Соловьиная песнь (СИ) [Asocial Fox] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Начало пути ==========


НьюЙорк — поистине великий город со своей особенной неповторимой историей, зачастую написанной судьбами погибших на этой земле людей, но оттого не менее значимой. Все города-гиганты, живые колоссы, муравейники культуры, построены на костях, образующих их фундамент, хорду, скелет. Париж, Москва, Берлин — все хранят свои тайны. Нет на земле поселений, не обагренных чьей-то кровью, ибо жестокость — часть нашей природы, как бы это ни отрицалось, наши предки были вынуждены конкурировать, убивать тех, кто покушался на их территорию. И Большое яблоко не было исключением. Америка — необычайная страна, колыбель свободы, но ее становление как государства страшно само по себе: конкистадоры, война с индейцами, коренными жителями, междоусобицы колонизаторов, золотая лихорадка, вездесущий и основополагающий рабский труд.

В середине XIX века в Нью-Йорке было неспокойно. Хранилась иллюзия тишины, иллюзия сдержанности, но народ не мог не реагировать на затянувшуюся братоубийственную Гражданскую войну, на поток иммигрирующих ирландцев, немцев и вообще авантюристов со всей Европы, искателей наживы. В центральных районах было относительно спокойно, дилижансы, как сомнамбулы, сновали туда-сюда по одним и тем же маршрутам, но стоило углубиться на периферию, на окраину, чтобы почуять неладное.

Там, в обители нищих и голодных, царил дух бандитизма, дух первобытной дикости, воцарившийся не столько из-за отголосков далеких сражений между Конфедерацией и Союзом, безусловно, отражавшихся на жизни мирных горожан, но скорее из-за самой сущности города. НьюЙорк всегда был своевольнее других северных штатов, более сдержанных и мирных, у него был свой путь, отличный от остальных. Это был феникс, возродившийся из грязи и помоев.


Откуда-то то и дело тащили окровавленного человека, воры провожали прохожих не сулящим ничего хорошего взглядом исподлобья, бродячие псы хрипло лаяли, надрывали глотки, трусливо выглядывая из проулков. Из питейной на Пяти улицах доносились песни и забористая ругань.

В кабак вошла девица, вид которой был прямо противопоставлен царящей здесь атмосфере буйного веселья, разврата и несдержанности. Проститутки, сидящие на коленях бандитов, внезапно для себя устыдились своего щекотливого положения, предприняли нелепую инстинктивную попытку прикрыться, увидев на пороге ухоженную барышню из высшего общества, а хозяин заведения поперхнулся бренди. Даже картежники прервали игру и с любопытством всматривались в фигуру посетительницы.

Девушка, заметив, что все взгляды сошлись на ней, слегка покраснела и кашлянула, по всей видимости, немного поколебавшись, собралась с мыслями. Она подняла голову выше, уверяя в своей смелости скорее себя, нежели других, и подошла к человеку за стойкой.

— Где я могу найти Билла Каттинга? — спросила она, изо всех сил скрывая свое волнение.

Бармен растерялся, с нескрываемым удивлением посмотрел на вопрошавшую, не зная, что и ответить. Кем надо быть, чтоб вот так вот запросто заявиться в улей преступности и воззвать к самому Мяснику? Негр, пришедший на бал в качестве гостя, и то выглядел бы менее нелепо.

Вдруг из глубины зала донёсся голос, разрезающий тишину:

— Я — Билл Каттинг, — объявил мужчина, сидевший за большим столом в углу и поднялся, скинув с себя наполовину обнаженную потаскуху. Та встрепенулась, как кошка, выброшенная из окна, затем с мастерством, присущим представителям ее профессии, испарилась в толпе подобных, выжидая, пока кому-то вновь понадобятся ее услуги.

Кто бы знал, как предательски дрожали у Мэри колени, как каждый мускул нервически сжимался в ожидании самого худшего. Она, с великим трудом продолжая поддерживать свою агонизирующую гордость, прошествовала к столу на деревянных от волнения ногах. Хорошо, что платье до пола скрывало трепет. Но от человека, вышедшего на встречу к ней, ничего нельзя было скрыть. Она поняла это в первую же секунду, когда случайно столкнулась с его взглядом, уловила усмешку и угрозу. Да, за эти мгновения Мэри тысячекратно пожалела о том, что заявилась в этот рассадник криминала. Нет, ей было все равно, что о ней подумают другие, если увидят ее возле трактира «Хромая лошадь», но она уже опасалась за свою жизнь. Она видела этого типа раньше, но лишь издали. О, как она не хотела смотреть на него вблизи. Лучше бы она потеряла все свое имущество, так думала Мэри в эту минуту, лучше бы все, что угодно, лишь бы не это.

Но лицо ее хранило видимое, слегка потрескивающее по швам спокойствие. Она привыкла виртуозно скрывать свои чувства в окружении богатых людей. Новая американская аристократия быстро забыла свое подлинное происхождение и вернулась к английской холодности и манерности. Мэри не любила это общество. После того, как умерли родители, бывшие друзья семьи превратились в скользких гадов, норовивших урвать лакомый кусочек капитала у девчонки, на которую так рано обрушилось наследство. А потом слухи о легкой наживе доползли и до слоев населения пониже. Мэри знала, как часто в Нью-Йорке случаются несчастные случаи. То загорится дом, то человек упадет с лестницы и сломает шею — совершенно случайно. Толстосумы нанимают ирландцев или местных негодяев, чтобы они это устроили, а затем делят с ними добычу. Суд слеп, как Фемида, во время беспорядков, только, в отличие от богини, чудовищно несправедлив. Кому дело до деньжат, когда на улицах убивают людей? Тем более, что все здесь куплено. Даже правосудие.

Она подошла к Биллу, и тот, неожиданно для Мэри, взял ее руку в свою и поцеловал, жест вполне привычный для девушки, но через нее точно пробежал электрический импульс. Его острый, пугающий взгляд нацелился прямо ей в лицо, но при этом он улыбался настолько дружелюбно, насколько, по всей видимости, мог. Конечно, это была фальшь, но приятная оттого, что была признаком хорошего тона, пусть и насмешливого, презрительного.

— Чем могу быть полезен, мисс? Простите, такой непотребный вид у здешних обитателей, — сказал Билл и оттолкнул в сторону другую девицу с голой грудью, так и застывшую в удивлении.

Той повезло меньше, чем сметливой подружке. Мэри очень смутилась, глядя на испуганную проститутку. Ей еще не приходилось видеть падших женщин, да еще и нагих. Ей стоило бы закрыть глаза, охнуть или упасть в обморок, чтобы никто не усомнился в ее порядочности. Ей стоило бы поступить так где угодно, но не тут. Потому Мэри просто сглотнула и перевела взгляд с девушки на бандита. Вся таверна наблюдала за происходящим. Люди знали, что Билл любит представления.

— Мне бы… поговорить с Вами наедине. Дело, которое я хочу обсудить, не должно, гм, стать достоянием всего этого доброго люда.

— О, дело? Удивительно, как у такой очаровательной барышни может быть дело ко мне. Что ж, идем, поговорим, — Билл недобро сверкнул глазами на Мэри. Она вздрогнула.

— Эй вы, чего уставились? — рыкнул мужчина на разинувших рты в предвкушении чего-нибудь интересного зрителей.

И все тут же продолжили веселье, чтобы не злить Мясника. Мэри почувствовала железный авторитет этого человека. Здесь сидели страшные люди, и они боялись Мясника, как огня.

Он повел Мэри наверх по скрипящей лестнице на этаж, где были комнаты для гостей, и остановился в коридоре.

— Я надеюсь, это стоит моего времени? — прямо спросил Билл, больше не улыбаясь. Мэри только сейчас заметила, что один из его глаз ненастоящий, искусственный. Вот почему взгляд казался таким жутким.

— Я думала, что все пройдет… тише, — начала было Мэри, как бы оправдываясь.

Билл фыркнул:

— Сюда не ходят в таких нарядах. Я не знаю, кто ты, но чтобы все было «тише», тебе для начала просто надо было переодеться.

— Я не думала… — отвела взгляд сконфуженная девушка.

— О, она не думала. Избалованное дитя, выросшее на деньгах своих богатеньких родителей. Я даже не представляю, о чем такая, как ты, может просить меня. Что же такое случилось, что дамочка с белыми ручками и румяными щечками пришла просить меня о чем-то? Должно быть, положение совсем бедственно. Вы же не снисходите до обычных смертных без причины, верно?

Мэри, окончательно растерявшись, слушала обвинения в свой адрес, не смея возразить этому высокому и сильному человеку, который запросто мог переломить ей хребет при желании. Но, когда Билл посмотрел на нее в ожидании ответа, нахмурив свои густые черные брови, в нее будто бес вселился. Как он смеет так оскорблять ее достоинство, ничего не ведая ни о ней, ни о ее родителях, и девушка ответила:

— Вы меня совсем не знаете! Какое право вы имеете так судить! — она даже раскраснелась от ярости, на этот раз сцепившись взглядом с человеком, посмевшим задеть ее гордыню.

Билл усмехнулся в ответ и ответил более благосклонно:

— Что, в кисейной барышне нашелся стержень? Ушам своим не верю. Ну, я слушаю.

— Я действительно нахожусь в бедственном положении. Я расскажу вам свою историю очень кратко. Это так, у родителей было состояние. Теперь, когда их нет, все вокруг мечтают завладеть моим имуществом. Я опасаюсь за свои деньги, дом и даже жизнь. Но денег у меня не так много, как может показаться. Только я знаю настоящую цену наследству. Вместе со всем остальным на меня обрушились долги и кредиты. Их почти столько же, сколько я имею на сегодняшний день средств, если уже не больше. Я на грани банкротства. И теперь, когда мне угрожают со всех сторон, я не могу сосредоточиться на ведении дел и хоть как-то исправить ситуацию. Я не хочу попасть на улицу, а еще меньше хочу умереть. Поэтому я хотела просить у вас протекции.

— Протекции? Понимаю. Ты хочешь, чтоб я скомандовал всем ребятам: «не трогайте девочку такую-то». Кстати, как твое имя?

— Мэри Грей.

— Вот. Не трогайте Мэри Грей. Отлично, допустим, я так сделаю. Щелкну пальцами или как там у нас проблемы решаются по-твоему. Во-первых, как я уберегу тебя от твоих же собратьев по тугому кошельку? Во-вторых, что мне за это будет?

Мэри задумалась. Она поняла, что денег, скорее всего, будет недостаточно. Какая же она дура. Решила, будто одному из влиятельнейших людей Нью-Йорка станет интересно ее предложение в несколько тысяч долларов. Она ударила бы себя по лбу со всей дури, если бы не присутствие рядом Билла. Потому надо было начинать отвечать по порядку, а там уж, может, что-нибудь придумается.

— Мои собратья по тугому кошельку не решатся пачкать руки, это точно. А обманом они ничего не добьются. В первый раз я чуть не купилась, но в последующие стала умнее. Что касается оплаты… Я хотела бы предложить вам пятнадцать тысяч долларов сейчас, долю в моих доходах от плантаций и акции завода, акционером которого я являюсь. Там немного, но кто знает…

— Разве что-то изменится, если мне в карман упадет пара тысяч, а в дальнейшем пара десятков? Я так не думаю. Пусть даже это хорошие деньги, но, видишь ли, мисси, они мне ни к чему. Стоит легонько потрясти несколько подконтрольных мне банд, и я соберу вдвое больше за один день. Нет, эта сделка меня не интересует, увы. Даже твое хорошенькое личико ничего не меняет.

Мэри вдруг изменилась в лице, ей в голову пришла блестящая идея.

— Тогда, может быть… Может быть, я смогу быть вашим… информатором? У вас ведь не так много доверенных людей в тех кругах, в которых бываю я? Меня никто не заподозрит. По крайней мере до поры. Я могу узнавать что-то важное и передавать вам.

— Забавная идея, маленькая мисс, — оживился Билл. — Ты сейчас это придумала или это был план Б?

Он рассмеялся. Напряжение понемногу спадало. Мэри стала меньше беспокоиться за свою шкуру. Но все же этот человек казался ей нестабильным. Было что-то психопатическое в его взгляде, повадках. Фигура Мясника Билла была полна ярких противоречий. Он был сутул, грубоват, но в то же время в его одежде прослеживался недурной вкус. Фасоны, цвета, все это разительно отличалось от того, что она привыкла видеть, но выглядело достаточно притягательно, выделяя обладателя такой одежды из толпы бандитов и бедняков. Странная, неухоженная прическа контрастировала с идеально подкрученными усами. И даже глаза разнились меж собой. Один — живой, внимательный, другой — пристально-холодный, застывший.

— Ладно, вижу, ты это придумала на ходу и не знала, как я отреагирую. Вторая идея мне нравится. Мне не так уж интересны сплетни вроде тех, кто с кем переспал, которыми обычно забавляются матроны, потому что своих хватает. Но если ты услышишь что-то любопытное от демократов, а эти мерзавцы наверняка многое скрывают, передавай мне. Желательно не голубиной почтой и не с посыльным. У нас тут другие правила.

— Но как? Я ведь не могу приходить сама.

— Сегодня же пришла. Только одевайся, как следует. Найдут тебе что-нибудь приличное, а не это кружевное покрывало. За пределами чистых улиц тебя будут держать за свою, если не будешь выглядеть, как ходячая мишень. Ты брала с собой деньги, мисси?

— Да, я брала, — Мэри запустила руки в сумочку, чтобы убедиться в этом и ахнула, не обнаружив ничего.

— Что я и говорил, — оскалился Билл, — ходячая мишень. Приходи завтра к ювелирной лавке в конце улицы банкиров. Там тебя будет ждать человек с вещами.

— Так значит, мы договорились? А деньги?

— Оставь себе, я не нуждающийся. А так да, кажется, договорились. Но учти, моя протекция сильна, однако ото всего не убережёт. В первую очередь бойся саму себя.

— Что это значит?

— Ты ступила на странный путь, птичка. Берегись, — с этими словами Билл хлопнул ее по плечу и, не дожидаясь ответа, спустился вниз.


Мэри не знала, что и думать. Мысли роились в голове. Какая-то ее часть ликовала, а какая-то трепетала во власти страха. Первая оказалась сильнее. Ей с детства не нравилась золотая клетка, в которую посадили ее родители. Когда брат умер, она стала единственным ребенком в семье, надзор усилился. Это была сладкая и горькая пилюля. С одной стороны, она получала самое лучшее, но настоящая жизнь была для нее закрыта. Однажды она выбежала на улицу и отправилась на рынок. Там ее заметили дети из бедных семей, они вместе начали играть. Родители, обнаружив пропажу, тотчас выслали слугу найти ее. Мэри забрали, а огорченные потерей красивой новой подруги мальчишки с грязными от пыли лицами получили вожжами по спине. Ей категорически запретили связываться с уличными детьми.


А она всегда мечтала о воле. В последние годы девушка почти забыла о своей несбыточной мечте, но знакомство с этим опасным человеком будто вернуло ее в детство. О нет, Мэри была не против опасностей. Казалось, сейчас она может хоть одеться мужчиной и пойти на войну.

Простояв в раздумьях некоторое время, она вспомнила, где находится, и быстро, не оглядываясь, покинула кабак. Свежий воздух наполнил ее бодростью и энергией. Мэри рассмеялась, теперь у нее нет кошелька, а значит, карманникам нечего с нее взять. Несколько проходимцев с удивлением посмотрели на нее, но девушка лишь беззаботно улыбнулась им в ответ и с блестящими глазами направилась в новую жизнь.


Жизнь эта поначалу встретила ее с распростёртыми объятиями. Мэри увиделась с человеком, вручившим ей платье, неброское, лишенное привычной вычурности, и в то же время хранящее в себе какую-то особую прелесть. Платье было темно-синее без вышивки и разных украшений. Хлопок, ничего выдающегося. Однако простой покрой так подчеркнул стройную фигуру Мэри, как не подчеркнул бы ни один из ее парадных нарядов. Она надевала такую же обычную шляпку и самозабвенно бродила по улицам, на которые раньше не смела ступать. Она не выглядела бедно, но и не вызывала вспышку внимания. Таких, как она, опрятных и ухоженных барышень, было полно в Нью-Йорке. В неблагополучных кварталах ее два раза пытались обокрасть. Один раз Мэри действительно лишилась кошелька, благо, не сильно-то и наполненного, второй раз, не испытывая особого неудобства в легких туфлях, она погналась за воришкой и, что самое удивительное, сумела схватить его за ногу, пока он пытался перелезть через чью-то ограду. «Выбирай себе добычу осторожнее, иначе тебе не поздоровится», — сказала она так грозно, примерно как злой котенок, что матерый карманник без возражений тотчас же скрылся. Не хотел он разбираться с чудаковатыми барышнями. Мэри удивилась этому обстоятельству. Думала, придется приплетать имя Мясника. Она решила для себя, что будет упоминать его только в самых крайних случаях.

Билл подписал для нее документ, говорящий о том, что, так и так, мол, эта особа и ее имущество под протекцией. Он не особенно вникал в текст документа, закурил и размашисто расписался, потом, правда, достал из кармана нож, чем весьма напугал Мэри. Но, подмигнув растерявшейся девушке в знак того, что все в порядке, с совершенно невозмутимым видом резанул себя по руке и приложил нож, испачканный в свежей крови, лезвием к листу, чтобы очертания его были различимы.

— Так будет понятнее для всяких идиотов. Для тех, кому ты будешь это показывать, документ — просто бумажка с непонятными буквами. Они подотрутся какой-нибудь листовкой и конституцией нашей державы, не почувствовав разницы. А вот это, — Билл указал на кровавый след, — для них уже красноречиво.

— Действительно, — недоуменно ответила Мэри, поражаясь собственной недальновидности.

До этого она почему-то не задумывалась об этом, а ведь малограмотных и безграмотных в криминальной среде подавляющее большинство.


Она приходила к Биллу, рассказывала ему о происшествиях, о слухах, ходивших в высшем обществе. Слушая о заботах нью-йоркской аристократии, Билл плевался и пренебрежительно фыркал. Иногда кивал, выцепив что-то важное. Но чаще все же фыркал. Мэри и сама начала понимать мелочность и глупость многих проблем богатых людей. От голода, от болезней умирали бедняки, велась война с Конфедерацией, а их волновало то, как какой-нибудь министр пренебрег правилами этикета.

— Президент Линкольн хочет равенства? Пусть сравняет этих клопов с землей вместо того чтобы раздавать права ирландцам, неграм и прочему сброду, — говорил Каттинг, покручивая в руках нож или сигару. У него явно было что-то личное с ирландцами.

И она соглашалась с ним. С этим отъявленным негодяем, построившим свое благополучие на чужих трупах, удобренное кровью и слезами вдов. «Что ж, зато он держит этот сброд в узде. Убери Мясника и все рухнет», — так размышляла Мэри, постепенно заимствуя эту изощренную философию жизни.


Как-то, когда в кабаке с Мясником были только приближенные люди, он вложил ей нож в руки и указал на мишень, нарисованную на стене.

— Попробуй, Птичка, — сказал он мягко, как отец дочери. Но интонация все же подсказывала, что отказываться нельзя. Билл был пьян и в то же время пугающе трезв. Он никогда не терял самообладания. Его реакция была феноменальна. Стоило кому-нибудь в углу подозрительно зашевелиться, полезть в карман, как он мгновенно перебрасывал свой взгляд в сторону шевеления. Настоящий зверь, а не человек. Возможно, поэтому он еще и был жив.

Мэри замялась, но взяла нож, перекладывая его в руке, пытаясь выбрать удобное положение. Она превосходно стреляла из лука, когда родители были живы, затем бросила эту маленькую шалость. Ей нужно было заниматься делами более важными. Больше некому было ворочать финансами семьи. Она осталась одна.

И вот, ощупывая рукоять ножа, Мэри почувствовала прилив сил. Ей хотелось впечатлять. Прекрасно зная свои сильные стороны, она не сомневалась в меткости, когда-то бывшей предметом зависти подруг и восхищения соседских юношей.

— Давай, Птичка. Кого ты больше всего ненавидишь? — подзадоривая ее, спросил Билл.

Он уселся за стол, внимательно посматривая своим глазом за движениями девушки. Все остальные молчали. Они знали — когда Билл развлекается, лучше молчать.

— Больше всего, — она повернулась к компании, сидящей позади, и посмотрела на Билла в упор, — больше всего я ненавижу Дэвида Тернера, который при каждом удобном случае пытается надеть на меня обручальное кольцо.

Билл засмеялся своим жутковатым хриплым смехом, одобрительно сверкнув глазом.

— Что, сопротивляешься этому ублюдку?

— Если бы могла, я бы с радостью воткнула вот это ему в глаз, — ответила Мэри, ловя невероятный кураж от происходящего.

Она хотела быть плохой девочкой и знала, что это забавляет Билла. Видимо, в эту минуту она желала быть забавной.

Мужчина снова поднялся со стула и, слегка прихрамывая, подошел к ней, встал справа, так близко, что она могла чувствовать запах пота, виски и едкого парфюма. Ее голова находилась на уровне его плеч.

— Дай сюда, — Билл взял у нее нож, — Смотри, как надо держать.

— Поняла, мистер Каттинг, — сказала она, действительно с интересом наблюдая, как Билл мастерски помещает оружие в своей крепкой руке. Он метнул нож с такой силой, что Мэри вздрогнула. Попал прямо в яблочко, да с таким звуком, что стена, казалось, должна была дать трещину.

— Восхитительно, — не удержалась Мэри.

— Восхитительно? — хмыкнул Билл, вынимая нож из стены, — Обычно особы вроде тебя находят восхитительным танцульки, песни и глупые книжки.

— А также платья, прически и прочее, — закончила Мэри, дернув губой в знак пренебрежения.

Она почувствовала эту опасную искру, которая вспыхнула между ней и убийцей, негодяем. Но был ли он таким уж негодяем?

— Вот. Швырни его так, как будто целишь тому, как бишь его, Тернеру в глаз, — прошептал Билл ей на ухо, но так громко, что Мэри вздрогнула. Он с таким же успехом мог бы сказать это во всеуслышание.

На сей раз он не отходил, а смотрел, стоя рядом.

Мэри кашлянула, выдохнула, взяла нож так, как ей показалось его брал Билл, прицелилась… и попала! Почти туда же, что и сам Мясник, с незначительной разницей, чуть левее.

— Пока ты целилась, он бы подбежал к тебе и надел чертово кольцо. Много раздумий для одного броска, — недовольно заключил мужчина.

— Но разве я плохо метнула? — опешила Мэри, наблюдая пораженную мишень.

— Великолепно. Никто с этим не спорит. Не думаю, что ты раньше занималась чем-то таким, Птичка. У тебя получилось идеально для кабака. Но разве ножи созданы для похвальбы перед выпивохами?

— Нет, никто не будет ждать…

— Верно! — глаза Билла загорелись. — Ты учишься слишком быстро, дорогуша. Тебе скоро будут не рады в приличном обществе.

— Я им тоже не рада, — сказала Мэри скорее для себя и прикусила язык, поняв, что слова вырвались наружу. Но Билл, конечно же, это услышал.


Каттинг пронизывал ее взглядом, изучал, исследовал. Мэри казалось, что она ощущает, как неминуемо подчиняется влиянию этого человека. Она чувствовала его силу, власть над ней, этим районом и, наверное, всем городом. Билл не был начитан, напротив, он вообще не читал книги, хотя и был обучен грамоте, но был красноречив от природы. Не был силен в привычном смысле, но был ловок, как мангуст, изворотлив и неуловим. Он не обладал орлиным зрением, но видел все. Был страшен и притягателен. Такие яркие люди уникальны, обычно они вершат историю и входят в нее противоречивыми персонажами. Мясник не собирался вершить историю, не пытался слишком глубоко лезть в политику, через плечо глядел на противостояние Севера и Юга. Его устраивало занимаемое положение, он был на месте в роли главы преступного мира. Обычно большие шишки такого рода скрываются во тьме, как серые кардиналы, управляющие безликой массой, сбродом, никто не знает их имен, их лиц. В Нью-Йорке тех времен все знали Билла. Нельзя было его не знать. Он был идолом, символом, олицетворением если не города, то улиц. Мясник был легендой, но легендой устрашающей, как Синяя борода. Позже память о нем сотрется, но при жизни он будет настоящим Цезарем среди бандитов. Король извилистых улиц был достоин восхищения и ужаса одновременно.

Восхищение и ужас испытывала Мэри, никогда не встречавшая такой несгибаемой воли в ком-либо еще, никогда не видевшая такого животного обаяния. Уильям Каттинг был мечтой и грозой потаскух. Все знали, как это удобно, вести шашни с тем, кого боялись даже самые отъявленные бандиты, но так же знали, что несколько молодых девушек было найдено в его постели задушенными. Иногда и не в постели. Женщины появлялись в его жизни и исчезали бесследно. Никто не спрашивал, куда. Понятное дело — на тот свет. Мисс Грей не знала большинства этих историй, зачастую излишне приукрашенных и дополненных сочными подробностями, а может и вовсе придуманными, потому что смерть шлюх в принципе была привычным делом, ведь Мэри так и не стала частью криминальной среды, потому не могла воспользоваться информацией, которой владели люди знающие. Но она вряд ли удивилась бы, узнав, что Билл кого-то убил, пусть и во время плотских утех. Она вообще смутно представляла себе сие действо, но знала, что оно есть и именно так появляются дети. Этих познаний было вполне достаточно для леди. Вероятно, даже более, чем достаточно.

Он мог убить и ее, просто так, если верить досужим сплетням, которыми, как ореолом, были окружены все так или иначе значимые люди, но Мэри в последнее время прониклась странным равнодушием к перспективе быть убитой. Умереть ей было не жаль, а вот растерять последние деньги при жизни она боялась куда пуще. Потому она так охотно ввязывалась в авантюры, рисковала, наслаждалась вниманием убийц и воров. А более всего главного негодяя. Ей подсознательно нравилось это ощущение ножа у горла, хождения по краю пропасти. Это была настоящая жизнь, а не существование, которое она влачила до той поры. Раньше Мэри не испытывала никаких чувств, кроме слабого отблеска любви и уважения к родителям. Она не радовалась, не ненавидела, не любила. А сейчас же ее охватывала буря, безумная палитра чувств, открытых так недавно. Словно Ева, сорвавшая запретный плод, она вкусила новых запретных знаний и удовольствий. Одним из этих удовольствий неизменно оставались встречи с Биллом Мясником. Он играл с ней, как кошка с мышкой, но иногда Мэри важно поднимала голову в попытке перехватить инициативу, чем увлекала его еще больше. Он по-прежнему называл ее Птичкой. Она и была птичкой. Вырвавшейся на волю, уязвимой, красивой и своенравной. На свободе ее оперение засверкало всеми цветами радуги. Даже почтенные буржуа заметили эту славную перемену. Говорили, что девочка наконец оклемалась после потери родителей и расцвела.

Для кого-то такая жизнь на два фронта была бы невыносимой, но Мэри наслаждалась собственной двуличностью, не теряя лица в светском обществе и приобретая новое в такой желанной компании Билла.

В экстазе от того, что она заслужила этот взгляд, это суровое одобрение, Мэри направилась домой. Мясник подарил ей нож, особенный нож с красивой резной рукоятью. Сказал, что может пригодиться. Девушка не знала, как ей может пригодиться оружие, но с гордостью приняла дар.


========== Подаренное и украденное ==========


Однажды произошло нечто из ряда вон выходящее. Во дворе скромного именьица Мэри, находящегося в центре города, располагался маленький, но весьма ухоженный садик. Мэри любила сидеть на скамейке среди деревьев и кустарников, вдыхать свежий аромат цветущих растений. В такие минуты она не занималась ничем, кроме умственной деятельности, которая, в сущности, заключалась в пребывании в мире грез и фантазий. Единственная служанка, тетушка Дэйзи, тучная негритянка в летах, знала об этой странности хозяйки и всегда оставляла ее наедине, не решаясь беспокоить даже по срочным делам в минуты бессмысленного и блаженного созерцания красот вымышленного мира. Очаровательное одиночество, ветерок, подзадоривающий неторопливое течение мысли, тень, создаваемая ветвями и яркой, сочной листвой плодоносящих деревьев, все это было незаменимой частью повседневной жизни Мэри, как и визиты в район Пяти улиц, как вечера, которые она проводила в компании богатых и влиятельных людей, все еще считавших ее за удачную партию для юных и не очень кавалеров.


И вот в очередной вечер, когда сумерки уже начали сгущаться над палисадником, сверчки привычно трещали, а воздух стал морознее, Мэри, погруженная в думы, чуть не схлопотала сердечный приступ. Она сидела на своем привычном месте и ненароком взглянула на землю под ногами. Взглянула и ужаснулась. Над ней нависла тень. Мужская фигура в шляпе.

Мэри в оцепенении застыла на лавочке, затем, немного придя в себя, как можно менее заметно наклонилась, нащупала нож, привязанный к левой ноге, а она теперь всегда носила его с собой, зачем — не знала сама. Но вот он и пригодился. Девушка, стараясь не впасть в отчаяние и не запаниковать, собрала свои силы, резко соскочила со скамейки и повернулась лицом к тени. Тень хмыкнула и, обойдя седалище Мэри, с довольным видом уставилась на нож. Зловещим незнакомцем оказался Мясник. Он снял шляпу, ограничившись таким приветствием, и снова нахлобучил ее на голову.

— Видно было, как ты стаскиваешь его с ноги. Я бы успел перерезать тебе горло, — сказал он критично, нарушив напряженную тишину. Мэри не опустила нож при виде знакомого лица. Она никогда не тешила себя надеждой, что знает этого человека, хотя видела его уже несколько месяцев. Похоже, Каттинга никто толком не знал, кроме него самого. Потому надо было остерегаться — так подсказывали инстинкты и здравый смысл.

— Но, впрочем, не ожидал, что ты пользуешься моим маленьким подарком. Думал, малышка положила его в туалетный столик, шкафчик, упаковала, завязала коробочку лентами, спрятала. Нож не должен валяться без дела, так?

Мэри не опускала клинок, хотя Билл приблизился еще больше.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она настороженно, скрывая страх, на самом деле охвативший ее с головой. На территории Билла она боялась его меньше, чем тут. Туда она приходила по доброй воле, а не встречала непрошеного гостя.

В саду их было только двое. Можно было крикнуть, но один соседний дом был необитаем, владелец пытался сдать его в аренду, но, видно, у людей сейчас не было денег на жилище в самом сердце Нью-Йорка, а в другом жил глуховатый брюзгливый старик, который, даже если бы услышал крик о помощи, вероятно, не отложил бы газету, а только буркнул себе под нос что-нибудь вроде: «Вот тебе и тихий район. Дожили!».


И вот она находилась во власти Мясника, человека с говорящим прозвищем. Причина его появления была для Мэри полнейшей загадкой, потому она предполагала самое худшее. Что если недоброжелатели заплатили так много, чтобы убрать ее? Но Билл не вершит подобные дела сам, он отправляет пешек. С другой стороны, быть может, ему принесло бы удовольствие убить именно ее, свою забавную игрушку, маленькую мисс? Но он убил бы ее раньше, если бы хотел, а деньги не так уж волновали этого титана бандитизма. Мэри пребывала в абсолютнейшем замешательстве, готовая, впрочем, к бесплодной борьбе.

Билл перестал глядеть на нож, перевел взгляд на лицо Мэри. Мясник смотрел прямо и как будто бы насквозь, так, что человек мог почувствовать себя голым. Мурашки пробежали по коже. Она, словно загипнотизированная, смотрела только в одну точку, в его глаза, вынужденно вступая в зрительный контакт. Взгляд Билла был серьезен, брови нахмурены, но он ухмылялся. Девушку пугала эта неоднозначность мимики. Мужчина же воспользоваться моментом замешательства и одним ловким движением, свойственным смертоносным ядовитым змеям и прочим хищникам, чьей гордостью является скорость и проворство, рванул оружие из руки Мэри.

Заполучив нож, Билл повертел его в руках, почти с любовью всматриваясь в блеск лезвия. Затем он протянул руку, отдавая отобранное обратно.

— Думаешь, я нарушаю свое слово? — сурово спросил Билл.

Мэри растерянно взяла нож и вернула его на место. Платье приподнялось, открывая взору изящную ножку, на которой красовался белый кружевной чулок. Билл сощурился, ничуть не скрывая, что зрелище доставляет ему удовольствие, а Мэри покрылась пунцовым румянцем. Она немного успокоилась, хотя все еще решительно не понимала смысла такого визита, украдкой осмотрела гостя. Билл был одет в красное пальто, которое он обыкновенно надевал на особо торжественные случаи, пестрый жилет с нетрадиционно черным галстуком и такие же черные брюки. Он выглядел броско, но не как попугай, нет, он был одет с тонким вкусом, чутьем, которое, по всей видимости, вложила в него мать природа, потому что больше воистину некому. Аристократы были слишком сдержанны в одежде, их ограничивали рамки приличия, этикета, а также, конечно, моды. Билл не был модным в привычном понимании этого слова, хотя все его фасоны были свежи.

— Как ты проник сюда? — снова попыталась заговорить Мэри, не заметив, что непривычно для себя обращается на «ты» уже во второй раз.

— Проще простого. Твой хилый заборчик — не крепостная стена, а я — не толстяк Тедд.

Мэри усмехнулась, вспомнив Тедда, неуклюжего громилу, обладавшего, однако, недюжинной силой. Это был рыжий бугай, серьезный обычно и чрезмерно веселый, когда выпьет. Подвыпивши, Тедд позволял другим смеяться над собой. Но Биллу можно было шутить над ним вне зависимости от расположения духа Тедда. Конопатый медведь превращался в плюшевого мишку, когда имел дело с Мясником, который был на голову ниже и раза в два уже.

— Разве так нужно было рисковать целостностью штанов? — ляпнула Мэри, погрузившись в веселые мысли. Она забылась, но, когда поняла это, было уже поздно. В детстве ее частенько подводил язык, нет-нет да сказанет что-нибудь этакое, от чего мать и нянька так и охнут. Ей казалось, что она научилась контролировать свои слова. Но, видимо, Билл на нее пагубно влиял, потому что при нем она достаточно часто говорила что-то глупое, не успев толком обдумать сорвавшееся с губ.

Думала, сейчас ей прилетит затрещина или что-то в этом духе. Билл никогда не трогал ее, но вообще-то не гнушался бить женщин.

— Не беспокойся за мои штаны, Птичка, — осклабился он и кивком указал на скамейку.

Мэри снова села, с облегчением отметив для себя, что ее остроты не возбудили ненужной злости. Шутить с Биллом — штука рискованная. Он мог рассмеяться, с иронией поаплодировать, а мог и лишить пальца. Да-да, лишить пальца. Мэри видела, как ирландец, недавно осевший в городе, неосторожно отметил, что Билл «цацкается с господами в белых галстучках», намекая на связь Каттинга с главной демократов, Твидом. Местные прекрасно знали, что сенатор одной породы с Биллом, и это было взаимовыгодное сотрудничество коррупционера и бандита. Вот и остался бедняга без пальца.

Мэри оправила юбки, Билл опустился рядом с ней. Она почувствовала непосредственную близость мужчины. Ко всему прочему, он еще и совершенно бесстыдно разглядывал ее, взгляд Билла скользил по губам, по шее, по платью, достаточно смело декольтированному, но ведь она не ждала никого в гости. Мэри намеренно кашлянула, находясь в столь неуютном положении.

— Есть какое-то дело? — обратилась она уже серьезно, всю шутливость как ветром сдуло.

— Какое дело? — удивлённо спросил Билл, театрально вскинув брови.

— По которому Вы пришли сюда, мистер Каттинг.

— Разве нужно дело, чтобы прийти? — с невинностью младенца и хитростью лисы ответил он, словно зашел к сестре по приглашению, дабы проводить ее на вечернюю службу.

— Нет, но… — замялась Мэри, не зная, что думать, что говорить. Ее все больше охватывало леденящее предчувствие, исчезнувшее было ненадолго, и, чем дольше она сидела на одной скамейке с этим человеком, тем больше ощущала себя зайцем в медвежьем капкане. Она крайне редко оставалась с мужчинами наедине и даже для своих юных лет, можно сказать, славилась целомудрием, не позволяя кавалерам нарушать границы приличия. А тут границы приличия не просто были нарушены. Он перелез через ограду, этот нарушитель, и, кажется, был намерен разрушить крепость манер, за которой скрывалась напуганная малютка Мэри. Дома она была совсем другой. Она могла быть дерзкой в компании людей, но тет-а-тет… Нет, к такому жизнь Мэри не готовила. Но все-таки она старалась сохранять спокойствие, не отводить глаз. Несмотря на это видимое спокойствие, можно было заметить, как она нервно перебирает в руках ткань юбки и слишком часто моргает, периодически переводя взгляд вниз. И Билл, конечно, все это заметил, не давая себя обмануть этой нелепой маске притворной смелости.

— Не узнаю свою Птичку, — сказал он. — Боишься меня? Зачем? Разве я похож на убийцу хорошеньких леди?

Билл разочарованно посмотрел на Мэри, большим пальцем приподнял подбородок девушки, чтобы она смотрела прямо на него. Мэри вздрогнула от этого прикосновения. Он ее еще не трогал. Ни в плохом смысле, ни в хорошем. Дистанция нарушилась, все нарушилось. Колокола ее души били тревогу. Мэри ощутила, как к страху примешивается какое-то странное удовольствие. Она любила риск, так почему перестала любить сейчас? Неужели эта встреча один на один убила в ней дерзость, которую она, по всей видимости, придумала сама, которую она культивировала в себе так долго, веря в правдивость этой стороны своей натуры. И теперь все исчезло? Выходит, она все это время была овцой, нацепившей на себя шкуру волка? И ее истинная сущность как раз боязлива, робка. Смущенная дева, а не амазонка. Нет, хватит. Хватит, решила она про себя. Такие мысли больно били по ее тщеславию, которым она дорожила.

— Не боюсь, — сказала Мэри твердо, возвратив самообладание, перестала ковырять платье. Адреналин завладел ею.

Она вот только не могла понять, какого цвета глаза у Билла. Вроде бы зеленые, но сейчас, в приглушенном освещении будто бы металлически-серые, а голубой стеклянный глаз путал еще больше. Какого черта ее вообще волнуют глаза Билла? Бойся рук, бойся этих сильных жилистых рук, наверняка задушивших не одного человека.

— Что ж, хорошо. Я принес кое-что занятное, — Билл опустил руку в карман пальто и вытащил что-то сверкающее, оказавшееся изящным ожерельем, инкрустированным маленькими, но идеально ровными белыми жемчужинками.

— Откуда? — спросила Мэри, насторожившись.

— Очевидно, сорвал его с дряхлой старушенции. Или украл у мертвой? Какого же ты обо мне мнения, Птичка? Это колье не запачкано ничьей кровью. В его добыче участвовал только мой кошелек.

Мэри приняла подарок, раскрасневшись до самых ушей. Мужчины не баловали ее такими безделушками, это было попросту неприлично. Отец часто дарил ей браслеты и серьги. Но Билл? Это было что-то новое. Она открывала в нем другую, куда менее мрачную сторону. Пусть он не перестал быть опасным преступником, но эта игривая галантность оправдывала все его проступки в глазах Птички. Мэри, поняв, к чему он клонит, повернулась спиной, убрала кудри, падающие на шею сзади. Прикосновение. Как ожог. Но ожог, оставляющий за собой шлейф приятных эмоций. Билл коснулся ее белой лебединой шейки своими длинными пальцами, отнюдь не шершавыми, как ожидала Мэри. Он ведь не работал на фабрике или на плантации. И с чего ради у неджентльменов обязательно должны быть грубые руки? Мэри распрощалась с одним несостоятельным предубеждением. Щелкнул замочек. Девушка удивилась от того, каким неожиданно восхитительным оказался этот краткий контакт, но не подала виду. Она снова повернулась к Биллу лицом, лучезарно улыбнулась в знак благодарности, пытаясь разгадать его намерения. Румянец заиграл на щеках. Не пришел же он просто так. Мэри уже не боялась быть убитой, но начала бояться кое-чего другого. Горел недобрый огонек в глазах Билла, когда он взглянул на нее после того, как застегнул ожерелье. Но мужчина тут же соскочил со скамьи и, развеяв напряженность, провозгласил привычным тоном:

— Вот цель моего визита. С тем я и удаляюсь, — отвесив резкий в своей насмешливости поклон, Билл отправился на выход. Не через забор.

Это было совершенно неожиданно. Мэри осталась сидеть сконфуженная, в ее голове все совсем смешалось, идеи и предположения в голове неистово копошились, пытаясь наскоро что-нибудь объяснить. Она не понимала, начала догадываться, ошиблась и была растеряна еще больше прежнего! Она все никак не могла выкинуть из памяти тот секундный восторг, неуемную дрожь, которая охватила ее, когда она ощутила теплое дыхание на своей шее, прикосновение мужских рук.

