Путевые впечатления. Юг Франции [Александр Дюма] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]


Путевые впечатления. Юг Франции


КАРАВАН

Пятнадцатого октября 1834 года мы покинули Париж с намерением посетить Юг Франции, Корсику, Италию, Калабрию и Сицилию.

Предпринятое нами путешествие было задумано не как прогулка светских людей, не как экспедиция ученых, а как паломничество людей искусства. Мы не собирались ни безостановочно передвигаться в почтовых каретах, ни хоронить себя в библиотеках — нам просто хотелось побывать везде, куда увлекли бы нас живописные пейзажи, исторические достопримечательности или народные предания. Так что мы отправились в путь, не имея определенного маршрута, а положившись на случай и на собственную удачу, поручив судьбе вести нас туда, где найдется что позаимствовать; при этом нас мало смущало, что свой урожай уже собрали наши предшественники, ибо мы были уверены, что не могут люди собрать в свои риги все колосья, которые посеял Господь, и пребывали в убеждении, что на любом поле, как бы ни тщательно его сжали, всегда останутся колоски, из которых можно связать еще один сноп для обогащения исторических знаний, поэзии или фантазии.

Наш караван составляли Годфруа Жаден, только что поставленный в первый ряд наших пейзажистов двумя последними выставками; Амори-Дюваль, собиравшийся присоединиться к нам во Флоренции, где, знакомясь с творениями великих мастеров, он завершал свое глубокое постижение Рафаэлевой школы, начатое им еще в мастерской г-на Энгра; я, возглавлявший экспедицию, и Милорд, ее сопровождавший.

Поскольку три первые персонажа, только что названные мною в этом ряду путешественников, своими трудами уже более или менее известны широкой публике, я не буду сообщать никаких подробностей, касающихся их нравственных качеств и физического облика; однако прошу позволения остановиться на последнем персонаже, ибо ему суждено сыграть слишком важную роль в этом повествовании, чтобы мы уже на первых страницах не познакомили с ним наших читателей, которые, как я подозреваю, ровным счетом ничего о нем не знают.

Милорд родился в 1828 году в Лондоне, в собачьей конуре при особняке лорда Артура Г***, расположенном на Риджент-стрит. Его отец — террьер, а мать — английский бульдог; оба родителя обладали безукоризненной и длинной родословной, так что их сын соединил в себе отличительные качества обеих пород: внешне это проявлялось в том, что его голову, по своим размерам сравнимую с туловищем, украшали два огромных глаза, наливавшиеся кровью при малейшем волнении, плоский раздвоенный нос, закрывавший часть верхней челюсти, и пасть, распахивавшаяся до ушей, чтобы захлопнуться словно тиски; по духу же своему он был страстный воин, способный, стоило только его возбудить, сражаться с любым живым существом, начиная с крысы и кончая быком, и с любой неодушевленной опасностью, начиная с ракеты, сорвавшейся с места во время фейерверка, и кончая лавой, истекающей из вулкана.

Лорд Артур Г***, большой любитель пари, часто выигрывал значительные суммы благодаря отцу и матери Милорда: первый побеждал в сражениях с собаками своей породы или выхватывал из огня горящие головешки, а вторая умудрялась задушить за определенное время заранее установленное количество кошек и крыс. Лорд Артур Г*** долгое время мечтал соединить несравненные качества двух своих собак в одном существе и уже предпринимал несколько бесплодных попыток добиться этого, как вдруг на свет появился Милорд; в соответствии с чаяними хозяина он получил имя Хоуп, что, как известно всем, по-английски означает «Надежда». Позднее мы объясним, какому стечению обстоятельств он обязан изменением своего имени.

Благодаря то ли своим фамильным чертам, то ли присущим ему природным дарованиям, юный воспитанник лорда Артура Г*** не замедлил проявить способности еще большие, чем можно было от него ожидать: в возрасте четырех месяцев, за неимением соперников со стороны, он уже превосходнейшим образом расправлялся со своими родителями, а в шесть месяцев способен был задушить восемь крыс за тридцать секунд и трех кошек за пять минут. С возрастом, как легко догадаться, его природные и благоприобретенные достоинства лишь развились, так что в два года юный Хоуп, хотя и находившийся в самом начале своего жизненного пути, обладал уже известностью, сравнимой со славой стариннейшей и благороднейшей лондонской знати (само собой разумеется, что мы говорим здесь лишь о собачьей аристократии).

Хоуп пребывал на вершине своей славы, когда в 1831 году Адольф Б., сын одного из богатейших наших банкиров, отправился в Лондон, чтобы провести там некоторое время; среди имевшихся у него рекомендательных писем было одно, адресованное лорду Артуру Г***. Незадолго до этого разразилась Июльская революция, и о ней в ту пору терялась в догадках вся Европа. Тогда еще не считалось дурным тоном признаваться в своем участии в ее событиях; поэтому, когда Адольфа расспрашивали о том, что происходило в четверг 29 июля, он рассказывал интересные подробности захвата Тюильри, свидетелем которого он стал. В числе прочих была одна достаточно любопытная (я могу поручиться за ее подлинность).

Толпа, заполнившая дворец, добралась до Маршальского зала — этого великолепного музея нашей воинской славы. Однако следует признаться, что среди представленных там великих имен было несколько уже переставших пользоваться народной любовью и, напротив, более всего вызывавших в то время самую дикую ненависть к ним. В числе этих имен было имя графа де Бурмона, которому, невзирая на его успехи в Алжире, не могли простить Ватерлоо, и герцога Рагузского, чья недавняя верность Карлу X никоим образом не могла заставить забыть проявленную им неблагодарность по отношению к Наполеону. Оба эти имени были начертаны в Маршальском зале: первое — в пустой раме, поскольку заполнить ее чем-нибудь еще, кроме драпировки из красного муара, не хватило времени, второе — под великолепным портретом генерала в парадном мундире, написанным Жераром.

Толпа, проходившая мимо пустой рамы и прочитавшая написанное на ней имя графа де Бурмона, набросилась на этот красный муар, как бык на алый плащ матодора, разорвала его на кусочки и затоптала ногами. Не успело еще свершиться правосудие в этом месте, как послышались крики ярости в другой стороне — люди пришли в возбуждение при виде портрета герцога Рагузского. В ту же минуту ружья были нацелены на картину и раздались выстрелы; три пули попали в голову, две другие — в грудь, точно так же, как это произошло с маршалом Неем. Вот-вот должен был последовать второй залп, но тут какой-то человек кинулся к портрету, сбросил его на пол, потянув на себя, затем разломал раму, ножом вырезал холст, проткнул его пикой и поднял над головами, сделав из него знамя толпы, вожаком которой он, по-видимому, был.

Я столкнулся с этим человеком и предложил ему все деньги, какие у меня были при себе, пятьдесят или шестьдесят франков, за этот лоскут картины, в которой он не мог видеть большой художественной ценности. Однако он ответил мне отказом. Адольф, столкнувшийся с ним после меня, поступил умнее: он предложил ему в обмен свое ружье, и тот согласился. Раздобыв столь причудливый трофей, Адольф отнес его к себе домой для сохранности, а сам вернулся, чтобы присутствовать при дальнейшем развитии этой драмы, длившейся три дня и каждую минуту порождавшей столь странные эпизоды, что невозможно составить о них представление, если не видел все это собственными глазами.

Лорд Г*** был любителем не только собак и лошадей, но и всякого рода диковинок. У него хранились Библия Марии Стюарт, пистолеты Кромвеля, шляпа Карла I, трубка Жана Бара, трость Вольтера, сабля Типу-Сахиба и перо Наполеона. Он сознавал, что в его исторической коллекции не хватает сувенира, связанного с Июльской революцией, и тотчас же предложил Адольфу Б. в обмен на упомянутую реликвию 29 июля 1830 года все, что тот пожелает.

К этому времени Адольф показал портрет всем своим друзьям и знакомым и уже не знал, кому еще можно было его демонстрировать. Кроме того, у людей стало возникать смутное предчувствие, что рано или поздно подобная реликвия способна будет бросить тень на ее обладателя. Наконец — и это самое существенное, — он владел картиной уже год, а такого срока обладания вполне достаточно, чтобы в сердце любого француза угасла привязанность и к предметам куда более ценным. Адольф знал о блестящих способностях собаки лорда Артура, ибо наблюдал их в деле; он дал обещание прислать в Англию этот портрет, если ему разрешат увезти Хоупа во Францию. Согласие на обмен было получено. Через две недели картина прибыла в Лондон, а Хоуп проделывал свои фокусы в Париже, выступая под кличкой Милорд, которую Адольф счел себя обязанным дать ему прежде всего в честь бывшего хозяина собаки, а кроме того, вследствие ее явного сходства с неким человеком, о чем наши читатели не попросят у нас никаких объяснений, если только им знакомо одно из самых почтенных имен финансовой аристократии столицы.

Вскоре в приютившей его стране Милорд обрел ту же известность, если не большую, что и на своей родной земле. Новый хозяин развивал прежде всего его инстинкт истребления представителей кошачьего племени и его непримиримую ненависть к крысам. Если бы Милорду предоставили свободу действий, он за месяц очистил бы от них ближайшую округу, а за полтора месяца — весь Монфокон.

Время от времени Адольф приводил его к заставе Боёв, и такие дни были праздниками для уличных мальчишек, всегда умеющих оценить подлинные достоинства борцов и незамедлительно воздававших должное Милорду. И в самом деле, как я уже говорил, Милорд бросался в атаку на любого противника, начиная с крысы и кончая быком. И вот однажды зрители, придя в восторг от его подвигов и видя, что никто не может ему противостоять, призвали Карполина. Адольфа спросили, согласен ли он выставить свою собаку против медведя. Адольф ответил, что его собака способна драться даже с носорогом, если только у устроителей сражения таковой найдется. И тогда на арене, сопровождаемый восторженными криками толпы, кумиром которой он был, появился Карполин. Но прежде, чем тому пришло в голову подготовиться к защите, Милорд бросился на него и вцепился ему в голову. Медведь дико взревел и поднялся на задние лапы. Милорд, оторвавшись от земли, еще сильнее стиснул зубы и не менее четверти часа провисел на ушах своего противника. Восторг достиг своего предела: какой-то мясник бросил победителю венок.

На следующий день после этого памятного сражения к Адольфу явился барон Альфред де Р. Накануне он стал свидетелем триумфа Милорда. Зная, что Адольф — страстный любитель оружия, барон предложил ему в обмен на собаку любой предмет из своего собрания оружия.

К этому времени прошел уже год, с тех пор как Адольф привез Милорда из Англии, а у Адольфа, как мы уже говорили, в течение года угасали даже самые сильные его привязанности. Он сел в тильбюри барона де R, приехал к нему и внимательно изучил все предметы из его коллекции; поскольку приближался охотничий сезон, Адольф остановил свой выбор на великолепном двухствольном ружье Девима, оружейных дел мастера и художника. Это было замечательное изделие, украшенное гравировкой по стали, с прикладом из черного дерева и стволом с рельефными серебряными узорами. Адольф взвел один за другим оба курка, попробовал прицелиться, затем вскинул ружье на плечо и вышел, оставив Милорда барону Альфреду де Р.

Барон жил в доме своей тетки, все состояние которой он со временем рассчитывал унаследовать и которая, чтобы умерить его нетерпение, платила ему ежегодный пенсион в двадцать пять тысяч франков. Как раз в этот день барону предстояло нанести свой еженедельный визит на половину тетушки, чем почтительный и внимательный племянник никогда не пренебрегал; рассчитывая сразу после визита к ней отправиться в Жокей-Клуб, он взял с собой Милорда, ибо ему хотелось незамедлительно насладиться восхищением своих друзей-англоманов.

В жизни тетушки барона Альфреда де Р были три главные привязанности: во-первых, к себе самой, во-вторых, к своему коту и, в-третьих, к своему племяннику; поэтому, нанося такой визит, Альфред каждый раз являлся с коробочкой мази от Реньо для тетушки Эстеллы и мешочком со сладкими кольцами для Доктора (таково было имя ангорского кота, данное ему крестной за великолепный мех и величественный вид).

Альфред, как обычно, вошел, слегка подпрыгивая на носочках своих лакированных сапог и держа в одной руке бонбоньерку, а в другой — мешочек, и направился к тетушке, которая сидела в большом золоченом кресле и гладила Доктора, лениво разлегшегося у нее на коленях. Тетушка Эстелла встретила племянника улыбкой; Доктор же, считавший посетителя одним из лучших своих знакомцев, соскочил на пол, потянулся на всех четырех лапах, поднял хвост, высоко выгнул спину, замяукал и принялся с урчанием тереться о ноги своего доброго друга. Как видим, пока все шло отлично, но, к несчастью, именно в эту минуту лакей открыл дверь, и Милорд, до этого лежавший на половике за порогом, вошел в комнату. Доктор, наглый и ревнивый, как всякий фаворит, и к тому же привыкший пускать в ход когти против всех левреток и кинг-чарлзов Сен-Жерменского предместья, решил действовать в соответствии со своими привычками, но на этот раз перед ним был противник совсем иного рода: Доктор успел лишь подпрыгнуть, а Милорд уже стискивал его своими челюстями. Тетушка Эстелла страшно закричала, барон кинулся к своей собаке; Милорд сжимал зубами голову Доктора; Альфред поднял Милорда за хвост и изо всех сил этот хвост укусил — как известно, это единственный способ заставить бульдога выпустить свою добычу. Милорд разжал зубы, и Доктор упал на пол как куль, судорожно дернулся и издох. Барон повернулся к тетушке, пытаясь оправдаться, но та, бледная словно привидение, лишилась не только речи, но, казалось, и жизни. В конце концов она вновь обрела голос и способность двигаться, но лишь затем, чтобы протянуть руку к племяннику и проклясть его; исполнив этот высший акт мщения, она снова опустилась в кресло и потеряла сознание; при виде этого барон схватил Милорда за загривок и поспешил к себе, оставив труп Доктора распростертым на полу.

Через несколько минут тетушка Эстелла пришла в себя и спросила, где ее негодяй-племянник; лакей ответил, что бедный г-н Альфред, раздавленный проклятием, которое она призвала на его голову, в отчаянии удалился. В это мгновение раздался пистолетный выстрел.

— Что там за шум? — спросила тетушка Эстелла.

— О Боже! — воскликнул слуга. — Возможно, это наш молодой хозяин не вынес своего несчастья!

Тетушка во второй раз отчаянно вскрикнула и снова лишилась чувств.

Мы уже говорили, что тетушка Эстелла больше всех на свете любила самое себя, после себя — своего кота, после кота — своего племянника. Первая мысль, которая пришла ей в голову, когда она очнулась, было осознание того, что если Доктор умер, а племянник застрелился, то у нее не осталось на свете ни одного любящего живого существа и ей придется в старости довериться заботам наемных посторонних людей; она тут же пожалела, что так горячо приняла к сердцу гибель Доктора, и велела слуге немедленно подняться в комнату барона, а затем доложить ей, что там произошло. Лакей поспешил выполнить ее поручение, но вскоре вместо слуги к ней явился Альфред. Тетушка Эстелла, увидев того, кого она уже считала покойником, в третий раз отчаянно вскрикнула и опять упала в обморок.

Придя в себя, она узнала, что ее племянник, не желая, чтобы такой бесчестный убийца, как Милорд, пережил свою жертву, решил тут же расправиться с ним, и прогремевший пистолетный выстрел должен был очистить общество от убийцы Доктора. Поняв, что ее кот отомщен, тетушка Эстелла смягчилась; она решила, что душа умершего не нуждается в дополнительных жертвах. *

И потому она протянула племяннику руку в знак примирения: барон почтительно ее поцеловал и, чтобы зрелище смерти не удручало более тетушку Эстеллу, положил тело покойного на бархатную подушку, приказав слуге бережно отнести подушку к нему в покои.

Неделю спустя Доктор, превращенный в чучело придворным чучельником, возлежал на своей подушке и спал сном праведника под великолепным хрустальным колпаком, а Милорд обосновался на тигровой шкуре в мастерской Жадена, обменявшего его на пейзаж, предмет давних вожделений барона Альфреда де Р.

Здесь он провел два наиболее победоносных года своей жизни, ежедневно сражаясь с самыми прославленными борцами арены, в неудачные для него минуты помятый обезьяной Флера, чью левую щеку он распорол, и медведем Декана, чье правое ухо он отгрыз.

Достигший вершины своей славы и покрытый боевыми шрамами, Милорд уже вошел в зрелый возраст и, по-ви-димому, рассчитывал на то, что его старость будет столь же спокойной, сколь бурной была у него молодость, но, на его беду, мне пришла в голову мысль, о чем я уже говорил своим читателям, совершить путешествие в обществе двух художников, одним из которых, благодаря нашим давним дружеским отношениям, а в первую очередь благодаря его огромному и разностороннему таланту, вполне естественно оказался Жаден.

Вследствие такого решения 15 октября 1834 года в два часа пополудни Милорд, у которого никто не удосужился спросить согласия на это и которого не предупредили, куда его везут, был препровожден в почтовую карету, уносившую его хозяина и меня далеко от столицы.

Теперь, когда наши читатели более или менее знакомы со всем караваном, да будет мне позволено вернуться к нашему путешествию, от которого нас заставило на время отклониться это важное отступление.

ФОНТЕНБЛО

Понятно, что, в соответствии с тем планом экспедиции, какой мы себе составили, путешествие началось для нас прямо от городской заставы. В самом деле, когда едешь по стране, довольно любопытно видеть, как она, так сказать, движется навстречу тебе, и узнавать, где два народа начали смешиваться между собой, затем слились в один, а кончили тем, что опять разделились. Галлы и римляне перешли через Альпы, и те и другие со своей стороны: одни — чтобы захватить Капитолий, другие — чтобы основать Лион; позднее итальянцы и французы отправились дорогой, проложенной их предками: первые пришли вместе с Медичи и принесли свое бессмертное искусство, вторые явились вместе с Наполеоном, чтобы навязать Риму свое недолго просуществовавшее королевство; так что каждый из этих народов оставил на склонах гор, отделяющих их друг от друга, след, который сглаживается по мере того, как он проникает все дальше к центру чужой страны, но который опытный глаз распознает всегда и повсюду. Поэтому не стоит удивляться тому, что, обнаружив в пятнадцати льё от Парижа цивилизацию Льва X и Юлия II, мы решили устроить там первую остановку.

К слову сказать, Фонтенбло находится чрезвычайно близко от нас, и не будет ничего удивительного в том, что мы постараемся сказать об этом городе нечто еще никому не известное. В Париже каждый год примерно две тысячи человек проделывают пятьсот льё, чтобы полюбоваться станцами Рафаэля и Сикстинской капеллой Микеланджело; при этом там не найдется и пятидесяти человек, кто захотел бы потревожить себя в перерыве между завтраком и ужином, отправившись посмотреть единственные во Франции фрески, хотя это фрески Россо и При-матиччо.

К тому же Фонтенбло — один из наших исторических замков: Людовик Молодой воздвиг там часовню, которую освятил Томас Бекет; Филипп Август кормил хлебом, остававшимся там на его королевском столе, бедняков из странноприимного дома в Немуре; святой Людовик называл его своей пустынью и рассчитывал умереть там, а Филипп Красивый там родился; Людовик XI основал там библиотеку, которую Людовик XII перенес в Блуа; Франциск I устраивал там празднества в честь Карла V, своего врага, а Генрих II — турниры в честь Дианы де Пуатье, своей любовницы; Карл IX подписал там помилование Конде, а Генрих IV — приказ об аресте Бирона; Людовик XIII получил там крещение водой, а Генриетта Французская — кровью; там по приказу Кристины был убит Мональдески, а Людовик XIV отменил Нантский эдикт; наконец, папа Пий VII потерял там тиару, а Наполеон — корону.

В 1539 году Карл V по пути во Фландрию пересекал Францию и остановился в Фонтенбло. Обычно все превозносят благородство Франциска I, не обманувшего доверия своего соперника, а по нашему мнению, в этом случае стоит восхищаться величием Карла V. В самом деле, из этих двух государей, заслуживших славу: один — рыцаря, а другой — политика, образцом мужества и честности всегда был Карл V. Франциск I, напротив, отказался от предложенного поединка и нарушил условия подписанного договора. Три шпаги, сломанные рыцарем в битве при Павии, никоим образом не заставят забыть, что вызванный на поединок король не обнажил своей шпаги, а те из его старой знати, кто верил в святость клятвы, даже если она дана врагу, всегда помнили, что, хотя Карл V и покинул Францию, не оставив там выкупа, король Франциск I забыл отправить выкуп за себя в Испанию. Совсем иначе после битвы при Пуатье поступил король Иоанн: когда ему стало понятно, что подписанный в Бретиньи мирный договор будет слишком обременительным для Франции, он вернулся умирать в Англию.

Дело в том, что монархия уже пребывала в это время в упадке; дело в том, что пагубные влияния начали дурно сказываться на верховной воле; дело в том, что править стали фаворитки, губившие королевскую власть, и началось это с герцогини д'Этамп, которую называли самой красивой среди ученых дам и самой ученой среди красавиц и ради которой король пожертвовал графиней де Шатобриан. Это было уже то время, когда зарождалась любовь юного дофина Генриха II и Дианы де Пуатье, прозванной Великой сенешальшей. Герцогиня д’Этамп не могла забыть о том, какой ценой, по слухам, мадемуазель де Сен-Валье спасла жизнь своему отцу, замешанному в заговоре коннетабля де Бурбона, и, овладев сердцем короля, с неистовой ненавистью соперницы преследовала Диану де Пуатье в ее любви к дофину. Если г-жа де Шатобриан была добрым ангелом королевской власти, то злобная, корыстолюбивая и вероломная герцогиня стала ее злым гением; вот почему, когда Карл V прибыл в Фонтенбло, она не отступила от своей дьявольской роли и, идя об руку с Франциском I навстречу гостюимпера-тору, нашептывала на ухо своему любовнику тем же самым голосом, каким говорила ему: «Я тебя люблю», — совет совершить гнусное предательство. В ту минуту, когда оба властителя встретились, Франциск I, представляя герцогиню д'Этамп знатному путешественнику, сказал:

— Брат мой! Вот эта милая дама советует мне держать вас здесь в замке в качестве пленника до тех пор, пока вы не признаете недействительным Мадридский договор.

— Если совет хорош, к нему стоит прислушаться, — холодно ответил надменный фламандец и пошел вперед по правую руку от Франциска I с таким спокойствием и с такой уверенностью, словно тот самым обычным образом поздравил его с прибытием.

Однако два часа спустя, когда все сели за стол и, опустившись на колени, герцогиня д'Этамп подала Карлу V золоченый кувшин с водой, повелитель Мексики, омывая руки, оставил на дне чаши алмазный перстень стоимостью в полмиллиона. Заметив перстень, герцогиня обратила на него внимание императора, но тот, выступая на этот раз еще и в роли рыцаря, сказал:

— Я прекрасно вижу, что этому перстню очень хочется поменять хозяина, и он находится сейчас в чересчур прекрасных ручках, чтобы я мог взять его назад.

С этого времени поведение герцогини изменилось и она не только больше не подстрекала своего любовника стать предателем по отношению к гостю, а напротив, сама предала любовника его гостю. Когда в 1544 году, то есть спустя пять лет после только что описанной нами сцены, Карл V и Генрих VIII атаковали Франциска I, графиня д'Этамп выдала императору план военной кампании.

Спустя век отзвуки этой великой распри затихли: король и фаворитка отправились давать ответ Всевышнему за пролитую кровь и нарушенные клятвы; шесть венценосцев сменилось между правлениями постаревшего Франциска I и юного Людовика XIV, когда 3 октября 1657 года во дворе Фонтенбло остановились дорожные экипажи, прибывшие по дороге, которая вела в Италию. Из первой кареты вышла невысокая дама лет тридцати — тридцати пяти, с неправильными, но чрезвычайно своеобразными чертами лица, одетая в причудливый наряд, одинаково подходящий для лиц обоего пола. Ее сопровождали два итальянца, один из которых, по слухам, был ее любовником, три шведа, занимавшие при ней различные должности, и несколько корсиканских и немецких солдат, составлявших ее охрану. С каждым из них она говорила на его языке так свободно, будто этот язык был ей родным. В это время по двору проходил настоятель монастыря тринита-риев, и дама обратилась к нему на латыни. Эта необычная женщина была дочь Густава Адольфа, королева Кристина Шведская, которая 16 июня 1654 года в Упсальском замке отказалась от отцовской короны и, приехав из Рима, где она отреклась от протестантства, только что получила в Ла-Шарите-сюр-Луар распоряжение остановиться в Фонтенбло.

Когда в 1830 году мы ставили в театре Одеон драму, главной героиней которой была эта королева, нас больше всего упрекали в том, что мы изобразили Мональдески малодушным, а Кристину — жестокосердной. Сегодня, когда это уже не будет выглядеть защитительной речью на нашем собственном суде, мы предъявим дословное описание этих событий, оставленное настоятелем монастыря тринитариев отцом Лебелем, нашим читателям, дабы они, если, конечно, ими еще не совсем забыта наша драма, могли посудить, есть ли в ней какие-нибудь преувеличения.

«Шестого ноября 1657 года в четверть десятого утра королева Швеции, находившаяся в Фонтенбло и проживавшая в жилище кастеляна замка, послала за мной одного из своих ливрейных лакеев. Он сообщил мне, что у него есть приказ Ее Величества привести меня к ней для разговора, в случае если я являюсь настоятелем обители. Я ответил ему, что это так, и выразил готовность пойти вместе с ним, чтобы узнать волю Ее Величества королевы Шведской. И потому, не став звать с собой никого из опасения заставить ждать королеву, я последовал за ливрейным лакеем к дверям ее покоев. Там мне пришлось немного подождать, но вскоре этот лакей, отправившийся с докладом, вернулся и провел меня в покои королевы Швеции. Она была одна; высказав ей свое почтение и готовность покорнейше ей повиноваться, я спросил, что угодно королеве от меня, ее покорнейшего слуги. Она ответила, что мне нужно последовать за ней для более откровенного разговора; когда мы проходили через Оленью галерею, она поинтересовалась, приходилось ли нам беседовать раньше. Я сообщил ей, что уже имел честь приветствовать Ее Величество здесь, в Фонтенбло, и заверить в своей полнейшей покорности, но ни о чем другом мы не говорили. В ответ на это королева соизволила меня поблагодарить, сказала, что ряса, которую я ношу, обязывает ее довериться мне, и заставила меня дать обещание хранить, словно тайну исповеди, то, что ей угодно будет мне открыть. Я ответил Ее Величеству, что по части тайн мне свойственно быть слепым и немым и что, будучи таковым в отношении любого человека, я тем более обязан следовать этому правилу по отношению к ней, государыне; я добавил, что в Писании сказано: “Тайну цареву прилично хранить” (“Sacramentum regis abscondere bonum est”).

Выслушав этот ответ, она протянула мне пакет с бумагами, запечатанный в трех или четырех местах и не имевший на себе никакой надписи, и приказала мне быть готовым вернуть ей этот пакет, когда в присутствии некоего лица ей будет угодно попросить меня это сделать, что и было обещано мною Ее Величеству королеве Швеции.

Затем она велела мне запомнить как следует день, час и место, когда мне были переданы эти бумаги; на этом разговор закончился, и я удалился с пакетом в руках, оставив королеву в галерее.

В субботу, в десятый день того же ноября-месяца, в час пополудни, королева Швеции прислала за мной одного из своих камердинеров, сказавшего мне, что Ее Величество призывает меня к себе; я зашел в свой кабинет, чтобы взять порученный мне пакет, так как подумал, что королева послала за мной с целью получить его обратно, а затем последовал за камердинером, который повел меня к дверям донжона и велел мне войти в Оленью галерею; едва мы вошли туда, он закрыл за нами дверь столь поспешно, что я был этим весьма удивлен. Увидев в глубине галереи королеву, беседующую с одним из своих приближенных, которого называли маркизом (позднее я узнал, что это был маркиз де Мо-нальдески), я направился к ней. После того как я отвесил поклон, королева в присутствии маркиза и еще трех человек, находившихся рядом, довольно громким голосом потребовала пакет, доверенный ею мне. Двое из этих людей стояли в четырех шагах от Ее Величества, а третий находился рядом с ней. Королева обратилась ко мне с такими словами: “Отец мой! Верните мне пакет, который я вам дала ”. Я подошел к ней и подал ей пакет. Королева взяла его в руки, некоторое время рассматривала, затем открыла и вынула оттуда несколько писем и документов; показав эти бумаги маркизу, она, храня уверенный вид, зачитала их суровым голосом и спросила, узнает ли он письма. Маркиз стал отрицать это, однако побледнел.

“Не угодно ли вам взглянуть на эти письма и документы?” — спросила она его, хотя, по правде говоря, это были всего лишь копии, собственноручно переписанные ею. Дав возможность вышеупомянутому маркизу подумать некоторое время, она вынула из-за корсажа оригиналы, показала их ему, назвав его предателем, и заставила его признать принадлежащий ему почерк и подпись. Она задала ему много вопросов; он, оправдываясь, отвечал как только мог, сваливая вину на других. Наконец он бросился к ногам королевы, моля ее о прощении; в ту же секунду трое находившихся там людей обнажили свои шпаги, которым суждено было опуститься в ножны лишь после казни маркиза.

Маркиз поднялся и стал водить королеву то в один конец галереи, то в другой, по-прежнему умоляя выслушать его и принять предъявляемые им оправдания. Ее Величество никоим образом не возражала и, напротив, стала слушать его с большим терпением, не выказывая ни раздражения, ни гнева. Но вскоре, хотя маркиз все еще настойчиво просил выслушать его и понять, она повернулась ко мне и сказала: “Отец мой! Смотрите и будьте свидетелем!” После этого, опираясь на эбеновую трость с круглым набалдашником, она подошла к маркизу и добавила: “Будьте свидетелем, что я дала этому предателю и изменнику время, какое он хотел и даже больше, чем мог бы пожелать оскорбленный человек, чтобы оправдаться, если это возможно”.

По настоянию королевы маркиз передал ей бумаги и два или три связанных вместе маленьких ключа, вынув их из кармана, при этом на пол выпало несколько серебряных монет. Хотя беседа длилась более часа, объяснения маркиза не смогли удовлетворить Ее Величество; королева приблизилась ко мне и сказала громко, но твердым и спокойным голосом: “Отец мой! Я удаляюсь и оставляю этого человека с вами; подготовьте его к смерти и позаботьтесь о его душе”.

Даже если бы этот приговор касался меня, я не мог бы испугаться в большей степени. При этих словах королевы маркиз бросился к ее ногам; я тоже опустился на колени перед ней, умоляя ее простить бедного маркиза, но она ответила мне, что не может этого сделать, так как этот человек виновнее и преступнее тех, кого приговаривают к колесованию; что, как известно, она сообщала ему, как верному подданному, о самых важных своих делах и самых тайных своих помыслах; королева добавила, что не хочет попрекать его теми благодеяниями, какие она оказывала ему и какие превышают все то, что можно было бы сделать для брата, всегда, впрочем, его таковым считая, и что палачом ему будет его собственная совесть. После этих слов королева удалилась, оставив с маркизом меня и трех людей с обнаженными шпагами, намеревавшихся совершить казнь. Едва Ее Величество вышла, маркиз бросился к моим ногам, настойчиво упрашивая меня пойти следом за королевой и вымолить для него прощение. Трое вооруженных людей убеждали его исповедаться, подгоняя его шпагами, но не прикасаясь к нему; я же со слезами на глазах призывал его просить прощение у Господа. Старший из трех стражников сам пошел за королевой просить ее помиловать несчастного маркиза, но вскоре он вернулся опечаленный, так как Ее Величество приказала ему поспешить, и, плача, сказал:Маркиз! Подумайте о Боге и о вашей душе, ибо вам предстоит умеретьГ При этих словах маркиз словно обезумел; он снова бросился к моим ногам, заклиная меня еще раз пойти к королеве и умолять ее о прощении и помиловании, и тогда я пошел. Ее Величество сидела в своей комнате; лицо ее было спокойно и не выражало никаких чувств; я приблизился к ней и, припав к ее ногам, со слезами на глазах и рыданием в сердце принялся молить во имя страданий и ран Иисуса Христа проявить милосердие и простить маркиза. Королева дала мне знать, сколь она огорчена тем, что не может выполнить моей просьбы, ибо вероломство и злонамеренность, какие было угодно проявить в ее присутствии этому несчастному, лишают его всяких надежд на помилование и прощение, и добавила, что колесованию зачастую подвергают тех, кто заслуживает такой казни в меньшей степени, чем этот предатель.

Видя, что мне никоим образом не удается мольбами воздействовать на сознание королевы, я осмелился напомнить ей, что она находится в доме короля Франции и что ей следует воздержаться от намерения совершить здесь казнь, ибо король вряд ли сочтет это допустимым; в ответ на это Ее Величество сказала, что она творила свой суд перед лицом алтаря и что она призывает Бога в свидетели, питает ли она личную неприязнь к маркизу и не отринула ли она всякую ненависть, обвиняя его лишь в преступлении и предательстве, не имеющих себе равных и способных возмутить каждого; помимо этого, она заявила, что король Франции поместил ее в своем доме не как беглую пленницу и что она имеет полное право проявлять свою волю, творя суд над своими слугами в любом месте и в любое время, неся ответ за это перед одним лишь Богом, и добавила, что совершаемому ею можно найти примеры; конечно, я мог бы возразить королеве, что тут есть некое отличие, и если короли позволяют себе нечто подобное, то они делают это у себя дома, а не в чужих краях, но, опасаясь проявить излишнюю настойчивость, я воздержался от этих слов, в которых мог бы себя впоследствии упрекнуть. И все же в заключение я сказал ей: “Сударыня! Во имя того почтения и уважения, какое вы снискали во Франции, и в уповании, которое всякий добрый француз извлекает из вашего умения решать важные дела миром, покорнейше прошу Ваше Величество избежать того, чтобы этот поступок, хотя и справедливый с вашей точки зренияу произвел на людей впечатление жестокого и поспешного; проявите лучше великодушие и милосердие к несчастному маркизу илиу по крайней мере, передайте его в руки королевского правосудия и велите судить его по установленным правилам; тем самым вы будете вполне удовлетворены, сударыня у и при этом сохраните то восхищение, какое вызывают у всего мира все ваши деяния!” — “Как, отец мой?! — воскликнула королева. — Мне, имеющей полное и безоговорочное право вершить правосудие над моими подданными, снизойти до того, чтобы выступать в суде против вероломного слугиу чье коварство и предательство установлено мною, а удостоверяющие это бумаги составлены и подписаны его собственной рукой?” — “Это верно, сударыня, — отвечал я, — но ведь Ваше Величество в большой степени лицо заинтересованное ”. — Королева прервала меня: “Нет, нет, отец мой! Я сама сообщу обо всем королю Франции. Возвращайтесь и позаботьтесь о душе маркиза; поступая по совести, я не могу пойти на то, о чем вы меня просите ”. И с тем она отослала меня обратно.

Однако по тому, как изменился голос королевы, когда она произносила эти последние слова, я понял, что если бы она могла отложить казнь или переменить место ее проведения, то это несомненно было бы сделано ею, однако все зашло слишком далеко, чтобы можно было принять иное решение, не чреватое бегством маркиза, а оно поставило бы под угрозу ее собственную жизнь.

Оказавшись в такой крайности, я не знал ни что мне делать, ни на что решиться: я не мог просто уйти из замка, а если бы и мог, то совесть и долг милосердия обязывали меня помочь маркизу достойно умереть.

Так что я вернулся в галерею и, обняв залитого слезами беднягу, принялся наставлять его самыми уместными и самыми безотлагательными речами, на какие только я был способен и какие внушил мне Господь; я заклинал его примириться со смертью и подумать о своей совести, ибо на этом свете у него не осталось больше надежды на жизнь, и, по справедливости претерпевая смерть, он должен к одному лишь Богу устремить свои упования на вечность, в которой ему удастся обрести утешение.

При этой печальной вести он два-три раза громко вскрикнул, а потом опустился на колени у моих ног, рядом со скамейкой, на которую я сел, и начал свою исповедь; однако по ее ходу он дважды вскакивал на ноги и страшно кричал. В эти мгновения я призывал его творить покаянные молитвы, отринув все иные помыслы. Свою исповедь он окончил на латыни, французском и итальянском, и это наилучшим образом объясняло, в какой растерянности он находился. В ту минуту, когда я выяснял, разрешены ли все его сомнения, в галерее появился духовник королевы, и маркиз, увидев его, не стал ждать отпущения грехов, а кинулся к нему в надежде услышать о своем помиловании. Они отошли в угол галереи и довольно долго вполголоса разговаривали, держась за руки, а когда их беседа закончилась, духовник вышел и увел с собой старшего из трех стражников, которым было поручено совершить казнь; спустя некоторое время стражник вернулся один (духовник так и остался за дверью) и объявил: “Маркиз, проси прощения у Бога и не медли, ибо тебе пришло время умереть. Исповедался ли ты?” С этими словами он подтолкнул маркиза к стене у конца галереи, где находилось изображение Сен-Жермен-ан-Ле, и не успел я оглянуться, как он нанес ему удар в правую часть живота; маркиз, желая отразить удар, схватил шпагу правой рукой, но стражник, потянув шпагу к себе, отрезал ему три пальца, шпага же оказалась погнутой. И тогда маркиз прошептал, что у него под одеждой панцирь, ибо на нем действительно была кольчуга, весившая девять-десять фунтов; вслед за тем тот же стражник немедленно нанес ему удар прямо в лицо, после чего маркиз воскликнул: “Отец мой! Отец мой!” Я подошел к нему, а остальные встали чуть поодаль; преклонив колени, маркиз попросил прощения у Бога, затем сообщил мне еще нечто, на что получил от меня отпущение грехов, и с покаянием приготовился претерпеть смерть за свои прегрешения, прощая всех тех, кто отнял у него жизнь; получив отпущение грехов, маркиз бросился на пол, и, когда он падал, другой стражник нанес ему удар по голове, раздробив ему череп; несчастный, ничком распростертый на полу, знаками показывал, чтобы ему нанесли удар в шею; и тогда тот же стражник нанес ему два или три удара в шею, но они не смогли причинить ему большого вреда, так как кольчуга, доходившая до воротника камзола, отражала удары и ослабляла их силу. Я же в это время призывал маркиза думать о Боге, сносить все муки с терпением и говорил другие полагающиеся в таких случаях слова утешения. Тут подошел начальник стражи и спросил меня, не пора ли прикончить умирающего; я резко оборвал его, сказав, что не могу давать подобные советы и что молю о его жизни, а не о его смерти; тогда стражник попросил у меня прощения и признал, что он не должен был задавать мне подобный вопрос.

В это время несчастный маркиз, не ожидавший ничего, кроме последнего удара, услышал, как открылась дверь галереи. Воспрянув духом, он обернулся и, увидев духовника королевы, из последних сил дополз до него, хватаясь за обшивку стен галереи, и попросил поговорить с ним. Духовник встал слева от него, я — справа; сложив ладони и обращаясь к духовнику, маркиз прошептал ему несколько слов, словно исповедуясь, в ответ на что тот велел ему просить прощения у Бога и, получив мое согласие, дал умирающему отпущение грехов. После этого, сказав, что ему нужно увидеться с королевой Швеции, духовник удалился, попросив меня остаться с маркизом. В ту же минуту тот стражник, что прежде наносил удары по шее маркиза и вместе с духовником стоял слева от него, пронзил умирающему горло длинной и тонкой шпагой; после этого удара маркиз упал на правый бок и не произнес больше ни слова. Однако он дышал еще с четверть часа, в течение которых я, стоя рядом с ним, громко произносил все напутствия, какие только мог.

Маркиз скончался от потери крови в три часа сорок пять минут пополудни. Я прочел над его телом “De profundis”[1]; после этого начальник стражи разогнул руку и ногу умершего, расстегнул его штаны и исподники и порылся в его потайном кармане, но не нашел там ничего, кроме небольшого Часослова Богоматери и маленького ножа.

Все трое удалились; я вышел следом за ними, чтобы получить указания Ее Величества. Королева, убедившись в смерти несчастного маркиза, высказала сожаление, что она была вынуждена отдать приказ о подобной казни, но подчеркнула, что это была справедливая кара за преступление и предательство, и добавила, что она будет молить Бога простить ее. Она велела мне позаботиться о том, чтобы тело маркиза было унесено из галереи и погребено, и сказала, что по ее желанию мне следует отслужить несколько месс за упокой его души. Я распорядился положить тело маркиза в гроб и, поскольку гроб был тяжелый, а дорога была скверная и туманная, велел погрузить его на телегу и отвезти в Авонский приход; викарию, капеллану и троим монахам было приказано мною сопровождать гроб и похоронить несчастного маркиза в местной церкви, близ кропильницы, что и было исполнено в пять часов сорок пять минут вечера».

Людовик XIV узнал об этом убийстве и счел пагубным, что кто-то помимо него притязает быть королем и вершителем правосудия во Французском королевстве; поэтому он через кардинала Мазарини выразил Кристине свое недовольство, и вот что она ответила в письме кардиналу:

«Монсеньер Мазарини!

Те у кто сообщил Вам об обстоятельствах смерти Мон-алъдесШу моего конюшего, были чрезвычайно плохо осведомлены. Я нахожу весьма странным, что для выяснения правды о случившемся Вы привлекаете так много людей. Тем не менее Ваш образ действия, при всей его нелепости, не должен был бы меня удивлять; однако я никогда не могла бы вообразить, что Вы или Ваш юный надменный повелитель осмелитесь выказывать мне хотя бымалейшую враждебность. Поймите же все, слуги и хозяева, малые и великие, что мне было угодно действовать таким образом и что я не должна и не желаю давать отчета в своих поступках никому, а тем более такому бахвалуу как Вы! Для человека Вашего ранга Вы играете странную роль; однако, какие бы причины ни заставляли Вас мне писать, я придаю этому слишком малое значение, чтобы Ваше письмо заинтересовало меня хоть на минуту. Хочуу чтобы Вы знали и сказали любому, кто хочет это услышать, что Кристину весьма мало заботит ваш двору а еще меньше заботите Вы сами; чтобы отомстить за себяу мне не нужно прибегать к Вашему огромному могуществу. Храня свою честь, я пожелала так поступить; моя воля — это закон, который Вы обязаны уважать! Ваш долг — молчать! И другим, тем, кого я уважаю не больше, чем Вас, следует знать, как они должны поступать с равными себе, прежде чем поднимать не приличествующий им шум.

Запомните же, монсеньер кардинал, что Кристина — королева, где бы она ни находилась, и что в том месте, где ей угодно жить, ее люди, какими бы мошенниками они ни были, стоят больше, чем Вы и Ваши соглядатаи!

Как прав был принц Конде, когда, оказавшись в Венсе-не, куда Вы бесчеловечно его заточили, воскликнул: “Эта старая лиса никогда не перестанет оскорблять верных слуг государства — по крайней мере до тех пор, пока Парламент не спровадит или не покарает суровым образом этого светлейшего негодяя из Пешины… ”

Поверьте мне, Жюль, Вам следует вести себя так, чтобы завоевать мое расположение, к чему Вы до сих пор не очень стремились. Не дай Вам Бог проявить по отношению ко мне малейшую бестактность; даже находясь на краю света, я буду осведомлена о Ваших происках: в моем распоряжении всегда есть друзья и придворные, столь же ловкие и бдительные, как Ваши, но куда менее продажные».

Две недели спустя после получения этого письма король Франции в сопровождении кардинала Мазарини и всего своего двора нанес торжественный визит бывшей королеве Швеции.

ДВАДЦАТОЕ АПРЕЛЯ

Замку Фонтенбло суждено было стать свидетелем не только одной этой расправы. В 1661 году Людовик XIV подписал здесь приказ об аресте Фуке, а 22 октября 1685 года здесь же отменил Нантский эдикт. Это событие заставило Кристину, сохранившую за собой, как это видно по приведенному выше письму, одну из королевских прерогатив — умение писать хорошим слогом, — так вот, повторяю, это заставило ее написать следующие строки:

«Я смотрю сегодня на Францию как на больного, которому отрезали руку и ногу, чтобы излечить его от болезни, а между тем его можно было полностью избавить от нееу проявив чуточку терпения и доброты; однако теперь я весьма опасаюсь, как бы болезнь не усугубилась и не сделалась в конце концов неизлечимой».

Кристина ошиблась, однако отмена Нантского эдикта стоила Франции двадцати или двадцати пяти лет гражданской войны.

В последние годы жизни Людовика XIV Фонтенбло было заброшено ради Марли. 26 октября 1728 года Людовик XV, находясь в Фонтенбло, заболел оспой, и из-за этого доверие короля к любимому замку начало ослабевать. На протяжении всего царствования Людовика XV, в пору осенних прогулок, замок еще становился свидетелем той или иной пошлой интрижки, какими было отмечено господство г-жи де Помпадур и г-жи Дюбарри, однако уже при Людовике XVI он был совершенно заброшен; в промежутке времени между старостью Людовика XIV и молодыми годами Наполеона в нем не происходило ничего примечательного.

Новоявленный император, не имевший возможности сравняться со старыми династиями в происхождении, пожелал уподобиться им хотя бы в привычках и как-то раз в 1804 году совершил поездку в Фонтенбло; увидев, в какой упадок пришла древняя королевская резиденция, он отдал приказ о полном ее восстановлении. И тотчас же работы во дворце пошли с невиданной быстротой: дело в том, что вскоре там должна была состояться встреча Наполеона и папы Пия VII, выехавшего из Рима для того, чтобы короновать нового императора.

Однако Наполеон был из числа тех нетерпеливых гениев, которые совершенно не умеют ждать. Вот почему в 1804 году, перед встречей с Пием VII, он поступил так же, как это было в 1810 году с Марией Луизой: вместо того чтобы оставаться в Фонтенбло в ожидании приезда туда папы, он сел в карету и поехал навстречу ему; их свидание состоялось у креста Сент-Эрема. Двенадцать лет спустя Людовик XVIII, такой же нетерпеливый, как Наполеон, явился на то же место встречать Каролину Неаполитанскую, невесту своего племянника герцога Беррийского.

Пий VII поднялся в карету императора, сел по правую руку от него, и 25 ноября 1804 года, в два часа пополудни, они вместе отправились в Фонтенбло и провели там остаток дня.

Год спустя, после того как Наполеон возложил на свою голову еще одну корону и снабдил ее девизом: «Бог мне дал ее, и горе тому, кто к ней прикоснется!», он узнал, находясь в Генуе, что против него складывается новая коалиция. Тотчас же он вместе с императрицей поднялся в карету и через пятьдесят часов прибыл в Фонтенбло, и там, пока ему поспешно готовили покои и ужин, он велел немедленно открыть ему дверь его топографического кабинета и, пожелав императрице спокойного отдыха, на ходу поедая принесенные по его просьбе фрукты, составил план той знаменитой кампании, которая началась победой при Ульме и закончилась битвой под Аустерлицем.

То ли в память о временах Людовика XIV, то ли в благодарность за эту ночь вдохновения, Наполеон восстановил обычай приезжать в Фонтенбло и в 1807 году устроил там пышные празднества по случаю свадьбы своего брата Жерома, ради которого он только что выкроил королевство в самом сердце Германии, с принцессой Фредерикой Катериной Вюртембергской. Именно тогда, во время месячного пребывания двора в Фонтенбло, было принято решение о континентальной блокаде и о разделении Португалии на три территории: ее северная часть была отдана королю Этрурии, чтобы возместить ему потерю Тосканы, снова отошедшей к Франции; южная часть в качестве княжества была отдана Мануэлю Годою в награду за его верную и безупречную службу, а центральные провинции остались на всякий случай.

В июне 1808 года в Фонтенбло приехал король Карл IV. Он явился сюда, чтобы поменять корону Испании и Индий на королевскую тюрьму во Франции.

В 1808 году Наполеон вернулся в Фонтенбло. Победитель при Ваграме и Фридланде был на вершине своей славы; для упрочения своего победоносного трона ему недоставало лишь одного — наследника. Во время этой поездки он принял решение о разводе с императрицей и официально объявил ей об этом; по правде говоря, развод был непрестанным смертельным страхом несчастной императрицы вот уже четыре года. Когда, уезжая из Милана, она плакала, обнимая Евгения, Наполеон сказал ей: «Ты плачешь из-за временной разлуки. Если горе от расставания со своими детьми так тяжело, то какое же это огромное счастье — иметь их; посуди же, как должны страдать те, у кого их нет». Это было всего только короткое высказывание, однако Наполеон так скупо ронял слова, что все сказанное им имело значение.

В 1810 году Наполеон издал в Фонтенбло грозный указ, согласно которому подлежали сожжению все английские товары, захваченные во Франции и в различных королевствах, где он правил через посредство других лиц.

Девятнадцатого июня 1812 года Пий VII вернулся в Фонтенбло; однако на этот раз никто навстречу ему не выехал: дело в том, что на этот раз он прибыл туда уже не как полновластный понтифик, а как пленник.

В начале января 1813 года Наполеон возвратился в Фонтенбло: миновавший 1812 год прошел словно тень между завоевателем и его удачей. От случившихся невзгод гордый нрав императора стал раздражительным; непобедимый понял, что и он, возможно, победим. Тот, кто на мгновение возомнил себя Богом, вынужден был признать, что он всего лишь человек.

Прежде чем отправиться в Саксонию, император решил закончить свои дела с Церковью. Он прибыл в Фонтенбло и осведомился о своем преосвященном госте. Ему сообщили, что папа не покидает своих покоев, хотя ему было позволено прогуливаться по саду и каждый день в его распоряжение предоставлялись императорские кареты. «Да, да, — прошептал Наполеон, — ему хочется, чтобы его считали пленником». И он приказал доложить о нем Пию VII.

Их беседа была долгой и жаркой, насколько можно судить, но она не привела ни к какому результату. Пий VII предугадывал, что Наполеон падет подобно тем изваяниям ложных богов, какие первые понтифики повергали своим могущественным перстом, и он не пожелал ни в чем уступить. Наполеон вышел от него в ярости, усугубленной еще и тем, что из-за уважения к возрасту папы и силе его духа он был вынужден сдерживаться; и вот тогда, проходя по галерее Дианы, он встретил кардинала Феша и рассказал ему о том, что перед этим произошло, а поскольку кардинал хранил молчание, Наполеон воскликнул: «И чего же этот старый упрямец хочет, куда еще я должен его отправить?» — «Возможно, на Небо», — ответил кардинал, и эта реплика в то же мгновение утишила гнев императора.

Пий VII пробыл в Фонтенбло до 24 января 1814 года и во время своего заточения, то есть в течение почти что двух лет, оставался верен своему первоначальному решению и не пересек порога своей комнаты.

А между тем северный горизонт становился все мрачнее и мрачнее: грозный ураган несся прямо на Париж, и с каждым днем все ближе к столице слышался грохот вражеской канонады.

Тридцатого марта 1814 года, в девять часов вечера, двуколка, выехавшая из Вильнёв-сюр-Ван, сыпля искры из-под колес, остановилась в Фонтенбло; курьер, опередивший ее на десять минут, оповестил: «Император! Император!» За считанные секунды лошади были распряжены и заменены свежими; Наполеон успел лишь обменяться парой слов со станционным смотрителем:

— Вы слышали грохот пушек в течение дня?

— Да, сир!

— Значит, я не ошибся! И в каком направлении?

— В стороне Парижа.

— Да, это так. И когда они смолкли?

— В пять часов.

И двуколка умчалась, словно подхваченная ветром.

В десять часов вечера Наполеон был всего лишь в пяти льё от парижской заставы: сменив запряженных в Фонтенбло лошадей, он ехал с прежней быстротой. Проезжая мимо фонтанов Жювизи, он повстречался с каким-то адъютантом, тоже мчавшимся во весь опор. Император узнал его мундир, подозвал к себе и обменялся с ним несколькими словами; затем он вышел из кареты на дорогу, присел на один из каменных столбов, стоявших у ее края, долго и горячо обсуждал что-то с посланцем, велел принести себе стакан воды, взятой из родника, затем с прежним выражением лица снова сел в карету и тем же голосом, каким только что командовал: «В Париж!» — крикнул форейторам: «В Фонтенбло!»

Париж был сдан в пять часов пополудни, и противник должен был войти туда на рассвете!

Пять дней спустя Наполеон написал на отдельном листке бумаги несколько строк, которые, возможно, были самыми важными из всех, начертанных когда-либо человеческой рукой:

«Союзные державы провозгласили, что император — единственное препятствие к установлению мира в Европе, и потому император, верный своей присяге, объявляет, что он отказывается за себя и за своих детей от тронов Франции и Италии и что нет такой жертвы, включая его собственную жизнь, которую он не был бы готов принести во имя интересов Франции».

В Фонтенбло можно увидеть стол, на котором эти строчки были написаны, но никому не известно, что стало с императорским автографом.

В ночь с 12 на 13 апреля дворец неожиданно огласился криками: выскакивая из своих комнат и сталкиваясь друг с другом в коридорах, все спрашивали, что произошло, и чьи-то невнятные голоса отвечали: «Император отравился!»

Услышав эту новость, все кинулись к его покоям, но дверь закрылась за главным дворцовым маршалом Бертраном, герцогом Виченцским, герцогом де Бассано и хирургом Иваном — больше никто войти туда не мог. Все замерли, прислушиваясь: за дверью раздавались стоны.

Внезапно дверь распахнулась и сразу же закрылась, пропустив бледного, как привидение, доктора Ивана. К нему бросились с расспросами, но он молча отстранил рукой присутствующих, и все расступились, подчиняясь его приказу; он быстро спустился по лестнице, вышел во двор, увидел какую-то лошадь, привязанную к ограде, вскочил на нее и, помчавшись галопом, скрылся в темноте.

На следующий день, 13 апреля, Наполеон встал и оделся в обычный час, но его прекрасное лицо, всегда спокойное и задумчивое, было бледнее, чем всегда.

Так вот что рассказывают по поводу этого происшествия. Наполеон слышал о яде Кондорсе. С начала отступления из России он, решив не попадать живым в руки врага, вызвал Кабаниса и велел ему приготовить подобное зелье. Кабанис написал рецепт, и доктор Иван изготовил яд. В течение всего отступления Наполеон носил это зелье в мешочке, висевшем у него на шее; вернувшись во Францию, император поместил его в потайное отделение дорожного нессесера, с которым он никогда не расставался, а умирая, завещал сыну.

И вот в ночной тиши, в течение долгих часов одной из тех бессониц, что стали привычными для него в последние два-три года, он, видя как удача ему изменяет и вместе с ней все его покидают, как одни проявляют неблагодарность по отношению к нему, а другие становятся предателями, подумал о яде, два года лежавшем без употребления в потайном отделе его нессесера. Камердинер, спавший в соседней комнате, услышал, как император поднялся, и сквозь щель в двери увидел, как он растворил какой-то порошок в стакане, выпил приготовленный напиток и снова лег. В течение четверти часа в комнате царила полная тишина — это было время борьбы мужества со страданием; но боль в конце концов одержала победу. При первом стоне, вырвавшемся у Наполеона, слуга подбежал к нему, стал расспрашивать, что с ним, просить, умолять ответить ему; затем, видя, что ему не удается добиться никакого ответа, он помчался за помощью к людям из ближайшего окружения императора, испуская крики, на которые все сбежались. Как мы уже говорили, в покои императора прибежали главный дворцовый маршал Бертран, герцог Виченцский, герцог де Бассано и Иван; увидев доктора, император поднялся на постели и, указывая рукой на пустой мешочек, воскликнул: «Выходит, все меня предали, даже яд?..» И тогда Иван словно лишился рассудка; ничего не ответив, не попытавшись оправдаться, он выбежал за дверь, вскочил на первую попавшуюся лошадь и скрылся.

Поезжайте в Фонтенбло, и вам покажут комнату, где разыгралась эта страшная драма.

Двадцатого апреля в шесть часов утра Наполеон узнал о двух последних изменах: его камердинер Констан и его мамелюк скрылись прошедшей ночью. В десять часов утра было объявлено, что прибыл последний из союзных комиссаров — австрийский генерал Коллер. В полдень во двор Белой лошади въехали дорожные экипажи и выстроились перед огромной лестницей, образующей крыльцо. В половине первого императорская гвардия получила приказ взять оружие и выстроиться в ряд. В час дня дверь отворилась и появился Наполеон. На ступенях лестницы стояли: герцог де Бассано, генерал Бельяр, полковник Бюсси, полковник Анатоль де Монтескью, граф де Тюренн, генерал Фуле, барон Мегриньи, полковник Гурго, барон Фен, подполковник Атален, барон де Лаплас, барон Лелорнь д'Идевиль, шевалье Жуан, генерал Козаковский и полковник Вонсович.

Имена некоторых из них малоизвестны, но присутствия этих людей в подобную минуту достаточно, чтобы знать о них.

Это было все, что осталось у Наполеона от той свиты, состоявшей из императоров, королей, принцев и маршалов, которая окружала его в Эрфурте.

Герцог Виченцский и генерал Флао были посланы им с поручениями.

Наполеон на минуту остановился на крыльце, обвел глазами всех, кто его окружал, печально улыбнулся, затем быстро спустился вниз, на каждой ступеньке пожимая протянутые к нему руки; потом он подошел к солдатам и знаком показал, что хочет говорить. Все приготовились слушать его. И тогда тем самым проникновенным голосом, каким он произносил свои воззвания при Маренго, Аустерлице и у Москвы-реки, император обратился к гвардии:

«Солдаты моей старой гвардии! Я прощаюсь с вами. В течение двадцати лет я постоянно шел с вами дорогой чести и славы. В эти последние дни, как и во времена наших успехов, вы не переставали быть образцом отваги и верности. С такими людьми, как вы, наше дело не погибло, но война была нескончаемой, это была гражданская война, и она принесла бы Франции лишь еще большее несчастье; и потому я пожертвовал всеми нашими интересами во имя интересов родины. Я ухожу, вы же, друзья мои, продолжайте служить Франции; ее счастье — единственное, что меня заботит, лишь одно оно всегда будет предметом всех моих желаний. Не сожалейте о моей участи; если я согласился жить дальше, то лишь для того, чтобы еще послужить вашей славе: я хочу написать о великих делах, которые мы совершали вместе. Прощайте, дети мои, я хотел бы каждого из вас прижать к своему сердцу. И я еще раз поцелую ваше знамя…»

И тут голос ему изменил; он прижал знамя к лицу, и оно скрыло и осушило его слезы. Вокруг слышались лишь рыдания. Все эти мужчины плакали, словно дети, только что потерявшие своего отца!

Однако голос императора послышался снова:

«Еще раз, прощайте, мои старые товарищи! Храните память об этом поцелуе в ваших сердцах!»

С этими словами он бросился в карету, где его ждал маршал Бертран. Карета тронулась, и Наполеон скрылся с глаз своих товарищей по оружию.

Мы встретимся с ним на острове Эльба!

Добавим, что показывал нам дворец, и древний, и современный, начиная с покоев, где Франциск I посетил умирающего Леонарда да Винчи, и кончая комнатой, где император подписал отречение[2], г-н Жамен, автор книги о Фонтенбло, из которой мы позаимствовали множество полезных сведений.

Потом он повел нас в приходскую церковь Авона и показал нам могилу Мональдески, которую, имея при себе записки отца Лебеля, мы все равно нашли бы у подножия кропильницы, если бы даже чья-то рука, скорее благочестивая, чем искусная, не начертала бы на могильной плите короткую эпитафию: «Здесь покоится Мональдески».

Уверяют, что в этой же самой церкви погребено сердце Филиппа Красивого. Там показывают плиту, под которой оно лежит; надпись, однако, стерли подошвы любопытствующих и колени молящихся; прочесть можно лишь такие слова: «… усопш… в год 1215 после Рождества Христова, в день Пасхи».

По обеим сторонам входа, вмурованные в стену, находятся гробницы Вобантона и Безу.

Выйдя из церкви, мы попрощались с нашим любезным чичероне, сели в карету и продолжили свой путь.

ДОКТОР м

В тот же день, около девяти часов вечера, мы добрались до Кона. В окрестностях этого города у меня был один знакомый — молодой человек, который жил со своей женой и двумя милыми детьми в поместье, приносившем ему десять-двенадцать тысяч ливров: шестую часть их он самым патриархальным образом тратил за десять месяцев жизни на месте, а все остальное проматывал за полтора месяца пребывания в Париже. Он неоднократно говорил мне, что если когда-нибудь дела приведут меня в устье Ноэна, то он пригласит меня принять участие вместе с ним в охоте, и обещал изобилие дичи; ну а поскольку такое становится все большей редкостью, мы остановились в Коне, намереваясь на следующий день воспользоваться этим приглашением. Поэтому, поселившись в гостинице «Большой Олень», мы прежде всего осведомились о поместье Марсийи и о моем друге Амбруазе Р. Поместье Марсийи оказалось в двух льё от нас, а мой друг Амбруаз Р. по счастливой случайности в этот самый вечер остановился в той же гостинице. Он был вызван в Кон, чтобы давать показания на судебном процессе доктора М., обвиненного в отравлении своей жены и дочери.

Так как Амбруаз куда-то отлучился, мы в ожидании ужина, обещанного нашим хозяином не ранее чем через полчаса, поинтересовались, нет ли в городе каких-нибудь достопримечательностей, на которые стоило бы взглянуть. Нам ответили, что единственное, с чем стоит познакомиться, — это завод по изготовлению якорей и пушечных ядер, кузницы которого как раз сейчас должны работать. В ту же минуту мы направились к кузницам.

Я не испытываю особой приязни к заводам; в использовании машин, обладающих огромной механической силой, меня всегда пугает их бесстрастность. Прежде всего это касается прокатных машин, безостановочно осуществляющих прокатку. Что бы они ни зацепили своими железными зубьями, этот предмет должен пройти через отверстие большего или меньшего размера, к которому они подталкивают обрабатываемые материалы; какого бы размера ни был входящий туда предмет, будь он даже огромный, как балка, выходит он оттуда тонкий, как вязальная игла. Что же касается машины, то она работает: это ее право, это ее обязанность; для нее не имеет ни малейшего значения, какой материал она сплющивает и вытягивает. Вы подаете ей железный брус, чудовище подтягивает его к себе и проглатывает; если при этом вы не успели достаточно быстро убрать руку, машина хватает кончик вашего пальца, и тогда вам конец; напрасно вы будете кричать; если рядом не окажется какого-нибудь рабочего с топором, чтобы перерубить вам запястье, то за пальцем последует рука, за рукой — плечо, за плечом — голова, а за головой — все тело. Кричите, проклинайте, умоляйте — ничто не поможет; все, что остается вашим друзьям или вашей семье — это поджидать вас с другой стороны машины. Вы входите в нее человеком, а выходите латунной проволокой; за несколько минут вы растягиваетесь в длину до двухсот футов. Это любопытно, но не так уж приятно.

Поэтому я всегда с исключительным почтением смотрю на такого рода орудия, как и вообще на все то, что невозможно урезонить; вследствие чего, не будучи слишком хорошо знаком с механическими средствами, при помощи которых наладил свое производство г-н Зени, управляющий завода в Коне, я прежде всего остановился на пороге, чтобы обозреть обстановку.

Мне редко приходилось видеть что-либо более мрачнопоэтическое, чем это огромное здание, пределы которого невозможно было охватить взглядом и которое было озарено лишь светом от двух работавших кузниц. Изменчивый огонь, вырывавшийся из горнов, отбрасывал круги света и придавал людям и предметам, оказавшимся в таком круге, самые причудливые оттенки цвета — от огненно-красного до бледно-голубого. Время от времени пламя словно умирало, из потускневших углей вытаскивали пылающий металл, с помощью гигантских щипцов помещали его на громадную наковальню, и пять или шесть молотов начинали в такт снова и снова падать на него. При каждом их ударе сыпались снопы искр, освещая, словно молнии, самые отдаленные глубины бесконечных сводов. И тогда на секунду становились видны работавшие во тьме невиданные гигантские орудия, похожие по виду на неведомых рыб из каких-то неизвестных морей и в те минуты, когда кругом царила тьма, дававшие о себе знать лишь скрежетанием. Среди этих орудий было нечто вроде исполинских ножниц, которые сами по себе распахивали свои стальные челюсти и, каждый раз захлопывая их, перерубали, словно соломинку, железные брусья толщиной с ногу. Там были и другие орудия — подобно слону, они вытягивали хобот из цепей и поднимали огромные грузы; были, наконец, там и такие, ни форму, ни назначение которых невозможно было распознать и которые действовали в отдалении, скрытно, в темноте, как злоумышленники, прячущиеся для того, чтобы совершить какое-нибудь преступление. Господин Зени пригласил нас войти и осмотреть поближе все его металлообрабатывающее хозяйство, а заодно увидеть, как наносятся последние удары, выковывающие главный якорь «Дриады», которая ожидала его в Рошфоре. Этот якорь весил больше девяти тысяч фунтов. Сделав над собой усилие, я отважился вступить в эту пещеру Полифема.

Мы блуждали в ее глубинах, когда нас окликнул г-н Зени: через какое-то время предстояло пробить отверстие в плавильной печи, заполненной расплавленным металлом. Мы расположились близ керамического желоба, по которому должна была потечь пылающая жидкость. Два горна были погашены один за другим, и рабочие подбежали с двух сторон к изложнице. Все кругом погрузилось в глубочайший мрак, и вскоре завод освещало лишь раскаленное устье печи. Мастер-горновой подступил к нему с ломом в руках, на третьем или четвертом ударе преграда, удерживавшая расплавленный металл, была разрушена: он хлынул, словно клокочущая лава, из недр печи и вытянулся в гигантскую огненную змею длиной от шестидесяти до восьмидесяти футов. Один из рабочих рассказал мне, что как-то раз его товарищ, отвлеченный соседом и не следивший за этой операцией, попал под струю расплавленного металла. Несчастный успел вскрикнуть и упал как подрубленное дерево: обе ноги ему отрезало по лодыжку. Что касается пропавших частей тела, то их тщетно пытались отыскать в лаве — она их поглотила, не оставив никаких следов.

Выслушав этот рассказ, я обратил внимание Жадена на то, что полчаса, испрошенные у нас на приготовление ужина нашим хозяином, давно истекли, и мы попрощались с г-ном Зени, высказав ему свое восхищение всеми его машинами.

По пути в гостиницу мы повсюду сталкивались с большими скоплениями людей; казалось, Кон пребывал в необычайном волнении. Всякий добропорядочный провинциальный город должен засыпать к девяти часам вечера, а сейчас было около десяти, однако все городские лавки были открыты и все жители города толпились на улицах. Мы осведомились о причине такого из ряда вон выходящего оживления и услышали, что доктор М., тот самый, кого обвиняли в отравлении жены и дочери, только что покончил с собой в тюрьме, вскрыв себе бедренную артерию. Эта новость восстановила в наших глазах репутацию Кона. Подобное событие в самом деле способно было удерживать город с шеститысячным населением в состоянии бодрствования на полчаса больше обычного.

Вернувшись в гостиницу, мы встретились с Амбруазом R, уже знавшем о нашем приезде и поджидавшем нас. Мы предложили ему поужинать вместе с нами, но он отказался — ему только что пришлось по требованию властей опознавать труп доктора М., и это зрелище лишило его аппетита.

На наш вопрос, как случилось, что он оказался замешан в этом ужасном деле в качестве свидетеля, Амбруаз рассказал нам одну из тех странных историй, в которых причудливым образом проявляется испорченность и слабость человеческой натуры.

Доктор М. жил в деревне, расположенной в двух-трех льё от дома Амбруаза. С давних пор, еще в школе, они были почти что друзьями и продолжали встречаться позднее, насколько это позволяли разделявшее их расстояние и их взаимные дела.

Доктор женился на здешней молодой девушке, принесшей ему в приданое сто тысяч франков, которые по брачному контракту должны были отойти к мужу, если жена умрет раньше него и бездетной. Через десять месяцев молодая женщина родила дочь, и доктор казался счастливым мужем и отцом.

Прошло три года. Внезапно пронесся слух, что г-жа М. скоропостижно скончалась. Как это принято в провинции, все сбежались к дому умершей и нашли мужа в отчаянии: он сжимал в объятиях дочь и повторял, что только она одна может заставить его продолжать жить.

Спустя три месяца ребенок в свою очередь заболел и, несмотря на неустанные заботы отца, умер. Последующие три месяца на десять льё кругом все только и говорили о несчастьях, постигших бедного доктора М. Он долгое время не появлялся даже у своих ближайших друзей, а когда его, наконец, увидели снова, все сочли, что бедняга страшно изменился. Впрочем, проявляемое всеми участие к нему оказалось весьма полезным для его благосостояния — менее чем за год практика доктора удвоилась.

Прошло примерно полтора года с тех пор, как доктор М. потерял свою жену, когда супруга Амбруаза, в нетерпении дохаживавшая последние дни беременности, ощутила предродовые схватки. Амбруаз тотчас же вскочил на коня и во весь дух помчался за доктором М. Тот оседлал свою лошадь и вместе с Амбруазом приехал в Марсийи. Было около двух часов пополудни.

Роды длились до семи часов вечера, и в семь часов вечера супруга Амбруаза произвела на свет прелестную девочку. При виде ребенка доктору М. едва не стало плохо. Все решили, что девочка напомнила несчастному отцу его потерю, а радость друга только усугубила страдание бедняги.

За ужином доктор почти ничего не ел. Около девяти часов слуга Амбруаза, заранее получивший от доктора указание оседлать его лошадь, пришел сказать, что все готово и, если доктору угодно вернуться к себе домой, он может ехать. Доктор поднялся, но в ту же минуту побледнел и снова опустился на стул. Амбруаз видел, как взволнован доктор, и взял его за руку. Рука эта была холодна как лед, хотя по лбу несчастного катились крупные капли пота. Амбруаз осведомился у друга, что с ним; тот улыбнулся и ответил, что все в порядке. Амбруаз, со слов доктора знавший, что тому необходимо вернуться домой в тот же вечер, нерешительно предложил ему переночевать в Марсийи. Доктор, даже не ответив, сделал несколько шагов к двери, но на пороге вдруг остановился и, повернувшись, произнес:

— Хорошо, я останусь.

— Ты плохо себя чувствуешь? — допытывался Амбруаз.

— Нет, мне страшно, — ответил доктор.

Услышав этот странный ответ, Амбруаз посмотрел другу в лицо. Он знал его уже двадцать лет и всегда считал его храбрым человеком. Сто раз в году пациенты призывали его к себе в любое время дня и ночи, и доктор никогда не обнаруживал ни тени страха, ни капли слабости; однако после смерти его жены некоторые пациенты жаловались, что когда врача вызывали ночью, то, даже если дело было неотложное, он находил возможность под тем или иным предлогом не приехать к ним. Амбруаз вспомнил об этих жалобах, а также о том, что по дороге, в четверти льё от Марсийи, приходится пересекать лес, и предложил доктору либо проводить его до дома, либо одолжить ему пистолеты, если он опасается нападения. Однако доктор покачал головой и дважды повторил:

— Не в этом дело! Не в этом дело!

Амбруаз, крайне заинтересованный в том, чтобы доктор остался, поскольку роженице снова могла понадобиться его помощь, не стал более настаивать на своем предложении и приказал одному из своих слуг приготовить постель для гостя. И тогда доктор попросил, чтобы ему постелили в комнате хозяина, если тот не будет против. Амбруаз, не имея никаких возражений, дал на это согласие, а сам, перед тем как лечь, отправился навестить жену и застал ее спящей. Приказав немедленно разбудить его в случае необходимости, Амбруаз оставил роженицу под присмотром сиделки, а сам вернулся в комнату, где его ждал друг.

Доктор широкими шагами взволнованно ходил по комнате, но в ту минуту хозяин не обратил на это особого внимания. Взяв одну из свечей, горевших на протяжении всего вечера, он предложил гостю взять другую, и они вместе направились в спальню, в которой по просьбе доктора они должны были ночевать вместе.

Амбруаз лег и задул свечу; доктор тоже лег, но свою свечу оставил зажженной; Амбруаз вскоре заснул.

Среди ночи он проснулся от стонов. Если не считать бледных лунных лучей, пробивавшихся сквозь решетчатые ставни и заливавших слабым светом часть его постели, комната была погружена во мрак. Сначала ему подумалось, что он принял какой-то сон за реальность, но стоны возобновились: они слышались со стороны постели доктора.

— Это ты стонешь, Луи? — спросил Амбруаз.

Однако ответом ему был лишь новый стон.

— У тебя что-нибудь болит?

Послышалось всхлипывание, и снова все смолкло.

— Так ты спишь или бодрствуешь? — с некоторым раздражением спросил Амбруаз и приподнялся в постели.

— Бодрствую, — отвечал доктор, — вот уже полтора года, как я больше не сплю.

— Что ты имеешь в виду? — недоуменно произнес Амбруаз.

— Послушай! Слишком давно меня все это мучает! Я должен тебе все рассказать, иначе я просто умру!

— Да ты, часом, не сошел с ума? — спросил Амбруаз. — Что такое тебе надо рассказать?

— Подожди, — ответил доктор, — об этом следует говорить шепотом.

В голосе его соседа по комнате звучало такое глубокое отчаяние, что Амбруаз почувствовал, как его самого охватывает дрожь; он стал шарить по ночному столику в поисках фосфорной зажигалки, но доктор уловил это движение и, догадавшись о намерении друга, воскликнул:

— Нет, нет! Не надо света! Иначе я не смогу рассказывать.

В ту же минуту Амбруаз услышал, как его гость встал с постели, и увидел, как он подошел к окну и задернул занавеску, чтобы лунный свет перестал падать на его постель; затем, судя по звукам, он ощупью приблизился к изголовью его кровати. Амбруаз протянул руку и наткнулся на руку доктора. Она была ледяной, как у мраморной статуи, но при этом влажной от пота. Амбруаз попытался отнять свою руку, но доктор с силой притянул ее к себе, припал к ней губами и рухнул на колени перед другом.

— О Господи! Что с тобой? — воскликнул Амбруаз.

— Ты не догадываешься? — спросил доктор.

— О чем, по-твоему, я должен догадываться?

— Неужели ты не догадываешься, что тот, кто держит тебя за руку, кто на коленях стоит здесь у твоей кровати, — гнусный негодяй, убийца… Хуже того, отравитель?..

Амбруаз отпрянул и с силой вырвал свою руку, как ни крепко сжимал ее доктор.

— Несчастный! — воскликнул он. — Зачем ты говоришь мне это?! Кто тебя заставляет говорить мне это?!

— Кто меня заставляет? Да разве я это знаю сам? Возможно, Бог!.. Или угрызения совести!.. Или моя жена!.. Или моя дочь!..

Последние слова он произнес приглушенным голосом.

Амбруаз отодвинулся к краю кровати.

— Да, да, я привожу тебя в ужас, не так ли?! Но это не имеет значения: я должен все тебе рассказать! Это душит меня: когда я расскажу обо всем, мне станет легче… Амбруаз, я отравил свою жену!.. Амбруаз, я отравил свою дочь!..

Потрясенный Амбруаз воздел руки к Небу, не в силах вымолвить ничего, кроме: «Бог мой! Бог мой!»

— Никто этого не знает! Ни у кого нет никаких подозрений, ни у кого не может их быть; но тот, кто меня разоблачит, обретается во мне самом; каждую секунду эта роковая тайна готова сорваться с моих губ. Наверное, первый, кто сделал исповедь правилом, был какой-то страшный преступник; дело в том, что, по моему мнению, мне станет легче, если я сознаюсь в своем преступлении. Сегодня утром, когда ты приехал за мной, я думал о тебе; мне показалось, что это знамение свыше, и тогда я решился! Правда, в какую-то минуту мной овладела слабость, и я уже готов был вот-вот уехать, так ничего и не сказав. Если бы был день, я бы так и сделал, но была уже ночь, а ночью… — доктор потянулся к Амбруазу и схватил его за руку, — а ночью, — продолжал доктор, сжимая его руку своей ледяной рукой, — ночью мне страшно!..

— Но почему ты мне рассказываешь об этих ужасных делах?! Я не священник… я не могу отпустить тебе грехи!

— Но ты мой друг и можешь меня утешить!

— Хорошо, тогда послушай! — произнес Амбруаз, приближаясь к нему. — Я буду говорить с тобой как друг, а не как священник, ведь ты пришел за советом, а не за отпущением грехов.

— Говори! Говори!

— Рано или поздно твое преступление откроется (от этих слов доктор задрожал), а это означает для тебя тюрьму, эшафот, а может быть, и того хуже… каторгу! У тебя жив отец, у тебя есть сестра: твой отец будет обесчещен, сестра не сможет найти себе мужа. Возьми мои пистолеты и пусти себе пулю в лоб в каком-нибудь укромном уголке леса Марсийи; я буду тебя сопровождать и заберу оружие. Завтра все будут говорить, что на тебя напали грабители и убили.

— А если в последнюю минуту мне изменит мужество? Если я только раню себя, а не убью?

— Тогда напиши письмо, что ты покончил жизнь самоубийством, спрячь его в ящик ночного столика и, если у тебя не хватит выдержки… ну что ж, я сам тебя прикончу…

Доктор застонал, отпустил руку Амбруаза и откинулся назад.

После минутного молчания Амбруаз заговорил снова:

— Ну что ж, значит, ты трус. Ложись спать, хватит об этом говорить!

— А то, что я тебе доверил, ты… никогда не разгласишь?..

— Ах ты негодяй! — прошептал Амбруаз. — Ты принимаешь меня за такого же мерзавца, какой ты сам!

Доктор опустился на колени около своей кровати; Амбруаз покинул комнату и пошел в спальню жены.

Утром он осведомился, видел ли кто-нибудь его гостя; ему сказали, что тот уехал на рассвете.

Полгода они не виделись. По прошествии полугода Амбруаз услышал, что доктор арестован по подозрению в отравлении жены и дочери. Слуга доктора, чья комната помещалась над покоями его господина, удивленный тем, что ночами хозяин, вместо того чтобы спать, то встает, то ложится, то ходит по комнате, однажды ночью спустился вниз, решив подглядеть за ним в замочную скважину; он увидел доктора, стоявшего на коленях посреди комнаты, и услышал, как тот просит прощения у жены и дочери. Этот слуга достался доктору от его тестя и был очень привязан к своим прежним хозяевам. Он пришел к старику, оставшемуся после смерти дочери и внучки в полном одиночестве, и все ему рассказал. У того и прежде были некоторые подозрения, но подозрения эти из-за отсутствия доказательств заглохли, и все свелось к тому, что он ничего не предпринимал, а просто перестал видеться с зятем. Он угасал в одиночестве, словно засыхающее где-то в стороне дерево; рассказ его бывшего слуги пробудил в нем прежние сомнения. Он спросил слугу, может ли тот устроить так, чтобы он сам увидел и услышал все, что происходит в доме; слуга ответил, что нет ничего проще: он спрячет его в своей комнате и, поскольку все повторяется каждую ночь, нужно будет лишь посмотреть и послушать, чтобы самому во всем удостовериться.

Так все и было проделано. Старик, которого убедили не столько слова, сколько бледность убийцы, в ту же ночь отправился к королевскому прокурору и дал показания.

На следующее утро доктор М. был арестован.

Он тотчас же во всем признался и сам пересказал сцену в Марсийи, объяснив судье, как в свое время Амбруазу, что он ощутил в себе настоятельную потребность выговориться и, подчинившись высшей силе, обо всем поведал другу.

И тогда Амбруаз был вызван в суд в качестве свидетеля и явился в Кон дать показания.

Допрос был назначен на следующий день, но вечером, как уже было сказано, доктор вскрыл себе бедренную артерию.

Освобожденный от обязательств, которые он сам на себя принял, Амбруаз смог теперь рассказать о том, что произошло. Впрочем, мы были первыми, кто услышал эти удивительные показания. До этого времени Амбруаз никому ни слова не говорил о преступлении доктора, даже своей жене.

Ясно, что ни о какой охоте на следующий день не могло быть и речи; к тому же Амбруаз должен был еще задержаться в Коне для дознания.

А потому в тот же вечер мы распрощались с ним и на рассвете следующего дня направились в Ла-Шарите, где должны были остановиться на пару часов.

КИТАЙСКИЕ ШТУЧКИ

Мы остановили карету напротив церкви, здание которой так никогда и не было достроено, но при этом уже превратилось в руины, а затем пешком отправились к г-ну Грасе: к нему у меня было рекомендательное письмо.

Господин Грасе — из числа тех приятных и любезных ученых, кто со святым терпением употребляют половину своей жизни на то, чтобы собирать одну из тех частных коллекций, что порой способны по своей значимости оказать честь музею большого города, а другую половину тратят на то, чтобы принимать назойливых посетителей, которые являются к ним с рекомендательными письмами от незнакомцев, не имеющих никакого права давать эти письма, и которых, тем не менее, подобный учтивый любитель древностей принимает с таким почетом, будто их прислал его ближайший друг. Разумеется, с нами все обстояло совсем иначе, ибо нас г-ну Грасе рекомендовал Тейлор. Поэтому прежде всего г-н Грасе предложил нам позавтракать вместе с ним.

После завтрака, поскольку погода на какое-то время прояснилась, хотя у нас все равно были опасения, что дождя на весь остаток дня не миновать, г-н Грасе познакомил нас с городом, ставшим столь знаменитым во времена ландскнехтов и войн Лиги и обязанным своим названием милосердию, которое проявляли его основатели. От средневековых сооружений города ничего не осталось, кроме развалин замка, остатков крепостных стен и церкви. Мы осмотрели все за полчаса, но тут г-н Грасе, которого мы одолевали расспросами с настойчивостью и любопытством путешественников, только-только начавших свою поездку, вдруг вспомнил о романском барельефе, увиденном им в одном частном доме за полгода до этого; громкими криками мы изъявили желание посмотреть романский барельеф, и г-н Грасе, подведя нас к дому, где таилось это сокровище двенадцатого века, постучал в дверь.

Дом представлял собой невзрачное, почти развалившееся строение, относящееся, по-видимому, к тому же самому времени, что и хранившийся в нем барельеф. Мы поднялись по темной винтовой лестнице и внутри небольшой романской арки, образующей альков, где стояла плохонькая кровать, увидели то, что нам так хотелось посмотреть.

Это действительно был прекрасный барельеф двенадцатого века, представлявший во всей архаичной застылости поз, которая присуща искусству того времени, Бога Отца в окружении святых. Оберегаемые самим местом, где они находились, все персонажи прекрасно сохранились, если не считать центральной фигуры, у которой была отбита голова. Господин Грасе припомнил, что, когда он видел эту скульптуру в последний раз, столь опечалившего нас повреждения еще не было. В самом деле, бросалось в глаза, что надлом на шее был свежий. Увидев такое, г-н Грасе спросил хозяина, каким образом пострадала эта скульптура, хотя он дал ему совет оберегать ее. И тогда хозяин печальным голосом рассказал нам, как все это случилось.

Последний полк, следовавший через Ла-Шарите-сюр-Луар к новому месту своего расположения (а во Франции принято, что полки время от времени становятся гарнизоном на новом месте), был кирасирский. В провинции, как это опять-таки принято, солдат обычно размещают на постой в домах горожан, а тот человек, у кого находились мы, несомненно в виде одолжения получил на постой сержанта. Для оказания гостю особой чести хозяин уступил ему лучшую кровать в доме — ту, что стряла под аркой с барельефом, — а сам отправился спать в какой-то другой уголок своей трущобы. Однако, хотя эта кровать и была главной в доме, а возможно, именно поэтому, все щели поблизости от нее были заполнены множеством клопов, устроивших там свое жилище. И потому, едва задув свечу, несчастный сержант ощутил, что со всех сторон его осаждают враги, с какими он чересчур часто имел дело во время своих скитаний, чтобы не узнать их в первую же минуту. Однако, сколь нипривычен он был к визитам подобных гостей и сколь ни презрительным было его отношение к ним, пока их число не превышало определенного предела, на этот раз они были в такой силе, что бедняга проворочался целую ночь и ни на минуту не заснул; так что когда звуки трубы дали ему знать, что пора подниматься, он все еще не смыкал глаз.

Легко себе представить, в каком скверном настроении поднялся с кровати сержант; а поскольку уже начало светать, ему захотелось по крайней мере отомстить врагам перед своим уходом, и он начал охоту за ними по всем правилам, как вдруг, преследуя беглецов, перебегавших с кровати на стену, обратил внимание на барельеф и на голову Бога Отца, выступающую из облаков.

И тогда сержант, подумав, что ему куда лучше будет расправиться с главным виновником этого нашествия, чем гоняться за каждым клопом по отдельности, схватил обеими руками свою саблю.

— А! Деревянный Господь Бог! — воскликнул он. — Так это ты приказал Ною поместить пару клопов в ковчег! Ну, погоди! Погоди!

И с этими словами он так ловко ударил по барельефу саблей, что голова Бога отскочила на другой конец комнаты. Что же касается святых обоего пола, то, поскольку упреков такого же рода по отношению к ним у него не было, он оставил их в покое и удалился, довольный справедливостью совершенного им возмездия.

До этого необычайного происшествия барельеф по своей сохранности был, вероятно, лучшим из всех, какие остались во Франции от той эпохи.

Увидев все, что следовало увидеть в Ла-Шарите, мы вернулись в дом г-на Грасе, преследуемые первыми каплями того дождя, что грозил нам с утра; настало самое подходящее время для осмотра кабинетов диковинок. И мы тотчас же поднялись в музей г-на Грасе.

Должен признаться, что я ожидал увидеть одну из обычных бедных провинциальных коллекций с тремя-четырьмя подвешенными к потолку чучелами рыб и был приятно поражен, увидев в первой же зале великолепные вазы Бернара де Палиси и полную коллекцию камней и минералов с горы Синай, коллекцию, равной которой, вероятно, нет и в Музее естественной истории. К сожалению, я недостаточно сведущ в минералогии, чтобы оценить по достоинству эту коллекцию, и потому сразу направился прямо к множеству предметов средневековья, а прежде всего к ключам и замкам, изготовленным с таким вкусом и изяществом, что подобными изделиями мог бы гордиться сам Бенвенуто Челлини.

Одну за другой мы осмотрели четыре или пять комнат, наполненных диковинными предметами, большая часть которых была привезена г-ну Грасе одним из его друзей, капитаном корабля, человеком образованным и смелым, совершившим Бог весть сколько кругосветных путешествий; всего две-три недели назад он вернулся из Китая и привез с собой удивительный образец не столько способностей, сколько великого терпения поклонников Большого Дракона.

Перед тем как покинуть Париж, капитан заказал себе разного вида панталоны, и одну пару среди них можно было считать настоящим шедевром; это было одно из тех необыкновенных изделий, какие порой выходят из ателье Юмана или Водо: они прекрасно входили в сапоги, подчеркивали контуры икр, делали незаметными колени, обрисовывали бедра и скрадывали живот. И поскольку хозяин отдавал им предпочтение, то, послужив ему не один день на борту, повидав мыс Доброй Надежды и остров Бурбон, бедные панталоны прибыли в Кантон несколько потрепанными. Тем не менее, благодаря своему модному покрою, важнее которого ничто не может быть, даже новизна, они выглядели еще вполне пристойно до той минуты, пока матрос, служивший капитану камердинером, не вылил прямо на одну из штанин злосчастных панталон половину масла, содержавшегося в лампе, которую он начал чистить.

Как бы философски ни подходил капитан к жизни, этот удар был столь ощутим, что он все еще не мог от него оправиться, когда один из его друзей, живущих в Кантоне, как обычно пришел выкурить с ним трубку. Капитан показался ему настолько хмурым, что друг испугался, не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья, и, проявляя настойчивость, поинтересовался, что могло испортить его обычно хорошее настроение. Капитан показал ему злосчастные панталоны, приготовленные на выброс, и сказал: «Вот посмотри, это те самые, какими ты вчера так восхищался!»

Друг взял панталоны, с вызывающим спокойствием повертел их в руках, а затем, убедившись, что носить их больше нельзя, сказал:

— Ну что ж, надо заказать другие.

— Другие?! — воскликнул капитан. — И кому заказать? Твоим китайцам?

— Разумеется, моим китайцам, — с невозмутимым хладнокровием ответил друг.

— Чтобы они сделали мне мешок, вроде тех, что носят сами? — спросил капитан, пожимая плечами и показывая пальцем рисунки на стоявшей рядом ширме.

— Они не станут тебе делать мешок; и если только ты дашь им образец того, чего ты хочешь, они сошьют тебе такие панталоны, что Водо примет их за свое собственное изделие.

— Да ну?! — воскликнул капитан.

— Слово чести! — ответил его друг.

— И правда, я много раз слышал об умении китайцев изготавливать подделки.

— Так вот, все, что ты слышал, не приближается к тому, что есть на самом деле.

— Черт побери! У меня возникает желание попробовать.

— Попробуй! Тем более, что это будет недорого тебе стоить. Сколько ты заплатил за свои панталоны?

— Пятьдесят пять или шестьдесят франков, точно не помню.

— Так вот, здесь ты получишь их за пятнадцать франков.

— А к какому портному мне следует обратиться?

— К первому попавшемуся; можешь к моему — он живет рядом.

Капитан скатал свои панталоны и, взяв их под мышку, в сопровождении друга отправился к портному.

— Теперь, — сказал друг, — объясни ему, чего ты хочешь, а я переведу твои слова.

Капитану не надо было повторять дважды; он разложил панталоны так, чтобы был виден их раскрой, и заявил, что хочет иметь точно такие же. Приятель перевел сказанное, подчеркнув необходимость во всем следовать этому наставлению.

— Хорошо, — согласился портной, — через три дня господин получит то, что ему требуется.

— Что он говорит? — в нетерпении переспросил капитан.

— Он говорит, что через три дня ты получишь то, чего хочешь.

— Через три дня? Но это слишком долго! — воскликнул капитан.

Приятель перевел китайцу просьбу капитана выполнить заказ побыстрее; тот еще раз посмотрел на панталоны, покачал головой и что-то сказал переводчику.

— Ну, так как? — поинтересовался капитан.

— Он говорит, что здесь много работы и три дня не слишком большой срок, чтобы выполнить ее хорошо.

— Ну что ж! Пусть будут три дня, только пусть сдержит слово.

— О, что касается этого, тут опасаться нечего: через три дня, час в час, он будет у тебя.

И друзья удалились, дав мастеру последние наставления.

Через три дня, когда капитан и его приятель сидели, покуривая трубки с опиумом, матрос распахнул дверь и объявил о приходе портного.

— Черт побери! — воскликнул капитан. — Сейчас мы увидим, так же ли он искусен, как точен. Ну, и где панталоны?

— Вот они, — ответил портной.

— Примерим, примерим, — обрадовался капитан и, чтобы посмотреть, как он в них выглядит, велел матросу поднять жалюзи; тот выполнил приказ.

— Ну что ж, — заметил приятель, — они сидят прекрасно.

— Еще бы, — хмыкнул капитан, — это ведь мои старые панталоны. Подай мне новые, болван!

Приятель перевел портному требование капитана, и тот с торжествующим видом протянул ему другие панталоны. Капитан натянул их на себя.

— Господи! С ума я схожу, что ли?! — воскликнул он. — Это ведь мои старые штаны, а где же новые?

Приятель перевел этот вопрос капитана портному, и тот указал на панталоны, только что снятые его новым клиентом.

— Вот новые, — пояснил друг.

— Да нет же! Ты же прекрасно видишь, что это старые, черт возьми! — воскликнул капитан. — Смотри, вот масляное пятно!

— Точно такое же и на тех, что на тебе.

— Господи! Что за скверная шутка!

Приятель капитана повернулся к китайцу, начал его расспрашивать и, услышав ответ, расхохотался.

— Так в чем дело? — недоумевал капитан.

— Ответь мне, что ты требовал от этого славного человека?

— Панталоны.

— Точно такие же, как твои?

— Да, точно такие же, как мои.

— Ну вот, он и сделал тебе такие, что ты не можешь отличить их от своих! Вот только, по его словам, труднее всего было обтрепать их и запачкать в тех же местах, и к прежней цене следует добавить пять франков, ибо он загубил две пары, прежде чем ему удалось добиться удовлетворившего его результата; но зато теперь он готов поспорить, что ты не отличишь новые панталоны от своих старых. Признайся, что это стоит двадцати франков.

— По правде сказать, да! — согласился капитан и, вынув из кармана наполеондор, протянул его китайцу.

Китаец поблагодарил и попросил, чтобы капитан на время своего пребывания в Кантоне стал его постоянным клиентом; хотя, добавил он, если заказы будут такими же сложными, на них ничего не заработаешь.

Капитан так никогда и не смог отличить одну пару от другой, настолько они были похожими; однако он привез их во Францию как образец мастерства китайцев и обещал, что подарит их г-ну Грасе.

Если он сдержит свое слово, то этот экспонат не должен оказаться наименее любопытным в коллекции г-на Грасе.

В полдень мы расстались с г-ном Грасе и спустя три часа были в Невере. Мы остановились там лишь на то время, какое понадобилось, чтобы осмотреть три главные достопримечательности города: ворота Кру, через которые прошел несчастный Жерар Неверский, монастырь Визитанток, где находится могила Вер-Вера, и Сент-Этьенн, романскую церковь восьмого или девятого века.

Была и четвертая достопримечательность, обнаруженная нами случайно и стоящая того, чтобы на нее обратили внимание: солнечные часы, нарисованные посредине фасада герцогского замка; под ними художник бесхитростно начертал следующие три строчки:

«Эти солнечные часы были созданы в Не вере и изображают Солнце, вступающее в знак Козерога по приказу Национального Конвента».

В тот же вечер мы прибыли в Мулен.

Утром нам хватило несколько часов, чтобы осмотреть город, где, если не считать шапок в форме охотничьих рожков, которые носят местные крестьяне, нет ничего примечательного, кроме великолепной Библии тринадцатого века, выставленной в городской библиотеке, и надгробия Анри де Монморанси, которое возвышается на клиросе коллегиальной церкви; это саркофаг того самого Анри де Монморанси, что был обезглавлен в Тулузе по приказу кардинала де Ришелье.

Это надгробие, украшенное скульптурами покоящихся герцога и герцогини, и черного мрамора урна с их сердцами, поддерживаемая двумя скорбящими амурами, во время Революции едва не были разбиты вдребезги толпой; топор, след которого можно увидеть еще и сегодня, уже коснулся мрамора, как вдруг послышался чей-то предостерегающий голос:

— Что вы собираетесь делать, граждане?! Монморанси был славным санкюлотом, и его гильотинировали по приказу тирана, ибо он был в заговоре против попов!

— Да здравствует Монморанси! — закричала толпа, и надгробие пощадили.

БУРБОН-Л’АРШАМБО

В два часа пополудни мы направились в Сувиньи, так как нам очень расхваливали местную церковь. В это селение мы приехали в четыре часа, и у нас оставалось достаточно времени, чтобы до темноты осмотреть упомянутое сооружение. В этом великолепном строении частично двенадцатого, частично пятнадцатого века готика привита к романскому искусству. В боковых часовнях возвышаются две величественные гробницы: одна 1430 года, другая — 1470-го; они не загораживают клирос, виднеющийся сквозь искусно вырезанное кружево камней, на сгибах которого еще сохранились следы когда-то украшавших их росписей. В одной из этих гробниц покоятся Карл Бурбон и Агнесса Бургундская, дочь Карла Смелого; во второй заключены останки славного герцога Людовика II и его супруги. Скульптурные фигуры, возлежащие на мраморных крышках этих надгробий, являют собой зрелище величавой простоты — этой неизгладимой печати искусства ваяния той эпохи. На противоположном конце церкви, рядом с византийским барельефом девятого или десятого века, возвышается гигантская лестница, ведущая к великолепному органу.

Пока мы рассматривали это сооружение, проявляя к нему интерес любителей древностей, понятный только тем, кто его разделяет, и, как нам всегда казалось, непостижимо чуждый прежде всего архитекторам, появился кюре и подошел к нам с братской учтивостью светского человека, способного с первого взгляда распознать себе подобных. По нашему багажу он сразу же догадался, что мы художники. Наша коляска на минуту заставила его усомниться в правильности этого предположения, но, войдя в церковь, он увидел Жадена с карандашом в руках, и тут все сомнения у него отпали; он пригласил нас заглянуть к нему домой. Это предложение было сделано с такой предупредительностью, он сопровождал его настояниями, столь естественными для парижанина в изгнании, а кроме того, в его словах чувствовалось столько сердечной теплоты, что мы, не колеблясь, приняли это приглашение и последовали за священником в его дом.

Нас проводили в гостиную, где повсюду можно было увидеть сочинения наших нынешних писателей и альбомы с рисунками наших лучших живописцев. На стенах висело несколько портретов наших современников. Рядом с Ламартином и Виктором Гюго я обнаружил свой портрет и, признаться, не только почувствовал себя польщенным таким соседством, но и испытал радость от того, что мое изображение успело попасть в этот дом отшельника, который мы посетили, еще до меня. По-видимому, г-ну де Шамбону (так звали нашего хозяина) показалось, что он меня узнал. Поскольку у меня не было причины сохранять инкогнито, ибо я не принц и не танцовщик, мне вполне можно было назвать свое имя. Десять минут спустя мы уже чувствовали себя так, словно находились в одной из гостиных предместья Сен-Жермен.

Когда вы находитесь в провинции, долго держа запертыми в своем сердце воспоминания о парижской жизни, о своей дружбе с собратьями по ремеслу, о своем преклонении перед художниками, и вам недостает рядом с собой не только ума, сходного с вашим и способного вас понять, но и памяти, хранящей иные имена, помимо тех, какие вы забыли, нет ничего более приятного, чем узнать по одному слову, мелькнувшему, словно электрический разряд, что вы встретили, наконец, человека среди окружающей вас растительной жизни; и тогда ваше сердце переполняется радостью, все ваши воспоминания жаждут выйти на свободу, они теснятся на ваших устах, а затем вперемешку, обгоняя друг друга, вырываются наружу, словно несчастные дети, которые были заперты всю неделю в стенах коллежа и перед которыми в воскресенье распахнули дверь их тюрьмы. Вы говорите не останавливаясь, бессвязно, без какого-либо определенного смысла; вы лишь называете имена — и все; вы лишь приводите названия произведений — и ничего больше; однако, когда у вас появляется полная уверенность, что вы и ваш собеседник — люди одной породы, что вы проявляете сходные чувства перед лицом одних и тех же явлений, что вы передаете эти чувства похожими словами, высказываете одни и те же мнения, — вот тогда вы наводите порядок в своей речи, вы пользуетесь сложными предложениями, вы делаете разумные умозаключения.

Именно это и произошло с нами через десять минут после начала нашей беседы. Господин де Шамбон был знаком со всеми современными писателями по их сочинениям, но ни с кем из них — лично; и мы целый час занимались тем, что показывали ему сходство между авторами и их творчеством. Все наши знаменитости, разумеется ничего об этом не подозревая, по нашей воле и каждый в свою очередь, являлись к нам в этот маленький уголок земли, куда мы призывали их тени. На плечи одних мы набрасывали пурпурные мантии, а с других срывали все покровы. Наш составленный наскоро конклав играл со скипетрами и венцами, мы свергали с престолов и возводили на них императоров, и, возможно, те, на ком мы остановили свой выбор, будут когда-нибудь коронованы.

Нас прервало очень приятное для слуха путешественников сообщение, что обед подан; трапеза нашего хозяина была устроена без всякой предварительной подготовки, благодаря тем запасам провизии, какие удивительным образом всегда имеются в деревне. Следует признаться, что во время первого блюда беседа оборвалась на полуслове, кое-как оживилась ко второму блюду, но в полной мере возобновилась только к десерту.

Однако, хотя разговор по-прежнему шел об искусстве, он приобрел религиозный уклон. Господин де Шамбон принадлежал к новой католической школе, и потому в наших общественных воззрениях царило полное единодушие. В отличие от многих, наш хозяин не жаловался, что вера угасает и набожность умирает; он распознавал во всех умах чудесную расположенность внутренне воспринять католические идеи, и это внушало ему надежду как священнику и как любителю искусства, потому что всегда во времена господства веры создавались великие, а самое главное — совершенные творения. Почему церкви пятнадцатого века столь восхитительны? Все дело в том, что и в целом, и в подробностях они находятся в полном согласии с таинством, которое им предназначено воплощать. Так, две башни подобной церкви, возвышающиеся по обе стороны фронтона, символизируют две руки христианина, простертые к Небу; ее двенадцать капелл, что тянутся в ней слева и справа, своим числом напоминают о двенадцати апостолах; латинский крест, обозначенный колоннами, которые поддерживают свод, воплощает крест Голгофы; клирос чуть смещен вправо, потому что, умирая, Христос склонил голову на правое плечо; наконец, три окна освещают дарохранительницу, поскольку Бог триедин и любой свет исходит от Бога; и потому, как бы ни мало был религиозен человек, разве может он, переступив порог собора Парижской Богоматери, продолжить внутри этого величественного храма легкомысленную беседу, начатую им на улице? Нет, он обнажит голову и понизит голос, сам не понимая, почему так поступает; а дело в том, что через посредство всех его органов чувств в него проникает и доходит до самого его сердца великое чувство католической веры, руководившее строителями этого храма.

В разгар нашей беседы в комнату вошел какой-то человек и что-то сказал на ухо нашему хозяину; тот немедленно поднялся и, улыбнувшись, сказал: «Господа, давайте завершим эту беседу в месте, способном вдохновить нас в большей степени: вы видели мою церковь днем, пойдемте посмотрим ее ночью».

Мы тотчас последовали за ним; светила дивная луна, и небо смотрело на землю своими пылающими глазами. Вместе с темнотой воцарилось глубокое спокойствие; ни единый звук не тревожил юношеского сна природы.

Мы вошли в церковь; дверь за нами закрылась, и сначала нам показалось, что наши глаза ничего не могут различить во мраке, настолько они были еще полны того мягкого и колеблющегося света, который только что заливал все вокруг нас. Однако, сделав несколько шагов, мы поняли, что клирос освещен, хотя и не заметили, где находятся факелы, отбрасывавшие свет, в котором вырисовывался темный силуэт алтаря с его крестом, дарохранительницей и погашенными свечами. Что же касается противоположной стороны, где находилась лестница и византийский барельеф, то она была погружена в полную темноту, не дававшую взгляду возможности достичь стен. Кое-где огромные стрельчатые окна, сквозь которые проникал лунный свет, бросали яркие отблески на серые плиты с их мозаичными изображениями святых с золотыми ореолами и облаченных в красные и голубые одежды. Временами одно из таких отражений попадало на ту или иную колонну, и тогда можно было разглядеть лишь освещенную ее часть, а остальное — основание и капитель — оставалось во мраке. В эту минуту в противоположной стороне, погруженной, как уже говорилось, во тьму, показался человек с факелом, отбрасывавшим круг света и оттеснявшим мрак к боковым стенам, и стал взбираться по громадной лестнице. По мере того как он поднимался, тьма вновь вступала в свои владения и шла за ним следом, подобно тому, как смерть следует за жизнью. Вскоре человек скрылся из виду, повернув налево за колонну; свет, продвигаясь вдоль стены, постепенно гаснул, и, наконец, все снова погрузилось во мрак. Внезапно в этой тишине и в этой темноте раздался громкий дрожащий звук: это был голос органа, звуки которого, подталкивая друг друга, словно волны на море гармонии, лились над нашими головами и, доходя до самых отдаленных глубин собора, разбивались о его стены. В то же мгновение послышались человеческие голоса, присоединившиеся к дивному звучанию органа, и к Небу понеслись горестные звуки «Stabat Mater»[3] Перголезе.

Не знаю, какое действие произвела эта глубоко благочестивая сцена на моих спутников; что же касается меня, то я подошел к капелле герцога Людовика II, погруженной в беспросветную тьму. Облокотившись на памятник, представляющий собой, согласно трогательному обычаю того поэтического времени, второе брачное ложе, где герцог возлежал подле своей супруги, я почувствовал, как меня захлестывает эта всепроникающая гармония. И тогда я постиг, что такое экстаз, восторг, монастырские видения, и, словно Иоадай, ощутил себя готовым предрекать второй Иерусалим.

Пусть те, кто мне не верит, отправятся в полночь послушать стенания органа и рыдания «Stabat Mater».

И те, и другие смолкли, а я все еще продолжал их слышать. Вероятно, меня уже долго искали и не могли найти, потому что внезапно посреди глубокой тишины я услышал, как меня окликают по имени. Я вздрогнул, столь неожиданным был для меня этот человеческий голос, призывавший меня на землю. Открыв было рот, чтоб отозваться, я не осмелился это сделать: мне казалось святотатством говорить вслух. Молча я присоединился к Жадену и г-ну де Шамбону: они стояли, разглядывая при свете факела стрельчатую арку свода, где было изображение женщины с изящными, почти греческими формами, которая, извиваясь, играла с химерой, — то был символ разума художника, борющегося со своей фантазией.

Впрочем, обитатели Сувиньи, утратив представление о том, в каком из поколений их отцов была заложена эта церковь, и не понимая, как могли человеческие руки создать подобные чудеса, приписывают ее возведение волшебницам. Пастушка, заснувшая рядом со своим стадом, проснулась на рассвете, и перед ней в утреннем тумане, на том месте, где накануне росли деревья и бежал ручей, возникла церковь с остроконечными колокольнями, галереями, украшенными фестонами, и ажурным главным входом. Оцепенев от изумления, бедная девушка замерла в неподвижности, и теперь на ее месте находится каменное изваяние, которое поныне можно увидеть у подножия одной из башен церкви.

Десятого июля 1830 года госпожа герцогиня Ангулемская, возвращаясь с вод Виши, посетила монастырскую церковь Сувиньи. Она приказала открыть усыпальницу, где покоились ее предки, и, преклонив колени, долго молилась около их гробниц. Когда она поднималась, ее взгляд остановился на гербовом щите Бурбонов, с которого были соскоблены три лазоревые лилии и слово «Надежда» — девиз ордена Золотого щита; она спросила, кто совершил эту порчу, и ей ответили: «Народ». — «То, что они уничтожили лилии, — промолвила она, — я еще могу понять, но слово «Надежда»… Где же мы теперь отыщем его, если оно стерто даже с гробниц?»

Двадцать дней спустя герцогиня, предком которой был святой Людовик, отправилась в свое третье изгнание.

Не знаю, в каком часу мы уехали; знаю лишь, что на рассвете в четверти льё от нас на вершине горы показались истерзанные руины замка Бурбон-л'Аршамбо с тремя его гигантскими башнями.

Дом, в котором мы остановились, был тем самым, где умерла г-жа де Монтеспан. Он принадлежал молодому человеку, взявшемуся за благородное и утомительное дело, которое ему не суждено было закончить: речь идет о нашем друге Ашиле Алье, авторе «Древнего Бурбонне». Именно здесь, в безмолвии и сосредоточенности, он продолжал этот долгий и тяжелый труд, неспешный и добросовестный, только что прерванный смертью. Памятник, трудолюбиво воздвигаемый им для грядущих поколений, остался незаконченным, и резец выпал из его рук прежде, чем он успел высечь свое имя на последнем камне. Бедный Ашиль! Как, должно быть, горестно было ему умирать!

Ашиль показал нам тогда комнату, где испустила свой последний вздох фаворитка, более могущественная, чем королева. Одиночество, в котором она умирала, составляло резкий контраст с ее жизнью; в ее смертный час рядом с ней не звучал ни один дружеский голос, и никто, кроме священника, не поддерживавал и не укреплял ее в эти минуты; еще прежде, чем скончаться, она закрыла глаза, несомненно для того, чтобы не видеть чужие и равнодушные лица окружающих.

Через два часа после того, как она испустила последний вздох, перед дверью дома, где лежало тело покойной, остановилась почтовая карета; вышедший из нее человек торопливо поднялся по лестнице и, войдя в комнату, бросился к кровати. Не думайте, что он спешил пролить слезы над усопшей: склонившись над ней, он сорвал с ее груди ключ, висевший на черной ленте; потом, завладев ключом, он открыл им шкатулку, собрал все запертые там бумаги и уехал, не оставшись на похороны. Этот человек был ее сын.

Госпожа де Монтеспан завещала свое сердце монастырю Ла-Флеш, свое тело — аббатству Сен-Жермен-де-Пре, а внутренности — монастырской церкви Сен-Мену, находящейся в трех льё от Бурбон-л'Аршамбо. Ла-Флеш и Сен-Жермен-де-Пре получили завещанное им, а для того чтобы воля усопшей была исполнена до конца, некоему крестьянину было поручено отвезти в соседнюю церковь ту часть останков, что предназначались ей. К несчастью, никто не позаботился предупредить его, какой именно груз ему поручен. Посреди дороги посланцем овладело любопытство и ему захотелось узнать, что он везет; открыв ящик, крестьянин решил, что над ним просто зло пошутили, и выбросил все содержимое ящика в ближайшую придорожную канаву. В это время по дороге шло стадо свиней, и самые грязные из животных сожрали внутренности самой надменной из женщин.

Выйдя из дома Ашиля, мы оказались на площади Капуцинов, где находится бассейн с минеральной водой и резервуары, откуда она вытекает. Эти резервуары представляют собой три огромных колодца, в глубине которых, как кажется на первый взгляд, вода постоянно пребывает в состоянии кипения. Однако, чуть присмотревшись, можно обнаружить, что это бурление происходит вследствие выделения газа; это выделение приводит к появлению пара: он совершенно незаметен в теплую и сухую погоду, но становится видимым во влажном воздухе, и, когда надвигается гроза и пока она длится, над источниками образуется настолько густой туман, что с одного края бассейна не виден другой. Это явление связано с тем, что, чем больше атмосферный воздух давит на воду, тем меньше расширяется теплород, тем меньше выделяется газа и, следовательно, тем меньше образуется пара, в то время как, напротив, чем меньше вода сжата атмосферным воздухом, становящимся легче во время грозы, тем больше расширяется теплород, тем, соответственно, больше выделяется газа и тем заметнее становится пар. Впрочем, нам пришлось стать свидетелями того, как на протяжении четырех часов меняется эта картина. Вода здесь зеленоватого цвета, особенно в бассейнах, где она в большей степени подвергается воздействию воздуха, чем в источниках и резервуарах, и от нее исходит запах сероводорода. Вблизи резервуаров этот запах довольно слаб и совсем пропадает, когда вода какое-то время постоит в сосуде, но в душевых кабинах он порой усиливается настолько, что если из предосторожности не открыть отдушины, то там можно задохнуться. Вода имеет кисловатый, соленый и серный вкус: если ее охладить, она теряет свою резкую остроту и приобретает привкус щелочи; в нагретом же состоянии вода становится тошнотворной.

Бурбон-л'Аршамбо уже во времена Цезаря славился своими термальными водами. Римские легионеры были привычны к нежному солнцу, мягкому воздуху и теплым водам Италии и, после того как им пришлось щитами прокладывать себе путь сквозь снега Оверни, смотрели на эти курящиеся воды, бьющие ключом вдоль их дороги, как на небесное благословение. Они создали на этом месте поселение, разрушенное впоследствии нашествием франков и исчезнувшее вместе с римской цивилизацией. Варвары, пришедшие на смену римлянам, не имели никакого понятия о целебных свойствах минеральных вод, хорошо известных Аристотелю, Гиппократу и Галену. Авиценна был первым, кто вновь заговорил о них где-то в девятом веке, но лишь в шестнадцатом веке, благодаря опытам Дженнера, Баччо, Ботрена и Фаллопия, к лечению водами снова стали относиться благосклонно. Век спустя Гастон, брат Людовика XIII, поправил свое здоровье на водах Бурбон-л'Аршамбо, что положило начало их известности, а частые приезды сюда г-жи де Монтеспан еще более способствовали их славе.

Алье указал нам на приближение грозы и призвал нас не задерживаться более с началом осмотра. В первую очередь мы направились к Кикенгронь; эта башня, стоящая в отдалении, была возведена — по словам одних, Аршамбо Великим, по словам других, Людовиком I — с пренебрежением к правам жителей города. Дорожа своими привилегиями, горожане вступились за них с оружием в руках, но строитель башни поднялся вместе со своими солдатами на прилегавшие к ней укрепления и, нацелив метательные орудия на недовольных, с высоты крепостных стен крикнул им: «Она будет построена, кто бы там ни брюзжал!» Так вследствие негодования народа это творение деспотичного властителя было наречено именем, сохранившимся до наших дней.

Тем временем наше внимание призывал к себе остов гигантского замка; мы направились в его сторону и обнаружили, что его старые развалины сплошь заселены бедняками-крестьянами, подобно воробьям и ласточкам нашедшим себе прибежище во всех уголках феодального донжона, где можно было свить гнездо. Как и повсюду, самые сильные устроили себе самые лучшие жилища.

Подняв голову, чтобы на глаз оценить высоту башен, я увидел на самом верху одной из них какое-то животное, казавшееся мне удивительно похожим на кролика. Я обратил на него внимание Жадена, но тот, считая что для такого четвероногого это место совсем неподходящее, стал утверждать, что там сидит кошка. Поскольку между нами завязался спор, я, чтобы положить ему конец, вскинул ружье и прицелился; прозвучал выстрел, и зверек замертво упал к нашим ногам: это оказался кролик.

Мы начали с еще большим жаром обсуждать, как могло случиться, что животное этой породы, которое обычно роет себе норы в земле, в Бурбон-л'Аршамбо, напротив, выбрало самую высокую точку замка, чтобы устроить там свое жилище. В это время какой-то крестьянин, заявив о своем праве собственности на убитого кролика, рассеял наше недоумение. Он оценил покойника в двадцать су; мы дали ему тридцать, и за эту переплату выслушали от него следующую историю.

Кое-кто из беднейших обитателей древнего поместья герцогов Бурбонских, видя, что верх каждой из башен замка представляет собой прочную площадку окружностью в тридцать — сорок шагов, решили использовать это дарованное им Богом пространство между землей и небом. И потому они натащили туда в корзинах, коробах, мешках — словом, во всех вместилищах, какие только им удалось раздобыть, плодородную землю, позаимствованную ими на равнине; затем, когда все три верхние площадки башен были покрыты этой самодельной почвой, они провели сев; солнце благословило их урожай, и они собрали такое количество зерна, что хлеба им хватило на весь год.

Однако, поскольку по воскресеньям и в праздничные дни полагается питаться не только хлебом, а кроме того, поскольку одна хорошая мысль обычно ведет на поводу за собой множество других, крестьяне рассудили, что кролики могут прекрасно питаться плевелами, отделяемыми от пшеницы. Висячие поля превратились в крольчатники, откуда и взялся неуместный обитатель новых садов Семирамиды, который, свесившись за край своих владений, дал толчок к спору, закончившемуся для него достаточно трагично.

Как только разъяснился этот научный вопрос, способный без такого объяснения породить труднейшие загадки в естествознании, мы разделились: Жаден отправился зарисовывать виды замка и города, а я решил набросать кое-какие заметки в свою записную книжку. И вот я прилег в тени уцелевшей части крепостной стены и там, вдали от всех, вслушиваясь в шум ветра, завывающего в развалинах, наедине с хранящимися в моей памяти событиями истории, начал шаг за шагом отступать в прошлое. Я вспомнил о Цезаре, остановившемся в Бурбон-л'Аршамбо, чтобы его основать за пятьдесят один год до Рождества Христова, и о Пипине Коротком, явившемся в город, чтобы его разрушить в 762 году, но самым ярким после этого было воспоминание о том, как коннетабль был вынужден покинуть его в 1523 году.

Речь идет о славном принце и храбром полководце, высокородном и могущественном сеньоре Карле, герцоге Бурбонне и Оверни, графе Клермона-ан-Бовези, Монпансье, Фореза, Ла-Марша, Клермона-ан-Овернь, дофине Оверни, виконте Карла, Мюра, сеньоре Божоле, Комбрая, Меркёра, Анноне, Рош-ан-Ренье и Бурбон-Ланси, пэре Франции и хранителе королевской казны, главном королевском наместнике в Бургундии и Лангедоке. У него было четырнадцать укрепленных замков и семь поместий, которые перешли к нему по наследству или вследствие брачного союза; его владения составляли седьмую часть территории Франции; он исполнял должность коннетабля, остававшуюся незанятой со времени смерти графа де Сен-Поля и пожалованную ему Франциском I при его восшествии на трон. Эта должность давала ему право вершить любой суд и выносить смертные приговоры не только в своих собственных владениях, но и в Бургундии и Лангедоке. Все сенешали, бальи, прево, мэры, эшевены, смотрители, управители привилегированных городов, замков и крепостей, мостов, городских застав и переправ должны были повиноваться ему, как королю; он был так богат, что, сопровождая Франциска I, отправившегося короноваться в Сен-Дени, был облачен в золототканое одеяние длиной в двенадцать локтей, каждый из которых стоил двести восемьдесят золотых экю, а украшений и драгоценных камней на его головном уборе было на триста тысяч ливров.

Его военная мощь была столь значительна, что, когда в возрасте семнадцати лет он сопровождал короля Людовика XII, отправившегося в поход по другую сторону Альп, чтобы отвоевать свои владения у поднявшей мятеж Генуи, с ним было сто тяжеловооруженных воинов и сто лучников, находившихся на его полном содержании, и он, ничего не получая от короля, тратил на них как граф де Монпансье едва ли меньше двух тысяч ливров; когда же он вернулся туда в 1509 году, чтобы отвоевать графство Кремону, которое венецианцы незаконно захватили и удерживали в своей власти в ущерб герцогству Миланскому, то на битву под Тревильо, благодаря которой королю были возвращены Кремона, Крема, Бергамо и Брешиа, он привел с собой сто двадцать дворян и сто двадцать лучников из своей свиты; и наконец, когда Карл Бурбонский в третий раз пересек Альпы, как некогда это сделал Ганнибал и как это предстояло сделать Наполеону, ведя с собой шестьсот тяжеловооруженных конников и двенадцать тысяч пеших воинов, чтобы одержать победу под Мариньяно, которой историки отводят место между Тразиме-ном и Маренго, он одолжил десять тысяч экю королю, хотя тот был уже должен ему сто тысяч ливров, и это не считая жизни своего брата и своей собственной крови — того, что не одалживают, а отдают, и отдавал он это щедро и честно.

Все это он успел проделать к двадцатисемилетнему возрасту. Это был молодой и блистательный кавалер, хотя на его лице лежал отпечаток некой печали и суровости; возможно, впрочем, что такое выражение его лицу придавали длинные волосы на манер Людовика XII, которые он не срезал вопреки повелению Франциска I. Он женился на г-же Сюзанне Бурбонской, дочери герцогини Анны и герцога Петра, племяннице короля Карла, и, хотя у нее была безобразная внешность, хранил ей такую верность посреди распущенных нравов двора, что отверг любовь самой знатной дамы Франции, г-жи Луизы Савойской, матери короля, которой, тем не менее, было тогда всего лишь тридцать три года; в итоге любовь, которой пренебрегли, обратилась в жгучую ненависть. Так что, когда король повел свои войска в Пикардию, он по наущению г-жи Луизы Савойской подчинил передовой отряд, командовать которым по праву полагалось коннетаблю, герцогу Алансонскому; однако это не помешало коннетаблю самостоятельно принять участие в походе и захватить для короля города Эден и Бушей; когда же умерла, не оставив потомства, Сюзанна Бурбонская, Луиза Савойская стала притязать на то, что она является наследницей владений коннетабля, и, благодаря своему положению матери короля, выиграла судебную тяжбу, лишив своего врага всего его состояния и всех его титулов. Такова была благодарность за золото и потоки крови, которой он столь щедро оросил геральдические лилии, что они дали новые ростки.

И вот тогда, именно в этих обстоятельствах, император Карл V и король Генрих VIII предложили Карлу Бурбонскому дать ему гораздо больше того, что Франциск I у него отнял; однако Карл колебался. Тем временем король, узнав об этом предложении и этих колебаниях, решил поступить с ним так, как если бы он уже принял предложение, и послал, чтобы схватить его, Бастарда Савойского, начальника королевского двора, маршала де Шабанна, герцога Алансонского и г-на де Вандома с сотней тяжеловооруженных конников при каждом, что само по себе было высшей почестью, ведь чтобы схватить одного человека, подняли целую армию.

Как только об этом стало известно коннетаблю, он 10 сентября под покровом ночи покинул свой замок Шантель, не взяв с собой ни одного пажа, ни слуги, с одним лишь дворянином сеньором де Помпераном, которому он некогда спас жизнь. Все время преследуемый врагами и все время ускользая от них, он пересек Овернь, Дофине, Савойю и Альпы и в четвертый раз спустился на равнины Пьемонта, так хорошо ему знакомые по его прошлым победам. Там и застали его посланцы короля Франциска I и потребовали от него вернуть меч коннетабля и орден Франции.

«Передайте вашему повелителю, — ответил Бурбон, — что меч коннетабля он отобрал у меня сам в тот день, когда передал принадлежащее мне командование передовым отрядом герцогу Алансонскому; что же касается ордена Франции, то я оставил его в Шантеле, под подушкой моей кровати, и он может его оттуда забрать».

Сказанное было тем более уместно, что, по словам Дю Белле, «мать короля уже приказала забрать всю обстановку семьи Бурбонов — как из упомянутых выше Шантеля и Мулена, так и из других ее резиденций, — а она была самой красивой, какая только могла быть в домах принца, принадлежащего к христианскому миру».

Вот каким образом и по какой причине коннетабль де Бурбон покинул Францию, свою родину, и стал изменником, привыкшим повторять ответ, который дал один гасконский офицер королю Карлу VII на вопрос, может ли что-либо заставить его покинуть свою службу:

«Нет, государь, даже если мне предложат три таких царства, как ваши; но да, государь, при первом же оскорблении».

Мы не прощаемся с коннетаблем, даже покидая древний замок, навевающий воспоминания о нем; ибо Бурбон-л'Аршамбо — это лишь гнездо, из которого взлетел орел: мы еще увидим его парящим над городом Марселем, сражающимся на полях Павии и на стенах Рима; мы найдем отпечатки его клюва и когтей на короне Франциска I и на тиаре Клемента VII, потому что, как поется в кастильской песенке, Франция его вскормила, Испания одарила его славой и подвигами, а Италия предоставила ему гробницу.

Эта гробница, увиденная Брантомом, находится в Гаэте, поскольку солдаты коннетабля не решились оставить его тело в Риме, опасаясь, что, когда они уйдут оттуда, оно будет поругано. Над гробницей развевается желтый штандарт, который избрал Бурбон, вступив на службу императора: на нем изображен летучий змей с пламенеющими мечами и написано слово «Надежда» — это означает, что ему понадобилась скорость летучего змея, чтобы покинуть Францию, но он питает страшную надежду вернуться туда с огнем и мечом. На той стороне гробницы, что обращена к двери, можно прочитать эпитафию, дающую преувеличенное, но любопытное представление о славе, которую оставил по себе, умирая, этот Кориолан средневековья:

Всем Карл Великий был судьбою одарен;

Был Александр взращен отцом для войн и чести;

Ты славой лишь себе обязан, Карл Бурбон,

Чей прах покоится теперь на этом месте.[4]

Владения коннетабля Бурбона оставались в собственности Луизы Савойской и Генриха II до тех пор, пока в 1562 году Франциск II не передал некоторые из них монсеньеру Людовику де Бурбону, герцогу де Монпансье; однако замок Бурбон-л'Аршамбо не вошел в их число и оставался в руках Валуа вплоть до дня убийства Генриха III, до того часа, когда, по странному совпадению, молния ударила в церковь Сен-Шапель, стоявшую у подножия еще уцелевших башен, и, отломив ламбель дома Бурбонов, оставила в неприкосновенности три цветка лилий, создав из них герб Франции. В наши дни людская гроза грянула над потомками Бурбонов, как тогда она грянула над династией Валуа, но на этот раз, обрушившись на Тюильри, она сломала и ламбель, и герб.

Здешняя церковь Сен-Шапель, строительство которой было начато Иоанном И, продолжено Петром II и закончено лишь в 1568 году, в эпоху расцвета готики, сестра и соперница парижской Сен-Шапель, соединяла в себе удивительные прихоти искусства пятнадцатого века с совершенством и законченностью Ренессанса. Ее украшали великолепные витражи, изображавшие сцены из Святого Писания, изящные резные дубовые панели, кружева, выдолбленные из камня, золотые раки, инкрустированные драгоценными камнями, статуи из цельного серебра и усыпанный рубинами золотой ковчег, хранивший частицу истинного креста, которую сам святой Людовик привез из Святой Земли и подарил своему сыну, Роберту Французскому, графу Клермонскому. Эта драгоценная реликвия находилась в подземной часовне, называвшейся «Сокровищница». Оправленный в чистое золото ковчег был изготовлен в форме Голгофского креста, где рядом с фигурами Девы Марии, святого Иоанна и кающейся Магдалины один из тех неизвестных великих художников, что жили в четырнадцатом веке, поместил фигуры коленопреклоненных Иоанна, герцога Бурбонского, и его супруги Иоанны Французской; золотая корона венчала крест, и на ней была надпись:

«Людовик де Бурбон, второй носитель этого имени, украсил камнями и позолотой этот крест в 1393 году».

Четыре века спустя, год в год, бедный священник приходской церкви нашел среди сора ту самую частицу истинного креста, вырванную из своей серебряной Голгофы и лишенную украшавших ее золота и рубинов. Он поместил ее в убогий ковчег, неспособный пробудить ничью алчность, и это скромное деяние было несомненно так же угодно Богу, как роскошное подношение Людовика де Бурбона.

Однако в церкви Сен-Шапель, лишившейся своего золота и своих бриллиантов, оставались еще сокровища искусства и поэзии, не столь богатые по материалу, из которого они были созданы, но более редкостные по своему мастерству, чем те, что похитили руки невежд: там была скульптура Иисуса Христа и его двенадцати апостолов, что для средневекового ваяния было тем же, что Ниобея с сыновьями для античной скульптуры. Там было изображение родословия дома Бурбонов, выполненное в виде барельефа с таким пышным орнаментом, какой могли породить лишь грезы фантазии. Там были восхительно изваянные из камня Адам и Ева; терракотовая скульптура святого Людовика; две конные статуи из белого мрамора, одна из которых изображала Петра II, положившего руку на эфес широкого меча в ножнах с украшениями в виде геральдических лилий, а вторая — его жену, Анну Французскую, дочь короля Людовика XI: на одной руке у нее сидел сокол, а другой она ласкала гриву своего коня.

Однажды армия философов в отрепьях, с барабанщиком впереди, вышла из Мулена и, захватив с собой пушку, направилась на приступ церкви Сен-Шапель с целью истребить ее каменный гарнизон. То почитание, каким она пользовалась на протяжении трех веков, единственная ее защита, не остановило осаждавших — они навели пушку на неф и одним выстрелом разбили все витражи к вящей славе единой и неделимой Республики. Затем были гильотинированы Бог, святые и аристократы, после чего вся орава удалилась, оставив Сен-Шапель поруганной и разгромленной, но все же стоящей и еще величественной, великолепной и поэтичной, напоминающей гигантский скелет, исполинское привидение.

Во время Реставрации, когда, казалось, должно было быть восстановлено это творение целого рода, все, что осталось от Сен-Шапель, было пущено с торгов; какой-то каменщик купил церковь, чтобы снести ее, а полученные при этом материалы продать цли использовать, поскольку во всем департаменте, среди всех жителей, начиная с префекта и кончая членами муниципального совета, не нашлось ни одного честного горожанина, кому бы пришла в голову мысль устроить из нее винный склад или сенной сарай. Она была разобрана до фундамента. Предприниматель, купивший ее и желавший оправдать свои расходы, разрушил это древнее и святое здание до самого основания; и он оказался прав, так как на глубине четырех футов под землей он нашел большие плиты, покрывавшие огромные гробницы, в которых лежали кости знатных особ. Проданные им плиты пошли на кухонные столы, гробницы — на кормушки для скота; что касается костей, то их, как не имеющих никакой цены, вытряхнули в грязь. А ведь это были останки предков династии Бурбонов, царствующей ныне во Франции, Неаполе и Испании.

Все эти подробности мне рассказал бедный Алье, показывая густые заросли, начавшие уже произрастать на этом тучном прахе. К несчастью, в те дни, когда совершалось это святотатство, Алье был еще ребенком; иначе, по его словам, он продал бы все, включая отцовский дом, ради спасения дома Божьего. Вот почему, когда в 1832 году на торги выставили древний замок, как это прежде сделали с древней церковью, Алье написал наследному принцу, что если он, герцог Орлеанский не приобретет эти разваливающиеся башни, то их купит он, Алье. Герцог Орлеанский, сам художник по натуре, понял призыв, содержавшийся в письме такого же художника: замок был немедленно выкуплен, и Бурбон-л'Аршамбо, хотя бы в таком виде, несомненно останется еще не на один век символом рода, чьей колыбелью он был, страницей истории, которая написана на камнях и на которой можно прочесть: «Величие и упадок!»

Появись у нас такое желание, мы могли бы написать прекрасную и добрую книгу о прекрасных и добрых делах, уже совершенных герцогом Орлеанским.[5]

Мы отыскали Жадена, что-то горячо обсуждавшего с секретарем мэрии. С того места, где Жаден расположился, собираясь сделать зарисовку, он увидел башню Кикен-гронь, а на башне — флюгер; ну а поскольку флюгер был согнут вследствие какого-то проишествия, Жаден, будучи добросовестным пейзажистом, изобразил его в наклоненном положении. Подобная историческая точность задела самолюбие чиновника, увидевшего художника за работой и, вполне естественно, испугавшегося, что такой поврежденный флюгер создаст превратное представление о местных общественных зданиях. Для него это было тем более обидно, что в прошедший четверг муниципальный совет единодушно проголосовал за обязательную замену старого флюгера на новый. Секретарь мэрии объяснил это Жадену, но тот не обратил на его слова никакого внимания и продолжал делать зарисовку, ничуть не выпрямляя на ней злополучный флюгер. Подобное упрямство привело бедного секретаря в отчаяние, и мы смогли успокоить его лишь напоминанием, что у него есть право написать опровержение в газеты.

В тот же вечер мы покинули Бурбон-л'Аршамбо: нам хватило одного дня, чтобы обследовать его руины и изучить его историю. Ашиль Алье пожелал проводить нас до Мулена, откуда мы должны были уехать уже на следующий день; он занял место в нашем экипаже, и мы тронулись в путь.

Весь день стояла духота, предвещая одну из тех поздних гроз, какие иногда случаются осенью. Из резервуаров с термальной водой поднимался, словно смерч, пар; темнота, более густая, чем всегда, и раньше, чем обычно, опустилась на землю; мы не видели ничего в четырех шагах от себя, за исключением тех мгновений, когда молния пронизывала небо: в это время все кругом озарялось голубоватым светом, отчего равнина становилась похожей на озеро. При таком фантастическом освещении даже самый заурядный ландшафт выглядел поэтично, тем более что он был виден лишь краткий миг, и мы опустили верх кареты, чтобы ничего не упустить из этого зрелища. Путешествие, которое предпринимают в поисках впечатлений, всегда восхитительно: если три или четыре молодых человека с артистической душой странствуют вместе, они видят красоту там, где пошлый ум даже не заподозрил бы ее; так и теперь, в ту минуту, когда любой человек, без сомнения, поспешил бы поскорее укрыться от грозы, мы велели нашему кучеру замедлить движение, чтобы не пропустить ни одной вспышки молнии.

Вскоре мы увидели, как в пространстве между нами и надвигающейся грозой возникает какая-то темная громада, скрывающая ту часть неба, где собиралась гроза. По мере того как мы продвигались вперед, эта громада, позади которой время от времени словно вспыхивало яркое пламя, принимала очертания церкви, а затем погружалась во мрак, едва только электрическая вспышка гасла. Вскоре мы приблизились к ней настолько, что каждый раз, когда небо позади нее озарялось молнией, мы могли разглядеть ее черный силуэт. Вся ее крыша ощетинилась колоколенками, и среди них выделялась одна, самая удлиненная, самая стройная, самая ажурная, поскольку сквозь ее кружева виделся свет; Ашиль обратил на нее мое внимание, так как у этой колокольни была своя история.

Монастырский храм Сен-Мену, возле которого мы находились, был романской церковью десятого века, начавшей обращаться в руины к концу пятнадцатого века. И хотя святого, которому она была посвящена, чрезвычайно почитали во всей округе, особенно потому, что ему приписывали случаи исцеления от бешенства, и хотя церковь была третьей дочерью аббатства Клюни, она была так бедна, что ее настоятель дон Шоле не знал, как справиться с починкой, необходимой при такой ее обветшалости. Его это очень смущало, как вдруг на него неожиданно нашло озарение: он понял, что надо испросить у Святого отца, все еще пребывавшего в Авиньоне, несколько полных индульгенций. Он легко добился такой милости, так как для этого ничего, кроме подписи папы, не требовалось. Четыре экземпляра индульгенций, скрепленных папской печатью и святым именем великого понтифика, были выданы четырем самым выносливым монахам общины. В один и тот же день и час, из одного и того же места они вышли и разбрелись по Франции в четыре страны света. Ровно через год, день в день, час в час, они вернулись туда, откуда уезжали и привезли индульгенции, стершиеся от прикладывания губ верующих, а также четыреста тысяч экю в качестве доказательства искренности этих поцелуев.

И тогда добрые монахи занялись перестройкой церкви: подобно черенку, привитому к дереву, готическая церковь разрослась над романской, и вскоре старое здание покрылось каменными украшениями. Как это было принято в ту эпоху, когда царило интуитивное, идущее от сердца христианское искусство, каждый скульптор брал на себя труд создать нишу, опору, часовню; и молодой зодчий Диер, единственный, чье имя сохранилось для потомства, взялся за создание колокольни: она должна была выситься среди десяти других колоколенок, которым, в соответствии с общим замыслом, предстояло украсить крышу церкви.

Зодчий начал работать с верой истинно религиозного человека и со страстью художника, как вдруг по приказу герцога Гильберта де Монпансье, который сопровождал короля Карла VIII, отправившегося завоевывать Неаполь, он был призван вступить в ведомое тем войско. Это было крайне некстати, ибо, насколько наш зодчий был предан своей профессии, настолько же он питал неприязнь к военному ремеслу; поэтому на четвертом переходе он покинул свою роту. Капитан доложил об этом герцогу Гильберту, и тот послал в свои владения приказ: если дезертира удастся схватить, то следует повесить его без всякой жалости, как бы он ни объяснял свой поступок. Отдав это распоряжение, герцог продолжил путь и отправился с честью умирать в Поццуоли, где и был похоронен.

Тем временем дезертир вернулся в свою семью и спрятался у одного из своих братьев; пока он скрывался, его собратья по ремеслу закончили строить свои колоколенки к вящей славе святого, к ликованию монахов и восхищению верующих. Одна лишь колокольня Диера, которая должна была быть выше и красивее всех, стыдливо выставляла напоказ свои первые ряды камней и едва обтесанные скульптуры. Это крайне безобразило всю церковь, и после обсуждения этого вопроса было решено, что окончит постройку колокольни тот из шести архитекторов, кто представит проект, наиболее соответствующий той части работы, что уже была сделана.

На следующий день после того как эта новость стала известна, люди с удивлением увидели, что за ночь колокольня вроде бы подросла на целый ряд камней; тем не менее особого интереса это не вызвало; однако в последующие ночи это чудо повторилось столь явным образом, что ни у кого не могло уже оставаться никаких сомнений по этому поводу. Невидимая рука выполняла эту ночную работу, и по той дерзости, с какой колокольня начала возвышаться над другими, по тонкости скульптурных работ, украшавших все восемь ее сторон, люди стали думать, что за дело взялся мастер, принадлежащий к сверхъестественному миру, и что волшебницы, воздвигшие церковь в Сувиньи, пожелали создать пару ей, чудесным образом завершив строительство церкви в Сен-Мену. К такому мнению стали относиться с еще большим доверием, как только было замечено, что таинственный зодчий отдавался работе исключительно в темные ночи; когда же луна лила свой свет, работа, напротив, останавливалась и возобновлялась лишь тогда, когда светило-разоблачитель полностью исчезало с неба.

Один из зодчих, вера которого была не такой крепкой, как у его собратьев по ремеслу, решил разобраться в этом явлении; вечером он взобрался на свою колоколенку и, затаившись в засаде, как часовой в своей будке, тут же различил, несмотря на темноту, вполне материальное существо, которое один за другим поднимало на верхнюю площадку церкви заранее обтесанные и украшенные резьбой камни и расставляло их затем в нужном порядке. Он проследил за работой незнакомца вплоть до самой зари, когда ночной труженик исчез, успев поднять свою колокольню вверх еще на один ряд камней.

На следующую ночь в каждой из колоколенок спряталось по человеку, и в ту минуту, когда таинственный строитель появился на верхней площадке церкви, его тотчас же окружили и схватили. К его лицу поднесли потайной фонарь, и все узнали дезертира Диера.

Художник не мог позволить себе удалиться от своей колокольни; находясь же рядом с ней, он не способен был допустить, чтобы ее достраивал кто-то другой, и, рискуя жизнью, продолжал свой труд.

Диер был приговорен к смерти заранее, так что судили его недолго; однако он попросил отсрочку на месяц, чтобы завершить свой труд, и она была ему предоставлена.

На следующий день после окончания строительства колокольни Диер был повешен.

Искусство — это религия, и в нем порой тоже бывают свои мученики.

К тому времени, когда Ашиль Алье кончил рассказывать легенду, достоверность которой могут подтвердить несколько потомков несчастного зодчего, носящих его имя, дождь полил с такой силой, что наш кучер, не имея, в отличие от нас, возможности укрыться, стал умолять нас поискать прибежище. Приютом нам послужила церковь. Алье постучал в дверь ризничего и вернулся с ключами, фонарем и двумя факелами; мы вошли внутрь и использовали все то время, какое нам пришлось там провести, на осмотр церкви Сен-Мену.

Как я уже говорил, это было старинное здание десятого века, перестроенное и украшенное в пятнадцатом веке, но в основном сохранившее романский стиль. Здесь находилась гробница блаженного, давшего церкви свое имя: это очень простое сооружение в форме гроба, содержащее в себе сердце святого, которое помещено в ящик из кедрового дерева. Круглое отверстие, пробитое в самой гробнице, служит прихожанам местом для проявления своей веры. Каждый человек, полагающий, что его укусила бешеная собака, может прийти в церковь, опустить голову в это отверстие и пребывать в таком положении столько времени, сколько нужно, чтобы прочитать пять раз «Отче наш» и пять раз «Аве», после чего у ризничего не остается никаких сомнений в том, что бедняга будет исцелен.

Раньше к церкви Сен-Мену примыкал монастырь для монахинь знатного происхождения; правила приема в него были не слишком строгие; однако с каждой барышни, которую принимали в орден после того, как она совершала прегрешение, писали ее портрет в мужском обличье и этот портрет помещали в галерее, предназначенной для того, чтобы созерцание этого странного переодевания поддерживало смирение сердца виновной. Мы заметили, что одна из самых красивых грешниц не только была одета в мужской наряд, но и носила поверх него доспехи. По-видимому, она совершила какое-то неслыханное преступление. В галерее висело сто пятьдесят или сто шестьдесят полотен.

Пока мы осматривали этих новоявленных шевалье д'Эонов, погода прояснилась, и нам можно было снова отправляться в путь. Когда мы во второй раз проезжали через Сувиньи, Алье обратил наше внимание на башню, стоящую на той же площади, что и церковь; это все, что осталось от древнего замка герцогов Бурбонских, покинувших примерно в четырнадцатом веке резиденцию в Сувиньи и перебравшихся в Мулен.

В гостиницу мы вернулись в одинадцать часов вечера и еще часа три, сидя перед очагом, говорили о событиях древней истории, о чудесных античных преданиях и старинных народных сказках — все это Алье собрал для своего гигантского труда о Бурбонне, которому он отдал все свои способности и с которым были связаны все его надежды. В конце концов он отправился в свою комнату, смежную с нашей. Долго еще мы переговаривались через стену. На следующий день он еще немного проводил нас, проехав около четверти льё от города; там мы, прощаясь, обнялись с ним, не подозревая, что видим его в последний раз.

РИМ В ГАЛЛИИ

Еще через день мы приехали в Лион: нас задержал в дороге лишь осмотр старого, почти заброшенного замка Жака II де Шабанна, сеньора де Ла Палиса. Нам показывал его шестидесятилетний привратник, живая развалина среди мертвых руин, ибо потомки семьи давно уже перестали жить в резиденции своих предков. Тейлор посоветовал мне, чтобы я, проезжая по деревне, над которой высятся древние стены замка, непременно заглянул во двор станционного смотрителя, ибо там находится гробница победителя при Равенне, замечательное творение шестнадцатого века, чудо искусства Ренессанса, служащее водопойным корытом для лошадей. Когда он с глубочайшим возмущением и обидой за отечество мне об этом рассказывал, я с болью воспринял услышанное. Осквернить имя оказалось недостаточно: осквернили еще и прах. Я не пренебрег советом Тейлора. Однако оказалось, что гробницы там уже нет — ее купили и отвезли в Авиньонский музей; что касается останков, то никто не знает, что с ними стало.

Мы посетили развалины замка, в котором некогда, во времена его процветания, жил один из тех людей, кого Ришелье посчитал столь высокими, что позаботился отрубить головы всем их потомкам. Жак II де Шабанн был исполином среди исполинов. Это был такой воин, как Бурбон, как Баярд, как Тривульцио, — эти три человека, славой превосходившие короля. Он завоевывал Неаполь вместе с Карлом VIII и Миланское герцогство вместе с Людовиком XII. Он был адъютантом в день, когда был убит Сото-Майор; генералом в день, когда была захвачена Равенна; маршалом при Мариньяно, находясь подле Франциска I, когда тот одержал победу, и солдатом при Павии, находясь подле Франциска I, когда тот потерпел поражение. Там, прижатый к земле своей павшей лошадью, находясь среди врагов, набросившихся на него, он все еще сжимал в руках свою шпагу, которую оспаривали друг у друга итальянский капитан Кастальдо и испанский капитан Бусарто; и поскольку маршал не желал отдавать ее ни тому, ни другому и хотел лишь одного — умереть, ибо был слишком стар, чтобы быть побежденным и оказаться пленником, Бусарто прижал конец своей арбекузы к его кирасе и в упор выстрелил ему в грудь: только это смогло ослабить хватку, с какой его рука сжимала обломок шпаги, оспариваемой победителями. Так что, как говорит Брантом, он не только хорошо начал, но и хорошо кончил.

А теперь посудите, стоило быть верной шпагой трех королей, секундантом Баярда, победителем Гонсало, другом Максимилиана и отмстителем Немура; стоило обагрять своей кровью рвы Барлетты, укрепления Руво, равнины Аньяделло, поля Гинегатты; стоило быть среди победителей Мариньяно и непобежденных Павии; стоило так умереть, чтобы не отдать своей шпаги там, где король Франции отдал свою, — и все это ради того, чтобы ваше родовое гнездо превратилось в руины, упоминание вашего имени вызывало смех, а ваша гробница служила корытом, из которого пьют лошади! К некоторым людям потомство еще более неблагодарно, чем короли!

Единственные потомки маршала де Ла Палиса — это два молодых и храбрых офицера; каждый из них сражался уже на трех или четырех дуэлях, поскольку они имеют несчастье носить одно из самых славных имен Франции.

Именно в Лионе можно обнаружить первые явные следы римского господства; поэтому по прибытии туда мы дадим краткий обзор того, каким образом это господство началось в Галлии и как оно там распространялось.

До этого времени Галлия почти целиком принадлежала народу, который, по словам этих людей, не боялся ничего, кроме падения неба, и послал одного из своих вождей сжечь Рим, а другого — разграбить Дельфы. Их земля была богата не только полноводными реками, плодородными полями и густыми лесами, но и копями. Альпы, Пиренеи и Севенны таили в себе золотые и серебряные жилы, скрытые под тонким слоем земли. На берегах Средиземного моря добывали гранатовые камни такого высокого качества и такие блестящие, что, возможно, это и были те легендарные карбункулы древних, какие тщетно ищут наши современники. Лигуры вылавливали вокруг Йерских островов дивные кораллы и украшали ими шеи своих женщин и перевязи своих мечей. В это время процветал город Тир, и его корабельщики на тысячах галер бороздили Средиземное море и океан. Среди его сынов числился бог — это был Геракл, рожденный в тот самый день, когда был основан город, бесстрашный путешественник, раздвигающий старые границы мира и устанавливающий новые; Геракл, который был не кем иным, как воплощением духа Тира, одновременно воинственного и торгового, сильного как железом, так и золотом, преодолевающего какое угодно сопротивление, и который в глазах любого, кто пытается исследовать античные символы, являет собой не человека, не героя, не бога, а народ.

Нога Геракла ступила на землю близ устья Роны, и едва он прошел несколько льё в глубь суши, как на него напали Лигур и Альбион, сыновья Нептуна. Геракл истратил все свои стрелы и должен был пасть, но тут на помощь ему пришел Юпитер, обрушивший с неба такой град камней, что они доныне покрывают равнину Кро. Геракл-победитель основал город, которому в память о своем сыне он дал имя Немаус. Город этот — Ним, и его нынешнее название еще хранит отзвук того, как он был наречен в древности.

И здесь уже аллегория становится прозрачной, а символ — очевидным: цивилизация, недоступная пониманию варваров и презираемая ими, вступает на западные земли. Варварство побеждено, и знаком победы, одержанной равниной над горами, становится основание города. На этом все, что должен был сделать Геракл в Галлии, заканчивается. И он оставляет последнюю память о своем походе: боги, как говорит Силий Италик, видят его

Scindentem nubes frangentemque ardua montis.[6]

И с тех пор существует лишь один путь, который ведет с галльских берегов на равнины Италии, проходя через ущелье Тенда. Эта первая из всех известных дорог: она существовала за тысячу лет до Рождества Христова. В наши дни, хотя ей насчитывается двадцать восемь веков, она все еще именуется Тирской дорогой.

Тир, обличенный пророком Иезекиилем и осажденный войском Навуходоносора, приходит в упадок; его чахнущие колонии умирают вдали от метрополии, подобно тому как гибнут конечности, которым сердце перестает посылать кровь. Тщетно родосская цивилизация пытается вдохнуть жизнь в поселения тех, чью морскую империю она унаследовала; вскоре исчезают в свою очередь и эти голландцы древности, оставив в память о своей земле Роду, или Роданузию, вблизи пустынного устья Роны, а когда они исчезают, почти полностью угасает некогда процветавшая торговля между Востоком и Галлией.

Местные обитатели воспользовались этим временем оттока колонизации, когда восточная цивилизация, покинув южные берега Галлии, устремилась к северному побережью Африки, где начал расцветать Карфаген. Сего-бриги, вольное галльское племя из числа лигуров, распространились в этот период от Вара до Роны, и западное варварство стало стирать следы восточной цивилизации, как вдруг однажды фокейский корабль бросил якорь к востоку от Роны. Его капитан был молодой искатель приключений, отправившийся из Азии на поиски новых земель; он ступил на сушу и попросил предводителя варваров, властвовавшего на этих берегах, оказать ему гостеприимство.

Случилось так, что это был праздничный день: царь Нан выдавал замуж свою дочь, которую Аристотель называет Петтой, а Юстин — Гиптис. Все воины, притязавшие на ее руку, сидели на охапках сена и соломы вокруг низкого стола, уставленного горами дичи и вареных овощей. В конце трапезы должна была появиться юная невеста, жених которой еще не был назван, с чашей вина, привезенного из Италии, поскольку виноградная лоза еще не прижилась в ту пору в Галлии, и вручить эту чашу тому, кого она изберет своим супругом. Именно в это время и появился Эвксен. Нан встал, приветствуя его, ибо в Галлии иноземцы всегда были желанными гостями как во дворце, так и в хижине, и, усадив его по правую руку от себя, предложил ему принять участие в пиршестве.

В конце трапезы распахнулась дверь комнаты и вошла дочь Нана. Это была красивая стройная галльская девушка, гибкая как тростинка, белокурая, с голубыми глазами. Она на мгновение остановилась на пороге, окинув взглядом воинственных собравшихся, чтобы выбрать из их числа того, кого ей предстояло сделать царем. И вот среди этих диких воинов исполинского роста, с красными от известковой воды волосами и рыжими усами, облаченных в полосатые сагумы, которые были застегнуты у них под подбородком металлическими пряжками, она заметила юношу, отличавшегося неведомой для ее страны красотой. Его глаза и брови были темными, длинные черные волосы благоухали; на нем была белая хламида, позволявшая увидеть его обнаженные женственные руки; его головной убор, туника и сандалии были пурпурного цвета. То ли зачарованная, то ли охваченная прихотью, девушка не могла оторвать глаз от незнакомца; она направилась прямо к нему и, не обращая внимания на окружавших ее воинов, с нежной улыбкой протянула ему чашу. В ту же секунду гости поднялись из-за стола, издавая ропот. Но, как рассказывает Аристотель, Нан увидел в этом поступке внушение свыше и повеление богов. Он протянул руку фокейцу, назвал его своим зятем и в качестве приданого дочери отдал залив, у которого ее избранник ступил на сушу. Эвксен тотчас отправил галеру и треть своих спутников в Фокею, поручив им набрать на родине колонистов, а сам с теми, кто остался, основал на высоком мысе, вдававшемся в Средиземное море, город и назвал его Массалия; позднее город последовательно переименовали: римляне в Марсилию, провансальцы — в Марсилло, а французы — в Марсель.

Тем временем посланцы Эвксена, вернувшись в Фокею, поведали, чему они стали свидетелями и как их капитан стал зятем царя, основателем колонии, и призвали собрать в материнском улье новый рой, чтобы заселить основанный Эвксеном город. Услышав об этой чудесной истории, искатели приключений явились толпой, получив от государственной казны съестные припасы, инструменты и оружие; они везли с собой саженцы винограда и олив, и к тому времени, когда корабль должен был поднять якорь, на него перенесли огонь из священного очага Фо-кеи, с тем чтобы зажечь на вечные времена священный очаг в Массалии, которая воспринимала через посредство этого пламени, символа жизни, частицу бытия своей материнской земли; и тотчас же длинные фокейские галеры, у которых Геродот насчитывал пятьдесят весел, отправились в путь к Эфесу, где велел пристать переселенцам оракул. Там жила женщина из знатного рода, которой было дано откровение: великая эфесская богиня повелела ей взять одну из своих статуй и отвезти ее в Галлию. Фокейцы с радостью взяли на борт жрицу и статую богини и после благополучного плавания высадились в Массалии, где Аристарха установила культ Дианы.

Массалия разрасталась среди окружавших ее народов, которые сначала противились ее преуспеянию, но вскоре, занятые внутренними раздорами в Галлии, позволили ей возвести на этой песчаной земле деревянные дома, крытые соломой. «Ибо, — по словам Витрувия, — только для общественных и культовых зданий приберегала она мрамор, привозимый ею из Дофине, и черепицу, формуемую из такой легкой глины, что эта черепица, опущенная в воду, не тонула, а держалась на поверхности, словно дерево». Тем временем для Фокеи, матери-родины, как когда-то для Тира, а потом для Карфагена, настала пора упадка. Кир, завоевавший часть Малой Азии, приказал одному из своих военачальников осадить город. После героического сопротивления, сознавая, что дальше держаться они уже не могут, осажденные вспомнили о своих соотечественниках, нашедших гостеприимство на землях Запада; они погрузили на галеры самое ценное свое имущество, свои семьи и изображения своих богов и подняли якоря, предварительно загасив в храмах священный огонь, который им предстояло вновь обрести в Галлии и на Корсике, в Массалии и в Ал алии.

Земля Корсики была тогда еще невозделанной. Впрочем, фокейцы были моряками, а не земледельцами: у них было шестьдесят галер и не было ни одного плуга. Они стали пиратами и перекрывали торговлю между карфагенянами, сицилийцами, испанцами и этрусками. С этого времени Карфаген и Массалия стали врагами, а по прошествии времени и соперниками, так что, когда Ганнибал, дабы исполнить клятву, данную им в детстве своему отцу, составил грандиозный замысел, имевший целью сделать Карфаген владыкой мира, и появился на вершинах Пиренеев, Рим тотчас же был предупрежден Массалией об угрожавшей ему опасности и знал, что у него есть дружеская гавань, куда он может отправлять свои корабли, и дорога на землях союзника, по которой он может направить свои легионы, чтобы воспрепятствовать переходу врага через Рону и Альпы.

Продвинувшись дальше на юг, мы попытаемся отыскать следы этого удивительного похода, но в настоящее время нас больше интересует судьба Массалии, а не Рима. Для нее Вторая Пуническая война имела огромные последствия: Массалия унаследовала торговые связи с Африкой, Испанией, Великой Грецией и Сицилией. Римский орел не мог сожрать все, и его объедки достались Массальскому льву, и тотчас же Западная Фокея связала в своей гавани мировую торговлю, из которой выпали Тир, Родос и Карфаген. Тогда ей показалось, что могущество ее не будет иметь прочного основания, если она не станет еще и сухопутной державой наряду с морской, и она начала совершать набеги на правый, берег Вара. Эти набеги пробудили от сна ее старинных врагов — лигуров, оксиби-ев и декиетов. Они поднялись и с еще не угасшей прежней ненавистью взяли в окружение Антиполис и Никею[7] — две самые главные колонии Массалии.

В свою очередь дочь Фокеи, почувствовав угрозу, нависшую над ее владениями, отправила посольство в Рим, чтобы подать жалобу на соседей. Рим послал своих третейских судей, поручив им высказать свое мнение по поводу возникших разногласий. Галера с тремя посланника-ми-миротворцами причалила в Эгитне, принадлежавшей оксибиям. Местные жители, раздраженные появлением этих иноземцев, выставлявших себя в качестве судей в этом споре, напали на них, едва только они высадились. Два римлянина пали под первым ударом, а третий, Фла-миний, стал защищаться и был опасно ранен. Тем не менее он, прикрывая отступление своих спутников, вернулся с ними на судно; однако оксибии преследовали их до самого корабля, так что у римлян не было времени поднять якоря и они были вынуждены обрубить канаты. Этого было более чем достаточно для воинственной политики Рима, который, покорив Италию и разрушив Карфаген, мечтал уже о власти над миром. Консулу Квинту Опимию было поручено добиться извинения за нанесенное Риму оскорбление, и под его начало были отданы четыре легиона. Консул собрал войска в Плаценции, повел их через Апеннины, пересек ущелье Тенда и спустился на землю оксибиев по древней Тирской дороге, проложенной среди облаков Гераклом.

Оксибии и их союзники, декиеты и лигуры, были разбиты; их земли перешли во владение массалиотов, а Рим, чтобы проследить точное выполнение продиктованного им договора, разместил свои легионы в крепостях и главных городах покоренных им земель.

Два консула стали преемниками К.Опимия; первым был М.Фульвий Флакк, который в ответ на новые жалобы массалиотов объявил войну саллиям и воконтиям и разгромил их, как его предшественник — оксибиев, декиетов и лигуров; вторым был Г.Секстий Кальвин, который, передвигая свои легионы по всему побережью, отбросил воконтиев за Изер и загнал всех жителей равнины в горы, запретив им подходить ближе чем на полторы тысячи шагов к местам причалов и на тысячу шагов — к любому другому месту на берегу.

Тем временем наступила зима; Гай Секстий прервал военные действия и отвел свои войска на небольшую возвышенность, расположенную в нескольких льё от Массалии. Выбор его пал на это место, поскольку там почти чудесным образом были сосредоточены река, родники питьевой воды и термальные источники. Поэтому, едва только он осознал пользу, какую можно было извлечь из столь удачного местоположения, у него возникло желание основать там римскую колонию и дать свое имя городу, что заставило его сменить палисады на укрепленные стены, а палатки — на дома. Секстий дал городу свое имя. Возникшее поселение получило имя Аквы Секстиевы и стало первым городом, которым римляне владели на трансальпийских землях.

Сто лет спустя Фабий, Домиций, П.Манлий, Аврелий Котта, К.Марций Per, Марий, Помптин и Цезарь, несмотря на поражения Силана, Кассия, Скавра, Цепиона и Маллия, подчинили остальную Галлию, а Октавиан разделил ее на семнадцать римских провинций.

Спускаясь по Роне от Лиона до Марселя, мы восстановим в памяти всю историю этого завоевания благодаря памятникам, которое оно оставило после себя.

Что же касается Лиона, куда мы прибыли, то город этот был так незначителен во времена покорения Галлии, что Цезарь прошел рядом с ним, не разглядев его и не дав ему имени; однако он остановился на том холме, где теперь находится Фурвьер, расположил на нем свои легионы и окружил свой временный лагерь рубежом такой глубины, что пыль прошедших затем девятнадцати веков не смогла засыпать полностью рвы, вырытые острием его меча.

Через какое-то время после смерти этого завоевателя, покорившего триста народов, Луций, один из его сподвижников, сопровождаемый несколькими солдатами, которые остались верны памяти своего полководца, и отыскивавший место, где можно было основать колонию, был остановлен у места слияния Роны и Соны довольно значительным числом жителей Вьенна: будучи оттеснены аллоброгами, спустившимися со своих гор, они поставили свои шатры на этой узкой полосе земли, естественным образом укрепленной громадными рвами, которые были вырыты рукою Господа и до краев заполнены быстрыми водами реки и ее притока. Изгнанники заключили договор о союзе с побежденными, и вскоре словно из-под земли выросли основания города, названного Луциев Дунум[8]и через короткое время ставшего цитаделью Галлии и центром, который связывал четыре большие дороги, проложенные Агриппой и доныне пересекающие современную Францию от Альп до Рейна и от Средиземного моря до океана.

Тогда шестьдесят городов Галлии признали Луциев Дунум своим владыкой и на общие средства воздвигли храм, посвященный Августу, которого они признали своим богом.

Во времена Калигулы этот храм изменил свое предназначение, или, вернее, изменилось свершавшееся в нем богослужение: он стал местом заседаний академии, одно из установлений которой дает полное представление о нраве основавшего ее императора-безумца. Это установление гласило, что те из академических соискателей, кто подаст худшую работу и будет отвергнут в пользу создавшего лучшую, должен будет полностью стереть эту работу собственным языком или, если это покажется ему предпочтительнее, будет брошен в Рону.

Луциев Дунум не насчитывал еще и века, притом что недавно возникший город уже состязался в великолепии с греческой Массалией и римским Нарбоном, как вдруг пожар, сочтенный всеми небесным огнем, обратил его в пепел, «причем столь быстро, — сообщает Сенека в своем немногословном описании этого грандиозного пожара, — что между огромным городом и городом уничтоженным пролегла только одна ночь».

Траян проникся жалостью к городу, и под его могущественным покровительством Луциев Дунум начал восставать из руин. Вскоре на возвышавшемся над ним холме поднялось великолепное здание, предназначенное для торговли. Как только оно открылось, бретонцы поспешили привезти туда свои щиты, раскрашенные в разные цвета, иберийцы — свое стальное оружие, которое лишь они одни умели закалять. В то же время Коринф и Афины послали туда через Марсель свои картины, написанные на дереве, резные камни и бронзовые изваяния; Африка — своих львов и тигров, алчущих крови в амфитеатрах; Персия — коней, столь быстроногих, что они оспаривали славу нумидийских скакунов, «матери которых, — по словам Геродота, — были оплодотворены дуновением ветра».

Этот памятник, развалившийся в 840 году нашей эры, авторы девятого века называли Форум-Ветус, а пятнадцатого — Фор-Вьель. Это составное слово современники переиначили на Фурвьер, и такое название вплоть до наших дней носит холм, на котором было построено упомянутое сооружение.

Лиону была уготована участь всех римских колоний. В эпоху упадка метрополии город утратил свое могущество, и, после того как в 532 году он присоединился к королевству франков, его история начала переплетаться с нашей. Римская колония при цезарях, второй город Франции при наших королях, Лион в качестве союзника Рима выплатил ему дань такими прославленными именами, как Германик, Клавдий, Каракалла, Марк Аврелий, Сидоний Аполлинарий и Амбуаз, а в качестве детища Франции дал ей Филибера Делорма, Кусту, Куазево, Сюше, Дюфо, Камиля Жордана, Лемонте, Лемо, Дюга-Монбеля и Балланша.

ГОСПОДА ДЕ СЕН-МАР И ДЕ ТУ

В Лионе сохранились еще три здания, подобно вехам расставленные веками через почти равные промежутки времени и воплощающие собой образцы развития и упадка архитектуры, — это церковь Эне, кафедральный собор святого Иоанна и городская ратуша. Первое из этих зданий относится ко времени Карла Великого, второе — Людовика Святого, третье — Людовика XIV.

Церковь Эне построена на том самом месте, где шестьюдесятью народами Галлии был воздвигнут храм, посвященный Августу. Четыре гранитные опоры, поддерживающие купол церкви, тоже были заимствованы христианской сестрой у своего языческого брата; прежде это были всего лишь две колонны, поднимавшиеся вверх на высоту вдвое большую нынешней и обе увенчанные изображениями богини победы. Архитектор, построивший церковь Эне, разрезал эти колонны пополам, чтобы их вид не вступал в противоречие с романским стилем остальной части здания. Их сегодняшняя высота составляет двенадцать футов десять дюймов, а это заставляет предположить, что в своем первоначальном назначении, когда эти четыре колонны составляли всего лишь две, высота каждой из них была не менее двадцати шести футов.

Над главным входом укреплен небольшой античный барельеф, изображающий трех женщин с плодами в руках. Под этими фигурами можно прочесть следующие сокращенные слова:

МАТ: AUG. PH. Е. MED.

Их истолковывают так:

Matronis Augustis, Philexus Egnatius, medicus.[9]

Возраст кафедрального собора святого Иоанна на первый взгляд кажется меньше указанного нами. Его портик и фасад несомненно датируются четырнадцатым веком, так что они были переделаны или всего лишь достроены в это время; впрочем, для знатока древностей подтверждение указанной выше даты сооружения собора таится в архитектуре главного нефа, камни которого несут на себе совершенно явственный отпечаток воспоминаний, привезенных из крестовых походов, и успеха, с каким в ту пору восточное искусство стало проникать к западным народам.

Одна из капелл, которые образуют боковые нефы церкви и число которых архитектор обычно доводит до семи, в память о семи чудесах света, или до двенадцати, в честь двенадцати апостолов, называется капеллой Бурбона. Девиз кардинала, состоящий из четырех слов «Не надейся, не бойся», воспроизведен здесь в нескольких местах. Петр де Бурбон, брат кардинала, добавил к этому девизу переплетенные между собой «П» и «А» — первые буквы его собственного имени и имени его жены Анны Французской. Украшающие же его чертополохи указывают на то, что король сделал Петру де Бурбону дорогой подарок, отдав ему в жены свою дочь. Поспешим отметить, что резьба удалась лучше, чем каламбур.

Одна из четырех колоколен, расположенных, в противоречии с архитектурными правилами того времени, по бокам здания у каждого из его углов, служит местом нахождения едва ли не самого большого колокола во Франции: он весит тридцать шесть тысяч фунтов.

Городскую ратушу, находящуюся на площади Терро, лионцы показывают приезжим с особой, насколько можно судить, охотой; ее фасад, построенный по чертежам Симона Мопена, являет собой все признаки тяжеловесной и холодной величественности, присущей архитектуре времен Людовика XIV. Когда путешественник спускается по ступеням ратуши, он оказывается рядом с местом, вызывающим воспоминания об одном из самых страшных событий, какие Франция хранит в архивах совершенных в ней преступлений, — у его ног простирается площадь, на которую скатились головы Сен-Мара и де Ту.

Благодаря прекрасному роману Альфреда де Виньи, эта трагедия стала хорошо известна в наше время; заключительная его сцена — одна из самых замечательных из всех, когда-либо задуманных и написанных, и мы полагаем, что доставим удовольствие нашим читателям, сопоставив вымысел, рожденный в голове поэта, и лишенный всяких прикрас достоверный отчет, записанный пером секретаря суда. Это дает возможность увидеть схватку двух великих богинь, одна из которых главенствует в поэзии, а другая — в истории: фантазии и истины.

«В пятницу 12 сентября 1642 года в семь часов утра, господин канцлер вошел в Лионский дворец правосудия в сопровождении господ комиссаров, посланных королем для участия в суде над господами де Сен-Маром и де Ту.

Обязанности королевского прокурора исполнял на этом суде господин генеральный королевский прокурор парламента Дофине.

Когда они явились в зал заседаний, начальник стражи был послан со своей ротой в замок Пьер-Сиз за г-ном де Сен-Ма-ром, и в восемь часов его доставили в наемной карете во дворец. Войдя туда, он спросил: “Где мы находимся?” Ему ответили, что он находится в здании суда; удовольствовавшись этим ответом, он решительным шагом поднялся по лестнице.

Вызванный в зал заседаний, он пробыл перед судьями примерно час с четвертью.

Около девяти часов господин канцлер отправил начальника стражи за г-ном де Ту в тот же замок Пьер-Сиз и в том же самом экипаже.

Час спустя г-н де Лобардемон, советник парламента Гренобля, и г-н Робер де Сен-Жермен покинули зал, чтобы подготовить пленников к оглашению вынесенного им приговора и настроить их на ожидание смерти, и принялись увещевать несчастных, призывая их собрать все силы своего разума и своей души, дабы проявить выдержку в обстоятельствах, способных лишить твердости самых стойких людей.

Услышав это известие, пленники укрепили свой дух и выказали необычайную выдержку, признав, что они в самом деле виновны и заслуживают смерти, а потому исполнены решимости ее встретить. При этом г-н де Ту, улыбаясь, сказал г-ну де Сен-Мару: “Ну что же, сударь, по человеческим понятиям, я мог бы пожаловаться на вас, ведь вы меня обвинили, из-за вас мне предстоит умереть; но Богу ведомо, как я вас люблю! Умрем жевместе, сударь, умрем мужественно и достигнем рая!” Они обнялись с большой нежностью, говоря друг другу, что, поскольку им довелось быть такими добрыми друзьями при жизни, для них будет великим утешением умереть вместе.

Затем приговоренные поблагодарили господ комиссаров, обняв и заверив их, что они умирают без всякого сожаления и надеются на эту смерть как на начало вечного блаженства. После этого был призван Паллерю, секретарь Лионской судебной палаты, дабы прочесть им приговор.

После оглашения приговора г-н де Ту с большим чувством произнес: “Да будет благословен Господь! Хвала Господу!” Он добавил еще немало прекрасных слов, выказывая при этом невероятную горячность, не покидавшую его до самой смерти. Что касается г-на де Сен-Мара, то, узнав из приговора, что ему перед смертью предстоит пытка, он сказал: “Смерть меня не страшит, но следует признать, что бесчестье этой пытки в высшей степени оскорбляет мое сознание. Да, господа, я нахожу, что такая пытка совершенно неслыханна для человека моего положения и возраста. Я полагал, что закон освобождает меня от такого, по крайней мере я об этом слышал. Смерть меня нисколько не пугает, но, господа, признаюсь в своем малодушии: я с трудом перенесу эту пытку”.

Каждый из приговоренных попросил привести своего исповедника, а именно: г-н де Сен-Мар — отца Малавета, иезуита, г-н де Ту — отца Мамбрена, тоже иезуита. Человек, в ведении которого до этого времени находились пленники, по приказу господина канцлера передал их сьеру Томе, начальнику коннополицейской стражи Лионне, попрощался с ними и вышел.

Появился отец Малавет; г-н де Сен-Мар обнял его со словами: “Отец мой! Меня хотят подвергнуть пытке, и мне трудно подготовить себя к этому!” Священник стал его утешать и укреплять силу его духа насколько это было возможно в таких тягостных обстоятельствах. В конце концов г-н де Сен-Мар преисполнился решимости, и, когда г-н де Лобардемон и секретарь пришли за ним, чтобы повести его в камеру пыток, он заставил себя успокоиться и, проходя мимо г-на де Ту, хладнокровно сказал ему: “Сударь, мы оба приговорены к смерти, но я куда несчастнее вас, ибо перед смертью меня подвергнут и простой, и чрезвычайной пытке”.

Его повели в камеру пыток, и, проходя через комнату, отведенную для заключенных, он воскликнул: “Бог мой! Куда меня ведут?” А затем добавил: “О, какой здесь тяжелый дух!” Он пробыл в камере пыток полчаса, потом его привели обратно, не подвергнув истязанию, ввиду того, что по тайной статье приговора он должен был лишь предстать перед орудием пытки. Когда он вернулся в зал заседаний, докладчик суда поговорил с ним несколько минут, а затем со слезами на глазах простился.

После этого к г-ну де Сен-Мар подошел г-н де Ту, обнял его, призывая мужественно встретить смерть и не страшиться ее, на что тот ответил ему, что он никогда ее не страшился и, какой бы вид он на себя ни напускал после своего ареста, ему всегда было понятно — избежать ее будет невозможно. Они пробыли вместе около четверти часа и за это время дважды или трижды обнялись, попросив при этом прощения друг у друга и проявив самые нежные дружеские чувства.

Их беседа закончилась словами г-на де Сен-Мара:

“Настало время навести порядок со спасением наших душ”.

Покинув г-на де Ту, он попросил, чтобы ему предоставили уединенную комнату, где ему можно было бы исповедаться, и с трудом добился этого; он искренне покаялся во всех грехах своей жизни, глубоко сожалея, что своими поступками нарушал Божьи заповеди. Господин де Сен-Мар попросил своего духовника засвидетельствовать перед королем и монсеньером кардиналом, что он сожалеет о своем проступке и смиренно просит у них прощения.

Исповедь длилась примерно час, и в конце этого часа он сказал святому отцу, что вот уже сутки ничего не ел, так что священнику пришлось послать за свежими яйцами и вином; однако заключенный съел только маленький кусочек хлеба и лишь смочил губы глотком вина, разбавленного водой. Господин де Сен-Мар заявил святому отцу, что более всего он удивлен, видя себя покинутым всеми своими друзьями, чего он никак не мог предположить, и сказал ему, что, оказавшись в милости у короля, он всегда пытался обзавестись друзьями и пребывал в убеждении, что ему это удалось; однако теперь, наконец, ему стало понятно, как нелепо было верить в это и что эта сердечная дружба была всего лишь притворством. Святой отец ответил ему, что таков всегда был нрав людей и совершенно не следует этому удивляться; затем он процитировал ему известное двустишие Овидия:

Donee eris felix, multos numerabis amicos:

Tempora si fuerint nubila, solus eris.[10]

Господин де Сен-Мар дважды или трижды повторил это двустишие, так оно пришлось ему по душе, и, выучив его наизусть, не раз потом повторял.

Затем он потребовал бумагу и чернила, чтобы написать письмо госпоже маршальше, своей матери; в этом письме он попросил ее, помимо прочего, заплатить несколько его долгов, список которых он ей отправлял, вручив его священнику, дабы тот ознакомил с ним господина канцлера. Главное, что содержалось в этом письме, состояло в просьбе заказать изрядное число месс за спасение его души. Закончил он свое послание словами: “Впрочем, сударыня, все шаги, какие мне осталось сделать, будут шагами навстречу смерти ”.

Тем временем г-н де Ту находился в зале заседаний со своим исповедником и пребывал в состоянии не поддающегося описанию религиозного восторга. Увидев святого отца, он кинулся ему навстречу и обнял со словами: “Отец мой! Все мои горести позади: мы приговорены к смерти, и вы пришли, чтобы повести меня на Небо! О! Как невелико расстояние между жизнью и смертью! Как короток этот путь! Пойдемте же, отец мой! Пойдемте навстречу смерти! Пойдемте на Небо! Пойдемте навстречу истинному блаженству! Ах! Какое добро совершил я в жизни, что мне удалось снискатъ милость претерпеть сегодня постыдную смерть, дабы до срока обрести вечно блаженную жизнь?”»

Я воспользуюсь здесь простодушным рассказом этого святого отца, который поделился с нами тем, на что он обратил внимание. Вот что он говорит:

«Господин де Ту, увидев меня рядом с собой в зале заседаний, обнял меня и сказал мне, что его приговорили к смерти и что он должен правильно использовать время, которое ему осталось жить; он просил меня не покидать его и помогать ему до самого конца. Он сказал еще вот что: Отец мой! С той минуты, как мне объявили приговор, я стал спокойнее и радостнее, чем до этого. Ожидание того, что решит суд и каким станет исход этого дела, ввергало меня в растерянность и беспокойство. Теперь я хочу думать не о мирской суете, а о рае, о том, как мне подготовиться к смерти. Я не испытываю ни какой бы то ни было горечи, ни злобы против кого-нибудь. Мои судьи судили меня, как и подобает людям порядочным, беспристрастно и по закону. Господу было угодно воспользоваться ими, дабы отправить меня в рай, и я хочу завоевать его расположение за эти часы, в какие по его доброте и милосердию полагаю оказаться подготовленным к смерти; от меня самого здесь ничего не зависит: та стойкость и та толика мужества, какими я обладаю, свидетельствуют о его милости ”.

И он принялся творить молитвы, исполненные угрызений совести и раскаяния в совершенных им грехах. Здесь следует заметить, что на протяжении трех месяцев своего тюремного заключения он готовился к смерти, прибегая к регулярным причащениям, усиленным молитвам, размышлениям и рассуждениям о божественных таинствах, беседам со своими духовными отцами и к чтению благочестивых книг, в частности книги Беллармино о псалмах и книги “De Arte bene moriendi[11] того же автора. В течение этого времени он выбирал стихи псалмов для своих горячих молитв и говорил мне, что в этом своем душевном состоянии он лучше и с большим волнением, чем прежде, понимает и постигает эти изречения Священного Писания.

Он приветствовал всех, кого видел в зале, где мы находились, просил их молиться за него и заявлял им, что он умирает умиротворенным и что судьи судили его беспристрастно и согласно установлениям законов. Увидев г-на де Лобардемона, который был докладчиком на суде, он подошел к нему, обнял и поблагодарил за проведенное им разбирательство, сказав: “Вы судили меня как порядочный человек ”; все это он произнес так ласково и с такой сердечностью, что слезы в глазах появились не только у присутствующих и его стражников, но и у его обвинителя, который обнял г-на де Ту, обливаясь горькими слезами.

Посланец его сестры г-жи де Понтак пришел попрощаться с ним от ее имени. Господин де Ту, приняв его за того, кто должен был привести приговор в исполнение, бросился ему навстречу и обнял со словами: “Это ты отправишь меня сегодня на Небо?” Однако, узнав, что этот человек послан его сестрой, он сказал ему: “Прости, друг мой! Я так давно тебя не видел, что не узнал тебя. Передай моей сестре, что я прошу ее продолжать дела благочестия, каким она предавалась доныне; скажи ей, что теперь я лучше, чем прежде, понимаю, насколько все в этом мире суть ложь и суета, и что я умираю добрым христианином, испытывая умиротворение; пусть же она молит за меня Бога и пусть не оплакивает меня, ибо я надеюсь обрести в смерти спасение души. Прощай!” Посланец ушел, не имея сил произнести хотя бы одно слово; что же касается осужденного, то он ощутил столь необычное мужество и силу в своей готовности претерпеть смерть, что у него возникло опасение, нет ли в этом проявления тщеславия; он повернулся ко мне и сказал: “Отец мой! Нет ли в этом тщеславия? О Господь! Я торжественно заявляю перед лицом твоего божественного всемогущества, то сам я не способен ни на что, что вся моя сила исходит только от твоей доброты и твоего милосердия, и если ты оставишь меня, я буду падать на каждом шагу ”.

Время от времени он спрашивал, не близится ли час, когда ему надо будет отправиться на казнь и когда его свяжут; сн просил, чтобы его предупредили, когда появится палач, поскольку ему хотелось его обнять; однако палача он увидел лишь на эшафоте.

В три часа пополудни четыре отряда лионских горожан, всего около тысячи двухсот человек, выстроились на площади Терро, так что образовался квадрат со стороной примерно в двадцать четыре шага, внутрь которого впускали только тех, кто был там нужен.

В середине этого пространства возвышался эшафот семи футов высоты и со стороной примерно в девять футов, посередине которого, чуть впереди от центра, стоял деревянный столб высотой около трех футов, а рядом с ним лежала подставка высотой в полфута, так что лицевая, или передняя, сторона эшафота была обращена к скотобойне Терро, в сторону Соны; к той стороне эшафота, что смотрела на аббатство монахинь святого Петра, была приставлена небольшая лестница с восемью ступеньками. Все дома на этой площади, все окна, стены, крыши, установленные помосты и вообще все возвышения, откуда открывался вид на площадь, были заполнены мужчинами и женщинами всех возрастов и званий.

Около пяти часов вечера офицеры попросили помощника отца Малавета предупредить его, что наступило время идти. Господин де Сен-Мар, увидев, как святой брат что-то шепчет на ухо его духовнику, правильно рассудил, о чем идет речь.

“Нас торопят, — произнес он, — надо идти”. Однако какое-то время г-на де Сен-Мара еще занимал беседой в его комнате один из офицеров, а когда он вышел оттуда, перед ним предстал лакей, служивший у него со времен Монпелье, и попросил какое-нибудь вознаграждение за свои услуги. “Уменя нет ничего, я все роздал ”, — ответил г-н де Сен-Мар. После этого он направился в сторону зала заседаний, к г-ну де Ту, и сказал ему: “Идемте, сударь, идемте, настало время!” И тогда г-н де Ту воскликнул: “Lcetatus sum in his quae dicta sunt mihi: in domum Domini ibimus[12]”K Затем они обнялись, a потом вышли.

Господин де Сен-Мар шел первым, держа за руку отца Малавета, и, выйдя на крыльцо, так учтиво и кротко поклонился толпе, что вызвал слезы на глазах у всех присутствующих: лишь он один оставался непоколебимо твердым и сохранял эту твердость духа на протяжении всего пути; заметив, что его духовник растроган видом плачущих людей, он промолвил: “Что это значит, отец мой? Моя участь волнует вас больше, чем меня?”

Господин Томе, начальник лионской коннополицейской стражи, вместе с лучниками и командир стражников со своим отрядом имели приказ сопровождать приговоренных к месту казни.

На ступенях дворца г-н де Ту при виде ожидавшей их кареты сказал г-ну Сен-Мару: “Как? Нас повезут в карете? Разве так отправляются в рай? Я ожидал, что меня свяжут и повезут на телеге; эти господа обращаются с нами весьма учтиво, коль скоро они не стали нас связывать и повезут нас в карете ”. Поднявшись в нее, он обратился к двум стражникам: “Видите, друзья, на Небо нас везут в карете!”

Господин де Сен-Мар был облачен в красивый камзол голландского сукна темно-коричневого цвета, отделанный золотыми кружевами шириной в два пальца; на нем были: черная шляпа с полями, загнутыми вверх по-каталонски; шелковые зеленые, а поверх них белые кружевные чулки; алый плащ.

Господин де Ту был одет в траурный камзол испанского сукна и короткий плащ. Они сели в глубине кареты, на задней скамейке — г-н де Ту справа от г-на Сен-Мара, а у каждой дверцы разместились по два иезуита: это были оба духовника и их помощники; в передней части кареты не было никого.

Палач шел пешком; на самом деле это был не палач, а носильщик (в Лионе их зовут ношатаями), пожилой человек, страшно нескладный, одетый как подмастерье каменщика, никогда до этого не принимавший участия ни в каких казнях, а лишь присутствовавший при пытках, орудиями которых ему приходилось пользоваться, но в тот день никого другого не нашлось, поскольку лионский палач сломал ногу.

В карете осужденные произносили вместе со своими духовниками литании Богоматери, “Miserere”[13] и творили другие молитвы, каялись, рассуждали о вечности, о стойкости мучеников, о страданиях, которые те испытывали. Время от времени они учтиво приветствовали толпу, заполнявшую улицы, по которым они проезжали.

Спустя какое-то время г-н де Ту сказал г-ну де Сен-Мару: “Сударь, мне кажется, что вам прискорбнее умирать, чем мне: вы моложе, вы играли более значительную роль в свете; у вас были большие надежды, вы были фаворитом великого короля; тем не менее уверяю вас, сударь, вам не стоит жалеть обо всем этом, ибо все это пустое; ведь мы, конечно же, собирались погубить себя и были бы прокляты, а Богу было угодно спасти нас. По-моему, наша смерть — это верный знак нашего предопределения свыше, которым мы обязаны Богу куда больше, чем если бы он дал нам все блага мира: мы никогда не сможем как следует отблагодарить его за этот дар”. Эти слова взволновали г-на де Сен-Мара почти до слез.

Время от времени они интересовались, далеко ли им еще ехать до эшафота; в ответ на это отец Малавет, воспользовавшись случаем, спросил г-на де Сен-Мара, боится ли он смерти. “Вовсе нет, отец мой! — ответил тот. — И как раз то, что я ее не боюсь, вызывает у меня опасение. Увы! Я не страшусь ничего, кроме своих грехов ”. Этим страхом он был охвачен все время после своей полной исповеди.

Когда они подъехали к площади Терро, отец Мамбрен уведомил г-на де Ту, что тот, находясь на эшафоте, должен помнить о возможности получить, благодаря медали, которую он ему дал, отпущение грехов, трижды произнеся: “Иисус!” И тогда г-н де Сен-Мар, услышав эти слова, обратился к г-ну де Ту: “Сударь, — сказал он, — поскольку мне предстоит умереть первым, дайте мне вашу медаль, чтобы я присовокупил ее к своим и они послужили мне первому, а потом их приберегут для вас". И затем они стали спорить, кому первому из них предстоит умереть.

Господин де Сен-Мар утверждал, что это должен быть он, как более виновный и осужденный первым, и добавил, что если он умрет вторым, то для него это означает умереть дважды. Господин де Ту настаивал на своих правах как старшего по возрасту, и тогда в разговор вступил отец Малавет и сказал г-ну де Ту: “Это правда, сударь, вы старше и, следовательно, великодушнее". А когда г-н де Сен-Мар подтвердил эту мысль, г-н де Ту промолвил: “Вы откроете мне дорогу к райскому блаженству!" — “Ах, — воскликнул г-н де Сен-Мар, — я открыл вам дорогу в бездну, но низвергнемся же в смерть, чтобы очутиться затем в жизни вечной". Отец Малавет разрешил их спор в пользу г-на де Сен-Мара, рассудив, что ему более приличествует умереть первым.

Когда они приблизилась к месту казни, поникший г-н де Ту, увидев эшафот, простер руки, потом с просветленным лицом радостно хлопнул в ладоши, словно вид эшафота был ему приятен, и сказал г-ну де Сен-Мару: “Ну вот, сударь! Отсюда мы и вознесемся в рай!", а потом обратился к своему исповеднику: “Отец мой! Возможно ли, что такое жалкое создание, как я, удостоится сегодня вечного блаженства?"

Карета остановилась у подножия эшафота. Начальник коннополицейской стражи подошел к г-ну де Сен-Мару и сказал, что ему предстоит подниматься первым; тот с большим чувством простился с г-ном де Ту, говоря, чгНо они вскоре встретятся снова в ином мире. Там, где они навеки будут соединены с Богом. Господин де Сен-Мар вышел из кареты, подняв голову и весело улыбаясь. Один из лучников начальника коннополицейской стражи подошел к нему и хотел снять с него плащ, утверждая, что теперь этот плащ должен принадлежать ему; духовник остановил лучника и осведомился у начальника коннополицейской стражи, обладают ли лучники таким правом; получив отрицательный ответ, святой отец сказал г-ну де Сен-Мару, что тот может распоряжаться плащом по собственному усмотрению. Тогда осужденный протянул плащ иезуиту, сопровождавшему его духовника, говоря, что он делает это для того, чтобы тот молил Бога за его душу.

В это время трижды прозвучала труба и секретарь лионского суда Паллерю, подъехав верхом почти к самому эшафоту, зачитал приговор, который ни тот, ни другой осужден-ненный до этого не слышали. Между тем на той дверце кареты, что была обращена в сторону эшафота, опустили кожаную занавеску, чтобы избавить от этого зрелища г-на де Ту, оставшегося вместе со своим духовником и его помощником внутри кареты.

Господин де Сен-Мар, поклонившись тем, кто стоял рядом с эшафотом, с веселым видом начал подниматься по приставной лестнице. Когда он взошел на вторую ступеньку, к нему сзади подъехал верхом на лошади лучник и снял с его головы шляпу; осужденный резко остановился, повернулся к всаднику и произнес: “Оставьте мне мою шляпу!” Начальник коннополицейской стражи, стоявший рядом, выразил лучнику свое недовольство, и тот поспешно надел шляпу на голову де Сен-Мара; поправив ее как можно лучше, г-н де Сен-Мар решительно завершил свой подъем на эшафот.

Он сделал круг по эшафоту, как если бы изящной поступью обошел театральную сцену, потом остановился и с веселым видом поприветствовал всех, кто был у него на виду; затем он надел шляпу и принял необычайно красивую позу, выставив вперед ногу и опустив руку на бедро; со спокойным лицом, на котором не отражалось никакого страха, он взирал на все это огромное сборище зрителей и сделал еще два или три изящных поклона.

На помост поднялся его духовник, и г-н де Сен-Мар поприветствовал его, бросив перед ним на эшафот свою шляпу; потом он крепко обнял святого отца, а тот во время этого объятия тихим голосом призвал его сотворить несколько молитв, что тот и сделал с большим пылом.

Затем он встал на колени перед своим духовником и смиренно принял от него последнее отпущение грехов, после чего поднялся и, намереваясь опуститься коленями на подставку, спросил: Здесь ли, отец мой, мне следует встать?” Услышав подтверждение, он обтер шею и приложил голову к столбу; затем, поднявшись, он спросил, следует ли ему снять свой камзол. Услышав утвердительный ответ, он приготовился раздеться и обратился к священнику: “Отец мой, прошу вас, помогите мне!” Исповедник и его помощник помогли г-ну де Сен-Мару расстегнуться и снять с себя камзол. Перчатки на руках у него остались, и палач снял их уже после его смерти.

Палач подошел, держа ножницы в руках, но г-н де Сен-Мар не позволил прикоснуться к себе, взял у него ножницы, поцеловал их и подал духовнику, сказав: “Отец мой, прошу вас, окажите мне эту последнюю услугу, остригите мои волосы!” Святой отец передал ножницы своему помощнику, чтобы остричь волосы приговоренному, и тот принялся за дело. Господин де Сен-Мар окинул кротким взглядом тех, кто стоял рядом с эшафотом, и сказал святому отцу: “Прошу вас, остригите их мне поровнее”. Потом, подняв глаза к Небу, он воскликнул: “О Бог мой! Что же такое этот мир?”

Когда его волосы были острижены, он поднес обе руки к голове, словно пытаясь поправить те, что остались сбоку; палач подошел почти вплотную к нему, но осужденный сделал ему рукой знак отойти; он повторил этот жест два или три раза, затем взял распятие и поцеловал его; вернув распятие, он снова опустился коленями на подставку, стоявшую перед столбом, и обхватил его руками. Увидев внизу прямо перед собой какого-то человека из окружения главного начальника артиллерии, он обратился к нему со словами: “Прошу вас, передайте господину де Л а Мейере мое нижайшее почтение, ” — а затем, помолчав, добавил: “Скажите ему, что я прошу его помолиться за меня Господу!” То были его собственные слова.

Палач подошел к нему сзади с ножницами, чтобы отпороть воротник, пришитый к его рубашке. Выполнив это, он снял воротник через голову приговоренного. Тогда г-н де Сен-Мар сам расстегнул рубашку, чтобы лучше открыть шею, и, обхватив руками верхнюю часть столба, служившую ему как опора для локтей, принялся молиться.

Ему протянули распятие, он взял его правой рукой: продолжая обнимать столб левой рукой, он поцеловал распятие, вернул его и попросил у помощника своего духовника медали, поцеловал их, трижды произнес “Иисус!”, отдал их обратно и, решительно повернувшись к палачу, стоявшему рядом с ним и еще не вытащившему свой топор из зловещего мешка, который он принес с собой на эшафот, сказал ему: “Ну, и что ты здесь делаешь? Чего ждешь?”

Его духовник уже отошел к лестнице, но он позвал его: “Отец мой, подойдите и помогите мне помолиться Богу!” Священник подошел к г-ну де Сен-Мару, встал рядом с ним на колени, и тот с большим чувством прочел “Salve Regina”[14] — внятно, не запинаясь, чеканя каждое из прекрасных слов этой молитвы, в особенности когда дело дошло docmpoK“ Et Jesum, benedictum fructum ventris tui, nobis post hoc exsilium ostende”[15]; закончив молитву, он поник и с благоговением и восторгом поднял глаза к Небу. После чего духовник обратился от его имени к присутствующим с просьбой прочесть во имя него “Pater noster”[16] и “Ave Maria”[17].

Тем временем палач вынул из своего мешка топор (такой же, каким пользуются мясники, только побольше и попрямее). И тогда, с великой решимостью подняв глаза к Небу, г-н де Сен-Мар воскликнул: “Настало время умереть! Сжалься надо мной, Боже!” Затем с невероятным спокойствием, с незавязанными глазами, он нужным образом положил шею на столб, повернув лицо к передней стороне эшафота. Крепко сжимая столб руками, он закрыл глаза и стиснул губы в ожидании удара, который палач наносил медленно и тяжеловесно, отступив влево от него и держа топор обеими руками. Получив удар, г-н де Сен-Мар испустил громкий крик: “А!”, который заглушила пролившаяся кровь; затем он оторвал колени от подставки, словно желая подняться, но тут же опустился в прежнее положение.

Так как удар топора не полностью отделил голову от туловища, палач, обойдя казненного сзади, зашел справа и, схватив его правой рукой за волосы, левой отделил у него своим топором часть дыхательного горла и уцелевшую кожу на шее; после этого он бросил голову на эшафот, с которого она отскочила на землю; там она перевернулась и еще довольно долго содрогалась. Лицо мертвого оказалось повернутым в сторону монастыря святого Петра, верхняя часть его головы была обращена к эшафоту, а глаза были открыты.

Тело его оставалось в вертикальном положении, как столб, который все еще сжимали его руки, пока палач не оттащил его оттуда, чтобы снять с него одежду; сделав это, он накрыл тело простыней, а сверху набросил на него плащ. Голову вернули на эшафот и положили рядом с телом, под ту же простыню.

Когда казнь г-на де Сен-Мара завершилась, открыли дверцу кареты, и из нее вышел с просветленным лицом г-н де Ту; весьма учтиво поприветствовав тех, кто находился поблизости, он довольно быстро и решительно взошел на эшафот, держа сложенный плащ на правой руке, а оказавшись там, прежде всего поспешно бросил его, кинулся навстречу палачу, простирая к нему руки, обнял его и расцеловал со словами: “О мой брат! Мой дорогой друг! Как я люблю тебя! Я должен тебя поцеловать, ибо сегодня ты даруешь мне вечное блаженство — ты отправишь меня в рай!” Потом, повернувшись к передней части эшафота, он обнажил голову и поклонился всем присутствующим, а затем бросил за спиной у себя шляпу, которая упала у ног г-на де Сен-Мара. После этого, обратившись к своему духовнику, он с великой горячностью произнес: Ютец мой, spectaculum facti sumus mundo, et angelis, et hominibus[18]

Святой отец, обращаясь к нему, произнес несколько благочестивых слов; г-н де Ту внимательно выслушал их и заметил, что ему хотелось бы сказать еще кое-что касательно его совести; после него он опустился на колени, сообщил священнику тоf что отягощало его душу, получил последнее отпущение грехов и низко поклонился. Затем г-н де Ту, сняв с себя камзол, снова опустился на колени и стал произносить сто пятнадцатый псалом, читая его наизусть и пересказывая по-французски почти от начала до конца, довольно громким голосом и твердо, с несказанным пылом, смешанным с религиозным восторгом. “Это правда, что я чересчур страстно желаю смерти, — произнес он. — Нет ли в этом чего-нибудь дурного? Отец мой, — с улыбкой промолвил он, понизив голос и повернувшись к духовнику, — я чересчур радостен: нет ли в этом суетности? Мне бы этого не хотелось”.

Все это он говорил с таким жаром, с такой возбужденностью и с такой энергией, что многие их тех, кто стоял поодаль, подумали, будто он пребывает в нервном раздражении и обрушивается на тех, кто виновен в его смерти.

После чтения псалма, все еще стоя на коленях, г-н де Ту взглянул направо и, увидев человека, которого он обнимал во дворце, поскольку тот шел вместе со знакомым ему секретарем суда, поприветствовал его кивком головы и взмахом руки и весело произнес: “Сударь, я ваш покорный слуга!”

Затем он поднялся с колен, и к нему подошел палач, чтобы отрезать его волосы; святой отец отобрал у палача ножницы, чтобы передать их своему помощнику, но г-н де Ту, видя это, взял ножницы из его рук и произнес: “Отец мой! Неужто вы считаете, что я боюсь этого человека? Разве вы не видели, что я его обнял? Я его поцеловал, поцеловал этого человека. Ну же, друг мой, выполняй свой долг: отрежь мне волосы!” Палач начал стричь, однако он был настолько неповоротлив и неловок, что духовник отобрал у него ножницы и передал своему помощнику, с тем чтобы тот остриг волосы осужденному; и пока длилось это действие, г-н де Ту со спокойным и улыбающимся лицом разглядывал тех, кто стоял рядом с ним, и поднимал порой к Небу глаза, исполненные любви; встав на ноги спустя какое-то время, он произнес прекрасное изречение святого Павла:

“Non contemplantibus nobis quae videntur, sed quae non videntur: quae enim videntur tem-poralia sunt; quae autem non videntur aeterna sunt” [19]

Когда его остригли, он опустился коленями на подставку перед плахой и принес самого себя в жертву Господу, произнося при этом такие прочувственные слова, что их невозможно передать; пронизывавшими сердце словами он призвал всех прочесть “Pater” и “Ave Maria ”, потом, с чувством великой любви поцеловав распятие, попросил дать ему медали для отпущения грехов и спросил: “Отец мой, мне завяжут глаза?” И когда священник ответил, что это зависит от него самого, он сказал: “Да, отец мой, это следует сделать, — и, глядя на тех, кто стоял ближе всего к нему, добавил: — Господа! Признаюсь, я трус и боюсь смерти. Когда я думаю о ней, я начинаю трепетать, меня охватывает дрожь и волосы у меня встают дыбом; и если вы увидите во мне малую толику твердости, припишите эту заслугу Господу, сотворившему чудо, чтобы меня спасти, ибо, в самом деле, чтобы умереть достойно в том состоянии, в каком я пребываю, нужна решимость, а я ею не обладаю, но Господь меня ею наделяет и премного укрепляет мой дух”.

Он стал рыться у себя в карманах в поисках платка, которым можно было бы завязать ему глаза, но, наполовину уже вынув его, положил обратно и весьма учтиво попросил тех, кто стоял внизу, бросить ему платок. Ему тотчас же кинули два или три платка; он взял один и очень вежливо поблагодарил тех людей, кто кинул ему платки, обещая молиться за них на Небесах, ибо не в его власти оказать им такую услугу на этом свете. Палач подошел к нему, чтобы наложить на его глаза повязку из этого платка; однако вначале он причинил г-ну де Ту сильную боль, закрепив концы платка слишком низко, так что у осужденного оказался прикрытым рот; поэтому палач, сдвинув платок вверх, поправил его положение.

После этого г-н де Ту положил голову на столб, который брат-иезуит вытер своим платком, так как тот весь был мокрый от крови, и спросил, правильно ли он все сделал. Священник объяснил ему, что надо подвинуть голову немного вперед, и он так и поступил. В это самое время палач, заметив, что шнуры на рубашке осужденного не развязаны и стягивают шею, подошел к нему, чтобы распустить их. Почувствовав это, г-н де Ту спросил: “Что там такое? Надо снять и рубашку?” Он готов был ее снять, но его остановили, сказав, что делать это не нужно, следует только ослабить шнуры.

И тогда, держа голову на плахе, он произнес свои последние слова: “Maria, mater gratice, mater miseri-cordiae, tu nos ab hoste protege, et hora mortis suscipe”[20], а затем: “In manus tuas, Domine”[21].

В это время руки его стали дрожать в ожидании удара, который пришелся по самой верхней части шеи, слишком близко к голове; от этого удара шея оказалась перерублена только наполовину, а тело упало слева от столба навзничь, лицом к небу, причем ноги и ступни казненного шевелились, а руки чуть поднялись вверх. Палач хотел было перевернуть тело и довершить дело там, где он его начал, но негодующие крики толпы его испугали, и он, нанеся три или четыре удара по горлу, отделил таким образом голову, оставшуюся лежать на эшафоте.

Палач, предварительно сняв с казненного одежду, отнес его тело, покрытое простыней, в карету, в которой осужденных привезли на казнь; затем он положил туда же тело г-на де Сен-Мара и их головы с еще открытыми глазами; голова г-на де Ту в особенности казалась живой. Тела казненных перевезли в монастырь фейянов, где г-на де Сен-Мара похоронили у главного алтаря. Что же касается тела г-на де Ту, то его набальзамировали и поместили в свинцовый гроб, чтобы перевезти в семейную гробницу.

Таков был конец этих двух людей, которые, разумеется, должны оставить по себе память потомству не только своей смертью. Я предоставляю каждому возможность судить о них так, как ему хочется, и скажу лишь, что для всех нас это великий урок непостоянства фортуны».

Не знаю, может ли человек, какой бы фантазией он ни обладал, придумать что-либо похожее на этот рассказ, единственное достоинство которого — соответствие истине. Фантазия божественна, но истина свята.

СОВРЕМЕННЫЙ ЛИОН

Если вам хочется получить сколько-нибудь приятное впечатление от Лиона, следует прибывать в него по Соне. В этом случае унылый, грязный и однообразный город, каким он кажется при въезде с любого другого пути, предстает в какой-то мере величественным и чрезвычайно живописным. Сначала путешественник замечает остров Барб: этот красивый уголок словно выступает навстречу ему, чтобы радушно приветствовать его в Лионе. Если вы пожелаете сойти там на берег, то увидите какие-то древние развалины, колодец, вырытый, по преданию, Карлом Великим, и руины церкви двенадцатого века; продолжая двигаться вперед, вы проплывете у подножия скалы Пьер-Сиз, прорезанной по приказу Агриппы, когда он прокладывал свои четыре военные дороги, из которых первая проходила через Виваре и Севенны и вела к Пиренеям; вторая вела к Рейну, третья — в Бретань, к океану, а четвертая — в Нарбонскую Галлию. Когда-то на вершине скалы стоял укрепленный замок, служивший государственной тюрьмой. Как мы помним, из камер именно этой тюрьмы вышли, чтобы проделать свой смертный путь к площади Терро, господа де Ту и Сен-Мар.

В трехстах шагах от скалы Пьер-Сиз высится другая скала, на вершине которой стоит не тюрьма, а статуя человека без головы и с мошной в руках. Это изваяние некоего Доброго Немца, жертвовавшего частью собственных доходов, чтобы выдавать замуж бедных девушек из своего квартала. Не знаю, благодаря признательности ли женщин или набожности девушек был воздвигнут ему этот памятник, но несомненно, что в то плачевное состояние, в каком он находится уже более десяти лет, его привела злоба какого-нибудь мужа.

