Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))
По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...
В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная
подробнее ...
оценка) состоит в том, что автор настолько ушел в тему «голой А.И», что постепенно поставил окончательный крест на изначальной «фишке» (а именно тов.Софьи).
Нет — она конечно в меру присутствует здесь (отдает приказы, молится, мстит и пр.), но уже играет (по сути) «актера второстепенного плана» (просто озвучивающего «партию сезона»)). Так что (да простит меня автор), после первоначальных восторгов — пришла эра «глухих непоняток» (в стиле концовки «Игры престолов»)) И ты в очередной раз «получаешь» совсем не то что ты хотел))
Плюс — конкретно в этой части тов.Софья возвращается «на исходный предпенсионный рубеж» (поскольку эта часть уже повествует о ее преклонных годах))
В остальном же — финал книги, это просто некий подведенный итог (всей деятельности И.О государыни) и очередной вариант новой страны «которая могла быть, если...»
p.s кстати название книги "Крылья Руси" сразу же напомнили (никак не связанный с книгой) телевизионный сериал "Крылья России"... Правда там получилось совсем не так радужно, как в книге))
По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.
cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".
Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.
Итак: главный
подробнее ...
герой до попадания в мир аристократов - пятидесятилетний бывший военный РФ. Чёрт побери, ещё один звоночек, сейчас будет какая-то ебанина... А как автор его показывает? Ага, тот видит, как незнакомую ему девушку незнакомый парень хлещет по щекам и, ничего не спрашивая, нокаутирует того до госпитализации. Дальше его "прикрывает" от ответственности друг-мент, бьёт, "чтобы получить хоть какое-то удовольствие", а на прощание говорит о том, что тот тридцать пять лет назад так и не трахнул одноклассницу. Kurwa pierdolona. С героем всё ясно, на очереди мир аристократов.
Персонажа убивают, и на этом мог бы быть хэппи-энд, но нет, он переносится в раненое молодое тело в магической Российской империи. Которое исцеляет практикантка "Первой магической медицинской академии". Сукаблять. Не императорской, не Петербургской, не имени прошлого императора. "Первой". Почему? Да потому что выросший в постсовке автор не представляет мир без Первого МГМУ им.Сеченова, он это созданное большевиками учреждение и в магической Российской империи организует. Дегенерат? Дегенерат. Единица.
Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно
НА УЛИЦЕ СЧАСТЛИВОЙДраматическая история в 2-х частях
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
И в а н Е м е л ь я н о в и ч З а й ч е н к о.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а, его жена.
А л е к с е й К о л ы в а н о в.
С т е п а н Ж а р к о в.
Ф е д о р З а й ч е н к о.
К у з ь м а С т е п и к о в.
С а н ь к а Ч и ж и к.
Г л а ш а.
Н а с т я.
Е в г е н и й Г о р о в с к и й.
Л е н а З о р и н а.
П е т р С т р е л ь ц о в.
В а д и м Н и к о л а е в и ч З а б л о ц к и й.
П а в л о в.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
На возвышении-круге стоят обтянутые серым холстом стенды. И, как в музее, на одном — краснозвездная буденовка и сабля в ножнах на ремне; на другом — залитый кровью комсомольский билет и наган, поблескивающий вороненой сталью; на третьем — потускневшее, пробитое пулями алое полотнище знамени, а под ним, будто охраняя, пулемет «максим» с патронной лентой.По ходу пьесы стенды эти будут переворачиваться и обозначать места действия, но произойдет это только тогда, когда ведущие, они же исполнители главных ролей, будут сходить с возвышения-круга вниз, на игровую площадку, словно переходя черту от сегодняшнего дня к прошлому. Они даже не будут называться ведущими, а возьмут имена своих героев: Глаша, Степан, Федор, Санька, Евгений Горовский, Лена, Алексей. А пока звучит музыка, один за другим высвечиваются прожектором стенды, и, когда зритель рассмотрит их, появятся Г л а ш а, С т е п а н и Е в г е н и й Г о р о в с к и й. В руках у Глаши тетрадь.