Она была наивна по-детски, никогда не испытывала любви к кому-то, никогда не чувствовала радости от взгляда, жеста. Этот чудный миг, по несчастью подаренный ей таким неудачным человеком, перевернул внутренний мир девушки. Хотя, быть может, с другим она бы этого и не почувствовала.

Мэри всего этого, конечно, не осознавала. Она покусывала губы, не разбираясь в происходящем, пока в ее сознании шла борьба не на жизнь, а на смерть. Мир стал тесен для нее, как будто течение времени прервалось, и все вокруг замерло в ожидании чего-то. Птицы продолжали чирикать свои незамысловатые мелодии, а ветер все еще пробуждал шепотки деревьев, шуршащих о своем в маленьком саду, хотя для Мэри эти звуки отдалились, огражденные пеленой болезненной задумчивости, вызванной попыткой разобраться в том, что же такое в ней назревает.

И, когда мысли окончательно спутались в змеиный клубок, шипящий и барахтающийся, Мэри резко встала, помутневшим взором приметила Билла, приближавшегося к главной калитке. Он не оглядывался, но, прихрамывая, как обычно, ступал не быстро, как умел, а замедлил шаг. Это было игрой. Хотя Мэри и не понимала правил. Девушка настигла почти ушедшего Каттинга. Он обернулся всем корпусом. Остановилась в одном лишь шаге, не зная, что сказать. Билл ответил довольной улыбкой.

Капканзахлопнулся.


Ничего не говоря, он приблизился вплотную, одной рукой с силой обхватил ее талию, прижав к себе, отнюдь не нежно, но и не жестко, с присущей ему грубостью, резкостью движений поцеловал онемевшую Мэри. Когда губы Билла сомкнулись на ее губах, земля окончательно выбилась из-под ног. Он с таким напором добивался ее поцелуя, каждое новое касание было настойчивее, сильнее, больнее. И Мэри ожила. Она не могла отступить, потеряла границы допустимого. Она падала в пропасть, но единственным ее желанием, которое она отчётливо ощущала в тот миг, было забрать его с собой. Этого вора, грабителя. Он ограбил ее, он украл ее сердце. Мэри ответила, на удивление бойко и яростно для первого в своей жизни раза. Что ж, каков учитель… Она прикусила губу Билла, ощутив божественный металлический привкус, блаженство захватывало ее. Кровь пульсировала в ушах и все звуки мира замолкли, не будучи способными справиться с бешеным ритмом, разрывающим грудную клетку. Слабость разливалась по всему телу, вместе с тем передавая единовременную силу, позволявшую такие выходки, вещи, о которых она и не знала, которые никогда бы не позволила себе, находясь в здравом уме. Ее руки теряли чувствительность, она готова была рассыпаться в прах, когда Билл, начавший уже целовать ее шею, нещадно прервал происходящее. И снова улыбнулся. Мерзавец. Было что-то едкое и очаровательное в этой ухмылке. Мясник годился ей в папаши, ну и пусть. Мэри не могла затушить платочком здравомыслия пожар, охвативший ее. Да и не хотела. Только не сейчас.

— Я в тебе не ошибся, Птичка, — сказал он почти ласково, но неизменно с усмешкой. — До встречи.

На сей раз она не стала его останавливать, потому что не была в силах сдвинуться с места. Так Мэри и простояла полчаса, час, а может и два. Затем, вернувшись в дом, завороженная и растерянная, не раздеваясь, легла спать. И спала, как убитая, до самого утра. Дэйзи, заглянув в спальню, только подивилась поведению хозяйки. «Вроде бы и за ограду не выходила, — подумала она. — Может, приболела?»


========== Как наяву ==========


Она проснулась. Ей снилось что-то приятное, кажется, детство. Девушка поднялась с постели, подошла к окну, раздвинув занавески, так и замерла. «Что произошло вчера? — вспомнив, ужаснулась она. — Неужели это был не сон…». Мэри подбежала к зеркалу, посмотрела на свое лицо. Лицо как лицо, только вот небольшое красное пятнышко на шее говорило о реальности вчерашнего происшествия в саду. Она тогда была точно пьяной, совсем не ощущала себя. Мэри отчетливо помнила все до того момента, как Билл подарил ей украшение. Дальнейшее слилось, спуталось в совершенную бессмыслицу. Она помнила странные чувства, которые взяли верх над разумом, со стыдом опустила глаза, понемногу восстанавливая в памяти остальное.

Птичка слишком близко подлетела к огню. Обожглась и обезумела. Но как же было приятно разделять это безумие. Мэри было чертовски неловко, она не знала, как в следующий раз пойдет к Биллу. Но разве не этого он добивался? А если этого, то почему ушел? Ушел ли он, чтобы дать ей время подумать, как настоящий мужчина, или ушел, чтоб поиграть на ее чувствах? Столько догадок, столько загадок.

Мэри сняла с шеи колье, прекрасный дорогой подарок. Она всматривалась в жемчуг, словно тот мог ответить на бездну неразрешимых вопросов, окутавшую ее с головой. Непроизвольно поднесла украшение к устам, безупречно гладкая поверхность отозвалась холодком. Глупая, глупая, глупая! Мэри швырнула подарок в сторону. Жемчуга звонко ударились об стену, причинив боль девушке одним лишь звуком, упали за прикроватную тумбочку из красного дерева. Она ринулась отодвигать тумбу. Вытащила украшение, к счастью, не повредившееся, крепко прижала к груди, взволнованно вздымающейся под наполовину развязавшимся за ночь корсетом, так и замерев.

Противоречия убивали ее. Она смотрела в зеркало, наблюдая, как-то краснеет, то бледнеет. Что-то дурное завладевало ей. Что-то, с чем она была уже не в силах совладать. Любовь действительно бывает разной. Не всегда она чистая, не всегда охватывает только юношей и девушек, опьяненных молодостью. Счастье, если два юных сердца находят друг друга в ту пору, когда настает время любить. А оно настает всегда. К кому-то приходит с запозданием, иногда даже с гораздо большим, чем было у Мэри. И тогда достаточно лишь огонька, лишь маленькой вспышки, чтобы разжечь пламя. Неискушенные души проходят переломный момент. Иногда он может погубить человека. Сколько случаев порочной связи, порожденной страстью и даже чаще чем-то большим, известно истории? Брат и сестра, отец и дочь?

Сколько несчастий принесло это чувство, обманчиво кажущееся божественным? Оно свято по первоначальной природе, но, исказившись, может превращать людей в чудовищ, может ломать, уничтожать города, страны. Все бессильно под колесами любви. Любовь может пронизывать человека всего несколько секунд за жизнь, может длиться вечно, до самой смерти. Мэри не понимала, что пришла ее очередь подняться на эшафот. Она полюбила, но не того. «Ты ступила на странный путь, птичка. Берегись», — кто знал, что слова Билла окажутся настолько роковыми. Никто не ожидал этого. Уж точно не этого.

Девушка хваталась руками за голову, целый день она провела в попытках обуздать свои душевные терзания, вернуть образ Билла, каким он был раньше для нее: убийца, мерзавец, невежда, не знающий грамоты, кровавый тиран улиц. Но все доводы были просто смешными, Мэри с горечью осознавала, как тяжело вернуться в прежнюю колею. Ей нужно было куда-то уехать, за границу, на отдых, чтобы пресечь на корню зреющие в ней перемены. Но куда? Как она бросит дом с одной лишь несчастной Дэйзи? Уедет одна? Какая глупость. В обществе ее тут же назовут гулящей. А ведь она еще и сирота. Выхода не было. Никакого. Мэри чувствовала внутри себя жар, как будто лава текла у нее в жилах, заняв место крови. Она клала рядом с собой нож и колье. Нож и колье. Смерть и жизнь. Эти две вещи, два подарка, абсолютно не похожие друг на друга, стали для нее чем-то вроде священных реликвий, а кровать стала алтарем. Она все так же не переодевалась, не пришла на завтрак, не пришла на обед.


Наконец, когда дело стало близиться к вечеру, Дэйзи постучала в дверь комнаты хозяйки.

— Войди, — равнодушно отозвалась Грей.

— Позвольте, госпожа, спросить, не больны ли Вы? Вы не кушали, я принесла пирожных, ваших любимых, лимонных. Быть может, мне позвать доктора? Или сходить в аптеку?

— Больна ли я? — был ответ, больше похожий на вопрос. Столь же риторический и пространный, как «быть или не быть».

Мэри не сменила позы, все так же сидя на диване, глядела на свои святые дары, разложенные перед ней.

— Я не знаю, тетушка Дэйзи. Должно быть, я и правда больна. Но этот недуг не исцелить так просто — лимонными пирожными.

Женщина смотрела на хозяйку в недоумении. Обычно она обращалась с ней просто, без всяких обиняков, добродушно улыбалась ей, бывшей рабыне, как старой подруге. Сейчас же в ее голосе сквозила прохлада, напряжённым был взор, устремленный то на стену, то на что-то на кровати. «Господи, это же нож! Совсем не кухонный!» — чуть не охнула вслух негритянка, но вовремя спохватилась. Мэри не заметила изменений в лице служанки, потому что была слишком погружена в свои мысли.

Младшая Грей, дочь прежних хозяев, никогда не издевалась над ней, не била и не грубила. Но в ту минуту женщина страшилась этой хрупкой девочки, застывшей в неестественной, неудобной позе на развороченном ложе. Кровать будто стала полем сражения. Одна подушка валялась на полу, одеяло было безжалостно скомкано и отброшено к изголовью. Было что-то жгучее, опасное во внезапной тоске, обуявшей девушку. По ней, конечно же, не было видно, что она влюблена. Никаких томных вздохов, мечтательного воркования, розового румянца и всего того, чем обычно сопровождаются нежные чувства, испытываемые юной леди.

Было похоже скорее, что она хочет кого-то убить. Так по крайней мере показалось Дэйзи, из похолодевших рук которой чуть не выскользнул поднос с пирожными. Да и этот нож. К чему тут был нож? Откуда хозяйка взяла его? Дэйзи вздрогнула от мысли, что Мэри, недавно еще бывшая малюткой, могла связаться с темными личностями. Возможно, у нее были проблемы. Но спрашивать ничего не стала, просто торопливо подошла к туалетному столику, ничем не занятому, и аккуратно поставила поднос.

— Я не хочу есть, — сказала Мэри все так же отстраненно и обернулась через плечо. Бедная Дэйзи решительно не понимала, что произошло за эту ночь такого, что могло повлечь за собой такие значительные изменения в лице и поведении Мэри. Она будто повзрослела, не было пурпура на щеках, губы были сомкнуты в гримасе сдержанной неприязни, каштановые волосы пребывали в полнейшем беспорядке, барышня не попросила расплести прическу перед сном, глаза смотрели серьезно, без тени былой веселости. Можно было подумать, что ее подменили. Но пугающий вид скрывал и нечто иное. Она сияла намерением, непонятно, плохим или хорошим. Глаза блестели. «Хозяйка не в себе, — заключила Дэйзи. — Лучше пока оставить ее одну». Служанка покосилась на оружие, лежащее у самых рук Мэри и, неумело скрывая волнение, протараторила:

— Ничего! Не хотите, не кушайте. Я потом зайду и уберу все. Просто вдруг Вы захотите…

— Ты свободна, — прервала ее Мэри, безусловно зная, что женщина и так намеревалась покинуть ее. Ей нужно было хотя бы частично выплеснуть на кого-то чашу желчи, скопившейся за период длительных утренних и дневных размышлений. Поглощенные чувствами или идеей, люди неизбежно становятся эгоистами. Они могут быть грубы даже с теми, кого любят. Не замечать, как причиняют боль другу, члену семьи. Дэйзи поспешила удалиться.

Девушка вздохнула. Ей не хватало воздуха. Кажется, исступление охватывало ее дух. Она открыла окно и поняла, что на дворе уже поздний вечер. Выходит, весь день она истратила впустую. Нет, открытого окна было безусловно мало. Мэри посетила весьма забавная мысль. Она пошла к тумбе, в которой под замочком хранила свой походный наряд, облачилась в него и, рассмеявшись не зная чему, выглянула на улицу.

Было пусто, лишь в соседних кварталах слышалось какое-то движение. Окно же выглядывало на сад, так что ей было нечего бояться. Все разбрелись по ужинам, по ресторанам. Мэри свесила одну ногу, нащупав крышу носком туфли, затем другую. Она выбралась на откос, с упоением вдыхая свежий воздух. Прогулка показалась замечательным завершением душного, тошнотворного дня, так она могла наконец отвлечься. Все свои драгоценности Птичка взяла с собой. Колье — на шее, нож — под подвязкой.

Спрыгнув с крыши, почти бесшумно, она угодила в мягкий куст и, повредив бедняге пару веток, крепко выругалась. Раньше она таких слов не говорила вслух. Но посадка была так себе, других выражений и не заслужила. Мэри, оправившись, направилась к тупику. Не стоило покидать участок через центральный вход, он выходит на улицу и, хотя та казалась пустующей, не стоило испытывать судьбу. К тому же, ее могла заметить Дэйзи. Так что была-не была, а нужно было лезть через ограду. Мэри усмехнулась. «Не боишься за целостность своих юбок?» — съязвила она себе под нос. Сейчас, когда она выбралась на волю, вчерашнее перестало казаться ей таким ужасающим. Хватало даже духу иронизировать.

И все же ее словно что-то кольнуло, когда она проходила мимо той самой скамьи. Мэри задержалась, подчиняясь неведомому инстинкту, подошла, села так же, как сидела вчера, закрыла глаза. Это не было отвратительно, нет, но это было странно. Она жаждала увидеть Билла снова, но в то же время боялась новой встречи до дрожи в пальцах. Мэри не видела будущего у этой, как ей казалось, секундной интрижки. «Он и забыл, наверное. Не в первый раз по бабам ходит», — рассудила девушка в попытках успокоить себя. Сейчас, в здравом уме, она хотела бы все закончить, остановиться на этом. Чтобы все шло своим чередом. Но сложно остановить повозку, с бешеной скоростью катящуюся с горы.

Мэри поднялась, тряхнула головой, отгоняя тлетворные мыслишки. Удалось не повредить платью, перелезая через забор, что очень порадовало девушку. Она почувствовала себя настоящим авантюристом, рискованным смельчаком, с легкостью перемахивающим через непреодолимую преграду, уходя от погони. Но, конечно, кряхтящая и ругающаяся Мэри не была похожа на такого персонажа, а забор на непреодолимую преграду. «Легко, наверное, было этому ублюдку. У него и юбки нет, и рост…» — возмущенно ворчала вчерашняя аристократка, зачем-то опять вспомнив Билла. Быстро она нахваталась разных пошлостей, которые раньше казались ей запретными. То была брань, зрелища драк, раздетых людей и многое такое. Она впитала в себя все, что видела, как губка, преобразуясь во что-то новое, гибрид двух самых отдаленных друг от друга слоев общества. Ей, в общем-то, никогда не нравился принятый уклад, законы, по которым жила знать, но девочка попросту не знала выбора. Конечно, она не собиралась пускаться во все тяжкие и присоединяться к преступному миру со всеми неприятными последствиям, ей нравилось плыть посередь реки, не примыкая ни к одному берегу.


Мэри решила наведаться в порт, подышать солоноватым и неимоверно бодрящим морским воздухом. Там с заходом солнца собирались некоторые мутные личности, но ее это не очень-то волновало, потому что она вернулась в привычное беспечное состояние избалованного ребенка, которому, конечно же, ничего грозить не могло. Пройдя несколько районов, девушка очутилась в порту. У пристани было пусто, она подошла поближе, чтобы разглядеть пришвартованные корабли. Все гражданские. В основном достаточно скромные суденышки, но один парусник привлек ее внимание. От него веяло старыми временами, даже, пожалуй, конкистадорами. Не было понятно, сохранилось ли судно так хорошо с тех лет или было результатом удачной попыткой воссоздать прошлое. Добротная древесина, изящные линии.

Если вдохнуть душу в эту громадину, сделать из нее человека, то это непременно был бы испанец, мужественный и в то же время галантный, изысканный в манерах. На нем прекрасно сидел бы сюртук с золотыми эполетами. Мэри задумалась, воссоздавая в голове столь привлекательный образ, некоторые детали из которого, надо сказать, она весьма деликатно позаимствовала из любовных романов.

Любовные романы были слабостью Мэри. Конечно, она читала не только их, в библиотеке было место и для писателей античных времен, для классиков и гениев, но она ставила их на одну полку с любовными романами. «Классика — это мидии. Прекрасная, благородная еда, которая не всем приходится по вкусу. Да и не каждый день хочется мидий. А вот эти книжки — пироженки с вишневым вареньем, каждодневная и будничная отрада для человеческой утробы», — как-то глубокомысленно заявила она, говоря скорее с собой, чем с присутствовавшей в комнате Дэйзи. Служанка тогда только покачала головой и добродушно проговорила: «Какая же Вы умная, барышня. Родители бы гордились Вами».

У Мэри это воспоминание вызвало улыбку, но вот гордились бы ей родители, глядя на то, как дочь корячится, чуть ли не ломая изгородь, чтобы незамеченной выбраться из собственного дома, как вчера… А, впрочем, совсем не обязательно было думать о том, что было вчера. Вчера было вчера, а сегодня — сегодня, вот и все.

Ее поэтическую задумчивость прервал шум со стороны улицы, выходящей к порту. Мэри поняла, что уже слишком стемнело, в городе становилось небезопасно. Пора выбираться. Окинув напоследок взглядом красивый корабль, она быстрым шагом пошла обратно, к дому, по возможности выбирая наиболее людные кварталы. Но все равно периодически приходилось срезать через маленькие улочки, чтобы сократить путь.

На одной из таких улочек она почувствовала, что кто-то идет позади нее, почти бесшумно. Мэри наклонилась, будто бы поправляя платье, резким движением вытащила нож и застыла в проулке, дожидаясь приближения незнакомца. Зрение в темноте у нее было слабое, она видела лишь, что это невысокий мужчина, кажется, в кепке или берете. «Не в шляпе, нехорошо, — подумала она про себя. — Дура, было бы странно встретить в таком районе господина в шляпе».

Мэри стало страшно. Не хотелось умереть так глупо, правда уж лучше от руки Мясника. Вот бы он оказался тут. Уильям Каттинг мог спугнуть негодяя одним своим видом. А если бы он убил мелкого разбойника, защищая честь Мэри? «Боже правый, какая честь?! В тебе заговорили любовные романы. Ты видела Билла, он не из тех благородных разбойников, дикарей, имеющих чувство совести и чести». Ни того, ни другого у Короля улиц не было. Хотя нет, честь, пожалуй, была, своя, изощрённая. Но насчет совести все было ясно.

Итак, фигура приближалась. Мэри спрятала нож за спиной, будто бы просто остановилась передохнуть, хотя, наверное, незнакомец видел лучше нее в этом мраке и заметил движение. Мужчина приблизился, остановился. Это был парнишка лет двадцати. Светлые сальные волосы свисали из-под кепки, голубые глаза выделялись на фоне бледного лица. Молодой человек был худым, но немощным точно не выглядел. Он внимательно осмотрел девушку, так же глядящую на него в упор. Она боялась упустить момент нападения.

— Вы местная, так ведь? — спросил подошедший.

— А Вы не местный? — с недоверием и злостью ответила Мэри, пытаясь отпугнуть прохожего грубостью. — Идите своей дорогой.

— Я иду, мисс. Мне просто казалось, что женщинам опасно ходить по таким темным улочкам одним ночью.

Это была угроза или сочувствие?

— Чего Вы хотите?

— Может быть, мне проводить вас до дома? У вас растерянный вид, мисс. Вы заблудились?

Почувствовав прилив дерзости, вызванный достаточно теплыми словами парня, развязавшими ей язык, Мэри самодовольно процедила:

— Я не потеряюсь на улицах родного Нью-Йорка. Переживайте за себя, юноша, а я — не новорожденный котенок, у меня есть когти, я могу за себя постоять.

Она назвала его юношей, хотя, быть может, была даже младше. Да, скорее всего, так и было. Прохожий пожал плечами, вид его выражал легкое недоумение. Слова девушки слишком уж противоречили ее облику.

— Как скажете, мисс, — сказал он и пошел дальше.


Когда незнакомец проходил мимо, Мэри всмотрелась в его профиль. Парень был курносым, а в глубоко посаженных глазах вопреки внешнему виду читалось что-то непростое. Несмотря на проявленное дружелюбие по отношению к ней, он вызывал у девушки смутное беспокойство. Под личиной бедного юноши с выступающими скулами крылись большие намерения, взгляд его был тяжел. Мэри окликнула уходящего:

— Вы ирландец?

Он удивился, брови его красноречиво поднялись. Парень ответил:

— Я родился в Нью-Йорке. Но мой отец был ирландцем. Как вы поняли? У меня ведь нет акцента…

— Я хорошо разбираюсь в лицах, — гордо ответствовала Мэри, не добавляя ничего более.


Она ликовала, попав в яблочко. Действительно, был у нее такой талант. Она определяла национальности на глаз, запоминала лица на долгие годы. Иногда Мэри даже рисовала портреты, ей очень нравилось передавать бумаге живость человеческих физиономий. Она запомнила этого ирландца, а он, по всей видимости, запомнил ее. Девушка пошла дальше по улицам, надвинув на склоненную голову чепец, чтобы никто не смог узнать ее.

Мэри без происшествий вернулась домой, пошла было к парадному входу, но, вспомнив, что это привлечет внимание служанки, перелезла через заборчик и многозначительно посмотрела на окно. Слезть было еще просто, теперь же вишенка на торте — как попасть обратно? Никак. Она не была каторжником, умеющим лазать по стенам или опытным вором-домушником, акробатом, артистом цирка. Шансов у нее, прямо скажем, не было. Помявшись немного, девушка вернулась к главной двери и попыталась открыть ее. Не тут-то было, Дэйзи уже закрыла дом. Мэри обреченно застонала, ведь получалось, что все ее предыдущие шаги, предпринятые для того, чтобы скрыть свой уход, оказывались бессмысленными. «Вот такая она, жизнь. А ты думала?» — съехидничал голос в голове. Пришлось взяться за дверной молоток и хорошенько постучать. Мэри услышала шаги.

— Кем бы вы ни были, уходите, иначе я позову полицию! — послышался голос из-за двери.

— Это я, Мэри. Как Вы могли не заметить, что я выходила в сад?!

— Что? — удивилась служанка. — Но я не слышала…

— Вам, тетушка Дэйзи, стоило бы повременить со сном. Вы напугали меня этой закрытой дверью, — ворчливо процедила Мэри, на деле готовая прыснуть со смеху.

Женщина отворила дверь.

— Боже мой, как же я могла… Но клянусь Вам, госпожа, я не спала!

Пожилая женщина все еще иногда следовала рабской привычке называть хозяина дома господином или госпожой, хотя еще отец Мэри поступил достаточно смело для своего времени, объявил ее свободным человеком. Но, конечно, трудно быть свободным, когда не знаешь иной жизни, кроме постоянной зависимости от белых. Бедняге Дэйзи иногда и самой не верилось, что она заслужила такую участь: называться няней, служанкой, близкой к хозяйке, никогда не быть битой. Ее семье в свое время повезло куда меньше. Их отправили в южный штат, вероятно, на плантации. Она была, конечно, удивлена, что хозяйку угораздило так поздно пойти в сад, ведь раньше мисс Грей никогда так не делала. Но склонность верить хозяйке и людям в целом победила, и простодушная Дэйзи выкинула подозрения из головы. Значит, она ненароком уснула, а хозяйке нездоровится, вот она и вышла.

Мэри с недовольным видом, как будто бы обиженная, что ее ухода не заметили, молча прошествовала в спальню. Окно все еще было открыто, легкие муслиновые шторки колыхались от ветра. Мэри поняла, что не на шутку замерзла и, не позвав тетушку, разделась сама и быстро нырнула под одеяло.


Ее ждал достаточно странный сон. Там перемешалось все: эпизод из детства, когда она на именинах расстроила свою мать неподобающим проведением, затем, так и оставаясь ребенком, она встретила того самого ирландца. Его взгляд горел из-под кепки, в руках он сжимал остро заточенный мясницкий нож. Мэри испугалась его, побежала по темным переулкам, петляя и то и дело натыкаясь на разные препятствия. Ирландец настигал ее, висел на хвосте, она даже во сне чувствовала, как забились мышцы ног при беге. Очевидно, отчасти это было правдой, ведь Мэри, когда ложилась спать, поняла, что пешая прогулка заставила ее ноги хорошенько напрячься. Она и не помнила, когда в последний раз ходила куда-то так далеко. И вот, в еще более мрачном, чем настоящий портовый район, мире сна, она увидела свет. Этот огонек привел ее на площадь, светлую и просторную. Только на площади никого не было, потому она пугала ничуть не меньше, чем закоулки. Где-то в центре на мостовой стоял человек, больше похожий на памятник. Малютка-Мэри помчалась к нему, кажется, на время избавившись от преследователя. Она подбежала, и человек обернулся. Это был отец, глаза его сияли так лучезарно, как никогда не было при жизни. Он присел на корточки, обнял запыхавшуюся девочку, приговаривая:

— Ну и ну, ты так спешила увидеть меня, дочурка, совсем выбилась из сил.

Мэри было успокоилась, но, когда отец разомкнул объятия, она увидела его лицо снова. Оно изменилось, это был Билл. Мэри отшатнулась.

— Не узнаю свою Птичку, — мужчина усмехнулся уже другим голосом и встал, выпрямившись в полный рост. Рядом с ним она была такой карикатурно крошечной. И в этот момент произошло что-то совсем из ряда вон выходящее. Билл вдруг глухо охнул. Из его живота торчало лезвие ножа. Глаза налились кровью, он кашлянул и тут же повалился набок, его толкнула чья-то сильная рука. Мэри застыла в паническом ужасе, неподдельный страх парализовал тело. Нож держал ирландец, почти демонически зловещий в этой искажённой реальности. Глаза его сверкали злобой, лицо искривила злобная гримаса. Мэри не могла кричать или бежать. Злодей приближался. Он схватил ее за руку и…


========== Волки в овечьей шкуре ==========


Сердце Мэри вырывалось из грудной клетки, она распахнула глаза и, как утопающий, рывками вдыхала воздух. Дэйзи осторожно трогала хозяйку за руку, чтобы та проснулась, но к моменту, как почти безумный, бессмысленный взгляд остановился на ней, женщина отошла от постели. Взор девушки прояснился. Все было хорошо, никто не умер, это были всего лишь выдумки старины Морфея.

— Вы так громко кричали во сне, я подумала, что будет лучше Вас разбудить, — боязливо оправдывалась Дэйзи, напуганная странным пробуждением мисс Грей.

— Да, пожалуй, — согласилась очнувшаяся наконец от кошмара Мэри.

Голова у нее шла кругом. Она давно не видела снов, особенно таких правдоподобных. Конечно, сейчас, когда ее разум встряхнулся по возвращении в настоящий мир, ей показалась нелепой эта смена лиц, почти сатанинский облик обычного парня с улицы, сама она в теле ребенка. Но еще несколько минут назад все было так взаправду… «Глупость какая-то!» — в сердцах заключила Мэри про себя. Сон и правда был глупым, но от этого не менее пугающим.

— Пока Вы спали, доставили приглашение. Сегодня вечером Вас ждут у миссис Блаунт, — сказала Дэйзи чуть погодя, пока хозяйка окончательно не пришла в себя, чтоб уж информация наверняка дошла до ее слуха.

— Салон? Да, неплохо было бы развеяться, это правда. Я пойду, приготовь фисташковое платье.


Тот странный день отдалялся от нее, и Мэри несказанно радовалась этому. Ей даже захотелось посетить миссис Блаунт. Салон был достаточно умеренного толка, там собирались консерваторы, но не закостенелые. В основном бывали люди в возрасте, но попадались и юноши, правда, без взора горящего. Говорили о политике и говорили бы только о ней, если бы салон так же не посещали женщины. Там, где есть дамы, найдется место и пустой болтовне, сплетенкам, кокетству. Мэри обычно презирала и то, и другое. Ей не хотелось выражать свои политические взгляды, потому что буквально через месяц ситуация в стране могла измениться: демократы потеряли бы популярность или, как это обычно бывает, людям просто хотелось чего-то нового.

Обычно аристократы весьма хладнокровно расправлялись со своими убеждениями, заменяя их на новые, становясь из демократов республиканцами, из республиканцев демократами, но Мэри так не могла. Поэтому предпочитала делать вид, что дела политические ей совершенно безразличны и касаются сугубо мужчин, коих такая позиция более чем устраивала. Насчет Гражданской войны тоже предпочитала не высказываться. На самом деле, ей не очень по душе было то, к чему вел дело Линкольн. Он, действительно, был человеком исключительным, уникальным в своем роде, предлагал совершенно новые, зачастую кажущиеся просто дикими инициативы, то и дело потрясающие общество. Президент, как выяснится позже, во многом опередил свое время. Современники же в большинстве своем не ценили и даже не понимали этого.

Мэри не одобряла и тринадцатой поправки. Конечно, она любила Дэйзи и жалела рабов, истязаемых нерадивыми хозяевами, но в целом не могла освободиться от влияния и гнета традиций, не могла представить, что Америка может обойтись без рабства черных. Она также была против огромного потока мигрантов из голодающей, измученной Ирландии. Это было одно из ее отрицательных качеств — восприимчивость к предрассудкам, твердая вера в обычаи, плохие или хорошие. Она не давала шанса либеральным порывам в своей душе, уничтожая их в утробе. Эгоистка и патриотка. В этом она сходилась с «коренными американцами», «истинными американцами» и остальными. Впрочем, когда она видела, как на улицах избивали негра или оскорбляли бедного ирландского деда, выбивая у него из рук шляпу для сбора милостыни, то отворачивалась.

О да, ей было неприятно смотреть на угнетение, но отвернувшись, зная, что негра все так же бьют, а ирландца унижают, она ничего не чувствовала. Черствой избалованной барышне было все равно, и она даже не пыталась делать вид, что это не так. Лишь бы не касалось ее нежного взора бесчеловечное зрелище. Позиция достаточно популярная для того времени, но оттого не менее омерзительная.

Мэри не любила смаковать свежие слухи о чьих-нибудь любовных похождениях и интрижках. Это было одно из ее положительных качеств. Девушка считала себя выше того, чтобы обсуждать такие мелочи. В высокомерии ей сложно было отказать, мисс Грей теряла его лишь в наиболее критических ситуациях, когда нужно было вывернуться наизнанку, чтобы избежать неприятностей.

Почти весь день до сборов она провела бесцельно бродя по дому, изредка выходя в сад, но теперь даже избегала злополучную скамейку, обходя ее, как прокаженного нищего. Нож она оставила у себя в комнате под замком, а вот колье не сняла. Тратила все душевные силы на то, чтобы не думать о своей второй жизни, включавшей в себя сомнительной ценности приключения и связь с бандитами Пяти углов. Как будто от того, что Мэри о ней не думала, она переставала существовать. Однажды став частью этой среды, от нее уже не отвяжешься, не отвертишься. И даже когда тебе покажется, будто ты завязал, ты все равно вернешься. Это хуже опиума. Это сильнее опиума. Мэри не подозревала того, но ее судьба отчасти уже была предрешена. Фортуна распорядилась, кости брошены.


В салоне было немного душно из-за закрытых окон, но посетителей исправно освежали бокалы белого вина. Никто не злоупотреблял, напиться на таком мероприятии — самый верный признак дурного тона. И, хотя Мэри, пожалуй, впервые за жизнь хотелось от души охмелеть, она умело сдерживала себя, ограничившись несколькими глотками. Вела разговоры с владелицей дома, затем еще с несколькими знатными девицами своего возраста. В целом, Мэри была очень вежлива и обходительна, но на нее почему-то косо посматривали. Неужели опутали тенета какого-то слушка? Мэри забеспокоилась, что это может быть связано с ее похождениями, но вскоре поняла, что никак нет, получив достаточно однозначный намек от миссис Элмерс:

— Знаете, дорогая Мэри, — она имела право так обращаться к девушке, потому что была значительно старше, — мне кажется, мистер Тернер так хорош собой… Я даже немного завидую его избраннице, — весело сказала вдова, обмахивая себя веером, хотя в помещениях не было так уж жарко.

— У него есть избранница? — вопросила Мэри, чуя неладное в этой полуулыбке, игравшей на губах пожилой дамы, в ее прищуренных глазах, немного блестевших от вина.

— О, Вы ведь знаете, Мэри, мистер Тернер холост, но говорят, ему по нраву одна девушка. Интересно, когда же будет свадьба?

Какая вопиющая наглость! Это совсем уже никуда не шло. Мэри побледнела от ярости, слова вдовы были отнюдь не двусмысленны. Кто-то пустил слух, что они с Тернером скоро обвенчаются, очевиднее и быть не могло. «Ну и мерзость! — возмущалась девушка, прокручивая в голове все возможности. — Если он сам стоит за этим…»

Впрочем, к счастью, миссис Элмерс совсем не заметила изменений, произошедших с лицом собеседницы за эти секунды. Мэри стало противно находиться рядом со старой ехидной, и она холодно ответила:

— Что ж, не думаю, что меня интересует личная жизнь мистера Тернера. Прошу меня простить…


Это было грубо, но не так, как могло быть, не удержи она себя в руках. Закоренелая сплетница была несколько обескуражена таким поворотом событий, ей явно было о чем подумать и о чем пошушукаться с другими дамами. А Мэри поднялась с кушетки и присоединилась к другому разговору. Периодически она встречалась взглядом с Дэвидом, который, очевидно, желал привлечь ее внимание, и разражалась гневом. Все нутро Мэри было пропитано неприязнью к этому навязчивому молодому человеку.

Не сказать, впрочем, что он был некрасив, дурен собой. Светло-серые глаза, длинный, достаточно изящный греческий нос, тонкие губы и мужественный подбородок. Он был блондином, а его волосы всегда были идеально уложены. Дэвид вообще казался чрезвычайно ухоженным и лощеным, красивым по мнению большинства девиц, отвратительным по мнению Мэри. В его глазах не было видно ни чувств, ни мыслей. Он был пустышкой, красивой скляночкой, внутри которой не было ничего. Дэвид был стройным, но недостаточно высоким, одетым с иголочки, но совершенно безвкусно.

В общем, девушка сама толком не могла объяснить, почему прониклась к нему таким глубоким презрением. Глупых людей было много, вылизанных франтов тоже. Дэвид был не одинок, таких Дэвидов на светских вечерах — легион. Проблема, должно быть, состояла в том, что именно этот пытался подбить клинья к Мэри Грей.


Девушка решила не задерживаться более и вышла на улицу, ожидая экипаж. Она опустила руку в отделение сумочки и поняла, что у нее не хватает нескольких центов на поездку. С этой суетой совсем забыла про деньги. С досадой хмыкнув, Мэри подумала, что ей придется занять. «Как унизительно…» — ей бы очень не хотелось быть должной такую мелочь, как будто она — нищенка. И все же другого выхода не было. Дом был недалеко, Мэри дошла бы пешком, а она уже не считала ночные прогулки по городу чем-то предосудительным. Все остальные, к сожалению, считали. Мужчина еще мог уйти пешком в темное время суток, хотя это тоже негласно, но единодушно осуждалось, как показатель жадности, женщина же — ни в коем случае!

И тут к раздосадованной девушке подошел Дэвид. Он, как всегда, сдержанно улыбался. Пожалуй, у него было всего несколько выражений лица, чередовавшихся в соответствии с определенным случаем. Настоящих эмоций его она не видела ни разу.

— Вы чем-то обеспокоены? У Вас такой вид… — мужчина приблизился, от него пахнуло популярной французской туалетной водой.

— Знаете, мистер Тернер, боюсь, я не посчитала деньги, которые брала с собой, так досадно сглупила. И вот…

— О, не волнуйтесь. Сейчас прибудет мой экипаж, я как раз рассчитывал на это время. Не откажете мне в чести подвезти Вас? — галантно и не без бахвальства предложил Дэвид.

В любое другое время Мэри бы несомненно отказала, но ей страшно не хотелось брать взаймы. И ненавистный ей Тернер оказался героем в этот вечер. Нет, она не изменила мнения о нем, просто Дэвид и его притязания впервые принесли хоть какую-то практическую пользу.

— Очень любезно с Вашей стороны, мистер Тернер, я не откажусь.

Мэри выдавила из себя улыбку, чтобы хоть как-то отблагодарить джентльмена.


Они сели в карету и Мэри сразу же ощутила, как неприятно ей находиться рядом с этим человеком. К несчастью, в подобных повозках сложно, да что уж, невозможно расположиться вдали от собеседника, обычно приходится довольствоваться расстоянием в мизинец, если не меньше. Это… доставляло неудобства. Особенно тем, кто не заинтересован сидеть так близко со своим спутником. За те несколько минут, которые потребовались для того, чтобы доехать до дома Мэри, Дэвид заговорил лишь один раз.

— Вам не холодно, Мэри? — «с чего такая фамильярность?» — Может, мой плащ…

— Нет, спасибо, сэр, мне совсем не холодно, — отрезала она.


Экипаж остановился. Дэвид ловко выпрыгнул из кареты, обошел ее с другой стороны, чтобы подать руку даме. Мэри ступила на землю, но мужчина все не отпускал руку. Он наклонился к ее кисти в замшевой перчатке и поцеловал, долго не поднимая взгляд. Мэри нахмурилась, ей совсем не понравился этот жест.

— До свидания, мистер Тернер, благодарю еще раз, — выдавила она из себя необходимый минимум приличия, затем вежливо улыбнулась и засеменила к дому.

Но Дэвид догнал ее, схватил за локоть. Мэри словно молния ударила. Она ждала от Билла чего угодно, и ее страхи не оправдались, но от воспитанного в хороших манерах Дэвида она никак не ожидала подобных выходок. Он воспользовался минутой ошеломления и принялся целовать ее в губы, требовательно, быстро. Мэри сначала будто окаменела, кровь отлила от лица, но затем она закипела.

Гнев ее был ужасен. Ей было так противно соприкасаться с Тернером, что каждая секунда поцелуя была для нее пыткой, сравнимой с испанским сапожком или железной девой. Она с силой оттолкнула мужчину. Тот, не ожидая такой реакции, чуть было не рухнул на землю, но тут же опомнился и снова приблизился. Мэри ударила его по щеке, раздался звонкий хлопок. Дэвид охнул, левой рукой хватаясь за лицо.

— Уезжайте, мистер. Уплочено! — остервенело крикнул он, и кучер, привыкший к разным странностям богатеев, видавший на своем веку и не такое, тронулся с места.

Мэри никогда не видела Дэвида Тернера таким злым. Он был не просто пустышкой, он оказался настоящим негодяем в обличье джентльмена.

Она отступала к дому, пятилась, не спуская глаз с решительно и медленно идущего к ней мужчины.

— Год! Год я пытался привлечь твое внимание! Но, похоже, тебя не интересуют мужчины или ты спишь с каким-нибудь простолюдином, негром-рабом. У тебя в доме есть негры? Плевать на деньги. Если у тебя не было монетки, чтобы расплатиться с кучером, на что я рассчитывал?! Но по крайней мере я заполучу тебя. За все те месяцы…

— Замолчи! — зашипела Мэри, все так же отходя.

Он резким движением подался вперед, когда девушка уже почти дошла до двери, и с силой вжал ее в стену. Мэри стиснула зубы, так было больно. Как же жаль, что с собой не было ножа. «Пф. Думаешь, у тебя всегда будет под рукой нож? Обычно на людей нападают, когда они этого не ждут», — Мэри показалось, что в ее голове заговорил Билл. Человек бывает страшен и без оружия, когда ему грозит опасность. Злость настолько сильная, что усмирила естественный страх, овладела маленькой, загнанной в угол птичкой.

— Ты хочешь, чтобы тебя выловили рыбаки? — неожиданно для себя заговорила она удивительно спокойно, все еще удерживаемая у стены. — Хочешь, чтобы тебя нашли в канаве, Дэвид?

— Чем ты можешь мне угрожать? Я давно знаю, что ты живешь одна и у тебя мало слуг. О тебе плохо говорят, у тебя нет друзей, — криво улыбнулся он.

— У меня… есть… друзья! — Мэри приложила всю доступную силу, чтобы вырваться из этой хватки, и с яростью пнула Дэвида промеж ног.

Она не могла вернуться домой, пришлось бы стучать, а пока Дэйзи шла бы до двери, кто знает… но все же Мэри решила рискнуть. Она подбежала к двери, взялась за молоточек и сильно ударила, затем развернулась, упираясь спиной в пока еще закрытый проход.