Лишь обогнув скалу с высящимся на ней человеком без головы, вы увидите Лион во всей его протяженности. Продолжая плыть по реке, вы минуете апсиду церкви святого Иоанна, и это, по-моему, единственное сооружение, которое встретится на вашем пути; потом вы приблизитесь к мосту Ла-Мюлатьер, стоящему у места слияния Роны и Соны. От этого моста начинается железная дорога на Сент-Этьенн. Главным препятствием, которое пришлось преодолевать при прокладке дороги, оказалась скала: в ней потребовалось пробить туннель длиной около двухсот футов, вступать под своды которого опасно, поэтому благодаря отеческой предусмотрительности мэра Лиона на одной из сторон туннеля была помещена надпись:

«Запрещается проходить под этим сводом под страхом быть раздавленным».

Этого указания, при всей его тотчас же бросающейся в глаза краткости, оказалось, по-видимому, недостаточно, поскольку в пару ему на другой стороне туннеля пришлось поместить еще одно, более суровое, следующего содержания:

«Запрещается проходить под этим сводом под страхом быть оштрафованным».

Если, получив благодаря этим двум надписям некоторое общее понятие о жителях Лиона, вы захотите составить себе верное представление о самом городе, вам следует проехать по дороге Этруа, где Руссо провел такую восхитительную ночь, а Мутон-Дюверне — такой страшный день, и подняться к церкви Богоматери Фурвьерской, весьма почитаемой и чудотворной, словно римская мадонна. Оттуда становится видным простирающееся на переднем плане скопление домов, которые кажутся еще более серыми и грязными в серебристом отблеске огибающих их Роны и Соны; на втором плане видны зеленые равнины и ландшафты, на которых кое-где уже начинают проступать горы; и, наконец, на третьем плане виднеется бесконечная цепь Альп, чьи снежные пики сливаются с облаками.

В нескольких шагах от церкви находится вход в дом аббата Кая; с террасы этого дома папа Пий VII во время своего вынужденного путешествия по Франции благословлял город, смиренно лежавший у его ног. Помимо того, что эта терраса будит благочестивые воспоминания, она хороша еще и тем, что из-за ее балюстрады можно охватить взглядом весь Лион.

Хотя этот город, который окажется тогда перед вашими глазами, это, как мы уже говорили, родина Филибера Делорма, Кусту, Куазево, Луизы Лабе, Дюга-Монбеля и Балланша; хотя у него есть академия — по словам Вольтера, столь хорошо воспитанная девушка, что она никогда не заставляет говорить о себе; хотя он славится школой живописи, давшей нам Дюбо и Бонефона, — дух его сугубо меркантильный. Лион — место, где сходятся четырнадцать больших дорог и где сливаются две глубоководные реки, по которым привозят заказы и увозят товары, и потому его божеством является торговля; однако это вовсе не торговля приморских городов, возвышаемая опасностями дальнего плавания, где купец — это капитан, а мастеровые — это матросы; это не проникнутая поэзией торговля Тира, Венеции и Марселя, которой восточное солнце служит ореолом, южные звезды — короной, западные туманы — вуалью, а северные льды — поясом; здешняя торговля недвижима и бледна, она сидит за прилавком или опирается о ткацкий станок, она истощает нехваткой воздуха и отупляет отсутствием горизонтов; она отнимает у дня шестнадцать часов, занятые работой, а взамен дает голоду лишь половину пропитания, в котором он нуждается. Да, разумеется, Лион — город живой, бойкий, но это живость и бойкость механизма: в перестуке ткацких станков заключены все биения его сердца.

Вот почему, когда биения этого сердца прекращаются из-за нехватки работы, город становится всего лишь парализованным телом, которому способность к движению может вернуть только прижигание в виде министерских заказов и гальванизирование в виде королевских поставок; тридцать тысяч станков замрут, шестьдесят тысяч человек окажутся без хлеба, и голод, отец бунта, начнет завывать на кривых улицах второй столицы Франции.

Накануне нашего посещения Лиона город только что вышел из одного такого кровавого кризиса; его улицы все еще были изуродованы, дома порушены, а мостовые обагрены кровью; во второй раз за последние три года возобновлялась эта страшная битва, и однажды ее набат пробудит нас снова. К несчастью, торговые бунты вовсе не похожи на политические мятежи: в политике люди стареют, страсти успокаиваются, притязания умеряются; в торговле нужды всегда одни и те же, и они каждый день возобновляются, ибо здесь речь идет не о торжестве общественных утопий, а об удовлетворении жизненных потребностей людей. Закона можно подождать, а вот из-за отсутствия куска хлеба можно умереть.

В довершение несчастья Лион, который вплоть до этого времени благодаря красоте узора и мягкости своих тканей брал верх над Англией, Бельгией, Саксонией, Моравией, Богемией, прирейнской частью Пруссии и Австрией; Лион, бархат которого успешно соперничал с миланским, а гроденапль — с итальянским, обнаружил недавно появление страшной конкуренции, какую сложно было предвидеть и какой невозможно будет воспрепятствовать: Америка, куда трудолюбивый город, производивший ежегодно товаров на двести миллионов, сбывал их на пятьдесят миллионов, угрожает отныне делать закупки в другом месте. Вот уже три или четыре года она покупает в Лионе лишь образцы; эти образцы она вывозила в Китай, где мягкий климат позволяет шелковичным червям прясть свой кокон прямо на шелковицах, а для удовлетворения небольших потребностей местных жителей достаточно такой годовой заработной платы, какой во Франции едва хватило бы на трехмесячное существование. В итоге китайцы, лишенные вкуса, разносторонности и изобретательности, но одаренные способностью рабски копировать и подражать, достигли как в качестве ткани, так и в ее узоре такого же мастерства, каким отличаются лионские ткачи, но так как исходный материал и рабочие руки имеют в Китае ничтожно малую цену, американские торговцы, намеревающиеся делать закупки тканей в Кантоне, будут экономить при этом на треть.

Лион являет собой огромную фабрику, с выгодой для себя завладевающей всеми способностями своих жителей. Если среди них встречается тот, чья голова расположена к постижению механики, то он мечтает добиться славы Жаккара и все свое воображение направляет на изобретение какого-нибудь ткацкого станка; если какой-то другой рожден художником, то, вместо того чтобы позволить ему жаждать славы Рафаэля и Рубенса, его карандаш приковывают к контурам узора; ему разрешают воссоздавать только цветы изящной формы и яркой расцветки; его работы пользуются успехом лишь тогда, когда они изображают букеты, гирлянды или мелкие узоры какого-нибудь нового вида; за это искусство, превратившееся в ремесло, он может получать до 10 000 франков в год — другими словами, больше, чем зарабатывали ежегодно в течение десяти лет своей творческой жизни Энгр и Делакруа, а ведь это два величайших гения современной живописи.

Ясно, что тем несчастным, чье призвание подталкивает их к поэзии, истории или драматургии, требуется нечеловеческое мужество, чтобы противостоять не только равнодушию, но еще и презрению к тому, что они делают. Лионская аристократия, которая вся поголовно состоит из торговцев, исполнявших в то или иное время должности городских советников, ничуть не более буржуазии интересуется всякого рода стараниями, какие человеческий разум способен предпринять во имя иных целей, чем совер-шествование тканья или узоров материи; в итоге двух книжных лавок вполне достаточно для того, чтобы обеспечивать вторую столицу королевства книгами, а одного крупного театра более чем достаточно для удовлетворения ее тяги к зрелищам.

Тем не менее, помимо этих людей, полностью поглощенных материальными интересами, мне предстояло увидеть, прикованную к Лиону своими материнскими и супружескими обязанностями, одну из самых поэтичных женщин нашего времени — г-жу Марселину Вальмор, которую я давно знал по ее произведениям, а уже год или два знал лично. Несчастная пророчица в изгнании, которая в Париже была бы гордостью наших салонов, была здесь столь же никому не известна, как если бы она жила в какой-нибудь деревне в Ландах или в Бретани; при этом она остерегалась нарушить свое инкогнито из опасения, что, едва только о ее прекрасном таланте станет хоть немного известно, маленький кружок друзей, среди которых она жила, отдалится от нее; поэтому она встретила меня как брата по служению божеству, божеству совершенно неведомому в Лионе, которому она смела возносить свои возвышенные молитвы только в тиши и одиночестве. Измучив ее просьбами, я в конце концов заставил ее раскрыть ящик маленького секретера, запертый на потайной замок: в нем таились скрытые от всех глаз цветы, распустившиеся во тьме, и с ее позволения я унес с собой один из самых свежих, еще покрытых росой бутонов. Как оскорблен был бы город Лион, если бы ему дано было знать, что под перестук его ткацких станков могут родиться подобные стихи! К счастью, город мог бы утешаться мыслью, что г-жа Вальмор далека от коммерции.

КРАСАВЕЦ ВЬЕНН, СВЯТОЙ ВЬЕНН, ВЬЕНН-ПАТРИОТ

Если Лион, как мы уже говорили, это первое место, где встречаешь, следуя из Парижа через Бурбонне, следы античной цивилизации, то, стоит толькопутешественнику выехать из этого города и направиться к югу, спускаясь по течению Роны, он уже не покидает той земли, какую владыка мира называл своей возлюбленной дочерью, своей драгоценной провинцией. И тогда уже лишь изредка средневековые строения числом и значимостью берут верх над античными сооружениями. Почти всем встречающимся здесь памятникам истории больше двух тысяч лет, но руины, сохранившиеся от той эпохи, столь грандиозны, что, хотя это всего лишь руины, в их тени чахнет все то, что пыталось вырасти там в последующие века; поэтому из всех цивилизаций, друг за другом завоевывавших в своем развитии мир, ни одна не смогла столь же глубоко изрыть землю своими каменными корнями, столь же широко раскинуться под солнцем и столь же гордо вознестись к небесам.

Вот почему, по мере того как все дальше проникаешь на Юг Франции, начинаешь составлять себе все более точное представление о величии этого народа, который строил города как привалы для своих войск, поворачивал реки, чтобы устроить водопады, и оставлял холмы там, где он вырубал камень для своих величественных сооружений. Тем не менее время от времени какая-нибудь огромная тень падает на землю этой римской колонии или на ней встает какое-нибудь огромное готическое здание; это тень Людовика IX, всходящего на корабль близ крепостных стен Эгморта, графа Тулузского, совершающего публичное покаяние на ступенях собора святого Эгидия, или барона дез'Адре, сбрасывающего католиков с крепостных стен Морнаса. Но все это, следует признать, блекнет рядом с триумфальной аркой Оранжа и шествием Агенобар-ба, рядом с римской ареной Арля и оставшейся в этом городе памятью о Константине; короче, Юг Франции настолько красив, настолько величествен и настолько римский, что тем, кто его видел, Рим покажется менее величественным и менее красивым.

Лион уже заставил нас вступить в разговор с античностью, ибо, за неимением ее внешних следов, мы обнаружили в городском музее бронзовую плиту, на которой была выбита торжественная речь Клавдия, произнесенная им в бытность его всего лишь цензором, в связи с дарованием его родному городу звания римской колонии, а также четыре мозаики, первая из которых изображает состязание колесниц, вторая — Орфея, играющего на лире, две другие — сражение Амура с Паном. Вьенн мог показать нам кое-какие еще остававшиеся там руины, а Оранж, Ним и Арль должны были посвятить нас во все свои тайны. Поэтому мы решили остановиться на день или два во Вьенне и высадились на берег напротив гостиницы «Круглый стол», в то время как наш пароход продолжил свое быстрое движение к Марселю.

Был ли Вьенн, как утверждает доминиканец Лавиний, построен Аллоброксом, царствовавшим над кельтами в те времена, когда Ашкалад царствовал над ассирийцами, и, следственно, этот город — современник Вавилона и Фив; был ли он основан, как считает Жан Маркиз, каким-то африканским изгнанником, прибывшим в Галлию в то время, когда Амасия царствовал в Иерусалиме, и тогда, следственно, он старше Рима на сто восемь лет; был он основан коренными жителями или своим рождением обязан перемещению какой-нибудь колонии — так или иначе, с первого взгляда видно, что земля, на которой стоит Вьенн, это одно из тех мест, какие природа предназначает людям для того, чтобы они возводили там свои города.

Защищенный пятью холмами, которые образуют рядом с ним полукруг и укрывают его от северного ветра и от южного солнца; перерезанный с востока на запад небольшой речкой Жер, которая вращает его мельницы; ограниченный с севера и юга Роной, которая, становясь широкой и величественной, несет его товары к морю, — Вьенн был столицей аллоброгов уже тогда, когда Ганнибал спустился с Пиренеев, пересек Рону и перебрался через Альпы. От этой первой и таинственной цивилизации, современной полководцу, одержавшему победу при Тразимене и потерпевшему поражение при Заме, не осталось ничего, кроме одного из тех камней, что так часто встречаются в Бретани и так редко — на юге. Этот менгир находится недалеко от вьеннских косогоров, на границе между Возан-Веленом и Десином в кантоне Мезьё; все остальные были повалены либо во времена римских завоеваний, либо когда римляне уже пребывали в столице аллоброгов.

И только с этого времени, то есть начиная с шестидесятого года до Рождества Христова, можно мысленно восстановить город и составить достоверное представление о том, каким он был. Еще сегодня можно ясно разглядеть, где проходил пояс римских укреплений, поскольку остатки крепостных стен сохранились во многих местах, а везде, где они рухнули, находят и могут проследить их основания. Что касается камней, которых недостает в крепостных стенах, то они пошли на строительство церквей, больницы и коллежа. Внутри крепостных стен возвышались императорский дворец, здание сената, пантеон, храм Марса, храм Победы, театр, амфитеатр и форум, а чтобы охранять свою добычу, которую Рим, ревнивый любовник, заточил в каменных стенах, на вершине каждого из холмов, господствующих над Вьенном, была воздвигнута крепость.

Однако вскоре эти крепостные стены стали слишком тесными для города, и его жители пробили их с двух сторон, после чего дома, храмы и дворцы, замки выросли на юге — на той земле, где сегодня располагается равнина Иглы, и на севере — там, где теперь стоят Сент-Коломб и Сен-Ромен. В это время через Рону был перекинут мост, связывавший предместья и город; окрестные холмы покрылись богатыми виллами, придававшими городу сходство с огромным амфитеатром; повсюду, словно из-под земли, вырастали чудеса архитектуры, а по берегам Роны по собственной прихоти причудливо сбегали вниз и поднимались вверх вольные луга. Именно тогда город стал называться красавцем Вьенном; Цезарь дал ему герб — орлицу, а Август сделал его столицей Римской империи в Галлии.

От этой второй цивилизации еще уцелели часть укреплений, античный храм, великолепно сохранившаяся пирамида Септимия Севера и башня Пилата, готовая вот-вот обрушиться в Рону.

В конце четвертого века в этот полностью языческий город вступил человек, один и без оружия, но несший с собой слово Христово, и это слово делало его могущественнее любого императора с его войском. Пантеон, благодаря которому север города находился под покровительством всех богов, казалось тотчас же рухнул, как если бы какое-нибудь землетрясение сорвало этих богов с их пьедесталов, и на месте, где он стоял, был воздвигнут собор, посвященный святому Стефану, первомученику Церкви.

С этого времени Вьенн приобрел новый облик, и для города началась новая эпоха: христианская цивилизация, которой предстояло ярче всего воплотиться в святом Людовике, пустила свои первые корни в расщелинах языческих зданий. В это время первые короли Бургундии возвели свой замок на месте императорского дворца; над форумом поднялась квадратная башня; церковь святого Георга и собор святого Маврикия выросли как из-под земли; город спустился с холмов и приблизился к Роне. В его гербе золотой орел с расправленными крыльями уступил место зеленому вязу с золотой чашей, увенчанному серебряной просвирой, в ознаменование того, что бургундские короли вершили суд под такого рода деревом, и в память о соборе 1311 года, на котором был учрежден праздник Тела Господня, — так красавец Вьенн стал святым Вьенном.

Обладавший привилегиями город сохранил это имя вплоть до конца предыдущего века, но, после того как он был обезображен бароном дез'Адре, изувечившим собор, лишен своих крепостных стен кардиналом де Ришелье, взорвавшим замок Лабати, истоптан вдоль и поперек драгунами Людовика XIV и предан забвению Людовиком XV и Людовиком XVI, — Вьенн, хранивший память о днях своего процветания, горячо откликнулся на духовное перерождение народа. В отличие от Лиона, вставшего на сторону королевской власти, Вьенн проникся республиканскими воззрениями; спутав религию с королевской властью, он отрекся от своего благочестивого герба и надел на свою пирамиду красный колпак; святой Вьенн исчез, уступив место Вьенну-патриоту.

Сегодня главный город аллоброгов, наместник Римской империи в Галлии, столица двух бургундских королевств, представляет собой всего лишь второразрядный город со скверно построенными домами и кривыми грязными улочками. Мы долго искали, с какой стороны он выглядит самым живописным образом. В конце концов, взобравшись на холм, на вершине которого высились руины замка Лабати, сквозь расщелины в его старых стенах мы разглядели значительную часть города, стоящую на обеих сторонах реки Жер, зеленоватого пенистого потока, вьющегося змеей между домами, посреди крыш которых, словно Левиафан по морским волнам, плывет тяжелая громада собора святого Маврикия; затем мы увидели ажурный подвесной мост, подобно ленте связывающий Вьенн и Сент-Коломб, дитя и родителя, — такой легкий, что он казался канатом, протянутым с одного берега реки на другой, в то время как стоящая под ним разрушенная опора старого римского моста высовывала свою голову из воды и с явным удивлением взирала на своего изящного преемника; наконец, на южной оконечности города виднелась острая пирамида — одни считают ее срединной точкой античного города, а другие полагают, что это кенотаф Септимия Севера. Время для того, чтобы полюбоваться пейзажем, было выбрано нами весьма удачно. На первом плане был виден город, окутанный клубами черного и белого дыма, на втором — Рона, сверкавшая, словно она катила волны расплавленного серебра, а на горизонте, залитые лучами заходящего солнца, исчезали из виду вершины гор, приобретая нежную желтую окраску, дававшую нам понять, что в той стороне находится юг. Сразу же было ясно, что ни с какого другого места нам не удалось бы охватить взглядом столь полную картину, и потому мы с Жаденом тотчас же принялись за дело: Жаден начал рисовать, а я — выискивать у Шорье, Шнейдера и Мерме исторические сведения, только что мною приведенные.

Спустившись с этой удобной для обзора возвышенности, прозванной жителями Вьенна горой Соломона вследствие искажения двух латинских слов salutis mons[22], мы направились в местный музей, который вот-вот должен был закрыться. К счастью, нам удалось отыскать хранителя музея, г-на Делорма, и он с радушием и гостеприимством, какие можно встретить лишь в провинции, не только разрешил нам продлить наше посещение сверх положенного часа, но и пожелал стать нашим экскурсоводом и лично показать нам свою прекрасную коллекцию древностей. Впрочем, сколь ни любопытны были античные обломки, собранные в этом древнем храме, который служил теперь музеем, первое, что привлекло мое внимание, был недавний портрет некоего молодого человека, чье лицо показалось мне знакомым. Однако, поскольку мне так и не удалось вспомнить, кто это, я обратился с вопросом к г-ну Делорму, и он мне ответил, что это Пиша.

Я тут же мысленно перенесся на семь-восемь лет назад и вспомнил, где мне приходилось видеть это лицо: это был тот самый вечер, когда состоялось представление «Леонида», имевшее огромный успех благодаря достоинствам пьесы, таланту Тальма и чудесной постановке, которой руководил Тейлор. Еще очень молодой в ту пору и никоим образом не надеявшийся добиться того, чего Пиша достиг после одиннадцати лет работы и выжидания, я явился на это представление как новообращенный поклонник театрального искусства, чтобы извлечь для себя урок из этого первого творения автора, которое слишком расхваливали тогда и слишком забыли теперь. Выйдя после пятого акта, я увидел в коридоре молодого человека, окруженного, сдавленного со всех сторон и буквально поднятого на руки друзьями. У него было красивое волевое лицо, по которому можно было судить, насколько он полон надежд на будущее; в глазах у него искрилась гордость, сжигавшая в тот день его душу; его волосы были отброшены назад и открывали сиявший радостью лоб. О! Как я жаждал тогда, видя его смеющимся и плачущим от счастья, чтобы моя судьба сложилась так же, как у него! Я отдал бы все, чтобы стать им!.. Ведь кто мог подумать тогда, что этому человеку, настолько исполненному счастья, что он возомнил себя богом, осталось жить всего несколько дней, и что спустя какое-то время его творение, которому Тальма даровал такую блистательную жизнь, перейдет в небытие и никогда больше не появится на свет? Кто сейчас помнит о Пиша и о «Леониде», кроме меня, когда я пишу эти строки и, закрывая глаза, вижу, как проплывают в моей памяти автор и его сочинение, подобные двум теням, проходящим во мраке.

Эти раздумья о событиях недавнего прошлого и относящиеся к совсем иному настрою мыслей, нежели тот, что нужен был для посещения музея во Вьенне, вероятно, очень помешали моему восприятию предметов античности, представших перед моими глазами, хотя многие из них были достаточно примечательны, чтобы внимательно их рассмотреть. Этот музей обязан своим возникновением одному любителю древностей, имя которого мы уже два или три раза называли. В возрасте двадцати лет молодой художник покинул свою семью и уехал из Херингена в Тюрингии, где он родился в 1732 году: он отправился в Италию, чтобы развить свой талант, изучая творения мастеров, проехал через Лион, прибыл во Вьенн, остановился там перед какими-то древними развалинами и прервал на короткое время свое путешествие, чтобы их исследовать; переходя от одних развалин к другим, он проникся любовью к древней столице аллоброгов, вознамерился прожить в ней месяц, но остался здесь на всю жизнь; он умер во Вьенне в 1813 году, успев собрать в течение пятидесяти лет, проведенных им здесь, огромную коллекцию бесценных произведений искусства, по завещанию оставленную им городу.

Самое замечательное из этих произведений искусства, полный список которых можно найти в добавлении к книге Шорье, представляет собой скульптурную группу, изображающую двух детей, которые ссорятся из-за голубя; эта скульптура высотой около двадцати футов была найдена в ходе раскопок, проводившихся рядом с новым крытым рынком. Любители древности, неизменно расположенные считать, что древние всегда использовали в искусстве иносказание, усмотрели в этом весьма простом действии: один — борьбу духа добра с духом зла, а другой — некое трагическое событие, что кажется ничуть не более правдоподобным. По мнению этого второго, дети были заняты тем, что разоряли гнезда, и один из них натолкнулся на змею, ужалившую его в руку; его друг спешит отсосать ему ранку, а в это время ящерица приносит ему бальзам. Вероятнее же всего, сюжет скульптуры — просто-напросто борьба детей, вырывающих друг у друга птицу, а другие живые существа изображены здесь по прихоти ваятеля.

Еще там можно было увидеть левретку из паросского мрамора, ласкающую своего щенка; эта скульптура была найдена в одном льё от Вьенна, рядом с хутором Мара. Исполнена она очаровательно, но, поскольку голова и морда собаки сначала отсутствовали и их нашли и приладили лишь позднее, плохое соединение шеи вредит первому впечатлению, которое эта скульптура производит. Щенка, отколотого каким-то сильным ударом, так и не удалось отыскать. На животе матери видно место, где он к ней прилегал. Господин Денон предложил городу Вьенну тысячу экю за это мраморное изделие, невзирая на все его изъяны. Город отказался его продать.

Кроме того, там есть туловище огромной статуи сидящей женщины: у нее изувечены руки и отсутствуют бедра и голова. По тонкости исполнения, которую можно оценить по деталям сочленений тела, по мягости и изяществу окутывающих его одежд легко распознать творение какого-то греческого мастера. Правдоподобие этому утверждению придает еще и то, что в верхней части шеи выдолблено отверстие — несомненно с целью поместить на плечах этой Кибелы или этой греческой Цереры голову какой-нибудь римской императрицы.

Среди кирпичей, найденных на раскопках и сложенных штабелем в углу музея, одни несут на себе надпись «Вивиорум», другие «Гларианус». Я уже видел подписи этих античных промышленников на такого же рода материалах, из которых были построены купальни Экса в Савойе. Так что расшифровка даты строительства зданий в одном из этих городов дает возможность датировать сооружения в другом. Один из этих кирпичей любопытен тем, что на нем стоит вторая подпись — след лапы собаки одного из мастеровых, оставленных ею на еще сырой глине. Когда кирпич клали в печь, никто не счел необходимым стереть этот след, который свято сохранился на нем как росчерк, подтверждающий подпись.

Помимо этих античных экспонатов, здесь есть и одна кровавая реликвия средневековья: это каменный куб, в который было заключено сердце дофина, сына Франциска I, дарованное Генрихом II городу Вьенну. Как известно, этот юный принц умер во время путешествия по Роне. Заболев еще в Лионе, где местом его жительства был монастырь святой Клары, он по приезде в Турнон принял участие в страстно любимой им игре в мяч. Разгоряченный этим занятием и забыв о болезни, мучившей его уже три или четыре дня, он попросил стакан холодной воды. Себастьяно де Монте-куккули (его не надо путать с Раймундом де Монтекуккули, победителем турок и соперником Тюренна) подал ему воду в чаше из красной глины. Дофин с жадностью выпил поданный ему напиток, после чего слег и спустя четыре дня умер. Монтекуккули, обвиненный в отравлении принца, был препровожден в Лион, допрошен, подвергнут пытке и, будучи не в силах ее вынести, признался во всем, чего от него хотели услышать; в итоге он был приговорен к публичному поношению, а после этого — четвертованию. Приговор был приведен в исполнение 7 октября 1536 года, вслед за чем возбужденная толпа вырвала тело Монтекуккули из рук палача, разорвала труп на куски и побросала их в Рону.

В 1547 году тело юного принца, остававшееся в Турно-не, по приказу Генриха II было перевезено в Сен-Дени; однако его сердце было оставлено магистратам Вьенна вместе с письмом, которым король уведомлял их, что, принимая во внимание добрые чувства, проявленные городом к дофину, его брату, в дни его смертельной болезни, он повелевает похоронить сердце дофина перед алтарем собора святого Маврикия. Там оно и оставалось вплоть до 1793 года, до того времени, когда Вьенн-патриот отверг наследие, оставленное святому Вьенну. Камень, заключавший в себе сердце дофина, был вытащен из гробницы, и хранившийся в нем прах развеян по ветру. Погребальный камень был подобран и отнесен в музей, а выложенное из мозаики сердце все еще указывает на то место, где хранилось настоящее сердце.

Мы не расставались с г-ном Делормом до тех пор, пока спустившаяся темнота не лишила нас всякой возможности различать все эти обломки иной цивилизации. Одно из самых естественных желаний человека — связать время, в котором он живет, с эпохами, в которых жили другие люди: дело в том, что память дана нам для того, чтобы расширить пределы жизни, сделав если и не наше тело, то нашу душу современницей прошедших веков.

Утро следующего дня мы посвятили посещению собора святого Маврикия, самого красивого готического здания той эпохи, когда Вьенн назывался святым. Собор начали строить в 1052 году высшие церковники Вьенна; они были настолько богаты, что, в то время как на возведение моста, которому предстояло заменить древний мост, связывавший Вьенн и Сент-Коломб и рухнувший в Рону, командор ордена святого Антония дал четырнадцать флоринов, а сеньор де Монлюель — шесть, на строительство собора настоятель Пьер де Салюс пожертвовал сто флоринов, а Лоретон Баретони, декан церкви, — шестьдесят. Он был достроен в 1513 году — том самом, когда барон дез'Адре, изуродовавший этот собор пятьдесят лет спустя, родился в замке Ла-Фретт. И в самом деле, главное намерение этого страшного поборника протестантства состояло в том, чтобы лишить собор его украшений и разломать скульптуры святых, установленные на его портале. Двадцать четыре ниши до сих пор стоят пустые после этой расправы, замышлявшейся как полное разрушение церкви. И правда, прежде всего начали спиливать опоры, дабы их падение повлекло за собой падение всего здания; а чтобы рабочие, занятые уничтожением церкви, не оказались раздавленными ее сводами, пришлось поддерживать эти массивные колонны деревянными подпорками, которые потом должны были быть преданы огню. Несомненно, барон дез'Адре следовал древней традиции, поскольку именно таким хитроумным способом епископ Маркелл разрушил храм Юпитера, когда никаким усилиям рабочих и никакому рвению наместника не удалось его пошатнуть.

Даже в том виде, в каком он пребывает ныне, изуродованный мечом своего врага, собор святого Маврикия до сих пор остается одной из лучше всего сохранившихся церквей Франции. Это великолепное здание с фасадом, построенным в стиле пламенеющей готики; его своды, достроенные, как мы уже говорили, только в шестнадцатом веке, расписаны лазурью с золотыми звездами. По форме собор является базиликой, заканчивающейся тремя апсидами.

Паперть, расположенная на уровне входа в церковь, в 1563 году стала свидетелем поединка между двумя дворянами — флорентийцем и миланцем. И тот и другой получили смертельные ранения: миланец умер первым, так что его сочли побежденным. Несмотря на все приложенные мною усилия, мне не удалось выяснить причину этой дуэли, которая была разрешена и на которой присутствовал герцог Немурский.

Античный мост, о падении которого уже шла речь, простоял, согласно книге записей города, тысячу пятьсот восемьдесят два года, поскольку он был построен за сто семьдесят пять лет до Рождества Христова, а обрушился в Рону 11 февраля 1407 года. Это был, если верить Симфо-рьену Шампье, самый старый мост в Галлии; он был построен Тиберием Гракхом, остановившимся во Вьенне по пути в Испанию в 4588 году от сотворения мира. Падение моста произошло между десятью и одиннадцатью часами утра, и, как уверяет Шорье, ему предшествовали и его сопровождали чудесные явления. Говорили, что накануне ночью по нему со ржанием пронеслись кони. Весь город слышал в полночь странные бормотания, голоса и стоны. Люди видели, как бык необычайных размеров сделал несколько кругов по площади Сент-Коломба и исчез при первом ударе колокола, который начал звонить сам по себе. И наконец, первой упала арка, на которой стояла часовня; каменный крест этой часовни упал вслед за ней, но остался на поверхности воды, не пожелавшей поглотить его, и, подхваченный течением, поплыл к морю, словно он был деревянный.

Для восстановления моста, как мы уже говорили, был устроен сбор пожертвований; Пьер Берже, Жак Изембар, Гийом де Шамсо и Жан де Бурбон были названы распорядителями и руководителями строительства Ронского моста.

Торговая деятельность Вьенна та же, что у Лувье и Эль-бёфа: он снабжает сукном весь Юг, подобно тому, как два упомянутых города обеспечивают им Север. Однако их товары менее качественны и продаются по более высокой цене. Самые лучшие образцы сукна, производимые во Вьенне, не превышают по стоимости пятнадцать — восемнадцать франков за локоть. Все мануфактуры и текстильные фабрики располагаются по обеим берегам реки Жер, течение которой, вращающее все колеса, имеет мощность в восемь лошадиных сил.

Поскольку нам больше нечего было осматривать во Вьенне, так как мы посетили все, начиная с римских крепостных стен и кончая нынешними развалинами, и нам оставалось увидеть только кенотаф Септимия Севера, находившийся на дороге, по которой нам предстояло ехать, мы снова отправились в путь и на краю города, примерно в пятидесяти шагах справа от дороги, заметили стоявшую там пирамиду, без каких бы то ни было убедительных оснований носящую имя, которым мы только что ее назвали.

Никакая выдолбленная или выпуклая надпись, никакое углубление, указывающее на то, что там были спилены бронзовые буквы, не приходят на помощь археологу, пытающемуся со всей определенностью установить дату создания и предназначение этого сооружения. Оно представляет собой четырехгранную пирамиду с четырьмя сквозными арками, по бокам каждой из которых выступают из стены две колонны с незавершенными капителями. Перекрытие свода состоит из пяти плоских камней огромного размера, соединенных без цемента, как и все это сооружение, скрепленное, вероятно, металлическими скобами; по крайней мере, именно желанию похитить этот материал приписывают наличие отверстий, пробитых кем-то в здании. Впрочем, столь же естественно предположить, что грабители, думая, будто в нем спрятаны драгоценные предметы, какие иногда находят в древних гробницах, проделали эти отверстия по ходу своих поисков.

Указанное название присвоил этой пирамиде г-н Шнейдер, и оно сохранилось за ней. Прежде считалось, что это памятник, возведенный во славу Августа, или своего рода дорожный знак, призванный указать центр города. Однако архитектурный стиль, использованный при возведении этого сооружения, менее изящный, чем тот, что присущ великому веку Рима, и свойственный периоду упадка искусства в годы Септимия Севера, а также незавершенность его капителей побудили г-на Шнейдера отнести этот памятник к указанному времени; ведь известно, что Максимин, преемник Септимия Севера, начал с одобрения почестей, оказываемых памяти его предшественника, но вскоре стал проявлять совсем иные чувства. Это его настроение стало ощущаться вплоть до Галлии, и в итоге кенотаф так и не был закончен.

СЕН-ПЕРЕ

Свою дорожную карету мы оставили в Лионе, поскольку нас предупредили, что на проселочных дорогах Юга она непременно сломается в первый же день; таким образом*, наши дорожные злоключения начались во Вьенне, где нам удалось взять напрокат лишь разваливающуюся колымагу, некогда служившую дилижансом. Нам пришлось запрячь трех лошадей в эту ужасающую махину, которую, к моему сегодняшнему сожалению, я не попросил зарисовать, чтобы дать нашим читателям представление о способе передвижения, принятом в двенадцати льё от второй столицы Франции, и, благодаря такому усилению упряжки, нам удалось за двенадцать часов преодолеть пятнадцать льё, отделяющие Вьенн от Тена. Мы добрались туда совершенно разбитые, но все же добрались, и уже это был успех. Сразу по приезде мы оплатили карету, удержав ее для поездки в Баланс, и велели кучеру ехать на следующий день вперед с нашими вещами, заверив его, что постараемся присоединиться к нему только тогда, когда он уже окажется на месте.

Утром я встал первым, чтобы навести справки о городе. Вернувшись в гостиницу, я подвел Жадена к окну и предложил ему поприветствовать холм, возвышавшийся над городом. Когда Жаден, послушавшись меня, поклонился холму, я пояснил ему, что это косогор Эрмитажа, и он уже по собственному желанию поклонился холму вторично.

Подобно почти всем великим открытиям, удивительные свойства земли, где теперь производят один из самых лучших сортов французских вин, были обнаружены случайно. В начале семнадцатого века один бедный отшельник устроил себе жилище среди развалин двух храмов и башни, которые, по словам Страбона, Фабий возвел подле поля битвы, где он одержал победу над царем арвернов. Великая слава известного своей святостью отшельника вскоре стала привлекать к нему набожных людей, а так как подъем к его жилищу был довольно крут и верующие добирались туда облитые потом, добрый пустынник, не имея возможности предложить им что-либо, кроме свежей воды, и опасаясь, что их постигнет та же участь, что и дофина в Турноне, посадил на склоне несколько виноградных лоз, и на следующий год из выращенного винограда было получено вино, через короткое время высоко оцененное знатоками. Эта новость быстро распространилась, и число приверженцев отшельника возросло до такой степени, что он был вынужден засадить весь холм. В наши дни наследники пустынника больше не ждут, чтобы к ним в дом приходили пить их вино, а сами с большим успехом рассылают его по всей Франции и отправляют за границу.

Между тем расчистка земли повлекла за собой раскопки и благодаря этим раскопкам был обнаружен чрезвычайно любопытный тавроболический жертвенник. Англичане первые оценили значимость находки и убедили владельца уступить им ее как добавку к большой партии заказанного вина. Рабочим, которым было поручено доставить жертвенник на судно, уже начали заниматься этим, но в это время городские чиновники предъявили на этот камень права как на общественное достояние. Англичанам пришлось довольствоваться вином, на вывоз которого городской совет не наложил никаких ограничений, а жертвенник был вделан в отвесную скалу над рекой, между Роной и дорогой, и увенчан крестом; в таком виде он долгое время служил символом триумфа христианской веры над язычеством. Потом жертвенник перевезли с этого места в ратушу, а затем, в конце концов, переместили из ратуши на главную площадь Тена, с тех пор называемую Тавробо-лической.

Мы не стали бы так долго задерживать внимание на этом камне, по форме и предназначению ничем не отличающемся от обычных тавроболических жертвенников, если бы первая строчка надписи на нем и половина второй не оказались бы выскобленными. Это обстоятельство, на первый взгляд не представляющее интереса для археологии, тем не менее позволило определить точную дату установки этого камня, поиски которой в течение полувека заставляли браться за перо всех ученых департамента Дром. Аббат Шальё первым нашел разгадку: этот жертвенник, который был установлен во славу императора Коммода, прозванного, по словам Лампридия, Благочестивым за то, что он возвел в консульское звание любовника своей матери, подвергся порче, как все памятники, на которых стояло имя этого Отца отечества.

На следующий день после той ночи, когда Коммода отравили, в то самое утро, когда, чтобы покончить с ним, его задушили, Публий Гельвий Пертинакс, его преемник, собрал сенат и объявил ему, что Коммод был врагом сената, врагом отчизны и врагом богов: «Hostis senatus, hostis patriae, hostis deorum»[23]. В ответ на это те же самые люди, какие за два года до этого пожаловали Коммоду титул Отца отечества, постановили, что тело его следует выволочь баграми и сбросить в Тибр: «Corpus eius ut unco traheretur, atque in Tiberim mitteretur, senatuspostulavit»[24]. К сожалению, воплотить в жизнь это решение, достойное того, чтобы стать назидательным примером, не удалось, ибо новый император уже сделал распоряжения на этот счет, осмотрительно приказав, из опасения, что тот, кто смог воскреснуть после яда, сможет воскреснуть и после удавки, погрести тело Коммода. Сенат был глубоко огорчен тем, что ему не удалось выказать свою преданность Пертинак-су, но тогда поднялся Цингий Север и, перенося на изображения императора угрозы, с которыми он обрушивался на его труп, потребовал, как сенатор и как понтифик, в этом двойном качестве имевший ранее двойную возможность пожаловать Коммоду титулы Отца отечества и божественного императора, чтобы его статуи были уничтожены, а имя его соскоблено со всех общественных и частных зданий: «Censeo… statuas abolendas, nomenque ex omnibusprivatispublicisque monumentis eradendum»[25]

Пертинакс, воспротивившийся поруганию, которому хотели подвергнуть труп, не увидел никакой беды в том, чтобы нанести ущерб статуям; в итоге к закону, предложенному Цингием Севером, была сделана поправка, принятая сенатом: в ней провозглашалось, что статуи Коммода должны быть низвергнуты, а его имя стерто со всех сооружений не только в Риме, но и во всех провинциях. Это постановление пересекло Альпы и прибыло в Тен одновременно с вестью о смерти бога. Те, кто стоял на коленях перед алтарем, поднялись и принялись соскребать надпись, чем дело и кончилось. Вот почему порчу ее оборвали на середине второй строчки, не приняв более никаких предосторожностей к тому, чтобы скрыть свое вероотступничество, подобно нашим имеющим патенты торговцам, которые после июля 1830 года, чтобы скрыть свое ренегатство, довольствовались тем, что соскребли со своих вывесок слово «королевский» и продолжали торговать табаком и солью. В памяти Франции запечатлелось, что она была римской провинцией.

Вот как аббат Шальё восстановил надпись:

«Matri deum magnce Idee, pro salute Imperatoris Ccesaris Marci Aurelii Lucii Commodi Antonini Pii, domusque divince, colonice, Copice Claudice Augustce Lugdunensis, taurobolium fecit Quintus Aquius Antonianus, pontifex perpetuus, ex vaticina-tione Pusonii Juliani archigalii inchoatum, XII kalendarum maii consummatum, VIIII kalendarum maii, Lucio Eggio Marullo, Gneo Papirio CEiliano consulibus, praeeunte AElio, castrense sacerdote, tibicine Albio Verino»[26]

Рассмотрев, изучив и зарисовав жертвенник, мы решили взобраться на Эрмитаж. Поскольку там уже не было оттельника, чтобы оказать нам радушный прием, мы были вынуждены взять с собой завтрак и после часа утомительного подъема оказались на вершине, с Павлом Орозием и Флором в руках.

Вид, открывавшийся с этой возвышенности, был великолепен: на севере раскинулась древняя страна аллоброгов; на востоке выступала цепь Альпийских гор, с которых стекала вниз река Изер; на юге можно было проследить взглядом на двенадцать — четырнадцать льё течение Роны, становившейся все уже по мере удаления, а на западе горизонт ограничивали горы Виваре, Веле и Оверни. Что касается поля битвы, где встретились римляне и арверны, Фабий и Битуит, то оно начиналось у самого подножия горы и тянулось до места слияния Изера и Роны.

Мы уже рассказывали, как массалиоты призвали римлян в Галлию и как Гай Секстий основал город на берегах Коэна. Больше всего в той битве пострадал народ, на который Массалия не жаловалась. Меч Фабия обрушился на воконтиев, он разил им ни в чем не виновных, продавал с торгов жителей их городов и вынудил их царя Товтомоту-ла искать убежище у аллоброгов.

Среди царей, которых Товтомотул именовал своими братьями, был некий могущественный воин: Тит Ливий, Флор и Павел Орозий называли его Битуитом, Страбон — Биттосом, а Валерий Максим — Бетуллом; он был самым богатым из всех вождей Галлии; его народ был многочисленным и храбрым; на своих полях он собирал обильные жатвы, а в горах у него были золотые и серебряные копи. Он воспользовался моментом, когда новый консул Гн. Домиций прибыл в лагерь, и отправил к нему послов с просьбой восстановить Товтомотула в его владениях.

Посольство выглядело причудливым, но грандиозным и великолепным: под началом того, кто им руководил, находился отряд молодых всадников в пурпуре, золоте и кораллах. Ехавший рядом с главой посольства царский певец с ротой в руках воспевал величие Битуита, мужество арвернов и подвиги посла; позади него мчалась царская свора, состоящая из огромных псов родом из Белгики и Бретани, на каждом из которых был массивный золотой ошейник с россыпью драгоценных камней.

То был весьма неудачный способ добиться мира от Домиция — ослепить его блеском своих богатств. Вместо того чтобы вернуть владения Товтомотулу, как этого желал царь арвернов, Домиций потребовал выдать ему Товтомотула, угрожая, что в случае отказа он сам отправится на поиски беглеца и разыщет его, даже если тот укроется в горах своего союзника. Посольство тотчас же вернулось к Битуиту и передало ему эти слова, предвещавшие войну.

Впрочем, война была праздником для древних галлов, которые море забрасывали дротиками, скрещивали стрелы с молниями и, как мы уже говорили, не боялись ничего, кроме падения неба на их головы. Вершины гор Оверни осветились, как во времена, когда они были вулканами, и в ответ на этот призыв к войне все племена, подчиненные Битуиту, сыну Луерия, и все народы, связанные с ним союзом, взяли в руки оружие и поспешили к царю. Полгода ушло, чтобы привести в порядок эти толпы, и в течение полугода славный вождь устраивал пиры для сотен тысяч своих союзников; затем, в начале весны, через несколько дней после того как в римский лагерь прибыл Квинт Фабий Максим, Битуит во главе примерно двухсот тысяч воинов покинул местность, где в наши дни находится Клермон-в-Оверни.

Тем временем римляне, полагая, что они имеют дело лишь с аллоброгами, только что разгромленными ими под Авиньоном, преследовали их, поднимаясь по левому берегу Роны. Аллоброги, уходя от погони, переправились через Изер; римляне последовали за ними. Аллоброги двинулись в глубь своей страны; римляне шли следом, рассчитывая одновременно с ними достичь Вьенна, — в самом деле, им оставалось пройти всего лишь четырнадцать или пятнадцать льё. К вечеру Квинт Фабий и проконсул Домиций остановились у Тегны; их сорок тысяч воинов расположились лагерем возле города и разожгли костры. Ночь прошла спокойно, но утром следующего дня, при первых проблесках света, часовые подняли тревогу. В течение ночи двести тысяч человек спустились с гор Виваре, и передовой отряд этого огромного войска уже достиг противоположного берега Роны.

Римляне еще могли переправиться через Изер и укрыться в городе, основанном Секстием, но они уже прослыли в Галлии непобедимыми, и такое отступление опозорило бы их. Фабий предпочел рискнуть всем, чтобы сохранить славу знамен, увенчанных орлами; он отдал приказ войскам занять позицию на середине склона горы и, распорядившись перенести консульские палатки на ее вершину, спокойно наблюдал, как будет происходить переправа огромного войска врага. Битуит приказал соорудить свайный мост, и по нему за первый день пререправилось примерно сорок тысяч человек. Однако, рассудив, что потребуется пять дней, чтобы все войско оказалось на другом берегу, он отдал приказ в течение ночи скрепить цепями лодки и устроить на них настил; утром римляне увидели, что уже половина галльской армии заполнила равнину между ними и Изером. И тогда Домиций спросил Фабия, не пора ли атаковать противника, но тот ответил ему: «Пускай переправляются; всех, кого сможет держать на себе эта земля, она же и покроет». В одиннадцать часов утра римляне стояли напротив сташестидесятитысячного войска; еще сорок тысяч человек находились на другом берегу реки и спешно переправлялись через нее. Фабий понял, что момент настал: он велел протрубить начало сражения и поднять знамена, увенчанные орлами.

В ту же минуту ряды галльского войска расступились и появился Битуит, облаченный в великолепные доспехи и в яркую накидку, восседающий на серебряной колеснице, в окружении царской своры, состоящей из множества сопровождаемых псарями бойцовых собак, которым предстояло занять место на правом крыле войска. Битуит обвел взглядом четыре римских легиона, прижавшихся друг к другу и едва покрывающих собой подножие горы; увидев, сколь немногочисленно войско римлян, царь арвернов расхохотался и отдал приказ наступать на них. «Может быть, тебе лучше подождать, пока переправятся остальные твои воины?» — обратился к нему один из его военачальников. «Подождать? К чему?! — воскликнул Битуит. — Врагов едва хватит на обед моим псам!»

Застыв в неподвижности, словно скалы, римляне смотрели, как на них накатывается это бурлящее море; но как только противник оказался в пределах досягаемости дротика, кавалерия рассредоточилась по флангам, а легионы расступились, открывая проход пращникам и лучникам. Туча стрел и камней обрушилась на галлов, однако это был слишком слабый отпор, чтобы остановить наступление подобной людской массы. Войска сошлись, и битва началась: кавалерия — против кавалерии, пехотинцы — против пехотинцев; сшибка была ужасной, а схватка — страшной. Наконец, через час после начала битвы стало казаться, что центр римских войск отступает. Битуит приказал спустить в брешь, образовавшуюся перед его колесницей, собак, чтобы они растерзали побежденных; в ответ на это Фабий приказал своему центру расступиться, и тогда Битуит и его приближенные увидели перед собой слонов. По команде своих погонщиков слоны двинулись вперед по десять в ряд, проникли в самую середину галльского войска, а там, разделившись на четыре группы, бросились в четыре разные стороны, сокрушая все на своем пути и топча людей, словно колосья. И в ту же минуту собаки, движимые естественным для зверей инстинктом, который заставляет их нападать скорее на животных, чем на людей, кинулись на слонов. Придя в ярость от укусов, слоны бросились врассыпную куда попало, хватая и сокрушая без разбора людей, лошадей и собак и издавая крики, перекрывавшие шум схватки, подобно тому, как звуки грома перекрывают гул океана.

Воины Битуита впервые в жизни видели этих страшных животных; впрочем, они знали о них благодаря преданиям: их деды видели, как Ганнибал вел к Альпам сорок слонов, и рассказывали о них своим детям и внукам с суеверным ужасом, который те сохранили; вот почему, не зная, как сражаться против них, воины не осмеливались оставаться на своих местах; к тому же их лошади, не в силах перенести ни вида, ни запаха слонов, вставали на дыбы, круто поворачивались и убегали, унося с собой всадников. Какое-то время равнина походила на огромный цирк, где люди, лошади, собаки и слоны истребляли друг друга. И вскоре в рядах галлов воцарилось смятение; они кинулись к мостам — своему единственному пути отступления, но наплавной мост был построен не очень надежно: его цепи разорвались, настил провалился, и люди и лошади стали падать в лодки. Переполненные лодки погружались в воду, ничем не поддерживаемый мост развалился; и тогда толпа хлынула к другому мосту. Римляне собрали слонов и двинули их на эту людскую массу. Сто двадцать тысяч человек, согласно Титу Ливию, или сто тридцать, согласно Плинию, а возможно, сто пятьдесят, согласно Павлу (Эрозию, полегли на тесном пространстве, едва достаточном для того, чтобы вместить такое количество погибших, и протянувшемся от подножия горы до Изера. Сам же Битуит пересек Рону вплавь — без своих воинов, без слуг, в сопровождении лишь двух собак, и вернулся в горы, оставив в руках врагов свою колесницу и свой плащ.

После этого Фабий и Домиций воздвигли на вершине горы два храма: один — в честь Марса, другой — в честь Геркулеса, а также колонну, увенчанную трофеем из оружия, отнятого у галлов.

«Вещь неслыханная, — говорит Флор, — так как до этого римский народ никогда не попрекал поверженных врагов своей победой»: «Hie mos inusitatus fuerit nostris, nunquam enim populus Romanus hostibus domitis victoriam suam expro-bravit».[27]

Наш завтрак был окончен, поле сражения осмотрено, и мы спустились со святой горы; затем мы перешли на другой берег Роны по первому подвесному мосту, построенному во Франции, и оказались в Турноне, у подножия замка герцога де Субиза.

Увидев это старое, наполовину разрушенное здание, я сделал все что мог, чтобы выведать у сторожей какие-нибудь предания о воинской доблести или поэтические сказания, но то ли они их не знали, то ли забыли, то ли в самом деле никаких значительных событий здесь не происходило, местные жители оказались такими же немыми, как развалины замка. Что же касается Турнона, то я вынужден придерживаться тех сведений, какие приводит Григорий Турский. Речь идет о том,как огромная скала, примыкавшая к горе и лежавшая на слое глины, соскользнула со своего основания, упала в Рону и, перегородив ее течение, вынудила реку совершить изгиб: отсюда и слово «Турнон». Передаю моим читателям этот каламбур шестого века в том виде, как я его слышал.

Впрочем, замок Субиз возведен на гранитной основе, объяснить присутствие которой на берегу реки чем-либо, кроме версии Григория Турского, весьма трудно.

Тем не менее, поскольку становилось поздно, мы предоставили решать вопрос, касающийся геологии, тем, кто обладает большей ученостью, чем наша, и отправились в Баланс. Через два часа ходьбы мы добрались до скалы Глен, которую не раз пытались убрать из Роны, так как она мешает судоходству. Этот камень — остатки замка Глен, осажденного и захваченного Людовиком IX. «Ибо, — говорит автор хроники его царствования, — владелец замка избивал, грабил и облагал чрезмерно высокими пошлинами всех, кто проходил через его замок или рядом с его замком». Уже второй раз на своем пути мы встречали след, который оставил святой король и который нам предстояло потерять в Эгморте.

Пока мы изучали эти исторические развалины, над которыми парил в грозовых тучах сокол, несколько дождевых капель упало на землю и послышались громовые раскаты; это предупреждение заставило нас поспешить и снова отправиться в дорогу; но с таким дилижансом, как наш, темнота и ливень застали нас несколько далековато от Баланса. Однако неудобство доставлял только дождь, так как мы ехали по дороге для экипажей и ни малейшей опасности сбиться с пути у нас не было, а потому мы примирились со своей участью. Мы стойко переносили дождь до той минуты, пока не заметили маленький кабачок и поспешили в нем укрыться.

Его заполняли посетители, которые, как и мы, были застигнуты грозой и спокойно ее пережидали, воздавая должное довольно приятному на вид местному белому вину. Промокшие до нитки и курясь с головы до ног, мы с Жаденом переглядывались, решая, стоит ли нам последовать их примеру. Вино Эрмитажа, выпитое нами сегодня утром на самом холме, мало располагало к трактирному пикету. Однако, по мере того как исчезала сырость, пропитавшая нашу одежду насквозь, нас стала охватывать потребность подкрепиться. И потому мы решили попросить у нашей хозяйки, как из необходимости, так и чтобы отплатить ей за гостеприимство, ломоть хлеба, полагающегося сыра и бутылку местного вина: все это было подано нам в ту же секунду.

В затруднительных обстоятельствах, подобных тому, в каком мы оказались, именно Жаден всегда жертвовал собой; он наполнил свой стакан наполовину, поднес его к свету, покрутил минуту, разглядывая со всех сторон, и, вполне удовлетворенный осмотром, уже с большим доверием поднес стакан к губам. Что касается меня, то я следил за всеми его движениями с беспокойством человека, который, не выставляясь вперед, тем не менее должен был разделить удачу или невезение своего спутника. На глазах у меня Жаден в полном молчании отпил первый глоток, потом второй, третий и, наконец, осушив стакан, наполнил его снова; все это он проделал, не произнеся ни слова и со все возрастающим изумлением, в котором сквозило своего рода благоговение и признательность; затем он повторил пробу, приняв те же меры предосторожности и закончив с тем же видимым наслаждением.

— Ну, и как? — поинтересовался я, все еще ожидая оценки.

— Истинное счастье пребывает в лоне добродетели, — серьезным тоном ответил мне Жаден, — мы добродетельны, и Бог нас вознаграждает: отведайте-ка этого вина!

Я не заставил себя просить дважды, протянул свой стакан и выпил его содержимое с той добросовестностью, какую требовали обстоятельства.

— Что вы на это скажете? — продолжал Жаден с удовлетворением человека, который первым обнаружил нечто хорошее и этой находкой доставил радость своему товарищу.

— Скажу, что хозяйка ошиблась штабелем или бочкой и дала нам к хлебу и сыру вино по пять франков за бутылку, что кажется мне необычной и неуместной роскошью.

— Эй, матушка! — позвал ее Жаден.

— Обождите, сударь, — откликнулась хозяйка, — я занята тем, что вытаскиваю своего кота из пасти вашей собаки!

— Милорд! Ах ты разбойник! — вскричал Жаден, поднимаясь из-за стола. — Ну погоди, негодяй! Ты не понимаешь, где ты находишься! Из-за тебя, мерзавца, нас отсюда прогонят!

В эту минуту, облизываясь, появился Милорд. Кот был мертв; хозяйка шла следом за псом, волоча покойника за хвост.

— Да, быстро он управился! — сказала она. — Погляди, муженек, на нашего бедного Мистигри!

Мы ожидали страшной бури и с беспокойством переглядывались.

— Подумаешь! — пробурчал хозяин, даже не повернув головы и продолжая греть ноги и пускать клубы дыма из своей трубки. — Выбрось своего подлюгу-кота за дверь! Он всегда ел только сыр, а не мышей. Иди-ка сюда, песик, — продолжал он, лаская Милорда, — и если ты найдешь в доме других котов, я тебе их отдам!

— Знаете, — сказал я, обращаясь к Жадену, — мы с вами оказались на земле обетованной, дорогой друг; и если вы мне доверяете, мы запасемся здесь вином и котами.

— Да, — промолвил Жаден, — вот только надо бы узнать, во что нам все это обойдется.

— Господа меня звали? — подошла к нам хозяйка, вернувшаяся после погребения своего животного.

— Да, голубушка, мы хотели бы узнать, сколько стоит ваше вино и сколько стоит ваш кот.

— Вино, сударь, стоит пять су за бутылку.

— А кот?

— Кот?.. Ну, дайте служанке сколько сами захотите.

— Да где мы находимся? — воскликнул я. — Нам следует воздвигнуть здесь жертвенник богам!

— Вы находитесь в Сен-Пере, добрые господа!

— В Сен-Пере! Ну что ж! Тогда извольте принести нам жаркое, яичницу, что-нибудь на ужин и еще две бутылки.

За три франка, включая расплату за кота, мы получили одну из самых прекрасных трапез, отведанных нами в жизни.

В Париже один только Мистигри обошелся бы нам вдвое дороже; правда, его нам подали бы, по всей вероятности, в качестве фрикасе из кролика.

В десять часов мы весело пустились в путь и через двадцать минут прибыли в Баланс.

БАЛАНС

Хотя Баланс, как и Вьенн, возник во времена глубокой древности — ибо, по словам Андре Дюшена из Турени, автора книги «Древности городов, замков и наиболее примечательных мест Франции», этот город был создан за пятнадцать столетий до Рождества Христова, — все же его современная история затмевает память о событиях древности. Живший в Балансе младший лейтенант Бонапарт заставляет забыть о полководце Цезаре, папе Пие VI, умершем в этом городе, и императоре Константине, захватившем его.

Насколько я помню, в 1788 году, находясь в Аяччо, Бонапарт получил свидетельство на право занять должность младшего лейтенанта в Лаферском артиллерийском полку, стоявшем гарнизоном в Балансе. Он отправился туда и, чтобы облегчить семейные трудности, взял с собой своего брата Людовика, которого он обучал математике. Прибыв на место назначения, он снял в доме № 4 по Большой улице, расположенном напротив магазина книготорговца Марка Аврелия и принадлежавшем мадемуазель Бо, комнату для себя и мансарду для своего брата.

Бонапарт жил тогда очень уединенно, проводя большую часть дневного времени в магазине Марка Аврелия, принявшего молодого лейтенанта очень дружелюбно и предоставившего всю свою книжную лавку в его распоряжение. Вечерами Бонапарт встречался с двумя-тремя друзьями: г-ном Жосленом, отставным офицером, г-ном де Монта-ливе, ставшим позднее пэром Франции, и г-ном Тарди-вом, бывшим аббатом конгрегации святого Руфа.

В доме у г-на де Тардива Бонапарт познакомился с молодой девушкой и страстно влюбился в нее. Ее звали мадемуазель Грегуар дю Коломбье, и она была если и не из богатой, то весьма зажиточной семьи. Бонапарт уже тогда следовал тем твердым убеждениям, какие он сохранил на троне; вот почему, едва ощутив, что мадемуазель Грегуар одобряет его чувства, он решился на весьма смелый в его положении шаг и попросил ее руки.

К несчастью для Бонапарта, он имел соперника, более предпочтительного, с точки зрения если и не мадемуазель Грегуар, то ее семьи; этого соперника звали г-н де Бресьё. Родители мадемуазель Грегуар ничуть не колебались в выборе между дворянином, уже занимавшим высокое положение, и младшим лейтенантом, которому еще предстояло сделать карьеру. Бонапарт был отвергнут, и мадемуазель Грегуар стала г-жой де Бресьё.

Это было особенно тяжело для молодого Наполеона, ибо, если верить историческим анекдотам, какие всегда появляются там, где оставили след великие судьбы, он предчувствовал свое будущее. Однажды, прогуливаясь в обществе нескольких своих молодых товарищей, он подал три франка нищенке, и одетая в лохмотья пророчица пожелала ему корону Франции. Офицеры расхохотались, услышав чрезмерную благодарность, один Бонапарт остался серьезен, и, поскольку эта серьезность лишь усилила общее веселье, будущий властитель заметил: «Господа, я стою больше, чем какой-нибудь свинопас, а ведь Сикст Пятый стал папой».

В другой раз, когда Бонапарт занимался с пяти утра в своей маленькой комнате, к нему вошел полковой хирург г-н Пармантье, чтобы поговорить с его братом Людовиком. Бонапарт взял свою саблю и ножнами постучал в потолок. Несколько минут спустя явился полусонный Людовик. «Ах ты лентяй! — накинулся на него Наполеон. — Неужели тебе не стыдно просыпаться так поздно?» — «Вот ты меня бранишь, — возразил ему Людовик, — а ведь это я должен на тебя сердиться, потому что ты оторвал меня от совершенно восхитительного сна; мне снилось, что я был королем». — «Ты, королем?! — промолвил Бонапарт. — Ну тогда я был императором?»

Три года Бонапарт пробыл в Балансе и уехал оттуда, задолжав своему пирожнику г-ну Кориолю три франка и десять су.

Несмотря на изменения, произошедшие с его именем и его положением, Наполеон не забывал Баланс, хотя, став императором, ни разу больше туда не приезжал. Долги сердца и кошелька были оплачены им с лихвой, включая долг пирожнику Кориолю. Мадемуазель Грегуар, ставшая г-жой Бресьё, была приглашена чтицей к матери императора; ее муж получил титул барона и стал главным управляющим лесного ведомства, а ее брат был назначен префектом Турина; что же касается Марка Аврелия, то на этот счет существует памятная история другого рода.

Седьмого октября 1808 года, во время встречи в Эрфурте, когда Наполеон сидел за столом вместе с императором Александром, королевой Вестфальской, королем Баварским, королем Вюртембергским, королем Саксонским, великим князем Константином, князем-примасом и принцем Вильгельмом Прусским, разговор зашел о Золотой булле, которая вплоть до учреждения Рейнской конфедерации служила сводом законов и правил для выборов императоров; князь-примас, чувствовавший себя в этом вопросе очень уверенно, начал вдаваться в подробности этой буллы, которую он, между прочим, отнес к 1409 году.

— По-моему, вы ошибаетесь, господин князь, — прервал его Наполеон. — Если память мне не изменяет, эта булла была провозглашена в тысяча триста пятьдесят шестом году, в царствование императора Карла Четвертого.

— Ваше величество, вы правы! — воскликнул князь-примас, напрягая свою память. — Но каким образом вы так точно запомнили дату провозглашения буллы? Если бы речь шла о какой-нибудь битве, это удивило бы меня меньше.

— Хотите ли вы, чтобы я сказал вам в чем секрет этой памяти, которая вас удивляет, господин князь? — спросил Наполеон.

— Ваше величество доставит мне этим огромное удовольствие.

— Так вот, — продолжал император, — да будет вам известно, что, когда я был младшим лейтенантом артиллерии…

Это начало вызвало столь заметное изумление и любопытство знатных гостей, что Наполеон на минуту прервал свою речь, но, видя, что вскоре все смолкли и приготовились его слушать, с улыбкой продолжал:

— Итак, повторяю, когда я имел честь быть младшим лейтенантом артиллерии, я провел три года в гарнизоне Баланса; я не очень любил общество и жил весьма уединенно. По счастливой случайности, напротив моего дома жил просвещенный и очень любезный книготорговец, предоставивший в мое распоряжение весь свой магазин. За время моего пребывания в главном городе Дрома я прочитал и перечитал два-три раза все книги, какие у него были, и из того, что было прочитано мною в тот период, я ничего не забыл, даже дату Золотой буллы.

Как мы уже сказали, Наполеон ни разу в течение своего царствования не приезжал в Баланс, но проследовал через него после своего отрешения от власти, когда его везли на остров Эльбу комиссары четырех великих держав.

Еще одно памятное событие в истории Баланса, о котором мы уже упоминали, — смерть в этом городе 20 августа 1799 года папы Пия VI. Как и у Наполеона, у него был необычайный жизненный путь, один конец которого теряется в годах безвестности, другой — в годах неволи.

Анджело Браски родился в Чезене 27 декабря 1717 года; в восемнадцать лет он покинул свой родной город, чтобы попытать счастья в Риме, — доверчивый, каким свойственно быть в таком возрасте, красивый, напичканный знаниями и с пустым кошельком. Едва прибыв в Рим, он отправился с рекомендательным письмом к другу своего отца. Тот в избитых выражениях пообещал оказать ему содействие, как это говорят всем, а как только дверь за молодым человеком закрылась, больше о нем не вспоминал.

На следующий день кардинал Руффо и покровитель юного Анджело Браски прогуливались вместе на холме Пинчо; молодой человек пересек им дорогу и поздоровался с ними.

— Что это за юноша? — поинтересовался кардинал.

— Бедняк, — ответил покровитель, — который явился в Рим, рассчитывая на Провидение, и у которого в ожидании дня, когда оно о нем вспомнит, в настоящую минуту вряд ли найдется в кармане больше одного пиастра.

На следующий день — такая же прогулка, такая же встреча и такой же поклон.

— Черт возьми! — воскликнул Руффо. — Мне любопытно было бы узнать, насколько вы ошиблись в оценке состояния этого славного молодого человека.

— Не угодно ли вашему преосвященству самолично взглянуть на дно его кошелька? — засмеялся спутник кардинала.

— Да, подзовите его! — ответил кардинал Руффо.

— Браски! — подозвал своего подопечного покровитель.

Молодой человек приблизился.

— Браски! Монсеньер кардинал Руффо желает знать, сколько денег было у вас вчера, когда мы вас встретили, и сколько их осталось сегодня?

— Я бы отказался делать такое признание любому, кто не является священником, — отвечал Браски, — ибо оно весьма похоже на исповедь; но что касается вашего преосвященства, монсеньер, это совсем другое дело. Вчера у меня был один пиастр, сегодня осталось семь паоло.

— На сколько же еще дней вам хватит этих семи паоло? — поинтересовался Руффо.

— Дня на два, монсеньер, — весело ответил Браски, — а два дня — это целая вечность.

— Но в конце концов это время пройдет, и что тогда с вами будет?

— Не знаю, монсеньер; Бог позаботится об этом.

— И вы непоколебимо в это верите? — засмеялся Руффо.

— Всей душой, — ответил Браски.

— И вы уверены, что не умрете с голоду?

— Уверен.

— В вас столько веры, что я начинаю разделять вашу убежденность, — заметил Руффо. — Пойдемте со мной.

— Я к вашим услугам, монсеньер!

Спустя два часа Анджело Браски был водворен в Ватикане в качестве секретаря папы Бенедикта XIV, который через год назначил его аудитором, а вскоре — казначеем Апостольской палаты, на должность, неизбежно приводящую к кардинальскому сану. В самом деле, как только Реццонико умер, Браски получил шапку кардинала из рук Климента XIV; а когда в свой черед скончался этот папа, именно мальчишка-бедняк из Чезены, явившийся в Рим с одним пиастром в кармане, 15 февраля 1775 года под именем Пия VI наследовал ему как духовный владыка христианского мира.

Как мы видим, Пий VI вступил в понтификат во времена, чреватые бурями: все горизонты были затянуты черными тучами. Иезуитов, орден которых пытались реформировать и которые пожелали «быть такими, какими они были, или не быть вообще», упразднил Ганганелли; Америка обрела с помощью Франции независимость от Англии; император Иосиф II объявил себя главой философов; Неаполь готов был отказаться от изъявления безусловной верности Риму; вся земля содрогалась, и троны шатались.

В эти сумрачные часы затишья, предшествовавшие страшным бедствиям, Пий VI сумел многое сделать: он превратил Ватикан в великолепный Музей, посещаемый ныне представителями художественного мира всех народов; он расчистил гавань Анконы и руководил строительством освещающего ее маяка; он пристроил к собору святого Петра великолепную ризницу; он восстановил Квиринальский обелиск; наконец, он продолжил грандиозное начинание, оставленное Римской республикой в наследство императорам, а императорами — папам: осушение Понтийских болот. Благодаря этим громадным работам, Аппиева дорога, это чудо римского мастерства, была освобождена от завалов, под которыми она оказалась. Был прорыт канал, и стоячая вода была отведена по нему в озеро Фольяно. Двенадцать тысяч арпанов земли были возвращены для пастбищ и выращивания зерна. Посреди этой территории, отвоеванной человеческой волей у природы, уже должен был встать целый город, как вдруг разразилась Французская революция, повлекшая за собой гражданское устройство духовенства, что разрушало все звенья церковной иерархии. От священников потребовали присяги на верность этому устройству. Из ста тридцати восьми епископов только четверо подчинились этому требованию, а из шестидесяти четырех тысяч рядовых священников шестьдесят две тысячи пятьсот отказались это делать. Такое сопротивление должно было найти и, естественно, нашло поддержку в Риме, а папское послание стало той электрической цепью, по которой молния достигла Ватикан. 13 января 1793 года французский консул в Риме получил приказ поместить над своей дверью и дверью Академии эмблему свободы. Этот приказ, переданный ему майором Флоттом и комиссаром Юго де Басвилем, был им выполнен. Народ начал роптать. Юго и Флотт, с трехцветными кокардами на шляпах, сели в карету и поехали в ряду других экипажей по улице Корсо. При виде их ропот толпы перешел в гул; оба комиссара ответили ей презрительными словами. Волнение усилилось, раздались угрожающие выкрики, а в Риме за угрозами немедленно следуют действия. Карету комиссаров опрокинули. Флотту удалось скрыться; Басвиль попытался защищаться, но тут между ногами нападавших на него людей проскользнул цирюльник и бритвой распорол ему живот. Республика должна была отомстить за это убийство.

Мщение медлило: нашим войскам понадобилось три года, чтобы дойти до Рима, так как на пути к нему были Мантуя, Арколе и Лоди. Наконец, Бонапарт, который за шесть лет до этого, начиная свое поприще, покинул город, где папе Пию VI предстояло через три года завершить свой жизненный путь, расположился лагерем перед Римом, как до этого поступали Бренн, Ганнибал, Аларих и коннетабль де Бурбон. 19 февраля 1797 года в Толентино был подписан мир, налагавший на Рим контрибуцию в размере тридцати одного миллиона, предписывавший ему поставку тысячи шестисот лошадей и отнимавший у него часть Романьи; поскольку новые победы призывали Бонапарта в Тироль, генерал Виктор с пятнадцатитысячным войском был оставлен в Анконской марке, чтобы наблюдать за выполнением условий договора.

В это время произошло убийство Дюфо, убийство, потребовавшее еще одного отмщения. Это второе отмщение пришло гораздо быстрее и было много страшнее, чем первое. Бертье принял командование армией и 29 января 1798 года в свою очередь встал лагерем под стенами Рима, а через семнадцать дней вступил в него вместе с Массена. Месяц спустя Пий VI, взятый под стражу, был вывезен через ворота Ангела; ему было тогда восемьдесят лет.

Не выбрав еще края, куда ей следовало отправить своего узника, Директория препроводила папу сначала в Сиену, но разразившееся там землетрясение заставило перевезти его во Флоренцию. Однако в начале 1799 года, когда русская и австрийская армии стали угрожать Италии, папу, несмотря на то что он был парализован, перевезли в Парму, из Пармы — в Турин, из Турина — в Бриансон, а из Бриансона — в Баланс, где он и умер 27 августа. Во время этого пути папе, тело которого было покрыто язвами, пришлось на носилках, среди снегов, преодолевать перевал Мон-Женевр. 14 июля папу привезли в город, где ничего не было подготовлено к его прибытию. Его отвезли в губернаторский дворец и, пока ему готовили спальню, уложили на террасе. Тогда он открыл глаза, которые почти все время были у него закрыты, и, увидев восхитительный пейзаж, простиравшийся перед ним, приподнялся на носилках и воскликнул: «О с he bella vista![28]»

Между тем болезнь понтифика быстро развивалась и страдания мученика близились к концу. 20 августа сильная рвота дала знать, что паралич достиг его внутренностей. Понимая, что конец его близится, Пий VI попросил у архиепископа Коринфского предсмертного причащения; когда его причащали, он сидел в кресле, в своем торжественном облачении, одна рука его была прижата к груди, а другая лежала на святом Евангелии. 28 апреля тот же архиепископ Коринфский его соборовал. К полуночи сердцебиение папы стало таким частым, что никаких сомнений в состоянии его святейшества не оставалось. Архиепископ Коринфский, до этого причащавший и соборовавший его, дал ему папское отпущение грехов. И тогда, сделав последнее усилие, Пий VI приподнялся и, умирая, благословил мир, который он покидал. Через несколько часов он скончался.

Час спустя некий человек в коричневом сюртуке, кожаных штанах, сапогах с отворотами, опоясанный трехцветным шарфом, вошел в комнату усопшего, приблизился к его кровати, поднял простыню, покрывавшую мертвое тело, убедился, что папа в самом деле скончался, созвал слуг, сопровождавших Пия VI, сел за стол, извлек из кармана чернильницу, бумагу, перо и составил следующий протокол, который потом был передан в архивы мэрии:

«Сегодняу 12 фрюктидора VII года Французской республики, в три часа пополудни ко мне, Жану Луи Шово, члену городского совета Баланса, которому вменено в обязанность удостоверять рождения, браки и смерти граждан, явился г-н Жозеф Спина, архиепископ Коринфский, в сопровождении г-на Жана, священника сорока лет, г-на Жерома Фонти-виу тоже священника, и г-на Карачоло, по имени Иннико, священника тоже примерно сорока лет, тогда как вышеназванному Фонтиви шестьдесят четыре года, все четверо проживающие в Балансе, в доме, примыкающем к цитадели, и состоявшие при названном далее умершем, и сообщили мне, что Жан Анж Браски, Пий VI, папа римский, умер сегодня в час двадцать пять минут ночи, в вышеуказанном доме, в возрасте восьмидесяти одного года, восьми месяцев и двух дней. После этого сообщения, удостоверенного заявителем и свидетелями, я тут же направился в вышеуказанный дом, е сопровождении представителей центральной администрации, комиссара исполнительной директории и двух членов муниципальной администрации; прибыв туда, мы, упомянутые государственные служащие и вышеуказанные городские чиновники, призвали гражданина Дювова, врача, и гражданина Видаля-отца, главного врача городской военной богадельни, и они, осмотрев вышеназванного Браски, Пия VI, подтвердили нам факт его смерти, по поводу чего я составил в присутствии коменданта города и мирового судьи кантона установленный законом документ и подписал его вместе с ними. Присутствовали вышеназванные представители законных властей, упомянутые врачи, заявитель и свидетели; составлено секретарем указанного города, гражданином Ду, в Балансе, в ратуше в нижеуказанные день, месяц и год. Заверено подписями».

Таково слово в слово свидетельство о смерти двести пятьдесят четвертого преемника святого Петра. Во всех архивах нашей истории есть, вероятно, всего лишь один документ, который можно сравнить с этим, — это протокол смерти Людовика XVII, преемника святого Людовика.

Таким образом, Франция была призвана преподать народам урок одновременного унижения двух властей — светской и духовной, на которых до той поры зиждился общественный строй половины мира.

Водил нас по Балансу, показывая город, г-н Делакруа, ученый-археолог, автор превосходного обзора истории и древностей департамента Дром[29]. Избрав для нашего осмотра города хронологический порядок, он привел нас сначала к наклонной башне, которую народное предание относит к третьему веку и которая, сколь бы новой она тогда ни была, склонилась перед святыми Феликсом, Фортунатом и Иренеем — идущими на казнь христианами — и с тех пор чудесным образом застыла в поклоне, в память об их мученичестве; затем нам был показан кафедральный собор, некогда посвященный святому Корнелию и святому Киприану, а теперь — святому Аполлинарию; он был освящен 5 августа 1095 года папой Урбаном II, направлявшимся в Клермон, где проходил собор, на котором было принято решение о первом крестовом походе; об этом свидетельствует следующая латинская надпись:

«Anno ab incornatione Domini millesimo nonagesimo quinto, indictione secundo nonis Augusti, Urbanus papa secundus, cum duodecim episcopis, in honorem beatae Maria* virginis, et sanctorum martyrum Cornelii et Cypriani, hanc ecclesiam dedicavit[30]».

Именно в этом кафедральном соборе был установлен памятник папе Пию VI. Вначале его сердце, положенное в урну, было помещено в цитадель, а его тело — погребено на общем кладбище; однако, согласно постановлению, которое 30 ноября 1799 года принял совместно с двумя своими коллегами по начавшемуся консульству Бонапарт, было решено, «что следует воздать погребальные почести старцу, который заслужил уважение своими несчастьями и который, если и был короткое время врагом Франции, то лишь поддавшись злокозненным советам тех, кто находился рядом с ним в его старости; исходя из того, что это подобает достоинству французской нации и сообразуется с ее мягкосердечием, необходимо оказать знаки уважения тому, кто занимал один из главнейших постов на земле и т. д. и т. п.»

В соответствии с этим решением тело Пия VI было эксгумировано, и, странное дело, проводил эту эксгумацию протестант, который возвел над гробом небольшой каменный свод с замурованным входом. Два года спустя конкордат с Бонапартом, на который согласился Пий VII, послужил выкупом за прах его предшественника Пия VI, перенесенный, согласно воле покойного, в собор святого Петра в Риме. Однако урна с его сердцем была передана городу Балансу; чтобы было где поместить ее, пришлось изготовить надгробие: его увенчивает бюст Пия VI, изваянный Кановой.

Выйдя из церкви, мы отправились осматривать небольшое очаровательное сооружение эпохи Возрождения, созданное итальянскими скульпторами около 1530 года и известное под названием «Валансские пандативы». Ученые долгое время спорили по поводу его предназначения; однако сейчас считается установленным, что это склеп семьи Мистраль, зеленые гербы которой с золотыми шевронами и тремя трилистниками украшают свод.

Это не единственное сооружение эпохи Возрождения, воздвигнутое в Балансе этой судейской семьей, ныне угасшей. Особняк, служащий сегодня магазином сыну книготорговца Марка Аврелия, о ком, как мы видели, Бонапарт сохранил столь добрые воспоминания, — это чудо шестнадцатого века, подобного которому нигде, ни во Франции, ни в Италии, я еще не видел. Как уже говорилось, он расположен прямо напротив дома, в котором в течение трех лет жил младший лейтенант из Аяччо.

Мы уже собирались вернуться в дом нашего чичероне, как вдруг в голову ему пришло, что он забыл показать нам еще одно произведение искусства, пройти мимо которого было бы грешно, как говорят итальянцы, поскольку мы настоятельно советуем художникам посмотреть его как весьма любопытное. Оно находится во дворе дома Дюпре, по улице Пероллери, № 35 и показалось нам чудесным образцом простоты в искусстве, драгоценной прежде всего тем, что она сохранила для нас костюмы того времени, когда художник создавал свое произведение, не пытаясь придумывать наряды эпохи, в которой происходит изображаемое им действие.

Представляет оно собой дверь, выходящую во двор и ведущую на лестницу; темой изображения в первой, левой части карниза этой двери служит история Елены, образующей вместе с ее братом Кастором и матерью Ледой спрятанную под вуалью группу, с которой два пляшущих сатира пытаются сорвать покрывала. Мы вынуждены признать, что вовсе не в этой части карниза следует искать образцы костюмов пятнадцатого века; напротив, художник следовал во всех подробностях традициям античности.

Вторая его часть изображает красавца-пастуха Париса в наряде молодого придворного времен Франциска I — в шапочке с перьями, бархатном плаще и шелковых штанах, а за его спиной — Юпитера, избравшего его судьей в споре, который вспыхнул между богинями. Властитель богов держит в руках скипетр, указывающий на его могущество, и облачен в изумительную флорентийскую кирасу, словно вышедшую из мастерской Бенвенуто Челлини. Стоящие перед судьей Венера, Юнона и Паллада, сохранившие на себе из всего наряда лишь чепчики, оспаривают приз за красоту, доставшийся Венере. Наконец, слева от Париса гордо бьет копытом о землю прекрасный скакун и, по-видимому, страстно торопится отвезти красавца-пастуха ко двору царя, его отца.

В третьей части дверного карниза изображено похищение Елены. Любовники убегают столь поспешно, что Парис успел надеть лишь свой шлем, а всю остальную свою одежду волочит за собой на конце копья. Вероятно, ему было довольно трудно в нее облачиться, так как Амур одолжил ему свои крылья, чтобы их бегство было более быстрым и более надежным.

Все эти маленькие фигурки выполнены в восхитительной манере и с изумительным совершенством; обнаружить подобное сокровище оказалось для меня тем более удачей, что оно находится во дворе частного дома и три четверти обитателей Баланса даже не подозревают о его существовании.

Последним мы посетили губернаторский дворец. Там нам показали комнату, где умер Пий VI; сейчас в ней расположена сапожная мастерская гарнизона, и единственным следом от пребывания там римского папы остались четыре крюка под потолком, поддерживавшие балдахин его кровати.

Ливёнь, застигший нас накануне, а также тот, что погода, видимо, приберегла для нас на следующий день, отвратили нас от всякой расположенности к пешим прогулкам. Поэтому мы пустились в поиски какой-нибудь кареты и с огромным трудом сумели собрать вместе кабриолет, лошадь и мальчишку-слугу — двигательную троицу, расстаться с которой за сумму в десять франков в день мы заставили каретника. На рассвете следующего дня, кое-как разместившись в этом экипаже, мы покинули Баланс и, следуя по древней Аврелиевой дороге, проложенной между Арлем и Реймсом, направились в Монтелимар.

Мы прибыли туда поздно ночью и принялись стучать в ворота гостиницы; нам открыл конюх, все лицо которого было залито кровью. За час до этого его ударила копытом лошадь и рассекла ему лоб. Мы спросили его, почему, находясь в таком состоянии, он не лежит на кровати, обмотав голову повязкой.

— Ну, а кто за меня будет делать мою работу? — ответил он на наш вопрос.

— Но, раз у вас рана кровоточит, надо, по крайней мере, ее промыть и наложить на нее повязку, — заметил я.

— Да полноте! — беспечно воскликнул он. — Это пустяки: если ветерок подует, все сразу высохнет.

Парижанин, случись с ним такое, не выходил бы из своей комнаты целый месяц. Это дало мне новое доказательство того, что боль — ощущение относительное, зависящее от нервной возбудимости, и что восприятие ее не совпадает у двух различных людей, даже если раны у них одинаковые.

Именно в этом маленьком городке, древнем Акунуме римлян, получившем от своего тевтонского завоевателя Адемара название Монтилиум Адемарис, которое современные обитатели города переделали в Монтелимар, мы стали замечать, что приближаемся к Югу, и видно это было по памяти о 1815 годе, еще свежей и кровоточащей.

Человек лет тридцати — тридцати пяти, с лицом южанина, описывал на своем местном наречии, едва понятном для нас, одну из сцен тогдашней резни. Имена Симона Рябого, Пуантю, Рокфора, Трестайона то и дело слетали с его губ. Собеседники слушали его, по-видимому, с огромным вниманием, время от времени посмеиваясь над подробностями, то жуткими, то забавными. Насколько мы могли понять, речь шла о страхе, испытанном неким федератом по имени Кайе из Кадруса, который вместе с рассказчиком был в Авиньоне в один из дней, когда опустевший и немой город оказался во власти убийц. Сцена разыгрывалась в трактире, где рассказчик, Кайе Симон и некто третий пили за одним столом. В какой-то момент последний из них, поднеся ко рту стакан с вином, заметил на площади старуху, поднесшую чашку бульона императору, когда его провозили через город на остров Эльбу. Он отставил стакан, взял карабин, прицелился и выстрелил, но промахнулся и вместо женщины убил проходившего по другой стороне улицы человека. «Неповоротливая свинья!» — воскликнул он, ставя карабин и опорожняя стакан. Таково было единственное надгробное слово, прозвучавшее над покойным, который остался лежать на площади до самой ночи, поскольку никто не осмеливался его подобрать. По словам рассказчика, зубы федерата стучали как кастаньеты; человек с карабином заметил это. «А ну-ка, федерат, обними меня!» — сказал он, сам его обнимая. Кайе, тронутый этой честью, пожелал оплатить счет, но тот, другой, поднялся и заявил, что это ему следует ставить выпивку. Не желая сердить собеседника, Кайе не стал настаивать, а человек с карабином тем временем сказал трактирщику, что он берет расходы на себя. В конечном счете за все заплатил трактирщик.

Мы с Жаденом сидели в огромной полутемной зале, у камина, а в нескольких шагах от нас четыре человека чокались при свете тусклой свечи своими стаканами и, смеясь, говорили об убийствах, смерти и крови, обнажая в улыбке свои белые и хищные зубы южан, словно вырванные из челюстей ягуара. Мы вступили на горячую и изнывающую от жажды землю, почва которой так быстро впитывает кровь; ни эта земля, ни ее обитатели не были еще нам знакомы, и эта полуиспанская, полусарацинская натура, требующая длительного изучения, чтобы быть понятой, впервые предстала перед нами. Впечатление было странное. Разумеется, нам нечего было бояться, да мы ничего и не боялись, но невольно рука Жадена потянулась к ружью, а моя — к карабину; расположившись же в своей комнате, по соседству с четырьмя путниками, мы проверили, в порядке ли наше оружие, и поставили его рядом с кроватью.

На следующий день на нас с Жаденом снова посыпались исторические анекдоты о Наполеоне. Как-то раз Бонапарт, оказавшийся в опале после осады Тулона, проезжал Монтелимар вместе со своим братом Жозефом и остановился там, привлеченный красотой местности. В то время он всей душой стремился к покою. На смену его порывам воина пришли замыслы земледельца: солдат решил стать пахарем. Он поинтересовался, не продается ли поблизости какая-нибудь усадьба. Его адресовали к г-ну Грасону, и тот повез его в деревню Босерре, что на местном наречии соответствует слову «Босежур». Ему показали наполовину замок, наполовину ферму, которая давала ежегодно около двух тысяч франков дохода и за которую просили сорок тысяч франков. Поскольку сделка явно была выгодной, Бонапарт тут же за нее ухватился, отправился к нотариусу, занимавшемуся продажей усадьбы, и начал с того, что предложил за нее тридцать пять тысяч франков.

— Не стоит торговаться, — заметил нотариус, — поскольку усадьбу и так продают почти даром; ведь если бы не одно обстоятельство, уменьшающее ее цену, с вас запросили бы не менее шестидесяти или семидесяти тысяч франков.

— И что это за обстоятельство? — поинтересовался Бонапарт. — Мне следует о нем знать, прежде чем обсуждать сделку, ведь, в конце концов, оно может стать для нее непреодолимой помехой.

— О нет, нет, сударь, — ответил нотариус, — не следует опасаться! Вы же не местный, и оно должно быть для вас совершенно безразлично.

— Но все-таки, можно узнать, в чем дело?

— Разумеется: дело в том, что в усадьбе произошло убийство.

— И кто его совершил?

— Некто по имени Бартелеми.

— А кого он убил?

— Своего отца.

— Отцеубийство?! — прошептал Бонапарт, бледнея. — Никогда! Никогда! Уйдем отсюда, Жозеф, уйдем!

Несмотря на все настояния нотариуса, пытавшегося их удержать, молодые люди спешно вернулись в гостиницу и в тот же вечер, продолжая свой путь, уехали в Париж.

Но что было бы с Францией и Европой, если бы Бонапарт купил Босерре?

ОРАНЖ

Выехав из Монтелимара, мы снова двинулись по следам античной истории. По левую руку от нас возвышался Сен-Поль-ле-Труа-Шато, древняя столица трикастинов. Именно здесь в 153 году от основания Рима, собирая свое войско, останавливался галл Белловез, а четыре столетия спустя этот город пересек Ганнибал со своим войском. Август сделал из него колонию, названную им Августа Три-кастинорум, а Плиний причислил его к латинским городам.

Начиная с Монтелимара становится понятно по виду почвы, что ты вступаешь на территорию Юга. Земля здесь более теплых тонов, воздух более прозрачный, а контуры предметов более отчетливые; однако оливковые деревья, когда-то близко подходившие к этому городу, сейчас появляются только у Пон-Сент-Эспри. Самое первое деревцо этого вида, жалкое и чахлое, своего рода часовой, выставленный на передовом посту, а вернее, обреченный на гибель, пытается выжить в окрестностях Л а-Палю, но его и разглядеть трудно, такое оно хилое и растерзанное в своей вечной борьбе с Севером.

Нам удалось еще засветло добраться до знаменитого моста, принадлежащего наполовину Провансу, наполовину — Лангедоку. Владения Прованса подходят сюда углом. В 1263 году одному монаху приснилось, что он видит языки огня, местами вздымающиеся на Роне. Утром он отправился к настоятелю монастыря Жану де Тьянжу, чтобы рассказать ему о своем сне. Подумав минуту, настоятель истолковал этот сон как данное Господом Богом повеление общине построить мост через Рону. Существовала лишь одна помеха, препятствовавшая исполнению этого повеления Небес: у общины не было ни единого су. К счастью, настоятель был человек находчивый: он послал всех монахов монастыря собирать пожертвования, и каждый из них столь удачно совершил свой обход, что через два года, в царствование Филиппа Красивого, Жан де Тьянж заложил первый камень моста во славу Святой Троицы. Строительство моста Святого Духа, называемого также мостом Огненных Языков, ибо именно они стали причиной его возведения, началось в 1265-м и завершилось в 1307 году. Каждый из его пролетов был наречен и получил собственное название. Сделано это было с той целью, чтобы в случае несчастья (а они происходили нередко, поскольку течение Роны стремительное и бурное), когда судно разбивалось о мост, сразу же можно было указать то место, у какого следует оказывать помощь, и тот пролет, у какого терпит бедствие судно.[31]

Мы пообедали наспех, чтобы успеть до темноты посетить пустынь святого Панкратия, расположенную на вершине холма в трех четвертях льё от Пон-Сент-Эспри. Там была всего одна достопримечательность — колодец, в котором вода находится на уровне Роны, так что брошенный в него камень падает три с половиной минуты, а ведро с водой надо поднимать целый час. Мы ограничилась лишь первым опытом.

На следующий день мы снова пересекли мост и переместились из Лангедока в Прованс, подобно тому как накануне переходили из Прованса в Лангедок. Местность становилась все более пересеченной и живописной: вдали виднелись руины старинных замков Мондрагон и Мор-нас, увенчивающие вершины утесов. Мы посетили замок Морнас, навевающий воспоминания о разыгравшейся там трагедии.

В 1565 году, во времена Религиозных войн, опустошивших Юг, католики вошли в город Морнас и, благодаря внезапному нападению, овладели замком; они перебили гарнизон, а поскольку все это происходило за несколько дней до праздника Тела Господня, некоторые наиболее рьяные из победителей натянули на фасадах своих домов кожу, снятую с тел убитых протестантов. Барон дез'Адре узнал об этом и, руководствуясь желанием не столько отомстить за своих единоверцев, сколько отвоевать крепость, стоявшую на дороге в Марсель, послал Дюпюи де Мон-брёна отбить Морнас. Все наслышаны об этом воине-исполине: обращенный Теодором де Безом, он из ревностного католика, готового убить свою родную сестру за то, что она отреклась от веры, стал столь пылким гугенотом, что возглавил протестантскую армию после барона дез'Адре, когда тот в свой черед стал католиком. После трех дней ужасной осады Монбрён захватил замок и католический гарнизон оказался в его руках. На следующий день туда прибыл барон дез'Адре.

Известно, что у него были раз и навсегда установленные взгляды на то, как следует обращаться с побежденными. Овладевая замком, он заставлял осажденных прыгать вниз с высоты крепостных стен; одерживая уже победу в открытом поле, он вешал пленников на ближайших к месту битвы деревьях. В данном случае условия для расправы были просто великолепными — помимо стен высотой в тридцать футов, здесь был еще утес высотой в двести футов, так что с выбором способа казни не было и минутного затруднения. Дез'Адре выстроил весь гарнизон на верхней площадке крепости и заставил всех несчастных побежденных, от первого до последнего, броситься с высоты. Все они разбились о скалы, образующие основание холма, и только один изловчился зацепиться за смоковницу, росшую в расщелине. Дез'Адре приказал сбросить ему веревку и помиловал его. Потом, не имея возможности охранять крепость и никоим образом не желая оставлять ее протестантам, он подорвал ее в нескольких местах, подведя к ней подкопы.

Прибыв в Морнас, мы стали искать дорогу, по какой можно было взобраться наверх, до самых развалин этого орлиного гнезда, видневшегося на вершине утеса. Местные жители указали нам тропинку, ведущую туда из города, и мы начали взбираться по склону холма, на котором располагался замок. Преодолев примерно треть подъема и находясь почти рядом с церковью, мы стали шагать по каменным обломкам, скатывавшимся вниз по склону и покрывавшим территорию около четверти льё. Посреди этого беспорядочного скопления камней жители Морнаса расчистили небольшие прямоугольные участки земли и засадили их виноградными кустами; собранные же с этих участков камни сами собой образовали вокруг них ограду. Наконец, через полчаса утомительного пути по этому осыпающемуся под ногами покрытию, мыдобрались до главного двора крепости, где еще виднелись бойницы. Наше появление в этих столь редко посещаемых развалинах вызвало переполох среди завладевших ими пернатых обитателей. С пронзительными криками разлетались во все стороны ястребы и пустельги. Я выстрелил в одну из этих птиц, но промахнулся; однако бедная неясыть, спокойно спавшая под сводами, пробудилась от звука выстрела, медленно и бесшумно взлетела, а затем, ослепленная светом, наткнулась на стену и упала возле нас. К счастью для нее, Милорд был занят чем-то в другой стороне и это спасло ей жизнь.

Невозможно представить себе картину, более связанную с историей и более величественную, нежели та, что открылась нашему взору сквозь проломы в этих развалинах: на востоке — вершины Приморских Альп; на севере — Баланс, оставленный нами два дня назад; на юге — Авиньон, куда мы рассчитывали попасть на следующий день; на западе — равнины Лангедока до самой горы Лозер. Узнаете ли вы то место, где находился стан Белловеза, собиравшего свои войска для вторжения в Италию? Узнаете поле сражения, на котором консул Цепион, нагруженный золотом Толозы, и его соратник Гн. Маллий оставили лежать восемьдесят тысяч римлян и сорок тысяч рабов и слуг, порубленных саблями и топорами амбионов и кимвров? Узнаете Рокмор, близ которого Ганнибал перешел Рону, чтобы сразиться с римлянами при Требии, Тразиме-не и Каннах? И наконец, узнаете Оранж, куда с триумфом вступил Домиций Агенобарб на одном из тех слонов, что обеспечили ему победу? А затем, отыскав на горизонте эти места, напоминающие о великих деяниях, разве не любопытно остановить свой взгляд на следах другой цивилизации и другой эпохи, стать свидетелем медленной и долгой борьбы десятилетий с безлюдными, необитаемыми развалинами и услышать порой, как среди окружающей их мертвой тишины падает камень, глухим и торжественным эхом возвещая о победе времени?

В Морнасе по речи местных жителей начинаешь явственно ощущать, что ты приближаешься к Югу. Уже в Балансе выговор окрашивается легким акцентом, в Монте-лимаре он портится сильнее, а в Ла-Палю становится невразумительным. Спустившись в деревню, мы встретили на постоялом дворе англичанина, который, зная семь языков, был вынужден, чтобы заказать себе пару свежих яиц, присесть в уголке и закудахтать как курица-несушка.

Не рассчитывая на собственную мимику в такой степени, чтобы заказать обед, который требовали наши желудки, мы предпочли набраться терпения и отложить трапезу до прибытия в Оранж.

Однако, как мы ни спешили, нам удалось попасть туда только к ночи, что было для нас весьма огорчительно, так как мы знали, что именно в Оранже можно увидеть дошедшие до наших дней великие памятники римской цивилизации в Галлии: прекрасно сохранившуюся триумфальную арку, театр с немалым количеством уцелевших фрагментов, позволяющих восстановить его в своем воображении; наконец, руины цирка и амфитеатра, свидетельствующие о том, что Оранж был первостепенной римской колонией. Интерес к археологии подтолкнул нас к весьма неосмотрительному шагу: остановиться в гостинице, расположенной как можно ближе к триумфальной арке, чтобы на следующий день отправиться к ней сразу же после своего пробуждения.

У нас не было никаких рекомендательных писем к кому бы то ни было в этом городе, и мы никого здесь не знали; так что мы просто-напросто спросили обслуживавшего нас парнишку, нет ли тут какого-нибудь гостеприимного знатока древностей, который бы любезно согласился показать нам на следующий день город. Он назвал нам г-на Ножана. Поскольку даже в провинции час для визита был вполне подходящий, мы, переодевшись с дороги, в сопровождении конюха, вызвавшегося быть нашим провожатым, рискнули появиться в доме этого любителя древностей.

И мы не напрасно прониклись братским доверием к нему. Господин Ножан принял нас с такой любезностью, на какую мы и не смели надеяться; он тотчас же провел нас в свой кабинет, заполненный медалями, античными произведениями искусства и погребальными урнами: эти урны были найдены в гробницах древних римлян, и в них еще находился прах, для хранения которого они предназначались. Мы просидели у г-на Ножана до десяти часов вечера, и, покидая его, я получил материал для работы на добрую половину ночи.

Выше уже было рассказано, как римлян призвали в Галлию; всем известно, как Цезарь по завершении своих побед начал ее колонизацию. Тиберий Нерон, отец императора Тиберия, по приказу Цезаря должен был повести легионы в главные города Галлии и разместить их там. Он заполнил войсками Арль, Нарбон и, возможно, Оранж, если верить надписи на медали, приведенной Гольциусом и заимствованной у него отцом Ардуэном; эта надпись гласит, что Нерон привел в Оранж тридцать третью когорту второго легиона. Так вот, если бы это был император Нерон, то на медали выбили бы не только его имя, но и его изображение; напротив, так как на ней стоит только имя, это указывает на то, что мы имеем дело с квестором Нероном. Итак, примерно за сорок пять лет до Рождества Христова старинный галльский город латинизировался и изменил свое кельтское название Араинон на римское Аравзион.

Новые колонисты не замедлили убедиться, что местонахождение Аравзиона у самой границы с воконтиями, союзниками не слишком верными, если судить по речи Цицерона в защиту Фонтея, а также преимущество, которое давало городу его расположение на возвышенности, господствующей над Роной, делали его чрезвычайно ценной военной крепостью и опорой колонизации. И вот тогда, чтобы заставить жителей примириться со своим владычеством, завоеватели, согласно принятой у них политике, построили в Оранже цирки, театры, арены, акведуки, что привело в восхищение новых римских граждан и внушило им благодарность по отношению к Риму — их приемному отцу. Что касается триумфальной арки, то, по всей вероятности, к тому времени, когда Цезарь ее увидел, она уже простояла почти целый век; по крайней мере это можно утверждать, если из трех возможных объяснений выбрать наиболее известное, а именно, что арка была воздвигнута в ознаменование победы Домиция Агенобарба. Две другие версии приписывают арку: одна — Марию, другая — Цезарю. Археологическая работа бывшего министра внутренних дел г-на Гаспарена, имеющаяся в нашем распоряжении, позволяет нам рассмотреть здесь все три варианта и привести доводы за и против каждого из них.

Сторонники мнения, что триумфальная арка восходит ко времени Домиция, это Понтанус («Описание путешествия по Нарбонской Галлии», стр. 5 и 45), Мандажор («Критическая история», стр. 96), Спон («Путешествие в Далмацию», том первый, стр. 9), Гиббс (статья в «Журнале Треву» за декабрь 1729 года) и, наконец, Лапайон де Сери-ньян (мемуар, который он поднес графу Прованскому, когда тот путешествовал по Югу).

И все же, несмотря на доказательства, собранные этими пятью археологами, сторонники Мария и Августа продолжали приводить доводы, повергавшие ученых в сомнение; но в это время г-н Фортиа д'Урбан, посетив триумфальные арки Кавайона и Карпантра, убедился, что все три арки сделаны в одно и то же время, что все они стоят на древней дороге из Марселя в Баланс, и высказал предположение, что все они были возведены в ознаменование одного и того же триумфа. Ибо, как рассказывает Светоний, Домиций Агенобарб, завидуя победе своего соратника Фабия Максима, одержанной, как мы уже говорили, между холмом Эрмитаж и берегом Изера, и не имея возможности справить триумф в Риме, поскольку одержанная победа не означала завершения войны, пожелал справить его хотя бы в Галлии. Поэтому он направился из Баланса в Марсель, верхом на слоне, сопровождаемый своим войском, а за ним везли все его трофеи победителя. С другой стороны, массалиоты, союзники римского народа, из-за которых, выступив в защиту их интересов, и начал войну Рим, еще не подозреваемый ими в захватнических намерениях, решили сделать все зависящее от них и их соседей, чтобы придать этому триумфу проконсула небывалую торжественность. Они преуспели в этом до такой степени, что народ, пораженный видом чудес на пути триумфального шествия, назвал дорогу, по которой оно следовало, именем Домиция. Так вот, одним из таких чудес стали три триумфальные арки — в Оранже, Карпантра и Кавайоне.

Единственный довод, который могли выставить в опровержение этой версии ее противники, — это то, что битва при Эрмитаже была выиграна обоими консулами при помощи слонов, однако ни на одной из триумфальных арок нет изображения этих животных. На это возражают, что в первой победе, одержанной одним лишь Домицием, он обошелся без помощи слонов и что они были приведены в Галлию только в следующем году Фабием, когда он явился туда с двумя легионами подкрепления; кроме того, в этой второй битве действовал главным образом Фабий, и, следовательно, Домиций, уже до этого став победителем, предоставил своему соратнику возможность также одержать победу, которую, впрочем, в своей неприязни к нему он приписывал не таланту и мужеству Фабия, а исключительно участию в ней слонов. Как видим, это убедительный ответ на высказанное возражение.

Что же касается сторонников версии, связанной с Марием и, кстати, самой распространенной, то единственным их доводом служит имя «Марио», написанное на одном из щитов военного трофея, который помещен на южной стороне арки; но оно находится среди семи или восьми других имен, и его выгодно отличает от них лишь то, что оно более разборчивое и лучше всего сохранилось. Если бы триумфальная арка была воздвигнута в честь Мария, то его имя, вероятно, стало бы единственным, украшающим арку, и написано оно было бы на одном из самых видных мест, а не в каком-то уголке; наконец, среди знамен, увенчанных изображением четвероногих животных, было бы знамя с орлом, которое Марий во время своего второго консульства ввел как единственный стяг римских легионов (так утверждает Плиний, кн. 10, гл. 4). Ведь когда Марий одержал победу над кимврами и тевтонами, он был консулом уже в четвертый раз.

Проще предположить, что Марий, который, согласно сведениям, приведенным Валерием Максимом, стал народным трибуном в сто двадцатом году до Рождества Христова, за год до этого сражался как военный трибун под началом Домиция, и именно его успехи в этом сражении помогли ему быть избранным в следующем году. Тогда его имя, как имена и других военных трибунов, вполне естественно, могло быть начертано на щите, и незачем искать какого-то более глубокого смысла в этой надписи. К тому же, вследствие какого странного стечения неведомых обстоятельств надо было ставить триумфальную арку в честь Мария в двадцати льё от того места, где он одержал победу? Это кажется тем более невероятным, если вспомнить, что на самом месте сражения солдаты Мария воздвигли пирамиду, которая существовала еще в пятнадцатом веке и на которой Марий был изображен стоящим на щите в позе военачальника-победителя.

Что же касается третьей версии, которую выдвинул и защищает Этбер, аббат конгрегации святого Руфа, в работе «Цветы псалмов», то в ней утверждается, что арка была воздвигнута в честь Цезаря, победителя массалиотов; однако достаточно беглого взгляда на восточную сторону арки, чтобы убедиться, что изображенные там пленники носят одежды варваров. Массалиоты же, сыны Востока, в те времена, когда Цезарь одержал над ними победу, были цивилизованнее римлян.

Эти различные мнения, кажущиеся столь пустяковыми, когда смотришь на них из Парижа, приобретают значимость, когда ты оказываешься рядом с тем предметом, который их порождает; вот почему на следующее утро, едва только рассвело, мы с Жаденом, перебудив всех обитателей гостиницы, велели открыть нам входную дверь и помчались к триумфальной арке. Как ни рано мы туда явились, нам повстречался там еще более ранний посетитель: это был старик лет шестидесяти — шестидесяти пяти, разглядывавший стороны арки одну за другой с таким вниманием, что было очевидно, какой интерес он придает решению задачи, связанной с этим памятником. Мы признали в нем любителя древностей; впрочем, и он понял, глядя на нас, что мы люди искусства; вот почему, столкнувшись во второй или третий раз, мы оба остановились лицом друг к другу, держа головные уборы в руках. Жаден тем временем выбрал подходящую точку наблюдения и срисовывал арку, не беспокоясь о том, к какой эпохе она относится.

— Что вы думаете по поводу этой триумфальной арки? — спросил меня старик.

— Полагаю, — ответил я, — что это очень красивый памятник.

— Да, несомненно, но я вас вовсе не об этом спрашиваю. Я спрашиваю вас, к какой эпохе, по вашему мнению, он относится?

— Это другое дело; однако я слишком неосведомлен в этом вопросе, чтобы высказывать свое мнение. Я впервые соприкасаюсь с древностью, и мне с первого взгляда ясно, что передо мной шедевр.

— Да, конечно; ничего, более красивого и лучше сохранившегося, вы не найдете и в Италии; но зато в Италии известны годы создания памятников: их даты сохраняются в надписях и передаются в преданиях; здесь же ничего этого нет — бронзовые надписи были вырваны, когда Раймунд де Бо превратил арку в крепость. Расхожее предание о том, что арка воздвигнута в честь Мария, нелепо; так что приходится оставаться либо в неведении, либо в сомнениях.

— Ужасный выбор для ученого, не правда ли? Ведь я более чем уверен, что вы, сударь, занимаетесь археологией.

— О, видит Бог, да, сударь. Вот уже сорок лет я живу среди камней, пытаясь датировать каждый и, подобно Кювье, воссоздать целое по одному фрагменту. Так вот, только об этой проклятой арке я не могу сказать ничего определенного, хотя, как вы видите, она почти невредима. Но я не посрамлюсь. Я снял вот тот маленький домик, что стоит напротив, и живу здесь уже два года. Я проживу здесь и десять лет, если понадобится, но соберу столько доказательств, что заставлю эту арку поведать мне свой секрет.

— Но, сударь, даже не имея уверенности, вы, вероятно, уже составили какое-то мнение?

— Да, я полагаю, что она относится ко времени Окта-виана и была воздвигнута когортой, стоявшей гарнизоном в Оранже.

— Это уже четвертая версия!

— А почему бы и нет?

— Ну, конечно, вы свободны в предположениях; указывают же девяносто одно место перехода Ганнибалом Роны… Но все же, на чем вы основываете свое мнение?

— Взгляните, — сказал археолог, подводя меня к восточной стороне памятника, — во-первых, вот изображение Феба в короне лучей, а ведь всем известно, что Окта-виан особенно любил, когда в восхвалениях его сравнивали с богом солнечного света.

— На это я могу вам возразить, что куда проще рассуждать так: просто солнце изображено на той стороне, с какой оно восходит, чтобы первый взгляд бога был обращен на свое изображение. Ну да ладно, пойдем дальше.

— Хорошо, перейдем к северной стороне: как видите, среди трофеев изображены знаки отличия, установленные Марием, а это свидетельствует о том, что строители арки желали воздать должное победе при Акциуме.

— Да, конечно, вот они. Но почему тогда нет орлов? Ведь они должны были бы быть не только на знаменах войска Октавиана, но и на знаменах войска Антония.

— Верно, верно! — воскликнул археолог. — Но, поскольку тогда следовало бы изобразить и римских орлов, и орлов победоносных, то скульптор вышел из этого затруднительного положения, не изобразив ни тех ни других.

— Ну, допустим; это объяснение отчасти остроумно, отчасти комично, но все же я его принимаю.

— А теперь взгляните на подножие арки, все с этой же стороны: здесь изображена битва. Теперь перейдем на южную сторону: здесь тоже изображено сражение, но другое.

— Бесспорно.

— Так вот, это две великие победы, одержанные Окта-вианом в Кантабрии и Иллирии.

— Минутку, минутку! Насколько я помню, у Флора сказано, что император сражался пешим во главе легионов и был ранен во время этой битвы. Подобный факт свидетельствует о мужестве Октавиана и делает ему честь в достаточной степени для того, чтобы льстецы не забыли отметить его на сооружении, предназначенном увековечить память об этом правлении. Здесь же с обеих сторон подножия арки изображена кавалерия.

— Верно, верно, — удрученно ответил археолог. — Я прекрасно это помню, но не думал, что вы это знаете. Вот это и есть то единственное, что опрокидывает мою версию и мешает ей победить остальные.

— Скажите, — продолжал я, — а вы не встречали здесь Мериме — инспектора исторических памятников Франции?

— Да, он сюда приезжал.

— А что он думает по этому поводу? Это тот человек, с кем стоит посоветоваться по подобным вопросам. У него есть ум, воображение и знания, а с помощью этих трех качеств можно разгадать любую загадку.

— Он считает, что арку воздвигли во втором веке, в честь победы Марка Аврелия над германцами.

— Но тогда это уже пятая версия?

— Да, но ее нельзя поддержать.

— А почему? Сражения разумнее отнести ко времени Марка Аврелия, а не Октавиана, поскольку ни в одном историческом сочинении не говорится, что Марк Аврелий сражался пешим. Тогда морские трофеи можно будет счесть речными, и они напомнят о сражении на Дунае; варвары же в цепях окажутся германцами, а не галлами — вот и все.

— Так вы присоединяетесь к подобной версии?

— Боже избави! Я принимаю все пять и ко всем пяти отношусь с уважением; они все будут точно воспроизведены мною, и пусть кто-нибудь более сведующий, чем я, возьмет на себя ответственность высказать о них свое мнение.

С этими словами я попрощался с археологом, а поскольку Жаден уже закончил свой рисунок, мы вместе отправились к театру.

Следует заметить, что, к какой бы эпохе ни относился этот памятник, он великолепно сохранился и своей сохранностью обязан одному необычайному обстоятельству, о котором уже заходила речь в нашей беседе с любителем древностей. Дело в том, что в тринадцатом веке князь Оранжский по имени Раймунд де Бо, чей замок, воздвигнутый на холме, возвышался над городом, превратил триумфальную арку в передовую крепость, обнес ее стеной и устроил себе внутри нее покои. Разумеется, это удивительное вселение происходило без всякого почтения к древнему сооружению. Знатный сеньор велел уничтожить все скульптурные изображения у восточного входа, превращенного им в зал, и внутри и снаружи здания еще видны следы перекрытий и лестниц, устроенных по его распоряжению. Лапиз в своем труде «История Оранжского княжества и его князей» поместил гравюру триумфальной арки, увенчанной огромной каменной башней и обнесенной по-луразвалившимися стенами феодальной крепости, которая, будучи моложе арки на двенадцать столетий, лежит в руинах, сломленная усталостью и старостью, вокруг античного памятника, по-прежнему крепкого и целого.

Возвращаясь в город, мы встретили г-на Ножана; узнав в нашей гостинице, что мы поднялись с первыми лучами солнца, он бросился нас разыскивать. С обязательностью, столь не присущей нам, парижанам, в нашей беспорядочной и суматошной жизни, он собирался предоставить себя в наше распоряжение на целый день. Легко догадаться, что нам хватило нескромности принять его предложение; однако, прежде чем идти дальше в сторону города, я спросил его, кто тот любитель древностей, с которым я только что беседовал; он ответил мне, что это г-н Арто. Услышав имя этого ученого-археолога, я с сожалением вспомнил, что говорил с ним в несколько легкомысленном тоне. Я тотчас же вернулся, чтобы принести ему свои извинения и заверить его, что решительно присоединюсь к версии, связанной с Августом.

Господин Ножан прежде всего повел нас к театру, и на выходе из узкой извилистой улицы мы совершенно неожиданно оказались перед этим сооружением. Невозможно было не застыть в удивлении при виде открывшегося нам зрелища. Фасад театра, прекрасно сохранившийся, имеет сто семь футов в высоту и триста шестнадцать в длину. Украшения его очень просты: на нижнем ярусе они сводятся к большому квадратному входу с коринфскими колоннами; с каждой стороны от колонн идут девять сводчатых арок, разделенных дорическими пилястрами. Второй уровень состоит из двадцати одной слепой арки, в каждой из которых зияет круглое отверстие, предназначенное для того, чтобы пропускать свет во внутренний коридор.

Между первым и вторым ярусами тянется желобок, предназначенный для того, чтобы поддерживать навес, напоминающий те, какие устраивают в наших театрах, например в Опере, для удобства зрителей, не желающих в плохую погоду мокнуть под дождем, выходя из кареты. Идут долгие споры археологов о назначении этого портика, с обеих сторон поддерживаемого выступами в стене: кто-то считает, что там располагался форум; другие ищут у Страбона свидетельств о том, что у театра в Нисе было две части — одна служила для игр, а другая для заседаний сената. Мы не опровергаем это утверждение, однако в противовес ему предлагаем свою версию. Ее преимущество состоит в том, что она проста.

Мы вошли внутрь театра.

Что же это был за народ, римляне, которые подчиняли себе природу так же, как они покоряли страны, и не только ради своих нужд, но и ради своих развлечений? На том месте, где, по их мнению, следовало находиться театру, стояла гора. У подножия горы они построили фасад, потом сделали полукруглую выемку в ее мощной груди и вытесали на ее широких склонах скамьи для десяти тысяч зрителей.

Я уже видел театры Италии и Великой Греции, театры Вероны, Таормины, Сиракуз и Сегесты; ни один из них не сохранился так, как театр в Оранже, за исключением театров в Помпеях, спасенных от разрушения случившимся там бедствием и выглядящих так, словно их только что покинули зрители.

Господин Ножан водил нас по пустой сцене и безлюдному партеру; осмотрев их во всех подробностях, мы стали взбираться вверх по скамьям, последний ряд которых привел нас на вершину холма, где еще виднелись развалины старого замка княжеской семьи, давшей королей Англии и Голландии.

Оттуда открывался вид на весь город, посреди которого выступали, словно кости огромного и не полностью захороненного скелета, уже отмеченные нами древности, а также развалины цирка и амфитеатра. Что же касается феодальной эпохи, то единственным следом, оставленным ею, была сторожевая каменная будка на самом верху фасада театра: народное предание относит это сооружение ко времени победы сарацин. Что же касается наших современников, то они тоже оставили свой памятник в виде поминальной часовни, воздвигнутой на той самой площади, где в 93 году возвышался эшафот.

Это был всеохватывающий взгляд в прошлое — то, что началось при Тиберии Нероне, протекало при Абд-эль-Рахмане и Карле Мартелле и закончилось при Робеспьере.

На следующий день, после завтрака, мы простились с г-ном Ножаном, проводившим нас до ворот города, и покинули Оранж, целиком погруженные в мир Древнего Рима, прах которого должен был отныне взметаться при каждом нашем шаге. Отъехав на полульё от города, мы вышли из кабриолета и, приказав кучеру ожидать нас на первой почтовой станции, направились влево, прямо через поле, в сторону Роны: цель наша, конечно же, заключалась в том, чтобы найти на ее берегах место знаменитого перехода Ганнибала.

РОКМОР

Нам предстояло еще на шаг продвинуться в глубь древнего мира: правда, на этот раз нас интересовали не видимые глазу развалины, а всего лишь известное всем памятное событие, от которого не осталось ничего, кроме самих мест, где оно происходило; однако это событие столь важно во всемирной истории, что и без всяких обелисков оно хранится в памяти народов, а его значение возрастает от века к веку. Дело в том, что Карфаген и Рим являли собой не только два города, но и два народа, не только два народа, но и две цивилизации; дело в том, что они боролись, возможно даже не подозревая об этом, за власть не только в тогдашнем мире, но и в будущем; дело в том, что речь шла о том, каким в конечном счете станет мир — римским или карфагенским, европейским или африканским; дело в том, что земли Карфагена с его моряками и купцами и Рима с его воинами и пахарями простирались с востока на запад по обоим берегам Средиземного моря: у одного они тянулись от жертвенников Филенов, стоявших у Большого Ситра, вплоть до Эбро, где возвышался Сагунт, у другого — от Иллирии, где Эмилий незадолго до этого захватил Дималу, и до Цизальпинской Галлии, где Луций Манлий основал колонии Плаценция и Кремона; дело в том, что оба они, повторяем, сойдясь в единоборстве на Сицилии и Сардинии и сражаясь до тех пор, пока Карфаген, поставленный на колени, не подписал договоры Лутация и Гамилькара, ощутили, что один лишается воздуха и солнца, а другой продолжает жить и что эта война, в которой каждый народ сражался не только за свои алтари и очаги, но и за свое существование, может окончиться лишь уничтожением Рима Карфагеном, либо Карфагена — Римом.

Когда совершаются подобные события, современники не понимают ни отчего они происходят, ни к чему они ведут; вызвавшие их причины приписывают мелким людским интересам, а способы их разрешения — видимым обстоятельствам; редко кто из современников отрывает глаза от земли в поисках руки, держащей бразды правления миром, или ноги, шпорой подталкивающей вселенную вперед; все неразличимо для них в настоящем, поскольку в ту эпоху, к которой они принадлежат, ничто еще не завершено.

Потомки же, в свою очередь слепые по отношению к собственному времени, напротив, поднимаются на вершины истории и оттуда ясно обозревают прошлое: они видят, какие города Господь в своей любви одарил благоденствием и какие уничтожил в своем гневе; они слышат звуки лиры, построившие Фивы, и гром трубы, разрушивший Иерихон; они видят восхождение ангела, посланного возвестить Аврааму, что его потомство будет многочисленным как песчинки на берегу моря и звезды небесные; они видят, как обрушивается на Содом и Гоморру облако, несущее с собой гибель двум народам. Й тогда потомкам все становится понятным и ясным. Ибо они сознают, что Господь, направляя по своей воле земные дела, не может использовать для этого иных средств, кроме людских; они видят посланцев Неба в тех, кого современники принимают за сынов Земли и кто, не ведая о своей божественной миссии, полагает, что он идет сам и по собственной воле навстречу солнечному свету, в то время как, напротив, он шагает по жизни, словно Моисей по пустыне, властно ведомый огненным столпом.

И все же среди этих избранных был один, сознававший, для чего он явился на Землю, но то был сын Бога.

Вот почему эти люди не оставляют после себя ничего, кроме метеорной вспышки; их недоверчивые наследники хотят продолжить предпринятое ими дело, но встречают сопротивление, ибо дело это уже завершено. И тогда все удивляются тому, что такой яркий свет внезапно погас, и думают, что он вот-вот разгорится снова, но они ошибаются: звезда была метеором, а не солнцем. Такими людьми были Сесотрис, Александр Македонский, Цезарь, Карл Великий, Наполеон.

Безусловно, и Ганнибал был одним из таких божественных замыслов в облике человека: это был злой гений Карфагена, ангел-погубитель Африки. Свою роковую миссию он получил в тот день, когда Гамилькар, совершив перед походом в Испанию жертвоприношение Зевсу, взял за руку сына, подвел его к алтарю и заставил поклясться на жертвах, что он будет вечным врагом римлян. С этого дня мальчик стал мужчиной, взращенным ненавистью; эта ненависть возросла после смерти Гамилькара и Гасдрубала, и когда пятнадцать лет спустя он унаследовал после своего отца и зятя пост командующего войсками в Испании, молодой полководец прежде всего сжег Сагунт, чтобы затеять ссору с Римом.

Рим отправил послов в Карфаген. Они явились туда с требованием выдать им Ганнибала; сенат отказался это сделать. Тогда старейший из римских посланников выступил вперед, свернул полу своего плаща и, показав его сенаторам, сказал: «Здесь я принес вам мир или войну; что вы хотите, чтобы я оттуда вынул?» — «Выбирайте сами», — высокомерно ответил царь. Посланник распустил свой плащ и вытряхнул войну.

И тогда началась подготовка к смертельной схватке. Римляне собрали две армии: одну, под началом Публия Корнелия, они отправили в Испанию, другую, под водительством Тиберия Семпрония, — в Африку. Ганнибал же, разделив свое войско на две части, оставил своему брату Гасдрубалу флот из пятидесяти пятипалубных, двух четырехпалубных и пяти трехпалубных кораблей, две тысячи пятьсот пятьдесят конников — ливифиникийцев, африканцев, нумидийцев, массолиев, лергетов, мавретанцев, а также пехоту из одиннадцати тысяч восьмисот пятидесяти африканцев, пятисот балеарцев и трехсот лигуров, а сам двинулся в путь, возглавив восемьдесят две тысячи пехоты и двенадцать тысяч конников, пересек Эбро, разбил илергетов, баргусиев, эреносиев и андосинов, оставил гарнизон на их землях, пересек Пиренеи, спустился в Галлию, миновал Ним и оказался на берегах Роны.

Рона в те времена была такой же, как теперь, — широкой, своенравной и бурной. Если верить Петрарке, ее современное название произошло от старинного слова Р о — дар, отражающего стремительность ее течения. Тибулл называет ее celer[32], Авсоний — р гае ceps[33], а Флор — impiger[34]; наконец, святой Иероним называл святого Илария за его страстные речи, которым ничто не могло противостоять, «Роной латинского красноречия». И в самом деле, эта река и Альпы были для Ганнибала двумя главными препятствиями на его пути, а на римское войско он смотрел всего лишь как на третье — наименее опасное.

Вот почему какое-то время он простоял на берегу реки, выбирая наиболее подходящее место для переправы. Если верить аркадийцу Полибию, великому знатоку военного искусства, учившемуся ему у Филопемена и передавшему свои знания Сципиону, Полибию, который, родившись через четырнадцать лет после описываемых событий, «с уверенностью говорит, — по его собственным словам, — обо всех этих делах, ибо слышал рассказы о них очевидцев и самолично побывал в Альпах, чтобы составить о них точное представление»[35], итак, повторяю, если верить Полибию, карфагенский полководец остановился примерно в четырех дневных переходах от устья Роны, немного выше Рокмора, если присоединиться к мнению Мандажора, д'Анвиля и Фортиа, и предпринял переправу через Рону в самом узком месте ее русла, напротив маленького городка Ариа, ставшего в средние века укрепленным замком Лер, а в наши дни — обычным хутором с тем же названием. Первой его заботой было снискать дружбу тех, кто обитал на берегах реки. Он купил у этих нелюдимых моряков, сосредоточивших в своих руках всю внутреннюю торговлю, столько лодок и челноков, сколько они пожелали ему продать; он заплатил им также за весь лес, хотя они ничего за него не просили, полагая его Небесным даром, который Бог взрастил для всех; он велел построить за два дня огромное количество больших и малых плотов, причем каждый воин должен был сам изыскать для себя способ переправы.

Во время этих приготовлений на противоположном берегу сосредоточились враждебные племена (союзники массалиотов, которые, в свою очередь, были союзниками «Знают Арар, стремительный <“се1ег”> Родан, широкая Гарумна» (лат.).

** «Быстрый <“praeceps”> Родан течет, рожденный в водах Лемана» (лат.).

*** «Бурный <“impiger”> Родан» (лат.).

римлян), готовясь помешать переправе. И тут Ганнибалу показалось, что он различает условные знаки, которыми обмениваются два берега, и он понял, что невозможно оставаться в таком положении, не замечая, как перед ним и за ним скапливаются толпы, способные в конце концов охватить его словно железной сетью. Поэтому в начале третьей ночи он призвал к себе Ганнона, сына Бомилькара, дал ему в качестве проводников несколько галлов, в чьей верности он не сомневался, и приказал ему встать во главе нумидийской конницы и двигаться по берегу реки, вверх по ее течению, пока не найдется место для переправы; разумеется, Ганнону это было сделать гораздо легче, чем Ганнибалу, под началом которого находилась тяжелая конница и слоны. Ганнон искал не долго; добравшись до места, где остров, разделявший Рону на два рукава, уменьшал ее ширину, он первый бросился в реку, и дети пустыни, привыкшие преодолевать каменистые горные потоки Атласа и песчаные моря Мавретании, ринулись вслед за ним на своих конях без узды, достигли острова, отдохнули, пересекая его, затем, снова пустившись вплавь, добрались до противоположного берега и, беспрепятственно заняв выгодную позицию, таились там в течение всего дня, согласно приказу, данному им Ганнибалом.

На рассвете следующего утра Ганнибал, в свою очередь, располагал всем необходимым для переправы. Тяжеловооруженные воины разместились на больших судах, а легкая пехота — на малых; самые крупные суда заняли место выше по течению, а самые мелкие — ниже, с тем чтобы первые преграждали своей массой яростное течение, а вторые страдали от него в меньшей степени; кроме того, опасаясь, что одних нумидийцев в час переправы окажется недостаточно, и желая иметь на другом берегу конницу в первую же минуту высадки, Ганнибал приказал, чтобы за кормой каждого судна конюх держал на поводу трех или четырех плывущих лошадей, тогда как их хозяева, сидящие во всем вооружении на том же судне и подбадривающие их голосом, могли бы вскочить в седло в ту секунду, когда ноги лошадей коснутся земли. Первые суда преодолели уже примерно треть реки, когда галлы вышли из своих укрытий и беспорядочно кинулись к воде, чтобы помешать высадке. Растерявшиеся карфагеняне остановились в нерешительности, но Ганнибал распорядился продолжать переправу, приказав тем, кто находился на больших судах, изо всех сил противостоять течению. В ту же минуту на востоке появился столб пыли. Ганнибал радостно захлопал в ладоши. И в самом деле, несколько минут спустя, когда оба войска оказались доступны стрелам друг друга, появился Ганнон со своей конницей. Стремительный и губительный, словно самум, он обрушился на галлов прежде, чем они успели его заметить, и, вихрем промчавшись среди них, предал огню их стан. Неожиданное появление этих бронзово-смуглых кентавров, крики воинов, уже вступивших на берег, вопли тех, кто еще переправлялся через реку, рукоплескания арьергарда, остававшегося на другом берегу, — все это, включая суматоху, начавшуюся на судах, часть из которых, сбившись с нужного направления, быстро спускались по течению реки, повергло в ужас галлов; они уже не могли понять, что им следует делать — прийти на помощь своему стану или по-прежнему препятствовать вражеской переправе. В эту минуту полной растерянности несколько судов пристало к берегу; пехота построилась в ряды, конники вскочили в седла; отряд ну-мидийцев в это время носился взад и вперед. Оказавшись между двумя армиями, варвары бросили оружие и обратились в бегство. Чтобы отбить у них желание к новым атакам, Ганнибал послал вслед за ними Ганнона с его всадниками, умные кони которых — без узды, управляемые только движениями колен и голосом, — сражались, как и люди, кусая и топча все, что попадалось им на пути; затем с помощью передовых частей, уже не подвергавшихся никакой опасности, он стал охранять переправу основных сил своего войска, пока все они, в свою очередь, не построились на этом берегу, так что на противоположном остались лишь слоны и арьергард.

Переправу слонов, как самую трудную, оставили под конец. Пока они передвигались по земле, это грозное карфагенское вспомогательное войско послушно подчинялось своим погонщикам; но стоило слонам увидеть реку, как они, поддавшись инстинкту, пришли в беспокойство, задрав хоботы вверх и выказывая признаки страха, столь же пугающие, как и их ярость. И тогда Ганнибал придумал новое средство — он велел закрепить веревками и цепями у самого берега Роны два плота в сто футов длины каждый; к ним привязали два других плота, еще большего размера, но так, чтобы можно было в нужную минуту отрезать соединяющие их веревки; к этим последним плотам цепями были в свою очередь привязаны суда, находившиеся в пятидесяти футах от другого берега. Наконец, весь этот плавучий мост покрыли землей, такой же, какая была на берегу, чтобы слоны не заметили, что их заставили покинуть сушу, по которой они инстинктивно ступали без опаски. Когда эти приготовления были закончены, во главе стада поставили двух слоних, за которыми самцы пошли без всяких колебаний до крайних плотов. Как только они там оказались, по сигналу были перерезаны веревки, связывавшие плавучий и неподвижный плоты, и шлюпки, приводимые в движение веслами, потянули за собой слонов и перевезли их к другому берегу.

Однако не обошлось без минуты страшной тревоги: это был тот миг, когда шлюпки сдвинули с места плоты и эта живая масса отделилась от тропы, покрытой землей, которая ввела ее в заблуждение. Почувствовав движение почвы под своими ногами, слоны, испуганные и беспокойные, пришли в возбуждение и стали реветь; затем все они устремились к одной стороне плота и чуть было его не опрокинули, так что пять или шесть из них упали в воду. В это мгновение казалось, что все кончено, и у всех карфагенских воинов вырвался крик отчаяния; однако облегченный плот тут же выпрямился, а ушедшие под воду слоны появились на ее поверхности, подняв вверх хоботы и быстро плывя к суше. Через десять минут и плоты, и слоны пристали к другому берегу под рукоплескания всего войска.

Теперь мы оставим на время Ганнибала: он направляется на восток, и ему предстоит вторгнуться в центр европейских земель и пересечь Котские Альпы у Бриансона с той же удачливостью, а вернее с той же изобретательностью, с какой он пересек Рону у Рокмора; мы встретимся с ним позднее у Тразимена и Капуи.

История — это нечто великое и грозное, и она всегда впечатляет сильнее, чем воображение; благодаря ее памятным событиям поэзия навеки обосновалась на античных землях. Ничто не привлекает внимание к народам и странам, не имеющим никакого прошлого; вот почему Италия, Греция, Азия, Египет, эти старые развалины, при всем том, что они повержены, истерзаны и истощены, всегда возьмут верх над Новым Светом, хотя ему и дарованы девственные леса, огромные реки и полные золота и алмазов горы.

Посетив берега Роны у места знаменитой переправы Ганнибала, мы вернулись на дорогу к Авиньону, держа в руках книгу Полибия и поминутно оглядываясь, так как у нас не было сил расстаться с этой рекой, где нам все время казалось, что мы вот-вот увидим Ганнона с его нуми-дийцами и Ганнибала с его слонами. Впрочем, возвращаться быстрее нас заставляли первые порывы того столь опасного на Юге ветра, который Страбон именует Черным бореем, а современные писатели называют мистралем. По тому, как он завывал вокруг нас, ломая деревья словно щепки, было очевидно, что нам суждено познакомиться с одним из трех древнейших бедствий Прованса: как известно, два других — это Дюране и Парламент.

ДОБРЫЕ ЖАНДАРМЫ

Мы вышли на дорогу у маленького городка Шатонёф, насколько я помню, и обнаружили там наш кабриолет, который нас поджидал. Прогулка заняла больше половины дня. Пока запрягали лошадей, прошло еще какое-то время, так что мы смогли двинуться в путь лишь около трех часов пополудни, а нам оставалось проехать еще около шести льё.

Ближе к ночи мистраль задул с ужасающей неистовостью. У меня не было ни малейшего представления об ураганах на суше, и я вообще не знал, что такое бывает. Конечно, я читал у Страбона, как melamboreas[36] (таким именем он назвал ветер) вихрем взметал камни Кро словно пыль, уносил, как это могла бы сделать стая орлов, баранов, пасшихся в долине, и сбрасывал римских солдат с их лошадей, срывал с них плащи и шлемы, но все это я принимал прежде за преувеличение античного автора, за поэтический образ в духе Гомера и Геродота — из числа тех, впрочем, с подлинностью которых приходится соглашаться каждодневно. Теперь я вынужден признать, что владыка этого края, мистраль, имя которого происходит от слова «маэстро», постарев, ничуть не утратил своей мощи; удивительно то, что он не дует все время с одной точки горизонта и, несомненно сообразно извилистости гор, сквозь которые ему приходится прорываться, меняет направление; поэтому он налетал на нас то сзади — и тогда толкал карету, как это могла бы сделать рука великана, то спереди — и тогда останавливал наше движение, несмотря на все усилия лошади; иногда, наконец, он дул сбоку, грозя перевернуть наш экипаж словно лодку на воде. Мы в самом деле пребывали в удивлении, которое походило на изумление и разделялось нашим возницей, поскольку он никогда не ездил до Авиньона и не имел представления об этих ураганах, выдыхающихся на подступах к Оранжу и никогда не достигающих Баланса, где мы его наняли. Наше положение усложнялось еще и тем, что ледяное дыхание мистраля приносило с собой резкий холод, незнакомый жителям Севера: вместо того чтобы проникать через кожу внутрь тела, он вначале пробирает вас до мозга костей, а затем вводит в оцепенение. Уже совсем стемнело, когда мы решили было остановиться в гостинице на дороге, но, услышав, что нам остается пострадать всего час, чтобы добраться до Авиньона, тронулись дальше.

Примерно через час мы действительно заметили вдали какую-то темную плотную массу, но наш возница, подъехав ближе, сказал, что это не может быть город. Впрочем, стало так темно, что разглядеть ведущую туда дорогу было невозможно. Кучеру не стоило никакого труда склонить нас к своему мнению, так как мы, полуживые от холода, не имели ни сил, ни желания с ним спорить. В итоге он победоносно продолжил путь, и порывы мистраля, на минуту приостановленные темной массой, которую мы миновали, вновь принялись неиствовать вокруг нас. Мы ехали так еще час; усиливающийся холод, подобно ревматизму, проникал в наши суставы; в особенности сильной была боль в коленях, исторгавшая у нас крики. После этого часа пути прошел еще час, но Авиньон так и не появился, и по-прежнему дул мистраль. Наш проводник начал понимать, что он мог ошибиться и что темная масса, мимо которой мы проехали, вероятно, была Авиньоном. Поскольку в любом случае это был какой-то город, мы приказали вознице поворачивать назад, однако он возразил нам, что если это Авиньон, то мы все равно не сможем попасть туда до утра, ибо час, когда въездные ворота в город закрывались, уже миновал. Это была грустная новость. Провести остаток ночи на открытом воздухе означало, учитывая то, как быстро мы впадали в оцепенение, подвергнуть себя опасности не проснуться на следующий день вовсе. Тем не менее по ходу этого спора мы продолжали двигаться вперед, как вдруг наш кабриолет замедлил ход и чей-то голос приказал намостановиться. Какое-то мгновение мы с Жаденом думали, что это, возможно, грабители, но при нашей немощи у нас не было сил дотянуться за лежащим сзади оружием.

— В чем дело? — спросил возница.

— Куда вы направляетесь? — произнес тот же голос.

— В Авиньон.

— Вы хотите сказать, в Марсель?

— Нет, черт возьми! — вмешался я. — Мы направляемся именно в Авиньон!

— Вы его проехали и находитесь в двух часах пути от него.

При мысли, что уже два часа назад мы могли оказаться в постелях, а главное, что нам предстояло еще два часа добираться до них, у меня появилось безмерное желание убить нашего кучера.

— А кто вы такие? — услышали мы другой голос.

— А вы сами кто? — поинтересовался Жаден.

— Мы жандармы авиньонской бригады.

— А мы путешественники, сбившиеся, как видите, с пути.

— А паспорта у вас есть?

— Конечно.

— Предъявите их.

Жаден полез в карман, но я удержал его.

— Ни в коем случае! — предостерег я его шепотом.

— Почему? — спросил он, тоже понизив голос.

— Да потому, что, если у нас есть паспорта, жандармы оставят нас на дороге и мы напрасно будем стучаться в городские ворота — нам их не откроют; тогда как если паспортов нет, нас арестуют и препроводят в Авиньон; мы победоносно въедем туда в сопровождении жандармов, а оказавшись в городе, предъявим свои документы и поблагодарим этих господ за их любезность.

— Вот это да! — протянул Жаден.

— Ну что там? Где ваши паспорта? — спросил жандарм, который, услышав наш разговор вполголоса, решил, что мы изыскиваем средство уклониться от его бдительного надзора.

— А зачем вам их предъявлять? — заметил я. — У вас же глаза не совиные, и в темноте вы не сможете ничего прочесть.

Тут уже оба жандарма, в свою очередь, начали совещаться друг с другом; надо полагать, они пришли к соглашению, потому что вскоре тот же голос насмешливо произнес:

— Вы правы, сударь; однако, с вашего позволения, мы проводим вас туда, где будет светло.

— И куда же?

— В Авиньон.

— В этот час ворота города закрыты.

— Для путешественников, но не для арестантов. Так что поворачивай назад, парень! — обратился он к кучеру. — Трогай, да поживей, поскольку здесь не жарко!

Он сам взялся за удила нашей лошади, заставил ее развернуться в обратном направлении, встал по одну сторону нашего экипажа, его товарищ — по другую, и мы покатили по той самой дороге, которая была только что так бесполезно нами проделана.

— Однако, — воскликнул я, опасаясь показаться малодушным, — это возмутительное превышение власти, и по приезде в Авиньон я буду жаловаться!

— Вы вольны это сделать.

— А когда мы попадем в Авиньон?

— Надеюсь, что через час. Давай, кучер, рысью, рысью, не то я приласкаю круп твоей лошади острием моей сабли. Давай! Давай! — продолжал жандарм, сопровождая действием свою угрозу.

Наша карета стремительно понеслась.

Чудесный жандарм! Я бы попросил у него разрешения его обнять, будь у меня уверенность, что он мне откажет в этом.

Все, что он нам говорил, было истинным, как Евангелие. Через час снова стала видна черная масса, от которой мы отдалились за несколько часов до этого. Наш эскорт углубился в аллею деревьев, ветви которых так затемняли дорогу, что, проехав совсем рядом с ней, мы не смогли ее различить. Спустя несколько минут после того, как пробило полночь, мы постучались в ворота Авиньона. Привратник поднялся с ворчанием и осведомился, кто стучит в такой поздний час. Жандармы назвали себя. Тотчас же ворота распахнулись, пропуская представителей власти и бродяг, которых они привезли с собой; затем мы услышали, как привратник закрыл за нами обе створки ворот, повернул ключ и задвинул засовы. Мы вздохнули с облегчением, ибо раз уж мы оказались внутри города, нас почти что наверняка не могли выставить из него.

— А теперь, господа, — произнес чудесный жандарм, спешившись и подойдя к нашей карете, — надеюсь, вы не станете долее противиться и предъявите мне ваши паспорта.

— Разумеется нет, — ответил я, протягивая ему свой паспорт и паспорт Жадена, — вы можете убедиться, что они в порядке.

Жандарм взял их, вошел в комнатушку привратника, внимательно изучил их и, видя, что придраться не к чему, вернул нам.

— Вот, господа, — произнес он. — Тысяча извинений за то, что доставили вас сюда таким образом.

— Какие могут быть извинения? — отвечал ему я. — Напротив, тысяча благодарностей, славные господа! Если бы не вы, нам бы пришлось ночевать в открытом поле, тогда как благодаря вам мы будем ночевать в гостинице «Пале-Рояль», если вы будете настолько любезны, что укажете нам ее.

— Мы направляемся в ту же сторону, господа, и если вам угодно, чтобы мы по-прежнему служили вашим эскортом, то мы доставим вас прямо к дверям господина Мулена.

— Охотно, при условии, что эскорт согласится принять десять франков, чтобы выпить за наше здоровье.

— Нам запрещено получать что-либо сверх жалованья, предоставляемого нам правительством. Так что если хотите, заплатите что-нибудь этому славному человеку, которого мы потревожили.

Я был в замешательстве от такого бескорыстия, но Жаден, скептик по природе, обратил мое внимание на то, что привратник заодно был еще и виноторговцем, а это заставляло думать, что десять франков, перейдя в другие руки, не изменят своего первоначального предназначения.

Я раз и навсегда предупреждаю своих читателей, что Жаден — безбожник, не верящий ни во что, даже в добродетель жандармов.

Как бы то ни было, наши жандармы честно сдержали свое слово и мы высадились у дверей гостиницы «Пале-Рояль».

Так состоялся наш въезд в Авиньон, о котором его историк Франсуа Нугье говорит, что «благородство города кроется в его древнем происхождении, приятность — в местоположении, величие — в высоте и крепости стен, благополучие — в плодородии почвы, очарование — в мягкосердечии его жителей, дворцы его поражают роскошью, широкие улицы — красотой, знаменитый мост — хитроумием устройства, торговля наделяет его богатством, а все это вместе делает его славным во всем свете».

КОМНАТА НОМЕР ТРИ

Несмотря на поздний час нашего прибытия, вскоре мы получили, благодаря расторопности нашего хозяина, пылающий камин и приличный ужин. Когда мы согрелись и насытились, он позвал слугу и велел ему приготовить для меня комнату № 1.

— Если для вас это безразлично, — сказал я ему, — не предоставите ли вы мне комнату номер три?

— Та, что я вам предлагаю, — отвечал он, — лучше и к тому же выходит на улицу.

— Это не столь важно, — заметил я, — мне нужна именно комната номер три.

— Обычно мы ее предоставляем только тогда, когда все остальные комнаты заняты.

— Даже когда ее у вас просят?

— Никто не просит об этом без веской причины, и если она у вас есть…

— Я крестник маршала Брюна.

— Тогда я понимаю, — произнес хозяин. — Проводите господина в комнату номер три! — распорядился он.

И в самом деле, я уже давно дал себе слово совершить траурное паломничество, которое в настоящее время выполнял. Маршал Брюн был одним из немногих друзей отца, оставшихся ему верными, когда тот, приняв в Египте сторону генерала Клебера, оказался в немилости у Наполеона; более того: после смерти моего отца-изгнанника, он единственный осмелился ходатайствовать, хотя и тщетно, перед императором о помещении меня в военное училище и вплоть до 1814 года предоставлял нам трогательные, но бесплодные доказательства того, что моя мать и я не забыты им. Во времена потрясений, последовавших за двумя реставрациями, мы потеряли его из вида и не знали, где он находится, как вдруг по всей Франции прокатилось страшное известие об убийстве маршала Брюна!..

Хотя я и был в ту пору ребенком, ведь мне было всего одиннадцать лет, новость произвела на меня глубочайшее впечатление. Я привык все время слышать от матери, что маршал Брюн — единственная моя опора в будущем, и мне казалось, будто я во второй раз лишился отца. Чем сильнее горе давит на юное сердце, тем неизгладимее след оно оставляет на нем. С этого времени ведут начало скорее инстинктивная, чем основанная на голосе разума ненависть, которую я испытывал к Реставрации, и первые ростки мировоззрения, которое, разумеется, могло изменяться у меня по мере становления моего гражданского самосознания, но, вероятно, навсегда заложило основу моих политических верований.

Так что нетрудно понять, с каким чувством открывал я дверь комнаты, где испустил последний вздох тот, кто клялся перед Богом быть мне вторым отцом и, насколько это от него зависело, сдержал свое слово. Мне казалось, что в этой комнате должно было сохраниться что-то роковое, вроде запаха крови. Я быстро огляделся вокруг и с удивлением обнаружил, что она заурядна и приятна на вид, как самая обыкновенная комната. В камине, расположенном напротив двери, ярко пылал огонь; белые занавески закрывали окна, через которые ворвались убийцы; голубые бумажные обои выставляли напоказ крупные безвкусные цветы. Две парные кровати манили ко сну; одним словом — комната как комната. Однако между камином и кроватью на высоте примерно трех с половиной футов виднелась круглая ямка глубиной с палец: это было пулевое отверстие, единственный оставшийся след убийства.

Зная, что это отверстие существует, я от двери направился прямо к нему и тотчас же его обнаружил. Невозможно выразить те чувства, какие я испытал при виде этого отпечатка смерти. Именно там остановилась горячая и дымящаяся пуля, после того как она пронзила насквозь благородную грудь, к которой, мне помнилось, победитель при Алкмаре, Бергене и Штральзунде прижимал меня столько раз. Это воспоминание было таким ясным и таким явственным, что мне казалось, будто я все еще ощущаю руки маршала, прижимающего меня к себе. Чуть дыша, устремив глаза на это отверстие, забыв весь мир и думая лишь об одном, я провел в таком состоянии одну из тех минут грусти и поэзии, какие нельзя передать человеческими словами; затем я опустился на стул, все еще пребывая в удивлении от того, что, наконец-то, оказался в той самой комнате, которую мне так часто хотелось увидеть, и со смутным беспокойством стал разглядывать один за другим предметы обстановки, ставшие свидетелями той страшной драмы.

Так прошла часть ночи, и, несмотря на усталость, только около трех часов утра я сумел превозмочь себя и попытался заснуть; но едва лишь погасла свеча, мне пришла в голову мысль, что, возможно, я лежу на той из двух кроватей, на которую был положен труп. От этой мысли волосы мои встали дыбом и пот выступил на лбу; сердце заколотилось так неистово, что я стал слышать его биение. Я закрыл глаза, но уснуть не мог — все подробности этой кровавой сцены стояли перед мною. Комната казалась мне полной видений и неясных звуков. Не знаю, сколько времени я так провел, но в конце концов все эти мрачные образы начали сливаться друг с другом, теряя ясные очертания, гул и стоны стали удаляться, и я сам погрузился в сон, похожий на смертный.

Когда я проснулся, день уже был в разгаре; я чувствовал себя разбитым и был взмокшим, словно лежал в горячке. Какое-то время мне не удавалось понять, где я нахожусь; помнилось только, что меня мучили страшные сновидения, — вот и все. Я стал обводить взглядом комнату, пытаясь прояснить свои мысли, все еще запутанные после тяжелого сна. Наконец мои глаза остановились на отверстии от пули, столь сильно потрясшем мое воображение накануне; и тогда, словно перед моим взором отдернули завесу, мне сразу вспомнилось все. Соскочив с кровати, я торопливо оделся и спустился вниз — мне необходимо было вдохнуть другой воздух.

Господин Ножан дал мне несколько рекомендательных писем в Авиньон. Одно из них было адресовано г-ну Р…, профессору истории. Это был как раз один из тех благожелательных отзывов о моей персоне, каких мне так недоставало в путешествии того рода, которое было мною предпринято. Поэтому я решил вручить его без всякой задержки адресату; разузнав, насколько это было возможно, как найти нужную мне улицу, я начал свою прогулку по городу.

Авиньон построен так, чтобы противостоять ветру и солнцу: улицы его узки и извилисты, они без конца идут то вниз, то вверх, превращаясь то в проулочки, то в лестницы. Едва сделав пятьдесят шагов в этом лабиринте, я потерял направление, но, вместо того чтобы спросить дорогу, пошел дальше наугад. Находясь в незнакомых городах, где, по моим сведениям, можно увидеть много любопытных зданий, я более всего люблю возлагать на случай заботу о том, чтобы они попались мне на глаза; при таком образе действий меня ожидают свежие и полные неожиданности впечатления. По дороге никакой болтливый чичероне не портит мне восприятия привлекших мое внимание видов, зданий или руин. Увиденное производит на меня именно то впечатление, какое оно должно произвести, поскольку ничье постороннее соображение не уменьшает и не увеличивает мое почтительное уважение к тому, что я вижу.

Так я наудачу и шел вперед, как вдруг на повороте маленькой идущей вверх улочки мой взгляд наткнулся на громадную каменную арку, переброшенную над ней в виде аркбутана. Подняв глаза, я увидел, что стою у подножия папского дворца.

История средневековья запечатлена в стенах и башнях папского дворца столь же явственно, как история Рамзеса в граните пирамид: это четырнадцатый век с его религиозными бунтами, с его доводами, подкрепленными оружием, с его воинствующей Церковью. Дворец кажется скорее крепостью Али-паши, чем жилищем Иоанна XXII. Искусство, роскошь, прикрасы, — все было принесено в жертву обороне; короче, это единственный вполне сохранившийся образчик военной архитектуры той эпохи. Находясь перед ним, ничего не замечаешь, кроме него, и весь город, простирающийся за ним, исчезает из вида.

Затем, входя во двор, вы убеждаетесь, что изнутри дворец имеет такую же страшную броню, как и снаружи. Здесь все было предусмотрено для противостояния тем, кто ворвался бы в ворота. Со всех сторон над внутренним двором возвышаются башни с угрожающими бойницами; штурмующие, проникшие во двор и уже считавшие себя победителями, вынуждены были вновь начинать осаду; затем, если эта вторая осада завершалась с тем же успехом, что и первая, оставалась стоявшая в отдалении последняя башня, мрачная и гигантская, которую избрал как свое последнее прибежище осажденный и преследуемый папа. Ворвавшись и в эту башню, нападавшие поднимались по лестнице, которая вела в папские покои, но она внезапно упиралась в стену; и, пока последние защитники дворца громили штурмующих на верхней лестничной площадке, понтифик спускался в подземелье, железные двери которого распахивались перед ним и снова закрывались; оттуда вел потайной ход к Роне, где беглеца поджидала лодка, стрелой уносившая его.

Несмотря на явное несоответствие между цитаделью и размещенным в ней нынешним гарнизоном, нельзя устоять перед поэтичностью этого исторического обиталища. Побродив всего лишь час по его коридорам, по его куртинам, посетив его темницы, побывав в его камерах пыток, ты начинаешь ощущать, как при виде всего этого, возведенного с таким воодушевлением, чтобы мстить и оставаться безнаказанным, тебя охватывают инстинктивные страсти, какие современная цивилизация если и не полностью погасила, то, во всяком случае, в значительной степени подавила в наших душах. Вполне понятно, что в эпоху, которая не сулила надежды тем, кто ненавидел слабо, и не карала тех, кто ненавидел сильно, все было железным — от скипетра до креста, и от креста до кинжала.

Тем не менее, испытывая все эти мрачные впечатления, ты замечаешь здесь порой отблески искусства, подобные золотым украшениям на вороненых доспехах; речь идет о картинах, написанных в напряженной и наивной манере, характерной для переходного периода от Чимабуэ к Рафаэлю. Их приписывают Джотто или Джоттино; ясно лишь, что если они и не созданы этими мастерами, то, по крайней мере, относятся к их эпохе и к их школе. Эти картины украшали башню, предназначавшуюся, вероятно, для покоев, где обитали папы, и часовню, служившую местом заседания суда инквизиции.

Выйдя из папского дворца, я справился о дороге к дому г-на Р…, и мне показали его самого в ту минуту, когда он переходил площадь. Я подошел к нему и вручил ему письмо. Он протянул мне руку, и с этого мгновения я понял, что могу располагать его временем и его знаниями так, словно мы были знакомы уже лет десять. В людях с душой художника есть своего рода электрическая энергия, которую они мгновенно передают друг другу посредством взгляда, слова или прикосновения.

Мы провели вместе целый день: посетили церкви, рынки и гавани. Мы окунулись в мир молитв, торговли и распрей местных жителей, наделенных смуглой, как у арабов, кожей и жаркой испанской кровью, своего рода живых ракет, которым, для того чтобы вспыхнуть и взлететь, достаточно услышать рядом с собой какое-нибудь политическое мнение. И тут я понял, что у городов, как и у людей, бывают совершенно различные характеры и в корне несовпадающие внешние облики. И так же как невозможно заставить африканца подчиняться немецким или русским законам, о городах надо судить исходя из широты, на которой они находятся, и принимать в расчет сумрачное ли над ними небо или раскаленное, лед ли их покрывает или заливает своими лучами солнце.

Поэтому, когда вечером я вернулся в гостиницу, в комнату № 3, и у изножья своей кровати снова увидел пулевое отверстие, накануне вызвавшее у меня жуткие сновидения, смерть маршала по-прежнему казалась мне ужасной, но в то же самое время она казалась мне столь же естественной, как гибель человека, по неосторожности попавшего в логово тигров.

Попытаемся разъяснить читателям нашу мысль и изобразим им прошлые времена, чтобы они судили настоящее так, как судит его Бог.

Эпоха религиозных распрей, приведших к политической вражде, восходит в Авиньоне к двенадцатому веку. Пьер Вальдо, лионский горожанин, объявил себя главой секты реформаторов, желавших вернуть христианству его евангельскую простоту. Этот предшественник Лютера, Кальвина и Уиклифа нашел многочисленных приверженцев среди жителей Лиона, которые всегда были в высшей степени подвержены мистическим воззрениям и даже в нашу эпоху безбожия (или, по крайней мере, сомнений) дали нам Эдгара Кине, Сен-Мартена, Балланша и в каком-то смысле Ламартина, в ком можно оспаривать набожность, но не религиозность.

Тем временем епископы, владетели Лиона, обладавшие не только духовной властью, но еще и светской, заставили последователей Вальдо (их называли вальдесами) покинуть город; те ушли, ведомые своим главой, и взяли с собой своих жен, детей и слуг. На какое-то время изгнанники остановились в Дофине, но вскоре, встретившись и там с гонениями, новоявленный Моисей опять возглавил бегство новоявленных древних евреев, переправился через Дюране между Амбрёном и Систероном и попытался найти приют в графстве Венессен, освободившемся от господства Империи и находившемся под непосредственной властью графов Тулузских. Вскоре жители этого графства сами стали проникаться сочувствием к религиозным воззрениям своих гостей, часть которых обосновалась в долине Со, за горами Ванту, а часть — в Лангедоке, где, вследствие искажения слова «вальдесы», как они именовались вначале, их стали называть вальденсами, а затем — альбигойцами, ибо их скопление составило большую часть населения города Альби и графства, столицей которого он являлся.

Однако вскоре среди чувственного и поэтичного Лангедока их первоначальная простота изменилась к худшему: они восприняли насмешливый язык предков трубадуров и стали преследовать своими рифмованными памфлетами католические обряды и католических священников. Знать, принцы и даже короли, не обладавшие твердыми верованиями, покинули лоно Церкви и отдались этой ереси, уже грозившей распространиться от Пиренеев до Гаронны, как вдруг один-единственный человек решил преградить ей путь. Это был Доминик, помощник приора в Осме, выборщик церкви святого Иоанна Латеранского в Риме: он призвал к крестовому походу. Его проповеди пробудили не только религиозную вражду, но и территориальную неприязнь. Северяне всегда не выносили южан — они не могли простить им ни их богатств, их благополучия, их городских свобод, которым те были обязаны римлянам; ни их искусства, их сооружений, их цивилизации, которые те получили от арабов. Северяне помнили, что Хлодвиг, Карл Мартелл и Карл Великий лишь прошли по этой обласканной солнцем земле и не смогли укорениться в ней. Так что призывы Доминика оказали большее воздействие, чем он сам на это рассчитывал; и, несмотря на героическую борьбу виконта де Безье[37] и короля Педро Арагонского, Симон де Монфор захватил один за другим все укрепленные города, которые обороняли альбигойцы, а Раймунд Тулузский, которого мы еще увидим приносящим публичное покаяние в Сен-Жиле, на ступенях церкви, нанес им последний удар, отрекшись от их ереси.

Впрочем, это отречение, каким бы публичным и впечатляющим оно ни было, не смягчило. победителей графа Тулузского. Графство Венессен и семь укрепленных замков, принадлежавших графу Раймунду как в Лангедоке, так и в Провансе, под предлогом секвестра были переданы ими папе, давшему разрешение на этот крестовый поход. Однако Авиньон, в ту пору могущественная республика, которой управлял свободно избираемый подеста, выступил заодно с Раймундом и отказался подчиниться; и вот в 1226 году Людовик VIII во главе огромной армии встал перед воротами Авиньона и потребовал пропустить через город его войско, чтобы оно могло пересечь Рону, пройдя по мосту Святого Бенезе, от которого в наши дни сохранилось еще несколько арок. Авиньонцы не дали ввести себя в заблуждение этой уловкой: они понимали, что открыть ворота королю Франции означает в то же самое время открыть их своему рабству. И потому они предложили построить дорогу, ведущую к мосту и связанную с ним посредством насыпи, с тем чтобы французская армия могла пересечь Рону, не проходя через город. Однако Людовика VIII это никак не устраивало: он повторил свое требование, настаивая при этом, чтобы при вступлении войска в город копья солдат были взяты наперевес, головы их покрыты шлемами, знамена развернуты, а боевые трубы трубили.

Горожане возмутились и в качестве последней уступки предложили королю мирное вступление в город: с обнаженными головами, с поднятыми вверх копьями и с единственным развернутым знаменем — королевским. В ответ Людовик VIII начал блокаду, доказавая тем самым, что ему был нужен сам город, а не возможность пройти через него. Осада длилась три месяца, в течение которых, сообщает летописец, горожане Авиньона отвечали французским солдатам стрелой за стрелу, раной за рану, смертью за смерть.

В конце концов город капитулировал; кардинал-легат Романо де Сайт'Анжело приказал авиньонцам снести их укрепления, засыпать рвы, разрушить триста городских башен; он потребовал также, чтобы они сдали свои корабли, стенобитные и метательные орудия; наложил на горожан значительную контрибуцию; принудил их торжественно отречься от ереси вальденсов; заставил их дать клятву содержать в Палестине тридцать тяжеловооруженных конников, безукоризненно оснащенных и экипированных, и тем самым содействовать освобождению Гроба Господня; а чтобы наблюдать за выполнением этих условий, записанных в папской грамоте, которая до сих пор хранится в архивах города, он учредил братство серых кающихся, просуществовавшее без перерыва более восьми веков и дошедшее до наших дней. С этого дня религиозная вражда стала одновременно и враждой политической.

Менее чем через век после этого, то есть в 1309 году, Бертран де Го, ставший папой под именем Климента V, явился, под предлогом волнений в Италии, в пределы графства Венессен, ставшего папским владением после секвестра, объявленного Симоном де Монфором, и попросил гостеприимства у авиньонцев — так церковный раскол укоренился на земле ереси.

Филиппу Красивому принадлежал великий и глубокий замысел перенести папство во Францию, дабы соединить в своих железных руках одновременно власть светскую и власть духовную. Папство, в лице Бонифация VIII получившее пощечину от Ногаре и Колонны, отреклось от мирской власти в лице Климента V, который, во имя своего тщеславного желания быть избранным папой, поклялся королю, в свою очередь посвятившему его в сан в лесу Анжели, выполнить ужасные обязательства, лишь одно из которых известно: уничтожение ордена Тамплиеров. Правда, по нему одному можно судить о том, каковы были остальные.

Тем не менее очень скоро жажда власти, от которой главы Церкви на время отказались, вновь охватила их. Климент VI воспользовался преступлениями и несчастьями Иоанны Неаполитанской, ставшей пленницей прованских баронов, и купил у нее за 80 000 золотых флоринов право на владение и правление Авиньоном, доставшееся ей от ее предков — маркизов Форкалькье и Прованса. Именно на эти деньги Иоанна Неаполитанская, после того как она произнесла в свою защиту речь на латыни, выступив в большой капелле дворца, перед изображением Судного Дня, написанным Джоттино[38], и была оправдана кардиналами, снявшими с нее обвинение в убийстве Андрея, ее мужа, снарядила флот и восстановила свое королевство.

Едва только папы ощутили себя на своей земле, они тотчас же заложили фундамент укрепленного замка, описать который мы только что пытались, но точное представление о котором может дать лишь гравюра. Это был Капитолий папства, и, укрывшись за его высокими крепостными стенами, папы надеялись вернуть себе мирскую власть. К концу четырнадцатого века они настолько преуспели в этом, что внушили опасение тому самому королевскому роду, который полагал, что предоставляет Клименту V и его преемникам стражников, тюрьму и прибежище, а не придворных, дворец и королевство.

Ибо это были именно придворные, дворец и королевство: Авиньон стал царем роскоши, неги и разврата. Его чресла стянул новый пояс из башен и стен, возведенных Фернандесом де Эредиа, великим магистром ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Его распутные священники касались Тела Христова руками, горевшими жаром блуда; его ослепительные куртизанки срывали бриллианты с тиары, чтобы сделать себе из них браслеты и ожерелья; наконец, там слышалось эхо Воклюзского источника, убаюкивающее город под звуки исполненных чувственной неги песен Петрарки.

Король Карл V, будучи набожным, мудрым и могущественным государем, не мог терпеть такие бесчинства, творимые в Церкви; он отправил в Авиньон маршала Бусико, приказав ему изгнать оттуда лже-папу Бенедикта XIII. Город распахнул перед маршалом ворота, но Педро де Луна заперся в своем замке и оборонялся там в течение нескольких месяцев, самолично наводя со стен крепости метательные орудия на город, в результате чего он разрушил более сотни домов и убил четыре тысячи авиньонцев. В конце концов замок был захвачен живой силой; внутренние оборонительные сооружения были взяты приступом, однако Педро де Луна укрылся в башне, и в те минуты, когда французские солдаты, выломав двери, устремились вверх по ложной лестнице, описанной нами выше, Бенедикт XIII спустился в подземелье, по потайному ходу выбрался из города и достиг Испании, где король Арагона предоставил ему убежище; там, сопровождаемый двумя клириками, которые составляли учрежденную им священную коллегию, он каждое утро, с высоты башни, благословлял мир и отлучал от Церкви своих врагов. Наконец, перед смертью, опасаясь, что церковный раскол закончится вместе с ним, он назначил обоих своих викариев кардиналами, поставив условием, что один из них станет после него папой. И в самом деле, как только Педро де Луна испустил дух, кардиналы собрали конклав, и один из них провозгласил папой второго. Новый папа, поддерживаемый своим кардиналом, который составлял весь папский двор, какое-то время продолжал церковный раскол; но в конечном счете Рим начал вести с ними переговоры, и оба они вернулись в лоно Церкви: один в должности архиепископа Севильи, другой — архиепископа Толедо. Так окончилось непосредственное господство французских пап в графстве Венессен, которое после возвращения пап в Рим управлялось легатами и вице-легатами вплоть до 1791 года, когда графство присоединилось к Франции.

По странному совпадению, в Авиньоне, в котором семь пап жительствовали семижды двенадцать лет, находятся семь больниц, семь братств кающихся, семь мужских и семь женских монастырей, семь приходов и семь кладбищ.

Среди этих братств самое древнее — братство серых кающихся, учрежденное, как было сказано выше, Людовиком VIII и Романо де Сант'Анжело. После этого появилось братство черных кающихся, основанное в подражание кающимся Раймунда Тулузского, а затем, наконец, противостоящее им братство белых кающихся.

Из этих трех братств, существующих в городе до настоящего времени, первое ведет себя смирно и не присоединяется ни к каким политическим убеждениям, но два других, породивших, как мы уже сказали, две противостоящие партии, по-прежнему сохраняют свое политическое направление. Так, братство черных кающихся, основанное в подражание братству, которое было учреждено Рай-мундом Тулузским, всегда настроено против светской и духовной власти; белые кающиеся, верные тем, кто основал их братство, напротив всегда оставались папистами и монархистами. Взаимная вражда этих партий была столь закоренелой и неизменной, что каждый раз, когда на каком-нибудь городском празднестве противники имели несчастье встретиться, они тотчас же принимались драться распятиями и хоругвями, и сражение заканчивалось лишь когда кто-то из них начинал трубить отступление и оставлял поле битвы врагам, которые немедленно напускали на себя монашескую степенность и продолжали свое триумфальное шествие, примешивая победные кличи к религиозным песнопениям.

Политические события, произошедшие за эти века, по-разному повлияли на воззрения обоих братств, и мало-помалу город разделился на два лагеря, каждый из которых выстроился под своим стягом. Так что существуют кварталы, целиком состоящие из белых кающихся, — это кварталы Фюстери, Лимас и окрестности Лулльских ворот, и есть другие, состоящие из черных кающихся, — те, что окружают Линьские ворота. В итоге, когда реформы Кальвина начали проникать на Юг, где еще оставалась старая закваска ереси вальденсов, новая религия, поддерживаемая Маргаритой Алансонской, сестрой Франциска I, обретала сторонников среди тех, кто относился к оппозиционной партии, то есть черных кающихся, тогда как белые кающиеся, напротив, еще более укрепились в своей приверженности апостолической и римской религии. Революция 1789 года воскресила прежнюю религиозную вражду и превратила ее во вражду политическую. Обе партии встали лицом друг к другу, каждая под своим знаменем: черные кающиеся — раскольники-республиканцы, белые — паписты-роялисты.

Кровь ручьем потекла тогда по улицам Авиньона, будто в цирке. Черные кающиеся торжествовали победу, идя вместе с монтаньярами, белые отыгрались, идя вместе с термидорианцами. Вся прежняя вражда предков, унаследованная сыновьями, подкреплялась новой враждой до тех пор, пока Наполеон своей железной рукой не подавил всех — черных кающихся и белых кающихся, республиканцев и роялистов. На протяжении десяти лет его владычества вулкан таил в себе дым, огонь и лаву, но когда в 1814 году великану пришлось разжать руку и выронить все, что он держал ею, включая меч, политический Везувий немедленно воспламенился и в ту же минуту из него снова исторглась смертельная, неутолимая роялистская ненависть. «Сто дней» приостановили ее на время, но Ватерлоо вновь придало ей силы, пообещав, что она останется безнаказанной.

Тем временем торговля, процветавшая внутри Империи из-за трудности вывоза товаров, породила новую прослойку, состоявшую примерно из пяти сотен грузчиков. Во время Реставрации они примкнули к партиям различных кварталов, в которых проходила их работа: те, кто обслуживал верхнее течение Роны, начиная с Линьских ворот и до середины порта, стали черными кающимися, а те, кто обслуживал ее нижнее течение, от середины порта и до Деревянного моста, — белыми кающимися. Каждая из партий поочередно господствовала на реке в зависимости от того, какие идеи брали верх — демократические или роялистские. Наконец, реакция 1815 года обеспечила решительную победу роялистам, и партия аристократов, давно уже вынашивавшая зловещие планы отмщения, увидела в грузчиках, принадлежавших к той же секте белых кающихся, что и они, орудие тем более смертельное, что оно было слепым, и, незаметно завладев им, во мраке сжала золоченые пружины, которые заставили его работать на свету.

В одно мгновение весь Юг вспыхнул, словно пожар передавался от города к городу посредством порохового привода. Марсель подал пример, которому последовали Авиньон, Ним, Юзес и Тулуза; у каждого из этих городов были свои кровавые знаменитости.

Из всех этих душегубов, надо сказать, самым заметным был Пуантю, авиньонский убийца; он был один из тех людей, чья судьба заранее предопределена тем, среди кого им выпало появиться на свет. Рожденный среди черни, он стал убийцей; появись он с теми же дарованиями в другой среде, это был бы великий человек.

Пуантю был типичный южанин с оливковой кожей, орлиным взглядом, горбоносый, белозубый. Хотя роста он был чуть выше среднего, а спина его была сутула из-за привычки носить тяжести и ноги изогнуты колесом под воздействием непомерных грузов, которые ему приходилось ежедневно перетаскивать, он обладал необычайной силой и ловкостью. Он перекидывал через Лулльские ворота сорокавосьмифунтовые ядра; он бросал камни с одного берега Роны на другой, то есть на более чем две сотни шагов; наконец, он мог, убегая, с такой силой и точностью бросить свой нож, что эта новоявленная парфянская стрела, пущенная с расстояния в пятнадцать шагов, со свистом пригвождала к дереву пятифранковую монету. Прибавьте к этому неменьшую ловкость в обращении с ружьем, пистолетом, шпагой и дубинкой, природный живой и бойкий ум, глубочайшую ненависть к республиканцам, в которой он поклялся у подножия эшафота своего отца и своей матери, и вы составите себе представление о том, каков был этот страшный вожак авиньонских убийц, имевший под своим началом как главных подручных таф-тянщика Фаржа, грузчика Рокфора, пекаря Надо и старьевщика Маньяна.

В то время, когда разыгрывалась страшная драма, о какой мы будем рассказывать, Авиньон был полностью отдан в руки этой горстке людей, творивших бесчинства, которые гражданские и военные власти не желали, не смели или не могли пресечь. И тут стало известно, что маршал Брюн, находившийся с шеститысячным войском в Ле-Люке, был вызван в Париж, чтобы отчитаться перед правительством в своих действиях.

МАРШАЛ БРЮН

Маршал Брюн, зная обстановку на Юге и понимая, какая опасность его там подстерегает, попросил разрешения отправиться в путь морем, однако в этом ему было категорически отказано. Герцог де Ривьер, губернатор Марселя, дал ему охранное свидетельство. Убийцы взревели от радости, услышав, что республиканец 89-го года, маршал Империи, собирается проследовать через Авиньон. Тотчас же поползли зловещие слухи: поговаривали, и это была гнусная клевета, уже сотни раз опровергнутая, будто бы 2 сентября 1792 года маршал носил на острие своей пики голову принцессы де Ламбаль, хотя на самом деле он. прибыл в Париж только 5 сентября.

Вскоре Авиньон обошло известие, что Брюн едва не был убит в Эксе; новость подтвердилась. Маршал был обязан спасением исключительно быстроте своих лошадей. И тогда Пуантю, Фарж и Рокфор поклялись, что в Авиньоне все будет иначе.

Следуя избранной им дорогой, маршал мог добраться до Лиона лишь двумя путями: либо проехать через Авиньон, либо обогнуть город, свернув за два льё до него с дороги, ведущей к Ле-Понте, на проселок.

Убийцы предвидели такую возможность, и 2 августа, в день, когда маршала ждали, Пуантю, Маньян и Надо, в сопровождении четырех своих людей, сели в шесть часов утра в двуколку и выехали из Ронских ворот, намереваясь устроить на дороге к Ле-Понте засаду.

Маршал был предупрежден о том, насколько враждебно настроены по отношению к нему авиньонцы, и, подъехав к развилке, решил свернуть на боковую дорогу, которая лежала перед ним и на которой его ждал Пуантю со своими сообщниками, но возница категорически отказался туда ехать, заявив, что его почтовая станция находится в Авиньоне, а не в Ле-Понте или в Сорге. Один из адъютантов маршала решил заставить возницу следовать куда приказано, угрожая ему пистолетом, но маршал воспротивился какому-нибудь насилию над этим человеком и распорядился ехать через Авиньон.

В девять часов утра карета въехала в город, остановилась у гостиницы «Пале-Рояль», служившей в то время почтовой станцией. Пока меняли лошадей и у Лулльских ворот отмечали подорожные и охранное свидетельство, маршал вышел из кареты, чтобы выпить чашку бульона. Он не пробыл в гостинице и пяти минут, как у ее дверей собралась большая толпа. Хозяин гостиницы, г-н Мулен, увидев эти знакомые ему угрюмые, зловещие лица, тотчас поднялся к маршалу и посоветовал ему уехать немедленно, не дожидаясь возврата документов; при этом он пообещал маршалу послать вслед за ним верхового, который должен был примерно в двух или трех льё от города передать ему охранное свидетельство и подорожные адъютантов. Маршал спустился вниз; лошади были запряжены, и он сел в коляску, сопровождаемый ропотом черни, среди которой уже стал раздаваться страшный возглас «3 у — у!» — боевой клич, заключающий в себе, в зависимости от того, как он произносится, все мыслимые угрозы, и означающий в одном слове: «Рвите! Крушите! Режьте! Убивайте!»

Маршал помчался во весь опор, беспрепятственно миновал Лулльские ворота, преследуемый завываниями черни, которая ему угрожала, но пока еще не остановливала его. Ему уже показалось, что он находится вне досягаемости для своих врагов, но, поравнявшись с Ронскими воротами, обнаружил группу вооруженных людей под командованием Фаржа и Рокфора. Наведя на него ружья, они приказали вознице поворачивать обратно. Пришлось подчиниться. Через пятьдесят шагов карета столкнулась с теми, кто преследовал ее от гостиницы «Пале-Рояль». Возница остановился; в одну минуту постромки лошадей были перерезаны. Маршал открыл дверцу, вместе со своим камердинером вышел из кареты и двинулся через Лулльские ворота, сопровождаемый второй каретой, где находились его адъютанты; вернувшись к гостинице «Пале-Рояль», маршал постучал во входную дверь; она распахнулась перед ним и его свитой и тотчас же закрылась за ними.

Маршал попросил предоставить ему комнату. Господин Мулен провел его в комнату № 1 с окнами на улицу. Спустя десять минут трехтысячная толпа заполнила площадь: чернь словно выползала из-под мостовых. Тем временем показалась карета, которую маршал был вынужден оставить: ею управлял возница, сумевший связать постромки; перед ней открылись ворота во двор гостиницы. Толпа попыталась ринуться в них, но грузчик Верне и г-н Мулен, люди колоссальной физической силы, налегли на створки ворот, сумели соединить их, а затем крепко заперли ворота. Адъютанты, до этого времени остававшиеся в своей карете, тут же вышли, намереваясь последовать за маршалом, но г-н Мулен отдал распоряжение грузчику Верне спрятать их в каретном сарае. Верне схватил одной рукой первого адъютанта, другой — второго, и, несмотря на то что они сопротивлялись, потащил их в сарай; там он затолкал их позади пустых бочек, накинул на них сверху старый ковер и торжественным голосом пророка произнес: «Если шевельнетесь — вы погибли!» Адъютанты остались немы и недвижимы.

В это самое время во двор гостиницы устремился префект Авиньона г-н де Сен-Шаман, всего лишь за час до этого приехавший в город. Между тем толпа уже начала бить окна и выламывать уличную дверь; площадь была заполнена людьми, и повсюду слышались призывы к расправе, перекрывавшие страшное «Зу-у!». Господин Мулен понял, что все будет кончено, если не удастся продержаться до прихода отряда майора Ламбо. Он велел Верне взять на себя тех, кто пытался выбить дверь, а сам собрался заняться теми, кто пролезал в окно; два эти человека, встав против ревущей черни, решили не дать ей пролить кровь, которой она жаждала.

Один из них бросился в проход к дому, другой — в обеденную залу. Дверь и окна были уже распахнуты и несколько нападавших ворвались в гостиницу. При виде Верне, сила которого им была хорошо известна, они попятились назад; грузчик воспользовался этим и захлопнул дверь. Что касается г-на Мулена, то он, схватив свое двуствольное ружье, висевшее над камином, прицелился в пятерых, проникших в обеденную залу, и пригрозил им, что откроет огонь, если они не уберутся сию же минуту. Четверо послушались, пятый остался. Видя, что теперь ему надо бороться один на один, г-н Мулен отложил ружье, схватил своего противника в охапку, поднял как ребенка и выбросил из окна. (Три недели спустя этот человек умер, но не от последствий падения, а от того, что он был сдавлен г-ном Муленом.) После этого г-н Мулен кинулся к окну, чтобы закрыть его.

Затворяя оконные створки, он почувствовал, что кто-то схватил его за голову и с силой наклонил ее к левому плечу. В ту же минуту оконное стекло разлетелось вдребезги, и по плечу г-на Мулена скользнуло лезвие топора. Это г-н де Сен-Шаман, заметив, что на голову г-на Мулена опускается топор, успел отвести в сторону не само смертельное орудие, а цель, которую оно должно было поразить. Господин Мулен схватил топор за рукоятку и вырвал его из рук человека, собиравшегося нанести удар, который ему удалось столь счастливо избежать; затем он затворил окно, заградил его внутренними ставнями и поднялся к маршалу.

Он застал маршала ходившим широким шагом по комнате. Его красивое и благородное лицо было совершенно спокойно, будто все эти люди, все эти голоса, все эти крики не требовали его смерти. Господин Мулен перевел маршала из комнаты № 1 в комнату № 3, которая находилась в задней половине дома и выходила во двор, а потому, в отличие от предыдущей, давала хоть какой-то шанс на спасение. Там маршал попросил почтовую бумагу, перо, чернила и, после того как г-н Мулен все это ему принес, сел за маленький столик и принялся писать.

В эту минуту снова послышались крики. К толпе вышел г-н де Сен-Шаман и приказал ей разойтись. Тысячи голосов тотчас же стали спрашивать у него, кто он такой, чтобы отдавать подобные приказы; в ответ он назвал им свою должность. «Мыпризнаем префекта только когда он в мундире!» — закричали ему со всех сторон. К несчастью, сундуки г-на де Сен-Шамона следовали дилижансом и еще не прибыли. Префект был одет в зеленый сюртук, светло-желтые панталоны и пикейный жилет — наряд, недостаточно внушительный в подобных обстоятельствах. Он взобрался на скамейку, чтобы обратиться с речью к толпе, но тут раздался крик: «Долой зеленый сюртук! Хватит с нас всяких шарлатанов!» Префекту пришлось спуститься. Верне открыл ему дверь. Несколько человек хотели воспользоваться этим и проникнуть в дом вместе с ним, но Верне трижды опустил свой кулак, и три человека свалились на землю, как быки под ударом дубины мясника. Остальные тут же отступили. Дюжина таких защитников, как Верне, могла бы спасти маршала. А между тем Верне ведь тоже был роялистом; он придерживался таких же взглядов, как и те, с кем он дрался, и для него, как и для них, маршал был смертельным врагом; однако у него было благородное сердце — он хотел правосудия, а не расправы.

Тем временем один человек услышал то, что говорили префекту по поводу его платья, и пошел переодеться в собственный мундир. Это был г-н де Пюи, красивый, исполненный достоинства старик с седыми волосами, кротким лицом и миротворным голосом. Он вернулся в своем одеянии мэра, с шарфом и наградами — крестом Святого Людовика и орденом Почетного Легиона, но ни его возраст, ни его звание не внушили почтения этим людям: ему не дали даже пройти к воротам гостиницы. Его повалили на землю и стали топтать; одежда и шарф его оказались разорваны, а седые волосы запачканы грязью и кровью. Всеобщее ожесточение толпы достигло своего предела. Но вот появился авиньонский гарнизон; он состоял из четырехсот волонтеров, объединенных в так называемый Королевский Ангулемский батальон. Им командовал человек, именовавший себя генерал-лейтенантом Воклюзской освободительной армии. Этот отряд выстроился под самыми окнами гостиницы «Пале-Рояль»; он почти целиком состоял из жителей Прованса, говоривших на том же местном наречии, что и грузчики и все простонародье. Их спросили, зачем они явились, почему не дают народу спокойно вершить правосудие и есть ли у них намерение препятствовать ему. «Совсем напротив, — отвечал один из солдат. — Выкиньте его из окна, и мы примем его на свои штыки!» Этот ответ вызвал свирепые крики радости, за которыми последовало недолгое молчание. Было нетрудно заметить, что толпа замерла в ожидании и это спокойствие обманчиво. В самом деле, вскоре послышались вопли, теперь уже внутри гостиницы. От толпы отделилась группа людей. Ведомые Фаржем и Рокфором, они с помощью приставных лестниц поднялись до верха стены, а затем, соскользнув по наклону крыши, спрыгнули на балкон, тянувшийся вдоль окон комнаты маршала, и увидели его перед собой: он писал сидя за столом.

Тогда одни устремились в окна, даже не отворив их, а другие ворвались в дверь. Маршал, захваченный врасплох и оказавшийся в окружении, встал и, не желая, чтобы письмо с требованием защитить его, которое он хотел послать австрийскому командующему, попало в руки этих негодяев, разорвал его. В это время один из нападавших, который принадлежал к более высокому слою общества, чем остальные, и до сих пор носит на груди крест, полученный им, несомненно, за его образ действий в тех обстоятельствах, шагнул к маршалу, держа шпагу в руках, и сказал ему, что если он желает оставить какие-нибудь распоряжения, то сделать это надо быстро, поскольку жить ему осталось десять минут.

— Да что вы тут такое говорите?! Какие десять минут?! — воскликнул Фарж, направив дуло пистолета в грудь маршалу. Тот рукой отвел дуло кверху; раздался выстрел, и пуля застряла в карнизе.

— До чего ж неумелый! — пожав плечами, произнес маршал. — Не может убить человека, даже стреляя в упор.

— Cie vraire; vas veiire a qui sefa![39] — на местном наречии воскликнул Рокфор.

С этими словами он нацелил на маршала свой карабин; раздался выстрел, и маршал упал замертво. Пуля пронзила ему грудь насквозь и вонзилась в стену.

Эти два выстрела были услышаны на улице и всколыхнули толпу. Она ответила на них восторженным воплем. Один негодяй, по имени Кадийан, выбежал на балкон, выходивший на площадь, и, держа в каждой руке по пистолету, которые он не решился разрядить даже в труп, подпрыгнул на месте, показывая всем ни в чем не повинное оружие, на которое он возводил клевету:

— Va qui a fu lou coup![40]

Но бахвал лгал, ибо он похвалялся преступлением, совершенным более смелыми убийцами.

Позади него появился генерал Воклюзской освободительной армии; учтиво поклонившись народу, он заявил:

— Маршал покончил с собой! Да здравствует король!

Толпа разразилась криками, в которых смешались одновременно радость, мстительность и ненависть; тем временем королевский прокурор и судебный следователь принялись незамедлительно составлять протокол самоубийства[41].

Поскольку все было кончено, г-н Мулен хотел спасти хотя бы ценные вещи, находившиеся в карете маршала. В сундуке он обнаружил сорок тысяч франков, в мешке — усыпанную бриллиантами табакерку, в дорожных сумках — пару пистолетов и две сабли, одна из которых, с рукоятью, отделанной драгоценными камнями, была подарком несчастного султана Селима. Когда г-н Мулен шел через двор, держа в руках все эти вещи, дамасскую саблю у него выхватил из рук командир волонтеров, хранивший ее затем у себя в качестве трофея в течение пяти лет. Лишь в 1820 году его вынудили вернуть эту саблю поверенному маршальши Брюн. (Этот офицер сохранил свой чин во все время Реставрации и был уволен только в 1830 году.)

Спрятав вещи в надежное место, г-н Мулен направил г-ну де Пюи письмо, в котором он просил перенести труп маршала в часовню, пока толпа его не растерзала, и спасти адъютантов. Мэр прислал полицейского комиссара с погребальными носилками и четырьмя носильщиками. Когда маршала раздевали, чтобы засвидетельствовать его смерть, г-н Мулен заметил пояс, который тот носил на теле. Он его снял и сохранил в надежном месте; в поясе было четыре тысячи франков. Все это было полностью возвращено маршалыие.

Тело маршала Брюна положили на носилки и беспрепятственно вынесли, но едва носильщики прошли двадцать шагов по площади, как со всех сторон послышались крики: «В Рону! В Рону!» Комиссара полиции, попытавшегося воспрепятствовать этому, сбили с ног. Носильщикам приказали идти в другую сторону, и они подчинились. Толпа увлекла их к Деревянному мосту. У четвертой арки из их рук вырвали носилки, сбросили тело в реку и с криком «Военные почести!» стали стрелять из ружей по трупу, всадив в него еще две пули.

Затем красными буквами на арке моста написали:

«Могила маршала Брюна».

Однако Рона не захотела стать сообщницей этих людей: она унесла труп, а не поглотила его, как считали убийцы; на следующий день его вынесло на песчаную отмель Тара-скона; однако туда уже долетел слух об этом убийстве. Труп опознали по ранам, столкнули обратно в Рону, и река продолжила нести его к морю.

Тремя льё ниже по течению труп вновь прибило к берегу, и он застрял в камышах. Его заметили сорокалетний мужчина и восемнадцатилетний юноша; они тоже его узнали, но, вместо того чтобы снова столкнуть в Рону, вытащили на берег, перенесли в поместье одного из них и там похоронили по церковному обряду. Старший из этих двоих был г-н де Шартруз, младший — Амедей Пишо.

Позднее тело было извлечено из могилы по распоряжению маршальши Брюн, перенесено в ее замок Сен-Жю в Шампани, набальзамировано и положено в покоях, соседствовавших с ее спальней, где оно и оставалось, накрытое покрывалом, до тех пор, пока официальное гласное судебное разбирательство не смыло с покойного обвинение в самоубийстве; и лишь тогда тело маршала было погребено по решению Рьомского суда.

Убийцы, избежавшие людского мщения, не ушли от Божьей кары: почти все они кончили свою жизнь плачевно. Рокфор и Фарж заболели какими-то странными неведомыми хворями, похожими на те известные с древних времен недуги, какие рука Господа насылала на народы, которые он хотел покарать. У Фаржа началось стягивание кожи, сопровождавшееся такими мучительными болями и таким жжением, что его живым закапывали в землю по самое горло, чтобы остудить. У Рокфора началась гангрена, поразившая костный мозг; разрушив кости, она лишила их крепости и твердости, так что ноги перестали его держать, и он передвигался только ползком, как пресмыкающееся. Оба умерли в лютых мучениях, сожалея о том, что не попали на эшафот, который избавил бы их от такой ужасной агонии.

От Пуантю, судом присяжных департамента Дром приговоренного к смерти за убийство пяти человек, отреклись его приверженцы. Какое-то время в Авиньоне встречали его жену, безобразную калеку, ходившую из дома в дом и просившую милостыню для того, кто в течение двух месяцев был королем междоусобицы и кровопролития; затем однажды она появилась с черной тряпкой на голове и уже ничего не просила: Пуантю умер, и никто не знал в каком углу, в расселине какой скалы, в глубине какой чащи окончил он свои дни, словно старый тигр, у которого спилили когти и вырвали зубы.

Надо и Маньян были приговорены оба к десяти годам каторги. Надо там и умер, а Маньян вышел на свободу и, верный своей склонности к убийствам, стал служить на живодерне, где занят сегодня тем, что травит ядом собак.

Есть и другие — они живы до сих пор, имеют должности, кресты и эполеты, радуются своей безнаказанности и, вероятно, полагают, что им удалось укрыться от Божьего ока.

Подождем!

воклюзский источник

Если, побывав в Авиньоне, вы осмотрите папский дворец, который мы только что попытались описать; церковь Нотр-Дам-де-Дом, которая представляет собой переходную ступень от романского стиля к готическому, — с ее папертью, относящейся к десятому веку, и с находящейся в ней гробницей Иоанна XXII, созданной в период расцвета готики и восхищающей утонченностью и изяществом работы; если вы посетите музей, который был завещан городу г-ном Кальве и в котором находится картинная галерея, кое-какие произведения античного искусства гг среди них шарж на Каракаллу, представленного в виде продавца пирожков, а также несколько реликвий времен средневековья, например гробница Жака II де Шабанна — именно ее мы тщетно искали в Лапалисе во дворе станционного смотрителя; и наконец, если вы затворитесь на час в комнате № 3, где происходили страшные события, о которых мы рассказали читателю в предыдущей главе, — то можно считать, что в Авиньоне вами увидено все, и, чтобы отвлечься от мыслей об убийствах в Ледяной башне и массовых потоплениях в Роне, вам надо взять карету у Буайе, нанять в качестве провожатого его сына, веселого, неутомимого и толкового молодого человека, и ранним утром, покинув город, направиться к Воклюзскому источнику, навевающему воспоминания о Петрарке и Лауре.

Мы не будем входить ни в какие споры о том, существовало или не существовало это небесное видение, которому поэт придал телесную форму, ведь на эту тему написаны целые тома с доводами за и против; нам до этого нет никакого дела, потому что для нас Лаура не только существовала, но существует еще и поныне. Могущество гения столь велико, что он способен вызывать к жизни, как Бог, и более того, если Бог скупо отсчитывает нам дни, то гений наделяет создания своего воображения вечной жизнью; вероятно, Беатриче, Офелия и Маргарита существовали лишь в фантазии Данте, Шекспира и Гёте, но, спрашивается, разве когда-нибудь рука Божья создавала из нашей человеческой глины что-либо более совершенное?!

Дорога, ведущая из Авиньона в Воклюз, полна прелести и весьма напоминает путь из Рима во Фраскати: те же горы в отдалении, такой же прозрачный воздух окрашивает теми же тонами такой же горизонт. Авиньон, как и его владыка, — папский город, и если у него нет Капитолия, то, по крайней мере, есть свой Ватикан.

Немного не доезжая до гор, вы встречаете на своем пути маленький городок Л'Иль, который живописно расположен, как и следует из его названия, на узкой косе, окруженной водой; эта вода — та, что вытекает из Воклюзско-го источника, глубокого, бурлящего, быстрого потока, который в полульё от своего начала разделяется на семь судоходных рукавов, а заодно отказывается от своего поэтического имени, не желая порочить его, ибо он должен крутить мельничные колеса и приводить в движение фабричные машины, и принимает новое — Сорг. Обычно в этом городке оставляют карету и затем пешком идут по тропинке, вскоре углубляющейся в горы.

За несколько шагов до цели нашего путешествия мы обнаружили постоялый двор, который содержал бывший повар герцога Отрантского, переполненный сознанием важности своей деятельности. Мы поинтересовались у него, может ли он приготовить нам обед. «Нет, господа, — ответил он, — я не подам вам обед; я вас просто накормлю, только и всего: те, кто хотят отобедать у меня, должны предупредить об этом за три дня».

Явившись сюда вовсе не для того, чтобы устраивать пиршество, мы выразили ему согласие довольствоваться сегодня тем, что нас всего лишь накормят, и, сообщив ему час, когда, по нашим расчетам, нам можно было предаться этому занятию, отправились дальше в путь.

Воклюзский источник, вдохновивший Петрарку на стихи, которые относятся к числу лучших его творений, образует водоем шагов шестидесяти в окружности, глубину же его определить невозможно. Когда мы его увидели, вода в нем поднялась примерно на сто тридцать футов в течение трех дней. Когда же источник ослабляет свою силу, что происходит без всякой видимой причины, вода убывает, и тогда это водовместилище обретает вид широкой воронки, в которую довольно легко спуститься по камням и скалам. И тогда в отвесной скале, возвышающейся над источником примерно на восемьсот футов, становится виден свод подземной пещеры, откуда поступает вода, перестающая в это время вытекать наружу, но, тем не менее, никогда не иссякающая в такой степени, чтобы можно было разглядеть дно русла. Со всех сторон источник обступают нагромождения камней, словно земля на четверть льё в округе была вздыблена вулканическим сотрясением. Справа, на вершине скалы, видны развалины, именуемые домом Петрарки, хотя ничто не подтверждает такое название, которое, по своему невежеству, им просто присвоили экскурсоводы.

Мы провели часа четыре у этого источника — Жаден делал набросок, а я читал стихи Петрарки — и с сожалением покинули это место, видя, что приближается час, когда нас должны были кормить. Мы вернулись к нашему хозяину, который, узнав, что мы парижане, превзошел самого себя; однако, как мы его ни расхваливали, он никоим образом не желал расценивать поданные нам великолепные пять или шесть блюд иначе, чем приготовленное на скорую руку угощение. Хотя счет, надо сказать, вполне соответствовал скромности мастера.

Бросив прощальный взгляд на источник с поэтическим названием, мы отправились в обратный путь к Авиньону, где у г-на Мулена нас ждал грузчик Верне, с кем нам хотелось познакомиться. Это оказался красивый старик, простодушный, исполненный достоинства и еще крепкий; он не понимал, почему мы расточаем ему хвалы, отказался взять деньги, которые мы ему предложили, и едва пригубил заказанный нами пунш. Пока он беседовал со мной, Жаден незаметно набросал его портрет, отличавшийся большим сходством, и, закончив его, подарил старику. Бедняга Верне не мог прийти в себя от удивления; довольно долго ему казалось, что мы над ним издеваемся; в итоге, так и не пожелав выяснить, чем он заслужил наши похвалы, старик поверил в их искренность.

К концу вечера наш достопочтенный хозяин, который столь благородно и мужественно вел себя, как мы видели, в злосчастный день 2 августа, пришел составить нам компанию.

Я уже несколько раз ловил на себе его изучающий взгляд. Заинтригованный таким упорным вниманием, я осведомился о его причине.

— Вас зовут господин Александр Дюма?

— Да.

— Извините меня за нескромность, но я хотел бы знать, не сын ли вы генерала Александра Дюма?

— Совершенно верно.

— Я и не сомневался в этом, настолько вы похожи на него. Знаете, я ведь был знаком с вашим отцом.

— Да что вы?!

— Разумеется, знаком в том смысле, в каком бригадир знаком со своим генералом.

— Так вы служили под его началом?!

— Да, во всех походах в Италии и в Тироле. Вы здесь толковали о физической силе, — продолжал он, — но что тут говорить: вот у кого был кулачище, так это у вашего отца!

— Надеюсь, дорогой господин Мулен, что вы лично никогда в этом не убеждались?

— Вот тут вы ошибаетесь, да еще как!

— Вот оно что!

— Но я на него не в обиде: это пошло мне на пользу.

— Ну тогда расскажите мне об этом.

— Дело было так. Мы стояли гарнизоном в Пьяченце. Поскольку каждый день жители расправлялись с кем-нибудь из наших, генерал издал приказ, запрещавший солдатам и офицерам выходить в город, не имея оружия. Но, черт побери, я был молод в те времена, ничего не боялся, осознавал свою силу и без всяких затруднений мог взгреть троих сразу; так что однажды я вышел в город, словно добропорядочный буржуа, засунув руки в карман, без ташки и кривой сабли. Так я щеголял по площади, как вдруг верхом на коне туда прискакал ваш отец; увидев, что он подъезжает ко мне, я сказал себе: «Ну, сейчас мне достанется!» И в самом деле, он не дал мне ускользнуть. «Почему ты без сабли?» — спросил он. «Генерал…» — «Ах, мерзавец! Так ты хочешь, чтобы тебя убили?!! Ну погоди! Погоди!» С этими словами он схватил меня за воротник, пустил свою лошадь в галоп, заставив меня минут десять ласточкой лететь над землей, а затем, не останавливаясь, швырнул меня в караульную гауптвахту, приказав: «Двадцать четыре часа карцера этому негодяю!» Я отбыл наказание, но унизительнее всего мне казалось то, что я проносился по Пьяченце, подхваченный, словно обычное чучело.

«Ну как, бригадир?» — спросил он меня на первом же смотре.

«Знаете, генерал, — отвечал я, — до сих пор я полагал, что обладаю кое-какой силой, но теперь вижу, что я просто ничто по сравнению с вами».

«То-то же! Вот тебе луидор, выпей с друзьями за мое здоровье; но в следующий раз не смей без сабли выходить в город».

Однако это второе предостережение было излишним: я и первого-то не забыл.

Я пожал руку старому солдату, который касался руки моего отца и который так хорошо помнил свое первое ремесло, когда понадобилось встать на защиту того, кто, не будучи моим отцом, тоже называл меня своим сыном.

ГАРСКИЙ МОСТ

На следующий день в семь часов утра мы были разбужены нашим ученым экскурсоводом. Он пришел за нами, чтобы повести нас в Вильнёв-лез-Авиньон. Мы дали распоряжение Буайе поджидать нас на дороге в Ним, а сами прошли по Деревянному мосту, затем по острову посреди Роны, потом по второму мосту, наплавному, и оказались в Вильнёве.

Отыскивая место, откуда открывался бы вид на город, мы заметили молодого человека, уже нашедшего для себя такую точку обзора, а подойдя ближе, узнали в нем нашего превосходного друга, поэтичного художника Поля Юэ, воспевающего печальные дюны, дикие ланды и широкие кругозоры. Это было просто чудо — встретить его вот так: в двухстах льё от Парижа, не договариваясь заранее о встрече, да еще с уже готовым рисунком. Мы подождали, пока он нанесет на нем последние смелые штрихи, после чего рисунок тут же перешел из его папки в нашу и мы все вместе отправились осматривать Вильнёв.

Среди готических зданий Вильнёва прежде всего обращает на себя внимание чрезвычайно красивая башня четырнадцатого века, сложенная из тесаного камня с выступами ромбовидной формы; будучи соединена другими оборонительными сооружениями с развалинами старого замка, она предназначалась, вероятно, для надзора за мостом Святого Бенезе, напротив которого она стоит.

Примерно того же времени и церковь, по архитектурному стилю относящаяся к готике конца тринадцатого века; в ней находится картина «Снятие с креста» итальянского мастера, возможно Джоттино, который, явившись в город, чтобы расписать капеллу дворца, мог заодно оставить после себя и эту картину, написанную в удивительных красках, но помещенную в такое место, что нужно иметь чутье художника, чтобы отправиться сюда на ее поиски. Впрочем, это не единственное замечательное произведение живописи, погребенное в этом захолустье: местная больница располагает образчиком искусства пятнадцатого века, ни в чем не уступающим фрескам Кампо Санто в Пизе. Это подражание Орканье и Симоне Мемми, представляющее Судный день. Верхнюю часть картины занимает Троица; под Святым Духом, между Отцом и Сыном, восседает Дева Мария, наполовину скрытая их одеяниями. Вокруг них ангелы с зелеными и красными крыльями, написанные в манере, которая напоминает византийскую, а под их ногами — проклятые и бесы. Народное поверье приписывает эту картину самому королю Рене, которому я в таком случае готов простить его неудачное царствование, раз уж он был таким великим художником. Среди ангелов, как утверждают, есть изображения нескольких знатных прованских придворных, оставшихся верными королю в его злосчастной судьбе; среди проклятых — портреты тех, кто, подобно Иуде, предал его за горстку сребреников.

Наконец, в одном из уголков картезианского монастыря, распроданного по частям во времена Революции, в сарае, принадлежащем одному бедному виноградарю приютилась, как величественный обломок прошлого среди других обломков, гробница Иннокентия VI — чудо четырнадцатого века, сравнимое с надгробием Иоанна XXII по исполнению колоколенок, столбиков и орнамента с изображением листьев. К сожалению, фигурки, украшавшие ее цоколь, одна за другой были вырваны и распроданы, а лицо и руки изваяния папы покалечены. Наконец, через полстолетия Авиньон соизволил заметить, что в его предместье находится скульптурный шедевр, и пожелал перевезти его в свой музей. Со своей стороны, обитатели Вильнёва, узнав о готовящемся событии, вздумали сделаться любителями искусства и воспротивились переносу гробницы, так что пока оспариваемое сокровище остается на прежнем месте, подвергаясь надругательствам со стороны детей, чьи удары весьма разрушительны, особенно когда они обрушиваются на изображение человека. При виде того, как мы сожалели об этом варварстве, нас стали успокаивать, уверяя, что будут приняты все меры для перевозки гробницы в одну из часовен больницы.

Еще одна достопримечательность Вильнёв-лез-Авиньона, относящаяся к настоящему времени и не менее поразительная, — красота местных женщин: среди встретившихся нам не было ни одной, которая не отличалась бы удивительной красотой. Мы поинтересовались у сопровождавшего нас крестьянина, известно ли ему, чем это можно объяснить.

— Бог ты мой, господа, — отвечал он, — да это же проще простого: до Революции у нас здесь был монастырь картезианцев и бенедиктинцев, а все они — мужчины видные.

Мы прервали объяснения нашего простодушного знатока местной истории, ибо узнали все, что хотели узнать.

Между тем пришло время догнать наш кабриолет. Мы распрощались со своим новым другом Р… в надежде, что дела заставят его посетить Париж. Что касается Юэ, то, не зная, чем себя занять, он решил сопровождать нас до Тарского моста. Часа через два мы добрались до Ремулена и там в первый раз увидели Тар, берущий начало близ Сен-Жермен-де-Кальберта. Реку пересекает канатный мост — настоящие качели, подвешенные на четырех колоннах с каннелюрами, таких же изящных и воздушных, как он сам.

Эта образцовая легкость производит такое сильное впечатление, что какой-то любитель танцев написал на колонне: «Мост Тальони». Так это название за ним и осталось.

К несчастью для этого моста, у него есть сосед, который, словно магнитная гора из «Тысячи и одной ночи», так быстро притягивает к себе путешественника, что у того едва хватает времени хотя бы взглянуть на этот шедевр современной промышленности.

Мы вышли из кареты, чтобы дать время отдохнуть лошадям, которым предстояло в тот же вечер доставить нас в Ним, а сами вместе с местным проводником двинулись по проселочной дороге, сокращавшей путь примерно на четверть часа. Минут сорок мы шли вдоль подножия горы, в нетерпении то и дело спрашивая, долго ли нам еще идти, как вдруг сквозь сумрачную листву каменных дубов и олив, вырисовываясь на фоне голубого неба, показались две или три арки теплого желтого цвета — это была головная часть римского исполина. Мы продолжали идти вперед, и за первым же поворотом дороги, огибавшей гору, он открылся нам весь целиком шагах в ста от нас.

Невозможно передать впечатление, производимое этой гранитной цепью, которая соединяет две горы; этой каменной радугой, которая заполняет весь горизонт своими трехъярусными крытыми галереями, за восемнадцать столетий роскошно вызолоченных солнцем. Мне доводилось видеть некоторые из чудес этого мира: Вестминстер, гордый оттого, что ему доверено хранить королевские гробницы; Реймский собор с его каменными кружевами; сокровищницу дворцов, именуемую Генуей; Пизу и ее падающую башню; Флоренцию и ее собор; Терни и его водопад; Венецию и ее площадь Святого Марка; Рим и его Колизей; Неаполь и его порт; Катанию и ее вулкан; я спускался вниз по Рейну, несомый его стремительным течением; я видел, как передо мной встает Страсбург с его сказочной, будто волшебницами возведенной колокольней; я видел, как встает солнце над Риги и как оно садится за Монбланом, — так вот: ничто из увиденного мною (за исключением, однако, храма Сегесты, тоже затерянного в безлюдном пространстве) не показалось мне столь же прекрасным, столь же грандиозным, столь же монументальным, как это потрясающее гранитное творение, именуемое Гарским мостом.

