Следы остаются [Константин Георгиевич Фарниев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Следы остаются

В. Стаканов ЗАЧИСЛЕН НАВЕЧНО

«За мужество и отвагу, проявленные при задержании вооруженного преступника, лейтенанта милиции ВЛАДИМИРА ИВАНОВИЧА ПРОСТЫХ посмертно наградить медалью «ЗА ОТЛИЧНУЮ СЛУЖБУ ПО ОХРАНЕ ОБЩЕСТВЕННОГО ПОРЯДКА».

Из Указа Президиума Верховного Совета РСФСР.
В Ленинском райотделе милиции зазвонил телефон.

— Дежурный слушает!

— Помогите, мы заметили вооруженного бандита Бекова, — рокотал в трубке встревоженный мужской голос.

— Адрес?

— Он идет от центрального рынка к улице Джанаева…

— Ждите у выхода на улицу Джанаева.

Работники милиции насторожились: а не тот ли это Беков, который разыскивается?

…Несколько лет назад в Орджоникидзевский пансионат, где буфетчиком служил Юрий Яндиев, заехал его знакомый Багаудин Беков.

— Салям-алейкум! — приветствовал буфетчика Беков.

— Алейкум-салям! — весело отозвался тот и обернулся. При виде нежданного гостя его улыбку как ветром сдуло. Он удивленно затараторил:

— Багаудин? Откуда? Каким ветром?

— От аллаха, с попутным ветром, — хитро прищурив глаза, процедил Беков.

Яндиев знал братьев Бековых как отъявленных хулиганов.

Час был поздний, буфет пустовал. Неожиданно между Яндиевым и Бековым вспыхнула ссора. В руках первого блеснул клинок ножа. В короткой схватке Беков получил два легких ранения. Поспешно ретируясь, он пригрозил:

— Теперь берегись, расплаты тебе не миновать…

В один из осенних дней брат Багаудина Бекова Султан Беков выследил на центральном рынке двух Яндиевых.

Опергруппа в составе трех человек, возглавляемая инспектором уголовного розыска Владимиром Простых, прибыла по указанному адресу. Беков, почувствовав неладное, решил скрыться. Забежав в квартиру Битарова, по улице Маркуса, Беков потребовал:

— Из квартиры — вон! Живо!

В руках его сверкнул новенький пистолет иностранной марки. Хозяева подчинились.

Первым поднялся на четвертый этаж лейтенант милиции Владимир Простых. Супруги Битаровы предупредили его, что Беков вооружен и входить в квартиру опасно. Простых на минуту задумался, а затем, как бы решив для себя какой-то важный вопрос, распахнул дверь и оказался лицом к лицу с Бековым.

— Ни с места! Руки! — скомандовал бандит.

Простых застыл, а затем спокойно сказал:

— Беков, ни к чему это, вы в ловушке и вам не выбраться, сдавайтесь…

— Знаю, что не выбраться, но и живым меня не возьмете, две обоймы у меня по восемь патронов, каждому хватит…

…Шумел на улице ноябрьский ветер. Люди спешили по своим делам. У заместителя министра внутренних дел республики подполковника (ныне полковника) Владимира Дмитриевича Иванова зазвонил телефон. Подполковник поднял трубку:

— Слушаю.

Ему доложили о происшествии.

— Выезжаю.

Вскоре опергруппа министерства прибыла на улицу Маркуса.

Психологический поединок Простых и преступника продолжался. У лейтенанта милиции в кармане находился тоже пистолет, но как им воспользоваться? Малейшее движение чревато опасностью. Уговоры не помогают. Испарина покрыла лоб Простых. 50 минут смотреть в глаза смерти — дело не из легких, не каждый выдержит!

— Сдавайтесь, Беков! — снова предложил Простых.

— К черту, к дьяволу — вон! — дуло пистолета Бекова смотрело на работника милиции. — Покажите мне Яндиевых и я тут же сдамся! — твердил бандит.

Не помогли увещевания ни хозяина квартиры, ни старика-ингуша, которого специально привели с базара.

Оценив обстановку, Владимир Дмитриевич принял решение отвлечь внимание Бекова ударом по окну, находившемуся позади преступника, чтобы дать возможность Владимиру Простых прыгнуть в безопасную зону. Так и поступили.

Звонко задребезжало разбитое стекло, но Простых не успел преодолеть эти два шага. Бандит спустил курок…

…В станице Александровской Майского района Кабардино-Балкарской АССР в семье крестьянина Ивана Андреевича Простых родился русоволосый мальчик Володя. Акулина Ивановна, мать малыша, не могла налюбоваться сыном.

Мальчик рос послушным, смышленым. В 10 лет он уже помогал отцу в его нехитрых крестьянских заботах. Из-за этого не удалось парню получить образование до призыва в армию. Зато музыкальную школу по классу баяна он окончил с отличием.

Любили девчата слушать Володин голос и тонкие переливы его баяна. Они так брали за душу, что казалось, будто на свете ничего не существует, кроме песни…

Володю призвали в ряды Советской Армии и направили в высокогорные пограничные войска. Тут произошел с ним случай, который привел его впоследствии в ряды блюстителей правопорядка.

Однажды в глухую ночь, когда небо до краев было заполнено моросящей капелью, на экране радиолокационной установки показалась «цель». От нее отделились две точки и поплыли вниз. Погранзаставу подняли по тревоге и бросили на вылавливание «гостей».

К этому времени Простых сменился с наряда и отдыхал. Увидев уходящих на задание товарищей, он попросил разрешения у командира присоединиться к поисковой группе.

Первого нарушителя поймали легко, а со вторым пришлось повозиться. Не окажись здесь вместе со всеми Простых, кто знает, удалось бы его схватить или нет. Получилось так, что враг спрятался в одном из естественных укрытий, каких в горах немало, и все пограничники пробежали мимо. Простых, бежавший последним, заметил его. Шпион мог бы прикончить пограничника выстрелом из пистолета, но не хотел обнаруживать себя.

Завязалась жестокая схватка. Были минуты, когда незваному гостю казалось, что он вот-вот задушит пограничника. Но тот снова ускользал. Удачно проведенный прием самбо — и нарушитель лежит на земле. К этому времени подоспел один из товарищей.

Демобилизовавшись, комсомолец Владимир Простых сначала работал на стеклотарно-изоляторном заводе, а затем на Орджоникидзевском кондитерско-консервном комбинате. Одновременно учился в школе рабочей молодежи. Вот выдержка из его характеристик того периода:

«…Передовой рабочий и хороший товарищ. Избран секретарем комсомольской организации цеха. Возглавляет бригаду, борющуюся за звание коллектива коммунистического труда. Уважаемый всеми человек, руководит кружком художественной самодеятельности. Характеристика дана для представления в вуз».

Однажды Владимира Простых вызвал к себе секретарь Орджоникидзевского горкома комсомола. «Наверно, стружку снимать будет. Но за что? Дела у меня, вроде, идут нормально», — думал Простых, направляясь в горком. А там ему без обиняков сказали:

— Вот так, служивый, органы милиции надо укреплять, пойдешь?

Ему припомнилась схватка на границе.

— Да, — коротко ответил Простых.

Простых направляют инспектором отделения уголовного розыска Пригородного райотдела милиции, затем назначают старшим инспектором ОБХСС и направляют на трехмесячные курсы в Таллин.

Скоро Владимира Ивановича Простых принимают в ряды КПСС и назначают начальником отделения уголовного розыска Пригородного райотдела милиции. Весной следующего года он переводится в отдел внутренних дел Ленинского райисполкома.

Простых полюбил нелегкую милицейскую службу.

…Пуля ударила в живот. Простых медленно опустился на колено. Бандит после выстрела бросился к разбитому окну. Снова выстрелил. Завязалась перестрелка. Живым бандит так и не сдался.

В Ленинском райотделе милиции в ленкомнате есть стенд, посвященный жизни Владимира Ивановича Простых. Молодые сотрудники милиции подолгу задерживаются у него. Они сверяют свои дела с подвигом товарища, имя которого навечно занесено в списки личного состава отдела внутренних дел Ленинского райисполкома.

В. Стаканов ДРУЗЬЯ

Луч солнца золотой стрелой ударяет в окно Гурдзибеевых, проникает в спальню и веселым зайчиком начинает прыгать по настенному ковру.

— Папка, вставай, вот смотри! — в комнату вбегает Хетаг с газетой в руках, за ним протискивается в дверь маленькая Зита, держа на руках младшую сестренку Индиру.

В квартире поднимается гвалт, писк. Оказывается, в республиканской газете появился новый его рассказ.

— Да уймитесь же вы, дайте отцу отдохнуть, поздно ведь вернулся! — ворчит на детей Ирина Александровна и выдворяет их из комнаты.

— Не беспокойся, Ира, пусть побалуются, мне все равно вставать пора, выходной сегодня, на охоту бы…

Инспектора уголовного розыска Бориса Гадзоевича Гурдзибеева знают в Дигорском районе не только как доброго и вездесущего Шерлока Холмса, но и как писателя. Свою приверженность к перу он считает лирическим отступлением, отдушиной в напряженных и опасных буднях. Возможно, так оно и есть, потому что районный Шерлок Холмс с большой любовью описывает природу родного края с его величавыми горными кряжами и бурливыми реками.

…Гурдзибеев медленно продирается через заросли желтых азалий. Двустволка, мерно покачиваясь за спиной, иногда больно ударяет по затылку, когда приходится перепрыгивать с выступа на выступ. Сегодня он решил побродить с ружьем один, друзья отказались, сославшись на занятость. Пожухлые листья шуршат под ногами.

Присев передохнуть на опушке леса после долгого и бесполезного преследования дикого кабана, охотник вдруг заметил, что день уже на исходе. Сумерки темными змеями выползают из ущелий.

Неожиданно из кустов выкатился пушистый медвежонок и, смешно ковыляя на задних лапах, а передними отмахиваясь от роя пчел, помчался прямо на человека.

— Ах ты, сластена этакий, так тебе и надо! — хохочет охотник и поднимается навстречу косолапому. Медвежонок, не заметивший впопыхах человека и почти наскочивший на него, вдруг издает пронзительный визг. В этот миг откуда-то из-за скалы раздается глухой выстрел. Медвежонок падает у ног инспектора. Тот оторопело смотрит по сторонам и замечает убегающую знакомую фигуру. «Это он, да, именно он. И пуля, конечно, предназначалась мне», — мелькает в голове Гурдзибеева.

…Послевоенные годы. Голод, разруха. Трудно приходилось семье Гурдзибеевых, и подростка Бориса отдали на воспитание родному дяде. Измаил Цаллаев, человек щедрой души и твердого характера, работал тогда начальником паспортного стола отдела внутренних дел Ирафского райисполкома. Много интересных случаев рассказал он мальчику, чем посеял в его душе глубокое уважение к людям в синих шинелях. Не умолчал дядя и об одной неприятности.

Однажды в Среднем Урухе объявился бандит-рецидивист, бывший полицай. В состав оперативной группы по его задержанию включили и Измаила Цаллаева.

Тихая ночь плыла над горами. Звезды мерцали в небе. Настал тот час, когда ночь еще не ушла, а рассвет не пришел.

Большой дом с многочисленными пристройками, где по предположению находился преступник Бакахоев, спал. Оперативная группа надежно обложила его со всех сторон и только после этого постучали в дверь.

В доме поднялся переполох. Через минуту задребезжало стекло разбитого окна. Из него выпрыгнул человек. Заметив, что дом окружен, он метнулся назад. Оттуда грянули выстрелы.

Перестрелка длилась недолго. У преступника кончились патроны. Осознав, что ему не уйти, он крикнул:

— Сдаюсь!

— Брось оружие! — скомандовали преступнику.

Из окна полетел пистолет.

— Выходи! — послышалась новая команда.

Огромный детина со скуластым лицом и мышиными глазками легко перемахнул через подоконник.

В усадьбе произвели обыск, но кроме отстрелянных гильз ничего не нашли. По плану операции опергруппе предстояло проверить еще один дом, и доставку преступника в райотдел поручили Измаилу Цаллаеву. В помощь дали одного молодого сотрудника.