— Только подойди, — ощетинилась девушка. У нее было в распоряжении еще несколько секунд замешательства, пока мерзавец корчился от боли. — Я выцарапаю тебе глаза.

— Сумасшедшая, — огрызнулся Дэвид, но не решился продолжить начатое. Его не пугали ногти слабой девицы, он опасался двери, которая вот-вот должна была отвориться. Он подозревал, что в доме всего один человек, кроме Мэри, но нельзя было быть уверенным. К тому же, это был новый уровень преступления — проникнуть в чужой дом со злым умыслом. Он не ждал такого сопротивления, никогда не сомневаясь в своих силах. Его не заботило то, как этот поступок может опорочить его в обществе, сейчас он был хищником, мелким и подлым. Лишь жажда заполучить желаемое двигала им, оттеняя остальные мысли и чувства. Так жалкий аристократишка оказался опаснее матерого бандита для беззащитной девушки. Но Тернер сдался. Это был урок для Мэри, она отлично его усвоила. Грязная, лживая и жестокая натура может быть сокрыта под видом внешней добропорядочности. Монстры обитают не только на Пяти улицах, но и в салонах, в опере, рядом с теми, кого мы почему-то называем опорой общества. Вот она — опора общества, маски сорваны.

Дэйзи, запыхавшаяся, отворила засов, когда Тернер уже скрылся во мраке улиц.

— Что же Вы так стучали? — обеспокоенно спросила темнокожая.

Ей хотелось прямо так все рассказать переданной, милой служанке, а завтра заявиться в полицию, затем и предать историю огласке. Но Мэри сдержала себя. Допустим, Дэйзи наверняка поверит, но остальные? Для полиции у нее нет доказательств, да и дел у блюстителей порядка по самое горло. Возможно, по узкому кругу людей пройдет слушок о непорядочности Дэвида, но об этом забудут через месяц, однако это как бы подкрепит сплетни о том, что у них с Тернером были некоторые отношения. Ведь не бывает же так, что джентльмен с хорошей репутацией просто так бросается на леди, верно? Сколько женщин якобы провоцируют мужчин? Тысячи. Потому Мэри собрала волю в кулак и не поддалась соблазну излить душу Дэйзи. Назревал план получше.

— Думала, ты спишь.

— Ну что Вы! Я не могу сомкнуть глаз, пока Вас нет дома. Вы выглядите так растерянно, госпожа, все хорошо?

— Да, все в порядке, не беспокойся. Просто я немного устала. Хочется отдохнуть.


Мэри не спалось. Она то и дело вставала с постели и ходила по комнате. Как-то так получилось, что за последние три дня в ее жизни произошло больше значимых событий, чем за три месяца, если не за три года.

Два образа не выходили у нее из головы. Билл не был омерзительным, как ей казалось раньше. Мэри видела, как он разделывал мясо и отдал большой кусок бедной женщине, не взяв с нее ни цента. И похоже было, что он делал это нередко. Нельзя быть ангелом и управлять адом, сущая правда. Но Билл был таким же человеком, как другие, а может и лучше некоторых. Буржуа не пачкали руки кровью, но что было бы, дай им волю? Быть может, все эти опрятные добрые малые в глубине души были кровожаднее бандитов. Один лишь Бог способен заглянуть в потаенные недры человеческой души. Потому лишь приговор Его бывает справедливым, но не приговор общества.

Мэри считала, что законы общества неприкосновенны, как и законы Всевышнего, но в тот злополучный день это мировоззрение пошатнулось. Если те, кого народ презирает, хотя и боится, бывают лучше, чем так называемые «сливки общества», то в чем смысл? Мы клеймим вора, не зная, что он нуждается в деньгах для своей старухи матери или для ребенка,малыша в обносках, вынужденного с самого детства окунаться в пучину мрачного быта, работы. Мы клеймим убийцу, не зная, что он мстит за обесчещенную сестру, которая покончила с собой от пережитого горя. Мы клеймим попрошайку, не зная, что он лишился правой руки на войне за свободу, за родину, которую мы привыкли воспевать, ограничиваясь одними лишь словами. Мы клеймим проститутку, не зная, что под оборванными юбками скрывается мать своего дитя, она отдает ему все, что нажила, лишь бы уберечь от горькой участи.

Да, настоящие негодяи есть везде, не каждому преступнику можно придумать оправдание. Но разве эти отверженные, призраки улиц, хуже Дэвида Тернера, способному творить бесчинства во имя удовлетворения своих низменных потребностей? Никто не видел лица Дэвида Тернера. За этой белоснежной улыбкой, добрым и кокетливым взглядом голубых глаз, за румяными щеками, кроется другой лик — уродливый, безобразный, с размытыми контурами. Он лицемерит день и ночь, этот зверь, притворяющийся агнцем. Когда ты видишь настоящего волка, смотришь ему в желтые глаза, оцениваешь свирепый оскал, знаешь, чего ожидать. Но человек приручил волка. Эти же лицедеи нападают со спины, подло, неожиданно. От них не ждешь угрозы, потому что видишь перед собой саму добродетель.

Мэри сделала выводы. О да, она сделала их. Кто знает, быть может, не ступив на ту скользкую тропу, по которой она шла сейчас, Мэри допустила бы ошибку, доверилась Дэвиду, решила, что ей нужно остепениться и так не узнала бы настоящую природу этого человека до самой свадьбы. До того, как он, упиваясь полученной властью мужа над женой, начал бы уничтожать, подавлять ее дух. Девушка была несказанно рада тому, что все обернулось именно так.

За несколько часов до рассвета она все же уснула, но пробудилась рано. Дэйзи уже не беспокоила ее завтраками, заглянув в комнату и убедившись, что хозяйка спит. Африканка подозревала что-то неладное, но «просто я немного устала» было железным оправданием. Она не хотела сомневаться в словах своей доброй белой барышни.


Мисс Грей проснулась, отобедала и отправилась в библиотеку. Здесь у нее было много литературы, в усадьбе за городом же не было вообще. Обычно, когда родители отправлялись в имение летом или весной, Мэри уговаривала их взять хотя бы пять книг. Мать вздыхала, не понимая, в чем смысл девочке читать «мужскую» литературу.

Эленор Грей была урожденной южанкой с достаточно консервативными взглядами. Она делила большинство дел и занятий на женские и мужские и очень возмущалась, когда кто-то нарушал границу, особенно когда это делала родная дочь. Но Эштон, отец Мэри, был всегда на шаг впереди матери и на полшага — общества. Хотя он зачастую соглашался с женой в вопросах воспитания, потому что сам занимался ребенком мало, отдавая предпочтение работе, а не семье, Эштон никогда не запрещал Мэри стрелять из лука, заниматься верховой ездой, читать книги из своей библиотеки и делать все, что ей по-настоящему нравилось, а не было усредненным набором хобби приличной девушки из богатой семьи.

Иногда, когда был свободен от дел, отец даже обсуждал с ней политику, говорил о семейном бюджете и, что больше всего любила Мэри — делился своим мнением о книгах. Брал в руки какой-нибудь томик и вручал девочке со словами: «Это замечательный французский классик, тебе непременно нужно прочитать, держи!» И Мэри, обрадованная вниманием родителя, считала своим священным долгом тут же приняться за чтиво.

Потом, когда умер маленький братец, Кристофер, бледный и чахлый мальчик с невыразимо грустными зелеными глазами, ему на тот момент исполнилось три годика, Эштон стал еще больше посвящать в свои дела старшую и единственную дочь за неимением другого наследника. Эленор или Нора, как ласково ее называл муж, качала головой, наблюдая, как Мэри уезжает с отцом на деловые сделки, как беседует с ним, словно мужчина с мужчиной. Эштон замечал это недовольство, но урезонивал жену: «Дорогая, если я умру, если мы умрем, она не сможет распорядиться нажитым состоянием, зная только светский этикет. Она — наш наследник и, я думаю, другого не будет. Это совсем не помешает ей быть прекрасной очаровательной девушкой». Мать соглашалась с тяжёлым сердцем, в глубине души зная, что он говорит чистую правду.

А ведь все так и случилось, как предсказывал Эштон Грей. Удивительно, как рано и как нелепо они умерли. Мать унесла из жизни эпидемия тифа, а у отца просто остановилось сердце через несколько месяцев после гибели Норы. Нельзя было сказать, что именно смерть жены подкосила здоровье Эштона, ведь он всегда был болезненным. Этот долговязый мужчина лет сорока выглядел немного старше своих лет, и его темные волосы рано одолела седина. Сначала серебро на висках, которое помнила Мэри с детства, а затем и вся густая шапка волос стала пепельно-серой. Мэри осталась сиротой, похоронив еще молодых родителей.


Библиотека неизменно навевала мысли об отце, потому Мэри старалась брать нужные книги и уходить с ними в свою спальню, чтобы не предаваться унынию. Но в этот раз она решила остаться, присела за стол, бывший когда-то частью кабинета Эштона. Данте Алигьери. Божественная комедия в переводе. Мэри уже читала эту книгу, но она ей наскучила, как только дело дошло до рая. К тому же, перевод был весьма посредственный. Поэзию сложно передать другим языком, а итальянского Мэри, к сожалению, не знала.

«Блуд. Второй круг. Надеюсь, Дэвид попадет туда, если не дальше…» — размышляла девушка, не очень внимательно вчитываясь. Ее мысли все время отвлекались на что-то совершенно далекое от предмета рассуждений поэта. Прочитав полсотни страниц, она отложила книгу. Пылающая бездна, конечно, затягивает, но настала пора возвращаться к жизни.


До конца этого дня и в следующие несколько дней Мэри занималась маленькими, но важными делами, навестила агента, затем стряпчего, узнала подробности о состоянии своих финансов. Кризис, война, валюта теряет цену, все было просто из рук вон плохо. Мэри опасалась за свои вложения. Ей удалось погасить почти все кредиты, но доходы были слишком уж скромные. Содержание плантаций, на которых отказывались работать белые и даже черные, требовало непомерных расходов. Все страшились войны, а территория, находившаяся во владении Грей, как раз была почти на границе Севера и Юга, на оспариваемых территориях.

Прибыль с завода получить тоже не удавалось, большинство средств поглощало государство, прикрываясь обеспечением армии. Так оно в общем-то и было. Армию снабжали за счет встряски буржуазии, вынужденной подчиняться в нежелании быть порабощенными конфедератами. От этого, безусловно, страдала и Мэри, будучи прикрепленной к сему классу.

В Америке аристократы сливались с буржуа, образуя новое удивительное сообщество. Теперь уже непонятно было, кто стоит за штурвалом. Аристократы стремились примкнуть к новой волне капиталистов, не гнушаясь ничем ради денег, а бывшие торгаши и предприниматели были вхожи в гостиные уважаемых людей из старой знати. Деньги правили Америкой. Деньги правили миром. Мэри находилась в достаточно шатком положении. Ее капитал действительно висел на волоске.

И, как все люди, чье благосостояние претерпело убытки во время войны, она всей душой ненавидела противников, этих надменных южан. А южане ненавидели янки, задумавших освободить негров, на которых зиждилось их богатство. Именно кровью и потом черных добывался хлопок и другие посевные культуры. Мэри даже при всей своей нелюбви к президенту Линкольну, конечно, не могла не испытывать патриотично-северянских чувств относительно жителей южных штатов. Чувства эти были в основном выражены озлобленностью и крайним презрением.

Хотя, в сущности, ее взгляды во многом были похожи на взгляды южан. Причем сама она никогда не выезжала за пределы Нью-Йорка и управляла плантациями с расстояния при помощи третьих лиц. Она понимала, что многочисленные агенты наверняка чего-нибудь подворовывают, но скорее предпочитала закрывать глаза на проделки посредников, чем ехать самой в эту глушь, Миссури.


Итак, Мэри, как бывает свойственно молодым и немного ветреным людям, за несколько дней каких-никаких трудов и забот позабыла о недавних происшествиях, коснувшихся ее. Но это счастливое забвение длилось недолго.

Она решила заехать к вдовушке Элмерс, неизменно любившей ее компанию, и застала в гостях Дэвида, не подавая, впрочем, вида, что между ними что-то произошло, стискивала челюсти при каждом взгляде, который мужчина бросал на нее, играя, злорадствуя, упиваясь ее слабостью. Кажется, он ощутил безнаказанность.

Пробыв у вдовушки ровно столько, сколько требовали нормы этикета, она, притворно весело распрощавшись с хозяйкой дома, села в экипаж и уехала домой. «Нет, ему это с рук не сойдет!» — гневалась Мэри, сжимая кулаки так, что пальцы немели. Тогда ее осенило. Она ведь еще давно придумала стратегию мести, но почему-то быстро отбросила ее. Да, она проучит мерзавца, в этом не было сомнений. Мэри знала, где искать помощь.


========== Кадриль ==========


— Затягивай туже, — шипела Мэри, втягивая животик, подчиняя свое тело нещадному корсету.

— Куда же Вы сегодня, мэм? Это платье прекрасно, но оно совершенно не похоже на Ваши обычные бальные наряды. Нет кринолина, но такие броские цвета…


Действительно, платье было без кринолина, она заказала его у портного несколько недель назад, по правде и не зная, для какого случая может пригодиться столь экстравагантный наряд. Однако концепция платья в ее голове была четко обрисована. Это не было одеянием скромной аристократки, незамужней леди, не было одеянием буржуа и уж тем более не было одеянием провинциалки. Сама того не понимая, Мэри придумала что-то совершенно первопроходческое.

Портной внимательно выслушивал девушку и в итоге заключил: «Что ж, это будет самая необычная из моих последних работ!» Платье было соткано из бордового атласа, со струящимися, легкими рукавами и подолом, украшенными черным благородным кружевом. Юбка, действительно, без кринолина, но достаточно объемная и в то же время не стесняющая движения. Декольте достаточно глубокое, но не вульгарно открывающее все самое сокровенное, а изысканно подчеркивающее белую гладкую кожу под ключицами. Мэри хотела надеть жемчуга, подаренные ей Биллом, впрочем те совершенно не сочетались с платьем, и она выбрала неведомо как оказавшееся у нее гранатовое ожерелье. «Вот я там всех удивлю!» — думала она немного по-детски, готовясь к своей рискованной и безрассудной поездке.

— Поверь, Дэйзи, это платье найдет достойное применение, — отвечала она, сдерживая улыбку, вызываемую мыслями о том, как прекрасно она будет выглядеть.

— Но разве Вы не скажете…

— Нет. В этом нет никакого веселья. Я уже взрослая и не обязана отчитываться ни перед кем.

Смущенная Дэйзи потупила взгляд, заканчивая с застежками. Ее давно настораживало поведение хозяйки, а теперь мисс собирается ехать не пойми куда, да еще и в таком странном виде. Нет, ей нравилось платье, но оно совершенно не соответствовало положению Мэри в обществе. Где видано, чтобы девица одевалась так вызывающе? Да еще и не следуя последней моде.

— Мэм, почему Вы не заведете себе еще прислугу? У Вас ведь есть деньги. Я иногда не понимаю Вас, может быть, было бы лучше, если бы был кто-то помоложе вместо меня.

И действительно, бедняга Дэйзи выполняла функции поварихи, дворецкого, горничной и даже немного няньки. Раньше в этом городском пристанище семьи Грей жил старый черный лакей, скончавшийся незадолго до миссис Грей. Была горничная Шуга, которую так прозвали из-за болезненной любви к сахару. Но Мэри освободила ее от обязанностей в период скорби по родителям. Видно, служанка ее раздражала. Только вот замену Шуге она так и не нашла, да и не похоже было, что собиралась.

Девушку в ее нынешнем состоянии не очень заботил тот факт, что на уже пожилую Дэйзи свалился весь груз домашних обязанностей. Надо заметить, это обычно окупалось для негритянки любовью и дружелюбием хозяйки, а теперь та стала холодна, явно увлеченная или обеспокоенная чем-то. И последняя радость в жизни Дэйзи пропала. Она хотела бы знать причину изменений, так сильно повлиявших на поведение юной леди, но Мэри пресекала все попытки разузнать, что происходит в ее душе.


Мэри села в экипаж и назвала извозчику адрес. Это было опасно. Все знают, как горазды извозчики на сплетни, а тут такая нарядная и очевидно богатая мисси собиралась посетить танцы на Пяти улицах. Не бал, не званый ужин. Танцы. И, несмотря на безобидное название, это было очень подозрительное мероприятие. Во-первых потому, что нога аристократа редко ступала на улицы небезызвестного района, во-вторых потому, что те самые танцы почти всегда оказывались скоплением воров и шлюх, на день облеченных в маски обычных людей. Туда не пускали кого попало, бедняков обычно вышвыривали наружу, но контингент таких собраний все равно оставлял желать лучшего. В самом редком случае там мог объявиться кутила из высшего общества, ищущий приключений и легкой любви или благовоспитанный рабочий, решивший развлечься хоть раз за месяцок. Остальные в основном так или иначе имели непосредственное отношение к преступности. Нельзя было давать симпатичным одеждам себя обмануть. Далеко не все воры выглядят как злобные оборванцы, некоторые похожи на настоящих щеголей, немного гипертрофированных в своих манерах и стиле. Тот, кто был близок к настоящим джентльменам, денди, легко мог бы отличить оригинал от этой пестрой вульгарной подделки, но славные наивные беднячки часто покупались на обертку, с позором теряя невинность по вине какого-нибудь молодого повесы, юркого лжеца и негодяя.

Грей знала, куда она едет, но чрезвычайно наивно полагала, что ее защищает некая невидимая броня. С этими дурами может случаться что угодно, но только не с ней.


Она вошла в зал. Это было двухэтажное просторное деревянное помещение, приукрашенное яркими плакатами и обильно освещенное. Мэри стало душно, едва она попала внутрь. Девушки хихикали, молодые люди рыскали по залу в поисках партнерш, мужчины что-то яростно обсуждали, обосновавшись на втором этаже.

Мэри, уверенная в своем плане, не допускала даже мысли, что Билла тут не будет. Подобное торжество не могло обойтись без короля преступности, Мясника. Не сказать, что он любил именно это веселье, бурное, задорное и даже вполне безобидное. Уильям Каттинг не снисходил до танцулек. Ему не надо было выплясывать с какой-нибудь милочкой кадриль, чтобы заполучить ее. Мэри стало смешно, она не могла представить себе Билла, такого серьезного и зловещего, танцующего чего-нибудь этакое. Но он ведь тоже когда-то был молодым и, должно быть, когда-то не хромал на одну ногу, а глаза у него было два. В те далёкие времена он, быть может, позволял себе такие же легкомысленные увлечения, подчиняясь общим настроениям юношества.

Пока музыка играла не для танца. Скрипачи расхаживали по залу, создавая своей игрой некоторую атмосферу, предшествующую предстоящему гулянью. Но не нужно было музыкантов, чтобы настроить народ на нужный лад. Все и так были возбуждены, искрились неподдельным весельем. Мэри решила, что Билла следует искать наверху.

Каждый шаг ее сопровождался чьим-нибудь вырвавшимся наружу в той или иной форме удивлением из толпы. Девушки, разодетые ярко, но совсем не так дорого и изысканно, тускнели на ее фоне, зеленели от зависти, перешептывались и расспрашивали друг друга, не знает ли кто этакую птицу. Мужчины же были околдованы, как только случайно их взгляд падал на прелестную незнакомку. Ее одежда вызывала двойственные чувства: «Она богата, но… она не из знати. Знать так не одевается».

— Позвольте, красавица, куда Вы спешите? Не могу ли я составить вам компанию? — отважился заговорить с ней один юноша с прекрасным звонким голосом и золотистыми кудрями. Мэри взглянула на него не без доли кокетства, мило улыбнувшись, но тут же посерьезнела:

— Нет, сэр. Я тороплюсь по делам.

— Какие дела могут быть в такой замечательный вечер? Разве Вы здесь не для того, чтобы развлекаться? — не отставал местный Аполлон в клетчатом фраке.

Мэри бы позабавил флирт с ним, если бы она была в привычном для нее окружении, зная, что вольность ничем не грозит. К тому же, ее мысли сейчас занимал Билл, а отнюдь не этот красивый юнец.

— К мистеру Каттингу, — отрезала она сурово. И парень с понимающим видом отступил в толпу.

Больше препятствий на пути она не встретила.


Мэри приятно холодило лезвие ножа, закрепленного под подвязкой чуть выше колена. Она увидела единственный доступный ее взгляду стол с несколькими стульями вокруг него, за которыми сидели, по всей видимости, важные шишки, и поняла, что идет по правильному пути. Различив фигуру Билла, как всегда сидящего как бы и во главе стола, и одновременно в тени остальных, Мэри снова ощутила то сладкое чувство свободы, подходя к мужчинам. Среди них была и женщина, но, обменявшись взглядами с Биллом, она встала и вышла, пройдя в дюйме от Мэри.

Если кто-то и мог соперничать с мисс Грей в красоте и изяществе на этих танцах, то это точно была она. Мэри с любопытством и мало скрываемой неприязнью глянула на девушку, которая несмотря на это вполне очевидное отсутствие дружелюбия улыбнулась ей очень непосредственно, тряхнув головой. Светло-рыжие волосы, как бы случайно вырвавшиеся из прически волнистые прядки, немного раскосые голубые глаза, блестящие интересом, чувственные губы и просто вопиюще открытое голубое платье из шерсти.

«Нет, это не шлюха», — мысль, которая должна была успокоить неосознанно ревнующую Мэри, наоборот омрачила ее сознание. Но, быстро оправившись, она на время отодвинула образ развязной красотки на второй план. Билл сразу заприметил ее, подав знак той девице, но только сейчас подозвал:

— Посмотрите-ка, добрые господа, какое сокровище пожаловало в эту дыру, — громогласно объявил он, намекая на роскошный наряд Мэри. — Здравствуй, Птичка, присаживайся.

Билл хлопнул рукой по стулу рядом с собой, и Мэри, очаровательно улыбаясь маститым бандитам, немного озадаченным появлением странной гостьи, заняла свое место. А место было рядом с Биллом, мысль эта неизменно грела ее самолюбие. Но ведь тут только что сидела та рыжая дрянь.

Билл рассмеялся, глядя в глаза Мэри. Кажется, остальные его больше не заботили. Сегодня он был одет более чем солидно. Черный галстук, иссиня-черный жилет и брюки в популярную в то время широкую полоску. Посмотреть, так прямо настоящий джентльмен. Но лицо его оставалось прежним, во что бы он ни был одет. Хищный взгляд, сломанный когда-то давно нос, тонкие губы под идеально закрученными усами, густые брови, изогнутые как бы в насмешке, шрам на скуле. Нет, джентльмены так не выглядят. Но бандиты тоже. Или Мэри недостаточно знает о бандитах? Ведь тот молодой человек, похожий на ангела со своими блондинистыми кудрями, тоже был из его круга. Но если тот выглядел как серафим, то Билл напоминал скорее Мефистофеля, более грубого, более прямого, чем персонаж бессмертной трагедии Гете, но по-своему очаровательного.

— Кто она? — Билл кивнул головой, указывая на удаляющуюся фигуру девушки в голубом платье. — Не удивляйся так, у тебя на лице написан этот вопрос. Это Дженни Эвердин, первоклассная воровка, похитительница мужских сердец. Она обменивалась со мной полезной информацией. А что ты думаешь о ней, дорогуша?

Бандиты все так же сидели на своих стульях, опасаясь, что покинуть их без указа Билла может быть нежелательно для репутации. Никто не любит, когда в миллиметре от уха пролетает нож. Мэри решила не отвечать сразу, взвесить свои слова, а также выразительно посмотрела на мужчин, сидящих на своих местах, как истуканы.

— И правда, — смекнул мужчина. — Не видите, я разговариваю с дамой? Ах, да, Макглойн, не думай, что я забыл об уговоре.

О каком уговоре шла речь, для Мэри так и осталось тайной, но, наверное, ничего важного в этом не было. Важно было, что она осталась наедине со своим другом и врагом в одном лице. Ей припомнился вечер в саду. Интересно, помнил ли о нем Билл?

— Она красивая и у нее очень проницательный взгляд. Наверняка эта Дженни умна и точно знает себе цену, — наконец ответила мисс Грей, провожая глазами уходящих.

— Да, это так, особенно про цену. Джен часто прячется под личиной наивной очаровательной дурочки, но тебя-то не проведешь, так?

— Если бы я застала ее где-нибудь в другом месте, может быть, ей удалось бы обмануть меня.

— Твое счастье — она не работает с женщинами, — усмехнулся Билл и хлебнул бренди. — Знаешь, это ведь я ее создал. Когда я нашел ее, она была растерянной малявкой, сиротой с ободранными коленками. И что-то такое я в ней увидел…

— Вы ее вырастили? — спросила Мэри, снова обращаясь на «Вы». Она видела, как Мясник помогал бедной женщине, но если он еще и воспитал ребенка, внутренний мир девушки грозил перевернуться вверх дном.

— Можно и так сказать. На самом деле Дженни вырастила улица, но я дал девчонке почву для цветения. Оказалось, воровство — ее талант. Разве она узнала бы об этом, если бы ее родители не изволили так рано отправиться в могилу? Или если бы я не направил ее? Пути господни воистину неисповедимы.

Мэри, конечно, не раз слышала это выражение, но никак не ожидала столкнуться с ним здесь. Билл тем временем продолжал:

— Вы, бедняжки, живете от бала до бала, развивая единственный свой навык — очарование. Вот так надо краснеть, вот так надо смотреть на мужчин, а этак на женщин. Потом вы находите себе какого-нибудь плешивого аристократишку, он вами завладевает, и что дальше? Все. Жизнь началась, жизнь закончилась. Носи платья цвета дерьма, миссис как-тебя-там, ходи кругами около своего непутевого мужа, глупо улыбайся, вышивай, толстей, рожай пять детей, носи траур и наконец — апогей! Умри! Кто же при такой жизни раскроет себя? Вышивальщицы? Сплетницы? Свиноматки? Но разве женщина не способна на большее? Кто-то уже с детства теряет эту искру настоящей жизни, превращаясь в унылый пустоцвет, безмозглую и серую девку, а чья-то искра все никак не хочет угасать. Я углядел это в Дженни, когда она была босоногой малышкой и вижу в тебе, Птичка. Ты не создана для того мира, в котором ты живешь. Ты больше их.


Мэри не могла вымолвить и слова, да и не смела оборвать этот монолог. Она уже и забыла о Дженни. Слова Билла будто кромсали, рвали в клочья ее картину жизни, которую она рисовала так упорно под наставничеством родителей и нянек. Она понимала, что этот бандит с чуткостью матери, знающей свое дитя вдоль и поперек, одну за одной вскрывает ее душевные раны, возбуждает сомнения, давно задавленные влиянием правил, поставленных обществом и самой ею. Каждый удар попадал точно по цели. То, о чем не решалась говорить и даже думать Мэри, только что было откровенно без обиняков высказано Каттингом.

— Знаешь, где твое настоящее предназначение? — устрашающе спросил Билл, склонив голову. У Мэри пробежали мурашки по телу.

Мужчина резким движением взял ее за ногу под платьем, положил ее на свои колени и, ухмыляясь, запустил руку под юбки. Мэри была настолько поражена, что, не будучи в состоянии сказать хоть слово, молча наблюдала, беспомощно хлопая ресницами-веерами. Пальцы Билла нащупали ленточку подвязки, а вместе с ней и рукоять подаренного им ножа. Он вытащил нож, но пальцы на пару мгновений дольше, чем надо, задержались на бедре девушки. Мэри не дрогнула, хотя ощутила приятное покалывание в области живота. Когда мужчина наконец извлек нож, она тут же пришла в себя и покраснела от сознания своей порочности. Она допустила, чтобы мужчина прикоснулся к ней, да еще и так… «Надеюсь, мать с отцом не смотрят на это с небес», — судорожно подумала девица, упрекая себя в том, что ей понравилось.

— Здесь. На кончике лезвия, Птичка. Я научу тебя использовать его, и нож из страшного оружия превратится в твоего товарища. Зря ты носишь его без ножен. Так можно и пораниться. Ты бы ведь не хотела, чтобы твои прелестные ножки пострадали от порезов?

Нога Мэри, кстати говоря, все еще лежала на коленях Билла. Она огляделась по сторонам в надежде, что никто не видит этого безобразия и оказалась права. Всех точно ветром сдуло. Внизу слышалась музыка, а здесь не было ни души. И даже если бы кто-то объявился, то мог бы попросту не заметить этот темный край залы. Должно быть, веселье началось. И там, и здесь.

— Я пришла рассказать кое-что, — сказала она и осторожно составила ногу на пол. Билл положил нож на стол и облокотился на спинку стула, сомкнув пальцы в замок. — Недавно Тернер, тот самый, что добивался моей руки, решил пойти напролом и, кажется, собирался обесчестить меня, чтобы я была вынуждена выйти за него замуж. Этот подлец подкараулил меня у моего же дома.

Каттинг внимательно слушал, нахмурившись. Громкая музыка и разговоры снизу как будто звучали где-то далеко, Мэри слышала их нечетко, расплывчато, как фон, как стрекотание сверчков в ночи. Сейчас ей было важно, как отреагирует мужчина, кровь пульсировала в висках, а в глазах начало темнеть.

— У тебя был нож? — коротко спросил он.

— Нет…

— Почему?

— Потому что… — Мэри опешила, не зная, что и сказать. — Я хотела уйти, отстраниться от этой моей стороны жизни. Хотела снова жить так, как раньше.

— Но от судьбы-то не убежишь, — улыбнулся Билл почти дружелюбно, положив руку ей на плечо. — Ты пришла сюда, значит, твои намерения пошли прахом.

— Из-за Дэвида Тернера, — почти рыкнула девушка, едва сдерживая кипящую злость.

— И ты хочешь проучить его? Как? Желаешь, чтобы я послал кого-нибудь припугнуть его или, может быть, сам прискакал на коне и вызвал его на дуэль? Причем желательно на шпагах?

— Нет, не совсем. Я не хотела бы оставаться в стороне. Мое участие нежелательно, оно могло бы вызвать слухи, но в чем же смысл мести, если он сможет не понять, от кого она? — сказала она уже спокойнее, чувствуя нотки поддержки в этом болоте сарказма.

— Вот и та самая золотая жила, Птичка. Я слушаю твое предложение.

Она выложила план Мяснику. Тот обдумывал его с минуту и, поводив глазом по комнате, поднялся во весь рост, выпрямился и провозгласил:

— Все для моей Птички. Это будет несложно, но явно доставит тебе удовольствие. Да и мне тоже. На дух не выношу этих джентльменчиков с накрахмаленными воротничками. Немного жестоко с твоей стороны, но так даже веселее. Тех, кто обижает хорошеньких леди, надо наказывать со всей строгостью.


Мэри несказанно обрадовалась такому решению. Она была готова броситься на шею мужчине в порыве ликующей благодарности и непременно бросилась бы, если бы не годы воспитания строгими няньками, которые привили ей привычку держать себя в руках. Билл протянул руку, приглашая ее встать. Мэри подала ему свою и снова ее что-то кольнуло. Мужчина всматривался в нее так, словно до того не беседовал с ней добрых четверть часа, а только что увидел. Его взгляд скользил по платью, вызывающе бордовому, задержался на зоне декольте, на голубоватой белизне шеи и лишь в конце этого своеобразного осмотра добрался до лица. Девушка испытала смешанные чувства, поняв, что он смотрит на ее губы. Значит, то, что было тем вечером, не осталось в том вечере. Она одновременно загорелась и смутилась. Но жизнь люди живут один раз. Мэри действительно не чувствовала неприязни к Биллу, тем более такой острой, как к Дэвиду. Мясник, пугающий, годившийся ей в отцы, был для нее привлекательнее сверстника из своего круга. Более того, раньше она уже чувствовала бессознательные порывы, толчки, предвещавшие то, что должно было случиться.

Разум ее помутился, потревоженный острой правдой о возможной судьбе и согласием, безоговорочным принятием плана мести. Мэри даже не шла вперед, ее фактически притянуло, как магнитом, в объятия Билла. Он снова поцеловал ее, и Мэри не растерялась, как в прошлый раз, страсть, бешеная, схожая с сильным опьянением, ударила ей в голову. Привыкшая наслаждаться жизнью, потакая всем своим капризам, она не изменила себе и сейчас, получая удовольствие от каждой секунды, затолкав здравый смысл в самую глубинную часть сознания, отмахнувшись от последних его выкриков.

— Хочешь потанцевать? — неожиданно спросил ее мужчина, мягко отодвинув от себя. — Ты ведь не зря нацепила это платье, так? Но тебе не нужно платье, чтобы быть здесь самой красивой. Будь ты внизу, за тебя бы уже кого-нибудь убили, а ты это и без меня знаешь, чертовка.

— Но я здесь, — улыбнулась Мэри, забывшая, зачем, собственно, она действительно так нарядилась. — И здесь останусь. У меня один кавалер.

Билл хмыкнул, что было знаком удовлетворения ее словами. Он обхватил рукой талию Мэри, в другую руку взял маленькую кисть партнерши и закружил ее в причудливом, угловатом танце. Это была какая-то своеобразная кадриль, к которой мисс Грей, практиковавшая только классические танцы, была непривычна. Но она быстро освоилась, подчиняясь ритму, который задавал Билл. Было понятно, что он давно не танцевал, и движения его были слишком резкие, не такие грациозные и плавные, к каким привыкла избалованная леди, которой попадались обычно самые искусные танцоры в пару.

Но, как ни странно, он безупречно чувствовал такт и ни разу не наступил ей на ногу. Мэри была удивлена и, когда их маленький импровизированный танец закончился, хотя скрипки внизу все еще не смолкали, да и не смолкнут еще долго, потому что здесь не было четкого деления на вальс, мазурку, польку, полонез. Каждый сам выбирал, когда начать и когда закончить. Девушка к своему неудовольствию поняла, что слишком уж туго затянула корсет, ибо ее настигла одышка. Но глаза блестели от переполнявшего возбуждения. И она, пренебрегая правилами хорошего тона, с размаху рухнула на стул.

— Жаль, у меня нет с собой веера… — капризно-кокетливо заявила она, кончиками пальцев коснувшись горящей щеки.

За все эти встречи с Мясником она каждый раз открывала какую-то новую свою ипостась. Никогда не замечала за собой такой дерзости, такой раскованности.

— Веера? Если хочешь, могу помахать тебе вон той тряпкой, — Билл указал на потрепанный жизнью флаг Союза, висевший на стене.

— Это было бы патриотично, — рассмеялась Мэри.


Впервые она смеялась по-настоящему в присутствии кого-то не из домашних. Леди должна смеяться сдержанно, мило. Но здесь она не была леди, да и вообще была ли? Потому девушка от души расхохоталась. Отдышавшись, она встала со стула, окинула взглядом все еще пустую залу. Билл смотрел только на нее. По знатным мужчинам так и не скажешь, что они хотят женщину. Пусть мужскую половину высшего общества так не пестуют разными правилами относительно проявления своих эмоций, у них с этим бесспорно свободнее, но все-таки джентльмен обязан быть сдержанным. Она угадывала лишь сотую толику того огня в глазах других. Но с Биллом дела обстояли иначе. Он и не собирался скрывать от нее что-либо, бесцеремонно разглядывая Мэри. Но вольностей не позволял, что не могло не радовать ее женскую гордость. Потому, как она безрассудно и окончательно лишившись немногочисленных остатков разума полагала в ту минуту, нужно было позволить вольности себе. Ни о каких последствиях тогда и не шло речи.

Плевать было Мэри на последствия, пока она находилась во власти сладострастного безрассудства. Она шагнула вперед и с вызовом подняла голову. Мужчина, смотря на нее с высоты своего достаточно внушительного роста, хрипло спросил:

— Ты этого хочешь? — он приподнял пальцами подбородок девушки, немного неправильный, заостренный.

— Черт бы знал, чего я хочу. Но, кажется, ты затянул меня в ловушку.

— Ну-ну. Ты сама прыгнула в нее, — сказал он серьезно, без тени улыбки на лице. — Я давал тебе шанс подумать.

— Мне надоело думать, — томно протянула она, тыльной стороной ладони притронулась к щеке Билла, скользя по легко покалывающей кожу однодневной щетине.


========== Антракт ==========


Дальше все было как в тумане. Мэри проснулась в уютной комнатке, потянулась, не открывая глаз, собиралась оповестить Дэйзи, что пробудилась, но, сонно хлопая ресницами, вдруг застыла и чуть не вскрикнула. Это был не ее дом. Девушка на полном серьезе подумала, что у нее сейчас может остановиться сердце. Значит, это был не сон. Все то…

Как бы в подтверждение собственным ужасающим догадкам, она услышала голос, резко обернулась. Билл, полностью одетый в отличие от нее, где-то лишившейся платья и ощущавшей на себе только сорочку, стоял у окна. Его высокий силуэт выглядел почти величественным в лучах восходящего солнца.

— А я все думал, когда же ты соблаговолишь проснуться, — сказал он с легкой насмешкой, повернувшись, запустив руки в карманы жилетки. И синий мертвый глаз пронзил ее не хуже живого, словно пригвоздив к кровати. Мэри вжалась в подушку и пролежала в такой позе несколько минут, бессмысленно глядя в потолок, точно ожидая найти там какое-то спасение, помощь свыше. Пыл вчерашней ночи испарился, здравый смысл уходил, но, как ни прискорбно, вернулся. Он вернулся, чтобы добить без того, кажется, готовую умереть от стыда беднягу. Билл терпеливо ждал, когда в конце концов она оторвет взгляд от стены. И вот, когда чудо случилось, он сказал:

— Я предупреждал тебя, Птичка.

Мисс Грей все же вышла из оцепенения, к ней пришло неприятное осознание того, что уже поздно стесняться показаться в одном исподнем. Он видел большее. И он… «Ах, Господи, неужели все это было взаправду!» — ревел, как раненый зверь, ее рассудок, пораженный вчерашним беспамятством. Мэри отбросила одеяло и, спустив ноги на холодный деревянный пол, обхватила голову руками, точно пыталась сдавить ее, расколоть, как арбуз.

— Как же я теперь… общество… замуж… позор! Позор! — исступленно бормотала девушка, сейчас похожая больше на напуганного провинившегося ребенка, а на глаза ее наворачивались горькие слезы. Она вспомнила, как вчера самозабвенно, в буре совершенно не знакомых ранее чувств, кричала: «Уильям!». Надо же, Уильям. Какой срам, какое унижение. И в случившемся повинна только она сама, никто другой. А что если Дэйзи уже побежала в полицейский участок заявлять о пропаже? Тогда об этом станет известно всем. Она вернется домой и что скажет? Что она скажет полицейским? Репутация будет испорчена навеки, очернена, втоптана в грязь. Разве вчера она не понимала этого?

«Нет» — было слишком очевидным ответом. Конечно, не понимала. Ей двигала не логика, не расчет, на который она обычно привыкла полагаться. Впервые сердце одержало решительную победу над разумом. И какова была цена этой победы?

— А ты ведь отшвырнула от себя того Тернера. Но итог один, — заметил мужчина, казалось, ничуть не обеспокоенный плачевным видом своей дамы.

— Нет, не один! — вспылила Мэри. Она бы разрыдалась, глаза уже стали влажными, но внезапная пощечина еще живой, случайно угодившей под каблук гордыне вывела Птичку из тяжелой меланхолии. Возможно, Билл предполагал именно такой эффект, потому что он гаденько улыбался, наблюдая за тем, как краснеет и бледнеет насупившаяся Мэри.

— Никогда я не… с этим ублюдком Тернером! Да лучше сдохнуть!

Теперь же у нее был вид растрёпанной, загнанной в угол кошки. Молнии сверкали в глазах, а губы изогнулись в неприятную злую гримаску.

— Выходит, по твоим меркам я лучше уважаемого мистера Тернера? — продолжал зубоскалить Мясник.

Его, кажется, не просто забавляла ярость Мэри, но даже чрезвычайно возбуждала. Старому мерзавцу нравились импульсивные девицы. Он частенько встречал дерзких воровок и прочих отбросов общества в женском лице. Им нужно было выпускать когти наружу, чтобы не угодить под жернова жестокого мира, чтобы попросту выжить, зацепиться за скользкую каменистую поверхность, отделяющую их от пропасти окончательного падения. Такие типажи были им изучены вдоль и поперек, понятны, ужасно скучны и предсказуемы. Дай тем бабам денег и счастья — они станут лосниться от любви, станут мягкими, как тесто, не останется и следа от былой нахальности и смелости.

