"Орчонок" [Zora4ka] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
====== “Орчонок” ======
А вот по глазам — тут уж и вблизи и издали не спутаешь. О, глаза — значительная вещь. Вроде барометра. Все видно — у кого великая сушь в душе, кто ни за что ни про что может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всякого боится.
Михаил Булгаков, «Собачье сердце»
Я начал жизнь в трущобах городских
И добрых слов я не слыхал.
Когда ласкали вы детей своих,
Я есть просил, я замерзал.
Вы, увидав меня, не прячьте взгляд,
Ведь я ни в чём, ни в чём не виноват.
Юрий Цейтлин, «Генералы песчаных карьеров»
С самого утра клубы темных зачарованных туч над цитаделью извергли из себя добрую тысячу котлов ледяного дождя, и утоптанная земля лагеря превратилась в чавкающее грязевое месиво. По правде говоря, не такая уж эта земля была – песок да пепел. Ни травинки, ни былинки, все пропахло гарью, гнилым мясом, волчьим пометом и оружейной смазкой. Грязные полы походных шатров набрякли от влаги и лишь слегка качались на ветру.
Шуйра остервенело почесал плечо, выцепив из свалявшегося кожуха приятно лопнувшую на зубах вошь, и протянул к огню озябшие пальцы. Полдня у орчонка не получалось добраться до костра – грелись сородичи покрупнее, отпихивали прочь, щедро одаривая затрещинами. Теперь же лагерь затих, опустел. Одни спят, другие в западный лес за добычей пошли, а то совсем уже жрать нечего, прогорклая волчатина всем опротивела, а орчатину в начале осени нельзя, якобы время не голодное, войско Владыки должно себя беречь. Шуйра считал, что рядом с цитаделью в любое время года голодно, а по осени даже крыс не найдешь – забиваются в норы. Но помалкивал, ибо его не спрашивали. Да и вообще нечего умничать, когда ты тощий, бледнокожий до неприличия и обладаешь самым писклявым голосом в округе. Впрочем, чего жаловаться? Бледная кожа легко замарывается грязью, к голосу его уже все привыкли, а субтильное телосложение и ловкость помогли стать одним из лучших разведчиков и даже заслужить железное кольцо в нос. А затрещины Шуйра не только получать, но и раздавать большой мастак. Вон, и сейчас прорвался ведь к огню, отпихнул более слабых сородичей. Хорошо, тепло…
- Хорошо им там, – с ненавистью произнес громила Пурыш, за шиворот оттаскивая одноглазого латника рядом с Шуйрой и грузно плюхаясь на освободившееся место.
Шуйра с вежливым интересом повернул голову, показывая, что готов выслушать и присоединиться к намечающемуся потоку грязных проклятий. Громила Пурыш был тупой, а Шуйра умный, поэтому несколько раз вытаскивал сородича из смертельно опасных передряг, за что тот его еще ни разу по-настоящему не пришиб и разрешал в драке прятаться за своей могучей спиной. Очень удобно.
- Эльфам, – продолжил Пурыш, сплевывая в костер. – Понастроили крепостей на наших землях, сидят там, гады, греются, мясо свежее жрут…
- Чтоб им подавиться! – с готовностью подхватил Шуйра. Эльфов он тоже терпеть не мог. Приплыли из-за моря, развязали войну, Владыке угрожают. Звал их кто-нибудь, что ли? Так привольно без них жилось. Сам Шуйра не помнил, его тогда и на свете-то не было, родился спустя лишь двести лет, а прожил и того меньше – сотни еще не минуло. Но, что все зло в мире от эльфов, знал прекрасно.
- Ничего, наша еще возьмет, – посулил громила Пурыш, и, глядя на его кулачищи, сомневаться как-то не получалось.
- Интересно, почему эльфы такие злые? – задумчиво спросил Шуйра, обращаясь скорее к огню, чем к собеседнику, и мысленно отмечая, что задал сейчас риторический вопрос. Очень умное слово, наверное, кроме Шуйры его в лагере и не знает никто.
- Злые и все тут! – буркнул Пурыш. Он, естественно, понятия не имел, что риторический вопрос не требует ответа. – Чтоб им в котле с крысами кипеть! Чтоб их брюхо жадное лопнуло! Захапали нашу землю, у-у-у!
- Неужели в разумных тварях бывает столько жадности и злобы? – спросил Шуйра еще тише и риторичнее. Ему хотелось порассуждать, а тепло этому способствовало. – Может, они просто не понимают, что творят? Может, им никто не рассказал? Слышь, Пурыш, а ты когда-нибудь высказывал эльфу все, что думаешь о нем?
- Чурка ты облезлая! – громила залепил Шуйре подзатыльник. – Эльфы ж такие тупые, что по-нашему ни бум-бум.
- А вот если бы понимали? – не унимался Шуйра. – Есть ведь среди них толмачи.
- Станут эти толмачи тебя слушать, – процедил Пурыш. – Злыдни и дураки они все, ненавижу!
И дал Шуйре в нос, от избытка чувств. Шуйра поднялся, утер кровь и сам врезал Пурышу со всех силенок, а то ж уважать перестанет. Снова получил тумака, да такого, что отлетел в костер, опалил кожух и обжег руку от запястья до локтя. Больно!
Больше не нарывался. Сел рядом с Пурышем и пробормотал одними губами:
- Слушать не станут, подумаешь… Это смотря насколько крепко связать…
Идиотический план не родился за пару часов. Он зрел долго, на протяжении нескольких лет, но так случилось, что полностью оформился в руководство к действию именно в тот ненастный день начала осени, вскоре после разговора с громилой Пурышем. Но когда Шуйра радостно изложил его Рыграху, тот поднял разведчика на смех и хлестнул плеткой.
- Идиот ты убогий, – объяснил Рыграх Шуйре. – Да с какого перепугу тебе такое в башку шваркнуло!
Шуйра обиделся, потому что считал Рыграха куда умнее Пурыша, десятник все-таки.
- Сам ты идиот, волчьи зубы тебе в зад. Чего тебе не по нутру?
- Да всё! Нолдорская сталь по твоему брюху дурному плачет. Эльфы не успокоятся, покуда весь наш род не вырежут, и мы так же с ними должны, а не переговоры вести! Владыка устроил уже однажды переговоры, так эльфье племя предало его, пыталось обмануть, да вот только не на того напали…
- Знаю я эту историю, – перебил Шуйра. – Но неужели ни одна тварь там, за кольцом осады, ничего не способна понять?
- Ты, недоносок, себя умнее Владыки считаешь? – почти ласково уточнил Рыграх.
- Да нет же! – струхнул Шуйра. За такое голову отрубят, а тушу сожрут, невзирая на осень. – Я сам проверить хочу. Чего не пускаешь?
- Проваливай куда угодно, – Рыграх досадливо махнул плеткой, но Шуйра на этот раз увернулся. – Я тебя предупредил, чурбила. Но сотнику скажешь, что за языком пошел, потому что если он узнает, кой ляд тебе понадобился в эльфийских землях на самом деле, сожрет меня живьем, что одного из лучших разведчиков на дурь отпустил и самолично не грохнул. А то давай: плеткой по хребтине и готово дело. Эльфы-то тебя запытают, они твари на эти дела скорые, изобретательные.
- Да пошел ты! – отказался Шуйра от заманчивой перспективы. – Я еще лорда тебе на аркане притащу!
И снова увернулся, плеть только многострадальный кожух рассекла, не добравшись до позвоночника.
На поганых эльфийских землях светило солнышко. В отличие от сородичей, Шуйра любил солнечный свет, хотя даже под страхом смерти не признался бы в этом. Он шел быстро, налегке: из доспеха только кольчуга поверх драного кожуха и шапка с железными пластинами. За спиной ножны с ятаганом, на поясе два кинжала и три свернутых аркана. Сапоги удобные, мягкие, в них очень здорово красться. Шуйре так нравились эти сапоги, что он уже пять лет носил их, ни на минуту не снимая. А то ведь сопрут, жалко будет, где еще такие сапоги раздобыть, хорошие, ворованные-переворованные.
Когда до эльфийской крепости осталось всего ничего, Шуйра лег на брюхо и тихонько пополз, отыскивая среди леса проезжую тропу. Нашел, устроился на пригорке за кустами и принялся ждать. Дальше – дело техники. Тропа хорошая, наверняка по ней часто ездят. А эльфийские патрули не чуют Шуйру, как остальных разведчиков. И кони от него не шарахаются. Наоборот, всякое зверье орчонка очень любило, всегда доверчиво шло на зов. Белки спрыгивали на плечи, птицы так и норовили гнездо в грязной густой шевелюре свить, благородные олени давали потрогать себя за рога. Шуйра про это никому не говорил. Во-первых, где ж такое видано; а во-вторых, чтобы не посылали с охотниками. Почему-то распарывать глотку зверушке, напрашивающейся на ласку, было противно.
Языкового барьера (это по-умному так называется, когда ты на чужом наречии ни бум-бум) Шуйра не боялся. Потому что помимо родного знал еще целых два эльфийских: один прежний, на котором раньше все эльфы говорили, а второй поновее, который захватчики из-за моря привезли. И если на прежнем эльфийском многие сородичи Шуйры кое-как объясняться могли, но новый язык знал, думается, только он. А вышло это так.
В цитадели имелась библиотека. Большая, с целой кучей разнообразных книг. Какие ворованные, какие написаны обитателями поумней, какие вообще непонятно откуда взялись. А Шуйра в детстве был любопытным, пронырливым и очень смазливым. Что означает слово «смазливый», орчонок толком не знал и по сей день, но это качество ему крайне пригодилось. Когда маленький Шуйра проник в цитадель, залез в библиотеку и заинтересовался книгами, местные его гнать не стали, а сделали кем-то вроде домашней зверушки. Дрессировали на свой лад, кормили вкусными объедками со своего стола. А между делом научили читать и произносить все квенийские тенгвы. И лакомства, и знания Шуйра схватывал на лету, поэтому очень скоро прочел в библиотеке все, до чего сумел дотянуться. Но время шло, Шуйра вырос, утратил часть смазливости и был без лишней жалости выброшен из библиотеки и цитадели прочь, в казармы, к остальным оркам. Спустя годы, уже будучи разведчиком с железным кольцом в носу, Шуйра еще несколько раз тайком лазил в библиотеку, читал там книги и заучивал из них целые главы. Только жаль, поговорить на диковинном языке эльфов-захватчиков было не с кем. Разве что с самим собой.
…А между тем издалека послышался перестук лошадиных копыт. Кто-то ехал по дороге.
Ехал в одиночестве.
Шуйра сделал глубокий вдох, потом сгруппировался и приготовил аркан. Вскоре на дороге показался одинокий всадник на тонконогом коне в серых яблоках. Эльф был даже без кольчуги и меча, только длинный кинжал на поясе. Синяя мантия, черные волосы чуть ниже плеч (неплохой трофей), белая кожа и омерзительно сытый вид. Шуйра тут же некстати вспомнил, что сам последний раз нормально ел позавчера. Того ежика пришлось заманить своим странным обаянием, а потом прирезать и сожрать сырым, еще теплым, потому что от голода аж кишки сводило.
Впрочем, Шуйра не ненавидеть этого эльфа собрался, и даже не убивать.
Свистнул умело пущенный аркан, и всадник полетел из седла, конь промчался дальше, потом недоуменно затормозил. Второй аркан – надежно стянуты ноги, руки прижаты к телу, петля на шее, чтоб не завопил. Шуйра оттащил пленника к себе в кусты, связал понадежнее, заткнул рот. Конь тем временем подошел, ткнулся орчонку в плечо.
- И ты тоже, – Шуйра досадливо отпихнул от себя вытянутую серую морду с белым пятнышком между глаз. – Пошел прочь, скотина эльфийская, не до тебя!
Конь потоптался рядом, затем опять вышел на дорогу и принялся неспешно угощаться травой из зарослей напротив. Шуйра же повернулся к пленнику. Тот глядел на орчонка с омерзением, но без страха. Глаза были умные, не то, что у громилы Пурыша. И даже умнее, чем у Рыграха.
Шуйра выпятил грудь, прокашлялся и заговорил почти без акцента, стараясь, чтобы проклятый голос звучал хрипло и низко, как у нормального орка.
- Внемли же мне, о, недостойное отродье земли! Ибо глаголю я, что вы, эльфы, есть бесчестные, бесполезные и безжалостные существа, не желающие жить мирно и славить Владыку, всеблагого и всемогущего! Зачем, ах, зачем вы убиваете орков, которые ничего плохого вам не сделали! Все хотят жить, а вы своей войной нам жить мешаете!..
Глаза пленника полезли на лоб.
- Вы, о, злокозненные, – продолжал Шуйра, все больше распаляясь, – отвергали гостеприимство Владыки, обагряли мечи ваши кровью невинных, обманывали, сквернословили, выказывали неуважение к Тьме, а ведь это так нехорошо, недостойно и не подобает даже таким омерзительным созданиям, как эльфы! – от радости, что его слушают и дивятся (вон, уже брови домиком встали), Шуйра позабыл хрипеть и теперь говорил звонко, с искренним надрывом: – Устыдись же хоть ты, о, окаянный, и возверни мысли свои к истокам причин своего недостойного поведения, и позора всего твоего народа, ибо заблуждался он и был неправ, побуждаясь к этой жестокой и бессмысленной войне! Знай же: каждое мое слово есть торжество незамутненной истины над бездной дремучей лжи, в которую от сотворения канул ты, о, черномыслейший, и весь твой род! Плетете вы век от века свою ложь препоганую, надеясь смутить всякий просветленный мыслью разум!..
Увлеченный собственной речью, орчонок допустил непростительную ошибку: позабыл следить за дорогой и не услышал за своей спиной мягких торопливых шагов. А опомнился слишком поздно, лишь когда удар недюжинной силы сбил его с ног и приложил о дерево, да так, что в голове зазвенело, а сознание ненадолго помутилось. Шуйра услышал, как лопаются под острым лезвием туго затянутые веревки, а потом голос, в котором звенела сталь, обеспокоенно спросил:
- Все в порядке, Макалаурэ? Не ранен?
И бывший пленник ответил мягко, певуче, еще звонче Шуйры:
- Нет. Он ничего мне не сделал. Отряд не нашли?
- Похоже, орчонок здесь один. Удивительно, как он сумел забраться так далеко.
Шуйру за горло сцапала рука в латной перчатке, приподняла над землей. Он захрипел, пытаясь вырваться, поднял голову, увидел того, второго, да так и обмер от ужаса.
Высоченный, рыжеволосый, ненависть в холодных серых глазах. Этот, конечно, и в кольчуге, и при мече. Этот – самый жестокий из заморских захватчиков, побывавший у Владыки, казненный и восставший из мертвых только ради того, чтобы вечно убивать сородичей Шуйры.