Тронулись в путь. До Чиколы добрых три десятка километров. Ухабистая дорога набила ноги. Глаза конвоиров притомились от напряженного контролирования каждого движения преступника. Показался мост через Урух. Здесь речка протекает по небольшому ущелью. Слева обрыв, справа скала. На чиколинском берегу подъем более пологий, постепенно удаляющийся от стремительного горного потока.

— Ой! — молодой конвоир, помощник Цаллаева, оступившись, присел у самого обрыва и схватился за ногу.

— Что с тобой? — Измаил повернулся к парню. В этот миг случилось то, что и должно было случиться в такой ситуации. Преступник прыгнул с обрыва и бросился под мост.

— Стой! Стрелять не велено, приказ доставить живым! — успел крикнуть Цаллаев целившемуся напарнику и бросился вслед за преступником.

Под мостом они нагнали бежавшего. Завязалась схватка. Бандит отбивался с яростью обреченного. Когда его придавили к земле, он, устремив на Цаллаева воспаленный взгляд, задыхаясь, прохрипел:

— Отпусти, навек родным братом будешь, а не отпустишь, кровника наживешь, у меня есть брат, он все твое поганое гнездо уничтожит…

И вот этот выстрел и знакомая фигура убегающего человека… На работе Гурдзибеева ждало сообщение из Ингушетии.

«По неточным сведениям в ваших краях скрывается разыскиваемый преступник Бакахоев тчк просим уточнить зпт принять меры задержанию тчк»

«А ведь действительно это был Бакахоев, и выстрел явно предназначался мне», — дочитав сообщение, уже твердо решил Гурдзибеев.

Аналитический склад ума инспектора не раз помогал ему раскрывать самые запутанные преступления. На этот раз дело было не из легких: преступник — матерый волк, поди узнай, где его логово. Ущелий много, горы немы и опасны. А можно ли прожить в горах одному? Трудновато. Какая-то связь с людьми должна быть, но где конец этой ниточки? Устраивать обыкновенное прочесывание местности — пустое занятие. Что же делать?

Инспектор выходит на улицу, раздосадованный сложившейся ситуацией. Такого с ним еще не случалось, всегда находилась какая-нибудь зацепка. А тут пустота. Правда, преступника он видел и убежден, что тот скрывается в горах. А дальше что? Из задумчивости его вывел удар мячом по голове.

Игравшие в футбол ребята явно не рассчитали направление мяча, и он попал в инспектора.

— Ах, сорванцы! — беззлобно ворчит Гурдзибеев.

Неожиданно он останавливается и смотрит на играющих ребят. Перед его взором вдруг предстала недавняя встреча во время охоты в горах, в районе Турмона с одним малышом-оборвышем, который вел себя довольно странно. Увидев охотников, он почему-то заслонил собой небольшую корзину и шмыгнул в кусты.

— Спасибо! — улыбаясь, говорит изумленным ребятам инспектор.

Пообедав, Гурдзибеев переоделся в гражданскую одежду и направился к двери.

— Посидел бы хоть в выходной с детьми, — ворчит хозяйка дома.

— Дело не терпит, ты уж, мать, не сердись.

…Разузнать об оборвыше оказалось делом несложным. В турмонской округе его знали многие. Зовут Ахсар. Сирота. Отец бросил семью, когда малышу было два года. Мать осудили за воровство. Сейчас подросток живет у семидесятилетней бабушки Фаризат. Предоставленный самому себе, мальчик пошел по стопам матери: ворует кур, гусей, велосипеды.

Инспектор вдруг прерывает беседу: за околицей мелькает знакомая фигура мальчика. В руке у него опять корзина.

— Это он, — подтверждают собеседники, — настоящий волчонок, с ним не разговоришься.

— Бужныг! — бросает на ходу инспектор и спешит за мальчиком.

За скалой неожиданно открывается поляна, заросшая орешником и кедрачом. В середине — полуразвалившаяся изба. Конечно, зимой в ней жить нельзя, но коротать летние и даже осенние ночи — в самый раз. Эта поляна труднодоступна, потому вряд ли о ней кто знает. Не попадись на глаза мальчик, даже он, заядлый охотник, не смог бы найти сюда тропу. Слева — пропасть, справа — скала. Единственный выход напоминает лаз в пещеру.

Закатное осеннее солнце бьет в глаза. Инспектор щурится. Еще несколько минут, и горы окунутся в полумрак. Красное, как раскаленная сковорода, солнце, наконец, исчезает. Очертания скалы и пропасти начинают казаться полуфантастическими.

Инспектор укрывается в ближайшей нише, прикрытой кустарником, и наблюдает. До избы тридцать шагов. Оттуда слышится мужской голос, детский смех. Вскоре мальчик выходит наружу. За ним вываливается здоровенная фигура мужчины. Он потягивается.

— Руки вверх! — громко говорит инспектор и выходит из укрытия. Преступник мгновенно падает и на четвереньках уползает в избу. За ним с криком бросается мальчик.

— Это ты меня предал! — слышится грубый голос в избе.

— Нет, дядя, что ты!

Из окна гремит выстрел. Пуля свистит над ухом Гурдзибеева. Он перебегает на другое место, посылает ответную пулю. Перестрелка усиливается. Спустя десять минут стрельба из избы прекращается.

— Ага, голубчик, выдохся, у тебя ведь пятизарядное ружье, — шепчет инспектор и врывается в дом.

— Сдавайся! Руки!

В комнате пусто. За раскрытым окном топот убегающих ног, крик мальчика:

— Не бросай меня, дядя, я не виноват! А-ай!

Инспектор в два прыжка оказался на месте крика. Перед ним ужасная картина. Мальчик, ухватившись дрожащими руками за корневище громадной сосны, повис над пропастью. Бандит бросил его туда, пытаясь избавиться от свидетеля. Гурдзибеев бросился на помощь мальчику. Едва он успел его вытащить, как сзади на него обрушился тяжелый кулак.

Завязалась рукопашная схватка. Придавленный к стволу дерева, задыхающийся Гурдзибеев вдруг, к ужасу своему, обнаруживает, что карман пуст: пистолет выпал. Последним усилием воли он выворачивается, и они оба катятся к пропасти. Сознание неминуемой смерти охлаждает на минуту противников, и они отступают друг от друга, пятясь в глубь поляны.

В это мгновение мальчик подбегает к инспектору, и тот чувствует в правой руке холодную сталь пистолета.

— Стой, стрелять буду! — Гурдзибеев делает предупредительный выстрел.

Скоро на поляне показались люди. Их привел мальчик.

В. Стаканов ОБВАЛ

В кабинете Цоева накурено. Напротив следователя сидит начальник рудника Петров.

— Итак, Иван Сергеевич, вы утверждаете, что ваш сын не имеет никакого отношения к обвалу, то есть к взрыву в шурфе, в результате которого произошел обвал. Правильно я вас понял?

— Постыдились бы, капитан. У отца горе…

— Мы пытаемся помочь именно горю. Отцовскому. Как же все-таки ваш сын оказался жертвой обвала? Как он очутился в шурфе? — Цоев спокоен и настойчив.

— Я попрошу, капитан, без этого, — Петров жестикулирует. — Что вам, собственно, нужно? У меня личное горе, сын в больнице. Я сам это горе и переживу! — Петров встает, волнуется.

Следователь поднимается тоже.

— Позвольте, Иван Сергеевич, присядем, так удобней беседовать. Дело ведь в том, что горе в данном случае выходит за рамки, вы изволили выразиться, личного. Надеюсь, вы понимаете, какой ущерб нанесен государству?

— К чему такие разговоры? За кого вы меня принимаете? Разумеется, понимаю, я же специалист!

— Вот я и пытаюсь узнать у вас, как у специалиста, Иван Сергеевич, возможен ли взрыв, так сказать, стихийный, ну, допустим, природный газ скопился. Мог ли этот самый метан вспыхнуть сам? Присутствие в шурфе вашего сына в момент взрыва оставим пока в покое. Скажите, мог?

— Гм, как вам сказать, — косится на следователя Петров, — гм, да вроде нет.

— Почему?

— Почему, почему… Шурф-то не заброшенный, а действующий, к тому же вентиляционный!

— Если шурф действующий, вентиляционный к тому же, то самопроизвольный взрыв невозможен. Так?

— Да, так.

— Значит, это дело рук человеческих. Верно?

— Да, верно. Но на что вы намекаете?

— Сами понимаете…

Петров задумывается. Ему вспоминается сцена с сыном. Он, отец, отчитывает своего Витю, куда-то собираясь и на ходу завязывая галстук:

— Виктор, тебе скоро стукнет 16! А ты опять хулиганил в школе. Надоело! Понимаешь? Надоело каждый день выслушивать одно и то же: «Ваш сын, ваш сын…» Ты роняешь мой авторитет! Я же начальник крупного рудника, пойми!

— Давно понял, — огрызается сын.

— Прекрати пререкаться с отцом! Тебе скоро стукнет…

— Стукнет, стукнет!.. — вспыхивает мать-учительница, отрываясь от тетрадей. — Иван, как тебе не стыдно! Сыну вчера уже, как ты любишь говорить, «стукнуло» 16 лет! А ты… а-а! — Вечно тебе некогда, вечно у тебя совещания, заседания, план срывается. А сын? Дождешься со своим «стукнет»…

— Не каркай!

Отец подходит к сыну, трогает его за плечи.

— Ты уж извини, сынок, забыл, совсем забыл, замотался. Завтра велосипед новый куплю. Извини, сам видишь, время какое: стремительный темп, кибернетика, производственный план… Ну ладно, пока, — чмокает сына в голову и хлопает дверью.

Сын хмуро берет портфель, достает тетрадь и подходит к матери.

— Мам, посмотри, нам домашнее сочинение задали. Я написал… о тебе…

— Витюшка, подожди немного, вот закончу тетради, тогда и твое сочинение проверю, — не отрываясь от дела, говорит мать.

— Проверю!.. — Виктор устремляет хмурый взгляд на мать, бросает тетрадь, накидывает на плечи пиджак и выбегает на улицу, чуть не сбив отца у двери.

…Цоев смотрит на задумавшегося Петрова. Наконец тот встряхивает головой и твердо говорит:

— Мой сын этого сделать не мог!

— С чего вы взяли? Я не говорю, что чиркнул в шурфе спичкой ваш сын…

— Какой спичкой! Если в шурфе сквозняк, то суньте туда хоть факел — взрыв маловероятен!

— Значит, взрывчатка? — Цоев улыбается краешком губ, довольный результатом разговора.

— Сами могли догадаться, взрыв-то был направленный. И обвал односторонний…

— Спасибо, Иван Сергеевич, за науку. Век живи, век учись!

— Сына не трожьте…

— Кто же?

— У него есть дружки: Васька Дронов и Эльбрус Галуев.

Цоев протягивает Петрову протокол допроса. Тот пробегает его глазами, подписывает.

* * *
Лужайка. Ребята гоняют футбольный мяч. Шум, гам. Среди немногочисленных зрителей девушка-подросток. Это Галка, не девчонка — разбойник.

На поле возникает куча-мала. Завязывается драка. Через несколько секунд картина проясняется: двое избивают одного.

Вдали показывается следователь Цоев. В клубок дерущихся бросается Галка. Она кричит:

— Отпустите его, черти! — и тут же, почти оттолкнув двух нападавших, шепчет: — Атас, братцы, милиция…

Драка прекращается. Двое озираются но сторонам. Один пытается скрыться, но его останавливает голос работника милиции:

— Подожди, герой! Куда же ты с поля сражения?

— Товарищ милиционер, я не хотел, — лепечет парень.

— Разберемся. Кто затеял драку?

— Дрон! Кто же еще?

— Кто такой Дрон?

— Дронов Василий, это я. А чего он ножку подставил? — Цоев замечает во взгляде подростка ожесточенность.

— Разберемся, — следователь поворачивается к рыжему парню, пытавшемуся улизнуть. — А ты кто, храбрый воин?

— Эльбрус Галуев. Я не виноват.

— Разберемся. Как же тебя величают, амазонка?

— Галя Баранова, из 8-го «Б».

— Молодчина, Галя, смелая ты. Ну что ж, Дрон, пойдем, побеседуем. — Цоев кладет руку на плечо парня. — А вы, Галя и Эльбрус, ступайте по домам, скоро и к вам загляну.