Но вот он встретил что-то новое, необыкновенное, желанное. Мэри показалась ему интересной еще тогда, при первой встрече, когда выдержала напор обвинений и заговорила, да каким тоном. Леди так не делают. Леди плюхаются в обморок при каждом удобном и неудобном случае. Она была молода, свежа, как весенний цветок. Билл второй раз за свою жизнь ощутил, что остро нуждается в том, чтобы облечь в форму свою своеобразную симпатию к человеку, сделать из объекта своей любви нечто невероятное, усовершенствовать в рамках собственного понимания прекрасного. Но если Дженни отчаянно нуждалась в его помощи в свое время, то Мэри отнюдь нет. Потому он по-честному предоставил ей выбор. И она, может быть, не особенно осознанно, выбрала его путь. Диковинный дуэт изощренной любви и почти отеческой заботы заиграл в нем, сливаясь в чудовищный оркестр с не менее странной какофонией чувств, руководившей маленькой Птичкой.

— Лучше, — парировала Мэри с мрачной отрешенностью. Ее вспышка гнева затухла так же быстро, как разожглась. — Он лицемер, иезуит, омерзительный человек. Я хочу его смерти! Но какая я все-таки дура. Это я во всем виновата. Но я не каюсь в грехе, жаль только, что мое доброе имя после этого будет похоронено. И отпевать его никто не будет, — хмыкнула девушка, снова устремив взгляд в непонятное далеко.

— Я так не думаю, — Билл подошел к кровати, положил руки девушке на плечи и посмотрел на нее сверху вниз. — Никто не будет знать, если ты не захочешь.

— Но как? Дэйзи могла побежать к констеблю…

— Зачем? Что могло случиться с леди, уехавшей к, скажем, соседям и оставшейся у них заночевать?

— Я раньше никогда… А, впрочем, и правда. За одну ночь Дэйзи вряд ли потеряла бы меня. Хотя, конечно, мое отсутствие выглядит очень подозрительно. И это… — она взглянула на низ сорочки, и уши ее покраснели.

— Девственность? — как ни в чем не бывало закончил фразу мужчина. — Ты собираешься выходить замуж?

— Нет! — вскрикнула Птичка, как будто услышала название какой-нибудь пытки. Железная дева, медный бык, испанский сапожок, замуж.

— Ну, вот и все. Ты, конечно, после этого никакая не леди, но кто ж об этом знает? Ты да я.

— Выходит, мне за это ничего не будет? — радостные огоньки заплясали в глазах у Мэри, мгновенно оживившейся. — А если повторить? — она звонко рассмеялась и, потеряв всякий стыд, руками обхватила шею Билла.

— Какая ненасытная, — ответил он и легонько укусил ее за мочку уха. Мэри продолжила глупо улыбаться, глядя на своего необычного избранника. Видимо, она никогда уже не будет прежней.

«Серо-зеленые», — наконец, довольная своим открытием, заключила девушка про себя. В рассветном освещении она могла ясно рассмотреть цвет живого глаза, да и весь облик Уильяма: длинные ресницы, высокий лоб, гладкая кожа, правильный, немного вытянутый овал лица с резко очерченными скулами. Он мог бы быть красивым, если бы это входило в его планы. Мэри прикидывала в голове, как мог бы выглядеть Билл без этих усов, с тщательно уложенными волосами, но потом решила для себя, что он нравится ей и таким. То, что казалось изъянами для других, стало особым шармом для нее. Как же слепы влюбленные.


И вот блудная дочь вернулась домой. На ее лице можно было бы прочитать «ни о чем не жалею», если бы кто-то достаточно хорошо разбирался в настроениях Мэри Грей. Дэйзи, при всем должном уважении к ней, была слишком глупа, чтобы видеть что-то сокрытое за словами. Для нее улыбка всегда была признаком счастья, а нахмуренные брови — недовольства. На этом ее весьма простые понятия о проявлении эмоций заканчивались. Негритянке никогда в сущности не хотелось вникать в то, что там думают другие, а тем более белые. Не ее это ума дело. Она, как и хозяйка, не одобряла поведение негров, разгуливавших по улице, точно порядочные господа, потому что считала себя и своих соотечественников недостойными стоять наравне с такими интеллигентными и красивыми людьми.

Бывшая няня была очень обеспокоена тем, что хозяйки не было дома, о чем поспешила доложить мисс, явившейся обратно в прекрасном настроении. Хозяйка этот лепет проигнорировала, и, обиженная откровенным равнодушием к своей персоне, Дэйзи не стала развивать разговор, который, в общем-то, получался односторонним.


Мэри пришла в голову почти гениальная идея. Она слышала о некоем Леви, живущем в конце Малберри. Это был сметливый еврей с весьма любопытным промыслом. Он обеспечивал воров, убийц и разного рода сбежавших из тюрем заключённых одеждой. Причем совершенно разной: от обыкновенного платья невзрачного провинциала до облачения полицейского или чиновника. При желании мог нарядить каторжника хоть в самого Авраама Линкольна. Костюмы такого рода обычно были многоразовыми и брались в аренду. Все возвращали товар обратно по истечении срока, если только не попадали в цепкие лапы жандармов, потому что Леви крышевало несколько влиятельных банд, в том числе подконтрольных Биллу. Мэри не могла пойти со своей причудливой просьбой к портному, которого знала с детства, потому решила обратить стопы именно к пресловутому Леви, почему-то крепко уверенная в том, что тот ей непременно поможет.


— Куда Вы собираетесь, мэм? — раздался голос снаружи закрытой двери, за которой слышалось копошение Мэри, перебиравшей свои вещички в поисках нужной.

— Прогуляться, — был короткий ответ.

— Иисусе, но ведь не одни же, пешком… — обеспокоенно заквохталаслужанка.

— Одна и пешком. Война, кризис, у меня не так много денег, чтобы каждый раз, как мне вздумается выйти из дому, нанимать экипаж. Ты не разбираешься в финансах, Дэйзи, потому не знаешь, как дорого стоит каждый пенни, отданный на такую чепуху, как он отражается на нашем с тобой благополучии.

Доводы хозяйки звучали довольно убедительно, но все же старая служанка не могла допустить мысли, что ее барышня может разгуливать по городу одна, как какая-нибудь простолюдинка, когда в нем столько опасностей, грозящих юной леди. Негритянка, впрочем, заметила, что Мэри оделась скромно: шерстяное платье, старая шляпка, и это уже ее порадовало. В злополучный день, когда та впервые в жизни осталась на ночь у Кларков, она выглядела слишком вызывающе. «Значит, наверное, правда была в гостях…» — подумала женщина, оценивающе оглядывая нынешнее одеяние.

Но сомнения все же начали терзать даже терпеливую и доверчивую Дэйзи. Она приехала такой веселой, хотя считала Кларков необычайно скучными. Да и ночевка… Те даже не приходились ей родней, а Мэри не предупреждала об своем намерении бедную служанку, которая так переживала всю ночь. Даже думала идти в полицию.


Мэри открыла дверь лавки. На поверхности, то есть на первом этаже, был расположен совершенно обычный магазинчик одежды для не слишком обремененных деньгами слоев общества. Леви, очевидно, был очень недурным портным и мог бы работать с обеспеченными клиентами, но, во-первых, ему мешало происхождение, потому что даже в развитой Америке евреями немного… брезговали, несмотря на избрание лидера «незнаек» конгрессменом, во-вторых, ему пришлось бы вступать в конкуренцию с другими костюмерами. На своем же поприще он был в гордом одиночестве. В этом районе уж точно. Мэри знала, что лавка — лишь прикрытие, настоящий товар прячется в подвале, просторном помещении. Сам хозяин со своей женой жил на втором этаже.

Девушка вежливо склонила голову, здороваясь с хозяином. Это был мужчина в летах, невысокого роста, с внимательными глубоко посаженными глазами немного на выкате, длинным крючковатым носом и с проседью в угольно-темной бороде, одетый с иголочки в черно-белой палитре, что, на взгляд Мэри, было немного старомодно. Она предпочитала разбавлять два противоположных цвета чем-нибудь внезапным: бордовым, изумрудным, золотистым.

Одежда портного, по всей видимости, полностью соответствовала его натуре, строгой и спокойной. В этом маленьком еврее Мэри увидела большого человека, хоть он и был торгашом. Она все больше убеждалась, что за пределами гостиных, пропахших духами и благовониями, скрывающими смрад, таящийся внутри гнилых их посетителей, менявших лица, как перчатки, полным полно интересных людей.

Леви зорко, но ненавязчиво осмотрел ее с головы до пят с видом знатока своего дела и, кажется, немного удивился, потому что на секунду выражение его физиономии изменилось. Должно быть, старого лиса не обманула неброская одежда, и он думал, что здесь может делать столь необычная персона.

— Чем могу быть полезен, мисс? — поинтересовался владелец лавки, не зная, как поздороваться с леди. Мэри, не раздумывая, протянула ему руку для рукопожатия. Это было странно с ее стороны, но, что поделаешь, она сочла торговца достойным ее рукопожатия. Ну, не руку же ему ей целовать? А поздороваться одним кивком было бы слишком высокомерно с ее стороны.

— Мистер…?

— Розенкранц, мисс, — представился он.

Похоже, мало кто называл его по фамилии, раз Мэри никогда не слышала ее. Для большинства посетителей, привыкших по-свойски обращаться ко всем, он был просто Леви, и такой вопрос, несомненно, приятно пощекотал самолюбие мужчины. Хотя он все еще не мог понять, какими судьбами к нему попала эта прелестная барышня и почему она была так бедно одета. Может быть, знатная южанка? Но акцента точно не было. Или пострадала от войны и переехала в НьюЙорк с небольшими деньгами? В конце концов, бывают же бедные аристократы. Но весьма проницательный Розенкранц уловил запах парфюма, исходящий от ее волос. Это был несомненно дорогой аромат. Значит, одежда — прикрытие. О, он был чрезвычайно заинтригован, но вежливо молчал, ожидая, пока покупательница сама начнет говорить. Сначала Леви полагал, что она заблудилась и, может быть, желает спросить у него что-нибудь, дорогу, например, но хватило и минуты осмотра вместе с нехитрыми размышлениями, чтобы понять — это его клиентка.

— Видите ли, мистер Розенкранц, я пришла к Вам со странным заказом. Я слышала, Вы замечательный портной, хотя и не любите внимание. И я так же знаю, что вы прекрасно… подбираете костюмы. Для разных, кхм, визитов.

Ей не стоило намекать так вопиюще, потому что Леви сразу понял, о чем она ведет речь. Между тем Мэри продолжала:

— Представьте себе, у женщин такие неудобные наряды. Они сковывают свободу движений. Иногда хочется поездить в мужском седле и, знаете, для этого было бы неплохо иметь мужской костюм.

— Мужской костюм? — вопросительно посмотрел на нее Леви, морща лоб.

— Именно, мужской костюм. Для меня.

«Интересно», — подумал торговец. Безусловно, он не поверил во все эти сказки про седло. Леди нужна была удобная одежда или нужно было перевоплотиться в мужчину? Скорее второе. Он хотел бы докопаться до правды, но, имея опыт в таких делах, решил не задавать лишних вопросов. Это была не простая девушка из богатой семьи, она скрывала какую-то тайну, которая взбудоражила воображение еврея.

Но он не выдал себя и свое любопытство, лишь кивнул головой и провел посетительницу в комнату, служившую мастерской, где обычно измерял своих посетителей, занимался покроем. Леви взял все необходимые мерки, хотя вообще-то это должна была бы заблаговременно сделать Дэйзи, а затем передать барышне, чтобы она показала портному, но Мэри не хотелось вызывать еще больше подозрений у и без того взволнованной женщины. Леви снова изумился, но, как обычно, ничем себя не выдал. Что ж, это, конечно, не было верхом приличия, если говорить об аристократках, но с простыми девушками он работал самолично, и их это ничуть не смущало. Мэри тоже не слишком-то тревожили короткие прикосновения портного, исключительно профессиональные. Она уже не была примерной стыдливой барышней, так к чему устраивать представление?

Измерительная лента скользила туда-сюда, Леви даже не помечал карандашом результаты, он запоминал их и лишь затем, после всех манипуляций, записал на листочек, лежавший на столе. Он подумал немного, глядя на свои заметки, поправил пенсне, которое надел перед началом работы и заключил, может быть, не слишком тактично:

— У Вас замечательные параметры, мисс. Но Вы, должно быть, и без меня это знаете.


Мэри улыбнулась. Она не раз слышала от других, что у нее осиная талия и в целом красивая фигура, но в основном комплименты исходили от достаточно предвзятых лиц вроде дамочек-сверстниц, пытавшихся втереться к ней в доверие. Впрочем, конечно, не все было так идеально. У Птички была маленькая девичья грудь и узкие бедра, а кости и вены на белой коже выступали больше, чем нужно, придавая девушке несколько болезненный вид.

Затем они с Леви обсуждали фасоны, он подносил ткани, то и дело набрасывал на ее плечо какую-нибудь тряпку, чтобы посмотреть, насколько пойдет клиентке тот или иной цвет.

— Скажите мне, мисс… Я оттягивал этот вопрос как мог, но мне все же нужно знать, чтобы составить правильное впечатление о создаваемом нами костюме. Вы желаете переодеться в мужчину, чтобы никто не заподозрил, что вы — девушка? Или хотите исключительно удобства? — спросил мужчина, снова резкими движениями выводящий что-то на бумаге, посматривая периодически на Мэри.

— Ни то, ни другое, мистер Розенкранц. Мне надо оставаться женщиной. Чтобы в мужской одежде я была все еще привлекательна. Я не хочу становиться незаметной, сливаться с толпой мужчин. Просто мне было бы значительно удобнее в некоторых ситуациях, если бы на мне были брюки, а не три юбки.

— Вы не боитесь осуждения, мисс? Это очень смелая идея, — он оторвал взгляд от листа.

— Не знаю, осудят ли меня те люди, перед которыми я собираюсь предстать в таком виде.


Эти слова заставили Леви насторожиться еще больше. Он решил, что непременно нужно невзначай расспросить кого-нибудь из постоянных посетителей про чудесную барышню. Но он ведь даже не знал ее имени. А спрашивать было бы бестактно, ведь она не назвалась с самого начала, видимо, намеренно.

Мэри, до чертиков довольная собственной задумкой и тем, что портной не пытался ее слишком уж настойчиво расспрашивать, отправилась домой. Через несколько дней заказ должен был быть готов. Она сама толком не знала, на какой случай ей могло бы понадобиться такое платье, но была твердо уверена в том, что этот случай непременно настанет. А мисси не любила, когда судьба заставала ее врасплох.


Дэйзи перестала спрашивать, куда уходит хозяйка в столь странное время, но старая служанка стала очень озабоченной, по ней было видно, что она беспокоится и что-то напряженно обдумывает. Когда бесхитростная натура волнуется, ее волнение выкупит даже полный идиот. Многие домашние негры толком не умели скрывать свои эмоции, тогда как знатных учили этому с пеленок. Читать намерения других, прятать собственные — вот девиз высшего общества.


— У меня две новости, Птичка. Хорошая и плохая. С какой начать?

Билл был занят любимым делом — разделывал мясо. У него давно не было нужды делать это, но, видимо, работа мясника была ему в удовольствие. Прозвище он мог бы оставить при себе, бросив прежнюю профессию, потому что гораздо красноречивее было то, что он мог хладнокровно расправляться с людьми, как со скотиной. В лучшие годы Билл был отличным кулачным бойцом, способным запросто превратить чью-нибудь физиономию в отбивную, сейчас же отдавал предпочтение ножам. Тем не менее, несмотря на свою увлеченность, он подошел и поприветствовал Мэри, почти по-отечески взъерошив ей волосы, убранные в несложную прическу. Девушка фыркнула, как кошка, которую погладили против шерсти.

Затем Билл вернулся к своему занятию, ожидая ответа на вопрос.

— С хорошей, — Мэри подошла ближе, стала наблюдать за искусными движениями лезвия по плоти. Раз-раз, вжик… Это было бы даже завораживающе, если бы не было так прозаично.

— Итак, с твоим Тернером все оказалось еще проще. Щегол связан с одной из банд. Они, к слову, промышляют опиумом.

— Так и знала! — воскликнула Мэри, не выдержав. — Так и знала, что он связан с чем-то таким!

— А ты связана с чем-то лучшим? — усмехнулся Билл, и Мэри умолкла, стушевавшись.

— Так вот, как только я начал трясти их, мне тут же выдали на блюдечке все о делишках этого Тернера. Видимо, не так уж и дорожили покупателем. Или просто побоялись оказаться на месте вот этой свинки, — он пренебрежительно ткнул ножом в тушку. — Тот, кто связывался с ним и передавал товар, организует бедолаге встречу, как говорится, в назначенное время и в назначенном месте. Мол, нужно побыстрее сбыть с рук, а то будут проблемы. Он клюнет. По крайней мере, в этом меня заверял связной. Не клюнет — кое-кто поплатится шеей. Но проблем возникнуть не должно. В среду в шесть вечера рыбка наколется на крючок.


Девушка внимательно выслушала хорошую новость, наслаждаясь каждым словом. Рыбка наколется на крючок. О да, он это заслужил! Мэри с упоением рисовала в голове картины расправы. Билл вспорет ему брюхо так, что кишки вывалятся наружу, а она подойдет к Дэвиду и шепнет ему на ушко что-нибудь насмешливое, одновременно устрашающее. И он будет повержен. А она картинно поставит ногу на его труп. Как же это будет красиво. Мэри опомнилась, когда увидела, что Мясник покончил со свиньей и демонстративно щелкает пальцами, вытаскивая Птичку из размышлений. Она встряхнулась, опомнилась.

— А плохая? — спросила Мэри, и Билл убрал руку, привычным движением опустив ее в карман жилетки, кстати, безупречно чистой.

— То-то же. Плохая новость в том, что я не запачкаю руки в крови Дэвида Тернера. Ни я, ни мои ребята.

Мэри как будто ледяной водой окатили. Как так? Почему? Но зачем тогда все это? Билл забавлялся тем, как быстро улыбка довольная кошачья улыбка сменилась на очаровательное и глуповатое выражение лица, означавшее нескрываемое удивление.

— Потому что это не моя месть. Мне славный малый ничего плохого не сделал. Поэтому с меня достаточно того, что я столкнул тебя с гнезда, раздосадованная маленькая птичка. А дальше уж лети сама. Помнишь, как хотела воткнуть ножик ему в глаз? Вот и докажи это на деле. Я даю тебе все готовое. Я буду рядом, прослежу, чтобы все прошло гладко, но удар нанесет твоя рука, слышишь?

Девица выглядела расстроенной. Да что уж, она и была расстроенной. Получается, все ее надежды на триумфальный выход из тени и торжество над умирающим были нещадно отброшены в сторону. А ведь ей в душе хотелось устроить что-то вроде дуэли. Чтобы любимый мужчина защитил ее честь. Но с Биллом все всегда было так сложно, можно было этого ожидать. Ей не совсем понятны были его мотивы, и Мэри огорчилась, потупила взгляд, нижняя ее губа предательски выпятилась, выдавая обиду и замешательство. У избалованного малютки отобрали игрушку. Ай-яй-яй.

— Ну что ты, девочка моя, разве ты не достойна уничтожить того, кто причинил тебе боль? Попробуй. Уверен, тебе понравится.


Мэри все так же стояла, надувшись, и даже не обратила внимание на такое ласковое обращение. Ее мысли были мрачны. И терзало отнюдь не то, что ей предстоит убить человека, а то, что Билл отказался убивать. Для нее это выглядело как предательство и никак иначе она не могла трактовать выброшенный ей в лицо факт. «Так, значит, смешно ему. Хочет посмеяться над тем, как я пытаюсь убить Тернера. И почему я только верю этому подлецу, он же просто использует меня, как куклу!» — возмущалась Мэри, и возмущение было написано у нее на лице отчетливым и жирными буквами.


========== Точка невозврата ==========


Вечером среды за несколько часов до выхода Мэри прихорашивалась у зеркала, когда к ней заглянула Дэйзи.

— Вам помочь? Что за странное платье вы выбрали? Уоррены устраивают такой бал, госпожа, что Вам нужно выглядеть очень красиво. Там будут женихи со всей округи и, мало того, даже из других городов! — восторженно продекламировала негритянка. Мысли о пышных празднествах всегда вызывали у нее почти детский восторг, хотя она видела их лишь мельком и всего пару раз в жизни, не принимая, естественно, никакого непосредственного участия. Мисс Грей же, напротив, насмотрелась, ее сложно было удивить чем-либо помпезным.

— Я не поеду туда, Дэйзи, — спокойно ответила Мэри, ничуть не огорченная этим обстоятельством.

— Что? — выпучила глаза служанка. Казалось, челюсть у нее вот-вот отвалится. — Но у вас же есть приглашение.

— Передай, что я больна, — совершенно равнодушно сказала девушка через плечо.

— Но Вы ведь не больны, мисс Мэри, это же неправда. Такие… такие балы случаются раз в сезон. Вы и без того долго ходите без жениха, мисс Мэри.

— Мне дурно, Дэйзи, ты разве не видишь?

— Нет, — твердо ответила Дэйзи в непривычной для себя манере. Она всегда потакала всем шалостям младшей Грей, но такое безобразие переполнило чашу терпения старой негритянки. На смену удивлению пришло недовольство. Черные тонкие брови упрямо столкнулись на переносице.

— Но тем не менее. Мне нездоровится, увы, — был драматичный вздох.

— И куда же Вы тогда собираетесь? — не отставала женщина.

— По делам, — Мэри начал надоедать разговор, она сказа это очень резко, без нотки усмешки, которая сквозила в разговоре раньше. Ей никогда не приходилось так долго спорить с тетушкой, ведь та обыкновенно ни в чем ей не перечила.

— Какие же дела могут быть у барышни вечером, кроме бала? Все Ваши знакомые будут там.

— Мои личные дела, Дэйзи, в которые я не хочу тебя посвящать, — дернулась девица. Она больше не любовалась отражением в зеркале, а с неприязнью уставилась на служанку. Под таким взглядом бывшая няня обычно отворачивалась, смущалась, но теперь стояла, как каменный обелиск, не отрывая испытующего взора, который, оказывается, все это время был направлен на Мэри. Их взгляды сцепились, женщина выдержала напор. Девушка удивилась такому изменению в своей старой знакомице и разозлилась еще больше. У нее не было времени на конфронтации. Нужно было собираться, да побыстрее. Если она приедет поздно, то все пойдет не по плану, нет, даже не так — все пойдет наперекосяк. Мэри сейчас видела перед собой не старую добрую Дэйзи, бывшую ей когда-то почти что второй матерью, а препятствие, заградившее путь, с которым необходимо было покончить, смести с дороги.

— И почему Вы не говорите мне ни о каких своих личных делах, хотя раньше я знала все, куда Вы идете и зачем?

— Потому что это мое право, — с холодной яростью парировала Мэри.

— А мое право, мисс Мэри, пожаловаться.

— Пожаловаться?! — почти истерически расхохоталась девушка. — Ей богу, Дэйзи, это даже не смешно. Кому ты пожалуешься? Моим родителям? Вперед! Они все еще в могиле и, думаю, там и останутся, покуда Иисус снова не спустится на землю, поднимая всех детей своих. Мы одни в этом мире, и теперь, как ты могла заметить, я живу своей собственной жизнью и настойчиво советую не совать в нее нос.


Дэйзи была потрясена до глубины души. Она прежде не переносила такой глубокой обиды, нанесенной единственным человеком, который ей дорог. И как девчонка могла говорить столь резкие слова о своих же маменьке и папеньке, которых любила? А это богохульство… Женщина оторопела, вернувшись в свое прежнее состояние, к глазам подступили горячие слезы, но она не желала, чтобы маленькая злая мисс видела, как она плачет, и потому удалилась. Мэри слышала тяжелые шаги по лестнице. На миг она даже ощутила явный укол совести, поняла, что поступила неправильно, так резко сказав про умерших, но тут же вернулась к мыслям повеселее, немедленно возобновила сборы. Сегодня ей предстоит совершить что-то такое, захватывающее дух, совсем не время забивать голову чужими обидами. Дэйзи не вышла ее проводить. Ну и ладно.


Мисс Грей в нужное время подъехала к полуразрушенному строению. Вышла из экипажа чуть заранее, чтобы не привлекать внимания, хотя район и был заброшенным. Ветер приятно холодил, но на улицах было раздражающе сыро после недавно прошедшего дождя. Мэри огибала лужи и наконец, осыпая проклятиями погоду, поддерживая юбки, ступила за порог. В домике пахло сыростью. Видно, тут давно никто не жил, а помещение служило для разных махинаций, как, например, такая, которой суждено было бы произойти, если бы не вмешательство Мясника. Комнаты было всего две — та, что открывалась с порога и таинственная комната за дверью. Половицы поскрипывали при каждом шаге. Мэри открыла дверь и увидела там Билла, а также внушительных размеров шкаф, бывший когда-то красивым, но теперь отсыревший и жалкий, пару поцарапанных, едва державшихся на тонких ножках стульев. Вид у комнатки был, мягко говоря, мрачноватый. Девушка поежилась, потому что внутри было ничуть не теплее, чем снаружи, и даже более неуютно.

— Поздновато. Но ничего. У меня есть ключик от этой несчастной двери. Ты залезай вот сюда, — Билл указал на шкаф. — Через окно не выйдет, разве что выбьет его башкой, но до этого вряд ли дойдет. Постарайся управиться с ним быстро. Учти, мои люди будут ждать.


Мэри послушно забралась в шкаф. Ей в нос сразу же ударило духом затхлости, испорченной древесины, которая когда-то давно, наверное, была добротным ясенем или вязом, но, как известно, годы не щадят никого, да еще в такой обстановке прелости и сырости. И что делал этот шкаф посреди развалин? Неужели она не первая залезала сюда для засады?

Эффектно выйти явно не получалось. Мэри, раздосадованная еще больше тем, что план ее детской шалости, коей ей сейчас казалось убийство человека, продолжал рушиться, тяжко выдохнула. А вместо моральных терзаний она пропитывалась как дивным ароматом сырости, так и возмущением, что зря надушилась, да к тому же надела красивые туфли. Она простояла в шкафу минут десять, а затем, почувствовав, как затекают ноги, плюнула и опустилась на корточки.

Вот она услышала шаги, вопли несмазанных дверных петель и замерла в ожидании. Кто-то зашел внутрь хибары, а следом с запозданием спела свою партию уже не входная, а дверь в нужное помещение. Захлопнулась. Затем повисла мертвая тишина.

— Мистер… Каттинг? — явственно услышала Мэри голос Дэвида. Ее тело охватила приятная дрожь. Все шло по плану.

— Как видишь. Садись.

Шурх-шурх. Дэвид, очевидно, двигался неуверенно, с трудом отрывая ноги от пола и шаркая. Мэри не замечала, чтобы он ходил так раньше. Значит, испугался. Да что уж там, в штаны наложил. Ехидная улыбка поползла по лицу сидящей в засаде.

Щелкнул замок. Билл, похоже, опустился на стул напротив. Девушка чувствовала, как бьется сердце в предвкушении, казалось, готовое грудную клетку. Она ждала лишь какого-нибудь знака от Билла. Но не видимый ею разговор продолжался.

— Итак, мистер Тернер, не надо бояться меня. Мое появление здесь — лишь игра обстоятельств. Ваша сделка в силе, но есть некоторые изменения…

Мэри не знала точно, задумывался ли сейчас ее выход или нужно было подождать еще немного, но она, натура, не отличавшаяся терпением, распрямилась, слегка хрустнув при этом спиной, и шагнула наружу, тут же поймав взгляд Дэвида. Мужчина был, безусловно, до крайней степени напуган и, кажется, еще больше его обезоружило появление Грей. На что она и рассчитывала. Мэри очаровательно ухмыльнулась, подойдя к стулу, на котором сидел Дэвид, двумя пальцами подняла его подбородок. Мужчина вспотел так, что на лице отчетливо виднелись капли влаги, он сидел так напряженно и статично, словно врос в свое сидение, уже не мог вырваться из его объятий.

— А ведь мы чуть было не стали сужеными. Что же ты дрожишь, Дэйв? В тот вечер ты ничего и никого не боялся. Даже господа Бога.

Взгляд жертвы бегал от стены к стене, потом остановился на Билле. А тот сложил ногу на ногу и наблюдал за представлением.

— Ч-что это значит? — надтреснутым голосом спросил любитель опиума.

Билл не ответил, предоставляя своей Птичке право играть главную роль. Он был зрителем в этой шекспировской трагедии. И ему не терпелось увидеть развязку.

— Я говорила, что у меня есть друзья. Ты думаешь, я лгала? Думаешь, я, как испуганная овечка, начала блеять, говорить все, что взбредет в голову, лишь бы страшный, большой волк оставил меня в покое? Да, правда, тогда у меня не было кое-чего важного… — Мэри наклонилась, и в ее руке сталью сверкнул нож.

Дэвид подскочил с места, но Билл поднялся вслед за ним и с усмешкой кивнул на закрытую дверь.

— Сядь, — сказал он тоном, не допускающим возражений. И бедняга Тернер снова сел. Теперь его дрожь еще больше бросалась в глаза, он был так ничтожен.

— Прошу Вас, мистер Каттинг! Я ничего не сделал! Я отдам все! — зашептал он неистово, осознав несомненную безнадежность ситуации, как утопающий, цеплялся за единственную спасительную ветку. Он никогда не переходил дорогу Мяснику, значит, ему незачем его убивать.

— Проси ее. Мне плевать на тебя, парень, — равнодушно бросил Билл, подмигнув Мэри, которая подошла к Тернеру сбоку, сжимая нож и гордо улыбаясь. — Заканчивай этот разговор побыстрее.

И тогда Тернер обратился к ней:

— Мэри… Мэри… Мисс Грей, я прошу прощения, я поступил очень подло. Я негодяй. Прошу, оставьте меня. Я больше никогда… Я уеду из города, я покину НьюЙорк завтра же утром. Уеду в Техас! Прошу Вас, Мэри, умоляю…

В глазах его блеснули слезы. Мэри недоуменно посмотрела на человека, которого только что готова была испепелить взглядом, разорвать на куски, подвергнуть всем известным цивилизации прошлого и настоящего пыткам. Перед угрозой смерти Дэвид Тернер преобразился, он стал так жалок, так убог, так несчастен. Она опешила, не знала, как быть. Конечно, она так и думала, что ее будут умолять, просить о пощаде, но ей казалось, да нет же, она была уверена в том, что после этого будет даже проще покончить с ним. Однако же, эти слова, произнесенные дребезжащим от доведенного до предела страха голосом, задели самые сокровенные струны девичьей души. Она почувствовала, будто сверху, с небес, на нее смотрит папа, мама, будто сам Христос печально качает головой, глядя на это, оплакивая грешников. Она чуть не выронила нож наземь. Мэри готова была сама расплакаться, упасть на колени, а потом убежать из этого гнусного, пропавшего сыростью и плесенью дома, вернуться домой, зарыться лицом в подушку, больше не вспоминать о произошедшем.

— Ты не можешь? — нахмурился Билл, наблюдая за ее нарастающей нерешительностью. Он подметил, как она, бледная, как мел, покусывает губы, а нож в руке ходит ходуном, норовя выскользнуть и со звоном грохнуться об пол.

Его голос был так суров, столько сомнения было в нем, что он, будто молот, просто расколол, разбил на маленькие на части картину, которою воспроизвело сознание Мэри вместе с плачущим Иисусом, смотрящими с небес родителями. Родители могли и не смотреть, а вот Билл точно смотрел. А ведь действительно, она говорила, что готова воткнуть нож в глаз Тернеру еще до того, а после — с удовольствием раздумывала об убийстве. Но она не могла представить себе, что это будет так же трудно, как убить безвинного щенка, жалобно поскуливавшего у ног. «Какая же я дура! — с горечью подумала Мэри. — Вздумала ставить себя в один ряд с Мясником? Вот тебе твое настоящее лицо, любуйся! Твои слова ничего не значат. Теперь ты не просто не леди, ты и не одна из них. Ты никогда не будешь одной из них. И сейчас Билл увидит твою слабость. Он бросит тебя, о да, бросит. Ты не сможешь вернуться к прежней жизни и умрешь как черт знает кто, никому не нужная, опозоренная».


Нет, так не годится, решила Мэри. И сердце ее ожесточилось. Этот человек хотел сделать ей больно. Кто знает, кому бы он еще навредил, подлец, мерзавец и наркоман. «Но кто ты такая? Только Бог может распоряжаться судьбами людей, судить их соразмерно проступкам…» — воскликнул было глас морали, взывая к ней, но Мэри, взяв волю в кулак, жестоко расправилась с ним, выдвинув на передний план те мысли, которые говорили ей, что это единственный правильный выход. Да, она не Господь, но мало ли людей убивают других? А сколько добрых американцев поубивало друг друга на войне? Разве лучше заколоть штыком добропорядочного южанина, которого дома ждет жена, дети, чем избавить мир от двуличного подонка? И Мэри решила взять грех на душу. Решения эти принимались меньше, чем за долю секунд. Дэвид все так же, ссутулив плечи, сидел на стуле, глядел на нее умоляюще. Мэри больше не улыбалась, вид ее выражал болезненную решимость человека, у которого больше не было выбора.

Она коснулась мокрого от холодного пота лба мужчины, провела рукой по волосам, заставляя Дэвида смотреть только в ее глаза, отвлечься. Нож блеснул в руке и, всего мгновенье, он уже был в чреве мужчины. Дэвид сдавленно охнул, глаза его округлились, он посмотрел вниз, чтобы увидеть правую руку Мэри, сжимавшую рукоять. Левой рукой она все так же держала его за голову, но уже не гладила, ладонь просто замерла. Из глаз у Мэри прыснули слезы, но она повернула лезвие по оси. Кажется, попала в печень, затем, собрав последние силы, вытащила нож и отшатнулась, чуть не упав. Дэвид теперь не смотрел на нее, он только схватился руками за живот, молча. Он не кричал, не стонал, но девушка слышала его глухое дыхание, воздух рывками вырывался из легких. Это, должно быть, последние минуты, но как их пережить? Она упала бы в обморок, если бы могла, но мир даже не покачнулся, все было таким настоящим, до ужаса четким. Мэри попятилась к шкафу и сползла по нему, закрывая лицо в беззвучных рыданиях. Не страшны те слезы, что сопровождаются криками и охами, страшны те слезы, что несут за собой тишину, лишь изредка прерываемую странными, будоражащими дух утробными звуками. Грей, будто находясь в другом измерении, откуда-то из глубин почувствовала, что ее бережно ставят на ноги. И тут мир вновь вернулся к ней, она в замешательстве оторвала руки от лица. В ее взгляде читалась паника, безысходность. Глаза налились кровью, зрачки сузились до предела, словно она смотрела прямо на солнце и ослепла от его яркого света. Но смотрела она на Билла, который, наклонившись, с не присущей ему нежностью стирал с ее щек ручейки слез.

— Ну все, хватит, Птичка. Пора, — заговорил Каттинг. Мэри отчетливо слышала произнесенные слова, но едва ли их смысл был ей хоть немного понятен. Что бы он ни сказал сейчас, это было не более разборчиво, чем лепет китайцев. Она зашагала на выход, зная, что движется не сама по себе, а направляемая сильными руками мужчины.

— Он мертв… — прошептала девушка едва слышно.

— Еще нет, но скоро будет. И ничего страшного в этом нет.


Они уже шли по улице, Билл вел ее куда-то, держа под руку, не ослабляя хватку, зная, что без поддержки девушка попросту рухнет на землю.

— Ничего страшного, — как попугай повторила с трудом шагающая тень. — Как? Ничего страшного? — вдруг она вытаращилась на Билла, в глазах, секунду назад блеклых, зажегся нехороший огонек.

Мэри сглотнула слюну, собираясь с мыслями, которые начали постепенно возвращаться к ней, старые и новые. Она рванулась вперед, ноздри раздувались в возмущении.

— Я ведь только что… Бог ты мой! Я убила человека!

— Знаю. Помолчи, если не хочешь сделать твой подвиг достоянием всей улицы.


И Мэри замолчала, потеряв запал. Но в прежнее состояние лунатика она, к счастью, не вернулась. Ей было плохо, но она не падала и могла бы обойтись без страховки. Однако Билл потащил ее по закоулкам еще быстрее, увлекая за собой. Он так больно сдавливал руку Мэри, должно быть для того, чтобы она не забывалась, оставалась в сознании. Но Птичка была возмущена тем, что плечо ноет из-за этого грубияна, не понимая, что только возмущение служит связующей нитью между ней и то и дело делавшей попытки ускользнуть из-под ног реальности. Наконец Вергилий, ведущий Поэта по аду, сбавил темп и затолкал ее в какой-то дом, усадил в кресло, как куклу.

Кукла же некоторое время тупо наблюдала за тем, как он разжигает камин, чиркает спичками, чтобы осветить комнату еще одним огоньком свечи. Но затем она встала и, спокойным голосом заявив: «Мне пора домой», собралась было пойти к двери. Билл фыркнул, небрежным движением толкнул Мэри обратно на место. Она охнула и с удивлением ребенка продолжила наблюдать за происходящим. Билл куда-то сходил и вернулся с бутылкой.

— Виски, — констатировал он, наливая бурую жидкость в рюмку. — Давай, открывай ротик.

Билл бесцеремонно рукой разомкнул нижнюю челюсть Мэри и влил в девушку спиртное. Пришлось проглотить, и она, с неудовольствием чувствуя, как напиток обжигает пищевод, поморщилась, закряхтела, хватаясь рукой за горло, но через пару мгновений ощутила тепло и даже приятный прилив сил. Кажется, жизнь возвращалась к ней. Она с упрёком посмотрела на Билла, но тот лишь ухмылялся.

— Конечно, ничего крепче вина не пила. И как тебе мужское пойло?

— Вообще-то, — она прервалась на покашливание. — Леди нельзя пить крепкие напитки.

— А можно леди расправляться с джентльменами? — съязвил Билл.

С лица Мэри тотчас же сошли все краски, взгляд остекленел. В памяти снова всплывал образ Дэвида, умоляющего, жалкого, а затем…

— Ну, впрочем, ты уже не леди, а бедняга Тернер был совсем не джентльмен. Так стоит ли морочить голову всякой хренью?

— Но что с ним будет? — спросила она, печально склонив голову.

— С ним — это с трупом? Отдадут медикам.

— Что? Нет-нет-нет, его надо похоронить по всем канонам. Это же надругательство! — девушка, услышав такое, чуть было не подпрыгнула на месте.

— Рад, что к тебе вернулся рассудок, но если ты беспокоишься за его паршивую душонку, она что так, что эдак отправится в ад. Да и вообще, по-моему, мертвым наплевать.

— Билл… Мне не по себе. Меня будут мучить кошмары, — Мэри поежилась.

— Ах, кошмары? Хорошо, Птичка, допустим, ты бы его не прибила. А что, если бы он решил достать тебя со второго раза? Или, может, связался бы с кем-нибудь, чтоб тебя ограбили, сожгли усадьбу или еще что-то в этом духе. Если бы он пережил свое наказание, то, готов поклясться, приложил бы все усилия, чтобы город узнал о твоих нежелательных связях с Коренными.

— И все же… — поколебалась Мэри, отводя взгляд. Вообще-то, звучало убедительно. Ей надо было услышать хоть какое-то оправдание своего деяния, чтобы успокоиться.

— К черту, — рыкнул мужчина, попивая виски. Он больше не предлагал Мэри, но девчонка так выразительно посмотрела на него, что, усмехнувшись, подлил ей еще.

— Для сна, — как бы оправдываясь, сказала она.

— Ну конечно, для сна. И где собираешься спать?

— Я бы… Но не будет ли слишком подозрительно, если в ночь убийства я буду не у себя? — Мэри сделала глоток и приподняла носик в брезгливой гримасе.

— Это тебе не вино, Птичка, смаковать не надо. Либо выпиваешь в один присест, либо вот так вот куксишься. Но этот урок на практике проверять не будем. С тебя довольно.

— Что это значит?! Ты мне не отец, Билл. Выпью, сколько захочу! — Мэри раскраснелась, выпивка начинала действовать. Потрясение, только-только пережитое ей, похоже, совершенно потерялось в памяти, а ведь сразу можно было подумать, что убийство до глубины души задело ее, сломило. Но малышка забыла о своем преступлении против человечества еще быстрее, чем забывает закаленный в боях бывалый солдат.

— Вот именно, что не отец. И не обязан потакать твоим прихотям. Помни, это моя бутылка.

