Старый дом [Николай Степанович Сафонов] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Старый дом

РАССКАЗЫ

БЕЛЫЙ ГОЛУБЬ

1
Жизнь у Петровича чудная вышла.

Еще мальчишкой прилипла к нему уличная кличка «Иванушка-дурачок», которой наградила его бабка Анюта, охочая до всяких прозвищ и злая на язык старуха. С этого и начались с ним приключаться невероятные истории, рассказывать которые он был большой мастак. Выдумывал ли он их, или говорил правду, только слушатели всегда ему верили. А если и врал иногда, то выходило у него очень складно, как у настоящего охотника или рыбака, хотя, по собственному признанию, он не баловался ни тем, ни другим и даже гордился, что ни разу в жизни не брал в руки ни ружья, ни удочки.

Собрался он однажды за грибами, а на дорогу, как водится в таких случаях, выпил. Кто ж ездит в лес трезвым? Но не рассчитал немного сил и проспал свою остановку, электричка прокатала его туда и обратно несколько раз. Проснулся в Ступино поздно утром. Домой вернулся с больной головой и пустой корзиной. Раздосадованный такой оказией и в назидание потомству, взял и послал в управление железных дорог жалобу: почему, мол, в электричке нет проводников, которые бы, как в поезде, будили пассажиров. И добросовестно, на двух страничках из ученической тетради, описал свой случай. Что греха таить, ответа ждал с нетерпением, по нескольку раз на день заглядывая в почтовый ящик. Думал получить благодарность, а под расписку почтальон вручил ему квитанцию об уплате штрафа за безбилетный проезд от станции Барыбино до Ступино, да еще в тройном размере. Долго сокрушался Иван, что за дельный совет отплатили ему черной неблагодарностью, но нет худа без добра. Больше он уже никуда не писал и всегда, когда кто-нибудь с ним советовался по этой части, глубокомысленно изрекал:

— В учреждениях хлеб задарма не едят…

Здесь, конечно, он добросовестно заблуждался. Просто нарвался на остряка-самоучку, и все. Зато после этого случая у него в разговоре появилось излюбленное выражение: «Наградами не унижен»…

Лукавил, однако, Петрович. За участие в войне имел пять медалей и орден. Дорожил он этими реликвиями, и даже во время запоев, когда спускал с себя все, что можно спустить, медали да номерок, который вешают на пятки в вытрезвителе, каким-то чудом сохранял. Но что верно, то верно, совестью Петрович никогда не торговал, или, как еще лучше выразился один из его приятелей, хрен на «вы» не называл…

Но и смолчать умел, когда нужно. Себе на уме был мужик и понимал, что болтать зря бесполезно, да и небезопасно к тому же. Разве что прорывало его в пьяном виде, а по утверждению очевидцев, в горизонтальном положении он находился часто, если не сказать больше — это была его излюбленная поза. И не закладывай он за воротник так шибко, неизвестно еще, как бы сложилась его жизнь. Но когда спрашивали, почему пьет, вразумительного ответа не получали. Обычно он отделывался общей фразой:

— Вся Россия пьет… И потом, надо же как-то поддержать монополию…

Его же дружки в один голос утверждали, что зашибает он с горя, а когда их пытали, что за несчастье приключилось с их приятелем, лишь молча пожимали плечами да бессмысленно смотрели в пространство осоловелыми глазами. Но не зря же говорят в народе: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Наверное, неудачную женитьбу имели они в виду, но опять же — винить должен Петрович только себя да своих закадычных дружков-приятелей, любителей острых ощущений…

Полюбил он в молодости девушку, и она вроде бы отвечала ему взаимностью. Ходила с ним в кино, целовалась в подъезде, а через месяц он ей чин по чину сделал предложение, и они решили сыграть свадьбу, на удивление всему переулку. И удивили. Перед регистрацией невеста узнала, что ее жених работает «золотарем», и из загса убежала. С этим коварством он еще бы смирился, но глупая девка при всех оскорбила его.

— Не хочу, — говорит, — жить с человеком, от которого всю жизнь вонять будет…

Бросился Иван на обидчицу с кулаками и изрядно побил девку. Судили его за хулиганство. От адвоката он отказался, но защищался на суде умно. Цитировал классиков, особенно те места, где у них сказано, что всякий труд почетен. А в последнем слове не забыл ввернуть четверостишие из Маяковского. На вопрос судьи, который намекнул ему, что его шалость могла закончиться плачевно, отвечал одно и то же:

— Я знал, что не убью ее… А от побоев еще ни одна баба не умирала…

Искренность Ивана смягчила суровые судейские сердца, и ему дали только два года лишения свободы. Из зала суда он уходил под конвоем в хорошем настроении, и на то у него были все основания. Нарушенная справедливость восторжествовала!

На Севере, куда попал Иван, начальство лагеря долго смеялось, читая его приговор, а присмотревшись к новому заключенному, поняло, что никакой он не преступник, а свалял дурака, и на первом же году расконвоировали его. Но