У одного из домов Дронов останавливается.

— Это наш дом, — грустно говорит он и, к чему-то прислушавшись, предупреждает: — Может, не сегодня зайдете к нам, а?

— Почему?

— Слышите? Война там.

Цоев прислушивается. Из окна вырывается веселая музыка, перемешанная с чьей-то сочной бранью и треском бьющейся посуды.

— Ничего. Я сражений не боюсь.

Перед следователем предстала обычная картина так называемых неблагополучных семей. Пьяный глава семьи буйствовал, требуя денег от испуганной жены.

— Дай трешку! Кому говорят? Куда спрятала деньги?

— Стойте, Дронов! Прекратите! — Цоев вкладывает в голос всю силу своих легких.

— А-а, помощнички явились! — отец оборачивается и, ничуть не смутившись присутствия постороннего, набрасывается на сына: — Гаденыш ты этакий, в милицию бегать, я тебе покажу… Убью!

— Спокойно, Дронов! — Цоев хватает пьяного за руку.

Пьяный Дронов валится на кровать. Сын затихает в углу, а мать умоляет следователя избавить ее от таких мук.

— Был ведь хорошим горняком! А теперь спился, помогите! — причитает женщина.

«Ничего себе семейка. Ясно одно, подросток безнадзорный. Такого нетрудно втянуть в дурную компанию», — размышляет Цоев, направляясь к Эльбрусу Галуеву по адресу, указанному Василием.

Эльбрус дома, чистит картошку. Отец его, только что вернувшийся со смены, моет руки. В дальней комнате бабка играет с пятилетним малышом. Увидев вошедшего Цоева, Эльбрус окликает отца:

— Па, к нам пришли, я тебе говорил!

— А-а, моя милиция меня бережет, милости прошу к нашему шалашу! — весело приветствует Галуев-старший работника милиции.

— По-моему, оберегать вас нет необходимости, а вот вашего сына… — Цоев смотрит на Эльбруса.

— Нет-нет, мой сын не такой, чтобы первым в драку лезть. Он мне уже доложил.

— Простите, а где мать Эльбруса? — вставляет Цоев.

— Мы одни, вот с бабусей управляемся, товарищ капитан.

— Похвально. А все-таки?

— Не стоит. Это дело личное.

— Я прошу отвечать на мои вопросы! — Цоев строго обрывает хозяина дома.

— Ба! Да не допрос ли это? А где же протокольчик? Как говорится, без бумажки я букашка, а с бумажкой человек! — подпускает шпильку Галуев-старший.

— Прошу не паясничать. Мне важно узнать семейно-бытовые условия жизни вашего сына. Обойдусь пока без протокольчика. Успеется.

— И весь этот сыр-бор из-за пустяковой потасовки на лужайке?

— Вы правы. Только сыр-бор не из-за «потасовки», а из-за взрыва в шурфе! Слышали?

— Взрыва в шурфе? — пугается хозяин дома. — Да ведь я проходчик, сам строил его вот этими руками! Понимаете? Вот этими! И сын мой не мог. Нет, не мог! Что касается его матери, докладываю, если вам очень нужно: она сбежала! Да-да, взяла и сбежала к другому. Люблю, говорит, другого. Надоели, говорит, твои подземные дыры, в город хочу! И вот — прошу любить и жаловать, вот наше счастливое семейство! — Галуев-старший разводит руками.

— Отец у меня хороший, товарищ следователь. Фотография его висит даже на доске почета, — робко подает голос Эльбрус.

— Понятно.

— Что понятно? — недоумевает Галуев-старший.

— Безнадзорный ваш сын. Вот что понятно!

— Бабушка за ним приглядывает!

Эльбрус прыскает в кулак. Цоев улыбается.

— Ладно, разберемся. До свидания. Впрочем, Эльбрус, проводи-ка меня к Барановым.

— Позвольте, товарищ капитан, при чем тут мой сын и взрыв?

— А при том, что потерпевший Петров-младший, Василий Дронов, ваш сын Эльбрус и, как мне кажется, Галя Баранова — одна компания. Словом, не волнуйтесь, разберемся. Пошли, Эльбрус.

— Зачем к ней идти? Сирота она, живет у тетки-пьяницы и тунеядки.

— Разберемся!

* * *
В коридоре райотдела милиции Цоева дергает за рукав человек невысокого роста, одетый крайне неряшливо:

— Товарищ начальник, можно к вам?

— Одну минуту, — следователь входит в кабинет начальника райотдела милиции майора Носова.

— Кто там? — услышав голос в коридоре, спрашивает Носов.

— Посетитель какой-то.

— Со шрамом на губе?

— Да, а что?

— Это же Липкин. Кляузник наш. В печенках у всех сидит. От дела только отрывает, — в сердцах произносит Носов. — Как в больнице?

— Жив мальчонка. Однако не помощник он нам. Ногу пришлось ампутировать. Пока придет в себя…

— Печально. Жаль парня. — Носов закуривает. Затем достает какую-то фотографию, протягивает ее Цоеву.

— Полюбуйтесь. Отпечатки пальцев правой руки.

— Чьи?

— Это я скажу вам, когда найдем учебное оружие, похищенное из школы.

— Интересно. Но следствие по оружию ведет ваш следователь Плиев.

— Мне кажется, эта фотография будет интересна и для вас.

— Дай бог. Ладно, я пойду. — Цоев выходит.

Перед ним оказывается тот же посетитель.

— Можно к вам?

— Войдите.

— Присаживайтесь. Слушаю вас, — уже в кабинете говорит Цоев.

— Нынче я, товарищ следователь, к вам по сурьезному делу. — Липкин достает из кармана исписанный лист бумаги. — Получите!

Цоев берет в руки бумагу, читает: «Вас посетил фантомас». Затем достает из стола другой тетрадный лист, кладет рядом, сравнивает.

— Никак, похожи! По-моему, буквы вырезаны из одного и того же журнала.

— Сын мой, Петяня принес. Эту писульку он выкрал у Галки Барановой.

— Предупреждаю, Липкин, если это клевета, вам не поздоровится!

— Истинная правда, товарищ следователь.

Липкин встает, прощается, уходит.

* * *
Вечереет. Берег реки в глухом ущелье, кустарник озарен красными языками костра. Вокруг — Дрон, Галка, Эльбрус. Разливают по стаканам вино, разламывают поджаренную курицу.

— Ну, поехали, за нашу малину! — Дрон обводит взглядом сидящих.

— Как бы нам не влипнуть, следователь взялся не на шутку, всех обошел…

— Кровь из носа — молчок! Кто расколется, получит вот это. — В руке Дрона сверкает нож.

— Фу! Пошла благодать по периферии телесной. — Галка блаженно улыбается.

— Периферия у тебя ничего! — Эльбрус наклоняется к Галке.

— Отвали! Не то как дам по чердаку, так ставнями захлопаешь! — останавливает его Дронов.

— Я пошутил, Дрон…

— Сделай зарубку на носу: Дюймовочка моя. — Дрон привлекает Галку к себе.

— А если выиграю? — Эльбрус тасует карты.

— Попробуй!

* * *
Школа. Кабинет физики. У доски Галя Баранова. Голова ее виновато опущена, она беззвучно шевелит губами.

— В чем дело, Баранова? Я тебя предупреждала, что вызову к доске! — строго говорит учительница. — Более того, если я не ошибаюсь, тебя сегодня в комсомол принимать будут! Не так ли?

Девушка молчит.

— Баранова, ты больна?

— Нет.

— Так в чем же дело?

В ответ — снова молчание.

— Садись, Баранова. Я зайду сегодня к тебе домой и поговорю с родителями!

Эти слова вызвали смех в классе.

— Валентина Ивановна, у Барановой нет родителей!

Учительница краснеет, затем говорит:

— Хорошо, Баранова, я займусь тобой сама.

После урока в ожидании комсомольского собрания Цоев подходит к парню, уткнувшемуся в радиоприемник.

— Забарахлил, что ли?

— Да нет, цепь не так соединил, сами мы его собираем. Наверно, сопротивление не туда припаяли. Да вот схема… Впрочем, куда вам…

— А ну-ка! Ишь, Ньютон нашелся! — Цоев смотрит на схему, потом в радиоприемник. — Есть! Вот где собака зарыта! Не сопротивление, а конденсатор ты, голубчик, не туда зафуговал!

Вокруг собирается толпа.

— Здорово! Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Что, Вовка, съел?

Цоев, поколдовав в приемнике, поднимается:

— Включай!

Из приемника несутся звуки музыки.

— Дядя Сергей, а вы приходите к нам почаще, у нас кружок радиотехники некому вести. Семен Григорьевич заболел, — просит Вовка.

— Да и комсомольский оперативный отряд у нас не ахти, — вставляет кто-то.

— А в милиции что, радиотехнику тоже изучают? — наивно спрашивает девочка с рыжими косичками.

— От армии это у меня осталось, радистом я был, — охотно рассказывает Цоев.

Но тут звенит звонок. Ученики рассаживаются.

— Дядя Сергей, придете к нам еще? — не отстает Вовка.

— Приду, — говорит Цоев и садится за парту рядом с Петровой и Устиновой, секретарем комитета комсомола школы.

Начинается собрание. Тюлькин, комсорг класса, стучит по стакану с водой, призывая к порядку не в меру расшумевшихся товарищей.

— Ша! Лидер международного движения выступать будет! — бросает кто-то.

— Прекратите! Разве можно так несерьезно? — секретарь школьного комитета комсомола молодая учительница Вера Петровна Устинова возмущенно хлопает рукой по парте. Ей, заводиле и вожаку факультетского комсомола, не раз приходилось сталкиваться со слабыми комсомольскими группами. За пять лет учебы в институте она научилась сколачивать из них крепкие коллективы. Вера Петровна уверена, что ей удастся «образумить» и восьмой «Б».

— Тюлькин, начинайте! — говорит присутствующий на собрании классный руководитель Валентина Ивановна Петрова.

— Товарищи, сегодня на повестке дня один вопрос, прием в комсомол. Какие будут суждения по повестке дня? Возражений нет? Хорошо, утверждаем. Давайте договоримся о регламенте: выступающим по 5 минут! Хватит? Дополнения есть?

— Есть! — тянется чья-то рука.

— Ребров, говори! — разрешает Тюлькин.

— У меня есть предложение — собрание закончить сегодня.

Взрыв смеха в классе. Устинова в своей записной книжке делает пометку: «Тюлькина гнать в шею».

— Шутки в сторону! — Тюлькин делает серьезный вид. — Итак, комсомольское собрание восьмого «Б» считается открытым.

— А президиум? — голос из класса.

— Простите. Кандидатуры?

— Тюлькина и Грачеву! Подвести черту!

— Кто за эти кандидатуры, прошу голосовать! Ага. Единогласно. Грачева, займите место секретаря. — Снова смех. — Собрание считаем продолженным.

— Ближе к делу, Тюлькин!

— Поступило заявление Галины Барановой о приеме ее в комсомол. Баранова, к доске, — командует Тюлькин. — Девушка выходит. — Товарищи, у нас в классе одна Баранова осталась не комсомолкой. И вот мы на бюро решили сделать наш класс комсомольским. Полностью! Здорово, правда?

— Прежде чем приступить к обсуждению заявления, у меня вопрос к Барановой! — Устинова поднимается.

— Пожалуйста, Вера Петровна!

— Галя, ты хочешь быть комсомолкой?

— Нет.

В классе поднимается шум.

— Тюлькин, в чем дело? — Петрова сердито смотрит на комсорга.

— Галка, ты собственной рукой писала заявление! — взмолился Тюлькин.

— Под твою диктовку!

— Разрешите мне слово, — Цоев поднимается посматривает класс. Воцаряется тишина. — Некрасиво как-то получается. Принимаете в комсомол кого попало. Вы позорите тех комсомольцев, которые строили Комсомольск-на-Амуре, Братскую ГЭС… Словом, я как коммунист, считаю, что Баранова права: ей рановато быть в комсомоле. А во всем здесь происходящем, я считаю, повинен комсорг.

— Но ведь меня каждый день ругают, что нет роста комсомольской организации! — сокрушается Тюлькин.