— А вот сейчас будет моя! — игриво воскликнула Мэри и, резким движением поднявшись с кресла, взгромоздилась Биллу на колени, пытаясь забрать бутыль. Мужчина поднимал бутылку над головой, а она ерзала, как дитя, неуклюже хватая руками воздух, где только что была заветная добыча. Она смеялась, и Билл тоже рассмеялся, поддаваясь ее захмелевше-шальному настроению. Уж лучше так, чем унылые рассуждения о том, что труп надо бы закопать и о том, что у нее, видите ли, будут кошмары. Наконец она вцепилась в бутылку и удовлетворенно сверкнула глазками. Сущий ребенок. Но тогда Билл неожиданно вырвал сосуд и швырнул об стену. Мэри мгновенно перестала улыбаться.

— Что? Зачем? — она в изумлении приоткрыла рот, наблюдая, как по доскам, огибая осколки, течет виски. А ведь они не выпили и половину бутылки.

— С пола слизывать, надеюсь, не будешь? — с этими словами он повернул ее лицом к себе. — Я не спаиваю детей, Птичка. А ты уже неплохо разошлась, я вижу.

И тут Мэри боковым зрением увидела кое-что интересное, а именно — недавно налитую рюмку, стоявшую на столе рядом с креслом, на котором расположился Билл. Он поймал ее взгляд, и уголки рта девушки снова поползли наверх в нахальной усмешке. Но Билл был слишком ловок, через секунду содержимое сосуда уже вливалось внутрь него под недовольные писки Мэри. Стоило мужчине отнять ото рта рюмку, как Мэри жадно впилась в его губы крепким, волнующим поцелуем, наслаждаясь вкусом и ароматом виски, который, казалось, в эту минуту охватывал все вокруг. Весь мир вонял чертовым виски. Ей было даже немного больно, когда она испытывала на себе ответные ласки, жесткие, требовательные. Кажется, даже ощутила металлический вкус крови, но точно не знала, чьей, потому что и сама озверела под влиянием ударившего в голову спиртного и внезапной смены настроений. В таких напряжённых ситуациях людям свойственно бросаться из крайности в крайность, плакать, а затем смеяться, ненавидеть, а потом любить, и наоборот. Подобное явление особенно часто можно встретить на войне, когда люди живут с мыслью, что завтра могут умереть. Когда видят, как безжалостная гидра человеческой жестокости пожирает их товарищей, когда видят, как сами, опьяненные свободой, напитанные яростью, лишают кого-то жизни. Они непредсказуемы и по-своему безумны. Безумна была и Мэри, недавно погруженная в мысли о недавнем убийстве, сейчас ничуть ее не занимавшее.

— А теперь баиньки, — приказал Билл, отодвигая от себя распаленную Мэри. Волосы у нее были растрёпаны, а глаза лукаво блестели.

Девушка почувствовала, что в нее упирается нечто твердое и чуть сползла, точно собиралась уходить, но тут же вцепилась в пуговицы брюк.

— Вот ведь чертовка, — удивился Билл. — А ты точно недавно была девственницей?

— Самой девственной из всех девственниц, — ответила Мэри и цокнула языком, ловко орудуя руками, верша расправу над брюками, а затем панталонами.


И ей казалось, не было на свете девушке бесстыднее Мэри Грей. Она-то, конечно, забывала о существовании шлюх и прочих почти что профессиональных развратниц, которых ее спутник уже повидал и перепробовал за свою жизнь. Но это помешало бы ей наслаждаться своей распущенностью. Тот, первый раз, был скорее неосознанным, инстинктивным шагом, сейчас же она контролировала каждое свое движение, хоть и была немного пьяна. Все мы эгоисты и всем нам хочется угодить в первую очередь себе. Мэри то и дело подслушивала разговоры почтенных матрон, которым разрешалось говорить о таких закрытых для девицы вещах, как материнство и супружеский долг. «Долг» — само даже слово звучит так неумолимо сурово, что, кажется, отклоняет любую возможность того, что это хоть сколько-нибудь занятно. Да, Мэри знала, что, мол, так и так, есть некая всеобщая обязанность, даже повинность, когда мужчина и женщина разделяют ложе. Это жена обязана терпеть, а в результате этого появляются дети. Но, упаси Господь, дамы никогда не упоминали, что женщине может принести удовольствие сие действо. Им, наверное, и не приносило. Когда относишься к чему-то, как к бремени, возложенному на тебя, оно и становится бременем, причем довольно тяжелым, будничным.

До высших слоев общества, в особенности женщин, не всегда доходила ценность плотских утех. В низах все было куда проще. Но пуританки, живущие в страхе, как бы кто не увидел их нижнюю юбку, конечно, не могли позволить себе банального удовлетворения вполне естественных потребностей. Викторианские женщины просто обожали заковывать себя в цепи, ограничиваясь во всем, даже в том, чего могли бы с легкостью добиваться без ущерба бессмертной душе. Зачем освобождать негров, когда белые женщины все еще не свободны? Единственный момент, когда леди может хоть немного насладиться жизнью — это детство и краткая юность. А потом — надевай кандалы и делай вид, что тебе не больно, убеди себя, что тебе не больно, и жить станет проще. Конечно, находились ренегаты, исключения из правил: девицы, поддавшиеся искушению, неверные жены, вдовы, не желающие покорно вдовствовать и замотаться в черный кокон. Но все они были отщепенцами, общество выплевывало их. О гулящих мужчинах, конечно, тоже ходили пересуды, соседи косо смотрели на них, но через какое-то время все забывалось, потому что в сущности многие добропорядочные и не очень горожане отнюдь не брезговали посещением публичных заведений. Женщину же клеймили позором при нарушении догмы целомудренности и верности, причем клеймили на всю жизнь, как древнеримскую рабыню, вздумавшую взбунтоваться против системы угнетения человека человеком, не так посмотревшую на хозяина, плюнувшую ему в похлебку.


Сейчас Мэри плевать было на все это, она чувствовала себя виноватой разве что в глазах Бога в те редкие моменты, когда на нее наваливался религиозный трепет, или перед покойными родителями. Но ее мало заботило то, что может сказать общество, потому что она еще не ощущала на своей шкуре всеобщего осуждения. Более того, та и сама раньше подтрунивала над дамами с плохой репутацией, оскорбляла их, качая головой вместе со всеми, как заводная игрушка. И никогда не могла представить себя на их месте. С другими может случаться что угодно, но только не с мисс Грей. У мисс Грей всегда будет безупречная репутация, ведь она так умна, так расчетлива.

Добрые люди, конечно, не подозревали о ее вечерних прогулках в одиночку, о том, как она то и дело покидала дом на ночь и возвращалась по утру, но все заметили, что девочка стала реже бывать на приемах и пропустила даже такой пышный бал, который был достоянием всего Нью-Йорка и его окрестностей. Все знали, что, по словам самой Мэри, она была больна в тот день. Но нельзя же так часто болеть. Тем более, когда ее видели на публике в часы нечастых визитов, девушка выглядела достаточно здоровой, даже, пожалуй, цветущей. Но ее будто перестало интересовать приличное общество. Она могла делать вид, что внимательно слушает собеседника, но, когда ей задавали вопрос: «Отчего же?», она могла, не задумываясь, запросто ответить: «Да, мадам, Вы правы», чем вгоняла в ступор многих видавших виды леди. И леди эти хмурились, раздумывая, что же не так с девочкой. Не похоже было, что это остатки скорби по родителям или муки, вызванные тем, что ей приходится одной справляться с делами. Отнюдь! Мисс Грей, казалось, витала в облаках. В итоге опыт подсказал женщинам, что малютка Мэри влюблена. Они тщательно следили за ее взглядами, но не видели, чтобы она по-особенному смотрела на кого-то из их сыновей или братьев, и потому откровенно бесились, не в силах разгадать эту странную загадку. Начали зарождаться подозрения. Никакой почвы у них не было, пока они не были опасными. Пока.

Но Мэри не менялась, даже не пыталась чаще бывать на приемах, делать вид, что ей интересны все этивеликосветские забавы. Мисс Грей и раньше-то не пользовалась одобрением в кругу дам, потому что терпеть не могла интриги и сплетни, а теперь и подавно. Лишь некоторые пожилые леди заступались за нее, говорили, что девочка запуталась, потеряв родителей, нужно лишь пожалеть ее и надеяться, что вскоре она обретет доброго и достойного жениха. К тому же, к неприязни девушек ее возраста неизменно примешивалось то, что она была хорошенькой и так холодно реагировала на внимание мужчин, которых остальные были вынуждены добиваться. Они завидовали этой дурочке Мэри, вечно слишком занятой своими мыслями, даже не смотрящей на них или достойных кавалеров. Раньше она хотя бы притворялась, что ее это немного интересует…


========== Перестановки на шахматной доске ==========


Приличное общество, как пчелиный улей, тотчас же зажужжало при вести о бесследном исчезновении Дэвида Тернера. Кто-то говорил, будто беднягу убили совсем обнаглевшие бандиты, которыми так и кишели улицы. Поначалу этой теории охотно верили. Женщины хватались за нюхательные соли, а джентльмены неодобрительно сжимали губы, приговаривая, что пора бы покончить с преступностью, которая оплела паутиной их город, не догадываясь, насколько далеко пробрались те сети. Но затем кто-то пустил слух, что Дэвид решил инкогнито отправиться служить в армию, потому что это был очень скромный юноша и при том настоящий патриот. Не желал, мол, чтобы его отъезд добровольцем на фронт сопровождался бурной радостью и шумом. Никто не наводил справок, действительно ли Дэвид Тернер числился в армии Штатов, но всем понравился этот слух, который вскоре стал официальной версией загадочного происшествия. Дед юноши молчал не хуже мертвеца. Он никогда не был близок с внуком, которого волей судьбы ему пришлось опекать, а потому решительно не знал, что могло с ним произойти. Старика мучили плохие предчувствия, но в конце концов столь уверенные заявления матрон об отважном солдате убедили даже его. Через несколько месяцев сам мистер Тернер старший скончался, немного не дожив до семидесяти, так и не узнав, что сталось с его наследником.


— Ах, мисс Грей, Вы слышали, что мистер Тернер отправился сражаться за наш Союз? Как это волнительно! Но ему все же надо было предупредить друзей. Уж когда он вернется и победит этих проклятых конфедератов, мы встретим его, как героя! — восторженно шептала на ухо Мэри одна из знакомых девиц, мисс Мерфи.

Мэри скептически посмотрела на собеседницу, прекрасно зная, что Дэвид уже точно не вернется оттуда, куда ушел, но выдавила сдержанную улыбку и пожала ей руку со словами:

— Настоящие храбрецы должны оставаться в тени, поэтому он поступил именно так. Бахвальство ниже достоинства джентльмена, желающего защитить свое отечество.

— Как же Вы правы, мисс Грей, и почему про Вас говорят, что Вы не патриотка!

— Я патриотка до мозга костей, мисс Мерфи. Не позволяйте другим в этом усомниться, — серьезно проговорила Мэри, словно ее достоинство было уязвлено нелестным мнением других, а сама чуть не прыснула. Смерть Дэвида давно не казалась ей чем-то ужасным. Да, ей действительно снились кошмары с его участием, но всего несколько дней. Значит, и жалеть не о чем.

— Понимаю, мисс Грей. И пусть только попробуют при мне сказать что-нибудь плохое про Вас, — совершенно искренне сказала дама.

Что ж, Мерфи никогда не отличалась сообразительностью, подумала Мэри. Ведь они подозревали, что Дэвид станет ее женихом, и бедняжка, которую оставил одну ухажер, должна переживать больше всех, а не толкать речи про Союз. Впрочем, речи про Союз всегда были беспроигрышным вариантом. Попробуйте только осудить патриотку!


Пока остальные терялись в догадках относительно таинственного исчезновения мистера Тернера и не менее таинственных настроений мисс Грей, Дэйзи поседела. Она стала меньше спать, осунулась. Теперь женщина точно знала, что Мэри пропадает по ночам не у знакомых семей. Это невыносимо угнетало ее. Преданная служанка, она вспоминала мистера и миссис Грей. Те были такими правильными, такими образцовыми родителями. Значит, это она, глупая старая негритянка, не углядела за дитем.

Самые худшие подозрения терзали небогатое воображение Дэйзи. Она даже собиралась покинуть дом, потому что не могла больше выносить позор, тяжелым грузом давивший на ее хрупкие плечи, но решила, что если есть хоть малейший шанс помочь Мэри, вытащить ее из пропасти морального падения, то она сделает все, что может. Служанка не без оснований считала, что ее хозяйка видится с каким-то мужчиной, причем совершенно непорядочным. И, мало того, даже самые непорядочные мужчины поджидают девушек в садах, под окнами, а не наоборот. Где же видано — чтобы сама барышня ездила на тайные свидания? Нет, это точно не джентльмен. Джентльмен не стал бы так поступать. «Надеюсь, этот негодяй хотя бы сделает ей предложение, и я наконец смогу посмотреть в глаза мерзавцу», — размышляла Дэйзи, яростно протирая пыль. Она так отвлеклась, что не заметила, как нечаянно в порыве праведного гнева потерла лакировку на столешнице.

Теперь-то она понимала, почему мисс Грей не нанимает еще прислугу. Это грозило распространением слухов. Плутовка ведь знает, что старая Дэйзи будет молчать, как могила, даже если ее будут пытать, но ни за что не скажет плохого слова о ней. Добрая женщина замечала, что ее малышка меняется на глазах. Выражение лица ее стало жестким, насмешливым, она была холодна с Дэйзи, как никогда. Связь между бывшей няней и ребенком окончательно разорвалась. И женщина знала, что только одно может послужить тому причиной — между ними встал кто-то третий. Это из-за него порядочная и задорная девица превратилась в фурию с тяжелым взглядом из-под нахмуренных бровей. Но стоило Мэри начать собираться в очередное свое непонятное путешествие, как она превращалась в прежнюю девочку, глядела в зеркало, звонко смеялась сама себе, почти подпрыгивала от какой-то ведомой только ей радости. Значит, она дарила свое былое веселье только одному человеку. Дэйзи сжимала кулаки, когда дверь за девушкой в очередной раз закрывалась. Она смотрела в окно на удаляющийся силуэт, и сердце у бедняги сжималось. Если бы она только знала, кто этот мужчина. Она выцарапала бы ему глаза, перегрызла глотку, как сторожевой пес, за то, что тот посмел отнять у нее дочку лучших людей на свете. Но даже Дэйзи не предполагала, насколько плохим в привычном понимании был человек, так безжалостно завладевший мыслями мисс Грей.


А Мэри, конечно, не волновало мнение ворчливой тетки. Зачем волноваться, если перемен не предвидится. Не собирается она сходить с пути, который ей по душе. Мэри считала, что окружающие по-прежнему ничего не замечают, и ей ничегошеньки не грозит.

Она начала расширять свой круг знакомств, подсаживалась к другим Коренным и прочим бандитам в кабаках. Сначала они не хотели церемониться с игрушкой Билла, но даже самые угрюмые негодяи в итоге сдались, захваченные ее обаянием. Заливистый смех Птички наполнял салуны. К тому же, она купила уважение своим навыком метания ножей. В отличие от Дженни она была не просто помощницей Мясника, девочка будто бы решила унаследовать все его навыки, стремительно обучаясь всему. Гибкая, как расплавленное стекло, благодаря своей молодости и свойствам характера, Мэри на глазах вливалась в этот странный и опасный мирок. Она хохотала над вульгарными шутками, распугивала шлюх и работала на публику, как могла. Многим нравилась крошка Мэри, такая неуемная и дерзкая, совсем не похожая на остальных.


Женщины, попавшие в пучину беззакония, обычно были помечены бедностью, угрюмы или наигранно кокетливы. Мало кто становился на эту странную дорожку по собственному желанию, имея все, что нужно для хорошей и обеспеченной жизни. Тем-то она и отличалась от других здешних обитательниц и, надо сказать, выводила из себя их не хуже, чем аристократок. Бабы смотрели на нее с нескрываемой злостью, а она лишь улыбалась им, сверкая белоснежными зубками, и подмигивала. Конечно, они не могли не завидовать ей. У Мэри на руках никогда не было мозолей, она не трудилась ни минуты, вся ее жизнь стала сплошным развлечением, в прошлом же была мирным существованием безо всяких забот. Она не считала заботами руководство собственными деньгами. Уплатой налогов, сбором положенных средств и вообще всеми финансовыми махинациями занимались двое ее управляющих. Один в Нью-Йорке, другой на месте — на плантации. Они не могли не завидовать ей, такой цветущей, с розовыми щечками и светло-персиковой кожей, всегда нарядной и блестящей. От Птички всегда пахло столь очаровательно, аромат ее духов дуновением эдемского бриза вторгался в грозную плеяду запахов табака, пота и спирта, вызывая неподдельный интерес мужчин и злость у соперниц.

Однако же, были и исключения из правил. Мэри почти что сдружилась с одной из постоянных обитательниц кабаков — Бестией. Многие представители сильного пола побаивались Бестию, эту крепкую коротконогую женщину, которой давно перевалило за тридцать. Она могла выпить бочку эля и положить на лопатки любого задиру. В жилах Бестии текла ирландская кровь, но она была из старых жителей Нью-Йорка, не из новоприбывших. Ее родители уже жили здесь, когда переселенцы хлынули в Новый свет. Она часто сплевывала и кляла чертовых беженцев за то, что те подмочили репутацию добропорядочным ирландцам. Себя она называла добропорядочной, но отнюдь таковой не была. Ее ремеслом были драки, а помимо того она была самым настоящим налетчиком. Бандиты могли делать вид, что им не подобает бить женщин, когда дело доходило до ссоры с ней, но на самом деле она просто была страшна в гневе, и никому из бандитов не хотелось сталкиваться с Бестией, как-то раз лбом разбившей лицо противника так, что его труп не узнали родные. Все уже давно воспринимали ее как мужчину, несмотря на копну рыжих волос до плеч и массивные груди. Никто не видал, чтобы Бестия была с кем-то. Ходили слухи, что по молодости она была влюблена в какого-то отпетого негодяя, но его сто лет уж как не было в живых. Бестия с какой-то почти материнской заботой отнеслась к Мэри, рассказывала ей истории о своей прошлой жизни, учила кое-чему. Птичка стала одной из немногих, кто узнал настоящее имя сей зловещей фигуры. Бестию звали Риган, но она попросила не произносить ее имя на людях. «Пусть боятся, — как-то сказала она. — Недостойны эти подонки знать, как меня нарекла матушка». Мэри нравилась Риган. В ней она находила ответы на вопросы, как же девушке можно выжить в преступном мире. Здесь, как и в кругу буржуа, жизненно необходимо было поддерживать репутацию. Для Риган такой опорой для сохранения доброго имени был страх и, кажется, ее вполне устраивало это положение, потому как страх неизменно переплетался с уважением. Ни в каком другом месте не могли бы с таким почтением относиться к женщине, вздумавшей нарушить привычные рамки поведения, которые блюли даже проститутки. Тонкие, изысканные дворяне говорили «фи», стоило даме скинуть свой очаровательный, исключительно декоративный носик в их сугубо «мужские» занятия.

Мэри начала понимать особую прелесть этого Нью-Йорка внутри Нью-Йорка. Здесь ты свободен и, если ты делаешь свое дело и делаешь его хорошо, никто не станет упрекать тебя в том, что ты занимаешься не своим делом. А колкости в свой адрес мог услышать даже Мясник. Очень редко. Потому что такие финты обычно не заканчивались ничем хорошим. Так же дело обстояло и с другими. Бестия могла дать зазнавшемуся бандиту такую затрещину, что у того голова болела бы еще добрые пару недель. А если надо было, то выходила и на кулачный бой. Мэри восхищалась ей, но не хотела быть такой же. Она наслаждалась своей женственностью, ядовитой, как у царицы Клеопатры. Но из жизненной мудрости Риган она почерпнула много полезного, а также узнала немало нового. Теперь Мэри без проблем могла отличить одного вора от другого, знала главарей местных банд, их особые приметы и слабости, могла определить подделку на зуб и узнала никем не писанные правила поведения. А они, оказывается, существовали.

В общем, после того, как Мэри сблизилась с Бестией, к ней начали относиться гораздо серьезнее. Приятно, когда за твоей спиной стоят несколько авторитетов криминального мира. Мэри любила беседовать и со Скрипачом. Скрипач был необычной фигурой на шахматной доске, можно было подумать, что он попал сюда совершенно случайно, по какой-то ошибке. Это был долговязый мужчина, старым его назвать нельзя, но выглядел он совсем не молодо: полностью седые жидкие волосы и резкие морщины, особенно одна мимическая на переносице, глубоко прорезавшая кожу, нещадно выдавали его возраст, а то и добавляли лишнего. Ему точно было не меньше пятидесяти. Взгляд Скрипача был пугающе пронзителен, и в целом он создавал впечатление злого человека. Он был тактиком, стратегом, тем, у кого постоянно просили совета даже самые влиятельные преступники. Он был главным мозгом этого сборища. И не зря. Помимо природной смекалки Скрипач был всесторонне образован, что очень удивило Мэри, привыкшую видеть невежд и грубиянов. Иногда он многозначительно читал вслух отрывки из книг, никто не прерывал его, но тут же сам мужчина как бы вспоминал, где находится, и лицо его снова приобретало ожесточенное выражение. Он был язвительным, иногда даже невыносимым, но все терпели выходки Скрипача, зная, сколь многим ему обязаны.

Сначала Мэри напугал этот странный, совершенно загадочный человек, но, заговорив с ним, она поняла, что обретает друга. Если Бестия ценила в ней смелость и дерзость, то Скрипач был рад интеллигентному собеседнику. Он смягчался, заговаривая про литературу, музыку, поэзию. Мэри все больше поражалась, что же такая личность забыла на задворках общества, но спрашивать не решалась. Она видела, что тот таит в себе какую-то болезненную и страшную тайну. Девушка пыталась вывести его на разговор о прошлом, но тот, моментально поняв, к чему Птичка клонит, резко изменил русло диалога. Скрипач был жалок, потому острый ум был ему единственным утешением и гордостью. Он был настоящей развалиной, как дряхлый старик.

— Мистер Каррингтон, почему Вас называют скрипачом? — спросила как-то Мэри.

— Когда-то я играл на скрипке, — коротко ответил мужчина, верхняя губа его едва заметно дернулась.

— Но я не видела…

— И не увидите, — злобно сверкнул глазами Джеймс Каррингтон. — Никогда больше не возьму в руки проклятый смычок. А если возьму, считайте, что я умер.

Любопытство Мэри разбилось об скалу горечи. Опасно было допытываться дальше. Если Скрипач не захочет сам, он никогда не скажет и лишнего слова о себе. И все-таки Мэри было бы интересно узнать, откуда он взялся.


Так три опасных и влиятельных человека стали присматривать за Мэри. Мясник Билл, Бестия и Скрипач. Они были чуть ли не противоположностью друг друга, но их объединяло одно — это были личности яркие, очень неоднозначные и каждый со своей уникальной, особенной историей становления, которую обыкновенно никто не знал, даже Птичка, неплохо втершаяся в доверие. Между собой они разговаривали редко, только по делу. Бестия недолюбливала Мясника и презирала этого «трутня» Скрипача. Скрипач в свою очередь презирал всех, отдавал дань уважения Биллу, но боевую ирландку называл солдатом в юбке и говорил, что ей пора отправиться на фронт.

Говорят, Бог любит троицу.


Из бандитов более всего недолюбливал Мэри Макглойн, считавший, что женщина должна сидеть дома, боготворить мужа, молиться и рожать детей. Удивительно консервативным для этакой среды был старый ирландский пес. Мэри слышала, что когда-то он был одним из Мертвых кроликов, разбитых Биллом. Тем более в голове у девушки не укладывалось, как ему удалось стать приближенным Мясника. Но, впрочем, он был милосерден к проигравшим. Счастливчик Джек, Мэгги и многие другие видные негодяи в свое время были людьми Священника. Иногда, сидя возле Билла, Мэри всматривалась в портрет Валлона на стене. У него был достаточно благородный вид, не зная правды, она вряд ли бы могла предположить, что это главарь банды, по сути такой же, как Коренные. Мэри подумала, что сама бы никогда не стала так почитать врага, ей не свойственно было чувство уважения к достойному сопернику.


Как-то, заходя в кабак, девушка увидела интересную картину. Макглойн дрался на кулаках с каким-то не знакомым ей типом. Мэри подошла поближе, облокотилась о свободный столик и начала наблюдать. Билл тоже внимательно смотрел на происходящее. Его зоркий живой глаз блестел любопытством. Все остальные же завсегдатаи галдели, делая ставки и подбадривая одного из бойцов. Мэри видела только силуэт второго, потому что стояла в отдалении, лучшие зрительские места уже давно заняли. Периодически ей приходилось смотреть через чужие головы, и Мэри скрипела зубами, сетуя на то, что не подоспела раньше и не уселась рядом со своими.

Поединок завершился, мягко говоря, необычно. Макглойн по праву считался одним из лучших кулачных бойцов старой гвардии, и вот его одолел какой-то зеленый юнец. Билл, кажется, был доволен результатом и шутливо пригрозил Макглойну, потерявшему хватку. Мэри стояла рядом с молодым человеком с рыжими волосами. Она видела его раньше в числе мелких воришек, но не знала имени. Тот выглядел удивленным исходу не меньше нее, но, кажется, был горд за сотоварища. А он явно приходился второму приятелем, только почему-то отошел от места драки на приличное расстояние. «Боится, что ли», — подумала Мэри и оценивающе окинула взглядом парня. Вскоре победитель подошел к своему дружку, и вместе они отправились на выход. Мэри успела мельком глянуть на триумфатора и обомлела. Ирландец, черт возьми. Тот самый ирландец, с которым она когда-то столкнулась в темном переулке. Он не узнал ее, даже, кажется, не заметил, так, может, и к лучшему. Но вообще Мэри была немного обижена. Она надела красивое новое платье, ожидая, что на нее хотя бы посмотрят. Но, видно, ирландец был еще под впечатлением от мордобоя, удачно обернувшегося для него. Когда все немного поутихло и пьяницы расползлись по своим местам, Мэри подошла к Биллу.

— Забавная выдалась заварушка, — заключила она и прибавила тише, — можно на минутку?

Билл кивнул и махнул остальным рукой, чтобы те продолжали играть в карты. Когда они отошли к лестнице, где было чуть спокойнее и темнее, чем в остальном помещении, Мэри заговорила:

— Кто это?

— С каких пор тебя интересуют пешки? — протянул бандит, накручивая ус на палец.

— Не интересуют до тех пор, пока не дают взбучку старине Макглойну.

— Он уже не мальчик. Неудивительно, что опыт проиграл молодости, — спокойно ответил Билл, улыбаясь уголками губ.

— Но ты ведь так не считаешь, — начала раздражаться Мэри.

— Его зовут Амстердам. Прямо как город. Ирландец, но родился в Америке. В Нью-Йорке недавно, но уже, как видишь, нажил себе врагов, — Билл кивнул в сторону насупившегося Макглойна, прикладывавшего бутылку к вискам. — Думаю, у парня есть потенциал. Он хорошо показал себя на деле и до этого спас шкуру своего незадачливого дружка, когда они вместе пытались обчистить горящий дом.

— Я бы ему не доверяла, — Мэри со всей серьёзностью посмотрела на Мясника, вспоминая свой кошмар.

— Во-первых, я никому не доверяю, даже тебе, моя птичка. Во-вторых, почему это? Ты что-то знаешь?

Мэри собиралась было вывалить все как есть, но поняла, как глупо будет звучать: «Потому что мне приснилось, как он убивает тебя». Поэтому, посмотрев в сторону, она сказала:

— Нет, ничего особенного. Кроме того, что я как-то раз встречала его у порта. Есть в нем что-то неладное, подозрительное.

— Во всех нас есть что-то подозрительное. И в тебе тоже. Но раз уж малыш Амстердам тебе так не понравился, я буду смотреть… в оба.

Мэри рассмеялась и наклонила голову.

— Я давно не баловалась с ножами.

— Могу тебе это устроить. Приходи вечером к китайцам. Ты знаешь, где моя комната.

И она пришла. В очередной раз.


В такие дни Мэри чувствовала себя на высоте, обладая вниманием Билла. Обладая им. Хотя, кто кем обладал, это был вопрос спорный. Но все же ей было приятно находиться наедине с ним. И, хотя Каттинг неизменно был груб, но в его движениях и словах проскальзывала забота, даже нежность. Мэри задумывалась, любил ли он ее. Ей хотелось в это верить, потому что-то, что владело самой девушкой, было похоже на искреннюю привязанность, духовную и физическую. Билл стал ей отцом, учителем и любовником.


Она то и дело просыпалась ночью в холодном поту, не помня, что заставило ее так испугаться. Тот же сон преследовал Мэри, но больше не был цельным. Она видела лишь отрывки, части, которые уже не складывались в единую картину. Иногда какие-то мелочи изменялись, но суть оставалась той же. Она бежала, глядела в глаза смерти, воплотившейся в лице ирландца с улиц. И, хотя Мэри не особенно задумывалась о возможных истоках столь странного сновидения, Амстердам, с каждым днем становившийся все ближе к предводителю Коренных, лишенный стеснения, нахальный, постоянно вызывал у нее приступы давящей ненависти. Амстердам улыбался ей, иногда даже заговаривал, но она видела в нем врага. Молодой человек вряд ли подозревал, что кто-то осыпает его столь изощренными и многочисленными проклятиями. Самое обидное, что Мэри была совершенно бессильна, безоружна. Она не могла повлиять на Билла так, как влияли другие женщины на своих мужчин. Он не подчинялся ее женским чарам, не хотел слышать намеков, хотя давно уяснил, что Амстердам чем-то не угодил Птичке. И, тем не менее, несмотря на повышенное внимание к этому своему ирландскому мальчишке, за короткое время ставшему чуть ли не правой рукой хозяина Пяти углов, Билл все так же прислушивался к Мэри, не отодвигал ее на второй план. Бедняжка почувствовала себя первым ребенком в семье, обожаемым и любимым, на которого вдруг с небес, принесенный аистом, свалился младшенький. Бывали ведь случаи, что старшие братья или сестры расправлялись с младенцами, душили их во сне, обожженные ревностью. Мэри желала расправиться с самозванцем всеми фибрами своей разгневанной души, но это было почти невозможно. К тому же, Билл наверняка бы узнал об этом проступке и уж точно не погладил бы ее по голове. А меньше всего в этой жизни Мэри хотела потерять его одобрение. Потому, сверля взглядом ирландца, надувая губки, она все же смирилась с тем, как идут дела и твердо решила при первой же возможности без кровопролитий лишить парня доверия Мясника. Она опрокинет на спину этого жука, наслаждаясь видом его уродливого брюха, скрытого блестящим хитиновым панцирем в обычное время.

Потому Мэри, никогда не любившая перемывать чужие кости, стала прислушиваться к сплетням и даже прибавлять что-то от себя. Вскоре она узнала подноготную почти всех обитателей трущоб, но о малыше Амстердаме никто не знал больше того, что он сам о себе рассказал. Известно было, что все свое детство и добрую часть юности он провел в исправительном доме Хеллгейт, а раньше был беспризорником и, видимо, потерял родителей. Участь, прямо скажем, нередкая. Мэри хотела напоить его дружка, Джона, потому что тот явно знал больше, но воришка сторонился и как бы даже опасался ее. Девушка презрительно щурилась, глядя, как парень избегает ее. А ведь Мэри в отличие от Бестии, с которой водилась, не несла в себе никакой прямой угрозы. Иногда из-за нее дрались, но это не в счет. Девушке, конечно, не приходило в голову, что Джон вообще чувствует себя неловко в обществе девиц. Особенно рыженькой Дженни. О да, Мэри видела, как он на нее смотрит, как пес на хозяйку. Та тоже была как бы личным неприятелем мисс Грей. Все в ней, в этой потаскушке, сверкавшей своими юбками направо и налево, раздражало Мэри. Она считала, что не выносит Джен на дух исключительно из-за личных качеств последней, но на самом-то деле в ней говорил обыкновенный дух женского соперничества. Мэри знала, что раньше у них с Биллом что-то было и пристально следила за тем, чтобы прошлое оставалось в прошлом. А так, в общем, они с ней были очень похожи по духу.

Дженни же чувствовала к новой ученице Мясника более слабую неприязнь и даже жалость, видя в ней себя из давних, но все еще свежих в памяти времен. Узнай Мэри, что именно она посмела испытывать к ней жалость, она бы, несомненно, выцарапала глаза Эвердин прежде, чем успела бы хорошенько все обдумать. Но все же в списке неприятелей Мэри первое место занимал Амстердам, неизвестно почему так неполюбившийся Птичке.

Подкрепило эту одностороннюю вражду еще одно обстоятельство.


========== Удар за ударом ==========


Мэри, решившая сделать перерыв и уделить время светской жизни, дня два разъезжала по гостям. Она поняла, что ее принимают достаточно холодно и спешила исправить дело, заверяя, что была тяжело больна, крайне переживает за войну, за общее дело, отмену рабства и все такое прочее. Женское, мол, здоровье, очень хрупкое, как хрусталь. А дамы послушно кивали головами, проникнувшись ее доводами, ибо любили тешить себя мыслью о том, что каждая порядочная северянка не хуже конгрессмена, ее тоже заботят беды страны. Мэри ходила с козырей и, вовремя вернувшись в свет, пресекла зарождающиеся слухи о себе.

Вечер же мисс Грей решила провести у мистера Хэмпстеда, известного демократа, частым гостем у которого был мэр Твид. Чиновника она, кстати говоря, частенько видела и в менее солидных заведениях. Политик не сильно скрывался, наведываясь со своим помощником к Биллу по принципу «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе». Как-то раз даже целовал руку, как он выразился, милейшей спутнице мистера Каттинга. Но едва ли политик узнавал Мэри здесь. У человека в здравом уме не может возникнуть даже мысли, что леди с изысканными манерами и дерзкая красотка, вертящая нож в непокрытой ручке, может быть одним и тем же человеком, пусть даже эти две будут похожи, как две капли воды. Потому, собственно, Мэри не боялась быть раскрытой. Никто просто не мог сопоставить один ее образ с другим. Они были противоположны. Чем больше эта уверенность подкреплялась, тем развязнее вела себя Птичка, потеряв страх и инстинкт самосохранения, ощутив на губах приторно сладкий вкус безнаказанности.


Мэри попивала чай, мило беседуя с миссис Хэмпстед, сухощавой бледной дамой, относившейся к правилам этикета с уважением не меньшим, чем к священному писанию. Мэри, как могла, сражалась на два фронта, вела свой женский разговор о дочернем долге, периодически поддакивая вещавшей миссис Хэмпстед, которая решила поучить юную леди жизни, а также слушала, о чем на противоположном конце стола разговаривают джентльмены, предмет разговоров которых обыкновенно оказывался в сто крат интереснее.

— Вы слышали, мистер Нельсон, что вчера вечером на постановке Хижины дяди Тома случилось кое-что необычное? — заговорщицким тоном рассказывал мистер Хэмпстед. — Вот наши братья-демократы и доигрались в гостеприимство. Бьют-то наших союзников.

— Кого бьют? О чем Вы? Не томите, — заинтригованный, раздраженно ответил ему Нельсон. Птичка в свою очередь тоже навострила уши.

— Странно, правда странно, что Вы не в курсе, — смаковал новость хозяин дома, упиваясь своим знанием. — Кажется, весь НьюЙорк гудит. Было организовано покушение на знаменитого Уильяма Каттинга.

Мэри, которая спокойно могла слушать одновременно и свою собеседницу, и мужчин, теперь оцепенела. Сердце у нее упало, конечности похолодели, изо всех сил девушка ловила каждое слово. Горло ей словно сжали тисками, она не могла даже отвечать «Вы правы» не прекращающей разговор матроне, та даже не обращала внимание на своего мужа и его собеседника, плевать старой гусенице было на покушения, на беспорядки в городе, это все было скучно, то ли дело поучать девушку, по каким канонам надо жить. Джентльмены же медлили, особенно мистер Хэмпстед, наслаждающийся возможностью поделиться такой лакомой новостью.

— И что же? — спросил Нельсон, зная, что Хэмпстед так и ждет наводящего вопроса.

— Не знаю. Но, кажется, жив. Вы ведь знаете мистера Каттинга, его сложно убить. Говорят, что его в нужный момент подстраховал какой-то безымянный ирландец. Ну не забавный ли народ? Тот ведь, стрелявший, был таким же приезжим и мстил за пролитую кровь своих.

«Кажется, жив», «ирландец», «его сложно убить» — слова смешались в голове у Мэри, слиплись в безобразный шевелящийся ком, катавшийся по черепной коробке, то и дело ударяясь об ее стенки, отражаясь снова, повторяясь, путаясь. Она даже не услышала, как миссис Хэмпстед обратилась к ней, положила руку на плечо.

— Мэри? Вам нездоровится, Мэри? — спросила женщина уже громче, и Грей повернулась к ней лицом. — Боже правый, Вы белая, как полотно. Точно нездоровится.

— Кажется, сердце… — сдавленно прошептала девушка. — Видимо, я не выздоровела.

— Ох, бедное дитя, пойдем отсюда. Мистер Хэмпстед, я покину Вас, мисс Грей дурно.

Муж кивнул, лишь на секунду окинул взглядом очередную томную девицу, которую пригрела на груди его бездетная жена, и возобновил повествование.

Миссис Хэмпстед опустила Мэри на кушетку в гостиной.

— Я пошлю Сару за доктором. Сидите тут, — женщина заботливо потрогала горячий лоб Мэри. Миссис Хэмпстед была бесплодна, потому отдавала всю свою любовь юным особам маленьким мальчикам и своей любимой кошке Матильде.

— Нет, миссис Хэмпстед, мне надо… надо…

— Воды, милая? — заботливо склонилась над ней женщина, ожидая окончания просьбы.

Мэри, частично приходя в себя, взяла свою благодетельницу за руку и крепко сжала.

— Не надо доктора. Мне надо домой. Там мне будет лучше. Всегда становится лучше. Дэйзи знает, что с этим делать. Ничего страшного, — каменная уверенность в сказанном сквозила в ее дрожащем голосе.

Миссис Хэмпстед нахмурилась, ей не хотелось отпускать больную, но та так сильно сжимала кисть и так жалобно смотрела в глаза, что женщина распорядилась отвезти мисс Грей домой, а затем проследить, чтобы служанка приняла ее на руки.


Доехав до дома, Мэри скинула с себя показную слабость, потому что от настоящей уже не осталось и следа. Она развернула бурную мыслительную деятельность. Значит, Билл жив. В него стрелял ирландец, но этому как-то помешал другой ирландец. Неизвестный ирландец… Много ли таких ошивается около Мясника? И тут осознание ударило ее, словно раскат грома. Амстердам. Она не знала наверняка, но чувствовала, что это был он. И благодарности не было места в ее ожесточившемся сердце. Мисс Грей ходила по холлу, запуская тонкие пальцы в волосы, вздыхая и бормоча себе что-то под нос. Дэйзи издалека наблюдала за этим. Хозяйку привезли больной, но она тут же выздоровела, да еще стала мерить шагами комнату. «Ну и актриса!» — удивилась про себя негритянка, с укором посматривая на девушку. Служанка не успела даже отойти в сторону, чтобы не создавалось впечатление, будто она следила за леди, как та ураганом пронеслась мимо нее и вылетела на улицу. Дэйзи только всплеснула руками, в очередной раз посмотрела в небо, как бы прося прощения у родителей маленькой мисс. Из распахнутой, так и не закрытой входной двери, на женщину повеяло холодом. Когда она подошла, чтобы закрыть дверь, Мэри уже скрывалась за поворотом.

Прохожие не без удивления смотрели на спешащую, почти бегущую барышню. Поддерживая юбки, она неслась по улицам, следуя давно знакомому маршруту. Мэри чувствовала, что вспотела и выбилась из сил. Прядки волос падали ей на лицо. Она, наконец достигнув цели, оперлась рукой о стену питейного заведения, позволила себе передохнуть. Нельзя же так сразу вваливаться внутрь, едва дыша. Легкие у девушки, кажется, были объяты пламенем, но она была довольна. Сейчас она войдет, бросится ему на шею… Нет, не бросится, ведь он ранен. Мэри прикрыла глаза, стерла слезы, которые из ее глаз выбил встречный холодный ветер. Сейчас, сейчас, минуточку. Нужно привести себя в порядок, окончательно отдышаться. Ах, как хотелось попить воды!

