же Пеппи проводила целые дни на лестнице перед окнами ребят. Иногда она прижималась носом к оконному стеклу и начинала гримасничать; она кричала Томми и Аннике сквозь стекло, что готова с ними спорить на все свои золотые монеты, что им не удастся удержаться от смеха, и так потешно гримасничала, что не смеяться было просто невозможно. Томми и Анника хохотали до слез и чуть не падали со своих постелей.

Наконец, дети выздоровели, и им разрешили встать. Но до чего же они были бледны и худы! Пеппи сидела с ними на кухне в один из первых дней, после того как они встали. Томми и Анника ели кашу. Вернее, они пытались есть кашу, потому что дело шло из рук вон плохо. Их мама совсем извелась, глядя, как они сидят и водят ложками по тарелкам.

— Да ешьте же! Такая вкусная каша! — уговаривала она детей.

Анника послушно ковырнула кашу ложкой, но поняла, что не в силах проглотить ни капельки, и снова стала разгребать в каше дорожки.

— Почему я должна есть эту кашу? — спросила она хныкающим голосом.

— Как ты можешь задавать такие глупые вопросы! — возмутилась Пеппи. — Ведь совершенно ясно, что ты должна есть такую вкусную кашу. Если ты не будешь есть такой вкусной каши, ты не вырастешь большой и сильной. А если ты не вырастешь большой и сильной, то не сможешь заставить своих детей, когда они у тебя будут, есть такую вкусную кашу. Нет, Анника, так дело не пойдет! Если все дети будут рассуждать, как ты, то кашееды в нашей стране могут взбунтоваться!

Томми и Анника, давясь, кое-как проглотили по две ложки. Пеппи участливо за ними наблюдала.

— Когда-нибудь, я надеюсь, вы все-таки попадете на море, — продолжала Пеппи, раскачиваясь на стуле. — Поэтому вам надо поскорее научиться есть, как следует. Помню, когда я плавала с папой на корабле, у нас произошел такой случай: матрос Фридольф в одно прекрасное утро не смог съесть больше шести тарелок каши. Папа чуть с ума не сошел от беспокойства из-за того, что Фридольф совсем потерял аппетит. «Милый Фридольф, — сказал он со слезами в голосе, — боюсь, что ты заболел чем-то опасным, полежи-ка сегодня на своей койке, отдохни и начни есть, как положено мужчине. Я принесу тебе одно рекальство, может, оно тебе поможет».

— Не рекальство, а лекарство, — поправила Анника.

— Фридольф лег на койку, — продолжала Пеппи свой рассказ, — потому что он и сам жутко испугался своей болезни, и все думал, что же это за эпидемия такая его подкосила, что он не смог съесть больше шести тарелок каши. Он лежал на койке и уже не знал, дотянет ли до вечера, но тут как раз вошел папа и дал ему рекальство. Это было гадкое рекальство, и выглядело оно отвратительно, но зато действовало безотказно, тут ничего не скажешь. Как только Фридольф проглотил первую ложку, у него изо рта вырвалось что-то вроде пламени, и он завопил так громко, что наша «Попрыгунья» качнулась от носа до кормы, а крик Фридольфа услышали на всех кораблях на расстоянии пятидесяти морских миль. Кок еще не успел убрать со стола посуду после завтрака, когда в кают-компанию ворвался Фридольф, рыча, как голодный лев. Он бросился к столу и стал уплетать кашу тарелку за тарелкой, но даже после пятнадцатой тарелки он все еще продолжал рычать. А каши больше не было, и тогда коку ничего не оставалось, как кидать в его раскрытую пасть холодную вареную картошку. Как только он переставал кидать, Фридольф издавал такой ужасающий вопль, что коку стало ясно: если он перестанет кормить его картошкой, то Фридольф сожрет его самого. Но на кухне было всего лишь сто семнадцать картофелин, и тогда кок пошел на хитрость, он кинул ему последнюю, ловким прыжком выскочил из кают-компании и захлопнул за собой дверь. А мы все стояли на палубе и глядели на Фридольфа в иллюминатор. Он пищал, как голодный грудной младенец и в конце концов принялся глодать хлебную корзинку, а потом сожрал кувшин и пятнадцать пустых тарелок. Но и это не утолило его голод. Тогда он взобрался на стол, встал на четвереньки и начал грызть доски, да так усердно, что щепки летели во все стороны, он ел стол с таким наслаждением, будто это была спаржа. Видно, Фридольф находил, что ломтик стола вкуснее самых вкусных бутербродов, какие он едал в детстве. Тут папа понял, что Фридольф окончательно вылечился от своей изнурительной болезни, вошел к нему и сказал: «Возьми себя в руки, матрос, и потерпи немного, через два часа будет обед, и тебе дадут кусок свинины с пюре». «Есть, капитан, я постараюсь, — ответил Фридольф, вытер рот, и в глазах его вспыхнул голодный блеск. — Только разрешите мне, капитан, поужинать сразу же после обеда?»

Пеппи склонила голову и кинула косой взгляд на Томми, Аннику и на их тарелки с кашей.

— А вы когда-нибудь обязательно попадете на корабль, и там вас накажут за плохой аппетит.

Как раз в эту минуту мимо дома Сеттергренов прошел почтальон. Он увидел в окно Пеппи и крикнул ей:

— Пеппи Длинныйчулок, тебе письмо!

Пеппи так изумилась, что чуть не упала со стула.

— Письмо?! Мне?! Пистоящее насьмо? То есть, я хочу сказать, настуящее пясьмо? Покажи скорее, я не могу в это поверить.

Но это и в самом деле оказалось настоящим письмом, письмом с множеством диковинных марок.

— Прочти лучше ты, Томми, ты уже ученый, — сказала Пеппи.

И Томми прочел:

«Моя дорогая Пеппилотта!

По получении настоящего письма немедленно отправляйся в порт и жди прихода „Попрыгуньи“. Я намерен приехать за тобой и увезти тебя к себе в Веселию. Ты должна же, наконец, увидеть страну, в которой твой отец стал таким могущественным королем. У нас и в самом деле очень весело живется, и, я надеюсь, тебе там понравится. Мои верноподданные тоже страстно желают увидеть принцессу Пеппилотту, о которой они много слышали. Так что здесь не о чем долго говорить.

Собирайся в путь, ты поедешь со мной, — такова моя королевская и отцовская воля.

Твой старый отец шлет тебе крепкий поцелуй и самые нежные приветы.

Король Эфроим I Длинныйчулок, повелитель Веселии».

Когда Томми кончил читать письмо, в кухне воцарилась мертвая тишина.

VI Как Пеппи отправляется в плавание

В одно прекрасное утро в гавань вошла «Попрыгунья», вся расцвеченная флагами и вымпелами. Городской духовой оркестр выстроился на набережной и громко заиграл приветственный марш. И все жители городка собрались на набережной, чтобы увидеть, как Пеппи встретится со своим отцом, королем Эфроимом I Длиннымчулком. Фотограф стоял наготове, чтобы запечатлеть первые минуты этой встречи.

Пеппи от нетерпения скакала на месте, и еще не успели спустить трап, как капитан Длинныйчулок и Пеппи с восторженными воплями кинулись друг к другу. На радостях капитан несколько раз подбросил свою дочку в воздух. Но Пеппи радовалась не меньше отца, поэтому она тоже несколько раз подкинула в воздух капитана. Злился один фотограф: он никак не мог улучить момент, чтобы снять как положено эту удивительную встречу, — то Пеппи, то ее папа попеременно находились в воздухе.

Томми и Анника тоже подошли к Пеппиному отцу, чтобы его приветствовать, и капитан ужаснулся, до чего же эти дети бледны и худы! Ведь это был их первый выход на улицу после болезни.

Пеппи, конечно, должна была тут же подняться на палубу и поздороваться с Фридольфом и всеми остальными матросами, ее старыми друзьями. Томми и Анника пошли вместе с ней. Да, на таком вот корабле, прибывшем из далекого путешествия, есть на что посмотреть! И Томми с Анникой глядели во все глаза, чтобы не пропустить ничего интересного. Они искали среди команды Агафона и Теодора, но их не оказалось, и Пеппи объяснила, что близнецы уже давно списались на берег.

Пеппи так крепко сжимала в своих объятиях всех матросов, что у них хрустели ребра. А потом она посадила капитана себе на плечи и понесла его, пробиваясь сквозь толпу, через весь город, домой, на свою виллу. Томми и Анника шли следом за Пеппи, держась за руки.

— Да здравствует король Эфроим! — кричала толпа, и все понимали, что это большой день в истории города.

Несколько часов спустя капитан Длинныйчулок уже лежал в постели и спал богатырским сном, он храпел так, что весь дом сотрясался. А на кухне Пеппи, Томми и Анника сидели вокруг стола, с которого еще не убрали остатки роскошного ужина. Томми и Анника были молчаливы и задумчивы. О чем они размышляли? Анника думала о том, что если все хорошенько взвесить, то, пожалуй, выяснится, что жить дальше нет никакого смысла, а Томми пытался припомнить, есть ли на свете хоть что-нибудь хорошее, но так и не мог ничего найти. «Жизнь — настоящая пустыня», — думал он.

Зато Пеппи была в превосходнейшем настроении. Она играла с господином Нильсоном, который осторожно ходил по столу между тарелками, приставала к Томми и Аннике, то насвистывала, то напевала, то даже принималась плясать и, казалось, совершенно не замечала, что ее друзья чем-то подавлены.

— До чего же здорово снова отправиться в плавание! — воскликнула она. — Снова оказаться на море, вот счастье!

Томми и Анника горько вздохнули.

— Ух, как мне не терпится увидеть страну Веселию. Представляете, лежать день-деньской на песочке и пробовать большим пальцем ноги, теплая ли вода в этом самом теплом синем море, да глазеть по сторонам, а время от времени раскрывать рот, чтобы туда смог упасть спелый-спелый банан.

Томми и Анника вздохнули.

— Я думаю, что играть с негритятами тоже очень забавно!

Томми и Анника снова вздохнули.

— Что вы все вздыхаете? Вы не любите негритят?

— Любим, — сказал Томми, — но мы думаем о том, что ты не скоро, наверное, вернешься сюда.

— Да, конечно, — радостно подтвердила Пеппи. — Но в этом нет ничего печального. Я думаю, в Веселии будет очень весело.

Анника с отчаянием поглядела на Пеппи.

— О Пеппи, когда ты вернешься?

— Ну, этого я не знаю. Я думаю, к рождеству, но это не точно.

Анника просто застонала.

— Кто знает, — продолжала Пеппи, — может, в Веселии будет так хорошо, что мне вообще не захочется возвращаться домой. Гоп, гоп! — закричала Пеппи и снова сделала несколько танцевальных па. — Быть негритянской принцессой — совсем неплохое занятие для девочки, которая не ходит в школу.

Глаза у Томми и Анники как-то подозрительно заблестели. И вдруг Анника не выдержала, уронила голову на руки и громко заплакала.

— Но если все взвесить как следует, то я все же думаю, что я не останусь там навсегда, — сказала Пеппи. — Мне кажется, что придворная жизнь мне в конце концов наскучит, и в один прекрасный день я скажу вам: «Томми и Анника, как вы думаете, не пора ли мне вернуться?»

— Ой, как мы будем рады, когда ты нам это напишешь! — воскликнул Томми.

— Напишу? — переспросила Пеппи. — А вы разве глухие? И не подумаю писать, а просто скажу вам: «Томми и Анника, нам пора отправляться домой».

Анника подняла голову и поглядела на Пеппи, а Томми спросил:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что я хочу сказать? Вы что, перестали понимать по-шведски? Неужели я забыла вам сказать, что мы вместе поедем в Веселию? Честное слово, я думала, что вам об этом сказала.

Томми и Анника повскакали с мест. Они едва могли перевести дух и были не в силах вымолвить ни слова. Но в конце концов Томми все же сказал:

— Да что ты болтаешь, папа и мама нас никогда в жизни не отпустят!

— А вот и нет! — сказала Пеппи. — Я уже обо всем договорилась с твоей мамой.

Снова на кухне воцарилось молчание, и длилось оно не меньше пяти секунд. А потом раздались два диких вопля — это Томми и Анника кричали от радости. Господин Нильсон, который сидел на столе и пытался намазать маслом свою шляпу, удивленно взглянул на детей. Еще больше он был удивлен, когда увидел, что Пеппи, Томми и Анника взялись за руки и принялись скакать вокруг стола. Они так прыгали и кричали, что в конце концов с потолка упала люстра. Господин Нильсон, не долго думая, выбросил в окно нож и тоже принялся плясать.

— Ой, до чего же это здорово! — сказал Томми, когда все они немного успокоились и уселись на пол в чулане, чтобы все обсудить.

Пеппи кивнула в ответ.

Да, это и в самом деле было здорово. Томми и Анника поплывут с ней вместе в Веселию! Конечно, все старухи, знакомые фру Сеттергрен, приплетутся к ним и начнут зудить:

— Само собой разумеется, ты это не всерьез! Не можешь же ты отпустить своих детей в такую даль, в какое-то Южное море. Да еще с Пеппи! Нет, нипочем не поверим, что ты всерьез приняла такое решение.

Но фру Сеттергрен им скажет:

— А почему бы мне этого не сделать? Дети перенесли корь, и доктор сказал, что им необходимо переменить климат. Пеппи я знаю уже давно, за все время она никогда не делала ничего такого, что повредило бы Томми и Аннике. Нет, никто не будет о них лучше заботиться, чем Пеппи, — вот мое мнение.

— Да что ты! Да как ты! Отпустить детей с Пеппи Длинныйчулок! Что за дикая мысль! — скажут старые тетки и брезгливо поморщатся.

— Да, именно с Пеппи! — ответит им фру Сеттергрен. — Быть может, Пеппи и не всегда умеет себя прилично вести, зато у нее золотое сердце. А это важнее хороших манер.

Ранней весной, когда было еще холодно, Томми и Анника впервые в жизни покинули наш маленький городок и вместе с Пеппи отправились в далекое путешествие. Они стояли все трое на палубе и махали руками, а свежий весенний ветер надувал паруса «Попрыгуньи». Они стояли все трое — вернее, все пятеро, потому что и лошадь, и господин Нильсон поднялись на борт вместе с ними.

Все школьные товарищи Томми и Анники были на набережной и чуть не плакали от тоски по дальним путешествиям и от зависти. На следующий день им предстояло, как всегда, идти в школу. Об островах на Южном море они прочтут только в своем учебнике по географии. А Томми и Аннике не придется больше читать никаких учебников в этом году. «Здоровье важнее занятий в школе», — сказал доктор. «А на островах хоть кто поправится», — добавила Пеппи.

Мама и папа Томми и Анники долго стояли на набережной, и у детей екнуло сердце, когда они увидели, что родители украдкой подносят носовые платки к глазам. Но Томми и Анника были так счастливы, что даже это не смогло омрачить их настроения.

«Попрыгунья» медленно отваливала от причала.

— Томми и Анника, — кричала вдогонку фру Сеттергрен, — когда вы будете плыть по Северному морю, не забудьте надеть по два теплых свитера и…

Что мама еще хотела им сказать на прощанье, дети так и не расслышали, потому что ее слова заглушили прощальные крики ребят на набережной, громкое ржанье лошади, счастливые вопли Пеппи и трубные звуки, которые издавал капитан Длинныйчулок, когда он сморкался.

Плавание началось. Над «Попрыгуньей» сияли звезды, айсберги плясали вокруг ее форштевня, ветер гудел в ее парусах.

— О Пеппи, — воскликнула Анника, — до чего же мне хорошо! Знаешь, когда я вырасту, я тоже буду пиратом!

VII Как Пеппи сходит на берег

— Вот она, Веселия, прямо перед нами! — закричала Пеппи как-то рано утром, когда стояла на вахте; платья на ней не было, вся ее одежда состояла из платка, обмотанного вокруг талии.

Они плыли уже много дней и ночей, много недель и месяцев, они попадали и в бурю, и в штиль, ночи были то темные, то лунные, то звездные, небо было то затянуто грозовыми тучами, то ослепляло синевой, то шел дождь, то палило солнце, — они плыли так долго, что Томми и Анника почти забыли, как жили дома, в своем маленьком городке.

Вот бы удивилась мама, если бы увидела их теперь. От болезненной бледности не осталось и следа. Они были темно-бронзовые от загара, выглядели очень здоровыми и карабкались по вантам не хуже Пеппи. Чем дальше продвигалась «Попрыгунья» на юг, тем больше они раздевались, потому что становилось все жарче. Так из укутанных во множество теплых свитеров и шарфов детей, которые пересекали Северное море, они превратились в коричневых голышей с пестрыми набедренными повязками.

— Ох, до чего же жизнь прекрасна! — кричали Томми и Анника каждое утро, когда они просыпались в каюте, где жили вместе с Пеппи.

Пеппи часто просыпалась еще раньше и стояла целую вахту у румпеля.

— Лучше рулевого, чем моя дочь, я еще не встречал на семи морях, — любил повторять капитан Длинныйчулок.

И он был прав. В самые страшные бури Пеппи уверенной рукой вела «Попрыгунью» мимо самых опасных рифов.

И вот теперь их путешествие подходило к концу.

— Веселия перед нами! — вопила Пеппи.

Да, вот она, Веселия — зеленый, поросший пальмами остров, окруженный синей водой.

Два часа спустя «Попрыгунья» вошла в небольшую бухту с западной стороны острова. На песчаный берег высыпали все веселяне — мужчины, женщины и дети, чтобы встретить своего короля и его рыжеволосую дочку. Когда корабль подошел к берегу, толпа приветствовала его громкими криками.

— Уссамкура, куссомкара, — кричали веселяне, что означало: «Добро пожаловать, наш толстый белый предводитель».

Король Эфроим I поднял руки в знак приветствия и закричал:

— Муони манана!

Это означало: «Я рад вам снова служить!»

Вслед за отцом на берег сошла Пеппи, на руках она несла свою лошадь. Вихрь восхищения пробежал по толпе. Конечно, все слышали о легендарной силе Пеппи, но одно дело — слышать, а другое — видеть своими глазами. Томми и Анника тоже сошли на берег. Они скромно держались в стороне и приветливо кивали толпе, но веселяне не могли отвести восхищенных глаз от Пеппи и ничего не видели вокруг. Капитан Длинныйчулок подбросил Пеппи в воздух, а потом поставил себе на плечи, чтобы все могли ее разглядеть, и тогда по толпе пробежал вихрь восхищения. Когда же Пеппи, спрыгнув на землю, посадила на одно плечо капитана, а на другое лошадь, вихрь восхищения перерос в настоящий ураган.

Все население Веселии насчитывало сто двадцать шесть человек.

— Это как раз нужное количество подданных, — любил повторять король Эфроим. — Большим народом управлять трудно.

Все веселяне жили в крошечных уютных хижинах, разбросанных в пальмовой роще. Самая большая и красивая хижина принадлежала королю Эфроиму. Команда «Попрыгуньи» тоже построила себе хижины, где жили матросы, когда корабль стоял на якоре в бухте. Вот и сейчас он должен был стать на якорь, но сперва еще предстояла небольшая экспедиция на соседний остров, находящийся в пятидесяти милях севернее. Дело в том, что там была лавка, где можно было купить нюхательный табак для капитана Длинныйчулок.

Под огромной кокосовой пальмой специально для Пеппи была выстроена изящная маленькая хижина. Вместе с Пеппи туда побежали Томми и Анника. Но капитан задержал их. Он потребовал, чтобы дети вернулись с ним на берег. Он схватил Пеппи и понес ее на руках.

— Вот сюда, — сказал он и указал толстым пальцем на какой-то камень. — Вот сюда меня прибило ветром, когда я потерпел кораблекрушение.

Веселяне поставили памятник в честь этого знаменательного события. На камне они высекли надпись на веселянском языке:

«По большому синему морю к нам приплыл наш толстый предводитель. В этом месте он ступил на наш берег, теперь здесь цветет хлебное дерево. Да будет он всегда таким же толстым и великолепным, как в тот день, когда нога его коснулась нашей земли».
Капитан Длинныйчулок вслух прочел эту надпись Пеппи, Томми и Аннике, его голос дрожал, так он был растроган. Потом он громко высморкался.

Когда солнце начало садиться и вот-вот должно было утонуть в бескрайнем Южном море, веселяне созвали барабанным боем все население на главной площади,которая находилась посреди селения. Там стоял трон короля Эфроима, он был сделан из бамбука и увит диковинными красными цветами. На этом троне король сидел, когда правил островом. Для Пеппи веселяне тоже соорудили специальный трон, только поменьше, и поставили рядом с троном отца. Они даже сбили на скорую руку два маленьких бамбуковых стульчика — для Томми и Анники.



Когда король Эфроим, исполненный величия, занял свое место на троне, барабаны забили еще громче. Он сменил костюм капитана на королевскую мантию, на голове у него была корона, он был опоясан юбочкой из мочала, на шее висел зуб акулы, а ноги его были украшены браслетами. Пеппи непринужденно уселась на свой трон. На ней по-прежнему была только одна пестрая набедренная повязка, но в волосы она воткнула белый и красный цветок, чтобы выглядеть наряднее. Анника тоже украсила себе волосы цветами, а вот Томми ни за что не захотел. Никто не смог его уговорить заложить за ухо цветок.

Король Эфроим долго отсутствовал и запустил все дела, поэтому теперь он стал править островом что было сил, чтобы наверстать упущенное. Тем временем к трону Пеппи стали подходить маленькие черные веселяне. Непонятно по каким причинам они вообразили, что белая девочка куда прекраснее их самих, и поэтому они были преисполнены к ней невероятного почтения, к тому же Пеппи была еще принцессой. Поэтому, подойдя к ее трону, они вдруг упали на колени и уткнулись лбами в землю.

Пеппи тут же спрыгнула с трона.

— Что я вижу? — воскликнула она. — Вы тоже играете в секлетарей? Давайте играть вместе!

Она тоже встала на колени и принялась обнюхивать землю.

— Я вижу, что здесь до нас успели побывать другие секлетари, — сказала она минуту спустя. — Здесь ничего не найдешь, даже жалкой завалявшейся булавки. Это ясно.

Пеппи снова села на трон. Как только она это сделала, все дети снова рухнули на землю.

— Ах, понимаю, вы здесь, наверное, что-то потеряли. Но здесь ничего нет, так что не стоит искать, встаньте!

Капитан Длинныйчулок так долго жил на острове, что многие веселяне немного выучили шведский язык. Конечно, они не знали таких трудных слов, как «квитанция» или «генерал-майор», но самые нужные слова они уже умели говорить. Даже дети знали многие выражения, например, вот такие: «не лезь», «отойди», «пошел!». Одна девочка, по имени Момо, особенно хорошо выучила шведский, потому что часто играла возле хижин, где жила команда «Попрыгуньи», и слышала, как разговаривают матросы. А вот другая девчушка, которая очень понравилась Пеппи и которую звали Моана, таких успехов, к сожалению, не сделала.

И вот Момо попыталась объяснить Пеппи, почему они падали перед ней на колени.

— Ты прекрасная белая принцесса, — сказала она.

— Да какая я тебе принцесса, — возмутилась Пеппи, с трудом объясняясь на ломаном веселянском языке. — Я — Пеппи Длинныйчулок, и этот трон мне нужен только для игры.

Она вскочила с трона. Король Эфроим тоже сошел с трона, потому что на сегодня он кончил управлять островом.

Когда огненный красный шар исчез в Южном море, и на небе загорелись звезды, веселяне разожгли огромный костер на главной площади, и король Эфроим, Пеппи, Томми, Анника и все матросы с «Попрыгуньи» улеглись на зеленой траве и стали смотреть, как веселяне танцуют вокруг огня. Глухие удары барабана, странные танцы, пряные запахи тысяч незнакомых цветов, растущих в джунглях, яркое звездное небо над головой — от всего этого Томми и Аннику охватило какое-то странное состояние. До них доносился вечный шум прибоя, он звучал как могучий аккомпанемент ко всему происходящему.

— Я думаю, что это самый замечательный остров на свете, — сказал Томми, когда они с Пеппи и Анникой ушли в хижину под кокосовой пальмой и собирались ложиться спать.

— Я тоже так думаю, — сказала Анника, — а ты, Пеппи?

Но Пеппи молча лежала, положив по своему обыкновению ноги на подушку.

— Слушайте, — сказала она наконец, — слушайте, как гудит прибой.

VIII Как Пеппи разговаривает с акулой

Пеппи, Томми и Анника проснулись очень рано. Но местные ребятишки встали еще раньше. Они сидели под кокосовой пальмой и ждали, когда, наконец, Пеппи и ее друзья выйдут из хижины и начнут с ними играть. Веселята без умолку болтали на своем веселянском языке, и когда они смеялись, то белые зубы так и сверкали на темных лицах.

Целая орава ребят во главе с Пеппи отправилась на берег. Томми и Анника стали прыгать от восторга, когда увидели тонкий белый песок, в который можно зарыться, и синее море, которое было таким манящим. Коралловый риф почти закрывал вход в бухту и служил естественным волнорезом, поэтому вода в бухте была недвижима и сверкала, как зеркало. Все дети, и белые, и черные, сняли набедренные повязки и с криками и хохотом бросились купаться.

Потом все легли загорать, и Пеппи, Томми и Анника решили, что куда лучше иметь черную кожу, чем белую, потому что так весело сыпать на нее белый песок. Пеппи зарылась в песок по самую шею — торчала только ее веснушчатая мордочка да две рыжие косички. Это выглядело очень забавно. А потом все дети уселись вокруг Пеппи.

— Расскажи нам, как живут белые дети в стране белых детей, — попросила Момо.

— Белые дети очень любят помножение… — начала Пеппи.

— Надо говорить: умножение, — поправила Анника. — Да к тому же, — продолжала она тихим голосом, — боюсь, что это неправда: не так уж мы любим умножение.

— Белые дети ужасно любят помножение, — упрямо повторила Пеппи. — Они просто с ума сходят, если им несколько дней не задают на дом примеры по помножению.

Пеппи трудно было говорить на такую серьезную тему на своем ломаном веселянском языке, поэтому она перешла на родной язык:

— Когда видишь, что какой-нибудь белый ребенок плачет, то можно не сомневаться: его не пустили в школу, или просто начались каникулы, или учительница забыла задать им задачки на помножение. А уж о том, как несчастны белые дети, когда наступают летние каникулы, лучше и не говорить. По всей стране стоит плач и стон, можно подумать, что кто-то умер, — так все печальны. Когда закрываются на лето двери школы, все дети ходят с красными, заплаканными глазами. Они сидят по домам и сдавленными голосами поют самые грустные песни, а некоторые так заходятся от плача, что начинают икать. Шутка ли, несколько долгих месяцев им нельзя будет заниматься помножением! Да, нет ничего печальнее на свете, чем школьные каникулы, — закончила Пеппи и глубоко вздохнула.

— Ой! — только и смогли вымолвить Томми и Анника.

Момо никак не могла понять, что это за штука такая «помножение», и попросила, чтобы ей объяснили. И только Томми решил рассказать про таблицу умножения, как его опередила Пеппи.

— Подожди, сейчас ты все поймешь, — сказала она Момо. — Это вот что: 7х7=102. Ясно?

— Нет, 7х7 никак не может равняться 102, — сказала Анника.

— Конечно, потому что 7х7=49, — подхватил Томми.

— Вы забыли — мы находимся в Веселии! — возмутилась Пеппи. — Здесь все по-другому, и климат совсем другой, и земля такая плодородная, что 7х7 обязательно должно быть больше, чем у нас.

— Ой! — снова воскликнули Томми и Анника.

Занятия по арифметике прервал капитан Длинныйчулок, который пришел на пляж, чтобы объявить детям, что он со своей командой и со всеми веселянами собирается переправиться на несколько дней на другой остров, чтобы поохотиться всласть на диких кабанов. Капитану что-то очень захотелось полакомиться жареной свининкой. Все женщины-веселянки тоже отправятся на охоту с мужчинами — громкими криками будут выгонять кабанов на открытое место. Другими словами, это означало, что дети останутся одни на острове.

— Надеюсь, вы не огорчены? — спросил капитан.

— Сам догадайся, — сказала Пеппи, — но я должна тебе сообщить, что никогда еще не слышала, чтобы какие-нибудь дети огорчались, оставшись одни без взрослых; на радостях я даже готова выучить наизусть всю таблицу помножения. Клянусь!

— Значит, все в порядке, — сказал капитан Длинныйчулок.

Он направился к большим лодкам, где его уже ждали команда и веселяне, вооруженные щитами и копьями. Охотники погрузились на лодки и тут же отчалили.

Пеппи сложила руки рупором и крикнула им вслед:

— Мир плавающим и путешествующим! Но если вы не вернетесь ко дню моего пятидесятилетия, я вас разыщу с помощью радио.

Оставшись одни, Пеппи, Томми и Анника, Момо, Моана и все остальные дети радостно переглянулись. Вид у них был очень довольный: на несколько дней они получили в собственное распоряжение самый прекрасный из всех островов Южного моря!

— Что мы будем делать? — спросили Томми и Анника.

— Для начала позавтракаем, — заявила Пеппи и, не теряя времени, полезла на высокую пальму за кокосовыми орехами.

Момо и другие дети с острова кинулись рвать бананы и плоды хлебного дерева. Потом Пеппи разожгла на пляже костер и поджарила на нем эти великолепные плоды. Дети сели в кружок, и каждый получил большую порцию завтрака; он состоял из жареных плодов хлебного дерева, кокосового молока и бананов на сладкое.

В Веселии не было лошадей, и поэтому у местных ребятишек лошадь Пеппи вызвала огромный интерес. Всем, кто не боялся, Пеппи разрешила на ней покататься. Моана сказала, что она с удовольствием поехала бы когда-нибудь в далекую страну, где водятся такие удивительные звери.

Господина Нильсона не было видно. Он отправился на экскурсию в джунгли, где, видно, надеялся встретиться со своими родичами.

— А теперь что мы будем делать? — спросили Томми и Анника, когда всем надоело кататься на лошади.

— Белые дети хотят посмотреть наши пещеры, замечательные пещеры, да? — предложила Момо.

— Конечно, мы хотим посмотреть замечательные пещеры, очень-очень хотим, — ответила Пеппи.

Остров Веселия был коралловым островом. С южной стороны над морем нависали отвесные скалы, и в них находились пещеры, которые волны на протяжении многих столетий все больше углубляли. Часть этих пещер была расположена ниже уровня моря, и они всегда были наполнены водой, но многие значительно выше, в верхней части скальной стены, и вот туда-то и ходили играть веселята. В самой большой пещере они устроили себе настоящий лагерь с большим запасом кокосовых орехов и разных фруктов. Но добраться до этой пещеры было делом нелегким. Приходилось с большой осторожностью карабкаться вверх, а кое-где и ползти по отвесным скалам, цепляясь руками за трещины и выступы. Одно неосторожное движение, и можно было тут же свалиться в море, что, конечно, не предвещало ничего хорошего. Дело в том, что именно в этой бухте водились хищные акулы, которые, как известно, очень любят лакомиться маленькими детьми. Правда, это не пугало местных ребятишек, которые часто забавлялись тем, что ныряли за жемчугом, но при этом обязательно кто-нибудь из них наблюдал за морем и, как только показывался акулий плавник, криком предупреждал ныряльщиков. В большой пещере у детей был целый склад сверкающих жемчужин, добытых из раковин. Они собрали их, чтобы играть в шарики, и понятия не имели о том, что эти жемчужины в стране белых людей стоят огромных денег. Капитан Длинныйчулок, когда отправлялся в плавание, брал с собой две-три штуки, чтобы где-нибудь обменять их на нюхательный табак. За жемчужины, собранные ребятами, можно было бы получить много разных хороших вещей, в которых нуждались подданные короля Эфроима, но по зрелом размышлении он все же решил, что его верные веселяне и так живут счастливо и что лучше ничего не менять в их жизни. Поэтому дети могли спокойно играть жемчугом в шарики.

Анника захлопала в ладоши, когда Томми сказал ей, что надо карабкаться по скалам, чтобы добраться до большой пещеры. Начало пути было совсем нетрудным, но потом скалы становились все более отвесными, а уступы для ног все уже и уже. Последние несколько метров до пещеры надо было ползти по гладкой скале.

— Нет, — сказала Анника, — нет, я боюсь. Ползти над морем, которое кишмя кишит акулами и куда каждую минуту можно сорваться, — нет! — На это Анника решиться не могла, да это ей совсем не казалось забавным. Томми не на шутку рассердился.

— Я так и знал, нельзя отправляться в путешествие по Южному морю вместе с моей сестрицей, — сказал он, сердито глядя на Аннику, которая застыла в нерешительности. — Смотри и ползи за мной…

И вдруг — плюх! — Томми упал в воду. Анника завопила не своим голосом. Веселята закричали в ужасе: «Акула, акула!» — и показали на воду. И в самом деле, совсем близко от Томми показался черный плавник — видно было, что акула плывет прямо на мальчика.

Плюх! На этот раз это была Пеппи, которая сама прыгнула в воду. Она приближалась к Томми с такой же быстротой, что и акула. Томми был чуть жив от страха: острые зубы акулы уже вонзились ему в ногу. Но в ту же секунду Пеппи схватила руками громадную рыбину и подняла ее высоко над головой.

— Всякий стыд потеряла! — кричала Пеппи акуле.

Акула удивленно уставилась на девочку, и ей как-то стало не по себе. Ведь ее никогда не поднимали на руках, да и дышать на воздухе было трудно.

— Дай честное слово, что ты больше не будешь кусаться, тогда я тебя отпущу, — строго сказала Пеппи и со всего маха бросила ее в море.

Акула поплыла так быстро, как только могла, она спешила убраться отсюда подобру-поздорову и при первой же возможности уплыть в Атлантический океан.

Тем временем Томми с трудом выбрался на маленький риф и сидел там, дрожа от страха. Из прокушенной ноги сочилась кровь. К Томми подплыла Пеппи, сперва она потрясла его за плечи, чтобы он пришел в себя, потом так крепко сжала его в своих объятиях, что из него вышел весь воздух. Потом она перетащила его на скалы и села рядом с ним. Потом… потом, закрыв лицо руками, она вдруг заплакала. Да, представьте себе, Пеппи заплакала. Томми, и Анника, и все веселята глядели на нее с удивлением и тревогой.

— Ты плачешь, потому что Томми чуть не сожрала акула? — спросила наконец Момо.

— Нет, — хмуро ответила Пеппи и вытерла глаза. — Мне жалко бедную, маленькую, голодную акулу. Она осталась сегодня без завтрака.

IX Как Пеппи объясняется с Джимом и Буком

Акульи зубы лишь слегка поцарапали кожу на ноге у Томми, и поэтому он, как только успокоился, тут же захотел двинуться дальше и обязательно добраться до пещеры. Тогда Пеппи быстро сплела канат из лиан и привязала его одним концом к выступу скалы. Потом легко, словно горная козочка, добралась до пещеры и закрепила второй конец там. Теперь даже Анника могла, не боясь высоты, пройти по отвесной тропе и очутиться в верхней пещере: ведь когда держишься руками за канат, можно карабкаться даже по очень опасным кручам.

Пещера и в самом деле оказалась чудесной, да к тому же такой большой, что в ней без труда уместились все дети.

— Эта пещера, пожалуй, даже лучше, чем наш дуб с дуплом у тебя в саду, — сказал Томми.

— Ну, может, и не лучше, — возразила Анника. При мысли о дубе в их маленьком городке у нее защемило сердце и ей не захотелось признать, что есть на свете что-то лучшее, чем тот дуб. — Но я согласна, что эта пещера такая же прекрасная, как наш дуб.

Момо показала белым детям, какие огромные запасы кокосовых орехов и плодов хлебного дерева хранятся в пещере. Здесь можно было спокойно прожить несколько недель, не испытывая голода. Моана показала им бамбуковый стакан, наполненный отборными жемчужинами, и подарила Пеппи, Томми и Аннике по горсти жемчуга.

— Ну и красивые же у вас шарики, должна я вам сказать! — с восхищением воскликнула Пеппи.

Как прекрасно было сидеть у входа в пещеру и глядеть на море, сверкающее в солнечных лучах! И до чего же забавно было лежать на животе и плевать сверху прямо в море! Томми предложил устроить соревнование: кто плюнет дальше? Момо оказалась непревзойденным мастером плевания. И все же ей не удалось переплюнуть Пеппи. Пеппи плевала своим особым стилем, выталкивая слюну между передними зубами, и никто не мог сравниться с ней в этом искусстве.

— Если в Новой Зеландии сейчас моросит дождик, то это моя вина, — с восторгом заявила Пеппи.

А вот у Томми и Анники дело с плеванием никак не ладилось.

— Белые дети не умеют плеваться, — разочарованно заметила Момо. Пеппи она, видно, не считала настоящим белым ребенком.

— Как это белые дети не умеют плеваться? — возмутилась Пеппи. — Ничего не знаешь и зря болтаешь. Ведь их учат плеваться с первого класса! Плевки в высоту, плевки в длину, тройной плевок с прыжком. Ты бы только поглядела на учительницу Томми и Анники, вот кто плюется, как бог! Она чемпионка по тройному плевку с прыжком. Когда она прыгает и плюет, стадион гудит от восторга.

— Ой! — только и смогли вымолвить Томми и Анника.

Пеппи поднесла к глазам руку, чтобы защититься от солнца, и внимательно поглядела вдаль.

— Там, вдали, появился пароход, — сказала она, — совсем маленький-маленький пароходик. Интересно, что ему здесь надо?

И в самом деле, было чему удивляться, а пароход тем временем быстро приближался к острову. На его борту, помимо матросов-негров, находились двое белых. Их звали Джим и Бук.

Это были загорелые, здоровенные парни, которые выглядели как настоящие бандиты, потому что и в самом деле были бандитами.

Как-то раз капитан Длинныйчулок покупал нюхательный табак на соседнем острове, а в лавку как раз зашли Джим и Бук. Они видели, как капитан вынул из кармана и положил на прилавок несколько огромных и очень красивых жемчужин, чтобы расплатиться за покупку, и слышали, как он рассказывал, что на острове Веселия дети играют такими жемчужинами в шарики. С этого дня у них появилась единственная цель в жизни — отправиться на остров и отобрать у детей весь жемчуг. Они знали, что капитан Длинныйчулок обладает невероятной силой, да и команда «Попрыгуньи» тоже внушала им страх, поэтому они решили не наведываться на остров, пока все мужчины не отправятся на охоту. И вот теперь, наконец, представился долгожданный случай. С соседнего острова они уже давно следили за тем, что происходит в Веселии, как только они увидели в бинокль, что капитан и все матросы и все веселяне сели на лодки, Джим и Бук, не теряя времени, тоже отправились в путь.

— Бросай якорь! — скомандовал Бук, когда они вошли в бухту.

Пеппи и все дети молча наблюдали из пещеры за маневрами бандитов. Пароходик встал на якорь, на воду спустили шлюпку, и Джим и Бук стали грести к берегу. Матросам-неграм был дан приказ оставаться на борту.

— Мы незаметно подкрадемся к селению и застанем их врасплох, — сказал Джим. — Там никого не должно быть, кроме детей и нескольких женщин.

— Да, — подтвердил Бук, — я даже думаю, что мы застанем на острове одних детей. Надеюсь, они уже вдоволь наигрались в шарики, ха-ха-ха!

— Почему вы так думаете? — крикнула Пеппи из пещеры. — Вы что, сами хотите поиграть в шарики? А вот я думаю, что в чехарду играть веселее.

Джим и Бук резко обернулись и увидели Пеппи и всех остальных детей в отверстии пещеры — вернее, не самих детей, а только их головы. Довольная улыбка пробежала по их лицам.

— Вот, оказывается, где все дети, — сказал Джим.

— Отлично! — воскликнул Бук. — Я думаю, этот матч мы с легкостью выиграем.

Бандиты решили действовать хитро. Ведь никто из них не знал, где дети прячут жемчуг, и поэтому лучше всего было выманить их из пещеры так, чтобы они спустились добровольно к берегу. Поэтому Джим и Бук притворились, будто прибыли сюда вовсе не в погоне за жемчугом, а просто так, совершая небольшую морскую прогулку. Они сказали, что им стало очень жарко, что они мокрые как мыши, и Бук объявил, что им просто необходимо выкупаться.

— Я сейчас вернусь, только смотаюсь на наш баркас за плавками, — объявил он.

Так он и сделал. А Джим тем временем одиноко стоял на берегу.

— Скажите, здесь хорошо купаться? Я хочу сказать, хорошее ли здесь место для купанья? — крикнул он, обращаясь к ребятам.

— Отличное! — сказала Пеппи. — Отличное, акулы это подтвердят, они здесь купаются целые дни напролет.

— Зачем ты нас пугаешь? — сказал Джим с укором. — Я что-то не вижу здесь акул.

Но все же он немного испугался и, когда Бук вернулся с плавками, рассказал ему о предостережении Пеппи.

— Вздор! — оборвал его Бук и крикнул Пеппи: — Ты говоришь, здесь купаться опасно?

— Нет, — сказала Пеппи, — я никогда этого не говорила.

— Как-то странно получается, — возмутился Джим, — разве ты не говорила, что здесь часто попадаются акулы?

— Говорила, я и не отрицаю. Но я не говорила, что купаться опасно, нет, я не могу этого сказать. Ведь даже мой дедушка купался здесь в прошлом году.

— Что, что? — переспросил Бук.

— Я говорю, что дедушка купался здесь год назад, а в эту пятницу уже вернулся из больницы домой, — продолжала Пеппи, — и у него теперь такая аккуратная деревянная нога — любой старик позавидует.

Пеппи задумчиво плюнула в воду.

— Так что я никак не могу сказать, что здесь купаться опасно. Конечно, рискуешь потерять руку или там ногу, но ведь деревянные протезы стоят не дороже кроны, и я думаю, вы не станете из скупости отказываться от удовольствия здесь выкупаться.

И Пеппи снова плюнула в воду.

— Мой дедушка радовался своей деревянной ноге, как дитя. Он уверяет, что нога эта просто незаменима, когда надо с кем-нибудь подраться.

— Знаешь, что я думаю? — сказал Бук. — Я думаю, ты врешь. Твой дедушка — старый человек. Не может он ни с кем драться.

— Как это так не может?! — возмутилась Пеппи. — Он самый злобный старик на свете, и он вечно бьет кого-нибудь по черепу своей деревянной ногой. Он просто чувствует себя больным, если не может кого-нибудь колотить с утра до вечера. Когда ему никто не попадается под руку, он от злобы сам себе дает по уху.

— Да что ты болтаешь? — сказал Бук. — Никто не может сам себе дать по уху.

— Ну конечно, — согласилась Пеппи, — он становится для этого на стул.

Бук на минуту задумался над словами Пеппи, но потом он выругался и сказал:

— Заткнись! Уши вянут от твоей дурацкой болтовни! Пошли, Джим, давай разденемся.

— Я забыла вам сказать, — не унималась Пеппи, — что у моего дедушки самый длинный в мире нос. У него было пять попугаев, и все пятеро усаживались рядком у него на носу.

Тут Бук уже всерьез рассердился:

— Знаешь что, рыжий чертенок, ты самая большая лгунья, какую я когда-либо видел. Да как тебе не стыдно! Неужели ты можешь всерьез меня уверять, что пять попугаев рядком сидели на носу у твоего дедушки?! Сейчас же признайся, что это ложь.

— Да, — печально сказала Пеппи, — да, это ложь.

— Ну вот видишь, — обрадовался Бук, — я же говорил тебе.

— Это ужасная, чудовищная ложь, — подтвердила Пеппи, становясь все более и более печальной.

— Я в этом не сомневался, — сказал Бук.

— Потому что пятый попугай, — с трудом проговорила Пеппи, не в силах больше сдержать рыданий, — пятому попугаю приходилось стоять на одной ноге!

— Ну, хватит нам заливать, — грубо одернул ее Бук и направился вместе с Джимом в кустики, чтобы переодеться.

— Пеппи, у тебя же нет никакого дедушки, — шепнула Анника.

— Ну да, нет, — весело отозвалась Пеппи. — А разве обязательно иметь дедушку?

Бук первый надел плавки и не без шика прыгнул в воду со скального выступа. Он поплыл, удаляясь от берега, а дети с напряженным вниманием следили за ним. Вскоре они увидели плавник акулы, который на мгновение блеснул на поверхности воды.



— Акула! Акула! — закричала Момо.

Бук, который до этой секунды плавал с явным удовольствием, повернул голову и увидел, что прямо на него и в самом деле движется этот страшный морской хищник.

Наверно, никогда никто еще не плыл с такой быстротой, как Бук, спасаясь от акулы. В мгновение ока добрался он до берега и как ошпаренный выскочил из воды. Он испугался до смерти, был злой, как собака, и повел себя так, будто Пеппи лично виновата в том, что здесь водятся акулы.

— Как тебе только не стыдно, противная девчонка, — орал он, — ведь море здесь кишмя кишит акулами!

— Да разве я этого вам не говорила? — сказала Пеппи, склонив голову набок. — Дело в том, что я не всегда вру.

Джим и Бук снова зашли в кусты, на этот раз, чтобы снять плавки. Они понимали, что пора уже заняться жемчугом. Никто ведь не знал, как долго капитан Длинныйчулок и его спутники будут на охоте.

— Послушайте, милые дети, — начал Бук, — я слыхал, будто здесь водятся жемчужные раковины. Скажите, это правда?

— Еще бы! — воскликнула Пеппи. — Раковины валяются под ногами, если ходить по морскому дну. Ступай туда и пройдись, сам убедишься.

Но Буку почему-то не захотелось больше лезть в воду.

— И в каждой раковине большие жемчужины. Вот вроде этой.

Пеппи вытащила из кармана и показала ему гигантскую переливающуюся жемчужину.

Джим и Бук при виде ее так разволновались, что едва устояли на месте.

— У вас много таких? — спросил Джим. — Мы бы охотно их у вас купили.

Это была, конечно, уловка. У Джима и Бука не хватило бы денег, чтобы купить жемчуг. Они просто хотели провести детей.

— Да, у нас здесь в пещере не меньше пяти-шести литров таких жемчужин, — ответила Пеппи.

Джим и Бук не смогли скрыть своей радости.

— Отлично! — воскликнул Бук. — Тащи их сюда! Мы их купим.

— Ну нет, — ответила Пеппи, — а чем же мы, бедные дети, будем играть в шарики? Об этом вы не подумали?

Прошло немало времени в бесплодных переговорах, прежде чем Джим и Бук поняли, что хитростью им жемчуга у ребят не выманить. И тогда они решили добиться силой того, что не удалось сделать хитростью. Теперь они знали, где находится жемчуг, оставалось только добраться до пещеры и отнять его.

Но легко сказать — добраться до пещеры! Пока шли переговоры, Пеппи предосторожности ради отцепила канат, который она сплела из лиан, и спрятала его в пещеру.

Джим и Бук и не подозревали, как трудно карабкаться по отвесным скалам, хотя им совсем не хотелось туда лезть. Но другого выхода у них не было.

— Лезь ты первым, Джим, — сказал Бук.

— Нет, ты, Бук, — сказал Джим.

— Лезь ты, слышишь! — сказал Бук и выразительно посмотрел на Джима: он был сильнее Джима, и Джиму пришлось лезть.



Он отчаянно хватался за каждый выступ, холодный пот градом катился у него по спине.

— Держись покрепче, не то плюхнешься в воду, — предостерегала его Пеппи, с азартом следя за ним.

И все-таки Джим плюхнулся. Бук, стоя на берегу, кричал и ругался. Джим тоже закричал, потому что заметил, что две акулы плывут прямо на него. Когда они были уже на расстоянии метра, Пеппи метнула в одну из акул большой кокосовый орех, да так метко, что угодила ей прямо в голову. Обе акулы так испугались, что Джим сумел кое-как доплыть до скального выступа и взобраться на него. Вода струйками стекала с его одежды, и вообще, вид у него был весьма жалкий. Бук ругал его на чем свет стоит.

— Полезай-ка сам, тогда увидишь, каково это, — огрызнулся Джим.

— Уж я-то тебе покажу, как надо лазить по скалам, — хвастливо заявил Бук и схватился за выступ.

Дети не сводили с него глаз. Анника даже немного испугалась, потому что с каждой минутой он неумолимо приближался.

— Ой, ой, туда не становись, оттуда ты наверняка свалишься! — вдруг крикнула ему Пеппи.

— Куда? — испуганно спросил Бук.

— Вон туда, — ответила Пеппи и показала на камень.

Бук посмотрел вниз, себе под ноги, и тут же сорвался.

— Если дело так пойдет дальше, мы в два счета израсходуем наши запасы кокосовых орехов, — сокрушенно заметила Пеппи, бросая очередной орех в подплывшую акулу, чтобы помешать ей съесть Бука, который, обезумев от ужаса, барахтался в воде.

Когда он выбрался, наконец, на берег, он был злой, как черт, и вид у него был не менее жалкий, чем у Джима. И все же он снова стал карабкаться по скалам, потому что твердо решил не отступать перед трудностями, во что бы то ни стало добраться до пещеры и отобрать у детей весь жемчуг.

На этот раз дело у него пошло куда лучше. Когда он дополз уже почти до самого входа в пещеру, он торжествующе завопил:

— Попались, детки! Теперь вы мне за все заплатите!

Тогда Пеппи высунула из пещеры руку и указательным пальцем ткнула Бука в живот.

Раздался всплеск — Бук снова отчаянно барахтался в воде.

— Прихватил бы с собой хоть два ореха, когда лез к нам, а то просто жалко их изводить на тебя! — крикнула ему Пеппи, оглушая очередную акулу.

А тут, как назло, подплыло еще несколько акул, и ей пришлось кидать орех за орехом. Один из них угодил Буку по голове.

— Ой, прости, пожалуйста, я думала, это голова акулы, — вежливо извинилась Пеппи, когда Бук взвыл от боли. Орех этот оказался на редкость большим и тяжелым.

Джим и Бук решили больше не рисковать жизнью, а подождать, пока ребята сами выйдут из пещеры.

— Ведь рано или поздно они проголодаются, и им волей-неволей придется выбраться из своего убежища, — угрюмо сказал Бук, — вот тогда-то они запоют по-другому.

Он крикнул детям:

— Я за вас очень волнуюсь: вы же подохнете с голоду, если решите долго отсиживаться в пещере.

— У тебя доброе сердце, это сразу видно, — ответила Пеппи. — Только зря ты себе кровь портишь, на ближайшие две недели у нас здесь еды за глаза хватит. Потом, правда, уже придется выдавать каждому порцию на день.

И для пущей убедительности Пеппи тут же разбила большой кокосовый орех, выпила кокосовое молоко и стала с аппетитом уплетать его дивную сердцевину.

Джим и Бук в бешенстве выкрикивали всевозможные ругательства, чтобы хоть как-то облегчить себе душу. Солнце уже клонилось к закату, и друзьям явно предстояло провести ночь на берегу. Они боялись отправиться ночевать на свой пароходик, потому что дети могли бы за это время выбраться из пещеры и спрятать где-нибудь жемчуг. Им ничего не оставалось, как улечься на скалистом берегу в мокрых штанах, но приятного в этом было мало. А тем временем дети в пещере ели кокосовые орехи и плоды хлебного дерева. Глаза у них сияли — все это было так захватывающе интересно. Иногда кто-нибудь высовывал голову из отверстия пещеры. Уже совсем стемнело, и силуэты Джима и Бука с трудом можно было различить на берегу, зато до детей отчетливо доносились их голоса — бандиты продолжали ругаться.

Вдруг, буквально за несколько минут, налетела гроза, да такая, какая бывает только в тропиках: казалось, небо разверзлось, дождь хлестал как из ведра. Пеппи высунула из пещеры кончик носа.

— До чего же вам везет, сразу видно, вы родились в сорочке! — крикнула она Джиму и Буку.

— Что ты хочешь этим сказать? — с надеждой в голосе спросил Бук.

Он решил, что дети раскаялись и готовы теперь отдать им весь жемчуг.

— Почему ты считаешь, что нам везет?

— А то как же, конечно, везет! Вы могли бы сейчас промокнуть до нитки, но, к счастью, вы успели до этого искупаться прямо в одежде. И этот ливень вам нипочем.

В ответ послышалась грубая брань, но дети не поняли, кто ругался — Джим или Бук.

— Спокойной вам ночи, приятного сна! — крикнула Пеппи. — И нам тоже пора спать.

Все дети улеглись в пещере. Томми и Анника расположились рядом с Пеппи и держали ее за руки — на всякий случай. Как там было уютно, тепло, сухо, и убаюкивал шум дождя.

Х Как Пеппи проучила бандитов

Дети прекрасно спали всю ночь. Но этого нельзя сказать о Джиме и Буке. До полуночи бандиты кляли ливень, а когда дождь кончился, стали ругаться, выясняя, по чьей вине они не смогли украсть жемчуг и кому пришел в голову дурацкий план отправиться на этот остров. Но когда взошло солнце и высушило их промокшую одежду, а из отверстия пещеры выглянуло веселое личико Пеппи — она пожелала им доброго утра, — бандиты твердо решили не останавливаться ни перед чем, любой ценой раздобыть жемчуг и покинуть остров только с этим сокровищем. Но они еще не знали, как им удастся осуществить свой план.

Тем временем лошадь Пеппи начала беспокоиться, куда пропали Пеппи, Томми и Анника. Господин Нильсон, вернувшись из джунглей после встречи со своими родичами, тоже удивлялся исчезновению ребят. К тому же ему хотелось узнать, что скажет Пеппи, когда обнаружит, что он потерял в джунглях свою соломенную шляпу.

Лошадь и обезьяна решили отправиться на поиски Пеппи. Господин Нильсон вскочил на лошадь и ухватился за ее хвост. Вскоре они прискакали на южную часть острова и тут же увидели Пеппи, которая как раз выглянула из пещеры. Лошадь радостно заржала.

— Гляди, Пеппи, вон твоя лошадь! — крикнул Томми.

— А господин Нильсон вцепился ей в хвост! — подхватила Анника.

Джим и Бук услышали голоса детей. Так они узнали, что лошадь, которая рысью бежала вдоль берега, принадлежала Пеппи, этому рыжему чертенку, засевшему в пещере.

Бук побежал за лошадью и схватил ее за гриву.

— Эй ты, колдунья, — крикнул он Пеппи, — я сейчас убью твою лошадь!

— Ты хочешь убить лошадь, которую я так люблю, — ужаснулась Пеппи, — такую милую, чудную, добрую лошадь?! Нет, ты этого никогда не сделаешь!

— Еще как — сделаю! Ты же сама к этому вынуждаешь, — заявил Бук, — я ее убью, если ты не принесешь нам весь жемчуг. Ну, поживей! Спускайся! Не то через несколько минут лошадь будет зарезана.

Пеппи с серьезным видом поглядела на Бука.

— Милый человек, — сказала она, — я прошу тебя, прошу от всего сердца: не убивай мою лошадь и оставь детям жемчуг.

— Ты слышала, что я тебе сказал? Я не люблю повторять одно и то же. Немедленно спускайся с жемчугом, а не то…

И Бук добавил тихо, обращаясь к Джиму:

— Пусть она только спустится с жемчугом. Ух я ее разделаю под орех в благодарность за эту ужасную ночь, которую мы провели здесь. А лошадь мы увезем с собой и высадим на каком-нибудь другом острове… А ну поторапливайся, девчонка, мне надоело ждать!

— Иду, — ответила Пеппи, — но только не забудь, что ты сам просил меня об этом.

По узким скалистым уступам Пеппи так легко сбежала вниз, словно это была ровная садовая дорожка, а потом прыгнула с высокой скалы и в одно мгновение очутилась на том плато, где стояли Бук и Джим, держа лошадь за гриву. Она встала перед Буком, маленькая и тоненькая, в одной набедренной повязке, рыжие косички смешно торчали в разные стороны, а глаза горели каким-то странным огнем.

— Где жемчуг, давай скорей! — крикнул Бук.

— Сегодня я его не взяла с собой, потому что мы решили играть в чехарду, — ответила Пеппи.

Услышав этот ответ, Бук заревел от бешенства, да так дико, что Анника наверху в пещере задрожала.

— Я вижу, мне придется прикончить не только лошадь, но и тебя! — завопил он и кинулся к Пеппи.

— Полегче на поворотах, дружок! — сказала Пеппи и, обхватив руками бандита, подкинула его метра на три над головой. Когда он упал, он больно ударился о скалу. Тут настал черед Джима. Только он размахнулся, чтобы стукнуть Пеппи, как она ловко увернулась, схватила Джима и тоже зашвырнула его на скалу, а когда он упал, тоже больно ударился. Джим и Бук сидели теперь на скале и громко стонали, а Пеппи ходила вокруг и отчитывала их:

— Это просто позор так себя вести! Вы слишком пристрастились к игре в шарики. Куда это годится! Вы должны научиться отказываться от любых игр и от всяких развлечений. Главное в человеке — чувство меры, — закончила она назидательно.

Потом Пеппи схватила Джима и Бука за шиворот, стащила их в лодку и оттолкнула ее от берега.

— Поезжайте-ка поскорее домой и попросите вашу маму, чтобы она дала вам каждому по пять эре, тогда вы сможете купить себе пластмассовые шарики и наиграетесь всласть, — напутствовала их Пеппи, — уверяю вас, пластмассовыми шариками играть не хуже, чем жемчужными.

Несколько минут спустя пароход бандитов полным ходом удалялся от острова Веселия. И с тех пор они ни разу больше не появлялись в этих краях.

Пеппи погладила лошадь. Господин Нильсон прыгнул Пеппи на плечо. А тут как раз из-за дальнего мыса показался длинный ряд лодок. Это капитан и островитяне возвращались с охоты. Пеппи закричала от радости и стала им махать, а они приветствовали детей, подняв вверх весла.

Пеппи быстро приладила канат, чтобы Томми, Анника и все остальные ребята могли спуститься вниз. Когда лодки через несколько минут вошли в бухту, где на волнах покачивалась «Попрыгунья», все дети стояли на берегу.

Капитан Длинныйчулок хлопнул Пеппи по плечу.

— Все было спокойно? — спросил он.

— Ага, — ответила Пеппи.

— Ну, Пеппи, что ты говоришь, — сказала Анника, — здесь чуть-чуть не случилось несчастье.

— Верно, а я забыла! — воскликнула Пеппи. — Но ничего особенного не случилось, папа Эфроим. Знаешь, все-таки когда тебя нет, у нас обязательно что-нибудь случается.

— Ну скажи мне скорей, детка, что здесь произошло? — с тревогой в голосе спросил капитан Длинныйчулок.

— Я же говорю, ничего особенного. Просто господин Нильсон потерял в джунглях свою соломенную шляпу.

XI Как Пеппи покидает страну Веселию

Дни быстро шли. Удивительные дни в этом удивительном теплом краю, где всегда сияло солнце, сверкала синяя вода и благоухали цветы.

Томми и Анника так загорели, что их почти нельзя было отличить от веселят. А веснушки Пеппи стали чуть не с блин величиной.

— Наше путешествие заменило мне посещение института красоты, — радостно говорила Пеппи. — Никогда еще я не была такой веснушчатой и красивой. Если так пойдет дальше, я стану просто неотразима.

Собственно говоря, Момо, и Моана, и все другие дети считали, что Пеппи и так совершенно неотразима. Никогда еще им не было так весело, как теперь, и они полюбили Пеппи не меньше, чем ее любили Томми и Анника. Томми и Аннику они, конечно, тоже полюбили, а Пеппи, Томми и Анника, в свою очередь, всем сердцем привязались к местным ребятам. Поэтому им и было так весело всем вместе, и они играли целые дни напролет и никак не могли наиграться. Часто они проводили по нескольку дней в пещере. Пеппи отнесла туда одеяла, и теперь они могли там ночевать с большими удобствами, чем в первую ночь. Она сплела веревочную лестницу, которую спустила с отвесной скалы прямо в море, и все ребята с легкостью лазили вверх и вниз и купались, сколько им вздумается. Да, теперь они могли плескаться в воде без всякой опаски, потому что Пеппи оградила под пещерой довольно большое пространство крепкой сеткой, которую не могла прокусить ни одна акула. Как интересно было заплывать в нижние пещеры, заполненные водой! Со временем Томми и Анника тоже научились нырять и доставать со дна жемчужные раковины. Первая жемчужина, которую достала Анника, была на редкость красивая и крупная. Она решила взять ее с собой и сделать кольцо с жемчужиной на память о стране Веселии.

Иногда они играли в бандитов. Пеппи изображала Бука, который хочет пробраться в пещеру, чтобы похитить весь жемчуг. Томми скатывал веревочную лестницу, и Пеппи приходилось карабкаться по уступам скал. Все дети кричали: «Бук идет, Бук идет!» Когда Пеппи, наконец, влезала в пещеру, они по очереди толкали ее пальцем в живот, она падала в воду, ныряла и потом долго барахталась, смешно болтая ногами. А все ребята так хохотали, что сами едва не падали вслед за ней из пещеры.

Когда им надоедало играть в пещере, они уходили в свой бамбуковый дом: за это время Пеппи вместе с ребятами построила настоящий бамбуковый дом — большой, четырехугольный, сложенный из толстых бамбуковых стволов, и взбираться на крышу дома, карабкаясь по стене, было на редкость увлекательно. Возле дома стояла высоченная кокосовая пальма. Пеппи вырубила на ней ступеньки, так что можно было влезать на самую верхушку, откуда открывался замечательный вид. Между двумя другими пальмами Пеппи повесила канат, который сплела из лиан. Это было особое удовольствие. Если сильно раскачаться, а потом выпустить из рук канат, то можно нырнуть прямо в воду. Пеппи раскачивалась так сильно и так долго летела, прежде чем падала в воду, что говорила: «В один прекрасный день я долечу, наверное, до Австралии; пожалуй, не позавидуешь тому, кому я сяду на голову».

Дети совершали также экскурсии в джунгли. Там были довольно высокая гора и водопад, который падал с обрыва. Пеппи задумала прокатиться по этому водопаду в бочке и тут же принялась осуществлять свои замыслы. Она достала на «Попрыгунье» пустую бочку, влезла туда и попросила Момо и Томми забить ее, докатить до водопада и столкнуть в воду. Мощный водоворот тут же подхватил и закрутил бочку, и в конце концов дети потеряли ее из виду — ее поглотил могучий поток бурлящей и пенящейся воды. Когда на глазах у детей бочка с Пеппи исчезла в бурном потоке, они до смерти перепугались, решив, что никогда больше ее не увидят. Но вскоре бочку прибило к берегу, из нее выскочила веселая Пеппи и заявила:

— Бочка — прекрасный способ передвижения. Хотите попробовать?

Так шли дни, один лучше другого. Но вот-вот должен был начаться период дождей, и тогда капитан Длинныйчулок заперся в своей хижине и долго думал, как быть дальше: он боялся, что во время дождей Пеппи будет плохо себя чувствовать на острове. Томми и Анника все чаще вспоминали своих папу и маму и свой дом. Им очень хотелось вернуться к рождеству, поэтому они не были так огорчены, как можно было ожидать, когда Пеппи сказала им однажды:

— Томми и Анника, как вы думаете, не пора ли нам возвращаться домой?

Для Момо, Моаны и для всех других веселят день, когда Пеппи, Томми и Анника поднялись на борт «Попрыгуньи», был, конечно, днем очень печальным. Но Пеппи обещала им, что они обязательно снова приедут на остров. Провожая своих друзей, маленькие веселята сплели венки из белых цветов и надели их на прощанье на Пеппи, Томми и Аннику. И прощальная песня еще долго доносилась до палубы уходящего корабля. Капитан Длинныйчулок тоже стоял на берегу. Он был вынужден остаться на острове, чтобы управлять страной. Поэтому он поручил Фридольфу доставить ребят домой. Капитан Длинныйчулок задумчиво сморкался в свой большой носовой платок и потом долго махал им. Пеппи, Томми и Анника плакали, слезы градом катились у них из глаз, и они все махали и махали капитану и негритятам еще долго после того, как берег Веселии скрылся из виду.

Во время всего пути домой дулпопутный ветер.

— Боюсь, что нам еще до Северного моря придется вытаскивать теплые свитера, — сказала Пеппи.

— Да, тут уж ничего не поделаешь, — печально ответили Томми и Анника.

Вскоре стало ясно, что «Попрыгунья», несмотря на попутный ветер, никак не сможет оказаться в их родном городе до рождества. Томми и Анника очень огорчились, когда это услышали. Еще бы, никакой елки, никаких рождественских подарков!

— Раз так, мы с тем же успехом могли бы остаться на острове, — сердито заявил Томми.

Анника подумала о маме и о папе и решила, что она все равно рада вернуться домой. Но все же было очень обидно, что они пропускают рождество, — на этот счет брат и сестра сошлись во мнении.

Наконец темным вечером в начале января Пеппи, Томми и Анника увидели огни своего родного города. Они вернулись домой.

— Да, неплохую экскурсию совершили мы в Южное море, — сказала Пеппи, когда вела по трапу свою лошадь.

В порту никого не было, их никто не встречал, да оно и понятно, потому что никто ведь не мог знать, когда они приедут.

Пеппи посадила Томми, Аннику и господина Нильсона на лошадь, и они отправились домой. Лошадь шла с трудом, потому что улицы и шоссе были завалены снегом. Томми и Анника едва различали дома сквозь снежный буран. Скоро они увидят своих маму и папу. И тут вдруг они почувствовали, как они по ним соскучились.

В доме у Сеттергренов так заманчиво горел свет, и сквозь окно было видно, как их мама и папа сидят за столом.

— Вот мама и папа, — сказал Томми, и в голосе его зазвучала радость.

Но домик Пеппи был темным и весь засыпан снегом. Анника сильно огорчилась, сообразив, что Пеппи должна идти туда совсем одна.

— Милая Пеппи, может быть, ты первую ночь проведешь у нас? — спросила она.

— Нет, ни в коем случае, — ответила Пеппи и плюхнулась в снежный сугроб у калитки. — Мне ведь надо навести порядок у себя в доме.

И она бодро зашагала по сугробам, проваливаясь чуть ли не по пояс. Лошадь трусила за ней.

— Подумай только, как тебе там будет холодно, — сказал Томми, — ведь в твоем доме так долго не топили.

— Пустяки, — воскликнула Пеппи, — когда сердце горячее и сильно бьется, замерзнуть невозможно.

XII Пеппи не хочет быть взрослой

Ах, как мама и папа Томми и Анники засуетились вокруг своих детей, когда их увидели: они обнимали их и целовали, накормили прекрасным ужином, уложили в постель, накрыли одеялом, а потом еще долго-долго сидели у них на кроватках и слушали рассказы об удивительных приключениях на острове Веселии. И все они, и родители, и дети, были счастливы. Только одно огорчало ребят: ведь они пропустили рождественский праздник. Томми и Анника не хотели волновать маму и поэтому не сказали, как им грустно, что они опоздали на рождественскую ёлку и не получили рождественских подарков. Но хотя они об этом не обмолвились ни словом, радость приезда была все-таки несколько омрачена. Им было как-то странно вновь оказаться дома, как, впрочем, всегда бывает после долгого отсутствия, и, если бы они приехали как раз в рождественский вечер, им было бы значительно легче войти в прежнюю колею.

Мучила Томми и Аннику и мысль о Пеппи. Они представляли себе, как она спит в своей нетопленой вилле, положив, как обычно, ноги на подушку, и никто не сидит на краю ее кровати, и никто не подтыкает ей одеяло. Они решили навестить ее на следующий же день.

Но на следующий день их мама не захотела с ними расставаться ни на минуту, потому что она их так долго не видела, а к тому же, к обеду должна прийти бабушка, чтобы повидать внучат после их путешествия. Томми и Анника очень тревожились, думая о том, что Пеппи проводит весь день в одиночестве, и когда наступил вечер, они уже не смогли дольше терпеть.

— Милая мама, мы должны навестить Пеппи, — сказал Томми.

— Ну что ж, идите, — сказала фру Сеттергрен, — только поскорее возвращайтесь домой.

Томми и Анника тут же помчались к Пеппи.

Когда дети отворили калитку в сад, они остановились, пораженные, и с изумлением стали оглядываться по сторонам. Все выглядело точь-в-точь, как на рождественской открытке: домик был весь засыпан пушистым белым снегом, а все окна были ярко освещены. На террасе горела большая свеча, и свет ее красиво озарял заснеженные кусты. Дорожка к террасе была расчищена, так что ребятам не пришлось проваливаться в сугробах.

Они еще стряхивали снег на террасе, когда открылась дверь и появилась Пеппи.

— Счастливого рождества! — крикнула она и повела их на кухню.

А посреди кухни, представьте себе, стояла замечательная рождественская елка! Свет был потушен, а на елке горело семнадцать свечей, и от их дрожащего пламени и потрескивания становилось как-то очень уютно. Стол был накрыт по-праздничному. В середине стоял рождественский пудинг, на тарелках лежали красиво нарезанная ветчина, колбаса и другие вкусные вещи и много-много пряников. В печке пылал огонь, а в чулане стояла лошадь и весело била копытами. Господин Нильсон прыгал по елке с ветки на ветку, не задевая свечей.



— Я велела господину Нильсону изображать рождественского ангела, — угрюмо сказала Пеппи. — Но он не желает сидеть спокойно.

Томми и Анника застыли на пороге кухни, не в силах от восхищения вымолвить ни слова.

— О Пеппи! — прошептала, наконец, Анника. — Как это замечательно! Как ты могла со всем этим справиться? Как ты успела все это устроить?

— А я очень прилежная, — ответила Пеппи.

Томми и Анника вдруг почувствовали себя невероятно счастливыми, и им стало так весело, как еще никогда не было.

— Как хорошо, что мы вернулись домой, — сказал Томми.

Дети сели вокруг стола и стали есть ветчину, рисовый пудинг, колбасу и пряники, и все это им показалось куда вкуснее, чем бананы и плоды хлебного дерева.

— Слушай, Пеппи, — сказал Томми, — а ведь рождество-то давно прошло.

— Ну и что, — отозвалась Пеппи, — просто моя вилла немного отстала, как старые часы. Придется отнести ее в часовую мастерскую, чтобы заменили пружину, а то она еще больше отстанет.

— Как чудесно, что здесь отстало время, — сказала Анника, — и мы не пропустили елки, только вот рождественских подарков нет.

— Ой, хорошо, что ты напомнила, я спрятала ваши подарки! Ищите их сами.

Томми и Анника даже покраснели от удовольствия, они вскочили с мест и принялись искать. В чулане Томми обнаружил большой пакет, на котором было написано: «Томми». В пакете лежала прекрасная коробка с красками. Под столом Анника нашла сверток со своим именем, а в свертке лежал красный зонтик.

— Я возьму его с собой, когда мы в следующий раз поедем в страну Веселию, — сказала Анника.

Над печкой висели еще два свертка. Дети тут же развернули бумагу, — там оказались заводной вездеход для Томми и кукольный сервиз для Анники. К хвосту лошади тоже был привязан небольшой сверточек, в котором был маленький настоящий будильник.

— Поставьте его у себя в комнате, — сказала Пеппи.

Когда дети налюбовались подарками, они крепко обняли Пеппи. Она стояла у кухонного окна и глядела на снежные сугробы в саду.

— Завтра мы построим огромный снежный дом, — объявила она. — А по вечерам мы будем зажигать там свечку, и в снежном доме будет светло, как в настоящем.

— Давайте, давайте! — воскликнула Анника, все больше радуясь тому, что вернулась домой.

— А еще мы могли бы, пожалуй, устроить лыжный трамплин с нашей крыши на террасу и в сугроб, — сказала Пеппи. — Знаете, я хочу научить лошадь кататься на лыжах. Вот только никак не могу решить, сколько ей нужно лыж, четыре или две.

— Ой, как будет весело завтра! — завопил от восторга Томми. — Как нам повезло, что мы вернулись как раз в январе.

— Нам всегда будет весело, — сказала Анника, — и здесь, в вилле «Курица», и в стране Веселии, и вообще везде.

Пеппи кивнула головой. Они сидели втроем за кухонным столом. Вдруг Томми помрачнел.

— Я не хочу становиться взрослым, — твердо сказал он.

— И я тоже, — подхватила Анника.

— Охота была! — воскликнула Пеппи. — Взрослым никогда не бывает по-настоящему весело. Да и чем они заняты: скучной работой или модами, а говорят только о мозолях и подуходных налогах.

— Не подуходных, а подоходных, — поправила ее Анника.

— Ах, какая разница! — отмахнулась Пеппи. — И еще они портят себе настроение из-за всяких глупостей и почему-то считают, что если во время еды сунешь нож в рот, то обязательно случится несчастье.

— А знаете, что главное, — сказала Анника, — они не умеют играть. Ах, как жаль, что мы тоже будем взрослыми!

— Кто сказал, что мы обязательно должны стать взрослыми? — возмутилась Пеппи. — Что до меня, то я запаслась пилюлями.

— Какими пилюлями? — спросил Томми.

— Самыми лучшими пилюлями для тех, кто не хочет быть взрослым, — сказала Пеппи, спрыгнула со стола и стала шарить по всем полкам и ящикам, и через несколько минут показала ребятам три крохотных шарика, очень похожих по виду на горошины.

— Так ведь это горох! — разочарованно воскликнул Томми.

— Сам ты горох, — обиделась Пеппи. — Разве это горох? Это чудесные пилюли. Мне их дал давным-давно один старый индейский вождь в Эрио, когда я сказала ему, что ужасно не хочу становиться взрослой.

— И ты думаешь, что такая вот крошечная пилюлька может этому помешать? — с сомнением спросила Анника.

— Наверняка! — заверила ее Пеппи. — Но только глотать их надо в полной темноте и при этом говорить заклинание:

Я пилюльку проглочу,
Старой стать я не хочу!
— Ты, наверное, хочешь сказать не «старой», а «стать большой», — поправил ее Томми.

— Если я говорю «старой», значит, я так и хочу сказать «старой», — объяснила Пеппи. — Самое ужасное было бы говорить «стать большой». В этом и все дело, что обычно люди, произнося это заклинание, говорят «стать большим», и поэтому у них ничего не получается. Вернее, получается ужас что такое: они начинают расти с невероятной быстротой. Мне рассказывали про девочку, которая приняла эту пилюлю. Но сказала «стать большой» вместо «старой». И она тут же стала расти так, что страшно было на нее глядеть. По нескольку метров в день. Это было ужас что такое. Вернее, сперва ей было даже очень удобно, потому что она могла срывать яблоки прямо с дерева, словно жираф. Но вскоре она потеряла и эту радость, потому что чересчур вытянулась. Если какая-нибудь тетя приходила ее навестить и хотела ей сказать, как обычно говорят в таких случаях: «Ох, как ты выросла и окрепла», то тетя должна была кричать в микрофон, чтобы девочка ее услышала. Ее вообще перестали видеть, вернее, не видели ничего, кроме длинных худых ног, которые исчезали где-то в облаках, как две гигантские мачты. И слышно ее тоже больше не было, только один раз до земли донесся ее крик, когда она случайно лизнула солнце, и на языке у нее вскочил волдырь. Она так вопила, что цветы здесь, на земле, стали вянуть. С тех пор ее больше не было слышно, хотя ноги ее еще долго болтались в окрестностях Эрио и мешали движению на шоссе.

— Я ни за что не приму эти пилюли, — испуганно сказала Анника, — а вдруг я ошибусь?

— Нет, не ошибешься, — утешила ее Пеппи. — Если бы я думала, что можешь ошибиться, я бы ни за что не дала тебе эту пилюлю. Потому что мне было бы очень скучно играть не с тобой, а с твоими ногами. Томми, я и твои ноги — какая бы была невеселая компания.

— Анника, ты не ошибешься, — уговаривал Томми сестру.

Дети погасили свечи на елке. В кухне стало совсем темно, только вспыхивали угли в печке, но Пеппи притворила дверцу. Они сели в кружок на пол и взялись за руки. Пеппи дала Томми и Аннике по горошинке. От напряжения у них мурашки забегали по спине. Подумать только, через мгновение эти чудесные пилюли окажутся у них в животах, и тогда им никогда не придется стать старыми. Это будет замечательно!

— Давайте, — шепнула Пеппи.

Дети проглотили по пилюльке.

Я пилюльку проглочу, старой стать я не хочу! — сказали они все трое хором.

Дело было сделано, и Пеппи зажгла висячую лампу.

— Прекрасно, — сказала она. — Теперь мы никогда не будем большими, и у нас не будет мозолей и всех других неприятностей. Правда, пилюли эти очень долго лежали у меня в шкафу, поэтому я не совсем уверена, что они не утратили своей чудесной силы. Но будем надеяться.

И тут Аннике пришла ужасная мысль.

— Ой, Пеппи, — испуганно воскликнула она, — ведь ты хотела стать морской разбойницей, когда вырастешь!

— Пустяки, я и так могу стать морской разбойницей, — успокоила ее Пеппи. — Я стану маленькой, но очень грозной разбойницей, которая сеет вокруг себя ужас и смерть.

— Представьте себе, — сказала она после паузы, — нет, вы только представьте себе, что через много-много лет мимо моего домика пройдет какая-нибудь тетя и увидит, как мы играем в саду и прыгаем на одной ножке. И она, быть может, спросит тебя, Томми: «Сколько тебе лет, дружок?» А ты ей ответишь: «Пятьдесят три года, если не ошибаюсь».

Томми весело рассмеялся и сказал:

— Она, наверное, подумает, что я просто ростом не вышел.

— Ага, — согласилась Пеппи, — но ты сможешь ей сказать, что когда ты был меньше, ты был больше.

Тут как раз Томми и Анника вспомнили, что мама их просила поскорее вернуться домой.

— Нам теперь пора идти, — сказал Томми.

— Но мы придем завтра утром, — сказала Анника.

— Вот и хорошо, — сказала Пеппи. — Ровно в восемь утра мы начнем строить снежный дом.

Пеппи проводила друзей до калитки, и ее рыжие косички прыгали у нее на спине, когда она бежала назад, в свою виллу.

* * *
— Знаешь, — сказал Томми, когда почистил зубы, — знаешь, если бы я не был уверен, что это чудесные пилюли, я бы спорил на сколько хочешь, что Пеппи нам дала самые обыкновенные горошины.

Анника стояла в пижаме у окна и глядела на домик Пеппи.

— Гляди, я вижу Пеппи! — радостно воскликнула она.

Томми тоже подошел к окну. В самом деле, теперь, зимой, когда деревья стояли голые, виден был не только домик Пеппи, но и она сама сквозь кухонное окно.

Пеппи сидела у стола, уткнувшись подбородком в скрещенные руки. Сонными глазами следила она за прыгающим пламенем свечи, стоящей перед ней.

— Она… она очень одинока сейчас, — сказала Анника дрогнувшим голосом. — Ой, скорей бы наступило утро, и мы бы пошли к ней.

Так они стояли у окна и глядели на снег. Звезды светили над крышей виллы «Курица». Там живет Пеппи. Она всегда там будет жить. Как это замечательно! Пройдут годы, но Пеппи, Томми и Анника не станут большими. Конечно, если чудесные пилюли не утратили своей силы! Настанет новая весна, а потом придут лето и осень, и снова наступит зима, а они все будут играть и играть. Завтра они построят снежный дом и соорудят лыжный трамплин с крыши, а когда настанет весна, они заберутся на старый дуб, на котором растут бутылки лимонада, и будут играть в секлетаря, и будут кататься верхом на лошади, будут сидеть в чулане и рассказывать друг другу разные истории, снова поедут в страну Веселию и встретятся с Момо, и Моаной, и со всеми остальными негритянскими ребятами, но из всех путешествий они всегда будут возвращаться назад домой. Да, знать, что из всякого путешествия можно вернуться домой, очень-очень приятно.

— А Пеппи всегда будет жить в вилле «Курица»! — сказала Анника.

— И если она поглядит в нашу сторону, мы помашем ей рукой, — добавил Томми.

Но Пеппи глядела сонными глазами на пламя.

Потом она задула свечу.


Три повести о Малыше и Карлсоне



 © Москва: «Детская литература», 1981 г.

В эту книгу вошли три повести известной шведской писательницы Астрид Линдгрен про обыкновенного мальчика Сванте Свантесона, по прозвищу Малыш, и его необыкновенного друга Карлсона.

Перевела со шведского Л. З. Лунгина
Рисунки Илун Викланд
Оформление А. Ременника

Повесть первая Малыш и Карлсон, который живёт на крыше


Карлсон, который живёт на крыше


В городе Стокгольме, на самой обыкновенной улице, в самом обыкновенном доме живёт самая обыкновенная шведская семья по фамилии Свантесон. Семья эта состоит из самого обыкновенного папы, самой обыкновенной мамы и трёх самых обыкновенных ребят — Боссе, Бетан и Малыша.

— Я вовсе не самый обыкновенный малыш, — говорит Малыш.



Но это, конечно, неправда. Ведь на свете столько мальчишек, которым семь лет, у которых голубые глаза, немытые уши и разорванные на коленках штанишки, что сомневаться тут нечего: Малыш — самый обыкновенный мальчик.

Боссе пятнадцать лет, и он с большей охотой стоит в футбольных воротах, чем у школьной доски, а значит — он тоже самый обыкновенный мальчик.

Бетан четырнадцать лет, и у неё косы точь-в-точь такие же, как у других самых обыкновенных девочек.

Во всём доме есть только одно не совсем обыкновенное существо — Карлсон, который живёт на крыше. Да, он живёт на крыше, и одно это уже необыкновенно. Быть может, в других городах дело обстоит иначе, но в Стокгольме почти никогда не случается, чтобы кто-нибудь жил на крыше, да ещё в отдельном маленьком домике. А вот Карлсон, представьте себе, живёт именно там.

Карлсон — это маленький толстенький самоуверенный человечек, и к тому же он умеет летать. На самолётах и вертолётах летать могут все, а вот Карлсон умеет летать сам по себе. Стоит ему только нажать кнопку на животе, как у него за спиной тут же начинает работать хитроумный моторчик. С минуту, пока пропеллер не раскрутится как следует, Карлсон стоит неподвижно, но когда мотор заработает вовсю, Карлсон взмывает ввысь и летит, слегка покачиваясь, с таким важным и достойным видом, словно какой-нибудь директор, — конечно, если можно себе представить директора с пропеллером за спиной.

Карлсону прекрасно живётся в маленьком домике на крыше. По вечерам он сидит на крылечке, покуривает трубку да глядит на звёзды. С крыши, разумеется, звёзды видны лучше, чем из окон, и поэтому можно только удивляться, что так мало людей живёт на крышах. Должно быть, другие жильцы просто не догадываются поселиться на крыше. Ведь они не знают, что у Карлсона там свой домик, потому что домик этот спрятан за большой дымовой трубой. И вообще, станут ли взрослые обращать внимание на какой-то там крошечный домик, даже если и споткнутся о него?

Как-то раз один трубочист вдруг увидел домик Карлсона. Он очень удивился и сказал самому себе:

— Странно… Домик?.. Не может быть! На крыше стоит маленький домик?.. Как он мог здесь оказаться?

Затем трубочист полез в трубу, забыл про домик и уж никогда больше о нём не вспоминал.

Малыш был очень рад, что познакомился с Карлсоном. Как только Карлсон прилетал, начинались необычайные приключения. Карлсону, должно быть, тоже было приятно познакомиться с Малышом. Ведь что ни говори, а не очень-то уютно жить одному в маленьком домике, да ещё в таком, о котором никто и не слышал. Грустно, если некому крикнуть: «Привет, Карлсон!», когда ты пролетаешь мимо.

Их знакомство произошло в один из тех неудачных, дней, когда быть Малышом не доставляло никакой радости, хотя обычно быть Малышом чудесно. Ведь Малыш — любимец всей семьи, и каждый балует его как только может. Но в тот день всё шло шиворот-навыворот. Мама выругала его за то, что он опять разорвал штаны, Бетан крикнула ему: «Вытри нос!», а папа рассердился, потому что Малыш поздно пришёл из школы.

— По улицам слоняешься! — сказал папа.

«По улицам слоняешься!» Но ведь папа не знал, что по дороге домой Малышу повстречался щенок. Милый, прекрасный щенок, который обнюхал Малыша и приветливо завилял хвостом, словно хотел стать его щенком.

Если бы это зависело от Малыша, то желание щенка осуществилось бы тут же. Но беда заключалась в том, что мама и папа ни за что не хотели держать в доме собаку. А кроме того, из-за угла вдруг появилась какая-то тётка и закричала: «Рики! Рики! Сюда!» — и тогда Малышу стало совершенно ясно, что этот щенок уже никогда не станет его щенком.

— Похоже, что так всю жизнь и проживёшь без собаки, — с горечью сказал Малыш, когда всё обернулось против него. — Вот у тебя, мама, есть папа; и Боссе с Бетан тоже всегда вместе. А у меня — у меня никого нет!..

— Дорогой Малыш, ведь у тебя все мы! — сказала мама.

— Не знаю… — с ещё большей горечью произнёс Малыш, потому что ему вдруг показалось, что у него действительно никого и ничего нет на свете.

Впрочем, у него была своя комната, и он туда отправился.

Стоял ясный весенний вечер, окна были открыты, и белые занавески медленно раскачивались, словно здороваясь с маленькими бледными звёздами, только что появившимися на чистом весеннем небе. Малыш облокотился о подоконник и стал смотреть в окно. Он думал о том прекрасном щенке, который повстречался ему сегодня. Быть может, этот щенок лежит сейчас в корзинке на кухне и какой-нибудь мальчик — не Малыш, а другой — сидит рядом с ним на полу, гладит его косматую голову и приговаривает: «Рики, ты чудесный пёс!»

Малыш тяжело вздохнул. Вдруг он услышал какое-то слабое жужжание. Оно становилось всё громче и громче, и вот, как это ни покажется странным, мимо окна пролетел толстый человечек. Это и был Карлсон, который живёт на крыше. Но ведь в то время Малыш ещё не знал его.

Карлсон окинул Малыша внимательным, долгим взглядом и полетел дальше. Набрав высоту, он сделал небольшой круг над крышей, облетел вокруг трубы и повернул назад, к окну. Затем он прибавил скорость и пронёсся мимо Малыша, как настоящий маленький самолёт. Потом сделал второй круг. Потом третий.

Малыш стоял не шелохнувшись и ждал, что будет дальше. У него просто дух захватило от волнения и по спине побежали мурашки — ведь не каждый день мимо окон пролетают маленькие толстые человечки.

А человечек за окном тем временем замедлил ход и, поравнявшись с подоконником, сказал:

— Привет! Можно мне здесь на минуточку приземлиться?

— Да, да, пожалуйста, — поспешно ответил Малыш и добавил: — А что, трудно вот так летать?

— Мне — ни капельки, — важно произнёс Карлсон, — потому что я лучший в мире летун! Но я не советовал бы увальню, похожему на мешок с сеном, подражать мне.

Малыш подумал, что на «мешок с сеном» обижаться не стоит, но решил никогда не пробовать летать.



— Как тебя зовут? — спросил Карлсон.

— Малыш. Хотя по-настоящему меня зовут Сванте Свантесон.

— А меня, как это ни странно, зовут Карлсон. Просто Карлсон, и всё. Привет, Малыш!

— Привет, Карлсон! — сказал Малыш.

— Сколько тебе лет? — спросил Карлсон.

— Семь, — ответил Малыш.

— Отлично. Продолжим разговор, — сказал сон.

Затем он быстро перекинул через подоконник одну за другой свои маленькие толстенькие ножки и очутился в комнате.

— А тебе сколько лет? — спросил Малыш, решив, что Карлсон ведёт себя уж слишком ребячливо для взрослого дяди.

— Сколько мне лет? — переспросил Карлсон. — Я мужчина в самом расцвете сил, больше я тебе ничего не могу сказать.

Малыш в точности не понимал, что значит быть мужчиной в самом расцвете сил. Может быть, он тоже мужчина в самом расцвете сил, но только ещё не знает об этом? Поэтому он осторожно спросил:

— А в каком возрасте бывает расцвет сил?

— В любом! — ответил Карлсон с довольной улыбкой. — В любом, во всяком случае, когда речь идёт обо мне. Я красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил!

Он подошёл к книжной полке Малыша и вытащил стоявшую там игрушечную паровую машину.

— Давай запустим её, — предложил Карлсон.

— Без папы нельзя, — сказал Малыш. — Машину можно запускать только вместе с папой или Боссе.

— С папой, с Боссе или с Карлсоном, который живёт на крыше. Лучший в мире специалист по паровым машинам — это Карлсон, который живёт на крыше. Так и передай своему папе! — сказал Карлсон.

Он быстро схватил бутылку с денатуратом, которая стояла рядом с машиной, наполнил маленькую спиртовку и зажёг фитиль.

Хотя Карлсон и был лучшим в мире специалистом по паровым машинам, денатурат он наливал весьма неуклюже и даже пролил его, так что на полке образовалось целое денатуратное озеро. Оно тут же загорелось, и на полированной поверхности заплясали весёлые голубые язычки пламени. Малыш испуганно вскрикнул и отскочил.

— Спокойствие, только спокойствие! — сказал Карлсон и предостерегающе поднял свою пухлую ручку.

Но Малыш не мог стоять спокойно, когда видел огонь. Он быстро схватил тряпку и прибил пламя. На полированной поверхности полки осталось несколько больших безобразных пятен.

— Погляди, как испортилась полка! — озабоченно произнёс Малыш. — Что теперь скажет мама?

— Пустяки, дело житейское! Несколько крошечных пятнышек на книжной полке — это дело житейское. Так и передай своей маме.

Карлсон опустился на колени возле паровой машины, и глаза его заблестели.

— Сейчас она начнёт работать.

И действительно, не прошло и секунды, как паровая машина заработала. Фут, фут, фут… — пыхтела она. О, это была самая прекрасная из всех паровых машин, какие только можно себе вообразить, и Карлсон выглядел таким гордым и счастливым, будто сам её изобрёл.

— Я должен проверить предохранительный клапан, — вдруг произнёс Карлсон и принялся крутить какую-то маленькую ручку. — Если не проверить предохранительные клапаны, случаются аварии.

Фут-фут-фут… — пыхтела машина всё быстрее и быстрее. — Фут-фут-фут!.. Под конец она стала задыхаться, точно мчалась галопом. Глаза у Карлсона сияли.

А Малыш уже перестал горевать по поводу пятен на полке. Он был счастлив, что у него есть такая чудесная паровая машина и что он познакомился с Карлсоном, лучшим в мире специалистом по паровым машинам, который так искусно проверил её предохранительный клапан.

— Ну, Малыш, — сказал Карлсон, — вот это действительно «фут-фут-фут»! Вот это я понимаю! Лучший в мире спе…

Но закончить Карлсон не успел, потому что в этот момент раздался громкий взрыв и паровой машины не стало, а обломки её разлетелись по всей комнате.

— Она взорвалась! — в восторге закричал Карлсон, словно ему удалось проделать с паровой машиной самый интересный фокус. — Честное слово, она взорвалась! Какой грохот! Вот здорово!

Но Малыш не мог разделить радость Карлсона. Он стоял растерянный, с глазами, полными слёз.

— Моя паровая машина… — всхлипывал он. — Моя паровая машина развалилась на куски!

— Пустяки, дело житейское! — И Карлсон беспечно махнул своей маленькой пухлой рукой. — Я тебе дам ещё лучшую машину, — успокаивал он Малыша.

— Ты? — удивился Малыш.

— Конечно. У меня там, наверху, несколько тысяч паровых машин.

— Где это у тебя там, наверху?

— Наверху, в моём домике на крыше.

— У тебя есть домик на крыше? — переспросил Малыш. — И несколько тысяч паровых машин?

— Ну да. Уж сотни две наверняка.

— Как бы мне хотелось побывать в твоём домике! — воскликнул Малыш.

В это было трудно поверить: маленький домик на крыше, и в нём живёт Карлсон…

— Подумать только, дом, набитый паровыми машинами! — воскликнул Малыш. — Две сотни машин!

— Ну, я в точности не считал, сколько их там осталось, — уточнил Карлсон, — но уж никак не меньше нескольких дюжин.

— И ты мне дашь одну машину?

— Ну конечно!

— Прямо сейчас!

— Нет, сначала мне надо их немножко осмотреть, проверить предохранительные клапаны… ну, и тому подобное. Спокойствие, только спокойствие! Ты получишь машину на днях.

Малыш принялся собирать с пола куски того, что раньше было его паровой машиной.

— Представляю, как рассердится папа, — озабоченно пробормотал он.

Карлсон удивлённо поднял брови:

— Из-за паровой машины? Да ведь это же пустяки, дело житейское. Стоит ли волноваться по такому поводу! Так и передай своему папе. Я бы ему это сам сказал, но спешу и поэтому не могу здесь задерживаться… Мне не удастся сегодня встретиться с твоим папой. Я должен слетать домой, поглядеть, что там делается.

— Это очень хорошо, что ты попал ко мне, — сказал Малыш. — Хотя, конечно, паровая машина… Ты ещё когда-нибудь залетишь сюда?

— Спокойствие, только спокойствие! — сказал Карлсон и нажал кнопку на своём животе.



Мотор загудел, но Карлсон всё стоял неподвижно и ждал, пока пропеллер раскрутится во всю мощь. Но вот Карлсон оторвался от пола и сделал несколько кругов.

— Мотор что-то барахлит. Надо будет залететь в мастерскую, чтобы его там смазали. Конечно, я и сам мог бы это сделать, да, беда, нет времени… Думаю, что я всё-таки загляну в мастерскую. Малыш тоже подумал, что так будет разумнее. Карлсон вылетел в открытое окно; его маленькая толстенькая фигурка чётко вырисовывалась на весеннем, усыпанном звёздами небе.

— Привет, Малыш! — крикнул Карлсон, помахал своей пухлой ручкой и скрылся.

Карлсон строит башню

— Я ведь вам уже говорил, что его зовут Карлсон и что он живёт там, наверху, на крыше, — сказал Малыш. — Что же здесь особенного? Разве люди не могут жить, где им хочется?..

— Не упрямься, Малыш, — сказала мама. — Если бы ты знал, как ты нас напугал! Настоящий взрыв. Ведь тебя могло убить! Неужели ты не понимаешь?

— Понимаю, но всё равно Карлсон — лучший в мире специалист по паровым машинам, — ответил Малыш и серьёзно посмотрел на свою маму.

Ну как она не понимает, что невозможно сказать «нет», когда лучший в мире специалист по паровым машинам предлагает проверить предохранительный клапан!

— Надо отвечать за свои поступки, — строго сказал папа, — а не сваливать вину на какого-то Карлсона с крыши, которого вообще не существует.

— Нет, — сказал Малыш, — существует!

— Да ещё и летать умеет! — насмешливо подхватил Боссе.

— Представь себе, умеет, — отрезал Малыш. — Я надеюсь, что он залетит к нам, и ты сам увидишь.

— Хорошо бы он залетел завтра, — сказала Бетан. — Я дам тебе крону, Малыш, если увижу своими глазами Карлсона, который живёт на крыше.

— Нет, завтра ты его не увидишь — завтра он должен слетать в мастерскую смазать мотор.

— Ну, хватит рассказывать сказки, — сказала мама. — Ты лучше погляди, на что похожа твоя книжная полка.

— Карлсон говорит, что это пустяки, дело житейское! — И Малыш махнул рукой, точь-в-точь как махал Карлсон, давая понять, что вовсе не стоит расстраиваться из-за каких-то там пятен на полке.

Но ни слова Малыша, ни этот жест не произвели на маму никакого впечатления.

— Вот, значит, как говорит Карлсон? — строго сказала она. — Тогда передай ему, что, если он ещё раз сунет сюда свой нос, я его так отшлёпаю — век будет помнить.

Малыш ничего не ответил. Ему показалось ужасным, что мама собирается отшлёпать лучшего в мире специалиста по паровым машинам. Да, ничего хорошего нельзя было ожидать в такой неудачный день, когда буквально всё шло шиворот-навыворот.

И вдруг Малыш почувствовал, что он очень соскучился по Карлсону — бодрому, весёлому человечку, который так потешно махал своей маленькой рукой, приговаривая: «Неприятности — это пустяки, дело житейское, и расстраиваться тут нечего». «Неужели Карлсон больше никогда не прилетит?» — с тревогой подумал Малыш.

— Спокойствие, только спокойствие! — сказал себе Малыш, подражая Карлсону. — Карлсон ведь обещал, а он такой, что ему можно верить, это сразу видно. Через денёк-другой он прилетит, наверняка прилетит.

…Малыш лежал на полу в своей комнате и читал книгу, когда снова услышал за окном какое-то жужжание, и, словно гигантский шмель, в комнату влетел Карлсон.



Он сделал несколько кругов под потолком, напевая вполголоса какую-то весёлую песенку. Пролетая мимо висящих на стенах картин, он всякий раз сбавлял скорость, чтобы лучше их рассмотреть. При этом он склонял набок голову и прищуривал глазки.

— Красивые картины, — сказал он наконец. — Необычайно красивые картины! Хотя, конечно, не такие красивые, как мои.



Малыш вскочил на ноги и стоял, не помня себя от восторга: так он был рад, что Карлсон вернулся.

— А у тебя там на крыше много картин? — спросил он.

— Несколько тысяч. Ведь я сам рисую в свободное время. Я рисую маленьких петухов и птиц и другие красивые вещи. Я лучший в мире рисовальщик петухов, — сказал Карлсон и, сделав изящный разворот, приземлился на пол рядом с Малышом.

— Что ты говоришь! — удивился Малыш. — А нельзя ли мне подняться с тобой на крышу? Мне так хочется увидеть твой дом, твои паровые машины и твои картины!..

— Конечно, можно, — ответил Карлсон, — само собой разумеется. Ты будешь дорогим гостем… как-нибудь в другой раз.

— Поскорей бы! — воскликнул Малыш.

— Спокойствие, только спокойствие! — сказал Карлсон. — Я должен сначала прибрать у себя в доме. Но на это не уйдёт много времени. Ты ведь догадываешься, кто лучший в мире мастер скоростной уборки комнат?

— Наверно, ты, — робко сказал Малыш.

— «Наверно»! — возмутился Карлсон. — Ты ещё говоришь «наверно»! Как ты можешь сомневаться! Карлсон, который живёт на крыше, — лучший в мире мастер скоростной уборки комнат. Это всем известно.

Малыш не сомневался, что Карлсон во всём «лучший в мире». И уж наверняка он самый лучший в мире товарищ по играм. В этом Малыш убедился на собственном опыте… Правда, Кристер, и Гунилла тоже хорошие товарищи, но им далеко до Карлсона, который живёт на крыше! Кристер только и делает, что хвалится своей собакой Ёффой, и Малыш ему давно завидует.

«Если он завтра опять будет хвастаться Ёффой, я ему расскажу про Карлсона. Что стоит его Ёффа по сравнению с Карлсоном, который живёт на крыше! Так я ему и скажу».

И всё же ничего на свете Малыш так страстно не желал иметь, как собаку… Карлсон прервал размышления Малыща.

— Я бы не прочь сейчас слегка поразвлечься, — сказал он и с любопытством огляделся вокруг. — Тебе не купили новой паровой машины?

Малыш покачал головой. Он вспомнил о своей паровой машине и подумал: «Вот сейчас, когда Карлсон здесь, мама и папа смогут убедиться, что он в самом деле существует». А если Боссе и Бетан дома, то им он тоже покажет Карлсона.

— Хочешь пойти познакомиться с моими мамой и папой? — спросил Малыш.

— Конечно! С восторгом! — ответил Карлсон. — Им будет очень приятно меня увидеть — ведь я такой красивый и умный… — Карлсон с довольным видом прошёлся по комнате. — И в меру упитанный, — добавил он. — Короче, мужчина в самом расцвете сил. Да, твоим родителям будет очень приятно со мной познакомиться.

По доносившемуся из кухни запаху жарящихся мясных тефтелей Малыш понял, что скоро будут обедать. Подумав, он решил свести Карлсона познакомиться со своими родными после обеда. Во-первых, никогда ничего хорошего не получается, когда маме мешают жарить тефтели. А кроме того, вдруг папа или мама вздумают завести с Карлсоном разговор о паровой машине или о пятнах на книжной полке… А такого разговора ни в коем случае нельзя допускать. Во время обеда Малыш постарается втолковать и папе и маме, как надо относиться к лучшему в мире специалисту по паровым машинам. Вот когда они пообедают и всё поймут, Малыш пригласит всю семью к себе в комнату.

«Будьте добры, — скажет Малыш, — пойдёмте ко мне. У меня в гостях Карлсон, который живёт на крыше».

Как они изумятся! Как будет забавно глядеть на их лица!

Карлсон вдруг перестал расхаживать по комнате. Он замер на месте и стал принюхиваться, словно ищейка.

— Мясные тефтели, — сказал он. — Обожаю сочные вкусные тефтели!

Малыш смутился. Собственно говоря, на эти слова Карлсона надо было бы ответить только одно: «Если хочешь, останься и пообедай с нами». Но Малыш не решился произнести такую фразу. Невозможно привести Карлсона к обеду без предварительного объяснения с родителями. Вот Кристера и Гуниллу — это другое дело. С ними Малыш может примчаться в последнюю минуту, когда все остальные уже сидят за столом, и сказать: «Милая мама, дай, пожалуйста, Кристеру и Гунилле горохового супа и блинов». Но привести к обеду совершенно незнакомого маленького толстого человечка, который к тому же взорвал паровую машину и прожёг книжную полку, — нет, этого так просто сделать нельзя!

Но ведь Карлсон только что заявил, что обожает сочные вкусные мясные тефтели, — значит, надо во чтобы то ни стало угостить его тефтелями, а то он ещё обидится на Малыша и больше не захочет с ним играть… Ах, как много теперь зависело от этих, вкусных мясных тефтелей!

— Подожди минутку, — сказал Малыш. — Я сбегаю на кухню за тефтелями.

Карлсон одобряюще кивнул головой.

— Неси скорей! — крикнул он вслед Малышу. — Одними картинами сыт не будешь!

Малыш примчался на кухню. Мама в клетчатом переднике стояла у плиты и жарила превосходные тефтели. Время от времени она встряхивала большую сковородку, и плотно уложенные маленькие мясные шарики подскакивали и переворачивались на другую сторону.

— А, это ты, Малыш? — сказала мама. — Скоро будем обедать.

— Мамочка, — произнёс Малыш самым вкрадчивым голосом, на который был только способен, — мамочка, положи, пожалуйста, несколько тефтелек на блюдце, и я отнесу их в свою комнату.

— Сейчас, сынок, мы сядем за стол, — ответил; мама.

— Я знаю, но всё равно мне очень нужно… После обеда я тебе объясню, в чём дело.

— Ну ладно, ладно, — сказала мама и положила на маленькую тарелочку шесть тефтелей. — На, возьми.

О, чудесные маленькие тефтели! Они пахли так восхитительно и были такие поджаристые, румяные — словом, такие, какими и должны быть хорошие мясные тефтели!

Малыш взял тарелку обеими руками и осторожно понёс её в свою комнату.

— Вот и я, Карлсон! — крикнул Малыш, отворяя дверь.

Но Карлсон исчез. Малыш стоял с тарелкой посреди комнаты и оглядывался по сторонам. Никакого Карлсона не было. Это было так грустно, что у Малыша сразу же испортилось настроение.

— Он ушёл, — сказал вслух Малыш. — Он ушёл. Но вдруг…

— Пип! — донёсся до Малыша какой-то странный писк.

Малыш повернул голову. На кровати, рядом с подушкой, под одеялом, шевелился какой-то маленький комок и пищал:

— Пип! Пип!

А затем из-под одеяла выглянуло лукавое лицо Карлсона.



— Хи-хи! Ты сказал: «он ушёл», «он ушёл»… Хи-хи! А «он» вовсе не ушёл — «он» только спрятался!.. — пропищал Карлсон.

Но тут он увидел в руках Малыша тарелочку и мигом нажал кнопку на животе. Мотор загудел, Карлсон стремительно спикировал с кровати прямо к тарелке с тефтелями. Он на лету схватил тефтельку, потом взвился к потолку и, сделав небольшой круг под лампой, с довольным видом принялся жевать.

— Восхитительные тефтельки! — воскликнул Карлсон. — На редкость вкусные тефтельки! Можно подумать, что их делал лучший в мире специалист по тефтелям!.. Но ты, конечно, знаешь, что это не так, — добавил он.

Карлсон снова спикировал к тарелке и взял ещё одну тефтельку.

В этот момент из кухни послышался мамин голос:

— Малыш, мы садимся обедать, быстро мой руки!

— Мне надо идти, — сказал Малыш Карлсону и поставил тарелочку на пол. — Но я очень скоро вернусь. Обещай, что ты меня дождёшься.

— Хорошо, дождусь, — сказал Карлсон. — Но что мне здесь делать без тебя? — Карлсон спланировал на пол и приземлился возле Малыша. — Пока тебя не будет, я хочу заняться чем-нибудь интересным. У тебя правда нет больше паровых машин?

— Нет, — ответил Малыш. — Машин нет, но есть кубики.

— Покажи, — сказал Карлсон. Малыш достал из шкафа, где лежали игрушки, ящик со строительным набором. Это был и в самом деле великолепный строительный материал — разноцветные детали различной формы. Их можно было соединять друг с другом и строить всевозможные вещи.

— Вот, играй, — сказал Малыш. — Из этого набора можно сделать и автомобиль, и подъёмный кран, и всё, что хочешь…

— Неужели лучший в мире строитель не знает, — прервал Малыша Карлсон, — что можно построить из этого строительного материала!

Карлсон сунул себе в рот ещё одну тефтельку и кинулся к ящику с кубиками.

— Сейчас ты увидишь, — проговорил он и вывалил все кубики на пол. — Сейчас ты увидишь…



Но Малышу надо было идти обедать. Как охотно он остался бы здесь понаблюдать за работой лучшего в мире строителя! С порога он ещё раз оглянулся на Карлсона и увидел, что тот уже сидит на полу возле горы кубиков и радостно напевает себе под нос:

Ура, ура, ура!
Прекрасная игра!
Красив я и умён,
И ловок, и силён!
Люблю играть, люблю… жевать.
Последние слова он пропел, проглотив четвёртую тефтельку.

Когда Малыш вошёл в столовую, мама, папа, Боссе и Бетан уже сидели за столом. Малыш шмыгнул на своё место и повязал вокруг шеи салфетку.

— Обещай мне одну вещь, мама. И ты, папа, тоже, — сказал он.

— Что же мы должны тебе обещать? — спросила мама.

— Нет, ты раньше обещай!

Папа был против того, чтобы обещать вслепую.

— А вдруг ты опять попросишь собаку? — сказал папа.

— Нет, не собаку, — ответил Малыш. — А кстати, собаку ты мне тоже можешь обещать, если хочешь!.. Нет, это совсем другое и нисколечко не опасное. Обещайте, что вы обещаете!

— Ну ладно, ладно, — сказала мама.

— Значит, вы обещали, — радостно подхватил Малыш, — ничего не говорить насчёт паровой машины Карлсону, который живёт на крыше…

— Интересно, — сказала Бетан, — как они могут что-нибудь сказать или не сказать Карлсону о паровой машине, раз они никогда с ним не встретятся?

— Нет,встретятся, — спокойно ответил Малыш, — потому что Карлсон сидит в моей комнате.!

— Ой, я сейчас подавлюсь! — воскликнул Боссе. — Карлсон сидит в твоей комнате?

— Да, представь себе, сидит! — И Малыш с торжествующим видом поглядел по сторонам.

Только бы они поскорее пообедали, и тогда они увидят…

— Нам было бы очень приятно познакомиться с Карлсоном, — сказала мама.

— Карлсон тоже так думает! — ответил Малыш.

Наконец доели компот. Мама поднялась из-за стола. Настал решающий миг.

— Пойдёмте все, — предложил Малыш.

— Тебе не придётся нас упрашивать, — сказала Бетан.

— Я не успокоюсь, пока не увижу этого самого Карлсона.

Малыш шёл впереди.

— Только исполните, что обещали, — сказал он, подойдя к двери своей комнаты. — Ни слова о паровой машине!

Затем он нажал дверную ручку и открыл дверь. Карлсона в комнате не было. На этот раз по-настоящему не было. Нигде. Даже в постели Малыша не шевелился маленький комок.

Зато на полу возвышалась башня из кубиков. Очень высокая башня. И хотя Карлсон мог бы, конечно, построить из кубиков подъёмные краны и любые другие вещи, на этот раз он просто ставил один кубик на другой, так что в конце концов получилась длинная-предлинная, узкая башня, которая сверху была увенчана чем-то, что явно должно было изображать купол: на самом верхнем кубике лежала маленькая круглая мясная тефтелька.

Карлсон играет в палатку

Да, это была для Малыша очень тяжёлая минута. Маме, конечно, не понравилось, что её тефтелями украшают башни из кубиков, и она не сомневалась, что это была работа Малыша.

— Карлсон, который живёт на крыше… — начал было Малыш, но папа строго прервал его:

— Вот что, Малыш: мы больше не хотим слушать твои выдумки про Карлсона!

Боссе и Бетан рассмеялись.

— Ну и хитрец же этот Карлсон! — сказала Бетан. — Он скрывается как раз в ту минуту, когда мы приходим.

Огорчённый Малыш съел холодную тефтельку и собрал свои кубики. Говорить о Карлсоне сейчас явно не стоило.



Но как нехорошо поступил с ним Карлсон, как нехорошо!

— А теперь мы пойдём пить кофе и забудем про Карлсона, — сказал папа и в утешение потрепал Малыша по щеке.

Кофе пили всегда в столовой у камина. Так было и сегодня вечером, хотя на дворе стояла тёплая, ясная весенняя погода и липы на улице уже оделись маленькими клейкими зелёными листочками. Малыш не любил кофе, но зато очень любил сидеть вот так с мамой, и папой, и Боссе, и Бетан перед огнем, горящим в камине…

— Мама, отвернись на минутку, — попросил Малыш, когда мама поставила на маленький столик перед камином поднос с кофейником.

— Зачем?

— Ты же не можешь видеть, как я грызу сахар, а я сейчас возьму кусок, — сказал Малыш.

Малышу надо было чем-то утешиться. Он был очень огорчён, что Карлсон удрал. Ведь действительно нехорошо так поступать — вдруг исчезнуть, ничего не оставив, кроме башни из кубиков, да ещё с мясной тефтелькой наверху!

Малыш сидел на своём любимом месте у камина — так близко к огню, как только возможно.

Вот эти минуты, когда вся семья после обеда пила кофе, были, пожалуй, самыми приятными за весь день. Тут можно было спокойно поговорить с папой и с мамой, и они терпеливо выслушивали Малыша, что не всегда случалось в другое время. Забавно было следить за тем, как Боссе и Бетан подтрунивали друг над другом и болтали о «зубрёжке». «Зубрёжкой», должно быть, назывался другой, более сложный способ приготовления уроков, чем тот, которому учили Малыша в начальной школе. Малышу тоже очень хотелось рассказать о своих школьных делах, но никто, кроме мамы и папы, этим не интересовался. Боссе и Бетан только смеялись над его рассказами, и Малыш замолкал — он боялся говорить то, над чем так обидно смеются. Впрочем, Боссе и Бетан старались не дразнить Малыша, потому что он им отвечал тем же. А дразнить Малыш умел прекрасно, — да и как может быть иначе, когда у тебя такой брат, как Боссе, и такая сестра, как Бетан!

— Ну, Малыш, — спросила мама, — ты уже выучил уроки?

Нельзя сказать, чтобы такие вопросы были Малышу по душе, но раз уж мама так спокойно отнеслась к тому, что он съел кусок сахару, то и Малыш решил мужественно выдержать этот неприятный разговор.

— Конечно, выучил, — хмуро ответил он.

Всё это время Малыш думал только о Карлсоне. И как это люди не понимают, что пока он не узнает, куда исчез Карлсон, ему не до уроков!

— А что вам задали? — спросил папа.

Малыш окончательно рассердился. Видно, этим разговорам сегодня конца не будет. Ведь не затем же они так уютно сидят сейчас у огня, чтобы только и делать, что говорить об уроках!

— Нам задали алфавит, — торопливо ответил он, — целый длиннющий алфавит. И я его знаю: сперва идёт «А», а потом все остальные буквы.

Он взял ещё кусок сахару и снова принялся думать о Карлсоне. Пусть себе болтают о чём хотят, а он будет думать только о Карлсоне.

От этих мыслей его оторвала Бетан:

— Ты что, не слышишь, Малыш? Хочешь заработать двадцать пять эре1? Малыш не сразу понял, что она ему говорит. Конечно, он был не прочь заработать двадцать пять эре. Но всё зависело от того, что для этого надо сделать.

— Двадцать пять эре — это слишком мало, — твёрдо сказал он. — Сейчас ведь такая дороговизна… Как ты думаешь, сколько стоит, например, пятидесятиэровый стаканчик мороженого?

— Я думаю, пятьдесят эре, — хитро улыбнулась Бетан.

— Вот именно, — сказал Малыш. — И ты сама прекрасно понимаешь, что двадцать пять эре — это очень мало.

— Да ты ведь даже не знаешь, о чём идёт речь, — сказала Бетан. — Тебе ничего не придётся делать. Тебе нужно будет только кое-чего не делать.

— А что я должен буду не делать?

— Ты должен будешь в течение всего вечера не переступать порога столовой.

— Понимаешь, придёт Пелле, новое увлечение Бетан, — сказал Боссе.

Малыш кивнул. Ну ясно, ловко они всё рассчитали: мама с папой пойдут в кино, Боссе — на футбольный матч, а Бетан со своим Пелле проворкуют весь вечер в столовой. И лишь он, Малыш, будет изгнан в свою комнату, да ещё за такое ничтожное вознаграждение, как двадцать пять эре… Вот как к нему относятся в семье!

— А какие уши у твоего нового увлечения? Он что, такой же лопоухий, как и тот, прежний?

Это было сказано специально для того, чтобы позлить Бетан.

— Вот, слышишь, мама? — сказала она. — Теперь ты сама понимаешь, почему мне нужно убрать отсюда Малыша. Кто бы ко мне ни пришёл — он всех отпугивает!

— Он больше не будет так делать, — неуверенно сказала мама; она не любила, когда её дети ссорились.

— Нет, будет, наверняка будет! — стояла на своём Бетан. — Ты что, не помнишь, как он выгнал Клааса? Он уставился на него и сказал: «Нет, Бетан, такие уши одобрить невозможно». Ясно, что после этого Клаас и носа сюда не кажет.

— Спокойствие, только спокойствие! — проговорил Малыш тем же тоном, что и Карлсон. — Я останусь в своей комнате, и притом совершенно бесплатно. Если вы не хотите меня видеть, то и ваших денег мне не нужно.

— Хорошо, — сказала Бетан. — Тогда поклянись, что я не увижу тебя здесь в течение всего вечера.

— Клянусь! — сказал Малыш. — И поверь, что мне вовсе не нужны все твои Пелле. Я сам готов заплатить двадцать пять эре, только бы их не видеть.

* * *
И вот мама с папой отправились в кино, а Боссе умчался на стадион. Малыш сидел в своей комнате, и притом совершенно бесплатно. Когда он приоткрывал дверь, до него доносилось невнятное бормотание из столовой — там Бетан болтала со своим Пелле. Малыш постарался уловить, о чём они говорят, но это ему не удалось.



Тогда он подошёл к окну и стал вглядываться в сумерки. Потом посмотрел вниз, на улицу, не играют ли там Кристер и Гунилла. У подъезда возились мальчишки, кроме них, на улице никого не было. Пока они дрались, Малыш с интересом следил за ними, но, к сожалению, драка быстро кончилась, и ему опять стало очень скучно.

И тогда он услышал божественный звук. Он услышал, как жужжит моторчик, и минуту спустя Карлсон влетел в окно.

— Привет, Малыш! — беззаботно произнёс он.

— Привет, Карлсон! Откуда ты взялся?

— Что?.. Я не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Да ведь ты исчез и как раз в тот момент, когда я собирался тебя познакомить с моими мамой и папой. Почему ты удрал?