Г л а ш а. Все, о чем мы хотим вам рассказать, — не выдумано. Все это было! Свидетельством тому — записи в этой тетради. В ней не хватает страниц, обложка оборвана, корешок обгорел. Кто-то передал тетрадь в музей, и лежит она рядом с простреленным знаменем, залитым кровью комсомольским билетом, наганом, хранящим до сих пор следы сгоревшего пороха.
Перелистаем пожелтевшие страницы, далекое станет близким, и оживет дымное, тревожное, счастливое время — боевая наша юность!
Передает тетрадь Степану, тот пробегает глазами раскрытую страницу и протягивает тетрадь Горовскому.
С т е п а н. Это по твоей части.
Г о р о в с к и й. Почему?
С т е п а н. Потому что стихи.
Г о р о в с к и й. Ах да! Я же поэт.
С т е п а н. Считаешь себя поэтом.
Г о р о в с к и й. Каждый, кто пишет стихи, считает себя поэтом.
С т е п а н. Ладно, ладно! Читай!
Г о р о в с к и й. Пожалуйста! (Чуть нараспев.)
Есть улица Счастливая
В слободке заводской.
Стоят домишки криво там,
Пустырь зарос травой.
Трактир там есть тоскливый
С названьем: «Не рыдай!»
На улице Счастливой
Про счастье не гадай.
Г л а ш а (задумчиво). Похоже…
Г о р о в с к и й. Ни на что это не похоже! Это не стихи, а… я не знаю что! Путеводитель!
С т е п а н. Ну конечно! Где им с твоими сравниться! Как у него там было накручено, Глаша?
Г л а ш а. У Лены спроси. Ей посвящались!
Г о р о в с к и й. Ну, знаете!.. Это слишком! Это глубоко мое личное дело!
С т е п а н. Не твое, а Женьки Горовского! Ты пока еще не он. (Кричит.) Лена!..
Л е н а (появляясь). Вы меня?
С т е п а н. Тебя, тебя! Ты Женькины стихи наизусть помнишь?
Л е н а. Конечно! Какие?
С т е п а н. Любые. Они у него все одинаковые!
Г о р о в с к и й. Я бы попросил!
С т е п а н. Потом попросишь! Давай, Лена!
Л е н а (чуть ли не поет).
И закутавшись в плащ синезвездный,
В перламутрово-снежные дали
Вы ушли в этот вечер морозный,
В белой дымке тумана пропали.
Только где-то у бешеной тройки
Бубенцы под дугой прозвенели,
Да заплакал у мраморной стойки
Бледный юноша в черной шинели.
Г о р о в с к и й (снисходительно). Ну, что ж… Для своего времени неплохо… Поэзы!
С т е п а н. Тоже мне Игорь Северянин!
Г о р о в с к и й. А ты его читал?
С т е п а н. Когда? Тогда или теперь?
Г о р о в с к и й. Тогда ты вообще на стихи плевать хотел! Кричал: «Предрассудок!»
С т е п а н. Мало ли что я тогда кричал.
Г л а ш а (усмехаясь). Вот вот!
С т е п а н. Ладно! Не обо мне речь. (Горовскому.) Давай сюда тетрадь. (Пробежав глазами страницу, сует тетрадь Лене.) Этого я читать не буду.
Л е н а. Почему?
С т е п а н. Потому что потому!
Л е н а (пожав плечами). Хорошо. Я прочту. (Читает.)
«…Вчера Степан кричал, что любовь — это предрассудок! Глафира встала и ушла. Потом сидела на черной лестнице и плакала. Девчата
Последние комментарии
1 час 57 минут назад
2 часов 1 минута назад
2 часов 13 минут назад
2 часов 14 минут назад
2 часов 28 минут назад
2 часов 45 минут назад