Мэри ступила за порог, огляделась. Было шумно, как и всегда бывает в воскресные дни. Народу было, как сельдей в бочке. Но она точно знала, куда ей нужно идти. Если Билл не смертельно ранен, он будет тут. Пройдя чуть вглубь, Мэри присмотрелась. Действительно, он был на месте. Дженни перебинтовывала Мяснику плечо, склонившись в опасной близости. Если бы кто-нибудь посмотрел на Мэри в этот момент, увидел бы, что на ней лица нет. Ее словно пригвоздило к месту. Ненадолго. Затем, когда потрясение прошло, она резко отвернулась, стиснула челюсти так, что хрустнули зубы, невидящим взглядом окинула залу. Все веселились, шлюхи задорно хихикали, выпивохи громко вели свои примитивные разговоры. Никто не заметил ее. Что-то сломалось внутри Мэри Грей. Это была наивность. Ну конечно, а она-то думала, что заарканила этого жеребца. Конечно! Конечно, у него было сотни таких. И будет сотни. Ты стала лишь промежуточным звеном, глупое дитя, немногим отличным от других. Тебя используют и выбросят. Мэри сжала кулаки и, из последних сил стараясь держаться, выскочила наружу. Она прошла с оживленной улицы, свернула в переулок и наконец дала волю чувствам. Девушка рухнула на землю, усевшись, как нищенка, опершись о каменную кладку какого-то нежилого строения, обхватила лицо руками и заплакала так тихо, так жалобно, как умеют плакать лишь женщины с разбитым сердцем.


Тем временем в кабаке все было по-прежнему. К Биллу подошел какой-то жилистый парень с желтым от цинги лицом из Ночных бродяг.

— Сэр, может быть, вам будет интересно… Здесь была малышка Мэри, — сказал он хриплым, гулким голосом, с опаской глядя на Мясника.

— Что? — рыкнул Билл. — Когда?

— Несколько минут назад, сэр. Я видел, как она постояла и ушла. Очень быстро ушла.

Билл отвел взгляд, прищурился и, мгновенно разозлившись, чего уж точно не ожидал Бродяга, ударил кулаком по столу так, что все сидящие и стоящие рядом вздрогнули.

— Дьявол, — выругался он, спрыгнув со стула, схватил недоумевающего бандита за грудки. Бродяга даже успел вспомнить слова из какой-то молитвы. Таким бешеным выглядел Мясник, что, казалось, сейчас убьет его, хотя тот явно превозмогал острейшую боль от недавнего ранения.

— Ты почему не пришел ко мне сразу, ублюдок?

— Вы были заняты, сэр, я не думал… — невнятно отвечал бедняга, попавшийся под горячую руку.

— Думай почаще, может, сбережешь голову на плечах. Надо было задержать ее.

Дженни смотрела на все это с удивлением. Не думала она, что Мясник так привязан к своей игрушке. Что ж, это показалось ей забавным. Для остальных внезапное бешенство Билла было чем-то вроде демонстрации силы, но воровка понимала суть происходящего, потому что знала мужчину гораздо лучше, чем все присутствующие. Она даже обрадовалась, что он потерял к ней интерес, потому что по-настоящему любила только Амстердама, этого сумасбродного юношу, так неожиданно появившегося в ее жизни.

— Ревнивая сука, — буркнул Билл себе под нос и продолжил значительно громче. — Где мой сюртук, блядины дети?!

К нему тут же подскочил какой-то парнишка, а такие всегда оказываются в нужный момент под рукой, готовые услужить, подал нужный предмет одежды. Надевая сюртук, Билл скрипнул зубами, плечо отозвалось острой болью, кажется, снова начало кровоточить. Но, не показывая слабости, он сплюнул и быстрым шагом направился к выходу. Хлопнула дверь.


Еще пару минут в кабаке висела тишина. Затем послышались первые разговоры, и пьянка продолжилась.


Мэри не знала, сколько просидела так на дороге, закрыв лицо руками. Из забытия ее выдернуло внезапное прикосновение. Кто-то тронул ее за плечо. Мэри встрепенулась, подняла заплаканные, раскрасневшиеся глаза. Лицо ее тоже немного опухло и покраснело. Но тем светлее казались голубые радужки, как два горных озера, прозрачные и прекрасные. Она не поверила тому, что видит, зажмурилась, открыла глаза снова. Все было взаправду.

— Так и думал, что ты не ушла далеко, — сказал Билл спокойно, с отеческой любовью достал из кармана жилетки платочек и вытер ее лицо. — Но не ожидал увидеть тебя сидящей на земле. Встань, простудишься.

Сильными руками он поднял ее, поставил, как куклу, при этом поморщившись, пронзенный болью в плече. Мэри все так же удивленно смотрела перед собой, прерывисто дыша и сглатывая слезы.

— Девочка моя, глупая, что же это такое? А, впрочем, не говори, сам знаю. Ты прибежала ко мне, увидела Дженни рядом, решила, что она шлюха, а я — негодяй, последний мерзавец, променял тебя на другую? Так? Но зачем же было убегать? Посмотрела бы подольше, убедилась, что все в порядке, нечего было так впечатляться. Джен любит другого, и я оставил ее в покое давным давно. Она стала чем-то иным, не той малявкой, которую я помню. С ней мы на короткой ноге, но после того, да, ты, наверное, знаешь, что она потеряла ребенка, да, Дженни изменилась. Мы сотрудничаем, но ничего больше. Уверен, в тайне она даже ненавидит меня, хотя отдает должное за то, что я приучил ее к этому миру, улыбается сквозь боль былых обид. Понимаешь?

Мэри кулаком размазала по щекам оставшиеся слезы. Она не поняла почти ничего из того, что сказал Билл, но общую суть уловила. Он ведь не врет, говоря, что между ними с этой рыжей все кончено, ясно, как день. Мэри почувствовала себя идиоткой. Она так быстро подчинилась первой же мысли, охватившей ее разум, повела себя глупо. В конце концов, сидела здесь на улице черт знает сколько времени, а ведь мама всегда говорила, что нельзя леди долго сидеть на холодном, иначе потом не будет детей. Девушка прильнула к Биллу, но он тяжело вздохнул и отодвинулся, скрежетнув зубами. И тут Мэри вспомнила:

— Боже! Ты ведь ранен! — она мгновенно смутилась, виновато, как нашкодивший щенок, поглядела на мужчину.

— Угу. Плечо. Ничего серьезного, царапина. Ирландский подонок целил в сердце, но Амстердам вовремя среагировал.

— Амстердам… — задумчиво произнесла Мэри.

Кажется, это была минута, когда Иисус коснулся ее чела своими перстами, потому что девушка была готова простить всех своих врагов, поблагодарить Амстердама за то, что спас, Дженни за то, что перевязывала. Груз упал с души и она снова видела мир во всех его красках.

— Ты не доверяла ему, верно? А смотри-ка, чуйка подвела, — усмехнулся Билл. — Пошли, я провожу тебя до Пятой авеню, дальше сама. Не хотелось бы мне там показываться, да еще и с тобой под ручку.

— А ведь город уже, наверное, спит.

Мэри посмотрела на небо, увидела звезды и убывающий месяц, улыбнулась себе и наступившему вечеру.

— Как же. А то ты не знаешь, как любят всякие скучающие стариканы и старушки, которые не могут уснуть от подагры или еще хер знает от какого недуга, поглазеть в окно перед тем, как пойти на покой, на временный или вечный. За окном можно увидеть много всего интересного, знаешь ли, если долго и внимательно в него пялиться, а потом за завтракам рассказать домочадцам, чтобы получить от них хоть порцию внимания. Чем эти консервы и занимаются. И иногда родственнички их даже слушают, зная об этой забавной особенности и ее пользе. Тебя не узнают, а вот я слишком приметный. Так что не испытывай лишний раз судьбу.

— Да, наверное. Но все же почему ты отправляешь меня домой? Ведь можно было бы…

— Нельзя. Достаточно с тебя впечатлений на сегодня.

— Но…

— Никаких «но», — отрезал Билл и дернул ее за ленточки капора.

Мэри, имитируя уязвленность, поджала губы.

— Ага, значит, мы обиделись. Ну-ну, посмотрю я на то, как ты будешь молчать всю дорогу, — скептически сказал мужчина и был абсолютно прав.

Через пять минут Мэри не выдержала и снова заговорила, выспрашивая подробности покушения. Она внимательно слушала, каждый отзвук голоса Каттинга был для нее душевным бальзамом. Все подозрения как рукой сняло. Ее герой, ее искуситель снова был рядом. Он был жив. Какое же счастье, что он жив. Мэри думала, что не перенесла бы известия о смерти. Надела бы черное и носила до конца своих дней.


На входе ее встретила Дэйзи.

— Где Вы были, мисс?

— В хорошей компании, — уклончиво ответила Мэри и пошла было наверх, в свою спальню, но бывшая няня преградила ей путь. Девушка, все еще пребывавшая на седьмом небе, вернулась в реальный мир со словами негритянки:

— Вас это до добра не доведет, мисс. Помяните мое слово! Не ходите больше одна, Вас же увидят. И… куда бы Вы ни ходили, не надо. Вам же замуж скоро, уж срок близится.

— Срок близится? Ты хочешь сказать, что я стану старой девой? Стану и стану, мне плевать. Я хочу спать, Дэйзи, я устала. Отойди.

— От чего Вы устали, мисс? Я видела, что Вы бежали, но куда, зачем? Люди начнут говорить о Вас плохо, — с грустью преданной собаки заговорила женщина, как всегда быстро растеряв запал.

— Не начнут, если кто-то не будет трепать языком, — огрызнулась Мэри, которой порядком надоели эти распри.

— Вы думаете, мисс, я стану говорить о Вас кому-то дурно? Да никогда! Но кроме меня есть много других глаз и ушей.

— Пусть смотрят и слушают. Говорю же, мне плевать, — Мэри потерла пальцами виски.

— И где Ваши манеры? Разве Ваша матушка…

— Ни слова! Ни слова о ней!

Лицо девушки вдруг исказилось, губы задрожали. Она не хотела вспоминать о матери. И без напоминаний Дэйзи она прекрасно помнила своих родителей, по-настоящему стыдилась своих поступков, ведь отец с матерью всегда были для нее идеалом, далёким, а теперь и вовсе недосягаемым, ибо она отдалилась от всех тех законов жизни, которым учили ее с детства мистер и миссис Грей.

Мэри, воспользовавшись смятением служанки, пронеслась мимо нее, буравявзглядом. Достигнув своей комнаты, закрыла ее изнутри и рухнула на кровать. Как обычно мышцы немного ныли и чертовски хотелось спать. «Проклятье! У меня ведь было такое хорошее настроение, надо было этой карге все испортить!» — ворочаясь в постели, подумала девушка. А ведь когда-то они с Дэйзи были не разлей вода. Но сейчас мисс Грей едва ли об этом помнила. Точнее, она помнила, но те времена стали для нее темным прошлым, хоть и были недавно. Как же все перевернулось с ног на голову за последнее время.


========== Маски сброшены ==========


Приближался день празднования победы Коренных над Кроликами. Мэри знала, что это особенное событие не только для Углов, но и для всего бандитского Нью-Йорка. Потому надо было основательно подготовиться. Она собиралась надеть платье из темно-синего вельвета с открытым верхом и пышными рукавами, доходящими до локтя. Но, тем не менее, воздержалась от кринолина. На балах просторно, чего не скажешь о сборищах Пяти улиц. На ее юбки постоянно наступали бы, позволь она быть себе такой широкой. Потому, сочетая моду балов и моду улиц, Мэри остановилась на этом облачении, а вокруг пояса обмотала черную бархатную ленту. «Не слишком ли много бархата?» — задала она себе риторический вопрос, но бант вышел таким пышным и красивым, что девушка уже не могла избавиться от него.

— И на этот раз не скажете мне, куда собираетесь? — тихо спросила Дэйзи, сегодня не собираясь спорить. Она помогала леди зашнуровать корсет.

— Завтра я поеду в гости, — Птичка про себя порадовалась интонации тетушки.

— Зачем Вы врете мне, мисс Грей? Я ведь знаю, что Вы не в гости вовсе едете.

— Да? А куда же? — с любопытством спросила Мэри и выразительно посмотрела на свою служанку. Та будто бы постарела лет на десять, как бы невзначай отметила для себя девушка, естественно, не развив этой мысли, не став искать причинно-следственной связи.

— Как не знать, мисс. Я ходила на рынок, слышала все новости. Как раз завтра годовщина победы Коренных. Скажи, пожалуйста, Мэри, ты связалась с одним из них? Или из других бандитов? Я, право, думала, тебя соблазнил какой-то недобропорядочный джентльмен из ваших, но это… Это куда хуже. Я знаю, что ничего не поделать, но, дитя, я боюсь за тебя. Знаешь, сколько девушек погубили такие мерзавцы?

«Он не мерзавец, — хотела было ответить Мэри, но вовремя осеклась и прибавила про себя с едкой усмешкой, — он — глава мерзавцев».

— Я ведь видела тебя еще ребеночком, я знаю, что ты хорошая, умная девочка. Зачем же ты делаешь это, разве не знаешь, как опасно бывает… Ты ведь можешь…

— Забеременеть? Что ж, если ты решила говорить напрямую, я тоже буду. Я знаю риски не хуже кого-либо еще и контролирую ситуацию.

— До поры до времени, — с грустью добавила Дэйзи и, закончив с корсетом, вышла из комнаты.


Мэри тоже огорчилась. Ей правда не хотелось расстраивать няню, но так сложилась ее жизнь. Поздно сворачивать назад. Девушка, никогда не имевшая близких друзей и отзывчивых родственников, быстро забыла про Дэйзи, общение с которой для молодой и яркой Грей было невыносимо скучно, потому что та была очень ограниченна, обрела поддержку в лице «Бестии» Риган и Джеймса «Скрипача» Каррингтона. И, конечно, Мясника. Никогда Мэри не питала таких страстных и глубоких чувств к кому-либо. Лет в двенадцать она по примеру знакомых девчонок попыталась влюбиться в славного белокурого юношу-соседа из богатой семьи и даже поддерживала эту иллюзию в течение года. В своей записной книжке жизни она записала, что ощущает тех самых бабочек в животе, когда смотрит на Гарри. Но это было ложью, самообманом, малышка пробовала воспроизвести описанные другими чувства. Она поняла это, как только ее сердце по-настоящему было задето, нет, пробито насквозь безжалостной стрелой купидона. Или, может, старина Эрос решил позабавиться и вместо стрелы швырнул в нее ножом? Удивительно, к каким странным людям нас порой тянет.

В общем, девица совсем не собиралась расставаться с только что обретенным счастьем, пусть даже оно переплеталось с болью и неизбежными опасностями, пусть оно грозило всеобщим осуждением. Мисс Грей не жила до того момента, как решила прийти в «Хромую лошадь», надеясь защитить свое имущество и жизнь. Девочка расцвела, стала совершенно другим человеком. Надо признать, она отдалилась от книг, которые были ее единственным развлечением раньше. Вообще Мэри бросила все, чтобы с головой окунуться в новый мир. И не сказать, что жалела об этом. По привычке и по необходимости она еще обменивалась светскими визитами, общалась с тетушкой Дэйзи, выходила в сад помечтать, но все это было совсем не так, как прежде. Вторая жизнь наложила отпечаток на первую, на которую оставалось все меньше времени, все меньше желания.


Было душно из-за обилия пришедших на праздник людей. Мэри перекинулась парой слов с Биллом. Его вид совсем не понравился девушке. Достаточно хорошо изучив повадки Мясника, она поняла, что его что-то беспокоит. Человеку не приближенному, не доверенному, было невдомек, потому что он выглядел так же уверенно и угрожающе, как и всегда. Но Билл сильнее хромал, чем обычно, а взгляд его надолго задерживался в определенной точке. Мэри знала, что событие такой значимости должно привести его в хорошее расположение духа, но оно было подчеркнуто хорошим, излишне наигранным. Кажется, он скрывал злость. Но на кого? У Птички не оставалось времени узнать, потому что представление вот-вот должно было начаться, а она не хотела отвлекать его от дел. Если бы Билл желал поделиться с ней чем-то, он бы, несомненно, уже сделал это. Девушка решила не лезть и наблюдать за его поведением дальше, насторожившись.


Мэри взяла какое-то пирожное с подноса и пристроилась поближе к сцене, отпихнув нескольких мужчин на правах невысокой девицы, которой ничего не видно из-за их треклятых голов. Пирожное оказалось достаточно вкусным, но чего-то в нем не хватало. «Китайцы, наверное, готовили, им никогда не понять нашей культуры», — рассудила она. Ее окружали мужчины и женщины, в основном привычные для нее лица Коренных и подконтрольных им банд. Она заметила и Бестию, хотя не думала, что та придет. Но, видимо, каждый уважающий себя житель Пяти углов обязан был прийти сюда. Причем не только уважающий себя, но и уважаемый другими. Уличного отребья здесь не было. Также девушка поймала взглядом предводителя Таммани-холла в окружении нескольких помощников. «Ну и ну, он ведь даже не стесняется своих связей. Чертовы политики…» — хмыкнула Мэри себе под нос, уловив краем уха какую-то похабную шутку. Кроме Твида здесь присутствовало еще несколько полуприличных горожан, не очернивших публично свою репутацию.

На самом деле, джентльменам это было куда проще. За мужчинами никогда не было такого тотального контроля в обществе. Не пойман — не вор. Толки, конечно, имели место, но не слишком-то распространялись. Да и потом, кто сейчас не дружит с Биллом и его улицами? В тяжелые времена связь с преступностью стала для чиновников делом выгодным и, конечно, порицалась, но не так, как воровство в огромных масштабах. Этим тоже, кстати говоря, славились местные держатели власти, в частности — Твид, но такие уж времена. Как никак — война. Потому народ закрывал глаза на выходки обнаглевших демократов. Мэри с презрением смотрела на китайцев. Не потому, что они узкоглазые, а потому, что они извращают свои традиции в угоду посетителям Ласточкиной пагоды. Разве им не стыдно выполнять функцию обезьянок, забавляющих толпу? Видимо, у здешних китайцев напрочь отбито чувство собственного достоинства, раз они терпят все унижения, продают своих женщин и всячески ублажают белых, решивших, что любая их прихоть — закон, возомнивших себя хозяевами этих земель. Будь то даже паршивый ирландец, набивший карман ворованными деньгами, только пару лет назад обосновавшийся в Новом свете, он презирает китайцев. Может быть, азиаты в тайне презирают его, да скорее всего так и есть, но покуда у белого есть деньжата, они в его распоряжении.

Здесь были увеселения разных видов. Танцы, выпивка, женщины и, конечно же, опиум. Для двух последних пунктов были предназначены особые комнаты на верхнем уровне. На нижнем же происходило остальное. Мэри немного удивляло, что именно это место было выбрано для такого торжества — победы над иммигрантами. Но в салоне было куда просторнее, чем во многих других помещениях с подобного рода услугами.

Китаянки зашуршали юбками в причудливом танце. Музыканты подыгрывали им, аккомпанируя на не менее удивительных струнных инструментах. Было невероятно шумно, посетители отнюдь не спешили прерывать свои разговоры, чтобы посмотреть на представление. Эта какофония звуков действовала мисс Грей на нервы.

Билл вышел на сцену. Мэри показалось, что он слишком уж ожесточенно швыряет ножи под ноги напуганным танцовщицам в цветастых нарядах. Одна из девушек даже показалась Мэри красивой, у нее было платье огненно-рыжего шелка и диадема с поблескивающими в приглушенном свете камнями. На ней-то Мясник и отыгрался. Лезвие вонзилось в юбку, ниспадающую до пола, и Мэри увидела ужас в глазах несчастной, еще совсем юной девы, размалеванной не по годам. Бедняжка такого не ожидала, должно быть, впервые видела бандитов во всей красе. Остальных, очевидно, веселило происходящее, зрители ревели, выкрикивали названия приемов, на которые хотели посмотреть. Когда люди жаждут хлеба и зрелищ, их ничуть не смущает, какой ценой они получают желаемое. Вот и теперь всех только забавляла беспомощность девочки в шелках. Кажется, во всем зале можно было найти только два мрачных человека. И, как ни странно, это были Мэри и Дженни.


Наконец, когда Билл, отпустив китаянку, сказал, что покажет «ученика Мясника», Мэри ожидала услышать свое имя, ведь она знала почти все трюки и могла с легкостью выполнить их. Но вместо этого он вызвал Джен, бывшую помощницу, как он выразился «настоящую ученицу Мясника». Нынешняя его ученица мгновенно вспыхнула от такого унижения, хотела было покинуть салон, но быстро одумалась, наученная прошлым опытом. Кое-кто из бандитов с удивлением глянул на Птичку, толкая локтем собеседника. Да, не для одной нее это было новостью. В любой другой раз она позволила бы эмоциям взять верх, но настроение подозрительности все еще владело Мэри, и она успокоила себя. «Что-то не так. Что-то точно не так. Только вот вопрос — с ней или со мной?» — спросила себя девушка, не отрывая взгляда от сцены. Дженни вышла, улыбаясь и шутя, как положено. Но Мэри, крайне проницательная в этот день, заметила легкую скованность движений Джен, она словно заставляла себя идти, хоть и походка ее была быстра. Зрители аплодировали, восхищаясь игривостью и грацией воровки. Все тут же забыли про обойденную стороной Птичку.

Бурное веселье вдруг оборвалось, когда нож угодил прямо в медальон, подаренный Мясником. Кто-то в зале вскрикнул. Мэри помрачнела, хотя ей следовало бы радоваться. И то, как Билл играл на публику, не смогло разубедить ее в неправильности происходящего. Даже у Дженни, которая фальшивила всю свою осознанную жизнь, в глазах читался неподдельный страх. Это был знак. И, хотя зеваки не понимали, какой смысл несло все происходящее, зато Мэри начинала понимать. «С ней», — растерянно закончила она свою прошлую мысль. Но, когда ученица по окончанию номера проскользнула обратно в толпу, Мэри снова крепко задумалась. «С ней ли?». И тут ей в голову пришла одна достаточно правдоподобная мысль. Она знала, что Амстердам подцепил воровку, окончательно забрал ее у Мясника. Когда Мэри прослышала об этом, на душе у нее стало гораздо спокойнее. Она считала, что эти двое всяко достойны друг друга. Так вот, а что, решила она, если дело вовсе не в Дженни, а в Амстердаме? Так она отчасти предугадала произошедшее далее.

Настало время тоста.


Каттинг поднял горящую чарку заявив, что черпает силы от победы над своими врагами, достойными врагами, чья кровь обагрила Пять углов шестнадцать лет назад. И тогда, когда он закончил свою речь, произошло нечто невероятное. В воздухе просвистел брошенный нож, тут же отбитый мгновенно среагировавшим Биллом, по всей вероятности, он ожидал этого. В руках Амстердама сверкнул пистолет, но не успел ирландец выстрелить, как замер и, растерянный, посмотрел вниз, где нашел вонзенный в собственные внутренности клинок. Дальше для Мэри было все как в тумане, она с трудом вспоминала, что говорил Мясник. Она помнила лишь отголоски воплей Джен и страшную картину расправы, а еще помнила, кем на самом деле оказался бродяжка. Когда тесак над сыном Священника взлетел вверх, Мэри зажмурилась, зная, что он сейчас вопьется в плоть юноши. Но как бы не так. Казнь продолжалась, и Билл, впервые пощадив врага из уважения к покойному Валлону, лишь оставил на лице неудачливого наследника огромную отметину, горящее клеймо от раскаленной стали.


Мэри пришла в себя, когда сына Священника выволокли наружу. Парень потерял сознание. Немудрено. Кто-то вообще удивлялся, как его черепушка выдержала такие страшные удары. Но Птичка, в момент экзекуции чувствовавшая какую-то смутную жалость, вернувшись в свое прежнее состояние, рассвирепела не на шутку. Почему Билл не убил этого ничтожного ирландского пса? Он ведь наверняка захочет еще раз испытать удачу. Теперь, конечно, пазл составился у нее в голове: Мясник заранее знал о грядущем покушении и был во всеоружии. Потому-то он разбил медальон шлюшки Амстердама. Если бы ирландец был в руках Мэри Грей, она бы никогда не отпустила его живым, будь его отец хоть самим Иисусом Христом. Это злило девушку, но ей хватало ума не лезть к Биллу, еще более зловещему с окровавленным лицом. Теперь он мало скрывал свою жестокую ярость. Его можно было понять, ведь Мясник впервые за долгое время приблизил к себе кого-то, пригрел эту гадюку у себя на шее. И какой монетой отплатил Валлон? Подлым ударом в спину. Мэри решила потихоньку убраться, не привлекая к себе внимания. Она хотела поговорить, но это подождет. Подождет, пока буря утихнет.


Ложась спать, она думала: «Значит, я не просто так видела этот сон. Он был отчасти вещим, не зря я не доверяла подонку».

Но злополучный кошмар не оставил ее и в сегодняшнюю ночь. Напротив, он дополнился еще более кровавыми деталями. Мэри проснулась, тяжело дыша, и заплакала в подушку. Она думала, настал конец безумным сновидениями, но, видимо, ее разум успокоился бы лишь со смертью Амстердама. Может быть, он все-таки умрет? А что, если он сейчас лежит в своей крысиной норе и загибается от боли, мучаясь в предсмертной горячке? Нет, вряд ли. Ирландцы живучие, как клопы. Не дожидаясь первого луча солнца, девушка спустилась вниз, в отцовскую библиотеку. Из окна на нее смотрела полная луна, своим мягким светом озаряя комнату. Ей даже не понадобилась лампа. Мэри села в кресло, закрыла глаза, гадая, что сделал бы на ее месте Эштон Грей, джентльмен до мозга костей. А, впрочем, он бы не оказался на ее месте. Ответ лежал на поверхности, но оттого был не менее обидным. Мэри и в подметки не годилась отцу с матерью. Едкая горечь переполняла ее, и девушка, стараясь отбросить неугодные мысли, зажмурилась и сильно сжала руками ручки кресла. Обивка лопнула под натиском ее ногтей.

— Вот, всегда все порчу, — прошептала она и лицом зарылась в бумаги, лежащие на письменном столе. Слез больше не было. Их просто не осталось.

Просидев так до рассвета, Мэри в конце концов нашла в себе силы подняться и взяла с полки книгу. «Отверженные».

Она недавно заказала этот экземпляр, изданный всего год назад, в красивом зеленом переплете, но жизнь вокруг так закрутилась, что она просто не могла взяться за чтение. Мэри никак не думала, что ей удастся отвлечься от пагубных мыслей, роящихся в голове, но так случилось, что труд Виктора Гюго затянул девушку в пучину событий, совершенно ей чуждых, вернул ее в привычный мир, в который она погружалась каждый раз, беря в руки книгу. Она уж успела забыть, как сладостно бывает отвлечься от реальности, забыться. Еще недавно чтение было ее чуть ли не ежедневным занятием, но, как и ото всех прочих привычек, Грей отдалилась, заведя новые. Было приятно почувствовать себя прежней, хотя бы на несколько часов перед тем, как отправиться в суровый, полный опасных людей мир. Амстердам Валлон перестал существовать, освобождая место для Жана Вальжана, прошедшего через ужасы каторги.

— Отверженные, — вслух сказала Грей, с нежностью и почти трепетом возвращая книгу на законное место. — Какое правильное, какое емкое определение. И ведь для Гюго отверженные — не потерянные люди, а заплутавшие, отчаявшиеся. Рабы общества. Кажется, я как никогда близка к пониманию этого слова.

И какая-то непонятная тоска стиснула ее сердце, разливаясь по жилам. Но не время грустить. Начинается новый день. Ей нужно поговорить с Биллом.


— Проклятье, Птичка, а ведь ты была чертовски права. Ты что-то знала про него? — спросил ее Каттинг, лишь коротко поприветствовав девушку кивком. Он не был похож на себя. Будто что-то надломилось внутри грозного, устрашающего лидера Коренных. Видимо, предательство подкосило его, хотя вряд ли это был первый нож в спину за всю ту долгую жизнь, что прожил бандит со стеклянным глазом. Он сидел, сгорбившись, раскуривая толстую сигару, невидящим взглядом смотрел на пляшущие в камине огоньки.

— Нет. Я уже потом пыталась что-то откопать, но узнала только про Хеллгейт, а это и так все знали. Крысенок Джонни же просто бегал от меня, как от огня.

Билл издал сдавленный смешок, повернувшись, наконец, к Мэри, стоявшей поодаль. Девушка вздрогнула. Впервые он показался ей совсем не молодым, потрепанным жизнью и уставшим человеком. Но не надо заблуждаться, стоило Мяснику объявиться в кабаке, на улицах или у Твида в кабинете, как он тотчас надел бы свою маску. Человек, считающий, что людьми лучше всего правит страх, не мог дать слабину, дать другим повод усомниться в его нерушимом авторитете. Так и было, наверное, в мире, который построил Билл и ему подобные. Здесь было не демократическое общество, а стая. Мэри внезапно почувствовала что-то похожее на жалость, горячую и обжигающую. Не сможет же Уильям Каттинг и в старости держать в узде всю эту свору. Когда-нибудь ему найдут замену… Но Мэри оттолкнула эти мысли в дальний угол своего сознания, заменив их словами: «Эти времена настанут нескоро. Его так просто не сломить».

— Надо было послушать тебя, убрать от себя этого паршивого щенка. Он и мизинца Священника не стоит, — сплюнул Билл, и усталость на его лице сменилась ожесточением.

— Но тогда бы…

— Тогда меня пристрелил бы тот пустоголовый ирландец? Это ты хочешь сказать? Ну и пусть. Поганцу не пришлось бы позориться, смог бы щеголять своим именем и бить кулаком в грудь, не прикладывая к этому никаких усилий.

— Зачем ты оставил его в живых? Пока его сердце бьется, жажда мести никуда не денется. Наоборот, он захочет ее еще больше, — тихо сказала Мэри, подойдя ближе. Она хотела дотронуться до мужчины, положить руку ему на плечо, но боялась, не знала, стоит ли.

— И в следующий раз, надеюсь, ему хватит мужества встретиться со мной лицом к лицу, — произнес Каттинг, дернув губой.

— Но зачем? Он заслужил смерть!

— В память об его отце, птичка. Ты не знала его, но он был достойным воином. Мог убить меня. Но я, как видишь, жив, в отличие от Священника. Я даю ему шанс.

— Шанс убить тебя? Но это же нелепо! — голос Мэри дрогнул, она устыдилась того, какой слабой, должно быть, выглядит.

— Так и думал, что не поймешь, все-таки ум у тебя женский. Спросишь еще, почему мой нож не пробил славный голубой глаз Дженни? В память о былой дружбе. Но, можешь мне верить, это последняя поблажка.

— Ох, я бы…

— Убила их всех? Я давно уже не подчиняюсь законам Бога, как и законам этой чертовой страны, но у меня есть свои правила.

Мэри задумалась. Ей было так странно слышать подобные слова. Что же это, выходило, Мясник был благороднее нее? Уж что-что, а это уважение к противникам действительно восхищало. Но у Мэри оно вызывало и гнев, потому что ей совсем не хотелось, чтобы Амстердам когда-нибудь повторил свою попытку. Да и Дженни могла наделать дел. Разве стоило так рисковать?

— Что же ты, Мэри, боишься за меня? Зря. Можешь не сомневаться, я не позволю себя так просто убить. Иди сюда, малышка.

И она растаяла в крепких объятиях Билла. Никогда еще он не был так нежен со своей птичкой. Мэри снова поверила в любовь. Значит, ей все же удалось смягчить сердце хищника. Она как будто бережно снимала ороговевший слой за слоем и наконец добралась до настоящего человека, живого, со своими слабостями. Мясник Билл перестал быть идолом, образом для нее.

— Значит, ты одна у меня осталась, — сказал он, и, если в Мэри и оставался островок, не покоренный жестоким Биллом, затем милосердным Биллом, то его захватил любящий Билл. До сей поры девушка не была достоверно уверена в том, что он что-то чувствует к ней. Но, убедившись в этом, она решила для себя: «Пусть даже весь мир проклянет меня за эту порочную связь, я не брошу его. Никогда. Скорее умру». Непостоянная, ветреная во всем Мэри открыла в себе какой-то новый кладезь душевных сил, источник мужества в тяжелой, давящей привязанности к человеку, который стал для нее всем.


========== Против течения ==========


По городу стремительно распространялись слухи о возрождении Кроликов. И вскоре они нашли подтверждение. Ирландцы, старые и молодые, объединялись, образуя новую, значимую группировку. Возглавлял эту ораву младший Валлон, выживший, собравший под своими знамёнами таких важных шишек: МакГинна, известного зарубками на своей знаменитой дубине, означавшими смерти противников, дикую кошку Мэгги, которая за свою жизнь оторвала, отрезала и отгрызла великое множество ушей, и Бестию. Билл лишь презрительно хмыкнул, узнав о перебежчиках: «Нечего ждать верности от ирландцев. Стоит помахать перед ними флагом их паршивой родины — жди предательства». Для Мэри же такое явление стало потрясением. В последние месяцы она редко пересекалась с Бестией, но все равно считала ее своим другом. Как-то раз они встретились на улице, почти что столкнулись лбами.

— Риган, почему?! — вопросила она женщину, нацепившую на себя мужской цилиндр.

— Отойдем, — буркнула Бестия и подтолкнула ее во дворы какой-то потрепанной жизнью хибары. Когда они свернули с шумного проспекта, Риган заговорила. В словах ее огнем плясала неподдельная уверенность и убежденность, какой Грей никогда не было суждено постичь.

— Дитя, ты помнишь, как я кляла своих собратьев и, наверное, подумала, что я открестилась от них. Это не так, в жилах всех оборванцев, толпами идущих на войну, переполняющих трущобы, течет та же кровь, что и в моих. И, если до сих пор я не шла наперерез Коренным, которые кидали камни в ирландских женщин и детей, то только потому, что не было достойной силы, способной дать отпор бесчинствам этих выродков, считающих нас не то за скот, не то за пушечное мясо! Мальчишка Валлон, может, и дурак, раз решил ударить Мясника в спину, но он не трус. Он продолжит дело отца. Завершит его. Я не знала Священника, потому что была тогда зеленее клевера, верила в любовь и всякую другую чепуху, особо не задумываясь над тем, как кровь таких же, как я, орошает здешние земли. Если есть хоть какой-то шанс заставить мертвых предков гордиться мной, я им воспользуюсь, клянусь, даже если придется отдать жизнь. Долго я жила в тени Мясника и прочих, смирившись со своей участью. Вот только настало время это прекратить. Если бы я могла вытащить тебя из лап этого чудища, Мэри, я бы так и сделала, но вижу, что уже поздно. Потому не думай осуждать меня. Я не предам свою честь ради дружбы. Прости, дитя. И постарайся держаться в стороне, каким бы ни был исход назревающей борьбы.

Мэри никогда не видела женщину такой красноречивой. Казалось, в ней заговорил новый, возродившийся из пепла человек. С таким достоинством она говорила о грядущих бандитских столкновениях, будто то была священная война рая и ада.

Риган похлопала Птичку своей крепкой рукой по плечу и, кажется, глаза ее заблестели, будто бы навернулись слезы. Затем она развернулась и ушла, посмотрев назад лишь раз, сказала напоследок:

— Прощай.

— Прощай, — скорее инстинктивно, нежели осознанно, прошептала Мэри в ответ.


«Честь, честь… Почему они все говорят о чести?» — сдавленно подумала девушка, глубоко расстроенная. Лучше бы Бестия сказала что угодно, только не это. И не надоело всем вокруг шатать моральные устои бедной Мэри? Она не могла найти истину в беспорядочном хоре чужих воззрений, ощущала себя жалким мотыльком, залетевшим в пожарище.

Остаток вечера Мэри провела за столом со Скрипачом. Девушка потягивала мадеру, обсуждая с непьющим Каррингтоном сначала книги, а затем и Бестию. Она излила душу этому желчному человеку и, к ее удивлению, он дослушал до конца, не прерывая, как обычно, язвительными репликами.

— Ты плохо знаешь этот народ. Пока ирландцы разрозненны, их не стоит бояться. Одинокий ирландец похож на дворовую шавку, которая брешет почем зря. Но стоит им объединиться, учуять дух патриотизма, берегись! Мало будет тех, что останутся в стороне. И куча шавок превратится в грозную, неукротимую стаю. Я считаю, Мяснику следовало бы ими заняться, пока не поздно — прямо сейчас. Странно, обычно он обрывает такие явления на корню, а тут точно ослеп. Догадываюсь о причине. Ты ведь знаешь не хуже меня, старому волку не чуждо тщеславие. Он хочет, чтобы малыш Валлон сколотил банду побольше, чтобы больше почета было ее разбить. Только вот это крайне неразумно. Не подумай, что я покушаюсь на авторитет Билла и его компетентность в подобных вопросах, но он ведет опасную игру, рискуя не только собой, но и своими пешками, коих немало. Проблема в том, что ирландцы слетаются к своим так, как мухи на варенье. А их в нашем славном Нью-Йорке полным полно, не мух, в смысле, а проклятых ирландцев. Нужно поспешить, пока все сыны святого Патрика не превратились в единый в кулак, готовый ударить по нашим позициям. Если долго ждать, их силы сравняются с силами Коренных, если не превзойдут их. И ты, полагаю, осознаешь, чем это грозит всем нам, — закончив, Каррингтон закурил.

— Я не могу повлиять на его решение. Билл слишком упрям и, хотя признает, что я была права насчет мальчишки, не собирается положить конец его поползновениям.

— Надеюсь, мы об этом не пожалеем, — усмехнулся Скрипач. — Хотя мне-то, пожалуй, все равно. Я не слишком дорожу идеалами этих бравых мужей. Куда мне до них. А вот за тебя я боюсь, цветочек. Боюсь, в случае поражения Мясника, для тебя будут закрыты все дороги. Но я драматизирую. Ему наверняка хватит здравого смысла задавить Валлона прежде, чем тот встанет на ноги. В конце концов, Билл может убить его в честном бою, как наверняка и хочет его горделивая душонка, не в пример многим. В общем, скорее всего, он одержит верх в этой грызне, пародии на прошлую войну между ним и покойным Священником.

— Мистер Каррингтон, Вы так умны. Я не понимаю, что Вы здесь делаете, — заметила Мэри.

— А что здесь делаешь ты? А, впрочем, знаю, тебя завлекла эта жизнь и, осмелюсь предположить, мужчина. Ошибки молодости. Знай же, что меня привело сюда то же самое. И, как видишь, затянуло. Но, дорогая моя, как бы ты ни старалась, ты никогда не станешь одной из них, всегда будешь приспособленцем, белой вороной. Мы с тобой одной породы. Коты, пытающиеся влезть в крысиную нору. И дело даже не в характере и образе мыслей. Я вижу, тебе не занимать смелости, здоровой наглости и смекалки. Но мы были рождены в другом мире. Наше детство формирует нас, золотце. Вливаясь в эту среду, мы гребем поперек течения, против природы. Надеюсь, для тебя еще не все потеряно и когда-нибудь, образумившись, ты сможешь вернуться в общество.

— Вернуться? Но зачем? Я оттуда не уходила, но мне совершенно все равно! — возмутилась девушка в ответ на проповедь, прочитанную грешником.

— Тсс! Мне тоже было совершенно все равно. Когда-нибудь я расскажу тебе свою историю, но сейчас не время. Ты пропустишь все слова мимо ушей. И не спорь. Я вижу, что владеет тобой. Бестия сказала, что тебя нельзя спасти. Это слишком грубо, к тому же неправда. Она женщина, может, и удивительная, но в людях совершенно не разбирается. Я не буду пытаться говорить о неправильности того, что ты делаешь, потому что занятия бесполезнее трудно отыскать. Но я подожду хотя бы до того момента, когда ты сможешь слушать. Быть может, тогда мой рассказ чему-то тебя научит.

Мэри помрачнела еще больше и искренне пожалела, что поведала свои переживания Скрипачу. Ей стало совсем не легче на душе от его замысловатых рассуждений, потому что она углядела в них упрек и жалость. Мэри терпеть не могла и то, и другое. Пусть даже она знала, что его слова имеют какой-то смысл, потому что все без исключения предыдущие советы Скрипача были поразительно полезны и метки, но прислушиваться не собиралась. Ей казалась вздором даже мысль о том, что приезжие смогут противопоставить Коренным банду, достаточную для того, чтобы свергнуть последних. Нет, это, конечно, глупо. Всем известно, что Скрипач любит сгущать краски.

Она и сама порой задумывалась о шаткости своего положения, в основном перед сном, но слышать такое из уст других было выше сил Мэри. Ей в голову могут закрадываться какие угодно сомнения, но их следовало уничтожать, а не подкреплять со стороны.


Мэри уже дочитала Отверженных и больше всего прониклась несчастливой судьбой Фантины. Ей захотелось побывать там, на баррикадах, в Париже. Мэри, конечно, сочувствовала идее всеобщего равенства и свободы, но больше всего в революции ее манил тот пыл, огонь, как во время войны, который охватывал людей по природе слабых и трусливых, превращая их в разъяренных львов, готовых биться до победного конца. Но в Америке не предвидится никакой революции, а уходить на фронт, переодевшись мужчиной, мисс Грей уж точно не хотелось. Она навидалась солдат, приезжавших на побывку. Служивые были худыми, грязными и ожесточенными, сквернословили так, что уши вяли. Ничего романтического в войне не было, поняла Мэри, посмотрев на выбирающихся из вагона людей. Может, и было. Во время сражения. Секунды экстаза, грозящие гибелью, мучительной и страшной, не стоили того. Ей было достаточно и малого риска, чтобы наслаждаться жизнью.