И я тотчас подумал о Ремуленском мосте, построенном для того, чтобы избавить путешественников от труда перебираться по Гарскому мосту. И в самом деле, тот, кто проделывает пятьсот льё, чтобы увидеть Кампо Санто, колонну Траяна и Помпеи, благодаря этой технической выдумке сокращает свой путь на два льё и проходит мимо чуда, равного которому нет нигде, даже не догадываясь об этом.

Вместе с тем, эти два моста безусловно служат символами двух человеческих сообществ, давших им жизнь, и свидетельствуют о полной противоположности духа древности и духа современности. Один, исполненный веры в самого себя, покоившийся на мощном основании, полагавший, что ему предстоит тысячелетнее будущее, строил на века; другой — скептический, переменчивый, легковесный, осознает прогресс, который происходит изо дня в день, и потому возводит временные сооружения, предназначенные для текущего поколения; один мост носит имя Агриппы, другой — Сегена.

И в самом деле, считается, что именно зять Августа, curator perpetuus aquarum[42], воссоздал в Галлии гидравлические сооружения, которыми он оснастил Рим. Ниму, сопернику Арля, недоставало воды, а в семи льё отсюда, в Юзесе, находился обильный источник чистой и прозрачной воды. Агриппа приказал своему многотысячному войску подвести воду этого источника туда, куда он пожелал, и тогда руками его воинов был воздвигнут акведук, преодолевший холмы, прорезавший скалы, протянувшийся вдоль косогоров, выровнивший горы, пересекший болота, прошедший под селениями и, наконец, достигший Нима, куда он доставил воду-труженицу, поочередно то проносящуюся на высоте облаков, то проходящую сквозь земные глубины. Конечно, современная цивилизация привела к замечательным открытиям, послужившим развитию промышленности и торговли, но если бы Агриппе было известно об артезианских колодцах, то мы, возможно, не имели бы Гарского моста.

Постояв в изумлении перед этим архитектурным ансамблем, мы стали рассматривать отдельные его детали. Мост, как уже говорилось, состоит из трех рядов аркад; у подножия первого ряда несет свои воды Гар; по бокам второго проходят путешественники, а над третьим рядом течет вода из источника в Юзесе. Нижний ряд насчитывает шесть арок, в среднем их одиннадцать, а в верхнем — тридцать пять.

Я поднялся на последний ярус и вошел в акведук. Он достаточно высокий, так что человек может проходить по нему почти не сгибаясь. Кровля его выложена из цельных камней длиной в восемь футов и шириной в два с половиной, плотно пригнанных друг к другу без крепежных скоб и цемента.

С небесной высоты этого сооружения, господствующего над всей долиной реки Гар, я увидел Жадена и Юэ: они отбивались от кучки цыган, вышедших из грота, который служил им пристанищем с тех пор, как им вздумалось спуститься с Пиренеев. Подобное зрелище для меня было настолько новым, что я поспешил к цыганам, чтобы подать им милостыню. Они не понимали французского языка, но с помощью итальянского нам удалось объясниться. По Франции они путешествовали ради собственного удовольствия, имея лишь одну цель — найти здесь пропитание, надеясь лишь на людское милосердие и, вероятно, занимаясь лишь одним промыслом — воровством. К счастью, нас было четверо и у нас с Жаденом за спиной висели ружья. Должен признаться, что если бы я был здесь один и без оружия, то эта встреча показалась бы мне менее картинной и более опасной.

Вторжения варваров вывели из строя римский акведук; говорят даже, что вестготы, пересекая Лангедок по пути в Испанию, пытались его разрушить, но, уже занеся над ним руку, испытали головокружение при виде того, сколь оно грандиозно и сколь малы они сами, и, подобно разбойникам Ариосто, простерлись перед исполином.

В 1564 году Карл IX совершал путешествие по Югу Франции и посетил Гарский мост. Его принимал господин герцог де Крюссоль, устроивший в честь короля празднество на берегу реки. В ту минуту, когда король проходил мимо грота, у которого мы теперь встретили цыган, из него вышли двенадцать юных девушек в одеяниях нимф и стали подносить королю пирожные и засахаренные фрукты.

Мост оставался нетронутым, пребывая в том виде, в каком он вышел из рук своих создателей, до 1747 года, когда вплотную к нему пристроили дорогу для передвижения по ней путников и карет. Власти Нима так гордились своей превосходной идеей, из-за которой был испорчен шедевр, что отчеканили медаль с надписью: «Nunc utilius»[43]. Восемнадцатому веку было уготовано обезобразить сооружение, которое не осмелились сломать варвары пятого века.

Мы были в таком восторге от этого моста, что не покидали его до глубокой ночи, с великим удовольствием наблюдая, как на долину опускается тьма и как на его золоченых камнях меркнет свет. К сожалению, не было луны, иначе, наверное, мы бы остались около моста, чтобы полюбоваться им в лучах ночного светила, как нам удалось сделать это при солнечном свете. Наше восхищение было настолько из ряда вон выходящим, что мы ничего не смогли рассмотреть в пейзаже, открывающемся между Ре-муленом и Нимом. Если вы увидели Гарский мост, вам следует закрыть глаза и не открывать их до Арен или до Квадратного Дома.

РЕБУЛЬ

Однако в Ниме была некая достопримечательность, интересовавшая меня куда больше, чем его исторические сооружения: речь идет о местном поэте. У меня было к нему письмо от Тейлора с необычным адресом: «Господину Ребулю, поэту и пекарю». Я читал некоторые его стихи, и они мне очень понравились, но, тем не менее, я был несколько настроен против него, так как в моем сознании сложился образ человека, подобного метру Адаму и Лантара.

И потому по пробуждении в столице департамента Гар первый свой визит я решил нанести Ребулю. Какой-то молодой человек, с которым я столкнулся, выйдя из гостиницы, и у которого спросил адрес Ребуля, не только указал мне, куда следует идти, но и, очевидно заинтригованный любопытством приезжего, вызвался меня проводить, на что я охотно согласился.

По пути к Ребулю мы проходили мимо Арен. Я отвернул голову в сторону, чтобы этот римский великан, очередь которого еще не настала, не отвлекал в эту минуту ни моего взгляда, ни моих мыслей.

— Мы проходим мимо Арен! — заметил мой провожатый.

— Спасибо! Я на них не смотрю, — ответил я.

Шагов через пятьдесят он остановился на углу небольшой улицы:

— Вот дом, где живет Ребуль.

— Тысяча благодарностей! Как вы считаете, в этот час я застану его?

Мой проводник вытянул шею, чтобы заглянуть в приоткрытую дверь.

— Ребуль в своей лавке, — ответил он и с этими словами удалился.

Какое-то время я в задумчивости стоял с письмом в руках. Как встретит меня этот человек? Что возьмет в нем верх в эту минуту — его натура или его ремесло? О чем он будет говорить со мной — о поэзии или о муке, об Академии или о сельском хозяйстве, об издании книг или об урожае? Я уже понимал, что встречу необыкновенного человека, но не знал, будет ли он открытым.

Я вошел.

— Я имею честь говорить с господином Ребулем?

— С ним самым.

— У меня к вам письмо от Тейлора.

— О! Как он?

— Он продолжает взятую им на себя миссию в искусстве. Вы ведь знаете, что он принадлежит к числу тех людей, которые посвящают свою жизнь поискам красоты и живут в мечтах о прославлении своей родины и своих друзей, не думая о том, что они растрачивают во имя других свое здоровье и свое состояние.

— Да, это именно так; я вижу, вы его знаете, — произнес Ребуль.

И с этими словами он принялся читать протянутое мною письмо.

Тем временем я изучал его. Это был человек лет тридцати трех — тридцати пяти, роста выше среднего, со смуглым, как у араба, лицом, черными блестящими волосами и белоснежными зубами. Дойдя при чтении до моего имени, он перевел взгляд с письма на меня, и только тогда я увидел, какие у него замечательные глаза — индийские, бархатные, выразительные, созданные для того, чтобы выражать и любовь, и гнев.

— Сударь, — сказал он мне, — я чрезвычайно обязан барону Тейлору и не знаю, смогу ли когда-либо его отблагодарить.

В свою очередь я поклонился ему.

— Однако, — продолжал он, — соблаговолите ли вы разрешить мне говорить с вами откровенно и без стеснения?

— О, прошу вас!

— Вы ведь пришли поговорить с поэтом, а не с пекарем, не правда ли? Так вот, с пяти часов утра до четырех часов дня я пекарь, а с четырех часов и до полуночи — поэт. Если вы хотите получить булочки, оставайтесь: они у меня замечательные. Но если вы хотите послушать стихи, то приходите к пяти часам, я вам их почитаю: они скверные.

— Я приду к пяти.

— Мари! (В эту минуту в лавку вошли два или три покупателя.) Видите, у меня нет ни минуты.

Он стал обслуживать покупателей. Почти тут же дверь в пекарню отворилась и на пороге появился подручный булочника.

— Печь разогрета, хозяин!

— Пришли сюда Мари! Я ее уже звал, но она не услышала. Выпечкой я займусь сам.

Его место за прилавком заняла женщина средних лет.

— Итак, до пяти вечера! — крикнул он мне.

— Да, конечно.

Ребуль отправился печь хлеб.

Я вышел из лавки, чрезвычайно озадаченный этой смесью простоватости и поэтичности. Было ли такое его поведение наигранным или естественным? Притворялся ли он или бесхитростно следовал своей двойственной натуре? Мне предстояло узнать это во время нашей следующей встречи.

Я бесцельно бродил в течение трех часов, отделявших эту встречу от первой, и мне трудно сказать, что я тогда увидел, настолько меня захватили отвлеченные мысли о нашем нынешнем обществе. Народ, от которого за последние пятьдесят лет исходит все, дав Франции солдат, трибунов и маршалов, теперь, стало быть, собирался поставлять ей поэтов. Взгляд Господа проник в самую глубь нашей Франции — у народа теперь был свой Ламартин.

Я пришел к назначенному времени. Ребуль ждал меня возле маленькой двери у прохода к своему дому. Розничная торговля в его лавке, по-прежнему открытой, была поручена той надежной женщине, что уже заменяла его утром. Он сделал несколько шагов навстречу мне. На нем была теперь другая одежда, очень простая и очень чистая, представлявшая собой нечто среднее между нарядом простолюдина и буржуа.

Мы поднялись по небольшой винтовой лестнице и оказались на пороге чердака, на полу которого отдельными кучами была навалена пшеница различных сортов. Углубившись в одну из узких лощинок, образовавшихся между этими съедобными горами, и сделав по ней десять шагов, мы очутились у входа в комнату.

— Итак, — сказал мне Ребуль, закрывая за нами дверь, — теперь мы отделены от материального мира и в нашем распоряжении мир иллюзий. Это святая святых: войти сюда имеют право лишь молитва, вдохновение и поэзия. В этой комнате, весьма скромной, как видите, я провел самые сладостные часы моей жизни, творя и мечтая.

Комната, в самом деле, поражала почти монастырской простотой своей обстановки: белые занавески у кровати и на окнах, несколько соломенных стульев, письменный стол орехового дерева — вот и все, что в ней было; что же касается библиотеки, то ее составляли всего две книги — Библия и том Корнеля.

— Мне кажется, — сказал я ему, — что я начинаю понимать эти две стороны вашей жизни, хотя до этого они казались мне несовместимыми.

— Тем не менее это очень просто, — отвечал Ребуль, — одно служит другому: когда руки работают — голова отдыхает, а когда отдыхают руки — работает голова.

— Вы разрешите мне задать вам вопросы?

— Задавайте.

— Вы из образованной семьи?

— Я сын мастерового.

— Но вы получили, по крайней мере, какое-нибудь образование?

— Никакого.

— Что сделало вас поэтом?

— Несчастье.

Я огляделся вокруг: все в этой маленькой комнате дышало таким покоем, миром, счастьем, что произнесенное слово «несчастье», казалось, не должно было отозваться в ней эхом.

— Вы ищете объяснение тому, что я вам сейчас сказал, не правда ли? — продолжал Ребуль.

— И должен признаться, что я его не нахожу.

— Случалось ли вам пройти мимо могилы, не догадывась, что вы находитесь рядом с ней?

— Да, конечно; но я видел, что там трава зеленее и цветы свежее.

— Все именно так: я женился на любимой женщине, и моя жена умерла.

Я протянул ему руку.

— Теперь вы понимаете? — продолжал он. — Я испытывал ужасное горе и тщетно пытался найти ему выход. Те, кто окружал меня в ту пору, были людьми моего сословия, с душами добрыми, сострадательными, но заурядными; вместо того чтобы сказать мне: «Плачь, и мы поплачем вместе с тобой!» — они пытались меня утешать. Мои слезы, которым нужно было лишь излиться, хлынули к моему сердцу и переполнили его. Я искал уединения и, не имея рядом ни одной души, способной меня понять, стал жаловаться Богу. Эти жалобы, в которых звучали одиночество и вера, приобрели оттенок поэтичности и возвышенности, чего я никогда не замечал в своей речи; мои мысли излагались на языке, почти незнакомом мне самому, и, поскольку они тянулись к Небу, не имея сочувствия на земле, Господь дал им крылья, и они долетели до него.

— Да, это верно! — вырвалось у меня, словно он объяснил мне самую простую вещь на свете, и с той минуты, я понял: те, что становятся поэтами так, это настоящие поэты. (Сколько есть талантливых людей, которым не хватает только несчастья, чтобы они стали гениальными!) — Вы в одной фразе раскрыли передо мной секрет всей своей жизни; теперь я знаю ее так же хорошо, как вы сами.

— А теперь прибавьте к личному горю общественные беды; представьте поэта, который видит, как вокруг него валятся, словно осенние листья, все религиозные верования и все политические убеждения, а он остается словно лишенное листвы дерево в ожидании весны, которая, возможно, никогда не наступит. Вы не роялист, мне это известно, поэтому я не буду вам говорить о нашей древней монархии, об этой царице, которая ушла, словно изгнанная служанка; но вы же верующий человек, так представьте себе, каково видеть, как святые образа, к которым ваша мать в детстве подводила вас, чтобы вы научились молиться, ломают, топчут копытами лошадей и волокут по грязи; подумайте, каково видеть такое в Ниме, в этом старинном городе, где бушевали гражданские распри, где почти все воспоминания связаны с ненавистью, где так долго и таким широким потоком текла кровь! О! Если бы у меня не было поэзии, чтобы сетовать, и веры, чтобы утешиться, Боже мой, что стало бы со мной?!

— Все мы видели подобное, поверьте мне! Именно поэтому в наше время каждому поэту следует думать о нуждах общества. Сфера поэзии расширяется политической нивой; революции вспахали ее мечом; наши отцы удобрили ее кровью — засеем же ее словом, и на ней взойдут верования!

— У вас есть целое царство — театр, а у меня только сад; но это не так уж важно: я выращу в нем цветы, сплету из них венок и преподнесу его вам.

— Вы назначили мне эту встречу не для того, чтобы осыпать меня комплиментами, а чтобы читать мне стихи.

— Вы искренне этого хотите? Или же это всего лишь любопытство или вежливость?

— Мне кажется, что мы уже достаточно познакомились, чтобы избавить друг друга от подобных вопросов.

— Это верно, и я к вашим услугам; когда я вам наскучу, вы меня остановите, и на этом мы закончим.

Он начал читать. С первых же слов я услышал в его голосе ту интонацию, которая присуща главным образом современной поэтической школе, ту манеру выражения, которая так часто меня поражала у де Виньи, Ламартина и Гюго, а ведь Ребуль в то время не знал никого из них. Это подтверждало то, что я уже давно подозревал, — наличие в современных стихах мелодии, совершенно отсутствовавшей в стихах старой школы. Пока Ребуль читал, я рассматривал его: лицо его приобрело новое выражение — в нем светилась вера. По мере того, как он читал, и в соответствии с тем, что он читал, в облике его отражалась глубокая внутренняя убежденность.

Так мы провели четыре часа; он изливал на меня потоки поэзии, а я все повторял: «Еще!» Я не дал ему утаить ничего из того, что было в ящике его письменного стола: рукописи, тетради, отдельные листки — все было извлечено оттуда; наконец я указал пальцем на последний черновой набросок.

— А это, — сказал он мне, — вы сами прочтете позднее, завтра.

— Почему?

— Потому что это стихи, посвященные вам; я набросал их, поджидая вас. А теперь пойдем осматривать Арены, и, уверяю вас, мы просто заменим один вид поэзии другим; однако лучшее я приберег для вас под конец.

Как я уже сказал, дом Ребуля находился по соседству с Аренами; в конце первой же улицы на нашем пути мы оказались прямо напротив них. После триумфальной арки и театра в Оранже это был первый увиденный мною крупный исторический памятник римской эпохи. Мы обошли его неспешным шагом беседующих друг с другом людей, что заняло у нас четверть часа, после чего снова оказались у его входа. Привратник узнал Ребуля,и, хотя время посещения давно закончилось, для земляка и соседа двери отворились. Пять франков, сунутых мной в руку современного янитора, тотчас же возвысили меня в его глазах настолько, что в ответ на мою просьбу он без труда позволил мне остаться там, после того как уйдет Ребуль, которого, естественно, я не мог заставлять проводить целую ночь вне дома. Впрочем, Ребуль пожелал сопровождать меня в моем первом осмотре этого сооружения изнутри; мы начали с нижней галереи, совершив по ней точно такую же круговую прогулку, как перед этим проделали снаружи; затем мы перешли в верхнюю галерею и оттуда через вомиторий вошли в цирк.

Невозможно передать впечатление, производимое при лунном свете этими исполинскими руинами. Конечно, в Италии можно увидеть более масштабные развалины, и размеры цирка, построенного Титом, значительно больше, чем у цирка Антонина[44], но туда вы приходите, постепенно готовясь к ожидающему вас зрелищу. Чтобы попасть в цирк Тита, вам нужно пройти пантеон Агриппы, развалины Капитолия и арку Тита, не говоря уже о том, что вы находитесь в Риме, городе великих людей и великих деяний. Но в Ниме, в центре нашей современной Франции, на земле, где ни одна веха не готовит вас к мысли увидеть эти удивительные обломки забытой цивилизации, остов исполина превосходит все предвидения разума, все пределы воображения, все возможные домыслы.

Ребуль сразу же заметил, какое впечатление произвело на меня увиденное.

— Теперь вам больше никто не нужен, — сказал он. — То, что могу сказать вам я, не идет ни в какое сравнение с тем, что вам скажут эти руины. Я оставляю вас с призраком ушедшего мира: беседуйте с ним!

Я с поклоном протянул ему руку. Он прошел через вомиторий. Какое-то время я еще слышал, как раздавались его шаги, потом они стали удаляться и наконец смолкли; я остался один в полной тишине.

Ночь была прекрасна, хотя и немного облачна: луна, принявшая форму полного диска, пронизывала прозрачный воздух Юга своими бледными и холодными лучами, освещавшими, тем не менее, все вокруг; было похоже на северные сумерки. Время от времени внезапно начинал дуть мистраль, врываясь в галереи, хлопая крыльями, подобно орлу, и выходя наружу сквозь щели, пробитые в стенах древнего сооружения то ли рукой человека, то ли поступью времени. В этих звуках было что-то неясное, холодящее душу и вызывающее дрожь: в них слышались то завывания диких зверей, то стоны гладиаторов; к тому же порой между луной и землей пробегало огромное облако, и тогда на Арены опускался мрак, напоминавший черную прозрачную ткань на гробе; на какое-то время все очертания терялись во тьме, но затем мало-помалу, как если бы рука Господа тянула за край саван, труп снова становился виден, распростертый и изувеченный.

Я провел так два часа, мысленно воссоздавая лежавшее в развалинах сооружение и ушедший в небытие мир; все зрительские места, которые занимало это великое поколение римлян, были еще хорошо видны, и их снова можно было бы заполнить. Четыре первые ряда скамей, начиная снизу, предназначались для самых именитых людей колонии; места там были отделены друг от друга, и каждое знатное семейство располагало своей собственной скамьей, помеченной его именем. У северного входа находилось консульское возвышение, а у южного входа — ложа жриц. Над ними находились два темных свода, под которыми в случае дождя укрывались те, кому отдавали предпочтение цезарь и Бог. Следующие десять рядов скамей, отделенные стеной от первых четырех, предназначались для всадников, входивших туда и выходивших оттуда через сорок четыре выхода. Еще десять рядов предназначались для простого народа, попадавшего туда через тридцать вомиториев; наконец, чернь и рабы размещались на самом верху этой перевернутой спирали, стоя скученно у самого аттика, в котором устанавливали опоры, поддерживавшие веларий.

В праздники, то есть в те дни, когда должна была пролиться кровь, тридцать тысяч зрителей заполняли скамьи, переполняли вомитории и цеплялись за балки. Но иногда случалось так, что, в то время когда дикий зверь и человек начинали сражаться друг с другом, налетала буря, дождем и сверканием молний обрушиваясь на амфитеатр. Тогда гладиатора возвращали в темницу, а льва — в звериную яму; тридцать тысяч зрителей стихийно вставали с мест и переходили из огороженного пространства в галереи. Дождь лил тогда только на камни, и можно было бы подумать, что цирк пуст, если бы из-под сводов галерей не слышался людской гул, напоминавший жужжание пчел в улье. Тем временем зверь зализывал свои раны, а человек вытирал свою кровь; но стоило лучу солнца вновь проглянуть и высушить ряды скамей, расположенных отлого, чтобы дать стечь с них воде; стоило песку впитать воду, а консулу снова появиться на своем месте, тридцать тысяч зрителей возвращались через сотню вомиториев, снова заполняли ряды и рассаживались по своим местам, короткое время пустовавшим, а решетка арены снова открывалась, пропуская льва и гладиатора.

В том месте, где я сидел, амфитеатр, как оказалось, сохранился лучше всего; подо мной вели вниз до самой земли, без всякого перерыва, двенадцать или пятнадцать рядов скамей. Я спустился по этой исполинской лестнице, верхняя ступень которой тянулась по окружности на тысячу пятьсот футов, и оказался на арене. В ее ограждении еще видны находящиеся с противоположных сторон проемы, через которые должны были выходить сражавшиеся.

Во времена нашествия варваров вестготы сочли амфитеатр, который насчитывал в ту пору не более трех веков, превосходно сохранившимся и превратили его в цитадель; в соответствии с новым предназначением амфитеатра они построили у его восточного входа две башни, простоявшие вплоть до 1809 года. За его стенами в свою очередь укрылись сарацины, разбитые Карлом Мартеллом при Пуатье. Победитель преследовал их до самой цитадели, и почти вся наружная часть исполинского сооружения хранит следы костров, разожженных осаждающими. После того как враг был изгнан, в древней крепости обосновался гарнизон, и это положило начало сообществу Арен, которое состояло из рыцарей, связанных между собой клятвой стоять насмерть, защищая крепость. Эти рыцари в свою очередь были изгнаны вследствие волнений в городе, и народ, шедший по стопам всех, создал внутри стен амфитеатра поселение, которое еще существовало в 1810 году и состояло из трехсот домов, заселенных двумя тысячами обитателей.

Не знаю, сколько еще времени я провел бы в этих величественных руинах, если бы не пробило три часа ночи. Я понял, что наконец пришла пора уходить оттуда. Разбудив привратника, я с огромным трудом добрался до гостиницы.

ЭГМОРТ

На следующий день во время нашего завтрака к нам явился хозяин гостиницы.

— Господа, разумеется, приехали в Ним на ферраду? — произнес он.

— А что это такое? — спросил я.

— О сударь, это большой праздник!

— А что происходит во время этого праздника?

— Клеймят быков из Камарга.

— А где?

— В цирке.

— И когда состоится праздник?

— В ближайшее воскресенье.

Мы с Жаденом переглянулись; нам очень захотелось посмотреть ферраду, но, к сожалению, наше время было ограничено: дело происходило в среду, и оставаться в Ни-ме до воскресенья мы никак не могли. Мы поделились своими соображениями с хозяином.

— А нет ли у господ намерения совершить прогулку по окрестностям Нима?

— Мы рассчитывали отправиться в Эгморт и Сен-Жиль.

— Ну и прекрасно! Господа могут уехать сегодня, переночевать в Эгморте, пробыть там завтра и послезавтра и вернуться сюда через Сен-Жиль.

— Что вы скажите на это, Жаден?

— По-моему, наш хозяин — великолепный стратег.

— Прекрасно! Тогда запрягаем лошадь в кабриолет и едем!

Я на минуту забежал к Ребулю, который должен был прийти к нам, чтобы знакомить нас с Нимом, и рассказал ему о нашей новой затее; он ее одобрил, высказав сожаление, что не может нас сопровождать. Эгморт был городом, к которому он испытывал особое расположение; Эгморт был тем источником, где он черпал поэтические образы, когда его вдохновение иссякало; наконец, именно Эгморт вдохновил Ребуля на создание самых лучших его стихов; он любил этот город, как любят чахоточную любовницу, умирающую на ваших глазах. Словом, даже не будь у меня уже давно стремления повидать город святого Людовика, восторг Ребуля внушил бы нам желание совершить паломничество во французскую Дамьетту.

Полчаса спустя мы во весь дух катили по дороге, ведущей к Монпелье.

Кабриолет мог довезти нас только до Люнеля: в Эгморт, несчастный затерянный город, не притягивающий к себе никакую торговлю, вела лишь проселочная дорога; чтобы посещать его, нужно быть историком, художником или поэтом. По мере того как мы продвигались вперед, местность выравнивалась, что указывало на близость моря. Вскоре мы оказались посреди огромного болота, местами с большими лужами воды, посреди которых возвышались островки камыша и тамариска. Слева на горизонте виднелся высокий красивый лес пиний — цариц южной растительности; у опушки леса, напротив нас, сверкала лазурная полоса — это было море; наконец, справа от нас, отбрасывая тень на одинокую ферму, высился лесной массив, за которым прятался город, куда мы направлялись. Чем дальше мы продвигались, тем более унылым и тихим становился пейзаж: ни одно живое существо, если не считать испуганной нами цапли, поднявшейся с пронзительным криком, и белой чайки, безмятежно покачивавшейся на воде, не наполняло движением это безлюдье. В конце концов мы оказались на насыпной дороге, проложенной между двумя прудами, огромными, как озера. На этой дороге стояла башня[45], современница святого Людовика, по-видимому открытая кому угодно и никем не охраняемая, окрашенная в тот чудный цвет сухих листьев, который южное солнце придает озаряемым им зданиям. Тем не менее, подойдя ближе, мы увидели, что рядом с башней приподнимается кто-то вроде таможенника — то был измученный лихорадкой страж этого прохода среди болот; однако, увидев по нашему платью и багажу, что мы не контрабандисты, он снова опустился на стул, поставленный на солнце и прислоненный к стене. Лежавшая рядом с ним собака явно подвергалась, как и ее хозяин, воздействию смрадного воздуха этого печального обиталища; пара эта была воплощением печали и удивительным образом соответствовала окружающей местности. Мы подошли к нему и, чтобы завязать разговор, спросили у него, далеко ли еще до Эгморта. Он ответил, что минут через десять ходьбы мы издали увидим город, а через три четверти часа доберемся до него. Тогда мы поинтересовались, давно ли он пребывает на своем посту, и выяснили, что вот уже четыре года. Прибыл он сюда крепким и здоровым, но всего четыре лета, проведенные им здесь, привели его в то состояние, в каком мы его застали. Несчастный умирал, находясь на казенном коште. Надо признать, что обходился он правительству недорого: ему платили сто экю в год. Мы были поражены тем, что, зная, насколько вредна эта местность, он согласился на такую работу. «А что вы хотите, — отвечал он, — жить-то надо!»

Мы продолжили путь, удивленные тем, до какой степени может простираться человеческое смирение, и, как и сказал нам несчастный умирающий, минут через десять увидели Эгморт, вернее его стены, ибо за крепостные валы не выходил ни один дом и готический город казался драгоценностью, старательно упрятанной в каменный ларец.

Как ни склонны обитатели Эгморта относить основание своего города к временам Мария, который, согласно Клавдию Птолемею, расположившись лагерем на Роне, воспользовался передышкой, предоставленной ему тевтонами, и прорыл от судоходной части реки до самого моря широкий канал, с тем чтобы по нему могли бы подниматься лодочники, поставлявшие провизию для его войска, на самом деле единственная эпоха, оставившая здесь реальный след, — это восьмой век, когда была воздвигнута башня Матафера, стоявшая, если верить общей истории Лангедока, на месте нынешнего города. Примерно в то же время в полульё от Эгморта, по дороге в Ним, было основано бенедиктинское аббатство; ему дали имя «Псал-моди», по названию того часто повторявшегося песнопения, которое исполняли местные монахи и которое, согласно Григорию Турскому, именовавшему его «Psalterium perpetuum»[46], было тогда в обыкновении во многих монастырях. Это аббатство было разрушено в 725 году сарацинами, а потом вновь отстроено Карлом Великим в 788 году и украшено башней Матафера. Начиная с этого времени окрестные крестьяне, обретя одновременно мирскую и духовную защиту, стали строить свои дома вокруг крепости, которая поспешила сменить свое имя на другое, связанное с названием окружавших ее стоячих вод.

В двенадцатом веке город Эгморт, находясь под покровительством и монастыря Псалмоди, и владетелей Тулузы, стал морским городом. Если верить Бернарду Тривьезско-му, канонику из Магелона, автору романа «Пьер Прованский», сочинившему его около 1160 года, порт Эгморта принимал суда из Генуи, Константинополя и Александрии. Правда, в своих записках об истории Лангедока Астрюк утверждает, что это место в романе добавлено Петраркой. Такое возможно, но отсюда не следует, что Эгморт не был достаточно значительным портом, ибо около середины тринадцатого века Людовик Святой выбрал его тем местом, где он собирал флот, которым ему предстояло командовать.

В те времена Франция была далеко не такой обширной, как сейчас: ей принадлежали тогда лишь Орлеане, Иль-де-Франс и Пикардия — первоначальные владения короны; Берри, купленный Филиппом I; Нормандия и Турень, отнятые Филиппом Августом у короля Иоанна; и только двадцать пять лет спустя Филипп Смелый унаследовал Лангедок; так что в ту пору Франция не имела ни одного порта на Средиземном море.

И потому Людовик IX начал с того, что обеспечил себе возможность пользоваться портом Марселя, предоставленным ему его невесткой Беатрисой, графиней Прованса. Но поскольку этого порта ему было недостаточно и поскольку Монпелье и прилегающие к нему земли были во владении короля Арагона, а старинный порт Агд и новый порт Сен-Жиль принадлежали графу Тулузскому, вассалу беспокойному и неверному, то он предложил аббатству Псалмоди уступить ему порт Эгморта в обмен на обширные земли, находившиеся в его владении близ Со-мьера, по берегам Видурля. Предложение было принято, и сделка состоялась в августе 1248 года. И тогда, чтобы побудить новых поселенцев обосноваться в только что приобретенном им городе, Людовик IX жалованной грамотой от 1246 года освободил жителей Эгморта от всех податей и налогов, от всех займов, как добровольных, так и обязательных, и от всех пошлин при перемещении их товаров во владениях короля; избавил от необходимости выставлять людей для военной службы вне епархий Нима, Юзеса и Магелона; отдал им в общее пользование окрестные пастбища и места для рыбной ловли; даровал право охотиться на их земле; наконец, он признал право горожан ежегодно избирать из их числа четырех консулов, наделенных властью в городе; король оставил за собой лишь право назначать судью (взяв на себя обязательство ни в коем случае не выбирать его из числа обитателей города), а также командира стражи и коменданта крепости. Эти уступки, огромные по тем временам, привели к тем результам, каких ожидал от них Людовик IX: в город, получивший столько свобод, стали стекаться жители. Порт, полностью восстановленный за счет разрушения нескольких окрестных сооружений и даже, если верить Гариелю, древних гробниц в церкви Магелона, принял в середине 1248 года многочисленный флот, к которому в августе, предшествуемый орифламмой, присоединился и сам Людовик IX, держа в руках суму с посохом — знаки своего паломничества. Наконец, 25 августа множество королевских кораблей с тридцатью шестью тысячами солдат на борту покинули рейд и направились к острову Кипр, где они должны были соединиться с остальной частью флота, вышедшей из Марселя. На борт одного из восьмисот кораблей, покинувших порт Марселя, поднялся, как это поведал он нам самолично, сир де Жуанвиль, бесхитростный и поэтичный историк этого первого крестового похода.

Всем известно, как закончилось крахом это предприятие, несмотря на то, что была взята Дамьетта; как во время своего пребывания в этом городе в ожидании разлива Нила и подкрепления, которое граф Пуатье должен был привезти с собой из Франции, воины Господа развратились до такой степени, что, по словам Жуанвиля, дома терпимости, содержавшиеся придворными короля, стояли даже рядом с королевским шатром, и как, наконец, после победы при Мансуре, где был убит граф Артуа, голод, болезни и греческий огонь причинили такой ущерб христианскому войску, что Людовику IX, не имевшему больше возможности наступать на Каир, пришлось думать об отступлении. Именно во время этого отступления, а вернее беспорядочного бегства, король был настигнут, окружен и взят в плен в Минье, а затем препровожден в Мансуру, где султан предложил вернуть ему свободу за восемьсот тысяч бизантинов. «Короля Франции нельзя выкупить за деньги! — отвечал Людовик IX, — его можно лишь обменять на императора или на город. Возьмите Дамьетту в качестве выкупа за меня и восемьсот тысяч золотых бизантинов за мое войско». Несмотря на последовавшую тем временем смерть султана, договор между мамелюками и «самым гордым христианином, когда либо виденным на Востоке», был заключен именно на этих условиях.

Король тотчас же сел на судно в Александрии, но, вместо того чтобы возвращаться во Францию, направился в Святую Землю, где он оставался три месяца, по-прежнему ожидая из Европы подкрепления и денег, но ни то, ни другое так и не прибыло. Там же в 1252 году он получил известие о смерти матери, и эта новость заставила его принять решение о возвращении во Францию. Он отплыл из порта Сен-Жан-д’Акр и 17 июля 1254 года высадился на Йерских островах.

Со временем Людовику IX, который в надежде на второй крестовый поход продолжал носить на своем одеянии крест, удалось добиться установления мира в своем королевстве. Увидев, что ему можно покинуть Францию, не оставляя ее в опасности, он тут же созвал Парижский парламент, предстал перед ним, держа в руках терновый венец Господа Иисуса, и повелел вновь собрать войско. Именно тогда он вознамерился окружить крепостными стенами город Эгморт, а поскольку римский папа родился в Сен-Жиле и, прежде чем занять святой престол, был последовательно солдатом, адвокатом Парижского парламента и королевским советником, король доверился ему.

И вот в то самое время, пока король держал свой двор в Сен-Жиле в ожидании генуэзских кораблей и там устраивались празднества в честь послов Михаила Палеолога, была намечена линия, по которой должны были пройти укрепления вокруг Эгморта. Король хотел, чтобы по очертаниям, внешнему виду и устройству они были такими же, как укрепления Дамьетты, дабы всегда напоминать о победе, с которой начался его первый крестовый поход. Но как раз в то время, когда собирались заложить первые камни крепостных стен, прибыли долгожданные корабли под командованием графа Альфонса, и это предопределило отъезд короля.

Первого июля 1270 года Людовик Святой покинул берега Франции, а 25 августа того же года скончался на ложе из пепла, в том самом месте, где посланец Рима нашел Мария сидящим на развалинах Карфагена.

«Вот так, — говорит Жуанвиль, — подобно тому, как Бог умер во имя всех людей, святой король Людовик подвергал себя опасности и смертельному риску во имя народа своего королевства».

Будучи не только отважным воином и благочестивым сыном, но и достойным наследником, Филипп Смелый, едва заняв трон, вспомнил о намерениях своего отца в отношении Эгморта. По его приказу и в соответствии с намеченным ранее планом был возведен пояс укреплений, охватывающий город еще и сегодня, так что мы можем еще и сегодня по виду этих стен, мимо которых пронеслось почти восемь веков, воссоздать тот восточный город, что мы тщетно стали бы искать сегодня в устье Нила.

Нетрудно представить, с каким любопытством мы приближались к этим историческим укреплениям, которые, помимо того, что они напоминают о столь удивительных событиях, служат еще и лучше всего сохранившимся образцом оборонительных сооружений, оставленным нам религиозной и военной культурой тринадцатого века. С Эгмортом связаны и другие памятные события, более поздние по сравнению с теми, о каких мы только что немного рассказали, — предательство Луи де Малапю, отдавшего на короткое время эти святые стены бургундцам; политическая встреча Франциска I и Карла V; сожжение леса Барбароссой; тюремное заключение кальвинистов в башне Констанс; наконец, сооружение канала по приказу Людовика XV. Но что значили для нас эти мелкие истории по сравнению с дивными страницами, которые были начертаны Людовиком IX и Филиппом Смелым в каменной книге, раскрывшейся перед нашими глазами?

Мы вошли в Эгморт через ворота замка, и мне подумалось тогда, сколь правдиво описал этот город Ребуль:

И мы увидим там руины и могилы,

Сменившие собой гордыню властной силы. Двадцатибашенный Эгморт у затхлых вод,

Чахоткой съеденный, в забвении умрет,

Как хворая сова в своем дупле глубоком,

Как бледный паладин, приговоренный роком,

Как солнечным теплом мечтавший излечиться Бродяга, брошенный в глухом дворе больницы.[47]

В самом деле, население Эгморта, в стенах которого прежде обитало до десяти тысяч человек, уменьшилось до двух тысяч шестисот душ; так что, поскольку каменный пояс не может стягиваться по мере того как пустеет город, около четверти домов стоят запертые; другие лежат в развалинах, третьи уступили место сельским угодьям — садам и пашням, а в остальных ютится поредевшее от лихорадки население: несчастные жители обречены на умирание в своих низких домишках, которые приходится ежегодно оштукатуривать, настолько здешний воздух влажный и разъедающий.

Что же касается жителей, то их прежние привилегии, расположение их города посреди болот, смрадный воздух, которым они дышат, — все это оказывает на них моральное воздействие столь же явное и столь же сильное, как и воздействие физическое. Не требуйте от обитателей Эг-морта пылкой живости южан, тот переизбыток энергии, что прорывается в словах и жестах жителей Лангедока и Прованса; нет, они ответят вам грустным и расслабленным голосом, присущим северянам, что они не могут растрачивать свою энергию напрасно, ибо у них едва хватает сил, чтобы жить.

Мы потратили много труда, отыскивая постоялый двор, ведь Эгморт, в котором нет ни промышленности, ни торговли и население которого, как дикие племена, занимается рыбной ловлей и охотой лишь для собственного прокорма, посещают каждый год самое большее один художник или один поэт: исполненные благоговения, они являются сюда, держа в руках перо или карандаш, и пытаются отыскать следы короля-пилигрима, память о котором остается столь живой в этом мертвом городе. К счастью, мы вспомнили, что Ребуль дал нам письмо к мэру города, г-ну Жану Виню, и нас охватила мысль прервать заменявшие нам обед розыски, чтобы отнести его по адресу. О, будь стократно благословен наш великий поэт! Ибо никогда рекомендательное письмо не было встречено лучше. Едва прочитав его, г-н Винь объявил нам, что у нас не будет другого хозяина, кроме него, и он предоставляет свой стол и дом в наше распоряжение.

Если нашим читателям довелось путешествовать, то они знают, каково это — приехать умирающим от голода и усталости в незнакомый город, где порой нельзя найти ни постели, ни обеда, ни провожатого. В таких случаях вы бредете, ни о чем не осведомленный и раздосадованный, и проходите не останавливаясь мимо самых интересных мест, похожий на те скорбные тени, которым забыли вложить в руку медную монетку, чтобы они могли переправиться через Ахерон; потом, проскучав весь день, вы покидаете город, не унося с собой ни единого воспоминания, за исключением того, какими тоскливыми были проведенные там часы. И напротив, если, какой бы утомительной и тяжелой физически ни была ваша дорога, вас ждет хороший обед, удобная постель и оживленное лицо хозяина дома, любознательного, обладающего богатой памятью и образованного; если все вокруг вас только и делают, что улыбаются вам и о чем-то рассказывают; если легенды теснятся на вашем пути — вам не хватает времени, чтобы посетить все святые места и услышать все красочные предания. Дни, заполненные впечатлениями, быстро проходят в кругу этой новой семьи, рожденной гостеприимством, и, покидая город, принимавший вас так, словно это была ваша вторая родина, о которой вы прежде и сами не знали и где вновь обрели забытых друзей, вы уносите с собой память на всю жизнь о дружбе, длившейся лишь несколько часов.

Именно так и случилось с нами в Эгморте, а также, надо сказать, и в других городах, которые мы посетили в ходе всего нашего путешествия; только в Париже гостеприимство — совершенно неведомая добродетель: это происходит, надо признать, потому, что в Париже на самом деле времени, места и денег хватает только для себя.

Наш хозяин полностью предоставил себя нам. Мы, правда, воспользовались только его временем, комнатами и обедами, но делали это без всяких церемоний и с размахом. Когда мы пришли к нему, он собирался сесть за стол; тотчас же были добавлены два прибора, и мы без промедления вступили в свои права путешественников, имеющих при себе рекомендательное письмо.

Мы с удовольствием заметили, что наш хозяин, хотя он и был мэром Эгморта, никоим образом не был подвержен вредоносному воздействию здешнего воздуха, так тяжело отражавшемуся на здоровье населения, и вполне искренне высказали ему по этому поводу свои поздравления. Он объяснил нам, что столь опасная местная лихорадка поражает лишь тех несчастных, кто после долгой и изнурительной работы не может найти в своем доме ни полноценной пищи, ни безопасного пристанища — то есть того, что повсюду является главным условием хорошего здоровья. По его уверениям, все обладающие определенным достатком люди, способные соблюдать простейшие гигиенические требования, могут, подобно ему, избежать заболеваний, вызываемых зноем. Он сообщил, что без всяких тяжелых последствий для своего здоровья живет в Эгморте вот уже сорок лет и надеется прожить здесь еще сорок, не подхватив никакой болезни. От всей души пожелав ему этого, мы отправились отдыхать в уютные комнаты, с особой изысканностью приготовленные для нас.[48]

Мы крепко спали в самых лучших постелях, какие у нас были после отъезда из Парижа, когда на следующее утро, в восемь часов утра, наш хозяин вошел ко мне в комнату.

— Черт побери! — воскликнул он. — Надо признать, что вам везет!

— Мы это уже заметили, — отвечал я, пожимая его руку и еще не совсем очнувшись от сна.

— О да, везет, и даже очень! Знаете ли вы, что мне сейчас сообщили?

— Да нет, конечно.

— Под слоем земли за дамбой на Видурле только что обнаружили остов галеры Людовика Святого!

— Бог ты мой! Что вы такое говорите?!

— Клянусь, мне это только что сообщили. Хотите видеть того, кто принес мне эту новость?

— Разумеется! Эй, Жаден, ленивец, вставайте!

— Слышу, слышу, — откликнулся Жаден, — я уже одеваюсь.

— Франсуа! — крикнул наш хозяин.

Вошел какой-то человек.

— Ну, друг мой, — продолжал он, — так что ты мне сейчас рассказывал?

— Я рассказывал, что, когда мы копали землю, чтобы переместить ее с одного берега на другой, обнаружилась огромная лодка, раз в десять длиннее этой комнаты, и господин Рене де Бернис, наш хозяин, мне сказал: «Пойди-ка сообщи господину мэру Эгморта, что мы нашли у старого канала корабль короля Людовика Святого». Вот я и пришел.

— И далеко отсюда место, где была найдена эта галера?

— О! Всего-навсего в четверти льё.

— Ну, тогда мы идем туда, да?! — вскричал я, соскакивая с кровати.

— Вам нужно еще время, чтобы позавтракать! От этого никуда не деться.

— Хорошо, если только завтрак не будет в том же роде, что и вчерашний обед.

— Не беспокойтесь: отбивная котлета, стакан бордо и чашка кофе, только и всего; все будет готово, когда вы спуститесь к столу.

— Понимаете, дело в том, что, хотя я и приехал только вчера, мне уже удалось изучить ваш стол так, как если бы я снял с него карту.

— И вы им недовольны?

— Напротив, более чем доволен!

— Хорошо, не беспокойтесь: сегодня я устрою вам морской обед.

— Вот как?! А где?

— В Ле-Гро-дю-Руа.

— Честное слово, вы восхитительный человек! Если мы сумеем позавтракать за полчаса, то восславим вас!

Все проявили поспешность, и, когда мы сошли вниз, стол был уже накрыт; десять минут спустя мы были в пути.

Мы так торопились посмотреть достославную галеру, что отложили обход укреплений на другое время. Вышли мы из ворот, противоположных тем, в которые входили накануне, и сразу же увидели Средиземное море: оно находилось в трех четвертях льё от нас.

— Вот, значит, на какое расстояние отступило море? — спросил я г-на Виня.

— О! — воскликнул он. — По-видимому, вы разделяете распространенное ошибочное мнение и полагаете, что во времена Людовика Святого море омывало крепостные стены.

— Но мне кажется, что именно так писали Вольтер и Бюффон: первый в своем «Опыте о нравах и духе народов», второй — в «Теории Земли».

— Тем не менее они оба ошибаются. Если вы не возражаете, — прервал себя сам наш провожатый, — давайте сядем в эту лодку: кратчайший путь лежит через лиман Маретт.

— Прекрасно. Так вы говорите, что Вольтер и Бюффон ошибаются?

— Да, несомненно. Было время, когда Средиземное море покрывало даже то пространство, где мы сейчас находимся, и простиралось по крайней мере на льё за Эг-морт; доказательством тому служат здешние лиманы и болота; но это было задолго до Людовика Святого и даже до Мария. Напротив, все доказывает, что к тринадцатому веку оно отступило к своим нынешним границам и город находился, как и теперь, на расстоянии примерно одного льё от берега. Одно из самых неопровержимых доказательств этому — а я приведу их вам несколько — состоит в том, что в наших архивах сохранилась запись, сделанная в царствование короля Иоанна, в тысяча триста шестьдесят третьем году, то есть через девяносто три года после смерти Людовика Святого, и удостоверяющая состояние порта и неотложные ремонтные работы, которые нужно было там провести. Известно по свидетельствам стариков — кое-кто из них был современником Филиппа Смелого, а их отцы присутствовали при погрузке короля и его войска на суда, — «что старый канал, шедший от Эгморта к морю, был в таком исправном состоянии, что корабли и большие лодки могли легко и без риска пройти до самого города и что после того, как его засыпали, мореплаватели никогда больше не причаливали к его устью, месту с названием Буране, из страха быть там ограбленными». Старый канал, — продолжал г-н Винь, — это тот, куда нам с вами предстоит углубиться по выходу из лимана Маретт, где мы находимся в эту минуту; из народных преданий хорошо известно, что это тот самый канал, по которому следовали галеры крестоносцев, и потому с незапамятных времен его устье носит название Гро-Луи.[49]

— А зачем тогда на стенах города укреплены эти железные кольца, которые мы видели, когда проходили мимо? — прервал я г-на Виня. — На что еще они годны, кроме как для швартовки кораблей?

— Вот именно отсюда и проистекает заблуждение, — пояснил наш ученый экскурсовод. — Под стенами Эгмор-та действительно был порт, но внутренний, если так можно выразиться. Этим портом был Городской лиман; он и теперь еще отстоит от города всего на несколько* шагов, а в те времена, благодаря работам, проводившимся по приказу короля, был достаточно глубоким, чтобы принимать военные корабли. У Гро[50]-Луи они входили в старый канал, следовали по нему вплоть до места его соединения с Гранд-Рубин, а оттуда через выход, который я вам покажу, входили в Городской лиман.

— В самом деле, это все объясняет.

— Теперь последнее разъяснение: оно не по поводу того, как море отступало от земли, а по поводу того, как земля отодвигала море, в чем вы можете убедиться, осмотрев местность. Как вам известно, Рона разветвляется у Арля, превращая Камарг в остров, и один из ее рукавов впадает в море близ Эгморта; так вот, эта Малая Рона, как ее называют, увлекает за собой песок, мелкий галечник и осадочные породы, которые, поскольку восточное течение беспрестанно гонит их к берегу, оседают у побережья и образуют песчаные отмели; промежутки между ними, вначале покрытые водой, с течением времени высыхают, и создаются зыбучие пески, которые мы увидим на обратном пути; а сейчас нам надо посмотреть на нечто другое, так как мы прибыли на место.

Мы высадились на правом берегу старого канала и какое-то время двигались вдоль него, потом пересекли небольшое болотистое пространство, добрались до берегов Видурля и увидели в прозрачной воде реки, на глубине в один фут, нос корабля или, вернее, огромной лодки, корма которой была еще скрыта песком, поскольку раскопки не продвинулись слишком далеко. Длина видимой части судна составляла шестьдесят три фута, наибольшая ширина — девять футов, а высота от основания киля до планшира — три фута. Что касается скрытой его части, то, насколько можно было судить по сужению корпуса, она должна была иметь в длину, самое большее, семь или восемь футов; словом, общая длина судна составляла семьдесят два — семьдесят четыре фута. Этого первого осмотра мне уже было достаточно, чтобы убедиться, что мы видим лодку, а не корабль: у кораблей того времени, образцы которых нам известны по манускриптам тринадцатого и четырнадцатого веков, форма была намного более изогнутой и тяжеловесной, а корма и нос поднимались в виде верхних палуб.

Что же это была за лодка? Было ли это обычное судно, построенное для перевозки солдат из Эгморта в Гро-Луи? Такое было бы вполне вероятно, если бы в удлиненности ее формы не проявлялось примитивное мастерство и сама она не напоминала бы так длинные пироги южных морей. Ведь Генуя, у которой Людовик Святой позаимствовал транспортные суда, в те времена уже достаточно преуспела в мореплавании, чтобы уйти от этих первоначальных форм. Из этого следует, что перед нами была обычная лодка, построенная местными рыбаками, ремесло и умения которых пытался обратить себе на пользу король-пилигрим. В конце концов, что бы ни представляла собой эта лодка, она, тем не менее, была любопытным памятником торговой культуры наших предков.

Два или три часа мы измеряли ее высоту, длину и ширину, а потом направились к устью старого канала, полностью заваленному теперь песком. Вскоре мы подошли к месту, называемому «Могилы», и под нашими ногами земля там начала отдаваться какими-то звуками. Именно там, если верить народным преданиям, были похоронены крестоносцы, умершие во время двух пребываний короля в Эгморте. Наконец, пройдя еще минут десять, мы оказались на берегу Средиземного моря.

Я уже был знаком с Внешним морем, как его называли древние, поскольку объехал все северное и западное побережья Франции, от Гавра до Гасконского залива, но Средиземное море мне довелось увидеть впервые. Передо мной была лазурная дочь Океана и Дориды, белокурая Амфитрита, своенравная богиня, чей гнев скор и неожидан, как каприз кокетки, и в то же время страшен, как месть королевы.

Могилы, которые мы только что попирали ногами, да имя короля, данное этому затерянному сегодня в песках каналу, — вот те два памятника: один для созерцания, другой для размышлений, что остались от исполненного поэзии похода короля-пилигрима (ибо стены Эгморта, как мы уже сказали, были возведены Филиппом Смелым).

Нас ждала лодка: это была любезность нашего хозяина, избавлявшая нас от напрасной дороги. Мы сели в нее втроем. Тотчас же матросы развернули треугольный парус, и, держась примерно в пятистах шагах от берега моря, мы обогнули маяк и триумфально вошли в Ле-Гро-дю-Руа.

Этот новый канал, соединяющий сегодня Эгморт с морем и ставший его подлинной гаванью, был проложен по приказу Людовика XV. Несчастный город, у которого не было иной защиты, кроме памяти о короле, совершенно выпал из поля зрения правительства в царствования Людовика XIII и Людовика XIV. Генрих IV повелел провести там кое-какие работы, когда обнародование Нантского эдикта, утвержденного в 1598 году, начало способствовать установлению некоторого спокойствия в государстве, но собрание сословий Лангедока в это самое время стало вынашивать план устройства порта на мысе Сет. Этот план, поддержанный главным прево Прованса, взял верх над волеизъявлением короля, и Эгморт, потерпевший поражение в борьбе со своим молодым соперником, вновь оказался жертвой губительных испарений, поднимавшихся со всех его лиманов и болот, воды которых не могли больше стекать в море из-за отсутствия выходов к нему. И тогда состоятельные обитатели города начали покидать его; бедняки же, отчаявшиеся, измученные нищетой и заразой, умирали до срока, установленного пределу человеческой жизни. В конце концов правительство, не проявлявшее прежде никакого беспокойства по поводу такого чудовищного сокращения населения в городе, увидело, что это наносит ущерб его интересам: стало не хватать рабочих рук на солонцах Пекке, так что королевские откупщики, не осмеливавшиеся, впрочем, больше приближаться к Эгморту, вынуждены были пополнять свои амбары поставками из других мест. Государство не волновала судьба пустевшего и умиравшего города, однако оно обеспокоилось, что в своей агонии он разрушает один из источников пополнения казны.

И вот 14 августа 1725 года вышел указ Людовика XV, предписывавший построить канал и расходы на строительство покрыть за счет прибыли от повышения налога на соль — на пять су за мино; работы начались тотчас же и были закончены спустя двадцать лет.

Два параллельных каменных мола, отстоящих друг от друга примерно на два туаза и выступающих в море на сто пятьдесят шагов, защищали сток вод, которым Вистр и Видурль, впадавшие туда, сообщали движение: оно не только увлекало их в море, но еще и выталкивало в него горы песка, которые без этого скопились бы в устье канала.

Мы высадились недалеко от маяка в ту минуту, когда таможенник, удивший рыбу, пребывал в разгаре борьбы с огромным морским волком, не просто вцепившимся в крючок, но уже проглотившим его. Бедняга не решался вытащить из воды рыбину, принимая во внимание непрочность орудия, на конце которого она билась. И потому он проявлял по отношению к пленнику, угрожавшему порвать свои путы, все мыслимые знаки уважения: он то отпускал лесу, то подтягивал ее, то снова отпускал и подводил морского волка к самой поверхности воды, а потом позволял ему снова уйти на глубину; по лицу рыбака катились крупные капли пота. Мы воспользовались обстоятельствами, чтобы заключить с ним сделку, предложив ему на свой страх и риск экю за рыбу, независимо от того, удастся нам ее выловить или нет. Рыбак согласился на сделку: одной рукой он забрал три франка, а другой протянул нам удилище. Мы продолжили тот же маневр, так же как и таможенник осторожно подтягивая рыбу к поверхности воды. Но в ту минуту, когда морской волк стал виден, Жаден, поджидавший его с моим карабином в руках, пробил ему тело пулей, что положило конец спору. Раненая рыба еще билась минуту, но это были ее последние содрогания, и вскоре она уже сама показалась на поверхности воды, плывя по ней кверху брюхом. Однако, поскольку никто не решался довериться прочности лески, на которой рыба была подвешена, и подтянуть ее на те десять — двенадцать футов, что отделяли верх береговой насыпи от уровня канала, на воду спустили лодку и втащили в нее нашу жертву: она весила шесть или семь фунтов и было немедленно решено сделать ее основой буйабеса.

Для жителей Лангедока и Прованса буйабес такое же распространенное блюдо, как полента для миланцев и макароны для неаполитанцев; однако полента и макароны унаследованы от простейшей кухни, исконной и допотопной, тогда как буйабес — это порождение самой передовой поварской культуры. Буайбес сам по себе — это целая эпопея, наполненная неожиданными событиями и необычными происшествиями; в столице, по всей вероятности, только Мери может рассказать, сколько разных видов рыб, полипов и моллюсков должно быть использовано в его изготовлении и в какой именно момент кипения кастрюля должна быть снята с огня, чтобы ее содержимое в самом деле заслуживало выразительного наименования буйабес.

Наш хозяин не пожелал доверить никому, кроме собственных матросов, приготовление этого местного блюда, чтобы мы смогли сохранить о нем воспоминание, соответствующее его репутации; за собой же он оставил общий надзор над этой работой. В итоге мы с Жаденом оказались на два часа предоставлены самим себе; так что он побрел среди холмов зыбучего песка, тянувшихся вдоль моря и вплотную прилегавших к домам Ле-Гро-дю-Руа, в поисках места, откуда бы открывался вид на город, а я поднялся на самый верх маяка, чтобы одним взглядом охватить побережье.

Поднявшись выше фонаря, служившего сигнальным огнем, я мог обозревать всю окружающую низменность. У моих ног виднелись десять — двенадцать домов, из которых состоял Ле-Гро-дю-Руа, а на первом плане — песчаные холмы, среди которых я разглядел Жадена, сидевшего за работой, в то время как около него, поднимая пыль из-под копыт, галопом проносились стада черных быков из Камарга: их подгоняли пастухи с пиками в руках и верхом на маленьких белых лошадках, якобы происходящих от породы арабских скакунов, что остались на Юге после пребывания здесь сарацин. На втором плане тянулись лиманы Репоссе, Общинный, Королевский, Городской и Маретт; их стоячие воды темно-синего цвета, прорезанные узкими косами и заросшие камышами и тамариском, казались твердыми, как зеркало из вороненой стали. На третьем плане возвышались стены города, за которыми прятались сплошь двухэтажные, как мы уже говорили, дома и к которым подводил взгляд большой канал, связывающий его с морем, весь забитый причаленными к его берегам пустыми лодками, покачивающимися на воде, словно огромные мертвые рыбы; наконец, на горизонте сверкала покрытая снегами вершина горы Ванту — выдвинутый вперед неусыпный часовой горной цепи Альп.

Я оставался на верху маяка и созерцал этот странный пейзаж, безлюдность и печаль которого ничто не может передать, вплоть до той минуты, когда наш пунктуальный амфитрион выстрелом из ружья дал сигнал к обеду. Я увидел, как Жаден, уловив призыв, сложилсвои вещи и направился к месту встречи; мне же нужно было только спуститься, так как стол был накрыт в самом здании маяка.

Буйабес был достоин богов.

Тотчас же после обеда мы втроем поднялись на маяк, чтобы полюбоваться закатом солнца. Воздух был так удивительно чист и прозрачен, что на западе можно было разглядеть весь берег, тянувшийся от Монпелье до Перпиньяна, и далее за ним, словно облако, тень, дымка, угадывались Пиренеи; на востоке видна была вся дельта Камарга; на юге пламенело огромное море; на севере виднелся восточный город, сверкавший в последних солнечных лучах.

Примерно еще полчаса весь горизонт был охвачен золотой пеленой и море переливалось огнем. Но вот солнце зашло, и одновременно темнота стала как будто подниматься с земли. Мало-помалу море снова приобрело свой сине-зеленый оттенок, а город покрыла сероватая пелена; одна только гора Ванту оставалась еще освещенной в своих высях, и вскоре не стало видно ничего, кроме ее вершины, сверкавшей, словно огнедышащий вулкан. Затем и это последнее пламя, символ жизни, погасло в свою очередь, и весь пейзаж, уже окутанный тьмой, погрузился, наконец, в полный мрак.

Следуя вдоль берега канала, мы вернулись в город. Когда мы добрались до края лимана Репоссе, г-н Винь повел нас направо и показал нам остатки древней стены, относящейся к двенадцатому или тринадцатому веку. Эти развалины, называемые Ла-Фейрадой, служат еще одним свидетельством того, что во времена крестовых походов море не подходило к стенам Эгморта.

Немного существует на свете дорог, столь же печальных, как та, что ведет от Ле-Гро-дю-Руа к городу, однако сумерки делали ее еще печальнее. Мы прошли три четверти льё, не встретив ни одного человека, хотя временами по правую руку от нас видели жалкие лачуги, погрузившие свои прогнившие опоры в стоячие воды лиманов, а по левую руку — вспышки огня, вслед за которыми слышались ружейные выстрелы. Это стрелял какой-то укрывшийся в засаде крестьянин, подстерегавший уток и турпанов, которые по своей прихоти перемещались стаями по две-три сотни и, пролетая над островами, поросшими тамариском, сами подставляли себя под огонь охотников: дело в том, что все жители Эгморта, получившие от Людовика Святого различные свободы, сохранили дарованное им право на охоту и рыбную ловлю, и каждый из них держал в своем доме или хижине рыбацкую сеть и ружье для охоты на уток.

Было всего лишь восемь часов вечера, когда мы вернулись в Эгморт, но все окна там были уже закрыты и все двери заперты; ни один огонек не давал знать, что в этом мертвом городе еще тлеет жизнь. Мы пересекли несколько улиц, столь же пустынных, как улицы Геркуланума или Помпей; наконец, мы добрались до дома мэра, и нам достаточно было увидеть веселые огни, встретившие нас там, и приветливое лицо брата хозяина, пришедшего провести с нами вечер, чтобы сбросить с души груз печали.

Следующее утро мы посвятили тому, чтобы обойти стены города и осмотреть его изнутри. Первое занятие отняло у нас примерно сорок минут, а второе — часа два. Стены, как я уже говорил, сохранились превосходно; что касается города, то он ничем не примечателен, а его церкви Серых и Белых Кающихся не заслуживают ни того, чтобы их именовали историческими памятниками, ни того, чтобы тратили время на их осмотр.

В три часа пополудни мы распрощались с нашим провожатым; гостеприимный до конца, он не расстался с нами, пока не посадил нас в перевозное судно, которое направлялось в Бокер и по пути должно было высадить нас в Сен-Жиле.

ФЕРРАДА

Бокерский канал тянется вдоль Малой Роны, и, следовательно, примыкает к Камаргу. К несчастью, из-за того что он проложен между двумя дамбами высотой в двенадцать-пятнадцать футов каждая, из нашего судна нельзя было увидеть ничего, кроме двух тянувших его лошадей и погонявшего их крестьянина. Исчерпав все подсказанные нашим воображением возможности обозреть пейзаж и осознав, что нам это не удастся, мы смирились со своей участью и, устроившись за столом, занялись каждый своим делом: Жаден наносил последние штрихи на свой набросок Эгморта, а я приводил в порядок записи, накопившиеся у меня за те два дня, что мы там провели. Путешествие на подобном судне удобно тем, что движение его совсем не чувствуется и во время поездки можно писать и рисовать. Правда, общество там собирается такое, что обычно оно мало располагает к раздумьям, но на этот раз мы были на борту судна почти одни, а потому, делая записи и рисуя, незаметно для себя добрались до Сен-Жиля.

Древнее название Сен-Жиля — Рода, а Рода — это один из двух городов, построенных родосцами, которые, если наши читатели припомнят, пытались вслед за финикийцами насаждать цивилизацию в Галлии. Один из его епископов, носивший латинское имя Эгидий, переделанное на французский лад в Жиля, был покровителем христианского города, в котором, впрочем, не осталось никаких памятников античности, за исключением нескольких надгробных надписей, нескольких стволов от мраморных колонн и двух или трех капителей из порфира. Зато церковь Сен-Жиль представляет собой самый совершенный образчик византийского искусства из всех, какие сохранились во Франции, а возможно, и во всей Европе.

Эта церковь знаменита не только своими архитектурными достоинствами, но и связанными с ней историческими событиями: именно возле ее паперти Раймунд VI Старый, племянник короля Людовика Молодого и зять короля Ричарда Львиное Сердце, с веревкой на шее, босой и в рубахе, отрекся от вальденсской ереси и прилюдно покаялся в умерщвлении Петра де Кастельно, легата папы Иннокентия III, ибо если даже тот был убит не по приказу графа, то он, по крайней мере, не помешал этому злодеянию и не взял на себя труд наказать убийц.

Под базиликой расположена подземная церковь, не менее интересная, чем та, что стоит сверху. В ней находятся две кровавые реликвии религиозной распри — гробница Петра де Кастельно, убитого вальденсами, и колодец, куда протестанты бросали детей из церковного хора, которые, падая туда, кричали: «Hosanna! Christe, fili Dei, miserere nobis![51]»

Посещение церкви и изучение всех ее достопримечательностей заняло у нас все утро субботы, так что мы смогли отправиться в Ним только в два часа, причем пешком: городок Сен-Жиль не смог нам предоставить внаем ни кабриолета, ни лошадей.

К счастью, дорога длиной в четыре льё не была тем, что могло нас испугать; напротив, мы с большим удовольствием воспользовались возможностью шаг за шагом знакомиться с местностью; я даже полагаю, что, будь у нас возможность носить с собой багаж, необходимый для путешествия в течение целого года, мы бы никогда не прибегали к какому-либо иному способу передвижения. И в самом деле, я обращаюсь ко всем, кто путешествовал, держа под мышкой альбом для стихов, а на плече — папку для рисунков: скажите, есть ли на свете большее счастье, чем эта бродячая жизнь, свободная от всего; когда можно пойти в любую сторону горизонта, куда глянется; остановиться там, где найдется что-то интересное; без всяких сожалений тронуться в путь, едва наскучит, унося в себе богатство прошедшего дня и не опасаясь дня завтрашнего, зная, что каждый рассвет принесет с собой росу, каждый полдень одарит солнцем, а каждый вечер — сумерками и прохладой? Я никогда не могу понять тех, кто, имея возможность путешествовать всегда, не делает этого почти никогда.

Что касается меня, то, признаюсь, самые лучшие и самые сладостные воспоминания в моей жизни связаны с путешествиями по Швейцарии, Германии, Франции, Корсике, Италии, Сицилии и Калабрии, независимо от того, проделывал ли я их с другом или наедине со своими размышлениями. Те предметы, которые на ваш взгляд имеют самый обыденный вид, принимают, когда вы воскрешаете их в памяти, поэтичную окраску, какую, казалось бы, не могли придать им ваши воспоминания. Вот почему не стоит посещать снова те места, какие вы уже видели, если вам хочется сохранить свежесть первого впечатления. Некоторые пейзажи похожи на людей — если вы желаете восхищаться ими в целом, не надо пристально изучать их, вдаваясь в подробности.

Дорога от Сен-Жиля до Нима ничем не примечательна, и все же я вспоминаю ее с огромным удовольствием; мне не запомнились холмы и овраги, попадавшиеся на нашем пути: ни один из них не сохранился в моей памяти; однако я вспоминаю дивный день южной осени, звон колоколов, льющийся в прозрачном, легком для дыхания воздухе, и, наконец, праздничный вид, который имела вся окружающая местность и который придавали ей направляющиеся в Ним кучки крестьян, разодетых с субботы ради воскресной феррады.

Подойдя к Ниму по возвращении из Эгморта, мы были поражены странным зрелищем: город походил на гигантский улей, у летков которого кружатся тысячи пчел; отовсюду неслись гул и гудение, какие всегда слышатся во время народных волнений. Среди этого шума можно было различить барабанную дробь и взрывы петард. Мы ускорили шаг, не желая ничего упускать из этих приготовлений к празднику, и, войдя в ворота, сразу же попали в середину шествия, возвещавшего о начале торжества. За барабанщиками и гобоистами, из которых состояло это шествие, шел мальчишка лет двенадцати — пятнадцати, босой, одетый в рубаху и простые хлопчатобумажные штаны, державшиеся на одной лямке, и несший что-то вроде шеста, поперек которого наверху была прибита доска с надписью: «БОЛЬШАЯ ФЕРРАДА». Следом за этим своеобразным знаменосцем двигались, взявшись за руки, чуть ли не все мастеровые и гризетки города; остальные выглядывали из окон. Мы пристроились в конец этого шествия и добрались до гостиницы.

Нас ожидало там письмо от Ребуля. Вынужденный исполнять данное им другу обещание провести воскресенье у него за городом, он просил у нас прощения за то, что ему не удается сопровождать нас на праздник, однако отдавал себя в наше распоряжение на весь понедельник.

Феррада была назначена на следующий день на три часа; наш хозяин пообещал послать одного из своих поварят, чтобы занять нам два места. Так что мы легли спать, совершенно успокоенные.

Примерно в час ночи я проснулся от страшного шума, несшегося с улицы. Я подбежал к окну и увидел в конце ее какую-то бесформенную массу, быстро двигавшуюся вперед с неясным гулом, в который слились человеческие голоса, ржание лошадей и страшное мычание: это приближались дикие быки Камарга, которым предстояло участвовать в ожидавшем нас на следующий день зрелище. Они вошли в Ним, подгоняемые пастухами верхом на лошадях: чтобы помешать быкам уклониться с пути, погонщики носились взад и вперед по обе стороны этой движущейся массы, как это делают пастушьи собаки, охраняя стадо. Я тотчас же окликнул Жадена, желая показать ему столь странный бег; но, пока он поднимался, это скопление людей и животных, которому темнота придавала фантастический облик, уже промчалось мимо, словно дьявольское видение, унеся с собой сопровождавшие его шум и пыль; так что, когда Жаден подошел к окну, перед ним была пустая безмолвная улица и лишь вдали угадывалась неясная тень и слышался затухающий шум, подобный тому, что производит исчезающий из виду кавалерийский эскадрон.

Проснувшись утром, я решил, что мне все это привиделось. Я рассказал хозяину о своем ночном видении, не решаясь утверждать, что такое было на самом деле. Но он объяснил мне, что быков пригоняют в город ночью, поскольку днем они растоптали бы всех, кто встретился бы им на пути. Их загоняют прямо в цирк и запирают там под сводом амфитеатра, в свое время служившим клеткой для борцов. Пока он мне давал это объяснение, мы вновь услышали грохот барабанов, а затем мимо нас прошла процессия феррады, сопровождаемая толпой еще более многочисленной, чем накануне.

Так как зрелище должно было начаться в три часа и все утро у нас было свободное, мы решили посвятить его осмотру Большой башни, замеченной нами при возвращении из Сен-Жиля. Это сооружение, первоначальное предназначение которого совершенно неизвестно, в настоящее время служит телеграфом; как и следует из его названия, оно представляет собой огромную башню высотой в сотню футов;

в конце двенадцатого века эта башня служила крепостью графам Тулузским. В начале семнадцатого века возобладало мнение, будто это древнеримский эрарий[52], и оно стало казаться таким обоснованным, что один нимский горожанин по имени Франсуа Трока испросил и получил у Генриха IV разрешение произвести раскопки внутри здания. Это разрешение было даровано 22 мая 1601 года на условии, «что вышеназванный Трока заранее возьмет на себя расходы, каковые будут потребны для этого дела; а из всего того, что окажется в упомянутой сокровищнице, будь то золото, серебро, металлы или что-то иное, треть останется упомянутому Трока; остальные две трети мы сохраним за собой, дабы использовать для наших неотложных нужд.

Дано в Фонтенбло 22 мая 1601 года от Рождества Христова, в двенадцатый год нашего царствования».

Раскопки были проведены за счет вышеназванного Трока, но нимский горожанин напрасно потратил свое время и свои деньги.

Едва только мы закончили осмотр башни, как снова послышались звуки барабанов и гобоев; шествие феррады проходило через площадь Фонтана и направлялось к Аренам. В самом деле, было уже без четверти три; все посетители клубов, кабачков и кафе высыпали на улицу. Бульвары — и тот, что спускается от зрительного зала к воротам Сент-Антуан, и тот, что ведет от казарм до эспланады, — заполнились огромной толпой. Казалось, что Арены, какими бы огромными они ни были, не смогут вместить всех желающих. Мы ускорили шаг и пришли достаточно вовремя, встав в очередь, состоявшую из пяти или шести тысяч человек. Однако мы оказались в числе первых, и это нас успокаивало.

И правда, поскольку не надо было брать никаких билетов в кассе, толпа, едва только распахнулись решетчатые ворота, с невероятной поспешностью ринулась внутрь сооружения. Благодаря нашему высокому росту — моему и Жадена, — обе наши головы возвышались над всеми прочими, и мы могли видеть огромные зияющие ворота, втягивавшие в себя весь этот народ; подталкиваемые десятью тысячами человек, сгрудившихся за нами, мы чувствовали, как нас с непреодолимой силой влечет к пасти чудовища, которое с жадностью проглотило и нас тоже; но, проглоченные им, мы, словно Иона, тотчас же ощутили себя вполне свободно в чреве нашего кита. Шесть тысяч человек, опередившие нас, уже разбрелись по рядам, но амфитеатр при этом казался не более заполненным, чем наши зрительные залы, когда в них до входа публики впускают несколько клакеров. Нам не пришлось затруднять себя поисками поваренка, посланного занять нам места; мы оставили их в его пользу, а сами сели на возвышении для весталок.

В эту минуту на арене появился Милорд, потерянный нами в давке; его преследовали сторожа, которым, как караульным Тюильри, приказано было не пропускать собак без хозяев. Мы прониклись жалостью к нашему товарищу по путешествию, оказавшемуся в затруднительном положении, — убегая от сторожей, он оглядывал своими пылающими глазами весь цирк, пытаясь различить нас среди шести или восьми тысяч уже рассевшихся по местам зрителей. Жаден издал условный свист. Милорд тут же замер на месте, потом заметил нас и устремился наверх, со всей мощью своих коротких и сильных лап перепрыгивая со скамьи на скамью; но на третьем прыжке он внезапно скрылся из виду, словно провалился. Оказалось, что по другую сторону скамьи, через которую перепрыгивал Милорд, за прошедшие века образовалась дыра, и он исчез в глубинах амфитеатра, словно Деций в своей пропасти.

Мы тотчас же бросились к этой дыре и стали вглядываться сквозь нее в подземелье Арен, но на дне его не обнаружили ничего, кроме обломков и камней, о которые Милорд, падая, должен был бы расплющиться, а так как, несмотря на ссоры, в которые из-за его ненависти к кошкам нам без конца приходилось вступать с хозяевами постоялых дворов и крестьянами, мы его очень любили, то, чтобы прийти ему на помощь, кинулись к ближайшему вомиторию. Но тщетно мы искали след Милорда на том месте, куда он упал и которое нам удалось определить по форме злополучного отверстия; напрасно подзывали его самым приятным для него свистом, напрасно звали его и первоначальным именем «Хоуп» и последующим «Милорд» — ответа не было. Мы решили поэтому, что, удовлетворившись увиденным зрелищем, он вернулся в гостиницу, а нам следует вновь занять свои места на возвышении; однако стоило нам войти в цирк, как мы сразу увидели нашего друга Милорда, который оборонял оставленные нами головные уборы от посягательств каких-то двух человек, пытавшихся их сбросить и занять наши места. Мы поспешили на помощь к верному стражу, который встретил нас, радостно извиваясь всем своим туловищем и виляя хвостом. Внимательно осмотрев его, мы не обнаружили на нем никаких следов увечья от падения; он вел себя так спокойно, будто с ним ровно ничего не произошло, а потому мы знаком велели ему лечь у наших ног, что он немедленно и сделал.

За это время цирк почти заполнился; все доступные скамьи были заняты, свободными оставались только места, пришедшие в негодность, так что зрители, сидевшие ближе всего к арене, были отделены от нее лишь шестифутовой стеной, которая тянулась по всему кругу; выше всех расположились те, кто стоял на аттике амфитеатра; кое-кто даже пытался, наподобие обезьян, взобраться на верх больших синих шестов, которые были установлены в отверстиях балок, предназначавшихся для того, чтобы поддерживать веларий, а в наше время — для того, чтобы вывешивать на них трехцветные флаги по поводу значительных событий (таких, как проезд герцога Орлеанского, именины короля или годовщина 27, 28 и 29 июля).

Наконец, когда под нахлынувшим людским валом скрылись последние камни амфитеатра, подобно тому как во время потопа уходят под воду последние клочки земли; когда никого не осталось за внешней решеткой; когда стало ясно, что весь город собрался в Аренах, ворота закрыли. Городской трубач, глашатай праздника, выступил вперед, и послышались фанфары. С их последними звуками на арене появились два крестьянина верхом на белых камаргских лошадях; держа в руках трезубцы, они проехали круг по амфитеатру, разгоняя запоздавших зрителей, торопившихся, кто как мог, разместиться в огромной воронке и освободить пространство цирка для сражения.

Глядя на то, сколь невысока была стена, отделявшая зрителей от арены, я спрашивал себя, каким образом в древности скамьи были защищены от ярости диких зверей, во множестве умерщвлявшихся на глазах у людей. Возможно, укрепления высотой в шесть футов достаточно, чтобы остановить грузных животных, хотя я знаю, что в испанских корридах часто случается, что быки, в особенности наваррские, которые меньше весом, перепрыгивают через первую ограду высотой в пять футов, и только узость коридора, куда они попадают, мешает им перепрыгнуть вторую ограду, которая при этом на пятнадцать — восемнадцать дюймов выше первой; однако в античных играх, где среди сражавшихся зверей были тигры, пантеры и львы, где Цезарь выпускал на арену змея длиной в пятьдесят локтей, которому было достаточно развернуть несколько своих колец и поднять голову, чтобы достать до четвертого или пятого ряда скамей, а Агриппа — двадцать слонов, хоботы которых должны были дотягиваться до возвышений весталок и императора, — что за ограждения защищали тогда публику, если от них не осталось никакого следа и, тем не менее, ни один древний автор не сообщает ни об одном происшествии такого рода, хотя, не будь ограды или решетки, они должны были бы происходить повсеместно.[53]

Я размышлял на эту тему и делился своими рассуждениями с Жаденом, как вдруг цирк огласился радостным криком; мы взглянули на арену и увидели прямо под нами, перед сразу же захлопнувшейся за ним дверью, первого быка: испуганный криками, он тщетно пытался отступить под своды только что покинутого им помещения. Привыкший к пустынным просторам Кро, песчаным равнинам Эгморта или болотам Камарга, бык казался ошеломленным и обводил изумленным, мрачным и свирепым взглядом ряды зрителей, которые окружали его со всех сторон. И тогда, не видя никакого выхода и чувствуя себя зажатым в гранитном кольце, он опустил голову, издал протяжный рев и стал рыть землю задними копытами. Эти проявления враждебности вызвали восторженные крики всех зрителей, но среди тех, на кого они произвели наибольшее впечатление, был, бесспорно, Милорд: он судорожно поднялся на ноги, ощетинил шерсть и, вспомнив о своих былых сражениях у заставы Боёв, несомненно в ту же минуту кинулся бы на арену, если бы хозяин не схватил его за ошейник.

Тем временем один из всадников приблизился на несколько шагов к быку, и тот, поняв, что это и есть враг, с которым нужно сражаться, внезапно бросился на него, опустив голову, с такой быстротой, что зал в едином порыве выкрикнул тридцатью тысячами голосов: «Берегись!» Но проворный камаргский жеребец отскочил в сторону так ловко и точно, что могло показаться, будто противники разминулись, однако задние ноги у быка подогнулись, он взревел, поднял голову, тряхнул ею, и крупные капли крови из его ноздрей, пронзенных трезубцем всадника, обагрили песок арены. Тотчас же со всех сторон цирка понеслись рукоплескания, приветствующие человека, и оскорбления в адрес быка, распаляя обоих противников и побуждая одного продолжить свою удачную атаку, а второго — отомстить за свое поражение. И в самом деле, бык, не обращая внимания на второго всадника, подъехавшего к нему, чтобы в свою очередь позлить его, обводил глазами арену в поисках того, кто нанес ему рану, и, заметив его в другом конце амфитеатра, повернулся к нему головой и замер, готовый броситься вперед. И тогда крестьянин пустил свою лошадь в галоп и объехал весь круг цирка, как это делают в своих упражнениях наездники Франкони. Бык следил за ним глазами, поворачиваясь на задних ногах, а потом внезапно кинулся вперед, с удивительной прозорливостью рассчитав, в каком месте он может столкнуться с лошадью и всадником и пригвоздить их к стене. Но его противники разгадали этот маневр: конь, мчавшийся галопом, резко остановился, встав на дыбы, а бык, увлекаемый собственным бегом, врезался лбом, словно таран, в стену в трех шагах от лошади. Удар был так силен, что бык мгновенно рухнул на землю, оглушенный и дрожащий, словно ему на голову обрушилась дубина мясника. Всадник пришпорил коня, и тот легко перепрыгнул через поверженного противника. Тотчас же из-под бокового свода вышел, держа в руках раскаленное железо, человек в алой одежде, отчасти похожий на старинных дьяволов из Оперы, и поставил клеймо на бедро быка, который, уже не пытаясь защищаться, лишь повернул голову, издал жалобное мычание, а затем, позволив накинуть ему на шею веревку, поднялся без всякого сопротивления и под рукоплескания толпы пошел за человеком в алом под арку, противоположную той, откуда он появился. Едва побежденное животное скрылось, распахнулась решетчатая дверь напротив и на арену выступил новый бык.

К стыду рогатого скота Камарга, следует признать, что в этом быке не было и следа воинственности его предшественника, ведь характеры животных из одного и того же края, так же как и людей из одной и той же страны, могут быть не просто различными, но даже противоположными. В самом деле, впечатление, которое произвели на вновь прибывшего переход из мрака к свету, а также сопоставление вида камышей и тамариска в безлюдном Камарге и тридцати тысяч зрителей, заполнявших ряды амфитеатра, явно вызвало у него чувство ужаса. Он повернулся, пытаясь войти в запертую дверь, но, поняв, что это невозможно, сделал несколько неуверенных, робких шагов по арене. И тогда два всадника, увидев с каким противником им приходится иметь дело, с двух сторон подъехали к нему с теми же мерами предосторожности, какие предприняли бы две собаки, если бы им вздумалось одолеть дикого кабана, ухватили его ноздри двумя трезубцами и привели на середину арены. Там его поджидал какой-то мясник, сложенный как Геркулес; он схватил быка за рога обеими руками и, надавливая на один рог и поднимая за другой, опрокинул его на бок. Тотчас же снова появился человек в алом, заклеймил безучастное животное и, бросая в него камушки, заставил его пойти к арке, где ему предстояло встретиться со своим товарищем, снискавшим своей отвагой столько же рукоплесканий, сколько брани и свиста сам он заслужил собственной трусостью. И потому, не успел он еще покинуть арену, как все зрители в один голос закричали: «Следующего! Следующего!» Их немедленно послушались, и новый противник появился столь быстро, что увидели его лишь тогда, когда он уже находился на середине арены цирка. Тотчас же появились и два новых всадника, еще не принимавших участия в сражении. Впрочем, их приготовления были недолгими — они взяли свои трезубцы наперевес, подобно тому, как в старину наши рыцари держали копья. Потом один из них, умело заставив свою лошадь пятиться, отступил так далеко, как это позволяли размеры цирка, и бросился на неподвижного быка; увидев приближавшегося врага, тот так стремительно поднял голову, что его противник не успел поднять трезубец, который должен был пронзить всего лишь ноздри быка, а вместо этого вошел на всю длину своих зубьев, то есть на два-три дюйма, в его грудь. Всадник, опасаясь, что он убил быка, хотя намеревался только подразнить его, отпустил трезубец, рукоятка которого уперлась в землю, а зубцы остались вонзенными под горлом быка.

Эта неловкость не пришлась по вкусу амфитеатру, взревевшему так, словно удар пришелся по нему самому. Что же касается быка, то, едва почувствовав себя раненным, он, следуя присущему животным инстинкту, настроился против оружия, оставшегося в его ране, и стал наступать, если так можно выразиться, на то, что нанесло ему ранение и причиняло боль. Однако, как только он сделал два или три шага, рукоятка трезубца, вспарывавшая землю, нашла точку опоры и стала мешать ему двигаться. Бык сделал страшное усилие, и трезубец вонзился бы ему в тело еще на несколько дюймов, если бы этому не помешал поперечный стержень, к которому крепились зубцы. Рукоятка орудия согнулась в дугу, потом внезапно сломалась, и бык, давивший на нее, рухнул на колени — один из обломков трезубца остался лежать позади него на земле, в то время как другой торчал в его груди.

И тогда всадник, ранивший быка, взял трезубец своего товарища, вновь приблизился к животному, чтобы более честной атакой исправить допущенную ошибку, и успел вонзить трезубец в ноздри быка еще до того, как тот поднялся. Животное, воскрешенное к жизни болью, тотчас же пришло в себя, и тогда началась настоящая схватка. Бык взревел и бросился на всадника, а тот, отскочив в сторону, нанес ему новую рану. С ревом подняв окровавленную голову, бык стал искать глазами своего врага, уже поджидавшего его. Увидев всадника, животное возобновило нападение и получило еще одну рану. Сразу же, сменив предмет своей ненависти, бык попытался напасть на лошадь, но та, приученная к подобным приемам, то и дело умело отскакивала, каждый раз подставляя быка под острия трезубца своего наездника. Весь цирк неистово рукоплескал, причем так, как рукоплескали в древних цирках — с яростным топотом, и из этого гранитного чана, разогретого солнцем до двадцати четырех — двадцати пяти градусов, поднимался шум, которому нет названия, небывалый гул, рев, подобный тому, какой издают океанские волны во время бури. Но внезапно все стихло как по волшебству: бык, отчаявшись в попытках добраться до врага, наметил новую жертву — второго всадника, имевшего неосторожность остаться на арене безоружным. Криком его предупредили об опасности, и он успел избежать первого нападения; но бык принялся его преследовать, полностью забыв о вооруженном всаднике. И тут стало видно, что по скорости бык превосходит лошадь: едва она, спасаясь бегством, сделала тридцать шагов, как враг атаковал ее сбоку, и тут же конь и всадник покатились по земле в разные стороны. Бык помедлил секунду, выбирая жертву, почти мгновенно принял решение и, низко опустив голову, бросился на человека; но не успел он сделать и несколько шагов, как на его пути встал новый противник — то был Милорд, который одним прыжком добрался с возвышения до арены, а во втором прыжке вцепился в нос быка. Изумленное животное замерло на месте и, подняв голову, показало зрителям грозного бульдога, сжимавшего своими железными зубами ноздри врага. Тем временем опрокинутый всадник вскочил на ноги и помчался под арку, где стоял человек в алом. Лошадь поднялась на колени и попыталась последовать за хозяином, но тотчас же рухнула: рог на всю свою длину вспорол ей левый бок. Что касается второго всадника, то, не представляя себе, как в таких условиях нападать на быка, он стал его поджидать.

Битва длилась недолго: раненный в грудь бык, изнуренный своими многократными и неудачными атаками, вначале попытался растоптать Милорда ногами, но Милорд знал свое ремесло лучше, чем любой камаргский бык. Каждый раз, когда бык наклонял голову, Милорд, словно Антей, соприкоснувшись с землей, черпал из нее новые силы. Тогда бык поднимал голову и принимался неистово стряхивать своего врага. Милорд раскачивался из стороны в сторону, но при этом его адские челюсти не разжимались. Это длилось минут пять; бык носился как безумный, то вскидывая, то опуская голову; наконец, он остановился и, дрожа, застыл на всех своих четырех ногах. В эту минуту из-под свода вышел мясник и направился к своей жертве; заметив, что он приближается к нему, бык собрал остатки сил и кинулся навстречу своему последнему противнику; но тот схватил его за оба рога и, повторив уже проделанный им раньше маневр, опрокинул на бок. Увидев, что его враг повержен, окровавленный Милорд тотчас же отпустил свою добычу и, радостный и скромный, не сомневаясь в том, что он вызвал восторг тридцати тысяч зрителей, улегся у наших ног.

Мы же, опасаясь, как бы восторг зрителей не дошел до такой степени, что и нас удостоят оваций, воспользовались минутой, когда толпа, уже готовая обернуться в нашу сторону, направила свое внимание на процедуру клеймения, и незаметно ушли через вомиторий, открывшийся за нашей спиной. Наше победоносное отступление прошло без всяких помех, и Милорд, без сожалений последовавший за нами, унес с собой как единственный плод своей победы похвалу привратника, который, почтительно открывая перед нами двери, повторял, покачивая головой: «Ничего не скажешь, вы можете гордиться тем, что у вас такая отважная собака!..»

Когда я вернулся в гостиницу, в ушах у меня еще стояли эти крики, дававшие знать, каким должен быть этот народ в гневе, если он так страшен в своей радости. Тем не менее в будние дни Ним тих и пустынен: высунув голову в окно, вы увидите не больше трех или четырех человек на всей улице. Дело в том, что рабочий люд здесь, почти сплошь состоящий из ткачей шелка и бумажных тканей, проводит всю жизнь в мастерских или подвалах и выходит из своих потаенных жилищ, где он чахнет от унылой работы, только в дни бунта или праздника. Вот почему и мужчины и женщины так быстро угасают в этой наполненной смрадом и пылью атмосфере, где возбуждаются политические страсти и где вечно кипит религиозная вражда. Вот почему язык жителей Нима одновременно грустен и красочен, грозен и поэтичен. За месяц до нашего приезда произошло несколько сходок: рабочие требовали прибавки жалованья, а фабриканты им отказывали. Долго тянулись безрезультатные переговоры между бедняками, просившими прибавить им несколько су, необходимых им для жизни, и богачами, не желавшими на это согласиться. И тогда один из рабочих воскликнул с мрачным отчаянием: «О Господь мой! О Господь мой! Обрушь с Небес огонь и пепел и пусть всему этому придет конец!»

Рассказывая историю массовых убийств в Авиньоне, я упоминал и о резне в Ниме. Те же самые причины привели здесь к тем же самым последствиям, та же вражда оттачивала кинжалы, то же золото оплачивало пролитую кровь. Но на целый город — ни на Авиньон, ни на Ним — нельзя возлагать ответственность за злодеяния отдельных лиц. Самим роялистам память о Трестайоне ненавистна так же, как память о Фарже, Рокфоре и Пуантю. Дом, принадлежавший этому негодяю, стоит покинутый и необитаемый, как проклятое место; путешественникам показывают, как он обращается в руины посреди заброшенного неплодоносящего сада.

Впрочем, после Июльской революции эта вражда заметно утихла. Хотя утверждают, что в какой-то момент правительство чуть было не погубило все, приказав разрушить распятия. Протестанты, которых новое политическое движение сделало победителями, заперлись по домам, вместо того чтобы приветствовать это решение, и предоставили жандармам нести всю ответственность за совершаемую ими кощунственную работу. Жандармы с ней справились, проявив при этом добросовестность, какую они всегда выказывают в делах подобного рода. Распятия разрушили, и несколько старушек были растоптаны копытами лошадей. Снова день или два на улицах Нима лились кровь и слезы, но жаркое солнце Юга быстро их высушило. Сегодня как будто воспоминания о 1815 годе и 1830-м стали забываться. Дай-то Бог!

В Ниме проживают пятнадцать тысяч протестантов и тридцать тысяч католиков.

Среди всех дел, какими был занят наш день, мы не успели еще посетить Квадратный Дом, который считается шедевром античной архитектуры Нима и о котором кардинал Альберони говорил, что его следует поместить в золотой футляр. Вероятно, такого же мнения придерживались Людовик XIV и Наполеон, всерьез вознамерившиеся перенести в Париж это чудо искусства второго века; однако каменные основания, поддерживавшие его в течение десяти веков, так глубоко ушли в землю, что от этого замысла пришлось отказаться. Людовик XIV забыл об этом проекте, танцуя на оперной сцене, а Наполеон — одерживая победу в битве при Эйлау. Как нам ни хотелось поскорее увидеть эту жемчужину, пленившую и короля и императора, время было уже позднее, и мы отложили свое посещение на следующее утро.

На следующий день Ребуль, как он и обещал, пришел к нам в восемь часов утра. Мы дали распоряжения хозяину гостиницы и кучеру приготовить к нашему возвращению: одному — обед, другому — экипаж, а сами двинулись в путь, чтобы осмотреть римское чудо.

Не знаю, возможно, дело было в том, что мы вышли к Квадратному Дому по улице, со стороны которой он выглядел не в самом благоприятном свете, но по первому взгляду этот исторический памятник не соответствовал тому представлению о нем, какое у меня сложилось заранее; он показался мне маленьким в сравнении с Аренами, и я прекрасно понял, почему, увидев это сооружение, Наполеон мог возыметь желание унести его — подобно тем средневековым зодчим, которых изображают держащими на ладони их кафедральные соборы. Колонны, выступающие из стены, казалось, испытывали недостаток в воздухе и производили весьма слабое впечатление: капители у них были слишком короткими для тех стволов, какие их поддерживали, а карниз был перегружен украшениями. На самом деле один лишь портик был безупречен и выглядел необычайно величественным и красивым.

В Квадратном Доме разместился музей Нима; но поскольку внутреннее помещение этого храма не очень просторно, то некоторые архитектурные фрагменты, найденные во время раскопок, были размещены вокруг него. Внутри здания находятся лишь те экспонаты, которые считаются самыми ценными, и среди них знаменитые орлы, поддерживающие гирлянду.

Подняв голову, я обнаружил, что кессоны потолка сделаны из папье-маше. Я выразил свое негодование столь решительным образом, что Ребуль счел себя обязанным успокоить меня, рассказав о тех повреждениях, каким раз за разом подвергался Квадратный Дом.

Воздвигнутый, по всей вероятности, во времена Антонина, уроженца Нима, Квадратный Дом был связан галереей с парным ему зданием. Со временем парное здание и галерея были уничтожены, но самого Квадратного Дома разрушение не коснулось. Возможно, он был спасен первыми христианами, которые превратили его в церковь, посвященную святомученику Стефану. В одиннадцатом веке его превратили в ратушу. Он был разделен по высоте на два этажа, а в стенах его пробили окна. Три или четыре века спустя здание было передано некоему Пьеру Буа, ссудившему городу деньги, в оплату этой ссуды. Став владельцем здания, он пристроил к южной стороне здания дом, повредив и пробив стену, чтобы прикрепить к ней несущую конструкцию и балки, которые должны были поддерживать кровлю нового сооружения. Из рук Пьера Буа Квадратный Дом перешел к сеньору де Сен-Шапту, который превратил его в конюшню и, чтобы расширить его площадь, соединил колонны перистиля кирпичной стеной, разделил внутреннюю часть на фуражные помещения, ясли и кормушки; затем он велел обтесать колонны, чтобы закрепить на них выступающий навес: под ним во время ярмарок и в базарные дни должен был находиться скот, торговлей которым, по-видимому, сеньор де Сен-Шапт занимался. В 1670 году его наследники продали Квадратный Дом монахам-августинцам, и те вновь сделали из него церковь, построили там неф, клирос, часовни, хоры и чуть было не обрушили все здание, выдолбив могилы в основании, поддерживающем перистиль. Наконец, в 1789 году Квадратный Дом, расцененный как собственность духовенства, был отобран у монахов и превращен в здание главного управления департамента. С этого времени, вместо того чтобы подвергать Квадратный Дом новым опасностям, его решили не только отреставрировать, но еще и украсить. На него повесили красивую доску черного мрамора, на которой золотыми буквами было написано слово «Музей», и, наконец, сделали в нем потолок из папье-маше. Остается надеяться, что в одно прекрасное утро муниципальный совет проснется с мыслью побелить здание, и на этом украшательство будет завершено.

Ребуль отправился обедать с нами, и в течение этих двух последних часов, проведенных вместе, мы его измучили, уговаривая, чтобы он опубликовал свои стихи. Выслушав множество высказанных им нелепых доводов против этого, мы в конце концов добились его согласия, и я уехал в Бокер, наделенный всеми полномочиями для беседы с Госленом. После моего возвращения в Париж ко мне присоединился Ламартин, и переговоры с издателем увенчались появлением поэтического сборника, огромный успех которого не только отвечал нашим ожиданиям, но даже превзошел их.

ТАРАСКА

Дорога из Нима в Бокер заняла у нас около трех часов. Поскольку Бокер отделен от Тараскона, где мы собирались ночевать, только Роной, мы сошли у подножия замка, а кабриолет отправили в Тарас кон, чтобы предупредить в гостинице о нашем приезде.

Подобно тем огромным южноамериканским змеям, что в течение одного дня поглощают пищу, а потом полгода ее переваривают, Бокер целый год живет за счет ярмарки, известной во всей Европе. Его дома, которые по большей части представляют собой магазины, закрытые в течение трехсот пятидесяти восьми дней в году, открываются с приближением 22 июля, когда пустынные набережные вышедшего из оцепенения города превращаются в шумные базары. В это время дороги, ведущие из Нима, Парижа и Оргона, переполняются возами, каналы Тулузы и порты Сета и Эгморта покрываются судами и лодками, а Рона, эта гигантская артерия Юга, словно катит по себе волны кипучей жизни: вся торговля Европы приглашена на этот праздник индустрии и торговли. Мюлуз присылает набивные материи и белый миткаль; Руан — ткани, Ним — холст и вино, Перпиньян — анчоусы и сардины, Сент-Этьенн — ружья и ленты, Грас — цветочную воду и оливковое масло, Авиньон — кожу и флорентийскую тафту, Марсель — кампешевое дерево и колониальные продукты, Тарар — муслин и вышивку, Сен-Кантен — бумазею и перкаль, Лион — шляпы и шелк, Сов — чулки и чепчики из хлопка, Монпелье — москательные товары, Сален — хрусталь, Вервен — пеньку, Сен-Клод — табакерки, Шательро — ножи, Вьенн — сукна, Амьен — бархат, Париж — скобяные изделия, драгоценности и шали и, наконец, Генуя — кондитерские изделия, Каталония — пробку, а Пруссия — лошадей. Ярмарка, как мы уже говорили, начинается 22 июля, а заканчивается 28-го числа того же месяца. В течение этих шести дней совершаются несколько миллионов сделок — те, кто приехал с товарами, возвращаются с золотом, а те, кто приехал с золотом, возвращаются с товарами.

Этого сердца, бьющегося всего одно мгновение, достаточно, чтобы на целый год обеспечить жизнь не одного, а сорока городов — столько крови за каждую свою пульсацию оно притягивает к себе и посылает обратно во все концы. 28-го числа ярмарка закрывается, 29-го все собирают грузы и разъезжаются; магазины пустеют, дома закрываются; еще несколько дней цыгане, прикочевавшие сюда из Испании, чтобы поживиться остатками пиршества, бродят по набережным и поедают все, что могут найти на улицах города; наконец, когда последние крохи с праздничного застолья собраны, исчезают и цыгане, и тогда Бокер снова на целый год погружается в сон, тишину и безлюдье.

Старый замок, господствующий над Бокером и нашумевший в двенадцатом веке своими метательными орудиями, а в шестнадцатом — пушками, воздвигнут на римских фундаментах; его оборонительные сооружения относятся к одиннадцатому, тринадцатому и четырнадцатому векам. С высоты крепостных стен замка открывается великолепный вид: на его переднем плане — Тараскон и Бокер, разделенные Роной и связанные мостом, а на заднем — Арль, римский город, Геркуланум Франции, поглощенный и накрытый лавой варварства.

Мы вышли из старого замка, в котором остался в сохранности один лишь дивный камин времен Людовика XIII, пересекли подвесной мост длиной в пятьсот пятьдесят шагов, то есть примерно в полторы тысячи футов, миновали крепость, построенную королем Рене, и вошли в церковь, возведенную в двенадцатом веке и отстроенную заново в четырнадцатом.

Эта церковь посвящена святой Марфе, оказывавшей гостеприимство Христу. С возведением церкви связана благочестивая история: наука ее оспаривает, но вера ее освящает, и в этой борьбе между верующей душой и сомневающимся разумом побежденной оказывается наука.

Марфа родилась в Иерусалиме. Ее отец Сир и мать Евхария были царских кровей; у нее был старший брат по имени Лазарь и младшая сестра по имени Магдалина.

Лазарь был красивый молодой человек, соединявший в себе качества азиата и римлянина; он не мог принимать участия в войнах, поскольку Октавиану удалось установить мир со всеми, и потому все свое время отдавал охоте и развлечениям. У Лазаря были юные невольницы, купленные в Греции, и прекрасные скакуны, привезенные из Аравии; и, восседая в своей четырехколесной колеснице, украшенной бронзой и слоновой костью и предшествуемой гонцомв платье с подобранным подолом, он не раз встречал на дороге сына Божьего, шагавшего босым среди сопровождавших его бедняков.

Магдалина была красавица-блудница, вроде Юлии, дочери императора; у нее были длинные белокурые волосы, которые рабыня с Лесбоса каждое утро укладывала у нее на голове, перевязывая их жемчужной цепочкой; она носила открытую спереди одежду, которая позволяла увидеть ее дивную грудь, поддерживаемую золоченой сеткой (латины называли ее caesicium из-за ран, причиняемых ею мужским сердцам). Ее туники были усыпаны крупными золотыми и пурпурными цветами; такие в Риме именовали patagiata по названию болезни pata-gus, покрывающей пятнами все тело; поскольку нежные и надушенные ножки Магдалины, украшенные кольцами и драгоценными камнями, были созданы не для того, чтобы ступать по земле, она передвигалась на носилках с занавесками из азиатских тканей, и рабы, одетые в лохмотья, несли ее как римскую матрону, в то время как рядом с ней шла служанка, заслоняя ее от солнца большим опахалом из павлиньих перьев, и гонцы-африканцы, которые шагали впереди, расчищая дорогу, не раз сгоняли с пути богатой блудницы бедную Марию, мать Спасителя.

Марфа с печалью смотрела на все это и нередко пыталась изменить ветреное существование своего брата и беспутную жизнь своей сестры, ибо она одна из первых услышала и восприняла слово Христа; но ее увещевания и брат и сестра всегда встречали смехом. Наконец, она предложила им прийти и собрать святую манну, слетавшую с губ Спасителя. Магдалина и Лазарь согласились; они пришли, веселые, насмешливые и недоверчивые. Услышав притчи о сокровище, о жемчужине, о неводе; вняв предсказанию Судного дня; увидев, как Иисус идет по водам, они ушли задумавшись.1

В тот же вечер Лазарь обратился к Марфе со словами: «Сестра моя, возьми все мое добро и раздай его бедным!»

А на следующий день, когда сын Божий вкушал пищу в доме фарисея Симона, вошла Магдалина с алавастровым сосудом, полным мира.

И, встав позади Спасителя, она преклонила перед ним колена и начала обливать ноги его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги его, и мазала миром.

Видя это, фарисей, пригласивший его, сказал сам в себе:

«Если бы он был пророк, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к нему, ибо она грешница».

Обратившись к нему, Иисус сказал:

«Симон! Я имею нечто сказать тебе».

Он говорит:

«Скажи, учитель!»

Иисус сказал:

«У одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, а другой пятьдесят, но как они не имели чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбит его?»

Симон отвечал:

«Думаю тот, которому более простил».

Он сказал ему:

«Правильно ты рассудил».

И, обратившись к женщине, сказал Симону:

«Я пришел в дом твой, и ты воды мне на ноги не дал, а она слезами облила мне ноги и волосами головы своей отерла; ты целования мне не дал, а она, с тех пор как я пришел, не перестает целовать у меня ноги; ты головы мне маслом не помазал, а она миром помазала мне ноги. А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит».

Ей же сказал:

«Прощаются тебе грехи».

И возлежавшие с ним начали говорить про себя: «Кто это, что и грехи прощает?»

Он же сказал женщине:

«Вера твоя спасла тебя; иди с миром».[54]

Некоторое время спустя Иисус в продолжение пути вместе с учениками пришел в одно селение; здесь женщина, именем Марфа, приняла его в дом свой; у нее была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слова его.

Марфа же заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала:

«Господи! Или тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? Скажи ей, чтобы она помогла мне».

Иисус же сказал ей в ответ:

«Марфа, Марфа! Ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее».[55]

В те дни, когда Иисус, провозгласив, что он есмь дверь во двор овчий и пастор добрый, подтверждал свою миссию и божественность деяниями, был болен некто Лазарь из Вифании, из селения, где жили Мария и Марфа, сестра ее.

Мария же, которой брат Лазарь был болен, была та, которая помазала Господа миром и отерла ноги его волосами своими.

Сестры послали сказать ему:

«Господи! Вот, кого ты любишь, болен».

Иисус, услышав то, сказал:

«Эта болезнь не к смерти, но к славе Божьей, да прославится через нее сын Божий».

Иисус же любил Марфу и сестру ее Марию и Лазаря.

Когда же услышал, что он болен, то пробыл два дня на том месте, где находился.

После этого сказал ученикам:

«Пойдем опять в Иудею. Лазарь, друг наш, уснул, но я иду разбудить его».

Ученики его сказали:

«Господи! Если уснул, то выздоровеет».

Тогда Иисус сказал им прямо:

«Лазарь умер».

Иисус, придя, нашел, что он уже четыре дня в гробе.

Вифания же была близ Иерусалима, стадиях в пятнадцати; и многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их.

Марфа, услышав, что идет Иисус, пошла навстречу ему; Мария же сидела дома.

Тогда Марфа сказала Иисусу:

«Господи! Если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Но теперь знаю, что чего ты запросишь у Бога, даст тебе Бог».

Иисус говорит ей:

«Воскреснет брат твой».

Марфа сказала ему:

«Знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день».

Иисус сказал ей:

«Я есмь воскресение и жизнь; верующий в меня, если и умрет, оживет. И всякий живущий и верующий в меня не умрет вовек. Веришь ли сему?»

Она говорит ему:

«Так, Господи! Я верую, что ты Христос, сын Божий, грядущий в мир».

Сказав это, пошла и позвала тайно Марию, сестру свою, говоря:

«Учитель здесь и зовет тебя».

Она, как скоро услышала, поспешно встала и пошла к нему.

Иисус еще не входил в селение, но был на том месте, где встретила его Марфа.

Иудеи, которые были с нею в доме и утешали ее, видя, что Мария поспешно встала и вышла, пошли за нею, полагая, что она пошла на гроб — плакать там.

Мария же, придя туда, где был Иисус, и увидев его, пала к ногам его и сказала ему:

«Господи! Если бы ты был здесь, не умер бы брат мой».

Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с ней иудеев плачущих, сам восскорбел духом и возмутился и сказал:

«Где вы положили его?»

Говорят ему:

«Господи! Пойди и посмотри».

Иисус прослезился.

Тогда иудеи говорили:

«Смотри, как он любил его».

А некоторые из них сказали:

«Не мог ли сей, отверзший очи слепому, сделать, чтобы и этот не умер?»

Иисус же, опять скорбя внутренно, приходит ко гробу То была пещера и камень лежал на ней.

Иисус говорит:

«Отнимите камень!»

Сестра умершего, Марфа, говорит ему:

«Господи! Уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе».

Иисус говорит ей:

«Не сказал ли я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию?»

Итак отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал:

«Отче! Благодарю тебя, что ты услышал меня. Я и знал, что ты всегда услышишь меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что ты послал меня».

Сказав это, он воззвал громким голосом:

«Лазарь! Иди вон».

И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лицо его обвязано было платком. Иисус говорит им:

«Развяжите его, пусть идет».

Тогда многие из иудеев, пришедших к Марфе и Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в него.1

В тот же год, за шесть дней до Пасхи, Иисус пришел в Вифанию, где был Лазарь умерший, которого он воскресил из мертвых.

Там приготовили ему вечерю, и Марфа служила, Лазарь был одним из возлежавших с ним.

Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги его, и, как в первый раз, весь дом наполнился благоуханием от мира.

Тогда один из учеников его, Иуда Искариот, который хотел предать его, сказал:

«Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим?»

Иисус же сказал:

«Оставьте ее; она сберегла это на день погребения моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а меня не всегда».

Через некоторое время умер Иисус, исполняя свое пророчество, поручив свою мать святому Иоанну, а мир — святому Петру.

В первый же день недели Мария Магдалина приходит ко гробу рано, когда было еще темно, и видит, что камень отвален от гроба.

И когда плакала, наклонилась во гроб, и видит двух ангелов в белом одеянии сидящих, одного у главы и другого у ног, где лежало тело Иисуса.

И они говорят ей:

«Жена! Что ты плачешь?»

Говорит им:

«Унесли Господа моего, и не знаю, где положили его».

Сказав сие, обратилась назад и увидела Иисуса стоящего; но не узнала, что это Иисус.

Иисус говорит ей:

«Жена! Что ты плачешь? Кого ищешь?»

Она, думая, что это садовник, говорит ему:

«Господин, если ты вынес его, скажи мне, где ты положил его, и я возьму его».

Иисус говорит ей:

«Мария!»

Она, обратившись, говорит ему:

«Раввунй!» — что значит: «Учитель!»

Иисус говорит ей:

«Не прикасайся ко мне, ибо я еще не восшел к Отцу моему; а иди к братьям моим и скажи им:

“Восхожу к Отцу моему и Отцу вашему, и к Богу моему и Богу вашему”».1

На этом кончается история, написанная самими святыми апостолами, и начинается легенда.

Иудеи решили наказать Марфу, Магдалину, Лазаря, Максимина и Маркеллу за то, что они всегда оставались верными Иисусу, силой заставили их сесть в лодку и во время урагана столкнули ее в море. На лодке не было ни паруса, ни кормила, ни весел, но у тех, кто плыл в ней, кормчим была вера: вот почему, едва они начали славить Господа, ветер тотчас же стих, волны успокоились, небо очистилось, и луч солнца упал на лодку, создавая вокруг нее огненный ореол. И в то время как одни из созерцавших это чудо стали поносить Бога, сотворившего его, другие упали на колени, чтобы поклониться ему; лодка же тем временем скользила по морю, словно подталкиваемая божественной рукой, а затем пристала к марсельским берегам. И тогда труженики Господа, посланцы его слова, апостолы его веры, рассеялись по всему краю, чтобы донести до тех, кто был голоден, сокровенную пищу, привезенную ими из Иудеи.

В ту пору, когда Марфа была в Эксе вместе с Магдалиной и Максимином, ставшим первым епископом этого города, посланцы соседнего города, прослышав о творимых ею чудесах, поспешили к ней и стали умолять ее избавить их от чудовища, опустошавшего их землю. Марфа простилась с Магдалиной и Максимином и отправилась в путь вместе с теми, кто пришел за ней.

Подойдя к воротам города, она увидела, что все жители вышли навстречу ей. При ее приближении они опустились на колени, говоря ей, что она их единственная надежда; и тогда Марфа спросила, где обитает чудовище. Ей показали лес, находившийся рядом с городом, и она тотчас же направилась туда одна и без оружия.

Едва она скрылась в лесу, как оттуда послышались протяжные завывания, и все содрогнулись, подумав, что пришел конец бедной женщине, взявшейся за дело, на которое никто не отваживался, и без оружия ступившей туда, куда не осмеливался войти ни один вооруженный мужчина; но вскоре завывания прекратились и появилась Марфа: в одной руке она держала маленький деревянный крестик, а другой вела чудовище, привязанное к ленте, которая была поясом ее платья.

Так она вошла в город, славя имя Господа, и на потеху народу привела дракона, который весь еще был обагрен кровью последней растерзанной им добычи.

Вот на какой легенде зиждется почитание святой Марфы жителями Тараскона. Ежегодный праздник увековечил память о победе святой над Тараской (чудовище назвали по имени города, который оно опустошало). Накануне торжественного события города мэр объявляет под звуки труб, что если на следующий день произойдет какой-нибудь несчастный случай, то никто не будет нести за это ответственность и что тот, кто окажется раненным, не имеет никакого права жаловаться, а если с кем-нибудь случится беда, пусть держит это при себе. Благодаря этому грозному уведомлению, которое должно было бы всех удержать дома, с рассвета весь город выходит на улицы; что касается Тараски, то она ожидает своего часа под крышей сарая.

Это животное имеет крайне отталкивающий вид, и ему явно надлежит напоминать о представляемом им древнем драконе. Длина его может достигать двадцати футов; у него огромная круглая голова и громадная пасть, способная открываться и закрываться когда угодно; глаза, начиненные порохом, который соединен с запалом; шея, способная втягиваться и удлиняться; гигантское тело, внутри которого прячутся те, кто обеспечивает движение чудовища, и, наконец, хвост, длинный и негнущийся, как балка, прикрученный к хребту достаточно надежно, чтобы поломать руку или ногу тому, кого оно коснется.

На второй день праздника Пятидесятницы, в шесть часов утра, тридцать рыцарей ордена Тараски, учрежденного королем Рене, одетые в туники и плащи, приходят за чудовищем в сарай; внутри животного помещаются дюжина носильщиков. Юная девушка, одетая так же, как святая Марфа, привязывает ему голубую ленту на шею, и Тараска принимается шагать под громкие аплодисменты толпы. Если какой-нибудь зевака проходит слишком близко от головы чудовища, оно вытягивает шею и хватает его за штаны, обычно остающиеся в пасти чудовища. Если какой-нибудь смельчак рискует появиться сзади Тараски, зверь ощеривается и опрокидывает его ударом хвоста. Наконец, если чудовище чувствует, что его слишком сжимают со всех сторон, то срабатывают запалы и глаза его начинают извергать пламя; животное принимается подпрыгивать и крутиться на месте, и тогда все, что находится в пределах его досягаемости, на расстоянии семидесяти пяти футов от него, будет безжалостно опалено огнем или опрокинуто. Напротив, если на его пути оказывается кто-либо из важных городских персон, чудовище подходит к этому человеку, выказывая всяческую доброжелательность, радостно гарцуя и открывая пасть в знак того, что оно испытывает голод; встречный, понимая, что это означает, бросает ему прямо в пасть кошелек, содержимое которого незамедлительно поступает в распоряжение носильщиков, сидящих внутри чудовища.

В 93-м году арлезианцы и тарасконцы воевали друг с другом; тарасконцы потерпели поражение, и Тараскон был захвачен. Арлезианцы, желая особенно уязвить врага, не нашли ничего лучшего, как публично сжечь на городской площади Тараску. Это было великолепное чудовище с механизмом столь же сложным, сколь и хитроумным, и его изготовление обошлось городу в двадцать тысяч франков.

После этого тарасконцы так и не смогли создать достойную замену прежней Тараске, что до сих пор остается предметом их горьких сожалений. По их заказу было изготовлено одно чудовище, но маленькое и бедное в сравнении с прежним; именно его мы и осматривали, и, несмотря на сетования нашего экскурсовода, оно показалось нам вполне внушительным по виду.

А теперь, поскольку всякое предание как-то связано с подлинной историей и в каждом чуде есть нечто доступное объяснению, попробуем представить себе, что из Египта приплыл крокодил (вроде того, что был убит в Роне и чья шкура до самой Революции хранилась в городской ратуше Лиона) и избрал Тараскон местом своего пребывания, а Марфа, видевшая у берегов Нила, как охотятся на таких животных, сумела избавить от этого чудовища город, где память о ней так высоко чтят.

Церковь, в которую мы ввели наших читателей, перед тем как пересказывать эту легенду, с точки зрения архитектуры не слишком примечательна, но в ней есть несколько довольно интересных картин; семь из них принадлежат кисти Вьена, это: «Посещение Иисусом святой Марфы», «Воскрешение Лазаря», «Отплытие святой Марфы, Марии Магдалины, Лазаря и Максимина», «Прибытие святой Марфы в Марсель», «Святая Марфа, проповедующая Евангелие в Тарасконе», «Смерть святой Марфы» и, наконец, «Погребение святой Марфы».

Помимо этих семи картин, которые примечательны всеми недостатками и всеми красотами, свойственными мастерам той эпохи и той школы, там есть еще: «Святая Кунигунда, отвергающая замужество с греческим принцем и посвящающая себя служению Господу», «Распятие», «Благовещение», «Поклонение волхвов», «Святая Екатерина», «Святой Фома Аквинский» и «Богоматерь» Парро-селя, «Успение Богородицы» и «Святая Марфа, принимающая Господа» Миньяра и, наконец, «Умирающий святой Франциск Ассизский» Ванлоо.

Церковь святой Марфы располагала еще многими другими ценными полотнами, но, когда во время Революции они были перенесены на чердак богадельни для неимущих, большую часть картин бедняки выварили в щёлоке, чтобы из холстов сшить себе штаны.

Но самой большой потерей, понесенной в это время приходом, была утрата золотого бюста святой Марфы, подаренного городу Людовиком XI при основании капитула с пятнадцатью бенефициями. На этот бюст, по бокам которого росписью по эмали была изображена вся жизнь святой Марфы, пошло (не считая фигуры короля, на коленях молящегося перед ней) двадцать две тысячи золотых дукатов. Во время голода он был отправлен в Геную и обменен на зерно; Генуэзская республика оценила его по весу золота, то есть в сто тысяч франков.

Там была еще одна не менее ценная реликвия — ковчежец из позолоченного серебра, содержавший мощи святой Марфы и имевший форму руки, пальцы которой были украшены девятью десятками драгоценных колец (стоимость некоторых из них доходила до десяти тысяч франков). В то же самое время, когда бюст отправился в Геную, ковчежец двинулся в путь в другую сторону. Никто никогда так и не узнал, куда он прибыл.

Есть одна достопримечательность этой церкви в Тарасконе — гробница святой Марфы, но интересна она не столько качеством исполнения, сколько благоговением, какое она вызывает. Впрочем, выполненная из белого мрамора фигура святой, покоящейся на ложе из черного мрамора, красива, а при дрожащем свете лампады, освещающей подземную часовню, она производит впечатление святости и благолепия.

Поскольку больше ничего интересного для осмотра Та-раскон предложить нам не мог, мы, отдав распоряжение нашему другу Буайе заложить лошадь в кабриолет к пяти часам вечера, направились в Арль и прибыли туда в девять часов.

АРЛЬ

Арль считается Меккой французских археологов: главное в нем — это античный город. Здания римской эпохи образуют основу его застройки, а вокруг них, у их подножий, в их тени, в их расщелинах вырос непонятно каким образом, благодаря жизненной силе религиозной цивилизации Людовика Святого, второй город — готический, в свою очередь давший толчок к возведению домов, из которых худо-бедно сложился нынешний город. При первом осмотре вы видите только два последних города; но стоит вашему взгляду исследовать фундаменты, обшарить улочки, собрать воедино обломки, как возникает римский город с его театром, цирком, преторием, термами, форумом, императорским дворцом, алтарем Доброй Богини и храмом Юпитера Олимпийского. Скелет исполина был погребен небрежно, и его кости повсюду выступают из земли.

Именно Арль, если верить Авсонию, был владыкой Галлии.

«Место, где он построен, — писали Гонорий и Феодосий префекту Галлии Агриколе, — выбрано так удачно, в нем такое множество купцов, в его порт стекается столько путешественников, что все производимое в других местах попадает в него; он стал складом товаров со всего мира, но, если судить по изобилию, царящему на его рынках, может показаться, что все эти невиданные богатства произрастают на его собственной земле. И в самом деле, все, что изобильный Восток, благоухающая Аравия, урожайная Африка, изнеженная Ассирия, прекрасная Испания и плодородная Галлия собирают на своих полях, Арль расточает, удовлетворяя нужды, желания или прихоти самых утонченных сибаритов, и все эти товары доставляются сюда по суше, по морю и по реке — в лодках, на кораблях и в возах».[56]

Вот почему Арль был так дорог императору Константину. Этот город значил для него не меньше, чем Византий; ведь одно время он жил здесь, он был здесь счастлив, и его жена Фауста произвела здесь на свет их старшего сына, который носил то же имя, что и он сам. Что помешало Арлю стать второй столицей мира? Неизвестно. Пресытился ли им Константин, как пресыщается любовник своей избранницей, и изменил ему при виде синих вод Понта Эвксин-ского и цветущих берегов Босфора? Отвратила ли его от Арля опасность, нависшая над ним в его дворце на берегу Роны в ту ночь, когда он, предупрежденный женой, спрятался за ковровым занавесом и видел, как его свекор Максимиан Геркулий с мечом в руках приближается к императорскому ложу и пронзает евнуха, занявшего по приказу Константина его место? Или же жуткий мистраль, бич этих краев, показался слишком упорным недругом, слишком яростным противником тому, кто привык дышать свежим ветром Остии и благоухающим бризом Неаполя?

Именно из Арля Константин отправился на битву с Максенцием, и на пути из Галлии в Рим ему был явлен светящийся крест с надписью «In hoc signo vinces»[57]. В честь одержанной им священной победы и в память о любимом им городе император приказал отчеканить золотые, серебряные и бронзовые медали, на одной стороне которых была изображена выступающая из облака рука, держащая крест, а на другой — выбита надпись из двух слов: «Arelas civitas»[58].

После того как Максенций утонул в Тибре, а все пленники выпущены на волю, император, торжественно крещенный папой Сильвестром, вернулся в Арль, где в 314 году он созвал собор, в 316-м — провел происходившие раз в десятилетие игры, а в 324-м назначил трех цезарей: Криспа, своего сына от первой жены Минервины; Константина, которого, как мы уже говорили, родила в Арле Фауста, дочь Максимиана Геркулия, и своего племянника Лициния. Затем, подобно тому как дают богатое отступное вознаграждение жене, когда с ней разводятся, Константин, желая утешить город, который он собирался покинуть, повелел привезти с берегов Нила гранитный обелиск и воздвигнуть его в Арле; он украсил императорский дворец великолепными статуями и величественными колоннадами и с большими издержками построил акведук, по которому вода с соседних гор поступала в городские водохранилища; наконец, он объявил Арль местопребыванием претория Галлии, что поставило город почти в равное положение с Римом и Константинополем.

Вот почему святой Аниан, епископ Орлеана, видя свой город осажденным Аттилой, именно в Арль явился просить помощи Аэция, префекта Галлии, и тот с помощью Меровея победил под Шалоном предводителя гуннов.

Римское владычество в Арле закончилось со смертью Юлия Валерия Майориана. В 438 году он пересек Альпы, овладел Лионом и, сочтя, как в свое время Константин, что Арль превосходнейше расположен, решил разместить в нем императорский двор.

Как раз во время своего пребывания в этом городе, находясь во дворце Константина, Майориан пригласил к своему столу Сидония Аполлинария; этому обстоятельству мы и обязаны тем, что поэт написал своему другу Монтию послание, в котором приведены подробности этого пиршества с участием семи знатных вельмож и дано описание дворца, украшенного, как там сказано, великолепными статуями, стоявшими между мраморными колоннами.

Смерть Майориана, убитого у Тортоны, означала гибель Западной империи, и город Арль, остававшийся единственной римской колонией, в 463 году перешел под власть готов; он оставался в их руках вплоть до 537 года, когда Витигес уступил королю франков Хильдеберту и этот город, и все свои владения в Галлии.

Новый повелитель Арля приехал туда и устроил там игры и бои наподобие тех, что устраивали римляне. Однажды, охотясь в окрестностях города, он обнаружил посреди леса, на невысоком холме, нескольких набожных отшельников. Растроганный их благочестием, он основал на этом месте монастырь Монмажур.

В 732 году испанские сарацины, разбитые Карлом Мартеллом между Туром и Пуатье, хлынули в южные провинции и, ожесточенные своим поражением, разграбили Арль, разрушили здания и погребли под их обломками сокровища искусства, накопленные пятью веками римской цивилизации. Изгнанные оттуда Карлом Мартеллом в 736 году, сарацины снова появились в Провансе в 797 году, но спустя два года Карл Великий одержал над ними победу, уничтожив близ горы Корд двадцать тысяч человек.

В ознаменование этой победы, как рассказывает г-н Нобль де Ла Лозьер в своей «Истории Арля», Карл Великий воздвиг у подножия горы Монмажур небольшую часовню, посвятив ее Святому Кресту. Латинская надпись с унциальными буквами, стершаяся и почти неразличимая, удостоверяет это событие.[59]

Однако достоверность этого посвящения ставится под сомнение новыми историческими изысканиями, не подтверждающими подлинности ни самой надписи, ни победы, которую она увековечивает. Вполне вероятно, что монахи обители Святого Креста, не желая молиться за Карла Мартелла, всегда взыскивавшего чересчур большую мзду со всех религиозных общин, на помощь которым он являлся, приписали честь одержанной им победы его внуку. Помимо прочего, подлинная дата сооружения церкви Святого Креста, удостоверенная грамотой, отстоит от времен Карла Великого на двести двадцать лет. Воздвиг ее аббат Рамберт, настоятель монастыря Монмажур, а освятил в 1019 году Понс де Мариньян, архиепископ Арльский.

Наступило время расчленения империи Карла Великого. Прованс, Бургундия и Империя достались Лотарю. В 855 году, пресытившись мирской жизнью, он принял постриг, поставив одного своего сына, Людовика II, — императором; другого, Лотаря И, — королем Лотарингии; третьего, Карла, — королем Арля и Прованса.

В конце концов император Карл Лысый вновь расчленил государство, превратив Арль в отдельное королевство и королем его поставив Бозона, к тому времени правителя Прованса и Италии. Новое королевство, столицей которого был Арль, состояло из Прованса, Дофине, графства Венессен, Оранжского княжества, части Лионне и Бургундии, Франш-Конте, Пьемонта и Савойи вплоть до Женевы.

Арелатское королевство просуществовало двести пятьдесят пять лет и возглавлялось последовательно одиннадцатью королями[60]; потом оно перешло под власть консулов. Восемьдесят девять лет протекли в постоянном чередовании королевской и республиканской властей, и, наконец, в 1220 году установилась власть подеста.

В этот период гражданской смуты в Арле была воздвигнута великолепная базилика святого Трофима и первая часть ее клуатра; при этом она уже владела Монмажуром. Так что к одиннадцатому или двенадцатому веку религиозная цивилизация принесла свои плоды и христианское искусство укоренилось на языческой земле.

В течение ста сорока четырех лет город, то республиканский, то общинный, то королевский, переходил из рук подеста в руки религиозных братств, от них — к консулам, потом — к сенешалям, а затем — к императору Карлу IV, отказавшемуся от него в пользу короля Карла V. Отречение произошло в городе Вильнёв-лез-Авиньон, и с этого дня титул короля Арльского был утрачен императорами, а город перешел под власть графа Прованского, короля Неаполя, Сицилии и Иерусалима — этот титул еще носил в 1480 году добрый король Рене, коронованный артист, потерявший скипетр трех королевств и нашедший утешение в кисти и скрипке.

Два года спустя Людовик XI как наследник Карла III в свою очередь принял титул графа Прованского, который носили затем его преемники, и присоединил Арль к Франции.

Просим прощения у наших читателей за это долгое историческое введение, но оно не будет лишним для того, кто, путешествуя, как мы, приедет под вечер в Арль и захочет заранее составить себе представление о городе, который на следующий день ему предстоит осмотреть.

Мы пробыли в Арле три дня, так как за меньший срок нельзя осмотреть и изучить весь город. Прежде всего мы посетили площадь Бонз-Ом. Здесь в радиусе пятидесяти шагов можно увидеть остатки трех цивилизаций, отстоящих друг от друга на тысячелетия. Это гранитный египетский обелиск, единственный существующий во Франции: им, как мы уже говорили, Константин одарил город, покидая его; затем — часть фасада огромного здания, который, возможно, относился к Капитолию и от которого сохранился лишь фрагмент фриза, поддерживаемый двумя колоннами; и, наконец, базилика святого Трофима, чудо под стать базилике святого Эгидия; эти две церкви тем более замечательны, что они (по крайней мере, таково наше мнение) представляют собой два наиболее совершенных образчика византийского искусства во Франции. Помимо этого, следует отметить, что в орнаменте фасада базилики святого Трофима чувствуется влияние античных образцов, стоявших перед глазами зодчего, который сооружал над главным входом треугольный фронтон, похожий на тот, что он еще мог видеть среди развалин Капитолия, и украшал карниз стелющимися пальметтами — этими, возможно, побочными, но, безусловно, признанными дочерьми романской архитектуры.

Рядом с церковью святого Трофима возвышается ее клуатр, наполовину романский, наполовину готический, возможно один из самых интересных во Франции. По обилию орнаментов, покрывающих одеяния скульптурных персонажей, которые изображены на капителях романских пилястров, легко распознать здесь византийский стиль двенадцатого века. Так Константинополь пытался возместить Арлю отнятую у него власть над миром.

Амфитеатр в Арле хотя и больше нимского, но находится в худшем состоянии. В те времена, когда сарацины опустошали Юг, часть населения укрылась в Аренах и, заделав каменной кладкой арки, превратила римское сооружение в неприступную крепость. Вскоре над воротами выросли башни, внутри амфитеатра выстроились в правильном порядке дома, и в конце концов возник город внутри города, совершенно отдельный, но полноценный — с предместьями, укреплениями, улицами, городской площадью и церковью. От этого странного города в настоящее время остался лишь один дом.

Остальные постройки были снесены, когда правительство заметило, наконец, что в Ниме и Арле оно обладает сокровищами, которым может позавидовать Рим.

Помимо Арен, наиболее впечатляющим историческим памятником в Арле является театр, создание которого предшествует римскому завоеванию и восходит ко времени греческой колонизации. Если верить стихам Феста Авиена, Арль получил от своих соседей-марсельцев прозвище Фелина[61] из-за плодородия его почвы. Потомки Эв-ксена к этому времени уже одарили город своими богами, 0 чем свидетельствуют найденные фрагменты храма Дианы Эфесской. Они пожелали также познакомить его со своими драматургами и дали ему в дар театр. Однако строительство театра еще не было завершено, когда на смену им пришли римляне. Отсюда различие в архитектуре двух колонн из африканского мрамора, которые все еще поддерживают фрагмент здания, увенчанный фризом, и противоположной его частью, называемой теперь «башня Роланда» и выполненной в совершенно варварской манере.

Далее следует бульвар Эл искан, название которого происходит от двух латинских слов: Elisei campi[62]. Когда-то это было обширное кладбище, где язычники и христиане, исповедуя разные веры, но питая одну и ту же надежду, бок 0 бок обретали покой. Их надгробия перемешались и перепутались, однако на одних можно увидеть знаки «D» и «М», поручающие богам-манам души умерших, а на других — кресты, отдающие мертвых под покровительство Спасителя. Почти все гробницы разграблены; часть из них целиком унесли жители Кро, чтобы сделать из них водопойные корыта и водосточные желоба; другие, из которых были использованы только крышки, зияют пустотой; в кое-каких еще можно разглядеть каменную перегородку, не позволявшую смешиваться костям мужа и жены, хотя они и покоились в одной могиле.

Однако местами земля, глухо отзываясь на шаги тех, кто ее попирает, свидетельствует, что по соседству с оскверненными могилами находятся еще нетронутые, которые не успели потревожить ни человеческая жадность, ни человеческое любопытство.

Музей Арля, у которого Парижский музей похитил его главный шедевр — «Венеру с зеркалом», сам обогатился за счет ограбления других исторических памятников — все они снабдили его своей долей экспонатов, но самый большой урожай был собран им на полях смерти. В нем имеется собрание гробниц Византийской империи, равное по богатству которому мне не приходилось видеть нигде и барельефы которого могут дать представление о том, как приходило в упадок искусство. Впрочем, с моей точки зрения, самые древние его экспонаты датируются всего лишь началом четвертого века.

Правительство отпускает семьсот тысяч франков в год на раскопки в Арле; было бы лучше назначить в город префекта с художественными наклонностями и передать в его распоряжение батальон саперов. Наша армия состоит из четырехсот тысяч солдат, из которых триста пятьдесят тысяч проводят время в безделье. Неужели нельзя без серьезного ущерба выделить пятьсот человек и использовать их для расчистки новых Помпей?

Весьма любопытно, помимо всего прочего, прогуливаться вокруг крепостных стен Арля, ведь пояс его укреплений — это почти что второй музей. Через каждые двадцать шагов видишь вмурованные в стены куски колонн, обломки капителей. Всюду, где римляне возводили свои здания, из этих зданий впоследствии строили города с церквами и крепостными стенами, и при этом в первоначальных гигантских сооружениях едва заметно отсутствие нескольких камней.

Один из трех дней, проведенных нами в Арле, был праздничным, а вернее базарным: в этот день там происходила ярмарка, на которой продавали овец. Сто двадцать пять или сто тридцать тысяч овец, пригнанных с равнин Кро, были помещены у подножия южных крепостных стен города. Это обстоятельство, само по себе имеющее небольшое значение, для меня как для любопытствующего путешественника оказалось очень интересным по своим последствиям, ибо оно заставило выйти из своих домов арлезианок в их праздничных нарядах; до этого времени я видел их лишь тогда, когда они шли за водой или пряли у своего порога. Около трех или четырех часов пополудни, предоставив наружные бульвары городским щеголям и денди, они заполнили улочки, неспешно прогуливаясь рука об руку рядами по семь-восемь девушек и останавливались то у одной, то у другой двери, чтобы посплетничать, образуя шумные и веселые стайки. Репутацию красавиц местные девушки вполне заслуживают, ибо они не только хорошенькие, но к тому же еще изящны и изысканны. У них тонко очерченные лица главным образом греческого типа, и, как правило, темные волосы и черные бархатные глаза, какие я видел только у индианок и арабок. Время от времени среди такой ионийской стайки мелькало лицо девушки сарацинского типа, с удлиненными глазами, приподнятыми у уголков, оливковым цветом лица, гибким станом и детской ножкой, или крупной дамы галльской крови, белокурой, голубоглазой, со спокойной и величественной походкой античной друидессы. Почти все они были со свежими, ясными лицами, как голландки, ибо влажный климат, который к тридцати годам вызывает увядание их недолговечной красоты, одаривает их теми белыми и розовыми тонами, какими обладают цветы, распускающиеся у берегов рек или растущие на болотах.

К несчастью для художников и поэтов, ищущих красоту и выразительность, эти грациозные дочери Белловеза, Эвксена, Константина и Абд-эль-Рахмана утратили часть своего очарования в тот день, когда они отказались от своего национального костюма, который, вбирая в себя все прошлое города, состоял из короткой туники девушек-спартанок, корсажа и черной мантильи испанок, туфель с застежками римлянок, узкого головного убора Анубиса и широкого галльского браслета. Из всего этого живописного наряда арлезианки сохранили лишь античные оригинальные головные уборы, которые, совершенно не соответствуя их платьям с высоким лифом и зауженными книзу рукавами с буфами, тем не менее придают лицам девушек особое своеобразие, полностью отсутствующее у их дружков. В арлезианцах нет ничего примечательного; именно поэтому обычно вспоминают о мужчинах Тарас-кона и женщинах Арля, так же как о римлянках и неаполитанцах.

Не удивительно ли, что из всего национального костюма от головного убора отказываются в последнюю очередь? Во всех морских портах Юга на улицах можно встретить множество турок и греков, отдавших предпочтение сюртукам и панталонам, но упрямо сохраняющих тюрбаны. Даже послы Высокой Порты ежедневно являют собой удивительную странность, показываясь в наших гостиных и театрах во французском костюме, но с головой, запечатанной греческой феской, словно бутылка бордоского вина.

Когда праздники или базарные дни перестают оживлять жизнь города с его древними руинами, он снова впадает в сон и снова покрывается своей римской пылью. Напоминающий скорее военный шатер, поставленный на берегу реки странствующими и утомленными поселенцами, чем живой город, Арль был императорским, а не самовластным городом. Разукрашенный и декорированный из-за прихоти, покинутый из-за причуды, этот город, похожий на брошенную королевскую любовницу, вот уже пять веков лишен смысла существования, без которого нельзя жить. Его местоположение на Роне, служившее для него источником богатств, когда в его стенах пребывал щедрый император или воинственный король, ничего не значит теперь, когда Арль превратился в третьеразрядный город. Во времена Республики и Империи Арль был охвачен какой-то неестественной и лихорадочной жизнью, ибо торговля, отброшенная от морей, отхлынула в реки и из экспортной, которой она была прежде, превратилась во внутреннюю; вот почему здесь, как и в Авиньоне, все моряки, грузчики и служащие портов — республиканцы, тогда как, напротив, дворяне, лавочники и крестьяне в основном карлисты. Эти различные политические воззрения разделяют город. Как и повсюду, верхний город, имевший первоначально феодальный облик, является аристократическим, в то время как нижний, который прежде состоял из хижин, скучившихся вокруг замка и постепенно сменившихся домами, не забыл о своем простонародном происхождении и почти целиком является демократическим.

Тем не менее Арль, перестав пятиться назад и перейдя вначале в состояние застоя, в наши дни стал понемногу двигаться вперед — еще медленно, нетвердым шагом и скорее со старческой немощью, чем с детской робостью. Хотя в городе восемнадцать тысяч жителей, в нем всего одна модистка и то не зарабатывающая своей торговлей себе на жизнь, и один книгопродавец, появившийся там только пять лет назад и держащийся на ногах лишь благодаря помощи торговых домов Экса и Марселя. До этого времени здесь продавались только молитвенники, которые разносили ярмарочные торговцы.

Вот почему, с нашей точки зрения, Арль следует считать не живым городом, а мертвым; все, что может быть предпринято для того, чтобы возродить в нем торговлю или промышленность, бесполезно и обречено на неудачу; Арль — место паломничества художников и поэтов, а не остановка в пути торговцев и путешественников. Королям Неаполя никогда не приходило в голову вновь заселить Геркуланум и Помпеи, и они правильно делали: гробница поэтична, лишь когда она хранит молчание, и самую большую торжественность ей придают тишина и уединенность.

Итак, Арль — это могила, но могила народа и цивилизации, могила, подобная захоронениям тех воителей-вар-варов, вместе с которыми погребали их золото, оружие и богов; нынешний город расположился лагерем на гробнице, и земля, на которой стоит его шатер, таит в своих недрах такие богатства, что на ее поверхности остаются лишь бедность и нужда.

БО

Однако в нескольких льё от Арля расположен город еще печальнее и уединеннее его. Автор «Карла Эдуарда» и переводчик Байрона, единственная литературная знаменитость родом из Арля, очень настойчиво советовал мне не покидать его родной город, не посетив этот древний «суд любви» Прованса, который дал подеста Арлю, князей — Оранжу, штатгальтеров — Гааге и королей — Амстердаму и Лондону. И потому, осмотрев все главные достопримечательности Арля, мы тотчас отправились в Бо.

Дорога в Бо полностью соответствует тому месту, куда она ведет: следуя вначале вдоль малого и большого Пе-люкских прудов, она какое-то время тянется рядом с римским акведуком, который начинается в горах близ Орго-на, пересекает дорогу в Экс чуть выше Эльзема, проходит мимо Сен-Реми и теряется в окрестностях Арля. Вместе с ней мы углубились в покрытую камышами и тростником пустынную местность, болотистая почва которой кажется дном бывшего лимана. Оставив позади Арльский акведук, мы двинулись вдоль Барбегальского, а затем начали подниматься в горы, такие же безрадостные, как и только что покинутая нами безлюдная равнина. В Мосане нам предложили перекусить, предупредив, что мы не найдем никакой еды ни в Манвиле, ни в Бо.

В полульё от Мосана, обогнув гору, мы увидели на вершине утеса, стоявшего посреди голой местности красноватого цвета, тот город, который мы намеревались посетить. По крутой извилистой тропе, ведущей наверх, мы продвигались вперед, не видя ни малейших признаков близости человеческого жилья и не слыша ни единого отзвука того шумного дыхания, какое свидетельствует о жизни города: дело в том, что люди и в самом деле ушли отсюда и несчастный город умер, по-настоящему умер, умер от заброшенности, истощения и голода, поскольку дорога, которая вела из Оргона в Арль и была артерией, подававшей кровь в его сердце, отклонилась в сторону или сама заглохла, когда Прованс начал терять свое величие; и тогда городу стало недоставать всего, что нужно для жизни, словно девушке, которая жила любовью и от которой любовь ушла.

И тогда часть обитателей Бо, устав от своего одиночества, постепенно стали покидать свои жилища и обосновываться в Оргоне, Тарасконе и Арле; другие, преданно и свято чтившие отцовский кров, остались и угасали здесь в полной обособленности. Никто не приезжал сюда — ни для того, чтобы сменить изгнанников, ни для того, чтобы наследовать умершим, и город без жителей в конце концов остался стоять на дороге всеми покинутый, незащищенный, печальный и погруженный в траур, напоминая нищего, который стоит на обочине и, плача, просит подаяние.

На середине подъема тропинка подвела нас к могиле, и мы увидели распятие. Разрушение затронуло и этот символ вечного искупления, так же как и все смертное, что его окружало: обе ноги Христа были сломаны, и он висел наруке из слоновой кости на железной перекладине креста.

Чуть дальше мы снова повернули за угол и оказались перед низкими покосившимися воротами города; деревянные створки были сняты и, несомненно, пущены на дрова, а железные крепежи унесены каким-нибудь цыганом, рассчитывавшим продать их. Мы двинулись по улице города; окна и двери жилищ были распахнуты. Мы увидели дома, порталы которых, поддерживаемые колоннами времен Возрождения, были украшены баронскими гербами; мы увидели больницу, где не было ни сторожей, ни больных, откуда не доносились ни стоны, ни последние вздохи. Мы увидели древний замок, вытесанный в скале, вероятно в память о евангельских словах: «Блажен человек, возведший свой дом на камне!» Однако эта скала, округленная башнями, пронизанная покоями, подрытая потайными ходами, лишилась прочного основания, и замок-монолит рухнул целиком, словно опрокинутый рукой великана.

Лишь одно осталось почти нетронутым — кладбище. Рядом с замком, на эспланаде, господствующей над всей долиной, в известняке были выдолблены сотни могил разной величины, предназначенные для людей всех возрастов. Тут были могилы для сыновей и матерей, стариков и детей. Пользовались ли этими могилами, после чего какая-нибудь кощунственная рука подняла крышки и разбросала кости, или же они с самого начала стояли пустые? Может быть могильщик, оказавшийся щедрее смерти, подготовил для нее все эти могилы как раз в то время, когда у нее не нашлось трупов, чтобы туда их положить?

Я сел посреди этого странного кладбища, свесив ноги в одну из могил, и устремил взгляд на этот необычайный город, пригодный для жилья, но необитаемый; мертвый, но сохранивший видимость жизни; подобный усопшему, облаченному в его одежды, нарумяненному и поставленному на ноги. И мной овладела бесконечно глубокая печаль, грустнее той, что обладает слезами, красноречивее той, что требует слов, мучительнее той, что сопровождается рыданиями.

Внезапно меня вывел из этого состояния звон колокола. Я встал, как человек, пробудившийся от сна и требующий истолковать ему сновидение, которое продолжается наяву; однако мой сопровождающий не мог дать никаких пояснений по этому поводу, и мне пришлось разбираться в причине колокольного звона самому. Я направился к церкви, дверь которой была распахнута, как и все другие двери в городе. Поднявшись по дюжине ступеней, что вели ко входу в церковь, я вошел в нее. После моих тщетных попыток омочить пальцы в сухой кропильнице моим глазам внезапно открылось самое печальное зрелище, какое только можно увидеть, словно Бог пожелал в один день показать мне всю поэзию смерти.

У подножия алтаря, в открытом гробу лежала девочка лет девяти-десяти с белым венцом на лбу, со скрещенными на груди руками; по обе стороны гроба стояли на коленях ее сестры; где-то в углу плакала ее мать, а брат сам звонил в колокол, чтобы призвать Господа на эту похоронную церемонию, проходившую без священника. Около дюжины нищих, составлявших все население Бо, разбрелись по церкви.

Здесь не служили мессу за упокой души этого несчастного ребенка: слышны были лишь тихие молитвы, вздохи и рыдания; затем четверо бедняков, надевших ради торжественной церемонии свои лучшие одежды, на руках вынесли гроб из церкви и, сопровождаемые остальными, направились в верхнюю часть города; там они подошли к больнице и, приблизившись к выкопанной могиле, опустили гроб рядом с ней. Тут же подошла мать, последний раз поцеловала дочь, ее примеру последовали сестры, а затем и брат — будучи последним, он закрыл лицо мертвой. Какой-то человек вынул из-за камня молоток, гвозди и доску и забил крышку гроба, который после этого опустили в могилу. Сверху на него посыпалась земля, сопровождаемая тем гулким эхом, что запоминается человеку навсегда; когда последняя лопата земли была брошена на могилу, к ней приблизились девушки и положили на нее белые цветы, собранные ими где-то невдалеке. У меня не было букета, и я бросил кошелек. Один из нищих поднял его и протянул матери; она не поблагодарила меня, а только сильнее разрыдалась.

Я вышел из больницы. Перед ее фасадом, который относился к эпохе Возрождения, с обрушенным, несмотря на девять поддерживающих его колонн, антаблементом, простиралась ровная площадка, откуда открывался безграничный пейзаж: на юге — бескрайнее синее море с крапинками белых парусов; на востоке — равнина, где Марий разбил кимвро-тевтонов, и господствующая над ней гора Победы, куда были снесены все трофеи, подобранные на поле битвы; на севере и западе — больница и город.

Как видим, пейзаж, посреди которого возвышался этот огромный памятник, красив и обширен. Гений Рима справил здесь один из самых прекрасных своих праздников. Двести тысяч варваров, полегших в этой долине, были принесены ему в жертву, и их оставшиеся непогребенными тела, омывавшиеся дождями, обжигавшиеся солнцем, медленно разлагались на этой земле, из-за гниения их зловонных останков получившей свое античное имя Campi putridi[63] и нынешнее — Пурьер. Но вскоре природа возместила нанесенный ей ущерб и на столь богато удобренной земле выросла самая густая трава и самые пышные колосья; а когда жатва была закончена, на этом зловещем поле, послужившем кладбищем целому народу, осталось только множество побелевших костей, из которых крестьяне делали белесые ограды для виноградников.

В какой-нибудь иной день, при иных обстоятельствах я, возможно, спустился бы со своей скалы на эту равнину, и шел бы по ней, пока не обнаружил бы берега Коэна; затем я попытался бы отыскать на священной горе, на которую издали, с палуб своих судов, указывают путешественникам провансальские матросы, остатки пирамиды с выразительными барельефами: они изображали Мария, стоящего на щитах, которые несут солдаты, провозглашая его императором. Возможно, я встретил бы какого-нибудь местного крестьянина и он стал бы мне рассказывать, словно о событии, случившемся накануне, о битве двухтысячелетней давности. И столько еще преданий живет в местах, ставших свидетелями этого грандиозного побоища, что он поведал бы мне о том, как римский полководец возил с собой сирийскую пророчицу по имени Марфа, в честь которой он назвал селение Мартиг, и как накануне сражения ее пронесли в золоченых носилках перед рядами войска, которому она предрекла победу. Он показал бы мне то место, где Марий, подойдя к своим солдатам, умиравшим от жажды и требовавшим у него воды, сказал, указывая на реку, перед которой стояло вражеское войско: «Вы — воины, а вода — там!» — и где в тот же вечер солдаты жадно пили эту покрасневшую от крови воду. Наконец, он рассказал бы мне о празднике в честь этой победы, укоренившемся в этих местах: ежегодно с наступлением мая к храму, построенному Марием, стекаются жители соседних селений; в языческое святилище входит вереница христиан и христианок с хоругвями, украшенными крестом; мужчины увенчаны ветвями, символизирующими победу, а женщины — гирляндами цветов, знаменующими праздник. Затем он обратил бы мое внимание на герб, который имел вплоть до Революции городок Пурьер и который сохранился кое-где на его обвалившихся стенах: на нем был изображен римский полководец, поднятый двумя солдатами на щит.

Однако в этот час мной овладели иные мысли; я думал не о гибели целого войска и могиле целого народа, а лишь о смерти маленькой нищенки и могиле ребенка; и потому, вместо того чтобы отыскивать поэтические и исторические образы на этом поле сражения, я страстно захотел найти уединение и святость в маленькой церкви города. Я вернулся в нее: она была безлюдна и безмолвна. Притаившись в самом темном углу, я оперся о колонну и впал в то благостное созерцательное состояние, которое, когда не хватает слов, становится молитвой сердца.

Не знаю, сколько времени я провел так, охваченный этим религиозным опьянением, которому я настолько поддаюсь, что в картезианском монастыре Гренобля и у капуцинов в Сиракузах мне пришлось спешно покинуть тамошние священные высоты, ибо я был готов броситься вниз головой в монастырский двор; однако такое состояние, должно быть, длилось долго, поскольку я очнулся от этого своеобразного исступления, лишь когда ко мне подошел мой провожатый и сказал, что уже стемнело и, следовательно, пора возвращаться в Арль.

Когда я покидал церковь, мной овладело желание унести оттуда что-нибудь. Пережитый мною восторг был из числа самых глубоких чувств, какие способен испытывать человек; в ту минуту, когда такие чувства овладевают нами и подчиняют нас себе, мы жаждем продлить их до бесконечности, понимая при этом, что единственное средство достичь этой цели — оживлять их видом какого-нибудь предмета, напоминающего нам о них, ибо осознаем, насколько наше бедное сердце бессильно самостоятельно хранить воспоминания; но в то же время я размышлял о том, что задуманное мною воровство будет совершено в церкви, и, каким бы непорочным оно ни казалось бы в глазах Господа, знающего, с каким сокровенным и благочестивым умыслом я так поступаю, останется, тем не менее, воровством, совершенным в Божьем доме, и, следовательно., кощунством. Тогда мне пришло в голову, что я могу примирить свое желание с угрызениями совести, оставив вместо взятой мною вещи сумму вчетверо превышающую ее стоимость, и тогда первый же нищий, зашедший в церковь помолиться, сможет воспользоваться этими деньгами. Я протянул руку к маленькой деревянной статуэтке святого, источенной червями, но, ощупав другой рукой свои карманы и обнаружив, что они пустые, вспомнил, что отдал кошелек матери маленькой нищенки. Уже собираясь поставить статуэтку обратно на алтарь, я вдруг обратил внимание на моего провожатого и тут же вышел из своей растерянности. Я спросил его, есть ли у него с собой деньги. Он отдал мне десять франков — все, что у него было. Я положил эти деньги на место статуэтки и, более или менее успокоенный таким обменом, унес ее с собой уже с меньшим страхом.

Следует ли мне теперь перейти от рассказа к исповеди? Следует ли, рискуя вызвать на губах кое-кого из моих читателей пренебрежительную и презрительную усмешку, присущую философам-вольтерьянцам, рассказать всем то, что на самом деле я должен был бы поведать только священнику? Наверное, да, ибо есть поэтические и набожные натуры, которые меня поймут; к тому же всякая аутопсия любопытна, особенно когда она проводится на живом теле.

Как уже было сказано, благодаря десятифранковой монетке, оставленной мною в церкви, я с меньшим страхом унес статуэтку святого. И все же такой обмен не до конца успокаивал меня: видимо, из-за того, что мое сознание было возбуждено то ли чередой картин, с утра разворачивавшихся перед моими глазами, то ли простой, но чрезвычайно печальной церемонией, задевшей мою душу, само это возбуждение ослабило мой разум. Я покинул церковь, ставшую свидетельницей моего поступка — не знаю, как его назвать, поскольку не считаю его преступлением, но и не смотрю на него, как на невинную шалость, — в страшном смятении. Быстро наступившая ночь еще больше усилила овладевший мною невыразимый страх. Вместе с моим провожатым мы спустились по дороге, которая вела в Мосан, и, не перекинувшись ни словом, добрались до этой деревни.

Нас ожидала там наша карета. Буайе начал запрягать лошадей. В это время я посмотрел на свое ружье, оставленное мною утром у камина, и, опасаясь несчастного случая, о котором не подумал бы ни при никаких других обстоятельствах, решил не брать его с собой заряженным, из страха, что от тряски кабриолета оно может выстрелить. И потому я вышел в сад, чтобы выстрелить в воздух; но, когда я приложил ружье к плечу, в голову мне пришла мысль — вероятно, в первый раз в моей жизни, притом что я охочусь с детства, — что стволы могут разорваться и покалечить мне руку. От этой мысли мне стало смешно. Я во второй раз приложил ружье к плечу и нажал пальцем на курок; но выстрела не последовало — собачка не была взведена. Это показалось мне предостережением; я отвел рычаг, вытащил из стволов оба патрона, положил их в свою охотничью сумку и вернулся на кухню.

Там уже находился Буайе, успевший закончить свою работу. Лошадь и кабриолет ожидали у двери. Я вышел, чтобы сесть в экипаж, но, стоило мне поставить ногу на подножку, как мной снова овладел суеверный страх. Мне подумалось, что дорога, по которой мы должны были ехать, тянется вдоль пропасти; мне подумалось, как это только что было в истории с ружьем, что если совершенный мною поступок дурной, то Господь может наказать меня за него тем или иным способом, и потому, не желая испытывать судьбу, я дал знак кабриолету ехать впереди, а сам последовал за ним пешком. Время от времени Буайе, не видевший никакого смысла в этой причуде — идти пешком одному, вместо того чтобы с удобством ехать рядом с ним в карете, останавливался и спрашивал меня, не хочу ли я подсесть к нему. Но я каждый раз отказывался, хотя был совершенно разбит и морально и физически, причем не столько от поездки, сколько от переживаний.

По дороге то ли в Сен-Мартен, то ли в Фонвьель, не помню уже точно, мы заблудились; словом, вместо того чтобы возвращаться через Большой Барбегаль, мы двинулись через Ле-Кастле. Углубившись в маленький лесок, я прошагал не более четверти льё, как вдруг, поднявшись на возвышенность, оказался рядом с какими-то развалинами. Буайе пояснил мне, что это руины аббатства Монмажур, о котором мы рассказывали в нашем кратком очерке истории Арля. Ночью это сооружение казалось величественным, а достаточно ярко светившая луна позволяла рассмотреть его подробности. Я двинулся вперед, чтобы углубиться под ветхие своды аббатства, но внезапно та же самая мысль, какой я уже был измучен прежде, снова пришла мне в голову и остановила меня на пороге: с высоты этих сводов мог свалиться камень и разбить мне голову.

Добравшись до Арля, я заперся в своей комнате, вытащил из охотничьей сумки статуэтку святого, поставил ее на комод, опустился перед ней на колени и стал молиться, а такое, должен признаться, со мной не происходило уже давно. На следующий день Буайе забрал эту статуэтку, чтобы присоединить ее ко многим собранным мною в пути находкам, которые должны были отправиться из Авиньона прямо в Париж. Если бы она осталась в моем багаже, то, по всей вероятности, я не осмелился бы продолжать путешествие.

Конечно же, следует признаться, что в моем желании рассказать эту историю заложено, наверное, немало любования собственным мужеством, но я считал себя обязанным донести ее до читателя, ибо как исследование глубин человеческой души она представляет собой если и не самое интересное, то, по крайней мере, самое примечательное во всем моем путешествии.

Остаток дня мы посвятили осмотру города и зарисовкам исторических зданий, а на следующий день, еще до рассвета, тронулись в путь по дороге в Марсель.

КРО И КАМАРГ

Из Арля в Марсель путешественник может добраться двумя способами: морем и сушей. Морской путь — это плавание на пароходе по Лионскому заливу, а путь по суше — это поездка на перевозном судне по каналу Бук. Быть может, кто-нибудь сочтет такое название канала не совсем оправданным, но оно именно такое — пути Господа неисповедимы!

Как-то раз я пошел в театр г-жи Саки посмотреть пантомиму «Бешеный бык», расхваленную «Газетой дебатов»; это была прелестная постановка, в ней чувствовался и хороший литературный вкус, и изысканный высокий стиль, и изящество замысла, но от первой до последней сцены я напрасно ждал появления занимательного животного, давшего название постановке.

Когда занавес упал, я покинул зал и, выходя, спросил у билетерши:

— Не скажите ли вы мне, голубушка, почему пьеса, которую я только что смотрел, называется «Бешеный бык»?

— Потому что это ее название, — ответила мне билетерша.

Я вернулся к себе, вполне удовлетворенный этим объяснением.

Поскольку на борту перевозного судна нам подали отвратительный завтрак, мы поинтересовались, где можно будет пообедать, и нам ответили, что это можно будет сделать в городе Бук. Не представляя себе всего своеобразия города Бук, мы поднялись на крышу судна, пребывая в полной уверенности, что нам удастся пообедать.

Наверх мы забрались для того, чтобы полюбоваться пейзажем; дело в том, что, когда прокладывали канал, землю откидывали в обе стороны, отчего образовались насыпи, и потому у всякого, кто сидит на палубе, создается впечатление, будто он движется внутри глубокой колеи.

Пейзаж, впрочем, был по-своему интересным, хотя и однообразным: справа — Камарг, где, согласно поговорке, «охотнику не найти камня, чтобы бросить в свою собаку», слева — равнина Кро, в буквальном смысле слова устланная камнями.

Камарг, или Лагерь Мария — Caii Marii Ager[64] (хотя, возможно, этимология и другая), называют Дельтой Роны; это означает, что географы усматривают в его форме сходство с греческой буквой «Л», а в этом не меньше оснований, чем усматривать в форме Италии сходство с треугольником — как Полибий; с дубовым листком — как Плиний; или с сапожком — как г-н Пике. Камарг — огромная заболоченная равнина, которую море заливало две тысячи лет назад, но кажется, что оно отступило только вчера. Бесчисленные стада белых лошадей и черных быков, одинаково диких и косматых, по колено увязают там в густых темно-зеленых зарослях, кое-где испещренных крупными желтыми и красными цветами, высоким остролистным тростником и искривленным тамариском. Местами посреди этих французских Понтийских болот встречается бедная лачуга, в которой охотник, заблудившийся в этих безлюдных пространствах, наверняка может обрести скромный приют. У местных крестьян есть только немного хлеба и воды, но половину того и другого они отдают тем, кто голоден и томим жаждой.

Камарг, при всей своей необитаемости и непригодности для обитания, богат, тем не менее, религиозными сказаниями и памятными событиями: одни связаны с деревней Святых Марий, для краткости называемой просто деревней Святых, а другие — с рыцарями ордена Святого Иоанна Иерусалимского.

Деревня Святых Марий, прежде называвшаяся деревней Нотр-Дам-де-ла-Мер, своим новым названием обязана королю Рене. Король Рене, будучи поэтом, знал старинное провансальское предание о том, что после смерти Христа иудеи посадили в лодку Марию Магдалину, двух Марий, Марфу, Маркеллу, их служанок, Лазаря и Максимина и, дождавшись бури, пустили лодку в открытое море, чтобы погубить всех вместе. Но Господь Бог не оставил своих верных слуг. Море успокоилось, и слабый ветер отогнал суденышко далеко от берега. В течение всего времени плавания, длившегося целый месяц, Господь дважды в день сыпал на них манну Небесную. Наконец, в один прекрасный вечер, святые мужи и святые жены пристали к берегу на самом краю Камарга, возле бедной деревушки, где жило несколько рыбаков. Оттуда Мария Магдалина направилась в Сент-Бом, Марфа — в Тараскон, где мы видели ее гробницу, святой Максимин — в Арль, святой Лазарь — в Марсель. Что касается двух Марий и Маркеллы, то они остались в деревне Нотр-Дам-де-ла-Мер, где и умерли, обратив перед тем местных жителей в христианскую веру.

Король Рене не только знал это предание, но переложил его в стихи, положил его на музыку и изобразил его на картине; и вот, чтобы возблагодарить его за это, однажды ночью к нему явились святые жены из деревни Нотр-Дам-де-ла-Мер, повелели ему отправиться на поиски их мощей, сообщив точное место, где они находились, и приказали вырыть их и возвести для них достойную гробницу. Понятно, что добрый король Рене не стал ждать, когда это повеление будет повторено. На рассвете он сел на коня, повесил на бок себе свой кошелек, всегда полный, когда он выезжал с ним из дома, и всегда пустой, когда он туда возвращался, взял альбом, чтобы по дороге зарисовывать красивые лица крестьянок, и направился в Нотр-Дам-де-ла-Мер.

Разумеется, король Рене нашел мощи в указанном месте. И по этому случаю он сменил прежнее название деревни Нотр-Дам-де-ла-Мер на новое — Святых Марий, — более соответствующее святыням, которыми она владела.

Весть об обретении мощей широко распространилась по всей Франции, всей Италии и всей Испании, а потому со всех краев в деревню хлынуло такое количество паломников, что каждый дом превратился в постоялый двор, а хозяин каждого постоялого двора стал богачом. Подъем благосостояния этого святого места длился до середины шестнадцатого века, но в это время началась Реформация, за Реформацией последовало сомнение, а за сомнением — безверие. Когда началась Французская революция, жители деревни ожидали гонений, но те обошли их стороной. С той поры ее обитатели полностью разорились.

И в самом деле, несмотря на ежегодное выставление святых мощей, праздничный день которого в прежние времена приносил столько денег, что их хватало на целый год, бедное селение умирает теперь за неимением паломников, и потому его жители вынуждены зарабатывать себе на жизнь прежним ремеслом, то есть трактирщики снова сделались рыбаками; однако с появлением пароходов море стало настолько скупиться на рыбу, что доставляет этим несчастным лишь скудное пропитание. Истощенные и голодающие, они не уходят со своих мест, потому что их кров — это кров их предков, потому что они родились в этом месте и должны здесь умереть. Но если какой-нибудь дом рушится, его не восстанавливают: жившая в нем семья разваливается и отправляется нищенствовать; так что постепенно деревня стирается с лица земли и через пятьдесят лет от нее останется лишь церковь, а через три-четыре века — только предание.

Пока мы были в Арле, в селении Святых Марий произошла весьма любопытная история, по которой можно составить достаточно ясное представление об обитающих там людях.

У старого кюре церкви Святых Марий, рядом с которой находится чудодейственный колодец, вырытый ими и дающий, хотя он расположен всего в ста шагах от моря, превосходную воду, был брат, некогда служивший рулевым на военных судах; отслужив положенный срок, славный моряк, любитель покурить и крепко выпить, вернулся домой, располагая для оплаты своих дорогостоящих привычек лишь маленькой пенсией в двести пятьдесят франков. Однако кюре, которому и самому едва хватало на жизнь, взял брата к себе, поставив ему единственное условие: воздерживаться от брани. Рулевой пообещал брату все, что тому было угодно, но, как известно, привычка — вторая натура, и он продолжал браниться сильнее прежнего. Вначале кюре пенял ему, потом стал довольствоваться тем, что осенял себя крестным знаменем, а вскоре и вовсе перестал что-либо предпринимать, благочестиво доверив брата снисходительности Господа, карающего только злой умысел, а у старого моряка сердце было золотое, и он не питал ни единого недоброго намерения в течение всей своей жизни.

Так все и тянулось лет пять или шесть, а в конце шестого года умер церковный сторож. Поскольку покойный совмещал должности сторожа, певчего и ризничего, то освободившееся место было весьма выгодно: оно приносило твердый доход в сто франков, не считая вознаграждений за крестины, свадьбы и похороны.

Кюре рассудил, что сто пятьдесят или двести франков в год — совсем не лишние в их доме, и предложил это место своему брату. Тот согласился на условии, что кюре будет отдавать ему распоряжения в морских терминах, ибо основывался на истине, что приобретать новые привычки куда легче, чем терять старые. Кюре, не увидев в этом ничего неугодного Господу, пошел на такую уступку, и уже в следующее воскресенье, рулевой, облаченный в церковное одеяние, с посохом в руках, степенно прохаживался взад и вперед, а когда настал момент читать апостольское послание, очень ловко справился с Евангелием, пройдясь по нему с бакборта на штирборт. Какое-то время доброго кюре смущало, что ризницу называют капитанской каютой, а дарохранительницу — хлебным чуланом, но он привык к этому, как и ко многому другому. Господь Бог явно счел все это за благо, ибо он вознаградил обитателей священнического дома, наделив братьев крепким здоровьем.

Так прожили они лет пятнадцать, пока однажды утром дела не призвали священника в Арль; он стал выяснять, не должен ли вот-вот появиться на свет какой-либо младенец, не собирается ли в ближайший день выйти замуж какая-нибудь девица. Услышав отрицательный ответ, кюре убедился, что ему можно уехать без всяких помех. Правда, в деревне был один больной, но врач заверил священника, что тот доживет до его возвращения. Кюре уехал, совершенно успокоенный.

В тот же вечер больной умер.

Легко представить, какой переполох поднялся в деревне Святых Марий. Усопший, не пожелавший дождаться кюре, чтобы умереть, не мог ждать его, чтобы быть похороненным, так как тот должен был отсутствовать дня три-четыре. Послать за ним было невозможно — деревня Святых Марий сообщается со всем остальным миром только через Арль: раз в неделю гонец из нее отправляется в город Константина. Кюре как раз и дожидался этого дня, чтобы воспользоваться лошадью гонца, и уехал, сидя на крупе позади него.

Родственники усопшего прибежали к брату кюре, чтобы изложить ему, в каких затруднительных обстоятельствах они оказались. Бывший рулевой выслушал их до конца, а затем сказал:

— Только-то и всего?

— Черт побери! На наш взгляд, этого вполне достаточно! — отвечали они.

— Умерший не был камизаром? — спросил церковный сторож.

— Нет, нет, он был католик, как мы с вами.

— Тогда в чем же дело? Пришлите мне кого-нибудь, чтобы звонить к службе и устроить песнопение, а я совершу обряд похорон так же хорошо, как мой брат, ручаюсь вам!

— Вот это да, — обрадовались родственники, — а мы о таком и не подумали! Все верно!

Они отправились за покойным, а достойный моряк тем временем переоделся в капитанской каюте в священнические одежды. Мессу отслужили, мертвого похоронили; на церемонии присутствовала вся деревня, все усердно молились у могилы, и ни один из присутствующих не высказался неодобрительно ни о церковном стороже, ни об усопшем.

Вернувшись домой, кюре поинтересовался, что слышно о больном.

— Больной? — откликнулся рулевой. — Он в нижней части трюма.

Этим все было сказано, и добрый кюре воспринял случившееся столь же спокойно, как и остальные, и даже обрадовался тому, что теперь в случае его отсутствия или болезни ему есть замена.

А теперь перенесемся через четырнадцать веков и перейдем от Святых Марий к рыцарю Дьёдонне де Гозону.

Рыцари ордена Святого Иоанна Иерусалимского, основанного, как это всем известно, Жераром Танком, прованским дворянином, родовое гнездо которого мы позднее отыщем в Мартиге, в четырнадцатом веке жили на острове Родос и носили его имя. Название «Родос» произошло от финикийского слова Rod, означающего «змея». Такому названию есть объяснение, которое заключается в том, что с незапамятных времен землю Колосса заселяло несметное множество рептилий.

Справедливо будет сказать, однако, что число змей сильно уменьшилось за двести лет, прошедших с того времени, как воинственные монахи обосновались на острове, ввиду того, что в часы досуга рыцари, дабы не потерять сноровку, немилосердно охотились на них. Вследствие этих энергичных действий командорство сочло себя почти что избавленным от подобных врагов, как вдруг однажды на острове появился дракон таких огромных размеров и такого чудовищного вида, что рядом с ним знаменитый змей Регула выглядел бы обыкновенным ужом.

Рыцари оставались верны своим традициям, хотя следовать им было крайне опасно. Многие вызвались отправиться на битву с чудовищем; один за другим они покидали город, чтобы сразиться с врагом в долине, где у него была пещера. Однако из всех, кто ушел, не вернулся ни один, причем, как это всегда происходит в подобных случаях, погибали самые доблестные. Великий магистр ордена Гелион де Вильнёв пришел в такое отчаяние от итога этих первых попыток, что он запретил всем рыцарям, находившимся под его началом, под угрозой лишения звания вступать в поединок со змеей, утверждая, что подобное бедствие могло быть послано лишь Господом и, следовательно, только духовным оружием, а не мирским, с ним можно сражаться. И тогда рыцари прекратили свои вылазки, к великому разочарованию чудовища, уже привыкшему ко вкусу человеческой плоти и вынужденному вновь вернуться к употреблению плоти всего-навсего быков и баранов.

Между тем на Родос прибыл рыцарь из Камарга по имени Дьёдонне де Гозон; это был рыцарь одновременно весьма смелый и весьма благоразумный, однако прежде он сражался только на Западе, а потому ему пришло в голову показать своим товарищам, на что он способен, вступив в битву с драконом; но, отличаясь, как мы уже говорили, не только храбростью, но и рассудительностью, он решил, что не стоит рисковать жизнью так неосторожно, как это делали до него другие, и, прежде чем вступать в бой, надо понять, с каким врагом придется иметь дело.

В соответствии с этим Дьёдонне де Гозон собрал самые точные сведения о чудовище, какие только можно было раздобыть, и выяснил, что оно живет в болоте в двух льё от города. Около одиннадцати часов утра, то есть в самое жаркое время, оно выползает из своей пещеры, греется на солнце, распуская свои гигантские кольца, и лежит на месте до четырех часов, подстерегая добычу, потом заползает в пещеру и не появляется вплоть до следующего дня.

Однако для Гозона этих сведений не было достаточно: он хотел увидеть змею своими собственными глазами. И вот однажды утром он вышел из города и направился к болоту, причем вместо оружия в руках у него были карандаш и лист бумаги. Не доходя тысячи шагов до пещеры, он отыскал надежное укрытие, откуда можно было все видеть, не будучи замеченным, и, притаившись там с карандашом и листом бумаги в руках, стал ждать, когда чудовищу будет угодно подышать свежим воздухом. Змея была исключительно точна в своих привычках; в урочный час она выползла из пещеры, бросилась на быка, отважившегося вступить в ее владения, заглотнула его целиком в свой огромный желудок, и, довольная тем, как складывается день, принялась переваривать добычу, лежа на солнцепеке в пятистах шагах от того места, где прятался Гозон.

Так что у рыцаря было достаточно времени, чтобы нарисовать изображение дракона — тот позировал, словно модель; Гозон с предельной тщательностью воспроизводил малейшие подробности его внешнего вида; закончив рисунок, рыцарь удалился с теми же предосторожностями, с какими он появился, и вернулся в город.

Друзья стали расспрашивать его, видел ли он змею. Гозон показал им свой рисунок, и даже те, кто лишь мельком видел чудовище, признали, что изображение его очень точное.

На следующий день Гозон вновь покинул город и спрятался в своем укрытии. Вечером он вернулся в тот же час, что и накануне, и на вопросы других рыцарей, что он делал, ответил, что ему удалось внести кое-какие поправки в рисунок, сделанный накануне. Все захохотали.

Наутро он снова отправился в поход, приняв те же предосторожности, и по возвращении так же отвечал на расспросы. Рыцари сочли своего товарища безумным, и больше им не интересовались.

Такое повторялось три недели; за это время молодой рыцарь досконально изучил змею. После этого он испросил у великого магистра ордена отпуск на пол года и, получив его, вернулся в свой замок Гозон, стоявший на Малой Роне, в Камарге.

Все очень обрадовались его возвращению, особенно два его великолепных бульдога: это были породистые псы, приученные удерживать на месте быков, пока управляющий замком клеймил их раскаленным железом. Гозон тоже был рад встрече с ними, поскольку у него были замыслы на их счет, однако, опасаясь, что псы могли потерять навыки в его отсутствие, натравил их на двух-трех быков, которых они тут же одолели.

В тот же день, уверившись, что псы станут ему именно такими помощниками, в каких он нуждался, Гозон принялся за работу.

Руководствуясь рисунком, который он сделал с натуры и раскрасил в природные цвета, Гозон изготовил настолько точное чучело змеи, что оно имело те же размеры, ту же окраску и тот же внешний облик, что и настоящее чудовище; кроме того, с помощью внутреннего механизма он наделил его способностью так же двигаться; затем, когда автомат был готов, Гозон приступил к тренировке лошади и собак.

Увидев в первый раз чудовище, притом что оно было ненастоящее, лошадь поднялась на дыбы, а собаки убежали. На следующий день лошадь и собаки уже не так испугались страшного зверя, но ни одна из них все же не отважилась подойти к нему. Еще через день лошадь приблизилась к чудовищу на пятьдесят шагов, а псы начали скалить на него зубы. Через неделю лошадь уже топтала змею копытами, а бульдоги бросались на нее сверху, как на быка.

Тем не менее Гозон натаскивал псов еще два месяца, приучая их хватать змею за живот, так как он заметил, что брюхо у зверя не было покрыто чешуей. С этой целью он каждый раз помещал в живот своего автомата свежее мясо, и псы, чуя, что именно там ждет их корм, вгрызались в потроха картонного чудовища. К концу второго месяца учить их было уже нечему; впрочем, чучело за это время так часто чинили, что оно стало распадаться на куски.

Рыцарь вновь отправился на Родос и после месячного плавания по морю благополучно прибыл туда. Отсутствовал он там чуть меньше полугода.

Высадившись в гавани, он немедленно поинтересовался, что слышно о чудовище. Судя по всему, чудовище чувствовало себя превосходно; однако, поскольку день ото дня скота и дичи становилось все меньше, оно простерло свои набеги до самых стен города. Великий магистр Гелион де Вильнёв приказал молиться по сорок часов подряд, однако сорокачасовые молитвы подействовали ничуть не больше, чем простые «Ave Maria», так что остров Родос пребывал в глубочайшем унынии.

Гозон сел на своего коня и в сопровождении двух своих бульдогов отправился прямо в церковь; там он исполнил религиозные обряды и молился с семи часов утра до полудня; собак он при этом оставил без корма, а лошади, напротив, дал вдоволь овса; в полдень, то есть в тот час, когда чудовище, по своему обыкновению, предавалось послеобеденному отдыху, рыцарь выехал из города, направляясь к болоту, а следом за ним бежали его псы, жалобно подвывая, так их мучил голод.

Однако, как я уже говорил, чудовище значительно приблизилось к городу, и рыцарь, не отъехав и на милю от ворот, увидел, как оно широко зевает, греясь в солнечных лучах и поджидая какую-нибудь добычу. Вот почему, едва только чудовище увидело рыцаря, оно подняло голову, угрожающе засвистело, взмахнуло крыльями и быстро двинулось ему навстречу.

Но эту добычу, на которую нацелилось чудовище, заполучить оказалось трудно, ибо стоило бульдогам его заметить, как они решили, что перед ними знакомое им картонное чучело, и, вспомнив, что их корм находится внутри его брюха, не обратились в бегство, а с яростью набросились на противника. Конь же вместе со всадником тоже сражались изо всех сил: один — топча врага четырьмя копытами, другой — разя его обеими руками, так что несчастная змея, которую никто в жизни так не встречал, попыталась скрыться в своем логове, но она была уже обречена: ударом меча рыцарь опрокинул ее на бок, ударом ноги лошадь сломала ей крыло, один из бульдогов вгрызся ей в живот, добираясь до сердца, а другой — в потроха, добираясь до печени. А в это время толпы жителей города, поднявшиеся на крепостные стены и наблюдавшие оттуда за сражением, восторженными рукоплесканиями откликнулись на агонию чудовища. Их восхищение воодушевило рыцаря, он соскочил на землю, отрубил змее голову, а затем, привязав ее как трофей к ленчику седла, победоносно, словно юный Давид, возвратился в город и в сопровождении всей толпы направился к резиденции ордена. Оба пса, облизываясь, шли следом за ним.

Когда Гозон добрался туда, великий магистр Гелион де Вильнёв уже поджидал там рыцаря, но, вместо того чтобы похвалить его за проявленную им смелость, он напомнил ему о своем приказе, запрещавшем любому рыцарю ордена Святого Иоанна вступать в противоборство с чудовищем, а затем, в силу этого приказа, столь удачно нарушенного рыцарем, отправил его в тюрьму, сказав, что лучше отдать весь скот и половину обитателей острова на съедение дракону, чем позволить хотя бы одному рыцарю ордена выйти из повиновения. В соответствии с этой аксиомой, истинность которой оспаривали жители Родоса, но с претворением в жизнь которой рыцарю пришлось согласиться, великий магистр отправил Гозона в темницу, а сам собрал совет, и на его заседании было решено приговорить победителя к разжалованию из членов ордена; впрочем, как легко догадаться, едва только приговор был вынесен, за ним тут же последовало помилование. Гозон был восстановлен в прежних правах и в звании рыцаря и осыпан почестями, а когда через несколько месяцев скончался Гелион де Вильнёв, победителя дракона избрали на освободившееся место великого магистра. С этого времени Гозон взял себе в качестве герба изображение дракона, и этот герб удержался в его семье вплоть до начала семнадцатого века, пока она не пресеклась.

Что же касается лошади и двух бульдогов, то их кормили на протяжении всей их жизни на средства общины Родоса, а после их смерти из них сделали чучела.

Вот то, что касается Камарга, а теперь перейдем к Кро.

Кро — та самая равнина, где происходила битва Геракла с народом, который он пытался приобщить к цивилизации; в этой битве победитель гидры чуть было не потерпел поражение, но Юпитер пришел к нему на помощь, обрушив на его врагов такой град камней, что еще и сегодня, то есть спустя четыре тысячи лет после этого сражения, провансальская равнина называется Кро — от кельтского слова «craig», означающего «булыжник», или, как считают другие ученые (ведь разные ученые всегда говорят по-разному), от глагола «kradro», что означает: «Я скриплю», воспроизводящего скрежет кованых сапог по твердым камням. Как бы то ни было, равнина в самом деле полностью покрыта камнями, весьма редкими в Камарге; но надо сказать, что между этими камнями произрастает, подпитываемая морской солью, которую приносит ветер, такая нежная и сочная трава, что пастбища Кро могут поспорить с приморскими пастбищами Нормандии; вот почему эти выпасы, за которые фермеры Боса и Шампани, кинув на них взгляд, не дадут и 50 франков за арпан, являются на самом деле землей, приносящей доход тем более надежный, что она не требует никаких предварительных затрат, а трава Кро не боится ни града, ни заморозков. Словно в земном рае, она растет здесь сама по себе, ей нужно просто не мешать расти.

Впрочем, на вид есть нечто странное в этой обширной равнине с царящими в ней, словно в пустыне, миражами и ураганами; недаром злой мистраль, с которым мы свели знакомство в Авиньоне, избрал ее своим местопребыванием. Поскольку ничто не противостоит на этой равнине его порывам, он проявляет себя здесь во всем своем могуществе; при первом же дуновении этого ветра стада, собаки и пастухи, хорошо знающие своего врага, спешат сблизиться, прижаться друг к другу и плотной массой противостоять всем его атакам. Мистраль стонет, свистит, воет, грохочет; то он вихрем проносится через всю долину Кро, и тогда камни взметаются к небу и кружатся в смерче; то он несется узким шквалом и тогда гонит перед собой камни, будто листья; то, словно огромная бронзовая борона, он срезает все с поверхности земли, и тогда, если на пути ему попадаются стоящие отдельно бараны, пастухи или хижина, он уносит их с собой, катит, калечит, ломает, убивает; говорят, что мистраль на лету проглатывает свои жертвы, ибо, когда этот ветер возвращается в свои горы, нельзя обнаружить даже клочка того, что он в своей ярости подхватывает и уносит с собой в складках своей страшной мантии.

И потому у древних мистраль считался богом, и Сенека, перечисляя способы умиротворяющего воздействия на него, рассказывает, что Август воздвиг ему храм.

Правда, в то время, когда мы пересекали равнину Кро, мистраль несомненно вернулся в свои пещеры в горах Ванту, ибо о нем ничего не было слышно.

Около двух часов пополудни наше судно остановилось; сойдя на землю, мы поинтересовались, с какой целью нас здесь высадили, и капитан ответил нам, что мы прибыли в город Бук.

Оглядевшись, мы увидели три дома: два были заперты, один открыт. Мы направились к тому, что был открыт, и обнаружили, что попали в трактир, хозяин которого в это время играл с самим собой на бильярде: его правая рука только что бросила вызов левой и, уступая ей шесть очков, уже готова была сразиться с ней.

Мы спросили у этого славного человека, можно ли будет у него пообедать; он ответил, что нет ничего проще, если только мы проявим любезность и часок подождем. На вопрос, чем бы нам заняться в это время, он ответил, что мы можем осмотреть город.

— Какой город? — поинтересовался я.

— Город Бук, — ответил трактирщик.

Решив, что мы миновали этот город, не заметив его, я вернулся на порог, огляделся, но ничего, кроме двух закрытых домов, не увидел; на всем пространстве, какое только мог окинуть взгляд, не было видно ни единого холмика, за которым мог бы скрываться не то что город, а какой-нибудь рельефный план. Я вернулся и подошел к Жадену, который читал какой-то печатный плакат, приклеенный к стене.

— Вероятно, Бук, — обратился я к нему, — это какой-нибудь подземный город, как Геркуланум, или скрытый под пеплом, как Помпеи, потому что никаких следов его я не обнаружил.

— А я вот его нашел, — заявил Жаден.

— И где же он?

— А вот здесь, — сказал он и показал пальцем на напе* чатанный текст.

Я подошел поближе и прочел:

«Мы, Наполеон, милостью Божьей император французов, король Италии и т. д. и т. п.

Настоящим приказываем и повелеваем следующее.

Да будет возведен город и устроен порт между городами Арль и деревней Мартиг. Этот город и порт будут именоваться Бук.

Нашему министру общественных работ поручено выполнить настоящий приказ.

Дано в замке Тюильри, 24 июля 1811 года.

Подпись: НАПОЛЕОН».

Ниже приказа висел план.

— Вот он! — пояснил Жаден.

Действительно, в одну из тех редких минут отдыха, какие предоставляло ему мирное время, Наполеон перевел взгляд с карты Европы на карту Франции и, ткнув пальцем в средиземноморское побережье между Кро и Камаргом, в шести льё от Арля и в десяти льё от Марселя, произнес:

«Здесь нужен город и порт».

Тотчас же его мысль, воспринятая на лету, приобрела реальные очертания и на следующий день предстала перед ним в форме приказа, под которым он поставил свое имя.

В это же время составили план и на место отправили инженеров. Но потом началась Русская кампания, сопровождавшаяся бедствиями в Москве, и так как из-за огромных потерь, понесенных тойзимой, людей не хватало, в армию призвали и инженеров: до этого у них хватило времени лишь на то, чтобы выкопать канал и наметить план города; затем некий скороспелый делец построил три дома, два из которых из-за отсутствия съемщиков стояли закрытыми, а в третьем, преобразованном в трактир, жил наш хозяин.

Именно этот несуществующий город он и предлагал нам осмотреть.

На какое то мгновение меня охватил ужас: мне пришла в голову мысль, что обед, как и город, тоже может оказаться выдумкой. Одним прыжком я бросился из комнаты в кухню: вертел крутился, на плите стояли кастрюли. Я приблизился к вертелу и кастрюлям, чтобы убедиться, что передо мной не призрак бараньей ноги и не видимость куропатки: на сей раз это определенно была реальность.

— А! Это вы? — произнес хозяин, заводя механизм для вращения вертела. — Терпение, терпение! Прогуляйтесь по главной улице, я догоню вас где-нибудь напротив театра.

Я решил, что передо мной сумасшедший; но, поскольку безумцы вызывают во мне почтение не меньшее, чем мое презрение к дуракам, я взял Жадена под руку и в поисках главной улицы вышел из трактира. Долго искать не пришлось. В нескольких шагах от дома стоял шест, а на конце шеста была укреплена табличка с надписью: «Главная, или Портовая улица»; итак, мы были на месте.

Мы двинулись по этой улице и через сотню шагов увидели другую табличку: «Театр Ее Императорского Величества Марии Луизы». Мы остановились: по всей вероятности, именно здесь нам назначил встречу хозяин трактира.

Действительно, через несколько минут он появился.

Трактирщик оказался исключительно любезным человеком — я в жизни не видел более знающего гида. В течение двух часов он водил нас из конца в конец города и показывал все, начиная со скотобойни и кончая ботаническим садом, описывал каждое здание в мельчайших подробностях и не пропускал ни одного фонтана. К счастью, я взял с собой ружье и во время прогулки по городу подстрелил двух перепелов у биржи и зайца у таможни.

Бук — великолепный город, однако с ним стряслась беда, противная той, что произошло с конем Роланда: конь Роланда обладал лишь одним изъяном — он был мертв; у города Бука только один недостаток — он так и не родился. За исключением этого, упрекнуть его было не в чем; более того, отмечу, что отобедать там можно лучше, чем во многих других городах, которые, на горе путешественникам, в самом деле существуют.

МАРТИГ

При первом моем выстреле наш провожатый напомнил мне, что, согласно правилам, установленным полицией, охотиться на территории городов запрещено; однако, поскольку я, невзирая на его предупреждения, спустя несколько минут выстрелил снова, он не счел своим долгом продолжать наставления; правда, увидев последствия моей стрельбы, он заметил, что я довольно хороший стрелок, и вознамерился обратить в свою пользу доказательство моей сноровки, которое я имел неосторожность ему предъявить.

И потому, когда мы потребовали счет, истребив перед этим весь обед, за исключением одного блюда, которое просто нельзя было раскусить и которое поэтому было передано Милорду, но и он в свою очередь после нескольких безуспешных попыток сделать это отказался от него, наш хозяин произнес:

— Так вы, господа, охотники?

— Вы, однако, могли в этом убедиться, — ответил я.

— Если вы окажете мне честь и переночуете у меня, то завтра я предложу вам такую охоту, какую вы никогда не видели.

— Черт побери! — воскликнул я.

— Ну и шутник! — проворчал Жаден.

— Нет, господа, все так и есть, как я имел честь вам сказать.

— А что это за охота? — спросил я.

— Охота на турпанов, на Берских лиманах.

— Турпан? А что это такое?

— Та птица, которую я вам подал в виде рагу.

— И которую даже Милорд не стал есть? Нечего сказать, хорошая дичь!

— Но ведь господам известно, что охотятся не ради самой дичи, а ради удовольствия ее подстрелить.

— Что верно, то верно! Так что вы предлагаете?

— Завтра состоится большая охота в Мартиге; если вы отправитесь отсюда в шесть утра, то успеете принять в ней участие. Я дам вам письмо к моему кузену: он помощник мэра города Бер.

— Верно, такой же плут, как ты, — промолвил Жаден.

— Что вы сказали? — переспросил трактирщик, услышав его слова, но не разобрав их.

— Да ничего, — откликнулся я. — Итак, вы говорите…

— Я говорю, сударь, что, когда вы будете возвращаться через город Бук, вы расскажете мне о своей охоте.

— Как он носится со своим городом, — заметил Жаден.

— А что нам тут делать сегодня вечером?

— Сударь, вы ведь художник? — спросил трактирщик, приветливо кланяясь Жадену.

— К вашим услугам, дружище!

— Так вот, сударь, этим вечером вы могли бы зарисовать порт.

— А что, в самом деле, — обратился я к Жадену, — дело вам на вечер намечено. Ну а я приведу в порядок мои заметки, и так как вставать нам завтра придется часов в пять, то ляжем пораньше.

— Как вам угодно, — согласился Жаден, — но должен вас предупредить, что мы находимся в разбойничьем притоне.

— Итак, решено: мы остаемся, — объявил я хозяину. — Напишите письмо и приготовьте нам постели.

Несмотря на предсказания Жадена, ночь прошла без всяких происшествий. В пять часов утра хозяин нас разбудил.

— Письмо готово? — спросил я у него.

— По правде сказать, сударь, — произнес трактирщик, — я рассудил, что перевозное судно сегодня не придет, так что, вероятно, путешественников в городе Бук не будет. Я заложил лошадь в повозку, снял с крюка свое ружье, и, если только вы, господа, не сочтете меня недостойным вашего общества и позволите мне сопровождать вас, я предложу вам два места в повозке: вы доберетесь до Мартига более свежими и в лучшем настроении, чем проделав всю дорогу пешком.

— Ну-ну! — воскликнул я.

— Дружище, — сказал Жаден, подходя к хозяину, — мне следует принести вам извинения: я плохо о вас думал. Дайте-ка мне понюшку табака.

— И откройте бутылку кагора! — добавил я.

Трактирщик предложил Жадену понюшку табака и пошел открывать заказанную бутылку вина.

— Ну?! Что вы теперь думаете о нашем хозяине? — спросил я у Жадена.

— И он, и его город навсегда останутся в моем сердце!

Через десять минут мы катили по дороге в Мартиг и приехали туда к рассвету.

Никогда еще мне еще не приходилось видеть картину своеобразнее той, что являла собой эта маленькая деревня, расположенная между лиманом Бер и каналом Бук и построенная не на берегу моря, а в самом море. Мартиг по отношению к Венеции — то же, что хорошенькая крестьяночка по отношению к знатной даме: недостает лишь прихоти короля, чтобы превратить эту селянку в королеву.

Мартиг, как утверждают, был основан Марием. В честь прорицательницы Марфы, следовавшей за ним повсюду, как все знают, римский полководец дал селению название, которое оно носит до наших дней. Возможно, подобная этимология не слишком точная, но, как известно, этимология — это такая теплица, где распускаются самые причудливые цветы.

Прежде всего в Мартиге поражает его живописный вид — его улочки, изрезанные каналами, устланные водорослями, которые пахнут морем; его перекрестки, где встречаются лодки, подобно тому как в других селениях встречаются телеги. То там, то здесь виднеются остовы кораблей; застывает смола, сушатся сети. Селение напоминает огромное судно, на котором все ловят рыбу: мужчины — сетями, женщины — на удочку, дети — руками; рыбу ловят на улицах, с мостов, из окон, — и рыба, всякий раз другая и всякий раз глупая, продолжает ловиться в одном и том же месте и одними и теми же способами вот уже две тысячи лет.

Но всего обиднее для рыб, вероятно, то, что из-за простодушия жителей Мартига их прозвание «мартиго» на провансальском наречии вошло в поговорку; мартиго — это шампануа Прованса, и поскольку, к несчастью, среди них не появился на свет никакой Лафонтен, они сохранили свою первоначальную репутацию во всей ее чистоте.

Мартиго — это тот крестьянин, кто, желая срубить сук, берет пилу, влезает на дерево, садится на сук и рубит его между собой и стволом.

Мартиго — это тот, кто, очутившись в Марселе и первый раз в жизни увидев попугая, подходит к нему и начинает разговаривать с ним по-свойски, как обычно говорят с пернатыми.

«Эй ты, грязная свинья!» — отвечает попугай грубым голосом пьяного мушкетера.

«Тысяча извинений, сударь, — произносит мартиго, снимая свою шапку, — я принял вас за птицу».

Трех депутатов из Мартига послали в Экс, чтобы передать ходатайство в парламент; тотчас по прибытии они попросили указать им дом первого президента и явились к нему в особняк. В сопровождении придверника они прошли ряд комнат, роскошь которых привела их в изумление; придверник впустил их в кабинет, предшествовавший приемному залу, и, указав рукой на дверь, сказал им: «Входите!», а сам удалился. Но дверь, на которую указал придверник, была наглухо закрыта тяжелым ковром, как это было в обычае в те времена; так что бедные посланцы, не увидев среди широких складок портьеры ни ключа, ни ручки, ни входа, остановились в полном замешательстве, не зная, как попасть по другую сторону. Они стали совещаться, и через минуту самый находчивый из троих предложил: «Давайте подождем, пока кто-нибудь не войдет или не выйдет, и всё сделаем, как он». Совет показался разумным, он был принят, и посланцы стали ждать.

Первой явилась собака президента, бесцеремонно проскользнувшая под занавесом.

Тотчас же три депутата, став на четвереньки, по примеру собаки проползли под ковром, и, поскольку их ходатайство было удовлетворено, жители Мартига ни минуты не сомневались, что в первую очередь благодаря надлежащему способу, которым оно было подано, а не справедливости самого прошения, ему был обеспечен быстрый и полный успех.

Можно вспомнить еще массу историй, не менее забавных, чем предшествующие; например, как один мартиго долго изучал устройство нагарных щипцов, силясь понять, как можно использовать такой маленький инструмент, а затем снял нагар со свечи пальцами и аккуратно положил его в вазу; но я опасаюсь, что в пересказе эти прелестные анекдоты в значительной степени потеряют свою остроту.

Там, где эти забавные происшествия случались, они приобретали большую известность, и со времена своего основания, восходящего, как мы уже говорили, к Марию, Мартиг стал для всех городов темой такого огромного числа анекдотов и шуток, что, по уверениям нашего хозяина, это стало несколько надоедать.

Тем не менее Мартиг пополнил календарь одним святым; речь идет о блаженном Жераре Танке, бакалейщике из города Мария. Отправившись по своим торговым делам в Иерусалим, он был возмущен тем, с каким ужасным обхождением сталкиваются пилигримы в Святой Земле; и тогда он принял решение посвятить свою жизнь облегчению тягот этих благочестивых путешественников, а для начала принести в жертву христианскому миру свою лавку, которая, судя по тому, какое путешествие было им предпринято, приносила ему неплохой доход. В итоге он уступил свое торговое дело, распродал свое имущество и, создав из средств, полученных от той и другой продажи, начальный денежный фонд, немедленно постарался удвоить и утроить его, отправившись с посохом в руках собирать подаяния для бедных и обходя для этого торговцев Александрии, Каира, Яффы, Бейрута и Дамаска, с которыми его связывали деловые отношения. Бог благословил его намерения и позволил Жерару осуществить его возвышенный замысел. В самом деле, пожертвования оказались более щедрыми, чем Жерар мог надеяться, и он построил приют, предназначавшийся для того, чтобы принимать и давать кров всем христианам, которых присущее им почитание святых мест влекло в Иудею. Первый крестовый поход застал его занятым устройством этого благочестивого заведения, которому победа Готфрида Бульонского вскоре придала огромную значимость, а привилегии и уставы которого, подтвержденные папскими грамотами, легли в основу рыцарского ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Так что этот славный орден, принимавший впоследствии в свои ряды лишь самых знатных и самых храбрых рыцарей, был основан простым бакалейщиком.

При дележе святынь, доставшихся христианам после взятия Иерусалима, Жерар Танк получил в качестве своей доли сорочку, которая была на Святой Деве в тот день, когда ангел Гавриил приветствовал ее как будущую мать Христа. Эта святыня была особенно драгоценна, ибо в доказательство ее подлинности сорочка была помечена буквами «М», «К» и «Л», что неоспоримо означало: «Мария из колена Левия».

После смерти Жерар Танк был канонизирован; и потому, когда остров Родос захватили турки, рыцари, не желая оставлять святые кости основателя своего ордена в руках неверных, выкопали гроб и перевезли его в замок Маноск, входивший во владения Мальтийского ордена. Там командор ордена, по своему неверию напоминавший святого Фому и знавший, что сорочка Святой Девы была погребена вместе с усопшим, велел открыть гроб, чтобы убедиться в подлинности святынь, которые были даны ему на хранение: тело прекрасно сохранилось, и сорочка была на месте.

И тогда командор с великой прозорливостью рассудил, что поскольку блаженный Жерар уже причислен к лику святых, то он больше не нуждается в драгоценной святыне, которая была им присвоена и которая, после того как она столь действенно, вне всяких сомнений, поспособствовала спасению его души, может не менее действенно поспособствовать спасению души других людей. А так как всякое разумное милосердие начинается с самого себя, славный командор решил завладеть сорочкой сам и, приказав положить ее в чрезвычайно красивую раку, переправил в свой замок Калисан в Провансе, где она непрестанно творила чудеса. Накануне своей смерти командор, не имевший, естественно, потомства и не желавший, чтобы столь драгоценная святыня попала в руки его дальних родственников, завещал ее главной церкви ближайшего к его замку укрепленного города, поскольку такой ценный дар не мог быть доверен городу без крепостных стен.

Нетрудно понять, что, когда содержание завещания стало известно, оно привело в сильное волнение окрестные города. Все они отправили своих землемеров, и те с туазом в руках стали определять, на каком расстоянии от замка Калисан находится их город. Обладателем неоспоримых прав на святыню был признан город Бер, и архиепископ Арля передал ему чудотворную сорочку, к великому огорчению Мартига, проигравшему сопернику всего лишь полтуаза.

Начиная с этого времени, то есть примерно с середины пятнадцатого века, драгоценная сорочка ежегодно выставлялась на всеобщее обозрение в день святой Марии; но во время Революции она исчезла, и никто не знает, что с ней стало.

Как раз к той минуте, когда наш хозяин закончил эту назидательную историю, мы добрались до берега Берского лимана и обнаружили там не просто группу охотников и скопление лодок, а настоящее войско и настоящую флотилию.

Наш хозяин был знаком со многими из этих охотников, и потому не было нужды искать его кузена, которого, впрочем, было бы нелегко найти среди такой большой толпы. Все приветствовали его и приглашали в свою лодку, а так как мы были вместе с ним, то приглашение распространялось и на нас; мы положились на его удачу и сели в ту же лодку, что и он.

Как я уже говорил, здесь была целая флотилия. Я насчитал восемьдесят лодок, численность же экипажей могу оценить лишь приблизительно. В нашей лодке, наименее нагруженной, было шесть человек. В центре этой флотилии, выстроившейся в виде полумесяца, выделялась своим штандартом флагманская лодка, сообщавшаяся посредством сигналов с двумя другими лодками, которые располагались по краям полумесяца; цепь охотников продолжалась и на берегу, а мальчишки с пистолетами в руках стояли в лимане по пояс в воде.

Чтобы избежать ссор, почти всегда сопровождающих такого рода увеселения, было заранее условлено, что дичь будет поровну распределена по всем лодкам. Флотоводец, старый моряк, раздал копии этого решения всем мэрам, присутствующим на охоте, и те вслух зачитали его своим подопечным; все они дали обещание придерживаться принятого решения, после чего каждый сел в лодку, намереваясь никоим образом его не соблюдать.

Я с первого взгляда отлично понял план предстоящей баталии; тактика состоит всего-навсего в том, чтобы охватить лиман по всей его ширине и гнать перед собой турпанов, которые, не осмеливаясь проскальзывать между лодками, плывут вперед сколько могут и в конце концов оказываются прижатыми к берегу; а поскольку лодки продолжают двигаться в том же направлении, несчастные пернатые вынуждены подниматься в воздух и лететь над головами охотников. Именно в эту минуту турпаны попадают под обстрел, а уцелевшие садятся на другом конце лимана; после чего все повторяется с тем же итогом; это длится, пока есть свет на небе, силы у гребцов и турпаны на лимане.

Впрочем, если бедные измученные птицы в конце концов примут решение подняться в воздух и скрыться, что случается лишь когда они пять или шесть раз перелетят с одного конца озера на другой, такое никого особенно не обеспокоит, ибо можно быть уверенным, что на следующий день они окажутся на лиманах Фос или Мариньян. Будучи водоплавающей птицей, турпан в немалой степени обладает тупостью, присущей рыбам.

Стоило всем занять свои места, как флотоводец, пользуясь рупором, отдал сигнал к отправлению: в ту же секунду все лодки пришли в движение и поплыли вперед, соблюдая исключительно правильный строй. Тем не менее, поскольку, при всей многочисленности нашей флотилии, мы не могли полностью перекрыть лиман по ширине, составлявшей около трех льё, флотоводец внезапно подал команду: «Стой!» Основная часть турпанов вырвалась из круга и могла вот-вот ускользнуть от нас. Около двадцати лодок отделились от общей линии и, настигнув беглецов, умелым маневром заставили их вернуться в круг.

Во время этого перестроения мы стояли неподвижно, и наш хозяин, человек, как можно было уже заметить, весьма просвещенный, воспользовался этой остановкой, чтобы обратить наше внимание на узкую косу, за которую пытались перелететь турпаны: на ней стояли три скалы разных размеров, именовавшиеся «Три брата». Происхождение этого названия связано, по словам трактирщика, со следующей историей.

Трое сыновей фермера, один из которых был слеп, другой крив, а третий зряч, получили в наследство от отца весь собранный им урожай. Тот из братьев, у кого были оба глаза, разделил все зерно, оставленное им покойным отцом в наследство, на три части; себе он отложил большую, среднюю оставил кривому, а самую малую предназначил слепому. Однако Небо не могло допустить такой несправедливый раздел и обратило все три кучи зерна в камень — это и есть те самые три скалы, стоящие на косе и получившие в ознаменование такого чуда название «Три брата».