Карлсон явно рассердился. Он подбоченился и воскликнул:

— Нет, в жизни не слыхал ничего подобного! Может быть, я уже не имею права взглянуть, что делается у меня дома? Хозяин обязан следить за своим домом. Чем я виноват, что твои мама и папа решили познакомиться со мной как раз в тот момент, когда я должен был заняться своим домом? Карлсон оглядел комнату.

— А где моя башня? Кто разрушил мою прекрасную башню и где моя тефтелька? Малыш смутился.

— Я не думал, что ты вернёшься, — сказал он.

— Ах, так! — закричал Карлсон. — Лучший в мире строитель воздвигает башню, и что же происходит? Кто ставит вокруг неё ограду? Кто следит за тем, чтобы она осталась стоять во веки веков? Никто! Совсем наоборот: башню ломают, уничтожают да к тому же ещё и съедают чужую тефтельку!

Карлсон отошёл в сторону, присел на низенькую скамеечку и надулся.

— Пустяки, — сказал Малыш, — дело житейское! — И он махнул рукой точно так же, как это делал Карлсон. — Есть из-за чего расстраиваться!..

— Тебе хорошо рассуждать! — сердито пробурчал Карлсон. — Сломать легче всего. Сломать и сказать, что это, мол, дело житейское и не из-за чего расстраиваться. А каково мне, строителю, который воздвиг башню вот этими бедными маленькими руками! И Карлсон ткнул свои пухленькие ручки прямо в нос Малышу. Потом он снова сел на скамеечку и надулся пуще прежнего.



— Я просто вне себя, — проворчал он, — ну просто выхожу из себя!

Малыш совершенно растерялся. Он стоял, не зная, что предпринять. Молчание длилось долго.

В конце концов Карлсон сказал грустным голосом:

— Если я получу какой-нибудь небольшой подарок, то, быть может, опять повеселею. Правда, ручаться я не могу, но, возможно, всё же повеселею, если мне что-нибудь подарят…

Малыш подбежал к столу и начал рыться в ящике, где у него хранились самые драгоценные вещи: коллекция марок, разноцветные морские камешки, цветные мелки и оловянные солдатики.

Там же лежал и маленький электрический фонарик. Малыш им очень дорожил.

— Может быть, тебе подарить вот это? — сказал он.

Карлсон метнул быстрый взгляд на фонарик и оживился:

— Вот-вот, что-то в этом роде мне и нужно, чтобы у меня исправилось настроение. Конечно, моя башня была куда лучше, но, если ты мне дашь этот фонарик, я постараюсь хоть немножко повеселеть.

— Он твой, — сказал Малыш.

— А он зажигается? — с сомнением спросил Карлсон, нажимая кнопку. — Ура! Горит! — вскричал он, и глаза его тоже загорелись. — Подумай только, когда тёмными осенними вечерами мне придётся идти к своему маленькому домику, я зажгу этот фонарик. Теперь я уже не буду блуждать в потёмках среди труб, — сказал Карлсон и погладил фонарик.

Эти слова доставили Малышу большую радость, и он мечтал только об одном — хоть раз погулять с Карлсоном по крышам и поглядеть, как этот фонарик будет освещать им путь в темноте.

— Ну, Малыш, вот я и снова весел! Зови своих маму и папу, и мы познакомимся.

— Они ушли в кино, — сказал Малыш.

— Пошли в кино, вместо того чтобы встретиться со мной? — изумился Карлсон.

— Да, все ушли. Дома только Бетан и её новое увлечение. Они сидят в столовой, но мне туда нельзя заходить.

— Что я слышу! — воскликнул Карлсон. — Ты не можешь пойти куда хочешь? Ну, этого мы не потерпим. Вперёд!..

— Но ведь я поклялся… — начал было Малыш.

— А я поклялся, — перебил его Карлсон, — что если замечу какую-нибудь несправедливость, то в тот же миг, как ястреб, кинусь на неё… Он подошёл и похлопал Малыша по плечу: — Что же ты обещал?

— Я обещал, что меня весь вечер не увидят в столовой.

— Тебя никто и не увидит, — сказал Карлсон. — А ведь тебе небось хочется посмотреть на новое увлечение Бетан?

— По правде говоря, очень! — с жаром ответил Малыш. — Прежде она дружила с мальчиком, у которого уши были оттопырены. Мне ужасно хочется поглядеть, какие уши у этого.

— Да и я бы охотно поглядел на его уши, — сказал Карлсон. — Подожди минутку! Я сейчас придумаю какую-нибудь штуку. Лучший в мире мастер на всевозможные проказы — это Карлсон, который живёт на крыше. — Карлсон внимательно огляделся по сторонам. — Вот то, что нам нужно! — воскликнул он, указав головой на одеяло. — Именно одеяло нам и нужно. Я не сомневался, что придумаю какую-нибудь штуку…

— Что же ты придумал? — спросил Малыш.

— Ты поклялся, что тебя весь вечер не увидят в столовой? Так? Но, если ты накроешься одеялом, тебя ведь никто и не увидит.

— Да… но… — попытался возразить Малыш.

— Никаких «но»! — резко оборвал его Карлсон. — Если ты будешь накрыт одеялом, увидят одеяло, а не тебя. Я тоже буду накрыт одеялом, поэтому и меня не увидят. Конечно, для Бетан нет худшего наказания. Но поделом ей, раз она такая глупая… Бедная, бедная малютка Бетан, так она меня и не увидит!

Карлсон стащил с кровати одеяло и накинул его себе на голову.

— Иди сюда, иди скорей ко мне, — позвал он Малыша. — Войди в мою палатку.

Малыш юркнул под одеяло к Карлсону, и они оба радостно захихикали.

— Ведь Бетан ничего не говорила о том, что она не хочет видеть в столовой палатку. Все люди радуются, когда видят палатку. Да ещё такую, в которой горит огонёк! — И Карлсон зажёг фонарик.

Мальш не был уверен, что Бетан уж очень обрадуется, увидев палатку. Но зато стоять рядом с Карлсоном в темноте под одеялом и светить фонариком было так здорово, так интересно, что просто дух захватывало.

Малыш считал, что можно с тем же успехом играть в палатку в его комнате, оставив в покое Бетан, но Карлсон никак не соглашался.

— Я не могу мириться с несправедливостью, — сказал он. — Мы пойдём в столовую, чего бы это ни стоило!

И вот палатка начала двигаться к двери. Малыш шёл вслед за Карлсоном. Из-под одеяла показалась маленькая пухлая ручка и тихонько отворила дверь. Палатка вышла в прихожую, отделённую от столовой плотной занавесью.

— Спокойствие, только спокойствие! — прошептал Карлсон.

Палатка неслышно пересекла прихожую и остановилась у занавеси. Бормотание Бетан и Пелле слышалось теперь явственнее, но всё же слов нельзя было разобрать. Лампа в столовой не горела. Бетан и Пелле сумерничали — видимо, им было достаточно света, который проникал через окно с улицы.

— Это хорошо, — прошептал Карлсон. — Свет моего фонарика в потёмках покажется ещё ярче. Но пока он на всякий случай погасил фонарик. — Мы появимся, как радостный, долгожданный сюрприз… — И Карлсон хихикнул под одеялом.

Тихо-тихо палатка раздвинула занавесь и вошла в столовую. Бетан и Пелле сидели на маленьком диванчике у противоположной стены. Тихо-тихо приближалась к ним палатка.

— Я тебя сейчас поцелую, Бетан, — услышал Малыш хриплый мальчишечий голос.

Какой он чудной, этот Пелле!

— Ладно, — сказала Бетан, и снова наступила тишина.

Тёмное пятно палатки бесшумно скользило по полу; медленно и неумолимо надвигалось оно на диван. До дивана оставалось всего несколько шагов, но Бетан и Пелле ничего не замечали. Они сидели молча.

— А теперь ты меня поцелуй, Бетан, — послышался робкий голос Пелле.

Ответа так и не последовало, потому что в этот момент вспыхнул яркий свет фонарика, который разогнал серые сумеречные тени и ударил Пелле в лицо. Пелле вскочил, Бетан вскрикнула. Но тут раздался взрыв хохота и топот ног, стремительно удаляющихся по направлению к прихожей.



Ослеплённые ярким светом, Бетан и Пелле не могли ничего увидеть, зато они услышали смех, дикий, восторженный смех, который доносился из-за занавеси.

— Это мой несносный маленький братишка, — объяснила Бетан. — Ну, сейчас я ему задам!

Малыш надрывался от хохота.

— Конечно, она тебя поцелует! — крикнул он — Почему бы ей тебя не поцеловать? Бетан всех целует, это уж точно.

Потом раздался грохот, сопровождаемый новым взрывом смеха.

— Спокойствие, только спокойствие! — прошептал Карлсон, когда во время своего стремительного бегства они вдруг споткнулись и упали на пол.

Малыш старался быть как можно более спокойным, хотя смех так и клокотал в нём: Карлсон свалился прямо на него, и Малыш уже не разбирал, где его ноги, а где ноги Карлсона. Бетан могла их вот-вот настичь, поэтому они поползли на четвереньках. В панике ворвались они в комнату Малыша как раз в тот момент, когда Бетан уже норовила их схватить.



— Спокойствие, только спокойствие! — шептал под одеялом Карлсон, и его коротенькие ножки стучали по полу, словно барабанные палочки. — Лучший в мире бегун — это Карлсон, который живёт на крыше! — добавил он, едва переводя дух.

Малыш тоже умел очень быстро бегать, и, право, сейчас это было необходимо. Они спаслись, захлопнув дверь перед самым носом Бетан. Карлсон торопливо повернул ключ и весело засмеялся, в то время как Бетан изо всех сил колотила в дверь.

— Подожди, Малыш, я ещё доберусь до тебя! — сердито крикнула она.

— Во всяком случае, меня никто не видел! — ответил Малыш из-за двери, и до Бетан снова донёсся смех.

Если бы Бетан не так сердилась, она бы услышала, что смеются двое.

Карлсон держит пари

Однажды Малыш вернулся из школы злой, с шишкой на лбу. Мама хлопотала на кухне. Увидев шишку, она, как и следовало ожидать, огорчилась.



— Бедный Малыш, что это у тебя на лбу? — спросила мама и обняла его.

— Кристер швырнул в меня камнем, — хмуро ответил Малыш.

— Камнем? Какой противный мальчишка! — воскликнула мама. — Что же ты сразу мне не сказал?

Малыш пожал плечами:

— Что толку? Ведь ты не умеешь кидаться камнями. Ты даже не сможешь попасть камнем в стену сарая.

— Ах ты глупыш! Неужели ты думаешь, что я стану бросать камни в Кристера?

— А чем же ещё ты хочешь в него бросить? Ничего другого тебе не найти, во всяком случае, ничего более подходящего, чем камень.

Мама вздохнула. Было ясно, что не один Кристер при случае швыряется камнями. Её любимец был ничуть не лучше. Как это получается, что маленький мальчик с такими добрыми голубыми глазами — драчун?

— Скажи, а нельзя ли вообще обойтись без драки? Мирно можно договориться о чём угодно. Знаешь, Малыш, ведь, собственно говоря, на свете нет такой вещи, о которой нельзя было бы договориться, если всё как следует обсудить.

— Нет, мама, такие вещи есть. Вот, например, вчера я как раз тоже дрался с Кристером…

— И совершенно напрасно, — сказала мама. — Вы прекрасно могли бы разрешить ваш спор словами, а не кулаками.

Малыш присел к кухонному столу и обхватил руками свою разбитую голову.

— Да? Ты так думаешь? — спросил он и неодобрительно взглянул на маму. — Кристер мне сказал: «Я могу тебя отлупить». Так он и сказал. А я ему ответил: «Нет, не можешь». Ну скажи, могли ли мы разрешить наш спор, как ты говоришь, словами?

Мама не нашлась что ответить, и ей пришлось оборвать свою умиротворяющую проповедь. Её драчун сын сидел совсем мрачный, и она поспешила поставить перед ним чашку горячего шоколада и свежие плюшки.

Всё это Малыш очень любил. Ещё на лестнице он уловил сладостный запах только что испечённой сдобы. А от маминых восхитительных плюшек с корицей жизнь делалась куда более терпимой.



Преисполненный благодарности, он откусил кусочек. Пока он жевал, мама залепила ему пластырем шишку на лбу. Затем она тихонько поцеловала больное место и спросила:

— А что вы не поделили с Кристером сегодня?

— Кристер и Гунилла говорят, что я всё сочинил про Карлсона, который живёт на крыше. Они говорят, что это выдумка.

— А разве это не так? — осторожно спросила мама.

Малыш оторвал глаза от чашки с шоколадом и гневно посмотрел на маму.

— Даже ты не веришь тому, что я говорю! — сказал он. — Я спросил у Карлсона, не выдумка ли он…

— Ну и что же он тебе ответил? — поинтересовалась мама.

— Он сказал, что, если бы он был выдумкой, это была бы самая лучшая выдумка на свете. Но дело в том, что он не выдумка. — И Малыш взял ещё одну булочку. — Карлсон считает, что, наоборот, Кристер и Гунилла — выдумка. «На редкость глупая выдумка», — говорит он. И я тоже так думаю.

Мама ничего не ответила — она понимала, что бессмысленно разуверять Малыша в его фантазиях.

— Я думаю, — сказала она наконец, — что тебе лучше побольше играть с Гуниллой и Кристером и поменьше думать о Карлсоне.

— Карлсон, по крайней мере, не швыряет в меня камнями, — проворчал Малыш и потрогал шишку на лбу. Вдруг он что-то вспомнил и радостно улыбнулся маме. — Да, я чуть было не забыл, что сегодня впервые увижу домик Карлсона!

Но он тут же раскаялся, что сказал это. Как глупо говорить с мамой о таких вещах!

Однако эти слова Малыша не показались маме более опасными и тревожными, чем всё остальное, что он обычно рассказывал о Карлсоне, и она беззаботно сказала:

— Ну что ж, это, вероятно, будет очень забавно.

Но вряд ли мама была бы так спокойна, если бы поняла до конца, что именно сказал ей Малыш. Ведь подумать только, где жил Карлсон!

Малыш встал из-за стола сытый, весёлый и вполне довольный жизнью. Шишка на лбу уже не болела, во рту был изумительный вкус плюшек с корицей, через кухонное окно светило солнце, и мама выглядела такой милой в своём клетчатом переднике.

Малыш подошёл к ней, чмокнул её полную руку и сказал:

— Как я люблю тебя, мамочка!

— Я очень рада, — сказала мама.

— Да… Я люблю тебя, потому что ты такая милая.

Затем Малыш пошёл к себе в комнату и стал ждать Карлсона. Они должны были сегодня вместе отправиться на крышу, и, если бы Карлсон был только выдумкой, как уверяет Кристер, вряд ли Малыш смог бы туда попасть.

«Я прилечу за тобой приблизительно часа в три, или в четыре, или в пять, но ни в коем случае не раньше шести», — сказал ему Карлсон.

Малыш так толком и не понял, когда же, собственно, Карлсон намеревается прилететь, и переспросил его.

«Уж никак не позже семи, но едва ли раньше восьми… Ожидай меня примерно к девяти, после того как пробьют часы».

Малыш ждал чуть ли не целую вечность, и в конце концов ему начало казаться, что Карлсона и в самом деле не существует. И когда Малыш уже был готов поверить, что Карлсон — всего лишь выдумка, послышалось знакомое жужжание, и в комнату влетел Карлсон, весёлый и бодрый.

— Я тебя совсем заждался, — сказал Малыш. — В котором часу ты обещал прийти?

— Я сказал приблизительно, — ответил Карлсон. — Так оно и вышло: я пришёл приблизительно.

Он направился к аквариуму Малыша, в котором кружились пёстрые рыбки, окунул лицо в воду и стал пить большими глотками.



— Осторожно! Мои рыбки! — крикнул Малыш; он испугался, что Карлсон нечаянно проглотит несколько рыбок.

— Когда у человека жар, ему надо много пить, — сказал Карлсон. — И если он даже проглотит две-три или там четыре рыбки, это пустяки, дело житейское.

— У тебя жар? — спросил Малыш.

— Ещё бы! Потрогай. — И он положил руку Малыша на свой лоб.

Но Малышу его лоб не показался горячим.

— Какая у тебя температура? — спросил он.

— Тридцать-сорок градусов, не меньше!



Малыш недавно болел корью и хорошо знал, что значит высокая температура. Он с сомнением покачал головой:

— Нет, по-моему, ты не болен.

— Ух, какой ты гадкий! — закричал Карлсон и топнул ногой. — Что, я уж и захворать не могу, как все люди?

— Ты хочешь заболеть?! — изумился Малыш.

— Конечно. Все люди этого хотят! Я хочу лежать в постели с высокой-превысокой температурой. Ты придёшь узнать, как я себя чувствую, и я тебе скажу, что я самый тяжёлый больной в мире. И ты меня спросишь, не хочу ли я чего-нибудь, и я тебе отвечу, что мне ничего не нужно. Ничего, кроме огромного торта, нескольких коробок печенья, горы шоколада и большого-пребольшого куля конфет!

Карлсон с надеждой посмотрел на Малыша, но тот стоял совершенно растерянный, не зная, где он сможет достать всё, чего хочет Карлсон.

— Ты должен стать мне родной матерью, — продолжал Карлсон. — Ты будешь меня уговаривать выпить горькое лекарство и обещаешь мне за это пять эре. Ты обернёшь мне горло тёплым шарфом. Я скажу, что он кусается, и только за пять эре соглашусь лежать с замотанной шеей.

Малышу очень захотелось стать Карлсону родной матерью, а это значило, что ему придётся опустошить свою копилку. Она стояла на книжной полке, прекрасная и тяжёлая. Малыш сбегал на кухню за ножом и с его помощью начал доставать из копилки пятиэровые монетки. Карлсон помогал ему с необычайным усердием и ликовал по поводу каждой монеты, которая выкатывалась на стол. Попадались монеты в десять и двадцать пять эре, но Карлсона больше всего радовали пятиэровые монетки.

Малыш помчался в соседнюю лавочку и купил на все деньги леденцов, засахаренных орешков и шоколаду. Когда он отдал продавцу весь свой капитал, то вдруг вспомнил, что копил эти деньги на собаку, и тяжело вздохнул. Но он тут же подумал, что тот, кто решил стать Карлсону родной матерью, не может позволить себе роскошь иметь собаку.

Вернувшись домой с карманами, набитыми сластями, Малыш увидел, что в столовой вся семья — и мама, и папа, и Бетан, и Боссе — пьёт послеобеденный кофе. Но у Малыша не было времени посидеть с ними. На мгновение ему в голову пришла мысль пригласить их всех к себе в комнату, чтобы познакомить наконец с Карлсоном. Однако, хорошенько подумав, он решил, что сегодня этого делать не стоит, — ведь они могут помешать ему отправиться с Карлсоном на крышу. Лучше отложить знакомство до другого раза.

Малыш взял из вазочки несколько миндальных печений в форме ракушек — ведь Карлсон сказал, что печенья ему тоже хочется, — и отправился к себе.

— Ты заставляешь меня так долго ждать! Меня, такого больного и несчастного, — с упрёком сказал Карлсон.

— Я торопился как только мог, — оправдывался Малыш, — и столько всего накупил…

— И у тебя не осталось ни одной монетки? Я ведь должен получить пять эре за то, что меня будет кусать шарф! — испуганно перебил его Карлсон.

Малыш успокоил его, сказав, что приберёг несколько монет.

Глаза Карлсона засияли, и он запрыгал на месте от удовольствия.

— О, я самый тяжёлый в мире больной! — закричал он. — Нам надо поскорее уложить меня в постель.

И тут Малыш впервые подумал: как же он попадёт на крышу, раз он не умеет летать?

— Спокойствие, только спокойствие! — бодро ответил Карлсон. — Я посажу тебя на спину, и — раз, два, три! — мы полетим ко мне. Но будь осторожен, следи, чтобы пальцы не попали в пропеллер.

— Ты думаешь, у тебя хватит сил долететь со мной до крыши?

— Там видно будет, — сказал Карлсон. — Трудно, конечно, предположить, что я, такой больной и несчастный, смогу пролететь с тобой и половину пути. Но выход из положения всегда найдётся: если почувствую, что выбиваюсь из сил, я тебя сброшу…

Малыш не считал, что сбросить его вниз — наилучший выход из положения, и вид у него стал озабоченный.

— Но, пожалуй, всё обойдётся благополучно. Лишь бы мотор не отказал.

— А вдруг откажет? Ведь тогда мы упадём! — сказал Малыш.

— Безусловно упадём, — подтвердил Карлсон. — Но это пустяки, дело житейское! — добавил он и махнул рукой.

Малыш подумал и тоже решил, что это пустяки, дело житейское.

Он написал на клочке бумаги записку маме и папе и оставил её на столе:



"Я навирху у Карлсона который живёт на крыше"
Конечно, лучше всего было бы успеть вернуться домой, прежде чем они найдут эту записку. Но если его случайно хватятся раньше, то пусть знают, где он находится. А то может получиться так, как уже было однажды, когда Малыш гостил за городом у бабушки и вдруг решил сесть в поезд и вернуться домой. Тогда мама плакала и говорила ему:

«Уж если тебе, Малыш, так захотелось поехать на поезде, почему ты мне не сказал об этом?»

«Потому, что я хотел ехать один», — ответ Малыш.

Вот и теперь то же самое. Он хочет отправиться с Карлсоном на крышу, поэтому лучше всего не просить разрешения. А если обнаружится, что его нет дома, он сможет оправдаться тем, что написал записку.

Карлсон был готов к полёту. Он нажал кнопку на животе, и мотор загудел.

— Залезай скорее мне на плечи, — крикнул Карлсон, — мы сейчас взлетим!

И правда, они вылетели из окна и набрали высоту. Сперва Карлсон сделал небольшой круг над ближайшей крышей, чтобы испытать мотор. Мотор тарахтел так ровно и надёжно, что Малыш ни капельки не боялся.



Наконец Карлсон приземлился на своей крыше.

— А теперь поглядим, сможешь ли ты найти мой дом. Я тебе не скажу, за какой трубой он находится. Отыщи его сам.

Малышу никогда не случалось бывать на крыше, но он не раз видел, как какой-то мужчина, привязав себя верёвкой к трубе, счищал с крыши снег. Малыш всегда завидовал ему, а теперь он сам был таким счастливцем, хотя, конечно, не был обвязан верёвкой и внутри у него что-то сжималось, когда он переходил от одной трубы к другой. И вдруг за одной из них он действительно увидел домик. Очень симпатичный домик с зелёными ставенками и маленьким крылечком. Малышу захотелось как можно скорее войти в этот домик и своими глазами увидеть все паровые машины и все картины с изображением петухов, да и вообще всё, что там находилось.

К домику была прибита табличка, чтобы все знали, кто в нём живёт. Малыш прочёл:



КАРЛСОН, КОТОРЫЙ ЖИВЕТ НА КРЫШЕ
Карлсон распахнул настежь дверь и с криком: «Добро пожаловать, дорогой Карлсон, и ты, Малыш, тоже!» — первым вбежал в дом.

— Мне нужно немедленно лечь в постель, потому что я самый тяжёлый больной в мире! — воскликнул он и бросился на красный деревянный диванчик который стоял у стены.



Малыш вбежал вслед за ним; он готов был лопнуть от любопытства.

В домике Карлсона было очень уютно — это Малыш сразу заметил. Кроме деревянного диванчика, в комнате стоял верстак, служивший также и столом, шкаф, два стула и камин с железной решёткой и таганком. На нём Карлсон готовил пищу. Но паровых машин видно не было. Малыш долго оглядывал комнату, но не мог их нигде обнаружить и, наконец, не выдержав, спросил:

— А где же твои паровые машины?

— Гм… — промычал Карлсон, — мои паровые машины… Они все вдруг взорвались. Виноваты предохранительные клапаны. Только клапаны, ничто другое. Но это пустяки, дело житейское, и огорчаться нечего.

Малыш вновь огляделся по сторонам.

— Ну, а где твои картины с петухами? Они что, тоже взорвались? — язвительно спросил он Карлсона.

— Нет, они не взорвались, — ответил Карлсон. — Вот, гляди. — И он указал на пришпиленный к стене возле шкафа лист картона.

На большом, совершенно чистом листе в нижнем углу был нарисован крохотный красный петушок.

— Картина называется: «Очень одинокий петух», — объяснил Карлсон.

Малыш посмотрел на этого крошечного петушка. А ведь Карлсон говорил о тысячах картин, на которых изображены всевозможные петухи, и всё это, оказывается, свелось к одной красненькой петухообразной козявке!

— Этот «Очень одинокий петух» создан лучшим в мире рисовальщиком петухов, — продолжал Карлсон, и голос его дрогнул. — Ах, до чего эта картина прекрасна и печальна!.. Но нет, я не стану сейчас плакать, потому что от слёз поднимается температура… — Карлсон откинулся на подушку и схватился за голову. — Ты собирался стать мне родной матерью, ну так действуй, — простонал он.

Малыш толком не знал, с чего ему следует начать, и неуверенно спросил:

— У тебя есть какое-нибудь лекарство?

— Да, но я не хочу его принимать… А пятиэровая монетка у тебя есть?

Малыш вынул монетку из кармана штанов.

— Дай сюда.

Малыш протянул ему монетку. Карлсон быстро схватил её и зажал в кулаке; вид у него был хитрый и довольный.

— Сказать тебе, какое лекарство я бы сейчас принял?

— Какое? — поинтересовался Малыш.

— «Приторный порошок» по рецепту Карлсона, который живёт на крыше. Ты возьмёшь немного шоколаду, немного конфет, добавишь такую же порцию печенья, всё это истолчёшь и хорошенько перемешаешь. Как только ты приготовишь лекарство, я приму его. Это очень помогает от жара.

— Сомневаюсь, — заметил Малыш.

— Давай поспорим. Спорю на шоколадку, что я прав.

Малыш подумал, что, может быть, именно это мама и имела в виду, когда советовала ему разрешать споры словами, а не кулаками.

— Ну, давай держать пари! — настаивал Карлсон. — Давай, — согласился Малыш. Он взял одну из шоколадок и положил её на верстак, чтобы было ясно, на что они спорят, а затем принялся готовить лекарство по рецепту Карлсона. Он бросил в чашку несколько леденцов, несколько засахаренных орешков, добавил кусочек шоколаду, растолок всё это и перемешал. Потом раскрошил миндальные ракушки и тоже высыпал их в чашку. Такого лекарства Малыш ещё в жизни не видел, но оно выглядело так аппетитно, что он и сам согласился бы слегка поболеть, чтобы принять это лекарство.

Карлсон уже привстал на своём диване и, как птенец, широко разинул рот. Малышу показалось совестным взять у него хоть ложку «приторного порошка».



— Всыпь в меня большую дозу, — попросил Карлсон.

Малыш так и сделал. Потом они сели и молча принялись ждать, когда у Карлсона упадёт температура.

Спустя полминуты Карлсон сказал:

— Ты был прав, это лекарство не помогает от жара. Дай-ка мне теперь шоколадку.

— Тебе? — удавился Малыш. — Ведь я выиграл пари!

— Ну да, пари выиграл ты, значит, мне надо получить в утешение шоколадку. Нет справедливости на этом свете! А ты всего-навсего гадкий мальчишка, ты хочешь съесть шоколад только потому, что у меня не упала температура.

Малыш с неохотой протянул шоколадку Карлсону, который мигом откусил половину и, не переставая жевать, сказал:

— Нечего сидеть с кислой миной. В другой раз, когда я выиграю спор, шоколадку получишь ты.

Карлсон продолжал энергично работать челюстями и, проглотив последний кусок, откинулся на подушку и тяжело вздохнул:

— Как несчастны все больные! Как я несчастен! Ну что ж, придётся попробовать принять двойную дозу «приторного порошка», хоть я и ни капельки не верю, что он меня вылечит.

— Почему? Я уверен, что двойная доза тебе поможет. Давай поспорим! — предложил Малыш.

Честное слово, теперь и Малышу было не грех немножко схитрить. Он, конечно, совершенно не верил, что у Карлсона упадёт температура даже и от тройной порции «приторного порошка», но ведь ему так хотелось на этот раз проспорить! Осталась ещё одна шоколадка, и он её получит, если Карлсон выиграет спор.

— Что ж, давай поспорим! Приготовь-ка мне поскорее двойную дозу «приторного порошка». Когда нужно сбить температуру, ничем не следует пренебрегать. Нам ничего не остаётся, как испробовать все средства и терпеливо ждать результата.

Малыш смешал двойную дозу порошка и всыпал его в широко раскрытый рот Карлсона. Затем они снова уселись, замолчали и стали ждать Полминуты спустя Карлсон с сияющим видом соскочил с дивана.

— Свершилось чудо! — крикнул он. — У меня упала температура! Ты опять выиграл. Давай сюда шоколад.

Малыш вздохнул и отдал Карлсону последнюю плиточку. Карлсон недовольно взглянул на него:

— Упрямцы вроде тебя вообще не должны держать пари. Спорить могут только такие, как я. Проиграл ли, выиграл ли Карлсон, он всегда сияет, как начищенный пятак.

Воцарилось молчание, во время которого Карлсон дожёвывал свой шоколад. Потом он сказал:

— Но раз ты такой лакомка, такой обжора, лучше всего будет по-братски поделить остатки. У тебя ещё есть конфеты? Малыш пошарил в карманах. — Вот, три штуки. — И он вытащил два засахаренных орешка и один леденец.

— Три пополам не делится, — сказал Карлсон, — это знают даже малые дети. — И, быстро схватив с ладони Малыша леденец, проглотил его. — Вот теперь можно делить, — продолжал Карлсон и с жадностью поглядел на оставшиеся два орешка: один из них был чуточку больше другого. — Так как я очень милый и очень скромный, то разрешаю тебе взять первому. Но помни: кто берёт первым, всегда должен брать то, что поменьше, — закончил Карлсон и строго взглянул на Малыша.

Малыш на секунду задумался, но тут же нашёлся:

— Уступаю тебе право взять первым.

— Хорошо, раз ты такой упрямый! — вскрикнул Карлсон и, схватив больший орешек, мигом засунул его себе в рот.

Малыш посмотрел на маленький орешек, одиноко лежавший на его ладони.

— Послушай, — сказал он, — ведь ты же сам говорил, что тот, кто берёт первым, должен взять то, что поменьше.

— Эй ты, маленький лакомка, если бы ты выбирал первым, какой бы орешек ты взял себе?

— Можешь не сомневаться, я взял бы меньший, — твёрдо ответил Малыш.

— Так что ж ты волнуешься? Ведь он тебе и достался!

Малыш вновь подумал о том, что, видимо, это и есть то самое разрешение спора словами, а не кулаками, о котором говорила мама.

Но Малыш не умел долго дуться. К тому же он был очень рад, что у Карлсона упала температура. Карлсон тоже об этом вспомнил.

— Я напишу всем врачам на свете, — сказал он, — и сообщу им, какое лекарство помогает от жара. «Принимайте „приторный порошок“, приготовленный по рецепту Карлсона, который живёт на крыше». Так я и напишу: «Лучшее в мире средство против жара».

Малыш ещё не съел свой засахаренный орешек. Он лежал у него на ладони, такой заманчивый, аппетитный и восхитительный, что Малышу захотелось сперва им немного полюбоваться. Ведь стоит только положить в рот конфетку, как её уже нет.

Карлсон тоже смотрел на засахаренный орешек Малыша. Он долго не сводил глаз с этого орешка, потом наклонил голову и сказал:

— Давай поспорим, что я смогу взять этот орешек так, что ты и не заметишь.

— Нет, ты не сможешь, если я буду держать его: ладони и всё время смотреть на него.

— Ну, давай поспорим, — повторил Карлсон.

— Нет, — сказал Малыш. — Я знаю, что выиграю, и тогда ты опять получишь конфету.

Малыш был уверен, что такой способ спора неправильный. Ведь когда он спорил с Боссе или Бетан, награду получал тот, кто выигрывал.

— Я готов спорить, но только по старому, правильному способу, чтобы конфету получил тот, кто выиграет.

— Как хочешь, обжора. Значит, мы спорим, что я смогу взять этот орешек с твоей ладошки так, что ты и не заметишь.

— Идёт! — согласился Малыш.

— Фокус-покус-фили-покус! — крикнул Карлсон и схватил засахаренный орешек. — Фокус-покус-фили-покус, — повторил он и сунул орешек себе в рот.

— Стоп! — закричал Малыш. — Я видел, как ты его взял.

— Что ты говоришь! — сказал Карлсон и поспешил проглотил орешек. — Ну, значит, ты опять выиграл. Никогда не видел мальчишки, которому бы так везло в споре.

— Да… но конфета… — растерянно пробормотал Малыш. — Ведь её должен был получить тот, кто выиграл.

— Верно, — согласился Карлсон. — Но её уже нет, и я готов спорить, что мне уже не удастся её вернуть назад.

Малыш промолчал, но подумал, что слова — никуда не годное средство для выяснения, кто прав, а кто виноват; и он решил сказать об этом маме, как только её увидит. Он сунул руку в свой пустой карман. Подумать только! — там лежал ещё один засахаренный орех, которого он раньше не заметил. Большой, липкий, прекрасный орех.

— Спорим, что у меня есть засахаренный орех! Спорим, что я его сейчас съем! — сказал Малыш и быстро засунул орех себе в рот.

Карлсон сел. Вид у него был печальный.

— Ты обещал, что будешь мне родной матерью, а занимаешься тем, что набиваешь себе рот сластями. Никогда ещё не видел такого прожорливого мальчишки!

Минуту он просидел молча и стал ещё печальнее.

— Во-первых, я не получил пятиэровой монеты за то, что кусается шарф.

— Ну да. Но ведь тебе не завязывали горло, — сказал Малыш.

— Я же не виноват, что у меня нет шарфа! Но если бы нашёлся шарф, мне бы наверняка завязали им горло, он бы кусался, и я получил бы пять эре… — Карлсон умоляюще посмотрел на Малыша, и его глаза наполнились слезами. — Я должен страдать оттого, что у меня нет шарфа? Ты считаешь, это справедливо?

Нет, Малыш не считал, что это справедливо, и он отдал свою последнюю пятиэровую монетку Карлсону, который живёт на крыше.

Проделки Карлсона


— Ну, а теперь я хочу немного поразвлечься, — сказал Карлсон минуту спустя. — Давай побегаем по крышам и там уж сообразим, чем заняться.

Малыш с радостью согласился. Он взял Карлсона за руку, и они вместе вышли на крышу. Начинало смеркаться, и всё вокруг выглядело очень красиво: небо было таким синим, каким бывает только весной; дома, как всегда в сумерках, казались какими-то таинственными. Внизу зеленел парк, в котором часто играл Малыш, а от высоких тополей, растущих во дворе, поднимался чудесный, острый запах листвы.

Этот вечер был прямо создан для прогулок по крышам. Из раскрытых окон доносились самые разные звуки и шумы: тихий разговор каких-то людей детский смех и детский плач; звяканье посуды, которую кто-то мыл на кухне; лай собаки; бренчание на пианино. Где-то загрохотал мотоцикл, а когда он промчался и шум затих, донёсся цокот копыт и тарахтение телеги.

— Если бы люди знали, как приятно ходить по крышам, они давно бы перестали ходить по улицам, — сказал Малыш. — Как здесь хорошо!

— Да, и оченьопасно, — подхватил Карлсон, — потому что легко сорваться вниз. Я тебе покажу несколько мест, где сердце прямо ёкает от страха.

Дома так тесно прижались друг к другу, что можно было свободно перейти с крыши на крышу. Выступы мансарды, трубы и углы придавали крышам самые причудливые формы.

И правда, гулять здесь было так опасно, что дух захватывало. В одном месте между домами был широкая щель, и Малыш едва не свалился в неё. Но в последнюю минуту, когда нога Малыша уже соскользнула с карниза, Карлсон схватил его за руку.



— Весело? — крикнул он, втаскивая Малыша на крышу. — Вот как раз такие места я и имел в виду. Что ж, пойдём дальше?

Но Малышу не захотелось идти дальше — сердце у него билось слишком сильно. Они шли по таким трудным и опасным местам, что приходилось цепляться руками и ногами, чтобы не сорваться. А Карлсон, желая позабавить Малыша, нарочно выбирал дорогу потруднее.

— Я думаю, что настало время нам немножко повеселиться, — сказал Карлсон. — Я частенько гуляю по вечерам на крышах и люблю подшутить над людьми, живущими вот в этих мансардах.

— Как подшутить? — спросил Малыш.

— Над разными людьми по-разному. И я никогда не повторяю дважды одну и ту же шутку. Угадай, кто лучший в мире шутник?

Вдруг где-то поблизости раздался громкий плач грудного младенца. Малыш ещё раньше слышал, что кто-то плакал, но потом плач прекратился. Видимо, ребёнок на время успокоился, а сейчас снова принялся кричать. Крик доносился из ближайшей мансарды и звучал жалостно и одиноко.

— Бедная малютка! — сказал Малыш. — Может быть, у неё болит живот.

— Это мы сейчас выясним, — отозвался Карлсон.

Они поползли вдоль карниза, пока не добрались до окна мансарды. Карлсон поднял голову и осторожно заглянул в комнату.

— Чрезвычайно заброшенный младенец, — сказал он. — Ясное дело, отец с матерью где-то бегают.

Ребёнок прямо надрывался от плача.

— Спокойствие, только спокойствие! — Карлсон приподнялся над подоконником и громко произнёс: — Идёт Карлсон, который живёт на крыше, — лучшая в мире нянька.

Малышу не захотелось оставаться одному на крыше, и он тоже перелез через окно вслед за Карлсоном, со страхом думая о том, что будет, если вдруг появятся родители малютки.

Зато Карлсон был совершенно спокоен. Он подошёл к кроватке, в которой лежал ребёнок, и пощекотал его под подбородком своим толстеньким указательным пальцем.

— Плюти-плюти-плют! — сказал он шаловливо, затем, обернувшись к Малышу, объяснил: — Так всегда говорят грудным детям, когда они плачут.

Младенец от изумления на мгновение затих, но тут же разревелся с новой силой.

— Плюти-плюти-плют! — повторил Карлсон и добавил: — А ещё с детьми вот как делают…

Он взял ребёнка на руки и несколько раз энергично его встряхнул.

Должно быть, малютке это показалось забавным, потому что она вдруг слабо улыбнулась беззубой улыбкой. Карлсон был очень горд.

— Как легко развеселить крошку! — сказал он. — Лучшая в мире нянька — это…

Но закончить ему не удалось, так как ребёнок опять заплакал.

— Плюти-плюти-плют! — раздражённо прорычал Карлсон и стал ещё сильнее трясти девочку. — Слышишь, что я тебе говорю? Плюти-плюти-плют! Понятно?

Но девочка орала во всю глотку, и Малыш протянул к ней руки.

— Дай-ка я её возьму, — сказал он.

Малыш очень любил маленьких детей и много раз просил маму и папу подарить ему маленькую сестрёнку, раз уж они наотрез отказываются купить собаку.



Он взял из рук Карлсона кричащий свёрток и нежно прижал его к себе.

— Не плачь, маленькая! — сказал Малыш. — Ты ведь такая милая…

Девочка затихла, посмотрела на Малыша серьёзными блестящими глазами, затем снова улыбнулась своей беззубой улыбкой и что-то тихонько залепетала.

— Это мой плюти-плюти-плют подействовал, — произнёс Карлсон. — Плюти-плюти-плют всегда действует безотказно. Я тысячи раз проверял.

— Интересно, а как её зовут? — сказал Малыш и легонько провёл указательным пальцем по маленькой неясной щёчке ребёнка.

— Гюль-фия, — ответил Карлсон. — Маленьких девочек чаще всего зовут именно так.

Малыш никогда не слыхал, чтобы какую-нибудь девочку звали Гюль-фия, но он подумал, что уж кто-кто, а лучшая в мире нянька знает, как обычно называют таких малюток.

— Малышка Гюль-фия, мне кажется, что ты хочешь есть, — сказал Малыш, глядя, как ребёнок норовит схватить губами его указательный палец.

— Если Гюль-фия голодна, то вот здесь есть колбаса и картошка, — сказал Карлсон, заглянув в буфет. — Ни один младенец в мире не умрёт с голоду, пока у Карлсона не переведутся колбаса и картошка.

Но Малыш сомневался, что Гюль-фия станет есть колбасу и картошку.

— Таких маленьких детей кормят, по-моему, молоком, — возразил он.

— Значит, ты думаешь, лучшая в мире нянька не знает, что детям дают и чего не дают? — возмутился Карлсон. — Но если ты так настаиваешь, я могу слетать за коровой… — Тут Карлсон недовольно взглянул на окно и добавил: — Хотя трудно будет протащить корову через такое маленькое окошко.

Гюль-фия тщетно ловила палец Малыша и жалобно хныкала. Действительно, похоже было на то, что она голодна.

Малыш пошарил в буфете, но молока не нашёл: там стояла лишь тарелка с тремя кусочками колбасы.

— Спокойствие, только спокойствие! — сказал Карлсон. — Я вспомнил, где можно достать молока… Мне придётся кое-куда слетать… Привет, я скоро вернусь!

Он нажал кнопку на животе и, прежде чем Малыш успел опомниться, стремительно вылетел из окна.

Малыш страшно перепугался. Что, если Карлсон, как обычно, пропадёт на несколько часов? Что, если родители ребёнка вернутся домой и увидят свою Гюль-фию на руках у Малыша?

Но Малышу не пришлось сильно волноваться — на этот раз Карлсон не заставил себя долго ждать. Гордый, как петух, он влетел в окно, держа в руках маленькую бутылочку с соской, такую, из которой обычно поят грудных детей.

— Где ты её достал? — удивился Малыш.

— Там, где я всегда беру молоко, — ответил Карлсон, — на одном балконе в Остермальме2.

— Как, ты её просто стащил? — воскликнул Малыш.

— Я её… взял взаймы.

— Взаймы? А когда ты собираешься её вернуть?

— Никогда!

Малыш строго посмотрел на Карлсона. Но Карлсон только махнул рукой:

— Пустяки, дело житейское… Всего-навсего одна крошечная бутылочка молока. Там есть семья, где родилась тройня, и у них на балконе в ведре со льдом полным-полно таких бутылочек. Они будут только рады, что я взял немного молока для Гюльфии.

Гюльфия протянула свои маленькие ручки к бутылке и нетерпеливо зачмокала.

— Я сейчас погрею молочко, — сказал Малыш и передал Гюль-фию Карлсону, который снова стал вопить: «Плюти-плюти-плют» и трясти малютку.

А Малыш тем временем включил плитку и стал греть бутылочку.

Несколько минут спустя Гюль-фия уже лежала в своей кроватке и крепко спала. Она была сыта и довольна. Малыш суетился вокруг неё. Карлсон яростно раскачивал кроватку и громко распевал:

— Плюти-плюти-плют… Плюти-плюти-плют…

Но, несмотря на весь этот шум, Гюль-фия заснула, потому что она наелась и устала.

— А теперь, прежде чем уйти отсюда, давай попроказничаем, — предложил Карлсон.

Он подошёл к буфету и вынул тарелку с нарезанной колбасой. Малыш следил за ним, широко раскрыв глаза от удивления. Карлсон взял с тарелки один кусочек.

— Вот сейчас ты увидишь, что значит проказничать. — И Карлсон нацепил кусочек колбасы на дверную ручку. — Номер первый, — сказал он и с довольным видом кивнул головой.

Затем Карлсон подбежал к шкафчику, на котором стоял красивый белый фарфоровый голубь, и, прежде чем Малыш успел вымолвить слово, у голубя в клюве тоже оказалась колбаса.



— Номер второй, — проговорил Карлсон. — А номер третий получит Гюль-фия.

Он схватил с тарелки последний кусок колбасы и сунул его в ручку спящей Гюль-фии. Это и в самом деле выглядело очень смешно. Можно было подумать, что Гюль-фия сама встала, взяла кусочек колбасы и заснула с ним.

Но Малыш всё же сказал:

— Прошу тебя, не делай этого.

— Спокойствие, только спокойствие! — ответил Карлсон. — Мы отучим её родителей убегать из дому по вечерам.

— Почему? — удивился Малыш.

— Ребёнка, который уже ходит и берёт себе колбасу, они не решатся оставить одного. Кто может предвидеть, что она захочет взять в другой раз? Быть может, папин воскресный галстук?

И Карлсон проверил, не выпадет ли колбаса из маленькой ручки Гюль-фии.

— Спокойствие, только спокойствие! — продолжал он. — Я знаю, что делаю. Ведь я — лучшая в мире нянька.



Как раз в этот момент Малыш услышал, что кто-то поднимается по лестнице, и подскочил от испуга.

— Они идут! — прошептал он.

— Спокойствие, только спокойствие! — сказал Карлсон и потащил Малыша к окну.

В замочную скважину уже всунули ключ. Малыш решил, что всё пропало. Но, к счастью, они всё-таки успели вылезти на крышу. В следующую секунду хлопнула дверь, и до Малыша долетели слова:

— А наша милая маленькая Сусанна спит себе да спит! — сказала женщина.

— Да, дочка спит, — отозвался мужчина.

Но вдруг раздался крик. Должно быть, папа и мама Гюль-фии заметили, что девочка сжимает в ручке кусок колбасы.

Малыш не стал ждать, что скажут родители Гюль-фии о проделках лучшей в мире няньки, которая, едва заслышав их голоса, быстро спряталась за трубу.

— Хочешь увидеть жуликов? — спросил Карлсон Малыша, когда они немного отдышались. — Тут у меня в одной мансарде живут два первоклассных жулика.

Карлсон говорил так, словно эти жулики были его собственностью. Малыш в этом усомнился, но, так или иначе, ему захотелось на них поглядеть.

Из окна мансарды, на которое указал Карлсон, доносился громкий говор, смех и крики.

— О, да здесь царит веселье! — воскликнул Карлсон. — Пойдём взглянем, чем это они так забавляются.

Карлсон и Малыш опять поползли вдоль карниза. Когда они добрались до мансарды, Карлсон поднял голову и посмотрел в окно. Оно было занавешено. Но Карлсон нашёл дырку, сквозь которую была видна вся комната.

— У жуликов гость, — прошептал Карлсон.

Малыш тоже посмотрел в дырку. В комнате сидели два субъекта, по виду вполне похожие на жуликов, и славный скромный малый вроде тех парней, которых Малыш видел в деревне, где жила его бабушка.

— Знаешь, что я думаю? — прошептал Карлсон. — Я думаю, что мои жулики затеяли что-то нехорошее. Но мы им помешаем… — Карлсон ещё раз поглядел в дырку. — Готов поспорить — они хотят обобрать этого беднягу в красном галстуке!

Жулики и парень в галстуке сидели за маленьким столиком у самого окна. Они ели и пили.

Время от времени жулики дружески похлопывали своего гостя по плечу, приговаривая:

— Как хорошо, что мы тебя встретили, дорогой Оскар!

— Я тоже очень рад нашему знакомству, — отвечал Оскар. — Когда впервые приезжаешь в город, очень хочется найти добрых друзей, верных и надёжных. А то налетишь на каких-нибудь мошенников, и они тебя мигом облапошат.

Жулики одобрительно поддакивали:

— Конечно. Недолго стать жертвой мошенников. Тебе, парень, здорово повезло, что ты встретил Филле и меня.

— Ясное дело, не повстречай ты Рулле и меня, тебе бы худо пришлось. А теперь ешь да пей в своё удовольствие, — сказал тот, которого звали Филле, и вновь хлопнул Оскара по плечу.

Но затем Филле сделал нечто такое, что совершенно изумило Малыша: он как бы случайно сунул свою руку в задний карман брюк Оскара, вынул оттуда бумажник и осторожно засунул его в задний карман своих собственных брюк. Оскар ничего не заметил, потому что как раз в этот момент Рулле стиснул его в своих объятиях. Когда же Рулле наконец разжал объятия, у него в руке оказались часы Оскара. Рулле их также отправил в задний карман своих брюк. И Оскар опять ничего не заметил.

Но вдруг Карлсон, который живёт на крыше, осторожно просунул свою пухлую руку под занавеску и вытащил из кармана Филле бумажник Оскара. И Филле тоже ничего не заметил. Затем Карлсон снова просунул под занавеску свою пухлую руку и вытащил из кармана Рулле часы. И тот тоже ничего не заметил. Но несколько минут спустя, когда Рулле, Филле и Оскар ещё выпили и закусили, Филле сунул руку в свой карман и обнаружил, что бумажник исчез. Тогда он злобно взглянул на Рулле и сказал:

— Послушай-ка, Рулле, давай выйдем в прихожую. Нам надо кое о чём потолковать.

А тут как раз Рулле полез в свой карман и заметил, что исчезли часы. Он, в свою очередь, злобно поглядел на Филле и произнёс:

— Пошли! И у меня есть к тебе разговор.

Филле и Рулле вышли в прихожую, а бедняга Оскар остался совсем один. Ему, должно быть, стало скучно сидеть одному, и он тоже вышел в прихожую, чтобы посмотреть, что там делают его новые друзья.

Тогда Карлсон быстро перемахнул через подоконник и положил бумажник в суповую миску. Так как Филле, Рулле и Оскар уже съели весь суп, то бумажник не намок. Что же касается часов, то их Карлсон прицепил к лампе. Они висели на самом виду, слегка раскачиваясь, и Филле, Рулле и Оскар увидели их, как только вернулись в комнату.

Но Карлсона они не заметили, потому что он залез под стол, накрытый свисающей до пола скатертью. Под столом сидел и Малыш, который, несмотря на свой страх, ни за что не хотел оставить Карлсона одного в таком опасном положении.

— Гляди-ка, на лампе болтаются мои часы! — удивлённо воскликнул Оскар. — Как они могли туда попасть?

Он подошёл к лампе, снял часы и положил их в карман своей куртки.

— А здесь лежит мой бумажник, честное слово! — ещё больше изумился Оскар, заглянув в суповую миску. — Как странно!

Рулле и Филле уставились на Оскара.

— А у вас в деревне парни, видно, тоже не промах! — воскликнули они хором.

Затем Оскар, Рулле и Филле опять сели за стол.

— Дорогой Оскар, — сказал Филле, — ешь и пей досыта!

И они снова стали есть и пить и похлопывать друг друга по плечу.

Через несколько минут Филле, приподняв скатерть, бросил бумажник Оскара под стол. Видно, Филле полагал, что на полу бумажник будет в большей сохранности, чем в его кармане. Но вышло иначе: Карлсон, который сидел под столом, поднял бумажник и сунул его в руку Рулле. Тогда Рулле сказал:

— Филле, я был к тебе несправедлив, ты благородный человек.

Через некоторое время Рулле просунул руку под скатерть и положил на пол часы. Карлсон поднял часы и, толкнув Филле ногой, вложил их ему в руку. Тогда и Филле сказал:

— Нет товарища надёжнее тебя, Рулле!

Но тут Оскар завопил:

— Где мой бумажник? Где мои часы?

В тот же миг и бумажник и часы вновь оказались на полу под столом, потому что ни Филле, ни Рулле не хотели быть пойманными с поличным, если Оскар поднимет скандал. А Оскар уже начал выходить из себя, громко требуя, чтобы ему вернули его вещи. Тогда Филле закричал:

— Почём я знаю, куда ты дел свой паршивый бумажник!

А Рулле добавил:

— Мы не видели твоих дрянных часов! Ты сам должен следить за своим добром.

Тут Карлсон поднял с пола сперва бумажник, а потом часы и сунул их прямо в руки Оскару. Оскар схватил свои вещи и воскликнул:

— Спасибо тебе, милый Филле, спасибо, Рулле, но в другой раз не надо со мной так шутить!

Тут Карлсон изо всей силы стукнул Филле по ноге.

— Ты у меня за это поплатишься, Рулле! — завопил Филле.

А Карлсон тем временем ударил Рулле по ноге так, что тот прямо завыл от боли.

— Ты что, рехнулся? Чего ты дерёшься? — крикнул Рулле.

Рулле и Филле выскочили из-за стола и принялись тузить друг друга так энергично, что все тарелки попадали на пол и разбились, а Оскар, до смерти перепугавшись, сунул в карман бумажник и часы и убрался восвояси.

Больше он сюда никогда не возвращался. Малыш тоже очень испугался, но он не мог убраться восвояси и поэтому, притаившись, сидел под столом.

Филле был сильнее Рулле, и он вытолкнул Рулле в прихожую, чтобы там окончательно с ним расправиться.

Тогда Карлсон и Малыш быстро вылезли из-под стола. Карлсон, увидев осколки тарелок, разбросанные по полу, сказал:

— Все тарелки разбиты, а суповая миска цела. Как, должно быть, одиноко этой бедной суповой миске!

И он изо всех сил трахнул суповую миску об пол. Потом они с Малышом кинулись к окну и быстро вылезли на крышу.

Малыш услышал, как Филле и Рулле вернулись в комнату и как Филле спросил:

— А чего ради ты, болван, ни с того ни с сего отдал ему бумажник и часы?

— Ты что, спятил? — ответил Рулле. — Ведь это же ты сделал!

Услышав их ругань, Карлсон расхохотался так, что у него затрясся живот.

— Ну, на сегодня хватит развлечений! — проговорил он сквозь смех.

Малыш тоже был сыт по горло сегодняшними проделками.

Уже совсем стемнело, когда Малыш и Карлсон, взявшись за руки, побрели к маленькому домику, притаившемуся за трубой на крыше того дома, где жил Малыш. Когда они уже почти добрались до места, то услышали, как, сигналя сиреной, по улице мчится пожарная машина.

— Должно быть, где-то пожар, — сказал Малыш. — Слышишь, проехали пожарные.

— А может быть, даже в твоём доме, — с надеждой в голосе проговорил Карлсон. — Ты только сразу же скажи мне. Я им охотно помогу, потому что я лучший в мире пожарный.

С крыши они увидели, как пожарная машина остановилась у подъезда. Вокруг неё собралась толпа, но огня что-то нигде не было заметно. И всё же от машины до самой крыши быстро выдвинулась длинная лестница, точь-в-точь такая, какая бывает у пожарных.

— Может, это они за мной? — с тревогой спросил Малыш, вдруг вспомнив о записке, которую он оставил у себя; ведь сейчас уже было так поздно.

— Не понимаю, чего все так переполошились. Неужели кому-то могло не понравиться, что ты отправился немного погулять по крыше? — возмутился Карлсон.

— Да, — ответил Малыш, — моей маме. Знаешь, у неё нервы…

Когда Малыш подумал об этом, он пожалел маму, и ему очень захотелось поскорее вернуться домой.

— А было бы неплохо слегка поразвлечься с пожарными… — заметил Карлсон.

Но Малыш не хотел больше развлекаться. Он тихо стоял и ждал, когда наконец доберётся до крыши пожарный, который уже лез по лестнице.

— Ну что ж, — сказал Карлсон, — пожалуй, мне тоже пора ложиться спать. Конечно, мы вели себя очень тихо, прямо скажу — примерно. Но не надо забывать, что у меня сегодня утром был сильный жар, не меньше тридцати-сорока градусов.

И Карлсон поскакал к своему домику.

— Привет, Малыш! — крикнул он.

— Привет, Карлсон! — отозвался Малыш, не отводя взгляда от пожарного, который поднимался по лестнице всё выше и выше.

— Эй, Малыш, — крикнул Карлсон, прежде чем скрыться за трубой, — не рассказывай пожарным, что я здесь живу! Ведь я лучший в мире пожарный и боюсь, они будут посылать за мной, когда где-нибудь загорится дом.

Пожарный был уже близко.

— Стой на месте и не шевелись! — приказал он Малышу. — Слышишь, не двигайся с места! Я сейчас поднимусь и сниму тебя с крыши.

Малыш подумал, что со стороны пожарного предостерегать его было очень мило, но бессмысленно. Ведь весь вечер он разгуливал по крышам и, уж конечно, мог бы и сейчас сделать несколько шагов, чтобы подойти к лестнице.

— Тебя мама послала? — спросил Малыш пожарного, когда тот, взяв его на руки, стал спускаться.

— Ну да, мама. Конечно. Но… мне показалось, что на крыше было два маленьких мальчика.

Малыш вспомнил просьбу Карлсона и серьёзно сказал:

— Нет, здесь не было другого мальчика.

У мамы действительно были «нервы». Она, и папа, и Боссе, и Бетан, и ещё много всяких чужих людей стояли на улице и ждали Малыша. Мама кинулась к нему, обняла его; она и плакала, и смеялась. Потом папа взял Малыша на руки и понёс домой, крепко прижимая к себе.

— Как ты нас напугал! — сказал Боссе.

Бетан тоже заплакала и проговорила сквозь слёзы:

— Никогда больше так не делай. Запомни, Малыш, никогда!

Малыша тут же уложили в кровать, и вся семья собралась вокруг него, как будто сегодня был день его рождения. Но папа сказал очень серьёзно:

— Неужели ты не понимал, что мы будем волноваться? Неужели ты не знал, что мама будет вне себя от тревоги, будет плакать?

Малыш съёжился в своей постели.

— Ну, чего вы беспокоились? — пробормотал он.

Мама очень крепко обняла его.

— Подумай только! — сказала она. — А если бы ты упал с крыши? Если бы мы тебя потеряли?

— Вы бы тогда огорчились?

— А как ты думаешь? — ответила мама. — Ни за какие сокровища в мире мы не согласились бы расстаться с тобой. Ты же и сам это знаешь.

— И даже за сто тысяч миллионов крон? — спросил Малыш.

— И даже за сто тысяч миллионов крон!

— Значит, я так дорого стою? — изумился Малыш.

— Конечно, — сказала мама и обняла его ещё раз!

Малыш стал размышлять: сто тысяч миллионов крон — какая огромная куча денег! Неужели он может стоить так дорого? Ведь щенка, настоящего, прекрасного щенка, можно купить всего за пятьдесят крон…

— Послушай, папа, — сказал вдруг Малыш, — если я действительно стою сто тысяч миллионов, то не могу ли я получить сейчас наличными пятьдесят крон, чтобы купить себе маленького щеночка?

Карлсон играет в привидения

Только на следующий день, во время обеда, родите ли спросили Малыша, как он всё-таки попал на крышу.

— Ты что ж, пролез через слуховое окно на чердаке? — спросила мама.

— Нет, я полетел с Карлсоном, который живёт на крыше, — ответил Малыш.

Мама и папа переглянулись.

— Так дальше продолжаться не может! — воскликнула мама. — Этот Карлсон сведёт меня с ума!

— Послушай, — сказал папа, — никакого Карлсона, который бы жил на крыше, не существует.

— «Не существует!» — повторил Малыш. — Вчера он, во всяком случае, существовал.

Мама озабоченно покачала головой:

— Хорошо, что скоро начнутся каникулы и ты уедешь к бабушке. Надеюсь, что там Карлсон не будет тебя преследовать.

Об этой неприятности Малыш ещё не думал. Ведь скоро его на всё лето пошлют в деревню к бабушке. А это значит, что он два месяца не увидит Карлсона. Конечно, летом у бабушки очень хорошо, там всегда бывает весело, но Карлсон… А вдруг Карлсон уже не будет жить на крыше, когда Малыш вернётся в город?

Малыш сидел, опершись локтями о стол и обхватив ладонями голову. Он не мог себе представить жизни без Карлсона.

— Ты разве не знаешь, что нельзя класть локти на стол? — спросила Бетан.

— Следи лучше за собой! — огрызнулся Малыш.

— Малыш, убери локти со стола, — сказала мама. — Положить тебе цветной капусты?

— Нет, лучше умереть, чем есть капусту!

— Ох! — вздохнул папа. — Надо сказать: «Нет, спасибо».

«Чего это они так раскомандовались мальчиком, который стоит сто тысяч миллионов», — подумал Малыш, но вслух этого не высказал.

— Вы же сами прекрасно понимаете, что, когда я говорю: «Лучше умереть, чем есть капусту», я хочу сказать: «Нет, спасибо», — пояснил он.

— Так воспитанные люди не говорят, — сказал папа. — А ты ведь хочешь стать воспитанным человеком?

— Нет, папа, я хочу стать таким, как ты, — ответил Малыш.

Мама, Боссе и Бетан расхохотались. Малыш не понял, над чем они смеются, но решил, что смеются над его папой, а этого он уже никак не мог стерпеть.

— Да, я хочу быть таким, как ты, папа. Ты такой хороший! — произнёс Малыш, глядя на отца.

— Спасибо тебе, мой мальчик, — сказал папа. — Так ты действительно не хочешь цветной капусты?

— Нет, лучше умереть, чем есть капусту!

— Но ведь она очень полезна, — вздохнула мама.

— Наверно, — сказал Малыш. — Я давно заметил: чем еда невкусней, тем она полезней. Хотел бы я знать, почему все эти витамины содержатся только в том, что невкусно?

— Витамины, конечно, должны быть в шоколаде и в жевательной резинке, — сострил Боссе.

— Это самое разумное из всего, что ты сказал за последнее время, — огрызнулся Малыш.

После обеда Малыш отправился к себе в комнату. Всем сердцем он желал, чтобы Карлсон прилетел поскорее. Ведь на днях Малыш уедет за город, поэтому теперь они должны встречаться как можно чаще.



Должно быть, Карлсон почувствовал, что Малыш его ждёт: едва Малыш высунул нос в окошко, как Карлсон уже был тут как тут.

— Сегодня у тебя нет жара? — спросил Малыш.

— У меня? Жара?.. У меня никогда не бывает жара! Это было внушение.

— Ты внушил себе, что у тебя жар? — удивился Малыш.

— Нет, это я тебе внушил, что у меня жар, — радостно ответил Карлсон и засмеялся. — Угадай, кто лучший в мире выдумщик?

Карлсон ни минуты не стоял на месте. Разговаривая, он всё время кружил по комнате, трогал всё, что попадалось под руку, с любопытством открывал и закрывал ящики и разглядывал каждую вещь с большим интересом.

— Нет, сегодня у меня нет никакого жара. Сегодня я здоров как бык и расположен слегка поразвлечься.

Малыш тоже был не прочь поразвлечься. Но он хотел, чтобы прежде папа, мама, Боссе и Бетан увидели наконец Карлсона и перестали бы уверять Малыша, что Карлсон не существует.

— Подожди меня минуточку, — поспешно сказал Малыш, — я сейчас вернусь.

И он стремглав побежал в столовую. Боссе и Бетан дома не оказалось — это, конечно, было очень досадно, — но зато мама и папа сидели у камина. Малыш сказал им, сильно волнуясь:

— Мама и папа, идите скорей в мою комнату! Он решил пока ничего не говорить им о Карлсоне — будет лучше, если они увидят его без предупреждения.

— А может, ты посидишь с нами? — предложила, мама.

Но Малыш потянул её за руку:

— Нет, вы должны пойти ко мне. Там вы увидите одну вещь…

Недолгие переговоры завершились успешно. Папа и мама пошли вместе с ним. Счастливый Малыш радостью распахнул дверь своей комнаты — наконец-то они увидят Карлсона!

И тут Малыш едва не заплакал, так он был обескуражен. Комната оказалась пустой, как и в тот раз, когда он привёл всю семью знакомиться с Карлсоном.

— Ну, что же мы должны здесь увидеть? — спросил папа.

— Ничего особенного… — пробормотал Малыш.

К счастью, в эту минуту раздался телефонный звонок. Папа пошёл говорить по телефону, а мама вспомнила, что в духовке у неё сидит сладкий пирог, и поспешила на кухню. Так что на этот раз Малышу не пришлось объясняться.

Оставшись один, Малыш присел у окна. Он очень сердился на Карлсона и решил высказать ему всё начистоту, если тот снова прилетит.

Но никто не прилетел. Вместо этого открылась дверца шкафа, и оттуда высунулась лукавая физиономия Карлсона.



Малыш просто остолбенел от изумления:

— Что ты делал в моём шкафу?

— Сказать тебе, что я там высиживал цыплят? Но это было бы неправдой. Сказать, что я думал о своих грехах? Это тоже было бы неправдой. Может быть, сказать, что я лежал на полке и отдыхал? Вот это будет правда! — ответил Карлсон.

Малыш тотчас же забыл, что сердился на Карлсона. Он был так рад, что Карлсон нашёлся.

— Этот прекрасный шкаф прямо создан для игры в прятки. Давай поиграем? Я опять лягу на полку, а ты будешь меня искать, — сказал Карлсон.

И, не дожидаясь ответа Малыша, Карлсон скрылся в шкафу. Малыш услышал, как он там карабкается, забираясь, видимо, на верхнюю полку.

— Ну, а теперь ищи! — крикнул Карлсон.

Малыш распахнул дверцы шкафа и, конечно, сразу же увидел лежащего на полке Карлсона.

— Фу, какой ты противный! — закричал Карлсон. — Ты что, не мог сначала хоть немножко поискать меня под кроватью, за письменным столом или ещё где-нибудь? Ну, раз ты такой, я с тобой больше не играю. Фу, какой ты противный!

В эту минуту раздался звонок у входной двери, и из передней послышался мамин голос:

— Малыш, к тебе пришли Кристер и Гунилла.

Этого сообщения было достаточно, чтобы у Карлсона улучшилось настроение.

— Подожди, мы сейчас с ними сыграем штуку! — прошептал он Малышу. — Притвори-ка за мной поплотнее дверцу шкафа…

Малыш едва успел закрыть шкаф, как в комнату вошли Гунилла и Кристер. Они жили на той же улице, что и Малыш, и учились с ним в одном классе. Малышу очень нравилась Гунилла, и он часто рассказывал своей маме, какая она «ужасно хорошая». Кристера Малыш тоже любил и давно уже простил ему шишку на лбу. Правда, с Кристером они частенько дрались, но всегда тут же мирились. Впрочем, дрался Малыш не только с Кристером, а почти со всеми ребятами с их улицы. Но вот Гуниллу он никогда не бил.

— Как это получается, что ты ещё ни разу не стукнул Гуниллу? — спросила как-то мама.

— Она такая ужасно хорошая, что её незачем бить, — ответил Малыш.

Но всё же и Гунилла могла иногда вывести Малыша из себя. Вчера, например, когда они втроём возвращались из школы и Малыш рассказывал им о Карлсоне, Гунилла расхохоталась и сказала, что всё это выдумки. Кристер с ней согласился, и Малыш был вынужден его стукнуть. В ответ на это Кристер и швырнул в него камнем.

Но сейчас они как ни в чём не бывало пришли к Малышу в гости, а Кристер привёл даже своего щенка Ёффу. Увидев Ёффу, Малыш так обрадовался, что совсем забыл про Карлсона, который лежал на полке в шкафу. «Ничего нет на свете лучше собаки», — подумал Малыш. Ёффа прыгал и лаял, а Малыш обнимал его и гладил. Кристер стоял рядом и совершенно спокойно наблюдал, как Малыш ласкает Ёффу. Он ведь знал, что Ёффа — это его собака, а не чья-нибудь ещё, так что пусть себе Малыш играет с ней сколько хочет.



Вдруг, в самый разгар возни Малыша с Ёффой Гунилла, ехидно посмеиваясь, спросила:

— А где же твой друг Карлсон, который живёт на крыше? Мы думали, что застанем его у тебя.

И только теперь Малыш вспомнил, что Карлсон лежит на полке в его шкафу. Но так как он не знал, какую проделку на этот раз затеял Карлсон, то ничего не сказал об этом Кристеру и Гунилле.

— Вот ты, Гунилла, думаешь, что я всё сочинил про Карлсона, который живёт на крыше. Вчера ты говорила, что он — выдумка…

— Конечно, он и есть выдумка, — ответила Гунилла и расхохоталась; на её щеках появились ямочки.

— Ну, а если он не выдумка? — хитро спросил Малыш.

— Но ведь он в самом деле выдумка! — вмешался в разговор Кристер.

— А вот и нет! — закричал Малыш.

И не успел он обдумать, стоит ли попытаться разрешить этот спор словами, а не кулаками или лучше сразу стукнуть Кристера, как вдруг из шкафа раздалось громко и отчётливо:

— Ку-ка-ре-ку!

— Что это такое? — воскликнула Гунилла, и её красный, как вишня, ротик широко раскрылся от удивления.

— Ку-ка-ре-ку! — послышалось снова из шкафа, точь-в-точь как кричат настоящие петухи.

— У тебя что, петух живёт в гардеробе? — удивился Кристер.

Ёффа заворчал и покосился на шкаф. Малыш расхохотался. Он так смеялся, что не мог говорить.

— Ку-ка-ре-ку! — раздалось в третий раз.

— Я сейчас открою шкаф и погляжу, что там, — сказала Гунилла и отворила дверцу.

Кристер подскочил к ней и тоже заглянул в шкаф. Вначале они ничего не заметили, кроме висящей одежды, но потом с верхней полки раздалось хихиканье. Кристер и Гунилла посмотрели наверх и увидели на полке маленького толстого человечка. Удобно примостившись, он лежал, подперев рукой голову, и покачивал правой ножкой. Его весёлые голубые глаза сияли.



Кристер и Гунилла молча смотрели на человечка, не в силах вымолвить ни слова, и лишь Ёффа продолжал тихонько рычать.

Когда к Гунилле вернулся дар речи, она проговорила:

— Это кто такой?

— Всего лишь маленькая выдумка, — ответил странный человечек и стал ещё энергичнее болтать ножкой. — Маленькая фантазия, которая лежит себе да отдыхает. Короче говоря, выдумка!

— Это… это… — проговорил Кристер, запинаясь.

— …маленькая выдумка, которая лежит себе и кричит по-петушиному, — сказал человечек.

— Это Карлсон, который живёт на крыше! — прошептала Гунилла.

— Конечно, а кто же ещё! Уж не думаешь ли ты, что старая фру Густавсон, которой девяносто два года, незаметно пробралась сюда и разлеглась на полке?

Малыш просто зашёлся от смеха — уж очень глупо выглядели растерянные Кристер и Гунилла.

— Они, наверное, онемели, — едва выговорил Малыш.

Одним прыжком Карлсон соскочил с полки. Он подошёл к Гунилле и ущипнул её за щеку:

— А это что за маленькая выдумка?

— Мы… — пробормотал Кристер.

— Ну, а тебя, наверно, зовут Август? — спросил Карлсон у Кристера.

— Меня зовут вовсе не Август, — ответил Кристер.

— Хорошо. Продолжим!.. — сказал Карлсон.

— Их зовут Гунилла и Кристер, — объяснил Малыш.

— Да, просто трудно поверить, до чего иногда не везёт людям. Но теперь уж ничего не попишешь. А кроме того, не могут же всех звать Карлсонами!..

Карлсон огляделся, словно что-то ища, и поспешно объяснил:

— А теперь я был бы не прочь немного поразвлечься. Может, пошвыряем стулья из окна? Или затеем ещё какую-нибудь игру в этом роде?

Малыш не считал, что это будет очень весёлая игра. К тому же он твёрдо знал, что мама и папа не одобрят такой забавы.

— Ну, я вижу, вы трусы. Если вы будете такими нерешительными, у нас ничего не выйдет. Раз вам не нравится моё предложение, придумайте что-нибудь другое, а то я с вами не буду водиться. Я должен чем-нибудь позабавиться, — сказал Карлсон и обиженно надул губы.

— Погоди, мы сейчас что-нибудь придумаем! — умоляюще прошептал Малыш.

Но Карлсон, видимо, решил обидеться всерьёз.

— Вот возьму и улечу сейчас отсюда… — проворчал он.

Все трое понимали, какая это будет беда, если Карлсон улетит, и хором принялись уговаривать его остаться.

Карлсон с минуту сидел молча, продолжая дуться.

— Это, конечно, не наверняка, но я, пожалуй, смог бы остаться, если вот она, — и Карлсон показал своим пухлым пальчиком на Гуниллу, — погладит меня по голове и скажет: «Мой милый Карлсон».

Гунилла с радостью погладила его и ласково попросила:

— Миленький Карлсон, останься! Мы обязательно что-нибудь придумаем.

— Ну ладно, — сказал Карлсон, — я, пожалуй, останусь.



У детей вырвался вздох облегчения.

Мама и папа Малыша обычно гуляли по вечерам. Вот и теперь мама крикнула из прихожей:

— Малыш! Кристер и Гунилла могут остаться у тебя до восьми часов, потом ты быстро ляжешь в постель. А когда мы вернёмся, я зайду к тебе пожелать «спокойной ночи».

И дети услышали, как хлопнула входная дверь.

— А почему она не сказала, до какого часа я могу здесь остаться? — спросил Карлсон и выпятил нижнюю губу. — Если все ко мне так несправедливы, то я с вами не буду водиться.

— Ты можешь остаться здесь до скольких хочешь, — ответил Малыш.

Карлсон ещё больше выпятил губу.

— А почему меня не выставят отсюда ровно в восемь, как всех? — сказал Карлсон обиженным тоном. — Нет, так я не играю!

— Хорошо, я попрошу маму, чтобы она отправила тебя домой в восемь часов, — пообещал Малыш. — Ну, а ты придумал, во что мы будем играть?

Дурное настроение Карлсона как рукой сняло.

— Мы будет играть в привидения и пугать людей. Вы даже не представляете себе, что я могу сделать с помощью одной небольшой простыни. Если бы все люди, которых я пугал до смерти, давали мне за это по пять эре, я мог бы купить целую гору шоколада. Ведь я лучшее в мире привидение! — сказал Карлсон, и глаза его весело заблестели.

Малыш, Кристер и Гунилла с радостью согласились играть в привидения. Но Малыш сказал:

— Вовсе не обязательно так ужасно пугать людей.

— Спокойствие, только спокойствие! — ответил Карлсон. — Не тебе учить лучшее в мире привидение, как должны вести себя привидения. Я только слегка попугаю всех до смерти, никто этого даже и не заметит. — Он подошёл к кровати Малыша и взял простыню. — Материал подходящий, можно сделать вполне приличную одежду для привидения.

Карлсон достал из ящика письменного стола цветные мелки и нарисовал в одном углу простыни страшную рожу. Потом он взял ножницы и, прежде чем Малыш успел его остановить, быстро прорезал две дырки для глаз.

— Простыня — это пустяки, дело житейское. А привидение должно видеть, что происходит вокруг, иначе оно начнёт блуждать и попадёт в конце концов невесть куда.

Затем Карлсон закутался с головой в простыню, так что видны были только его маленькие пухлые ручки.

Хотя дети и знали, что это всего-навсего Карлсон, закутанный в простыню, они всё же слегка испугались; а что касается Ёффы, то он бешено залаял. Когда же Карлсон включил свой моторчик и принялся летать вокруг люстры — простыня на нём так и развевалась, — стало ещё страшнее. Это было и вправду жуткое зрелище.

— Я небольшое привидение с мотором! — кричал он. — Дикое, но симпатичное!



Дети притихли и боязливо следили за его полётом. А Ёффа просто надрывался от лая.

— Вообще говоря, — продолжал Карлсон, — я люблю, когда во время полёта жужжит мотор, но, поскольку я привидение, следует, вероятно, включить глушитель. Вот так!

Он сделал несколько кругов совершенно бесшумно и стал ещё больше похож на привидение.

Теперь дело было лишь за тем, чтобы найти, кого пугать.

— Может быть, мы отправимся на лестничную площадку? Кто-нибудь войдёт в дом и испугается до смерти!

В это время зазвонил телефон, но Малыш решил не подходить. Пусть себе звонит!

Между тем Карлсон принялся громко вздыхать и стонать на разные лады.

— Грош цена тому привидению, которое не умеет как следует вздыхать и стонать, — пояснил он. — Это первое, чему учат юное привидение в привиденческой школе.

На все эти приготовления ушло немало времени. Когда они уже стояли перед входной дверью и собирались выйти на лестничную площадку, чтобы пугать прохожих, послышалось какое-то слабое царапанье. Малыш было подумал, что это мама и папа возвращаются домой. Но вдруг он увидел, как в щель ящика для писем кто-то просовывает стальную проволоку. И Малыш сразу понял, что к ним лезут воры. Он вспомнил, что на днях папа читал маме статью из газеты. Там говорилось, что в городе появилось очень много квартирных воров. Они сперва звонят по телефону. Убедившись, что дома никого нет, воры взламывают замок и выносят из квартиры всё ценное.

Малыш страшно испугался, когда понял, что происходит. Кристер и Гунилла испугались не меньше. Кристер запер Ёффу в комнате Малыша, чтобы он своим лаем не испортил игру в привидения, и теперь очень пожалел об этом. Один только Карлсон ничуть не испугался.

— Спокойствие, только спокойствие! — прошептал он. — Для такого случая привидение — незаменимая вещь. Давайте тихонько пойдём в столовую — наверно, там твой отец хранит золотые слитки и бриллианты.

Карлсон, Малыш, Гунилла и Кристер на цыпочках пробрались в столовую и, стараясь не шуметь, спрятались за мебелью, кто где. Карлсон залез в красивый старинный буфет — там у мамы лежали скатерти и салфетки — и кое-как прикрыл за собой дверцу. Плотно закрыть он её не успел, потому что как раз в этот момент в столовую крадучись вошли воры. Малыш, который лежал под диваном у камина, осторожно высунулся и посмотрел: посреди комнаты стояли двое парней весьма мерзкого вида. И представьте себе, это были Филле и Рулле!

— Теперь надо узнать, где у них лежат деньги, — сказал Филле хриплым шёпотом.

— Ясное дело, здесь, — отозвался Рулле, указывая на старинный секретер со множеством ящиков. Малыш знал, что в одном из этих ящиков мама держала деньги на хозяйство, а в другом хранил красивые драгоценные кольца и брошки, которые ей подарила бабушка, и папины золотые медали, полученные им в награду за меткую стрельбу. «Как будет ужасно, если всё это унесут воры», — подумал Малыш.

— Поищи-ка здесь, — сказал Филле, — а я пойду на кухню, посмотрю, нет ли там серебряных ложек и вилок.

Филле исчез, а Рулле начал выдвигать ящики секретера, и вдруг он прямо свистнул от восторга. «Наверно, нашёл деньги», — подумал Малыш. Рулле выдвинул другой ящик и снова свистнул — он увидел кольца и брошки.

Но больше он уже не свистел, потому что в это мгновение распахнулись дверцы буфета и оттуда, издавая страшные стоны, выпорхнуло привидение. Когда Рулле обернулся и увидел, он хрюкнул от ужаса и уронил на пол деньги, кольца, брошки и всё остальное. Привидение порхало вокруг него, стонало и вздыхало; потом оно вдруг устремилось на кухню. Секунду спустя в столовую ворвался Филле. Он был бледен как полотно.



— Прулле, там ривидение! — завопил он. Он хотел крикнуть: «Рулле, там привидение!», но от страха у него заплетался язык, и получилось: «Прулле, там ривидение!»

Да и немудрёно было испугаться! Следом за ним в комнату влетело привидение и принялось так жутко вздыхать и стонать, что просто дух захватывало.

Рулле и Филле бросились к двери, а привидение вилось вокруг них. Не помня себя от страха, они выскочили в прихожую, а оттуда на лестничную площадку. Привидение преследовало их по пятам, гнало вниз по лестнице и выкрикивало время от времени глухим, страшным голосом:

— Спокойствие, только спокойствие! Сейчас я вас настигну, и тут-то вам будет весело!

Но потом привидение устало и вернулось в столовую. Малыш собрал с пола деньги, кольца, брошки и положил всё это обратно в секретер. А Гунилла и Кристер подобрали все вилки и ложки, которые уронил Филле, когда он метался между кухней и столовой.



— Лучшее в мире привидение — это Карлсон, который живёт на крыше, — сказало привидение и сняло с себя простыню.

Дети смеялись; они были счастливы. А Карлсон добавил:

— Ничто не может сравниться с привидением, когда надо пугать воров. Если бы люди это знали, то непременно привязали бы по маленькому злобному привидению к каждой кассе в городе.

Малыш прыгал от радости, что всё обернулось так хорошо.

— Люди настолько глупы, что верят впривидения. Просто смешно! — воскликнул он. — Папа говорит, что вообще ничего сверхъестественного не существует. — И Малыш, как бы в подтверждение этих слов, кивнул головой. — Дураки эти воры — они подумали, что из буфета вылетело привидение! А на самом деле это был просто Карлсон, который живёт на крыше. Ничего сверхъестественного!

Карлсон выступает с учёной собакой Альберг

На следующее утро, едва проснувшись, взъерошенный мальчуган в полосатой голубой пижаме пришлёпал босиком к маме на кухню. Папа уже ушёл на службу, а Боссе и Бетан — в школу. У Малыша уроки начинались позже, и это было очень кстати, потому что он любил оставаться вот так по утрам вдвоём с мамой, пусть даже ненадолго. В такие минуты хорошо разговаривать, вместе петь песни или рассказывать друг другу сказки. Хотя Малыш уже большой мальчик и ходит в школу, он с удовольствием сидит у мамы на коленях, но только если этого никто не видит.

Когда Малыш вошёл в кухню, мама, примостившись у кухонного стола, читала газету и пила кофе.



Малыш молча влез к ней на колени. Мама обняла его и нежно прижала к себе. Так они и сидели, пока Малыш окончательно не проснулся.

Мама и папа вернулись вчера с прогулки позже, чем предполагали. Малыш уже лежал в своей кроватке и спал.

Во сне он разметался. Укрывая его, мама заметила дырки, прорезанные в простыне. А сама простыня была такая грязная, словно её кто-то нарочно исчертил углём. И тогда мама подумала: «Неудивительно, что Малыш поспешил лечь спать». А теперь, когда озорник сидел у неё на коленях, она твёрдо решила не отпускать его без объяснений.

— Послушай, Малыш, мне бы хотелось знать, кто прорезал дырки в твоей простыне. Только не вздумай, пожалуйста, говорить, что это сделал Карлсон, который живёт на крыше.

Малыш молчал и напряжённо думал. Как быть? Ведь дырки прорезал именно Карлсон, а мама запретила о нём говорить. Малыш решил также ничего не рассказывать и о ворах, потому что мама всё равно этому не поверит.

— Ну, так что же? — настойчиво повторила мама так и не дождавшись ответа.

— Не могла бы ты спросить об этом Гуниллу? — хитро сказал Малыш и подумал: «Пусть-ка лучше Гунилла расскажет маме, как было дело. Ей мама скорее поверит, чем мне».

«А! Значит, это Гунилла разрезала простыню», — подумала мама. И ещё она подумала, что её Малыш — хороший мальчик, потому что он не желает наговаривать на других, а хочет, чтобы Гунилла сама всё рассказала.

Мама обняла Малыша за плечи. Она решила сейчас больше ни о чём его не расспрашивать, но при случае поговорить с Гуниллой.

— Ты очень любишь Гуниллу? — спросила мама.

— Да, очень, — ответил Малыш.

Мама вновь принялась читать газету, а Малыш молча сидел у неё на коленях и думал.

Кого же, собственно говоря, он действительно любит? Прежде всего маму… и папу тоже… Ещё он любит Боссе и Бетан… Ну да, чаще всего он их всё-таки любит, особенно Боссе. Но иногда он на них так сердится, что вся любовь пропадает. Любит он и Карлсона, который живёт на крыше, и Гуниллу тоже любит. Да, быть может, он женится на ней, когда вырастет, потому что хочешь не хочешь, а жену иметь надо. Конечно, больше всего он хотел бы жениться на маме, но ведь это невозможно.

Вдруг Малышу пришла в голову мысль, которая его встревожила.

— Послушай, мама, — сказал он, — а когда Боссе вырастет большой и умрёт, мне нужно будет жениться на его жене?

Мама подвинула к себе чашку и с удивлением взглянула на Малыша.

— Почему ты так думаешь? — спросила она, сдерживая смех.

Малыш, испугавшись, что сморозил глупость, решил не продолжать. Но мама настаивала:

— Скажи, почему ты это подумал?

— Ведь когда Боссе вырос, я получил его старый велосипед и его старые лыжи… И коньки, на которых он катался, когда был таким, как я… Я донашиваю его старые пижамы, его ботинки и всё остальное…

— Ну, а от его старой жены я тебя избавлю; это тебе обещаю, — сказала мама серьёзно.

— А нельзя ли мне будет жениться на тебе? — спросил Малыш.

— Пожалуй, это невозможно, — ответила мама. — Ведь я уже замужем за папой.

Да, это было так.

— Какое неудачное совпадение, что и я и папа любим тебя! — недовольно произнёс Малыш.

Тут мама рассмеялась и сказала:

— Раз вы оба меня любите, значит, я хорошая.

— Ну, тогда я женюсь на Гунилле, — вздохнул Малыш. — Ведь надо же мне будет на ком-нибудь жениться!

И Малыш вновь задумался. Он думал о том, что ему, наверно, будет не очень приятно жить вместе с Гуниллой, потому что с ней иногда трудно ладить. Да и вообще ему больше всего хотелось жить вместе с мамой, папой, Боссе и Бетан, а не с какой-то там женой.

— Мне бы гораздо больше хотелось иметь собаку, чем жену, — сказал Малыш. — Мама, ты не можешь мне подарить щенка?

Мама вздохнула. Ну вот, опять Малыш заговорил о своей вожделенной собаке! Это было почти так же невыносимо, как и разговоры о Карлсоне, который живёт на крыше.

— Знаешь что, Малыш, — сказала мама, — тебе пора одеваться, а то ты опоздаешь в школу.

— Ну, ясно, — ответил Малыш. — Стоит мне только заговорить о собаке, как ты заводишь разговор о школе!

…В тот день Малышу было приятно идти в школу, потому что ему многое надо было обсудить с Кристером и Гуниллой.

Домой они шли, как всегда, вместе. И Малыша это особенно радовало, потому что теперь Кристер и Гунилла тоже были знакомы с Карлсоном.

— Он такой весёлый, правда? Как ты думаешь сегодня он опять прилетит? — спросила Гунилла.

— Не знаю, — ответил Малыш. — Он сказал, что прилетит «приблизительно». А это значит — когда ему вздумается.

— Надеюсь, что он прилетит «приблизительно» сегодня, — сказал Кристер. — Можно, мы с Гуниллой пойдём к тебе?

— Конечно, можно, — сказал Малыш.

Тут появилось ещё одно существо, которое тоже захотело пойти вместе с ними. Когда ребята собрались перейти улицу, к Малышу подбежал маленький чёрный пудель. Он обнюхал коленки Малыша и дружески тявкнул.

— Поглядите, какой славный щенок! — радостно воскликнул Малыш. — Он, наверно, испугался уличного движения и просит меня перевести его на ту сторону.

Малыш был бы счастлив переводить щенка через все перекрёстки города. Должно быть, щенок это почувствовал: он бежал вприпрыжку по мостовой, норовя прижаться к ноге Малыша.



— Какой он симпатичный, — сказала Гунилла. — Иди сюда, маленький пёсик!

— Нет, он хочет идти рядом со мной, — сказал Малыш и взял щенка за ошейник. — Он меня полюбил.

— Меня он тоже полюбил, — сказала Гунилла.

У маленького щенка был такой вид, будто он готов любить всех на свете, только бы его любили. И Малыш полюбил этого щенка. О, как он его полюбил! Он нагнулся к щенку и принялся его ласкать, и гладить, и тихонько присвистывать, и причмокивать. Все эти нежные звуки должны были означать, что чёрный пудель — самый симпатичный, самый распрекрасный пёс на свете. Щенок вилял хвостом, всячески давая понять, что он тоже так думает. Он радостно прыгал и лаял, а когда дети свернули на свою улицу, побежал вслед за ними.

— Может быть, ему негде жить? — сказал Малыш, цепляясь за последнюю надежду: он ни за что не хотел расставаться с щенком. — И, может быть, у него нет хозяина?

— Ну да, наверно, нет, — согласился с Малышом Кристер.

— Да замолчи ты! — раздражённо оборвал его Малыш. — Ты-то откуда знаешь?

Разве мог понять Кристер, у которого был Ёффа, что значит не иметь собаки — совсем никакой собаки!

— Иди сюда, милый пёсик! — позвал Малыш, всё больше убеждая себя в том, что щенку негде жить.

— Смотри, как бы он не увязался за тобой, — предупредил Кристер.

— Пусть идёт. Я и хочу, чтобы он шёл за мной, — ответил Малыш.

И щенок пошёл за ним. Так он оказался у дверей дома, где жил Малыш. Тут Малыш взял его на руки и понёс по лестнице.

«Сейчас я спрошу у мамы, можно ли мне оставить его у себя».

Но мамы не было дома. В записке, которую Малыш нашёл на кухонном столе, было сказано, что она в прачечной и что он может туда зайти, если ему что-нибудь понадобится.

Тем временем щенок, как ракета, ворвался в комнату Малыша. Ребята помчались за ним.

— Видите, он хочет жить у меня! — закричал Малыш, обезумев от радости.

В эту самую минуту в окно влетел Карлсон, который живёт на крыше.

— Привет! — крикнул он. — Вы что, постирали эту собаку? Ведь у неё вся шерсть села!

— Это же не Ёффа, разве ты не видишь? — сказал Малыш. — Это моя собака!

— Нет, не твоя, — возразил Кристер.

— У тебя нет собаки, — подтвердила Гунилла.

— А вот у меня там, наверху, тысячи собак, — сказал Карлсон. — Лучший в мире собаковод — это…

— Что-то я не видал у тебя никаких собак, — перебил Малыш Карлсона.

— Их просто не было дома — они все разлетелись. Ведь у меня летающие собаки.

Мальты не слушал Карлсона. Тысячи летающих собак ничего не значили для него по сравнению с этим маленьким милым щенком.

— Нет, не думаю, чтобы у него был хозяин, — вновь сказал Малыш.

Гунилла склонилась над собакой.

— Во всяком случае, на ошейнике у него написано «Альберг», — сказала она.

— Ясно, это фамилия его хозяина, — подхватил Кристер.

— Может быть, этот Альберг уже умер! — возразил Малыш и подумал, что, даже если Альберг существует, он, конечно, не любит щенка. И вдруг Малышу пришла в голову прекрасная мысль. — А может быть, самого щенка зовут Альберг? — спросил он, умоляюще взглянув на Кристера и Гуниллу.

Но те лишь обидно рассмеялись в ответ.

— У меня есть несколько собак по кличке Альберг, — сказал Карлсон. — Привет, Альберг!

Щенок подскочил к Карлсону и весело залаял.

— Вот видите, — крикнул Малыш, — он знает своё имя!.. Альберг, Альберг, сюда!

Гунилла схватила щенка.

— Тут на ошейнике выгравирован номер телефона, — безжалостно сказала она.

— Конечно, у собаки есть личный телефон, — объяснил Карлсон. — Скажи ей, чтобы она позвонила своей экономке и предупредила, что вернётся поздно. Мои собаки всегда звонят по телефону, когда задерживаются.

Карлсон погладил щенка своей пухлой ручкой.

— Одна из моих собак, которую, кстати, тоже зовут Альберг, как-то на днях задержалась, — продолжал Карлсон. — Она решила позвонить домой, чтобы предупредить меня, но спутала номер телефона и попала к одному старому майору в отставке, проживающему в Кунгсхольме. «Это кто-нибудь из собак Карлсона?» — осведомилась Альберг. Майор обиделся и стал ругаться: «Осёл! Я майор, а не собака!» — «Так чего ж вы меня облаяли?» — вежливо спросила Альберг. Вот какая она умница!

Малыш не слушал Карлсона. Его сейчас ничто не интересовало, кроме маленького щенка. И даже когда Карлсон сказал, что он не прочь слегка поразвлечься, Малыш не обратил на это никакого внимания. Тогда Карлсон выпятил нижнюю губу и заявил:

— Нет, так я не играю! Ты всё время возишься с этой собакой, а я тоже хочу чем-нибудь заняться.

Гунилла и Кристер поддержали Карлсона.

— Давайте устроим «Вечер чудес», — сказал Карлсон, перестав дуться. — Угадайте, кто лучший в мире фокусник?

— Конечно, Карлсон! — наперебой закричали Малыш, Кристер и Гунилла.

— Значит, мы решили, что устроим представление под названием «Вечер чудес»?

— Да, — сказали дети.

— Мы решили также, что вход на это представление будет стоить одну конфетку?

— Да, — подтвердили дети.

— И ещё мы решили, что собранные конфеты пойдут на благотворительные цели.

— Как? — удивились дети.

— А существует только одна настоящая благотворительная цель — забота о Карлсоне.

Дети с недоумением переглянулись.

— А может быть… — начал было Кристер.

— Нет, мы решили! — перебил его Карлсон. — А то я не играю.

Итак, они решили, что все конфеты получит Карлсон, который живёт на крыше.

Кристер и Гунилла выбежали на улицу и рассказали всем детям, что наверху у Малыша сейчас начнётся большое представление «Вечер чудес». И все, у кого было хотя бы пять эре, побежали в лавку и купили там «входные конфеты».

У двери в комнату Малыша стояла Гунилла; она отбирала у всех зрителей конфеты и клала их в коробку с надписью: «Для благотворительных целей».



Посреди комнаты Кристер расставил стулья для публики. Угол комнаты был отгорожен одеялом, и оттуда доносились шёпот и собачий лай.

— Что нам здесь будут показывать? — спросил мальчик по имени Кирре. — Если какую-нибудь чепуху, я потребую назад свою конфетку.

Малыш, Гунилла и Кристер не любили этого Кирре — он вечно был всем недоволен.

Но вот из-за одеяла вышел Малыш. На руках он держал маленького щенка.

— Сейчас вы все увидите лучшего в мире фокусника и учёную собаку Альберг, — торжественно произнёс он.

— Как уже было объявлено, выступает лучший в мире фокусник, — послышался голос из-за одеяла, и перед публикой появился Карлсон.

Его голову украшал цилиндр папы Малыша, а на плечи был накинут мамин клетчатый фартук, завязанный под подбородком пышным бантом. Этот фартук заменял Карлсону чёрный плащ, в котором обычно выступают фокусники. Все дружно захлопали. Все, кроме Кирре. Карлсон поклонился. Вид у него был очень самодовольный. Но вот он снял с головы цилиндр и показал всем, что цилиндр пуст, — точь-в-точь как это обычно делают фокусники.



— Будьте добры, господа, убедитесь, что в цилиндре ничего нет. Абсолютно ничего, — сказал он.

«Сейчас он вынет оттуда красивого кролика, — подумал Малыш. Он видел однажды в цирке выступление фокусника. — Вот будет забавно, если Карлсон и правда вынет из цилиндра кролика!»

— Как уже было сказано, здесь ничего нет, — мрачно продолжал Карлсон. — И здесь никогда ничего не будет, если вы сюда ничего не положите. Я вижу, передо мной сидят маленькие обжоры и едят конфеты Сейчас мы пустим этот цилиндр по кругу, и каждый из вас кинет в него по одной конфете. Вы сделаете это в благотворительных целях.

Малыш с цилиндром в руках обошёл всех ребят. Конфеты так и сыпались в цилиндр. Затем он передал цилиндр Карлсону.

— Что-то он подозрительно гремит! — сказал Карлсон и потряс цилиндр. — Если бы он был полон, он бы так не гремел.

Карлсон сунул в рот конфетку и принялся жевать.

— Вот это, я понимаю, благотворительность! — воскликнул он и ещё энергичнее заработал челюстями.

Один Кирре не положил конфеты в шляпу, хотя в руке у него был целый кулёк.

— Так вот, дорогие мои друзья, и ты, Кирре, — сказал Карлсон, — перед вами учёная собака Альберг. Она умеет делать всё: звонить по телефону, летать, печь булочки, разговаривать и поднимать ножку. Словом, всё.

В этот момент щенок и в самом деле поднял ножку — как раз возле стула Кирре, и на полу образовалась маленькая лужица.

— Теперь вы видите, что я не преувеличиваю: это действительно учёная собака.

— Ерунда! — сказал Кирре и отодвинул свой стул от лужицы. — Любой щенок сделает такой фокус. Пусть этот Альберг немножко поговорит. Это будет потруднее, ха-ха!

Карлсон обратился к щенку:

— Разве тебе трудно говорить, Альберг?

— Нет, — ответил щенок. — Мне трудно говорить, только когда я курю сигару.

Ребята прямо подскочили от изумления. Казалось, говорит сам щенок. Но Малыш всё же решил, что за него говорит Карлсон. И он даже обрадовался, потому что хотел иметь обыкновенную собаку, а не какую-то говорящую.

— Милый Альберг, не можешь ли ты рассказать что-нибудь из собачьей жизни нашим друзьям и Кирре? — попросил Карлсон.

— Охотно, — ответил Альберг и начал свой рассказ. — Позавчера вечером я ходил в кино, — сказал он и весело запрыгал вокруг Карлсона.

— Конечно, — подтвердил Карлсон.

— Ну да! И рядом со мной на стуле сидели две блохи, — продолжал Альберг.

— Что ты говоришь! — удивился Карлсон.

— Ну да! — сказал Альберг. — И когда мы вышли потом на улицу, я услышал, как одна блоха сказала другой: «Ну как, пойдём домой пешком или поедем на собаке?»

Все дети считали, что это хорошее представление, хотя и не совсем «Вечер чудес». Один лишь Кирре сидел с недовольным видом.

— Он ведь уверял, что эта собака умеет печь булочки, — насмешливо проговорил Кирре.

— Альберг, ты испечёшь булочку? — спросил Карлсон.

Альберг зевнул и лёг на пол.

— Нет, не могу… — ответил он.

— Ха-ха! Так я и думал! — закричал Кирре.

— …потому что у меня нет дрожжей, — пояснил Альберг.

Всем детям Альберг очень понравился, но Кирре продолжал упорствовать.

— Тогда пусть полетает — для этого дрожжей не нужно, — сказал он.

— Полетаешь, Альберг? — спросил Карлсон собаку.

Щенок, казалось, спал, но на вопрос Карлсона всё же ответил:

— Что ж, пожалуйста, но только если ты полетишь вместе со мной, потому что я обещал маме никогда не летать без взрослых.

— Тогда иди сюда, маленький Альберг, — сказал Карлсон и поднял щенка с пола.

Секунду спустя Карлсон и Альберг уже летели. Сперва они поднялись к потолку и сделали несколько кругов над люстрой, а затем вылетели в окно. Кирре даже побледнел от изумления.



Все дети кинулись к окну и стали смотреть, как Карлсон и Альберг летают над крышей дома. А Малыш в ужасе крикнул:

— Карлсон, Карлсон, лети назад с моей собакой!

Карлсон послушался. Он тут же вернулся назад и положил Альберга на пол. Альберг встряхнулся. Вид у него был очень удивлённый — можно было подумать, что это его первый в жизни полёт.

— Ну, на сегодня хватит. Больше нам нечего показывать. А это тебе. Получай! — И Карлсон толкнул Кирре.

Кирре не сразу понял, чего хотел Карлсон.

— Дай конфету! — сердито проговорил Карлсон.

Кирре вытащил свой кулёк и отдал его Карлсону, успев, правда, сунуть себе в рот ещё одну конфету.

— Позор жадному мальчишке!.. — сказал Карлсон и стал поспешно искать что-то глазами. — А где коробка для благотворительных сборов? — с тревогой спросил он.

Гунилла подала ему коробку, в которую она собирала «входные конфеты». Она думала, что теперь, когда у Карлсона оказалось столько конфет, он угостит всех ребят. Но Карлсон этого не сделал. Он схватил коробку и принялся жадно считать конфеты.

— Пятнадцать штук, — сказал он. — На ужин хватит… Привет! Я отправляюсь домой ужинать. — И он вылетел в окно.

Дети стали расходиться. Гунилла и Кристер тоже ушли. Малыш и Альберг остались вдвоём, чему Малыш был очень рад. Он взял щенка на колени и стал ему что-то нашёптывать. Щенок лизнул Малыша в лицо и заснул, сладко посапывая.

Потом пришла мама из прачечной, и сразу всё изменилось. Малышу сделалось очень грустно: мама вовсе не считала, что Альбергу негде жить, — она позвонила по номеру, который был выгравирован на ошейнике Альберга, и рассказала, что её сын нашёл маленького чёрного щенка-пуделя.

Малыш стоял возле телефона, прижимая Альберга к груди, и шептал:

— Только бы это был не их щенок…

Но, увы, это оказался их щенок!

— Знаешь, сыночек, кто хозяин Бобби? — сказала мама, положив трубку. — Мальчик, которого зовут Стафан Альберг.

— Бобби? — переспросил Малыш.

— Ну да, так зовут щенка. Всё это время Стафан проплакал. В семь часов он придёт за Бобби.

Малыш ничего не ответил, но сильно побледнел и глаза его заблестели. Он ещё крепче прижал к себе щенка и тихонько, так, чтобы мама не слышала, зашептал ему на ухо:

— Маленький Альберг, как бы я хотел, чтобы ты был моей собакой!

Когда пробило семь, пришёл Стафан Альберг и унёс щенка.

А Малыш лежал ничком на кровати и плакал так горько, что просто сердце разрывалось.

Карлсон приходит на день рождения

Настало лето. Занятия в школе кончились, и Малыша собирались отправить в деревню, к бабушке. Но до отъезда должно было ещё произойти одно важное событие — Малышу исполнялось восемь лет. О, как долго ждал Малыш своего дня рождения! Почти с того дня, как ему исполнилось семь.

Удивительно, как много времени проходит между днями рождения, — почти столько же, сколько между рождественскими праздниками.

Вечером накануне этого торжественного дня у Малыша был разговор с Карлсоном.

— Завтра день моего рождения, — сказал Малыш. — Ко мне придут Гунилла и Кристер, и нам накроют стол в моей комнате… — Малыш помолчал; вид у него был мрачный. — Мне бы очень хотелось и тебя пригласить, — продолжал он, — но…

Мама так сердилась на Карлсона, что бесполезно было просить у неё разрешения.

Карлсон выпятил нижнюю губу больше, чем когда бы то ни было:

— Я с тобой не буду водиться, если ты меня не позовёшь! Я тоже хочу повеселиться.

— Ладно, ладно, приходи, — торопливо сказал Малыш.



Он решил поговорить с мамой. Будь что будет, но невозможно праздновать день рождения без Карлсона.

— А чем нас будут угощать? — спросил Карлсон, перестав дуться.

— Ну конечно, сладким пирогом. У меня будет именинный пирог, украшенный восемью свечами.

— Хорошо! — воскликнул Карлсон.

— Знаешь, у меня есть предложение.

— Какое? — спросил Малыш.

— Нельзя ли попросить твою маму приготовить нам вместо одного пирога с восемью свечами восемь пирогов с одной свечой?

Но Малыш не думал, чтобы мама на это согласилась.

— Ты, наверно, получишь хорошие подарки? — спросил Карлсон.

— Не знаю, — ответил Малыш и вздохнул. Он знал то, чего он хотел, хотел больше всего на свете, он всё равно не получит…

— Собаку мне, видно, не подарят никогда в жизни, — сказал Малыш. — Но я, конечно, получу много других подарков. Поэтому я решил весь день веселиться и совсем не думать о собаке.

— А кроме того, у тебя есть я. Я куда лучше собаки, — сказал Карлсон и взглянул на Малыша, наклонив голову. — Хотелось бы знать, какие ты получишь подарки. Если тебе подарят конфеты, то, по-моему, ты должен их тут же отдать на благотворительные цели.

— Хорошо, если я получу коробку конфет, я тебе её отдам.

Для Карлсона Малыш был готов на всё, особенно теперь, когда предстояла разлука.

— Знаешь, Карлсон, — сказал Малыш, — послезавтра я уезжаю к бабушке на всё лето.

Карлсон сперва помрачнел, а потом важно произнёс:

— Я тоже еду к бабушке, и моя бабушка гораздо больше похожа на бабушку, чем твоя.

— А где живёт твоя бабушка? — спросил Малыш.

— В доме, а где же ещё! А ты небось думаешь, что она живёт на улице и всю ночь скачет?

Больше им не удалось поговорить ни о бабушке Карлсона, ни о дне рождения Малыша, ни о чём другом, потому что уже стемнело и Малышу нужно, было поскорее лечь в постель, чтобы не проспать день своего рождения.

Проснувшись на следующее утро, Малыш лежал в кровати и ждал: он знал — сейчас отворится дверь, и все войдут к нему в комнату и принесут именинный пирог и другие подарки. Минуты тянулись мучительно долго. У Малыша даже живот заболел от ожидания, так ему хотелось скорее увидеть подарки.

Но вот наконец в коридоре раздались шаги и послышались слова: «Да он, наверно, уже проснулся». Дверь распахнулась, и появились все: мама, папа, Боссе и Бетан.

Малыш сел на кровати, и глаза его заблестели.

— Поздравляем тебя, дорогой Малыш! — сказала мама.

И папа, и Боссе, и Бетан тоже сказали: «Поздравляем!» И перед Малышом поставили поднос. На нём был пирог с восемью горящими свечками и другие подарки.



Много подарков — хотя, пожалуй, меньше, чем в прошлые дни рождения: на подносе лежало всего четыре свёртка; Малыш их быстро сосчитал. Но папа сказал:

— Не обязательно все подарки получать утром — может быть, ты получишь ещё что-нибудь днём…

Малыш был очень рад четырём свёрткам. В них оказались: коробка с красками, игрушечный пистолет, книга и новые синие штанишки. Всё это ему очень понравилось. «Какие они милые — мама, и папа, и Боссе, и Бетан! — подумал Малыш. — Ни у кого на свете нет таких милых мамы и папы и брата с сестрой».

Малыш несколько раз стрельнул из пистолета. Выстрелы получались очень громкие. Вся семья сидела у его кровати и слушала, как он стреляет. О, как они все друг друга любили!

— Подумай, восемь лет назад ты появился на свет — вот таким крошкой… — сказал папа.

— Да, — сказала мама, — как быстро идёт время! Помнишь, какой дождь хлестал в тот день в Стокгольме?

— Мама, я родился здесь, в Стокгольме? — спросил Малыш.

— Конечно, — ответила мама.

— Но ведь Боссе и Бетан родились в Мальмё?

— Да, в Мальмё.

— А ведь ты, папа, родился в Гётеборге? Ты мне говорил…

— Да, я гётеборгский мальчишка, — сказал папа.

— А ты, мама, где родилась?

— В Эскильстуне, — сказала мама.

Малыш горячо обнял её.

— Какая удача, что мы все встретились! — проговорил он.

И все с этим согласились.

Потом они пропели Малышу «Многие лета», а Малыш выстрелил, и треск получился оглушительный.

Всё утро Малыш то и дело стрелял из пистолета, ждал гостей и всё время размышлял о словах папы, что подарки могут появиться и днём. На какой-то счастливый миг он вдруг поверил, что свершится чудо — ему подарят собаку. Но тут же понял, что это невозможно, и даже рассердился на себя за то, что так глупо размечтался. Ведь он твёрдо решил не думать сегодня о собаке и всему радоваться. И Малыш действительно всему радовался. Сразу же после обеда мама стала накрывать на стол у него в комнате. Она поставила в вазу большой букет цветов и принесла самые красивые розовые чашки. Три штуки.

— Мама, — сказал Малыш, — нужно четыре чашки.

— Почему? — удивилась мама.

Малыш замялся. Теперь ему надо было рассказать, что он пригласил на день рождения Карлсона, хотя мама, конечно, будет этим недовольна.

— Карлсон, который живёт на крыше, тоже придёт ко мне, — сказал Малыш и смело посмотрел маме в глаза.

— О! — вздохнула мама. — О! Ну что ж, пусть приходит. Ведь сегодня день твоего рождения.

Мама провела ладонью по светлым волосам Малыша:

— Ты всё ещё носишься со своими детскими фантазиями. Трудно поверить, что тебе исполнилось восемь. Сколько тебе лет, Малыш?

— Я мужчина в самом расцвете сил, — важно ответил Малыш — точь-в-точь как Карлсон.

Медленно катился этот день. Уже давно настало то «днём», о котором говорил папа, но никаких новых подарков никто не приносил.

В конце концов Малыш получил ещё один подарок.

Боссе и Бетан, у которых ещё не начались летние каникулы, вернулись из школы и тут же заперлись в комнате Боссе.

Малыша они туда не пустили. Стоя в коридоре, он слышал, как за запертой дверью раздавалось хихиканье сестры и шуршание бумаги. Малыш чуть не лопнул от любопытства.

Некоторое время спустя они вышли, и Бетан, смеясь, протянула Малышу свёрток. Малыш очень обрадовался и хотел уже разорвать бумажную обёртку, но Боссе сказал:

— Нет, сперва прочти стихи, которые здесь наклеены.



Стихи были написаны крупными печатными буквами, чтобы Малыш смог их сам разобрать, и он прочёл:

Брат и сестра тебе дарят собаку.
Она не вступает с собаками в драку,
Не лает, не прыгает и не кусается,
Ни на кого никогда не бросается.
И хвостик, и лапы, и морда, и уши
У этой собаки из чёрного плюша.
Малыш молчал; он словно окаменел.

— Ну, а теперь развяжи свёрток, — сказал Боссе.

Но Малыш швырнул свёрток в угол, и слёзы градом покатились по его щекам.

— Ну что ты, Малыш, что ты? — испуганно сказала Бетан.

— Не надо, не плачь, не плачь, Малыш! — растерянно повторял Боссе; видно было, что он очень огорчён.

Бетан обняла Малыша:

— Прости нас! Мы хотели только пошутить. Понимаешь?

Малыш резким движением вырвался из рук Бетан; лицо его было мокрым от слёз.

— Вы же знали, — бормотал он, всхлипывая, — вы же знали, что я мечтал о живой собаке! И нечего было меня дразнить…

Малыш побежал в свою комнату и бросился на кровать. Боссе и Бетан кинулись вслед за ним. Прибежала и мама. Но Малыш не обращал на них никакого внимания — он весь трясся от плача.

Теперь день рождения был испорчен. Малыш решил быть целый день весёлым, даже если ему и не подарят собаку. Но получить в подарок плюшевого щенка — это уж слишком! Когда он об этом вспоминал, его плач превращался в настоящий стон, и он всё глубже зарывался головой в подушку.



Мама, Боссе и Бетан стояли вокруг кровати. Всем им было тоже очень грустно.

— Я сейчас позвоню папе и попрошу его пораньше прийти с работы, — сказала мама.

Малыш плакал… Что толку, если папа придёт домой? Всё сейчас казалось Малышу безнадёжно грустным. День рождения был испорчен, и ничем уже нельзя было тут помочь.

Он слышал, как мама пошла звонить по телефону, но он всё плакал и плакал. Слышал, как папа вернулся домой, но всё плакал и плакал. Нет, никогда Малыш теперь уже не будет весёлым. Лучше всего ему сейчас умереть, и пусть тогда Боссе и Бетан возьмут себе плюшевого щенка, чтобы вечно помнить, как они зло подшутили над своим маленьким братом в тот день рождения, когда он был ещё жив…

Вдруг Малыш заметил, что все — и мама, и папа, и Боссе, и Бетан — стоят вокруг его постели, но он ещё глубже зарылся лицом в подушку.

— Послушай, Малыш, там возле входной двери тебя кто-то ждёт… — сказал папа.

Малыш не ответил. Папа потряс его за плечо:

— Ты что, не слышишь, что тебя у двери ждёт один приятель?

— Наверно, Гунилла или там Кристер, — ворчливо отозвался Малыш.

— Нет, того, кто тебя ждёт, зовут Бимбо, — сказала мама.

— Не знаю я никакого Бимбо! — пробурчал Малыш.

— Возможно, — сказала мама. — Но он очень хочет с тобой познакомиться.

Именно в эту минуту из передней донеслось негромкое тявканье.

Малыш напряг все свои мускулы и упрямо не отрывался от подушки. Нет, ему и в самом деле пора бросить все эти выдумки…

Но вот опять в прихожей раздалось тявканье. Резким движением Малыш сел на постели.

— Это что, собака? Живая собака? — спросил он.

— Да, — сказал папа, — это собака. Твоя собака.

Тут Боссе кинулся в прихожую и минуту спустя влетел в комнату Малыша, дерзка на руках — о, наверно, Малышу это всё только снится! — маленькую короткошёрстую таксу.

— Это моя живая собака? — прошептал Малыш.

Слёзы застилали ему глаза, когда он протянул свои руки к Бимбо. Казалось, Малыш боится, что щенок вдруг превратится в дым и исчезнет.

Но Бимбо не исчез. Малыш держал Бимбо на руках, а тот лизал ему щёки, громко тявкал и обнюхивал уши. Бимбо был совершенно живой.



— Ну, теперь ты счастлив, Малыш? — спросил папа.

Малыш только вздохнул. Как мог папа об этом спрашивать! Малыш был так счастлив, что у него заныло где-то внутри, то ли в душе, то ли в животе. А может быть, так всегда бывает, когда ты счастлив?

— А эта плюшевая собака будет игрушкой для Бимбо. Понимаешь, Малыш! Мы не хотели дразнить тебя… так ужасно, — сказала Бетан.

Малыш всё простил. И вообще он почти не слышал, что ему говорят, потому что разговаривал с Бимбо:

— Бимбо, маленький Бимбо, ты — моя собака!

Затем Малыш сказал маме:

— Я думаю, что мой Бимбо гораздо милее Альберга, потому что короткошёрстые таксы наверняка самые лучшие собаки в мире.

Но тут Малыш вспомнил, что Гунилла и Кристер должны прийти с минуты на минуту…

О! Он и не представлял себе, что один день может принести с собой столько счастья. Подумать только, ведь они сейчас узнают, что у него есть собака, на этот раз действительно его собственная собака, да к тому же ещё самая-самая распрекрасная в мире! Но вдруг Малыш забеспокоился:

— Мама, а мне можно будет взять с собой Бимбо, когда я поеду к бабушке?

— Ну конечно. Ты повезёшь его в этой маленькой корзинке, — ответила мама и показала специальную корзинку для перевозки собак, которую вместе со щенком принёс в комнату Боссе.

— О! — сказал Малыш. — О!

Раздался звонок. Это пришли Гунилла и Кристер. Малыш бросился им навстречу, громко крича:

— Мне подарили собаку! У меня теперь есть своя собственная собака!

— Ой, какая она миленькая! — воскликнула Гунилла, но тут же спохватилась и торжественно произнесла: — Поздравляю с днём рождения. Вот тебе подарок от Кристера и от меня. — И она протянула Малышу коробку конфет, а потом снова села на корточки перед Бимбо и повторила: — Ой, до чего же она миленькая!



Малышу это было очень приятно слышать.

— Почти такая же милая, как Ёффа, — сказал Кристер.

— Что ты, она куда лучше Ёффы и даже куда лучше Альберга! — сказала Гунилла.

— Да, она куда лучше Альберга, — согласился с ней Кристер.

Малыш подумал, что и Гунилла и Кристер очень хорошие друзья, и пригласил их к празднично убранному столу.

Как раз в эту минуту мама принесла блюдо маленьких аппетитных бутербродов с ветчиной и сыром и вазу с целой горой печенья. Посреди стола уже красовался именинный пирог с восемью зажжёнными свечами. Потом мама взяла большой кофейник с горячим шоколадом и стала разливать шоколад в чашки.

— А мы не будем ждать Карлсона? — осторожно спросил Малыш. Мама покачала головой:

— Нет, я думаю, ждать не стоит. Я уверена, что он сегодня не прилетит. И вообще давай поставим на нём крест. Ведь у тебя ж теперь есть Бимбо.

Конечно, теперь у Малыша был Бимбо, но всё же он очень хотел, чтобы Карлсон пришёл на его праздник.

Гунилла и Кристер сели за стол, и мама стала их угощать бутербродами. Малыш положил Бимбо в корзинку и тоже сел за стол.

Когда мама вышла и оставила детей одних, Боссе сунул свой нос в комнату и крикнул:

— Не съедайте весь пирог — оставьте и нам с Бетан!

— Ладно, оставлю по кусочку, — ответил Малыш. — Хотя, по правде говоря, это несправедливо: ведь вы столько лет ели сладкие пироги, когда меня ещё и на свете не было.

— Только смотри, чтобы это были большие куски! — крикнул Боссе, закрывая дверь.

В этот самый момент за окном послышалось знакомое жужжание мотора, и в комнату влетел Карлсон.