— Закругляй! Позор Тюлькину! — сыплется со всех сторон.

Барановой становится не по себе. Она берет стакан с водой и жадно пьет воду.

— Собрание считается закрытым, — кисло произносит Тюлькин, и ребята высыпают из класса.

Цоев незаметно оборачивает стакан носовым платком, прячет его в портфеле и догоняет Петрову.

— Позорище какое! И все это Баранова, — сетует Петрова.

— Валентина Ивановна, мне думается, корень зла не в Барановой, — возражает Цоев. — Кстати, не возьмете ли вы меня сегодня домой, к Барановой?

— Ой, извините, Сергей Александрович, я не смогу сегодня к ней пойти…

— Вы же пообещали девушке! Она будет ждать!

— Понимаете, забыла я, что сегодня у меня партком. Вопрос очень важный: индивидуальная воспитательная работа…

— Да-а, вопрос очень важный… Что ж, до свидания.

— Пока.

* * *
В райотделе милиции Баранова ведет себя развязно.

— Ваше имя, отчество, фамилия?

— Баранова Галина.

— Отчество?

— Не знаю. Впрочем, тетка говорила, что я Сергеевна.

— Ясно. Год рождения, семейное положение.

— Пошел семнадцатый. Семейное положение? Сирота. Вас это устраивает? Мать умерла во время родов, отца придавило на руднике.

— М-мда, — следователь проводит ладонью по лицу.

— Живу с теткой, родня по отцу. Евдокия Ершова, зовут ее просто Дунька. Алкаш она, без водки жить не может. А что вам, собственно, от меня нужно?

— Ого! В таком случае, Галина Сергеевна, я буду с вами краток. Вы обвиняетесь в соучастии в краже школьного учебного оружия. Вас это устраивает?

— Ха-ха-ха! Мне не хватало только оружия, чтобы подстреливать кавалеров! — развязно произносит Баранова. — Да в них даже глазами не приходится стрелять — липнут, как банные листы…

— Такая молодая… Сколько в вас желчи, Галя! Откуда это?

— Оттуда же, откуда у вас нахальство предъявлять девушке такое обвинение!

— Хотите, я расскажу, как все было?

— Вот это здорово… А про любовь там есть?

— Та любовь, которую вы имеете в виду, есть. Более того, все началось с романа с рецидивистом Риди, которому понадобилось оружие!

— Чушь какая-то! Вы сочиняете неплохо, — выдавила девушка.

— Нет, гражданка Баранова, не сочиняю. Вот его показания. Он задержан.

— Как он мог? Нет, нет! Ничего я не знаю! Того звали Алибек! Так он назвался! Вы ничего не докажете! Нет! — растерянно лепечет Галя.

— Это уже другой разговор, Галина Сергеевна. Доказывать, наша профессия. Это мы умеем, смею вас заверить.

— Дудки! Не докажете! А если вам и повезет, то мне все равно ничего не будет: я — несовершеннолетняя. Так говорил Алибек. — Галя снова принимает вульгарную позу.

— Ага, так все-таки он говорил?

— Да, говорил! Только ничего у вас не получится!

— Галина Сергеевна, это уже наивность. Но не это главное!

— Что же?

— До сих пор, Галя, не найдено оружие. Я хочу просить вас о помощи.

— Лучше не трудитесь, товарищ следователь! — выпаливает она. — Не докопаетесь!

— Мы уже потрудились. Вот, полюбуйтесь! — Цоев подает девушке фотографии.

— Интересные узорчики… К чему это: на двух фотках одно и то же. А что это? — с искренним любопытством спрашивает Баранова.

— Это вернейшее доказательство вашей вины!

— Бросьте запугивать!

— Гражданка Баранова! Вот этот, — Цоев указывает на один снимок, — отпечаток ваших пальцев снят с разбитого стекла возле школьной оружейной пирамиды! А этот — со стакана, что у вас в классе, из него вы пили воду на комсомольском собрании. Помните?

— Ой, запуталась я. А что мне будет? Я все расскажу, все, все. — Голос ее дрожит. Чувствуется, что девушка вот-вот заплачет.

— Давно бы так. Предупреждаю, если вы чистосердечно раскаетесь, то смягчите свою вину, а следовательно, и наказание. Таков закон. Итак, прошу, все по порядку.

— Что ж, я все расскажу. Начну с Витьки Петрова. Жалко парня, не повезло ему, калекой теперь будет. Словом, было нас трое…

Перед Цоевым одна за другой встают неприглядные картины. Первая — сцена в ущелье. Баранова, Дронов и Галуев играют в карты.

— Ну их! Втроем неинтересно, некомплект! — бросая карты, говорит Галуев.

— Кончай бузить! Ходи!

— А что, идея! Можно кого-нибудь затащить в нашу компанию! Эльбрус прав, — вставляет Баранова.

— Дуреха! Одно слово — дюймовочка, ума у тебя на один дюйм, — Дронов показывает пальцами. — Может, Витьку Петрова пригласишь.

— А что? Если захочу!

— Брось дурочку валять, он маменькин сыночек!

— Да-а, к тому же батя у него — только пикни, весь рудник в руках держит!

— Хотите, я устрою! Он давно на меня поглядывает, — не сдается Галка.

— Это кто, начальник рудника, что ль? — удивляется Галуев.

— Дурак! Витька, его сын!

— Хорошо, сделаем вот так…

* * *
Воскресный день. Из кинотеатра выходят люди. В толпе показывается Виктор Петров. На углу его останавливают Дронов и Галуев.

— Дай закурить! — требует Дрон.

— Я не курю, отстань!

— Оскорбляешь?

— На кого тянешь, козявка? — подливает масла в огонь Галуев.

Дронов бьет Виктора по лицу. Завязывается потасовка. Откуда-то появляется Баранова. Громко, чтобы привлечь внимание проходящих, кричит:

— Перестаньте! Как вам не стыдно!

— Отцепись, защитница! — угрожает Дронов. Затем, будто нехотя оставляя Виктора, добавляет: — Ладно, потом поговорим.

— Поговорим! — повторяет Галуев.

Оба скрываются.

Факт за фактом, эпизод за эпизодом раскрываются перед следователем. Баранова торопливо, как бы боясь, что не успеет все выложить, рассказывает.

— Не спешите, время у нас есть, — прерывает ее Цоев.

— Так нас стало четверо, — продолжает Баранова уже спокойнее. — Воровали кур, уток, гусей, покупали вино и веселились на берегу речки Белой. А чем же еще заниматься? Взрослым не до нас. Дома скучища, в школе — тоска зеленая. Так бы всё и шло, не попадись этот прохвост…

— Риди?

— Кто же еще! Деньгами, говорит, засыплю, только обтяпайте одно дельце.

— Не спешите, Галя! — снова перебивает следователь.

— Пожалуйста, мне спешить тоже некуда.

— Зачем же так пессимистично? Вам только 16. У вас все впереди. — Цоев дописываете протоколе мысль. Наконец, подняв голову, спрашивает:

— Так какое дельце просил «обтяпать» Алибек-Риди?

— А такое… — Галя подробно, припоминая каждую деталь, рассказывает.

В тот вечер она, Дронов, Галуев и Петров собрались у школы. Из-за угла, где притаилась компания, было видно, как дед Иона, школьный сторож, открыв дверь, направился к туалету. Воспользовавшись моментом, Дронов, Галуев и Баранова проскальзывают внутрь. Дронов, задержавшись у входа, отталкивает девушку. Она упорствует. В это время слышится кряхтенье возвращающегося старика, и все трое исчезают в темном коридоре школы. Виктор остается в укрытии. Сторож входит в школу, закрывает за собой дверь. Все стихает.

Виктор подбегает к ближайшему окну. Там, внутри, слышится треск разбитого стекла и возглас Барановой: «Ой!» Через минуту он принимает две винтовки и пистолет. По неосторожности он задевает прикладом стекло. Осколки со звоном падают на землю. Через несколько мгновений слышится голос сторожа: «Кто там?»

Едва успев выскочить, трое скрываются в темноте. Виктор задерживается, чтобы прикрыть окно. Его замечает дед Иона. Кричит: «Вернись, Петров!»

— Значит, сторож видел Виктора Петрова? — спрашивает Цоев.

— Значит, видел, если требовал вернуться, — устало отвечает Баранова.

— Куда же вы дели оружие?

— Принесли в условленное место, где нас должен был ждать Алибек.

— Риди, — поправляет следователь.

— Пусть Риди.

— Ну и что?

— Он обманул нас, не пришел.

— Какое это было число?

— Семнадцатое.

— Все верно. За несколько суток до этого Риди был взят.

На следующий день Цоев вызвал к себе сторожа. Пригласив старика сесть, он внимательно смотрит на него и вдруг спрашивает:

— Вы помните фразу: «Вернись, Петров!»?

Дед Иона вздрагивает, но взяв себя в руки, говорит:

— Зачем мне, старому, грех на душу брать? Не знаю, о чем речь идет.

— Вы знакомы с Петровым?

— Докопались-таки, пропал я на старости лет. А ведь он так ублажал, заверял, что все будет шито-крыто, — дед Иона сникает.

— Кто — он? — Цоев подчеркнуто громко и четко произносит эти два слова.

— Да кто же, Петров, начальник рудника!

Старик пересказывает все, что видел. Обнаружив пропажу оружия, он тут же направляется к Петровым.

Дверь открыла жена Петрова.

— Добрый вечер, хозяюшка. Прошу прощения, где ваш сын?

— У товарища занимается химией…

— Химией? Он вам такую кашу нахимичил, не расхлебаете.

— В чем дело?

Слышится громкий стук в дверь. Хозяйка спешит к выходу:

— Вот и Витя! Сейчас все выясним!

Входит Петров — отец.

— А, это ты… Что так поздно?

— Конец месяца.

Петров, обнаружив гостя, удивляется:

— Дед Иона! Каким ветром?

— Да уж не попутным… Сын ваш, Иван Сергеевич, нашкодил…

— Ну? Не может быть! А если и дернул за косичку соседку по парте, стоит ли по ночам?..

— Ваня, не шути! Тут что-то серьезное. — Петрова обрывает мужа.

— Ваш Витька с дружками похитил оружие из школы.

— Как! Учебное оружие! Зачем? — вскрикивает Петрова.

— Спокойно, мать. Тут что-то не то. Надо разобраться. Зови Витьку.

— Нет его.

— Как нет? Где же он? Кстати…

— Вот именно: кстати! У тебя сын всегда только кстати! — ворчит Петрова.

— Замолчи! Где сын?

— Позволь узнать это у тебя, папаша! — супруги недружелюбно смотрят друг на друга, но тут раздается новый стук в дверь. В комнату вваливается запыхавшийся Виктор.

— Ты где шатаешься? — набрасывается отец.

— У товарища химией занимался. Фу-у, дай отдышаться. Что, собственно, вы на меня так уставились? — возмущенно кричит сын, но, заметив сторожа, бледнеет, пытается скрыться в своей комнате.

— Стой! Выкладывай! Где оружие? — отец подступает к сыну.

— Не знаю, — сын опускает голову, как бы сразу сдаваясь.

— Как не знаешь? — отец дает ему пощечину.

— Они его продали.

— Кому? Кто они? Где?

— Не знаю. Я убежал. Домой спешил. Ведь дед Иона, — кивает на сторожа, — увидел только меня.

— Кому продали оружие?

— Какому-то приезжему.

— Марш в ту комнату! — отец показывает на спальню. — И ты, Валя, выйди.

Мать и сын уходят. Петров упрашивает сторожа молчать, не выдавать его сына. Ну кража и кража! Черт с ней! Пусть милиция разбирается!

Старик не соглашается. Тогда Петров начинает угрожать. Наконец, оба приходят к соглашению. Петров дает сторожу пачку денег.

Цоев слушает деда Иону внимательно, не перебивает. А тот, довольный, что выложил все, достает из кармана деньги и кладет перед следователем:

— Вот, ни копейки не тронул. Все руки об них обжег, не знал, куда деть. Теперь делайте со мной, что хотите. Весь грех мой.

— Нагрешили вы порядком, но не отчаивайтесь!