Мы спросили у нашего хозяина, какова мораль этой притчи, и он собирался нам ее разъяснить, как вдруг, к несчастью для наших читателей, которые так ее и не узнают, рупор флотоводца возвестил команду двигаться дальше. Эскадра воссоединилась; маневр был выполнен блестяще. Это напомнило мне, что Клод Форбен был родом из Гардана, а бальи де Сюффрен — из Сен-Канна. Возможно, для обоих морское обучение начиналось с охоты на турпанов.

Согласно отданному приказу, мы продолжали двигаться вперед, и, по мере того как это происходило, на наших глазах несчастные пернатые сбивались перед нами в кучу так плотно, что казалось, будто поверхность лимана покрыта огромным ковром. Со времени достославного истребления дичи в Ле-Ренси, когда помимо всего прочего было перебито одиннадцать тысяч кроликов, я не видел, чтобы такое большое скопление живности кишело на столь маленьком пространстве. Вскоре им не стало хватать водной поверхности, и часть турпанов начала перебегать по спинам других; наконец, один из них решился взлететь, за ним последовало несколько других, потом больше, и вот уже вся огромная масса птиц со страшным шумом двинулась в нашу сторону и за секунду пролетела над нашими головами словно облако.

Две тысячи ружейных выстрелов грянуло почти одновременно, и буквально дождь турпанов посыпался с неба.

Никогда еще мне не приходилось видеть подобного зрелища: это напоминало знаменитый перелет голубей Кожаного Чулка. Лиман был усыпан мертвой или умирающей птицей, которую каждый пытался подтянуть к себе. Поскольку было условлено, что дичь должна быть поделена поровну, то каждый запихивал ее в карманы, в штаны и в рукава. Наш хозяин стал напоминать мешок с орехами.

В четырех шагах от нас перевернулась лодка. Это произошло из-за схватки, и она продолжалась в воде. И тогда мне стало понятно, что такого рода охота выгодна не самым умелым, а самым проворным, и что дичь достается не тому, кто ее больше убил, а тому, кто сумел ее больше подобрать.

На краю линии две лодки обменивались выстрелами, и несколько случайных дробинок упало рядом с нами; путь другим лодкам был перегорожен теми, кто находился между нами и дерущимися. Одни похлопывали себя по заду, другие грозили пальцем; все бранились, как проклятые: турпаны были отомщены.

Мэры выставляли напоказ свои трехцветные шарфы; жандармы по обеим сторонам лимана выхватили свои сабли; флотоводец кричал через свой самый мощный рупор: «Долой оружие!», но, до тех пор пока на поверхности лимана оставался хоть один мертвый турпан, не было никакого способа прекратить беспорядок. Что касается меня, то я на глазах у всех зарядил ружье двумя пулями и объявил во всеуслышание, что сторицей отплачу за любой нанесенный мне ущерб.

В конце концов для нас все разрешилось примерно так же, как для Сида: битва кончилась, но не из-за нехватки сражавшихся, а из-за недостатка мертвых. Помимо тех турпанов, что были спрятаны, в каждой лодке могло находиться в среднем двадцать — двадцать пять птиц.

После этого лодки вновь выстроились в линию, сделали полный поворот и с яростью, которую усилила жаркая схватка, двинулись вдогонку за беглецами, собиравшимися расположиться на другом краю лимана. Однако на этот раз, несмотря на все усилия флагманской лодки, каждый греб как ему хотелось и не обращая внимания на крики отстающих; первыми добрались до птиц самые сильные; тотчас же бойня возобновилась и, хотя ее вели уже не по таким строгим правилам, как предыдущую, менее губительной она от этого не стала.

Так продолжалось с семи утра до трех часов пополудни. Мы были завалены турпанами по колено: Милорд был скрыт под слоем птиц, как Тарпея под щитами сабинян.

Мы высадились на берег безумно усталые от этой морской экспедиции; спутники по лодке крайне любезно предлагали нам взять нашу долю общей добычи, в которую, кстати сказать, мы все внесли достойный вклад; однако опыт, какой мы имели накануне, навсегда отвратил нас от турпанов. Так что мы великодушно отказались от своей доли в пользу нашего хозяина, оплакивая несчастных путешественников, собиравшихся в ближайшую неделю остановиться в городе Бук. Однако, поскольку наши спутники настаивали на своем предложении и мы опасались, что они воспримут наш отказ за обиду, Жаден выбрал среди убитых птиц наименее пострадавшую, с тем чтобы создать один из тех натюрмортов, какие ему так хорошо удавались.

В это время появился марсельский дилижанс, и мы — Жаден, Милорд, турпан и я — погрузились в купе, оказавшееся, к счастью, пустым.

В девять часов вечера мы сошли с дилижанса возле гостиницы «Посольская».

АНТИЧНЫЙ МАРСЕЛЬ

Первой моей заботой по приезде в Марсель было отправить письмо Мери, и на следующий день, в семь часов утра, я был разбужен его стуком в дверь.

Мои читатели знакомы с Мери либо по его произведениям, либо непосредственно. Те, кто знаком с ним лишь по его сочинениям, любят его за них, а те, кто знаком с ним лично, любят и его сочинения, и его самого.

Дело в том, что Мери — одна из тех исключительных натур, каких Бог создавал с улыбкой и в какие он вложил все то доброе, возвышенное и духовное, что встречается у других людей. У него сердце ангела, голова поэта и ум дьявола.

Двадцать лет назад он взял перо в руки. Но посмеет ли кто-нибудь встать и сказать: «Я могу пожаловаться на это перо!»?

И потому у Мери с его талантом, которому нет равного, с его умом, каких я не встречал, нет ни одного врага, даже среди глупцов. Это удивительно!

Дело в том, что он, обладающий правом занять самое высокое положение, удовлетворяется самым малым! Уголок в солнечном Провансе, тень сосны над головой, морской берег под ногами, плащ на плечах, зима, похожая на лето, — вот и все, что ему нужно.

И притом какое душевное спокойствие, какая безмятежность ума, какая доброжелательность сердца! Это античный философ с верой христианина.

Впрочем, а почему бы Мери не верить и не надеяться? Разве есть на свете хоть один человек, кто, поверив ему и понадеявшись на него, ошибся бы?

Какой радостью была для нас эта встреча! Ведь сильно любя его, я полагаю, что и он немного любит меня.

В то же время бедный Мери выглядел чуточку растерянно: ему было известно, сколь увлекательным было мое путешествие, и он не понимал, что мне показывать в Марселе.

И в самом деле, Марсель, город ионический, современник Тира и Сидона, наполненный благоуханием праздников Дианы, растревоженный рассказами Пифея; Марсель, город римский, сторонник Помпея, недруг Цезаря, возбужденный гражданской войной, гордый местом, которое отвел ему Лукан; Марсель, город готический, с его святыми, его епископами, выбритыми головами его монахов и оклобученными головами его консулов; Марсель, сын фо-кейцев, соперник Афин, брат Рима, как сам он утверждал в надписи, опоясывающей его голову, — Марсель не сохранил от всех этих эпох ничего или почти ничего.

В Марселе, по существу, есть всего лишь одно историческое здание, почти святое для него; это дом № 54 по улице Больших Кармелитов, в котором жил Милон, убийца Клодия, отправленный в изгнание в Марсель, хотя защитником его выступал Цицерон. В память об этом событии наддверие дома украшал бюст, который народ в своем невежестве называл «каменный святой» и который пылится сегодня неизвестно на каком чердаке. Вот история того, кого этот бюст изображал.

В 700 году от основания Рима Клодий домогался пре-торской должности.

Это был тот самый Клодий, который за несколько лет до этого проник в дом Цезаря, когда его супруга Помпея справляла там таинства Доброй Богини, и, узнанный в своем женском одеянии, был разоблачен Аврелией.

Обвинение в таком преступлении неизбежно влекло за собой смертную казнь, но Клодий был богат; он только что купил дом за 4 800 000 сестерциев, а смертная казнь не для того, кто в состоянии заплатить за дом 5 027 833 франка.

Клодий подкупил свидетелей. Некий всадник по имени Кассиний Схола дал показания, что был с ним в Интерам-не в то время, когда, по утверждению Аврелии, она видела его в Риме.

Клодий подкупил судей, но, поскольку судьи могли взять деньги и при этом все равно вынести обвинительный приговор, как это бывало, он велел раздать им восковые таблички разных цветов, чтобы можно было бы увидеть, кто примет решение «absolvo»[65], а кто — «condemno»[66].

С Клодия сняли обвинение, но это не помешало Цезарю дать своей жене развод, произнеся: «На жену Цезаря не должна падать даже тень подозрения». Бедный Цезарь!

Итак, Клодий домогался преторской должности. Как видим, прошлые его дела говорили в его пользу.

В это же самое время консульской должности домогался Анний Милон и, будучи тоже весьма богатым, имел шансы ее получить; это очень не нравилось Клодию, прекрасно понимавшему, что преторская должность ему ничего не даст, если консулом станет Милон. Я забыл сказать, что они были давними врагами: в свое время Клодий добился изгнания Цицерона, а Милон способствовал его возвращению в Рим. Поэтому Клодий стал проталкивать в консулы Плавция Гипсея и Метелла Сципиона. С обеих сторон деньги сыпали полными горстями, но, поскольку за Милона выступали порядочные люди, а за Клодия — всякий сброд, то, следует признать, у Плавция Гипсея и Метелла Сципиона были большие шансы.

Между тем Милон решил поехать в город Ланувий, где ему нужно было избрать фламина. В тринадцатый день накануне февральских календ, около двух часов пополудни, он направился к Аппиевым воротам, потому что Ланувий был расположен по правую сторону от дороги в Неаполь, рядом с холмом Марса; и так как любой человек, имевший соперников, не мог чувствовать себя в безопасности в окрестностях Рима, он взял с собой в качестве сопровождения сотню рабов, а для большей надежности отдал их под начало Евдама и Биррии, двух известных гладиаторов. Ведь гладиаторы в те времена исполняли роль телохранителей. Милон находился в колеснице со своей женой Фа-встой и своим другом Марком Фуфием.

Так они ехали часа полтора без всяких происшествий, как вдруг, приближаясь к Альбано, увидели, что по одну сторону дороги толпятся около трех десятков людей, в то время как человек, сидевший верхом на лошади и казавшийся их хозяином, беседует, съехав с Аппиевой дороги и стоя рядом с небольшим храмом Доброй Богини, с декурионами Ариции; еще три человека, по-видимому из его свиты, держались отдельно. Этот всадник был Клодий, возвращавшийся из Ариции, где у него было много сторонников. Те трое, что держались отдельно, были: все тот же Кассиний Схола, дававший свидетельские показания в его пользу в деле с Помпеей, а также два человека из плебса, выскочки вроде наших биржевых маклеров — его племянник Клодий и Помпоний; все остальные были рабы.

Оба отряда поравнялись; Милон и Клодий обменялись взглядами, полными ненависти, но оба этим и ограничились; Милон проехал уже шагов на пятьдесят вперед, как вдруг Биррия, который шел последним, беседуя с Евдамом и поигрывая своим обоюдоострым копьем, задел древком своего оружия раба Клодия, не посчитавшего нужным его пропустить. Раб выхватил меч и призвал своих товарищей на помощь. Евдам и Биррия в свою очередь призвали к оружию; Клодий приблизился с вызывающим видом, чтобы наказать того, кто посмел ударить принадлежавшего ему раба. В ту минуту, когда он выхватывал свой меч, Биррия опередил его, пронзив ему плечо копьем. Клодий упал; его подняли и отнесли в ближайшую харчевню.

Заслышав позади себя шум, Милон остановил колесницу и обернулся, чтобы узнать, что произошло, как вдруг увидел, что к нему приближается совершенно растерянный Фустен, предводитель его рабов.

— Что там случилось? — спросил Милон.

— Мне кажется, — отвечал Фустен, — что Биррия только что убил Клодия.

— Клянусь Юпитером! — воскликнул Милон. — В подобных делах следует быть уверенным. Вернись, узнай, как обстоят дела, и прийди доложить мне, что он мертв.

Фустен помчался бегом.

— Хозяин приказывает прикончить его! — заявил он Евдаму и Биррии.

Как видно, Фустен был ценный человек и все понимал с полуслова. Евдаму и Биррии тоже не надо было повторять дважды; со всем отрядом, находившимся в их подчинении, они бросились к харчевне, куда отнесли Клодия. Рабы попытались защитить своего хозяина, но они были слишком малочисленны: одиннадцать из них было убито (впрочем, для них это была возможность обрести свободу), остальные попрятались.

Клодия стащили с постели, где он лежал, и нанесли ему еще две раны, обе смертельные; затем умирающего выволокли на дорогу и там прикончили; после этого Фустен снял с него перстень и отнес Милону, сказав:

— На этот раз, хозяин, он точно мертв!

Довольный таким заверением, Милон продолжил путь, даже не побеспокоившись о трупе.

Его обнаружил сенатор Лентий Тедий, возвращавшийся из Рима; он опознал тело, положил в свои носилки, а сам пешком вернулся в город; затем он приказал отнести умершего в его прекрасный дом на Палатинском холме, тот самый дом, который за несколько лет до этого, как мы уже говорили, Клодий купил почти за пять миллионов сестерциев. Весть о смерти Клодия разнеслась мгновенно; на крики его жены Фульвии, которая, склонясь к его окровавленному телу, одной рукой рвала на себе волосы, а другой показывала раны мужа окружившей ее толпе, народ со всех концов Рима стекался к Палатинскому холму.

Так прошла ночь; толпа все увеличивалась и под утро стала такой многочисленной, что несколько человек задохнулись в давке. В это время пришли два народных трибуна: Мунаций Планк и Помпей Руф. При их появлении вопли негодования против убийцы усилились, так как все знали, что это друзья Клодия. И тогда, вместо того чтобы успокоить разъяренную толпу, они стали подавать ей пример и приказали отнести труп в таком виде, в каком он был, на Ростры, чтобы тысячи людей могли рассмотреть его раны; затем его тело отнесли в Гостилиеву курию, и там народ устроил ему на скорую руку погребальный костер, пустив в ход столы и скамьи судебных писцов, а также книги из находившейся по соседству лавки книготорговца.

А поскольку в это время дул сильный ветер, то пламя перекинулось на курию, а с курии — на Порциеву базилику, и оба здания сгорели. Потом, чтобы довести до конца погребение Клодия, достойное его, народ осадил дома Милона и интеррекса Лепида. Нетрудно догадаться, что Гипсей и Сципион, два соискателя, противостоявшие Милону, приняли во всем этом самое деятельное участие.

Однако, каким гнусным ни было убийство Клодия, способ, каким оно было отомщено, показался добропорядочным гражданам еще более гнусным. Милон, видя, как его враги оказались столь неосторожными, что своими бесчинствами заставили забыть о его собственном преступлении, вернулся в Рим и дал знать там о своем присутствии, велев провозгласить, что он продолжает бороться за консульскую должность, и приказав раздать в трибах по тысяче ассов каждому, кто выступит в поддержку его притязаний (тысяча ассов составляют примерно пятьдесят — пятьдесят пять франков); на это ушло около миллиона сестерциев.

Такая раздача была сочтена слишком скромной, и в итоге, вместо того чтобы быть избранным консулом, Милон был вызван в суд, чтобы в шестой день накануне апрельских ид предстать перед квестором Домицием, будучи обвиненным в насилии и домогательстве.

Обвинителю и обвиняемому было предоставлено десять дней, чтобы приготовиться: одному — к обличению, другому — к защите.

Суд длился три дня; как всегда, он проходил на Форуме. В течение трех дней Рим пребывал в таком волнении и судей преследовали такими угрозами, что в день, когда должны были объявить приговор, Помпей Великий, назначенный временным консулом, вынужден был взять на себя командование войсками и, поставив караул у всех входов в Форум, во главе отряда отборных солдат разместился у храма Сатурна.

Милон, естественно, выбрал Цицерона в качестве защитника, полагаясь на его красноречие; однако, значительно меньше полагаясь на его мужество, он велел отнести его на Форум в крытых носилках, так как опасался, что вид толпы и солдат испугает оратора и лишит присущего ему дара. Но получилось только хуже, ибо, когда Цицерон вышел наружу, он без малейшей подготовки оказался среди всей этой разъяренной толпы, кричавшей ему в лицо, что да, Клодия убил Милон, но совет убить его подал он, Цицерон. Немногого недоставало, чтобы он потерял голову, и это несомненно случилось бы, если бы Помпей, дабы предоставить защите полную свободу действий, не приказал солдатам выгонять с Форума, действуя ударами меча плашмя, всех, кто оскорблял оратора.

Но беда уже случилась: будучи напуган, Цицерон с трудом приходил в себя. Ведь главный его дар заключался в иронии — большую часть обвиняемых он спасал тем, что выставлял в смешном виде своих оппонентов, а не тем, что вызывал сочувствие к своим клиентам. Но, чтобы найти язвительные слова, насквозь пронзающие человека, надо иметь ум свободный, а Цицерон теперь был далеко не в том состоянии; и потому речь его оказалась скованной, холодной и вялой. Все ждали его заключительного слова, но оно оказалось слабее самой его речи. В итоге Милон был осужден большинством в тридцать восемь голосов против тринадцати.

Конечно, верно и то, что друзья Клодия проявили большую щедрость, чем Милон, ибо за четыре дня, которые длилось судебное разбирательство, они потратили около трех миллионов.

Когда голосование закончилось, квестор Домиций поднялся с торжественным и печальным видом, в знак скорби снял с себя тогу и среди гробовой тишины провозгласил:

— Посему Милон заслуживает изгнания, а его имущество должно быть продано; в соответствии с этим мы постановляем лишить его воды и огня.

Неистовые рукоплескания, восторженные крики встретили это решение суда, в то время как друзья Милона пытались освистать судей; один из этих друзей даже подошел к квестору и, намекая на три миллиона, потраченные сторонниками Клодия, сказал ему, показывая на солдат:

— Вам потребовалась охрана, чтобы у вас не украли деньги, которые вы только что заработали?

Под многочисленным эскортом, предоставленным ему Помпеем, Милон был препровожден в свой дом; там он поспешно собрался и в тот же вечер отбыл в Марсель.

Можно думать, что прославленный изгнанник был тепло встречен в греческом городе, но в изгнании ничто не утешает. И потому, когда через некоторое время после своего прибытия в Марсель Милон получил от Цицерона исправленный текст его речи в суде и увидел, как отличается написанная торжественная речь от той, что произнес оратор, он не мог удержаться и с явной горечью ответил ему:

«Cicero, si sic egisses barbatos piscis Milo non ederet».

Что означает: «Цицерон, друг мой, если бы ты говорил так же, как написал, Милон был бы консулом в Риме, вместо того чтобы лакомиться барабулькой в Марселе».

Однако Милон умер не в Марселе: он был убит в Калабрии во время войны между Цезарем и Помпеем. Тем не менее предание гласит, что дом на улице Больших Кармелитов — это его дом, а тот бюст — это его изображение. Какие-то любители древностей разглядели в этом бюсте изображение святого Виктора, но в ответ на это их противники, считая свои доводы неопровержимыми, поинтересовались у них, зачем святому Виктору понадобилась римская волчица, скульптура которой видна под нишей, и изящные акантовые листья, так тонко выполненные, что вырезавший их резец самой своей работой обозначил дату — век Августа. Словом, народ, знающий гораздо больше всех любителей древностей, и прошлых и будущих, увековечил это предание, которое не могло спасти дом на улице Больших Кармелитов от прелестной желтой клеевой краски, пользующейся такой любовью у городских советов.

К той же самой эпохе относятся и руины ворот Жольет, не разрушенные лишь потому, что они служат городской чертой. Этимологам очень хочется доказать, что название «Жольет» происходит от porta Julii[67], поскольку, по их словам, именно через эти ворота Цезарь вошел в Марсель после того как Требоний усмирил город. На этих воротах были барельефы и надписи, которые могли бы рассказать об этом грандиозном событии, но их источил тот морской ветер, что превращает любой камень в пыль; осталось только разъеденное ржавчиной кольцо, на котором висела опускная решетка, поднявшаяся перед Цезарем.

Добавьте к двум этим историческим сооружениям несколько арок древнего дворца Терм, которые в наши дни образуют лавку бочара на площади Ланш, — и вы перечислите все римские развалины, какими располагает Марсель.

Как видим, это не так уж много для города, называвшегося Массалией и находящегося так близко от Тарского моста, Квадратного Дома и триумфальной арки Оранжа.

ГОТИЧЕСКИЙ МАРСЕЛЬ

Марсель богат памятниками готики ничуть не более, чем античными руинами. Осмотрев колокольню Аккуль, аббатство святого Виктора, развалины башни Святой Павлы, ратушу и форт Святого Николая, вы увидите все, что сохранилось здесь от эпохи с четвертого века по семнадцатый.

Колокольня Аккуль — это все, что осталось от церкви Нотр-Дам-де-лез-Аккуль, разрушенной во время Революции. Она представляет собой массивный тяжеловесный романский шпиль; с ней не связаны никакие интересные предания, и мимо нее проходят даже не останавливаясь.

Совсем иное дело старинное аббатство святого Виктора, которое вызывает одновременно любопытство и благоговение; оно было построено в том самом месте, где Кассиан, прибывший из пустынь Фиваиды, отыскал склеп с телом святого Виктора. Склеп этот находился посреди обширного кладбища. Кассиан воздвиг там церковь, которую можно увидеть и сегодня и которая в тринадцатом веке была оснащена зубцами; что же касается начала ее сооружения, то оно датируется 410 годом.

Именно в подвалах аббатства святого Виктора хранится Черная Дева, самая почитаемая из всех марсельских мадонн, основная обязанность которой — ниспосылать дождь во время сильных засух. Раз в году, в день Сретения, ее приносят в церковь и, облачив в самые красивые наряды и возложив на ее голову серебряный венец, выставляют на поклонение верующим. Эту скульптуру обычно приписывают святому Луке; такое происхождение весьма свято, но не следует воспринимать подобное предположение как слово Евангелия. Лишь те, кому глаза застилает вера, не видят, что Черная Богоматерь, как по-свойски называет ее марсельский люд, создана не раньше конца тринадцатого или начала четырнадцатого века.

Что касается башни Святой Павлы, то она, как и аббатство святого Виктора, тоже была оснащена зубцами, ибо не уступала ему в древности. Еще двадцать лет назад она гордо возвышалась, как во времена коннетабля Бурбона, и в память связанных с ней героических событий ее следовало сберечь. Именно с ее высоты вела обстрел знаменитая кулеврина, способствовавшая тому, что испанцам пришлось снять осаду, и давшая весельчаку маркизу де Пескара повод произнести одну из лучших его острот. Однако муниципальные советы беспощадны по отношению к остроумным высказываниям и к старым стенам: они не понимают ни того, ни другого, а все, что недоступно их разуму, кажется им оскорбительным. Старая башня, хотя она и насчитывала около тысячи лет, не спешила умирать. Время, оставившее на ней свой след, изо всех сил оберегало ее. Но вот муниципальный совет протрубил свой сигнал, и феодальная башня рухнула, чтобы подняться в виде мыловаренной мануфактуры.

Тем не менее стоило сохранить как превосходный исторический памятник эту башню, ибо перед ней отступил прославленный коннетабль Бурбон, которому еще предстояло захватить Рим. Поклявшись отомстить, коннетабль сдержал свое слово: он вернулся во Францию, идя под своим символическим стягом с изображением крылатого оленя и пылающих мечей. Он вернулся во Францию, вступив в союз сгенуэзцами, флорентийцами, миланцами, венецианцами, английским королем Генрихом VIII, папой Адрианом VI и императором Карлом V, и, изгнав французов из Ломбардии, принял, вместо всех своих прежних титулов, отнятых у него Франциском I, титул графа Прованского, а затем двинулся на Марсель, завоевывая свое графство.

С другой стороны, множество французских дворян устремилось защищать Марсель; застигнутые врасплох и не имея времени собрать войско, они могли оказать помощь городу лишь своим личным мужеством. Среди них был маршал де Шабанн, который при Павии предпочел умереть, но не сдаться; Филипп де Брион, граф де Шабо; инженер Мирадель.

Марсель, вынужденный полагаться лишь на собственные силы, решил употребить все, какие у него были, и, помня, как он противостоял Цезарю, не терял надежду одолеть коннетабля. В итоге в городе создали гражданское ополчение, насчитывавшее более девяти тысяч человек; до основания снесли все предместья, не пощадив ни церквей, ни монастырей; крепость и городские стены привели в порядок; воодушевление было таким, что даже женщины помогали в этой работе.

Как раз в это время со стороны моря послышался грохот пушек. То французская эскадра во главе с Лафайетом вступила в бой с испанской эскадрой под командованием Уго ди Монкада и потопила три его галеры. Такая победа была добрым знаком, и потому марсельцы преисполнились еще большим мужеством.

В начале июля 1524 года пронесся слух, что Карл де Бурбон разгромил отряды Людовика де Грасса, сеньора дю Ма-са, и перешел через Вар. Еще через несколько дней стало известно, что Оноре де Пюже, сеньор де Пра, первый консул города Экса, отдал ключи от города Карлу де Бурбону и тот назначил его вигье; наконец, 15 августа у стен Марселя был замечен сам Карл де Бурбон во главе небольшого отряда: он выехал на рекогносцировку города.

— Черт возьми! — воскликнул его заместитель Пескара, глядя на осуществленные горожанами приготовления. — Похоже, Марсель не достанется нам так же легко, как Экс.

— Ба! — с презрительным жестом произнес Бурбон. — Вы увидите, что после первых же пушечных залпов горожане принесут нам ключи от города!

— Посмотрим, — промолвил Пескара.

Во время этого похода Пескара был своего рода святым Фомой, с той, однако, разницей, что, вместо того чтобы обратиться в веру, он день ото дня становился все более недоверчивым.

Девятнадцатого августа коннетабль привел к стенам Марселя всю свою армию; она состояла из семи тысяч ландскнехтов, шести тысяч испанских и двух тысяч итальянских пехотинцев, а также шестисот солдат легкой кавалерии. Маркиз де Пескара со своими солдатами расположился у больницы святого Лазаря, коннетабль и его ландкснехты — у Галльских ворот, а испанцы — у дороги в Обань. Было решено, что осадные траншеи начнут прокладывать 23-го. И потому в этот день, 23-го, коннетабль пригласил Пескару в свой шатер прослушать обедню и позавтракать вместе с ним.

Пескара, будучи одновременно и набожным человеком, и любителем поесть, явился точно в назначенный час. Начали с обедни; капеллан коннетабля служил ее перед небольшим походным алтарем; оба предводителя осады внимали капеллану, стоя на коленях по обе стороны алтаря. Внезапно послышался пушечный залп, и священник, в это мгновение поднявший кверху облатку, рухнул, окровавленный, прямо на алтарь, не успев даже вскрикнуть.

— Что произошло? — спросил Бурбон.

— Ничего особенно, монсеньер, — ответил Пескара, — это марсельские горожане принесли вам ключи от города.

Священника подняли: он был мертв. Обедня закончилась; военачальники перешли к завтраку.

(Впрочем, Бурбон церемонился с собой ничуть не больше, чем с другими. Когда впоследствии и его сразила смертельная пуля, он лег во рву, приказал накрыть себя своим белым плащом и, указав солдатам на брешь в стене, крикнул им: «Не останавливайтесь!»)

В тот же день был отдан приказ рыть траншеи и началось бомбардирование города. Со своей стороны, марсельская артиллерия творила чудеса, особенно знаменитая кулеврина, стрелявшая громче и дальше всех других орудий; и потому, едва только ее превосходство над ними было оценено, к ней приставили самых умелых наводчиков, так что она производила в рядах врагов страшные опустошения.

Прошло несколько дней, сопровождавшихся предельно большим шумом над землей и предельно малым шумом под землей — другими словами, в то самое время, пока испанцы рыли траншеи, они, словно кроты, вели подкопы под стены. Но марсельцы в ответ на это изо всех сил восстанавливали стены и прокладывали контрмины, и в двух этих оборонительных работах им так хорошо помогали женщины, что эта часть городской стены сохранила название «Женский ров».

В конце концов 23 сентября брешь была проделана. И тогда Бурбон, вопреки мнению Пескары, решил начать штурм. Коннетабля подталкивала к этому настоятельная необходимость успешно завершить осаду Марселя. У него было условлено с союзниками, что, пока он будет захватывать Юг Франции, испанцы вторгнутся в Гиень, англичане — в Пикардию, а немцы — в Бургундию. Однако Генрих VIII и Карл V не сдержали слова, и, ведомый собственной ненавистью, Карл де Бурбон оказался на месте встречи один. В то же время ему стало известно, что маршалы де Шабанн и де Монморанси, согласовав свои действия с графом де Карсесом, с огромным войском и мощной артиллерией спешат на помощь Марселю. К тому же ему давно недоставало провизии и уже начала ощущаться нехватка боеприпасов. Так что 25-го числа Бурбон сделал все приготовления к штурму, а марсельцы приготовились его отразить — это был решающий момент для обеих сторон.

Перед заходом солнца испанцы, ведомые Бурбоном, кинулись к бреши. Что касается Пескары, то он, не одобряя эту затею, наблюдал за штурмом, скрестив руки на груди.

Сражение было страшным; в пламени, в дыму, среди летящих ядер, падающих камней и бревен, под потоками кипящей смолы Бурбон трижды бросал испанцев на брешь, и трижды они были отброшены. Бурбон хотел и в четвертый раз повторить штурм, но опустилась ночь, и мрак не дал ему возможность снова собрать солдат.

Той же ночью он узнал, что передовые части французской армии вошли в Салон; ни о чем другом, кроме отступления, думать уже не приходилось. В три часа утра коннетабль отдал приказ отступать.

На рассвете марсельцы увидели, как бегут их враги. Весь город высыпал на крепостные стены, хлопал в ладоши и улюлюкал вслед удалявшимся испанцам. А кулеврина старалась изо всех сил и стреляла до тех пор, пока неприятель был в пределах досягаемости. Так что этот кровавый бал закончился под звуки той же самой музыки, которая его открыла; и тем не менее муниципальный совет разрушил достославную башню, где находился главный инструмент этого оркестра. Вечный ей покой на том и на этом свете!

Ратушу, правда, всего лишь выскоблили: на ней был гербовый щит Франции, сделанный Пюже. Бедняга Пюже не мог предвидеть, какую участь уготовят наши революции его творению, и поместил на гербовый щит три цветка лилии, которые были гербом святого Людовика, Франциска I и Людовика XIV. Ему казалось, что победы при Мансуре, Мариньяно и Денене оросили эти цветы достаточно славной кровью, чтобы они навсегда укоренились на земле Франции. Пюже ошибся, и созданный им гербовый щит, выскобленный рукой народа, лишенный красок и эмблем, ждет новых красок и новых эмблем, какие угодно будет избрать Франции. Deus dedit, Deus dabit[68].

Первое, что видишь, когда поднимаешься по лестнице марсельской ратуши, — это статуя Либерта-убийцы; его имя, в котором народ в своем невежестве узрел символ, защищает скульптуру от всяких нападений на нее.

События, связанные с ним, происходили в конце 1595 года, и, следственно, Генрих IV вот уже год как вступил в Париж; все командиры Лиги примкнули к нему, все города Франции признали его власть, и мятежными оставались только три командира — д'Эпернон, Казоль и никому не известный лейтенант Лаплас, а также три города — Грас, Бриньоль и Марсель.

Генрих IV одержал победу над Майенном в битве при Фонтен-Франсез и помирился с папой Климентом VIII. Обе эти новости распространились одновременно: первая исходила от Карла Лотарингского, герцога де Гиза, сына Меченого, которого король назначил губернатором Прованса, а вторая — от монсеньера Аквавивы, авиньонского вице-легата, который нажил свое состояние благодаря Беарнцу; тотчас же Экс, Арль, Мутье, Рьез, Опс, Кастеллан, Ольюль, Ле-Босе, Жеменос, Сереет и Мариньян раскрыли свои ворота под крики: «Да здравствует король!» Как мы уже сказали, остались только д'Эпернон, удерживавший Бриньоль, Лаплас, удерживавший Грас, и Марсель, удерживаемый Казолем.

Однажды утром некий командир по имени Гранье вошел в комнату Лапласа, когда тот завтракал.

— Соратник, — сказал он, обращаясь к нему, — пора умереть!

И в ту же минуту, подкрепляя призыв действием, он всадил ему в грудь кинжал. Возразить тут было нечего. Лаплас раскинул руки, испустил вздох и умер. Консулы, узнав об этом происшествии, поспешили на улицы города, крича: «Да здравствует король!», а затем, увидев герцога де Гиза, во главе авангарда своего войска приближавшегося к городу, побежали к нему навстречу и под восторженные крики горожан распахнули перед ним ворота.

Таким образом, не сдавались только Бриньоль и Марсель.

Д'Эпернон видел, что его покидают один за другим все командиры и большая часть солдат: от десяти тысяч человек, которых он привел с собой, у него осталось не больше полутора тысяч; однако, поскольку упрямство составляло сущность его характера, он решил держаться до конца, что вызывало отчаяние жителей Бриньоля и его окрестностей. И тогда один крестьянин из Ле-Валя, по имени Бернь, решил освободить край от этого неистового лигиста.

Д'Эпернон жил у человека по имени Роже. Община Ла-Валя задолжала этому Роже две меры зерна, и тот, поскольку запасы провизии у него были невелики, потребовал, чтобы зерно было доставлено ему в назначенный день. Именно этого и дожидался Бернь. Он повез два мешка зерна Роже и заменил их точно такими же мешками, заполненными порохом; при этом он завязал мешки так, как обычно завязывают зерно, но в узел вставил запальное устройство, которое должно было пустить в ход эту адскую машину в ту минуту, когда начнут развязывать веревку; после чего он спокойно погрузил свою поклажу на мула, с тем, чтобы в обеденный час герцога разгрузить ее в прихожей дома Роже, помещавшейся как раз под той комнатой, где д'Эпернон трапезничал. Берню предложили подождать, пока не вернется отсутствовавший Роже и не даст ему расписку; но, видя, что слуга уже направился к мешкам, он заторопился, сказал, что за распиской придет на следующий день, и, переступив порог дома, бросился бежать.

Он был в конце улицы, когда раздался страшный взрыв. Весь дом рухнул. Д'Эпернон, оказавшись верхом на балке, отделался несколькими ушибами.

Однако, поскольку такое могло повториться, а ему не приходилось надеяться, что он всегда будет столь же удачлив, и поскольку, к тому же, ему в конце концов надоела эта бесполезная война, сопровождавшаяся открытым предательством и тайными опасностями, д'Эпернон, в свою очередь, покинул Прованс.

Усиливавшейся власти Генриха IV теперь противостояли только Марсель и Казоль.

Как и все люди, которые, внезапно появившись, недолгое время играют важную политическую роль, а затем уходят в небытие, не успев сказать последнего слова, Казоль был сурово судим не только потомками, но и современниками. Одни говорили, что, извлекая выгоду из памяти о тех давних временах, когда город был независимым, Казоль хотел порвать узы, привязывавшие Марсель к королевству, и превратить его в вольный город, торговую республику, как Генуя или Флоренция, поскольку географическое положение города такое позволяло. Сам он в этом случае притязал либо на шапку дожа, либо на знамя гон-фалоньера.

Другие считали, напротив, — и в поддержку их взглядов выступал со своим весомым мнением президент де Ту — другие считали, повторяем, что Казоль был просто упрямым лигистом, который жертвовал городом в угоду своим честолюбивым помыслам, помыслам жалким, не шедшим далее обладания титулом испанского гранда или каким-нибудь маркизатом в Калабрии; следует признать, что президент де Ту был, вероятно, близок к истине.

Как бы там ни было, но Казоль был неограниченным властителем Марселя. У него были телохранители, он взимал контрибуции, конфисковывал имущество сторонников короля, устанавливал ввозную пошлину; наконец, его морской флот (а у него был флот) захватил судно, которое следовало из Ливорно и везло мебель, серебро и драгоценности, посланные молодым тосканским герцогом королю Франции, и Казоль присвоил себе все это, не отчитываясь перед городской коммуной. Правда, стоимость груза оценивалась в 180 000 франков, что, конечно, не может служить оправданием происшедшего, но, по крайней мере, объясняет его.

В то время как во всем остальном Провансе уже был установлен мир, Казоль держал Марсель в состоянии открытой войны. Это очень устраивало генуэзского дожа и испанского короля, и потому Джованни Андреа Дориа отправил Казолю четыре галеры, которые привезли ему по сто солдат в каждой, а Карл И, тот кто совершенно ошибочно представлен в генеалогических древах как последний мужской отпрыск Австрийского дома, заверил Казоля, что он обеспечит Марсель деньгами и войском, если Казоль возьмет на себя обязательство ни в коем случае не признавать королем Генриха Бурбона, не впускать в Марсель никого, кроме испанских солдат, и не образовывать никаких политических союзов без разрешения Мадрида.

Казоль обещал все, что от него хотели услышать, и, в доказательство того, что он готов сдержать свое слово, с превеликой торжественностью сжег на площади Биржи чучело Генриха IV.

Однако весь Марсель никоим образом не разделял его мнений, и порой прямо противоположные взгляды выражались столь открыто, что это не оставляло никакого сомнения в их силе. Так, однажды вечером, когда Казоль и его кузен Жан Альтоветис прогуливались по Новой площади, из окон дома раздались четыре выстрела, и Альтоветис упал мертвым. Поскольку уже начинало темнеть, убийцам удалось скрыться.

Другой заговорщик, некто д'Атриа, оказался менее удачлив и поплатился жизнью за попытку такого же рода. Он был монахом, и ему пришла в голову мысль взорвать консула. С этой целью он вступил в сговор с другим монахом, по имени Бранколи, и они решили воспользоваться рождественскими праздниками и выбрать момент, когда Казоль явится к причастию в церковь Проповедников. Они собирались заложить петарду под скамейку, на которую Казоль обычно становился коленями. К несчастью, Бранколи посвятил в заговор своего зятя Беке. Тот сразу же побежал к Казолю и донес ему, оговорив при этом, что Бранколи не должен пострадать. Казоль сдержал слово; он простил Бранколи, но велел схватить д'Атриа и бросить его в костер, а когда тело заговорщика было уничтожено огнем, приказал развеять его пепел по ветру.

Обе эти попытки убить Казоля не могли служить таким уж ободряющим примером для тех, кто хоть в какой-то степени пожелал бы вступить в новый заговор; но, тем не менее, был в городе человек по имени Либерта, не терявший надежду добиться большего успеха.

Как и о Казоле, о Либерта судят по-разному: одни жаждут сделать из него истинного поборника марсельской независимости, который, по примеру Лоренцино Медичи, притворно изъявлял услужливость и дружеские чувства по отношению к консулу, с тем чтобы не торопиться и, следовательно, с большей уверенностью привести в исполнение свой замысел; другие видят в нем лишь наемного убийцу, который заранее оговорил условия и решился на преступление, подталкиваемый надеждой, что оно будет хорошо оплачено. К стыду человеческого рода, следует признать, что последние, вероятно, правы. В самом деле, условия, выставленные убийцей, состояли в том, что он получал должности вигье, коменданта Королевских ворот и крепости Нотр-Дам-де-ла-Гард; командование двумя галерами; сумму в шестьдесят тысяч экю наличными; поместье, приносящее две тысячи экю ренты; аббатство с доходом в полторы тысячи экю и право ввозить пряности и аптекарские товары. Наряду с этой львиной долей были оговорены и доли для подсобных убийц. Что касается Марселя, то он сохранял свои привилегии, в нем учреждалась независимая судебная палата и объявлялась всеобщая амнистия.

Герцог де Гиз, с которым были оговорены все эти условия, был оповещен, что все готово и остается только ждать подходящего случая.

Наконец, для осуществления убийства был выбран день 17 февраля 1596 года и герцог де Гиз был поставлен об этом в известность, чтобы он был готов войти в город.

Шестнадцатого февраля заговорщики причастились в церкви Сионских монахинь и долго молились перед Святыми Дарами, которые они велели извлечь из дарохранительницы, «чтобы, — как поведал летописец, — вверить свое дело Господу Богу».

Герцог де Гиз явился точно в назначенное время. Он подошел к стенам города в ночь с 16 на 17 февраля; но едва только он там оказался, как один монах-минорит, который заметил из окна своего монастыря поблескивавшее во тьме оружие солдат, примчался, весь запыхавшись, к Казолю и предупредил его, что враг бродит у стен города и, несомненно, собирается предпринять внезапное нападение.

Казоль, не очень хорошо себя чувствовавший и к тому же, вероятно, не полностью поверивший словам монаха, отправил Луи д'Экса разузнать, что это за войско. Луи д'Экс вышел из Королевских ворот, охрана которых была доверена Либерта. Как только он вышел, Либерта закрыл за ним ворота, лишив его возможности вернуться.

Луи д'Экс недалеко ушел во время своей ночной разведки: он тут же столкнулся с отрядом королевских солдат, находившихся под командованием сеньора д'Аламаннона. Едва только они обменялись выстрелами, как в ответ на это заговорили крепостные пушки. Герцог де Гиз решил было, что все сорвалось, но Либерта изыскал средство и дал ему знать, что все идет хорошо и этот шум ничего не значит. Герцог де Гиз полностью ему доверился. Луи д'Экс, отброшенный назад вместе со своим отрядом, решил вернуться в город, но ворота его оказались запертыми. Он уже считал, что ему грозит плен, но какой-то рыбак бросил ему веревку. Луи д'Экс, которого противник преследовал по пятам, изо всех сил ухватился за нее. Рыбак потянул веревку на себя и с величайшим усилием в конце концов втащил вигье на городскую стену.

Настал рассвет; Либерта осмотрелся и увидел, что, согласно его приказу, почти все участники заговора присоединились к нему. Это были два его брата, два кузена, Жан Лоран, Жак Мартен, Жан Вигье и еще двое. И тогда, как повествует летописец, Пьер Либерта, которому нужен был Казоль, отправил посланца просить того немедленно отправиться к Королевским воротам, ибо враги могут показаться в любой стороне и, по его мнению, присутствие консула необходимо, дабы поддерживать в солдатах мужество.

Казоль, не питая никаких подозрений, позвал своих телохранителей, велел им вооружиться и, сопровождаемый ими, направился к Королевским воротам, даже не подумав проявить предосторожность и вооружиться самому. Солдат, который увидел его издали, предупредил Либерта, смотревшего в противоположную сторону:

— Капитан, вот идет господин консул Казоль.

Либерта обернулся и увидел, что консул в самом деле направляется к нему: он шел быстрым шагом, в окружении двух взводов по двадцать человек в каждом. Либерта был в таком нетерпении, что у него не было сил дождаться, когда консул к нему подойдет; он пошел навстречу ему и, поравнявшись с первым взводом мушкетеров, взял в руку шпагу. Этот жест показался странным капралу, который ими командовал, и он попытался остановить Либерта, направив на него острие своей алебарды; но тот схватил алебарду за древко и ударом шпаги рассек капралу голову. В то же мгновение раздались пять или шесть мушкетных выстрелов, но, хотя стреляли почти в упор, ни одна пуля не ранила Либерта. И тогда, призвав к себе своих друзей, он ринулся в гущу телохранителей, которые расступились перед ним, открыв ему проход к консулу. Оглушенный выстрелами и шумом, консул, успев лишь наполовину обнажить свою шпагу, попятился от Либерта и спросил его:

— Чего вы от меня хотите, капитан?

— Хочу заставить вас крикнуть: «Да здравствует король!» — ответил Либерта и одновременно нанес ему такой удар в грудь, что шпага пронзила его тело насквозь и, окровавленная, вышла между плеч.

Однако, сколь ни ужасна была рана, Казоль не испустил дух сразу же: сначала он упал ничком, но потом поднялся на колени. В ту же минуту Бартелеми Либерта, брат Пьера, пикой пронзил Казолю шею; на этот раз он упал и больше не поднимался.

В тот же день герцог де Гиз от имени короля Генриха IV вступил во владение городом Марселем, предварительно поклявшись сохранить привилегии городской коммуны, как это по обычаю делали все губернаторы.

В свою очередь Либерта получил все, что ему было обещано, — чины, почести, деньги, поместье и аббатство. Более того, была изваяна его мраморная статуя: входя в здание ратуши Марселя, вы оказываетесь как раз напротив нее. Но любопытнее всего в этой статуе то, что до сих пор ее рука держит шпагу, которой Пьер Либерта пронзил Казоля.

В самой ратуше нет ничего примечательного, так что поднявшись на десять ступенек, можно этим и ограничиться.

После Лиги была Фронда; Марсель разделился на два лагеря — «перочинщики», или мазаринисты, то есть сторонники короля, и «рубаки», приверженцы принцев. С 1651 по 1657 годы на улицах Марселя рубили друг друга саблями и стреляли друг в друга из аркебуз. Наконец, кто-то нашептал Людовику XIV, будто все зло происходит оттого, что марсельцы избирают консулов сами, консулы же, естественно, проявляют снисходительность к своим землякам, ну а снисходительность, как известно, — негодное лекарство от гражданской войны.

Эта мысль была как раз из числа тех, какие стоило подавать королю Людовику XIV. Поэтому он полностью согласился с мнением Луи де Ванто, который посоветовал ему отстранить от должности консулов, выбранных народом, и самому назначить других. Король попросил список кандидатур. Луи де Ванто предложил Лазаря де Ванто Лабана, Бонифация Паскаля и Жозефа Фабра в качестве консулов, а Жана Декана — асессором. Людовик XIV утвердил этот список не глядя и обязал Луи де Вандома, герцога де Меркёра и пэра Франции, губернатора Прованса, проследить за выполнением подписанного им указа.

Предосторожность была не лишней. Новые консулы направились в городскую ратушу, чтобы занять места своих предшественников, и на протяжении всего пути им улюлюкали вдогонку; однако, чувствуя за собой сильную поддержку, они не потеряли присутствия духа и, поскольку у морских берегов были замечены корсары, воспользовались этим как предлогом, чтобы просить шевалье де Вандома, сына герцога де Меркёра, ввести его галеру в порт. Это был способ разместить в Марселе солдат вопреки привилегиям города.

Оскорбленные жители поднялись все как один. В наполненных мистралем и солнцем головах провансальцев любая искра разжигает огонь, а в Провансе огонь — это всегда пожар.

Во главе мятежа стал Гаспар де Ньозель; это был человек с чистым сердцем, пользовавшийся огромной популярностью. И потому вокруг него, по первому его зову, собрались человек десять — двенадцать, носителей славных марсельских имен, гордо звучащих и оставивших след в истории. 13 июля 1658 года, во время заседания консулов, они предприняли попытку захватить ратушу; произошла перестрелка; Ньозель получил легкое ранение, и это привело в неистовство его приверженцев. Ратуша была бы вот-вот захвачена, но консулы направили к бунтовщикам посредника. Им был Фортиа де Пиль. От имени консулов он пообещал, что галера будет отослана. Все успокоились и разошлись по домам.

Девятнадцатого июля на Бирже стало известно, что, вместо того чтобы отослать из порта галеру, консулы запросили новое подкрепление; одновременно пронесся слух, что Ньозель взят под стражу. Две эти новости привели к тому, что едва затихший мятеж вспыхнул с новой силой. Появление Ньозеля, вместо того чтобы погасить всеобщее возбуждение, лишь усилило его. Вместе со своим братом командором де Кюже он встал во главе мятежа. Ворота города закрылись: горожане, нацепив на себя латы, собирались вместе; женщины, стоя у окон, подбадривали мужчин; в итоге солдаты, призванные консулами на помощь, были отброшены. У Фортиа де Пиля, пожелавшего во второй раз выступить парламентером, убили шедшего рядом с ним слугу. Народ двинулся к ратуше; она скрылась в дыму мушкетных выстрелов, и пули избороздили ее стены. Один из консулов переоделся аббатом и спасся; два других, в знак того, что они сдаются, нацепили салфетки на концы своих тростей. Солдат выгнали из города, заставили погрузиться на галеру, а галеру, в свою очередь, принудили уйти из порта; она обогнула Голову Мавра и, под рукоплескания жителей города, вышла в открытое море.

Ньозель стал всемогущим в Марселе; он воспользовался своей властью, чтобы наилучшим образом подготовить город к обороне. Однако герцог де Меркёр со своей стороны тоже проявил рвение: один отряд королевских войск выдвинулся к Витролю; второй — к Ле-Пенну, а третий — к Обаню; шевалье Поль де Вандом блокировал порт шестью кораблями. Марсель был окружен и с суши, и с моря.

Впрочем, в этот раз все еще могло уладиться: герцог де Меркёр придерживался мнения Александра VI, который хотел не смерти грешника, а чтобы он жил и платил. Мазарини, как известно, сверх того разрешал ему еще и петь, так что надо было быть уж совсем закоренелым грешником, чтобы жаловаться.

Однако наш грешник не просто жаловался: стоило герцогу перестать давить на город своим присутствием, как мятеж поднялся с новой силой. Консулов, назначенных королем, заменили Франсуа де Босе, Васе и Лагранж; шапку асессора получил адвокат де Луль. Понятно, что терпеть такое было невозможно, и все следовало начинать заново.

Шестнадцатого октября 1659 года в город прибыл Л а Гувернель, лейтенант гвардейцев герцога де Меркёра; он привез с собой приказ парламента Экса взять под стражу Гаспара де Ньозеля. Когда он зачитывал этот приказ консулам, в комнату заседаний ворвались сторонники Ньозеля, разорвали приказ парламента, а заодно оборвали усы Ла Гувернелю. Это было уж слишком нагло, и Людовик XIV решил, что он должен самолично образумить всех этих бунтовщиков.

Действительно, 12 января 1660 года король переправился через Рону у Тараскона, а 17-го в сопровождении королевы-матери, герцога Анжуйского, Мадемуазель, кардинала Мазарини, принца де Конти, графа де Суасона и графини Пфальц-Неверской вступил в Экс через ворота Августинцев.

Марсель понимал, что с королем Людовиком XIV шутить нельзя. История о том, как он в сапогах со шпорами появился в Парламенте, прогремела по всей Франции, а на этот раз в руках его величества была не плетка, а шпага.

Поскольку Ньозель был виновнее всех других, это вынуждало его спрятаться: он и двое его друзей укрылись в подземелье монастыря Капуцинок; затем, чтобы умилостивить короля, к нему послали Этьенна де Пюже, марсельского епископа.

Этьенн де Пюже явно был польщен тем, что его сограждане остановили свой выбор на нем; но так как и на его совести были кое-какие грехи в отношении бунта, за который он собирался просить прощения у Людовика XIV, то епископ решил вызвать у короля сочувствие, состарив себя лет на двадцать. Ему удалось преуспеть в этом, надев большую ермолку, сумев добиться непрерывного дрожания ног, а также придав лицу особое выражение, дававшее возможность подчеркнуть все его морщины и долго разучивавшееся им перед зеркалом. Приняв эти меры предосторожности, он явился к королю.

Все было разыграно так превосходно, что Людовик XIV поддался на обман; он приблизился вплотную к епископу и наклонил голову, чтобы лучше его слышать, поскольку бедный прелат был столь сгорблен и голос его был столь слаб, что не мог достичь слуха его величества. И тогда растроганный король приказал подать посланцу кресло. Тот сначала отнекивался для видимости, но, пребывая в восторге от своего успеха, в конце концов уселся, и тут несчастного старика охватил такой приступ безудержного кашля, что придворным стало казаться, будто он вот-вот перейдет в удушье, а несколько аббатов из свиты Мазарини, увидев в этом прекрасную возможность добиться для себя более высокого положения, приблизились к кардиналу и стали просить его предоставить им освобождающийся епископский престол. Когда подошел первый аббат, Мазарини не произнес ни слова; когда подошел второй, он тоже сдержался, но когда подошел третий, кардинал подозвал капитана своей гвардии и, указывая на епископа, который, вдвое согнувшись в кресле, продолжал с величайшим успехом играть свою роль, произнес с характерным итальянским акцентом, придававшим особую выразительность его постоянным грубоватым шуточкам:

— Господин де Безмо, доставьте мне удовольствие, прикончите господина Пюже.

Все застыли в оцепенении, а Безмо невольно сделал протестующий жест. Епископ тотчас же вскочил на ноги. Один лишь Людовик XIV, ожидавший от кардинала какой-то шутки, усмехнулся; по лицам же самих просителей было видно, что такой способ сделать вакантным епископский престол даже им показался слишком быстрым.

— Господа, — заметил Мазарини. — А что, по-вашему, мне следовало делать? Я был вынужден отдать приказ его прикончить, ведь у вас не было терпения дожидаться его смерти.

Несмотря на хорошее настроение, в которое пришел Мазарини, так сильно напугав епископа, тому не удалось добиться от короля ничего определенного. Людовик XIV сказал, что он разберется сам на месте, и послал в Марсель, чтобы объявить там о своем приезде, герцога де Меркёра с семью тысячами солдат.

Способ выполнения этого поручения, избранный герцогом де Меркёром, не обещал ничего утешительного. Консулы вышли ему навстречу, но он приказал им ждать его в ратуше. Вступив в Марсель, герцог наметил несколько площадей, и на них тотчас же были возведены виселицы; затем он направился к ратуше, вошел в окружении своей гвардии в зал совещаний и, увидев консулов, которые ждали его стоя и с обнаженными головами, объявил им:

— Господа, я считаю вас в большей степени несчастными, нежели виновными; однако вы впали в немилость к королю. Его величество не желает впредь, чтобы вы были консулами, и вообще не хочет, чтобы в будущем были магистраты, именуемые таким образом; он решил изменить форму правления города, повелев мне лишить вас властных полномочий и передать их в руки господина де Пиля, дабы тот отдавал приказы обитателям города и солдатам, которые находятся здесь сейчас и будут стоять здесь гарнизоном до тех пор, пока король не установит новую форму городского правления.

Закончив свою речь, герцог де Меркёр сделал знак капитану своей гвардии, и тот, подойдя к консулам, забрал у них из рук бархатные темно-красные шапки с белой каймой — символ консульской власти. Лишенные этих знаков отличия, консулы удалились, а когда они удалялись, герцог сказал им вслед, что все прочие муниципальные должности, включая должности начальников кварталов, сохранятся и что солдаты заплатят за все, чем они будут пользоваться. В тот же день, в подтверждение того, что приказ короля выполнен, герцог отправил Мазарини четыре консульские шапки. Затем солдаты расположились лагерем на улицах города. Были распилены пополам все бронзовые пушки, даже та славной памяти старая кулеврина, что заставила отступить Бурбона. Наконец, в крепостной стене была пробита брешь, ибо король заявил, что он желает войти в Марсель, как в город, взятый штурмом.

И в самом деле, посетив Сент-Бом, показавшись во всем блеске, как Солнце, ставшее его девизом, в Тулоне, Йере, Сольесе, Бриньоле и побывав в церкви Богоматери Милостивой, король, на лицо которого набежало облако гнева, подъехал верхом к бреши в крепостной стене Марселя 2 марта 1660 года, в четыре часа пополудни.

Прибыв на место, король бросил взгляд на ворота, посрамленные его презрением, заметил над ними большую доску из черного мрамора, на которой золотыми буквами было написано: «Sub cujus imperio summa libertas»[69], и спросил, что означает эта надпись.

Ему ответили, что это девиз Марселя.

— При моих предшественниках, возможно, — промолвил Людовик XIV, — но не при мне.

Он сопроводил эти слова жестом, и доска была тотчас же сорвана.

Король остановился, ожидая, когда его приказ будет исполнен, а затем продолжил путь. У бреши он увидел стоявшего на коленях де Пиля; новый градоначальник преподнес королю серебряное блюдо с золотыми ключами от города. Король потянулся к ключам, но сразу же положил их обратно на блюдо, сказав: «Храните их, Пиль! Вы хорошо их храните, я отдаю их вам».

Следом за королем, во главе двух рот, шел провансальский офицер по имени Вальтрик; он приказал открыть ворота; когда же ему указали на брешь, проделанную для того, чтобы через нее можно было входить, он заявил:

— Это было бы оскорбительным для моей родины; возможно, короля такая брешь устраивает, но мы, командиры и солдаты, проходим лишь через бреши, проложенные ядрами наших пушек.

Король расположился в особняке Рикети де Мирабо, предка того самого Мирабо, что спустя век расшатал монархию, которую Людовик XIV считал вечной. Что касается особняка, то он и сейчас стоит на площади Ланш и служит приютом для сирот.

На протяжении всего пути следования короля ему встречались только мужчины; он не увидел ни одного женского лица. Юный король и его окружение, не исключая кардинала, пользовались такой репутацией, что во всех городах его въезд проходил именно таким образом. Женщины и девушки досадовали на это не меньше, чем король и его придворные; но в ту эпоху отцы и мужья еще не поддавались на уговоры.

Ньозель был приговорен к отсечению головы; кроме того, судебное решение устанавливало, что потомки Ньо-зеля будут лишены дворянства, его гербы будут сломаны палачом, его дом будет срыт с лица земли, а на месте этого дома будет сооружен обелиск, позорящий имя преступника.

Приговор был в точности выполнен, за исключением самой главной его части: хотя за голову Ньозеля была обе-щена награда в шесть тысяч ливров, никто не унизил себя доносом, и Ньозель благополучно достиг Барселоны и провел там в изгнании пятьдесят пять лет.

Через пятьдесят пять лет старый и почти что умирающий Людовик XIV его помиловал. Ньозель вернулся на родину, был восстановлен в дворянском звании, увидел, как сносят обелиск, бесчестивший его имя, и умер в том же году, словно он ждал лишь восстановления чести своего имени, чтобы умереть.

Что же касается Людовика XIV, то, прогуливаясь однажды по улицам Марселя и видя окружавшие город прелестные домики, весело смотревшиеся на солнце и выставлявшие напоказ под сенью сосен свои белые стены, розовые крыши и зеленые ставни, он поинтересовался, как на местном наречии называют эти очаровательные жилища.

— Их называют бастиды, — ответил Фортиа де Пиль.

— Превосходно, — сказал король. — Так вот, я тоже хочу иметь бастиду в Марселе. Герцог де Меркёр, подберите мне для этого место, а я беру на себя прислать вам архитектора.

Место было выбрано напротив башни Святого Иоанна, воздвигнутой королем Рене. Архитектором был Вобан, а бастида именовалась крепостью Святого Николая.

На первом камне крепости, заложенном с великой торжественностью, высекли следующую надпись, которую мы для удобства читателей приводим в переводе с латинского языка на французский:

«Из опасения, что наш верный Марсель, чересчур часто терзаемый преступными подстрекательствами отдельных лиц, не отпал от королевства либо из-за чрезмерной запальчивости, либо из-за излишнего свободолюбия, Людовик XIV, король Франции, ради безопасности дворянства и народа воздвигает эту цитадель.

Король отдал об этом приказ, Джулио Мазарини, кардинал, после заключения Пиренейского мира подал об этом совет; Луи де Вандом это исполнил.

1660».

Крепость Святого Николая была разрушена в 1789 году: это был роковой год для бастид.[70]

ПРАДО

Можно было бы рассказать нашим читателям о многих других кровавых и страшных памятных событиях, подобных тем, о каких только что шла речь, и относящихся к 1815 году, но они слишком близки к нашему времени. Так что перескочим через них одним прыжком, чтобы побыстрее оказаться в сегодняшнем Марселе.

В прежние времена чужестранца, прибывшего в Марсель и пожелавшего отведать кловис и буйабес, два национальных фокейских блюда, неизбежно спрашивали: «Вам известен Поликар?», и чужестранец отвечал: «Да, разумеется», потому что Поликар был известен во всем мире.

Как же Поликар был сброшен с высоты его величия, кто опрокинул эту статую с ее пьедестала? Мне это неизвестно; но я знаю, что, когда во время моего последнего путешествия я заговорил о Поликаре, мне засмеялись в лицо, а поскольку я, с признательностью вспоминая о Поликаре, продолжал настаивать на своем мнении, то у меня поинтересовались, не из Астрахани ли я приехал.

Под страхом быть осмеянным, как Санчо, надо было на этом и остановиться, но, настроившись поесть кловис и буйабес, я через минуту решился спросить:

— Ну и куда же мы тогда пойдем?

— На Прадо, разумеется!

Я понял, что Поликар заменен Прадо.

В ожидании часа назначенной нам встречи мы пошли прогуляться в порт.

Марсельский порт — самый любопытный из всех, какие мне приходилось видеть, и не потому, что его панорама простирается от Нотр-Дам-де-ла-Гард до башни Святого Иоанна, не потому, что колибри, попугаи и обезьяны, обманутые ясным южным небом, полагают, будто они все еще в своем родном краю, и своим пением, голосами и повадками доставляют много радостей прохожим, — дело в другом: порт Марселя — место, где встречаются посланцы всего мира; вы не найдете там двух людей, одинаково одетых или говорящих на одном языке.

Вода в порту очень грязная, да, это так; но над этой водой (марсельцы утверждают, что она лучше всего подходит для сохранности кораблей) такое голубое небо, днем наполненное такими белоснежными чайками, а ночью усеянное такими сверкающими звездами, что вполне стоит постараться не смотреть под ноги, коль скоро можно увидеть такую красоту у себя над головой.

Именно в этом порту в 1815 году бросали в воду трупы мамелюков, этих несчастных мамелюков! Вы знаете, в чем они провинились?

Наполеон привел их из древней земли Египта, где они служили под началом Ибрагима и Мурад-бея; затем, чтобы вознаградить их за потерю родины, он дал им жаркое солнце — родного брата их солнца — и назначил небольшую пенсию, обеспечивавшую им возможность спокойно жить и мирно умереть. И потому эти старые сыны Измаила очень любили Наполеона.

Когда в 1814 году его империя рухнула, они проливали горькие слезы, и, увидев, что они рыдают, их признательность сочли преступлением. Несчастные не могли больше покидать свои жилища: стоило им выйти на улицу, как на них сыпались проклятия и в них летели камни; а ведь они были на три четверти французами — они носили рединготы и панталоны, сохранив только свои тюрбаны (известно, что головные уборы — это всегда последнее, с чем расстаются, порывая со своей национальностью).

В конце концов они отказались от тюрбанов и надели шляпы. Разумеется, следовало оценить принесенную ими жертву, но этого не произошло. Их узнавали по седым усам и продолжали забрасывать камнями.

Мамелюкам можно было срезать себе усы, но это превосходило их силы, и они предпочли затвориться в своих жилищах. Какое-то время под их дверями продолжали кричать: «Да здравствует король!» и били стекла в их окнах, но в конечном счете страсти улеглись и старых воинов почти оставили в покое.

Но в один прекрасный день стало известно, что Наполеон высадился в заливе Жуан: мамелюки приникли к замочным скважинам. Через неделю стало известно, что он в Лионе: мамелюки выглянули в окна. Через три недели стало известно, что Наполеон вступил в Париж: мамелюки облачились в свои старые военные кафтаны — те старые кафтаны, что повидали Эмбабе, Абукир и Гелиополис, — и стали прогуливаться по улицам Марселя, где они не осмеливались появляться целый год.

Когда же они встречали кого-нибудь из тех, кто их оскорблял, мужчин и женщин (ведь среди их преследователей были и женщины), они останавливались перед ними и, покручивая свои седые усы, покачивали головой и с насмешливой улыбкой говорили:

«Наполеон-то малость посильнее всех!»

Вот и все, в чем они провинились, эти несчастные мамелюки: вот за это преступление все они и были убиты; но, впрочем, какого дьявола им надо было испытывать признательность? Ведь подобная беда не случилась ни с князем де Талейраном, ни с герцогом Рагузским!

Большое преимущество марсельского порта состоит в том, что в какую бы погоду вы ни прогуливались по нему, под ногами у вас всегда сухо, ибо весь он вымощен кирпичом, уложенным на ребро, — этому цены нет, особенно когда приезжаешь из Лиона; и, кроме того, летом он предлагает вам тень, зимой — солнце, а этому цены нет всегда и везде, из какой бы страны вы ни приезжали и в какую бы страну ни возвращались.

Какая жалость, что вода в этом порту такая грязная и что в нее бросали трупы мамелюков!

Из порта мы отправились в Музей.

Под именем «Музей», официальное название которого начертано на двери здания напротив рынка Капуцинов, объединены Марсельская академия, достойная сестра Лионской академии; библиотека, хранителем которой состоит Мери; кабинет естественной истории; кабинет медалей, школа рисунка, школа архитектуры и картинная галерея.

Все это помещается в здании бывшего монастыря бернардинок.

В библиотеке хранится пятьдесят тысяч книг и восемь-десять тысяч манускриптов. Коллекция книг обрывается концом восемнадцатого века: вероятно, Марсельская академия рассудила, что после этого времени не было написано ничего достойного быть прочитанным. Мери занят там тем, что, к великому возмущению провансальских академиков, пытается примирить библиотеку с современностью. Возможно, он потеряет свое место: тем лучше! Это, быть может, заставит его снова приняться за какую-нибудь «Виллелиаду».

В отличие от библиотеки, кабинет естественной истории пополняется с каждым днем. Нет таких кораблей, вернувшихся с арктического или антарктического полюсов, из Калькутты или из Буэнос-Айреса, из Новой Голландии или из Гренландии, которые не привезли бы ему свою дань. В итоге различным отделениям кабинета стало так тесно, что капитанам был дан совет не привозитьпо возможности больше ничего, кроме уистити, сардин и колибри.

Что касается школы рисунка, то она задирает нос и ведет себя вызывающе: это объясняется тем, что из ее стен вышли Полей Герен, Бом и Таннёр.

Школа архитектуры, ее сестра, напротив, опустила уши — бедная старушка произвела на свет только Пюже и все время надеется на лучшее.

Картинная галерея великолепна; не много городов Прованса обладают столь же богатой коллекцией, как Марсель, — хотя, правда, Марсель после завоевания Алжира стал столицей.

Помещение, где развешаны картины, на первый взгляд весьма напоминает Сикстинскую капеллу: тот же недостаток света, скупо проникающего свозь окна, но зато такая же тишина и отрешенность; и потому мне кажется, что, в сущности, картины от этого выигрывают — вглядываясь в них, все видишь.

В Марсельском музее есть двенадцать — пятнадцать первоклассных картин: пейзаж Аннибале Карраччи; огромное «Успение» Агостино Карраччи; картина Перуджино, подобной которой нет ни в Париже, ни во Флоренции; два громадных полотна Вьена; превосходный портрет, приписываемый Ван Дейку; две картины Пюже, который, заставив трепетать мрамор, пытался временами вдохнуть жизнь в холст; одна работа Сальватора Розы; одна — Микеланджело Караваджо; «Чудесная рыбная ловля» Йорданса; дивных тонов картина Гверчино и, наконец, главный шедевр музея — знаменитая «Охота» Рубенса.

Осмотрев все это, надо бросить взгляд на «Меркурия», которого можно отыскать в углу дальнего зала. Правда, это только копия, но это копия Рафаэля, выполненная Энгром.

Выйдя из музея, мы направились к Королевской площади, чтобы взять там карету. Эта прогулка дала мне возможность разглядеть известный фонтан, украшающий площадь. Подобно знаменитому озеру, описанному Геродотом, фонтану не хватает только одного — воды. Мери прозвал его Водофобом; такое наименование вполне может за ним сохраниться. Я попросил показать мне другие фонтаны: смотреть на этот было горестно.

Мери велел кучеру везти нас сначала на улицу Обань; вот там я увидел то, что хотел, а именно, фонтан, заполненный водой; он был посвящен poeta Sovranno[71], как зовет его Данте, и на нем можно было прочесть простую надпись: «Гомеру от потомков фокейцев». Перед фонтаном располагалась великолепная площадка, и вода из него стекала в троянскую умывальную чашу. Казалось, что мы перенеслись к Скейским воротам на берег Симоиса, — то была ожившая глава «Одиссеи».

Я поймал себя на том, что почти дословно списал четыре строчки из памятной книги путешественников. В этих дьяволах-марсельцах столько остроумия и поэзии, что они суют ее во все, даже в путеводители, чего нигде и никогда не бывало. Если хотя бы немного охладить им головы, как отзывался Давид о провансальцах, они почти все стали бы гениями.

Мы прошли мимо обелиска на площади Кастеллан. Мне представляется, что он был возведен с единственной целью — создать какой-нибудь монумент в пару к триумфальной арке Экских ворот. Они почти равноценны, однако у триумфальной арки есть один недостаток по сравнению с обелиском: она покрыта резьбой, которая портит камень, украшая его очень незначительно.

Отойдя на сотню шагов от площади Кастеллан, вы оказываетесь уже за пределами Марселя, на прекрасном бульваре, который лет через двадцать будет тенистым, если деревья разрастутся; пока же он полон пыли. Пыль — это бич Марселя: она лезет в глаза, в рот, забивается в карманы. С этим смиряешься, воспринимая все по-философски, но привыкнуть к этому невозможно, даже будучи оптимистом.

Дело в том, что все горы, окружающие Марсель, поистине прокалены солнцем. Не представляю себе, где этот дьявол Лукан видел знаменитый священный лес, в котором Цезарь строил свои осадные машины, и где Вильгельм Тирский обнаружил превосходные рощи, в которых крестоносцы заготавливали мачты для своих кораблей. Возможно, что нынешняя скудость растительности проистекает именно из-за страшного урона, нанесенного ей в прошлом; но я могу утверждать, что сегодня из оставшегося едва можно нарезать пучок спичек.

Взамен здесь возникли великолепные песчаные долины, напоминающие те, что ведут к озеру Натрун.

Однажды в Марсель привезли жирафа; вид у него был страдальческий, и ученые объявили, что он измучен морской болезнью; но его погонщик простодушно объяснил по-эфиопски, что это не морская болезнь, а тоска по родине. Поскольку ученые не поняли ни слова из того, что сказал провожатый жирафа, они нахмурили лбы, покачали головами, подумали минуту и объявили, что, возможно, тот прав. Эфиоп, видя что они придерживаются его мнения, взял своего подопечного за веревку и в самый полдень, под палящим солнцем, по тридцатипятиградусной жаре двинулся вдоль морского берега, направляясь к ущельям горы Редон.

Едва жираф оказался среди этих голых, лишенных всякой растительности утесов, он поднял голову, раздул ноздри, ударил копытом по земле и, увидев, как вокруг него брызнул песок, такой же обжигающий, как на его родине, решил, что он вернулся в Дарфур или Кордофан, и подскочил так радостно и так неистово, что вырвал веревку из рук погонщика, перепрыгнул через его голову и скрылся за скалой.

Растерявшийся бедняга-эфиоп помчался в Марсель. На этот раз ученые, увидев, что он возвращается один, поняли, что жирафа с ним нет. Отсюда до мысли, что жираф потерялся, был всего один шаг: и ученое сообщество совершило его с обычной своей уверенностью.

У коменданта гарнизона запросили два полка, оцепили гору Редон и обнаружили жирафа: он разлегся во всю длину на этом дивном африканском песке, вернувшем его к жизни. Жирафу было слишком хорошо, чтобы он позволил снова поймать себя, не попытавшись скрыться от преследователей, но ему пришлось иметь дело с опытным стратегом. Полковник, возглавлявший экспедицию, был родом из Жеменоса и потому знал все теснины горы Редон. Бедное животное, проявлявшее чудеса проворства, повсюду наталкивалось на красные форменные штаны и в конце концов вынуждено было уступить силе: оно сдалось на милость своего эфиопа, и тот победоносно привел его в Марсель.

Чувствовал себя жираф прекрасно — одного дня, проведенного им в песках горы Редон, оказалось достаточно, чтобы вернуть ему здоровье.

Завернув за угол какой-то стены, мы оказались перед морем, и с этой минуты не видели ничего, кроме него. Дело в том, что у взморья Прадо оно особенно великолепно.

У меня не было сил противиться своему желанию; оставив Мери заказывать кловис и буйабес в харчевне «Немая из Портичи», я шагнул в лодку.

Эта лодка принадлежала рыбаку, который как раз собирался вытаскивать свои сети; так что, помимо прогулки, меня ждала еще и рыбная ловля.

Следуя к своим буям, рыбак перечислял мне названия всех здешних мысов и скалистых выступов — названия, почти все заимствованные из ионийского языка, звучные и вместо летописей удостоверяющие, кому в древности принадлежала эта земля.

На дальнем горизонте, на высокой скале посреди моря, возвышался маяк Планье. Продолжая грести, рыбак рассказал мне, что совсем недавно, несколько месяцев назад, этот маяк стал свидетелем страшного происшествия. Судно, нагруженное сахаром, было брошено волной на скалу, служившую основанием маяка; оно перевернулось и пошло ко дну; экипаж спасся, но весь груз растаял.

— Черт возьми! — воскликнул я, сочувствуя судовладельцам и капитану, понесшим такой ущерб. — Это большое несчастье!

— О да, большое несчастье! — согласился рыбак. — Представьте, сударь, что более полутора месяцев в радиусе трех льё не появлялось ни одного мерлана. Похоже, что эти паразиты не выносят подслащенную воду.

Для этого славного человека гибель сахара не значила ровным счетом ничего, кроме того, что из-за нее отсюда на полтора месяца ушли мерланы.

К счастью, первая же вытянутая нами сеть дала нам доказательство того, что мерланы вернулись: их запуталось в ней три, причем один из них был размером с заднюю четверть туши.

В других сетях были морские волки, барабульки, султанки и дорады; там было все, включая лангусту: по всей вероятности, она пришла полакомиться пленниками и теперь ей, по прихоти судьбы, предстояло быть съеденной вместе с ними.

Мы возвратились вместе с нашим уловом, который незамедлительно был перемещен из лодки в кастрюлю и на сковороду; затем Мери представил меня Курти, владельцу заведения с пышным названием «Немая из Портичи».

Курти выглядел очень взволнованным; ему было сказано обо мне как о тонком ценителе еды, и это в его глазах придало мне вес гораздо более существенный, чем если бы меня представили просто как автора «Антони» и «Мадемуазель де Бель-Иль».

Дело в том, что Курти — повар-артист, достойный занять место в краю, более, чем Марсель, способном ценить науку, развитую Брийа-Савареном. В Марселе, за небольшим исключением, люди не испытывают потребности обедать: если только они едят, им этого достаточно.

В итоге Курти затерян среди людей, неспособных его понять; однако это не мешает ему время от времени изобретать какое-нибудь неведомое блюдо. В этом отношении он придерживается мнения г-на Анриона де Пансе, утверждавшего, что для человечества полезнее придумать новое блюдо, чем открыть новую звезду.

— Ведь для того, как мы используем звезды, — презрительно заметил Курти, — их всегда будет предостаточно.

Это тем более верно, что в Марселе звезд еще больше, чем в Париже.

Курти превзошел самого себя. Приходилось сожалеть, что я оказался не на высоте той репутации, какую мне создали в его глазах. Мои восторги заставили его открыть мне свое сердце, и он поделился со мною своими горестями. Рядом с «Немой из Портичи» находился жалкий кабачок, доступный всем благодаря своим умеренным ценам, и туда шли все, даже те, кому не следовало бы туда ходить.

Возможно, это объяснялось еще и тем, что во дворе у Курти было тенисто и росли цветы, а такое для марсельцев непривычно.

Пока мы обедали, за наш стол подсел приятель Мери и предложил нам принять этой ночью участие в рыбной ловле с фонарем. Это была слишком большая удача, чтобы мы от нее отказались. А покамест Мери попросил у своего друга разрешение показать мне его дом, построенный по столь древнему и столь необычному образцу, что в Марселе все пребывают в убеждении, будто он, как жилище Богоматери Лоретской, был перенесен туда из-за моря. Поэтому его называют финикийским домом.

Дом этот, и в самом деле, чисто восточный, какие еще встречаются иногда во Флоренции — с тремя полноценными этажами и колоннами, поддерживающими крышу, которая образует две террасы: одну — под крышей, и ею пользуются днем, вторую — на крыше, и ее пользуются ночью. Этот маленький марсельский домик к тому же еще от основания до половины своей высоты укрыт вьющимися по шпалерам виноградными лозами, которые служат ему своеобразной броней: зеленой — весной, багровой — осенью и половину года отягченной великолепными гроздьями винограда.

После того как мы осмотрели дом, г-н Морель представил нас своей семье, состоящей из трех или четырех дочерей, одна красивее другой, примерно стольких же зятьев и вдвое большего количества внуков.

Все они живут вместе в этом маленьком финикийском домике, показавшемся мне одним из самых счастливых в Марселе.

Тем не менее г-н Морель намеревался снести этот очаровательный домик и построить обычный, как у всех здесь, деревенский дом — то есть нечто прямоугольное, с ровными рядами окон, которые держат открытыми днем и закрывают на ночь, хотя, по моему мнению, следует поступать наоборот. К великому отчаянию Мери, г-н Морель уже занес молот над бедным финикийским домом, как вдруг одна из его дочерей нашла в старом сундуке, не открывавшемся уже лет двести, старую рукопись, написанную на старом пергаменте, причем таким мелким и нескладным почерком, что ни г-н Морель, ни его зятья не могли ничего разобрать и пришлось призвать Мери, чтобы он ее прочел.

Господин Морель надеялся, что это какой-то документ о праве собственности, который позволит ему значительно увеличить доходы от земельных владений; но оказалось, что это всего-навсего запись событий, случившихся во времена коннетабля, и она имеет отношение к финикийскому дому.

Финикийский дом, как выяснилось, сыграл определенную роль во время осады Марселя. Ну а как только он превратился в историческую ценность, разрушать его, понятно, не было уже никакой возможности; так дом и сохранился, к великой радости Мери.

Я попросил у г-на Мореля разрешения прочесть эту рукопись, но, будучи по-прежнему рыболовом более страстным, чем любителем древности, он пообещал показать мне ее после того, как наша экспедиция завершится. В самом деле, ночь уже спускалась с присущей югу невероятной быстротой, и у нас еле хватало времени сделать все приготовления.

Каждый взялся за дело: и мужчины и женщины, и я в том числе. Мой тесный сюртук был неудобен, и мне принесли куртку г-на Мореля. Я мог бы вместе с собой поместить туда и Мери, но Мери уже залез в свой плащ, а когда он залезал в свой плащ, вытащить его оттуда было невозможно.

К девяти часам вечера все было готово. Один из зятьев г-на Мореля взял на себя обязанность поддерживать огонь, горевший в носовой части лодки, в железной переносной печке; двое других взяли по остроге, чтобы бить ею рыбу, и расположились один с левого борта, другой — с правого. Мы с г-ном Морелем поступили так же, поскольку, несмотря на мои возражения, меня включили в число активных участников предстоящей рыбной ловли. Мери поместился на корме среди дам, накинувших поверх своих плащей шали и бурнусы. Жаден с карандашом в руках сел на одну из скамеек лодки, держа Милорда между своих ног. Человек, днем ловивший сетями мерланов, расположился на другой скамейке, взяв в руки весла. Курти, оставшийся на берегу, столкнул лодку, и наш экипаж пустился в плавание.

В эту минуту у Жадена началась жуткая борьба с Милордом, непременно желавшим сожрать фонарь. В итоге пес разразился оглушительным лаем, вовсе не входившим в программу рыбной ловли, в ходе которой, напротив, следовало хранить тишину, а затем — глухими стонами, свидетельствовавшими о том, что Жаден употребил по отношению к Милорду крайнее средство, то есть каблуки сапог.

Тем не менее, поскольку это происшествие никак не могло привлечь рыбу, мы какое-то время пребывали в сомнении по поводу успеха нашей рыбной ловли. Ни одна рыба не появлялась, но при этом сквозь три или четыре фута воды было видно дно моря — так ясно, как если бы его отделяла от нас всего лишь прозрачная пелена. Внезапно один из зятьев г-на Мореля ударил своей острогой и тут же ее поднял: на ее конце извивалось нечто похожее на змею — это был морской угорь длиной в три-четыре фута. Он показался мне чрезвычайно уродливым, и я твердо пообещал себе никогда не брать в руки ничего подобного.

Впрочем, появление угря доказывало, что под нами находятся обитаемые воды.

Дно моря, когда смотришь на него из темноты при мерцающем свете факела, — одно из самых любопытных зрелищ, какое только можно себе представить: там, как и на земле, есть места, покрытые растительностью, и есть бесплодные пески; там вы видите длинные темные водоросли, среди которых сверкают, словно сделанные из золота или серебра, рыбы, и открытые равнины, по которым ползут тяжело нагруженные своей огромной поклажей наутилусы, раки-отшельники и морские ежи, оставляя за собой след от проложенного ими пути. Если же появляется какой-то утес, облепленный мидиями и устрицами, которые обосновались на нем в своих неподвижных жилищах, то можно быть уверенным, что вы увидите там несколько полипов с огромными животами, с глазами навыкате и длинными шевелящимися щупальцами, каждый из концов которых пытается ухватить добычу для зияющей пасти, готовой ее проглотить. Все это живет согласно своим инстинктам, своей таинственной подводной жизнью, в которую мы огнем и железом вносим такое страшное смятение.

Тем временем лодка нагружалась добычей: г-н Морель и его зятья наперебой ударяли острогой, побуждая меня делать то же, но я выжидал, знаками показывая, что держусь наготове. Лодка, подталкиваемая плавными гребками весел, продолжала двигаться в кругу света, куда время от времени влетали большие ночные мотыльки, безрассудно бившиеся о нас своей головой. Внезапно я увидел, как прямо под концом моей остроги проплывает что-то похожее на сковороду: я изо всех сил нанес удар по телу этого существа и вытащил из воды великолепный экземпляр ската.

Меня объявили королем рыбной ловли.

Поскольку сам я приписывал успех нанесенного мной замечательного удара скорее удаче, чем ловкости, то объявил всем, что на этом я останавливаюсь: передав свою острогу тому из зятьев г-на Мореля, который до этого следил за огнем, я вновь занялся созерцанием жизни моллюсков.

Прервать это занятие смогла только решительность наших дам, которые, прислушавшись к стенаниям Мери, объявили, что морской ветер начинает казаться им чересчур свежим, и потому было решено, что прогулку лучше продолжить по Ювону.

Ювон — это ручей, впадающий в море и, злоупотребляя своим географическим положением, называющий себя рекой; но, как говорит Сен-Симон, есть знать и знать; чтобы считать себя равным Роне и Дунаю, мало впадать в море: нужно еще иметь такой же характер, как у них.

Впрочем, мне представляется, что у Ювона и нет столь высоких притязаний; его устье такое, что скромнее не бывает, и он совершенно бесшумно теряется в Средиземном море; это в точности река из «Георгию», река Феокрита и Вергилия, река, предназначенная не для того, чтобы нести на себе корабли, а для того, чтобы омывать ножки нимф.

Под сводом тамарисков с их причудливыми стволами и изогнутыми ветвями мы поднимались вверх по течению нашей Fiumicello[72], касаясь веслами одновременно обоих ее берегов. И тут мне стало понятно, как я был не прав, насмехаясь над Ювоном, ничего о нем не зная. И в самом деле, этот ручей течет так спокойно, так тихо, что приятно на него смотреть, и мне думается, что по сути он гораздо счастливее Средиземного моря.

После получаса плавания Ювон отказался служить нам под предлогом, что дальше он непроходим для судов. Пришлось спускаться вниз по течению; но мы не добрались до самого моря. По шуму, с каким его волны разбивались о берег, было понятно, что на нем понемногу начинается буря. Что же касается нашей реки, то она была в стороне от всех этих превратностей судьбы. И потому мы спокойно пристали к одному из ее берегов, высадились у прекрасного фруктового сада и через него прошли к финикийскому дому.

Как г-н Морель и обещал, он дал мне рукопись, найденную его дочерью в старом сундуке, о котором вы уже знаете. Более того, он разрешил мне скопировать ее, что дает мне счастливую возможность предложить ее моим читателям.

Быть может, после того как Французская академия пять или шесть раз откажет мне в приеме, я буду обязан этому рассказу милости быть принятым в Академию надписей и изящной словесности.

ФИНИКИЙСКИЙ ДОМИК

Дело происходит 12 сентября 1524 года: Марсель сражается с коннетаблем де Бурбоном, этим прославленным безумцем, губящим Европу, чтобы изжить свою досаду. Идет двадцать второй день осады: благородные сеньоры Экса и благородные простолюдины Марселя собрались вместе на бастионах и поклялись похоронить себя под их руинами. Коннетабль бросает на штурм итальянцев, испанцев, ландскнехтов. Башня Святого Иоанна, Мельничный холм, башня Святой Павлы изрыгают огонь из своих батарей, и ядра, перелетая через крепостные валы, градом обрушиваются на высоты Лазаре и дорогу в Ле-Канне, где развевается стяг коннетабля, и к подножию аббатства святого Виктора, где встал лагерем маркиз де Пескара. На закате дня поднялся неистовый сентябрьский ветер; глубокий мрак окутал землю, наступила темная ночь — время, подходящее для любовных приключений и военных вылазок.

И потому капитан Шарль де Монтеу, приказав открыть Королевские ворота в конце улицы Фабр, отважился выехать во главе тысячи решительных сограждан по направлению к садам и конопляным полям Канебьер. Его сопровождали две доблестные амазонки — одна из них была жена Шарля де Лаваля, другая — его племянница; в их седельных кабурах лежали пистолеты с великолепными серебряными узорами, а в белой ручке каждой из них была шпага, такого изящного исполнения, что она казалась скорее украшением, чем оружием.

Враг обратился в беспорядочное бегство в сторону дороги на Обань, но в то же самое время испанская конница, охранявшая этот путь, обрушилась на марсельцев и заставила их отступить в город. К несчастью, для многих из наших[73] отступление оказалось отрезанным; они слишком поздно достигли Королевских ворот: их уже закрыли, а подъемный мост через широкий ров, заполненный водой, подняли. Несколько марсельцев были взяты в плен; другие, воспользовавшись темнотой, попытались скрыться за городом. Среди них был молодой человек Виктор Виво, сын командира артиллерии, и упомянутые нами молодые дамы — Габриель и Клер де Лаваль. В эту ночь двум амазонкам угрожали все виды опасности со стороны безбожной армии, которая на своем пути в ад убивала, разоряла, бесчестила, а три года спустя вторглась в Рим, предав его огню и залив его реками крови.

Габриель, жене Шарля де Лаваля, было тридцать два года. Предложение капитана Шарля де Монтеу участвовать в вылазке, которое она и ее племянница приняли с отважным безрассудством, столько раз проявляемым женщинами в те времена, застигло ее врасплох, и, не желая заставлять его ждать, она выехала в той одежде, какая была на ней в ту минуту, то есть в свободном длинном шелковом платье с рядами фигурных складок, с бархатным корсетом, плотно облегавшим плечи и завершавшимся острым клином под грудью. Верхняя кромка корсета была окаймлена высокими жесткими кружевами, позволявшими увидеть лебединую шею. Одухотворяло это прекрасное тело в нарядных одеждах необычайного благородства лицо: красиво очерченный чистый белый лоб; нежный взгляд, струящийся из огромных черных глаз; чудесный рот, на котором улыбка расцветала словно роза, — то был божественный лик, доставшийся Марселю в наследство от древних ваятелей Митилены и Делоса. Эта дивная головка несла на себе колышащуюся корону волос цвета воронова крыла, которые временами, благодаря игре света, казалось таили в себе отблески пламени, подобно тому, как морская волна темной ночью катит в своих черных подвижных извивах огненные всполохи.

Что касается сопровождавшей ее девушки, Клер де Лаваль, ее племянницы, то ей было всего двадцать лет. Могло бы показаться невероятным, что в таком возрасте девушка осмелилась пренебречь опасностями войны, если бы не было известно, что в те времена смут, когда жизнь мужчин и честь женщин подвергались опасности, женщины смолоду проявляли твердый и решительный характер. Впрочем, история Марселя служит тому подтверждением — к вечной славе женщин, пола не только прекрасного, но и героичного. Клер де Лаваль, одетую примерно так же, как ее тетка, вполне можно было бы принять за сестру Габриель. У нее были белокурые волосы, густыми прядями прикрывавшие виски и плечи; прекрасные глаза друидессы — цвета бушующего моря; восхитительный цвет кожи — смешение лилии и розы; лицо ее очаровывало и магнетически притягивало к себе; и, наконец, ее отличало царственное изящество, сквозившее во всех колыханиях ее тела, когда она шла с чарующей игривостью, опираясь на носочки своих башмачков, золоченых, словно сандалии одалиски; уравновешенная и мечтательная, она обладала той прелестной томностью блондинок, тем лучезарным спокойствием, что в действительности почти всегда оказывается спящим вулканом.

Их единственный спутник Виктор Виво был высокий элегантный молодой человек лет двадцати четырех, славившийся своей галантностью среди самых любезных исполнителей серенад на площади Ланш; настоящий марселец времен средневековья, щеки которого сильно загорели на солнце во время недавних богослужений на эспланаде Ла-Мажор.

Обе амазонки и молодой офицер, взявший на себя роль их провожатого, какое-то время мчались во весь дух через поле в выбранном ими направлении, но вскоре земля на их пути оказалась настолько изрезанной оградами и рвами, что лошади стали для них не только бесполезными, но и превратились в помеху; к тому же топотом или ржанием они могли их выдать. Поэтому беглецы спешились, оставили коней в конопляном поле, и продолжили свой путь пешком, храня полное молчание, ибо со всех сторон до них доносился шум, поднятый солдатней, давая им знать 0 присутствии врага. Наконец обе женщины, не рассуждая следовавшие за своим провожатым, который вел их по нехоженым тропам, достигли холмов, возвышающихся над долиной Орьоль; там, повернувшись спиной к городу, они по извилистому спуску среди пропастей достигли песчаного побережья, изогнувшегося в дугу Белой Скалы у подножия горы Редон.

Всем известно, что эта местность удивительно похожа на прибрежье пустынного острова, так как марсельцы, пребывая в вечной тревоге из-за превратностей, которые несет с собой война, не разводили никаких садов, кроме тех, что располагались под защитой их крепостных укреплений. Ювон в своем устье образует болотистую дельту, посреди которой он течет к морю; на каменистом берегу можно было увидеть лишь несколько рыбачьих хижин, далеко отстоявших друг от друга. Однако посреди стоячих вод маленькой речки, на краю естественной каменистой насыпи, нередко заливаемой волнами, виднелся уединенно стоявший домик, самим своим присутствием, казалось, возражая против безлюдья и напоминая морякам, плывущим к Планье, о давних временах, когда этот берег посещали галеры из Тира и Сидона[74].

Когда беглецы достигли побережья, море было спокойным, хотя дул сильный ветер. Виктор Виво первым взобрался на природную насыпь, ухватившись за ветви лохматого тамариска, и, прислушавшись к ночным звукам, услышал только последние хрипы умиравшей бури, шелест ив и камыша; с северной же стороны до него доносился глухой гул, исходивший, несомненно, от кулеврины башни Святой Павлы, которая вторила дуэтом небесному грому.

После этого он наклонился и протянул руку Габриель, с его помощью мгновенно очутившейся на насыпи рядом с ним, а затем и Клер, о которой, как можно было заметить, молодой человек во время их бегства заботился с особым пристрастием; затем, видя, что обе женщины оказались рядом с ним, он бросил взгляд сначала на море, потом на болото и, с облегчением вздохнув, сказал:

— Теперь, сударыни, я разрешаю вам разговаривать, так как мы находимся в безопасном месте: вокруг нас нет ни солдат, ни мародеров.

— Что касается меня, — с громким смехом произнесла Габриель, — то я никогда не прощу господину коннетаблю, что по его милости мне пришлось держать рот закрытым в течение двух томительных часов; я не могла даже высказать свое восхищение буре, которая, однако, насколько я могла обращать на нее внимание, показалась мне великолепной.

— О Святая Дева Кармельская! — воскликнула Клер. — В какой край мы попали? Мы на суше или на море?

— Не тревожьтесь, мадемуазель, — успокоил ее Виктор, — мне знакома эта местность.

— Вам знакома эта дикая пустыня, господин Виво?

— Разумеется! И вы сейчас сможете сориентироваться не хуже меня, поскольку луна выходит из облаков и вам все станет видно. Вот, смотрите, сударыни, в тех зарослях тамариска стоит дом, который я знаю, как свой собственный на Епископской улице. Мы сто раз бывали здесь с господином де Борегаром, капитаном башни Святого Иоанна.

— А зачем вы сюда ездили, сударь? — насмешливым тоном поинтересовалась Габриель, в то время как Клер несколько обеспокоенно посмотрела на Виктора.

Молодой человек угадал значение ее взгляда и с улыбкой ответил обеим дамам, хотя вопрос ему задавала только одна из них:

— О сударыни, мы приезжали сюда ради самого простого дела — посмотреть на фустию[75]. Этот домик принадлежит господину де Борегару; нет сомнений, что он может послужить нам приютом этой ночью.

— А если дверь окажется запертой? — спросила Габриель.

— Мы ее выставим, вот и все! — ответил Виктор.

— О! — прошептала Клер, которой, несмотря на подстерегавшую их опасность, такая манера присваивать себе в чужом жилище положение хозяина показалась несколько бесцеремонной.

— О, да хранит нас Святая Дева Вспоможения! — воскликнула Габриель. — Мне показалось, будто там наверху что-то зловеще поблескивает.

И кончиком шпаги, еще не вложенной ею в ножны, она указала на холм, находившийся к северу от них.

Все взгляды устремились в указанном направлении, и наступило общее молчание.

— Тише! — дрожащим голосом произнесла Клер.

— Что такое? — спросил Виктор, инстинктивно заслоняя собой девушку.

— Я слышу шум.

— Где? — спросил он, понижая голос.

— Там, совсем рядом с нами, у тех темных водорослей, — произнесла Клер так тихо, что Виктору, чтобы расслышать ее, пришлось почти прижаться щекой к ее губам, и он ощутил ее дыхание.

— Это море или ветер, — успокаивал он девушку, склонившись к ней, — опасность не здесь, она там, — шепотом добавил он, в свою очередь показывая рукой в сторону Ювона.

— Да смотрите же, смотрите, — шептала Клер, сжимая руку молодого человека, — туда, туда, прямо перед нами.

Виктор повернулся в указанную сторону и в самом деле увидел, как из ивняка, растущего вдоль Ювона, на насыпь взбирается какая-то высокая темная фигура.

— Тихо! — произнес молодой человек.

Он позволил этому привидению подняться на узкую дамбу и, как только оно оказалось в нескольких шагах от них, со шпагой в руках бросился навстречу ему, в то время как его спутницы были готовы в случае необходимости прийти на помощь своему защитнику.

— Кто ты и что тебе здесь надо? — спросил молодой человек, приставив шпагу к груди незнакомца, который, вместо того, чтобы защищаться, смиренно опустился на колени.

— О господин марселец! — воскликнул он, по выговору Виктора поняв, что встретился с земляком.

— О! — вырвалось у молодого офицера, пришедшего к такому же заключению. — Кажется, мы имеем дело не с врагом; но это не так уж важно: когда в такие неспокойные времена встречаешься в подобном месте и в такой час с человеком, надо знать, с кем имеешь дело. Итак, повторяю вопрос: кто ты и что тебе здесь надо?

— Я папаша Бускье, рыбак господина Борегара, и пришел вытянуть сети.

— Ах, черт побери! А ведь верно! — воскликнул Виктор. — Сударыни, — обратился он к своим спутницам, — не бойтесь ничего, мы среди своих!

— Ох, так ведь это же господин Виктор! — с радостной улыбкой вскричал рыбак. — А я-то вас не признал! Здравствуйте, господин Виктор!

— Здравствуй, дружище!

— Ну и ну! Что за чудо увидеть вас здесь, а я-то полагал, что вы в городе, за крепостной стеной! Так что снова будет увеселение, как…

— Тс-с! — остановил его Виктор.

— Но, знаете ли, время вы выбрали неподходящее!

— Так ты говоришь, что собирался порыбачить? — торопливо прервал его молодой офицер: направление, которое принял разговор, явно было ему не по душе, и он решил сменить тему.

— Увы да, я собирался порыбачить, — со вздохом ответил папаша Бускье.

— А что это ты вздыхаешь? — спросил Виктор. — Я помню времена, когда такое занятие было для тебя праздником.

— О да, когда я рыбачил для господина Борегара или для вас, когда вы приезжали с малышкой…

— А для кого ты теперь рыбачишь?

— Для кого я рыбачу? О святая Черная Дева! Я рыбачу для этих негодяев-итальянцев, которые приходят есть мою рыбу, а вместо платы лупят меня рукоятками своих алебард!

— Как?! — воскликнул Виктор. — Итальянцы приходят сюда?

— Приходят ли они сюда?.. Да они ни одной ночи не пропускают! Через час сюда явятся!.. Не говорите мне о них, господин Виктор! Это же настоящие турки, пираты, сарацины, норовящие задаром получить женщин и буйабес! Богом они прокляты, вот так-то! А с ними еще двое немцев, наряженных, как бубновые валеты! Эти пороха не выдумают, но и они не лучше!

— Ну хорошо, хватит болтать! — прервал его Виктор. — Послушай, папаша Бускье, вот дамы, нуждающиеся в отдыхе… Подошвы их башмачков остались на скалах, и они расшибли свои прелестные ножки. Найдется ли для них в твоей хижине хорошая кровать с сухими водорослями?

— О, в моей хижине, — отвечал папаша Бускье, — этим дамам будет чересчур неудобно! Мой дом пригоден для маленьких барышень, которых вы…

— Послушай, — прервал его Виктор, — но где тогда эти дамы могут провести ночь?

— Если бы море не было таким бурным, я бы сказал вам, что лучше всего им было бы вернуться к себе домой.

Мы сели бы в мою лодку и, поскольку с тех пор, как флот Лафайета прогнал этого проклятого Монкаду, море свободно, то, ручаюсь, через час я довез бы вас до цепи, перекрывающей вход в порт.

— Чудесно! — обрадовалась Габриель. — Мне кажется, что это самый лучший выход. Сядем в лодку: мы храбрые и ничего не боимся!

— О нет, сударыня! — покачал головой папаша Бускье. — Это означало бы искушать судьбу!

— Но ведь море не такое уж бурное, — прошептала Клер.

— Здесь-то нет, конечно; но, видите ли, барышня, море, оно, не в обиду вам будет сказано, как женщины: нельзя судить о них по тому, что они нам показывают. Здесь-то оно вполне спокойное, почти что в мертвом штиле, а вот там, посмотрите, за скалой, где его ничто не сдерживает, там оно сущий дьявол! Нет-нет, господин Виктор, поверьте мне — надо подождать!

— Но где ждать, если ты сам говоришь, что у тебя мы не будем в безопасности?

— Идите за мной, — предложил папаша Бускье, — я открою вам дом господина Борегара: там вам будет лучше, чем у меня. Если туда войдут итальянцы, забирайтесь на чердак; там вы найдете лестницу и крышку люка. Поднявшись на крышу, вытягивайте лестницу; ну а если они и там будут вас преследовать, то вам остается только спрыгнуть с крыши дома вниз, если вы не хотите попасть к ним в руки.

Женщины стиснули руки.

— Ну, тогда пошли, — произнес Виктор Виво.

Рыбак возглавил шествие, и трое беглецов последовали за ним, храня молчание; уже через минуту они прошли мимо шпалер, увитых синими листьями, и по лестнице поднялись на крыльцо; папаша Бускье толкнул дверь, и она отворилась.

— О дьявол! — воскликнул Виктор. — Если эта дверь запирается только так, тебе стоило бы отвести нас в другое место.

— Мы ее забаррикадируем изнутри, — предложила Габриель.

— О, ни в коем случае, милая дама, — вмешался рыбак, — это вас немедленно выдаст. Нет-нет; они привыкли видеть, что на двери нет запоров, так что оставьте ее как есть; в этом случае они не увидят никаких изменений и, возможно, ничего не заподозрят.

— А вы полагаете, что они появятся? — робко спросила Клер.

— Может, придут, а может, и нет! Эти черти итальянцы взбалмошны, как морские свиньи, — о них ничего нельзя знать заранее. В любом случае я уж постараюсь накормить их получше, чтобы удержать в своем доме.

— А вот это избавит тебя от расходов на ужин, которым ты их накормишь, — произнес Виктор, всунув две золотые монеты в руку папаши Бускье.

— Ах, в этом нет нужды, господин Виктор; это лишает меня удовольствия оказать вам услугу во имя любви к Господу Богу. Однако я не буду отвечать вам отказом, так как это было бы с моей стороны непорядочно.

— Ну да ладно, клади их себе в карман и сторожи нас хорошенько!

— Да, да, но только не закрывайте двери, слышите?!

— Решено, будь спокоен!

— Ну, тогда желаю удачи! Кстати, сударыни, — произнес рыбак, возвращаясь обратно, — если вы знаете какие-нибудь действенные молитвы… Я не смею вам советовать, но сейчас неплохо было бы их произнести.

Потом, словно испуганный собственной смелостью, папаша Боскье, кивнув и взмахнув рукой на прощание, поторопился уйти.

Оставшись в доме одни, Виктор и его спутницы стали передвигаться там ощупью, так как в нижней зале, где они находились, на глаза рассчитывать не приходилось: зажечь какую-нибудь свечу означало бы выдать себя. Оставалось действовать вслепую. Продолжая поиски, Виктор слышал биение сердец своих спутниц, и ему казалось, что он распознает сердцебиение Клер.

Наконец, он обнаружил лестницу.

— Сюда! — позвал он.

Обе дамы поспешили на звук его голоса. Протянутую руку Виктора ухватила чья-то дрожащая ручка и, несомненно от испуга, крепко ее сжала. Виктору не приходилось спрашивать, чья это была рука.

— Следуйте за нами, сударыня, — сказал он, повернувшись в ту сторону, где, по его мнению, находилась Габриель, — мы у подножия лестницы.

— Тогда поднимайтесь, — ответила г-жа де Лаваль, — я держусь за платье Клер.

— А что вы ищете, тетушка? — спросила девушка.

— Ничего особенного: я уронила платок.

— Я тотчас спущусь и отыщу его, — успокоил ее Виктор.

Они поднялись по узкой и темной лестнице, которая вела на верхние этажи, и стали ощупью отыскивать дверь в какую-нибудь комнату, а затем вошли в первую попавшуюся, намереваясь пробыть там до тех пор, пока не успокоится море. В полной тьме они не могли понять, насколько обстановка этой комнаты достойна их, но почувствовали себя счастливыми, обнаружив под рукой что-то мягкое, набитое ватой и похожее на перину.

— Виктор, — произнесла Габриель, — если вы спуститесь вниз, мы попробуем немного отдохнуть.

— Ведь вы будете нас охранять, не правда ли? — спросила Клер.

— Вы можете полностью на меня положиться, мадемуазель, — отвечал Виктор. — Ручаюсь, что ни один часовой не был столь надежным на своем посту, каким буду я.

— И попытайтесь отыскать мой платок, ведь он может выдать наше присутствие.

— Иду! — произнес Виктор.

Было слышно, как он спускается по лестнице.

Молодой человек искал платок в течение четверти часа, но так и не нашел его.

В это время женщины сняли с себя платья, ибо в них лечь в постель было невозможно.

— Представляете, тетушка, в каком беспокойстве, должно быть, пребывает сейчас господин де Лаваль? — сказала Клер.

— Полно! Это как раз то, что случается на войне, — отвечала Габриель. — Господин де Лаваль решил, что мы погибли, а так как он находится в карауле у башни Святой Павлы, у него нет времени нас оплакивать. Как бы мне хотелось иметь зеркало.

— Зеркало? Зачем оно вам, тетушка?

— Чтобы привести в порядок волосы: они, должно быть, в ужасном состоянии.

— Даже если бы у вас было зеркало, тетушка, вряд ли бы оно послужило вам в темноте, которая нас окружает.

— Да, но луна так чудно светит, что если чуть приоткрыть окно, то все будет видно как днем. Распахни немного ставни, Клер!

— Ах, тетушка, это так неосторожно!

— Ничего страшного! Лишь бы видеть отсюда, все ли спокойно.

Клер повиновалась, и луч ночного света проник в комнату, осветив очаровательную головку стоявшей у окна молодой девушки: можно было подумать, что это сама Амфитрита, белокурая царица моря, с любовью взирает на дикую красоту своих владений.

Тем временем Габриель отыскала нужный ей предмет и, встав немного позади Клер, но в том же луче света, привела в порядок свои волосы.

— Ну вот, все закончено, — сказала она через минуту. — Теперь давай устроимся на кровати. А перед тем как уснуть, прочитаем литании Богоматери и «Sub tuum»[76]. Я буду произносить строфу, а ты прибавляй: «Ога pro nobis»[77]. Ты готова?

— Да, тетушка, да, — ответила Клер, чуть отодвигаясь от окна, но не отходя от него, — вот только мне кажется…

— Что тебе кажется? — спросила Габриель.

— По-моему, какие-то люди идут сюда, следуя по той же дороге, по какой шли мы. Я слышу их, тетушка, слышу!

— Полно, — промолвила Габриель, — это ветер шумит в тамариске.

— Нет, тетушка, вот они, я их вижу. Их пятеро… шестеро… семеро…

Габриель одним прыжком перенеслась от кровати, в которую она собиралась лечь, к окну и, опершись руками о плечи Клер, поднялась на цыпочки и стала вглядываться вдаль поверх ее головы.

— Вы видите? — спросила Клер, сдерживая дыхание.

— Да, я их вижу…

Люди снаружи обменялись между собой несколькими словами.

— Это итальянцы, — сказала Габриель.

— О Боже мой! Боже мой! Мы погибли! — прошептала девушка, молитвенно складывая руки.

Послышавшиеся в эту минуту три тихих стука в дверь комнаты заставили женщин вздрогнуть; затем раздался шепот:

— Не бойтесь, это я, Виктор Виво.

Габриель подбежала к двери и распахнула ее.

— Что там? — спросила она.

— В нашу сторону кто-то идет.

— Враг?

— Боюсь, что да.

— Что делать?

— Последуйте совету папаши Бускье и поднимайтесь выше. Отыщите какое-нибудь подходящее укрытие и не беспокойтесь обо мне. Как бы далеко я от вас ни был, я не выпущу вас из виду.

И, не дожидаясь ответа женщин, он снова погрузился в темноту, окутывавшую лестницу.

— Клер! — позвала Габриель.

— Я здесь, тетушка.

— Иди сюда и…

С этими словами она взяла девушку за руку и потянула из комнаты.

Они поднялись этажом выше и замерли там настороже, склонив головы над гипсовыми поручнями, огибавшими лестницу.

Снаружи, между шпалерой и крыльцом, стояли два человека, похожие на главарей банды мародеров; они громко, без всякого стеснения разговаривали, так что их голоса были слышны повсюду в ночной тишине.

— Уверяю тебя, Таддео, — говорил один из них, — я видел, как они проходили, словно тени, и измерил их следы на песке. Эти ножки в длину не больше моего пальца, а тонкие, как мой язык. А потом, что ты скажешь о бахроме от башмака, которую мы нашли на холме? Таддео, тут пахнет свежатиной!

— Я начинаю думать, что ты прав! — отвечал другой.

— Per Вассо![78] У меня полная уверенность, что я прав: подумай, мы потеряли их следы в двадцати шагах отсюда, там, где на дороге начались камни. Если только эти богини не купаются в болотах, они должны спать за этой дверью… Ну, где же мой ландскнехт? Эй! Корнелий, давай сюда! Да иди же! Какого черта ты там делаешь, негодяй? Разинув рот, смотришь на звезды? Послушай, немчура, пройди под эту арку и сторожи по другую сторону дома, чтобы пресечь им путь к отступлению, и тогда, клянусь святым Петром, прелестные дамочки, вы от нас не ускользнете!

— А это что такое? — произнес Таддео, поднимая на крыльце платок Габриель, который, как она думала, был потерян ею в прихожей дома.

— Поблагодарим Господа, приятель! — ответил Джеронимо, беря у него из рук платок. — Не похоже, что этот fazzoletto[79], весь в вышивке иблагоухающий розовым маслом, выпал из кармана рыбака: такой сетью рыбу не ловят.

— Пойдем наверх, Джеронимо, пойдем наверх. А вы, приятели, давайте ко мне, ко мне!

К ним приблизились все остальные члены шайки.

— Идите сюда и встаньте здесь, — продолжал Таддео, — вот так. Теперь будьте послушными, и вы получите горничных, если они там есть.

— Э, нет, нет! Поднимемся все! Здесь среди нас аристократов не имеется — мы все равны! К тому же, чем больше нас будет, тем полноценнее окажется визит! Однако есть еще один немец… Эй, ландскнехт! Форстер, Форстер! Иди сюда. Посиди-ка на крыльце и покарауль с кинжалом в руках: у этих богинь есть кавалер, мы видели его следы на песке. Полнейшая обходительность с женщинами и свинцовая пуля кавалеру; ты меня слышишь, немец? Это приказ!

— Ia, men Неег[80], — отвечал ландскнехт, устраиваясь на крыльце в том месте, где ему велел командир.

После этого Джеронимо открыл дверь: согласно совету папаши Бускье, она не была закрыта изнутри.

— Здесь темно, как в печи! — проворчал один из итальянцев. — У тебя нет огнива, Таддео?

— Да разве я когда-нибудь хожу без него? — ответил солдат.

В ту же секунду посыпались искры из кремня: трут был зажжен, и вслед за тем забрезжил слабый свет зажигательной палочки; но его оказалось достаточно, чтобы Джеронимо успел найти фонарь, поставленный в углу прихожей.

— Это как раз то, что нам нужно, — произнес он. — Бог помогает честным людям! Зажигай фонарь!

Таддео не нужно было повторять дважды. Итальянцы подняли фонарь, осветивший всю прихожую; но мародеры увидели лишь всевозможные сети, грудами лежавшие у стен.

— Это сети нашего кормильца, — промолвил Таддео, — к ним надо относиться с уважением: мы за счет них живем.

— А ведь какая о нас ходит клевета! — откликнулся Джеронимо. — Есть люди, утверждающие, будто мы ни к чему не относимся с уважением, но это злые языки! Друзья, ничего не трогайте! Вы ведь знаете, что Бурбон не шутит по поводу добра ближнего своего.

— Это касается и женщин? — спросил Таддео.

— Приказ распространяется только на урожай, обстановку и скот; как видите, о женщинах в нем речи нет.

— Тогда поднимемся на второй этаж, — сказал Таддео, — ясно, что здесь нам делать нечего.

Банда последовала этому совету и заполнила только что покинутую дамами комнату.

— Ха-ха! — воскликнул Джеронимо. — Кокон остался, а бабочки улетели! Два платья настоящих принцесс, черт побери! Будь я кардиналом, я бы сшил себе стихарь из этих тряпок. Дружище, посмотри на этот бархат и представь, что должно было быть под ним. О! Я только прикасаюсь к нему, и во мне вся кровь вскипает!

— Возьмем хотя бы это, — сказал Таддео, — вещи-то дорогие.

— Посмотри-ка, вот два кошелька… Золото!.. Это принадлежит нам, как Марсель — коннетаблю! Завтра разделим все.

— Джеронимо, кровать даже не смята. Наши богини успели только снять платья и улизнули. Попробуй кровать — она гладкая и холодная как мрамор.

— В погоню! В погоню! — крикнул Джеронимо. — Мы найдем их, пусть даже сам дьявол в это вмешается! — и с этими словами он кинулся к лестнице.

Габриель и Клер не пропустили ни слова из этой ужасной сцены. Последняя фраза привела обеих в ужас, смертельный страх пронизал их до корней волос. Но нельзя было терять ни секунды; они кинулись в угол, где находилась маленькая деревянная лестница, ведущая к люку на крыше, взобрались по лестнице, подняли крышку люка, выскочили на площадку, втянули за собой лестницу и закрыли люк. Крыша была обнесена невысоким парапетом со всех сторон, за исключением южного фасада дома: туда, благодаря небольшому наклону черепиц, стекали дождевые воды; женщины сжались в уголке.

Мгновение спустя громкие голоса, зазвучавшие у них под ногами, возвестили им, что банда проникла в помещение, где стояла лестница, и они поняли, что их участь решается в это мгновение. Обе благородные дамы поняли друг друга без слов; губы их встретились в прощальном поцелуе, и, сплетя руки, подняв глаза к небу, они быстро приблизились к выступающему краю кровли. Не спуская взгляда с крышки люка, они ждали, что он вот-вот поднимется, и на этот крайний случай решение у них было принято — броситься с крыши на каменное крыльцо. Эта смертная мука длилась долго. Черепицы скрипели у них под ногами, и несколько раз под влиянием нервного напряжения женщины ощущали, что какая-то невидимая рука подталкивает их к пропасти. Неподвижно застыв на краю своей могилы, они походили на статуи Целомудрия и Отчаяния, возвышающиеся над руинами взятого штурмом города.

Однако голоса, раздававшиеся внутри, постепенно стихли, и лестница зашаталась под тяжелыми шагами; луч надежды промелькнул на лицах женщин, глаза их обратились к Небу, выражая бесконечную признательность ему; затем Габриель осторожно подняла крышку люка и отчетливо услышала жалобы бандитов; потом последовали крики, доносившиеся уже из-за закрытой двери. Вскоре лестницу сотрясли легкие шаги и послышался тихий голос, который с выражением ежесекундно возраставшего отчаяния призывал их, прорываясь сквозь все преграды. Это был голос Виктора Виво.

Они открыли люк и спустили лестницу; Виктор радостно вскрикнул и поставил ногу на первую ступеньку.

— Мы здесь, Виктор, — тихо сказала Габриель.

— Спускайтесь, скорее, скорее! — произнес Виктор. — Минута промедления грозит смертью!

Женщины удивительно проворно спустились по лестнице; однако, войдя в прихожую, они услышали голоса солдат, не покинувших дом, как им хотелось надеяться, а стоявших на крыльце и переговаривавшихся между собой. Виктор затолкал женщин за плотные ряды сетей, свисавших перед стеной, притаился там же и насторожился, прислушиваясь к тому, что происходило вокруг, ибо неправильно понятый звук мог стать причиной смерти всех троих.

— Так что же, капитан, — интересовался Форстер, — поиски оказались тщетными?

— Увы, да, — отвечал Джеронимо.

— А вы всюду смотрели?

— Мы обнюхали каждый камешек. А ты ничего не видел?

— Ничего.

— Спускайся. Я снимаю тебя с поста.

— Спасибо, — ответил Форстер, тяжело соскакивая на землю, — я не против, пост-то не слишком удобный.

— О чем это ты говоришь?

— Я говорю, капитан, что, когда в следующей раз вы будете развлекаться, прогуливаясь по крыше, прошу не ставить меня под кровельным желобом.

— Почему?

— Да потому, что, когда дождем сыплется черепица, а у тебя нет зонтика, это вредно для здоровья.

— Что? Так тебе черепица упала на голову, говоришь?

— Да не одна, а штук десять; но я стоял на посту как вкопанный: даже если бы вся крыша целиком упала, я бы и то не пошевелился.

— Друзья! — вскричал Джеронимо. — Они на крыше. Ландскнехт, любовь моя, если ты сказал правду, то десять золотых монет твои!

— На крышу! На крышу! — завопили солдаты.

— Вперед, друзья! Вы знаете дорогу! — воскликнул Джеронимо. — Кто меня любит — за мной!.. Корнелий, Форстер, идите, идите тоже и вынюхивайте, как настоящие псы, ведь вы такие и есть…

Банда, окрыленная новой надеждой, ворвалась в прихожую и ринулась к лестнице. Было слышно, как бандиты поднимались по ней; последней раздавалась тяжелая поступь немцев, замыкавших шествие.

— Теперь, — скомандовал Виктор Виво, — нельзя терять ни минуты; присутствие духа, мужество — и мы спасены.

Он первым вышел из-под сетей, схватил обеих женщин за руки и кинулся вместе с ними прочь из дома. Вся банда в это время толпилась на крыше.

— Капитан! Капитан! — закричал Форстер. — Они убегают; смотрите, смотрите, там, там… осторожнее… Der Teufel![81]

Вслед за этим ругательством раздался жуткий крик, тот смертельный крик, какой пронизывает пространство, когда душа чувствует, что ей сейчас предстоит насильственно расстаться с телом. Трое беглецов замерли, словно пригвожденные к месту: они увидели руку, мелькнувшую в пустоте, и услышали шум упавшего на каменные плиты тела.

— Это капитан, — пояснил Виктор Виво дрожавшим от ужаса голосом, — он слишком близко подошел к краю, и кровля не выдержала его веса.

— Капитан! Капитан! — послышалось несколько голосов, но ни криков, ни даже стонов не раздалось в ответ.

— Он умер, — промолвил Виво. — Царство ему Небесное! Позаботимся о себе.

И, взяв обеих женщин за руки, он помчался вместе с ними к берегу моря.

Лодка стояла у берега; беглецы подбежали к ней; хотя небо снова стало пасмурным, море успокоилось.

— Давайте столкнем лодку в море, — произнес Виктор. — Господь Бог не для того спас нас таким чудесным образом, чтобы в последнюю минуту бросить.

— Это вы, господин Виктор? — послышался тревожный голос из лодки, в то время как над ее бортом чуть приподнялась чья-то голова.

— Мы спасены! — воскликнул Виктор. — Это папаша Бускье!

— А как море? — спросила Габриель.

— Спокойное как молоко, — ответил папаша Бускье, — а ветер как раз такой, что не надо будет грести и поднимать шум. Садитесь, садитесь!

— Садитесь, сударыни, садитесь! — повторил Виктор.

Женщины вскочили в лодку. Папаша Бускье столкнул ее в воду и присоединился к беглецам. Виктор держал весла наготове.

— Не гребите! Не гребите! — остановил его папаша Бускье. — Весла производят шум. Поставим парус по ветру, и Господь нас храни! Куда плыть, господин Виктор?

— Прямо к портовой цепи, прямо к башне Святого Иоанна.

— Хорошо, хорошо! — откликнулся папаша Бускье. — Встаньте у руля. Когда я скомандую: «Штирборт» — налегайте налево, а когда скомандую: «Бакборт» — направо. Понятно?

— Да!

— Тогда в путь!

И, словно дожидаясь только приказа своего хозяина, лодка тихо заскользила по морю. Папаша Бускье говорил правду — бриз благоприятствовал им, как хорошим знакомым. Небольшой парус, темный, как волны, и невидимый во мраке, наполнился ветром. Через полчаса лодка уткнулась в рым-болт портовой цепи, и охранник батареи, стоявшей у самой кромки воды, узнал Виктора. В этот час над осажденным городом витала торжественная тишина: только часовые бдили на крепостных стенах и перед палатками обеих армий, которые отдыхали, оправляясь от усталости предыдущего дня и набираясь во сне новых сил для завтрашнего сражения.

В тридцать девятый день осады Марсель был на грани гибели, так как в его стенах зияла широкая брешь, начинавшаяся с основания башни Святой Павлы и заканчивавшаяся у первой арки акведука Экских ворот. Коннетабль настроился на последний и самый грозный штурм. Марсель могло спасти только чудо, ибо его защитники, сломленные слишком долгим сопротивлением, с трудом отыскивали в себе последние силы, которых недоставало их слабеющим рукам. И вот тогда посреди рухнувших и пылавших бастионов на помощь городу пришла новая армия, армия женщин! Во главе новоявленных амазонок нового Термодонта стояла Габриель де Лаваль, а ее племянница Клер де Лаваль несла знамя греческого города. Вид воительниц возродил осажденных к жизни: они встретили их приветственными криками, которые испугали испанцев и ландскнехтов, расположившихся на высотах Лазаре и монастыря святого Виктора. Когда же начался штурм, коннетабль увидел, как весь город заполнил брешь: юноши, женщины и старики живой стеной стояли у развалин бастионов и Марсель победоносно крикнул своему врагу, как Бог заявил морю: «Доселе дойдешь и не перейдешь!»

Две недели спустя в финикийском доме праздновали свадьбу Виктора Виво и Клер де Лаваль. Папаша Бускье вместо всякого вознаграждения попросил лишь, чтобы его пригласили на свадьбу. Что же касается г-на де Борегара, то он поклялся, что никогда не тронет ни одного камня в древнем доме и завещает своим детям хранить этот дом с его вековым глянцем, двойной кровлей, крыльцом, шпалерой, увитой листьями, — одним словом, в том виде, в каком он, словно волшебный приют, предстал среди камышей перед двумя героическими женщинами, чтобы спасти им жизнь в ту страшную ночь.

Впрочем, все произошедшее можно было бы принять за сон, если бы посреди выступа кровли не осталась бы небольшая выемка на том месте, где черепицы провалились под ногами капитана Джеронимо.

Ну а если бы теперь кто-нибудь спросил наше мнение по поводу этой рукописи, сохранившей финикийский дом от грозившего ему разрушения, мы бы признались, что у нас есть веские основания подозревать в ее авторстве нашего друга Мери, равно как и в том, что ему удалось украдкой, с помощью благой уловки, подложить рукопись в старый сундук Морнье Мореля.

ОХОТА НА ШАСТРА

В Марселе есть один древний и свято чтимый обычай, происхождение которого теряется во тьме веков и который связан с перелетом диких голубей.

Дело в том, что марсельцы, сохранившие, как и жители Эгморта, из всех муниципальных привилегий лишь право носить ружья, все сплошь охотники.

На Севере, где человеку свойственна активность, охотник гонится за дичью, и, если только ему удается ее настигнуть, он никоим образом не полагает, что затраченный им труд хоть в малейшей степени уменьшит уважение к нему со стороны его земляков.

На Юге, где люди вялые и расслабленные, охотник поджидает дичь; на Юге дичь должна разыскать человека — разве не он венец творения?

Из этого и проистекает невероятный обычай, связанный с перелетом голубей.

Всякий марсельский охотник немного плутоват — я прошу прощения у читателей за использованное слово, но это общепринятое выражение — итак, повторяю, всякий марсельский охотник имеет свою огневую точку.

Объясним, что такое огневая точка.

Огневая точка представляет собой узкое углубление, вырытое в земле и покрытое кучей срезанных веток и сухой листвы. С обеих сторон этого укрытия стоят две или три сосны, на вершине которых выставлены напоказ голые остовы длинных деревянных жердей; обычно две из них расположены горизонтально, одна — вертикально. Эти жерди называют «вершьи».

Каждое воскресное утро марсельский охотник приходит до рассвета в свое логовище и закрывается ветками деревьев так, что из земли выступает только его голова, обычно покрытая выцветшей зеленой каскеткой, совершенно неразличимой на фоне сухой листвы. Таким образом, марсельский охотник невидим для всех глаз, за исключением ока Господня.

Если охотник сибарит, то в его норе есть табуретка, так что он может сидеть; если же охотник неприхотлив и опытен, то он просто-напросто стоит на коленях.

Он терпелив, ибо вечен — patiens quia aeternus.

Итак, марсельский охотник терпеливо ждет.

«Однако чего он ждет?» — спросите вы меня.

В обычное время года марсельский охотник поджидает дрозда, садовую овсянку, славку, малиновку или какую-нибудь иную птицу того же рода, но никогда его честолюбие не простирается до перепела. Что же касается куропатки, то для него это птица-феникс. Он верит, потому что слышал об этом, будто в мире существует одна-един-ственная куропатка, воскресающая из собственного пепла, и время от времени ее видят или до каких-либо великих бедствий, или после них, и ее появление — знамение либо милосердия Бога, либо его гнева. Вот и все. О зайцах мы вообще не говорим: в Марселе их принято считать сказочными животными, вроде единорога.

Но поскольку ни дрозды, ни овсянки, ни славки, ни малиновки не имеют никаких причин по собственному побуждению садиться на сосны, под которыми их поджидают, то, как правило, за марсельским охотником следует мальчишка, несущий несколько клеток, в каждой из которых находится какая-нибудь птица из числа тех, что мы перечислили; эти птицы, без стеснения купленные в порту, могут быть обоих полов: самцы предназначены призывать самок, а самки — самцов.

Клетки подвешиваются на нижних ветвях сосен, и птицы-пленницы приманивают вольных птиц. Несчастные пернатые, обманутые призывом своих сотоварищей, садятся на горизонтальных вершьях. (Хотя, следует признать, такое случается редко.)

Вот этой минуты и ждет охотник: если умения у него достаточно, он убивает их, если же оно отсутствует — промахивается.

Однако, как правило, умения марсельскому охотнику недостает. Ведь ловкость приобретается опытом.

Вот подсчет, предложенный Мери.

Марсельский охотник приходит на свой пост раз в семь дней.

В одно воскресенье из семи птица усаживается на вершье.

Из семи птиц убитой оказывается одна.

В итоге, с учетом покупки участка земли, ружья, птиц и затрат на содержание огневой точки, каждая убитая птица обходится ему в пятьсот или шестьсот франков.

Однако в тот день, когда охотник подстреливает птицу, в глазах своего семейства он становится великим, словно Нимрод пред Господом.

В исключительное же время, то есть в период перелета диких голубей, марсельские охотники появляются на своем посту с одним лишь прирученным голубем. Этого прирученного голубя привязывают веревкой к вертикальному вершью, так что он вынужден все время летать, поскольку это вершье заканчивается тонким острием, а удерживающая несчастного пленника веревка слишком коротка, чтобы он мог отдохнуть на горизонтальной жерди. Этот непрерывный полет должен, словно магнит, притягивать к нему более или менее значительные стаи диких голубей, возвращающихся из Африки на Камчатку.

Если бы дикие голуби в самом деле пролетали здесь, то, возможно, они и поддались бы на эту уловку, но со времен фокейцев марсельские охотники бесхитростно признают, что им не довелось увидеть ни одного дикого голубя.

Это не мешает им утверждать, что те все же здесь пролетают.

Между тем через четыре воскресенья прирученный голубь умирает от истощения.

Ну а поскольку перелет диких голубей длится три месяца — с октября до конца декабря, то к затратам охотника-любителя следует добавить еще стоимость трех прирученных голубей.

Надо сказать, что в течение всего этого времени охотнику не суждено подстрелить никаких других птиц, так как безостановочный полет прирученного голубя внушает им жуткий страх.

Марсельский охотник остается в своем укрытии шесть — восемь часов, то есть с четырех утра до полудня, но есть и такие заядлые, что берут с собой завтрак и обед и возвращаются домой только к вечеру, как раз чтобы успеть к партии в лото. И лото прекрасно завершает день, начатый с охоты.

Я попросил Мери свести меня с кем-нибудь из подобных охотников: понаблюдать за таким мне показалось исключительно интересным. Мери дал обещание выполнить мою просьбу при первой возможности.

Все эти разъяснения мне были даны, пока мы с ним поднимались к Нотр-Дам-де-ла-Гард. С его высот открывался вид на Марсель и городские окрестности площадью в квадратное льё: на этом пространстве я насчитал около ста пятидесяти огневых точек.

Час я поднимался к Нотр-Дам-де-ла-Гард, три четверти часа спускался оттуда, час с четвертью находился там и в течение этих трех часов слышал только два выстрела. Это в точности соответствовало подсчету Мери.

Таким образом, ничто не отвлекало меня от моих религиозных и археологических изысканий.

Нотр-Дам-де-ла-Гард одновременно и форт, и церковь.

Как крепость она пользуется величайшим презрением со стороны инженеров.

Как церковь она пользуется величайшим почтением со стороны моряков.

Как раз по поводу этой крепости Шапель и Башомон говорили:

Твое владенье — форт, достойный песен барда!

Чтоб защитить его, врагам внушая страх,

Здесь хватит одного швейцарца с алебардой, Изображенного на крепостных вратах.[82]

Это доказывает, что во все времена крепость Нотр-Дам-де-ла-Гард охраняла, по существу говоря, себя самое, если только это насмешливое четверостишие не было направлено в большей степени против коменданта крепости, нежели против нее самой, принимая во внимание, что в этот период им был г-н Скюдери, брат «десятой музы» (ибо во все времена, как весьма здраво отмечает упомянутый марсельский путеводитель — а я утверждаю, что в нем ума больше, чем во всех его сотоварищах, вместе взятых, — во все времена во Франции была десятая муза).

Итогом той потери престижа, какая постигла крепость, и того почтения, какое по-прежнему окружает церковь, явилось то, что теперь оборону на дальних подступах здесь держат лишь мадонны, а в качестве гарнизонов выступают лишь кающиеся. Отметим, правда, что если полагаться на количество ex-voto[83], развешанных в капелле церкви, то мало найдется мадонн, столь же чудотворных, как Божья Матерь-охранительница, и потому в часы бури именно ее молят о спасении все провансальские матросы; когда же погода проясняется, то, сообразно тому, каким был ураган — сильным или слабым, очень или не очень напугал он давшего обет, — странник приносит ей, ступая босыми ногами или ползя на коленях, обещанный ex-voto. Если обет дан — его свято выполняют; наверное, не было ни одного случая, чтобы моряк, как бы беден он ни был, не сдержал своего слова. Он может позволить себе лишь одно: если точно не был оговорен материал, заменить в подношении серебро оловом, а золото — медью.

Часовой, стоящий на самом высоком месте крепости, подает сигналы всем кораблям, прибывающим в Марсель.

Как мы уже говорили, с высоты горы Нотр-Дам-де-ла-Гард открывается вид на Марсель и его окрестности; как раз отсюда можно увидеть во всем их неисчислимом множестве тысячи бастид, образующих разбросанный город вокруг всей плотной городской застройки.

Дело в том, что каждый обитатель Марселя владеет собственной бастидой и многие из тех, у кого есть загородный дом, не имеют дома в городе. А поскольку обычно каждый добирается до своей бастиды пешком, то их строят как можно ближе к воротам города, через которые туда направляются; в итоге, чтобы все эти домики оказались в пределах досягаемости для своих владельцев, им приходится жаться друг к другу, что и происходит на самом деле. Нет ничего более непритязательного, чем эти домики: в них нет ни дворов, ни садов. Бывают такие случаи, когда на четыре соседних домика приходится всего одно дерево, и это еще не самые бедные среди них.

С Нотр-Дам-де-ла-Гард мы спустились к Каталанскому порту. Каталанский порт представляет собой одну из достопримечательностей Марселя.

Однажды на необитаемой косе вблизи маленькой бухточки обосновалось таинственное поселение: неизвестные пришельцы попросили позволения у марсельской коммуны превратить эту бухту в свою гавань, а на косе построить свою деревню, и коммуна ответила согласием на просьбу этих морских бродяг.

С того времени они там и находятся, живя в домах, построенных странным образом, говоря на неведомом языке, вступая в браки только между собой и каждый вечер вытаскивая свои суденышки на песок, как это делали моряки во времена Вергилия.

Тем не менее в течение одного или двух последних веков небольшое поселение стало уменьшаться с каждым годом. Еще через полвека оно совсем исчезнет, как исчезает все необычное и живописное. Наша счастливая цивилизация испытывает ужас перед всем, что находится как ниже, так и выше ее уровня. Именно эта цивилизация истребляет бедных каталанцев.

Мы расстались друг с другом, условившись встретиться вечером в театре; после спектакля нам предстояло поужинать у Сибийо: Мери покинул меня, чтобы заказать ужин и отыскать охотника с огневой точкой.

Я пришел в театр в назначенное время и обнаружил там Жадена и Мери, поджидавших меня вместе с тремя или четырьмя другими приглашенными к ужину гостями. В первую же минуту я поинтересовался у Мери, нашел ли он для меня обещанного охотника.

— О да, — ответил он, — и знаменитого!

— Вы уверены, что он от нас не ускользнет?

— Он далек от этого: я ему сказал, что вы охотились на львов в Алжире и на тигров в пампасах.

— И где же он?

— А вон там, смотрите, в оркестре!

— Третья виолончель?

— Нет, четвертая, там, смотрите, там!

— Прекрасно вижу.

— Так вот, это он!

— Надо же, как странно!

— Он совсем не похож на охотника, не правда ли?

— По правде сказать, да!

— Так вот, вы еще меня поблагодарите за это знакомство.

Успокоенный этим обещанием, я перенес свое внимание на спектакль.

Театр Марселя не лучше и не хуже других: комедии там ставят чуть лучше, чем в Туре; оперы чуть хуже, чем в Лионе, мелодрамы почти так же, как в Фоли-Драматик, а водевили — как везде.

По чистой случайности, театральный зал в тот вечер был полон: маленькая итальянская труппа, находившаяся в Ницце, в одно прекрасное утро пересекла Вар и явилась исполнять Россини в Марселе, где она имела громаднейший успех. Поскольку все в этой труппе говорят по-провансальски, марсельцы вообразили, что они любят итальянскую музыку.

Я не безумный меломан и никогда не бываю подвержен страху пропустить несколько нот настолько, чтобы отвлечься от моих постоянных изысканий, а потому поднял кверху голову, желая рассмотреть знаменитый плафон Ре-аттю, о котором мне много рассказывали. На нем были изображены Аполлон и музы, забрасывающие цветами Время. Несмотря на избитость сюжета, плафон в самом деле заслуживает своей репутации: это то, что надо посмотреть, находясь в Марселе.

Однако я не дал бы своим друзьям совет разглядывать этот плафон в те дни, когда в театре играют оперу.

«Семирамида» — ибо играли, конечно же, «Семирамиду» — закончилась. Мери подал условный знак четвертой виолончели, и музыкант понимающе ответил кивком. Жест Мери подразумевал: «Мы ждем вас у Сибийо», а кивок музыканта означал: «Я отнесу инструмент домой и через несколько минут присоединюсь к вам». Два глухонемых не могли бы за столь короткое время сообщить больше друг другу.

И в самом деле, едва только мы собрались у Сибийо, как появился наш охотник. Мери представил нас друг другу, и все сели за стол.

В течение всего ужина сотрапезники обменивались репликами, чтобы лучше познакомиться. Каждый рассказывал много забавного; один лишь г-н Луэ хранил молчание. Можно было подумать, что ничто так не пробуждает аппетит, как необходимость держать одну руку горизонтально, а другую вертикально; однако он слушал очень внимательно, не упуская ни одной шутки, ни единого слова и одобрительно кивая в ответ на удачные остроты, которыми мы обменивались, а когда рассказываемые нами истории казались ему особенно интересными, выражал свое одобрение чем-то вроде негромкого сопения… Взглядами мы жаловались Мери на это молчание, но он знаками давал нам понять, что аппетиту нужно предоставить время, необходимое для его насыщения, что всему свой черед и что мы ничего не упустим, если немного подождем. И действительно, когда подали десерт, г-н Луэ выдохнул какое-то восклицание, выражавшее нечто вроде: «Черт побери, я неплохо поужинал!» Мери понял, что наступил нужный момент и попросил подать чашу пунша и сигары. За двести льё от Парижа пунш все еще принято непременно подавать к десерту во время холостяцких ужинов.

Господин Луэ откинулся на спинку стула, с доброжелательной улыбкой поочередно окинул взглядом каждого из присутствующих так, будто только что нас увидел, а потом с тихим вздохом удовлетворения насытившегося гурмана произнес: «Да, черт побери, я неплохо поужинал!»

— Господин Луэ, — обратился к нему Мери, — не хотите ли сигару? Это весьма полезно для пищеварения.

— Спасибо, знаменитый наш поэт, — отвечал г-н Луэ, — я никогда не курю, но вот с разрешения этих господ бокал пунша отведаю.

— А как же, господин Луэ, его и принесли специально для вас.

— Вы слишком любезны, господа!

— Господин Луэ, поскольку вы не курите…

— Я никогда не курю! В мое время еще не курили, господа. Это казаки ввели вам такую моду вместе с сапогами. Я же никогда не расставался с башмаками и всегда оставался верен привычке нюхать табак. Да, да, я придерживаюсь традиций своей нации.

С этими словами г-н Луэ вынул из кармана миниатюрную табакерку и протянул ее нам. Мы все отказались, за исключением Мери, который, желая доставить удовольствие г-ну Луэ и сыграть на его слабой струнке, взял щепотку табака:

— О, какая прелесть ваш табак, господин Луэ! Разумеется, он не акцизный?

— Да нет, сударь, акцизный; однако я его подправляю. Это секрет, которому меня научил один кардинал, когда я был в Риме.

— О! Так вы были в Риме? — спросил я г-на Луэ.

— Да, сударь, я прожил там лет восемнадцать — двадцать.

— Господин Луэ, — вмешался Мери, — раз уж вы не курите, то непременно должны рассказать этим господам о вашей охоте на шастра.

— Что за шастр? — спросил я.

— Шастр?! — воскликнул Мери. — Вы не знаете, что такое шастр? Подумайте только, господин Луэ, он не знает, что такое шастр, а еще называет себя охотником! Шастр, друг мой, — это вещая птица, это гага avis[84] римского сатирика.

— Это разновидность дрозда, — пояснил г-н Луэ, — и поджареный на вертеле, он великолепен.

— Так расскажите же ему о вашей охоте на шастра, господин Луэ!

— С удовольствием, ибо более всего мне хочется выглядеть приятным в глазах собравшихся, — любезно ответил г-н Луэ.

— Слушайте, господа, слушайте! — воскликнул Мери. — Вы услышите сейчас об одной из самых необыкновенных охот, какие только случались со времен Нимрода до наших дней! Я слышал рассказ о ней раз двадцать и всякий раз воспринимал эту историю с новым удовольствием. Еще стаканчик пунша господину Луэ! Вот так, хорошо! Начинайте, господин Луэ, мы вас слушаем!

— Вы, конечно, знаете, господа, — начал г-н Луэ, — что все марсельцы — прирожденные охотники…

— Да уж, Бог ты мой! — перебил его Мери, выпуская дым из сигары. — Это — явление физиологического порядка, которое я никогда не мог себе объяснить, но, тем не менее, все обстоит именно так. Неисповедимы предначертания Божьи.

— К несчастью, а может быть, и к счастью — ибо неоспоримо, что присутствие их причисляют к бедствиям человечества, — итак, к несчастью или к счастью, — продолжал г-н Луэ, — в окрестностях Марселя не водятся ни тигры, ни львы, но зато у нас происходит перелет голубей.

— Ну-ну! — хмыкнул Мери. — Я ведь говорил вам об этом, дружище… Здесь так принято считать.

— Несомненно, — прервал его г-н Луэ, явно задетый, — несомненно. Что бы вы ни говорили, у нас происходит перелет голубей. К тому же разве вы не давали мне как-то книгу господина Купера «Пионеры», где такой перелет удостоверен?

— Да, удостоверен, но в Америке.

— Но если они перелетают через Америку, почему им не перелетать через Марсель? Ведь суда, которые плывут из Константинополя и Александрии в Америку, сюда заходят!

— Это справедливо, — согласился Мери, ошеломленный таким доводом, — мне нечего возразить. Как я сам об этом не подумал? Вашу руку, господин Луэ! Я больше никогда не буду возражать вам п6 этому поводу.

— Сударь, обсуждение всегда возможно.

— Да, но я его закрываю.

— Итак, господа, я говорил, что за неимением львов и тигров у нас есть. перелет голубей.

Господин Луэ на мгновение остановился, чтобы посмотреть, не будет ли ему возражать Мери.

Но Мери одобрительно кивнул и произнес:

— Все верно: у них есть перелет голубей.

Удовлетворенный этим признанием, г-н Луэ продолжал:

— Вы понимаете, что в такой период настоящий охотник не может обойтись без того, чтобы каждое утро не посещать свою огневую точку. Я говорю «каждое утро», потому что, будучи занят в театре только по вечерам, я, к счастью, по утрам свободен. Происходило это году в тысячу восемьсот десятом или одиннадцатом; мне было тридцать пять лет, а это означает, господа, что я был чуточку проворнее, чем сейчас, хотя, как видите, благодарение Богу, я и сейчас в неплохой форме. (Мы все утвердительно кивнули.) И вот однажды, как всегда еще до рассвета, я находился на своем посту. Я привязал к жерди своего прирученного голубя, и он стал носиться словно дьявол; внезапно мне показалось, что при свете звезд я вижу, как на моей сосне кто-то расположился отдыхать. К сожалению, было еще довольно темно и я не мог разглядеть, что это — летучая мышь или птица. Я притих, непонятное существо поступило так же, и я стал ждать восхода солнца, на всякий случай пребывая в полной готовности.

Как только начало светать, я убедился, что на сосне сидит птица.

Я осторожно выставил из своего укрытия ствол ружья, приложил приклад к плечу, как следует прицелился и нажал пальцем на курок.

Представляете, господа, я имел неосторожность не перезарядить ружье: заряженное накануне, оно дало затяжной выстрел!

Однако это было не так уж важно, ибо, по тому как птица взлетала, я прекрасно видел, что она задета моим выстрелом. Я проследил взглядом за ней до кустарника, где она скрылась. Потом я повернулся и посмотрел на свою огневую позицию. Господа, вы не поверите, произошло нечто удивительное: выстрелом я перерезал веревку, к которой был привязан прирученный голубь, и он улетел. Мне было понятно, что в этот день, не имея приманочного голубя, я на своей огневой позиции буду напрасно терять время. И тогда я решил преследовать своего шастра; ах да, я забыл вам сказать, господа, что эта птица была шастром.

К несчастью, со мной не было собаки. Когда охотишься сидя в укрытии, собака не только бесполезна, но и служит страшной помехой. А не имея собаки, я не мог рассчитывать на то, что кто-нибудь поможет мне найти шастра, и мне пришлось самому ползать в его поисках по кустам. Шастр бежал по земле; он оказался позади меня, хотя я считал, что он находится где-то впереди. Услышав сзади хлопанье крыльев, я обернулся и выстрелил влет; как вы прекрасно понимаете, я промахнулся. Однако было видно, как в воздухе посыпались перья.

— Вы увидели, как посыпались перья? — переспросил Мери.

— Да, сударь, я даже подобрал одно и просунул в петлицу.

— Но раз вы увидели, как посыпались перья, значит, вы задели шастра.

— Я тоже так подумал. Не теряя его из виду, я кинулся вслед за ним. Но, как вы понимаете, господа, шастр был способен передвигаться и вскоре оказался вне предела досягаемости моего ружья. И все же я выстрелил в него. Дробью. Кому дано знать, куда полетит дробь!

— Дроби недостаточно, чтобы убить шастра, — покачал головой Мери, — шастр чертовски живуч.

— Это правда, сударь, ведь мой шастр был уже задет двумя моими первыми выстрелами, в чем я был совершенно уверен, и, тем не менее, он проделал третий перелет, преодолев не меньше километра. Но это не имело значения: в ту минуту, когда он опустился на землю, я поклялся добраться до него и бросился за ним вдогонку. О, негодяй! Он знал, с кем имеет дело! Он опять отлетел на пятьдесят шагов, потом — на шестьдесят, но это было не столь важно: я палил в него все время. Во мне пробудилась свирепость тигра. Если бы мне удалось догнать шастра, я бы растерзал его живьем! Вместе с тем, я стал испытывать сильный голод; к счастью, поскольку я рассчитывал оставаться на своем огневом посту целый день, и завтрак, и обед лежали в моем ягдташе… Я стал есть на бегу.

— Простите, — произнес Мери, прерывая г-на Луэ, — мне хочется сделать одно маленькое замечание по поводу местных особенностей. Вот, мой дорогой Дюма, разница между охотниками Юга и Севера, которая следует из собственных слов господина Луэ: охотник-северянин берет с собой пустой ягдташ, а домой приносит его полным, тогда как охотник-южанин поступает наоборот. Теперь, продолжайте свой рассказ, дорогой господин Луэ: я уже все сказал.

И Мери принялся старательно обжимать губами огрызок своей сигары.

— Так на чем я остановился? — спросил г-н Луэ, сбитый с мысли вмешательством Мери.

— Вы мчались через поля и горы, преследуя вашего шастра.

— Да, это правда, сударь; по жилам у меня текла больше не кровь, а серная кислота! Мы, люди с горячими головами, приходим в ярость от малейшего раздражения, а я был раздражен донельзя. Проклятый шастр, сударь, был как заколдованный; это, можно сказать, была птица царевича Камараз-Замана! Справа от меня остались Касис и Ла-Сьота; затем я достиг большой равнины, что тянется от Синя до Сен-Сира. Я шагал безостановочно уже пятнадцать часов, поворачивая то направо, то налево; если бы я шел все время по прямой, то уже миновал бы Тулон: от изнеможения я валился с ног. Что же касается этого чертова ша-стра, то он не казался уставшим. Наконец, начало темнеть; мне оставалось не больше получаса светлого времени, чтобы догнать эту адскую птицу. Я дал обет Божьей Матери-охранительнице поставить в капелле церкви серебряного шастра, если мне удастся поймать своего. Не тут-то было! Под предлогом, что я не моряк, она, казалось, меня не услышала… Тьма сгущалась все сильнее и сильнее. От отчаяния я в последний раз выстрелил в шастра! Должно быть, ему был слышен свист дроби, сударь, ибо на этот раз он совершил такой полет, что я напрасно следил за ним глазами: на глазах у меня он растаял и скрылся в сумерках, удаляясь в сторону селения Сен-Сир. Нечего было и думать о возвращении в Марсель. Я решил заночевать в Сен-Сире; к счастью, в тот вечер в театре не было спектакля.

Умирая с голоду, я добрался до гостиницы «Черный Орел» и велел ее хозяину, своему хорошему знакомому, приготовить мне ужин и постелить для меня постель; потом я рассказал ему о своих приключениях. Он попросил меня поточнее объяснить, где я потерял из виду моего шастра. Я описал ему все как можно подробнее. Он задумался на минуту, а потом сказал:

«Ваш шастр может быть только в одном месте — в вересковых зарослях справа от дороги».

«Совершенно верно! — воскликнул я. — Именно там я его и потерял. Будь сейчас луна, я бы вас туда повел».

«Да, да! В этих кустарниках шастры обычно и прячутся: это всем хорошо известно».

«В самом деле?»

«Если хотите, завтра на рассвете я возьму свою собаку и мы выгоним его из укрытия».

«Черт побери! Конечно, хочу! Иначе будут говорить, что какая-то ничтожная птица меня обманула. И вы полагаете, что мы ее найдем?»

«Наверняка!»

«Хорошо, ваши слова позволят мне спокойно провести ночь. Только не ходите туда без меня!»

«Ну, еще бы!»

Не желая повторения того, что случилось со мною утром, я разрядил свое ружье и вычистил его. Вы даже не можете представить, сударь, каким оно было грязным, ведь я сделал не меньше пятидесяти выстрелов за этот день, и, если бы дробь могла пускать ростки, то получилась бы прекрасная дорожка от Марселя до Сен-Сира. Приняв такую меру предосторожности, я поставил ружье у камина, чтобы в течение ночи оно просохло, затем поужинал и проспал мертвым сном до пяти утра, когда меня разбудил хозяин гостиницы.

Поскольку я рассчитывал вернуться в Марсель тем же путем, что и пришел, то накануне подготовился к этому и положил в ягдташ остатки своего ужина. Я имел право это сделать, сударь, ведь за него было заплачено. Повесив ягдташ на плечо, я спустился вниз, взял ружье и, собираясь его зарядить, вытащил свою пороховницу, но тут обнаружилось, что она пуста!

К счастью, у моего хозяина были и припасы. У охотников, как вы знаете, сударь, принято одалживать друг другу порох и свинец, так что мой хозяин одолжил мне порох, и я его взял. Подержав немного ружье над пламенем, я зарядил его. Мне бы следовало заметить по зернышкам этого проклятого пороха, что с ним не все в порядке, но я не обратил на это внимание. Мы отправились вместе с хозяином и Сулейманом: Сулейманом звали его собаку.

А как зовут вашу собаку, господин Жаден? — прервал себя сам рассказчик.

— Милорд, — ответил Жаден.

— Красивое имя, — с поклоном заметил г-н Луэ, — а вот собаку моего хозяина звали не Милорд, а Сулейман. Тем не менее это был бойкий пес: стоило нам войти в вересковые заросли, как он сделал стойку, оставаясь неподвижным, словно кол.

«Вот и ваш шастр», — сказал мне трактирщик.

Действительно, приблизившись, я увидел шастра в трех шагах от себя. Я прицелился.

«Что вы собираетесь делать? — закричал трактирщик. — Вы же его в крошево обратите… это убийство, не говоря уж о том, что вы можете угодить свинцом в мою собаку».

«Это верно», — согласился я и отступил на десять шагов, оставляя, однако, шастра в пределах досягаемости.

Сулейман застыл над ним, напоминая собаку Кефала. Как вы знаете, сударь, собака Кефала обратилась в камень.

— Нет, я этого не знал, — ответил я, улыбаясь.

— Да! Такое вот несчастье случилось с этим животным!

— Бедняга! — сказал Мери.

— Сулейман превосходно держал стойку. Он бы так и стоял, если бы его хозяин не скомандовал ему: «Пиль! Пиль!» При этих словах он бросился вперед, и шастр взлетел. Я прицелился в него, сударь, никогда еще ни в одного шастра так не прицеливались: он был… ну прямо на кончике моего ружья. Бах!.. Раздался выстрел. И представляете, сударь, порох оказался выдохшийся, совершенно выдохшийся! Промах!..

«Знаете, сосед, — обратился ко мне трактирщик, — если до этого вы причинили ему вреда не больше, чем сейчас, то он вполне может довести вас так до самого Рима».

«До Рима?! — закричал я. — Что ж, даже если мне придется гнаться за ним до Рима, я буду это делать! О! Я всегда хотел побывать в Риме! Я всегда хотел увидеть папу!.. Кто может помешать мне увидеть папу?! Вы, что ли?!..»

Я был в бешенстве! Вы меня понимаете?! Если бы он возразил мне хоть словом, то, думаю, вторым своим выстрелом я всадил бы ему пулю прямо в живот. Но вместо возражений он сказал мне:

«Вы вольны отправляться куда пожелаете! Счастливого пути! Хотите, я оставлю вам свою собаку? Вы мне отдадите ее по возвращении…»

От собаки, способной так делать стойку, понятное дело, не отказываются.

«Разумеется, хочу!» — воскликнул я.

«Тогда позовите его. Сулейман! Сулейман! Ну, иди за этим господином!»

Всем известно, что охотничья собака готова последовать за первым попавшимся охотником, и потому Сулейман пошел за мной. Мы отправились в путь. У этого пса было врожденное чутье. Вообразите: он увидел, что шастр вернулся на прежнее место, и тут же замер над ним, а я, напрасно глядя ему под нос, ничего не увидел. Но на этот раз, если бы мне предстояло стереть шастра в порошок, я бы его не пощадил! Ни за что! Однако, пока я его искал, согнув спину, этот чертов шастр взлетел!.. Я послал ему вслед два выстрела, сударь!.. Пам! Пам! Но порох-то был выдохшийся, сударь! Сулейман посмотрел на меня с таким видом, словно хотел спросить: «Что это значит?» От взгляда собаки я почувствовал себя униженным. И я пробормотал ей в ответ, будто она могла меня понять: «Ничего, ничего! Ты еще увидишь…» Сударь, и собака словно поняла меня! Она приступила к поискам. Минут через десять Сулейман сделал стойку!.. По виду он напоминал скалу, сударь, настоящую скалу! Это опять был мой шастр… Я прошел прямо перед носом собаки, ступая осторожно, как если бы находился на рифленой крыше. И что же, сударь? Он проскользнул между моих ног в буквальном смысле этого слова! Я ужене владел собой и выпустил в него две пули — одну слишком близко, вторую слишком далеко. Первая пуля срикошетила и пролетела рядом с шастром; вторая сильно уклонилась в сторону, и он скрылся из виду. И вот тогда со мной произошло нечто такое… нечто такое, о чем мне не следовало бы рассказывать, не будь я столь правдивым человеком… Эта собака, исключительно умная, минуту смотрела на меня с явной насмешкой, а затем, подойдя вплотную ко мне, когда я перезаряжал ружье, подняла лапу и пустила струю на мою гетру, после чего удалилась тем же путем, по какому она шла! Вы понимаете, сударь, что если бы таким образом мне нанес оскорбление какой-нибудь человек, то либо он отнял у меня жизнь, либо я — у него. Но что можно было сказать животному, которого Бог не наделил разумом?

— Сударь, — заметил Жаден, — прошу вас поверить, что Милорд неспособен совершить такую неприличную выходку.

— Верю, сударь, верю, — отвечал г-н Луэ, — а вот Сулейман позволил себе такую неприличную выходку, как вы это назвали. Больше я его не видел. Как вы сами понимаете, это лишь усилило мою ярость. Я дал себе слово, что, убив моего шастра, помашу им перед носом Сулеймана. С этого времени, понятно, дорога в Марсель была мною забыта. Перемещаясь в поисках птицы от одного кустарника^ другому, я добрался — как вы думаете, сударь, куда? — в Йер. Я никогда там не был и узнал Йер по его апельсиновым деревьям. Я обожаю апельсины и решил наесться ими вдоволь; к тому же мне необходимо было освежиться: вы же понимаете, насколько распаляет такой бег! Я находился в четырнадцати льё от Марселя; обратная дорога должна была занять два полных дня. Однако я уже давно мечтал попасть в Йер и полакомиться апельсинами прямо с дерева. И потому, сударь, я решил послать шастра ко всем чертям, тем более что эта мерзкая птица уже стала казаться мне заколдованной. Я видел, как она перелетела через городскую стену и опустилась в саду. Но искать шастра в саду, да еще без собаки?! Это, как говорится, все равно, что искать иголку в стоге сена. Тяжело вздыхая, я направился к гостинице, заказал ужин и попросил позволения поесть в саду апельсины, пока будут готовить еду; само собой разумеется, их стоимость мне должны были прибавить к общему счету: я не собирался есть апельсины даром. Мне разрешили.

Я не так сильно устал, как накануне, — это доказывает, что к переходам привыкаешь — и тотчас же спустился в сад. Стоял октябрь, самая пора апельсинов. Представьте себе двести апельсиновых деревьев в одном месте — настоящий сад Гесперид, но без всякого дракона! Мне нужно было лишь протянуть руку, чтобы схватить апельсин величиной с голову. Я впился в него зубами, я кусал его целиком, как нормандец ест яблоко, и вдруг услышал: «Пи, пи, пиии, пи!»

— Это в точности пение шастра, — пояснил Мери, беря с тарелки следующую сигару.

— Присев на корточки, я устремил глаза на свет, исходивший от Большой Медведицы, и между созвездием и мною, на вершине лаврового дерева, увидел шастра, сидевшего в шагах пятнадцати от меня. Я протянул руку, чтобы взять ружье, но злополучное ружье осталось на кухне у камина. Оно так и стояло у меня перед глазами, в углу кухни, это праздное ружье. Я нацелил на шастра два пальца и произнес: «Ну что, мерзавец, поешь?.. Ты такой счастливый?.. Да уж, пой, пой… было бы у меня ружье… я бы тебя не так заставил попеть».

— А почему вы не пошли за ружьем? — спросил я г-на Луэ.

— Но он мог бы за это время улететь в неизвестном направлении. Нет, нет, у меня был другой план. Я подумал — следите за ходом моих рассуждений, — что я ведь заказал ужин и рано или поздно он будет готов; тогда трактирщик придет за мной сюда в сад, ибо он знает, где меня искать, и я скажу ему: «Друг мой, будьте любезны, принесите мне мое ружье». Понимаете?

— М-м! — произнес Мери. — Глубоко все продумано!

— Я продолжал сидеть на корточках, глядя на шастра. Он пел, чистил свои перышки и приводил себя в порядок. Наконец, за моей спиной послышались шаги; я поднял руку, призывая к молчанию.

«Ах, простите, я вам помешал?» — спросил трактирщик.

«Нет, нет, — отвечал я, — но подойдите сюда».

Он приблизился.

«Посмотрите вон туда, в том направлении».

«Да, вижу, это шастр».

«Тише! Сходите за моим ружьем!»

«Зачем?»

«Сходите за моим ружьем!»

«Вы что, хотите убить эту птицу?»

«Это мой личный враг».

«Вот как? Все равно это невозможно».

«Невозможно? Почему?»

«Слишком поздно».

«Что значит “слишком поздно”?»

«Если в пределах города стреляют после “Ангелуса”, за это полагается два дня тюрьмы и штраф в три франка двенадцать су».

«Я отсижу в тюрьме и заплачу штраф в три франка двенадцать су; сходите за моим ружьем».

«Чтобы меня обвинили в сообщничестве? Нет, нет, отложите это на завтра».

«О несчастный! Да завтра я уже не найду его!» — воскликнул я громче, чем позволяла мне осторожность.

«Ну и что, найдете другого».

«А я хочу этого! Мне не нужен никакой другой! Вы ведь не знаете, что я преследую этого негодяя от Марселя. Он нужен мне живой или мертвый! Я ощипаю его! Я сожру его! Я… Принесите мне мое ружье!»

«Нет, я уже сказал вам нет; у меня нет желания из-за вас идти в тюрьму».

«Что ж, тогда я сам пойду за ним».

«Пожалуйста, но ручаюсь вам, что, когда вы вернетесь, шастра уже не будет».

«Вы способны его спугнуть?» — произнес я, хватая трактирщика за воротник.

«Пррррру!» — прозвучало в ответ.

Я заткнул ему рот рукой.

«Хорошо, — сказал я, — пусть будет по-вашему; идите за моим ружьем, а я даю вам честное слово, что до “Ангелуса” стрелять не буду. Слово чести! Клятва честного человека! Вы довольны? Идите за моим ружьем! Я проведу ночь здесь, а завтра при последних звуках “Ангелуса” пристрелю птицу».

«Подумаешь, слово охотника! Нет, давайте поступим иначе».

«И как мы поступим? Да вы посмотрите, он же над нами издевается! Ну, говорите быстрее, как мы поступим?»

«Оставайтесь здесь, если вам так хочется: вам принесут сюда ужин и вы ничего не потеряете, а после ужина, если желаете, можете устроиться спать на лужайке».

«Спать? Ах да, вы меня не знаете! Я глаз не сомкну всю ночь! Спать! Чтобы он улетел в это время?»

«А завтра…»

«Что завтра?»

«Завтра, сразу после “Ангелуса”, я принесу ваше ружье».

«Вы злоупотребляете моим положением!»

«Ну, так что? Принимаете вы мое предложение или нет?»

«Итак, вы отказываетесь принести мне ружье?! Отвечайте! Раз, два, три…»

«Отказываюсь».

«Хорошо, отправляйтесь за моим ужином и постарайтесь принести его сюда, производя как можно меньше шума!»

«Вы можете не беспокоиться; раз уж шастр не удрал, пока мы с вами тут шумели, то он тут и останется. Да вот, смотрите, он собирается спать».

И в самом деле, сударь, шастр спрятал голову под крыло; вы, должно быть, знаете сударь, что почти все птицы так делают перед сном.

— Да, я знаю это.

— Шастр положил голову под крыло, то есть он не мог меня видеть; так что, если бы он был не на высоте пятнадцати футов от меня, а в пределах досягаемости, я мог бы приблизиться к нему и взять его в руки, как беру этот стакан с пуншем. К сожалению, шастр находился слишком высоко, и потому мне оставалось только сесть и ждать трактирщика. Ведь он дал мне слово, и нужно признать, что это был честный человек. Вино у него было хорошее, хотя, конечно, не такое превосходное, господа, каким вы угощаете меня нынешним вечером, и ужин вполне приличный. Разумеется, он не идет ни в какое сравнение с нашим, но ведь у нас с вами пиршество Валтасара, а тогда это был обычный ужин на постоялом дворе.

Мы поклонились г-ну Луэ в знак признательности.

— Но человек — существо слабое, сударь! Стоило мне насытиться, как я почувствовал, что меня одолевает сон: глаза мои слипались сами собой. Я их раскрывал, потирал, щипал себя за ляжки, укусил свой мизинец. Все было тщетно, сударь: чувства мои притупились, настолько меня тянуло в сон, и в конце концов я уснул.

Мне снилось, что дерево, на котором сидел шастр, уходит в землю, как деревья в марсельском театре. Вы ведь бывали в марсельском театре, сударь? Он превосходно механизирован. Представьте себе, однажды, когда давали «Чудовище» и в нем играл господин Аньель из театра Порт-Сен-Мартен… Вы, должно быть, знаете господина Аньеля?

Я кивнул, подтверждая, что имею счастье его знать.

— Так вот, я рассказываю о нем. Едва занавес упал, я устремился на сцену и не заметил люка, в который он проваливался. Трах! Я провалился в тот же люк. У меня не было сомнений, что я разобьюсь вдребезги; к счастью, внизу еще оставался матрац. В эту самую минуту туда явился рабочий сцены, чтобы забрать матрац, и увидел, как я лежу на спине, дрыгая в воздухе руками и ногами.

«Вы, вероятно, ищете господина Аньеля? — спросил рабочий. — Он только что вышел отсюда и сейчас должен быть в своей ложе».

«Спасибо, приятель!» — сказал я ему и направился в ложу.

Господин Аньель, действительно, был там.

Все это я вам рассказываю лишь для того, чтобы вы поняли, как замечательно механизирован марсельский театр.

Итак, мне снилось, что дерево, на котором сидит шастр, уходит в землю и я беру в руку эту мерзкую птицу. Подобное ощущение так на меня подействовало, что я проснулся.

Птица все еще была на прежнем месте.

Больше я уже не засыпал; я слышал, как пробило два часа, три, четыре.

Начался рассвет. Шастр проснулся; я был как на иголках. Наконец, раздались первые звуки «Ангелуса»: я перестал дышать.

Трактирщик сдержал свое слово и во время «Ангелуса» появился вместе с моим ружьем. Не сводя глаз с птицы, я протянул к ружью руку, одновременно сделав трактирщику знак, чтобы он поторопился; однако он отдал мне ружье, только когда смолк последний звук «Ангелуса».

В это самое мгновение шастр пискнул и взмыл вверх.

Я полез на стену и забрался на ее верх: в эту минуту я забрался бы и на колокольню Аккуль. Шастр опустился на конопляное поле. Ведь он еще не завтракал, и в нем заговорила натура.

Кинув трактирщику экю в оплату за ужин, я спрыгнул на землю по другую сторону стены и бросился по направлению к полю. Я был так занят преследованием шастра, что не обратил внимания на полевого сторожа, бежавшего за мной по пятам; так что, очутившись посреди поля и уже собираясь вспугнуть шастра, я вдруг почувствовал, как меня схватили за воротник. Я обернулся: передо мной стоял полевой сторож!

«Именем закона! — объявил он. — Следуйте за мной к мэру!»

В ту же секунду шастр взлетел.

Даже если бы меня окружал полк гренадеров, я бы стремглав пробился сквозь их ряды, чтобы погнаться за птицей. Я отшвырнул от себя полевого сторожа, словно картонную игрушку, и кинулся прочь с этой негостеприимной территории.

К счастью, шастр совершил большой перелет, и я оказался далеко от гнавшегося за мной сторожа. До зарослей, где укрылся шастр, я добежал настолько запыхавшимся, что не мог взять его на прицел своего ружья. Я сказал себе: «То, что отложено, еще не потеряно» — и продолжил преследование.

Я шел, сударь, весь день. На этот раз мой ягдташ был пуст. Я питался дикими плодами и пил воду из ручьев. Пот заливал мне лицо: должно быть, на меня было страшно смотреть.

Наконец, я оказался на берегу высохшей реки.

— Это был Вар, — пояснил Мери.

— Да, сударь, это был Вар. Я пересек его, не догадываясь, что вступаю на территорию чужой страны. Для меня это не имело никакого значения: я видел шастра, прыгавшего в двухстах шагах впереди меня по земле, где не было ни одного кустика, за каким он мог бы укрыться. Я подобрался к нему крадучись, целясь в него через каждые десять шагов. Он был в трех ружейных выстрелах от меня, сударь, как вдруг ястреб, проклятый ястреб, круживший над моей головой, камнем упал вниз, схватил моего шастра и взмыл вместе с ним ввысь.

Я был убит, господа. Только тогда я ощутил, как у меня все болело. Мое тело было покрыто ранами, оставленными на нем колючками, сквозь заросли которых я пробирался. Все мои внутренности были истерзаны той пищей, какой я пытался ввести их в заблуждение. Обессиленный, я рухнул на обочину дороги.

Мимо проходил какой-то крестьянин.

«Приятель, — обратился я к нему, — есть ли поблизости город, деревня или хоть какая-нибудь хижина?»

«Gnorsi, — отвечал он, — се la citta di Nizza un miglio avanti[85]».

Я оказался в Италии, сударь, не зная ни одного слова по-итальянски, и все из-за этого проклятого шастра!

Выбирать не приходилось. Я с трудом поднялся и побрел, опираясь на свое ружье как на палку. Чтобы пройти милю, мне понадобилось полтора часа. До этого я жил лишь надеждой; как только надежда меня оставила, я тут же ощутил всю свою слабость.

Наконец, я вошел в город и у первого же прохожего спросил адрес хорошей гостиницы — вы сами понимаете, что мне нужно было прийти в себя. К счастью, тот, к кому я обратился с этим вопросом, безукоризненно говорил по-французски; он направил меня в гостиницу «Йорк» — лучшую в городе.

Я попросил комнату на одного и ужин на четверых.

«Вы ждете троих друзей, сударь?» — переспросил слуга.

«Делайте, что вам говорят!» — бросил я.

Слуга вышел.

Я опустил руку в карман, желая проверить, какой суммой я располагаю, чтобы расплатиться за ужин, ибо мне казалось, что я никогда не смогу насытиться. Когда я вытянул руку из кармана, меня покрывал холодный пот, и мне казалось, что я сейчас лишусь сознания.

Карман был дырявый, сударь! Поскольку дело происходило в начале месяца и мне только что выдали жалованье, я взял с собой из этих денег несколько монет в сто су; они-то своей тяжестью и продырявили карман и вместе с дробью усеяли дорогу от Йера до Ниццы. Я обшарил все свои карманы, господа: в них не было ни единого гроша! Даже пересечь Стикс мне было бы не на что.

Тут я вспомнил о заказанном ужине на четверых, и у меня волосы встали дыбом.

Я подбежал к звонку и повис на нем.

Слуга решил, что меня душат, и примчался.

«Гарсон! — закричал я. — Гарсон! Вы уже заказали ужин?»

«Да, сударь».

«Отмените! Немедленно отмените!»

«Но как же ваши друзья, сударь?»

«Они сейчас крикнули мне в окно, что не голодны».

«Но это не помешает вам поужинать, сударь».

«Разве вам непонятно, — с нетерпением воскликнул я, — что если мои друзья не голодны, то и я не голоден тоже!»

«Вы, вероятно, поздно обедали, сударь?»

«Да, очень поздно!»

«И вам ничего не нужно?»

Я сказал ему несколько слов таким тоном, что он был совершенно ошеломлен. Мне было слышно, как, выйдя от меня, он на вопрос одного из своих товарищей, кто я такой, ответил:

«Понятия не имею, но наверное какой-нибудь лорд — уж больно он наглый!»

Это я-то — лорд! Представляете, господа, в моем-то положении!.. Как видите, этот лакей не был физиономистом.

А положение было не из приятных. Вся моя одежда превратилась в лохмотья и не представляла никакой ценности; что-то стоило лишь оставшееся у меня ружье. Но сколько мне могли за него дать? Возможно, что очень немного. На пальце, правда, у меня был перстень с крупным бриллиантом, но это, господа, касалось моих чувств: он был подарен мне любимой женщиной, и я скорее согласился бы умереть с голоду, чем лишиться его. Тогда я вспомнил пословицу: «Кто спит, тот обедает». Мне подумалось, что это относится к любой трапезе. Я опустился на постель и, ей-Богу, господа, хотя это может показаться невероятным, усталость моя была такова, что, несмотря на испытываемые мною голод и беспокойство, меня охватил сон.

Проснулся я с ощущением собачьего голода. Как вам известно, господа, так говорят не только о животных, но и о людях, когда голод у них доходит до крайности.

Я сел на постель и, со все возраставшим беспокойством покручивая правым большим пальцем вокруг левого, принялся размышлять о том, что мне оставалось делать, как вдруг в углу своей комнаты увидел виолончель и испустил радостный возглас.

Вы меня спросите, господа, что общего у виолончели с человеком, который не обедал и не ужинал, если только не иметь в виду, что у них обоих пустое нутро?

Но общее имелось, господа: я увидел знакомое лицо в чужой стране, нашел почти что друга; ведь можно без всякого хвастовства сказать, что тот, кто в течение десяти лет держал музыкальный инструмент в своих руках, оказывается неразрывно связан с ним. А кроме того, я всегда замечал, что самые лучшие идеи приходят ко мне в голову под звуки виолончели.

Сударь, вы музыкальны?

— Увы! Нет, сударь.

— Но вы любите музыку?

— Скорее, это шум, который меня больше всего беспокоит.

— Ну, а когда вы слышите пение соловья?

— Я кричу ему как можно громче: «Да замолчи ты, мерзкая тварь!»

Мери пожал плечами с видом глубочайшего презрения и бросил на меня испепеляющий взгляд.

— Это природный изъян! — воскликнул г-н Луэ, который опасался, что на глазах у него нарушится царившее между нами согласие. — Человека следует пожалеть, а не упрекать. Ему не хватает пятого органа чувств. Мне вас жалко, сударь!

— Так что же было дальше, господин Луэ? — обратился к рассказчику Мери. — Я уверен, что, едва только виолончель оказалась у вас в руках, идеи явились к вам сотнями, тысячами. У вас их оказалось даже чересчур много, не правда ли?

— Да нет, сударь, вовсе не идеи явились ко мне, а слуги гостиницы, сбежавшиеся со всех сторон. Горечь моего положения передалась душе виолончели. Я извлекал из нее душераздирающие звуки; в них была и тоска по родной стране, и муки пустого желудка; это была в высшей степени выразительная музыка. Как вам известно, сударь, жители той страны, где я оказался, обожают, в отличие от вас, музыку. Я слышал, как коридор заполнялся людьми; время от времени их одобряющий шепот долетал до меня. Раздались рукоплескания, сударь. Наконец, дверь комнаты распахнулась и появился хозяин гостиницы. Я последний раз ударил смычком по струнам, сделав это, как вы понимаете мастерски, и повернулся к нему. Держа в руках инструмент, я ощущал свое превосходство над этим человеком.

«Прошу прощения, сударь, что без разрешения вошел в вашу комнату; но винить в этом вы должны себя сами».

«Помилуйте, — отвечал я, — вы здесь хозяин. Разве вы не у себя дома?»

Я забыл вам сказать, что на мне был наряд Орфея, то есть простая туника.

«Сударь, я полагаю, что вы выдающийся инструменталист!»

«Я отказался от места первой виолончели в Парижской опере», — сказал я (должен признаться, что это была неправда, господа, но я был в чужой стране и хотел поддержать честь Франции).

«Вот как, сударь? Но ведь это же очень хорошее место», — продолжал трактирщик.

«Десять тысяч франков жалованья и питание. Каждый день отбивные котлеты на завтрак и бордоское вино». (Упоминание того и другого, господа, сорвалось у меня с языка помимо моей воли.)

«И все это, — продолжал я, — ради любви к искусству, ради желания попутешествовать по Италии, родине несравненного Паизиелло и божественного Чимарозы». (Я старался польстить хозяину.)

«А вы, сударь, не собираетесь остановиться у нас в городе?»

«Для чего?»

«Чтобы дать концерт».

При этих словах, господа, меня словно озарило.

«Концерт?.. — пробормотал я с презрительным видом. — Вы думаете, что в таком городе, как Ницца, мне удастся покрыть свои издержки?»

«О сударь! Как раз сейчас у нас полно чахоточных англичан, приезжающих в Ниццу, чтобы провести здесь зиму. В одной только гостинице “Йорк” у меня их пятнадцать. Все говорят, что здешний стол великолепен».

«Совершенно верно, сударь, — продолжал я льстить трактирщику, — “Йорк” — лучшая гостиница города».

«Надеюсь, сударь, вы убедитесь в этом до отъезда».

«Я еще не знаю».

«Не рискую давать совет вам, сударь, но я уверен, что, если вы посвятите нам вечер, это не будет напрасно потраченным временем».

«А как вы полагаете, — словно между прочим спросил я, — какую сумму мог бы принести подобный вечер?»

«Если вы, сударь, доверите мне дать объявление и распределить билеты, то могу вам гарантировать сто экю».

«Сто экю?» — воскликнул я.

«Это не слишком большая сумма, сударь, я понимаю, но Ницца не Париж и не Рим».

«Это чудесный город, сударь, — поспешил я вновь польстить ему, раз это приносило мне успех. — И принимая во внимание, что это за город… я согласился бы, будь у меня уверенность, что, не заботясь ни о чем, кроме одного — взять в руки виолончель и очаровать своей игрой публику, я получу выручку в сто экю…»

«О, повторяю вам, сударь, я гарантирую это».

«Не забывайте, что требуется еще и питание, как в Парижской опере».

«Хорошо, и питание».

«Ну что ж, сударь, можете объявлять мой вечер и вывешивать афиши».

«Сделайте одолжение, назовите ваше имя».

«Господин Луэ, в погоне за шастром пришедший из Марселя в Ниццу».

«Вы считаете, что это стоит написать в афишах?»

«Это необходимо, сударь: ведь я буду выступать в охотничьей куртке, и почтенная публика Ниццы может решить, что я проявляю по отношению к ней неуважение, хотя, даю слово чести, я на это не способен!»

«Я сделаю все так, как вы хотите, сударь… А что вы будете играть?»

«Не объявляйте ничего заранее, сударь; велите принести все партитуры из театра, они мне все известны. Я сыграю восемь достаточно крупных пьес по выбору публики — это польстит спеси англичан. Вы же знаете, сударь, эти островитяне полны тщеславия».

«Итак, мы договорились, — заключил хозяин гостиницы, — я гарантирую вам сто экю и питание. Вам сию же минуту подадут завтрак».

«Помните, сударь, что по его качеству я составлю себе представление о вашей манере выполнять обязательства».

«Будьте спокойны».

Я услышал, как, выйдя из комнаты, он отдал распоряжения своим помощникам:

«Завтрак высшего разряда в комнату номер четыре!»

Я посмотрел на номер своей двери, сударь: номер четыре имела моя комната.

Не в силах сдержать своей радости, я схватил виолончель в объятия и начал отплясывать сарабанду.

В ту минуту, когда я ставил свою партнершу на место, слуги принесли завтрак.

Поистине, это был завтрак высшего разряда!

Сударь, когда вы поедете в Ниццу — а вы^ я полагаю, туда поедете, — остановитесь в гостинице «Иорк». Если там все осталось по-прежнему, что вполне возможно, ведь ее хозяин — человек примерно моего возраста, то вы мне наверняка скажите спасибо.

Признаться, я с наслаждением сел за стол, ведь прошло ровно двадцать восемь часов с того времени, когда я ел в последний раз.

Когда я пил кофе, в комнату вошел хозяин.

«Вы довольны завтраком, сударь?» — спросил он.

«Я в восторге!»

«Я со своей стороны закончил все приготовления к вашему выступлению: отказываться от него уже нельзя. О вас объявлено, сударь!»

«Я буду на высоте, сударь, буду на высоте! А теперь скажите мне, каким образом я мог бы вернуться в Марсель? Я хотел бы уехать завтра».

«В порту стоит превосходный бриг, который как раз завтра утром отправляется в Тулон. Капитан — один из моих друзей; это настоящий морской волк!»

«Как удачно! Я никогда не был в Тулоне и с удовольствием его посмотрю».

«Прекрасно, воспользуйтесь случаем!»

«Но дело в том, что я… боюсь моря…» (Это правда, сударь, я его боюсь; в этом отношении я похож на господина Мери.)

«Ба! Да в это время море совершенно спокойное!»

«А сколько время длится переход?»

«Часов шесть, не больше».

«Пустяки! Поплыву на вашем бриге!»

В назначенный час состоялся концерт; из скромности я ничего к этому сообщению больше не добавлю. Я получил ровно сто экю и на следующий день, исполнив для гостиничных слуг партию на виолончели вместо чаевых, погрузился на бриг «Дева Семи Печалей» под командованием капитана Гарнье.

Случилось именно то, что я предвидел, сударь: едва ступив на палубу, я тотчас понял, что если мне не удастся спуститься в каюту, то настанет мой конец.

Часа через два, когда мне стало немного лучше, на палубе поднялась какая-то суматоха; затем я услышал бой барабана и решил, что это сигнал к завтраку.

«Приятель, — обратился я к матросу, проходившему мимо с охапкой сабель в руках, — скажи, пожалуйста, что возвещает этот барабанный бой?»

«Он возвещает появление англичан, дружище!» — ответил матрос с прямотой, свойственной людям его профессии.

«Англичан?! Но англичане — хорошие ребята, — промолвил я, — вчера они обеспечили мою выручку по крайней мере на три четверти».

«Да? Ну а сегодня они могут ее забрать у вас целиком!» — заявил матрос и продолжил свой путь к трапу люка.

После этого матроса я увидел другого — с охапкой пик, а потом еще одного — с охапкой топоров.

Я начал догадываться, что на палубе творится что-то необычное.

Шум нарастал, что никак не успокаивало мою тревогу, и тут я услышал у самого люка голос:

«Антуан! Принеси мою трубку!»

«Сейчас, капитан!» — откликнулся другой голос.

Мгновение спустя появился юнга, держа требуемый предмет в руках. Я схватил его за ворот — его юный возраст позволял мне подобную фамильярность по отношению к нему.

«Эй, дружок, — спросил я его, — что там происходит наверху? Там завтракают?»

«О, да вы шутник! — ответил юнга. — От такого завтрака кое-кто получит несварение желудка из-за свинца и стали. Однако прошу прощения, капитан ждет свою трубку».

«Но если он ждет свою трубку, значит, опасность не так уж велика?»

«Напротив! Раз капитан требует трубку, значит, скоро станет жарко».

«А что собираются разогревать?»

«Большой котел, в котором на весь свет варева хватит! Поднимитесь сами на палубу и все увидите».

Я понял, что лучше всего последовать разумному совету паренька, но из-за качки судна выполнить этот совет было не так-то просто. Наконец, цепляясь за внутренние перегородки, я достиг трапа и там, ухватившись за поручень, почувствовал себя увереннее.

Go всеми предосторожностями, какие требовались в подобных обстоятельствах, я высунул голову из люка. В четырех шагах от себя я увидел капитана, который сидел на перевернутом ящике и спокойно курил.

«Добрый день, капитан! — произнес я с самой любезной улыбкой, какую только мне удалось изобразить. — Похоже, на борту происходит нечто новенькое?»

«А, это вы господин Луэ?!»

Этот славный капитан запомнил мое имя.

«Да, это я. Мне было немного не по себе, как вам известно, но сейчас я чувствую себя уже лучше».

«Господин Луэ, вы когда-нибудь видели морское сражение?» — спросил меня капитан.

«Нет, сударь».

«Вам хотелось бы такое увидеть?»

«Знаете, сударь… Признаться, я предпочел бы увидеть что-нибудь другое».

«А жаль! Ведь если бы вы хотели увидать сражение, к тому же отличное сражение, у вас была бы сейчас для этого прекрасная возможность».

«Как, сударь?! — воскликнул я, невольно бледнея. (Известно, что подобное явление не зависит от сознания человека.) — Как?! Нам предстоит морское сражение? Да вы смеетесь, капитан!.. О, вы шутник, капитан!»

«Я шучу?!.. Поднимитесь еще на пару ступенек и посмотрите… Ну, поднялись?»

«Да, капитан».

«Ну, и что вы видите?»

«Я вижу три очень красивых корабля».

«Считайте лучше!»

«Да, я вижу четвертый…»

«Смотрите еще!»

«Пятый! Шестой!»

«Вот так-то!»

«Да, черт возьми! Шесть кораблей!..»

«Вы разбираетесь во флагах?»

«Очень мало».

«Это не так уж важно; посмотрите на флаг самого большого корабля… вон там, на гафеле… там, где у нас находится наш трехцветный флаг… Вы видите, что изображено на этом флаге?»

«Я очень плохо разбираюсь в геральдических фигурах, но мне кажется, что я вижу арфу».

«Верно, это арфа Ирландии. Через несколько минут нам сыграют на ней ту еще песенку!»

«Но, капитан, — заметил я, — мне кажется, что они еще довольно далеко от нас и, развернув все эти паруса, которые без дела болтаются на ваших реях и мачтах, вы можете спастись бегством! На вашем месте я бы так и поступил. Простите, но это мое мнение, мнение четвертой виолончели марсельского театра: я рад был высказать его вам. Возможно, если бы я имел честь быть моряком, у меня было бы иное мнение».

«Если бы такое мнение мне высказал не оркестрант театра, а какой-нибудь другой человек, это бы плохо для него кончилось! Вы должны понять, что капитан Гарнье никогда не спасается бегством! Он будет драться, пока его корабль не будет изрешечен снарядами, а затем, когда начнется абордаж и палуба заполнится англичанами, спустится со своей трубкой в крюйт-камеру, подойдет к бочке с порохом и отправит англичан выяснять, есть ли там наверху Отец Небесный!»

«А французов?»

«И французов тоже».

«А пассажиров?»

«И пассажиров точно так же».

«Послушайте, капитан, но это скверная шутка!»

«После объявления боевой тревоги, господин Луэ, я никогда не шучу».

«Капитан! Во имя международного права спустите меня на берег: я предпочитаю идти пешком. Я добрался сюда пешком и отсюда тоже дойду!»

«Хотите послушать добрый совет, господин Луэ?» — спросил капитан, кладя свою трубку рядом с собой.

«Конечно, конечно, сударь. Совет разумного человека всегда кстати». (Это был подходящий случай косвенным образом напомнить ему о моем совете.)

«Так вот, господин Луэ, идите-ка ложитесь; вы ведь пришли из своей каюты, не так ли? Ну и возвращайтесь в нее».

«Последняя просьба, капитан».

«Говорите, сударь».

«Ответьте, у нас есть хоть какой-нибудь шанс на спасение? Вам задает этот вопрос семейный человек, у которого есть жена и дети».

Я сказал это, чтобы пробудить в нем сочувствие ко мне: на самом деле я холостяк.

Капитан, казалось, несколько смягчился. Я мысленно похвалил себя за эту уловку.

«Послушайте, господин Луэ, — произнес он, — я понимаю, насколько такое положение неприятно для человека, который несведущ по этой части; да, у нас есть некоторый шанс».

«Какой, капитан? — воскликнул я. — Какой? И если я могу вам быть в чем-то полезен, располагайте мной!»

«Видите черное облако вон там, на юго-юго-западе?»

«Да, сударь, прекрасно вижу, так же, как вас!»

«Оно несет в себе пока лишь зернышко».

«Зернышко чего, капитан?»

«Сильного ветра! Молите Бога, чтобы он сменил его на ураган!»

«Как это ураган, капитан? Но ведь во время урагана происходят кораблекрушения?»

«Да, и это еще самое удачное из того, что может с нами случиться!»

Капитан снова взял свою трубку, но я с радостью заметил, что она потухла.

«Антуан! — закричал капитан. — Антуан! Где тебя носит, мерзавец?»

«Я здесь, капитан!» — откликнулся юнга, высунув голову из люка.

«Иди зажги мне трубку! Ведь либо я сильно ошибаюсь, либо сейчас начнется бал!»

В ту же минуту на боку ближайшего к нам корабля появилось белое облачко; потом послышался глухой звук, похожий на тот, что звучит в театре, когда бьют в большой барабан. На моих глазах вдребезги разлетелся надводный борт брига, и артиллерист, забравшийся на лафет своей пушки, чтобы посмотреть на противника, навалился на мое плечо.

«Эй, дружище! — воскликнул я. — Оставьте ваши шуточки!»

Видя, что он не собирается отстать от меня, я оттолкнул его, и он упал. Лишь тогда, вглядевшись в него повнимательнее, я заметил, что у несчастного нет больше головы.

Это зрелище так подействовало мне на нервы, сударь, что уже через минуту, неизвестно как, я оказался в нижней части трюма.

Не знаю, сколько времени я там оставался; единственное, что я помню, — это грохот, похожий на звук духовых инструментов, но такой мощи, какой я не слышал в марсельском театре; потом этот шум сменился басовыми нотами, словно Господь Бог играл увертюру конца света. Признаюсь, господа, что мне было не по себе.

Наконец, когда я уже потерял счет времени, на корабле наступило затишье; еще не менее часа я смирно сидел в своем укрытии. Потом, убедившись, что прекратилось всякое движение, я поднялся по трапу на нижнюю палубу. Там было совершенно тихо, если не считать стонов нескольких раненых. Я расхрабрился и вылез на верхнюю палубу. Оказалось, сударь, что мы стояли в порту.

Капитан Гарнье хлопнул меня по плечу:

«Ну вот мы и прибыли, господин Луэ!»

«Да, в самом деле, — ответил я капитану, — мне кажется, что мы в безопасном месте».

«Благодаря урагану, который я предвидел, у англичан нашлось столько дел, что им некогда было заниматься нами. Так что мы буквально проскользнули у них между ног».

«Да, да, как между ног колосса Родосского… (Вам ведь известно, сударь, что корабли, по словам историков, раболепно проплывали между ног этого колосса.) И что, — продолжал я, — вероятно, там на горизонте острова Сент-Маргерит?»

«Что вы сказали?»

«Мне кажется, — повторил я, показывая на остров, видневшийся на горизонте, — что, вероятно, это остров Сент-Маргерит, где находился в заключении Железная Маска».

«Этот остров?» — переспросил капитан.

«Ну, да, этот!»

«Это остров Эльба».

«Как это остров Эльба?! — воскликнул я. — Возможно, мои сведения по географии меня обманывают, но я никогда не думал, что остров Эльба расположен так близко к Тулону».

«При чем здесь Тулон?»

«А разве город, где мы находимся, не Тулон? Разве мы не в тулонском порту? И в конце концов, когда мы отплывали, капитан, разве вы не говорили мне, что собираетесь в Тулон?»

«Дорогой господин Луэ, вы знаете пословицу: “Человек предполагает…”»

«“… а Бог располагает”; да, сударь, я ее знаю: это очень философическое изречение».

«А главное, очень справедливое. Вот Бог и распорядился».

«Чем же?»

«Да нами».

«И где же мы находимся, сударь?»

«В Пьомбино».

«В Пьомбино, сударь! — воскликнул я. — Что вы такое мне говорите? Если так будет продолжаться, то я вернусь в Марсель через Сандвичевы острова, где убили капитана Кука».

«Дело в том, что не вы выбираете дорогу».

«Я оказался теперь так далеко от своей родины!»

«И я тоже, ведь я родом из Бретани».

«Но как же туда вернуться?»

«В Бретань?»

«Нет, в Марсель!»

«Сударь, туда можно добраться морем, на моем судне…»

«Нет уж, спасибо!»

«… и сушей, в экипаже».

«Я предпочитаю путь по суше, это намного лучше!»

«Ну что ж, дорогой господин Луэ, я велю доставить вас в порт».

«Буду вам очень признателен, сударь!»

Капитан Гарнье окликнул лодочника.

Мой багаж был невелик, как вам известно, — ружье и ягдташ, вот и все. Я простился с капитаном, пожелав ему счастливого возвращения, и приготовился спуститься по трапу.

«Господин Луэ!» — позвал он меня.

Я подошел к нему:

«Что вы хотели сказать мне, сударь?»

«Дорогой господин Луэ, вы ведь знаете, — со смущенным видом произнес капитан, — что земляки могут говорить друг с другом без церемоний».

«Ну конечно, знаю, сударь».

«Так вы меня слушаете?»

«Да, сударь, я вас слушаю, но… я вас не понимаю… О чем, собственно, речь?»

«О том, что…» — повторил капитан.

«Так о чем же?» — спросил я уже в третий раз.

«Да о том… Разрази меня гром!., что если вы без денег, то мой кошелек к вашим услугам! Вот, наконец, все и сказано».

«О сударь!»

Такая манера предлагать свои услуги тронула меня до слез.

«Спасибо, капитан! — поблагодарил я, протягивая ему руку. — Не беспокойтесь, я богач».

«Дьявол меня побери! Чтобы артист был богачом…»

«У меня в этом узелке сто экю, капитан».

«Ну что ж, имея сто экю, можно идти на край света».

«Я не собираюсь идти так далеко, капитан: если удастся, я остановлюсь в Марселе».

«Ну, тогда счастливого пути! Не забывайте меня в своих молитвах!»

«Проживи я сто лет, капитан, все эти сто лет я буду помнить о вас!»

«Прощайте, господин Луэ!»

«Прощайте, капитан Гарнье!»

Я спустился в лодку. Капитан перешел с левого борта на правый, чтобы следить за мной глазами.

«Ступайте во “Французского гусара”! — крикнул он мне. — “Ussero Francese” — это лучшая гостиница».

Это были последние слова, которые я от него услышал, сударь. Я как сейчас вижу перед собой бедного капитана — он стоит, опершись о борт, с сигарой во рту, ведь трубка служила ему лишь в исключительных случаях. Бедный капитан!

Господин Луэ вытер слезы.

— А что с ним случилось?

— А случилось то, сударь, что через три месяца он был разорван надвое тридцатишестифунтовым ядром.

Мы с сочувствием отнеслись к переживаниям г-на Луэ и, чтобы успокоить его и помочь ему прийти в себя, Мери налил ему третий бокал пунша.

— Господа, — сказал г-н Луэ, высоко поднимая бокал, — я предлагаю тост, в котором, осмелюсь сказать, нет ничего предосудительного: тост в память о капитане Гарнье.

Мы присоединились к этому тосту, и г-н Луэ вернулся к своему рассказу.

— Я направился прямо в гостиницу «Французский гусар», найти которую оказалось нетрудно, поскольку она располагалась в порту. Я попросил подать обед, ибо был очень голоден: как вы могли заметить, я не ел целые сутки.

После обеда я попросил прислать мне какого-нибудь возницу. В марсельском театре не могли знать, что со мной случилось, и, конечно же, беспокоились обо мне; поэтому, как вы понимаете, я спешил вернуться туда. Примите во внимание, сударь, что прошло уже семь дней, как я покинул Марсель, и в течение этих семи дней, хотя и не теряя времени даром, я делал вовсе не то, что рассчитывал делать.

Я пригласил к себе одного за другим трех возниц, но не смог объясниться ни с одним из них, так как они не знали моего родного языка. Наконец, явился четвертый, который притязал на знание всех языков, а на самом деле не говорил ни на одном. Впрочем, на смеси французского, английского и итальянского нам удалось кое-как объясниться. Его предложение заключалось в том, что я должен заплатить ему тридцать франков за проезд до Флоренции. Во Флоренции, по его утверждению, можно было найти тысячу способов вернуться в Марсель. Мне очень хотелось побывать во Флоренции, сударь, так что я пообещал ему тридцать франков. Перед уходом он предупредил меня, что двое из его пассажиров, один из которых мой соотечественник, настаивают, чтобы он поехал по дороге из Гроссетто в Сиену, так как им хочется проехать через горы. Я ответил ему, что ничего не имею против гор: вот если бы речь шла о море, тогда дело другое. На это он заметил, что на протяжении всей дороги мы будем лишь удаляться от моря, и это меня успокоило.

Мы должны были уехать в тот же вечер и заночевать в Скарлино. В два часа возница остановился перед гостиницей; четверо других пассажиров уже сидели на своих местах, а возница приехал за мной и моим соотечественником, жившим в той же гостинице. Я был уже готов и стоял на пороге, ведь, как вы знаете, мои сборы много времени не занимали: мой багаж был все тот же — ружье и ягдташ. Позвали господина Эрнеста. Мне доставило большое удовольствие звучание французского имени.

Господин Эрнест спустился вниз: это был красивый гусарский офицер лет двадцати шести — двадцати восьми, исключительно похожий на человека, нарисованного на вывеске нашей гостиницы, но имевший более высокий чин. Молодой человек засунул пару пистолетов в боковые карманы кареты и занял место рядом со мной.

Вскоре я заметил, что господин Эрнест был чем-то очень удручен. Не будучи с ним знаком, я не осмеливался задать ему вопрос о причине его грусти, но решил хотя бы развлечь его беседой.

«Сударь, вы француз?» — спросил я его.

«Да, сударь», — ответил он.

«Вы, должно быть, военный?»

Он лишь пожал плечами. Тем не менее в моем вопросе не было ничего бестактного, так как молодой человек был одет в мундир. По этому жесту я понял, что он не расположен разговаривать, и сам замолчал. Что касается остальных пассажиров, то они беседовали по-итальянски. Я вам уже имел честь говорить, что языка этого не знаю, и потому в их разговор не вмешивался.

Так, не произнеся больше на протяжении всего пути ни слова, я добрался до Скарлино; мы остановились в жуткой гостинице и провели там ужасную ночь, терзаемые, простите за откровенность, насекомыми. Около трех часов утра, когда я только-только задремал, ко мне в комнату вошел возница и разбудил меня. В этой чужой стране, сударь, по-видимому, принято так поступать.

Взяв ружье и ягдташ, я приготовился занять то же место, что и накануне, но в эту самую минуту меня остановил возница.

«Простите, ваше превосходительство, а ружье не каражено?»

«Что вы сказали? “Каражено” ли ружье?! Что означает слово “каражено”?»

«Он спрашивает, заряжено ли ваше ружье», — пояснил мне г-н Эрнест.

«О, покорнейше благодарю, сударь. Как вам спалось?»

«Прекрасно».

«Ну тогда вы неприхотливы. А меня вот, сударь, эти мерзкие насекомые буквально загрызли».

«Andiamo! Andiamo![86]» — в нетерпении кричали пассажиры.

«Так ваше ружье не каражено?» — во второй раз спросил меня извозчик.

«Да нет, сударь, оно заряжено», — ответил я, несколько раздраженный его бесцеремонностью.

«Тогда надо его раскаражить».

«Сударь, — обратился я к молодому офицеру, — не откажите в любезности, переведите, что этому человеку от меня надо?»

«Он хочет, чтобы вы разрядили ружье, сударь, так как опасается, вероятно, что может произойти какой-нибудь несчастный случай».

«Ах, вот оно что! Это вполне справедливое требование».

«Нет, нет, ничего такого не делайте, оставьте все как есть! Если на нас нападут грабители, то с вашим ружьем и моими пистолетами мы, по крайней мере, сможем себя защитить».

«Грабители, сударь? — воскликнул я. — Разве на этой дороге могут оказаться грабители?»

«Ах, сударь, в Италии они повсюду!»

«Возница! — закричал я. — Возница!»

«Я здесь».

«Хорошо, что вы здесь. Но как же так, сударь, вы ведь меня не предупредили, что на этой дороге могут встретиться грабители!»

«Трогайте, трогайте!» — кричали пассажиры.

«Ну же, ну же, поднимайтесь! — поторопил меня господин Эрнест. — Вы же видите, в каком нетерпении пребывают наши спутники; мы так не попадем в Сиену до полуночи».

«Подождите, сударь, я только разряжу ружье».

«Надо раскаражить ружье», — повторял возница.

«Нет, напротив, не надо, — настаивал офицер. — Поднимайтесь!»

«Простите меня, сударь, — возразил я ему, — но я согласен с возницей. Если так случится, что мы повстречаемся с грабителями, мне совсем не хочется, чтобы у них могло возникнуть подозрение, будто я желаю причинить им хоть малейший вред».

«Да вы, по-видимому, просто трусите!»

«А я и не скрываю этого, сударь. Я не военный, я четвертая виолончель марсельского театра, меня зовут господин Луэ, и я к вашим услугам», — ответил я с поклоном.

«О, так вы четвертая виолончель марсельского театра?! Тогда вы, вероятно, помните очаровательную танцовщицу, выступавшую там три или четыре года тому назад».

«Я знал много очаровательных танцовщиц, поскольку место, которое я занимаю в оркестре, самое подходящее для знакомства с ними. Простите за бестактность, как ее звали, сударь?»

«МадемуазельЗефирина».

«О да, сударь, я прекрасно помню ее! Она уехала из нашего города в Италию. Очень легковесная юная особа».

«М-да», — пробормотал господин Эрнест.

«Говоря так, я имел в виду исключительно ее физические данные; для танцовщиц это похвала, или же… — с самым любезным выражением лица добавил я, — или же я в этом ничего не смыслю».

«Пусть так».

«Dunque che facciamo, non si parte oggi?[87]» — раздался нетерпеливый возглас из кареты.

«Минуту, господа!»

Чтобы разрядить ружье, не испугав лошадей двойным выстрелом, я попытался отойти подальше.

«Дайте мне ружье, — сказал возница, забирая его из моих рук. — Я положу его у себя на козлах».

«О, пожалуйста! — воскликнул я. — А я о таком и не подумал. Держите ружье, приятель. Будьте с ним поаккуратнее — это превосходное оружие».

«Ну, так вы поднимаетесь?» — спросил меня господин Эрнест.

«Да, да, сударь, иду!»

Я забрался в карету, возница закрыл за мной дверцу, поднялся на козлы, и мы тронулись в путь.

«Итак, вы говорили о мадемуазель Зефирине», — обратился я к офицеру, радуясь тому, что нашел тему, которая могла его заинтересовать.

«Вы ошибаетесь! — прервал меня господин Эрнест. — Я ничего не говорил».

Видя, что его желание поддержать разговор прошло, я замолчал.

Редко мне приходилось совершать путешествие, более унылое, чем это, да еще по такой отвратительной дороге. Создавалось впечатление, будто наш возница задался целью держаться подальше от всех городов и деревень. Можно было подумать, что мы путешествуем по дикой стране. Чтобы пообедать, мы остановились в какой-то ужасной лачуге, где нам подали омлет из еще не вылупившихся цыплят и где наш возница переговаривался с крайне неприятного вида людьми, что вызвало у меня подозрения. Мне очень хотелось поделиться этими наблюдениями с моими спутниками, но, помнится, вы уже слышали от меня, что итальянским языком я не владел. Что же касается господина Эрнеста, то манера, которой он ответил на проявленную мною услужливость, не вызывала у меня никакого желания обращаться к нему снова.

Мы двигались все дальше, сударь, и дорога, вместо того чтобы улучшаться, становилась все хуже и хуже. Я не преувеличу, если скажу, что путь наш лежал через настоящую пустыню. В конце концов мы углубились в своего рода ущелье, с одной стороны которого тянулись горы, а с другой несся бурный поток. Все это вызывало тем большие опасения, что быстро сгущалась тьма. Все перестали говорить, даже итальянцы, только время от времени возница осыпал бранью лошадей. Я спросил, далеко ли еще до Сиены, и оказалось, что мы не проехали и полпути.

Я подумал, что если сумею заснуть, то дорога не покажется мне такой невыносимо долгой. Пристроившись как можно уютнее в своем уголке, я закрыл глаза, надеясь привлечь сон. Я даже попытался всхрапывать, но вскоре заметил, что это меня будит, и прекратил использовать такой малодейственный прием.

Говорят, что стоит захотеть, и все получится. Я, сударь, стал живым подтверждением этой истины. Напрягая всю свою волю в течение часа, я в конце концов впал в состояние дремоты, когда восприятие окружающей обстановки еще остается, но способность рассуждать уже утрачена. Не знаю, сколько времени я пробыл в таком состоянии, но внезапно мне показалось, что карета остановилась. Затем вокруг меня началась какая-то суматоха. Я же никак не мог окончательно проснуться, сударь, поскольку сам себя замагнетизировал. Вдруг раздались два пистолетных выстрела. Это было уже чересчур, тем более что пламя почти опалило мне лицо. Я открыл глаза. И что, вы думаете, я увидел, сударь? Дуло моего собственного ружья, упиравшееся мне в грудь. Я тотчас узнал ружье и страшно пожалел, что не разрядил его. На нас напала банда грабителей, кричавших во все горло: «Faccia in terra! Faccia in terra![88]» Я догадался, что они требовали лечь ничком на землю, и поторопился выйти из кареты, но, по-видимому, все же недостаточно быстро, так как один из нападавших нанес мне прикладом сильнейший удар по затылку. К счастью, этот удар не затронул мой мозжечок. Тем не менее я рухнул, ткнувшись носом в землю. Все мои спутники лежали рядом в той же позе, что и я, за исключением господина Эрнеста, сражавшегося как дьявол; однако в конечном счете и он вынужден был подчиниться силе.