— Вы уже сидите за столом? — воскликнул он. — Наверно, всё уже съели?

Малыш успокоил его, сказав, что на столе ещё полным-полно угощений.

— Превосходно! — сказал Карлсон.

— А ты разве не хочешь поздравить Малыша с днём рождения? — спросила его Гунилла.

— Да-да, конечно, поздравляю! — ответил Карлсон. — Где мне сесть?

Мама так и не поставила на стол четвёртой чашки. И когда Карлсон это заметил, он выпятил нижнюю губу и сразу надулся:

— Нет, так я не играю! Это несправедливо. Почему мне не поставили чашку?

Малыш тут же отдал ему свою, а сам тихонько пробрался в кухню и принёс себе оттуда другую чашку.

— Карлсон, — сказал Малыш, вернувшись в комнату, — я получил в подарок собаку. Её зовут Бимбо. Вот она. — И Малыш показал на щенка, который спал в корзинке.

— Это отличный подарок, — сказал Карлсон. — Передай мне, пожалуйста, вот этот бутерброд, и этот, и этот… Да! — воскликнул вдруг Карлсон. — Я чуть не забыл! Ведь и я принёс тебе подарок. Лучший в мире подарок… — Карлсон вынул из кармана брюк свисток и протянул его Малышу: — Теперь ты сможешь свистеть своему Бимбо. Я всегда свищу своим собакам Хотя моих собак зовут Альбергами и они умеют летать…

— Как, всех собак зовут Альбергами? — удивился Кристер.

— Да, всю тысячу! — ответил Карлсон. — Ну что ж теперь, я думаю, можно приступить к пирогу.

— Спасибо, милый, милый Карлсон, за свисток! — сказал Малыш. — Мне будет так приятно свистеть Бимбо.

— Имей в виду, — сказал Карлсон, — что я буду часто брать у тебя этот свисток. Очень, очень часто. — И вдруг спросил с тревогой: — Кстати, ты получил в подарок конфеты?

— Конечно, — ответил Малыш. — От Гуниллы и Кристера.

— Все эти конфеты пойдут на благотворительные цели, — сказал Карлсон и сунул коробку себе в карман; затем вновь принялся поглощать бутерброды.



Гунилла, Кристер и Малыш тоже ели очень торопливо, боясь, что им ничего не достанется. Но, к счастью, мама приготовила много бутербродов.

Тем временем мама, папа, Боссе и Бетан сидели в столовой.

— Обратите внимание, как тихо у детей, — сказала мама. — Я просто счастлива, что Малыш получил наконец собаку. Конечно, с ней будет большая возня, но что поделаешь!

— Да, теперь-то уж, я уверен, он забудет свои глупые выдумки про этого Карлсона, который живёт на крыше, — сказал папа.

В этот момент из комнаты Малыша донеслись смех и детская болтовня. И тогда мама предложила:

— Давайте пойдём и посмотрим на них. Они такие милые, эти ребята.

— Давайте, давайте пойдём! — подхватила Бетан.

И все они — мама, папа, Боссе и Бетан — отправились поглядеть, как Малыш празднует свой день рождения.

Дверь открыл папа. Но первой вскрикнула мама, потому что она первая увидела маленького толстого человечка, который сидел за столом возле Малыша.

Этот маленький толстый человечек был до ушей вымазан взбитыми сливками.

— Я сейчас упаду в обморок… — сказала мама.

Папа, Боссе и Бетан стояли молча и глядели во все глаза.

— Видишь, мама, Карлсон всё-таки прилетел ко мне, — сказал Малыш. — Ой, какой у меня чудесный день рождения получился!

Маленький толстый человечек стёр пальцами с губ сливки и так энергично принялся махать своей пухлой ручкой маме, папе, Боссе и Бетан, что хлопья сливок полетели во все стороны.

— Привет! — крикнул он. — До сих пор вы ещё не имели чести меня знать. Меня зовут Карлсон, который живёт на крыше… Эй, Гунилла, Гунилла, ты слишком много накладываешь себе на тарелку! Я ведь тоже хочу пирога…

И он схватил за руку Гуниллу, которая уже взяла с блюда кусочек сладкого пирога, и заставил её положить всё обратно.

— Никогда не видел такой прожорливой девчонки! — сказал Карлсон и положил себе на тарелку куда больший кусок. — Лучший в мире истребитель пирогов — это Карлсон, который живёт на крыше! — сказал он и радостно улыбнулся.

— Давайте уйдём отсюда, — прошептала мама.

— Да, пожалуй, уходите, так будет лучше. А то я при вас стесняюсь, — заявил Карлсон.

— Обещай мне одну вещь, — сказал папа, обращаясь к маме, когда они вышли из комнаты Малыша. — Обещайте мне все — и ты, Боссе, и ты, Бетан. Обещайте мне никогда никому не рассказывать о том, что мы сейчас видели.

— Почему? — спросил Боссе.

— Потому, что нам никто не поверит, — сказал папа. — А если кто-нибудь и поверит, то своими расспросами не даст нам покоя до конца наших дней!

Папа, мама, Боссе и Бетан пообещали друг другу, что они не расскажут ни одной живой душе об удивительном товарище, которого нашёл себе Малыш.

И они сдержали своё обещание. Никто никогда не услышал ни слова о Карлсоне. И именно поэтому Карлсон продолжает жить в своём маленьком домике, о котором никто ничего не знает, хотя домик этот стоит на самой обыкновенной крыше самого обыкновенного дома на самой обыкновенной улице в Стокгольме. Поэтому Карлсон до сих пор спокойно гуляет, где ему вздумается, и проказничает сколько хочет. Ведь известно, что он лучший в мире проказник!

Когда с бутербродами, печеньем и пирогом было покончено и Кристер с Гуниллой ушли домой, а Бимбо крепко спал в своей корзинке, Малыш стал прощаться с Карлсоном.

Карлсон сидел на подоконнике, готовый к отлёту. Ветер раскачивал занавески, но воздух был тёплый, потому что уже наступило лето.

— Милый, милый Карлсон, ведь ты будешь по-прежнему жить на крыше, когда я вернусь от бабушки? Наверняка будешь? — спросил Малыш.

— Спокойствие, только спокойствие! — сказал Карлсон. — Буду, если только моя бабушка меня отпустит. А это ещё неизвестно, потому что она считает меня лучшим в мире внуком.

— А ты и вправду лучший в мире внук?

— Конечно. А кто же ещё, если не я? Разве ты можешь назвать кого-нибудь другого? — спросил Карлсон.

Тут он нажал кнопку на животе, и моторчик заработал.

— Когда я прилечу назад, мы съедим ещё больше пирогов! — крикнул Карлсон. — От пирогов не толстеют!.. Привет, Малыш!



— Привет, Карлсон! — крикнул в ответ Малыш.

И Карлсон улетел.



Но в корзинке, рядом с кроваткой Малыша, лежал Бимбо и спал.

Малыш наклонился к щенку и тихонько погладил его по голове своей маленькой обветренной рукой.

— Бимбо, завтра мы поедем к бабушке, — сказал Малыш. — Доброй ночи, Бимбо! Спи спокойно.


Повесть вторая Карлсон, который живёт на крыше, опять прилетел


Карлсон, который живёт на крыше, опять прилетел


Земля такая огромная, и на ней столько домов! Большие и маленькие. Красивые и уродливые. Новостройки и развалюшки. И есть ещё совсем крошечный домик Карлсона, который живёт на крыше. Карлсон уверен, что это лучший в мире домик и что живёт в нём лучший в мире Карлсон. Малыш тоже в этом уверен. Что до Малыша, то он живёт с мамой и папой, Боссе и Бетан в самом обыкновенном доме, на самой обыкновенной улице в городе Стокгольме, но на крышей этого обыкновенного дома, как раз за трубой, прячется крошечный домик с табличкой над дверью:



Карлсон,
который живёт на крыше.
Лучший в мире Карлсон
Наверняка найдутся люди, которым покажется странным, что кто-то живёт на крыше, но Малыш говорит:

— Ничего тут странного нет. Каждый живёт там, где хочет.

Мама и папа тоже считают, что каждый человек может жить там, где ему заблагорассудится. Но сперва они не верили, что Карлсон на самом деле существует. Боссе и Бетантоже в это не верили. Они даже представить себе не могли, что на крыше живёт маленький толстенький человечек с пропеллером на спине и что он умеет летать.

— Не болтай, Малыш, — говорили Боссе и Бетан, — твой Карлсон — просто выдумка.

Для верности Малыш как-то спросил у Карлсона, не выдумка ли он, на что Карлсон сердито буркнул:

— Сами они — выдумка!

Мама и папа решили, что Малышу бывает тоскливо одному, а одинокие дети часто придумывают себе разных товарищей для игр.

— Бедный Малыш, — сказала мама. — Боссе и Бетан настолько старше его! Ему не с кем играть, вот он и фантазирует.

— Да, — согласился папа. — Во всяком случае, мы должны подарить ему собаку. Он так давно о ней мечтает. Когда Малыш получит собаку, он тотчас забудет про своего Карлсона.

И Малышу подарили Бимбо. Теперь у него была собственная собака, и получил он её в день своего рождения, когда ему исполнилось восемь лет.



Именно в этот день мама, и папа, и Боссе, и Бетан увидели Карлсона. Да-да, они его увидели. Вот как это случилось.

Малыш праздновал день рождения в своей комнате. У него в гостях были Кристер и Гунилла — они учатся с ним в одном классе. И когда мама, и папа, и Боссе, и Бетан услышали звонкий смех и весёлую болтовню, доносившиеся из комнаты Малыша, мама предложила:

— Давайте пойдём и посмотрим на них, они такие милые, эти ребята.

— Пошли! — подхватил папа.

И что же увидели мама, и папа, и Боссе, и Бетан, когда они, приоткрыв дверь, заглянули к Малышу?

Кто сидел во главе праздничного стола, до ушей вымазанный взбитыми сливками, и уплетал так, что любо-дорого было глядеть? Конечно, не кто иной, как маленький толстый человечек, который тут же загорланил что было мочи:

— Привет! Меня зовут Карлсон, который живёт на крыше. Вы, кажется, до сих пор ещё не имели чести меня знать?



Мама едва не лишилась чувств. И папа тоже разнервничался.

— Только никому об этом не рассказывайте, — сказал он, — слышите, никому ни слова.

— Почему? — спросил Боссе.

И папа объяснил:

— Подумайте сами, во что превратится наша жизнь, если люди узнают про Карлсона, Его, конечно, будут показывать по телевизору и снимать для кинохроники. Подымаясь по лестнице, мы будет спотыкаться о телевизионный кабель и о провода осветительных приборов, а каждые полчаса к нам будут являться корреспонденты, чтобы сфотографировать Карлсона и Малыша. Бедный Малыш, он превратится в «мальчика, который нашёл Карлсона, который живёт на крыше…». Одним словом, в нашей жизни больше не будет ни одной спокойной минуты.

Мама, и Боссе, и Бетан поняли, что папа прав, и обещали никому ничего не рассказывать о Карлсоне.

А как раз на следующий день Малыш должен был уехать на всё лето к бабушке в деревню. Он был очень этому рад, но беспокоился за Карлсона. Мало ли что тот вздумает выкинуть за это время! А вдруг он исчезнет и больше никогда не прилетит!

— Милый, милый Карлсон, ведь ты будешь по-прежнему жить на крыше, когда я вернусь от бабушки? Наверняка будешь? — спросил Малыш.

— Как знать? — ответил Карлсон. — Спокойствие, только спокойствие. Я ведь тоже поеду к своей бабушке, и моя бабушка куда больше похожа на бабушку, чем твоя.

— А где живёт твоя бабушка? — спросил Малыш.

— В доме, а где же ещё! А ты небось думаешь, что она живёт на улице и скачет по ночам?

Так Малышу ничего не удалось узнать про бабушку Карлсона. А на следующий день Малыш уехал в деревню. Бимбо он взял с собой. Целые дни он играл с деревенскими ребятами и о Карлсоне почти не вспоминал. Но когда кончились летние каникулы и Малыш вернулся в город, он спросил, едва переступив порог:

— Мама, за это время ты хоть раз видела Карлсона?

Мама покачала головой:

— Ни разу. Он не вернётся назад.

— Не говори так! Я хочу, чтобы он жил на нашей крыше. Пусть он опять прилетит!

— Но ведь у тебя теперь есть Бимбо, — сказала мама, пытаясь утешить Малыша. Она считала, что настал момент раз и навсегда покончить с Карлсоном. Малыш погладил Бимбо.

— Да, конечно, у меня есть Бимбо. Он мировой пёс, но у него нет пропеллера, и он не умеет летать, и вообще с Карлсоном играть интересней.

Малыш помчался в свою комнату и распахнул окно.

— Эй, Карлс-о-он! Ты там, наверху? Откликнись! — завопил он во всё горло, но ответа не последовало. А на другое утро Малыш отправился в школу. Он теперь учился во втором классе. После обеда он уходил в свою комнату и садился за уроки. Окно он никогда не закрывал, чтобы не пропустить жужжание моторчика Карлсона, но с улицы доносился только рокот автомобилей да иногда гул самолёта, пролетающего над крышами. А знакомого жужжания всё не было слышно.

— Всё ясно, он не вернулся, — печально твердил про себя Малыш. — Он никогда больше не прилетит.

Вечером, ложась спать, Малыш думал о Карлсоне, а иногда, накрывшись с головой одеялом, даже тихо плакал от мысли, что больше не увидит Карлсона. Шли дни, была школа, были уроки, а Карлсона всё не было и не было.

Как-то после обеда Малыш сидел у себя в комнате и возился со своей коллекцией марок. Перед ним лежал альбом и целая куча новых марок, которые он собирался разобрать. Малыш усердно взялся за дело и очень быстро наклеил все марки. Все, кроме одной, самой лучшей, которую нарочно оставил напоследок. Это была немецкая марка с изображением Красной Шапочки и Серого волка, и Малышу она очень-очень нравилась. Он положил её на стол перед собой и любовался ею.

И вдруг Малыш услышал какое-то слабое жужжание, похожее… — да-да, представьте себе — похожее на жужжание моторчика Карлсона! И в самом деле это был Карлсон. Он влетел в окно и крикнул:

— Привет, Малыш!

— Привет, Карлсон! — завопил в ответ Малыш и вскочил с места.



Не помня себя от счастья, он глядел на Карлсона, который несколько раз облетел вокруг люстры и неуклюже приземлился. Как только Карлсон выключил моторчик — а для этого ему достаточно было нажать кнопку на животе, — так вот, как только Карлсон выключил моторчик, Малыш кинулся к нему, чтобы его обнять, но Карлсон отпихнул Малыша своей пухленькой ручкой и сказал:

— Спокойствие, только спокойствие! У тебя есть какая-нибудь еда? Может, мясные тефтельки или что-нибудь в этом роде? Сойдёт и кусок торта со взбитыми сливками.

Малыш покачал головой:

— Нет, мама сегодня не делала мясных тефтелек. А торт со сливками бывает у нас только по праздникам.

Карлсон надулся:

— Ну и семейка у вас! «Только по праздникам»… А если приходит дорогой старый друг, с которым не виделись несколько месяцев? Думаю, твоя мама могла бы и постараться ради такого случая.

— Да, конечно, но ведь мы не знали… — оправдывался Малыш.

— «Не знали»! — ворчал Карлсон. — Вы должны были надеяться! Вы всегда должны надеяться, что я навещу вас, и потому твоей маме каждый день надо одной рукой жарить тефтели, а другой сбивать сливки.

— У нас сегодня на обед жареная колбаса, — сказал пристыжённый Малыш. — Хочешь колбаски?

— Жареная колбаса, когда в гости приходит дорогой старый друг, с которым не виделись несколько месяцев! — Карлсон ещё больше надулся. — Понятно! Попадёшь к вам в дом — научишься набивать брюхо чем попало… Валяй, тащи свою колбасу.

Малыш со всех ног помчался на кухню. Мамы дома не было — она пошла к доктору, — так что он не мог спросить у неё разрешения. Но ведь Карлсон согласился есть колбасу. А на тарелке как раз лежали пять ломтиков, оставшихся от обеда. Карлсон накинулся на них, как ястреб на цыплёнка. Он набил рот колбасой и засиял как медный грош.

— Что ж, колбаса так колбаса. А знаешь, она недурна. Конечно, с тефтелями не сравнишь, но от некоторых людей нельзя слишком многого требовать.



Малыш прекрасно понял, что «некоторые люди» — это он, и поэтому поспешил перевести разговор на другую тему.

— Ты весело провёл время у бабушки? — спросил он.

— Так весело, что и сказать не могу. Поэтому я говорить об этом не буду, — ответил Карлсон и жадно откусил ещё кусок колбасы.

— Мне тоже было весело, — сказал Малыш. И он начал рассказывать Карлсону, как он проводил время у бабушки. — Моя бабушка, она очень, очень хорошая, — сказал Малыш. — Ты себе и представить не можешь, как она мне обрадовалась. Она обнимала меня крепко-прекрепко.

— Почему? — спросил Карлсон.

— Да потому, что она меня любит. Как ты не понимаешь? — удивился Малыш.

Карлсон перестал жевать:

— Уж не умаешь ли ты, что моя бабушка любит меня меньше? Уж не думаешь ли ты, что она не кинулась на меня и не стала так крепко-прекрепко меня обнимать, что я весь посинел? Вот как меня любит моя бабушка. А я должен тебе сказать, что у моей бабушки ручки маленькие, но хватка железная, и если бы она меня любила ещё хоть на капельку больше, то я бы не сидел сейчас здесь — она бы просто задушила меня в своих объятиях.

— Вот это да! — изумился Малыш. — Выходит, твоя бабушка чемпионка по обниманию.

Конечно, бабушка Малыша не могла с ней сравниться, она не обнимала его так крепко, но всё-таки она тоже любила своего внука и всегда была к нему очень добра. Это Малыш решил ещё раз объяснить Карлсону.

— А ведь моя бабушка бывает и самой ворчливой в мире, — добавил Малыш, минуту подумав. — Она всегда ворчит, если я промочу ноги или подерусь с Лассе Янсоном.

Карлсон отставил пустую тарелку:

— Уж не думаешь ли ты, что моя бабушка менее ворчливая, чем твоя? Да будет тебе известно, что, ложась спать, она заводит будильник и вскакивает в пять утра только для того, чтобы всласть наворчаться, если я промочу ноги или подерусь с Лассе Янсоном.

— Как, ты знаешь Лассе Янсона? — с удивлением спросил Малыш.

— К счастью, нет, — ответил Карлсон.

— Но почему же ворчит твоя бабушка? — ещё больше изумился Малыш.

— Потому, что она самая ворчливая в мире, — отрезал Карлсон. — Пойми же наконец! Раз ты знаешь Лассе Янсона, как же ты можешь утверждать, что твоя бабушка самая ворчливая? Нет, куда ей до моей бабушки, которая может целый день ворчать: «Не дерись с Лассе Янсоном, не дерись с Лассе Янсоном…» — хотя я никогда не видел этого мальчика и нет никакой надежды, что когда-либо увижу.

Малыш погрузился в размышления. Как-то странно получалось… Ему казалось, что, когда бабушка на него ворчит, это очень плохо, а теперь выходит, что он должен доказывать Карлсону, что его бабушка ворчливей, чем на самом деле.

— Стоит мне только чуть-чуть промочить ноги, ну самую капельку, а она уже ворчит и пристаёт ко мне, чтобы я переодел носки, — убеждал Малыш Карлсона.

Карлсон понимающе кивнул:

— Уж не думаешь ли ты, что моя бабушка не требует, чтобы я всё время переодевал носки? Знаешь ли ты, что, как только я подхожу к луже, моя бабушка бежит ко мне со всех ног через деревню и ворчит и бубнит одно и то же: «Переодень носки, Карлсончик, переодень носки…» Что, не веришь?

Малыш поёжился:

— Нет, почему же…

Карлсон пихнул Малыша, потом усадил его на стул, а сам стал перед ним, упёршись руками в бока:

— Нет, я вижу, ты мне не веришь. Так послушай, я расскажу тебе всё по порядку. Вышел я на улицу и шлёпаю себе по лужам… Представляешь? Веселюсь вовсю. Но вдруг, откуда ни возьмись, мчится бабушка и орёт на всю деревню: «Переодень носки, Карлсончик, переодень носки!..»

— А ты что? — снова спросил Малыш.

— А я говорю: «Не буду переодевать, не буду!..» — потому что я самый непослушный внук в мире, — объяснил Карлсон. — Я ускакал от бабушки и залез на дерево, чтобы она оставила меня в покое.

— А она, наверно, растерялась, — сказал Малыш.

— Сразу видно, что ты не знаешь моей бабушки, — возразил Карлсон. — Ничуть она не растерялась а полезла за мной.

— Как — на дерево? — изумился Малыш.

Карлсон кивнул.

— Уж не думаешь ли ты, что моя бабушка не умеет лазить на деревья? Так знай: когда можно поворчать, она хоть куда взберётся, не то что на дерево, но и гораздо выше. Так вот, ползёт она по ветке, на которой я сижу, ползёт и бубнит: «Переодень носки, Карлсончик, переодень носки…»

— А ты что? — снова спросил Малыш.

— Делать было нечего, — сказал Карлсон. — Пришлось переодевать, иначе она нипочём не отвязалась бы. Высоко-высоко на дереве я кое-как примостился на тоненьком сучке и, рискуя жизнью, переодел носки.

— Ха-ха! Врёшь ты всё, — рассмеялся Малыш. — Откуда же ты взял на дереве носки, чтобы переодеть?

— А ты не дурак, — заметил Карлсон. — Значит, ты утверждаешь, что у меня не было носков?

Карлсон засучил штаны и показал свои маленькие толстенькие ножки в полосатых носках:

— А это что такое? Может, не носки? Два, если не ошибаюсь, носочка? А почему это я не мог сидеть на сучке и переодевать их: носок с левой ноги надевать на правую, а с правой — на левую? Что, по-твоему я не мог это сделать, чтобы угодить бабушке?

— Мог, конечно, но ведь ноги у тебя от этого не стали суше, — сказал Малыш.

— А разве я говорил, что стали? — возмутился Карлсон. — Разве я это говорил?

— Но ведь тогда… — и Малыш даже запнулся от растерянности, — ведь тогда выходит, что ты совсем зря переодевал носки.

Карлсон кивнул.

— Теперь ты понял наконец, у кого самая ворчливая в мире бабушка? Твоя бабушка просто вынуждена ворчать: разве без этого сладишь с таким противным внуком, как ты? А моя бабушка самая ворчливая в мире, потому что она всегда зря на меня ворчит, — как мне это вбить тебе в голову?

Карлсон тут же расхохотался и легонько ткнул Малыша в спину.

— Привет, Малыш! — воскликнул он. — Хватит нам спорить о наших бабушках, теперь самое время немного поразвлечься.

— Привет, Карлсон! — ответил Малыш. — Я тоже так думаю.

— Может, у тебя есть новая паровая машина? — спросил Карлсон. — Помнишь, как нам было весело, когда та, старая, взорвалась? Может, тебе подарили новую и мы снова сможем её взорвать?

Увы, Малышу не подарили новой машины, и Карлсон тут же надулся. Но вдруг взгляд его упал на пылесос, который мама забыла унести из комнаты, когда кончила убирать. Вскрикнув от радости, Карлсон кинулся к пылесосу и вцепился в него.

— Знаешь, кто лучший пылесосчик в мире? — спросил он и включил пылесос на полную мощь. — Я привык, чтобы вокруг меня всё так и сияло чистотой, — сказал Карлсон. — А ты развёл такую грязь! Без уборки не обойтись. Как вам повезло, что вы напали на лучшего в мире пылесосчика!

Малыш знал, что мама только что как следует убрала его комнату, и сказал об этом Карлсону, но тот лишь язвительно рассмеялся в ответ.

— Женщины не умеют обращаться с такой тонкой аппаратурой, это всем известно. Гляди, как надо браться за дело, — сказал Карлсон и направил шланг пылесоса на белые тюлевые занавески, которые с лёгким шелестом тут же наполовину исчезли в трубе.

— Не надо, не надо, — закричал Малыш, — занавески такие тонкие… Да ты что, не видишь, что пылесос их засосал! Прекрати!..

Карлсон пожал плечами.

— Что ж, если ты хочешь жить в таком хлеву, пожалуйста, — сказал он.

Не выключая пылесоса, Карлсон начал вытаскивать занавески, но тщетно — пылесос решительно не хотел их отдавать.

— Зря упираешься, — сказал Карлсон пылесосу. — Ты имеешь дело с Карлсоном, который живёт на крыше, — с лучшим в мире вытаскивателем занавесок!



Он потянул ещё сильнее, и ему удалось в конце концов выдернуть их из шланга. Занавески стали чёрными, да к тому же у них появилась бахрома.

— Ой, гляди, на что они похожи! — воскликнул Малыш в ужасе. — Они же совсем чёрные.

— Вот именно, и ты ещё утверждаешь, грязнуля, что их не надо пылесосить? — Карлсон покровительственно похлопал Малыша по щеке и добавил: — Но не унывай, у тебя всё впереди, ты ещё можешь исправиться и стать отличным парнем, хотя ты и ужасный неряха. Для этого я должен тебя пропылесосить. Тебя сегодня уже пылесосили?

— Нет, — признался Малыш.

Карлсон взял в руки шланг и двинулся на Малыша.

— Ах эти женщины! — воскликнул он. — Часами убирают комнату, а такого грязнулю обработать забывают! Давай начнём с ушей.

Никогда прежде Малыша не обрабатывали пылесосом, и это оказалось так щекотно, что Малыш стонал от смеха.



А Карлсон трудился усердно и методично — начал с ушей и волос Малыша, потом принялся за шею и подмышки, прошёлся по спине и животу и напоследок занялся ногами.

— Вот именно это и называется «генеральная уборка», — заявил Карлсон.

— Ой, до чего щекотно! — визжал Малыш.

— По справедливости, моя работа требует вознаграждения, — сказал Карлсон.

Малыш тоже захотел произвести «генеральную уборку» Карлсона.

— Теперь моя очередь, — заявил он. — Иди сюда, для начала я пропылесосю тебе уши.

— В этом нет нужды, — запротестовал Карлсон. — Я мыл их в прошлом году в сентябре. Здесь есть вещи, которые куда больше моих ушей нуждаются в чистке.

Он окинул взглядом комнату и обнаружил лежавшие на столе марки.

— У тебя повсюду разбросаны какие-то разноцветные бумажки, не стол, а помойка! — возмутился он.

И, прежде чем Малыш успел его остановить, он засосал пылесосом марку с Красной Шапочкой и Серым волком. Малыш был в отчаянии.

— Моя марка! — завопил он. — Ты засосал Красную Шапочку, этого я тебе никогда не прощу!

Карлсон выключил пылесос и скрестил руки на груди.

— Прости, — сказал он, — прости меня за то, что я, такой милый, услужливый и чистоплотный человечек, хочу всё сделать как лучше. Прости меня за это… Казалось, он сейчас заплачет. — Но я зря стараюсь, — сказал Карлсон, и голос его дрогнул. — Никогда я не слышу слов благодарности… одни только попрёки…

— О Карлсон! — сказал Малыш. — Не расстраивайся, пойми, это же Красная Шапочка.

— Что ещё за Красная Шапочка, из-за которой ты поднял такой шум? — спросил Карлсон и тут же перестал плакать.

— Она была изображена на марке, — объяснил Малыш. — Понимаешь, это была моя лучшая марка.

Карлсон стоял молча — он думал. Вдруг глаза его засияли, и он хитро улыбнулся.

— Угадай, кто лучший в мире выдумщик игр! Угадай, во что мы будет играть!.. В Красную Шапочку и волка! Пылесос будет волком, а я — охотником, который придёт, распорет волку брюхо, и оттуда — ап! — выскочит Красная Шапочка. Карлсон нетерпеливо обвёл взглядом комнату. — У тебя есть топор? Ведь пылесос твёрдый, как бревно.

Топора у Малыша не было, и он был этому даже рад.

— Но ведь пылесос можно открыть — как будто мы распороли брюхо волку.

— Конечно, если халтурить, то можно и открыть, — пробурчал Карлсон. — Не в моих правилах так поступать, когда случается вспарывать брюхо волкам, но раз в этом жалком доме нет никаких инструментов, придётся как-то выходить из положения.

Карлсон навалился животом на пылесос и вцепился в его ручку.

— Болван! — закричал он. — Зачем ты всосал Красную Шапочку?

Малыш удивился, что Карлсон, как маленький играет в такие детские игры, но смотреть на это было всё же забавно.

— Спокойствие, только спокойствие, милая Красная Шапочка! — кричал Карлсон. — Надень скорей свою шапочку и галоши, потому что сейчас я тебя выпущу.

Карлсон открыл пылесос и высыпал всё, что в нём было, прямо на ковёр. Получилась большая куча серо-чёрной пыли.

— О, ты должен был высыпать всё это на газету! — сказал Малыш.

— На газету?.. Разве так сказано в сказке? — возмутился Карлсон. — Разве там сказано, что охотник подстелил газету, прежде чем распороть волку брюхо и выпустить на свет божий Красную Шапочку? Нет, отвечай!

— Конечно, в сказке так не сказано, — вынужден был признать Малыш.

— Тогда молчи! — сказал Карлсон. — Выдумываешь, чего нет в сказке! Так я не играю!

Больше он уже не смог ничего добавить, потому что в открытое окно ворвался ветер, взметнул пыль, она забилась Карлсону в нос, и он чихнул. От его чиханья пыль снова взметнулась, над полом покружил маленький разноцветный квадратик и упал к ногам Малыша.

— Ой, гляди, гляди, вот она, Красная Шапочка! — закричал Малыш и кинулся, чтобы поднять запылённую марку. Карлсон был явно доволен.

— Видал миндал! — воскликнул он хвастливо. — Стоит мне чихнуть, и вещь найдена… Не будем больше ругаться из-за бедной Красной Шапочки!

Малыш обдул пыль со своей драгоценной марки — он был совершенно счастлив.

Вдруг Карлсон ещё раз чихнул, и с пола снова поднялось целое облако пыли.

— Угадай, кто лучший в мире чихальщик? — сказал Карлсон. — Я могу чиханьем разогнать всю пыль по комнате — пусть лежит, где ей положено. Сейчас увидишь!



Но Малыш его не слушал. Он хотел только одного — как можно скорее наклеить Красную Шапочку в альбом.

А Карлсон стоял в облаке пыли и чихал. Он всё чихал и чихал до тех пор, пока не «расчихал» пыль по всей комнате.

— Вот видишь, зря ты говорил, что нужно было подстилать газету. Пыль теперь снова лежит на своём месте, как прежде. Во всём должен быть порядок — мне он, во всяком случае, необходим. Не выношу грязи и всякого свинства — я к этому не привык.

Но Малыш не мог оторваться от своей марки. Он её уже наклеил и сейчас любовался ею — до чего хороша!

— Вижу, мне снова придётся пылесосить тебе уши! — воскликнул Карлсон. — Ты ничего не слышишь!

— Что ты говоришь? — переспросил Малыш.

— Глухая тетеря! Я говорю, что несправедливо, чтобы я один работал до седьмого пота! Гляди, я скоро набью себе мозоли на ладошках! Я из кожи лезу вон, чтобы почище убрать твою комнату. Теперь ты должен полететь со мной и помочь мне убрать мою, а то будет несправедливо.

Малыш отложил альбом. Полететь с Карлсоном на крышу — об этом можно было только мечтать! Лишь однажды довелось ему побывать у Карлсона, в его маленьком домике на крыше. Но в тот раз мама почему-то ужасно испугалась и вызвала пожарников.

Малыш погрузился в размышления. Ведь всё это было уже так давно, он теперь стал куда старше и может, конечно, преспокойно лезть на любую крышу. Но поймёт ли это мама? Вот в чём вопрос. Её нет дома, так что спросить её нельзя. Наверно, правильнее всего было бы отказаться…

— Ну, полетели? — спросил Карлсон.

Малыш ещё раз всё взвесил.

— А вдруг ты меня уронишь? — сказал он с тревогой.

Это предположение ничуть не смутило Карлсона.

— Велика беда! — воскликнул он. — Ведь на свете столько детей. Одним мальчиком больше, одним меньше — пустяки, дело житейское!

Малыш всерьёз рассердился на Карлсона.

— Я — дело житейское? Нет, если я упаду…

— Спокойствие, только спокойствие, — сказал Карлсон и похлопал Малыша по плечу. — Ты не упадёшь. Я обниму тебя так крепко, как меня обнимает моя бабушка. Ты, конечно, всего-навсего маленький грязнуля, но всё же ты мне нравишься.

И он ещё раз похлопал Малыша по плечу.

— Да, странно, но всё-таки я очень к тебе привязался, глупый мальчишка. Вот подожди, мы доберёмся до моего домика на крыше, и я тебя так стисну, что ты посинеешь. Чем я в конце концов хуже бабушки?

Карлсон нажал кнопку на животе — моторчик затарахтел. Тогда он обхватил Малыша своими пухленькими ручками, они вылетели в окно и стали набирать высоту.

А тюлевые занавески с чёрной бахромой раскачивались так, словно махали им на прощание.


Дома у Карлсона

Маленькие домики на крышах всегда очень уютны, а домик Карлсона — особенно. Представьте себе зелёные ставенки и крохотное крылечко, на котором так приятно сидеть по вечерам и глядеть на звёзды, а днём пить сок и грызть пряники, конечно, если они есть. Ночью на этом крылечке можно спать, если в домике слишком жарко. А утром, когда проснёшься, любоваться, как солнце встаёт над крышами домов где-то за Остермальмом.

Да, это в самом деле очень уютный домик, и он так удачно примостился за выступом, что обнаружить его трудно. Конечно, если просто так бродишь по крышам, а не ищешь привидений за дымовыми трубами. Но ведь этим никто и не занимается.

— Здесь, наверху, всё ни на что не похоже, — сказал Малыш, когда Карлсон приземлился с ним на крылечке своего дома.

— Да, к счастью, — ответил Карлсон. Малыш посмотрел вокруг.

— Куда ни глянь, крыши! — воскликнул он.

— Несколько километров крыш, где можно гулять и проказничать.

— Мы тоже будем проказничать? Ну, хоть немножко, а? — в восторге спросил Малыш.

Он вспомнил, как захватывающе интересно было на крыше в тот раз, когда они проказничали там вместе с Карлсоном.

Но Карлсон строго посмотрел на него:

— Понятно, лишь бы увильнуть от уборки, да? Я работаю на тебя как каторжный, выбиваюсь из сил, чтобы хоть немного прибрать твой хлев, а ты потом предлагаешь гулять и проказничать. Ловко ты это придумал, ничего не скажешь!

Но Малыш ровным счётом ничего не придумывал.

— Я охотно тебе помогу и тоже буду убирать, если нужно.

— То-то, — сказал Карлсон и отпер дверь.

— Не беспокойся, пожалуйста, — повторил Малыш, — конечно, я помогу, если нужно…

Малыш вошёл в дом к лучшему в мире Карлсону и замер. Он долго стоял молча, и глаза его всё расширялись.

— Да, это нужно, — вымолвил он наконец.

В домике Карлсона была только одна комната. Там стоял верстак, вещь незаменимая, — и строгать на нём можно, и есть, а главное, вываливать на него что попало. Стоял и диванчик, чтобы спать, прыгать и кидать туда всё барахло. Два стула, чтобы сидеть, класть всякую всячину и влезать на них, когда нужно засунуть что-нибудь на верхнюю полку шкафа. Впрочем, обычно это не удавалось, потому что шкаф был до отказа забит тем, что уже не могло валяться просто на полу или висеть на гвоздях вдоль стен: ведь весь пол был заставлен, а стены завешаны несметным количеством вещей! У Карлсона в комнате был камин, и в нём — таганок, на котором он готовил еду. Каминная полка тоже была заставлена самыми разными предметами. А вот с потолка почти ничего не свисало: только коловорот, да ещё кошёлка с орехами, и пакет пистонов, и клещи, и пара башмаков, и рубанок, и ночная рубашка Карлсона, и губка для мытья посуды, и кочерга, и небольшой саквояж, и мешок сушёных вишен, — а больше ничего.

Малыш долго молча стоял у порога и растерянно всё разглядывал.

— Что, прикусил язык? Да, тут есть на что посмотреть, не чета твоей комнате — у тебя там, внизу, настоящая пустыня.

— Это правда, твоя на пустыню не похожа, — согласился Малыш. — Я понимаю, что ты хочешь убрать свой дом.

Карлсон кинулся на диванчик и удобно улёгся.

— Нет, ты меня не так понял, — сказал он. — Я вовсе ничего не хочу убирать. Это ты хочешь убирать… Я уже наубирался там, у тебя. Так или не так?

— Ты что, даже и помогать мне не будешь? — с тревогой спросил Малыш.

Карлсон облокотился о подушку и засопел так, как сопят, только когда очень уютно устроятся.

— Нет, почему же, конечно, я тебе помогу, — успокоил он Малыша, перестав сопеть.

— Вот и хорошо, — обрадовался Малыш. — А то я уж испугался, что ты…

— Нет, конечно, я тебе помогу, — подхватил Карлсон. — Я буду всё время петь и подбадривать тебя поощрительными словами. Раз, два, три, и ты закружишься по комнате. Будет очень весело.

Малыш не был в этом уверен. Никогда в жизни ему ещё не приходилось так много убирать. Конечно, дома он всегда убирал свои игрушки — только всякий раз маме надо было напомнить об этом раза три, четыре, а то и пять, и он тут же всё убирал, хотя считал, что занятие это скучное, а главное, совершенно бессмысленное. Но убирать у Карлсона — совсем другое дело.

— С чего мне начать? — спросил Малыш.

— Эх, ты! Всякий дурак знает, что начинать надо с ореховой скорлупы, — ответил Карлсон. — Генеральной уборки вообще не стоит устраивать, потому что потом я никогда уже не смогу всё так хорошо расставить. Ты только немного прибери.

Ореховая скорлупа валялась на полу вперемешку с апельсиновыми корками, вишнёвыми косточками, колбасными шкурками, скомканными бумажками, обгоревшими спичками и тому подобным мусором, так что самого пола и видно не было.

— У тебя есть пылесос? — спросил Малыш, немного подумав.

Этот вопрос был Карлсону явно не по душе. Он хмуро поглядел на Малыша:

— А среди нас, оказывается, завелись лентяи! Лучшая в мире половая тряпка и лучший в мире совок их почему-то не устраивают. Пылесосы им, видите ли, подавай, только бы от работы отлынивать! — И Карлсон даже фыркнул от возмущения. — Если бы я захотел, у меня могло быть хоть сто пылесосов. Но я не такой бездельник, как некоторые. Я не боюсь физической работы.

— А разве я боюсь? — сказал Мальта, оправдываясь. — Но… да ведь всё равно у тебя нет электричества значит, и пылесоса быть не может.

Малыш вспомнил, что домик Карлсона лишён всех современных удобств. Там не было ни электричества, ни водопровода.

По вечерам Карлсон зажигал керосиновую лампу, а воду брал из кадки, которая стояла у крылечка, под водосточной трубой.

— У тебя и мусоропровода нет, — продолжал Малыш, — хотя тебе он очень нужен.

— У меня нет мусоропровода? — возмутился Карлсон. — Откуда ты взял? Подмети-ка пол, и я покажу тебе лучший в мире мусоропровод.

Малыш вздохнул, взял веник и принялся за дело. А Карлсон вытянулся на диванчике, подложив руки под голову, и наблюдал за ним. Вид у него был очень довольный.

И он запел, чтобы помочь Малышу, — точь-в-точь как обещал:

Долог день для того,
Кто не сделал ничего.
Кончил дело — гуляй смело!
— Золотые слова, — сказал Карлсон и зарылся в подушку, чтобы улечься поудобнее.

А Малыш всё подметал и подметал. В самый разгар уборки Карлсон прервал своё пение и сказал:

— Ты можешь устроить себе небольшую переменку и сварить мне кофе.

— Сварить кофе? — переспросил Малыш.

— Да, пожалуйста, — подтвердил Карлсон. — Я не хочу тебя особенно утруждать. Тебе придётся только развести огонь под таганком, принести воды и приготовить кофе. А уж пить его я буду сам.

Малыш печально посмотрел на пол, на котором почти не было видно следов его усилий:

— Может, ты сам займёшься кофе, пока я буду подметать?

Карлсон тяжело вздохнул.

— Как это только можно быть таким ленивым, как ты? — спросил он. — Раз уж ты устраиваешь себе переменку, неужели так трудно сварить кофе?

— Нет, конечно, нетрудно, — ответил Малыш, — но дай мне сказать. Я думаю…

— Не дам, — перебил его Карлсон. — Не трать понапрасну слов! Лучше бы ты постарался хоть чем-то услужить человеку, который в поте лица пылесосил твои уши и вообще из кожи вон лез ради тебя.

Малыш отложил веник, взял ведро и побежал за водой. Потом принёс из чулана дрова, сложил их под таганком и попытался развести огонь, но у него ничего не получалось.

— Понимаешь, у меня нет опыта, — начал Малыш смущённо, — не мог бы ты… Только огонь развести, а?

— И не заикайся, — отрезал Карлсон. — Вот если бы я был на ногах, тогда дело другое, тогда бы я тебе показал, как разводить огонь, но ведь я лежу, и ты не можешь требовать, чтобы я плясал вокруг тебя.

Малышу это показалось убедительным. Он ещё раз чиркнул спичкой, и вдруг взметнулось пламя, дрова затрещали и загудели.

— Взялись! — радостно воскликнул Малыш.

— Вот видишь! Надо только действовать энергичней и не рассчитывать на чью-то помощь, — сказал Карлсон. — Теперь поставь на огонь кофейник, собери всё, что нужно для кофе, на этот вот красивый подносик, да не забудь положить булочки, и продолжай себе подметать; пока кофе закипит, ты как раз успеешь всё убрать.

— Скажи, а ты уверен, что сам будешь кофе пить? — спросил Малыш с издёвкой.

— О да, кофе пить я буду сам, — уверил его Карлсон. — Но и ты получишь немного, ведь я на редкость гостеприимен.

Когда Малыш всё подмёл и высыпал ореховую скорлупу, вишнёвые косточки и грязную бумагу в большое помойное ведро, он присел на край диванчика, на котором лежал Карлсон, и они стали вдвоём пить кофе и есть булочки — много булочек. Малыш блаженствовал — до чего же хорошо у Карлсона, хотя убирать у него очень утомительно!

— А где же твой мусоропровод? — спросил Малыш, проглотив последний кусочек булки.

— Сейчас покажу, — сказал Карлсон. — Возьми помойное ведро и иди за мной.

Они вышли на крыльцо.

— Вот, — сказал Карлсон и указал на крыши.

— Как… что ты хочешь сказать? — растерялся Малыш.

— Сыпь прямо туда, — сказал Карлсон. — Вот тебе и лучший в мире мусоропровод.

— Ведь получится, что я кидаю мусор на улицу, — возразил Малыш. — А этого нельзя делать.

Карлсон решительно придвинул к себе ведро:

— Нельзя, говоришь? Сейчас увидишь. Беги за мной!

Схватив ведро, он помчался вниз по крутому скату крыши. Малыш испугался, подумав, что Карлсон не сумеет остановиться, когда добежит до края.



— Тормози! — крикнул Малыш. — Тормози!

И Карлсон затормозил. Но только когда очутился на самом-самом краю.

— Чего ты ждёшь? — крикнул Карлсон Малышу. — Беги ко мне.

Малыш сел на крышу и осторожно пополз вниз.

— Лучший в мире мусоропровод!.. Высота падения мусора двадцать метров, — сообщил Карлсон и быстро опрокинул ведро.

Ореховая скорлупа, вишнёвые косточки, скомканная бумага устремились по лучшему в мире «мусоропроводу» могучим потоком на улицу и угодили прямо на голову элегантному господину, который шёл по тротуару и курил сигару.

— Ой, — воскликнул Малыш, — ой, ой, гляди, всё попало ему на голову!

Карлсон только пожал плечами:

— Кто ему велел гулять под мусоропроводом?

У Малыша был всё же озабоченный вид.

— Наверно, у него ореховая скорлупа набилась в ботинки, а в волосах застряли вишнёвые косточки. Это не так уж приятно!

— Пустяки, дело житейское, — успокоил Малыша Карлсон. — Если человеку мешает жить только ореховая скорлупа, попавшая в ботинок, он может считать себя счастливым.

Но что-то было не похоже, чтобы господин с сигарой чувствовал себя счастливым. С крыши они видели, как он долго и тщательно отряхивается, а потом услышали, что он зовёт полицейского.

— Некоторые способны подымать шум по пустякам, — сказал Карлсон. — А ему бы, напротив, благодарить нас надо. Ведь если вишнёвые косточки прорастут и пустят корни в его волосах, у него на голове вырастет красивое вишнёвое деревцо, и тогда он сможет день-деньской гулять где захочет, рвать всё время вишни и выплёвывать косточки.

Но полицейского поблизости не оказалось, и господину с сигарой пришлось отправиться домой, так и не высказав никому своего возмущения по поводу ореховой скорлупы и вишнёвых косточек.

А Карлсон и Малыш полезли вверх по крыше и благополучно добрались до домика за трубой.

— Я тоже хочу выплёвывать вишнёвые косточки, — заявил Карлсон, едва они переступили порог комнаты. — Раз ты так настаиваешь, лезь за вишнями — они там, в мешке, подвешенном к потолку.

— Думаешь, я достану? — спросил Малыш.

— А ты заберись на верстак.

Малыш так и сделал, а потом они с Карлсоном сидели на крылечке, ели сухие вишни и выплёвывали косточки, которые, подскакивая с лёгким стуком, весело катились вниз по крыше.

Вечерело. Мягкие, тёплые осенние сумерки спускались на крыши и дома. Малыш придвинулся поближе к Карлсону. Было так уютно сидеть на крыльце и есть вишни, но становилось всё темней и темней. Дома выглядели теперь совсем иначе, чем прежде, — сперва они посерели, сделались какими-то таинственными, а под конец стали казаться уже совсем чёрными. Словно кто-то вырезал их огромными ножницами из чёрной бумаги и только кое-где наклеил кусочки золотой фольги, чтобы изобразить светящиеся окна. Этих золотых окошек становилось всё больше и больше, потому что люди зажигали свет в своих комнатах. Малыш попытался было пересчитать эти светящиеся прямоугольнички. Сперва было только три, потом оказалось десять, а потом так много, что зарябило в глазах. А в окнах были видны люди — они ходили по комнатам и занимались кто чем, и можно было гадать, что же они делают, какие они и почему живут именно здесь, а не в другом месте.

Впрочем, гадал только Малыш. Карлсону всё было ясно.

— Где-то же им надо жить, беднягам, — сказал он. — Ведь не могут же все жить на крыше и быть лучшими в мире Карлсонами.

Карлсон шумит

Пока Малыш гостил у Карлсона, мама была у доктора. Она задержалась дольше, чем рассчитывала, а когда вернулась домой, Малыш уже преспокойно сидел в своей комнате и рассматривал марки.

— А ты, Малыш, всё возишься с марками?

— Ага, — ответил Малыш, и это была правда.

А о том, что он всего несколько минут назад вернулся с крыши, он просто умолчал. Конечно, мама очень умная и почти всё понимает, но поймёт ли она, что ему обязательно нужно было лезть на крышу, — в этом Малыш всё же не был уверен. Поэтому он решил ничего не говорить о появлении Карлсона. Во всяком случае, не сейчас. Во всяком случае, не раньше, чем соберётся вся семья. Он преподнесёт этот роскошный сюрприз за обедом. К тому же мама показалась ему какой-то невесёлой. На лбу, между бровями, залегла складка, которой там быть не должно, и Малыш долго ломал себе голову, откуда она взялась.

Наконец собралась вся семья, и тогда мама позвала всех обедать; все вместе сели за стол: и мама, и папа, и Боссе, и Бетан, и Малыш. На обед были голубцы — опять капуста! А Малыш любил только то, что не полезно. Но под столом у его ног лежал Бимбо, который ел всё без разбору. Малыш развернул голубец, скомкал капустный лист и тихонько швырнул его на пол, для Бимбо.

— Мама, сказки ему, что нельзя это делать, — сказала Бетан, — а то Бимбо вырастет таким же невоспитанным, как Малыш.

— Да, да, конечно, — рассеянно сказала мама. Сказала так, словно и не слышала, о чём речь.

— А вот меня, когда я была маленькой, заставляли съедать всё до конца, — не унималась Бетан.

Малыш показал ей язык.

— Вот, вот, полюбуйтесь. Что-то я не замечаю, чтобы слово мамы произвело на тебя хоть какое-нибудь впечатление, Малыш.

Глаза у мамы вдруг наполнились слезами.

— Не ругайтесь, прошу вас, — сказала она. — Я не могу этого слышать.

И тут выяснилось, почему у мамы невесёлый вид.

— Доктор сказал, что у меня сильное малокровие. От переутомления. Он сказал, что мне необходимо уехать за город и как следует отдохнуть.

За столом воцарилось молчание. Долгое время никто не проронил ни слова. Какая печальная новость! Мама, оказывается, заболела, стряслась настоящая беда — вот что думали все. А Малыш думал ещё и о том, что теперь маме надо уехать, и от этого становилось ещё ужасней.

— Я хочу, чтобы ты стояла на кухне всякий раз, когда я прихожу из школы, и чтобы на тебе был передник, и чтобы каждый день ты пекла плюшки, — сказал наконец Малыш.

— Ты думаешь только о себе, — строго осадил его Боссе.

Малыш прижался к маме.

— Конечно, ведь без мамы не получишь плюшек, — сказал он.

Но мама этого не слышала. Она разговаривала с папой.

— Постараемся найти домашнюю работницу на время моего отъезда.

И папа и мама были очень озабочены. Обед прошёл не так хорошо, как обычно. Малыш понимал, что надо что-то сделать, чтобы хоть немножко всех развеселить, а кто лучше его сможет с этим справиться?

— Послушайте теперь приятную новость, — начал он. — Угадайте-ка, кто сегодня вернулся?

— Кто вернулся?.. Надеюсь, не Карлсон? — с тревогой спросила мама. — Не доставляй нам ещё лишних огорчений!

Малыш с укором посмотрел на неё: — Я думал, появление Карлсона всех обрадует, а не огорчит.

Боссе расхохотался:

— Хорошая у нас теперь будет жизнь! Без мамы, но зато с Карлсоном и домработницей, которая наведёт здесь свои порядки.

— Не пугайте меня, — сказала мама. — Подумайте только, что станет с домработницей, если она увидит Карлсона.

Папа строго посмотрел на Малыша.

— Этого не будет, — сказал он. — Домработница никогда не увидит Карлсона и ничего не услышит о нём, обещай, Малыш.

— Вообще-то Карлсон летает куда хочет, — сказал Малыш. — Но я могу обещать никогда ей о нём не рассказывать.

— И вообще ни одной живой душе ни слова, — сказал папа. — Не забывай наш уговор.

— Если живой душе нельзя, то, значит, нашей школьной учительнице можно.

Но папа покачал головой:

— Нет, ни в коем случае, и ей нельзя.

— Понятно! — воскликнул Малыш. — Значит, мне и о домработнице тоже нельзя никому рассказывать? Потому что с ней наверняка будет не меньше хлопот, чем с Карлсоном.

Мама вздохнула:

— Ещё неизвестно, сможем ли мы найти домработницу.

На следующий день они дали объявление в газете. Но позвонила им только одна женщина. Звали её фрекен Бок. Несколько часов спустя она пришла договариваться о месте. У Малыша как раз разболелось ухо, и ему хотелось быть возле мамы. Лучше всего было бы сесть к ней на колени, хотя, собственно говоря, для этого он уже был слишком большой.

«Когда болят уши, то можно», — решил он наконец и забрался к маме на колени.

Тут позвонили в дверь. Это пришла фрекен Бок. Малышу пришлось слезть с коленей. Но всё время, пока она сидела, Малыш не отходил от мамы ни на шаг, висел на спинке её стула и прижимался больным ухом к её руке, а когда становилось особенно больно, тихонько хныкал.

Малыш надеялся, что домработница будет молодая, красивая и милая девушка, вроде учительницы в школе. Но всё вышло наоборот. Фрекен Бок оказалась суровой пожилой дамой высокого роста, грузной, да к тому же весьма решительной и в мнениях и в действиях. У неё было несколько подбородков и такие злющие глаза, что Малыш поначалу даже испугался. Он сразу ясно понял, что никогда не полюбит фрекен Бок. Бимбо это тоже понял и всё лаял и лаял, пока не охрип.

— Ах, вот как! У вас, значит, собачка? — сказала фрекен Бок.

Мама заметно встревожилась.

— Вы не любите собак, фрекен Бок? — спросила она.

— Нет, отчего же, я их люблю, если они хорошо воспитаны.

— Я не уверена, что Бимбо хорошо воспитан, — смущённо призналась мама.

Фрекен Бок энергично кивнула.

— Он будет хорошо воспитан, если япоступлю к вам. У меня собаки быстро становятся шёлковыми.



Малыш молился про себя, чтобы она к ним никогда не поступила. К тому же снова больно кольнуло в ухе, и он тихонько захныкал.

— Что-что, а вышколить собаку, которая лает, и мальчика, который ноет, я сумею, — заявила фрекен Бок и усмехнулась.

Видно, этим она хотела пристыдить его, но он считал, что стыдиться ему нечего, и поэтому сказал тихо, как бы про себя:

— А у меня скрипучие ботинки.

Мама услышала это и густо покраснела.

— Надеюсь, вы любите детей, фрекен Бок, да?

— О да, конечно, если они хорошо воспитаны, — ответила фрекен Бок и уставилась на Малыша.

И снова мама смутилась.

— Я не уверена, что Малыш хорошо воспитан, — пробормотала она.

— Он будет хорошо воспитан, — успокоила маму фрекен Бок. — Не беспокойтесь, у меня и дети быстро становятся шёлковыми.

Тут уж Малыш покраснел от волнения: он так жалел детей, которые стали шёлковыми у фрекен Бок! А вскоре он и сам будет одним из них. Чего же удивляться, что он так перепугался?

Впрочем, у мамы тоже был несколько обескураженный вид. Она погладила Малыша по голове и сказала:

— Что касается мальчика, то с ним легче всего справиться лаской.

— Опыт подсказывает мне, что ласка не всегда помогает, — решительно возразила фрекен Бок. — Дети должны чувствовать твёрдую руку.

Затем фрекен Бок сказала, сколько она хочет получать в месяц, и оговорила, что её надо называть не домработницей, а домоправительницей. На этом переговоры закончились.

Как раз в это время папа вернулся с работы, и мама их познакомила.

— Наша домоправительница, фрекен Бок.

— Наша… домомучительница, — прошипел Малыш и со всех ног бросился из комнаты.

На другой день мама уехала к бабушке. Провожая её, все плакали, а Малыш больше всех.

— Я не хочу оставаться один с этой домомучительницей! — всхлипывал он.

Но делать было нечего, это он и сам понимал. Ведь Боссе и Бетан приходили из школы поздно, а папа не возвращался с работы раньше пяти часов. Каждый день Малышу придётся проводить много-много часов с глазу на глаз с домомучительницей. Вот почему он так плакал. Мама поцеловала его:

— Постарайся быть молодцом… ради меня! И, пожалуйста, не зови её домомучительницей.

Неприятности начались со следующего же дня, как только Малыш пришёл из школы. На кухне не было ни мамы, ни какао с плюшками — там теперь царила фрекен Бок, и нельзя сказать, что появление Малыша её обрадовало.

— Всё мучное портит аппетит, — заявила она. — Никаких плюшек ты не получишь.

А ведь сама их испекла: целая гора плюшек стыла на блюде перед открытым окном.

— Но… — начал было Малыш.

— Никаких «но», — перебила его фрекен Бок. — Прежде всего, на кухне мальчику делать нечего. Отправляйся-ка в свою комнату и учи уроки. Повесь куртку и помой руки! Ну, поживей!



И Малыш ушёл в свою комнату. Он был злой и голодный. Бимбо лежал в корзине и спал. Но едва Малыш переступил порог, как он стрелой вылетел ему навстречу.

«Хоть кто-то рад меня видеть», — подумал Малыш и обнял пёсика.

— Она с тобой тоже плохо обошлась? Терпеть её не могу! «Повесь куртку и помой руки»! Может, я должен ещё проветрить шкаф и вымыть ноги? И вообще я вешаю куртку без напоминаний! Да, да!

Он швырнул куртку в корзину Бимбо, и Бимбо удобно улёгся на ней, вцепившись зубами в рукав.

Малыш подошёл к окну и стал смотреть на улицу. Он стоял и думал о том, как он несчастен и как тоскливо без мамы. И вдруг ему стало весело: он увидел, что над крышей дома, на той стороне улицы, Карлсон отрабатывает сложные фигуры высшего пилотажа. Он кружил между трубами и время от времени делал в воздухе мёртвую петлю.

Малыш бешено ему замахал, и Карлсон тут же прилетел, да на таком бреющем полёте, что Малышу привилось отскочить в сторону, иначе Карлсон прямо врезался бы в него.

— Привет, Малыш! — крикнул Карлсон. — Уж не обидел ли я тебя чем-нибудь? Почему у тебя такой хмурый вид? Ты себя плохо чувствуешь?

— Да нет, не в этом дело, — ответил Малыш и рассказал Карлсону о своих несчастьях и о том, что мама уехала и что вместо неё появилась какая-то домомучительница, до того противная, злая и жадная, что даже плюшек у неё не выпросишь, когда приходишь из школы, хотя на окне стоит целое блюдо ещё тёплых плюшек. Глаза Карлсона засверкали.

— Тебе повезло, — сказал он. — Угадай, кто лучший в мире укротитель домомучительниц?

Малыш сразу догадался, но никак не мог себе представить, как Карлсон справится с фрекен Бок.

— Я начну с того, что буду её низводить. — Ты хочешь сказать «изводить»? — переспросил Малыш.

Такие глупые придирки Карлсон не мог стерпеть.

— Если бы я хотел сказать «изводить», я так бы и сказал. А «низводить», как ты мог бы понять по самому слову, — значит делать то же самое, но только гораздо смешнее.

Малыш подумал и вынужден был признать, что Карлсон прав. «Низводить» и в самом деле звучало куда более смешно.

— Я думаю, лучше всего начать с низведения плюшками, — сказал Карлсон. — И ты должен мне помочь.

— Как? — спросил Малыш.

— Отправляйся на кухню и заведи разговор с домомучительницей.

— Да, но… — начал Малыш.

— Никаких «но», — остановил его Карлсон. — Говори с ней о чём хочешь, но так, чтобы она хоть на миг отвела глаза от окна.

Тут Карлсон захохотал, он прямо кудахтал от смеха, потом нажал кнопку, пропеллер завертелся, и, всё ещё весело кудахча, Карлсон вылетел в окно.

А Малыш храбро двинулся на кухню. Теперь, когда ему помогал лучший в мире укротитель домомучительниц, ему нечего было бояться.

На этот раз фрекен Бок ещё меньше обрадовалась его появлению. Она как раз варила себе кофе, и Малыш прекрасно понимал, что она собиралась провести в тишине несколько приятных минут, заедая кофе свежими плюшками. Должно быть, есть мучное вредно только детям.

Фрекен Бок взглянула на Малыша. Вид у неё был весьма кислый.

— Что тебе надо? — спросила она ещё более кислым голосом.



Малыш подумал, что теперь самое время с ней заговорить. Но он решительно не знал, с чего начать.

— Угадайте, что я буду делать, когда вырасту таким большим, как вы, фрекен Бок? — сказал он.

И в это мгновение он услышал знакомое слабое жужжание у окна. Но Карлсона не было видно. Только маленькая пухлая ручка вдруг мелькнула в окне и схватила плюшку с блюда. Малыш захихикал. Фрекен Бок ничего не заметила.

— Так что же ты будешь делать, когда вырастешь большой? — спросила она нетерпеливо. Было ясно, что её это совершенно не интересует. Она только хотела как можно скорее отделаться от Малыша.

— Нет, сами угадайте! — настаивал Малыш.

И тут он снова увидел, как та же маленькая пухлая ручка взяла ещё одну плюшку с блюда. И Малыш снова хихикнул. Он старался сдержаться, но ничего не получалось. Оказывается, в нём скопилось очень много смеха, и этот смех неудержимо рвался наружу. Фрекен Бок с раздражением подумала, что он самый утомительный в мире мальчик. Принесла же его нелёгкая именно теперь, когда она собиралась спокойно попить кофейку.

— Угадайте, что я буду делать, когда вырасту таким большим, как вы, фрекен Бок? — повторил Малыш и захихикал пуще прежнего, потому что теперь уже две маленькие пухленькие ручки утащили с блюда несколько оставшихся плюшек.

— Мне некогда стоять здесь с тобой и выслушивать твои глупости, — сказала фрекен Бок. — И я не собираюсь ломать себе голову над тем, что ты будешь делать, когда вырастешь большой. Но пока ты ещё маленький, изволь слушаться и поэтому сейчас же уходи из кухни и учи уроки.

— Да, само собой, — сказал Малыш и так расхохотался, что ему пришлось даже прислониться к двери. — Но когда я вырасту такой большой, как вы, фрекен Бок, я буду всё время ворчать, уж это точно.

Фрекен Бок изменилась в лице, казалось, она сейчас накинется на Малыша, но тут с улицы донёсся какой-то странный звук, похожий на мычание. Она стремительно обернулась и обнаружила, что плюшек на блюде не было.

Фрекен Бок завопила в голос:

— О боже, куда девались мои плюшки?

Она кинулась к подоконнику. Может, она надеялась увидеть, как удирает вор, сжимая в охапке сдобные плюшки. Но ведь семья Свантесон живёт на четвёртом этаже, а таких длинноногих воров не бывает, этого даже она не могла не знать.

Фрекен Бок опустилась на стул в полной растерянности.

— Неужто голуби? — пробормотала она.

— Судя по мычанию, скорее корова, — заметил Малыш. — Какая-нибудь летающая коровка, которая очень любит плюшечки. Вот она их увидела и слизала язычком.

— Не болтай глупости, — буркнула фрекен Бок.

Но тут Малыш снова услышал знакомое жужжание у окна и, чтобы заглушить его и отвлечь фрекен Бок, запел так громко, как только мог:

Божья коровка,
Полети на небо,
Принеся нам хлеба.
Сушек, плюшек,
Сладеньких ватрушек.
Малыш часто сочинял вместе с мамой стишки и сам понимал, что насчёт божьей коровки, сушек и плюшек они удачно придумали. Но фрекен Бок была другого мнения.

— Немедленно замолчи! Мне надоели твои глупости! — закричала она.

Как раз в этот момент у окна что-то так звякнуло, что они оба вздрогнули от испуга. Они обернулись и увидели, что на пустом блюде лежит монетка в пять эре.

Малыш снова захихикал.

— Какая честная коровка, — сказал он сквозь смех. — Она заплатила за плюшки.

Фрекен Бок побагровела от злости.

— Что за идиотская шутка! — заорала она и снова кинулась к окну. — Наверно, это кто-нибудь из верхней квартиры забавляется тем, что крадёт у меня плюшки и швыряет сюда пятиэровые монетки.

— Над нами никого нет, — заявил Малыш. — Мы живём на верхнем этаже, над нами только крыша.

Фрекен Бок совсем взбесилась.

— Ничего не понимаю! — вопила она. — Решительно ничего.

— Да это я уже давно заметил, — сказал Малыш. — Но стоит ли огорчаться, не всем же быть понятливыми.

За эти слова Малыш получил пощёчину.

— Я тебе покажу, как дерзить! — кричала она.

— Нет-нет, не надо, не показывайте, — взмолился Малыш и заплакал, — а то мама меня не узнает, когда вернётся домой.

Глаза у Малыша блестели. Он продолжал плакать. Никогда в жизни он ещё не получал пощёчин, и ему было очень обидно. Он злобно поглядел на фрекен Бок. Тогда она схватила его за руку и потащила в комнату.

— Сиди здесь, и пусть тебе будет стыдно, — сказала она. — Я запру дверь и выну ключ, теперь тебе не удастся бегать каждую минуту на кухню. Она посмотрела на свои часы. — Надеюсь, часа хватит, чтобы сделать тебя шёлковым. В три часа я тебя выпущу. А ты тем временем вспомни, что надо сказать, когда просят прощения.

И фрекен Бок ушла. Малыш услышал, как щёлкнул замок: он просто заперт и не может выйти. Это было ужасно. Он ненавидел фрекен Бок. Но в то же время совесть у него была не совсем чиста, потому что и он вёл себя не безупречно. А теперь его посадили в клетку. Мама решит, что он дразнил домомучительницу, дерзил ей. Он подумал о маме, о том, что ещё долго её не увидит, и ещё немножко поплакал.

Но тут он услышал жужжание, и в комнату влетел Карлсон.

Карлсон устраивает пир

— Как бы ты отнёсся к скромному завтраку на моём крыльце? — спросил Карлсон. — Какао и свежие плюшки. Я тебя приглашаю.

Малыш поглядел на него с благодарностью. Лучше Карлсона нет никого на свете! Малышу захотелось его обнять, и он попытался даже это сделать, но Карлсон отпихнул его.

— Спокойствие, только спокойствие. Я не твоя бабушка. Ну, полетели?

— Ещё бы! — воскликнул Малыш. — Хотя, собственно говоря, я заперт. Понимаешь, я вроде как в тюрьме.

— Выходки домомучительницы, понятно. Её воля — ты здесь насиделся бы!

Глаза Карлсона вдруг загорелись, и он запрыгал от радости.

— Знаешь что? Мы будем играть, будто ты в тюрьме и терпишь страшные муки из-за жестокого надзирателя — домомучительницы, понимаешь? А тут вдруг появляется самый смелый в мире, сильный, прекрасный, в меру упитанный герой и спасает тебя.

— А кто он, этот герой? — спросил Малыш.

Карлсон укоризненно посмотрел на Малыша:

— Попробуй угадать! Слабо?

— Наверно, ты, — сказал Малыш. — Но ведь ты можешь спасти меня сию минуту, верно?

Против этого Карлсон не возражал.

— Конечно, могу, потому что герой этот к тому же очень быстрый, — объяснил он. — Быстрый, как ястреб, да, да, честное слово, и смелый, и сильный, и прекрасный, и в меру упитанный, и он вдруг появляется и спасает тебя, потому что он такой необычайно храбрый. Гоп-гоп, вот он!



Карлсон крепко обхватил Малыша и стрелой взмыл с ним ввысь. Что и говорить, бесстрашный герой! Бимбо залаял, когда увидел, как Малыш вдруг исчез в окне, но Малыш крикнул ему:

— Спокойствие, только спокойствие! Я скоро вернусь.

Наверху, на крыльце Карлсона, рядком лежали десять румяных плюшек. Выглядели они очень аппетитно.

— И к тому же я за них честно заплатил, — похвастался Карлсон. — Мы их поделим поровну — семь тебе и семь мне.

— Так не получится, — возразил Малыш. — Семь и семь — четырнадцать, а у нас только десять плюшек.

В ответ Карлсон поспешно сложил семь плюшек в горку.

— Вот мои, я их уже взял, — заявил он и прикрыл своей пухлой ручкой сдобную горку. — Теперь в школах так по-дурацки считают. Но я из-за этого страдать не намерен. Мы возьмём по семь штук, как я сказал — мои вот.

Малыш миролюбиво кивнул.

— Хорошо, всё равно я не смогу съесть больше трёх. А где же какао?

— Внизу, у домомучительницы, — ответил Карлсон. — Сейчас мы его принесём.

Малыш посмотрел на него с испугом. У него не было никакой охоты снова увидеть фрекен Бок и получить от неё, чего доброго, ещё пощёчину. К тому же он не понимал, как они смогут раздобыть банку с какао. Она ведь стоит не у открытого окна, а на полке, возле плиты, на виду у фрекен Бок.

— Как же это можно сделать? — недоумевал Малыш.

Карлсон завизжал от восторга:

— Куда тебе это сообразить, ты всего-навсего глупый мальчишка! Но если за дело берётся лучший в мире проказник, то беспокоиться нечего.

— Да, но как… — начал Малыш.

— Скажи, ты знаешь, что в нашем доме есть маленькие балкончики? — спросил Карлсон.

Конечно, Малыш это знал. Мама частенько выбивала на таком балкончике половики. Попасть на эти балкончики можно было только с лестницы чёрного хода.

— А знаешь ли ты, что от чёрного хода до балкончика один лестничный пролёт, всего десять ступенек? — спросил Карлсон.

Малыш всё ещё ничего не понимал.

— А зачем мне надо забираться на этот балкончик?

Карлсон вздохнул.

— Ох, до чего же глупый мальчишка, всё-то ему нужно разжевать. Раствори-ка пошире уши и слушай, что я придумал.

— Ну, говори, говори! — поторопил Малыш, он явно сгорал от нетерпения.

— Так вот, — не спеша начал Карлсон, — один глупый мальчишка прилетает на вертолёте системы «Карлсон» на этот балкончик, затем сбегает вниз всего на десять ступенек и трезвонит во всю мочь у вашей двери. Понимаешь? Злющая домомучительница слышит звонок и твёрдым шагом идёт открывать дверь. Таким образом на несколько минут кухонный плацдарм очищен от врага. А храбрый и в меру упитанный герой влетает в окно и тут же вылетает назад с банкою какао в руках. Глупый мальчишка трезвонит ещё разок долго-предолго и убегает назад на балкончик. А злющая домомучительница открывает дверь и становится ещё злее, когда обнаруживает, что на площадке никого нет. А она, может, надеялась получить букет красных роз! Выругавшись, она захлопывает дверь. Глупый мальчишка на балкончике смеётся, поджидая появления в меру упитанного героя, который переправит его на крышу, а там их ждёт роскошное угощение — свежие плюшки… Привет, Малыш, угадай, кто лучший в мире проказник? А теперь за дело!

И прежде чем Малыш успел опомниться, Карлсон полетел с ним на балкончик! Они сделали такой резкий вираж, что у Малыша загудело в ушах и засосало под ложечкой ещё сильнее, чем на «американских горах». Затем всё произошло точь-в-точь так, как сказал Карлсон.

Моторчик Карлсона жужжал у окна кухни, а Малыш трезвонил у двери чёрного хода что было сил. Он тут же услышал приближающиеся шаги, бросился бежать и очутился на балкончике. Секунду спустя приоткрылась входная дверь, и фрекен Бок высунула голову на лестничную площадку. Малыш осторожно вытянул шею и увидел её сквозь стекло балконной двери. Он убедился, что Карлсон как в воду глядел: злющая домомучительница просто позеленела от бешенства, когда увидела, что никого нет. Она стала громко браниться и долго стояла в открытых дверях, словно ожидая, что тот, кто только что потревожил её звонком, вдруг появится снова. Но тот, кто звонил, притаился на балкончике и беззвучно смеялся до тех пор, пока в меру упитанный герой не прилетел за ним и не доставил его на крыльцо домика за трубой, где их ждал настоящий пир.

Это был лучший в мире пир — на таком Малышу и не снилось побывать.

— До чего здорово! — сказал Малыш, когда он уже сидел на ступеньке крыльца рядом с Карлсоном, жевал плюшку, прихлёбывал какао и глядел на сверкающие на солнце крыши и башни Стокгольма.

Плюшки оказались очень вкусными, какао тоже удалось на славу. Малыш сварил его на таганке у Карлсона. Молоко и сахар, без которых какао не сваришь, Карлсон прихватил на кухне у фрекен Бок вместе с банкой какао.

— И, как полагается, я за всё честно уплатил пятиэровой монеткой, она и сейчас ещё лежит на кухонном столе, — с гордостью заявил Карлсон. — Кто честен, тот честен, тут ничего не скажешь.

— Где ты только взял все эти пятиэровые монетки? — удивился Малыш.

— В кошельке, который я нашёл на улице, — объяснил Карлсон. — Он битком набит этими монетками, да ещё и другими тоже.

— Значит, кто-то потерял кошелёк. Вот бедняга! Он, наверно, очень огорчился.

— Ещё бы, — подхватил Карлсон. — Но извозчик не должен быть разиней.

— Откуда ты знаешь, что это был извозчик? — изумился Малыш.

— Да я же видел, как он потерял кошелёк, — сказал Карлсон. — А что это извозчик, я понял по шляпе. Я ведь не дурак.

Малыш укоризненно поглядел на Карлсона. Так себя не ведут, когда на твоих глазах кто-то теряет вещь, — это он должен объяснить Карлсону. Но только не сейчас… как-нибудь в другой раз! Сейчас ему хочется сидеть на ступеньке рядом с Карлсоном и радоваться солнышку и плюшкам с какао.

Карлсон быстро справился со своими семью плюшками. У Малыша дело продвигалось куда медленнее. Он ел ещё только вторую, а третья лежала возле него на ступеньке.

— До чего мне хорошо! — сказал Малыш. Карлсон наклонился к нему и пристально поглядел ему в глаза:

— Что-то, глядя на тебя, этого не скажешь. Выглядишь ты плохо, да, очень плохо, на тебе просто лица нет.

И Карлсон озабоченно пощупал лоб Малыша.

— Так я и думал! Типичный случай плюшечной лихорадки.



Малыш удивился:

— Это что ещё за… плюшечная лихорадка?

— Страшная болезнь, она валит с ног, когда объедаешься плюшками.

— Но тогда эта самая плюшечная лихорадка должна быть прежде всего у тебя!

— А вот тут ты как раз ошибаешься. Видишь ли, я ею переболел, когда мне было три года, а она бывает только один раз, ну, как корь или коклюш.

Малыш совсем не чувствовал себя больным, и он попытался сказать это Карлсону.

Но Карлсон всё же заставил Малыша лечь на ступеньку и как следует побрызгал ему в лицо какао.

— Чтобы ты не упал в обморок, — объяснил Карлсон и придвинул к себе третью плюшку Малыша. — Тебе больше нельзя съесть ни кусочка, ты можешь тут же умереть. Но подумай, какое счастье для этой бедной маленькой плюшечки, что есть я, не то она лежала бы здесь на ступеньке в полном одиночестве, — сказал Карлсон и мигом проглотил её.

— Теперь она уже не одинока, — заметил Малыш.

Карлсон удовлетворённо похлопал себя по животу.

— Да, теперь она в обществе своих семи товарок и чувствует себя отлично.

Малыш тоже чувствовал себя отлично. Он лежал на ступеньке, и ему было очень хорошо, несмотря на плюшечную лихорадку. Он был сыт и охотно простил Карлсону его выходку с третьей плюшкой.

Но тут он взглянул на башенные часы. Было без нескольких минут три. Он расхохотался:

— Скоро появится фрекен Бок, чтобы меня выпустить из комнаты. Мне бы так хотелось посмотреть какую она скорчит рожу, когда увидит, что меня нет.

Карлсон дружески похлопал Малыша по плечу:

— Всегда обращайся со всеми своими желаниями к Карлсону, он всё уладит, будь спокоен. Сбегай только в дом и возьми мой бинокль. Он висит, если считать от диванчика, на четырнадцатом гвозде под самым потолком; ты залезай на верстак.

Малыш лукаво улыбнулся.

— Но ведь у меня плюшечная лихорадка, разве при ней не полагается лежать неподвижно?

Карлсон покачал головой.

— «Лежать неподвижно, лежать неподвижно»! И ты думаешь, что это помогает от плюшечной лихорадки? Наоборот, чем больше ты будешь бегать и прыгать, тем быстрее поправишься, это точно, посмотри в любом врачебном справочнике.

А так как Малыш хотел как можно скорее выздороветь, он послушно сбегал в дом, залез на верстак к достал бинокль, который висел на четырнадцатом гвозде, если считать от диванчика. На том же гвозде висела и картина, в нижнем углу которой был изображён маленький красный петух. И Малыш вспомнил, что Карлсон лучший в мире рисовальщик петухов: ведь это он сам написал портрет «очень одинокого петуха», как указывала надпись на картине. И в самом деле, этот петух был куда краснее и куда более одинок чем все петухи, которых Малышу довелось до сих пор видеть. Но у Малыша не было времени рассмотреть его получше, потому что стрелка подходила к трём и медлить было нельзя.

Когда Малыш вынес на крыльцо бинокль, Карлсов уже стоял готовый к отлёту, и прежде чем Малыш успел опомниться, Карлсон полетел с ним через улицу и приземлился на крыше дома напротив.

Тут только Малыш понял, что задумал Карлсон.

— О, какой отличный наблюдательный пост, если есть бинокль и охота следить за тем, что происходит в моей комнате!

— Есть и бинокль и охота, — сказал Карлсон и посмотрел в бинокль. Потом он передал его Малышу.

Малыш увидел свою комнату, увидел, как ему показалось, чётче, чем если бы он в ней был. Вот Бимбо — он спит в корзине, а вот его, Малышова кровать, а вот стол, за которым он делает уроки, а вот часы на стене. Они показывают ровно три. Но фрекен Бок что-то не видно.

— Спокойствие, только спокойствие, — сказал Карлсон. — Она сейчас появится, я это чувствую: у меня дрожат рёбра, и я весь покрываюсь гусиной кожей.

Он выхватил у Малыша из рук бинокль и поднёс к глазам:

— Что я говорил? Вот открывается дверь, вот она входит с милой и приветливой улыбкой людоедки.

Малыш завизжал от смеха.

— Гляди, гляди, она всё шире открывает глаза от удивления. Не понимает, где же Малыш. Небось решила, что он удрал через окно.

Видно, и в самом деле фрекен Бок это подумала, потому что она с ужасом подбежала к окну. Малыш даже её пожалел. Она высунулась чуть ли не по пояс и уставилась на улицу, словно ожидала увидеть там Малыша.

— Нет, там его нет, — сказал Карлсон. — Что, перепугалась?

Но фрекен Бок так легко не теряла спокойствия Она отошла от окна в глубь комнаты.

— Теперь она ищет, — сказал Карлсон. — Ищет в кровати… и под столом… и под кроватью… Вот здорово!.. Ой, подожди, она подходит к шкафу… Небось думает, что ты там лежишь, свернувшись в клубочек, и плачешь… Карлсон вновь захохотал.

— Пора нам позабавиться, — сказал он.

— А как? — спросил Малыш.

— А вот как, — сказал Карлсон и, прежде чем Малыш успел опомниться, полетел с ним через улицу и кинул Малыша в его комнату.

— Привет, Малыш! — крикнул он, улетая. — Будь, пожалуйста, поласковей с домомучительницей.

Малыш не считал, что это лучший способ позабавиться. Но ведь он обещал помогать Карлсону чем сможет. Поэтому он тихонько подкрался к своему столу, сел на стул и открыл задачник. Он слышал, как фрекен Бок обшаривает шкаф. Сейчас она обернётся — он ждал этого момента с огромным напряжением.

И в самом деле, она тут же вынырнула из недр шкафа, и первое, что она увидела, был Малыш. Она попятилась назад и прислонилась к дверцам шкафа. Так она простояла довольно долго, не говоря ни слова и не сводя с него глаз. Она только несколько раз опускала веки, словно проверяя себя, не обман ли это зрения.

— Скажи, ради бога, где ты прятался? — выговорила она наконец.

— Я не прятался. Я сидел за столом и решал примеры. Откуда я мог знать, фрекен Бок, что вы хотите поиграть со мной в прятки? Но я готов… Лезьте назад в шкаф, я с удовольствием вас поищу.

Фрекен Бок на это ничего не ответила. Она стояла молча и о чём-то думала.

— Может, я больна, — пробормотала она наконец. — В этом доме происходят такие странные вещи.

Тут Малыш услышал, что кто-то осторожно запер снаружи дверь его комнаты. Малыш расхохотался. Лучший в мире укротитель домомучительниц явно влетел в квартиру через кухонное окно, чтобы помочь домомучительнице понять на собственном опыте, что значит сидеть взаперти.

Фрекен Бок ничего не заметила. Она всё ещё стояла молча и, видно, что-то обдумывала. Наконец она сказала:

— Странно! Ну ладно, теперь ты можешь пойти поиграть, пока я приготовлю обед.

— Спасибо, это очень мило с вашей стороны, — сказал Малыш. — Значит, я больше не заперт?

— Нет, я разрешаю тебе выйти, — сказала фрекен Бок и подошла к двери.

Она взялась за ручку, нажала раз, другой, третий. Но дверь не открывалась. Тогда фрекен Бок навалилась на неё всем телом, но и это не помогло. Фрекен Бок взревела:

— Кто запер дверь?

— Наверно, вы сами, — сказал Малыш.

Фрекен Бок даже фыркнула от возмущения.

— Что ты болтаешь! Как я могла запереть дверь снаружи, когда сама нахожусь внутри!

— Этого я не знаю, — сказал Малыш.

— Может, это сделали Боссе или Бетан? — спросила фрекен Бок.

— Нет, они ещё в школе, — заверил её Малыш.

Фрекен Бок тяжело опустилась на стул.

— Знаешь, что я думаю? Я думаю, что в доме появилось привидение, — сказала она.

Малыш радостно кивнул.

«Вот здорово получилось! — думал он. — Раз она считает Карлсона привидением, она, наверно, уйдёт от нас: вряд ли ей захочется оставаться в доме, где есть привидения».

— А вы, фрекен Бок, боитесь привидений? — осведомился Малыш.

— Наоборот, — ответила она. — Я так давно о них мечтаю! Подумай только, теперь мне, может быть, тоже удастся попасть в телевизионную передачу! Знаешь, есть такая особая передача, когда телезрители выступают и рассказывают о своих встречах с привидениями. А ведь того, что я пережила здесь за один-единственный день, хватило бы на десять телевизионных передач.

Фрекен Бок так и светилась радостью.

— Вот уж я досажу своей сестре Фриде, можешь мне поверить! Ведь Фрида выступала по телевидению и рассказывала о привидениях, которых ей довелось увидеть, и о каких-то потусторонних голосах, которые ей довелось услышать. Но теперь я нанесу ей такой удар, что она не оправится.

— Разве вы слышали потусторонние голоса? — спросил Малыш.

— А ты что, не помнишь, какое мычание раздалось у окна, когда исчезли плюшки? Я постараюсь воспроизвести его по телевидению, чтобы телезрители услышали, как оно звучит.

И фрекен Бок издала такой звук, что Малыш от неожиданности подскочил на стуле.

— Как будто похоже, — с довольным видом сказала фрекен Бок.

Но тут до них донеслось ещё более страшное мычание, и фрекен Бок побледнела как полотно.

— Оно мне отвечает, — прошептала она. — Оно… привидение… оно мне отвечает! Вот что я расскажу по телевидению! О боже, как разозлится Фрида, как она будет завидовать!

И она не стала скрывать от Малыша, как расхвасталась Фрида по телевидению со своим рассказом о привидениях.

— Если ей верить, то весь район Вазастана кишмя кишит привидениями, и все они теснятся в нашей квартире, но почему-то только в её комнате, а в мою и не заглядывают. Подумай только, она уверяла, что однажды вечером увидела у себя в комнате руку на стене, понимаешь, руку привидения, которая написала целых восемь слов! Впрочем, сестра и в самом деле нуждалась в предостережении, — сказала фрекен Бок.

— А что это было за предостережение? — полюбопытствовал Малыш.

Фрекен Бок напрягла память:

— Как же это… ах да, вот как: «Берегись! Жизнь так коротка, а ты недостаточно серьёзна!»

Судя по виду Малыша, он ничего не понял, да так оно и было.

Фрекен Бок решила объяснить ему, что всё это значит.

— Понимаешь, это было предостережение Фриде что, мол, надо измениться, обрести покой, вести более размеренную жизнь.

— И она изменилась? — спросил Малыш.

Фрекен Бок фыркнула:

— Конечно, нет, во всяком случае, я этого не вижу. Только и знает что хвастаться, считает себя звездой телевидения, хотя и выступала там всего один раз. Но теперь-то я уж знаю, как сбить с неё спесь.

Фрекен Бок потирала руки. Она нисколько не волновалась из-за того, что сидит взаперти вместе с Малышом, — наконец-то она собьёт спесь с Фриды.

Она сияла как медный грош и всё сравнивала свой опыт общения с привидениями с тем, что рассказывала Фрида по телевидению; этим она с увлечением занималась до тех пор, пока Боссе не пришёл из школы.

— Боссе, открой дверь, выпусти нас! Я заперт вместе с домому… с фрекен Бок.

Боссе отпер дверь — он был очень удивлён таким происшествием.

— Вот те раз! Кто же это вас здесь запер?

— Об этом ты вскоре услышишь по телевидению.

Но пускаться в более подробные объяснения ей было некогда, — она и так не успела вовремя приготовить обед. Торопливым шагом пошла она на кухню.

В следующее мгновение там раздался громкий крик.

Малыш со всех ног кинулся вслед за ней. Фрекен Бок сидела на стуле, она была ещё бледнее прежнего. Молча указала она на стену.

Оказывается, привидение сделало предупреждение не только Фриде. Фрекен Бок тоже получила предупреждение.

На стене было написано большими неровными буквами:

«Ну и плюшки! Деньги дерёшь, а корицу жалеешь. Берегись!»

Карлсон и телевизор

Папа пришёл домой обедать и рассказал за столом о своём новом огорчении.

— Бедняжки, вам, видно, придётся побыть несколько дней совсем одним. Мне надо срочно лететь по делам в Лондон. Я могу надеяться, что всё будет в порядке?

— Конечно, в полном, — заверил его Малыш. — Если только ты не станешь под пропеллер.

— Да нет, — рассмеялся папа, — я спрашиваю про дом. Как вы здесь будете жить без меня и без мамы?

Боссе и Бетан тоже заверили его, что всё будет в полном порядке. А Бетан сказала, что провести несколько дней без родителей даже забавно.

— Да, но подумайте о Малыше, — сказал папа.

Бетан неясно похлопала Малыша по светлой макушке.

— Я буду ему родной матерью, — заявила она.

Но папа этому не очень поверил, да и Малыш тоже.

— Тебя вечно нет дома, ты всё бегаешь со своими мальчишками, — пробормотал он.

Боссе попытался его утешить:

— Зато у тебя есть я.

— Ну да, только ты всегда торчишь на стадионе в Остермальме, там ты у меня есть, — уточнил Малыш.

Боссе расхохотался:

— Итак, остаётся одна домомучительница. Она не бегает с мальчишками и не торчит на стадионе.

— Да, к сожалению, — сказал Малыш.

Малыш хотел было объяснить, какого он мнения о фрекен Бок. Но тут он вдруг обнаружил, что, оказывается, он на неё уже не сердится. Малыш даже сам изумился: ну ни капельки не сердится! Как это случилось? Выходит, достаточно просидеть с человеком взаперти часа два, и ты готов с ним примириться. Не то чтобы он вдруг полюбил фрекен Бок — о, нет! — но он всё же стал относиться к ней гораздо добрее. Бедняжка, ей приходится жить с этой Фридой! Уж кто-кто, а Малыш хорошо знает, что значит иметь сестру с тяжёлым характером. А ведь Бетан ещё не хвастается, как эта Фрида, что выступала по телевидению.

— Я не хотел бы, чтобы вы ночью были одни, — сказал папа. — Придётся спросить фрекен Бок, не согласится ли она ночевать здесь, пока меня не будет.

— Теперь мне мучиться с ней не только днём, но и ночью, — сокрушённо заметил Малыш. Но в глубине души он чувствовал, что всё же лучше, если кто-нибудь будет жить с ними, пусть даже домомучительница.

Фрекен Бок с радостью согласилась пожить с детьми. Когда они остались вдвоём с Малышом, она объяснила ему, почему она это сделала так охотно.

— Понимаешь, ночью привидений бывает больше всего, и я смогу собрать у вас такой материал для телевизионной передачи, что Фрида упадёт со стула, когда увидит меня на экране!

Малыш был всем этим очень встревожен. Его мучила мысль, что фрекен Бок в отсутствие папы приведёт в дом массу людей с телевидения и что кто-нибудь из них пронюхает про Карлсона и — ой, подумать страшно! — сделает о нём передачу, потому что ведь никаких привидений в доме нет. И тогда придёт конец их мирной жизни, которой мама и папа так дорожат. Малыш понимал, что он должен предостеречь Карлсона и попросить его быть поосторожнее.

Однако ему удалось это сделать только назавтра вечером. Он был дома один. Папа уже улетел в Лондон, Боссе и Бетан ушли каждый по своим делам, а фрекен Бок отправилась к себе домой, на Фрейгатен, узнать у Фриды, посещали ли её новые привидения.

— Я скоро вернусь, — сказала она, уходя, Малышу. — А если в моё отсутствие появятся привидения, попроси их меня подождать, да не забудь предложить им сесть, ха-ха-ха!

Фрекен Бок теперь почти не сердилась, она всё время смеялась. Правда, иногда она всё же ругала Малыша, но он был ей благодарен уже за то, что это случалось лишь изредка. Она и на этот раз ушла в приподнятом настроении. Малыш долго ещё слышал её шаги на лестнице — от них стены дрожали.

Вскоре в окно влетел Карлсон.

— Привет, Малыш! Что мы сегодня будем делать? — спросил он. — Нет ли у тебя паровой машины, чтобы её взорвать, или домомучительницы, чтобы её низводить? Мне всё равно, что делать, но я хочу позабавиться, а то я не играю!

— Мы можем посмотреть телевизор, — предложил Малыш.

Представьте себе, Карлсон просто понятия не имел, что такое телевидение! Он в жизни не видел телевизора! Малыш повёл его в столовую и с гордостью показал их новый, прекрасный телевизор.

— Погляди!

— Это что ещё за коробка? — спросил Карлсон.



— Это не коробка, это телевизор, — объяснил Малыш.

— А что сюда кладут? Плюшки?

Малыш расхохотался.

— Подожди, сейчас увидишь, что это такое.

Он включил аппарат, и тут же на стеклянном экране появился дяденька, который рассказывал, какая погода в Нурланде. Глаза Карлсона стали круглыми от удивления.

— Как это вы умудрились его засунуть в этот ящик?

Малыш давился от смеха.

— Тебя это удивляет? Он залез сюда, когда был ещё маленький, понимаешь?

— А на что он вам нужен? — не унимался Карлсон.

— Ах, ты не понимаешь, что я шучу! Конечно, он не залезал сюда, когда был маленьким, и нам он ни на что не нужен. Просто он появляется здесь и рассказывает, какая завтра будет погода. Он, как старик-лесовик, всё знает, ясно?

Карлсон захихикал.

— Вы запихали вот этого дяденьку в ящик только для того, чтобы он вам рассказывал, какая завтра будет погода… С тем же успехом вы можете и меня спросить!.. Будет гром, и дождь, и град, и буря, и землетрясение — теперь ты доволен?

— Вдоль побережья Нурланда завтра ожидается буря с дождём, — сказал «лесовик» в телевизоре.

Карлсон захохотал ещё пуще прежнего.

— Ну вот, и я говорю… буря с дождём.

Он подошёл вплотную к телевизору и прижался носом к носу «старика-лесовика».

— Не забудь сказать про землетрясение! Бедные нурландцы, ну и погодку он им пророчит, не позавидуешь! Но, с другой стороны, пусть радуются, что у них будет хоть какая-нибудь. Подумай, что было бы, если бы им пришлось обходиться вообще без погоды. — Он дружески похлопал дяденьку на экране. — Какой миленький старичок! — сказал он. — Да он меньше меня. Он мне нравится.

Потом Карлсон опустился на колени и осмотрел низ телевизора:

— А как же он всё-таки сюда попал?

Малыш попытался объяснить, что это не живой человек, а только изображение, но Карлсон даже рассердился:

— Ты меня не учи, балда! Не глупей тебя! Сам понимаю, это такой особый человечек. Да и с чего обычные люди стали бы говорить, какая будет погода в Нурланде?

Малыш мало что знал о телевидении, но он всё же очень старался объяснить Карлсону, что это такое. А кроме того, он хотел предостеречь Карлсона от грозящей ему опасности.

— Ты и представить себе не можешь, до чего фрекен Бок хочет попасть в телевизор, — начал он.

Но Карлсон прервал его новым взрывом хохота:

— Домомучительница хочет залезть в такую, маленькую коробочку?! Такая громадина! Да её пришлось бы сложить вчетверо!

Малыш вздохнул. Карлсон явно ничего не понял. Малыш начал объяснять всё сначала. Особым успехом эта попытка не увенчалась, но в конце концов ему всё же удалось втолковать Карлсону, как удивительно действует эта штуковина.

— Чтобы попасть в телевизор, фрекен Бок вовсе не надо самой лезть в ящик, она может преспокойно сидеть себе в нескольких милях от него, и всё же она будет видна на экране как живая, — объяснил Малыш.

— Домомучительница… как живая… вот ужас! — воскликнул Карлсон. — Лучше разбей этот ящик либо сменяй его на другой, полный плюшек, они нам пригодятся.

Как раз в этот момент на экране появилось личико хорошенькой дикторши. Она так приветливо улыбалась, что Карлсон широко открыл глаза.

— Пожалуй, надо ещё подумать, — сказал он. — Во всяком случае, уж если менять, то только на очень свежие плюшки. Потому что я вижу, этот ящик ценней, чем сперва кажется.

Дикторша продолжала улыбаться Карлсону, и он улыбался ей в ответ. Потом он оттолкнул Малыша в сторону:

— Погляди только на неё! Я ей нравлюсь, да-да, она ведь видит, что я красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил.

Вдруг дикторша исчезла. Вместо неё на экране возникли два серьёзных полных господина, которые всё болтали и болтали. Карлсону это пришлось не по душе. Он начал нажимать на все кнопки и вертеть все ручки.

— Не крути, этого нельзя делать, — сказал Малыш.

— Как так — нельзя? Я хочу выкрутить обратно ту милую девушку, — сказал Карлсон.

Он крутил ручки во все стороны, но дикторша не появлялась. Добился он только того, что полные господа стали на глазах ещё больше полнеть, ноги у них сделались короткими-прекороткими, а лбы нелепо вытянулись. Эти изменения очень развеселили Карлсона — он довольно долго забавлялся такой игрой с телевизором.

— Старики во всём слушаются моей команды, — сказал он с довольным видом.

А господа на экране, меняя облик, продолжали без умолку болтать, пока Карлсон им не помешал.

— Я лично считаю… — начал один из них.

— А какое мне дело, что ты считаешь? — перебил его Карлсон. — Отправляйся-ка лучше домой и ложись спать!

Он с треском выключил аппарат и радостно засмеялся.

— Вот он, наверно, разозлился! Так я и не дал ему сказать, что он лично считает!

Телевизор явно надоел Карлсону, он уже жаждал новых развлечений.

— Где домомучительница? Позови её, я её разыграю.

— Разыграешь… это как? — с тревогой спросил Малыш.

— Существуют три способа укрощать домомучительниц, — объяснил Карлсон. — Их можно низводить, дразнить и разыгрывать. Собственно говоря, всё это одно и то же, но разыгрывать — самый прямой путь борьбы с ними.

Малыш встревожился ещё больше. Если Карлсон вступит в прямую борьбу с фрекен Бок, она его непременно увидит, а именно этого не должно случиться. Пока папа и мама в отъезде, Малыш, как бы ему ни было трудно, обязан помешать этой встрече. Надо как-то напугать Карлсона, чтобы он сам старался не попадаться на глаза фрекен Бок. Малыш подумал, а потом сказал не без лукавства:

— Карлсон, ты, видно, хочешь попасть в телевизор?

Карлсон энергично замотал головой.

— В этот вот ящик? Я? Ни за что на свете! Пока буду в силах защищаться, меня туда не затащат. — Но он тут же задумался и добавил: — Хотя, может быть. Если я там оказался бы рядом с этой милой девчонкой…

Малыш стал уверять его, что на это надеяться нечего. Напротив, если он попадёт в телевизор, то не иначе, как с домомучительницей.

Карлсон вздрогнул.

— Домомучительница и я в такой маленькой коробке?.. Ой, ой! Вот тут-то и произойдёт землетрясение в Нурланде! Как только тебе в голову взбрела такая дурацкая мысль?

Тогда Малыш рассказал ему о намерениях фрекен Бок сделать для телевидения передачу о привидениях да ещё такую, чтобы Фрида со стула упала.

— Разве домомучительница видела у вас привидения? — удивился Карлсон.

— Нет, видеть не видела, — сказал Малыш, — но слышала, как оно мычало перед окном. Понимаешь она решила, что ты — привидение.

И Малыш стал объяснять, какая связь между Фридой, домомучительницей и Карлсоном, но он жестоко ошибся в своих расчётах.

Карлсон опустился на колени и немножко повыл от удовольствия, а кончив выть, хлопнул Малыша по спине:

— Береги домомучительницу! Она самая ценная мебель в вашем доме. Береги как зеницу ока! Потому что теперь мы и в самом деле сумеем позабавиться.

— А как? — с испугом спросил Малыш.

— О! — вопил Карлсон. — Не одна только Фрида упадёт со стула. Все телевизионные старики и вообще всё на свете бледнеет перед тем, что вы увидите!

Малыш встревожился ещё больше.

— Что же мы увидим?

— Маленькое привидение из Вазастана! — провозгласил Карлсон и загорланил: — Гоп, гоп, ура!

И тут Малыш сдался. Он предостерёг Карлсона, он честно пытался поступить так, как хотели папа и мама. Но теперь пусть будет так, как хочет Карлсон. Всё равно в конце концов всегда всё получается по его. Пусть Карлсон выкидывает любые штуки,изображает привидение и разыгрывает фрекен Бок сколько ему будет угодно. Малыш больше не собирается его останавливать. А приняв это решение, он подумал, что они и в самом деле смогут позабавиться на славу. Он вспомнил, как однажды Карлсон уже изображал привидение и прогнал воров, которые хотели украсть мамины деньги на хозяйство и всё столовое серебро. Карлсон тоже не забыл этого случая.



— Помнишь, как нам тогда было весело? — спросил он. — Да, кстати, где же мой привиденческий костюм?

Малышу пришлось сказать, что его взяла мама. Она очень сердилась тогда из-за испорченной простыни. Но потом она поставила заплатки и снова превратила привиденческий костюм в простыню.

Карлсон фыркнул от возмущения:

— Меня просто бесит эта любовь к порядку! В вашем доме ничего нельзя оставить. — Он сел на стул и надулся. — Нет, так дело не пойдёт, так я не играю. Можешь сам стать привидением, если хочешь.

Но он тут же вскочил со стула, подбежал к бельевому шкафу и распахнул дверцы:

— Здесь наверняка найдётся ещё какая-нибудь простынка.

И он вытащил было одну из лучших маминых льняных простыней, но Малыш остановил его:

— О нет, эту не надо! Положи её… Вот тут есть и старые, чинёные.

Карлсон скорчил недовольную мину:

— Старые, чинёные простыни! Я думал, маленькое привидение из Вазастана должно щеголять в нарядных воскресных одеждах. Впрочем… раз уж у вас такой дом… давай сюда эти лохмотья.

Малыш вынул две старенькие простыни и дал их Карлсону:

— Если ты их сошьёшь, то вполне может получиться одежда для привидения. Карлсон угрюмо стоял с простынями в руках.

— Если я их сошью? Ты хочешь сказать, если ты их сошьёшь… Давай полетим ко мне, чтобы домомучительница не застала нас врасплох!

Около часа Малыш сидел у Карлсона и шил костюм для привидения. В школе на уроках труда он научился шить разными стёжками, но никто никогда не учил его, как из двух стареньких простыней сшить приличный костюм для привидения. Это ему пришлось продумать самому.

Он, правда, попытался было обратиться за помощью к Карлсону.

— Ты бы хоть скроил, — попросил Малыш.

Но Карлсон покачал головой.

— Уж если что кроить, то я охотнее всего раскроил бы твою маму! Да, да! Зачем это ей понадобилось загубить мой привиденческий костюм? Теперь ты должен сшить мне новый. Это только справедливо. Ну, живей за дело и, пожалуйста, не ной!



Для пущей убедительности Карлсон добавил, что ему и некогда шить, потому что он намерен срочно нарисовать картину.

— Всегда надо всё бросать, если тебя посетило вдохновение, понимаешь, а меня оно сейчас посетило. «Ла, ла, ла», — поёт что-то во мне, и я знаю, что это вдохновение.

Малыш не знал, что это за штука такая — вдохновение. Но Карлсон объяснил ему, что вдохновение охватывает всех художников, и тогда им хочется только рисовать, рисовать и рисовать, вместо того чтобы шить одежды для привидения.

И Малышу ничего не оставалось, как сесть на верстак, согнув спину и поджав ноги, словно заправский портной, и шить, в то время как Карлсон, забившись в угол, рисовал свою картину.

Уже совсем стемнело, но в комнате Карлсона было светло, тепло и уютно — горела керосиновая лампа, а в камине пылал огонь.

— Надеюсь, ты в школе не ленился на уроках труда, — сказал Карлсон. — Потому что я хочу получить красивый костюм для привидения. Учти это. Вокруг шеи можно бы сделать небольшой воротничок или даже оборки.

Малыш ничего не ответил. Он усердно шил, огонь в камине потрескивал, а Карлсон рисовал.

— А что ты, собственно говоря, рисуешь? — спросил Малыш, нарушая воцарившуюся тишину.

— Увидишь, когда всё будет готово, — ответил Карлсон.

Наконец Малыш смастерил какую-то одежду.

«Пожалуй, для привидения сойдёт», — подумал он. Карлсон померил и остался очень доволен. Он сделал несколько кругов по комнате, чтобы Малыш мог как следует оценить его костюм.

Малыш содрогнулся. Ему показалось, что Карлсон выглядит на редкость таинственно — совсем по-привиденчески.

Бедная фрекен Бок, она увидит такое привидение, которое хоть кого испугает!

— Домомучительница может тут же посылать за дяденьками из телевизора, — заявил Карлсон. — Потому что сейчас внизу появится малютка привидение из Вазастана — моторизованное, дикое, прекрасное и ужасно, ужасно опасное.

Карлсон снова облетел комнату и даже закудахтал от удовольствия. О своей картине он и думать забыл. Малыш подошёл к камину поглядеть, что же Карлсон нарисовал. Внизу было написано неровными буквами: «Портрет моего кролика». Но Карлсон нарисовал маленького красного зверька, скорее напоминающего лисицу.

— Разве это не лисица? — спросил Малыш.

Карлсон спланировал на пол и стал рядом с ним. Склонив голову набок, любовался он своей картиной.



— Да, конечно, это лисица. Без всякого сомнения это лисица, да к тому же сделанная лучшим в мире рисовальщиком лисиц.

— Да, но… Ведь здесь написано: «Портрет моего кролика»… Так где ж он, этот кролик?

— Она его съела, — сказал Карлсон.

Звонок Карлсона

На следующее утро Боссе и Бетан проснулись с какой-то странной сыпью по всему телу.

— Скарлатина, — сказала фрекен Бок.

То же самое сказал доктор, которого она вызвала.

— Скарлатина! Их надо немедленно отправить в больницу!

Потом доктор показал на Малыша:

— А его придётся пока изолировать.

Услышав это, Малыш заплакал. Он вовсе не хотел, чтобы его изолировали. Правда, он не знал, что это такое, но самоё слово звучало отвратительно.

— Балда, — сказал Боссе, — ведь это значит только, что ты пока не будешь ходить в школу и встречаться с другими детьми. Чтобы никого не заразить, понятно?

Бетан лежала и тоже плакала.

— Бедный Малыш, — сказала она, глотая слёзы. — Как тебе будет тоскливо! Может, позвонить маме?

Но фрекен Бок и слушать об этом не хотела.

— Ни в коем случае, — заявила она. — Фру Свантесон нуждается в покое и отдыхе. Не забывайте, что она тоже больна. Уж как-нибудь я с ним сама справлюсь.

При этом она кивнула зарёванному Малышу, который стоял у кровати Бетан.

Но толком поговорить они так и не успели, потому что приехала машина «Скорой помощи». Малыш плакал. Конечно, он иногда сердился на брата и сестру, но ведь он их так любил! И ему было очень грустно оттого, что Боссе и Бетан увозят в больницу.

— Привет, Малыш, — сказал Боссе, когда санитары понесли его вниз.

— До свиданья, дорогой братик, не горюй! Ведь мы скоро вернёмся, — сказала Бетан.

Малыш разрыдался.

— Ты только так говоришь! А вдруг вы умрёте?

Фрекен Бок накинулась на него. Как можно быть таким глупым! Да разве от скарлатины умирают!

Когда «Скорая помощь» уехала, Малыш пошёл к себе в комнату. Ведь там был Бимбо. И Малыш взял щенка на руки.

— Теперь у меня остался только ты, — сказал Малыш и крепко прижал Бимбо к себе. — Ну, и конечно, Карлсон.

Бимбо прекрасно понял, что Малыш чем-то огорчён. Он лизнул его в нос, словно хотел сказать: «Да, я у тебя есть. Это точно. И Карлсон тоже!»

Малыш сидел и думал о том, как чудесно, что у него есть Бимбо. И всё же он так скучал по маме. И тут он вспомнил, что обещал ей написать письмо. И решил, не откладывая, сразу же за это взяться.


Дорогая мама, — начал он. — Похоже, что нашей семье пришёл конец Боссе и Бетан больны какой-то тиной и их увезли в больницу а меня езолировали это совсем не болно но я конечно заболею этой тиной а папа в Лондоне жив ли он теперь не знаю хотя пока не слышно что он заболел но наверно болен раз все наши больны я скучаю по тебе как ты себя чувствуешь ты очень больна или не очень разговаривать я могу толко с Карлсоном но я стараюс говорить поменьше потому что ты будеш волноваться а тебе надо покой говорит домомучительница она не болна и Карлсон тоже но и они скоро заболеют прощай мамочка будь здорова.


— Подробно я писать не буду, — объяснил Малыш Бимбо, — потому что не хочу её пугать.

Он подошёл к окну и позвонил Карлсону. Да, да, он в самом деле позвонил. Дело в том, что накануне вечером Карлсон сделал одну очень замысловатую штуку: он провёл звонок между своим домиком на крыше и комнатой Малыша.

— Привидение не должно появляться с бухты-барахты, — сказал Карлсон. — Но теперь Карлсон подарил тебе лучший в мире звонок, и ты всегда сможешь позвонить и заказать привидение как раз в тот момент, когда домомучительница сидит в засаде и высматривает, не видно ли в темноте чего-нибудь ужасного. Вроде меня, например.

Звонок был устроен таким образом: под карнизом своего домика Карлсон прибил колокольчик — из тех, что подвязывают коровам, — а шнур от него протянул к окну Малыша.

— Ты дёргаешь за шнур, — объяснил Карлсон, — у меня наверху звякает колокольчик, и тут же к вам прилетает малютка привидение из Вазастана, и домомучительница падает в обморок. Колоссально, да?

Конечно, это было колоссально, Малыш тоже так думал. И не только из-за игры в привидение. Раньше ему подолгу приходилось ждать, пока не появится Карлсон. А теперь достаточно было дёрнуть за шнурок, и он тут как тут.

И вдруг Малыш почувствовал, что ему во что бы то ни стало надо поговорить с Карлсоном. Он дёрнул за шнурок раз, другой, третий… С крыши донеслось звяканье колокольчика. Вскоре послышалось жужжание моторчика, и Карлсон влетел в окно. Видно было, что он не выспался и что настроение у него прескверное.

— Ты, наверно, думаешь, что это не колокольчик, а будильник? — проворчал он.

— Прости, — сказал Малыш, — я не знал, что ты спишь.

— Вот и узнал бы прежде, чем будить. Сам небось дрыхнешь, как сурок, и не можешь понять таких, как я, которым за ночь ни на минуту не удаётся сомкнуть глаз. И когда человек наконец хоть ненадолго забывается сном, он вправе ожидать, что друг будет оберегать его покой, а не трезвонить почём зря, словно пожарная машина…

— Разве ты плохо спишь? — спросил Малыш.

Карлсон угрюмо кивнул.

— Представь себе, да.

«Как это печально», — подумал Малыш и сказал:

— Мне так жаль… У тебя в самом деле так плохо со сном?

— Хуже быть не может, — ответил Карлсон. — Собственно говоря, ночью я сплю беспробудно и перед обедом тоже, а вот после обеда дело обстоит из рук вон плохо, лежу с открытыми глазами и ворочаюсь с боку на бок.

Карлсон умолк, бессонница, видно, его доконала, но мгновение спустя он с живым интересом принялся оглядывать комнату.

— Правда, если бы я получил небольшой подарочек, то, может, перестал бы огорчаться, что ты меня разбудил.

Малыш не хотел, чтобы Карлсон сердился, и стал искать, что бы ему подарить.

— Вот губная гармошка. Может, хочешь её?

Карлсон схватил гармошку:

— Я всегда мечтал о музыкальном инструменте, спасибо тебе за этот подарок… Ведь контрабаса у тебя, наверно, всё равно нет?

Он приложил гармошку к губам, издал несколько ужасающих трелей и посмотрел на Малыша сияющими глазами:

— Слышишь? Я сейчас сочиню песню под названием «Плач малютки привидения».

Малыш подумал, что для дома, где все больны, подходит печальная мелодия, и рассказал Карлсону про скарлатину.

Но Карлсон возразил, что скарлатина — дело житейское и беспокоиться здесь ровным счётом не о чём. Да и к тому же очень удачно, что болезнь отправила Боссе и Бетан в больницу именно в тот день, когда в доме появится привидение.

Едва он успел всё это сказать, как Малыш вздрогнул от испуга, потому что услышал за дверью шаги фрекен Бок. Было ясно, что домомучительница вот-вот окажется в его комнате. Карлсон тоже понял, что надо срочно действовать. Недолго думая, он плюхнулся на пол и, словно колобок, покатился под кровать. Малыш в тот же миг сел на кровать и набросил на колени своё купальное полотенце, так что его края, спадая на пол, с грехом пополам скрывали Карлсона.

Тут дверь открылась, и в комнату вошла фрекен Бок с половой щёткой и совком в руках.

— Я хочу убрать твою комнату, — сказала она. — Пойди-ка пока на кухню.

Малыш так разволновался, что стал пунцовым.

— Не пойду, — заявил он. — Меня ведь изолировали, вот я и буду здесь сидеть.

Фрекен Бок посмотрела на Малыша с раздражением.

— Погляди, что у тебя делается под кроватью, — сказала она.

Малыш разом вспотел… Неужели она уже обнаружила Карлсона?

— Ничего у меня под кроватью нет… — пробормотал он.

— Ошибаешься, — оборвала его фрекен Бок. — Там скопились целые горы пыли. Дай мне подмести. Марш отсюда!

Но Малыш упёрся:

— А я всё равно буду сидеть на кровати, раз меня изолировали!

Ворча, фрекен Бок начала подметать другой конец комнаты.

— Сиди себя на кровати сколько влезет, пока я не дойду до неё, но потом тебе придётся убраться отсюда и изолировать себя где-нибудь ещё, упрямый мальчишка!

Малыш грыз ногти и ломал себе голову: что же делать? Но вдруг он заёрзал на месте и захихикал, потому что Карлсон стал его щекотать под коленками, а он так боялся щекотки.

Фрекен Бок вытаращила глаза.

— Так-так, смейся, бесстыдник! Мать, брат и сестра тяжело больны, а ему всё нипочём. Правду люди говорят: с глаз долой — из сердца вон!

А Карлсон щекотал Малыша всё сильнее, и Малыш так хохотал, что даже повалился на кровать.

— Нельзя ли узнать, что тебя так рассмешило? — хмуро спросила фрекен Бок.

— Ха-ха-ха… — Малыш едва мог слово вымолвить. — Я вспомнил одну смешную штуку.



Он весь напрягся, силясь вспомнить хоть что-нибудь смешное.

— …Однажды бык гнался за лошадью, а лошадь так перепугалась, что со страху залезла на дерево… Вы не знаете этого рассказа, фрекен Бок?

Боссе часто рассказывал эту историю, но Малыш никогда не смеялся, потому что ему всегда было очень жалко бедную лошадь, которой пришлось лезть на дерево.

Фрекен Бок тоже не смеялась.

— Не заговаривай мне зубы! Дурацкие россказни! Виданное ли дело, чтобы лошади лазили по деревьям?

— Конечно, они не умеют, — согласился Малыш, повторяя слово в слово то, что говорил Боссе. — Но ведь за ней гнался разъярённый бык, так что же, чёрт возьми, ей оставалось делать?

Боссе утверждал, что слово «чёрт» можно произнести, раз оно есть в рассказе. Но фрекен Бок так не считала. Она с отвращением посмотрела на Малыша:

— Расселся тут, хохочет, сквернословит, в то время как мать, сестра и брат лежат больные и мучаются. Диву даёшься, что за…

Малыш так и не узнал, чему она диву даётся, потому что в этот миг раздалась песня «Плач малютки привидения» — всего лишь несколько резких трелей, которые зазвучали из-под кровати, но и этого было достаточно, чтобы фрекен Бок подскочила на месте.

— Боже праведный, что это такое?

— Не знаю, — сказал Малыш. Зато фрекен Бок знала!

— Это звуки потустороннего мира. Ясно, как божий день.

— А что это значит «потустороннего мира»? — спросил Малыш.

— Мира привидений, — сказала фрекен Бок. — В этой комнате находимся только мы с тобой, но никто из нас не мог бы издать такие странные звуки. Это звуки не человеческие, это звуки привидений. Разве ты не слышал?.. Это вопли души, не нашедшей покоя.

Она поглядела на Малыша широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Боже праведный, теперь я просто обязана написать в телевидение.

Фрекен Бок отшвырнула щётку и совок, села за письменный стол Малыша, взяла бумагу, ручку и принялась писать. Писала она долго и упорно.

— Послушай-ка, что я написала, — сказала она, закончив письмо.


«Шведскому радио и телевидению. Моя сестра Фрида Бок выступала в вашем цикле передач о духах и привидениях. Не думаю, чтобы эта передача была хорошей, потому что Фриде чудится всё, что ей хочется. Но, к счастью, всё всегда можно исправить, и эту передачу тоже. Потому что теперь я сама живу в доме, битком набитом привидениями. Вот список моих встреч с духами:

1. Из нашего кухонного окна раздалось странное мычание, которое не могла издать корова, поскольку мы живём на четвёртом этаже. Значит, этот звук был просто похож на мычание.

2. Таинственным образом исчезают из-под самого носа разные вещи, как-то: сдобные плюшки и маленькие, запертые на замок мальчики.

3. Дверь оказывается запертой снаружи, в то время как я нахожусь в комнате, — ума не приложу, как это происходит!

4. На кухонной стене таинственным образом появляются надписи.

5. Неожиданно раздаются какие-то душераздирающие звуки, от которых хочется плакать.

Приезжайте сюда не откладывая, может получиться такая передача, что все о ней будут говорить.


С глубоким уважением

Хильдур Бок.


P.S. И как это только вам могла прийти мысль пригласить Фриду выступать по телевидению?»


Фрекен Бок, исполненная рвения, тут же побежала отправить письмо. Малыш заглянул под кровать, чтобы выяснить, что же делает Карлсон. Он преспокойно лежал там, и глаза его сияли. Он выполз, весёлый и довольный.

— Ого-го! — завопил он. — Дождёмся вечера. Когда стемнеет, у домомучительницы и в самом деле появится материальчик для письма на телевидение.

Малыш снова начал смеяться и нежно посмотрел на Карлсона.

— Оказывается, быть изолированным очень весело, если изолирован вместе с тобой, — сказал Малыш.

Тут он вспомнил о Кристере и Гунилле. Собственно говоря, он должен был бы огорчиться, что некоторое время не сможет с ними играть, как обычно.

«Неважно, — подумал Малыш. — Играть с Карлсоном всё равно веселей».

Но Карлсон тут заявил, что больше играть ему некогда. Он сказал, что ему надо срочно лететь домой приделать к моторчику глушитель.

— Нельзя, чтобы привидение из Вазастана прилетело, громыхая, как железная бочка. Понимаешь? Привидение должно появиться беззвучно и таинственно, как и положено привидению. Тогда у домомучительницы волосы встанут дыбом.