Наутро школьное учебное оружие находилось уже в райотделе милиции, но тайна обвала на руднике оставалась нераскрытой. Ребята молчали.

В обеденный перерыв Цоев отправился в больницу. С трудом ему удалось упросить сестру, чтобы та пустила его к Петрову-младшему. Виктор чувствовал себя лучше. Он рассказал о последнем эпизоде своей печальной истории.

…К шурфу в ночной мгле пробираются четверо: он, Дюймовочка (Баранова), Хлыщ (Галуев) и Дрон (Дронов).

— Сократ, взрывать будешь ты, — приказывает Дрон.

— Я не могу! Не хочу! — решительно отказался Виктор.

— Не канючь, хлюпик! Ты проиграл мне в карты!

— Может, спрячем в другом месте? — предложил испуганно Петров-младший.

— Ты что, спятил? Милиция по пятам ходит, вот-вот накроет нас. А в шурфе не будут искать. Сделаем нишу, одного пакетика динамита достаточно. Спрячем до поры до времени, потом продадим.

— Верно, Сократ, не упирайся! — Дюймовочка трогает Виктора за руку.

— Что я вам, козел отпущения, что ли? Сократ, достань взрывчатку! Сократ, взорви! Хватит с меня! — начинает артачиться парень.

— Ты кого продать хочешь? — Виктора окружают.

— Черт с вами! — решается, наконец, Петров и спускается в шурф.

Трое стоят наверху. Смотрят вниз, подсказывают, поторапливают. Виктор закладывает в расщелину взрыв-пакет. Пытается зажечь бикфордов шнур. Волнуется. Спички ломаются. Наконец, это ему удается. Он спешит выбраться, но оступается и падает вниз. Взрыв. Шурф обрушивается.

…Цоев медленно идет по улице. Моросит мелкий дождь, но он его не замечает. На душе светло. Еще одно трудное дело завершено.

К. Фарниев ПЕРСТЕНЬ

Дорога была извилистой и опасной. Старенький автобус, нудно дребезжа и подвывая мотором, упрямо карабкался все выше и выше. По левую сторону дороги бездонно чернела пустота пропасти, по правую — нависли, казалось, готовые вот-вот упасть, крутые каменные лбы исполинских утесов.

Василий Петрович Зобин сидел с левой стороны и довольно спокойно относился к тому, что от зияющей рядом пропасти его отделяет лишь тонкая стена кузова автобуса.

Рейс был вечерний. Зобин точно знал, что едет по знакомым местам, но узнать что-либо в кромешной тьме было трудно, тем более, что всю дорогу за окном сыпал мелкий дождик.

Когда-то Зобин воевал в этих местах, а теперь ехал в санаторий, чтобы подлечить раны.

На заводе его уважали, как великолепного слесаря-лекальщика и жалели, как неудачника в жизни. Во время войны погибла под бомбежкой вся его семья: мать, жена и Двое сыновей — 4-х и 5-ти лет.

Зобин так и не женился. Жил замкнуто, был неразговорчив и угрюм. Только за работой лицо его менялось неузнаваемо: становилось мягким, добрым, почти ласковым. «Душа в нем проглядывает», — говорили в таких случаях старые товарищи. Только они временами заглядывали к нему в гости попить холостяцкого чайку, посудачить. Зобин в гости ни к кому не ходил. И не потому, что завидовал чужому семейному счастью. Просто не хотелось тревожить и без того не заживающую рану.

Чем выше поднимался автобус, тем надсаднее выл его мотор. Зобин сидел у окна, нахохлившись. Осенняя сырость, стоявшая в салоне автобуса, отгородила пассажиров друг от друга, оборвав первые контакты, которые возникли между людьми при первой встрече в автобусе. Сидевшая рядом с Зобиным женщина попыталась завязать с ним разговор, но потом замолчала и она.

До места добрались поздним вечером. Санаторий находился высоко в горах, где били целебные источники.

Дежурная сестра быстро распределила вновь прибывших по комнатам.

Проснулся Зобин утром, как всегда, в шесть. Санаторий со всех сторон окружали голые скалы. Чуть ниже виднелись деревья, но были они тоже голые, озябшие и поэтому малопривлекательные.

Столовая понравилась Зобину простором, чистотой, строгим порядком и уютом. Соседями по столу у него оказались три пожилые женщины.

— Ну вот и слава богу! — заметила одна из них. — Теперь и у нас за столом будет мужчина.

Зобин вежливо улыбнулся. Настроение у него было хорошее. В официантке, которая обслуживала их столик, он узнал свою вчерашнюю соседку по автобусу. Теперь он мог разглядеть ее получше. Была она уже не молодой и довольно полной. На некогда красивом лице ее лежала печать усталости. Так, по крайней мере, показалось Зобину при первом же внимательном взгляде на нее. Всю войну Зобин провел в разведке и отличался незаурядной наблюдательностью. Сам он не имел в своей внешности ничего привлекательного. Обычное лицо, светлоглазое, с четко высеченными морщинами. Грузное, склонное к полноте тело даже на вид казалось тяжелым и неповоротливым. Кисти рук выглядели плакатно-рабочими: грубые, с жесткими подушечками мозолей. На безымянном пальце левой руки блестел золотой перстень, не очень массивный, но оригинальный по форме и характеру выгравированного на золоте рисунка. Перстень этот никак не вязался с внешностью Зобина. Он знал об этом и давно бы избавился от него, но он, проклятый, как будто врос в палец и не снимался. Нужно было распилить его, но Зобин все ленился и откладывал до следующего раза.

После завтрака он спустился по ступенькам вниз на площадку — стоянку санаторного автобуса. Долго стоял там, будто ожидая появления кого-то из-за крутого поворота. Но дорога была молчалива и пустынна.

Зобину понравилось это место. Было здесь как-то особенно тихо и спокойно. Чуть дальше из-под скалы курилась белая шапка пара. Там стояла длинная скамейка, а на кустике рядом висела кружка для воды. Зобин присел.

После обеда он тоже долго сидел у источника. Санаторные развлечения не интересовали его. Отсиживаться в комнате было неинтересно.

В тот же вечер, после окончания киносеанса, Зобина нашли у источника с проломленным черепом.

Обнаружила его соседка по столу, которая имела обыкновение выпивать на сон грядущий кружку свежей минеральной воды. Сперва она не поняла, в чем дело, подумала — напился. А потом так закричала, что ее услышали в самых отдаленных уголках санатория.

Василия Петровича с большими предосторожностями подняли наверх. Заведующий отделением обработал рану. Была она глубокой. Зобин просто чудом остался в живых. Требовалось срочное переливание крови. Доноров нашлось более чем достаточно.

Часа через полтора в санаторий прибыла оперативная группа Управления внутренних дел.

Старший группы — пожилой капитан милиции — представился коротко: Замятин. Начали с места происшествия. Лежавшая в стороне кружка, пятно запекшейся крови — все, что удалось обнаружить при свете фар «газика».

Завотделением точно обрисовал положение Зобина, в котором его нашли. По словам врача, лежал он опрокинутый на спину, головой к дороге. Очевидно, сидел он лицом к источнику. В это время помощник Замятина лейтенант Колесников вел опрос женщины, первой обнаружившей пострадавшего.

«Ну и дельце, — подумал Замятин. — Попробуй найди в этом муравейнике муравья с отметиной». Капитан поднялся и пошел наверх, пригласив с собой завотделением.

— Давно он у вас?

— Со вчерашнего.

— Ничего особенного в нем не заметили?

— Одежда была в порядке. Правда, в крови, но не помята.

— А рана?

— Мне кажется, кастетная. Рисунок характерный.

— Глубокая?

— Порядочная.

— Как вы думаете, с какой стороны был нанесен удар: сзади, слева или справа?

— Полагаю, сзади.

— Почему?

— Рана в затылочной части, рисунок пролома таков, что били, вероятно, тычком, по-боксерски, чтобы наверняка — насмерть.

Замятин удивленно посмотрел на врача. Они уже сидели в его кабинете.

— Обычно, когда бьют кастетом с замахом по голове, края пролома получаются несколько смазанными, потому что черепная кость крепка, и кастет, как правило, какое-то время скользит по черепу. Поэтому по краям раны в подобных случаях кое-где бывает содрана кожа и, естественно, волосы.

— А у него?

— Чисто, как молотком.

— А может, молотком?

Врач отрицательно покачал головой.

— Нет.

— Много он пролежал?

— Минут 15—20. Еще бы минут пять и — конец.

В комнату вошли лейтенант, эксперт-криминалист, проводник служебно-розыскной собаки. Врач вышел.

— Ну что? — поднял голову Замятин.

— Ничего особенного. — Лейтенант бросил на стул полевую сумку. — Увидела, говорит, и закричала. Больше ничего не знает.

— Собака след не взяла, товарищ капитан.

— Да-а, дельце. Поговорить бы с пострадавшим.

В кабинет вошел врач.

— Нельзя ли поговорить с пострадавшим, Георгий Максимович?

— Можно, но только буквально минуту.

Зобин лежал на койке, неловко повернутый набок. Голова его была похожа на круглый белый ком.

Разговор с ним получился коротким и безрезультатным. Никого в санатории Зобин не знает, знакомых по дороге сюда не встречал. Сидел на лавочке спиной к дороге. Ничего не слышал. Неожиданно ударили сзади. И все.

Замятин обратил внимание, что левая рука пострадавшего забинтована.

— Что с рукой? — спросил он у врача в коридоре.

— Ничего особенного, палец у него припух немного.

— А раньше?

Врач пожал плечами:

— Не знаю.

— Благодарю вас, Георгий Максимович. Если вы не возражаете, мы с экспертом до утра останемся здесь.

— Пожалуйста, ради бога. Если понадоблюсь, всегда к вашим услугам.

— Да, кстати, если можно, передайте, пожалуйста, соседям Зобина по столу, чтобы они подошли к нам. И еще: скажите, кино у вас начинается сразу после ужина?

— Минут через десять.

— Можно узнать, кто сегодня отсутствовал в кино?

— Проще простого.

— Как?

— Билеты продает диетсестра, а она знает всех.

— Тогда пригласите и ее, пожалуйста.

— Хорошо.

Капитан задумчиво постоял в коридоре, потом зашел в красный уголок, где его ждали товарищи.

— Ну как, — с порога спросил он, — есть соображения?

Лейтенант вскочил.

— Сиди, лейтенант.

— Что-нибудь прояснилось, товарищ капитан?

— Ничего. Сидел — ударили — упал. Ничего не видел, ничего не слышал, никого не знает.

— Странная история.

— Били сзади, — подал голос эксперт. — Если бы кто-нибудь спускался сверху, он бы обязательно заметил, потому что сидел лицом к ступенькам.

— Значит…

— Значит ждали, — торопливо подхватил Колесников.

В дверь постучали. Вошли три женщины — соседки Зобина по столу. Капитан, извинившись, попросил двоих из них выйти. Хотелось опросить каждую в отдельности.

Все трое единодушно утверждали, что левая рука Зобина на ужине была в полном порядке. Помнили они это хорошо, потому что на этой руке у него был красивый золотой перстень, которым они любовались. Никакой опухоли не видели. Женщина, обнаружившая Зобина, вспомнила, что вроде слышала в отдалении звук автомобильного мотора. Впрочем, она не была в этом уверена. Может, показалось со страха.

— Не помните, в какой стороне вам послышался шум мотора?

— В этой, — с готовностью ответила женщина, показывая рукой на север. — В другой стороне тупик — дальше дороги нет.

— Не знаете, был ваш сосед до этого у источника или нет?

— Как же… — Женщина замялась. — Вы знаете, он показался мне интересным мужчиной, и я…

— Кое-что заметили… Это вы хотите сказать?

— Совершенно верно. Он спускался туда после завтрака, потом после обеда.

— А после ужина — сразу или позже?

— Не знаю, я пошла в кино.

— И долго он там сидел?

— Может, по часу, а может, и по два. Не знаю точно… У меня процедуры.

— Оттуда вы видели его?

— С террасы столовой. Оттуда удобно смотреть вниз.

— И хорошо видно?

— Конечно. Здесь же близко. Мне кажется…

— Что? — живо спросил Замятин.

— Скала там у источника, понимаете. С той стороны скалы есть естественная ниша и там можно спрятаться.