Меня обыскали с головы до ног, сударь, залезли даже в мою фланелевую фуфайку; прошу прощения за эти подробности, но я ее всегда ношу. У меня забрали мои сто экю. Я надеялся, что мне удастся спасти свой бриллиантовый перстень, и перевернул его камнем вниз, но, к сожалению, он не обладал волшебным свойством кольца Гигеса. Вы ведь помните, сударь, что когда кольцо Гигеса поворачивали камнем вниз, оно становилось невидимым. Мой бедный перстень обнаружили и забрали его у меня.

Примерно час нас нас снова и снова обыскивали самым непристойным образом; по прошествии этого времени тот, кто выглядел главарем шайки, спросил:

«Есть ли среди этих господ музыкант?»

Вопрос показался странным, и я подумал, что момент этот не самый подходящий, чтобы сообщать о своей профессии.

«Эй, вы слышите меня? — переспросил тот же голос. — Я спрашиваю, господа, есть ли среди вас тот, кто играет на каком-нибудь инструменте?»

«Черт побери! — послышался возглас, и я узнал голос молодого офицера. — Здесь есть господин Луэ: он играет на виолончели».

Как мне хотелось оказаться в эту минуту в ста футах под землей! Я лежал не шевелясь, словно мертвый.

«Ну и кто из них господин Луэ? — вновь раздался голос главаря. — Этот, что ли?»

Он приблизился ко мне, и я почувствовал, как меня хватают за ворот моей охотничьей куртки, встряхивают и ставят на ноги.

«Что вам от меня надо, господа? — спросил я. — Во имя Неба, что вам от меня надо?»

«Да Бог ты мой! — отвечал мне все тот же разбойник. — Ничего, кроме весьма лестного для вас. Вот уж неделю мы ищем повсюду и не можем найти музыканта; это приводит в ярость атамана, но теперь-то он будет в восторге».

«Как? — вскричал я. — Это ради того, чтобы отвести меня к вашему атаману, вы спрашивали меня, умею ли я играть на каком-нибудь музыкальном инструменте?»

«Конечно».

«И вы разлучите меня с моими спутниками?»

«А что, по-вашему, нам с ними делать? Они же не музыканты!»

«Господа! — вскричал я. — На помощь! Помогите! Вы же не допустите, чтобы они увели меня?!»

«Этим господам надлежит лежать лицом вниз, как сейчас, и не шевелиться еще четверть часа, а после этого они могут ехать дальше. Что же касается молодого офицера, — с этими словами главарь обратился к четырем бандитам, державшим господина Эрнеста, — привяжите его к дереву; через четверть часа возница его развяжет. Эй, ты, возница, слышишь? Если развяжешь его раньше, то будешь иметь дело со мной, Пикаром!»

В ответ возница издал нечто вроде глухого стона, который можно было принять за согласие выполнить полученное приказание. Что же касается меня, то я был совершенно без сил: меня мог бы отвести и утопить ребенок; тем более это могли бы сделать два здоровых малых, державших меня за воротник.

«Ну, тогда в путь! — скомандовал главарь. — Особое внимание уделяйте музыканту. Если он будет сопротивляться, пинайте его известным вам способом».

Мне было любопытно узнать, как они будут меня пинать, если я начну сопротивляться, и попробовал оказать сопротивление. Сударь, я тотчас получил такой удар ногой, что у меня искры из глаз посыпались. Теперь мне все было ясно.

Бандиты направились к горам, черные вершины которых вырисовывались на фоне неба. Шагов через пятьсот мы пересекли горный поток, затем углубились еще в один лес, прошли через него и, выйдя с другой стороны, заметили огонек.

Мы двинулись на огонек: свет исходил из окон небольшой харчевни, стоявшей на проселочной дороге. Не доходя пятидесяти шагов до этого дома, мы остановились. Один из бандитов отделился от отряда и отправился на разведку. Он трижды хлопнул в ладоши, и этот сигнал, несомненно, дал знать Пикару, что мы можем идти дальше, так как вся шайка продолжила путь, распевая, чего разбойники не делали с той минуты, как мы свернули с большой дороги.

Переступив порог харчевни, сударь, я подумал, что мне довелось попасть на шабаш, который в ночь с субботы на воскресенье устраивает Сатана.

«Ove sta il capitano?[89]» — спросил Пикар, входя в дом.

«А1 primo piano[90]», — ответил трактирщик.

«Вот это да! — сказал я себе. — Кажется, у них уже есть первый пианист. Может, этот человек одержим музыкой?»

Все бандиты поднялись по лестнице, за исключением двоих, заставивших меня сесть у камина и не спускавших с меня глаз. Один из них присвоил себе мое ружье, второй — мой ягдташ. Что же касается моего перстня и моих ста экю, то они исчезли бесследно.

Прошло несколько мгновений, и с высоты лестницы кто-то отдал распоряжение моим охранникам; слов я не понял, но, судя по тому, что разбойники снова схватили меня за воротник и подтолкнули к лестнице, можно было догадаться, что им приказали отвести меня на второй этаж.

Я не ошибся, сударь. Войдя в комнату, я увидел атамана, сидевшего за превосходно сервированным столом; перед ним стояло множество бутылок самого разного вида, а на коленях у него сидела чрезвычайно привлекательная девушка.

Атаману было лет тридцать пять — сорок, и его вполне можно было назвать красивым мужчиной. Он был одет точно так, как бывают наряжены разбойники в комической опере — на нем была голубая бархатная куртка с красным кушаком и серебряными пряжками; у меня даже возникло ощущение, сударь, будто я присутствую на репетиции какого-то спектакля; так что если этот господин рассчитывал напугать меня своим видом, то это ему совершенно не удалось.

Что же касается юной особы, сидевшей на его коленях, то она была одета, сударь, как римская пастушка: позднее я видел таких на картинах некоего Робера; ее наряд состоял из полукафтана, расшитого золотом, короткой пестрой юбочки и красных чулок; что же касается ее ножек, то о них и говорить не стоит, такие они были маленькие. Я сохранил присутствие духа настолько, что разглядел на пальце у этой паршивки свое кольцо; одно это, даже если не говорить об обществе, в котором эта девица имела несчастье находиться, вызвали у меня, как вы понимаете, вполне определенное представление о ее нравственном облике.

У двери комнаты мои охранники меня отпустили, а сами остались на последней ступеньке лестницы. Я прошел вперед на несколько шагов, поклонился сначала даме, потом атаману, затем всем остальным присутствующим и замер в ожидании.

«Вот музыкант, который вам нужен!» — заявил Пикар.

Я поклонился во второй раз.

«Ты родом из какой страны?» — с сильным итальянским акцентом спросил атаман.

«Я француз, ваша светлость».

«О, я этому очень рада!» — воскликнула девушка.

Я с удовольствием заметил, что почти все они более или менее говорили по-французски.

«Ты музыкант?»

«Я четвертая виолончель в оркестре марсельского театра».

«Вот как!..» — воскликнула юная особа.

«Пикар, пусть принесут его инструмент! — приказал атаман и добавил, обращаясь к своей любовнице: — Ну, надеюсь, теперь, малышка Рина, ты не откажешь порадовать нас танцем».

«А я никогда и не отказывалась, — отвечала Рина, — но вы же понимаете, что нельзя танцевать без музыки».

«То, что говорит мадемуазель, совершенно справедливо, ваша светлость: мадемуазель не может танцевать без музыки».

«Non с'е instrumento, non ho trovato l'instrumento![91]» — произнес один из бандитов, появившись в дверях.

«Как это нет инструмента?» — громовым голосом воскликнул атаман.

«Атаман, клянусь вам, никакой виолончели с ним не было!» — вмешался Пикар.

«Bestia![92]» — вскричал атаман.

«Атаман, напрасно вы браните этого славного малого, — вступил в разговор я, — ваши люди обшарили все и добрались даже до моей фланелевой фуфайки; если бы у меня была с собой виолончель, они бы определенно ее нашли; но у меня не было с собой виолончели».

«Как это у тебя не было виолончели?»

«Уверяю вашу светлость, что если бы я мог догадываться о том, какое расположение вы питаете к этому инструменту, то взял бы с собой не одну виолончель, а две».

«Хорошо, — сказал атаман, — пусть пятеро немедленно отправляются в Сиену, Вольтерру, Гроссетто, куда угодно, но чтобы завтра к вечеру здесь была виолончель! А когда здесь появится виолончель, ты ведь станцуешь, малышка Рина, не правда ли?»

«Если у меня будет настроение и если вы будете достаточно любезны».

«Злючка! — воскликнул атаман, целуя девушку. — Ты прекрасно знаешь, что можешь добиться от меня чего угодно».

«Ах, сударь, здесь же люди вокруг, как можно!» — отстранилась от него Рина.

Такое движение, подсказанное остатками стыдливости, заставило меня лучше думать об этой молодой женщине. Впрочем, странное дело, сударь, чем больше я в нее вглядывался, тем больше ее лицо казалось мне знакомым. Однако я напрасно рылся в своей памяти: припомнить, что мне доводилось когда-либо бывать в столь дурном обществе, я так и не смог.

«Послушайте, друг мой! — обратилась к атаману девушка. — Вы ведь даже не поинтересовались у этого господина, не голоден ли он».

Я был тронут проявлением такого внимания.

«Да, верно, — согласился атаман и, повернувшись ко мне, спросил: — Ты хочешь есть?»

«О, сударь, — отвечал я, — раз уж вы изволили задать мне этот вопрос, то должен честно признаться, что последний раз мне удалось пообедать в Скарлино, причем весьма скверно, так что я не отказался бы чего-нибудь перехватить».

«Ну тогда садись за стол».

«О атаман!»

«Да садитесь же к столу! — с очаровательной ужимкой произнесла Рина. — Вы что, собираетесь разводить церемонии с Тонино, вашим другом, и со мной, вашей соотечественницей?»

«Так господина атамана зовут Тонино? Красивое имя, и очень музыкальное».

«Его зовут Антонио, — засмеялась она. — Тонино — это ласковое прозвище: я зову его так, потому что люблю его».

И она посмотрела атаману прямо в глаза взглядом, способным погубить его душу.

«Чаровница!..» — прошептал он.

Тем временем для меня поставили прибор и принесли стул, проявляя при этом по отношению ко мне всевозможные знаки внимания. Я подумал, что в конечном счете мое пребывание у господина Тонино будет, возможно, не таким уж непереносимым, как мне показалось сначала, и со мной станут обращаться с почтением, полагающимся артисту.

Я сидел за одним столом с атаманом, и мадемуазель Рина сама предлагала мне блюда и наполняла мой бокал — это позволило мне окончательно убедиться в том, что на пальце у нее сверкает именно мое кольцо. Время от времени я поднимал глаза и смотрел на ее лицо, и чем больше я в него вглядывался, тем больше проникался уверенностью, что оно мне знакомо. Что касается атамана, то он играл ее локонами и время от времени получал за это шутливый шлепок по рукам, после чего он спрашивал ее: «Но ты потанцуешь для меня, малышка Рина?», и она отвечала: «Возможно!»

Когда я насытился, мадемуазель Рина сделала весьма здравое замечание, что мне, вероятно, нужен отдых. Я умирал от усталости, сударь, и, хотя зевать не слишком вежливо, — о господин Жаден, я вовсе не имею в виду вас! — я зевал так, что мог свихнуть себе челюсть. Поэтому такое предложение мне не нужно было повторять дважды: я попросил проводить меня в комнату и тотчас же лег спать.

Я проспал пятнадцать часов подряд, сударь. Моего пробуждения с нетерпением ждали, не решаясь меня потревожить. Такая деликатность со стороны главаря бандитов показалась мне удивительной. Но стоило мне чихнуть — а я, сударь, обычно чихаю, просыпаясь, — как дверь отворилась и в мою комнату внесли пять виолончелей. Каждый посланный бандит раздобыл по одной, и это подтолкнуло меня на замечание: «Вероятно, повсюду кругом виолончели теперь подорожают!»

В ответ на эту шутку атаман улыбнулся.

Я выбрал лучший из этих инструментов, а четыре остальные сожгли.

После того, как я сделал свой выбор, мне предложили взять виолончель и идти с ней к атаману, поджидавшему меня к обеду; как вы понимаете, я не стал медлить. В зале был накрыт праздничный стол для атамана, мадемуазель Рины, Пикара и меня, а семь или восемь столов поменьше предназначались для остальных бандитов. В глубине залы были зажжены сотни три свечей, что создавало изумительное освещение; я догадался, что нам предстоял бал.

Обед, сударь, протекал очень весело: бандиты были по-настоящему милы, а атаман пребывал в исключительно хорошем настроении, что объяснялось, по-видимому, ласковым отношением к нему со стороны мадемуазель Рины.

Когда обед закончился, он спросил ее:

«Помнишь, что ты обещала мне, малышка Рина?»

«А разве я отказываюсь?» — с улыбкой ответила девушка… улыбка же у нее и в самом деле была колдовская.

«Ну что ж! Тогда иди, готовься, но не задерживайся!»

«Положите ваши часы на стол!»

«Положил».

«Я прошу четверть часа, это не слишком много?»

«О нет, конечно, нет», — ответил я.

«Иди, даю тебе четверть часа», — согласился атаман.

Мадемуазель Рина, легкая как лань, скрылась за дверью в задней части комнаты, освещенной тремя сотнями свечей.

«Ну, господин музыкант, — обратился ко мне атаман, — надеюсь, ты постараешься».

«Я сделаю все, что в моих силах, атаман».

«В добрый час! И если я останусь тобой доволен, то велю верну тебе твои сто экю».

«А мой перстень, атаман?»

«О, что касается твоего перстня, то тебе придется распрощаться с ним навсегда. Ты же видел, что он у Рины, а ты слишком галантен, чтобы забрать его у нее».

Я изобразил на лице согласие, и атамана это явно устроило.

«Ну, а вашему брату, — сказал он, обращаясь к своим бандитам, — я собираюсь доставить редкостное удовольствие: надеюсь, вы останетесь довольны».

«Viva il capitano![93]» — послышалось со всех сторон.

В эту минуту дверь распахнулось и на пороге появилась мадемуазель Рина; одним прыжком она очутилась в середине комнаты.

Она была одета баядеркой: ее наряд составляли серебряный корсет, большая кашемировая шаль, служившая ей поясом, маленькая газовая юбочка, едва доходившая ей до колен, и обтягивающее шелковое трико. Она была прелестна в этом костюме.

Я взял в руки виолончель, ощущая себя так, будто снова оказался в марсельском театре.

«Под какую мелодию вы желаете танцевать, мадемуазель?» — спросил я.

«Вы знаете танец с шалью из балета “Клари”?»

«Разумеется, это мой любимый танец».

«Хорошо! Тогда я жду вас!»

Я начал ритурнель; бандиты составили круг.

С первых же тактов она стала взлетать в воздух, словно сильфида, выделывая антраша, жете и пируэты. Бандиты кричали как безумные: «Браво!» А я говорил себе: «Как странно! Я видел уже эту пару ножек…» Они тревожили меня еще сильнее, чем ее лицо, сударь! Обычно, стоит мне увидеть лицо, и я запоминаю его на всю жизнь.

Она танцевали без устали, сударь. Должно быть, аплодисменты придавали ей силы. Она поднималась, опускалась, прыгала, совершала пируэты, и все это так изящно, даю слово чести! Атаман был вне себя! А я словно пребывал в безумии: мне казалось, что эти ножки то и дело посылают мне какие-то приветственные знаки и что они тоже меня узнают. Я был просто уверен, что если бы эти ножки могли заговорить, то они бы сказали: «Здравствуйте, господин Луэ!»

В разгар танца в комнату вошел совершенно испуганный трактирщик и что-то сказал на ухо атаману.

«Ove sono?[94]» — спокойно переспросил тот.

«В Сан Далмацио».

«Продолжай танец, у нас еще есть время».

«Что случилось?» — спросила мадемуазель Рина, перегнувшись в пояснице и изгибая руки.

«Да ничего особенного, — произнес атаман. — Похоже, эти мерзавцы-путешественники, которых мы задержали, подняли тревогу в Сиене и Флоренции, и за нами гонятся гусары великой герцогини Элизы».

«Вовремя они это делают, — засмеялась мадемуазель Рина, — я как раз заканчиваю танец».

«Еще пируэт, малышка Рина!» — произнес атаман.

«Я ни в чем не могу вам отказать! Сударь, восемь последних тактов, пожалуйста! Давайте…»

«Сейчас, мадемуазель, я возьму смычок».

Когда я услышал эту новость, смычок, представьте себе, выпал у меня из рук. Что же касается мадемуазель Рины, то это известие, казалось, придало еще большую резвость ее ножкам. В эту минуту мне даже почудилось, что я их узнал… Но где же, где же я мог их видеть?!..

Я полагаю, что никогда еще выступление мадемуазель Рины не пользовалось подобным успехом.

Одним прыжком девушка оказалась на пороге двери, за которой она переодевалась, и, обернувшись, словно танцовщица, готовая удалиться за кулисы, сделала реверанс и послала воздушный поцелуй атаману.

«А теперь к оружию! — скомандовал главарь. — Приготовьте коней Рине и музыканту. Мы же пойдем пешком. По направлению к Романье! Все слышат? Кто потеряется, сможет догнать нас в Кьянчано, между Кьюзи и Пьенцей».

«Как, сударь, — с удивлением спросил я атамана, — вы берете меня с собой?»

«Разумеется. Разве, по-твоему, Рина станет танцевать, если у нее не будет музыки? И разве, по-твоему, я смогу жить, не видя ее танцующей?»

«Но, атаман, вы собираетесь подвергнуть меня большой опасности!»

«Не большей и не меньшей, чем грозит всем нам!»

«Но это ваше ремесло, атаман, а не мое!»

«Сколько ты зарабатывал на подмостках своего балагана?»

Представляете, сударь, он так отозвался о марсельском театре!

«Восемьсот франков, атаман».

«Хорошо, я буду платить тебе тысячу экю. Пойди поищи театрального антрепренера, который предложит тебе столько же!»

Возразить на это было нечего. Я вынужден был примириться с неизбежностью.

«Все готово», — доложил Пикар, входя в комнату.

«А вот и я!» — объявила мадемуазель Рина, появившись в своем наряде римской крестьянки.

«Тогда в дорогу!» — скомандовал атаман.

«Usseri! Usseri!1» — закричал трактирщик.

Все кинулись к лестнице.

«Тысяча чертей! — воскликнул атаман, останавливаясь. — Ты забыл виолончель!»

Я схватил инструмент, сударь: как же мне хотелось залезть внутрь него!

У дверей стояли две оседланные лошади.

«Господин музыкант, вы не поможете мне забраться на лошадь? — обратилась ко мне Рина. — Вы ведь так любезны!»

Я машинально подставил руку, чтобы поддержать девушку, и в эту минуту почувствовал, что она вложила мне в ладонь записку.

Холодный пот выступил у меня на лбу. Что она могла написать мне? Неужели это было любовное послание? Неужели мое телосложение прельстило эту балерину и я стал соперником атамана? Мной овладело желание отшвырнуть записку как можно дальше, но любопытство возобладало, и я положил ее в карман.

«Usseri! Usseri![95]» — снова закричал трактирщик.

И в самом деле, со стороны большой дороги доносился глухой шум, какой исходит от отряда скачущих галопом всадников.

«Живо на лошадь, актеришка! — скомандовал Пикар и, схватив меня за штаны, помог мне усесться в седле. — А теперь привяжите ему виолончель за спину! Вот сюда!»

Я почувствовал, что меня привязали к моему инструменту. Два бандита взяли под уздцы лошадь мадемуазель Рины, два других — мою. Атаман с карабином за плечом побежал рядом со своей возлюбленной, а Пикар — рядом со мной. За нами следовали все остальные — человек пятнадцать-восемнадцать, не меньше.

В трехстах шагах от нас прозвучало пять или шесть выстрелов, и мы услышали свист пуль.

«Налево! — приказал атаман. — Налево!»

Едва этот приказ прозвучал, мы тотчас же покинули дорогу и бросились в лощину, на дне которой текла бурная река. Это была моя первая в жизни поездка верхом. Одной рукой я держался за шею лошади, другой — за ее хвост. Какое счастье, сударь, что у лошади такое обилие волос!

Как только мы добрались до берега реки, атаман приказал остановиться; затем мы прислушались.

Было слышно, как по главной дороге во весь опор мчались гусары.

«Прекрасно! — заметил Пикар. — Если они и дальше так поскачут, то спозаранку будут в Гроссетто».

«Пусть скачут, — промолвил атаман, — а мы пойдем по руслу потока: шум воды заглушит наши шаги».

Мы шли так часа полтора и в конце концов оказались у места впадения другой небольшой речки в нашу.

«Это Орча?» — вполголоса спросил атаман.

«Нет, нет, это всего лишь Арбия, — ответил ему Пикар. — Орча по крайней мере в четырех милях ниже по течению».

Мы снова тронулись в путь и через час в самом деле увидели еще одну речку, тоже впадавшую в нашу, так что мы шли теперь по настоящей реке. Как видите, господин Мери, только Вару приходится выплакивать воду.

«О, вот сейчас я узнаю местность, — прознес атаман, — сворачиваем налево!»

Его приказ был исполнен в то же мгновение.

В четыре часа утра мы пересекли большую дорогу.

«Крепись! Крепись! — подбадривал меня Пикар, слыша мои стоны. — Мы уже вышли к дороге на Сиену и через полтора часа будем в Кьянчано».

Как вы сами понимаете, главную дорогу мы только пересекли, поскольку старались идти лишь по безлюдным местам. Еще через несколько миль мы углубились в горы и, как и обещал Пикар, спустя полтора часа, то есть на рассвете, вошли в Кьянчано. Хозяин постоялого двора встретил нас так, словно был готов к нашему приходу. По-видимому, атаман со своими бандитами входил в число его постоянных клиентов.

Мы находились в пути двенадцать часов и, насколько я умею оценивать расстояния, прошли, по моим расчетам, около двадцати льё.

Меня с виолончелью сняли с лошади. Я, сударь, был такой же одеревенелый, как и мой инструмент.

Бандиты потребовали подать им завтрак, а я попросил дать мне кровать.

Меня провели в маленькую комнату с одним зарешеченным окном, дверь которой выходила в залу, где бандитам предстояло завтракать, так что даже подумать о бегстве не приходилось; впрочем, я и не в состоянии был бы сбежать, настолько все мое тело было разбито от усталости.

Снимая свои кюлоты — в ту пору их еще носили, ну а я так носил их вплоть до тысяча восемьсот тридцатого года — так вот, повторяю, снимая свои кюлоты, я вспомнил о письме, которое вручила мне мадемуазель Рина и о котором я совсем забыл во время нашего ночного путешествия. Но даже если бы я вспомнил о нем, сударь, все равно прочитать его в темноте было бы невозможно.

На маленьком клочке бумаги карандашом было написано следующее:

«Дорогой господин Луэ!»

Несмотря на желание узнать, что за этим следовало, я остановился. «Вот как! — подумал я. — Выходит, мадемуазель Рина со мной знакома». Придя к такому выводу, я стал читать дальше.

«Вы понимаете, что окружающее меня общество мне так же неприятно, как и Вам; однако, чтобы покинуть его без всяких происшествий, осторожность понадобится нам не в меньшей степени, чем решительность. Я надеюсь, что, когда подходящее время представится, у Вас достанет и того, и другого; к тому же я подам Вам пример. А до тех пор делайте вид, что Вы со мной не знакомы.

Мне бы хотелось вернуть Вам перстень, поскольку я видела, с каким беспокойством Вы на него несколько раз поглядывали, но пока я буду его хранить у себя, так как он послужит нашему освобождению.

До свидания, дорогой господинн Луэ! Надеюсь, наступит такой день, когда мы с Вами снова встретимся в марсельском театре — Вы в оркестре, а я на сцене.

ЗЕФИРИНА.

P.S. Проглотите мою записку!»

Подпись объясняла мне все, сударь! Это была малышка Зефирина, добившаяся такого успеха, что целых три года подряд ее приглашали на сцену марсельского театра. Вы не можете этого помнить, господин Мери, вы тогда были слишком молоды. Какие же бывают удивительные встречи!

Я перечитал письмо и лишь на этот раз обратил внимание на поразивший меня постскриптум: «Проглотите мою записку!» Поступить так было осмотрительно, но не сказать, что приятно. Тем не менее, сделав над собой усилие, я последовал указанию мадемуазель Зефирины и заснул, успокоенной мыслью, что в этой шайке у меня есть друг.

Я пребывал в состоянии самого крепкого своего сна, как вдруг почувствовал, что кто-то трясет меня за руку. Открыв глаза, я начал чихать. По-моему, я уже рассказывал вам, что всегда так просыпаюсь. Оказалось, что так бесцеремонно со мной обошелся помощник атамана.

«Вставай! Вставай! — торопил он меня. — Гусары в Монтепульчано; через четверть часа мы уходим».

Одним прыжком я подскочил к своей одежде — свист пуль еще стоял у меня в ушах.

Первой, кого я увидел, выйдя из своей комнаты, была мадемуазель Зефирина: она казалась беззаботно веселой. Я восхитился твердостью духа этой девушки и решил следовать ее примеру. А покамест, желая ее успокоить, я пальцем сделал ей знак, что проглотил записку. Несомненно, она подумала, что если я не положил себе в рот ничего другого, то этого недостаточно, чтобы поддержать мои силы, и со смехом сказала атаману: «Тонино! Наш музыкант своим жестом дает вам знать, что желудок у него пуст, как полость его виолончели; может быть, он успеет что-нибудь поесть?»

«Да нет, — отвечал атаман. — Поест в Сорано!»

«Мы готовы идти?» — спросила Зефирина.

«Подожди, я пойду посмотрю», — произнес атаман и вышел на лестничную площадку.

«Siamo pronti?[96]» — крикнул он.

В ту же секунду Зефирина кинулась к окну, сняла с пальца мой перстень и камнем что-то быстро нацарапала на стекле. Когда атаман вернулся, она уже сидела на своем прежнем месте.

«Идем! Идем! — сказал он. — Мы передохнем в Сорано. То ли нас предают, — пробормотал он сквозь зубы, — то ли эти гусары — настоящие колдуны».

Знаком приказав мне идти вперед, он подал девушке руку и стал спускаться вместе с ней.

Лошади уже ждали нас, как и накануне, и, расположившись тем же порядком, мы тронулись в путь. Однако, поскольку мы вышли утром, то прибыть на место нам удалось еще до темноты.

Правда, в жалком трактире, куда привел нас атаман, есть было почти нечего, и если бы мадемуазель Зефирина не поделилась со мной своим ужином, мне пришлось бы лечь спать голодным.

Не проспал я и десяти минут, как послышался адский шум. Я вскочил с кровати, схватил в охапку свою одежду и, распахнув дверь, крикнул: «Что случилось?» Комната была заполнена вооруженными бандитами.

«Нас окружили проклятые гусары! — кричал помощник атамана. — А это значит, что среди нас есть предатель. Гром и молния! Будь я уверен, что это ты…»

«Di qua! di qua![97]» — торопил трактирщик, открывая дверь, ведущую к потайной лестнице.

Атаман первый бросился к ней, ведя за руку мадемуазель Зефирину. Пикар подтолкнул меня вперед, и все остальные бандиты последовали за нами.

Спустившись с лестницы, трактирщик вошел в маленький дровяной сарай и поднял находившуюся в углу крышку люка. Атаман все сразу понял, хотя они не обменялись между собой ни единым словом, и первый стал спускаться по лестнице в люк, поддерживая мадемуазель Зефирину. Мы все последовали за ними. Трактирщик закрыл за нами крышку люка, и я услышал, как он забрасывает ее хворостом. В свою очередь, Пикар убрал лестницу, поэтому, чтобы оказаться в подземелье, куда мы попали, теперь следовало прыгать вниз по одному с высоты около пятнадцати футов.

Не стоит и говорить, сударь, что я воспользовался первой же минутой передышки, чтобы натянуть на себя одежду.

Через мгновение раздался грохот: во входную дверь стучали так, словно ее собирались высадить.

«I schioppi sono caricati?[98]» — спросил атаман.

Поскольку этот же самый вопрос мне задавал возница, я сразу понял сказанное; впрочем, в ту же минуту послышался звук шомполов, которыми заряжали свои ружья те, кто не сделал этого прежде.

«Господа! — воскликнул я тогда. — Господа, я надеюсь…»

«Тихо, если тебе жизнь дорога!» — прошипел Пикар.

«Еще бы не дорога, как же иначе…»

«Тихо, иначе я тебя проткну штыком!»

Я замолчал, однако попытался отыскать какой-нибудь угол, где можно было найти укрытие от пуль. Но в этом проклятом погребе, сударь, не было ни одного угла: это была настоящая тюремная камера.

Мы услышали, как распахнулась наружная дверь, и по топоту сапог и грохоту ружейных прикладов поняли, что трактир заполнился отрядом солдат. Как видно, за нами следовали по пятам.

В этом погребе, сударь, нас было двадцать человек, и, тем не менее, там стояла такая тишина, что можно было услышать пролетающую муху.

Но вот над нами все происходило иначе. Можно было подумать, что дом подвергся разграблению. Стоял такой крик и сыпались такие проклятия, от которых Мадонна упала бы в обморок. Два или три раза мы слышали, как солдаты подходят к дровяному сараю, где был скрыт вход в подземелье, и тогда тишину в подвале нарушал шум взводимых курков. Уверяю вас, сударь, этот звук был почти неслышен, но он проникал в самую глубину моего сердца.

Наконец, часа через три-четыре, весь этот шум и гам начал понемногу стихать. Затем воцарилась полная тишина, и вскоре мы услышали, как над головой у нас разгребают хворост и открывают крышку люка. Это пришел трактирщик, чтобы сообщить нам, что, устав от бесполезных поисков, французы ушли и мы можем вылезать.

Пока бандиты скопились у выхода, разговаривая с трактирщиком, мадемуазель Зефирина, оставшаяся вместе с вашим покорным слугой в глубине погреба, поспешила подойти ко мне и взяла меня за руку.

«Мы спасены!» — прошептала она.

«Что вы имеете в виду?» — спросил я.

«Эрнест идет по нашим следам».

«Кто такой Эрнест?»

«Молодой гусарский офицер, мой любовник».

«О, да я знаю господина Эрнеста!»

«Неужели? Это красивый молодой человек лет двадцати пяти — двадцати шести, примерно вашего роста, но лучшего, чем у вас, сложения».

«Все правильно, это он! Я вместе с ним ехал из Пьомби-но в… Но погодите! Да! Да! Да! Ведь он говорил мне о вас!»

«Он говорил обо мне? О, мой милый Эрнест!»

«Он что, волшебник, если вот так идет по нашему следу?»

«Да нет, сударь, он не волшебник; дело в том, что во всех трактирах, где мы останавливаемся, я пишу на стекле свое имя и название места, куда мы направляемся».

«А, теперь я понимаю! Вот почему вам нужен мой перстень! О, простите меня, мадемуазель, за мои недостойные подозрения. Впрочем, он должен оставлять хорошую метку, ведь это настоящий алмаз».

«Тише! Они говорят о чем-то важном!»

Минуту она прислушивалась; поскольку разговор шел на итальянском, я ничего не понял.

«Прекрасно! Прекрасно! — воскликнула мадемуазель Зефирина. — Капрарола! Капрарола! Запомните это название, сударь, на случай, если я его забуду! Мы направляемся в Капраролу».

«Как? — в ужасе воскликнул я. — Мы опять куда-то…»

«Что такое?» — обернувшись, спросил Пикар.

«Ничего, сударь, ничего: я забеспокоился о своей виолончели, вот и все».

Зефирина тотчас же отошла от меня и проскользнула в середину шайки бандитов, так что, когда атаман стал искать ее глазами, она уже стояла рядом с ним.

«Слышишь, малышка Рина, они убрались восвояси, эти черти-французы!»

«О, наконец-то можно вздохнуть! — откликнулась Рина. — А известно, в какую сторону они пошли?»

«Наш хозяин вроде бы так понял, что гусары великой герцогини не имеют права идти дальше, но молодой французский офицер, который был с ними, получил приказ преследовать нас и использовать для этого любые войска, где бы он их ни нашел».

«И что же мы будем делать?»

«Мы отправляемся в путь».

«Среди бела дня?»

«О, не беспокойся, у нас есть свои дороги».

«Дело в том, что я, по правде говоря, очень устала».

«Крепись, малышка Рина! Дорога не будет длинной: самое большее тридцать пять миль».

«Но мы хоть скоро туда доберемся?»

«Завтра к ночи мы будем в полной безопасности».

«Ну что ж, тогда отправляемся!»

«В дорогу!» — приказал атаман.

«А моя виолончель?» — спросил я у Пикара.

«Не волнуйся, о ней позаботились», — ответил он.

О ней позаботились! Виолончель, как вы понимаете, была моей охранной грамотой.

Итак, мы отправились в путь. Трактирщик сам вызвался быть нашим провожатым и покинул нас только тогда, когда мы вышли на дорогу, которую атаман назвал своей. О сударь, это была дьявольская дорога!

Около полудня мы вошли в густой лес: это был как раз такой лес, в каком должны скрываться бандиты, и я уверен, что, не будь мы в таком хорошем составе, нам следовало бы опасаться какой-нибудь неприятной встречи. В четыре часа мы прибыли в Капраролу.

Там нам удалось провести спокойно день и ночь, ибо до этого мы из-за господина Эрнеста не спали и не ели. Но в данное время он либо потерял наш след, либо не располагал достаточным количеством солдат, чтобы нас преследовать. Еды в трактире было запасено мало, и потому в ближайший город — по-моему, он назывался Рончильоне — были отправлены люди, которые привезли оттуда все необходимое для приготовления хорошего обеда.

Нас разбудили в три часа ночи; впрочем, я лег около шести часов вечера и потому проспал свои обычные восемь-девять часов. Так уж я устроен, сударь: если не посплю свои восемь часов, то буду совершенно разбитым.

На этот раз переход был коротким. Около одиннадцати часов мы на пароме переправились через реку, а затем остановились позавтракать в трактире; я услышал, что его называли трактир Барберини.

«Здесь мы у себя», — заметил атаман.

«Как это? — удивилась Зефирина. — В этой жалкой харчевне мы у себя? А где же знаменитый дворец, о котором вы мне говорили?»

«Я имею в виду, Carinesa[99], что здесь мы на своей территории, и начиная с этого мгновения вы можете командовать как настоящая королева».

«Тогда я приказываю, чтобы меня оставили одну в моей комнате, поскольку я не хочу показываться на глаза моим подданным… Как называется наш замок?»

«Антиколи».

«… не хочу показываться на глаза моим подданным из Антиколи в таком виде: я их испугаю».

«Civetta![100]» — улыбнулся атаман.

«Идите! Идите! Через четверть часа я буду готова».

Зефирина выставила нас из комнаты и заперлась.

«Так у вас есть дворец, атаман?» — поинтересовался я.

«А как же!» — ответил он.

«И он принадлежит вам?»

«Нет, не мне. Ты прекрасно понимаешь, что правительство было бы этим обеспокоено; нет, он принадлежит одному римскому синьору: он дал мне его в пользование, и я плачу ему за это ренту. Этого славного человека удерживает в городе его должность, и ему приходится таким образом использовать свой загородный дом».

«Значит, мы будем там как сыр в масле кататься!»

«Не понимаю», — произнес атаман.

«Это такой французский оборот речи, трудноватый для итальянца: я хочу сказать, что нам там будет замечательно».

«Да, это так. Правда, пострелять время от времени все же, наверное, придется, но, сам понимаешь, это приятная сторона нашего ремесла».

«Атаман, мне хочется напомнить вам, что я состою у вас на службе только как виолончелист».

«А почему тогда у тебя ружье и ягдташ? Ты же утверждал, что они твои».

«Да, они в самом деле мои. А кстати, хорошая в ваших владениях охота?»

«Великолепная».

«А какая дичь?»

«На любой вкус».

«И шастры есть?»

«Шастры? Да целые стаи!»

«Отлично, атаман! Беру на себя снабжать всех дичью на жаркое».

«Хорошо! Я дам тебе трех или четырех своих людей, чтобы они служили тебе загонщиками, и ты будешь охотиться сколько захочешь».

«Атаман, вы мне еще кое-что обещали…»

«Что?»

«Мои сто экю».

«Это правда. Пикар, ты вернешь этому славному малому его сто экю».

«Воистину, атаман, — произнес я, — не могу понять, почему на вас сердятся: вы самый честный разбойник, какого я знаю».

«Ессо mi[101]», — провозгласила Зефирина, появившись перед нами.

«Уже?» — воскликнул атаман.

«О, я умею быть проворной! Мне хватило времени на все, что я должна была сделать».

«Браво! В таком случае, в дорогу!»

«Я готова», — заявила Зефирина.

Атаман распахнул окно.

«В путь!» — крикнул он.

Тем временем Зефирина, обменявшись со мной взглядами, показала мне на кольцо, и я понял, что ей нужно было сделать в этой комнате.

Мы отбыли около двух часов и к четырем добрались до берега небольшой реки. Атаман окликнул паромщика по имени. Тот примчался с поспешностью, доказывавшей, что он узнал голос позвавшего его человека.

Пока мы переправлялись, атаман и паромщик вполголоса что-то обсуждали.

«Что там такое? — с наигранной тревогой спросила мадемуазель Зефирина. — Нашего замка нет больше на месте?»

«Ничего подобного, — возразил атаман, — надеюсь, что не пройдет и четверти часа, как мы там устроимся».

«Слава Богу! — заметила Рина. — А то мы уж слишком долго бродим по полям».

Мы добрались до тополиной аллеи, в глубине которой виднелась ограда роскошной виллы. Атаман позвонил, и появился привратник.

Стоило ему увидеть атамана, как он начал звонить в колокол, и тотчас же прибежало пятеро или шестеро слуг.

Казалось, что атамана ждали здесь с большим нетерпением, и, как только о его появлении стало известно, вся эта челядь стала выказывать бурную радость. Атаман принимал все эти проявления чувств как должное, и видно было, что он к подобному привык.

«Хорошо, хорошо! — повторял он. — Идите вперед и светите нам!»

Слуги подчинились его указаниям. Один из них хотел взять у меня виолончель, несомненно с самыми лучшими намерениями, но, поскольку это был превосходный инструмент, я не пожелал его кому-либо доверять. В итоге последовала короткая стычка, которая закончилась ударом кулака, нанесенным Пикаром слуге. Я остался полным хозяином виолончели, питая надежду увезти ее с собой во Францию, если только мне посчастливится туда вернуться.

Всех нас разместили в подобающих комнатах.

Это был дворец, сударь, настоящий дворец, как и говорил атаман. У меня лично была комната, украшенная великолепными фресками. Правда, дверь из этой комнаты выходила в большой зал, и я не мог ни выйти, ни войти в нее, не попав на глаза пятерым или шестерым слугам, при первом взгляде на которых было ясно, что это переодетые бандиты.

Вы должны понять, сударь, в каком я оказался положении: лишь только я собрался позвонить и спросить, нельзя ли мне раздобыть какую-нибудь одежду, как появился слуга с бельем, чулками, башмаками, пятью или шестью парами кюлот, кучей сюртуков и множеством рединготов, предлагая выбрать все, что подойдет мне по росту и покажется привлекательным. Меня кидала в дрожь мысль о людях, которым, несомненно, прежде принадлежала эта одежда. Поэтому я удовлетворился тем, что выбрал редингот, сюртук, две пары кюлот и шесть рубашек.Большую скромность проявить было невозможно. Перед тем как выйти, слуга открыл мне дверь в небольшую комнату, где находилась ванна, и объявил, что во дворце обедают alle vinti due. После многочисленных разъяснений я понял, что обедают здесь от шести до семи часов. Я так никогда и не понял, причем тут было число двадцать два.

Итак, у меня едва было время привести в порядок свой внешний вид. К счастью, на туалетном столике я нашел все, что было нужно, и среди прочего прекрасные английские бритвы, о которых я с тех пор очень жалею, сударь, потому что никогда больше такие хорошие мне не попадались.

Как только я покончил со своим туалетом, раздался звон колокола, возвестившего обед. Поправив в последний раз свою прическу, я вышел из комнаты, запер ее и положил ключ в карман, опасаясь, что кто-нибудь захочет прикоснуться к моей виолончели. У двери я увидел слугу, который ждал меня, чтобы проводить в гостиную.

В гостиной уже находилось трое — молодой синьор, дама и французский офицер. Я решил, что ошибся комнатой, и собирался удалиться, но в ту минуту, когда, пятясь, я наступил на ногу шедшему за мной лакею, молодая дама обратилась ко мне со словами:

«В чем дело, дорогой господин Луэ? Разве вы не хотите со мной пообедать?»

«Простите! — воскликнул я. — Я не узнал вас, мадемуазель!»

«Если вы предпочитаете обедать в своей комнате, дорогой господин Луэ, — сказал молодой синьор, — вам накроют стол там».

«Как, это вы, атаман?!»

От удивления я не мог прийти в себя, сударь.

«О, господин Луэ не захочет нас обидеть, лишив своего общества!» — с приветственным поклоном добавил офицер.

Я повернулся к нему, чтобы ответить на эту любезность. Сударь! Это был помощник атамана! На глазах у меня произошло столько неожиданных перемен, что можно было подумать, будто мы находимся на представлении «Золушки».

«А1 suo commodo[102]», — объявил лакей, распахивая двустворчатую дверь обеденной залы.

«Сударь, что это значит?» — спросил я помощника атамана.

«Это значит, мой дорогой господин Луэ, — ответил он, — что суп подан».

Атаман подал руку мадемуазель Зефирине, а мы с его помощником пошли следом.

Мы вошли в ярко освещенную обеденную залу, где был накрыт роскошный стол.

«Не знаю, будете ли вы довольны моим поваром, дорогой господин Луэ, — произнес атаман, усаживаясь на свое место и указывая мне на мое. — Это французский повар, о котором хорошо отзывались; я заказал ему два-три провансальских блюда, имея в виду вас».

«Блюда с чесноком? Ну уж нет!» — заметил французский офицер, вынимая из золотой табакерки понюшку ароматного табаку.

У меня было такое ощущение, сударь, что все это сон.

Тем временем мне подали суп.

«Боже! — воскликнул я. — Это же буйабес!»

Это действительно был буйабес, сударь, и к тому же превосходно приготовленный.

«Успели ли вы бросить взгляд на парк, господин Луэ?» — поинтересовался атаман.

«Да, ваша светлость, из окна моей комнаты».

«Говорят, что в нем очень много дичи; вы сможете завтра в этом убедиться, господин Луэ. Ведь вы обещали поставлять нам дичь на жаркое!»

«Я подтверждаю свое обещание, атаман; только верните мне, пожалуйста, мое ружье. Что делать, я привык к нему и хорошо стреляю только из него».

«Договорились!» — заявил атаман.

«Вам известно, что завтра мы обедаем рано, Тонино? Вы ведь обещали повести меня в театр Делла Валле; мне было бы любопытно посмотреть на эту никудышную танцовщицу, которая заменила меня».

«Нет, моя дорогая! — отвечал атаман. — Завтра о театре речи быть не может: только послезавтра; к тому же я не знаю, исправна ли двухместная карета. Я потребую дать мне в этом отчет; будь спокойна. Ну а завтра, если вам угодно, можно пока поехать верхом в Тиволи или в Субиако…»

«А вы поедете с нами, дорогой господин Луэ?» — спросила мадемуазель Зефирина.

«О нет, спасибо, — отвечал я, — у меня нет привычки ездить верхом; я не испытываю от этого никакого удовольствия, честное слово! К тому же атаман предложил мне поохотиться, и я с удовольствием займусь этим. Прежде всего я охотник».

«Как вам угодно, господин Луэ, вы свободны в своем выборе», — заметил атаман.

«А я составлю компанию господину Луэ и поохочусь вместе с ним», — добавил помощник атамана.

«Почту за честь, сударь!» — ответил я с поклоном.

Итак, было решено, что на следующий день атаман и мадемуазель Зефирина совершат верховую прогулку в Субиако, а мы с помощником атамана останемся в замке и поохотимся.

После обеда атаман предоставил мне и своему помощнику полную свободу. Мы поспешили этим воспользоваться, сударь, и в первую очередь это касалось меня, потому что, как вы прекрасно понимаете, уже дней пятнадцать или восемнадцать я вел чрезвычайно беспокойную и утомительную жизнь.

Так что я вернулся к себе. Каково же было мое удивление, сударь, когда я обнаружил в одном углу комнаты свое ружье, в другом — мой ягдташ, а на камине — свои сто экю. Это убедило меня в том, что в замке господина атамана Тонино нет нужды пользоваться ключами, чтобы отпереть двери.

Пока я раздевался, ко мне явился повар, которому я уже выразил свое восхищение по поводу буйабеса, с целью узнать, какой завтрак я предпочитаю — провансальский, французский или итальянский, поскольку граф де Виллафорте в преддверии задуманной охоты распорядился, чтобы утром мне накрыли стол в моей комнате. Похоже, атаман Тонино счел уместным одновременно с платьем сменить и имя. Еще раз похвалив повара за превосходный ужин, я заказал на завтрак жареного в оливковом масле цыпленка, или, говоря иначе, цыпленка по-провансальски: это мое любимое блюдо, сударь. Ночь прошла спокойно — так спокойно, что я проснулся только в ту минуту, когда в мою дверь постучали, чтобы подать мне завтрак.

Сударь, я позавтракал, как король.

Я допивал чашку шоколада, когда кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся — передо мной стоял помощник атамана, облаченный в чрезвычайно элегантный охотничий костюм.

«Так что? — спросил он. — Мы как будто готовы?»

Извинившись, я обратил его внимание на то, что не могу в коротких кюлотах идти на охоту. Тотчас же он указал мне рукой на приготовленный для меня и разложенный на софе охотничий костюм, похожий на его собственный.

Я чувствовал себя Аладином, сударь: стоило мне только чего-либо пожелать — и мое желание тут же сбывалось.

В один миг я был готов, и мы спустились вниз. У дверей слуги держали под уздцы четырех оседланных лошадей: одну — для атамана, одну — для мадемуазель Зефирины, две другие — для слуг.

Атаман спустился одновременно с нами; он положил пару двуствольных пистолетов в седельные кобуры, и двое слуг, которые должны были его сопровождать, сделали то же самое. Помимо этого, как на хозяине, так и на лакеях были причудливые наряды, позволявшие носить при себе охотничьи ножи. Атаман заметил, что я обратил внимание на принятые им меры предосторожности.

«Что вы хотите, дорогой господин Луэ, — пояснил он, — в этой стране полиция такая зловредная, что можно нарваться на неприятную встречу, а потому, как вы понимаете, следует быть вооруженным».

Однако я, напротив, ничего не понимал. Грезил ли я прежде или грезил сейчас? Кто из них, атаман или Виллафорте, был наваждением? Кто из них был реальностью? Разобраться в этом я был не в состоянии и предоставил событиям идти своей чередой.

Что же касается мадемуазель Зефирины, то в своем наряде амазонки она выглядела восхитительно.

«Желаю хорошо поразвлечься, дорогой господин Луэ! — сказал атаман, садясь на лошадь. — Мы вернемся в четыре часа; надеюсь, что к этому времени ваша охота закончится».

«Я тоже надеюсь на это, господин граф, — ответил я, — хотя, если речь идет об охоте, я уже больше ничего не рискую утверждать: совершенно неизвестно, куда она тебя заведет».

«В любом случае, — заметил атаман, пришпоривая лошадь и заставляя ее проделать два или три курбета, — в любом случае, Бомануар, поручаю господина Луэ твоим заботам».

«Будьте спокойны, граф!» — отозвался помощник атамана.

Мы в последний раз помахали рукой ему и мадемуазель Зефирине, и они умчались, сопровождаемые слугами.

«Извините меня за любопытство, сударь, — обратился я к своему спутнику, — ведь это вас атаман назвал Бомануаром?»

«Да, меня».

«Мне казалось, что род Бомануаров уже угас».

«Я его оживил, вот и все».

«Вы это вполне можете, сударь; тысячу извинений, если я был нескромен».

«О, пустяки, дорогой господин Луэ. Как вы предпочитаете охотиться — с собакой или без нее?»

«Сударь, я предпочитаю охотиться без собаки. Та, с которой я охотился в последний раз, повела себя крайне оскорбительно по отношению ко мне, и я боюсь, что подобное может повториться».

«Как вам угодно. Гаэтано! Спусти Ромео!»

Охота началась. Сударь, шестью первыми выстрелами я убил четырех шастров, и это вполне доказывает, что марсельский шастр был заколдован. Это очень насмешило Бомануара.

«Как? — удивлялся он. — Вам доставляет удовольствие стрелять в подобную дичь?»

«Сударь, — пояснил я, — в Марселе шастр — очень редкая птица. За всю свою жизнь я видел только одного, и именно благодаря ему я имею удовольствие находиться в вашем обществе».

«Ба! Поберегите ваши силы для фазанов, зайцев и косуль!»

«Что вы сказали, сударь? — воскликнул я. — Неужели нам предстоит увидеть такие существа?»

«Эй, смотрите, вот одно из них у вас из-под ног выскочило!»

И в самом деле, сударь, в десяти шагах от меня промчалась косуля.

Переходя с места на место, я то и дело сталкивался с садовниками и егерями, чьи лица мне казались знакомыми. Все они приветствовали меня, сударь; по-видимому, это были бандиты, переодетые в новые платья; однако моим глазам предстало уже столько всего удивительного, что я решил ничего не принимать больше во внимание.

Мы стреляли наперебой, сударь; парк был огромный, и его окружала стена с зарешеченными просветами, устроенными для того, чтобы открыть взгляду великолепные окружающие виды. Когда я находился рядом с одной из таких решеток, господин де Бомануар охотился на фазана.

«Signore! — позвал меня какой-то крестьянин, стоявший по другую сторону стены. — Questo castello е il castello dAnticoli?[103]»

«Извините, любезный, — ответил я, приближаясь к нему, — но я не понимаю итальянского языка. Вот если вы заговорите со мной по-французски, я охотно отвечу на ваш вопрос».

«О, да это вы, господин Луэ?» — воскликнул крестьянин.

«Да, я, но откуда вы знаете мое имя?»

«Вы меня не узнаете?»

«Не имею чести».

«Я Эрнест, гусарский офицер, ваш спутник по поездке».

«Ах, господин Эрнест, так это вы? Мадемуазель Зефирина будет в восторге».

«Так Зефирина в самом деле здесь?»

«Конечно, господин Эрнест, конечно! Она здесь в плену, как и я».

«Так, значит, атаман Тонино…»

«… не кто иной, как граф де Виллафорте».

«И этот замок?..»

«… разбойничий вертеп, сударь».

«Это все, что я хотел узнать. Прощайте, господин Луэ. Если они увидят нас беседующими, у них могут появиться подозрения. Передайте Зефирине, что завтра я дам ей о себе знать».

С этими словами он исчез в лесу.

«Апорт, Ромео, апорт!» — закричал господин де Бомануар.

Я подбежал к нему:

«О, да это, кажется, фазан? Ах, какой прекрасный петух, сударь! Какой прекрасный петух!»

«Да, да, это фазан! А с кем это вы разговаривали, господин Луэ?»

«Какой-то крестьянин спрашивал меня о чем-то по-итальянски, и я ответил ему, что, к сожалению, не понимаю этого языка».

«Вот как!» — с недоверчивым видом посмотрел на меня господин де Бомануар.

Затем, перезаряжая ружье, он добавил:

«Знаете, дорогой господин Луэ, будет лучше, если вдоль стены пойду я, поскольку я знаю итальянский; ведь вполне может случиться так, что еще какому-нибудь крестьянину вздумается задавать вам вопросы, и тогда я сам позабочусь ему ответить».

«Как угодно, господин де Бомануар, вы вправе так поступить».

Я тотчас выполнил предписанное мне действие, но, сколько помощник атамана ни вглядывался, сударь, он больше никого не увидел.

Наша охота была исключительно удачной. Должен признать, правда, что господин де Бомануар стрелял превосходно. К четырем часам мы вернулись. Господина де Виллафорте и мадемуазель Зефирины еще не было.

Я поднялся к себе, чтобы переодеться к обеду. Но поскольку для этого не требовалось двух часов, то я взял виолончель в руки и извлек из нее несколько аккордов. Это был великолепный инструмент, и я еще определеннее решил никогда с ним не расставаться.

В половине шестого я спустился в гостиную и оказался там первым. Через минуту появились граф де Виллафорте и мадемуазель Зефирина.

«Ну как, дорогой господин Луэ, — спросила меня мадемуазель Зефирина, — хорошо ли вы провели время?»

«О да, мадемуазель, — отвечал я, — жаловаться не приходится; а вы?»

«Ах, я повеселилась от всей души! Окрестности Антиколи великолепны».

«Атаман!» — крикнул Бомануар, открывая дверь.

«Кто это меня зовет атаманом? Здесь я не атаман, мой дорогой Бомануар, а граф де Виллафорте».

«Атаман, — повторил Бомануар, — дело серьезное, подойдите на минуту, прошу вас!»

«Извини, дорогая! Извините, господин Луэ, но вы понимаете, дела прежде всего!»

«Разумеется, господин граф, разумеется».

Атаман вышел. Я следил за ним глазами, пока дверь не закрылась, и, убедившись, что услышать меня никто не может, обернулся к мадемуазель Зефирине:

«Я видел господина Эрнеста».

«Когда?»

«Сегодня».

«О мой дорогой Эрнест! Он нашел нас, следуя от одного постоялого двора к другому!»

«Вероятно, это так, или же он просто волшебник».

«Он ничего мне не передавал?»

«Он сказал, что завтра даст вам о себе знать».

«О, какое счастье, господин Луэ! Он нас освободит».

«Однако, сударыня, если вы так презираете общество всех этих людей, то как вы могли здесь оказаться?»

«Так же, как оказались здесь вы».

«Но меня привели сюда насильно».

«А вы думаете, что я пришла сюда по доброй воле?»

«Так этот бандит-атаман…»

«… увидел меня танцующей на сцене театра в Болонье, влюбился и похитил».

«Ах, безбожник! Он не чтит ни танцовщиц, ни музыкантов!»

«Больше всего меня удручает то, что бедный Эрнест мог подумать, будто я развлекалась с кардиналом, поскольку как раз в это время за мной ухаживал один кардинал».

«О!..»

«Молчите, возвращается Тонино!»

«Что там такое? — бросилась она к нему. — Что случилось? О, какое у вас выражение лица! Неужели плохие новости?»

«По крайней мере, не слишком хорошие».

«А они из надежного источника?» — продолжала расспрашивать Зефирина с уже ненаигранным беспокойством.

«Самого надежного; они исходят от одного нашего человека, который служит в полиции».

«И что же в этих новостях, Бог мой!?»

«Ничего определенного; однако против нас что-то затевается: за нами следовали по пятам от Кьянчано до таверны Барберини. Они потеряли наш след только у Монте-

Дженнаро. Знаешь, малышка, придется отказаться от завтрашнего посещения Делла Валле».

«Но это, надеюсь, не помешает нам пообедать, атаман?»

«Вот вам и ответ», — повернулся ко мне атаман, указывая на входящего в комнату лакея.

«Ваша светлость, к столу подано!» — объявил лакей.

Войдя в обеденную залу, я увидел, что рядом с тарелками атамана и его помощника лежат по паре пистолетов; кроме того, каждый раз, когда открывалась дверь в буфетную, в прихожей можно было разглядеть двух бандитов с карабинами в руках.

Как легко догадаться, обед прошел в молчании; однако никаких происшествий не случилось. Я инстинктивно чувствовал, что мы приближаемся к страшной развязке, и не мог не волноваться.

Когда трапеза закончилась, атаман всюду расставил часовых.

«Малышка Рина, — произнес он, — не сердись, что я не могу составить тебе компанию, но мне следует позаботиться о нашей безопасности. Было бы самое лучшее, если бы ты легла спать не раздеваясь: возможно, нас потревожат ночью, и мне хотелось бы, чтобы в этом случае ты была полностью готова, если придется отвезти тебя в надежное место».

«Я сделаю все, что ты захочешь», — ответила мадемуазель Зефирина.

«Вас, господин Луэ, я прошу принять те же меры предосторожности».

«Господин граф, я полностью вам подчиняюсь».

«Теперь, малышка Зефирина, пожалуйста, покинь нижнюю залу: нам следует предпринять кое-какие действия, несовместимые с присутствием женщины».

«Я иду в свою комнату», — заявила мадемуазель Зефирина.

«Я тоже!» — воскликнул я.

Атаман взялся за звонок.

«Все идет хорошо, господин Луэ!» — прошептала мадемуазель Зефирина, потирая руки.

«Все идет ужасно, мадемуазель Зефирина», — возразил я, покачав головой.

«Проводите господина Луэ и мадемуазель Зефирину к ним в комнаты», — приказал атаман по-итальянски.

Затем он вполголоса добавил еще несколько слов, которые мы не смогли расслышать.

«Я все же надеюсь, что это ложная тревога!» — произнесла мадемуазель Зефирина.

«Гм, не знаю почему, — ответил атаман, — но у меня какое-то нехорошее предчувствие… Зефирина, если у меня будет свободная минута, я приду к тебе! Спокойной ночи, господин Луэ».

«Спокойной ночи, атаман!» — произнес я, выходя из комнаты.

Мадемуазель Зефирина задержалась там еще немного. Однако, поднявшись ступенек на десять, я увидел, как она тоже оттуда выходит. Я остановился, чтобы ее подождать, но шедший следом за мной бандит подтолкнул меня в плечо.

Я вернулся в свою комнату; сопровождавший меня бандит оставил мне лампу и вышел из комнаты. Уходя, он запер дверь на два оборота ключа.

«Гм-гм, — пробормотал я, — похоже, я стал пленником».

Мне не оставалось ничего другого, кроме как лечь в постель, что я и сделал.

Несколько часов, сударь, я провел в грустных размышлениях, но понемногу мои мысли начали путаться. Однако время от времени я вздрагивал и широко распахивал глаза; наконец, сударь, когда у меня не было больше сил открывать их, они закрылись окончательно и я уснул.

Не знаю, сколько времени мне удалось поспать, но проснулся я оттого, что кто-то вошел в мою комнату и начал трясти меня за плечо.

«Subito, subito![104]» — повторял чей-то голос.

«Что случилось, сударь?» — воскликнул я, садясь на кровати.

«Non се niente та bisogna, seguir mi[105]».

Я начал догадываться, что бандит приказывает мне идти за ним.

«А куда я должен следовать за вами?» — спросил я.

«Non capisco, avanti, avanti![106]»

«Я готов, сударь, я готов! Но, черт побери, что случилось? Может, уже дом горит?»

«Avanti, avanti!»

«Простите, простите, но я не могу оставить здесь мою виолончель; нельзя допустить, чтобы с моим инструментом произошла какая-нибудь беда. Надеюсь, мне не запрещено взять его с собой?»

Бандит утвердительно кивнул, но жестом показал мне, что надо поторопиться.

Я повесил виолончель на спину и сказал, что готов следовать за ним.

Он пошел впереди меня, показывая дорогу; мы пересекли несколько коридоров, спустились по маленькой лестнице, после чего он открыл дверь, и мы оказались в парке; начинало светать.

Я не смогу описать вам, сударь, как нам пришлось петлять по дороге; наконец, мы очутились в лесной чаще, в самом глухом уголке которой я заметил вход в пещеру.

Я сообразил, что это и будет мое временное жилище. Продвигаясь ощупью, я начал осваиваться с обстановкой, как вдруг почувствовал, что кто-то хватает меня за руку. Я чуть было не закричал, но прикоснувшаяся ко мне рука была удивительно мягкой, и я тут же понял, что она не может принадлежать разбойнику.

«Ш-ш!» — предупредил меня нежный голос.

«Я звука не произнесу, мадемуазель!»

«Поставьте сюда вашу виолончель».

Я послушался.

«Так что произошло?»

«Мы окружены полком солдат, а во главе этого полка стоит Эрнест».

«О, храбрый господин Эрнест!»

«Вы понимаете, как он меня любит? Он следовал за нами по пятам от Сиены до самого замка. Какое счастье, господин Луэ, что вас захватили в плен!»

«Да, это большое счастье», — откликнулся я.

«А ведь это была моя мысль!»

«Ваша?»

«Ну, конечно. Я сказала, что не могу танцевать без музыки, после этого бандиты стали повсюду разыскивать музыканта и в конце концов нашли вас!»

«Так это я вам обязан…»

«Мне, дорогой господин Луэ! Мне одной! Я уж не говорю о том, что с помощью вашего алмаза мне удавалось повсюду оставлять Эрнесту план нашего передвижения».

«А почему нас запрятали вместе в этой пещере?»

«Дело в том, что это самое уединенное место парка, и, следовательно, здесь нас будут искать в последнюю очередь. Кроме того, тут есть дверь, которая, вероятно, ведет в подземный ход, а он, должно быть, выводит к полю».

«Вот оно что! Но, тогда, мне кажется, мадемуазель, что если мы сбежим через эту дверь, то поступим осмотрительно».

«О да, вы правы, но вот беда: эта дверь заперта».

Вдалеке послышался выстрел.

«Вы слышите, мадемуазель?» — воскликнул я.

«Прекрасно! Вот и началось!» — произнесла Зефирина.

«Боже, где нам спрятаться?»

«Но мне кажется, что мы и так уже в самом надежном укрытии».

«О мадемуазель Зефирина! — вскричал я. — Вы ведь меня не покинете?»

«Я никогда не покину друга, никогда! Правда, при одном условии… Вы слышите? Слышите?»

Стрельба усилилась, залпы стали непрерывными.

«Какое же это условие, мадемуазель? Я сделаю все, что вы пожелаете!»

«Если господин Эрнест спросит вас о моих отношениях с этим чудовищем, то вы скажете, что они были вполне невинными и что я ни разу ему не уступила».

«Но он мне не поверит, мадемуазель».

«Как вы наивны, господин Луэ! Он поверит всему, что я скажу, — ведь он меня любит!»

«О мадемуазель! — вскричал я, хватая ее за руку. — Мне кажется, что стрельба усиливается!»

«Тем лучше! Тем лучше!» — ответила мадемуазель Зефирина.

Эта девушка была храброй как львица!

Я захотел приблизиться к выходу из пещеры.

«Dietro! Dietro![107]» — закричали одновременно оба часовых.

Скорее по их жестам, чем по словам, я понял, что это был приказ остановиться, и поспешил вернуться на место.

С каждой минутой схватка становилась все жарче. Такова уж была моя участь, сударь, — меня преследовали сражения и на море, и на суше!

«По-моему, выстрелы приближаются к нам», — сказала мадемуазель Зефирина.

«Боюсь, что это так, мадемуазель».

«Напротив, вы должны этому радоваться! Это означает, что бандиты бегут!»

«Я радуюсь этому, мадемуазель, но мне бы хотелось, чтобы они бежали не в нашу сторону».

В это время, сударь, послышались жуткие крики, словно кого-то убивали; на самом деле так оно и было, как мы впоследствии могли убедиться. Все это перемежалось ружейными выстрелами, звуком трубы и боем барабанов. До нас уже доносился запах пороха. Звуки выстрелов звучали все ближе и ближе: я был уверен, что сражавшиеся находятся всего лишь в ста метрах от пещеры.

Внезапно мы услышали тяжелый вздох, затем шум падающего тела, и один из наших часовых скатился в корчах в пещеру. Он получил случайную пулю, и, поскольку место, на которое он упал, озарял свет, проникавший в подземелье, мы наблюдали агонию умирающего во всех ее страшных подробностях. Должен сказать, что при этом зрелище мадемуазель Зефирина схватила меня за руки, и я почувствовал, что она вся дрожит.

«О, господин Луэ! — воскликнула она. — Как ужасно смотреть на умирающего человека!»

В эту минуту послышался крик:

«Стой, мерзавец! Стой!»

«Это Эрнест! Это его голос!» — воскликнула мадемуазель Зефирина, кидаясь к выходу из пещеры. В то же мгновение в пещеру ворвался залитый кровью атаман.

«Зефирина! — кричал он. — Зефирина! Где ты?»

Поскольку он вбежал с яркого света и его глаза еще не успели привыкнуть к темноте, ему не удавалось разглядеть нас.

Мадемуазель Зефирина знаком призвала меня хранить молчание.

Атаман минуту пребывал словно в ослеплении, но затем глаза его свыклись с мраком: он оглядел все закоулки пещеры и увидел нас.

Прыжком тигра он подскочил к нам:

«Зефирина! Почему ты не отзывалась, когда я тебя звал?! Идем, скорее!»

Он схватил ее за руку и потянул к потайной двери.

«Куда вы меня тащите? Куда вы меня ведете?» — вскричала несчастная девушка.

«Идем со мной! Идем!»

«Но я не желаю идти с вами!» — кричала она, отбиваясь.

«Как? Ты не хочешь идти со мной?»

«Нет! Нет! Почему я должна идти с вами? Я не люблю вас! Вы захватили меня силой! Я не пойду за вами! Эрнест! Эрнест! Сюда!»

«Эрнест? — пробормотал бандит. — Эрнест? А, так это ты нас предала?»

«Господин Луэ! Если вы мужчина, — вскричала Зефирина, — спасите меня! На помощь! На помощь!»

Я увидел, сударь, как блеснул кинжал. У меня не было оружия, я схватил виолончель за гриф и с такой силой обрушил ее на череп атамана, что инструмент проломился и оказался надетым на его голову.

То ли я так сильно его ударил, то ли от удивления, что его голова оказалась внутри виолончели, атаман разжал руки, зарычав при этом так, что вся пещера содрогнулась.

«Зефирина! Зефирина!» — раздался голос снаружи.

«Эрнест! Эрнест!» — воскликнула девушка, кидаясь к выходу из пещеры.

«Мадемуазель Зефирина!» — закричал я и устремился следом за ней, сам находясь в испуге от только что нанесенного мною удара.

Я ведь уже говорил вам, сударь, что эта девушка была легкой, словно лань: когда я выскочил, она была уже в объятиях молодого офицера. Я было собрался спрятаться за ними, но тут появилась дюжина солдат.

«Туда! Туда! — закричал офицер, показывая им на вход в пещеру, и, когда они устремились в нее, прибавил: — Он там! Волоките его сюда, живого или мертвого!»

Через несколько минут солдаты вылезли из пещеры; они обнаружили только виолончель с дырой, пробитой о голову атамана. Сам же он спасся через потайную дверь.

«Смотри, Эрнест! Вот мой спаситель! — воскликнула мадемуазель Зефирина, указывая ему на меня. — Кинжал был уже вот здесь, когда этот человек кинулся мне на помощь! (Она приложила руку к своей груди.) Я ни разу не уступила этому чудовищу-атаману, и он решил убить меня, лишь бы я не досталась тебе».

«Это правда?» — спросил ее Эрнест.

«Ах, друг мой! Неужели ты можешь меня подозревать? Спроси лучше у господина Луэ!»

Я понял, что настала решительная минута, и подошел к ним.

«Сударь, — обратился я к офицеру, — я могу вам поклясться…»

«Не надо никаких клятв! — прервал меня господин Эрнест. — Неужели вы думаете, что я не поверю ей на слово?»

«Простите за совет, но мне кажется, господин Эрнест, — сказал я, — что, поскольку атаман смог убежать, самое важное теперь обеспечить безопасность мадемуазель Зефирины».

«Вы совершенно правы, господин Луэ! Идем, Зефирина!»

Мы пошли по направлению к замку. Однако по пути нам пришлось пересечь место сражения. Мы увидели не меньше десяти или двенадцати трупов, сударь! Один из них валялся на ступеньках крыльца, преграждая вход в замок.

«Уберите эту падаль!»— приказал двум солдатам старый бригадир, шедший следом за нами.

Солдаты перевернули тело, лежавшее ничком, и я узнал Бомануара.

Мы не стали задерживаться в замке. Господин Эрнест оставил там гарнизон, посадил нас в карету, а сам стал во главе нашего эскорта, состоявшего из дюжины хорошо вооруженных людей. Как вы, конечно, догадались, сударь, я прихватил с собой свои сто экю, ружье и ягдташ.

Со мной не было только моей бедной виолончели, о которой я печалился. Что же касается мадемуазель Зефирины, то она вроде бы ни о чем не печалилась и, напротив, была вне себя от радости.

Примерно через час пути я увидел вдали очертания большого города и купол огромного собора.

«Извините, господин Эрнест, не скажете ли вы мне, что это за город?» — спросил я, высунув голову из двери кареты.

«Этот город?»

«Да».

«Тот, что впереди?»

«Да, да, впереди».

«Да ведь это же Рим!»

«Как? Это Рим? Неужели?»

«Разумеется».

«Ах, сударь! — воскликнул я. — Я в восторге! Честное слово, я в восторге — еще бы, ведь я всю жизнь мечтал увидеть Рим!»

Два часа спустя мы въезжали в город. Да, сударь, это на самом деле был Рим!

— И вы смогли увидеть папу? — спросил я. — Мне помнится, господин Луэ, это было одно из ваших желаний.

— Вы не можете не знать, — отвечал мне г-н Луэ, — что в это время почтенный старец был в Фонтенбло, но я видел его после возвращения оттуда, так же как потом видел его преемников, поскольку при содействии господина Эрнеста я стал четвертой виолончелью театра Делла Валле и оставался в Риме вплоть до тысяча восемьсот тридцатого года. Когда я вернулся в Марсель, сударь, то, поскольку я не был в нем двадцать лет, мне не хотели возвращать мое место в оркестре, принимая меня за самозванца.

— А что стало с мадемуазель Зефириной?

— Говорят, она вышла замуж за господина Эрнеста — я так и не узнал его настоящего имени, — и стала весьма уважаемой и почтенной дамой.

— А об атамане вы больше никогда ничего не слышали?

— Конечно, слышал, сударь! Три года спустя его задержали в театре Делла Валле, и я даже имел несчастье видеть, как его повесили.

Вот так случилось, сударь, как из-за того, что я по забывчивости не перезарядил мое ружье и при охоте на шастра оно дало затяжной выстрел, мне довелось увидеть Италию и двадцать лет оставаться в Риме.

— Господа, вы знаете который час? — спросил Мери, вытаскивая свои часы. — Четыре часа утра! Самое подходящее время отправляться спать.

— К счастью, — добавил г-н Луэ, показывая нам на Жадена и двух других похрапывавших гостей, — к счастью, эти господа уже частично это сделали.

КОММЕНТАРИИ

10 октября 1834 г. А.Дюма напечатал в типографии парижского издательства Дондей-Дюпре четырехстраничное рекламное объявление, носившее название «Средиземное море и его берега» («La Mediterranee et ses c6tes») и имевшее цель привлечь внимание к задуманному им грандиозному художественному паломничеству по Средиземноморью. Рассчитывая собрать с помощью этого объявления денежные средства для осуществления своего замысла, прославленный молодой драматург сообщал, что он намеревается посетить Корсику, Сардинию, Италию, Сицилию, Грецию, Турцию, Малую Азию, Палестину, Египет, побережье Африки, Варварийские государства и Испанию и день изо дня посылать оттуда французским читателям свои путевые заметки: «Каждый порыв ветра, подующего в сторону Франции, принесет с собой несколько наших страниц, написанных на той самой земле, которая вдохновит нас сочинить их, страниц, несущих на себе отпечаток местного колорита и хранящих яркость сиюминутного впечатления». В эту долгую экспедицию он предполагал взять с собой несколько лучших французских художников, скульптора, архитектора, врача и геолога. В итоге путешествие Дюма по Средиземноморью получилось не таким помпезным, как оно замышлялось, но, тем не менее, в период с октября 1834 г. по декабрь 1835 г., писатель посетил Юг Франции, Северную Италию, Неаполитанское королевство и Сицилию, а много позднее, в октябре 1846 г. — январе 1847 г., — Испанию, Тунис и Алжир. Итогом этих поездок по берегам Средиземного моря стали интереснейшие книги путевых впечатлений: «Юг Франции», «Год во Флоренции», «Сперонара», «Капитан Арена», «Корриколо», «Вилла Пальмиери», «Из Парижа в Кадис» и «“Быстрый”, или Танжер, Алжир и Тунис».

Первое издание книги «Юг Франции» («Midi de la France»), в которой описано путешествие Дюма из Парижа в Марсель в октябре 1834 г. — январе 1835 г., вышло в свет в 1841 г.: Paris, Dumont, 3 v., 18mo. До этого отдельные ее главы печатались в журнале «Парижское обозрение» (La Revue de Paris») в апреле 1837 г. и в газете «Век» («Le Siecle») — с 28.04 по 27.05.1840.

Это первая публикация книги «Юг Франции» на русском языке. Перевод ее был выполнен специально для настоящего Собрания сочинений по изданию: Paris, Editions Fran$ois Bourin, 1991.

Пятнадцатого октября 1834 года мы покинули Париж с намерением посетить Юг Франции, Корсику, Италию, Калабрию и Сицилию. — Корсика — гористый остров на северо-западе Средиземного моря, ныне департамент Франции; ее главный город — Аяччо; на ней проживает народность, родственная итальянцам и говорящая на языке, близком к североитальянским диалектам; первоначально была колонизирована финикийцами, затем перешла под власть Рима, в V в. была занята вандалами, затем последовательно переходила под власть византийских императоров, готов, лангобардов, франков, арабов; в 1077 г. отошла к Пизе, в 1347 г. — к Генуе, а в 1768 г. — к Франции.

Италия в то время была не единой страной, а совокупностью нескольких герцогств и королевств, среди которых наиболее влиятельным считалось Сардинское королевство; ее объединение завершилось только в 1870 г. созданием единого Итальянского королевства, включившего в себя почти все итальянские земли.

Калабрия — гористая область на юге Италии, южная часть Апеннинского полуострова, омываемая Тирренским и Ионическим морями; в 1860 г. вместе с Королевством обеих Сицилий, которому она в то время принадлежала, вошла в состав объединенной Италии.

Сицилия — самый крупный остров в Средиземном море, территория Италии; от Калабрии отделена Мессинским проливом; из-за своего удобного географического положения и плодородия земли привлекала внимание многих завоевателей, переходя из рук в руки; в 1734 г. вошла в состав Королевства обеих Сицилий, которым правила испанская династия Бурбонов, а в 1861 г. вместе с ним была включена в Итальянское королевство.

Наш караван составляли Годфруа Жаден, только что поставленный в первый ряд наших пейзажистов двумя последними выставками… — Жаден, Луи Годфруа (1805–1882) — французский художник, друг Дюма; начинал свою творческую деятельность с натюрмортов и небольших картин охоты, потом перешел на исторические полотна, но более всего прославился своими картинами с изображениями лошадей и собак; впервые его картины были выставлены в парижском Салоне в 1831 г.; его лучшие работы: «Шесть собачьих голов», «Сбор псовой охоты» (1855), «Видение святого Губерта» (1859); после падения покровительствовавшей ему Орлеанской династии стал придворным художником Наполеона III (1808–1873; император в 1852–1870 гг.).

Амори-Дюваль, собиравшийся присоединиться к нам во Флоренции, где, знакомясь с творениями великих мастеров, он завершал свое глубокое постижение Рафаэлевой школы, начатое им еще в мастерской г-на Энгра… — Амори-Дюваль (настоящее имя — Эжен Эмманюэль Пинё-Дюваль; 1808–1885) — французский художник, портретист, один из лучших учеников Энгра и автор воспоминаний о его мастерской (1878).

Энгр, Жан Огюст Доминик (1780–1867) — выдающийся французский художник и признанный мастер рисунка; в 1806–1824 гг. жил и работал в Италии, где изучал искусство эпохи Возрождения, в особенности творчество Рафаэля; как и большинство художников своего времени, создал большие живописные полотна на исторические, мифологические и религиозные сюжеты; оставил замечательные по исполнению и психологической глубине портреты; славился своим умением изображать обнаженную натуру.

Флоренция — древний город в Центральной Италии, ныне главный город области Тоскана; основана ок. 200 г. до н. э.; с XI в. стала крупным международным центром; в 1115 г. превратилась в фактически независимую городскую республику, в которой с 1293 г. власть принадлежала торговым и финансовым цехам; с 1532 г. столица Тосканского герцогства; в 1807–1814 гг. входила в состав наполеоновской империи; в 1859 г. присоединилась к королевству Пьемонт; в 1865–1871 гг. была столицей объединенного Итальянского королевства.

Милорд родился в 1828 году в Лондоне, в собачьей конуре при особняке лорда Артура Г***, расположенном на Риджент-стрит. — Риджент-стрит — одна из главных магистралей Лондона, тянущаяся с юга на север по западной части города и соединяющая Пикадилли и Ри-джент-парк («Парк Регента»).

6… Незадолго до этого разразилась Июльская революция… — С 27 по 29 июля 1830 г. в Париже происходили народные волнения, вызванные попыткой короля Карла X (1757–1836; правил с 1824 г.) фактически восстановить неограниченную королевскую власть и закончившиеся свержением с престола династии Бурбонов, которая правила во Франции в 1589–1792, 1814–1815 и 1815–1830 гг.; в результате Июльской революции 1830 года к власти пришел король Луи Филипп Орлеанский.

7… когда Адольфа расспрашивали о том, что происходило в четверг 29 июля, он рассказывал интересные подробности захвата Тюильри, свидетелем которого он стал. — Тюильри — королевский дворец в Париже, построенный в сер. XVI в. по указанию вдовствующей королевы Екатерины Медичи рядом с Лувром и составлявший вместе с ним единый ансамбль; получил свое название от находившихся ранее на его месте небольших кирпичных (или черепичных) заводов (фр. tuileries); с осени 1789 г. — резиденция французских монархов; в 1871 г., во время боев коммунаров с версальцами, был уничтожен пожаром.

29 июля 1830 г. дворец Тюильри был захвачен толпами восставшего народа.

Толпа, заполнившая дворец, добралась до Маршальского зала… — Маршальский зал — парадная часть дворца Тюильри; на его стенах висели портреты маршалов Франции.

В числе этих имен было имя графа де Бурмона, которому, невзирая на его успехи в Алжире, не могли простить Ватерлоо… — Бурмон, Луи Огюст Виктор, граф де Гень де (1773–1846) — маршал Франции (1830); происходил из старинной аристократической семьи; воинскую службу начал в 16 лет; во время Революции эмигрировал и сражался в корпусе принца Конде; с 1794 г. активный участник восстания в Вандее; в 1800 г. получил амнистию, но, подозреваемый как участник заговора против Бонапарта, был заключен в тюрьму, откуда ему удалось бежать в 1804 г.; долгое время пробыл в Португалии; в 1808 г. вернулся во Францию и снова вступил в армию; участвовал во всех военных операциях, особенно отличился в битве при Лютцене, за что получил чин бригадного генерала (1813), а после сражения при Ножа-не — дивизионного (1814); после падения Наполеона был приближен к Людовику XVIII, но во время Стадией перешел на сторону Наполеона; 15 июня 1815 г., за три дня до сражения при Ватерлоо, бросил корпус, которым он командовал, и вместе с несколькими своими офицерами бежал к союзникам, чего никогда не могло простить ему общественное мнение; после Второй реставрации пользовался полным доверием двора; в 1823 г. воевал в Испании; в 1829–1830 гг. — военный министр; в 1830 г. начал завоевание Алжира и после захвата его столицы получил маршальский жезл; отказавшись служить Луи Филиппу, уехал в Испанию и вернулся во Францию лишь в 1840 г.; в 1832 г. участвовал в подготовке провалившегося восстания герцогини Беррийской.

В битве при Ватерлоо (населенный пункт в Бельгии, в провинции Брабант, к югу от Брюсселя) 18 июня 1815 г. армия Наполеона была разгромлена войсками Англии, Нидерландов и Пруссии. После этого поражения Наполеон окончательно отрекся от престола и вскоре был сослан на остров Святой Елены.

и герцога Рагузского, чья недавняя верность Карлу Xникоим образом не могла заставить забыть проявленную им неблагодарность по отношению к Наполеону. — Мармон, Огюст Фредерик Луи Вьес де, герцог Рагузский (1774–1852) — маршал Франции (1809); потомок старинной нидерландской семьи, осевшей в Бургундии в XVI в.; окончил артиллерийскую школу в Меце и обратил на себя внимание Бонапарта при осаде Тулона (1793); с 1796 г. участвовал почти во всех военных кампаниях, особенно отличился при Маренго и Ваграме; с 1808 г. — герцог Рагузский, с 1809 г. — маршал Франции; 1 апреля 1814 г. вместе с маршалом Мортье подписал договор о сдаче Парижа; вступив в секретное соглашение с австрийским командованием, в ночь с 3 на 4 апреля тайно увел войска из Фонтенбло в сторону Версаля; император, все еще рассчитывавший на дальнейшую борьбу, назвал его предателем, и это закрепилось в сознании современников; после падения Наполеона стал пэром Франции, но особым покровительством Людовика XVIII не пользовался; во время Ста дней остался верен королю; близко сошелся с двором только при Карле X; представлял Францию в России на коронации императора Николая I (1826); в дни Июльской революции был назначен главнокомандующим парижского гарнизона, что не прибавило ему популярности; после падения Карла X сопровождал его в Англию; жил в эмиграции и какое-то время был приставлен в Австрии к сыну Наполеона — герцогу Рейхштадтскому (1811–1832).

в пустой раме, поскольку заполнить ее чем-нибудь еще, кроме драпировки из красного муара, не хватило времени… — Бурмон был удостоен маршальского звания 14 июля 1830 г., то есть всего за две недели до событий Июльской революции, и его портрет, по-видимому, еще не был готов.

под великолепным портретом генерала в парадном мундире, написанным Жераром. — Жерар, Франсуа, барон (1770–1837) — французский художник; родился в Риме (его отец был управляющим у французского посла при святом престоле), в 12 лет приехал во Францию учиться живописи; работал в мастерской художника Жака Луи Давида и за короткое время стал известным портретистом, писал парадные портреты генералов и маршалов, особ, приближенных к императору, императрицы Жозефины и самого императора; по заказу императрицы создал огромное полотно «Битва под Аустерлицем» (1810); после Реставрации стал придворным портретистом Людовика XVIII, а позднее — Карла X и Луи Филиппа; в 1819 г. получил титул барона.

три пули попали в голову, две другие — в грудь, точно так же, как это произошло с маршалом Неем. — Ней, Мишель, герцог Эльхингенский, князь Москворецкий (1769–1815) — маршал Франции (1804); сын бочара, в 1788 г. поступивший рядовым на военную службу и уже к 1796 г. ставший бригадным генералом; принимал участие в многочисленных сражениях, проявляя блестящие воинские способности; за битву при Бородине получил звание князя Москворецкого; после взятия союзниками Парижа уговорил императора подписать отречение. Людовик XVIII назначил его членом военного совета, пэром Франции и в период Ста дней поручил ему возглавить военные действия против Наполеона; Ней, дав обещание доставить «узурпатора в железной клетке», тем не менее перешел на сторону Наполеона и участвовал в сражении при Ватерлоо; после поражения скрывался в Оверни, был там арестован и привезен в Париж, где его судила Палата пэров, поскольку военный суд признал себя некомпетентным в решении его участи; был признан виновным в государственной измене и расстрелян 7 декабря 1815 г. на площади Обсерватории в Париже; в 1853 г. на месте его казни был поставлен памятник.

У него хранились Библия Марии Стюарт, пистолеты Кромвеля, шляпа Карла I,трубка Жана Бара, трость Вольтера, сабля Типу-Сахиба и перо Наполеона. — Мария Стюарт (1542–1587) — королева Шотландии с 1542 г., дочь короля Якова V; короткое время (1558–1560) была замужем за французским королем Франциском II (1544–1560; правил с 1559 г.); овдовев, вернулась в Шотландию, но в 1568 г. из-за восстания знати вынуждена была укрыться в Англии, где вскоре была заключена в тюрьму, осуждена за попытки с помощью Франции и Испании завладеть английской короной и казнена.

Кромвель, Оливер (1599–1658) — лидер Английской революции; один из главных организаторов парламентской армии; содействовал установлению Английской республики (1649); с 1650 г. — главнокомандующий, а с 1653 г. — единоличный правитель (протектор) Англии.

Карл I Стюарт (1600–1649) — английский король с 1625 г.; казнен во время Английской революции по приговору специально созданного Верховного судебного трибунала.

Бар, Жан (1650–1702) — знаменитый французский корсар и флотоводец; потомственный моряк; в возрасте 13 лет совершил первый выход в море и вскоре стал помощником капитана на корсарских судах; затем перешел в голландский флот, но, когда началась война с Голландией (1679), вернулся в Дюнкерк и успешно сражался на стороне французов, став вскоре офицером французского флота; проявляя чудеса храбрости, хладнокровия и умения, прославился блестящими победами над превосходящим его по численности противником (голландцами и англичанами); Людовик XIV назначил его главнокомандующим эскадры и возвел в дворянство (1694).

Вольтер (настоящее имя Франсуа Мари Аруэ; 1694–1778) — французский писатель и философ-просветитель; сыграл огромную роль в идейной подготовке Великой Французской революции.

Типу-Сахиб (или Типу-султан; 1749–1799) — с 1782 г. правитель Майсура (исторической области на юге Индии), который при нем был одним из сильнейших государств Южной Индии; фанатично сражался с христианами и приверженцами индуизма, пытаясь заставить их принять ислам; вел длительные войны, желая избавиться от английского засилья, но в конечном итоге потерпел полное поражение; погиб при штурме англичанами столицы своего княжества — города Серингапа-там (правильнее — Шрирангапаттинам).

Наполеон Бонапарт (1769–1821) — французский государственный деятель и полководец, реформатор военного искусства; во время Революции — генерал Республики; в ноябре 1799 г. совершил государственный переворот и при формальном сохранении республиканского образа правления получил всю полноту личной власти, установив т. н. режим Консульства; в 1804 г. стал императором под именем Наполеона I; в апреле 1814 г., потерпев поражение в войне против коалиции европейских держав, отрекся от престола и был сослан на остров Эльбу в Средиземном море; весной 1815 г. ненадолго вернул себе власть (в истории этот период называется «Сто дней»), но, потерпев окончательное поражение, был сослан на остров Святой Елены, находящийся в Атлантическом океане, где и умер.

он за месяц очистил бы от них ближайшую округу, а за полтора месяца — весь Монфокон. — Монфокон — местность, некогда находившаяся за пределами Парижа, к северо-востоку от него, и имевшая в качестве главной достопримечательности виселицу, воздвигнутую в XIII в.; в настоящее время составляет часть 19 округа между бульваром Ла-Вийет и парком Ле-Бют-Шомон.

приводил его к заставе Боёв… — У этой заставы (соврем, площадь Полковника Фабьена), расположенной на северо-востоке Парижа, в 1778–1850 гг. находилась деревянная арена, на которой происходили кровавые бои животных (собак с быками, с дикими кабанами и т. п.).

Он сел в тильбюри барона… — Тильбюри — облегченный двухколесный экипаж, названный в честь сконструировавшего его в 1820 г. лондонского каретника.

остановил свой выбор на великолепном двухствольном ружье Девима, оружейных дел мастера и художника. — Девим, Луи Франсуа (1806–1873) — известный французский оружейник, в основном изготовлявший оружие гражданского назначения (дуэльные пистолеты, охотничьи ружья и т. п.); его изделия пользовалась большим спросом, неоднократно экспонировались и награждались на парижских и международных выставках; автор ряда изобретений и усовершенствований в области оружейного производства; кавалер многих орденов.

каждый раз являлся с коробочкой мази от Реньо… — Мазь Реньо — т. н. «легочная», то есть помогающая при грудных болезнях мазь, изобретенная парижским аптекарем Луи Андре Реньо в 20-х гг. XIX в. и пользовавшаяся большой известностью.

10… против всех левреток и кингнарлзов Сен-Жерменского предместья… — Кинг-чарлз (англ. king-Charles) — порода комнатных собачек; отличается длинными ушами, круглой головой, глазами навыкате, короткой тупой мордочкой и мягкой длинной шелковистой шерстью; свое название эта порода получила от имени большого любителя таких собак — английского короля Карла II (1630–1685; правил с 1660 г.).

Сен-Жерменское предместье — в XVIII–XIX вв. аристократический район в левобережной части Парижа, южнее снесенных крепостных стен города; название его восходит к старинному аббатству, располагавшемуся на его территории.

11… в неудачные для него минуты помятый обезьяной Флера…и медведем Декана… — Флер, Камиль (1802–1868) — французский художник, предшественник т. н. Барбизонской школы.

Декан, Габриель Александр (1803–1860) — французский художник и график, много путешествовавший по Востоку; его творчеству присуще разнообразие жанров: восточные пейзажи, сцены охоты, изображение животных, полотна на исторические и религиозные темы.

Фонтенбло

12… Галлы и римляне перешли через Альпы, и те и другие со своей стороны:

одни — чтобы захватить Капитолий, другие — чтобы основать Лион… — Альпы — самая высокая и самая значительная горная система в Западной Европе; тянется выпуклой к северо-западу дугой от Средиземного моря до Среднедунайской равнины; длина ее составляет около 1 200 км, а ширина доходит до 260 км; поперечной долиной между Боденским озером и озером Комо разделяется на более высокие Западные Альпы (высота до 4 807 м, гора Монблан) и более низкие Восточные Альпы (высота до 4 049 м, гора Бернина).

Галлы — группа племен, проживавших в древности на территории Северной Италии, Швейцарии, Франции и Бельгии; к I в. до н. э. были покорены Римом; считаются предками французов.

В 390 г. до н. э. галлы перешли через Альпы, разгромили римлян на реке Аллия (приток Тибра) и захватили весь Рим, кроме его цитадели — Капитолия, который они осадили; за освобождение Рима его жителям пришлось заплатить огромный выкуп.

В 56–51 гг. до н. э. римляне под водительством Юлия Цезаря (см. при-меч. к с. 52) покорили Галлию, и во время этого похода Цезарь расположил свой лагерь на холме Фурвьер (в северо-западной части современного Лиона), близ слияния рек Соны и Роны; позднее, в 43 г. до н. э., римский военачальник Луций Мунаций Планк основал на месте этого лагеря город, получивший название Лугдунум и ставший вскоре политическим и административным центром Галлии. Ему и суждено было впоследствии превратиться в Лион.

Впрочем, у холма Фурвьер задолго до римского завоевания находилась столица кельтского племени сегусиавов.

первые пришли вместе с Медичи и принесли свое бессмертное искусство… — Медичи — флорентийский купеческий род, правящая династия во Флоренции в 1434–1737 гг. (с перерывами в 1494–1512 и 1527–1530 гг.); сыграл первостепенную роль в развитии европейского искусства и литературы.

В 1533 г. одна из представительниц этого могущественного рода, Екатерина Медичи (1519–1589), дочь герцога Лоренцо II Медичи (1492–1519; правил с 1513 г.) и племянница римского папы Климента VII (в миру Джулио Медичи; 1478–1534, папа с 1523 г.), вышла замуж за младшего сына французского короля Франциска I, герцога Орлеанского Генриха (1519–1559), который после смерти своего старшего брата, дофина и герцога Бретонского Франциска (1515–1536) стал наследником престола, а в 1547 г. — королем Франции Генрихом II. Вслед за ней во Францию пришли итальянские художники и архитекторы, ученые и ювелиры, садоводы и парфюмеры.

вторые явились вместе с Наполеоном, чтобы навязать Риму свое недолго просуществовавшее королевство… — В 1796 г. Бонапарт перешел через Альпы, занял Ломбардию и оказал содействие в образовании итальянских республик, поставив их в прямую зависимость от Франции. В 1797 г. им была создана т. н. Цизальпинская республика, включавшая территории Северной и Центральной Италии; в 1802 г. она была преобразована в Итальянскую республику, а в 1805 г. — в Итальянское королевство. 17 марта 1805 г. Наполеон был провозглашен королем Италии, а 26 мая 1805 г. короновался в Милане; вице-королем Италии император поставил своего пасынка Евгения Богарне (1781–1824); это королевство просуществовало девять лет, до весны 1814 г., и после падения Наполеона было ликвидировано Венским конгрессом.

…не стоит удивляться тому, что, обнаружив в пятнадцати льё от Парижа цивилизацию Льва X и Юлия II, мы решили устроить там первую остановку. — Лев X (в миру Джованни Медичи; 1475–1521) — римский папа с 1513 г.; сын герцога Лоренцо Медичи Великолепного (1449–1492; правил с 1469 г.), знаменитого мецената и поэта, получивший блестящее образование и в возрасте 12 лет ставший кардиналом; умный политик, необычайно просвещенный человек, покровитель искусств и литературы, собравший в папской резиденции уникальную библиотеку.

Юлий II (в миру Джулиано делла Ровере; 1443–1513) — римский папа с 1503 г.; опытный политик, активно вмешивавшийся в дела европейских государств, просвещенный человек и покровитель искусств (при нем был заложен собор святого Петра в Риме).

каждый год примерно две тысячи человек проделывают пятьсот льё, чтобы полюбоваться станцами Рафаэля… — Рафаэль Санти (1483–1521) — итальянский живописец и архитектор, воплотивший в своих творениях идеалы эпохи Возрождения; в 1508 г. был приглашен папой Юлием II в Рим и в 1509–1519 гг. занимался росписью парадных залов (т. н. станц) Ватиканского дворца; в 1509–1511 гг. расписал первый зал, Станца делла Сеньятура, где изображены четыре области человеческой деятельности: богословие («Диспут»), философия («Афинская школа»), поэзия («Парнас») и правосудие («Мудрость, Мера, Сила»); во втором зале, Станца д'Элиодоро, расписанном в 1511–1514 гг., находятся фрески на исторические и легендарные темы; в третьем зале, Станца дель Инчендио, где работы велись с 1514 по 1517 гг., фрески были выполнены учениками Рафаэля по его рисункам.

и Сикстинской капеллой Микеланджело… — Сикстинская капелла — часовня при папском дворце в Ватикане; исторический, художественный и религиозный памятник эпохи Возрождения; построена в 1475–1483 гг. архитектором Джованни де Дольчи по заказу Сикста IV (в миру Франческо делла Ровере; 1414–1484; папа с 1471 г.); служит местом выбора нового папы после смерти предыдущего. Микеланджело Буонарроти (1475–1564) — итальянский скульптор, живописец, архитектор, поэт; в 1508–1512 гг. создал живописный цикл на своде Сикстинской капеллы, включающий сцены из библейской книги Бытия в центральной части плафона, монументальные фигуры пророков и сивилл на боковых его частях, а также изображения предков Христа в распалубках, парусах и люнетах; в 1536–1541 гг. создал фреску «Страшный суд» на алтарной стене Сикстинской капеллы.

отправившись посмотреть единственные во Франции фрески… — Фрески (от ит. fresco— «свежий») — здесь имеются в виду произведения изобразительного искусства, выполненные в технике фрески: живописи красками по свежей, сырой штукатурке, на которой при ее высыхании образуется тончайшая пленка карбоната кальция, закрепляющая краски и делающая фреску долговечной.

хотя это фрески Россо и Приматиччо. — Россо — итальянский художник и декоратор, уроженец Флоренции Джованни Баттисто ди Якопо ди Гаспаре (1494–1540), носивший прозвище Россо Фьоренти-но («Рыжий Флорентиец») или просто Россо из-за огненно-рыжего цвета его волос; учился в мастерской Андреа дель Сарто; в 1530 г. по приглашению Франциска I приехал во Францию и в 1532–1539 гг. вместе с Приматиччо и другими мастерами занимался декоративным убранством галереи Франциска I в Фонтенбло; в 1536 г. стал руководителем всех работ по обновлению этого замка; его фрески и декоративные лепные рельефы из т. н. стукко (искусственного мрамора, приготовляемого из обожженного и измельченного гипса с квасцами и клеем) оказали значительное влияние на французскую живопись. Приматиччо, Франческо (1504–1570) — итальянский художник и декоратор; в 1531 г. был приглашен королем Франциском I во Францию для отделки живописью и лепниной замка Фонтенбло; его фрески украшали галереи Генриха II (1551–1556) и Улисса (1541–1570; не сохранились), покои герцогини д'Этамп и другие комнаты дворца; до конца жизни он трудился во Франции, руководя архитектурными и скульптурными работами, выполняя эскизы для шпалер, построек и гробниц.

Фонтенбло — один из наших исторических исторический замков… — Фонтенбло — старейшая загородная резиденция французских королей, расположенная в 60 км к юго-востоку от Парижа, в живописном лесном массиве; первое документированное упоминание о нем как о королевском охотничьем домике относится к 1137 г, к царствованию короля Людовика VI Толстого (ок. 1081–1137; правил с 1108 г.).

Людовик Молодой воздвиг там часовню, которую освятил Томас Бекет… — Людовик VII Молодой (ок. 1120–1180) — французский король с 1137 г., сын Людовика VI Толстого и Аделаиды Савойской (ок. 1092–1154); вдохновитель и участник второго крестового похода (1147–1149), рьяный поборник христианской веры.

Томас Бекет (1118–1170) — английский государственный и церковный деятель, архиепископ Кентерберийский, святой католической церкви (святой Фома); будучи другом юности английского короля Генриха II Плантагенета (1133–1189; правил с 1154 г.), стал в 1155 г. канцлером Англии; добившись огромного политического влияния и являясь ревностным сторонником Генриха II, в 1162 г. с его помощью был избран архиепископом Кентерберийским, однако на этом высшем церковном посту вступил в конфликт с королем, стремившимся упрочить королевскую власть в ущерб церковной; в 1164 г. был вынужден бежать во Францию и провел там шесть лет в изгнании; после формального примирения с Генрихом II в июле 1170 г. вернулся в Англию, но 29 декабря того же года по негласному приказу короля был убит на паперти Кентерберийского собора; в 1173 г. был канонизирован как мученик за веру; день его памяти отмечается 29 декабря.

В период резких разногласий между Генрихом II и Томасом Бекетом Людовик VII не только приютил во Франции сбежавшего от преследований архиепископа, но и устроил его встречу в Амбуазе (королевский замок на реке Луаре) с английским королем, ради своих политических целей всемерно способствуя их примирению; после смерти Томаса Бекета Людовик VII совершил паломничество к его гробнице и, заболев в пути, умер сразу же после своего возвращения.

Людовик VII первый из французских королей держал в Фонтенбло свой двор ив 1169 г. воздвиг там часовню, посвященную святому Са-турнину: ее и освятил Томас Бекет.

Филипп Август кормил хлебом, остававшимся там на его королевском столе, бедняков из странноприимного дома в Немуре… — Филипп II Август (1165–1223) — французский король с 1180 г., сын Людовика VII и Алисы Шампанской (1140–1206); благодаря его успешной борьбе с английским королями территория Франции значительно увеличилась; был вдохновителем и предводителем третьего крестового похода (1189–1191).

Немур — небольшой старинный город в 16 км к югу от Фонтенбло; сложился вокруг замка, построенного в 1120 г. Орсоном (?—1148), вассалом короля Людовика VI; богадельню в Немуре основал в 1179 г. зять Орсона Немурского — Готье де Вильбеон (ок. 1130–1205), камергер короля Людовика VII.

святой Людовик называл его своей пустынью и рассчитывал умереть там… — Людовик IX Святой (1214–1270) — король Франции с 1226 г.; внук Филиппа II Августа; проводил политику централизации власти, что способствовало развитию торговли и ремесел; отличался благочестием, славился своей добродетелью и справедливостью; возглавлял седьмой (1248–1250) и восьмой (1270) крестовые походы; умер от чумы во время последнего похода, находясь в Тунисе; канонизирован в 1297 г.

Филипп Красивый там родился… — Филипп IV Красивый (1268–1314) — французский король с 1285 г.; внук Людовика IX; своей политикой способствовал усилению королевской власти и расширению территории Франции; в своей борьбе с папством одержал полную победу, добившись переноса резиденции папы из Рима в южнофранцузский город Авиньон, где наместник Христа всецело зависел от воли французского короля.

Людовик XIосновал там библиотеку, которую Людовик XIIперенес в Блуа… — Людовик XI (1423–1483) — король Франции с 1461 г.; деспотичный, коварный и умелый политик, заложивший основы абсолютной монархии и сделавший Францию экономически сильной и могущественной державой.

Людовик XII (1462–1515) — король Франции с 1498 г.; принадлежал к младшей, Орлеанской, линии царствовавшей династии; родился в старинном, IX в. замке Блуа на берегу Луары, купленном в XIV в. его дедом, и, став королем, тотчас же начал перестраивать этот замок в парадный дворец. Именно тогда в библиотеку замка Блуа были перевезены книги, собранные предшественниками Людовика XII — Людовиком XI и Карлом VIII (1470–1498; правил с 1483 г.); однако в 1544 г., создавая королевскую библиотеку в Фонтенбло, Франциск I перевез туда и книги, находившиеся в замке Блуа.

Франциск Iустраивал там празднества в несть Карла V, своего врага… — Франциск I (1494–1547) — король Франции с 1515 г.; вел длительную борьбу с императором Карлом V из-за спорных владений, а также за политическое влияние в Европе.

Карл V (1500–1588) — император Священной Римской империи с 1519 г., испанский король с 1516 г. (под именем Карла I); вел многочисленные войны с Францией, Оттоманской империей и другими государствами, претендуя на создание «всемирного христианского царства»; не справившись с этой миссией, в 1556 г. отказался от императорского трона в пользу своего брата Фердинанда I (1503–1564) и от испанского трона в пользу своего сына Филиппа II (1527–1598).

В 1539 г. в Генте, родном городе Карла V, вспыхнуло восстание против него; разгневанный изменой своих земляков, император принял решение отправиться с войском из Испании, где он в это время пребывал, в Нидерланды, и обратился к Франциску I с просьбой пропустить испанскую армию через французскую территорию; король, будучи ослаблен войной и выполняя условия Толедского договора 1539 г., согласился на это. Карл V прибыл в Париж в начале января 1540 г., и его с величайшими почестями принимали в Фонтенбло, Лувре, Шамборе и Сен-Дени; в феврале 1540 г. он вступил в Гент и учинил там жестокую расправу над восставшими.

а Генрих II — турниры в несть Дианы де Пуатье, своей любовницы… — Генрих II (1519–1559) — король Франции с 1547 г.; сын Франциска I и его первой супруги Клод Французской (1499–1524); основой его внешней политики были Итальянские войны, при нем и завершившиеся; во внутренней политике развернул активную борьбу против протестантов, непримиримым врагом которых он был.

Диана де Пуатье (1499–1566) — фаворитка Генриха II, герцогиня де Валантинуа с 1548 г.; по рассказам современников, женщина необыкновенной красоты и привлекательности (притом что она была старше своего царственного возлюбленного на 20 лет и он воспылал к ней страстью, когда ей было 37 лет), хотя, впрочем, это никак не подтверждается ее прижизненными портретами.

Карл IX подписал там помилование Конде… — Карл IX (1550–1574) — король Франции с 1560 г., сын Генриха II и Екатерины Медичи; отличался слабостью и безволием: при нем правила его мать. Конде, Луи I, принц де (1530–1569) — дядя короля Генриха IV, глава протестантов; по обвинению в участии в Амбуазском заговоре, направленном против Гизов, был приговорен генеральными штатами Орлеана к смерти (26 ноября 1560 г.), и только смерть короля Франциска II (5 декабря 1560 г.) спасла ему жизнь; 8 мая 1561 г. он был освобожден Карлом IX от обвинения в подстрекательстве к заговору.

…а Генрих IV — приказ об аресте Бирона… — Генрих IV (1553–1610) — король Франции с 1589 г. и Наварры с 1572 г., основоположник династии Бурбонов.

Бирон, Шарль де Гонто, герцог де (1562–1602) — маршал Франции (1594), губернатор Бургундии (1595), товарищ Генриха IV по оружию; считая себя недостаточно вознагражденным, вступил в сговор с герцогом Савойским и королем Испанским и собирался выступить против Франции; был приговорен Парижским парламентом к смерти и казнен во дворе Бастилии 31 июля 1602 г.

Людовик XIII получил там крещение водой, а Генриетта Французская — кровью… — Людовик XIII (1601–1643) — король Франции с 1610 г.; сын Генриха IV и его супруги Марии Медичи (1573–1642); родился в Фонтенбло 27 сентября 1601 г. и был крещен там же 14 сентября 1606 г. в необычайно торжественной обстановке вместе с двумя своими сестрами — Елизаветой (1602–1644) и Кристиной (1606–1663).

Генриетта Мария Французская (1609–1669) — третья дочь короля Генриха IV и Марии Медичи, младшая сестра Людовика XIII; вступив в брак с английским королем Карлом I в 1625 г., стала королевой Англии; после казни Карла I в 1649 г. вернулась во Францию.

там по приказу Кристины был убит Мональдески… — Кристина Шведская (1626–1689) — королева Швеции с 1632 по 1654 гг.; дочь короля Густава II Адольфа, унаследовавшая шведский престол в шестилетием возрасте; необычайно умная и образованная, она стала заниматься государственными делами уже в 1644 г. и привлекла к своему двору многих знаменитых ученых и философов; отказавшись навсегда от замужества, правила с помощью своих фаворитов; в 1654 г. отреклась от престола в пользу своего кузена Карла Густава, будущего короля Карла X (1622–1660), сохранив при этом за собой королевский титул, значительное денежное содержание, лейб-гвардию и свиту из двухсот придворных; затем перешла из протестантизма в католичество; покинув Швецию, жила в основном в Риме, но в 1656–1658 гг.

посещала Францию; с 10 октября 1657 г. по 23 февраля 1658 г. жила в Фонтенбло и скандализировала двор убийством своего главного конюшего маркиза Мональдески, которое произошло там по ее приказу; современников поражала разносторонность ее ума и в то же время странности ее характера и поведения.

Мональдески, Джованни Ринальдо, маркиз (?—1657) — выходец из знатной итальянской семьи из Перуджи; состоял в свите Кристины, имея титул главного конюшего; стал ее фаворитом и был убит по ее приказу; причины этого убийства точно не установлены: либо, как считается, он выдал испанцам ее планы занять с помощью Франции неаполитанский трон, либо это была просто женская месть.

Людовик XIVотменил Нантский эдикт… — Людовик XIV (1638–1715) — король Франции с 1643 г.; время его правления — период расцвета абсолютизма и французского влияния в Европе.

Нантский эдикт, изданный 13 апреля 1598 г. королем Генрихом IV, завершал эпоху Религиозных войн; по нему католицизм признавался господствующей религией во Франции, но гугенотам предоставлялась свобода вероисповедания и богослужения почти во всех городах Франции и целый ряд важных прав и привилегий.

17 октября 1685 г. Людовик XIV подписал эдикт (он называется «Эдикт Фонтенбло»), ущемлявший гражданские, политические и экономические права гугенотов, и тем самым, в сущности, отменил Нантский эдикт 1598 г., вследствие чего из Франции эмигрировало более 200 000 протестантов — офицеров, промышленников, торговцев, ремесленников, земледельцев, — осевших в основном в Голландии и Пруссии и нередко занимавших враждебную по отношению к Франции позицию.

папа Пий VII потерял там тиару, а Наполеон — корону. — Пий VII (в миру Барнаба Луиджи, граф Кьярамонти; 1742–1823) — римский папа с 1800 г.; во время его понтификата, 15 июля 1801 г., в Париже был подписан конкордат (договор), по которому католицизм признавался господствующей (но не государственной) религией во Франции и подчиненных ей территориях, католическое духовенство попадало в полную зависимость от государства и одновременно восстанавливалась светская власть папы (она была ликвидирована в 1798 г.) на части Церковного государства; однако обострившиеся вскоре противоречия между папой и Наполеоном привели к тому, что в мае 1809 г. Папское государство было ликвидировано, а папа 6 июля того же года арестован и увезен в город Савону (на севере Италии), где его содержали под домашним арестом; 19 июня 1812 г., перед началом Русского похода, он был перевезен в Фонтенбло и содержался там под строгим надзором; лишь весной 1814 г., после военных поражений Наполеона, папе было позволено вернуться в Рим, куда он въехал 24 мая 1815 г.

Тиара — тройная корона римского папы: епископская мирта, на которую как бы надеты три короны, символизирующие тройственность прав папы как судьи, законодателя и священнослужителя.

20 апреля 1814 г. Наполеон подписал в Фонтенбло отречение от престола.

В 1539 году Карл V по пути во Фландрию пересекал Францию… — Фландрия — историческая область в Западной Европе, на побережье Северного моря; самоназвание ее населения — фламандцы; ныне часть исторической Фландрии входит в состав Бельгии — это провинции Восточная Фландрия (ее административным центром является в наши дни город Гент, подавлять мятеж в котором и направлялся тогда император) и Западная Фландрия, часть находится во Франции — департамент Нор, а часть в Нидерландском королевстве — южные регионы провинции Зеландия.

Франциск I, напротив, отказался от предложенного поединка и нарушил условия подписанного договора. — После пленения Франциска I в битве при Павии 24 февраля 1525 г. его содержали сначала в замке близ Милана, потом перевезли в Толедо, тогдашнюю столицу Испании, а затем в Мадрид (в то время — небольшой город; столицей Испании он стал лишь в 1560 г.). Там он 14 января 1526 г. подписал договор (т. н. Мадридский), в соответствии с которым Франция понесла огромные территориальные потери и ей следовало выплатить императору большую денежную компенсацию. Однако еще в августе 1525 г. Франциск I составил нотариальный акт, по которому он заранее отказывался от всех обязательств, взятых на себя в условиях заточения, и после своего освобождения 17 марта 1526 г. не стал исполнять условий подписанного им в Мадриде договора.

Карл V отправил Франциску I торжественный вызов на личный поединок в 1536 г., когда король в союзе с папой и турецким флотом начал против него новую войну и захватил Савойю и Пьемонт, нарушив тем самым условия Камбрейского мирного договора (1529). Однако этот вызов остался без ответа.

Три шпаги, сломанные рыцарем в битве при Павии… — Павия — город в герцогстве Миланском (ныне в итальянской области Ломбардия), в 30 км к югу от Милана; близ него 25 февраля 1525 г. 28-тысячное французское войско под командованием Франциска 1 потерпело сокрушительное поражение от 23-тысячного войска имперцев под командованием испанского генерала Карла де Ланнуа (1487–1527) и французский король был взят в плен.

Франциск Iзабыл отправить выкуп за себя в Испанию. — По условиям Мадридского договора Франциск I должен был выплатить Карлу V за свое освобождение огромный выкуп в размере трех миллионов солей (соль — старинная французская золотая монета весом ок. 3,5 г).

Совсем иначе после битвы при Пуатье поступил король Иоанн: когда ему стало понятно, что подписанный в Бретиньи мирный договор будет слишком обременительным для Франции, он вернулся умирать в Англию. — 19 сентября 1356 г., в ходе Столетней войны, близ деревни Мо-пертюи около города Пуатье в Южной Франции (в средние века — столица одноименного графства; ныне — административный центр департамента Вьенна) английский отряд нанес сокрушительное поражение превосходящей по численности французской армии, а командовавший ею король Франции Иоанн II Добрый (1319–1364; правил с 1350 г.) попал в плен и увезен в Англию. Иоанн II находился там до тех пор, пока его сын и наследник престола, будущий Карл V (1338–1380; правил с 1364 г.), не закончил переговоры с англичанами, завершившиеся подписанием 8 мая 1360 г. в Бретиньи (деревня в 8 км от Шартра) мирного договора, по которому Франция шла на территориальные уступки на севере и юго-западе страны, а также соглашалась выплатить за освобождение короля огромную сумму в три миллиона золотых экю, при этом его сыновья должны были оставаться в плену заложниками вплоть до выплаты всего выкупа; после того как в 1363 г. один из его сыновей, герцог Анжуйский, сбежал из плена, Иоанн II счел делом чести занять его место: он вернулся в Лондон и вскоре там умер.

править стали фаворитки, губившие королевскую власть, и началось это с герцогини д’Этамп… — Герцогиня д'Этамп (Анна де Пислё; 1508–1580) — фаворитка Франциска I; с 1522 г. была одной из фрейлин матери короля и в 1526 г., после того как он вернулся из испанского плена, стала его любовницей и оставалась ею до конца его дней; в 1533 г. была выдана им замуж за Жана де Бросса (?—1564), получившего за свою снисходительность титул герцога д’Этампа (1536) и пост губернатора Бретани; была умна и красива, покровительствовала людям искусства; пользовалась огромным влиянием на короля и даже присутствовала на заседаниях королевских советов, где августейший любовник публично интересовался ее мнением по поводу государственных дел; о ее жизни после смерти короля (1547) известно мало.

ради которой король пожертвовал графиней де Шатобриан. — Графиня де Шатобриан (Франсуаза де Фуа; 1494–1537) — дочь Жана де Фуа и Жанны д’Эди, с 1509 г. супруга Жана де Монморанси-Лаваля, графа де Шатобриана (7—1542); ок. 1516 г. стала любовницей Франциска I и оставалась ею в течение десяти лет; после того как ее вытеснила из сердца короля Анна де Пислё, вернулась в свое поместье Шатобриан в Бретани и через много лет была убита там при невыясненных обстоятельствах (предполагают, что это была месть ревнивого супруга).

Это было уже то время, когда зарождалась любовь юного дофина Генриха II и Дианы де Пуатье, прозванной Великой сенешальшей. — Диана де Пуатье (см. примеч. выше) была вдовой великого сенешаля Нормандии Луи де Брезе, графа де Молеврие (1459–1531), который был старше ее на сорок лет и за которого она вышла замуж в 1515 г. Овдовевшая и сохранившая безупречную репутацию Диана де Пуатье получила от Франциска I поручение стать наставницей его сына Генриха, герцога Орлеанского, — подростка, чья замкнутость и угрюмость тревожили отца. Диана стала обучать принца правилам придворной жизни и искусству рыцарского служения даме. Позднее их общение переросло в близость, и Диана, годившаяся своему возлюбленному в матери, прочно заняла первое место в его сердце. Когда принц стал королем, при дворе был создан настоящий культ Дианы, получившей титул герцогини де Валантинуа и совершенно отодвинувшей на второй план супругу монарха, Екатерину Медичи. Влияние фаворитки на Генриха II и его политику было столь всесторонним и сильным, что суеверные современники поговаривали о колдовстве. После трагической смерти короля шестидесятилетняя герцогиня была удалена от двора и жила в своих поместьях.

14… Герцогиня д 'Этамп не могла забыть о том, какой ценой, по слухам,

мадемуазель де Сен-Валье спасла жизнь своему отцу, замешанному в заговоре коннетабля де Бурбона… — Жан де Пуатье, граф де Сен-Валье (ок. 1475–1539) — отец Дианы де Пуатье; в 1523 г. оказался замешан в заговор коннетабля Карла де Бурбона, раскрытый его зятем Луи де Брезе, и был приговорен к смертной казни; однако он был помилован Франциском I, и, как говорили злые языки, это помилование его дочь вымолила у короля ценой своей добродетели.

Коннетабль — во Франции и ряде других государств Западной Европы средневековья и начала нового времени высший военачальник, подчинявшийся только королю, который не имел, однако, права отменять его приказы во время военных действий (он мог лишь сместить коннетабля). Должность коннетабля, первоначально означавшая командование королевскими конюшнями, в XII в. превратилась в высший военный пост; в XIV в. она приобрела названные выше права, а в 1627 г. была отменена.

Коннетабль де Бурбон — Карл III, герцог Бурбонский, граф де Монпансье и де Ла Марш (1490–1527), французский военачальник, коннетабль Франции (1515), могущественный феодал; герой битвы при Мариньяно (1515), одержавший победу над войсками герцога Миланского; в 1516 г. был поставлен наместником Милана, но в 1517 г. Франциск I отстранил его от этой должности, опасаясь его влияния, а позднее, после смерти в 1521 г. герцогини Сюзанны Бурбонской (1491–1521), с 1505 г. супруги коннетабля, предпринял попытки лишить его владений, полученных им в наследство от умершей супруги; в ответ коннетабль вступил в тайные сношения с императором Карлом V и английским королем Генрихом VIII и, после того как это стало известно Франциску I, в 1523 г. бежал в Италию; в 1524 г. он возглавлял неудачное вторжение имперцев во Францию, а в 1525 г. в битве при Павии взял в плен Франциска I; был убит во время осады Рима имперскими войсками.

эта милая дама советует мне держать вас здесь в замке в качестве пленника до тех пор, пока вы не признаете недействительным Мадридский договор. — Мадридский договор — см. примеч. к с. 13.

холодно ответил надменный фламандец… — Император Карл V родился во Фландрии, в Генте, и родным своим языком считал фламандский диалект голландского языка.

повелитель Мексикиоставил на дне чаши алмазный перстень… — Мексика, захваченная испанцами в 1519–1521 гг., была превращена ими в испанское вице-королевство, и император Карл V, носивший одновременно и титул испанского короля, был ее повелителем.

Когда в 1544годуКарл Vи Генрих VIIIатаковали Франциска I, графиня д’Этамп выдала императору план военной кампании. — Генрих VIII (1491–1547) — король Англии с 1509 г., в своей внешней политике пытавшийся удержать равновесие между Карлом V и Франциском I и попеременно вступавший в союз то с одним, то с другим из этих монархов.

В 1544 г. Карл V в союзе с Генрихом VIII нанес удар по Северной Франции. Генрих VIII в июне осадил город Булонь, а Карл Vдвумя колоннами двинулся на Париж: одно его войско наступало с северо-востока, из Нидерландов, и к апрелю 1544 г. взяло города Эперне (в соврем. департаменте Марна) и Шато-Тьерри (в соврем, департаменте Эна, в 70 км к востоку от Парижа, то есть в двух переходах от него), второе — с востока, из Франш-Конте, но оно задержалось под героически оборонявшимся городом Сен-Дизье (в соврем, департаменте Верхняя Марна).

Современники и некоторые позднейшие историки обвиняли герцогиню д’Этамп в том, что она, руководствуясь соображениями личной выгоды, передавала Карлу V через своего агента при императорском дворе военные планы французского двора и сведения, необходимые противнику для штурма французских городов, а также способствовала заключению 18 сентября 1844 г. в Крепиан-Ланнуа мирного договора, крайне невыгодного для Франции.

шесть венценосцев сменилось между правлениями постаревшего Франциска I и юного Людовика XIV… — Это были последние короли династии Валуа:

Генрих II (1519–1559),

Франциск II (1544–1560),

Карл IX (1550–1574),

Генрих III (1551–1589); и первые короли династии Бурбонов:

Генрих IV (1553–1610),

Людовик XIII (1601–1643).

15… В это время по двору проходил настоятель монастыря тринитари-

ев… — Тринитарии — монахи религиозного ордена, основанного в 1198 г. богословом Жаном де Мата (1160–1213) и пустынником Феликсом де Валуа (ок. 1127–1212) для выкупа у мусульман пленных христиан; орден быстро разросся во Франции благодаря покровительству короля Филиппа II Августа, затем распространился в Испании, Италии, Польше и других странах.

Монастырь тринитариев в Фонтенбло был основан Людовиком Святым в 1259 г.

Эта необычная женщина была дочь Густава Адольфа, королева Кристина Шведская, которая 16 июня 1654 года в Упсальском замке отказалась от отцовской короны… — Густав II Адольф (1594–1632) — король Швеции с 1611 г., один из крупнейших военных деятелей и полководцев времен Тридцатилетней войны; погиб в сражении при Лютцене (16 ноября 1632 г.), когда его дочери Кристине (см. примеч. к с. 13), унаследовавшей после него трон, не было еще шести лет.

Упсальский замок — королевская резиденция, находящаяся в старинном городе Упсала в 70 км к северо-востоку от Стокгольма; строительство его было начато в сер. XVI в.

Королева Кристина отреклась от престола и сложила с себя корону 6 июня 1654 г. в парадном зале Упсальского замка, в присутствии собравшегося там риксдага; ей было тогда двадцать семь лет.

Заметим, что королева Кристина останавливалась в Фонтенбло дважды: с 4 по 6 сентября 1656 г. и с 10 октября 1657 г. по 23 февраля 1658 г.

приехав из Рима, где она отреклась от протестантства, только что получила в Ла-Шарите-сюр-Луар распоряжение остановиться в Фонтенбло. — Королева Кристина официально перешла в католичество в австрийском городе Инсбрук 3 ноября 1655 г., после чего она въехала в Вечный город, где ей была устроена торжественная встреча. Ла-Шарите-сюр-Луар — город в соврем, департаменте Ньевр, между Невером и Орлеаном, сложившийся вокруг монастыря, который был основан в 1059 г. на правом берегу Луары монахами ордена Клюни.

в 1830году мы ставили в театре Одеон драму, главной героиней которой была эта королева… — Одеон — один из крупнейших драматических театров Франции; основанный в 1797 г., на первых порах был своеобразным филиалом театра Французской комедии; получил современное свое название в период Реставрации (Одеоном в Древней Греции называлось помещение для публичных выступлений музыкантов и певцов).

Пятиактная трагедия в стихах А.Дюма «Кристина, или Стокгольм, Фонтенбло и Рим» («Christine, ou Stockholm, Fontainebleau et Rome») была написана в 1828 г. и принята в театре Комеди Франсез в апреле того же года, но так и не была там поставлена; через полтора года, 5 декабря 1829 г., она была принята в театре Одеон и после многих задержек поставлена там 30 марта 1830 г., завоевав огромный успех.

мы предъявим дословное описание этих событий, оставленное настоятелем монастыря тринитариев отцом Лебелем… — Лебель, Пьер — монах-тринитарий, с 1649 г. приор монастыря святого Людовика в Фонтенбло; 6 ноября 1657 г. был призван Кристиной Шведской во дворец Фонтенбло и по ее настоянию 10 ноября исповедовал маркиза Мональдески перед его казнью; после этих трагических событий впал в немилость к Людовику XIV и своим орденом был поставлен настоятелем монастыря святого Николая в селении Вербери в соврем, департаменте Уаза.

«Описание смерти маркиза де Мональдески, главного конюшего королевы Кристины Шведской, составленное преподобным отцом Ле Белем, приором монастыря ордена Святой Троицы в Фонтенбло» («Relation de la mort du marquis de Monaldeschi, grand escuyer de la Reyne Christine de Suede, fait par le Reverend Pere Le Bel, ministre de Гог-dre de la Sainte-Trinite, du couvent de Fontaine-Bleau») было впервые издано в Кёльне в 1664 г.

проживавшая в жилище кастеляна замка… — Кастелян — здесь: комендант, смотритель укрепленного замка.

мы проходили через Оленью галерею… — Оленья галерея замка Фонтенбло занимает нижний этаж двухъярусного корпуса, перпендикулярного к основному зданию замка и прилегающего к саду; длина ее 74 м, а ширина 7 м; ок. 1600 г. была расписана французским художником Луи Пуасоном (?—1613) видами королевских охотничьих домов; украшена двадцатью гипсовыми оленьими головами с подлинными рогами.

добавил, что в Писании сказано: «Тайну цареву прилично хранить («Sacramentum regis abscondere bonum est»). — Имеется в виду библейский стих: «Тайну цареву прилично хранить, а о делах Божиих объявлять похвально» (Товит, 12: 7).

17… этот человек виновнее и преступнее тех, кого приговаривают к коле сованию… — Колесование — способ казни, при котором, предварительно раздробив приговоренному конечности, с помощью особого колеса сгибали его тело так, что оно представляло собой окружность, а его пятки упирались в затылок. В таком положении приговоренный умирал в течение десяти — двенадцати часов.

Колесование официально было введено во Франции эдиктом короля Франциска 1 от 4 февраля 1534 г. и предназначалось исключительно для казни разбойников с большой дороги, тогда как простых убийц отправляли на виселицу. Король Генрих II в 1547 г. расширил список преступлений, за которые приговаривали к такому жестокому наказанию: с этого времени стали колесовать и убийц. Данный вид казни продолжал применяться длительное время, вплоть до царствования Людовика XIV. Окончательно колесование было отменено Учредительным собранием.

20… подтолкнул маркиза к стене у конца галерии, где находилось изображение Сен-Жермен-ан-Ле… — Имеется в виду королевский замок в Сен-Жермен-ан-Ле, небольшом старинном городе в соврем, департаменте Ивелин, в 21 км к западу от Парижа; этот замок, сооруженный в XII в., а в XVI в. перестроенный и окруженный большим парком, до сер. XVII в. служил загородной резиденцией французских королей.

21… прочел над его телом «De profundis»… — «De profundis» (лат. «Из бездн») — название христианской заупокойной молитвы на текст псалма 129; его начальные слова в православной Библии: «Из глубины взываю к тебе, Господи».

…не нашел там ничего, кроме небольшого Часослова Богоматери… — Часослов — богослужебная книга, содержащая псалмы, молитвы, песнопения и другие тексты суточного богослужения.

велел погрузить его на телегу и отвезти в Авонский приход… — Авон — селение в 3 км к северо-востоку от Фонтенбло, на берегу Сены; при входе в его старинную церковь (XI в.), которая посвящена святому Петру и до 1661 г. была приходской королевской церковью, покоится тело убитого маркиза Мональдески.

22 …он через кардинала Мазарини выразил Кристине свое недовольство… — Мазарини, Джулио (1602–1661) — французский государственный деятель; сын сицилийского дворянина; был на военной, а затем на дипломатической службе у папы римского; во время заключения мира в Шераско (1631) и в период пребывания в Париже в качестве папского нунция (1634–1636) своими незаурядными дипломатическими способностями обратил на себя внимание Ришелье и стал его доверенным лицом; с 1640 г. состоял на службе Франции, с 1641 г. кардинал; умирая, Ришелье указал на него Людовику XIII как на своего преемника на посту первого министра, и король согласился с этим решением; в регентство Анны Австрийской — первый министр и фаворит (может быть, даже тайный муж) королевы; продолжал политику укрепленияабсолютизма; в 1648–1653 гг. боролся с Фрондой и был главной мишенью ненависти ее участников; оставался у кормила власти до конца жизни; добился больших успехов в области внешней политики (заключил Вестфальский мир, договоры с Англией, Пиренейский мир), обеспечил политическую гегемонию Франции в Европе.

Как прав был принц Конде, когда, оказавшись в Венсене, куда Вы бесчеловечно его заточили, воскликнул… — Конде, Луи II, принц де (Великий Конде; 1621–1686) — французский военачальник, покрывший себя славой во время многочисленных сражений; сначала поддерживал Мазарини, но потом перешел в оппозицию по отношению к нему и 18 января 1650 г. был заключен в замок Венсен; однако через год вышел на свободу и встал во главе Фронды, затем вынужден был бежать в Испанию и предпринял наступление на французские провинции; по условиям Пиренейского мира (1659) был восстановлен в своих титулах и поставлен во главе армии, действовавшей в Нидерландах; с 1670 г. отошел от дел.

Венсен — бывшее королевское владение у восточных окраин Парижа, в настоящее время вошедшее в черту города; включало в себя феодальный замок XIV в., который служил в XVII–XVIII вв. государственной тюрьмой.

этого светлейшего негодяя из Пешины… — Намек на итальянское происхождение кардинала Мазарини, который родился в городке Пе-шина в Центральной Италии, в провинции Абруцци, к востоку от Рима; в замке, где он появился на свет, теперь находится его музей.

Двадцатое апреля

23… В 1661 году Людовик XIVподписал здесь приказ об аресте Фуке… —

Фуке, Никола, виконт де Во, маркиз де Бель-Иль (1615–1680) — французский государственный деятель, суперинтендант финансов при Людовике XIV; был обвинен в растрате государственных средств и арестован в 1661 г.; имущество его было конфисковано; суд над ним, длившийся около четырех лет, приговорил его к пожизненному заключению; он был заключен в крепость Пиньероль, где ему пришлось провести пятнадцать лет без сношений с людьми и без прогулок.

а 22 октября 1685 года здесь же отменил Нантский эдикт. — См. примеч. кс. 13.

В последние годы жизни Людовика XIVФонтенбло было заброшено ради Марли. — Марли — замок, построенный архитектором Ардуэном-Мансаром (1646–1708) для Людовика XIV в небольшом городке Марли-ле-Руа на реке Сене, недалеко от Версаля; во время Революции был продан и разрушен.

26 октября 1728 года Людовик XV, находясь в Фонтенбло, заболел оспой… — Людовик XV (1710–1774) — король Франции с 1715 г.; отличался крайне распущенным образом жизни; его внутренняя и внешняя политика нередко зависела от его капризов и влияния фавориток;

во Франции в годы его правления продолжалось углубление кризиса экономики и королевского абсолютизма.

…На протяжении всего царствования Людовика XV, в пору осенних прогулок, замок еще становился свидетелем той или иной пошлой интрижки, какими было отмечено господство г-жи де Помпадур и г-жи Дюбарри… — Во времена Людовика XV двор переезжал в Фонтенбло два раза в год (в июле и октябре), и король сам в Рождество назначал даты этих поездок.

Помпадур, Жанна Антуанетта Пуасон Ленорман д’Этьоль, маркиза де (1721–1764) — фаворитка короля Людовика XV (с 1745 г. и до конца своей жизни); родилась в семье поставщика провиантского ведомства Франсуа Пуасона и Луизы Мадлен де ла Мот, но настоящим ее отцом был любовник матери богатый откупщик Шарль Франсуа Поль Ленорман де Турнэм (1684–1751), уделявший большое внимание воспитанию дочери и в 1741 г. выдавший ее замуж за своего племянника Шарля Гийома Ленормана д’Этьоля (1717–1800); заняв положение королевской фаворитки, она оказывала значительное влияние на дела государства, широко покровительствовала ученым, писателям, художникам и стала законодательницей мод; ее именем называли стиль внутреннего убранства комнат, а также построек.

Дюбарри, графиня (урожденная Жанна Бекю; 1743–1793) — фаворитка Людовика XV с 1768 г.; незаконная дочь портнихи Анны Бекю и сборщика податей (ходили также слухи, что ее отцом был беглый монах), бывшая уличная торговка, горничная, модистка и девица в доме свиданий, вышедшая замуж фиктивным браком за графа Гийома Дюбарри (1732–1811); была казнена во время Революции.

однако уже при Людовике XVI он был совершенно заброшен… — Людовик XVI (1754–1793) — король Франции в 1774–1792 гг.; был казнен во время Революции.

вскоре там должна была состояться встреча Наполеона и папы Пия VII, выехавшего из Рима для того, чтобы короновать нового императора. — Наполеон пожелал принять титул императора в подражание королю франков Карлу Великому (742–814; король с 768 г), которого 25 декабря 800 г. короновал императорской короной папа Лев III. Наполеон также потребовал личного участия папы в коронации, однако, в отличие от короля франков, приехавшего в Рим для этой церемонии, он вынудил папу приехать в Париж. Коронация была назначена на 2 декабря 1804 г. и превратилась в цепь непрерывных унижений для Пия VII. В довершение всего, когда папа стал поднимать большую императорскую корону, чтобы увенчать ею голову Наполеона, тот выхватил корону у него из рук и сам надел ее себе на голову.

…он поступил так же, как это было в 1810 году с Марией Луизой… — Мария Луиза (1791–1847) — французская императрица; австрийская эрцгерцогиня, дочь императора Священной Римской империи Франца II (он же австрийский император Франц I) и Марии Терезии Бурбон-Неаполитанской; с 1810 г. вторая жена Наполеона I; в 1811 г. родила ему наследника (Римского короля); в марте 1813 г. была назначена Наполеоном регентшей на время его отсутствия; уехала из Парижа в марте 1814 г. и присоединилась к своему отцу; в 1815 г. получила титул герцогини Пармы, Пьяченцы и Гвасталы; любовница, а позднее морганатическая супруга (1821) австрийского фельдмаршала фон Нейперга (1775–1829), а после его смерти, с 1834 г., — жена графа Бомбеля (1785–1856), камергера Венского двора.

их свидание состоялось у креста Сент-Эрема. — В 4 км к югу от Фонтенбло, на дороге в Немур, в 1660 г. был поставлен крест в честь Франсуа Гаспара барона де Монморена маркиза де Сент-Эрема (1621–1701), управителя замка Фонтенбло и главного ловчего Франции, прославившегося своей победой над чудовищным волком, который держал в страхе всю округу; этот памятник был разрушен в 1793 г., но в 1827 г. восстановлен.

25 ноября 1804 г. Наполеон встречал на этом месте папу Пия VII.

Двенадцать лет спустя Людовик XVIIIявился на то же место встречать Каролину Неаполитанскую, невесту своего племянника герцога Беррийского. — Людовик XVIII (1755–1824) — младший брат Людовика XVI; король Франции формально с 1795 г., фактически в 1814 и 1815–1824 гг.; до 1795 г. носил имя Луи Станислас Ксавье, граф Прованский.

Беррийский, Шарль Фердинан де Бурбон, герцог (1778–1820) — второй сын графа д’Артуа, будущего короля Карла X, племянник Людовика XVIII; вернувшись из эмиграции в 1814 г., получил звание дивизионного генерала и сражался при Ватерлоо против Наполеона; был застрелен при выходе из Оперы в феврале 1820 г.

Мария Каролина Бурбон-Неаполитанская, герцогиня Беррийская (1798–1870) — дочь неаполитанского короля Франциска (Франческо) I, с 1816 г. — вторая супруга герцога Беррийского; широкую известность получила ее попытка в 1832 г. поднять во Франции восстание в пользу своего сына Генриха (1820–1883), наследника Бурбонов; после ее ареста и огласки факта ее второго — тайного — брака и рождения в нем ребенка отошла от политической деятельности.

Людовик XVIII встречал ее у креста Сент-Эрема 15 июня 1816 г.

Год спустяНаполеон возложил на свою голову еще одну корону… — Подразумевается корона короля Италии, которой Наполеон короновался 26 мая 1805 г. в Милане.

…он узнал, находясь в Генуе, что против него складывается новая коалиция. — Имеется в виду третья антифранцузская коалиция, в которую входили Англия, Австрия, Швеция и Россия; она сложилась к июлю 1805 г.

Генуя — город в Северной Италии, на берегу Генуэзского залива Лигурийского моря; ныне главный город провинции Генуя и области Лигурия, крупный порт Средиземного моря; в средние века могущественная морская держава (с XII в. — город-республика), соперница Пизы и Венеции; в XV–XVI вв. утратила прежнее положение и с XVI в. находилась в зависимости от Испании; в 1797 г. была завоевана Францией, а 4 июня 1805 г. (то есть сразу после коронации Наполеона в Милане) — аннексирована ею; Венским конгрессом была включена в состав Сардинского королевства и вместе с ним вошла в единую Италию.

он вместе с императрицей поднялся в карету… — Имеется в виду Жозефина Таше де да Пажери (1763–1814) — первая жена императора Наполеона I; родилась на Мартинике; в 1779 г. вышла замуж за виконта Александра Богарне (1760–1794) — французского генерала, казненного по обвинению в измене, и имела от него двух детей; стала женой генерала Бонапарта в 1796 г.; императрица с 1804 г.; поскольку ее брак с Наполеоном был бездетным, император, нуждавшийся в наследнике, развелся с ней в декабре 1809 г.

составил план той знаменитой кампании, которая началась победой при Ульме и закончилась битвой под Аустерлицем. — Этот период наполеоновских войн начался с окружения и разгрома австрийской армии под городом Ульм в герцогстве Вюртемберг на реке Дунай в октябре 1805 г. и закончился сокрушительным поражением соединенных сил Австрии и России 2 декабря 1805 г. у селения Аустерлиц (ныне Слав-ков в Чехии), после чего последовал исключительно выгодный для Наполеона мирный договор между Францией и Австрией, заключенный в Пресбурге (Братислава) 26 декабря 1805 г.

в 1807 году устроил там пышные празднества по случаю свадьбы своего брата Жерома, ради которого он только что выкроил королевство в самом сердце Германии, с принцессой Фредерикой Катериной Вюртембергской. — Бонапарт, Жером (1784–1860) — младший брат Наполеона, принц Франции (1806); контр-адмирал (1806); дивизионный генерал (1807); 16 августа 1807 г. был провозглашен королем Вестфалии, которая была образована из упраздненных Наполеоном герцогств Брауншвейг, Гессен-Кассель и территорий, отторгнутых от Пруссии на левом берегу Рейна; в 1812 г. командовал 8-м (вестфальским) корпусом Великой армии, но своими неудачными действиями вызвал гнев Наполеона.

22 августа 1807 г. Жером Бонапарт женился на Катерине Фредерике Вюртембергской (1783–1835) — единственной дочери короля Вюртембергского Фридриха I (1754–1816).

тогда, во время месячного пребывания двора в Фонтенбло, было принято решение о континентальной блокаде… — Континентальная блокада — система экономических и политических мероприятий, проводившихся в 1806–1814 г. Наполеоном I для изоляции Великобритании от европейского континента; основой ее стал Берлинский декрет (21 ноября 1806 г.), воспрещавший вести торговые, почтовые и иные сношения с Британскими островами; он распространялся на все страны, подвластные Франции, зависимые от нее и союзные с ней; в 1807 г. к ней присоединились Италия, Нидерланды, Испания, а затем Россия и Пруссия.

13 октября 1807 г. был издан т. н. декрет Фонтенбло, усиливавший континентальную блокаду.

и о разделении Португалии на три территории: ее северная часть была отдана королю Этрурии, чтобы возместить ему потерю Тосканы, снова отошедшей к Франции; южная часть в качестве княжества была отдана Мануэлю Годою в награду за его верную и безупречную службу, а центральные провинции остались на всякий случай. — Поскольку Португалия отказалась присоединиться к континентальной блокаде и поддерживала активные торговые и политические отношения с Англией, Наполеон послал туда войска; Испания пропустила их через свою территорию, согласно договоренности, заключенной в Фонтенбло в октябре 1807 г., и после полуторамесячного похода, 30 ноября

1807 г., французы под командованием генерала Жюно вступили в Лиссабон.

Однако еще до этого, 27 октября 1807 г., в Фонтенбло было подписано секретное франко-испанское соглашение о разделе Португалии: на ее севере образовывалось королевство Лузитания, предназначавшееся королеве Этрурии взамен отнятой у нее Тосканы; на юге образовывалось княжество Алгарве, предназначавшееся Мануэлю Годою; центр оставался в распоряжении Наполеона.

Тоскана — историческая область в Центральной Италии; с кон. X в. входила в состав Священной Римской империи (до этого была в составе владений Древнего Рима, Византии, империи Карла Великого); с 1569 г. — самостоятельное Великое герцогство Тосканское; в 1737 г. перешла под власть Габсбургов (с перерывом в 1801–1815 гг., когда она была под властью Франции); в 1861 г. вошла в единое Итальянское королевство; ныне область Италии.

Этрурия — королевство, образованное в 1801 г. по договору между Францией и Испанией на территории завоеванной Наполеоном Тосканы; во главе его был поставлен Людовик 1 Пармский (1773–1803), зять испанского короля Карла IV, с 1795 г. супруг его дочери Марии Луизы Бурбон (1782–1824); после его смерти и вплоть до ликвидации королевства (23 ноября 1807 г.) титул короля Этрурии носил их малолетний сын Карл II Людовик (1799–1883). 30 мая 1808 г. Тоскана вошла в состав Французской империи, сохранив свою автономность. Годой, Мануэль Альварес де Фария (1767–1851) — испанский государственный и военный деятель, фаворит короля Карла IV и любовник королевы Марии Луизы (1751–1819); происходил из обедневших дворян и вначале служил в гвардии; с 1792 г. фактически управлял страной; занимал посты первого министра (до 1798 г.) и главнокомандующего (1801–1808); заключил с Францией военные союзы в 1796, затем в 1801 и 1803 гг.; получил титулы герцога Алькудия и князя Мира; проводил политику подчинения французским интересам; во время свержения Карла IV был арестован, но затем освобожден и вместе с королевской семьей выехал во Францию; в дальнейшем политической роли не играл.

…В июне 1808 года в Фонтенбло приехал король Карл IV Он явился сюдачтобы поменять корону Испании и Индий на королевскую тюрьму во Франции. — Карл IV (1748–1819) — испанский король с 1788 по

1808 гг. из династии Бурбонов; был женат на своей кузине Марии Луизе Бурбон-Пармской; полностью подчинялся влиянию своей жены и ее фаворита Мануэля Годоя; в его царствование Испания воевала с Францией (1793–1795), а в 1796 г. вступила с ней в союз; вследствие всеобщего недовольства в стране политикой Годоя король вынужден был 19 марта 1808 г. отречься в пользу своего старшего сына Фердинанда VII (1784–1833), но войска Наполеона I под командованием Мюрата двинулись на Мадрид, и император вызвал королевскую семью в Байонну, где заставил старого короля и его сына отречься от престола в свою пользу (5 мая 1808 г.). Королевская семья до 1814 г. нахо-лилась в почетном плену во Франции (в Фонтенбло), а затем Карл IV уехал в Рим, где и умер.

В 1808году Наполеон вернулся в Фонтенбло. Победитель при Ваграме и Фридланде был на вершине своей славы… — Ваграм — селение в Австрии, в 18 км к северо-востоку от Вены; там в июле 1809 г. состоялось заключительное сражение австро-французской войны 1809 г., закончившееся полным разгромом австрийской армии, следствием чего стало заключение в том же году Шёнбруннского мира, по которому Австрия лишилась большой части своей территории и взяла на себя обязательство примкнуть к континентальной блокаде, то есть фактически потеряла свою самостоятельность.

Фридланд — город в Восточной Пруссии (ныне Правдинск в Калиниградской области РФ); 14 июня 1807 г. вблизи него произошло последнее сражение в войне т. н. четвертой коалиции (Англия, Россия, Пруссия и Швеция) против Франции; русская армия потерпела в нем сокрушительное поражение, после чего Россия вынуждена была в июле 1807 г. подписать Тильзитский мир, в соответствии с которым она обязалась присоединиться к континентальной блокаде.

…Во время этой поездки он принял решение о разводе с императрицей и официально объявил ей об этом… — Протокол развода с императрицей Жозефиной был подписан 15 декабря 1809 г.

уезжая из Милана, она плакала, целуя Евгения… — Милан — главный город области Ломбардия в Северной Италии; с 1797 г. столица вассальной по отношению к Франции Цизальпинской республики, с 1802 г — Итальянской республики, с 1805 г. — Итальянского королевства; после 1815 г. попал под австрийское господство, длившееся до 1859 г.

Здесь имеется в виду Евгений Богарне (1781–1824) — пасынок Наполеона, сын Жозефины Богарне от ее первого брака; принц Империи (1805), вице-король Италии (1805–1814), герцог Лёйхтенбергский (1817); участник наполеоновских войн, генерал французской армии; после восстановления династии Бурбонов отошел от политической жизни, поселившись в Баварии.

В 1810 году Наполеон издал в Фонтенбло грозный указ, согласно которому подлежали сожжению все английские товары, захваченные во Франции и в различных королевствах, где он правил через посредство других лиц. — Имеется в виду т. н. декрет Фонтенбло от 18 октября 1810 г.

миновавший 1812 год прошел словно тень между завоевателем и его удачей. — Имеется в виду поход Наполеона в Россию в 1812 г., ставший началом заката Французской империи.

Прежде чем отправиться в Саксонию, император решил закончить свои дела с Церковью. — Саксония — историческая область в Германии; бывшая территория западных славян, захваченная в X в. немецкими феодалами; с 1423 г. курфюршество; с последних лет XVII в. до сер. XVIII в. была тесно связана с Польшей, объединяясь личностью единого монарха; участвовала в войнах с революционной Францией, в 1806 г. выступила в союзе с Пруссией против Наполеона и после поражения под Йеной (14 октября 1806 г.) перешла на его сторону, вступила в Рейнский союз и стала королевством; по решению Венского конгресса около половины ее территорий отошло к Пруссии; в 1871 г вошла в Германскую империю.

15 апреля 1813 г. Наполеон выехал в Эрфурт, в расположение своих войск, и двинулся против русских и пруссаков. Основные сражения этого периода происходили в Саксонии: вначале император одержал победы при Лютцене (2 мая), Бауцене (20–21 мая), Дрездене (26–27 августа), но 19 октября потерпел поражение под Лейпцигом в т. н. «Битве народов».

проходя по галерее Дианыу он встретил кардинала Феша… — Галерея Дианы располагается над Оленьей галереей; при Наполеоне III она была превращена в дворцовую библиотеку.

Феш, Жозеф (1763–1839) — дядя Наполеона по матери, кардинал-архиепископ; став священником в 1789 г., он во время Революции служил в армии и участвовал в наполеоновских кампаниях; в начале Консульства вернулся к церковной деятельности, стал сначала каноником кафедрального собора в Бастии (Корсика), затем архиепископом Лиона (1802), кардиналом (1803), послом при святом престоле; в 1805 г. был объявлен главным капелланом Франции; проявлял несогласие с политикой Наполеона в отношении папы и оказался вследствие этого в немилости; после Второй реставрации поселился в Риме, посвятив себя литературе и искусству.

26… двуколка, выехавшая из Вильнёв-сюр-Ваностановилась в Фонтенбло… — Вильнёв-сюр-Ван — имеется в виду город Вильнёв-д’Аршевек, расположенный на реке Ван, примерно в 80 км к юго-востоку от Фонтенбло, на дороге в Труа, где Наполеон находился 29 марта 1814 г.

Проезжая мимо фонтанов Жювизи, он повстречался с каким-то адъютантом… — Жювизи-сюр-Орж — старинный городок в 10 км от Парижа; его самая большая достопримечательность — мост Красивых фонтанов, расположенный над рекой Орж, по дороге из Парижа в Фонтенбло; мост был построен в 1728 г. и украшен двумя фонтанами работы знаменитого французского скульптора Гийома Кусту (1677–1746); именно там, на этом мосту, Наполеон узнал 1 апреля 1814 г. о капитуляции Парижа.

27… дверь закрылась за главным дворцовым маршалом Бертраном, герцогом Виченцским, герцогом де Бассано и хирургом Иваном… — Бертран, Анри Грасьен (1773–1844) — французский генерал (1798), сподвижник Наполеона; с отличием участвовал в войнах Республики и Империи, в 1805 г. был адъютантом императора; перед сражением при Ваграме во время кампании 1809 г. руководил строительством моста через Дунай, за что получил графский титул; с 1813 г. главный дворцовый маршал; в кампаниях 1813 и 1815 гг. командовал корпусом; отправился с Наполеоном на Эльбу после его первого отречения и был ближайшим сотрудником императора при подготовке его возвращения во Францию; вместе со своей семьей последовал за Наполеоном на остров Святой Елены и оставался там до самой смерти императора; в 1840 г. участвовал в перенесении праха Наполеона в Париж. В 1847 г. в Париже была издана часть мемуаров Наполеона, которая была продиктована им Бертрану и касалась кампаний 1798 и 1799 гг. в Египте и

Сирии. Имя Бертрана как «вернейшего из верных», не покинувшего Наполеона в дни несчастья, было очень популярно во Франции. После его смерти он был похоронен в Доме инвалидов рядом с императором.

Герцог Виченцский — Арман Огюстен Луи де Коленкур (1772–1827), французский генерал и государственный деятель; происходил из знатного пикардийского рода; с 1788 г. состоял на военной службе и участвовал во многих сражениях; в 1801 г. отвозил поздравление первого консула Бонапарта императору Александру I по случаю его вступления на престол; с 1802 г. один из адъютантов Бонапарта; с 1804 г. обер-шталмейстер императорского двора; герцог Виченцский (1808), посол Франции в России в 1807–1811 гг., приложивший много сил для укрепления союза Франции и России и предотвращения войны между ними; с 1813 г. сенатор; в 1813–1814 гг. министр иностранных дел; сопровождал Наполеона в походе 1812 г. и вместе с ним уехал из России; во время Ста дней примкнул к Наполеону; после Второй реставрации в политической жизни не участвовал; оставил интереснейшие мемуары.

Герцог де Бассано — Юг Бернар Маре (1763–1839), французский политический деятель и дипломат, по профессии адвокат; во время Революции редактор «Монитёра»; в 1793 г., назначенный послом в Неаполь, по пути туда был взят австрийцами в плен; в 1796 г. был отпущен и затем вел в Лилле переговоры о мире с Англией, закончившиеся неудачей; в 1799 г. содействовал Бонапарту в совершении переворота 18 брюмера и во время Консульства стал его секретарем; в 1811 г. получил герцогский титул; с апреля 1811 по 20 ноября 1813 гг. министр иностранных дел; во время похода на Москву оставался в Литве, осуществлял связь между Наполеоном и его генералами, действовавшими в Польше, Литве и Белоруссии; лишенный всякой инициативы, оставался лишь послушным исполнителем поручений императора; во время Ста дней примкнул к Наполеону; после Реставрации был изгнан из Франции и вернулся туда только в 1820 г.; во времена Луи Филиппа I — пэр Франции; литератор, драматург и поэт, членом Академии (1803).

Иван, барон (?—?) — личный хирург Наполеона, начальник его полевого госпиталя.

Наполеон слышал о яде Кондорсе. — Кондорсе, Жан Антуан Никола де Карита, маркиз де (1743–1794) — французский ученый-просветитель, математик, экономист, социолог и философ; как политический деятель во время Французской революции примыкал к жирондистам; приговоренный к смертной казни, принял яд, чтобы избежать эшафота.

… С начала отступления из России он, решив не попадать живым в руки врага, вызвал Кабаниса и велел ему приготовить подобное зелье. — Кабанис, Пьер Жан Жорж (1757–1808) — французский врач и философ, сторонник жирондистов. Отметим, что Кабанис умер задолго до Русского похода Наполеона, однако именно он приготовил своему другу Кондорсе яд, которым тот отравился.

Наполеон узнал о двух последних изменах: его камердинер Констан и его мамелюк скрылись прошедшей ночью. — Констан — Констан Луи

Вери (1778–1845), лакей Наполеона; сын трактирщика; начал службу у Бонапарта в 1800 г. и не расставался с ним до 1814 г.; написал воспоминания.

Мамелюк — здесь имеется в виду Рустам Раз (1780–1845), по происхождению армянин; мамелюк, а затем личный телохранитель императора, находившийся на службе у него со времен Египетской кампании; отказался последовать за Наполеоном на Эльбу и во время Ста дней был заключен в Венсен; оставил воспоминания.

прибыл последний из союзных комиссаров — австрийский генерал Коллер. — Коллер, Франтишек Арношт, барон (1767–1826) — австрийский генерал, один из пяти союзных комиссаров, сопровождавших Наполеона из Фонтенбло на Эльбу.

во двор Белой лошади въехали дорожные экипажи… — Двор Белой лошади — самый большой двор в Фонтенбло: на него выходит парадная подковообразная лестница дворца; такое название связано с тем, что в XVI в. его украшала скульптура Белой лошади; после того как 20 апреля 1814 г. Наполеон простился со своей гвардией в этом дворе, его стали называть двором Прощания.

…На ступенях лестницы стояли: герцог де Бассано, генерал Бельяр, полковник Бюсси, полковник Анатолъ де Монтескъю, граф де Тюренн, генерал Фуле, барон Мегриньи, полковник Гурго, барон Фен, подполковник Атален, барон де Лаплас, барон Лелорнь д'Идевиль, шевалье Жуан, генерал Козаковский и полковник Вонсович. — Герцог де Бассано — см. при-меч. к с. 27.

Бельяр, Огюстен Даниель (1769–1832) — французский дивизионный генерал (1800), граф Империи (1810); участник почти всех походов Наполеона; с июня 1812 г. был начальником главного штаба резервной кавалерии Мюрата и сыграл важную роль в сражениях при Ост-ровно, Витебске, Смоленске и Бородине; после отречения Наполеона был возведен в звание пэра и стал губернатором Меца, но во время Стадией примкнул к императору, за что потом подвергся преследованиям; принимал активное участие в Июльской революции 1830 года; при Луи Филиппе был послом в Бельгии.

Полковник Бюсси — Давид Виктор Белли де Бюсси (1768–1848), соученик Бонапарта по Бриеннской военной школе и его однополчанин; в 1792 г. эмигрировал, а в 1802 г. вернулся во Францию и стал мэром своего родного городка Борьё (департамент Эна); 6 марта 1814 г. был призван в армию Наполеоном, оказавшимся неподалеку от Борьё, в тот же день с успехом сражался при Кране и в тот же день получил чин артиллерийского полковника, став адъютантом императора; до конца остался верен Наполеону, был рядом с ним 20 апреля 1814 г. и во время Ста дней снова примкнул к нему.

Монтескью-Фезансак, Амбруаз Анатоль Огюстен, граф де (1788–1878) — военный и политический деятель, литератор; начал военную службу в 1806 г. солдатом и уже в 1813 г. стал полковником; после падения Наполеона эмигрировал в Австрию;, вернувшись в 1816 г. во Францию, продолжал военную карьеру, стал членом Палаты пэров (1841); в 1848 г. отошел от политики; автор многих литературных произведений разного жанра (драм, поэм, воспоминаний).

Тюренн, Анри Амедей Меркюр, граф де (1776–1852) — волонтер 1792 г.; во время Террора подвергся преследованиям; на военную службу вернулся в 1805 г.; отличился при Аустерлице, где был ранен, и в битве на Москве-реке; привлек внимание Наполеона и стал близким ему человеком, был назначен его камергером и управляющим его гардеробом; после Реставрации остался верен Наполеону и отказался служить Людовику XVIII.

Фуле, Альбер Луи Эмманюэль, граф де Релинг (1769–1831) — французский кавалерийский офицер; полковник (1803); бригадный генерал (1806); дивизионный генерал (23 марта 1814 г.).

Мегриньи, Адриен, барон (1778–1849) — один из конюших императора.

Гурго, Гаспар, барон (1783–1852) — французский генерал; выпускник Политехничекой школы; артиллерийский офицер, участвовавший во многих кампаниях Империи; с 1811 г. адъютант Наполеона; сопровождал императора на остров Святой Елены, где тот диктовал ему свои «Мемуары»; во Францию смог вернуться только в 1821 г.; в 1835 г. стал генерал-лейтенантом и вошел в Палату пэров; автор нескольких сочинений, посвященных Наполеону.

Фен, Агатон Жан Франсуа, барон (1778–1837) — французский историк; с 1806 г. был секретарем-архивистом при кабинете императора; в 1809 г. получил титул барона; с 1813 г. стал личным секретарем Наполеона; сохранил эту должность в период Ста дней; после Второй реставрации вернулся к частной жизни; автор большого количества исторических работ, в том числе посвященных Наполеону.

Атален, Луи, барон (1784–1856) — военный инженер, адъютант Наполеона.

Лаплас, Шарль Эмиль Пьер Жозеф, маркиз де (1789–1874) — французский генерал и политический деятель; с 1809 г. артиллерийский офицер, участник последних битв Империи; в 1827 г. стал членом Палаты пэров; сторонник Июльской монархии, генерал с 1843 г.; при Второй империи сенатор (1853); с 1870 г. отошел от политики. Шевалье Жуан — секретарь императорской канцелярии.

Франсуа Лелорнь, барон д'Идевиль (1780–1852) — секретарь-переводчик при императоре Наполеоне, знавший несколько языков; службу проходил в Германии, Польше, Швеции, Дании и России; некоторое время жил в Москве; с 1808 г. возглавлял информационный отдел министерства иностранных дел Франции, который обрабатывал поступающие из других стран разведывательные данные; после Ста дней находился в изгнании и вернулся во Францию только в 1821 г. Генерал Козаковский (Kosakowski) — сведений об этом персонаже найти не удалось.

Вонсович — полковник гвардейского уланского полка польского генерала Красинского; сопровождал Наполеона во время его бегства из России в декабре 1812 г. и служил ему переводчиком.

Это было все, что осталось у Наполеона от той свиты, состоявшей из императоров, королей, принцев и маршалов, которая окружала его в Эрфурте. — Эрфурт — город в Германии, в бассейне реки Эльба, на реке Гера; административный центр одноименного округа; с XIII в. находился в зависимости от Майнцского епископства; в 1803–1806 гг. принадлежал Пруссии; в 1806 г. был занят французами; после падения наполеоновской империи вернулся в состав Пруссии и вместе с ней в 1871 г. вошел в состав Германской империи.

В Эрфурте с 27 сентября по 14 октября 1808 г. проходил съезд немецких вассалов Наполеона I (или, как его называли, «Эрфуртский конгресс», «Парламент монархов»); на нем присутствовали короли Баварии, Саксонии, Вестфалии, Вюртемберга и множество более мелких немецких властителей. Главным событием съезда стала проходившая в те дни встреча французского и русского императоров — Наполеона I и Александра I. Именно здесь были приняты важные для Наполеона I решения. 30 сентября между Россией и Францией было подписано секретное соглашение (Эрфуртская конвенция 1808 г.), статьи которого устанавливали тайный оборонительный союз против Австрии, что было необходимо Наполеону для сдерживания ее все возраставших реваншистских настроений, а также в связи с начатым им завоеванием Испании.

Герцог Виченцский и генерал Флао были посланы им с поручениями. — Герцог Виченцский — см. примеч. к с. 27.

Флао, Опост Шарль Жозеф де Ла Биллардери, граф де (1785–1870) — французский генерал и дипломат; во время Революции эмигрировал и вернулся во Францию в 1798 г.; волонтером участвовал в Итальянских походах Бонапарта; с 1813 г. бригадный генерал, с 1814 г. адъютант Наполеона и дивизионный генерал; во время Стадией примкнул к Наполеону и был послан им в Вену для переговоров о возвращении императрицы Марии Луизы, но был арестован в Штутгарте; после Второй реставрации эмигрировал в Англию; вернулся на родину в 1827 г.; при Июльской монархии стал пэром Франции; полномочный посланник в Берлине (1831), посол в Англии (1842); поддержал государственный переворот 1851 г.; при Второй империи стал сенатором и великим канцлером ордена Почетного Легиона; оставил мемуары.

тем самым проникновенным голосом, каким он произносил свои воззвания при Маренго, Аустерлице и у Москвы-реки, император обратился к гвардии… — Маренго — населенный пункт на реке Бормида в итальянской провинции Алессандрия, где 14 июня 1800 г. генерал Бонапарт разбил австрийскую армию.

Аустерлиц — см. примеч. к с. 24.

Битвой у Москвы-реки французы именуют Бородинское сражение (7 сентября 1812 г.).

Мы встретимся с ним на острове Эльба! — Эльба — остров в Тирренском море (Тосканский архипелаг), у западных берегов Апеннинского полуострова; принадлежит Италии; главный порт — Портофер-райо; место первой ссылки Наполеона I (4 мая 1814 г. — 26 февраля 1815 г.).

начиная с покоев, где Франциск I посетил умирающего Леонардо да Винчи, и кончая комнатой, где император подписал отречение… — Леонардо да Винчи (1452–1519) — итальянский живописец, скульптор, архитектор, ученый; в 1517 г. приехал во Францию по приглашению Франциска I; последние три года жизни провел в замке Ле-Кло-Люсе близ Амбуаза и там же умер (согласно легенде, на руках Франциска I); был похоронен в Амбуазе, в церкви святого Флорентия.

г-н Жамен, автор книги о Фонтенбло, из которой мы позаимствовали множество полезных сведений. — Жамен, Этьенн Жан Батист — управляющий замка Фонтенбло, автор ряда публикаций о его истории, в том числе книги «Фонтенбло, или Краткое описание истории этой королевской резиденции» («Fontainebleau ou notice historique descriptive sur cette residence royale»; 1834), которая, вероятно, и имеется здесь в виду.

30… в этой же самой церкви погребено сердце Филиппа Красивого. — Фи липп IV Красивый умер 29 ноября 1314 г.; тело его было погребено в королевском аббатстве Сен-Дени, а сердце — в церкви святого Людовика в городе Пуасси.

В Авоне, в церкви святого Петра, было похоронено сердце его супруги (с 1284 г.) — королевы Наваррской Жанны I (ок. 1271–1305), умершей 4 апреля 1305 г. (ее тело было похоронено в церкви кордельеров в Париже).

…По обеим сторонам входа, вмурованные в стены, находятся гробницы Вобантона и Везу. — Вобантон (Vaubanton) — непонятно, кто здесь имеется в виду.

Безу, Этьенн (1730–1783) — французский математик, автор классических работ по теории уравнений; член Французской академии наук (1758); родился в Немуре, умер в имении Ле-Басс-Лож близ Фонтенбло.

мы попрощались с нашим любезным чичероне… — Чичероне — в странах Западной Европы проводник, дающий туристам объяснения при осмотре достопримечательностей; происхождение этого слова связано с именем Цицерона, что указывает на способность гидов к красноречию.

Доктор М

мы добрались до Кона. — Конна-Луаре — небольшой старинный город в департаменте Ньевр, в 150 км к югу от Парижа.

жил…в поместье, приносившем ему десять — двенадцать тысяч ливров… — Ливр — основная счетно-денежная единица Франции до Революции, во время которой она была заменена почти равным ей по стоимости франком.

если когда-нибудь дела приведут меня в устье Ноэна… — Ноэн — правый приток Луары; у места его впадения в Луару стоит город Кон.

поселившись в гостинице «Большой Олень»… — «Большой Олень», в то время лучшая гостиница в Коне, с нач. XIX в. находилась на улице Сен-Жак.

прежде всего осведомились о поместье Марсийи… — Этот топоним (Marsilly) не идентифицирован.

Нам ответили, что единственное, с чем стоит познакомиться, — это по изготовлению якорей и пушечных ядер… — Город Кон, известный еще во времена римского завоевания (лат. Кондате) и бывший некогда столицей галльского племени карнутов, в страшном пожаре 1737 г. потерял почти все свои лучшие постройки; однако в нем сохранились романская церковь святого Эньяна (XI в.), церковь святого Иакова (XIV–XV вв.) и епископский дворец (XIII в.). Металлургический завод по производству морских якорей и пушек существовал в Коне с 1670 по 1872 гг.

31… наладил свое производство г-н Зени, управляющий завода в Коне… — Имеется в виду Зени, Альфонс Луи (1793–1865).

32… главный якорь «Дриады», которая ожидала его в Рошфоре. — Рош-фор-сюр-Мер — город на западе Франции, в департаменте Приморская Шаранта, на правом берегу реки Шаранты, в 17 км от ее устья; военная гавань (ныне бывшая), построенная в 1666 г., укрепленная бастионами и береговыми фортами.

отважился вступить в эту пещеру Полифема. — Полифем — в греческой мифологии один из страшных одноглазых великанов-людо-едов (циклопов); когда, согласно «Одиссее» Гомера, на остров, где обитал циклоп, попал Одиссей с его спутниками, он запер их в своей пещере и каждый день съедал там двух пленников; Одиссей спасся, напоив великана вином и выколов его единственный глаз раскаленным колом.

35… стал шарить по ночному столику в поисках фосфорной зажигал ки… — До кон. XVIII в. огонь в Европе добывали путем высекания, используя кресало, огниво и трут. С нач. XIX в. во многих европейских странах делались попытки, иногда достаточно успешные, добывать огонь химическим путем. Ряд изобретений сделал возможным появление в 30-х гг. XIX в. в Австрии первой фабрики, производившей химические спички, которые напоминают современные. До этого использовались более сложные приспособления; одно из них и имеется здесь в виду: в плотно закрытой свинцовой бутылочке держали флакон с особо подготовленным разведенным фосфором; серной спичкой доставали немного фосфора и тотчас же добывали огонь трением о кусочек пробки, плотной материи или о другой подходящий материал.

38… направились в Л а-Шарите… — Ла-Шарите-сюр-Луар — см. примеч.

кс. 15.

Китайские штучки

отправились к г-ну Грассе: к нему у меня было рекомендательное письмо. — Грассе, Луи Огюст (1799–1879) — инспектор исторических памятников, известный коллекционер, собравший огромную коллекцию предметов искусства и различных диковинок; в настоящее время она находится в носящем его имя музее городка Варзи (в 40 км к юго-востоку от Кона) и составляет основную часть музейной экспозиции.

39… с нами все обстояло иначе, ибо нас… рекомендовал Тейлор. — Тейлор, Изидор Жюстен Северен, барон (1789–1879) — французский литератор, путешественник, любитель и покровитель искусств, своеобразная и колоритная фигура в жизни парижского общества 20—70-х гг. XIX в.; семья готовила его к военной карьере, однако он вскоре оставил военную службу и занялся литературной деятельностью; начинал как художественный и театральный критик в парижской прессе; пробовал сам сочинять пьесы, но вскоре от этого отказался; в 1824 г. был назначен королевским комиссаром при Французском театре; в развернувшейся тогда борьбе между классицистами и романтиками решительно встал на сторону романтиков и содействовал постановке пьес Гюго и Дюма; впоследствии всю жизнь принимал участие в судьбе артистов и художников, участвовал в организации обществ взаимной и государственной поддержки художников и литераторов, помогал музеям и т. п.; в 1869 г. стал сенатором; написал множество сочинений, значительная часть которых — описание его путешествий или мест, где он побывал (большинство из этих книг великолепно иллюстрированы).

познакомил нас с городом, ставшим столь знаменитым во времена ландскнехтов и войн Лиги… — Ландскнехты — наемные пешие войска в XV–XVII вв.; впервые появились в Германии; содержали себя за счет грабежа населения; вербовались, как правило, из низших слоев населения, причем обычно нанимались на одну кампанию и не были постоянным войском в современном смысле.

Под именем «Лига» во Франции в XVI в. известны две организации воинствующих католиков: Католическая лига (1575) и ее преемница Парижская лига (1585); обе они возглавлялись герцогом Генрихом Гизом Меченым (см. примеч. к с. 280) и вели войны против гугенотов и их вождя Генриха IV, ставшего французским королем в 1589 г.

Во времена Религиозных войн город Ла-Шарите-сюр-Луар служил одним из оплотов протестантской партии и несколько раз переходил из рук в руки.

и обязанным своим названием милосердию, которое проявляли его основатели. — Ла-Шарите (La Charite) на французском языке означает «Милосердие».

вспомнил о романском барельефе… — Романский стиль господствовал в изобразительном искусстве Западной Европы в X–XII вв. В архитектуре его отличала величественность, монументальность, суровость и некоторая тяжеловесность форм.

40… это ты приказал Ною поместить пару клопов в ковчег! — Согласно библейской легенде о всемирном потопе, который Бог послал на землю в наказание за грехи людей, от потопа спасся лишь праведник Ной, погрузившись с семьей в ковчег — судно, построенное по божественному откровению. Бог повелел ему также взять в ковчег по семи пар всех животных и птиц чистых и по паре нечистых (Бытие, 7: 2–4).

41… был приятно поражен, увидев в первой же зале великолепные вазы Бер нара де Палиси и полную коллекцию камней и минералов с горы Синай, коллекцию, равной которой, вероятно, нет и в Музее естественной истории. — Палиси, Бернар (1510–1589) — французский художник-керамист, который выработал способ изготовления декоративных керамических изделий, покрытых цветной глазурью; по приглашению короля Генриха II переехал в Париж, поселился в Тюильри и создал там грот с керамическими украшениями; талантливый самоучка, он, благодаря фантастическому упорству и страстной жажде познания, стал видным естествоиспытателем, специалистом в области геологии, физики, химии, агрономической науки, автором многочисленных научных работ; обвиненный в приверженности к учению Кальвина, окончил свои дни в Бастилии.

Синай — гора Аравийского полуострова; согласно библейскому преданию, на этой горе, среди грома и молний, Бог объявил Моисею свои законы (Исход, 19–20).

Музей естественной истории был официально образован 10 июня 1793 г., во время Революции, однако его происхождение ведет от Парижского ботанического сада, созданного в нач. XVII в. на основе Королевского сада лекарственных растений; в музее собраны богатейшие коллекции: зоологическая, минералогическая, геологическая, тератологическая (тератология — наука, изучающая врожденные уродства отдельных органов и целых организмов), палеонтологическая, анатомическая, антропологическая и др.; здание музея окружает огромный сад, представляющий собой уникальную ботаническую коллекцию.

подобными изделиями мог бы гордиться сам Бенвенуто Челлини. — Челлини, Бенвенуто (1500–1571) — итальянский скульптор и ювелир, автор интереснейших мемуаров.

образец не столько способностей, сколько великого терпения поклонников Большого Дракона. — С глубокой древности Большой Дракон, олицетворение небесных и подземных сил, хранитель вод, извергающий из себя огонь, считался в Китае символом жизни и власти; китайские императоры называли себя «сыновьями Дракона».

одно из тех необыкновенных изделий, какие порой выходят из ателье Юмана или Водо… — Юман — модный мужской портной, ателье которого помещалось на Новой улице Малых Полей в Париже. Сведений о Водо (Vaudeau) найти не удалось.

повидав мыс Доброй Надежды и островБурбон, бедные панталоны прибыли в Кантон несколько потрепанными. — Мыс Доброй Надежды на юге Африки был открыт в 1486 г. (по другим источникам, в 1488 г.) португальцами и первоначально назывался мысом Бурь; с его открытием создалась возможность проложить из Европы морской путь вокруг Африки в Индию, а позднее — в Австралию и Японию.

Бурбон — название до 1793 г. (фактически до 1848 г.) острова Реюньон в Индийском океане в группе Маскаренских островов, в 700 км к юго-востоку от Мадагаскара; остров был открыт португальцами в 1528 г., в 1654 г. колонизован французами; с 1946 г. заморский департамент Франции.

Кантон (Гуанчжоу) — крупный город на юге Китая, морской внешнеторговый порт в дельте реки Чжуцзян, в 110 км от Южно-Китайского моря; возник около III в. до н. э.; административный центр провинции Гуандун.

44… вынув из кармана наполеондору протянул его китайцу. — Наполеон дор (Napoleon d’or — «золотой Наполеон») — французская золотая монета достоинством в 20 франков, весившая 6,452 г и имевшая пробу 0,9; чеканилась в годы царствования императора Наполеона I начиная с 1808 г.; по величине и весу равнялась прежним луидорам.

спустя три часа были в Невере. — Невер — главный город департамента Ньевр; расположен на Луаре, в 22 км к юго-востоку от Ла- Шарите; столица исторической провинции Ниверне.

остановились там лишь на то время, какое понадобилось, чтобы осмотреть три главные достопримечательности города: ворота Кру, через которые прошел несчастный Жерар Неверский, монастырь Визитанток, где находится могилы Вер-Вера, и Сент-Этьенн, романскую церковь восьмого или девятого века. — Ворота Кру — средневековые ворота в крепостной стене Невера, построенные в кон. XIV в. на дороге в Париж и хорошо сохранившиеся, с типичными для такого сооружения надвратными сторожевыми башнями и укреплениями; в настоящее время там находится Музей археологии Ниверне.

Жерар Неверский — вероятно, имеется в виду персонаж одного из лучших рыцарских романов «Фиалка, или Жерар Неверский», написанного в стихах в 1227 г. пикардийским поэтом Гербертом де Монт-рёем (нач. XIII в.) и в XIV в. переложенного в прозу; обманным путем Жерар лишается своего графства и вынужден его покинуть.

Вер-Вер — заглавный персонаж стихотворной новеллы (1734) французского иезуита и поэта-сатирика Жана Батиста Луи Грессе (1709–1777), высмеивывавшего монастырские нравы; в ней описываются приключения попугая, воспитанного в женском монастыре. За эту новеллу автор был исключен из ордена иезуитов, но к концу жизни покаялся и отрекся от своих произведений.

Женский монашеский орден Визитации был учрежден святым Франциском Сальским (1567–1622) и баронессой де Шанталь (1572–1641) в 1610 г. в городе Аннеси, в Савойе; монахини этого ордена (визитантки) должны были посещать бедных и оказывать им духовную и материальную помощь; к кон. XVII в. существовало 87 монастырей этого ордена, в которых пребывало около 5 000 монахинь.

Визитацией в католицизме называется посещение Девой Марией своей старшей родственницы, благочестивой Елизаветы, вскоре после Благовещения: во время этой встречи Елизавета первая признала в Деве Марии будущую мать Спасителя; праздник Визитации отмечается католической церковью 2 июля.

Монастырь Визитации в Невере был сооружен в 1639–1641 гг.; именно его Грессе избрал местом действия своей новеллы «Вер-Вер»; ее заглавный персонаж, ученый попугай Вер-Вер, был похоронен в монастыре, где монахини воздвигли ему мавзолей.

Романская церковь Сент-Этьенн в Невере была построена в 1063–1097 гг.

Солнце, вступающее в знак Козерога по приказу Национального Конвента. — Козерог (лат. Capricornus) — зодиакальное созвездие южного полушария неба; Солнце вступает в знак Козерога 22 декабря. Национальный Конвент — высший представительный и правящий орган Франции во время Революции; был создан на основе всеобщего избирательного права и собрался 20 сентября 1792 г.; декретировал уничтожение монархии, провозгласил Республику и принял решение о казни Людовика XVI; окончательно ликвидировал феодальные отношения в деревне, вел беспощадную борьбу против внутренней контрреволюции и иностранной военной интервенции; был распущен после того, как в октябре 1795 г. была принята новая конституция.

В тот же вечер мы прибыли в Мулен. — Мулен — город в департаменте Алье, в 45 км к югу от Невера; расположен на реке Алье, левом притоке Луары; столица исторической провинции Бурбонне.

надгробия Анри де Монморанси, которое возвышается на клиросе коллегиальной церкви… того самого Анри Монморанси, что был обезглавлен в Тулузе по приказу кардинала де Ришелье. — Гёрцог Анри II Монморанси (1596–1632) — французский полководец, маршал Франции (1630), адмирал Франции (1612), губернатор Лангедока (1613); представитель древнего аристократического рода, поднявший бунт против короля Людовика XIII в поддержку его брата герцога Гастона Орлеанского (1608–1660); в битве при Кастельнодари (город на юге Франции, в департаменте Од) королевские войска разбили бунтовщиков; Анри Монморанси был взят в плен и казнен в ТУлузе по приказу короля, поддавшегося настоянию Ришелье и не внявшего мольбам ни семьи герцога, ни королевы Анны Австрийской, ни своего личного духовника. Над знаменитым надгробием Анри де Монморанси, возведенным в кафедральном соборе Мулена безутешной вдовой герцога, трудились лучшие скульпторы того времени: братья Франсуа (ок. 1604–1669) и Мишель Ангье (1612–1686), Тома Реньоден (1622–1706) и Тибо Пу-ассан (1605–1668).

Ришелье, Арман Жан дю Плесси, герцог де (1585–1642) — крупнейший французский государственный деятель, кардинал; с 1624 г. первый министр Людовика XIII, фактический правитель государства; понимая размах сопротивления знати, которую подстрекали королева-мать Мария Медичи (1573–1642) и брат короля, был вынужден применять самые жестокие меры, чтобы привести бунтовщиков к повиновению.

Тулуза — порт на реке Гаронна; главный город исторической области Лангедок; столица королевства вестготов в V в. и Тулузского графства в средние века; в настоящее время административный центр департамента Верхняя 1Ьронна.

надгробие, украшенное скульптурами покоящихся герцога и герцогини… — Имеется в виду вторая супруга (с 1612 г.) герцога Анри де Монморанси — принцесса Мария Фелиция Орсини (1599–1666), племянница Марии Медичи; после казни своего супруга она была заключена в замок Мулен, а через два года ей было позволено поселиться в здешнем монастыре Визитации; в 1648 г. начала строительство надгробия своему мужу; в 1657 г. приняла постриг, в 1665 г. стала настоятельницей монастыря, но уже через год умерла.

Монморанси был славным санкюлотом… — Санкюлоты (от фр. слова sans — «без» и culotte — бархатные панталоны до колен; их носили дворянство и буржуазия; буквально «не имеющие штанов») — презрительное прозвище, которое во время Великой Французской революции аристократы дали ее участникам из простого народа, поскольку те носили длинные брюки на выпуск из грубой ткани. Прозвище было с гордостью подхвачено самими участниками Революции, вошло в международный обиход и стало синонимом понятия «революционер», «патриот».

Бурбон-л'Аршамбо

Бурбон-лАршамбо — старинный город в 250 км к югу от Па-рижа и в 20 км к западу от Мулена; столица сеньоров (потом герцогов) Бурбонов; там сохранились руины герцогского замка XIV в. и церкви XII в.; город знаменит своими теплыми и холодными целебными источниками.

мы направились в Сувиньи, так как нам очень расхваливали местную церковь. — Сувиньи — небольшой городок в 12 км к западу от Мулена; в средние века в нем была одна из резиденций герцогов Бурбонских; в местной церкви святых Петра и Павла, самой красивой и самой древней в исторической провинции Бурбонне (построена в 1088–1114 гг. аббатами ордена Клюни), находятся величественные гробницы герцогов Бурбонских, несущие на себе следы повреждений времен Революции.

В одной из этих гробниц покоятся Карл Бурбон и Агнесса Бургундская, дочь Карла Смелого… — Карл I Бурбон (1401–1456) — герцог Бурбонский с 1434 г., сын герцога Бурбонского Людовика II Доброго; с 1425 г. был женат на Агнессе Бургундской (1407–1476). Однако Агнесса не дочь Карла Смелого (1433–1477), последнего герцога Бургундии (с 1467 г.) из династии Валуа, а его тетка, дочь Иоанна Бесстрашного (1371–1419), второго герцога Бургундского (с 1404 г.) из династии Валуа, который договорился в 1418 г. о брачном союзе между Карлом I Бурбоном и своей дочерью Агнессой, тогда еще малолетней. После смерти Иоанна Бесстрашного Карл I Бурбон сначала отослал Агнессу обратно в Бургундию, к ее брату герцогу Филиппу Доброму (1396–1467; герцог с 1419 г.), но в 1425 г. вновь согласился с ней соединиться. Создателем гробницы Карла I Бурбона был лионский скульптор Жак Морель (1417–1459).

во второй заключены останки славного герцога Людовика II и его супруги. — Людовик II Добрый (1337–1410) — третий герцог Бурбонский, дед Карла I Бурбона, с 1371 г. был женат на Анне Овернской (1358–1417), дочери дофина Овернского Беро II (1333–1399).

гигантская лестница, ведущая к великолепному органу. — Исторический орган в церкви святых Петра и Павла в Сувиньи был установлен в 1783 г. Франсуа Анри Клико (1732–1790), знаменитым органных дел мастером.

Рядом с Ламартином и Виктором Гюго я обнаружил свой портрет… — Ламартин, Альфонс Мари Луи де (1790–1869) — французский поэт-романтик, историк, публицист и политический деятель, республиканец; в 1848 г. член временного правительств и министр иностранных дел Франции.

Гюго, Виктор Мари (1802–1885) — знаменитый французский писатель и поэт, драматург и публицист демократического направления.

словно находились в одной из гостиных предместья Сен-Жермен. — См. примеч. к с. 10.

47… Наш составленный наскоро конклав играл со скипетрами и венцами… — Конклав (лат. conclave — «запертая комната») — совет кардиналов, собирающийся в изолированном от внешнего мира помещении, чтобы избрать нового римского папу после смерти предыдущего.

48… разве может он, переступив порог собора Парижской Богоматери, продолжить внутри этого величественного храма легкомысленную беседу… — Собор Парижской Богоматери — один из шедевров французского средневекового зодчества, национальная святыня Франции, свидетель многих событий ее истории; построен на острове Сите в XII–XIV вв.

49… к Небу понеслись горестные звуки «Stabat Mater» Перголезе. — «Stabat mater» (лат. «Стояла Матерь [скорбящая]) — духовный католический гимн, посвященный Богоматери.

Перголезе, Джованни Баттиста (настоящая фамилия — Драги; 1710–1736) — итальянский оперный композитор; автор ораторий, опер и интермедий, которые с течением времени стали исполняться как самостоятельные произведения; положил начало расцвету оперы-буфф в Италии; его творчество вызвало во Франции оживленную полемику (т. н. «война буффонов»), в которой представители Просвещения отстаивали реализм в опере против приверженцев пышной музыки придворного театра.

словно Иоадай, ощутил себя готовым предрекать второй Иерусалим. — Иоадай — иудейский первосвященник, тайно воспитавший сына иудейского царя Охозии, своего племянника Иоаса, который чудом спасся от жестокой смерти, и провозгласивший его царем (4 Царств, И: 1-12: 17).

Здесь, однако, имеется в виду персонаж трагедии «Гофолия» выдающегося французского драматурга Ж.Расина (1639–1699); в его уста автор вкладывает пророчество о разрушении храма и гибели Иерусалима (III, 7).

50… изображение женщины с изящными, почти греческими формами, которая, извиваясь, играла с химерой… — Химера — в древнегреческой мифологии чудовище с телом льва, головой козы и хвостом дракона.

госпожа герцогиня Ангулемская, возвращаясь с вод Виши, посетила монастырскую церковь Сувиньи. — Имеется в виду Мария Тереза Шарлотта Французская (1778–1851) — дочь короля Людовика XVI, ставшая в 1799 г. женой своего двоюродного брата Луи Антуана де Бурбона, герцога Ангулемского (1775–1844), сына короля Карла X; во время Революции она с 1792 г. вместе с родителями находилась в заключении; в 1795 г. была обменена на попавших в австрийский плен французских политических деятелей; вернулась во Францию после падения Наполеона; весной 1814 г., когда Наполеон начал свой триумфальный поход на Париж, находилась в Бордо и в течение десяти дней, после того как император вернулся в Тюильри, сумела удерживать этот город в повиновении королевской власти; затем отправилась в изгнание, в Гент, где находился тогда двор Людовика XVIII, и вернулась во Францию после Ватерлоо; после Июльской революции 1830 года вместе с семьей Карла X вынуждена была эмигрировать в третий раз; оставила мемуары о годах Революции.

Виши — город на реке Алье, в департаменте Алье; славится своими целебными источниками, которые стали пользоваться известностью начиная с XVII в.; находится в 60 км к югу от Сувиньи.

ее взгляд остановился на гербовом щите Бурбонов, с которого были соскоблены три лазоревые лилии и слово «Надежда» — девиз ордена Золотого щита… — Орден Золотого щита был учрежден герцогом Бурбонским Людовиком II Добрым в 1369 г. в подражание английскому ордену Подвязки, дабы вызвать в сердцах его баронов стародавний рыцарский дух, и просуществовал до смерти герцога (1410); всего его кавалерами были двадцать шесть рыцарей, носивших на левой стороне груди, на голубой ленте, орденский знак в виде золотого щита.

показались истерзанные руины замка Бурбон-л'Аршамбо с тремя его гигантскими башнями. — Этот феодальный замок, древйяя твердыня рода Аршамбо де Бурбон, был заброшен уже в XVI в. и постепенно превращался в руины; в 1794 г. он был продан как национальное имущество и превращен в местную каменоломню; к 1832 г. от его пятнадцати башен осталось только три, и их удалось спасти от гибели Ашилю Алье (см. примеч. ниже).

Дом, в котором мы остановились, был тем самым, где умерла г-жа де Монтеспан. — Монтеспан, Франсуаза Атенаис де Рошшуар-Морте-мар, мадемуазель де Тонне-Шарант, в замужестве маркиза де Монтеспан (1641–1707) — с 1667 г. фаворитка Людовика XIV; среди рожденных ей от короля детей — герцог Менский, граф Тулузский, мадемуазель де Нант, вышедшая замуж за внука Великого Конде, и мадемуазель де Блуа, супруга Филиппа Орлеанского (регента); впоследствии уступила свое место госпоже де Ментенон, но оставалась при дворе до 1691 г.; последние годы жизни, вплоть до своей смерти, провела в Бурбон-л'Аршамбо.

речь идет о нашем друге Ашиле Алье, авторе «Древнего Бурбонне». — Алье, Ашиль (1807–1836) — французский историк, писатель и художник эпохи романтизма, автор изданного в 1833–1838 гг. в Мулене многотомного иллюстрированного сочинения «Древний Бурбонне» («LAncien Bourbonnais), работу над которым прервала его преждевременная смерть (последний том завершали Адольф Мишель и Луи Батиссьер); умер в Бурбон-л'Аршамбо, и одна из улиц этого города носит теперь его имя.

Бурбонне — историческая провинция в Центральной Франции, со столицей в Мулене, отошедшая к французской короне после измены коннетабля де Бурбона.

51… Этот человек был ее сын. — Вероятно, имеется в виду Луи Антуан де Пардайян де Гондрен, герцог д’Антен (1665–1736) — законный сын маркизы де Монтеспан и ее супруга (с 1663 г.) Луи Анри Пардайяна де Гондрена, маркиза де Монтеспана (1640–1701); французский государственный деятель, генерал-лейтенант, с 1708 г. суперинтендант построек, в эпоху Регентства председатель совета по делам внутреннего управления.

Еще трех сыновей маркиза де Монтеспан родила от короля Людовика XIV, и два из них к этому времени были живы: Луи Опост, герцог Менский (1670–1736), и Луи Александр, граф Тулузский (1678–1737).

Госпожа Монтеспан завещала свое сердце монастырю Ла-Флеш, свое тело — аббатству Сен-Жермен-де-Пре, а внутренности — монастырской церкви Сен-Мену… — Замок Ла-Флеш и аббатство близ него возникли в IX в. в Центральной Франции, в 250 км к юго-западу от Парижа; в нач. XVI в. Ла-Флеш стал владением герцога Карла Бурбона, герцога Вандомского (1489–1537), деда короля Генриха IV.

Аббатство Сен-Жермен-де-Пре — знаменитое старинное аббатство, находившееся в Париже.

Сен-Мену — городок в 7 км к востоку от Бурбон-л'Аршамбо, на дороге в Мулен; в нем сохранилась величественная церковь XII в., которая прежде входила в комплекс существовавшего там с XI в. аббатства.

52… тем меньше расширяется теплород… — Теплород — гипотетическая тепловая материя (невесомая жидкость), присутствием которой в телах пытались объяснить в XVIII–XIX вв. различные тепловые явления (нагрев тел, теплообмен, тепловое расширение и т. д.).

Бурбон-л'Аршамбо уже во времена Цезаря славился своими термальными водами. — Цезарь, Гай Юлий (100—44 до н. э.) — древнеримский полководец и политический деятель; диктатор в 49, 48–46, 45 гг. до н. э., а с 44 г. до н. э. — пожизненно; был убит заговорщиками-республиканцами.

им пришлось щитами прокладывать себе путь сквозь снега Оверни… — Овернь — историческая провинция в Центральной Франции (главный город — Клермон-Ферран), охватывающая соврем, департаменты Канталь, Пюи-де-Дом, а также часть департаментов Алье и Верхняя Луара; значительную ее часть занимают горы, максимальная высота которых составляет 1 886 м (вершина Доре).

Варвары, пришедшие на смену римлянам, не имели никакого понятия о целебных свойствах минеральных вод, хорошо известных Аристотелю, Гйппократу и Галену. — Аристотель (384–322 до н. э.) — древнегреческий философ, ученый-энциклопедист; воспитатель Александра Македонского; автор многочисленных трактатов.

Пшпократ (460–370 до н. э.) — древнегреческий врач, реформатор античной медицины.

Гален (ок. 130—ok. 200) — древнеримский врач, давший первое описание всего организма человека; обобщил античные представления медицины в виде единого учения.

Авиценна был первым, кто вновь заговорил о них где-то в девятом веке… — Ибн Сина (латинизирован. Авиценна; ок. 980—1037) — ученый, философ, врач; жил в Средней Азии и Иране; был врачом и визирем при разных правителях; написанные им медицинские трактаты были необычайно популярны и на Востоке, и на Западе.

но лишь в шестнадцатом веке, благодаря опытам Дженнера, Бачно, Ботрена и Фаллопия, к лечению водами снова стали относиться благосклонно. — Дженнер (Genner) — эту фигуру идентифицировать не удалось.

Баччо, Андреа (1524–1600) — итальянский медик и натуралист, врач римского папы Сикста V; среди его медицинских трудов наибольшей известностью пользуется сочинение «О термальных источниках» («De Thermis»; 1571).

Ботрен (Beautrin) — вероятно, имеется в виду французский врач Жан Боэн (Bauhin; 1511–1582), автор трактата «De Thermis Aquisque medicatis Europae praecipius».

Фаллопий, Габриеле (1523–1562) — знаменитый итальянский врач и анатом, с 1549 г. профессор университета в Пизе; его трактат «О целебных водах» («De medicatis acquis») был издан в 1564 г.

Гастон, брат Людовика XIII, поправил свое здоровье на водах Бурбон — лАршамбо… — Гастон Жан Батист, герцог Орлеанский (1608–1660) — третий сын Генриха IV и Марии Медичи, брат короля Людовика XIII; первоначально носил титул герцога Анжуйского; был причастен ко всем интригам и заговорам против Ришелье; в малолетство Людовика XIV стал генеральным наместником королевства, участвовал в военных кампаниях 1644–1646 гг.; в период Фронды сначала был на стороне королевы Анны и Мазарини, но затем примкнул к оппозиции; после поражения фрондеров был сослан в свои владения; последние годы жизни провел в замке Блуа.

мы направились к Кикенгронь… — Кикенгронь — одна из башен замка Бурбон-л'Аршамбо, название которой произошло от первых слов выражения «Qui qu’en grogne, ainsi sera, car tel est mon bon plaisir» (букв. «Кто бы ни брюзжал, будет так, ибо таково мое желание»). Подобное же название получали башни и других средневековых замков во Франции (например, в Сен-Мало).

эта башня… была возведена — по словам одних, Аршамбо Великим, по словам других, Людовиком I… — Аршамбо Великий (ок. 1197–1242) — второй сеньор Бурбонне, сын Ш де Дампьера (?—1216), полководца короля Филиппа Августа, и Маго Бурбонской (1165–1228); сумел значительно расширить территорию своих наследственных владений. Людовик I Хромой (1279–1342) — внук короля Людовика IX Святого и праправнук Аршамбо Великого, с 1317 г. граф де Клермон и граф де Ла Марш, с 1327 г. герцог Бурбонский.

неуместный обитатель новых садов Семирамиды… — Семирамида (ассирийск. Шаммурамат) — царица Ассирии в кон. IX в. до н. э. Ктесий Книдский (ок. 400 до н. э.), греческий врачеватель при персидском дворе, рассказывает, что царица Семирамида, уроженка горных областей, повелела разбить т. н. «висячие сады» на крыше царского дворца в Вавилоне, что должно было напоминать ей поросшие деревьями родные горы. В действительности, эти висячие сады, считавшиеся одним из семи чудес света, были построены вавилонским царем Навуходоносором II (царствовал в 605–562 гг. до н. э.).

вспомнил о Цезаре, остановившемся в Бурбон-л'Лршамбо, чтобы его основать за пятьдесят один год до Рождества Христова, и о Пипине Коротком, явившемся в город, чтобы его разрушить в 762 году… — В 58 г. до н. э. Юлий Цезарь (см. примеч. к с. 52) стал наместником Галлии и в течение 58–51 гг. до н. э. подчинил Риму всю Трансальпийскую Галлию. В римскую эпоху Бурбон-л'Аршамбо назывался Аквы Борвони-евы: он был основан на месте галльского города Борво.

Пипин Короткий (714–768) — франкский король с 751 г., основатель династии Каролингов; будучи в 741–751 гг. майордомом (высшее должностное лицо) при Меровингах, добился своего избрания на королевский престол и получил на это санкцию римского папы; подчинил отпадавшую от королевства Аквитанию (768); в 754 и 756 гг. совершил походы в Италию и передал часть отвоеванных им земель папе, положив начало Папской области.

Крепость, стоявшая в VIII в. на месте будущего города Бурбон-л’Аршамбо, была уничтожена войсками Пипина Короткого во время захвата им Аквитании, продолжавшегося восемь лет (761–768) и сопровождавшегося постоянными грабежами и разрушениями.

коннетабль был вынужден покинуть его в 1523 году. — Имеется в виду коннетабль де Бурбон.

Речь идет о славном принце и храбром полководце, высокородном и могущественном сеньоре Карле, герцоге Бурбонне и Оверни, графе Клермона-ан-Бовези, Монпансье, Фореза, Ла-Марша, Клермона-ан-Овернь, дофине Оверни, виконте Карла, Мюра, сеньоре Божоле, Комбрая, Меркёра, Анноне, Рош-ан-Ренье и Бурбон-Ланси, пэре Франции и хранителе королевской казны, главном королевском наместнике в Бургундии и Лангедоке. — О Карле III, герцоге Бурбонском, см. примеч. к с. 14.

Бурбоны являются прямыми потомками короля Людовика IX Святого; его шестой сын Роберт де Клермон (1256–1318), получивший в дар от отца графство Клермон-ан-Бовези (историческая область в 60 км к северу от Парижа), в 1272 г. женился на баронессе Беатрисе Бурбонской (ок. 1257–1310), и их сын Людовик I Хромой (1279–1342) стал вначале бароном, а в 1327 г. первым герцогом Бурбонским. Обменяв графство Клермон на графства Ла-Марш (историческая провинция, расположенная к юго-западу от Бурбон-л’Аршамбо и охватывающая территории соврем, департаментов Крёз и Верхняя Вьенна) и Комбрай (область в 50 км к западу от Мулена), Людовик I получил титулы графа де Ла Марша и графа де Комбрая, причем вскоре графство Клермон-ан-Бовези снова стало принадлежать семье Бурбонов.

Внук Людовика I, герцог Людовик II Бурбонский (1337–1410), в 1371 г. женился на Анне Овернской (1358–1417), дочери и наследнице дофина Овернского Беро II. Поскольку Беро II имел также титулы графа де Клермон-ан-Овернь (Клермон-ан-Овернь — графство с центром в старинном городе Клермон, в 135 км западнее Лиона), графа де Меркёра (Меркёр — область в 100 км западнее Клермона, на территории соврем, департамента Коррез), графа де Фореза (Форез — область между Клермоном и Меркёром), то все эти титулы также перешли к Людовику II. Кроме того, в 1400 г. Людовик II получил графство Божоле (историческая провинция к северу от Лиона).

Его сын герцог Иоанн I Бурбонский (1381–1434) унаследовал титулы дофина Овернского, графа де Фореза, графа де Клермон-ан-Овернь, сеньора Божоле, а женившись в 1400 г. на Марии Беррийской (1367–1434), наследнице графов Монпансье и герцогов Овернских (у нее это был уже третий брак), приобрел титулы графа Монпансье и герцога Овернского.

Все титулы и земли, кроме графства Монпансье, после смерти Иоанна I Бурбонского перешли к его старшему сыну — герцогу Карлу I Бурбонскому (см. примеч к с. 45), а графом де Монпансье стал его младший сын — Людовик I де Монпансье (ок. 1403–1486), дед коннетабля, от кого тот и унаследовал это графство.

Один из шести сыновей Карла I Бурбонского, переживший своих бездетных старших братьев и унаследовавший все эти владения, Петр II (1438–1503), женился в 1473 г. на дочери короля Людовика XI Анне Французской (1461–1522), виконтессе де Карла и Мюра (Карла и Мюра находятся в области Канталь, в 50 км к юго-западу от Клермона); их сын Карл, граф де Клермон (1476–1498), умер в юном возрасте, и единственной наследницей семейных титулов осталась их дочь Сюзанна Бурбонская (1491–1521), за которой по указу короля Людовика XII в 1498 г. было закреплено право наследовать все владения, принадлежавшие ее отцу и матери. Тем не менее, во избежание притязаний на герцогство Бурбонское ее троюродного брата Карла Бурбонского, будущего коннетабля, она по велению своей матери в мае 1504 г. вышла за него замуж. Таким образом, будущий коннетабль, имевший до этого только титул графа де Монпансье, стал обладать всеми титулами, перечисленными выше.

Анноне — город в 60 км южнее Лиона, в соврем, департаменте Ардеш. Рош-ан-Ренье — небольшое селение в Оверни, в соврем, департаменте Верхняя Луара, юго-восточнее Клермона; стоит высоко над левым берегом Луары; в нем сохранились руины замка XIII в.

Бурбон-Ланси — старинный город в 40 км к востоку от Мулена, в соврем. департаменте Сона-и-Луара; был известен еще в эпоху римского нашествия.

Бургундия — историческая провинция во Франции, охватывавшая территории соврем, департаментов Кот-д'Ор, Ньевр, Сона-и-Луара и Йонна; до кон. XV в. — герцогство, фактически независимое государство, хотя и находившееся в вассальной зависимости от Франции; после 1477 г. вошла в состав Французского королевства.

Лангедок — историческая область на Юге Франции; именовалась так с XIII в. — от названия языка обитателей этой территории (la langue d'oc); с XIII в. до 1790 г. имела статус провинции.

исполнял должность коннетабля, остававшуюся незанятой со времени смерти графа де Сен-Поля и пожалованную ему Франциском I при его восшествии на трон. — Луи де Люксембург-Линьи, граф де Сен-Поль, (1418–1475) — коннетабль Франции; в своих действиях лавировал между интересами Бургундии и Франции, был обвинен в измене и казнен по приказу Людовика XI.

Следует заметить, однако, что после его смерти должность коннетабля не все время была вакантной: с 1483 г. ее исполнял Иоанн II Бурбонский (1426–1488), двоюродный дядя Карла Бурбонского. Франциск I вступил на престол в январе 1515 г.

Все сенешали, бальи, прево, мэры, эшевены, смотрители, управители привилегированных городов, замков и крепостей, мостов, городских застав и переправ должны были повиноваться ему, как королю… — В южной части средневековой Франции наместники феодальных владений назывались сенешалями, а в ее северной части — бальи.

Прево — должностное лицо в администрации средневековых городов, ведавшее в основном городским управлением, судопроизводством, городским ополчением и взиманием налогов; его должностные обязанности в различное время видоизменялись и сокращались в соответствии с развитием государственного аппарата.

Мэр — лицо, возглавлявшее муниципалитет (назначался королем или избирался).

Эшевены — должностные лица в средневековых французских городах, выполнявшие административные и судебные функции; обычно избирались (или назначались королем) из числа городской верхушки.

…он был так богат, что, сопровождая Франциска I, отправившегося короноваться в Сен-Дени, был облачен в золототканое одеяние длиной в двенадцать локтей… — Сен-Дени — город во Франции, на реке Сене, ныне — северный пригород Парижа; назван в честь святого Дионисия, покровителя Галлии, первого епископа Парижского, обезглавленного в III в. на холме Монмартр. Аббатство Сен-Дени и церковь были построены в 626 г. Дагобером I (ок. 602–639), королем из династии Меровингов, и относятся к ценнейшим памятникам древней Франции; там находится усыпальница французских королей. Франциск I в соответствии с традицией, существовавшей во Французском королевстве, короновался в городе Реймсе (25 января 1515 г.), но после этого еще одна церемония его венчания на царство состоялась в феврале 1515 г. в аббатстве Сен-Дени.

Локоть — старинная мера длины, около 120 см.

…он сопровождал короля Людовика XII, отправившегося в поход по другую сторону Альп, чтобы отвоевать свои владения у поднявшей мятеж Генуи… — Генуя — см. примеч. к с. 24.

