Самоборец [Нелли Михайловна Савенкова] (fb2) читать постранично, страница - 2

саднило, язык высох. Фомка прохрипел с досадой:

— Эх, Акулина… раскудрит тя за так… Акулина! — громко кликнул он жену, да тотчас и затаился, поражаясь своей смелости, со страхом прислушиваясь.

Никто не отозвался: Акулины в избе не было. Фомка взъерошил редкие волосенки, широко зевнул, выдувая из себя нечистый дух. Почуяв знакомую вонь, настороженно повел носом да разом и вспомнил: Акулина-то уж два дня как у роженицы, оттого он и бражничает. Шумно дыша, Фомка как был, без порток, поплелся на двор, где стояла бочка с дождевой водой.

Он зачерпнул пригоршню-другую, напился, ополоснул лицо, отерся подолом рубахи. В пузе забулькало, но не полегчало.

— Ох ты, раскудрит тя-я… — жалобно протянул Фомка, почесал впалую грудь.

В душную избу возвращаться не хотелось, и мужичок, позевывая, уселся на завалинку Помечтал, сладко причмокивая:

— Щас бы ковшичек бражки… да другой… М-м-м… — сухо сглотнул, представляя густо пахнувшую жижку.

В блаженные мечты не к месту вплыло грозное лицо жены. Фомка икнул — видение исчезло. Он опасливо огляделся: Акулина и въяве могла появиться внезапно. Супружницу Фомка побаивался. Он лишь приседал, втягивая голову в плечи, когда та в гневе обрушивалась на него за какую-либо провинность, ругая его никчемность. Во хмелю Фомка храбрился, петушился и пытался дать отпор, перекрикивая жену треснутым голоском, за что бывал нещадно бит чем под руку попадется.

Главой в их доме была Акулина — и по праву: ее ремеслом кормились, считай, на повивное и жили. Лекарка она да повитуха знатная, иные даже ведуньей нарекли. Со всей слободы да с окрестностей бабы к ней бегают: кому родить помогает, а кому — прости Господи — вытравить. Расплачиваются щедро: когда убоинкой, когда холстинкой, а когда и денежкой. Живность всякую приносят: кур да гусей, поросят. Давеча козу привели. Хорошее ремесло, прожиточное.

А Фомка что? Он промышлял и тем, и сем, и всем, гордо именуя себя «помочником». Дом ли строят, соль варят, рыбу ловят — везде он поспевает: суетится, кричит, руками машет. Да мало толку от его помочи выходило.

За бестолковость свою Фомка прозвище получил: Безданной. Так его кузнец прозвал. Пытался однажды Фомка ему пособить, да от лишнего старания мех порвал и еле ноги унес. Бежал — аж в ушах свистело, а кузнец вслед орал: «Безданной! Безданной!» Усольцы услыхали, подхватили — так и прилипло. Да Фомка-то не в обиде, но с тех пор решил: кузнец без него обойдется. А другим помогал со всею охотою и усердием. Только такой суетой много ли заработаешь? Остатнее промотаешь. Оттого и приходится с женою ладить. А мужики посмеиваются: мол, у бабы в послушниках, не хозяин, мол. Ох, грехи, грехи…

Над дальним лесом заалело небо. От Усолки поднимался туман… Легкий ветерок колыхал прибрежные кусты, в огородных грядках шуршало. «Мыши», — мелькнуло в голове Фомки. Мелькнуло и — унеслось. Прижимаясь спиной к теплой стене избы, он дремотно засопел…

Внезапно предрассветную тишину порвал крик младенца. Фомка оторопело вытаращился, отгоняя от себя остатки дремы, силясь уразуметь, что творится… Сердце екнуло: «Акулина принесла?»

— Акулька… — тихонько окликнул он жену.

Ребенок не унимался, и Фомка, с трудом оторвав зад от завалинки, нерешительно поплелся на крик. Не враз и сыскал: в огороде меж капустными грядками белел тряпичный комочек. Он был не более налитого кочана — нешто углядишь. Комочек шевелился и кричал. Озираясь, Фомка несмело приблизился, озадаченно поскреб мясистый нос и, протянув руку, опасливо отвернул тряпицу В предрассветном сумраке он увидел сморщенное личико и дрыгающие ручки с ножками.

— Раскудрит ее в туды!.. Дитя! Как есть, дитя… Вот ить…

Посидев недолго на корточках, Фомка растерянно помотал головой: что за наваждение? Наконец, запахнув тряпицу, он поднял младенца и, осторожно ступая, понес к избе. Подкидыш затих. У крыльца Фомка остановился, гадая: то ли взойти, то ли отправиться за женой. Он неуверенно огляделся: пособил бы кто! Ни души: отдыхала слобода, последние сны досматривала перед новым трудовым днем.

Только огромный солнечный каравай подымался над лесом, и рдяный свет его заливал все вокруг: пыхавшие дымом варницы и рассольные колодцы с высоко задранными шеями и замершими черпаками, затуманенную обмелевшую Усолку. Лениво несла она вдаль свои воды, а по берегам грудились дворы солеваров, выглядывали из-за них избы с почерневшими бревенчатыми стенами, а кое-где и с новыми, горделиво выпяченными золотистыми боками, еще пахнувшими смолой.

Солнце медленно всплыло и, застыв блином на небесной тверди, будто дивясь случившемуся, уставилось на Фомку, который все переминался у крыльца, неумело держа подкидыша на вытянутых руках и повторяя:

— Вот ить!.. Раскудрит ее в туды… Чего это, а?.. Чего?.. Крещены души…

* * *

Промаявшись два дня, Ульяна наконец разрешилась минувшей ночью и теперь приходила в себя. Слава Богу, рядом неотлучно была Акулина. Уверенные движения