Слова Скрипача, к сожалению, оказались пророческими. Вокруг Валлона начала формироваться банда, укреплявшая свои позиции с каждым днем. Все еще, впрочем, жалкая по сравнению с детищем Билла и побочными группировками, специализирующимися на конкретных преступлениях, которые безоговорочно поддерживали политику Мясника и охотно отдавали ему долю.

Билл не дал боя ирландцам. Мэри была в бешенстве. Вскоре Кролики расправились с Везунчиком, продажным констеблем, который принял сторону Коренных. Не заставил себя ждать ответ. Малыша Джонни насадили на забор.

Но с каждым днем накалялись не только страсти между враждующими бандами. Республиканцы собирали силы, чтобы ударить по демократам. Демократы в свою очередь всеми правдами и неправдами старались укрепить свои позиции. Таммани-холл разочаровался в сотрудничестве с Пятью углами Каттинга и, кажется, подыскивал себе другого союзника. Тем временем в стране шла кровопролитная Гражданская война. То и дело дома покидали мужчины, чтобы отдать долг родине, союзу и президенту. Но большинство людей не разделяло воззрений Линкольна, особенно относительно рабовладения. Белые начинали ненавидеть черных за то, что, мол, из-за них вынуждены были убивать друг друга. Черные, прячась под крылом власти, чувствовали на своей шкуре угнетение, как никогда раньше. Теперь, когда все должны были стать братьями, непонимание между расами только нарастало. Принудительная воинская повинность так же раздражала общество. Редкие горожане могли откупиться от службы, потому бедняки взъелись на богатых и совсем не считали себя обязанными идти на войну. НьюЙорк напоминал пороховую бочку, готовую вот-вот взорваться, и только некоторые экзальтированные особы из высшего общества не могли это понять. Что-то большое назревало.


Мэри стала все реже посещать салоны, бывать в гостиных порядочных людей. Ее дни, вечера и ночи зачастую пропадали в водовороте Пяти улиц. Она превратилась в яркую, деятельную фигуру, которую было сложно не замечать. Один раз даже убила человека, одного из перебежчиков, зашедшего на чужую территорию. Совесть ее, в общем-то, совсем не мучила. Хотя смерть Дэвида Тернера до сих пор эхом отзывалась в памяти, временами вызывая мучительно болезненные уколы совести.


Выборы нагрянули в НьюЙорк, всполошив все население, приведя в движение каждую клеточку огромного организма, именуемого городом. Наивно было полагать, что такое грандиозное мероприятие может пройти мирно, спокойно, добропорядочные гражданине придут и отдадут голос за не менее добропорядочных кандидатов на должность шерифа. Но даже чайки, пролетавшие над пристанью и мало интересующиеся жизнью мирской, посмеялись бы над подобным предположением. На деле же демократы начали играть двойную игру, рассчитывая все же на кандидата ирландца. Недавно такой альянс показался бы смешным до колик, но с усилением позиций мигрантов демократам было не до смеха. Они, как и любые политики, стремились переманить на свою сторону более могучую сторону, более зависимую от них, и решили подбросить монетку, впрочем, не выказывая свою поддержку в открытую.

Коренные оказались в опасной позиции. Им нужно было победить на выборах. И, хотя шериф — лишь пешка в руках губернатора, мэра и кукловодов, выставивших его на сцену, все же назначение одного из ирландцев на такую высокую должность пошатнуло бы чаши весов отнюдь не в сторону Билла и его так называемой партии. Потому за каждый бюллетень шла кровопролитная война. Сгоняли всех: негров, бедняков, детей, пихали одних и тех же избирателей на участок по нескольку раз, а то и попросту забрасывали кучу бюллетеней в урну. В общем, бардак — слишком мягкая характеристика для творившейся в тот день вакханалии.

НьюЙорк кипел, гудел, кряхтел, стонал. На улицах агитировали как словами, так и действиями. Особенно ретивые сторонники одного из кандидатов, не церемонясь, брали граждан, подходящих под категорию избирателей, и за шиворот тащили в нужное место, выбивая обещание проголосовать за нужного человека. Причем нарушения, что вполне естественно, наблюдались с обеих сторон. Но то ли немаловажную роль во всем этом сыграла поддержка сенатора Твида и демократов, почти что контролировавших выборы, то ли выдвигающие Макгинна ирландцы действительно смогли перевесить числом, затолкать на участки большее число людей, но, так или иначе, выборы были ими выиграны.

Коренные, конечно, в стороне не стояли, и временами даже казалось, что их значительно больше. У Мэри был весьма насыщенный день, потому что она своими силами обеспечила примерно сто голосов, добытых всеми доступными путями. Вечером, уставшая до изнеможения, она вернулась домой, собралась с силами для последнего рывка на сегодня, переоделась и поехала к Шермерхорнам.


Мэри с первой же минуты в гостях поняла, что что-то неладно. На нее смотрели косо, с каким-то плохо скрываемым подозрением и даже неприязнью. Девушка насторожилась, тщетно пытаясь прочитать хоть какое-нибудь объяснение в лицах знакомых ей людей. Но стоило ей войти, разговоры прекращались и взгляды бесцеремонно устремлялись прямо на нее. У Грей даже просыпалось желание развернуться и покинуть чертовы комнаты, не доходя до хозяйки, с которой необходимо было поздороваться сперва, но слишком уж сильно хотелось узнать, что не так, почему все глазеют на нее, как на экзотического зверя навроде здешнего слона, привезенного для выступлений в цирке.

— Миссис Шермерхорн и миссис Элмерс ждут тебя в кабинете, — шепнула ей на ухо одна из отдаленно знакомых женщин, новенькая в Нью-Йорке.

«Ждут? Меня?» — нутро у Мэри неприятно похолодело. Ничего хорошего ожидать не приходилось. Если сама хозяйка и вдовушка с какой-то стати решили лично пригласить ее на беседу, да еще и так, чтобы все об этом знали… Черт знает, что творилось в душе девушки, когда она неуверенно отворила дверь в кабинет.

— Миссис Шермерхорн, миссис Элмерс, — присела она в книксене, приветствуя старших.

— Мисс Грей, — скрипучим старческим голосом холодно ответствовала хозяйка дома, не ответив ей и кивком головы. Выражение лица ее было сурово. У вдовушки с мимикой было попроще, но легкое недовольство все же выступало наружу.

— Мисс Грей, до нас дошли слухи, что Вы ведете себя не как леди и позорите память своих родителей, заявляясь одной во всякие… неприемлемые для молодой девушки заведения.

Кровь отхлынула от лица, в ушах зазвенело, но Мэри ответила на выпад со стороны пожилой дамы:

— Позвольте поинтересоваться, кто распространяет такие слухи обо мне? Это ведь сущая нелепица. О каких заведениях Вы говорите? Несколько раз я сама ходила к пекарю за пирожными, да к портному. Но чем это, простите, позорит память мамы и папы?

— Я не скажу, кто распространил слух. И я бы никогда не поверила, если бы еще несколько мужчин не подтвердили этого. Вас, Мэри Грей, видели в салуне вместе с бандитами. Неоднократно. Это не похоже на случайность.

Лицо девушки потемнело. Она действительно не знала, как выкарабкаться из этой ситуации и почувствовала себя затравленным енотом, на которого испытующе смотрят охотники, едва сдерживая собак, рвущихся с цепи.

— Это какое-то недоразумение, миссис. Вы ведь знаете, как слабо мое здоровье, я так мало выхожу из дома, а тут… Нет, Вы ошибаетесь.

— Какое совпадение — ту девушку тоже зовут Мэри. Джентльмены видели, что Вы были там.

— Что джентльмены делали в салуне? Это грязные сплетни, мне страшно думать, что вы им верите! — вспыхнула Мэри, но гнев ее был исключительно притворный, внутри же все в ужасе сжалось.

— Объяснитесь, мисс. Мы выслушаем и, возможно, совместными усилиями сможем сохранить Вашу репутацию. Тогда никто не узнает…

— Никто не узнает? Тогда, позвольте спросить, почему на меня в холле смотрели, как на крысу, несущую на лапках бубонную чуму? Эта грязная ложь уже стала достоянием всего нашего милого общества, дамы. Вы можете лишь публично опровергнуть сказанное.

— Можем, но не будем, не услышав оправданий.

— Я не была в салуне ни разу в жизни, — твердо сказала она, как партизан.

— Не нужно врать, детка, иначе будет хуже. Помнишь историю мисс Беккер? О ее позоре? Бедняжка стала изгоем, по сути лишь подчинившись зову любви. Но мы любим тебя, дорогая, как и другие присутствующие, мы можем тебя простить. Еще не все потеряно, расскажи нам. Твоя матушка устыдилась бы, увидев…

— Не надо! — оборвала ее слова Мэри. — Не шантажируйте меня! Не трогайте мать! Да, я была в салуне. И что с того? Да быть на каторге приятнее, чем пить чай в этом змеином гнезде, где каждый ставит шпильки другому, ищет способы заиметь выгоду с чужой неудачи. Вот и сейчас. Вы хотите загнать меня в долги, сделать зависимой, чтобы мое доброе имя висело на ниточке, которую вы, славные женщины, заботливо держите. Это было бы сносным условием для уговора, если бы тайна была тайной. Но у меня нет сомнений в том, что все, абсолютно все присутствующие в курсе того, что вы сейчас представляете известным одним лишь вам, ах, да, и паре-тройке мужчин секретом. Ни разу в жизни я не делала ничего предосудительного, но все равно, все равно вы и другие дамы искали лазейку, как бы найти чего-нибудь компрометирующего, чтобы сыновья почтенных горожан нашего славного города выбрали ваших дочерей, а не меня. И вот теперь вы, лицемерки, делаете вид, что обеспокоены моими проблемами, что хотите мне помочь. Ни черта подобного! Вы хотите поживиться на моем публичном падении, как стервятники, парящие над умирающим животным. Хотите показать всем, какие вы, старые-добрые матроны милосердные и снисходительные, если не брезгуете такой, как я, такой, которая посмела выйти за пределы ваших гостиных, увидеть других людей, не тех, которых видит каждый божий день. Спасибо, не надо! Позвольте мне хотя бы принять свой позор с достоинством, а не прятаться за вашими юбками. Может, мне в монастырь уйти? Не уйду, не дождетесь! До свидания! — она в конце сорвалась на крик и, вполне возможно, что ее последние слова слышали гости.

На тот момент ей было все равно, бунтарский дух уничтожил здравый смысл, воткнул флаг в поверженный труп и победно заулюлюкал. Впервые мисс Грей прилюдно позволила себе такую откровенную гневную исповедь. Это были не лучшие обстоятельства. Не прощаясь ни с кем, она вылетела на улицу, вдохнула свежий воздух, наслаждаясь чудным моментом, ей показалось, будто она ощущает, как кислород проникает в ее ткани, питая, наполняя энергией. По всей видимости, чудодейственный газ не пожалел своих живительных сил на мозг, потому что, за минуту выйдя из этого необычного состояния непонятно чем вызванного упоения, Мэри ошарашенно огляделась по сторонам. Обернулась назад и чуть не вскрикнула.

Что она наделала? Теперь уж точно все двери будут закрыты для Мэри Грей. И, если до того не все знали о ее проступках, теперь точно будет знать весь город. Ее будут обсуждать как минимум несколько месяцев, будут показывать пальцами, шептаться, хихикать, неодобрительно цокать языком. Это был конец света. Мэри слишком поздно поняла, как дорого ей обошлось веселье, известность в преступных кругах, ведь в последнее время она даже не скрывалась, даже наоборот — не упускала возможности проявить себя. Результат не заставил себя ждать. Импульс прошел, пожар погас, девушка стояла на пепелище, рассеянно хлопая ресницами.


Презирая аристократов, их собрания и балы, онаникогда по-настоящему не думала, что может потерять все это вот так запросто, одним взмахом руки. Кавалеры, красивые денди, больше не будут увиваться за ней, они лишь посмотрят с пренебрежением, как на самую худую партию, хуже косой или кривой, ведь никто не одобрит союз с такой девушкой. Почтенные дамы больше не будут ворковать над ней, раздавая советы и вспоминая былую молодость, они лишь обменяются между собой колкими замечаниями да фыркнут, про себя помолившись Господу, чтобы никого из их семьи не постигла подобная участь. Незамужние девицы больше не станут бледнеть и темнеть от зависти и злости, потому что мисс Грей вышла из статуса их соперниц. Страшное осознание охватило Мэри, вселяя в нее ужас и панику. Сейчас ей хотелось броситься обратно, прибежать к матронам, упасть им в ноги, целовать туфли, что угодно, только бы вернуть все обратно. Но она, к счастью, вовремя осознала, что ничего уже не воротишь. Такое унижение осталось бы без внимания. Да, может, ей удалось бы задобрить дам, но она такими действиями уронила бы себя в их глазах еще больше, закопала и присыпала землей. Видя, как сирота пресмыкается перед ними после нанесенного оскорбления, как ей необходима их помощь, они бы не упустили случая потешить свое ущемленное самолюбие, выставили бы ее в дурном свете. Да и потом, дело ведь было не в двух женщинах. Все прекрасно видели, как Мэри вошла, как Мэри вышла. И, пожалуй, наверняка слышали крики. Молодец, Птичка, прыгнула в бочку дегтя, тебе теперь не отмыться.


Опустошенная, разбитая, она добралась до дома и, ничего не говоря Дэйзи, поплелась в комнату, изо всех сил сдерживая готовые политься водопадом слезы. Наконец, щелкнув замочком, Мэри подошла к кровати и лицом упала на перину, зажмурив глаза. Руками она цеплялась за одеяло, бормоча: «Если бы можно было… я бы… все обратно… как было… как бы-ы-ло….».

Дэйзи, удивившаяся такой тишине со стороны хозяйки, подошла к двери и, услышав стоны и всхлипы, замерла. Что же такое произошло? У старой няни сердце обливалось кровью, но она не смела постучать. Боялась, что девочка снова превратится в зверя, начнет обижать ее. Потому, как верный пес, села на пол у входа и, не выдержав душераздирающих стенаний, расплакалась сама. Тихо, сопя, так, чтобы мисс Грей не услышала.


Маленькая наследница богатых родителей лишилась расположения влиятельных людей Нью-Йорка. Можно было предположить, что она со свойственной легкостью быстро приспособится, научится жить по-другому. Но в этот раз все обернулось иначе. Слишком тяжелым оказался удар, сразивший избалованного, уверенного в своей полной безнаказанности ребенка. Иногда ее терзало чувство, будто бы тогда, в тот злополучный день, она оставила на пороге, забыла какую-то значимую частичку себя. Синие пятна очертили пространство светлой кожи под глазами, очевидные следы бессонницы. Мэри мучилась, рыдала по ночам, ворочалась, думая, как бы могло все обернуться, скажи она что-нибудь другое, хватаясь за ни в чем не повинные уши подушки, кулаком била по кровати, истерзанная дурными сновидениями. Ее начинало пугать, что жуткий сон, так хорошо отпечатавшийся в памяти, продолжал повторяться, причем достаточно часто. К нему прибавилось еще несколько.

Мэри снилось, как она приходит в оперу в одной ночной рубашке и понимает это только тогда, когда все вокруг начинают смеяться, направляя в ее сторону бинокли. Даже артисты прерывают выступление, чтобы посмеяться над ней. Они хохочут, и этот хохот демоническим воплем отражается в ушах девушки. Мэри зажимает их так сильно, что чувствует вполне ощутимую боль. Вдруг слышит смех позади себя, совсем близко, в ложе, оборачивается и видит свою бабушку Августину. Старая женщина стоит в полутьме, но Мэри видит, как та аплодирует. Вдруг свет падает прямо на бабушку, неизвестно откуда взявшийся, озаряя лицо, разбухшее и синюшное. Миссис Августина Грей умерла от отека легких, с пеной у рта. Она была тучной и страдала от сердца. На этом моменте столкновения взглядов злорадствующей мертвой бабушки и испуганной внучки девушка проснулась, чувствуя, как по скулам текут непрерывные ручьи слез.

Днем она неизменно брала себя в руки, отгораживалась от тяжелой, давящей правды. У нее хотя бы было место в этом мире. Ее место — рядом с Биллом, которого она после всего произошедшего любила не меньше, а даже больше, потому что он один не оставил ее. Он и Дэйзи, про которую Мэри почему-то забывала, слишком уж привыкла к этой тихой привязанности негритянки, скромной, не требующей ответа.


Мэри окончательно переступила черту. Ей больше не надо было притворяться, стягивать чепец или шляпку на лицо, чтобы никто не узнал. На второй день после случившегося, когда она заявилась к Биллу посреди дня, он сразу понял, что что-то не так.

— Какое необычное время для визита, воробышек, — удивился он.

— Теперь могу появляться тут и где-либо еще в любое время. Моя репутация больше не стоит и гроша, ее нет. Она испарилась. Все мои старания рухнули. Видишь ли, я виновата сама. Это глупое обвинение можно было просто опровергнуть или ускользнуть от него, но что-то во мне вспыхнуло, я не удержалась и… Не то чтобы я не опровергла, можно сказать, я подтвердила! Подтвердила, что была в салуне! Дьявол! Самое, самое нелепое, что можно было придумать!

Билл задумался, облокотившись на спинку кресла, а затем сказал:

— Ты всегда была такой, деточка, пламенной. Просто эту искру в тебе гасили с детства. Тонна кружевных платочков была выброшена в огонь и в конце концов потушила его. Твои мамки-няньки, не в обиду твоей покойной матери, ничего не смыслили в воспитании. Они пытались сделать из лебедя ласточку. Зачем? А просто потому, что вокруг были одни ласточки. Нет ничего странного в том, что в тебе заговорил настоящий характер, а не то, что пытались слепить другие. Ты поступила глупо и сама знаешь об этом, но какой смысл убиваться сейчас, когда все позади?

Неожиданно было слышать такие мудрые слова от Мясника. Сейчас он напоминал Каррингтона, хоть и явно уступал тому в образованности и красноречии.

— Все, что ни случается, все к лучшему, — машинально воспроизвела Мэри простую истину, знакомую с малых лет.

— Что? — переспросил мужчина, не расслышав этих слов, произнесенных тихо, себе под нос.

— Я говорю, наверное, ты прав. Как бы то ни было, уже не повернешь назад. И смысла оглядываться нет. Нужно жить дальше. Я совсем забыла со своими проблемами… За каким, спрашивается, чертом ты убил шерифа?

— Потому что ирландский пес это заслужил, — спокойно ответил он, словно речь шла вовсе не о хладнокровной расправе.

— Но посреди бела дня, Билл, это опасно. Люди могут разгневаться…

— На то и расчет. Ты не поняла, птичка? Это провокация, плевок в лицо Валлону. Он не может не ответить на такое.

— Кролики уже встали на ноги. Разве не было бы разумнее не переходить им дорогу? Такими действиями мы только подкрепляем вражду, собираем им сторонников своими же руками.

— Пф! Нет. В Нью-Йорке нет места для двух таких банд. Либо они, либо мы.

— Но почему тогда не раньше? Когда они были слабыми? — не отставала Грей.

— Я не избиваю младенцев. Это было бы лишено и тени величия, мы должны презирать недостойного соперника, а не втаптывать его в землю. Я уверен, что Коренным такой акт не принес бы ни славы, ни влияния.

— Зато это было бы безопасно.

— Безопасно? Ты не понимаешь правил игры, птичка. Безопасность — последнее, о чем стоит беспокоиться бандиту. Когда такой, как я, начинает забивать голову мыслями, как бы поосторожнее провернуть дельце с меньшими потерями и большей выгодой, он становится Твидом. Ты ведь встречала нашего мэра. Хорош, правда? А еще печется о своей безопасности, как никто другой. Меньше, конечно, чем о деньгах, напрятанных по банкам, но все же. Мы, Мэри, авантюристы, это часть нашей природы. Никто не задумывается: надежно ли, стоит ли риска. Мы живем моментом, и наша жизнь, крошка — сегодняшний день. Завтра, вполне возможно, не будет вообще.


Завтра, вполне возможно, не будет вообще. И снова о природе. Где-то она это уже слышала. Мэри посмотрела в свое отражение в бокале. Девушка стала слишком много задумываться о жизни, растеряла большую часть своей веселости. Ей стало казаться, что все вокруг — спектакль, в котором она играет главную роль. Проблема в том, что актриса не знала судьбу своего персонажа, которая, кажется, решалась уже сейчас, незаметно, но неотвратимо.

Она повернула руки ладонями вверх, взглянула на паутинку извилистых линий. Говорят, цыганки умеют гадать по этим узорам, видеть, какой рок уготован человеку. Мэри попыталась вспомнить, видела ли она когда-нибудь цыган. Скорее всего нет, в Новом свете их было не так много, как в Европе, да и жила она в таком мирке, в котором не было места для цыган, бродячего цирка и прочего. Девушка прикрыла глаза, представляя, как гадалка с красивыми глубокими, как озеро, черными глазами, прикасается к ней своими длинными смуглыми пальцами, томно прикрывает веки и говорит что-то на своем, а затем вдруг распахивает глаза и… выносит приговор.

Нет, нет, все должно быть совсем не так. Цыганка скажет, что Мэри проживет долгую и счастливую жизнь, что все проблемы как-нибудь решатся. Но, конечно, никакой цыганки не было и не будет. Рядом с ней все еще был Билл.

— Я так хочу, чтобы Амстердам больше не вставал у нас на пути. Ведь все было так хорошо, пока не объявился он. Зачем же Господь посылает мне испытания? Чего ему надо? — Мэри сказала это на одном выдохе и снова опустила взгляд. То, что терзало ее так давно, наконец вышло наружу одним цельным вопросом. Жаль только, ответить на этот вопрос не суждено было никому.


========== Призыв ==========


Случилось то, чего с нетерпением ожидал весь город. Вызов принят. Удача сопутствует храбрым, да будет так. Две банды должны столкнуться лицом к лицу, биться не на жизнь, а на смерть. Но не одна эта новость подогревала НьюЙорк. Пришли списки погибших с полей сражений. Слезы затопили улицы. Многих новобранцев, только что ушедших на фронт, убили южане или болезнь, вечный спутник войны, а родственники, раздавленные горем, не могли даже похоронить своих сыновей, братьев и мужей, вынужденные свыкнуться с мыслью, что их дорогие сердцу люди будут погребены где-то далеко в безымянной братской могиле, возможно, даже не сразу. Их изуродованные останки не обретут покоя в родной земле. Чьей-то родиной была Америка, а чьей-то — далекая Ирландия или Германия. Море разделило отечество и сына, погибшего, сражаясь за чужую страну, едва знакомую.

Наступил первый день призыва. Народ, гневный и ропщущий, не хотел становиться частью этих страшных списков, пока богатые отсиживались по домам.


В это время банды собирали силы. Кролики сумели переманить на свою сторону несколько старых группировок, но перевес у них все равно, если и был, то количественно незначительный. Все они, Кролики, Коренные и прочие, увлеченные своей грызней, не хотели видеть, что у порога грядущего дня стоит нечто гораздо более страшное, чем предстоящая стычка.


Рассвет. Райская площадь. Место и время было условлено. Оставались часы до судьбоносного события. Билл запретил Мэри появляться на улицах во время столкновения, но сейчас она металась по дому, как испуганная лань. Перед глазами то и дело всплывали воспоминания о последней их встрече.


Это было вчера вечером. Билл точил ножи, свой любимый инструмент для убийства и разделки мяса одновременно. Мэри села в уголок, на табуретку, молча наблюдая. Скрежет металла будто бы отдавал в самое сердце, проезжаясь холодным лезвием по мягкой плоти. У нее душа была не на месте, и поддерживать какой-то разговор казалось глупой затеей, потому что тема была лишь одна, а никому из присутствующих не хотелось выносить сор из избы своего разума, где протекала бурная мыслительная деятельность. Шрх-шрх-шрх.

В молчании прошли несколько часов, Мэри все так же сидела на прежнем месте, а Билл все так же точил ножи, кажется, уже давным давно готовые к бою. И все же он бросил это дело, повернулся к девушке. Та не сразу обратила внимание, что что-то переменилось в обстановке и неприятные звуки исчезли. Затем, как бы очнувшись ото сна, она два раза моргнула, широко открыла глаза, посмотрела в сторону мужчины, стоявшего напротив.

— Волнуешься? — спросил наконец он. Кажется, ответ был очевиднее утверждения, что небо голубое.

— Да… Я думаю, все время думаю. Я так часто вижу страшные сны и… боюсь потерять тебя.

Обычно звонкий голос зазвучал сдавленно, хрипло, будто говорил совсем другой человек. И другой же человек, не тот, которого она знала, ответил:

— Я не подведу тебя, Птичка, убью паршивца, и пусть весь НьюЙорк увидит это. Раньше я не боялся пачкать руки, встревать в опасности. Смотри-ка, что ты наделала, ты сделала меня слабым, Мэри. Теперь я не спешу расставаться с гребаным миром, в котором есть ты.

— Наверное… наверное. Я читала, что любовь окрыляет, дает сил, смелости. Я стала сильной, но, когда тебе грозит опасность я не… я не могу бороться с этим страхом. Это ужасно, Билл, я такая трусиха! Я ведь… ведь знаю, что ты справишься с ним, как и с десятком таких же выскочек до него. Но сердце болит так страшно… И эта боль не дает мне жить, я туго соображаю.

— Не бойся, — Билл подошел, за руки подняв ее со стула. — Бродячие псы отведают потрохов Валлона завтра же. И я всегда буду рядом, слышишь? — он слегка тряхнул ее, провел рукой по растрепанным каштановым волосам и услышал всхлипы.

— Нет, я не плачу. Я не плачу! — взгляд опухших от слез и недосыпания очей девушки, еще более нежно-голубых на фоне красноты, поднялся. Она, наклонив голову, шмыгая носом, посмотрела прямо в глаза мужчине, не зная, что и читать в этом странном выражении, которое приобрело его лицо. Мэри чувствовала, что сегодня очень важный день, ее вновь посетило необъяснимое чувство, что она — персонаж какой-то книги, героиня в пьесе, написанной скучающим автором, а развязка очень близко.

— Не смей умирать, — сказала она четко и резко. Голос, сказавший эту фразу, был совсем не похож на прежний, ломающийся и вибрирующий. Заговорила сила, с которой нельзя было спорить.

Они даже не думали прощаться на случай, если что-то случится. Слова прощания готовы были вот-вот сорваться с губ, но все не шли, обрывались мыслями о том, что это невозможно, исход стычки практически предрешен. Каждый уверял себя в этом.


И вот теперь Мэри, блуждая по комнатам, как неприкаянная душа, восстанавливала в памяти каждую фразу, каждый взгляд. Ее начинал охватывать суеверный ужас. Вдруг раздался стук.

— Д-дэйзи? Спроси, кто там.

Какая-то странная, безумная мысль промелькнула в голове. Нет, невозможно.

— Мистер Джеймс Каррингтон. Утверждает, что вы хорошо знакомы и просит немедленной встречи.

Что? Скрипач? Зачем? Почему?

— Пусть войдет, — ответила Мэри, немного отвлекшись от разрывающих сердце дум.

Она, остановившись на лестнице, ведущей на второй этаж, увидела на пороге сутулую фигуру Каррингтона. «Господи, как же он плохо выглядит», — подумала она и спустилась вниз поприветствовать нежданного гостя.

— Чем обязана, мистер Каррингтон? — спросила она любезным тоном, через который, правда, отчетливо слышалось волнение.

Скрипач сверкнул глазами на Дэйзи, стоявшую в коридоре и считавшую своим долгом проследить за поведением подозрительного посетителя.

— Нужно поговорить, мисс Грей. Без свидетелей.

— Как скажете, — ответила Мэри и повела его в библиотеку, свое самое личное и дорогое сердцу место в этом доме. Негритянка неодобрительно покачала головой, но возражать не стала.


Мэри видела, что Каррингтон, усевшийся на кресло около стеллажей, собирался заговорить, но его прервал приступ резкого сухого кашля.

— Зараза, — наконец прохрипел он, — либо это проклятый табак, либо Господь решил наконец избавить мир от меня.

Его маленькие глаза прослезились от приступа. Скрипач как будто постарел еще на несколько лет, хотя, в сущности, никогда не выглядел моложе. Дело ли было в тусклом освещении, в общем настроении ли Мэри или случилось что-то — она не знала. Грей с настороженным вниманием смотрела на него, ожидая, что же такого может сказать ей старый ворон. Может, он принес какую-то важную весть.

— Помнишь, я говорил, что когда-нибудь расскажу тебе мою историю? Ты, наверное, и забыла об этом обещании. У малютки много забот, не так ли? Не до стариков с их ностальгиями. Но, все же, тогда тебе было действительно интересно. Я знаю, как ты сейчас волнуешься и, должно быть, думаешь, что из-за всех переживаний тут же выкинешь из головы мою ненужную, принесенную не к месту историю, да и вообще не пойти ли мне к чертовой матери вместе со своими старческими моралями. Но именно в таком состоянии человек лучше всего запоминает, его мозг, напряженный до предела, усиливает все свои возможности. И, хотя кажется, что внимание рассеянно, но на самом деле твое сознание с жадностью ловит все то, что услышит, заталкивая в сокровищницу памяти. И именно то, что ты услышишь и увидишь сегодня, а, как мне кажется, при любом исходе этот день будет судьбоносным для тебя, всегда будет с тобой. По крайней мере, я верю, что это так. Но, даже если часть моих слов пройдет мимо тебя, в этом нет ничего страшного.

Мэри чувствовала, как в ней нарастает недовольство. Слишком много слов. Но, в отличие от прошлого их откровенного разговора, на сей раз она решила все-таки терпеливо дослушать его, внять каждому слову. Физически необходимо было отвлечься. И она, сдвинув брови, села рядом.


— Я вижу, как ты злишься. Мерзкий надоедливый старикан, да? Однако, раз уж слушаешь, то слушай. Когда-то, как ни странно, я тоже был молодым, — в глазах Каррингтона мелькнуло что-то вроде озорного огонька приятного воспоминания, резкие, грубые морщины немного разгладились, и Мэри, обычно не слишком внимательная к мелочам, заметив это, даже немного порадовалась за него и успокоилась. — Мне было лет семнадцать. Самый расцвет сил. Был баловнем, не знающим невзгод, ни разу не был порот, а, пожалуй, зря. Любил разъезжать на коне, которого ни больше ни меньше назвал Буцефалом. Мои выходки потрясали семью, но бывают ведь сыновья и хуже, верно? Вообще в дворянской среде таких уйма, а мотовство — отнюдь не повод для порицания. Мать мяла платочек и вздыхала, а отец лишь говорил, что в молодости был таким же, затем образумился. Я ему не верил, не думал, что могу превратиться в такого, как он. Я искал приключений, гуляний, веселья.

И вот однажды моя сестренка подошла ко мне, ей было пятнадцать, а я недурно подвыпил. Ты не представляешь, Мэри, что она сделала. Эта дурочка призналась мне в любви. Сказала, что не хочет женихов, они скучные, а со мной интересно. И на этом моменте мне нужно было прервать ее, отвадить от себя, научить уму-разуму. Но я, болван, посмотрев на нее, увидел в ней женщину. А она действительно была невероятно хороша и в этот день, и в последующие. Богомерзкое дело пустило корни. Все шло, как мне казалось, хорошо. Мы наслаждались… обществом друг друга. Но, так как я был чрезвычайно неосторожен, слухи о нашей связи дошли до матери. Та рассказала отцу.

Когда я встретил его взгляд, думал, мне конец. Меня, как старшего и виновного в большей степени, отец решил наказать по всей строгости. Он в тот вечер говорил много, но более всего мне запомнились слова «позор семьи», «отродье», «кровосмеситель». Я не смотрел на него, глядя то в пол, то на бедную мать. Она стояла молча, бледная, как фарфоровая чашечка, скрепив дрожащие пальцы рук меж собой так, что они посинели. И она не сказала ни слова за весь вечер. Папа, прежде любивший сына, прощавший ему все, не вынес такого оскорбления. Я осквернил, предал свою семью и должен был быть изгнан из нее. Навсегда. Мне пихнули денег на дорогу, не дав попрощаться с Фелисити, выставили за порог, как чумного щенка. Я должен был убраться сразу, так далеко, чтобы они обо мне не слышали, чтобы не видели, но до ночи я скрывался у дома, ожидая. И наконец дождался. В окне, ее окне, зажегся свет. Я увидел любимый мной силуэт, различил блеск серых глаз. Она помахала мне рукой и отскочила, быстро погасив свет.

Ей, кстати, как мне стало известно позже, очень дорого обошлась эта глупая любовь. Отец сказал ей, что она будет старой девой, всю свою жизнь проведет у них в поместье, не найдет жениха. Конечно, они могли сосватать ее какому-нибудь низкородному проходимцу, готовому взять аристократку любой, с невинностью или без оной. Без оной даже предпочтительнее, потому что меньше требований и претензий. О каких правах может заявлять женщина, так глубоко согрешившая? Но это не для Фелисити. Родители, к счастью, решили, что лучше пусть ее красота завянет, чем достанется кому-то недостойному.

И я ушел, Мэри, ушел даже с какой-то странной радостью. Конечно, я не забыл про Фелисити, но она стала для меня лишь странным, далеким отголоском прошлого. С тех пор у меня было много любовниц в Нью-Йорке. От шлюх до вдов. Я стал играть на скрипке, а играл я, не хвастаюсь — очень хорошо, меня даже приглашали в приличные дома, не зная, кто я такой. Мою смекалку и ловкость рук заметили местные преступники и предложили примкнуть к ним. А что? Когда-то это казалось мне прекрасной мыслью. Я ведь был авантюристом, такая жизнь веселила меня. Но шли годы, я начинал понимать, что это не мое. Я выглядел, как они, делал то, что делали они, но не был одним из них. Близких и доверительных отношений у меня никогда не было. Мы, Мэри, как ни крути, другие. Нас растили в совершенно иных условиях, с молоком матери к нам пришел менталитет, совершенно противоположный здешнему. Ты можешь отрицать это, но твой образ мысли никогда не сможет измениться. Мы — чужие, как бы печально это ни было.

Мэри уже не хмурилась, она сидела и с удивлением слушала, немного приоткрыв рот, обнажив резцы.

— Что стало с вашей семьей, Джеймс? — спросила она, окончательно обмякнув в кресле.

— Хорошим был бы и вопрос, что стало со мной. Матушка умерла через одиннадцать лет после того случая. Говорят, после моего отъезда она стала еще более нервной, грустной, часто плакала. Отец делал вид, что злился, но в глубине души ему было больно из-за того, как он обошелся с собственным сыном, единственным наследником. Душой он хотел бы простить меня, но никогда бы не сделал первый шаг. А я и не хотел думать о нем и о его возможном раскаянии. Однажды попробовав жить без законов, без ограничений, я не мог насладиться свободой. И вот, спустя несколько лет после смерти мамы, о которой я тогда не знал, мне пришло письмо. Отец немногословно просил приехать. Писал, что ему нездоровится. Ну, что я сделал, уже не юноша, а муж? Бросил бумажку в камин. И уже после того, когда начался раздел наследства, я получил известие о смерти обоих моих родителей. И маленькую записочку от Фелисити. «Папа просил тебя на смертном одре. Хотел переписать завещание, если увидит сына. Как низко с твоей стороны было отказать ему в этом».

Ничто не могло ранить меня глубже, давно затянувшаяся язва дала о себе знать. Вот тогда-то я впервые и почувствовал отвращение к жизни, которой я упивался многие годы. Но вернуться обратно я уже не мог, было слишком поздно. Не было поздно все долгое время, даже после гибели мамы. Тогда я должен был возвратиться на место, которое было мне уготовано судьбой.

— Вы все еще любите Фелисити?

— Конечно, — сухо усмехнулся Джеймс. — Но со временем я понял, что-то, что мы считали любовью мужчины и женщины должно было быть любовью брата и сестры. Наши чувства были основаны на общности, им не суждено было перерасти во что-то другое, если бы не досадное стечение обстоятельств. Мне очень стыдно перед ней и, Мэри, зачем я пришел — я хотел сказать, что, даже если тебе покажется, что ничего не вернуть, осколки не сложить в единую мозаику, что ты застряла в обществе и мире, в который тебя занесло случайно, дуновением ветра, и теперь никогда не выберешься из него — неправда. Ты молода, все пути для тебя открыты. И то, как с тобой обошелся здешний свет, не распространяется на другие страны или даже другие штаты. Я не говорю тебе бежать и знаю, что ты этого не сделаешь, сейчас точно. Просто, дитя, знай, придет время, когда тебе придется думать об этом. Скоро ли или нет — знает лишь Господь Бог. А я ухожу. Мы видимся в последний раз. Прощай.

Каррингтон встал, внешне дряхлый, держась пронизанными венами руками за спинку кресла, но Мэри заметила, что лицо его преобразилось. Больше не было выражения язвительности на лице. Перед ней был обычный седой мужчина, чрезвычайно уставший от жизни. Он больше не внушал страх, он мог вызвать лишь сочувствие. И Мэри, забывшая про то, что терзало ее до прихода Скрипача, соскочила со своего сиденья и бросилась ему наперерез. Схватила мужчину за запястье и посмотрела в глаза, уже не такие серо-мутные, но выразительные, прозрачные, как льдинки.

— Джеймс! Куда Вы? — воскликнула она, дрожа от душевного волнения. Перед ней только что раскрылась душа, раскрылась и, кажется, частично обрела покой.

— А ты еще не поняла? К Фелисити. Домой. Прощай, Мэри, я буду скучать по нашим разговорам, — он улыбнулся немного вымученно и легонько пожал девушке руку.

— Я верю, что… что еще не все потеряно. Удачи, спасибо! — в сердцах почти крикнула она вслед, прощаясь с этим удивительным грешником.


Остаток дня она думала о сказанном. А ведь их судьбы действительно были чем-то похожи. Только у Джеймса любовь была не по ту сторону баррикад. «Значит, у меня будет свой, особый путь», — решила Мэри спустя часы размышлений. Эта мысль про особый путь напомнила ей о суровом настоящем. Она хлопнула себя ладонью по лбу. Ведь завтра, уже завтра, на рассвете…! Билл сказал не появляться, но это так глупо — просидеть дома, пока история вершится на улицах города. Мэри грызла ногти, как маленький ребенок, не замечая того, всю ночь бодрствовала, находясь в странном промежуточном состоянии между сном и деятельностью. Она не помнила, что решила в итоге, но, судя по тому, что оделась в тот самый полумужской костюм, зацепив за пояс ножны, Мэри явно собиралась ослушаться наказа Мясника.


Девушка очнулась на кровати. Разомкнула болезненно слипшиеся веки.

— О боже, я уснула… — простонала она. Мэри посмотрела на окно, прикрытое прозрачными занавесками. Какая-то деталь на первый взгляд смутила ее. Что же? Солнце. — Дьявол! Как! Рассвет!


Дальше все происходило стремительно. Она стрелой пролетела по лестнице, чуть не сбив Дэйзи, почему-то очень напуганную, чего, конечно же, девушка не заметила.

— Куда Вы, мисс? Постойте, там опасно! — воззвала к ней старая служанка, не удостоившись даже толики внимания.


Мэри уже во весь опор мчалась по улицам. В городе было что-то не так. Она слышала крики, звон, выстрелы, но почти не обращала на них внимания. Лишь выскочив на перекресток, отделяющий ее район от дороги, ведущей на Пять улиц, Мэри поняла. Перед ней была толпа людей, яростных, злых, оборванных. Они напирали на полицейских, вдавливая их в узкий квартал, а те могли лишь обороняться, имея при себе слабое вооружение. И через эту бойню ей надо было пробраться. Птичка, набрав в легкие как можно больше воздуха, побежала, побежала сломя голову. Она почти миновала опасный участок, но тут ее кто-то толкнул. Девушка с глухим звуком упала наземь, сбитая на бегу, сильнейшая боль пронзила плечо. Она поднялась на руке, разбитой до крови, чтобы увидеть, как к ней, не спеша, направляется какой-то бородатый тип в лохмотьях с ножом. Как же жаль, что под рукой не было пистолета.