В феврале 1507 г. генуэзцы подняли восстание против французского господства; восстание было вскоре подавлено войсками Людовика XII, на помощь которому на галерах прибыли испанцы.

когда же он вернулся туда в 1509 году, чтобы отвоевать графство Кремону, которое венецианцы незаконно захватили и удерживали в своей власти в ущерб герцогству Миланскому, то на битву под Тревильо, благодаря которой королю были возвращены Кремона, Крема, Бергамо и Брешиа, он привел с собой сто двадцать дворян и сто двадцать лучников из своей свиты… — В ходе итало-французских войн кон. XV — нач. XVI вв. французские короли Карл VIII и Людовик XII неоднократно то овладевали Миланским герцогством, то вынуждены были его оставлять, и при этом союзники в этих войнах у них менялись. Венецианская республика, стремившаяся расширить сферу своего влияния за счет Миланского герцогства, то становилась на сторону Франции (в 1499 г. в Блуа был подписан военный союз, по условиям которого Франция и Венецианская республика должны были совместно выступать против Миланского герцогства), то превращалась во врага (Камбрейская лига 1508 г. — договор, объединявший Францию с германским императором, к которому примкнули папа и Англия, — был направлен против Венеции). В 1509 г. Людовик XII совершил свой четвертый и последний поход в Италию и 14 мая 1509 г. одержал победу под Аньяделло (деревня в 20 км к западу от Милана), разгромив венецианское войско.

Тревильо — городок, в 9 км к югу от которого находится Аньяделло; так что здесь, конечно, имеется в виду битва вблизи этого селения. Кремона — старинный город в Ломбардии, в 75 км к юго-востоку от Милана.

Крема — городок в Ломбардии, в 40 км к юго-востоку от Милана, на пути к Кремоне.

Бергамо — город в Ломбардии, в 35 км к северо-востоку от Милана. Брешиа — город в Ломбардии, в 75 км к востоку от Милана.

Карл Бурбонасий в третий раз пересек Альпы, как некогда это сделал Ганнибал и как это предстояло сделать Наполеону… — Ганнибал (247/246—183 до н. э.) — великий карфагенский полководец, непримиримый враг Рима; внес большой вклад в развитие военного искусства; в 218 г. до н. э. совершил переход со стотысячным войском из Испании в Италию через Пиренеи и Альпы и в сражении у Тразименско-го озера (оно расположено в Центральной Италии, в 150 км к северу от Рима) нанес поражение римским легионам, расчистив себе путь в глубь Апеннинского полуострова.

Армия Бонапарта дважды пересекала Альпы: в первый раз в апреле 1796 г. (через перевал Кадибона), и это стало началом его первой победоносной Итальянской кампании (1796–1797); во второй раз — в мае 1800 г. (через перевал Большой Сен-Бернар), и результатом этой операции стал разгром австрийских войск и возвращение Северной Италии под власть Франции.

чтобы одержать победу под Мариньяно, которой историки отводят место между Тразименом и Маренго… — Мариньяно (ит. Melegnano — Меленьяно) — город в Северной Италии, в 10 км к юго-востоку от Милана, близ которого 13–14 сентября 1515 г. войско Франциска I нанесло сокрушительное поражение швейцарским наемникам герцога Миланского, вследствие чего французы вновь овладели всей Ломбардией.

После перехода через Альпы Ганнибал разгромил римские войска в нескольких сражениях, в том числе в апреле 217 г. до н. э. нанес сокрушительное поражение консулу Гаю Фламинию при Тразименском озере.

Маренго — населенный пункт на реке Бормида в итальянской провинции Алессандрия, близ которого 14 июня 1800 г. Бонапарт разбил австрийскую армию, восстановив тем самым контроль Франции над большей частью Северной Италии.

не считая жизни своего брата… — В битве при Мариньяно погиб младший брат Карла Бурбонского — Франсуа де Бурбон-Монпансье, герцог де Шательро (1492–1515).

длинные волосы на манер Людовика XII, которые он не срезал, вопреки повелению Франциска /. — В 1521 г. Франциск I ввел в моду короткие прически и длинные бороды; это произошло после того как во время увеселительной прогулки король был ранен в голову и ему пришлось остричь свои волосы, которые он носил в соответствии с прежней модой, царившей при дворе Людовика XII (длинные волосы и короткая борода).

…Он женился на г-же Сюзанне Бурбонской, дочери герцогини Анны и герцога Петра, племяннице короля Карла… — Анна Французская (1461–1522) — старшая дочь короля Людовика XI и Шарлотты Савойской; с 1473 г. супруга сира Пьера де Божё, будущего Петра II Бурбонского; регентша Франции в 1483–1491 г., в годы малолетства своего младшего брата — Карла VIII (1470–1498; король с 1483 г.).

Петр II Бурбонский (1438–1503) — младший брат герцога Иоанна II (см. примеч. к с. 58), унаследовавший после его смерти (1488) титул герцога Бурбонского.

Их дочь Сюзанна Бурбонская (1491–1521), с 1505 г. супруга коннетабля де Бурбона, проиходилась племянницей Карлу VIII.

отверг любовь самой знатной дамы Франции, г-жи Луизы Савойской, матери короля, которой, тем не менее, было тогда всего лишь тридцать три года… — Луиза Савойская (1476–1531) — дочь герцога Савойского Филиппа II Безземельного (ок. 1438–1497; герцог с 1496 г.) и его супруги с 1472 г. Маргариты Бурбонской (1444–1483), дочери герцога Карла I Бурбонского; троюродная сестра коннетабля Бурбона; в двенадцать лет, в 1488 г., была выдана замуж за Карла Ангулемского (1459—14 %), двоюродного брата короля Людовика XII, и овдовела в двадцатилетием возрасте; ввиду отсутствия у короля наследников мужского пола, ее сын Франциск, которого она родила, когда ей было восемнадцать лет, стал в 1515 г. королем Франции.

Следует заметить, что Луиза Савойская стала принуждать коннетабля Бурбона к браку с ней в 1521 г., после смерти его жены Сюзанны Бурбонской, а в это время матери короля было уже не тридцать три года, а сорок пять (в те времена это считалось глубокой старостью).

когда король повел свои войска в Пикардию, онподчинил передовой отряд, командовать которым по праву полагалось коннетаблю, герцогу Алансонскому… — Пикардия — историческая провинция на севере Франции, с главным городом Амьен; ее земли входят в соврем, департаменты Сомма, Уаза, Эна и Па-де-Кале; в состав домена французского короля большая ее часть вошла в XII–XIV вв., став приграничной областью.

Поход Франциска I в Пикардию начался в сентябре 1521 г. Одна из прерогатив коннетабля заключалась в праве возглавлять авангард французской армии; однако это право Франциск I передал своему зятю — герцогу Карлу IV Алансонскому (1489–1525; герцог с 1492 г.), с 1509 г. супругу Маргариты Ангулемской (1492–1549), сестры короля.

захватить для короля города Эден и Бушем… — Речь идет о городе Старый Эден на границе Пикардии и графства Артуа, в 170 км к северу от Парижа; в 1553 г. он был полностью разрушен императором Карлом V, и от него остались только руины; рядом с ним в 1554 г. император построил новый город Эден (ныне входит во французский департамент Па-де-Кале).

Бушей — старинный городок в 170 км к северо-востоку от Парижа, в соврем, департаменте Нор, у места впадения реки Сансе в Шельду.

56… когда же умерла, не оставив потомства, Сюзанна Бурбонская, Луиза

Савойская стала притязать на то, что она является наследницей владений коннетабля, и, благодаря своему положению матери короля, выиграла судебную тяжбу, лишив своего врага всего его состояния и всех его титулов. — Сюзанна Бурбонская умерла в 1521 г. бездетной, и права, предъявленные Луизой Савойской на владения коннетабля, основывались на устаревшем к тому времени указе Карла VI от 1400 г., которым устанавливалось, что в случае отсутствия наследников мужского пола владения семьи переходит к короне; однако распоряжение Людовика XII отменяло этот указ и завещание Сюзанны Бурбонской в пользу мужа было в полной мере законным. Притязания Луизы Савойской были несостоятельными, и понадобился целый год судебных заседаний, чтобы всеми правдами и неправдами лишить коннетабля его законных прав.

император Карл Vи король Генрих VIIIпредложили Карлу Бурбонскому дать ему гораздо больше того, что Франциск Iу него отнял… — Генрих VIII — см. примеч. к с. 14.

послал, чтобы схватить его, Бастарда Савойского, начальника королевского двора, маршала де Шабанна, герцога Алансонского и г-на де Вандома… — Бастард Савойский — Рене Савойский, Великий Бастард, граф де Виллар, де Бофор, де Вентимий (1468–1525), известный французский полководец, незаконный сын герцога Филиппа II Савойского от некой Либеры Портонерии; адмирал Франции, губернатор Прованса, начальник королевского двора (1519); погиб в битве при Павии. Маршал де Шабанн — Жак II де Шабанн, сеньор де Ла Палис (ок. 1470–1525), маршал Франции (1515), участник всех итальянских походов королей Карла VIII, Людовика XII, Франциска I; начальник королевского двора (1511); отличился при осаде Генуи (1507), был ранен при Аньяделло (1509), покрыл себя славой при Мариньяно (1515); в 1524 г. вытеснил из Прованса коннетабля Бурбона, осаждавшего Марсель; погиб в битве при Павии.

Господин де Вандом — Карл IV де Бурбон-Вандом, граф (1495), а затем герцог Вандомский (1489–1537); дед французского короля Генриха IV

Как только об этом стало известно коннетаблю, он 10 сентября под покровом ночи покинул свой замок Шантель, не взяв с собой ни пажа, ни слуги, с одним лишь дворянином сеньором де Помпераном… — Шантель — небольшой городок в 45 км к югу от Мулена, в соврем, департаменте Алье; там сохранились остатки укрепленного замка, принадлежавшего герцогам Бурбонским и разрушенного по приказу Франциска I.

О сеньоре де Помперане известно, что именно он взял в плен Франциска I в битве при Павии.

он пересек Овернь, Дофине, Савойю и Альпы и в четвертый раз спустился на равнины Пьемонта… — Овернь — см. примем, к с. 52. Дофине — историческая провинция Франции (с 1349 г.) на юго-востоке страны (соврем, департаменты Изер, Дром и Верхние Альпы). Савойя — здесь: историческая область на юго-востоке Франции, в Савойских Альпах; на ее территории расположены соврем, департаменты Савойя и Верхняя Савойя.

Пьемонт — историческая область на северо-западе Италии; с XIII в. — княжество, ныне — область в Италии.

по словам Дю Белле… — Речь, вероятно, идет о «Мемуарах» Мартина дю Белле (ок. 1495–1559), военачальника и писателя, рассказавшего в них о событиях царствования короля Франциска I; это сочинение было издано через десять лет после смерти автора его зятем Рене дю Белле, бароном де Лаландом, и включало в качестве книг V–VIII часть воспоминаний «Огдоады» его старшего брата Гийома дю Белле (1491–1543) — известного военачальника, дипломата и писателя, участника битвы при Павии.

повторять ответ, который дал один гасконский офицер королю Карлу VII… — Карл VII Победоносный (1403–1461) — король Франции с 1422 г. из династии Валуа; при нем была успешно завершена Столетняя война Франции с Англией, установлена независимость короля от папства, а также был проведен ряд реформ, укрепивших королевскую власть; сам король, однако, не отличался ни большими мыслительными способностями, ни особой энергией.

мы еще увидим его парящим над городом Марселем, сражающимся на полях Павии и на стенах Рима; мы найдем отпечатки его клюва и когтей на короне Франциска I и на тиаре Климента VII… — Марсель (древн. Массалия) — французский средиземноморский портовый город в департаменте Буш-дю-Рон («Устье Роны»), основанный в VI в. до н. э. древнегреческими колонистами из Малой Азии.

Перейдя на сторону императора Карла V, коннетабль Бурбон возглавил в конце лета 1524 г. поход имперских войск в Южную Францию, попытался захватить Марсель, но потерпел неудачу и вынужден был отступить; однако 24 февраля 1525 г. он нанес сокрушительное поражение своему прежнему отечеству в битве при Павии (город на севере Италии, в Ломбардии, на левом берегу реки Тичино), окончившейся полным разгромом французов, гибелью многих выдающихся французских военачальников и пленением короля.

После этого Карл Бурбонский потребовал от Карла V расчленения Франции и исполнения данных ему обещаний, но они не были выполнены, и тогда герцог добился назначения его командующим имперско-испанской армией в Италии с правом содержать войско за счет поборов с местного населения и двинулся на Рим, поскольку Климент VII (Джулио Медичи; 1478–1534; папа с 1523 г.), решив, что Карл V слишком усилился, перешел на сторону его врагов. Многие считали, что коннетабль Бурбон пытался добиться короны независимой Италии. В начале мая 1527 г. коннетабль начал осаду Рима, но 6 мая, во время штурма города, был убит на его крепостных стенах. Захваченный Рим подвергся чудовищному разграблению, а папа укрылся в неприступном замке Святого Ангела.

Его гробница, увиденная Брантомом, находится в Гаэте… — Пьер де Бурдей, аббат и сеньор де Брантом (ок. 1538–1614) — хроникер Франции, автор прославленных книг «Жизнь знаменитых людей и великих полководцев» и «Жизнь галантных дам»; много путешествовал по всей Европе, побывал при многих европейских дворах и не раз был свидетелем сражений и осад городов.

Гаэта — город в Италии, на берегу одноименного залива Тирренского моря; основан римлянами в 340 г. до н. э.; в IX в. столица герцогства; в XII в. был захвачен Сицилийским королевством; в кафедральном соборе города, возведенном в 1106 г. в честь святого Эразма, находится гробница коннетабля Бурбона.

преувеличенное, но любопытное представление о славе, которую оставил по себе, умирая, этот Кориолан средневековья… — Кориолан,Гней Марций (?—488 до н. э.) — знаменитый римский полководец; оскорбленный отказом избрать его консулом, вступил в борьбу с патрициями и в 494 г. до н. э. был изгнан из Рима; перешел на сторону враждебного римлянам племени вольсков и осадил Рим; посланцы сената тщетно умоляли его снять осаду, и только слезы жены и матери заставили его отступить, после чего он был убит вольсками как предатель.

Всем Карл Великий был судьбою одарен;//Был Александр взращен отцом для войн и чести… — Карл Великий (742–814) — король франков с 768 г. и император Запада с 800 г.; способствовал расширению своей империи в пределах всей Западной Европы; установил в своем государстве отлаженную систему управления; в 773 и 774 гг. дважды пересек Альпы, совершая походы в Италию; в результате второго похода сверг короля Италии Дезидерия (правил в 756–774 гг.) и увенчал себя итальянской короной.

Александр Великий (356–323 до н. э.) — царь Македонии, покоритель Греции, Малой Азии, Палестины, Египта, части Индии и других стран; создатель обширной империи, распавшейся после его смерти.

пока в 1562 году Франциск II не передал некоторые из них монсеньеру Людовику де Бурбону, герцогу де Монпансье… — Франциск II (1544–1560) — король Франции с 1559 г., старший сын Генриха II и Екатерины Медичи.

Заметим, что Франциск II умер за два года до указанной даты.

На самом деле, владения бывшего коннетабля стали возвращать его родным намного раньше, еще в 1538 г.

Герцог де Монпансье — Людовик II Бурбон (1513–1582), племянник коннетабля, сын его старшей сестры Луизы Бурбонской (1482–1561); вначале принц де Ла Рош-сюр-Йон (1520), затем граф (1538) и герцог де Монпансье (1539).

оставался в руках Валуа вплоть до дня убийства Генриха III… — Генрих III Валуа (1551–1589) — король Франции с 1574 г.; вступил в непримиримую борьбу с главой Католической лиги Генрихом Гйзом (см. примеч. к с. 280); 1 августа 1589 г. был убит доминиканским монахом Жаком Клеманом (1567–1589).

молния ударила в церковь Сен-Шапель, стоявшую у подножия еще уцелевших башни, и, отломив ламбель дома Бурбонов, оставила в неприкосновенности три цветка лилий, создав из них герб Франции. — Ламбель (титло, турнирный воротник) — геральдическая метка: балка с тремя обращенными вниз широко расставленными зубцами; вносится в верхнюю головную часть гербового щита и обозначает, что герб принадлежит младшей ветви данного рода.

она грянула над династией Валуа… — Валуа — королевская династия, правившая во Франции с 1328 по 1589 гг., ветвь Капетингов; ее основателем стал король Филипп VI Валуа (1294–1350); после смерти Генриха III (1589), двенадцатого и последнего короля из этой династии, на французский трон взошли Бурбоны.

на этот раз, обрушившись на Тюильри, она сломала и ламбель, и герб. — Имеются в виду события Июльской революции 1830 года.

церковь Сен-Шапель, строительство которой было начато Иоанном II, продолжено Петром II и закончено лишь в 1568году… — Иоанн II (1426–1488) — герцог Бурбонский с 1456 г.

Петр II (см. примеч. к с. 55), младший брат Иоанна II, унаследовавший от него титул герцога Бурбонского, умер в в 1503 г.

сестра и соперница парижской Сен-Шапель… — Сен-Шапель — часовня древнего королевского дворца в Париже, выдающийся образец средневековой архитектуры; была возведена по приказу Людовика IX Святого в 1246–1248 гг. для хранения религиозных реликвий; ныне входит в комплекс зданий Дворца правосудия.

частицу истинного креста, которую сам святой Людовик привез из Святой Земли и подарил своему сыну, Роберту Французскому, графу Клермонскому. — Согласно христианскому преданию, мать императора Константина I Равноапостольного (ок. 285–337; правил с 306 г.), ревностная христианка Елена (?—327), обнаружила в 326 г. в Иерусалиме обломки креста, на котором был распят Христос, и поместила их в основанной ею в Святой Земле храм Вознесения (по мнению большинства исследователей, храм этот был построен после ее смерти). Частицы этого «истинного креста Господа», или «честного дерева», разошлись по всему миру в количестве, превышающем всякие разумные пределы. В средние века частицы истинного креста были одной из самых почитаемых реликвий.

Людовик Святой — см. примеч. к с. 13.

О Роберте Клермонском см. примеч. к с. 54.

ковчег был изготовлен в форме Голгофского креста, где рядом с фигурами Девы Марии, святого Иоанна и кающейся Магдалины один из тех неизвестных великих художников, что жили в четырнадцатом веке, поместил фигуры коленопреклоненных Иоанна, герцога Бурбонского, и его супруги Иоанны Французской… — Голгофа — холм, располагавшийся к северо-западу от древнего Иерусалима; в евангелиях — место распятия Иисуса Христа.

Святой Иоанн — Иоанн Богослов, апостол и любимейший ученик Христа; один из авторов Евангелия; согласно Новому Завету, бесстрашно стоял у креста распятого Иисуса и принял от него поручение заботиться о его матери (Иоанн, 19: 26–27).

Мария Магдалина (Мария из города Магдала) — христианская святая; до встречи с Христом была одержима бесами и вела развратную жизнь; последовала за Христом, когда он исцелил ее (Лука, 8: 2; Марк, 16: 9); присутствовала при его казни (Иоанн, 19: 25) и погребении (Матфей, 27: 56, 61 и др.), и ей первой он явился после своего воскресения (Иоанн, 20: 14–18).

Герцог Иоанн II Бурбонский первым браком (1447) был женат на дочери короля Карла VII Иоанне Французской (1430–1482).

Следует заметить, что художник, живший в XIV в., не мог создать скульптуры людей, живших в XV в.

Людовик де Бурбон, второй носитель этого имени… — Имеется в виду герцог Бурбонский Людовик II Добрый (см. примеч. к с. 45).

скульптура Иисуса Христа и его двенадцати апостолов, что для средневекового ваяния было тем же, что Ниобея с сыновьями для античной скульптуры. — Ниобея (Ниоба) — в греческой мифологии супруга Амфиона, царя города Фив; счастливая мать семерых сыновей и семи дочерей, она, ослепленная своей гордыней, посмеялась над богиней Ла-тоной (Лето), родившей лишь двух детей — Аполлона и Артемиду. В отмщение за стьщ, причиненный их матери, Аполлон и Артемида поразили стрелами всех детей Ниобеи, и она от горя превратилась в камень.

59… одна… изображала Петра II… а вторая — его жену, Анну Французскую, дочь короля Людовика XI… — См. примеч. к с. 55.

Во время Реставрации… — Реставрация — режим восстановленной после падения империи Наполеона I королевской власти Бурбонов во Франции в 1814–1815 гг. (Первая реставрация) и в 1815–1830 гг. (Вторая реставрация); характеризовался возвращением к управлению страной старой аристократии, реакцией и попытками восстановить дореволюционный королевский абсолютизм.

А это ведь были останки предков династии Бурбонов, царствующей ныне во Франции, Неаполе и Испании. — Во Франции родоначальником королевской династии Бурбонов был Генрих IV (1553–1610; правил с 1589 г.); в Неаполе — Карл VII (1716–1788; правил с 1734 г.), сын испанского короля Филиппа V (1683–1746), который был внуком Людовика XIV; в Испании — сам Филипп V (правил с 1700 г.).

60… написал наследному принцу, что если он, герцог Орлеанский, не приобретет эти разваливающиеся башни… — Герцог Орлеанский — здесь: Фердинанд Орлеанский (1810–1842), старший сын и наследник короля Луи Филиппа I; до 1830 г. герцог Шартрский; французский военачальник: с 1824 г. полковник, в 1824–1831 гг. командовал гусарским полком, расквартированным в городе Жуаньи к юго-востоку от Парижа, и был начальником гарнизона этого города; с 1831 г. генерал; принимал участие в подавлении Лионского рабочего восстания 1831 г. и в колониальной войне в Алжире (1834–1842); погиб в результате несчастного случая: разбился, выскочив на ходу из коляски, лошади которой понесли; Дюма был с ним в дружеских отношениях и близко принял к сердцу его смерть.

61… Монастырский храм Сен-Мену, возле которого мы находились… — См. примеч. к с. 51.

святого, которому она была посвящена, чрезвычайно почитали во всей округе… — Святой Мену (Менульф; VII в.) — епископ города Кемпер в Бретани (соврем, департамент Финистер), умерший близ Мулена на обратном пути из Рима, куда он совершал паломничество; ирландец по происхождению; день его памяти — 12 июля.

церковь была третьей дочерью аббатства Клюни… — Клюни — аббатство в Верхней Бургундии (соврем, департамент Сона-и-Луара), основанное в 910 г. аквитанским герцогом Гкльомом Благочестивым; монахи его следовали уставу святого Бенедикта Нурсийского и правилам святого Бенедикта Аньянского; через полтора века возникла целая сеть дочерних монастырей (в XII в. их было 314), признававших особо строгий устав этого аббатства и старшинство Клюнийской обители; именно там началась т. н. Клюнийская реформа, ставившая целью внутреннее очищение церкви, усиление в ней аскетизма и независимость ее от светской власти; объединение монастырей клюний-ского устава стало первой монашеской организацией, подчиненной не светским или местным церковным властям, но непосредственно папе. Однако с появлением новых орденов влияние клюнийцев стало ослабевать, как и их связь с папским престолом, и во Франции они с 1258 г. оказались полностью подчинены королевской власти.

надо испросить у Святого отца, все еще пребывавшего в Авиньоне, несколько полных индульгенций. — Авиньон — город в Юго-Восточной Франции, на берегу Роны; с XIV в. вплоть до Великой Французской революции был владением римских пап, а с 1309–1377 гг. местом их постоянного пребывания; папский престол был перенесен в Авиньон под давлением французского короля Филиппа IV Красивого (см. при-меч. к с. 13), и это время получило в истории название «Авиньонское пленение пап.»

Индульгенция (лат. indulgentia — «снисходительность») — грамота об отпущении грехов, как прошлых так и будущих, выдаваемая католической церковью от имени римского папы за деньги или какие-либо заслуги перед церковью.

Полная индульгенция простиралась на всю жизнь человека и на все его грехи.

62 …по приказу герцога Гильберта де Монпансье, который сопровождал ко роля Карла VIII, отправившегося завоевывать Неаполь… — Французский король Карл VIII (см. примеч. к с. 55), считавший себя наследником Анжуйского дома, отправился на завоевание Неаполитанского королевства в августе 1494 г., имея при себе 50-тысячное войско и сильную артиллерию; в начале 1495 г. он пересек границу Неаполитанского королевства и уже 22 февраля того же года вступил в Неаполь; неаполитанский король Альфонс II (1448–1495; правил с 1495 г.) отрекся от престола в пользу своего сына Фердинанда II (1467–1496) и бежал в Сицилию; в мае 1495 г. Карл VIII надел на себя неаполитанскую корону и осенью двинулся в обратный путь; однако вскоре Фердинанд II отвоевал свое королевство.

Монпансье, Шльберт де Бурбон-Монпансье, дофин Овернский, граф де (ок. 1445–1496) — сын Людовика I Доброго, отец коннетабля Бурбона; вице-король Неаполя (1495).

отправился с честью умирать в Поциуоли, где и был похоронен. — Поццуоли (древн. Путеолы) — город на побережье одноименной бухты в западной части Неаполитанского залива.

64… постучал в дверь ризничего… — Ризничий — церковный служитель,

ведующий священническими облачениями и церковной утварью.

осматривали этих новоявленных шевалье д'Эонов… — Эон, Шарль Женевьев Луи Опост Андре Тймоте де Бомон, шевалье д’ (1728–1810) — французский офицер и важный секретный агент; нередко, облачаясь в женское платье, выдавал себя за женщину; в 1756 г. был отправлен Людовиком XV с секретной миссией в Россию, вошел в доверие к императрице Елизавете Петровне (1709–1762; правила с 1741 г.), став ее фрейлиной и чтицей, и весьма преуспел в налаживании отношений между Францией и Россией; затем вернулся к русскому двору уже в мужском облике как секретарь посольства, выдавая себя за брата-близнеца мадемуазель де Бомон, и пробыл в России до 1761 г.; во время Семилетней войны (1756–1763) был драгунским капитаном и за проявленную им храбрость получил орден Святого Людовика; в 1762 г. был отправлен в Англию как полномочный посол Франции и принимал участие в подготовке мирного договора 1763 г.; после заключения мира, преследуемый ненавистью госпожи де Помпадур, был вынужден остаться в Англии; владея секретными дипломатическими документами, в 1777 г. получил разрешение французского правительства вернуться во Францию, но при условии, что он будет иметь женский облик; в 1785 г. был вынужден вернуться в Англию, сохранив при этом свой шутовской облик, и умер в Лондоне в нищете; вел секретную переписку на политические темы с Людовиком XV; оставил воспоминания, составившие книгу «Досуг шевалье д'Эона» («Les Loisirs du chevalier d'Eon»; 1775).

Рим в Галлии

65… осмотр старого, почти заброшенного замка Жака Иде Шабанна, се ньора деЛа Полиса. — Замок Л а-Пал ис, расположенный в селении Ла-палис (соврем, департамент Алье), является одним из самых величественных сооружений в провинции Бурбонне; построенный в XI–XIII вв., он в 1430 г. перешел в собственность Жака I де Шабанна (ок. 1400–1453), деда маршала де Ла Палиса (см. примеч. к с. 56), и с тех пор принадлежит этой семье.

гробница победителя при Равенне… — Равенна — город в Северной Италии, в нескольких километрах от Адриатического моря; 11 апреля 1512 г. французские войска разгромили около этого города войска т. н. «Священной лиги» (союз между папой, Венецией и Испанией, к которому примкнула Англия и целью которого было вытеснение французов из Италии); командование французскими войсками было возложено на племянника короля Людовика XII, 1Ьстона де Фуа, герцога Немурского (1489–1512), но после его гибели перешло к Ла Палису.

Осквернить имя оказалось недостаточно: осквернили еще и прах. — Маршал де Ла Палис героически погиб в битве при Павии (он был убит выстрелом в упор из аркебузы), и его солдаты, желая прославить своего военачальника и рассказать всем, что он сражался до последнего, сочинили в его честь песню, одна из строк которой была: «Un quart d'heure avant sa mort // II faisait encore envie» (букв. «За четверть часа до смерти // Он внушал еще зависть»).

Однако со временем смысл этой строки утратился, и она приобрела иное звучание: «Un quart d'heure avant sa mort // II etait encore en vie» (букв. «За четверть часа до смерти // Он был еще жив»), в связи с чем возникло выражение «Истина Ла Палиса» — синоним некой очевидной, внушающей насмешку истины.

один из тех людей, кого Ришелье посчитал столь высокими, что позаботился отрубить головы всем их потомкам. — Имеется в виду жесточайшая политика кардинала Ришелье (см. примеч. к с. 45) по отношению к своевольной знати.

Это был такой воин, как Бурбон, как Баярд, как Тривульцио… — Бурбон — имеется в виду коннетабль де Бурбон (см. примеч. к с. 14). Баярд, Пьер дю Терайль, сеньор де (ок. 1475–1524) — французский военачальник, прославленный современниками как образец мужества и благородства и прозванный «рыцарем без страха и упрека»; в 1524 г. принял командование французскими войсками в Милане, находившимися в безнадежном положении, и погиб при отступлении. Тривульцио, Джанджакомо, маркиз де Виджевано (ок. 1441–1518) — уроженец Милана, итальянский кондотьер, перешедший на службу к французскому королю и ставший маршалом Франции (1499); внес значительный вклад в победы французов в битвах при Аньяделло и Мариньяно.

…Он завоевывал Неаполь вместе с Карлом VIII… — См. примеч. к с. 62.

и Миланское герцогство вместе с Людовиком XII. — См. примеч. к с. 55.

Он был адъютантом в день, когда был убит Сото-Майор… — Дон Алонсо де Сото-Майор (?—1503) — испанский рыцарь, командир испанского гарнизона в городе Андрия (итальянская провинция Апулия), взятый в плен Баярдом, в то время командиром французского гарнизона в крепости Минервино, расположенной к югу от Андрии; дал обещание Баярду выплатить за свое освобождение тысячу экю, а затем, до того как этот выкуп ему привезли, попытался бежать, нарушив тем самым данное им слово, но был снова схвачен; после уплаты выкупа и своего освобождения стал рассказывать своим товарищам, что в плену с ним плохо обращались, возводя тем самым клевету на Баярда; оскорбленный Баярд, защищая свою честь, вызвал испанца на смертельный поединок и 12 февраля 1503 г. в честном бою убил клеветника. Ла Палис был секундантом Баярда во время этого поединка.

66… сжимал в руках свою шпагу, которую оспаривали друг у друга италь янский капитан Кастальдо и испанский капитан Бусарто… — Кастальдо, Джованни Баттиста (1493–1564) — неаполитанский аристократ, генерал на службе императора Карла V; участник сражения при Павии.

О Бусарто известно лишь то, что именно он убил Ла Палиса.

прижал конец своей аркебузы к его кирасе… — Аркебуза — старинное фитильное ружье, употреблявшееся в XIV–XVI вв.

Как говорит Брантом, он не только хорошо начал, но и хорошо кончил. — Брантом — см. примеч. к с. 57.

стоило бытьпобедителем Гонсало… — Гонсало Фернандес де Кордова (1453–1515) — испанский полководец, получивший прозвище «Великий капитан», участник войн с маврами в Испании (захватывал Гранаду в 1492 г.) и французами в Италии в 1504–1507 гг.; в 1504–1507 гг. вице-король Неаполитанского королевства.

другом Максимилиана… — Максимилиан I Габсбург (1459–1519) — император Священной Римской империи с 1493 г., сын и преемник Фридриха III Габсбурга; с помощью войн и династических браков сумел расширить территорию своих наследственных земель; провел ряд реформ, имевших целью укрепление императорской власти.

и отмстителем Немура… — Вероятно, речь идет о Гастоне де Фуа, пятом герцоге Немурском (см. примеч. к с. 65), погибшем при Равенне (1512); однако, возможно, имеется в виду Луи д’Арманьяк, граф де Гиз, с 1500 г. четвертый герцог Немурский (1472–1503), вице-король Неаполя в 1501 г., убитый в сражении при Чериньоле в Апулии (испанцами в этом сражении командовал Гонсало де Кордова).

обагрять своей кровью рвы Барлетты, укрепления Руво, равнины Аньяделло, поля Гинегатты… — Бардетта — итальянская крепость и порт в Апулии, на Адриатическом море; была осаждена французами в 1503 г., во время похода Людовика XII; один из героических эпизодов этого сражения — шестичасовая битва тринадцати французских рыцарей против тринадцати итальянских, окончившаяся победой итальянцев.

Руво — город в Апулии, в 30 км к юго-востоку от Барлетты; в 1503 г. Ла Палис командовал его гарнизоном и был взят в плен Гонсало де Кордова, штурмом захватившим город; в 1504 г. Ла Палис был без выкупа отпущен на свободу.

Аньяделло — см. примеч. к с. 55.

Гинегатта (ныне Ангинегатта; англ. Гингейт) — селение в соврем, департаменте Па-де-Кале; 16 августа 1513 г. французский отряд кавалерии был разбит там англичанами под командованием короля Генриха VIII и имперцами под командованием императора Максимилиана I; французы бежали так быстро, что эту схватку стали называть «Битвой шпор», поскольку шпоры пригодились им тогда в большей степени, чем оружие; Л а Палис в этот день был взят в плен.

Единственные потомки маршала де Ла Палиса — это два молодых и храбрых офицера… — Вероятно, имеются в виду младшие сыновья Жана Фредерика де Шабанна, маркиза де Кюртона и де Ла Палиса (1762–1836):

Альфред Жан Эдуар де Шабанн де Ла Палис (1799–1868) — адъютант короля Луи Филиппа, бригадный генерал (1845);

Октав Пьер Антуан Анри, виконт де Шабанн-Кюртон де Л а Палис (1803–1889) — морской офицер, окончивший морское отделение Политехнической школы, принимавший участие в осаде Севастополя и получивший в 1861 г. чин вице-адмирала.

У них был старший брат, но его вряд ли можно было в 1834 г. назвать молодым: Юг Жан Жак Фредерик Жильбер, маркиз де Шабанн и де Ла Палис (1792–1869) — главный конюший королей Людовика XVIII и Карла X, бригадный генерал (1830).

послал одного из своих вождей сжечь Рим, а другого — разграбить Дельфы. — Дельфы — город в Средней Греции, на южном склоне горы Парнас, который сложился в VI в. до н. э. вокруг древнего святилища Аполлона Пифийского и в котором благодаря приношениям богомольцев скопились огромнейшие богатства.

В 279 г. до н. э. многочисленные орды галлов под началом своего вождя, которого древние авторы именовали Бренном, вторглись на Балканский полуостров и разграбили святилище в Дельфах.

За сто лет до этого, в 390 г. до н. э., галлы под водительством другого своего вождя, которого древние историки также называли Бренном, захватили Рим (см. примеч. к с. 12).

Заметим, что «Бренн» это не собственное имя, а титул галльского вождя (букв, «царек»).

Альпы, Пиренеи и Севенны таили в себе золотые и серебряные жилы… — Альпы — см. примеч. к с. 12.

Пиренеи — горная система на юго-западе Европы, в Испании, Франции и Андорре, между Бискайским заливом и Средиземным морем; отделяет Пиренейский полуостров от Средней Европы; длина ее около 450 км, высота — до 3 404 м (пик Ането).

Севенны — горы на юго-востоке Франции, платообразный юго-восточный край Центрального Французского массива; длина их около 150 км, а самая высокая точка — 1 702 м (гора Лозер).

это и были те легендарные карбункулы древних… — Карбункулы — старинное название густо-красных прозрачных минералов (рубина, альмандина и др.).

Лигуры вылавливали вокруг Йерских островов дивные кораллы… — Лигуры — собирательное наименование древних племен, населявших в I тыс. до н. э. северо-запад Италии и часть юго-восточной прибрежной Галлии; с III в. до н. э. оказывали упорное сопротивление экспансии римлян и во II в. до н. э. были покорены ими.

Йерские острова — группа из трех значительных (Поркроль, Пор-Кро и Леван) и двух малых островов, лежащих напротив города Йер на южном краю французского Средиземноморья.

67… В это время процветал город Тйр… — Тир — приморский город в

Восточном Средиземноморье, в Финикии (соврем. Сур в Ливане); в древности один из крупнейших центров торговли, ремесел и база дальних морских торговых экспедиций; наивысшего расцвета достиг в нач. I тысячелетия; в 638 г. перешел во владение арабовмаго-метан.

его корабельщики на тысячах галер бороздили Средиземное море… — Галера — здесь: деревянное гребное судно, использовавшееся в античности. Собственно галера — судно с одним рядом весел, длиной 30–40 м, шириной около 6 м и осадкой 2 м — была изобретена в Венеции в VII в. Античные гребные суда были, как правило, более крупными и нередко снабжались несколькими рядами весел.

это был Геракл, рожденный в тот самый день, когда был основан город… — Геракл (рим. Геркулес) — в греческой мифологии величайший герой, сын Зевса и смертной женщины Алкмены, прославившийся своими многочисленными подвигами. Его отождествляли с Мелькартом (финик, «царь города») — верховным богом города Тира, почитавшимся во всей Финикии и за ее пределами как покровитель мореплавания и «предводитель» финикийской колонизации Средиземноморья.

Рассказывая о почитании Геракла египтянами, Геродот в своей «Истории» (II, 44) сообщает о том, как он побывал в святилище Геракла в Тире и услышал от местных жрецов, что оно было воздвигнуто при основании этого города.

Нога Геракла ступила на землю близ устья Роны… — Рона — река в Швейцарии и Франции, длиной 812 км; берет начало из Ронского ледника в Лепонтинских Альпах, протекает через Женевское озеро и по Ронской низменности, впадает в Лионский залив Средиземного моря (к западу от Марселя).

на него напали Лигур и Альбион, сыновья Нептуна. — Согласно мифу, изложенному в трагедии древнегреческого поэта Эсхила (525–456 до н. э.) «Освобожденный Прометей» (она дошла до нас лишь в виде отдельных фрагментов), Геракл, совершая свой десятый подвиг, захватил стадо необыкновенных коров у трехголового чудовищного Гериона, жившего на острове Эрифия далеко на западе, и погнал их в Микены, но, пересекая юг Галлии, подвергся нападению племен лигуров под водительством сыновей бога моря Посейдона (рим. Нептуна); поскольку земля там была мягкой и на ней не было ни одного камня, который можно было бы бросить в нападавших, на помощь Гераклу пришел Зевс, усыпав землю градом камней, и благодаря им герой смог разогнать нападавших.

Греческий ученый II в. Аполлодор в своей «Мифологической библиотеке» (II, 5, 10) называет этих сыновей морского бога Иалебионом и Деркином.

на помощь ему пришел Юпитер, обрушивший с неба такой град камней, что они доныне покрывают равнину Кро. — Юпитер (гр. Зевс) — в античной мифологии верховный бог-громовержец, царь богов и людей. Кро — каменистая равнина треугольной формы на Юге Франции, в нижнем течении Роны, к востоку от ее устья; вероятно, представляет собой территорию прежней дельты реки Дюране, левого притока Роны; плодородная почва этой равнины на две трети состоит из гальки, принесенной с альпийских вершин этой бурной и своенравной рекой. Страбон («География», IV, I, 7) называет ее Каменной равниной и, давая ее описание, приводит выдержку из трагедии «Освобожденный

Прометей» — слова, которые в форме пророчества произносит, обращаясь к Гераклу, Прометей:

Тебя в беде увидит Зевс и сжалится,

И грозовые тучи пошлет, и град Падет на землю каменный. И камни ты С земли поднимешь, и разгонишь лигиев.

Геракл-победитель основал город, которому в память о своем сыне он дал имя Немаус. — Немаус — древний галльский бог лесов и родников, чьим именем, как считается, был назван город в Нарбонской Галлии, являвшийся, согласно Страбону, столицей племени арекомисков («География», ГУ, 1, 12).

Город этот — Ним, и его нынешнее название еще хранит отзвук того, как он был наречен в древности. — Ним — старинный город в Южной Франции, в 100 км к северо-западу от Марселя; в средние века крупный торговый центр, имевший городское самоуправление; в XIII в. перешел во владение французской короны.

как говорит Силий Италик… — Силий Италик, Тиберий Катий Асконий (ок. 26—101) — римский эпический поэт; консул 68 г., затем наместник провинции'Азия; автор огромного эпоса «Пуническая война» («Punica») в 17 книгах, посвященного событиям Второй Пунической войны вплоть до победы Сципиона у Замы.

путь, который ведет с галльских берегов на равнины Италии, проходя через ущелье Тенда. — Тенда — ущелье в Приморских Альпах, по которому проходит путь из Ниццы в итальянский город Кунео; прежняя дорога (новая проложена в туннеле) лежала на высоте 1 873 м.

Тир, обличенный пророком Иезекиилем… — Имеется в виду пророчество о гибели Тира, содержащееся в библейской книге пророка Иезекииля (26–27).

и осажденный армией Навуходоносора… — Навуходоносор (Набу-кудурри-уцур;?—562 до н. э.) — вавилонский царь с 605 до н. э., сын и наследник царя Наболпасара, основателя Нововавилонского царства; выдающийся полководец, завладевший Финикией, Сирией и Палестиной; в 587 г. захватил Иерусалим, увел в плен часть его жителей (среди них оказался и пророк Иезекииль) и разрушил храм, сыграв тем самым роковую роль в истории еврейского народа; в 585–573 гг. до н. э. осаждал Тир, оказавший ему упорное сопротивление.

оставив в память о своей земле Роду, или Роданузию, вблизи пустынного устья Роны… — Роданузия — фактория Массалии, находившаяся, по всей вероятности, в 15 км к западу от города Арля, в устье Роны, рядом с современным городом Сен-Жиль.

устремилась к северному побережью Африки, где начал расцветать Карфаген. — Карфаген (пунийск. Карт-Хадашт — «Новый город») — город на северо-западном побережье Африки, в Тунисском заливе, основанный колонистами из Тира на рубеже IX–VIII вв. как торговое поселение на пути в Южную Испанию; с 600 г. до н. э. постепенно превратился в важнейший торговый и портовый город Западного Средиземноморья, господствовавший над всеми финикийскими колониями побережья Северной Африки, Южной Испании, Сицилии и Сардинии; в результате трех войн с Римом (264–241, 218–201 и 149–146 до н. э.) могущество его было сломлено, а сам он был полностью разрушен.

Сегобриги, вольное галльское племя из числа лигу ров, распространились в этот период от Вара до Роны… — Лигуры — см. примем, к с. 66.

Вар — река на Юге Франции, в соврем, департаменте Приморские Альпы; длина ее 120 км; берет начало несколько южнее города Барселоннет и впадает в Средиземное море в 7 км к юго-западу от Ниццы.

однажды фокейский корабль бросил якорь к востоку от Роны. — Фо-кея (соврем, город Фома в Турции) — торговый город на западном побережье Малой Азии, основанный в IX–VIII вв. выходцами из Фоки-ды (область в Центральной Греции); в VII в. до н. э. чрезвычайно активно вела колонизацию Геллеспонта и в западной части Средиземного моря, основала Массалию (в устье Роны) и Алалию (на Корсике); в пер. пол. VI в. ее флот господствовал в Западном Средиземноморье, но затем фокейцы были вытеснены с Корсики и из Испании этрусками и карфагенянами.

царь Нан выдавал замуж свою дочь, которую Аристотель называет Петтой, а Юстин — Гиптис. — Аристотель (384–322 до н. э.) — древнегреческий философ и ученый. Здесь имеется в виду сообщение Аристотеля об основании Массалии, содержавшееся в его недошедшем до нас сочинении «Массалиотская полития» и ставшее известным благодаря выдержке, приведенной в труде «Пир мудрецов» греческого грамматика Афинея (жил на рубеже II и III вв.) — книга XIII («О любви»), 36.

Юстин — римский писатель II–III вв.; его главное произведение — сокращенное изложение недошедшего до нашего времени сочинения по всемирной истории римского писателя Трога Помпея (I в. до н. э. — I в. н. э.), родом из Галлии; о легендарном основании Массалии рассказывается в книге XLIII этого сочинения.

облаченных в полосатые сагумы… — Сагум — короткий четырехугольный шерстяной плащ, который галльские воины надевали поверх короткой облегающей куртки с узкими длинными рукавами.

69… длинные фокейские галеры, у которых Геродот насчитывал пятьдесят весел… — Геродот (ок. 484–425 до н. э.) — древнегреческий писатель, автор «Истории» в девяти книгах, удостоенный Цицероном почетного имени «Отец истории»; основатель нового жанра повествовательной историографии.

В своем труде Геродот сообщает, что фокейцы «плавали не на “круглых” торговых кораблях, а на 50-весельных судах» (I, 163).

отправились в путь к Эфесу, где велел пристать переселенцам оракул. — Эфес — город на западном побережье Малой Азии, один из главных торговых центров древности; был основан греками в XII в. до н. э.; в 1426 г. попал под турецкое господство.

великая эфесская богиня повелела ей взять одну из своих статуй… — Имеется в виду богиня Артемида Эфесская, храм которой, причис-

ленный к семи чудесам света, находился у городских стен Эфеса (в 356 г. до н. э. он был сожжен Геростратом, но вскоре восстановлен).

высадились в Массалии, где Аристарха установила культ Дианы. — Сведения о первой жрице святилища Артемиды (рим. Дианы) в Массалии почерпнуты автором у Страбона («География», IV, I, 4).

Диана — римская богиня растительности, родовспомогательница, олицетворение Луны; отождествлялась с греческой Артемидой, также одним из олицетворений Луны, но по главной функции — богиней охоты.

по словам Витрувия… — Марк Витрувий Поллион (I в. до н. э.) — римский архитектор; был привлечен Цезарем к строительству военных машин и сопровождал римские легионы в Галлию; автор трактата «Об архитектуре» в десяти книгах, в которых рассматриваются вопросы профессионального мастерства архитектора, использования строительных материалов, возведения храмов и иных общественных сооружений, а также загородных усадеб и сельскохозяйственных объектов, украшения фасадов и окраски зданий, устройства водопроводов, часов и различных машин.

Приводимые в тексте слова Витрувия содержатся во второй книге его трактата.

70… Кир, завоевавший часть Малой Азии, приказал одному из своих воена чальников осадить город. — Кир II Великий (ок. 590–530 до н. э.) — царь Персии (с 558 г. до н. э.) и основатель Персидской державы; завоевал Мидию, Лидию, греческие города в Малой Азии, значительную часть Средней Азии; в 539 г. до н. э. покорил Вавилон и Месопотамию; погиб во время похода в Среднюю Азию.

Согласно Геродоту («История», I, 162), военачальника, осадившего Фокею, звали Гарпаг; это был знатный мидянин, который спас младенца Кира от уготованной ему гибели и впоследствии помог ему вступить на престол.

священный огонь, который им предстояло вновь обрести в Галлии и на Корсике, в Массалии и в Алалии. — Алалия (соврем, город Алерия) — колония, основанная фокейцами в 564 г. до н. э. на восточном побережье острова Корсика; в 535 г. до н. э., после поражения в состоявшейся там крупной морской битве, они были вытеснены оттуда союзными силами этрусков и карфагенян.

перекрывали торговлю между карфагенянами, сицилийцами, испанцами и этрусками. — Этруски — оседлый народ неевропейского (возможно, малоазиатского) происхождения, не позднее VII в. до н. э. заселивший Этрурию (область на северо-западе Апеннинского полуострова, на территории современной Тосканы) и создавший развитую цивилизацию, которая предшествовала римской и оказала на нее огромное влияние; в V–III вв. до н. э. были покорены Римом.

когда Ганнибал, дабы исполнить клятву, данную им в детстве своему отцу, составил грандиозный замысел, имевший целью сделать Карфаген владыкой мира… — По преданию, отец Ганнибала (см. примеч. к с. 55), карфагенский полководец Гамилькар Барка (ок. 290–229 до н. э.), много лет сражавшийся против римлян, заставил своего девятилетнего сына поклясться в непримиримой вражде к Риму.

Для нее Вторая Пуническая война имела огромные последствия… — В ходе Второй Пунической войны (218–201 до н. э.) между Карфагеном и Римом, в первый ее период (218–216 до н. э.), Ганнибал нанес Риму сокрушительное поражение и едва не завоевал Италию, но после потери Капуи (211), Сиракуз (210), Тарента (209) и Испании (206) был вынужден вернуться в Африку (203) и в 202 г. до н. э. потерпел полное поражение при городе Зама близ Карфагена; в итоге Ганнибал вынужден был заключить мир, по которому Карфаген не только терял все свои внеафриканские владения и утрачивал роль великой державы, но одновременно лишался почти всего флота и должен был выплачивать колоссальные контрибуции.

Массалия у наследовала торговые связи с Африкой, Испанией, Великой Грецией и Сицилией. — Великая Греция — группа древнегреческих городов в Южной Италии, которые возникали там начиная с МП в. до н. э.; отличались высокой культурой; в III в. до н. э. попали под власть Рима.

Эти набеги пробудили от сна ее старинных врагов — лигуров, оксиби-ев и декиетов. — Оксибии — племя, проживавшее к востоку от Массалии; их главным городом была прибрежная Эгитна.

Декиеты — племя, проживавшее на морском побережье между небольшими реками Сьянж и Брак, около современных Канн; их главным городом был Валлорис.

взяли в окружение Антиполис и Никею — две самые главные колонии Массалии. — Антиполис (букв, «город напротив»; соврем. Антиб) — город на юго-западной оконечности бухты Ангелов, на другом конце которой стоит Ницца; был основан массалиотами ок. 340 г. до н. э. для торговли с лигурами; первый среди городов Галлии получил от Рима право самоуправления; в IX в. был разорен сарацинами; французские короли превратили его в сильную крепость.

Никея (соврем. Ницца) — колония массалиотов, основанная ок. 350 г. до н. э. и названная, по-видимому, в ознаменование их победы над лигурами; на протяжении многих веков была одним из важнейших торговых городов на побережье Лигурийского моря; к Франции отошла окончательно в 1860 г.

71… Дочь Фокеи… отправила посольство в Рим, чтобы подать жалобу на соседей. — О поездке римских легатов к оксибиям, состоявшейся в 154 г. до н. э., рассказывает древнегреческий историк Полибий (см. примеч. к с. 143) в своей «Всеобщей истории» (XXXIII, 10), называя имена посланцев Рима: это были Фламиний, Попилий Ленат и Луций Пупий.

Галера… причалила в Эгитне, принадлежавшей оксибиям. — Эгитна (гр. Агатон) — приморский город оксибиев, гавань, откуда они совершали свои пиратские вылазки; вероятно, это нынешнее селение Are на берегу глубокой одноименной бухты в 3 км к востоку от города Сен-Рафаэль.

Консулу Квинту Опимию было поручено добиться извинения за нанесенное Риму оскорбление… — Квинт Опимий, исполнявший должность консула в 154 г. до н. э., в год своего консульства выступил против оксибиев и декиетов, осадивших Никею и Антиполис. После упорной борьбы, стоившей римлянам больших потерь, он заставил эти племена выдать массалиотам постоянных заложников и платить Массалии ежегодную дань.

Консул собрал войска в Плаценции… — Плаценция (соврем, город Пьяченца) — колония, основанная римлянами в 218 г. до н. э. на правом берегу реки Пад (соврем. По).

М.Фульвий Флаккобъявил войну саллиям и воконтиям и разгромил их… — Марк Фульвий Флакк (ок. 170–121 до н. э.) — римский консул 125 г. до н. э.; первый из римлян вступил на путь заальпийских завоеваний и в течение двух лет (125–124 до н. э.) успешно сражался с сал-лиями (саллювиями), жившими в долине реки Друенции (соврем. Дюране), к северу от Массалии, и с их северными соседями — воконтиями (их столицей был город Аравзион — соврем. Оранж в департаменте ВЪклюз); будучи сторонником партии реформ и сподвижником Гая Гракха, был убит вместе с ним в 121 г. до н. э. по приказу консула Луция Опимия.

Г.Секстий Кальвинотбросил воконтиев за Изер… — Гай Секстий Кальвин, римский консул 124 г. до н. э., воевал в Галлии против салли-ев, в 124 г. до н. э. захватил и разграбил их столицу и святилище Антре мон, изгнал их царя Товтомотула и основал там рядом с местными целебными источниками город Аквы Секстиевы (лат. Aquae Sextiae — «Воды Секстия»).

Изер (в древности Исар) — крупная река на юго-востоке Франции, левый приток Роны, впадающий в нее немного выше Баланса; ее истоки находятся в Грайских Альпах, на границе с Италией, а ее длина составляет 290 км.

Возникшее поселение получило имя Аквы Секстиевы… — Аквы Секстиевы (соврем. Экс-ан-Прованс) были основаны в 122 г. до н. э. в 3 км к югу от крепости Антремон, существовавшей с IV в. до н. э. и разрушенной Гаем Секстием; в 45 г. до н. э. Юлий Цезарь объявил это поселение римской колонией; процветание нового города, находившегося на пути из Италии в Испанию и ставшего в кон. III в. центром одной из галльских провинций, длилось до IV в.; в 574 г. он был разрушен варварами, в XI в. начал отстраивался заново, а в 1182 г. стал резиденцией графов Прованских; в XV–XVIII вв. был столицей Прованса.

Сто лет спустя Фабий, Домиций, П.Манлий, Аврелий Котта, КМарций Рег, Марий, Помптин и Цезарь, несмотря на поражения Силана, Кассия, Скавра, Цепиона и Маллия, подчинили остальную Галлию, а Ок-тавиан разделил ее на семнадцать римских провинций. — Гней Домиций Агенобарб, консул 122 г. до н. э., в год своего консульства вторгся во владения аллоброгов — сильного кельтского племени, обитавшего в плодородной долине Изера и отказавшегося выдать бежавшего к ним царя саллиев Товтомотула римлянам; однако на помощь аллоброгам пришло кельтское племя арвернов, самое могущественное на территории Южной Галлии, и тогда в следующем году на выручку Гнею Домицию Агенобарбу был отправлен Квинт Фабий Максим, римский консул 121 г. до н. э. На южной границе владений аллоброгов, у места впадения Исара в Родан, 8 августа 121 г. до н. э. произошла битва, в ходе которой арвернский царь Битуит был разгромлен, что заставило его отказаться от дальнейшей поддержки аллоброгов.

Однако после отъезда в Италию Квинта Фабия Максима, получившего после своей победы прозвище Аллоброгского, Гней Домиций Аге-нобарб вероломно захватил царя Битуита в плен и отправил его в Рим, после чего война римлян с арвернами возобновилась. В сражении близ города Виндалий (к северу от Авиньона), у места впадения реки Сорг в Рону, арверны потерпели новое поражение, причем в бегство их обратили африканские слоны, находившиеся в составе римского войска. Итогом этих военных операций явилось учреждение новой римской провинции: все племена, жившие между Альпами и Роной, признали свою зависимость от Рима.

Квинт Марций Per, консул 118 г. до н. э., в год своего консульства основал римскую колонию в галльском городе Нарбоне, а в следующем году разгромил взбунтовавшихся лигуров и жестоко расправился с ними.

Около 113 г. до н. э. для Рима возникла угроза со стороны многочисленного племени кимвров, пришедших с севера к рейнским границам Галлии; посланная в 109 г. до н. э. в Южную Галлию для отражения кимвров римская армия под командованием консула Марка Юния Силана была разгромлена; однако кимвры не воспользовались своей победой и в течение четырех лет не появлялись больше в Галлии.

Тем временем новые враги римлян, гельветы, проживавшие на территории севернее Женевского озера, в 107 г. до н. э. на реке Гарумне (соврем. Гаронна), около города Бурдигала (соврем. Бордо), встретились с римской армией под командованием консула Луция Кассия Лонгина, заманили ее в засаду и разбили; сам консул и большая часть его войска погибли, остальные капитулировали.

Положение римлян стало настолько непрочным, что в 106 г. до н. э. восстала Толоза (соврем. Тулуза), один из крупнейших городов Южной Галлии, и на подавление мятежников были посланы войска под командованием консула Квинта Сервилия Цепиона. Подавив восстание в Толозе, он в следующем году двинулся к Родону и подошел к его правому берегу, чтобы воспрепятствовать продвижению кимвров, которые вновь появились в Галлии и на этот раз направлялись в Италию. По левому берегу Родона путь кимврам преграждали римские войска под началом консула 105 г. до н. э. Гнея Маллия Максима, которому был подчинен особый отряд под командованием легата Марка Аврелия Скавра. Кимвры напали на этот отряд, разбили его, самого же Скавра сначала взяли в плен, а затем убили. После этого, подчиняясь приказу Гнея Маллия Максима, Квинт Сервилий Цепион со своим войском переправился для усиления сопротивления кимврам на левый берег реки, и вся римская армия сосредоточилась у города Аравзион (соврем. Оранж). Из-за непримиримой вражды между обоими римскими военачальниками и нежеланием представителя более знатной фамилии, бывшего консула Квинта Сервилия Цепиона, подчиняться Гнею Маллию Максиму, действующемуконсулу, их армии были разбиты поодиночке; сражение 6 октября 105 г. до н. э. было чрезвычайно кровопролитным: по данным историков, из 80 000 солдат римской армии и 40 000 армейских слуг уцелели единицы. Оба командующих остались живы, впоследствии были осуждены Римом, и только заступничество одного из трибунов спасло им жизнь. Главнокомандующим новой римской армии в Галлии был назначен Гай Марий (156—89 до н. э.), который в 104 г. до н. э. прибыл в Галлию. Объединенные племена кимвров, гельветов и тевтонов, двигаясь в Италию, подошли в 102 г. до н. э. к месту впадения Исара в Родан, где путь в Италию им преграждал хорошо укрепленный лагерь Гая Мария. Попытки взять лагерь штурмом успеха не имели, и нападавшие стали его обходить. Римляне устремились за ними и догнали их у города Аквы Секстиевы, на вершине холма, названного впоследствии холмом Победы; там и состоялось сражение. Римляне уничтожили 100 тысяч врагов и столько же взяли в плен. В 101 г. до н. э. Гай Марий одержал еще одну победу над другим войском кимвров — уже на итальянской территории, при впадении реки Сезии в По, к югу от Верцелл, после чего вернулся в Рим для празднования двойного триумфа, и его встретили там как спасителя Города.

П.Манлий — возможно, имеется в виду 1Ьй Маллий, наместник Южной Галлии в 78–76 гг. до н. э.

Гай Аврелий Котта (124—74 до н. э.) — консул 75 г. до н. э., затем наместник Южной Галлии; умер накануне своего триумфа.

Гай Помптин — претор в 63 г. до н. э., наместник Южной Галлии в 62–59 гг. до н. э.; в 61 г. до н. э. жестоко подавил восстание аллоброгов, поднятого их царем Катугнатом, победив его у Солония.

ГЬй Юлий Цезарь (см. примеч. к с. 52) пробыл наместником Галлии с 58 по 51 гг. до н. э. и за это время подчинил власти Рима значительную часть Галлии.

Октавиан — Гай Октавий (63 до н. э. — 14 н. э.), внучатый племянник Цезаря, после усыновления двоюродным дедом носивший имя Гай Юлий Цезарь Октавиан; с 27 г. до н. э. — римский император Цезарь Август.

В деле освоения Г&ллии историки считают Августа прямым исполнителем воли Цезаря и, затрудняясь разделить, что именно было сделано тем и другим, отмечают, что к концу эпохи Августа, когда Галлия была разделена на четыре провинции (Нарбонская Галлия, Лугдунская Галлия, Аквитания и Белгика), язык и обычаи страны по обоим берегам южного течения Родана (т. е. в старой Провинции) были полностью романизированы, племенные округа уничтожены, а жители городов имели или могли легко получить права гражданства Римской империи. Разделение ГЬллии на 17 провинций относится к 297 г. (это были следующие провинции: Belgica I, II; Germania I, II; Lugdunensis I, II, III, IV; Maxima Sequanorum; Alpes Graje; Alpes Martimae; Viennensis; Aquitania I, II; Narbonensis I, II; Novempopulana).

остановился на том холме, где теперь находится Фурвьер… — Фур-вьер (лат. Forum Vetus — «древний форум») — высокий холм, расположенный на западе Лиона. Здесь, однако, имеется в виду древняя церковь Фурвьер, построенная в 1168 г. и посвященная Богоматери; в 1830–1852 гг. была отреставрирована ее колокольня, а в 1872–1896 гг. рядом с ней был построен огромный собор Богоматери Фурвьерской.

Луций, один из его сподвижников… — Луций Мунаций Планк (ок. 87–15 до н. э.) — один из военачальников Цезаря и его друг, наместник Галлии в 44 г. до н. э., основатель города Лугдунум; консул 42 г. до н. э.; согласно Светонию («Божественный Август», 7), именно он предложил Гаю Октавию принять титул Август («Возвеличенный»).

был остановлен у места слияния Роны и Соны довольно значительным числом жителей Вьенна: будучи оттеснены аллоброгами, спустившимися со своих гор, они поставили свои шатры на этой узкой полосе земли… — Сона — река на востоке Франции, правый и самый крупный приток Роны, длиной 482 км; берет начало в южной части Лотарингского плато, течет по Сонско-Ронской межгорной впадине; в устье Соны расположен Лион.

Около 46 г. до н. э. Цезарь основал в древнем городе аллоброгов Виенна (соврем. Вьенн) римскую колонию для солдат-ветеранов; после его смерти (44 г. до н. э.) колонисты были вытеснены аллоброгамц и обосновались у места слияния Роны и Соны, после чего римский сенат поручил Луцию Мунацию Планку основать там новую колонию. Вьенн — город в соврем, департаменте Изер, кантональный центр; присоединен к Франции в 1349 г. вместе с Дофине.

словно из-под земли выросли основания города, названного Луциев Дунум… — Луций Мунаций Планк дал новому поселению название Colonia Copia Felix Munatia Lugdunum («Лугдунум, богатая и благоденствующая колония Мунация»); первая часть этого наименования, Лугдунум, сохранилась, а имя Мунация в нем позднее сменилось на имя Клавдия и вскоре затерялось.

Считается, что название «Лугдунум» образовано из двух слов: кельтского Lug (это имя кельтского бога Солнца и света) и латинского Dunum — «холм».

связывал четыре большие дороги, проложенные Агриппой… — Агриппа, Марк Випсаний (63–12 до н. э.) — римский военачальник и политический деятель, сподвижник и зять Августа (в 21 г. до н. э. его женой стала Юлия, дочь Августа); уроженец Далмации; в 39–38 гг. до н. э. наместник Галлии, в 37 г. до н. э. консул. Агриппа проложил из Лугдунума, занимавшего центральное положение в Галлии, одну дорогу на запад — в Аквитанию; вторую — на северо-восток, к Верхнему Рейну; третью — на север, к океану; четвертую — на юг, в сторону Нарбона и Массалии; эти дороги имели военно-стратегическое значение, но вместе с тем они связывали отдельные регионы и способствовали оживлению торговых связей как между провинциями и Римом, так и между самими провинциями.

пересекающие современную Францию от Альп до Рейна… — Рейн — река в Западной Европе (длина 1 320 км), важнейшая водная магистраль; берет начало в Альпах, впадает в Северное море; долина ее находится в пределах Швейцарии, Лихтенштейна, Австрии, Германии, Франции и Нидерландов.

шестьдесят городов Галлии признали Луциев Дунум своим владыкой и на общие средства воздвигли храм, посвященный Августу… — Имеется в виду т. н. святилище Трех Галлий, сооруженное в Лугдунуме на южном склоне холма Круа-Рус ок. 12 г. до н. э. и предназначенное для отправления культа богини Ромы (персонификации Рима) и императора Августа — официальной политической религии императорского

Рима; в 19 г. до н. э. рядом с ним на средства шестидесяти племен Галлии был построен амфитеатр на 1 800 мест, где ежегодно 1 августа собирались представители этих племен (их названия были высечены на скамьях амфитеатра).

73… Во времена Калигулы этот храм… стал местом заседаний академии,

одно из установлений которой дает полное представление о нраве основавшего ее императора-безумца. — Калигула — Гай Цезарь Германик (12–41), носивший прозвище Калигула (т. е. «Сапожок»; происходит от названия содатской обуви, которую он носил с детства, с ранней юности живя в военных лагерях со своим отцом, знаменитым полководцем Германиком); с 37 г. император Рима, чье правление отличалось деспотическим произволом, растратой государственных средств, притеснениями населения, конфискациями и ростом налогов; вступив в непримиримую вражду с сенатом, был убит заговорщиками. Калигула посетил Лугдунум в сентябре 39 г.

Согласно Светонию, в Лугдунуме при Калигуле происходило «состязание в греческом и латинском красноречии, на котором, говорят, побежденные должны были платить победителям награды и сочинять в их честь славословия; а тем, кто меньше всего угодил, было велено стирать свои писания губкой или языком, если они не хотели быть битыми розгами или выкупанными в ближайшей реке» («Жизнь двенадцати цезарей», «Гай Калигула», 20).

О риторах, «бледнеющих, словно им приходится говорить перед лугдунским жертвенником», упоминает римский поэт Ювенал (Сатиры, 1,44).

Луциев Дунум… состязался в великолепии с греческой Массалией и римским Нарбоном… — Нарбон (соврем. Нарбонн) — древний галльский город на Юге Франции, в котором в 118 г. до н. э. была основана римская колония; в 27 г. до н. э. стал административным центром провинции, получившей название Нарбонская Галлия.

сообщает Сенека в своем немногословном описании этого грандиозного пожара… — Сенека, Луций Анней (ок. 4 до н. э. — 65 н. э.) — римский государственный деятель, философ и писатель, автор девяти трагедий; воспитатель молодого Нерона, после вступления которого на престол (54 г.) он стал руководить всей внешней и внутренней политикой империи, но в 62 г. отошел отдел; по приказу Нерона вынужден был покончить жизнь самоубийством.

Приведенная в тексте выдержка взята из «Нравственных писем к Луцилию» Сенеки, который в письме XCI рассказывает своему адресату о разрушительном пожаре Лугдунума, случившемся зимой 64–65 гг.

Траян проникся жалостью к городу, и под его могущественным покровительством Луциев Дунум начал восставать из руин. — Марк Ульпий Траян (53—117) — с 98 г. император Цезарь Нерва Траян Август, получивший в 114 г. титул «Наилучший»; его правление способствовало внутренней стабильности Рима и расширению его мирового господства.

бретонцы поспешили привезти туда свои щиты… — Бретонцы — здесь: жители Северо-Западной Галлии (Арморики), нынешней Бретани.

иберийцы — свое стальное оружие, которое лишь они одни умели закалять. — Иберийцы — народ, живший на востоке и юге Пиренейского полуострова начиная с III тыс. до н. э.

Коринф и Афины посылали сюда через Марсель свои картины, написанные на дереве, резные камни и бронзовые изваяния… — Коринф — древний город в Греции, на Истме (Коринфском перешейке), соединяющем Пелопоннеский полуостров с материковой Грецией; был основан в X в. до н. э.; находился примерно в 6 км от современного города с тем же названием; благодаря своему уникальному положению, имея выходы к двум морям — Ионическому и Эгейскому, — стал крупнейшим торговым центром древности на путях из Европы в Азию, поскольку плавание вокруг Пелопоннеса было небезопасным из-за бурь, рифов и пиратов.

Афины — древнегреческий город-государство, известный с мифологических времен; крупнейший центр античной культуры; наивысший политический и культурный расцвет города падает на 479–431 гг. до н. э., когда он превратился в центр культурной жизни Греции.

Африка — своих львов и тигров, алчущих крови в амфитеатрах… — Имеются в виду дикие животные, которых привозили из Африки для того, чтобы проводить звериные травли — звери дрались между собой или с т. н. бестиариями (это были либо подготовленные и вооруженные добровольцы, либо осужденные на такой вид казни преступники).

Персия — коней, столь быстроногих, что они оспаривали славу нуми-дийских скакунов, «матери которых, — по словам Геродота, — были оплодотворены дуновением ветра». — В Древнем Риме особенно славились кони из Нумидии — области на северо-западе Африки (ныне восточная часть Алжира), завоеванной Римом в 40-х гг. до н. э. Приведенных в тексте слов в «Истории» Геродота (см. примеч. к с. 69) найти не удалось.

Однако сходный образ есть у Вергилия в его «Георгиках»:

Грудью встречают Зефира и стоят на утесах высоких,

Ветром летучим полны, — и часто вовсе без мужа Плод зарождается в них от ветра — вымолвить дивно!

(III, 273–275. — Перевод С. Шервинского.) Впрочем, Вергилий здесь следует за Гомером:

К ним не раз и Борей разгорался любовью на паствах;

Многих из них посещал, набегая конем черногривым;

Все понесли, и двенадцать коней от Борея родили.

(«Илиада», XX, 223–225. — Перевод Н.Гнедича.)

Лион в качестве союзника Рима выплатил ему дань такими прославленными именами, как Германик, Клавдий, Каракалла, Марк Аврелий, Сидоний Аполлинарий и Амбуаз… — Германик — Германик Юлий Цезарь (15 до н. э—19 н. э.), римский полководец, племянник и приемный сын императора Тиберия, отец Калигулы; вероятно, родился в Лугдунуме; в 13 г. был назначен главнокомандующим силами на Рейне и в 14–16 гг. предпринял большие и успешные походы против германцев; в 17 г. был отозван из Германии императором, опасавшимся роста его популярности, и отправлен с чрезвычайными полномочиями в Сирию, где он вскоре умер (существует предположение, что его отравили по приказу Тиберия).

Клавдий — Тиберий Клавдий Нерон Друз Германик (10 до н. э. — 54 н. э.), с 41 г. римский император, младший брат Германика и дядя Калигулы; родился в Лугдунуме; в годы его правления были основаны многочисленные колонии, даровано полное гражданство внеиталийским общинам, введены новые принципы правосудия, отличавшиеся ярко выраженной гуманной направленностью; был отравлен своей четвертой женой Агриппиной, опасавшейся, что он лишит престола Нерона, ее сына.

Каракалла — прозвище Марка Аврелия Севера Антонина (186–217), римского императора с 211 г. (оно было произведено от названия любимой им галльской одежды caracalla — плаща с капюшоном); сын императора Септимия Севера (см. примеч. к с. 96); с 194 г. сопровождал отца в военных походах; в 197 г. подавил восстание иудеев; в 212 г. даровал римское гражданство всему свободному населению империи, что способствовало увеличению сбора налогов и вместе с денежными реформами оздоровило экономику; во время одного из своих походов был убит заговорщиками.

Марк Аврелий — Цезарь Марк Аврелий Антонин Август (121–180), римский император с 161 г. (до 169 г. совместно со своим названым братом Цезарем Луцием Аврелием Вером); вел ожесточенные оборонительные войны, сопровождавшиеся большими людскими потерями и разрушением экономики государства; известен как философ-аскет и автор трактата «Наедине с собой».

Сидоний Аполлинарий (ок. 430—ок. 487) — галло-римский писатель и поэт, святой католической церкви; родился в Лионе, в знатной семье, и воспитывался в христианской вере; был зятем и сторонником римского императора Авита (правил в 455–456); после свержения Авита вернулся в Галлию и попытался поднять восстание против нового императора Майориана (правил в 457–461), но очень скоро примирился с ним и, написав в 458 г невероятно хвалебный и льстивый панегирик, заслужил полное прощение; впоследствии получил титул патриция и в 472 г. против своей воли стал епископом Клермона (город в Галлии); автор многочисленных панегирических поэм и посланий, обращенных к римской и галльской знати, и большого собрания писем, очень интересных с познавательной точки зрения.

Амбуаз, Жорж д’ (1460–1510) — французский прелат и министр Людовика XII; в 24 года стал епископом Монтобана; свою политическую деятельность начал еще при дворе Людовика XI и Карла VIII, но, как и ряд других его современников, заподозренный в слишком большой преданности герцогу Орлеанскому, будущему Людовику XII, был арестован и два года провел в тюрьме (1484–1486), хотя обвинений ему не предъявлялось; в 1492 г. стал архиепископом Нарбонна, а в 1494 г. — Руана; после воцарения Людовика XII (1498) стал его первым министром и кардиналом; управляя страной, снизил налоги, упорядочил финансы, провел значительные реформы в законодательстве; умер в Лионе, в монастыре целестинцев.

а в качестве детища Франции дал ей Филибера Делорма, Кусту, Куазево, Сюше, Дюфо, Камиля Жордана, Лемонте, Лемо, Дюга-Монбеля и Балланша. — Делорм, Филибер (ок. 1510–1570) — французский архитектор, мастер и теоретик французского зодчества эпохи Возрождения; уроженец Лиона; осуществил многочисленные работы во дворцах Фонтенбло и Тюильри (1564–1567), а также в замке Виллер-Кот-ре; построил замок Ане (1545–1555) для Дианы Пуатье.

Кусту — имеются в виду братья Никола (1658–1733) и Гкйом I Кусту (1677–1746), уроженцы Лиона, известные скульпторы, ученики своего дяди Антуана Куазево; работали над декоративными скульптурами для Версаля и Марли.

Куазево, Антуан (1640–1720) — французский скульптор и декоратор, уроженец Лиона, по происхождению испанец; с 1660 г. придворный скульптор, ставший одним из самых известных мастеров эпохи Людовика XIV; автор парковых статуй, надгробий, рельефов, портретных бюстов.

Сюше, Луи Габриель, герцог Альбуферский (1770–1826) — маршал Франции (1811), уроженец Лиона, сын богатого торговца шелком; военную карьеру начал в 1792 г., в 1798 г. был произведен в бригадные генералы: в 1799 г. — в дивизионные; с успехом сражался при Аустерлице (1805) и Йене (1806), а затем в Испании (1809–1814); в 1811 г. получил звание маршала Франции и титул герцога Альбуферского; во время Ста дней присоединился к Наполеону; оставил мемуары о войне в Испании.

Дюфо, Леонар Матюрен (1770–1797) — французский генерал, уроженец Лиона, сын каменщика; военную карьеру начал в 1785 г.; отличился в ходе Итальянской кампании (1796); в марте 1797 г. был произведен в бригадные генералы; в 1797 г. вошел в состав посольства Жозефа Бонапарта в Рим и 28 декабря того же года был случайно убит во время столкновения римских республиканцев с папскими жандармами. Жордан, Камиль (1771–1821) — французский политический деятель и литератор, уроженец Лиона, сын коммерсанта; ярый противник Революции и ревностный католик, принимавший участие в Лионском восстании (май 1793 г.); в 1793 г. эмигрировал в Швейцарию, затем в Англию; вернулся во Францию в 1796 г., стал членом Совета Пятисот (1797), но вскоре снова оказался в изгнании; вернулся на родину в 1800 г., однако во время Империи политической деятельностью не занимался; в начале Реставрации стал депутатом Палаты (1816) и в 1818 г. перешел в оппозицию к правительству.

Лемонте, Пьер Эдуар (1762–1826) — французский политический деятель и историк, уроженец Лиона; адвокат, депутат Законодательного собрания, эмигрировавший после народного восстания 10 августа 1792 г.; вернулся во Францию во время Директории и, оставив политическую деятельность, стал заниматься литературой и журналистикой; был назначен театральным цензором; свои исторические труды стал писать уже после Реставрации; член Французской академии (1819); автор книги «История Регентства» (1830).

Лемо, Франсуа Фредерик, барон де (1773–1827) — французский скульптор, уроженец Лиона; автор скульптур на Триумфальной арке, стоящей на площади Карузель в Париже (1808), и барельефа на фронтоне Лувра со стороны колоннады (1810); автор восстановленных после Революции конных памятников Генриху IV на Новом мосту в Париже (1818) и Людовику XIV на площади Белькур в Лионе (1826); незадолго до смерти получил титул барона.

Дюга-Монбель, Жан Батист (1776–1834) — французский эллинист, уроженец городка Сен-Шамон в 40 км к юго-западу от Лиона; в 1815 г издал свой перевод «Илиады», а в 1818 г. — «Одиссеи».

Балланш, Пьер Симон (1776–1847) — французский писатель, философ, творчество которого проникнуто мистическими воззрениями; уроженец Лиона; теоретик искусства раннего романтизма; член Французской академии (1842).

Господа де Сен-Мар и де iy

это церковь Эне, кафедральный собор святого Иоанна и городская ратуша. — Церковь святого Мартина д'Эне, расположенная в южной части полуострова Прескиль в Лионе, была сооружена в 1107 г. и относилась к старинному бенедиктинскому монастырю Эне, построенному во времена Карла Великого и закрытому в 1780 г.; в XIII в. ее расширили и перестроили; это церковь в романском стиле, с необычными капителями, украшенными барельефами, с красивой башней и колокольней; ее свод поддерживают четыре колонны, которые изготовлены из двух римских колонн, привезенных из святилища Августа на склоне холма Круа-Рус в Лионе; во время Революции церковь была превращена в склад, и лишь в 1802 г. ее снова открыли для верующих; в 1905 г. она была возведена в ранг базилики.

Кафедральный собор святого Иоанна расположен на правом берегу Соны, у подножия холма Фурвьер; его строительство началось в 1170 г., а закончилось спустя три века, в 1480 г., и потому в этом здании смешались романский и готический стили.

Городская ратуша, расположенная в центре полуострова Прескиль, была построена в 1646–1672 гг. архитектором Симоном Мопеном, но через два года она сгорела; начиная с 1700 г. ее перестройка велась под руководством архитектора Ардуэна-Мансара.

Первое из этих зданий относится ко времени Карла Великого, второе — Людовика Святого, третье — Людовика XIV. — Карл Великий — см. примеч. к с. 57.

Людовик Святой — см. примеч. к с. 13.

Людовик XIV — см. примеч. к с. 13.

Архитектор, построивший церковь Эне, разрезал эти колонны пополам, чтобы их вид не вступал в противоречие с романским стилем остальной части здания. — О романском стиле см. примеч. к с. 39.

…Их сегодняшняя высота составляет двенадцать футов десять дюймов… — То есть около 4 м.

Его портик и фасад несомненно датируются четырнадцатым веком… — Строительство роскошного готического фасада собора святого Иоанна, который украшают 320 медальонов, было закончено в 1480 г., северной башни собора — в кон. XIV в., юго-восточной — в кон. XV в.

в архитектуре главного нефа, камни которого несут на себе совершенно явственный отпечаток воспоминаний, привезенных из крестовых походов… — Собор святого Иоанна — трехнефовый; недалеко от алтаря в правом (от центрального входа) боковом нефе помещена плита, на которой написано, что когда гроб с телом короля Людовика IX Святого, скончавшегося во время крестового похода в 1270 г., перевозили через Лион к месту захоронения, то его поместили в соборе именно в этом месте.

Одна из капелл, которые образуют боковые нефы церкви… называется капеллой Бурбона. — Капелла Бурбона (первая в правом боковом нефе) построена в XV в.; колонны, поддерживающие ее свод, украшены скульптурами.

Девиз кардинала, состоящий из четырех слов «Не надейся, не бойся», воспроизведен здесь в нескольких местах. — Кардинал — имеется в виду погребенный в этой капелле Карл II Бурбонский (1434–1488), архиепископ Лионский с 1444 г. (с одиннадцатилетнего возраста!) и кардинал (1476), сын герцога Карла I (см. примеч. к с. 45), унаследовавший титул герцога Бурбонского после смерти своего брата Иоанна II Бурбонского (см. примеч. к с. 58) 1 апреля 1488 г., но почти сразу отрекшийся в пользу их младшего брата Петра II Бурбонского (см. примеч. к с. 55) и умерший 13 сентября того же года.

Петр де Бурбон, брат кардинала, добавил к этому девизу переплетенные между собой «П» и «А» — первые буквы его собственного имени и имени его жены Анны Французской. — См. примеч. к с. 55.

Украшающие же его чертополохи указывают на то, что король сделал Петру де Бурбону дорогой подарок, отдав ему в жены свою дочь. — На французском языке слова «чертополох» (chardon) и «драгоценный дар» (cher don) звучат почти одинаково, на чем и основан данный каламбур.

Городскую ратушу, находящуюся на площади Терро, лионцы показывают приезжим с особой… охотой… — Площадь Терро расположена в северной части полуострова Прескиль, там, где начинается квартал Круа-Рус; именно здесь река Арар (соврем. Сона) впадала когда-то в старое русло Родана; название ее произошло от слова terreau — «наносная земля»: болотистая почва, образовавшаяся при пересыхании реки в этом месте, постепенно укреплялась, в нач. XVII в., здесь появилась площадь, а затем на ней возник большой рынок.

фасад, построенный по чертежам Симона Мопена… — Мопен, Симон (7—1668) — французский инженер и архитектор, уроженец Лиона, в 1625 г. представивший план перестройки Лиона; в нач. 40-х гг. подал на конкурс проект строительства ратуши и одержал победу; приступил к строительству ратуши в 1646 г. и закончил основную ее часть (без башни) в 1655 г.

… у его ног простирается площадь, на которую скатились головы Сен-Мара и де Ту. — Сен-Мар, Анри Куафье де Рюзе д'Эффиа, маркиз де (1620–1642) — фаворит Людовика XIII, с 1639 г. главный конюший; сын Антуана Куафье де Рюзе, маршала д'Эффиа (1581–1632), суперинтенданта финансов; кардинал Ришелье, покровительствовавший его семье, положил начало его карьеры фаворита; однако позднее Сен-Мар примкнул к противникам первого министра, стал участником очередного заговора против него (возглавлявшегося герцогами Орлеанским и Буйонским) и после провала заговора был казнен.

ТУ, Франсуа Опост де (1607–1642) — сын французского государственного деятеля, библиофила и историка Жака Огюста де ТУ (1553–1617); в 18 лет стал государственным советником; друг Сен-Мара; знал о готовящемся заговоре и не одобрял его, но не донес о нем и за это был казнен.

Благодаря прекрасному роману Альфреда де Виньи, эта трагедия стала хорошо известна… — Виньи, Альфред Виктор, граф де (1797–1863) — французский поэт, писатель, драматург; его исторический роман «Сен-Мар, или Заговор во времена Людовика XIII» («Cinq-Mars ou Une conjuration sous Louis XIII»; 1826), пользовался большим успехом.

канцлер вошел в Лионский дворец правосудия… — Дворец правосудия в Лионе находится недалеко от собора святого Иоанна, на правом берегу Соны; нынешнее его здание построено в сер. XIX в. на месте прежней Лионской судебной палаты, в которой происходил суд над Сен-Маром.

76… начальник стражи был послан со своей ротой в замок Пьер-Сиз… —

Пьер-Сиз (или Пьер-ан-Сиз) — крепость неподалеку от Лиона, на правом берегу Соны, воздвигнутая в XII в. как резиденция местных владетелей; с XVI в. служила государственной тюрьмой; в нее были заключены многие знаменитые персонажи французской истории: барон дез'Адре, де ТУ и Сен-Мар, граф Мирабо; в 1768 г. в ней отбывал наказание маркиз де Сад после т. н. «скандала в Аркёе»; тюрьма была разрушена во время Революции, в 1794 г.

г-н деЛобардемон, советник парламента Гренобля, и г-н Робер де Сен-Жермен покинули зал… — Лобардемон, Жан Мартен, барон де (ок. 1590–1653) — французский судейский чиновник; председатель палаты дознаний в Бордо, государственный советник (1631); один из самых ярых сторонников Ришелье и проводников его политики, всегда оказывавшийся там, где требовалось твердо и умело провести суд над противниками кардинала; был назначен судьей-докладчиком на суде над Сен-Маром; после смерти кардинала пребывал в безвестности; о его безжалостности можно судить по приписываемой ему фразе: «Donnezmoi une ligne, la plus indifferente, de la main d'un homme, et j'y trouverai de quoi le faire pendre» («Дайте мне одну строчку, самую пустячную, написанную рукой любого человека, и я найду в ней то, за что его следут повесить»).

Гренобль — город на юго-востОке Франции, административный центр соврем, департамента Изер; известен еще с античных времен; входил в несколько феодальных владений, с сер. XIV в. — во Французское королевство; был центром провинции Дофине.

Сведений о Робере де Сен-Жермене (Robert de Saint-Germain) найти не удалось.

я мог бы пожаловаться на вас, ведь вы меня обвинили, из-за вас мне предстоит умереть… — На допросе Сен-Мар дал показания, что де Ту знал о существовании заговора, но пытался убедить его, Сен-Мара, не принимать в нем участие.

был призван Паллерю, секретарь Лионской судебной палаты… — Сведений об этом персонаже (Pallerue) найти не удалось.

77… Каждый из приговоренных попросил своего исповедника, а именно: г-н де Сен-Мар — отца Малавета, иезуита, г-н де Ту — отца Мамбрена, тоже иезуита. — Малавет (Malavette) — сведений об этом персонаже найти не удалось.

Мамбрен — вероятно, это был Пьер Мамбрен (1601–1661), иезуит, профессор философии, автор ряда сочинений.

Человек, в ведении которого до этого времени находились пленники, по приказу господина канцлера передал их сьеру Томе, начальнику коннополицейской стражи Лионне… — Как сказано в романе Альфреда де Виньи, Сен-Мар и де Ту находились под охраной шестидесятилетнего лейтенанта шотландской гвардии де Сетона, который накануне казни передал их господину Томе, начальнику коннополицейской стражи провинции Лионне.

Отметим, что многие сведения, приведенные в романе Альфреда де Виньи, взяты автором из «Воспоминаний» (1663) внучатого племянника аббата Брантома (см. примеч. к с. 57) Клода де Бурдея, графа де Монтрезора (1606–1663), который, будучи приближенным Гастона Орлеанского, не раз принимал участие в заговорах против Ришелье, в том числе и в заговоре Сен-Мара; в 1642 г. де Бурдей бежал в Англию, вернулся только после смерти Ришелье и выступал на стороне принцев во времена Фронды.

Лионне — с 1307 г. провинция в юго-восточной части Франции (главный город — Лион), составляющая в настоящее время департаменты Луара и Рона.

78… он процитировал ему известное двустишие Овидия… — Публий Овидий Назон (43 до н. э. — 18 н. э.) — крупнейший римский поэт, автор «Любовных элегий», «Науки любви» и поэмы «Метаморфозы»; в 8 г. н. э. был сослан в город Томы (ныне порт Констанца в Румынии), где и умер; в ссылке написал пять книг «Скорбных элегий», откуда взято приведенное в тексте двустишие, и четыре книги «Посланий с Понта».

потребовал бумагу и чернила, чтобы написать письмо госпоже маршалыие, своей матери… — Имеется в виду Мари де Фурси (?—1670) — с 1610 г. супруга Антуана Куафье де Рюзе, маршала д'Эффиа; мать маркиза де Сен-Мара.

79… прибегая…к чтению благочестивых книг, в частности книги Беллармино о псалмах и книги «De Arte bene moriendi» того же автора. — Беллармино, Роберто Франческо Ромоло (1542–1621) — знаменитый итальянский богослов, деятель Контрреформации, святой католической церкви; иезуит (1560), кардинал (1599), архиепископ Капуи (1602–1605); в 1930 г. был канонизирован, а в следующем году объявлен учителем вселенской церкви.

Сочинение Роберто Беллармино «Толкование псалмов» («Explanatio in Psalmos») впервые было опубликовано в 1611 г.

Его сочинение «De Arte bene moriendi» («Наука благополучно умирать») вышло в свет в 1620 г.

80… Посланец его сестры г-жи де Понтак пришел попрощаться с ним от ее имени. — Госпожа де Понтак — Луиза, сестра Франсуа Огюста де Ту, с 1642 г. супруга Арно III де Понтака, президента парламента Бордо и знаменитого винодела, владельца поместья О-Брион.

к той стороне эшафота, что смотрела на аббатство монахинь святого Петра… — Аббатство монахинь святого Петра — женский бенедиктинский монастырь на площади Терро, который обосновался некогда рядом с монастырем святого Петра, основанным в VI в.; в этот монастырь принимали девиц из знатных семейств, а позднее — представительниц верхушки городской буржуазии; в 1659–1685 г. здание его было реконструировано, а в 1803 г. в нем разместился музей Изящных искусств, где в настоящее время представлены произведения самых известных художников разных эпох.

81… лакей, служивший у него со времен Монпелье… — Монпелье — город на Юге Франции, в исторической провинции Лангедок; административный центр соврем, департамента Эро; в XVI — нач. XVII в. — один из оплотов французского протестантизма.

Маркиз де Сен-Мар, арестованный 13 июня 1642 г., был вначале заключен в крепость этого города, сооруженную по приказу Людовика XIII в 1624–1627 гг.; уже оттуда он был доставлен в карете, под охраной шестисот солдат, в замок Пьер-Сиз.

82… произносили вместе со своими духовниками литании Богоматери, «Miserere» и творили другие молитвы… — Литании — католические молитвы, в которых различные призывы к Богу и святым дополняются повторяющимися прошениями.

«Miserere mei, Deus» (лат. «Помилуй меня, Боже») — католическая молитва на текст 50-го псалма.

должен помнить о возможности получить, благодаря медали, которую он ему дал, отпущение грехов… — Речь идет о медали с изображением святого Бенедикта, которую, по существовавшему у католиков поверью, христианину следовало держать в руках в минуту своей смерти, дабы получить полное отпущение грехов.

85… Увидев внизу прямо перед собой какого-то человека из окружения глав ного начальника артиллерии… — Имеется в виду Шарль де Ла Порт, маркиз, затем герцог де Ла Мейере (1602–1664) — двоюродный брат Ришелье, его доверенное лицо; главный начальник артиллерии (1634), маршал Франции (1639), герцог и пэр (1663).

передайте господину де Ла Мейере мое нижайшее почтение… — Маркиз де Ла Мейере первым браком (1630) был женат на Мари Куафье де Рюзе (1614–1633), младшей сестре маркиза де Сен-Мара, умершей очень молодой.

прочел «Salve, Regina»… — «Salve, Regina» («Славься, Царица») — католическая молитва, обращенная к Богоматери.

духовник обратился от его имени к присутствующим с просьбой прочесть во имя него «Ра ter noster» и «Ave Mari а». — «Pater noster» (лат. «Отче наш») — христианская молитва, текст которой, согласно евангельскому преданию, был составлен самим Христом.

«Ave Maria» (лат. «Радуйся, Мария»; в православной традиции «Богородице, Дева, радуйся») — христианская молитва, обращенная к Богоматери.

87… стал произносить сто пятнадцатый псалом… — Этот библейский псалом содержит знаменитый стих: «Дорога в очах Господних смерть святых его!»

произнес прекрасное изречение святого Павла… — Святой Павел (ок. 5/15—ок. 62/64 н. э.) — апостол, один из величайших проповедников христианства; автор четырнадцати посланий, входящих в Новый Завет; непреклонный иудей, он первоначально носил имя Савл и жестоко преследовал христиан, но потерял зрение; исцеленный по воле Иисуса Христа, он раскаялся, уверовал в него и стал ревностным распространителем его учения.

88… произнес свои последние слова: «Maria, matergratice, mater misericordice, tu nos ab hoste protege, et hora mortis suscipe», а затем: «In manus tuas, Domine». — «Maria, mater gratiae…» («Мария, матерь милосердная…») — слова из духовного гимна «Christe, qui lux es dies» (лат. «Христе, ты свет божественный»), автором которого считается один из учителей церкви Амвросий Медиоланский (340–397).

«In manus tuas, Domine» (лат. «В руки твои, Господи [, предаю дух мой])» — согласно Евангелию, предсмертные слова Иисуса Христа (Лука, 23: 46).

89… Тела казненных перевезли в монастырь фейянов… — Фейяны (фель-янтинцы) — католический монашеский орден с весьма строгим уставом, выделившийся из ордена цистерцианцев и получивший свое название от монастыря Фейян в Лангедоке; был образован в 1577 г. Жаном де Л а Баррьером, аббатом этого монастыря, и утвержден римским папой Сикстом V в 1586 г.; просуществовал до Революции. Фейяны обосновались в Лионе в 1619 г., учредив монастырь святого Карла, располагавшийся на нынешней Малой улице Фейянов (к северо-востоку от площади Терро, рядом с набережной Роны).

Современный Лион

Сначала путешественник замечает остров Барб… — Барб — остров на Соне, расположенный при въезде в Лион с северо-западной стороны, в двух километрах от города.

Если вы пожелаете сойти там на берег, то увидите какие-то древние развалины, колодец, вырытый, по преданию, Карлом Великим, и руины церкви двенадцатого века… — На острове Барб находилось старинное аббатство, одно из самых древних в Галлии, основанное в V в. и в IX в.

ставшее бенедиктинским; Карл Великий очень любил его, подарил ему большую библиотеку и мечтал быть похороненным в нем; в 1562 г. монастырь был разрушен, а его библиотека сожжена отрядами протестантов; от монастырских зданий сохранилась лишь расположенная на восточном берегу острова небольшая колокольня романского стиля, сооруженная в 1070 г. и восстановленная в 1563 г.

90… вы проплывете у подножия скалы Пьер-Сиз… — Огромная скала

Пьер-Сиз, на которой прежде возвышался одноименный замок, нависает над правым берегом Соны; по преданию, в незапамятные времена она смыкалась со скалами противоположного берега, образуя естественную арку.

прорезанной по приказу Агриппы, когда он прокладывал свои четыре военные дороги… — См. примеч. к с. 72.

из которых первая проходила через Виваре и Севенны и вела к Пиренеям; вторая вела к Рейну, третья — в Бретань, к океану, а четвертая — в Нарбонскую Галлию. — Виваре — историческая область на юго-востоке Франции, на восточной границе Центрального Французского массива, со столицей в городе Вивье; отошла к французской короне в XIII в.; расположена к югу от Лиона, и ее территория примерно соответствует соврем, департаменту Ардеш.

Севенны, Пиренеи — см. примеч. к с. 66.

Бретань — историческая провинция на западе Франции, на одноименном полуострове, омываемом Атлантическим океаном; главный город — Ренн; с 1491 г. находилась в личной унии с Францией; в 1532 г. была присоединена к ней.

Нарбонская Галлия — см. примеч. к с. 73.

Это изваяние некоего Доброго Немца, жертвовавшего частью собственных доходов, чтобы выдавать замуж бедных девушек из своего квартала«Добрый Немец» — прозвище, которое получил в Лионе за свою широкую благотворительную деятельность Иоганн Клебергер (1486–1546), нюрнбергский купец, переселившийся в 1528 г. в Лион и ставший там одним из десяти самых богатых и влиятельных горожан; за оказанные Франциску I услуги удостоился от него звания королевского камердинера, а благодарные лионцы поставили ему памятник, называвшийся «Человек Скалы» (в 1849 г. в углублении скалы Пьер-Сиз взамен полуразрушенного памятника, о котором говорит здесь Дюма, была установлена его копия). Широко известен портрет Иоганна Клебергера, написанный в 1526 г. Альбрехтом Дюрером (1471–1528).

вы минуете апсиду церкви святого Иоанна… — Имеется в виду кафедральный собор святого Иоанна (см. примеч. к с. 74).

вы приблизитесь к мосту Ла-Мюлатьер… — Мост Ла-Мюлатьер через Сону (немного выше места ее впадения в Рону), построенный в 1831 г., представлял собой один из элементов железнодорожной линии, связавшей Лион с Сент-Этьенном.

От этого моста начинается железная дорога на Сент-Этьенн. — Сент-Этьенн — город в 50 км к юго-западу от Лиона, на реке Луаре, административный центр департамента Луара.

Железная дорога из Лиона в Сент-Этьенн, длиной в 56 км, была первой железнодорожной линией, построенной во Франции; она была сконструирована и проложена в 1826–1832 гг. знаменитым французским инженером и предпринимателем Марком Сегеном (см. примем, кс. 178).

в ней потребовалось пробить туннель длиной около двухсот футов… — Туннель около моста Ла-Мюлатьер, длиной в 400 м, был одним из трех сооружений такого рода на железнодорожной линии в Сент-Этьенн.

благодаря отеческой предусмотрительности мэра Лиона… — Мэром Лиона в 1830–1835 гг. был Клеман Виктор Габриель Прюнель (1777–1853).

вам следует проехать по дороге Этруа, где Руссо провел такую восхитительную ночь, а Мутон-Дюверне — такой страшный день, и подняться к церкви Богоматери Фурвьерской… — Дорога Этруа (фр. chemin des Etroits — букв, «дорога Теснин») — узкая живописная тропа, которая вилась по правому крутому берегу Соны перед ее впадением в Рону, выше моста Ла-Мюлатьер; некогда место загородных прогулок жителей Лиона; ныне одна ее часть превращена в набережную Этруа, а другая — в набережную Жан Жака Руссо.

Руссо, Жан Жак (1712–1778) — французский философ, писатель и композитор, сыгравший большую роль в идейной подготовке Великой Французской революции.

В конце четвертой книги своей «Исповеди» (1766–1769) Руссо рассказывает, как в 1731 г., по дороге в Шамбери, он останавливался в Лионе: «Я вспоминаю восхитительную ночь, проведенную мною за городом, на дороге, которая вилась по берегу Роны или Соны — не помню, какой из двух».

Мутон-Дюверне, Режи Бартелеми, барон (1769–1816) — французский генерал; отличился в битвах при Йене, Фридланде и во время Русской кампании; в 1808 г. получил титул барона Империи, в 1811 г. стал бригадным генералом, а в 1812 г. — дивизионным; после Первой реставрации остался на военной службе и был комендантом Баланса; в период Ста дней присоединился к Наполеону и был назначен им комендантом Лиона; даже после Ватерлоо, оставаясь преданным императору, активно противился возвращению Бурбонов во Францию; в 1815 г. попал в проскрипционные списки, в течение года скрывался у одного из своих друзей, затем отдался в руки властям, полагая, что страсти улеглись, но был судим военным трибуналом, приговорен к смерти и 27 июля 1816 г. расстрелян в Лионе, на дорбге Этруа. Его именем названа одна из улиц Лиона.

Церковь Богоматери Фурвьерской — см. примеч. к с. 72.

В нескольких шагах от церкви находится вход в дом аббата Кая; с террасы этого дома папа Пий VII во время своего вынужденного путешествия по Франции благословлял город, смиренно лежавший у его ног. — Аббат Кай (СаШе) — не идентифицирован. Вряд ли это может быть знаменитый французский астроном аббат Никола Луи де Ла Кай (1713–1762), ибо он, по-видимому, к Лиону никакого отношения не имел.

В 1805 г., возвращаясь в Рим после коронации Наполеона, папа Пий VII (см. примеч. кс. 13) ночевал в доме № 7 на спуске, носящем имя Никола Ланжа и идущем к северу от церкви Богоматери Фурвьерской.

этот городродина Филибера Делорма, Кусту, Куазево, Луизы Лабе, Дюга-Монбеля и Балланша… — Лабе, Луиза (ок. 1522–1566) — знаменитая французская поэтесса; уроженка Лиона, получившая превосходное образование; создательница литературного салона в Лионе; будучи дочерью богатого канатчика Пьера Шарли, а примерно с 1542 г. супругой канатчика Аннемона Перрена (?—1565), она получила прозвище «La Belle Cordiere» («Прекрасная канатчица»).

Обо всех остальных упомянутых здесь лицах см. примеч. к с. 73.

хотя у него есть академия — по словам Вольтера, столь хорошо воспитанная девушка, что она никогда не заставляет говорить о себе… — Имеется в виду известная острота Вольтера (см. примеч. к с. 8) о провинциальных академиях.

Лионская академия наук и изящной словесности была основана в 1700 г.; в 1758 г. она была объединена с существовавшей с 1713 г. Лионской академией искусств; в 1793 г. эта объединенная Академия наук, словесности и искусств была распущена.

…он славится школой живописи, давшей намДюбо и Бонефона… — Дюбо, Антуан (1769–1825) — французский художник, уроженец Лиона; до 1796 г. посвящал себя военной карьере, затем окончил художественную школу и стал выставлять свои картины в Салоне; в 1804 г. за картину «Дамоклов меч» получил медаль; был убит на дуэли. Бонефон, Жан Клод (1796–1860) — французский художник, уроженец Лиона; автор жанровых картин и портретист; его полотна находятся в музеях Лиона; с 1831 г. директор Школы изящных искусств в Лионе.

Накануне нашего посещения Лиона город только что вышел из одного такого кровавого кризиса… — Имеется в виду Лионское восстание 1834 г. (9—15 апреля) и предшествовавшее ему восстание 1831 г. (21 ноября—3 декабря) — первые самостоятельные вооруженные выступления французского пролетариата, вызванные тяжелым положением рабочих и мелких ремесленников, занятых в ткацком производстве, и жестоко подавленные правительственными войсками.

Заметим, что Дюма приехал в Лион 14 ноября 1834 г.

благодаря красоте узора и мягкости своих тканей брал верх надАнглией, Бельгией, Саксонией, Моравией, Богемией, прирейнской частью Пруссии и Австрией… — Саксония — см. примеч. к с. 25.

Моравия — историческая область в восточной части Чехии; в IX–X вв. находилась в составе Великоморавской державы, с XI в. — Чешского государства (с XVI в. — во владении Габсбургов), с 1918 г. — Чехословакии, с 1993 г. — Чехии; ее столица (с 1641 г.) — город Брно. Богемия — в 1526–1918 гг. официальное название Чехии (без Моравии), входившей в состав Габсбургской империи.

Пруссия — в XIX в. самое крупное и самое сильное из немецких государств, возникшее в результате военной экспансии немецких феодалов в Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европе и завершившее в 1871 г. объединение Германии в Германскую империю, императором которой стал прусский король; ядром ее послужила образовавшееся в 1618 г. Бранденбургско-Прусское княжество; в 1701 г. стала королевством; в 1772, 1793 и 1795 гг. присоединила значительную часть польских земель; участвовала в коалиции европейских стран против революционной Франции; после разгрома в Йена-Ауэрштедт-ском сражении (1806) потеряла более половины своей территории; по решению Венского конгресса (1815) получила земли по левому берегу Рейна, а также север Саксонии, часть Вестфалии, Познань и шведскую Померанию.

Лион, бархат которого успешно соперничал с миланским, а гроденапль — с итальянским… — Гроденапль (фр. gros de Naples) — плотная гладкокрашеная шелковая ткань, названная по месту своего первоначального производства, города Неаполя (фр. Naples), и особо популярная в первой трети XIX в.; шла на изготовление женских шляпок, мужских цилиндров и на пошив мужской и женской одежды.

американские торговцы, намеревающиеся делать закупки тканей в Кантоне… — Кантон — см. примечание к с. 41.

93… он мечтает добиться славы Жаккара… — Жаккар, Жозеф Мари

(1752–1834) — французский механик, изобретатель носящего его имя станка для производства крупноузорчатых тканей.

жаждать славы Рафаэля и Рубенса… — Рафаэль — см. примеч. к с. 12. Рубенс, Питер Пауэл (1577–1640) — знаменитый фламандский живописец и дипломат, основатель и глава т. н. «брабантской школы»; написал около 2 500 картин; автор портретов, картин на религиозные и мифологические, аллегорические и бытовые сюжеты; его полотна отличаются богатым колоритом, неотделимым от чувственной красоты образов.

больше, чем зарабатывали ежегодно в течение десяти лет своей творческой жизни Энгр и Делакруа, а ведь это два величайших гения современной живописи. — Энгр — см. примеч. к с. 5.

Делакруа, Эжен (1798–1863) — один из наиболее значительных французских художников XIX в., выдающийся живописец, крупнейший представитель романтизма во французском изобразительном искусстве; оставил чрезвычайно богатое и разнообразное художественное наследие; характерными темами для его картин были события античной и средневековой истории, литературные, мифологические и религиозные сюжеты, а также сцены из жизни Востока; оставил интересное литературное наследие — дневники, письма, статьи.

мне предстояло увидетьодну из самых поэтичных женщин нашего времени — г-жу Марселину Вальмор… — Деборд-Вальмор, Марселина (1786–1859) — французская поэтесса и писательница; дебютировала в 1818 г. сборником «Элегии и романсы», сразу привлекшим внимание многих композиторов, благодаря чему ее романсы стали очень популярными; начинала как певица и актриса; в 1817 г. вышла замуж за второстепенного актера Франсуа Проспера Лашантена, прозванного Вальмором, и стала публиковать свои произведения под именем Марселины Вальмор; автор романов, среди которых самый известный — «Мастерская художника» (1833).

Дюма посетил Марселину Вальмор в Лионе 15 ноября 1834 г.

как если бы она жила в какой-нибудь деревне в Ландах или в Бретани… — Ланды — департамент на юго-западе Франции, занимающий часть Гаскони; его главный город — Мон-де-Марсан.

Бретань — см. примем, к с. 90.

Красавец Вьенн, святой Вьенн, Вьенн-патриот

94… следуя из Парижа через Бурбонне… — Бурбонне — см. примем, к с. 50.

это тень Людовика IX, всходящего на корабль близ крепостных стен Эгморта… — Эгморт — небольшой город на Юге Франции, в дельте Роны, кантональный центр в департаменте Гар; бывшее селение, где Людовик IX устроил гавань и откуда он дважды отправлялся в крестовые походы: 28 августа 1248 г. и 1 июля 1270 г.

графа Тулузского, совершающего публичное покаяние на ступенях собора святого Эгидия… — См. примем, к с. 157.

или барона дез'Адре, сбрасывающего католиков с крепостных стен Морнаса. — Адре, Франсуа де Бомон, барон дез' (1513–1587) — военачальник XVI в., прославившийся своей жестокостью; с юных лет принимал участие в Итальянских походах и в 1555 г. возглавил полк легионеров из провинции Дофине; в 1562 г. перешел в протестантство и с неистовой жестокостью расправлялся с католиками, так что даже единоверцы называли его «диким зверем»; особенно чудовищно он проявил себя 16 июля 1562 г. при захвате замка Монбризон в Дофине, заставляя католиков прыгать с башен на выставленные кверху пики солдат; арестованный и отданный под суд, был освобожден в соответствии с эдиктом о примирении 1563 г.; после этого снова поменял веру и в 1567 г. начал сражаться уже с протестантами; творимые им расправы, дикие даже по тем временам, привели к его аресту и суду над ним в Лионе, но в 1570 г., в связи с заключением очередного мира, он был освобожден и после этого вернулся в свой родовой замок Ла-Фретт (примерно в 100 км к юго-востоку от Лиона), где и жил до самой своей смерти.

Замок Морнас, расположенный в соврем, департаменте Воклюз, в 8 км к северо-западу от Оранжа, был захвачен 6 июля 1562 г. сподвижником барона дез'Адре — бароном Шарлем Дюпюи Монбрёном (см. примеч. к с. 129), который расправился с жителями захваченного городка точно таким же образом.

95… все этоблекнет рядом с триумфальной аркой Оранжа и шествием Агенобарба, рядом с римской ареной Арля и оставшейся в этом городе памятью о Константине… — Оранж (древн. Аравзион) — город в низовье Роны, в департаменте Воклюз, в 20 км к северу от Авиньона; в нем сохранилось большое число памятников эпохи римских завоеваний, в том числе и расположенная на его севере триумфальная арка — монументальное сооружение (19,2 м высоты, 19,6 м ширины и 8,4 м толщины) с тремя аркообразными проемами и с массивным сводом; некогда на ее верху стояла бронзовая квадрига; по-видимому, арка была сооружена между 10 и 25 гг. н. э.

Агенобарб — см. примеч. к с. 72.

Арль (древн. Арелат) — город на юго-востоке Франции, в департаменте Буш-дю-Рон, в 30 км к югу от Авиньона, в низовье Роны; пережил господство различных завоевателей; в 53 г. до н. э. его захватил Цезарь и обратил в военную колонию; в V–VI вв. перешел во владение вестготских и остготских королей, затем — Франкского государства; в 730 г. был захвачен сарацинами; с X в. стал столицей Арелатского королевства; в 1251 г. перешел к Карлу Анжуйскому; в 1481 г. был присоединен к Франции. В этом городе тоже имеется большое число хорошо сохранившихся памятников римской цивилизации, среди которых — огромный амфитеатр, построенный ок. 90-х гг. н. э. и вмещавший до 25 000 зрителей.

Константин I Великий (ок. 285–337) — римский император с 306 г., в 324–330 гг. отстроивший на месте древнего греческого города Византий на берегу Босфора новую столицу и давший ей имя Новый Рим, который она носила до последнего дня существования Империи (однако в быту, поэзии и истории этот город именовался Константинополем). До этого, в 308–312 гг., его императорской резиденций был Арль, переживший в эти годы свое самое большое процветание.

обнаружили в городском музее бронзовую плиту, на которой была выбита торжественная речь Клавдия, произнесенная им в бытность его всего лишь цензором, в связи с дарованием его родному городу звания римской колонии… — Два нижних фрагмента расколотой бронзовой плиты (всего фрагментов, вероятно, было четыре, и два верхних оказались утраченными) обнаружили в 1528 г. среди зарослей винограда на склоне Круа-Рус в Лионе, на сохранившемся пьедестале конной статуи. Выгравированные на ней слова — это речь, произнесенная императором Клавдием (см. примеч. к с. 73) перед римским сенатом в 48 г. и приведенная римским историком Тацитом в его «Анналах» (XI, 24). В настоящее время эти фрагменты хранятся в Лионском музее галлоримской цивилизации.

Заметим, что Клавдий стал цензором в 47 г., уже будучи императором. Цензор — римский магистрат, который избирался из числа бывших консулов сначала на пять лет, а с 434 г. до н. э. — на полтора года и в обязанности которого входили следующие дела: проведение имущественной переписи (ценз), наблюдение за бюджетом, отдача на откуп государственных налогов, надзор за возведением и содержанием государственных построек, а также за благонравием населения. В императорскую эпоху должность цензора нередко исполняли сами императоры.

перваяизображает состязание колесниц, вторая — Орфея, играющего на лире; две другие — сражение Амура с Паном. — Орфей — в греческой мифологии фракийский певец, сын музы Каллиопы, своим чудесным пением и игрой на кифаре очаровывавший богов и людей, а также укрощавший силы природы.

Амур (гр. Эрот) — в античной мифологии бог любви.

Пан (рим. Фавн) — в греческой мифологии бог стада, первоначально покровитель пастухов, потом всей природы; похотливое создание, получеловек с ногами козла, часто с козлиными рогами и бородой. Поскольку боги и нимфы смеялись над уродливым Паном, он поклялся никого не любить и даже подрался с Эротом, одолев его. Однако жестокий Эрот отомстил своему противнику, вселив в его сердце вечную, неугасимую любовь к нимфам.

Вьенн мог показать нам кое-какие еще остававшиеся там руины, а уж Оранж, Ним и Арль должны были посвятить нас во все свои тайны. — Арль, Оранж — см. примеч. выше; Ним — см. примеч. к с. 67.

решили остановиться на день или два во Вьенне… — Дюма останавливался во Вьенне 16–17 ноября 1834 г.

Был ли Вьенн, как утверждает доминиканец Лавиний, построен Аллоброксом, царствовавшим над кельтами в те времена, когда Ашкалад царствовал над ассирийцами, и, следственно, этот город — современник Вавилона и Фив… — Лавиний, Петрус — доминиканский монах, эллинист и латинист, живший в Лионе в пер. пол. XVI в.; комментатор «Метаморфоз» Овидия и поэм Гомера.

Аллоброкс — полумифический царь кельтов, царствовавший на рубеже XVI и XV вв. до н. э., бог племени аллоброгов.

Ассирия — древнее государство в Северном Двуречье (на территории соврем. Ирака), в XIV–IX вв. до н. э. неоднократно подчинявшее себе всю Северную Месопотамию и соседние земли; наивысшего расцвета достигло во второй пол. VIII в. — в первой пол. VII в.; в 605 г. до н. э. было покорено Мидией и Вавилонией.

Ашкалад (Ascalade) — установить, какой ассирийский царь имеется здесь в виду, не удалось.

Вавилон — греческое название семитского города Бабилима («Врата Господни») на Евфрате; в глубокой древности крупнейший город Месопотамии, столица Вавилонского царства — раннего рабовладельческого государства на территории современных Ирака, Сирии и Израиля в нач. II тысячелетия — VI в. до н. э.; неоднократно подвергался завоеваниям и ко II в. н. э. был совершенно разрушен.

Фивы — греческое наименование древнеегипетского города Уасет в верховьях Нила, рядом с соврем. Луксором, политического и религиозного центра, а в разные времена — столицы Древнего Египта.

был ли он основан, как считает Жан Маркиз, каким-то африканским изгнанником, прибывшим в Галлию в то время, когда Амасия царствовал в Иерусалиме, и тогда, следственно, он старше Рима на сто восемь лет… — Маркиз, Жан — лионский врач, ученый-латинист, сын которого, Пьер Маркиз, был автором «Большого франко-латинского словаря», изданного в Лионе в 1609 г.

Амасия (евр. Амация — «Яхве могуч»; 826–773 до н. э.) — сын и наследник иудейского царя Иоаса, царь иудейский с 801 г. до н. э.

Однако основание Рима относится к 754 г. до н. э., и за сто восемь лет до этого, в 862 г. до н. э., в Иудее царствовал Иосафат (правил в 868–847 гг. до н. э.).

перерезанный с востока на запад небольшой речкой Жер, которая вращает его мельницы… — Жер — левый приток Роны, длиной около 30 км; впадает в нее во Вьенне, пересекая город с востока на запад.

когда Ганнибал спустился с Пиренеев, пересек Рону и перебрался через Альпы. — В начале Второй Пунической войны, весной 218 г. до н. э., Ганнибал во главе 60-тысячного войска, выйдя из Испании, преодолел Пиренеи, летом переправился через Родан, в сентябре начал из долины Исара свой беспримерный в древней истории переход через Альпы, в ходе которого погибла половина его армии, а в ноябре спустился с Альп в долину реки Пад (соврем. По).

полководцу, одержавшему победу при Тразимене и потерпевшему поражение при Заме… — Тразимен — см. примеч. к с. 55.

19 октября 202 г. до н. э. при городе Зама (соврем. Эль-Кеф) в 120 км к юго-западу от Карфагена Ганнибал потерпел поражение от римлян под командованием Сципиона Африканского и покинул поле сражения.

96… Этот менгир находится недалеко от вьеннских косогоров, на грани це между Возан-Беленом и Десином в кантоне Мезьё… — Менгир (пейльван) — один из видов доисторических кельтских памятников, встречающихся в Бретани: простой каменный столб, чаще всего четырехгранный, иногда очень большой высоты.

Возан-Велен, Десин, Мезьё — небольшие селения в окрестностях Лиона: Возан-Велен в 5 км к северо-востоку от него; Десин — в 8 км к востоку; Мезьё — в 9 км к востоку.

Внутри крепостных стен возвышались императорский дворец, здание сената, пантеон, храм Марса, храм Победы, театр, амфитеатр и форум… — Императорский дворец — имеется в виду храм Августа и Ливии, находящийся в центре Вьенна, на левом берегу Роны, и построенный ок. 25 г. до н. э.; на его фронтоне помещена надпись, прославляющая императора Августа и его третью супругу (с 38 г. до н. э.) Ливию Друзиллу (57 до н. э. — 29 н. э.); это прямоугольное здание, высота которого составляет 17 м, ширина — 14,5 м, а длина — 24 м; по его фасаду, обращенному к востоку, и по боковым сторонам стоят ряды коринфских колонн; в центре его находилась статуя императора. Храм пережил многочисленные превращения: в XI в. его перестроили в церковь, обнеся колонны стенами; во времена Революции там находился якобинский клуб; затем он служил местом празднования культа богини Разума; потом там помещалась торговая палата, с 1823 г. — музей и городская библиотека, и только в 1845 г., уже после путешествия Дюма, колонны храма были высвобождены и здание отреставрировано.

на юге — на той земле, где сегодня располагается равнина Иглы, и на севере — там, где теперь стоят Сент-Коломби Сен-Ромен. — «Игла» — местное. название пирамиды Септимия Севера (см. примеч. ниже). Сент-Коломб и Сен-Ромен-ан-Галь — соответственно юго-западное и западное предместья Вьенна, лежащие на правом берегу Роны; в римские времена они были застроены роскошными виллами, украшенными всевозможными произведениями искусства.

Именно тогда город стал называться красавцем Вьенном; Цезарь дал ему герб — орлицу, а Август сделал его столицей Римской империи в Галлии. — Вьенн получил статус главного города крупной римской провинции лишь ок. 297 г.

От этой второй цивилизации еще уцелели часть укреплений, античный храм, великолепно сохранившаяся пирамида Септимия Севера и башня Пилата, готовая вот-вот обрушиться в Рону. — Луций Септимий Север (146–211) — римский император с 193 г.; уроженец Северной Африки; в 187–189 гг. являлся наместником Лугдунума; был провозглашен императором после убийства Пертинакса; первый из т. н. «солдатских императоров»; пытался преодолеть внутриполитический кризис Римской империи путем установления открытой военной диктатуры; умер во время похода в Британию.

Пирамида Септимия Севера находится на самом юге Вьенна, на выезде из города; это сооружение высотой 15,5 м, установленное над небольшим квадратным портиком; долгие годы считалось, что пирамида представляет собой кенотаф этого императора; по другой легенде, она служила гробницей Понтия Пилата, прокуратора Иудеи: сосланный в Виенну и мучимый угрызениями совести по поводу гибели Иисуса Христа, он будто бы покончил жизнь самоубийством, бросившись в Рону; вероятнее же всего, она отмечала центр обширного цирка, на котором проводились состязания колесниц.

Никакой башни Пилата во Вьенне нет; вероятно, здесь имеется в виду башня Валуа, построенная над правым берегом Роны в 1335 г. по приказу короля Филиппа VI Валуа (1294–1350; правил с 1328 г.), чтобы отметить присоединение Сент-Коломба к королевским владениям; до падения римского моста (XVII в.) она служила одной из его сторожевых башен.

Пантеон, благодаря которому север города находился под покровительством всех богов, казалось тотчас же рухнул… и на месте, где он стоял, был воздвигнут собор, посвященный святому Стефану, первомученику Церкви. — Святой Стефан (Этьенн) — один из первых христианских мучеников, погибший в 33 г.; избранный в число первых семи диаконов церкви, он проповедовал Евангелие и победоносно вел прения в синагогах; фанатики обвинили его в богохульстве и с помощью ложных свидетельств добились его осуждения на смерть: он был побит камнями.

Однако среди многочисленных церквей Вьенна собора святого Стефана нет.

97… первые короли Бургундии возвели свой замок на месте императорско го дворца… — После распада Западной Римской империи в 476 г. Вьенн стал столицей бургундских королей, стремившихся объединить под своим господством все народы, населявшие бассейн реки Роны; в 534 г. их вытеснили франки; 15 октября 879 г., воспользовавшись территориальными спорами между потомками Карла Великого, Бозон (ок. 844–887), граф Вьенна и Лионне, герцог Прованса, объявил о восстановлении королевства Бургундского и стал его королем; своей резиденцией Бозон избрал Вьенн.

церковь святого Георга и собор святого Маврикия выросли как из-под земли… — Церковь святого Георга — сведений о существовании во Вьенне такого культового сооружения найти не удалось. Кафедральный собор святого Маврикия, шедевр готической архитектуры XII–XV вв., расположен в самом центре Вьенна; это трехнефо-вая церковь высотой 97 м, с 12 капеллами, с тремя порталами, с великолепными скульптурными украшениями изгибов свода, уцелевшими во времена Религиозных войн (в отличие от многих скульптур в нишах храма, уничтоженных протестантами).

Святой Маврикий Агонский (?—284) — христианский мученик, римский офицер, отказавшийся преследовать христиан и убитый по приказу императора; день его памяти — 22 сентября.

в память о соборе 1311 года, на котором был учрежден праздник Тела Господня… — Вселенский собор проходил во Вьенне с октября 1311 г. по апрель 1312 г. в присутствии папы Климента V (?—1314; папа с 1305 г.), а затем, на заключительной стадии, короля Филиппа IV Красивого (1268–1314; правил с 1285 г.); на нем было принято решение об упразднении ордена Тамплиеров.

Праздник Тела Господня — католический церковный праздник в честь таинства пресуществления (превращения) вина и хлеба в кровь и тело Христа («святые дары»); отмечается в девятое воскресенье после Пасхи; установление его было утверждено на Вселенском соборе во Вьенне.

он был обезображен бароном дез’Адре, изувечившим собор… — Скульптуры на фасаде собора святого Маврикия были уничтожены в мае — июне 1562 г. протестантами из отрядов барона дез’Адре, захвативших Вьенн.

лишен своих крепостных стен кардиналом де Ришелье, взорвавшим замок Лабати… — Замок Ла-Бати, сооруженный ок. 1255 г. архиепископом Жаном де Берненом (1218–1266), находился на горе Соломона, в северной части Вьенна; развалины его сохранились до наших дней.

истоптан вдоль и поперек драгунами Людовика XIV… — Вероятно, имеются в виду драгонады (от слова «драгуны») — способ насильственного обращения протестантов в католичество при Людовике XIV; заключался в размещении солдат-кавалеристов на постой в домах гугенотов, причем постояльцам разрешалось самое жестокое обращение с хозяевами.

словно Левиафан по морским волнам… — Левиафан — библейское морское животное, описываемое как гигантский змей или чудовищный дракон; выступает как воплощение темных сил.

затем мы увидели ажурный подвесной мост, подобно ленте связывающий Вьенн и Сент-Коломб… — Этот мост, построенный М.Сегеном (см. примеч. к с. 178) в 1829 г., служит до сих пор.

98… это кенотаф Септимия Севера. — Кенотаф — надгробный памятник умершему, останки которого покоятся в другом месте или не найдены.

выискивать у Шорье, Шнейдера и Мерме исторические сведения… — Шорье, Никола (1612–1692) — французский историк и писатель, уроженец Вьенна; вначале был адвокатом в Вьенне, а в 1642 г. перехал в Париж; автор работ: «Изучение древностей города Вьенна» («Recherches sur les antiquites de la ville de Vienne»; 1659), трехтомный труд «Общая история Дофине» («Histoire generate du Dauphine»; 1661–1672) и др.; однако особую известность принесло ему написанное на латинском языке эротическое сочинение в диалогах «Сотадическая сатира Алоизии Сигейи из Толедо о таинствах Амура и Венеры» («Aloysiae Sygeae Toletanae satira sotadica de arcanis Amoris et \feneris»), опубликованное под вымышленным именем в 1658 г.

Шнейдер, Петр (1733–1814) — архитектор, художник, коллекционер; будучи уроженцем Эльзаса, задумал совершить путешествие в Рим для пополнения своего образования, но, плененный художественным богатством Вьенна, остался в этом городе до конца своей жизни и составил великолепную коллекцию античных скульптур, которая легла в основу экспозиции музея скульптур во Вьенне; автор каталогов, посвященных этой коллекции.

Мерме, Тома (1780–1846) — автор исторических изысканий о провинции Дофине, уроженец Вьенна, муниципальный чиновник, супрефект (1814), мэр Вьенна (1838); его именем названа одна из улиц этого города; наиболее известное его сочинение — трехтомный труд «История Вьенна» (первый том вышел в 1828 г. второй — в 1833 г., а третий — в 1854 г., посмертно).

возвышенности, прозванной жителями Вьенна горой Соломона… — Гора Соломона расположена в северной части Вьенна, между реками Роной и Жер.

нам удалось отыскать хранителя музея, г-на Делорма… — Делорм, Тома Клод (1787–1856) — вьеннский историк, автор ряда статей о пирамиде Септимия Севера, один из публикаторов (совместно с Мерме) переизданного в 1828 г. сочинения Н.Шорье «Изучение древностей города Вьенна».

он мне ответил, что это Пиша. — Пиша, Мишель (1790–1828) — французский драматург, уроженец Вьенна, автор пятиактной трагедии «Леонид», которая была впервые поставлена в Комеди Франсез 26 ноября 1825 г. и прошла с успехом; другая его трагедия, «Вильгельм Телль», была поставлена в Одеоне уже после смерти автора, в 1830 г.; более ранние его сочинения: трагедия «Турн» (1824), мелодрама «Али-паша» (1822) и др.

это был тот самый вечер, когда состоялось представление «Леонида»… — Герой трагедии М.Пиша — Леонид (508/507—480 до н. э.), спартанский царь с 488 г. до н. э., возглавивший греческую армию в войне против персов и погибший в сражении у Фермопил, прикрывая с небольшим отрядом спартанцев отступление греческого войска. Подвиг Леонида и трехсот спартанцев стал легендарным.

имевшее огромный успех благодаря достоинствам пьесы, таланту Тальма и чудесной постановке, которой руководил Тейлор. — Тальма, Франсуа Жозеф (1763–1826) — выдающийся французский драматургический актер, реформатор театрального костюма и грима.

Тейлор — см. примем, к с. 39.

Отметим, что успеху трагедии «Леонид» способствовали также горячие симпатии французского общества к начавшейся в 1821 г. борьбе греческого народа за освобождение от турецкого владычества.

99… молодой художник покинул свою семью и уехал из Херингена в Тюрингии, где он родился в 1732 году… — Речь, вероятнее всего, идет о Шнейдере, хотя в справочниках Вьенна он фигурирует как эльзасец. Херинген — город на севере Тюрингии, исторической провинции Германии, в 80 км к западу от Эрфурта.

100… левретку из паросского мрамора… — Паросский мрамор добывают на греческом острове Парос в Эгейском море; он имеет желтовато-белый цвет и идеально передает бледные тона человеческого тела; был излюбленным материалом древнегреческих ваятелей.

в одном льё от Вьенна, рядом с хутором Мара. — Этот топоним (grange Marat) идентифицировать не удалось.

Господин Денон предложил городу Вьенну тысячу экю за это мраморное изделие… — Денон, Доминик Виван, барон (1747–1825) — французский дипломат, художник-гравер, литератор и политический деятель; был секретарем посольства в России (1773–1774) и Швейцарии (1775); в 1787 г. был принят во французскую Академию изящных искусств; участвовал в Египетском походе Бонапарта; в 1802 г. по приказу Наполеона стал директором Музея Лувра и оставался на этом посту до крушения Империи.

с целью поместить на плечах этой Кибелы или греческой Цереры голову какой-нибудь римской императрицы. — Кибела — греческая богиня фригийского происхождения; Великая мать богов, в поздней античности — покровительница благосостояния городов и государства. Церера — древнейшая италийская и римская богиня производительных сил земли, произрастания и созревания злаков, повелительница загробного мира, а также покровительница материнства и браков.

из которых были построены купальни Экса в Савойе. — Речь идет о городе Экс-ле-Бен в департаменте Савойя, расположенном недалеко от верховьев Роны и известном своими термальными источниками, о целительных свойствах которых знали еще римляне.

101… каменный куб, в который было заключено сердце дофина, сына Франциска I, дарованное Генрихом II городу Вьенну. — Франциск (1517–1536) — старший сын Франциска I и его первой супруги Клод Французской (1499–1524).

Заболев еще в Лионе, где местом его жительства был монастырь святой Клары, он по приезде в Турнон принял участие в страстно любимой им игре в мяч. — Монастырь святой Клары в Лионе располагался на левом берегу Соны, рядом с городским арсеналом, и в 1793 г., после того как здание арсенала сгорело, его цеха разместили в монастырских помещениях.

Турнон-на-Роне — город в 75 км к югу от Лиона, на правом берегу Роны, в департаменте Ардеш.

Себастьяно де Монтекуккули (его не надо путать с Раймундом де Монтекуккули, победителем турок и соперником Тюренна) подал ему воду… — Монтекуккули, Себастьяно, граф де (?—1536) — дворянин из Феррары, привезенный Екатериной Медичи во Францию и ставший кравчим дофина Франциска; был обвинен в его отравлении; под пытками заявил, что действовал по наущению Карла V, и был четвертован в Лионе.

Монтекуккули (Монтекукколи), Раймунд, герцог Мельфи (1609–1680) — австрийский фельдмаршал (1658); находился на службе Габсбургов с 1625 г.; в 1664 г. руководил войсками, сражавшимися в Центральной Европе против турок; соперничал в славе с Тюренном; в 1673 г., во время т. н. Нидерландской войны антифранцузской коалиции (Голландия, Испания, Священная Римская империя и др.) с Францией и ее союзниками (1672–1678), успешно выступил на Рейне против французской армии, возглавляемой Тюренном, и заставил его отступить; автор ряда работ по военному искусству.

Тюренн, Анри де Л а Тур д' Овернь, виконт де (1611–1675) — знаменитый французский полководец, маршал Франции (1643); происходил из знатного рода герцогов Буйонских; в 1625–1630 гг. служил в Нидерландах, где получил передовую по тому времени военную подготовку; в 1630 г. перешел во французскую армию; в 40-х гг., командуя армией, действовавшей в Германии, одержал несколько побед над имперскими войсками; в начале Фронды сражался на ее стороне, но в 1651 г. перешел на сторону двора и разбил принца Конде; в 1660 г. получил высшее воинское звание главного маршала; в Деволюционной войне (1667–1668) и Нидерландской войне (1672–1678) одержал несколько побед над голландскими и австрийскими войсками; был убит во время разведки.

тело юного принцабыло перевезено в Сен-Дени… — Сен-Дени — см. примеч. к с. 54.

102… в то время как на возведение моста, которому предстояло заменить древний мост, связывавший Вьенн и Сент-Коломб и рухнувший в Рону, командор ордена святого Антония дал четырнадцать флоринов, а сеньор де Монлюель — шесть, на строительство собора настоятель Пьер де Салюс пожертвовал целых сто флоринов, а Лоретон Баретони, декан церкви, — шестьдесят. — Орден святого Антония — первоначально религиозное братство под названием «Госпитальная братия святого Антония», созданное в 1095 г., утвержденное в 1096 г. и предназначенное для помощи заболевшим паломникам и охраны их; братство имело некоторые черты военно-монашеского ордена; в 1218 г. оно было преобразовано в обычный монашеский орден, а в 1298 г. — в нищенствующий с уставом больших августинцев; свое название братство получило от имени основателя пустынножительства — святого Антония (ок. 250—ок. 356), который в средние века считался исцелителем от т. н. «антонова огня» — болезни, вызванной отравлением спорыньей и приводящей к омертвению конечностей.

Сеньор де Монлюель — один из представителей знатной бургундской фамилии, известной в 1096–1570 гг.; возможно, имеется в виду Жан де Монлюель, живший в период с 1413 по 1452 гг., камергер герцога Савойского, наместник Пьемонта.

Сведений о Пьере де Салюсе (Pierre de Saluce) и Лоретоне Баретони (Laureton Baretonis) найти не удалось.

Он был достроен в 1513 году — том самом, когда барон дез'Адре, изуродовавший этот собор пятьдесят лет спустя, родился в замке Ла-Фретт. — Замок Ла-Фретт находился рядом с городком Ле-Туве, в 30 км к северо-востоку от Гренобля.

именно таким хитроумным способом епископ Маркелл разрушил храм Юпитера… — Святой Маркелл (?—389) — священномученик, епископ Апамейский (Апамея — в то время главный город Сирии); получив от императора Феодосия Великого (ок. 346–395; правил с 379 г.) дозволение разрушить крепко сложенный храм Юпитера, велел подрыть колонны храма, до времени подпирая их стволами оливковых деревьев, а затем поджег деревья: колонны рухнули, увлекая за собой все здание. Однако, когда он решил таким же образом разрушить еще один языческий храм, возмущенные язычники схватили Маркелла и живым бросили в огонь.

великолепное здание с фасадом, построенным в стиле пламенеющей готики… — Пламенеющая готика — стилевой вариант поздней французской готической архитектуры (XIV–XV вв.), который получил свое название от мотивов архитектурного декора, напоминающего языки пламени.

на которой присутствовал герцог Немурский. — Титул герцога Не-мурского в указанное время (1563 г.) носил Жак Савойский, герцог Немурский (1531–1585), один из самых знаменитых полководцев XVI столетия; ярый католик; наместник Лионне, Фореза и Божоле.

103… Это был, если верить Симфорьену Шампье, самый старый мост в Гал лии… — Шампье, Симфорьен (ок. 1472–1539) — французский врач и историк; один из членов магистрата городской управы Лиона; написал более пятидесяти сочинений, посвященных медицине, математике, поэзии, археологии, морали и богословию; здесь, возможно, имеется в виду его сочинение «Galliae СеШсае» (1527).

…он был построен Тиберием Гракхом, остановившимся во Вьенне по пути в Испанию в 4588 году от сотворения мира. — Тиберий Семпроний Гракх (?—154 до н. э.) — римский политический деятель и полководец; консул 177 и 163 гг. до н. э.; наместник Ближней Испании в ISO-179 гг. до н. э.; отец известных плебейских трибунов.

Пьер Берже, Жак Изембар, Гийом де Шамсо и Жан де Бурбон были названы распорядителями и руководителями строительства Ронского м о cm а. — Никаких сведений ни об одном из этих персонажей (Pierre Berger, Jacques Isembard, Guillaume de Chamsaux, Jean de Bourbon) найти не удалось.

Торговая деятельность Вьенна та же, что у Лувье и Эльбёфа… — Лувье — город в 15 км к юго-востоку от Эльбёфа, на правом притоке Сены, в департаменте Эр; славится производством сукна.

Эльбёф — старинный город на левом берегу Сены, в 20 км к юго-западу от Руана, в департаменте Приморская Сена; процветание города, связанное с производством сукна и торговлей им, началось еще в

XVIII в., и в XIX в. там выпускалось в огромном количестве сукно, называвшееся «эльбёфским».

104… Максимин, преемник Септимия Севера, начал с одобрения почестей,

оказываемых памяти его предшественника… — Максимин Фракиец (ок. 173–238) — римский император с 235 г. под именем Цезарь Гай Юлий Вер Максимин Август; сын крестьянина, дослужившийся до высоких чинов в армии; считался самым храбрым воином в римской армии; в 235 г. возглавил бунт войска против Александра Севера, последнего императора из династии Северов, и после убийства его был провозглашен солдатами императором; презирая сенат и столицу, за все время своего правления ни разу не появлялся в Риме и сохранял свою власть с помощью ужасающего террора; был убит вместе со своим сыном-соправителем.

Сен-Пере

удалось взять напрокат лишь разваливающуюся колымагу, некогда служившую дилижансом. — Дилижанс — в XVI–XIX вв. общественная многоместная карета на конной тяге, совершавшая регулярные рейсы между двумя определенными пунктами и перевозившая пассажиров, почту и багаж; впервые появилась в Англии.

105… нам удалось за двенадцать часов преодолеть пятнадцать льё, отделя ющие Вьенн от Тена. — Тен-л’Эрмитаж — город в департаменте Дром, на левом берегу Роны, напротив Турнона; славится винами, которые изготавливают из винограда, растущего на склоне холма Эрмитаж.

удержав ее для поездки в Волане… — Баланс — древний город в 15 км к югу от Тена, на левом берегу Роны; был присоединен к французской короне в 1423 г.; административный центр департамента Дром.

среди развалин двух храмов и башни, которые, по словам Страбона, Фобий возвел подле поля битвы, где он одержал победу над царем арвернов. — О том, что Квинт Фабий Максим (см. примеч. к с. 72) воздвиг на поле битвы памятник Победы из белого мрамора и два храма — один в честь Ареса, другой в честь Геракла, — Страбон пишет в своей «Географии» (IV, I, 11).

опасаясь, что их постигнет та же участь, что и дофина в Турно-не… — См. примеч. к с. 101.

благодаря этим раскопкам был обнаружен чрезвычайно любопытный тавроболический жертвенник. — Тавроболический жертвенник, или та-вробол (от гр. tauros — «бык» и bole — «заклать») — особого вида алтарь с нижним помещением, использовавшийся в некоторых культах восточного происхождения для того, чтобы оросить жреца или верующих кровью приносимого в жертву животного: это был обряд своего рода очищения и крещения кровью; жрец, облаченный в шелковые одежды, заходил в нижнее помещение алтаря и, пока над ним убивали быка, вставал под струи стекавшей вниз крови, после чего, обагренный кровью, выходил к простершимся перед ним верующим; такой вид жертвоприношения был весьма распространен на юге Галлии во II — ГУ вв.

106… на главную площадь Тена, с тех пор называемую Тавроболической. —

Эта площадь, находящаяся недалеко от берега Роны, до наших дней носит такое название.

заставляли браться за перо всех ученых департамента Дром. — Дром— департамент на юго-востоке Франции, занимающий юг Дофине и часть Прованса; его главный город — Баланс.

Абат Шальё первым нашел разгадку… — Шальё, Алексис, аббат (1733–1810) — французский археолог, уроженец города Тен; автор книги «Записки о различных древностях департамента Дром» («Memoires sur les diverses antiquites du departament de la Drome»; 1810).

жертвенник, который был установлен во славу императора Коммода, прозванного, по словам Лампридия, Благочестивым за то, что он возвел в консульское звание любовника своей матери… — Коммод (Цезарь Луций Элий Аврелий Коммод Антонин Август; 161–192) — римский император со 182 г., сын императора Марка Аврелия (см. примеч. к с. 73) и его супруги Фаустины Младшей (125–175), дочери императора Антонина Пия; отличался необузданным нравом, необычайной физической силой и дикой жестокостью; тупой и жестокий тиран, более всего любивший удовольствия, не считаясь с правилами поведения не то что принцепса, но и простого римского гражданина, окружил себя цирковыми возницами и гладиаторами и, ко всеобщему ужасу и отвращению, сам принимал участие в гладиаторских боях; был убит в результате заговора.

Лампридий, Элий — один из шести авторов сборника «Жизнеописания Августов», историографического памятника, охватывающего период со 117 по 284 гг. и написанного в нач. IV в. в подражание сочинению Светония «Жизнь двенадцати цезарей».

Приведенные выше сведения о прозвании императора Благочестивым (он носил его со 183 г.) содержатся в этом сборнике («Коммод Антонин», VIII, 1).

…На следующий день после той ночи, когда Коммода отравили, в то самое утро, когда, чтобы покончить с ним, его задушили… — Убийство Коммода осуществили 31 декабря 192 г. Марция, наложница императора, и начальник его охраны Квинт Эмилий Лет: вначале они дали ему яд, а когда этот яд на него не подействовал, приказали атлету Нарциссу, с которым император обычно упражнялся в борьбе, задушить его.

Публий Гельвий Пертинакс, его преемник, собрал сенат и объявил ему, что Коммод был врагом сената, врагом отчизны и врагом богов… — Публий Гельвий Пертинакс (126–193) был провозглашен римским императором после смерти Коммода; он попытался ограничить права преторианцев (императорской гвардии) и был убит ими 28 марта 193 г., менее чем через три месяца после своего восшествия на престол.

тогда поднялся Цингий Север… — Об этом персонаже известно только из сочинения Элия Лампридия «Коммод Антонин» (XX, 5).

107… в двенадцатый день до майских календ… — В календаре древних римлян отсчет дат велся следующим образом: в каждом из двенадцати месяцев (из них в четырех было по 31 дню, в семи — по 29 дню и в одном — 28 дней) было три фиксированных дня: первый его день, называвшийся «календы»; день, деливший месяц на две половины, «иды» (в коротких месяцах он приходился на 13-е число, в длинных — на 15-е); девятый день до ид, «ноны». Дни месяца обозначались путем отсчета в обратном направлении от этих установленных дат, включая и обозначаемый день, и день, от которого велся отсчет.

В апреле было 29 дней, и потому «двенадцатый день до майских календ» — это 19 апреля.

при консулате Луция Эггия Марулла и Гнея Папирия Элиана… — То есть в 184 г.

108… с Павлом Орозием и Флором в руках. — Орозий, Павел (ок. 380-ок. 420) — римский историк и священник, апологет христианства, уроженец Испании; автор исторического труда в семи книгах «История против язычников» («Historiae adversus paganos»), написанного под влиянием блаженного Августина и имевшего целью доказать, что введение христианства явилось спасением человечества. Это сочинение, представляющее собой очерк мировой истории от древнейших времен до готского периода, было чрезвычайно популярно в средние века. Флор, Публий Анний — римский писатель-историк при императоре Адриане (76—138; правил со 117 г.), уроженец Африки; составил краткий очерк истории войн Рима «Эпитома», основанный на трудах Тита Ливия, Саллюстия и Сенеки и пользовавшийся большой популярностью в течение многих веков; занимался и поэтическим творчеством.

на западе горизонт ограничивали горы Виваре, Веле и Оверни. — Виваре — высокогорное плато в восточной части Центрального Французского массива; максимальная высота — 1 551 м.

Веле — гористая местность в департаменте Верхняя Луара, лежащая к северу от Виваре.

Овернь — см. примеч. к с. 52.

Что касается поля битвы, где встретились римляне и арверны, Фабий и Битуит, то оно начиналось у самого подножия горы… — См. примеч. к с. 72.

Гай Секстий основал город на берегах Коэна. — Коэн — античное название небольшой реки Арк, на которой стоит Экс-ан-Прованс, древние Аквы Секстиевы (см. примеч. к с. 72).

Тит Ливий, Флор и Павел Орозий называли его Битуитом, Страбон — Биттосом, а Валерий Максим — Бетуллом… — Валерий Максим — римский историк, сочинявший в правление императора Тиберия, автор труда «Памятные деяния и изречения» («Factorum et dictorum memorabilium») в 9 книгах, представляющего собой компиляцию различных повестей и преданий из римской истории и истории других народов; это сочинение пользовалось огромным успехом в древности и в средние века.

Он воспользовался моментом, когда новый консул Гн. Домиций прибыл в лагерь… — Гней Домиций Агенобарб — см. примем, к с. 72.

царский певец с ротой в руках… — Рота — античный и средневековый струнный музыкальный инструмент, разновидность лиры.

свора, состоящая из огромных псов родом из Белгики и Бретани… — Белгика — северная часть Галлии, ограниченная Северным морем, Рейном, Марной и Сеной; ок. 50 г. до н. э. вошла в состав Римской империи и позднее была разделена на несколько провинций.

109… племена, подчиненные Битуиту, сыну Луерия… — Луерий — вождь арвернов, обладавший, согласно Страбону («География», IV, II, 3), несметными богатствами.

в римский лагерь прибыл Квинт Фабий Максим… — Квинт Фабий Максим — см. примем, к с. 72.

Битуит во главе примерно двухсот тысяч воинов покинул местность, где в наши дни находится Клермон-в-Оверни. — Имеется в виду Клермон-Ферран, главный город Оверни, расположенный в 150 км к западу от Лиона.

римляне, полагая, что они имеют дело лишь с аллоброгами, только что разгромленными ими под Авиньоном, преследовали их… — Вероятно, имеется в виду сражение близ города Виндалий (к северу от Авиньона), однако оно произошло уже после знаменитого сражения 8 августа 121 г. до н. э.

Квинт Фабий и проконсул Домиций остановились у Тегны… — Тегна — кельтская деревня, на месте которой теперь стоит город Тен-л'Эрми-

111… их деды видели, как Ганнибал вел к Альпам сорок слонов… — Боевые слоны были важной составной частью войска Ганнибала. В частности, их роль была весьма велика в победе карфагенян при Требии (218 до н. э.). Тит Ливий подробно рассказывает о переправе боевых слонов Ганнибала через Родан (XXI, 28).

Сто двадцать тысяч человек, согласноТиту Ливию, или сто тридцать, согласно Плинию, а возможно, сто пятьдесят, согласно Павлу Орозию, полегли на тесном пространстве… — Тит Ливий сообщает это в своей «Истории Рима от основания города» (в 61-й книге, которая не дошла до нас).

Павел Орозий рассказывает об этом в пятой книге своего сочинения (14, 4).

Плиний Старший (23–79) — римский натуралист, автор «Естественной истории» в 37 книгах, содержащих свод знаний того времени о природе; погиб при извержении Везувия; о битве римлян с царем Битуитом говорится в седьмой книге его труда.

112… перешли на другой берег Роны по первому подвесному мосту, построенному во Франции… — Имеется в виду соединявший Турнон и Тен мост через Рону, построенный М.Сегеном (см. примем, к с. 178) в 1823–1825 гг. и ставший первым большим подвесным мостом в континентальной Европе: он состоял из двух пролетов по 85 м каждый; интересно отметить, что при его сооружении впервые был применен армированный бетон; этот мост прослужил до 1965 г.

оказались в Турноне, у подножия замка герцога де Субиза. — Замок Турнон, построенный в XIV–XVI вв. на месте древней крепости и принадлежавший вначале графам де Турнон, перешел затем в собственность семьи Леви-Вантадур, а после этого — к семье Роган-Субиз. Герцог де Субиз — Бенжамен де Роган, сеньор де Субиз (ок. 1580–1647), один из вождей протестантов в годы правления Людовика XIII; младший брат Генриха II герцога де Рогана (1579–1638), командующего армией гугенотов; защитник Ла-Рошели (1627–1628) от осаждавшего ее кардинала Ришелье; после падения ее удалился в Англию, где и умер, не оставив потомства; король даровал ему титул герцога де Фронтене в 1626 г., после очередного примирения с гугенотами (правда, соответствующие грамоты так и не были утверждены), и это давало основание сеньору де Субизу называться герцогом де Субизом; после его смерти этот титул не носил никто.

вынужден придерживаться тех сведений, какие приводит Григорий Турский. — Григорий Турский (ок. 538–594) — французский церковный деятель и историк, епископ Турский, святой католической церкви; выходец из знатной галльской семьи, в 573 г. унаследовавший от своего двоюродного дяди епископство Турское; рьяный поборник интересов церкви, оспаривавший их у королей; автор большого количества догматических работ и описаний жизни святых, а также важнейшего исторического труда, законченного им ок. 590 г., — «Истории франков» («Historia Francorum») — хроники в 10 книгах, дающей богатейшие сведения о жизни высокопоставленного общества эпохи раннего средневековья.

Однако в своем сочинении Григорий Турский упоминает не Турнон на Роне, а селение Турнон (соврем. Турнон-Сен-Пьер) на реке Крёз, в бассейне Луары, к югу от Тура.

вынудило реку совершить изгиб: отсюда и слово «Турнон». — То есть название Турнон (фр. Toumon) будто бы происходит от слова tour — «изгиб».

мы добрались до скалы Глен, которую не раз пытались убрать из Роны… — Скала Глен, находившаяся в русле Роны и препятствовавшая судоходству, была взорвана в 1857 г.

Этот камень — остатки замка Глен, осажденного и захваченного Людовиком IX. — На скале Глен располагался замок Ла-Рош-де-Глен, хозяин которого, барон Роже де Клерьё, обратил его в разбойничье гнездо и безжалостно грабил проезжавших мимо торговцев и паломников; в 1248 г. дерзкий барон потребовал плату за проход у Людовика IX, и тогда, дабы восстановить законность в этих краях, король осадил и захватил замок, а его владельца заточил в темницу.

говорит автор хроники его царствования… — Имеется в виду Жуанвиль, Жан (ок. 1224–1317) — французский рыцарь и историк-хронист; во главе набранного им отряда участвовал в седьмом крестовом походе (1248–1254) и стал одним из ближайших советников Людовика IX; в 1309 г. закончил большое сочинение «Книга о святых речах и добрых делах нашего святого короля Людовика», восхваляющее Людовика Святого и содержащее ценные сведения по истории Франции того времени.

следу который оставил святой король и который нам предстояло потерять в Эгморте. — Эгморт — см. примеч. к с. 94.

113… мало располагало к трактирному пикету. — Пикет — дешевый алкогольный напиток, приготовляемый из виноградных выжимок и воды.

114… Вы находитесь в Сен-Пере… — Сен-Пере — небольшой городок в 15 км к югу от Турнона, на правом берегу Роны, вблизи Баланса.

Баланс

115… по словам Андре Дюшена из Турени, автора книги «Древности городов,

замков и наиболее примечательных мест Франции»… — Дюшен, Андре (1584–1640) — французский историк, уроженец городка Л’Иль-Бушар в соврем, департаменте Эндр-и-Луара; королевский историограф, неутомимый труженик, написавший более ста томов сочинений и по справедливости заслуживший прозвище «Отец французской истории»; кроме книг по французской истории и генеалогии знатных семейств, его перу принадлежат также «История Англии, Шотландии и Ирландии» («L’histoire cTAngleterre, d'Ecosse et d'lrlande; 1614), «История пап вплоть до Павла V» («Histoire des papes jusqu’a Paul V»; 1619) и другие сочинения.

Турень — историческая провинция в Центральной Франции, охватывающая департаменты Эндр-и-Луара и частично Эндр и Луари-Шер; ее главный город — Тур, в 35 км к юго-западу от которого находится Л'Иль-Бушар.

Книга «Древности городов, замков и наиболее примечательных мест всей Франции» («Les Antiquites et recherches des villes, chateaux et places les plus remarquables de toute la France») вышла в свет в 1609 г.

Живший в Балансе младший лейтенант Бонапарт заставляет забыть о полководце Цезаре, папе Пие VI, умершем в этом городе, и императоре Константине, захватившем его. — По окончании 28 сентября 1785 г. годичного обучения в Парижской военной школе Бонапарт был выпущен с чином младшего лейтенанта в Лаферский артиллерийский полк, стоявший гарнизоном в Балансе, и прибыл туда 3 ноября того же года; однако 15 сентября 1786 г. он берет долгосрочный отпуск и отправляется из Баланса в Аяччо для устройства семейных дел; тем временем его полк переводится в город Осон (в департаменте Кот-д'Ор), и по возвращении из отпуска Бонапарт прибывает 15 июня

1788 г. уже на это новое место службы; пробыв в Осоне до 9 сентября

1789 г., он снова берет отпуск и едет на Корсику; после полуторагодичного перерыва, 11 февраля 1791 г., он возвращается на службу в

Осон, привезя с собой своего брата Людовика; тем временем начавшаяся среди офицеров-дворян массовая эмиграция дает ему возможность продвинуться по службе: 1 июня 1791 г. он получает чин лейтенанта и назначение в 4-й артиллерийский полк, стоявший в Балансе; 16 июня того же года он во второй раз приезжает в этот город и служит там около трех месяцев, до сентября 1791 г., а затем в очередной раз отправляется на Корсику. Таким образом, Бонапарт подолгу жил в Балансе дважды: с 3 ноября 1785 г. по 15 сентября 1786 г и с 16 июня 1791 г. по сентябрь того же года.

Цезарь — см. примеч. к с. 52.

Константин — см. примеч. к с. 95.

Пий VI (в миру — граф Джованни Анджело Браски; 1717–1799) — римский папа с 1775 г.; во время Итальянской кампании 1796–1797 гг. французы вынудили его подписать сначала перемирие (1796), а затем по Толентинскому миру (февраль 1797 г.) согласиться с потерей ряда территорий Папского государства (Болоньи и Феррары) и выплатить большую денежную контрибуцию; после провозглашения Римской республики был изгнан из Вечного города; свои последние дни провел в заключении, в Балансе.

в 1788 году, находясь в Аяччо, Бонапарт получил свидетельство на право занять должность младшего лейтенанта в Лаферском артиллерийском полку, стоявшем гарнизоном в Балансе. — Аяччо — город на западном побережье Корсики, ее административный центр.

О пребывании Бонапарта в Балансе см. примеч. выше.

Лаферский артиллерийский полк (по названию города Ла-Фер в департаменте Эна, на северо-востоке Франции) был образован в 1765 г. при разделении Королевского артиллерийского полка на семь полков; в 1791 г. он стал именоваться 2-м артиллерийским полком, а в годы Второй реставрации расформирован. 4-й артиллерийский полк, в котором Бонапарт служил в 1791 г., прежде назывался Гренобль-ским.

…Он отправился туда и, чтобы облегчить семейные трудности, взял с собой своего брата Людовика… — Материальное положение многодетной семьи Бонапартов, и без того трудное, стало особенно тяжелым после смерти в 1785 г. в возрасте сорока лет Карло Буонапарте (1746–1785), отца будущего императора.

Людовик Бонапарт (1778–1846) — младший брат императора, в 1806–1810 гг. король Голландии; в 1802 г. женился на падчерице Наполеона — Гортензии де Богарне (1783–1837); отец Наполеона III (1808–1873) — императора Франции в 1852–1870 гг.

Напомним, что сначала Наполеон привез с собой брата в Осон.

…он снял в доме № 4 по Большой улице, расположенном напротив магазина книготорговца Марка Аврелия и принадлежавшем мадемуазель Бо, комнату для себя и мансарду для своего брата. — Большая улица — довольно протяженная (в настоящее время — пешеходная) улица, идущая параллельно Роне, примерно в 300 м к востоку от реки; от этой улицы, рядом с домом, где жил Наполеон, отходит маленькая улочка, называющаяся теперь улицей Лейтенанта Бонапарта.

Марк Аврелий (настоящее имя — Пьер Орель) — книгоиздатель и книготорговец в Балансе; в читальном зале его магазина подолгу занимался лейтенант Бонапарт.

Мадемуазель Бо (Ваи) — сведений о ней найти не удалось.

Бонапарт встречался с двумя-тремя друзьями: г-ном Жосленом, отставным офицером, г-ном де Монталиве, ставшим позднее пэром Франции, и г-ном де Тардивоном, бывшим аббатом конгрегации святого Руфа. — Жослен (Josselin) — сведений об этом персонаже найти не удалось. Монталиве, Жан Пьер Башасон, граф де (1766–1823) — французский политический деятель; начал военную службу в шестнадцатилетнем возрасте, в 1784 г. вышел в отставку, изучал право в Балансе, где познакомился с Бонапартом; в 1785 г. стал советником парламента Гренобля; в 1794–1796 гг. был мэром Баланса; Бонапарт, став первым консулом, сначала назначил его префектом департамента Ла-Манш (1801), затем — префектом департамента Сена-и-Уаза (1804), потом — главным управляющим ведомства мостов и дорог (1806), министром внутренних дел (1809), а в 1808 г. дал ему титул графа; в эпоху Реставрации, в 1819 г., Монталиве стал пэром Франции.

Тардивон, Жак де — последний аббат конгрегации монахов-августин-цев, носившей имя святого Руфа (святой Руф — один из первых проповедников христианства в Авиньоне) и существовавшей в Балансе с 1210 г.; в 1774 г., после долгого периода ее упадка, она была распущена.

…Ее звали мадемуазель Грегуар дю Коломбье… — Каролина Грегуар дю Коломбье (1768–1855) — девушка из благородного семейства, к которой Бонапарт был неравнодушен во время своего первого пребывания в Балансе; в 1792 г. она вышла замуж за Гарампеля де Бресьё; позднее Наполеон стал переписываться с ней и назначил ее одной из придворных дам Летиции Бонапарт (1750–1836), своей матери.

этого соперника звали г-н де Бресьё. — Гарампель де Бресьё — родовитый дворянин, отставной капитан Лотарингского полка, 31 марта 1792 г. (то есть уже много позднее отъезда Бонапарта из Баланса) женившийся на Каролине Грегуар дю Коломбье; в 1810 г. получил титул барона и стал главным управляющим лесного ведомства.

116… я стою больше, чем какой-нибудь свинопас, а ведь Сикст Пятый стал папой. — Сикст V (Феличе Перетти; 1521–1590) — римский папа с 1685 г.; считался одним из величайших проповедников своего времени; сын бедного крестьянина, в детстве пасший свиней; в девятилетием возрасте стал обучаться у монахов-францисканцев и через три года стал послушником; в 1557 г. был назначен советником инквизиции в Венеции; кардинальскую шапку получил в 1570 г.; став папой, подавил разбойничество в Риме, обеспечил правосудие, упорядочил финансы, укрепил папскую власть, реорганизовал курию, украсил Вечный город новыми сооружениями.

к нему вошел полковой хирург г-н Пармантье… — Сведений об этом персонаже (Parmentier) найти не удалось.

…ее брат был назначен префектом Турина… — Префект — во Франции с 1800 г. главное должностное лицо и представитель центральной власти в департаменте, глава местной администрации.

Турин — город в Северной Италии; после битвы при Маренго был занят французами и в 1802 г. стал административным центром вновь образованного департамента По (одного из пяти на территории захваченного французами Пьемонта).

во время встречи в Эрфурте, когда Наполеон сидел за столом вместе с императором Александром, королевой Вестфальской, королем Баварским, королем Вюртембергским, королем Саксонским, великим князем Константином, князем-примасом и принцем Вильгельмом Прусским… — Об Эрфуртской встрече см. примеч. к с. 28.

Александр I (1777–1825) — российский император с 1801 г.; старший сын Павла I, внук Екатерины II; вступил на престол в результате дворцового переворота и убийства Павла I в ночь на 12 (24) марта 1801 г.; в начале своего правления пытался либерализовать прежний режим и реорганизовать управление; активно участвовал почти во всех антинаполеоновских коалициях, и военные победы русской армии в 1812–1814 гг. сделали его вершителем судеб Европы; настоял на заграничном походе и окончательном разгроме армии Наполеона, был одной из ключевых фигур на Венском конгрессе 1814–1815 гг.; стал одним из инициаторов создания Священного союза европейских монархов; с 1815 г. в его царствовании начался новый период, отмеченный усилением реакции.

Королева Вестфальская — Катерина Вюртембергская (см. примеч. к с. 24), супруга Жерома Бонапарта.

Король Баварский — Максимилиан I Иосиф (1756–1825), курфюрст Баварский с 1799 г., король Баварии с 1805 г.; 14 января 1806 г. по настоянию Наполеона выдал свою дочь Августу (1788–1851) замуж за Евгения Богарне, его пасынка; оставался верен императору почти до самого Лейпцигского сражения (1813) и лишь за десять дней до него подписал мир с Австрией; Венский конгресс закрепил за ним полученные территории и его права самодержавного государя.

Король Вюртембергский — Фридрих I (1754–1816), с 1797 г. герцог Вюртембергский, с 1803 г. курфюрст, с 1806 г. король Вюртембергский; шурин императора Павла I; оставался верен Наполеону вплоть до Лейпцигской битвы и только после нее перешел на сторону союзников, сумев сохранить за собой власть и территории.

Король Саксонский — Фридрих Август I (1750–1827), курфюрст Саксонский с 1763 г., король Саксонии с 1806 г.; преданный союзник Наполеона; по решению Венского конгресса был вынужден отдать Пруссии две трети своего королевства.

Великий князь Константин Павлович (1779–1831) — второй сын Павла I, брат Александра I; в 1799 г. участвовал в Итальянском походе А.В.Суворова; в 1801 г. возглавил Комиссию по реформе русской армии; во время войны с Францией в 1805–1807 гг. командовал гвардейским корпусом; в период Отечественной войны 1812 года сначала командовал гвардией, а потом состоял при штабе М.Б.Барклая дё Толли; во время заграничных походов 1813–1814 гг. командовал гвардией, а в битве под Лейпцигом — резервом русской армии; с 1814 по 1831 гг. был главнокомандующим польской армии, являясь фактически вице-королем Царства Польского; после развода со своей первой женой герцогиней Анной Саксен-Кобургской и вступления в морганатический брак в мае 1820 г. с польской графиней Грудзинской вынужден был отречься от прав наследования русского престола в пользу своего младшего брата великого князя Николая Павловича (будущего Николая I).

Князь-примас — Карл Теодор, барон фон Дальберг (1744–1817), последний архиепископ-курфюрст Майнца, переведенный Наполеоном I в Регенсбург, а затем во Франкфурт с титулом примаса (т. е. первого по своему сану епископа) Германии; был также верховным канцлером Рейнского союза и председателем сейма; в 1810 г. уступил Регенсбург Баварии, в обмен получив княжество Фульда, графство Ганау и титул великого герцога; отрекся от престола в 1813 г.; был другом Гёте и Шиллера.

Принц Вильгельм Прусский— Вильгельм (1783–1851), младший брат прусского короля Фридриха Вильгельма III (1770–1840; правил с 1797 г.).

разговор зашел о Золотой булле, которая вплоть до учреждения Рейнской конфедерации служила сводом законов и правил для выборов императоров… — Золотая булла — постановление, принятое на рейхстагах Священной Римской империи в Нюрнберге (январь 1356 г.) и Меце (декабрь 1356 г.) при участии императора Карла IV и ставшее «основным законом немецкого многовластия». Булла определяла постоянный состав коллегии князей-избирателей, оформляла их фактически полную самостоятельность во внешних, внутренних и экономических делах, запрещала союзы городов; в целом она ослабляла императорскую власть и способствовала политической раздробленности Германии. Рейнская конфедерация — объединение ряда германских государств под протекторатом Наполеона I, созданное в соответствии с договором 1806 г., который был заключен наполеоновской Францией с шестнадцатью государствами Западной и Южной Германии; позднее к нему присоединились еще двадцать германских государств; страны этого союза были фактически вассалами Франции, и он распался осенью 1813 г. после битвы под Лейпцигом и вытеснения французов из Германии.

эта булла была провозглашена в тысяча триста пятьдесят шестом году, в царствование императора Карла Четвертого. — Карл IV (1316–1378) — император Священной Римской империи и король Чехии (под именем Карла I) с 1346 г.; происходил из рода Люксембургов; полагал центром своих земель Чехию, объявленную наследственным владением Люксембургов, и проводил там политику укрепления королевской власти, поощрял ремесло и торговлю, открыл университет в Праге; на императорском престоле утвердился только в 1349 г. после борьбы с князьями; в Германии стремился расширить свои наследственные земли.

117… Анджело Браскиродился в Чезене 27декабря 1717года… — Чезена — город в Северо-Восточной Италии, в провинции Форли, в области Эмилия-Романья, вблизи Адриатического моря; основан в IV в. до н. э.

118… кардинал Руффо и покровитель юного Анджело Браски прогуливались вместе на холме Пинчо… — Кардинал Руффо — Томмазо Руффо (1663–1753), итальянский церковный деятель, сын Карло Руффо, герцога де Баньяро; кардинал (1706); старшина Священной коллегии;

двоюродный дед кардинала Фабрицио Руффо (1744–1827) — знаменитого неаполитанского политического деятеля, добившегося падения Неаполитанской республики в 1799 г.

Пинчо — холм, расположенный в северной части Рима, на территории одноименного парка; с него открывается вид на весь город.

Вчера у меня был один пиастр, сегодня осталось семь паоло. — Пиастр — итальянское название старинной испанской серебряной монеты песо, чеканившейся с XVI в. и весившей около 24 г; здесь, скорее всего, имеется в виду римское скудо.

Паоло (по имени римского папы Павла III) — разменная серебряная монета Папской области, десятая часть скудо; имела хождение с нач. XVI в. до кон. XIX в.; вес ее первоначально составлял 3,86 г серебра и постепенно снижался до 2,65 г.

был водворен в Ватикане в качестве секретаря папы Бенедикта XIV, который через год назначил его аудитором, а вскоре — казначеем Апостольской палаты, на должность, неизбежно приводящую к кардинальскому сану. — Ватикан — комплекс дворцов и религиозных зданий в центре Рима, главная резиденция папы римского и высших учреждений католической церкви; мировой центр католицизма; создавался в течение нескольких столетий, начиная с кон. XIV в.; в настоящее время представляет собой самостоятельное карликовое теократическое государство.

Бенедикт XIV (Просперо Ламбертини; 1675–1758) — римский папа с 1740 г.; епископ Анконы (1727), кардинал (1728), архиепископ Болоньи (1731); будучи прекрасным дипломатом, смог упрочить положение церкви; пользовался авторитетом как у католических, так и протестантских государей Европы; поддерживал переписку с самыми выдающимися умами эпохи Просвещения.

Джованни Анджело Браски стал папским казначеем в 1766 г., уже при следующем папе — Клименте XIII, а кардиналом — в 1775 г., при Клименте XIV.

Аудитор — здесь: судья папского трибунала (Роты); этот трибунал состоял из двенадцати судей духовного звания, представляющих четыре нации (в него входили: один француз, один немец, два испанца, восемь итальянцев).

Апостольская палата — управление собственностью и доходами папского престола, возглавляемое кардиналом-камерарием.

119… как только Реццонико умер, Браски получил шапку кардинала из рук

КлиментаXIV… — Реццонико — Климент XIII (1693–1769), римский папа с 1758 г., в миру Карло Реццонико.

Климент XIV (Джованни Винченцо Лоренцо Ганганелли; 1705–1774) — римский папа с 1769 г.; известен своим умом, либерализмом и мягкостью своего характера; вняв недовольству ряда западноевропейских держав политикой папства, в значительной степени отказался от вмешательства во внутренние дела государств; под давлением европейских монархий распустил орден иезуитов (1773).

15 февраля 1775 года под именем Пия VI наследовал ему как духовный владыка христианского мира. — Заметим, что его предшественник умер 22 сентября 1774 г., и, таким образом, папский престол оставался вакантным почти пять месяцев.

Иезуитовупразднил Ганганелли… — Иезуиты — члены Общества Иисуса, важнейшего из католических монашеских орденов, основанного в XVI в.; ставили своей целью борьбу любыми средствами против еретиков и протестантов за укрепление церкви и веры; имя иезуитов стало символом лицемерия и неразборчивости в средствах для достижения цели. Преступления и сомнительные коммерческие операции иезуитов вызывали всеобщее возмущение, и 21 июля 1773 г. Климент XIV издал буллу об упразднении их ордена («Dominus ас redemptor noster»).

Америка обрела с помощью Франции независимость от Англии… — Война за независимость 13 английских колоний в Северной Америке велась в 1775–1783 гг. и закончилась образованием Соединенных Штатов Америки. Успехам американской армии в значительной степени способствовали как помощь оружием и амуницией, которая оказывалась восставшим колониям французским правительством, так и прямое вступление Франции в войну с Англией в 1778 г.

император Иосиф II объявил себя главой философов… — Иосиф II (1741–1790) — император Священной Римской империи с 1765 г. (был избран им после смерти своего отца, Франца I, но до 1780 г разделял власть со своей матерью, императрицей Марией Терезией); брат французской королевы Марии Антуанетты; являл собой тип просвещенного деспота; пытался создать рациональную, централизованную и единообразную систему управления своей огромной империей; боролся с влиянием папства.

Неаполь готов был отказаться от изъявления безусловной верности Риму… — Идея государственной церкви воплощалась в жизнь во многих итальянских государствах, в том числе в Неаполе, Ломбардии и Тоскане, и в 1794 г. Пий VI заклеймил ее в булле «Auctorem fidei».

он превратил Ватикан в великолепный Му з е й… — В Ватикане собраны бесценные коллекции картин, скульптур и произведений искусства разных времен, представленные в музеях папского дворца, в число которых входят: апартаменты Борджа, капелла Никколина, библиотека, пинакотека, музей скульптур Пио-Климентино (основанный трудами Климента XIV и Пия VI), музей Кьярамонти, Сикстинская капелла, Египетский и Этрусский музеи, галереи гобеленов и географических карт.

он расчистил гавань Анконы и руководил строительством освещающего ее маяка… — Анкона — крупнейший итальянский портовый город на Адриатическом море, с XVI в. входивший в состав папских владений.

он пристроил к собору святого Петра великолепную ризницу… — Собор святого Петра в Риме — одна из величайших святынь католической церкви; строительство его было начато в 1452 г., возобновлено в 1506 г. архитектором Донато Браманте (1444–1514), продолжено Джакондо да Верона (7—1515), Джулиано да Сангалло (1445–1516),

Рафаэлем (1583–1520), Антонио да Сангалло (1483–1546), а затем, в 1546–1564 гг., Микеланджело Буонарроти (1475–1564); после его смерти работами руководили Джакомо да Виньола (1507–1573), Джакомо делла Порта (1537–1602) и Доменико Фонтана (1543–1607). Собор был освящен в 1626 г. Площадь перед ним охватывают две полукруглые колоннады, возведенные в 1656–1665 гг. скульптором и архитектором Джованни Лоренцо Бернини (1598–1680).

Ризница к собору была пристроена итальянским архитектором и скульптором Карло Маркьонни (1702–1786) в 1776–1784 гг.

он восстановил Квиринальский обелиск… — В 1527 г. на Марсовом поле в Риме были обнаружены два обелиска-близнеца, стоявшие прежде перед мавзолеем императора Августа; один из них (т. н. Эскви-линский) был в 1587 г. установлен перед церковью Санта Мария Мажоре на холме Эсквилин, а второй (т. н. Квиринальский) — в 1782 г., то есть уже при папе Пие VI, на холме Квиринал, на одноименной площади, рядом с античной скульптурной группой братьев-близне-цов Диоскуров (сыновей Зевса и Леды: укротителя коней смертного Кастора и кулачного бойца бессмертного Полидевка).

он продолжил грандиозное начинание… осушение Понтийских болот. — Понтийские болота — топкая местность на западном побережье Средней Италии, к юго-востоку от Рима; до ее осушения отличалась весьма нездоровым климатом.

Аппиева дорога… была освобождена от завалов, под которыми она оказалась. — Аппиева дорога (виа Аппиа) — одна из древнейших мощеных римских дорог, строительство которой начал в 312 г. до н. э. цензор Аппий Клавдий Цек («Слепой»); первоначально соединяла Рим лишь с Капуей (к юго-востоку от Рима), но ок. 244 г. до н. э. была продолжена до порта Брундизий (соврем. Бриндизи) на юго-восточной оконечности Апеннинского полуострова, и общая ее длина составила 570 км.

стоячая вода была отведена по нему в озеро Фольяно. — Фольяно — небольшое озеро (площадью ок. 4 кв. км.) в 60 км к юго-востоку от Рима, у самого побережья Тирренского моря.

Двенадцать тысяч арпанов земли были возвращены для пастбищ и выращивания зерна. — Арпан — старинная французская поземельная мера, варьировалась в разных местах и в разное время от 0,2 до 0,5 га; с введением во время Французской революции единой метрической системы была заменена гектаром.

разразилась Французская революция, повлекшая за собой гражданское устройство духовенства… — Тесные связи католической церкви с монархией и привилегированное положение духовенства породили во Франции с самого начала Революции сильное движение против христианства. В итоге церковные земли были национализированы, монашеские ордена распущены, многие монастыри закрыты, а 12 июля 1790 г. Национальное собрание приняло закон о конституции французской национальной церкви, отделив тем самым французскую церковь от Рима.

папское послание стало той электрической цепью, по которой молния достигла Ватикан. — Имеется в виду послание от 13 апреля 1791 г., в котором Пий VI объявил революцию несовместимой с верой и принадлежностью к церкви.

французский консул в Риме получил приказ поместить над своей дверью и дверью Академии эмблему свободы. — Французским консулом в Риме в то время был некий Динь.

Академия — имеется в виду Французская академия живописи в Риме, которая была учреждена в 1666 г. по инициативе Кольбера для оказания содействия молодым живописцам, скульпторам и архитекторам, приезжавшим в Вечный город учиться и работать; в то время она находилась в Палаццо Манчини на улице Корсо (в тот же день, когда был убит Басвиль, толпа захватила этот дворец и подожгла его).

120… Этот приказ, переданный ему майором Флоттом и комиссаром Юго де Басвилем, был им выполнен. — Флотт, Шарль — молодой морской офицер, направленный в Рим с заданием поменять во французском консульстве прежний государственный герб на новый — республиканский.

Басвиль, Никола Жан Жозеф Юго де (1753–1793) — французский писатель, журналист и сотрудник министерства иностранных дел; автор романов, легкой поэзии, «Записок о Французской революции» (1790); назначенный секретарем дипломатической миссии в Неаполе, в ноябре 1792 г. был направлен в Рим как представитель Франции; не имея определенных полномочий, старался объединить вокруг себя сторонников революционных преобразований и развернул профран-цузскую пропаганду; 13 января 1793 г. был убит разбушевавшейся толпой, охваченной антифранцузскими настроениями. Конвент возложил ответственность за его убийство на Рим, а его самого объявили мучеником свободы.

поехали в ряду других экипажей по улице Корсо. — Корсо — средняя из трех центральных магистралей Рима, лучами расходящихся от Пьяцца дель Пополо; торговая улица, проходящая через аристократические кварталы; известна с античных времен.

на пути к нему были Мантуя, Арколе и Лоди. — Мантуя — город в Северной Италии, в крепости которого осенью 1796 г. укрылись австрийские войска под командованием генерала графа фон Вурмзера (1724–1797); французы осаждали ее с 19 октября 1796 г. по 2 февраля 1797 г., после чего австрийцы капитулировали; захватив Мантую, Бонапарт, по существу говоря, завершил завоевание Северной Италии и двинул затем свои войска на Австрию.

Арколе — селение в Северной Италии, к западу от Падуи; 15–17 ноября 1796 г. Бонапарт нанес там поражение австрийским войскам, которыми командовал фельдмаршал барон Альвинци (1726–1810). Лоди — город в Северной Италии, близ которого Бонапарт 10 мая 1796 г. разбил войска Австрии и Пьемонта, находившиеся под командованием генерала барона де Больё (1725–1820).

…расположился лагерем перед Римом, как до этого поступали Бренн, Ганнибал, Аларих и коннетабль де Бурбон. — Бренн — см. примеч. к с. 66. Ганнибал — см. примеч. к с. 55.

Аларих I (ок. 370–410) — вестготский король с 395 г.; трижды осаждал Рим, в 410 г. взял его, разграбил и вскоре после этого, готовясь к походу в Сицилию и Африку, умер.

Коннетабль де Бурбон — см. примем, к с. 14.

…19 февраля 1797 года в Толентино был подписан мир, налагавший на Рим контрибуцию в размере тридцати одного миллиона… — Толентино — город недалеко от побережья Адриатического моря, в 50 км к юго-западу от Анконы.

и отнимавший у него часть Романьи… — Романья — историческая область в Центральной Италии, охватывающая современные провинции Болонья, Феррара, Форли и Равенна; главный город — Равенна; с 1201 по 1860 гг. (с перерывом во время французского владычества в 1797–1814 гг.) входила в папские владения; в 1860 г. вошла в новое Итальянское королевство; ныне составляет часть административной области Эмилия-Романья.

новые победы призывали Бонапарта в Тироль… — Тйроль — историческая область в Восточных Альпах, входившая в родовой удел Габсбургов; в настоящее время ее большая часть образует федеральную землю Тироль в Австрии, а меньшая, южная, — часть автономной области Трентино-Альто-Адидже в Италии.

Вторгнувшись 9 марта 1797 г. на территорию Австрии, французские войска вскоре одержали ряд побед: 16 марта при Тальяменто, 19 марта при Градиске, 28 марта вошли в Клагенфурт, 2 апреля в Неймаркт, 3 апреля в Унцмаркт, 6 апреля в Юденбург; вскоре авангард французской армии оказался в 150 км от Вены. В этих условиях 18 апреля в замке Эггенвальд близ Леобена были подписаны предварительные условия мира между Французской республикой и Австрийской империей; после этого в мае французы оккупировали территорию Венецианской республики, в июне — Генуэзской, а 17 октября в Кампо-Фор-мио между Францией и Австрией был подписан мирный договор.

генерал Виктор с пятнадцатитысячным войском был оставлен в Анконской марке, чтобы наблюдать за выполнением условий договора. — Виктор, Клод Перрен (1766–1841) — французский военачальник, в семнадцать лет вступивший в армию волонтером, бригадный генерал (1793), дивизионный генерал (1797), маршал Франции (1807); участник войн Республики и Наполеона, от которого получил титул герцога Беллунского (1808); в 1808 и 1810 гг. воевал в Испании в качестве командира корпуса; во время похода на Россию командовал фланговым корпусом на петербургском направлении; в период Ста дней остался верен Бурбонам и после вторичного, окончательного падения императора был председателем комиссии, расследовавшей поведение офицеров во время возвращения Наполеона во Францию; в 1821–1823 гг. военный министр; в 1823 г. начальник штаба французской армии, вторгшейся в Испанию для подавления там революции; после 1830 г. находился в отставке; оставил мемуары.

Анконская марка — историческая область на северо-востоке Средней Италии, на побережье Адриатического моря, с центром в городе Анкона; с 1523 г. входила в состав Папского государства (соответствует северной части нынешней области Марке).

В это время произошло убийство Дюфо… — Убийство генерала Дюфо (см. примем, к с. 73), произошедшее 28 декабря 1797 г., дало французам повод разорвать Толентинский мирный договор. 29 декабря Жозеф Бонапарт, исполнявший обязанности посла в Риме, в знак протеста против случившегося оставил папскую столицу, а спустя некоторое время по приказу из Парижа генерал Бертье занял Рим и учредил там республику, провозглашенную 15 февраля 1798 г.

Бертье принял командование армией и 29января 1798года в свою очередь встал лагерем под стенами Рима, а через семнадцать дней вступил в него вместе с Массена. — Бертье, Луи Александр (1753–1815) — французский военачальник, маршал Франции (1804); королевский офицер, перешедший на сторону революции; в 1789–1792 гг. служил в национальной гвардии; в 1792 г. был произведен в бригадные генералы, а в 1792 г. — в дивизионные; с 1795 г. находился на штабных должностях; с 1796 г. — бессменный начальник главного штаба Наполеона Бонапарта, от которого он получил титул князя Ваграмского (1809); после отречения Наполеона перешел на службу к Бурбонам; во время Ста дней находился в Германии, где выпал из окна замка и разбился насмерть (по некоторым сведениям, это было убийство). Бертье вступил в Рим 11 февраля 1798 г.

Массена, Андре (1758–1817) — французский военачальник, маршал Франции (1804); начал службу простым солдатом; участник революционных и наполеоновских войн; один из талантливейших военачальников Республики; в августе 1793 г. был произведен в бригадные генералы, а в декабре того же года — в дивизионные; отличился в сражении при Риволи (1797) и получил от Наполеона титул герцога Ри-воли (1808).

Месяц спустя Пий VI, взятый под стражу, был вывезен через ворота Ангела… — Ворота Ангела (Порта Анджелика) находятся на северо-восточной границе Ватикана; названы в честь Анджело Медичи, под именем Пия ГУ занимавшего святой престол в 1559–1565 гг.

Пий VI был тайно вывезен из Рима в ночь с 20 на 21 февраля 1798 г.

Директория препроводила папу сначала в Сиену… — Директория — руководящий орган власти во Французской республике в 1795–1799 гг. согласно конституции 1795 г.; состояла из пяти директоров, избираемых высшими представительными учреждениями страны; ежегодно один из них по жребию подлежал переизбранию; политика Директории соответствовала интересам крупной буржуазии.

Сиена — город в Центральной Италии, в 180 км к северу от Рима; административный центр одноименной провинции.

Папу привезли в Сиену 18 марта 1798 г., на двадцать пятый день пути, и поселили в монастыре августинцев. Все это время во французской печати широко обсуждался вопрос о том, в какую страну папа эмигрирует; назывались: Австрия, Венеция, Россия, Сардиния и Майорка.

разразившееся там землетрясение заставило перевезти его во Флоренцию. — В картезианском монастыре близ Флоренции (см. примеч. к с. 5) папа провел около одиннадцати месяцев: его увезли оттуда 28 марта 1799 г.

в начале 1799 годарусская и австрийская армии стали угрожать Италии… — В 1798 г., пока Наполеон возглавлял Египетский поход, возникла вторая антифранцузская коалиция (Австрия, Россия, Англия, Турция и Неаполитанское королевство), которая не только угрожала, но и сумела в течение 1799 г. отвоевать у французов всю Италию.

папуперевезли в Парму, из Пармы — в Турин, из Турина — в Бриансон… — Парма — город в Северной Италии, на одноименной реке (правый приток По); папу привезли туда 1 апреля 1799 г. и продержали там в бенедиктинском монастыре святого Иоанна-евангелиста до 13 апреля.

В цитадели Турина (см. примем, к с. 116) папа провел два дня — с 24 по 25 апреля 1799 г.

Бриансон — город на юго-востоке Франции, в департаменте Верхние Альпы, на реке Дюране, рядом с итальянской границей.

Пия VII привезли в Бриансон 30 апреля 1799 г., и он пробыл там, находясь в местной богадельне, два месяца — до 27 июня.

папепришлось на носилках, среди снегов, преодолевать перевал Мон-Женевр. — Мон-Женевр — горный перевал на высоте 1 860 м в предгорьях Альп, через который ведет дорога из Бриансона в Италию; находится в 7 км к северо-востоку от Бриансона.

Этот обледенелый перевал полупарализованный папа преодолевал 30 апреля 1799 г.

121… Его отвезли в губернаторский дворец… — Этот дворец находился внутри цитадели Баланса.

Пий VI попросил у архиепископа Коринфского предсмертного причащения… — Архиепископ Коринфский — Джузеппе Спина (1756–1828), итальянский церковный деятель, архиепископ Коринфский с 1798 г. (номинальный почетный церковный титул; Коринф — один из крупнейших городов Древней Греции, основанный в X в. до н. э. и разрушенный турками в средние века); с 1796 г. папский капеллан; сопровождал папу Пия VI в изгнание; в 1801 г. стал кардиналом; в том же году по поручению Пия VII вел в Париже переговоры о конкордате; впоследствии был архиепископом Генуи.

Жану Луи Шаво, члену городского совета Баланса… — Сведений об этом чиновнике (Jean Louis Chaveau) не найдено.

явился г-н Жозеф Спина… — Не очень грамотный французский чиновник, составлявший протокол о смерти Пия VI, заносил туда имена итальянских священников, пользуясь их французской транскрипцией и искажая их (явно со слуха).

в сопровождении г-на Жана, священника сорока лет… — Имеется в виду Джованни Пио ди Пьяченца, монах-ми норит, сопровождавший папу в изгнание.

г-на Жерома Фонтиви, тоже священника… — Имеется в виду Джакопо Малакья Фантини, в монашестве Джироламо (1734–1801) — помощник главы ордена Босых тринитариев, с 1789 г. духовник Пия VI.

и г-на Карачоло, по имени Иннико… — Карачоло, Диего Иннико (1759–1820) — итальянский церковный деятель, сын герцога ди Мартина-Франка, кардинал (1800); сопровождал папу в изгнание.

122… призвали гражданина Дювова, врача, и гражданина Видаля-отца,

главного врача городской военной богадельни… — Сведений об этих персонажах (Duvauve, Vidal) найти не удалось.

Таково слово в слово свидетельство о смерти двести пятьдесят четвертого преемника святого Петра. — Папы считают себя преемниками первого епископа римского, апостола Петра. По принятым в наше время спискам папа Пий VI числится двести сорок восьмым папой.

есть, вероятно, всего лишь один документ, который можно сравнить с этим, — это протокол смерти Людовика XVII, преемника святого Людовика. — Людовик XVII (1785–1795) — Луи Шарль Французский, второй сын Людовика XVI и Марии Антуанетты, дофин с 1789 г. (после смерти старшего брата); вслед за революционными событиями 10 августа 1792 г. его вместе со всей королевской семьей заключили в Тампль; после казни Людовика XVI (21 января 1793 г.) он был объявлен эмигрировавшими принцами королем Франции; его разлучили с матерью и отдали на воспитание в семью сапожника-якобинца Симона, но в 1794 г. снова заключили в тюрьму, где, согласно официальному сообщению, он и умер. Однако существует версия, что объявление о смерти дофина было ошибочным или ложным, а сам он каким-то образом спасся, много лет прожил под чужим именем в Германии, Франции и других странах, не предъявляя своих прав на престол, и умер в сер. XIX в.

г-н Делакруа, ученый-археолог, автор превосходного обзора истории и древностей департамента Дром. — Имеется в виду Никола Делакруа, автор труда «Статистический обзор департамента Дром» («Statistique du departement de la Dr6me»; 1835), содержащего ценные сведения об истории, географии, населении, сельском хозяйстве и промышленности департамента; этой книге предшествовала более ранняя работа того же автора — «Обзор статистики, истории и древностей департамента Дром» («Essai sur la statistique, l'histoire et les antiquites du departement de la Dr6me»; 1817), которая, вероятно, и имеется здесь в виду.

склонилась перед святыми Феликсом, Фортунатом и Иренеем — идущими на казнь христианами… — Феликс, Фортунат и Ахилий (именно он здесь подразумевается, а не Иреней) — святомученики; посланные лионским епископом Иренеем в Баланс, основали там церковь; в 212 г. были арестованы и преданы смерти; день их памяти — 23 апреля. Иреней (ок. 130–202) — святомученик, один из первых отцов церкви, богослов и ересиолог; уроженец Малой Азии, лионский епископ со 178 г.; сведения о его мученической кончине приводит лишь Григорий Турский; день его памяти — 23 августа.

нам был показан кафедральный собор, некогда посвященный святому Корнелию и святому Киприану, а теперь — святому Аполлинарию… — Собор святого Аполлинария находится в юго-западной части Баланса; воздвигнутый в XI в., он сильно пострадал во времена Религиозных войн и был практически полностью перестроен в 1604–1619 гг.;

следы романской скульптуры сохранились только на его боковых входах; в 1642 г. Мазарини получил в этом соборе свою кардинальскую шапку.

Святой Корнелий (?—253) — римский папа с марта 251 г. по июнь 253 г.; выступал против раскола римской церкви, в чем его активно поддерживал Киприан; умер в изгнании; легенда о его мученической кончине имеет более позднее происхождение.

Святой Киприан (Фасций Цецилий Киприан; ок. 200–258) — один из учителей церкви, богослов и литературный деятель; автор большого числа сочинений; епископ Карфагенский с 248 г.; во время очередного гонения на христиан был заключен в тюрьму, а затем обезглавлен; день его памяти — 14 сентября.

Святой Аполлинарий (ок. 453—ок. 520) — епископ Баланса и его покровитель; в XI в. его тело было перенесено во вновь построенный собор, носящий теперь его имя.

123 …он был освящен 5 августа 1095 года папой Урбаном II, направлявшим ся в Клермон, где проходил собор, на котором было принято решение о первом крестовом походе… — Урбан II (1042–1099) — римский папа с 1088 г.; француз попроисхождению, приор Клюни; с 1078 г. епископ Остии; став папой, стремился расширить политическое влияние папства на западноевропейские государства и нашел для себя опору в возвышающейся французской монархии.

Клермонский собор заседал 18–25 ноября 1095 г. в городе Клермон (ныне Клермон-Ферран — см. примеч. к с. 109); на нем присутствовало более шестисот представителей католического духовенства, большое число вельмож и рыцарей. По окончании его заседаний, 26 ноября, выступил Урбан II и провозгласил крестовый поход на мусульман, обещая его участникам отпущение грехов, освобождение от долгов и т. п.

согласно постановлению, которое 30 ноября 1799 года принял совместно с двумя своими коллегами по начавшемуся консульству Бонапарт, было решено, «что следует воздать погребальные почести старцу…» — В состав консулата, образованного после падения Директории 9 ноября 1799 г. (18 брюмера VIII года), входили три временных консула: Бонапарт, Эмманюэль Жозеф Сийес (1748–1836) и Роже Дюко (1747–1816); через месяц после этого, 13 декабря, Бонапарт, согласно новой конституции, им же выработанной, стал первым консулом, а двое остальных стали обладать лишь правом совещательного голоса. Заметим, что в тот же день, 30 ноября 1799 г., в Венеции, находившейся тогда во владении Австрии, открылся конклав, на котором предстояло избрать преемника Пия VI.

Два года спустя конкордат с Бонапартом, на который согласился Пий VII, послужил выкупом за прах его предшественника Пия VI… — О подписанном в Париже 15 июля 1801 г. конкордате см. примеч. к с. 13.

его увенчивает бюст Пия VI, изваянный Кановой. — Канова, Антонио (1757–1822) — итальянский скульптор, представитель классицизма; сын каменотеса; создавал композиции на мифологические сюжеты, портреты и надгробия; наиболее известные его работы: надгробие папы Климента XIII (1792), «Амур и Психея» (1787–1793), «Три грации» (1813–1816), бюст Наполеона (1803), «Полина Боргезе в образе Венеры» (1805–1807); его творчество оказало большое влияние на европейскую академическую скульптуру.

известное под названием «Валансские пандативы». — «Валансские пандативы» — погребальный памятник, стоящий у северной части собора святого Аполлинария; построен в 1548 г. каноником Никола Мистралем (годы жизни неизвестны). Название памятника связано с формой его свода: пандативы («паруса») — треугольные сферические элементы купольной конструкции, с помощью которых над четырехугольным в плане помещением возводится купол.

124… Особняк, служащий сегодня магазином сыну книготорговца Марка Ав релияэто чудо шестнадцатого века… — Речь идет о т. н. «доме Голов», доме № 57 по Большой улице, построенном ок. 1530 г.; его архитектура характерна для стиля пламенеющей готики и начала Ренессанса; название дома связано со скульптурами на фасаде — четыре огромные головы, символизирующие ветры; ныне в нем размещается Музей искусства и истории города Баланса.

Сын Марка Аврелия, Жозеф Орель, продолжал дело отца и был крупным валансским книгоиздателем; во время Египетского похода Бонапарт назначил его главным типографом своей армии и поручил ему печатать газету «Египетский курьер», выходившую в 1798–1801 гг.

…Во дворе дома Дюпре, по улице Пероллери… — Этот дом до сих пор служит одной из главных достопримечательностей Баланса. Небольшая улица Пероллери проходит параллельно Большой улице.

темой изображения в первой, левой части карниза этой двери служит история Елены, образующей вместе с ее братом Кастором и матерью Ледой спрятанную под вуалью группу… — Елена — в греческой мифологии прекраснейшая из женщин, дочь Леды и Зевса; жена спартанского царя Менелая; возлюбленная Париса, виновница Троянской войны.

Кастор — один из Диоскуров, сыновей-близнецов Леды, отцом которого был ее муж, спартанский царь Тиндарей; брат Елены.

Леда — дочь этолийского царя Фестия, супруга Тиндарея и возлюбленная Зевса, к которой он явился в облике лебедя.

Вторая его часть изображает красавца-пастуха Париса… — Парис — сын троянского царя Приама и его супруги Гекубы; поскольку было предсказано, что из-за него должна погибнуть Троя, был брошен на горе Ида и вырос в семье пастуха.

изумительную флорентийскую кирасу, словно вышедшую из мастерской Бенвенуто Челлини. — Бенвенуто Челлини — см. примеч. к с. 41.

Стоящие перед судьей Венера, Юнона и Паллада… оспаривают приз за красоту… — Согласно греческой мифологии, Парис выступил судьей в споре богинь Афродиты (рим. Венеры), Геры (рим. Юноны) и Афины (носившей прозвище Паллада — «Дева») о том, какой из них следут вручить яблоко с надписью «Прекраснейшей» («яблоко раздора»).

125… следуя по древней Лврелиевой дороге, проложенной между Арлем и Реймсом, направились в Монтелимар. — Римская дорога, ведущая из Арля через Лион в Реймс, называется Агрипповой (см. примем, к с. 72). Аврелиевой же называют римскую дорогу, ведущую из Италии в Арль через Вентимилью, на некотором отдалении от берега Средиземного моря; первый ее участок, от Рима до Пизы, начал сооружать Гай Аврелий Котта, цензор 242 г. до н. э. (он был консулом в 252 и 248 гг. до н. э.), а много времени спустя она была продолжена до Арля.

Реймс — один из древнейших городов Франции (известен с доримских времен), ее церковная столица, место коронации монархов Франции; находится в исторической провинции Шампань, в департаменте Марна.

Монтелимар — город в департаменте Дром, у места впадения в Рону ее левых притоков Рубьон и Жаброн; находится в 43 км к югу от Баланса.

126… в этом маленьком городке, древнем Акунуме римлян, получившем от своего тевтонского завоевателя Адемара название Монтилиум Адемарис… — Город Монтелимар, занимающий площадь чуть больше 1 кв. км, расположен на месте древнеримской почтовой станции Акунум, стоявшей на Агрипповой дороге, у моста через реку Рубьон; в V в. Акунум был разрушен вестготами, а в XI в. его отстроил заново Гийом Гуго Адемар, сеньор де Монтей (до 1050—после 1114), откуда и произошло новое название города — Монтилиум Адемарис; в 1339 г. половина города была продана Дофине, а вторая его половина — папе; к Франции он отошел в 1447 г.

Тевтоны — здесь: германцы.

видно это было по памяти о 1815годе, еще свежей и кровоточащей. — Имеется в виду Белый террор: волна насилий и убийств, охватившая летом и осенью 1815 г., в начале Второй реставрации, Юг Франции (города Тулузу, Марсель, Авиньон, Ним и др.); эти жестокости творили под белым знаменем Бурбонов роялисты, убивавшие бонапартистов, республиканцев и протестантов, а слабое правительство не могло остановить совершавшиеся от имени короля преступления.

Имена Симона Рябого, Пуантю, Рокфора, Трестайона то и дело слетали с его губ. — Трестайон — прозвище Жака Дюпона, грузчика из Нима, предводителя шайки бандитов-ультрароялистов, наводнивших в 1815 г. город Ним и его окрестности; шесть дней в неделю они сжигали дома, грабили деревни, сотнями убивали протестантов, а по воскресеньям строго соблюдали отдых. За совершенные им зверства Трестайон предстал перед судом, но был оправдан и триумфально встречен своими сторонниками; ни одна парижская газета не осмелилась тогда написать о том, что происходило в те дни в Ниме. Биографических сведений о других упомянутых здесь участниках кровопролитий на Юге найти не удалось.

речь шла о страхе, испытанном неким федератом по имени Кайе из Кадруса… — Федераты — здесь: добровольцы, вставшие под знамена Наполеона во время Ста дней и участвовавшие в отпоре антинаполе-оновской коалиции (в годы Революции так же именовали солдат национальной гвардии, прибывших из провинциальных департаментов на праздник Федерации 14 июля 1790 г. в Париже).

Кадрус— селение на одном из рукавов Роны, в департаменте Воклюз, в 6 км к югу от Оранжа.

127… Бонапарт, оказавшийся в опале после осады Тулона, проезжал Монте-

лимар вместе со своим братом Жозефом… — Тулон — город и порт в Южной Франции, на Средиземном море; в соврем, департаменте Вар; к Франции отошел в 1481 г.; расположен к востоку от Марселя; крупнейшая французская военно-морская база в этом районе.

16 сентября 1793 г. мало кому известный капитан Наполеон Буона-парте был назначен командующим артиллерии армии, которая перед этим долго и безуспешно осаждала охваченный роялистским мятежом Тулон. Роялистов поддерживала стоявшая на рейде Тулона английская эскадра. Наполеон разработал свой план захвата города исходя из учета природного рельефа местности. 17 декабря 1793 г. после артиллерийского обстрела был взят форт Малый Гибралтар, прикрывавший подступы к высоте Эгийет, которая господствует над рейдом Тулона, а 18 декабря после жестокого бомбардирования была взята сама эта высота. В тот же день англичане оставили Тулон и город капитулировал. 22 декабря 1793 г. двадцатичетырехлетний капитан Буона-парте в награду за этот подвиг был произведен сразу в бригадные генералы; через полтора месяца, 7 февраля 1794 г., его назначили командующим артиллерией Итальянской армии.

Однако после переворота 27 июля 1794 г. (9 термидора II года) и казни братьев Робеспьер, с младшим из которых, Огюстеном, он состоял в дружеских отношениях, Наполеон был отрешен от должности и арестован (9 августа); на свободу он вышел 24 августа, но вскоре остался не у дел, испытывая враждебное отношение к себе со стороны термидорианского правительства, смотревшего на него как на ставленника Робеспьеров; такое положение продолжалось более года, до 4 октября 1795 г. (13 вандемьера IV года), когда генералу Бонапарту было поручено подавить роялистский мятеж в Париже и он при помощи пушек успешно справился с этой задачей, после чего был произведен в дивизионные генералы и назначен главнокомандующим гарнизона столицы.

повез его в деревню Босерре, что на местном наречии соответствует слову «Босежур». — Босерре (Beauserret) — этот топоним не идентифицирован.

Оранж

128 …По левую руку от нас возвышался Сен-Поль-ле-Труа-Шато, древняя столица трикастинов. — Сен-Поль-ле-Труа-Шато — городок в 26 км к югу от Монтелимара, у левого берега Роны, в департаменте Дром; его главная достопримечательность — расположенный в северной части города собор XI–XII вв., великолепный образец романской архитектуры Прованса.

Трикастины — галльское племя, обитавшее в низовьях Роны; их главный город назывался Августа Трикастинорум.

здесь в 153 году от основания Рима, собирая свое войско, останавливался галл Белловез… — Белловез — галльский вождь времен правления римского царя Тарквиния Древнего (правил ок. 616—ок. 579), племянник Амбигата, царя битуригов, наиболее могущественного из кельтских племен, отправившийся по распоряжению своего дяди, владения которого были перенаселены людьми, за Альпы, на завоевание новых земель; набрав из битуригов, а также соседних племен (арвернов, сенонов, эдуев, амбарров, карнутов, авлерков) огромное войско пехоты и конницы, он, перед тем как преодолеть горы, остановился в землях трикастинов; перейдя Альпы, галлы разбили племена, обитавшие на территории современной Ломбардии, и поселились там, основав город Медиолан (соврем. Милан).

Август сделал из него колонию, названную им Августа Трикастина-рум, а Плиний причислил его к латинским городам. — Плиний (см. примем. кс. 111) упоминает город Августа Трикастинарум в своей «Естественной истории» (III, 36).

появляются только у Пон-Сент-Эспри. — Пон-Сент-Эспри (фр. «Мост Святого Духа») — древний город на правом берегу Роны, у места впадения в нее реки Ардеш, в департаменте Гар; расположен у знаменитого моста Святого Духа через Рону, сооруженного в 1265–1309 гг. монахами братства Святого Духа и давшего ему имя.

пытается выжить в окрестностяхЛа-Палю… — Лапалю — городок на левом берегу Роны, в 7 км к северо-востоку от Пон-Сент-Эспри; относится к департаменту Воклюз.

направился к настоятелю монастыря Жану де Тьянжу… — Жан де Тьянж — приор клюнийского монастыря святого Петра, возникшего в 952 г. у места впадения реки Ардеш в Рону; организатор строительства моста Святого Духа.

через два года, в царствование Филиппа Красивого, Жан де Тьянж заложил первый камень моста во славу Святой Троицы. — Мост Святого Духа, длиной 919 м, является одним из самых древних и лучше всего сохранившихся мостов через Рону, хотя, разумеется, его первоначальный облик за прошедшие столетия несколько изменился. Строительство моста началось 12 сентября 1265 г., в царствование Людовика IX Святого (1215–1270; правил с 1226 г.), продолжалось в царствование его сына Филиппа III Смелого (1245–1285; правил с 1270 г.) и завершилось в 1309 г., в царствование его внука Филиппа IV Красивого (1268–1314; правил с 1285 г.).

129… посетить пустынь святого Панкратия, расположенную на вершине холма в трех четвертях льё от Пон-Сент-Эспри. — Часовня святого Панкратия находится к северо-западу от Пон-Сент-Эспри.

Святой Панкратий (ок. 290–314) — племянник святого Дионисия, обезглавленный во время гонений на христиан.

вдали виднелись руины старинных замков Мондрагон и Морнас… — Мондрагон — селение в департаменте Воклюз, в 6 км к востоку от

Пон-Сент-Эспри; в нем сохранились развалины замка XII–XIII вв., который, как и стоявший в 4 км к югу от него Морнас (см. примем, к с. 94), был местом кровавых битв времен Религиозных войн.

все это происходило за несколько дней до праздника Тела Господня… — Праздник Тела Господня — см. примем, к с. 97.

послал Дюпюи де Монбрёна отбить Морнас. — Монбрён, Шарль Дюпюи, сеньор де (1530–1575) — французский военачальник; ближайший соратник барона дез'Адре; в 1567 г. возглавил вместо него протестантские отряды в Дофине; в 1575 г. был захвачен в плен и казнен.