- Враг всего живого и хорошего в этом мире, проклятый обманщик и захватчик, стыд и позор сотворения! – прохрипел Шуйра, решив, что терять ему уже нечего. – Но тебе не одержать верх! Пусть ты убьешь меня, но неотвратимое возмездие все равно тебя настигнет! Наше дело правое, победа будет за нами! Да здравствует Владыка – опора и защита порядка на этой земле… хррр…
Перед глазами засверкали разноцветные круги, пальцы на горле сомкнулись сильнее, что-то хрустнуло, и Шуйра начал обмякать.
- Осторожнее, Майтимо, ты его задушишь, – услышал орчонок на грани беспамятства.
- Я и собираюсь его задушить. Будет мне всякий грязный орк на литературном квенья Моринготто прославлять!
- Это что, пока ты спешил ко мне на помощь, он такую речь толкнул, я ушам своим не поверил… Да ослабь же хватку! Ты часто видишь орков, которые берут квенди в плен лишь для того, чтобы читать им проповеди на литературном квенья? На моей памяти это первый. Надо его допросить и разобраться, что к чему. А насадить его на клинок всегда успеешь.
- Да об этого психа даже меч марать неохота, – буркнул самый страшный эльф на свете, но пальцы немного разжал.
Шуйра судорожно вдохнул и принялся брыкаться с новой силой.
- Во веки веков тебе не попрать мою честь! Да погрязни ты в несчастьях, да пусть череп твоего коня в холодной пещере оплетут ползучие гадюки, да чтоб тебе своей злокозненностью подавиться!
- Честь, – задумчиво протянул Майтимо, без усилий удерживая брыкающегося орчонка на вытянутой руке. – Ты хоть знаешь, что это такое?
- Честь есть неоспоримый даже недостойными чувственный эликсир здравости разума и неколебимого достоинства существа, которое почитает себя оной обладающим! – оттарабанил Шуйра наизусть. Пусть не думают, что он совсем дурак! Правда, многие слова из этой тирады (включая саму «честь») Шуйра, как ни старался, даже приблизительно на родное черное наречие перевести не смог.
Он не видел, как эльфы синхронно вытаращили глаза и переглянулись. Зато почувствовал, как его с силой встряхнули.
- Не брыкайся, все равно не вырвешься. А ну, отвечай, где всего этого набрался?
- Ни единой тайны не суждено извергнуть моим устам в присутствии врагов всего живого, злокозненных эльфийских отродий, о, однорукий призрак! – ответствовал Шуйра, хотя внутри все заходилось от страха, и попытался лягнуть «призрака» ногой в живот. Разумеется, безуспешно.
- Хм, Майтимо, а это точно орк?
- А кем еще может быть тощее вонючее ничтожество?
- Сами вы ничтожества! – выкрикнул Шуйра.
- Не знаю… Давай зафиксируем его понадежней, и я проверю.
Шуйра не знал, что такое «зафиксируем», но подозревал, что ничего хорошего. Наверняка это эльфийская изощренная пытка, о которых предупреждал дальновидный Рыграх. Эх, прав был он, дурацкая затея: объяснить эльфам, в чем они не правы и почему.
Для начала Шуйру опять хорошенько приложили о дерево, аж искры из глаз посыпались. И крепко связали. Что обидно – остатками его же собственных веревок! Кинули на землю, однорукий положил тяжелую ладонь на грудь, даже вздохнуть нормально не получалось, не то что дернуться лишний раз. А потом бывший пленник – Шуйра уже запомнил, что его зовут Макалаурэ – приблизил к его лицу свое – узкое, холеное.
- Ну-ка, «орчонок», покажи, что у тебя в голове…
Шуйра посмотрел в сияющие голубые глаза, увидел там отражение своих, серо-зеленых, вытаращенных от ужаса, и почувствовал, что куда-то падает. И не только он, а весь лес, крепость в отдалении, эльфийские воины на дороге, эти двое и даже неподъемная ладонь в латной перчатке, давящая на грудь…
…Зазубренный ржавый нож перерезает пуповину. Тихий хрип слабого, сорванного голоса. Теплые дрожащие руки потихоньку холодеют. Черные волосы разметались по заплеванному полу.
Первый крик.
Первый глоток затхлого злого воздуха.
Первое воспоминание.
- Ты будешь Андалайтэ*, – прерывающийся шепот родного голоса у самого уха. – Бедный мой сыночек… Прости… Прощай…
Запах крови и гнили.
Первый и последний поцелуй родных губ, шершавых, обметанных лихорадкой.
И другие руки, чужие, грубые, но куда более теплые, горьковатое молоко из заскорузлой обвисшей груди.
- Мой сын! Не сдох, это ее сын сдох, а мой жив! Шуйра…
Крик в остекленевших серо-зеленых глазах.
«Андалайтэ!!!»
- Майтимо, мы должны взять его с собой.
- Макалаурэ, ты рехнулся! Ладно, ты в детстве домой тянул белочек с перебитыми лапками, птенчиков, выпавших из гнезда, и прочее зверье. Ладно, сейчас я, приезжая в гости, по-прежнему натыкаюсь в твоей комнате то на «блюдце с молоком для барсука», то на «кусочки мяса для ежика», то на «зерна для мышки». Но орка! На кой тебе тащить в крепость целого орка, к тому же шибанутого на всю голову?! Или сейчас ты тоже станешь меня уверять, что «он же такой хороший, ему же нужна помощь, он же один в лесу пропадет, он не дикий, а совсем ручной»?..
- Но он же… Майтимо, вот ты и сам прекрасно все понимаешь. В нем что-то не так, я хочу разобраться. Ты посмотри на него: дрожит, и лицо совсем не злое…
- Знаешь, после того, как ты в голове без спросу пороешься, кто угодно задрожит! А лицо, вернее, харю, за слоем грязи толком не разглядеть.
- Значит, надо отмыть и посмотреть.
- Макалаурэ, давай я тебе лучше очередную белочку найду, а?
- Майтимо, перестань валять дурака и делать вид, что до сих пор думаешь, будто мы имеем дело с очередным отродьем Моринготто. Орк, которому плевать на солнечный свет? Орк, которого любят лошади? Орк с такими мыслями и таким букетом воспоминаний? Мы сейчас же берем его с собой и возвращаемся в крепость...
…Шуйра немножко пришел в себя, когда его взваливали в седло. Он и правда весь трясся, зуб на зуб не попадал, перед глазами стояло это узкое холеное лицо с голубым пронзительным взглядом, а в ушах звучало второе имя, которое он и вслух-то никогда не произносил. Не понимал Шуйра, с чего вдруг какому-то родному голосу так его называть, а потом прощаться. Ну их в болото, эти первые воспоминания, они сумбурны и непонятны.
И тут взлохмаченные мысли пронзило чудовищное осознание:
«Я в плену у эльфов. У пришельцев из-за моря, безжалостных, жестоких, ненавидящий весь мой народ и желающих истребить его! Меня увозят в их теплую сытую крепость, чтобы мучить там, изощренно и бесконечно!»
Стало так страшно, что Шуйра зарычал, извернулся и неожиданно полетел с лошади кувырком.
Удар о землю.
Темнота.
Шуйре было так тепло и хорошо, что просто словами не передать. Даже когда в мороз к костру продерешься поближе, сидишь, и синяки почти не болят – не то. Лучше.
Ко лбу прикоснулась чья-то рука. Шуйра вдруг понял, что все это время ему было трудно дышать, и голова раскалывалась, а сейчас боль уходит, воздуха столько, что представить нельзя, и запахи приятные, нет ни плесени, ни крови, ни гнили.
Он приоткрыл глаза и увидел над собой слегка расплывающееся узкое лицо. Так значит, все еще плен? Точно, руки связаны впереди за запястья, крепко, хотя не до онемения. Но почему же тогда так хорошо, тепло и спокойно на сердце?
Шуйра дернулся, вжимаясь во что-то мягкое, на чем лежал. Этот жуткий эльф с голубыми глазами опять будет мучить его! Глупостью было думать, будто хоть кого-то из захватчиков удастся убедить, что они поступают плохо.
- Ну-ка, успокойся, – без лишней мягкости, внятно и доходчиво. – Надергался уже. Упал с лошади и ударился головой, чуть шею не сломал.
«Лучше бы сломал», – мрачно подумал Шуйра, а вслух выпалил:
- А ты не указывай, что мне делать, о, злокозненное эльфийское отродье! Ты можешь надругаться надо мной, отрезать мои уши, выгрызть печень своими погаными зубами, но никогда тебе не преломить светоча моей истинной духовности, которая воспарит над смертью и мукой, вечно юная и прекрасная, и будет долог ослепительный полет ее, и воссияет незамутненная правда в вертепе наинизшего из коварств!
- Всё сказал? – невозмутимо поинтересовались у него.
- Всё, – тихо подтвердил Шуйра и по глупости снова глянул в голубые глаза. А отвести взгляд уже не получалось.
- Ты знаешь, кто я?
- Да… Ты Макалаурэ.
- Хорошо. А кто ты?
- Андалайтэ… брр! То есть, Шуйра.
- Какого ты народа?
- Орк! А ты поганое эльфийское…
- Ты можешь разговаривать нормально, Андалайтэ?
- Как ты? Нет… очи мои не узрели во множестве книг такого порядка построения слов, коий являет собой твоя речь. И я Шуйра!.. – он понимал, что квенья, на котором были написаны книги, и квенья, на котором с ним разговаривают сейчас – немного разные языки. Но пока получалось изъясняться только на первом.
Орчонок с трудом заставил себя зажмуриться. Зрительная связь была разорвана, сердце бешено колотилось. Шуйре начинало казаться, что однорукий призрак, о котором ходит столько ужасающих историй, далеко не самый страшный и опасный из эльфов.
- Успокойся, – холодно повторил певучий голос. – Я не собираюсь над тобой надругаться, отрезать уши и тому подобное.
Шуйра задумался.
- А что собираюсь… собираешься? – тихо поинтересовался он, не открывая глаз.
- Поговорить. Ты ведь тоже хотел со мной поговорить, не так ли?
- Хотел. Не именно с тобой, а с любым из твоего народа, чтобы сознания вашего достигло понимание незамутненной истины о…
- Достаточно. Я помню, что ты мне высказал в лесу.
Шуйра так удивился этому факту, что снова вытаращился на эльфа, позабыв, чем это может грозить. Но сейчас обошлось.
- Итак, – продолжил Макалаурэ, – ты хотел со мной поговорить, и ты говоришь. Просто на этот раз связаны твои руки, а не мои.
Шуйра подумал, что это существенное различие, но промолчал.
- Насколько я понял, дела обстоят следующим образом: по счастливой случайности узнав квенийские тенгвы, ты прочел некоторое количество книг, в которых не понял больше половины, но вызубрил целые абзацы, после чего вообразил, что постиг все основы мироздания и отправился поучать других. Ужасное сочетание эльфийской пытливости ума при орочьем воспитании. Тебе не приходило в голову, Андалайтэ, что ты не один такой умный на свете?
- Нет, – честно ответил Шуйра. – Я знаю, что эльфы по скудости ума многократно превосходят орков.
- И при этом выбили их с зеленых лугов, построили теплые чистые крепости и уже столько лет твердо удерживают осаду? Почему орки не строили крепостей, когда жили на этих землях? Более того, ты встречал когда-нибудь книги, написанные на языке орков?..
Эльф говорил и говорил, а Шуйра слушал и понимал, что все его мировоззрение становится с ног на голову. Нельзя сказать, что орчонок сразу поверил всему, но многие факты заставляли серьезно задуматься. С Шуйрой никогда прежде никто не разговаривал так серьезно, почти на равных, хотя впервые он явственно понимал, что собеседник гораздо умнее, больше знает, но не кичится этим знанием, а хочет все объяснить. Конечно, на свой беззаконный лад. И называет почему-то тем, другим именем, вырвавшимся случайно.
- …И, наконец, ты сам, Андалайтэ. Неужели тебе нравится так жить?
- Жизнь моя принадлежит Владыке!
- Я не спрашиваю, кому она принадлежит, я спрашиваю: тебе нравится? Молчишь? Знаю, что не очень нравится. Посмотри на себя: грязный, вшивый, нос изуродован, портянки насквозь гнилые были.
Шуйра похолодел: он только сейчас понял, что лежит босиком. Сперли сапоги, гады! Вот и сомневайся после этого в злокозненности эльфов.
- Грязный, потому что так не разглядеть презренного цвета кожи моей. Кольцо в носу – признак доблести и того, что я лучезарнейший из тайно крадущихся в ночи, – на этой фразе грозный и страшный Макалаурэ почему-то закусил губу, отвернулся, и его плечи пару раз вздрогнули. – А вши нужные. Они трапезничают мной, а я – ими!
В доказательство Шуйра извернулся и поймал зубами давно зудящую у сгиба локтя вошь. Та привычно лопнула во рту. Макалаурэ скривился.
- И возверни мне любимую обувь мою, о, злокозненный и сладкоречивый! Хорошие сапоги, пять лет не покидали они ног моих.
- Пять лет? Можно было догадаться. Их сожгли, – сухо известил Макалаурэ. – И всю твою одежду надлежит сжечь, а тебя самого отмыть хорошенько, накормить и дать посмотреться в зеркало. Может, тогда ты поймешь, наконец, что к чему, Андалайтэ.
- Не позволю себя отмыть хорошенько! – дернулся Шуйра. – И почему зовешь меня этим именем, не подобающим орку?
- Потому что из тебя такой же орк, как из меня. Не понимаешь? Ладно. А что будешь делать, если я тебя развяжу?
Смотреть ему в глаза было уже почти не страшно. Тем более, врать Шуйра не собирался. Бесполезно.
- Дам в морду и попытаюсь удрать, – буркнул он на черном наречии. Среди известных ему слов эльфийского языка подходящих не нашлось.
Но Макалаурэ понял, еле заметно усмехнулся. Шуйра подумал, что его собеседник явно из толмачей и неплохо знает черное наречие. Наверное, можно было не мучиться так с квенья. Хотя… ну вот с кем еще поговорить напоследок?
- Ты собираешься убежать, потому что думаешь, будто со мной у тебя есть какой-то шанс. Майтимо! Выйди к нам. Теперь, Андалайтэ, я тебя все-таки развяжу, и ты будешь лежать смирно, ибо иллюзий остаться не должно.
Повернув голову и глядя, как из-за ширмы показывается высокий рыжеволосый эльф, чья одна рука поопаснее иных трех-четырех будет, Шуйра подумал, что иллюзий теперь и правда нет. Рыпаться бесполезно.
- Ну что, осталась последняя проверка, – почти весело обратился рыжеволосый к сородичу.
- Да там и без нее все понятно.
- Брось, я, можно сказать, ради этого за ширмой три с половиной часа просидел, слушая твои увещевания. Вот интересно, ты на наших братьях тренировался орков убалтывать?