— Больше ничего не заметили…

— Наталья Антоновна, — подсказала Замятину женщина.

— Наталья Антоновна, — как эхо повторил он.

— Нет, ничего больше.

— И на том спасибо.

— Пожалуйста. Подумать только — такой симпатичный мужчина!

Другие соседки по столу ничего нового не добавили. Пришла диетсестра. Она перечислила всех, кто был в кино. Кроме Зобина присутствовали все. Это диетсестра помнит отлично. Санаторий у них небольшой. Больных с Зобиным сейчас 61 и 15 человек обслуживающего персонала. Билетов она продала 74, включая и себя. Да и в лицо она помнит — были все за исключением Зобина и официантки, которая заболела и уехала утром сразу же после завтрака. Зобина нашли минуты через две после окончания сеанса. Наталья Антоновна обычно сразу спускалась к источнику. Зобина диетсестра видела только утром, когда определяла ему место за столом. Ничего в нем особенного не заметила. Это все, что она может сказать.

— Из карманов у него ничего не пропало? — спросил капитан.

— Нет, все на месте. Все ценное у него в чемодане, а чемодан в полном порядке, — ответил лейтенант.

— Товарищ капитан! — подал голос сержант. — Меня вот что удивляет… Собака у источника следа не взяла. А ведь там и пострадавший был, и эта женщина, и другие, наверное.

— А что здесь удивительного? — отозвался эксперт. — Площадка обработана химическим порошком, убивающим все запахи. Я уже провел анализ почвы.

— Вот именно, — еще более оживился сержант, — значит, все подготовили заранее, спланировали.

— Ты хочешь сказать, что его ждали?

— Так получается. Даже порошок подготовили.

— Да, но ведь Зобин случайно оказался у источника.

— Вот что, лейтенант, — немного подумав, сказал Замятин, — бери с собой Волина и отправляйтесь в управление. Сегодня же отправь запросы на всех больных, лечащихся в санатории. Завтра утром заскочи в Курортное управление и покопайся в личных делах работников санатория. А мы с Николаем пока остаемся здесь. Ясно?

— Так точно, товарищ капитан!

— Вот еще что, обратите внимание на дорогу. Засеките, сколько времени потребуется вам для того, чтобы добраться отсюда до города. Жмите там, где можно, на всю железку. Если здесь был гость, то у него были основания торопиться.

Колесников и Волин уехали. Эксперт улегся на диван и сразу уснул. Капитан долго листал паспорта больных, тщетно выискивая зацепку, заслуживающую внимания. Только под утро он забылся непрочным сном.

Разбудил его стук в дверь. Пришел врач.

— Товарищ капитан. Пострадавший чувствует себя лучше и, если хотите, то можете поговорить с ним более обстоятельно.

Замятин тщательно выбрился, ополоснул лицо ледяной водой. Эксперта в комнате не было. Зобин, в самом деле, выглядел бодрее. Теперь он уже поверил, что останется в живых и повеселел.

Капитан попросил снять повязку с его руки. На пальце Зобина блеснул золотой перстень.

— Какой, вы говорите, палец был опухшим?

— Безымянный, — коротко бросил врач.

— Уж не из-за этого ли перстня началась вся история?

Зобин пошевелил пальцем и поморщился.

— Больно?

— Да.

— Давно болит?

— Вчера ничего не было.

— Интересно. Смотрите, Георгий Максимович, кожа рядом с перстнем натерта. Похоже на то, что перстень хотели снять.

Врач нагнулся, внимательно присмотрелся к пальцу.

— Да, действительно. Вчера в горячке я как-то не обратил внимания. Кожа не только натерта, но кое-где и содрана.

— Странно! Неужели из-за этой чепухи весь сыр-бор? Откуда он у вас?

— С войны, — с придыханием ответил Зобин. Говорить ему еще было трудно. — Нашел… На дороге… В пыли… Под Ригой.

Зобин совсем утомился. Продолжать допрос было нельзя.

Капитан спустился к источнику, обошел вокруг скалу. С противоположной от источника стороны в скале зияла ниша. При дневном свете капитан не увидел здесь ничего нового. Эксперт кружил вокруг источника, внимательно присматриваясь к земле.

— Ничего? — спросил его капитан.

— Почти ничего.

— В каком смысле?

— Следы машины есть за километр отсюда. «Волга» стояла. Протекторы новые, с иголочки, и ни капли масла на грунте.

— А дождь?

— Под скалой стояла. Сухо там. Причем слой пыли, поэтому и остались следы от протекторов.

— Человек ничего не оставил?

— Нет. Прямо с машины сходил на дорогу, а здесь следы не держатся. Камень. Дунет ветерок и — чисто.

— Может, давно стояла машина?

— Да нет, совсем свежие отпечатки. Снял их на всякий случай. И вот еще: на скале в верхней части, на потолке, удалось обнаружить следы краски. Видимо машина, либо въезжая под скалу, либо выезжая из-под нее, чиркнула крышей об острый выступ. Значит, на крыше машины должна быть продольная царапина.

— Какого цвета краска?

— Краска новая, цвета морской волны.

Эксперт показал место, где стояла машина. Скала здесь нависала над дорогой, образуя внизу своеобразный тоннель, похожий скорее на щель. В щели этой как раз и стояла неизвестная машина.

— Зачем он загнал ее сюда? Дорога же безлюдная.

— На всякий случай. Причем, предварительно развернул ее вот на этой площадке. — Эксперт показал пальцем на маленький пятачок чуть ниже щели. — Заезжал задним ходом. Хороший, видно, водитель. Здесь не каждый сумеет развернуться, да еще в темноте.

— Черт возьми! — огорченно воскликнул капитан. — Нужно же, а! Забыл сказать Колесникову, чтобы он навел справки на посту ГАИ. Там внизу есть такой пост.

«Волги» цвета морской волны никто в санатории не видел. И вообще осенью и зимой на легковых машинах сюда приезжают редко. Сами же работники санатория пользуются только санаторным автобусом, который делает два рейса в день: утром увозит тех, у кого заканчивается срок путевки, вечером привозит новых. Вчера вечернего рейса не было.

Часам к 11 подъехал Колесников. На часть запросов уже получены ответы. Ничего подозрительного.

— Все правильно, — подытожил свои ночные размышления Замятин. — Заметил, где стоит последний пост ГАИ?

— У развилки. Они еще спросили, чего я мотаюсь туда-сюда.

— И что?

— Спросил, не видели ли они вчера вечером машину, которая сворачивала к санаторию. Но вчера дежурил другой инспектор.

— Поехали домой, — заторопился капитан. — Нужно уточнить в отношении «Волги» и как можно скорее. Тебя, Николай, попрошу, — обратился он к эксперту, — осмотреть перстень Зобина, а если можно, то и снять.

Зобин не спал. Отдать перстень согласился сразу.

Приехав в город, капитан немедленно отправился в ГАИ. Инспектором, дежурившим на посту вчера вечером, оказался молодой сержант. В тот вечер, в самом деле, на дорогу, ведущую в санаторий, свернула «Волга». Сержант еще удивился про себя легкомысленности водителя, рискнувшего в поздний час пускаться в такую тяжелую дорогу. В обратном направлении «Волга» проскочила часа через полтора. Номеров сержант не заметил. А вот цвет запомнил. Машина была цвета морской волны. Выскочила она из-за поворота на большой скорости. Это было нарушение правил, но пускаться в погоню и оставлять пост он не рискнул. Нарушение было не таким уж грубым.

Замятин внимательно слушал сержанта, вызывавшего у него раздражение. Стоило постовому задержать машину, и не пришлось бы терять теперь время на ее поиски.

— Как вы думаете, машина собственная или государственная?

— Полагаю, что собственная.

— Почему?

— Интуиция.

— Интуиция, — повторил капитан и улыбнулся иронически. Он вяло пожал сержанту руку. Нужно было ехать докладывать в управление.

Доклад получился бледным. Замятин и сам понимал, что группа его поработала слабо.

— Плохо, — как отрубил, бросил начальник уголовного розыска полковник Поленов. — Плохо, что поздно узнали о машине, поздно опросили инспектора, плохо, что до сих пор нет ни одной рабочей версии. Может, я ошибаюсь? — Последнее адресовалось Замятину.

— Разрешите, товарищ полковник? — встал Колесников..

— Разрешаю, товарищ лейтенант.

— Предполагаю, что вся эта история… — лейтенант замялся. — Словом, я считаю, что начинать надо с перстня.

— Почему вы так полагаете?

— Потому что никаких мотивов дли нападения, как только изъятие у пострадавшего перстня, я не вижу.

— А может, цель была одна — убить Зобина, а перстень дернули так, для порядка, — заметил Замятин.

— Вполне возможно. — Полковник встал. — Вполне возможно и то, что Зобина хотели просто ограбить. Когда нет сколько-нибудь правдоподобной версии, все становится возможным. У вас, насколько я понял, пока есть одна зацепка — машина. Ее непременно нужно найти и как можно скорее. Немедленно объявить розыск этой машины. Опросите всех инспекторов, которые в тот вечер дежурили на трассе. Новых машин цвета морской волны у нас не так уж много. Причем она имеет или должна иметь отметину — царапину на крыше. Ее так просто не скроешь. Подключите к поискам работников ГАИ. Может, они регистрировали эту машину, как собственную. Сержанта Волина я оставляю в вашем распоряжении. Не следует упускать из виду и санаторную публику. Не исключена возможность, что преступник находился и находится в санатории. Советую вам, капитан, съездить туда еще раз.

В коридоре Замятин зябко передернул плечами. Вот уже несколько дней он чувствовал себя больным. Болела голова, ломило в суставах. Похоже было на грипп.

Колесников все порывался спросить у капитана, не болен ли он, но стеснялся. Уж очень не похож был Замятин на себя — всегда энергичного, быстрого, напористого.

Договорились, что Замятин сейчас же поедет в санаторий. Колесникову и Волину следовало объявить розыск машины и заняться ее поисками. Встречу назначили на 7 часов вечера в управлении.

Замятин на минуту заскочил домой. Выпил горячего чая, потеплее оделся.

В санатории он еще раз придирчиво просмотрел скупые записи в регистрационном журнале, паспорта отдыхающих. Все это он делал вяло, без всякого интереса. Диетсестра, которую он пригласил, просмотрела все паспорта и снова подтвердила, что в кино были все, кроме Зобина и уехавшей утром официантки. Память на лица у нее отличная.

Потом Замятин пригласил шофера санаторного автобуса. Может он видел разыскиваемую «Волгу» по дороге в санаторий, в городе или на трассе.

Машины, интересующей работников милиции, шофер никогда не видел. В день нападения на Зобина он утром по просьбе завотделением вне графика ездил в город, отвозил заболевшую официантку. Зобина последний раз видел утром, когда уезжал в город. Тот сидел у источника. Стоянка автобуса рядом. Перекинулись несколькими словами. Зобин сказал, что ему здесь очень нравится, даже уходить неохота. Разговор этот не слышал никто. Может, официантка? Но она уже сидела в автобусе. Вряд ли ее интересовали чужие разговоры. Отвез он ее в город. Сошла она у поликлиники, а он сразу поехал обратно, потому что хотел заняться на месте мотором, который начал постукивать.

Завотделением и диетсестра, к которым потом обратился Замятин, подтвердили, что официантка в самом деле была больна. У нее поднялась температура. Было похоже на грипп. Завотделением предложил Ровновой полечиться в санатории, но та категорически отказалась. Отказалась она и от сопровождения санитарки. Вообще-то ей следовало остаться в санатории и не пускаться в такую дорогу с высокой температурой. Но она отказалась, а настаивать было неудобно.

— Скажите, — обратился к врачу Замятин, — как можно связаться с городом.

— Только по телефону.

— Много у вас телефонов?

— Два, параллельные: один стоит у меня в кабинете, другой общий — в коридоре.

— А что у Ровновой: семья, дети, муж?

Врач ответил, что Ровнова живет одна в однокомнатной кооперативной квартире, которую купила сразу же, как только приехала в этот город. В санатории ни с кем особенно не дружит. Никто на квартире у нее не был.