Потом Карлсон и Малыш договорились о тайной системе сигналов, которые будут передаваться с помощью звонков.

— Один звонок — это «Немедленно прилетай!», две звонка — «Ни в коем случае не прилетай!», а три звонка значит — «Какое счастье, что на свете есть такой красивый, умный, в меру упитанный и храбрый человечек, как ты, лучший в мире Карлсон!».

— А зачем мне для этого звонить? — удивился Малыш.

— А затем, что друзьям надо говорить приятные и ободряющие вещи примерно каждые пять минут, а ты сам понимаешь, что я не могу прилетать к тебе так часто.

Малыш задумчиво поглядел на Карлсона:

— Я ведь тоже твой друг, да? Но я не помню, чтобы ты говорил мне что-нибудь в этом роде.

Карлсон рассмеялся:

— Как ты можешь сравнивать? Да кто ты есть? Ты всего-навсего глупый мальчишка, и всё…

Малыш молчал. Он знал, что Карлсон прав.

— Но ты всё-таки любишь меня?

— Конечно, люблю, честное слово! — воскликнул Карлсон. — Сам не знаю, за что, хотя и ломал голову над этим, когда лежал после обеда и мучился бессонницей. — Он потрепал Малыша по щеке. — Конечно, я тебя люблю, и даже догадываюсь, почему. Потому, что ты так не похож на меня, бедный мальчуган!

Он вылетел в окно и на прощание помахал Малышу.

— А если ты опять начнёшь трезвонить, как пожарная машина, — крикнул он, — то это будет означать, что либо и в самом деле пожар, либо: «Я тебя снова разбудил, дорогой Карлсон, лети скорее ко мне да прихвати с собой мешок побольше, чтобы положить в него мои игрушки… Я тебе их дарю!»

На этом Карлсон улетел.

А Бимбо лёг на пол перед Малышом и принялся энергично стучать хвостом по ковру. Щенок так делал всегда, когда хотел показать, что он чему-то очень рад и просит уделить ему немного внимания. Малыш улёгся на пол рядом с ним. Тогда Бимбо вскочил и даже затявкал от удовольствия. Потом он уткнулся в плечо Малыша и закрыл глаза.



— Ты радуешься, что меня изолировали, что я не хожу в школу, а сижу дома? — спросил Малыш. — Ты Бимбо, наверно, думаешь, что я самый лучший в мире…

Малютка привидение из Вазастана

День для Малыша тянулся бесконечно долго, он провёл его совсем один и никак не мог дождаться вечера.

«Похоже на сочельник», — подумал он. Он играл с Бимбо, возился с марками и даже немного позанимался арифметикой, чтобы не отстать от ребят в классе. А когда Кристер должен был, по его расчётам, вернуться из школы, он позвонил ему по телефону и рассказал о скарлатине.

— Я не могу ходить в школу, потому что меня изолировали, понимаешь?

Это звучало очень заманчиво — так считал сам Малыш, и Кристер, видно, тоже так считал, потому что он даже не сразу нашёлся, что ответить.

— Расскажи это Гунилле, — добавил Малыш.

— А тебе не скучно? — спросил Кристер, когда к нему вернулся дар речи.

— Ну что ты! У меня ведь есть… — начал Малыш но тут же осёкся.

Он хотел было сказать: «Карлсон», но не сделал этого из-за папы. Правда, прошлой весной Кристер и Гунилла несколько раз видели Карлсона, но это было до того, как папа сказал, что о нём нельзя говорить ни с кем на свете.

«Может быть, Кристер и Гунилла давно о нём забыли, вот бы хорошо! — думал Малыш. — Тогда он стал бы моим личным тайным Карлсоном». И Малыш поторопился попрощаться с Кристером.

— Привет, мне сейчас некогда с тобой разговаривать, — сказал он.

Обедать вдвоём с фрекен Бок было совсем скучно, но зато она приготовила очень вкусные тефтели. Малыш уплетал за двоих. На сладкое он получил яблочную запеканку с ванильным соусом. И он подумал, что фрекен Бок, может быть, не так уж плоха.

«Лучшее, что есть в домомучительнице, — это яблочная запеканка, а лучшее в яблочной запеканке — это ванильный соус, а лучшее в ванильном соусе — это то, что я его ем», — думал Малыш.

И всё же это был невесёлый обед, потому что столько мест за столом пустовало. Малыш скучал по маме, по папе, по Боссе и по Бетан — по всем вместе и по каждому отдельно. Нет, обед был совсем невесёлый, к тому же фрекен Бок без умолку болтала о Фриде, которая уже успела изрядно надоесть Малышу.

Но вот наступил вечер. Была ведь осень, и темнело рано. Малыш стоял у окна своей комнаты, бледный от волнения, и глядел на звёзды, мерцавшие над крышами. Он ждал. Это было хуже, чем сочельник. В сочельник тоже устаёшь ждать, но разве это может сравниться с ожиданием прилёта маленького привидения из Вазастана!.. Куда там! Малыш в нетерпении грыз ногти. Он знал, что там, наверху, Карлсон тоже ждёт. Фрекен Бок уже давно сидела на кухне, опустив ноги в таз с водой, — она всегда подолгу принимает ножные ванны. Но потом она придёт к Малышу пожелать ему спокойной ночи, это она обещала. Вот тут-то и надо подать сигнал. И тогда — о боже праведный, как всегда говорила фрекен Бок, — о боже праведный, до чего же это было захватывающе!

— Если её ещё долго не будет, я лопну от нетерпения, — пробормотал Малыш.

Но вот она появилась. Прежде всего Малыш увидел в дверях её большие, чисто вымытые босые ноги. Малыш затрепетал, как пойманная рыбка, так он испугался, хотя ждал её и знал, что она сейчас придёт. Фрекен Бок мрачно поглядела на него.

— Почему ты стоишь в пижаме у открытого окна? Немедленно марш в постель!

— Я… я глядел на звёзды, — пробормотал Малыш. — А вы, фрекен Бок, не хотите на них взглянуть?

Это он так схитрил, чтобы заставить её подойти к окну, а сам тут же незаметно сунул руку пол занавеску, за которой был спрятан шнур, и дёрнул его изо всех сил. Он услышал, как на крыше зазвенел колокольчик. Фрекен Бок это тоже услышала.

— Где-то там, наверху, звенит колокольчик, — сказала она. — Как странно!

— Да, странно! — согласился Малыш. Но тут у него прямо дух захватило, потому что от крыши вдруг отделилось и медленно полетело по тёмному небу небольшое, белое, круглое привидение. Его полёт сопровождался тихой и печальной музыкой. Да, ошибки быть не могло, заунывные звуки «Плач малютки привидения» огласили тёмную, осеннюю ночь.



— Вот… О, гляди, гляди… Боже праведный! — воскликнула фрекен Бок.

Она побелела как полотно, ноги у неё подогнулись и она плюхнулась на стул. А ещё уверяла, что не боится привидений!

Малыш попытался её успокоить.

— Да, теперь я тоже начинаю верить в привидения, — сказал он. — Но ведь это такое маленькое, оно не может быть опасным!

Однако фрекен Бок не слушала Малыша. Её обезумевший взгляд был прикован к окну — она следила за причудливым полётом привидения.

— Уберите его! Уберите! — шептала она задыхаясь.

Но маленькое привидение из Вазастана нельзя было убрать. Оно кружило в ночи, удалялось, вновь приближалось, то взмывая ввысь, то спускаясь пониже, и время от времени делало в воздухе небольшой кульбит. А печальные звуки не смолкали ни на мгновение.

«Маленькое белое привидение, тёмное звёздное небо, печальная музыка — до чего всё это красиво и интересно!» — думал Малыш.

Но фрекен Бок так не считала. Она вцепилась в Малыша:

— Скорее в спальню, мы там спрячемся!

В квартире семьи Свантесон было пять комнат, кухня, ванная и передняя. У Боссе, у Бетан и у Малыша были свои комнатки, мама и папа спали в спальне, а кроме того, была столовая, где они собирались все вместе. Теперь, когда мама и папа были в отъезде, фрекен Бок спала в их комнате. Окно её выходило в сад, а окно комнаты Малыша — на улицу.

— Пошли, — шептала фрекен Бок, всё ещё задыхаясь, — пошли скорее, мы спрячемся в спальне.

Малыш сопротивлялся: нельзя же допустить, что бы всё сорвалось теперь, после такого удачного начала! Но фрекен Бок упрямо стояла на своём:

— Ну, живей, а то я сейчас упаду в обморок!

И как Малыш ни сопротивлялся, ему пришлось тащиться в спальню. Окно и там было открыто, но фрекен Бок кинулась к нему и с грохотом его запахнула. Потом она опустила шторы, задёрнула занавески, а дверь попыталась забаррикадировать мебелью. Было ясно, что у неё пропала всякая охота иметь дело с привидением, а ведь ещё совсем недавно она ни о чём другом не мечтала.

Малыш никак не мог этого понять, он сел на папину кровать, поглядел на перепуганную фрекен Бок и покачал головой.

— А Фрида, наверно, не такая трусиха, — сказал он наконец.

Но сейчас фрекен Бок и слышать не хотела о Фриде. Она продолжала придвигать всю мебель к двери — за комодом последовали стол, стулья и этажерка. Перед столом образовалась уже настоящая баррикада.

— Ну вот, теперь, я думаю, мы можем быть спокойны, — сказала фрекен Бок с удовлетворением.

Но тут из-под папиной кровати раздался глухой голос, в котором звучало ещё больше удовлетворения:

— Ну вот, теперь, я думаю, мы можем быть спокойны! Мы заперты на ночь.

И маленькое привидение стремительно, со свистом вылетело из-под кровати.

— Помогите! — завопила фрекен Бок. — Помогите!

— Что случилось? — спросило привидение. — Мебель сами двигаете, да неужели помочь некому?

И привидение разразилось долгим глухим смехом. Но фрекен Бок было не до смеха. Она кинулась к двери и стала расшвыривать мебель. В мгновение ока разобрав баррикаду, она с громким криком выбежала в переднюю.



Привидение полетело следом, а Малыш побежал за ним. Последним мчался Бимбо и заливисто лаял. Он узнал привидение по запаху и думал, что началась весёлая игра. Привидение, впрочем, тоже так думало.

— Гей, гей! — кричало оно, летая вокруг головы фрекен Бок и едва не касаясь её ушей.

Но потом оно немного поотстало, чтобы получилась настоящая погоня. Так они носились по всей квартире — впереди скакала фрекен Бок, а за ней мчалось привидение: в кухню и из кухни, в столовую и из столовой, в комнату Малыша и из комнаты Малыша и снова в кухню, большую комнату, комнату Малыша и снова, и снова…

Фрекен Бок всё время вопила так, что в конце концов привидение даже попыталось её успокоить:

— Ну, ну, ну, не реви! Теперь-то уж мы повеселимся всласть!

Но все эти утешения не возымели никакого действия. Фрекен Бок продолжала голосить и метаться по кухне. А там всё ещё стоял на полу таз с водой, в котором она мыла ноги. Привидение преследовало её по пятам. «Гей, гей», — так и звенело в ушах; в конце концов фрекен Бок споткнулась о таз и с грохотом упала. При этом она издала вопль, похожий на вой сирены, но тут привидение просто возмутилось:

— Как тебе только не стыдно! Орёшь как маленькая. Ты насмерть перепугала меня и соседей. Будь осторожней, не то сюда нагрянет полиция!



Весь пол был залит водой, а посреди огромной лужи барахталась фрекен Бок. Не пытаясь даже встать на ноги, она удивительно быстро поползла из кухни.

Привидение не могло отказать себе в удовольствии сделать несколько прыжков в тазу — ведь там уже почти не было воды.

— Подумаешь, стены чуть-чуть забрызгали, — сказало привидение Малышу. — Все люди, как правило, спотыкаются о тазы, так чего же она воет?

Привидение сделало последний прыжок и снова кинулось за фрекен Бок. Но её что-то нигде не было видно. Зато на паркете в передней темнели отпечатки ступней.

— Домомучительница сбежала! — воскликнуло привидение. — Но вот её мокрые следы. Сейчас увидим, куда они ведут. Угадай, кто лучший в мире следопыт!

Следы вели в ванную комнату. Фрекен Бок заперлась там, и в прихожую доносился её торжествующий смех.

Привидение постучало в дверь ванной:

— Открой! Слышишь, немедленно открой!

Но за дверью раздавался только громкий, ликующий хохот.

— Открой! А то я не играю! — крикнуло привидение.

Фрекен Бок замолчала, но двери не открыла. Тогда привидение обернулось к Малышу, который всё ещё не мог отдышаться.

— Скажи ей, чтоб она открыла! Какой же интерес играть, если она будет так себя вести!

Малыш робко постучал в дверь.

— Это я, — сказал он. — Долго ли вы, фрекен Бок собираетесь просидеть здесь взаперти?

— Всю ночь, — ответила фрекен Бок. — Я постелю себе в ванне все полотенца, чтобы там спать.

Тут привидение заговорило по-другому:

— Стели! Пожалуйста, стели! Делай всё так, чтобы испортить нам удовольствие, чтобы расстроить нашу игру! Но угадай-ка, кто в таком случае немедленно отправится к Фриде, чтобы дать ей материал для новой передачи?

В ванной комнате долго царило молчание. Видно, фрекен Бок обдумывала эту ужасную угрозу. Но в конце концов она сказала жалким, умоляющим тоном:

— Нет-нет, пожалуйста, не делай этого!.. Этого я не вынесу.

— Тогда выходи! — сказало привидение. — Не то привидение тут же улетит на Фрейгатен. И твоя сестра Фрида будет снова сидеть в телевизоре, это уж точно!

Слышно было, как фрекен Бок несколько раз тяжело вздохнула. Наконец она позвала:

— Малыш! Приложи ухо к замочной скважине, я хочу тебе кое-что шепнуть по секрету.

Малыш сделал, как она просила. Он приложил ухо к замочной скважине, и фрекен Бок прошептала ему:

— Понимаешь, я думала, что не боюсь привидений, а оказалось, что боюсь. Но ты-то храбрый! Может, попросишь, чтобы это привидение сейчас исчезло и явилось в другой раз? Я хочу к нему немного привыкнуть. Но главное, чтобы оно не посетило за это время Фриду! Пусть оно поклянётся, что не отправится на Фрейгатен!

— Постараюсь, но не знаю, что получится, — сказал Малыш и обернулся, чтобы начать переговоры с привидением.

Но его и след простыл.

— Его нету! — крикнул Малыш. — Оно улетело к себе домой. Выходите.

Но фрекен Бок не решалась выйти из ванной, пока Малыш не обошёл всю квартиру и не убедился, что привидения нигде нет.

Потом фрекен Бок, дрожа от страха, ещё долго сидела в комнате Малыша. Но постепенно она пришла в себя и собралась с мыслями.

— О, это было ужасно… — сказала она. — Но подумай, какая передача для телевидения могла бы из этого получиться! Фрида в жизни не видела ничего похожего!

Она радовалась, как ребёнок. Но время от времени вспоминала, как за ней по пятам гналось привидение и содрогалась от ужаса.

— В общем, хватит с меня привидений, — решила она в конце концов. — Я была бы рада, если б судьба избавила меня от подобных встреч.

Едва она успела это сказать, как из шкафа Малыша послышалось что-то вроде мычания. И этого было достаточно, чтобы фрекен Бок вновь завопила:

— Слышишь? Клянусь, привидение притаилось у нас в шкафу! Ой, я, кажется, сейчас умру…

Малышу стало её очень жаль, но он не знал, что сказать, чтобы её утешить.

— Да нет… — начал он после некоторого раздумья, — это вовсе не привидение… Это… это… считайте, что это телёночек. Да, будем надеяться, что это телёночек.

Но тут из шкафа раздался голос:

— Телёночек! Этого ещё не хватало! Не выйдет! И не надейтесь!

Дверцы шкафа распахнулись, и оттуда выпорхнуло малютка привидение из Вазастана, одетое в белые одежды, которые Малыш сшил своими собственными руками. Глухо и таинственно вздыхая, оно взмыло к потолку и закружилось вокруг люстры.

— Гей, гей, я не телёнок, а самое опасное в мире привидение!

Фрекен Бок кричала. Привидение описывало круги, оно порхало всё быстрее и быстрее, всё ужасней и ужасней вопила фрекен Бок, и всё стремительней, в диком вихре, кружилось привидение.

Но вдруг случилось нечто неожиданное. Изощряясь в сложных фигурах, привидение сделало чересчур маленький круг, и его одежды зацепились за люстру.

Хлоп! — старенькие простыни тут же поползли, спали с Карлсона и повисли на люстре, а вокруг неё летал Карлсон в своих обычных синих штанах, клетчатой рубашке и полосатых носках. Он был до того увлечён игрой, что даже не заметил, что с ним случилось. Он летал себе и летал, вздыхал и стонал по-привиденчески пуще прежнего. Но, завершая очередной круг, он вдруг заметил, что на люстре что-то висит и развевается от колебания воздуха, когда он пролетает мимо.

— Что это за лоскут вы повесили на лампу? — спросил он. — От мух, что ли?

Малыш только жалобно вздохнул:

— Нет, Карлсон, не от мух.

Тогда Карлсон поглядел на своё упитанное тело, увидел синие штанишки и понял, какая случилась беда, понял, что он уже не малютка привидение из Вазастана, а просто Карлсон.



Он неуклюже приземлился возле Малыша: вид у него был несколько сконфуженный.

— Ну да, — сказал он, — неудача может сорвать даже самые лучшие замыслы. Сейчас мы в этом убедились… Ничего не скажешь, это дело житейское!

Фрекен Бок, бледная как мел, уставилась на Карлсона. Она судорожно глотала воздух, словно рыба, выброшенная на сушу. Но в конце концов она всё же выдавила из себя несколько слов:

— Кто… кто… боже праведный, а это ещё кто?

И Малыш сказал, едва сдерживая слёзы:

— Это Карлсон, который живёт на крыше.

— Кто это? Кто этот Карлсон, который живёт на крыше? — задыхаясь, спросила фрекен Бок.

Карлсон поклонился:

— Красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил. Представьте себе, это я.

Карлсон не привидение, а просто Карлсон

Этот вечер Малыш запомнит на всю жизнь. Фрекен Бок сидела на стуле и плакала, а Карлсон стоял в сторонке, и вид у него был смущённый. Никто ничего не говорил, все чувствовали себя несчастными.

«Да, от такой жизни и вправду поседеешь раньше времени», — подумал Малыш, потому что мама часто так говорила. Это бывало, когда Боссе приносил домой сразу три двойки, или когда Бетан ныла, выпрашивая новую кожаную курточку на меху как раз в те дни, когда папа вносил деньги за телевизор, купленный в рассрочку, или когда Малыш разбивал в школе окно и родителям надо было платить за огромное стекло. Вот в этих случаях мама обычно вздыхала и говорила:

«Да, от такой жизни и вправду поседеешь раньше времени!»

Именно такое чувство овладело сейчас Малышом. Ух, до чего же всё нескладно вышло! Фрекен Бок безутешно рыдала, слёзы катились градом. И из-за чего? Только из-за того, что Карлсон оказался не привидением.

— Подумать только! Эта телевизионная передача была уже у меня в кармане, — всхлипывая, сказала фрекен Бок и злобно поглядела на Карлсона. — А я-то дура, специально ходила к себе домой и рассказала всё Фриде…

Она закрыла лицо руками, громко зарыдала, и никто не расслышал, что же она сказала Фриде.

— Но я красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил, — сказал Карлсон, пытаясь хоть чем-то её утешить. — И меня можно показывать в этом ящике…

Фрекен Бок поглядела на Карлсона и злобно зашипела:

— «Красивый, умный и в меру упитанный мужчина»! Да таких на телевидении хоть пруд пруди, с этим к ним и соваться нечего.

И она снова поглядела на Карлсона сердито и недоверчиво… А ведь этот маленький толстый мальчишка и впрямь похож на мужчину…

— Кто он, собственно говоря, такой? — спросила она Малыша.

И Малыш ответил истинную правду:

— Мой товарищ, мы с ним играем.

— Это я и без тебя знаю, — отрезала фрекен Бок и снова заплакала.

Малыш был удивлён: ведь папа и мама вообразили, что у них начнётся кошмарная жизнь, если только кто-нибудь узнает о существовании Карлсона, что все тут же захотят его увидеть и его будут показывать по телевидению; но вот теперь, когда наконец его увидала посторонняя женщина, она льёт слёзы и уверяет, что раз Карлсон не привидение, он не представляет никакого интереса. А что на спине у него пропеллер и что он умеет летать — на это ей, видно, наплевать. А тут как раз Карлсон поднялся к потолку и приняло снимать с абажура свои привиденческие одежды, но фрекен Бок посмотрела на него уже совсем свирепым глазом и сказала:

— Подумаешь, пропеллер, кнопка… а что же не может быть у мальчишки в наше-то время! Скоро они будут летать на Луну, не начав ходить в школу.

Домомучительница по-прежнему сидела на стуле и накалялась всё больше и больше. Она вдруг поняла, кто стащил плюшки, кто мычал у окна и кто писал на стене в кухне. Это же надо додуматься — дарить детям такие игрушки, чтобы они летали куда им заблагорассудится и так бесстыдно издевались над старыми людьми. А все таинственные истории с привидениями, о которых она писала в шведское телевидение, оказались проказами сорванца. Нет, она не намерена терпеть здесь этого негодного маленького толстяка.

— Немедленно отправляйся домой, слышишь! Как тебя звать-то?

— Карлсон! — ответил Карлсон.

— Это я знаю, — сердито сказала фрекен Бок. — Но у тебя, кроме фамилии, надо думать, и имя есть?

— Меня зовут Карлсон, и всё!

— Ой, не зли меня, не то я совсем рассержусь, я и так уже на последнем пределе, — буркнула фрекен Бок. — Имя — это то, как тебя зовут дома, понимаешь? Ну, как тебя кличет папа, когда пора идти спать?

— Хулиган, — ответил Карлсон с улыбкой.

Фрекен Бок с удовлетворением кивнула:

— Точно сказано! Лучше и не придумать!

Карлсон с ней согласился:

— Да, да, в детстве мы все ужасно хулиганили. Но это было так давно, а теперь я самый послушный в мире!

Но фрекен Бок больше не слушала его. Она сидела молча, глубоко задумавшись, и, видимо, начинала постепенно успокаиваться.

— Да, — сказала она наконец, — один человек будет от всего этого на седьмом небе.

— Кто? — спросил Малыш.

— Фрида, — горько ответила фрекен Бок.

Потом, глубоко вздохнув, она направилась на кухню, чтобы вытереть пол и унести таз.

Карлсон и Малыш были рады, что остались одни.

— И чего это люди волнуются по пустякам? — сказал Карлсон и пожал плечами. — Я ведь ей ничего плохого не сделал.

— Ну да, — неуверенно согласился Малыш. — Только понизводил её немножко. Зато теперь мы станем самыми послушными.

Карлсон тоже так думал.

— Конечно, станем. Но я хочу немного позабавиться, а то не буду играть!

Малыш напряжённо выдумывал какое-нибудь забавное занятие для Карлсона. Но он зря старался, потому что Карлсон всё придумал сам и вдруг, ни с того ни с сего, кинулся к шкафу Малыша.

— Погоди! — крикнул он. — Когда я был привидением, я видел там одну толковую штуку!

Он вернулся с маленькой мышеловкой. Малыш нашёл её в деревне у бабушки и привёз в город.

«Я хочу поймать мышку и приручить её, чтобы она у меня осталась жить», — объяснил Малыш маме. Но мама сказала, что в городских квартирах мыши, к счастью, не водятся, у них, во всяком случае, мышей точно нет.

Малыш пересказал всё это Карлсону, но Карлсон возразил:

— Мыши заводятся незаметно. Твоя мама только обрадуется, если вдруг, откуда ни возьмись, в доме появится маленькая нежданная мышка.

Он объяснил Малышу, как было бы хорошо, если бы они поймали эту нежданную мышку. Ведь Карлсон мог бы держать её у себя наверху, а когда у неё народятся мышата, можно будет устроить настоящую мышиную ферму.

— И тогда я помещу в газете объявление, — заключил Карлсон. — «Кому нужны мыши, обращайтесь в мышиную ферму Карлсона».

— Ага! И тогда можно будет расплодить мышей во всех городских домах! — радостно подхватил Малыш и объяснил Карлсону, как заряжают мышеловку. — Только в неё надо обязательно положить кусочек сыру или шкурку от свиного сала, а то мышь не придёт.

Карлсон полез в карман и вытащил оттуда маленький огрызок шпика.

— Как хорошо, что я его сберёг. После обеда я всё собирался кинуть его в помойное ведро.

Он зарядил мышеловку и поставил её под кровать Малыша.

— Теперь мышь может прийти когда захочет.

Они совсем забыли про фрекен Бок. Но вдруг услышали какой-то шум на кухне.

— Похоже, что она готовит еду, — сказал Карлсон. — Она грохочет сковородками.

Так оно и было, потому что из кухни донёсся слабый, но чарующий запах жарящихся тефтелей.

— Она обжаривает тефтели, оставшиеся от обеда, — объяснил Малыш. — Ой, до чего же есть хочется!

Карлсон со всех ног кинулся к двери.

— Вперёд, на кухню! — крикнул он.

Малыш подумал, что Карлсон и в самом деле храбрец, если он отважился на такой шаг. Быть трусом Малышу не хотелось, и он тоже нерешительно поплёлся на кухню.

— Гей, гей, мы, я вижу, пришли как раз кстати. Нас ждёт скромный ужин, — сказал Карлсон.

Фрекен Бок стояла у плиты и переворачивала тефтели, но, увидев Карлсона, она бросила сковородку идвинулась на него. Вид у неё был угрожающий.

— Убирайся! — крикнула она. — Убирайся отсюда немедленно!

У Карлсона дрогнули губы, и он надулся.

— Так я не играю! Так я не играю! Так себя не ведут! Я тоже хочу съесть несколько тефтелек. Разве ты не понимаешь, что, когда целый вечер играешь в привидение, просыпается зверский аппетит?

Он сделал шаг к плите и взял со сковородки одну тефтельку. Вот этого ему не следовало делать. Фрекен Бок взревела от бешенства и кинулась на Карлсона, схватила его за шиворот и вытолкнула за дверь.

— Убирайся! — кричала она. — Убирайся домой и носа сюда больше не показывай!

Малыш был просто в отчаянии.

— Ну, чего вы, фрекен Бок, так злитесь? — сказал он со слезами в голосе. — Карлсон мой товарищ, разве можно его прогонять?

Больше он ничего не успел сказать, потому что дверь кухни распахнулась и ворвался Карлсон, тоже злой как чёрт.

— Так я не играю! — кричал он. — Нет, так я не играю! Выставлять меня с чёрного хода!.. Не выйдет!

Он подлетел к фрекен Бок и топнул ногой об пол.

— Подумать только, с чёрного хода!.. Я хочу, чтобы меня выставили с парадного, как приличного человека!

Фрекен Бок снова схватила Карлсона за шиворот.

— С парадного? Охотно! — воскликнула она, потащила Карлсона через всю квартиру и вытолкнула его через парадный ход, не обращая никакого внимания на слёзы и гневные вопли бегущего за ней Малыша. Так Карлсон добился своего.



— Ну вот, теперь с тобой обошлись достаточно благородно? — осведомилась фрекен Бок.

— Достаточно, — подтвердил Карлсон, и тогда фрекен Бок захлопнула за ним дверь с таким грохотом что было слышно во всём доме.

— Ну наконец-то, — сказала она и пошла на кухню.

Малыш бежал за ней, он очень сердился:

— Ой! До чего вы, фрекен Бок, злая и несправедливая! Карлсон имеет право быть на кухне!

Он там и был! Он стоял у плиты и ел тефтели.

— Да, да, меня надо было выставить через парадную дверь, чтобы я смог вернуться с чёрного ход и съесть несколько превосходных тефтелей, — объяснил он.

Тогда фрекен Бок схватила Карлсона за шиворот в третий раз вытолкнула за дверь, теперь опять с чёрного хода.

— Просто удивительно, — возмущалась она, — никакого с ним сладу нет!.. Но я сейчас запру дверь и он всё же останется с носом.

— Это мы ещё посмотрим, — спокойно сказал Карлсон.

Фрекен Бок захлопнула дверь и проверила, защёлкнулся ли замок.

— Тьфу, до чего же вы злая, фрекен Бок, — не унимался Малыш.

Но она не обращала никакого внимания на его слова. Она быстро подошла к плите, на которой так аппетитно румянились тефтели.

— Может, и мне наконец-то удастся съесть хоть одну тефтельку после всего того, что пришлось пережить в этот вечер, — сказала она.

Но тут из открытого окна раздался голос:

— Эй! Хозяева дома? Не найдётся ли у вас двух-трёх тефтелек?

На подоконнике сидел довольный Карлсон и широко улыбался. Увидев его, Малыш не смог удержаться от смеха.

— Ты прилетел сюда с балкончика?

Карлсон кивнул:

— Точно. И вот я опять с вами! Вы, конечно, мне рады… особенно ты, женщина, стоящая у плиты!

Фрекен Бок держала в руке тефтельку — она как раз собиралась сунуть её в рот, но при виде Карлсона застыла, уставившись на него.

— Никогда в жизни не видел такой прожорливой особы, — сказал Карлсон и, сделав большой круг над плитой, схватил на лету несколько тефтелей и быстро сунул их в рот. Потом он стремительно взмыл к самому потолку.

Но тут фрекен Бок как с цепи сорвалась. Она заорала не своим голосом, схватила выбивалку для ковров и, размахивая ею, погналась за Карлсоном:



— Ах ты озорник! Да что же это такое! Неужели мне так и не удастся тебя выгнать?

Карлсон, ликуя, кружил вокруг лампы.

— Гей, гей, вот теперь-то мы позабавимся на славу! — крикнул он. — Так весело мне не было с тех пор, как папочка гнался за мной с мухобойкой! Я тогда был маленький, но помню, тогда мы тоже здорово позабавились!

Карлсон метнулся в большую комнату, и снова началась бешеная погоня по всей квартире. Впереди летел Карлсон — он кудахтал и визжал от удовольствия, за ним мчалась фрекен Бок с выбивалкой для ковров, за ней еле поспевал Малыш, а позади всех скакал Бимбо, бешено тявкая.

— Гей, гей! — кричал Карлсон.

Фрекен Бок не отставала от него, но всякий раз, когда она уже готова была его схватить, Карлсон взмывал вверх, под самый потолок. А когда фрекен Бок начинала размахивать выбивалкой, ему всегда удавалось пролететь мимо, едва её не коснувшись.

— Эй, эй, чур, не бить по ногам, так я не играю! — кричал Карлсон.

Фрекен Бок запыхалась, но продолжала подпрыгивать, и её большие босые ноги шлёпали по паркету. Она, бедняжка, так и не успела ещё обуться — ведь весь вечер ей пришлось гонять по квартире. Она очень устала, но сдаваться не собиралась.

— Ты у меня дождёшься! — кричала она, продолжая погоню за Карлсоном.

Время от времени она подпрыгивала, чтобы стукнуть его выбивалкой, но он только смеялся и набирал высоту. Малыш тоже хохотал до слёз и никак не мог остановиться. От смеха у него даже заболел живот, и, когда все они в третий раз очутились в его комнате, он кинулся на кровать, чтобы хоть немножко передохнуть. Смеяться у него уже не было сил, но он всё же стонал от смеха, глядя, как фрекен Бок мечется вдоль стен, пытаясь поймать Карлсона.

— Гей, гей! — подбадривал её Карлсон.

— Я тебе всыплю за это «гей, гей»! — кричала, едва переводя дыхание, фрекен Бок. Она с остервенением размахивала выбивалкой, и в конце концов ей удалось загнать Карлсона в угол, где стояла кровать Малыша.

— Ну вот, — воскликнула она с торжеством, — попался, голубчик!

Но вдруг она издала такой вопль, что у Малыша загудело в ушах. Он перестал хохотать.

«Эх, Карлсон попался», — подумал он.

Но попался не Карлсон. Попалась фрекен Бок; большой палец её правой ноги угодил в мышеловку.

— Ой, ой, ой! — стонала фрекен Бок. — Ой, ой, ой!

Она подняла ногу и в ужасе уставилась на странную вещь, вцепившуюся в её большой палец.

— Ой, ой, ой! — завопил уже Малыш. — Подождите, я сейчас её раскрою… Простите, я этого не хотел…

— Ой, ой, ой! — продолжала вопить фрекен Бок, когда Малыш помог ей высвободить палец и к ней вернулся дар речи. — Почему у тебя мышеловка под кроватью?

Малышу было очень жаль мышеловки, и он сказал, запинаясь:

— Потому что… потому что… мы хотели поймать нежданную мышку.

— Но, конечно, не такую большую, — объяснил Карлсон. — Маленькую мышку с длинным хвостиком.

Фрекен Бок покосилась на Карлсона и застонала:

— Опять ты… Когда же ты уберёшься отсюда в конце концов?

И она снова погналась за ним с выбивалкой.

— Гей, гей! — закричал Карлсон.

Он вылетел в переднюю, а оттуда в большую комнату, а потом из неё в комнату Малыша, и снова началась погоня по всей квартире: в кухню и из кухни, в спальню и из спальни…

— Гей, гей! — кричал Карлсон.

— Ты у меня сейчас получишь «гей, гей»! — погрозила фрекен Бок, задыхаясь от быстрого бега.

Она замахнулась выбивалкой и прыгнула что было сил, но, забыв в азарте погони, что сдвинула всю мебель к дверям спальни, споткнулась о книжную полку, стукнулась обо что-то головой и с грохотом рухнула на пол.

— Всё! Теперь в Нурланде снова будет землетрясение, — сказал Карлсон.

Но Малыш в испуге кинулся к фрекен Бок.

— Ой, вы не расшиблись? — спросил он. — Бедная, бедная фрекен Бок…

— Помоги мне добраться до кровати… Будь добр… — прошептала фрекен Бок.

И Малыш это сделал, вернее, попытался сделать. Но фрекен Бок была такая грузная, а Малыш такой маленький, что у него ничего не вышло. Но тут к ним подлетел Карлсон.

— Один и не пытайся, — сказал он Малышу. — Я тоже хочу помочь её тащить. Ведь самый послушный в мире я, а вовсе не ты!



Карлсон и Малыш собрались с силами и в конце концов доволокли фрекен Бок до кровати.

— Бедная фрекен Бок! — вздохнул Малыш. — Как вы себя чувствуете? Вам больно?

Фрекен Бок ответила не сразу, словно собираясь с мыслями.

— Мне кажется, у меня во всём теле нет ни одной целой косточки, — сказала она наконец. — Но болеть, пожалуй, ничего не болит… Вот только, когда смеюсь…

И она так захохотала, что кровать под ней затряслась.

Малыш с испугом глядел на неё — что это с ней такое?

— Как хотите, молодые люди, но такая тренировка, как нынче вечером, не часто выдаётся, — сказала она. — И, боже праведный, до чего же это взбадривает! — Она энергично кивнула: — Мы с Фридой занимаемся гимнастикой по программе «упражнения для домашних хозяек». Теперь Фрида узнает, что значит бегать. Подождите-ка…

— Гей, гей! — завопил Карлсон. — Ты прихвати с собой эту выбивалку и тогда сможешь гонять Фриду по всему гимнастическому залу и так взбодрить её, что она своих не узнает!

Фрекен Бок вытаращила на него глаза.

— Ты ещё со мной разговариваешь? Ты бы лучше помолчал да пошёл бы на кухню и принёс мне несколько тефтелек!

Малыш радостно засмеялся.

— Да, после таких прыжков появляется зверский аппетит, — сказала она.

— Угадай, кто лучший в мире подносчик тефтелей? — сказал Карлсон, убегая на кухню.

Потом Карлсон, Малыш и фрекен Бок, сидя на кровати, уплетали прекрасный ужин с таким аппетитом, что за ушами трещало. Карлсон принёс из кухни полный поднос еды.



— Я обнаружил яблочную запеканку с ванильным соусом. Кроме того, я прихватил ветчины, сыра, колбасы, солёных огурчиков, несколько сардин и кусочек печёночного паштета. Но, скажи на милость, куда ты засунула торт со взбитыми сливками? Его я не нашёл…

— У нас торта нет, — ответила фрекен Бок.

У Карлсона дрогнули губы.

— И ты полагаешь, что можно наесться тефтелями, яблочной запеканкой с ванильным соусом, ветчиной, сыром, колбасой, солёными огурцами да двумя жалкими крохотными сардинками?

Фрекен Бок поглядела на него в упор.

— Нет, — сказала она подчёркнуто спокойным тоном. — Но ведь есть ещё и печёночный паштет.

Никогда ещё Малышу не было так вкусно. Малыш, и Карлсон, и фрекен Бок сидели рядком на кровати и жевали, глотали, и им было так уютно втроём! Но вдруг фрекен Бок вскрикнула:

— Боже праведный, ведь Малыш должен быть изолирован, а мы притащили сюда этого малого. — И она указала пальцем на Карлсона.

— Никто его не тащил, — сказал Малыш, — он сам прилетал. — Но всё же Малыш встревожился. — Подумай, Карлсон, а вдруг ты заболеешь этой самой тиной?

— Угу… угу, — промычал Карлсон, потому что его рот был набит яблочной запеканкой, и он не сразу смог заговорить. — Что мне какая-то тина!.. Эге-гей! Подумаешь! К тому, кто переболел плюшечной лихорадкой, никакая зараза не липнет.

— Нет, всё равно нельзя, — сказала фрекен Бок со вздохом.

Карлсон проглотил последнюю тефтельку, облизал пальцы и сказал:

— Что и говорить, в этом доме живут, конечно, впроголодь, но в остальном мне здесь хорошо. Так что я готов себя здесь тоже изолировать.

— О боже праведный! — воскликнула фрекен Бок. Она поглядела на Карлсона, потом на пустой поднос. — После тебя мало что остаётся, — сказала она.

Карлсон соскочил на пол и похлопал себя по животу.

— После того, как я поем, остаётся стол, — сказал он. — Единственное, что остаётся, — это стол.

Потом Карлсон нажал свою кнопку, мотор заработал, и Карлсон полетел к раскрытому окну.

— Привет! — крикнул он. — Теперь вам волей-неволей придётся некоторое время обойтись без меня. Я тороплюсь.

— Привет, Карлсон! — крикнул Малыш. — Тебе в самом деле пора улетать?

— Так скоро? — печально добавила фрекен Бок.

— Да, мне надо поторопиться! — крикнул Карлсон. — А то я опоздаю к ужину. Привет! — И он улетел.

Гордая юная девица улетает далеко-далеко!

На следующее утро Малыш долго спал. Его разбудил телефонный звонок, и он побежал в переднюю, чтобы взять трубку. Звонила мама.

— Бедный сынок… О, как это ужасно…

— Что ужасно? — спросил Малыш спросонок.

— Всё, что ты пишешь в своём письме. Я так за вас волнуюсь…

— Почему? — спросил Малыш.

— Сам понимаешь, — сказала мама. — Бедный мой мальчик… Завтра утром я приеду домой.

Малыш обрадовался и приободрился, хотя он так, и не понял, почему мама назвала его «бедный мой мальчик». Едва Малыш успел снова лечь и задремать, как опять раздался звонок. Это папа звонил из Лондона.

— Как ты поживаешь? — спросил папа. — Хорошо ли себя ведут Боссе и Бетан?

— Не думаю, — сказал Малыш, — но точно не знаю, потому что они лежат в эпидемии.

Малыш понял, что папа встревожился от его слов.

— Лежат в эпидемии? Что ты хочешь сказать?

А когда Малыш объяснил, что он хочет сказать, папа повторил мамины слова:

— Бедный мой мальчик… Завтра утром я буду дома.

На этом разговор кончился. Но вскоре опять зазвонил телефон. На этот раз это был Боссе.

— Можешь передать домомучительнице и её старенькому доктору, что, хотя они и воображают себя знатоками, у нас всё же не скарлатина. Мы с Бетан завтра вернёмся домой.

— У вас не тина? — переспросил Малыш.

— Представь себе, нет. Мы просто чем-то объелись, так сказал здешний доктор. От этого у некоторых тоже бывает сыпь.

— Понятно, типичный случай плюшечной лихорадки, — сказал Малыш.

Но Боссе уже повесил трубку.

Малыш оделся и пошёл на кухню, чтобы рассказать фрекен Бок, что его больше не надо изолировать. Она уже готовила завтрак. В кухне сильно пахло пряностями.

— И я смогу уйти, — сказала фрекен Бок, когда Малыш сообщил ей, что завтра вся семья будет в сборе. — Вот и хорошо, а то у вас я совсем испорчу себе нервы.

Она бешено что-то мешала в кастрюле, стоящей на плите. Оказалось, там варился какой-то густой мясной соус, и она заправляла его солью, перцем и какими-то травами.

— Вот видишь, — сказала она, — его надо посолить, и поперчить как следует, да поварить подольше, только тогда он вкусный. — Потом она с тревогой посмотрела на Малыша. — Как ты думаешь, этот ужасный Карлсон сегодня опять прилетит? Так хотелось бы спокойно провести последние часы в вашем доме.

Прежде чем Малыш успел ответить, за окном послышалась весёлая песенка, которую кто-то пел во весь голос:

Солнце, солнце,
Загляни в оконце!
На подоконнике снова сидел Карлсон.

— Привет! Вот оно, ваше солнце, можете не волноваться.

Но тут фрекен Бок молитвенно протянула к нему руки:

— Нет, нет, нет, умоляю, что угодно, но сегодня нам нужен покой.

— Покой, а то как же! Но прежде всего нам нужен, конечно, завтрак, — сказал Карлсон и одним прыжком оказался у кухонного стола.

Там фрекен Бок уже положила приборы для себя и Малыша. Карлсон сел перед одним из них и взял в руки нож и вилку.

— Начинаем! Давайте завтракать! — Он приветливо кивнул фрекен Бок. — Ты тоже можешь сесть с нами за стол. Возьми себе тарелку и иди сюда.

Он раздул ноздри и вдохнул пряный запах.

— Что нам дадут? — спросил он, облизываясь.

— Хорошую взбучку, — ответила фрекен Бок и ещё яростней принялась мешать соус. — Её ты, уж во всяком случае, заслужил. Но у меня так ноет всё тело, что, боюсь, я уже не смогу гоняться за тобой сегодня.

Она вылила соус в миску и поставила её на стол.

— Ешьте, — сказала она. — А я подожду, пока вы: кончите, потому что доктор сказал, что мне во время еды нужен полный покой.



Карлсон сочувственно кивнул.

— Ну да, в доме, наверно, найдётся несколько завалявшихся сухариков, которые ты сможешь погрызть, когда мы покончим со всем, что на столе. Примостишься на краешке стола и погрызёшь, наслаждаясь тишиной и покоем.

И он торопливо наложил себе полную тарелку густого мясного соуса. Но Малыш взял совсем капельку. Он всегда с опаской относился к новым блюдам, а такого соуса он ещё никогда не ел.

Карлсон начал строить из мяса башню, а вокруг башни крепостной ров, заполненный соусом. Пока он этим занимался, Малыш осторожно попробовал кусочек. Ой! Он задохнулся, слёзы выступили на глазах. Рот горел огнём. Но рядом стояла фрекен Бок и глядела на него с таким видом, что он только глотнул воздух и промолчал.

Тут Карлсон оторвался от своей крепости:

— Что с тобой? Почему ты плачешь?

— Я… я вспомнил одну печальную вещь, — запинаясь, пробормотал Малыш.

— Понятно, — сказал Карлсон и отправил в рот огромный кусок своей башни. Но едва он проглотит его, как завопил не своим голосом, и из его глаз тоже брызнули слёзы.

— Что случилось? — спросила фрекен Бок.

— На вкус это лисий яд… Впрочем, тебе самой лучше знать, что ты сюда подсыпала, — сказал Карлсон. — Бери скорей большой шланг, у меня в горле огонь! — Он утёр слёзы.

— О чём ты плачешь? — спросил Малыш.

— Я тоже вспомнил очень печальную вещь, — ответил Карлсон.

— Какую именно? — полюбопытствовал Малыш.

— Вот этот мясной соус, — сказал Карлсон.

Но весь этот разговор не пришёлся по душе фрекен Бок.

— Как вам только не стыдно, мальчики! Десятки тысяч детей на свете были бы просто счастливы получить хоть немного этого соуса.

Карлсон засунул руку в карман и вытащил карандаш и блокнот.

— Пожалуйста, продиктуйте мне имена и адреса хотя бы двоих из этих тысяч, — попросил он.

Но фрекен Бок не желала давать адреса.

— Наверно, речь идёт о маленьких дикарях из племени огнеедов, всё понятно, — сказал Карлсон. — Они всю жизнь только и делают, что глотают огонь и серу.

Как раз в эту минуту раздался звонок у двери, и фрекен Бок пошла открывать.

— Пойдём посмотрим, кто пришёл, — предложил Карлсон. — Быть может, это кто-нибудь из тех тысяч маленьких огнеедов, которые готовы отдать всё, что у них есть, за эту пламенную кашу. Нам надо быть начеку, вдруг она продешевит… Ведь она всыпала туда столько лисьего яда, а ему цены нет!

И Карлсон отправился вслед за фрекен Бок, а Малыш не захотел от него отстать. Они стояли в передней за её спиной и слышали, как чей-то незнакомый голос произнёс:

— Моя фамилия Пёк. Я сотрудник шведского радио и телевидения.

Малыш почувствовал, что холодеет. Он осторожно выглянул из-за юбки фрекен Бок и увидел, что в дверях стоит какой-то господин — один из тех красивых, умных и в меру упитанных мужчин в самом расцвете сил, о которых фрекен Бок сказала, что ими на телевидении можно пруд прудить.

— Могу я видеть фрекен Хильдур Бок? — спросил господин Пёк.

— Это я, — ответила фрекен Бок. — Но я уплатила и за радио, и за телевидение, так что проверять вам нечего.

Господин Пёк любезно улыбнулся.

— Я пришёл не в связи с оплатой, — объяснил он. — Нет, меня привела сюда история с привидениями, о которых вы нам писали… Мы хотели бы сделать на этом материале новую программу.

Фрекен Бок густо покраснела; она не могла вымолвить ни слова.

— Что с вами, вам стало нехорошо? — прервал наконец молчание господин Пёк.

— Да, да, мне нехорошо, — подхватила фрекен Бок. — Это самая ужасная минута в моей жизни.

Малыш стоял за ней и чувствовал примерно то же, что она. Боже праведный, вот и свершилось! Через несколько секунд этот вот Пёк наверняка заметит Карлсона, а когда завтра утром мама и папа вернутся домой, они увидят, что весь дом опутан разными там кабелями, забит телевизионными камерами и такими вот господами, и поймут, что покоя им уже не дождаться. О боже праведный, надо немедленно убрать Карлсона любым способом.

Тут взгляд Малыша упал на старый деревянный ящик, который стоял в прихожей и в котором Бетан хранила самодельные театральные костюмы, старый реквизит и тому подобный хлам. Она организовала вместе с ребятами из своего класса какой-то дурацкий клуб: в свободное время они переодевались в странные костюмы и разыгрывали нелепые сцены. Всё это, по мнению Малыша, было очень глупо, но у них это называлось играть в театр. Зато сейчас этот ящик с костюмами оказался здесь как нельзя более кстати!.. Малыш приоткрыл его крышку и взволнованно шепнул Карлсону:

— Спрячься!.. Лезь в этот вот ящик! Скорее!

И прежде чем Карлсон успел понять, почему он должен прятаться, он уже сообразил, что это пахнет какой-то проказой. Он хитро поглядел на Малыша и залез в ящик. Малыш быстро прикрыл его крышкой. Потом он испуганно посмотрел на тех двоих, которые всё ещё стояли в дверях… Успели ли они что-нибудь заметить?



Но они ничего не заметили, так они были поглощены своей беседой. Фрекен Бок как раз объясняла господину Пеку, почему она чувствует себя дурно.

— Это было не привидение, — сказала фрекен Бок, с трудом сдерживая слёзы. — Это были всего-навсего отвратительные детские проказы.

— Так, значит, никаких привидений не было? — разочарованно переспросил господин Пёк.

Фрекен Бок не могла больше сдерживать слёзы — она разрыдалась.

— Нет, привидений не было… И я не смогу выступить по телевидению… никогда, только Фрида!..

Господин Пёк похлопывал её по руке, чтобы успокоить:

— Не принимайте это так близко к сердцу, милая фрекен Бок. Кто знает, может, вам ещё и придётся выступить.

— Нет, нет, все надежды рухнули… — сказала фрекен Бок и, закрыв лицо руками, опустилась на ящик с костюмами.

Так она долго просидела, безутешно рыдая. Малыш её очень пожалел, и ему было стыдно, потому что он чувствовал себя во всём виноватым. И вдруг из ящика раздалось негромкое урчание.

— Ох, простите! — сказала сконфуженная фрекен Бок. — Это у меня, наверно, с голоду.

— Да, с голоду всегда бурчит в животе, — любезно подтвердил господин Пёк, — но ваш завтрак, должно быть, уже готов: я слышу такой изумительный аромат. Что у вас сегодня на завтрак? — полюбопытствовал господин Пёк.

— Ах, всего лишь мясной соус… Блюдо моего изобретения… «Соус по рецепту Хильдур Бок» — так я его назвала, — скромно, но с достоинством ответила фрекен Бок и вздохнула.

— Пахнет на редкость вкусно, — сказал господин Пёк. — Просто возбуждает аппетит.

Фрекен Бок поднялась с ящика.

— Отведайте, прошу вас… А эти глупые карапузы ещё нос воротят, — обиженно добавила она.

Господин Пёк немного поцеремонился — всё твердил, что ему, мол, неловко, — но дело кончилось тем, что они вместе удалились на кухню.

Малыш приподнял крышку и поглядел на Карлсона, который, удобно устроившись на костюмах, негромко урчал.

— Умоляю тебя, лежи тихо, пока он не уйдёт, — прошептал Малыш, — не то попадёшь в телевизор.

— Ну да, тебе легко говорить, — сказал Карлсон. — Здесь не менее тесно и душно, чем в том ящике, так что мне теперь терять нечего.

Тогда Малыш немного приоткрыл крышку ящика, чтобы туда проникал воздух, и помчался на кухню. Он хотел посмотреть, какой будет вид у господина Пека, когда он отведает соус фрекен Бок.

Трудно поверить, но господин Пёк преспокойно сидел за столом и уплетал за двоих, словно за всю жизнь ему не довелось есть ничего вкуснее. И на глазах у него не было никаких слёз. Зато у фрекен Бок они катились градом, но, конечно, не из-за соуса. Нет, нет, просто она продолжала оплакивать провал своей телевизионной передачи. И даже похвалы, которые господин Пёк так щедро расточал её огненному блюду, не могли её утешить. Она чувствовала себя бесконечно несчастной.

Но тут произошло нечто совершенно неожиданное. Господин Пёк вдруг уставился в потолок и воскликнул:

— Придумал! Придумал! Вы будете выступать завтра вечером!

Фрекен Бок подняла на него заплаканные глаза.

— Где это я буду выступать завтра вечером? — мрачно спросила она.

— Как — где? По телевидению! — сказал господин Пёк. — В передаче «Искусный кулинар». Вы расскажете всем шведам, как приготовить «Соус Хильдур Бок»…

И тут фрекен Бок потеряла сознание и грохнулась на пол. Но вскоре она пришла в себя и вскочила на ноги. Глаза её сияли.

— Вы говорите, завтра вечером… По телевидению? Мой соус… Я расскажу о нём по телевидению всему шведскому народу? О господи!.. Подумать только! А Фрида ничего не понимает в готовке, она говорит, что моими кушаньями можно только свиней кормить!

Малыш слушал затаив дыхание, потому что всё это было ему очень интересно. Он едва не забыл про Карлсона, спрятанного в ящике. Но тут вдруг, к его великому ужасу, в прихожей раздался какой-то скрип. Ну да, этого следовало ожидать… Карлсон! Дверь из кухни была приоткрыта, и Малыш увидел, что Карлсон разгуливает по прихожей. Но ни фрекен Бок, ни господин Пёк ещё ничего не заметили.

Да, это был Карлсон! И в то же время не Карлсон!.. Боже праведный, на кого он был похож в старом маскарадном костюме Бетан! На нём была длинная бархатная юбка, которая путалась в ногах, мешая ходить, и две тюлевые накидки: одна украшала его спереди, другая — сзади! Он казался маленькой кругленькой бойкой девочкой. И эта маленькая бойкая девочка неумолимо приближалась к кухне.



Малыш в отчаянии делал знаки, чтобы Карлсон не шёл на кухню, но тот будто не понимал их, только кивал в ответ и подходил всё ближе.

— Гордая юная девица входит в парадный зал! — произнёс Карлсон и застыл в дверях, играя своими накидками.

Вид у него был такой, что господин Пёк широко раскрыл глаза:

— Батюшки, кто же это?.. Что это за милая девочка?

Но тут фрекен Бок как заорёт:

— Милая девочка! Нет, извините, это не милая девочка, а самый отвратительный сорванец из всех, которых мне довелось видеть на своём веку! Убирайся немедленно, дрянной мальчишка!

Но Карлсон её не послушался.

— Гордая юная девица танцует и веселится, — продолжал он своё.

И он пустился в пляс. Такого танца Малыш никогда прежде не видел, да, надо думать, что и господин Пёк тоже.

Карлсон носился по кухне, высоко поднимая колени. Время от времени он подпрыгивал и взмахивал своими тюлевыми накидками.

«Что за дурацкий танец, — подумал Малыш. — Но это ещё куда ни шло, только бы он не вздумал летать. О, только бы он не летал!»

Карлсон завесил себя накидками так, что пропеллера вовсе не было видно, чему Малыш был очень рад. Если он всё же вдруг взлетит к потолку, то господин Пёк наверняка упадёт в обморок, а потом, едва придя в себя, пришлёт сюда людей с телевизионными камерами.

Господин Пёк смотрел на этот странный танец и смеялся, смеялся всё громче и громче. Тогда Карлсон тоже стал хихикать в ответ, да ещё подмигивать господину Пеку, когда проносился мимо него, размахивая своими накидками.

— До чего весёлый мальчишка! — воскликнул господин Пёк. — Он наверняка мог бы участвовать в какой-нибудь детской передаче.

Ничто не могло бы больше рассердить фрекен Бок.

— Он будет выступать по телевидению?! Тогда я попрошу освободить меня от этого дела. Если вы хотите найти кого-нибудь, кто перевернёт вверх тормашками телевизионную студию, то лучшего кандидата вам не сыскать.

Малыш кивнул:

— Да, это правда. А когда эта студия перевернётся вверх тормашками, он скажет: «Пустяки, дело житейское». Так что лучше остерегайтесь его!

Господин Пёк не настаивал.

— Если так, то не надо. Я только предложил. Мальчишек полным-полно!..

И господин Пёк вдруг заторопился. У него, оказывается, скоро передача, и ему пора идти.

Но тут Малыш увидел, что Карлсон нащупывает кнопку на животе, и до смерти испугался, что в последнюю минуту всё выяснится.

— Нет, Карлсон… нет, не надо, — шептал ему в тревоге Малыш.

Карлсон с невозмутимым видом продолжал искать кнопку, ему трудно было добраться до неё из-за всех этих тюлевых накидок.

Господин Пёк уже стоял в дверях, когда вдруг зажужжал моторчик Карлсона.

— Я и не знал, что над Вазастаном проходит маршрут вертолётов, — сказал господин Пёк. — Не думаю, чтобы им следовало здесь летать, многим этот шум мешает. Прощайте, фрекен Бок. До завтра!

И господин Пёк ушёл.

А Карлсон взмыл к потолку, сделал несколько кругов, облетел лампу и на прощание помахал фрекен Бок тюлевыми накидками.

— Гордая юная девица улетает далеко-далеко! — крикнул он. — Привет, гей-гей!

Красивый, умный и в меру упитанный

Время после обеда Малыш провёл наверху у Карлсона, в его домике на крыше. Он объяснил Карлсону, почему надо оставить в покое фрекен Бок.

— Понимаешь, она хочет сделать торт со взбитыми сливками, потому что мама, и папа, и Боссе, и Бетан возвращаются завтра домой.

Карлсону это показалось убедительно.

— Да, если она делает торт со взбитыми сливками, её надо оставить в покое. Опасно низводить домомучительницу, когда она взбивает сливки, а то она скиснет, а вместе с ней и сливки.

Вот почему последние часы в семье Свантесон фрекен Бок провела в полном покое — так, как она хотела. Малыш и Карлсон тоже спокойно сидели у камина в домике на крыше. Им было очень хорошо и уютно. Карлсон быстро слетал на улицу Хетерге и купил там яблок.

— Я за них честно отдал пять эре, — сказал он Малышу. — Не хочу, чтобы меня заподозрили в краже. Ведь я самый честный в мире! — Разве эти яблоки стоят всего пять эре?

— Видишь ли, я не мог спросить их цену, — объяснил Карлсон, — потому что продавщица как раз пошла пить кофе.

Нанизав яблоки на проволоку, Карлсон пёк их над огнём.

— Угадай, кто лучший в мире специалист по печёным яблокам? — спросил Карлсон.

— Ты, Карлсон, — ответил Малыш.



И они ели печёные яблоки, и сидели у огня, а сумерки всё сгущались. «Как хорошо, когда трещат поленья! — подумал Малыш. — Дни стали холодными. По всему видно, что пришла осень».

— Я всё собираюсь слетать в деревню и купить дров у какого-нибудь крестьянина. Знаешь, какие скупые эти крестьяне, но, к счастью, они тоже иногда уходят пить кофе, — сказал Карлсон.

Он встал и подбросил в огонь два больших берёзовых полена.

— Я люблю, чтобы было жарко натоплено, — сказал он. — Остаться зимой без дров — нет, так я не играю. И, не стесняясь, скажу это крестьянину.

Когда камин прогорел, в комнате стало темно, и Карлсон зажёг керосиновую лампу, которая висела у самого потолка над верстаком. Она осветила тёплым, живым светом комнату и все те вещи, которые валялись на верстаке.

Малыш спросил, не могут ли они чем-нибудь обменяться, и Карлсон сказал, что он готов.

— Но когда ты захочешь что-нибудь взять, ты должен сперва спросить у меня разрешения. Иногда я буду говорить «да», а иногда — «нет»… Хотя чаще всего я буду говорить «нет», потому что всё это моё и я не хочу ни с чем расставаться, а то я не играю.

И тогда Малыш начал спрашивать разрешения подряд на все вещи, которые лежали на верстаке, а получил всего-навсего старый разбитый будильник, который Карлсон сам разобрал, а потом снова собрал. Но всё равно игра эта была такой интересной, что Малыш даже представить себе не мог ничего более увлекательного.

Но потом Карлсону это наскучило, и он предложил постолярничать.

— Это самое веселое на свете занятие, и можно сделать так много чудесных вещиц, — сказал Карлсон. — Во всяком случае, я могу.

Он скинул всё, что валялось на верстаке, прямо на пол и вытащил из-под диванчика доски и чурки. И оба они — и Карлсон и Малыш — принялись пилить, строгать, и сколачивать, так что всё загудело вокруг.

Малыш делал пароход. Он сбил две досточки, а сверху приладил круглую чурочку. Пароход и в самом деле получился очень хороший.

Карлсон сказал, что должен сделать скворечник и повесить его возле своего домика, чтобы там жили маленькие птички. Но то, что у него вышло, совсем не походило ни на скворечник, ни, впрочем, на что-либо другое. Весьма трудно было сказать, что за штуку он смастерил.

— Это что? — спросил Малыш.

Карлсон склонил набок голову и поглядел на своё произведение.

— Так, одна вещь, — сказал он. — Отличная маленькая вещица. Угадай, у кого в мире самые золотые руки?

— У тебя, Карлсон.

Наступил вечер. Малышу пора было идти домой и ложиться спать. Приходилось расставаться с Карлсоном и с его маленьким домиком, где было так уютно, и со всеми его вещами: и с его верстаком, и с его коптящей керосиновой лампой, и с его дровяным сарайчиком, и с его камином, в котором так долго не прогорали головешки, согревая и освещая комнату. Трудно было всё это покинуть, но ведь он знал, что скоро снова вернётся сюда. О, как чудесно, что домик Карлсона находился на его крыше, а не на какой-нибудь другой!

Они вышли. Над ними сверкало звёздное небо. Никогда прежде Малыш не видел столько звёзд, да таких ярких, да так близко! Нет, конечно, не близко, до них было много тысяч километров, Малыш это знал, и всё же… О, над домиком Карлсона раскинулся звёздный шатёр, и до него, казалось, рукой подать, и вместе с тем так бесконечно далеко!



— На что ты глазеешь? — нетерпеливо спросил Карлсон. — Мне холодно. Ну, ты летишь или раздумал?

— Лечу, — ответил Малыш. — Спасибо.

* * *
А на следующий день… Что это был за день! Сперва вернулись Боссе и Бетан, потом папа, а последней — но всё равно это было самое главное! — мама. Малыш кинулся к ней и крепко её обнял. Пусть она больше никогда от него не уезжает! Все они — и папа, и Боссе, и Бетан, и Малыш, и фрекен Бок, и Бимбо — окружили маму.

— А твоё переутомление уже прошло? — спросил Малыш. — Как это оно могло так быстро пройти?

— Оно прошло, как только я получила твоё письмо, — сказала мама. — Когда я узнала, что вы все больны и изолированы, я почувствовала, что тоже всерьёз захвораю, если немедленно не вернусь домой.

Фрекен Бок покачала головой.

— Вы поступили неразумно, фру Свантесон. Но я буду время от времени приходить к вам помогать немного по хозяйству, — сказала фрекен Бок. — А теперь я должна немедленно уйти. Сегодня вечером я выступаю по телевидению.

Как все удивились: и мама, и папа, и Боссе, и Бетан.

— В самом деле? Мы все хотим на вас посмотреть. Обязательно будем смотреть, — сказал папа.

Фрекен Бок гордо вскинула голову.

— Надеюсь. Надеюсь, весь шведский народ будет смотреть на меня.

И она заторопилась.

— Ведь мне надо успеть сделать причёску, и принять ванну, и побывать у массажистки и маникюрши, и купить новые стельки. Необходимо привести себя в порядок перед выступлением по телевидению.

Бетан рассмеялась.

— Новые стельки?.. Да кто их увидит по телевизору?

Фрекен Бок посмотрела на неё неодобрительно.

— А разве я сказала, что их кто-нибудь увидит? Во всяком случае, мне нужны новые стельки… Чувствуешь себя уверенней, когда знаешь, что у тебя всё с головы до ног в порядке. Хотя это, может, и не всем понятно. Но мы — те, что всегда выступают по телевидению, — мы-то хорошо это знаем.

Фрекен Бок торопливо попрощалась и ушла.

— Вот и нет больше домомучительницы, — сказал Боссе, когда за ней захлопнулась дверь.

Малыш задумчиво кивнул.

— А я к ней уже привык, — сказал он. — И торт со взбитыми сливками она сделала хороший — такой большой, воздушный — и украсила его кусочками ананаса.

— Мы оставим торт на вечер. Будем пить кофе, есть торт и смотреть по телевизору выступление фрекен Бок.

Так всё и было. Когда подошло время передачи, Малыш позвонил Карлсону. Он дёрнул шнурок, спрятанный за занавесками, один раз, что означало: «Прилетай скорее». И Карлсон прилетел. Вся семья собралась у телевизора, кофейные чашки и торт со взбитыми сливками стояли на столе.

— Вот и мы с Карлсоном, — сказал Малыш, когда они вошли в столовую.

— Да, вот и я, — повторил Карлсон и развалился в самом мягком кресле. — Наконец-то, я вижу, здесь появился тортик со сливками, и, надо сказать, весьма кстати. Могу ли я получить немедленно кусочек… очень большой кусочек?

— Мальчики получают торт в последнюю очередь, — сказала мама. А кроме того, это моё место. Вы с Малышом можете оба сесть прямо на пол перед телевизором, а потом я дам вам по куску.

Карлсон обратился к Малышу:

— Слыхал? Она что, всегда так с тобой обращается? Бедное дитя!

Потом он улыбнулся, вид у него был довольный.

— Хорошо, что она и со мной так обращается, потому что это справедливо, а иначе я не играю.

И они оба, Малыш и Карлсон, сели на пол перед телевизором и ели торт, ожидая выступления фрекен Бок.

— Сейчас начнётся, — сказал папа.

И в самом деле, на экране появилась фрекен Бок. А рядом с ней господин Пёк. Он вёл программу.



— Домомучительница как живая! — воскликнул Карлсон. — Гей, гей! Вот сейчас-то мы позабавимся!

Фрекен Бок вздрогнула. Казалось, она услышала слова Карлсона. А может, она просто очень волновалась, потому что стояла перед всем шведским народом и должна была ему поведать, как приготовить «Соус Хильдур Бок».

— Скажите, пожалуйста, — начал господин Пёк, — как вам пришла мысль сделать именно это блюдо?

— Очень просто, — сказала фрекен Бок. — Когда у тебя есть сестра, которая ничего не смыслит в кулинарии…

Тут она умолкла, потому что Карлсон протянул вперёд свою маленькую пухлую ручку и выключил телевизор.

— Домомучительница появляется и исчезает по моему желанию, — сказал он.

Но вмешалась мама.

— Немедленно снова включи, — сказала она. — И больше так не делай, а то тебе придётся уйти.

Карлсон толкнул Малыша в бок и прошептал:

— А чего ещё нельзя делать в вашем доме?

— Молчи. Посмотрим на фрекен Бок, — сказал Малыш.

— …а чтобы было вкусно, его надо как следует посолить, поперчить, и пусть кипит подольше, — договорила фрекен Бок.

И у всех на глазах она солила, и перчила, и кипятила всласть, а когда соус был готов, поглядела с экрана лукавым взглядом и спросила:

— Может, попробуете?

— Спасибо, только не я, — сказал Карлсон. — Но так и быть, если ты мне дашь имена и адреса, я приведу к тебе двух-трёх маленьких огнеедов, о которых ты говорила. Они охотно попробуют!

Потом господин Пёк поблагодарил фрекен Бок за то, что она согласилась прийти и рассказать, как она готовит этот соус, и на этом передача явно должна была кончиться, но тут фрекен Бок вдруг спросила:

— Скажите, пожалуйста, я могу передать привет сестре?

Господин Пёк выглядел растерянным.

— Ну ладно, передавайте, только побыстрее!

И тогда фрекен Бок на экране помахала рукой и сказала:

— Привет, Фрида, ты меня слышишь? Надеюсь, ты не упала со стула?

— Я тоже на это надеюсь, — сказал Карлсон. — А те не миновать землетрясения в Нурланде.

— Ну что ты болтаешь? — спросил Малыш. — Ты ведь не знаешь, какая эта Фрида. Может, она вовсе не такая огромная, как фрекен Бок.

— Представь себе, знаю, — сказал Карлсон. — Я ведь несколько раз был у них дома, на Фрейгатен, и играл там в привидение.

Потом Карлсон и Малыш съели ещё по куску торта и смотрели, как жонглёр на экране кидает в воздух одновременно пять тарелок и потом ловит все пять на лету. Малышу было скучно смотреть на жонглёра, но у Карлсона глаза так и сияли, и поэтому Малыш тоже был счастлив.

Всё было очень приятно, и Малыш так радовался что все сидели вместе с ним — и мама, и папа, и Боссе и Бетан, и Бимбо… и даже Карлсон!

Когда с тортом было покончено, Карлсон схватил блюдо, слизал с него крем, потом подкинул вверх, как на экране жонглёр тарелки.

— Тот парень в ящике не промах, — сказал Карлсон. — До чего же здорово! Угадай, кто лучший в мире кидальщик блюд?

Он подбросил блюдо так высоко, что оно едва не ударилось о потолок, и Малыш испугался:

— Довольно, Карлсон, не надо… ну, не надо!

Мама и все остальные смотрели телевизор. Там танцевала балерина, и никто не заметил, что вытворяет Карлсон.

А Малыш всё шептал: «Брось, Карлсон, не надо» но это не помогало, и Карлсон безмятежно продолжал кидать блюдо.

— Какое у вас красивое блюдо! — воскликнул Карлсон и снова подбросил его к потолку. — Точнее сказать, у вас было красивое блюдо, — поправился он и нагнулся, чтобы собрать осколки. — Ну ничего, это пустяки, дело житейское…

Но мама услышала, как блюдо стукнулось об пол и разбилось. Она как следует отшлёпала Карлсона и сказала:

— Это было моё любимое блюдо, а вовсе не пустяки и не дело житейское.

Малыш был недоволен, что так обходятся с лучшим в мире жонглёром, но он понимал, что маме жаль блюдо, и попытался её утешить:

— Я достану из своей копилки деньги и куплю тебе новое блюдо.

Но тут Карлсон сунул руку в карман, вынул пятиэровую монетку и протянул её маме.

— Я сам плачу за то, что было. Вот! Пожалуйста! Купи новое блюдо, а сдачу можешь оставить себе.

— Спасибо, милый Карлсон, — сказала мама.

— Знаешь что, купи на оставшиеся деньги несколько дешёвых вазочек и швыряй ими в меня, когда снова будешь сердиться.

Малыш прижался к маме:

— Мама, ты не сердишься на Карлсона, скажи?

Мама потрепала по руке сперва Карлсона, потом Малыша и сказала, что больше на них не сердится.

Потом Карлсон стал прощаться:

— Привет, мне пора домой, а то я опоздаю к ужину.

— А что у тебя сегодня на ужин? — спросил Малыш.

— «Соус Карлсона, который живёт на крыше», — сказал Карлсон. — Только я не положу в него столько лисьего яда, сколько кладёт домомучительница, можешь мне поверить. Угадай, кто лучший в мире мастер по соусам?

— Ты, Карлсон, — сказал Малыш.

Час спустя Малыш уже лежал в своей кроватке, а рядом стояла корзинка, где спал Бимбо. Все — и мама, и папа, и Боссе, и Бетан — пришли к нему в комнату пожелать спокойной ночи. Малыша уже одолевал сон. Но он ещё не спал, а думал о Карлсоне. Что он сейчас делает, Карлсон? Может, как раз что-нибудь мастерит… скворечник или ещё что…

«Завтра, когда я приду из школы, — думал Малыш, — я позвоню Карлсону и спрошу, нельзя ли мне слетать к нему и тоже ещё что-нибудь смастерить».

А потом Малыш подумал: «Как хорошо, что Карлсон провёл звонок, я позвоню ему всегда, когда захочу». И вдруг понял, что он уже захотел.

Он вскочил с постели, босиком подбежал к окну и дёрнул зашнурок. Три раза. Этот сигнал означал: «Какое счастье, что на свете есть такой красивый, умный, в меру упитанный и храбрый человечек, как ты, лучший в мире Карлсон!»

Малыш ещё постоял немного у окна, не потому что ждал ответа, а просто так, и вдруг, представьте себе, прилетел Карлсон.

— Да, ты прав, — сказал он, — это и в самом деле очень хорошо.

Больше Карлсон ничего не сказал и тут же улетел назад, в свой зелёный домик на крыше.


Повесть третья Карлсон, который живёт на крыше, проказничает опять


Каждый имеет право быть Карлсоном


Однажды утром спросонья Малыш услышал взволнованные голоса, доносившиеся из кухни. Папа и мама явно были чем-то огорчены.

— Ну вот, дождались! — сказал папа. — Ты только погляди, что написано в газете. На, прочти сама.

— Ужасно! — воскликнула мама. — Просто ужас какой-то!

Малыш мигом соскочил с постели. Ему не терпелось узнать, что же именно ужасно. И он узнал.

На первой странице газеты огромными буквами был набран заголовок:

«Что это: летающий бочонок или нечто другое?»
А под заголовком — статья:


«Странный неопознанный объект летает над Стокгольмом. Очевидцы сообщают, что за последнее время неоднократно видели в районе Вазастана некий летающий предмет, напоминающий по виду маленький пивной бочонок. Он издаёт звуки, похожие на гул мотора. Представители Авиакомпании ничего не смогли сообщить нам относительно этих полётов. Поэтому возникло предположение, что это иностранный спутник-шпион, запущенный в воздушное пространство с разведывательными целями. Тайна этих полётов должна быть раскрыта, а неопознанный объект — пойман. Если он действительно окажется шпионом, его необходимо передать для расследования в руки полиции.

Кто раскроет летающую тайну Вазастана? Редакция газеты назначает вознаграждение в 10000 крон. Тот, кому посчастливится поймать этот таинственный предмет, получит премию в 10000 крон. Ловите его, несите в редакцию, получайте деньги!»


— Бедный Карлсон, который живёт на крыше, — сказала мама. — Теперь начнётся на него охота.

Малыш разом и испугался, и рассердился, и огорчился.

— Почему Карлсона не могут оставить в покое! — закричал он. — Он ведь не делает ничего плохого. Живёт себе в своём домике на крыше и летает взад-вперёд. Разве Карлсон в чём-то виноват?

— Нет, — сказал папа, — Карлсон ни в чём не виноват. Только он… как бы это сказать… ну, несколько необычен, что ли…

Да, что и говорить, Карлсон несколько необычен, с этим Малыш был вынужден согласиться. Разве обычно, когда в домике на крыше живёт маленький толстенький человечек, да ещё с пропеллером на спине и с кнопкой на животе?

А ведь Карлсон был как раз таким человечком. И он был лучшим другом Малыша. Да, именно Карлсон, а не Кристер и Гунилла, которых Малыш тоже очень любил и с которыми играл, когда Карлсон вдруг исчезал куда-то или просто был занят.

Карлсон уверял, что Кристер и Гунилла не идут с ним ни в какое сравнение, и всякий раз сердился, когда Малыш о них заговаривал.

— Ставить этих карапузов на одну доску со мной! — возмущался Карлсон. — Со мной, таким красивым и в меру упитанным мужчиной в самом расцвете сил! Многим ли глупым мальчишкам посчастливилось иметь такого лучшего друга, как я? Ну, отвечай!

— Нет, нет, только мне одному, — говорил Малыш, и всякий раз сердце его замирало от радости. Как ему повезло, что Карлсон поселился на крыше именно его дома! Ведь в Вазастане полно таких вот старых, некрасивых домов, как тот, в котором жила семья Свантесонов! Какая удача, что Карлсон случайно оказался на его крыше, а не на какой-нибудь другой!

Правда, мама и папа Малыша сперва вовсе не были в восторге от того, что в доме появился Карлсон. И Боссе и Бетан поначалу его тоже невзлюбили. Вся семья — за исключением Малыша, конечно, — считала, что Карлсон — самый вздорный, самый дерзкий, самый несносный озорник, какой только бывает на свете. Но постепенно все к нему привыкли. Теперь Карлсон, пожалуй, им даже нравился, а главное, они понимали, что он необходим Малышу. Ведь Боссе и Бетан были гораздо старше его, поэтому Малыш никак не мог обойтись без лучшего друга. И хотя у него была собака — изумительный щенок Бимбо, — Карлсон ему был совершенно необходим.



— Я думаю, что и Карлсон не может обойтись без Малыша, — сказала мама.

Но с самого начала мама и папа решили никому не говорить о существовании Карлсона. Они прекрасно понимали, что будет твориться в их доме, если о Карлсоне узнают на телевидении, а газеты и журналы захотят печатать о нём статьи, скажем, под заголовком: «Карлсон у себя дома».

— Вот будет смешно, — сказал Боссе, — если мы вдруг увидим в каком-нибудь журнале фотографию Карлсона… Представляешь, он сидит у себя в гостиной, любуется букетом красных роз…

— Заглохни! — оборвал его Малыш. — Ты же знаешь, что у Карлсона никакой гостиной нет, у него всего-навсего одна комнатушка, и никаких роз там нет.

Да, всё это Боссе знал и сам. Однажды все они — и Боссе, и Бетан, и мама, и папа — правда, только один раз, видели домик Карлсона. Они вылезли на крышу через слуховое окно — обычно так лазают только трубочисты, — и Малыш показал им маленький домик за трубой.

Мама немножко испугалась, когда поглядела с крыши вниз, на улицу. У неё даже закружилась голова, и ей пришлось схватиться рукой за трубу.

— Малыш, обещай мне сейчас же, что ты никогда не полезешь на крышу один, — сказала она.

— Ладно, — буркнул Малыш, подумав. — Я никогда не полезу на крышу один… раз я полезу туда с Карлсоном, — добавил он шёпотом.

Но мама, видно, не расслышала его последних слов; ну и ладно, пусть она пеняет на себя. Как она может требовать, чтобы Малыш никогда не бывал у Карлсона? Мама ведь и понятия не имеет, как весело сидеть в тесной комнатке Карлсона, битком набитой всякими диковинными и чудными вещами.

«А теперь, после этой дурацкой статьи, всё, наверное, кончится!» — с горечью думал Малыш.

— Ты должен предупредить Карлсона, — сказал папа, — пусть будет поосторожней. Некоторое время ему лучше не летать по Вазастану. Вы можете играть в твоей комнате, тогда его никто не увидит.

— Но если он начнёт безобразничать, я его живо выставлю вон, — добавила мама и протянула Малышу тарелку с кашей.

Бимбо тоже получил свою порцию каши. Папа попрощался и пошёл на работу. И маме, как выяснилось, тоже надо было уходить.

— Я иду в бюро путешествий, чтобы узнать, нет ли там для нас какого-нибудь интересного маршрута. Папа на днях уходит в отпуск, — сказала она и поцеловала Малыша. — Я скоро вернусь.

И Малыш остался один. Один с Бимбо, с тарелкой каши и со своими мыслями. И с газетой. Он придвинул её к себе и стал разглядывать. Под заметкой о Карлсоне была напечатана фотография огромной белого парохода, который прибыл с туристами в Стокгольм и стоял теперь на якоре в Стремене. Малыш долго глядел на снимок — белый пароход был невероятно красив! Как Малышу захотелось подняться на борт этого прекрасного корабля и уплыть куда-нибудь далеко-далеко!

Он старался смотреть только на эту фотографию, но взгляд его то и дело соскальзывал на крупные буквы заголовка:

«Что это: летающий бочонок или нечто другое?»
Малыш очень разволновался. Необходимо как можно скорее поговорить с Карлсоном, но сделать это надо осторожно, чтобы не испугать его, а то он вдруг улетит и никогда больше не вернётся!

Малыш вздохнул. И нехотя сунул в рот ложку каши. Но кашу не проглотил, а держал её на языке, словно желал получше распробовать. Малыш был маленьким худеньким мальчиком с плохим аппетитом — таких ведь немало. Он мог часами сидеть перед тарелкой с едой и вяло ковырять ложкой или вилкой, но так и не доесть до конца.

«Что-то каша невкусная, — подумал Малыш. — Может, будет вкуснее, если добавить сахарку…» Он потянулся за сахарницей, но в эту минуту услышал гул мотора у окна, и тут же в кухню влетел Карлсон.

— Привет, Малыш! — крикнул он. — Ты знаешь, кто лучший в мире друг? А ещё угадай, почему этот друг появился здесь именно сейчас!

Малыш поспешно проглотил кашу, которую так долго держал во рту.

— Лучший в мире друг — это ты, Карлсон! Но я не знаю, почему ты прилетел именно сейчас.



— Чур, гадать до трёх раз! — сказал Карлсон. — Может, потому что я соскучился по тебе, глупый мальчишка? Может, я попал сюда по ошибке, а собирался вовсе слетать в Королевский парк? А может, я почуял, что здесь пахнет кашей? Раз, два три, говори, не задерживайся!..

Малыш засиял.

— Наверное, потому что ты по мне соскучился, — сказал он смущённо.

— А вот и нет! И в Королевский парк я тоже лететь не собирался. Так что гадать тебе больше нечего.

«Королевский парк! — с ужасом подумал Малыш. — Туда Карлсону никак нельзя лететь. Да и вообще ему нельзя туда, где полным-полно народа, где его увидят. Придётся ему это сейчас объяснить».

— Слушай, Карлсон… — начал Малыш и тут же умолк, потому что вдруг заметил, что Карлсон чем-то явно недоволен.

Он угрюмо глядел на Малыша и чмокал губами.

— Приходишь голодный как пёс, — ворчал Карлсон, — а этот сидит себе как ни в чём не бывало перед полной тарелкой каши, вокруг шеи у него повязана салфетка, и он бубнит себе под нос, что надо съесть ложку за маму, ложку за папу, ложку за тётю Августу…

— За какую тётю Августу? — спросил Малыш, сгорая от любопытства.

— Понятия не имею, — ответил Карлсон. — Так зачем же есть кашу за её здоровье? — рассмеялся Малыш.

Но Карлсону было не до смеха.

— Ах, вот как! Значит, твой друг должен умереть с голоду только потому, что ты не знаешь каких-то там старых тёток, которые живут где-то у чёрта на рогах!

Малыш вскочил, вынул из буфета тарелку и сказал Карлсону, чтобы он сам положил себе сколько хочет. Всё ещё мрачный как туча, Карлсон взял кастрюлю и принялся накладывать кашу в тарелку. Он накладывал и накладывал, а когда выскреб всё до дна, стал водить указательным пальцем по стенке кастрюли, отколупывая и то, что прилипло.

— У тебя не мама, а золото, — сказал Карлсон, — жаль только, что она такая жадная. Никогда не видел, чтобы варили так мало каши.

Только после того как вся каша до последней крупинки оказалась у Карлсона в тарелке, он приступил к еде, да так, что за ушами трещало. На несколько минут все звуки в кухне заглушило громкое чавканье, которое всегда раздаётся, когда кто-нибудь очень жадно уплетает кашу.

— К сожалению, за здоровье тёти Августы уже съесть нечего, — заявил Карлсон и вытер ладонью рот. — Но что я вижу! Здесь есть булочки! Спокойствие, только спокойствие. Милая тётя Августа, всё в порядке, живи спокойно-преспокойно в своём далёком городке Тумбе или где хочешь. Я съем за твоё здоровье вместо каши две булочки. А может, даже три… или четыре… или пять!

Пока Карлсон заглатывал одну за другой булочки, Малыш тихо сидел и обдумывал, как ему поумнее предостеречь своего друга. «Может, правильнее всего просто дать Карлсону газету? Пусть сам всё прочтёт», — решил он и после некоторого колебания придвинул газету к Карлсону.

— Погляди-ка на первую страницу, — сказал Малыш мрачно.

Карлсон поглядел. И надо сказать, с большим интересом, а потом ткнул пухлым пальчиком в фотографию белого парохода.

— Ба-бах! Пароход перевернулся! — воскликну он. — Катастрофа за катастрофой!

— Да ты же держишь газету вверх ногами, — мягко сказал Малыш.

Он давно подозревал, что Карлсон не умеет читать. Но Малыш был добрым мальчиком, он никого не хотел обижать, и, уж конечно, не хотел обижать Карлсона, поэтому он не стал кричать: «Ха-ха-ха, ты не умеешь читать!» — а молча перевернул газету так, что Карлсон тут же увидел, что никакого несчастья не произошло.

— Но здесь написано про другое несчастье, — сказал Малыш. — Послушай только!

И он прочёл вслух про летающий бочонок и про спутника-шпиона, которого необходимо было поймать, и про вознаграждение, назначенное газетой, — всю заметку от начала до конца…

— «Доставьте его в редакцию, и вы получите указанную сумму», — закончил он чтение и вздохнул.

Но Карлсон не вздыхал, совсем наоборот, он был в восторге.

— Гоп-гоп! — выкрикивал он и прыгал на месте от радости. — Гоп-гоп, можно считать, что спутник-шпион уже пойман! Звони в редакцию и скажи, что я приду к ним после обеда.

— Что ты задумал? — с испугом спросил Малыш.

— Знаешь, кто лучший в мире охотник за спутниками-шпионами? — И Карлсон с гордым видом ткнул себя пальцем в грудь. — Вот он, грозный Карлсон! Никто не спасётся, когда я лечу со своим большим сачком. Раз спутник-шпион кружится где-то здесь, в районе Вазастана, я до вечера наверняка поймаю его сачком… Кстати, у тебя есть чемодан, чтобы нам унести десять тысяч?

Малыш вновь вздохнул. Всё оказалось куда сложнее, чем он думал. Карлсон ничего не подозревал.

— Милый Карлсон, неужели ты не догадался, что «летающий бочонок» — это ты, что это они за тобой охотятся? Теперь понял?

Карлсон очередной раз подпрыгнул от радости, и вдруг до него дошёл смысл этих слов. В горле у него что-то заклокотало, словно он поперхнулся, и он окинул Малыша яростным взглядом.

— «Летающий бочонок»! — завопил он. — Ты меня обзываешь летающим бочонком! Ты, мой лучший друг!

Он вскинул руки, чтобы казаться как можно длиннее, и одновременно втянул живот.



— Ты, я вижу, забыл, — начал он свысока, — что я красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил. Так или не так?

— Конечно, Карлсон, т-так… — залепетал Малыш, заикаясь от волнения. — Но я не виноват, что они это пишут в газете. А они имеют в виду тебя, это точно.

Карлсон злился всё больше и больше.

— «Кому посчастливится поймать этот таинственный предмет…» — с горечью повторил он снова слова заметки. — «Предмет»! — выкрикнул он, окончательно выходя из себя. — Кто-то смеет обзывать меня предметом! Я этому гаду так врежу по переносице, что у него глаза на лоб полезут!

И Карлсон сделал несколько маленьких, но угрожающих прыжков в сторону Малыша. И зря. Потому что Бимбо тут же вскочил. Уж он-то никому не позволит тронуть Малыша.

— Бимбо, на место, успокойся! — скомандовал Малыш.

И Бимбо послушался, только поворчал немного, чтобы Карлсон понял, что он на страже.

А Карлсон сел на скамеечку. Вид у него был мрачный и невыразимо печальный.

— Я так не играю, — сказал он. — Я так не играю, раз ты такой злой и называешь меня предметом, и натравливаешь на меня своих дурацких собак.

Малыш совсем растерялся. Он не знал, что сказать что сделать.

— Я не виноват, что так пишут в газете, — пробормотал он снова и умолк.

— Карлсон тоже молчал и с печальным видом сидел на скамеечке. В кухне воцарилась тягостная тишина. И вдруг Карлсон громко расхохотался. Он вскочил со скамеечки и добродушно ткнул Малыша кулачком в живот.

— Уж если я предмет, то, во всяком случае, самый лучший в мире предмет, который стоит десять тысяч крон! Понял? Да?

Малыш тоже стал смеяться — от радости, что Карлсон снова развеселился.

— Да, это верно, — подтвердил он, — ты стоишь десять тысяч крон. Думаю, мало кто стоит так дорого.

— Никто в мире, — твёрдо заявил Карлсон. — Спорим, что такой вот глупый мальчишка, как ты, стоит не больше ста двадцати пяти крон.

От избытка чувств он нажал стартовую кнопку на животе, взмыл к потолку и с радостными воплями сделал несколько кругов вокруг лампы.

— Гей-гоп! — кричал он. — Вот летит Карлсон, который стоит десять тысяч крон! Гей-гоп!

Малыш решил махнуть на всё рукой. Ведь Карлсон на самом деле вовсе не был шпионом — значит, его могут задержать только за то, что он Карлсон. Малыш вдруг понял, что мама и папа испугались не за Карлсона, а за свой покой. Они просто боялись, что если все будут ловить Карлсона, то скрывать его существование уже не удастся. Малышу показалось, что Карлсону всерьёз ничего не угрожает.

— Тебе нечего бояться, Карлсон, — сказал он, стараясь его успокоить. — Тебе ничего не могут сделать за то, что ты — это ты.

— Конечно, каждый имеет право быть Карлсоном, — подхватил Карлсон. — Хотя до сих пор нашёлся только один такой хороший и в меру упитанный экземпляр.

Они снова стояли рядом посреди комнаты Малыша, и Карлсон с надеждой и нетерпением оглядывался по сторонам.

— Нет ли у тебя новой паровой машины, которую мы могли бы взорвать? Или ещё чего-нибудь интересного? Главное, чтобы загрохотало вовсю. Давай устроим сейчас немыслимый грохот. Я хочу позабавиться: а то я не играю, — сказал он, и в ту же секунду взгляд его упал на пакетик, который лежал на столе у Малыша.

Он кинулся на него, словно коршун на добычу. Мама положила Малышу этот пакетик вчера вечерером, а в нём был прекрасный персик. И вот теперь этот персик Карлсон жадно сжимал пухленькими пальцами.

— Мы его разделим, ладно? — торопливо предложил Малыш. Он тоже любил персики и знал, что нельзя зевать, если хочешь его хоть попробовать.

— Хорошо, — согласился Карлсон, — разделим! Я возьму себе персик, а ты — пакетик. Учти, я уступаю тебе лучшую часть: с пакетиком можно знаешь сколько интересных штук придумать!

— Нет, спасибо! — твёрдо сказал Малыш. — Мы сперва разделим персик, а потом я тебе охотно уступлю пакетик.

Карлсон неодобрительно покачал головой.

— Никогда ещё не встречал таких прожорливых мальчишек, как ты! — вздохнул он. — Ну ладно, раз уж ты так настаиваешь…

Чтобы разделить персик, нужен был нож:, и Малыш побежал в кухню. А когда он вернулся с ножом, Карлсон исчез. Но Малыш тут же услышал, что из-под стола доносилось чавканье и причмокивание, словно кто-то торопливо ел что-то очень сочное.

— Послушай, что ты там делаешь? — с тревогой спросил Малыш.

Когда Карлсон вылез из-под стола, персиковый сок стекал у него с подбородка. Он протянул свою пухлую ручку и сунул Малышу большую шершавую тёмно-красную косточку.

— Заметь, я всегда отдаю тебе самое лучшее, — заявил он. — Если ты посадишь эту косточку, у тебя вырастет целое персиковое дерево, всё увешанное сочными персиками. Ну, кто самый большой добряк в мире? Я ведь даже не устраиваю никакого скандала, хоть и получил от тебя только один паршивенький персик!

Но Малыш, если бы и захотел, не успел бы ничего ответить, потому что в мгновение ока Карлсон очутился у окна, где на подоконнике стоял горшок с бегонией и схватил цветок за стебель.

— Я такой добрый, что сам помогу тебе посадить эту косточку, — заявил он.



— Не трогай! — крикнул Малыш.

Но было уже поздно: Карлсон вырвал бегонию с корнем и вышвырнул в окно.

— Ты что, ты что?! — завопил Малыш, но Карлсон его не слушал.

— Целое большое персиковое дерево! Представляешь? На своём пятидесятилетии ты каждому гостю — каждому-каждому, понял! — дашь по персику. Разве это не интересно?

— Но ещё интересней будет, когда мама заметит, что ты выбросил её бегонию, — сказал Малыш. — И подумай, вдруг сейчас мимо дома шёл какой-нибудь старичок и цветок угодил ему как раз по башке. Что он скажет, как ты считаешь?

— «Спасибо, дорогой Карлсон!» — вот что он скажет, — уверял Карлсон Малыша. — «Спасибо, дорогой Карлсон, что ты вырвал бегонию с корнем, а не швырнул её вниз прямо в горшке… как этого хотела бы глупая мама Малыша».

— Вовсе она этого не хотела бы! — запротестовал Малыш. — Почему ты так говоришь?

Карлсон успел тем временем ткнуть косточку в горшок и теперь энергично засыпал её землёй.

— Нет, хотела! — не сдавался Карлсон. — Она, видите ли, не позволяет вытаскивать бегонии из горшка. А что это может стоить жизни ни в чём не повинному старичку, мирно идущему по улице, — это твою маму не волнует. «Одним стариком больше, одним меньше — это пустяки, дело житейское, — говорит она, — только бы никто не трогал мою бегонию». Карлсон гневно глядел на Малыша. — И в конце концов, если бы я выкинул бегонию с горшком, куда мы посадили бы персиковую косточку? Подумал ли ты об этом?

Малыш об этом не подумал, поэтому он не знал, что ответить. Спорить с Карлсоном было нелегко, особенно когда он бывал в настроении спорить. Но, к счастью, настроение у него менялось каждые пятнадцать минут. Вот и теперь он вдруг издал какой-то странный, но явно радостный звук, похожий на кудахтанье.

— Мы же забыли про пакет! — воскликнул он. — А с пакетом можно отлично позабавиться.

Этого Малыш прежде не знал.

— Ну да? — удивился он. — Что же можно сделать с пакетом?

Глаза Карлсона заблестели.

— Издать самый громкий в мире хлюп! — объявил он. — Гей-гоп, какой сейчас будет изумительный хлюп! Вот этим мы и займёмся.

Он схватил пакет и со всех ног побежал в ванную комнату. Малыш, раздираемый любопытством, бросился за ним. Ему очень хотелось узнать, как делают самый громкий в мире хлюп.

Карлсон стоял, наклонившись над ванной, и наполнял пакет водой.

— Ты глупый, да? Разве можно лить воду в бумажный пакет? Неужели ты этого не понимаешь?

— А что такое? — спросил Карлсон и помахал пакетом с водой у Малыша перед носом, чтобы Малыш воочию убедился, что в бумажный пакет можно лить воду, а потом стремглав кинулся назад в комнату Малыша.

Малыш побежал за ним, полный дурных предчувствий. И они оправдались… Карлсон весь высунулся из окна так, что видны были только его толстые короткие, пухленькие ножки.

— Гей-гоп, — завопил он, — погляди вниз, сейчас я произведу самый сильный в мире хлюп!

— Стой! — крикнул Малыш и тоже лёг на подоконник. — Не надо, Карлсон, не надо! — молил он испуганно.

Но было уже поздно. Мешок полетел вниз, и Малыш увидел, как он разорвался, словно бомба, у нот какой-то тётеньки, которая шла в молочное кафе в соседний дом. И было ясно, что этот самый громкий в мире хлюп ей решительно не понравился.

— Гляди, — сказал Карлсон, — она ахнула, словно мы сбросили горшок с фикусом, а не полтора стакана воды.

Малыш с грохотом захлопнул окно. Он не хотел, чтобы Карлсон продолжал выбрасывать на улицу разные вещи.

— Я думаю, что этого нельзя делать, — сказал Малыш серьёзно, но Карлсон в ответ только расхохотался.

Он несколько раз облетел вокруг лампы и, не переставая хихикать, приземлился возле Малыша.

— «Я думаю, что этого делать нельзя»! — передразнил он Малыша. — А что, по-твоему, можно? Швырнуть вниз пакеты с тухлыми яйцами? Это тоже одна из странных фантазий твоей мамы?

Карлсон снова взлетел и снова грузно шмякнулся на пол как раз перед Малышом.

— Могу сказать, что вообще ты и твоя мама самые странные люди на свете, но всё же я вас люблю. — Карлсон потрепал Малыша по щеке.

Малыш покраснел, так он был счастлив. Карлсон его любил, это замечательно! Да и маму он любил тоже, это ясно, хотя часто плёл про неё невесть что.

— Да сам удивляюсь, — подтвердил Карлсон, продолждая похлопывать Малыша по щеке.

Он хлопал его долго и всё более и более увлечённо. Последний хлопок походил уже скорее на пощёчину, и тогда Карлсон сказал:

— Ой, до чего же я милый! Я самый милый в мире! И я думаю, что поэтому мы сейчас поиграем во что-нибудь совсем милое, ты согласен?

Малыш был, конечно, согласен, и он тут же стал лихорадочно соображать, во что бы такое милое поиграть с Карлсоном.

— Вот, например, — предложил Карлсон, — мы могли бы играть, что стол — это наш плот, на котором мы спасаемся от наводнения… а оно, кстати, как раз и начинается.

И он показал на струйку воды, которая подтекла под дверь.

У Малыша перехватило дыхание.

— Ты что, не закрыл кран в ванной? — спросил он с ужасом.

Карлсон наклонил голову и ласково поглядел на Малыша.

— Угадай, закрыл ли я кран или нет! До трёх раз!

Малыш распахнул дверь в прихожую. Карлсон был прав. Великое наводнение началось. Ванная и прихожая были залиты водой, она стояла уже так высоко, что в ней можно было плескаться, если была охота. А Карлсону была охота. Он с восторгом прыгнул прямо в воду.

— Гей-гоп! — кричал он. — Бывают же дни, когда случаются только прекрасные вещи!

Малыш закрыл кран в ванной и выпустил из неё воду, а потом опустился на стул в прихожей и с отчаянием уставился на пол.

— Ой, — сказал он тихо, — ой, что скажет мама?

Карлсон перестал прыгать в воде и с обидой посмотрел на Малыша.

— Ну знаешь, это уж слишком! — возмутился он. — Что же она такая ворчунья, твоя мама! Несколько вёдер самой обыкновенной воды… есть о чём говорить!

Он снова подпрыгнул, да так высоко, что обрызгал Малыша с головы до ног.

— Приятная водичка, — сказал он. — А заодно и ножная ванна. Она что, возражает против мытья ног?

И он ещё раз прыгнул, и снова Малыша обдало брызгами.

— Неужели твоя мама никогда не делает ножных ванн? И все дни напролёт швыряет из окон цветочные горшки? Так, что ли?

Малыш ничего не ответил. Он думал. Надо было во что бы то ни стало всё убрать до прихода мамы.

— Карлсон, мы должны поскорее…

Он не договорил, а вскочил со стула и помчался на кухню. И тут же вернулся с половой тряпкой.

— Давай, Карлсон, помогай… — начал он, но вдруг обнаружил, что Карлсона в комнате нет.

Его не было ни в прихожей, ни в ванной — нигде. Но всё время Малыш слышал гул моторчика. Он подбежал к окну и увидел, что ввысь взмыло нечто напоминающее толстенькую сардельку.

— Летающий бочонок или нечто другое? — пробормотал Малыш.

Нет, это был не летающий бочонок, а всего-навсего Карлсон, который возвращался в свой зелёный домик на крыше.

Но тут Карлсон заметил Малыша. Он спикировал вниз и промчался мимо окна на такой скорости, что воздух засвистел. Малыш восторженно замахал ему тряпкой, и Карлсон махнул в ответ своей пухленькой ручкой.

— Гей-гоп! — кричал он. — Вот летит Карлсон, который стоит десять тысяч крон. Гей-гоп!

И он улетел. А Малыш стал собирать тряпкой воду с пола прихожей.

Карлсон вспоминает, что у него день рождения

Карлсону повезло, что его не было, когда мама вернулась из бюро путешествий, потому что она всерьёз рассердилась и из-за исчезнувшей бегонии, и из-за наводнения, хотя Малыш успел кое-как вытереть пол.

Мама сразу поняла, кто всё это натворил, и даже рассказала папе, когда он пришёл обедать.

— Может, это и нехорошо с моей стороны, — сказала мама, — потому что я к Карлсону за последнее время стала понемногу привыкать, но знаете, я сейчас сама готова заплатить десять тысяч крон, только бы от него отделаться.

— Ой, что ты! — воскликнул Малыш.

— Ладно, не будем сейчас больше об этом говорить, — сказала мама, — потому что во время еды надо, чтобы было весело.

Мама часто это повторяла: «Во время еды надо, чтобы было весело». И Малыш тоже так думал. А им, право же, всегда было весело, когда они все вместе сидели за столом и болтали о чём попало. Малыш больше говорил, чем ел, особенно когда на обед была варёная треска, или овощной суп, или селёдочные котлеты. Но сегодня мама подала им телячьи отбивные, а на сладкое — клубнику, потому что начались летние каникулы и Боссе и Бетан уезжали из дома. Боссе — в яхтклуб, учиться парусному спорту, а Бетан — на крестьянский хутор, где много лошадей. Так что это был прощальный обед, и мама постаралась, чтобы он превратился в маленький пир.

— Не огорчайся, Малыш, — сказал папа. — Мы тоже уедем втроём — мама, ты и я.

И он рассказал — великая новость! — что мама была в бюро путешествий и заказала билеты на точно такой же пароход, как тот, что был изображён на фотографии в газете. Через неделю он уйдёт в море, и целых пятнадцать дней они будут плыть на этом огромном белом пароходе и заходить в разные порты.

— Разве это не замечательно? — спросила мама Малыша.

И папа его спросил. И Боссе и Бетан тоже.

— Разве это не колоссально, Малыш?

— Ага! — согласился Малыш.

И он в самом деле думал, что это наверняка будет колоссально. Но вместе с тем понимал, что что-то во всём этом есть и не очень колоссальное, даже знал, что именно: Карлсон! Как он может бросить Карлсона одного именно в тот момент, когда он действительно ему нужен! И хотя Карлсон никакой не шпион, а просто Карлсон, опасность ему всё равно угрожает, если люди начнут за ним охотиться, чтобы получить десять тысяч крон. Малыш думал об этом всё время, пока вытирал пол после великого наводнения. Кто знает, что кому может взбрести в голову. Вдруг они посадят Карлсона в клетку в зоопарке или придумают что-нибудь ещё более ужасное. Во всяком случае они не дадут Карлсону спокойно жить в маленьком домике на крыше. Уж это точно!

И Малыш решил остаться дома и охранять Карлсона. Он тут же, ещё сидя за столом и уплетая телячью отбивную, объяснил всем, почему он не может никуда ехать. Боссе расхохотался.

— Карлсон в клетке, это да!.. Ой, представь себе, Малыш, что ты с классом придёшь в зоопарк поглядеть на разных зверей и вы будете читать, что написано на табличках. Вот ты и прочтёшь на одной: «Медведь белый», а на другой: «Лось сохатый», или: «Волк степной», или там «Бобёр обыкновенный», и вдруг: «Карлсон летающий».

— Не смей! — вскипел Малыш. Но Боссе продолжал хохотать.

— «Карлсон летающий, просьба этого зверя не кормить». Представляешь, как бы он озверел, если бы это написали на его клетке!

— Дурак, — сказал Малыш. — Просто дурак.

— Но, Малыш, пойми, если ты не поедешь, значит и мы не сможем поехать, — сказала мама.

— Спокойно сможете, — возразил Малыш. — А мы с Карлсоном будем вместе вести хозяйство.

— Ха-ха! И затопим весь дом, да? И вышвырнем из окон всю мебель на улицу! — захохотала Бетан.

— Дура, — сказал Малыш.

На этот раз сидеть за обеденным столом оказалось не так весело, как обычно. И хотя Малыш был мальчиком милым и добрым, он мог иногда вдруг удивительно заупрямиться. Вот и сейчас он стал твёрд как кремень и не проявлял никакой склонности вести переговоры.

— Но послушай, Козлёнок… — начал было папа, но так и не смог докончить, потому что в эту минуту что-то опустили в почтовый ящик на двери и Бетан выскочила из-за стола, даже не попросив разрешения. Она ждала письмо от какого-то длинноволосого мальчишки, поэтому пулей вылетела в прихожую. В ящике и в самом деле лежало письмо, но не Бетан от длинноволосого мальчишки, а папе от дяди Юлиуса, который был совершенно лысый.

— Во время еды должно быть весело, — сказал Боссе. — А это значит, что во время еды не должны приходить письма от дяди Юлиуса.

Дядя Юлиус был дальним родственником папы и раз в год приезжал в Стокгольм, чтобы посоветоваться со своим врачом и погостить у Свантесонов. Дядя Юлиус не желал жить в гостинице, он считал, что это слишком дорого. Впрочем, денег у него было очень много, но он не любил их тратить.

Никто у Свантесонов не радовался приезду дяди Юлиуса. И меньше всех папа. Но мама всегда при этом говорила:

«Ты ведь его единственный родственник, у него никого нет, кроме тебя, его просто жаль. Мы должны быть добры к бедному дяде Юлиусу».

Но стоит бедному дяде Юлиусу прожить в доме дня два, мучить детей своими непрерывными замечаниями, привередничать за столом и ныть по всякому поводу, как у мамы на лбу появляется складка и она становится такой же молчаливой и напряжённой, каким всегда бывал папа с той самой минуты, как дядя Юлиус переступал порог их дома. А Боссе и Бетан так стараются не попадаться на глаза старику, что почти не бывают дома, когда он у них гостит.

«Только Малыш к нему добр», — говорила мама.

Но и у Малыша стало иссякать терпение, и когда дядя Юлиус гостил у них в прошлый раз, он нарисовал его портрет в своём альбоме, а под рисунком написал: «Болван».

Дядя Юлиус случайно увидел этот рисунок и сказал: «Плохо ты нарисовал лошадь».

Ну конечно, дядя Юлиус считал, что все всё делают плохо. Короче, это уж точно был нелёгкий гость, и, когда он уложил наконец свои вещи в чемодан и уехал домой, в Вестергетланд, Малышу показалось, что дом вдруг расцвёл и в комнатах зазвенела весёлая музыка. Все стали оживлённы и общительны, словно случилось что-то очень приятное, а ведь на самом-то деле ничего не случилось, просто уехал бедный дядя Юлиус.

И вот теперь, как было написано в письме, он снова собирался приехать и пробыть у них никак не меньше двух недель. Пусть они не беспокоятся, он уверен, что приятно и с пользой проведёт это время, тем более что доктор предписал ему курс уколов и массаж: по утрам у него почему-то немеет тело.

— Ну вот, в кои это веки собрались попутешествовать… — вздохнула мама. — А Малыш не хочет с нами ехать, да ещё приезжает в гости дядя Юлиус!

Но тут папа стукнул кулаком по столу и сказал, что лично он непременно отправится в путешествие и во что бы то ни стало возьмёт с собой маму, даже если ему для этого придётся её похитить. А Малыш может поступать, как ему вздумается: захочет — поедет с ними, нет — останется дома. Пусть сам решает. Что же касается дяди Юлиуса, то он волен приезжать и жить у них в квартире и ходить к докторам столько, сколько его душе угодно, а если ему это не подходит, может с тем же успехом остаться у себя в Вестергетланде, во всяком случае — папа это заявил со всей определённостью — он отправится в положенный день на пристань, сядет на пароход, и даже десять дядей Юлиусов его не остановят.

— Да, конечно, — сказала мама, — но всё это надо как следует обдумать.

А когда мама всё обдумала, то сказала, что попросит фрекен Бок: может быть, она согласится помогать по хозяйству двум упрямым холостякам — Малышу и дяде Юлиусу.

— Не двум, а трём, — сказал папа. — Третьего упрямого холостяка зовут Карлсон, который живёт на крыше. Не забудьте про Карлсона, ведь он будет торчать здесь целыми днями.

Боссе так хохотал, что чуть не свалился со стула.

— Домомучительница, дядя Юлиус и Карлсон — вот какая компания подобралась!

— И плюс Малыш. Не забывайте про него, пожалуйста, — сказала Бетан.

Она обхватила Малыша обеими руками и с неподдельным изумлением поглядела ему в глаза.

— Ведь бывают же на свете такие люди, как мой младший брат! — сказала она. — Он отказывается от замечательного путешествия с мамой и папой ради того, чтобы остаться дома в обществе домомучительницы, дяди Юлиуса и Карлсона, который живёт на крыше.

— Раз у тебя есть лучший друг, его нельзя бросать.

Не думайте, что Малыш не понимал, как ему будет трудно! Немыслимо трудно будет с Карлсоном, который начнёт летать вокруг дяди Юлиуса и фрекен Бок. Нет, что и говорить, кто-нибудь должен остаться дома и всё распутывать.

— И этим «кто-нибудь» буду я, больше некому понимаешь, Бимбо? — сказал Малыш, когда он уже лежал в постели, а рядом, в корзинке, сопел Бимбо.

Малыш протянул указательный палец и почесал Бимбо под ошейником.

— А теперь нам лучше всего поспать, — сказал он, — утро вечера мудренее.

Но тут послышался шум мотора, и в комнату влетел Карлсон.

— Ну и история со мной приключилась! — воскликнул он. — Решительно всё надо самому держать в голове: если что забудешь — конец, рассчитывать не на кого!..

Малыш сел в кровати.

— А что ты забыл?

— Я забыл, что у меня день рождения! Весь длинный сегодняшний день у меня, оказывается, день рождения, я просто об этом совершенно забыл, и никто, никто не сказал: «Поздравляю тебя, дорогой Карлсон».

— Не понимаю, — удивился Малыш, — как у тебя может быть день рождения сегодня, восьмого июня? Я же помню, что у тебя день рождения в апреле.

— Точно, был, — подтвердил Карлсон. — Но день рождения должен у меня быть всегда в один и тот же день, когда есть столько других прекрасных дней. Восьмого июня, например, — вполне прекрасный день, почему же мне его не выбрать для дня рождения. Может, ты против?

Малыш рассмеялся.

— Нет, я «за»! Пусть у тебя будет день рождения всегда, когда тебе хочется.

— Тогда, — начал Карлсон и умильно склонил голову набок, — тогда я попрошу дать мне мои подарки.

Малыш вылез из постели в глубокой задумчивости. Не так-то легко было тут же найти для Карлсона подходящий подарок, но он решил всё же попробовать.

— Сейчас погляжу у себя в ящиках, — сказал он.

— Хорошо, — согласился Карлсон и приготовился терпеливо ждать. Но тут взгляд его упал на цветочный горшок, в который он посадил персиковую косточку. Недолго думая Карлсон кинулся к горшку и пальцем быстро выковырял косточку из земли. — Нужно посмотреть, растёт она или нет. Ой, гляди, по-моему, она стала намного больше, — отметил он и, снова сунул косточку в землю, обтёр грязные пальцы о пижаму Малыша. — Лет через двадцать тебе будет здорово, — сказал он.

— Почему? — удивился Малыш.

— Потому что ты сможешь спать днём в тени персикового дерева! Здорово, правда? Да, кровать тебе, конечно, придётся выбросить, мебель вообще как-то не подходит к персиковому дереву… Так, а где мои подарки?

Малыш вытащил одну из своих маленьких машинок, но Карлсон покачал головой. Тогда Малыш показал ему сперва игру-головоломку, потом «Конструктор», потом мешочек с разноцветными камушками, но Карлсон всякий раз молча качал головой. И тогда Малыш наконец догадался, что Карлсон хочет получить: пистолет! Он давно уже лежал в верхнем ящике письменного стола в спичечном коробке. Это был самый маленький в мире пистолет и, конечно, самый прекрасный. Папа привёз его Малышу из-за границы, и Кристер, и Гунилла в своё время ему очень завидовали, потому что они в жизни не видели таких малюсеньких пистолетов. Он выглядел точь-в-точь как самый настоящий, а стрелял почти так же громко, как большой. Совершенно непонятно, говорил папа, как эта малютка может так громко стрелять.



— Будь осторожен и не стреляй, а то люди вокруг будут пугаться, — сказал папа, когда положил эту крохотульку Малышу на ладонь.

По понятной причине Малыш решил тогда не показывать этот пистолетик Карлсону. Впрочем, Малыш и сам знал, что не очень красиво с его стороны таить от друга игрушку. Да к тому же это оказалось бессмысленным, потому что Карлсон сам обнаружил пистолетик, когда рылся в его ящике.

Карлсону этот пистолетик, конечно, тоже необычайно понравился. «Может, поэтому он и решил устроить себе сегодня день рождения», — подумал Малыш и, глубоко вздохнув, достал коробок из ящика.

— Поздравляю тебя, дорогой Карлсон! — сказал он.

Карлсон издал дикий вопль, бросился к Малышу и поцеловал его в обе щеки, потом открыл коробок и с радостным кудахтаньем вынул пистолетик.

— Ты лучший в мире друг! — сказал он.

И Малыш вдруг почувствовал себя счастливым, таким счастливым, словно у него было ещё сто таких пистолетиков.

— Понимаешь, — сказал Карлсон, — он мне в самом деле нужен. Сегодня вечером.

— Зачем? — с тревогой спросил Малыш.

— Чтобы, лёжа в постели, считать овец, — объяснил Карлсон.

Тут надо сказать, что Карлсон не раз жаловался Малышу, что плохо спит.

— По ночам, правда, я сплю как убитый, — говорил он. — И по утрам тоже. Но вот после обеда я лежу и ворочаюсь и не могу сомкнуть глаз.

Тогда-то Малыш и научил его, как надо бороться с бессонницей. Если вам не удаётся сразу заснуть, то нужно притвориться спящим и представить себе, что видишь стадо овец, которые прыгают через заборчик. И всех овец надо пересчитать одну за одной, как раз в момент, когда они взлетают над заборчиком, и в конце концов сон тебя обязательно одолеет.

— Понимаешь, я никак не мог заснуть сегодня вечером, — сказал Карлсон. — Я лежал и считал овец. И вот среди них была одна паршивая овца, которая никак не хотела прыгать, ну никак.

Малыш рассмеялся.

— Почему она не хотела прыгать?

— Чтобы меня помучить. Стоит себе у заборчика, переминается с ноги на ногу и ни с места. Тогда я подумал, что, если бы у меня был пистолет, я заставил бы её прыгнуть. И вспомнил, что у тебя, Малыш, в ящике письменного стола лежит маленький пистолетик, и тогда я решил, что сегодня у меня день рождения, — сказал Карлсон и радостно потрогал пистолетик.

Конечно, Карлсон тут же захотел испытать свой подарок.

— Проверка! — сказал он. — Сейчас как бабахну, знаешь, как будет весело! А не то я не играю.

Но Малыш сказал очень твёрдо:

— Нет! Мы перебудим весь дом.

Карлсон пожал плечами.

— Ну и что ж? Пустяки, дело житейское! Снова заснут. А если у них нет овец, чтобы считать, я им одолжу своих.

Но Малыш упёрся и ни за что не соглашался на испытание пистолета. Тогда Карлсон придумал такой выход.

— Мы полетим ко мне, — заявил он. — Всё равно ведь надо отпраздновать мой день рождения… Не найдётся ли у вас пирога?

Но пирога на этот раз не было, а когда Карлсон стал ворчать, Малыш сказал, что это, мол, пустяки, дело житейское.

— Запомни, — строго оборвал его Карлсон. — «Пустяки, дело житейское» про пироги не говорят. Но делать нечего, попробуем обойтись булочками. Беги и неси всё, что найдёшь!

Малыш пробрался в кухню и вернулся, нагружённый булочками. Мама разрешила ему в случае необходимости давать Карлсону булочку-другую. А сейчас необходимость в этом была.

Правда, мама не разрешала летать с Карлсоном на крышу, но об этом Малыш совсем забыл и искренне удивился бы, если бы кто-нибудь ему об этом напомнил. Он привык летать с Карлсоном и совсем не боялся, и даже сердце у него не ёкало, когда он, обхватив Карлсона руками за шею, стремительно взлетал ввысь, прямо к домику на крыше.

* * *
Таких июньских вечеров, как в Стокгольме, не бывает нигде. Нигде в мире небо не светится этим особым светом, нигде сумерки не бывают такими ясными, такими прозрачными, такими синими, что город и небо, отражённые в блеклых водах залива, кажутся совсем сказочными.

Такие вечера словно специально созданы для празднования дней рождения Карлсона в его домике на крыше. Малыш любовался сменой красок на небе, а Карлсон не обращал на это никакого внимания. Но когда они сидели вот так рядышком на крылечке, уплетали булочки и запивали их соком, Малыш яснопонимал, что этот вечер совсем не похож на другие вечера. А Карлсон так же ясно понимал, что эти булочки совсем не похожи на другие булочки, которые печёт мама Малыша.

«И домик Карлсона не похож ни на один домик в мире», — думал Малыш. Нигде нет такой уютной комнаты, и такого крылечка, и такого удивительного вида вокруг, и нигде не собрано вместе столько удивительных и на первый взгляд бессмысленных вещей, как здесь: Карлсон, как белка, набивал свой домик бог знает чем. Малыш не имел понятия, где Карлсон раздобыл все эти предметы. Большинство своих сокровищ Карлсон развешивал по стенам, чтобы их легко было найти в нужный момент.

— Видишь, какой у меня порядок. Всё-всё висит слева, кроме инструментов, а инструменты — справа, — объяснил Карлсон Малышу. — И картины тоже.