Макалаурэ почему-то рассмеялся, хотя глаза у него были грустные, настороженные. Шуйре вдруг снова стало очень страшно, захотелось вырваться и убежать, но шевелиться было бесполезно, поэтому он замер, почти не дыша. Позади, за изголовьем, что-то плюхнуло, а потом лица коснулась теплая мокрая ткань. Шуйра зажмурился, но больше ничего не происходило, только лицо с силой терли, и периодически снова плюхала вода. Орчонок попытался припомнить, когда умывался в последний раз. Выходило, что в далеком детстве. Под конец он даже жмуриться позабыл, смотрел, как переглядываются над ним эти двое, непонятно что затеявшие.
А потом Майтимо отложил кусок материи, который несмотря на частые споласкивания из белого стал темно-серым, внимательно изучил Шуйру, словно в первый раз увидел, и хрипло протянул:
- Моринготто и тысяча валараукар… Кано, ты узнаешь? Ведь одно лицо. Моринготто…
- И даты совпадают, – тихо отозвался Макалаурэ. Теперь он смотрел на Шуйру не холодно или бесстрастно, а как-то иначе, Шуйра не мог дать этому названия. – Вот уж действительно: Андалайтэ…
Много еще потом было разговоров, споров и доказательств. Минула ночь, утро перетекло в день, жарко растопили очаг под огромным котлом воды. В купальне было так горячо, что Шуйра сомлел от тепла и новых впечатлений, поэтому происходящее запомнил урывками.
Щипало глаза от мыла и воды, щелкнули над ухом острые ножницы, полетели в грязную пену свалявшиеся темные прядки…
Сильно разболелся недавний ожог на руке, но от мази и мелодичного пения боль унялась, а белый бинт смотрится на розоватой коже чужеродно и смешно…
Одежда. Непривычная, тонкая, чистая. Как ни принюхивайся, не пахнет гнилью или чужим телом…
А та девушка, протягивая ему ложку и тарелку каши, почему-то всхлипнула и назвала кого-то бедным мальчиком…
Немного очухался он возле зеркала. Высоченного, от пола и почти до потолка. Поначалу Шуйре показалось, что здесь какая-то ошибка. Может, вообще зеркало с окном или картиной перепутали. Но нет, ошибки не было, в стекле отражалась пустая комната с тахтой, ширмой и бежевыми занавесками – как за спиной.
Конечно, Шуйра прекрасно знал, что такое отражение, и даже видел его не раз: в черных от грязи лужах, в лезвии ятагана, в гладко отполированных дверцах библиотечных шкафов. Рожа как рожа, не дурнее прочих, оба глаза на месте, рот не кривой, бородавок нет.
А сейчас на Шуйру смотрел эльф. Растерянный, бледный, которого с орком не спутаешь даже по пьяни и в кромешной темноте. Более-менее привычными были глаза – большие, серо-зеленые, потрясенно вытаращенные. Волосы еще мокрые после мытья, черные, как оказалось, только острижены по самые уши – с колтунами никто возиться не стал. В носу железное кольцо. Там, где металл соприкасается с кожей – россыпь красноватых гнойничков. Шуйре уже объяснили, что железо медленно отравляет его плоть, и надо как можно скорее избавиться от «украшения». Из левого рукава выглядывает кусочек бинта: там ожог, он замотан от запястья до локтя, хотя совсем не болит, и даже гнилыми струпьями толком не успел покрыться.
Какое-то время Шуйра тупо глядел на все это, то отходя от зеркала, то приближаясь, тщетно надеясь отыскать в этом чужом существе хоть какие-то знакомые черты и не понимая, как теперь с этим жить.
Макалаурэ вошел в тот момент, когда “орчонок”, уткнувшись в стекло носом, осторожно щупал пальцем гнойнички и пытался представить себя без них и кольца, а еще вообразить, какая ж у него была рожа в детские годы, что прониклись даже завсегдатаи библиотеки в цитадели. Смазливая, как есть смазливая. И теперь даже кажется понятно, что это такое…
- Повернись, – мягко велел Макалаурэ, и Шуйра без сожаления оставил зеркало за спиной. – Гораздо лучше. Ты сам хоть это понимаешь?
Шуйра пожал плечами.
- Ничего, у тебя будет время понять. Надеюсь, обратно к оркам больше не собираешься?
- Собираюсь. Я имею потребность рассказать всем истинный порядок вещей. Все оказалось слишком иначе.
Макалаурэ нахмурился, сел на тахту, кивнул Шуйре, чтобы устраивался рядом, взял его за подбородок и заглянул в глаза.
- Андалайтэ, ты всерьез думаешь, что там тебя кто-то послушает? А даже если послушает: ты думаешь, твой прежний Владыка это допустит?
Шуйра подумал и нехотя мотнул головой, попутно высвобождая подбородок.
- Но что тогда делать? – почти по слогам спросил он. Говорить не витиевато было сложно, но Шуйра старался.
- Жить. Пока что просто жить. Разберись в себе, в том, что тебя окружает. Книги другие почитай. Вылечись, наконец, для юноши своих лет ты очень плохо выглядишь. Не ошибусь, если предположу, что спустя пару сотен лет твоя прежняя жизнь доконала бы тебя. И дело даже не в железном кольце. Почему его сейчас не сняли, кстати?
- Оно цельное, толстое и совсем вросло, – повторил Шуйра слова эльфа, который бинтовал его ожог. – Чтобы достать, надо разрезать ноздрю и снова сшить, а на сегодня с тебя… то есть, с меня, и так хватит. Приду завтра.
- Как же тебе его вставляли? – Макалаурэ осторожно прикоснулся к кольцу и тотчас же отдернул руку. – Сейчас больно?
- Так же: разрезали, вставили, сшили. Не имею возможности знать. Если больно, я уже привык.
Собеседник почему-то вздохнул. Легонько, коротко потрепал Шуйру по голове, как сам «орчонок» иногда гладил в лесу оленят, и поднялся с тахты.
- Отдыхай. Завтра никуда не ходи, я пришлю к тебе. Дверь не запираю, ты не пленник. Но разгуливать по крепости без лишней нужды пока не стоит.
Шуйра кивнул, а на прощание сказал:
- Я все равно когда-нибудь прозрею и изреку нужные для примирения слова. И даже Владыка мне не помешает!
- Хорошо, – очень серьезно сказал Макалаурэ от дверей. – Но сперва обсуди их со мной. Вдруг ты найдешь слова, которые уже кто-то изрек без особого успеха?..
Доставать кольцо из носа было настолько больно, что под конец Шуйре начало казаться, будто злые эльфы все-таки решили его запытать, но в силу своего коварства создают видимость оказания ценной услуги. Не помог даже мутный сладковатый отвар, который должен был облегчить боль. Шуйра сильно хотел спать, но все чувствовал.
Наконец, он остался лежать на тахте в одиночестве, укутанный двумя пледами, с большим компрессом на многострадальном носу, и медленно приходить в себя. То ли от отвара, что ли от того, что очень много крови из развороченного носа вытекло, комната величаво кружилась, а перед глазами мелькали какие-то навязчивые картинки, из которых следовало, что Шуйра вот прямо сейчас, не слезая с тахты, полетит на Луну, чтобы рассказать тамошним оркам, какие на самом деле эльфы добрые и умные, а еще что концентрация чести в разуме индивида не зависит только лишь от восприятия чувственной реакции на момент окружающей обстановки…
«Что же все так качается-то, тахта разгоняется, но никак не наберет нужную для прилунения высоту…»
Вспотевшего лба коснулась мокрая тряпочка. Шуйра с трудом сфокусировал взгляд и увидел лицо однорукого призрака. Наверное, у «орчонка» сделался очень испуганный вид, потому как посетитель чуть прищурил холодные серые глаза и негромко произнес:
- Не бойся. Ничего плохого я с тобой не сделаю, просто посижу рядом.
- Зачем? – с трудом спросил Шуйра непослушными губами.
- Макалаурэ сказал, что сегодня тебя от «красоты» избавили, и попросил за тобой приглядеть.
Много позже, от того же Макалаурэ, который на самом деле никого ни о чем не просил, Шуйра узнал, что Майтимо, лорда Нельяфинвэ, тоже когда-то избавляли от похожей «красоты». И лишь тогда сумел предположить истинные причины этого визита. Но сейчас Шуйра ни о чем таком не догадывался, поэтому поверил, кивнул. Компресс тут же предпринял попытку к бегству, сполз набок, неприятно холодя щеку.
- Не вертись, – тяжелая рука, на этот раз без латной перчатки, ловко поправила свободолюбивый компресс и снова взялась за тряпочку, вытерев пот не только со лба, но и с висков, подбородка, шеи.
- Благодарю тебя, о, однорукий призрак, – проговорил Шуйра, мешая квенья с черным наречием.
Послышался смех.
- Да уж, так меня еще никто не благодарил… Послушай, Андалайтэ. Одноруких призраков здесь нет, ты будешь звать меня Нельяфинвэ. Или лорд Нельяфинвэ, зависит от официальности обстановки. Договорились? Да не кивай ты, опять компресс слетит.
- Лорд Нельяфинвэ, – повторил Шуйра, пробуя имя на вкус. – А почему ты вчера сказал, что я – «одно лицо»? Это значит, я имею с кем-то общие черты?
- Имеешь… – мокрая тряпочка опять коснулась лба, но как-то рассеянно. – Пожалуй, будет лучше тебе это знать. У меня был вестовой, Тириндир. Мы давно и хорошо знали друг друга. А у Тириндира была жена, Тулиэль. Семь дюжин лет назад они зачали ребенка. Спустя полгода Тириндир погиб. Повез письмо и не вернулся. Тулиэль до последнего ждала его, но на границе тогда было совсем неспокойно, там не место беременной женщине. Ее отправили подальше, в Хитлум. Но на полпути отряд, с которым она ехала, атаковали орки. Больше о ее судьбе ничего не известно. Ну а ты, Андалайтэ, вылитый Тириндир, только помоложе, разумеется.
Нельяфинвэ говорил отрывисто, будто подбирая слова. И смотрел не на Шуйру, а куда-то в сторону. А у самого Шуйры снова стояло перед глазами первое воспоминание: черные волосы на заплеванном, окровавленном полу, запах гнили, холодеющие родные руки и тихий отчаянный шепот.
Незаметно для себя Шуйра заснул, и, кажется, беззвучно плакал во сне, а мокрая мягкая тряпочка вытирала его слезы.
- Эй, «орчонок»!
Шуйра вздрогнул и обернулся. Ну, точно. Двое юношей, его ровесники. Раймондил – наглое холеное лицо, чуть раскосые синие глаза. Орикон – светловолосый, тонкие губы брезгливо поджаты.
Уже несколько недель как Шуйра окреп и освоился настолько, что стал свободно покидать комнату, подолгу сиживать в библиотеке, ходить на кухню за едой, совершать прогулки около крепости и общаться с другими эльфами. С последним-то и не заладилось. К Шуйре относились по-разному. Кто-то украдкой жалел, кто-то предпочитал не замечать, но в целом отношение было настороженное. Все прекрасно знали, откуда взялся Шуйра, и не ждали от бывшего орка ничего хорошего. Но юноша, считавший нормой постоянную ругань и тумаки, считал, что все прекрасно, даже слишком, а многих косых взглядов просто не понимал. Как не понимал, почему долгие беседы с ним изредка заводит по-прежнему один лишь Макалаурэ.
Но Раймондил и Орикон – другое. Эти сразу начали относиться к Шуйре хуже прочих. Косых взглядов бросали вдвое больше, демонстративно морщили носы и уходили, когда он появлялся рядом, да и вообще, по мелочам. Но Шуйра не знал, что это считается обидным, вот и не обижался. Но когда его вот так окликали – не любил. Позовут и уйдут, посмеиваясь, чего звали, спрашивается?
В этот раз все было иначе. Насмешники приблизились.
- Чего вам? – спросил Шуйра. Он неплохо освоил разговорный квенья, хотя и литературный не позабыл.
- Слышь, «орчонок», почему у тебя рваный нос? – громко поинтересовался Раймондил. – Чихнул, да столько гнили вышло, что ноздри не выдержали?
Нос у Шуйры был уже не рваный, даже шрама почти не осталось, но обитатели крепости все равно помнили, каким он был пару дюжин дней назад. И знали, почему.
- Ты чего из себя квендо строишь? – Орикон, судя по всему, задал риторический вопрос, поэтому отвечать смысла не было. – Думаешь, лорд Канафинвэ тебя пожалел, так никто и не увидит твою поганую сущность?
Жалостливого лорда Канафинвэ Шуйра еще ни разу не видел, но когда он спрашивал про это у Макалаурэ, тот почему-то усмехался и говорил, что уверен, лорд не против «орчонка» в крепости.
- Препоганую, – подхватил Раймондил. – Что, «орчонок», много эльфов ятаганом зарубил?
- А может, ты и лорда зарубить хочешь? – прищурился Орикон.
Вот этого Шуйра терпеть не собирался. Молча врезал им обоим, изо всех сил, как полагается. Орикон пошатнулся, хватаясь за хрустнувший нос, Раймондил выхватил меч. Шуйра пожалел, что у него тоже нет меча или хотя бы кинжала. Его оружие давным-давно отобрали, а другого Макалаурэ не дал, сказал, оно в крепости не нужно. Ошибался…
Драться Шуйра умел хорошо, и с вооруженным противником в том числе. Интересно, а у эльфов тоже не принято осенью сородичей убивать? Вроде бы не только осенью, а вообще. Но сейчас, наверное, можно. Только бы меч отобрать…
Силы все-таки были неравны. Очухался Орикон, и вскоре Шуйре больно заломили руки за спиной, а к горлу приставили холодную сталь клинка.
- Ах ты, тварь, – прошипел Раймондил, сплевывая кровь. У него под левым глазом наливался цветом здоровенный синяк. У Шуйры – тоже, но под правым.
- Да что ты с орком разговариваешь, – Орикон прижал к носу платок. – К лорду его!
Но притащили Шуйру почему-то в комнату к Макалаурэ. «Орчонок» молча дивился до тех пор, пока Раймондил не сказал:
- Лорд Канафинвэ, ваш ручной орк напал на нас среди бела дня, сломал Орикону нос, а меня вовсе пытался убить моим же мечом!
- Врет, чурбила вонючая! – не стал молчать Шуйра, от злости и обиды переходя на черное наречие. – Он первый меч достал и тявкать на меня начал!
И рванулся, считая, что обидчики получили недостаточно тумаков. Но ему дали такую затрещину, что искры из глаз посыпались.
Столь зычного повелительного возгласа от тихого певучего Макалаурэ Шуйра не ожидал. И замер, притих вместе с остальными.
- Андалайтэ, почему ты набросился с кулаками на Орикона и Раймондила? – стали в голосе лорда было не меньше, чем у Нельяфинвэ.
- «Что, «орчонок», много эльфов ятаганом зарубил?» – процитировал Шуйра наизусть. – «А может, ты и лорда зарубить хочешь?»
- Да кто такое говорил, – пошел на попятный Раймондил. – А если и говорил, убивать за это, что ли? Да знаете, лорд, какое у него лицо было!