обращенный Теодором де Безом… — Теодор де Без (1519–1605) — один из вождей кальвинистов, писатель и теолог, ученик и сподвижник Кальвина; в 1548 г. после тяжелой болезни отрекся от католичества, перешел в протестантство и уехал в Женеву, где с 1558 г. стал профессором теологии; обладал блестящим даром слова и пера; в 1564 г., после смерти Кальвина, стал главой его приверженцев; автор многочисленных произведений — блестящих полемических статей, нескольких трагедий на библейские темы и сатирических пьес, направленных против иезуитов.

131… на востоке — вершины Приморских Альп… — Приморские Альпы,

южная оконечность Западных Альп, находятся примерно в 200 км к востоку от Морнаса; лишь несколько вершин этой горной системы достигают отметки в 3 000 м; самая высокая из них — Желас (3 143 м).

на западе — равнины Лангедока до самой горы Лозер. — Гора Л озер (1 702 м) находится в юго-восточной части Центрального Французского массива, в Севеннах, примерно в 90 км к западу от Морнаса.

поле сражения, на котором консул Цепион, нагруженный золотом То-лозы, и его соратник Гн. Маллий оставили лежать восемьдесят тысяч римлян и сорок тысяч рабов и слуг… — Имеется в виду сражение у Аравзиона 6 октября 105 г. до н. э. — см. примеч. к с. 72.

Подавив восстание в Толозе (соврем. ТУлуза), Квинт Сервилий Цепион вывез оттуда несметные сокровища, хранившиеся в знаменитом древнем святилище кельтского Аполлона. На пути между Толозой и Массалией (соврем. Марселем) золотая и серебряная храмовая утварь пропала: ее похитила шайка разбойников, напавших на слабый конвой; поговаривали, что зачинщиком этого нападения был сам консул с его штабом.

Рокмор, близ которого Ганнибал перешел Рону, чтобы сразиться с римлянами при Требии, Тразимене и Каннах… — Рокмор — небольшой городок в 10 км к югу от Оранжа, на правом берегу Роны, у подножия холма.

Требия (соврем. Треббия) — правый приток реки По, близ которого 22–25 декабря 218 г. до н. э. Ганнибал разбил войска римского консула Тиберия Семпрония Лонга.

Тразимен — см. примеч. к с. 55.

Канны — небольшой древний италийский город в Апулии, около побережья Адриатического моря; близ него 3 августа 216 г. до н. э. Ганнибал с помощью искусного маневра одержал победу над численно превосходящими силами римлян, находившихся под командованием консула Теренция Варрона.

в Оранже можно увидеть дошедшие до наших дней великие памятники римской цивилизации в Галлии: прекрасно сохранившуюся триумфальную арку, театр… — О триумфальной арке Оранжа см. примем, к с. 95.

О римском театре в Оранже см. примем, к с. 139.

132… Он назвал нам г-на Ножана. — Этот персонаж (Nogent) не идентифицирован.

Тиберий Нерон, отец императора Тиберия, по приказу Цезаря должен был повести легионы в главные города Галлии и разместить их там. — Тиберий Клавдий Нерон — римский военачальник, командующий морскими силами во время войны Цезаря с Египтом; затем был отправлен в Галлию для устройства колоний; первый муж Ливии, третьей супруги Октавиана, по требованию которого он уступил ему в 38 г. до н. э. свою жену; отец императора Тиберия.

Тиберий Клавдий Нерон (42 до н. э. — 37 н. э.) — римский император Тиберий Цезарь Август с 14 г. н. э., пасынок Августа; с 27 г. н. э. поселился на острове Капри, где вел уединенный образ жизни, управляя империей и руководя римским сенатом путем переписки.

если верить надписи на медали, приведенной Гольциусом и заимствованной у него отцом Ардуэном… — Гольциус, Губерт (1526–1583) — знаменитый голландский гуманист, художник, гравер и нумизмат; автор ряда сочинений, в том числе «Fasti magistratuum et triumforum Romanorum, ab Urbe condita ad Augusti obitum» (1566) — хроники истории Рима, снабженной эпиграфическими и нумизматическими надписями и изображениями монет.

Ардуэн, Жан (1646–1729) — французский ученый-эрудит, иезуит; автор многочисленных сочинений, в том числе труда «Античные медали» («Des medailles antiques»); при всей разносторонности своих взглядов, придерживался парадоксальной концепции, что многочисленные памятники и рукописи древности относятся к средневековью; всюду и везде искал средневековые аллегории и видел аллюзии христианства.

Нерон привел в Оранж тридцать третью когорту второго легиона. — Второй легион, ветераны которого основали колонию Аравзион, именовался Галльским.

мы имеем дело с квестором Нероном. — Квестор — здесь: римский магистрат, занимавшийся финансовым управлением провинции.

133… если судить по речи Цицерона в защиту Фонтея… — Марк Фонтей — наместник Нарбонской Галлии в 76–74 гг. до н. э.; по возвращении в Рим был обвинен во взяточничестве на основании жалоб, пришедших из Галлии; tfa начавшемся судебном процессе его защищал Цицерон, однако до наших дней дошли лишь фрагменты этой защитительной речи.

Археологическая работа бывшего министра внутренних дел г-на Гаспарена… — Гаспарен, Адриен Этьенн Пьер, граф де (1783–1862) — французский агроном и политический деятель; начал военную карьеру, но после тяжелого ранения в 1807 г. вынужден был уйти с военной службы и заинтересовался агрономией и экономикой; после Июльской революции 1830 года был избран в Палату депутатов и стал префектом департамента Роны; с 1834 г. пэр Франции; сначала был заместителем министра внутренних дел, с 6 сентября 1836 г. стал министром, но уже в апреле следующего года ушел в отставку и вернулся на этот пост только 31 марта 1839 г. (пробыв на нем чуть больше месяца); в 1848–1851 гг. был директором Института агрономии, созданного по его инициативе; автор многих работ по агрономии и экономике; родился и умер в Оранже, мэром которого в 1836–1848 гг. был его младший брат Огюст Гаспарен (1787–1857).

Здесь, вероятно, подразумевается книга Гаспарена «История города Оранжа и его древностей» («Histoire de la ville d’Orange et de ses antiquites»), вышедшая в Оранже в 1815 г.

Понтанус («Описание путешествия по Нарбонской Галлии», стр. 5 и 45), Мандажор («Критическая история», стр. 96), Спон («Путешествие в Далмацию», том первый, стр. 9), Гиббс (статья в «Журнале Треву» за декабрь 1729 года) и, наконец, г-н Лапайон де Сериньян (мемуар, который он поднес графу Прованскому, когда тот путешествовал по Югу). — Понтанус, Иоганн Исаак (1571–1639) — датский ученый, космограф и историк, королевский историограф, автор многих сочинений, в том числе «Описания путешествия в Нарбонскую Галлию» («Itinararium Galliae Narbonensis»), изданного в 1606 г. в Лейдене.

Мандажор, Жан Пьердез'Урс, де (1679–1747) — французский литератор, автор книги «Критическая история Нарбонской Галлии» («Histoire critique de la Gaule Narbonnaise»; 1733), член Академии надписей и изящной словесности; автор мемуаров и пьес.

Спон, Жак (1647–1685) — французский археолог, уроженец Лиона; по образованию врач; путешествовал по Италии, Греции, Малой Азии и привез оттуда большую коллекцию античных медалей и надписей, а также много манускриптов; автор книги «Путешествие в Италию, Далмацию, Грецию и Левант» («Voyage d’ltalie, de Dalmatie, de Grece et du Levant»; 1678) и многих других сочинений.

Гиббс, Иоанн Фредерик (7—1681) — врач, по происхождению шотландец; окончив университет, много путешествовал, посетил Францию, Голландию, Германию, Италию, Грецию и Сирию; затем обучался медицине в Падуе; после этого обосновался во Франции, несколько лет преподавал гуманитарные науки в Андюзе, риторику — в Нему-ре, в 1651 г. был принят в медицинский коллеж в Балансе, с 1665 г. стал профессором риторики в Оранже; отличался крайней оригинальностью взглядов.

«Журнал Треву» («Journal de Trevoux») — знаменитое ежемесячное литературно-общественное издание, которое выпускалось иезутами в 1701–1767 гг. в городе Треву (расположен на левом берегу Соны, к северу от Лиона, в департаменте Эн); всего за указанные годы был выпущен 761 том этого издания, представляющего собой чрезвычайно важный источник материалов по истории литературы и общества того времени.

Лапайон де Сериньян (Lapaillone de Serignane) — сведений о нем найти не удалось.

Гфаф Прованский — имеется в виду Людовик XVIII (см. примем, к с. 24), носивший этот титул до своего формального восшествия на престол в 1795 г.

г-н Фортиа д’Урбан, посетив триумфальные арки Кавайона и Карпантра… — Фортиа д'Урбан, Агриколь Жозеф Франсуа Ксавье, маркиз де (1756–1843) — французский писатель, эрудит и археолог; окончив военную школу и получив офицерский чин, сразу же вышел в отставку и уехал в Рим, где занимался археологией и математикой, расширяя свои знания в этих областях; после 9 термидора поселился в Париже и продолжал занятия науками; в 1809 г. стал членом Академии надписей и изящной словесности; автор многих сочинений, в том числе книги «Древности и исторические памятники департамента Во-клюз» («Antiquites et monuments du departement du Vaucluse»; 1808). Кавайон — древний город на реке Дюране, в 24 км к юго-востоку от Авиньона, в департаменте Воклюз; от периода галло-римской истории в нем сохранилась небольшая триумфальная арка; считается, что она была возведена в I в. н. э.

Карпантра — город в 21 км к северо-востоку от Авиньона, в департаменте Воклюз; от галло-римской эпохи в нем осталась триумфальная арка, украшенная на одной стороне скульптурами плененных галлов (мужчина и женщина) в национальных костюмах, а на другой — изображением трофеев.

как рассказывает Светоний… — ГЬй Светоний Транквилл (65— 135) — римский историк, автор книги «Жизнеописание двенадцати цезарей».

Рассказывая о Домиции Агенобарбе, Светоний сообщает: «… в бытность консулом он после победы над аллоброгами и арвернами проехал по провинции на слоне, сопровождаемый толпой воинов, словно в триумфальном шествии» («Нерон», 2).

134… следовательно, Домиций, уже до этого став победителем… — Во прос о том, когда, сражаясь с арвернами, Домиций одержал свою собственную победу — перед их общей с Фабием Максимом победой 8 августа 121 г. до н. э. или после нее, — и теперь еще остается дискусионным.

среди знамен, увенчанных изображением четвероногих животных, было бы знамя с орлом, которое Марий во время своего второго консульства ввел как единственный стяг римских легионов (так утверждает Плиний, кн. 10, гл. 4). — Согласно нововведению Мария, были отменены четыре военных значка четырех частей легиона — с изображениями волка, минотавра, коня и вепря, которые раньше, вероятно, носили впереди конницы и трех подразделений тяжелой пехоты; их заменили новые знамена когорт и установленный Марием новый значок всего легиона с изображением серебряного орла.

Плиний (см. примеч. к с. 111) рассказывает об этом в своей «Естественной истории» (X, 16).

Первый раз Марий был избран консулом в 107 г. до н. э., а затем он становился им в 104, 103, 102, 101, 100 и 86 гг. до н. э.

Марий, который, согласно сведениям, приведенным Валерием Максимом, стал народным трибуном в сто двадцатом году до Рождества Христова… — Валерий Максим (см. примеч. к с. 108) рассказывает в своем сочинении «Памятные деяния и изречения» (книга VI, глава IX, раздел 14) о превратностях судьбы Мария, но не называет при этом никаких дат.

Считается, что Марий стал народным трибуном в 120 г. до н. э.

135… ставить триумфальную арку в честь Мария в двадцати лъё от того места, где он одержал победу… — Имеется в виду победа Мария над кимврами и тевтонами, одержанная им в 102 г. до н. э. при Аквах Сек-стиевых (см. примеч. к с. 72), то есть около Экс-ан-Прованса, который находится в 90 км к юго-востоку от Оранжа.

версии, которую выдвинул и защищает Этбер, аббат конгрегации святого Руфа, в работе «Цветы псалмов»… — Сведений об этом персонаже (Hetbert) найти не удалось.

136… Раймунд де Бо превратил арку в крепость. — Вероятно, имеется в виду Раймунд I де Бо (ок. 1196–1282) — князь Оранжский с 1218 г., внук Бернарда де Бо (ок. 1138–1181), ставшего первым князем Оранжским после того как в 1163 г. его сеньория Оранж была возведена императором Фридрихом Барбароссой в княжеское достоинство.

подобно Кювье, воссоздать целое по одному фрагменту. — Кювье, Жорж, барон (1769–1832) — французский зоолог, реформатор палеонтологии и систематики животных; установил принцип «корреляции органов», на основе которого он реконструировал строение многих вымерших животных; член Французской академии (1818).

она относится ко времени Октавиана… — То есть императора Августа (см. примеч. к с. 72).

указывают же девяносто одно место перехода Ганнибалом Роны… — О переходе Ганнибалом Роны подробно рассказано в главе «Рокмор».

изображение Феба в короне лучей… — Феб (гр. Аполлон) — в античной мифологии бог дневного света.

137… желали воздать должное победе при Лкциуме. — Акциум (Акций) — мыс на северо-западе Греции и одноименный город на берегу Амбракийского (соврем. Артрийского) залива восточного побережья Ионического моря. 2 сентября 31 г. здесь состоялось морское сражение между флотом Октавиана и морскими силами Марка Антония и Клеопатры; победа Октавиана решила судьбу власти в Риме.

…Но почему тогда нет орлов? Ведь они должны были бы быть не только на знаменах войска Октавиана, но и на знаменах войска Антония. — О римских орлах см. примеч. к с. 134.

Марк Антоний (ок. 80–30 до н. э.) — римский политический деятель и полководец, соратник Цезаря; после убийства диктатора пытался стать его преемником; в 43 г. до н. э. вместе с Октавианом и Лепидом составил триумвират, направленный против убийц Цезаря — Брута и Кассия, и в 42 г. до н. э. одержал над ними победу при Филиппах; в том же году получил в управление богатые восточные области Римской державы; женившись в 36 г. до н. э. на египетской царице Клеопатре VII (хотя с 40 г. до н. э. он был женат на Октавии, сестре Октавиана), выступил против Октавиана, претендуя на власть в Риме; после вступления войск Октавиана в Александрию покончил жизнь самоубийством.

две великие победы, одержанные Октавианом в Кантабрии и Иллирии. — Помимо пяти гражданских войн, которые пришлось вести Ок-тавиану в его борьбе за власть над державой, он лично участвовал в двух внешних войнах: в молодости — в Иллирии (область на северо-западе Балканского полуострова, у подножия Альп), а после победы над Марком Антонием — в Кантабрии (историческая провинция на севере Испании, на побережье Бискайского залива, на территории которой располагаются соврем, провинции Бискайя и Сантадер).

К 30-м гг. I в. до н. э. населявшие гористую Кантабрию и соседнюю с ней Астурию племена продолжали не признавать власть Рима и всеми силами пытались поднять восстание в соседних областях; на последнем этапе долголетней войны с непокорными племенами Октавиан возглавил свое войско и, подавив сопротивление кантабров, заставил их переселиться на равнину; однако после его отъезда в 25 г. до н. э. многие кантабры снова ушли в горы, где можно было вести независимую жизнь, и только в 19 г. до н. э. Агриппа (см. примеч. к с. 72) жесточайшим образом окончательно покорил Кантабрию и Астурию.

В Иллирии, в 36–33 гг. до н. э., Октавиан с успехом возглавлял экспедицию, в которой он был несколько раз ранен.

у Флора сказано, что император сражался пешим во главе легионов и был ранен во время этой битвы. — Флор (см. примеч. к с. 108) сообщает это в своем сочинении «Эпитома» (II, 22).

вы не встречали здесь Мериме — инспектора исторических памятников Франции? — Мериме, Проспер (1803–1870) — французский писатель, автор многочисленных новелл, драмы «Жакерия» (1828) и романа «Хроника царствования Карла IX» (1829); в 1833 г. был назначен генеральным инспектором по охране исторических памятников Франции и в течение двадцати лет предпринимал систематические изыскания по изучению состояния памятников во французских провинциях; член Французской академии (1844).

в честь победы Марка Аврелия над германцами. — В 166–168 гг. Марк Аврелий (см. примеч. к с. 73) освобождал Северную Италию от вторгшихся в нее германских племен.

138… они напомнят о сражении на Дунае… — В 170–174 гг. Марк Аврелий находился в действующей армии на Дунае, сражаясь с германскими племенами маркоманов и квадов.

Лапиз в своем труде «История Оранжского княжества и его князей» поместил гравюру триумфальной арки… — Ла Пиз, Жозеф де (1580–1646) — секретарь оранжского парламента, автор сочинения «Обзор истории Оранжского княжества и его князей» («Tableau de l’Histoire des Princes et Principaute d'Orange»; 1639).

он ответил мне, что это г-н Арто. — Арто, Франсуа Мари (1767–1838) — французский художник и археолог, первый директор и хранитель Лионского музея изящных искусств; автор ряда книг, среди которых — «Триумфальная арка Оранжа» («ГАгс d’Orange); с 1830 г жил в Оранже и там же умер, завещав городу часть своих коллекций и свой дом для организации там археологического музея.

139… Невозможно было не застыть в удивлении при виде открывшегося нам зрелища. — Римский театр в Оранже был рассчитан на десять тысяч зрителей; его сохранившаяся гигантская стена, обращенная фасадом к городу, имеет в высоту 36,8 м, в длину — 103,2 м; во времена варварства он был обращен в крепость, и его реставрация началась лишь в 1835 г. по плану известного архитектора Огюстена Каристи (1783–1862).

какие устраивают в наших театрах, например в Опере… — Парижская опера с 1821 по 1873 гг. располагалась в зале Лепелетье, на одноименной улице, рядом с бульваром Итальянцев.

ищут у Страбона свидетельств о том, что у театра в Нисе было две части… — Ниса — город в Малой Азии, в Карии, на реке Меандр (соврем. Мендерес), близ нынешнего турецкого города Султанхизар. Страбон (см. примеч. к с. 105), который рассказывает о Нисе в своей «Географии» (XIV, I, 42–48), в юности слушал там лекции по риторике и грамматике.

Я уже видел театры Италии и Великой Греции, театры Вероны, Таормины, Сиракуз и Сегесты… — Верона — город в Северной Италии, административный центр одноименной провинции; с I в. до н. э. римская колония; от эпохи античности в нем сохранились амфитеатр и триумфальные арки, но в основном его архитектурный облик сложился в средние века.

Таормина — древний город на северо-востоке Сицилии, на берегу Ионического моря; от античных времен в нем сохранился древнегреческий театр, перестроенный и расширенный в римскую эпоху; по размерам он второй после сиракузского: высота его 20 м, ширина — 50 м, длина — 120 м.

Сиракузы (соврем. Сиракуза) — древний город (основан ок. 734 г. до Н.э.) и порт на юго-востоке Сицилии; в нем сохранились руины древнегреческих храмов (VI–V вв. до н. э.) и театра (V в. до н. э.), одного из самых больших в античном мире.

Сегеста (гр. Эгеста) — древнегреческий город на северо-западе Сицилии, в 75 км к юго-западу от Палермо; с 241 г. до н. э. стал римским городом; в период поздней античности подвергся разрушению вандалами и арабами; в нем сохранились руины античного театра (III в. до н. э.).

…за исключением театров в Помпеях, спасенных от разрушения случившимся там бедствием… — Помпеи — древний италийский город на берегу Тирренского моря, неподалеку от Неаполя; в августе 79 г. вместе с соседними городами — Геркуланумом и Стабией — при извержении вулкана Везувий был засыпан толстым слоем пепла; с нач. XVIII в. — место археологических раскопок.

В Помпеях, сравнительно небольшом провинциальном городе, было два располагавшихся рядом театра — Большой и Малый (Одеон). В Большом театре (он был сооружен в 200–150 гг. до н. э., перестроен в годы правления Августа и предназначался для пяти тысяч зрителей) ставили трагедии и комедии, а Одеон (построенный в 80–75 гг. до н. э., он был рассчитан на тысячу зрителей из числа избранной публики) служил концертным залом для музыкальных и мимических представлений.

развалины старого замка княжеской семьи, давшей королей Англии и Голландии. — Оранжский замок был разрушен в 1673 г. по приказу Людовика XIV.

Семья де Бо владела княжеством Оранж до 1393 г., затем, по пресечении в ней мужской линии наследования, оно перешло к Жану Ша-лонскому (ок. 1361–1418), зятю последнего князя Оранжского, носившего имя де Бо; последний из князей Оранж-Шалонских, бездетный Филиберт (?—1530, князь с 1502 г.), оставил княжество Оранж своему племяннику Рене фон Нассау (1519–1544), а тот, в свою очередь, не имея наследников, — своему двоюродному брату Вильгельму фон Нассау (1533–1584), которому суждено было стать штатгальтером Нидерландов и войти в историю под именем Вильгельма Молчаливого.

В 1689 г., после того как английский король Иаков II был свергнут с трона, британский парламент призвал царствовать дочь свергнутого короля Марию (1662–1694) и ее мужа Вильгельма Оранского (1650–1702), который был сыном принца Оранж-Нассау Вильгельма II (1626–1650), внука Вильгельма Молчаливого, и Марии (1631–1660), дочери английского короля Карла I Стюарта. Эта королевская чета была объявлена королем и королевой Великобритании, Шотландии и Ирландии — Вильгельмом III и Марией II; однако брак их был бездетный, и на английском троне линия принцев Оранских (Оранжских) продолжения не имела.

К дому Оранж-Нассау принадлежали все штатгальтеры Нидерландов с 1572 по 1795 гг., а после падения наполеоновской империи сын последнего штатгальтера Вильгельма V (1748–1806), который правил в 1751–1795 гг. и умер в изгнании, стал, согласно решению Венского конгресса 1815 г., королем Нидерландов под именем Вильгельма I (1772–1843), и ему во владение было пожаловано также герцогство Люксембургское. Вплоть до наших дней его прямые потомки — короли Нидерландов, а наследник нидерландского престола носит титул принца Оранского.

140… оставили свой памятник в виде поминальной часовни, воздвигнутой на той самой площади, где в 93 году возвышался эшафот. — Эшафот был установлен в Оранже в июне 1794 г. на эспланаде Турр (в южной части нынешнего бульвара Сен-Мартен), и за месяц его работы на нем было гильотинировано 332 человека. В 1825–1830 гг. на том месте, где стоял эшафот, была возведена по проекту О.Каристи поминальная часовня, куда предполагалось перезахоронить жертвы Террора, но в дни Июльской революции 1830 года она была повреждена подложенной под нее миной, а 1848 г. снесена. В 1882 г. на этом месте был построен городской театр.

прошлое — то, что началось при Тиберии Нероне, протекало при Абд-эль-Рахмане и Карле Мартелле и закончилось при Робеспьере. — Тиберий Нерон — см. примеч. к с. 132.

Абд-эль-Рахман (?—732) — правитель Андалусии в 721 г. и в 730–732 гг.; вторгся в Галлию и победоносно прошел всю Аквитанию (историческая область на юго-западе Франции), но в 732 г. под Пуатье был разбит войсками Карла Мартелла и погиб в сражении.

Карл Мартелл (от фр. marteau — «молот»; 688–741) — фактический правитель государства франков с 715 г. при последних Меровингах, майордом из рода Каролингов; одержал ряд блестящих побед, важнейшей из которых была победа в сражении при Пуатье 4 октября 732 г., приостановившая продвижение арабов в Западную Европу. Робеспьер, Максимилиан (1758–1794) — виднейший деятель Французской революции; депутат Конвента, лидер якобинцев, глава революционного правительства (1793–1794); в результате переворота 9 термидора был объявлен вне закона и казнен.

Рокмор

Земли Карфагена с его моряками и купцами и Рима с его воинами и пахарями простирались с востока на запад по обоим берегам Средиземного моря… — Противопоставление моряков Карфагена и пахарей Рима вовсе не означает, что в Карфагене было в загоне земледелие; напротив, известно, что агрономическое сочинение карфагенянина Магона было переведено на греческий и латинский языки и воспринималось в те времена как основной свод законов рационального земледелия; однако самыми почетными промыслами, дававшими наибольшие доходы, в Карфагене были торговля и процветающие при ее помощи кораблестроение и промышленность.

141 …у одного они тянулись от жертвенников Филенов, стоявших у

Большего Ситра… — Филены — два брата-карфагенянина, которые, согласно преданию, принесли себя в жертву, чтобы расширить пределы своей родины. После долгих войн между Карфагеном и Киреной (город в Северной Африке, к востоку от Карфагена, основанный в 630 г. до н. э. греками, столица Киренаики, соврем. Шаххат в Ливии) из-за побережья средиземноморского залива Большой Ситр (ныне залив Сидра в Ливии) оба города решили выслать в один и тот же день по два своих гражданина настречу друг другу и считать границей то место, где они встретятся. Из Карфагена были посланы братья Филены, которые успели пробежать гораздо больше своих соперников и встретились с ними недалеко от Кирены. Тогда киренцы обвинили Филенов в том, что они вышли в путь раньше срока, и те, желая доказать истинность своих слов, согласились быть заживо погребенными. На месте их смерти карфагеняне установили два алтаря, считавшиеся границей между владениями Карфагена и Кирены.

вплоть до Эбро, где возвышался Сагунт… — Эбро (древн. Ибер) — река на северо-востоке Пиренейского полуострова, длиной 928 км; берет начало в Кантабрийских горах, протекает по Арагонской долине, пересекает Каталонские горы и впадает в Средиземное море.

Сагунт (соврем. Сагунто) — город на востоке Испании, на берегу Валенсийского залива Средиземного моря, в 25 км к северу от Валенсии и примерно в 150 км к югу от устья Эбро.

Потерпев поражение в Первой Пунической войне (264–241 до н. э.), Карфаген решил для возмещения потерянного расширить свои территории в Испании, и с 236 по 218 гг. до н. э. на лучших ее землях, на южном и восточном побережьях моря, южнее Эбро, была основана и расцвела новая карфагенская провинция со столицей в приморском городе Новый Карфаген (соврем. Картахена).

В 226 г. до н. э. между Римом и Карфагеном был заключен договор, согласно которому граница их сфер влияния устанавливалась по реке Эбро, однако в 219 г. до н. э. Сагунт, расположенный значительно южнее Эбро, нарушил этот договор, заключив с Римом т. н. соглашение о дружбе. Поэтому в 218 г. до н. э., после восьмимесячной осады, Ганнибал захватил этот город и разрушил его до основания, что послужило поводом к началу Второй Пунической войны.

у другого — от Иллирии, где Эмилий незадолго до этого захватил Дималу… — Иллирия — см. примеч. к с. 137.

В 229–228 гг., в ходе т. н. Первой Иллирийской войны, Рим в коалиции с Ахейским и Этолийскими союзами одержал победу над иллирийскими племенами, объединенными владетелями Скодры (часть Северной Албании вокруг соврем, города Шкодер) и занимавшимися морским разбоем на Адриатике, и захватил часть Иллирийского побережья; жители Скодры стали римскими данниками, а правителем над ними был поставлен Деметрий Фаросский, до этого служивший местным царям. Однако несколько лет спустя, когда римляне стали втягиваться в новую войну с Карфагеном, Деметрий Фаросский освободился от римской гегемонии и сам начал заниматься морским разбоем. И тогда консул 219 г. до н. э. Луций Эмилий Павел (?—216 до н. э.), посланный в Иллирию римским сенатом, начал т. н. Вторую Иллирийскую войну, напав на Скодру; после недельной осады он взял приступом укрепленный город Дималу (близ соврем. Дурреса), затем разбил Деметрия в сражении при его родном городе Фаросе (на одноименном острове Адриатического моря, соврем. Хвар) и полностью подчинил Иллирию римлянам.

Однако римской провинцией Иллирия стала значительно позднее — в 168 г. до н. э.

и до Цизальпинской Галлии, где Луций Манлий основал колонии Пла-ценция и Кремона… — В 218 г. до н. э., в период подготовки к новой войне с Карфагеном, на территорию Цизальпинской Галлии (часть современной Северной Италии) для поддержания там порядка был послан претор Луций Манлий, которому были приданы значительные военные силы. Тогда же для прикрытия переправы на реке Пад (соврем. По) были спешно построены две крепости: на правом берегу Плаценция (соврем. Пьяченца), а на левом — Кремона; это были т. н. латинские колонии (т. е. самоуправляющиеся города-поселения, подчиняющиеся латинскому праву); в каждую из них было назначено по шесть тысяч человек.

сойдясь в единоборстве на Сицилии и Сардинии и сражаясь до тех пор, пока Карфаген, поставленный на колени, не подписал договоры Лутация и Гамилъкара… — Под сражениями на Сицилии подразумевается Первая Пуническая война (264–241 до н. э.). До ее начала вся западная и центральная части Сицилии находились во власти Карфагена; часть территории острова принадлежала греческому городу Сиракузы (соврем. Сиракуза), а часть — городу Мессана (соврем. Мессина), который захватили бывшие наемники из Капуи, называвшие себя «марсовыми людьми», или мамертинами. В 265 г. до н. э., защищаясь от Сиракуз, они призвали на помощь римлян, и те поспешиливоспользоваться благоприятным случаем для установления своего влияния на Сицилии, где, разумеется, им сразу же пришлось вступить в войну с карфагенянами. Война шла с переменным успехом и в итоге закончилась поражением Карфагена, вынужденного уступить Сицилию римлянам.

Со стороны римлян вел мирные переговоры и заключал предварительный договор с карфагенянами Гай Лутаций Катул (консул 242 г. до н. э.), в 241 г. до н. э. разбивший карфагенян в морской битве при Дрепане (город на северо-западной оконечности Сицилии, соврем. Трапани), что и положило конец Первой Пунической войне. По этому договору Карфаген, уступая римлянам Сицилию, отпуская пленных и выплачивая контрибуцию, все же сохранял полную независимость; в Риме договор отвергли, и для расследования вопроса на Сицилию была послана специальная комиссия, которая ограничилась требованием увеличения контрибуции и передачи Риму мелких островов. Этот окончательный договор был заключен карфагенянами уже с Квинтом Лутацием Церконом (консулом 241 г. до н. э.) — братом Гая Лутация Катула.

Гамилькар Барка (?—229 до н. э.) — карфагенский военачальник, отец Ганнибала; выдвинулся в конце Первой Пунической войны и в 247 г. до н. э. был послан в Сицилию, где сосредоточились все военные действия; там долго и упорно противостоял римлянам, но успех войны решился на море; обладая неограниченными полномочиями, был вынужден вести переговоры о мире с римлянами.

Сразу после окончания Первой Пунической войны, в 240 г. до н. э., в Карфагене вспыхнул мятеж солдат-наемников, служивших в карфагенских войсках (т. н. «Африканская война»), и Рим, воспользовавшись сложившейся обстановкой, захватил в 238 г. до н. э. Сардинию и Корсику.

они слышат звуки лиры, построившие Фивы… — Фивы — здесь: древнегреческий город в Беотии, центр Беотийского союза греческих городов с VI в. до н. э.; вырос вокруг крепости Кадмея, основанной, по преданию, Кадмом — сыном финикийского царя Агенора; в 335 г. до н. э. был полностью разрушен Александром Македонским.

Согласно древнегреческой мифологии, стены Фив были построены братьями-близнецами Амфионом и Зетом, сыновьями Зевса и Антиопы, захватившими этот город и совместно правившими в нем. Под звуки волшебной лиры, подаренной Амфиону Гермесом, камни сами укладывались в возводимые братьями стены.

и гром трубы, разрушивший Иерихон… — Иерихон — один из древнейших городов Палестины, стены которого, по библейскому преданию (Иисус Навин, 6), рухнули от звуков священных труб евреев,

осаждавших его, после чего он был захвачен ими и полностью разрушен.

они видят восхождение ангела, посланного возвестить Аврааму, что его потомство будет многочисленным как песчинки на берегу моря и звезды небесные… — Согласно Библии, ангел Господень возвестил праотцу Аврааму обещание Бога: «Я благословляя благословлю тебя и умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря» (Бытие, 22: 17).

они видят, как обрушивается на Содом и Гоморру облако, несущее с собой гибель двум народам. — Содом и Гоморра — по библейскому преданию, города, уничтоженные Богом за распутный образ жизни их жителей: «И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии» (Бытие, 19: 24–25).

он шагает по жизни, словно Моисей по пустыне, властно ведомый огненным столпом. — Моисей (ок. 1500 г. до н. э.) — вождь еврейского народа, основатель иудейской религии, освободитель еврейского народа от египетского рабства; согласно библейской традиции, получил от Господа десять заповедей и другие законы («Синайское законодательство»).

Согласно ветхозаветному преданию, Моисей вывел свой народ из Египетской земли и повел через пустыню. Как сказано в Библии: «Господь же шел пред ними днем в столпе облачном, показывая им путь, а ночью в столпе огненном, светя им, дабы идти им и днем и ночью» (Исход, 13: 21–22).

142… Такими людьми были Сесотрис, Александр Македонский, Цезарь, Карл

Великий, Наполеон. — Сесострис — гр. имя египетского фараона Рам-зеса II (правил ок. 1300–1230 до н. э.), завоевавшего Сирию, Эфиопию, часть Аравии и воздвигшего большие храмовые постройки в Фивах.

Александр Македонский — см. примеч. к с. 57.

Цезарь — см. примеч. к с. 52.

Карл Великий — см. примеч. к с. 57.

Свою роковую миссию он получил в тот день, когда Гамилькар, совершив перед походом в Испанию жертвоприношение Зевсу, взял за руку сына, подвел его к алтарю и заставил поклясться на жертвах, что он будет вечным врагом римлян. — См. примеч. к с. 70.

эта ненависть возросла после смерти Гамилькара и Гасдрубала, и когда пятнадцать лет спустя он унаследовал после своего отца и зятя пост командующего войсками в Испании, молодой полководец прежде всего сжег Сагунт… — Гамилькар Барка в 237–229 гг. до н. э. был главнокомандующим в Испании, подчинил Карфагену воинственные племена Южной Испании по реке Бетис (соврем. Гвадалквивир) и погиб в 229 г. до н. э., сражаясь с племенами ориссов, обитавших в верховьях и среднем течении реки Анас (соврем. Гвадиана).

Гасдрубал (?—221 до н. э.) — карфагенский военачальник, зять Гамилькара Барки (муж его дочери) и его главный сподвижник в Испании; после смерти Гамилькара был назначен главнокомандующим в Испании; расширил сферу карфагенского влияния на Пиренейском полуострове, в 226 г. до н. э. основал там город Новый Карфаген; был убит на глазах у всех каким-то иберийцем, которого немедленно казнили.

Ганнибал попал в Испанию еще при жизни отца; сразу после смерти Гасдрубала, весной 220 г. до н. э., воины провозгласили его главнокомандующим, а власти Карфагена вскоре утвердили его в этой должности.

Рим отправил послов в Карфаген. — Тит Ливий называет имена этих послов: Квинт Фабий, Марк Ливий, Луций Эмилий, Гай Лициний и Квинт Бебий («История Рима от основания города», XXI, 18, 1).

Тогда старейший из римских посланников выступил вперед, свернул полу своего плаща и, показав его сенаторам, сказал… — Считается, что это был глава посольства Квинт Фабий.

Римляне собрали две армии: одну, под началом Публия Корнелия, они отправили в Испанию, другую, под водительством Тиберия Семпро-ния, — в Африку. — Публий Корнелий Сципион (?—211 до н. э.) и Тиберий Семпроний Лонг, консулы 218 г. до н. э., были посланы с войсками — один в Испанию, а второй — на Сицилию и в Африку. Однако стремительные действия Ганнибала изменили их планы; Публий Корнелий со своим флотом направился в Массалию и там, узнав, что Ганнибал уже перешел Пиренеи и собирается переправиться через Рону, отказался от экспедиции в Испанию; вместо этого он стал ждать войско карфагенян на левом берегу Роны, выслав передовые части, которым удалось разбить авангард отряд Ганнибала. Однако карфагенский полководец, избегая столкновений с римлянами по эту сторону Альп, обошел их войско и двинулся к Альпам. Публий Корнелий Сципион, морем добравшись до Италии и переправившись через реку Пад, расположился лагерем на ее левом притоке — реке Тицин (соврем. Тичино), преградив путь Ганнибалу; там произошло сражение, проигранное римлянами, после чего Сципион сумел отвести оставшиеся войска к реке Требии (правый приток Пада). Тем временем армия и флот Тиберия Семпрония задержались в Сицилии, и там консул получил от сената приказ немедленно вернуться для зашиты отечества. Семпроний поспешил на помощь Сципиону и успел подвести свои войска к Требии. У этой реки в конце декабря 218 г. до н. э. Ганнибал разбил объединенную римскую армию обоих консулов.

Ганнибал… оставил своему брату Гасдрубалу флот из пятидесяти пятипалубных, двух четырехпалубных и пяти трехпалубных кораблей… — Гасдрубал — здесь: Гасдрубал Барка (ок. 245–207 до н. э.), младший брат Ганнибала, сын Гамилькара Барки, карфагенский полководец; после вторжения Ганнибала в Италию в 218 г. до н. э. был оставлен им во главе карфагенских сил в Испании; в 208 г. до н. э. был разбит Публием Корнелием Сципионом Африканским (235–183 до н. э.) и вытеснен из Испании в Галлию; в 207 г. до н. э. во главе шедших на помощь Ганнибалу сил перешел Альпы и вторгся в Италию, но не сумел соединиться с братом; 24 июня 207 г. до н. э. потерпел сокрушительное поражение в битве у реки Метавр (соврем. Метауро в Северной Италии) и в ходе ее был убит.

Как сказано у Тита Ливия, из указанных судов, предназначенных для защиты побережья Испании, только тридцать два пятипалубных (квинкерем) и пять трехпалубных (трирем) были готовы к плаванию и снабжены гребцами («История Рима от основания города», XXI, 22, 4).

две тысячи пятьсот пятьдесят конников — ливифиникийцев, африканцев, нумидийиев, массолиев, лергетов, мавретанцев… — Ливифини-кийцы — народ, происшедший от смешения пунийцев и африканцев и проживавший в приморских городах Африки.

Нумидийцы — жители Нумидии (см. примем, к с. 73).

Массолии — одно из нумидийских племен.

Лергеты — ливийское племя.

Мавретанцы — жители Мавретании, исторической области на северо-западе Африки, на територии Атласских гор.

а также пехоту из одиннадцати тысяч восьмисот пятидесяти африканцев, пятисот балеарцев и трехсот лигуров… — Балеарцы — жители Балеарских островов, расположенных в западной части Средиземного моря; лучшие пращники в античности.

Лигуры — см. примем, к с. 66.

пересек Эбро, разбил илергетов, баргусиев, эреносиев и андосинов… — Илергеты, баргусии, эреносии, андосины — покоренные Ганнибалом племена, обитавшие в Испании, к северу от Ибера.

Если верить Петрарке, ее современное название произошло от старинного слова Род ар, отражающего стремительность ее течения. — Петрарка, Франческо (1304–1374) — итальянский поэт, писатель-гуманист и дипломат; писал по-латыни и по-итальянски; автор философских трактатов и любовных сонетов, принесших ему славу и признание.

Тибулл называет ее celer, Авсоний — ргае ceps, а Флор — impiger… — Тибулл, Альбий (ок. 50—ок. 19 до н. э.). — древнеримский поэт из аристократического рода, автор элегий, друг Проперция и Овидия.

Тибулл участвовал в кампании в Южной Галлии против аквитанцев и в одном из своих стихотворений, обращаясь к своему другу и покровителю, полководцу и оратору Валерию Мессале (64—8 до н. э.), упоминает главные реки тех краев — Арар (соврем. Сона), Гарумну (соврем. Гаронна) и Родан (соврем. Рона):

Не без Марса ты славу стяжал: Пиренеев тарбельских Знает об этом хребет, моря Сантонского брег,

Знают Арар, Гарумны поток и стремительный <«се1ег»> Родан.

(I, 7, 9—11. — Перевод Л.Остроумова.)

Авсоний, Децим Магн (ок. 310—ок. 395) — латинский поэт, уроженец и гражданин города Бурдигалы (соврем. Бордо) в Галлии, ритор и грамматик; воспитатель будущего императора Грациана (359–383; правил с 375 г.), а затем его придворный, префект Галлии, консул (379); вернулся на родину после смерти Грациана, погибшего во время военного переворота.

Авсоний упоминает Родан в стихотворении «Нарбонна» («Перечень знаменитых городов», 13; перевод Б.Ярхо):

Быстрый <«praeceps»> Родан течет, рожденный в водах Лемана.

Флор (см. примеч. к с. 108) называет Родан «бурным» в главе XXXVII («Война с аллоброгами») первой книги своей «Эпитомы».

святой Иероним называл святого Илария за его страстные речи, которым ничто не могло противостоять, «Роной латинского красноречия». — Иероним Стридонский (ок. 342–420) — один из учителей церкви, католический святой (в православной традиции — блаженный); важнейшее его сочинение — латинский перевод Святого Писания, ставший каноническим и известный под названием Вульгаты. Иларий Пиктавийский (ок. 315–367) — святой католической церкви, один из величайших ее учителей; с 353 г. епископ французского города Пуатье (лат. Пиктавий); знаменитый борец с т. н. арианской ересью.

Если верить аркадийцу Полибию, великому знатоку военного искусства, учившемуся ему у Филопемена и передавшему свои знания Сципиону… — Полибий (200–125/126 до н. э.) — древнегреческий историк, уроженец города Мегалополис в Аркадии (горная область в центральной части Пелопоннеса); сын влиятельного политического и военного деятеля Ахейского союза (антимакедонской коалиции греческих городов) и один из его руководителей, командующий конницей; после завоевания римлянами Греции вместе с тысячей других представителей ахейской знати был увезен как заложник в Италию, где прожил много лет и подружился с Сципионом Эмилианом; автор знаменитого сочинения «Всеобщая история» в 40 книгах, из которых полностью сохранились первые пять.

Филопемен (253–183 до н. э.) — греческий военачальник, стратег Ахейского союза; успешно сражался против Спарты; вероятно, дед Полибия (отец его матери).

Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский Младший (ок. 185–129) — римский военачальник; сражался в Африке, отличался личной храбростью и воинским талантом; избранный консулом в 146 г. до н. э., возглавил римское войско в Африке и, несмотря на героическое сопротивление карфагенян, захватил и разрушил Карфаген, что явилось победоносным окончанием Третьей Пунической войны (149–146 до н. э.); был замечательным оратором и знатоком греческой литературы, близким другом и покровителем Полибия.

если присоединиться к мнению Мандажора, д'Анвиля и Фортиа… — Мандажор — см. примеч. к с. 133.

Анвиль, Жан Батист Бургиньон д' (1697–1782) — знаменитый французский географ и картограф, член Парижской академии наук; составил свыше двухсот географических карт, отличающихся большой (для того времени) точностью; автор трехтомного труда «Краткая география древности» («Geographic ancienne abregee»; 1768).

Фортиа — см. примеч. к с. 133.

напротив маленького городка Ариа, ставшего в средние века укрепленным замком Лер… — Руины замка Лер, возведенного в XII в. (круглая башня и квадратный донжон), находятся на левом берегу Роны, напротив Рокмора.

144… он призвал к себе Ганнона, сына Бомилькара… — Ганнон — карфаген ский военачальник, командовавший нумидийской конницей при переправе через Родан; участвовал также в битве при Каннах, командуя правым крылом карфагенского войска.

дети пустыни, привыкшие преодолевать каменистые горные потоки Атласа и песчаные моря Мавретании… — Атлас (Атласские горы) — горная система на северо-западе Африки в пределах Марокко, Алжира и Туниса; состоит из хребтов, внутренних плато и равнин; длина около 2 000 км; максимальная высота — 4 165 м (гора Тубкаль); там берут начало несколько длинных, но маловодных рек — Дра, Шелиф, Мулуя, Умм-эр-Рбия.

Мавретания — см. примем, к с. 142.

146… ему предстоит вторгнуться в центр европейских земель и пересечь

Котские Альпы у Бриансона… — Коте кие Альпы — южная часть Западных Альп во Франции и Италии, длиной около 100 км; максимальная высота — 3 841 м (гора Монте-Визо).

Бриансон— см. примем к с. 120.

мы встретимся с ним позднее у Тразимена и Капуи. — Тразимен — см. примем, к с. 55.

Капуя — один из самых значительных и богатых городов античной Италии, находившийся в 30 км к северу от Неаполя, рядом с современным городом Капуа; был построен ок. 600 г. до н. э. этрусками; в 340 г. до н. э. заключил союз с Римом; в 216 г. до н. э., во время Второй Пунической войны, после победной для Ганнибала битвы при Каннах перешел на его сторону, за что впоследствии был жесточайшим образом наказан. Ганнибал расположился в Капуе со своим войском, и, как принято считать, спокойная жизнь там разложила карфагенскую армию, что не позволило ему предпринять дальнейшие наступательные действия (однако на самом деле у него не было достаточно военных сил для дальнейшего наступления).

порывы того столь опасного на Юге ветра, который Страбон именует Черным бореем, а современные писатели называют мистралем. — Страбон, описывая Каменную равнину близ устья Роны (имеется в виду равнина Кро — см. примем, к с. 67), пишет следующее: «Вся лежащая выше страна, как и эта, подвержена действию ветров, но черный северный ветер, резкий и холодный, обрушивается на эту равнину с исключительной свирепостью; по крайней мере говорят, что он увлекает и катит даже некоторые камни; порывы ветра сбрасывают людей с повозок и срывают с них оружие и одежду» («География»; IV, I, 7).

Борей— в греческой мифологии божество северного ветра.

нам суждено познакомиться с одним из трех древнейших бедствий Прованса: как известно, два других — это Дюране и Парламент. — Прованс — историческая область на юго-востоке Франции; охватывает соврем, департаменты Буш-дю-Рон, Вар, Воклюз, Альпы Верхнего Прованса и Приморские Альпы; в кон. II–I в. до н. э. вошла в состав Римской державы (Provincia Romana; отсюда и название Прованс); в 411 г. была завоевана германским племенем вестготов; в 536 г. вошла в состав Франкского государства; с 879 г. отдельное королевство; с 1032 г. графство в составе Священной Римской империи; в 1481 г. была присоединена к Французскому королевству и до 1790 г. оставалась провинцией, обладавшей особым статусом.

Дюране — горная река на юго-востоке Франции, левый приток Роны, впадающий в нее близ Авиньона; длина ее составляет около 350 км; отличается непредсказуемостью своего характера, весенне-летними паводками и наводнениями.

Парламент Прованса, заседавший в городе Экс-ан-Прованс, был высшей судебной инстанцией в этой провинции; учрежденный в 1501 г. и прекративший свое существование во время Революции, в 1790 г., он был столь мало популярен, что появилась поговорка: «Три бедствия Прованса — это мистраль, Дюране и Парламент».

Добрые жандармы

147… Мы вышли на дорогу у маленького городка Шатонёф… — Шатонёф-

дю-Пап — небольшой город в 10 км к югу от Оранжа, на левом берегу Роны, напротив Рокмора; известен производимыми в нем винами; в нем сохранились руины летнего папского дворца, построенного в 1320–1333 гг.

поэтический образ в духе Гомера и Геродота… — Гомер — легендарный странствующий слепой поэт Древней Греции; согласно античным источникам, жил в период XII–VII вв. до н. э.; считается автором эпических поэм «Илиада» и «Одиссея».

Геродот — см. примеч. к с. 69.

150… благодаря вам мы будем ночевать в гостинице «Пале-Рояль»… — Здание, где находилась гостиница «Пале-Рояль», сохранилось до настоящего времени: это дом № 21 на площади Крийон, в западной части Авиньона, в 250 м от моста Эдуара Даладье, пересекающего Рону. Гостиница известна тем, что в мае 1798 г. в ней останавливался Бонапарт на пути в Египет, а 2 августа 1815 г. в ней был убит маршал Брюн.

151… Авиньону о котором его историк Франсуа Нугье говорит… — Нугье, Франсуа (1625—?) — французский историк, уроженец Авиньона; известен сочинением «Хронологическая история церкви, епископов и архиепископов Авиньона» («Histoire chronologique de l’eglise, evesques et archevesques dAvignon»), изданным в 1660 г.

Комната номер три

Я крестник маршала Брюна. — Брюн, Гийом Мари Анн (1763–1815) — французский военачальник, маршал Франции (1804), участник войн Республики и Наполеона; сын адвоката, активный сторонник Дантона, один из основателей клуба кордельеров; в действующей армии состоял с 1791 г.; в 1793 г. был произведен в бригадные генералы; отличился во время Итальянского похода Бонапарта (1796) и в 1797 г. был произведен в дивизионные генералы; в 1798 г. стал главнокомандующим армии, вторгшейся в Швейцарию; в 1799 г. был назначен главнокомандующим армии в Голландии и разгромил англо-русские войска при Бергене; затем, после 18 брюмера, во главе внутренней армии усмирял Вандею; в 1801 г. стал главнокомандующим в Италии и одержал там значительные победы; в 1806 г., будучи губернатором Ганзейских городов, одержал победу над шведскими войсками (1807); оказавшись в немилости у Наполеона, осенью 1807 г. был отстранен от командования и уволен из армии; семь лет оставался не у дел; после отречения императора признал Бурбонов и был назначен губернатором Прованса, но во время Ста дней предложил Наполеону свои услуги и в апреле 1815 г. был поставлен им командующим войсками, действовавшими на Юге Франции; одержал в это время победы над австрийцами и герцогом Ангулемским; после вторичного отречения Наполеона приказал своей армии выступить в поддержку Бурбонов, сдал командование представителю правительства и выехал в Париж; 2 августа 1815 г. по дороге туда, в Авиньоне, был убит толпой фанатиков-роялистов.

152… Маршал Брюн был одним из немногих друзей отца, оставшихся ему верными, когда тот, приняв в Египте сторону генерала Клебера, оказался в немилости у Наполеона… — Отец Александра Дюма — Тома Александр Дюма Дави де ла Пайетри (1762–1806), сын французского дворянина-плантатора с острова Сан-Доминго (соврем. Гаити) и рабыни-негритянки; с 1786 г. солдат королевской армии, с 1792 г. офицер армии Французской республики, с 1793 г. генерал; горячий приверженец Республики, участник войн с антифранцузскими европейскими коалициями; командовал Западно-Пиренейской (сентябрь 1793 г.), Альпийской (январь 1794 г.) и Западной (август 1794 г.) армиями; был известен гуманным отношением к солдатам и мирному населению, необычайной храбростью и физической силой; в начале 1798 г., в ходе подготовки Египетской экспедиции, был назначен командующим кавалерией Восточной армии; героически воевал в Египте, однако ставил под сомнение цели экспедиции и ее шансы на успех; в марте 1799 г. с разрешения Бонапарта покинул Египет, но на пути во Францию попал в плен к неаполитанцам и содержался в тюрьме, где, по-видимому, был отравлен; из тюрьмы вышел в начале апреля 1801 г. тяжелобольным человеком, вернулся на родину и, уволенный из армии Наполеоном из-за своих республиканских убеждений (сентябрь 1802 г.), через несколько лет умер, когда его сыну не было еще и четырех лет.

Клебер, Жан Батист (1753–1800) — один из талантливейших полководцев Французской республики, дивизионный генерал (1793); по образованию архитектор; в 70–80 х гг. служил в австрийской армии; в 1789 г. вступил в национальную гвардию Эльзаса; участвовал в войне с первой антифранцузской коалицией и в Египетской экспедиции, которую он возглавил после отъезда Бонапарта из Египта; крайне негативно относился к ее продолжению и вел переговоры с противником об эвакуации французской армии; 20 марта 1800 г. при Гелиополисе нанес сокрушительное поражение турецкой армии; в июне того же года был убит в Каире фанатиком-мусульманином.

Египетская экспедиция была предпринята французской армией в 1798–1801 гг. по инициативе и под командованием Наполеона Бонапарта (сам он оставался там до 23 августа 1799 г.). Она имела целью завоевание новой колонии, защиту интересов французских коммерсантов в Восточном Средиземноморье и создание плацдарма для борьбы с Англией на Востоке, прежде всего для дальнейшего наступления на главную английскую колонию — Индию. Французам удалось завоевать Египет и утвердиться там, но дальнейшие их попытки продвинуться в Азию были остановлены Турцией и Англией. В 1798 г., после уничтожения французской эскадры английским флотом, армия Бонапарта оказалась заблокированной в Египте. В 1801 г., уже после гибели Клебера, она была вынуждена сложить оружие и вслед за подписанием условий капитуляции и эвакуации (31 августа 1801 г.) вывезена на английском флоте.

Во времена потрясений, последовавших за двумя реставрациями… — Речь идет о восстановлении во Франции монархии Бурбонов после первого и второго отречений Наполеона I: первая реставрация произошла 3 мая 1814 г., вторая — 8 июля 1815 г.

153… пронзила насквозь благородную грудь, к которой… победитель при Алкмаре, Бергене и Штральзунде прижимал меня столько раз. — Алкмар — город в Нидерландах, в провинции Северная Голландия, близ Северного моря; 2 октября 1799 г. французские войска под командованием генерала Брюна, отражая англо-русское вторжение в Голландию, имевшее целью вытеснить оттуда французов, потерпели поражение; однако уже 6 октября 1799 г. около города Кастрикум к югу от Алкмара французы одержали победу над союзниками, после чего, в соответствии с подписанным в Алкмаре 18 октября того же года договором, англо-русские войска оставили Нидерланды.

Бергенан-Зе — небольшой город к северо-востоку от Алкмара; 19 сентября 1799 г., в начале вторжения англо-русского десанта на территорию Нидерландов, французская армия под командованием генерала Брюна раз1ромила там войска союзников.

Штральзунд — город в Германии, на побережье Балтийского моря; в 1628–1815 гг. принадлежал шведам и относился к т. н. Шведской Померании; в августе 1807 г. был осажден и взят войсками маршала Брюна.

154… мой взгляд наткнулся на каменную арку, переброшенную над ней в виде аркбутана. — Аркбутаны — в готической архитектуре наружные каменные полуарки, передающие давление сводов главного нефа церкви на наружные опоры (контрфорсы).

Подняв глаза, я увидел, что стою у подножия папского дворца. — Папская резиденция в Авиньоне, построенная в основном в 1335–1365 гг., состоит из Старого дворца, сооруженного для папы Бенедикта XII (в миру — Жак Фурнье; ок. 1285–1342; папа с 1334 г.) архитектором Пьером Пуасоном, и Нового дворца, построенного для папы Климента VI (см. примеч. к с. 159); это самое большое готическое здание в мире: резиденция пап занимает площадь около 15 000 кв. м и окружена стенами четырехметровой толщины.

История средневековья запечатлена в стенах и башнях папского дворца столь же явственно, как история Рамзеса в граните пирамид… — Имеется в виду Рамзее II (см. примеч. к с. 142).

Дворец кажется скорее крепостью Али-паши, чем жилищем Иоанна XXII. — Али-паша Тепеленский (ок. 1741–1822) — албанский феодал (родом из Тепелены в Южной Албании), турецкий паша; правитель (с 1788 г.) западной части Балканского полуострова (с центром в городе Янина), добившийся фактической независимости от султана; отличался крайней жестокостью и вероломством, нетерпимостью к христианскому населению его владений; однако в последние годы жизни, теснимый войсками султана, пытался примириться с христианами и заигрывал с греческим движением за независимость; в 1822 г., после продолжавшейся два года осады, сдал свою крепость в Янине туркам и, вопреки условиям капитуляции, был казнен.

Крепость в Янине (Демир-Куле — «Железный замок»), стоявшая на берегу озера Памвотида, была построена еще византийцами; в 1081 г. ее усилили норманнские завоеватели, а в 1815 г. перестроил Али-па-ша, превратив в свою резиденцию; в настоящее время от нее остались лишь руины.

Иоанн XXII (в миру Жак д'Эз, или Дюэз; ок. 1245–1334) — папа с 1316 г.; сын сапожного мастера из французского города Каора; архиепископ Авиньонский (1310); был избран на святой престол, пустовавший после смерти Климента V более двух лет, сумев притвориться больным и дряхлым и распустив слух о своей скорой смерти, однако восседал на нем еще восемнадцать лет; избрал своей резиденцией Авиньон; отличался крайней жестокостью, суеверием, нетерпимостью и корыстолюбием; опираясь на помощь Франции, стремился влиять на выборы императоров Священной Римской империи.

оставалась стоявшая в отдалении последняя башня, мрачная и гигантская, которую избрал как свое последнее прибежище осажденный и преследуемый папа. — Имеется в виду авиньонский антипапа Бенедикт XIII (в миру Педро де Луна; 1324–1423; был избран в 1394 г.), осажденный в своем дворце французскими войсками.

155… Побродив всего лишь час по его коридорам, по его куртинам… — Кур тина — часть крепостной стены между двумя бастионами.

речь идет о картинах, написанных в напряженной и наивной манере, характерной для переходного периода от Чимабуэ к Рафаэлю. Их приписывают Джотто или Джоттино… — Чимабуэ, Джованни Гуальтьери (настоящее имя — Ченни ди Пепо; ок. 1240—ок. 1302) — итальянский живописец; положил начало новой итальянской школе, отрешившись от господствовавшей до него византийской манеры; его фрески и другие произведения сосредоточены во Флоренции и Ассизи.

Рафаэль — см. примеч. к с. 12.

Джотто — Джотто ди Бондоне (ок. 1266—ок. 1337), итальянский художник, один из основателей флорентийской школы; совершил переворот в итальянской живописи, порвав с канонами и традициями итало-византийского искусства XIII в.; лучшие его фрески находятся в монастыре святого Франциска в Ассизи, во флорентийской церкви Санта Кроче и в капелле Скровеньи в Падуе.

Джоттино — Томмазо ди Стефано (ок. 1324—ок. 1269), итальянский художник, ученик Джотто, блестяще подражавший его манере; вероятно, именно ему принадлежат некоторые работы, приписываемые

Джотто; его фрески также находятся в монастыре святого Франциска в Ассизи и во флорентийской церкви Санта Кроче.

156… Пьер Вальдо, лионский горожанин, объявил себя главой секты рефор маторов, желавших вернуть христианству его евангельскую простоту. — Вальдо (Вальд), Пьер (ок. 1140—после 1206) — лионский купец, выступивший как религиозный реформатор ок. 1176 г. и основавший христианскую общину т. н. «лионских бедняков»; потрясенный неожиданной смертью близкого человека, он раздал все свое имущество нищим и стал проповедовать в Лионе Евангелие в переводе на провансальский язык; смысл его учения сводился к тому, что жить надо следуя заветам Христа и его апостолов и повиноваться только Богу, а не людям; он был отлучен от церкви и изгнан из Лиона (ок. 1183 г.), а его учение было осуждено церковью.

Этот предшественник Лютера, Кальвина и Уиклифа… — Лютер, Мартин (1483–1546) — основоположник Реформации в Германии, начало которой положило его выступление в 1517 г. в городе Виттенберге с тезисами против основных догматов католицизма; основатель одного из течений протестантизма — лютеранства.

Кальвин, Жан (1509–1564) — один из крупнейших деятелей Реформации и основатель радикального направления в ней, носящего его имя; уроженец Франции; фактический правитель Женевы (хотя он и не занимал там никаких официальных постов).

Уиклиф, Джон (ок. 1320–1384) — английский религиозный реформатор, священник, профессор теологии Оксфордского университета; перевел Библию на английский язык (1382); выступал с проповедью главенства государства над церковью, став таким образом предшественником бюргерско-буржуазного направления в протестантизме.

нашел многочисленных приверженцев среди жителей Лиона, которые всегда были в высшей степени подвержены мистическим воззрениям и даже в нашу эпоху безбожиядали нам Эдгара Кине, Сен-Мартена, Балланша и в каком-то смысле Ламартина… — Кине, Эдгар (1803–1875) — французский писатель, историк, философ; ярый противник клерикализма; уроженец города Буркан-Брес, расположенного в 60 км к северо-востоку от Лиона, где он учился в школе; с 1839 г преподавал в Лионе, а с 1841 г. — в Париже; в 1848–1850 гг. состоял членом Национального собрания, придерживаясь демократических позиций; в период Второй империи находился в изгнании; среди самых известных его сочинений: поэма в прозе «Агасфер» («Ahasverus»; 1833), «Дух религий» («Le genie des religions»; 1842), «История моих взглядов» («Histoire de mes idees»; 1858) и др.

Сен-Мартен, Луи Клод, маркиз де (1743–1803) — французский философ-мистик, писавший под псевдонимом «Неизвестный философ» («Le philosophe inconnu»); уроженец Амбуаза; с 1765 г. служил в армии, но в 1771 г. оставил службу, обосновался в Лионе и посвятил себя теософии; среди его многочисленных сочинений: «Заблуждения и истина» («Des erreurs et de la verite»; 1775) и «О духе вещей» («De l'esprit des choses»; 1800).

Балланш — см. примеч. к с. 73.

Ламартин (см. примем, к с. 46), уроженец города Макон, расположенного в 65 км к северу от Лиона, воспитывался в одном из лионских пансионов.

изгнанники остановились в Дофине… — Дофине — см. примем, к с. 56.

встретившись и там с гонениями, новоявленный Моисей опять возглавил бегство новоявленных древних евреев… — О Моисее см. примем, кс. 141.

переправился через Дюране между Амбрёном и Систероном и попытался найти приют в графстве Венессен… — Амбрён — город на правом берегу реки Дюране (см. примем, к с. 146), в департаменте Верхние Альпы.

Систерон — город в 60 км к юго-западу от Амбрёна, на правом берегу реки Дюране, в департаменте Альпы Верхнего Прованса.

Графство Венессен — историческая область в департаменте Воклюз, на Юге Франции, прилегающая к Авиньону; ограничена Роной, рекой Дюране и горами Ванту; в 1274–1791 гг. была владением римских пап; ее главные города: Авиньон, Апт, Карпантра, Кавайон, Оранж.

часть которых обосновалась в долине Со, за горами Ванту, а часть — в Лангедоке… — Со — селение в департаменте Воклюз.

Ванту — предгорье Альп в департаменте Воклюз; его максимальная высота — 1 912 м; известно своей повышенной влажностью и резкими ветрами.

Лангедок — см. примем, к с. 54.

вследствие искажения слова «вальдесы», как они именовались вначале, их стали называть вальденсами… — Существует, впрочем, мнение, что такая этимология — ложная и еретическая секта вальденсов, выступавшая против обмирщения церкви и за добровольную бедность, существовала на Юге Франции задолго до того, как Пьер Вальдо выступил со своей реформаторской деятельностью; при этом термин «вальденсы» выводится из провансальского слова vallis — «долина» (эти еретики проживали в долинах Южной Франции).

157… а затем — альбигойцами, ибо их скопление составило большую часть населения города Альби и графства, столицей которого он являлся. — Альбигойцы — приверженцы ереси XI–XIII вв., получившей название от южнофранцузского города Альби, в Лангедоке, и усвоившей религиозные воззрения т. н. катаров (гр. «чистые») и вальденсов; придерживались дуалистических воззрений, весь материальный мир считали созданным Дьяволом и освобождение от зла представляли себе только как полное преодоление плоти; проповедовали крайний аскетизм, отрицали церкрвную иерархию, Ветхий Завет и таинства; подвергались преследованиям церкви, но были весьма популярны, ибо, помимо всего прочего, в их учении содержались элементы социального протеста; в Лангедоке укрепились во многом потому, что их поддерживали местные владетели — графы Тулузские, видевшие в них опору в борьбе против королей Франции и феодалов Севера; распространение альбигойства и конфликты с католиками послужили поводом к крестовым походам против альбигойцев в 1209–1229 гг., следствием чего стало полное крушение всей южнофранцузской цивилизации.

Альби — древний город в Южной Франции, в Лангедоке, ныне административный центр департамента Тарн.

Это был Доминик, помощник приора в Осме, выборщик церкви святого Иоанна Латеранского в Риме… — Осма (соврем. Эль-Бурго-де-Ос-ма) — небольшой город в Испании, в Старой Кастилии, который с VI в. был центром епархии; известен своим старинным кафедральным собором.

Доминик (1170–1221) — святой католической церкви, основатель ордена доминиканцев, уроженец Кастилии; с 1194 г. был каноником, а позднее помощником приора августинской конгрегации в Осме; в 1203 г. отправился по поручению кастильского короля Альфонса VIII в Данию и, возвращаясь в Испанию через Южную Францию, был поражен масштабами распространившейся там альбигойской ереси; решив бороться с ней ненасильственным путем, в течение двух лет исходил весь Лангедок и проповедовал Слово Божие; в 1215 г. основал в Тулузе первый монастырь братьев-проповедников; в том же году получил у папы разрешение создать новый монашеский орден, который соблюдал августинский устав и главным назначением которого было заявлено истребление ереси и просвещение мира проповедью истины; уже через четырнадцать лет после своей смерти, в 1229 г. был канонизирован.

Церковь святого Иоанна Латеранского (Сан Джованни ди Латерано) — кафедральный собор римских пап, считается «матерью и главой всех церквей в Риме и мире»; в своем первоначальном виде была построена при императоре Константине I Великом и освящена в 324 г.; первоначально служила домовым храмом соседнего с ней Латеранского дворца, принадлежавшего некогда патрицианскому семейству Плавтов Латеранов и служившего резиденцией римских пап до 1309 г., пока Климент V не перенес святой престол в Авиньон; свой нынешний облик церковь приобрела к XVIII в.

Называя Доминика выборщиком, Дюма, возможно, имеет в виду присутствие Доминика на IV Латеранском соборе, проходившем 11–30 ноября 1215 г. в папской резиденции; на нем собралось 400 епископов и 800 аббатов; Доминик приехал на собор вместе с епископом Тулузским, своим покровителем, и именно в это время сумел получить разрешение папы на учреждение своего ордена.

он призвал к крестовому походу. — Имеется в виду крестовый поход против альбигойцев, объявленный в 1209 г. папой Иннокентием III (Джованни Лотарио, граф Сеньи; 1160–1216; папа с 1198 г.); поводом для него стало убийство в 1208 г. во владениях графа Тулузского папского легата Петра де Кастельно, а истинной причиной — нежелание католической церкви терять влияние в богатейших французских провинциях и лишаться поступающих оттуда доходов.

Северяне помнили, что Хлодвиг, Карл Мартелл и Карл Великий лишь прошли по этой обласканной солнцем земле и не смогли укорениться в ней. — Хлодвиг I (ок. 466–511) — с 481 г. король франков из рода Меровингов; расширил свои наследственные владения, одержав блистательные победы над римским наместником в Галлии (486), алеманна-ми, вестготами (507); объединил всех франков и ввел на своих землях христианство. Войска Хлодвига вступали и в Прованс, но были выбиты оттуда остготами.

Карл Мартелл — см. примем, к с. 140.

Карл Великий — см. примем, к с. 57.

несмотря на героическую борьбу виконта де Безье и короля Педро Арагонского, Симон де Монфор захватил один за другим все укрепленные города, которые обороняли альбигойцы… — Раймунд Рожер Транкавель, виконт де Безье (1185–1209) — племянник и вассал графа Раймун-да VI Тулузского, сын его сестры Аделаиды; могущественный феодал, которому после смерти в 1194 г. его отца принадлежали города Безье, Альби и Каркасон; открыто поддерживал альбигойцев, покрыл себя славой в начале крестового похода против них и стал одной из первых его жертв; после жесточайшего погрома, учиненного крестоносцами при захвате Безье (22 июля 1209 г.), где погибли десятки тысяч жителей, он со своим войском закрепился в Каркасоне и две недели, с 1 по 15 августа 1209 г., стойко оборонялся; врагам удалось завладеть городом только после того, как там закончилась вода и виконта, решившего начать с крестоносцами переговоры, выманили в их лагерь и взяли в плен, где он через несколько месяцев умер при неясных обстоятельствах.

Педро II (1174–1213) — король Арагона с 1196 г. и граф Барселоны; один из прославленных воинов своего времени, в 1212 г. помогавший кастильскому королю Альфонсу VIII в борьбе с маврами; в 1213 г. в качестве сюзерена пришел на помощь графу Раймунду Тулузскому, сражавшемуся с крестоносцами, и погиб во время сражения при замке Мюре.

Монфор, Симон IV, граф Лестерский (ок. 1150–1218) — предводитель крестового похода против альбигойцев; начал свою военную карьеру в Палестине, во время четвертого крестового похода; отличался беспредельной жестокостью, необузданной храбростью, необычайной физической силой и почти гипнотическим влиянием на свое войско; захватил большую часть земель Тулузского графства, владел ими в 1209–1215 гг. (его право на них было подтверждено Латеранским собором 1215 г.), но в 1216 г. вынужден был покинуть свои новые владения из-за бунта горожан в Тулузе, всколыхнувшего все графство; погиб при осаде Тулузы в 1218 г. от удара брошенного в него камня, который пробил ему шлем и раздробил его череп.

Наш друг и собрат Фредерик Сулье написал на этот сюжет один из лучших исторических романов… — Сулье, Фредерик (1800–1847) — французский писатель и драматург; автор многих театральных пьес, а также исторических романов, ставших чрезвычайно популярными; среди них упомянутый «Виконт де Безье» («Le vicomte de Bezier»; 1834), а также «Граф Тулузский» («Le comte de Toulouze»; 1835) и «Воспоминания дьявола» («Les Memoires du diable»; 1837–1838).

Раймунд Тулузский, которого мы еще увидим приносящим публичное покаяние в Сен-Жиле, на ступенях церкви, нанес им последний удар, отрекшись от их ереси. — Раймунд VI (1156–1228) — граф Тулузский с 1194 г; один из крупнейших и фактически независимых феодальных владетелей Франции, родственник арагонских, французских и английских королей; покровительствовал альбигойцам и конфликтовал с церковью, но, когда крестовый поход начался, решил пойти на примирение с ней и вначале отдал семь своих замков, а потом, в надежде спасти ТУлузу, признал себя виновным, покаялся и отрекся от ереси. Это публичное покаяние происходило 18 июня 1209 г. в городе Сен-Жиле (где 15 января 1208 г. во время переправы через реку был убит папский легат Петр де Кастельно): оно началось на паперти церкви, откуда папский легат Мило, подвергнув Раймунда бичеванию, повел его в собор, где граф, распростершись у алтаря, принес покаяние в грехах и сочувствии ереси. Легат дал графу отпущение грехов, но обязал его передать все принадлежавшие ему владения папе. Однако, после того как в 1216 г. в Тулузе поднялось восстание, пятьдесят городов и замков Прованса перешли на сторону графа Тулузского и он вместе со своим сыном Раймундом Молодым, будущим Раймундом VII Тулузским (1197–1249), возглавил войско и отвоевал все захваченные у него владения.

Сен-Жиль (Сен-Жиль-дю-Гар) — кантональный центр в соврем, департаменте Гар, в 20 км к югу от Нима; известен своей старинной церковью, посвященной святому Эгидию (фр. Жиль); входил во владения графа Тулузского.

Авиньон, в ту пору могущественная республика, которой управлял свободно избираемый подеста… — Республиканское устройство существовало в Авиньоне в 1161–1251 гг.

Подеста (от. лат. potestas — «власть») — высшее должностное лицо во многих средневековых городах-республиках Центральной и Северной Италии, а также Юга Франции; глава исполнительной и судебной власти.

в 1226 году Людовик VIII во главе огромной армии встал перед воротами Авиньона… — Людовик VIII Лев (1187–1226) — король Франции с 1223 г., сын короля Филиппа II Августа; в 1216–1217 гг., поддерживаемый отцом, предпринял неудачную попытку стать королем Англии; после того как в 1224 г. сын Симона де Монфора уступил ему свои права на графство Тулузское, начал наступление на эти земли и в 1226 г., после трехмесячной осады (с 10 июня по 10 сентября) захватил Авиньон, однако вскоре вслед за этим заболел дизентерией иумер.

158… оно могло пересечь Рону, пройдя по мосту Святого Бенезе, от которо го в наши дни сохранилось еще несколько арок. — Мост Святого Бенезе соединял Авиньон с городом Вильнёв, лежащим на противоположном, правом, берегу Роны; был построен в 1177–1185 г.; его полная длина равнялась 920 м, ширина — 4 м, и он состоял из 22 арок; в 1226 г., во время страшной осады города, мост был на три четверти разрушен, но вскоре восстановлен горожанами; в нач. XVII в. он начал обрушаться, и в настоящее время сохранились лишь четыре его арки.

Святой Бенезе (1165–1184) — согласно легенде, юный пастушок, услышавший однажды голос, который приказал ему построить в Авиньоне мост через Рону; основатель монашеской общины, собиравшей средства на строительство этого моста.

кардинал-легат Романо де Сант'Анжело приказал авиньонцам снести их укрепления… — Романо де Сант'Анжело — Романо ди Франжипани (7—1243), кардинал-диакон римской церкви святого Ангела (Сант'Анжело ди Пескьериа), в 1226 г. отправленный папой Гонорием III (Ченчо Савелли; 1148–1227; папа с 1216 г.) в качестве легата к королю Людовику VIII для участия в новом походе против альбигойцев; после смерти короля остался во Франции и стал ближайшим советником королевы Бланки Кастильской (см. примеч. к с. 193); будучи умелым дипломатом, вел переговоры с графом Раймундом VII, закончившиеся подписанием Парижского мира (1229); впоследствии был викарием в Риме.

он учредил братство серых кающихся, просуществовавшее без перерыва более восьми веков… — Кающиеся — в христианской церкви члены религиозных общин, присужденные духовными властями к покаянию за совершенные ими грехи и в наказание подвергавшиеся различным ограничениям во время совершения церковных служб; в Западной Европе они были обязаны во время служб носить особую одежду (власяницу) и могли объединяться в особые братства, называвшиеся по цвету их облачения.

В Авиньоне насчитывалось не менее семи таких братств, но наиболее известными, оставившими след в веках, были братства серых, белых и черных кающихся.

Бертран де Го, ставший папой под именем Климента V— Бетран де Го (ок. 1264–1314) — архиепископ Бордоский с 1299 г.; в 1305 г., по желанию французского короля, был избран папой; в 1309 г. перенес папскую курию в Авиньон и полностью привязал политически папство к французскому двору.

159… Филиппу Красивому принадлежал великий и глубокий замысел пере нести папство во Францию… — О Филиппе Красивом см. примеч. кс. 13.

Папство, в лице Бонифация VIII получившее пощечину от Ногаре и Колонны … — Бонифаций VIII (в миру Бенедетто Каэтани; ок. 1235–1303) — римский папа с 1294 г.; в ноябре 1302 г. в булле «Unam Sanctam», направленной непосредственно против короля Филиппа IV, провозгласил верховенство пап над светской властью.

В ответ на это Филипп IV осенью 1303 г. отправил своего советника Гийома Ногаре, под началом которого находилось войско численностью в 1600 человек, в город Ананьи (в Церковной области), чтобы захватить Бонифация VIII и силой привезти его во Францию; помогать Ногаре в этой операции взялся римский аристократ Скьярра Колонна, семье которого папа нанес тяжелую обиду. 8 сентября 1303 г., после короткой, но кровавой стычки папа был захвачен и, как утверждали, избит; вскоре, правда, римляне освободили старика, но он не пережил унижения и через месяц скончался.

Ногаре, Гийом де (ок. 1260–1313) — французский государственный деятель и правовед; в 1287–1295 гг. профессор римского права в Монпелье, с 1295 г. королевский советник, с 1307 г. королевский канцлер и подлинный руководитель политики Филиппа Красивого.

Скьярра Колонна — Джакомо Колонна, по прозвищу Скьярра (?— 1329), представитель богатого и многочисленного римского аристократически) рода Колонна; отлученный от церкви Бонифацием VIII, нашел убежище при французском дворе и в 1303 г. участвовал в захвате папы; в 1308, 1309 и 1313 гг. был римским сенатором; принимал участие в различных междоусобицах в Италии.

отреклось от мирской власти в лице Климента V, который, во имя своего тщеславного желания быть избранным папой, поклялся королю, в свою очередь посвятившему его в сан в лесу Анжели, выполнить ужасные обязательства… — Речь идет о переговорах между Филиппом ГУ и Бертраном де Го, происходивших близ Сен-Жан-д'Анжели — известного своим старинным бенедиктинским аббатством города в Западной Франции, который расположен недалеко от Бискайского залива, в соврем, департаменте Приморская Шаранта.

лишь одно из которых известно: уничтожение ордена Тамплиеров. — Тамплиеры (или храмовники) — военно-монашеский орден рыцарей Храма (фр. Temple); был основан в Палестине в 1118 г. французскими рыцарями и свое название получил от построенного царем Соломоном храма, вблизи которого находилась резиденция тамплиеров. Целью ордена была борьба с мусульманами; устав его был очень строг: рыцари приносили обеты послушания, бедности, целомудрия и т. п. Вместе с тем, орденом были собраны огромные богатства, он занимался ростовщичеством, а его члены были известны своим беспутством и интересом к восточной магии. В XIII в., после изгнания крестоносцев с Востока, он переместился в Европу, где в нач. XIV в. был разгромлен королем Филиппом ГУ, желавшим захватить его богатства. Орден был распущен в 1312 г., однако тайные организации тамплиеров существовали еще очень долгое время, предположительно даже в XX в.

Климент VI воспользовался преступлениями и несчастьями Иоанны Неаполитанской, ставшей пленницей прованских баронов, и купил у нее за 80 000 золотых флоринов право на владение и правление Авиньоном, доставшееся ей от ее предков — маркизов Форкалькье и Прованса. — Климент VI (в миру Пьер Роже де Бофор; 1291–1352) — авиньонский папа с 1342 г.

Иоанна I (Джованна; 1326–1382) — неаполитанская королева, графиня Прованса и Форкалькье, унаследовавшая трон в 1343 г. после смерти своего деда Роберта Анжуйского (ок. 1275–1343; правил с 1309 г.); ее первым мужем (с 1333 г.), вследствие династических соображений, стал сын венгерского короля Карла I Роберта (Кароберт; 1288–1342; правил с 1308 г.) и ее кузен Андрей Венгерский (1327–1345), попытавшийся устранить всех ее приближенных и самостоятельно править Неаполитанским королевством; в 1345 г. в результате заговора и с ведома королевы Андрей был задушен, а она в 1346 г. вышла замуж за главу этого заговора, своего любовника Людовика Тарантского (1320–1362). Однако вскоре в Неаполь явился брат Андрея, венгерский король Людовик (1326–1382; правил с 1342 г.), обвиняя королеву в убийстве мужа, и ей пришлось бежать в Прованс (1347). Обвинение в убийстве было снято с нее папой Климентом VI, и в обмен на это она продала ему Авиньон. После смерти своего второго мужа она еще дважды выходила замуж: в 1363 г. за Иакова III (1336–1375), короля Майорки, а в 1376 г. за немецкого князя Отона Брауншвейгского (1320–1399). Не имея прямых наследников ни в одном из этих четырех браков, она в 1369 г. объявила наследницей свою племянницу Маргариту (1347–1412), выдав ее в том же году замуж за Карла Дураццо, будущего неаполитанского короля Карла III (1345–1386; правил с 1381 г.), и усыновив его. Однако, опасаясь других претендентов на неаполитанский престол, Карл Дураццо решил еще при жизни Иоанны I отвоевать Неаполитанское королевство и, вступив в Неаполь, в 1381 г. отстранил Иоанну от власти (по некоторым сведениям, год спустя она была задушена по его приказу).

После того как прапрадед Иоанны, Карл I Анжуйский (1227–1285), младший сын французского короля Людовика VIII, граф Прованса (с 1246 г.), в 1266 г. был коронован как король Неаполя и Сицилии, Прованс входил во владения Неаполитанского королевства. Форкалькье — графство в Верхнем Провансе, между Альпами и реками Дюране и Изер, существовавшее как самостоятельное с сер. XI до нач. XIII в.; в 1209 г. отошло к Провансу, графы которого с тех пор носили также титул графов Форкалькье.

Флорин (ит. floren от flos — «лилия») — название старинной высокопробной золотой монеты, изначально (с 1252 г.) чеканившейся во Флоренции и носившей изображение лилии — символа этого города (откуда и пошло ее название). Тип флорина вызвал к жизни множество подражаний, и подобную монету стали чеканить во многих стра-… Это был Капитолий папства… — Капитолий — один из семи римских холмов, на вершине которого находилась крепость Рима; здесь: оплот, средоточие власти.

Его чресла стянул новый пояс из башен и стен, возведенных Фернандесом де Эредиа, великим магистром ордена Святого Иоанна Иерусалимского… — Великий магистр (гроссмейстер) — высшее должностное лицо, глава военно-монашеского ордена.

Здесь имеется в виду старейший из духовно-рыцарских орденов, члены которого, помимо обычных монашеских обетов бедности, послушания и целомудрия, принимали еще обет борьбы с неверными, становясь монахами-воинами; был основан ок. 1070 г. в Иерусалиме и именовался «Госпитальная братия святого Иоанна». С этим связаны иные названия этого ордена: «госпитальеры»(от лат. слова gospitalia — «гость»; слово «госпиталь» в те времена означало «странноприимный дом») и «иоанниты». Первоначально в ордене состояли монахи, заботившиеся о больных паломниках, и рыцари, охранявшие их. В 1099 г., во время первого крестового похода, рыцари отделились от монахов и приняли наименование «Орден рыцарей госпиталя святого Иоанна Иерусалимского». Для иоаннитов стали обязательными четыре обета воинов-монахов, т. е. орден превратился в духовно-рыцарский в полном смысле этого слова, и в этом качестве в 1113 г. его официально признал папа. В 1291 г., после изгнания крестоносцев со Святой Земли, рыцари обосновались в городе Лимасол на Кипре, а в 1309 г. отвоевали у турок остров Родос в Эгейском море, сделали его орденским государством и тогда же стали именовать себя родосскими рыцарями; в 1522 г. турки выбили их с острова; в 1530 г., с согласия императора

Карла V, госпитальеры заняли остров Мальту и с этого времени стали называться мальтийскими рыцарями; в 1798 г. Мальта была захвачена французами, и после длительных перипетий центр ордена оказался в России, а в 30-х гг. XIX в. переместился в Италию под покровительство папы; в настоящее время является благотворительной организацией.

Эредиа, Хуан Фернандес (1310–1396) — испанский военный и политический деятель, писатель и меценат; принимал участие в Столетней войне, сражаясь на стороне Франции, и особенно отличился в битве при Креси; состоял на службе арагонского короля Педро IV (1319–1387; правил с 1336 г.); губернатор Венесеннского графства и города Авиньона в годы понтификата Иннокентия VI (в миру Этьенн Обер;?—1362; папа с 1352 г.); в 1376–1396 гг. великий магистр ордена святого Иоанна Иерусалимского.

160… там слышалось эхо Воклюзского источника, убаюкивающее город под звуки исполненных чувственной неги песен Петрарки. — С 1337 по 1353 гг. (с перерывами) Петрарка (см. примеч. к с. 143) жил в тихом селении Воклюз (соврем. Фонтене-де-Воклюз) вблизи Авиньона; там, в его доме, ныне располагается музей.

Воклюзский источник находится в этом селении и представляет собой выход на поверхность подземной реки, питаемой дождевыми водами.

Король Карл V, будучи набожным, мудрым и могущественным государем, не мог терпеть такие бесчинства… — Карл V Мудрый (1338–1380) — сын Иоанна II, в 1356–1360 гг. регент, а с 1364 г. король Франции; осуществлял ряд реформ, способствовавших укреплению королевской власти, упорядочил налоговую систему, реорганизовал армию, покровительствовал наукам и искусству.

…он отправил в Авиньон маршала Бусико, приказав ему изгнать оттуда лже-папу Бенедикта XIII. — Бусико, Жан I Ле Менгр (1310–1367) — знаменитый французский военачальник, маршал Франции (1356), служивший при королях Иоанне II и его сыне Карле V. Однако изгнание Бенедикта XIII (см. примеч. к с. 154) из Авиньона было делом не маршала Бусико, а его сына — Годфроя де Ле Менгра Бусико (?—1432), губернатора Дофине, и происходили эти события не при Карле V Мудром, а в годы правления его сына Карла VI Безумного (1368–1422; правил с 1380 г.).

достиг Испании, где король Арагона предоставил ему убежище… — Имеется в виду король Арагона и Сицилии Фердинанд I Справедливый (1380–1416), правивший с 1412 г.

перед смертью, опасаясь, что церковный раскол закончится вместе с ним, он назначил обоих своих викариев кардиналами… — Осенью 1376 г. авиньонский папа Григорий XI (Пьер Роже де Бофор; 1329–1378; папа с 1370 г.), племянник Климента VI, покинул Авиньон и торжественно въехал в Рим 13 января 1377 г., после чего вскоре начался период, именуемый в истории папства Великим расколом (1378–1417): в Риме после смерти Григория XI был избран Урбан VI (Бартоломео Приньяно; ок. 1318–1389; папа с 1378 г.), которого поддержали государства Северной и Средней Италии, Скандинавии, Германии и Англия, в то время как в противовес ему духовенство, ориентировавшееся на Францию, Испанию, Неаполь и Шотландию, выбрало в Авиньоне Климента VII (Роберт Женевский; 1342–1394; правил с 1378 г.). В результате этих событий образовались две папские курии, и папы стали обмениваться взаимными проклятьями; преемником Климента VII был БенедиктXIII (Педро деЛуна; 1324–1423; правил с 1394 г.), а преемниками Урбана VI — Бонифаций IX (Пьетро Томачелли; правил в 1389–1404 гг.), Иннокентий VII (Козимо Мильорати; 1336–1406; правил с 1404 г.), Григорий XII (Анджело Коррер; ок. 1325–1417; правил в 1406–1415 гг.); церковный собор в Пизе в 1409 г. низложил и Бенедикта XIII и Григория XII, избрав Александра V (Петрон Филар-гес; ок. 1340–1410; правил с 1409 г.), однако низложенные понтифики этого решения не признали, и пап стало трое; конец расколу положил Констанцский собор (1414–1418), избравший папу Мартина V (Оддоне Колонна; 1368–1431; правил с 1417 г.).

кардиналы собрали конклав, и один из них провозгласил папой второго. — Эти события представлены в несколько искаженном виде: речь идет об избрании Климента VIII (Муньос, Хиль Санчес; 1380–1446), которое состоялось 10 июня 1423 г., после смерти Бенедикта XIII. Его избрал немногочисленный конклав (но все же не один кардинал), а папой признал только арагонский король Альфонс V Великодушный (1396–1458; правил с 1416 г.). Новый антипапа жил в том же замке, где нашел приют его предшественник, до 1429 г., пока Альфонс V не счел нужным примириться с признанным всеми европейскими государствами римским папой Мартином V и потребовал от Климента VHI отречения. К этому времени в окружении антипапы оставались всего два кардинала; для того чтобы процедура отречения выглядела более торжественно, он назначил еще третьего, после чего отрекся от тиары и в награду получил от Мартина V сан епископа Майорки, в котором и пребывал до самой своей смерти.

оба они вернулись в лоно Церкви: один в должности архиепископа Севильи, другой — архиепископа Толедо. — Севилья — город в Испании, административный центр одноименной провинции и всей области Андалусия; основан карфагенянами; во времена распада Кордовского халифата и государств Альморавидов и Альмохадов — столица отдельного эмирата, с 1248 г. находилась во владениях Кастилии.

Толедо — город в Центральной Испании, в исторической области Новая Кастилия; основан в доримские времена; с нач. V в. был во власти вестготов и в 567 г. стал столицей их государства; с 712 г. входил во владения арабов, а после распада Кордовского халифата в нач. XI в. стал центром Толедского эмирата; в 1085 г. был завоеван Кастилией и в 1089 г. стал столицей этого королевства; в 1479–1561 гг. — столица объединенной Испании.

Заметим, что в 1429 г., в год отречения антипапы Климента от тиары, архиепископом Севильи был Диего де Анайя Мальдонадо (исполнял свою должность с 1418 по 1431 гг.), а архиепископом Толедо — Хуан Мартинес де Контрерас (исполнял свою должность с 1423 по 1434 гг.).

это кварталы Фюстери, Лимас и окрестности Лулльских ворот… — Кварталы Фюстери и Лимас (от лат. limaceus — «топкий») находятся в северо-западной части Авиньона, в 300–400 м к востоку от Роны, у крепостных стен.

Лулльские ворота находились в западной части крепостной стены Авиньона, у нынешней площади Крийон; они были разрушены в 1900 г.

те, что окружают Линьекие ворота. — Линьские ворота располагались в северной части крепостной стены Авиньона.

новая религияу поддерживаемая Маргаритой Алансонской, сестрой Франциска I… — Имеется в виду Маргарита Наваррская (1492–1549) — дочь Карла Орлеанского, графа Ангулемского, и Луизы Савойской; сестра Франциска I, к которой он был очень привязан; в первом браке (1509) супруга герцога Карла IV Алансонского (1489–1525), во втором (1527) — Генриха д'Альбре (1503–1555), короля Наваррского; одна из самых образованных женщин своего времени; поддерживала протестантов, покровительствовала литературе и искусству; ей принадлежит изданный в 1559 г. сборник новелл «Гептамерон», во многих из которых высмеивается лицемерие, невежество и распутство католического духовенства.

Черные кающиеся торжествовали победу, идя вместе с монтаньярами, белые отыгрались, идя вместе с термидорианцами. — Монтаньяры (фр. montagne — «гора») — группировка левых депутатов Конвента; получила свое название потому, что ее члены занимали места на верхних скамьях зала заседаний. В идейно-политическом отношении монтаньяры не представляли собой единого целого; наряду с буржуазными демократами в группировку входили лидеры Революции, представлявшие интересы бедноты города и деревни.

Термидорианцы — участники контрреволюционного переворота, совершенного 9—10 термидора II года Республики (27–28 июля 1794 г.) в Париже и свергнувшего якобинскую диктатуру.

162… политический Везувий немедленно воспламенился… — Везувий —

действующий вулкан на юге Италии, в 10 км к востоку от Неаполя, высота — 1 277 м; при извержении выбрасывает много пепла, газов и пара; самое известное извержение его было в 79 г. н. э. — оно погубило города Помпеи и Геркуланум, последнее сильное — в 1944 г.

«Сто дней» приостановили ее на время, но Ватерлоо вновь придало ей силу… — «Сто дней» (20 марта—22 июня 1815 г.) — время второго царствования Наполеона I после его бегства с острова Эльбы и до поражения при Ватерлоо (см. примеч. к с. 7).

от середины порта и до Деревянного моста… — Имеется в виду деревянный мост через Рону, связывавший Авиньон и Вильнёв; строительство его началось в 1806 г. и закончилось в 1820 г.; состоял из двух частей: через малый рукав Роны (длиной 225 м, из 15 пролетов) и через большой (длиной 439 м, из 30 пролетов); ширина и той и другой части была немного больше 7 м.

Юг вспыхнул, словно пожар передавался от города к городу посредством порохового привода. — Пороховой привод — принятый от XIV до XIX в. способ поджигать взрывной заряд: от заряда насыпали пороховую дорожку длиной в несколько метров и поджигали порох; огонь распространялся по этой дорожке, а подрывник должен был успеть спрятаться, пока огонь не дойдет до заряда.

Марсель подал пример, которому последовали Авиньон, Ним, Юзес и Тулуза… — Юзес (Изес) — кантональный центр в департаменте Гар, в 25 км к северу от Нима.

…Из всех этих душегубов… самым заметным был Пуантю, авиньонский убийца… — Биографических сведений об этом персонаже найти не удалось.

163… он мог, убегая, с такой силой и точностью бросить свой нож, что эта новоявленная парфянская стрела, пущенная с расстояния в пятнадцать шагов, пригвождала к дереву пятифранковую монету. — Парфяне — народ, обитавший в древности в Западной Азии на территории соврем. Ирака и Ирана. По отзывам современников, парфяне отличались свободолюбием и воинственностью, но вместе с тем и коварством; любимым способом боевых действий у них было притворное отступление, а затем нанесение удара по потерявшему бдительность противнику; славились как отличные лучники.

страшный вожак авиньонских убийц, имевший под своим началом как главных подручных тафтянщика Фаржа, грузчика Рокфора, пекаря Надо и старьевщика Маньяна. — Никаких биографических данных об указанных личностях найти не удалось; известно лишь, что настоящая фамилия Рокфора — Гиндон.

маршал Брюн, находившийся с шеститысячным войском в Ле-Люке, был вызван в Париж… — Ле-Люк — кантональный центр в департаменте Драгиньян, в 150 км к юго-востоку от Авиньона.

Маршал Брюн

Герцог де Ривьер, губернатор Марселя, дал ему охранное свидетельство. — Ривьер, Шарль Франсуа де Риффардо, маркиз, затем герцог де (1763–1828) — французский политический деятель; до Революции офицер французской гвардии, эмигрировавший вместе с графом д’Артуа, будущим королем Карлом X (1757–1836; правил в 1824–1830 гг.) и ставший связным между ним и вандейцами; был арестован в 1795 г. в Нанте, но сумел спастись бегством; принимал участие в заговоре против Наполеона в 1804 г., был приговорен к смертной казни, но помилован благодаря заступничеству императрицы Жозефины и Мюрата, заключен в тюрьму и освобожден уже после Реставрации; в звании генерал-лейтенанта командовал войсками на Юге Франции и тщетно пытался поднять армию против Наполеона в начале Ста дней; после Ватерлоо стал пэром Франции и был назначен командующим военным дивизионом, действовавшим на Юге; убедил Брюна подчиниться союзной армии; в 1816–1820 гг. — посол Франции в Турции.

это была гнусная клевета, уже сотни раз опровергнутая, будто бы 2 сентября 1192 года маршал носил на острие своей пики голову принцессы деЛамбаль… — 2–5 сентября 1792 г. простонародье Парижа, возбужденное неудачами в войне с вторгшимся во Францию неприятелем и слухами о контрреволюционном заговоре в парижских тюрьмах, произвело в них массовые казни заключенных аристократов, священников и королевских солдат.

Ламбаль, Мария Тереза Луиза де Савуа-Кариньян, принцесса де (1749–1792) — одна из самых трагических жертв Революции; принцесса Савойского дома, с 1767 г. супруга принца де Ламбаля (1747–1768), бросившего ее сразу после свадьбы и через год умершего от постыдной болезни; оставшись вдовой в 19 лет, жила вместе со свекром, герцогом де Пентьевром (1725–1793), внуком Людовика XIV и госпожи де Монтеспан, славившимся своей благотворительной деятельностью; представленная дофине Марии Антуанетте, вскоре сделалась ее близкой подругой (ходили слухи об интимных отношениях) и, когда та стала королевой (1774), была назначена управляющей ее двора; однако вскоре покинула двор и вернулась туда лишь в начале Революции, осенью 1789 г., когда королевская семья была насильно перевезена из Версаля в Тюильри и королеве понадобилась ее поддержка; во время неудавшегося бегства королевского семейства из Парижа (июнь 1791 г.) принцесса тоже покинула столицу и уехала в Англию, но в конце того же года, опасаясь за судьбу королевы, вернулась в Париж и присоединилась к ней; в августе 1792 г. разделила с королевой ее заключение в Тампле, но через несколько дней была переведена в тюрьму Ла-Форс, где утром 3 сентября 1792 г. ее растерзала толпа. Тело принцессы подверглось неслыханным оскорблениям и диким издевательствам, а ее отрубленную голову водрузили на пику и пронесли по улицам Парижа, чтобы показать королеве.

164… обогнуть город, свернув за два льё до него с дороги, ведущей к Ле-Понте… — Ле-Понте — селение в двух километрах к северо-востоку от Авиньона.

возница категорически отказался туда ехать, заявив, что его почтовая станция находится в Авиньоне, а не в Ле-Понте или в Сорге. — Сорг — небольшой городок в 10 км к северо-востоку от Авиньона.

Хозяин гостиницы, г-н Му ленподнялся к маршалу… — Биографических сведений о Мулене, которого Дюма упоминает также в своих «Мемуарах», найти не удалось.

поравнявшись с Ронскими воротами… — Ронские ворота располагались в северо-западной части крепостных стен Авиньона, между Лулльскими и Линьскими воротами.

165… префект Авиньона г-н де Сен-Шаман, всего лишь за час до этого приехавший в город. — Сен-Шаман, Луи, барон де — префект департамента Воклюз с 18 июля 1815 г. по февраль 1817 г.

если не удастся продержаться до прихода отряда майора Ламбо. — Ламбо — командир отряда жандармерии, посланный маркизом де Ри-вьером из Марселя для наведения порядка в Авиньоне.

167… Это был г-н де Пюи… — Пюи, Франсуа Игнас Гийом (1751–1820) — мэр Авиньона в 1795, 1800–1806 и 1811–1815 гг.; Наполеон называл его «образцовый мэр»; его имя носит одна из улиц Авиньона.

Он вернулся в своем одеянии мэра, с шарфом и наградами — крестом Святого Людовика и орденом Почетного Легиона… — Орден Людовика Святого был основан Людовиком XIV в 1693 г. для награждения офицеров за боевые заслуги; в отличие от других французских орденов, он не имел сословных ограничений для награждения и жаловался людям всех званий.

Орден Почетного легиона — высшая награда Франции, вручаемая за военные и гражданские заслуги; ныне имеет пять степеней; основан Бонапартом в 1802 г.; первые награждения им произведены в 1804 г.; знак ордена имеет форму пятилучевого креста белой эмали на красной ленте.

168… письмо с требованием защитить его, которое он хотел послать австрийскому командующему… — Имеется в виду Фримон, Иоанн Мария Филипп, граф де Палота (1759–1831) — австрийский военачальник, в 1815 г. главнокомандующий австрийскими вооруженными силами в Далмации и Северной Италии; разгромив войска Мюрата, оккупировал французскую территорию вплоть до Лиона; после окончания военной кампании был назначен командующим австрийского обсервационного корпуса во Франции; в 1825 г. был произведен в фельдмаршалы, а в 1831 г. стал президентом Гофкригсрата (придворного военного совета).

169… одна из которых, с рукоятью, отделанной драгоценными камнями, была подарком несчастного султана Селима. — Селим III (1761–1808) — турецкий султан с 1789 г.; имея европейское образование, стремился преобразовать Турцию по европейскому образцу, но экономическое разорение страны и международные трудности этому помешали; в 1792 г. закончил войну с Россией невыгодным для Турции Ясским миром, но был вовлечен в войну с Францией, длившуюся до 1802 г.; пытался реорганизовать армию с помощью французских генералов; его главные противники, янычары (от тур. janicari —»новое войско»; отборные части турецкой регулярной армии), по произволу свергавшие с престола и возводивившие на него султанов, в 1807 г. подняли восстание и заключили Селима в тюрьму; год спустя в связи с попытками сторонников Селима его освободить, он был задушен по приказу своего двоюродного брата — нового султана Мустафы IV (1779–1808; правил с 1807 г.).

его вынудили вернуть эту саблю поверенному маршальши Брюн. — Супругой маршала Брюна (с 1796 г.) была Анжелика Николь Пьер (1765–1829).

его вынесло на песчаную отмель Тараскона… — Тараскон — город в департаменте Буш-дю-Рон, расположенный на левом берегу Роны, в 25 км ниже Авиньона по течению.

170… Старший из этих двоих был г-н де Шартруз… — Шартруз, Гийом Мишель Жером Меффрен де Ложье, барон де (1772–1843) — владелец поместья Шартруз близ Роны, которое было возведено в баронет-во в 1811 г и в котором он занимался ботаникой и орнитологией; мэр города Арля в 1824–1830 гг., много сделавший для реставрации его исторических памятников.

младший — Амедей Пишо. — Пишо, Амедей (1795–1877) — французский писатель, историк и переводчик английской литературы; уроженец Арля, врач по образованию; с 1840 г. редактор журнала «Британское обозрение».

тело было извлечено из могилы по распоряжению маршальши Брюн, перенесено в ее замок Сен-Жю в Шампани… — Сен-Жю-Соваж — селение в Шампани, в департаменте Марна, в 5 км к северо-востоку от города Ромийи-сюр-Сен.

Шампань — историческая провинция в северо-восточной части Франции; отошла к французской короне в 1284 г. вследствие брака короля Филиппа IV и Жанны Наваррской (1273–1304).

где оно и оставалось…до тех пор, пока официальное гласное разбирательство не смыло с покойного обвинение в самоубийстве… — Хотя власти Авиньона и пытались, насколько у них хватало сил, помешать убийству маршала Брюна, но, после того как оно произошло, был составлен протокол, в котором удостоверялось, что маршал покончил жизнь самоубийством, застрелившись; лишь спустя шесть лет вдове маршала удалось добиться проведения судебного разбирательства, подтвердившего, что он был убит; однако, поскольку убийцы исчезли бесследно, оплата судебных издержек была возложена на вдову.

и лишь тогда тело маршала было погребено по решению Рьомского суда. — Это решение было вынесено 25 февраля 1821 г.

Рьом — город в центральной части Франции, в департаменте Пюи-де-Дом, в 13 км к северу от Клермона; некогда был административной столицей Оверни и до наших дней остается юридической столицей этого края.

Воклюзский источник

171… церковь Нотр-Дам-де-Дом, которая представляет собой переходную ступень от романского стиля к готическому, — с ее папертью, относящейся к десятому веку, и с находящейся в ней гробницей Иоанна XXII… — Кафедральный собор Нотр-Дам-де-Дом, одна из самых старинных церковных построек Авиньона, расположен на северо-западе города; был построен в течение XII в. в три этапа и являлся частью старинного епископства, на месте которого впоследствии был воздвигнут папский дворец. На протяжении последующих веков собор перестраивался и ныне представляет собой причудливое сочетание романского стиля с разнообразными фантазиями в стиле барокко.

Паперть собора, расположенная с его западной стороны, была построена во второй пол. XII в.; она выдержана в строгом романском стиле и имеет вид массивной полукруглой арки с треугольным фронтоном и с коринфскими полуколоннами по бокам.

Многочисленные капеллы собора, сооруженные в XIV–XVII вв., расположены по его бокам между контрфорсами, и в одной из них, примыкающей к ризнице, находится гробница папы Иоанна XXII (см. примем, к с. 154), выполненная в готическом стиле в 1334 г. английским скульптором Хью Уилфридом. Во время Революции собор был разграблен и поврежден вооруженными толпами народа, а останки Иоанна XXII брошены в Рону. Надгробие, так же как и весь собор, со временем были восстановлены.

посетите музей, который был завещан городу г-ном Кальве… — Кальве, Эспри Клод Франсуа (1728–1810) — французский натуралист, врач, археолог и нумизмат, уроженец Авиньона; завещал городу свою богатую коллекцию предметов античного искусства и медалей, а также обширную библиотеку. В 1834 г. в особняке Вильнёв-Мартиньян (построен в 1741–1754 гг.), расположенном в западной части Авиньона и купленном городскими властями, был открыт музей, основу коллекций которого составил дар Кальве.

среди них шарж на Каракаллу… — Каракалла — см. примем, к с. 73.

гробница Жака IIде Шабанна… — О маршале де Шабанне см. примем. к с. 56.

чтобы отвлечься от мыслей об убийствах в Ледяной башне и массовых потоплениях в Роне… — Речь идет о трагических событиях, разыгравшихся в Авиньоне 16–17 октября 1791 г., — убийстве разбушевавшейся толпой шестидесяти горожан, заключенных в одну из башен папского дворца, т. н. Ледяную; они подробно описаны в романах Дюма «Соратники Иегу» и «Белые и синие».

Воклюзскому источнику, навевающему воспоминания о Петрарке и Лауре. — Воклюзский источник — см. примем, к с. 160.

Лаура — героиня сонетов Петрарки (см. примем, к с. 143), его возлюбленная, которую, по его словам, он встретил в одной из авиньонских церквей.

вероятно, Беатриче, Офелия и Маргарита существовали лишь в фантазии Данте, Шекспира и Гёте… — Данте Алигьери (1265–1321) — итальянский поэт, создатель итальянского литературного языка, автор «Божественной комедии».

С юношеских лет Данте воспевал в своих произведениях сначала как вполне земную девушку, а позднее как идеальный женский образ некую Беатриче, ни разу не называя ее полное имя. По ряду приводимых им биографических указаний и без абсолютной уверенности принято видеть в ней Беатриче Портинари, которую Данте знал в детстве, встретил ненадолго в молодости, когда она была уже замужем, и которая умерла двадцати четырех лет в 1289/1290 г.

Шекспир, Уильям (1564–1616) — великий английский драматург и поэт, автор трагедий, комедий, поэм и сонетов.

Офелия — героиня трагедии Шекспира «Гамлет, принц Датский» (1601); возлюбленная заглавного героя, сошедшая с ума от любви.

Гёте, Иоганн Вольфганг (1749–1832) — немецкий поэт и мыслитель, представитель Просвещения, один из основоположников немецкой литературы нового времени.

Маргарита — героиня драмы Гёте «Фауст» (1808–1832), возлюбленная Фауста, поэтическая нежная девушка, обманутая Мефистофелем и погубившая себя и своего ребенка.

напоминает путь из Рима во Фраскати… — Фраскати — городок в Италии, в 21 км к юго-востоку от Рима, на западном склоне Альбанских гор; с античных времен славился своей живописностью.

172… вы встречаете на своем пути маленький городок Л'Иль, который живописно расположену как и следует из его названия, на узкой косе… — Речь идет о городке Л'Иль-сюр-ла-Сорг, расположенном в департаменте Воклюз, в 20 км к востоку от Авиньона, между двумя рукавами разветвления реки Сорг. Слово Tile («л'иль») во французском языке означает «остров».

отказывается от своего поэтического имени…и принимает новое — Сорг. — Сорг — река в департаменте Воклюз, левый приток Роны, длиной 36 км; вытекает из Воклюзского источника и разделяется затем на несколько рукавов.

обнаружили постоялый двор, который содержал бывший повар герцога Отрантского… — Герцог Отрантский — Фуше, Жозеф (1759–1820), французский государственный деятель; священник, участник Революции; депутат Конвента, примкнувший к левым якобинцам; был повинен в чудовищных жестокостях при подавлении контрреволюционных мятежей; один из руководителей переворота 9 термидора; в 1795–1815 гг. неоднократно занимал пост министра полиции, последовательно сотрудничая со всеми политическими режимами; в 1809 г. получил титул герцога Отрантского; в июне-июле 1815 г., после отречения Наполеона, возглавлял временное правительство, а в июле-декабре того же года был министром полиции; в 1816 г. был изгнан из Франции на основании декрета о цареубийцах, к числу которых он был отнесен как бывший член Конвента, голосовавший за казнь Людовика XVI; отличался крайней беспринципностью и вошел в историю как законченный предатель, изменявший всем, кому он служил и с кем был политически близок.

173… в том смысле, в каком бригадир знаком со своим генералом. — Бригадир — унтер-офицерский чин во французской кавалерии и жандармерии.

во всех походах в Италии и в Тироле. — Тироль — см. примеч. к с. 120.

174… Мы стояли гарнизоном в Пьяченце. — Пьяченца — город на севере Италии, у слияния рек По и Треббии; административный центр одноименной провинции.

словно добропорядочный буржуа, засунув руки в карман, без ташки и кривой сабли. — Ташка — кожаная гусарская сумка для патронов и мелкого снаряжения (ее носили за спиной слева).

Он пришел за нами, чтобы повести нас в Вильнёв-лез-Авиньон. — Вильнёв-лез-Авиньон — город, расположенный на правом берегу Роны, напротив Авиньона; кантональный центр в департаменте Гар; был основан в 1293 г. как французская крепость для защиты могущественного бенедиктинского монастыря Сент-Андре, возникшего ок. 1000 г. и стоявшего на границе земель Французского королевства, папских владений и территорий Священной Римской империи; первоначально назывался Ville Neuve Saint-Andre pres dAvignon — «Новый город Сент-Андре подле Авиньона».

прошли по Деревянному мосту, затем по острову посреди Роны… — Имеется в виду остров Бартелас, по которому шла насыпная дорога длиной 226 м, связывавшая две части Деревянного моста (см. примеч. кс. 162).

175… узнали в нем нашего превосходного друга, поэтичного художника Поля

Юэ… — Юэ, Поль (1803–1869) — французский художник-пейзажист, автор картин, литографий, гравюр, офортов; предшественник импрессионизма; многие его работы находятся в Лувре и других музеях Франции.

Среди готических памятников Вильнёва прежде всего обращает на себя внимание чрезвычайно красивая башня четырнадцатого века… — Речь идет о башне Филиппа Красивого, построенной по приказу короля Филиппа IV в нач. XIV в. для защиты моста Святого Бенезе.

Примерно того же времени и церковь, по архитектурному стилю относящаяся к готике конца тринадцатого века… — Вероятно, имеется в виду коллегиальная церковь Богоматери, построенная в Вильнёве в 1333 г. кардиналом Арно де Виа (7—1335), племянником папы Иннокентия XXII.

в ней находится картина «Снятие с креста» итальянского мастера, возможно Джоттино… — Судя по всему, речь идет о картине «Оплакивание Христа», которую, как теперь считается, написал ок. 1460 г. знаменитый французский художник Ангерран Картон (другие варианты его фамилии — Шаронтон, Шарретон, Шартон), уроженец Лана, с 1447 г. работавший в Авиньоне; она считается одним из шедевров французской живописи XV в.; написана на досках орехового дерева, имеет размеры 163 х 218 см и с 1905 г. хранится в Лувре.

Джоттино — см. примеч. к с. 155.

местная больница располагает образчиком искусства пятнадцатого века, ни в чем не уступающим фрескам Кампо Санто в Пизе. — Пиза — древний город в Центральной Италии, одной из главных достопримечательностей которого является ансамбль Соборной площади с примыкающим к ней крытым кладбищем Кампо Санто («Святое Поле»), сооруженным в 1278–1284 гг.; внутри него находятся многочисленные скульптурные надгробия, а стены его расписаны фресками XIV–XV вв.

Это подражание Орканье, и Симоне Мемми, представляющее Судный день. — Орканья (Андреа ди Чоне Арканьуоло;?—1368) — знаменитый флорентийский художник, скульптор и архитектор; его скульптуры и картины есть во многих соборах Флоренции и соседних с ней городов; ему приписывают фрески «Триумф смерти» и «Страшный суд» на стенах Кампо Санто.

Симоне Мемми — имеется в виду Симоне Мартини (1284–1344), итальянский живописец, уроженец Сиены, ученик Джотто, много работавший вместе с художником Липпо Мемми (ок. 1285–1361), на сестре которого он был женат; последние годы своей жизни провел в Авиньоне, был дружен с Петраркой.

Верхнюю часть картины занимает Троица… — Далее идет весьма точное описание картины Ангеррана Картона «Венчание Девы Марии» (1453–1454) — еще одного шедевра французской живописи XV в. (нижнюю часть картины занимают сцены Ада и Чистилища, поэтому, вероятно, Дюма и решил, что она изображает Страшный суд); картина, имеющая размеры 183 х 218 см, предназначалась для алтаря часовни Святой Троицы картезианского монастыря в Вильнёве; в 1834 г. она была спасена от гибели Проспером Мериме: он распорядился перенести ее в богадельню Вильнёва, в двух помещениях которой хранились произведения искусства, свезенные туда после Революции из местных монастырей; в настоящее время она хранится в Вильнёве, в городском музее, созданном в 1868 г. на основе этой коллекции и носящем имя Пьера Люксембургского (1369–1387) — кардинала, блаженного католической церкви.

Народное поверье приписывает эту картину самому королю Рене, которому я в таком случае готов простить его неудачное царствование… — Рене I Анжуйский (1409–1480) — герцог Анжуйский и граф Прованский (с 1434 г.); унаследовав в 1434 г., после смерти своего брата, права на Неаполитанское королевство, он лишь в 1438 г. получил возможность вступить в них; однако его правление было недолгим: крайнее разорение страны позволило одному из претендентов на неаполитанский престол, арагонскому королю Альфонсу V (ок. 1396–1458; правил с 1416 г.), преодолеть сопротивление войск Рене, захватить Неаполь и короноваться там под именем Альфонса I (1442); впрочем, это не мешало Рене Анжуйскому до конца жизни носить номинальный титул короля Неаполитанского; он был ценителем и покровителем искусств, увлекался живописью, стихотворчеством и заслужил прозвание «Добрый король Рене».

тех, кто, подобно Иуде, предал его за горстку сребреников. — Иуда Искариот (из Кариота) — согласно евангельской легенде, один из двенадцати апостолов, их казначей, предавший Иисуса Христа за тридцать сребреников; однако на следующий день, узнав, что Иисус приговорен к смерти, он жестоко раскаялся, бросил сребреники в храме и повесился.

176… в одном из уголков картезианского монастыря, распроданного по час тям во времена Революции… приютилась… гробница Иннокентия VI — чудо четырнадцатого века… — Католический монашеский орден картезианцев был основан святым Бруно (ок. 1035–1101), уроженцем

Кёльна; устав ордена отличался строгостью, доходы ордена должны были употребляться на строительство церквей, монастыри его славились гостеприимством и благотворительностью; название он получил от монастыря Шартрёз (Chartreuse) в Восточной Франции, в долине Шартрёз, куда в 1084 г. для отшельнической жизни удалились основатели ордена.

Иннокентий VI (Этьенн Обер;?—1362) — кардинал-епископ Остии, авиньонский папа с 1352 г.

После своего избрания папой он передал в дар картезианскому ордену свой дом и земельные владения в Вильнёве, и в 1356 г. там была устроена монашеская обитель, первоначально посвященная святому Иоанну Крестителю, а в августе 1362 г. переименованная в Notre Dame de Valde-Benediction (в знак благодарности Богоматери, спасшей, как считалось, жизни многих авиньонцев во время эпидемии чумы 1361 г.); вскоре она стала крупнейшим картезианским монастырем во Франции.

В часовне Святой Троицы монастырской церкви Святой Марии папа, умерший в сентябре 1362 г., и был похоронен; создателями его надгробия были скульпторы Тома Турнонский, Бартелеми Кавалье и Бертран Ногероль.

Во время Революции, в мае 1793 г., монастырь и его земли были распроданы, и в сентябре 1834 г. П.Мериме обнаружил папскую гробницу в крайне плачевном состоянии; в 1835 г. она была перевезена в часовню богадельни, и лишь в 1959 г., после того как в первом десятилетии XX в. началась реставрация монастыря, возвращена на прежнее место.

до Революции у нас здесь был монастырь картезианцев и бенедиктинцев… — Вероятно, имеется в виду картезианский монастырь Valde-Benediction (см. примеч. выше), название которого могло быть воспринято местным жителем как напоминание о бенедиктинцах. Впрочем, еще раньше в Вильнёве существовал бенедиктинский монастырь Сент-Андре.

Бенедиктинцы — старейший западноевропейский католический монашеский орден, основанный ок. 530 г. святым БенедиктомНурсий-ским (ок. 480—ок. 547) в Монтекассино (Италия); в средние века играл значительную роль, а наибольшего влияния достиг в X–XI вв.; в правилах монастырской жизни, разработанных Бенедиктом, послушникам предписывалось неустанно заниматься физическим трудом, что должно было спасти их от лени — матери всех пороков; кроме того, им следовало посвящать свое время чтению священных книг и исполнению церковных песнопений; с течением времени монахи-бенедиктинцы все более приобретали известность как переписчики и распространители копий древних рукописей духовного и светского содержания. В эпоху Великой Французской революции орден пришел в упадок, но в XIX в. наступило его оживление.

Часа через два мы добрались до Ремулена и там в первый раз увидели Гар, берущий начало близ Сен-Жермен-де-Кальберта. — Ремулен — город на реке Гар, в 20 км к западу от Авиньона, кантональный центр в департаменте Гар.

Гар (Гардон) — правый приток Роны, берущий начало в горах Севен-ны; протяженность его 133 км; образуется в результате слияния двух речек — Гардон д'Алес и Гардон д'Андюз: обе они начинаются недалеко от Сен-Жермен-де-Кальберта.

Сен-Жермен-де-Кальберт — небольшой старинный городок в Севен-нах, в 100 км к северо-западу от Авиньона, кантональный центр в департаменте Л озер.

Реку пересекает канатный мост — настоящие качели, подвешенные на четырех колоннах с каннелюрами, таких же изящных и воздушных, как он сам. — Имеется в виду однопролетный, длиной 120 м подвесной канатный мост через реку Гар, построенный в Ремулене в 1830 г. М.Сегеном (см. примеч. к с. 178); круглые пилоны моста (лишь они одни сохранились в наши дни от всей его конструкции) имеют высоту около 10 м.

Каннелюры — вертикальные желобки на стволе колонны.

177… Эта образцовая легкость производит такое сильное впечатление, что какой-то любитель танцев написал на колонне: «Мост Тальони». — Та-льони, Мария (1804–1884) — итальянская балерина, дочь и ученица итальянского танцовщика и хореографа Филиппо Тальони (1777–1871); дебютировала в Вене в 1822 г.; после многочисленных турне по Италии и Германии начала выступления на сцене Парижской оперы (1827), где благодаря своей необычайной грации и своим новшествам в технике танца завоевала восторженное признание ценителей балета; затем выезжала в турне в Лондон, Берлин, Санкт-Петербург (1837–1842), но всю свою жизнь была связана с парижской сценой — вплоть до 1847 г., когда она оставила театр; утверждала классические балетные традиции; одной из ее лучших партий была роль Сильфиды в одноименном балете, поставленном в Гранд-Опера (1832) Филиппо Тальони.

у него есть сосед, который, словно магнитная гора из «Тысячи и одной ночи», так быстро притягивает к себе путешественника… — «Тысяча и одна ночь» — сборник сказок, памятник средневековой арабской литературы, сложившийся окончательно в XV в. Первый перевод сборника на французский язык был выполнен востоковедом Антуаном Галланом (1646–1715) и издан в 1704–1717 гг.

Здесь имеется в виду Магнитная гора из черного камня, о которой говорится в «Рассказе третьего календера» (четырнадцатая ночь Шахразады): она стоит на морском берегу, к ее подножию течение насильно влечет корабли, и она вытягивает из них все железное, после чего они распадаются на части и тонут.

Мне доводилось видеть некоторые из чудес этого мира: Вестминстер — гордый оттого, что ему доверено хранить королевские гробницы… — Вестминстерское аббатство (официальное название — «соборная церковь святого Петра») — главная национальная святыня Англии, место коронации английских монархов, а также погребения королей, государственных деятелей и выдающихся людей Англии; расположено в одном из центральных районов Лондона — Вестминстере; было построено в основном в 1245–1269 гг., а нынешние размеры и облик приобрело к сер. XV в.; имеет форму латинского креста, удлиненного с восточного его конца капеллой Генриха VII, которая была пристроена в 1503–1519 гг. и многими считается одним из чудес света.

Реймский собор с его каменными кружевами… — Реймс — см. примеч. к с. 125.

Реймский собор Богоматери — шедевр французской готики, место коронации французских королей; был заложен в 1211 г. и закончен в основном к концу того же века; имена его зодчих, сменявших друг друга, сохранились (редкий случай для той эпохи), поскольку они были инкрустированы в нефе собора: это Жан д’Орбе (с 1211 г.), Жан ле Лу (с 1228 г.), Гоше Реймский (с 1244 г.), Бернар Суасонский (с 1255 г.) и Робер де Куси (с 1287 г.).

сокровищницу дворцов, именуемую Генуей… — В Генуе (см. примеч. к с. 24) сохранилось много средневековых дворцов, самые известные из которых: Дворец дожей (ит. Палаццо Дукале — Герцогский дворец), Палаццо Сан-Джорджо, Бьянко, Россо, Дориа-Турси, Подеста, Спи-нола и др.

Пизу и ее падающую башню… — Имеется в виду знаменитая наклоненная восьмиярусная звонница собора Санта Мария Маджоре в Пизе (см. примеч. к с. 175); ее сооружение было начато в 1173 г., велось с большими перерывами, поскольку ее наклон стал проявляться уже в ходе строительных работ, и завершено в 1360 г.; она имеет высоту 56 м, диаметр 15 м, и ее наклон в настоящее время составляет 5,5°.

Флоренцию и ее собор… — Имеется в виду собор Санта Мария дель Фьоре во Флоренции (см. примеч. к с. 5), воздвигнутый в 1296–1436 гг. по проекту итальянского архитектора и скульптора Арнольфо ди Камбио (ок. 1245—ок. 1302); его грандиозный восьмигранный купол был сооружен в 1420–1436 гг. архитектором Филиппо Брунеллески (1377–1446); к комплексу собора относится также 84-метровая квадратная звонница (1334–1359).

Терни и его водопад… — Терни — древний город в Центральной Италии, административный центр одноименной провинции; основан в 672 г. до н. э.; расположен на холмах, на берегах реки Нера (левом притоке Тибра); в 6 км к востоку от него, на реке Велино, левом притоке реки Неры, находится самый большой в Европе водопад (т. н. Мраморный), высотой в 165 м.

Венецию и ее площадь Святого Марка… — Венеция — город в Северной Италии, в области Венето; расположен на островах Венецианской лагуны в Адриатическом море; в средние века купеческая республика, занимавшая одно из ведущих мест в европейской торговле; исторический центр города — площадь Святого Марка, примыкающая к собору Сан Марко.

Рим и его Колизей… — Колизей (лат. colosseus — «громадный») — построенный в 75–80 гг. н. э. в Риме амфитеатр для гладиаторских боев и конных ристаний; вмещал 50 тысяч зрителей.

Неаполь и его порт… — Неаполь — крупнейший город Южной Италии; находится на берегу Неаполитанского залива Тирренского моря; в древности назывался Неаполис (гр. «Новый город»); был основан в

VII в. до н. э. греческими колонистами неподалеку от другой греческой колонии Палеополиса (гр. «Старого города»), или Партенопеи, с которой впоследствии слился; в 290 г. до н. э. был завоеван римлянами; в 1130–1860 гг. столица Неаполитанского королевства.

Катанию и ее вулкан… — Катания — крупный город на восточном побережье Сицилии, у подножия действующего вулкана Этна (высотой 3 340 м), самого большого в Европе; основан в VIII в. до н. э.; рас-цвел. в эпоху римского владычества; многочисленные извержения Этны и землетрясения неоднократно разрушали город, но его заново отстраивали.

я спускался вниз по Рейну… — Рейн — см. примеч. к с. 72.

видел, как передо мной встает Страсбург с его сказочной, будто волшебницами возведенной колокольней… — Страсбург (Страсбур) — главный город исторической области Эльзас; расположен в среднем течении Рейна; ныне административный центр французского департамента Нижний Рейн; в городе находится готический собор Нотр-Дам (XI–XVI вв.) со знаменитым ажурным шпилем высотой в 142 м, который завершил в 1439 г. зодчий Иоганн Хюльц из Кёльна.

видел, как встает солнце над Риги и как оно садится за Монбланом… — Риги — горный массив на севере Швейцарии, на берегу Фир-вальдштетского озера; самая высокая его вершина Кульм имеет высоту 1 797 м; славится своим живописным видом.

Монблан — горный массив в Западных Альпах, на границе Франции и Италии; самая высокая его вершина носит то же название и имеет высоту 4 807 м.

за исключением, однако, храма Сегесты, тоже затерянного в безлюдном пространстве… — Недалеко от Сегесты (см. примеч. к с. 139) находятся руины дорического храма, строительство которого началось в 420 г. до н. э., но так и не было закончено.

потрясающее гранитное творение, именуемое Гарским мостом. — Построенный в I в. до н. э. римлянами мост, проходящий над долиной реки Гар несколько западнее Ремулена, представляет собой три яруса аркад общей длиной 273 м и высотой 49 м.

тот, кто проделывает путь в пятьсот льё, чтобы увидеть Кампо Санто, колонну Траяна и Помпеи… — То есть тот, кто отправляется в Италию.

Кампо Санто — см. примеч. к с. 175.

Колонна Траяна — мраморная колонна высотой 33 м и рельефным поясом длиной 200 м, воздвигнутая в Риме в 113 г. римским императором Траяном (см. примеч. к с. 73) в ознаменование победы над Дакией (древней страной, расположенной между Дунаем, Тисой, Карпатами и Днестром); должна была служить надгробным памятником императору; ее увенчивал бронзовый орел, замененный позднее статуей Траяна, а в 1587 г. — статуей апостола Петра.

Помпеи — см. примеч. к с. 139.

178… один мост носит имя Агриппы, другой — Сегена. — Агриппа — см.

примеч. к с. 72.

Сеген, Марк (1786–1875) — знаменитый французский инженер и предприниматель, строитель подвесных мостов, изобретатель трубчатого парового котла; племянник братьев Монгольфьер.

если бы Агриппе было известно об артезианских колодцах, то мы, возможно, не имели бы Гарского моста. — Артезианский колодец — буровая скважина, которая выводит на поверхность подземные воды, находящиеся в водоносных слоях между водонепроницаемыми пластами, и позволяет воде фонтанировать с большим напором; название произошло от французской провинции Артуа, где в XII в. впервые в Европе было устроено такое водозаборное сооружение.

179… подобно разбойникам Ариосто, простерлись перед исполином. — Ариосто, Лудовико (1474–1533) — итальянский поэт, автор поэмы «Неистовый Роланд» (1516–1532), оказавшей огромное влияние на развитие итальянской литературы.

Согласно преданию, Ариосто однажды попал в руки разбойников, но, узнав имя того, кто оказался в их власти, они осыпали поэта знаками внимания и отпустили его.

В 1564году Карл IXсовершал путешествие по Югу Франции и посетил Тарский мост. Его принимал господин герцог де Крюссоль… — В 1564 г. Карл IX (см. примем, к с. 13) по инициативе королевы-матери Екатерины Медичи (1519–1589) в сопровождении огромной свиты, состоявшей почти из тысячи человек, совершал путешествие по Франции, которое длилось два года и четыре месяца.

Гарский мост король посетил 12 декабря 1564 г., после обеда в соседнем замке Сен-Прива, где его принимал граф Антуан де Крюссоль (1528–1573), главнокомандующий королевскими войсками в Лангедоке, Провансе и Дофине, будущий герцог д'Юзес (с 1565 г.) и пэр Франции (с 1572 г.).

180… следует закрыть глаза и не открывать их до Арен или до Квадратного Дома. — Арены и Квадратный Дом — достопримечательности Нима, подробно описанные Дюма в последующих главах.

Ребуль

У меня было к нему письмо от Тейлора… — Тейлор — см. примем, к с. 39.

Господину Ребулю, поэту и пекарю. — Ребуль, Жан (1796–1864) — французский поэт по прозвищу Нимский Булочник; уроженец и житель Нима, владелец пекарни; ярый легитимист; дебютировал в 1823 г. кантатой, воспевавшей французскую экспедицию в Испанию (1820–1823); в 1828 г. опубликовал элегию «Ангел и дитя», вызвавшую восторг Ламартина, который посетил его в Ниме в 1830 г.; в 1836 г. издал свой первый поэтический сборник; сочинил три трагедии, из которых одна была поставлена в парижском театре Одеон, но успеха не имела;

в 1848 г. стал депутатом Учредительного собрания от департамента Гар.

в моем сознании сложился образ человека, подобного метру Адаму и Лантара. — Бийо, Адам (1602–1662) — французский поэт-песенник по прозвищу метр Адам; выходец из ремесленной среды, по профессии столяр, уроженец Невера.

Лантара, Симон Матюрен (1729–1778) — французский художник-пейзажист, выходец из простого народа; в детстве был скотником.

…По пути к Ребулю мы проходили мимо Арен. — Арены — римский амфитеатр, построенный в Ниме в кон. I — нач. II в.; после падения Римской империи, в V в., был обнесен мощной стеной, внутри него часть скамей была снесена, центральная арена расширена, и на освободившемся месте образовался настоящий жилой квартал с домами, улицами, колодцем, двумя церквами и даже замком (XII в.). Это место получило название Castrum arenarum («Замок арен») и в раннем средневековье не раз подвергалось осаде. После того как Ним вошел во владения короля Франции, эта крепость потеряла свое оборонительное значение, и постепенно, на протяжении XVI–XVIII вв., все здания внутри ее стен и сами они были снесены, а сооружению был возвращен его первоначальный облик.

Амфитеатр имеет форму эллипса с большой осью в 133 м и малой в 101 м; его центральный помост также эллиптический (с осями соответственно 69 и 38 м); фасад представляет собой двухъярусную галерею высотой 21 м; 35 рядов скамей вмещали около 20 тысяч зрителей.

182… у народа теперь был свой Ламартин. — Ламартин — см примеч.

к с. 46.

что же касается библиотеки, то ее составляли всего две книги — Библия и том Корнеля. — Библия (от гр. biblia — «книга») — священная книга иудеев и христиан; сборник религиозных легенд и богослужебных текстов, составленных разными авторами и в различных местах Ближнего Востока с VIII в. до н. э. по II в. н. э.; состоит из Ветхого Завета, являющегося Священным Писанием в иудейской и христианской религии, и Нового Завета, признаваемого лишь христианами. Корнель, Пьер (1606–1684) — крупнейший французский драматург, представитель классицизма; родился в Руане; учился в иезуитском коллеже, изучал право, стал адвокатом; дебютировал на сцене комедией «Мелита, или Подложные письма» (1629), поставленной в Париже и имевшей большой успех; трагикомедия «Сид» (1636), написанная на тему конфликта любви и долга, принесла ему славу величайшего писателя своего времени; его длительная и плодотворная карьера драматурга — автора трагедий, комедий и трагикомедий — дважды прерывалась на несколько лет, а в 1674 г., после провала его пьесы «Сурена», он окончательно отошел от театра; среди самых известных его произведений, кроме «Сида», — трагедии «Гораций», «Цинна, или Милосердие Августа», «Полиевкт», «Родогуна», «Никомед».

184… манеру выражения, которая так часто меня поражала у де Виньи,

Ламартина и Гюго… — Виньи — см. примеч. к с. 75; Ламартин, Гюго — см. примеч. к с. 46.

185… Пять франков, сунутых мной в руку современного янитора, тотчас же возвысили меня в его глазах… — Янитор — в Древнем Риме служитель, открывавший и закрывавший ворота.

через вомиторий вошли в цирк. — Вомиторий — выход из древнеримских театров и арен.

размеры цирка, построенного Титом, значительно больше, чему цирка Антонина… — Тит Флавий Веспасиан (39–81) — римский император с 79 г., старший сын и наследник императора Веспасиана; в 70 г. разрушил Иерусалимский храм и закончил войну с иудеями; в римской историографии считался одним из лучших императоров.

Здесь имеется в виду Колизей, построенный при Флавиях и освященный в 80 г. Титом как «Флавиев амфитеатр», по поводу чего в Риме были проведены стодневные игры. Колизей также имеет форму эллипса, размеры осей которого равны 188 и 156 м, так что площадь римского амфитеатра вдвое больше площади нимского.

Антонин Пий (86—161) — римский император со 138 г., основатель династии Антонинов; выходец из богатой нимской семьи, в 138 г. усыновленный императором Адрианом; получил от сената титул «Пий», т. е. «Благочестивый»; при нем империя сохранила свои владения и упрочила границы.

Некоторые ученые приписывают сооружение Арен Антонину; другие… считают, что их заложил один из представителей фамилии Флавиев. — Флавии — династия римских императоров, правившая в 69–96 гг.: Веспасиан Тит Флавий (9—79; правил с 69 г.), родоначальник династии, и его сыновья Тит Флавий Домициан (39–81; правил с 79 г.) и Домициан Тит Флавий (51–96; правил с 81 г.).

186… Чтобы попасть в цирк Тита, вам нужно пройти пантеон Агриппы, развалины Капитолия и арку Тита… — Пантеон («храм всех богов»), построенный Агриппой в 27 г. до н. э., в 110 г. был уничтожен ударом молнии, и в 115–125 гг., при императоре Адриане, был возведен новый Пантеон, дошедший до наших дней и являющийся классическим образцом купольного здания.

Триумфальная арка, заложенная в Риме в честь победы Тита над иудеями в 66–70 гг., была завершена уже после его смерти; эта изящная однопролетная арка находится в верхней части Священной дороги.

187… Следующие четыре ряда скамей… предназначались для всадников… — Всадники — в Древнем Риме особое сословие с высоким имущественным цензом, второе после сенаторов: денежная аристократия римского общества.

стоя скученно у самого аттика, в котором устанавливали опоры, поддерживавшие веларий. — Аттик — низкая надстроенная стенка, расположенная над венчающим сооружение карнизом.

Веларий — навес от солнца, покрывавший римские амфитеатры.

…За его стенами в свою очередь укрылись сарацины, разбитые Карлом Мартеллом при Пуатье. Победитель преследовал их до самой цитадели… — Сарацины — в средние века в Европе наименование арабов и вообще всех мусульман.

Карл Мартелл (см. примем, к с. 140) осаждал Нимскую крепость в 737 г.

188… это положило начало сообществу Арен, которое состояло из рыцарей,

связанных между собой клятвой стоять насмерть, защищая крепость. — Этот рыцарский орден возник ок. 1100 г. и просуществовал до 1391 г., когда последние рыцари покинули бывшую крепость.

Эгморт

Господа, разумеется, приехали в Ним на ферраду? — Феррада — клеймение молодых быков, действие, со времен средневековья ставшее праздничным зрелищем, местом демонстрации ловкости и силы для его участников и развлечением для его многочисленных наблюдателей: невооруженные всадники должны отделить быка от стада, добиться, чтобы он лишился сил, затем ударом кулака свалить его и поставить ему клеймо.

Клеймят быков из Камарга. — Камарг — остров, образованный в дельте Роны двумя ее главными рукавами; он изрезан протоками, испещрен озерами, покрыт дюнами и болотами; на его тучных пастбищах выкармливают овец, рогатый скот и лошадей.

Мы рассчитывали отправиться в Эгморт и Сен-Жиль. — Эгморт — см. примем, к с. 94.

Сен-Жиль — см. примем, к с. 157.

189… восторг Ребуля внушил бы нам желание совершить паломничество во французскую Дамьетту. — Речь идет об Эгморте, средневековые укрепления которого, в соответствии с замыслом Людовика IX, должны были повторить египетскую крепость Дамьетта (араб. Думьят), располагавшуюся на восточном рукаве Нила, недалеко от места его впадения в Средиземное море. Во времена крестовых походов Дамьетта, лежавшая на узком полуострове к востоку от реки, была ключом к Нильской долине и представляла собой естественную крепость, усиленную тройным поясом стен с многочисленными бастионами и башнями; фарватер реки перекрывали толстые железные цепи, преграждая доступ к городу с западной стороны.

катили по дороге, ведущей к Монпелье. — Монпелье (см. примем, к с. 81) лежит в 50 км к юго-западу от Нима.

Кабриолет мог довезти нас только до Люнеля… — Люнель — селение в департаменте Эро, на полпути из Нима в Монпелье.

…На этой дороге стояла башня, современница святого Людовика… — Шарбоньер (Карбоньер) — старинная сторожевая башня (кон. XIII в.) в 3 км к северу от Эгморта, через которую проходила единственная сухопутная дорога в этот город; при въезде в башню с путешественников взималась дорожная плата.

190… Как ни склонны обитатели Эгморта относить основание своего города ко временам Мария, который, согласно Клавдию Птолемею, расположившись лагерем на Роне, воспользовался передышкой, предоставленной ему тевтонами, и прорыл от судоходной части реки до самого моря широкий канал… — Птолемей, Клавдий (ок. 90—ок. 168) — древнегреческий ученый, выдающийся астроном, математик и географ, работавший в Александрии; обосновал геоцентрическую систему мира; оказал большое влияние на научную географию эпохи Возрождения. В его труде «География» дана полная систематизированная сводка географических знаний того времени.

О том, как Марий (см. примеч. к с. 72) прорыл глубокий канал в устье Роны, рассказывает в своих «Сравнительных жизнеописаниях» («Гай Марий», 15) древнегреческий историк и писатель Плутарх (ок. 45-ок. 125).

восьмой век, когда была воздвигнута башня Матафера… — Башня Матафера была построена Карлом Великим там, где позднее возник Эгморт; на ее месте Людовик IX воздвиг башню Констанс (закончена в 1254 г.).

Примерно в то же время в полульё от Эгморта, по дороге в Ним, было основано бенедиктинское аббатство; ему дали имя «Псалмоди»… — Древнее аббатство Псалмоди, прекратившее свое существование в 1782 г., было основано в V в.

согласно Григорию Турскому, именовавшему его «Psalterium perpetu-ит»… — Григорий Турский — см. примеч. к с. 112.

191… вокруг крепости, которая поспешила сменить свое имя на другое, связанное с названием окружавших ее стоячих вод. — Эг-Морт (фр. Aigues-Mortes) означает «Мертвые воды».

Если верить Бернарду Тривьезскому, канонику из Магелона, автору романа «Пьер Прованский», сочинившему его около 1160 года, порт Эгморта принимал суда из Генуи, Константинополя и Александрии. — «История доблестного Пьера Прованского и прекрасной Магелоны, дочери короля Неаполитанского» («L’histoire du vaillant Pierre de Provence et de la belle Maguelone, fille du Roi de Naples») — поэма, написанная на провансальском языке в кон. XII и получившая известность во Франции в кон. XVIII в.; ее авторство прписывается некоему Бернарду Тривьезскому, канонику Магелонского епископства, однако биографических сведений о нем найти не удалось.

Магелон (лат. Магалона) — древний галло-романский портовый город на берегу Средиземного моря, в 10 км к югу от нынешнего Монпелье, близ городка Вильнёв-лез-Магелон; с VI в. резиденция одной из крупнейших епархий на Юге Франции. Магелон процветал до пол. XVI в., однако в 1536 г. престол епископа был перенесен оттуда в Монпелье, город стал протестантским, и в 1622 г. Людовик XIII захватил его и полностью разрушил (сохранились лишь развалины кафедрального собора святого Петра).

Константинополь (соврем. Стамбул) — город на берегах пролива Босфор Мраморного моря; был построен императором Константином I Великим в 324–330 г. на месте древнегреческого города Византий и официально назывался Новый Рим; до 395 г. был столицей Римской империи, в 395—1453 гг. (с перерывом в 1204–1261 гг., когда он был центром Латинской империи крестоносцев) — столица Византии; в 1453–1918 гг. — столица Османской империи, с 1918 г. — столица Турции.

Александрия — город и порт на Средиземном море; основан Александром Македонским в 332–331 гг. до н. э.; столица Египта в III–I вв. до н. э.; один из главных центров раннего христианства; в VII в. попал под власть арабов; в средние века крупнейший торговый порт.

…в своих записках об истории Лангедока Астрюк утверждает, что это место в романе добавлено Петраркой. — Астрюк, Жан (1684–1766) — французский медик и ученый-библеист; уроженец Лангедока, сын протестантского пастора; с 1707 г. преподавал медицину в Монпелье и Тулузе, в 1728 г. стал врачом герцога Орлеанского, в 1729 г. — лейб-врачом короля Польского, в 1730 г. — медицинским консультантом короля Людовика XV; его труды разнообразны, и среди них, кроме чисто медицинских (он был специалистом по венерическим заболеваниям), есть и философско-исторические, в частности в 1737 г. он опубликовал «Краткие заметки о подлинной истории Лангедока» («Memoires pour servir a l’Histoire naturelle du Languedoc») с рисунками и картами.

В me времена Франция была далеко не такой обширной, как сейчас: ей принадлежали тогда лишь Орлеане, Иль-де-Франс и Пикардия — первоначальные владения короны; Берри, купленный Филиппом I; Нормандия и Турень, отнятые Филиппом Августом у короля Иоанна… — Орлеане — историческая область в Центральной Франции, территории которой входит в соврем, департаменты Луаре, Луари-Шер и Эр-и-Луар; была частью королевского домена со времен Гуго Капета.

Иль-де-Франс — историческая область Франции, лежащая в центральной части Парижского бассейна, между реками Сеной, Уазой, Эной и Марной; была ядром французского государства, составляя в кон. X в. королевский домен династии Капетингов, к которому постепенно присоединялись другие земли.

Пикардия — см. примеч. к с. 55.

Берри — историческая провинция в Центральной Франции, с главным городом Бурж; ее земли входят в соврем, департаменты Шер и Эндр; независимое наследственное графство, проданное ок. 1100 г. французскому королю.

Филипп I (1052–1108) — король Франции с 1060 г.

Филипп II Август (см. примеч. к с. 13) существенно расширил королевский домен, отвоевав в 1202–1204 гг. английские владения на континенте у короля Англии Иоанна Безземельного (1167–1216; правил с 1199 г.).

Нормандия — историческая провинция на северо-западе Франции, территория соврем, департаментов Манш, Орн, Кальвадос, Эр и Приморская Сена.

Турень — историческая провинция в западной части Центральной Франции, с главным городом Тур; территория соврем, департаментов Эндр-и-Луара и Луари-Шер.

только двадцать пять лет спустя Филипп Смелый унаследовал Лангедок… — Филипп III Смелый (1245–1285) — старший сын Людовика IX, король Франции с 1270 г.; получил в 1271 г. после смерти своего дяди Альфонса II де Пуатье (1220–1271) Тулузское графство (западную часть Лангедока), доставшееся тому (тоже по наследству) в 1249 г. как зятю последнего графа Тулузского Раймунда VII (см. примеч. к с. 157). Заметим, что восточная часть Лангедока, от Каркасона до Роны, была присоединена к Французскому королевству еще в 1229 г.

Людовик IX начал с того, что обеспечил себе возможность пользоваться портом Марселя, предоставленным ему его невесткой Беатрисой, графиней Прованса. — Беатриса Прованская (1234–1267) — дочь Раймунда V, графиня Прованская с 1245 г.; супруга (с 1246 г.) младшего брата Людовика — Карла I Анжуйского (1227–1285), с 1266 г. короля Неаполя и Сицилии.

Монпелье и прилегающие к нему земли были во владении короля Арагона… — Король Арагона — Иаков I Завоеватель (Хайме; 1208–1276), единственный сын арагонского короля Педро II (см. примеч. к с. 157), павшего при Мюре в 1213 г., и Марии, графини Монпелье (ок. 1182–1213); король Арагона с 1213 г., взявший в свои руки управление государством только в возрасте 17 лет, в 1225 г.; завоевал Балеарские острова (1229) и Валенсию (1231); написал хронику своего царствования.

старинный порт Агд и новый порт Сен-Жиль принадлежали графу Тулузскому, вассалу беспокойному и неверному… — Речь идет о Раймун-де VII (см. примеч. к с. 157).

Агд — древний город вблизи берега Средиземного моря, в 50 км к юго-западу от Монпелье, в соврем, департаменте Эро; был основан фокейцами; долгие годы являлся главным портом Лангедока. Сен-Жиль — совершенно неясно, что здесь имеется в виду: этот город находится достаточно далеко от моря.

он предложил аббатству Псалмоди уступить ему порт Эгморта в обмен на обширные земли, находившиеся в его владении близ Сомьера, по берегам Видурля. Предложение было принято, и сделка состоялась в августе 1248года. — Сомьер — городок в 25 км к юго-западу от Нима, в соврем. департаменте Гар.

Видурль — река на юге Франции, берущая начало в Севеннах и впадающая в Средиземное море недалеко от Эгморта; длина ее 80 км. Отметим, что, хотя официальная сделка короля с монастырем Псалмоди состоялась в 1248 г., строительные работы в Эгморте начались еще в 1241 г.

за счет разрушения нескольких окрестных сооружений и даже, если верить Гариелю, древних гробниц в церкви Магелона… — Гариель, Пьер (1584–1674) — французский историк, уроженец Монпелье, сын королевского хирурга; первым изучил богатейшие архивы Магелона и Монпелье и написал шесть книг (на латинском и французском языках), посвященных истории Монпелье и его окрестностей.

многочисленный флот, к которому в августе, предшествуемый орифламмой, присоединился и сам Людовик IX, держа в руках суму с посохом — знаки своего паломничества. — Орифламма (от лат. aureum — «золото» и flamma — «пламя») — в средние века штандарт французских королей; первоначально была запрестольной хоругвью в церкви Сен-Дени.

25 августа множество королевских кораблей с тридцатью шестью тысячами солдат на борту покинули рейд и направились к острову Кипр… — Кипр, находящийся в трех днях плавания от дельты Нила, был избран Людовиком IX в качестве военной базы; первые отряды крестоносцев прибыли туда 17 сентября 1248 г.; на острове они устроили себе зимовку, ожидая прибытия остального войска; однако непривычный климат, неправильный образ жизни и постоянные стычки между крестоносцами привели к гибели большого числа воинов и общей деморализации армии. Людовик IX собирался покинуть Кипр в феврале, но из-за неурегулированности отношений с генуэзцами и пизанцами, у которых он нанимал суда, ему пришлось задержаться там до конца мая: лишь 22 мая 1249 г. флот крестоносцев двинулся в Египет.

…На борт одного из восьмисот кораблей… поднялся… сир де Жуане иль, бесхитростный и поэтичный историк этого первого крестового похода. — Жуанвиль — см. примеч. к с. 112.

Всем известно, как закончилось крахом это предприятие, несмотря на то, что была взята Дамьетта… — Крестоносцы начали высадку на египетском берегу 5 июня 1249 г. и тотчас же вступили в схватку с поджидавшим их отрядом противника, разбили его и обратили в бегство; мусульманский отряд вернулся в Дамьетту и посеял там панику, в результате чего все население города и его гарнизон под покровом ночи бежали в глубь страны, так что 6 июня, не успев даже полностью высадиться на берег, крестоносцы вошли в оставленный город и завладели там богатой добычей. В Дамьетте они оставались до 20 ноября 1249 г.

в ожидании разлива Нила и подкрепления, которое граф Пуатье должен был привезти с собой из Франции… — Граф Пуатье — Альфонс II Французский (1220–1271), пятый сын короля Людовика VIII, младший брат Людовика IX, граф Пуатье (с 1241 г.) и Тулузы (с 1249 г.); участник обоих его крестовых походов; умер во время последнего похода.

после победы при Мансуре, где был убит граф Артуа… — Мансура (Эль-Мансура) — укрепленный город на Ниле, в 70 км к юго-западу от Дамьетты, на пути в Каир; основан в 1221 г.

Людовик IX выступил из Дамьетты 20 ноября 1249 г., направляясь к Каиру, но через месяц его 60-тысячному войску удалось дойти лишь до Мансуры, защищенной с севера глубоким каналом Ашмун и охраняемой отборными боевыми силами мусульман. Попытки крестоносцев построить дамбу через канал, длившиеся в течение двух месяцев, оказались безуспешными из-за стойкого сопротивления египтян. Однако, после того как один из местных жителей за большое вознаграждение показал французам брод через канал, в ночь на 8 февраля 1250 г. Людовик IX переправил через него отряд конницы, которым командовал граф Роберт Артуа (1216–1250), младший брат короля, имевший приказ захватить береговой плацдарм напротив недостроенной дамбы, ждать там прибытия остальных кавалерийских сил и прикрывать переправу пехоты. Тем не менее граф, нарушив приказ, решил взять Мансуру собственными силами и, преследуя захваченных врасплох египтян, на их плечах ворвался в город, на узких улицах которого его тяжелая конница была уничтожена, а сам он погиб. Лишь своевременная переправа пехоты по мосту, спешно переброшенному с недостроенной дамбы на южный берег канала, позволила крестоносцам ценой огромных потерь овладеть городом.

голод, болезни и греческий огонь причинили такой ущерб христианскому войску… — Греческий огонь — зажигательная смесь, состоявшая, вероятно, из смолы, серы, селитры, горючих масел и других веществ; впервые был применен на море греками, получившими секрет его приготовления от арабов; использовался как в морских, так и в сухопутных сражениях; в военном деле применялся вплоть до XV в.

во время этого отступления, а вернее беспорядочного бегства, король был настигнут, окружен и взят в плен в Минье… — После того как египтянам удалось уничтожить флот крестоносцев и перерезать их сухопутное сообщение с Дамьеттой, Людовик IX оказался блокированным в Мансуре и в его лагере начались болезни и голод. 5 апреля 1250 г. крестоносцы вынуждены были покинуть лагерь и прокладывать себе путь в Дамьетту, отбиваясь от наседающих на них мусульман. Отступление шло беспорядочно, неприятель преследовал христианское войско по пятам, убивая и захватывая в плен отступавших. В конце концов оставшиеся в живых крестоносцы были окружены и взяты в плен вместе с тяжелобольным, почти умирающим Людовиком IX. Минья-Абу-Абдалл ах — селение на пути из Мансуры в Дамьетту, в котором был пленен Людовик IX.

а затем препровожден в Мансуру, где султан предложил вернуть ему свободу за восемьсот тысяч византинов. — Султан — Туран-шах, правитель Египта в 1249–1250 гг., сын султана Малика ас-Салиха Надж-маддина Айюба (правил в 1240–1249 гг.), восьмой и последний из династии Айюбидов; был свергнут и убит мамелюками.

Византин (византийский солид) — византийская золотая монета весом в 4,55 г, в средние века находившаяся в широком обращении в Западной Европе.

Несмотря на последовавшую тем временем смерть султана, договор между мамелюками и «самым гордым христианином, когда либо виденным на Востоке», был заключен именно на этих условиях. — Мамелюки — отборные войска султана, первоначально — рабы из различных племен, подготовленные к военной службе; во время правления династии Айюбидов они стали так многочисленны и сильны, что начали добиваться господства над своими властителями. 2 мая 1250 г. мамелюки напали на дворец Туран-шаха, убили султана, а власть передали султанше Шаджар ад-Дурр, вдове султана ас-Салиха, заставив ее взять в мужья мамелюкского военачальника Айбака аль-Муиззадди-на, провозглашенного в августе того же года султаном и убитого ревнивой женой спустя семь лет.

«Самым гордым христианином, когда либо виденным на Востоке» назвал Людовика IX, согласно легенде, султан Туран-шах.

Договор, заключенный между пришедшими к власти мамелюками и Людовиком IX, был изменен в лучшую для французов сторону, поскольку для освобождения пленных требовалось уплатить сначала половину суммы, а вторую половину — после прибытия их в Сирию.

193… Король тотчас же сел на судно в Александрии, но, вместо того что бы возвращаться во Францию, направился в Святую Землю, где он оставался три месяца, по-прежнему ожидая из Европы подкрепления и денег, но ни то, ни другое так и не прибыло. — После своего освобождения (8 мая 1250 г.) Людовик IX отправился в Палестину и пробыл там четыре года.

Там же в 1252 году он получил известие о смерти матери… — Бланка Кастильская (1188–1252) — дочь короля Альфонса VIII Кастильского, супруга короля Людовика VIII (с 1200 г.), мать Людовика IX; регентша Франции в годы малолетства сына (1226–1236) и во время его первого крестового похода; ей удалось укрепить королевскую власть и присоединить часть Лангедока к французской короне (1229). Она умерла 27 ноября 1252 г.

…Он отплыл из порта Сен-Жан-д'Акр и 17 июля 1254 года высадился на Йерских островах. — Сен-Жан-д'Акр (соврем. Акка, Ако) — портовый город в Израиле, на восточном побережье Средиземного моря, в 25 км к северу от Хайфы; был основан в III–II вв. до н. э. египетскими царями династии Птолемеев и получил название Птолемаида; после взятия его крестоносцами в 1191 г. был переименован в честь рыцарей военно-монашеского ордена святого Иоанна Иерусалимского. Людовик IX отплыл во Францию 25 апреля 1254 г. и, претерпев множество опасностей, 17 июля того же года высадился на Йерских островах (см. примеч. к с. 66).

он тут же созвал Парижский парламент… — Парламент — во Франции времен средневековья и начала нового времени королевский суд (а не законодательный орган!). Помимо провинциальных парламентов, существовал и Парижский парламент, который являлся верховным судом и первоначально (с XIII в.) был заседанием королевского совета в полном составе для разбора судебных дел; с XIV в. он начал становиться постоянным органом и среди его советников все большее место занимали легисты — знатоки римского права, обычно выходцы из буржуазии; в XV в. они практически полностью вытеснили из парламентов высшую знать; советники парламентов, в первую очередь Парижского, составляли особую социальную категорию, т. н. «дворянство мантии» (подразумевается — судебной), которое пользовалось дворянскими привилегиями, но считалось ниже старого родового дворянства («дворянства шпаги») и было как бы верхушкой буржуазии.

поскольку римский папа родился в Сен-Жиле… — Имеется в виду Климент IV (Ги Фульк, по прозвищу Фулькоди; ок. 1200–1264) — римский папа с 1265 г., уроженец Сен-Жиля; в молодости был солдатом, затем известным адвокатом, секретарем Людовика IX; после смерти жены (1255) постригся в монахи и за короткое время сделал церковную карьеру: в 1256 г. стал епископом Ле-Пюи, в 1259 г. — архиепископом Нарбоннским, в 1261 г. — кардиналом.

пока король держал свой двор в Сен-Жиле…и там устраивались празднества в честь послов Михаила Палеолога… — Михаил VIII Палеолог (1224–1282) — византийский император с 1261 г. (никейский — с 1258 г.), основатель последней византийской династии Палеологов (1261–1453); в 1261 г. отвоевал у латинских феодалов Константинополь, захваченный крестоносцами в 1204 г.; пытаясь упрочить свою власть, вел длительные переговоры с Римом о подчинении византийской церкви римской в обмен на политическую и военную поддержку (они закончились подписанием Лионской унии в 1274 г.). Людовик IX во время своего пребывания в Сен-Жиле с почетом принимал высших церковных иерархов Константинополя, посланных к королю Михаилом Палеологом с предложением стать арбитром в деле объединения греческой и римской церквей.

прибыли долгожданные корабли под командованием графа Альфонса… — Речь идет о графе Пуатье (см. примеч. к с. 192).

в том самом месте, где посланец Рима нашел Мария сидящим на руинах Карфагена. — Второй крестовый поход короля Людовика IX, начавшийся 1 июля 1270 г., имел своей целью завоевание Туниса — самого могущественного на Средиземном море мусульманского государства; предполагалось создать там плацдарм для беспрепятственной отправки крестоносцев в Египет и на Святую Землю. Высадившись на тунисском берегу и разбив немногочисленное мусульманское войско, французская армия захватила Карфагенский замок и остановилась там в ожидании прибытия сицилийского войска во главе с братом короля Карлом I Анжуйским; однако вскоре в лагере крестоносцев вспыхнула эпидемия чумы, от которой 25 августа 1270 г. умер король; 18 ноября 1270 г., не вступив ни в одно серьезное сражение, французы отплыли на родину.

Гай Марий (см. примеч. к с. 72) в 88 г. до н. э. принял участие в гражданской войне, положившей начало кризису республиканского строя в Риме и открывшей путь к установлению единовластия; потерпев поражение, он бежал из Италии и попытался найти укрытие в римской провинции Африке, но, как рассказывает Плутарх, едва беглец сошел на берег, его встретил посланец наместника и сказал: «“Претор Секс-тилий запрещает тебе, Марий, высаживаться в Африке, а иначе он встанет на защиту постановлений сената и поступит с тобой, как с врагом римского народа”. Услышав это, Марий был так удручен и опечален, что не мог вымолвить ни слова и долго молчал, мрачно глядя на вестника. Когда же тот спросил, что передать претору, Марий ответил с громким стоном: “Возвести ему, что ты видел, как изгнанник Марий сидит на развалинах Карфагена”» («Гай Марий», 40).

194… С Эгмортом связаны и другие памятные события, более поздние по сравнению с теми, о каких мы только что немного рассказали, — предательство Луи де Малапю, отдавшего на короткое время эти святые стены бургундцам… — Бургундцы и арманьяки — две политические группировки во Франции, боровшиеся за контроль над душевнобольным королем Карлом VI (1368–1422; правил с 1380 г.) и развязавшие гражданскую войну в стране; одну из них возглавлял Иоанн Бесстрашный, герцог Бургундский (1371–1419), а другую — Бернар VI, граф д’Арманьяк (?—1418), сват Людовика Орлеанского (1372–1407), брата короля. После убийства в 1407 г. Людовика Орлеанского власть перешла к бургундцам; однако в 1413 г. арманьяки захватили Париж и инициатива перешла к ним; после возобновления Столетней войны в 1415 г. бургундцы вернули себе контроль над Парижем (1418) и заключили с англичанами союзный договор (1420); завершение борьбы этих группировок связано с подписанием англо-бургундско-французского мирного договора в Аррасе (1435).

Луи де Малапю — комендант крепости Эгморта, сдавший ее в 1418 г. бургундцам; однако три года спустя они были выбиты оттуда арманьяками; поражение их было настолько сокрушительным, что горы убитых бургундцев были сброшены в башню и засыпаны солью во избежание разложения их тел (после это она стала называться «Башня бургундцев» и появилось выражение «соленые бургундцы»).

политическая встреча Франциска I и Карла V… — Встреча двух враждовавших монархов происходила 14–16 июля 1538 г. в Эгморте и завершилась их примирением (мир между ними, однако, был нарушен спустя четыре года).

сожжение леса Барбароссой… — Хайраддин Барбаросса (ок. 1476–1546) — правитель Алжира с 1518 г., пират и флотоводец; вместе со своим старшим братом Аруджем (ок. 1474–1518) захватил власть в Алжире и после смерти Аруджа отдал страну под сюзеренитет Турции, получив от султана титул паши; в 1520–1625 гг. вел войну с испанцами; в 1536 г. был назначен главным адмиралом турецкого флота; во время венециано-турецкой войны 1538–1540 гг. разгромил флот. европейской коалиции; в 1541 г. нанес под Алжиром поражение Карлу V.

В1543 г. Франциск I решил использовать турецкий флот, находившийся под началом Барбароссы, в своей новой войне с Карлом V и предоставил турецкому адмиралу город Тулон и его рейд в полное пользование; так что с 14 октября 1543 г. всю зиму на Юге Франции находились 200 турецких галер и 30 000 турок. Вероятно, к этому времени и относится упомянутый в тексте инцидент.

тюремное заключение кальвинистов в башне Констанс… — Констанс — огромная башня в северо-западной части крепостной стены Эгморта (диаметром около 20 м и высотой свыше 30 м); была построена при Людовике IX для размещения в ней гарнизона; в XIV–XVIII в. использовалась в качестве тюрьмы — сначала для тамплиеров, во времена Религиозных войн — для протестантов, а лозднее стала женской тюрьмой, где содержались гугенотки.

сооружение канала по приказу Людовика XV. — Имеется в виду канал протяженностью 5,5 км, соединяющий Эгморт с морским побережьем; его строительство велось в 1725–1745 гг.

195… письмо к мэру города, г-ну Жану Виню… — Винь-Мальбуа, Жан

(1784–1840) — мэр Эгморта в 1830–1840 гг.

скорбные тени, которым забыли вложить в руку медную монетку, чтобы они могли переправиться через Ахерон… — Ахерон — в греческой мифологии болотистая, медленно текущая река в подземном царстве, через которую души умерших, чтобы достичь потустороннего мира, переправляются в челне грязного и угрюмого старика Харона, получающего за это медную монету (обол); однако монету клали не в руку умершему, а в его рот.

197 …за дамбой на Видурле только что обнаружили остов галеры Людовика Святого! — Отметим, что 11 февраля 1835 г. Ж.Винь опубликовал в «Гарской газете» статью под названием «О галере, обнаруженной в Эг-морте».

198… сегодня я устрою вамморской обед… В Ле-Гро-дю-Руа. — Ле-Гро-дю-Руа — селение к юго-западу от Эгморта.

именно так писали Вольтер и Бюффон: первый в своем «Опыте о нравах и духе народов», второй — в «Теории Земли». — Сочинение Вольтера (см. примеч. к с. 8) «Опыт о нравах и духе народов» («Essai sur les moeurs et l’esprit des nations») было опубликовано в 1756 г.

Бюффон, Жорж Луи Леклерк, граф де (1707–1788) — французский математик, физик, геолог и естествоиспытатель, с 1739 г. директор Ботанического сада в Париже; автор трудов по описательному естествознанию, подвергавшихся жестокому преследованию со стороны духовенства; основной его труд — «Естественная история» (1749–1788), в котором дано описание множества животных и выдвинуто положение о единстве растительного и животного мира; выдвинул также представления о единстве органического мира, отстаивал идею изменяемости видов под влиянием условий среды; в работе «Теория Земли» («Theorie sur la Terre»; 1749) высказал идею образования земного шара как части раскаленного солнечного вещества, оторванной от Солнца кометой и затем остывшей.

кратчайший путь лежит через лиман Маретт. — Этот водоем, ближайший к Эгморту, расположен к юго-западу от города.

запись, сделанная в царствование короля Иоанна, в тысяча триста шестьдесят третьем году… — Имеется в виду Иоанн II Добрый (1319–1364) — король Франции с 1350 г.

199… следовали по нему вплоть до места его соединения с Гранд-Рубин… — Гранд-Рубин — канал к юго-западу от Эгморта.

оттудавходили в Городской лиман. — Городской лиман — крупный водоем к югу от Эгморта.

Рона разветвляется у Арля, превращая Камарг в остров… — Арль — см. примеч. к с. 95.

200… объехал все северное и западное побережье Франции, от Гавра до Гасконского залива… — Гавр — крупный город и порт на северо-западе Франции, на берегу пролива Ла-Манш, в устье Сены.

Гасконский залив — принятое у французов название Бискайского залива, расположенного у берегов Франции и Испании.

Передо мной была лазурная дочь Океана и Дориды, белокурая Амфитрита, своенравная богиня… — Амфитрита — в греческой мифологии одна из 50 нереид (морских нимф), дочерей мудреца и прорицателя Нерея и Дориды, дочери титана Океана; супруга Посейдона.

201… Генрих IVповелел провести там кое-какие работы, когда обнародование Нантского эдикта, утвержденного в 1598 году, начало способствовать установлению некоторого спокойствия в государстве… — О Нантском эдикте см. примем, к с. 13.

собрание сословий Лангедока в это самое время стало вынашивать план устройства порта на мысе Сет. — Речь идет о собрании сословий Лангедока, заседавшем в Монпелье в 1696 г.

Сет — крупный средиземноморский торговый порт на берегу Лионского залива, на узкой полосе, отделяющей от него лиман То; строительство его было задумано еще в царствование Генриха IV, а начато в 1666 г., при Людовике XIV; стал главным соперником портов Агда и Эгморта.

стало не хватать рабочих рук на солонцах Пекке… — Солонцы Пек-ке расположены в 6 км к юго-востоку от Эгморта; их территория, площадью около 11 000 га, представляет собой изолированную наносами Роны часть моря, где со времен античности добывают лучшую соль во Франции (в одном кубометре морской воды там содержится до 30 кг соли).

вышел указ Людовика XV, предписывавший построить канал и расходы на строительство покрыть за счет прибыли от повышения налога на соль — на пять су за мино… — Мино — старинная французская мера сыпучих тел; в Париже составляла 39 л.

отстоящих друг от друга примерно на два туаза… — Туаз — старинная единица длины во Франции, равная 1,949 м, а также инструмент, использовавшийся землемерами.

202… защищали сток вод, которым Вистр и Видурль, впадавшие туда, сообщали движение… — Вистр — небольшая река в департаменте Гар, берущая начало близ Нима, протекающая по старому руслу Роны к востоку от Эгморта и впадающая в море близ Ле-Гро-дю-Руа; длина ее 65 км.

пребывал в разгаре борьбы с огромным морским волком… — Морской волк (лат. dicentrarchus labrax) — промысловая хищная рыба, обитающая в водах Средиземного моря и Атлантического океана; иное название — лаврак; максимальная длина 1 м, наибольший вес — 9—12 кг (в среднем — 1,5 кг).

было немедленно решено сделать ее основой буйабеса. — Буйабес — провансальское кушанье: острая и пряная рыбная похлебка.

Для жителей Лангедока и Прованса буйабес такое же распространенное блюдо, как полента для миланцев… — Полента — каша из кукурузной муки грубого помола; национальное блюдо в Северной Италии.

в столицетолько Мери может рассказать, сколько разных видов рыб, полипов и моллюсков должно быть использовано в его изготовлении… — Мери, Жозеф (1797–1866) — французский писатель и журналист либерального направления, уроженец селения Эгалады близ Марселя, друг Дюма; сотрудничал в различных марсельских и Парижских периодических изданиях; с 1824 г. жил в Париже; автор многочисленных памфлетов, сатирических поэм, пьес и романов.

203… На втором плане тянулись лиманы Репоссе, Общинный, Королевский, Городской и Маретт… — Все перечисленные лиманы тянутся от Эг-морта к югу и юго-западу вплоть до Лионского залива.

наш пунктуальный амфитрион выстрелом из ружья дал сигнал к обеду. — Амфитрион — герой древнегреческой мифологии, муж Алкмены, матери Геракла, и его приемный отец. После трактовки его образа Мольером в одноименной пьесе (1667) это имя стало синонимом гостеприимного и хлебосольного хозяина.

204… можно было разглядеть весь берег, тянувшийся от Монпелье до Перпиньяна… — Перпиньян — город на юго-западе Франции, на побережье Средиземного моря, близ границы с Испанией; к Франции отошел окончательно в 1659 г.; административный центр департамента Восточные Пиренеи; расположен в 120 км к юго-западу от Монпелье.

крестьянин, подстерегавший уток и турпанов… — Турпан — крупная нырковая утка плотного сложения и черной окраски; гнездится на водоемах; с воды поднимается тяжело и неохотно, после длинного разбега.

205… несколько улиц, столь же пустынных, как улицы Геркуланума или Помпей… — См. примеч. к с. 138.

его церкви Серых и Белых Кающихся не заслуживают… того, чтобы их именовали историческими памятниками… — Часовня Серых Кающихся в Эгморте, сооруженная ок. 1400 г., перестраивалась до кон. XVII в.; часовня Белых Кающихся была воздвигнута в 1622 г.

пока не посадил нас в перевозное судно, которое направлялось в Бокер… — Бокер — город на Юге Франции, в департаменте Гар; кантональный центр; расположен в 25 км к востоку от Нима, на правом берегу Роны; к Франции был присоединен в 1271 г.; славился своей ежегодной ярмаркой, учрежденной в 1217 г.

Феррада

Бокерский канал тянется вдоль Малой Роны… — Бокерский канал — искусственный водный путь, который соединяет Бокер, стоящий на Роне, с Эгмортом, откуда далее через каналы Гранд-Рубин и Южный можно добраться до портов Ле-Гро-дю-Руа и Сет на берегу Средиземного моря; построен в 1773–1805 гг.; длина его равна 80 км.

Древнее название Сен-Жиля — Рода, а Рода — это один из двух городов, построенных родосцами, которые, если наши читатели припомнят, пытались вслед за финикийцами насаждать цивилизацию в Галлии. — См. главу «Рим в Галлии».

206… Один из его епископов, носивший латинское имя Эгидий, переделанное на французский лад в Жиля, был покровителем христианского города… — Святой Эгидий (фр. Жиль; ок. 640—ок. 720) — отшельник, живший на Юге Франции и создавший бенедектинскую обитель, вокруг которой разросся город Сен-Жиль; в X в. его могила стала местом паломничества; день его памяти — 1 сентября.

церковь Сен-Жиль представляет собой самый совершенный образчик византийского искусства… — Монастырская церковь святого Эгидия, построенная в романском стиле, датируется XII в.; во время Религиозных войн она была сильно разрушена и, частично восстановленная в 1650 г., представляет собой лишь половину прежнего сооружения.

именно возле ее паперти Раймунд VIСтарый, племянник короля Людовика Молодого и зять короля Ричарда Львиное Сердцеотрекся от вальденсской ереси… — Об обстоятельствах этого отречения графа Раймунда VI Тулузского см. примеч. к с. 157.

Мать Раймунда VI, Констанция (1124–1176), во втором своем браке (с 1154 по 1165 гг.) супруга Раймунда V(1134–1194), была младшая сестра французского короля Людовика VII Молодого (ок. 1120–1180; правил с 1137 г.).

Первой супругой Раймунда VI (с 1196 г.) была Иоанна Английская (1165–1199), сестра короля Ричарда Львиное Сердце (для нее это был второй брак).

Ричард I, по прозвищу Львиное Сердце (1157–1199) — король Англии с 1189 г., сын Генриха II; отличался большой храбростью и воинственностью, считался образцовым воином и был скорее странствующим рыцарем, чем королем; за время своего правления провел в стране всего несколько месяцев, участвуя в различных военных походах; был убит во время войны с Францией.

и прилюдно покаялся в умерщвлении Петра де Кастельно, легата папы Иннокентия III… — Петр де Кастельно (?—1208) — архидиакон в Магелоне, затем монах цистерцианского аббатства Фонфруа; в 1203 г. был назначен папским легатом для искоренения катарской ереси на Юге Франции; 15 июня 1208 г. был убит конюшим графа Раймунда VI, и это убийство послужило поводом к началу крестового похода против альбигойцев.

Иннокентий III — см. примеч. к с. 157.

Под базиликой расположена подземная церковь… — Подземная церковь, вмещающая огромное количество паломников, доныне является центром религиозной жизни города Сен-Жиля; в ней находятся гробница святого Эгидия и захоронение Петра де Кастельно.

207… самые лучшие и самые сладостные воспоминания в моей жизни связаны с путешествиями по Швейцарии, Германии, Франции, Корсике, Италии, Сицилии и Калабрии… — В 1833–1843 гг., сначала в периодической печати, а потом отдельными изданиями вышли книги Дюма, посвященные его путевым впечатлениям: «В Швейцарии» (1834), «Прогулки по берегам Рейна» (1841), «Юг Франции» (1841), «Год во Флоренции» (1841), «Сперонара» (1842), «Капитан Арена» (1842), «Корриколо» (1842–1843).

208… мы решили посвятить его осмотру Большой башни… — Большая башня — величественное сооружение в Ниме, построенное римлянами в кон. I в. до н. э.; стоит в северо-западной части города, в самой высокой его точке, на горе Кавалье; входила в систему городских укреплений; имеет восьмигранную форму; высота ее превышает 32 м, но верхняя часть не сохранилась полностью.

в настоящее время служит телеграфом… — Имеется в виду оптический телеграф, называвшийся также семафором, изобретенный и введенный в широкое употребление во Франции в кон. XVIII в.; применялся до середины следующего столетия. Передача сообщений осуществлялась при помощи подвижных планок, которые могли принимать 196 различных положений, изображая столько же отдельных знаков букв и слогов. Наблюдение за ними велось с другой станции — с помощью подзорных труб. Передача сведений при помощи семафора происходила довольно быстро, но затруднялась погодными условиями и была невозможна ночью.

209… возобладало мнение, будто это древнеримский эрарий… — Эрарий — в Древнем Риме государственное хранилище казны.

один нимский горожанин по имени Франсуа Трока испросил и получил у Генриха IVразрешение произвести раскопки внутри здания. — Франсуа Трока — нимский садовник, прославившийся культивированием тутовых деревьев в Провансе и Лангедоке и составивший себе на этом состояние; основываясь на одном из предсказаний Нострадамуса, с разрешения короля занимался поиском «металлов Солнца и Луны» (то есть золота и серебра) в Большой башне Нима и потерпел на этом огромные убытки.

шествие феррады проходило через площадь Фонтана и направлялось к Аренам. — Площадь Фонтана расположена в западной части Нима, у подножия горы Кавалье. Источник вод в этом месте был известен с древних времен, и в 25 г. до н. э. римляне построили там фонтаны, украшенные скульптурами богов, а рядом — храм Дианы. Впоследствии источник заглох, однако в 1745–1755 гг. там были выполнены большие строительные работы, и в наши дни водоем с ансамблем террас, павильонов и лестниц в богатом скульптурном оформлении, окруженный зелеными лужайками и деревьями, является одним из лучших украшений города.

Бульвары — и тот, что спускается от зрительного зала к воротам Сент-Антуан, и тот, что ведет от казарм до эспланады, — заполнились огромной толпой. — Ворота Сент-Антуан располагались в юго-западной части городской стены Нима и носили такое название с 1350 г. (рядом с ними находилась больница, устроенная монахами монастыря святого Антония); в настоящее время не существуют.

Эспланада примыкает к Аренам с восточной стороны.

словно Иона, тотчас же ощутили себя вполне свободно в чреве нашего кита. — Иона — ветхозаветный пророк, персонаж библейской книги Ионы; во время страшной бури моряки корабля, на котором плыл Иона, узнают, что причиной ее стал гнев Бога на него, ибо он отказался выполнить поручение Господа, и бросают его в море, дабы успокоить разбушевавшуюся стихию; и тогда Бог повелевает большой рыбе (в славянском переводе Библии — киту) проглотить Иону: тот остается в ее чреве три дня и три ночи, взывая к Богу, после чего Всевышний приказывает рыбе извергнуть его на сушу.

210… а сами сели на возвышении для весталок. — Весталки — жрицы богини домашнего очага Весты, которым надлежало поддерживать постоянный огонь в ее храме (этот огонь являлся символом устойчивости Римского государства); их служение Весте продолжалось 30 лет (начиная примерно с 10-летнего возраста) и требовало обязательного целомудрия, нарушение которого каралось смертной казнью.

его преследовали сторожа, которым, как караульным Тюильри, приказано было не пропускать собак без хозяев. — Здесь имеется в виду сад Тюильри, заложенный одновременно со строительством одноименного дворца, к западу от него; был отделен от дворца высокой стеной и переулком; расширялся и переустраивался в течение XVI–XVII вв.; ныне представляет собой большой регулярный парк, украшенный павильонами, статуями и бассейнами.

…он исчез в глубинах амфитеатра, словно Деций в своей пропасти. — Дюма смешивает здесь эпизоды из истории Древнего Рима. В 340 и 295 гг. до н. э. два представителя знатного рода Дециев — Публий Деций Мус и его сын, носивший то же имя, геройски погибли в битвах с врагами, посвятив себя в качестве жертв богам подземного царства. Однако прыжок в пропасть совершил не Деций, а Марк Курций (IV в. до н. э.) — храбрый юноша, герой одной из легенд Древнего Рима. Согласно преданию, на римском форуме образовалась пропасть; по объяснению жрецов, это означало, что отечество пребывает в опасности, которая будет предотвращена только тогда, когда Рим пожертвует лучшим своим достоянием. Тогда Курций, заявив, что лучшее достояние Рима — это храбрость его сынов и оружие, на коне и в полном вооружении бросился в пропасть, после чего она закрылась.

211… по поводу значительных событий (таких, как проезд герцога Орлеанского, именины короля или годовщина 27, 28 и 29 июля). — Герцог Орлеанский — имеется в виду Фердинанд Орлеанский (см. примеч. к с. 60), старший сын и наследник короля Луи Филиппа I.

В годы Июльской монархии 1 мая, день тезоименитства короля Луи Филиппа (это был день памяти святого Филиппа), отмечался как государственный праздник.

27, 28 и 29 июля — речь идет о праздновании годовщины Июльской революции 1830 года, события которой разворачивались в течение этих трех дней.

212… Мериме в своем превосходном труде об исторических памятниках Юга Франции уделил некоторое внимание этой теме… — Вероятно, имеется в виду сочинение П.Мериме (см. примеч. к с. 137) «Заметки о поездке на Юг Франции» («Notes d'un voyage dans le Midi de la France»; 1835).

213… как это делают в своих упражнениях наездники Франкони. — Фран-кони — семейство итальянских наездников, с XVIII в. обосновавшихся во Франции. Лоран Франкони (1776–1849) обучал верховой езде принцев Орлеанского дома; его сын Виктор (1810–1897) был директором Летнего и Зимнего цирков в Париже и открыл в 1845 г. парижский ипподром.

215… Милорд, словно Антей, соприкоснувшись с землей, черпал из нее новые силы. — Антей — великан греческой мифологии, сын бога моря Посейдона и богини земли Геи; жил в Ливии (так древние греки называли известную им часть Африки) и заставлял всех людей, приходивших в его владения, бороться с ним. Антей был непобедим в единоборстве, пока касался матери-земли, от которой получал все новые силы. Величайший герой Геракл победил Антея, подняв его в воздух и задушив там.

217… Самим роялистам память о Трестайоне ненавистна так же, как па мять о Фарже, Рокфоре и Пуантю. — См. примеч. к с. 126.

в какой-то момент правительство чуть было не погубило все, приказав разрушить распятия. — В марте 1831 г. рабочие-горняки, действовавшие по приказу префекта, начали взрывать распятия, установленные на городских площадях Нима в 1824–1826 гг., в годы Реставрации (те, что стояли в городе прежде, были снесены во время Великой Французской революции); четыре распятия они успели уничтожить, а на защиту последнего, стоявшего на площади Кармелитов, вышли местные католики; однако 14 марта площадь была оцеплена кавалерийским полком, попытавшимся разогнать толпу: раздались выстрелы, в результате чего двое горожан были тяжело ранены, а один убит.

не успели еще посетить Квадратный Дом, который считается шедевром античной архитектуры Нима… — Квадратный Дом — древнеримский храм в Ниме, сооруженный по приказу императора Августа в 5 г. н. э. в память о его внуках Гае Цезаре (19 до н. э. — 4 н. э.) и Луции Цезаре (16—1 до н. э.), детях Агриппы и Юлии, объявленных императором приемными сыновьями и погибших в юном возрасте; название этого здания связано с его прямоугольной формой (оно имеет 25 м в длину и 12 м в ширину); храм расположен к северо-западу от Арен.

о котором кардинал Альберони говорил, что его следует поместить в золотой футляр. — Альберони, Джулио (1664–1752) — испанский государственный деятель, фактически первый министр Испании в 1716–1719 гг.; итальянец по происхождению, сын садовника, воспитанный иезуитами; с 1712 г. представитель Пармы в Испании; устроил свадьбу Филиппа V Испанского с Елизаветой Фарнезе; проводил централизацию администрации и налоговые реформы; в результате поражения Испании в войне с Четверным союзом (Англии, Франции, Австрии и Соединенных Провинций), вызванной военными экспедициями испанцев на Сардинию (1717) и Сицилию (1718), вышел в отставку; легат Равенны в 1735 г. и Болоньи в 1740 г.

Людовик XIVзабыл об этом проекте, танцуя на оперной сцене, а Наполеон — одерживая победу в битве при Эйлау. — Балетные постановки, в которых участвовали артисты-любители из знати и придворных, вошли в моду при французском дворе в самом нач. XVII в., еще при Генрихе IV. Людовик XIV очень любил танцы, и в его царствование балеты нередко устраивались на придворных балах. Сам король обычно исполнял в этих балетах главные роли.

Прёйсиш-Эйлау (ныне Багратионовск Калининградской области РФ) — город в Восточной Пруссии, близ которого 7–8 февраля 1807 г., в ходе войны Франции с четвертой коалицией (Пруссия, Россия, Англия, Саксония и др.), произошло кровопролитное сражение между французской и русской армиями, закончившееся, по существу, безрезультатно.

218… обнаружил, что кессоны потолка сделаны из папье-маше. — Кессоны — квадратные, многоугольные и другие ритмично расположенные углубления на потолке, служащие для художественной обработки его поверхности.

Воздвигнутый, по всей вероятности, во времена Антонина, уроженца Нима… — Имеется в виду император Антонин Пий (см. примеч. к с. 185). Напомним, однако, что Квадратный Дом был построен в 5 г. н. э., то есть задолго до правления Антонина.

он был спасен первыми христианами, которые превратили его в церковь, посвященную святомученику Стефану. — Святой Стефан — см. примеч. к с. 96.

здание было передано некоему Пьеру Буа, ссудившему городу деньги… — Буа, Пьер (? — ок. 1570) — богатый нимский земледелец, владевший многими домами и землями в Ниме.

Из рук Пьера Буа Квадратный Дом перешел к сеньору де Сен-Шап-ту… — Квадратный Дом после смерти Пьера Буа перешел по наследству к его дочери Луизе, а в 1626 г. — к его внучке Маргарите д’Альбена, которая в 1585 г. вышла замуж за Тристана де Брюи, сеньора де Сен-Шапта (?—1617), и владельцами здания долгие годы были их потомки.

219… В 1670 году его наследники продали Квадратный Дом монахам-авгус-тинцам… — Квадратный Дом продал августинцам 28 мая 1670 г. Жан Феликс, барон де Сен-Шапт (1633–1688).

Августинцы — монахи, следующие уставу, который приписывают блаженному Августину; составленный на самом деле в сер. V в., он требовал от клириков монашеского общежития и полного отказа от собственности.

я уехал в Бокер, наделенный всеми полномочиями для беседы с Госленом. — Гослен, Шарль — крупный парижский книгоиздатель, выпускавший сочинения Гюго, Бальзака и Ламартина, а также учебные пособия и книги для юношества.

переговоры с издателем увенчались появлением поэтического сборника… — Имеется в виду книга «Стихотворения Жана Ребуля из Нима» («Poesies par Jean Reboul, de Nimes»), вышедшая в издательстве Ш.Гослена в 1836 г. и снабженная предисловием А.Дюма.

Тараска

220… Дороги, ведущие из Нима, Парижа и Оргона, переполняются воза ми… — Оргон — небольшой городок в департаменте Буш-дю-Рон; расположен на реке Дюране, в 35 км к востоку от Бокера.

каналы Тулузы и порты Сета и Эгморт покрываются судами и лодками… — Из Тулузы (см. примем, к с. 45) можно добраться в Бокер водным путем — по судоходному Южному каналу длиной 241 км, который начинается в Тулузе и заканчивается в лимане То на побережье Средиземного моря, вблизи порта Сет (см. примем, к с. 201); этот канал был сооружен в 1666–1681 гг.

Мюлуз присылает набивные материи и белый миткаль… — Мюлуз (нем. Мюльхаузен) — старинный город на востоке Франции, в Эльзасе, в 20 км от границы с Германией; центр текстильной промышленности; главный город департамента Верхний Рейн.

Миткаль — суровая тонкая хлопчатобумажная ткань полотняного переплетения; неотделанный ситец.

Руан — ткани… — Руан — город и порт на Сене, в Северной Франции; административный центр департамента Приморская Сена; известен с глубокой древности; в I в. до н. э. завоеван римлянами, в кон. V в. — франками; с нам. X в. столица герцогства Нормандия; в 1204 г. присоединен к Франции; играл большую роль в политической жизни Французского государства; издавна был одним из центров текстильной промышленности страны.

Ним — холст и вино… — Текстильное производство в Ниме было налажено в конце средних веков выходцами из Ломбардии и Тосканы, и в нем всегда была занята большая часть городского населения; не менее значительной была и торговля вином и крепкими алкогольными напитками.

Перпиньян — анчоусы и сардины… — Перпиньян — см. примем, к с. 204.

Анчоус (хамса) — мелкая промысловая морская рыба из семейства сельдеобразных.

Сент-Этьенн — ружья и ленты… — Сент-Этьенн (см. примем, к с. 90) издавна занимался производством стрелкового оружия: королевская аркебузная мануфактура там была создана еще в 1516 г.; ленточное производство в этом городе в XIX в. было крупнейшим в мире.

Грас — цветочную воду и оливковое масло… — Грас — город на Юге Франции, в департаменте Приморские Альпы, в 25 км западнее Ниццы; центр парфюмерной промышленности.

Авиньон — кожу и флорентийскую тафту… — Флорентийская тафта (флоранс) — тонкая высококачественная тафта, производство которой появилось вначале во Флоренции, а затем было налажено в Авиньоне и Лионе.

Марсель — кампешевое дерево и колониальные продукты… — Кампешевое дерево (по названию портового города Кампече в Мексике, из которого оно вывозится), относящееся к семейству бобовых, произрастает в Центральной Америке; высота его достигает 12 м; из-за красивой окраски и текстуры высоко ценится как мебельный и паркетный материал.

Тарар — муслин и вышивку… — Тарар — город в 30 км к северо-западу от Лиона, в департаменте Рона; крупный центр текстильной промышленности; славится производством муслина и бархата. Муслин (по названию города Мосул в Ираке) — тонкая мягкая шелковая или хлопчатобумажная ткань.

Сен-Кантен — бумазею и перкаль… — Сен-Кантен — город к северо-востоку от Парижа, в Пикардии; административный центр департамента Эна; один из центров текстильной промышленности. Бумазея — хлопчатобумажная ткань с начесом на одной стороне. Перкаль — тонкая хлопчатобумажная ткань из некрученой пряжи.

Лион — шляпы и шелк… — Крупнейшим центром шляпного производства во Франции издавна был небольшой город Шазель-сюр-Льон, расположенный в 40 км к западу от Лиона, в департаменте Луара.

Сов — чулки и чепчики из хлопка… — Сов — небольшой городок в 30 км к северо-западу от Нима, в департаменте Гар; традиционным для него является чулочное производство.

Монпелье — москательные товары… — Москательные товары — краски, клей, масло и другие химические товары как предмет торговли.

В Монпелье (см. примеч. к с. 81) уже в первой пол. XIX в. было развито химическое производство.

Сален — хрусталь… — Сален-ле-Бен — город на востоке Франции, в 70 км к юго-востоку от Дижона, кантональный центр в департаменте Юра; известен фаянсовым производством.

Вервен — пеньку… — Вервен — кантональный центр в департамента Эна, к северо-востоку от Парижа; известен производством пеньки и льняных тканей.

Сен-Клод — табакерки… — Сен-Клод — кантональный центр в департаменте Юра, недалеко от Женевского озера; издавна славится производством изделий из дерева, в том числе табакерок.

Шательро — ножи… — Шательро — кантональный центр в департаменте Вьенн, на реке Вьенн; центр производства холодного (с 1819 г.) и огнестрельного (с 1830 г.) оружия.

Вьенн — сукна… — О торговой деятельности Вьенна см. с. 103 текста.

Амьен — бархат… — Амьен — крупный город на севере Франции, на реке Сомме, кантональный центр в департаменте Сомма; один из крупных центров текстильного производства.

Генуя — кондитерские изделия, Каталония — пробку, а Пруссия — лошадей… — Генуя — см. примем, к с. 24.

Каталония — историческая область на северо-востоке Испании, у берегов Средиземного моря, с главным городом Барселона; именно здесь зародилась индустрия производства винных пробок из коры пробкового дуба.

Коневодство в Пруссии было сосредоточено на Тракененском королевском конном заводе близ города Инстербург (ныне Черняховск Калиниградской обл. РФ), созданном в 1727 г. и занимавшемся разведением лошадей знаменитой тракененской породы.

Старый замок, господствующий над Бокером и нашумевший в двенадцатом веке своими метательными орудиями, а в шестнадцатом — пушками, воздвигнут на римских фундаментах… — Замок Бокера, один из самых крупных во Франции, был построен графами Тулузскими в XI в. на месте древнеримского города, и именно в нем родился граф Раймунд VII Тулузский; в 1229 г., после присоединения Лангедока к Франции, стал королевской собственностью; в 1622 г. был разрушен по приказу кардинала Ришелье.

221… пересекли подвесной мост длиной в пятьсот пятьдесят шагов… —

Четырехпролетный подвесной мост длиной 450 м, связывающий Бокер и Тараскон, был построен в 1829 г. Жюлем Сегеном (1796–1868), родным братом Марка Се гена (см. примеч. к с. 178), и заменил использовавшийся здесь прежде (в 1674–1829 гг.) наплавной мост.

миновали крепость, возведенную королем Рене… — Имеется в виду замок в Тарас коне, на берегу Роны, который начал строить Людовик II Анжуйский (1377–1417), король Неаполитанский и граф Прованса с 1417 г., а продолжил, превратив его в роскошный ренессансный дворец, его сын — король Рене (см. примеч. к с. 175).

и вошли в церковь, возведенную в двенадцатом веке и отстроенную заново в четырнадцатом. — Имеется в виду церковь святой Марфы, расположенная в северо-западной части Тараскона; ее воздвигли на месте прежней церкви в XII в., после того как в 1187 г. были вновь обретены мощи святой Марфы, и перестроили в XIV в.; мраморная гробница святой Марфы (XVII в.) находится в крипте.

Марфа родилась в Иерусалиме. Ее отец Сир и мать Евхария были царских кровей… — Эти сведения почерпнуты Дюма из чрезвычайно популярного в средние века житийного сборника «Золотая легенда» («Legenda аигеа»), содержащего легендарные и фантастические жизнеописания 180 святых и написанного доминиканским монахом Иаковом Ворагинским (ок. 1228–1298), архиепископом Генуи (с 1292 г.).

у нее был старший брат по имени Лазарь и младшая сестра по имени Магдалина. — Заметим, что лишь в западной традиции Мария Магдалина (см. примеч. к с. 58) отождествляется с Марией, сестрой Марфы и Лазаря, принимавшей Христа в Вифании, а также с грешницей, в доме у фарисея Симона возлившей на голову Христа миро, омывшей его ноги своими слезами и отершей их своими волосами (Марк, 14: 3–9; Лука, 7: 37–50).

красавица-блудница, вроде Юлии, дочери императора… — Единственный ребенок Августа, дочь от его второго брака, Юлия Старшая (39 до н. э. — 14 н. э.), которая была последовательно замужем за своим двоюродным братом Марцеллом (42–23 до н. э.) и Агриппой (см. примем, к с. 72), соратниками Августа, и его пасынком Тиберием (см. примем, к с. 132), а также внучка Августа, дочь Юлии Старшей от Агриппы, Юлия Младшая (ок. 19 до н. э. — 28 н. э.), были известны вызывающе открытым развратным поведением, что бросало тень на Августа, и он, воспользовавшись законом о прелюбодеянии, сослал дочь во 2 г. н. э. на остров Пандатерию в Тирренском море (в 7 г. он перевел ее в Регий — соврем. Реджо — у Мессинского пролива), а внучку в 8 г. н. э. — на острова Тример (соврем. Тремити) в Адриатическом море.

у нее были белокурые волосы, которые рабыня с Лесбоса каждое утро укладывала у нее на голове… — Лесбос — один из самых крупных островов в Эгейском море, близ побережья Малой Азии; главный город — Митилини.

она носила открытую спереди одежду, которая позволяла увидеть ее дивную грудь, поддерживаемую золоченой сеткой (латины называли ее caesicium из-за ран, причиняемых ею мужским сердцам). — Слово caesicium, так же как и фигурирующее в тексте ниже слово patagiata, встречается лишь в пьесе римского комедиографа Тита Макция Плавта (ок. 250–184 до н. э.) «Эпидик» (II, 2) в перечислении нарядов, в которых блистали тогдашние модницы; однако истолкований этих слов найти не удалось. Ясно, однако, что значение слова caesicium Дюма пытается пояснить его созвучием с латинским глаголом caedo — «колоть», «рубить».

Заметим, что узкий корсаж, которым женщины в Древнем Риме поддерживали грудь, назывался «капитий» (capitium).

222… Услышав притчи о сокровище, о жемчужине, о неводе… — См. Мат фей, 13: 44–48.

226… Иудеи решили наказать Марфу, Магдалину, Лазаря, Максимина и

Маркеллу… — Согласно легенде, Максимин, один из 72 учеников Христа, был управляющим имения Марфы в Вифании и, будучи верен своей хозяйке, отправился вместе с ней в изгнание, где стал первым епископом Экса и в 72 г. претерпел мученическую смерть.

Святая Маркелла — согласно той же легенде, преданная служанка Марфы, также последовавшая за ней в изгнание и умершая там в 87 г.

228 …На второй день праздника Пятидесятницы… — Пятидесятница —

праздник древнееврейского народа в память дарованных на горе Синай законов, отмечаемый на 50-й день после Пасхи и перешедший в христианскую церковь как праздник сошествия Святого Духа на апостолов (другие его названия в христианстве: праздник Святого Духа, праздник Святой Троицы).

тридцать рыцарей ордена Тараски, учрежденного королем Рене… — Рыцарский орден Тараски, целью которого было поддержание традиции ежегодно праздновать победу святой Марфы над драконом, был учрежден королем Рене 14 апреля 1474 г. Рыцарями его могли быть одновременно от 12 до 18 дворян.

В 93-м году арлезианцы и тарасконцы воевали друг с другом… — Речь, вероятно, идет о событиях 5 мая 1794 г., когда банды головорезов из Арля, ворвавшись в Тараскон, разграбили и подожгли церковь святой Марфы.

крокодил (вроде того, что был убит в Роне и чья шкура до самой Революции хранилась в городской ратуше Лиона)… — В 1745 г. в Роне, у одного из мостов Лиона, появился крокодил: он нападал на лодки, переворачивал их и пожирал выпавших из них людей; город был охвачен паникой, и судоходство на реке прекратилось; уничтожить крокодила с помощью огнестрельного оружия не удавалось, и тогда два преступника, приговоренных к смертной казни, вызвались в обмен на помилование убить чудовище; ослепив напавшего на них крокодила мелким песком, они заставили его выбраться на берег и там закололи пиками; шкура убитого животного была вывешена сначала в часовне Святого Духа, а с 1772 г. — в церкви городской богадельни (а не в ратуше).

229… семь из них принадлежат кисти Вьена… — Вьен, Жозеф Мария

(1716–1809) — французский художник, уроженец Монпелье; с 1754 г. — член Академии художеств, с 1775 г. стоял во главе Французской академии художеств в Риме; основной жанр его работ — библейские и исторические сцены; имел звание королевского художника; в годы Империи получил титул графа; похоронен в Пантеоне.

«Святой Фома Аквинский» и «Богоматерь» Парроселя… — Парро-сель, Пьер (1670–1739) — французский художник, представитель известной семьи живописцев; создал девять картин для собора святой Марфы в Тарасконе.

«Успение Богородицы» и «Святая Марфа, принимающая Господа» Ми-ньяра… — Миньяр, Никола (1606–1668) — французский художник; жил и работал главным образом в Авиньоне, занимаясь росписью церквей и частных особняков; старший брат известного художника Пьера Миньяра (1612–1695), возглавлявшего с 1690 г. Академию художеств; в 1660 г. был приглашен Людовиком XIV работать в Париж; расписывал там королевские покои в Тюильри и создавал портреты знатных особ; в 1663 г. стал членом Академии художеств.

«Умирающий святой Франциск Ассизский» Ванлоо. — Ванлоо, Карл (1705–1765) — французский художник нидерландского происхождения, представитель известной семьи живописцев; один из самых талантливых исторических живописцев своего времени; с 1735 г. член Академии художеств, а с 1763 г. ее директор; с 1762 г. первый королевский художник.

Упомянутая картина находится в северной части собора святой Марфы, в часовне святой Жанны д'Арк.

утрата золотого бюста святой Марфы, подаренного городу Людовиком XI при основании капитула с пятнадцатью бенефициями. — Людовик XI (см. примеч. кс. 13) не раз приезжал в Тараскон, чтобы поклониться мощам святой Марфы, которую он весьма почитал. В 1478 г (по другим сведениям, в 1470 г.) король подарил церкви святой Марфы золотую раку с бюстом святой, изготовленную турским ювелиром Андре Манго и весившую около 25 кг; мощи святой Марфы (череп и фрагмент кости) были переложены туда из прежней серебряной раки и хранились в ней до 1793 г., когда она вместе с другими церковными ценностями была конфискована революционными властями. Королевский капитул в церкви святой Марфы был учрежден Людовиком XI в мае 1482 г.

Арль

230… Арль считается Меккой французских археологов… — Мекка — свя щенный для мусульман город в Саудовской Аравии, в котором, по преданию, родился основатель ислама Мухаммед; место паломничества.

римский город с его театром, цирком, преторием, термами, форумом, императорским дворцом, алтарем Доброй Богини и храмом Юпитера Олимпийского. — Арль, основанный финикийцами в VI в. до н. э., вскоре после возникновения Марселя, перешел в руки римлян во времена Цезаря; в 46 г. до н. э. он был объявлен римской колонией («Colonia Julia patema Arelate sextanorum»), где разместились ветераны VI легиона, и сразу же принял очертания типичного римского города. Он был окружен крепостной стеной с четырьмя воротами с четырех сторон света и прорезан двумя центральными улицами шириной в 7 и 12 м, которые вели с севера на юг и с запада на восток и пересекались под прямым углом; улицы эти были мощеные, местами с тротуарами. В юго-западной части города располагался форум, в северной — термы, в юго-восточной — театр и храм Юпитера; на западе, на продолжении центральной магистрали, находился цирк.

Театр Арля был построен в кон. I в. до н. э.; это грандиозное здание диаметром 102 м, рассчитанное на 10 000 зрителей, с V в. использовалось как каменоломня, и от него фактически ничего не сохранилось, за исключением небольшого фрагмента театральной сцены, пяти арок, двух коринфских колонн и части южной внешней стены.

Цирк (Арены), сооруженный в самом начале колонизации, считается одним из древнейших римских амфитеатров; это было трехэтажное здание размером 136 м на 107 м, рассчитанное на 21 000 зрителей; после крушения Римской империи Арены были превращены в крепость и на их территории образовался небольшой город, в котором было построено около двухсот домов и церковь; реставрацию Арен провели в 1846 г.

Преторий — здесь: место отправления правосудия, резиденция префекта.

В Арле было несколько терм; лучше всего сохранились т. н. термы Константина, находившиеся в северной части города, на берегу Роны, и сооруженные в кон. III — нач. IV в.; до XIX в., когда начались систематические раскопки, они считались императорским дворцом.

Форум, построенный в 30–20 гг. до н. э., был одним из первых сооружений нового города; он находился несколько южнее нынешней площади Форума, на которую теперь перенесены его уцелевшие колонны с фронтоном.

Добрая Богиня (Bona Dea) — в римской мифоогии богиня плодородия, богиня-мать, имя которой было известно лишь посвященным (отождествлялась с Юноной и Гекатой); праздник в ее честь, который был окружен тайной и на котором могли присутствовать только женщины, справлялся в Риме в начале декабря.

Именно Арль, если верить Авсонию, был владыкой Галлии. — Авсоний (см. примеч. к с. 143) в своем «Перечне знаменитых городов» называет Арль «маленьким галльским Римом».

писали Гонорий и Феодосий префекту Галлии Агриколе… — Речь идет об императорском указе (датируется апрелем 418 г.), закреплявшем за Арлем, куда ок. 413 г. была перенесена резиденция префекта претория Галлии, официальный титул столицы Галлии.

Префект — здесь: в императорском Риме со времен Константина I глава высшей административной единицы Империи — префектуры, которых было всего четыре: Восток, Иллирия, Италия (с Африкой) и Галлия (с Испанией и Британией).

Агрикола — один из первых префектов Галлии, резиденция которых находилась в Арле (прежде него был только Петроний).

Гонорий, Флавий (384–423) — император Западной Римской империи с 395 г.; младший сын и с 393 г. соправитель Феодосия I Великого (347–395; правил с 379 г.); при разделе Империи в 395 г. получил ее западную половину; во время его правления продолжался распад римской державы, и в 410 г. был захвачен и разграблен готами Рим. Феодосий II Младший (401–450) — император Восточной Римской империи с 408 г., внук Феодосия I и племянник Гонория; всю жизнь был марионеткой в руках своих министров; в период его правления велись войны с персами, армянами и гуннами.

231… удовлетворяя нужды, желания или прихоти самых утонченных сиба ритов… — Сибарит — склонный к праздности, избалованный комфортом и роскошью человек (по названию существовавшей в VIII–IX вв. до н. э. в Южной Италии древнегреческой колонии Сибарис, богатство которой приучило жителей к изнеженной жизни).

Вот почему Арль был так дорог императору Константину. — Арль был резиденцией Константина I Великого (см. примеч. к с. 95) в 308–312 гг.