Да, на стене у Карлсона висели две прекрасные картины. Малыш очень любил на них смотреть. Их нарисовал сам Карлсон. На одной в самом углу листа была нарисована крошечная крылатая козявка, и картина называлась «Очень одинокий петух». На другой была изображена лисица, но картина при этом называлась «Портрет моих кроликов».

— Кроликов не видно, потому что они все у лисицы в животе, — пояснял Карлсон.

Набив рот булочкой, Карлсон сказал:

— Когда у меня будет время, я нарисую третью картину: «Портрет маленькой упрямой овцы, которая не хочет прыгать».

Но Малыш слушал его рассеянно, у него кружилась голова от звуков и запахов летнего вечера. Он уловил аромат цветущих лип с их улицы, слышал стук каблуков о плиты тротуара — много людей гуляло в этот ясный вечер. «Какой летний звук!» — подумал Малыш. Вечер был совсем тихий, и каждый шорох из соседних домов доносился до него удивительно отчётливо: люди болтали, и кричали, и пели, и бранились, и смеялись, и плакали — всё вперемешку. И никто из них не знал, что на крыше высокого дома сидит мальчишка и вслушивается в это сплетение звуков, как в самую настоящую музыку.

«Нет, они не знают, что я сижу здесь с Карлсоном, и что мне так хорошо, и что я жую булочки и пью сок», — подумал счастливый Малыш.

Вдруг в ближайшей к ним мансарде раздались какие-то вопли.

— Слыхал? Это мои хулиганы-сороканы, — объяснил Карлсон.

— Кто?.. Кто? Филле и Рулле?

Малыш тоже знал Филле и Рулле. Это были самые отпетые хулиганы и воры во всём Вазастане. Они тащили всё, что плохо лежало. Словно сороки. Поэтому Карлсон их звал «хулиганы-сороканы». Год назад они как-то вечером забрались в квартиру Свантесонов, чтобы обокрасть её, но Карлсон тогда поиграл с ними в привидения и так их напугал, что они это, верно, и по сей день не забыли. Даже серебряной ложечки им не удалось унести.

Когда Карлсон услышал вопли Филле и Рулле в мансарде, он решил вмешаться.

— Я думаю, сейчас самое время их немного попугать, — сказал он. — А не то мои хулиганы-сороканы отправятся на охоту за чужими вещами.

И они двинулись по скату крыши к мансарде жуликов. Малыш не предполагал, что можно так ловко прыгать на коротких толстых ногах: угнаться за Карлсоном было просто невозможно, тем более Малышу, который не так уж часто прыгал по крышам, но он изо всех сил старался не отстать от своего друга.



— Хулиганы-сороканы отвратительные типы, — сказал Карлсон, перепрыгивая с выступа на выступ. — Когда я себе что-нибудь беру, я всегда плачу за это пять эре, потому что я самый честный на свете. Но скоро у меня кончится запас пятиэровых монеток, и что я тогда буду делать, если мне захочется что-нибудь себе взять?.. Просто не знаю…

Окно мансарды Филле и Рулле было открыто, хоть и завешено занавеской. Крик там стоял невообразимый.


— Давай поглядим, чего это они так развеселились, — сказал Карлсон, отодвинул занавеску и заглянул в комнату. Потом он пустил на своё место Малыша. И Малыш увидел Филле и Рулле. Они расположились прямо на полу, а перед ними была разложена газета. Видимо, в такое неистовство их приводило то, что они читали.

— Отхватить десять тысяч просто так, за здорово живёшь, представляешь! — орал Рулле.

— И к тому же летает он здесь, у нас, в Вазастане! Поздравь меня с праздником, Рулле! — орал Филле и корчился от смеха.

— Послушай, Филле, — сказал Рулле, — я знаю одного парня, которому охота получить десять тысяч крон, ха-ха-ха!

Когда Малыш понял, о чём они говорят, он побледнел от страха, но Карлсон только захихикал.

— А я знаю одного парня, которому охота позабавиться, — сказал он и вытащил пистолетик.



Выстрел прогремел по крыше.

— Откройте, полиция! — произнёс Карлсон строгим голосом.

Рулле и Филле вскочили как встрёпанные.

— Нулле, рас нет! — закричал Филле.

Он хотел сказать: «Рулле, нас нет», но когда он пугался, он всегда путал буквы в словах.

— Ксорее в робгарде! — скомандовал он, и они оба спрятались в гардеробе и притворили за собой створку, словно их и не было вовсе.



— Филле и Рулле нет дома, они просили передать, что их нет, они ушли! — раздался вдруг испуганный голос Филле.

Карлсон и Малыш вернулись назад и снова уселись на крыльцо, но Малышу уже не было так весело, как прежде: он думал о том, как трудно обеспечить безопасность Карлсона, особенно когда рядом живут такие типы, как Рулле и Филле. А тут ещё в доме будут фрекен Бок и дядя Юлиус… ах да, он ведь совсем забыл рассказать об этом Карлсону!

— Слушай, Карлсон… — начал Малыш.

Но Карлсон его не слушал. Он вовсю уплетал булочки и запивал их соком из маленького голубенького стаканчика, который прежде принадлежал Малышу, — он подарил его Карлсону три месяца тому назад на его прошлый день рождения. Карлсон держал стаканчик обеими руками, как держат маленькие дети, а когда всё выпил, стал его катать по полу, тоже как это делают маленькие дети.

— Ой! — вырвалось у Малыша, потому что это был маленький голубой стаканчик и ему не хотелось, чтобы он разбился.

Но он и не разбился: Карлсон очень ловко придерживал его большими пальцами ног. Дело в том, что Карлсон снял башмаки и из его драных носков в красную полоску торчали большие пальцы.

— Послушай, Карлсон… — снова начал Малыш.

Но Карлсон его тут же перебил:

— Вот ты умеешь считать. Прикинь-ка, сколько стоят мои большие пальцы, если всего меня оценили в десять тысяч крон.

Малыш рассмеялся.

— Не знаю. Ты что, продавать их собираешься?

— Да, — сказал Карлсон. — Тебе. Уступлю по дешёвке, потому что они не совсем новые. И, пожалуй… — продолжал он, подумав, — не очень чистые.

— Глупый, — сказал Малыш, — как же ты обойдёшься без больших пальцев?

— Да я и не собираюсь обходиться, — ответил Карлсон. — Они останутся у меня, но будут считаться твоими. А я их у тебя вроде как одолжил.

Карлсон положил свои ноги Малышу на колени, чтобы Малыш мог убедиться, насколько хороши его большие пальцы, и убеждённо сказал:

— Подумай только, всякий раз, как ты их увидишь, ты скажешь самому себе: «Эти милые большие пальцы — мои». Разве это не замечательно?

Но Малыш решительно отказался от такой сделки. Он просто пообещал отдать Карлсону свои пятиэровые монетки — всё, что лежали в его копилке. Ему не терпелось рассказать Карлсону то, что он должен был рассказать.

— Послушай, Карлсон, — сказал он, — ты можешь отгадать, кто будет за мной присматривать, когда мама и папа отправятся путешествовать?

— Я думаю, лучший в мире присмотрщик за детьми, — сказал Карлсон.

— Ты что, имеешь в виду себя? — на всякий случай спросил Малыш, хотя и так было ясно, что Карлсон имел в виду именно это.

И Карлсон кивнул в подтверждение.

— Если ты можешь мне указать лучшего присмотрщика, чем я, получишь пять эре.

— Фрекен Бок, — сказал Малыш.

Он боялся, что Карлсон рассердится, когда узнает, что мама вызвала фрекен Бок, когда лучший в мире присмотрщик за детьми находился под рукой, но, странным образом, Карлсон, напротив, заметно оживился и просиял.

— Гей-гоп! — Вот и всё, что он сказал. — Гей-гоп!

— Что ты хочешь сказать этим «гей-гоп»? — с каким-то смутным беспокойством спросил Малыш.

— Когда я говорю «гей-гоп», то я и хочу сказать «гей-гоп», — заверил Карлсон Малыша, но глаза его подозрительно заблестели.

— И дядя Юлиус тоже приедет, — продолжал Малыш. — Ему нужно посоветоваться с доктором и лечиться, потому что по утрам у него немеет тело.

И Малыш рассказал Карлсону, какой тяжёлый характер у дяди Юлиуса и что он проживёт у них всё время, пока мама и папа будут плавать на белом пароходе, а Боссе и Бетан разъедутся на каникулы кто куда.

— Уж не знаю, как всё это получится, — с тревогой сказал Малыш.

— Гей-гоп! Они проведут две незабываемые недели, поверь мне, — сказал Карлсон.

— Ты про кого? Про маму и папу или про Боссе и Бетан? — спросил Малыш.

— Про домомучительницу и дядю Юлиуса, — объяснил Карлсон.

Малыш ещё больше встревожился, но Карлсон похлопал его по щеке, чтобы ободрить.

— Спокойствие, только спокойствие! Мы с ними поиграем, очень мило поиграем, потому что мы с тобой самые милые в мире… Я-то во всяком случае.

И он выстрелил над самым ухом Малыша, который от неожиданности даже подпрыгнул на месте.

— И бедному дяде Юлиусу не придётся лечиться у доктора, — сказал Карлсон. — Его лечением займусь я.

— Ты? — удивился Малыш. — Да разве ты знаешь, как надо лечить дядю Юлиуса?

— Я не знаю? — возмутился Карлсон. — Обещаю тебе, что он у меня в два счёта забегает, как конь… Для этого есть три процедуры.

— Какие такие процедуры? — недоверчиво спросил Малыш.

— Щекотание, разозление и дуракаваляние, — серьёзно сказал Карлсон. — Никакого другого лечения не потребуется, ручаюсь!

А Малыш с тревогой глядел вниз, потому что из многих окон стали высовываться головы — видно, люди хотели выяснить, кто это стреляет. И тут он заметил, что Карлсон снова заряжает пистолетик.

— Не надо, Карлсон, прошу тебя, — взмолился Малыш. — Не стреляй больше!

— Спокойствие, только спокойствие, — сказал Карлсон. — Послушай, — продолжил он, помолчав, — я вот сижу и обдумываю одну вещь. А как по-твоему, может ли домомучительница тоже страдать онемением тела?

Но прежде чем Малыш успел ответить, Карлсон, ликуя, поднял руку с пистолетом над головой и выстрелил.



Резкий звук прокатился по крышам и замер. В соседних домах загудели голоса: то испуганные, то сердитые, а кто-то крикнул, что нужно вызвать полицию. Тут Малыш совсем вышел из себя. Но Карлсон сидел с невозмутимым видом и жевал булочку, уже последнюю.

— Чего это они там расшумелись? — недоумевал он. — Разве они не знают, что у меня сегодня день рождения?

Он проглотил последний кусочек булочки и запел песню, милую песенку, которая так хорошо звучала летним вечером.

Пусть всё кругом
Горит огнём,
А мы с тобой споём:
Ути, боссе, буссе, бассе,
Биссе, и отдохнём.
Пусть двести булочек несут
На день рожденья к нам,
А мы с тобой устроим тут
Ути, боссе, буссе, капут,
Биссе и тарарам.

Карлсон — первый ученик

В тот вечер, когда мама и папа отправились в путешествие, косой дождь барабанил по стёклам и гудел в водосточных трубах. Ровно за десять минут до их отъезда в квартиру ворвалась фрекен Бок, промокшая до нитки и злая как собака.

— Наконец-то! — прошептала мама. — Наконец-то! Она целый день прождала фрекен Бок и теперь, конечно, нервничала, но фрекен Бок этого не заметила.

— Я не могла прийти раньше. И в этом виновата Фрида, — хмуро сказала она.

Маме надо было о многом поговорить с фрекен Бок. Но времени на это уже не было: у подъезда их ждало такси.

— Главное, заботьтесь о мальчике, — сказала мама со слезами на глазах. — Надеюсь, с ним ничего не случится за время нашего отсутствия.

— При мне никогда ничего не случается, — заверила фрекен Бок, и папа сказал, что он в этом не сомневается.

Он был уверен, что дома всё будет в порядке. А потом папа и мама обняли на прощание Малыша, вышли на площадку и исчезли в лифте… И Малыш остался один с фрекен Бок.

Она сидела за кухонным столом, большая, грузная, раздражённая, и приглаживала мокрые волосы своими большими, красными руками. Малыш робко посмотрел на неё и попытался улыбнуться, чтобы показать своё дружелюбие. Он помнил, что, когда фрекен Бок в первый раз жила у них, он боялся её и относился к ней сперва очень плохо. Но теперь ведь всё было иначе, надо было скорее радоваться тому, что она здесь, в доме. И хотя встреча фрекен Бок и Карлсона не предвещала ничего хорошего, Малыш был благодарен домомучительнице за то, что она согласилась у них пожить. Ведь иначе мама никогда в жизни не разрешила бы ему остаться, чтобы оберегать Карлсона, это уж точно. Поэтому Малышу хотелось с самого начала вести себя с фрекен Бок хорошо, и он вежливо спросил её:

— Как поживает Фрида?

Фрекен Бок не ответила, она только фыркнула. Фрида была сестрой фрекен Бок. Малыш её в жизни не видел. Зато много о ней слышал. Даже очень много. От фрекен Бок, которая жила вместе с сестрой Фридой в квартире на Фрейгатен, но они, видно, не очень-то ладили. Малыш понял, что фрекен Бок была недовольна сестрой, считала её поведение нескромным и странным. Всё началось с того, что Фрида выступила по телевидению с рассказом о привидениях, а фрекен Бок никак не могла с этим примириться. Правда, потом ей тоже удалось выступить по телевидению и рассказать всей Швеции свой рецепт приготовления соуса. Но всё же этого оказалось недостаточным, чтобы подчинить себе Фриду: она продолжала вести себя нескромно и странно. Поэтому фрекен Бок только фыркала в ответ на вопрос Малыша: "Как поживает Фрида?"

— Полагаю, что прекрасно, — всё же ответила домомучительница, когда отфыркалась. — Завела себе жениха, несчастная.

Малыш толком не знал, что на это надо сказать, но что-то обязательно надо было сказать, а ведь ему хотелось быть внимательным. Поэтому он спросил:

— А у вас, фрекен Бок, тоже есть жених?

Но он явно сделал промах, потому что фрекен Бок резко встала и так при этом двинула стол, что всё на нём задребезжало.

— Слава богу, нет! — сказала она. — Я и не хочу. Не всем же быть такими кокетками, как Фрида.

Она умолкла и с таким усердием стала мыть посуду, что брызги летели во все стороны. Но вдруг она о чём-то вспомнила, с тревогой поглядела на Малыша и спросила:

— Послушай, я надеюсь, что тот невоспитанный толстый мальчишка, с которым ты в тот раз играл, теперь сюда больше не ходит?

Фрекен Бок никак не могла взять в толк, что Карлсон, который живёт на крыше, — красивый, умный, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил. Она считала, что он — ровесник Малыша, его школьный товарищ, самый обыкновенный озорник. Что этот озорник почему-то умеет летать, её не удивляло. Она думала, что такой моторчик можно купить в игрушечном магазине, были бы только деньги, и всё ворчала по поводу того, что теперь так балуют детей. «Скоро дело дойдёт до того, что дошкольники станут на Луну летать», — говорила она. И вот теперь она вспомнила Карлсона и назвала его «этот невоспитанный, толстый мальчишка»… Малышу это совсем не понравилось.

— Карлсон вовсе не такой толстый… — начал он, но тут как раз раздался звонок в дверь.

— О, приехал дядя Юлиус! — сказал Малыш и побежал открывать.

Но в дверях стоял вовсе не дядя Юлиус, а Карлсон. Он был мокрый как гусь, под ногами у него уже натекла лужа, а в глазах был немой упрёк.

— Летать бог весть куда только потому, что кто-то не подумал оставить окно открытым! — возмущался Карлсон.

— Да ведь ты же сказал, что тебе пора спать! — защищался Малыш, потому что Карлсон и в самом деле это сказал. — Я, правда, не думал, что тебя ещё можно ждать сегодня.

— А ты мог всё же не терять надежду, — не унимался Карлсон. — Ты мог бы подумать: а вдруг он всё же придёт, милый Карлсончик, ой, как это будет хорошо, да, да, вдруг всё же придёт, потому что захочет встретиться с домомучительницей. Вот что ты мог бы подумать.

— А ты в самом деле захотел с ней встретиться? — испуганно спросил Малыш.

— Гей-гоп! — крикнул Карлсон. — Ещё бы!

Малыш прекрасно понимал, что он не сумеет надолго отсрочить встречу Карлсона с фрекен Бок, но он не был готов к тому, чтобы это произошло прямо в первый же вечер. Он решил, что поговорит сейчас с Карлсоном, но Карлсон, словно охотничья собака, напавшая на след, неудержимо рвался на кухню. Малыш всё же схватил его за рукав.

— Послушай, Карлсон, — сказал он, стараясь придать своему голосу как можно большую убедительность, — она ведь думает, что ты мой товарищ по школе, и, по-моему, хорошо, чтобы она и дальше так думала.

Карлсон вдруг застыл, а потом в нём что-то заклокотало, как всякий раз, когда он приходил в восторг от новой выдумки.

— Она в самом деле верит, что я хожу в школу? — переспросил он, ликуя. И ринулся на кухню.

Фрекен Бок услышала чьи-то приближающиеся шаги. Она ждала дядю Юлиуса и была немало удивлена, что пожилой господин так стремительно скачет по коридору. Исполненная любопытства, глядела она на дверь: ей казалось, что дядя Юлиус должен быть очень представителен и элегантен. Когда же дверь с шумом распахнулась и в кухню ворвался Карлсон, она вскрикнула, словно увидела змею.

Карлсон не заметил её ужаса. Двумя прыжками он очутился около неё и с рвением заглянул ей в лицо, выражавшее глубокое неодобрение.

— А ты знаешь, кто у нас в классе первый ученик? — спросил Карлсон. — Угадай, кто лучше всех умеет считать, и писать, и… Кто вообще лучше всех?

— Когда входишь в дом, надо здороваться, — сказала фрекен Бок. — И меня нисколько не интересует, кто у вас первый ученик. Уж во всяком случае, не ты, это ясно.

— Спасибо за эти слова, — сказал Карлсон и надулся, но со стороны могло показаться, что он думает. — Уж в арифметике-то я, во всяком случае, самый сильный, — мрачно сказал он наконец и пожал плечами. — Пустяки, дело житейское, — добавил он и вдруг весело запрыгал по кухне. Он вертелся вокруг фрекен Бок и что-то бормотал, и так постепенно родилось что-то вроде песенки:

Пусть всё кругом
Горит огнём,
А мы с тобой споём.
— Не надо, Карлсон, не надо, — пытался унять его Малыш, но без толку.

Ути, боссе, буссе, бассе,
Биссе, и отдохнём, —
всё увлеченней пел Карлсон. А когда он дошёл до слова «отдохнём», раздался выстрел, а вслед за ним — пронзительный крик. Выстрелил Карлсон из своего пистолетика, а закричала фрекен Бок. Малыш сперва подумал, что она упала в обморок, потому что она плюхнулась на стул и долго сидела молча, с закрытыми глазами, но когда Карлсон снова запел:


Ути, боссе, буссе,

Биссе, и отдохнём, —


она открыла глаза и сказала зло:

— Ты у меня сейчас таких боссе и бассе получишь, дрянной мальчишка, что век помнить будешь!

Карлсон на это ничего не ответил, он только подцепил своим пухленьким указательным пальцем фрекен Бок за подбородок, а потом ткнул в красивую брошь, приколотую у ворота.

— Красивая вещь, — сказал он. — Где ты её стянула?

— Карлсон, перестань, прошу тебя! — в страхе крикнул Малыш, потому что он видел, в каком бешенстве была фрекен Бок.

— Ты всякий… всякий стыд потерял, — проговорила она, запинаясь, с трудом находя слова, а потом закричала: — Убирайся вон! Слышишь? Я сказала: вон!

— Успокойся! — сказал Карлсон. — Я ведь только спросил, а когда вежливо задаёшь вопрос, то можно надеяться на такой же вежливый ответ.

— Вон! — кричала фрекен Бок.

— Во-первых, мне необходимо выяснить одну вещь, — сказал Карлсон. — Не замечала ли ты, что по утрам у тебя немеет тело? А если замечала, то не хочешь ли ты, чтобы я тебя полечил?

Фрекен Бок обвела кухню диким взглядом в поисках какого-нибудь тяжёлого предмета, чтобы швырнуть им в Карлсона, и Карлсон услужливо подбежал к шкафу, вынул оттуда выбивалку для ковров и сунул её домомучительнице в руки.

— Гей-гоп! — кричал он, снова бегая по кухне. — Гей-гоп, вот теперь наконец всё начнётся!

Но фрекен Бок бросила выбивалку в угол. Она ещё помнила, каково ей пришлось в прошлый раз, когда она гналась за ним с такой вот выбивалкой в руке, и не хотела испытать это снова.



Малыш боялся, что всё это плохо кончится, и гадал, сколько кругов Карлсон успеет сделать прежде, чем фрекен Бок сойдёт с ума. «Не так уж много», — решил Малыш и понял, что главное — как можно быстрее увести Карлсона из кухни. И когда он в одиннадцатый раз промчался с гиканьем мимо него, Малыш схватил его за шиворот.

— Карлсон, — взмолился он, — прошу тебя, пойдём ко мне в комнату!

Карлсон пошёл за ним крайне неохотно.

— Прекратить наши упражнения как раз в тот момент, когда мне удалось наконец вдохнуть в неё жизнь, какая глупость! — ворчал он. — Ещё несколько минут, и она стала бы такой же бодрой, весёлой и игривой, как морской лев, в этом нет сомнений!

Первым долгом Карлсон, как всегда, выкопал персиковую косточку, чтобы посмотреть, насколько она выросла. Малыш тоже подошёл, чтобы на неё взглянуть, а оказавшись рядом с Карлсоном, положил ему руку на плечо и только тогда заметил, что бедняжка Карлсон промок до нитки — должно быть, он долго летал под проливным дождём.

— Неужели ты не мёрзнешь, на тебе же сухого места нет? — спросил Малыш.

Карлсон, видно, до сих пор не обращал на это внимания, но он тут же спохватился.

— Конечно, мёрзну, — сказал он. — Но разве это кого-нибудь беспокоит? Разве кто-нибудь пальцем шевельнёт, если лучший друг приходит, промокший до нитки, и у него зуб на зуб не попадает от холода? Разве кто-нибудь заставит его снять мокрую одежду и наденет пушистый, красивый купальный халат? Разве кто-нибудь, спрашиваю я, побежит на кухню, и сварит для него шоколад, и принесёт ему побольше плюшек, и силком уложит в постель, и споёт ему красивую, печальную колыбельную песнь, чтобы он скорее заснул?.. Разве кто-нибудь позаботился о друге? — заключил свою тираду Карлсон и с упрёком посмотрел на Малыша.

— Нет, никто не позаботился, — признался Малыш, и голос его прозвучал так, что казалось, он вот-вот расплачется.

И Малыш со всех ног кинулся делать всё то, что, по мнению Карлсона, надо было сделать в этом случае для своего лучшего друга. Труднее всего было получить у фрекен Бок тёплый шоколад и плюшки для Карлсона, но у неё уже не было ни сил, ни времени оказывать дальнейшее сопротивление, потому что она жарила цыплёнка по случаю приезда дяди Юлиуса, который мог появиться в любую минуту.

— Сам себе сделай горячий шоколад, если хочешь, — сказала она.

И Малыш прекрасно со всем справился. Несколько минут спустя Карлсон уже сидел в белом купальном халате в постели Малыша, пил обжигающий шоколад и с аппетитом ел плюшки, а в ванной комнате были развешаны для просушки его рубашки, штаны, бельё, носки и даже башмаки.

— Вот что, — сказал Карлсон, — прекрасную, печальную колыбельную можешь не петь, лучше посиди у изголовья моей кровати всю ночь, не смыкая глаз.

— Всю ночь? — спросил Малыш.

Карлсон не мог ответить. Он как раз засунул в рот целую плюшку и поэтому только энергично закивал. Бимбо надрывался от лая. Ему не нравилось, что Карлсон лежал в постели Малыша. Но Малыш взял Бимбо на руки и прошептал ему на ухо:

— Я ведь могу лечь на диванчик, понимаешь? И твою корзинку мы переставим туда.

Фрекен Бок гремела чем-то на кухне, и, когда Карлсон это услышал, он сказал с досадой:

— Она не поверила, что я первый ученик.

— Это неудивительно, — сказал Малыш.

Он ведь давно обнаружил, что Карлсон не умеет толком ни читать, ни писать, ни считать, хотя и похвастался фрекен Бок, что всё это он отлично умеет!

— Тебе надо упражняться, — сказал Малыш. — Хочешь, я научу тебя хоть немного сложению?

Карлсон фыркнул, и брызги шоколада обдали всё вокруг.

— А ты хочешь, я научу тебя хоть немного скромности? Неужели ты думаешь, что я не знаю этого слу… сла… Как это называется?

Впрочем, времени для упражнений в устном счёте у них всё равно не оказалось, потому что именно в этот момент раздался долгий звонок в дверь. Малыш сообразил, что это может быть только дядя Юлиус, и со всех ног кинулся открывать. Ему очень хотелось встретить дядю Юлиуса одному — он считал, что Карлсон может спокойно полежать это время в постели. Но Карлсон так не считал. Он уже стоял за спиной Малыша, и полы купального халата путались у него в ногах.

Малыш настежь распахнул дверь, и на пороге действительно стоял дядя Юлиус. В обеих руках он держал по чемодану.



— Добро пожаловать, дядя Юлиус… — начал Малыш, но окончить ему так и не удалось, потому что раздался оглушительный выстрел и дядя Юлиус как подкошенный повалился на пол.

— Карлсон! — в отчаянии прошептал Малыш.

Как он жалел теперь, что подарил Карлсону этот пистолетик! — Зачем ты это сделал?

— Это был салют! — воскликнул Карлсон. — Когда приезжают почётные гости, ну, всякое там президенты или короли, их всегда встречают салютом.

Малыш чувствовал себя до того несчастным, что готов был заплакать. Бимбо дико лаял, а фрекен Бок, которая тоже, услышав выстрел, прибежала, всплеснула руками и принялась охать и причитать над бедным дядей Юлиусом, который лежал неподвижно на коврике у входной двери, словно поваленная сосна в лесу. Только Карлсон оставался по-прежнему невозмутим.

— Спокойствие, только спокойствие, — сказал он. — Сейчас мы его взбодрим.

Он взял лейку, из которой мама Малыша поливала цветы, и стал из неё поливать дядю Юлиуса. Это действительно помогло, дядя Юлиус медленно открыл глаза.

— Всё дождь и дождь, — пробормотал он ещё в полузабытьи. Но когда увидел склонённые над ним встревоженные лица, он совсем очнулся. — А что… что, собственно, было? — спросил он в полном недоумении.

— Был дан салют, — объяснил Карлсон, — хотя для многих лиц церемония салюта теперь сочетается с таким вот душем.

А фрекен Бок занялась тем временем дядей Юлиусом. Она насухо вытерла его полотенцем и повела в комнату, где он будет жить. Оттуда доносился её голос: она объясняла дяде Юлиусу, что этот толстый мальчишка — школьный товарищ Малыша и что всякий раз он придумывает бог знает какие дикие шалости.

— Карлсон! — сказал Малыш. — Обещай, что ты никогда больше не будешь устраивать салютов.

— Можете не беспокоиться, — угрюмо буркнул Карлсон. — Приходишь специально для того, чтобы помочь торжественно и празднично встретить гостей, и никто тебя за это не благодарит, никто не целует в обе щеки и не кричит в восторге, что ты — самый весёлый в мире парень. Никто! Все вы слабаки, только и норовите в обморок падать! Плаксы… Вот вы кто!

Малыш ему не ответил. Он стоял и слушал, как дядя Юлиус ворчит в своей комнате. И матрац был жёсток, и кровать коротка, и одеяло слишком тонкое… Одним словом, сразу стало заметно, что дядя Юлиус появился в доме.

— Он никогда ничем не бывает доволен, — сказал Малыш Карлсону. — Вот разве что самим собой.

— Да я его в два счёта от этого отучу, — сказал Карлсон, — ты только попроси меня как следует.

Но Малыш попросил Карлсона как следует только об одном: оставить дядю Юлиуса в покое.

Карлсон ночует у Малыша

Час спустя дядя Юлиус уже сидел за столом и уплетал цыплёнка, а фрекен Бок, Малыш, Карлсон и Бимбо стояли рядом и глядели на него. «Как король», — подумал Малыш. Им учительница в школе рассказывала, что, когда короли едят, вокруг стоят придворные и смотрят на них.

Дядя Юлиус был толстый, и вид у него был очень высокомерный и самодовольный. «Наверно, такой, какой и должен быть у старых королей», — решил Малыш.

— Собаку прочь! — сказал дядя Юлиус. — Малыш, ты же знаешь, что я терпеть не могу собак.

— Но Бимбо не делает ничего плохого, — возразил Малыш. — Он не лает, и вообще он такой милый.

Дядя Юлиус придал своему лицу насмешливое выражение, как, впрочем, всегда, когда собирался сказать что-нибудь неприятное.

— Да, теперь настали такие времена, — сказал он. — Маленькие мальчики не только не делают то, что им приказано, но ещё и возражают взрослым. Вот как теперь обстоят дела, и мне это решительно не нравится.

До сих пор Карлсон не мог оторвать глаз от цыплёнка, но после этих слов он перевёл взгляд на дядю Юлиуса и долго смотрел на него в глубокой задумчивости.

— Дядя Юлиус, — проговорил наконец Карлсон, — скажи, тебе когда-нибудь кто-нибудь говорил, что ты красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил?

Дядя Юлиус никак не ожидал услышать такой комплимент. Он очень обрадовался — это было ясно, хотя и попытался виду не подавать. Он только скромно улыбнулся и сказал:

— Нет, этого мне никто ещё не говорил.

— Не говорил, значит? — задумчиво переспросил Карлсон. — Тогда почему тебе в голову пришла такая нелепая мысль?

— Карлсон, перестань… — сказал Малыш с упрёком, потому что считал, что Карлсон и в самом деле ведёт себя безобразно.

Но тут Карлсон обиделся не на шутку.

— «Карлсон, перестань, Карлсон, перестань, Карлсон, перестань»! Только это я от тебя и слышу! — возмутился он. — Почему ты меня всё одёргиваешь? Я не делаю ничего плохого.

Дядя Юлиус строго посмотрел на Карлсона. Но потом, видимо, решил, что он не заслуживает внимяния, и снова занялся цыплёнком. А фрекен Бок всё пододвигала ему блюдо и умоляла взять ещё кусочек.

— Надеюсь, вам нравится? — спросила она.

Дядя Юлиус впился зубами в цыплячью ножку, а потом сказал с насмешливым видом:

— Да, спасибо! Хотя этому цыплёнку уж наверняка сравнялось пять лет, зубы позволяют мне это точно определить.

Фрекен Бок вспыхнула и сморщила лоб от обиды.

— У такого цыплёнка вообще нет зубов, — сказала она с горечью.

Дядя Юлиус поглядел на фрекен Бок ещё более насмешливо.

— Зато у меня они есть, — сказал он.

— Только не ночью, — уточнил Карлсон.

Малыш стал красный как рак. Ведь это он рассказал Карлсону, что когда дядя Юлиус спит, его зубы лежат в стакане с водой на тумбочке у кровати.

К счастью, фрекен Бок в этот момент разревелась — от обиды, что дядя Юлиус нашёл цыплёнка жёстким. Ничто на свете не могло причинить ей такого горя, как непризнание её кулинарного искусства, и теперь она горько плакала.

Дядя Юлиус, конечно, не думал, что она примет это так близко к сердцу. Он торопливо поблагодарил её за еду, смущённо встал из-за стола, уселся в качалку, развернул газету и отгородился ею ото всех.

Карлсон в сердцах уставился на него.

— Какие всё-таки бывают противные люди! — воскликнул он и, подбежав к фрекен Бок, стал её похлопывать по плечу. — Ничего, ничего, моё золотце, — говорил он, стараясь её утешить, — жёсткий цыплёнок — это пустяки, дело житейское. Разве ты виновата, что так и не научилась жарить цыплят?

Но тут фрекен Бок отпихнула Карлсона от себя с такой силой, что он кубарем пролетел через всю комнату и — раз! — очутился прямо на коленях у дяди Юлиуса.

— Гей-гоп! — завопил Карлсон и, не дав дяде Юлиусу опомниться, удобно расположился: он свернулся калачиком и сказал с довольной улыбкой: — Давай играть в дедушку и внучка! Рассказывай мне сказку, но только, смотри, не очень страшную, а то я испугаюсь.



Дядя Юлиус меньше всего на свете хотел быть дедушкой Карлсона, а кроме того, он увидел что-то интересное в газете. Поэтому он недолго думая схватил Карлсона за шиворот и поставил на пол. Повернувшись к фрекен Бок, он громко сказал:

— Знаете, что я сейчас прочёл? — спросил он. — Будто здесь у вас, в районе Вазастана, летает какой-то спутник-шпион. Вы слыхали?

Малыш прямо застыл от ужаса. Только этого ещё не хватало! Почему дяде Юлиусу должна была попасть под руку именно эта злосчастная газета! Ведь с тех пор прошло уже больше недели!

Однако, к счастью, дядя Юлиус пока только издевался над тем, что было написано в газете.

— Они думают, что им всё сойдёт с рук, любой бред, — сказал он. — У них только одна задача — распродать побольше номеров. Шпион… неуловим! Знаем мы эти сказки! Разве вы, фрекен Бок, хоть разок видели этот таинственный летающий бочонок?

У Малыша перехватило дыхание. «Если она сейчас расскажет дяде Юлиусу, что этот невоспитанный толстый мальчишка тоже умеет летать, всё пропало, — думал Малыш, — во всяком случае, тогда у дяди Юлиуса обязательно возникнут подозрения».

Но фрекен Бок, видно, вовсе не считала, что в самом Карлсоне и в его умении летать есть что-то необычное, кроме того, она всё ещё так громко всхлипывала, что едва могла говорить.

— Летающий бочонок? Что-то я ничего об этом не слыхала, — проговорила она наконец, глотая слёзы. — Наверно, обычная газетная утка.

У Малыша вырвался вздох облегчения. Если бы ему только удалось уговорить Карлсона никогда, никогда, никогда не летать при дяде Юлиусе, то, может, всё как-нибудь ещё обошлось бы.

Малыш обернулся, чтобы тут же попросить об этом Карлсона, но его словно ветром сдуло. Малыш забеспокоился и решил немедленно начать поиски, но дядя Юлиус подозвал его к себе. Он хотел узнать, как у Малыша идут дела в школе, и проверить, силён ли он в устном счёте, хотя сейчас были летние каникулы, а значит, не время говорить о занятиях. Но в конце концов Малышу всё же удалось вырваться, и он помчался к себе в комнату посмотреть, не там ли Карлсон.

— Карлсон! — крикнул он, переступив порог. — Карлсон, где ты?

— В твоих пижамных штанах, — ответил Карлсон. — Если только эти две узкие кишки можно назвать штанами!

Он сидел на краю кровати и пытался натянуть на себя штаны, но, как ни старался, ничего не получалось.

— Я дам тебе пижаму Боссе, — сказал Малыш, метнулся в комнату брата и принёс оттуда большую пижаму. Она налезла и на такого толстяка, как Карлсон. Правда, штанины и рукава оказались чересчур длинны, но Карлсон тут же нашёл выход — недолго думая он их обрезал. Малыш не успел и слова вымолвить, но он, по правде говоря, даже не очень огорчился. В конце концов, рассуждал он, пижама — это пустяки, дело житейское, и то, что она погибла, не может омрачить его радости: ведь это такое удивительное событие — Карлсон останется у него ночевать!

Малыш постелил себе на диванчике простыни Боссе и поставил рядом с собой корзинку Бимбо. Бимбо уже улёгся в неё и пытался заснуть, но то и дело открывал глаза и недоверчиво косился на Карлсона. Карлсон вертелся в кроватке Малыша, стараясь устроиться поудобнее.

— Я хочу свить себе тёплое гнёздышко, — сказал он.

«В этой пёстрой пижаме он и в самом деле похож на птицу, — подумал Малыш. — Если со всех сторон подоткнуть одеяло, то он будет лежать, как в гнезде».

Но Карлсон не захотел, чтобы Малыш подоткнул одеяло.

— Пока ещё рано, — сказал он. — Сперва мы позабавимся. Я не согласен скучать, лёжа в постели. Здесь тоже есть, чем заняться. Можно есть бутерброды с жирной колбасой, можно играть в «мешок», можно устроить подушечную битву. Мы начнём с бутербродов.

— Но ты же недавно съел целую гору плюшек.

— Если мы будем лежать и скучать, я не играю, — заявил Карлсон. — Неси бутерброды!

И Малыш прокрался в кухню и приготовил бутерброды. Никто ему не помешал, фрекен Бок сидела в гостиной и разговаривала с дядей Юлиусом. Видно, она уже простила ему ту обиду, которую он ей нанёс, сказав, что цыплёнок жёсток. Малыш беспрепятственно вернулся в свою комнату и присел на кровать у ног Карлсона. Он глядел, как Карлсон сосредоточенно уплетает бутерброды, и был счастлив. Как приятно, когда твой лучший друг остаётся у тебя ночевать. И Карлсон на этот раз тоже был всем, всем доволен.

— Бутерброды хороши, и ты хорош, и домомучительница тоже хороша, — сказал он. — Хотя она и не поверила, что я первый ученик, — добавил он и помрачнел. Это обстоятельство его явно огорчало.

— Ах, не обращай на это внимания! Вот дядя Юлиус тоже хочет, чтобы я был первым учеником, а я вовсе не первый.

— Нет, спасибо, я так не согласен, — сказал Карлсон. — Вот если бы я хоть немного научил тебя этому слу… слу… как это ты называешь?

— Сложение, — сказал Малыш. — Ты собираешься меня учить?

— Да, потому что я лучший в мире специалист по сложению.

Малыш рассмеялся.

— Сейчас проверим, — сказал он. — Ты согласен?

Карлсон кивнул.

— Приступай!

И Малыш приступил.

— Вот мама даёт тебе, допустим, три яблока…

— Я скажу ей спасибо.

— Не перебивай меня, — сказал Малыш. — Если ты получишь три яблока от мамы, и два от папы, и два от Боссе, и три от Бетан, и одно от меня…

Докончить ему не удалось, потому что Карлсон погрозил ему пальцем.

— Так я и знал! — сказал он. — Я всегда знал, что ты самый жадный в семье, а это что-нибудь да значит!

— Подожди, сейчас не об этом речь, — сказал Малыш, но Карлсон упрямо продолжал:

— Вот если бы ты дал мне большой пакет, я быстро развернул бы его, а там кило яблок, и две груши, и горсть таких мелких жёлтых слив, знаешь?

— Перестань, — сказал Малыш. — Я же говорю про яблоки для примера, чтобы научить тебя сложению. Так вот, ты получил одно яблоко от мамы…

— Постой, — сердито закричал Карлсон. — я так не играю! А куда она дела те два яблока, которые только что собиралась мне дать?

Малыш вздохнул.

— Милый Карлсон, яблоки здесь ни при чём. Они нужны мне только для того, чтобы объяснить тебе, как надо складывать. Теперь ты понял, в чём дело?

Карлсон фыркнул.

— Думаешь, я не понимаю, в чём дело? Мама стащила у меня два яблока, как только я отвернулся.

— Перестань, Карлсон, — снова сказал Малыш. — Итак, если ты получишь три яблока от мамы…

Карлсон довольно кивнул.

— Ну вот видишь! Надо уметь за себя постоять, я всегда это знал. Я люблю порядок: что моё, то моё. Я получил три яблока от твоей мамы, два от папы, два от Боссе, три от Бетан и одно от тебя, потому что ты самый жадный…

— Да, так сколько же у тебя всего яблок? — спросил Малыш.

— А ты как думаешь?

— Я не думаю, я знаю, — твёрдо сказал Малыш.

— Ну тогда скажи! — попросил Карлсон.

— Нет, это ты должен сказать.

— Больно воображаешь! Скажи! Держу пари, что ты ошибёшься.

— Напрасно надеешься! — сказал Малыш. — У тебя будет одиннадцать яблок.

— Ты так думаешь? — переспросил Карлсон. — Вот и попал пальцем в небо. Потому что позавчера вечером я сорвал двадцать шесть яблок в одном саду в Лидингене, но потом я съел три штуки и ещё одно надкусил — ну, что ты теперь скажешь?

Малыш молчал, он просто не знал, что сказать. Но потом он вдруг сообразил.

— Ха-ха! Всё ты врёшь, — сказал он. — Потому что в июне ещё нет яблок на деревьях.

— Верно, нет, — согласился Карлсон. — Но тогда где вы-то их взяли, яблочные воришки!

И Малыш решил отказаться от своего намерения научить Карлсона сложению.

— Но теперь ты хоть знаешь, что это за штука — сложение.

— Ты думаешь, я раньше не знал, что это то же самое, что рвать яблоки, — сказал Карлсон. — А этому меня учить не надо, я сам с этим неплохо справлюсь.

Я ведь лучший в мире мастер по сложению яблок, и, когда у меня выберется свободный часок, мы полетим с тобой за город, и я покажу тебе, как надо браться за сложение.

Карлсон проглотил последний кусок хлеба с колбасой и решил приступить к подушечному бою. Но стоило ему кинуть Малышу в голову подушку, как Бимбо дико залаял.

«Б-р-р!..» — рычал Бимбо, вцепившись зубами в угол подушки. Но Карлсон схватил её за другой угол и потянул к себе. Так Бимбо и Карлсон рвали подушку друг у друга, пока она не лопнула. Бимбо разжал челюсти. Карлсон подхватил подушку и кинул к потолку. Перья, красиво кружась, осыпали Малыша, который лежал на кушетке и хохотал.

— Кажется, пошёл снег, — сказал Карлсон. — Смотри, какой густой! — восхитился он и снова подбросил подушку к потолку.

Но Малыш сказал, что надо прекратить подушечный бой и что вообще пора спать. Было уже поздно, они слышали, как дядя Юлиус пожелал фрекен Бок спокойной ночи.

— А теперь я пойду и лягу в свою короткую кровать, — сказал он.

И тут Карлсон вдруг очень оживился.

— Гей-гоп! — воскликнул он. — Я, кажется, придумал ещё одну забавную штуку.

— Что ещё за штуку ты придумал? — удивился Малыш.

— Очень забавную штуку, которую можно выкинуть, если ночуешь не дома, а у кого-нибудь в гостях, — объяснил Карлсон.

— Играть в «мешок»? Подложить что-то в чужую постель, да? Уже поздно. Ты не будешь этого делать, ладно?

— Да, уже поздно, — согласился Карлсон.

— Конечно, уже поздно, — с облегчением сказал Малыш.

— Я теперь уже не буду этого делать, — уверил его Карлсон.

— Вот и хорошо! — обрадовался Малыш.

— Потому что успел это сделать раньше, — закончил Карлсон.

Малыш так и сел.

— Ну да? Неужели дяде Юлиусу?

Карлсон закудахтал от восторга.

— Хитрый мальчишка, как ты мог догадаться?

Малыш так много смеялся во время подушечного боя, что теперь уже просто застонал от смеха, хотя знал, что Карлсон поступил дурно.

— Ой, как дядя Юлиус рассердится!

— Вот это мы и должны проверить, — сказал Карлсон. — Придётся слетать вокруг дома и поглядеть в окно спальни.

Тут Малыш разом перестал визжать от смеха.

— Ни за что на свете! Вдруг он тебя увидит! Он решит, что ты и есть спутник-шпион… Сам можешь сообразить, что тогда будет…

Но Карлсон был упрям.

— Когда подкладываешь кому-нибудь в постель «мешок», обязательно надо увидеть, как жертва сердится, иначе вся затея не имеет смысла, — уверял он. — Не волнуйся, я прикроюсь зонтиком!

И он побежал в прихожую за маминым красным зонтиком, потому что по-прежнему лил дождь.

— Я не хочу мочить пижаму Боссе, — сказал Карлсон.

Он стоял на подоконнике с открытым зонтиком, готовый к отлёту.

«Это очень опасно», — подумал Малыш и сказал с мольбой:

— Смотри, будь осторожен!Следи, чтобы никому не попасться на глаза, не то всё пропало!

— Спокойствие, только спокойствие! — сказал Карлсон. И полетел в дождь.

А Малыш остался, и он вовсе не был спокоен, а, наоборот, так волновался, что кусал себе пальцы.

Минуты тянулись мучительно долго. Дождь лил как из ведра. Малыш ждал. И вдруг он услышал душераздирающий крик дяди Юлиуса. И вслед за тем в открытое окно влетел назад Карлсон. Он с довольным видом выключил мотор и пристроил на половике зонтик, чтобы стекала вода.

— Он видел тебя? — с испугом спросил Малыш. — Он лёг в постель?

— Пытался, он ведь такой упрямый, — объяснил Карлсон.

Тут до них снова донёсся крик дяди Юлиуса.

— Я должен пойти посмотреть, что с ним случилось, — сказал Малыш и побежал в спальню.

Дядя Юлиус сидел, завернувшись в простыню; он был смертельно бледен, в глазах светился ужас, а на полу, рядом с ним, лежала подушка и свёрнутое в валик одеяло.

— Ты мне здесь не нужен, — сказал дядя Юлиус, когда появился Малыш. — Позови фрекен Бок.

Но фрекен Бок, видно, сама услышала его крик, потому что она тоже примчалась из кухни и застыла у двери как вкопанная.

— Боже мой! — воскликнула она. — Неужели вы перестилаете постель?

— Нет, нет, — заверил её дядя Юлиус, — хотя вообще-то я не могу одобрить, что здесь стелят постель по новой моде… Но сейчас мне не до этого.

Он замолчал и тихо застонал. Фрекен Бок подошла поближе к нему и рукой потрогала его лоб.

— Что случилось? Вы больны, господин Иенсен?

— Да, болен, — с трудом произнёс дядя Юлиус. — Надеюсь, что болен… Уходи, — добавил он, обращаясь к Малышу.

И Малыш ушёл. Но он задержался за дверью, потому что хотел услышать, что ещё скажет дядя Юлиус.

— Я умный и трезвый человек, — продолжал дядя Юлиус. — Таинственные явления, о которых пишут в газетах, разные там глупости, не могут мне задурить голову… потому надеюсь, что я просто болен.

— Что случилась? — повторила фрекен Бок. — У меня было видение… Наверно, у меня жар, а это — бред, — сказал дядя Юлиус и вдруг понизил голос до шёпота, так что Малыш едва расслышал его слова. — Мне не хотелось бы, фрекен Бок, чтобы вы это кому-либо рассказывали, но мне почудилось, что сюда явился летающий гном с красным зонтиком.

Карлсон устраивает тарарам и блины

На следующее утро, когда Малыш проснулся, Карлсона уже не было. Пижама Боссе валялась скомканной на полу. Окно было распахнуто, так что Малыш сразу решил, что Карлсон полетел к себе домой. Конечно, жаль, но, с другой стороны, может, это даже хорошо. Фрекен Бок не будет ругаться. Ей вовсе не обязательно знать, что Карлсон ночевал у Малыша. Всё же удивительно, до чего без Карлсона сразу делалось пусто и скучно, хоть плачь. Правда, навести после него порядок было нелегко. Но стоило ему уйти, как Малыш начинал по нему скучать. Вот и сейчас, увидя, что он исчез, Малышу тут же захотелось послать ему привет. Он подошёл к окну и трижды дёрнул за верёвочку, скрытую занавеской. Это была верёвочка от звонка, который смастерил Карлсон, чтобы Малыш мог подавать ему сигналы. Дёрнешь за верёвочку, и у Карлсона на крыше звонит колокольчик. Карлсон сам определил, сколько звонков что значит.

— Позвонишь раз — это значит: «Приходи», — сказал Карлсон. — Два раза — значит: «Приходи поскорее», а три раза — значит: «Спасибо, что на свете есть такой красивый, умный и в меру упитанный мужчина, и такой смелый, и во всех отношениях прекрасный, как ты, Карлсон».

Вот именно это и хотел сейчас Малыш сказать Карлсону. Поэтому он три раза дёрнул за верёвочку и услышал, как трижды зазвенел колокольчик на крыше. И представьте себе, он получил ответ. Раздался пистолетный выстрел, а потом Малыш услышал — правда, едва-едва, ведь расстояние было велико, — как Карлсон запел свою песенку: «Боссе, биссе, биссе, бом!»

— Не надо, Карлсон, не надо! — шептал Малыш.

Глупый Карлсон! Расхаживает себе по крыше, стреляет, поёт. Как легко его могут услышать Филле и Рулле, подкараулить, поймать, а потом сдать в редакцию, чтобы получить десять тысяч!

— Что ж, сам виноват, — сказал Малыш, обращаясь к Бимбо, который лежал в своей корзинке и глядел так, что казалось, всё понимает. Малыш натянул на себя штанишки и рубашку и стал играть с Бимбо, ожидая, пока проснётся дом.

Дядя Юлиус, видно, ещё спал, во всяком случае, из спальни не доносилось ни звука, но из кухни уже тянуло ароматом свежемолотого кофе, и Малыш пошёл посмотреть, что делает фрекен Бок.

Она сидела, тяжело навалившись на стол, и пила свою первую чашку кофе. Очень странно, но она не возразила, когда. Малыш присел рядом. Никакой каши, видно, не было, наоборот, фрекен Бок явно встала так рано, чтобы приготовить к завтраку что-то вкусное. И правда, два блюда с тёплыми, пахнувшими корицей булочками стояли на буфете, а в хлебной корзинке на столе тоже высилась целая гора булочек. Малыш взял булочку и налил себе стакан молока. Так они сидели друг против друга и завтракали в полном молчании. В конце концов фрекен Бок сказала:

— Интересно, как там живёт Фрида?

Малыш оторвал глаза от стакана с молоком и изумлённо поглядел на домомучительницу. Они с ней такие разные, а оказывается, ей не хватает Фриды, как ему Карлсона.

— Фрекен Бок, вы скучаете по Фриде? — спросил он дружелюбно.

Но фрекен Бок в ответ горько усмехнулась:

— Ты не знаешь Фриды!

Собственно говоря, Фрида Малыша нисколько не интересовала. Но фрекен Бок явно хотелось о ней поговорить, поэтому Малыш спросил:

— А кто Фридин жених?

— Негодяй, — сказала фрекен Бок со вздохом. — Да, я знаю, что он негодяй, он зарится на её деньги, это я сразу поняла.

Фрекен Бок заскрипела зубами при одной мысли об этом. «Бедняжка, — думал Малыш, — наверно, ей совсем не с кем поговорить, если она даже меня терпит, когда ей хочется рассказать о Фриде». И Малышу пришлось долго сидеть на кухне и слушать нескончаемые истории про Фриду и её Филиппа, про то, какой глупой стала Фрида с тех пор, как Филипп ей внушил, что у неё красивые глаза и очаровательный носик, «пленительный в любую погоду», как выразился Филипп.

— «Очаровательный носик»! — повторила фрекен Бок и фыркнула. — Конечно, если считать, что картофелина средней величины украшает лицо, то…

— А как выглядит сам Филипп? — спросил Малыш, чтобы как-то проявить интерес.

— Об этом я, слава богу, не имею ни малейшего представления, — сказала фрекен Бок. — Фрида не потрудилась мне его представить.

Кем Филипп работал, фрекен Бок тоже не знала. Но Фрида рассказывала, что у него есть товарищ по работе, которого зовут Рудольф.

— И этот Рудольф мне бы вполне подошёл, по словам Фриды, но он не захочет водить со мной знакомство, потому что, по мнению Фриды, я совсем не привлекательная. У меня нет очаровательного носика, вообще нет ничего очаровательного, — сказала фрекен Бок, снова фыркнула, встала и направилась за чем-то в прихожую. Как только она вышла, в окно влетел Карлсон.

Малыш не на шутку рассердился.

— Послушай, Карлсон, я же тебя просил, чтобы ты не летал на глазах у фрекен Бок и дяди Юлиуса!

— Потому я и прилетел сейчас, чтобы никто из них меня не видел, — сказал Карлсон. — Я им даже не покажусь, — добавил он и залез под стол.

Когда в кухню вернулась фрекен Бок, надевая на ходу шерстяную кофту, он тихо сидел под столом, скрытый свисающими концами скатерти.

Она налила себе ещё чашку кофе, взяла ещё булочку и продолжала свой рассказ.

— Я уже говорила, что не могу похвастаться очаровательным носиком-картошкой — это привилегия Фриды.

Тут раздался голос непонятно откуда, этакий искусственный голос, как у чревовещателя:

— Верно, у тебя нос скорее похож на огурец.

Фрекен Бок так подскочила на стуле, что расплескала кофе, и с подозрением поглядела на Малыша.

— Это ты, бесстыдник?

Малыш покраснел, он не знал, что сказать.

— Нет, — пробормотал он. — Это, я думаю, по радио передают про овощи — там про помидоры разные и огурцы.

Малыш нашёл довольно хитрое объяснение, потому что в кухне у Свантесонов действительно было слышно радио от соседей — фрекен Бок уже не раз на это жаловалась.

Она поворчала, но недолго, потому что в кухню вошёл дядя Юлиус, он тоже хотел выпить кофе. Спотыкаясь, он обошёл несколько раз вокруг стола и стонал при каждом шаге.

— Какая кошмарная ночь! — воскликнул он. — Святой Иеремей, что за ночь! Я и до этого страдал онемением тела по утрам, а сейчас, после всего, что было, ой!..

Потом он сел за стол и молча глядел прямо перед собой, словно он погрузился в какие-то серьёзные размышления. «Что-то он на себя непохож», — решил наблюдавший за ним Малыш.

— И всё же я благодарен судьбе за эту ночь, — сказал он после паузы. — Она сделала меня другим человеком.

— Вот и отлично, потому что старый никуда не годился.

Это снова раздался тот странный искусственный голос, и снова фрекен Бок подпрыгнула на стуле и с недоверием посмотрела на Малыша.

— Это снова радио у Линдбергов… Видно, передача о старых машинах.

Дядя Юлиус ничего не заметил. Он был так поглощён своими мыслями, что ничего не слышал и ничего не говорил. Фрекен Бок подала ему кофе. Он протянул, не глядя, руку, чтобы взять булочку, но сделать этого не сумел, потому что в этот миг из-за стола показалась маленькая пухлая ручка и потянула корзинку к себе. Но дядя Юлиус и этого не заметил. Он по-прежнему был всецело погружён в свои мысли и очнулся, только когда сунул в горячий кофе пальцы вместо булочки и понял, что булочки он так и не взял и макать ему нечего. Он подул на обожжённую руку и рассердился. Но тут же снова углубился в свои мысли.

— Между небом и землей существует более тесная связь, чем обычно думают, вот что я понял сегодня ночью, — сказал он серьёзно и снова протянул руку, чтобы взять булочку. И снова высунулась пухленькая ручка и отодвинула корзинку с булочками. Но дядя Юлиус опять ничего не заметил, он всё думал и думал и очнулся, только когда сунул в рот пальцы и даже впился в них зубами, поскольку никакой булочки у него в руке не было. Тогда он опять рассердился. Но новый дядя Юлиус был явно добрее старого, потому что он быстро успокоился. Больше он не делал попытки взять булочку, а только всё в той же глубокой задумчивости допил кофе.

А булочки всё же кто-то ел. Во всяком случае, они исчезали одна за другой, но лишь Малыш понимал, куда. Он тихо хихикал и даже осторожно отправил под стол стакан молока, чтобы Карлсону не уплетать булочки всухомятку.

Именно это Карлсон называл «курощение булочками». Как это получается на практике, фрекен Бок уже успела узнать за прежние посещения Карлсона.

— Можно прекрасно курощать людей, поглощая все их булочки, — заявил как-то Карлсон. Собственно, он знал, что нужно говорить «укрощать», но «курощать», уверял он, звучит куда более внушительно.

И теперь Карлсон устроил новое дьявольское «булочное курощение», хотя фрекен Бок этого и не поняла. И дядя Юлиус тоже. Он решительно не замечал «булочного курощения», несмотря на всю его дьявольскую силу, а только всё думал и думал о чём-то своём. Но вдруг он схватил руку фрекен Бок и крепко сжал, словно прося о помощи.

— Я должен с кем-то об этом поговорить, — сказал он наконец. — Теперь я уже не сомневаюсь, это был не бред, я в здравом уме, но я видел гнома.

Фрекен Бок широко раскрыла глаза.

— Вы видели гнома?

— Да, — ответил дядя Юлиус. — Поэтому я теперь новый человек в новом для меня мире. В мире сказок. Поймите меня, фрекен Бок, этот мир мне открылся сегодня ночью со всей очевидностью. Ведь раз в самом деле есть гномы, то, значит, могут быть и ведьмы, и духи, и привидения — одним словом, все те существа, которые описаны в сказках.

— А может, и летающие шпионы, — попыталась вставить фрекен Бок, но это не понравилось дяде Юлиусу.

— Глупости, — сказал он, — всё это выдумки, которые распространяют газеты, чтобы поднять тираж.

Он наклонился к фрекен Бок и заглянул ей в глаза.

— Но рассудите сами, — продолжал он доверительно. — Ведь наши предки верили в домовых, в ведьм, в духов и во всё такое прочее. Как же мы можем внушать себе, что всё это не существует? Неужели мы воображаем, что мы умнее наших дедов? Нет, только толстокожие, самовлюблённые люди могут утверждать такую глупость.

Фрекен Бок никак не хотела показаться толстокожей, потому она поспешила подтвердить, что ведьмы встречаются куда чаще, чем предполагаешь. А если как следует подумать, то станет ясно, что бывают и домовые.

Но тут дяде Юлиусу пришлось прервать свои размышления, потому что он заранее условился с доктором и ему уже пора было уходить. Малыш мило проводил его до передней, и фрекен Бок тоже. Малыш подал ему шляпу, а фрекен Бок помогла ему надеть пальто. Вид бедного дяди Юлиуса действительно вызывал сострадание. «Хорошо, что он идёт к доктору», — подумал Малыш и робко похлопал его по руке. Фрекен Бок тоже явно была озабочена, и она спросила с тревогой:

— Как вы себя чувствуете, господин Иенсен?

— Откуда я знаю? Я ведь ещё не был у врача, — сказал дядя Юлиус так раздражённо, что Малыш подумал: «Хотя ему и открылся ночью мир сказок и он стал новым человеком, кое-что от старого дяди Юлиуса в нём ещё есть».

После ухода дяди Юлиуса Малыш и фрекен Бок возвратились на кухню.

— Теперь мне необходимо выпить ещё кофе с булочками и посидеть немного в полном покое и тишине, — сказала фрекен Бок, обернулась к буфету и вскрикнула: на блюдах не было ни единой булочки. Вместо них лежал большой бумажный пакет, на котором странными кривыми буквами было написано:



ВМИРИ ЗКАЗОК ТОЖИ

ЛЮБИ БУЛОЧКЫ

ГНУМ


Фрекен Бок прочла записку и мрачно нахмурила брови.

— Никогда не поверю, — сказала она, — что гном может украсть булочки, даже если он действительно существует. Он слишком умён и добр, чтобы позволять себе такие выходки. Нет, меня не проведёшь, я знаю, кто это сделал.

— Кто же? — спросил Малыш.

— Тот невоспитанный, толстый мальчишка, который к тебе ходит, Карлсон или как его там зовут? Погляди, дверь в кухню открыта! Он стоял здесь, притаившись, и подслушивал, а когда мы выходили в переднюю, пробрался сюда. Она сердито потрясла головой: — Гном! Вину сваливает на других, а сам едва умеет писать.

Малыш не был склонен поддерживать разговор о Карлсоне, поэтому в ответ он только сказал:

— Я всё же думаю, что это гном. Пошли, Бимбо!

Каждое утро Малыш гулял с Бимбо в парке Вазы, и Бимбо считал, что это самый весёлый час за весь день, потому что в парке он встречал много других симпатичных собак, которых можно было обнюхать и с которыми было весело поболтать.

Малыш обычно играл там с Кристером и Гуниллой, но сегодня он их так и не нашёл. «Может быть, они уже уехали на каникулы», — подумал Малыш. Ну что ж, пусть, ему на это наплевать, пока у него есть Карлсон. Ну и Бимбо, конечно.

Тут к Бимбо подбежала какая-то большая собака с явным намерением напасть на него; Бимбо хотел было смело ринуться в бой, чтобы показать этой глупой псине, что он о ней думает, но Малыш удержал его.

— Назад! — скомандовал он. — Ты ещё мал, чтобы мериться силой с таким телёнком.

Он сгрёб Бимбо в охапку и поискал глазами скамейку, чтобы посидеть, пока Бимбо успокоится. Но всё было занято — люди грелись на солнышке. В поисках свободного местечка Малыш забрёл в дальний конец парка. Там он обнаружил скамейку, на которой расположились всего двое парней, причём каждый держал в руке бутылку пива. Малыш их тут же узнал: это были Филле и Рулле. Малыш испугался и хотел было пройти дальше, но вместе с тем что-то притягивало его именно к этой скамейке. Ему ведь надо узнать, продолжают ли Филле и Рулле охотиться за Карлсоном. Возможно, они будут об этом говорить. И чего ему, собственно говоря, бояться? Филле и Рулле никогда его не видели и, следовательно, его не знают. Вот и прекрасно! Значит, он может сидеть с ними рядом сколько ему захочется. Так ведь поступают сыщики в детективных романах, когда выслеживают преступников, — сидят себе молча рядом и слушают чужой разговор.

Итак, Малыш сел на скамейку и весь превратился в слух, но в то же время он иногда обращался к Бимбо, чтобы Филле и Рулле не думали, что он ими интересуется.

Однако было похоже, что ему ничего не удастся выведать. Филле и Рулле молча пили пиво. Наконец пиво было выпито, но они всё продолжали молчать. И вдруг Филле сказал:

— Конечно, мы сумеем его поймать, мы ведь знаем, где он живёт. Я много раз видел, как он летел домой.

Малыш так испугался, что едва смог дух перевести. Он был просто в отчаянии. Теперь Карлсону придётся сматывать удочки. Филле и Рулле заметили его маленький домик на крыше! Да, теперь всему наступит конец!

Малыш сжал кулаки, пытаясь сдержать слёзы, и в тот самый момент, когда это перестало ему удаваться, хотя он старался изо всех сил, он услышал, как Рулле сказал:

— Да, я тоже много раз видел, как он влетает в окно, это ведь та самая квартира, куда мы как-то залезли тем летом, сечёшь? На четвёртом этаже, там на дверях табличка медная и фамилию помню — Свантесон.

У Малыша глаза округлились от удивления. Может, он ослышался? Неужели Филле и Рулле в самом деле думают, что Карлсон живёт у Свантесонов? Какое счастье! Это ведь значит, что Карлсон всегда может спрятаться у себя дома и быть там в полной безопасности. Филле и Рулле его не выследили! Да это и не так легко. Ведь никто, кроме трубочиста, не лазает по крышам.

Итак, Филле и Рулле не пронюхали про домик на крыше, и тем не менее всё это ужасно. Бедняга Карлсон, каково ему придётся, если всерьёз начнётся за ним охота! Этот дурачок никогда не умел прятаться.

Филле и Рулле снова долго молчали, а потом Рулле сказал шёпотом (Малыш едва расслышал):

— Давай сегодня ночью.

Вот тут-то Филле и спохватился, что они сидят не одни на скамейке. Он поглядел на Малыша и сказал очень громко:

— Да, так давай сегодня ночью отправимся копать червей!

Но так легко Малыша не проведёшь. Он прекрасно понимал, что именно Филле и Рулле собирались делать сегодня ночью: они попытаются поймать Карлсона, когда он, как они думают, лежит в постели у Свантесонов и мирно спит.

«Надо поговорить об этом с Карлсоном, и как можно скорее!» — решил про себя Малыш.

Но Карлсон появился только к обеду. На этот раз он не влетел в окно, а бешено затрезвонил во входную дверь. Малыш побежал открывать.

— Ой, как здорово, что ты пришёл! — начал Малыш, но Карлсон не стал его слушать. Он двинулся, прямым ходом на кухню к фрекен Бок.

— Что ты стряпаешь? — спросил он. — Такое же жёсткое мясо, как обычно? Или ты учитываешь вставные челюсти?

Фрекен Бок стояла у плиты и пекла блины, чтобы подать дяде Юлиусу что-нибудь более лёгкое, чем цыплёнок, а когда она услышала голос Карлсона за спиной, то так резко обернулась, что выплеснула на плиту целый половник жидкого теста.

— Послушай, ты! — в гневе закричала она. — Как тебе только не стыдно! Как это у тебя хватает совести приходить сюда! Как ты можешь глядеть мне в лицо, бессовестный булочный воришка!

Карлсон прикрыл лицо двумя пухленькими ручками и лукаво поглядел на неё в щёлочку между пальцами.

— Нет, ничего, глядеть можно, но только осторожно, — сказал он. — Конечно, ты не первая в мире красавица, но ведь ко всему можно привыкнуть, так что ничего, сойдёт, могу и поглядеть! Ведь главное, что ты милая… Дай мне блинка!

Фрекен Бок окинула Карлсона безумным взглядом, а потом обратилась к Малышу: — Разве твоя мама предупредила меня, что этот мальчик будет у нас обедать? Неужели она так распорядилась?

Малыш постарался ответить как можно более уклончиво, но дружелюбно:

— Во всяком случае, мама считает… что Карлсон…

— Отвечай, да или нет, — прервала его фрекен Бок. — Твоя мама сказала, что Карлсон должен у нас обедать?

— Во всяком случае, она хотела… — снова попытался уйти от прямого ответа Малыш, но фрекен Бок прервала его жёстким окриком:

— Я сказала, отвечай — да или нет! На простой вопрос всегда можно ответить «да» или «нет», по-моему, это не трудно.

— Представь себе, трудно, — вмешался Карлсон. — Я сейчас задам тебе простой вопрос, и ты сама в этом убедишься. Вот, слушай! Ты перестала пить коньяк по утрам, отвечай — да или нет?

У фрекен Бок перехватило дыхание, казалось, она вот-вот упадёт без чувств. Она хотела что-то сказать, но не могла вымолвить ни слова.

— Ну вот вам, — сказал Карлсон с торжеством. — Повторяю свой вопрос: ты перестала пить коньяк по утрам?

— Да, да, конечно, — убеждённо заверил Малыш, которому так хотелось помочь фрекен Бок.

Но тут она совсем озверела.

— Нет! — закричала она, совсем потеряв голову.

Малыш покраснел и подхватил, чтобы её поддержать:

— Нет, нет, не перестала!

— Жаль, жаль, — сказал Карлсон. — Пьянство к добру не приводит.

Силы окончательно покинули фрекен Бок, и она в изнеможении опустилась на стул. Но Малыш нашёл наконец нужный ответ.

— Она не перестала пить, потому что никогда не начинала, понимаешь? — сказал он, обращаясь к Карлсону.

— Я-то понимаю, — сказал Карлсон и добавил, повернувшись к фрекен Бок: — Глупая ты, теперь сама убедилась, что не всегда можно ответить «да» или «нет»… Дай мне блинка!

Но меньше всего на свете фрекен Бок была расположена дать Карлсону блинов. Она с диким воплем вскочила со стула и широко распахнула дверь кухни.

— Вон! — закричала она. — Вон!

И Карлсон пошёл к двери. Пошёл с высоко поднятой головой.

— Ухожу, — заявил он. — Ухожу с радостью. Не ты одна умеешь печь блины!

После ухода Карлсона фрекен Бок несколько минут сидела молча. Но когда немного отошла, она с тревогой поглядела на часы.

— А твоего дяди Юлиуса всё нет и нет! — вздохнула она. — Подумай, как давно он ушёл! Боюсь, не случилось ли чего. Ведь он, наверное, плохо знает Стокгольм.

Малышу передалась её тревога.

— Да, он, может, заблудился…

Тут как раз раздался телефонный звонок.

— Наверное, это дядя Юлиус! — воскликнул Малыш. — Звонит, чтобы сказать, что не знает, как попасть домой.

Фрекен Бок метнулась в прихожую, где был телефон, Малыш — за ней.

Но звонил не дядя Юлиус — это Малыш понял, как только услышал, что фрекен Бок говорит обычным ворчливым тоном:

— Да, да! Это ты, Фрида? Ну, как поживаешь? Ещё не бросила свои глупости?

Малыш не хотел слушать чужие разговоры, поэтому он пошёл к себе в комнату и взял книгу, чтобы почитать, но до него доносилось бормотание из прихожей, и конца этому не было.

Малыш был голоден. Он догадывался, что рано или поздно это раздражающее его бормотание прекратится, и дядя Юлиус придёт домой, и они смогут наконец сесть за стол. Но он хотел обедать немедленно, никого не дожидаясь. И как только фрекен Бок положила трубку, он выскочил в прихожую, чтобы ей это сказать.

— Что ж, могу тебя накормить, — сказала она милостиво и повела его на кухню. Но у дверей она остановилась как вкопанная. Её дородная фигура занимала весь проём двери, поэтому Малыш ничего не увидел. Он услышал только её гневный вопль, а когда он всё же высунул голову из-за её юбки, потому что ему не терпелось узнать, в чём дело, то увидел Карлсона.

Карлсон сидел за столом и преспокойно ел один блин за другим.



Малыш испугался, что фрекен Бок захочет убить Карлсона — во всяком случае, вид у неё был такой. Но она только ринулась вперёд и схватила тарелку с блинами.

— Ты… ты… ты ужасный мальчишка! — кричала она.

Тогда Карлсон стукнул её легонько по пальцам и сказал:

— Не трогай мои блины! Я их честно купил у Линдбергов за пять эре.

Он широко распахнул свою пасть и отправил туда сразу кипу блинов.

— Я же сказал, что не только ты одна умеешь печь блины. Найти блины очень просто: где чад, там и блины.

Малыш снова пожалел фрекен Бок, потому что она никак не могла прийти в себя.

— А где… где… где же тогда мои блины? — простонала она и поглядела на плиту. Там стояло её блюдо из-под блинов, но оно было совершенно пустым. И домомучительница снова пришла в ярость. — Противный мальчишка! — завопила она. — Ты их тоже съел!

— Вовсе нет! — сказал Карлсон возмущённо. — Поблагодари меня, что я этого не сделал. А ты только и умеешь, что меня обвинять.

В эту минуту на лестнице послышались шаги. Наконец-то идёт дядя Юлиус. Малыш был рад, что дядя Юлиус не заблудился в лабиринте улиц. А кроме того, его приход положит конец перебранке.

— Прекрасно! — сказал Малыш. — Он, значит, нашёл дорогу домой.

— Это я позаботился о том, чтобы он мог идти по следу, иначе он никогда бы не дошёл, — сказал Карлсон.

— По какому такому следу? — удивился Малыш. — А по такому, какой я оставил, — сказал Карлсон. — Потому что я самый заботливый в мире!

Но тут раздался звонок, фрекен Бок торопливо пошла открывать дверь, и Малыш тоже побежал встречать дядю Юлиуса.

— Добро пожаловать домой, — торжественно сказала фрекен Бок.

— Мы уже думали, что ты заблудился, — сказал Малыш.

Но дядя Юлиус не ответил ни фрекен Бок, ни Малышу, а строго спросил:

— Объясните мне, почему во всём доме на каждой дверной ручке висят блины?

И он с подозрением поглядел на Малыша, а Малыш пробормотал в испуге:

— Может, это гном?

И побежал на кухню спросить Карлсона, что он по этому поводу думает.

Но Карлсона в кухне уже не было. Там стояли два пустых блюда, а на клеёнке темнела одинокая лужица варенья.

Дяде Юлиусу, Малышу и фрекен Бок пришлось удовольствоваться пудингом. И он оказался совсем недурён.

Малыш сбегал за ним в молочную. Он не возражал, когда его послали, потому что ему хотелось посмотреть, как выглядят дверные ручки, когда на них висят блины.

Но на дверных ручках никаких блинов уже не было. Он обежал все лестницы и нигде не увидел ни одного блина. Он уже решил, что дядя Юлиус всё это выдумал, но вдруг понял, в чём дело… На последней ступеньке сидел Карлсон. Он ел блины.



— Хороши блиночки, но службу свою они уже сослужили, — сказал он. — А дядя Юлиус больше не заблудится, он теперь знает дорогу. Набив рот, он фыркнул от возмущения. — Какая она всё же несправедливая, ваша домомучительница! Сказала, что я съел её блины, а я был невинен как младенец. Из-за неё приходится теперь лопать и вот эти!

Малыш не мог не рассмеяться.

— Ты лучший в мире поедатель блинов, Карлсон, — сказал он, но вдруг что-то вспомнил и сразу стал серьёзным. — Вероятно, они попытаются сегодня ночью поймать тебя. Понимаешь ли ты, что это значит?

Карлсон облизал свои жирные пальцы и издал тихое радостное урчание.

— Это значит, что мы проведём весёлый вечер, — сказал он. — Гей-гоп! Гей-гоп!

Карлсон — лучший в мире специалист по храпу

Медленно сгущались сумерки. Весь день Карлсон отсутствовал. Видно, он хотел, чтобы домомучительница как следует отошла после «курощения блинами».

Малыш пошёл с дядей Юлиусом в железнодорожный музей. Дядя Юлиус очень любил этот музей, и Малыш тоже. А потом они вернулись домой и поужинали вместе с фрекен Бок. Всё шло чин чином — Карлсон не показывался. Но когда Малыш отправился в свою комнату, его там ждал Карлсон.

По правде говоря, Малыш ему даже не обрадовался.

— Ой, до чего же ты неосторожный! — сказал он. — Зачем ты сегодня прилетел?

— Как ты можешь задавать такие глупые вопросы? — удивился Карлсон. — Да потому, что я собираюсь у тебя ночевать, разве это не понятно?

Малыш вздохнул. Весь день он ломал себе голову, как уберечь Карлсона от Филле и Рулле. Может, надо позвонить в полицию? Нет, это не годится, потому что тогда обязательно придётся объяснять, почему Филле и Рулле хотят поймать Карлсона, а это просто опасно.

А вот Карлсон не ломал себе голову и не боялся. Он стоял у окна и с невозмутимым спокойствием выкапывал персиковую косточку, чтобы очередной раз выяснить, насколько она проросла за сутки. Но Малыш был в самом деле очень напуган.

— Я просто не знаю, что нам делать, — сказал он.

— Это ты про Филле и Рулле? — спросил Карлсон. — Зато я знаю. Есть три способа воздействия — курощение, дуракаваляние и озверение, и я собираюсь применить их все.

Малыш считал, что лучше всего притаиться. Он надеялся, что Карлсон просидит эту ночь у себя в домике на крыше, что он притаится как мышь. Но Карлсон ему сказал, что из всех дурных советов, которые ему давали, этот самый худший.

Однако Малыш не сдавался. Дядя Юлиус подарил ему кулёк карамелек, и он рассчитывал, что с его помощью ему удастся переубедить Карлсона. Он помахал кульком перед самым носом Карлсона, чтобы его соблазнить, и сказал не без задней мысли:

— Ты получишь весь этот кулёк, если полетишь домой и ляжешь спать.

Но Карлсон отпихнул руку Малыша.

— Фу, до чего же ты противный! — воскликнул он. — Мне не нужны твои паршивые карамельки. Не воображай только, что я хочу их получить!

Он печально скривил рот, отошёл, забился в дальний угол и сел на скамеечку.

— Я и не знал, что ты такой противный, — сказал он. — Так я не играю.

Малыш пришёл в отчаяние. Ничего более ужасного, чем «так я не играю», быть не могло! Малыш тут же попросил прощения и постарался снова развеселить Карлсона, но ничего не получалось. Карлсон дулся. Он был упрям.

— Ну, я просто не знаю, что ещё можно сделать, — сказал в конце концов Малыш в полном отчаянии.

— Я зато знаю, — сказал Карлсон. — Конечно, не наверняка, но вполне возможно, что я буду играть, если ты сделаешь мне что-нибудь приятное… да, пожалуй, сойдёт и кулёк карамелек.

Малыш сунул ему кулёк, и Карлсон согласился с ним играть.

— Гей-гоп! — крикнул он. — Ты и представить себе не можешь, что будет! Сейчас приготовим всё, что надо.

«Раз Карлсон останется ночевать, я должен постелить себе на диване», — подумал Малыш и побежал в комнату Боссе, но Карлсон остановил его. Он сказал, что не стоит стелить: сегодня ночью всё равно никто не будет спать.

— Никто, кроме домомучительницы и дядюшки, которые, я надеюсь, будут спать мёртвым сном, потому что нам придётся и пошуметь, — пояснил Карлсон.

Дядя Юлиус действительно рано отправился в спальню. Он очень устал — он ведь так плохо спал прошлой ночью и провёл потом весь день на ногах. И фрекен Бок нуждалась в отдыхе после волнений булочного и блинного «курощения». Она тоже рано удалилась к себе, вернее, к Бетан в комнату: мама решила, что фрекен Бок на время их отъезда будет там спать.

Но прежде чем удалиться на покой, они оба, и дядя Юлиус и фрекен Бок, зашли к Малышу пожелать ему спокойной ночи, а Карлсон, услышав их приближение, спрятался в шкаф. Он сам счёл, что так будет умнее.

Дядя Юлиус зевнул и сказал:

— Надеюсь, нас опять посетит гном с красным зонтиком и навеет на всех нас сон.

«Можешь не сомневаться», — подумал Малыш, но вслух сказал:

— Спокойной ночи, дядя Юлиус, желаю тебе хорошо выспаться! Спокойной ночи, фрекен Бок!

— И ты сейчас же ложись. Спокойной ночи, Малыш!

И они оба удалились.

Малыш быстро надел пижаму — на всякий случай, если фрекен Бок или дядя Юлиус вдруг вздумают встать посреди ночи и посмотреть, спит ли он.

Малыш и Карлсон решили обождать, пока фрекен Бок и дядя Юлиус не заснут, поэтому они сели играть в подкидного дурака. Но Карлсон всё время жульничал и хотел только выигрывать — «а то я не играю». И Малыш по возможности давал ему выигрывать, а когда в конце концов тот всё же раз проиграл, то быстро смешал карты и сказал:

— Сейчас нам играть некогда, пора приниматься за дело.

За это время дядя Юлиус и фрекен Бок успели уснуть — гном с зонтиком не нарушал их покоя. Карлсон долго ходил от одной двери к другой, прислушиваясь к их храпу.

— Знаешь, кто лучший в мире храпун? А ну-ка, угадай! — скомандовал Карлсон, а потом изобразил для Малыша, как храпит дядя Юлиус и как фрекен Бок.

— «Брр-пс-пс» — это дядя Юлиус, а у фрекен Бок храп звучит совсем по-другому: «Брр-аш, бррр-аш!»

Но тут Карлсону вдруг пришла в голову новая мысль: у него всё ещё был большой запас карамелек, хотя он и дал одну Малышу и сам съел десяток, значит, необходимо спрятать кулёк в какое-нибудь надёжное место, чтобы не думать о нём, когда придёт время действовать.

— Понимаешь, ведь мы ждём воров, — объяснил он. — У вас нет несгораемого шкафа?

Малыш сказал, что, если бы у них был несгораемый шкаф, он запрятал бы туда прежде всего самого Карлсона, но, к сожалению, несгораемого шкафа у них нет. Карлсон задумался.

— Я положу кулёк к дядюшке, — решил он наконец. — Когда они услышат его храп, то подумают, это рычит тигр, и не решатся войти.

Когда он приоткрыл дверь спальни, «брр-пс-пс, брр-пс-пс» зазвучало куда громче и ещё более устрашающе. Карлсон довольно захихикал и исчез с кулёчком в темноте. Малыш стоял и ждал.

Вскоре он вернулся, сжимая в руке вставные челюсти дяди Юлиуса.

— Ну что ты, Карлсон! — ужаснулся Малыш. — Зачем ты их взял?



— Неужели ты думаешь, что я могу доверить свои карамельки человеку с зубами! — сказал Карлсон. — Представь себе, что дядюшка проснётся ночью и увидит мой кулёчек! Если зубы у него под рукой, он их мигом наденет и начнёт грызть конфеты одну за другой. Но теперь он, к счастью, не сможет этого сделать.

— Дядя Юлиус и так никогда в жизни бы этого не сделал, — поручился Малыш. — Он ни за что не взял бы ни одной чужой конфетки.

— Дурак, он решил бы, что это его посетила фея из страны сказок и принесла ему гостинцы, — сказал Карлсон.

— Да как он мог бы это подумать, раз он сам купил мне эти карамельки? — возмутился Малыш, нс Карлсон не желал ничего слушать.

— Кроме того, мне всё равно нужны эти челюсти, — сказал он. — А ещё мне нужна крепкая верёвка.

Малыш сбегал на кухню и принёс верёвку для сушки белья.

— А зачем тебе? — спросил Малыш, сгорая от любопытства.

— Хочу сделать капкан для воров, — ответил Карлсон. — Наводящий ужас, устрашающий, смертельно опасный капкан для воров.

И он показал, где он собирается его соорудить: в узеньком тамбуре у входной двери, соединённой аркой с прихожей.

— Вот именно здесь, и только здесь, — сказал Карлсон.

С каждой стороны арки в прихожей стояло по стулу, и теперь, когда Карлсон приступил к сооружению уникального и весьма хитроумного капкана для воров, он протянул на небольшой высоте от пола несколько раз бельевую верёвку между этими стульями и хорошенько её закрепил. Если кто-нибудь в темноте войдёт в дверь и захочет пройти в прихожую, то обязательно споткнётся об это заграждение и упадёт.

Малыш помнил, как в прошлом году к ним забрались Филле и Рулле, чтобы их обокрасть. Они открыли дверь с помощью длинной проволоки, которую просунули в щель почтового ящика, и подцепили ею «собачку» замка. Наверно, и на этот раз они захотят попасть в квартиру таким же образом. Что ж, будет только справедливо, если они запутаются в протянутой верёвке.

— И вообще я зря волнуюсь, — сказал он. — Ведь когда Филле и Рулле начнут возиться у дверей, Бимбо так громко залает, что разбудит весь дом, и они бросятся наутёк.

Карлсон поглядел на Малыша так, словно не верил своим ушам.

— Ах вот как? — сказал он строго. — Выходит, я зря делал капкан для воров! Нет, так я не играю. Собаку надо немедленно убрать.

Малыш всерьёз рассердился:

— Что ты несёшь! Куда мне её деть! Ты об этом подумал?

Тогда Карлсон сказал, что Бимбо может провести ночь в его домике на крыше. Ляжет на его диванчик, будет себе спать и тихо посапывать. А утром, когда Бимбо проснётся, Карлсон принесёт ему фарш, он обещает. Пусть только Малыш образумится и согласится отправить к нему Бимбо.

Но Малыш не образумился. Он считал, что отсылать Бимбо из дома — безобразие. А кроме того, как здорово, если Филле и Рулле наткнутся на лающую собаку!

— Ты хочешь всё испортить… — горько сказал Карлсон. — Никогда не даёшь мне повеселиться вволю! На всё ты говоришь: «Нет, нет, нельзя». Ты мне только мешаешь. Я не могу уже ни курощать, ни низводить, ни валять дурака, ничего не могу! Тебе на всё наплевать, лишь бы твой щенок налаялся всласть и поднял бы ночью переполох.

— Да разве ты не понимаешь… — начал было Малыш, но Карлсон его перебил:

— Так я не играю! Низводи сам, как умеешь, а я так не играю.

Бимбо сердито заворчал, когда Малыш вынул его из корзинки, потому что ему хотелось спать, и последнее, что увидел Малыш, когда Карлсон вылетел с собакой в руках, были два больших недоумевающих глаза.

— Не бойся, Бимбо! Я скоро возьму тебя назад! — кричал Малыш, чтобы утешить не то себя, не то Бимбо.

Карлсон вернулся через несколько минут в прекрасном настроении.

— Привет тебе от Бимбо. Угадай, что он сказал? «Как у тебя уютно, Карлсон, — вот что он сказал. И добавил: — Не могу ли я стать твоей собакой?»

— Ха-ха, не мог он это сказать!

Малыш хохотал: он знал, чей Бимбо, и Бимбо это тоже знал.

— Что ж, теперь всё в порядке, — сказал Карлсон. Он был доволен. — Ты же понимаешь, что такие добрые друзья, как мы с тобой, должны уступать друг другу: один всегда поступает так, как хочется другому.

— Да, конечно, но другим почему-то всегда оказываешься ты! — сказал Малыш со смешком. Он был поражён поведением Карлсона.

Ведь любой человек должен был понять, что в таком положении, в каком был Карлсон, лучше всего спокойно лежать себе ночью на диванчике в своём домике на крыше и предоставить Бимбо возможность спугнуть бешеным лаем Филле и Рулле, если они и вправду вздумают лезть в квартиру. Но Карлсон сделал всё буквально наоборот да ещё внушил Малышу, что так лучше. И Малыш ему охотно поверил, потому что в Малыше тоже жила жажда приключений и он сгорал от желания узнать, как они будут «курощать» на этот раз.

Карлсон спешил: он считал, что Филле и Рулле могут явиться в любую минуту.

— Я сейчас устрою нечто такое, что их с самого начала испугает насмерть, — сказал он. — И глупая собака нам здесь совсем не нужна, поверь мне.

Он побежал на кухню и стал рыться в шкафу. Малыш попросил его делать всё потише, потому что фрекен Бок спит в комнате Бетан, прямо за стеной. Карлсон об этом не подумал.

— Тогда ты стой на страже! — скомандовал он. — Как перестанешь слышать «брр-ж-ж» или «брр-аш», дай мне как-нибудь незаметно знать. Он задумался, и вдруг ему пришла мысль. — Знаешь, что ты сделаешь? Ты сам начнёшь храпеть, да как можно громче. Вот так: «Гррр-ах-ах, гррр-ах-ах».

— Зачем? — недоумевал Малыш.

— А вот зачем: если проснётся дядюшка, он решит, что это храпит фрекен Бок, а если проснётся фрекен Бок, она подумает на дядюшку, и ни у кого не возникнет подозрения. Но я-то буду знать, что «гррр-ах-ах» — это значит, ты мне подаёшь сигнал: кто-то из них проснулся, надо быть начеку! И тогда я залезу в шкаф и притаюсь! Ха-ха, угадай, кто лучший в мире проказник?

— А если придут Филле и Рулле, что мне тогда делать? — спросил Малыш испуганно, потому что не так уж приятно стоять одному в прихожей, когда залезут воры, а Карлсон будет находиться в другом конце квартиры, на кухне.

— Тоже будешь храпеть, — сказал Карлсон, — но иначе. Вот так: «Грр-о-го, рр-ого».

«Запомнить все эти храпы, пожалуй, труднее, чем выучить таблицу умножения», — подумал Малыш. Как легко спутать все эти «брр-пс-пс», «грр-ах-ах», «грр-о-го», но он постарается изо всех сил не ошибиться.

Карлсон порылся на полках, где лежало бельё, и сгрёб в охапку все кухонные полотенца.

— Этих полотенец не хватит, — заявил он. — Но, к счастью, ещё есть полотенца в ванной.

— Что ты задумал? — допытывался Малыш.

— Мумию! — ответил Карлсон. — Вселяющую ужас, устрашающую, смертоносную мумию. Ещё более опасную, чем капкан.

Малыш толком не знал, что такое мумия, но ему помнилось, что это что-то связанное с египетскими пирамидами. Он знал, что в пирамидах хоронили царей и военачальников, они там лежали, словно задубевшие футляры с пустыми глазницами. Папа как-то раз об этом рассказывал. Царей этих и военачальников бальзамировали, как он сказал, чтобы они сохранились точно такими же, какими были при жизни. И их обматывали потом холстинами, как бинтами, сказал папа. «Но Карлсон вряд ли умеет бальзамировать», — подумал Малыш и спросил с удивлением:

— Как ты будешь делать мумию?

— Запеленаю её в кухонные полотенца как миленькую… Да ты об этом не заботься, — сказал Карлсон. — Стой на страже и выполняй своё дело, а уж со своим я справлюсь.

И Малыш стал на страже. Он прислушивался к звукам, доносящимся из-за дверей: «Брр-пс-пс», «грр-ах-ах». Вроде всё как надо. Но потом дяде Юлиусу приснился, видимо, кошмар, потому что его храп стал звучать так жалобно: «Грр-мм, грр-мм» вместо протяжного «пс-пс-пс». Малыш подумал, не надо ли пойти доложить об этом лучшему в мире специалисту по храпу, который орудовал на кухне, но как раз в тот момент, когда он больше всего забеспокоился, что делать, он услышал чьи-то торопливые шаги по лестнице, потом ужасный грохот и поток ругательств. Это явно сработал капкан воров, значит, Филле и Рулле уже здесь, в квартире. Вместе с этим он обнаружил, к великому своему ужасу, что звуки «грр-ах-грр-ах» совсем смолкли. Ой, что же ему делать? В отчаянии он повторил про себя все звуки, которые ему велел запомнить Карлсон, и в конце концов попытался издать какое-то жалкое «гр-о-го» вперемешку с такими же жалкими «грр-ах», но всё это совсем не было похоже на храп.

Он снова попытался:

— Грр-ах, грр-ах…

— Заткнись! — донеслось до него откуда-то со стороны капкана, и в темноте он постепенно разглядел очертания чего-то маленького и толстого, что барахталось в натянутых верёвках и отчаянно пыталось выбраться. Это был Карлсон.

Малыш подбежал к нему и, приподняв стулья, помог ему встать. Но Карлсон не сказал ему спасибо. Он был зол как чёрт.

— Это ты виноват, — пробурчал он. — Ведь я велел тебе принести полотенце из ванной!

На самом-то деле он оставил Малыша на страже, а сам побежал в ванную, совсем забыв, бедняга, что у него на дороге стоит капкан для воров. Но при чём тут Малыш?

Впрочем, у них не оказалось времени выяснять, кто виноват в случившемся, потому что они оба услышали, как фрекен Бок нажимает ручку своей двери. Нельзя было терять ни секунды.

— Исчезни! — зашептал Малыш.

Карлсон помчался на кухню, а сам Малыш скрылся в своей комнате и кинулся на кровать.

Всё это он успел проделать в самый последний момент. Он натянул одеяло на голову и робко попробовал издать негромкий храп «грр-ах», но у него снова не получилось, и он лежал молча и слышал, как фрекен Бок вошла к нему в комнату и подошла к его кровати. Он осторожно чуть приоткрыл глаза и увидел, что она стоит над ним в ночной рубашке, белевшей в темноте, стоит и так пристально вглядывается, что у него всё тело начинает зудеть.

— Только не делай вид, что ты спишь, — сказала фрекен Бок, но голос её был не злым. — Тебя тоже разбудил раскат грома?

— Да… наверное…

Фрекен Бок с удовлетворением кивнула.

— Я весь день чувствовала, что ночью разразится гроза. Было так душно, так парило! Но ты не бойся, — сказала она и погладила Малыша по голове. — Пусть себе грохочет, в городе это совсем не опасно.

Потом она вышла. Малыш долго лежал в кровати, не смея пошевельнуться. Но в конце концов он всё же, тихонько встал. Его очень тревожило, что с Карлсоном, и он неслышно прокрался на кухню.

Первое, что он там увидел, была мумия.

И какая мумия! Она сидела на табуретке, а рядом стоял Карлсон, гордый как лев, и освещал её карманным фонариком, который нашёл в стенном шкафу.

— Разве она не хороша? — спросил он.

«Она» — значит, это мумия не царя, а царицы!" — подумал Малыш. Круглая, толстая царица, потому что поверх кухонных полотенец Карлсон обмотал её всеми мохнатыми полотенцами, которые нашёл в ванной. Голова её была скручена из салфеток и тоже обмотана полотенцем, в котором он прорезал большие глаза и обвёл их чёрным ободком. Но главное, у мумии были зубы. Настоящие зубы — зубы дяди Юлиуса. Он засунул их в бахрому салфеток, а для верности прикрепил ещё с обоих концов пластырем. Наводящая ужас, устрашающая, смертоносная мумия! При виде её Малыш содрогнулся.

— Почему на ней пластырь? — спросил он.

— Она брилась, — объяснил Карлсон и похлопал мумию по щеке. — Гей-гоп, она так походка на мою маму, что я думаю назвать её «Мамочка».

И он схватил мумию в охапку и понёс в прихожую.

— Как приятно будет Филле и Рулле встретиться с Мамочкой!

Карлсон — лучший в мире ночной проказник

И вот наконец в щель почтового ящика кто-то просунул проволоку. Собственно говоря, Малыш и Карлсон этого не увидели, потому что в тамбуре было темно, хоть глаз выколи, а услышали: раздалось полязгивание и скрежет, так что сомнений быть уже не могло — вот они, долгожданные Филле и Рулле!

Всё это время Малыш и Карлсон просидели на корточках под круглым столиком в прихожей и ждали. Так прошло не меньше часа. Малыш даже задремал. Но он разом проснулся, когда в ящике что-то заскрежетало. Ой, вот сейчас всё начнётся! С него мигом слетел всякий сон, ему было так страшно, что по спине забегали мурашки. Карлсон решил его ободрить.

— Гей-гоп! — прошептал он. — Гей-гоп!

Подумать только, что с помощью простой проволочки можно так легко сдвинуть «собачку»! Потом дверь осторожно приоткрыли, и кто-то проскользнул в неё, кто-то был здесь, в тамбуре! У Малыша перехватило дыхание — это и в самом деле было невероятно. Послышались шёпот и тихие шаги… И вдруг раздался грохот — о, что за грохот! — и два приглушённых вскрика. И только тогда Карлсон под столом зажёг свой фонарик и тут же его снова потушил, но на краткий миг луч света упал на наводящую ужас, устрашающую, смертоносную мумию, которая стояла, прислонённая к стене, и в зловещей улыбке скалила зубы — зубы дяди Юлиуса. И снова крики, на этот раз более громкие.



Всё дальнейшее произошло как-то одновременно, и Малыш не смог ни в чём разобраться. Он слышал, как распахнулись двери, — это выскочили из своих комнат дядя Юлиус и фрекен Бок, и тут же он услышал чьи-то шаги в тамбуре. Карлсон потянул Мамочку к себе за поводок, который он надел ей на шею, и она с глухим стуком упала на пол. Потом он услышал, как фрекен Бок несколько раз повернула выключатель, чтобы зажечь свет в прихожей, но он не зажигался, потому что Карлсон выкрутил все пробки на предохранительном щитке на кухне. «Проказничать лучше в темноте», — сказал он. И вот фрекен Бок и дядя Юлиус беспомощно стояли, не зная, как осветить прихожую.

— Какая ужасная гроза! — сказала фрекен Бок. — Всё так и грохочет! Неудивительно, что решили выключить электричество.

— Разве это гром? — спросил дядя Юлиус. — А я считал, что это нечто совсем другое.

Но фрекен Бок стала его уверять, что это наверняка гром, она не может ошибиться.

— Да и что бы это ещё могло быть? — спросила она. — Я думаю, что это опять пришли к нам сказочные существа, нынче ночью у них здесь встреча, — объяснил ей дядя Юлиус.

Собственно говоря, он сказал «шкашошные шушештва», потому что он стал вдруг шепелявить. «Он ведь остался без зубов», — догадался Малыш, но тут же об этом забыл. Он мог думать только о Филле и Рулле. Где они? Убежали? Он не слышал, чтобы хлопнула входная дверь. Вероятнее всего, они стоят где-то в тамбуре, притаившись в темноте, может, спрятались за пальто, висящие на вешалке? О, до чего ж страшно! Малыш придвинулся как можно ближе к Карлсону.

— Спокойствие, только спокойствие, — прошептал Карлсон. — Скоро мы их снова поймаем.

— Да, конешно, што-то иш двух, — глубокомысленно сказал дядя Юлиус. — Но шить в доме штало невошмошно!

Потом они оба, дядя Юлиус и фрекен Бок, исчезли, каждый в своей комнате, и снова воцарилась полная тишина. Карлсон и Малыш сидели под столом и ждали. «Прошла уже целая вечность», — подумал Малыш. Снова послышалось «брр-пс-пс» и «брр-аш», сперва прерывисто и слабо, но потом эти звуки настолько окрепли, что стало ясно — дядя Юлиус и фрекен Бок опять погрузились в глубокий сон.

И вот тогда притаившиеся в темноте Филле и Рулле снова двинулись в путь. Слышно было их дыхание. Ужас охватил Малыша. И тут они зажгли фонарик — да, представьте себе, у них тоже был фонарик, — и луч света запрыгал по прихожей. Края скатерти свисали низко, но всё же Филле и Рулле легко могли обнаружить под столом их троих — его, Карлсона и Мамочку. Малыш зажмурил глаза, словно он думал, что становится от этого невидимым, и затаил дыхание. Шёпот Филле и Рулле раздавался совсем рядом.

— Ты тоже видел привидение? — спросил Филле.

— Ещё бы! — подхватил Рулле. — Белый призрак! Он стоял у этой стены, но теперь исчез.

— Ни в одной квартире в Стокгольме нет столько привидений, как здесь, это мы с тобой давно знаем, — сказал Филле.

— Давай смотаемся отсюда, да поскорей, — предложил Рулле.

Но Филле не согласился.

— Ни за что на свете! Ради десяти тысяч я готов сражаться не то что с одним, а с целым десятком привидений, заруби себе это на носу.

Он тихо поднял стулья, к ножкам которых была прикреплена верёвка от капкана, и аккуратно поставил их на прежнее место, чтобы они не валялись под ногами, если придётся отсюда бежать без оглядки. При этом он обругал живущих здесь детей: что за дурацкие шутки!

— Надо быть поосторожней! Я и так весь в синяках и шишках.

И он снова стал шарить лучом фонарика по всем углам.

— Давай поглядим, где что расположено, и начнём искать, — сказал он.

Луч опять забегал по прихожей, и всякий раз, когда он приближался к столу, Малыш жмурился и весь сжимался в комок. Он ужасно отсидел себе ноги, они стали как деревянные, ему казалось, что они не помещаются под столом и вылезают из-под скатерти — Филле и Рулле могут их увидеть.

К тому же он заметил, что Карлсон снова занялся Мамочкой. Свет фонарика убежал от них, под столом было темно, новее же не настолько, чтобы Малыш не увидел, как Карлсон вытащил Мамочку и поставил спиной к столу. Когда луч карманного фонаря вернулся назад, он упал ей прямо в лицо, осветив её ужасный оскал.

И тогда снова раздались два вопля ужаса, а потом шаги в сторону входной двери. Тут Карлсон оживился.

— Пошли, — шепнул он Малышу на ухо и пополз, волоча за собой Мамочку, через всю прихожую и исчез в комнате Малыша.

Малыш; едва поспевал за ним.

— Какие гадкие люди! — сказал Карлсон и притворил дверь. — Не умеют даже отличить мумию от привидения — это, по-моему, просто гадость!

Он осторожно выглянул и стал прислушиваться, стараясь понять, что происходит в тёмной прихожей. Малыш тоже прислушался: он надеялся, что сейчас хлопнет входная дверь, но этого не случилось. Филле и Рулле были здесь, они тихо шептались:

— Десять тысяч крон! Рулле, не забывай об этом! Учти, никакие привидения меня не остановят!

Они довольно долго перешёптывались. Карлсон весь превратился в слух.

— Пошли в комнату дядюшки, — сказал он. — Гей-гоп! Сейчас позабавимся.

Он схватил Мамочку на руки и уложил её в постель Малыша.

— Хайсан, хопсан, Мамочка, ну вот, наконец-то ты можешь поспать как человек, — сказал он и подоткнул ей одеяло, как мама подтыкает одеяло, укладывая спать своего ребёночка. Потом шепнул Малышу: — Погляди, разве она не мила?

Он осветил мумию карманным фонариком и одобрительно похлопал её по щеке.

Потом взял покрывало, которое фрекен Бок сняла с кровати, когда приходила к Малышу, и, аккуратно сложив, повесила на спинку стула, и тоже накинул его на Мамочку. «Чтобы она не замёрзла», — подумал Малыш и захихикал. Казалось, под всем этим лежлт и безмятежно спит толстый мальчишка, потому что Мамочка была прикрыта с головой.

— Привет, Малыш! — сказал Карлсон. — Теперь, пожалуй, и ты можешь немного поспать.

— Где? — опять удивился Малыш. К тому же при виде Мамочки у него пропал всякий сон. — Не могу же я лечь в кровать рядом с мумией!

— Нет, но под кровать можешь, — сказал Карлсон и полез первым, перекатываясь словно ёжик.

Малыш — за ним.

— А теперь ты услышишь типичный шпионский храп, — сказал Карлсон.

— Разве шпионы храпят как-то особенно? — снова удивился Малыш.

— Да, они храпят коварно и хитро, так что можно с ума сойти. Вот так: «Хоооо, дооо, дооо!»

Шпионский храп походил то на клёкот, то на урчание, и звук этот в самом деле наводил ужас тем более что он становился всё громче. Малыш испугался.

— Тише! А то сюда придут Филле и Рулле.

— Да ведь для этого и нужен шпионский храп, — объяснил Карлсон.

В этот момент кто-то дотронулся до двери и приоткрыл её. В темноту ворвался луч фонарика, и в его свете Малыш увидел Филле и Рулле, которые осторожно, на цыпочках, прокрались в комнату.

Карлсон храпел громко и зловеще. Малыш пришёл от этого в ужас и подумал: «Зря он так. Они нас обнаружат». Правда, покрывало свисало до самого пола, скрывая его и Карлсона от света фонарика и от любопытных глаз. «И всё же он это здорово придумал», — решил Малыш.

— Хооо, хооо! — пуще прежнего храпел Карлсон.

— Ну, наконец-то мы, кажется, нашли, что искали, — сказал Филле, понизив голос. — Дети так не храпят, это наверняка он. Ты только погляди на этого толстого увальня. Точно, он!

— Хооо! — злобно захрапел Карлсон: ему явно не понравилось, что его назвали толстым увальнем, — это было слышно по его храпу.

— У тебя наручники наготове? — спросил Рулле. — На него сразу надо надеть наручники, не то он убежит.



Зашуршало покрывало. А потом Малыш услышал как Филле и Рулле захрипели, словно им не хватало воздуха, и он понял, что они увидели наводящий ужас оскал мумии, которая покоилась на подушке. Однако они не вскрикнули и не бросились наутёк, а только дышали как-то странно.

— Ах, да это просто кукла… — нерешительно сказал Филле.

— Но тогда объясни, — сказал Рулле, — как эта кукла сюда попала! Она ведь только что была в прихожей или это другая?

— Да, странно, — согласился Филле. — А кто же храпит?

Но этого Филле так и не удалось выяснить, потому что послышались приближающиеся шаги. Малыш сразу узнал тяжёлую поступь фрекен Бок и разволновался. Что сейчас будет! Какой поднимется крик! Пострашнее грома! Но ничего ужасного не произошло.

— Быстрее в дегароб! — прошептал Филле.

Малыш и оглянуться не успел, как оба жулика оказались в его гардеробе.

Тут Карлсон снова оживился. Перекатываясь как ёжик, он двинулся к гардеробу и запер его на ключ. Потом он так же ловко и быстро приполз назад под кровать. И в ту же секунду в комнату вошла фрекен Бок, сама похожая на привидение в белой рубашке и со свечой в руке.

— Это ты, Малыш, рыскал только что по моей комнате и освещал все углы фонариком? — строго сказала она.

— Нет, не я, — ответил Малыш прежде, чем успел сообразить, что он делает.

— А тогда почему ты не спишь? — с недоверием спросила фрекен Бок к добавила: — Почему ты накрылся с головой? Я тебя плохо слышу.

Она резко откинула покрывало, думая, что Малыш натянул его себе на голову. И тут раздался ужасный вопль. «Бедная фрекен Бок, она ведь ещё не привыкла, как Филле и Рулле, видеть вселяющие ужас, смертоносные мумии», — подумал Малыш. Он понимал, что настало время выползти из-под кровати. Всё равно она его найдёт, а кроме того, нужна её помощь, чтобы как-то справиться с Филле и Рулле. Не могли же они оставаться в гардеробе!

И Малыш выполз.

— Не пугайтесь, — начал он робко. — Мамочка — существо не опасное, но вот у меня в гардеробе заперты два вора.

Фрекен Бок ещё не поишла в себя после встречи с Мамочкой, но когда Малыш сказал, что в гардеробе сидят два вора, она просто разозлилась.

— Что ты несёшь! Какие глупости! Воры в гардеробе! Не болтай, пожалуйста!

Но для верности она всё же подошла к дверце гардероба и крикнула:

— Здесь есть кто-нибудь?

Ответа не последовало, и она ещё больше разозлилась.

— Отвечайте! Здесь есть кто-нибудь? Если никого нет, то ведь можно это сказать.

Но тут она услышала лёгкий шорох в недрах гардероба и поняла, что Малыш сказал правду.

— Смелый мальчик! — воскликнула она. — Такой маленький, а сумел справиться с двумя взрослыми ворами! Герой!

Кровать заскрипела, и из-под неё вылез Карлсон.

— Это вовсе не он, — сказал Карлсон, — это я всё сделал!

Он кинул сердитый взгляд на фрекен Бок и на Малыша.

— Спасибо мне, что я такой смелый и хороший во всех отношениях, — сказал он. — И такой умный, и красивый, а вовсе не толстый увалень, вот!

Фрекен Бок чуть с ума не сошла, когда увидела Карлсона.

— Ты… ты!.. — закричала она, но тут же спохватилась, что сейчас не время и не место ругать Карлсона за блины, потому что надо было подумать о серьёзных вещах. — Сбегай скорее, разбуди дядю Юлиуса, и мы будем звонить в полицию… Ой, я раздета… пойду накину халат, — сказала она, бросив стыдливый взгляд на свою ночную рубашку.

И она торопливо вышла. Малыш побежал будить дядю Юлиуса. Но прежде взял у Мамочки челюсти. Он понимал, что теперь они нужнее самому дяде Юлиусу.

В спальне мерно звучало «грр-пс-пс». Дядя Юлиус спал, как ребёнок.

Начинало светать. В ещё совсем густых сумерках Малыш с трудом разглядел на тумбочке стакан с водой. Он опустил туда челюсти, послышался тихий плеск. Рядом со стаканом лежали очки дяди Юлиуса и кулёк с карамельками. Малыш взял кулёк и сунул его в карман пижамы, чтобы отдать Карлсону. Дяде Юлиусу было ни к чему его видеть, а то начнёт ещё допытываться, как он сюда попал.

У Малыша возникло смутное ощущение, что на тумбочке должно ещё что-то лежать. Ах да, конечно, часы дяди Юлиуса и его бумажник. Ни часов, ни бумажника на месте не было. Но Малыш не обратил на это особого внимания. Ему поручили разбудить дядю Юлиуса, и он приступил к делу.

Дядя Юлиус разом проснулся.

— Что ещё случилось?..

Первым делом он схватился за зубы и надел их и только тогда сказал:

— Странно, скоро я вернусь домой, в свой Вестергетланд, там можно спать по шестнадцать часов в сутки, а здесь, здесь ночная жизнь…

«Что ж, он, пожалуй, прав», — подумал Малыш и стал ему объяснять, почему он должен немедленно встать.

Дядя Юлиус торопливо направился в комнату Малыша, Малыш бежал за ним следом, фрекен Бок, накинув халат, тоже поспешила туда, и все они столкнулись в дверях.

— О, дорогой господин Иенсен, представляете себе, воры! — причитала фрекен Бок.

Малыш сразу заметил, что Карлсона в комнате нет, а окно распахнуто. «Должно быть, он улетел домой. Это хорошо, очень хорошо! Просто счастье, потому что незачем ему встречаться ни с Филле и Рулле, ни с полицией. Это так хорошо, что даже как-то не верится», — подумал Малыш.

— Они заперты в гардеробе, — объяснила фрекен Бок и засмеялась испуганно и радостно.

Но дядя Юлиус указал на кровать Малыша, где по-прежнему лежала укрытая с головой мумия, и сказал:

— Давайте сперва разбудим Малыша!

И тут же в полной растерянности перевёл взгляд на Малыша, который стоял рядом с ним.

— Раз он уже встал, как я вижу, — забормотал дядя Юлиус, — то кто же это спит в его кровати?

Фрекен Бок содрогнулась. Она уже знала, кто, вернее, что лежит в кровати. Это было, пожалуй, даже почище воров.

— Нечто страшное, — сказала она. — Вы себе и представить не можете, до чего страшное! Нечто прямо из мира сказок.

Глаза дяди Юлиуса засияли. Он совершенно не испугался, нет, куда там, он дружески похлопал это «нечто страшное», что покоилось под одеялом.

— Нечто страшное, толстое, нечто из мира сказок.

— Сказочное чудовище! Нет, это я должен сейчас же увидеть, а ворами займёмся потом.

И он быстрым движением откинул покрывало.

— Хи-хи! — пропищал Карлсон и, сияя, приподнялся на кровати. — Как хорошо, что ты нашёл здесь не сказочное чудовище, а всего-навсего меня! Вот радость-то, верно?

Фрекен Бок с горьким упрёком поглядела на Карлсона.

— И ночью это он нас дурачил? — спросил дядя Юлиус с обиженным видом.

— Наверно. Я ему голову оторву, когда у меня будет время, — сказала фрекен Бок. Потом она что-то вспомнила и испуганно дотронулась до руки дяди Юлиуса: — Дорогой господин Иенсен, нам ведь надо звонить в полицию.

Но тут дело приняло вдруг совсем неожиданный оборот.

Из гардероба раздался низкий голос:

— Откройте именем закона! Мы из полиции.

Фрекен Бок, дядя Юлиус и Малыш совсем растерялись. Один только Карлсон не был ничуть удивлён, зато очень разозлился.

— Из полиции?.. Это вы рассказывайте кому-нибудь другому, жалкие воришки!

Но тут Филле закричал из гардероба, что они заплатят большой штраф за то, что задержали полицейских, которые пришли сюда, чтобы поймать опасного шпиона… «Как хитро они всё повернули», — подумал Малыш.

— Откройте, пожалуйста, поскорее шкаф, и всё будет в порядке! — крикнул Филле.

Дядя Юлиус поверил и выпустил их. Филле и Рулле вышли из гардероба, но у них был такой подозрительный вид, что дядя Юлиус и фрекен Бок по-настоящему испугались.

— Из полиции? — с сомнением в голосе переспросил дядя Юлиус. — А почему вы не в форме?



— Потому что мы секретные сотрудники тайной полиции, — сказал Рулле. — И мы пришли сюда, чтобы его забрать, — добавил Филле и схватил Карлсона. — Это очень опасный шпион.

Но тут фрекен Бок разразилась гомерическим смехом.

— Шпион! Это — шпион! Ха-ха-ха! Ну и потеха! Этот противный мальчишка — школьный товарищ Малыша.

Карлсон соскочил с кровати.

— И я первый ученик в классе! — горячо подхватил он. — Первый ученик, потому что умею шевелить ушами, ну и складывать я тоже умею. Но Филле ему не поверил. Он вытащил наручники и медленно двинулся прямо на Карлсона. Когда он подошёл уже совсем близко, Карлсон засеменил ему навстречу на своих маленьких толстых ножках. Филле пробормотал что-то сердитое и стал от нетерпения прыгать на одной ноге.

— Смотри, ещё синяк будет, — предостерёг его Карлсон, а Малыш подумал, что у воров всегда бывают синяки. Дело в том, что левый глаз у Филле заплыл и был совсем синий.

«Что ж, это по заслугам», — решил Малыш. Ведь он ворвался к ним в дом и хотел теперь увезти Карлсона, его Карлсона, чтобы продать за десять тысяч крон. Гадкие воры, пусть у них будет побольше синяков!

— Они не полицейские, это ложь, — сказал он. — Они воры, я их знаю.

Дядя Юлиус задумчиво почесал затылок.

— Вот это нам и надо выяснить, — сказал он.

Он предложил всем вместе посидеть в столовой, пока не будет выяснено, кто они — полицейские или воры.

Тем временем стало почти светло. Звёзды на небе погасли — это было видно из окна. Начинался новый день, и Малышу ничего так не хотелось, как лечь наконец в постель и заснуть, а не сидеть и слушать, как Филле и Рулле рассказывают всякие небылицы.

— Неужели вы не читали в газете, что у нас в Вазастане появился летающий шпион? — спросил Рулле и вынул из кармана сложенную газету.

Но у дяди Юлиуса эта заметка вызывала сомнение.

— Нельзя верить всей чепухе, которую пишут в газетах, — сказал он. — Хотя я готов ещё раз это перечитать. Подождите, я только схожу за очками.

Он ушёл к себе, но тут же прибежал назад в страшном гневе.

— Ничего себе полицейские! — кричал он. — Украли у меня бумажник и часы! Извольте немедленно отдать мне эти вещи!

Но тут Филле и Рулле в свою очередь страшно рассердились.

— Опасно, — заявил Рулле, — обвинять полицейских в том, что они украли часы и бумажник.

— Это называется клевета. Разве вы не знаете? — спросил Филле. — А за клевету на полицию недолго и в тюрьму попасть. Может, вы и этого не знаете?

Вдруг Карлсон изменился в лице и закричал точно так же, как дядя Юлиус, которого он оттолкнул. Видно было, что его просто распирает от злобы.

— А мой кулёк с карамельками? — вопил он. — Кто его взял?

Филле грозно поглядел на него.

— Ты что, в этом нас обвиняешь?

— Нет, я не сошёл с ума, — сказал Карлсон. — Клевета — это серьёзно. Но одно я могу сказать: если вы взяли кулёк и сейчас же не отдадите его назад, то ты сейчас получишь такой же фонарь на другом глазу.

Малыш поспешно вытащил из своего кармана кулёк.

— Вот твои конфеты, — сказал он, протягивая кулёк Карлсону. — Я его взял, чтобы передать тебе.

Тогда в разговор вмешался Филле:

— Всё понятно! Хотите на нас спихнуть свою вину. Не выйдет!

Фрекен Бок всё это время сидела молча, но тут и ей захотелось высказаться.

— Кто украл часы и бумажник, мне ясно. Он только и делает, что ворует то булочки, то блины — вообще всё, что ему попадается под руку.

Она указала на Карлсона, а он словно взбесился.

— Эй, ты, послушай! — орал он. — Это же клевета, а за клевету отвечают, разве ты этого не знаешь?

Но фрекен Бок отвернулась от Карлсона. Ей надо было серьёзно поговорить с дядей Юлиусом. По её мнению, вполне вероятно, что эти вот господа из тайной полиции. Поэтому у них такой странный вид и они так плохо одеты. Фрекен Бок всерьёз думала, что все воры ходят в лохмотьях, она ведь никогда не видела настоящего взломщика.

Филле и Рулле сразу повеселели. Филле сказал, что он с первой же минуты понял, какая эта дама умная и замечательная, и просто счастлив, что ему довелось с ней познакомиться. И он несколько раз обращался к дяде Юлиусу за поддержкой.

— Не правда ли, она удивительная, редкая? Неужели вы так не думаете?

Неизвестно, что раньше думал по этому поводу дядя Юлиус, но теперь он просто был вынужден соглашаться, а фрекен Бок от всех этих комплиментов опускала глаза и краснела.

— Да, она такая же редкая, как гремучая змея, — проворчал Карлсон.

Он сидел в углу рядом с Малышом и так энергично пожирал карамельки, что хруст был слышен во всей комнате. Когда же кулёк оказался пустым, он вскочил и стал прыгать по комнате. Казалось, он просто играет, но с помощью этих нелепых прыжков он постепенно добрался до стульев, на которых сидели Филле и Рулле.

— Такую редкую женщину, как вы, хочется вновь увидеть, — не унимался Филле, а фрекен Бок ещё больше залилась краской и ещё больше потупила глаза.

— Да, конечно, конечно, фрекен Бок — женщина редкая. — согласился дядя Юлиус, — но мне всё же хотелось бы знать, кто взял мои часы и бумажник.

Филле и Рулле, казалось, не слышали, что он сказал. Филле был так увлечён фрекен Бок, что всё остальное для него уже не существовало.