Макалаурэ пристально посмотрел Шуйре в глаза, и снова тот почувствовал, как его видят насквозь. Это по-прежнему было неприятно, но на этот раз Шуйра не боялся, а ответил на взгляд, считая себя правым.
- Все ясно. Андалайтэ, выйди, подожди за дверью. С тобой я побеседую после. Вы двое, садитесь. Будем разбираться.
Ждал Шуйра долго, не меньше часа. Раз даже приложил ухо к замочной скважине, любопытно ведь, в чем так долго разбираться можно. И услышал:
- …Первым, что сказал мне Андалайтэ, были слова о неприемлемости войны, а еще вопрос, почему эльфы такие злые. Не злые, да? А зачем же вы делаете все, чтобы он в этом усомнился? Вас, дураков, матери родные на руках качали, а его – орчиха в вонючем подземелье. И при этом…
Дальше Шуйра слушать не стал.
Раймондил и Орикон вышли от лорда очень задумчивые, на Шуйру даже не посмотрели. «Орчонок» проскользнул в приоткрытую дверь, замер на пороге.
- Проходи, Андалайтэ, – Макалаурэ махнул рукой на стул. Сталь в певучем голосе больше не звучала.
Сиденье было теплым, с него только что встали. Интересно, Орикон или Раймондил?
- А почему ты не сказал, что лорд? – тут же спросил Шуйра.
- Сначала думал, это и так понятно, а потом решил, что ты рано или поздно сам узнаешь, – Макалаурэ сел напротив и строго посмотрел Шуйре в глаза. – Андалайтэ, почему ты не ответил обидчикам словами, а сразу полез драться?
- А как иначе? Словами на слова что ли отвечать? Это ж уважать перестанут!
- Андалайтэ, – терпеливо проговорил лорд, – в нашем обществе, к которому отныне принадлежишь и ты, принято до последнего отвечать словами на все. Чем дольше ты не распускаешь руки, успешно отражая насмешки языком, тем большего уважения достоин. Понятно?
- Да, – Шуйра опустил голову. – Я не знал.
- Теперь будешь знать. Это не преступление, но недостойное поведение.
- Буду. Макалаурэ… я эльфов прежде не убивал, не довелось.
- Значит, тебе повезло. Даже в крепости не каждый может похвастать этим. А теперь иди, и глупостей больше не делай.
Глупостей Шуйра больше не делал. Если кто пытался задеть, отвечал словами, да так витиевато, что больше не лезли. Раймондил и Орикон обходили «орчонка» стороной и тихо ненавидели, уверенные, что тот обо всем ябедничает лорду.
Кончилась осень, кругом все запорошила снегом зима. Кроме Макалаурэ, взявшего на себя роль не столько лорда, сколько воспитателя, у Шуйры в крепости друзей так и не появилось. Но «орчонок» не знал, что бывает иначе, и не унывал, а даже чувствовал себя счастливым. Ближе к середине зимы ему стали давать мелкие поручения, иногда отправлять с отрядами разведчиков. Выслужиться Шуйра никогда не стремился, а потому в этих отрядах его предпочитали не замечать. С блажью лорда все свыклись, но мало кто разделил. Орк все-таки, хотя наружность эльфийская. Ножом и вилкой пользоваться поначалу не умел, жрал все руками. На сородичей бросался (кроме лорда никто так и не узнал в подробностях, что тогда произошло). Глядит на всех исподлобья, шрамик на носу характерный, а как оружие ему носить разрешили – не выпускает из рук. Разве так себя ведут те, кто имеет мирные намерения?
Макалаурэ тоже постоянно бился с привычкой воспитанника глядеть исподлобья и таскать повсюду минимум два ножа. Пока что не изживалось ни то, ни другое. Лорд считал, из-за недоверчиво настроенного окружения, но изменить это был не в силах. Шуйра вообще с трудом понимал, что от него хотят, и как вообще можно ложиться спать без ножа под подушкой (пользу снимания сапог он в итоге все-таки признал) и смотреть на всех прямо, как на Макалаурэ. Да и на того «орчонок», забываясь, частенько поглядывал исподлобья.
Однажды, снежным зимним утром, Макалаурэ позвал воспитанника к себе и сказал:
- Собирайся, Андалайтэ. Поедешь в Химринг, к Майтимо.
- К лорду Нельяфинвэ? Один или с отрядом?
- Дело маленькое, хватит и тебя одного. Передашь Майтимо вот эту записку, а он тебе – два фунта гномьего порошка. Порошок доставишь мне.
- А что такое гномий порошок? – тут же спросил Шуйра.
- Секретное оружие, – невозмутимо объяснил Макалаурэ. – Если его нагреть или поджечь, будет взрыв.
- А почему только два фунта? Сильно бабахнет, да?
- Не знаю. Вроде бы на то, чтобы крепость с землей сровнять, не хватит. И даже полкрепости. А мало, потому что гномы больше пока не дали. Вот испытаем в действии и решим, стоит ли налаживать торговлю. Еще вопросы есть?
- Когда выезжать? – Шуйра улыбнулся. Улыбаться он начал совсем недавно, и только при воспитателе.
- Прямо сейчас. К вечеру как раз в Химринге будешь.
Лорд Нельяфинвэ принял Шуйру очень тепло, даже накормил досыта с дороги и комнатушку дал в крепости, переночевать. Правда, весь вечер Шуйре казалось, что за ним пристально наблюдают, но потом это ощущение пропало, а утром лорд подобрел настолько, что составил компанию за чаем, расспросил о брате и о собственном здоровье Шуйры, особенно интересуясь, не беспокоит ли шрам на носу.
- А в крепости как, Андалайтэ? Не обижают?
- Не, – Шуйра вспомнил наставления Макалаурэ и очень постарался не глядеть исподлобья. Кажется, даже получилось. – Я больше не дерусь, и мне никто за все время тумака не дал. Здорово!
- А дрался?
- Один раз. Я тогда не знал, что это нехорошо.
- Тебе Макалаурэ объяснил?
- Ага, – Шуйра громко хлебнул чаю. Правила поведения за столом пока большей частью оставались для него загадкой. И изрек на черном наречии: – Когда другие лаются, надо лаяться в ответ, а не в рожу бить.
- Так прямо брат и сказал? – сквозь смех уточнил лорд.
- Что ты, он красиво сказал. Это я на всякий случай для себя перевел.
- Ну ладно, – Нельяфинвэ глядел на него изучающе. – А друзья у тебя появились?
- Какие друзья? – удивился Шуйра.
- Эльфы, с которыми ты можешь спокойно перекинуться словечком.
- Так ведь Макалаурэ! И ты.
- Эм… нет, это не совсем то. Как бы тебе объяснить… С другом и поговорить можно, и посоветоваться, и повеселиться на равных, в разведку вместе сходить. Ты ему поможешь в трудную минуту, и он тебе. А в радостный час вы на двоих пир разделите.
- Ух ты, – впечатлился Шуйра. – А разве так бывает?
Повисла недолгая пауза. А потом Нельяфинвэ заговорил о другом.
Под копытами лошади радостно хрупал белый морозный снежок. За плечами у Шуйры трясся хорошо упакованный от влаги мешок гномьего порошка, черные граненые зернышки которого напомнили «орчонку» прогорклую крупу для каши, что часто приходилось есть в той, прошлой жизни.
Нельзя сказать, что Шуйра начал в полной мере осознавать разницу между орочьим и эльфийским бытом. Конечно, кормят в крепости лучше. Затрещины не раздают, читать можно, сколько влезет. Или с Макалаурэ поговорить.
Но не уважают. И лучшим разведчиком не зовут. Наоборот, смотрят, как на пустое место. Или вообще как на предателя, хотя Шуйра никого не предавал, он даже Макалаурэ стратегические секреты прежних сородичей рассказывать не стал, а ведь тот спрашивал. Макалаурэ не настаивал, хотя было ясно, что узнать секреты он по-прежнему не прочь, но понимает, почему Шуйра не говорит. Он вообще видел воспитанника насквозь.
Слова Нельяфинвэ о друзьях крепко запали Шуйре в душу. Если лорд столь непринужденно и уверенно об этом спрашивал, значит, у эльфов такое сплошь и рядом. А у Шуйры нет, хотя он, как выяснилось, тоже эльф. Интересно, как заводятся друзья? Надо будет у Макалаурэ спросить.
От размышлений Шуйру отвлек какой-то подозрительный шум впереди. «Орчонок» спешился, лег на брюхо и осторожно пополз, желая разведать, чего там творится.
Взору Шуйры открылась небольшая полянка посреди заиндевелого бурелома. Снег утоптан, пропитан кровью и пеплом, в центре горит костер, а у костра – это ж надо, такое совпадение – Рыграх вместе со всей десяткой, включая громилу Пурыша. И на место Шуйры какого-то чурку облезлого нашли…
Орки свежевали добычу. Три залитых кровью тела в серебристо поблескивающих кольчугах (хороший трофей) лежали кучей чуть поодаль, а с четвертого уже сняли все, включая кожу. Зима – голодное время, а эльфятина сладка. Шуйра не убивал эльфов, но вот похлебку из них ему пару раз жрать доводилось.
Обычное, в общем-то, дело. Столкнулись два отряда, оркам повезло больше, и они обедают. А заодно завтракают и ужинают. Шуйру не заметили, по-хорошему надо повернуться и ехать своей дорогой, тут уже ничем не поможешь, а бывшие сородичи хоть нажрутся вволю.
Но у другого края полянки лежали два живых эльфа, туго скрученные веревками. Шуйра даже с такого расстояния видел их бледно-зеленые от ужаса лица. Более того – узнал. И с чего провидению вздумалось собрать на этой полянке половину его знакомых?
Живыми оказались Раймондил и Орикон. Надо сказать, после пары месяцев скрытого презрения, их ненависть стала взаимной. Шуйра терпеть не мог этих двоих и иногда жалел, что нельзя потихоньку пырнуть их кинжалом. Преступление все-таки.
Теперь и кинжала не надо. Просто проехать мимо, а Макалаурэ сказать, мол, ничего не смог сделать. И правда, что Шуйра в одиночку может предпринять против десяти голодных орков, только что из-за этого самого голода заваливших полдюжины эльфов?
Но Шуйра почему-то все лежал и лежал на снегу, отстраненно глядел, как бывшие сородичи свежуют нынешнего. Судьба Раймондила и Орикона была ясна до прозрачности. Пока есть трупы, живых будут таскать с собой. Может, позабавятся пару раз, волосы там отрежут, уши (некстати вспомнилось, как было страшно, когда он сам думал, что ему отрежут уши), языки выдернут, зубы на ожерелья и амулеты повыбивают. А потом освежуют живьем и закоптят на огне. Живых обычно не варят, едят теплыми, полусырыми. Шуйра видел такое очень давно, издалека. Мелким был, ни кусочка не досталось, но от крика уши сводило.
Сейчас, глядя на широко распахнутые глаза своих извечных обидчиков, «орчонок» думал, что не так уж сильно их ненавидит…
Мгновение – и Шуйра беззвучно отполз прочь. Для того чтобы спокойно вывернуть плащ мехом наружу, раскопать снег и с ног до головы натереться грязью. Взлохматить, растрепать отросшие до плеч волосы, выкинуть подальше приметный эльфийский меч и временно забыть все, чему успел научить Макалаурэ. Сейчас нужен прежний Шуйра.
…Когда он вывалился из-за ближайшей ели, изумились все, включая пленников.
- Ба, Шуйра! – воскликнул громила Пурыш. – Как раз на пожрать приперся, зараза!
Шуйра отметил, что Пурыш по нему явно соскучился.
- Ты где шлялся, тварь ползучая? – не менее тепло поприветствовал лучшего разведчика Рыграх.
- Где надо, ублюдки, – отчитался Шуйра, скидывая с плеч мешок гномьего порошка. – Гля, что у меня! Эльфийская каша.
- А у нас – мясо! – торжествующе поведал громила Пурыш. – Видал, даже два свеженьких есть.
- Да ну, обделались наверняка, – с видом знатока скривился Шуйра.
- А с чего им? – удивился Пурыш. – Мы их даже не пощекотали.
- Зато сородичей сейчас у них перед носом жрать будем, – сообразил более умный Рыграх. – Эльфы тупые: нет, чтобы себе лишний кусочек выклянчать, так они носы воротят… Эй, Шуйра, а где твое кольцо?
Мысленно Шуйра проклял сам себя до седьмого колена за недальновидность, а вслух нашелся:
- Потерял, когда кашу тырил. Эльф один, тварь такая, прямо с мясом выдрал. Но оно уже зажило. Мировая каша, видите, какая у меня харя жирная стала? Это я эльфийскую кашу все время жрал! Лучше всякого мяса, и вкуснее, и жирнее. Угощаю, твари, налетай!
Со стороны пленников донесся подозрительный сдавленный звук, который чуть не загубил дело. Из этого Шуйра заключил, что минимум один из эльфов знает черное наречие и секрет гномьего порошка. А если последнее не знает, то догадывается.
- Отволоките живых подальше, – распорядился Рыграх. – А то еще сдохнут от вида нашей пирушки, бывали случаи.
- Пусть не смотрят! – заржал громила Пурыш, но пленников оттащил к самому бурелому, головами в снег ткнул, по-хозяйски дернул Орикона за золотистую косу, но отрезать ее пока не стал – время дележки не пришло.
И глядя на все это, Шуйра окончательно и бесповоротно понял, что хочет быть Андалайтэ. Не резать чужие косы, не жрать сородичей даже в самый лютый голод. И рассказать Макалаурэ все, о чем тот спросит. И исподлобья никогда не смотреть, и спать без ножа под подушкой – неужели это и в самом деле так невозможно? Неужели вообще есть что-то невозможное, когда тебе доверяют, разговаривают с тобой, кормят, отвечают на вопросы, не раздают затрещины каждый день… жалеют. С некоторых пор Шуйра начал понимать, что такое жалость, и как она выглядит.
«Андалайтэ… Лайтэ… Лайо… Какое у меня имя красивое и печальное. Пусть я даже сегодня умру, но хоть последние часы буду эльфом под маской орка, а не наоборот!»
«Кашу» все-таки высыпали в котелок – сколько влезло. Потом Рыграх велел накидать туда снега. Лайо (теперь он мысленно называл себя только так) возразил:
- Идиот, это ж эльфийская каша! Ей вообще вода не нужна.
- Сам идиот! – пришлось привычно увертываться от плетки. – Будто я не знаю, как кашу варят! Тащите снег, ну!
Снега положили, хотя и вполовину меньше, чем обычно. Котелок повесили над огнем, освежеванное тело кинули в сторону, не до него было, все-таки не каждый день доводится пробовать жирную и вкусную, по словам лучшего разведчика, эльфийскую кашу. Лайо понятия не имел, как поведет себя гномий порошок: лорд Нельяфинвэ велел беречь его от влаги.