Этот город значил для него не меньше, чем Византий… — То есть Константинополь (см. примеч. к с. 191).

его жена Фауста произвела здесь на свет их старшего сына, который носил то же имя, что и он сам. — Фауста, Флавия Максима (ок. 293–326) — дочь императора Максимиана Геркулия и Евтропии, с 307 г. супруга Константина I, которому она родила трех сыновей и трех дочерей; в начале своей супружеской жизниславилась своей добродетелью и любовью к детям мужу, которому она даже выдала своего отца, составившего против него заговор; но впоследствии, воспылав, как рассказывают, любовью к своему пасынку Криспу и не добившись взаимности, оклеветала его и вынудила Константина казнить сына (326); обнаружив вскоре после этого, что он был обманут, Константин приказал ее умертвить.

Старший сын — имеется в виду Константин II, Флавий Клавдий (ок. 316–340), старший сын Константина I и Фаусты, римский император с 337 г.; родился в Арелате летом 316 г. (по другим сведениям, в феврале 317 г.); был провозглашен цезарем через несколько месяцев после своего рождения, в 317 г.; в 335 г. получил при разделе империи т. н. Галльскую префектуру и западную часть Северной Африки; вступил в спор с младшим братом Константом (323–350) по поводу африканских границ и в сражении с ним погиб.

изменил ему при виде синих вод Понта Эвксинского и цветущих берегов Босфора… — Понт Эвксинский («Гостеприимное море») — древнегреческое название Черного моря, вероятно, эвфемизм от «Негостеприимного моря».

Босфор (Босфор Фракийский) — пролив между Европой и Малой Азией, соединяющий Черное и Мраморное моря; длина его около 30 км.

видел, как его свекор Максимиан Геркулий с мечом в руках приближается к императорскому ложу… — Максимиан Геркулий — Марк Аврелий Валерий Максимиан, по прозвищу Геркулий (ок. 250–310), римский император в 286–305 гг.; происходил из низших слоев общества и возвысился на военной службе; в 286 г. стал соправителем своего друга императора Диоклетиана (ок. 245–316; правил в 284–305 гг.); в 305 г. вместе с ним отрекся от власти, но после успешного мятежа (306 г.) своего сына Максенция, побуждаемый им, вмешался в борьбу преемников Диоклетиана за власть и в 307 г. вновь объявил себя императором; поссорившись с Максенцием в том же году, вынужден был покинуть Рим и уехал в Галлию, к Константину, за которого незадолго до этого выдал замуж свою дочь Фаусту, и там отказался от императорского титула; однако летом 310 г., воспользовавшись отсутствием Константина, старый властолюбец поднял мятеж, привлек на свою сторону часть войска, захватил казну и в третий раз объявил себя императором; разбитый Константином, он попал к нему в плен, но был помилован зятем; однако, униженный своим поражением, бывший император вскоре составил новый заговор против Константина и попытался привлечь в ряды заговорщиков свою дочь; когда заговор был раскрыт, Максимиан был вынужден покончить жизнь самоубийством.

жуткий мистраль, бич этих краев… — Мистраль — см. примеч. кс. 146.

привык дышать свежим ветром Остии и благоухающим бризом Неаполя… — Остия — город в устье Тибра, в 30 км к юго-западу от Рима, крупнейшая торговая гавань Древнего Рима, основанная в кон. IV в. до н. э.; во времена Империи — база римского флота и главная гавань Рима.

Бриз — слабый прибрежный ветер, дующий днем с моря на нагретый берег, а ночью — с охлажденного побережья на море.

Именно из Арля Константин отправился на битву с Максенцием… — Максенций, Марк Аврелий (ок. 280–312) — римский император с 306 г.; сын Максимиана Геркулия и брат Фаусты; при поддержке преторианской гвардии провозгласил себя императором и смог добиться поддержки италийских городов и провинций Испании и Африки; после смерти Максимиана, выдвинув предлогом месть за отца, стал готовить поход против Константина, однако тот его опередил, пересек Альпы и 28 октября 312 г. под Римом, на реке Тибр, нанес сокрушительное поражение своему противнику, чья армия по численности вдвое превышала его стотысячное войско; под тяжестью бегущих мост через Тибр обрушился, и около 20 тысяч беглецов, включая Максенция, утонули.

на пути из Галлии в Рим ему был явлен светящийся крест с надписью «In hoc signo vinces». — По преданию, накануне решающей битвы под Римом Константин и его войско видели в небе крест из звезд и надпись «Сим победиши» («In hoc signo vinces»). Той же ночью Константину явился Господь, повелев ему сделать знамя с крестом и украсить крестом шлемы солдат.

император у торжественно крещенный папой Сильвестром, вернулся в Арль, где в 314 году он созвал собор… — Сведения о том, когда произошло крещение Константина Великого, весьма противоречивы. Известно, что император проявлял терпимость к христианству с первых лет своего правления, но при этом он обновлял и обогащал храмы языческих богов. В 313 г. он издал т. н. Миланский эдикт о веротерпимости, уравнивавший в правах христианство с другими культами. Ряд ученых связывают обращение Константина в христианство с увиденным императором знамением и датируют его 312 г.; иные считают, что это произошло после убийства Криспа и Фаусты (326), когда сыно- и женоубийца был поражен проказой, и крещение исцелило его; существует и мнение, что император принял крещение перед самой своей смертью.

Сильвестр I (?—335) — римский папа с 314 г.; причислен клику святых; согласно одной из легенд, именно он крестил Константина.

1 августа 314 г. по настоянию Константина Великого в Арле был созван первый собор западных церквей для обсуждения событий, связанных с расколом в христианской церкви Северной Африки. Часть местных верующих была недовольна новым епископом Карфагенским Мензурием, так как считали его связанным с теми, кто отрекся от веры в период гонений на христиан; они выбрали себе другого епископа, после смерти которого во главе епархии встал Донат (отсюда их название — «донатисты»), и отказались подчиняться официальным церковным властям. Для разрешения своего спора противники обратились к Константину, и созванный им собор 314 г. осудил донатистов; по распоряжению императора их предводители были отправлены в изгнание, а имущество церкви донатистов конфисковано.

назначил трех цезарей: Криспа, своего сына от первой жены Минерви-ны; Константина, которогородила в Арле Фауста, дочь Максимиана Геркулия, и своего племянника Лициния. — Минервина — юношеская привязанность Константина, простая женщина, с которой он жил до своего брака с Фаустой.

Крисп, Флавий Юлий (ок. 300–326) — старший сын Константина I; в 317 г. был возведен отцом в сан цезаря и назначен правителем Галлии; успешно воевал с франками на Рейне; во время войны Константина с императором Лицинием одержал блестящую победу над флотом Лициния в Дарданеллах; был оклеветан мачехой и убит по приказу отца.

Константин II — см. примеч. выше.

Лициний Младший (306–326) — сын Констанции, сводной сестры Константина, и императора Валерия Лициниана Лициния (ок. 265–325; император в 308–324 гг.); объявленный цезарем 1 марта 317 г., был отстранен от власти в 324 г. (после отречения своего отца), а через два года убит по приказу Константина.

232… повелел привезти с берегов Нила гранитный обелиск и воздвигнуть его в Арле… — Имеется в виду обелиск, найденный в Арле в 1389 г. и в 1676 г. установленный перед городской ратушей.

святой Аниан, епископ Орлеана, видя свой город осажденным Атиллой, именно в Арль явился просить помощи у Аэция, префекта Галлии, и тот с помощью Меровея победил под Шалоном предводителя гуннов. — Святой Аниан (ок. 358–453) — епископ Орлеанский, отличавшийся необычайной святостью; летом 451 г., когда Орлеан (Аурелианум) был осажден гуннами, отправился в Прованс просить помощь у римлян, а затем, в ожидании прихода римского полководца Аэция, воодушевлял осажденных.

Аттила (?—453) — предводитель гуннов с 434 г.; возглавлял опустошительные походы в Восточную Римскую империю, Галлию и Северную Италию; в 451 г. от берегов Рейна проник в глубь Галлии и после продолжительного похода раскинул свой лагерь у стен Орлеана. Солдаты и горожане возвели вокруг города укрепления и стали отражать нападения гуннов, ожидая прихода Аэция, которого епископ Аниан просил прийти на помощь осажденным; 14 июня 451 г., как только войска Аэция подошли к Орлеану, Аттила снял осаду и начал отступление через Сену, отводя свою армию к обширным Каталаунским полям близ города Шалона-на-Марне. Там во второй половине 451 г. и произошло сражение между объединенной армией Аэция, франкского короля Меровея и вестготского короля Теодориха (правил в 418–451 гг.) с одной стороны, и гуннами — с другой; гунны потерпели поражение и вынуждены были покинуть Галлию.

Аэций, Флавий (ок. 390–454) — римский полководец, один из последних защитников Западной Римской империи; сын римского военачальника; с 409 г. был принужден провести несколько лет в заложниках сначала у готов, потом у гуннов; вернувшись в Рим, за короткое время занял высшие посты в Империи; с 425 г. главнокомандующий римской армии; с 434 г. фактически правил государством; одинаково искусный дипломат и полководец, он легко обуздал германские племена в Галлии и держал нейтралитет с гуннами, пока Аттила не решил завоевать весь Запад; победа над гуннами в 451 г. покрыла его славой, но и стала причиной его трагической гибели: он был убит во время аудиенции в императорском дворце, по приказу императора Валентиниана III (419–455; правил с 425 г.), опасавшегося его славы и могущества.

Меровей II (ок. 415–458) — король салических франков с 447 г., преемник Хлодиона Длинноволосого; родоначальник династии Меровингов — первой королевской династии государства франков, правившей вплоть до 751 г.

Римское владычество в Арле закончилось со смертью Юлия Валерия Майориана. — Майориан, Флавий Юлий Валерий (ок. 420–461) — римский император с 457 г., последний из властителей Рима, наделенный государственным умом и сознанием ответственности за вверенную ему державу; военачальник, сражавшийся под началом Аэция и отличавшийся безграничным мужеством и благоразумием, он завоевал такое доверие римских солдат, что они провозгласили его императором; разгромил вандалов в Италии, подчинил Галлию и большую часть Испании; однако его поход в Африку закончился неудачей, что привело к взрыву недовольства в армии и к его низложению; через несколько дней после этого он был убит.

Майориан пригласил к своему столу Сидония Аполлинария… — Сидо-ний Аполлинарий (см. примеч. к с. 73) присутствовал на пиршестве, устроенном императором Майорианом в Арле, в начале 461 г.

поэт написал своему другу Монтию послание, в котором приведены все подробности этого пиршества… — Биографических сведений о Монтии не сохранилось. В письме к другу Сидоний рассказывает, как за обеденным столом Майориан пытался выяснить у него, не он ли сочинил злую стихотворную сатиру, направленную против императора.

Смерть Майориана, убитого у Тортоны, означала гибель Западной империи… — Тортона — город в Северной Италии, в 75 км к юго-западу от Милана.

Майориан был низложен там 2 августа 461 г., а 7 августа обезглавлен. После его смерти начался самораспад Западной Римской империи, последним днем которой считается 23 августа 476 г., когда был свергнут последний римский император Ромул Августул (ок. 461—?), правивший с 475 г.

город Арль, остававшийся единственной римской колонией, в 463 году перешел под власть готов; он оставался в их руках вплоть до 537 года, когда Витигес уступил королю франков Хильдеберту и этот город, и все свои владения в Галлии. — Готы — группа германских племен, пришедших в кон. II — нач. III в. из Скандинавии и расселившихся в Восточной Европе; подразделялись на две основные ветви: восточные готы (остготы) и западные (вестготы).

Арль был захвачен вестготским королем Эврихом (ок. 420–484; правил с 466 г.) в 476 г.

В 493 г., при короле Теодорихе Великом (ок. 455–526; правил с 474 г.), остготы завоевали Италию и основали Остготское королевство со столицей в Вероне; в 508 г. Теодорих Великий завоевал Арль и присоединил его к Остготскому королевству.

Витигес — король остготов в 536–540 гг.; воин незнатного происхождения, выбранный остготами королем и женившийся на внучке Тео-дориха Великого; воюя с Византией, привлек на свою сторону франков, уступив им за это принадлежавшую ему часть Прованса, включавшую и Арль; в 540 г. был захвачен в плен византийским полководцем Велизарием и увезен в Византию; там он получил сан сенатора, титул патриция и богатые имения.

Хильдеберт (ок. 496–558) — сын франского короля Хлодвига I, получивший после его смерти (511) часть Франкского королевства, столицей которой был Париж; владел также Овернью и Буржем; в 534 г. вместе со своим братом Хлотарем I завоевал Бургундию.

…он основал на этом месте монастырь Монмажур. — Монмажур — старинное бенедиктинское аббатство в двух километрах к северо-востоку от Арля, расположенное на высокой горе; согласно преданию, первое монастырское здание там было построено по приказу Хильде-берта I; к настоящему времени от монастыря остались часовни X–XII вв., церковь XII в., башня и галерея.

В 732 году испанские сарацины, разбитые Карлом Мартеллом между Туром и Пуатье, хлынули в южные провинции… — Имеется в виду победа, одержанная Карлом Мартеллом при Пуатье 4 октября 732 г. (см. примеч. к с. 140).

Тур — главный город исторической провинции Турень; находится в долине Луары; в настоящее время административный центр департамента Эндр-и-Луара.

сарацины снова появились в Провансе в 797 году, но спустя два года Карл Великий одержал над ними победу, уничтожив близ горы Корд двадцать тысяч человек. — Гора Корд находится в одном километре к северо-востоку от аббатства Монмажур.

Сведения об этом сражении крайне недостоверны. Известно лишь, что, после того как в 788 г. умер повелитель Кордовы Абд-эль-Рах-ман I Пришелец (правил в 756–788 гг.) и на престол вступил его воинственно настроенный сын Хишам I (правил в 788–799 гг.), пытавшийся объединить мусульман и «возродить славу ислама мечом защитников веры», в нач. 90-х гг. значительная армия сарацин вторглась в пределы Септимании (область на юге Франции между Провансом и Испанией). Сарацины воспользовались тем, что Карл Великий, подготавливая войну с аварами, увел воинский контингент из Южной Галлии; они сожгли предместья Нарбона, перебили гарнизоны ряда городов и захватили такую богатую добычу, что лишь на часть ее была построена большая мечеть в Кордове. В 793–795 гг. по приказу Карла Великого его сын Людовик I Благочестивый (778–840) полностью вытеснил сарацин, предпринял серию походов за Пиренеи и заложил т. н. Испанскую марку (укрепленную пограничную область между Кордовским эмиратом и Аквитанией).

как рассказывает г-н Нобль де Ла Лозьер в своей «Истории Арля»… — Имеется в виду сочинение «Краткая летопись истории Арля» («Abrege chronologique de l'histoire dArles»; 1808), автором которого был Жан Франсуа Нобль де Ла Лозьер.

233… Карл Великий воздвиг у подножия горы Монмажур небольшую часов ню, посвятив ее Святому Кресту. — Часовня Святого Креста, сооруженная при кладбище аббатства Монмажур, к востоку от него, и представляющая собой в плане греческий крест, является настоящей

жемчужиной романского искусства; по преданию, она была воздвигнута Карлом Великим, однако сохранившаяся постройка относится к XII в., то есть к более позднему времени.

Латинская надпись с унциальными буквами… — Унциал (унциальное письмо) — особый вид средневекового рукописного шрифта, сложившийся к нач. IV в.; характеризуется крупными ровными буквами, без острых углов и ломаных линий.

Воздвиг ее аббат Рамберт, настоятель монастыря Монмажур, а освятил в 1019 году Понс де Мариньян, архиепископ Арльский. — Биографических сведений об аббате Рамберте найти не удалось.

Понс де Мариньян — архиепископ Арля в 1005–1029 гг.; в 1029 г. он сложил с себя архиепископский сан и удалился в марсельский монастырь святого Виктора.

Наступило время расчленения империи Карла Великого. — После смерти Карла Великого (814 г.) созданная им империя целиком перешла в руки его единственного оставшегося к этому времени в живых законного наследника — Людовика I Благочестивого (778–840). В последние годы жизни Людовика I шла непрерывная война между ним и его сыновьями, то объединявшимися вместе против него, то воевавшими друг с другом. После его смерти война, вошедшая в историю под названием «война трех братьев», приняла крайне ожесточенный характер и после кровопролитных сражений завершилась в 843 г. Верденским договором, разделившим империю Карла Великого между тремя его внуками — Лотарем I, Людовиком II Немецким и Карлом II Лысым.

Прованс, Бургундия и Империя достались Лотарю. — Лотарь I (795–855) — сын Людовика I Благочестивого, император Запада с 840 г.; по Верденскому договору сохранил за собой императорский титул, хотя фактически империя Карла Великого перестала существовать; при разделе ему достались Италия, Прованс, Бургундия и земли Восточной Франции со столицей в Ахене (будущая Лотарингия).

принял постриг, поставив одного своего сына, Людовика II, — императором; другого, Лотаря II, — королем Лотарингии; третьего, Карла, — королем Арля и Прованса. — Людовик II (ок. 822–875) — сын Лотаря I, король Италии с 844 г., император Запада с 855 г.

Лотарь II (ок. 825–869) — сын Лотаря I, король Лотарингии с 855 г.; в 863 г., после смерти своего младшего брата Карла, присоединил к своим владениям Лион, Арль и Вьенн; умер, не имея прямых наследников, и его земли были разделены между двумя его дядями, сыновьями Людовика Благочестивого, — Карлом Лысым и Людовиком Немецким.

Карл (845–863) — сын Лотаря I, король Прованса с 855 г.

император Карл Лысый вновь расчленил государство, превратив Арль в отдельное королевство и королем его поставив Бозона, к тому времени правителя Прованса и Италии. — Карл II Лысый (823–877) — сын Людовика I Благочестивого от его второго брака; король Западно-Франкского королевства с 843 г.; с 875 г. император Запада.

Бозон (ок. 844–887) — граф Вьенна и Лионне с 871 г., вице-король Италии в 876–879 гг., герцог Прованса в 875–879 гг.; один из самых могущественных феодалов Западно-Франкского государства; зять императора Людовика II — с 876 г. муж его дочери Эрменгарды Итальянской (852–896); шурин и фаворит Карла II Лысого — родной брат Ришильды Арденнской (ок. 845–910), второй супруги короля (с 870 г.), который в 877 г., за несколько месяцев до своей смерти, поставил его герцогом специально созданного для него герцогства Бургундского; в 879 г., через несколько месяцев после смерти наследника Карла Лысого, короля Людовика Заики (846–879; правил с 877 г.), уже во время правления его сына Людовика III (ок. 863–882; правил с 879 г.), объявил себя королем Прованса и Бургундии; его королевство занимало территорию собственно Прованса, ряда других исторических провинций и т. н. Нижней Бургундии (расположенной южнее гор Юры), однако вскоре в борьбе с потомками Карла Великого он утратил значительную часть своих владений.

Новое королевство, столицей которого был Арль, состояло из Прованса, Дофине, графства Венессен, Оранжского княжества, части Лионне и Бургундии, Франш-Конте, Пьемонта и Савойи вплоть до Женевы. — Прованс — см. примеч. к с. 146.

Дофине — см. примеч. к с. 56.

Графство Венессен — см. примеч. к с. 156.

Оранжское княжество — см. примеч. к с. 136.

Лионне — см. примеч. к с. 77.

Франш-Конте — историческая провинция на востоке Франции, в бассейне Соны, частью в горах Юры; охватывает соврем, департаменты Ду, Юра, Верхняя Сона; главный город — Безансон.

Пьемонт — см. примеч. к с. 56.

Савойя — см. примеч. к с. 56.

Женева — франкоязычный город в Швейцарии, столица одноименного кантона; известна с глубокой древности; в нач. XVI в. вошла в состав Швейцарского союза и в том же веке стала одним из центров европейской реформации.

Арелатское королевство просуществовало двести пятьдесят пять лет и возглавлялось последовательно одиннадцатью королями (Бозон I; Людовик Бозон II; Гуго I; Конрад I; Рудольф III, по прозвищу Ленивый Геральд, по прозвищу Узурпатор; Конрад II Салический; Генрих III Чер ный; Генрих IV; Генрих V и Конрад III); потом оно перешло под власт>, консулов. — Людовик Бозон II, он же Людовик III Слепой (ок. 880–928) — сын Бозона I, через три года после смерти отца провозглашенный королем Прованса и Нижней Бургундии (в 887–890 гг. регент шей королевства была его мать Эрменгарда Итальянская); король Италии в 900–905 гг. и император в 901–905 гг.; после поражения, нанесенного ему в 905 г. Беренгаром (?—924), прежним королем Италии и его противником, он был захвачен в плен, ослеплен, лишился итальянского трона и императорской власти и сохранил только Бургундское королевство; оставаясь номинально его королем, он в 911 г. передоверил управление своим королевством Гуго I.

ГУго I (ок. 880–947) — внук Лотаря II, сын Берты Лотарингской (ок. 866–925) и троюродный брат Людовика III Слепого; граф Арльский с 898 г., король Италии с 926 г.; король Нижней Бургундии и Прованса в 928–933 гг.

Тем временем в 888 г. образовалось самостоятельное королевство Верхняя Бургундия, охватывавшая территорию Франш-Конте, утраченную Бозоном, и часть современной Швейцарии; королем Верхней Бургундии стал Рудольф I (860–912), сын Конрада, графа Осерского из семейства Вельфов, и супруг Виллы Прованской (873–929), дочери Бозона; в 912 г. ему наследовал его сын Рудольф II (880–937), предпринявший поход в Италию и объявивший себя в 922 г. королем Италии. Между ним и Гуго I начались вооруженные столкновения, завершившиеся договором, по которому Гуго I получал итальянскую корону, но взамен передавал свое Бургундское королевство Рудольфу II. Таким образом, в 933 г. произошло объединение обеих Бургундий и Прованса в единое королевство, называвшееся Арелатским (или Арелатом) и имевшее столицей Арль. Поэтому дальше речь идет уже о государях этого объединенного государства, остававшегося независимым до 1032 г.

Конрад I Миролюбивый (ок. 925–993) — сын Рудольфа II и его супруги с 922 г. Берты Швабской (ок. 907–966); король Арелата с 937 г. Рудольф III, по прозвищу Ленивый (970—1032) — сын Конрада I Миролюбивого и его второй жены (с 964 г.) Матильды Французской (ок. 943–992); король Арелата с 993 г.; не имея прямых наследников, завещал свое королевство императору Конраду II, супругу своей племянницы, что вызвало противодействие со стороны других ближайших родственников Конрада I.

Геральд — вероятно, имеется в виду граф Геральд II Женевский (ок. 1012—до 1080), внучатый племянник Рудольфа III, внук его сестры Матильды Бургундской (ок. 975—?), вместе с другими могущественными бургундскими феодалами безуспешно пытавшийся после смерти Рудольфа III посадить на трон Арелата графа Эда II Шампанского (983—1037) — племянника Рудольфа III, сына его сестры Берты (ок. 962—1016) от первого брака и его ближайшего родственника.

Конрад II Салический (990—1039) — король Германии с 1024 г., с 1017 г. супруг Гизелы (995—1043), племянницы Рудольфа III, дочери его сестры Герберги Бургундской (965—1016) и герцога Германа II Швабского (?—1003), для которой это был уже третий брак; с 1027 г. император Священной Римской империи, основатель Франконской династии; в 1034 г. короновался королем Арелата и после длительной борьбы вступил во владение этим королевством.

Генрих III Черный (1017–1056) — сын Конрада II и Гизелы Швабской, император с 1039 г.

Генрих IV (1050–1106) — сын Генриха III, император с 1056 г.

Генрих V (1081–1125) — сын Генриха IV, император с 1106 г.

Конрад III (ок. 1093–1152) — император с 1138 г.; основатель династии Гогенштауфенов; взошел на престол после смерти императора Лотаря II Саксонского (1060–1137; правил с 1125 г.).

в 1220 году установилась власть подеста. — В 1220 г. противоборствующие олигархические кланы Арля установили в нем республику, находившуюся под управлением подеста (см. примеч. к с. 157) и просуществовавшую до 1235 г.

В этот период гражданской смуты в Арле была воздвигнута великолепная базилика святого Трофима и первая часть ее клуатра… — Собор святого Трофима находится в центре старого Арля, рядом с площадью Республики; первоначально это была церковь, построенная в VIII в. на месте прежней базилики первомученика Стефана, непрерывно перестраиваемая в XI, XII и XV вв. и в конце концов ставшая собором; в 1152 г. была посвящена святому Трофиму, основателю первой христианской общины Арля.

Примыкающий к собору замкнутый двор, т. н. клуатр, предназначенный для его каноников и прославленный своими замечательными скульптурами, считается одной из самых больших достопримечательностей Прованса.

а затем — к императору Карлу IV, отказавшемуся от него в пользу короля Карла V. Отречение произошло в городе Вильнёв-лез-Авиньон… — Карл IV (см. примеч. к с. 116).

Незадолго до смерти, во время своего путешествия по Франции в 1378 г., Карл IV учредил должность имперского наместника Арелатского королевства (фактически это означало отказ от королевства, но с сохранением титула короля за императором) и назначил им сына французского короля Карла V (см. примеч. к с. 160), приходившегося ему племянником, — дофина, будущего короля Карла VI Безумного (1368–1422; правил с 1380 г.).

этот титул еще носил в 1480 году добрый король Рене… — В 1480 г. король Рене (см. примеч. к с. 175) умер.

Два года спустя Людовик XI как наследник Карла III в свою очередь принял титул графа Прованского, который носили затем его преемники, и присоединил Арль к Франции. — Карл III Менский (1436–1481) — племянник короля Рене, унаследовавший после него титул короля Неаполя, Сицилии и Иерусалима.

В декабре 1481 г., после смерти Карла III, французский король Людовик XI (см. примеч. кс. 13) присоединил его владения Мен и Прованс к короне, и с тех пор титул графа Прованского стал просто одним из многих наследственных титулов французских монархов.

Прежде всего мы посетили площадь Бонз-Ом. — Бонз-Ом (соврем, площадь Республики) находится в юго-западной части Арля.

гранитный египетский обелиск, единственный существующий во Франции… — Дюма называет Арльский обелиск (см. примеч. к с. 232) единственным во Франции, потому что в 1834 г., когда писатель путешествовал по Франции, Луксорский обелиск (XIII в. до н. э.) на площади Согласия в Париже еще не стоял: подаренный королю Луи Филиппу египетским пашой Мухаммедом Али (1769–1849; правил с 1805 г.), он был установлен там в 1836 г.

235… чудо под стать базилике святого Эгидия… — Базилика святого Эги-

дия — см. примеч. к с. 206.

и украшал карниз стелющимися пальметтами… — Пальметта — архитектурное украшение в виде стилизованного веерообразного листа.

Если верить стихам Феста Лвиена, Арль получил от своих соседей-марсельцев прозвище Фелина… — Руфий Фест Авиен (вторая пол. IV в.) — латинский поэт и географ; сохранились фрагменты его поэмы «Ога maritima» (именно в ней упомянуто это древнегреческое название Арелата — стихи 681–682), где он описывает берега Средиземного моря, и ряд других его произведений.

Потомки Эвксена к этому времени уже одарили город своими богами, о чем свидетельствуют найденные фрагменты храма Дианы Эфесской. — Эвксен — имеется в виду легендарный основатель Массалии (см. главу «Рим в Галлии»).

О святилище Дианы (гр. Артемиды) в Массалии см. примем, к с. 69.

236… противоположной его частью, называемой теперь «башня Роланда» и выполненной в совершенно варварской манере. — Башня Роланда названа по имени арльского архиепископа Ротланда (занимал архиепископский престол с 850 г.), убитого в 869 г. сарацинами.

Далее следует бульвар Элискан, название которого происходит от двух латинских слов: Elisei campi. — Этот бульвар проходит в южной части Арля и тянется к древнему кладбищу Элискан («Елисейские поля»), одному из самых знаменитых некрополей западного мира, известному еще в дохристианский период Арелата; располагается вдоль Аврелиевой дороги, соединявшей Арелат с Массалией.

на одних можно увидеть знаки «D» и «М», поручающие богам-манам души умерших… — Маны (лат. di manes — «добрые боги») — в римской религии духи мертвых, духи загробного мира; в эпоху Империи были причислены к сонму богов душ умерших, и на надгробиях того времени писали «DM» — Dis Manibus (дательный падеж от di manes). Эти буквы стали символами смерти, и даже на христианских гробницах их ставили одновременно с изображением креста.

Музей Арля, у которого Парижский музей похитил его главный шедевр — «Венеру с зеркалом»… — В 1651 г. при раскопках античного театра в Арле была обнаружена скульптура «Венера с зеркалом», датируемая примерно 360 г. до н. э. и идентифицируемая как копия работы древнегреческого ваятеля Праксителя (вторая треть IV в. до н. э.); в настоящее время она находится в Лувре; когда ее выкопали из земли, она раскололась на три куска, и к тому же у нее недоставало рук; город Арль подарил найденную скульптуру Людовику XIV, и она была отреставрирована королевским скульптором Франсуа Жирардоном (1628–1715); в городском музее Арля выставлена ее копия.

237… со спокойной и величественной походкой античной друидессы. — Друидесса — жрица культа галльских божеств.

эти грациозные дочери Белловеза, Эвксена, Константина и Абд-эль-Рахмана утратили часть своего очарования… — То есть женщины, в жилах которых течет соответственно кельтская, греческая, римская и сарацинская кровь.

Белловез — см. примеч. к с. 128.

Константин — имеется в виду Константин Великий (см. примем, к с. 95).

Абд-эль-Рахман — см. примем, к с. 140.

238… узкого головного убора Анубиса… — Анубис — египетское божество,

покровитель загробного мира; изображался в виде человека с вытянутой шакальей или собачьей головой.

В праздничный наряд арлезианок входит небольшая остроконечная шапочка.

Даже послы Высокой Порты ежедневно являют собой удивительную странность… — Высокая (или Блистательная) Порта — общеупотребительное в Европе в XVIII–XIX вв. официальное наименование турецкого правительства; произведено от французского porte («дверь», «ворота»), что является точным переводом турецкого и арабского названий канцелярии первого министра султана — соответственно: «паша капысы» (букв, «дверь паши») и «баб-и-али» (букв, «высокая дверь»).

с головой, запечатанной греческой феской, словно бутылка бордоского вина. — Феска (от названия города Фес в Марокко) — в странах Северной Африки и Передней Азии мужская шапочка в форме усеченного конуса, изготовленная из красного фетра или шерсти и обычно украшенная кисточкой (является принадлежностью национального костюма в некоторых районах Албании и Греции).

…Во времена Республики и Империи Арль был охвачен какой-то неестественной и лихорадочной жизнью… — Имеется в виду эпоха Великой Французской революции и империи Наполеона.

дворяне, лавочники и крестьяне в основном карлисты. — Карлисты — здесь: сторонники монархии французского короля Карла X (1757–1836), правившего в 1824–1830 гг.

Бо

239… Автор «Карла Эдуарда» и переводчик Байрона, единственная литера турная знаменитость родом из Арля… — Речь идет о Пишо (см. примем. к с. 170), уроженце Арля. В 1822–1825 гг. вышел восьмитомник его переводов Байрона со вступительной статьей Шарля Нодье, а в 1830 г. он опубликовал «Историю Карла Эдуарда» («Histoire de Charles Edouard»), посвященную Чарлзу Эдуарду Стюарту (1720–1788), внуку английского короля Иакова II, прозванному «Молодой Претендент» и предпринявшему в 1745–1746 гг. безуспешную попытку вернуть династии Стюарт английский трон.

Джордж Гордон Байрон, лорд Байрон (1788–1824) — великий английский поэт-романтик, оказавший огромное влияние на современников и потомков как своим творчеством, так и своей яркой мятежной личностью и стилем жизни; в своих произведениях, особенно в поэмах, создал образ непонятого, отверженного и разочарованного романтического героя, породившего множество подражаний в жизни и в литературе («байронизм», «байронический стиль»).

древний «суд любви» Прованса… — В XII–XV вв. замок Бо был одним из центров куртуазной культуры Прованса.

«Суд любви» — в средневековье собрания знатных дам и сеньоров, проводившие разбирательства в конкретных сложных вопросах любовных отношений прекрасных дам и их благородных воздыхателей и выносившие приговоры.

дал подеста Арлю, князей — Оранжу, штатгальтеров — Гааге и королей — Амстердаму и Лондону. — О связях сеньоров де Бо с европейскими династиями см. примеч. к с. 139.

Гаага — старинный город в Нидерландах, административный центр провинции Южная Голландия; первое упоминание о нем относится к 1097 г.; в XIII в. стал резиденцией графов Голландских, затем штатгальтеров, правительства, парламента и королевского двора Нидерландов.

Амстердам — крупнейший город и столица (с 1795 г.) Нидерландов; торговый, промышленный и финансовый центр страны; с XVII в. один из крупнейших городов Европы; порт при впадении реки Амстел в залив Северного моря Зёйдер-Зе.

Дорога в Бо полностью соответствует тому месту, куда она ведет… — Бо — селение в 15 км к северо-востоку от Арля, расположенное на утесе длиной в 900 и шириной в 200 м; в средние века крепость, господствовавшая над соседними долинами; до XV в. принадлежало феодальному роду де Бо; в 1642 г. стало собственностью семьи Гримальди, князей Монако, доныне носящих титул маркизов де Бо; в 1822 г. здесь были обнаружены залежи минерала, получившего название боксит (по имени селения).

следуя вначале вдоль малого и большого Пелюкских прудов… — В низменной местности к востоку от Арля, в 3–4 км от него, расположено несколько прудов.

тянется рядом с римским акведуком, который начинается в горах близ Оргона, пересекает дорогу в Экс чуть выше Эльзема, проходит мимо Сен-Реми и теряется в окрестностях Арля. — Оргон (см. примеч. к с. 220) находится в 35 км к северо-востоку от Арля.

Экс-ан-Прованс — см. примеч. к с. 72.

Эльзема (Elsemat) — этот топоним идентифицировать не удалось. Сен-Ремй-де-Прованс — городок в 20 км к северо-востоку от Арля, на пути в Оргон, в департаменте Буш-дю-Рон.

Оставив позади Арльский акведук, мы двинулись вдоль Барбегальско-го… — Имеется в виду римский акведук, проходящий рядом с населенным пунктом Большой Барбегаль, в 6 км к востоку от Арля.

В Мосане нам предложили перекусить, предупредив, что мы не найдем никакой еды ни в Манвиле, ни в Бо. — Мосан-лез-Альпий — селение в департаменте Буш-дю-Рон, в 3 км южнее Бо.

Селения Манвиль в окрестностях Бо в настоящее время нет; заметим, однако, что Манвиль — имя дворянина, железной рукой управлявшего этими землями в XVI в.

241… Мы увидели древний замок, вытесанный в скале, по-видимому в память о евангельских словах: «Блажен человек, возведший свой дом на камне!» — Замок Бо, возведенный в XI в. и ставший во время Религиозных войн одним из оплотов протестантов, был разрушен в 1622 г. по приказу кардинала Ришелье; руины замка (донжон XIII в.) находятся в северной части селения.

Возможно, речь здесь идет о следующих строках из Евангелия от Луки: «Всякий, приходящий ко мне и слушающий слова мои и исполняющий их, скажу вам, кому он подобен. Он подобен человеку, стро-ющему дом, который копал, углубился и положил основание на камне; почему, когда случилось наводнение и вода напёрла на этот дом, то не могла поколебать его, потому что он основан был на камне» (6: 47–48). Эта же мысль выражена и в Евангелии от Матфея (7: 24–25).

направился к церкви… — Имеется в виду церковь Сен-Венсан, построенная в XII–XVI вв. в восточной части Бо; рядом с ней находится часовня Белых Кающихся (XVII в.).

242… на востоке — равнина, где Марий разбил кимвро-тевтонов, и господствующая над ней гора Победы, куда были снесены все трофеи, подобранные на поле битвы… — О сражении Мария с кимврами и тевтонами, происходившем близ города Аквы Секстиевы (соврем. Экс-ан-Прованс), см. примеч. к с. 72.

243… на этой земле, из-за гниения их зловонных останков получившей свое античное имя Campi putridi и нынешнее — Пурьер. — Местность Пурьер (фр. pourriere — «гниль») находится в 20 км к востоку от Экса, у юго-восточных склонов горы Священной Победы.

пока не обнаружил бы берега Коэна… — Коэн — см. примеч. к с. 108.

римский полководец возил с собой сирийскую пророчицу по имени Марфа, в честь которой он назвал селение Мартиг… — Плутарх сообщает, что за Марием «всегда торжественно несли на носилках некую сири-янку по имени Марфа, слывшую гадательницей, по совету которой он совершал жертвоприношения» («Гай Марий», 17).

Мартиг — старинный городок в департаменте Буш-дю-Рон, в 25 км к западу от Марселя; расположен на юго-западной окраине лимана Бер и связан с морем каналом.

герб, который имел вплоть до Революции городок Пурьер… — Пурьер — небольшой город в 22 км к востоку от Экса, на западном краю леса Пурьер; на его гербе (и прежнем, и нынешнем) изображен монумент, установленный в память о битве Мария с кимврами и тевтонами.

244… в картезианском монастыре Гренобля и у капуцинов в Сиракузах мне пришлось спешно покинуть тамошние священные высоты… — Близ Гренобля (см. примеч. к с. 76), в долине Шартрёз, находится созданный в 1084 г. святым Бруно монастырь — колыбель картезианского ордена (см. примеч. кс. 176).

Дюма посетил Сиракузу (см. примеч. к с. 138) в сентябре 1835 г.

останется, тем не менее, воровством, совершенным в Божьем доме, и, следовательно, кощунством. — В царствование короля Карла X (1757–1836; правил в 1824–1830 гг.) был издан закон, по которому похищение предметов культа из церкви каралось пожизненными каторжными работами.

246… По дороге то ли в Сен-Мартен, то ли в Фонвьель…мы заблудились;

словом, вместо того чтобы возвращаться через Большой Барбегаль, мы двинулись через Ле-Кастле. — Сен-Мартен — городок в 12 км к югу от Бо.

Фонвьель — селение в 5 км к северу от Арля.

Большой Барбегаль — хутор в 6 км к востоку от Арля.

Ле-Кастле — населенный пункт между Арлем и Фонвьелем, рядом с развалинами старинного замка.

Кро и Камарг

247… Морской путь — это плавание на пароходе по Лионскому заливу, а путь по суше — это поездка на перевозном судне по каналу Бук. — Лионский залив Средиземного моря расположен у южного берега Франции; в него впадает Рона; его ширина у входа — 245 км, главный порт — Марсель.

Канал Бук — судоходный канал длиной 47 км, соединяющий Арль с городком Пор-де-Бук на восточном берегу небольшого залива Фос Средиземного моря и идущий вдоль левого берега Роны; строительство его началось по приказу Наполеона I в 1802 г., а официальное открытие состоялось 27 июня 1834 г., за полгода до приезда туда Дюма; канал имел военно-стратегическое значение: он позволял доставлять в Тулон грузы, перевозившиеся из Центральной Франции по Роне, исключительно речным путем, не выходя из ее устья в море и не подвергаясь опасности нападения со стороны крейсирующих вражеских кораблей.

Как-то раз я пошел в театр г-жи Саки посмотреть пантомиму «Бешеный бык», расхваленную «Газетой дебатов»… — Саки, Маргарита Антуанетта Лалан (1786–1866) знаменитая французская танцовщица и канатная плясунья, выступавшая на всех публичных празднествах в Париже; исполнительница главных ролей в спектаклях в парижском «Театре акробатов», который ее муж (с 1805 г.) Пьер Саки (1786–1825) открыл в 1816 г. на парижском бульваре Тампль — в доме № 62, с 1764 г. служившем театральным залом и сменившем за это время много владельцев и назначений. В 1825 г., после смерти мужа, она стала владелицей этого театра, который после этого стал официально именоваться «Театр госпожи Саки». В 1832 г. она сдала его в аренду, а 1838 г. продала (в 1841 г. здание театра было разушено) и стала заниматься исключительно гастрольной деятельностью, выступая с большим успехом вплоть до преклонного возраста (последнее ее выступление состоялось в 1861 г.).

Однако пантомима «Бешеный бык» была поставлена в 1827 г. в другом парижском театре — Фюнамбюль («Канатные плясуны»), который открылся в 1816 г. и конкурировал с Театром госпожи Саки (его директором был Мишель Бертран); в этой пантомиме выступал в роли Пьеро мим Жан ГЬспар Дебюро (1796–1846), и, благодаря восторженному отзыву о его игре, опубликованному писателем Шарлем Нодье (1780–1844), с этого времени началась великая слава актера (на его надгробии высечена самоэпитафия: «Здесь покоится тот, кто сказал все, не вымолвив ни слова»).

«Газета дебатов» («Journal des debats»; полное название «Газета политических и литературных дебатов» — «Journal des debats politiques et lit-teraires») — французская ежедневная газета, преемница газеты, основанной в Париже в 1789 г. и первоначально называвшейся «Газета дебатов и декретов» («Journal des debats et des decrets»); в 30-х г. была органом орлеанистов; выходила до 1944 г.

Отметим, что в своих «Мемуарах» (глава CXXI) Дюма изображает участником диалога с театральной билетершей, пересказанного дальше в тексте, не себя, а Шарля Нодье.

нам ответили, что это можно будет сделать в городе Бук. — Бук (Пор-де-Бук) — городок в департаменте Буш-де-Рон, в глубине залива Фос (небольшая часть Лионского залива), куда приходит одноименный канал из Арля; торговый порт; история его начинается со старинной крепости на островке Бук («Козел») у входа в лиман Каронт, связанный с Берским лиманом; в 1644 г. эта крепость была перестроена Вобаном (см. примеч. к с. 291).

справа — Камарг… слева — равнина Кро… — Камарг — см. примеч. кс. 188.

Кро — см. примеч. к с. 67.

усматривать в форме Италии сходство с треугольником — как Полибий; с дубовым листком — как Плиний; или с сапожком — как г-н Пике. — Полибий (см. примеч. к с. 143) во второй книге своей «Всеобщей истории», давая географическое описание Италии, пишет: «Вся Италия представляет подобие треугольника, одну сторону которого, обращенную к востоку, омывают Ионийское море и примыкающий к нему Адриатический залив, другую сторону, обращенную к югу и западу, омывают Сицилийское и Тйрренское моря» (14, 4).

Плиний Старший (см. примеч. к с. 111) в третьей книге своей «Естественной истории» сообщает: «Италия напоминает весьма удлиненный дубовый листок…» (VI, 5).

Пике — вероятно, имеется в виду Шарль Пике, императорский и королевский географ и картограф, составитель и издатель географических карт.

Местами посреди этих французских Понтийских болот встречается бедная лачуга… — Понтийские болота — см. примеч. к с. 119.

одни связаны с деревней Святых Марий, для краткости называемой просто деревней Святых… — Селение Святых Марий (Сент-Мари-де1 ла-Мер) — кантональный центр вдепартаменте Буш-дю-Рон, на южной оконечности Камарга, на берегу Средиземного моря, в 27 км к югу от Арля; с давних времен место паломничества, связанного с культом «Святых Марий» — так в Провансе именуют трех Марий: Марию Магдалину, Марию Саломию (мать апостолов Иоанна и Иакова) и Марию Клеопову, сестру Богоматери.

другие — с рыцарями ордена Святого Иоанна Иерусалимского. — Орден Святого Иоанна Иерусалимского — см. примеч. к с. 159.

иудеи посадили в лодку Марию Магдалину, двух Марий, Марфу, Маркеллу… — «Две Марии» — это Мария Саломия и Мария Клеопова.

Господь дважды в день сыпал на них манну Небесную. — Манна (хлеб Небесный) — согласно Ветхому Завету (Исход, 16), пища, которой Господь впервые насытил израильтян, когда «в пятнадцатый день второго месяца по выходе их из земли Египетской» они стали роптать из-за начавшегося среди них голода, и которой затем они питались во все время своего странствования по пустыне, то есть в продолжение сорока лет. В Библии она охарактеризована как «нечто мелкое, круповидное, мелкое, как иней на земле… она была, как кориандровое семя, белая, вкусом же как лепешка с медом». Существуют различные естественнонаучные объяснения появления манны, но вопрос о ее естественном или сверхъестественном происхождении остается нерешенным.

Оттуда Мария Магдалина направилась в Сент-Бом… — Сент-Бом (букв. «Святой Грот» от прованс. baoumo — «грот») — горный хребет длиной 12 км и высотой около 1 000 м, находящийся к востоку от Марселя; на его северном, лесном склоне находится пещера, где, согласно местным преданиям, Мария Магдалина нашла прибежище и, во искупление своих старых грехов, в полном одиночестве провела 33 года в молитвах и размышлениях — вплоть до своей смерти.

249… король Рене нашел мощи в указанном месте… — Эксгумация в церкви Святых Марий проводилась в июле 1448 г. по специальному разрешению папы Николая V (Томмазо Парентучелли; 1398–1455; папа с 1447 г.).

в это время началась Реформация… — Реформация — мощное религиозно-социальное движение в Западной и Центральной Европе XVI в., направленное на разрыв с католической церковью по причинам догматическим (сторонники Реформации, протестанты, утверждали непосредственное общение души с Богом, исключающее посредничество церкви), культовым (они отрицали культ святых, поклонение мощам и иконам, безбрачие духовенства, требовали богослужения не на латыни, а на живых языках и т. д., и т. п.) и организационным (они отказывались признавать папу главой церкви).

250… покойный совмещал должности сторожа, певчего и ризничего… — Ризничий — см. примеч. к с. 64.

пройдясь по нему с бакборта на штирборт. — То есть слева направо: бакборт — левая сторона судна (от кормы к носу), штирборт — пра-

251… Умерший не был камизаром? — Камизар (от лангедокского camiso —

«рубашка») — участник крестьянско-плебейского восстания 1702–1705 гг. в Лангедоке, вызванного усилением государственных поборов и преследованиями гугенотов; здесь: протестант.

А теперь перенесемся через четырнадцать веков и перейдем от Святых Марий к рыцарю Дьёдонне де Гозону. — Гозон, Дьёдонне де (?— 1353) — 27-й великий магистр ордена Святого Иоанна Иерусалимского (с мая 1346 г. по 3 декабря 1353 г.); уроженец Лангедока.

252… Рыцари ордена Святого Иоанна Иерусалимского, основанного, как это всем известно, Жераром Танком, провансальским дворянином… — По одной из версий, около 1070 г. богатый купец Пантелеон Мауро из Амальфи (Южная Италия) основал в христианском квартале Иерусалима духовное поселение, из которого выделились мужской и женский монастырь, а также странноприимный дом (госпиталь) для пилигримов, имевший при себе часовню, посвященную святому Иоанну Милостивому (?—620), патриарху Александрийскому в 609–620 гг.; в 1099 г. во главе этого странноприимного дома (примерно с 1100 г. его покровителем считался Иоанн Креститель) стал бенедиктинский монах Жерар по прозвищу Танк (Тонк; ок. 1040–1120), которого папа Паскаль II, признав 15 февраля 1113 г. братство госпитальеров религиозным орденом, именовал его создателем; считается, что блаженный Жерар родился в Мартиге и до того, как стать монахом, занимался торговлей.

с незапамятных времен землю Колосса заселяло несметное множество рептилий. — Колосс Родосский — огромная, высотой в 37 м, бронзовая статуя бога солнца Гелиоса, установленная у входа в гавань Родоса и созданная Харетом из Линда в 285 г. до н. э.; спустя 58 лет была разрушена землетрясением; причислялась к семи чудесам света.

командорство сочло себя почти что избавленным от подобных врагов… — Командорство — земельное владение духовно-рыцарского ордена, отчислявшее в его казну часть своих доходов.

рядом с ним знаменитый змей Регула выглядел бы обыкновенным ужом. — Марк Атиллий Регул (? — ок. 248 до н. э.) — римский консул 267 и 256 гг. до н. э.; полководец, прославившийся в Первой Пунической войне (264–241 до н. э.); в 256 г. до н. э. разгромил флот Карфагена около мыса Экном (Южная Сицилия), а затем осуществил высадку римских войск в Африке, после ряда крупных побед закончившуюся его поражением и пленением (255 г. до н. э.). По недостоверному преданию, Регул, отправленный в Рим вместе с карфагенским посольством в качестве посредника, дал слово возвратиться в плен, если его миссия не будет удачной. В Риме он уговорил сенат продолжать войну и, твердо держа слово, вернулся в Карфаген, где и был замучен. Историки Флор и Орозий рассказывают легендарную историю о том, как во время африканской экспедиции Регула на его лагерь напал огромный змей длиной в 120 футов, пожиравший людей; дротики и стрелы отскакивали от шкуры чудовища, и только с помощью баллист удалось нанести ему смертельный удар.

Великий магистр ордена Гелион де Вильнёв пришел в такое отчаяние… — Гелион де Вильнёв (ок. 1279–1346) — 26-й великий магистр ордена Святого Иоанна Иерусалимского (с 18 июня 1319 г. по май 1346 г.); принимал участие в крестовом походе против турок (1344), организованном папой Климентом VI, и захватил Смирну; одержал победу над флотом короля Марокко.

253… вернулся в свой замок Гозон, стоявший на Малой Роне, в Камарге. — Около Арля, где начинается дельта Роны, эта река распадается на два основных рукава, западный и восточный — соответственно Малую Рону (впадающую в Средиземное море около города Пор-Сен-Луидю-Рон) и Большую Рону (впадающую в море около селения Сент-Мари-де-ла-Мер); между этими рукавами и располагается Камарг.

254… сорокачасовые молитвы подействовали ничуть не больше, чем простые «Ave Maria»… — «Ave Maria» — см. примеч. к с. 85.

255… победоносно, словно юный Давид, возвратился в город… — Имеется в виду библейская легенда о победе, одержанной юным пастухом Давидом (впоследствии знаменитым царем Израильско-Иудейского государства в 1004—965 гг. до н. э.) над опытным воином — великаном-фи-листимлянином Голиафом. Убив противника камнем, пущенным из пращи, и отрубив ему голову мечом, «взял Давид голову Филистимлянина и отнес ее в Иерусалим, а оружие его положил в шатре своем» (1 Царств, 17: 54).

256… Кро — та самая равнина, где происходила битва Геракла с народом, который он пытался приобщить к цивилизации… — Кро — см. примеч. к с. 67.

победитель гидры чуть было не потерпел поражение… — Имеется в виду победа, одержанная Гераклом над Лернейской гидрой — девятиголовым чудовищем с телом змеи и ядовитым дыханием; согласно греческим мифам, чудовище обитало в болоте близ города Лерна (Арголида) и уничтожало целые стада.

выпасы, за которые фермеры Боса и Шампани, кинув на них взгляд, не дадут и 50франков за арпан… — Бос — историческая область в Центральной Франции, расположенная между Сеной и Луарой; главный город — Шартр; в X в. вошла в личные владения французского королевского дома; теперь на ее территории располагаются департаменты Луаре, Эр-и-Луар, Луари-Шер; на ее равнинах издавна собирают богатые урожаи зерна.

Шампань — см. примеч. к с. 170.

Арпан — см. примеч. к с. 119.

257… у древних мистраль считался богом, и Сенека, перечисляя способы умиротворяющего воздействия на него, рассказывает, что Август воздвиг ему храм. — В пятой книге своего сочинения «Естественнонаучные вопросы», носящей название «О ветрах», Сенека (см. примеч. к с. 73) рассказывает о свирепом ветре цирций, дующем в Гкллии, и сообщает, что «Божественный Август во время своего пребывании в Галлии посвятил ему храм» (XVII, 5).

мистраль несомненно вернулся в свои пещеры в горах Ванту… — Ванту — см. примеч. к с. 156.

258… Нашему министру общественных работ поручено выполнить настоящий приказ. — Вероятно, имеется в виду Жан Пьер Башасон, граф де Монталиве (см. примеч. к с. 115), с 1806 г. начальник ведомства мостов и дорог, а в 1809–1814 гг. министр внутренних дел, в ведении которого находилось строительство портов, прокладка дорог и возведение мостов.

В это же время составили план и на место отправили инженеров. — Автором проекта Арльского канала и руководителем строительных работ по его осуществлению с 1802 по 1813 гг. был инженер Пьер Бондон.

потом началась Русская кампания, сопровождавшаяся бедствиями в Москве… — Русская кампания 1812 г. — поход Наполеона I в Россию, начавшийся переправой через Неман в ночь с 23 на 24 июня 1812 г. и отмеченный Бородинской битвой, вступлением французов в Москву 14 сентября, московскими пожарами, уходом французской армии из Москвы, сражениями под Тарутином, Малоярославцем, Красным и на Березине, выигранными Кутузовым, гибелью Великой армии и возвращением Наполеона в Париж в декабре 1812 г. Уничтожение Великой армии в России предопределило гибель через полтора года империи Наполеона и судьбу его самого.

259… Театр Ее Императорского Величества Марии Луизы… — Мария Лу иза — см. примеч. к с. 24.

… с ним стряслась беда, противная той, что произошла с конем Роланда: конь Роланда обладал лишь одним изъяном — он был мертв; у города Бука только один недостаток — он так и не родился. — Роланд — герой старофранцузской эпической поэмы «Песнь о Роланде», отважный рыцарь, племянник Карла Великого, погибший в сражении с сарацинами в Ронсевальской долине на севере Испании.

Его горячий конь Вельянтиф погиб в этом бою раньше своего всадника: Хоть сам Роланд ни разу не задет,

Но Вельянтиф поранен в тридцать мест,

На землю он упал и околел.

Язычники бегут, что силы есть.

Остался граф Роланд один и пеш.

(«Песнь о Роланде», CLIX. — Перевод Ю.Корнеева.) Заметим, что возобновление строительства порта в Буке началось в 1850 г., и в 1866 г. он получил статус коммуны.

Мартиг

260… Охота на турпанов, на Берских лиманах. — Турпан — см. примеч.

к с. 204.

Бер — огромный лиман на юге Прованса, к западу от Марселя; считается самым крупным в Европе: его площадь составляет более 15 000 га, а глубина не превышает 9 м; с морем связан природным каналом Каронт, на котором стоит город Пор-де-Бук; имеет несколько крупных заливов, каждый из которых носит свое собственное имя.

он помощник мэра города Бер. — Бер (Берл’Этан) — старинный городок на северо-восточном берегу Берского лимана.

261… откройте бутылку кагора! — Кагор — красное сухое вино, производимое в окрестностях города Каор (Кагор) на юго-западе Франции, в департаменте Ло.

Мартиг по отношению к Венеции — то же, что хорошенькая крестьяночка по отношению к знатной даме… — Мартиг — см. примем, к с. 243.

Венеция — см. примем, к с. 177.

262… мартиго — это шампануа Прованса… — Шампануа — жители Шампани; в старину считались не слишком сообразительными.

к несчастью, среди них не появился на свет никакой Лафонтен… — Лафонтен, Жан де (1621–1695) — знаменитый французский поэт-сатирик, автор «Басен» (книги I–VI были изданы в 1668 г., VII–XI — в 1678 г., XII — в 1694 г.) и озорных «Сказок и рассказов в стихах» (1664–1667), запрещенных правительством; писал также поэмы и комедии; сочинения его, составившие более десяти томов, служат своеобразной проповедью житейской мудрости и отличаются красотой поэтического языка и высокой художественностью.

Лафонтен родился в городе Шато-Тьерри (в соврем, департаменте Эна), в Пикардии.

263… отправившись с посохом в руках собирать подаяния для бедных и обходя для этого торговцев Александрии, Каира, Яффы, Бейрута и Дамаска… — Александрия — см. примем, к с. 191.

Каир — столица Египта, город и порт в нижнем течении Нила; известен с III в. как военное поселение; после завоевания Египта арабами — город-крепость, с X в. столица халифата.

Яффа — один из главных средиземноморских портов древней Палестины, куда приходили корабли с паломниками из Европы; ныне слился с городом Тель-Авив.

Бейрут — порт на восточном побережье Средиземного моря; в древности крупный ремесленный и торговый центр; с 635 г. находился во власти арабов, а в XIV–XV вв. — египетских мамелюков; позднее, вплоть до XX в., входил в Османскую империю; с 1920 г. — столица Ливана.

Дамаск — столица современной Сирии, один из древнейших городов мира, известен с XVI в. до н. э.; с кон. XI в. до VII в. до н. э. — центр Дамасского царства; в 661–750 гг. столица Дамасского халифата; неоднократно осаждался крестоносцами; с XVII в. до нач. XX в. находился в составе Османской империи.

Первый крестовый поход застал его занятым устройством этого благочестивого заведения… — Первый крестовый поход (1096–1099), организованный западноевропейскими феодалами и католической церковью для восстановления и расширения влияния христианского вероучения и имевший своими лозунгами борьбу против «неверных», освобождение «Гроба Господня» и «Святой Земли», завершился захватом у сельджуков Иерусалима и образованием Иерусалимского королевства.

которому победа Готфрида Бульонского вскоре придала огромную значимость… — Готфрид (Годфруа) Бульонский (1061–1100) — герцог Нижней Лотарингии в 1082–1095 гг.; военачальник, один из предводителей первого крестового похода; в 1099 г. захватил Иерусалим; основатель и первый правитель (с 1099 г.) Иерусалимского королевства; отказавшись короноваться в городе, где Христос был коронован терновым венцом, принял титул «защитник Гроба Господня».

264… получил в качестве своей доли сорочку, которая была на Святой Деве в тот день, когда ангел Гавриил приветствовал ее как будущую мать Христа. — Согласно Евангелию, ангел Гавриил был послан в Назарет принести Деве Марии весть о том, что она избрана Богом стать матерью его сына (Лука, 1: 26–38).

Мария из колена Левия. — Как сказано в Ветхом Завете, народ Божий образует двенадцать колен израилевых, и одно из них именуется коленом Левия. Согласно преданию, мать Девы Марии, Анна, происходила из колена Левия, а отец, Иоаким, — из колена Иуды.

когда остров Родос захватили турки, рыцари, не желая оставлять святые кости основателя своего ордена в руках неверных, выкопали гроб и перевезли его в замок Маноск, входивший во владения Мальтийского ордена. — Родос был захвачен турками в конце декабря 1522 г. после шестимесячной осады, начавшейся 26 июня.

Уцелевшие защитники острова покинули его в первых числах января 1523 г. и на пятидесяти кораблях увезли с собой имущество ордена. Маноск — старинный город на Юге Франции, в соврем, департаменте Альпы Верхнего Прованса, в долине реки Дюране; в 1149 г. вошел во владения госпитальеров, хотя этому противились местные графы.

по своему неверию напоминавший святого Фому… — Фома (Фома неверный) — один из преданных учеников Иисуса, отсутствовавший, когда тот впервые после своего воскресения явился своим ученикам, и заявивший, что он не поверит в воскресение учителя, пока не увидит на нем ран от гвоздей и не пощупает их собственными руками (Иоанн, 20: 24–25).

переправил в свой замок Калисан в Провансе… — Калисан — замок в 7 км к северо-западу от Бера; входил во владения Мальтийского ордена.

командор, не имевший, естественно, потомства… — Рыцари военно-монашеского ордена давали обет целомудрия и потомства иметь не могли.

с туазом в руках стали определять, на каком расстоянии от замка Калисан находится их город. — Туаз — см. примеч. к с. 201.

266… на следующий день они окажутся на лиманах Фос или Мариньян. —

Лиман Фос — возможно, имеется в виду лиман Эстомак, примыкающий к городку Фос-сюр-Мер; расположен чуть западнее Берского лимана.

Лиман Мариньян — вероятно, имеется в виду лиман Больмон, отделенный от Берского лимана узкой полоской суши к югу от него и примыкающий к городку Мариньян.

Это напомнило мне, что Клод Форбен был родом из Гардана, а бальи де Сюффрен — из Сен-Канна. — Форбен, Клод, граф де (1656–1733) — знаменитый французский моряк, прославившийся во время войны за Испанское наследство (1701–1714); морскую службу начал в 1675 г.; в 1685–1688 гг., выполняя дипломатическую миссию в Сиаме, стал командующим флотом и всеми вооруженными силами сиамского короля, а также губернатором Бангкока.

Гардан — город в департаменте Буш-дю-Рон, в 8 км к югу от Экса. Сен-Тропе, Сюффрен, Пьер Андре де (1729–1788) — французский флотоводец, внесший большой вклад в развитие военно-морского искусства; вице-адмирал (1784); на морской службе состоял с 14 лет; занимал высокий пост бальи в иерархии Мальтийского ордена.

Сен-Канна — городок в 20 км к северо-западу от Бера.

267… со времени достославного истребления дичи в Ле-Ренси… — Ле-Рен-си — городок в 10 км к северо-востоку от Парижа, в департаменте Сен-Сен-Дени; в 1815 г. местные земли были возвращены в собственность герцогам Орлеанским и использовались как охотничьи угодья.

это напоминало знаменитый перелет голубей Кожаного Чулка. — Кожаный Чулок — одно из прозвищ Натаниэля Бампо, героя пенталогии американского писателя Джеймса Фенимора Купера (1789–1851), все пять книг которой — «Зверобой» (1841), «Последний из могикан» (1826), «Следопыт» (1840), «Пионеры» (1823), «Прерии» (1827) — объединены его личностью.

Здесь имеется в виду сцена массового избиения голубей во время их перелета, описанная в романе «Пионеры» (глава XXII).

В конце концов для нас все разрешилось примерно так же, как для Сида: битва кончилась, но не из-за нехватки сражавшихся, а из-за недостатка мертвых. — Сид Кампеадор (настоящее имя Родриго Диас де Бивар; 1026/1043—1099) — кастильский рыцарь и военачальник, прославившийся в борьбе с маврами и ставший героем испанской эпической поэмы «Песнь о моем Сиде» (XII в.); эпизоды его юности стали темой знаменитой трагедии П. Корнеля «Сид» (1636).

Описывая в одной из сцен этой трагедии свое сражение с маврами, в котором погибли все враги, кроме двух их предводителей, дон Родриго заканчивает произносимый им монолог словами: «И бой кончается, затем что нет бойцов» (ГУ, 3).

268… Милорд был скрыт под слоем птиц, как Тарпея под щитами сабинян. — Имеется в виду эпизод из истории Древнего Рима, изложенный Титом Ливием в его «Истории Рима от основания города» (I, 11, 5–7). Во время войны римлян с сабинянами царь сабинян Таций подкупил золотом весталку Тарпею, дочь начальника римской крепости Спурия Тарпея, и она впустила врагов в крепость. После этого они «умертвили ее, завалив щитами, — то ли чтобы думали, будто крепость взята силой, то ли ради примера на будущее, чтобы никто и никогда не был верен предателю».

мы сошли с дилижанса возле гостиницы «Посольская»… — Дюма остановился в этой марсельской гостинице 7 января 1835 г. и, проведя в Марселе неделю, 15 января отправился в обратный путь, в Париж.

Античный Марсель

Первой моей заботой по приезде в Марсель было отправить письмо Мери… — Мери — см. примем, к с. 202.

269… Марсель, город ионический, современник Тира и Сидона… — Тир — см.

примем, к с. 67.

Сидон (соврем. Сайда в Ливане) — древний портовый город на Средиземном море, в 55 км к югу от Бейрута; основанный финикийцами в III тыс. до н. э., достиг вершины своего могущества в X–VI вв. до н. э. и соперничал с Тиром; в 637 г. его захватили арабы.

наполненный благоуханием праздников Дианы… — Диана — см. примем. к с. 69.

растревоженный рассказами Пифея… — Пифей (IV в. до н. э.) — древнегреческий мореплаватель, географ, первооткрыватель и астроном, уроженец Массалии; исследователь северо-запада и севера Европы; обогнув Испанию и Галлию, совершил плавание к берегам Британии и, по-видимому, открыл Исландию, назвав ее Туле (он рассказал об этом путешествии в своей книге «Об Океане», известной нам только по упоминаниям античных авторов, многие из которых сомневались в его правдивости); во втором своем плавании, к берегам Балтики, достиг устья Вислы; с большой точностью определил широту Марселя; первым указал на связь между приливами и движением Луны.

Марсель, город римский, сторонник Помпея, недруг Цезаря, возбужденный гражданской войной… — Гней Помпей Великий (106—48 до н. э.) — римский полководец и государственный деятель; консул 70 г. до н. э.; в 67 г. в течение трех месяцев очистил Средиземное море от пиратов; в 66–64 гг. до н. э. одержал победу над понтийским царем Митридатом VI Евпатором (132—63 до н. э.); в 60 г. до н. э. заключил политический союз с Марком Лицинием Крассом (115—53 до н. э.) и Юлием Цезарем, известный как триумвират и сосредоточивший в своих руках полную власть над Римом, а для укрепления этого союза женился на дочери Цезаря — Юлии; в 55 г. до н. э. снова стал консулом, после чего получил в управление Испанию, но командовал своими легионами через заместителей, оставаясь в Италии; после смерти Юлии (54 г. до н. э.) и гибели Красса (53 г. до н. э.) вступил в открытую вражду с Цезарем; в 52 г. до н. э., в связи с волнениями в Риме, вызванными убийством Клодия, был назначен единоличным консулом и успел провести законы, ущемлявшие интересы Цезаря; в начале января 49 г. до н. э. стал верховным главнокомандующим над войсками партии сената и, когда Цезарь, объявленный сенатом врагом государства, начал гражданскую войну, безуспешно пытался противодействовать его войскам, вторгшимся в Италию; в марте 49 г. до н. э. бежал в Грецию и 9 августа 48 г. до н. э. потерпел от Цезаря сокрушительное поражение при Фарсале (на северо-востоке Греции), после чего бежал в Египет и был там предательски убит.

Летом 49 г. до н. э., в ходе гражданской войны, новый проконсул Трансальпийской Галлии Луций Домиций (см. примеч. к с. 274), ярый сторонник Помпея, явился со своими отрядами в Массалию и убедил город стать на сторону Помпея; вскоре Массалия, отказавшаяся предоставить будущему диктатору свой порт и свой флот, была осаждена с моря и суши 18-тысячным войском Цезаря, который двинулся в Испанию навстречу остававшимся там легионам Помпея, и после героической четырехмесячной обороны капитулировала.

гордый местом, которое отвел ему Лукан… — Лукан, Марк Анней (39–65) — римский поэт, племянник Сенеки; пользовался расположением Нерона, но затем попал в опалу, участвовал в заговоре и по приказанию императора покончил жизнь самоубийством; единственное сохранившееся его произведение — незаконченная историческая поэма в десяти книгах «Фарсалия, или О гражданской войне», посвященная войне 49–48 гг. до н. э. между Цезарем и Помпеем.

Осада Массалии войсками Цезаря подробно описана в третьей книге «Фарсалии».

Марсель, сын фокейцев… — Фокейцы — см. примеч. к с. 68.

соперник Афин, брат Рима… — После создания в Галлии римских провинций Массалия значительно выиграла от этого соседства: оставаясь греческим городом в римском окружении, она стала воплощением эллинской цивилизации; в этот период город находился в зените своего могущества — расцвела его торговля, через него шла связь между Галлией и Востоком, на его верфях строились корабли, в нем воздвигались многочисленные храмы, а его школы настолько славились во всем средиземноморском регионе, что римляне отправляли своих детей учиться не в Афины, а в Массалию.

это дом № 54 по улице Больших Кармелитов, в котором жил Милон, убийца Клодия, отправленный в изгнание в Марсель, хотя защитником его выступал Цицерон. — Улица Больших Кармелитов находится в северной части старого Марселя, в одноименном квартале, которому дал имя монастырь, основанный здесь в XIII в.

Тит Анний Милон Папиан (95–48 до н. э.) — древнеримский политический деятель, народный трибун 57 г. до н. э.; в 52 г. до н. э., после убийства Клодия, был отправлен в изгнание; в 48 г. до н. э. поднял восстание против Цезаря и был убит.

Публий Клодий Пульхр (ок. 92–52 до н. э.) — древнеримский политический деятель, представитель патрицианского рода Клавдиев; в 62 г. до н. э. был обвинен в святотатстве, но избежал наказания, подкупив свидетелей и судей; в 59 г. до н. э. стал народным трибуном, для чего принял просторечную форму «Клодий» своего патрицианского имени и перешел в сословие плебеев, провозгласивших его своим вождем; сумел провести законопроекты, ограничивавшие полномочия сената, а также указ о раздаче хлеба городскому плебсу; позднее, поссорившись с Помпеем и Милоном, стал во главе вооруженных отрядов, терроризировавших римское население; 20 января 52 г. до н. э., во время преторских выборов, проходивших в обстановке волнений в городе, был убит вооруженной охраной Милона, добивавшегося консульской должности.

Марк Тулий Цицерон (106—43 до н. э.) — древнеримский политический деятель, оратор и писатель; в 66 г. до н. э. — претор, в 63 г. до н. э. — консул; во время своего консулата добился крупнейшего политического триумфа благодаря подавлению-заговора Катилины (108—62 до н. э.), однако формально незаконная казнь главарей этого заговора послужила в 58 г. до н. э. поводом к его изгнанию из Рима (инициатором этого изгнания был Клодий); через год вернулся с почетом, но его политическое влияние пострадало; в начале гражданской войны примкнул к Помпею, но в 47 г. до н. э. был прощен Цезарем и, отойдя от политической деятельности, занялся своими философскими сочинениями; после убийства Цезаря вновь вышел на политическую арену и в качестве вождя сенатской партии нападал в своих речах на Антония; был внесен в проскрипционные списки и убит.

Его речь «В защиту Милона» («Pro Milon») на процессе об убийстве Клодия (точнее, писаный текст этой речи, ибо во время самого судебного заседания Цицерон пришел в замешательство и говорил намного хуже, чем обычно) считается шедевром ораторского искусства. В ней Цицерон не отрицал убийство Клодия, но утверждал, что оно было справедливо.

В 700году от основания Рима Клодий домогался преторской должности. — 700 год от основания Рима соответствует 53 г. до н. э.

Претор — один из высших римских магистратов, главная задача которого заключалась в отправлении городского правосудия; замещал консула во время его отсутствия в Риме; как и консул, избирался сроком на один год.

270… тот самый Клодий, который за несколько лет до этого проник в дом

Цезаря, когда его супруга Помпея справляла там таинства Доброй Богини, и, узнанный в своем женском одеянии, был разоблачен Лврелией. — Празднества Доброй Богини (см. примеч. к с. 230) отмечались в один из дней декабря и справлялись в доме великого понтифика (с 63 г. до н. э. им был Юлий Цезарь); при этом ни один мужчина, включая хозяина, не имел права присутствовать на этих таинствах (даже мужские изображения выносили в это время из дома).

Помпея — внучка диктатора Луция Корнелия Суллы (138—78 до н. э.), родившаяся в браке его дочери Корнелии и его ближайшего сподвижника Квинта Помпея Руфа (второго консула 88 г. до н. э.); с 67 г. до н. э. супруга Цезаря; в 62 г. до н. э. Цезарь дал ей развод.

Аврелия (?—54 до н. э.) — мать Цезаря, происходившая из древнего рода Аврелиев (ее родным братом был римский полководец и консул 74 г. до н. э. Марк Аврелий Котта).

Клодий, как считалось, проник на празднование Доброй Богини в декабре 62 г. до н. э., чтобы встретиться там с Помпеей.

…он только что купил дом за 4 800 000 сестерциев… — Сестерций — основная счетная денежная единица в Древнем Риме, первоначально мелкая серебряная монета, чеканившаяся с 269 г. до н. э.; к концу республиканского периода денарий, самая распространенная римская серебряная монета, весивший 1/84 римского фунта (фунт равнялся 327,45 г), то есть 3,89 г, стоил 50 сестерциев. Эта же стоимость денария сохранилась и после проведения Августом в 31–27 гг. до н. э. монетной реформы, когда сестерций начали чеканить из медного сплава и он весил 27,3 г.

Заметим, что при указании крупных сумм счетными денежными единицами были тысяча сестерциев и сто тысяч сестерциев. Сумма в один миллион сестерциев соответствовала 20 000 денариев, то есть 238 фунтам (78 кг) серебра; при нынешней стоимости одного килограмма серебра около 465 $ это составило бы примерно 36 000 $.

Некий всадник по имени Кассиний Схола дал показания, что был с ним в Интерамне… — Всадники — см. примем, к с. 187.

Гай Кассиний (или Кавсиний) Схола — близкий друг Клодия, житель Интерамны, упоминаемый Цицероном в его речи в защиту Милона (46).

Интерамна (соврем. Терни) — город в 75 км к северу от Рима, в Умбрии.

велел раздать им восковые таблички разных цветов, чтобы можно было увидеть, кто примет решение «absolvo», а кто — «condemno». — В Древнем Риме судьям во время судебного разбирательства раздавали таблички, на которых по слою воска были написаны буквы «А» (absolvo — «оправдываю»), «С» (condemno — «осуждаю») и «NL» (поп liquet — «неясно»); судья стирал ненужные буквы и опускал табличку в урну для голосования.

Клодий добился изгнания Цицерона, а Милон способствовал его возвращению в Рим. — В феврале 58 г. до н. э. Клодий, будучи народным трибуном, предожил закон «О правах римского гражданина», определявший, что всякий, кто без суда казнит римского гражданина, лишается гражданских прав; усмотрев в этом угрозу для себя, Цицерон в ночь на 20 марта покинул Рим. В апреле того же года Клодий провел закон об изгнании Цицерона, запрещавший оказывать ему гостеприимство; дом изгнанника и его загородная усадьба были разрушены. Цицерон уехал сначала на Сицилию, а затем в город Диррахий (соврем. Дуррес в Албании) на восточном побережье Адриатического моря. Лишь в июле 57 г. до н. э. под давлением сторонников Цицерона сенат разрешил ему вернуться в Рим (в этом немаловажную роль сыграли Милон и шайки гладиаторов, созданные им в противовес таким же бандам Клодия, которые террозировали город); 4 сентября Цицерон был торжественно встречен в Риме, 5 сентября произнес благодарственную речь в сенате, а 7-го — на форуме.

Клодий стал проталкивать в консулы Плавция Гипсея и Метелла Сципиона. — Публий Плавций Гипсей — активный сторонник Помпея, народный трибун 54 г. до н. э., в том же году кандидат на консульскую должность; был обвинен в подкупах и подвергнут судебному преследованию.

Квинт Метелл Сципион (?—46 до н. э.) — народный трибун 59 г. до н. э., консул 52 г. до н. э. (совместно с Помпеем, с 1 августа); тесть Помпея, женатого на его дочери Корнелии; после поражения армии Помпея в битве при Фарсале отступил в Африку и, став во главе остатков армии, закрепился в приморском городе Тапс (близ соврем. Туниса); после того как Цезарь разбил его войско, покончил с собой.

Милон решил поехать в город Ланувий, где ему нужно было избрать фламина. — Ланувий (соврем. Ланувио) — город в 24 км к юго-востоку от Рима, по правой стороне Аппиевой дороги.

Милон был уроженцем Ланувия и в это время являлся его высшим магистратом.

Фламин — в Древнем Риме жрец определенного бога; в римском культе были две категории фламинов — три жреца высших богов (Юпитера, Квирина и Марса) и двенадцать жрецов младших богов (Вулкана, Флоры и т. п.). Великих фламинов избирали из патрицианских семейств, а младших — из плебейских.

…В тринадцатый день накануне февральских календ, около двух часов пополудни, он направился к Лппиевым воротам… — О римском календаре см. примем, к с. 107.

Аппиевы ворота, стоявшие на одноименной дороге, находились в юго-восточной части Рима.

271… он взял с собой в качестве сопровождения сотню рабов, а для большей надежности отдал их под начало Евдама и Биррии, двух известных гладиаторов. — История убийства Клодия, с упоминанием всех главных действующих лиц этой драмы, весьма подробно изложена в предисловии к речи Цицерона «В защиту Милона», написанным античным комментатором, римским грамматиком и ученым-филологом Квинтом Асконием Педианом (9 до н. э. — 76 н. э.).

Милон находился в колеснице со своей женой Фавстой и своим другом Марком Фуфием. — Корнелия Фавста (ок. 88 до н. э. — ?) — дочь Корнелия Луция Суллы и его второй супруги Цецилии Метеллы; во втором браке (ок. 57 до н. э.) — супруга Милона.

Марк Фуфий — биографических сведений о нем найти не удалось.

приближаясь к Альбано… — Альбано — город на Аппиевой дороге, в 20 км к юго-востоку от Рима, на холме близ Альбанского озера.

беседует, съехав с Аппиевой дорогис декурионами Ариции… — Декурионы (букв, «десятники») — в Древнем Риме члены городских советов в городах Италии и провинций; комплектовались из бывших городских магистратов; исполняемая ими должность была почетной и пожизненной.

Ариция (соврем. Аричча) — древний город, основанный в 493 г. до н. э.; находится в 20 км к юго-востоку от Рима, близ Альбано, по другую сторону Аппиевой дороги.

все тот же Кассиний Схолаа также два человека из плебса, выскочки вроде наших биржевых маклеров — его племянник Клодий и Пом-поний… — Кассиний Схола — см. примеч. к с. 270.

Плебей 1Ьй Клодий, сопровождавший Клодия, не был его племянником (племянников Клавдия, сыновей его брата Гая Клавдия, звали Аппии Клавдии).

Помпоний — о нем известно лишь то, что его звали Публий Помпо-ний.

увидел, что к нему приближается совершенно растерянный Фу стен, предводитель его рабов. — Согласно Асконию Педиану, предводителя рабов Милона звали Марк Савфей.

272… Рабы попытались защитить своего хозяина, но они были слишком малочисленны… — Окружение Клодия состояло из 26 рабов, и из них было убито 11; в свите Милона было около 300 вооруженных человек, и из них было ранено двое; двенадцати своим рабам, принимавшим участие в убийстве Клодия, Милон на другой же день дал вольную на том основании, что они спасли ему жизнь.

Его обнаружил сенатор Лентий Тедий… — Асконий называет его Секст Тедий.

он приказал отнести умершего в его прекрасный дом на Палатинском холме… — Палатинский холм, один из семи холмов Рима, высотой около 50 м, находился в его западной части, рядом с берегом Тибра, и был самой обитаемой частью города.

Асконий Педиан сообщает, что этот дом Клодий купил за несколько месяцев до того у Марка Эмилия Скавра.

на крики его жены Фульвии… народ со всех концов Рима стекался к Палатинскому холму. — Фульвия (?—40 до н. э.) — супруга Клодия Пульхра, затем — сенатора Гая Скрибония Куриона (ок. 84–49 до н. э.), а с 44 г. до н. э. — Марка Антония, при котором после смерти Цезаря она играла довольно значительную политическую роль; на ее дочери от первого брака Клавдии был недолгое время женат Октавиан (поссорившись с тещей, он, не тронув жены, отпустил ее девственницей).

пришли два народных трибуна: Мунаций Планк и Помпей Руф. — Тит Мунаций Планк — народный трибун 52 г. до н. э., младший брат известного политического деятеля Луция Мунация Планка, консула 42 г. до н. э.; один из вождей уличного сброда, выступавший в поддержку Помпея; во время суда над Милоном вместе с Квинтом Помпеем Ру-фом был подвергнут судебному преследованию как нарушитель порядка и лишен гражданских прав.

Квинт Помпей Руф — внук Суллы, родной брат Помпеи, второй жены Цезаря; народный трибун 52 г. до н. э.; как и его коллега по трибунату, был лишен гражданских прав и отправлен в изгнание.

приказали отнести труп…на Ростры… — Ростры (лат. rostra — «корабельные носы») — носы кораблей, взятых в качестве победных трофеев, украшавшие ораторскую трибуну на римском форуме, а также название самой трибуны и места, где она помещалась; были установлены в 338 г. до н. э. в память о победе консула Гая Мения над флотом соседнего приморского города Анция (соврем. Анцио).

затем его тело отнесли в Гостилиеву курию… — Гостилиева курия — здание в Древнем Риме, в котором заседал сенат и строительство которого приписывалось царю Туллу Гостилию (правил в 673–641 гг. до н. э.); сгорело в 52 г., во время беспорядков, вспыхнувших после убийства Клодия.

пламя перекинулось на курию, а с курии — на Порциеву базилику… — Порциева базилика была построена в 184 г. до н. э. цензором Марком Порцием Катоном; сгорела в 52 г. до н. э. во время сожжения тела Клодия.

Базилика — здесь: общественное здание в Древнем Риме, с галереями и колоннадами, место для суда, торговых сделок и прогулок.

народ осадил дома Милона и интеррекса Лепида. — Марк Эмилий Ле-пид (ок. 90–12 до н. э.) — римский политический деятель, приверженец Цезаря; будучи претором, добился в 49 г. до н. э. предоставления Цезарю диктаторских полномочий; в 48–47 гг. до н. э. наместник Ближней Испании; в 46 г. до н. э. консул вместе с Цезарем; после убийства Цезаря примкнул к Марку Антонию; в 43–38 гг. до н. э. входил в триумвират (вместе с Антонием и Октавианом); в 42 г. до н. э. снова был избран консулом; после установления единоличной власти Октавиана был отстранен им от политической жизни.

Интеррекс (букв, «междуцарь») — в Древнем Риме временный магистрат, назначавшийся сроком на пять дней на время избрания новых консулов, когда оба прежних либо умерли, либо сложили с себя полномочия. Если за эти пять дней новых консулов избрать не успевали, то назначался новый интеррекс и т. д.

273… приказав раздать в трибах по тысяче ассов каждому… — Триба — территориальный и избирательный округ в Древнем Риме.

Асе — мелкая бронзовая монета, 1/4 сестерция; тысяча ассов — это 250 сестерциев, или 5 денариев.

был вызван в суду чтобы в шестой день накануне апрельских ид предстать перед квестором Домицием… — Луций Домиций Агенобарб (?— 48 до н. э.) — древнеримский политический деятель и военачальник, зять Катона, прапрадед императора Нерона; курульный эдил в 61 г. до н. э.; претор в 58 г. до н. э.; консул 54 г. до н. э.; весной 52 г. до н. э. был назначен председателем трибунала, осудившего Милона; во время гражданской войны выступал на стороне Помпея, руководил защитой города Корфиния, а после того как Цезарь, овладев городом, благородно отпустил своего противника на свободу, отправился в Массалию и поднял ее против Цезаря; после капитуляции Массалии сумел добраться до Македонии и погиб в битве при Фарсале.

Помпей Великий у назначенный временным консулом, вынужден был взять на себя командование войсками и, поставив караул у всех входов в Форуму во главе отряда отборных солдат разместился у храма Сатурна. — Поскольку в обстановке анархии, царившей в Риме в январе 52 г. до н. э., избрать новых консулов не представлялось возможным, 26 февраля сенат назначил временным и единоличным консулом Помпея, предоставив ему широчайшие полномочия; диктаторскую власть Помпей сложил с себя лишь 1 августа того же года, разделив консульство со своим тестем Квинтом Метеллом Сципионом.

274… квестор Домиций поднялся с торжественным и печальным видом, в знак скорби снял с себя тогу и среди гробовой тишины провозгласил: «Посему Милон заслуживает изгнания, а его имущество должно быть продано; в соответствии с этим мы постановляем лишить его воды и огня». — Приговор «Лишить воды и огня» (лат. «Aquae et ignis interdiction) означал запрещение правонарушителю проживать совместно с гражданами; применялся по отношению к лицу, совершившему преступление и добровольно отправлявшемуся в изгнание; если он самовольно возвращался, любой мог безнаказанно убить его.

Милон был приговорен к изгнанию 4 апреля 52 г. до н. э.

Однако Милон умер не в Марселе: он был убит в Калабрии во время войны между Цезарем и Помпеем. — В 49 г. до н. э. Милон, который имел многомиллионные долги и утратил, согласно вынесенному ему приговору, все свое имущество, не попал под всеобщую амнистию. Тем временем в Риме претор 48 г. до н. э. Марк Целий Руф, затаивший обиду на Цезаря и попытавшийся подорвать его распоряжения, выступил с рядом демагогических законопроектов: сначала он предложил на шесть лет отсрочить выплату платежей по долгам, а потом стал настаивать и на полной их отмене; это вызвало сильные волнения в Риме, вследствие чего Целий был отстранен от исполнения своей должности; и тогда, соединившись с Милоном, вызванным им из Массалии, он попытался поднять на юге Италии восстание в пользу Помпея (эти события происходили еще до битвы при Фарсале); однако их отряды, собранные из гладиаторов и беглых пастухов, были разбиты войсками Цезаря, и оба мятежника погибли (Милон был убит близ города Турин на берегу Тарентского залива).

Калабрия — см. примеч. к с. 5.

275… зачем святому Виктору понадобилась римская волчица, скульптура которой видна под нишей, и изящные акантовые листья… — Святой Виктор — христианский мученик, римский воин, обезглавленный ок. 302 г.

Римская волчица — та, что, согласно легенде, вскормила своим молоком двух брошенных младенцев-близнецов, Ромула и Рема, будущих основателей Рима.

Акантовые листья — скульптурное украшение в виде стилизованных листьев аканта (южное травянистое растение с большими резными листьями) на капителях колонн, карнизах и т. п.

К той же самой эпохе относятся и руины ворот Жольет… — Ворота Жольет находились на месте нынешней площади Жольет, которая расположена в северо-западной части старого Марселя, рядом с небольшим одноименным портом, известным еще в глубокой древности.

через эти ворота Цезарь вошел в Марсель после того как Требонийусмирил город. — Гай Требоний (?—43 до н. э.) — римский военачальник, народный трибун 55 г. до н. э.; в 49 г. до н. э. легат Цезаря в Трансальпийской Галлии; в 48 г. до н. э. городской претор; в конце 45 г. до н. э. консул; участник заговора, окончившегося убийством Цезаря; с 44 г. до н. э. проконсул провинции Азия.

Летом 49 г. до н. э. Требоний, действуя по приказу Цезаря, отправившегося с большей частью своей армии в Испанию, осадил Массалию и к возвращению Цезаря принудил ее к капитуляции.

несколько арок древнего дворца Терм, которые в наши дни образуют лавку бочара на площади Ланш… — Площадь Ланш расположена в центре Марселя, чуть выше северного берега залива Старый Порт; в античные времена на ее месте располагался рынок, а в средние века возник аристократический квартал, название которого произошло от имени корсиканской семьи Линчо, разбогатевшей на торговле кораллами и построившей на этой площади роскошный особняк (XVI в.). На южной стороне площади при проведении раскопок были обнаружены подземные водохранилища, датируемые II в. до н. э., — вероятно, они и имеются здесь в виду.

Готический Марсель

Осмотрев колокольню Аккуль, аббатство святого Виктора, развалины башни Святой Павлы, ратушу и форт Святого Николая, вы увидите все, что сохранилось здесь от эпохи с четвертого века по семнадцатый. — Колокольня Аккуль — знаменитая башня, расположенная в марсельском квартале Панье, на северном берегу залива Старый Порт; единственная уцелевшая часть старинной церкви Богоматери Аккульской; первоначально это была восьмигранная стрельчатая башня XII в., на верху которой помещался набат, созывавший городских советников на заседание консулата; в 1685 г. она была перестроена в готическую колокольню традиционного вида.

Аббатство святого Виктора было основано ок. 416 г. на месте погребения христианских мучеников Волузиана и Фортуната; в кон. IX — нач. X в., во время набегов варваров, оно было полностью разрушено, но в кон. X в. заново отстроено трудами марсельского епископа Онора I и его преемника Понса I; начиная с этого времени стало крупнейшим аббатством в Провансе; в 1797 г. было разграблено, в 1802–1803 гг. снесено, а его церковь превращена в приходскую.

Башня Святой Павлы находилась возле Галльских ворот в северной части крепостной стены Марселя.

Марсельская ратуша находится на северном берегу залива Старый Порт; нынешнее ее здание построено на месте прежней ратуши XIII в. по планам марсельских архитекторов Гаспара Пюже (1615—после 1683) и Матьё Порталя в 1665–1674 гг.

Форт Святого Николая был построен в 1660 г. у входа в залив Старый Порт, на его южном побережье, по приказу Людовика XIV; был окружен двойной стеной и рвом, и его батареи могли быть нацелены как на город (король напоминал непокорному городу о своем всевластии!), так и на внешнего врага.

все, что осталось от церкви Нотр-Дам-де-лез-Аккуль, разрушенной во время Революции. — Церковь Богоматери Аккульской была построена в XI в. в самом центре Марселя, севернее ратуши, и летом 1793 г. в ней укрывались повстанцы, восставшие против Конвента; в 1794 г., после подавления мятежа, церковь была разрушена по приказу Конвента, и уцелела лишь ее колокольня.

276… оно было построено в том самом месте, где Кассиан, прибывший из пу стынь Фиваиды, отыскал склеп с телом святого Виктора. — Иоанн Кассиан (ок. 360—ок. 435) — христианский религиозный деятель, основатель монашества в Галлии, один из главных теоретиков монашеской жизни; уроженец Марселя; принял постриг в Палестине, в Вифлеемском монастыре; затем долго странствовал по святым местам и, посещая монастыри в Фиваиде, изучал опыт монашества; ок. 1416 г. основал в Марселе мужской и женский монастыри.

Фиваида — область в южной части Верхнего Египта, со столицей в Фивах; во время жестоких гонений, предпринятых императором Де-цием (ок. 200–251; правил с 249 г.) против христиан, многие из них удалились в здешние пустыни, чтобы вести отшельническую жизнь.

в подвалах аббатства святого Виктора хранится Черная Дева, самая почитаемая из всех марсельских мадонн… — Черная дева — скульптура XIII–XIV вв., вырезанная из орехового дерева и раскрашенная; официальное ее название — Богоматерь Исповедальная; хранится в крипте аббатства святого Виктора и ежегодно выставляется 2 февраля, в праздник Сретения.

Раз в году, в день Сретения, ее приносят в церковь… — Сретение — христианский праздник, установленный в память о евангельском событии: встрече («сретении») младенца Иисуса, которого родители, в соответствии с иудейским законом, через сорок дней после его рождения принесли в храм, с неким благочестивым старцем Симеоном, которому было предсказано, что он не умрет, пока не увидит Мессию (Лука, 2: 25–35); католической церковью отмечается 2 февраля; был установлен в 492 г. папой Геласием (папа в 492–496 гг.).

Эту скульптуру обычно приписывают святому Луке… — Согласно преданию, евангелист Лука, автор третьего Евангелия и книги Деяний Апостолов, был врачом и художником и его кисти принадлежат самые древние изображения Богоматери.

Еще двадцать лет назад она гордо возвышалась, как во времена коннетабля Бурбона… — См. примеч. к с. 14.

с ее высоты вела обстрел знаменитая кулеврина… — Кулеврина (от фр. couleuvre — «уж») — длинноствольное артиллерийское орудие, применявшееся для прицельного огня на дальние расстояния в армиях и военных флотах Европы в XV–XVII вв.

давшая весельчаку маркизу де Пескара повод произнести одну из лучших его острот. — Пескара, Фернандо Франческо д’Авалос, второй маркиз де (1490–1525) — испанский военачальник, один из самых знаменитых полководцев XVI в.; был захвачен французами в плен в сражении при Равенне в 1512 г. и получил свободу в обмен на 6 000 золотых экю и обещание не сражаться против Франции, однако слово свое не сдержал и участвовал во многих сражениях с французами, разбив их в сраждении при Бикоке (1522) и командуя пехотой при Павии (1525); в 1524 г., во время вторжения имперцев в Прованс, был заместителем главнокомандующего.

феодальная башня рухнула, чтобы подняться в виде мыловаренной мануфактуры. — Начиная с XIV в. Марсель был одним из крупнейших центров мыловаренного производства: в нач. XIX в. в нем насчитывалось 73 мыловаренных фабрики.

277 …Он вернулся во Францию, вступив в союз с генуэзцами, флорентийца ми, миланцами, венецианцами, английским королем Генрихом VIII, папой Адрианом VI и императором Карлом V… — Генрих VIII — см. примеч. кс. 14.

Адриан VI (Адриан Флорисзон; 1459–1523) — римский папа с 1522 г., фламандец по происхождению; наставник, затем министр Карла V, епископ Тортосы; избранный папой, тщетно пытался примирить Карла V с Франциском I и направить их силы против Турции.

принял, вместо всех своих прежних титулов, отнятых у него Франциском I, титул графа Прованского… — Захват Прованса имперскими войсками, которыми командовал коннетабль Бурбон, начался 7 июля 1524 г.; города Юга сдавались имперцам один за другим, и, после того как 9 августа ими был взят Экс, столица Прованса, коннетабль Бурбон провозгласил себя графом Прованским (в его планы входило восстановить прежнее Арелатское королевство и стать его государем).

а затем двинулся на Марсель, завоевывая свое графство. — Осада Марселя коннетаблем Бурбоном началась 19 августа 1524 г. и длилась до 29 сентября того же года.

Среди них были маршал де Шабанн, который при Павии предпочел умереть, но не сдаться; Филипп де Брион, граф де Шабо; инженер Мирабель. — Шабанн — см. примеч. к с. 56.

Шабо, Филипп, сеньор де Брион, граф де Шарни, маркиз де Мирабо де (1480–1543) — французский военачальник; друг детства и приближенный Франциска I, дворянин королевских покоев; участвовал в обороне Марселя и после этого был поставлен губернатором Валуа (1524); разделил с королем плен после поражения при Павии, а затем стал губернатором Бургундии и получил звание адмирала; в 1535 г. был назначен командующим французских войск в Пьемонте и в течение короткого времени захватил его; отличался алчностью и страстью к интригам; в 1541 г. впал в немилость и на год был удален от двора, а его имущество перешло в казну.

Мирадель — инженер, укрепивший крепостные стены Марселя во время его осады имперцами в 1524 г.

французская эскадра во главе с Лафайетом вступила в бой с испанской эскадрой под командованием У го ди Монкада… — Лафайет, Мотье, Антуан, сеньор де (1474–1537) — французский полководец, начальник артиллерии Франции; сын маршала Жильбера де Лафайета (1380–1463).

Монкада, Уго, ди (1476–1528) — испанский военачальник, сражавшийся с алжирскими пиратами, французами и папой; вице-король Сицилии в 1509–1516 гг.; с 1518 г. адмирал; в 1522 г. командующий испанской армией во Фландрии; во время осады Марселя в 1524 г. командовал 16 имперскими галерами, которые должны были обеспечить подход к городу транспортных судов с провизией и артиллерией, но был разбит у устья Вара знаменитым генуэзским адмиралом Андреа Дориа (1468–1560), находившимся в то время на службе Франциска I, и взят в плен (на свободу он вышел после подписания Мадридского договора — в 1526 г.); с 1527 г. вице-король Неаполя.

В начале июля 1524 года пронесся слух, что Карл де Бурбон разгромил отряды Людовика де Грасса, сеньора дю Маса, и перешел через Вар. — Имперская армия, состоявшая из 25 000 человек, напала на Прованс совершенно неожиданно и очень быстро разгромила противостоявшие ей немногочисленные отряды владетелей приграничных селений Ле-Маса, Карсеса и Кальяна.

Вар — см. примеч. к с. 68.

Еще через несколько дней стало известно, что Оноре де Пюже, сеньор де Пра, первый консул города Экса, отдал ключи от города Карлу де Бурбону и тот назначил его вигье… — 3 августа 1524 г. коннетабль подошел к Эксу и потребовал сдать ему город, который к этому времени покинула большая часть знати, в том числе и все его консулы — Балтазар де Родюльф, Бернар Пинелли и Раймон Бурдон; оставшиеся жители города, не имея больше возможности сопротивляться, решили капитулировать, и 9 августа начальник коннополицейской стражи Экса Оноре де Пюже и еще несколько местных жителей явились в ставку коннетабля и вручили ему ключи от города; после того как в город вошел Франциск I, Оноре де Пюже, совершивший к этому времени ряд жестокостей, был отдан под суд и казнен (остальным его пособникам удалось бежать).

Вигье — на Юге Франции судья, от имени графа или короля осуществлявший правосудие.

Пескара был своего рода святым Фомой… — Святой Фома — см. при-меч. к с. 264.

278… маркиз Пескара со своими солдатами расположился у больницы святого Лазаря, коннетабль и его ландскнехты — у Галльских ворот, а испанцы — у дороги в Обань. — Больница святого Лазаря — вероятно, имеется в виду больница доминиканского монастыря, возведенного в юго-восточном предместье Марселя в 1225 г., на дороге в Италию, и разрушенного самими марсельцами летом 1524 г. в предвидении осады города имперцами.

Ландскнехты — см. примеч. к с. 39.

Галльские ворота находились в северной части городских стен Марселя. Вторые городские ворота назывались Итальянскими.

Обань — город в 15 км к востоку от Марселя, в соврем, департаменте Буш-дю-Рон.

священник, в это мгновение поднявший кверху облатку, рухнул, окровавленный, прямо на алтарь… — Облатка — небольшая круглая лепешка из пресного теста, употребляемая во время причастия католиками и протестантами. После освящения облатки священник поднимает ее кверху, а верующие в это время произносят слова: «Господь мой, Бог мой!»

279… эта часть городской стены сохранила название «Женскийров». — Сегодня на месте этого северного участка марсельских укреплений располагается Женский бульвар (бульвар Де-Дам).

испанцы вторгнутся в Гиень, англичане — в Пикардию, а немцы — в Бургундию. — Гиень (Ахвитания) — историческая провинция в Юго-Западной Франции по берегу Гаронны; ныне входит частями в департаменты Жиронда, Л о, Л о-и-Гаронна, Аверон, Дордонь, Ланды, Тарн-и-Гаронна; ее главный город — Бордо; первоначально была частью Галлии, затем входила в состав Римской империи, Франкского государства, империи Карла Великого; позднее стала фактически самостоятельным феодальным княжеством; в сер. XII в. перешла под власть английских королей; в 1453 г. в. была включена в состав Франции.

Пикардия — см. примеч. к с. 55.

Бургундия — см. примеч. к с. 54.

маршалы де Шабанн и де Монморанси, согласовав свои действия с графом де Карсесом… спешат на помощь Марселю. — Монморанси, Анн, герцог де (1493–1567) — французский полководец, маршал Франции (1522); был захвачен в плен в Павии (1525), но вскоре обрел свободу; участвовал в переговорах, закончившихся подписанием Мадридского мира (1526); сразу после этого стал губернатором Лангедока; в 1536 г. защищал Прованс от войск Карла V и в 1537 г. получил звание коннетабля Франции; впал в немилость в 1541 г. и был возвращен ко двору Генрихом II; во время Религиозных войн воевал на стороне католиков и был смертельно ранен в сражении с гугенотами при Сен-Дени, на подступах к Парижу.

Граф де Карсес (Carces) — сведений о нем найти не удалось.

передовые части французской армии вошли в Салон… — Салон — кантональный центр в соврем, департаменте Буш-дю-Рон, в 40 км к северо-востоку от Марселя.

на ней был гербовой щит Франции, сделанный Пюже. — Пюже, Пьер (1622–1694) — французский скульптор, архитектор и художник; сын каменщика; в 18 лет отправился учиться в Италию; вернувшись в 1643 г. во Францию, работал в Тулоне, Марселе, Париже; оформлял Версаль и замок Во; пятнадцать лет трудился в Марселе: в городе можно увидеть созданные им скульптуры и построенную по его проекту церковь Шарите.

В настоящее время ратушу Марселя украшает реставрированный гербовый щит; оригинал (поврежденная работа Пюже) находится в городском художественном музее.

280… Ему казалось, что победы при Мансуре, Мариньяно и Денене оросили эти цветы достаточно славной кровью, что они навсегда укоренились на земле Франции. — Мансура — см. примеч. к с. 192.

Мариньяно — см. примеч. к с. 55.

Денен — город на севере Франции, в соврем, департаменте Нор, в 12 км к юго-западу от Валансьена.

24 июля 1712 г., во время войны за Испанское наследство, когда Франция находилась в чрезвычайно тяжелом положении, в сражении при Денене французский маршал Виллар (1653–1734) нанес поражение австро-голландской армии под командованием принца Евгения Савойского (1663–1736) и добился тем самым перелома в ходе военных действий.

Первое, что видишь, когда поднимаешься по лестнице марсельской ратуши, — это статуя Либерта-убийцы… — Либерта, Пьер де Байон де (1550–1597) — корсиканец, потомок Петру Бальони, в 1421 г. изгнавшего из своего родного города Кальви испанский гарнизон и тем заслужившего прозвище «Либерта» (ит. «Свобода»); с 1595 г. офицер, охранявший Королевские ворота в Марселе; 17 февраля 1596 г. при поддержке своих братьев убил марсельского диктатора-лигиста Шарля Казоля и сдал Марсель королевской армии; за это был назначен марсельским вигье пожизненно, получил вознаграждение в 100 000 экю и стал комендантом крепости Нотр-Дам-де-ла-Гард; ему были поставлены две статуи в Марселе — одна в здании ратуши, другая — у Королевских ворот.

все командиры Лиги примкнули к нему… — Лига — см. примем, к с. 39.

мятежными оставались только три командира — д'Эпернон, Казоль и никому не известный лейтенант Лаплас, а также три города — Грас, Бриньоль и Марсель. — Эпернон, Жан Луи де Ногаре, сеньор де Ла Валетт, герцог д’ (1554–1642) — французский военачальник, приближенный Генриха III, герцог и пэр с 1581 г.; с 1686 г. губернатор Прованса; отказался признать Генриха IV королем Франции; объединив недовольную аристократию Прованса и воспользовавшись помощью Испании и Савойи, оказывал сопротивление королю вплоть до 1596 г.; после примирения с ним сохранил свои прежние титулы и был приближен к нему; в 1622–1638 гг. исполнял должность военного губернатора Гиени.

Казоль, Шарль де (1547–1596) — единовластный правитель Марселя в 1591–1596 гг.; в 1575 г. интендант порта, в 1579–1580 гг. военный комиссар, затем начальник городского квартала Бланкери; в феврале 1591 г., в разгар политической схватки между лигистами и сторонниками Генриха IV, сумел захватить власть в Марселе, стал его диктатором и в октябре 1592 г. провозгласил себя первым консулом; мечтал превратить Марсель в независимую католическую республику; противостоял попыткам герцога Савойского (1591) и вождей Лиги (1592) захватить город, укреплял его обороноспособность; отказался признать Генриха IV королем Франции и в конце концов остался в полной изоляции, приведя экономику города в полное расстройство; вступил в контакты с Испанией, но 17 февраля 1596 г. был убит Пьером Либерта, открывшим ворота города герцогу де Гизу, новому губернатору Прованса; тело убитого диктатора проволокли по улице, а его дом сожгли.

Лаплас — правитель города Граса (см. примеч. к с. 220), захваченного в 1592 г. савойцами, ставленник герцога Савойского; был убит 18 декабря 1595 г. по наущению герцога де Гиза.

Бриньоль — древний город в 55 км к востоку от Марселя, окружной центр в соврем, департаменте Вар; в 1592–1596 гг. там находилась ставка герцога д’Эпернона.

Генрих Содержал победу над Майенном в битве при Фонтен-Франсез и помирился с папой Климентом VIII. — Майенн, Карл Лотарингский, герцог де (1554–1611) — французский политический деятель, младший брат герцога Генриха Гиза Меченого (см. примеч. к с. 280), ставший после его смерти руководителем Лиги; как только в 1595 г. Генрих IV объявил войну Испании и испанская армия вошла в Бургундию, немедленно присоединил свои силы к испанскому войску и выступил против Генриха IV; в январе 1596 г., после поражения при Фонтен-Франсез, признал власть короля и был назначен им губернатором Иль-де-Франса.

Фонтен-Франсез — город в 35 км к северо-востоку от Дижона (соврем. департамент Кот-д'Ор); 5 июня 1595 г. Генрих IV одержал там победу над испанскими войсками и герцогом Майеннским.

Климент VIII (Ипполито Альдобрандини; 1536–1605) — римский папа с 1592 г.; 17 сентября 1595 г. дал Генриху IV отпущение грехов; способствовал завершению франко-испанской войны, благодаря чему в Европе восстановилось политическое равновесие (1598).

первая исходила от Карла Лотарингского, герцога де Гиза, сын Меченого, которого король назначил губернатором Прованса… — Карл Лотарингский, четвертый герцог де Гиз (1571–1640) — старший сын герцога Генриха I де Гиза, до смерти отца носивший титул принца де Жуанвиля; после убийства Генриха III лигисты хотели избрать его королем Франции, но, опасаясь могущества Генриха ГУ, он предпочел признать его законным королем, вступил с ним в союз и стал губернатором Прованса.

Генрих I, третий герцог де Гиз (1550–1588) — представитель боковой ветви Лотарингского дома; раненный в щеку в 1575 г. в одном из сражений, получил прозвище «Меченый»; непримиримый противник протестантизма, один из главных организаторов избиения гугенотов в Варфоломеевскую ночь (1572); вождь Католической лиги, выступивший против короля Генриха III и убитый по его приказу 23 декабря 1588 г. в Блуа, где собрались Генеральные штаты.

вторая — от монсеньора Аквавивы, авиньонского вице-легата, который нажил свое состояние благодаря Беарнцу… — Аква в ива, Оттавио Старший (1560–1612) — кардинал (1591), выходец из знатной итальянской семьи, давшей католической церкви несколько кардиналов; вице-легат в Авиньоне в 1593–1601 гг.; вел переговоры с Генрихом IV; с 1605 г. архиепископ Неаполя.

«Беарнец» — прозвище Генриха IV, уроженца Беарна (исторической провинции Франции, отошедшей к короне с момента его восшествия на французский престол); до того как стать королем Наваррским, Генрих носил титул принца Беарнского.

тотчас же Экс, Арль, Мутье, Рьез, One, Кастеллан, Ольюль, Ле-Бо-се, Жеменос, Сереет и Мариньян раскрыли свои ворота под крики: «Да здравствует король!» — Мутье — городок в 95 км к северо-востоку от Марселя, в Соврем, департаменте Альпы Верхнего Прованса.

Рьез — городок в 10 км к западу от Мутье, в соврем, департаменте Альпы Верхнего Прованса.

Опс — город в 24 км к югу от Мутье, в соврем, департаменте Вар. Кастеллан — город в 30 км к востоку от Мутье, в соврем, департаменте Альпы Верхнего Прованса.

Ольюль — город в 45 км к юго-востоку от Марселя, в соврем, департаменте Вар.

Жеменос — селение в 3 км восточнее города Обань, в соврем, департаменте Буш-дю-Рон.

Ле-Босе — селение в 8 км к северу от Ольюля, в соврем, департаменте Вар.

Сереет — селение в 10 км к югу от Жеменоса, в соврем, департаменте Буш-дю-Рон.

Мариньян — город в 20 км к северо-западу от Марселя, на берегу Берского лимана, в соврем, департаменте Буш-дю-Рон.

281… крестьянин из Ле-Валя, по имени Бернь, решил освободить край от этого неистового лигиста. — Ле-Валь — селение в 3 км к северу от Бриньоля.

Лигист — сторонник Лиги.

Д'Эпернон, в свою очередь, покинул Прованс. — Это произошло в мае 1596 г., через несколько месяцев после убийства Казоля в Марселе.

282… Сам он в этом случае притязал либо на шапку дожа, либо на знамя гон-

фалоньера. — Дож (ит. doge от лат. dux — «предводитель») — титул главы республики в Венеции (с 697 по 1797 гг.) и в Генуе (с 1339 по 1797 гг.); в Венеции дожи избирались пожизненно, а в Генуе с 1528 г. — на два года.

Головной убор дожа состоял из чепца, на который была натянута дорогая, вышитая золотом шапка в виде рога, по типу фригийского колпака.

Гонфалоньер (ит. gonfaloniere — «знаменосец») — в средние века должностное лицо в городах-республиках Северной и Средней Италии; обладал исполнительной властью и обычно командовал ополчением города.

в поддержку их взглядов выступал со своим весомым мнением президент де Ту… — Ту, Жак Огюст де (1553–1617) — государственный деятель, библиофил и историк; способствовал сближению Генриха 111 с будущим королем Генрихом IV; принимал участие в выработке Нантского эдикта (см. примеч. к с. 13); глава королевской библиотеки с 1593 г.; автор сочинения «История моего времени».

его морской флотзахватил судно, которое следовало из Ливорно и везло мебель, серебро и драгоценности, посланные молодым тосканским герцогом королю Франции… — Ливорно — крупный портовый город в Тоскане (см. примеч. к с. 24), на берегу Тирренского моря.

Во время консульства Казоля великим герцогом Тосканским был Фердинанд I Медичи (1549–1609; правил с 1587 г.), дядя Марии Медичи, будущей супруги Генриха IV. Правда, назвать его молодым довольно трудно: он вступил на престол в возрасте 38 лет.

Это очень устраивало генуэзского дожа и испанского короля… — За время консульства Казоля в Генуе сменилось два дожа: в 1591–1593 гг. им был Джованни Агостино Джустиниани Кампи (1538–1613), а в 1593–1595 гг. — Антонио Гримальди Чеба (1534–1599).

На испанском престоле в это время находился Филипп II (1527–1598; правил с 1556 г.), сын императора Карла V.

Джованни Андреа Дориа отправил Казолю четыре галеры… — Дориа, Джованни Андреа, князь Мельфи (1539–1606) — внучатый племянник знаменитого адмирала Андреа Дориа (см. примеч. к с. 277); адмирал на службе вице-короля Неаполя и Сицилии; принимал участие в морском сражении при Лепанто между испано-венецианским флотом и турецкой эскадрой (1571).

Карл II, тот кто совершенно ошибочно представлен в генеалогических древах как последний мужской отпрыск Австрийского дома… — Карл II (1661–1700) — испанский король с 1665 г., сын Филиппа IV, последний Габсбург на испанском троне; будучи женат дважды, первый раз (1679) на Марии Луизе Орлеанской (1662–1689), племяннице Людовика XIV, второй раз (1690) — на Марии Анне Нёйбургской (1667–1740), он умер, не оставив наследника, и после него на испанский престол вступил Филипп V (1683–1746; правил с 1700 г.), внук Людовика XIV

Однако упоминание Карла II в данном контексте — явная путаница, так как он правил в Испании спустя много десятилетий после консульства Казоля. В то время, напомним, испанский престол занимал Филипп II, а в 1598 г. ему наследовал его сын Филипп III (1578–1621). Династия Габсбургов не прервалась со смертью Карла II, так как австрийская ветвь этой династии продолжала занимать императорский престол; последним ее прямым отпрыском мужского пола стал император Карл VI (1685–1740; правил с 1711 г.).

283… прогуливались по Новой площади… — Новая площадь в Марселе (ныне площадь Виктора Желю) находится на северном берегу залива Старый Порт, восточнее ратуши.

явится к причастию в церковь Проповедников. — Имеется в виду старинная церковь доминиканцев (братьев-проповедников), построенная в кон. XVI в. и в 1803 г., когда она стала приходской, посвященная святому Канна, одному из первых марсельских епископов; находится на площади Проповедников, к северо-востоку от Старого Порта.

по- примеру Лоренцино Медичи, притворно изъявлял услужливость и дружеские чувства… — Лоренцино (уменьшительно-ласкательное от Лоренцо) Медичи (1514–1548) — праправнук Лоренцо Медичи (1395–1440), брата Козимо Старого (1389–1464), основателя династии правителей Флоренции, убивший как тирана и притеснителя свободы своего дальнего родственника Алессандро Медичи (ок. 1512–1537), правителя Флоренции с 1531 г., а с 1532 г. герцога Флорентийского.

он получал должности вигье, коменданта Королевских ворот и крепости Нотр — Дам-де-ла-Гард… — Нотр-Дам-де-ла-Гард — крепость, которая была сооружена в 1525 г. на холме в юго-западной части Марселя, вокруг часовни Божьей Матери-охранительницы (1214); предназначалась для обороны города со стороны моря. В 1853–1899 гг. на территории крепости была построена помпезная базилика Нотр-Дам-де-ла-Гард.

284… чтобы, — как поведал летописец, — вверить свое дело Господу Богу. — Этот летописец, по-видимому, — Пьер Виктор Пальма Кайе (1525–1610), французский историк и богослов, автор «Девятилетней хроники, или Истории войн Генриха IV с 1589 по 1598 годы» («Chronologie novennaire, ou Histoire des guerres de Henri IV de 1589 a 1598»; 1606) и продолжающей ее «Семилетней хроники» («Chronologie septennaire»; 1609), который рассказывает в первой из этих книг об убийстве Казоля.

один монах-минорит… примчался, весь запыхавшись, к Казолю и предупредил его… — Минорит — член монашеского ордена францисканцев, основанного в 1209 г. святым Франциском Ассизским (Джованни Бернардоне, 1182–1226), религиозным мыслителем и реформатором монашества. Официально орден нищенствующих монахов-францис-канцев назывался Орденом меньших братьев (миноритов, от лат.

minor — «меньший»), ибо они должны были служить всем христианам.

Казоль… отправил Луи д'Экса разузнать, что это за войско. — Луи д'Экс — первый помощник Казоля, назначенный им на должность вигье, хотя она была выборной; после убийства Казоля бежал из Марселя.

он тут же столкнулся с отрядом королевских солдат, находившихся под командованием сеньора д’Аламаннона. — Сведений об этом персонаже найти не удалось.

286… согласился с мнением Луи де Ванто… — Сведений об это персонаже найти не удалось.

предложил Лазаря де Ванто Лабана, Бонифация Паскаля и Жозефа Фабра в качестве консулов, а Жана Декана — асессором. — Известно, что Лазарь де Ванто стал марсельским консулом в 1655 г.

Людовик XIVутвердил этот список не глядя и обязал Луи де Вандома, герцога де Меркёра и пэра Франции, губернатора Прованса, проследить за выполнением подписанного им указа. — Меркёр, Луи Жозеф де Бурбон, герцог де Вандом, герцог де (1612–1669) — французский принц, внук Генриха IV и Габриель д'Эстре; вице-король Каталонии в 1651 г., губернатор Прованса с 1653 г.; с 1651 г. был женат на племяннице Мазарини — Лауре Манчини (1636–1657); после ее смерти принял духовный сан, стал кардиналом (1667) и папским легатом, настоятелем монастыря святого Виктора в Марселе.

воспользовались этим как предлогом, чтобы просить шевалье де Вандома, сына герцога де Меркёра, ввести его галеру в порт. — Совершенно неясно, кто здесь имеется в виду (ниже он именуется «шевалье Поль де Вандом»). У Луи Жозефа, герцога де Меркёра, была два сына: Луи Жозеф (1654–1712) и Филипп (1655–1727), но оба они в указанное время пребывали в младенческом возрасте. Титул шевалье де Вандома носил его дядя Александр де Бурбон (1598–1629), но он к этому времени давно уже умер. Предыдущим носителем титула герцога де Меркёра был дед Луи Жозефа по материнской линии — Филипп Эм-манюэль Лотарингский, герцог де Меркёр (1558–1602), но у него сыновей не было.

Прямое отношение к морскому делу имел родной брат Луи Жозефа — Франсуа де Вандом, герцог де Бофор (1616–1669), один из вождей Фронды, носивший прозвище «Король рынков»; примирившись с двором, он в 1658 г. получил должность начальника адмиралтейства и участвовал в нескольких экспедициях против североафриканских пиратов; погиб в войне с турками.

Во главе мятежа стал Гаспар де Ньозель… — Полное имя этого поборника старинных свобод города Марселя — Гаспар Антуан де Гланде вес-Ньозель; биографических данных о нем найти не удалось. Известно, что он и четырнадцать его сторонников были обвинены в оскорблении величества 27 января 1660 г.

287… консулы направили к бунтовщикам посредника. Им был Фортиа де Пиль. — Вероятно, имеется в виду Пьер Поль де Фортиа де Пиль, барон де Бом (ок. 1600–1682) — представитель аритократической марсельской семьи, командир пехотного полка.

Вместе со своим братом командором де Кюже он встал во главе мятежа. — Сведений об это персонаже (Cugex) не найдено.

она обогнула Голову Мавра и… вышла в открытое море. — Голова Мавра — мыс к югу от входа в марсельский залив Старый Порт.

один отряд королевских войск выдвинулся к Витролю; второй — к Ле-Пенну, а третий — к Обаню… — Витроль — город в 25 км к северо-западу от Марселя, в соврем, департаменте Буш-дю-Рон.

Ле-Пенн — город в 20 км к северу от Марселя, в соврем, департаменте Буш-дю-Рон.

Обань — см. примем, к с. 278.

герцог де Меркёр придерживался мнения Александра VI, который хотел не смерти грешника, а чтобы он жил и платил. — Александр VI (Родриго де Борджа; 1431–1503) — римский папа с 1492 г.; человек исключительных способностей, ловкий дипломат и опытный государственный муж, отличавшийся алчностью, скупостью, хитростью и аморальностью.

Мазарини, как известно, сверх того разрешал ему еще и петь… — Когда Мазарини донесли о сатирических куплетах, направленных против нового налога, он, как рассказывают, произнес: «Пусть поют, лишь бы платили».

Консулов, назначенных королем, заменили Франсуа де Босе, Васе и Лагранж; шапку асессора получил адвокат де Луль. — Никаких биографических сведений об этих персонажах найти не удалось.

288… король… в сопровождении королевы-матери, герцога Анжуйского,

Мадемуазель, кардинала Мазарини, принца де Конти, графа де Суасона и графини Пфальц-Неверской вступил в Экс через ворота Августинцев. — Королева-мать — Анна Австрийская (1601–1666), дочь короля Испании Филиппа III и Маргариты Австрийской, с 1615 г. супруга Людовика XIII; в 1638 г. родила долгожданного наследника, дофина Людовика (будущего Людовика XIV), в 1640 г. — второго сына, Филиппа, герцога Анжуйского (будущего герцога Орлеанского); после смерти мужа (1643) — регентша при малолетнем Людовике XIV, проявившая немалую стойкость и мужество в период Фронды и безоговорочно поддержавшая своего фаворита, кардинала Мазарини, который был учеником Ришелье и продолжателем его политики.

Герцог Анжуйский — Филипп I Орлеанский (1640–1701), младший брат Людовика XIV; до смерти своего дяди герцога Гастона Орлеанского (1608–1660), брата Людовика XIII, назывался герцогом Анжуйским; со времени восшествия на престол своего брата (1643) носил титул Месье; проявил себя способным полководцем, разбив Вильгельма Оранского в сражении при Касселе (1677), но Людовик XIV, завидуя его успехам, перестал доверять ему командование войсками. «Мадемуазель» — в королевской Франции титул первой принцессы крови, а со времен Людовика XIII — старшей дочери брата короля. Здесь имеется в виду дочь герцога Гастона Орлеанского от первого брака — Анна Мария Луиза Орлеанская, герцогиня де Монпансье (1627–1693), вошедшая в историю как Великая Мадемуазель (эпитет «Великая» позволял отличать ее от другой Мадемуазель — ее племянницы Марии Луизы, дочери Филиппа Орлеанского); после смерти своей матери, Марии де Бурбон-Монпансье, унаследовала огромное состояние; принимала активное участие во «Фронде принцев»; в 1652 г. командовала отрядами фрондеров в Орлеане и удержала этот город; после сдачи Парижа была вынуждена бежать за границу и вернулась ко двору только в 1657 г.; оставила интереснейшие мемуары, весьма важные для изучения истории Фронды и характеристики нравов того времени.

Конти, Арман де Бурбон, принц де (1629–1666) — младший брат Великого Конде, фрондер; в 1654 г., примирившись с двором, женился на племяннице Мазарини — Анне Марии Мартиноцци (1639–1672); губернатор Гиени (1655) и Лангедока (1660).

Суасон, Эжен Морис де Савуа-Кариньян, граф де (1633–1673) — военачальник, прославившийся в сражениях во Фландрии в 1658 г.; генерал с 1672 г.; с 1657 г. был женат на племяннице Мазарини — Олимпии Манчини (1639–1708).

Графиня Пфальц-Неверская — Анна Мария Гонзага (1616–1684), дочь герцога Карла I Неверского (1580–1637); в первом браке (1639) жена герцога Генриха II де Гиза (1614–1664), а после развода с ним, во втором браке (1645), жена Эдуарда Пфальцского (1624–1663), сына пфальцграфа Фридриха V; играла важную политическую роль во времена Фронды.

История о том, как он в сапогах со шпорами появился в Парламенте, прогремела по всей Франции… — Утром 13 апреля 1655 г. семнадцати-летний Людовик XIV, одетый в охотничий наряд и держа хлыст в руках, явился в Парламент, чтобы продиктовать ему свою волю и запретить впредь обсуждать королевские повеления.

к нему послали Этьена де Пюже, марсельского епископа. — Этьенн дю Пюже (7—1668) — епископ Марселя с 1643 г.

289… Господин де Безмо, доставьте мне удовольствие… — Безмо — Франсуа де Монлезен, сеньор де Безмо (ок. 1622–1697), капитан гвардейцев Мазарини, комендант Бастилии, генерал-майор королевской армии.

290… Посетив Сент-Бом, показавшись во всем блеске, как Солнце, ставшее его девизом, в Тулоне, Йере, Сольесе, Бриньоле и побывав в церкви Богоматери Милостивой, корольподъехал верхом к бреши в крепостной стене Марселя… — Сент-Бом — см. примеч. к с. 248.

Людовик XIV избрал своим девизом гордые слова «Nec pluribus impar» (лат. «Первенствующий над всеми»), а своей эмблемой — Солнце и пояснял в своих мемуарах это так: «Я был готов управлять другими державами, как Солнце — освещать другие миры». Отсюда его прозвище — Король Солнце.

Тулон (см. примеч. к с. 127), который в начале правления Людовика XIV был еще очень небольшим портом, находится в 50 км к юго-востоку от Марселя.

Йер — город в 15 км к востоку от Тулона, недалеко от моря, напротив Йерских островов (см. примеч. к с. 66), для наблюдения над которыми он был основан жителями Массалии в 350 г. до н. э.; относится к соврем, департаменту Вар.

Сольес — городок в 15 км к северо-востоку от Тулона, на пути в него из Бриньоля (см. примем, к с. 280); относится к соврем, департаменту Вар.

Церковь Богоматери Милостивой, которую Людовик XIV и королева-мать посетили 21 февраля 1660 г., находится рядом с городком Котиньяк, в 20 км к северу от Бриньоля; построенная в 1519 г., она долгие годы была местом паломничества? после того как 27 октября 1637 г. одному из местных монахов, брату Фиакру, явилась там Святая Дева и возвестила ему, что королева Анна Австрийская, которая к тому времени уже 22 года жила в бесплодном браке, родит, наконец, долгожданного наследника престола, если она попросит провести три девятидневных молебна об этом. 5 декабря 1637 г. последний из этих трех молебнов завершился, и ровно через девять месяцев, 5 сентября 1638 г., родился будущий Людовик XIV.

Король расположился в особняке Рикети де Мирабо, предка того самого Мирабо, что спустя век расшатал монархию… — Старинная дворянская семья Рикети была известна в Провансе по крайней мере с XIV в. и имела итальянское происхождение (Рикети — искаженное ит. Аригетти); после того как марсельский консул Жан де Рикети купил в 1570 г. имение Мирабо, она стала именоваться Рикети де Мирабо; в 1592 г. Оноре I Рикети де Мирабо (7—1622), прапрапрадед трибуна Французской революции, породнился с богатейшим марсельским семейством Линчо (Ланш), а при его прадеде Оноре II, в 1685 г., имение Мирабо было возведено королем в достоинство маркизата. Скорее всего, в доме Оноре II де Рикети де Мирабо (или в доме его отца — Тома де Рикети де Мирабо) останавливался в 1660 г. Людовик XIV. Особняк семьи Мирабо находился на площади Ланш (см. примеч. к с. 275). Мирабо, Оноре Габриель Рикети, граф де (1749–1791) — французский политический деятель и публицист; входил в число вождей Революции в ее начальный период; депутат и один из лидеров Генеральных штатов и Учредительного собрания, где он представлял интересы либерального дворянства и крупной буржуазии; сторонник конституционной монархии; славился как превосходный оратор и пользовался огромной популярностью; принимал самое деятельное участие в разработке конституции 1791 года (по существу, являлся ее создателем); незадолго до смерти, напуганный размахом Революции, вступил в тайные переговоры с королевским двором.

благополучно достиг Барселоны… — Барселона — старинный город на средиземноморском побережье Северо-Восточной Испании, в древности и в средние века входивший в разное время в состав многих государств Пиренейского полуострова; с кон. IX в. столица самостоятельного графства Барселонского, очень сильно расширившегося в XI в. за счет территории соврем. Южной Франции; в 1137 г. в результате династического брака вошел в состав королевства Арагон, а затем — единого Испанского королевства; в средние века и в новое время — один из крупнейших портовых, торговых и промышленных городов в Испании; в настоящее время — столица автономной Каталонии.

Место было выбрано напротив башни Святого Иоанна, воздвигнутой королем Рене. — Крепость Святого Иоанна занимала скалистый мыс на северном берегу горловины залива Старый Порт. В кон. XII в. рыцари ордена Святого Иоанна Иерусалимского получили разрешение расположиться на этом мысе (отсюда происходит название крепости). Ансамбль зданий, объединенный общим внутренним двором, представлял собой треугольный бастион, к которому с севера примыкала стена города; в восточной части крепости возвышалась башня Мобер, на месте которой в 1447–1453 гг. инженером Жаном Пардо была возведена квадратная башня высотой в 34 м, именовавшаяся башней короля Рене (или Квадратной); во время Второй мировой войны, в 1944 г., она была разрушена.

Архитектором был Вобан, а бастида именовалась крепостью Святого Николая. — Вобан, Себастьян Ле Претр (1633–1707) — выдающийся французский военный инженер, маршал Франции (1703); с 1678 г. руководитель ведомства, отвечавшего за строительство фортификационных сооружений, портов и каналов в королевстве; построил 33 крепости и переделал более 300 других; принимал участие в осаде 53 крепостей.

Крепость Святого Николая (см. примеч. к с. 275) была сооружена в основном не Вобаном, а его предшественником на посту начальника фортификационного ведомства — Луи Никола де Клервилем (1610–1677).

Джулио Мазарини, кардинал, после заключения Пиренейского мира подал об этом совет… — Пиренейский мир, положивший конец длительной войне между Испанией и Францией и ознаменовавший переход гегемонии в Западной Европе от первой ко второй, был подписан 25 ноября 1659 г.

Все приведенные выше подробности заимствованы из прекрасной «Истории Прованса», написанной г-ном Луи Мери… — Мери, Луи (1800–1882) — писатель и историк; уроженец Марселя, младший брат Жозефа Мери; профессор иностранной литературы на филологическом отделении университета в Эксе; инспектор исторических памятников департамента Буш-дю-Рон; автор сочинений «История Прованса» («Histoire de Provence»; 1830) и «Летопись Прованса» («Chronique de Provence»; 1838–1840) и др.

Прадо

Прадо — центральная магистраль Марселя, служащая продолжением Римской улицы и соединяющая площадь Кастеллан с морем; состоит из двух улиц, пересекающихся под прямым углом; проложена в 30-х гг. XIX в.

…В прежние времена чужестранца, прибывшего в Марсель и пожелавшего отведать кловис и буйабес, два национальных фокейских блюда,

неизбежно спрашивали: «Вам известен Поликар?» — Кловис (clovis) — возможно, речь идет о съедобном моллюске clovisse («петушок»). Буйабес — см. примем, к с. 202.

Поликар (Policar) — выяснить, что это такое или кто это такой, не удалось.

293… не из Астрахани ли я приехал. — Астрахань — город и порт в дельте

Волги; в 1459–1556 гг. столица Астраханского ханства, взятая русскими войсками и присоединенная к Русскому государству в 1557 г.; начало современной Астрахани положило основание в 1558 г. новой крепости, находившейся в 12 км от прежнего города и вскоре превратившейся в торговый центр; с 1717 г. губернский город, с 1785 г. — областной город Кавказского наместничества.

Под страхом быть осмеянным, как Санчо… — Имеется в виду Санчо Пансо — герой романа испанского писателя Мигеля де Сервантеса (1547–1616) «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», оруженосец рыцаря; наивный и простоватый, но вместе с тем хитроватый крестьянин.

в этом порту в 1815 году бросали в воду трупы мамелюков… — 24–26 июня 1815 г., после получения известия о поражении Наполеона в битве при Ватерлоо, марсельская чернь начала убивать живших в Марселе мамелюков и членов их семей: всего было уничтожено около ста человек.

Наполеон привел их из древней земли Египта, где они служили под началом Ибрагима и Мурад-бея… — Ибрагим-бей, шейх эль-Булат (1735–1816) — один из двух наиболее могущественных мамелюкских беев (наряду с Мурад-беем), сосредоточивших в своих руках всю власть в Египте к приходу туда французских войск в 1798 г.; гражданский правитель Египта в 1775–1777, 1790–1798 и 1803–1804 гг.; по происхождению — раб-черкес; был привезен в Египет еще в детском возрасте; вступил в гвардию мамелюков и стал любимцем Мухаммеда Абу Захаба (1735–1775), султана Египта в 1773–1775 г.; унаследовал не только его огромное богатство, но и власть, которую делил с Мурад-беем вплоть до 1798 г., нередко вступая с ним в ссоры; во время Египетской кампании Бонапарта упорно сражался с французами, затем бежал в Сирию; после эвакуации французов из Египта восстановил на короткое время свое господство, но после переворота,совершенного в марте 1804 г. Мухаммедом Али-пашой (1769–1849), бежал в Судан, где и умер.

Мурад-бей, эмир эль-Хадж (1750–1801) — египетский военачальник и политический деятель, военный правитель Египта в 1775–1777 гг., султан в 1778–1786, 1790–1798 и 1800–1801 гг.; соправитель Ибрагим-бея; по происхождению — раб-черкес; командовал главными силами мамелюков, сражавшихся у пирамид с французскими войсками в июле 1798 г., и после своего поражения укрылся в Верхнем Египте, где вел партизанскую войну; затем, войдя в конфликт с командующим турецкой армией, пришедшей в Египет через Сирию, вступил в сепаратные переговоры с французами, которые признали его правителем двух областей Верхнего Египта; умер от чумы.

эти старые сыны Измаила очень любили Наполеона. — Измаил — согласно библейскому преданиям, сын Авраама и его наложницы Агари, изгнанный вместе с матерью в пустыню; считается родоначальником арабов, именуемых в Библии измаильтянами (Бытие, 37: 25).

294… Наполеон высадился в заливе Жуан… — Жуан — бухта на юго-западе средиземноморского побережья департамента Приморские Альпы, западнее города Антиб.

Наполеон, бежав с острова Эльба, высадился там 1 марта 1815 г.

мамелюки облачились в свои старые военные кафтаны — те старые кафтаны, что повидали Эмбабе, Абукир и Гелиополис… — Эмбабе (соврем. Имбаба) — селение близ Каира (ныне его пригород), в виду египетских пирамид, рядом с которым 21 июля 1798 г. французские войска разгромили Мамелюков: бросив часть своей артиллерии, они отступили на юг.

Абукир — остров и мыс у места впадения Нила в Средиземное море; 25 июля 1799 г. французские войска разгромили там восемнадцатитысячный турецкий десант, присланный освободить Египет от французов.

Гелиополис — древний город в Египте (к северо-востоку от соврем. Каира), близ руин которого 20 марта 1800 г., уже после отъезда Бонапарта из Египта, двенадцатитысячная французская армия генерала Клебера (1753–1800) разгромила семидесятитысячную турецкую армию.

Ведь подобная беда не случилась ни с князем де Талейраном, ни с герцогом Рагузским! — Талейран-Перигор, Шарль Морис, князь (1754–1838) — выдающийся французский дипломат; происходил из старинной аристократической семьи; до Революции — священник, в 1788–1791 гг. — епископ, позднее сложивший с себя сан; член Учредительного собрания, присоединившийся к депутатам от буржуазии; министр иностранных дел Директории в 1797–1799 гг., Наполеона (от которого получил титул князя Беневентского) в 1799–1807 гг. и Бурбонов в 1814–1815 гг.; глава правительства с июля по сентябрь 1815 г.; посол Июльский монархии в Лондоне в 1830–1834 гг.; был известен крайней политической беспринципностью и корыстолюбием; содействовал низложению Наполеона в 1814 г.

Герцог Рагузский — см. примеч. к с. 7.

295… Под именем «Музей», официальное название которого начертано на двери здания напротив рынка Капуцинов, объединены Марсельская академия, достойная сестра Лионской академии; библиотека, хранителем которой состоит Мери; кабинет естественной истории; кабинет медалей; школа рисунка; школа архитектуры и картинная галерея. Все это помещается в здании бывшего монастыря бернардинок. — Рынок Капуцинов располагался в восточной части центра Марселя, на месте монастыря капуцинов, построенного в 1579 г. и разрушенного во время Революции; специализировался на торговле овощами и птицей и был вначале открытым; крытый рынок, сооруженный в 1839 г., прослужил до 1887 г., а затем был снесен.

Здание монастыря бернардинок, построенное в 1740 г. около ворот Ноайль, последовательно служило обителью монахинь, музеем, складом, казармой, бальным залом и корпусом лицея; в настоящее время в нем разместился театр.

Марсельская академия была основана в 1726 г. и первоначально называлась Академией изящной словесности; в 1766 г. она была преобразована в Академию изящной словесности, наук и искусств; во время Революции была распущена и возобновила свою деятельность в 1799 г. (в ее составе тогда было 40 академиков: 18 по отделению наук, 12 — литературы, 10 — искусства); ее заседания проходили в бывшем монастыре бернардинок; с 1901 г. она располагается в доме французского политического деятеля и историка Адольфа Тьера (1797–1877). Городская библиотека, созданная в 1799 г., помещалась вначале в здании монастыря бернардинок; основу ее собрания составили книги, конфискованные у эмигрантов и свезенные в нее из закрытых во время Революции монастырей; затем она переехала во дворец Лоншан, построенный в 1862–1869 гг. в северо-западной части центра Марселя нимским архитектором Жаком Анри Эсперандьё (1829–1874). Туда же в 1869 г. переехала картинная галерея (в наши дни Музей изящных искусств), основанная в 1800 г., и кабинет естественной истории (ныне Музей естественной истории).

Кабинет монет и медалей, основанный в 1821 г. и обладающий богатейшей коллекцией, превращен теперь в Музей монет и располагается в отдельном здании на улице Кловиса Юго.

Это, быть может, заставит его снова приняться за какую-нибудь «Виллелиаду». — «Виллелиада, или взятие замка Риволи» («La Villeliada, ou la Prise du chateau Rivoli»; 1826) — сатирическая поэма, написанная Ж. Мери в содружестве с его постоянным соавтором Огюстом Марселем Бартелеми (1796–1867) и имевшая ошеломительный успех: в течение одного года она выдержала пятнадцать изданий.

Нет таких кораблей, вернувшихся с арктического или антарктического полюсов, из Калькутты или из Буэнос-Айреса, из Новой Голландии или из Гренландии, которые не привезли бы ему свою дань. — Калькутта — город и порт на северо-востоке Индии, в дельте реки Ганг; возник в кон. XVII в. из фактории английской Ост-Индской компании, построенной ею крепости и близлежащих деревень; в XVIII–XIX вв. основной опорный пункт английских колонизаторов и база их проникновения в центральные районы Индии.

Буэнос-Айрес — столица Аргентины; крупнейший морской порт, расположенный на южном берегу залива Ла-Плата Атлантического океана; основан ок. 1536 г.; с 1776 г. главный город испанской колонии Рио-де-Ла-Плата; с 1816 г. столица Объдиненных провинций Ла-Платы, преобразованных в 1826 г. в Федеративную республику Аргентину. Новая Голландия — первоначальное название (до 1814 г.) Австралии, открытой в 1606 г. голландцами и в течение XVII в. исследовавшейся в основном голландскими мореплавателями.

Гренландия — крупнейший в мире остров (протяженность с юга на север — 2 700 км, с востока на запад — 1 300 км); расположен между Северным Ледовитым и Атлантическим океанами; является частью территории Дании.

капитанам был дан совет не привозить по возможности больше ничего, кроме уистити, сардин и колибри. — То есть самых мелких животных, рыб и птиц.

Уистити (или обыкновенная игрунка) — самая маленькая из обезьян: длина ее тела составляет 22–27 см.

Колибри — самые маленькие птицы на свете: масса особей отдельных видов этих птиц составляет всего 1,6–1,8 г.

Что касается школы рисунка, то она задирает нос и ведет себя вызывающе: это объясняется тем, что из ее стен вышли Полей Герен, Бом и Таннёр. — Герен, Жан Батист (Полен-Герен; 1783–1855) — французский художник-портретист и автор картин на мифологические темы; уроженец Тулона, сын бедных родителей, обучавшийся сначала в общедоступной школе рисунка; его многочисленные портреты находятся в коллекции Версальского музея, а одно из его лучших полотен «Адам и Ева, изгнанные из земного рая» (1827) — в Тулонском музее. Бом, Жозеф (1796–1885) — французский художник, уроженец Марселя; в восемнадцатилетнем возрасте переехал в Париж и вскоре добился известности; автор картин на исторические и мифологические темы; многие его работы находятся в Версальском музее, например: «28 июля в Ратуше» (1831), «Наполеон, покидающий Эльбу» (1841) и др.

Таннёр, Филипп (1795–1878) — французский художник-маринист; в 30-40-е гг. считался лучшим мастером этого вида живописи; с 1835 г. в течение 20 лет работал в России и по поручению императора Николая 1 делал зарисовки портовых городов России; учитель Айвазовского. Обильное использование им лаковых покрытий привело к тому, что его картины со временем стали разрушаться и почти не сохранились; это привело к полному забвению художника: во французских энциклопедиях отсутствует даже упоминание о нем.

Марсель после завоевания Алжира стал столицей. — В 1827 г. между Францией и Алжиром возник конфликт по поводу финансовых претензий со стороны Алжира и его столица, город Алжир, был подвергнут блокаде. В июне 1830 г. французские войска высадились в Африке и заняли столицу Алжира. Освободительная борьба алжирцев против французских завоевателей, которой руководил Абд-эль-Кадир (1808–1883), продолжалась с 1832 по 1847 гг. В 1847 г. Абд-эль-Кадир был взят в плен. Однако эта колониальная война и покорение всей страны затянулись до 50-х гг. XIX в. Жестокость и насилия колонизаторов неоднократно вызывали восстания, наиболее крупные из которых произошли в 1859 и 1871–1872 гг.

помещение, где развешаны картины… напоминает Сикстинскую капеллу… — См. примеч. кс. 12.

296… В Марсельском музее есть двенадцать — пятнадцать первоклассных картин: пейзаж Аннибале Карраччи; огромное «Успение» Агостино Карраччи; картина Перуджино… два громадных полотна Вьена; превосходный портрет, приписываемый Ван Дейку; две картины Пюже… одна работа Сальватора Розы; одна — Микеланджело Караваджо; «Чудесная рыбная ловля» Йорданса; дивных тонов картина Гверчино и, наконец, главный шедевр музея — знаменитая «Охота» Рубенса. — Карраччи, Аннибале (1560–1609) — итальянский живописец, мастер портретной и пейзажной живописи; вместе со своими братьями основал в Болонье художественную академию, сыгравшую важную роль в выработке принципов академического искусства; его картины находятся в лучших музеях мира, в частности в Эрмитаже («Отдых святого семейства на пути в Египет»); в Марсельском музее изящных искусств хранится его полотно «Деревенская свадьба».

Карраччи, Агостино (1557 1602) — итальянский живописец и гравер, помогавший своему брату Аннибале в росписи Палаццо Фарнезе; среди его картин — «Причащение святого Иеронима» и «Успение» (находится в болонской церкви Сан Сальвадор).

Вьен — см. примеч. к с. 229.

Перуджино, Пьетро ди Кристофоро Ваннуччи (1445/1452—1523) — итальянский живописец эпохи Раннего Возрождения; в Марсельском музее хранится его картина «Святая Парантея», написанная на дереве. Ван Дейк, Антонис (1599–1641) — фламандский живописец, мастер портретной живописи; работал также в Англии и Италии; его полотна находятся в крупнейших музеях мира.

Роза, Сальватор (1615–1673) — итальянский художник, литератор и актер; создатель религиозных и мифологических композиций; среди его работ: «Блудный сын», «Саул у Аэндорской волшебницы»; писал жанровые и батальные сцены, а также морские и лесные пейзажи. Караваджо, Микеланджело Меризи да (1573–1610) — итальянский живописец, основоположник реалистического направления в европейской живописи; его жанровые картины и полотна на религиозные и мифологические темы находятся в лучших музеях мира.

Йордане, Якоб (1593–1678) — фламандский художник, автор картин на мифологические темы, портретист; лучшие его работы: «Аллегория Плодородия», «Христос, изгоняющий торговцев из Храма», «Четыре евангелиста» и др.

Гверчино — Барбьери, Джованни Франческо (прозванный из-за своего косоглазия Гверчино — «Косой»; 1591–1666), итальянский живописец, представитель болонской школы; наиболее значительные его картины: «Возвращение блудного сына», «Погребение святой Петро-ниллы», «Святой Франциск с ангелом», «Взятие Богородицы на Небо».

Рубенс, Питер Пауль (1577–1640) — знаменитый фламандский живописец; в Марсельском музее находится его «Охота на кабана».

надо бросить взгляд на «Меркурия»Правда, это только копия, но это копия Рафаэля, выполненная Энгром. — «Меркурий Парижский» Энгра (см. примеч. к с. 5) — копия фигуры, изображенной Рафаэлем при росписи виллы Фарнезина в Риме; была написана Энгром в 1807 г. в Риме, отправлена в Париж и в 1819–1874 гг. хранилась в картинной галерее в Марселе.

Выйдя из музея, мы направились к Королевской площадиЭта прогулка дала мне возможность разглядеть известный фонтан, украшающий площадь. — Королевская площадь (соврем, площадь Биржи) находится у северо-восточного края Старого Порта; возникла в 1758 г. и двенадцать раз (!) меняла свое название: первоначально называлась Соломенной, затем — Латура, Неккера, Свободы, Республики, Империи и др.; Королевской называлась в 1814–1848 и 1852–1860 гг.

Первый фонтан на ней был установлен в 1765 г., а в 1828 г. его сменил новый.

Подобно знаменитому озеру, описанному Геродотом, фонтану не хватает только одного — воды. — Вероятно, имеется в виду рассказ Геродота о Меридовом озере в Древнем Египте — огромном искусственном водоеме, в котором вода была не ключевая, а подавалась по каналу из Нила («История», I, 149–150).

Мери велел кучеру везти нас сначала на улицу Обань… — Улица Обань проходит в юго-восточной части центра Марселя, между Римской улицей и бульваром Льёто; на перекрестке улиц Обань и Мустье находится небольшая площадь, на которой установлена гранитная колонна с бюстом Гомера.

он был посвящен poet a Sovranno, как зовет его Данте… — В «Божественной комедии» Данте (см. примеч. к с. 171) о Гомере сказано так: С мечом в руках, величьем осиян,

Трем остальным предшествует, как главный,

Гомер, превысший из певцов <poeta Sovranna> всех стран.

(«Ад» IV, 87–88. — Перевод М.Л.Лозинского.)

Под «тремя остальными» подразумеваются Гораций, Овидий и Лукан.

Казалось, что мы перенеслись к Скейским воротам на берег Симо-иса, — то была ожившая глава «Одиссеи». — Скейские ворота, располагавшиеся в западной стене Трои, не раз упоминаются в «Илиаде». Симоис — река в Троаде, приток Скамандра (соврем. Думрек-Су и Кючюк-Мендерес в Турции).

«Одиссея» — поэма Гомера, посвященная многолетним странствиям и приключениям Одиссея, царя легендарного острова Итаки, во время его возвращения с Троянской войны.

как отзывался Давид о провансальцах… — Вероятно, имеется в виду Давид д’Анже (Пьер Жан Давид; 1788–1856) — французский скульптор, уроженец города Анже; создал огромное количество скульптур, бюстов и барельефов; широкую известность получил уже в годы Реставрации; автор фронтона парижского Пантеона (1837); в годы Второй республики (1848–1851) был членом Учредительного собрания; после установления Второй Империи некоторое время находился в изгнании.

Мы прошли мимо обелиска на площади Кастеллан. Мне представляется, что он был возведен с единственной целью — создать какой-нибудь монумент в пару к триумфальной арке Экских ворот. — Площадь Кастеллан, находящаяся в юго-восточной части старого Марселя, была устроена в 1774 г. на месте Римских ворот в крепостных валах города; названа в честь маркиза де Кастеллана Мажастра (1713–1828). Магистраль, тянущаяся от нее прямо на север, заканчивается площадью, на которой стоит триумфальная арка Экских ворот.

Обелиск, о котором идет речь, работы городского архитектора Мишеля Робера Пеншо (1772–1832), был установлен в 1811 г. и первоначально был посвящен сыну Наполеона, Франсуа Шарлю Жозефу Бонапарту (1811–1832), королю Римскому; в 1911 г. обелиск перенесли в Мазаргу (небольшой город в 5 км к юго-востоку от Марселя), а на его месте установили мраморный фонтан, созданный тулонским скульптором Андре Алларом (1845–1926).

Триумфальная арка Экских ворот, посвященная победе французского экспедиционного корпуса при Трокадеро, в Испании (1823), была построена тем же архитектором Пеншо в 1823–1832 гг., а скульптурные ее украшения выполнил Давид д'Анже.

297… где этот дьявол Лукан видел знаменитый священный лес, в котором Цезарь строил свои осадные машины… — Лукан — см. примем, к с. 269.

и где Вильгельм Тирский обнаружил превосходные рощи, в которых крестоносцы заготавливали манты для своих кораблей. — Вильгельм Тирский (ок. 1130—ок. 1186) — церковный деятель и летописец крестовых походов; уроженец Иерусалима; с 1170 г. воспитатель Балдуина IV (1160–1185), наследного принца Иерусалимского королевства и с 1174 г. его государя; с 1174 г. канцлер королевства, с 1175 г. архиепископ Тира; автор книги «История деяний в заморских землях», где изложение событий доведено до 1184 г., то есть до окончания второго крестового похода; известен как проповедник третьего крестового похода.

песчаные долины, напоминающие те, что ведут к озеру Натрун. — Натрун (Вади эн-Натрун) — группа озер в Нижнем Египте, в 75 км к северо-западу от Каира, в узком оазисе длиной 35 км, расположенном в северо-восточной части Ливийской пустыни (в нем сосредоточено несколько коптских монастырей).

двинулся вдоль морского берега, направляясь к ущельям горы Редон. — Редон — холмистая местность к югу от Марселя, на берегу моря; максимальная ее высота — 86 м.

решил, что он вернулся в Дарфур или Кордофан… — Дарфур — пустынное плато на западе современного Судана; максимальная его высота 3 088 м.

Кордофан — каменистое плато в Судане, к востоку от Дарфура и к западу от Белого Нила; его средняя высота от 600 до 1 000 м.

298… Полковник, возглавлявший экспедицию, был родом из Жеменоса… — Жеменос (см. примем, к с. 280) находится в 20 км к востоку от горы Редон.

оставив Мери заказывать кловис и буйабес в харчевне «Немая из Пор-тичи». — Ресторатор позаимствовал название своего заведения у знаменитой оперы «Немая из Портичи» (1828) известного французского композитора и музыкального деятеля Даниеля Франсуа Эспри Обера (1782–1871); либретто ее написали Огюстен Эжен Скриб (1791–1861) и Казимир Жан Франсуа Делавинь (1793–1843). С этой оперой, посвященной восстанию в Неаполе XVII в. против испанцев, связано крупное общественное событие: ее представление 25 августа 1830 г. в Брюсселе вызвало манифестацию в театре, и с нее началась бельгийская революция 1830 года.

названия, почти все заимствованные из ионийского языка… — Имеется в виду ионийский диалект древнегреческого языка, распространенный на южном побережье Малой Азии, Эвбее и Кикладах.

…На дальнем горизонте, на высокой скале посреди моря, возвышался маяк Планье. — Планье — маяк в 14 км к юго-западу от Марселя; установлен в 1774 г.

в радиусе трех льё не появлялось ни одного мерлана. — Мерлан (Merlangus) — рыба семейства тресковых, распостраненная в водах Атлантического океана; длина до 55 см; мясо белое и очень нежное.

В других сетях были морские волки, барабульки, султанки и дорады… — Морской волк — см. примеч. к с. 202.

Барабулька, или султанка (Mullus barbatus) — рыба семейства султан-ковых отряда окунеобразных; распространена в Средиземном и Черном морях; средняя длина — 15 см; тело красное, с желтыми и серебристыми полосами.

Дорада (Sparus aurata) — рыба из семейства спаровых (морские караси) отряда окунеобразных, распространенная в водах Атлантического океана; название ее переводится как «золотая» из-за характерных золотистых пятен между глаз, а также на обеих щеках; имеет очень нежное и вкусное мясо.

если бы меня представили просто как автора «Антони» и «Мадемуазель де Бель-Иль.» — «Антони» («Antony») — пятиактная драма Дюма, премьера которой состоялась в театре Порт-Сен-Мартен 3 мая 1831 г.; одна из первых французских романтических пьес; имела большой успех у публики благодаря драматургическому таланту автора и блестящей игре актеров.

«Мадемуазель де Бель-Иль» («Mademoiselle de Belle-Isle») — пятиактная пьеса Дюма, с большим успехом поставленная 2 апреля 1839 г. в театре Французской комедии; это остросюжетная комедия положений, в которой недоразумения и неожиданности сменяют одно дру-… способном ценить науку, развитую Брийа-Савареном. — Брийа-Сава-рен, Ансельм (1755–1826) — французский писатель и крупный чиновник; известнейший гастроном и остроумец; автор книги «Физиология вкуса» («Physiologie du gout»), изданной анонимно в 1825 г. и снабженной эпиграфом: «Скажи мне, что ты ешь, и я скажу тебе, кто ты».

он придерживается мнения г-на Анриона де Пансе… — Анрион де Пансе, Пьер Поль Никола (1742–1829) — французский юрист и чиновник; известный гурман; с 1763 г. адвокат Парижского парламента, с 1804 г. президент кассационного суда, с 1814 г. министр юстиции; автор ряда юридических трудов.

в Марселе все пребывают в убеждении, будто он, как жилище Богоматери Лоретской, был перенесен туда из-за моря. — Согласно преданию, когда возникла угроза разрушения турками дома, в котором жила в Назарете Богоматерь, этот Святой дом (Santa Casa) был перенесен ангелами сначала (1241) в Далмацию, а затем (10 декабря 1295 г.) в Италию, в лавровую рощу (лат. laurentum). Рядом со Святым домом возник небольшой городок, носящий название Лорето (провинция Марке, недалеко от Анконы). Лоретская христианская святыня привлекала к себе многочисленных паломников, которые верили, что Святой дом перенесли на своих крыльях ангелы, исполнявшие божественное повеление; в кон. XV в. это чудо было признано папой Сикстом IV Соответствующий праздник (10 декабря) был установлен в кон. XVIII в.

301… Это был морской угорь длиной в три-четыре фута… — Морской угорь (Conger conger) — крупная хищная рыба, длиной до 3 м и весом до 65 кг; обитает в Северной Атлантике и заходит в воды Средиземного и Черного морей.

302… ползут тяжело нагруженные своей огромной поклажей наутилусы, раки-отшельники и морские ежи… — Наутилус — четырехжаберный головоногий моллюск с многокамерной раковиной. Раки-отшельники — вид десятиногих раков, прячущих свое мягкое брюшко в пустые раковины моллюсков и выставляющих из нее свои клешни и передние пары ходильных ножек.

Морские ежи — класс беспозвоночных животных типа иглокожих.

изо всех сил нанес удар по телу этого существа и вытащил из воды великолепный экземпляр ската. — Скат — крупная хищная морская рыба из подкласса акулообразных с плоским телом и длинным острым хвостом.

было решено, что прогулку лучше продолжить по Ювону. — Ювон — небольшая речка в департаменте Буш-дю-Рон; начинается в горах Сент-Бом и впадает в море южнее Марселя; длина 52 км.

как говорит Сен-Симон, есть знать и знать… — Сен-Симон, Луи де Рувруа, герцог де (1675–1755) — французский политический деятель и писатель, представитель старинной аристократической фамилии, автор знаменитых «Мемуаров», где он в подробностях, очень скрупулезно и талантливо описал жизнь при дворе короля Людовика XIV и время правления регента Филиппа Орлеанского, дал полную картину нравов, создал галерею живописных портретов основных исторических персонажей той эпохи; впервые эти мемуары (в неполном виде) были опубликованы в 1829–1830 гг.; первое их научное издание (в 20 томах) вышло в 1856 г.

чтобы считать себя равным Роне или Дунаю, мало впадать в море: нужно еще иметь такой же характер, как у них. — Дунай — вторая по длине (после Волги) река Европы; длина ее 2 850 км; протекает по территории Германии, Австрии, Словакии, Венгрии, Сербии, Болгарии, Румынии и Украины; впадает в Черное море.

303… это в точности река из «Георгигс», река Феокрита и Вергилия, река, предназначенная не для того, чтобы нести на себе корабли, а для того, чтобы омывать ножки нимф. — «Георгики» («О земледелии») — поэма Вергилия, написанная в 36–29 до н. э.; в ней автор прославляет мирный труд италийских крестьян, рассказывая о возделывании олив и винограда, скотоводстве и пчеловодстве.

Феокрит (ок. 315–250 до н. э.) — греческий поэт, автор эпиграмм, диалогов, гимнов, эпических фрагментов; его стихи послужили основой для появления буколической поэзии (жанр античной поэзии, изображающей пастушескую жизнь).

Публий Вергилий Марон (70–19 до н. э.) — древнеримский поэт; получил юридическое образование, но отказался от карьеры адвоката и обратился к поэзии и философии; его первое произведение «Буколики» сделало его известным и позволило сблизиться с окружением императора Августа; вершиной его творчества стала поэма «Энеида», задуманная как римская параллель поэмам Гомера и оставшаяся неоконченной; произведения его оказали огромное влияние на развитие европейской литературы.

Под сводом тамарисков с их причудливыми стволами и изогнутыми ветвями… — Тамариск — южный кустарник или дерево с мелкими че-шучайтыми листьями.

после того как Французская академия пять или шесть раз откажет мне в приеме, я буду обязан этому рассказу милости быть принятым в Академию надписей и изящной словесности. — Французская академия — объединение виднейших деятелей культуры, науки и политики страны; была основана кардиналом Ришелье в 1635 г. Выборы в состав Академии производят сами ее члены из соискателей, по собственной инициативе выставляющих свои кандидатуры. Дюма так и не стал членом Академии, хотя ему этого очень хотелось, и всю жизнь хранил обиду на это учреждение.

Академия надписей и изящной словесности была основана в 1663 г. Кольбером под наименованием «Малая академия»; первоначально в нее входили четыре члена Французского Института; ее задачей было сочинять надписи на памятниках, воздвигаемых Людовику XIV, и на медалях, выгравированных в его честь; вскоре она стала называться Академией надписей и медалей; в 1701 г. по приказу короля была расширена до 40 человек и переименована в Королевскую академию надписей и изящной словесности, которая объединяла специалистов по истории, археологии и лингвистике и издавала труды по этим вопросам.

Финикийский домик

304… Башня Святого Иоанна, Мельничный холм, башня Святой Павлы из рыгают огонь из своих батарей, и ядра, перелетая через крепостные валы, градом обрушиваются на высоты Лазаре и дорогу в Ле-Канне… — Башня Святого Иоанна — см. примеч. к с. 291.

Мельничный холм — возвышенность в северо-западной части старого Марселя, на которой теперь находится одноименная площадь (Му-лен); в средние века на ней располагались 15 ветряных мельниц. Башня Святой Павлы — см. примеч. к с. 275.

Лазаре — местность на северо-западе старого Марселя, на берегу моря, на которой некогда располагалась карантинная служба порта.

Ле-Канне — селение к северу от Марселя, ныне вошедшее в черту города.

Капитан Шарль де Монтеу, приказав открыть Королевские ворота в конце улицы Фабр, отважился выехать по направлению к садам и конопляным полям Канебьер. — Шарль де Монтеу (Monteoux) — сведений об этом персонаже найти не удалось.

Улица Фабр, расположенная у восточного края Старого Порта, начинается у Королевской площади (ныне Биржи) и идет параллельно главной улице Марселя, — Каннебьер.

Канебьер — здесь: юго-восточное предместье старого Марселя, где некогда жили канатчики и располагались их поля конопли (прованс. canebe), используемой для производства пеньки; в 1666 г. там начали прокладывать улицу с тем же названием, в 1774 г. дошедшую до Старого Порта; после того как в 1803 г. были снесены крепостные стены, эта улица начала застраиваться богатыми домами и вскоре стала центральной улицей города и одним из его символов.

Его сопровождали две доблестные амазонки — одна из них была жена Шарля де Лаваля, другая — его племянница… — Вероятно, это вымышленные персонажи.

305… божественный лик, доставшийся Марселю в наследство от древних ваятелей Митилены и Делоса. — Митилена (соврем. Митилини) — главный город греческого острова Лесбос в восточной части Эгейского моря, близ побережья Малой Азии; расположен на восточном берегу острова; один из главных центров культуры в Древней Греции, с которым связано творчество выдающейся поэтессы античности Сафо (VII в. до н. э.).

Делос (соврем. Дилос) — небольшой остров в Эгейском море, в центре архипелага Киклад; был крупным религиозным центром Древней Греции, в котором находился храм Аполлона.

она шла с чарующей игривостью, опираясь на носочки своих башмачков, золоченых, словно сандалии одалиски… — Одалиска — вошедшее в западноевропейскую литературу наименование обитательницы восточного гарема, наложницы.

во время недавних богослужений на эспланаде Ла-Мажор. — Л а-Мажор — старинная церковь, располагающаяся на одноименной площади в северо-западной части старого Марселя; построенная в XI в., до 1852 г. служила кафедральным собором Марселя; затем, после того как рядом с ней (что потребовало ее частичного разрушения) в 1852–1893 гг. был возведен новый кафедральный собор того же имени, стала называться Старой Ла-Мажор и до сер. XX в. служила приходским храмом.

306… достигли песчаного побережья, изогнувшегося в дугу Белой Скалы у подножия горы Редон. — Имеется в виду прибрежная местность Рукас-Блан (Roucas-Blanc — прованс. «Белая скала») к юго-востоку от Марселя, близ устья Ювона.

307… дом, который я знаю, как свой собственный на Епископской улице. — Епископская улица находится в северо-западной части старого Марселя, рядом с собором Л а-Мажор.

309… О святая Черная Дева! — См. примеч. к с. 276.

310… с тех пор, как флот Лафайета прогнал этого проклятого Монкаду, море свободно… — См. примеч. к с. 277.

312… можно было подумать, что это сама Амфитрита, белокурая царица моря… — Амфитрита — см. примем, к 200.

313… прочитаем литании Богоматери и «Sub Шит». Я буду произносить строфу, а ты прибавляй: «Ora pro nobis». — Литании — см. примем, к с. 82.

«Sub tuum» — начальные слова католической молитвы «Sub tuum presidium» (лат. «Под твою защиту»), обращенной к Богоматери.

«Ога pro nobis peccatoribus» (лат. «Молись о нас, грешных») — слова из молитвы «Аве Мария».

319… Во главе новоявленных амазонок нового Термодонта стояла Габриель де Лаваль… — Термодонт — согласно мифам, река в Малой Азии, на берегах которой жили амазонки.

как Бог заявил морю: «Доселе дойдешь и не перейдешь!» — В библейской Книге Иова Бог, говоря о своей силе, вопрошает: «Кто затворил море воротами, когда оно исторглось, вышло как бы из чрева, когда я облака сделал одеждою его и мглу пеленами его, и утвердил ему мое определение, и поставил запоры и ворота, и сказал: доселе дойдешь и не перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим?» (Иов, 38: 9-11).

Охота на шастра

321… Если охотник сибарит… — Сибарит — см. примем, к с. 231.

Он терпелив, ибо вечен — patiens quia astern us. — Так высказался блаженный Августин о Боге.

для него это птица-феникс. — Феникс — в греческой мифологии волшебная птица, обитающая в Эфиопии и живущая многие сотни лет; предвидя неминуемую кончину, устраивает в своем гнезде костер из ароматических трав, на котором сжигает себя заживо, но здесь же из пепла рождается новый феникс; в античности и средневековье считался символом возрождения и изображался в виде золотого или красного орла.

в Марселе их принято считать сказочными животными, вроде единорога. — Единорог — мифический свирепый зверь, похожий на лошадь, но с козлиной бородой, ногами антилопы, хвостом льва и острым рогом на лбу.

322… в глазах своего семейства он становится великим, словно Нимрод пред Господом. — Нимрод — согласно Библии (Бытие, 10: 9—10), внук Хама, сын Хуша, первый царь Вавилонский, «сильный зверолов пред Господом».

323… Как раз по поводу этой крепости Шапель и Башомон говорили… — Шапель, Клод Эмманюэль (1626–1686) — французский поэт-вольно-думец, автор стихов преимущественно анакреонтического содержания, близкий друг Буало, Расина, Мольера и Лафонтена; узаконенный внебрачный сын парламентского чиновника Франсуа Люийе, носивший имя по названию места своего рождения — деревни Ла-Шапель-Сен-Дени под Парижем.

Башомон, Франсуа Ле Куаньё де (1624–1702) — французский поэт-сатирик, чиновник Парижского парламента; участник событий Фронды, друг Шапеля.

В 1656 г. Шапель и Бошомон вместе написали изящную юмористическую поэму в стихах и прозе «Путешествие в Прованс и Лангедок», которая первый раз была издана в 1663 г. и под названием «Путешествие Шапеля и Башомона» («\byage de Chapelle et de Bachaumont») многократно переиздавалась в XVII и XVIII вв.

в этот период им был г-н Скюдери, брат «десятоймузы»… — Скюде-ри, Жорж де (1601–1667) — французский поэт, драматург и писатель; начав с военной карьеры, в 1630 г. оставил ее и занялся литературной деятельностью; автор многочисленных трагедий, трагикомедий и комедий, не имевших успеха; покровительствуемый кардиналом Мазарини, в 1644–1647 гг. был назначен комендантом крепости Нотр-Дам-де-ла-Гард, а позднее — командиром галерного флота (должности эти были чисто номинальными, но прибыльными); член Французской академии (1650).

Скюдери, Мадлен де (1607–1701) — знаменитая французская писательница, младшая сестра Жоржа де Скюдери, автор галантных романов «Ибрагим, или Великий паша» (1641), «Артамен, или Великий Кир» (1649–1653), «Клелия, или Римская история» (1654–1661) и др.; пользовалась необычайной популярностью у современников, называвших ее Новой Сафо и «десятой музой».

если полагаться на количество ex-voto, развешанных в капелле церкви… — «Ех-voto» — приношение по обету: картина или табличка со словами благодарности, вывешиваемые в церкви.

324… С Нотр-Дам-де-ла-Гард мы спустились к Каталанскому порту. — Каталанский порт — бухта у южного склона холма Нотр-Дам-де-ла-Гард; в XVII в. на ее берегу, в заброшенном доме призрения, поселились каталонские рыбаки, основав селение Каталаны; в наши дни эта местность входит в городскую черту Марселя.

как это делали моряки во времена Вергилия. — Вергилий — см. при-меч. к с. 303.

325… нам предстояло поужинать у Сибийо. — Сведений о таком марсельском рестораторе (Sybillot) найти не удалось.

комедии там ставят чуть лучше, чем в Туре… — Тур — см. примеч. кс. 232.

мелодрамы почти так же, как в Фоли-Драматик… — Фоли-Драма-тик — парижский театр, открывшийся в 1831 г.; помещался на бульваре Тампль; в нем играли водевили и мелодрамы, на его сцене выступали знаменитые актеры; в 1862 г. театр переехал на улицу Бонди, а с 1867 г. начал специализироваться на опереттах.

маленькая итальянская труппа, находившаяся в Ницце, в одно прекрасное утро пересекла Вар и явилась исполнять Россини в Марселе… — Ницца — портовый город на берегу Средиземного моря, административный центр соврем, французского департамента Приморские Альпы; в описываемое время входила в состав Пьемонта; к Франции отошла в 1860 г.

Россини, Джоаккино Антонио (1792–1868) — знаменитый итальянский композитор, режиссер, дирижер, певец; автор духовных камерных сочинений, но прежде всего многочисленных опер, среди которых две совершенно разные по жанру принесли ему мировую славу: опера-буфф «Севильский цирюльник» (1816) и произведение героико-романтического жанра «Вильгельм Телль» (1829); в 1824 г. возглавил Итальянскую оперу в Париже; в 1836 г. вернулся в Италию; в 1855 г. снова приехал в Париж и оставался там до самой смерти.

поднял кверху голову, желая рассмотреть знаменитый плафон Реат-тю… — Реаттю, Жак (1760–1833) — французский художник, уроженец Арля; долгое время работал в Провансе; в 1818 г. расписал марсельский Гран-Театр, в 1828 г. — церковь города Бокера; в 1868 г. в Арле был основан музей, в котором находится большая коллекция его работ и который носит его имя.

326 …На нем были изображены Аполлон и музы, забрасывающие цветами Время. — Аполлон — в древнегреческой мифологии сын Зевса и богини Лето (Латоны), бог солнечного света, прорицатель, покровитель искусств.

Музы — в древнегреческой мифологии первоначально три, а затем девять богинь-покровительниц поэзии, искусств и наук; спутницы бога Аполлона.

Время принято аллегорически изображать в виде изможденного седовласого старика с крыльями за спиной, держащего в одной руке песочные часы, а в другой — косу.

«Семирамида»… закончилась. — «Семирамида» — двухактная опера Дж. Россини; либретто Гаэтано Росси (1774–1855) по мотивам одноименной трагедии Вольтера; премьера ее состоялась 3 февраля 1823 г. в театре Феничи — главном театре оперы и балета в Венеции; в 1825 г. впервые была поставлена в Итальянской опере в Париже.

327… это гага avis римского сатирика. — Имеется в виду Ювенал, Деций Юний (ок. 60—после 127) — римский поэт, автор сатир, темы которых охватывают все римское общество; вошел в историю литературы как классик «суровой сатиры», наставник-моралист и обличитель; ему присущ мрачный, грозный тон и пессимистичный взгляд на мир.

Его вошедшие в поговорку слова «гага avis in terns» — «редкая птица на земле» («Сатиры», VI, 169) — сказаны по поводу идеальной женщины, которая могла бы соединять в себе все мыслимые достоинства: целомудрие, красоту, стройность, плодовитость, богатство и благородство.

328… разве вы не давали мне как-то книгу господина Купера «Пионеры», где такой перелет удостоверен? — См. примеч. к с. 267.

330… это, можно сказать, была птица царевича Камараз-Замана! —

Камараз-Заман — герой арабской сказки «Повесть о царе Шахрамане, сыне его Камараз-Замане и царевне Будур» из сборника «Тысяча и одна ночь» (ночи 170–249). В 207-ю ночь Шахразада рассказывает о том, как неведомая птица вырвала из рук Камараз-Замана волшебный камень: царевич погнался за ней, следовал за ней в течение десяти дней, и она привела его в город огнепоклонников.

Справа от меня остались Касис и Ла-Сьота; затем я достиг большой равнины, что тянется от Синя до Сен-Сира. — Касис — старинный рыбачий городок в 10 км к юго-востоку от Марселя, в департаменте Буш-дю-Рон.

Ла-Сьота — приморский городок в 5 км к юго-востоку от Касиса. Синь — селение в 15 км к северо-востоку от Сен-Сира, в департаменте Вар.

Сен-Сир-сюр-Мер — небольшой приморский городок в 5 км к востоку от Ла-Сьоты.

332… Сулейман застыл над ним, напоминая собаку Кефала. — Кефал — в древнегреческой мифологии страстный охотник, владелец чудесного быстроногого пса Лайлапа (Лелапа), обладавшего способностью не упускать любую преследуемую им добычу; во время охоты на неуловимую Тевмесскую лисицу, посланную в наказание городу Фивы богами и опустошавшую его окрестности (ее можно было умилостивить, только жертвуя ей каждый месяц младенца), пес и лисица были превращены Зевсом в камень.

если бы его хозяин не скомандовал ему: «Пиль! Пиль!» — «Пиль!» — возглас, которым охотник приказывает своей собаке броситься на дичь.

334… узнал Йер по его апельсиновым деревьям. — Окрестности Йера (см. примеч. к с. 290) славятся своими фруктовыми садами.

Представьте себе двести апельсиновых деревьев в одном месте — настоящий сад Гесперид, но без всякого дракона! — Геспериды — в древнегреческой мифологии нимфы, дочери бога вечерней звезды Геспера и богини ночи Никты; хранительницы яблони, которая росла в их саду на Крайнем Западе земли и приносила золотые плоды, дававшие вечную молодость; охранял этот сад дракон Ладон. Согласно одному из мифов, Геркулес убил дракона и похитил золотые яблоки.

устремил глаза на свет, исходивший от Большой Медведицы… — Большая Медведица — одно из крупнейших созвездий Северного полушария; его семь ярких звезд образуют фигуру, напоминающую ковш с ручкой.

335… Если в пределах города стреляют птиц после «Ангелуса», за это полагается два дня тюрьмы и штраф… — «Ангелус» (лат. Angelus Domini — «Ангел Божий») — католическая молитва, трижды повторяемая во время ежедневных богослужений (утром, в полдень и вечером) и состоящая из троекратного повторения вопросов и ответов в стихах, от начальных слов которых получила название; посвящена прославлению воплощения Иисуса; каждый ее стих сопровождается трехкратным произнесением слов «Аве Мария», короткой молитвой и звоном колокола.

337… но ведь у нас с вами пиршество Валтасара… — Валтасар — сын по следнего вавилонского царя Набонида (правил в 556–539 гг. до н. э.), убитый в 539 г. до н. э. при взятии Вавилона персами. Согласно Библии, на роскошном пиру, устроенном Валтасаром для тысячи вельмож во время осады его столицы, были осквернены священные золотые и серебряные сосуды иудеев и тогда, к ужасу присутствующих, персты невидимой руки вывели на стене письмена, которые иудейский пророк Даниил растолковал как предзнаменование скорой гибели царства; в ту же ночь столица была взята, а Валтасар убит (Даниил, 5). Обычно «валтасаровым пиром» называют празднество накануне неизбежной гибели.

однажды, когда давали «Чудовище» и в нем играл господин Лньель из театра Порт-Сен-Мартен… — «Чудовище» («Monstre») — сведений о таком спектакле найти не удалось.

Аньель, Пьер Жан — французский танцовщик и балетмейстер, выступавший в театрах Парижа, Бордо и Лиона.

Порт-Сен-Мартен — драматический театр в Париже, который располагался на кольцевой магистрали Бульваров, у ворот (фр. porte) Сен-Мартен — триумфальной арки, построенной в кон. XVII в. в честь Людовика XIV, открылся в 1814 г.; принадлежал к группе т. н. «театров Бульваров», которые в первой пол. XIX в. конкурировали с государственными привилегированными театрами, живо откликаясь на художественные вкусы и политические настроения общества.

340… Даже пересечь Стикс мне было бы не на что. — Стикс — в древнегре ческой мифологии одна из рек подземного мира, божество которой служило олицетворением ужаса и мрака.

Однако рассказчик явно имел здесь в виду другую реку подземного царства — Ахерон (см. примеч. к с. 195).

342… на мне был наряд Орфея, то есть простая туника. — Орфей — см. примеч. к с. 95.

ради желания попутешествовать по Италии, родине несравненного Паизиелло и божественного Чимарозы. — Паизиелло, Джованни (1740–1816) — итальянский композитор, один из виднейших представителей жанра комической оперы; автор 148 опер, кантат, квартетов, симфоний; в 1776–1784 гг. жил и творил в Санкт-Петербурге, при дворе Екатерины II, затем в Вене и в Неаполе; в 1802 г. по приглашению Наполеона I переехал в Париж, но через два года вернулся в Неаполь, где жил до конца своих дней.

Чимароза, Доменико (1749–1801) — крупнейший итальянский композитор, главный соперник Паизиелло; автор 66 опер, кантат, концертов, сонат, гимнов; в 1787–1791 гг. находился при дворе русской императрицы, в 1791–1793 гг. был придворным капельмейстером в Вене, затем жил и работал в Неаполе; его комические оперы были чрезвычайно популярны во всейЕвропе.

343… начал отплясывать сарабанду. — Сарабанда (исп. zarabanda) — первоначально испанский народный танец, а с XVII в. торжественный придворный танец в Испании и Франции.

346… Верно, это арфа Ирландии. — С XVI в. герб Ирландии представляет собой изображение золотой арфы на синем поле.

спустится со своей трубкой в крюйт-камеру… — Крюйт-камера — на парусных судах помещение для хранения пороха.

348… как между ног колосса Родосского… — Согласно историческим свидетельствам, между ногами колосса Родосского (см. примем, к с. 252) проходили корабли.

там на горизонте острова Сент-Маргерит? — Сент-Маргерит — два острова в Средиземном море, у южных берегов Франции, лежащие прямо напротив Канн; на большем из них находится замок, служивший некогда государственной тюрьмой.

349… это остров Сент-Маргерит, где находился в заключении Железная Маска. — Железная Маска — главный персонаж исторической загадки об умершем в нач. XVIII в. в Бастилии таинственном узнике, получившем в истории имя «Железная маска», поскольку его лицо была постоянно закрыто маской; до того как попасть в Бастилию, этот узник содержался в крепости Пиньероль и на острове Сент-Маргерит. Согласно версии Вольтера, которую Дюма использовал в романе «Виконт де Бражелон» и в очерке «Железная маска» из сборника «Знаменитые преступления», таинственный заключенный был близнец Людовика XIV, скрытый от мира родителями, а также кардиналами Ришелье и Мазарини. Однако в исторической литературе существует и много других предположений о его личности.

Это остров Эльба. — Эльба — см. примеч. к с. 29.

В Пьомбино. — Пьомбино — город на западном побережье Италии, на берегу Тирренского моря, в области Ливорно, отделенный проливом Пьомбино от острова Эльба; в 1805–1815 гг. входил во владения Элизы Бонапарт, сестры императора Наполеона I.

вернусь в Марсель через Сандвичевы острова, где убили капитана Кука. — Сандвичевы острова (соврем. Гавайские) — архипелаг в Центральной части Тихого океана, состоящий из 24 вулканических и коралловых островов; были открыты третьей экспедицией Кука в 1778 г. и названы в честь первого лорда английского адмиралтейства в 1771–1782 гг. Джона Монтегю, четвертого графа Сандвича (Сэндвича; 1718–1792); в настоящее время один из штатов США.

Кук, Джеймс (1728–1779) — английский мореплаватель, военный моряк; по заданию английского Адмиралтейства совершил три кругосветных путешествия (1768–1771; 1772–1775 и 1776–1779 гг.) и сделал много открытий в южной части Тихого океана; погиб во время стычки с туземцами на Сандвичевых островах.

ведь я родом из Бретани. — Бретань — см. примеч. к с. 90.

351… он поехал по дороге из Гроссетто в Сиену… — Гроссетто — город в

Италии, в Тоскане, в 50 км к юго-востоку от Пьомбино, на берегу реки Омброне.

Сиена (см. примеч. к с. 120) находится в 50 км к северу от Гроссетто.

Мы должны были уехать в тот же вечер и заночевать в Скарлино. — Скарлино — населенный пункт в 20 км к востоку от Пьомбино, на полпути к Гроссетто.

352… это был красивый гусарский офицер… — Гусары — род легкой кава лерии, появившийся в сер. XV в. в Венгрии как дворянское ополчение; это название произошло от венг. «huszar» — «двадцатый», так как на службу назначался каждый двадцатый дворянин. Во Франции первые гусарские полки были сформированы в кон. XVII в., но затем их распустили. Вторично гусарские части были введены в состав французской армии накануне Революции.

356… он не обладал волшебным свойством кольца Гигеса. — Гигес (ок. 687-ок. 648 до н. э.) — царь Лидии (государства в Малой Азии), родоначальник династии Мермнадов, при котором Лидия достигла вершины своего могущества. Согласно легенде, рассказанной Платоном («Государство», II, 359), он был простым пастухом, случайно нашедшим волшебное золотое кольцо, которое превращало его в невидимку; с помощью этого кольца ему удалось стать телохранителем царя Кандавла, а затем убить его и, женившись на его вдове, занять престол.

357Al primo piano Кажется, у них уже есть первый пианист. Здесь игра слов: на итальянском языке слово piano означает «этаж» (ит. «А1 primo piano» — «На первом этаже»), но оно же на французском (и итальянском) языке означает «пианино», так что музыканту-французу, не понимающему итальянский язык, кажется, что говорят о первом пианисте оркестра.

Отметим, что первый этаж в Италии (так же как и во Франции) соответствует второму этажу в нашем понимании.

358… она была одетакак римская пастушка: позднее я видел таких на картинах некоего Робера… — Робер, Луи Леопольд (1794–1835) — французский художник и гравер, по происхождению швейцарец; с 1810 г. жил в Париже и учился у Давида; в 1818 г. уехал в Италию; написанные им там картины, такие, как «Жнецы в Понтийских болотах» (1831), «Возвращение паломников» (1827) и др., были выставлены в Салоне в Париже и принесли автору огромный успех; изображал главным образом жанровые сцены из повседневной жизни в Италии; в 1835 г. покончил жизнь самоубийством.

359… пусть пятеро немедленно отправляются в Сиену, Вольтерру, Гроссетто… — Вольтерра — город в 35 км к западу от Сиены.

362… Она была одета баядеркой… — Баядерка (португ. bailadeira — «тан цовщица») — европейское название индийской профессиональной танцовщицы, участвовавшей в религиозных обрядах и общественных увеселениях.

большая кашемировая шаль, служившая ей поясом… — Кашемир — легкая шерстяная, полушерстяная или хлопчатобумажная ткань; название получила от области Кашмир в Индии.

Вы знаете танец с шалью из балета «Клари»? — Вероятно, имеется в виду трехактный балет-пантомима «Клари, или Брачное обещание», поставленный в Парижской опере в 1820 г.; музыку к нему написал французский композитор, дирижер и скрипач Родольф Крейцер (1766–1831), а либретто сочинил танцор и хореограф Луи Жак Милон (1765–1849) — по мотивам романа французского писателя Франсуа Тома Мари де Бакюлара д'Арно (1718–1805).

Однако этот балет был поставлен через восемь лет после событий, о которых рассказывает господин Луэ.

начал ритурнель… — Ритурнель — часть аккомпанемента, повторяющаяся в начале и в конце каждой строфы песни, романса, арии и т. п.

… С первых же тактов она стала взлетать в воздух, словно сильфида, выделывая антраша, жете и пируэты. — Сильфиды (и сильфы) — в кельтской и германской мифологии, а также в средневековом фольклоре многих западноевропейских народов духи воздуха, легкие подвижные существа женского (сильфида) и мужского (сильф) пола. Слово «сильфида» стало нарицательным, означая танцовщицу высокого класса.

Антраша — в классическом балете: легкий прыжок вверх, во время которого ноги танцора быстро скрещиваются несколько раз в воздухе, касаясь друг друга.

Жете — в балете: прыжок с ноги на ногу.

Пируэт — в балете: полный круговой оборот на месте на полупальцах или пальцах одной ноги.

В Сан Далмацио. — Возможно, имеется в виду северное предместье Сиены.

363 …за нами гонятся гусары великой герцогини Элизы. — Герцогиня Эли за — Мария Анна Элиза Бонапарт (1777–1820), младшая сестра Наполеона 1, с 1797 г. супруга корсиканского офицера Феликса Баччоки (1762–1841); в 1805–1814 гг. княгиня Лукки и Пьомбино, в 1809–1814 гг. великая герцогиня Тосканская; проявила себя деятельной, твердой и способной правительницей, напоминая характером своего брата; боролась с разбоем и бандитизмом; после падения Империи жила в Болонье, в Вене и Триесте.

…По направлению к Романье!… Кто потеряется, сможет догнать нас в Кьянчано, между Кьюзи и Пьенцей. — Романья — см. примеч. к с. 120. Кьянчано — древний городок в Тоскане, в провинции Сиена, основанный этрусками и славящийся своими термальными водами; расположен между долинами Кьяна и Орча.

Кьюзи (рим. Клузий) — древний город в провинции Сиена, основанный этрусками, столица царя Порсенны (VI в. до.э.); расположен на юге долины Кьяна, в 12 км к востоку от Кьянчано.

Пьенца — городок в провинции Сиена, в 10 км западнее Кьянчано; построен по приказу папы Пия II (Эней Сильвио Пикколомини; 1405–1464; папа с 1458 г.), пожелавшего возвести новый город на месте своего рождения — деревни Корсиньяно, и назван в его честь.

365… Это Орча?… Нет, нет, это всего лишь Арбия… — Орча — горная ре ка в Тоскане, протяженностью в 57 км; левый приток реки Омброне, впадающей в Тирренское море.

Арбия — правый приток реки Омброне, впадающий в нее около городка Буонконвенто.

367… Гусары в Монтепульчано… — Монтепульчано — город в Тоскане, в

45 км к юго-востоку от Сиены.

Поест в Сорано! — Сорано — селение в 45 км к югу от Монтепульчано.

369… Капрарола! Капра рола! Запомните это название… — Капрарола — городок в области Лацио, в 45 км к северо-западу от Рима.

370… ближайший город — по-моему, он назывался Рончильоне… — Рончи-льоне — город в области Лацио, в 6 км к югу от Капраролы.

Как называется наш замок?… Антиколи. — Возможно, имеется в виду Антиколи Коррадо — небольшое селение в 50 км к востоку от Рима, известное своей живописностью.

373… кучей сюртуков и множеством рединготов… — Редингот — длинный сюртук особого покроя; первоначально был одеждой для верховой езды.

374… можно было подумать, будто мы находимся на представлении «Золушки». — «Золушка» («Cendrillon») — вероятно, имеется в виду трехактная комическая опера французского композитора Никола Изуара (Николо; 1775–1818), на слова драматурга Шарля Гийома Этьенна (1778–1845), поставленная 22 февраля 1810 г. в парижском театре Опера Комик.

Заметим, что семь лет спустя, 25 января 1817 г., в римском театре Делла Валле была поставлена одноименная (ит. «La Cenerentola») двухактная комическая опера Дж. Россини; либретто к ней написал Я.Феррети.

375… Вы ведь обещали повести меня в театр Делла Валле… — Делла Валле — один из старейших театров Рима, устроенный в 1726 г. маркизом Камилло Капраника дель Грилло внутри принадлежавшего ему Палаццо алла Валле; его первым директором был Доменико Валле; в 1822 г. театр был перестроен в камне и в таком виде дошел до наших дней.

можно пока поехать верхом в Тиволи или в Субиако… — Тиволи — город в 24 км к востоку от Рима, в области Лацио.

Субиако — городок в 50 км к востоку от Рима, в области Лацио.

376… Я чувствовал себя Аладином… — Алании — главный персонаж арабской сказки «Волшебная лампа Аладина», обладавший волшебной лампой, при помощи которой ему удавалось творить чудеса.

377… пришпоривая лошадь и заставляя ее проделать два или три курбета… — Курбет — прыжок верховой лошади, который она делает, поджав передние ноги.

380… увидел меня танцующей на сцене театра в Болонье… — Болонья —

старинный город и крепость в Северной Италии, ныне центр одноименной провинции; был столицей этрусков, в ГУ в. до н. э. его завоевала кельтское племя бойев, от которых он получил свое название; выгодное стратегическое положение привлекало к городу многих завоевателей, в том числе итальянских государей; в 1511 г. вошел в Папское государство; с 1860 г. — в составе единой Италии.

Городской театр Болоньи был построен знаменитым итальянским архитектором Антонио Галли Бибьена (1697–1774) в 1761 г. и открыт в 1763 г.

381… Они потеряли наш след только у Монте-Дженнаро… — Монте -

Дженнаро — гора высотой 1 271 м, расположенная в 25 км к северо-востоку от Рима.

387 …Ивы смогли увидеть папу? — Имеется в виду папа Пий VII (см. при мем. к с. 13).

в это время почтенный старец был в Фонтенбло… — Пий VII находился под арестом в Фонтенбло с 19 июня 1812 г. по 23 января 1814 гг.

я видел его после возвращения оттуда, так же как потом видел его преемников… — Пий VII триумфально въехал в Рим 24 мая 1814 г. После его смерти, наступившей 20 августа 1823 г., святой престол последовательно занимали Лев XII (Аннибале Серматтеи, граф делла Дженга; 1760–1829) и Пий VIII (Франческо Саверио Кастильоне; 1761–1830).

Примечания

1

«Из бездн [взываю]» (лат.).

(обратно)

2

По странному совпадению фреска на потолке изображает Силу, навязывающую свою волю Справедливости. (Примен. автора.)

(обратно)

3

«Стояла матерь [скорбная]» (лат.).

(обратно)

4

Пер. Ю.Денисова.

(обратно)

5

Год назад в качестве единственного ответа на письмо Виктора Гюго он послал ему четыре тысячи франков, которые предназначались одному старику и должны были спасти его и его семью от полного отчаяния; причем герцог поступил так, даже не спросив у великого поэта, выступавшего ходатаем, имени старика. Неделю назад, в ответ на простую просьбу, он подарил мне жизнь одного молодого человека — а ведь получить такое куда ценнее, чем золото, и куда труднее, чем золото, даровать, ибо смерть этого молодого человека, жизнь которого мне подарил герцог Орлеанский, должна была послужить уроком для всей армии. (Примеч. автора.)

(обратно)

6

Раздирающим тучи и разрушающим высокие горы (лат.). — «Пуника», III, 496.

(обратно)

7

Антиб и Ницца. (Примеч. автора.)

(обратно)

8

Сокращенно Лукдунум, а искаженно — Лугдунум. (Примеч. автора.)

(обратно)

9

Достопочтенным женам, Филекс Эгнаций, врач (лат.).

(обратно)

10

Не сосчитать друзей, пока благоденствие длится,

Если же небо твое хмурится, ты одинок.

(«Скорбные элегии», 1, 9, 5–6. — Перевод Н. Вольпин.)

(обратно)

11

«Наука благополучно умирать» (лат.).

(обратно)

12

«Возрадовался я, когда сказали мне: “пойдем в дом Господень”» (лат.). — Псалтирь, 121: 1.

(обратно)

13

«Помилуй [меня, Боже]» (лат.).

(обратно)

14

«Славься, Царица» (лат.).

(обратно)

15

«И Иисуса, благословенный плод чрева твоего, яви нам после этого изгнания» (лат.).

(обратно)

16

«Отче наш» (лат.).

(обратно)

17

«Радуйся, Мария» (лат.).

(обратно)

18

«Мы сделались позорищем для мира, для ангелов и человеков» (лат.). — Первое послание апостола Павла к Коринфянам, 4: 9.

(обратно)

19

«Когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно» (лат.). — Второе послание апостола Павла к Коринфянам, 4: 18.

(обратно)

20

«Мария, матерь милостивая, матерь милосердная, будь от врагов защитою и в смертный час прибежищем» (лат.).

(обратно)

21

«В руки твои, Господи» (лат.).

(обратно)

22

Гора Спасения (лат.).

(обратно)

23

Элий Лампридий, «Коммод Антонин», XVIII, 1.

(обратно)

24

Там же, XVII, 4.

(обратно)

25

Там же, XX, 5.

(обратно)

26

Во имя матери богов, великой богини горы Иды, во благо Марка Аврелия Луция Коммода Антонина, императора Цезаря, Августа Благочестивого, во благо его божественной семьи, во благо колонии Процветающий Клавдия Августа Лугдунум непременный понтифик Квинт Аквий Антониан воздвиг этот жертвенный камень в соответствии с предсказанием верховного жреца Пузония Юлиана; начал возводиться в двенадцатый день до майских календ и завершен в девятый день до майских календ при консулате Луция Эггия Марулла и Гнея Папирия Элиана, в присутствии Элия, придворного жреца, и флейтиста Альбия Вериния. (Примеч. автора.)

(обратно)

27

«Эпитома», XXXVII.

(обратно)

28

О, какое прекрасное зерлище! (Ит.)

(обратно)

29

В настоящее время г-н Делакруа один из самых сведущих и добросовестных наших депутатов. (Примеч. автора.)

(обратно)

30

В год тысяча девяносто пятый от воплощения Господа, во второй день до августовских нон, папа Урбан Второй вместе с двенадцатью епископами освятил эту церковь, возведенную в честь Святой Девы Марии и посвященную святомученикам Корнелию и Киприану (лат.).

(обратно)

31

Таких пролетов двадцать. Их названия, начертанные под весьма любопытным рисунком моста, который изображен на первом доме слева у западной оконечности моста, таковы: Лалур, Багалене, Лакруа, Бурдигали, Созе, Матиньер, Латрей, Виньер, Гроспьер, Рубен, Малепд, Ларут, Сен-Никола, Фрюш, Гренуйер, Пилед, Терр, Совиньон, Пелисьер и Троже. (Примеч. автора.)

(обратно)

32

«Testis Агаг, Rhodanusque celer, magnusque Garumna».* — Тибулл, кн. I.

(обратно)

33

«Qua rapitur praeceps Rhodanus genitore Lemanuo».** — Авсоний.

(обратно)

34

«Impiger Rhodanus».*** — Флор, кн. Ill, гл. II. (Примен. автора.)

(обратно)

35

«Всеобщая история», III, 48, 12.

(обратно)

36

Черный борей (гр.).

(обратно)

37

Наш друг и собрат Фредерик Судье написал на этот сюжет один из лучших исторических романов, когда-либо опубликованных во Франции. (Примеч. автора.)

(обратно)

38

Томмазо ди Стефано. (Примеч. автора.)

(обратно)

39

И впрямь; сейчас ты увидишь, как это надо делать! (Примеч. автора.)

(обратно)

40

Вот, что стреляло! (Примеч. автора.)

(обратно)

41

У нас в руках находится копия этого протокола. (Примеч. автора.)

(обратно)

42

Пожизненный смотритель водопроводов (лат.).

(обратно)

43

«Теперь полезнее» (лат.).

(обратно)

44

Некоторые ученые приписывают сооружение Арен Антонину; другие, опираясь в своем мнении на найденные надписи, считают, что их заложил один из представителей фамилии Флавиев. (Примеч. автора.)

(обратно)

45

Башня Шарбоньер. (Примеч. автора.)

(обратно)

46

«Непрерывный псалом» (лат.).

(обратно)

47

Пер. Ю.Денисова.

(обратно)

48

Когда я писал эти строки, мне в голову не могло прйти, что четыре года спустя Виня, так же как Алье, уже не будет в живых. (Примеч. автора.)

(обратно)

49

Мы просим наших читателей обратиться к карте Эгморта и его окрестностей для понимания этих подробностей. (Примеч. автора.)

(обратно)

50

От gradus — «проход». (Примеч. автора.)

(обратно)

51

Осанна! Христос, сын Божий, помилуй нас! (Лат.)

(обратно)

52

Государственная казна. (Примеч. автора.)

(обратно)

53

Мериме в своем превосходном труде об исторических памятниках Юга Франции уделил некоторое внимание этой теме, но, по его мнению, ни археологические открытия, ни проведенные к настоящему времени раскопки не могут прояснить этот вопрос. (Примеч. автора.)

(обратно)

54

Евангелие от Луки. (Примеч. автора.) — Лука, 7: 38–50.

(обратно)

55

Евангелие от Луки. (Примеч. автора.) — Лука, 10: 38–42.

(обратно)

56

«Vita imp. Honor, et Theod», lib. II, 3*. (Примеч. автора.)

(обратно)

57

«Сим победиши» (лат.).

(обратно)

58

«Город Арелат» (лат.).

(обратно)

59

«Да будет ведомо всем, что, когда светлейший государь Карл Великий, король франков, осадил город, находившийся во власти неверных, и силой своего оружия овладел им, сарацины, остававшиеся на этих землях, явились во множестве, дабы вновь завладеть городом и укрепиться в нем, но государь со своим войском сразился с ними, одержал полную победу, в ознаменование коей, желая засвидетельствовать свою признательность Господу, он повелел воздвигнуть храм в честь Святого Креста; он пекся также о том, чтобы поднять из развалин монастырь Монмажур, посвященный святому Петру. Это здание было полностью разрушено неверными и стало непригодным для жилья; государь восстановил его в прежнем великолепии и, призвав туда много монахов, дабы они отправляли там богослужения, позаботился о его будущем и оставил ему щедрые дары». Там видна еще такая эпитафия:

«Много франков, погибших в этой битве, покоятся в часовне монастыря. БРАТЬЯ, МОЛИТЕСЬ ЗА НИХ!* (Примеч. автора.)

(обратно)

60

Бозон I; Людовик Бозон II; Гуго I; Конрад I; Рудольф III, по прозвищу Ленивый; Геральд, по прозвищу Узурпатор; Конрад II Салический; Генрих III Черный; Генрих IV; Генрих V и Конрад III. (Примеч автора.)

(обратно)

61

ТЫН, «сосцы». (Примеч. автора.)

(обратно)

62

Елисейские поля (лат.).

(обратно)

63

Гнилое поле (лат.).

(обратно)

64

Кая Мария Поле (лат.).

(обратно)

65

Оправдываю (лат.).

(обратно)

66

Осуждаю (лат.).

(обратно)

67

Ворота Юлия (лат.).

(обратно)

68

Бог дал, Бог даст (лат.).

(обратно)

69

Полная свобода при любой власти. (Примеч. автора.)

(обратно)

70

Все приведенные выше подробности заимствованы из прекрасной «Истории Прованса», написанной г-ном Луи Мери, поэтом. Теперь мы собираемся сделать нечто большее, чем заимствовать подробности, — мы собираемся взять у него целую летопись.

Помимо четырехтомной «Истории Прованса», творения любителя древностей и эрудита, г-н Л.Мери написал еще два тома летописей — творение поэта и романиста. Мы отсылаем наших читателей к двум этим сочинениям, которые г-н Луи Мери, несомненно из чувства патриотизма, пожелал издать в своем родном городе и которые по этой причине известны в Париже намного меньше, чем они того заслуживают. (Примеч. автора.)

(обратно)

71

Превысший поэт (ит.).

(обратно)

72

Речушка (ит.).

(обратно)

73

Это притяжательное местоимение свидетельствует о том, что неизвестный автор рукописи — марселец. (Примеч. автора.)

(обратно)

74

Местность, которую автор рукописи описывает с заметным желанием приблизить ее к современности, — та самая, где сегодня находится прекрасный бульвар Прадо и где располагается заведение под названием «Немая из Портичи». Однако мы не обмануты этой уловкой автора, приписывающего нынешним временам то, что ему нужно было приписать прошлому. (Примеч. автора.)

(обратно)

75

«С огнем». Это та самая рыбная ловля, которой мы недавно занимались. (Примеч. автора.)

(обратно)

76

«Под твою [защиту]» (лат.).

(обратно)

77

«Молись о нас [грешных]» (лат.).

(обратно)

78

Черт возьми! (Ит.)

(обратно)

79

Платок (ит.).

(обратно)

80

Да, мой господин (нем.).

(обратно)

81

Черт! (Нем.)

(обратно)

82

Пер. Ю.Денисова.

(обратно)

83

Приношение по обету (лат.).

(обратно)

84

Редкая птица (лат.). — Ювенал, «Сатиры», VI, 169.

(обратно)

85

Да, синьор, в миле отсюда находится город Ницца (лат.).

(обратно)

86

Поехали, поехали! (Ит.)

(обратно)

87

Да что ж такое, тронемся мы, наконец, сегодня? (Ит.)

(обратно)

88

Лицом к земле! (Ит.)

(обратно)

89

Где атаман? (Ит.)

(обратно)

90

На первом этаже (ит.).

(обратно)

91

Нет никакого инструмента, я не нашел инструмента (ит.).

(обратно)

92

Скотина! (Ит.)

(обратно)

93

Да здравствует атаман! (Ит.)

(обратно)

94

Где они? (Ит.)

(обратно)

95

Гусары! Гусары! (Ит.)

(обратно)

96

Готовы? (Ит.)

(обратно)

97

Сюда! Сюда! (Ит.)

(обратно)

98

Ружья заряжены? (Ит.)

(обратно)

99

Драгоценнейшая (ит.).

(обратно)

100

Кокетка! (Ит.)

(обратно)

101

Вот и я (ит.).

(обратно)

102

Кушать подано (ит.).

(обратно)

103

Синьор! Этот замок и есть замок Антиколи? (Ит.)

(обратно)

104

Живо, живо! (Ит.)

(обратно)

105

Не имеет значения, следуйте за мной (ит.).

(обратно)

106

Я не понимаю, вперед, вперед! (Ит.)

(обратно)

107

Назад! Назад! (Ит.)

(обратно)

Оглавление

  • Путевые впечатления. Юг Франции
  •   КАРАВАН
  •   ФОНТЕНБЛО
  •   ДВАДЦАТОЕ АПРЕЛЯ
  •   ДОКТОР м
  •   КИТАЙСКИЕ ШТУЧКИ
  •   БУРБОН-Л’АРШАМБО
  •   РИМ В ГАЛЛИИ
  •   ГОСПОДА ДЕ СЕН-МАР И ДЕ ТУ
  •   СОВРЕМЕННЫЙ ЛИОН
  •   КРАСАВЕЦ ВЬЕНН, СВЯТОЙ ВЬЕНН, ВЬЕНН-ПАТРИОТ
  •   СЕН-ПЕРЕ
  •   БАЛАНС
  •   ОРАНЖ
  •   РОКМОР
  •   ДОБРЫЕ ЖАНДАРМЫ
  •   КОМНАТА НОМЕР ТРИ
  •   МАРШАЛ БРЮН
  •   воклюзский источник
  •   ГАРСКИЙ МОСТ
  •   РЕБУЛЬ
  •   ЭГМОРТ
  •   ФЕРРАДА
  •   ТАРАСКА
  •   АРЛЬ
  •   БО
  •   КРО И КАМАРГ
  •   МАРТИГ
  •   АНТИЧНЫЙ МАРСЕЛЬ
  •   ГОТИЧЕСКИЙ МАРСЕЛЬ
  •   ПРАДО
  •   ФИНИКИЙСКИЙ ДОМИК
  •   ОХОТА НА ШАСТРА
  •   КОММЕНТАРИИ
  •   Фонтенбло
  •   Двадцатое апреля
  •   Доктор М
  •   Китайские штучки
  •   Бурбон-л'Аршамбо
  •   Рим в Галлии
  •   Господа де Сен-Мар и де iy
  •   Современный Лион
  •   Красавец Вьенн, святой Вьенн, Вьенн-патриот
  •   Сен-Пере
  •   Баланс
  •   Оранж
  •   Рокмор
  •   Добрые жандармы
  •   Комната номер три
  •   Маршал Брюн
  •   Воклюзский источник
  •   Ребуль
  •   Эгморт
  •   Феррада
  •   Тараска
  •   Арль
  •   Кро и Камарг
  •   Мартиг
  •   Античный Марсель
  •   Готический Марсель
  •   Прадо
  •   Финикийский домик
  •   Охота на шастра
  • *** Примечания ***