— И выглядит она привлекательно, не правда ли, Рулле? — сказал он тихо, но так, чтобы фрекен Бок это тоже услышала. — Красивые глаза… и такой прелестный носик, погляди, такой носик хорош в любую погоду, правда, Рулле?

Тут фрекен Бок подпрыгнула на своём стуле, и глаза у неё прямо на лоб полезли.

— Что? — выкрикнула она. — Что вы сказали?

Филле растерялся.

— Да я только сказал… — залепетал он, по фрекен Бок не дала ему договорить.

— Это вот Филипп, я уверена, — сказала она и вдруг стала, как показалось Малышу, похожа на Мамочку.

Филле был поражён.

— Откуда вы знаете? Вы что, слышали обо мне?

Фрекен Бок кивнула с горькой усмешкой.

— Вы спрашиваете, слышала ли я о вас? О да, не сомневайтесь! А его небось зовут Рудольф, да? — добавила она и показала на Рулле.

— Да. Но откуда вы это знаете? Может, у нас общие знакомые? — спросил Филле, так и сияя от удовольствия.

Фрекен Бок снова кивнула с горькой усмешкой.

— Да, пожалуй, есть. Фрекен Фрида Бок, с Фрейгатен. Вы, кажется, её знаете? У неё тоже прелестный носик, который хорош в любую погоду, точь-в-точь как у меня, да?

Филле, видно, был не в восторге от сравнения носов, потому что сиять он тут же перестал. Более того ему явно захотелось поскорее смотаться, и Рулле видно, тоже не собирался засиживаться. Но за из спиной стоял Карлсон. Неожиданно раздался выстрел, Филле и Рулле подскочили на месте от испуга.

— Не стреляй! — крикнул Филле, потому что Карлсон ткнул ему в спину указательным пальцем, и он подумал, что это дуло пистолета.

— Выкладывайте бумажник и часы! — скомандовал Карлсон. — А не то буду стрелять.

Филле и Рулле стали нервно рыться в своих карманах, и в мгновение ока часы и бумажник оказались на коленях дяди Юлиуса.



— Вот гадёныш! — крикнул Филле, и с быстротой молнии он и Рулле выскочили в прихожую. Никто их не остановил, они хлопнули дверью и скрылись. Первая опомнилась фрекен Бок и выбежала вслед за ними. Она стояла на площадке и кричала вдогонку, пока они неслись вниз по лестнице:

— Фрида про всё это узнает, уж поверь! Вот она обрадуется!

Она даже перепрыгнула через несколько ступенек, словно собиралась догнать их, но потом всё же остановилась и только крикнула вслед:

— И не вздумайте появляться у нас на Фрейгатен, не то прольётся кровь. Слышите, что я говорю?… Кровь…

Карлсон открывает дяде Юлиусу мир сказок

После ночи с Филле и Рулле Карлсон стал задаваться ещё больше, чем прежде.

«Вот лучший в мире Карлсон!» — этот крик будил Малыша каждое утро. И в комнату влетал Карлсон. И каждое утро он прежде всего вырывал из горшка косточку персика, чтобы посмотреть, насколько она выросла, а потом всегда направлялся к старому зеркалу, которое висело над столом Малыша. Это было небольшое зеркало, но Карлсон долго летал вокруг него, чтобы как можно лучше себя разглядеть. Приходилось это делать по частям — целиком его отражение в нём не умещалось.

Пока он летал, он тихо мурлыкал себе под нос песенку, и в этой песенке воспевал самого себя и всё, что с ним случилось. "Лучший в мире Карлсон… хи-ти-ти-хи… стоит десять тысяч крон… И ещё он поймал воров и стрелял из пистолета… Какое интересное зеркало… В нём целиком не виден лучший в мире Карлсон… Но то, что видно, красиво… хи-ти-ти-хи… И в меру упитанный, да, да… И хороший во всех отношениях…»

Малыш был с этим согласен. Он тоже считал, что Карлсон хороший во всех отношениях. И самое удивительное было то, что постепенно дядя Юлиус тоже по-настоящему к нему привязался. Ведь это Карлсон вернул ему часы и бумажник. Такое дядя Юлиус скоро забыть не может. Фрекен Бок, напротив, всегда на него сердилась, но на это Карлсон не обращал внимания, лишь бы ему вовремя давали еду, а её она давала.

«Если меня не кормят, я уже не я» — так он однажды выразился.

Фрекен Бок мечтала, чтобы Карлсон не проводил у них время, но тщетно, потому что Малыш и дядя Юлиус были на его стороне. Фрекен Бок всегда ворчала, если он появлялся как раз в тот момент, когда надо садиться за стол, но сделать она ничего не могла, и Карлсон ел вместе со всеми.

После ночных приключений с Филле и Рулле он прилетал регулярно, словно это было нечто само собой разумеющееся.

Карлсон, видно, немного устал от всех проказ той ночи, потому что на следующий день появился только к обеду. Он влетел в комнату Малыша и сразу стал принюхиваться, чем это пахнет на кухне.

Малыш тоже долго спал в тот день (Бимбо он взял с собой в постель) — оказывается, после целой ночи возни с ворами нужно отдохнуть — и проснулся только незадолго перед тем, как прилетел Карлсон. Вернее, он проснулся не сам, а его разбудил какой-то странный, необычный звук, который доносился из кухни. Фрекен Бок ходила взад-вперёд и пела. Пела громко. Прежде Малыш никогда ещё не заставал её за этим занятием и надеялся, что она и сейчас перестанет, потому что это было ужасно. По какой-то непонятной причине она была сегодня в отличном настроении. Утром она успела съездить домой, к Фриде, может, именно это её так взбодрило, что она распевала во весь голос. «Ах, Фрида, это было бы для тебя лучше!..» — пела она, но что именно было бы лучше для Фриды, Малышу так и не удалось узнать, потому что Карлсон влетел к ней на кухню и закричал:

— Замолчи! Замолчи! Когда ты так орёшь, люди могут подумать, что я тебя бью.

Фрекен Бок умолкла и стала угрюмо жарить эскалопы, а когда пришёл дядя Юлиус, все сели за круглый стол обедать. «Все сидят вместе и обсуждают события этой ночи, и всем очень уютно», — подумал Малыш. Карлсон тоже был доволен обедом и вовсю расхваливал фрекен Бок.

— Сегодня тебе удалось по ошибке прекрасно приготовить эскалопы, — сказал он, чтобы её ободрить.

На это фрекен Бок ничего не ответила. Она только несколько раз вздохнула и плотно сжала губы.

Шоколадный пудинг, разлитый в маленькие формочки, Карлсон тоже одобрил. Он проглотил всю свою порцию прежде, чем Малыш успел съесть ложечку от своего, и сказал:

— Да, пудинг хорош, спору нет, но я знаю, что в два раза вкуснее.

— Что? — заинтересовался Малыш.

— Два таких пудинга, — объяснил Карлсон и взял себе новую порцию. А это значило, что фрекен Бок останется без сладкого, потому что она сделала только четыре порции.

Карлсон заметил, что у неё недовольный вид, и поднял пухлый указательный пальчик.

— Пойми, здесь за столом есть толстяки, которым необходимо худеть. И заметь, их не меньше двух. Имён называть не буду, но уж во всяком случае это не я и не этот вот худышка, — сказал он и ткнул пальцем в Малыша.

Фрекен Бок ещё плотнее сжала губы и не вымолвила ни слова. Малыш тревожно посмотрел на дядю Юлиуса, но, казалось, он ничего не слышал. Он всё ворчал. Какая в городе плохая полиция! Он звонил в участок и сообщил о происшествии, но его слова не вызвали никакого интереса. У них за ночь случилось ещё 313 краж, сказали они, которыми необходимо заняться. Они только поинтересовались, что же всё-таки пропало.

— Тогда я им объяснил, — в который раз повторял свой рассказ дядя Юлиус, — что благодаря одному смелому и умному мальчику грабителям пришлось уйти домой с пустыми руками.

И дядя Юлиус с восторгом посмотрел на Карлсона, который приосанился, как петух, и бросил на фрекен Бок торжествующий взгляд.

— Ну, что скажешь? Лучший в мире Карлсон пугает воров пистолетом! — воскликнул он.

Дядя Юлиус, по правде сказать, тоже испугался этого пистолета. Он явно был очень рад и благодарен, что получил назад свои вещи, но всё же не считал, что мальчики должны ходить с огнестрельным оружием, и когда Филле и Рулле удрали, Малышу очень долго пришлось объяснять, что это игрушка. Дядя Юлиус никак не мог в это поверить.

После обеда дядя Юлиус отправился в гостиную, чтобы взять сигару. Фрекен Бок стала убирать со стола и мыть посуду, и даже Карлсон не смог ей испортить настроение, потому что она снова начала напевать: «Ах, Фрида, для тебя это лучше!..» Но тут она вдруг обнаружила, что нет ни одного полотенца, и снова рассердилась.

— Ума не приложу, куда делись все полотенца, — сказала она и в растерянности оглядела кухню.

— Вот он, лучший в мире отыскиватель полотенец! — воскликнул Карлсон, тыча себя в грудь. — Ты бы попросила его как надо, чтобы он приложил свой ум, но ты ведь не умеешь ласково!

Карлсон сбегал в комнату Малыша и вернулся с такой огромной охапкой полотенец, что его самого не было видно. Но все эти полотенца были грязные и мятые, и фрекен Бок рассердилась ещё больше.

— Где это ты так извозил все полотенца?! — закричала она.

— Они побывали в мире сказок, — заявил Карлсон.



Шли дни. Малыш получил открытку от мамы и папы. Путешествие было прекрасным, писали они, и они надеются, что Малыш тоже весело проводит время и что он хорошо ладит с дядей Юлиусом и фрекен Бок.

О Карлсоне, который живёт на крыше, там не было ни слова, и Карлсона это сильно обидело.

— Я бы сам написал им открытку, но у меня нет пяти эре на марку, — сказал он. — «Хотя вам и не интересно, хорошо ли я лажу с домомучительницей, — написал бы я им, — хочу вам сообщить, что хорошо, потому что я стрелял из пистолета, и прогнал воров, и нашёл все полотенца, которые потеряла домомучительница».

Малыш был счастлив, что у Карлсона нет пяти эре, чтобы купить почтовую марку. Он понимал, что мама и папа не должны получать такой открытки.

Малыш уже давно открыл свою копилку и отдал Карлсону всё, что там было, но все эти деньги он успел истратить и теперь злился.

— Что за глупость, — ворчал Карлсон, — я стою десять тысяч крон, а у меня нет даже монетки, чтобы купить почтовую марку! Как ты думаешь, дядя Юлиус не согласится купить мои большие пальцы на ногах?

Малыш считал, что никогда не согласится.

— А может, всё же согласится? Он ведь от меня в таком восторге, — не унимался Карлсон.

Но Малыш упорно стоял на своём. Карлсон разозлился и улетел в свой домик на крыше и прилетел назад только тогда, когда Малыш дважды ему просигналил «прилетай скорей!», потому что пора было садиться за стол.

«Мама и папа, видно, волнуются, как дядя Юлиус уживётся с фрекен Бок, раз они об этом специально пишут, — думал Малыш, — но они напрасно беспокоятся. Дядя Юлиус и фрекен Бок в прекрасных отношениях». И с каждым днём, Малыш это замечал, они всё охотнее разговаривали друг с другом. Они часто подолгу засиживались в гостиной, и дядя Юлиус всё что-то говорил про мир сказок, а фрекен Бок отвечала ему так мило и ласково, что Малыш её просто не узнавал.

В конце концов у Карлсона даже возникли какие-то подозрения. С того самого дня, как фрекен Бок стала закрывать дверь в гостиной. Дело в том, что этой раздвижной дверью у Свантесонов никогда не пользовались, а гостиную от прихожей отделяли только занавески. Но вот теперь, когда фрекен Бок и дядя Юлиус по вечерам пили кофе в гостиной, фрекен Бок вдруг стала закрывать эту дверь. А если в комнату забегал Карлсон, дядя Юлиус отсылал его, говоря, что дети должны играть в другом месте, а они хотят спокойно, в тишине выпить кофе.

— Я тоже хочу кофе, — возмущался Карлсон, — налейте мне поскорее кофе и угостите сигарой, я посижу здесь с вами!

Но дядя Юлиус живо выставлял его за дверь, а фрекен Бок смеялась от удовольствия. Наконец-то перевес был на её стороне.

— Я этого больше не потерплю! — сказал как-то Карлсон. — Я их проучу.

На следующее утро, когда дядя Юлиус был у доктора, а фрекен Бок пошла на рынок за салакой, Карлсон влетел к нему в комнату с большой дрелью в руке. Малыш видел эту дрель и раньше: она висела на стене в домике на крыше, и теперь Малышу не терпелось узнать, зачем Карлсон притащил её сюда. Но в этот момент что-то опустили в почтовый ящик, и Малыш кинулся в прихожую за почтой. Пришли две открытки, одна от Боссе, другая от Бетан. Малыш был так рад этим открыткам и столько раз их читал и перечитывал, что когда он с этим покончил, оказалось, что Карлсон тоже покончил со своим делом: он просверлил большую дырку в дверях гостиной.

— Что ты натворил, Карлсон! — крикнул он в испуге. — Разве можно сверлить дырки в дверях?.. Зачем ты это сделал?

— Как зачем? Чтобы поглядеть, что они там делают! — ответил Карлсон.

— Как тебе только не стыдно! Мама говорит, что гадко подглядывать в замочную скважину.

— Твоя мама очень умная. Она совершенно права. Замочная скважина существует для ключа, а не для глаз. Но это ведь не замочная скважина, а глазок. Глазок делают для глаз, это ясно уже по самому слову. Что ты можешь мне возразить?

Малыш не нашёл ответа.

А Карлсон тем временем вынул изо рта кусочек жвачки и заткнул ею глазок, чтобы он не был виден.

— Гей-гоп! — воскликнул он. — Мы что-то давно не веселились, зато сегодня вечер не будет скучным, я ручаюсь.

И Карлсон взял дрель и собрался улетать.

— У меня ещё есть одно дело, — объяснил он. — Но к салаке я успею вернуться.

— А что за дело у тебя? — спросил Малыш.

— Да одно небольшое дельце, хоть денег на марку раздобуду, — сказал Карлсон.

И улетел.

Но как только стали коптить салаку, Карлсон вернулся, и весь день он был в превосходном настроении. Он вынул из кармана пятиэровую монетку и протянул её фрекен Бок.

— Это тебе в виде небольшого поощрения, — сказал он. — Купи себе какую-нибудь безделушку: бусы или ещё что!

Фрекен Бок возмущённо отшвырнула монетку.

— Я тебе покажу безделушку! — закричала она, но тут появился дядя Юлиус, и фрекен Бок сразу же расхотелось шуметь.

— Смотри, какая она становится шёлковая, как только приходит любитель мира сказок! — шепнул Карлсон Малышу.

А фрекен Бок и дядя Юлиус отправились в гостиную, чтобы, как обычно, выпить кофе с глазу на глаз.

— Теперь мы посмотрим, что они там делают, — заявил Карлсон. — Я сделал последнюю попытку мирно с ней поладить, но она объявила мне войну. Что ж, придётся снова заняться её низведением и курощением. Пусть не ждёт от меня пощады!

К великому изумлению Малыша, Карлсон вынул из нагрудного кармана сигару. Он зажёг спичку, закурил и постучал в дверь гостиной. Никто не сказал «Войдите», но он вошёл без всякой церемонии, дымя сигарой.

— Простите, это, кажется, курительная комната, — важно сказал он. — Значит, я могу здесь выкурить сигару.

Дядя Юлиус рассвирепел. Он вырвал у него сигару, разломал её пополам и заявил, что если он ещё хоть раз увидит, что Карлсон курит, он задаст ему такую трёпку, что тот вовек не забудет. И играть с Малышом ему он тоже больше не позволит.

Карлсон обиженно выпятил нижнюю губу, глаза его наполнились слезами, и он с досады слегка лягнул дядю Юлиуса ногой.

— А мы все эти дни так хорошо с тобой ладили, противный дядька Юлиус! — буркнул он и так посмотрел на обидчика, что было ясно, какого он о нём мнения.

Но дядя Юлиус в два счёта выставил его за дверь, плотно задвинул её и закрыл на замок. В первый раз.

— Сам видишь, без курощения здесь никак не обойтись, — сказал Карлсон Малышу. Он снова забарабанил в дверь кулаком и крикнул: — Надеюсь, ты всё же угостишь меня хорошей сигарой!

Потом Карлсон сунул руки в карманы и начал чем-то греметь. Похоже, что это были монетки. Да, в самом деле, его карманы были битком набиты пятиэровыми монетками.

— Вот повезло, стал богатый, — сказал он.

Малыш забеспокоился.

— Откуда у тебя столько денег?

Карлсон в ответ таинственно подмигнул.

— Это ты узнаешь только завтра, — сказал он.

Малыш ещё больше встревожился. Ведь Карлсон куда-то улетал, вдруг он стащил эти деньги! Но это не лучше, чем то, что делают Филле и Рулле, да, это ничуть не лучше, чем сложение яблок, в котором он, как сам хвастался, силён. Малыш разволновался не на шутку. Но думать об этом ему уже времени не было, потому что Карлсон тихонько, осторожно вынул жвачку их глазка.

— Вот, сами виноваты, — сказал он и припал одним глазом к просверлённой дырке. Но он тут же отпрянул, словно увидел что-то ужасное. — Какое безобразие! — возмутился Карлсон.

— Что они делают? — Малыш был заинтересован.

— Я тоже хотел бы это знать, но они исчезли.



Дядя Юлиус и фрекен Бок обычно сидели на маленьком диванчике, который прекрасно было видно в глазок. Там их и застал Карлсон, когда ворвался к ним с сигарой. Но сейчас их там не было. Малыш смог сам в этом убедиться, поглядев в глазок. Видно, они пересели на диван у окна, и это, по мнению Карлсона, было просто подло и даже коварно с их стороны. Те люди, у которых есть хоть капля совести, уверял Карлсон, всегда садятся так, чтобы их было видно в замочную скважину или в глазок.

Бедняга Карлсон! Он опустился на стул в прихожей и безутешно уставился в одну точку. На этот раз он явно проиграл. Его блестящая идея с глазком оказалась бессмысленной; это был тяжёлый удар.

— Пошли, — сказал он наконец. — Пойдём поищем у тебя, может, найдём среди твоего барахла какой-нибудь инструмент для курощения.

Карлсон долго шарил в ящиках Малыша, но никак не мог напасть на то, что искал. Но вдруг он свистнул от восторга и вытащил длинную стеклянную трубочку, через которую Малыш стрелял горошинами.

— Прекрасный инструмент для курощения! — завопил Карлсон. — Теперь найти бы ещё какой-нибудь предмет, и порядок!

И он нашёл ещё предмет, отличный предмет — воздушный шар, который можно было надуть до огромных размеров.

— Гей-гоп!.. — воскликнул Карлсон, и его пухлые ручки дрожали от нетерпения, когда он привязывал шарик к трубочке. Потом он приложил трубку ко рту, надул шар и закудахтал от радости, когда увидел, что лицо, нарисованное чёрной краской на жёлтом шаре, постепенно раздувается до невероятных размеров.

— С этим можно изображать старика, — сказал Малыш.

— Да, с этим можно изображать всё, что угодно, — уверил его Карлсон и снова выпустил воздух из шарика. — Главное, что с ним прекрасно можно курощать.



И дело пошло на лад. Пошло просто замечательно, хотя Малыш так хохотал, что чуть всё неиспортил.

— Гей-гоп, — прошептал Карлсон и осторожно просунул воздушный шарик на стеклянной трубочке через глазок. Потом он стал дуть что было сил в трубку, а Малыш стоял рядом и давился от смеха. Он представил себе, как дядя Юлиус и фрекен Бок сидят на диване у окна и вдруг видят, как у них на глазах в полутьме сумрака возникает и растёт круглое, как пузырь, похожее на луну лицо старика. Малыш понимал, какое жуткое впечатление это должно произвести.

— Надо повыть, как привидение, — сказал Карлсон. — Подуй пока ты, чтобы шарик не спустил!

И Малыш стал дуть, а Карлсон — стонать и вздыхать, не жалея сил. Видно, те двое, что сидели запершись в гостиной, услышали эти стоны и увидели лунного старика, во всяком случае, вдруг раздался крик, которого Карлсон ждал.

— Они кричат, — радостно отметил Карлсон и тут же добавил: — Теперь главное — не останавливаться на достигнутом.

И он снова стал выпускать воздух из шарика. Раздался тихий и таинственный свистящий звук, а когда лунный старик растаял, Карлсон ловко вытащил из глазка трубочку со спущенным резиновым шариком и опять залепил дырку жвачкой, а сам, как ёжик, быстро-быстро заполз под круглый столик, покрытый скатертью, — тот самый, где они уже прятались, когда ждали жуликов. Малыш едва успел скрыться следом, как щёлкнул замок, раздвинулась дверь, и фрекен Бок просунула голову в прихожую.

— Я всё же думаю: дети, — сказала она.

Но за ней стоял дядя Юлиус, и он был другого мнения.

— Сколько раз я тебе уже говорил, что мы живём в мире сказок, в мире таинственного. Сказочные существа беспрепятственно проходят сквозь закрытые двери и стены, а ты не хочешь этого понять!

Фрекен Бок покорилась и послушно сказала, что она, конечно, это тоже способна понять, если как следует подумает. Но она явно не желала, чтобы эти сказочные существа мешали ей пить кофе с дядей Юлиусом, и тут же увлекла его назад в гостиную. И Карлсон и Малыш снова оказались перед закрытой дверью. «И смотреть в глазок было не очень-то весело», — думал Малыш. И Карлсон тоже так думал. Да, представьте себе, что и Карлсон так думал.

Тут, к счастью, позвонил телефон. Малыш подошёл. Какой-то женский голос попросил фрекен Бок. Малыш понял, что это Фрида с Фрейгатен, и очень обрадовался. Теперь он имел законное право помешать фрекен Бок, и хотя вообще-то он был милым мальчиком, он сделал это с радостью.

— Фрекен Бок, вас к телефону! — крикнул он и громко постучал в дверь гостиной. Но безрезультатно.

— Скажи, что я занята! — крикнула в ответ фрекен Бок из-за закрытой двери. Фрида была так же бессильна нарушить её уединение с дядей Юлиусом, как и сказочные существа.

Малыш вернулся к телефону и сказал, что фрекен Бок не может подойти. Но Фрида хотела во что бы то ни стало узнать, чем так занята её сестра, что не может даже подойти к телефону, и засыпала Малыша вопросами. В конце концов он сказал:

— Лучше всего спросите её завтра сами.

Он положил трубку и поглядел; что делает Карлсон. Но Карлсона нигде не было. Малыш искал его всюду, в конце концов прибежал на кухню. Подошёл к открытому окну и увидел на подоконнике странную фигуру. Там стояло верхом на маминой любимой метле таинственное существо, готовое к отлёту. По всей вероятности, это и был Карлсон, хотя по виду существо это было похоже на маленькую ведьму: лицо, вымазанное чёрным, на голове косынка, а на плечах развевался ведьминский плащ — мамин большой цветастый передник.

— Послушай, Карлсон, — сказал Малыш с испугом, — нельзя, чтобы дядя Юлиус видел, что ты летаешь!

— Я не Карлсон, — сказал Карлсон глухим голосом, — я ведьма, самая злая и самая страшная в мире ведьма.

— Ой! — вырвалось у Малыша.

— Да, да, я самое опасное существо из мира сказок, — не унимался Карлсон. — При виде меня у всех волосы становятся дыбом.

В голубых сумерках июньского вечера летела ведьма. Малыш глядел ей вслед, не зная, что предпринять. Потом он бросился в комнату Боссе, потому что её окна выходили на ту же сторону, что и окна гостиной.



Ведьма увидела Малыша, широко улыбнулась и помахала ему рукой — очень кстати, а то Малышу стало уже казаться, что это настоящая ведьма, — а потом она заглянула в окно гостиной. Фрекен Бок и дядя Юлиус её, видно, не заметили, потому что до Малыша по-прежнему доносился ровный гул их голосов. И вдруг тишину вечера прорезал крик. Душераздирающий крик ведьмы (она хотела привлечь к себе внимание) — и гул голосов в гостиной тут же смолк.

А ведьма прилетела назад к Малышу, рывком сорвала с себя косынку и плащ, стёрла белой гардиной с лица сажу и разом превратилась снова в Карлсона, который швырнул метлу и ведьминские одежды Боссе под кровать.

— Знаешь что? — сказал Карлсон и, тяжело вздохнув, подошёл к Малышу. — Надо законом запретить старикам так себя вести.

— А что они делали? — спросил Малыш.

Карлсон раздражённо покачал головой.

— Он держал её за руку! Сидел и держал её за руку! Нет, представляешь, держать за руку домомучительницу! Ну, что ты на это скажешь?

И Карлсон посмотрел на Малыша так, словно он ожидал, что Малыш от удивления упадёт в обморок, а когда этого не случилось, крикнул:

— Разве ты не слышишь, что я говорю? Сидят и держат друг друга за руки! Есть же такие дураки на свете!

Самый богатый в мире Карлсон

Этот день Малыш никогда не забудет. Он сам рано проснулся: «лучший в мире Карлсон» не прилетел, чтобы его будить. «Так странно», — подумал Малыш и побежал к почтовому ящику, за газетой. Он хотел успеть прочесть все те небылицы, которые там будут написаны, прежде чем дядя Юлиус отнимет у него газету.

Но никаких детективных серий он там не нашёл. Малыш вообще дальше первой страницы никогда не доходил. Но тут он вдруг наткнулся на заголовок, который приковал всё его внимание:

ТАЙНА РАСКРЫТА — ЭТО НЕ СПУТНИК-ШПИОН
А под этим заголовком была помещена фотография с видом Вестерброна и летящим над ним — да, тут ошибки быть не могло, — летящим над ним Карлсоном. Его портрет был тоже помещён в газете. Он стоял и с улыбкой указывал на свой пропеллер и на кнопку на животе.

Малыш стал читать, а когда прочёл, заплакал.


"У нас сегодня в редакции побывал странный посетитель. Этот красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил — так он сам себя определил — пришёл и потребовал, чтобы ему вручили обещанное нами вознаграждение в размере десяти тысяч крон. Он сам, а не кто-то другой сумел раскрыть тайну Вазастана, как он нам объяснил, но он никакой не шпион, заявил он нам, и у нас нет оснований ему не верить. «Я шпионю только за такими, как домомучительница и дядюшка», — заявил он. Всё это звучит по-детски и вполне невинно, и, насколько мы понимаем, этот «шпион» оказался обыкновенным толстым школьником — первым учеником в своём классе, как он нас заверил, — но у этого мальчика есть вещь, которую мог бы применить любой ребёнок, а именно: моторчик, с помощью которого можно летать, как, впрочем, это видно на картинке. Мотор этот сделан лучшим в мире изобретателем, как утверждает мальчик, но он отказался рассказать об этом более подробно. Мы сказали, что этот изобретатель стал бы мультимиллионером, если бы наладил массовое производство таких моторов, на что мальчик ответил: «Нет уж, спасибо, нельзя загрязнять воздух летающими мальчиками, достаточно нас двоих — меня и Малыша».


В этом месте Малыш улыбнулся — во всяком случае, спасибо, что Карлсон хотел летать только с ним и ни с кем другим, — а потом вздохнул и стал читать дальше.


"Надо, однако, признать, что мальчик всё же производит странное впечатление. Он говорит без умолку, как-то странно отвечает на наши вопросы и даже не пожелал назвать своей фамилии: «Моя мамочка — мумия, а отец — гном», — сказал он в конце концов, но большего нам добиться не удалось. Он немного болтает по-английски, возможно, отец его англичанин, во всяком случае, он, видимо, знаменитый лётчик, если мы верно поняли болтовню мальчишки. И этот интерес к полётам явно передался сыну по наследству от отца. Мальчик утверждает, что имеет право на обещанное вознаграждение. «Я должен получить эти деньги, а не Филле и Рулле или какой-нибудь другой хулиган», — говорит он. И всю эту сумму он просит выдать ему пятиэровыми монетками, потому что только это, по его утверждению, «настоящие деньги». Он покинул нас, набив свои карманы пятиэровыми монетками. За остальными монетами он собирается зайти, прихватив с собой тачку. Редакция заявляет, что он может получить их в любой день. Разговор с ним был весьма любопытен, хотя и не всё, что он говорит, можно понять. «Имейте в виду, что вы заплатили только приблизительно» — это были его последние слова, а потом он вылетел через окно и направился в сторону Вазастана.

Имя своё мальчик нам назвать отказался, боясь, что его имя попадёт в газету, «потому что Малыш этого не хочет», сказал он, и вообще создаётся впечатление, что он очень привязан к своему младшему брату. Мы не можем открыть имя мальчика, но всё же сообщим нашим читателям, что оно начинается слогом «Карл», а завершается слогом «сон». Но если человек не хочет, чтобы его имя было напечатано в газете, то мы обязаны с этим считаться. Вот почему мы на протяжении всей статьи звали его только «мальчик», а не «Карлсон», как его, собственно, и зовут".


— Он очень привязан к своему младшему брату, — пробормотал Малыш и снова вздохнул. А потом подошёл к верёвочке у окна и резко позвонил, это был сигнал Карлсону: «Прилетай».

И Карлсон прилетел. Он так и сиял.

— В газете есть что-нибудь интересное? — спросил он, выкапывая, как всегда, из горшка персиковую косточку. — Читай вслух, если это действительно интересно.

— Ты всякий стыд потерял, — сказал Малыш. — Разве ты не понимаешь, что ты всё испортил. Нас с тобой уже не оставят в покое никогда.

— А кому нужен покой? — удивился Карлсон, вытирая свои испачканные в земле руки о пижаму Малыша. — Надо, чтобы было весело и забавно, а то я не играю. Ну, а теперь читай!

И пока Карлсон кружил по комнате, стараясь получше разглядеть себя в маленьком зеркальце, Малыш читал ему вслух статью. Он пропустил слова «невероятно толстый» и вообще всё, что могло обидеть Карлсона, а остальное он прочёл от начала до конца, и Карлсон был счастлив.

— Интересное знакомство — это про меня. Да, в этой газете каждое слово — правда.

— «Он очень привязан к своему младшему брату», — прочёл Малыш и вопрошающе поглядел на Карлсона. — Эти слова тоже правда?

Карлсон перестал летать и задумался.

— Да, вообще-то да, — сказал он неохотно. — Удивительно, что можно привязаться к такому глупому мальчишке, как ты! Это только по моей доброте, потому что я самый добрый и самый милый в мире… Ну, читай дальше!

Но Малыш не смог читать, пока не проглотил комок в горле; значит, правда, что Карлсон привязан к нему! А на всё остальное тогда наплевать!

— Хорошо, что я попросил их не называть моего имени в газете, правда? — сказал Карлсон. — Я это сделал только для тебя, ведь ты хочешь держать меня в тайне, в полной тайне.

Потом он схватил газету и долго с любовью разглядывал обе напечатанные там фотографии.



— Здесь, боюсь, не видно, до чего я красив, — сказал он. — И что я в меру упитанный, тоже не видно, гляди!

Он сунул газету Малышу под нос, но тут же рванул её себе назад и горячо поцеловал свою фотографию, где он демонстрирует пропеллер.

— Гей-гоп, когда я себя вижу, мне хочется кричать «ура!», — сказал он.

Но Малыш отнял у него газету.

— Фрекен Бок и дядя Юлиус уж, во всяком случае, не должны её увидеть, — объяснил он. — Ни за что на свете!

Он сложил газету и засунул как можно дальше себе в ящик. Не прошло и минуты, как дядя Юлиус приоткрыл дверь его комнаты и спросил:

— Газета у тебя, Малыш?

Малыш покачал головой.

— Нет, у меня её нет.

Ведь она правда была не у него, а лежала в ящике стола, оправдывался он потом перед Карлсоном за свой ответ.

Впрочем, дядя Юлиус странным образом не проявил в тот день обычного интереса к газете. Его мысли были явно заняты чем-то другим, чем-то очень приятным, должно быть, потому что у него был непривычно счастливый вид. И потому ему надо было идти к доктору. В последний раз. Через несколько часов он уезжает к себе домой, в Вестергетланд.

Фрекен Бок помогала ему укладывать вещи, и Малыш и Карлсон слышали, как она его попутно наставляла: чтобы он не забыл застегнуть верхнюю пуговицу на пальто, а то ещё продует, и чтобы он осторожно переходил улицу, и чтобы не курил натощак!

— Какова домомучительница, а? — сказал Карлсон. — Ей, наверное, кажется, что она его жена!

Но этот день странным образом оказался полон сюрпризов. Не успел дядя Юлиус уйти, как фрекен Бок кинулась к телефону. И она говорила так громко, что Малыш и Карлсон невольно услышали весь ей разговор.

— Алло! Это ты, Фрида? — начала она торопливо. — Ну как поживает твой прелестный носик?.. Видишь ли, это я уже слышала, но тебе больше нечего беспокоиться о моём носе, потому что я намерена его прихватить с собой, когда уеду в Вестергетланд… Ах да, я совсем забыла тебе сказать, что я собираюсь переехать в Вестергетланд… Нет, вовсе не в качестве экономки, а просто я выхожу замуж, хотя я и такая толстая… Ну, что ты скажешь?.. Да, конечно, ты имеешь полное право это узнать… За господина Юлиуса Иенсена, именно за него… да, это чистая правда, ты говоришь с госпожой Иенсен, дорогая Фрида… Я вижу, ты растрогалась… ты плачешь… Ну, ну, Фрида, не огорчайся, ты тоже ещё можешь встретить хорошего человека… Прости, но мне некогда больше с тобой говорить, мой жених сейчас придёт… Я потом ещё позвоню, Фридочка.

Карлсон глядел на Малыша широко раскрытыми глазами.

— Скажи, есть лекарства, которые лечат дураков? — спросил он наконец. — Если есть, то надо срочно дать его дяде Юлиусу, да ещё самую большую дозу!

Но Малыш ничего не слышал про такое лекарство. Карлсон сочувственно вздохнул, а когда дядя Юлиус вернулся от доктора, он подошёл к нему и молча сунул в руку пятиэровую монетку.

— Это ещё зачем? — спросил дядя Юлиус.

— Купи себе что-нибудь приятное, — сказал Карлсон печально, — ты в этом нуждаешься.

Дядя Юлиус поблагодарил Карлсона, но он был так весел и счастлив, что не нуждался в пяти эре для подъёма настроения. Дядя Юлиус всё повторял, что он счастлив и что никогда не забудет этих дней. А кроме того, здесь ему открылся замечательный мир сказок. Правда, он испугался, когда увидел, что мимо окна пролетает ведьма, это он отрицать не будет, но…

— Не просто ведьма, — уточнил Карлсон, — а самая ведьмистая ведьма на свете!

Но главное, что он снова окунулся в мир своих предков, гнул своё дядя Юлиус, и это его несказанно радует. Эти прекрасные сказочные дни прошли, но он завоевал сердце сказочной принцессы, и вот теперь будет свадьба.

— Сказочная принцесса! — повторил за ним Карлсон, и глаза его заблестели. Он долго смеялся, потом поглядел на дядю Юлиуса, покачал головой и снова принялся хохотать.

Фрекен Бок хлопотала на кухне; такой весёлой Малыш её ещё никогда не видел.

— Я тоже очень полюбила ведьм, — сказала она, — потому что, если бы одна ведьма не летала у наших окон и не пугала бы нас, ты, Юлиус, никогда бы, наверное, не кинулся мне на шею, и вообще ничего бы не было.

Карлсон подпрыгнул на месте с досады, а потом пожал плечами.

— Что ж, пустяки, дело житейское! — сказал он. — Хотя не думаю, чтоб у нас в Вазастане было много ведьм.

А фрекен Бок говорила уже о свадьбе и с каждой минутой выглядела всё счастливей и счастливей.



— Ты, Малыш, будешь у нас на свадьбе, — сказала она. — Тебе сошьют бархатный костюм, ты будешь в нём такой красивый.

Малыш содрогнулся. Чёрный бархатный костюм… Да Кристер и Гунилла его засмеют!

Зато Карлсону было не до смеха. Он всерьёз обиделся.

— Так я не играю, я тоже хочу быть на свадьбе, я тоже хочу, чтобы мне сшили чёрный бархатный костюм!.. Нет, так я не играю!..

Тут настала очередь фрекен Бок посмеяться вволю.

— Весёлая будет с тобой свадьба, не соскучишься.

— Я тоже так думаю, — горячо подхватил Карлсон, — я буду стоять у тебя за спиной в чёрном бархатном костюме, и кидать всё время пятиэровые монетки, и стрелять из своего пистолета! Что за свадьба без салюта!

Дядя Юлиус был так счастлив, что ему хотелось, чтобы все были счастливы, и он тут же пригласил Карлсона. Но фрекен Бок сказала, что тогда свадьба будет без неё.

* * *
И в тот день тоже настал вечер. Малыш сидел у Карлсона на крыльце, сгущались сумерки, и во всём Вазастане зажглись огни, и во всём Стокгольме — море огней, куда ни погляди.

Да, настал вечер, Малыш сидел рядом с Карлсоном, и это было хорошо. Как раз сейчас в Вестергетланде на маленькой станции остановился поезд и из вагона вышел дядя Юлиус. Где-то в море плывёт назад, в Стокгольм, белый пароход, а на его палубе стоят мама и папа. Фрекен Бок была у себя дома, на Фрейгатен, чтобы ободрить Фриду. Бимбо спал в своей корзинке. Но здесь, на крыше, Малыш сидел со своим лучшим другом, и они ели свежие плюшки фрекен Бок. Всё это было замечательно. И всё же Малышу было тревожно.

Нет тебе покоя, если ты дружишь с Карлсоном!

— Я попытался тебе объяснить как мог, — сказал Малыш. — Я оберегал тебя до сих пор, это верно. Но что теперь будет, я не знаю.

Карлсон запихал себе в рот целую плюшку и проглотил её.

— Какой ты глупый! Теперь они не могут охотиться за мной, чтобы получить несколько пятиэровых монет, я всему этому положил конец; пойми, Филле и Рулле теперь нечего за мной гоняться.

Малыш тоже взял плюшку и откусил кусочек.

— Нет, это ты глупый. Теперь весь Вазастан, во всяком случае целые толпы дураков, будет ходить за тобой по пятам, чтобы поглядеть, как ты летаешь, или украсть твой мотор.

Карлсон оживился.

— Ты думаешь? Если ты прав, то мы можем сегодня хорошо повеселиться, во всяком случае.

Малыш всерьёз разозлился.

— Как ты справишься, — сказал он гневно, — как ты справишься, я тебя спрашиваю, если тебя будут осаждать толпы народу!

— Ты знаешь, есть три способа: курощение, низведение и дуракаваляние. И я думаю, что придётся применить все три сразу.

Карлсон склонил голову набок и посмотрел на него лукаво.

Карлсон выглядел так забавно, что Малыш невольно улыбнулся и повеселел. Карлсон сунул руки в карманы и радостно позвенел своими пятиэровыми монетками.

— Гей-гоп, богатый, и красивый, и умный, и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил, это я, лучший в мире Карлсон, лучший во всех отношениях, ты это понимаешь, Малыш?

— Да, — ответил Малыш.

Но в кармане у Карлсона были не только пятиэровые монеты, но и маленький пистолет, и, прежде чем Малыш успел остановить Карлсона, выстрел прокатился по всему Вазастану.

«Ну вот, начинается», — подумал Малыш, когда увидел, что в соседних домах раскрываются окна, и услышал гул взволнованных голосов.

Но Карлсон запел свою песенку, и большими пальцами он отбивал такт:

Пусть всё кругом
Горит огнём,
А мы с тобой споём:
Ути, боссе, буссе, бассе,
Биссе, и отдохнём.
Пусть тыщу булочек несут
На день рожденья к нам.
А мы с тобой устроим тут
Ути, боссе, буссе, капут,
Биссе и тарарам.

Послесловие

«В городе Стокгольме, на самой обыкновенной улице, в самом обыкновенном доме живёт самая обыкновенная шведская семья, по фамилии Свантесон». Так начинается книжка про Малыша и его «не совсем обыкновенного друга» — Карлсона, который живёт на крыше и умеет летать.

Если забраться на крышу дома Малыша, отыскать за трубой домик Карлсона с зелёными ставнями, сесть на крылечко и поглядеть вокруг, то увидишь крыши, крыши, крыши да высокие шпили городских башен. Поздним вечером звёзды над крышами такие крупные и висят так низко, что, кажется, протяни руку — и достанешь. А ранним утром из-за крыши встаёт солнце над городом Стокгольмом.

А ты знаешь, где он, этот город Стокгольм? В какой стране? Как найти его на карте?

А вот как. Если ты посмотришь на карту мира, то на северо-западе, почти у самого Северного полюса, увидишь большую мохнатую собаку, разрисованную коричневой и жёлтой краской. Только по краям немного зелёного. Это Скандинавский полуостров. На нём расположены две самые северные страны Европы — Норвегия и Швеция.

Мохнатым этот полуостров выглядит на карте оттого, что берега его очень неровные: здесь великое множество узких заливов — фьордов, скалистых полуостровков и островков — шхер. Коричневым и жёлтым он раскрашен потому, что большую часть его занимают холмы, покрытые лесами, и богатые рудой горы, а горы и плоскогорья всегда изображают на карте коричневыми и жёлтыми. И только по берегам полуострова плодородная равнина: распаханные поля, зелёные луга, на которых пасутся коровы — белые с чёрными пятнами, чёрные с белыми пятнами и почти такие же красные, как старинные деревянные крестьянские домики, которые до сих пор ещё сохранились в деревнях Швеции.

Швеция занимает «брюхо» полуострова, похожего на собаку, и его огромную зелёную «переднюю лапу». Вот на этой-то «лапе» — а иначе говоря, на восточном побережье Скандинавского полуострова — и находится столица Швеции город Стокгольм. Он расположен на берегах пролива, соединяющего большое озеро Мёларен с морем, и на четырнадцати островах, связанных между собой высокими мостами. По мостам и улицам Стокгольма бегут трамваи, катят автобусы и автомобили, движется широкий поток велосипедистов. А в «старом городе», на острове Стаден, улицы такие узкие, что по ним и машине не проехать.

Крыши, крыши, крыши — красные черепичные, гулкие железные… А на одной из крыш, за трубой, притаился маленький домик с зелёными ставенками, с крылечком и табличкой над двёрыо: «Карлсон, который живёт на крыше. Лучший в мире Карлсон». В домике у Карлсона — камин, верстак, заваленный всяким хламом, керосиновая лампа…

«Домик? Маленький домик за трубой? Не может быть!» — подумал один трубочист, споткнувшись о домик Карлсона, и тут же о нём позабыл. Разве взрослые станут обращать внимание на такие мелочи? Но уж кто-кто, а ребята о нём не забудут. Может быть, только сперва немного удивятся. Конечно, не тому, что он стоит на крыше, — это разве что взрослому непонятно. А вот что удивительно: как же это так, посреди современного большого города с многоэтажными домами, в которых есть и пылесосы, и телевизоры, и мусоропроводы, оказался вдруг маленький домик, в котором нет даже самой обыкновенной электрической лампочки, а вместо неё с потолка свисает «только коловорот, и кошёлка с орехами, и пакет пистонов, и клещи, и небольшой саквояж, и мешок сушёных вишен, — а больше ничего». Домик с камином, где пылает огонь… Кочерга, керосиновая лампа… Не удивляйтесь! Такие домики есть в Стокгольме. Один из островов, на которых раскинулся город, занимает огромный музей — Скансен. Это музей под открытым небом. В него перевезли со всех концов страны старинные крестьянские дома, сараи, ульи. Над трубами вьётся дымок, над ульями кружатся и жужжат пчёлы. И ребята — шведские школьники — приходят сюда, чтобы посмотреть на старую Швецию — страну лесорубов, рыбаков, землепашцев.

Вот над этой-то страной и пролетел когда-то Нильс Хольгерсон, герой сказочной повести шведской писательницы Сельмы Лагерлёф «Путешествие Нильса с дикими гусями». Читали вы эту книжку? Если нет, обязательно прочтите.

Верхом на белом домашнем гусе Мартине, увязавшемся за стаей диких гусей, Нильс пролетел через всю Швецию — с юга на север, до самой Лапландии, где живут оленеводы саами, где растут только мхи да лишайники, а потом обратно с севера на юг — в родную деревню, где раньше он пас гусей и учил, хоть и без особой охоты, уроки при свете керосиновой лампы. Прочитав о полёте Нильса, вы узнаете многое о прошлом той страны, где в наши дни живёт мальчик Сванте Сванте-сон, по прозвищу Малыш, и его таинственный друг Карлсон — герои книжки современной шведской писательницы Астрид Линдгрен.

В старину люди ездили верхом на конях, и понятно, что мальчик в сказке про те времена, превращённый в маленького человечка, летал верхом на гусе. А вот в книжке Астрид Линдгрен маленький человечек Карлсон, похожий на мальчишку, летает не верхом на гусе, и даже не на самолёте и не на вертолёте, а «сам по себе». «Стоит ему только нажать кнопку на животе, как у него за спиной тут же начинает работать маленький хитроумный моторчик. С минуту, пока пропеллер не раскрутится как следует, Карлсон стоит неподвижно, но когда мотор заработает вовсю, Карлсон взмывает ввысь и летит, слегка покачиваясь, с таким важным и достойным видом, словно какой-нибудь директор…» Правда, живёт этот маленький человечек с пропеллером на спине в старом доме, в каких всегда жили в старинных шведских сказках сказочные человечки — «чуры», но примостился его домишко на крыше большого дома в сегодняшнем Стокгольме. И вот Карлсон кружит над столицей — то спикирует на чей-нибудь балкон, то влетит с жужжанием в окно Малыша и приземлится посреди комнаты.

Странно только одно: почему ни мама, ни папа, ни Боссе, ни Бетан так долго не верят, что Карлсон не выдумка Малыша, а существует на самом деле. Может быть, потому, что никогда ещё ни к кому из ребят не прилетали никакие Карлсоны играть в кубики и запускать паровые машины? Но ведь чего только не случается иной раз на свете! И особенно в детских книжках — в старинных и современных сказках. Маме, папе, Боссе и Бетан хочешь не хочешь, а придётся самим во всём убедиться. А уж потом все так привыкнут к Карлсону, что и удивляться-то перестанут. «Домомучительница» фрекен Бок даже скажет: «Пропеллер, кнопка… да мало ли что ещё может быть у мальчишки в наше время! Скоро они полетят на Луну, не начав ходить в школу!»

Очень современный человечек этот летающий Карлсон. И всё время он кажется нам таким знакомым, словно похожим на кого-то. Может быть, на самого Малыша, когда тот играет в вертолёт? Только Малыш играет, а Карлсон летает по настоящему. Может быть, па заводную игрушку — толстенького летающего человечка? Только живого.

Да и характер Карлсона, и привычки, и словечки, как они ни смешны и ни удивительны, кажутся нам почему-то знако мыми. Вот Карлсон, болтая без умолку, кружит по комнате, трогает всё, что попадает под руку, открывает и закрывает ящики, разглядывая сокровища Малыша — цветные мелки, марки, морские камешки… Вот он сердится на Малыша за то, что тот сразу нашёл его в шкафу, а не поискал сперва хоть немного под кроватью… Вот он с горящими глазами бросается к горе кубиков и начинает ставить их один на другой, воздвигая «лучшую в мире» башню. Вот он стучится в ванную, где заперлась от него фрекен Бок, и кричит: «Сейчас же отопри! А то я не играю!»

Где то мы всё это уже видели, слышали, когда то всё это уже было. С кем это было? С тобой, с твоими друзьями, с друзьями твоих друзей — со всеми, кому уже больше четырёх, но ещё меньше четырнадцати.

«Спорим, что моя бабушка больше похожа на бабушку, чем твоя, — говорит Карлсон Малышу, встретившись с ним после лета. — Спорим?» Но уж о том, что сам Карлсон больше всех ребят похож на всех ребят, а особенно на некоторых, и спорить нечего — это ясно всякому. Кто лучше Карлсона умеет забавляться, развлекаться, веселиться, проказничать? Кто лучше Карлсона умеет выдумывать всякие игры — в прятки, в привидения, в больного, в палатку с фонариком, в погоню, в «Вечер чудес»? Кто больше Карлсона любит мясные тефтельки, шоколад, конфеты и пироги со взбитыми сливками? Кто чаще Карлсона говорит, надувшись: «Нет, я так не играю! Это несправедливо!» И кто быстрее Карлсона забывает все обиды, обрадовавшись старому фонарику, который — ура! — зажигается.

Может быть, Карлсон и вправду «лучший в мире рисовальщик петухов», «лучшее в мире привидение» и «лучший в мире внук», как утверждает он сам. Но уж, во всяком случае, он лучший в мире товарищ по играм. А когда дело дойдёт до серьёзных вещей, Карлсон не подведёт — и втащит за руку на крышу поскользнувшегося Малыша, слетает за бутылочкой молока для голодной Гуль-фии, «чрезвычайно заброшенного младенца», одурачив жуликов, выручит из беды простодушного деревенского паренька Оскара и, одурачив их во второй раз, спасёт кошелёк и часы дяди Юлиуса. И даже — как ни боится опоздать на пирог! — не забудет принести в подарок Малышу свой любимый свисток.

Правда, он тут же предупредит Малыша, что часто будет брать у него этот свисток, даже очень часто, почти каждый день. Но Малыш на него не обидится. Стоит ли обижаться по таким пустякам! Стоит ли вообще обижаться на «лучшего в мире Карлсона»?

Нет, не то чтобы Малыш совсем уж ничего не замечал. Это в первые дни знакомства с Карлсоном он разинув рот слушал его рассказы о «тысячах паровых машин», «тысячах картин с петухами», «тысячах летающих собак» — «там, наверху». Но когда постепенно выясняется, что все машины «вдруг взорвались», все собаки «разлетелись», а все петухи «свелись» к одному «очень одинокому петуху», он начинает кое о чём догадываться. О, к концу первой части книжки Малыш уже прекрасно разбирается в том, что имеет в виду Карлсон, когда предлагает отдать все конфеты «на благотворительные цели»!

«Хорошо, — отвечает он Карлсону, — если я получу коробку конфет, я тебе её отдам». Он уже хорошо знает, каково проигрывать или выигрывать у Карлсона спор и делить с ним сласти, знает и как надо отвечать на все вопросы, начинающиеся со слов: «Угадай, кто лучший в мире…» Отвечать на них надо всегда одинаково: «Конечно, ты, Карлсон!»

Да и про читателей нельзя сказать, что они уж совсем ни о чём не догадываются. И они замечают, как похож Карлсон не только на всех ребят на свете, но и особенно, как уже было сказано, на некоторых. А главное, как эти некоторые похожи на Карлсона. С каждым разом всё смешнее вновь узнавать привычки и словечки Карлсона. Но ещё смешнее подмечать эти привычки у своих знакомых и у самого себя. А смех, как известно каждому, «лучшее в мире лекарство», вроде «приторного порошка», которым лечится Карлсон.

Одни ребята будут вырастать из Малышей — товарищей и читателей Карлсона, другие — подрастать и становиться его читателями, а толстенький человечек с кнопкой на животе так уж навсегда и останется «лучшим в мире Карлсоном» — сластёной, «жадиной», шутником, озорником, хвастунишкой. Но Малыш, и его друзья — Кристер и Гунилла, и все читатели всё равно любят Карлсона за весёлый, смелый и добродушный нрав, за беспечную предприимчивость и бесконечные выдумки. Они с улыбкой прощают «в меру упитанному мужчине в самом расцвете сил» его забавные детские слабости. И Малыш с радостью соглашается стать Карлсону «родной матерью», готовить ему «приторный порошок», подметать ореховую скорлупу в его домике, шить ему при свете керосиновой лампы «привиденческие одежды» и даже подарйть на второй день рождения в году свою любимую игрушку — малюсенький пистолетик, который умещается в спичечной коробке, но стреляет так же громко, как настоящий. «Ведь что ни говори, а не очень-то уютно жить одному в маленьком домике, да ещё в таком, о котором никто не слышал.

Когда книжка про Малыша и Карлсона была впервые переведена на русский язык, ребята, читатели одной московской детской библиотеки, написали Астрид Линдгрен письма о том, что они тоже полюбили её героев — «лучшего в мире Карлсона» и Малыша, который умеет так хорошо дружить.

«Я получила твоё письмо, — писала Астрид Лйндгрен, отвечая одной девочке, — и поверь мне, очень ему обрадовалась. Я никогда раньше не получала писем из Москвы… Летом я живу в Фурусунде, который находится в стокгольмских шхерах. Мой дом стоит у самого берега моря, и я вижу пароходы, которые идут в Финляндию, а оттуда недалеко до России, где ты живёшь. Сейчас у нас светит луна, интересно, светит ли она у тебя? Я очень рада, что тебе понравился Карлсон…» Ребята просили Астрид Линдгрен написать продолжение «Малыша и Карлсона». Всем хотелось узнать, прилетит ли Карлсон, когда Малыш вернётся от бабушки. Вот что ответила Астрид Лйндгрен: «Я со временем напишу продолжение, но это будет не так скоро, потому что сначала я должна написать ещё много других книг».

Те, кто переписывались с Астрид Линдгрен, уже выросли, а вы, ребята, будете читать «Малыша и Карлсона» сразу вместе с продолжением и ещё одним продолжением.

Малыш растёт — он уже учится во втором классе, а в третьей части книжки переходит в третий. Растёт и умнеет, но остаётся всё таким же бесхитростным и таким же верным другом. Зато Карлсон совсем не меняется. Он всё ещё не умеет читать и не знает сложения, а пишет кривыми печатными буквами с чудовищными ошибками — как дошкольник. И привычки его остаются прежними. Он всё так же кружит по комнате, высматривая, как бы позабавиться, всё так же любит тефтельки, булочки и пироги со взбитыми сливками, всё так же считает себя «лучшим в мире» и надувается, когда Малыш забывает повторять ему это на каждом шагу. И всё так же куролесит, как озорной ребёнок… А может, как и «чур», гном, домовой из старинной шведской сказки? Да какой же это «чур», гном, домовой — с кнопкой на животе и пропеллером на спине? Но как раньше, в старинных сказках, «чур», гном, домовой норовил пошутить над жадной хозяйкой и толстопузым скрягой, так в сегодняшней сказке Карлсон — «никакой не гном, а просто Карлсон, который живёт на крыше и умеет летать» — норовит подшутить над фрекен Бок, решившей во что бы то ни стало выступить по телевизору, и над чересчур уж самодовольным дядей Юлиусом, который всех поучает, и над двумя ворюгами — Филле и Рулле, охотящимися за «спутником-шпионом» ради наживы, и над «красивым, умным и в меру упитанным» представителем шведского телевидения, гоняющимся за сенсацией, и над редакцией шведской газеты, пустившей «газетную утку» про «спутника-шпиона», чтобы привлечь подписчиков… А обещанного вознаграждения в десять тысяч крон «за раскрытие тайны» Карлсон так и не взял, только набил карманы блестящими пятиэровыми монетками — за остальными он, может, когда нибудь потом приедет с тачкой. И «мультимиллионером» он стать отказался. К чему Карлсону богатство? Ему ведь надо только, «чтобы было весело и забавно» и чтобы «каждый имел право быть Карлсоном», то есть самим собой. Да и всерьёз ли «раскрыта тайна»? Или только в шутку?..

Астрид Линдгрен написала и много других книг для детей. Их читают на разных языках ребята более чем в двадцати странах мира. За свои весёлые, умные и добрые книги она два раза получала международную премию — медаль имени великого сказочника Ганса Христиана Андерсена.

Когда вы немного подрастёте, обязательно прочитайте другие её книжки, переведённые на русский язык: «Приключения Калле Блюмквиста», «Расмус бродяга», «Пеппи Длинный Чулок», «Мы — на острове Сальткрока». Они вам наверняка понравятся!

А. Исаева

Рони, дочь разбойника


© Москва: «Детская литература», 1987 г.

© Журнал «Наука и жизнь» 1987 год № 4 (Предисловие Л. Лунгиной)

Повесть-сказка Астрид Линдгрен про девочку Рони, дочь самого могучего разбойничьего атамана всех лесов и гор, и про неведомый мир, в котором все необычно, таинственно и странно. А еще она о приключениях, дружбе и любви.

Л. Лунгина Об Астрид Линдгрен и её новых героях

Заметки переводчика
Имя замечательной шведской писательницы Астрид Линдгрен всем, конечно, хорошо знакомо, но, наверное, мало кто знает, что родилась она в первом десятилетии нашего века, точнее в 1907 году, на хуторе, в простой крестьянской семье. А что такое шведский хутор, хорошо представляют себе те, кто читал про Эмиля из Люннеберги и смеялся над его проделками. Итак, маленькая Астрид росла на хуторе, а в школу ходила за несколько километров, в ближайший городок — в Ваммербью. Скорее всего именно в нем — или точь-в-точь в таком же — и поселилась Пеппи Длинныйчулок, когда сошла с корабля, так что вообразить, в какой обстановке прошли школьные годы будущей писательницы, тоже не трудно. Уже взрослой Астрид Линдгрен переехала в столицу, в тот самый Стокгольм, где на крыше одного обыкновенного дома, за трубой, примостился домик Карлсона. Но это произошло гораздо позже, так как Астрид Линдгрен вовсе не сразу стала писательницей. Долгие годы она работала секретарем-машинисткой в конторе мужа. А по вечерам часто рассказывала своим детям разные истории, которые для них придумывала. Однако, несмотря на просьбы детей, она их не записывала — на это у нее попросту никогда не хватало времени. Но вот однажды зимой она поскользнулась на обледеневшем тротуаре и сломала ногу. Прикованная на несколько недель к постели, Астрид Линдгрен смогла наконец записать любимую историю своей дочки, чтобы подарить ей на день рождения самодельную книжечку. А потом девочка уговорила мать послать эту книжечку в издательство. Вот как случилось, что не только дочка Астрид Линдгрен, но и все дети Швеции познакомились с Пеппи Длинныйчулок. Да и не только Швеции. Потому что история про Пеппи, как только она была напечатана, принесла автору широкую известность, была переведена на многие языки и удостоена премии Андерсена — высшей международной литературной премии за книги для детей.

Астрид Линдгрен было уже почти 40 лет, когда вышла ее первая книга, но она так много работала, что наверстала упущенное время. Чуть ли не каждый год дарила она ребятам новую повесть, или пьесу, или сценарий для фильма. Ее книги знают теперь дети на всех континентах, они переведены на 19 языков. К концу 70-х годов ее слава была уже так велика, что, казалось, преумножить ее невозможно. И все же с публикацией повести «Рони, дочь разбойника» Астрид Линдгрен перешагнула еще один порог: из самой знаменитой детской писательницы она стала просто самой знаменитой писательницей Швеции. Потому что историю про Рони читают не только дети, но и взрослые. И все удивляются. Оно и понятно — ведь это книга совсем другого рода, чем те книги Астрид Линдгрен, которые всем известны. А вот «Малыш и Карлсон, который живет на крыше», «Пеппи Длинныйчулок» и «Эмиль из Люннеберги» при всем их различии очень похожи друг на друга.

Если в «Малыше и Карлсоне» и в остальных своих повестях Астрид Линдгрен всегда отталкивалась от знакомого, привычного, узнаваемого, то тут она с первых же строк окунает читателя в завлекательный, неведомый мир, где все необычно, таинственно, странно, где все поражает.

В самом деле, не квартира, не сад, не хутор, а разбойничий замок на неприступной «разбойничьей горе», а в нем, в каменном сводчатом зале, сидит самый могучий разбойничий атаман во всех лесах и горах со своими двенадцатью разбойниками. Вот оно, место действия нашей истории, похожее скорее на театральные декорации, чем на живую действительность. А за разбойничьим замком раскинулся разбойничий лес, и населен он сказочными существами, причем самыми разными. И такими, которые уже не одно столетие кочуют из сказки в сказку, вроде гномов и троллей, и совсем небывалыми, рожденными фантазией писательницы, — тюхами, живущими под снегом, подземными духами, в туман заманивающими людей в свое царство, и, главное, злобными друдами, прилетающими с горных вершин, чтобы вонзить свои острые когти в человеческих детенышей.

Так что же это, сказка? Конечно, сказка. Но особая, потому что хоть лес в ней и кишмя кишит разными сказочными созданиями, он вместе с тем — живой дремучий лес, полный зверья, и птиц, и рыб в бочагах, лес, живущий своей лесной жизнью. И смена времен года описана в этой странной сказке с точностью фенолога. Да, лес, река, скалы и небо над головой занимают в истории про Рони непомерно большое место, потому что этот зелено-синий, постоянно меняющийся и вместе с тем вечный мир живой природы не фон ее приключений, а как бы одно из главных действующих лиц этой повести. И именно в этом — ключ к пониманию того, что Астрид Линдгрен хочет сказать.

В ту ночь грохотал гром, да не просто гром, а такой, какого в разбойничьих горах никто никогда не слышал. И молния ударила, да так, что старый-престарый разбойничий замок, стоящий на самой вершине разбойничьей горы, раскололся сверху донизу и между этими половинами зазияла пропасть! И вот в эту небывалую грозу, ровно в полночь, под вой и свист злобных друд, стаями в неистовстве метавшихся над замком, и под пение своей матери — Ловисы родилась Рони, дочь разбойника.

Казалось бы, девочка, появившаяся на свет при таких необычайных обстоятельствах, должна была бы обладать волшебной силой. Скажем, как Пеппи. Или хотя бы каким-то волшебным свойством — например, умением летать, или, допустим, видеть на огромном расстоянии, как горные орлы, или читать чужие мысли. Или, едва поднявшись на ножки, сразу же пуститься в пляс. Но ничуть не бывало. Девочка, родившаяся в разбойничьем замке в ту грозовую ночь, оказалась самой обычной малюткой, беспомощной, как все новорожденные. Такую не покормишь, и она умрет с голода, не завернешь в одеяльце, и она простынет. Да и плакала она, как все младенцы на свете, пока Ловиса, как и все матери на свете, не приложила ее к своей груди.

Почему же Астрид Линдгрен, великая выдумщица, не наделила эту «грозовую» девочку никаким сверхъестественным даром? Почему маленькую Рони Астрид Линдгрен сделала обыкновенным ребенком? И если это самый обыкновенный ребенок, то при чем тут разбушевавшиеся стихии, расколовшиеся надвое скала и разбойничий замок? Зачем писательнице вдруг понадобились такие чрезвычайные обстоятельства, такой приподнятый торжественный тон? Да очень просто: она как бы бьет в барабан, привлекая ваше внимание, как в старину глашатай на городской площади били в барабаны, чтобы сообщить горожанам какую-то важную весть: «Слушайте, слушайте! Слушайте все!»

Ведь на этот раз прожившая долгую жизнь писательница обращается не только к вам, ребята, но и ко взрослым: «Слушайте, слушайте! Слушайте все!»

Гремят первые страницы повести, собирая вокруг себя все больше и больше людей, потому что Астрид Линдгрен на этот раз не забавляет, не учитвесело уму-разуму, как прежде, а говорит о самом главном — о жизни на земле.

Да, на этот раз Астрид Линдгрен говорит о вечном — о рождении и смерти, о любви и ненависти, о родителях и детях. И о сегодняшнем, о том, что не может не волновать каждого думающего человека в наше неспокойное время, когда равновесие в мире стало таким зыбким, а угроза войны такой пугающей, когда цивилизация порой грубо и нерасчетливо теснит прекрасный мир живой природы, грозя ему гибелью. Но на все эти жгучие вопросы писательница отвечает не рассуждениями, а художественными образами, имеющими помимо прямого смысла еще и иносказательный, метафорический смысл. Раскрыть их не обедняя, невозможно, и все же хочется сказать, что образ расколотого надвое замка и зияющей пропасти между его половинками, несомненно, навеян современным состоянием мира с его запасами ядерных бомб и ракет, это образ, возникший в тревожное время и как нельзя лучше это тревожное время выражающий. К такого же рода метафорам относится и небывало холодная, затянувшаяся, просто нескончаемая зима и голод, чуть было не умертвивший всю шайку Борки, и злобные, жаждущие крови друды, зловеще кружащие над зеленым лесом, этим ярким олицетворением вечно живой жизни.

Я хочу уточнить: расколотый замок, холодная зима, голод в шайке Борки, зловещие друды — все надо в первую очередь понимать буквально, и из этого буквального смысла и складывается история, здесь рассказанная. И, конечно же, ее интерес, ее занимательность вовсе не в иносказании, а в ней самой, в тех волнующих событиях, в тех приключениях и опасностях, которые не могут не захватить читателей, потому что они очень увлекательны. Но при этом все в этой повести имеет еще и иной, поэтический, метафорический смысл, являясь как бы отсветом, или, если угодно, эмоциональным отзвуком тех отнюдь не сказочных бед, которые уже многие годы угрожают человечеству. Что это за беды, все знают — это гонка вооружений, голод, опустошающий многие страны, бессмысленный жестокий терроризм, разрушение окружающей среды. И вполне естественно, что у Астрид Линдгрен, большого, честного и очень чуткого к пульсу современной жизни художника, все той же Астрид Линдгрен, которая в свое время сочинила «Малыша и Карлсона», сложилась теперь, в наши дни, эта удивительная сказка о Рони, дочери разбойника. Впрочем, точнее было бы назвать ее не сказкой, а сагой о Рони. Так в древней скандинавской литературе назывались героические сказания в прозе, и Астрид Линдгрен не просто вдохновилась этим эпосом, но и сумела на рубеже третьего тысячелетия нашей эры как бы возродить эту родовую сагу во всем ее стилистическом своеобразии. Именно эта форма сказа, где торжественный и приподнятый, то, что называется, «высокий» стиль прекрасно уживается с грубоватым народным просторечием, а трагическое — со смешным, оказалась наиболее пригодной для писательницы, чтобы выразить самое заветное, итог своих размышлений о жизни, о будущем, и так выразить, чтобы ее услышали. И ее услышали. Услышали во всем мире. Об этом свидетельствуют гигантские тиражи, которыми издается «Рони, дочь разбойника» не только в Швеции, где эта повесть уже шестой год занимает чуть ли не первое место в списке бестселлеров, но и во многих странах Европы и Америки, на языки которых ее перевели.

История о Рони, которую во всем мире читают и взрослые, обращена прежде всего к ребятам, потому что с теми, кто завтра будет взрослым, связаны все надежды писательницы. От них ждет она решительных действий, чтобы спасти мир.

Маттис, отец Рони, и Борка, отец Бирка, относятся к разбою просто как к ремеслу, которое они унаследовали от своих предков: «Мой отец был атаманом, и дед, и прадед… Так было испокон веку, и обсуждать тут нечего». Так образ Маттиса (и Борки тоже) обретает еще и метафорический смысл, как выражение инерции, застоя зашедшего в тупик мира. Трудные обстоятельства теснят разбойников — мир, где царит закон разбоя, не может длиться до бесконечности, — но «они родились разбойниками и останутся ими всю свою жизнь. Ведь ничего другого они не умеют делать». Зато Рони и Бирк решительно отказываются идти по этой дороге. И у них хватает смелости и самостоятельности изменить заведенный порядок, найти в жизни свою дорогу и ценить совсем другие вещи, чем их отцы. Лысый Пер, умирая, передал Рони секрет серого гнома про гору с серебряными самородками. Она рассказала об этом Бирку, а он ей ответил: «Это не к спеху… Пока мы вполне обходимся и без серебряных самородков, сестра моя…» А без чего же им не обойтись? Чему они так радуются, когда снова приходит весна? Например, тому, что уже почти растаял снег и они смогут скакать верхом, и тому, что скоро, очень скоро снова переберутся в Медвежью пещеру.

Но один вопрос еще остался без ответа: почему Астрид Линдгрен все-таки не наделила «грозовую» девочку никакой волшебной силой? Да и Бирка, родившегося в ту же ночь, никаким сверхъестественным даром не пожаловала? Да потому, что Рони и Бирк — это наши дети. И именно на них Астрид Линдгрен, которой в этом году исполняется 80 лет, возлагает все свои надежды.

1

В ту ночь, когда Рони должна была появиться на свет, грохотал гром. Да, гроза так разошлась в ту ночь над горами, что вся нечисть, обитавшая в разбойничьем лесу, забилась со страху в норки да ямки, в пещеры да щели, и только злющие друды, для которых гроза была слаще меда, с визгом и воплями носились над разбойничьим замком, стоящим на разбойничьей горе. А Ловиса готовилась родить ребенка, крики друд ей мешали, и она сказала мужу своему Маттису:

— Прогони-ка этих злющих друд, из-за них я не слышу, что пою.



Дело в том, что, ожидая малютку, Ловиса пела. Она думала, что и ей будет легче, и у ребеночка нрав будет повеселей, если он родится под ее пение.

Маттис тут же схватил лук и пустил несколько стрел из бойницы.

— Прочь отсюда! — закричал он. — Мы ждем ребенка! Понятно вам, гнусные рожи!

— Хохо-хо! — завопили в ответ друды. — Они ждут ребенка! Этой ночью!.. Хо-хохо! Грозовой ребенок!.. Вот урод-то будет! Хо-хо-хо! Как гриб-поганка!

Тогда Маттис снова стрельнул в самую гущу дикой стаи, но друды лишь злобно расхохотались и, улетая, с громким воем пронеслись над верхушками деревьев.

Пока Ловиса пела, рожая ребенка, а Маттис отгонял мерзких тварей от замка, его разбойники, все двенадцать, сидели в замке у огня и пили, и ели, и галдели, как полоумные, не хуже этих злющих друд. А что же было им делать, ведь они ждали, когда наконец разрешится Ловиса там, наверху, в башне. Потому что за всю их разбойничью жизнь еще ни разу не рождался ребенок в разбойничьем замке. Но больше всех ждал появления младенца Лысый Пер.

— Ну, когда же наконец появится этот маленький разбойник. — восклицал он. — Я уже стар и немощен, моя разбойничья жизнь подходит к концу. А как бы я хотел увидеть нашего нового атамана, перед тем как сыграю в ящик!

Не успел Лысый Пер это сказать, как распахнулись двери и в зал влетел обезумевший от радости Маттис. Он скакал, стуча каблуками по каменному полу, и орал во весь голос:

— У меня ребенок!.. Эй, слышите все, у меня родился ребенок!..

— Мальчишка или девчонка? — спросил из своего угла Лысый Пер.

— Счастье мое!.. Радость моя!.. — вопил Маттис. — Вот она!.. Дочь разбойника!

И Ловиса, переступив через высокий порог, вошла в зал с малюткой на руках. Разбойники разом замолкли.

— Эй, вы, пивом, что ли, захлебнулись? — заорал на них Маттис.

Он взял девочку из рук Ловисы и подошел с нею к каждому из двенадцати разбойников.



— Вот, любуйтесь, если хотите, самым прекрасным ребенком, который когда-либо рождался в разбойничьих замках!.. — Дочь лежала на огромной ладони отца и глядела на него, не мигая. — Личико такое смышленое, будто она уже кое-что понимает.

— А как ее назвали? — снова спросил Лысый Пер.

— Рони, — ответила Ловиса. — Я это уже давно решила.

— А если бы родился мальчик? — полюбопытствовал он.

Ловиса смерила Лысого Пера спокойным и строгим взглядом.

— Раз я решила, что моего ребенка будут звать Рони, то у меня могла родиться только Рони.

Потом она повернулась к Маттису.

— Взять ее у тебя?

Но Маттис еще не хотел расставаться с дочкой. Он стоял и с изумлением разглядывал ясные глазки, крохотный ротик, темные волосики, беспомощные ручки Рони и обмирал от любви к ней.

— Детонька моя, — сказал он. — Отныне мое разбойничье сердце в твоих маленьких ручонках. Не знаю почему, но это так.

— А ну-ка, дай мне ее немножко подержать, — попросил Лысый Пер.

И Маттис с осторожностью положил ему на руки Рони, словно золотое яичко.

— Вот он, новый атаман, о котором ты так долго мечтал. Только не урони ее, не то пробьет твой последний час.

Но Лысый Пер лишь улыбнулся своим беззубым ртом.

— Да она же, как перышко, — сказал он, слегка подбрасывая малютку на руках.

Маттис разозлился и выхватил у него Рони.

— А что ты ожидал увидеть, старый осел? Уж не толстого ли атамана с отвисшим брюхом и окладистой бородой? Хе-хе, так, что ли?

И тогда все разбойники смекнули, что про этого ребенка и слова дурного сказать нельзя, если не хочешь рассориться с атаманом. А с Маттисом шутки плохи. Поэтому они тут же принялись расхваливать и славить новорожденную. И за ее здоровье осушили не одну кружку пива, что Маттису явно пришлось по душе. Он подсел к столу и снова и снова показывал им свою прелестную малютку.

— Вот кто теперь лопнет от зависти, так это Борка! — воскликнул Маттис. — Ну и пусть сидит в своей вонючей пещере и с досады скрипит зубами. Да, черт побери! Там поднимется такой стон и скрежет, что всем злющим друдам и серым гномам придется затыкать уши, уж поверьте.

Лысый Пер согласно мотнул головой и сказал со смешком:

— Еще бы ему не лопнуть от зависти! Теперь род Маттиса будет жить, а роду Борки — крышка!

— Золотые слова! — подхватил Маттис. — Крышка, это как пить дать, потому что у Борки нет ребенка и не будет…

В этот миг раздался такой удар грома, какого в разбойничьих горах еще никто никогда не слышал. Все разбойники побледнели от страху, а Лысый Пер даже упал навзничь — ведь он уже не очень твердо стоял на ногах.

Рони вдруг жалобно пискнула, и от этого ее неожиданного писка сердце Маттиса сжалось куда сильнее, нежели от жуткого удара грома.

— Мое дитя плачет! — заорал он. — Что нужно делать? Что делать?

Но Ловиса не растерялась. Она спокойно взяла у него из рук ребенка и приложила к груди. Писк сразу прекратился.

— Вот это громыхнуло! — воскликнул Лысый Пер, когда пришел в себя. — Голову даю на отсечение, что где-то поблизости ударила молния.

Да, молния действительно ударила, и еще как! В этом они убедились, как только рассвело. Старый-престарый разбойничий замок, стоящий на самой вершине разбойничьей горы, раскололся пополам сверху донизу, от зубцов на башне до самых глубоких подземелий. И между этими половинами зияла пропасть.

— Как удивительно началась твоя жизнь, Рони, — сказала Ловиса, когда она, держа на руках дочку, поднялась на башню и оглядела все разрушения, что натворила гроза.

Однако Маттис метался в гневе, как дикий зверь. Как могло приключиться такое с древним замком его предков? Но он не умел долго злиться и всегда находил повод утешиться.

— Зато мы теперь освободились хоть отчасти от нескончаемых подземных ходов-переходов, от склепов да подвалов! Теперь уже никто не заблудится в нашем замке. Помните, как Лысый Пер потерялся там и вылез наружу только через четверо суток. А?

Но Лысый Пер не очень-то любил, когда ему напоминали об этом случае. Разве он виноват, что с ним приключилась такая беда? Ведь он просто хотел узнать, сколь велик и неприступен их замок, а узнал только то, что в подземелье легко заблудиться. Бедняга был еле жив, когда добрел наконец до большого зала. К счастью, разбойники так орали и хохотали, что их было слышно издалека, иначе ему никогда бы не выбраться на свет божий.

— Весь замок мы все равно никогда не использовали, — сказал Маттис. — Ведь зал и комнаты, где мы спим, и половина башен остались у нас.

И жизнь в разбойничьем замке потекла по-прежнему. С той лишь разницей, что там теперь был ребенок. Маленькая девочка, которая, как считала Ловиса, день ото дня все больше и больше прибирала к рукам не только самого Маттиса, но и всех его двенадцать разбойников.

Конечно, в том, что они изо всех сил старались вести себя не так грубо, как прежде, не было ничего дурного, однако во всем нужна мера. А вот то, что атаман и вся его шайка глупо хохочут, глядя, как маленький ребенок ползает по каменному полу, и ликуют, словно присутствуют при великом чуде, понять было решительно невозможно. Правда, Рони ползала необычайно шустро и как-то на свой манер, ловко отталкиваясь левой ногой, что особенно восхищало всех разбойников. Но ведь в конце концов большинство детей рано или поздно начинают ползать, считала Ловиса, и никто по этому поводу в телячий восторг не приходит, а отцы этих ползающих детей не глядят на них часами с умилением и не перестают заниматься своими мужскими делами.

— Маттис, ты дождешься, что Борка будет разбойничать в твоем лесу! — ворчала Ловиса, когда вся шайка во главе с атаманом врывалась в замок в самое разбойное время только для того, чтобы посмотреть, как Рони за обе щеки уплетает кашу и как мать укладывает ее спать в люльку.



Но Маттис пропускал ворчание жены мимо ушей.

— Детка, голубка моя! — кричал он, когда Рони, ловко отталкиваясь левой ногой, ползла ему навстречу, наискосок пересекая зал.

А потом он усаживал свою голубку на колени и кормил ее, а все двенадцать разбойников стояли вокруг и не спускали с них глаз.

Чугунок с кашей висел над таганком, и так как у Маттиса были сильные, неуклюжие разбойничьи руки, он то и дело проливал ее на пол, да и Рони отпихивала ложку, отчего даже брови у Маттиса были в каше. Когда она проделала это в первый раз, разбойники захохотали так громко, что Рони испугалась и заплакала. Но скоро она догадалась, что стоит ей ударить по ложке, как все смеются, и так и норовила всех рассмешить, что, впрочем, доставляло больше удовольствия разбойникам, чем ее отцу. А вот ему это почему-то не нравилось, хотя все, что бы ни делала Рони, он считал бесподобным, а ее — самым изумительным существом в мире.

Даже Ловиса смеялась, когда Маттис с заляпанными кашей бородой и бровями кормил свою любимицу.

— О боже, кто бы мог подумать, Маттис, глядя сейчас на тебя, что ты самый могучий разбойничий атаман во всех горах и лесах на свете? Если бы Борка сейчас увидел тебя, он бы умер от смеха.

— Ну да, посмеялся бы он у меня! — воскликнул Маттис.

Борка был его заклятый враг, точно так же, как отец и дед Борки были заклятыми врагами отца и деда Маттиса. Люди помнят, что испокон веку обе шайки смертельно враждовали друг с другом. Да-да, с незапамятных времен они занимались разбоем и вызывали страх у всех купцов, которые на телегах везли товары через дремучие леса, где жили разбойники.

Господи, спаси и помилуй тех, чей путь лежит по дикому ущелью, обычно говаривали люди, вспоминая горную дорогу, которая шла разбойничьим лесом. Вдоль нее и устраивали засады разбойники, подкарауливая свои жертвы. Проезжим купцам в конце концов все равно, чьи шайки их грабят, но вот Маттису и Борке было совсем не все равно, кому из них достанется добыча. Обе шайки жестоко за нее дрались, а когда купцы почему-либо не проезжали по дикому ущелью, разбойники начинали грабить друг друга.

Всего этого Рони, конечно, не знала, потому что была еще маленькая. Она и понятия не имела, что ее отец — грозный разбойничий атаман. Для нее он был добродушный бородатый Маттис, который громко хохочет, поет или весело орет во всю глотку да кормит ее кашей, и она его любила.

Рони росла не по дням, а по часам и мало-помалу стала глядеть на мир вокруг себя. Долгое время она думала, что огромный зал с каменными стенами и есть весь мир. И там она чувствовала себя превосходно, особенно когда, забравшись под большой стол, играла шишками и камушками, которые приносил ей Маттис.

Зал этот и в самом деле был подходящим местом для детских игр. Там всегда находилось чем позабавиться, и научилась она там тоже многому. Рони нравилось, когда по вечерам разбойники пели, расположившись у огня. Тихо, как мышка, сидела она под столом, слушала и постепенно запомнила все разбойничьи песни. И тогда стала подпевать звонким, будто колокольчик, голосом, и Маттис не уставал восторгаться своей замечательной дочкой, которая так хорошо поет.

И танцевать Рони тоже сама научилась. Когда разбойники приходили с добычей, они на радостях принимались плясать и скакать по залу, как дикие козлы, и Рони вскоре стала им подражать. Она тоже отплясывала, как они, яростно била чечетку и, к великой радости отца, прыгала совсем по-разбойничьи. Когда же после таких бешеных плясок разбойники без сил плюхались на скамьи вокруг большого стола, чтобы освежиться пивком, Маттис начинал хвастаться своей дочкой:

— Знаете, она хороша, как маленькая друда, точно?… Такая же ладная, кареглазая и черноволосая! Никто из вас никогда не видел такой прекрасной девочки, точно?

И разбойники дружно кивали головами и хором отвечали:

— Точно!

А Рони молча сидела под столом, играла камушками и шишками, а когда глядела на ноги разбойников, обутые в огромные сапоги, сшитые из козлиных шкур мехом наружу, то принималась играть и с ними, думая, что они бодучие козы. Она видела коз в загоне — Ловиса всегда брала ее с собой, когда ходила доить.

Вот, пожалуй, и все, что Рони успела узнать за свою короткую жизнь. О том, что находилось за пределами замка Маттиса, она не имела ни малейшего представления. И вот в один прекрасный день Маттис понял, хотя ему это и было ох как не по душе, что пришло время выпустить птичку на волю.

— Ловиса, — сказал он тогда жене, — наша дочка должна научиться бродить по моему разбойничьему лесу. Пусть пойдет погулять.

— Слава богу, наконец и ты это понял, — сказала Ловиса. — По мне, так она уже давным-давно гуляла бы по лесу.



Так Рони было разрешено ходить, куда ей вздумается. Но перед этим Маттис предупредил ее о тех опасностях, которые ей угрожали.

— Значит, так: остерегайся злобных друд, и серых гномов, и разбойников Борки.

— А как я узнаю, что это злобная друда, или серый гном, или разбойник Борки?

— Сама разберешься, — ответил Маттис.

— Ясно, — сказала Рони.

— А еще смотри не заблудись, — продолжал Маттис.

— А что мне делать, если я заблужусь?

— Найди нужную тропинку.

— Ясно, — сказала Рони.

— И еще смотри не упади в реку.

— А что мне делать, если я упаду в реку?

— Выплыви.

— Ясно.

— А еще смотри не загреми в пропасть. — Маттис вспомнил о той бездонной пропасти, которая возникла в ту ночь, когда молния ударила в разбойничий замок.

— А что мне делать, если я все-таки в нее загремлю?

— Тогда ты уже ничего не сможешь сделать, — произнес Маттис и вдруг так горько застонал, словно вся печаль мира собралась в его груди.

— Ясно, — сказала Рони, когда Маттис перестал стонать. — В таком случае я постараюсь не упасть в пропасть. Еще есть какие-нибудь другие опасности?

— Конечно, полным-полно, но их ты сама увидишь. А теперь иди!..

2

И Рони пошла. Очень скоро она поняла, какой была глупой, когда думала, что их большой зал с каменным полом и есть весь мир. Даже неприступный разбойничий замок со всеми его башнями и подземельями тоже не весь мир. И высокая разбойничья гора еще не весь мир. Нет, весь мир куда-куда больше. Он такой огромный, что просто дух захватывает.

Конечно, Рони не раз слышала, как Маттис и Ловиса говорили о том, что находится за стенами замка. Например, о реке. Но только когда Рони сама увидела, как с диким грохотом, бурля и вспениваясь, в глубоком ущелье у подножия разбойничьей горы проносится водный поток, она поняла, что такое река. И о лесе они тоже говорили. Но только когда Рони сама увидела лес, темный и таинственный, с шумящей листвой, она поняла, что это такое, и тихо засмеялась от того, что на свете есть река и лес.

Просто невероятно, что на самом деле есть эти огромные деревья, и эта бурная река, и вокруг бушует такая разнообразная жизнь! Ну скажите, как тут не засмеяться?

Рони пошла по тропинке прямо в лесную чащу и в конце концов оказалась на берегу лесного озера. Дальше идти ей нельзя, так сказал Маттис. Черное зеркало озера было окружено темными соснами, и лишь водяные лилии покачивались на воде, словно белые огоньки. Рони, конечно, не знала, что это белые лилии, но она долго глядела на них и тихо смеялась от того, что они есть.



Весь день провела она у озера и радовалась всему, как никогда прежде. Она долго кидала в воду сосновые шишки и захохотала от радости, когда заметила, что стоит ей хоть немного пошлепать ногами по воде, как шишки уплывали. Так весело ей никогда не было. И ее ногам никогда не было так привольно.

Но еще увлекательнее оказалось карабкаться на валуны. Вокруг озера возвышались поросшие мхом огромные камни, прямо созданные для того, чтобы на них взбираться, и росли сосны и кедры, на ветках которых можно было отлично раскачиваться. Вот Рони и раскачивалась, и прыгала вниз, и снова взбиралась на валуны, пока солнце не зашло за верхушки деревьев.

Тогда она вынула из кожаного мешочка, который захватила с собой, хлеб и молоко и с аппетитом поела. Потом прилегла на мох, чтобы немного передохнуть, а над нею высоко-высоко шумели деревья. Она глядела вверх и смеялась тому, что они есть. А потом уснула.

Рони проснулась, когда уже стемнело и над верхушками деревьев сверкали звезды. И тогда она поняла, что мир еще больше, чем она думала. Но ее опечалило, что сколько ни тяни к звездам руки, до них все равно не дотянуться…

Она пробыла в лесу намного дольше, чем ей разрешили, надо было поскорее возвращаться домой, не то отец просто с ума сойдет от волнения. Это она хорошо понимала.

Кругом была тьма-тьмущая, только звезды отражались в воде. Но Рони темноты не боялась, она к ней привыкла: в их разбойничьем замке долгими зимними ночами, когда гасили огонь, становилось так темно, что хоть глаз выколи, куда темнее, чем ночью в лесу. Нет, темноты она не боялась.

Рони уже собралась в обратный путь, но вдруг вспомнила, что оставила свой кожаный мешочек на том самом валуне, где ела, и тут же взобралась на него. Там, наверху, ей показалось, что теперь она намного ближе к звездам. Рони снова протянула руки к небу, чтобы достать хоть несколько самых маленьких звездочек и принести их домой, но, увы, это ей никак не удавалось. Тогда она решила, что все-таки пора спускаться вниз.

Но вдруг она увидела, что между стволами деревьев светятся чьи-то глаза, и ей стало очень страшно, она не на шутку испугалась. Да, да, она и не заметила, что вокруг валуна сверкали глаза — они следили за ней. Она оказалась в их светящемся кольце. Никогда прежде она не видела глаз, которые светятся в темноте, и они ей совсем не понравились.

— Эй, вы! — крикнула она, — Что вам надо?



Но ответа не получила. Зато глаза стали приближаться. Медленно, понемножку огоньки глаз придвигались к ней, и до нее донесся сперва невнятный, глухой гул голосов, странных, старческих, сиплых, а потом она разобрала и слова:

— Слушайте, серые гномы, слушайте все, серые гномы, здесь человек, в нашем лесу человек. Поймайте его, кусайте его, щипайте его и бейте его… Все, как один, серые гномы, ловите, кусайте, щипайте и бейте… Стук-стук-стук!..

Они уже вплотную обступили валун, странные серые существа, которые явно желали ей зла. Рони не могла их как следует разглядеть, но с отвращением ощущала, что они совсем рядом. Да, вот она и узнала, как опасны серые гномы, недаром Маттис предупреждал ее, что их надо остерегаться. Но теперь было уже поздно.

Они дружно принялись бить по валуну то ли палками, то ли дубинками — кто разберет, что у них там было в ручках. Стук, треск, грохот наполнили лес, и Рони закричала. Она испугалась не на шутку — а вдруг они ее убьют!

Гномы перестали бить по камню, но в наступившей тишине она услышала еще более страшный звук — какое-то шуршание. Это гномы карабкались на валун. Они подбирались к ней со всех сторон. Их ногти царапали и скребли камень. И снова раздался хор их скрипучих голосов:

— Все серые гномы, все, как один, кусайте, щипайте и бейте — стук-стук-стук!..

Тогда Рони в ужасе закричала еще громче и стала отчаянно размахивать кожаным мешочком. Вот-вот они на нее набросятся и закусают, защипают до смерти, да, это ясно. И первый ее день в лесу станет и последним.

Но в этот миг она услышала грозный клич — так грозно мог кричать только Маттис. Ну конечно же, это был он, ее отец со своими двенадцатью разбойниками. Огонь их факелов мелькал между деревьями, а брань Маттиса оглашала лес:

— Убирайтесь прочь, серые гномы! Проваливайтесь в тартарары, не то мы вытащим топоры!..

Рони услышала, как маленькие тельца шмякаются на землю. В ярком свете факелов она их теперь разглядела — мерзкие серые твари улепетывали со всех ног и исчезали в темноте.

Она села на свой кожаный мешочек, как на санки, и соскользнула вниз по валуну, а тут как раз подоспел Маттис, поднял ее с земли и крепко обнял. И пока он нес ее домой, она плакала, уткнувшись ему в бороду.

— Ну, теперь ты узнала серых гномов? — спросил Маттис, когда они уже сидели у очага и Рони отогревала озябшие ноги.

— Ага, теперь я узнала серых гномов.

— Но ты еще не знаешь, как их одолеть. Они издали чуют, что их боятся, и тут же становятся опасными.

— Да-да, — подтвердила Ловиса. — И так ведут себя не только серые гномы. Поэтому в лесу безопасности ради надо ничего не бояться.

— Хорошо, — сказала Рони, — я это запомню.

Маттис только вздохнул и прижал ее к своей груди.

— Ну, а ты помнишь, чего еще тебе надо остерегаться? — спросил он.

Да-да, все это она, конечно, хорошо помнила. И последующие дни только и делала, что остерегалась всех опасностей, и потому заставляла себя не бояться того, что страшно. Так как Маттис ее предупредил, чтобы она остерегалась упасть в реку, она отважно скакала по скользким камням именно там, где бешенней всего бурлила вода. Не могла же она, в конце концов, гуляя по лесу, остерегаться упасть в реку. Уж если надо остерегаться реки, то только там, где кипят стремнины и закручиваются водовороты.

Но попасть к этим самым стремнинам можно было, лишь спустившись по отвесной скале, на которой стоял замок. Таким образом, Рони заодно училась не бояться и отвесных скал. В первый раз она едва спустилась, было очень трудно, и ее охватил такой страх, что она зажмурилась. Но постепенно Рони делалась все смелей, и вскоре она уже знала все выступы и трещины скалы, все неровности, которые можно было нащупать большими пальцами, чтобы не загреметь вниз.

«Как мне повезло, — думала она, — что я нашла такое отличное место, где можно и остерегаться упасть в реку, и учиться вообще ничего не бояться!»

Так Рони проводила дни. Она остерегалась опасностей и упражнялась в храбрости куда прилежнее, чем это могли предположить Маттис и Ловиса, и скоро она стала ловкой, сильной и бесстрашной, как дикий зверек. Ее уже не пугали ни серые гномы, ни злобные друды, и упасть в реку или заблудиться в лесу она тоже не боялась. Вот только бездонной пропасти, ну, той, которая образовалась от удара молнии, она еще не начала остерегаться, но и это она не собиралась откладывать в долгий ящик.

Разбойничий замок она облазила вдоль и поперек, от подземелий до зубцов на крыше. Она играла во всех пустынных залах, где, кроме нее, никто никогда не бывал, и не боялась запутаться в лабиринте подземных ходов с темными пещерами и каменными мешками. Она теперь знала все тайные переходы в замке и все тайные тропинки в лесу, как свои пять пальцев, и никогда не сбивалась с дороги. Но все-таки лес она больше любила, чем замок, и проводила там целые дни.

Когда же наступал вечер, и тьма окутывала разбойничью гору, и в большом зале пылал огонь в очаге, Рони возвращалась домой, едва держась на ногах от усталости, — так усердно она весь день остерегалась того, чего надо было остерегаться, и училась ничего не бояться. В это же самое время обычно возвращался домой из разбойничьих походов и Маттис со своими двенадцатью разбойниками. И Рони сидела с ними у огня и пела вместе с ними разбойничьи песни, но об их разбойничьей жизни она не имела ни малейшего представления.

Она, конечно, видела, что, когда они по вечерам возвращались в замок, их кони были нагружены тюками, кожаными торбами и ящиками, но ей никто не говорил, где они брали эту поклажу, а ей и в голову не приходило их об этом расспрашивать, как она не спрашивала, к примеру, почему идет дождь. Ведь в мире так много необъяснимого! Это она уже давно заметила.

Она не раз слышала разговоры о разбойниках Борки и давно поняла, что ей надо их опасаться. Но до сих пор ни с одним из этих разбойников ей встретиться не довелось.

— Если бы Борка не был таким презренным псом, — сказал как-то вечером Маттис, — я бы его даже пожалел. Солдаты травят его в лесу, как дикого зверя, не давая ему ни отдыху, ни сроку. Вот увидите, скоро они выкурят Борку из его логова. Правда, дрянь он порядочная, но тем не менее…

— Все разбойники Борки такие же свиньи, как он, вся шайка их такая, один к одному, — сказал Лысый Пер, и никто с ним спорить не стал.

«Какое счастье, что наши разбойники такие хорошие!» — подумала Рони.

Она окинула их взглядом — они сидели за столом и хлебали суп здоровенными ложками. Бородатые, грязные, одичавшие, они так и норовили тут же затеять свару. Но попробовал бы только кто-нибудь сказать при ней, что они свиньи! Ведь все они — и Лысый Пер и Тьёге, и Пёльё и Фьосок, и Жутис и Жоэн, и Лаббас и Кнотас, и Турре и Тьёрм, и Стуркас и Малыш Клипп — ее друзья и готовы идти за нее в огонь и в воду.

— Как нам повезло, что у нас есть эта крепость, — сказал Маттис. — Здесь мы в полной безопасности, как лиса в норе, как орел на горе. Если эти паршивые солдаты и отважатся заглянуть сюда к нам, мы их живо отправим к черту в пекло.

— Отправим их назад, прямой дорогой в ад! — радостно подхватил Лысый Пер.

И все разбойники одобрили Лысого Пера и не смогли удержаться от смеха при одной мысли, что кто-то решится сунуть к ним нос.

Неприступной крепостью возвышался замок на горе. Только с его южной стороны сбегала по склону узенькая тропинка и исчезала в лесу, с остальных же трех сторон были отвесные скалы. «Не родился еще такой дурак, который рискнул бы карабкаться по этакой крутизне», — посмеивались разбойники. Они-то ведь и не подозревали, где Рони учится ничего не бояться.

— А если они все же отважутся подняться по тропинке, — сказал Маттис, — то выше Волчьей Пасти им не залезть. Устроим там каменный завал или что-нибудь еще похитрее придумаем.

— Или еще похитрее — воскликнул Лысый Пер и хихикнул, предвкушая очередную выдумку своего атамана. — За свою жизнь я многим непрошеным гостям распарывал брюхо в этом ущелье, но теперь я уже слишком стар и могу прикончить разве что блоху. Хо-хо-йе-йе!..

Что Лысого Пера надо жалеть, ведь он такой старый, это Рони понимала, но вот почему солдат или любого другого надо было убивать за то, что они хотели подняться к их замку, она решительно понять не могла. Впрочем, за день девочка так устала, что думать об этом ей не хотелось. Лучше она сейчас ляжет в кровать, но глаз она ни за что не закроет до тех пор, пока Ловиса не споет Волчью песнь, которую пела каждый вечер, когда наступало время гасить огонь в камине и всем разбойникам отправляться на боковую.

В большом зале спали только они трое — Рони, Маттис и Ловиса. Рони любила, пока сон ее не одолевал, глядеть в щелку задернутого полога, как догорал огонь в камине, пока Ловиса пела.

С тех пор как Рони себя помнила, ее мать всегда пела Волчью песнь перед тем, как лечь. Для Рони это означало, что пришло время сна, но, прежде чем смежить веки, она всякий раз с радостью думала: «А завтра я снова проснусь!»

И она в самом деле просыпалась и вскакивала с постели, едва только начинал брезжить рассвет. Какую бы погоду не приносил новый день, Рони все равно бежала в лес, и Ловиса всегда клала ей в кожаный мешочек краюшку хлеба и флягу с молоком.

— По всему видно, что ты родилась в грозовую ночь, — говорила Ловиса. — В ночь, когда летали злобные друды. Дитя, родившееся в такую ночь, непременно станет сорвиголовой, это все знают. Смотри, как бы эти друды тебя не схватили.

Рони не раз видела, как над вершинами деревьев парили злобные друды, и тогда она быстро пряталась. Из всего, что ее подстерегало в лесу, наибольшую опасность представляли именно они. «Берегись друд, если хочешь остаться в живых», — не раз говорил ей Маттис. Ведь это из-за них он так долго не выпускал Рони из замка. А глядя на этих красавец-друд, и не подумаешь, что они такие бешеные и страшные! Они кружат над лесом и пристальным, неподвижным взглядом высматривают добычу, из которой могли бы высосать всю кровь, а потом разодрать в клочья своими острыми когтями.



Но даже злобные друды не могли прогнать Рони из леса, где она проводила все время — с утра и до самого вечера, с протоптанных ею тропинок и любимых полянок. Там она играла всегда одна, но, по правде говоря, она ни в ком и не нуждалась. Да и кто ей мог быть нужен, когда дни ее и без того были полны счастья. Вот только проносились они слишком уж быстро. Не успела Рони оглянуться, как промелькнуло лето и пришла осень.

А осенью злобные друды уж совсем не знали удержу, и однажды, прямо обезумев от ярости, они так долго гнались за Рони по лесу, что она наконец-то поняла, какая опасность ей угрожает. Конечно, бегала она как лисица и, конечно же, знала все укрытия в лесу, и все же друды преследовали ее по пятам, и она слышала их пронзительные вопли:

— О-го-го! Хо-хо! Какая красивенькая малютка! Сейчас мы пустим ей кровь! О-го-го-хо-хо-о!..

Рони нырнула в лесное озерцо, проплыла под водой до другого берега и ползком пробралась под зеленый шатер густой ели. Там она притаилась и слушала, как друды ищут ее и в бешенстве шипят:

— Где человечек? Где он, где он? Выходи, выходи! Мы тебя заласкаем-зацарапаем, и кровушка ручьем потечет!.. Ого-го, хо-хо!..

И Рони сидела в своем убежище до тех пор, пока злобные друды не скрылись за верхушками деревьев. Оставаться в лесу ей уже, не хотелось. Но до ночи и до Волчьей песни Ловисы было еще очень долго, и тогда Рони решила заняться тем, чем она давно уже собиралась заняться, а именно: научиться остерегаться пропасти.

Она частенько слышала рассказы о том, как в ту ночь, когда она родилась, их замок раскололся надвое. Маттис не уставал повторять эту историю: «Ад и пламя! Как громыхнуло! Вот бы тебе услышать!.. Да, собственно говоря, ты и слышала, хоть и только что родилась. Трах-тарарах-тах-так, и разом два замка вместо одного, а между ними — пропасть. А ты будь поосторожней, смотри не упади туда».

Учиться остерегаться пропасти — именно этим Рони и собиралась сейчас заниматься. Лучшего занятия и не найти, когда над лесом носятся злобные друды.

Рони уже не раз бывала во внутреннем дворе замка, расколотого надвое ударом молнии, но даже близко не подходила к разверзшейся пропасти. А теперь она, как гусеница, подползла к самому ее краю и поглядела вниз. Ух! Это оказалось еще страшнее, чем она предполагала.

Она взяла валявшийся камень и кинула его вниз. А когда услышала, как этот камень ударился о дно, ей стало страшно — это был такой глухой и далекий звук!.. Да, что и говорить, это была и в самом деле опасная пропасть. Однако щель, разделившая замок на две половины, была не очень широкой, и если как следует разбежаться, то, наверное, можно через нее перепрыгнуть. Но кто станет через нее прыгать — дураков нет! И вдруг это и есть самый верный способ остерегаться пропасти?

Рони снова посмотрела вниз: ух, ну и глубина! Потом она огляделась по сторонам, прикидывая, где ей лучше прыгнуть, и увидела… Она увидела такое, что от изумления едва удержалась на ногах. На той стороне кто-то сидел. Этот «кто-то» был примерно ее роста, он сидел на самом краю пропасти и болтал ногами.

Рони догадывалась, что она не единственный ребенок на свете. Единственной она была только в замке Маттиса да в разбойничьем лесу. Ловиса уже много раз говорила ей, что на свете полным-полно детей и что из одних, когда они вырастают, получаются Маттисы, а из других — Ловисы. И каким-то образом Рони почувствовала, что тот, кто сидел на той стороне пропасти и болтал ногами, когда подрастет, станет Маттисом.

Он ее еще не заметил. Рони долго-долго глядела на него и тихо смеялась от радости.

3

Потом и он ее увидел и тоже рассмеялся.

— А я знаю, кто ты, — крикнул он. — Ты дочь разбойника и все дни напролет бегаешь по лесу. Я тебя уже видел.

— А ты кто такой? — крикнула Рони. — И как ты здесь очутился?

— Меня зовут Бирк, я сын Борки и живу теперь тут. Сегодня ночью мы сюда переехали.

Рони с недоумением поглядела на него.

— Кто это мы?

— Борка, Ундйса, я и наши двенадцать разбойников.



Прошло некоторое время, прежде чем до Рони дошел невероятный смысл его слов. Наконец она спросила:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что Северная башня нашего замка теперь полным-полна всякой дряни?

Он засмеялся:

— Нет, там только отважные разбойники атамана Борки, зато в Южной башне замка, где ты живешь, полным-полно всякой дряни, это всем известно.

— Ах, это всем известно?! Ну, знаешь!.. — Рони прямо кипела от гнева.

— И учти, — крикнул Бирк, — никакой вашей Северной башни больше нет, а есть замок Борки. С сегодняшнего дня он так называется. Запомни!..

Рони с трудом перевела дух: в таком она была бешенстве. Замок Борки!.. Тут было от чего задохнуться. Ну и негодяи эти разбойники Борки, и этот щенок, который сидит там и хихикает, один из них.

— Ад и пламя! — воскликнула она. — Ну, подожди, вот услышит Маттис эту новость, и тут же вы все, вся ваша шайка полетит отсюда вверх тормашками!

— «Вверх тормашками»!.. — усмехнулся Бирк. — Жди!..

Но Рони представила себе Маттиса, и ей стало страшно. Ведь она уже видела, каким он бывает в гневе, и знала, что добром это не кончится. Их замок, наверное, еще раз расколется пополам или разлетится на куски. И она даже застонала от ужаса при этой мысли.

— Чего это ты? — спросил Бирк. — Тебе плохо?

Рони не ответила. Хватит!.. Хватит этой дурацкой болтовни, охота ей слушать все эти глупости. Пора действовать, скоро вернутся домой разбойники Маттиса, и тогда — ад и пламя! — вся паршивая шайка Борки пулей вылетит из замка Маттиса.

Она встала, собираясь уйти, и тут увидела, что затеял Бирк. Представьте себе, этот щенок примерялся, ни больше ни меньше, как перепрыгнуть через пропасть. Он стоял на той стороне, как раз напротив Рони, и вдруг, сорвавшись с места, побежал к пропасти. Тогда она крикнула:

— Только прыгни, я тебя так стукну, что нос сворочу.

— Ха-ха! — заорал в ответ Бирк и птицей перелетел через пропасть. — А тебе слабо так прыгнуть!.. — добавил он, усмехнувшись.

Вот это он уже зря сказал, это уж слишком. Достаточно того, что он и его поганая шайка захватили Северную башню их замка и поселились там. Она не могла допустить, чтобы разбойник Борки сделал то, чего не посмел бы повторить разбойник Маттиса.

И Рони решилась. Сама толком не понимая, что делает, она тоже перелетела над пропастью и оказалась на той стороне.

— Ну, ты даешь! — воскликнул Бирк и прыгнул вслед за ней.

Но Рони, не дожидаясь, махнула назад, на свою сторону. Пусть он стоит там и пялит на нее глаза сколько хочет!

— Эй, ты, что же ты меня не стукнула, — крикнул Бирк. — Иду к тебе!

— Больно надо!

Он снова сиганул на ее сторону. Но и на этот раз она не стала его дожидаться и опять прыгнула на ту сторону. Рони решила, что будет прыгать туда и назад столько, сколько придется, до последнего дыхания, лишь бы не оказаться с ним рядом.



После этого никто уже не произнес ни слова. Они словно обезумели и только молча прыгали взад и вперед, ничего не было слышно, кроме их тяжелого, прерывистого дыхания. Лишь вороны, сидевшие на зубцах башен, время от времени хрипло каркали, нарушая пугающую, глухую тишину. Казалось, что замок Маттиса, возвышающийся на горе, затаил дыхание, словно предчувствовал, что сейчас произойдет беда.

«Сейчас мы оба свалимся в эту пропасть, — подумала Рони. — Зато хоть прыгать перестанем».

И снова Бирк полетел ей навстречу, и она снова изготовилась для ответного прыжка, уже неизвестно какого по счету. Рони показалось, что всю жизнь она только и делала, что прыгала через пропасть, лишь бы не встретиться с Бирком.

И вот тут она вдруг увидела, что Бирк, приземляясь, зацепился ногой о камень, и услышала, как он крикнул, прежде чем исчезнуть в трещине.

Наступила тишина, только каркали вороны. Рони зажмурилась, ей сейчас хотелось лишь одного — чтобы всего этого не было. Зачем они прыгали, как полоумные? Уж лучше бы ей никогда не встречать этого Бирка.

Рони доползла до края пропасти, посмотрела вниз и увидела его. Он стоял прямо под ней, то ли на выступающем камне, то ли на обломленной балке, то ли еще на чем-то, что торчало из расколотой молнией стены, но лишь на ширину ступни, не больше. Там он стоял, а под ним была пропасть. Бирк шарил дрожащими руками по стене, надеясь нащупать неровность, за которую можно было бы уцепиться пальцами, чтобы не сорваться вниз. И он понимал, да и Рони тоже, что без ее помощи ему оттуда не выбраться. Он стоял бы там, пока силы его не иссякли, а потом, они оба это понимали, не стало бы на свете Бирка, сына Борки…

— Не шевелись! — крикнула Рони.

— А что мне еще остается? — ухмыльнулся он в ответ. Но было ясно, что ему страшно.

Она торопливо размотала длинный плетеный ремешок, который всегда носила подвязанным к поясу. Он не раз выручал ее, когда она взбиралась на скалы или спускалась с высоких деревьев. На одном конце она сделала петлю, а другимобвязала себя вокруг пояса. Затем спустила конец с петлей Бирку и заметила, что глаза его радостно сверкнули, когда он увидел эту петлю.

Да, ремешок оказался достаточно длинным, этому борковскому щенку здорово повезло, подумала Рони и крикнула:

— Эй, ты, накинь эту петлю на себя, но не карабкайся вверх, пока я не скажу!

В ту ночь, когда Рони появилась на свет, молния отколола кусок зубчатой стены, и он, к счастью, так и лежал с тех пор у самого края пропасти. Рони заползла за него и крикнула:

— Валяй!

И тут же почувствовала, как ее бока стиснула затягивающаяся ременная петля. Было очень больно. Рони вскрикивала при каждом рывке Бирка, который карабкался вверх.

«Ремень меня, наверно, перережет пополам, и я стану, как наш замок, из двух частей», — подумала Рони и стиснула зубы, чтобы не застонать.

Но вдруг ремень разом ослаб — Бирк стоял над ней и глядел на нее.

— Здорово ты здесь улеглась, — сказал он.

— Ага, — сказала она. — Надеюсь, больше прыгать не будешь?

— Нет, один раз мне еще придется прыгнуть, чтобы попасть на ту сторону. Должен же я все-таки вернуться домой, в замок Борки.

— Только скинь-ка поскорей мой ремешок! — приказала Рони и вскочила на ноги. — Я не хочу быть с тобой связанной, понял?

Бирк тотчас сбросил с себя ременную петлю.

— Понял, — сказал он. — Но теперь я все равно с тобою связан. Даже без ремешка.

— Уходи отсюда, слышишь! — крикнула Рони. — Придумал тоже — «замок Борки»! Двигай отсюда!..



Она сжала кулак и с размаху стукнула его по носу. А он засмеялся и сказал:

— Но чтобы больше этого не было, поняла? Ты спасла мне жизнь. Очень мило с твоей стороны. Спасибо!

— Уходи отсюда, тебе говорю! — заорала Рони и кинулась прочь, не оглядываясь.

Но когда она добежала до каменной лестницы, которая вела от крепостной стены к входу в замок, она услышала, что Бирк прокричал ей вдогонку:

— Эй ты, дочь разбойника!.. Мы еще встретимся!

Тогда она повернула голову и увидела, как он разбегается для своего последнего прыжка.

— Надеюсь, ты и на этот раз туда загремишь, сын Борки, — крикнула Рони.

Однако все вышло еще хуже, чем предполагала Рони. Маттис впал в такую ярость, что даже его разбойники испугались.

Но поначалу никто ей не поверил, и Маттис, может быть впервые в жизни, на нее рассердился.

— Сочиняй себе небылицы сколько влезет, но такую чушь не смей выдумывать. Надо же, чтобы тебе это в голову влетело — разбойники Борки поселились в замке Маттиса! Вот слушаю тебя, и у меня от гнева прямо кровь закипает, хоть я и знаю, что ты все наврала.

— Нет, — сказала Рони, — я не наврала. И она снова начала рассказывать, что она узнала от Бирка.

— Ложь! — крикнул Маттис. — К тому же у Борки нет сына. У него вообще детей нет. Это всем давно известно.

Разбойники сидели молча, никто не осмеливался нарушить молчание. Первым обрел дар речи Фьосок:

— Это, конечно, так, но все же люди болтают, что у него есть мальчишка. Его родила со страху Ундиса в ту грозовую ночь, ну, помните, когда у нас появилась Рони.

Маттис прожег его насквозь своим огненным глазом.

— И никто мне об этом ни слова не сказал? Ну, выкладывайте начистоту, что вы еще от меня скрываете.

Он обвел всех разбойников диким взглядом, схватил со стола сразу две кружки пива и с размаху швырнул их, облив всю стену белой пеной.

— Так что же выходит, борковский щенок бродит по моему замку?! И ты, Рони, разговариваешь с ним?!

— Это он со мной разговаривал.

И снова, зарычав как дикий зверь, Маттис схватил с блюда баранью ногу и шмякнул ею об стену так, что капли жира разлетелись во все стороны.

— И ты утверждаешь, что щенок Борки хвастался, будто этот шелудивый пес, его отец, поселился со своим сбродом в Северной башне моего замка?

Хоть Рони и боялась, что от ярости у Маттиса помрачится рассудок, когда он узнает все, она решила сказать ему правду: ведь иначе не вышвырнуть Борку и его людей из Северной башни.

— Да, и теперь наша Северная башня называется замком Борки. Вот так, папочка.

Издав еще более устрашающий вопль, Маттис сорвал с крюка котел с похлебкой и, размахнувшись, метнул его в стену, да так, что окатил кипящим варевом весь пол.

До сих пор Ловиса, не проронив ни слова, слушала да глядела на все, что происходило в зале. Но тут она рассердилась. Она схватила миску с яйцами, которые утром принесла с птичьего двора, и подошла к Маттису.

— На, швыряй, не стесняйся, только имей в виду, убирать все будешь сам, собственными руками, понял?

Маттис, вопя не своим голосом, стал кидать яйца одно за другим в стену, и белок с желтком стекали на каменный пол.

А потом он заплакал.

— Я жил спокойно, как лиса в норе, как орел в гнезде! А теперь…

И Маттис кинулся на пол и стал кататься по каменным плитам и выть, как раненый зверь, и проклинать все, на чем свет стоит, пока это не надоело Ловисе.

— Стоп, хватит, — сказала она. — Криком тут делу не поможешь. Вставай-ка лучше — все тебя ждут.

Голодные разбойники молча сидели вокруг стола. Ловиса подняла с полу баранью ногу и обтерла ее тряпкой:

— Не поваляешь — не поешь, вкусней будет! — сказала она примиряюще и стала резать мясо толстыми ломтями.

Маттис, злой как черт, поднялся с полу и нехотя уселся на свое обычное место, но кусок не лез ему в рот. Он подпер руками свою лохматую голову, что-то бормотал себе под нос и время от времени так громко вздыхал, что слышно было в самых дальних углах зала. Тогда Рони подошла к нему, обняла его и прижалась щекой к его щеке.

— Не вздыхай, отец, — сказала она. — Нужно только вышвырнуть их отсюда, и все.



— Легко сказать — вышвырнуть, — мрачно пробурчал Маттис.

Весь вечер разбойники сидели у очага и решали, как им быть. Как выгнать разбойников Борки из Северной башни, вот над чем ломал себе голову Маттис.

Но прежде всего он хотел понять, как эти негодяи, эти бродяги сумели пробраться в Северную башню и ни один из разбойников Маттиса этого не видел. Ведь чтобы попасть в замок — хоть пешком, хоть на лошади, — надо непременно пройти через Волчью Пасть, где день и ночь стоят караульные Маттиса. И никто из них не заметил ничего подозрительного.

Лысый Пер захихикал:

— Уж не думаешь ли ты, Маттис, что они, гуляя в горах, подошли к Волчьей Пасти и приветливо сказали: «Пропустите-ка нас, приятели, мы хотим поселиться у вас в Северной башне». Хи-хи!..

— Эй ты, мудрец, скажи-ка лучше, какой дорогой они прошли? А?

— Ну уж конечно, не через Волчью Пасть и не через крепостные ворота, — ответил Лысый Пер. — Это ясно… Они обошли замок с севера, где у нас не стоит охрана…

— А какого лешего там охранять? Там же нет входа в замок, одна отвесная скала. Может быть, они умеют, как мухи, ходить по стене? Так, что ли? А потом пролезли сквозь узкие бойницы? Да?

Но Маттису пришло что-то в голову, он пристально взглянул на Рони и спросил в упор:

— А что ты там делала?

— Я? Училась остерегаться пропасти, — ответила Рони.

Теперь она жалела, что ни о чем не расспросила Бирка. Тогда она, может быть, узнала бы, как разбойники Борки проникли в Северную башню. Но это было упущено.

Ночью Маттис расставил дозорных не только в ущелье, но и на стене у провала.

— От Борки всего можно ждать, — сказал он. — Он еще, чего доброго, перемахнет, как бешеный бык, через пропасть и выгонит нас из замка.

Маттис снова схватил пивную кружку и швырнул ее о стену так, что клочья пены разлетелись по всему залу.

— Ловис, я сейчас лягу в постель. Но не спать, — сказал Маттис, — а думать. Я должен решить, как их выгнать из замка. И горе тому, кто мне помешает…

Рони тоже долго не могла уснуть. Почему ей так грустно? Почему все вдруг так изменилось в ее жизни? Почему? Этот Бирк… Как она обрадовалась, когда его увидела. Почему, когда ей наконец посчастливилось встретить ровесника, он должен был оказаться сыном Борки?

4

На другое утро Рони проснулась чуть свет. Однако отец ее уже сидел за столом и ел кашу, но каша в миске почти не убывала. Он мрачно подносил ложку ко рту, но при этом забывал, что надо раскрывать рот, и проглотить ему мало что удавалось. Он очнулся, только когда в зал ворвался Малыш Клипп, который вместе с Туркасом и Тьёге стоял в ночном дозоре у пропасти, разделявшей замок на две части.

— Эй, Маттис, скорее, Борка ждет тебя! Он стоит на той стороне и орет как полоумный. Он хочет говорить с тобой.

Выпалив все это, Малыш Клипп проворно отскочил в сторону, что, к слову сказать, было весьма предусмотрительно, потому что в следующий миг мимо его уха просвистела деревянная миска с кашей и стукнулась о стену так, что каша залепила все вокруг.

— Потом ты сам все уберешь, — строго напомнила ему Ловиса, но Маттис ее словно не слышал.