«Явно гномы не предполагали, что кучка орков будет варить из их изобретения кашу…»
Текли минуты тревожного ожидания. Снег растаял, «каша» закипела. Раймондил и Орикон на краю полянки совсем притихли. Лайо был бы рад отбежать к ним, но не мог: его, как знатока, поставили перемешивать. Оставалось надеяться, что варево рванет, а у пленников достанет сообразительности освободиться.
- Скоро там уже? – нетерпеливо вытянул шею громила Пурыш.
И тут в орков полетели эльфийские стрелы.
- Засада! – заорал Рыграх, подхватывая щит. – Вокруг костра, живо!
У Лайо своего щита не было, поэтому он привычно юркнул за могучую спину Пурыша, почти наступая пятками на огонь. Лайо не понимал, откуда здесь и сейчас взялись сородичи со стрелами, но был этому обстоятельству очень рад. Теперь не важно, рванет оно или…
Грянул взрыв.
Орки разлетелись по полянке в разные стороны, строй сбился. На миг Лайо потерял сознание, а когда очнулся, увидел, что все кругом в клубах дыма, стрелы еще летают, но как-то вяло, а из-за бурелома выскакивают первые эльфийские воины. Лайо с трудом поднялся на ноги, толком не понимая, что будет сейчас делать: присоединится к сражению, попытается спрятаться и не лезть в драку, где его по ошибке непременно зашибут свои же, или проберется к пленникам и освободит их.
Что-то острое и толстое почти одновременно врезалось в бок и плечо, все тело свело судорогой от боли.
«Кажется, меня подстрелили, – вяло сообразил Лайо, падая. – Как там Нельяфинвэ говорил… Моринготто и тысяча валараукар…»
Драка шла своим чередом, в этот раз эльфы побеждали. Кого-то из десятки тоже настигли стрелы, кто-то (например, громила Пурыш) сумел убежать, расшвыряв всех на своем пути, кого-то ранили, кого-то зарубили на месте. А Лайо все лежал и лежал у развороченного костра, глядел, как рассеивается потихоньку дым и открывается вид на стремительно синеющее небо. Вечерело.
«Совсем скоро появятся звезды. Они такие красивые… Вот бы успеть увидеть их в последний раз…»
И звезды появились, яркие, крупные. Кончилось сражение, пленников развязали, освежеванного эльфа накрыли чьим-то плащом. Стонали раненые, запахло лекарствами, послышалось исцеляющее пение. Лайо тоже постонал бы, больно ведь, очень больно, никогда прежде ему так не доставалось... Но сил уже не было.
Внезапно звезды загородил чей-то силуэт. Белое, когда-то холеное лицо, в чуть раскосых глазах странное выражение, но ни капли насмешки. Лайо узнал Раймондила.
«А ведь у него, в отличие от меня, есть друг. Орикон. Они с Раймондилом друг у друга друзья. Они и говорят, и советуются, и веселятся на равных, помогают друг другу, пир и горе делят. В разведку вон вместе ходили, из плена спаслись. И даже надо мной вместе насмехались. Пусть у них все хорошо будет, что ли…»
От таких мыслей губы сами собой почему-то растянулись в улыбке. Раймондил обмер, улыбка отразилась в его зрачках. А потом схватил Лайо за руку, да как заорет на всю поляну, обернувшись через плечо:
- Сюда, ко мне, скорее!!! Тут квендо умирает!..
- …А он посмотрел на меня и улыбнулся. Светло так, искренне. И именно мне, не просто так! Меня аж пот тогда прошиб.
- Райо, успокойся. Уже в который раз пересказываешь… Меня бы тоже, думаю, пробрало.
- Выходит, лорд был прав тогда, говоря, что он такой же квендо, как и мы, даже получше некоторых. Только его орчиха вскормила, вот и поведение наперекосяк. Знаешь, Орьо, я не прощу себе, если тогда не успел. Я должен был найти его сразу же, а столько промедлил. О тебе-то речи нет, самого задело, а я… Как думаешь, ему лучше?
- Не знаю, Райо. Третий день уже пошел. Пока ты задремал, целитель приходил. Сказал, либо выкарабкается сейчас, либо решит уйти.
- Уйти… ну да, чего ему тут оставаться, если полкрепости его на дух не переносило, а другая половина терпела только из-за лорда и жалости. Не прощу… Ты держишь там?
- Держу. Не казни себя, Райо. Все мы виноваты.
- Виноваты все, а вину почему-то чувствую только я!
- Не говори так. Просто ты темпераментный нолдо, и к тому же единственный, кто видел эту распроклятую улыбку. А я на четверть ваниа, не могу взять и выставить все чувства напоказ.
- Иди ты, «ваниа»… Орьо, мне кажется, он шевельнулся. Держишь?
- Да держу, держу! Сколько раз он уже так шевелился…
Лайо было больно, но уже как-то вяло, терпимо. Кружилась голова, слегка мутило, и даже не поймешь, от чего. В мыслях и ощущениях царил сумбур, Лайо лишь четко понимал, что над ним о чем-то говорят двое, при этом крепко держа за обе руки, словно он куда-то сейчас упадет.
С трудом он приоткрыл глаза и увидел два знакомых лица на фоне не менее знакомого потолка. Раймондил и Орикон. Его комната в крепости. Что они здесь делают? Что вообще происходит?
- Очнулся!!! – и не поймешь, кто вопит, но губы шевелятся вроде бы у Раймондила. – Андалайтэ! Ты меня слышишь? Андалайтэ! Моргни хотя бы!
Лайо медленно моргнул. Хотелось спать.
Его ощутимо хлопнули по щеке.
- Эй! Андалайтэ! Не смей опять терять сознание! Мы с тобой, мы тебя держим! Не уходи, пожалуйста!
Не успел Лайо удивиться, как он может куда-то уйти, если даже голову от подушки оторвать не в состоянии, как раздался более тихий и мелодичный голос:
- Может, ты пить хочешь?
Пить хотелось, и он шепнул что-то утвердительное. К губам тут же поднесли чашку.
«Наверное, мне все это снится, – убежденно подумал Лайо, маленькими глотками утоляя жажду. – Раймондил и Орикон держат меня за руки, сидят у постели и поят из чашки. Перед этим меркнет даже тот полет на Луну, когда мне кольцо из носа доставали».
Он все-таки снова задремал, хотя его тут же начали тормошить, звать по имени, и не давали покоя до тех пор, пока во сне не появился грозный голос Макалаурэ, велевший обоим «сиделкам» не маяться дурью.
- Так что же все-таки тогда произошло? – спросил Лайо, глядя на своих новых друзей поверх дымящейся чашки бульона.
Дело было два дня спустя. Ровно столько времени понадобилось бывшему «орчонку», чтобы окончательно прийти в себя, убедиться, что кругом не сон, найти в себе силы выслушать кучу покаяний, извинений и заверений в вечной нерушимой дружбе, отчитаться лорду, куда подевался гномий порошок, и почему Лайо вообще понесло на ту полянку, заново научиться сидеть (опираясь на подушки) и пить горячий бульон (самостоятельно).
- Мы орков неожиданно встретили, – принялся рассказывать Раймондил. – Налетели на нас непонятно откуда, злющие, рубили в куски, от самих мечи и стрелы словно отскакивали.
- Голодные, – меланхолично определил Лайо, прихлебывая бульон. – От таких только бежать.
- Некуда бежать было… Всех перерезали, нас скрутили, Орьо ранили. Он кое-как сумел послать мысленный зов в крепость, чтобы нам подмогу прислали. Но уверенности не было, что они успеют, крепость далеко. И тут возникаешь ты.
- Мы тебя даже не узнали поначалу, – улыбнулся Орикон. – Издалека орк орком. Только потом, когда тебя по имени назвали, а ты в ответ заговорил, поняли, что к чему.
- Но не сразу, – понурился Раймондил. – Сначала я был уверен, что ты нас все-таки предал. Только когда ты про эльфийскую кашу понес… Это ж надо выдумать!
- А вы оба черное наречие знаете?
- Да, в общих чертах, – кивнул Орикон. – Ничего удивительного, все, кто в разведку ходит, немножко, но понимают на нем. Иначе как в случае чего сведения добывать?
- Ну а дальше подоспели из крепости, потом твоя «каша» рванула, – продолжил Раймондил. – Очень вовремя, ведь если бы не она, нашим туго пришлось. И только тогда до меня начало доходить: ты ведь с самого начала знал, что оно взорвется, притом сильно, если не хотел, чтобы орки пихали в котелок снег. И знал, что мы будем далеко, а ты у самого костра. Значит, ты решил пожертвовать собой ради нас. Мы тебе проходу не давали, а ты…
- Словом, Райо усовестился и помчался тебя искать. Нашел, а ты ему еще и улыбнулся. Тогда он окончательно двинулся рассудком на почве совести, притащил к тебе всех целителей, и совместными усилиями тебя все-таки спасли.
- Там звезды были красивые, – пробормотал Лайо. – И я подумал, что вот здорово, когда такие друзья, как вы, остаются в живых. Мне в то утро лорд Нельяфинвэ только-только рассказал, что такое дружба.
Раймондил и Орикон переглянулись. А потом не сговариваясь положили руки Лайо на плечи. Это выглядело, как приношение клятвы.
- Ты поправляйся, «орчонок». Мы никогда тебя больше в обиду не дадим. Все будет хорошо.
Комментарий к “Орчонок” *Андалайтэ (кв.) – обреченный на многие горести.
====== История, приключившаяся после ======
Комментарий к История, приключившаяся после Не собиралась я писать продолжение. Все сказано, задумка выражена, читатель поплакал, умилился, автор доволен. Но остались в голове какие-то образы, задумки, не вошедшие в основной рассказ подробности и детали, которые бились о черепную коробку и не давали нормально жить. Вот так и родилась эта почти занавесочная история – вдогонку. =)
Весна в этом году пришла рано и стремительно, как лавина с гор: только вечером по двору крепости пересыпалась с колючим шелестом сухая снежная пыль, громадами высились сугробы. А утром уже зазвенело, закапало с крыш, сугробы осели, скукожились под лучами солнца, а оттенок неба приобрел ту характерную прозрачную синеву, какая бывает только в теплую половину года. Зачирикали невесть откуда взявшиеся птицы, а ароматы свежего хлеба с кухни разлетались по округе в два раза быстрей и казались вдесятеро аппетитней. В такое чудесное утро особенно здорово проснуться в мягкой теплой постели, приоткрыть окно, чтобы чириканье звучало громче, и слушать, подставив лицо живительному солнечному свету...
Лайо проснулся от того, что его с силой тряхнули за шиворот, а потом еще и водой обрызгали. Холодной, пахнущей вереском и ромашкой... стоп, а водой ли?
- Твари паршивые, волчий хрен вам в рот! – спросонок не разобравшись, где находится, рявкнул “орчонок”, подскочил, хватаясь за несуществующий ятаган, и лишь потом удосужился протереть глаза. – Ой...
- Ой, – понимающе подтвердил Орикон, ставя на стол чашку, на дне которой еще плескались остатки остывшего за ночь травяного сбора.
- Какой слог! – ухмыльнулся Раймондил, отпуская шировот Лайо. – А мы, оказывается, многого не знаем о красоте и цветистости оборотов черного наречия. Не преподашь нам урок, дружище?
- Не преподам. И зачем было меня так зверски будить? – Лайо оттер с лица брызги. Щеки, пальцы и волосы пахли ромашкой.
- Потому что нечего так зверски спать! Нормальные квенди, чтобы ты знал, проводят ночь либо на боевом посту, либо под одеялом, а не скрючившись на стуле в собственной комнате (когда до кровати – два шага!) и уткнувшись носом в очередную книжку. Ты б себя видел! Одна рука тянется к оплывшей свече, другая к чашке, а выражение лица такое, словно над тобой Моринготто стоит и самолично всякую дрянь в ухо нашептывает.
- Мы подумали, что тебе снится кошмар, – заключил Орикон.
- Ничего мне не снилось, – Лайо потянулся до хруста в суставах, аккуратно вложил между страниц закладку, закрыл книгу, над которой задремал к середине минувшей ночи, и положил ее в стопку к остальным, взятым из библиотеки. Как выяснилось недавно, Лайо не только для орка чересчур много читал, но и для эльфа.
- А почему у тебя брови сдвинуты были? – подозрительно осведомился Раймондил.
- А почему у тебя нос вниз дырочками? – раздраженно парировал Лайо и, пока Раймондил думал, поднялся из-за стола. Подошел к окну, впервые за зиму широко распахнул створки, впуская в комнату незамутненные витражами лучи солнца, свежесть и оглушительное пение птиц.
На плечо легла легкая рука. Орикон, в отличие от Раймондила, говорил тихо, хотя не с меньшим беспокойством.
- Лайо, ты можешь нам не рассказывать, если не хочешь. Но если ты и правда плохо спишь по ночам и видишь... нехорошее, то надо от этого избавляться.
Лайо развернулся и ответно положил руку на плечо собеседника.
- Орьо, я нормально сплю по ночам. И вижу, как и всю жизнь, холод и темноту. Так что беспокоиться не о чем.
- “Холод и темноту”?! – вытаращил глаза Раймондил. – И ты называешь это нормальным?!
- А что не так? – искренне удивился Лайо.
- Райо, подожди! – прервал Орикон очередной поток возмущений. – Лорд знает?
Лайо пожал плечами.
- Мы с ним про это никогда не говорили.
- Но он хотя бы видел, как ты спишь?
- Много раз. Так и вы видели.
- Те три дня, когда ты валялся без сознания, физиономия у тебя была как у благодушного покойника, – просветил Раймондил от стола. – А потом нас к тебе толком не подпускали, потому что считалось, будто мы тебя утомляем. Но как по мне, утомляет тебя все это чтиво по ночам! – он схватил книгу, которую Лайо только что отложил, распахнул на середине и с чувством зачитал: – “...А которые две половинки в раковине своей имеют, поименованы двухстворчатыми, родят они жемчуга в теле своем, а слизь их несет в себе изрядное количество полезных свойств...” Бр-р, слизь... И ты читаешь это на ночь? Удивительно тогда, что у тебя просто брови сдвинуты, а не все лицо перекошено!
- Осторожнее, страницы помнёшь, – Лайо отобрал у друга книгу и положил на место, бережно, почти ласково погладив ладонью переплет. – Это очень интересный трактат о природе. И там не только про “слизь”. Сейчас... – он на мгновение прикрыл глаза и заговорил как по писаному: – Наипрекраснейшим из цветов весны мы почитаем серебристый миньялотэ*. Соцветие сие начинает свою жизнь под толщею снегов в первый день оттепели, и далее лишь крепнет и благоуханием своим оживляет землю. Растет миньялотэ незначительно выше подножий гор, но к середине весны порой нисходит в равнинные леса, и тогда дивную прелесть зрят очи его нашедшего. Ибо сказано было, что роса, канувшая в ослепительное серебро нежнейших бутонов его лепестков, несет в себе любовь сиятельной Элберет к ее звездам, а значит, и ко всему свету, до коего склонны наши сердца.