Капитан поблагодарил врача и диетсестру и отпустил их. Ничего заслуживающего внимания. Порядка ради он решил побеспокоить Зобина по поводу уехавшей официантки. Тот сказал, что никогда в жизни с этой женщиной не встречался. Впервые увидел ее в автобусе, когда ехал в санаторий. Потом встретился в столовой — она обслуживала их столик. И еще видел ее после завтрака, когда сидел у источника. Собственно говоря, видел только ее спину, потому что она быстро села в автобус и больше оттуда не выходила. Его разговор с шофером она слышать, конечно, могла, потому что переговаривались они довольно громко.

Замятин прилег на диван в красном уголке, задумался. Сестра дала ему кое-каких лекарств. Он их выпил, и ему заметно полегчало. Уже не было тяжести в голове, перестало ломить в суставах. Капитан чувствовал себя почти здоровым. Лучше стало и Зобину. Это, как отметил про себя капитан, были единственные отрадные факты в деле, которое он вел. Если преступник приехал сюда на машине, а это вполне возможно, то значит кто-то известил его о приезде Зобина, либо он знал о его приезде много раньше. Второй вариант предполагал связь преступника с Ленинградом, откуда прибыл Зобин. Там многие могли знать о его отъезде: члены месткома, которые давали ему путевку, товарищи по работе, соседи. Да мало ли кто мог знать об отъезде Зобина! Если Зобина следовало убрать, то почему те, кому он мешал, не сделали этого раньше? Не может же быть так, чтобы они специально долгие годы ждали, когда ему дадут эту путевку. Первый вариант более реален: известили о приезде Зобина из санатория. Но как? Связь с городом можно осуществить либо по телефону, либо на санаторном автобусе. К телефону имеют доступ завотделением и практически все, кто живет в санатории. Как можно узнать, кто звонил отсюда в город позавчера вечером после прибытия новых больных и в течение дня вчера. Связь с городом прямая.

Капитан быстро поднялся с дивана. Завотделением находился у себя в кабинете. Замятин попросил разрешения позвонить, и врач дипломатично вышел из кабинета. Капитан позвонил на управленческий коммутатор. Положив трубку, он подошел к окну. Вид из окна был красивый. Белые вершины гор четко выделялись на чистой синеве неба. Это капитан отметил про себя механически. В городе в тот день были двое: шофер автобуса и официантка. Лично сведения о Зобине могли передать кому-то только они. Шофер работает в санатории еще с довоенных времен. Фронтовик, коммунист, полный кавалер ордена Славы. Менее известна — официантка.

В кабинет вошел врач.

— Вы еще здесь?

— Надоел, наверное.

— Да нет, что вы. Я так просто. — Врач вздохнул и устало опустился на кушетку, застеленную клеенкой. — Тяжелый случай.

Капитан уже знал, что Георгий Максимович более двадцати пяти лет проработал судебно-медицинским экспертом в органах прокуратуры и только по состоянию здоровья вынужден был уйти на другую работу. Об этом рассказал капитану полковник Поленов.

— Георгий Максимович, что из себя представляет Ровнова, заслуживает ли она полного доверия?

— Как вам сказать, капитан… Человек она не очень общительный.

— Часто она бывает в городе?

— Не очень, но в месяц один раз она там обязательно бывает. Нужно квартиру посмотреть, уплатить за все, купить себе кое-что.

— Одевается как?

— Со вкусом. Это ее слабость. Всегда аккуратна, элегантна, красива. — Врач помолчал. — В прошлом году отдыхал у нас один довольно молодой генерал. Так он, знаете, всерьез увлекся Ровновой! Предложение сделал. У него умерла жена, детей нет. Казалось бы, идеальный для Ровновой вариант. Отказала в самой категорической форме. Странная она немного. Но как работница — ничего не скажешь!

— Сотрудники пользуются вашим телефоном?

— Редко. Вчера я весь день провел у Зобина, и кабинет был закрыт. Ключ от него есть только у меня. Звонят обычно из коридора. Я понимаю, над чем вы бьетесь. С того телефона почти невозможно поговорить с кем-нибудь без свидетелей. Рядом с телефоном стоит диван, и он никогда не пустует. Можете мне верить. Там всегда сидят женщины: вяжут, сплетничают понемногу, обсуждают санаторные новости.

— Можно еще как-нибудь связаться с городом?

— Можно пешком дойти до развилки и там сесть на попутную машину.

— Да, — бросил капитан. — Уравнение со всеми неизвестными.

— Схожу-ка я к Зобину, — поднялся врач. — Жалко мне его. Приехать лечиться и попасть в такой переплет!

Врач вышел, а Замятин позвонил в управление. Никаких сообщений от Колесникова и Волина не поступало. Нужно было проверить, дома Ровнова или нет. Капитан решил сделать это сам, тем более, что здесь оставаться уже не имело смысла. Попрощавшись с Георгием Максимовичем и Зобиным, капитан уехал.

Ровнову решили пригласить на собрание жильцов.

Дома Ровновой не оказалось: 24 ноября после обеда уехала к своей дальней родственнице в какую-то деревню. Уехала с чемоданчиком. Зашла к соседке и сказала, что уезжает, даже показала бюллетень, чем чрезвычайно удивила последнюю. Обычно она не считала нужным отчитываться перед кем-либо о своих делах. Бюллетень был выписан на три дня. 28 обещала приехать. В какую деревню уехала, неизвестно. Родственников ее никто ее знает.

Все это словоохотливая женщина выложила сама. Председатель домового комитета, майор в отставке, помня наказ Замятина, сам ни о чем не спрашивал.

Такой поворот дела огорчил Замятина. Если Ровнова замешана в нападении на Зобина, то она может и не вернуться. Тогда придется искать и ее. Участковый не мог добавить ничего к тому, что Замятину было известно. Живет одна, ни у кого не бывает, дома видят ее редко. Когда бывает в городе, ходит одна в кино — в ближайший кинотеатр. Вот, пожалуй, и все. Да, как-то видели выходившего от нее мужчину. Участковый заметил, что более подробно об этом может сказать сосед Ровновой по площадке, отставник.

Бывший артиллерист, сразу понял, что от него хотят. Да, он тоже видел пару раз, как тот мужчина выходил рано утром из подъезда. Мужчину этого он встретил однажды в ресторане «Весна». Забежал туда купить внучке плитку шоколада — магазины были уже закрыты — и увидел там гостя Ровновой. Тот разговаривал с буфетчиком. На нем был белый халат и поварской колпак. Видимо, работает там поваром или еще кем. Ошибиться он никак не мог. На лица у него память крепкая.

До встречи с помощниками у Замятина оставалось два часа, и он решил использовать их для визита в ресторан «Весна».

Директор ресторана назвал фамилию, имя и отчество интересовавшего Замятина человека. Это шеф-повар Спиридонов Владимир Филатович. Пятьдесят три года. Не женат, бездетен. По крайней мере, алиментов никому не платит. Живет один в собственном доме, кажется, в пригороде. В ресторане работает 8 лет. Приехал сюда из Якутска, где тоже работал в ресторане шеф-поваром. Всегда вежливый в обращении, скрупулезно честный в работе человек. Зарабатывает хорошо, но не транжира. Недавно взял отпуск и уехал в Москву покупать машину. Ждать здесь в очереди не хотелось. К женщинам относится довольно спокойно. Поговаривают, правда, что есть у него подруга, но вместе их вроде бы никто не видел. Через три дня отпуск у него заканчивается, и он должен выйти на работу. Человек он общительный, компанейский, но никто из ресторана в гостях у него дома не был. Пить может много, но пьяным его не видели. Да, он участник войны. Прошел с боями от Москвы до Варшавы. Имеет три ранения. Одно в левую ногу, поэтому немного прихрамывает. За 8 лет ни разу не болел, не опоздал на работу. На редкость исполнительный и честный работник. Слышал, что из Москвы он уже вернулся на машине своим ходом, но в ресторан еще не заходил.

— От кого слышали о приезде Спиридонова?

— Кто-то из кухонных рабочих видел его вечером в городе на машине.

— Нельзя ли пригласить этого человека, но только так, чтобы разговор с ним не получил никакой огласки ни в ресторане, ни за его пределами?

— Можно, конечно.

Директор вышел и минут через пять вернулся в кабинет с пожилой женщиной. Та на ходу вытирала фартуком мокрые руки.

— Мария Тимофеевна Ефремова, — представилась она.

— Садитесь, пожалуйста, Мария Тимофеевна.

Женщина села, положив на колени узловатые руки.

— Скажите, Мария Тимофеевна, когда вы видели своего шефа?

— 24 числа. В этот день у нас бывает аванс, и поэтому я задержалась в городе.

— Вы не можете сказать, где это произошло и в какое время?

Женщина задумалась.

— Видела я его хорошо. Потому что стояла на переходе, ждала, когда зажжется зеленый свет. Только он зажегся, как к переходу подскочила «Волга» и затормозила прямо рядом со мной. Машина новая, красивая, а за рулем — гляжу — сидит наш Владимир Филатович. Я ему кивнула, но он меня не заметил.

— Цвет машины не запомнили?

— Как же — запомнила. Зелено-голубоватая, как морская волна.

— Во сколько это было?

— Около десяти.

— Не заметили, Мария Тимофеевна, машина пыльная была на вид или нет?

— Вроде снизу чуток подпыленная. Я еще удивилась про себя — может, из самой Москвы гонит, а машина только чуть запылилась.

— А сам он как выглядел?

— Кто его знает, кажется, в плаще был с поднятым воротником. Только лицо и видела.

— Может, вы ошиблись?

— Еще чего. Восемь лет с ним работаю. Знаю его как облупленного, слава богу.

— А лицо какое у него было, не помните?

Женщина пожала плечами.

— Ну, спокойное, растерянное или, может быть, угрюмое, — пояснил Замятин.

— Во! — подхватила Мария Тимофеевна. — Мне тоже так показалось. Расстроенный он был.

— На переходе светло было?

— Как днем. Слава богу — понавешивали ламп!

— Номера случайно не заметили?

— Нет.

— Больше ничего не заметили? Подумайте.

— Нет. Больше ничего не заметила.

Мария Тимофеевна встала.

— Спасибо и на этом. Может, мы еще побеспокоим вас. О нашем разговоре, пожалуйста, никому ни слова. Посуда, мол грязной показалась клиенту — вот и вызвали.

Прощаясь с директором, капитан уточнил: есть ли у Спиридонова дома телефон или нет. Оказалось, есть.

Замятин решил заехать в управление. По дороге заскочил в отдел кадров треста ресторанов и столовых. Уточнил анкетные данные Спиридонова. Затем заглянул к участковому. Ровнова еще не приехала.

В управлении дежурный подал Замятину конверт, который передал ему после обеда шофер санаторного автобуса. В конверте была записка Ровновой, в которой она извещала заведующего отделением о том, что заболела и вернется, как только поправится. В коротенькой записке Георгий Максимович сообщал капитану, что письмо было получено после его отъезда из санатория и что Зобину стало лучше.

Замятин заметил, что письмо было отправлено 24 в полдень из отделения связи, которое обслуживает район, где живет Ровнова.

Колесникова с Волиным еще не было. Капитан набросал запрос в Якутск. Времени терять не следовало.

Ровно в 7 Колесников и Волин сидели в кабинете Замятина. Ни машины, ни ее хозяина найти не удалось. «Волгу», соответствующую описанию, в тот вечер видело несколько инспекторов. Никто из них раньше машины этой не встречал. Все утверждали, что имела она транзитный номер. За рулем сидел мужчина. Больше в машине никого не было. Описать мужчину никто не мог, потому что нарушений с его стороны не наблюдалось и его не останавливали. Трасса, на которой видели машину, междугородняя, так что незнакомых машин по ней за сутки проносится сотни. Вторично машину никто из опрошенных инспекторов не видел. Если она и возвращалась обратно, то, видимо, кружным путем.

Недалеко от развилки к санаторию есть дорога, ведущая от трассы в большое село, соединенное с городом другой дорогой. Колесников с Волиным побывали в этом селе. Там сказали, что в тот вечер через село проезжала «Волга» голубовато-зеленого цвета. Машина проскочила на большой скорости. Центральная дорога в селе была на редкость ровная и прямая. Вот, пожалуй, и все. Колесников замолчал и виновато опустил голову. Результаты его дневной работы равнялись нулю. Капитан, впрочем, так не думал.