— Вот как, Борка желает говорить со мной? Ад и пламя!.. Что ж, пусть попробует, но только после этого он вряд ли сможет с кем-либо разговаривать завтра, — сказал Маттис и так стиснул челюсти, что зубы заскрипели. И тут все разбойники выскочили из своих каморок, чтобы посмотреть, что происходит в зале.

— Побыстрее управляйтесь с кашей! — скомандовал Маттис своим людям. — И пошли! Нам надо схватить этого дикого быка за рога и скинуть его в пропасть.

Рони вмиг оделась. Чтобы натянуть куртку из сыромятной телячьей кожи и такие же брюки, много времени не надо. До самого снега она обычно ходила босиком. Она не любила надевать сапоги или зашнуровывать башмаки. И уж тем более не стала этого делать в то утро, когда надо было спешить. Будь это обычный день, она тут же отправилась бы в лес, но день этот был необычный, и она поспешила к пролому в стене, чтобы поглядеть, что там произойдет.

Маттис так торопил своих разбойников, что они, не доев кашу, вместе с Ловисой побежали к каменной лестнице. Только Лысый Пер остался сидеть перед миской и проклинал свою немощь. Он так ослабел, что не мог идти со всеми на дело.

— Уж очень длинная лестница ведет к этой дурацкой стене, — бормотал он, — и уж очень дрожат мои старые колени.

Утро было холодным и ясным. Первые красные лучи солнца с трудом пробивались сквозь густой лес, окружавший замок Маттиса. Рони увидела это, поднявшись на зубчатую стену. Охотней всего она пошла бы сейчас в лес, в свой тихий зеленый мир. Как ей не хотелось стоять здесь, у этого пролома, по одной стороне которого выстроились разбойники Маттиса, по другой — разбойники Борки и пялили друг на друга глаза.

«Вот, значит, как он выглядит», — подумала Рони, увидев Борку, который, широко расставив ноги и скривив в усмешке огромный рот, стоял перед своими людьми. — Хорошо, что он не такой высокий и статный, как Маттис».

Но Борка был явно очень сильный, тут ничего не скажешь. Ростом, правда, он не вышел, зато какой широкоплечий и крепкий! Его рыжие волосы торчали во все стороны. Рядом с ним стоял еще один такой же красноголовый, но у того волосы лежали ровно, и издалека казалось, что он в медном шлеме. Да, рядом с отцом стоял Бирк, и по всему было видно, что то, что здесь происходит, ему по душе. Он тайком кивнул Рони, будто они старые друзья. Ну и воображала! Чего это он вздумал, борковский щенок!..

— Хорошо, Маттис, что ты так быстро пришел, — сказал Борка.

Маттис мрачно поглядел на своего врага.

— Я бы еще раньше пришел, но меня задержало одно дело.

— Что же это за дело такое? — учтиво поинтересовался Борка.

— Представь себе, стих, который я сочинял поутру. Он называется «Погребальный плач по мертвому Борке». Может, это будет хоть малым утешением для Ундисы, когда она станет вдовой.

Борка полагал, что Маттис тут же вступит с ним в переговоры и не будет скандалить из-за того, что он поселился в Северной башне. Но, увы, его ждало жестокое разочарование. Впрочем, он это сразу понял и здорово обозлился.

— Ты лучше подумай о том, как тебе утешить Ловису, ведь ей, несчастной, приходится ежедневно видеть тебя и слышать твой гнусный голос!

Ундиса и Ловиса, те самые, которых они хотели утешать, стояли друг против друга, скрестив руки на груди, и глядели друг другу в глаза. Судя по их воинственному виду, ни та, ни другая ни в каких утешениях не нуждались.

— Все-таки выслушай меня, Маттис, — снова начал Борка. — В нашем лесу мы больше оставаться не могли, потому что солдаты досаждали нам, как навозные мухи. А ведь куда-то мне надо было деться с женой, ребенком и моими разбойниками.

— Это все понять можно, — сказал Маттис. — Но захватить ни с того ни с сего чужое жилье, не спросив даже разрешения у хозяина, так не поступают приличные люди, у которых осталась хоть капля совести.

— Весьма странные речи для разбойника! — воскликнул Борка. — Разве ты не берешь себе все, что хочешь, ни у кого не спрашивая разрешения?

— Гм-гм… — промычал Маттис.

Он явно не знал, что ответить, хотя Рони и не понимала, почему отец так растерялся.

«Интересно, — подумала она, — какие такие вещи берет себе Маттис, ни у кого не спрашивая разрешения? Это обязательно надо выяснить».

— Кстати, — произнес Маттис после некоторого молчания, — любопытно все-таки узнать, как вы попали в мою башню, чтобы тем же путем вас оттуда вышвырнуть.

— Что ж, попробуй, — ответил Борка. — Ты хочешь узнать, как мы вошли туда? У нас, видишь ли, есть один мальчишка, который с помощью длинной крепкой веревки может забираться на самую высокую стену. — И он потрепал Бирка по рыжим волосам, а тот в ответ улыбнулся. — И вот этот самый мальчишка закрепил наверху веревку, и мы все полезли по ней, а потом преспокойно вошли в башню и свили себе там уютное разбойничье гнездо.

Маттис зубами заскрипел с досады, что ему приходится все это выслушивать.

— Насколько я знаю, — сказал он, — в Северной башне даже нет двери…

— Много ты знаешь о своем замке, хоть и прожил в нем всю жизнь! Была там дверь. Когда этот замок принадлежал дворянину, то его служанки ходили через нее в хлев кормить свиней. Ты хоть помнишь, где находился старый свинарник, когда мы были детьми? Там мы с тобой еще ловили крыс до тех пор, пока не пришел твой отец и не треснул меня по затылку так, что я думал, у меня башка отвалится.

— Да, мой отец всегда правильно поступал! Ни один проходимец из шайки Борки не уходил от него, не получив по заслугам.

— Да-да, — подтвердил Борка. — И эти затрещины научили меня тому, что все негодяи из шайки Маттиса мои враги не на жизнь, а на смерть. А до этого я даже толком не знал, что мы принадлежим к разным родам, да и ты этого не знал.

— Зато теперь я это хорошо знаю, — сказал Маттис, — и поэтому либо нам придется петь «Погребальный плач по мертвому Борке», либо ты со всем своим сбродом уберешься прочь из нашей башни тем же путем, каким в нее проник.

— Не сомневаюсь, что по кому-нибудь из нас «Погребальный плач» петь придется, — сказал Борка, — но из Северной башни я никуда не уйду.

— Это мы еще посмотрим, — сказал Маттис, и все его разбойники дружно поддакнули.



Они тут же схватились за оружие, но разбойники Борки тоже были вооружены, а такая схватка на краю пропасти ничем хорошим кончиться не могла, это понимали и Маттис, и Борка. Поэтому они до поры до времени разошлись, еще раз обругав друг друга для порядка.

Когда Маттис вернулся в свой каменный зал, вид у него был отнюдь не победоносный, так же как и у его разбойников. Лысый Пер подмигнул пришедшим и расплылся в беззубой улыбке.

— Ну, как поживает дикий бык, которого ты хотел схватить за рога и скинуть в пропасть? Как это все прошло? Наверно, раздался такой грохот, что замок затрясся в испуге?

— Глотай свою кашу, старик, если ты еще можешь ее прожевать, и помалкивай, а заботу о быке предоставь мне, — сказал Маттис. — Придет время, я с ним расправлюсь.

Но поскольку, судя по всему, время еще не пришло, Рони отправилась в лес. Дни стали короче. Через несколько часов солнце уже сядет, а ей хотелось успеть побывать и в лесу, и на озере. Водная гладь, освещенная солнцем, казалась расплавленным золотом. Но Рони знала, что никакое это не золото, а вода, и к тому же ледяная. И все же она быстро скинула с себя одежду и ласточкой нырнула в воду. Сперва она вскрикнула, словно от ожога, потом радостно рассмеялась и плавала, и ныряла до тех пор, пока совсем не окоченела. Тогда она выскочила на берег. Дрожа всем телом, она натянула на себя свою кожаную куртку, однако от этого не согрелась, и тогда она побежала.

Рони носилась между деревьями и прыгала через камни, словно тролль, пока не изгнала из тела весь холод и щеки ее не запылали. Но она продолжала бежать, радуясь тому, что ей так легко. С ликующим криком промчалась она между двумя густыми елями и с ходу налетела на Бирка. И тогда гнев снова охватил ее. Даже в лесу ее не оставляют в покое!

— Поосторожней, дочь разбойника! — сказал Бирк. — Неужели ты так спешишь?

— Это тебя не касается, — огрызнулась Рони и помчалась дальше.

Но постепенно она замедлила шаг, ей захотелось оглянуться и посмотреть, что делает Бирк в ее лесу.

А он сидел возле норы, где жила ее лисья семья. И Рони разозлилась еще больше — ведь это были ее лисицы. Она наблюдала за ними с весны, когда малыши появились на свет. Теперь лисята подросли, но все еще возились, как маленькие. Они прыгали, покусывали друг друга и катались по земле перед входом в нору, а Бирк сидел и глядел на них. И хотя он сидел к ней спиной, он каким-то таинственным образом почувствовал, что она стоит за ним, и крикнул, не оборачиваясь:

— Что тебе нужно, дочь разбойника?

— Мне нужно, — ответила Рони, — чтобы ты оставил в покое моих лисят и ушел из моего леса.

Бирк встал и подошел к ней.

— Твои лисята!.. Твой лес!.. Лисята принадлежат самим себе и никому больше, понятно? И живут они в лисьем лесу, а вовсе не в твоем. А еще это и волчий лес, и медвежий, и лосиный, и диких коней. И филинов, и конюков, и горлиц, и ястребов, и кукушек. И лес гусениц, пауков, муравьев…

— Я знаю все зверье, которое живет тут, в лесу, — сказала Рони. — Нечего тебе здесь болтаться и учить меня.

— Значит, ты знаешь, что лес этот принадлежит и серым гномам, и злобным друдам, и лешим, и троллям…

— Вот что: либо расскажи что-нибудь поновей, чего я не знаю лучше, чем ты, либо прикуси свой болтливый язык…

— А еще, это и мой лес!.. И твой тоже, дочь разбойника. Да, и твой тоже. Но если ты считаешь его только своим, то ты куда глупее, чем мне сперва показалось.

Он взглянул на нее, и его светлые, голубые глаза даже потемнели от неприязни к ней. Сейчас он ее ненавидел, это было ясно, и она обрадовалась этому. Пусть думает о ней, что хочет, а она вернется домой, только чтобы больше не видеть его.

— Я готова делить лес с лисицами, с кукушками, с пауками, с кем угодно, но только не с тобой! — крикнула она и побежала.

И тут она заметила, что между деревьями пополз туман. Плотными серыми хлопьями поднимался он от земли и окутывал все вокруг. Вмиг исчезло солнце и погас золотой блеск воды. Не видно было ни тропинки, ни валунов. Но Рони не испугалась. Даже в самый густой туман она сумеет найти дорогу в замок Маттиса и окажется дома прежде, чем Ловиса запоет Волчью песню. Ну а что будет с Бирком? В лесу Борки он, конечно же, знает все дороги и тропинки, но в лесу Маттиса он может и заблудиться. Что ж, тогда ему лучше всего остаться у лис, думала она, пока не наступит новый день и туман не рассеется. Вдруг она услышала его голос:

— Рони!

Гляди-ка! Вспомнил, как ее зовут, а то все звал ее «дочь разбойника».

А он снова крикнул:

— Рони!

— Ну, чего, — крикнула она в ответ. Но он уже догнал ее.

— Мне почему-то страшно от этого тумана, — сказал он.

— Понятно, ты боишься, что не найдешь дорогу в свое воровское гнездо. Тогда тебе придется ночевать с лисами в их норе. Ведь ты все хочешь со всеми делить.

Бирк рассмеялся:

— Ну, ты и кремень, дочь разбойника! Тебе легче найти дорогу в замок Маттиса, чем мне. Можно, я буду держаться за край твоей куртки, пока мы не выйдем из лесу?

— Еще чего захотел! Конечно, нет, — ответила Рони, но размотала кожаный ремешок, который уже однажды спас его от смерти, и протянула ему конец.

— Только, чур, близко ко мне не подходи. Ясно?

— Ясно, злыдня.



И они отправились в путь. Туман обступил их со всех сторон, они шли молча, на расстоянии натянутого ремня друг от друга, как велела Рони. Главное было не потерять тропинку — один неверный шаг, и собьешься с пути, — это Рони знала, но она все равно не боялась.

Руками и ногами определяла она, где тропа, — камни, стволы деревьев и кусты служили ей дорожными знаками. Шла она медленно, но все равно успеет добраться до замка прежде, чем Ловиса запоет Волчью песню. А вообще-то, чего бояться?

И все же более странного леса она никогда не видела. Казалось, вся жизнь тут замерла, как-то угасла, и Рони вдруг стало не по себе. Неужели это ее лес, который она знает как свои пять пальцев и так любит? Почему сегодня тут так тихо и так страшно? Что скрыто за всеми этими завесами тумана? Она чувствовала, что там таится что-то неведомое и опасное, но не понимала, что именно, и это пугало ее.

«Скоро я приду домой, — думала она, чтобы себя успокоить. — Скоро я лягу в постель и буду слушать, как поет Ловиса Волчью песню».

Но мысль эта почему-то не успокаивала Рони. Страх все больше охватывал ее, и в конце концов ей стало так жутко, как еще никогда в жизни. Ей хотелось окликнуть Бирка, но она смогла издать лишь тихий, еле слышный писк, такой жалобный, что у нее даже сердце ёкнуло.

«Уж не схожу ли я с ума, — подумала она, — неужели мне пришел конец?»

И тут из глухой глубины тумана раздались негромкие, нежные звуки. Постепенно они слились в песню, и песня эта была прекрасной. Никогда еще Рони не слышала ничего похожего на это пение. Волшебное пение, и лес разом наполнился чарующей мелодией! Ее страхи тут же развеялись, она успокоилась, остановилась и замерла, поддавшись очарованию минуты. Многоголосый хор, казалось, манил ее. Да, она чувствовала, что неведомые певцы зовут ее к себе, требуют, чтобы она сошла с тропинки и побежала к ним сквозь туман.

Все громче и громче становилось это странное пение, и сердце Рони трепетало так сладостно, что она просто-напросто забыла, что ее ждут дома и что Ловиса скоро запоет свою вечернюю Волчью песнь. Она забыла обо всем и желала сейчас только одного — идти к тем, кто звал ее из тумана.

— Я иду, иду!.. — крикнула Рони и сошла с тропинки.

Но не успела она сделать и несколько шагов в сторону, как Бирк резко дернул ремень, причем так сильно, что сбил ее с ног.

— Ты куда?! — заорал он не своим голосом. — Если ты пойдешь к подземной нечисти, тебе конец! Сама знаешь!

Подземная нечисть, да, она слыхала о ней. Она знала, что только в туман выползают эти твари из своих темных глубин, но никогда еще не видела ни одной из них. А теперь Рони была готова бежать по их зову куда угодно и даже навсегда остаться под землей, лишь бы всю жизнь слушать это чудное пение.

— Иду, иду! — снова крикнула она и поднялась.

Но Бирк был уже рядом и схватил ее за плечи.

— Пусти!.. — стала отбиваться Рони. — Пусти, слышишь!

Бирк крепко держал ее.

— Не дури! — говорил он. — Не губи себя!

Но она не слышала его. Пение подземной нечисти, от которой гудел лес, неудержимо, словно магнитом, притягивало ее.

— Иду, иду! — крикнула она в третий раз и стала бороться с Бирком, чтобы вырваться из его рук.

Она била его по рукам, царапалась, кричала, плакала, умоляла отпустить ее и в конце концов укусила его в щеку, но он все равно крепко держал ее за плечи.

Долго держал. Вдруг туман стал рассеиваться так же быстро, как и опустился. И пение тут же умолкло. Рони будто очнулась от глубокого сна. Она увидела тропинку, которая вела домой, и красное солнце, заходящее за гору. И Бирка. Он стоял совсем рядом.

— Я же тебе велела держаться на расстоянии этого ремешка, — сказала Рони и, заметив кровь на его щеке, спросила: — Тебя, что, лисица тяпнула, да?

Он не ответил, смотал ремешок и протянул ей.

— Спасибо. Теперь я сам найду дорогу в башню Борки.

Рони исподлобья уставилась на него. Но снова разозлиться не смогла, а почему, сама не знала.

— Ну и катись отсюда! — сказала она без злобы и убежала.

5

В этот вечер Рони сидела с отцом у горящего камина. И вдруг вспомнила, что ей хотелось расспросить его кое о чем.

— А что это за вещи, которые ты брал, ни у кого не спрашивая, как сказал Борка?

— Посмотри-ка, — сказал Маттис, указывая на раскаленные угли в очаге, — видишь рожицу? Похожа на Борку, правда? Черт бы его побрал!

Но Рони не обнаружила никакого Борки в раскаленных угольях и упорно продолжала свое:

— Так что же ты брал без спросу?

Маттис ничего не ответил, но за него это сделал Лысый Пер:

— Очень многое!.. Хо-хо!.. Хи-хи!.. Да-да!.. Очень, очень многое! Пожалуй, кое-что я смогу вспомнить…

— Помалкивай! — зло оборвал его Маттис. — Не твое дело.

Все разбойники, кроме Лысого Пера, уже отправились спать, а Ловиса вышла во двор, чтобы запереть на ночь кур, овец и коз. Поэтому только Лысый Пер услышал, как Маттис объясняет дочери, что значит быть разбойником. Разбойник, мол, такой человек, который берет себе, что хочет, ни у кого ничего не спрашивая.



Вообще-то Маттис не стыдился своей работы, напротив! Он гордился и хвастался тем, что он самый могучий разбойничий атаман во всех лесах и горах. Но теперь, когда ему надо было рассказывать об этом Рони, ему стало как-то не по себе. Само собой, он собирался со временем рассказать ей о своих делах, тут уж никуда не денешься, но охотно отложил бы этот разговор.

— Ты такое невинное дитя, доченька моя, что пока я тебе еще толком ничего об этом не говорил.

— Толком?… Скажи лучше, и словом не обмолвился, — снова встрял Лысый Пер. — И нам не велел.

— Эй, старик, не пора ли тебе баиньки? — спросил Маттис.

Но Лысый Пер не двинулся с места. Он хотел дослушать этот разговор.

А Рони мало-помалу начала понимать, в чем дело. Только теперь она сообразила, откуда у них все бралось. То, что разбойники привозили по вечерам на лошадях в замок-разные товары в мешках и свертках, — конечно же, не росло на деревьях в лесу. Оказывается, ее отец просто-напросто отнимал это у других людей.

— А разве люди не злятся, когда у них отнимают их вещи? — спросила Рони.

Тут Лысый Пер опять захихикал.

— Да еще как! — со знанием дела заверил он. — Ого-го, ты бы только послушала, что они кричат!

— Старик, а старик, было бы неплохо, если бы ты наконец угомонился, — сказал Маттис, но Лысый Пер не двинулся с места.

— Многие даже в голос ревут, — продолжал он. Тут Маттис заорал благим матом:

— Заткнись! Не то вышвырну тебя отсюда!..

Потом он потрепал Рони по щеке.

— Ты должна понять, Рони. Так уж все устроено на свете. Так было испокон веку, и обсуждать тут нечего.

— Чего уж тут обсуждать, — поддакнул Лысый Пер. — Но только люди почему-то никак к этому не привыкнут. Они так негодуют, рыдают и проклинают нас, что любо-дорого смотреть!

Маттис упер в него злобный взгляд, потом снова обернулся к Рони.

— И отец мой был атаманом, и дед, и прадед, знай это. Да, вот так… Да и я не опозорил свой род. Я тоже атаман, и, можно сказать, самый могучий атаман во всех лесах и горах. И ты, дочь моя, тоже станешь атаманом, когда вырастешь…

— Я?! — вскрикнула Рони. — Ни за что на свете! Я не хочу, чтобы люди негодовали и плакали.

Маттис запустил пятерню в свои густые волосы. Он был озабочен. Он хотел, чтобы Рони восхищалась им и любила его точно так же, как он восхищался ею и любил ее. А теперь она, видите ли, кричит: «Ни за что на свете!» — и не желает стать атаманом, как ее отец. Маттис почувствовал себя несчастным. Ведь должен же он как-то ее убедить, что дело, которым он занимается, хорошее и справедливое.

— Пойми, дочка, я беру только у богатых, — пояснил он. Потом подумал немного и продолжил: — И отдаю часть бедным. Да-да, именно так.

Тут снова захихикал Лысый Пер:

— Точно! Помнишь, ты подарил целый мешок муки бедной вдове с восемью детьми?

— Еще бы! Вот так я и поступаю! Он погладил свою черную бороду, потому что был очень доволен и собой, и Лысым Пером. А Лысый Пер все хихикал и хихикал:

— Маттис, у тебя отличная память, о, просто отличная! История с вдовой, дай-ка я прикину, была лет десять назад, да, не меньше. Что и говорить, ты частенько помогаешь бедным, примерно раз в десять лет!

— Если ты немедленно сам не ляжешь спать, — не своим голосом завопил Маттис, — то я тебя уложу, не сомневайся!

Однако до этого дело не дошло, потому что со двора вернулась Ловиса. Лысый Пер тут же заковылял в свою каморку, и Рони тоже легла. Пока Ловиса пела Волчью песню, погас огонь в очаге. Рони лежала в своей кровати и слушала, как пела Ловиса, и ничуть не огорчалась, что ее отец — разбойничий атаман. Он был ее Маттис, и, что бы он ни делал, она любила его.

И все же этой ночью она спала неспокойно. Ей снились подземные твари и их манящее пение, но утром она этих снов уже не помнила.

Только Бирк остался у нее в памяти. Она часто думала о нем эти дни и все гадала, как ему живется в башне Борка. И скоро ли настанет день, когда Маттис выгонит отца Бирка со всем его разбойничьим сбродом из их замка.

На этот счет Маттис строил каждый день новые планы, но потом выяснялось, что ни один из них не годится.

— Не выйдет, — твердо заявлял Лысый Пер на все, что предлагал Маттис. — Ты должен быть хитрым, как старая лиса, потому что силой тут ничего не сделаешь.

Быть хитрым, как старая лиса, Маттису было нелегко, но он старался как мог. А пока он строил все новые и новые планы, его шайка попусту теряла время, не занималась разбоем.

У Борки и его разбойников забот тоже, видно, хватало. Во всяком случае, люди, которым в эти дни приходилось проезжать через разбойничьи леса, только изумлялись, насколько там стало спокойно. Они не понимали, почему никто на них не нападает. Куда девались все разбойники с большой дороги?

Солдатам, которые неотступно гонялись за Боркой, удалось найти его логово, но оно оказалось пустым и заброшенным. Борки там и след простыл. Солдаты радовались, что им больше не надо скакать по лесу, где в эти осенние дни было особенно неуютно — и темно, и холодно, и сыро.

Конечно, они прекрасно знали, что глубже в лесу находится еще одно разбойничье логово — замок Маттиса, но старались об этом и не вспоминать. Потому что худшего места, как им казалось, не сыскать на всей земле, а атамана, который там жил, схватить было труднее, чем орла в его гнезде. Разумней всего было его не трогать.

Маттис тратил теперь почти все свое время на то, чтобы выведать, как разбойники Борки живут в Северной башне, и найти способ выставить их оттуда. Поэтому он каждый день выезжал на разведку. Прихватив с собой несколько человек, он рыскал по лесу вокруг Северной башни, но почти никаких следов их пребывания не находил. Там все словно вымерло, будто и нет никаких разбойников Борки.

Однако Маттис все же узнал, что у них есть великолепная длинная-предлинная веревочная лестница, по которой они без труда могли взбираться вверх по скальной стене. Правда, он видел ее только один-единственный раз и тут же, потеряв всякое самообладание, кинулся как безумный, чтобы попасть в их гнездо, а его разбойники бросились вслед за ним, сгорая от желания вступить в открытую схватку. Но на них мгновенно обрушился шквал стрел из бойниц башни, одна из стрел угодила Малышу Клиппу в бедро, и ему пришлось даже пролежать два дня в постели.

Так Маттис убедился в том, что веревочную лестницу разбойники Борки спускали только под строгой охраной.

В осеннюю темень в замке Маттиса было невесело. Разбойники слонялись без дела, скучали, не знали, куда себя деть. Они стали раздражительны, придирались друг к другу, ругались по пустякам, так что Ловисе даже пришлось в конце концов навести порядок.

— У меня скоро уши лопнут от вашей брани и нытья. Если вы больше не выносите друг друга, то убирайтесь ко всем чертям.

После этого они притихли, и Ловиса нашла для каждого полезное занятие. Надо было очистить от навоза овчарню и козий хлев, а также убрать курятник, но к такой работе ни у кого из них не лежала душа. Однако отвертеться от Ловисы никому не удавалось, за исключением Лысого Пера и тех, кто в это время караулил у Волчьей Пасти.

Маттис тоже изо всех сил старался поддержать дух своих людей. Он делал для этого все, что мог. Однажды даже устроил охоту на лосей. Разбойники шныряли по осеннему лесу, вооружившись копьями и арбалетами, и приволокли с собой в замок четыре огромные лосиные туши. Лысый Пер засиял, как медный грош.

— Ведь кажинный день едим все одно и то же: куриный бульон, да баранье рагу, да кашу. Надоело до смерти, — сказал он. — Вот теперь хоть дичины отведаем, будет что пожевать. А самые мягонькие кусочки кому должны доставаться? Тому, у кого нет зубов. Это и ежу понятно!

И Ловиса жарила лосятину, коптила ее, солила, чтобы вперемешку с жареными петухами и тушеной бараниной хватило бы мяса до весны.

А что до Рони, то она день-деньской бродила по лесу. Как тихо теперь там стало! Но и в осеннем лесу ей было хорошо. Она ступала босыми ногами по влажному зеленому мягкому мху — он так пронзительно пах осенью, а ветки деревьев поблескивали от влаги. То и дело принимался дождик, но она любила сидеть под густыми еловыми лапами, сжавшись в комочек, и прислушиваться к тихим ударам капель. Иногда дождь припускал так сильно, что весь лес гудел, но и это ей нравилось.

Зверей теперь почти не было видно. Ее лисы залегли в норе. Правда, иногда в сумерках вдалеке проходили лоси да между деревьями пасся табун диких коней. Рони очень хотелось приручить дикую лошадь, но ей никак не удавалось ее поймать. Лошади оказались такими пугливыми, что к ним и не подступишься. А ведь давно уже пришла пора заиметь ей собственную лошадь. Она как-то сказала об этом Маттису.

— Только когда ты станешь такой сильной, что сама сумеешь ее поймать, — сказал отец.

«Когда-нибудь я сумею это сделать, — думала она. — Я поймаю молодого красивого жеребенка, отведу его к нам в замок и объезжу, как Маттис всех своих лошадей».

А вообще-то в осеннем лесу было на удивление пусто. Куда-то скрылись все существа, которые гомонили в нем летом. Скорей всего, они забились в свои норы и логовища. Лишь изредка с гор прилетали злобные друды, но и они притихли и все больше отсиживались в пещерах, выдолбленных в скалах. Серые гномы тоже не показывались. Лишь один-единственный раз Рони заметила, что два серых гнома уставились на нее из-за камня. Но их она больше не боялась.

— Убирайтесь отсюда куда подальше! — крикнула Рони, и серые гномы, зашипев по-змеиному, поспешили исчезнуть.

Бирка она в лесу больше не встречала. И это ее радовало. А может, и нет? Порой она сама не знала, что и подумать.

Потом наступила зима. Повалил снег, стукнули морозы, и иней превратил Ронин лес в хрустальный лес, самый великолепный, какой только можно вообразить. Теперь она ходила туда на лыжах, а когда с наступлением темноты возвращалась домой, волосы ее белели от инея, а пальцев рук и ног она не чувствовала, хоть и надевала меховые рукавички и теплые унты. Но ни лютые морозы, ни снегопады не могли удержать ее дома. Наутро она снова убегала в лес. Маттис не на шутку тревожился, когда видел, что Рони даже в самые холодные дни мчится на лыжах к Волчьей Пасти, и всякий раз он говорил Ловисе:

— Только бы все обошлось! Только бы с ней не случилось ничего худого! Не то я жить не смогу.

— Ну чего ты ноешь, скажи на милость? — ворчала Ловиса. — Эта девочка постоит за себя лучше любого разбойника. Сто раз надо тебе твердить одно и то же!

И правда, Рони прекрасно могла постоять за себя. И все же однажды произошло нечто такое, о чем Маттису лучше было бы и не знать.

Всю ночь валил густой снег и засыпал Ронину лыжню. Ей пришлось прокладывать новую, а это, поверьте, работа не из легких. После снегопада подморозило, наст затвердел, но не настолько, чтобы выдерживать ее. Рони то и дело проваливалась и так устала, что идти дальше не было никаких сил. Теперь ей хотелось только одного — поскорее вернуться домой.

Она поднялась на невысокий холмик. Спуск с него оказался очень крутым, но ведь у нее были лыжные палки, чтобы тормозить, и она бесстрашно ринулась вниз, а снег так и разлетался по сторонам. На ее пути оказался бугорок, и она ловко перескочила через него, но при этом потеряла лыжу. Рони видела, как лыжа понеслась вниз и скрылась из глаз, а когда она оперлась ногой на наст, то провалилась в снег выше колена.

Сперва она рассмеялась, но когда почувствовала, что не может пошевелиться, ей стало не до смеху. Сколько она ни дергала ногу, сколько ни вертела ею, освободиться ей не удавалось. Вдруг до ее слуха донесся какой-то невнятный гул, идущий, как казалось, прямо из глубины образовавшейся снежной ямки. Она не сразу поняла, что это за звуки, однако потом увидела целую толпу лохматых тюх, которые вылезали из-под снега. Их легко было распознать по широким выпуклым задам, маленьким сморщенным мордочкам и всклокоченным волосам.



Обычно лохматые тюхи бывали настроены миролюбиво и ничего злого не делали. Но те, которые стояли вокруг, уперев в нее свои тупые взгляды, были явно чем-то недовольны. Они, не переставая, что-то бормотали и тяжело вздыхали, а потом один из них строго сказал:

— Почемуханцы онаханцы этоханцы сделалаханцы?

И тут же все остальные подхватили:

— Почемуханцы онаханцы этоханцы сделалаханцы? Сломалаханцы нашуханцы крышуханцы… Почемуханцы?

Рони поняла, что угодила ногой в их подснежный дом. Лохматые тюхи строили себе такие домики, если не находили подходящего дупла.

— Я не нарочно, — сказала Рони. — Лучше помогите мне вытащить ногу.

Но тюхи только тупо глядели на нее, да пуще прежнего тяжко вздыхали.

— Зачемханцы пробилаханцы ногойханцы нашуханцы крышуханцы?

Тут Рони потеряла терпение:

— Да помогите же мне выбраться отсюда!.. Но тюхи то ли не слышали ее, то ли не понимали, что она говорит. Они всё так же тупо глядели на нее, а потом поспешно убрались в свое подземное жилище. И до Рони долго еще доносилось оттуда их сердитое бормотание. Но вдруг звуки эти превратились в ликующие крики, словно тюхи чему-то обрадовались.

— Вотханцы хорошоханцы! — весело тараторили они. — Колыбельханцы качаетсяханцы!.. Какханцы хорошоханцы!

И Рони почувствовала, что ей на ногу что-то повесили, что-то тяжелое.

— Нашаханцы малюточкаханцы хорошоханцы висит-ханцы! — вопили лохматые тюхи. — Люлькаханцы качаетсяханцы! Разханцы ужханцы ееханцы паршиваяханцы но-гаханцы пробилаханцы нашуханцы крышуханцы, тоханцы пустьханцы качаетханцы люлькуханцы.

Но Рони вовсе не хотела лежать на снегу и качать этого глупого тюхонка. Она снова попыталась высвободить ногу, дернула ее изо всех сил, но ничего не получилось. Тюхи ликовали:

— Вотханцы теперьханцы нашегоханцы малюткуханцы покачиваютханцы какханцы надоханцы!

В лесу главное ничего не бояться, это Рони слышала с детства, и она очень старалась этому научиться. Но иногда не бояться не получалось. Вот, например, теперь не получалось, и все. Подумать только, а вдруг ей так и не удастся высвободить ногу, и она останется лежать на снегу. Тогда она ночью замерзнет. Она видела, что над лесом собираются черные тучи, — значит, снова повалит снег, много снега. И он засыплет ее. Окоченевшая, бездыханная, будет она лежать под снегом, да еще эта люлька, подвешенная к ее неподвижной ноге, словно гиря. И только по весне, когда растает снег, Маттис найдет свою бедную дочку, замерзшую в зимнем лесу.

— Нет-нет! — закричала она. — Помогите-е!.. Эй, кто-нибудь!..

Но кто мог ее услышать в пустом лесу? Никто, это она знала. И все же она кричала, кричала до тех пор, пока не пропал голос. И тогда она услышала громкие причитанья лохматых тюхов:

— Почемуханцы онаханцы неханцы поетханцы колыбельнуюханцы песнюханцы? Почемуханцы?…

Но потом Рони уже ничего не слышала. Она увидела злобную друду. Словно большая красивая хищная птица, летела она над вершинами деревьев на фоне черных туч и постепенно спускалась все ниже и ниже. Она нацеливалась прямо на Рони, и Рони зажмурилась — теперь уже не было спасенья, это она понимала.



Со свистом и хохотом опустилась злобная друда рядом с ней.

— Прелестное человеческое существо!.. Маленькое существо!.. — резким голосом прокричала она и вцепилась Рони в волосы. — Разлеглась здесь и отдыхаешь, бездельница? Ой-ой! Хи-хо-ха! — рассмеялась она снова, и смех ее был ужасен. — Работать будешь! У нас в горах! Пока кровь не потечет из-под ногтей!.. А не то мы разорвем тебя, растерзаем в клочья!

И она вонзила Рони в плечи свои острые когти, чтобы приподнять ее. Но Рони не шелохнулась, и от этого друда пришла в ярость.

— Ты что, хочешь, чтобы я тебя разорвала, растерзала в клочья?

Она склонилась над Рони, и ее черные каменные глаза засверкали от злобы.

Она снова попыталась приподнять девочку. Но как она ни тянула, ей не удалось сдвинуть ее с места. И злобной друде пришлось отступить.

— Позову на помощь сестер, — прошипела она. — Завтра утром прилетим за тобой. И уже никогда больше ты не будешь разлеживаться и бездельничать! Никогда-никогда!

Злобная друда взмахнула крыльями, взмыла над вершинами деревьев и улетела по направлению к высоким горам.

«Завтра утром, когда они за мной прилетят, — думала Рони, — я уже превращусь в льдышку».

Внизу у лохматых тюх воцарилась тишина. Лес замер в ожидании ночи, которая уже наступала. И Рони тоже ее ждала. Она лежала неподвижно и больше не пыталась выбраться из снега. Пусть уж поскорее придет эта последняя, черная ночь, ночь ее смерти.

Повалил снег. Крупные хлопья падали ей на лицо, таяли, смешиваясь с ее слезами. Потому что теперь Рони плакала. Она думала о Маттисе и Ловисе. Никогда она их больше не увидит, и радость навсегда покинет разбойничий замок. Бедный Маттис, он с ума сойдет от горя! А на свете уже не будет Рони, чтобы его утешить, ведь она всегда его утешала, когда что-то его огорчало. Нет, теперь никто его не утешит, никогда!..

И вдруг Рониуслышала, что кто-то произносит ее имя, ясно и четко, но она подумала, что это ей чудится. И она еще горше заплакала, ведь лишь во сне кто-то мог назвать ее по имени. А скоро ей уже ничего больше не будет сниться.

Но тут снова раздался тот же голос:

— Рони, тебе не пора домой?

Она с трудом подняла веки. Перед ней стоял Бирк.

— Там внизу я нашел твою лыжу. Вот удача, а то тебе отсюда и не выбраться.

И он воткнул ее лыжу в снег рядом с ней.

— Тебе помочь?

Тут Рони так громко и безудержно зарыдала, что ей самой стало стыдно, и она не смогла ему ответить. А когда Бирк наклонился к ней, чтобы вытащить ее из сугроба, она обхватила его шею обеими руками и зашептала в отчаянии:

— Никогда, слышишь, никогда больше не оставляй меня одну, прошу тебя…

Бирк улыбнулся:

— Хорошо, я всегда буду ходить за тобой, но только на расстоянии ремешка! А теперь отпусти меня и не реви так, а то я не соображу, как тебя высвободить…

Он снял лыжи и лег ничком рядом с ней. Затем сунул руку чуть ли не по плечо в снег и долго шарил там, а потом произошло чудо — Рони вытащила ногу. Теперь она была свободна!

Но лохматые тюхи снова рассердилась, а маленький тюхонок заорал благим матом.

— Разбудилаханцы малюткуханцы! Получиханцы пескомханцы в глазаханцы! Почемуханцы онаханцы такханцы поступаетханцы?

Рони все еще плакала, она никак не могла успокоиться. Бирк протянул ей лыжу:

— Говорят тебе, не реви, — сказал он. — А то до дому не дойдешь!

Рони глубоко вздохнула. Да, с ревом надо было кончать, это ясно. Она уже стояла на лыжах и проверяла, держут ли ее еще ноги.

— Попробую дойти, — сказала она. — Ты поедешь со мной?

— Поеду, — ответил Бирк.

Рони оттолкнулась и покатилась по склону, а Бирк помчался вслед за ней. И все время, пока она, с трудом передвигая лыжи, шла домой, он следовал за ней по пятам. Рони то и дело оборачивалась, проверяя, здесь ли он. Она так боялась, что он вдруг исчезнет и оставит ее одну. Но Бирк шел за ней на расстоянии ремешка до самой Волчьей Пасти. Там их пути расходились, он должен был повернуть назад, к башне Борки. Некоторое время они стояли молча, а снег все падал и падал. Рони никак не могла проститься с Бирком, расстаться с ним.

— Знаешь, Бирк, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты был моим братом.

Бирк улыбнулся:

— Я могу стать твоим братом, если ты этого хочешь, дочь разбойника.

— Да, хочу, — сказала она. — Но только зови меня Рони.

— Рони, сестра моя, — сказал Бирк и исчез в снежной мгле…

— Как долго ты сегодня гуляла в лесу, — сказал Маттис, когда Рони сидела у огня и грелась. — Хорошо провела время?

— Неплохо, — ответила Рони и протянула к огню свои озябшие пальцы.

6

В ту ночь намело столько снега, что даже Лысый Пер за всю свою долгую жизнь такого не видывал. Лишь вчетвером разбойникам удалось чуть-чуть приоткрыть тяжелые ворота, чтобы, с трудом протиснувшись в щель, разгрести снежный завал. Лысый Пер тоже высунул нос наружу и оглядел пустынную белую пелену, покрывшую все живое. Волчья Пасть оказалась как бы замурованной. Если эти чертовы снегопады не прекратятся, предупреждал Лысый Пер, то по нашей дороге раньше весны не проедешь.

— Эй, Фьосок, — крикнул он, — говорят, разгребать снег для тебя самое большое удовольствие. Обещаю, этой зимой ты всласть повеселишься.

Предсказания старика обычно сбывались, и на этот раз он не ошибся. Много дней и ночей подряд валил снег. Разбойники, проклиная все на свете, каждое утро разгребали новые сугробы, однако нечто приятное снегопад все же принес: незачем было день и ночь стоять в дозоре у Волчьей Пасти и на стене замка, у провала.

— Хотя Борка и глупее барана, — говорил Маттис, — но все же он не настолько глуп, чтобы затевать с нами схватку, когда снегу по горло.

И Маттис не был настолько глуп, поэтому все это время он почти не думал о Борке. Его сейчас тревожило совсем другое: Рони заболела, впервые в жизни. Наутро после того случая в лесу, когда она чуть не замерзла, девочка проснулась вся в жару и, к своему удивлению, почувствовала, что ей совсем не хочется вставать с постели.

— Что это с тобой! — воскликнул Маттис и опустился на колени у ее кровати. — Уж не захворала ли ты?

Он взял Ронину руку в свою и ужаснулся — такая она была горячая, да и все ее тело пылало. Его охватил страх. Он привык, что Рони всегда здоровая и веселая. А теперь его дочка, его любимица, лежала, запрокинув голову, и Маттис сразу понял, чем это кончится, что ей грозит. Конечно, он потеряет Рони, она умрет, он это чувствовал, и сердце его разрывалось.

Он не знал, куда себя деть. Он так страдал, что ему хотелось биться головой о стену и орать благим матом, но он боялся испугать бедную девочку, на это разума у него еще хватало. Поэтому он лишь положил руку на ее пышущий жаром лоб и пробормотал:

— Хорошо, что ты лежишь в тепле, детка! Когда болеешь, надо лежать в тепле…

Но Рони видела, что творится с отцом, и, хотя вся горела, попыталась его утешить:

— Успокойся, Маттис. Это все пустяки. Могло быть куда хуже.

«Да, могло быть куда хуже. Я могла пролежать всю зиму до весны под снегом», — думала Рони. Бедный Маттис! Она снова представила себе, как бы он горевал, если б она замерзла, и не смогла сдержать слез.

Маттис увидел это и решил, что Рони грустит оттого, что должна умереть такой юной.

— Детка моя, конечно, ты выздоровеешь, только не плачь, прошу тебя, — сказал он, с трудом подавляя горький вздох. — Ну, где мама? Куда она запропастилась? — крикнул он и, зарыдав, выскочил из зала.

В самом деле, почему здесь нет Ловисы с ее целебными травами? Ведь жизнь Рони висит на волоске. Он побежал в овчарню, но там ее не оказалось. Увидев Маттиса, овцы с голоду громко заблеяли, но вскоре им стало ясно, что от него ничего не дождешься. Вместо того чтобы задать им корму, он уперся лбом в поперечную балку и так горько плакал, что они разом замолкли, видимо, из сочувствия к нему.

Маттис плакал до тех пор, пока Ловиса, накормив кур и коз, не появилась в овчарне. Тогда он крикнул:

— Жена! Почему ты не заботишься о своем больном ребенке?

— Больной ребенок? У меня? — спокойно спросила Ловиса. — А я этого и не знала. Сейчас вот подкину веток овцам и тогда…

— Я сам подкину им веток, беги к Рони! — крикнул он и добавил шепотом: — Если она еще жива.

Он принес охапку сухих осиновых веток и кинул их овцам, а когда Ловиса ушла, стал им жаловаться:

— Вот вы, овцы, не знаете, что значит иметь ребеночка. И каково на душе, когда теряешь свою любимую маленькую овечку…

И тут он умолк, сообразив, что у всех овец этой весной были ягнята. И где они сейчас?… Превратились в жаркое!

Ловиса напоила дочку отваром из целебных трав, и уже три дня спустя Рони, на удивление и радость Маттиса, поднялась с постели. Она снова стала такой, как прежде, только, пожалуй, чуть более задумчивой. Она много думала те трое суток, что болела. Что теперь будет? Как Бирк? Брат у нее есть, но где и когда им видеться? Только тайно!.. Никогда она не решится сказать Маттису, что разбойник из шайки Борки стал ее другом. Это все равно, что ударить его кулаком по темени, но только еще хуже. Его это убило бы или он пришел бы в такую ярость, в какую еще никогда не приходил. Ну почему ее отец ни в чем не знает удержу? Радовался ли он чему-нибудь, печалился ли, или просто злился, все свои чувства он проявлял так буйно, что их хватило бы на целую шайку разбойников.

Рони никогда не обманывала отца, она только не говорила того, что могло его огорчить или взбесить. Но что поделаешь, раз у нее появился брат, должна же она с ним видеться? Даже если для этого пришлось бы пробираться к нему тайком. Да разве куда-нибудь проберешься по такому снегу? В лес идти нельзя — Волчью Пасть совсем замело, а кроме того, Рони теперь все же немного побаивалась зимнего леса. С нее достаточно того, что случилось, во всяком случае, на ближайшее время.

А вьюги все выли вокруг замка. День ото дня росли сугробы, и наконец Рони поняла, что до весны ей Бирка не увидеть. Он был рядом, но так же недосягаем для нее, как если бы жил за тысячу миль отсюда.

И все из-за снега. С каждым днем Рони злилась на снег все больше и больше, да и разбойникам он уже донельзя надоел. По утрам они спорили, кому идти разгребать дорожку к роднику, который был примерно на полпути к Волчьей Пасти. Всякий день ее приходилось пробивать заново. Добраться до родника, когда вот так свистит ветер и снег режет глаза, было очень трудно, а тем более возвращаться назад с неподъемными, полными воды бадьями — ведь вода была нужна не только людям, но и скотине.

— Вы ленивы, как волы, — понукала Ловиса разбойников. — Вам бы только драться да разбойничать!

А разбойники и вправду тосковали по весне, когда снова придет разбойничья пора. И в томительном ожидании тепла они по-прежнему разгребали снег, стругали лыжи, чистили оружие, холили коней, а по вечерам, как всегда, дулись в кости, пели, сидя у камина, свои разбойничьи песни и плясали разбойничьи пляски.



Рони играла с ними, пела и плясала и не меньше разбойников тосковала по весне и весеннему лесу. Тогда она наконец снова увидит Бирка и спросит у него, в самом ли деле он хочет быть ей братом, как обещал тогда, в снегопад.

Но ждать, как известно, нелегко, а Рони к тому же терпеть не могла сидеть взаперти в четырех стенах. Она просто места себе не находила, и дни тянулись для нее мучительно медленно. Поэтому однажды она спустилась в подвалы замка, где уж очень давно не была, — ее пугало это огромное сырое подземелье, настоящая темница, вырубленная в скале. Правда, Лысый Пер уверял, что еще задолго до того, как разбойники захватили этот замок, еще при его прежних владельцах, вельможных князьях, в подземелье уже не заточали.

И все же всякий раз, когда Рони туда спускалась, ей чудилось, что в каменных мешках все еще стонут и тяжело вздыхают давно погибшие там узники, и ей становилось страшно.

Оказавшись внизу, она подняла коптящий фонарик и осветила низкие, мрачные своды, под которыми когда-то томились те несчастные, что потеряли надежду когда-либо увидеть белый свет. Она представила себе все ужасы, которые прежде творились в замке, и долго не могла сдвинуться с места.

Ей стало холодно, она зябко закуталась в накидку из волчьей шкуры и двинулась дальше по подземным переходам, которые соединяли все подвальные помещения.

Здесь она уже однажды была с Лысым Пером. Он привел ее сюда, чтобы показать, что сделала молния в ночь ее рождения — она не только расколола надвое замок, разделив обе половины бездонной пропастью, но и раздробила скалу, на которой он стоял, и поэтому подземный ход в этом месте был доверху завален битым камнем.

— Стоп! Тут тебе придется остановиться, — скомандовала Рони сама себе, слово в слово повторяя фразу, которую произнес Лысый Пер, когда они подошли к этому завалу.

Потом она задумалась. Ведь по ту сторону завала подземный ход продолжался; это она знала, да и Лысый Пер говорил ей об этом. Она и в тот раз злилась, что нельзя пройти дальше, а теперь она пришла от этого в отчаяние. Ведь за этой горой битого камня, где-то там, в той части замка, находится Бирк, и, кто знает, быть может, именно сейчас он тоже бродит по подземелью.

Так думала она, не в силах отвести глаз от завала. И приняла наконец решение.

Все следующие дни Рони не появлялась в зале. Она исчезала с самого утра, и никто не знал, где она проводит время, но ни Маттиса, ни Ловису это не тревожило. Небось разгребает снег, как и все, думали они, да и вообще они привыкли к тому, что Рони делает все, что ей вздумается.

Но Рони не разгребала снег. Она растаскивала обломки скалы и уносила их с прохода, да так усердно, что спину ломило, хоть криком кричи, а руки так просто отваливались. И когда по вечерам, уже совсем без сил, Рони валилась в постель, она твердо знала только одно: никогда в жизни она больше не возьмет в руки ни одного камня, не только большого, но даже самого маленького.

И все же, едва наступало утро, она снова бежала в подземелье. И, как одержимая, наполняла ведро за ведром битым камнем. Она так яростно ненавидела этот каменный завал, все это нагромождение скального боя, что от одного напряжения ее чувств камни эти уже давно должны были бы расплавиться. Но почему-то они не плавились, а лежали себе, как лежали, и Рони приходилось собственноручно, ведро за ведром, перетаскивать их в ближайший чулан.

И вот настал день, когда этот чулан чуть ли не доверху был заполнен камнями.

К тому времени каменная преграда, закрывавшая проход, настолько уменьшилась, что через нее, хоть и с большим трудом, но уже можно было перелезть. Если на это решиться. Надо прежде все как следует обдумать. Хватит ли у нее смелости проникнуть во владения Борки? Что ее там ожидает? Этого она не знала, но то, что путь этот опасен, она хорошо понимала. И все же она готова была пойти по этому опасному пути. Лишь бы увидеть Бирка.

Она скучала по нему. Что же произошло? Ведь поначалу она испытывала к Бирку одну лишь ненависть и поносила его, как и всех разбойников Борки, на чем свет стоит, а теперь она хотела лишь одного: перебраться через эту каменную гряду и найти Бирка.

Вдруг до нее донеслись какие-то звуки, вроде бы шум шагов. Да, там, за завалом, кто-то шел. Это мог быть только разбойник Борки. Рони задержала дыхание и, не смея пошевельнуться, притаилась, как мышка. Надо бежать, думала она, бежать прежде, чем тот, кто там ходит, ее заметит.

Но тут разбойник Борки засвистел мелодию, которую она уже однажды слышала. Да, конечно, слышала! Эту песенку насвистывал Бирк, когда вытаскивал ее ногу из логова тюхов. А может, все разбойники Борки насвистывают этот мотив?

Она чуть не умерла от волнения, но не посмела окликнуть того, кто свистел, это было слишком опасно. Как же ей узнать, кто он? И она тоже засвистела. Очень тихо и ту же мелодию. На той стороне свист прекратился. Эта тягостная тишина длилась так долго, что она уже решила бежать: а вдруг незнакомый разбойник выползет сейчас из-за завала и схватит ее.

Но тут она услышала голос Бирка. Тихий и нерешительный, словно он сам себе не верил:

— Рони? Это ты?

— Бирк! — крикнула она, не помня себя от радости. — Бирк, Бирк!.. — И, помолчав, спросила: — А ты правда хочешь быть моим братом?

В ответ она услышала лишь его тихий смех.

— Сестра моя, — сказал он, — как я рад, что слышу тебя, но я хочу тебя и видеть. Твои глаза все такие же черные, как были?

— Лезь сюда и погляди! — крикнула ему Рони.

Больше сказать она ничего не успела, потому что у нее от страха пресеклось дыхание. Она услышала, что вдалеке со скрипом отворились и с грохотом закрылись тяжелые ворота подземелья, кто-то спускался вниз по лестнице. Да, да, кто-то шел сюда. Если она сию же минуту не придумает, что ей делать, она пропала. И Бирк тоже!

Она слышала шаги. Они все приближались. Кто-то медленно шел по проходу. Она слышала эти неумолимо приближающиеся шаги и понимала, что ее ждет, но все же стояла неподвижно, словно скованная страхом овца. И только в самый последний миг она встрепенулась и торопливо шепнула Бирку:

— До завтра.

И со всех ног кинулась навстречу тому, кто шел сюда. Кто бы он ни был, он не должен был знать, что она разобрала завал. Представьте, это оказался Лысый Пер, и глаза его вспыхнули от радости, когда он ее увидел.

— Я тебя обыскался, — сказал он. — Всеми злобными друдами заклинаю тебя, скажи, что ты здесь делаешь? Она схватила старика за руку и повернула назад.

— Нельзя же день за днем только и делать, что разгребать снег, — ответила она. — Пошли, пошли, теперь мне уже хочется поскорее выйти на воздух.

Ей и в самом деле этого хотелось! Только теперь она по-настоящему поняла, что сделала. Она проложила путь к башне Борки! И рано или поздно Маттис это узнает.

Даже если он и не такой хитрый, как старая лиса, все же он сообразит, что теперь есть наконец возможность добраться до Борки и выкинуть его из Северной башни. «Он и сам мог бы это уже давным-давно сообразить», — думала Рони, но была рада-радешенька, что ему это не пришло в голову.

Странно, но теперь Рони уже не хотелось, чтобы шайку Борки выгнали из их замка. Пусть они все там живут. Нельзя же, чтобы из-за Борки выгнали Бирка! Она должна сделать все, чтобы разбойники во главе с Маттисом не прошли в Северную башню через проход, который она расчистила. Поэтому прежде всего ей надо было увести отсюда Лысого Пера, не то, чего доброго, ему придут в голову всякие ненужные мысли.

Старик семенил рядом с ней, и вид у него был очень хитрый. Правда, у него всегда был такой вид, словно он наперед знал все тайны, какие только есть на свете. Но на этот раз Рони все же обвела эту старую лисицу вокруг пальца.

— Твоя правда, — подхватил он, — скучно все дни напролет разгребать снег. А вот в кости играть все дни напролет можно. Ты согласна, Рони?

— Да, в кости играть можно все дни напролет. Вот сейчас и начнем, — воскликнула Рони и потащила Лысого Пера за собой вверх по крутой лестнице.

И она играла с ним в кости до тех пор, пока Ловиса не запела Волчью песню. Но все это время Рони думала о Бирке.

Завтра! Это было последнее слово, которое она произнесла про себя, прежде чем окончательно погрузиться в сон. Завтра!

7

И вот это завтра наступило. Она должна пойти к Бирку. Как можно скорее! Но ей пришлось подождать, пока все не разошлись. Утром у всех были дела. Однако в любую минуту в зал мог заглянуть Лысый Пер, а его вопросы были ей ни к чему.

«Позавтракать я могу с тем же успехом и в подземелье, — решила Рони. — Здесь все равно не будет покоя».

Она торопливо сунула кусок хлеба в свой кожаный мешок и налила козьего молока в деревянную флягу. Никто не видел, как она сбежала вниз по каменной лестнице. И несколько минут спустя она уже стояла у завала.

— Бирк! — крикнула она, боясь, что его там нет.

Никто ей не ответил, за завалом из камней не слышно было ни звука. Рони так огорчилась, что чуть не заплакала. А вдруг он вообще не придет! Может, забыл или, что еще хуже, передумал. Ведь что ни говори, она из шайки Маттиса, а он — сын Борки, атамана враждебной им шайки, и, все обдумав как следует, он решил не иметь с ней больше никакого дела.

Вдруг кто-то дернул ее за волосы. Она даже вскрикнула от испуга. Что ему здесь надо, этому Лысому Перу? Почему он опять рыщет по подземелью и все ей портит?

Но это оказался не Лысый Пер, а Бирк. Он стоял рядом с ней, улыбаясь, и его зубы белели в полутьме. А кроме зубов, она ничего не могла разглядеть, так тускло светил ее фонарик.

— Я уже давно жду, — сказал Бирк.

Рони почувствовала, как радость вспыхнула в ней. Подумать только, у нее есть брат, который ее давно ждет!

— А я как долго жду! — сказала она. — С того самого дня, как ты спас меня от тюхов.

Они замолчали, не зная, что сказать друг другу, и долго стояли молча, радуясь, что они вместе.

Потом Бирк поднял свою самодельную свечку и осветил лицо Рони.

— Глаза у тебя по-прежнему черные-черные, — сказал он. — Ты такая же, как была, только чуть бледнее.



Только теперь Рони увидела, что Бирк зато совсем не такой, каким он ей запомнился. Он очень сильно исхудал, лицо у него как-то вытянулось, а глаза стали огромными.

— Что это с тобой? — воскликнула она.

— Ничего, — ответил Бирк. — Просто я мало ел, хотя мне и дают больше еды, чем всем остальным в башне Борки.

Рони не сразу поняла, что он сказал.

— У вас есть, что ли, нечего? Вы не едите досыта?

— У нас давно уже все ходят голодные. Еды почти не осталось. Если весна задержится, мы и вправду отправимся в тартарары, как ты нам не раз желала, помнишь? — спросил он и засмеялся.

— С тех пор много воды утекло, — сказала она, — тогда у меня еще не было брата. А теперь у меня есть брат.

Она развязала кожаный мешок и отдала ему весь хлеб, что принесла.

— Ешь, раз ты голодный.

Бирк издал какой-то странный звук, похожий на тихий крик, схватил хлеб обеими руками и принялся его есть так жадно, словно Рони здесь не было, словно он оказался здесь один на один с этим хлебом. И съел все до последней крошки. Тогда Рони протянула ему деревянную флягу.

Он тут же приник к ней губами и выпил залпом все молоко до последней капли.

Потом он смущенно посмотрел на Рони.

— Ты сама, наверно, есть хочешь?

— Я не голодаю. У нас дома полно еды, — ответила она.

И правда, кладовая Ловисы просто ломится от продуктов. Великолепный свежий хлеб, козий сыр, масло, яйца, бочонки с солониной, копченые бараньи окорока, висящие на стропилах, лари с мукой, крупами и горохом, кринки с медом, корзинки с лесными орехами и мешки с разными кореньями и пряными травами, которые Ловиса собирала и сушила впрок, чтобы зимой класть в куриный бульон.

Куриный бульон! При одной мысли о том, как он вкусен, особенно после всей этой солонины и копченого мяса, которые приходится есть зимой, Рони вдруг почувствовала, что проголодалась.

Но ведь Бирк не просто вдруг проголодался, он долгое время не ел досыта, это видно. Но она не понимала почему. И Бирк ей объяснил:

— Пойми, мы сейчас нищие разбойники. До того как мы перебрались к вам в замок, мы тоже держали овец и коз. А теперь у нас остались одни кони, да и тех мы отдали на зиму крестьянам в долине. И правильно сделали, не то мы бы их за эту зиму точно съели. Кроме муки, репы, гороха и селедки у нас вообще ничего не было. А теперь и эти запасы кончаются. Ну и зима!

Рони почему-то чувствовала себя виноватой в том, что Бирку так тяжко пришлось этой зимой, что он так изголодался и отощал. Но смеяться он все же еще мог!

— Нищие разбойники! Да, вот кто мы теперь!.. Разве незаметно, что от меня за версту разит бедностью и грязью? — спросил он с усмешкой. — У нас даже воды не хватает. Приходится растапливать снег, ведь в сильные морозы просто невозможно спуститься в лес к роднику. Ты когда-нибудь пробовала лезть вверх по веревочной лестнице с бадьей воды в руке, да еще когда метет вьюга? Вот то-то! Иначе ты бы знала, почему я не умыт! Словно какой-нибудь вонючий разбойник.

— Если хочешь знать, наши разбойники такие же немытые, как ты, — заверила его Рони, чтобы утешить.

А сама она была очень чистая, потому что каждую субботу перед сном Ловиса, усадив дочку перед очагом в лохань с горячей водой, терла ее мочалкой. А каждое воскресенье утром расчесывала ей волосы густым гребешком и Маттису тоже, хоть Маттис всеми правдами и неправдами старался от этого уклониться и жаловался, что она хочет выдрать у него все волосы. Но Ловиса умела настоять на своем.

«С меня хватает двенадцати немытых разбойников, — говорила она. — А уж атамана я буду причесывать до тех пор, пока гребешок не вывалится у меня из рук».

Рони снова посмотрела на Бирка, осветив его лицо лучом фонарика. Может, Бирка дома и не причесывали, но его гладкие рыжие волосы были подобны шлему из красной меди. Горделивая посадка головы, длинная шея, прямые плечи…

«Какой у меня красивый брат», — подумала Рони.

— Будь каким угодно, пусть нищим, пусть грязным, но не голодным, — сказала она. — Я не хочу, чтобы ты голодал.

Бирк засмеялся:

— Откуда ты взяла, что я грязный? Хотя, конечно, так оно и есть. Но ты права. Уж лучше быть грязным, чем голодным. — Он стал вдруг серьезным — Нет ничего хуже голода. Я должен был оставить хоть кусок хлеба для Ундисы.

— А я еще достану, — сказала Рони и о чем-то задумалась.

Но Бирк покачал головой.

— Нет, не надо. Я ведь не могу принести Ундисе хлеб, не объяснив ей, откуда он у меня. А Борка придет в ярость, когда узнает, что ты мне его дала да еще, что я стал твоим братом!

Рони вздохнула. Она понимала, что Борка так же ненавидел разбойников Маттиса, как Маттис — разбойников Борки. Как эта вражда мешала ей и Бирку!

— Да, — печально сказала она. — Встречаться мы можем только тайно.

— Верно, но я терпеть не могу такие тайны.

— Я тоже, — прошептала Рони. — Они даже хуже, чем старая вобла и долгая зима. Я не умею ничего скрывать.

— Но ради меня будешь? — спросил Бирк. — Зато весной нам станет легче. Мы сможем видеться в лесу, а не в этом промозглом подземелье.

Они оба так озябли, что у них зуб на зуб не попадал, и, в конце концов, Рони сказала:

— Пожалуй, я пойду, не то совсем замерзну.

— А завтра придешь? К твоему немытому брату?

— Ага, но только с густым гребешком и с набитым мешком.

И всю зиму Рони каждое утро приходила в подземелье к Бирку и угощала его тем, что хранилось в кладовой Ловисы.

Признаться, Бирку было неловко принимать ее дары.

— Выходит, я вас обираю, — говорил он.

Но Рони только смеялась в ответ:

— Я ведь дочь разбойника, вот я и беру все без спроса! К тому же она знала, что часть запасов, которые Ловиса держала в кладовой, разбойники отнимали в лесу у проезжих купцов.

— Разбойники вообще берут все без спросу. Это я в конце концов усвоила, — усмехнулась Рони. — Вот и выходит, что я делаю только то, чему меня учат. Так что ешь спокойно.

Всякий раз Рони приносила Бирку еще и по кульку муки и гороху, которые он тайно высыпал в опустевшие лари Ундисы.

«Вот до чего я дошла, — думала Рони. — Спасаю разбойников Борки от голодной смерти! Что со мной будет, если Маттис об этом узнает?»

Зато Бирк был так благодарен Рони за ее щедрость.

— Ундиса каждый день удивляется, что в ларях все еще остается немного муки и гороха, и уверяет, что это колдуют друды, — сказал Бирк, как обычно, со смехом.

Теперь он уже выглядел почти как летом, во всяком случае голодного блеска в глазах у него уже не было. И Рони это радовало.

— Слушай, а может, мать права? — сказал Бирк. — Может, и в самом деле колдуют друды? Потому что ты очень похожа на маленькую друду.

— Но только очень добрую.

— Добрее тебя на свете нет. Сколько раз ты еще спасешь мне жизнь, сестра моя?

— Ровно столько, сколько ты спасешь мою, — сказала Рони, — Просто мы уже не можем друг без друга жить. Я это знаю.

— Точно! — сказал Бирк. — Что бы об этом не думали и Маттис, и Борка.

А Маттис и Борка вообще об этом не думали, ведь они и понятия не имели, что названые брат и сестра видятся каждый день в подземелье.

— Ну, наелся, — спросила Рони. — Тогда держись, буду тебя чесать.

И, подняв гребешок, как меч, Рони подошла к Бирку. Бедные разбойники Борки, до какой нищеты они дошли, даже густого гребешка у них нет! Что ж, тем лучше! Ей нравилось прикасаться пальцами к шелковистым волосам Бирка, и она расчесывала их куда дольше, чем это было необходимо.

— Ну, все, — взмолился Бирк. — Хорошо расчесала, будет.

— А вот и нет! — ответила Рони, не выпуская гребешка из рук. — Держись!

Суровая зима постепенно отступала. Снег начал таять, а когда однажды полуденное солнце стало всерьез припекать, Ловиса велела всем разбойникам раздеться догола и выгнала их во двор, чтобы они вместо мытья покувыркались в снегу. Разбойники стали было ворчать, упираться. Фьосок уверял, что это вредно для здоровья, но ведь с Ловисой не поспоришь!



Надо выгнать зимний дух из помещений замка, говорила она, даже если какому-нибудь грязнуле это и будет стоить жизни. Она выставила всех на снег — голые, орущие и визжащие разбойники покатились по еще заснеженным склонам вниз, к Волчьей Пасти. Они кляли Ловису на чем свет стоит за жестокость, но терлись исправно, как она велела. Ослушаться ее они не смели.



Только Лысый Пер не стал кататься по снегу.

— Мне все равно скоро умирать, — сказал он. — И я ни за что не расстанусь со своей грязью.

— Тогда ладно, — согласилась Ловиса. — Но перед смертью ты хотя бы подстриги всем волосы и бороды.

Лысый Пер обещал. Ведь он опытный стригальщик, ловко стрижет коз и баранов, а значит, постричь этих крикунов ему ничего не стоит.

— Но учти, свои два последних волоска я подстригать ни за что не стану, — предупредил он. — Охота была мучиться, раз я все равно скоро лягу в землю.

И он погладил свою лысину.

Тогда Маттис обхватил его своими могучими руками и высоко приподнял над землей.

— И не вздумай помирать, понял? Я же ни одного дня не жил без тебя на белом свете… Ты что, решил тайком уйти от меня навсегда? Нет, ты не можешь со мной так поступить, ясно тебе, старый дурень?

— Ладно, малыш, я не буду спешить, — ответил Лысый Пер и довольно улыбнулся.

Весь остаток дня Ловиса стирала во дворе замка грязную одежду разбойников. А они тем временем рылись в чулане в сундуках со старым тряпьем, которое еще дедушка Маттиса награбил на лесных дорогах, подыскивая, чем бы пока прикрыть наготу.

— И как только люди в здравом уме могли носить такое платье, — изумлялся фьосок, с отвращением натягивая на себя какую-то красную хламиду.

И ему еще, можно считать, повезло, не в пример Кнотасу или Малышу Клиппу. Тем пришлось довольствоваться юбками и корсажами, потому что, когда они вбежали в кладовую, всю мужскую одежду уже успели разобрать.

Нельзя сказать, что от этого их настроение улучшилось, зато Маттис и Рони вволю нахохотались.

Чтобы задобрить разбойников, Ловиса сварила на ужин куриный суп. Они расселись за длинным столом, ворча и недовольно крякая, но все были чисто вымыты, подстрижены и просто неузнаваемы.

Как только по залу разнесся сладостный запах вареной курицы, ворчанье и недовольное кряканье разом прекратились. А после еды разбойники, как обычно, принялись петь и плясать, только, может, не так буйно, как всегда. Особенно Кнотас и Малыш Клипп избегали чересчур высоких прыжков.

8

Весна ворвалась в леса, окружавшие разбойничий замок, как ликующий крик. Снег растаял. Звонкими потоками сбегала вода со всех склонов, прокладывая себе путь к реке. А река бурлила и вскипала белой пеной в водоворотах и пела дикую весеннюю песнь, которая ни на миг не умолкала. Рони слышала ее все время, пока не спала, да и ночью сквозь сон тоже. Долгая ужасная зима миновала. Волчья Пасть давно очистилась от снега, теперь там звенел весенний ручей, и вода его завивалась вокруг конских копыт, когда Маттис и его разбойники в одно прекрасное утро наконец выехали через узкий горный проход. Они пели и свистели на скаку — о-го-го! Наконец-то начинается снова развеселая разбойничья жизнь!

И Рони вернулась наконец в свой лес, по которому так тосковала. Она давно уже рвалась туда посмотреть, как он выглядит теперь, когда растаяли снег и лед. Но Маттис был неумолим и не разрешал ей покидать замок. Весенний лес полон опасностей, говорил он, и только в тот день, когда он сам выехал из замка со своими разбойниками, он выпустил дочку на волю.

— Теперь беги! — воскликнул он. — Но гляди в оба и не утони в первой же луже!

— Непременно утону! — ответила Рони. — Чтобы ты накричался вволю!

— Ах, Рони, детка моя!.. — почему-то горько вздохнул Маттис, потом разом вскочил в седло, помчался вниз по склону впереди своих разбойников и исчез из виду.



Как только последний лошадиный круп скрылся за кустами, Рони тоже помчалась вниз. И тоже пела и свистела, шлепая по холодной воде. А потом побежала. Она бежала и бежала, не останавливаясь и не переводя дыхания, до самого озера.

Бирк пришел первым. Как обещал. Он лежал на теплой скале, вытянувшись во весь рост, и грелся на солнышке. Рони не поняла, спит он или нет, подняла камешек и бросила его в воду — проверить, услышит ли Бирк всплеск. Он услышал, вскочил на ноги и кинулся к ней.

— Я давно тебя жду, — сказал Бирк, и она снова почувствовала, как радость вспыхнула в ней, радость, что у нее есть брат, который ее ждет.

Вокруг шумели деревья. Очертя голову нырнула Рони в весну. Многоголосая весна яростно звенела, и сама Рони была так переполнена этим весенним звоном, что вдруг закричала, как птица, пронзительно и громко, а потом объяснила Бирку:

— Я должна выкричаться, не то взорвусь! Ты слышишь весну?

Некоторое время они стояли молча и вслушивались в щебет, шорохи, в шелест и всплески, и в пение, наполнявшее их лес. Деревья, кусты, ручьи были полны жизни, все кругом пело могучую и дикую песню весны.

— Я чувствую, как зима понемногу выходит из меня, — сказала Рони. — Скоро я стану такой легкой-легкой, что смогу полететь.

Бирк толкнул ее.

— Лети! Давай спорить, что злобные друды уже кружатся над лесом, можешь лететь к ним. Рони засмеялась:

— А что? Вот возьму и полечу… И тут они услышали топот копыт. Табун диких коней несся от реки вверх по склону, и Рони сорвалась с места.

— Бежим! — крикнула она. — Мне так хочется поймать дикого коня!

И они бежали, продираясь сквозь кустарник, пока не увидели мчащийся табун. Не меньше сотни лошадей с развевающимися гривами и хвостами таким бешеным скоком неслись по лесу, что земля дрожала от топота их копыт.

— Наверно, испугались медведя или волка, — сказал Бирк. — Только страх может их так гнать. Но Рони помотала головой.

— Они мчатся не со страху, а чтобы вытрясти из себя зиму, всю, до конца. Как только они перебесятся и станут тихонько щипать траву, я поймаю одного из них и отведу к нам в замок. Я давно уже мечтаю поймать коня.

— В замок? А на что он тебе там нужен? Ведь скакать можно только в лесу. Давай лучше поймаем двух коней, для тебя и для меня, и будем тут на них скакать, а?

— Гляди-ка, хоть ты из шайки Борки, а соображаешь, — произнесла Рони, улыбнувшись. — Пошли попробуем.

Они отвязали от пояса кожаные ремешки — Бирк тоже завел себе такой, — сделали из них лассо и спрятались за скалой на той лужайке, где обычно паслись кони.

Ожидание не тяготило их.

— Как мне хорошо тут сидеть! — воскликнул Бирк, — А знаешь, почему? Потому что я в самой сердцевине весны.

Рони искоса взглянула на него и тихо сказала:

— Вот за это я тебя и люблю, Бирк, сын Борки.

Так и сидели они в самой сердцевине весны. Слушали, как щелкал дрозд и как куковала кукушка, и звуки эти наполняли весь мир. Новорожденные лисята играли перед своей норкой, в двух шагах от них. Белочки перелетали с одной елки на другую, а зайцы прыгали во мху, то и дело исчезая в кустах, а рядом с Бирком и Рони свернулась в клубок гадюка и мирно грелась на солнышке. Они ее не трогали, и она их не трогала. Весна принадлежала всем.

— А правда, Бирк, — сказала Рони, — разве лошадь может жить в замке? Зачем мне уводить ее из леса? Ведь она здесь дома. Но скакать верхом я хочу. А вот и они…

И в самом деле, табун выбежал на лужайку. Лошади тут же остановились и стали щипать свежую траву. Бирк приметил двух красивых гнедых жеребят, которые паслись чуть поодаль от табуна.

— Ну, как тебе эти?

Рони молча кивнула. Подняв свои лассо, они крадучись двинулись к молодым коням, которых хотели поймать. Они приближались к ним сзади, медленно и бесшумно, все ближе и ближе. Вдруг у Рони под ногой хрустнула сухая ветка, и весь табун тут же навострил уши, готовый сорваться с места. Однако, когда кони поняли, что нет никакой опасности, что ни медведь, ни волк, ни рысь, ни другой зверь им не угрожает, они успокоились и снова принялись за траву.

А те гнедые, которых выбрали для себя Бирк и Рони, были от них уже на расстоянии броска лассо. Ребята молча кивнули друг другу, их ремешки взлетели в воздух, и тут же лес огласился диким ржанием пойманных коней и топотом копыт уносящегося в лес табуна.



Они поймали двух жеребцов, двух диких, совсем еще молодых коней, которые били копытами, становились на дыбы, рвались во все стороны, кусались — одним словом, боролись как бешеные, чтобы освободиться.

В конце концов их все же удалось привязать к дереву, но Бирк и Рони тут же отскочили назад, потому что кони так и норовили их лягнуть. Ребята стояли, тяжело дыша, и глядели на своих взмыленных коней, которые по-прежнему, не переставая бить копытами, вскидывались на дыбы так, что пена летела в разные стороны.

— Мы с тобой хотели прокатиться верхом, но, похоже, на этих далеко не ускачешь, — сказала Рони.

Бирк кивнул.

— Надо дать им понять, что мы им ничего плохого не сделаем.

— Да я уж давала им понять, — сказала Рони, — и чуть без пальцев не осталась. Я ему горбушку протянула, а он как цапнет. Представляешь? Вот бы Маттис огорчился, если бы лошадь откусила мне три пальца!

Бирк побледнел.

— Этот хитрюга в самом деле пытался тебя цапнуть, когда ты ему давала хлеб?

— Спроси его, — хмуро ответила Рони.

Она с огорчением посмотрела на жеребца, который бесновался пуще прежнего.

— Хитрюга — хорошее имя для коня, — сказала она. — Так я его и назову.

Бирк рассмеялся:

— А теперь придумай имя для моего коня.

— Твой такой же бешеный, — сказала Рони. — Назови его Дикарь.

— Слышите, кони? — крикнул Бирк. — Теперь мы вам дали имена, тебя зовут Хитрюга, а тебя — Дикарь. Это значит, что отныне вы наши, хотите вы этого или нет.

Хитрюга и Дикарь этого не хотели, сомнений тут быть не могло. Они по-прежнему рвались и грызли ремни, и пена по-прежнему разлеталась во все стороны, но они не унимались, вскидывались на дыбы, били копытами, а их дикое ржание пугало зверей в лесу.

Жеребцы выбились из сил, лишь когда день стал клониться к закату. Они стояли, понурив головы, у дерева, лишь изредка оглашая лес печальным, негромким ржанием.

— Они хотят пить, — сказал Бирк. — Напоить их надо, вот что.

Ребята отвязали присмиревших коней, повели к озеру, там сняли с них ремешки и дали им вдоволь напиться. Кони пили долго. А потом, совсем успокоившись, стояли не двигаясь и глядели на Бирка и Рони покорными глазами.

— Мы их все-таки усмирили, — с гордостью сказал Бирк.

Рони потрепала своего коня по шее, заглянула ему в глаза и попыталась объяснить, что его ждет:

— Слушай, Хитрюга, раз я сказала, что поскачу на тебе, значит, так и будет, понял?

Она крепко ухватила Хитрюгу за гриву и вскочила ему на спину.

— А теперь пошел, Хитрюга, — скомандовала она и в тот же миг полетела через его голову прямо в озеро.



Когда она вынырнула, то увидела, что Хитрюга и Дикарь галопом мчались к лесной чаще и вскоре скрылись из глаз.

Бирк протянул Рони руку и помог ей выбраться на берег. Он это проделал молча, не глядя на нее. Так же молча вышла Рони из воды. Она отряхнулась — брызги обдали все вокруг — и громко рассмеялась.

— Все ясно, — сказала она. — Сегодня мне больше верхом не ездить.

И Бирк рассмеялся:

— Мне тоже!

Наступил вечер. Солнце зашло, сгустились сумерки, те особые весенние сумерки, которые даже под деревьями оставляют отблески дневного света и никогда не превращаются в глухую темную ночь. В лесу стало тихо. Дрозд больше не свистел, кукушка не куковала. Все лисята и зайцы забрались в норки, белки — в дупла деревьев, гадюка уползла под свой камень. Теперь ничего не было слышно, кроме мрачного уханья филина, но и филин тоже скоро умолк.

Казалось, весь лес уснул. Но лес тут же стал медленно пробуждаться, начал жить своей сумеречной жизнью. Все ночные обитатели леса зашевелились. Что-то зашуршало, задвигалось, зашипело и захлюпало во мху. Лохматые тюхи прокрадывались между стволами деревьев, черные тролли выглядывали из-за камней, серые гномы выскакивали из своих тайных подземелий и громко фыркали, чтобы напугать всех, кто попадется им на пути. А с высоких гор слетали злобные друды, самые страшные и мстительные из всех существ, населяющих сумеречный лес. Они казались чернее сажи на светлом фоне весеннего неба. Рони увидела их, и они ей решительно не понравились.

— Знаешь, — прошептала Рони, — здесь всякой нечисти куда больше, чем нужно. Я хочу домой, ведь я промокла до нитки, да еще вся в синяках.

— Ну и пусть, что до нитки и в синяках, — ответил ей Бирк. — Зато целый день ты была в самой сердцевине весны.

Рони задержалась в лесу слишком долго. Расставшись с Бирком, она стала думать, что сказать Маттису, как объяснить ему, что ей необходимо было провести весь день до позднего вечера в лесу — ведь она вдруг оказалась в самой сердцевине весны.

Но ни Маттис, ни Ловиса не обратили на нее никакого внимания, когда она вошла в зал. Там все были заняты другим.

На расстеленной на полу шкуре перед пылающим очагом неподвижно лежал смертельно бледный Стуркас с закрытыми глазами. Рядом с ним на коленях стояла Ловиса и перевязывала ему рану на шее. А остальные разбойники толпились вокруг и удрученно глядели на них. Только Маттис метался из угла в угол, словно разъяренный медведь. Он гневно рычал и изрыгал проклятия.

— А, эти мерзавцы из шайки Борки!.. Эти вонючие разбойники!.. Эти грязные бандиты! Ну, подождите, я доберусь до вас!.. Я вас так отделаю, что ни рукой, ни ногой не пошевелите!.. Со мной шутки плохи, негодяи!

Слов он больше не нашел, поэтому издал дикий рев и замолк, лишь когда Ловиса строгим взглядом указала ему на раненого Стуркаса. Маттис догадался, что бедняге трудно переносить шум, и взял себя в руки.

Рони понимала, что к Маттису сейчас приставать не надо, она подсела к Лысому Перу и спросила его, что случилось.

— Таких, как Борка, надо вешать, — сказал Лысый Пер и тут же объяснил почему.

Маттис и его отчаянные молодцы с утра залегли на разбойничьей тропе, рассказал Лысый Пер. А там как раз проезжали разные путники, и среди них — купцы с большими тюками бакалейных товаров и мехов. Да и денег у них было полным-полно. Они оказались беспомощными, как дети, защищаться не умели, и, конечно, у них забрали все, что они везли.

— Неужели они даже не разозлились? — печально спросила Рони.

— Еще как! Орали, как полоумные, ругались, себя не помня от гнева. А потом вскочили на коней и ускакали. Наверно, чтобы пожаловаться фогту. Так я думаю.

И Лысый Пер захихикал. Но Рони не нашла в его словах ничего смешного.

— И представь себе, — продолжал свой рассказ Лысый Пер, — когда мы уже навьючили все захваченные товары на наших лошадей, откуда ни возьмись, появляется этот чертов Борка и требует себе часть нашей добычи. Дело дошло до того, что эти бандиты стали в нас стрелять. И Стуркасу стрела угодила прямо в шею. Ну, и мы, понятно, тоже начали отстреливаться и ранили двоих или троих. Маттис как раз подошел к ним и услышал, что говорил Лысый Пер.

— Погодите, это только начало! — сказал он и заскрипелзубами. — Всех перебью! Р-разом! До сих пор я вел себя мирно. А теперь Борке и всем его разбойникам крышка.

Рони разозлилась не на шутку.

— А что, если будет крышка всем разбойникам Маттиса. — спросила она. — Об этом ты не подумал?

— И не буду думать! — оборвал ее Маттис. — Потому что этого не может быть никогда.

— Кто знает, — сказала Рони и подошла к Стуркасу.

Она села возле него и положила ладонь ему на лоб. Да, он пылал. Стуркас открыл глаза, увидел Рони и улыбнулся.

— Меня так легко не выбить из седла, — с трудом произнес он.

Рони взяла его руку в свои.

— Да, Стуркас, тебя так легко не выбьешь из седла.

Она долго сидела рядом с Стуркасом, не выпуская его руки. Слез в ее глазах не было, хоть ей и хотелось плакать.

9

Три дня Стуркас метался в жару, так и не приходя в сознание. Он очень тяжко болел. Но Ловиса умела лечить. Она отпаивала его настоями разных трав, делала компрессы, ухаживала за ним, как мать родная, и, ко всеобщему удивлению, уже на четвертый день Стуркас встал, правда, ноги у него еще подкашивались, но вообще-то чувствовал он себя вполне бодро. Стрела попала Стуркасу в шею, в самую жилу, и, заживая, жила эта стянулась, отчего голова Стуркаса склонилась набок. И это придавало ему весьма настороженный вид, хотя на самом деле он остался таким же, как всегда, веселым и беззаботным. Все разбойники радовались, что он выжил. Правда, иногда они дразнили его «фик-фок на один бок», но, конечно, в шутку, и Стуркас на них не сердился.

А вот кто сердился, так это Рони. Война между Маттисом и Боркой сделала ее жизнь очень тяжелой. Прежде она думала, что их вражда как-нибудь пройдет сама собой. Но вместо этого она вспыхнула теперь с новой силой и стала просто опасной. Каждое утро, когда Маттис со своим отрядом выезжал из Волчьей Пасти, Рони не знала, сколько разбойников вернется домой живыми и здоровыми. Успокаивалась она только вечером, когда все собирались за длинным столом, но наутро ее снова охватывала тревога, и она как-то спросила отца:

— Почему ты и Борка враги не на жизнь, а на смерть?

— Спроси об этом Борку, — ответил Маттис. — Первую стрелу пустил он, спроси Стуркаса.



В конце концов и Ловиса высказала свое мнение:

— Эх, Маттис, Маттис, а ребенок-то поумней тебя будет. Чувствую, кончится все это кровавой баней и горем. И какой в этом прок?

Маттис, как всегда, разозлился, когда понял, что не только Рони, но и Ловиса против него.

— Что? Какой в этом прок? Какой прок?! — кричал он. — Да тот прок, что Борки не будет больше в нашем замке! Поняли, глупые вы гусыни!

— А разве для этого обязательно пролить кровь и перебить всех? Конечно, иначе вы не уйметесь! Неужели другого способа нет?

Маттис мрачно поглядел на нее. Спорить об этом с Ловисой — еще куда ни шло, но то, что Рони против него, — это уж слишком!..

— Попробуй найди, если ты такая умная. Выдвори этого Борку из замка! Пусть валяется со всей своей паршивой шайкой где-нибудь в лесу, я его и пальцем не трону.

Он мрачно замолчал, задумался и пробормотал:

— В общем, так: если я не убью Борку, то грош мне цена.

Рони и Бирк проводили все дни в лесу. Это было их единственной радостью. Но теперь ни она, ни Бирк не могли радоваться весне так беззаботно, как прежде.

— Даже весну нам испортили. И все из-за этих двух старых упрямых атаманов, у которых нет ни капли ума.

Рони было грустно от того, что ее Маттис превратился в старого упрямого атамана без капли ума. Ее Маттис, самый лучший из всех, ее гордость! Как могло дойти до того, что всеми своими заботами ей не с кем поделиться, кроме Бирка.

— Не будь ты моим братом, — сказала она, — я бы просто не знала, что делать.

Они сидели у озера, а вокруг них бушевала в своем великолепии весна, но они ее почти не замечали.

Рони задумалась.

— Но не будь ты моим братом, меня, наверно, не интересовало бы, убьет Маттис Борку или нет.

Она взглянула на Бирка и рассмеялась.

— Выходит, ты виноват в том, что у меня столько забот.

— Я не хочу, чтобы у тебя были заботы, — сказал Бирк. — Но и у меня те же заботы.

Они долго еще сидели у озера, и на душе у них было тяжело. Но они были вместе, и это утешало. И все же они грустили.

— Как ужасно не знать, кто вечером будет живой, а кто — мертвый.

И Рони вздохнула.

— Но ведь пока еще никого не убили, — сказал Бирк, чтобы ее утешить. — Правда, наверно, только потому, что лес кишмя кишит солдатами. У Маттиса и у Борки просто руки не доходят убивать друг друга. У них есть дело посерьезней — убегать от солдат.

— Ага, — сказала Рони. — Это нам здорово повезло.

Бирк рассмеялся.

— Во, дожили! — воскликнул он. — Мы с тобой радуемся, что солдаты хозяйничают в нашем лесу!

— Как все это ужасно, — повторила Рони. — И так у нас с тобой будет всегда, всю жизнь.

Потом они пошли на луговину, где пасся табун диких коней. Они сразу увидели Хитрюгу и Дикаря. Когда Бирк свистнул, оба коня подняли головы и как-то задумчиво поглядели вдаль, но тут же принялись щипать траву. Они решили не обращать внимания на свист Бирка, это было ясно.

— Твари паршивые, — сказал им Бирк, — хоть на вид вы такие смирные.

Рони захотелось вернуться домой. Из-за двух старых упрямых атаманов они уже не радовались лесу так, как прежде.

В этот день, как и всегда, Рони простилась с Бирком далеко от Волчьей Пасти и от всех дорожек, по которым обычно ездят разбойники. Они знали, каким путем возвращается Маттис, а каким Борка. И все же они всегда боялись ненароком попасться им на глаза.

Первым ушел Бирк, и Рони долго смотрела ему вслед.

— До завтра-а! — крикнула она и тоже побежала.

Но не домой. Она решила сперва навестить новорожденных лисят. Лисята прыгали и играли так забавно, что глядеть бы на них да глядеть. Но Рони не почувствовала никакой радости, и ей пришла в голову печальная мысль: а станет ли вообще когда-нибудь ее жизнь такой, как прежде? Быть может, она уже больше никогда не сможет беззаботно радоваться своему лесу. Она повернула назад и вскоре дошла до Волчьей Пасти, которую охраняли в тот день Жоэн и Малыш Клипп. Оба они сияли, как медные гроши.

— Беги бегом, Рони, — сказал Жоэн. — Дома узнаешь, что случилось.

— Наверно, что-то хорошее, судя по вашему виду?

— Не сомневайся! — воскликнул Малыш Клипп и ухмыльнулся. — Сама увидишь.

И Рони со всех ног кинулась к замку. И в самом деле, сейчас ей не мешало бы повеселиться.

Вскоре она уже стояла перед закрытой дверью большого зала, за которой раздавался громоподобный смех Маттиса, такой веселый, что Рони разом забыла про все свои тревоги. Чему так радуется отец?

И, сгорая от нетерпения, она отворила дверь. Как только Маттис увидел дочь, он кинулся к ней, подбросил в воздух, стиснул в объятиях, а потом закружился с ней по залу. Казалось, Маттис не помнит себя от радости.

— Рони, детка моя! — счастливо завопил он. — Ты права! Зачем проливать кровь! Теперь Борка в два счета уберется из моего замка!

— Почему? — спросила Рони.

Маттис пальцем указал в угол.

— Ты только взгляни, кого я поймал вот этими руками!

Все двенадцать разбойников, ликуя, носились по залу, подпрыгивали и пританцовывали. Поэтому Рони сперва не увидела того, что ей показывал отец.

— Поняла, детка моя? Вот теперь я скажу Борке: «Ну, как, останешься в замке или уберешься по-хорошему? Хочешь получить своего щенка или, может быть, ты в нем не нуждаешься?»


И тут Рони увидела Бирка. Он лежал в дальнем углу зала, руки и ноги его были связаны, лоб окровавлен, глаза полны отчаяния, а вокруг скакали разбойники Маттиса и кричали, глумились над ним:

— Эй ты, сын Борки, беги домой, тебя папа ждет!..

Рони вскрикнула, и слезы, слезы бешенства брызнули у нее из глаз.

— Не смей!.. Не смей этого делать! — заорала она не своим голосом и принялась колотить Маттиса кулаками. — Не смей этого делать, зверюга!..

Маттис оттолкнул от себя Рони. Он уже не смеялся. Он побледнел от гнева.

— Что это значит, дочь моя?… Чего я не должен делать? — грозно спросил он.

— Подожди, сейчас я тебе скажу! Разбойничай сколько влезет. Кради деньги, кради вещи, сколько захочешь, но не смей красть людей, не то… не то я тебе не дочь, понял?

— Людей?… — спросил Маттис, и голос его нельзя было узнать. — Я поймал эту тварь, этого дохлого щенка, и теперь я смогу очистить от всей борковской мрази замок моих предков. А будешь ты моей дочерью или нет, это уж как тебе угодно.

— Я плюю на тебя! Тьфу!.. — закричала Рони в исступлении.

Лысый Пер подошел и стал между ними, потому что он испугался. Никогда еще он не видел у Маттиса такого окаменелого, ужасного лица, и страх одолел его.

— Как ты разговариваешь с отцом? — воскликнул он и схватил Рони за руку.

Но она вырвалась.

— Я плюю на тебя, — упрямо выкрикивала она. — Тьфу, тьфу!

Казалось, Маттис и не слышит ее, она словно перестала для него существовать.

— Фьосок, ступай на стену, к провалу, и скажи, чтобы передали Борке, что я жду его там завтра, как только взойдет солнце, — приказал Маттис тем же страшным голосом. — Будет лучше, если он придет, так и скажи.

Ловиса слушала все это молча. Она нахмурила брови, но не сказала ни слова. Потом она подошла к Бирку, увидела у него на лбу кровь и взяла глиняный кувшин с целебным отваром, которым промывают раны.

— Не смей прикасаться к этому гаденышу! — рявкнул Маттис.

— Гаденыш он там или не гаденыш, но рану надо промыть, — сказала она и приступила к делу.

Тогда Маттис схватил ее поперек туловища и швырнул через весь зал так, что она непременно врезалась бы в столб, который поддерживал балдахин над кроватью, не подхвати ее вовремя подоспевший Кнотас.

Но такого обращения с собой Ловиса никому не прощала. И так как до Маттиса в этот миг ей было не дотянуться, она влепила Кнотасу такую затрещину, что гул пошел по всему залу. Вот так она отблагодарила его за то, что он не дал ей врезаться в столб.

— Вон отсюда, все до единого! — крикнула она. — Чтобы духу вашего тут не было. Проваливайте ко всем чертям. От вас одно только зло… Слышишь, Маттис, и ты убирайся прочь, немедленно!

Маттис бросил на нее мрачный взгляд, от которого у кого хочешь душа уйдет в пятки. Да только не у Ловисы. Она стояла, скрестив на груди руки, и невозмутимо глядела, как Маттис выходит из зала, а за ним гуськом плетутся все двенадцать его разбойников. Но на плече Маттис нес связанного Бирка, и грива его медных волос раскачивалась в такт шагов атамана.

— Я плюю на тебя, Маттис! — еще раз крикнула Рони, прежде чем разбойники захлопнули за собой дверь зала.

В этот вечер Маттис не лег спать рядом с Ловисой в их постели, и Ловиса не знала, где он ночует.

— Ну и пусть, — сказала она. — Зато я смогу теперь лежать как захочу, хоть поперек кровати.

Но она всю ночь глаз не сомкнула, потому что слышала, как в отчаянии рыдает ее дитя. Но Рони не подпускала ее к себе и не хотела, чтобы ее утешали. Это горе Рони должна была пережить сама. Она очень долго не могла заснуть и так люто ненавидела сейчас своего отца, что у нее и вправду сжималось сердце. Ненавидеть того, кого ты любил с тех пор, как ты себя помнишь, очень тяжело, поэтому для Рони это была самая страшная ночь в ее жизни.

В конце концов она все же заснула, но вскочила, едва забрезжил рассвет. К восходу солнца ей надо быть на стене, у провала, чтобы своими глазами увидеть все, что там произойдет. Ловиса попыталась удержать Рони дома, но Рони не послушалась, и тогда Ловиса молча пошла за ней.

Маттис и Борка стояли друг против друга по обе стороны пропасти, как и в тот раз, каждый окруженный своими разбойниками. Ундиса тоже пришла, и Рони еще издали услышала ее крики и проклятия. Она поносила Маттиса на чем свет стоит. Но Маттис тут же решительно положил этому конец.

— Эй, Борка, ты что, не в силах заткнуть глотку своей бабе? — спросил он. — Тебе не вредно послушать, что я скажу.

Рони стала за спиной отца, чтобы он ее не видел. Но сама она и видела, и слышала больше, чем была в силах вынести. Рядом с Маттисом стоял Бирк. Руки и ноги ему развязали, но шею стягивала широкая кожаная петля вроде ошейника, а другой конец ремешка Маттис держал в руке, словно вел на поводке собаку.

— Ты жестокий человек, Маттис, — сказал Борка. — Да к тому же и скверный. Ты хочешь меня отсюда выжить, что ж, это я могу понять, но вот то, что ты поймал моего сына, чтобы принудить меня уйти из замка, это уже подлость, Маттис!..

— Плевать я хотел на то, что ты обо мне думаешь, — ответил Маттис. — Я хочу знать, когда ты отсюда уберешься?

Борка молчал, он был так зол и подавлен, что слова застревали у него в горле. Он долго стоял молча, потом заставил себя сказать:

— Сперва я должен найти место, где мы все можем надежно укрыться, а на это нужно время. Верни мне сына, и мы уйдем отсюда еще до конца лета, даю тебе слово.

— Хорошо, — сказал Маттис. — Тогда и я даю слово, что верну тебе сына тоже до конца лета.

— Я думал, ты вернешь мне его сейчас, — сказал Борка.

— А я думаю, что сейчас ты его не получишь, — ответил Маттис. — В нашем замке много темных подвалов, так что крыша над головой у твоего щенка будет. Это я утешаю тебя на случай, если лето будет дождливое.

Рони тихо стонала от своей беспомощности. Вот, оказывается, какую жестокую расправу задумал учинить отец. Если Борка и его люди немедленно не уберутся отсюда на все четыре стороны, то Бирку придется просидеть в подземном склепе до конца лета. Но ведь так долго ему там не прожить, это Рони знала, он умрет, и у нее больше не будет брата.

Да и отца, которого она очень любила, у нее больше не будет. Она так страдала, что у нее просто разрывалось сердце. Она хотела наказать Маттиса и за то, что не может больше считать себя его дочерью. Ах, как страстно она желала, чтобы отец страдал сейчас не меньше ее. Как горячо мечтала она помешать ему.

И вдруг сообразила, как разрушить его замысел. Теперь она твердо знала, что ей надо сделать. Однажды она это уже сделала, и тоже в приступе гнева, правда не в таком безумном, как сейчас. Не помня себя, Рони вдруг разбежалась и прыгнула. Маттис увидел ее, когда она птицей перелетела через пропасть, и он закричал. Так кричат дикие звери в минуты смертельной опасности.

Кровь застыла в жилах его разбойников, потому что ничего страшнее в жизни своей они не слышали. И потом все они увидели Рони, его дочь Рони, на той стороне пропасти, у их врагов. Ничего более ужасного и представить себе было невозможно, ничего более необъяснимого — тоже.


Впрочем, и для разбойников Борки это было так же необъяснимо. Они глядели на Рони с таким недоумением, словно она не девочка, а вдруг прилетевшая к ним злобная Друда.

Борка тоже остолбенел от изумления, однако он тут же совладал с собой. Все разом изменилось. Дочь Маттиса, эта маленькая злобная друда, пришла ему на помощь таким странным образом. Он, правда, не понимал, почему она решилась на такой безумный поступок, но, усмехнувшись, молча накинул ей на шею ременную петлю.

А потом крикнул Маттису:

— У нас в башне тоже есть темный подвал. И у твоей дочки будет крыша над головой, если пойдет дождик. Вот и я тебя утешаю, Маттис.

Но разве Маттиса могло что-нибудь утешить? Он стоял, будто смертельно раненный огромный медведь, и качался взад-вперед, как бы пытаясь этим заглушить нестерпимую боль. Рони глядела на него, и слезы текли у нее по щекам. Маттис выпустил из рук ремешок, на котором держал Бирка, но мальчик не шевельнулся, его бледное, без кровинки лицо выражало отчаяние. Он не сводил глаз с Рони, стоявшей на той стороне провала, и видел, что она плачет.



Ундиса подошла к ней и резко толкнула ее в спину.

— Реви, реви!.. Я бы тоже ревела, если бы мой отец был таким зверем…

Но Борка грубо оборвал свою жену. Пусть, мол, убирается куда подальше и не лезет не в свои дела.

Хоть Рони и сама назвала Маттиса зверем, но сейчас ей хотелось только одного — утешить отца, ведь она причинила ему такое горе.

И Ловиса хотела помочь Маттису, как всегда, когда он попадал в беду. Она стала рядом с ним, но он даже не заметил этого. Он вообще ничего не замечал. Сейчас он был один на всем белом свете.

Тут Борка крикнул ему:

— Эй, Маттис, вернешь ты мне сына или нет?

Маттис по-прежнему раскачивался взад-вперед и ничего не отвечал.

Тогда Борка заорал изо всех сил:

— Ты вернешь мне сына?

Наконец Маттис очнулся.

— Бери его, — ответил он равнодушно. — Когда захочешь.

— Я хочу сейчас, — сказал Борка. — Не когда кончится лето, а сейчас.

Маттис кивнул:

— Я же сказал, когда захочешь. Казалось, ему ни до чего теперь не было дела. Но Борка добавил с усмешкой:

— И ты тут же получишь назад свою дочку. Обмен так обмен, это по твоей части, подлец.

— У меня нет дочки, — тихо сказал Маттис.

Ухмылка Борки разом погасла.

— Опомнись, что ты несешь? Что ты еще задумал?

— Говорю, забирай своего сына, — сказал Маттис. — Но мне ты дочку вернуть не можешь. У меня ее нет.

— Зато у меня есть дочь! — крикнула Ловиса так громко, что все вороны взлетели с зубцов крепостной стены. — И моего ребенка я хочу получить назад. Ты понял, Борка? Сейчас!

Она пристально посмотрела на Маттиса и добавила:

— Даже если ее отец потерял разум.

Маттис повернулся и тяжелыми шагами пошел прочь.

10

Все следующие дни Маттис не появлялся в большом зале замка. И у Волчьей Пасти, когда меняли детей, его тоже не было. Туда пришла Ловиса, чтобы забрать дочь. Ее сопровождали фьосок и Жоэн, а между ними шел Бирк. Борка со своими разбойниками и Ундиса уже ждали их у Волчьей Пасти, и, едва увидев Ловису, Ундиса, не скрывая своего торжества, злобно закричала:

— А Маттис небось стыдится людям на глаза показаться, еще бы, горе-разбойник, который крадет детей…

Ловиса не удостоила ее ответом. Она обняла Рони и хотела ее увести, не сказав никому ни слова. Она много думала о том, почему ее дочь добровольно отдала себя в руки Борки, но только здесь, когда дети встретились, догадалась наконец, в чем дело.

Рони и Бирк глядели друг на друга так, словно были одни во всем ущелье, да что в ущелье, одни во всем мире. Да, эти двое будут стоять друг за друга до последнего, это всем стало ясно.

И Ундисе тоже, но ей это пришлось не по душе.

— Что тебе до нее?

— Она моя сестра, — ответил Бирк. — И она спасла мне жизнь.

Рони прижалась к Ловисе и заплакала.

— Он спас мне жизнь, — проговорила она.

Но Борка весь покраснел от гнева.

— Неужто мой сын у меня за спиной водится с этой дрянной девчонкой, дочкой наших смертельных врагов?

— Она моя сестра, — снова сказал Бирк и посмотрел на Рони.

— Сестра? — повторила Ундиса, усмехнувшись. — Как бы не так! — Она обняла Бирка за плечи, чтобы поскорее его увести. — Знаем мы, кем тебе будет эта сестра через несколько лет!

— Убери руки, сам пойду. — Он повернулся и пошел прочь.

— Бирк! — скорее простонала, чем крикнула ему вдогонку Рони.

Но он не обернулся, он шел, глядя себе под ноги, и вскоре скрылся за поворотом дороги. Тогда Ловиса попыталась было расспросить дочку обо всем, но тщетно.

— Не разговаривай со мной! — резко оборвала ее Рони.

Ловиса оставила ее в покое, и они молча пошли домой. Лысый Пер ждал Рони в зале и встретил ее так, словно она избежала смертельной опасности.

— Какое счастье, что ты жива! — воскликнул он. — Бедное дитя, как я за тебя тревожился!

Не ответив ему ни слова, Рони направилась к своей кровати, легла и плотно задернула занавески балдахина.

— В нашем замке поселилась беда, — сокрушался Лысый Пер и печально качал головой. А потом, понизив голос, шепнул Ловисе: — Маттис в моей каморке. Он лежит на кровати, уставившись в потолок, и молчит. Вставать не желает и от еды отказывается. Что с ним делать?

— Да ничего! Проголодается как следует и придет сюда, — ответила Ловиса, но по ней было видно, что и она встревожена.

На четвертый день она пошла в каморку Лысого Пера и сказала Маттису:

— Пойдем обедать. Хватит упрямиться. Все уже сидят за столом и ждут тебя.

Тогда Маттис встал и пошел в зал, мрачный как туча. Он так осунулся, что его едва можно было узнать. Молча опустился он на скамью и стал есть. Все его разбойники тоже молчали. Никогда еще в этом зале не было так тихо. Рони сидела на своем обычном месте, но Маттис, казалось, ее не видит. Она тоже не смела поднять на него глаза, но все же украдкой бросила в его сторону взгляд и увидела незнакомого Маттиса, совсем не похожего на ее отца, каким она его знала всю жизнь. Да, облик его изменился до неузнаваемости, он был страшен! Ей захотелось выскочить из-за стола и убежать, убежать от Маттиса, ото всех и всего, остаться одной. Но в нерешительности она не сдвинулась с места. Она не знала, как ей быть, как справиться со всеми обрушившимися на нее бедами.

— Ну что, соколы, наелись? — с насмешкой спросила Ловиса у молчащих разбойников, когда кончился обед. Даже она была не в силах вынести этого затянувшегося молчания.

Бормоча что-то невнятное, разбойники дружно встали, и все, как один, направились в конюшню к своим лошадям, которых уже четвертый день не выводили из стойла. Раз их атаман валяется в каморке у Лысого Пера и глядит в потолок, то и они не могут выходить на свой разбойничий промысел, что, по их мнению, было весьма досадно, ведь разбойничья пора была сейчас в самом разгаре.

Маттис вышел из зала, так и не проронив ни слова, и больше его никто в этот день не видел.

И Рони тоже убежала из дому. Скорее, скорее в лес! Уже три дня ждала она там Бирка, но он так и не появился. Она не понимала почему, что с ним сделали в замке Борки? Может, заперли, чтобы отвадить его от леса, разлучить их? Ей было тяжело ждать и не знать, что с ним.

Долго просидела Рони у озера, где все еще бушевала весна. Но теперь ее это уже не радовало, потому что рядом не было Бирка. Она думала о том, что ей всегда хватало для радости одного леса, но так было прежде, когда она еще гуляла в одиночку. Сколько с тех пор воды утекло! Теперь, чтобы чему-то радоваться, ей нужен был Бирк.

Однако, судя по всему, его и сегодня не будет. Рони была уже не в силах больше ждать, она встала, чтобы уйти.

И тут он пришел. Но сперва она услышала его свист в ельнике и, не помня себя от радости, кинулась к нему навстречу. А вот и он! И тащит какой-то большой узел.

— Я перебираюсь жить в лес, — сказал он. — Я больше не могу оставаться в замке Борки.

Рони глядела на него с изумлением.

— Почему?

— Я не выношу попреков, — сказал он. — С меня хватит и трех дней ругани.

«Молчание Маттиса хуже любой ругани», — подумала Рони. И вдруг поняла, что ей надо делать: если жизнь становится невыносимой, ее надо изменить! Бирк не побоялся этого, почему бы и ей так не поступить?

— Я тоже уйду из нашего замка, — решительно сказала она. — Да, уйду!

— Я родился в пещере, — сказал Бирк, — и смогу жить в пещере. А ты сможешь?

— С тобой хоть где, — ответила Рони. — А уж в Медвежьей пещере и подавно.

Окрестные горы славились пещерами, но ни одна из них не походила на Медвежью. Рони давно знала о ней от Маттиса, пожалуй, с тех самых пор, как стала проводить все дни в лесу. Он когда-то сам любил там ночевать. Еще мальчишкой. Летом. А по зимам в пещере спят медведи, рассказывал ему Лысый Пер. Потому он и назвал пещеру Медвежьей. Ее и теперь так называют, хотя медведи там уже не живут.

В пещеру эту, расположенную высоко в скальной стене, можно было попасть, только пройдя по узенькому козырьку над пенящейся рекой, и это было очень опасно. Но перед самым входом в пещеру козырек расширялся. На этой площадке можно было сидеть и смотреть, как в сверкании и блеске встает новый день над горами и лесами. Рони уже не раз сидела там. Да, в этой пещере можно жить, это она точно знала.

— Я приду туда вечером, — сказала она. — Я тебя застану?

— Конечно, — ответил Бирк. — Я буду тебя там ждать.

В тот вечер Ловиса пела Волчью песню, как пела ее всегда в конце дня, каким бы он ни оказался — счастливым ли или печальным, — пела для Рони.

«А ведь я слышу ее в последний раз», — подумала Рони.

И печаль охватила ее. Да, тяжело расставаться с матерью, но еще тяжелее не быть больше дочерью Маттиса. Поэтому ей и надо уйти в лес, даже если она уже никогда не услышит Волчьей песни. И уйти надо сейчас же. Как только заснет Ловиса. Рони ждала, лежа в постели, и глядела на огонь. Ловиса беспокойно металась на своей широкой кровати, но наконец все же затихла, и по ее ровному дыханию Рони поняла, что она спит.

Тогда Рони тихо подошла к кровати и долго глядела на спящую мать, освещенную неровным светом догорающего огня в очаге.

«Дорогая моя Ловиса, — думала она, — кто знает, увидимся ли мы еще когда-нибудь».

Волосы Ловисы рассыпались по подушке. Рони пальцем дотронулась до светло-каштановой пряди. В самом ли деле это ее мать? Ведь она во сне выглядит просто девочкой. И у нее совсем измученный вид. Ей, должно быть, очень одиноко лежать без Маттиса в такой широкой кровати. А теперь еще и дочь покидает ее.

— Прости меня, — прошептала Рони. — Я не могу поступить иначе.

Крадучись, вышла она из зала и взвалила на плечо свой узел, который еще днем спрятала в чулане. Он был такой тяжелый, что Рони еле его тащила. Поэтому, как только она дошла до Волчьей Пасти, она швырнула его наземь, и узел покатился прямо к ногам Тьёге и Тьёрма, которые стояли в дозоре. Конечно, теперь Маттису было не до того, чтобы расставлять охрану вокруг замка. Но за это дело с большим усердием взялся Лысый Пер. Тьёге вытаращился на Рони, как на привидение.

— Чур меня, чур меня!.. Заклинаю тебя всеми злобными друдами, скажи, что ты здесь делаешь среди ночи?

— Я ухожу из замка, — сказала Рони. — И буду жить в лесу. Передай это Ловисе.

— А чего же ты это сама ей не сказала?

— Она бы меня не отпустила. А я не хочу, чтобы меня задерживали.

— А что твой отец скажет? — спросил Тьёрм.

— Мой отец? — повторила Рони. — Разве у меня есть отец?

На прощание она пожала разбойникам руки.

— Передайте всем привет, а Лысому Перу особенный… И знаете что, вспоминайте обо мне по вечерам, когда будете петь и плясать, ладно?

Этого Тьёге и Тьёрм уже не могли вынести. Слезы градом покатились у них по щекам, и Рони тоже всплакнула вместе с ними.

— Боюсь, — мрачно произнес Тьёге, — что в нашем замке уже свое отплясали.

Рони с трудом подняла свой тяжелый узел и снова вскинула его на плечо.

— Скажите Ловисе, чтобы она особенно не убивалась. И беспокоиться обо мне тоже не надо! Если я понадоблюсь, она всегда сможет найти меня в лесу.

— А что нам сказать Маттису. — спросил Тьёрм.

— Ничего, — ответила Рони и горько вздохнула. И ушла.

Тьёге и Тьёрм молча глядели ей вслед, пока она не исчезла за поворотом дороги.

Тем временем тьма сгустилась, но потом взошла луна. У озера Рони решила передохнуть. Она села на камень и всем своим существом ощутила великую тишину, царящую в ее лесу. И сколько ни вслушивалась, она слышала только эту тишину и ничего больше. Весенней ночью лес жил своей неведомой жизнью, был полон колдовских чар и древних тайн.

Конечно, и опасности караулили Рони на каждом шагу, но она не чувствовала страха. Только бы не появились злобные друды. «А вообще-то мне здесь так же спокойно, как и в нашем замке. Лес — мой дом, — думала она. — Он всегда был моим домом. А теперь, когда у меня нету другого, тем более».

Вода в озере казалась густой, иссиня-черной, только узенькая лунная дорожка перечеркивала ее гладь. Рони радовалась красоте ночи и лунному свету. Да, как же это все-таки странно, что можно одновременно быть и радостной, и печальной. Печальной из-за Маттиса и Ловисы тоже, а счастливой из-за волшебства красоты и тишины весенней ночи.

Значит, вот здесь, в лесу, она и будет теперь всегда жить. С Бирком. И тут она вспомнила, что Бирк ждет ее в Медвежьей пещере. Так почему же она сидит и размышляет? Она встала и снова подняла свой узел. Ей предстоял долгий путь, и ни одна тропинка не вела в пещеру. И все же она знала, куда ей надо идти, чуяла, как чуют звери. Как чуют дорогу в ночи лохматые тюхи, темные тролли и серые гномы.



Она спокойно шла по освещенному луной лесу, между кедрами и соснами, по мху и зарослям черники, мимо болот, с которых тянуло ароматом цветов восковника, мимо бездонных черных бочагов, она перелезала через поваленные ветром замшелые стволы деревьев и шлепала босыми ногами, переходя бурливые ручейки. Она шла к Медвежьей пещере через весь лес и ни разу не сбилась с пути. Она увидела, как на огромном валуне в лунном свете пляшут темные тролли. Лысый Пер когда-то рассказывал ей, что пляшут они только при полной луне.

Рони постояла и немного поглядела на них, благо они ее не заметили. До чего же это был странный танец! Сбившись в тесный кружок, темные тролли медленно и неуклюже переминались с ноги на ногу, хором бормоча при этом нечто невнятное. Это их весенний гимн, рассказывал Лысый Пер, и пытался даже показать, как они бормочут. Но то, что она сейчас услышала, звучало совсем по-другому, — наверно, как древние печальные песнопения.



Вспомнив Лысого Пера, Рони невольно вспомнила и Маттиса, и Ловису, и у нее заныло сердце. Но она забыла свою боль, как только подошла наконец к скале и увидела костер. Да, на каменной площадке перед пещерой Бирк развел огонь, чтобы Рони не озябла прохладной весенней ночью. Огонь трепетал, освещая все вокруг. Рони заметила его еще издалека и вспомнила слова Маттиса, которые он любил повторять: «Где дом, там и огонь».

«Но можно сказать и наоборот: „Где огонь, там и дом“, — подумала Рони. Отныне Медвежья пещера будет их домом!

Бирк спокойно сидел у костра и жевал жареное мясо. Он нацепил еще один кусочек на прутик и протянул его Рони.

— Я давно уже тебя жду, — сказал он. — Поешь, прежде чем начнешь петь Волчью песнь.

11

Как только они улеглись, каждый на свою подстилку из еловых ветвей, Рони попыталась спеть для Бирка Волчью песнь. Но когда она вспомнила, как Волчью песнь пела Ловиса для нее и Маттиса в то счастливое время, когда в замке все было еще по-старому, ее охватила такая тоска, что пресекся голос.

Да и Бирк уже почти заснул. Поджидая Рони, он весь день убирал пещеру после медведей, которые проспали там зиму. Потом он принес из лесу сухих дров для костра и свежих еловых ветвей для постелей. Одним словом, целый день он трудился не покладая рук, поэтому его так быстро одолел сон. Но Рони еще не спала. В пещере было темно и холодно, и все же она не мерзла. Бирк прикрыл еловый лапник, который настелил для нее, козьей шкурой, а она принесла из дома свое одеяло, сшитое из беличьих шкурок. Постель получилась мягкой, теплой, уютной, и не спала Рони вовсе не потому, что озябла. Просто ей никак не удавалось заснуть.

Она долго лежала с открытыми глазами, и на душе у нее было вовсе не так весело, как она ожидала. Но через вход в пещеру она видела светлеющее весеннее небо, слышала, как река гудит там внизу, в своем каменном русле, и от этого ей стало легче.

«То же самое небо и над нашим замком, — думала она, — и та же река гудит совсем как дома…»

И Рони заснула.

Они оба проснулись, когда солнце поднималось над рекой. Огненным шаром выкатывалось оно из густого утреннего тумана и, словно пожар, освещало ближние, и дальние леса красным заревом.

— Я так озяб, у меня зуб на зуб не попадает, — сказал Бирк. — Но на рассвете холодней всего, скоро потеплеет. Ты рада?

— Костру я бы больше радовалась, — сказала Рони.

Она тоже дрожала от холода. Бирк раздул угли, которые все еще тлели под теплой золой. Они уселись у костра и стали есть хлеб, запивая его козьим молоком, которое Рони принесла с собой в деревянной фляге. Когда они допили молоко, Рони сказала:

— Теперь будем пить только воду из родника.

— Да, здесь не растолстеешь, — подхватил Бирк. — Но от этого не умирают.

Они взглянули друг на друга и рассмеялись. Их жизнь в Медвежьей пещере будет нелегкой, но это их нисколько не пугало. Рони уже забыла, что она так тосковала ночью. Они поели и согрелись, к тому же утро выдалось на редкость ясное, и они были свободны, как птицы. Только теперь они это ощутили. Все, что их угнетало и давило, осталось позади и, не сговариваясь, они решили никогда больше не вспоминать о том, что было.

— Рони, — сказал Бирк, — ты понимаешь, как мы свободны? Так свободны, что хочется смеяться!

— Ага, и все это вокруг — наше царство, — сказала Рони. — Никто не может его у нас отнять или прогнать нас отсюда.

Они сидели у огня, пока не поднялось солнце, а внизу, у подножья скалы, гудела река и просыпался лес. Верхушки деревьев чуть дрожали от утреннего ветерка, где-то куковала кукушка, рядом дятел стучал по стволу кедра, а семейство лосей вышло на водопой. Рони и Бирку казалось, что им принадлежит и река, и лес, и все-все, что там живет.

— Заткни уши, Бирк, — сказала вдруг Рони. — Потому что я сейчас закричу. Это будет мой весенний крик!

И она закричала так громко, что эхо прокатилось по всем горам и долам.

— Знаешь, Рони, о чем я сейчас думаю? Надо успеть принести сюда мой арбалет, прежде чем слетятся на твой крик все злобные друды.

— Твой арбалет? — спросила Рони. — Откуда? Из башни Борки?

— Нет, — сказал Бирк, — из леса. Я не мог притащить сюда все сразу. Кое-что из вещей я спрятал внизу, в дупле, надо за ними сбегать.

— А мне Маттис еще не разрешал брать арбалет, — сказала Рони. — Но если ты дашь мне ножик, я сама сделаю себе лук.

— Ага, но только смотри не потеряй его! Это у нас самая ценная вещь. Без ножа мы в лесу пропадем!

— Да, есть вещи, без которых невозможно жить в лесу, Вот, например, бадейка для воды. Ты о ней подумал?