- Ну, ты даешь, – уважительно качнул головой Орикон.
- Ты что, зубришь наизусть все книги, которые читаешь? – изумился Раймондил.
- Привычка, – пожал плечами Лайо. – И не все, а то из них, что мне больше всего понравилось. Это не более четверти от каждой книги.
- И в любой момент можешь вот так, по памяти?.. Ну, “орчонок”, да ты ходячая библиотека! – Раймондил покровительственно потрепал друга по голове. – А теперь забывай немедленно про свои книги, приводи себя в порядок, и пошли завтракать, а то ты по сравнению с нами как поганка меж двух боровичков.
- А после завтрака – к лорду, – напомнил Орикон серьезно. – Не может быть, чтобы он не заметил, чего с тобой делается по ночам.
Но к лорду Лайо в то утро так и не попал.
Командира разведки не проняла душераздирающая история об альтернативных способах применения гномьего порошка, поэтому “орчонка”, вернувшегося после ранения в отряд, он продолжал игнорировать до тех пор, пока Раймондил не устроил скандал, выговорил командиру все, что думает о тех, кто героев на второй план задвигает, и при всех поручился за Лайо. После этого “орчонку” стали давать поручения, и с каждым разом все более серьезные, потому что исполнял он их добросовестно, способности к ведению разведки действительно имел неплохие, дисциплину (в отличие от того же Раймондила) не нарушал, на трудности не жаловался, а если чего по делу возражал, то всегда толково, хоть и грубовато, из-за недостатка воспитания. Но правильным манерам потихоньку учился, когда поправляли – принимал к сведению. Словом, и полмесяца не прошло, как командир разведки начал понимать, отчего лорд был так добр с “орчонком” и даже взял того в воспитанники.
Итак, когда в Лайо усилиями дорогих товарищей впихнули целых три порции завтрака вместо одной и собрались уже тащить разбираться со сновидениями, «орчонка» вызвал командир и велел сделать вылазку в рощу у реки за треть лиги отсюда, встретиться с отрядом, неделю назад посланным на восток, забрать у них составленные планы местности и передать сумку с целебными снадобьями. Да обернуться поскорее, отряд долго ждать не может, им еще на север надо идти, а планы нужны в крепости сейчас.
Лайо частенько давали такие поручения: принести, забрать, вернуться. А все потому, что он был одним из немногих, кто особым чутьем мог без дополнительных ориентиров разыскать на местности хорошо замаскировавшийся отряд. Причем, что свой, что орочий. За это “орчонка” ценили прежде, и за это же начали ценить здесь. Еще и книжки нужные подсказали, как это умение в себе развить, да и на практике несколько премудростей открыли.
Отряд Лайо разыскал довольно быстро, сделал все, что было велено, и возвращался в крепость мимо русла подмерзшей в холода реки. Узкая река, шагов двадцать пять в самых широких местах, но глубокая и бурная, начало от гор берет, течет под самую крепость, отчего там всегда есть чистая вода. Впрочем, сейчас Лайо шел не от гор, а потому видел не затекающую, а вытекающую часть. Из-за оттепели лед на реке дал трещины, кое-где и вовсе белел только у берегов, а в центре уже бушевал поток, крутя и переворачивая полупрозрачные льдинки, перламутрово сияющие на солнце. Лайо шел и сам себе улыбался, почти ни о чем не думая. Разве что о прекрасном цветке миньялотэ, носящем в себе благословение далекой Элберет, который уже наверняка распустился где-то во-он там, в горах...
Уже и крепость видна вдалеке, и маленькая фигурка в красном плаще, которая спускается к речке и бесстрашно ступает на поскрипывающий от тепла лед, ставит перед собой что-то... вроде большую корзину... наклоняется, начинает елозить руками по воде...
Прибрежная льдина трескается, раздается тихий отсюда вскрик, красная фигурка отчаливает от берега и на льдине несется вниз по течению, с трудом балансируя, чтобы не свалиться в воду... или...
“Нет, она не просто так топчется, она выбирает удобный момент, хочет прыгнуть на еще не отколовшийся прибрежный лед, но по краям он слишком хрупкий, а до толстого ей не дотянуться...”
- Стой!!! – заорал Лайо во все горло, бросаясь вверх по течению навстречу несущейся в его сторону красной фигурке на тесной белой льдине. – Утопнешь!!!
Он тоже выбежал на лед – опасный, похрустывающий – оставляя на зернистом подтаявшем снегу мокрые следы-болотца. Лайо уже видел не просто фигурку, а испуганную светловолосую девушку в ярко-алом плаще с завязками, прижимающую к груди корзину с чем-то белым...
- Когда поравняешься со мной – бросай корзину и прыгай, поймаю!
Она кивнула – бледное личико, огромные глаза.
Миг – и они едва не разминулись. В последний момент девушка вместо того, чтобы уронить корзину в ледяной поток, перехватила ее одной рукой, завизжала, оттолкнулась от перевернувшейся тут же льдины, и Лайо чудом успел словить в охапку это теплое, вздрагивающее, единым рывком перебросить через плечо на мелководье, где до берега полшага и вода еще промерзшая до самого дна... А потом под ногами захрустело особенно громко, в уши ударила вторая порция визга, весь мир резко задрался вверх, а тело обожгло холодом так, что сперва показалось, он упал в кипяток.
Другой миг – Лайо ушел под воду.
Третий – сумел вынырнуть, беспорядочно барахтая ногами и отмечая, как ему повезло, что на этой реке льдины не острые, а рыхлые и словно оплывшие. Иначе бы уже изрезало так, что орочьим ятаганам не снилось. Теперь бы уцепиться за что-нибудь...
- Держись!
“За что держаться?” – хотел было спросить Лайо, но потом увидел длинную белую ленту, полоскавшуюся по воде. И еще одну, и еще...
Он уцепился за первую попавшуюся, отмечая мимоходом: то, что было принято за ленту, оказалось обычным бинтом, длинным, широким, его самого такими бинтовали...
Бинт натянулся, власть течения ослабла. Лайо почувствовал, как его пытаются тащить, словно рыбу на крючке, и понял, что так девушка совсем выбьется из сил и, чего доброго сама соскользнет в воду.
- Не тяни, – прохрипел он, хватаясь за бинт второй рукой. – Сам выберусь!
- Пока могу – буду тянуть! Лезь лучше скорее, а не указывай.
Лайо показалось, что прошла вечность, прежде чем он, хоть и с помощью бинта, сумел (далеко не с первой попытки) забраться на скользкую льдину, подтянуться, впустую елозя ногами, и, наконец, выкатиться на черный от выступившей земли, но такой восхитительный снег берега.
Над ним тут же склонилось миловидное сероглазое личико, а горячая рука с тонкими пальчиками почему-то прикоснулась к шее, выискивая пульс. И от этого прикосновения, как круги по воде, разошлись по коже жгучие мурашки.
- О, светлейшая леди, – в минуты сильного волнения Лайо все еще сбивался на цитирование. – Не соблаговолите ли дать ответ, какого блохастого варга вы делали на краю льда?!
- Б-бинты полоскала, – она уже начала всхлипывать. – Лучше всего... под проточной водой... – а потом неожиданно обхватила Лайо поперек груди, уткнулась головой куда-то в ключицу и тихонько прошептала: – Эру и все его Валар... Живой...
Надо сказать, что с эльфийскими девушками Лайо до сего момента толком не общался. Знал лишь, что они не бесправная скотина, как орчихи, а требуют к себе равного с мужчинами уважения. Плачущих же эльфийских девушек он и вовсе не видал. Но понимал, что пнуть ее сапогом в голову, как орчиху, чтобы не скулила, категорически нельзя. Да и не хочется. Как же можно, такое – и пинать... Да еще – в красном плаще.
Впрочем, девушка быстро справилась с собой и уже деловито этот самый плащ снимала.
- Раздевайтесь. Вас надо вытереть и укутать в сухое, иначе вы замерзнете.
- Мне не холодно, – заверил Лайо, громко стуча зубами. Вот еще, перед такой девушкой голыми ребрами сверкать!
- Не упрямьтесь, – она взялась за завязки на его куртке. – Мне лучше знать, я целитель.
Лайо отшатнулся, окончательно смутившись. Поднялся на ноги. Требовалось срочно измыслить какую-нибудь правдоподобную и уважительную причину.
- Крепость рядом, там и переоденусь. Я скорее замерзну, если буду невесть сколько времени стаскивать с себя все мокрое.
Девушка оценивающе глянула на него снизу вверх, потом тоже встала, подобрала валяющуюся чуть поодаль корзину и собрала в нее выпавшие бинты. Затем решительно протянула ему уже снятый плащ.
- Хотя бы просто наденьте. Вам же холодно на самом деле, губы синие.
- Вам тоже станет – без плаща, – Лайо решительно оттолкнул предложенную одежду. – Дойду и так. Как его... позвольте предложить вам, о, светлейшая леди, опереться на мою руку и оказать посильную помощь, дабы облегчить вашу ношу в виде бальной сумочки... э-э-э... то есть, корзины для бинтов.
- Это шутка? – спросила она.
- Это цитата, – серьезно уточнил Лайо. И забрал корзину.
Они пошли рядом, украдкой друг на друга поглядывая. Лайо не знал, о чем думала его спутница, но сам он откровенно ею любовался. Из всех девушек, которых «орчонок» успел перевидать вблизи и издали, эта казалась самой красивой. Нет, даже самой-самой. Локоны из-под капюшона видны, а личико такое румяное и… ну вот такое, что просто глаз не оторвать! И в голове сами собой рождаются слова, да такие проникновенные, что даже не высказать вслух, а то кто их знает, этих красивых девушек, может, она обидится и не станет идти с ним бок о бок.
Молчать всю дорогу не вышло.
- Спасибо вам, – сказала девушка. – Вы спасли мне жизнь...
Слова разом улетучились из головы, оставив гулкую позвякивающую пустоту.
- Вы мне – тоже, – как можно безразличней проговорил Лайо, задним числом понимая, что сказать можно было совсем иначе и другим тоном.
- Но вы оказались в воде из-за меня... Это и правда была глупая идея: полоскать бинты в полынье. Как вас зовут? Может, мы перейдем на “ты”?
- Шуйра... в смысле, нет, – в голове напрочь утвердилась одна-единственная мысль: “Что я несу?!” – То есть, и Шуйра тоже, но лучше просто Андалайтэ.
- А, так вы тот самый орк, которого лорд нашел в лесу осенью? – так и не услышав ответа на свое предложение, девушка продолжила говорить “вы”.
- Это я его нашел, – несколько зловеще поправил Лайо. Потом спохватился: – Вообще, я не орк.
- Я вижу, – собеседница покраснела. – Простите, не хотела вас обидеть. Конечно, вы никакой не орк, Андалайтэ, и даже ни капельки не похожи. Вы очень добрый, смелый и самоотверженный.
Тут уже покраснел Лайо, и эта проклятая краска не сходила с его лица до самого прибытия в крепость.
Лайо расстался с девушкой в красном плаще у самых ворот, пробормотав что-то невразумительное, и со всех ног умчавшись к себе. Наскоро переоделся в сухое, даже не озаботившись вытереть волосы, извлек из горы мокрой одежды почти не пострадавшие планы местности, завернутые в несколько плотных тряпиц, и пошел докладываться командиру.
Тот изумленно изучил влажные бумаги, капающую с разведчика воду, нездоровый румянец и поинтересовался:
- Андалайтэ, что с тобой? Что произошло?
- Так было надо, – выпалил Лайо. В голове по-прежнему было одуряюще пусто.
- А ну-ка, сядь и доложи спокойно, зачем было надо и при каких обстоятельствах.
Но история происшествия с самой красивой на свете девушкой в красном плаще никак не желала складываться в связные предложения, а уши периодически начинали полыхать что тот плащ. Промучив Лайо полтора часа и кое-как восстановив более-менее ясную картину событий, командир отчитал его за безрассудство, похвалил за самоотверженность и отправил прочь, велев поужинать, отогреться и отдохнуть.
Окно в его комнате так и осталось приоткрытым, но вместо утренней свежести по полу гулял самый настоящий сквозняк. Лайо поежился, закрыл створки поплотнее, еще и шторой занавесил, чтобы создалась иллюзия тепла. Присел на кровать. Задумчиво пощупал шею в том месте, которого касались пальцы девушки. От воспоминания об этом по телу снова разошлись мурашки, только уже холодные.
Спать не хотелось, несмотря на поздний вечер, а под ребрами поселилось странное томление, которое не давало, как обычно, сесть, склониться над книгой и сосредоточиться. Промаявшись так некоторое время, Лайо все-таки взял со стола недочитанный вчера фолиант, но не раскрыл, а прижал к груди и задумчиво застыл посреди комнаты, изучая росписи на матерчатой ширме и даже не в силах поймать себя на мысли, что выискивает среди гармоничного многоцветия узоров оттенок тех глаз, волос или, на худой конец, плаща…
Лайо тряхнул головой, отбрасывая с лица темные прядки изрядно отросшей шевелюры, которая уже начинала просить ленты, и решительно направился к выходу, решив не терзаться, а разыскать друзей и провести вечер с ними.
Ностоило ему протянуть руку к двери, как та открылась сама, а комнату наполнил возмущенный громкий голос Раймондила:
- Нет, Орьо, ты только посмотри! Он едва вернулся, а уже намеревается снова чахнуть всю ночь в одиночестве над своими заплесневелыми пергаментами! Воистину, чрезмерная тяга к чтению – проклятие Моринготто!
Лайо только сейчас сообразил, что по-прежнему прижимает к груди книгу. Наверное, так и пошел бы с нею по крепости.
Из-за плеча Раймондила высунулся Орикон, какой-то непривычно торжественный и тоже с ношей – объемистой треугольной сумкой из темно-коричневой кожи. Лайо положил книгу на стол и спросил, кивнув на сумку:
- Это какое-то оружие?
Друзья загадочно переглянулись.
- О, это самое могучее оружие на свете! – заверил Раймондил, по-хозяйски осматриваясь. – Так, а ты почему до сих пор печку не затопил? И чего у тебя вид такой, словно тебя одной из твоих книжищ по голове шарахнули?
- Я только поужинать успел, – Лайо наконец улыбнулся. – Как раз хотел идти за вами.
- С книгой в обнимку? Вот уж не ври! Ты собирался снова погрязнуть в черном омуте чтения, а мы тебя героически спасли!
Улыбка стала шире.
- Да славен будь ваш подвиг во веки веков, о, великие воины, да не поблекнет возвышенный благородством помыслов свет очей ваших, да будут остры мечи, без устали разящие неверных, и да не наколет сей смрадный враг на зловонные пики свои ваших пламенных сердец!
- Вот, теперь я узнаю нашего «орчонка», – удовлетворенно заключил Раймондил. – Марш топить печку!
Лайо с готовностью кивнул и вдруг закашлялся, взахлеб, надрывно, долго. В горло словно сыпанули толченого перцу.