Оглушенная внезапным нападением, Мэри не сразу сообразила, что к чему. Но по нахальной улыбке наступающего можно было прочитать его намерения. К сожалению, беспорядки, вызванные даже благородными мотивами, вроде тех, что устроили французские революционеры, сражавшиеся за свободу, неизбежно привлекают таких людей. Стервятники, думающие о том, как бы утолить свои потребности во время всеобщей неразберихи. Пока львы или гиены дерутся меж собой, впиваясь острыми клыками друг другу в глотки, рыча и стеная, птицы, обычно жалкие, с убогим оперением и голой шеей, приобретают устрашающий вид, парят над полями битвы, разрезая воздух своими могучими крыльями и исторгают чудовищные звуки радостного, победного клича, гласящего — сегодня есть, чем поживиться. А потом, только мир воцарится в саванне, они снова приобретут ничтожный вид, усядутся на толстые голые ветви деревьев, изнемогающих от жажды и будут ждать, затаившись, сгорбившись, лишь черные, как бездна, глаза будут блестеть во тьме ночи, временно принесшей покой другим зверям. И их много. Мисс Грей не повезло встретиться с одним из них.

Впрочем, ему тоже не повезло. Мэри, превозмогая боль, почти героически стиснув зубы, ощерившись, мгновенно совершила рывок в сторону бандита, нож, но уже ее, сверкнул в руке и вошел в грудную клетку. Лицо девушки приобрело зловещее выражение, нижняя челюсть выдвинулась вперед, она шумно дышала, белые, немного неровные зубы обнажились в этой маниакальной усмешке, а крылья носа вздымались вверх, дергая за собой все лицо. Мужчина явно не ожидал такого поворота событий, толкнув слабую девушку с намерением ограбить ее, а может и обесчестить, и убить, пусть и в странном наряде, вряд ли люди этого сорта вообще смотрят на одежду. Не повезло с добычей.

Мэри было некогда задерживаться, потому, немного подержав, сама не зная зачем, видимо, наслаждаясь беспомощностью нападавшего и переменой ролей, вытащила нож и пихнула ногой вперед уже не державшегося на ногах обидчика, продолжила путь дальше, к заветной площади. Правда, она больше не могла двигаться так же быстро, как раньше: дыхание сбилось, стало рваным, вдыхаемый воздух жег, как при пожаре, начала предательски колоть печень, а рука, которой она с размаху влетела в мостовую, нещадно саднила, Мэри даже почувствовала, как кровь, липкая, вязкая, пропитывает одежду на рукаве. Но, собрав последние силы в кулак, она бежала. Бежала так, как будто от этого зависела ее жизнь. Отчасти так и было.


Вдруг ей снова пришлось остановиться. Улица была перегорожена горящими обломками. «Боже, что происходит?» — подумала она, но времени выяснять и искать причины беспорядков, поглотивших НьюЙорк не было. Солнце нещадно обжигало веки, напоминая об упущенных минутах. А в городе действительно творился хаос. Для Мэри сейчас это был армагеддон неясной природы, но недовольство давно зрело в обществе.

Призыв. Одно слово, в котором было столько боли, столько страха. Случилось неизбежное. Хотя аристократы и думали, что жители города не осмелятся поднять настоящий бунт, но ньюйоркцы всегда были строптивы. А ирландцы, прибывающие в огромных масштабах, только подогрели этот пыл своим собственным горячим темпераментом. Эти рыжие шельмецы отчасти и стали причиной восстания, на которое местные жители могли бы не решиться, опасаясь за свою семью, имущество. Ирландцам было нечего терять. Все свое новоприбывшие обыкновенно носили с собой. Впрочем, пожарище вспыхнуло так внезапно, никем не подготовленное, воистину стихийное.

Но банды не собирались менять свои планы. Где-то там, на Райской площади сейчас, должно быть, схлестнулись Кролики и Коренные.

Девушка, ошарашенно оглядев разрушенное здание, свернула на Литл-Уотер. Еще немного. Еще немного, черт возьми.

Грохот. Мэри пошатнулась, снова рухнула на камни, с трудом поднялась. Где-то рядом прогремел взрыв. Что это? Война? Стреляют? Зачем?

Бунтовщики не знали, что по ним откроют огонь из корабельных орудий, а несчастная не знала вообще ничего. В ее распоряжении был свист в ушах и помутневшее зрение. После пережитого грома она не могла больше бежать. Силы окончательно оставили ее. И девушка поплелась, держась за уши, так нестерпимо звеневшие. Рука болела еще больше.

Вдруг снова. Огонь. Бах. Люди, уносящие ноги откуда-то. Откуда-то? Вернее, оттуда, куда она шла. Девушка открывала рот, хватая воздух, пропитанный пылью и гарью. Больше она не видела ни зги.

Мир словно окутало туманом, туманом войны. По мере того, как она ковыляла в едва ли известном направлении, стараясь довериться мышечной памяти, ногам, ведущим ее по привычному маршруту, крики становились громче, яснее. Вдруг она ткнулась носком сапога во что-то мягкое, потеряла равновесие и чуть не рухнула вперед, но сумела выстоять. Наклонившись, Мэри с ужасом поняла, что это человек. Причем он еще не скончался, а сдавленно мычал, лежа животом на мостовой. Под ним была огромная лужа крови, в которую она случайно наступила. По одежде, хотя она вся была в пыли штукатурки, кирпича и алой крови, Грей поняла, что это один из Кроликов. Не останавливаясь, она побрела дальше. Город дрожал, расплывался вокруг. И, наткнувшись на этого бандита, она с ужасом осознала — что-то уже случилось.

Откуда бежал этот парень? Он трус, дезертир? Коренные победили? Или…

Дальше было все больше таких же, умирающих, окровавленных, причем с обеих сторон. Мэри смотрела вперед, на улицу, никак не кончавшуюся, застланную пеленой дыма, и ждала, когда же та наконец выведет ее на площадь. Боль не унималась, с каждой минутой становясь все более изнуряющей, нестерпимой, а она, как заведенная, шагала и шагала, щурясь, ища знакомые лица в убегающих, уходящих, уползающих, убитых. Нет, никого. Различимы только привычные расцветки. Мэри увидела среди прочего синюю форму, заляпанную и едва узнаваемую. Полицейские. Зачем? Почему? Дальше встретилось еще несколько трупов в синем. Мэри огляделась по сторонам. Кажется, она вышла на площадь, потому что больше не видела вокруг себя очертаний стен. Выстрелов давно не было слышно, зато стонов здесь было в стократ больше. Девушка замерла. Она увидела небольшую группу полицейских, держащих перед собой штыки в боевой готовности. Они шли прямо навстречу, видимо, собираясь покинуть участок. Зачищенный?..


От боли и душевного изнеможения Мэри не могла спрятаться, напасть или притвориться мертвой. Она просто отшатнулась в сторону, пытаясь уйти с поля зрения. И, то ли она действительно избежала внимания, то ли смертельно уставшие стражи порядка, некоторые из них раненые, не захотели тратить время на странную фигуру, маячившую в стороне, но каким-то образом девушка прошла незамеченной, в то время как отряд удалился, бряцая ружьями. Сердце должно было остановиться. Так замерло все внутри. Она бессознательно молилась не найти Билла здесь, ибо поняла, что найти его здесь значило потерять навсегда. Ноги превратились в ватные, боль не разжимала хватки, а становилась все навязчивее, слух частично вернулся, но на место свиста пришла острая, пробивающая всю голову резь.

Вдруг девушка увидела что-то копошащееся. Люди. Живые люди. Как пьяная, она корпусом подалась вперед, оставляя конечности позади, и снова чуть не упала, но приблизилась. Сощурившись так, чтобы увидеть хоть что-то прежде, чем подойти на близкое расстояние, Мэри ахнула. Она узнает эти рыжие волосы из тысячи.

Грей не знала, что Дженни проделала точно такой же путь, как и она, и оказалась тут лишь на несколько минут раньше. Да ей было все равно. Не осталось сил думать. Зацепившись взглядом за Джен, она с трудом оторвала его и переместила на то, что было рядом с ней. Амстердам. Кажется, живой, он приподнялся. И нечто неподвижное рядом. Мэри закрыла глаза. Открыла их снова. Нет, ей показалось. Ей показалось. Этого не может быть. Ведь все так хорошо, она проделала этот путь, чтобы помочь, чтобы… Нет, неправда! Мэри отрицала увиденное, мотая головой, как сумасшедшая, не переставая смотреть на жуткое зрелище. Не думая ни о чем, она пошла вперед, чтобы убедиться, что ей просто померещилось. Дженни услышала шаги, отнюдь не тихие, потому что девушка двигалась, переваливаясь с ноги на ногу, клокочуще дыша и сипя. Эвердин мгновенно все поняла, поднялась с колен и встала, преграждая путь Мэри.

Мэри смотрела на нее невидящими взором человека, потерявшего контроль над собой, растерянного, выбитого из колеи, способного абсолютно на все. Но воровка не побоялась этого страшного вида и приблизилась.

— Постой, — прошептала Дженни, остановив ее за руку. Тогда-то бедняга метнула на нее взгляд, внезапно наполнившийся неистовой злобой.

— Где он?! Где он?! — спросила она, так сильно тряхнув рыжеволосую за плечи, что у той заболела голова, ушибленная по дороге. Неизвестно, откуда взялись подобные силы, но сейчас мисс Грей могла сделать что угодно, даже, пожалуй, свернуть шею кому-то голыми руками. И сделала бы с Дженни, не помешай голос, ужасно знакомый:

— Он умер, — сказал Амстердам, со сдавленным стоном поднявшийся.

— Что? — спросила Мэри, отпустив Джен. — О чем ты говоришь? — на секунду даже показалось, что она пришла в себя, готовая выслушать и принять неизбежную истину.

— Мясник умер. Умер, как он хотел. Сказал, что умирает настоящим американцем, — Амстердам закашлялся, вид у него был потрепанный и, не меньше, чем все остальные, он походил на оживший труп.

— Ты! Ты убил его! — глаза Мэри сверкнули, она крикнула так громко, что Дженни, стоящая рядом, чуть не упала от неожиданности, отступив на шаг. Она выглядела не многим лучше. Порванная, испачканная до такой степени, что казалась однородно грязно-серой одежда, растрепанные огненные кудри, жестоко разбитая губа, тут и там гематомы. Но она стояла на ногах крепче, чем Грей.

— Нет, — покачал головой парень, прикусывая губу от острой, режущей боли в израненных ногах. — Я избавил его от страданий. Это осколок… угодил прямо в печень.

— Ты лжешь! — Мэри выхватила нож и собиралась напасть на ирландца, резко шагнула и повалилась вперед. Ноги больше не слушались. Она издала страшный, душераздирающий вопль. И, не пытаясь больше подняться, заплакала, поползла к тому месту, где лежал Билл. Амстердам и Дженни с тоской смотрели на это жалкое зрелище.

Птичка не была им врагом, вовсе нет. Они смотрели, как девушка в наряде, когда-то, должно быть, красивом, но теперь похожим на тряпочное месиво, с распущенными каштановыми волосами, окровавленная, прижималась к руке мертвеца. Как она говорила что-то, шептала, стонала, срывалась на хриплый крик. Вдруг снова рвануло где-то в соседнем квартале. Значит, бунт еще не подавлен. Амстердам, держась за раненый бок, сказал своей спутнице:

— Нужно уходить.

— Постой, — ответила ему Дженни, по щекам ее текли соленые слезы, — нельзя оставлять ее тут.


========== Лазарь, иди вон! ==========


Мэри не помнила, что было дальше. Не помнила, как ее уговаривали, оттаскивали, вели домой, изнеможенную, обескровленную, и тяжелейшими усилиями восстанавливала в памяти последующие дни. Она была дома, за окном все так же гремело, а Дэйзи то и дело о чем-то пыталась заговорить с ней. Ответа не поступало. Мисс Грей была бледной, выглядела так, будто была на грани смерти, хотя раны были обработаны и не представляли угрозы для жизни. Она будила няню ночными криками «Где он?! Где он?!», а затем, пробудившись, смотрела на тетушку и хлопала глазами, как помешанная, точно видела ее впервые.

На четвертый день девушка заговорила.

— Я ведь не… не пропустила… похороны? — спросила она Дэйзи, кормившую ее с ложки.

— Чьи похороны, дитя? — тихо спросила женщина, застыв на кровати, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть девочку, ведь та наконец сказала что-то связное. В последнее время ей приходилось слышать от Мисс Грей только полные страданий восклицания во сне, почти всегда неразборчивые.

— Его похороны, Дэйзи, его. Ведь он умер. Я не верила. Дэйзи, ты знаешь, что он умер? — она говорила так медленно, точно едва могла шевелить языком. Между каждым предложением, словом висела пауза длиной в добрые полминуты.

— Кто умер?

— А… — глухо отозвалась девушка, начала говорить чуть быстрее, — ты ведь, наверное… не знаешь. Я забыла… Уильям, мой Уильям, его не стало. Его убили гордыня, ирландец, рок судьбы и чертов осколок. Если бы я подоспела, если бы подошла вовремя, может быть… — Мэри опустила глаза, тяжело вздохнув, и отвернулась, прикусив губу, слезы вновь подступили к горлу. В последнее время она очень много плакала в тишине своей комнаты, уткнувшись лицом в подушку так, что трудно было дышать.

— Вчера ночью власти разобрались с бунтом, мисс Грей. Я слышала, они клали людей вдоль дороги, чтобы родственники могли забрать и похоронить убитых.

— Боже. Боже мой. И как мне туда попасть? Хотя нет, стой, никак… Амстердам. Я думаю, что он сделал это. Он должен был похоронить своего врага. Мальчишка оказался не таким дрянным, как я думала. Я ошибалась. Я не понимала, что Билл нашел в нем, но это сын своего отца. Дэйзи, прошу, умоляю, отведи меня на кладбище.

Служанка не стала расспрашивать, кто такой Билл, потому что смутно понимала, что это тот самый мужчина, на чью голову она насылала проклятья. И суеверная негритянка горько пожалела о сказанном ранее, потому что, каким бы плохим не был этот человек, с ним ее хозяйка была счастлива, а сейчас стала совсем не похожа на себя, потерянная, убитая горем.

— Может быть, Вам не стоит? Вы еще не окрепли, мисс. Мы сходим на кладбище потом, я обещаю, как только вам станет лучше, — няня взяла холодную тонкую ручку в свою крепкую ладонь.

— Я в порядке. Мы пойдем сейчас, — сказала Мэри, приподнимаясь на подушках, и слова эти прозвучали так твердо, что Дэйзи, скрепя сердце, решила не спорить с этой каменной решимостью, зная, что если она откажется вести ее, Грей пойдет одна, еще не окрепшая, слабая, помогла хозяйке одеться, та пожелала надеть только черное. У них был всего один траурный наряд — старый комплект, которыйносила девушка несколько лет назад после смерти родителей. Она уже выросла из него и выглядела немного аляповато, но надевать что-то другое отказалась наотрез.


Они пошли на кладбище, рука об руку, как мать и дочь. Прохожие с недоумением смотрели на странную пару, но, с печалью вспоминая события прошлых ночей, понимали, что это лишь родственники погибших во время бунта, сплоченные общим горем, забывшие о классовых различиях. Отчасти такая догадка была правдива.

Мэри пришла на погост, новый, обнесенный совсем слабым забором, скорее импровизированный. Он расположился в спокойном, тихом районе Бруклинских Высот. С утеса был виден сам НьюЙорк, его сердце, еще не отошедший от пережитого потрясения. Кое-где клубился дым, черный, как ночь, овладевший буро-кирпичным пейзажем построек. Когда-то этот утес назывался Ихпетонга — высокий песчаный берег по-индейски. Должно быть, давным давно местные жители, ныне изгнанные со своих земель, стояли так же, смотрели на медленно текущую Ист-Ривер, наверняка имевшую в то время свое, такое же диковинное и волшебное для приезжих название, и думали о своем, о человеческом, о заботах, радостях и бедах. Но теперь здесь стояла Мэри, и Дэйзи позади нее, в некотором отдалении. Грей набрала в лёгкие воздух, посмотрела вдаль на город, закрыла глаза, прислушалась к мерному шуму воды, затем снова взглянула на мир, вниз, на реку, затем подняла взгляд к небу, горько улыбнувшись, сама не зная чему. Лучи солнца доброжелательно одарили ее теплом и светом. А вместе с тем каким-то озарением.

Жизнь должна продолжаться, Мэри, и, если ты думала, что можешь спрыгнуть с утеса и загубить себя, это в корне неверно. Он бы не хотел этого. Мама с папой не хотели бы этого. И Мэри все же отважилась жить, хотя это зачастую бывает сложнее, чем решиться на отчаянный шаг и покончить с собой. Она, как по наитию, ступала по траве между маленьких скромных крестов и могильных камней, не столько ища то, что требовало ее сердце, сколько зная, чувствуя нутром, куда идет. Ее словно вела невидимая рука, нежная, как рука матери.

Справа от себя она увидела кельтский крест, белый, немного потемневший, но ухоженный, посмотрела впереди и рядом со священником Валлоном нашла могилу Уильяма Каттинга, его последнее пристанище на земле. Сердце сжалось, так сильно, что помутнело в глазах, и Мэри инстинктивно схватилась за грудь, наклонившись вперед, сдавленно охнув.

— Дэйзи, — очень тихо позвала она. Преданная служанка услышала ее и, ничего не спрашивая, протянула цветы, которые Мэри попросила ее сорвать в саду. Те самые, свидетели вечера, когда все только началось. Девушка, взяв дрожащими руками охапку прекрасных, ароматных, как будто бы еще живых растений, и, опустившись на колени, возложила их рядом. Она оперлась рукой о землю и заплакала. Так, шепча попеременно то слова молитвы, то обращения, ведомые только ей и тому, что теперь покоился в земле, Мэри провела день до самого заката. А Дэйзи все это время стояла рядом, безмолвно наблюдая, то и дело по щекам ее тоже текли слезы.

Негритянка поняла, что это была настоящая любовь, такая короткая, оборванная фатальным случаем. Впрочем, она знала, каким именно случаем. Даже Дэйзи, не так уж часто бывавшая в людях, выходила за покупками или по другим делам, слышала байки, ходившие по всему городу, про Билла Мясника, держащего в страхе всю округу. Да, она сопоставила все только сейчас. Глупая, глупая Дэйзи. Сейчас у нее не было злости на себя или умершего за погубленную судьбу юной леди. Она лишь надеялась, что при жизни Уильям был добр к ней, что Мэри потеряла все не ради того, чтобы недолго побыть игрушкой бандита. И, глядя на малышку Грей, Дэйзи понимала, что, похоже, все так и было. Она знала свою хозяйку, хорошо знала.

Наконец, когда уж солнце зашло за горизонт, Мэри встала, утерев оставшиеся слезы грязными от земли руками. Она посмотрела на природу вокруг совершенно другими глазами.

— Верно, сейчас закат, — обратилась девушка к себе и к окружающему ее дню. — Но солнце каждый раз возвращается, наступает заря, светлая и безбрежная, хранящая память о прошедшей ночи, — сказала она с предельной ясностью в голосе, так вдохновенно, будто эти слова некто вложил в ее уста, что Дэйзи, ошеломленная резкой переменой в девушке, посмотрела на нее так удивленно, точно мертвец только что воскрес из могилы. Она привыкла видеть скорбь: короткую, длинную ли, но чтобы из беспробудной тоски человек выходил спокойным, подобным самому Богу, было поразительно. И тогда Мэри обратила свой взор к ней.

— Простите меня, тетушка. Мне нужно было время попрощаться. Это надгробье не пойдет. Мы закажем другое. Я напишу там эпитафию, сама. Люди, зашедшие сюда, должны знать, кто здесь похоронен. И… надо поправить могилу священника Валлона. Я думаю, это будет справедливо. Временами, когда мне было совсем плохо, не знаю, сколько дней я так пролежала, я помышляла убить Амстердама, видела во сне, как душа покидает его тело. Его вина в том, что я потеряла Билла. И Дженни, ее тоже. Но сейчас я понимаю, что это просто нелепо. Его… его не вернешь. А ведь все было честно. И я, может быть, даже поблагодарила бы его за это, — Мэри указала на сколоченное надгробье, — но, Боже, у меня нет сил видеть их лица. Я могу не сдержать себя. Слишком много злобы во мне копилось. Еще, Дэйзи, знаешь, мне нужно оставить НьюЙорк. Возможно, навсегда. Я знаю, мне будет больно уезжать, но еще больнее будет остаться. Ты ведь поедешь со мной? Куда-нибудь? Может быть, в Британию к родне? Там живет сестра отца, она, кажется, хорошо ко мне относится.

— Мисс Мэри, подождите, пожалуйста. У меня ведь завтра поезд.

— Поезд? — гулко удивилась девушка.

— Да, Вы ведь сами говорили мне уходить. И потом, несколько недель назад я говорила Вам об этом. Вы тогда на все отвечали «да» и «хорошо». А потом, когда я решила уточнить, что Вы все слышали, Вы сказали: «Езжай, куда хочешь, мне плевать». Вот я и решила, что поеду в Вашингтон. Я слышала, там могли остаться мои родственники. Может быть, куплю себе домик, заживу, как человек. Президент ведь любит нас, негров. Он не хочет, чтобы мы были рабами. Я все это время копила деньги, но не хотела покидать Вас, но Вы стали так беспощадны ко мне, я и решила… простите…

Мэри, пораженная до глубины души и самой новостью, и пониманием того, как же жестоко она обращалась со старой Дэйзи, пока была увлечена своей двойной жизнью, вдруг смутилась. Ей стало стыдно до глубины души и, поддавшись душевному порыву, она заключила няню в крепкие объятия. Та даже обомлела, не решаясь пошевелиться.

— Это ты прости меня. Я вела себя недостойно и столько раз обижала тебя за зря.

— Что Вы, что Вы, мисс Мэри… Ой, я, простите, расплакалась, как старый крокодил. Я уж не ждала от Вас такого. Если хотите, я никуда не поеду. Останусь с Вами или уедем, куда там…

— Нет, — твердо ответила девушка, обернувшись, посмотрев на реку, чтобы не встречаться взглядом с Дэйзи, не показывать, как тяжело даются ей эти слова. — Я слишком долго использовала тебя, как вещь, хотя и называла служанкой. У тебя есть право на свою жизнь. Ты очень много сделала для меня и моей семьи, тетушка. И я никогда этого не забуду, однако, я больше не могу держать тебя. Поезжай в Вашингтон, все, о чем я могу просить, иногда пиши мне с чьей-нибудь помощью, чтобы я знала, что дела твои идут хорошо. А я как-нибудь справлюсь.

— Господи, мисс Грей! — на сей раз всерьез разрыдалась Дэйзи, шмыгая носом в плечо черного траурного платья, а преисполненная какой-то жизненной силой девушка стояла стойко, не проронив и слезинки, лишь улыбалась и рукой поддерживала своего самого преданного друга. Да что уж, единственного.

Конечно, она не хотела расставаться, особенно сейчас, оценив всю важность постоянной поддержки со стороны тетушки. Но, собравшись с духом, она приняла решение, которое казалось правильным. Дэйзи всегда была привязана к семье Грей, у нее не было своей жизни. И что же, нужно было продолжить таскать бедную наивную женщину за собой до тех пор, пока кто-то из них не умрет? Нет, это эгоистично и бесчеловечно. Хотя сама негритянка не очень понимала, как ее свободы все это время страдали, даже считала себя обязанной благополучием Греям, но наследница настоящей американской знати, все прекрасно понимая, должна была считаться со своей совестью. Вот Мэри и посчиталась. Впервые за долгое время.


Прошел месяц прежде, чем Мэри отправилась в путь. Она продала загородное имение, окончательно расправилась с долгами, отреставрировала не только две дорогие ее памяти могилы, но и выделила деньги на благоустройство всего кладбища. Какие-то свои вещи она раздала нищим, какие-то решила взять с собой, другие, наименее значимые, оставила в доме. Чтобы дом не пустовал, мисс Грей нашла благополучную семью арендаторов, переехавшую из своего имения, сожженного пожаром войны. Деньги и ценности обеспеченные граждане перевезли в НьюЙорк, почему и смогли позволить себе снимать такое дорогостоящее имущество.

Она встретилась с Леви, заказала у него красивый траурный наряд. И портной, по сути не специализирующийся на этом, выполнил работу на отлично. Черное платье из шерсти было прекрасно настолько, насколько простота иногда может быть гениальной. Кроме того, он подарил ей красивые черные перчатки с оторочкой из меха черно-бурой лисицы и поблагодарил за проявленную доброту. Грей, растроганная участливостью еврея, заплатила ему в два раза больше положенного и попрощалась тепло, как старым другом, поделившись своими планами. Тот понимающе кивал головой, слушая, а в конце сказал достаточно мудрую вещь: «Бог справедлив, мисс Мэри. Отнимая, он всегда дает что-то взамен, верьте мне, нужно лишь держать сердце открытым, чтобы не упустить подарок свыше, не замкнуться на своей потере». Слова эти хорошо сказались на самочувствии Мэри, она убеждала себя верить в их правдивость, не зная, правда, чем можно возместить такую тяжелую, жуткую утрату.

Как-то раз в районе порта она встретила Риган, но с горечью отвернулась, не захотев подходить. У Бестии было свое понимание правды, и ее правда восторжествовала на обломках разрушенного мира Птички. Ирландке со стороны победителя, конечно, было бы не трудно проявить сочувствие к тому, кто потерпел поражение, но Мэри не собиралась слушать соболезнования, подкрепленные самодовольством.

В последнее время девушка стала чувствовать себя дурно, ее временами мутило, а с утра она не ощущала в себе сил встать с кровати. Паром должен был отплыть в Англию уже завтра, и в душу к мисс Грей лезли самые разные тлетворные мысли. Так, она опасалась, что ее боли и слабость являются знаком зарождающейся болезни. Мэри прекрасно помнила, как Эленор, ее мать, начала жаловаться на слабость, тошноту и жар. Дочь, правда, не лихорадило, но человека, зацепившегося за такую страшную догадку, сложно успокоить. Тем более, успокоить было и некому. Дэйзи уехала, а светское общество не желало и слышать об изгнаннице. Потому разум становился все темнее, затуманенный угрюмыми догадками.

Она подумывала, что, может быть, стоит остаться здесь, на родине, чтобы умереть и быть похороненной на земле отечества, рядом с близкими ей людьми, а не за океаном. Но здравый смысл взял верх, Мэри все же не решилась отменять поездку, взвешивая, как много было сделано для того, чтобы ее организовать.

На корабле ее несколько раз вырвало за борт. Дамы, видевшие это, лишь со знающим видом покачали головой, морская болезнь, мол, плавали, знаем. Мисс Грей, любительница приключенческих книг, знала, что люди склонны страдать от укачивания, но авторы обычно наделяли этим свойством слабовольных, хилых героев. Она качала головой, глядя в унылую синеву морских волн. Где-то там позади оставался город, которому она была обязана всем.

О, как же теснила грудь тоска по оставляемой отчизне, такой особенной, такой яркой в сравнении со скучной Европой. Но решение было принято, причем бесповоротно. Впереди другая жизнь. Мэри пыталась представить себе эту новую жизнь, поправляя черные узорчатые кружева на рукавах, но воображение все время нещадно возвращало ее в прошлое. Как она может дальше быть кем-то дальше, если часть души ее осталась в могиле с родителями, сердце же было похоронено во время событий Недели призыва. По частичке забрали Дэйзи, Скрипач и все те, с кем разлучили ее обстоятельства. Да что уж, внутри девушки была настоящая дыра, такая, какую может оставить осколок пушечного ядра. В ее якобы светлом будущем не было никого из тех, кого она знала и любила. Только тетя, встречавшаяся с ней один раз за все годы. И Мэри уходила в свою каюту, чтобы люди не видели слез на ее лице.


Шли долгие месяцы ее жизни в Англии. Болезнь прошла вскоре после приезда, но все равно Мэри не ощущала себя такой жизнеспособной, как раньше, что было вполне закономерно. В Йорке никто, к счастью, не знал о ее американском прошлом. Тете она рассказала лишь самое необходимое о себе, та, хоть и была одинокой, скучающей женщиной, не хотела раскапывать подноготную своей племянницы, за что последняя ее уважала.

Мэри перестала носить корсеты. Она пробовала на первых порах, но потом поняла, что ей это просто ни к чему. Так как она стала ходить в основном в черном, редко, в качестве исключения на какие-нибудь праздники надевая цветную темную материю, девушка сказала родственнице, что она вдова, ее скорый брак, заключенный втайне, распался, потому как муж ушел на войну и погиб. Тетя как-то спросила, что стало с его семьей, на что Мэри ответила: «Он был единственным оставшимся в живых, как и я», и миссис Баррингтон, сама вдовая, не стала расспрашивать дальше. Женщина в принципе она была достаточно деликатная, вежливая и образованная. В обществе ее любили и ценили.


Мужа миссис Баррингтон потеряла несколько лет назад, он упал с лошади. Кобылу хотели убить, потому что после смерти своего бывшего хозяина, графа, она не подпускала к себе никого и больно укусила его жену, оставив уродливый шрам на руке. Мистер Баррингтон вступился за животину, решил во что бы то ни стало приручить преданного другу зверя, любимицу графа, чтобы не проливать крови чистокровной английской скаковой красивой караковой масти. Чудо случилось, действительно. Несколько дней после долгой и кропотливой работы, проделанной мужчиной для укрощения строптивой лошади, она действительно слушалась, но, когда ныне покойный, выпив большое количество вина, захотел показать своим гостям, как здорово у него вышло совладать с кобылой, та, может быть, учуяв запах спирта, потому что прежний ее хозяин не был охоч до выпивки, то ли еще по какой-то иной причине, неведомой людям, сбросила наездника, и удар копыта пришелся прямо по голове. Так нелепо окончил свой земной путь муж тети Мэри.


Мисс Грей упорно не понимала, в чем причина того, что она раздобрела. Вовсе не хотелось ей быть несчастной, да еще и толстой в придачу, потерять свою прекрасную талию. Тетя Констанция как-то подошла к Мэри, когда та читала очередную книгу, и задала достаточно странный вопрос:

— Мэри, ты ведь знаешь, что ты… ну… что ты носишь под сердцем ребенка? — спросила она робко. Девушка не услышала первую часть предложения, но на второй уже оторвалась от чтива и удивлённо переспросила.

— Что? Кто носит ребенка? Где?

— Ну, ты ведь была жената, Мэри, ты знаешь, как получаются дети. Наверное, твой бедный покойный муж…

— Подождите, тетя. Я не понимаю, о чем Вы, — резко прервала ее девушка, раздраженно махнув рукой и отложив томик в сторону.

— Ты беременна, Мэри.

— Да нет же! — воскликнула она в ответ, подскакивая с дивана. — Если я поправилась, это не повод называть меня беременной. Не надо травить душу, тетя.

— Ох, дитя мое, я не травлю тебе душу. Я уже давно подозревала это, но не была уверена. Ты ведь рассказывала, что тебя настигла морская болезнь, так вот это была не она. И теперь в твоем чреве ребенок, дорогая. Это великое счастье, которое подарил тебе Господь. Поверь мне, я знаю.

Мэри села обратно в кресло. Точнее, не села, а осела. Лицо ее покраснело, посинело, побелело и наконец приобрело нормальный цвет, немного более розовый, чем обычно. Смятение, отрицание, страх, радость. Да, черт возьми, радость. Она, конечно же, в общих чертах знала, как дети появляются на свет, видела дам в интересном положении, но никогда бы не подумала такое про себя. Беременность казалась ей такой далекой перспективой, ставшей теперь недоступной. Но, значит, Бог есть на земле. Значит, все должно было сложиться именно так. Ребенок должен был стать для нее всем. И Мэри вспомнила последнюю ночь, проведенную с Биллом. Что же, именно тогда, накануне рокового дня должно было это случиться. Она со всей силы обняла свою тетю и прошептала ей на ухо, более чем уверенная в своих словах:

— Это будет мальчик.


========== Звезды ==========


Весенний ветер, холодный, но отрадный, предшествующий надвигающемуся лету, покачивал одинокие деревья, шуршащие молодой, едва зародившейся листвой, звенел вереск, заполнивший поля своим сиреневым цветом и пьянящим медовым запахом. На склоне холма стояли двое. Юноша и женщина, которую он мягко держал под руку. Женщина была стройной, хоть и немного суховатой, на десяток дюймов ниже своего спутника. Они стояли молча, долго, пока звучный мужской голос не прервал блаженную, почти божественную тишину:

— Мама, а кем все-таки был мой отец? Я так мало знаю о нем, но Вы говорите, что он был настоящим героем. Разве в таком случае он не заслужил того, чтобы я хранил память о нем? Четкий образ? — спросил молодой человек, немного склонив голову. Мать не ответила ему даже взглядом. Она все так же была погружена в свои мысли, как это часто бывало, смотрела в никуда, и взор красивых влажных глаз с легкой поволокой застывал, словно у античной статуи, навсегда заключенной в тюрьме одной эмоции. Ветер стих, замолкла природа, вторя терпеливому молчанию вопрошавшего.


Но каменная леди все же ожила и, коротко вздохнув, сдвинула брови, сомкнула веки, ресницы ее задрожали. Затем она повернулась к сыну и окинула его оценивающим взглядом. Кажется, момент и правда настал. Но нет, не совсем. Мэри смотрела на своего мальчика и видела в очах его блеск, говорящий о том, что юношеская бурная энергия только недавно заиграла в нем. Нет, все говорить нельзя, покачала она головой сама себе. Какой же все-таки красивый был Джеймс-Эштон-Уильям Грей, ее единственный обожаемый наследник. Голубые, украшенные густыми ресницами, глаза матери, правильный, немного удлиненный овал лица, окаймленный волнистыми темными, почти черными волосами, длинный прямой нос, аристократически бледная кожа — молодой человек с такими внешними данными был просто грезой во плоти для большинства девушек, завидевших его, он, как ни странно, был вылитый британский лорд. Мать не могла не восхищаться своим дитем, часто баловала его и вообще отдавала все свои жизненные ресурсы его воспитанию. Мальчик с детства был одет во все самое модное и дорогое, голубые глазки цвета горного хрусталя сверкали весельем, вызванным очередным подарком старой миссис Баррингтон или самой матушки. Впрочем, характер его не слишком уж испортился под прессом ласок, хотя Джеймс вырос, пожалуй, излишне самоуверенным и горделивым, что, впрочем, могло пройти с возрастом, ибо подросткам свойственна некоторая гипертрофированность качеств, которым суждено было стать спутниками личности на всю оставшуюся жизнь. Мэри разомкнула губы, на ходу подбирая нужные слова, начала деликатно:

— Понимаешь, милый, мне больно вспоминать о нем. Я ведь говорила, что любила твоего отца безмерно, больше жизни. Послушай вот что. Он был настоящим патриотом, можно сказать, героем, ты это уже слышал. Бесстрашным, дерзким, свирепым в бою. Но ко мне он был по-особенному добр и внимателен. Он обладал огромной силой духа, настойчивостью, могущей двигать горы. Был верен своим идеалам, верен беспрекословно. Пусть у него было другое видение мира, чем у всех остальных, с кем ты привык иметь дело, да даже и у меня, у тебя, но он… он был достойным человеком, Господи спаси его душу.

— Мама, ты никогда не говорила даже его имени, — взволнованный Джеймс крепче сжал руку леди, так, что она даже поморщилась от боли, но, всецело понимая его чувства, не стала об этом говорить.

— Его имя — Уильям. Милый, прошу, не думай, что я не воспринимаю тебя всерьез, я, пожалуй, и сама еще не готова раскрыть тебе все, может быть, это я не доросла до этой минуты. Когда-нибудь я обязательно расскажу свою историю, когда придет время. А если случай унесет меня раньше, ты все равно узнаешь.

— Как?

— Не волнуйся, я найду способ, — сказала она, с нежностью улыбнувшись, и морщинки, недавно появившиеся на ее лице, разгладились.


Джеймс, так и не получивший желаемого, вскоре ушел, оставив ее наедине со своими воспоминаниями. Женщина так и осталась стоять у обрыва, вспоминая те далекие времена незабываемой молодости, былую беспечность, веселье, страсть к приключением. Она стала совсем другой, оставив ту мисс Грей, в красном платье, с игривым румянцем на щеках, в Нью-Йорке. Та мисс Грей осталась в мире, где она могла задорно плясать с каким-нибудь осмелившимся попросить ее танца молодым бандитом, а затем как бы невзначай больно наступить ему на ногу, фыркнуть, ухмыльнуться, блеснув белыми зубками, и, крутанувшись на каблуках, вернуться за столик к Биллу, одобрительно качающему головой, глотнуть виски и, наслаждаясь жизнью, каждой ее секундой, вдохнуть полной грудью ставшие привычными запахи питейной, закурить табака. Племянница миссис Баррингтон, вдова, хорошая мать, талантливая хозяйка, учтивая, молчаливая, замкнутая была ее бледной тенью, призраком безвозвратно ушедшей поры.


Вечерами, когда все домашние расходились по своим комнатам, Мэри садилась за письменный стол, перенесенный прямо в спальню, щелкал замочек, открывался потайной ящичек. Бледные тонкие руки с выступающими венами осторожно обследовали содержимое, отодвигая ненужное, доставали стопку шуршащих листов, клали их на стол, укрытый вязаной узорчатой салфеточкой. Затем она бралась за перо, макала его в чернильницу и, приняв удобную позу, начинала очередную строку. Витиеватые узоры букв проплывали по бумаге, периодически отрываясь от положенных границ, то взмывая ввысь, то спускаясь вниз.

Иногда она откидывалась на спинку стула, замирала, восстанавливая в памяти чарующие и горькие моменты из казавшейся такой невозможно далекой жизни. Будто все это действительно случилось не с ней, а с ее героиней. Но неумолимая тяжесть на душе, шрам на руке выше локтя и еще кое-что — колье и нож, хранимые в маленьком ларце, напоминали о суровой реальности. К тому же, не переставая считать себя вдовой, мисс Грей, верная своему слову, продолжала носить черное с очень редкими исключениями.

«Соловьиная песнь» — значилось на первой странице. И бывало до ночи, пока все спали, Мэри под слабый огонек свечи писала свою повесть, правдивую и печальную. Историю о девушке с горящим сердцем, испытавшей великое счастье и прошедшей чрез великие потрясения, сумевшей обрести себя в водовороте событий, так внезапно унесших ее за собой. О девушке, видевшей НьюЙорк во всех его ипостасях, потерявшей и обретшей снова. В послесловии она написала: «Похороните мой прах на погосте Бруклинских Высот, частью развейте над рекой. Только в этом месте я смогу упокоиться».


И женщина, закончив писать, вставала со стула, выпрямляя уставшую спину, подходила к окну, распахивала его настежь так, что холодный ночной ветер продувал ее насквозь, и долго стояла, направив взор в бескрайние просторы небосвода, думая о вечном.


Звезды смотрели на нее с высоты, такие яркие, неприступные. Может быть, каждая звездочка на небе — чья-нибудь душа, что смотрит издалека на мелочные заботы еще ступающих по земле. Может быть, где-то там ее ждут мама, папа, Билл? Дэйзи, которая недавно умерла, правда, счастливая, устроившая наконец свою жизнь. Джеймс Каррингтон, ненадолго воссоединившийся с семьей, тем, что от нее осталось. Его сердце не выдержало, а Грей узнала об этом спустя месяц после смерти друга, получив письмо, написанное аккуратным и убористым почерком. В нем говорилось, что мужчина просил сообщить о своем уходе, когда наступит роковой час, просил передать, что ему было бы приятно, если бы Мэри его помнила, передавал благодарность за внимание к своей скромной персоне. Внизу стояла подпись «Ф. Каррингтон». Девушка тогда улыбнулась сквозь слезы, прижимая к груди письмо. Значит, он искупил вину, всю жизнь его терзавшую.

А может быть, все влюбленные, разлученные судьбой, встречаются на небосводе, чтобы провести вечность в компании друг друга? Об этом Мэри не знала, но каждый вечер с тоской смотрела в величественную тьму, зовущую ее к себе, туда, где она вновь будет прежней, где не будет забот и скорби.

Она не знала так же, что Господь уготовил ей долгую жизнь, что ей суждено умереть в почтенном возрасте, в окружении близких людей, любящего сына, его прекрасной синеокой жены, внуков. Что ей суждено умереть в Нью-Йорке, где ее потом будут знать, как талантливую и чудаковатую писательницу, богатую на выдумки. И только Джеймс Грей будет улыбаться, слушая пересуды о том, кто же послужил прототипом такой неоднозначной героини, теперь уже зная всю правду. Книгу он опубликует только после смерти матери, в память о ней, зная, что она никогда бы не решилась сделать это сама, но, как никто другой, заслуживает признания.


Hush little darling, we soon will be there

and the blanket of love will surround you with care

no wild tongues of whisper, you will never feel pain

Oh hear the nightingale crying in shame love in shame…