— Что толку, что я думал. Воду-то все равно носить не в чем.

— А я знаю, где ее взять.

— Ну?

— У родника в лесу, чуть пониже Волчьей Пасти. Туда ходит Ловиса за целебной водой. Вчера она послала Стуркаса за водой для Лысого Пера, у него живот заболел. Но за Стуркасом погнались две злобные друды, и он прибежал в замок без бадейки. Ловиса непременно заставит его сегодня за ней сходить, уж поверь мне. Но может, я успею прибежать туда до него.

И, не теряя ни минуты, оба они побежали вниз, а потом по лесу. И все же прошло немало времени, прежде чем они вернулись в Медвежью пещеру. Рони притащила бадейку, а Бирк — арбалет и все остальные вещи, которые он накануне спрятал в дупле. Все свои богатства он разложил на скалистой площадке перед входом в пещеру, чтобы показать их Рони: топор, брусок, котелок, рыболовные снасти, силки для ловли птиц, стрелы для арбалета и короткое копье — одним словом, самые необходимые предметы для тех, кто живет в лесу.

— А ты, оказывается, знаешь, что лесные жители сами добывают себе еду и защищаются от злобных друд и разных хищников, — сказала Рони.

— Конечно, знаю, — сказал Бирк. — Мы… Но договорить он не успел, потому что Рони схватила его за руку и с испугом прошептала:

— Т-сс! Там кто-то есть. В пещере!

Затаив дыхание, они прислушались. Да, в глубине пещеры действительно слышался шорох, видно, кто-то воспользовался тем, что они так надолго ушли, и прокрался туда. Бирк схватил копье. Они стояли, не шелохнувшись, вслушиваясь в непонятные звуки.

В пещере явно кто-то ходил, и они испугались, потому что не знали, кто же это там ходит. Потом им показалось, что в пещере ходит уже не одно существо, а много, что вся пещера кишмя кишит какими-то неведомыми тварями. Быть может, там притаились злобные друды? И вдруг они всей стаей, разом, вылетят оттуда и начнут терзать их своими острыми когтями? Ни у Рони, ни у Бирка больше не было сил ждать и прислушиваться.

— Прочь, мерзкие твари! — закричал Бирк. — Вылетайте, если не боитесь самого острого копья в этом лесу!

Но никто не вылетел. Зато послышалось злобное шипенье:

— Ч-человеки в лес-су с-серых гномов-в-в! Вс-с-се с-с-серые гном-м-мы, кус-с-сайте и бейте их! Кус-с-сайте и бейте их!..



Рони прямо зашлась от злости:

— Вон из нашей пещеры! Убирайтесь, серые гномы!.. Проваливайте, не то я вырву все ваши космы!

И тут серые гномы в испуге толпой выбежали из пещеры. Они злобно глядели на Рони, щелкали языками и шипели, а она в ответ шипела на них. А когда Бирк пригрозил им копьем, они сломя голову ринулись вниз, цепляясь за выступы отвесной скалы, чтобы не сорваться.

Многим все же не удавалось удержаться, — они испуганно пищали и плюхались в пенистую воду реки. Бурное течение уносило серых гномов целыми стайками. Но в конце концов они, хоть и с трудом, но все же выбирались на берег.

— Гляди, как они здорово плавают! — воскликнула Рони.

— И хлеб едят не хуже! — добавил Бирк, когда, зайдя в пещеру, обнаружил, что эта нечисть слопала весь большой каравай.

Правда, других пакостей они натворить не успели, но то, что они побывали в пещере, уже было большой неприятностью.

— Дело дрянь! — сказала Рони. — Теперь во всем лесу только и будет разговоров, что про нас с тобой, про то, что мы живем в этой пещере, и каждая злобная друда будет знать, где нас найти.

Но в лесу нельзя бояться, это Рони твердили с детства. И оба они — и Бирк, и она — считали, что тревожиться заранее просто глупо. Поэтому они преспокойно убрали в пещеру все свои припасы, и оружие, и все прочее.

Потом они сходили за родниковой водой и закинули сеть в реку. На берегу они нашли плоские камни и сложили из них у входа в пещеру настоящий очаг. Только после этого они отправились далеко в лес за можжевельником, чтобы сделать Рони лук.

По дороге они увидели диких коней, которые паслись на поляне. Причмокивая и приманивая их ласковыми словами, попытались они подойти к Хитрюге и Дикарю, но ничего не вышло. Ни тот, ни другой жеребенок не собирались водить с ними дружбу. Легким скоком умчались они в гущу леса, где им никто не мешал спокойно щипать траву.

Остаток дня Рони просидела перед входом в пещеру, налаживая лук и выстругивая стрелы. На тетиву она пустила кусок своего кожаного ремешка. Потом долго и терпеливо училась стрелять из лука и в конце концов загубила обе стрелы. Она искала их в кустах до темноты, но безуспешно. Однако это ее не очень огорчило.

— Пустяки, завтра выстругаю новые.

— Смотри только не потеряй ножик, — снова предупредил ее Бирк.

— Ага, я знаю, это самое ценное, что у нас есть. Нож да еще топор.

И вдруг они заметили, что уже наступил вечер. И почувствовали, что сильно проголодались. День прошел в хлопотах, все время ушло на какие-то дела. Они куда-то ходили, что-то приносили, за чем-то бегали, все складывали, приводили в порядок, и у них не было даже минутки, чтобы почувствовать голод. Зато теперь они до отвала наелись хлеба с козьим сыром и копченым мясом. Потом запили еду холодной ключевой водой.

В это время года темнело поздно. Но усталость в теле говорила, что день окончился и что пришла пора спать.

В темноте пещеры Рони спела для Бирка Волчью песнь, и, представьте, на этот раз получилось лучше. Но ей снова стало грустно, и она спросила Бирка:

— Как ты думаешь, о нас вспоминают в замке? Наши родители? А?

— По-моему, было бы странно, если бы не вспоминали, — ответил Бирк.

У Рони перехватило горло, и она помолчала, прежде чем смогла продолжить разговор:

— Быть может, им грустно?

Бирк подумал и сказал:

— Наверно, но только каждый грустит по-своему. Ундиса, конечно, грустит, но еще больше злится. А Борка места себе не находит от ярости, и все же печали в нем больше, чем злобы.

— Ловисе очень грустно, это я знаю, — сказала Рони.

— А Маттису? — спросил Бирк.

Рони долго молчала, потом сказала:

— Думаю, он рад, что я ушла. Легче будет меня забыть.

Ей хотелось верить в то, что она сказала. Но сердцем чувствовала, что это не так.

Ночью ей приснился Маттис. Он сидит на пеньке в густом лесу и так горько плачет, что от слез его образовался бочажок, на самом дне которого она сама, но маленькая, как в раннем детстве, играет шишками и камешками, которые он ей принес.

12

На следующее утро ребята чуть свет отправились к реке, чтобы проверить улов.

— Сеть надо вытаскивать раньше, чем закукует кукушка, — сказала Рони.

Она весело скакала по тропинке перед Бирком. Это была узенькая тропинка, которая петляла по молодому березняку, дружно сбегающему вниз по крутому откосу. Рони жадно вдыхала аромат нежных березовых листочков — как замечательно пахнут они весной! Поэтому она скакала и радовалась.

Бирк не спеша шел за ней, он еще не вполне проснулся и не сразу ответил:

— Если вообще есть смысл ее вытаскивать. Ты думаешь, там много рыбы?

— Знаешь, тут полно лососей, — сказала Рони. — Вот было бы отлично, если бы хоть один попался в нашу сеть.

— Отлично было бы, моя милая сестра, если бы ты не плюхнулась в воду.

— И это будет мой первый весенний плюх!

— Ага, весенний плюх! — воскликнул он со смехом, — Эта тропинка прямо создана для весенних плюхов. Кто ее протоптал? А?

— Маттис. А кто же еще? — ответила Рони. — Давным-давно, когда он еще перебирался летом в Медвежью пещеру. Ой, как он любит лососину! С детства он считал ее лучшим лакомством.

И Рони замолчала. Сейчас ей не хотелось думать о том, что любит или чего не любит Маттис. Тут ей вспомнился ее сон — его она тоже хотела как можно скорее забыть. Но эти мысли, словно назойливые мухи, все возвращались и возвращались. Пока она не увидела бьющегося в сети, сверкающего чешуей лосося.

Вот так рыбина! Такой хватит на неделю, не меньше. Выпутывая здоровенного лосося из сети, Бирк радостно сказал:

— Теперь голодная смерть тебе не угрожает, сестра моя. Это точно.

— Точно, — сказала Рони. — Но только до тех пор, пока не наступит зима.

Однако до зимы было еще далеко, что сейчас о ней думать?… Пока хватает и других забот.



Они потащили лосося наверх, к пещере. Выпотрошенный, покачивался он на палке, пропущенной сквозь его жабры. Кроме того, они еще прихватили и поваленную порывом сильного ветра березку, подвязав ее комель ремешками к своим поясам. Они как бы впряглись в нее и, словно пара дружныхконей, поволокли тяжелый ствол на гору. Ведь без толстого дерева им теперь не обойтись. Надо выдолбить миски и смастерить другие предметы домашнего обихода.

Перед тем как тащить березку наверх, Бирк обрубил у нее все ветви, но при этом топор выскочил у него из рук и оцарапал ногу. Из ранки брызнула кровь, и Бирк оставлял за собой по тропинке кровавый след, но он не обращал на это никакого внимания.

— Пустяки! — сказал он. — Потечет — перестанет.

— А ты не задавайся! — сказала Рони. — Может, сюда забредет медведь, учует запах крови и побежит по твоему следу, полакомиться.

Бирк рассмеялся:

— А моим копьем он не хочет полакомиться?

— Ловиса, — задумчиво проговорила Рони, — всегда прикладывала к кровоточащим ранам сухой белый мох. Пожалуй, мне тоже надо им запастись, кто знает, когда ты снова рубанешь себя топором.

И Рони в тот же день принесла из леса немного мха и разложила его на солнце, чтобы высушить. А Бирк за это время поджарил большую рыбину.

Лососины они наелись до отвала. Много дней кряду они только и делали, что жарили лососей да выдалбливали березовые миски. Заготовить для них чурбаки было делом нехитрым. Вот дети и рубили по очереди топором, и уже через несколько дней перед входом в пещеру лежали штук пять отличных чурбачков, которые, казалось, только и ждали того, чтобы стать мисками.

Поначалу они решили выдолбить пять штук. Однако уже на третий день Рони вдруг спросила:

— Как ты считаешь, Бирк, что хуже: давиться жареной лососиной или долбить ножом дерево до кровавых мозолей на ладошках?

Бирк не знал, что ответить — и то и другое вызывало у него одинаковое отвращение.

— Эх, была бы стамеска! Резать дерево ножиком — мартышкин труд.

Ведь кроме ножа у них ничего острого не было, и они, сменяя друг друга, старательно долбили чурбаки, пока не получалось нечто отдаленно напоминающее миску.

— Клянусь, что никогда в жизни больше не возьмусь за миску! — воскликнул Бирк. — Давай сюда нож. Я наточу его в последний раз.

— Нож? — переспросила Рони. — Он у тебя.

Бирк покачал головой.

— Нет, ты его взяла. Где он?…

— Нету у меня ножа, — сказала она. — Ты что, не слышишь? Нету.

— Куда ты его дела?

Рони разозлилась:

— Это ты его куда-то задевал, а не я. Ты последний строгал.

— Нет, ты, — сказал Бирк.

Рони помрачнела и молча принялась искать нож. Она искала везде: и в пещере, и на площадке, и снова в пещере, и снова на площадке. Ножа нигде не было.

Бирк недобро взглянул на Рони.

— Я тебя предупреждал: без ножа мы в лесу пропадем.

— Во-первых, — сказала Рони, — надо было тебе лучше за ним глядеть. А во-вторых, только гады валят с больной головы на здоровую.

Бирк побледнел.

— Ну что, дочь разбойника, верна себе? Чуть что — выпускаешь когти! И я почему-то должен дружить с тобой!

— А кто тебе велит, разбойник из шайки Борки! Дружи со своим ножом, если сумеешь его найти… А вообще, катись-ка ты ко всем чертям!..

И, громко всхлипнув, она выскочила из пещеры. Бежать, бежать в лес, хоть в тартарары, только не видеть этого гада. Никогда не видеть! И никогда больше не говорить с ним.

Бирк глядел ей вслед и злился все больше и больше.

— Вот-вот, — кричал он, — пусть тебя утащат злобные друды, ты с ними одной породы!

Тут взгляд его упал на мох, который подсыхал на солнце. Глупая выдумка Рони! И Бирк со зла раскидал его ногами. Подо мхом лежал нож. Он долго глядел на него, прежде чем поднять. Ведь они так старательно искали его везде, и во мху, к слову сказать, тоже. Как же нож оказался здесь, и по чьей вине?

В том, что они натаскали на площадку этот дурацкий мох, виновата была Рони. Это ее затея. Да и вообще она какая-то ненормальная, упрямая как осел. Вот пусть теперь побродит по лесу, пока не одумается.

Бирк методично точил нож, пока он снова не стал острым. Потом несколько раз подкинул его на ладошке и почувствовал, как надежно и удобно лежит он в руке. Отличный нож, который к тому же и не пропал. Зато злость у Бирка пропала, исчезла за то время, что он возился с ножом. Теперь все в порядке. Нож есть. Вот только Рони нету. Неужели поэтому у него так ноет в груди?

«Дружи со своим ножом!»— вот что она ему крикнула. И злость вспыхнула в нем с новой силой… А собственно говоря, где она собирается жить в лесу? Конечно, его это не касается. Она может бегать, где ей заблагорассудится… И если она не вернется, причем скоро, пусть пеняет на себя. Да он ее теперь просто не пустит в Медвежью пещеру. Ни за что! И ему захотелось немедленно ей это сказать. Но не станет же он из-за нее бегать по лесу, как сумасшедший.

Конечно, она скоро вернется и будет просить, чтобы он пустил ее назад, и вот тогда он ей скажет: «Раньше надо было приходить, теперь поздно. Вот так!!!»

Эту фразу он произнес вслух, чтобы услышать, как она звучит, и испугался. Разве можно так говорить со своей сестрой! Правда, она сама этого хотела. Он, что ли, выгнал ее? Чтобы убить время, Бирк съел немного лососины. Первые несколько дней рыба казалась необычайно вкусной, но теперь, когда ее ели уже десять дней кряду, она просто в горло не лезла.

Но все же это хоть какая-то еда. А что съешь, мотаясь по лесу? Что ест Рони? Небось только коренья да съедобные листья, если она их находит. Но это тоже его не касается. Пусть бродит по лесу, пока не погибнет. Значит, она этого хочет, раз не возвращается.

Время шло, и без Рони было до ужаса пусто. Бирк не знал, чем себя занять. А ноющая боль в груди все усиливалась.

Он видел, что с реки начал подниматься туман. И вспомнил, как однажды боролся из-за Рони с подземными духами, которые приманили ее своим пением. Она так сурово обошлась с ним тогда, даже укусила в щеку! У него так и остался небольшой шрам. Но до чего же она ему все-таки нравится! Да, она понравилась ему с первого взгляда. Но Рони этого не знала. Он никогда ей этого не говорил. А теперь уже поздно. Теперь ему придется жить одному в этой пещере. Со своим ножом… И как только она могла сказать ему такие злые слова? Он, не задумываясь, швырнул бы этот злополучный нож в реку, только бы Рони вернулась, теперь он это хорошо понимал.

По вечерам над рекой часто поднимался туман, пугаться тут не из-за чего. Но разве можно быть уверенным, думал он, что туман этот не по всему лесу? И тогда подземные духи из своих глубин снова начнут заманивать Рони своим пением. А кто ее удержит? Но ведь теперь и это его уже не касается. Ладно, будь что будет, он не в силах больше ждать ее. Он должен бежать за ней в лес. И во что бы то ни стало найти Рони.

Бирк бежал так долго, что у него перехватило дыхание. Он искал ее на всех тропинках и во всех местах, где она, как ему казалось, могла бы скрываться. Он выкрикивал ее имя так громко, что пугался звука своего голоса. К тому же он боялся привлечь внимание любопытных злобных друд.

«Пусть тебя утащат злобные друды!» — крикнул он ей вслед.

И чувство жгучего стыда охватило его, когда он вспомнил об этом. Возможно, они и унесли Рони, раз ее теперь нигде нет. А может, она с повинной вернулась в замок? Может, бухнулась на колени перед Маттисом и просит его, и молит, чтобы он простил ее, глупую, и разрешил жить дома и снова быть его дочкой?

А вот разрешения вернуться назад, в Медвежью пещеру, она никогда не попросит и молить не будет, ведь она тоскует только по Маттису. Бирк это знает, хотя она и старалась скрыть от него свои чувства. Теперь она, наверное, радуется, что нашла повод сбежать из Медвежьей пещеры и бросить его. А ведь он хотел стать ее братом!

Больше искать смысла не имело. Это ясно! Ничего не оставалось, как только вернуться назад, в пещеру. Одному, как это ни горько!

Весенний вечер был прекрасен, как чудо, но Бирк не замечал его красоты. Он не ощущал благоухания трав и листьев, не слышал, что поют птицы, не видел цветов на полянках и чувствовал только, что его сердце сжимается от горя.

Вдруг он услышал, что где-то далеко заржала лошадь. Будто в смертельном страхе. Он побежал в ту сторону, а ржание звучало все громче, все отчаяннее. Наконец он увидел, что посреди маленькой полянки, окруженной елями, стоит кобыла, а из рваной раны на ее шее струится кровь. Кобыла испугалась Бирка, он это заметил, но не убежала, а только закричала еще отчаянней, словно прося у него и помощи и защиты.

— Бедняга, — сказал Бирк. — Кто это тебя так?… И тут появилась Рони. Она выбежала из ельника и понеслась навстречу Бирку. Слезы текли по ее щекам.

— Ты видел медведя? — крикнула она. — Ой, Бирк, он задрал ее жеребеночка, он убил его!

И хоть Рони горько плакала, Бирк не помнил себя от радости. Рони жива, невредима, ее не тронул медведь. Какое счастье! Ни злые друды, ни Маттис не отняли ее у него.

Рони стояла возле кобылы и с ужасом глядела, как из раны на шее течет кровь. Потом голос Ловисы как бы заговорил в ней, она разом поняла, что нужно делать.

— Белый мох! Принеси его поскорее, не то она изойдет кровью! — крикнула Рони Бирку.

— А ты? Ты не можешь здесь остаться одна, если медведь поблизости.

— Беги в пещеру, беги! — кричала Рони. — Я должна остаться с кобылой, ей нужна сейчас ласка. И белый мох! Ну, беги, Бирк, быстро!

И Бирк побежал.

А пока его не было, Рони обнимала лошадь за шею и шептала ей в ухо, как умела, ласковые слова. И кобыла стояла не двигаясь, словно понимала их. Она больше не ржала, правда, может, от того, что слишком ослабела. Время от времени все ее тело сотрясала судорога. Медведь нанес ей ужасную рану. Бедняжка пыталась защитить своего жеребенка, но медведь его все равно задрал. И может, теперь лошадь чувствовала, как и из нее по каплям, медленно, но неумолимо вместе с кровью вытекает сама жизнь.

Темнело. Скоро спустится ночь, и, если Бирк сейчас не вернется, бедная кобыла больше не увидит солнца.

Но Бирк вернулся и принес большую охапку белого мха. Никогда еще Рони не была так рада Бирку, это она ему когда-нибудь обязательно скажет, но не теперь, теперь надо действовать. И побыстрей!



Они вместе приложили белый мох к ее ране и увидели, что он тут же намок от крови. Тогда они положили сверху еще слой и закрепили его, как смогли, своими ремешками. Кобыла покорно стояла и не мешала им — она, видно, понимала, что ее лечат. А вот лохматый тюх, который выглядывал из-за ближайшей ели, этого не понимал.

— Зачемханцы выханцы такханцы делаетеханцы? — мрачно спросил он.

Рони и Бирк обрадовались, увидев лохматого тюха, потому что это означало, что медведь ушел. Ведь медведи и волки боятся лесной нечисти. Ни лохматым тюхам, ни темным троллям, ни злобным друдам, ни серым гномам нечего остерегаться хищных зверей. Учуяв их запах, медведь в страхе припускается в лесную чащу так, что только пятки сверкают.

— Жеребенокханцы, — проговорил лохматый тюх, — большеханцы неханцы прыгаетханцы. Нетуханцы егоханцы.

— Это мы знаем, — печально ответила Рони.

Всю ночь они не отходили от кобылы, почти не спали и окоченели, но даже не замечали этого. Они сидели рядышком под густой елью. И говорили о чем угодно, но только не о ссоре. Словно они о ней забыли. Рони собиралась рассказать Бирку про то, как медведь задрал жеребенка, но не смогла, это было слишком тяжело.

— Да в любом лесу это случается, — сказал Бирк.

После полуночи они сменили мох на ране, потом немножко поспали и проснулись, когда стало светать.

— Гляди, рана уже не кровоточит. Мох сухой, — сказала Рони.

Они отправились к своей пещере, ведя за собой кобылу. Ведь нельзя же было оставить ее одну. Бедняга с трудом передвигала ноги, но все же охотно шла.

— На такую крутизну даже не всякая здоровая лошадь поднимется, — сказал Бирк. — Где мы ее поставим?

Неподалеку от пещеры был родничок, он вился между корнями елей и берез. Там они обычно брали воду. И теперь привели туда кобылу.

— Пей, — сказала Рони, — чтоб у тебя новая кровь прибывала.

Кобыла долго и жадно пила. Потом Бирк привязал ее к дереву.

— Тебе придется остаться у нас, пока не заживет рана, — сказал он. — Здесь тебе ничего не грозит.

— Не убивайся так. — Рони погладила кобылу. — На будущий год у тебя будет другой жеребеночек.

И тут она увидела, что из сосцов кобылы капает молоко.

— Это молоко для твоего жеребенка, но теперь ты можешь его нам отдать.

Рони побежала в пещеру и вернулась с деревянной миской. Вот наконец и она пригодилась.

И она подоила кобылу. Набралась полная миска молока. Для кобылы было большим облегчением, что ее набрякшее вымя опустело. А Бирк очень любил молоко.

— Теперь у нас появилось домашнее животное, — сказал он. — Лошади надо дать имя. Как бы ее назвать?

— Давай назовем ее Лита, — предложила Рони, не задумываясь. — У Маттиса в детстве была кобыла, которую так и звали — Лита.

Оба решили, что Лита — отличное имя для кобылы, которая, это уже было ясно, не умрет от потери крови. Они нарвали травы, принесли Лите, и она стала жадно есть. И только тут Бирк и Рони почувствовали, что они сами голодны. Им пора возвращаться назад, в пещеру, и отдохнуть.

Когда они уходили от Литы, кобыла повернула голову и тревожно поглядела им вслед.

— Не бойся, — крикнула Рони, — мы скоро вернемся. И спасибо тебе за молоко.

Пить свежее молоко, да еще охлажденное в роднике, что может быть лучше. Они сидели на площадке перед входом в пещеру, ели хлеб, запивали его молоком и глядели, как всходит солнце.

— Жаль только, что у нас нет ножа, — сказала вдруг Рони.

И тогда Бирк вынул нож из кармана и протянул ей.

— Я нашел его, — сказал Бирк. — Он лежал себе под мхом и тихонько ждал, пока мы ссорились.

Рони долго сидела молча, потом сказала:

— Знаешь, о чем я думаю? О том, как легко все разрушить, и из-за чепухи…

— Вот и давай теперь, — сказал Бирк, — остерегаться чепухи… А знаешь, о чем я думаю? О том, что ты мне дороже, чем тысяча ножей!

Рони поглядела на него и улыбнулась.

— Ты что, обалдел, что ли?

Так Ловиса говорила иногда Маттису.

13

Мелькали дни, весна сменилась летом, пришла жара. И дожди. Несколько суток подряд дождь хлестал как из ведра, и лес напился до отвала и стал свежим и зеленым, как никогда прежде. А когда дождевые тучи ушли и снова засветило солнце, лес заблагоухал такими ароматами, что Рони спросила Бирка, пахнут ли другие леса, как их лес. И Бирк ответил, что, скорее всего, нет.

Рана у кобылы давно уже зажила. Они отпустили Литу на волю, она теперь жила в табуне диких лошадей, но молоко у них было по-прежнему. Под вечер табун всегда пасся на лужайке недалеко от пещеры, и каждый вечер Рони и Бирк ходили на эту лужайку и звали: «Лита! Лита!» Она откликалась, и ребята шли на ее ржание. Она хотела, чтобы ее доили.

Остальные лошади в табуне тоже скоро привыкли к ним, к этим человеческим детенышам, и больше их не боялись. Пока Рони доила Литу, другие лошади подходили совсем близко и с любопытством глядели на них — прежде они никогда ничего подобного не видели. Хитрюга и Дикарь тоже частенько подходили к ним чуть ли не вплотную, так что Лита прижимала уши и, казалось, вот-вот рассердится. Но их это ничуть не смущало. Резвясь, кони толкали друг друга, прыгали, вставали на дыбы — ведь они были еще жеребята и им просто хотелось поиграть. И вдруг они ни с того ни с сего срывались с места, галопом мчались к лесу и скрывались в чаще.

Но на следующий вечер кони снова паслись на лужайке и ни на шаг не отходили от Литы, пока ее доили. Бирк и Рони всегда разговаривали с Хитрюгой и Дикарем, и в конце концов жеребята настолько освоились, что позволяли себя погладить. Бирк и Рони гладили их весьма усердно, и это как будто очень нравилось молодым коням. И все же в их глазах была не покорность, а нечто вроде «нас не проведешь!».

Но вот однажды настал вечер, когда Рони сказала:

— Помнишь, я решила скакать верхом — значит пора начинать.

В этот вечер Литу доил Бирк, а Хитрюга и Дикарь, как обычно, стояли рядом и глазели.

— Ты слышал, что я сказала?

Она обращалась к Хитрюге. И вдруг схватила его за гриву и взлетела ему на спину. Он сбросил ее, но не так мгновенно, как в первый раз. Но теперь она была к этому уже подготовлена и знала, чего ей ждать. Когда же она снова вскочила ему на спину, он долго прыгал, лягался, но никак не мог ее скинуть. Правда, в конце концов ему это все же удалось, и Рони, вскрикнув от злости, снова очутилась на траве. К счастью, расшиблась она не сильно, хоть и больно стукнулась о землю.

— Ты как был Хитрюгой, так им и остался, — сказала она, вставая и потирая локоть. — Но учти, я не сдамся!

Она и в самом деле не сдалась. Каждый вечер, подоив Литу, Рони и Бирк пытались все снова и снова подчинить себе коней. Но кони оказались просто необучаемыми, и Рони тысячу раз летела на землю, ловко сброшенная Хитрюгой.

— Теперь у меня все тело болит, просто живого места нет, — сказала она и шлепнула Хитрюгу по крупу. — И это твоя работа, наглец.

Хитрец спокойно стоял — казалось, он был очень доволен.

А Бирк тем временем продолжал свое единоборство с Дикарем. Дикарь был таким же своенравным конем, как и Хитрюга, но у Бирка все-таки хватало силы удерживаться у него на спине. Да, он, представьте, усидел верхом, держась за холку, и Дикарь, вконец выбившись из сил, сдался.

— Гляди, Рони, — крикнул Бирк. — Он больше не вскидывается!

Дикарь испуганно косился, ржал, но с места не трогался. А Бирк все оглаживал его и так безудержно расхваливал, что Рони даже возмутилась:

— Нечего уж так распинаться, он такой же наглец, как мой Хитрюга, и все.

Ее злило, что Бирк совладал со своим конем раньше, чем она со своим. А ей все никак не удавалось одолеть Хитрюгу. Но еще больше она разозлилась, когда на следующий вечер Бирк велел ей подоить Литу, хотя был его черед, и, пока она послушно стояла на коленях возле кобылы, он гарцевал вокруг на своем Дикаре, выхваляясь, какой он молодец.

— Ну, ладно, — сказала вдруг Рони, — синяки синяками, а вот кончу доить, и мы покажем, как скачут верхом.

И она показала. Хитрюга, ничего не подозревая, мирно пасся неподалеку. Он и опомниться не успел, как Рони снова оказалась у него на спине. До чего же это ему не понравилось! Но как он ни старался ее скинуть, как ни взвивался на дыбы, как ни лягался, ничего у него не получалось, и от этого он становился все более злым и строптивым.

Ну, нет, на этот раз ему с ней не справиться, это Рони твердо решила. Она крепко вцепилась в его гриву, впилась коленками в его бока и, несмотря на все ухищрения Хитрюги, усидела. И тогда он во весь опор понесся с ней в лес. Ветки молодых сосенок и елей хлестали ее по ушам. Да-да, Хитрюга мчался таким диким галопом, что Рони в страхе закричала:

— Помогите!.. Он меня убьет!.. Помогите!..

А Хитрюга просто обезумел. Он мчался вперед, словно спасал свою жизнь, и Рони понимала, что в любой момент он может скинуть ее на землю и она сломает себе шею.



Бирк на Дикаре помчался за ними следом. Этот жеребенок не знал себе равных в беге. Он скоро догнал Хитрюгу и перегнал его. Тогда Бирк вдруг осадил своего коня. И Хитрюга, который мчался за ним следом, тоже остановился, да так резко, что Рони едва не перелетела через его голову. Но она все же не выпустила гривы из рук и тут же выпрямилась, будто сидела в седле.

Хитрюга стоял смирно и тяжело дышал, он был явно озадачен. Бес строптивости покинул его. Взмыленный, он дрожал мелкой дрожью. И вот тогда Рони стала оглаживать его по спине, похлопывать ладонью по крупу и хвалить за то, что он так замечательно скакал.

— А по-настоящему, — сказала Рони, — надо бы тебе всыпать как следует. Просто чудо, что я осталась жива!

— Еще большее чудо, что мы едем верхом, — сказал Бирк. — Теперь оба эти негодяя знают, что от них требуется, кого здесь надо слушаться.

Неторопливой рысцой вернулись они к Лите, взяли надоенное молоко и отпустили Хитрюгу и Дикаря отдохнуть и порезвиться, а сами пошли к пещере.

— Бирк, по-моему, Лита дает теперь меньше молока, чем прежде, — сказала Рони.

— Скоро у нее совсем пропадет молоко. Она, видно, ждет нового жеребеночка.

— И мы снова будем пить одну родниковую воду. Да и хлеб у нас тоже скоро кончится.

Мука, которую Рони принесла из дому, была на исходе. В последний раз они испекли лепешки на камнях в своем очаге. Правда, в Медвежьей пещере еще было немного черствого хлеба, но надолго его не хватит. И все же это не означало, что им угрожает голод. Ведь вокруг раскинулось так много озерец с рыбой, да и дичи в лесу еще полным-полно. Тетеревом или глухарем они всегда разживутся, если нечего будет есть. Рони сушила также съедобные травы и листья — одним словом, собирала все, что можно есть, этому она научилась у Ловисы. И теперь уже поспевала земляника. Полянки краснели от спелых ягод, — казалось, они сами излучают свет. А вскоре, глядишь, и черника поспеет.

— Нет, голодать нам не придется, это точно, — сказала Рони. — Но хлеба и молока нам будет все-таки здорово не хватать.

День, когда у них не стало хлеба и молока, наступил раньше, чем они ожидали. Конечно, Лита по-прежнему отвечала им, когда они окликали ее вечером на поляне, но она уже не хотела, чтобы ее доили, это они заметили. Теперь Рони выдаивала всего по нескольку капель, и всем своим поведением Лита явно давала понять, что доить ее больше не следует. И тогда Рони обхватила ее голову руками и заглянула ей в глаза.

— Спасибо тебе, Лита, за молоко, которое ты нам давала. На следующий год у тебя будет новый жеребенок, ты это знаешь? И тогда снова появится молоко, но, правда, не для нас, а для твоего жеребенка.

Рони погладила кобылу. Ей хотелось верить, что Лита поняла ее слова, и, обернувшись к Бирку, она сказала:

— Ты тоже должен ее поблагодарить.

Бирк так и сделал. Они долго еще стояли возле Литы, а когда стало смеркаться и они пошли наконец к пещере, кобыла проводила их часть пути. Казалось, она понимает, что пришел конец этому удивительному приключению, которое никак не вписывалось в ее жизнь дикой лошади. Маленькие люди, которые с ней так хорошо обошлись, уходили теперь от нее, а она стояла и смотрела им вслед, пока они не исчезли в ельнике. Тогда она вернулась в свой табун.

Рони и Бирк видели ее иногда, когда приходили на поляну, чтобы скакать верхом, окликали ее, и она всегда отвечала им ржанием. Но ни разу больше она не покинула своего табуна и не подошла к ним. Она была дикой лошадью и никогда не станет домашним животным.

Зато Хитрюга и Дикарь неслись к Рони и Бирку галопом, едва их завидев. Скакать, обгоняя друг друга, с всадником на спине стало теперь для них самым большим удовольствием. А Рони и Бирк радовались этим веселым скачкам по лесу, уж конечно, не меньше коней.

Но вот однажды во время такой прогулки верхом за ними погналась злобная друда. И это повергло лошадей в такой неописуемый ужас, что управлять ими стало невозможно. В конце концов Рони и Бирку ничего не оставалось, как спрыгнуть на землю, отпустив лошадей на волю. Ведь без всадников Хитрюге и Дикарю опасаться было нечего: злобные друды ненавидели и преследовали только людей, а обитателей леса не трогали.

Но Рони и Бирку угрожала серьезная опасность. Они это прекрасно понимали и испугались не на шутку. Они тут же разбежались в разные стороны, чтобы друда не смогла поймать их обоих вместе. А она по глупости своей наверняка захочет схватить их одновременно. И в этой их уловке была единственная надежда на спасение.

Пока злобная друда гналась за Бирком, Рони успела спрятаться. А Бирк уже просто не знал, что ему делать, где притаиться. Но к счастью, друда вдруг вспомнила про Рони, заметалась в поисках девочки и на миг выпустила Бирка из поля зрения. Воспользовавшись этим, он тут же юркнул в щель между двумя валунами. Там он долго сидел, не решаясь пошевельнуться, — боялся, что эта мстительная тварь все же обнаружит его укрытие.

Но оказывается, у злобных друд нет памяти, для них существует только то, что они сейчас видят. Так как и Рони, и Бирк вдруг скрылись, она в тот же миг перестала искать людей, которым собиралась выцарапать глаза. Дрожа от злобы, она полетела назад, в горы, к своим сестрам. Бирк видел, как злобная друда взмыла ввысь и исчезла. Он подождал еще немного, убедился, что она не возвращается, и позвал Рони.

Когда же Рони выползла из-под елки, они принялись плясать на радостях, что спаслись. Какое счастье! Ни одного из них злобная друда даже не царапнула, а ведь могла бы унести в свое логово на вершине горы, и им пришлось бы всю жизнь провести в заточении.

— Я знаю, — сказала Рони, — в нашем лесу бояться нельзя. Но если друда кружит прямо у тебя над головой и вот-вот коснется крыльями твоих ушей, то и вправду становится как-то не по себе.

Хитрюги и Дикаря, конечно, и след простыл, поэтому весь долгий обратный путь в Медвежью пещеру Рони и Бирку пришлось проделать пешком.

— Я готов всю ночь вот так шагать, — сказал Бирк, — только бы злобные друды не пугали тебя.

И они пошли по лесной тропинке, держась за руки, и болтали не закрывая рта, веселые и возбужденные после страха, которого натерпелись. Темнело, наступал прекрасный летний вечер, и они говорили о том, как им хорошо здесь, в лесу, хотя где-то поблизости и существуют злобные друды. Как замечательно жить вот так, на воле — днем под солнцем, ночью под луной и звездами, и слышать тихий ход времен года: весну, которая уже прошла; лето, которое теперь в самом разгаре; осень, которая скоро наступит…

— Но зимой… — начала было Рони и осеклась.

Они видели, как лохматые тюхи, темные тролли и серые гномы шмыгают в кустах и с любопытством следят за ними из-за елок и валунов.

— А ведь всей этой нечисти тут хорошо зимой. Живут себе припеваючи, не зная ни забот, ни печали, — сказала Рони.

И снова умолкла.

— Сестра моя, сейчас лето, — ответил ей Бирк.

Да Рони и сама чувствовала всем своим существом, что сейчас лето.

— Эти дни я буду помнить до тех пор, пока не умру, — сказала она.

Бирк окинул взглядом лес, в котором уже сгустились сумерки, и почувствовал какое-то странное томление в душе. Он еще не понимал, что томление это, которое он посчитал за грусть, и есть состояние восхищения красотой и покоем этого летнего вечера.

— Эти дни… — сказал он и поглядел на Рони. — Да, дни этого лета будут и во мне до конца моей жизни, это я знаю.

Наконец они дошли до Медвежьей пещеры. На площадке перед входом сидел Малыш Клипп и ждал их.

14

Да-да, там сидел Малыш Клипп. Плоский нос, волосы, торчащие во все стороны, всклокоченная борода — таким знала его Рони всю свою жизнь. Теперь он сидел здесь, на пороге пещеры, и ей казалось, что никого прекрасней она никогда не видела. С криком радости кинулась она ему на шею:

— Малыш Клипп! О, это ты!.. Как хорошо!.. Что… что ты пришел!.. — Рони была так счастлива, что не могла говорить.

— Знатный вид отсюда, — сказал Малыш Клипп. — И река, и лес — всё как на ладони.

Рони рассмеялась:

— Да, видно. Ты пришел полюбоваться на реку и на лес?

— Не! Ловиса послала меня тебе хлеб принести. Он развязал кожаный мешок и вынул оттуда пять огромных круглых хлебов.

Тут Рони снова закричала:

— Бирк, гляди! Хлеб!.. У нас есть хлеб! Она взяла один каравай, уткнулась в него лицом, вдохнула его запах, и слезы выступили у нее на глазах.

— Хлеб Ловисы, а я и забыла, что на свете бывает такое чудо!

Рони отломила краюху и впилась в нее зубами. Она отломила кусок и Бирку, но он не взял, стоял мрачный, молчал, а потом ушел в пещеру.

— Ловиса подумала, что у тебя уже нет хлеба, — сказал Малыш Клипп.

Рони все ела хлеб — каким божественно вкусным казался он ей! И тут она остро почувствовала, что тоскует по Ловисе.

— Откуда Ловиса узнала, что я в Медвежьей пещере?

— Ты что, считаешь свою мать дурой, что ли? — фыркнул Малыш Клипп. — А где тебе еще быть?

Он испытующе поглядел на нее. Вот она, их Рони, их красивая маленькая Рони сидит здесь и уплетает хлеб, будто ей ничего в жизни больше и не надо. Теперь ему осталось только выполнить еще одно поручение. Ловиса велела это сделать как-нибудь похитрее, и Малыш Клипп не знал с чего начать, потому что особой хитростью он не отличался.

— Послушай, Рони, — сказал он неуверенно. — А ты домой не собираешься?

Тут в пещере что-то грохнуло — это Бирк подал Рони знак, что слышит их разговор.

Но сейчас для Рони никого, кроме Малыша Клиппа, не существовало. Она так о многом должна была расспросить его, ей так многое хотелось узнать. Малыш Клипп сидел рядом с ней, поэтому, задавая вопросы, она глядела не на него, а только на реку и лес. И спрашивала так тихо, что Малыш Клипп едва ее слышал.

— Ну, как вам там в замке живется?

И Малыш Клипп сказал ей чистую правду:

— Печально у нас в замке, Рони. Возвращайся-ка ты домой!

Рони поглядела на реку и лес.

— Ловиса послала тебя, чтобы ты это сказал?

Малыш Клипп кивнул:

— Да!.. Тяжело нам без тебя, Рони. Все только и ждут, чтобы ты вернулась домой.

Рони поглядела на реку, на лес и тихо спросила:

— А Маттис? Он тоже ждет, чтобы я вернулась домой?

Малыш Клипп выругался:

— Чертов бык! Разве поймешь, что у него на уме и ждет ли он кого-нибудь или нет.

Они немного помолчали, а потом Рони спросила:

— А он хоть вспоминает обо мне?

Малыш Клипп насторожился. Вот именно сейчас, понял он, ему и надлежит проявить мужскую хитрость, поэтому он промолчал.

— Скажи мне все, как есть, Малыш Клипп, Маттис хоть когда-нибудь произносит мое имя?

— Не, — нехотя выдавил из себя Малыш Клипп. — И никто другой в его присутствии не смеет назвать тебя по имени.

Экая незадача! Вот он и выболтал то, о чем Ловиса приказывала ему молчать. Да-да, ловко же эта девчонка из него все вытянула! И он с мольбой взглянул на Рони:

— Все будет в порядке, если ты вернешься в замок.

Рони замотала головой:

— Нет, домой я не вернусь! Никогда! Раз Маттис не считает меня своей дочкой! Скажи ему это, скажи так громко, чтобы все в замке услышали.

— Больно надо, — сказал Малыш Клипп. — Даже Лысый Пер не решится ему такое сказать. Ох-ох-ох, — продолжал Малыш Клипп. — А как Лысый Пер ослабел за последнее время, ужас! Да разве могло быть иначе при всех бедах, которые на нас обрушились? Маттис только и делает, что орет на всех. Кто бы что ни сказал, всё не по нем.

И с разбоем дело обстоит хуже некуда. Лес битком набит солдатней, они тут на днях даже схватили Пельё. И фогт посадил его в карцер на хлеб да воду, а там, в карцере, уже сидели двое из шайки Борки. И говорят, фогт дал честное слово, что до конца этого года выловит всех разбойников из здешних лесов и они, мол, понесут наказание по заслугам. А что это значит «наказание по заслугам»? — спросил Малыш Клипп. — Уж не надумал ли фогт всех нас казнить?

— И теперь он никогда больше не смеется? — спросила Рони.

Малыш поглядел на нее с изумлением:

— Кто? Фогт?

— Нет, Маттис.

И Малыш Клипп рассказал ей, что с того самого утра, когда она у всех на глазах перепрыгнула через пропасть, никто ни разу не слышал, чтобы Маттис засмеялся.

Малыш Клипп собрался уходить, пока окончательно не стемнело. Ему до ночи велено было вернуться в замок, и он заранее боялся предстоящего разговора с Ловисой. Поэтому он еще раз решился попросить Рони:

— Слушай, Рони, возвращайся-ка лучше домой, сделай это для меня, очень тебя прошу. Вернись! Ну, вернись, пожалуйста!..

Но Рони покачала головой и сказала:

— Поблагодари Ловису за хлеб и поцелуй ее тысячу раз!..

И тут Малыш Клипп поспешно сунул руку в свой кожаный мешок и воскликнул:

— Ой, чуть не забыл! Я ведь принес еще соли. Вот бы мне влетело, если бы я забыл тебе ее отдать.

Рони взяла кулечек и сказала:

— Моя мать обо всем подумает. Она знает, что нужно для жизни. Но как она догадалась, что у нас осталось всего-навсего несколько крупинок соли? Ну, скажи?…

— Наверно, любая мать может это почувствовать, — сказал Малыш Клипп. — Все они чувствуют, когда их ребенок нуждается в чем-нибудь.

— Нет, не все, а только такая мать, как Ловиса.

Она долго стояла на площадке и смотрела вслед уходящему Малышу Клиппу, как он легко сбегает по узкой тропинке к лесу, и вошла в пещеру, только когда он скрылся в гуще деревьев.

— Гляди-ка, а ты, оказывается, не ушла с ним, не вернулась все-таки в замок, к своему отцу, — пробурчал Бирк.

Он уже лежал на подстилке из еловых веток. В темноте пещеры Рони не видела его лица, но услышала, что он сказал, и этого было достаточно, чтобы она вспыхнула.

— У меня больше нет отца, — яростно проговорила она. — Но если ты будешь болтать всякий вздор, то имей в виду — я могу обойтись и без брата.

— Прости, сестра, я, наверно, несправедлив, — печально сказал Бирк. — Но ведь иногда я догадываюсь, о чем ты думаешь.

— Ага, — ответила ему из темноты Рони, — я сейчас думаю о том, что прожила на свете одиннадцать зим, и боюсь, что двенадцатая принесет мне смерть. А мне еще очень хочется жить, Бирк. Понимаешь?

— А ты не думай о зиме, — сказал Бирк. — Думай о лете!

Да, сейчас жаркое лето. С каждым днем становилось все жарче, это было самое веселое лето из всех, что Рони помнила. Каждый день в полуденный зной они купались в холодной речке. Они плавали и плескались, как выдры, и течение относило их к тому месту, где грохот водопада был таким оглушающим, что плыть дальше становилось небезопасно. Река обрушивала свои воды с высокой скалы, и тот, кто попал бы в этот кипящий водоворот, простился бы с жизнью.

Но Рони и Бирк точно знали, где надо подплыть к берегу, если не хочешь рисковать.

— Как только увидишь издали Водопадную Жабу, — предупреждала Рони, — стоп! Дальше плыть нельзя.

Водопадной Жабой она называла большой валун, выглядывавший из воды неподалеку от водопада. Для Рони и Бирка он был предостерегающим знаком. Увидев Водопадную Жабу, они тут же поворачивали к берегу, что, к слову сказать, было делом нелегким и требовало больших усилий. Тяжело дыша и посинев от холода, лежали они потом на скале, грелись на солнышке и с интересом наблюдали за выдрами, которые неутомимо плавали и ныряли между прибрежных камней.

Под вечер, когда жара спадала, они отправлялись в лес, чтобы поездить верхом. Правда, после того случая с друдой они не сразу нашли своих лошадей. Хитрюга и Дикарь, видно, так перепугались в тот раз, что избегали теперь и тех, кто сидел на их спинах во время этой страшной погони.

Жеребята еще долго дичились, но потом и они забыли про друд, снова выбегали на поляну по первому зову и так же охотно, как прежде, скакали наперегонки. Рони и Бирк давали им всякий раз вволю набегаться, а потом еще долго спокойно ехали по лесу.

— До чего же хорошо идти рысью в такой теплый летний вечер, — сказала Рони, а про себя подумала: «Почему в лесу не круглый год лето? И почему я не могу быть всегда веселой?»

Она любила лес и все, что его наполняло. Любила все деревья, все бочаги, озера, ручьи, мимо которых они проезжали, все поросшие мхом холмы, все полянки, покрытые земляникой и черникой, все цветы, всех зверей и птиц. Но почему же все-таки грусть подчас одолевала ее? И почему после осени должна непременно наступить зима?

— О чем ты думаешь, сестра моя? — спросил ее Бирк.

— Я думаю о том, что… под огромным камнем живут темные тролли, — сказала Рони. — Весной я видела, как они здесь танцевали. Темных троллей и лохматых тюх я люблю, а вот серых гномов да злобных друд терпеть не могу, так и знай!

— Еще бы! А кто их любит?

Темнеть теперь стало намного раньше. Время белых ночей миновало. По вечерам Рони и Бирк сидели у очага и смотрели, как на белесом небе зажигаются бледные звездочки. Но чем больше сгущалась тьма, тем ярче сверкали звезды и, как раскаленные угли, мерцали над лесом. Небо было еще летним, однако Рони знала, о чем они, мерцая, возвещают: скоро наступит осень!

— Да, я ненавижу злобных друд, — повторила Рони. — А ведь странно, правда, что они нас здесь так долго не тревожат? Видно, они просто не знают, что мы живем в Медвежьей пещере.

— Точно. Ведь их пещеры за лесом, на том склоне горы, на реку они не выходят, — сказал Бирк. — А серые гномы почему-то не проболтались, не то проклятые друды давно бы на нас напали.

Рони содрогнулась.

— Давай лучше не будем о них вспоминать, — сказала она. — А то еще приманим их сюда.

Потом наступила ночь. А вслед за ночью пришло утро. Начинался новый теплый день, и они, как обычно, побежали купаться.

И вот тут как раз и налетели злобные друды. Не одна и не две, а множество — большая страшная стая. Воздух вдруг стал кишмя кишеть ими, с шипом и посвистом мчались они к реке и кричали:

— Ого-го! Эй вы, красивенькие человечки, там, в воде, сейчас потечет ваша кровушка! Ого-го!

— Ныряй, ныряй, Рони! — крикнул Бирк.

Они нырнули и плыли под водой, пока хватило дыхания. А когда вынырнули, то увидели, как потемнело небо от несметной стаи злобных друд, и поняли, что теперь их уж ничто не спасет. На этот раз — это они понимали — им от беды не уйти.

«Похоже, они заботятся о том, чтобы я больше не боялась зимы», — с горечью подумала Рони, вслушиваясь в яростное шипение и сиплый посвист гнусных тварей.



— Эй вы, красивенькие человечки, там, в воде, сейчас вы почувствуете, как остры наши когти!.. Сейчас ваша кровушка потечет, ого-го!..

Злобные друды всегда пугали свои жертвы, прежде чем напасть на них. Чего им в конце концов торопиться? Вонзить когти в мягкое тело, а затем растерзать его в клочья они всегда успеют. Ведь они получали не меньшее наслаждение, когда летали вот так, с посвистом и шипом, вселяя ужас во все живое и ожидая, когда главная друда подаст сигнал: «Пора!»

А пока что она, самая злобная и самая страшная из всех, большими кругами парила над рекой. Ого-го! Ей было не к спеху. Но скоро, очень скоро она первая вонзит свои когти в нежную кожу тех маленьких человечков, что бултыхаются сейчас в воде. Пожалуй, начнет она вон с того черноголового или, может быть?… А рыжего что-то не видно, но ничего, подождем, пока он вынырнет, ого-го! Сколько острых когтей ждут его, не дождутся, ого-го!..

Тут Рони вынырнула, чтобы набрать воздуха. Глазами она поискала Бирка. Где он? Она его не видела, его нигде не было. Она даже застонала от ужаса. Где он? Неужели утонул? Неужели оставил ее одну с этими друдами?

— Бирк! — в отчаянии крикнула она. — Бирк, где ты?

В этот миг главная друда, шипя и свистя, стала падать, как коршун, чтобы схватить ее, и Рони зажмурилась…

«Бирк, брат мой, как же ты оставил меня одну в такую страшную минуту, Би-и-рк!..»

— Ого-го! — шипела главная друда. — Вот теперь-то и потечет кровушка!

Но друде почему-то захотелось еще немного помучить свою жертву, совсем чуть-чуть… Ого-го!.. Она сделала еще один круг над рекой. И тут Рони услышала голос Бирка:

— Сюда!.. Рони!.. Скорей!..

Вниз по течению неслась вырванная порывом ветра березка с зеленой кроной. Вот за нее и ухватился Бирк, чтобы спрятаться в зеленых ветвях. Рони едва разглядела его рыжую голову среди березовой листвы. Да, это был он! Он не бросил ее одну. Какое счастье!

Если хоть чуть помедлить, течение унесет его. Рони снова нырнула и поплыла под водой так быстро, как плывут, когда спасают кому-нибудь жизнь… И вот она уже возле Бирка. Он схватил ее за руку и рывком подтянул к себе. Теперь они оба крепко держались за ствол дерева и неслись по течению, прикрытые сверху густой зеленой листвой.

— Бирк, — прохрипела Рони еле слышно, — а я подумала, что ты утонул.

— Пока еще нет, — прошептал Бирк. — Но скоро мы оба утонем. Слышишь, как гудит водопад?…

Да, Рони слышала этот грозный гул воды, страшный голос водопада. И в эту пенящуюся, бурлящую круговерть их неумолимо несла стремнина. Водопад был уже совсем рядом, Рони это знала, она это чувствовала. А течение разгоняло их березку все быстрее, и все громче грохотал водопад. Вот сейчас, сейчас вода перевалит за гребень, рухнет с ними вниз, и начнется их последний путь, тот, что людям дано совершить лишь один раз.

Ей захотелось быть сейчас поближе к Бирку. Перехватывая руками ствол березы, она придвинулась к нему. Она знала, он думает сейчас то же, что она: лучше водопад, чем друды.

Бирк положил ей руку на плечо. Что бы ни случилось, они будут вместе до конца, сестра и брат, и ничто теперь их не разлучит.

А злобные друды просто обезумели. Куда делись эти маленькие человечки? Ведь пришло уже время рвать их в клочья. Но где они? Почему их не видно?

На реке не было ничего, кроме ветвистой березы, которую мчала стремнина. Детей, притаившихся в ее густой листве, друды не видели и, вопя от ярости, молниями метались над водой…

А Рони и Бирк были уже далеко от их дикой стаи и злобного воя не слышали. Зато они слышали все нарастающий грохот водопада и понимали, что сейчас наступит конец.

— Сестра моя, — прошептал Бирк.

Эти слова Рони не разобрала, но поняла их по движению его губ. И хотя из-за шума падающей воды они не слышали голосов друг друга, они продолжали вести свой разговор. Ведь им надо было успеть так много сказать. Про то, что, когда так сильно любишь, не боишься даже самого страшного, и про то, как хорошо так сильно любить… Вот о чем они говорили, хотя ни единого слова расслышать было невозможно. А потом они разом замолчали, взялись за руки и зажмурились.

Вдруг они почувствовали такой сильный толчок, что очнулись. Березка со всего маху врезалась в Водопадную Жабу. От удара деревцо затормозилось, закружилось в воде, и, прежде чем стремнина снова увлекла его, течение оттеснило березку ближе к берегу.

— Рони! — крикнул Бирк. — Давай рискнем!

Он оторвал ее руки от ветки, за которую она держалась, и оба они оказались в вспененном водовороте. Теперь каждый должен был сам бороться с безжалостной стихией за свою жизнь. Течение неумолимо тащило их к водопаду. А так близка была эта спокойная вода у берега, так близка и недостижима.

«Водопад наверняка победит нас», — подумала Рони.

Сил у нее уже не было вовсе. Сейчас она мечтала только об одном — перестать сопротивляться течению, погрузиться в воду, дать себя унести потоку и навсегда исчезнуть в белой пене. Но совсем рядом с собой она видела плывущего Бирка. Он, повернув голову, глядел на нее. Он все время оборачивался, искал ее глазами, и тогда она решила еще раз попытаться выплыть. И Рони поплыла. Из последних сил, до полного изнеможения.

И вдруг оказалось, что она уже бултыхается в спокойной воде. Бирк вцепился в нее,подхватил и доплыл с ней до берега. Но там силы изменили и ему…

— Но мы должны… Ты должна… — чуть слышно прохрипел он.

Необъяснимо как, но они все же выбрались, полумертвые, на разогретые солнцем прибрежные камни и тут же уснули, а может быть, потеряли сознание и даже не ведали о том, что спаслись.

В Медвежью пещеру они вернулись, когда солнце опустилось уже совсем низко. На каменной площадке у входа в пещеру сидела Ловиса, она ждала их.

15

— Дитя мое, — сказала Ловиса, — почему у тебя мокрые волосы? Ты ныряла?

Рони молча глядела на мать. Ловиса сидела, прислонившись к отвесной скале, такая же незыблемая и надежная. Но как Рони ни была полна любви к матери, она понимала, что лучше бы ей сегодня не приходить. В любой другой день, но только не сегодня! Сейчас она хотела остаться вдвоем с Бирком. Душа ее еще дрожала от всех ужасов и страха, которые им пришлось только что пережить. Лучше бы всего остаться вдвоем с Бирком, чтобы успокоиться и вместе порадоваться тому, что они живы!

Но под скалой сидела Ловиса, ее любимая Ловиса, с которой они так долго не виделись. Мать не должна почувствовать, что пришла не вовремя.

И Рони улыбнулась ей:

— Да, мы немножко поплавали с Бирком. Бирк! Рони стало ясно, что он вот-вот уйдет в пещеру. А этого она не хотела, этого просто нельзя было допустить. И она кинулась к нему и тихо спросила:

— Почему ты стоишь в стороне, почему не поздоровался с мамой?

Бирк холодно взглянул на Рони.

— С незваными гостями не здороваются, этому научила меня моя мать, когда я еще был грудным младенцем.

У Рони пресеклось дыхание. Ее переполняло одновременно и бешенство и отчаяние, и это было нестерпимо больно! А Бирк стоит и глядит на нее холодными, как льдышки, глазами. Тот самый Бирк, который только что был ей самым близким человеком на свете, с которым она хотела вместе погибнуть в водопаде. До чего же легко он отказался от нее и разом стал совершенно чужим. Как она его сейчас ненавидела!

Никогда еще она не испытывала такого чувства горечи. И она ненавидела не только Бирка, а всех, кто ее терзал, кто так безжалостно рвал ее на части: и Бирка, и Ловису, и Маттиса, и злобных друд, и Медвежью пещеру, и лес, и лето, и зиму, и эту Ундису, которая с малолетства учила Бирка разным глупостям, и этих проклятых злобных друд… Нет, их она уже считала! Но наверняка есть и еще кто-то, кого она ненавидит, только не может этого сейчас вспомнить. Ох, до чего она полна ярости, хоть криком кричи! И если бы она сейчас закричала, то горы раскололись бы на части!

Но она не закричала. Она только шепнула Бирку, прежде чем он скрылся в пещере:

— Жаль, что Ундиса не научила тебя быть вежливым, раз уж она взялась тебя хоть чему-то научить.

Рони вернулась к Ловисе и извинилась за Бирка.

— Он устал, — сказала она и замолчала. Потом села рядом с матерью и, уткнувшись лицом ей в колени, заплакала. Но от ее плача горы не раскололись на части, нет, это был тихий, совсем не слышный плач.

— Знаешь, зачем я пришла? — спросила Ловиса.

И Рони пробормотала сквозь слезы:

— Уж наверное не за тем, чтобы принести мне хлеба.

— Нет, не за тем, — сказала Ловиса и погладила ее по волосам. — Хлеб будешь есть, когда вернешься домой.

Рони всхлипнула.

— Я никогда не вернусь домой.

— Тогда Маттис бросится в реку, — спокойно сказала Ловиса.

Рони вскинула голову.

— Из-за меня? Да он даже имени моего не произносит!

— Днем, — сказала Ловиса, — но по ночам он плачет во сне и громко зовет тебя.

— Откуда ты знаешь? Вы снова спите вместе? Он не в каморке Лысого Пера?

— Нет, Лысый Пер не мог больше вынести его страданий. Да и у меня уже не хватает сил, но ведь кто-то же должен быть рядом с ним, когда ему так плохо…

Ловиса долго молчала, а потом сказала:

— Знаешь, Рони, невозможно видеть, когда кому-то так нечеловечески тяжело.

И Рони почувствовала, что на нее накатывает тот самый крик, от которого горы раскалываются на куски, но она изо всей силы стиснула зубы и прошептала:

— Ну а ты сама, Ловиса, если бы ты была ребенком и у тебя был бы отец, который не только отказался от тебя, но даже имени твоего не произносил, ты бы вернулась домой, если бы он сам не позвал тебя?… Не пришел бы за тобой?

Ловиса задумалась.

— Нет, не вернулась бы. Я ждала бы, пока он не придет и не позовет меня.

— А вот этого Маттис никогда не сделает, — сказала Рони.

И она снова зарылась лицом в юбку Ловисы, уже мокрую от ее слез.

Тем временем спустился вечер, потемнело, — оказывается, даже самым тяжелым дням приходит конец.

— Иди спать, Рони, — сказала Ловиса. — А я посижу здесь и тоже немного подремлю. А когда рассветет, уйду.

— Я хочу заснуть у тебя на коленях, — сказала Рони. — И чтобы ты спела мне Волчью песнь, как раньше.

И тут она вспомнила, как однажды сама попыталась спеть Бирку Волчью песнь и как из этого ничего не получилось.

Никогда в жизни она больше не будет ему ничего петь, это уж точно!



Но Ловиса запела. И снова мир стал таким, каким должен быть. К Рони вернулась ее детская безмятежность. Примостив голову на коленях у матери, она спала под звездами глубоким сном и пробудилась, только когда совсем рассвело.

Ловисы уже не было. Но она не взяла с собой своего серого платка, она укрыла им дочку. Рони почувствовала тепло этого платка, как только открыла глаза, и глубоко вдохнула его запах. «Да, он пахнет, как Ловиса, — подумала она, — ее платок пахнет, как тот живой зайчик, который у меня когда-то был».

У очага, съежившись, сидел Бирк, он уперся лбом в ладони, и его медные волосы свисали, закрывая ему лицо. Он показался Рони таким безнадежно одиноким, что ей стало больно. Она сразу все забыла и, волоча по земле платок Ловисы, пошла к нему. Но заговорить с ним сразу не решилась — кто знает, быть может, он хочет, чтобы его оставили в покое.

Но в конце концов она все же спросила:

— Что с тобой, Бирк?

Он взглянул на нее и улыбнулся:

— Сижу и грущу, сестра моя.

— О чем? — спросила Рони.

— О том, что моей сестрой ты бываешь только тогда, когда происходит что-нибудь плохое, ну, как вчера с водопадом. А стоит Маттису позвать тебя, и я тебе уже не брат. Поэтому я и веду себя так глупо. И от этого мне еще грустнее. Вот и все.

«А кому не грустно, — подумала Рони. — Могу ли я не грустить, когда я перед всеми виновата?»

— Да я и не имею права тебя в чем-нибудь упрекнуть, — продолжал Бирж, — все идет так, как должно идти, это я знаю.

Рони испуганно вскинула на него глаза.

— Но ведь ты не откажешься быть моим братом?

— В этом-то все и дело, — сказал Бирк. — Я твой брат навсегда, и ты это знаешь. Но теперь я скажу тебе, почему мне так хотелось прожить это лето спокойно, безо всяких посланцев из вашего замка, и почему я не выношу разговоров о зиме. Если, конечно, ты это хочешь знать.

Больше всего на свете Рони хотелось знать именно это. Она уже много раз спрашивала себя, почему Бирка не пугает зима. «Теперь лето, сестра моя», — говорил он ей всякий раз так спокойно, словно зима никогда и не наступит.

— У нас с тобой есть только это лето, — сказал Бирк. — Без тебя жизнь потеряет для меня всякую цену… Понимаешь?… А когда наступит зима, тебя уже не будет рядом. Ты вернешься в ваш замок.

— А ты? Где ты будешь?

— Здесь, — ответил Бирк. — Конечно, я могу попросить, чтобы меня пустили назад, в башню Борки. Никто меня не выгонит, это я знаю. Но зачем? Тебя я ведь все равно потеряю, даже видеть тебя не буду. Поэтому я останусь в Медвежьей пещере.

— И замерзнешь тут, — сказала Рони.

Бирк рассмеялся:

— Бабушка надвое сказала, может, замерзну, а может, и нет! Я даже надеюсь, что ты будешь иногда приходить ко мне на лыжах, приносить хлеб и соль. А главное, притащишь мне сюда волчью шкуру. Но боюсь, тебе не удастся унести ее из вашей башни.

Рони покачала головой.

— Если эта зима будет такой же, как прошлая, то о лыжах и говорить нечего. Я просто через Волчью Пасть не пройду. Останешься тут по такой зиме, и тебе конец, Бирк, сын Борки.

— Конец так конец, — сказал Бирк. — Но сейчас лето, сестра моя.

Рони как-то странно посмотрела на него.

— Лето… Зима… А кто сказал, что я вернусь в замок Маттиса?

— Я. Сама не пойдешь — я потащу тебя, надо будет, на руках отнесу. Если уж здесь замерзать, то мне одному. Но сейчас лето, и все.

Вечно лето длиться не может, это он знал, и Рони тоже. Но они жили так, словно оно будет длиться вечно, и старались, насколько возможно, заглушить мучительные мысли о зиме. Они хотели насладиться каждым часом этого лета, от предрассветной мглы до черноты ночи. Мелькали дни за днями, они жили словно в каком-то чаду, ни о чем не заботясь. Ведь у них было еще немного времени впереди.

— Только бы ничто не испортило нам эти дни! — сказал Бирк.

И Рони ни о чем другом не думала.

— Я собираю лето, как пчела мед, — сказала Рони. — Собираю летние запасы, которыми буду питаться, когда наступит зима. И знаешь, из чего они состоят?

И она стала рассказывать, как сказку:

— Это будет такой огромный-преогромный пирог. Тесто у него из солнечных восходов, спелой черники, веснушек, которыми усеяны твои руки, лунной дорожки на реке, ярких звезд на черном небе и соснового бора, когда он гудит от зноя… А начинка у этого пирога из солнечных бликов, что горят на стволах сосен, из дрожащих капелек грибного дождя на сосновых иглах. А еще там скачут белки и зайцы, бегают лисицы, и лоси, и дикие кони — весь наш табун. И конечно, купание в реке, и когда мы мчимся верхом… Ну, сам видишь, я пеку этот пирог из всего, что есть лето.

— Отличный пирог из лета! — восхитился Бирк. — Пеки такие всегда.

Все время с раннего утра до ночи они проводили в лесу. Ловили рыбу и охотились они, только чтобы прокормиться, и жили в полном ладу со всем, что их окружало. Они совершали длинные прогулки, наблюдая за зверьем и птицами, лазили на скалы и деревья, скакали верхом, плавали в лесных озерах, где их не пугали злобные друды. Так день за днем уходило лето.

Воздух стал прозрачнее и прохладнее, ночи похолодали, а потом пожелтела и верхушка березы на берегу реки. Они это сразу заметили, когда вышли ранним утром к очагу, но ничего не сказали друг другу.



А потом дни стали холодными, а воздух еще прозрачней. С их площадки открывался теперь бескрайний вид на зеленые леса, но они уже не были такими зелеными, как прежде, а пестрели желтыми и красными пятнами. Вскоре и весь берег реки запылал золотисто-красным огнем. По утрам Рони и Бирк по-прежнему сидели у очага и видели, как все красиво вокруг, но не говорили об этом.

Вечерние туманы над рекой стали гуще, чем прежде. А однажды под вечер, когда Рони и Бирк пошли к роднику за водой, туман заполз в лес, и они вдруг оказались словно в густом белом облаке. Бирк поставил бадью с водой на землю и схватил Рони за руку.

— Ты что? — удивилась Рони. — Испугался тумана? Думаешь, мы заблудимся?

Бирк не сказал, чего он испугался, но стал прислушиваться. И тут же из глубины леса до них донеслось печальное пение, которое он сразу узнал.

Рони тоже стояла и слушала.

— Слышишь? Это поют подземные духи. Наконец-то я их услышала!

— В первый раз? — спросил Бирк.

— Да! — ответила Рони. — Они хотят нас заманить к себе, под землю, ты это знаешь?

— Знаю, — сказал Бирк. — И ты пошла бы за ними?

— Я же не сумасшедшая! Но вот Лысый Пер говорит… — Рони умолкла.

— Что говорит Лысый Пер? — спросил Бирк.

— Так, ничего, — сказала Рони.

Они стояли у родника и ждали, пока разойдется туман, чтобы идти в пещеру. И Рони думала о том, что говорил Лысый Пер: «Когда подземные духи поднимаются в лес и поют, это значит, что наступила осень».

16

Лысый Пер был прав. Когда подземные духи начинают распевать в лесу свои жалостливые песни, наступает осень. Даже если Рони и Бирк не могут в это поверить. Лето медленно умирало, и осенний дождь зарядил с таким мучительным упрямством, что даже Рони он надоел, хотя вообще-то она очень любила дождь.

День за днем сидели они в пещере и слушали, как капли безостановочно барабанят по скалам. В такую сырую погоду им не удавалось развести огонь в очаге. И они так жестоко мерзли, что однажды утром решили побегать по лесу, чтобы хоть немного согреться. Им стало теплее, но они промокли до нитки. Вернувшись в пещеру, они содрали с себя мокрую одежду, завернулись в меховые одеяла и стали глядеть на небо, надеясь увидеть хоть какой-то просвет. Но дождь стеной закрывал выход из пещеры.

— Какое дождливое у нас лето, — сказал Бирк. — Но скоро распогодится, вот увидишь.

Дождь и в самом деле в конце концов прекратился. Но поднялась настоящая буря, которая срывала с берез листья, выкорчевывала вековые ели и сосны. Весь лес гудел. Да, золотая осень миновала. На берегу реки стояли теперь голые деревья и гнулись от порывов безжалостно налетавшего на них ветра.

— Какое ветреное у нас лето, — сказал Бирк. — Но скоро распогодится, вот увидишь.

Однако погода не улучшалась, а ухудшалась. С каждым днем становилось все холоднее. Не думать о зиме стало уже невозможно, для Рони во всяком случае. По ночам ее мучили кошмары. Однажды ей приснилось, что Бирк лежит на снегу мертвенно-бледный, а волосы его покрыты инеем. Она проснулась от своего крика. Было уже светло, и Бирк разжигал огонь в очаге. Она кинулась к нему и с облегчением увидела, что волосы у него по-прежнему рыжие и не припорошены инеем, но лес за рекой впервые побелел от изморози.

— Какое морозное у нас лето, — сказал Бирк с усмешкой.

Рони сердито взглянула на него. Почему он такой спокойный? Как может так легкомысленно шутить? Неужели он не понимает, что их ждет? А может, он ни во что не ставит свою бедную жизнь? В лесу бояться нельзя, это Рони знала, но теперь она испугалась, безумно испугалась того, что с ними случится, когда придет зима.

— Что-то сестра моя приуныла, — сказал Бирк. — Уж не пора ли ей уходить отсюда, чтобы погреться у другого очага?

Она молча вернулась в пещеру и улеглась на своей постели из еловых веток. Бирк сказал «погреться у другого очага», — да ведь у нее же нет другого, ей негде отогреться. Бирк думал об очаге в большом зале замка, это ясно. И конечно же, он знал, что на этом проклятом холоде и она мечтает о нем. Хоть еще разок в жизни согреться! Но Рони не могла вернуться в замок, потому что Маттис не считал ее больше своей дочерью. Значит, она никогда не отогреется у домашнего очага, никогда! Да, вот как обстояло дело!.. Ну и пусть!.. Что толку думать о том, что никогда не сбудется!..

Тут она увидела, что бадья пуста, и собралась идти по воду к роднику.

— Я догоню тебя, как только разожгу огонь! — крикнул ей вслед Бирк.

Ох, как тяжело тащить к пещере бадью воды! Во всяком случае, одной.

Рони шла узенькой тропинкой вниз по крутому склону, осторожно ступая, чтобы не поскользнуться. Когда тропка вошла в лес, Рони побежала между березками и соснами к лесной полянке, где был родник. Но вдруг остановилась как вкопанная. На камне у самого родника кто-то сидел. И представьте себе, это был Маттис! Да, это был он! Это его черные вьющиеся волосы.

Сердце Рони замерло, слезы брызнули из глаз. Она стояла под березой и плакала не таясь. И тут она заметила, что Маттис тоже плачет. Точь-в-точь как в ее сне, — сидит одиноко в лесу и плачет. Он еще не знал, что Рони стоит рядом, но вдруг поднял голову и увидел ее. И тогда он судорожно прижал ладони к глазам. Он был в таком отчаянии, что Рони застала его плачущим, и так беспомощно пытался скрыть слезы, что она не могла на это смотреть. Вскрикнув, побежала к нему и обхватила руками его шею.



— Дитя мое, — шептал он, — дитя мое…

Потом он крикнул громовым голосом:

— Ко мне вернулось мое дитя!

Рони всхлипывала, уткнув лицо в его бороду, а потом спросила:

— Я теперь снова твое дитя, Маттис? Я теперь на самом деле твоя дочь?

И Маттис отвечал сквозь слезы:

— Да. Ты не переставала быть моей дочкой, детка… Моей любимой дочкой, по которой я плакал дни и ночи!.. О боже, как я страдал!

Он чуть отстранил ее от себя, чтобы заглянуть ей в лицо, и смиренно спросил:

— Ловиса сказала, что ты вернешься домой, если я тебя сам об этом попрошу. Это так?

Но Рони молчала. В этот миг она увидела Бирка. Он словно застыл среди берез — в лице ни кровинки, а в глазах одна печаль. Невозможно вытерпеть эту печаль.

— Бирк, брат мой, о чем ты думаешь, когда у тебя такое лицо?

— Это так? — переспросил Маттис. — Ты вернешься со мной в замок?

А Рони молчала и, не отрываясь, смотрела на Бирка.

— Бирк, брат мой, ты помнишь водопад?

— Пойдем, дочь, нам пора, — сказал Маттис.

И Бирк понял, что час пробил, что ему надо проститься с Рони и возвратить ее Маттису. Иначе и быть не могло, ведь он сам этого хотел. И давно ждал этой минуты. Но откуда же взялась такая мучительная боль? Рони, ты даже не знаешь, как мне больно, но иди! Уходи скорей! Уходи немедленно!

— Я тебя еще не просил вернуться домой, детка, — сказал Маттис. — А сейчас прошу… Настойчиво прошу, Рони, вернись ко мне!

«Тяжелее мне еще никогда в жизни не было», — подумала Рони. Сейчас ей придется сказать то, что наверняка убьет отца, это она знала, и все же ей надо это сказать. Сказать, что она не хочет расставаться с Бирком. Что она не может оставить его одного в жутком холоде зимнего леса.

— Бирк, брат мой, ни в жизни, ни в смерти нас ничто не разлучит, разве ты этого не знаешь?

Только теперь Маттис заметил Бирка и тяжело вздохнул. Но потом крикнул:

— Эй ты, Бирк, сын Борки, подойди сюда! Я хочу тебе кое-что сказать.

Бирк нехотя двинулся к нему, но, не пройдя и половины пути, остановился, вызывающе посмотрел на Маттиса и спросил:

— Что тебе надо?

— Охотнее всего я дал бы тебе по шее! — сказал Маттис. — Однако я не стану этого делать. Наоборот, я попрошу тебя пойти с нами в мой замок. Попрошу не потому, что вдруг полюбил тебя. Нет!.. Но моя дочь Рони любит тебя, теперь я это понял, и… может быть… кто знает… я тоже когда-нибудь смогу полюбить тебя… Последние месяцы у меня было время подумать об этом…

Когда до Рони дошел смысл его слов, она почувствовала, что внутри у нее что-то оттаяло. Да-да, что-то начало таять в ней, это она явственно ощутила. Все последнее время она несла в себе, так ей чудилось, ледяную глыбу. Как же отец сумел, сказав всего лишь несколько слов, растопить ее, превратить в журчащий весенний ручей? Как могло вдруг произойти то, что еще минуту назад казалось совершенно невозможным. Ведь случилось настоящее чудо — ей больше не надо будет выбирать между Бирком и отцом. Между двумя людьми, которых она так любит! Теперь она не потеряет ни одного из них!

Она поглядела на Маттиса, и сердце ее переполнилось радостью, любовью и благодарностью. Потом она поглядела на Бирка и увидела, что он не разделяет ее радости. Вид у него был растерянный, во взгляде сквозило недоверие, и Рони не на шутку испугалась. Он ведь такой настойчивый и упрямый, а вдруг он не захочет спасти себя, вдруг он откажется идти с ними!

— Маттис, — сказала Рони, — я должна поговорить с Бирком без тебя.

— Без меня? — спросил Маттис. — Ну, ладно. Тогда я схожу в мою старую Медвежью пещеру, погляжу, как она теперь выглядит. Но давайте побыстрее, потому что нам пора идти домой!

— «Нам пора идти домой», — насмешливо повторил Бирк, как только Маттис ушел. — Интересно, куда это домой? Неужели он думает, что я готов стать у них мальчиком для битья! Да никогда в жизни!

— Мальчик для битья! Ну и глупый же ты, — сказала Рони и вдруг разозлилась, просто рассвирепела: — Ты предпочитаешь замерзнуть в Медвежьей пещере? Так? Да!

Бирк помолчал, а потом негромко сказал:

— Да, предпочитаю.

Рони была в отчаянии.

— Неужели ты не понимаешь, что нельзя так относиться к своей жизни… Свою жизнь нужно беречь! Если ты зазимуешь в Медвежьей пещере, то погубишь свою жизнь и мою!

— Что ты несешь? — воскликнул Бирк. — Твоя-то жизнь здесь при чем?

— А при том, баранья твоя башка, что я останусь с тобой, — закричала Рони вне себя от бешенства и отчаяния. — Захочешь ты этого или нет, все равно будет так!

Бирк долго молча глядел на нее.

— Ты понимаешь, что ты сейчас сказала, Рони?

— Понимаю. Ничто не может нас разлучить! И ты сам, чудак, это знаешь!

И тут Бирк улыбнулся. А улыбка у него была сияющая.

«Как он красив, когда улыбается!»— подумала Рони.

— Твою жизнь я не смогу оборвать, сестра моя. Все, что угодно, только не это! Я пойду за тобой, куда бы ты ни пошла. Даже если мне придется ради этого жить среди разбойников Маттиса, я готов это терпеть пока… пока не задохнусь там…

Они затоптали золу в очаге и увязали вещи. Ну что ж, пора идти. Расставаться с Медвежьей пещерой не хотелось. Но Рони шепнула Бирку на ухо, совсем тихо, чтобы Маттис не услышал и не расстраивался раньше времени:

— Весной мы сюда вернемся!

— Если будем живы, — улыбнулся Бирк. Он уже заранее этому радовался.

И Маттис тоже был очень рад. Он размашисто шагал по лесу далеко впереди детей и так громко и грозно пел, что весь табун диких коней умчался в испуге. Кроме Хитрюги и Дикаря. Они стояли рядком и, наверно, ждали, когда же они снова поскачут наперегонки.

— Нет, не сегодня, — сказала Рони и огладила Хитрюгу. — Но быть может, завтра или послезавтра, а потом каждый день, если не навалит много снега.

Бирк тоже похлопал своего Дикаря по шее.

— Да, мы вернемся, только вы дожидайтесь нас.

Они заметили, что шерстка у молодых жеребцов подросла. Скоро она станет еще длиннее и еще гуще и надежно защитит их от зимней стужи. Да, теперь можно было надеяться, что и Хитрюга, и Дикарь благополучно перезимуют и доживут до весеннего тепла.

Маттис шагал далеко впереди детей и все пел и пел. Рони и Бирк едва поспевали за ним. Дороге, казалось, конца не было, но вот они дошли до Волчьей Пасти. Тут Бирк остановился.

— Маттис, я должен сперва пойти в нашу башню и поглядеть, как там Ундиса и Борка, — сказал он. — Но я тебе очень благодарен, что ты разрешил мне приходить к вам и видеть Рони, когда мне захочется.

— Признаюсь, меня это не очень-то радует, но ты приходи, все-таки приходи… — Потом он рассмеялся — А знаете, что говорит Лысый Пер? Этот глупый старик на самом деле считает, что фогт и его солдаты разделаются с нами поодиночке. Он сказал, что умнее всего было бы сейчас объединиться обеим шайкам, разбойникам Маттиса с разбойниками Борки. И подумать только, какие странные мысли приходят в голову старому хитрецу! — Маттис поглядел на Бирка с нескрываемым сочувствием: — Жаль только, что у тебя отец такой брехун, а то это можно было бы обдумать.

— Сам ты брехун! — дружелюбно воскликнул Бирк, а Маттис в ответ — подумайте только! — приветливо ему улыбнулся.

Бирк протянул Рони руку. И прежде, расставаясь у Волчьей Пасти, они всегда пожимали друг другу руки.

— Мы будем видеться каждый день, дочь разбойника! Да, сестра?

Рони кивнула:

— Каждый-каждый день, Бирк, сын Борки!

Когда Маттис и Рони вошли в каменный зал, там воцарилась мертвая тишина. Никто не осмелился даже заорать на радостях, потому что давно уже Маттис не терпел никакого веселья. И только Лысый Пер не сдержался и высоко подпрыгнул — так он был счастлив. Прыжок этот, правда, всех удивил — в его-то, так сказать, годы! — и к тому же он еще и громко икнул, но как раз это никого не смутило.

— Салют по случаю благополучного возвращения наследницы под отчий кров! — воскликнул он.

Маттис хохотал над этой шуткой так зычно и так долго, что все разбойники растрогались до слез — они были счастливы. Да, с того злополучного утра, когда Рони на глазах у всех перепрыгнула через пропасть на сторону Борки, они в первый раз услышали, как их атаман расхохотался, и поэтому дружно присоединились к нему.

О, как они принялись хохотать! До упаду! Они просто корчились от смеха! И Рони смеялась. А потом из хлева пришла Ловиса и снова в зале воцарилась тишина. Разве пристало смеяться, когда мать встречает свою дочь, вернувшуюся наконец в отчий дом после столь долгого отсутствия? И в эту трогательную минуту глаза у разбойников снова наполнились слезами.

— Знаешь что, Ловиса, — сказала Рони, — принеси-ка сюда большую лохань и погрей, пожалуйста, воду.

Ловиса кивнула.

— Вода уже греется.

— Вот это да! — воскликнула Рони. — Такая мать, как ты, обо всем подумает. А более грязного ребенка свет еще не видел.

— Еще бы! — сказала Ловиса.

Рони лежала в кровати, в тепле, она была и чисто вымыта, и сыта. Она съела целую буханку хлеба, испеченного Ловисой, и выпила большую крынку молока, а после этого Ловиса посадила ее в лохань с горячей водой и терла мочалкой докрасна. Теперь Рони лежала в своей старой кроватке и глядела в щель полога, как догорает огонь в камине. Все как прежде. Ловиса спела Волчью песнь, и пришло время сна. Рони очень устала, но у нее в голове еще бродили разные мысли.

«В Медвежьей пещере сейчас собачий холод, — думала она. — А у меня тепло разливается по всему телу… Разве не странно, что от такой малости чувствуешь себя счастливой?» Потом она подумала о Бирке: «Как он там поживает, как его встретили в башне Борки? Надеюсь, у него тепло тоже разливается по всему телу… — Рони закрыла глаза. — Завтра я спрошу его об этом».

В большом зале стало тихо. И вдруг раздался испуганный голос Маттиса:

— Рони!

— М-м. — промычала она сквозь сон.

— Я только хотел проверить, здесь ли ты, — сказал Маттис.

— А где же еще? — пробормотала Рони. И уснула.

17

Лес, который Рони так любила, и в летней одежде и в осенней, снова стал ей другом. А в последнее время в Медвежьей пещере он казался ей грозным и враждебным. Но теперь они с Бирком скакали верхом по заснеженному лесу, и Рони была счастлива.

— Когда знаешь, что вернешься домой и согреешься в тепле, — сказала она Бирку, — можно быть в лесу при любой погоде. Но если потом корчишься от холода в ледяной пещере и лязгаешь зубами, то дело другое.

И Бирку, который собирался зимовать в Медвежьей пещере, тоже очень нравилось по вечерам греться у огня в башне Борки.

Жить он, конечно, должен был там, у отца с матерью, это он хорошо понимал, да и Рони тоже. Не то вражда между двумя шайками лишь вновь разгорелась бы.

— Ты даже представить себе не можешь, как и Ундиса, и Борка обрадовались, когда я вернулся! — сказал Бирк. — А я, по правде сказать, и не думал, что они меня так любят.

— Вот и живи у них, — сказала Рони. — До весны.

И Маттису было по душе, что Бирк живет в башне Борки.

— Конечно, — сказал он Ловисе, — этот щенок может теперь сюда приходить когда захочет, я сам ему это сказал и даже предложил жить у нас. Но все-таки какое счастье, что его рыжая башка не маячит у меня перед глазами с утра до вечера!

Жизнь в замке Маттиса вошла в свою старую колею, теперь там снова царило веселье. Разбойники снова пели и плясали по вечерам, и раскатистый смех Маттиса снова сотрясал стены… Одним словом, жизнь пошла по-прежнему.

По — прежнему, да не совсем. Борьба с солдатами фогта ожесточилась. Маттис прекрасно понимал, что власти всерьез за него взялись. И он рассказал Рони почему:

— Видишь ли, все началось с того, что как-то темной ночью мы все же вызволили Пельё из тюрьмы, а заодно выпустили на волю и двух разбойников Борки, раз уж они там сидели.

— Малыш Клипп боялся за Пельё, — сказала Рони. — Он думал, они его повесят.

— Моих разбойников не вешают, — сказал Маттис. — Я показал этому проклятому фогту, что со мной шутки плохи!

Лысый Пер с сомнением покачал головой.

— А теперь его солдаты преследуют нас, как назойливые мухи, их полно в лесу, и в конце концов победа будет за фогтом. Сколько раз я должен тебе это повторять, Маттис!

Лысый Пер с утра до вечера твердил только одно:

— Пока еще не поздно — Маттису и Борке надо помириться. Если будет одна сильная шайка разбойников, то, может быть, нам еще как-нибудь удастся совладать с фогтом и его солдатами. Но если останутся две шайки, которые только тем и занимаются, что рвут друг у друга добычу из пасти, словно голодные волки, то всем нам крышка.

Да, Лысый Пер не уставал это повторять. Но Маттис не желал его слушать, и все тут. С него хватало и своих тайных размышлений на этот счет.

— Я знаю, старик, ты говоришь, что думаешь. Конечно, кое в чем ты и прав, но вот ответь, кто будет атаманом этой сдвоенной шайки, как ты считаешь. — И Маттис лукаво усмехнулся: — Борка, что ли?… Ведь я, Маттис, самый сильный и могучий атаман во всех горах и лесах и намерен остаться таковым навсегда. Но вполне возможно, что недотепа Борка этого не понимает.

— Так докажи ему это. Ведь один на один ты его не можешь не одолеть, бык ты эдакий!

Все это хитрый Лысый Пер давным-давно придумал, когда лежал по ночам без сна в своей каморке: единоборство атаманов! Единоборство, которое наконец-то вправило бы мозги Борке и указало бы ему его настоящее место. Это был единственно возможный выход. Тогда в замке разместилась бы только одна шайка и все разбойники вместе могли бы так ловко водить за нос солдат фогта, так отравить им жизнь, что их мутило бы при одной мысли о лесе. Ну разве это не толковый план?

— Я думаю, — сказала Рони, — что самым толковым было бы вообще покончить с разбоем. Между прочим, я всегда так думала.

Лысый Пер ласково улыбнулся ей своей беззубой улыбкой:

— Точно. А ты, Рони, оказывается, очень умная девочка. Но вот я слишком стар и слаб, чтобы втемяшить в башку твоего отца, что с разбоем надо кончать.

Тут Маттис гневно вскинул на него глаза:

— И это говоришь ты? Ты, который был самым заядлым разбойником еще у моего батюшки, а потом и в моей шайке… Ну ты и брякнул — покончить с разбоем! А жить-то нам на что? Об этом ты подумал?

— А-а, вот и выходит, ты просто не знаешь, что на свете есть люди, которые нормально живут, хоть и не разбойничают.

— Знаю! — угрюмо сказал Маттис. — Но как?

— Есть несколько способов, — ответил Лысый Пер. — И один способ я бы тебе даже подсказал, если бы не знал, что ты как был разбойником, так им и останешься до тех пор, пока тебя не повесят… Но вот Рони, когда придет время, я выдам этот маленький секрет.

— А ну, что за секрет? — спросил, нахмурясь, Маттис.

— Так я же сказал, — забормотал Лысый Пер. — Я приберегу его для Рони, чтобы она не оказалась совсем беспомощной, когда тебя вздернут.

— Вздернут… Повесят… — в гневе повторял Маттис. — Не каркай, старая ворона, заткнись!..

Дни шли, а Маттис по-прежнему не слушал советов Лысого Пера. Но однажды утром, еще до того как разбойники Маттиса оседлали своих коней, к Волчьей Пасти прискакал Борка и потребовал встречи с Маттисом. Он привез дурные вести. Поскольку его злейший враг так великодушно помог бежать двум его разбойникам из темницы фогта, он намерен оказать Маттису ответную услугу и предупредить его. В общем, дело такое: ни один разбойник не должен нынче появляться в лесу, если ему дорога жизнь, там идет облава. На рассвете они возвращались с набега, и на их пути оказалась засада. Солдаты схватили двоих из его шайки, а третьего ранили стрелой, когда тот пытался скрыться.

— Вот уж воистину кровавые собаки, — с горечью сказал Борка. — Не дают бедному разбойнику заработать на кусок хлеба.

Маттис нахмурился:

— Нет, хватит! Мы им покажем, где раки зимуют. Больше этого терпеть нельзя.

Правда, он тут же спохватился, что сказал «мы», тяжело вздохнул и выжидающе замолчал, смерив Борку оценивающим взглядом.

— Может быть, нам все-таки… следовало… надо бы… объединиться… — в конце концов выдавил он из себя, хотя ужас охватил его от этой фразы. Так разговаривать с атаманом Боркой! И его отец, и его дед, и прадед перевернулись бы в гробах, если бы услышали эти слова.

Но что до Борки, то он засиял как медный грош.

— Наконец-то я услышал от тебя то, что давно хотел услышать, Маттис! Одна сильная шайка. Вот это было бы толково. Под командой одного сильного атамана! И я знаю, кто подошел бы для этого дела, — сказал он и ударил себя кулаком в грудь. — Крепкий, как камень, и трудолюбивый, как вол, силы хоть отбавляй!..

Тут Маттис расхохотался, да так жутко, что у всех, кто стоял вокруг, от ужаса мурашки пошли по спине.

— А ну-ка, подойди поближе, я тебе покажу, кто тут атаман.

А между прочим, все произошло именно так, как хотел Лысый Пер. Решено было устроить поединок атаманов. С этим предложением согласились и Маттис, и Борка. Как разволновались разбойники Маттиса! Утром в день поединка в большом зале замка они подняли такой крик, что Ловисе пришлось всех их выгнать во двор.

— Что вы галдите? Вон отсюда! — крикнула она. — Хоть уши затыкай!

С нее хватало одного Маттиса, который топал сейчас по каменным плитам пола, устрашающе скрипел зубами и хвастливо заявлял, что он так разукрасит Борку, что даже Ундиса его не признает.

— Цыплят по осени считают, как говаривала моя мама, — сказал Лысый Пер и презрительно фыркнул.

А Рони было стыдно за отца — так он хорохорился и жаждал крови Борки.

— Во всяком случае, я не собираюсь глазеть, как ты будешь его разукрашивать.

— А тебе и не положено, — ответил Маттис.

По установившемуся обычаю, женщинам и детям не разрешалось присутствовать на поединках атаманов. Считалось недопустимым, чтобы они смотрели на «медвежьи бои»— так назывались у них такие кулачные схватки. И честно говоря, поединки эти вполне заслуживали название медвежьих боев, потому что велись они очень грубо и безо всяких правил.

— А вот Лысому Перу быть там положено, — сказал Маттис. — Ты, правда, что-то плоховат стал, старик, но «медвежий бой», я думаю, взбодрит тебя. Пошли, Лысый Пер, я посажу тебя на свою лошадь. Пора выезжать!

Утро было солнечным, но холодным, и земля покрылась инеем. На поляне перед Волчьей Пастью уже толпились разбойники Маттиса и разбойники Борки, все с копьями. Плотным кольцом окружили они Маттиса и Борку. Вот сейчас-то и станет ясно, кому из них быть атаманом.

На скале, нависшей над поляной, восседал Лысый Пер, завернутый в волчью шкуру. Он выглядел как старый взъерошенный ворон, но глаза его горели нетерпением, и он с большим интересом следил за тем, что происходит внизу, на поляне.



Бойцы разделись до рубашек, скинули сапоги и переминались теперь с ноги на ногу на подмерзшей земле. Потом они стали напрягать и растирать мускулы на руках и подпрыгивать на месте, чтобы разогреться.

— Э! Да ты посинел от холода, Борка! — задиристо выкрикнул Маттис. — Но не волнуйся, скоро тебе станет жарко!

— Сдается мне, что и ты не замерзнешь! — в тон ему ответил Борка.

В «медвежьих боях» разрешалось применять все коварные приемы и запрещенные удары. Можно было толкаться и щипаться, царапаться и кусаться, выворачивать суставы и выдирать волосы, можно было даже бить ногами куда ни попади, но только не в низ живота. Такой удар считался позорным, и тот, кто себе это позволял, проигрывал бой.

Фьосок подал наконец знак, и тотчас Маттис и Борка с криком кинулись друг на друга.

— До чего же жалко, что ты такой брехун! — закричал Маттис, схватив Борку своими медвежьими лапищами поперек туловища и сжав его, правда, еще не изо всей силы, однако Борка разом вспотел. — А не то я бы давно сделал тебя своим помощником. — Тут он стиснул его посильнее, применив особый прием. — И мне не пришлось бы сейчас выдавливать из тебя потроха. — Тут он так обхватил Борку, что тот захрипел.

А когда Борке надоело хрипеть, он изловчился и изо всех сил боднул Маттиса в лицо своей тяжелой головой, да так, что у того из носа фонтаном хлынула кровь.

— А мне очень жаль, — крикнул Борка в ответ, — что приходится уродовать такую физиономию, — и он еще раз боднул Маттиса головой в нос, — потому что ты и так похож на огородное пугало! — Тут Борка схватил Маттиса за ухо. — Два уха? Зачем тебе? Хватит и одного!

А Маттис в ответ так сильно стиснул Борку, что у него разжались пальцы. И в тот же миг Борка уже лежал на земле, а Маттис своей твердой, как железо, пятерней утюжил плоское лицо своего противника, и, казалось, оно становится от этого еще площе.

— Как обидно, что мне придется изуродовать тебя, как бог черепаху, и Ундиса будет лить слезы всякий раз, как посмотрит на тебя при свете дня.

И он снова с силой потер ладонью лицо Борки, но Борка сумел вцепиться зубами в его руку. Маттис взвыл. Он пытался выдернуть руку, но Борка не разжимал своих могучих челюстей, пока ему не пришлось вздохнуть. Тогда Маттис навалился на него всей своей тяжестью. И тут выяснилось, что у Борки хоть и железные зубы, но сравниться в силе с Маттисом он все-таки не может.

Вот и окончен бой. Маттис предстал перед всеми как победитель. И пусть лицо его было в крови, подтеках, а рубаха изодрана в клочья, сомнений в том, что атаман именно он, ни у кого больше не было. Это признали теперь все разбойники, хотя некоторые и не без труда, а тяжелее всех признание это далось самому Борке.

Вид у него был ужасный, он чуть не плакал. И Маттису захотелось сказать ему несколько утешительных слов:

— Брат Борка! Да, отныне мы с тобой братья. Знай, что до конца твоих дней ты сохранишь званье атамана и почет и людьми своими ты будешь сам распоряжаться. Но никогда не забывай, кто самый могучий атаман во всех горах и лесах, и помни, последнее слово всегда остается за мной.

Борка молча кивнул, особой разговорчивостью он в эту минуту не отличался.

В тот же вечер Маттис устроил в большом зале пир для обоих шаек, и своей, и Борки. Что это был за пир! Сколько там было всего съедено! Сколько выпито пива!



А Маттис и Борка сидели рядышком за пиршественным столом и то смеялись, то утирали слезы, вспоминая детские годы, и все больше чувствовали себя братьями. Перебивая друг друга, они рассказывали разбойникам, как ловили крыс в старом свинарнике, ну и про всякие другие проказы, и все охотно их слушали и громко хохотали, когда было смешно.

Рони и Бирк, которые сидели за дальним концом стола, тоже веселились от души, слушая рассказы отцов. Их звонкий смех звенел, словно колокольчики, на фоне хриплого хохота разбойников, доставляя большую радость и Маттису, и Борке — ведь столько долгих месяцев в замке не звучал смех их детей, и они еще не привыкли к тому, что ребята снова с ними. Какое это счастье! Смех Рони и Бирка был для Маттиса и Борки лучше любой, самой распрекрасной музыки, и они вспоминали все новые и новые забавные случаи из своего детства, чтобы повеселить детей.

Но вдруг Маттис сказал:

— Послушай, Борка, не огорчайся, что сегодня все так вышло. Быть может, шайка Борки доживет и до лучших времен. Когда мы с тобой уйдем навсегда, твой сын станет атаманом, так я думаю. Потому что моя дочь не желает быть атаманом. А когда она говорит «нет», то уж это точно нет. Вся в мать!

Борка необычайно обрадовался, когда это услышал. Но Рони крикнула ему с другого конца стола:

— А ты думаешь, что Бирк захочет стать атаманом?

— А то! — убежденно воскликнул Борка.

Тогда Бирк встал и не спеша вышел на середину зала, так, чтобы все его видели. Он поднял правую руку и произнес торжественную клятву о том, что никогда ни за что не станет разбойником, что бы ни случилось.

В зале воцарилось тягостное молчание. Горькие слезы застлали глаза Борки, он был в отчаянии от клятвы сына, он не мог этого понять. Но Маттис и тут попытался утешить Борку:

— Я уже смирился с этим, — сказал он. — И ты смиришься. Нынче мы для детей не указ. Они поступают как хотят. И тут уж ничего не поделаешь, хотя это очень тяжело.

Оба атамана долго сидели молча, и будущее представлялось им в мрачном свете. Пройдет немного лет, а их гордая разбойничья жизнь будет казаться людям фантазией, сказкой, выдумкой, воспоминания быстро поблекнут, никакого следа нигде не останется.

Но постепенно они все же вернулись к рассказам об охоте на крыс в свинарнике и решили все же радоваться жизни, несмотря на своеволие детей. А разбойники просто из кожи вон лезли, стараясь бодрыми песнями и дикими плясками заглушить печаль своих атаманов. Они стучали каблуками так, что каменные плиты пола прямо ходуном ходили. Бирк и Рони скакали вместе со всеми, и Рони научила Бирка нескольким изумительным двойным и тройным разбойничьим прыжкам.

Тем временем Ловиса и Ундиса сидели в другой комнате, ели, пили и болтали. Почти на все женщины смотрели по-разному, но в одном они сходились: как прекрасно, когда тебя хоть иногда оставляют в покое и ты можешь не слушать этого оглушительного мужского хохота.

А пир тем временем шел своим чередом. До тех пор, пока Лысый Пер вдруг не свалился без чувств от усталости. Несмотря на свой почтенный возраст, он провел вместе со всеми прекрасный, веселый день, но теперь силы изменили ему, и, когда он пришел в себя, разбойники отвели старика в его каморку. Очень довольный, он повалился в полном измождении на свою кровать, и Рони укрыла его меховым одеялом.

— Скажу честно, мне легко на сердце от того, что ни один из вас, ни ты, ни Бирк, не хочет стать разбойником. В мои годы разбойничать было удовольствие — риск, веселье, но теперь это очень опасное дело. Оглянуться не успеешь, как уже болтаешься на виселице.

— А кроме того, когда у людей отнимают их вещи, они плачут и кричат, а я не хочу, чтобы люди плакали и кричали.

— Верно, — сказал Лысый Пер, — ты бы этого не вынесла. А теперь я хочу доверить тебе один маленький, но прекрасный секрет, конечно, если ты обещаешь молчать как рыба.

И Рони обещала.

Тогда Лысый Пер взял ее теплые ручки в свои, такие холодные, и стал рассказывать.

— Послушай, радость моей души, — начал он. — Когда я мальчишкой бродил по лесу, точь-в-точь как ты сейчас, я однажды спас жизнь одному маленькому серому гному, которого хотели погубить злые друды. По чести сказать, серые гномы — отвратительные твари, но этот был совсем не похож на других, и к тому же он так благодарил меня, что я просто не знал, как от него избавиться. И представляешь, он вбил себе в голову, что обязательно должен мне что-то подарить. И знаешь… Гляди-ка, а вот и Маттис пришел к нам, — сказал Лысый Пер, потому что в дверях вдруг появился Маттис.

Он пришелузнать, почему Рони так долго не возвращается в зал.

— Пир уже кончился, — сказал он, — пора петь Волчью песнь.

— Сперва я должна дослушать сказку.

И пока Лысый Пер шептал и шептал ей что-то на ухо, Маттис стоял на пороге каморки и ждал ее.

— Как хорошо! — воскликнула Рони, когда дослушала все до конца. — Как хорошо!..

Наступила ночь, и вскоре весь замок Маттиса со всеми его разбойниками погрузился в сон. Не спал только сам Маттис. Он громко вздыхал и протяжно стонал, лежа на кровати. Конечно, Ловиса смазала его синяки и ссадины целебной мазью, но это не помогало. Теперь, когда поединок был уже позади, у него болело все тело, каждый ушиб, каждая царапина давала себя знать. Маттис не мог сомкнуть глаз, и его бесило, что Ловиса так спокойно спит рядом с ним. Наконец он не выдержал и разбудил ее.

— У меня все тело ноет. А ты спишь, как сурок… — простонал Маттис. — Одна утеха, что этому негодяю Борке сейчас не лучше, чем мне. А может, еще и похуже! А?…

Ловиса повернулась к стене.

— Все мужчины… — начала она, но не договорила, потому что уснула.

18

— Нечего старикам торчать на «медвежьих боях» и рассиживаться на холодных скалах, — строго сказала Ловиса, когда на утро выяснилось, что Лысого Пера трясет озноб, что у него ноют все суставы и он не желает вставать с постели.

Впрочем, вставать он не захотел и после того, как озноб прошел.

— В конце концов, глядеть вокруг я могу и лежа не хуже, чем сидя, — сказал он.

Всякий день Маттис заходил в каморку Лысого Пера, чтобы рассказать старику, как протекает их разбойничья жизнь после объединения шаек. Пока все обстояло как нельзя лучше. Борка вел себя вполне прилично и не бунтовал. А вообще-то он толковый малый, и теперь, когда они действуют сообща, им одна за другой сопутствуют удачи, а солдат фогта они так ловко водят за нос, что сердце радуется.

— Вот увидите, скоро все солдаты сбегут из леса, — хвастался Маттис.

— Цыплят по осени считают, — бормотал Лысый Пер, но Маттис не обращал внимания на слова старика, да у него и не было времени долго тут рассиживаться.

— Мощи ты наши! — любовно воскликнул он и на прощание похлопал Лысого Пера по плечу. — Постарайся хоть немного мяса нарастить на свои кости, чтобы поскорее встать на ноги!

Ловиса просто из кожи вон лезла, чтобы угодить Лысому Перу. То горячий крепкий бульон принесет, то какое-нибудь особое блюдо, которое старик прежде любил.

— Ешь, пока не остыло, — упрашивала она, — хоть ложечку, чтобы согреться изнутри.

Но даже кипящий бульон не мог выгнать холод из тела Лысого Пера, и это тревожило Ловису.

— Надо перевести его сюда в зал, поближе к очагу, — сказала она как-то вечером Маттису. — Пусть отогреется у огня.

Маттис взял его на руки и, как больного ребенка, вынес из каморки и уложил на свою постель. Теперь Лысый Пер спал рядом с Маттисом, а Ловиса перебралась к Рони.

— Наконец-то я, бедняга, хоть немножко оттаю, — радовался Лысый Пер.

Наутро Лысый Пер отказался возвращаться в свою каморку. В этой широкой кровати ему было хорошо, он в ней и остался. Лежа, старый Пер наблюдал, как Ловиса управляется со своими домашними делами, по вечерам вокруг него собирались разбойники и хвастались своими подвигами, а Рони рассказывала о том, как они с Бирком провели этот день в лесу, и Лысый Пер был доволен.

— Вот так я и должен жить, пока жду… — сказал он как-то.

— Чего? — спросил Маттис.

— А ты как думаешь. — вопросом на вопрос ответил Лысый Пер.

Догадаться Маттис в тот раз так и не смог, но он с тревогой замечал, что старик день ото дня все худеет и слабеет, и спросил Ловису:

— Чего ему не хватает, а?

— Лет ему много, вот что.

Маттис с испугом поглядел на жену.

— Но, надеюсь, он от этого не умрет?

— Умрет, — сказала Ловиса.

— Молчи! — закричал Маттис и заплакал. — Я не позволю ему умирать!

Но Ловиса лишь покачала головой.

— Ты многое можешь, Маттис, — сказала она. — Но тут ты бессилен.

А уж как Рони беспокоилась о Лысом Пере! Чем больше старик ослабевал, тем дольше сидела она возле него. Теперь Лысый Пер лежал все чаще с закрытыми глазами, но иногда поднимал веки, глядел на девочку, улыбался ей и говорил:

— Радость души моей, смотри не забудь того, что я тебе сказал!

— Не забуду, — отвечала Рони. — Только бы найти его.

— Найдешь, найдешь, — уверял ее Лысый Пер. — Прийдет время, и ты его найдешь.

— Хорошо бы, — сказала она.

Бежали дни, и Лысый Пер все больше слабел. И вот настала ночь, когда никто не лег спать. Вся шайка собралась вокруг Лысого Пера — и Маттис, и Ловиса, и Рони, и все разбойники. Лысый Пер лежал неподвижно, прикрыв глаза. Маттис испуганно вглядывался в лицо старика, отыскивая в нем признаки жизни, но, несмотря на яркий огонь в очаге и резкий свет свечи, которую зажгла Ловиса, у кровати Лысого Пера было темно, и никаких признаков жизни Маттис заметить не смог. И тогда он закричал:

— Он умер!

Но тут Лысый Пер открыл глаза и с упреком поглядел на Маттиса.

— Нет, я не умер, — прошептал он. — Неужто ты думаешь, что я такой невежа, что уйду от вас, не попрощавшись?

Потом он снова закрыл глаза и долго лежал так, а все молча стояли вокруг и вслушивались в его прерывистое дыхание.

— А вот теперь пора, — тихо сказал Лысый Пер и снова открыл глаза. — Теперь, братья мои, прощайте… Я умираю…

И он умер.

Рони никогда не видела, как умирают люди, и она заплакала.

«Но ведь старик так устал жить, — подумала она. — Особенно за последние дни. Может, он ушел куда-нибудь отдохнуть, и мы только не знаем куда».

А Маттис шагал по залу из угла в угол, рыдая в голос и выкрикивая:

— Как же так? Ведь он всегда был, а теперь его нет. — Маттис все повторял и повторял эти слова: — Как же так? Он всегда был, а теперь его нет!

И тогда Ловиса сказала:

— Маттис, неужели ты не знаешь, что никому не дано быть всегда. Мы рождаемся, живем и умираем, таков закон жизни. Чего же ты убиваешься?

— Как мне его не хватает! — вдруг закричал Маттис. — Просто сердце останавливается в груди.

— Хочешь, я тебя обниму? — спросила Ловиса.

— Да! Обними, обними поскорей! — крикнул Маттис. — И Рони пусть тоже обнимет.

Так и сидел он, попеременно прижимаясь то к Ловисе, то к Рони, и оплакивал Лысого Пера. Сколько он себя помнил, Лысый Пер всегда был рядом с ним, а теперь его не стало.

На другой день они похоронили Лысого Пера у реки. Зима придвинулась еще ближе. Впервые пошел снег, и белые сырые хлопья падали на гроб, который несли на руках Маттис и его разбойники. Гроб этот Лысый Пер выстругал себе сам, еще когда был молодым, и всю свою жизнь хранил его в чулане для одежды.

«Разбойнику гроб может понадобиться в любую минуту», — говаривал в свое время Лысый Пер, а все последние годы удивлялся, что он ему все еще пока не понадобился.

«Все равно рано или поздно он мне пригодится».

И вот теперь пригодился.

Траур по Лысому Перу омрачил жизнь живущих в замке. Всю долгую зиму Маттис ходил мрачнее тучи, да и все разбойники тоже были невеселы, потому что их настроение всегда зависело от настроения Маттиса. А Рони с Бирком от всей этой печали убегали в лес. Там, как и везде, теперь воцарялась зима. И когда Рони мчалась на лыжах вниз по склону горы, то забывала обо всем печальном. Но стоило ей переступить порог замка и увидеть мрачного Маттиса, который молча и неподвижно сидел у камина, как горе снова обступало ее.

— Утешь меня, Рони, — просил Маттис. — Расскажи что-нибудь…

— Скоро снова придет весна, и тебе станет легче, — говорила она, но Маттис в это не верил.

— Лысый Пер никогда больше не увидит весны, — говорил он со вздохом.

И на это у Рони не было слов утешения.

Зима казалась бесконечной, но все же она кончилась, и пришла весна. Она всегда приходит, не считаясь с тем, умер ли кто-нибудь или нет. Маттис повеселел, как всегда весной, он уже насвистывал и распевал песни, когда во главе своих разбойников скакал через Волчью Пасть. А там, внизу, его уже поджидал Борка со своими людьми. Эге-гей! Сейчас после долгой зимы снова начнется развеселая разбойничья жизнь! И оба атамана, и Маттис, и Борка, радовались этому, ведь ничего другого, кроме как разбойничать, они не умели делать. Они родились разбойниками и останутся ими всю свою жизнь.

А вот дети их оказались куда умнее и радовались совсем другим вещам. Например, тому, что уже почти растаял снег и они снова смогут ездить верхом, или тому, что скоро, очень скоро переберутся в Медвежью пещеру.



— А еще, Бирк, я рада тому, что ты не хочешь быть разбойником.

Он рассмеялся:

— Я же поклялся! Вот только на что мы будем с тобой жить, когда вырастим?

— Известно на что, — сказала Рони. — Мне Лысый Пер сказал, мы будем искать серебряные самородки.

И она рассказала Бирку секрет о серебряной горе, которую маленький серый гном показал Лысому Перу в благодарность за то, что тот спас ему жизнь.

— Он говорил, что там попадаются самородки серебра величиной с валун, — сказала Рони. — И кто знает, может, так оно и есть. Лысый Пер клялся, что это чистая правда. Я знаю, где эта гора. Мы можем поскакать туда на конях и увидеть все своими глазами.

— Это не к спеху, — ответил Бирк. — Только никому об этом не болтай, а не то туда побегут все разбойники и растащут до нас все самородки.

Рони рассмеялась:

— Ты такой же хитрый, как и Лысый Пер. Ведь наши разбойники ненасытны на добычу, как ястребы. Поэтому Лысый Пер и не велел мне никому, кроме тебя, об этом рассказывать.

— Пока, во всяком случае, мы вполне обходимся и без серебряных самородков, сестра моя. Нам здесь, в Медвежьей пещере, нужны совсем другие вещи.

Весна все больше вступала в свои права, а Рони никак не решалась сказать отцу, что хочет снова перебраться в Медвежью пещеру. Но Маттис и сам все понимал, и никогда нельзя было предсказать, как он поступит.

— Моя старая пещера великолепное место! — воскликнул он вдруг ни с того ни с сего. — А весной там особенно прекрасно. Как ты считаешь, Ловиса?

Ловиса хорошо знала своего мужа с его внезапными переменами настроения, и слова Маттиса нимало ее не удивили.

— Перебирайся туда, детка, — сказала она, — раз отец тебе это советует. Но мне тебя будет очень не хватать.

— А осенью ты ведь вернешься домой, как всегда, — сказал Маттис, словно Рони со дня рождения каждую весну уходила из замка, а осенью возвращалась.

— Ага, как всегда, — заверила его Рони, удивленная тем, что все обошлось так легко.

Она — то ожидала слез и криков, а тут перед ней сидел Маттис с таким же веселым видом, какой у него бывает, когда он вспоминает свои дурацкие детские проделки в старом свинарнике.

— Да, когда я жил в Медвежьей пещере, я был о-го-го какой бесстрашный, все мне было нипочем. Да и вообще, если хочешь знать, та пещера — моя, не забывай об этом. Может статься, я буду навещать вас время от времени.

Когда Рони рассказала Бирку об этом разговоре, он великодушно усмехнулся:

— По мне, пусть приходит. Время от времени. Если его курчавая черная голова не будет там постоянно маячить, это уже счастье.

Раннее утро. Прекрасное, как утро первого дня творения. Рони и Бирк отправились в Медвежью пещеру. Вот они идут по лесу, а вокруг торжествует весна. На всех деревьях, зеленых кустах, во всех водоемах бушует бурная жизнь: всё щебечет, шелестит, стрекочет, поет и плещется, везде звенит юная и яростная весенняя песнь.

И вот они наконец добираются до своей пещеры, до своего дома, скрытого в глухом лесу. Тут все как и прежде, ничто не изменилось, все хорошо знакомо, все на своих местах. И река, которая гудит там, глубоко внизу, и лес, освещенный утренним солнцем. Но весна эта новая, хоть и такая же, какими вообще всегда бывают весны.

— Ты только не пугайся, Бирк, я сейчас должна выкричаться. Ты слышишь весну?



И Рони закричала пронзительно и громко, как птица. Это был яростный, ликующий крик. Он разнесся далеко-далеко над лесами, над горами и над рекой.

Конец

1

Эре — мелкая монета в Швеции.

(обратно)

2

Остермальм — пригород Стокгольма.

(обратно)

Оглавление

  • Астрид Линдгрен. Лучшие сказки
  •   Об авторах
  •     Писательница
  •     Переводчик
  •     Художница
  •     Художник
  •   Пеппи Длинныйчулок
  •     Пеппи поселяется в вилле «Курица»
  •       I Как Пеппи поселилась в вилле «Курица»
  •       II Как Пеппи ввязывается в драку
  •       III Как Пеппи играет с полицейскими в салочки
  •       IV Как Пеппи идет в школу
  •       V Как Пеппи лезет в дупло
  •       VI Как Пеппи устраивает экскурсию
  •       VII Как Пеппи идет в цирк
  •       VIII Как к Пеппи забираются воры
  •       IX Как Пеппи приглашают на чашку кофе
  •       X Как Пеппи спасает двух малышей
  •       XI Как Пеппи празднует свой день рождения
  •     Пеппи собирается в путь
  •       I Как Пеппи отправляется за покупками
  •       II Как Пеппи пишет письмо и идет в школу
  •       III Как Пеппи участвует в школьной экскурсии
  •       IV Как Пеппи идет на ярмарку
  •       V Как Пеппи терпит кораблекрушение
  •       VI Как Пеппи принимает дорогого гостя
  •       VII Как Пеппи устраивает прощальный пир
  •       VIII Как Пеппи отправляется в плавание
  •     Пеппи в стране Веселии
  •       I Как у Пеппи покупают виллу «Курица»
  •       II Как Пеппи подбадривает тетю Лауру
  •       III Как Пеппи ищет кукарямбу
  •       IV Как Пеппи изобретает новый вид спорта
  •       V Как Пеппи получает письмо
  •       VI Как Пеппи отправляется в плавание
  •       VII Как Пеппи сходит на берег
  •       VIII Как Пеппи разговаривает с акулой
  •       IX Как Пеппи объясняется с Джимом и Буком
  •       Х Как Пеппи проучила бандитов
  •       XI Как Пеппи покидает страну Веселию
  •       XII Пеппи не хочет быть взрослой
  •   Три повести о Малыше и Карлсоне
  •     Повесть первая Малыш и Карлсон, который живёт на крыше
  •       Карлсон, который живёт на крыше
  •       Карлсон строит башню
  •       Карлсон играет в палатку
  •       Карлсон держит пари
  •       Проделки Карлсона
  •       Карлсон играет в привидения
  •       Карлсон выступает с учёной собакой Альберг
  •       Карлсон приходит на день рождения
  •     Повесть вторая Карлсон, который живёт на крыше, опять прилетел
  •       Карлсон, который живёт на крыше, опять прилетел
  •       Дома у Карлсона
  •       Карлсон шумит
  •       Карлсон устраивает пир
  •       Карлсон и телевизор
  •       Звонок Карлсона
  •       Малютка привидение из Вазастана
  •       Карлсон не привидение, а просто Карлсон
  •       Гордая юная девица улетает далеко-далеко!
  •       Красивый, умный и в меру упитанный
  •     Повесть третья Карлсон, который живёт на крыше, проказничает опять
  •       Каждый имеет право быть Карлсоном
  •       Карлсон вспоминает, что у него день рождения
  •       Карлсон — первый ученик
  •       Карлсон ночует у Малыша
  •       Карлсон устраивает тарарам и блины
  •       Карлсон — лучший в мире специалист по храпу
  •       Карлсон — лучший в мире ночной проказник
  •       Карлсон открывает дяде Юлиусу мир сказок
  •       Самый богатый в мире Карлсон
  •     Послесловие
  •   Рони, дочь разбойника
  •     Л. Лунгина Об Астрид Линдгрен и её новых героях
  •     1
  •     2
  •     3
  •     4
  •     5
  •     6
  •     7
  •     8
  •     9
  •     10
  •     11
  •     12
  •     13
  •     14
  •     15
  •     16
  •     17
  •     18
  • *** Примечания ***