- Что это с тобой? – Орикон немедленно оказался рядом, хлопнул по спине, потом коснулся рукой лба. – Эй, да ты весь горишь!
- И правда! – воскликнул Раймондил, тоже прикладывая ладонь к лицу товарища. – «Орчонок», что стряслось с тобой такого, чего мы еще не знаем?
- Искупался в речке, – повинился Лайо, с усилием удерживая кашель. Горло саднило. – Ну его, к утру пройдет. Да хватит меня щупать, я не дичь на вертеле! Кха!..
- Приказ отменяется, – резюмировал Орикон. – Марш в постель! Райо, сам топи печку, вон, дрова лежат. Так, где тут были чашки и корзинка с травами… ага.
Вскоре Лайо был укутан в два одеяла, напоен горячим травяным сбором, а еще выслушал пространную лекцию о том, почему купаться в конце зимы вредно для здоровья, и так подорванного темным прошлым.
Раймондил пристроился на тахте, Орикон осторожно водрузил свою сумку на стол и извлек оттуда небольшую резную арфу. Лайо разинул рот.
- Какое же это оружие? Она такая красивая… Я похожую у Макалаурэ видел. Только он больше любит на большой... Орьо, получается, ты тоже играешь?
- Еще как! – ответил за друга Раймондил. – Он и тебя научит, если захочешь.
- До лорда мне, конечно, далеко, – пожал плечами Орикон. – Но кое-что могу.
- Скромничает, – ухмыльнулся Раймондил.
Некоторое время Орикон толком не играл, обрывал переборы на половине, что-то подкручивал, налаживал. А потом полилась тихая дивная мелодия, даже язычки пламени в печке притихли и стали покачиваться в такт. Лайо слушал, и мысли сами собой уносились куда-то в прекрасные дали, где светило солнце и никогда не было войны. А еще там непременно должна была танцевать девушка в красном плаще…
Он сам не заметил, как уснул, и даже не понял, что сейчас во сне нет ни холода, ни темноты. Арфа поиграла еще недолго и стихла.
- Ну что, помогло? – шепотом спросил Раймондил, заглядывая в лицо спящего: усталое, но спокойное, умиротворенное.
- Лорд ерунды не посоветует, – так же тихо отозвался Орикон, потихоньку пряча арфу обратно в сумку.
- Теперь каждый вечер?..
- Лорду было достаточно раз в несколько дней. Но мне, наверное, каждый вечер надо.
- Надо, так надо. Глядишь, пройдет это у него через пару лет.
Орикон только кивнул.
- Я вел себя как распоследний идиот! – каялся Лайо, от избытка чувств едва не пропустив удар.
- Ты и сейчас ведешь себя не лучше, – утешил Раймондил, снова поднимая меч. – Чего размахиваешь клинком, как орк дубиной? Я чему тебя все утро учил?
- Не машут орки дубинами, они вообще от леса держатся подальше, чтоб ты знал… Нет, только подумай: она сама, сама предложила мне перейти на «ты», а я этого даже не услышал!
- Кто она-то? – поинтересовался Орикон, стоящий в стороне и в тренировке не участвующий.
- Я даже имени ее не спросил!
- Убит, – объявил Раймондил, приставляя к горлу друга острие. Потом убрал меч и со вздохом заметил: – Большей частью – морально. Андалайтэ, вот чего ты раскис? Опиши, как она выглядела, в два счета отыщем.
- А как я к ней опять подойду? Что я ей скажу?
- Скажешь, что… э-э-э… слушай, давай найдем ее сначала?
- У нее красный плащ с капюшоном, – принялся вспоминать Лайо. – Глаза такие… самые красивые, серебристые, лучистые такие… «источающие свет неявный и неземной, а подобный зареву далеких звезд, что светили пробудившимся ото сна первым королям на берегу…»
- Стоп-стоп, – поднял меч Раймондил. – Без цитат, по существу! Мы уже поняли, что ты влюбился по уши.
- Не красней, дело житейское, – участливо посоветовал Орикон.
Лайо покраснел еще больше, но мужественно продолжил.
- Волосы локонами вьются, но не такими как у всех, а… ну как я без цитат скажу?!
- Темные или светлые?
- Если на них, к примеру, падает солнце, то чистое золото, а в тени – больше дубовая кора, хотя…
- Поня-ятно, – фыркнул Рамондил. – Еще какие-нибудь приметы есть? Веснушки там, ямочки на щеках? Шрамы, может?
Лайо мотнул головой. Потом озаренно воскликнул:
- Она говорила, что целитель! И бинты стирала. Еще у нее руки теплые, а ногти – чистые.
- Знаешь, проще было бы найти девушку с холодными руками и грязными ногтями. А под твое описание, если опустить цитирование, половина крепости подходит. Причем, не только нашей.
- Вот и неправда, – убежденно произнес Лайо. – Она такая одна. Эру, какой же я идиот…
Тренировка (она же по совместительству акт самобичевания) происходила на улице. Под конец Лайо удалось взять себя в руки и даже пару раз «убить» Раймондила, чему последний был очень рад, гордый, что его педагогические усилия не пропали даром. Когда друзья, весело переговариваясь и обсуждая особенно удачные моменты тренировки, вошли в цитадель и начали подниматься по лестнице, раздалось звонкое:
- Андалайтэ!
Лайо поднял голову и застыл. Полудюжиной ступенек выше, где лестница уже кончалась, стояла ОНА. Красного плаща на девушке сегодня не было, а простое платье небеленого льна ей необычайно шло. Лайо почувствовал, как Раймондил пихнул его в бок.
- Доброе утро, – выдавил он.
- Хорошая сегодня погода, – сказала девушка. – Вы с тренировки, да?
Лайо кивнул, чувствуя, что слова опять позорно застревают в горле.
- Он здорово с мечом управляется, – влез Раймондил и сам получил тычок: от Орикона.
- Я учусь, – уточнил Лайо.
- Мне кажется, вы способный ученик, – она принялась теребить подол, глядя куда-то мимо. Потом спохватилась и снова глянула Лайо в лицо. – Рада была увидеться. Мне пора.
- Ага, – только и смог он произнести, а по физиономии против воли расплылась широченная улыбка. Орикон и Раймондил пихнули его с двух сторон.
Девушка улыбнулась в ответ и ушла. Лайо смотрел ей вслед до тех пор, пока не понял, что давно уже не видит ничего, кроме машущей у носа ладони Орикона.
- О, очнулся, – хохотнул Раймондил, когда Лайо замотал головой и перехватил назойливую ладонь. – Я так понял, это она?
- Она, – кивнул Лайо. – И я опять не спросил ее имени.
- Не беда, – успокоил Орикон. – Ее зовут Вилинис. Она живет в домике у восточной стены с родителями и старшим братом. И часто бывает здесь, в лазарете, учится искусству исцелять.
- Честно, я бы по твоему описанию на нее не подумал, – признался Раймондил. Заметил, как Лайо глянул на него исподлобья. – Эй, в конце концов, это ты влюбился в Виле, а не я!
- Вы хорошо ее знаете?
- Не слишком, – объяснил Орикон. – Мы с Райо вообще росли вместе, а Виле немного младше. Иногда словечком перекинуться случалось. И что-то мне подсказывает, ты ей тоже приглянулся. Больно Вилинис сегодня смущалась, так-то она обычно бойкая.
Лайо задумался.
- Насколько я понимаю, у вас… у нас… если юноше нравится девушка, то и девушке он тоже должен быть по сердцу. В этом случае они начинают беседовать наедине, приносить друг другу дары…
- А у орков иначе? – полюбопытствовал Раймондил. – Как же тогда с будущей невестой знакомиться?
- Примерно как я познакомился с нашим лордом.
- То есть?..
- Аркан на шею и в кусты, – фыркнул Лайо. Эти воспоминания сейчас казались забавными. Глянул на вытянувшиеся лица друзей. – А вы не знали?
Орикон мотнул головой.
- Мы думали, лорд Канафинвэ тебя в плен взял.
- Не-а. Это я его. А уж меня потом – лорд Нельяфинвэ…
Лайо в задумчивости вытянул из горы картофельных очистков один и захрустел. Орикон с досадой нахмурил брови.
- Опять орочьи привычки?
- Не понимаю, чем картофельная кожура хуже самой картошки, – Лайо снова украдкой протянул к горе руку, но наткнулся на укоризненный взгляд товарища и со вздохом вернулся к прерванному занятию – собственно, чистке. С кухонным ножом он управлялся куда хуже, чем с кинжалом, поэтому очистки выходили толстые, коротенькие и всякий раз новой неповторимой формы.
- Она грязная, – у Орикона из-под ножа неизменно тянулась длинная тонкая «лента». – Хочется сырой картошки – возьми клубень, смотреть на тебя невозможно.
- И не смотри тогда, – нахохлился Лайо. – Кожура не грязная, а просто немножко в земле. И на зубах приятно хрустит. Чего ты опять косишься на меня с состраданием, я вполне счастлив и ем то, что мне нравится!
- Картофельные очистки, плодовые черенки, – принялся перечислять Орикон, – корки от подгоревшей каши, шелуха семечек, кости из бульона, капустные кочерыжки – почему ты это почитаешь за лакомство, когда есть нормальная еда?
- Я точно так же не понимаю, почему все это не ешь ты, – нож неосторожно соскользнул, и Лайо, ругнувшись на черном наречии, торопливо засунул в рот кровоточащий палец. – Вот на кой вообще картошку чистить?!
- Это был риторический вопрос?
Лайо поднял голову, внимательно глянул на Орикона и чему-то заулыбался.
- Почти. Я действительно не могу взять в толк, зачем выбрасывать съедобные вещи.
- Не все съедобные вещи одинаково полезны, – наставительно объяснил Орикон. – Есть и камни можно, если не разжевывать, но кто сказал, что от камней тебе не станет худо? Сильно порезался?
- Ерунда, – Лайо с упорством продолжил чистку. Потом задумчиво отметил: – А я ел камни, небольшие. И вреда не было. Пользы, правда, тоже…
Орикон только глаза к потолку возвел.
Дверь кухни распахнулась, и на пороге возник сияющий и непомерно загадочный Раймондил.
- Чистите, да? – весело осведомился он. – А я полкрепости обежал и кое-чего знаю! «Орчонок», тебя касается!
Лайо заинтересованно отложил нож.
- Твоя прекрасная леди завтра мотает в лазарете бинты! – торжественным шепотом объявил Раймондил. Не дождавшись оваций, прибавил: – Весь день! Одна!
- Это значит, я могу к ней прийти и заговорить?
- Конечно!
- А это принято? Что я ей должен сказать, если хочу быть правильно понятым?
- Просто начни с ней дружить, как с нами или лордом, – попытался объяснить Орикон. Потом вспомнил, что рассказывал Лайо утром о знакомстве с Макалаурэ, и при каких обстоятельствах они сами прониклись к «орчонку» дружескими чувствами, и поспешил исправиться: – Для начала можно ей что-нибудь подарить.
- Она тебя поблагодарит, – подхватил Раймондил, – может быть, даже поцелует. А если нет – напросись мотать с нею бинты. Тогда поцелуй обеспечен! После этого вы договоритесь о новой встрече, вскоре она познакомит тебя с семьей, а там и до чего посерьезней недалеко…
- Но сначала все-таки подарок, – перебил Орикон, глядя, как у Лайо медленно начинают алеть уши.
- А что принято дарить девушкам? – Лайо невольно покосился на гору картофельной кожуры.
- Что-нибудь красивое, – для пущей точности Раймондил сделал волнообразный жест руками.
- Цветы, например, – напряг фантазию Орикон. – Или драгоценные камни. Можно кольцо выковать…
- Не, Орьо, это ты лишку хватил! Кольцо – это уже после стадии знакомства с родителями! Еще можно подвиг в ее имя совершить, Виле оценит.
Лайо почесал в затылке.
- Может, я проберусь в цитадель… в смысле, в Ангамандо, и стащу для Вилинис пару сильмариллов? Я бы смог!
Раймондил и Орикон переглянулись и в один голос заявили, что не стоит. То есть, у нолдор принято, когда подвиг ради девушки не заканчивается неминуемой гибелью юноши. Да и лорд не поймет, это ведь его сильмариллы, если по закону. Словом, Моринготто с ними, с камнями, лучше цветы.
- Только цветы в конце зимы найти не проще, чем стащить сильмариллы, – заметил Орикон.
- А та благословенная трава, о которой Лайо говорил на днях? – вспомнил Раймондил. – «Орчонок», как там?..
- Растет миньялотэ незначительно выше подножий гор, но к середине весны порой нисходит в равнинные леса, и тогда дивную прелесть зрят очи его нашедшего.
- Во-во! Поход в горы тоже почти подвиг, а всякая девушка – большая ценительница «дивной прелести». Решено!
- Спасибо вам обоим, – от души поблагодарил Лайо, вставая. – Тогда до завтра. Не думаю, что мне удастся обернуться до темноты, проще переждать там ночь.
- Гляди на него, – Раймондил демонстративно пихнул Орикона локтем. – Андалайтэ вообразил, будто мы пропустим все веселье и останемся в крепости.
- Угу, никакого понимания, – с деланой серьезностью согласился тот.
А Лайо глядел на них и думал, что друзья – это замечательно.
- Дайте, дайте мне автора этой распроклятой книжонки, и я скормлю его валараукар! – кровожадно грозился Раймондил, перекапывая снег.
- Не думаю, что, будучи съеденным, он начнет отличать подножия гор от верхушек, – проворчал Орикон.
- Вы можете вернуться, – предложил Лайо.
Ответом ему стало слаженное «Никогда!».
Было холодно, дождливо и уже почти темно. Подножия гор, как и пространство «немного выше подножий», давно остались позади, а верхушки, напротив, начали постепенно приближаться. Друзья уже очень долго шли вдоль русла журчащей подо льдом реки, то и дело отходя в стороны и едва ли не носами перепахивая всю поверхность снега. Ни цветов, ни даже просто ростков или зеленой травки они пока не обнаружили. Зато устали, замерзли и проголодались, свалив вину за это не только на традиционного Моринготто, но и на создателя заметки о невиданных цветах.
- Ты точно ничего там не упустил? – в который раз спросил Орикон.
- Соцветие сие начинает свою жизнь под толщею снегов в первый день оттепели, и далее лишь крепнет и благоуханием своим оживляет землю. Растет миньялотэ незначительно выше подножий гор, но к середине весны порой нисходит в равнинные леса… – послушно принялся цитировать Лайо. Тоже в который раз.
- Оттепель – была, – загибал негнущиеся от холода пальцы Раймондил. – Толщи снегов – навалом, я их уже ненавижу, эти снега. Выше подножий мы поднялись еще задолго до заката. Моринготто, вот почему бы нам не дождаться весны! Кстати, в прошлые вёсны я такого в этих лесах что-то не видел.
- Вообще, книга была написана в Валиноре, – пожал плечами Лайо. – Но ведь это не имеет значения, да? Светлые земли везде одинаковы?
Стало тихо. Потом Раймондил изрек:
- Вот ей-ей, «орчонок», если бы я не узнал тебя за это время настолько хорошо, то сейчас – убил бы!
…Легкую маленькую палатку они поставили прямо здесь, у русла, и вскоре ее совсем замело снегом. Сумерки сгустились, наступила ночь. Раймондил развел костерок, Лайо стоял, расставив руки, и плащом закрывал тоненький язычок пламени от ветра и снега, а Орикон исхитрился накипятить воды и даже сварить сытную похлебку. Ни орки, ни хищные звери тут не ходили, особенно в такую погоду, поэтому все трое забрались в палатку и укутались потеплей, прижавшись друг к другу.
Лайо заснул мгновенно, и лицо его было тревожным, застывшим. Раймондил махнул Орикону, но тот лишь сокрушенно покачал головой: арфа осталась в крепости.
Наутро Лайо в палатке не оказалось. Друзья обнаружили его снаружи, тридцатью шагами выше – тот неподвижно сидел на камне к ним спиной и глядел на что-то, скрытое нагромождениями глыб. Услышав оклик, Лайо обернулся и молча махнул рукой, мол, идите сюда.
С камня открывался вид на небольшое вогнутое плато, укутанное пушистыми сугробами. А из снега, чуть покачиваясь на ветру, росли цветы невиданной прелести. Их сияющие в лучах солнца миндалевидные лепестки казались белее того снега, сверкали, переливались золотистыми искорками. Коричневатые серединки тонко пахли горной свежестью, ключевой водой и немножко – сдобой. Цветущее плато казалось чудом, сошедшей со страниц прекрасной легендой.
Но…
- Букетик первоцветов для любимой девушки? – нервно хохотнул Орикон.
- Моринготтов автор явно летал за этими цветами на валинорских орлах-гигантах, – саркастично предположил Раймондил.
- Может быть, в Валиноре миньялотэ другие? – тихо спросил Лайо.
Дивные соцветия были размером с две-три ладони и поднимались от земли выше двух метров на толстых и жестких темных стеблях с колючими шипастыми листьями.
- Или сиятельная Элберет почтила благословением только лепестки, – Орикон сделал шаг на плато и провалился в снег почти по пояс. Лайо тут же сорвался на помощь.
- Да, а остальное доблагословлял Моринготто, – фыркнул Раймондил. – Вперед, соратники мои! Кто-нибудь захватил с собой меч? Ножом ЭТО мы будем пилить до Второй Музыки.
- Ты все-таки хочешь набрать «букетик»? – поднял брови Орикон.
- А что, мы зря сюда полдня по буеракам и метели добирались?
…Цветы на «букетик» косили до полудня. Стебли оказались сухими и полыми внутри, но очень жесткими, волокнистыми, а колючие листья так и норовили коснуться лица. Поэтому, помимо здоровенного сияющего букета, который получалось удерживать только обеими руками или в охапке, друзья обзавелись изрядным количеством длинных царапин, словно побывали в неравном бою с выводком котят. Добычу обмотали бечевкой (чтобы не рассыпалась) и холстиной (чтобы не царапалась).
- Только к вечеру в крепость доберемся, – вздохнул Лайо, глядя на перевалившее зенит солнце. – Вечером ЕЁ в лазарете, наверное, уже не будет.
- С таким подарком ты к ней хоть среди ночи можешь заявиться! – убежденно сказал Раймондил.
К вечеру погода испортилась, предгорья заволокло неприятным серым туманом, золотисто-рыжий свет заходящего солнца застили тучи. От прежней радостной оттепели не осталось и следа, все казалось застывшим, тревожным, а в первом же равнинном лесу за шиворот Лайо спрыгнул перепуганный бельчонок и вылезать обратно наотрез отказался, цепляясь коготками за рубашку и отчаянно пища.
- Не нравится мне это, – сказал Орикон.
- Мне тоже, – согласился Лайо, недовольно передергивая плечами: бельчонок явно вознамерился устроить на его спине гнездо. – Можно подумать, самое безопасное место в округе именно под моим плащом.
- Вполне, – ухмыльнулся Раймондил. – Зверушка явно поняла, что из нас троих только ты способен плюнуть на нее и не выбрасывать вон, хотя и ворчишь при этом, как распоследний орк.
- Говорите тише, – Орикон выглядел настороженным. – Я чувствую рядом что-то очень нехорошее. Темное, холодное.
- Где? – коротко переспросил Раймондил.
Орикон неопределенно махнул рукой вперед, туда, где у подножий гор стояла скрытая лесами и умелыми чарами крепость. По-хорошему, следовало бы повернуть в другую сторону, сделать крюк, завернуть в Химринг и переночевать там – гибельное блуждало в округе, непонятное. Но у Раймондила был настолько расхрабрившийся вид, что Орикон про другой путь даже упоминать не стал. А с Андалайтэ и вовсе понятно – дама сердца в крепости, тут хоть огнем все гори, не заметит даже.
И друзья пошли домой, только держась тише и ступая осторожней. Было не темно, а как-то серо. Подтаявший снег на вид казался твердым, словно выточенным из гранита, деревья будто припорошило холодной сталью. Помрачневший вместе с природой Орикон достал меч. Раймондил покосился на друга и тоже потянул клинок из ножен. Безоружным остался только Лайо, тащивший в руках здоровенный букет.
Они вышли к кромке небольшого поля, которое летом сплошь зарастало маками и полынью. И – увидели, тут же упав за кусты, затаившись.
По полю медленно плыл серый всадник на огромном тощем жеребце, оставляя на снегу не примятые следы – черные воронки, словно выгоревшие до пепла. Висел, не шевелясь, длинный плащ, лицо было скрыто капюшоном. Тяжелое, сиплое дыхание нагоняло тоску, внутри что-то сжималось и леденело.
Орикон совсем побелел, стиснул меч, кажущийся совершенно бесполезным – разве возьмешь простым оружием эту неведомую жуть? Раймондил закусил губу и сдвинул брови – за версту видно, что боится, но убьет всякого, кто посмеет это предположить. Лайо передернулся. Ему, в отличие от друзей, страшно почти не было. Он не знал, что этого принято бояться. Совсем недавно перед подобными тварями следовало благоговеть.
- Терпеть его не могу.
- Вы встречались? – Орикон говорил одними губами, а в глазах стояло недосказанное: «…и ты до сих пор жив?!»
- Еще в детстве, в цитадели, – буднично пояснил Лайо. – Там много в библиотеке разного странного народу толкалось. У него под капюшоном голова лысая, как колено, на длиннющей шее. И глазищи круглые, белесые. Ходит, пыхтит, зубами цыкает. Как глянет – сразу муть какая-то накатывает, потом в себя приходишь, еще пару дней еле ползаешь и даже жрать не хочется.
- Знаешь, «орчонок», я все больше удивляюсь, как ты ухитрился там не только выжить, но и квенья выучить, – выдохнул Раймондил.
- И вкусного от него было не дождаться, – продолжил Лайо предаваться воспоминаниям ранней юности. – Я старался не попадаться ему на глаза. Это нетрудно, он на мелочь всякую внимания не обращает, если только нос к носу между полок столкне… – он осекся.
Справа, шагах в сорока от друзей, на поле, испуганно пятясь спиной вперед, вышла девушка в ярко-красном плаще. Ей тоже было не по себе, вот только опасность мерещилась в чащобе, куда Виле пристально вглядывалась, совершенно не замечая того, что стоит позади.
- Она же в лазарете должна быть, – шепнул Орикон.
- Должна, неугомонная! – бессильно сжал кулаки Раймондил. И тихим, хрипловатым от напряжения голосом позвал: – Виле, сюда-а-а…
Та вздрогнула, заозиралась и – замерла на месте, увидев всадника, который уже развернул коня в ее сторону. Упала в снег спрятанная под красным плащом маленькая корзинка, рассыпались какие-то темные стружки.
Раймондил оглянулся на друзей: Орикон недвижим от ужаса, даже в плену зимой он так не боялся. «Орчонок» о чем-то судорожно размышляет, наверняка пытается выдумать план, но не выходит, вот и начинает потихоньку паниковать.
А, была не была!..
- Девчонку в обиду не дадим, – обозначил Раймондил высокую цель. Встал в полный рост, взмахнул мечом и заорал: – За мной!!!
Оцепенение спало: и Лайо, и Орикон подхватили крик, вслед за товарищем выкатываясь из-за кустов. Чудище, уже приблизившееся к девушке вплотную, остановилось и обернулось к источнику звука. Виле по-прежнему стояла ни жива, ни мертва, даже не пытаясь убежать обратно в лес. Наверное, успела заглянуть под капюшон…
Раймондил первым оказался между всадником и девушкой, замахнулся, но так и не сумел ничего сделать. Чудовище протянуло к эльфу серую высохшую руку, задышало, зачмокало, и Раймондил ничком повалился в снег.
А Лайо только сейчас понял, что вместо оружия его руки сжимают злополучный букет, завернутый в холстину, а ножны остались в кустах, среди прочих вещей. Возможность рокировки уже, понятное дело, исключалась. Недолго думая, Лайо сдернул холстину и со всей силы хлестнул чудище букетом по вытянутой руке. А потом коня – по морде. И еще раз, и еще…
Посыпались сверкающие белизной лепестки, затрещали, ломаясь, толстые волокнистые стебли. Сиплое злое дыхание сменилось шипением, всадник попятился – видать, атака пришлась не по вкусу. Он дернулся, скидывая капюшон, под которым и правда оказалась жуткая маленькая голова в морщинистой коже. Лайо подпрыгнул и – благо, размеры букета позволяли – дотянулся до лица. Белые цветы оставляли на серой коже неприятные желтые волдыри, которые лопались, истекая чем-то мутным. Раздался пробирающий до костей вой, Лайо размахивал неожиданным оружием отчаянно, остервенело, не обращая внимания на боль в исколотых листьями руках. В голове осталась единственная мысль: если он сейчас остановится, отпрянет – конец всем.
- Андалайтэ, беги! – донеслось сзади.
Лайо на миг обернулся и увидел, как Орикон помогает подняться едва стоящему на ногах Раймондилу, а Вилинис медленно, как во сне, отступает назад.
Он замахнулся в последний раз – и побежал.
Чудовище их преследовать не стало.
- Моринготто… – вяло бранился Раймондил дрожащим голосом.
Из его носа текла кровь, капли падали на меч Орикона, до сих пор валяющийся без ножен. Виле сидела напротив, тихо всхлипывала и обеими руками сжимала только что подаренный ей букет, заново обернутый в холстину. Он поредел, поломался, и вообще напрочь потерял товарный вид, но расстаться с цветами девушка не согласилась бы ни за какие сокровища мира.
Орикон рылся в сумке, ища бинты, Лайо рассеянно посасывал исцарапанный палец и смотрел на Виле. Все-таки не надо было ей цветы дарить. Они ее уже совсем не достойны. Или подарить, но иначе, а не молча сунуть в руки вместо приветствия. Хорошо, Орикон догадался пояснить, что именно Виле цветы и предназначались, иначе вовсе странно вышло бы.
Наконец были найдены бинты и фляжка с чистой водой, а Раймондила удалось привести в чувство настолько, что он ухмыльнулся и заключил:
- А ты везучий, «орчонок». Это ж надо ухитриться в момент встречи с ангамандской тварью иметь при себе не что-нибудь, а букет цветов, притом тех самых, которые тварь не выносит! Виле, ты его береги.
Вилинис кивнула. Лайо почувствовал, как краснеет.
- Хорошо, что оно не пошло следом, – пробормотал Орикон. – Я все равно чувствую его где-то неподалеку.
- Не всякой темной твари приятно схлопотать по роже благословением Элберет, – заявил неунывающий Раймондил. – Но рассиживаться посреди леса не стоит.
- А может, мы еще немножечко отдохнем? – попросила Виле. – У меня ноги до сих пор подкашиваются.
- На кой тебя вообще из крепости понесло? – сердито осведомился Раймондил.
- За корой. В лазарете кончилась ольховая кора, и я решила, что успею до темноты, – Виле снова всхлипнула. – Кто же знал…
Лайо подошел к ней и поднял на руки. Никуда ее одну не отпускать, а то три раза виделись, и два из них с ней что-то приключалось. Виле тоже надо беречь. И как-то сразу тепло и светло от этой мысли стало на сердце, как порой становилось от музыки по ночам, только Лайо это едва помнил. Лишь сейчас подумал, что теперь тепло и светло ему будет всегда. Потому что есть Виле.
Орикон и Раймондил со значением переглянулись и очень деликатно промолчали. А Виле просто обхватила новоявленного кавалера свободной от букета рукой.
До крепости они добрались уже затемно и своим появлением устроили переполох. Даже лорд, потревоженный шумом, вышел во двор.
- Возвращаясь с гор, мы встретились в поле с жутким чудовищем, порождением тьмы, – доложил Орикон, не дожидаясь расспросов.
Лорд внимательно изучил расцарапанные лица друзей, Виле, держащую ощетинившийся колючками сверток, и Лайо, держащего Виле; окровавленный меч Орикона, который тот почему-то нес перед собой, как знамя; бледного, но храбрящегося Раймондила.
Лайо впервые со дня знакомства видел, как у Макалаурэ поднимаются брови.
- Убили? – потрясенно уточнил лорд.
- Удрали! – с гордостью выпалил Орикон.
Уже поздней ночью, когда волнения улеглись, расспросы прекратились, караулы были удвоены, а участники приключения разошлись отдыхать, Орикон вспомнил, что позабыл сыграть для Лайо на арфе.
Орикон оделся, захватил инструмент и отправился к другу. А у дверей его комнаты нос к носу столкнулся с Раймондилом и Макалаурэ. Лорд держал в руках лютню.
- Я тебя будить не захотел, – пояснил Раймондил.
- Значит, сегодня сыграем вместе, – решил Макалаурэ.
Раймондил первым взялся за ручку, начал осторожно приоткрывать дверь, но потом замер и уставился в щелку. Лорд глянул поверх его головы, чуть улыбнулся и тихо сказал:
- Пожалуй, Андалайтэ эта помощь больше не нужна.
Орикон тоже заглянул в комнату.
Первым делом в глаза бросался героический букет, занявший здоровенную напольную вазу, непонятно когда и кем раздобытую. Растрепанные, но по-прежнему сияющие соцветия вперемешку с колючими листьями придавали комнате экзотический вид. Поверх книг на столе стояли кувшин, тарелка с фруктами и пузырек валерьянки. Неподалеку сидел бельчонок и грыз сушеное яблоко.
Лайо дремал, сидя на тахте, а на его коленях крепко спала Вилинис. И лицо у «орчонка» было спокойное и счастливое, как никогда раньше.
Миньялотэ – первоцвет (кв.)
Последние комментарии
1 день 19 часов назад
1 день 23 часов назад
2 дней 1 час назад
2 дней 2 часов назад
2 дней 3 часов назад
2 дней 4 часов назад