— Говорите, видели многие?

— Да. В клубе как раз закончился киносеанс, а она проскочила рядом с клубом.

— Во сколько закончилось кино в клубе?

— В 21.00.

— А в санатории?

— В 20 ровно.

— Так. На Зобина напали минут за пятнадцать-двадцать до конца сеанса. Значит, где-то в 19.40. Как вы думаете, можно за час 15 минут пробежать километр до машины и оказаться у сельского клуба ровно в 21.00?

— Вполне, товарищ капитан. От санатория до развилки мы спускались 35 минут.

— За сколько может пробежать километр пожилой человек лет 53?

— Минут за 10—15. А за остальные 25 он при хорошей скорости и при хорошей дороге вполне мог доехать до клуба.

— Кто нибудь видел машину на той дороге?

Колесников отрицательно покачал головой. Был уже вечер. Трасса эта тоже междугородняя с интенсивным движением.

— Может, машина поехала в противоположную от города сторону?

— Нет. Поворот в город начинается сразу же за клубом, и все видели, что машина повернула к городу.

— Так. — Капитан встал, упруго зашагал по комнате. Лицо его впервые за эти дни утратило выражение сонливой вялости.

— Мне удалось установить, что Ровнова, санаторная официантка, имеет приятеля, который иногда захаживал к ней в гости. Я уже взял его анкетные данные. Кажется, Ровнова приехала сюда из Якутска? — повернулся капитан к Колесникову. Тот утвердительно кивнул головой. — Ответа на запрос о ней пока нет. Дело в том, что приятель ее, Спиридонов, тоже прибыл сюда из Якутска, Это уже о чем-то говорит. Предлагаю сегодня же заняться Спиридоновым. Адрес у меня есть. Пока узнаем, дома он или нет. Поехали.

Все встали. В это время звякнул телефон. Поленов вызывал капитана к себе.

— Пришел ответ из Москвы по поводу перстня. Нам удалось переправить его на попутном самолете. — Полковник молча прошелся по комнате. — Перстень оригинальный и по форме, и по характеру рисунка. Эксперты утверждают, что по манере исполнения он относится к киевским ювелирам времен нэпа. Перстень довольно дорогой. Теперь им занимаются в Киеве.

Капитан молчал. Полковнику хотелось спросить, как идут у него дела, но по лицу Замятина было видно, что спрашивать не следует.

Сообщение о перстне не взволновало ни капитана, ни его помощников. Этот путь поисков казался им долгим и нереальным.

Спиридонов жил в пригороде. Решили действовать и здесь через участкового инспектора. Инспектор, несмотря на молодость, участок свой знал хорошо.

Спиридонов приехал из Москвы 23 числа. Машина — новая «Волга», цвета морской волны. Купил он ее через автомагазин. Документы на машину в полном порядке. Машина, естественно, имела транзитные номера. Лейтенант назвал их.

Капитан тут же связался с управлением и дал по розыску машины новые сведения.

Спиридонов в настоящее время находится в отпуске. 25 рано утром он уехал на похороны тетки. Куда, никому неизвестно. До сих пор не появлялся. Никаких дефектов в машине лейтенант не заметил. Видел он ее хорошо, потому что зашел к Спиридонову предупредить, чтобы тот не тянул с оформлением машины в ГАИ. Дружен Спиридонов со всеми соседями, но особенно дружит с участковым врачом Самохваловым Николаем Андреевичем. Врач — человек пожилой. Старый фронтовик, всю войну прошел с полевым госпиталем. У Спиридонова все документы в полном порядке. Приехал он сюда из Якутска, видимо, при деньгах. Сразу купил этот домик. Приехал сюда потому, что заболел, и врачи посоветовали сменить климат. Более подробно о нем можно узнать у Самохвалова.

Идти к Самохвалову капитану не хотелось. И Спиридонов, и участковый, и Самохвалов жили рядом. Решили пригласить врача к лейтенанту Юдину, тем более, что Самохвалов иногда заходил к участковому сыграть в шахматы.

Врач оказался человеком высоким, болезненного вида. Голос у него был тихий и удивительно мягкий. Со Спиридоновым он дружит давно. Сосед — человек интеллигентный, в меру общительный, компанейский, по-своему интересный. Воевали они на разных фронтах, но в их судьбе было много общего: довоенное детство, юность, потом война. Правда, сосед на 7 лет моложе Самохвалова, но в их возрасте такая разница почти не ощущается. Машину сосед купил в Москве. Приехал 23, пригласил Самохвалова. Посидели, немного выпили. По всему было видно, что Владимир Филатович чрезвычайно рад своему приобретению. «Волга» совсем новенькая, хотя и прошла уже что-то около 10 тысяч километров. Там же, в Москве,Спиридонов обновил все четыре протектора, потому что здесь резину достать трудно. Номера на машине транзитные. Собрался съездить в ГАИ и оформить машину, но не успел. Получил телеграмму о смерти тети где-то в Вологде. Телеграмму вроде бы получил до востребования.

24 вечером видел, как Спиридонов выезжал из ворот. Было это где-то после пяти. Если точнее, то минут 15 шестого. Приехал поздно, почти в 10 часов и сразу же улегся спать. Так показалось Самохвалову. 25 уехал часа в 4 утра. Это врач знает точно, потому что утром рано всегда принимает лекарство — у него язва желудка. Живет Спиридонов один. Сам убирает, стирает, готовит себе пищу. Готовит — пальчики оближешь. Однажды Самохвалов случайно застал у него женщину, которую Спиридонов представил, как свою дальнюю родственницу. Женщине уже за сорок, но показалась она врачу еще довольно красивой. Больше никогда этой женщины у Спиридонова не видел. Было это с год тому назад. Это все, что он может сказать о соседе.

Врач ушел. Замятин поручил участковому следить за квартирой Спиридонова и позвонить, как только повар появится дома.

От участкового поехали в управление. Нужно было обсудить план на завтрашнее утро. В 11 часов утра предстоял доклад полковнику. Прошли сутки с тех пор, как они начали расследование. Замятин был доволен. Кажется, скоро оно должно сдвинуться с мертвой точки. Был доволен и Колесников. Как никак, это было первое серьезное дело, в котором он принимал непосредственное участие. Волин предложил, ее откладывая дела до утра, запросить о Спиридонове и Ровновой по месту жительства.

— Нет, — возразил Замятин. — Эти сведения следует получить из первых рук. Давайте лучше отдохнем до утра.

Волин вышел.

— Товарищ капитан!

— Ну? — Замятин удивленно взглянул на лейтенанта.

— Нам же надо еще достать фотографии Спиридонова и Ровновой. В крайнем случае, переснять с личных дел. Потом запросить архив Министерства обороны по поводу прохождения Спиридоновым службы и участия в войне. И еще: не мешало бы съездить кому-нибудь из нас в Москву и уточнить, у кого, когда и где именно Спиридонов приобрел машину. Или запросить.

— Правильно, лейтенант. Об этом я уже побеспокоился. Сержанту Волину дано указание.

— Предлагаю, товарищ капитан, объехать все близлежащие станции технического обслуживания. Спиридонов наверняка попытается перекрасить машину, с царапиной она слишком заметна, — продолжал лейтенант.

— Боюсь, что царапиной нам заниматься будет некогда. Волин управится и сам. Деталь эта, бесспорно, для следствия важна и ее нужно уточнить. Как только появится Спиридонов, нужно пригласить его в ГАИ и пожурить за то, что до сих пор не зарегистрировал покупку. Машину можно задержать под каким-нибудь предлогом и обследовать. Если он перекрасит машину на станции техобслуживания, то в дефектном акте обязательно будет значиться и царапина. Зарегистрировать машину он не успел. Приехал позавчера вечером, днем получил сообщение о Зобине, которого он, вероятно, боится. Естественно, ему было не до регистрации. Вечером он был в санатории, а сегодня утром рано уехал из города. Прошляпили мы это дело, лейтенант. Узнай мы о существовании машины вчера, он бы от нас не ушел.

— Здесь мы дали маху. Но я как-то и не подумал связать внезапный отъезд официантки с нападением на Зобина. Иногда я, знаешь, о чем думаю? — Капитан хрустнул сцепленными пальцами. — Не попали ли мы в ловушку косвенных доказательств?

— Вы полагаете, что линия Спиридонов — Ровнова может не иметь никакого отношения к делу?

— Вполне возможно, лейтенант. Помнишь, что сказал полковник? «Когда нет сколько-нибудь определенной версии, все становится возможным». А версии у нас как раз и нет.

— Но почему же нет.

— Например.

— Все очень просто. Ровнова извещает Спиридонова о приезде Зобина. Последний в такой степени опасен для Спиридонова, что оставлять его в живых нельзя. Единственный выход для него — ехать в санаторий. Только там он может убрать опасного для себя человека. Он едет, видимо, с продуманным планом. В конце концов, если он опытный преступник, то убрать человека в глухом санатории, где нет даже сторожа, для него не представляет никакого труда. Он приезжает в санаторий, и ему дико везет — Зобин один у источника.

— Тогда почему Спиридонов останавливает выбор на кастете? Почему бы ему не действовать ножом, чтобы наверняка. Почему он так небрежно сработал?

— Может быть, потому, что кастетом он владеет лучше, чем ножом. Ведь у каждого преступника такого пошиба есть свое излюбленное оружие. Почему Зобин все-таки остался в живых? Если бы он сидел напряженно, то все было бы по-другому. Но ведь он отдыхал и сидел расслабившись. Голова от удара сразу подалась вперед и тем самым в какой-то мере самортизировала удар. Спиридонов не учел этого момента.

— Почему?

— Потому что спешил, во-первых. Во-вторых, вполне возможно, что этот прием был у него отработан, и он привык полагать, что после такого удара его жертва не может оставаться в живых. Своего рода психологический стереотип.

— Ого, лейтенант, далеко ты забрался. Уж не думаешь ли ты, что Спиридонов профессиональный убийца, что у него были широкие возможности отрабатывать свой коронный номер с кастетом.

— А почему нет? Ведь все было сработано быстро и чисто. На вполне профессиональном уровне.

— Ну, а что ты скажешь о мотивах?

— Только то, что говорил раньше: связь Спиридонов — Зобин проходит через перстень.

— Кстати, лейтенант, как бы не забыть назавтра. Нужно представить Зобину фотографию Спиридонова на опознание. Если тот его узнает, то яснее станут и мотивы нападения. И еще нужно уточнить, получал ли Спиридонов телеграмму о смерти тети или нет.

В кабинет вошел Волин, доложил, что отправил запрос в Москву.

— Что будем делать, если и Спиридонов и Ровнова скрылись? — спросил лейтенант.

— Думаю, этого не случится, — бросил капитан.

— Почему?

— Так мне кажется. Нет у них причин исчезать — ведь все было сделано чисто, и у Ровновой вроде бы железное алиби. Все было сделано слишком чисто. Если бы у нас была какая-нибудь другая зацепка, я бы еще долго не обращал внимания на поспешный отъезд Ровновой. Конечно, Спиридонов не мог этого учесть. Не мог он предполагать, что именно в тот вечер все население санатория будет смотреть кино. Когда преступник не оставляет никаких следов, это тоже неплохой след. Только вот что я не могу понять: неужели он не видел, что под скалой, куда он ставил машину, слой пыли.

— Вполне возможно, товарищ капитан, — подал голос Волин. — Ведь в щель он въезжал задним ходом. Сперва проехал мимо нее, развернулся, проехал мимо еще раз, а потом подал задним ходом. Вряд ли у него было время изучать поверхность дороги под скалой. У меня есть предложение, товарищ капитан.

— Давай.

— Если бы завтра в управлении нам дали «Волгу», я бы повторил все, что проделал в тот вечер Спиридонов, за исключением нападения, конечно. — Волин улыбнулся. — Ведь нам же нужно точно прохронометрировать весь его путь от города до санатория и обратно. И еще, я бы точно по его следам въехал в щель.

— Предложение дельное. Но проделаем мы все это, когда у нас будет машина Спиридонова и когда мы точно будем знать о существовании царапины. Может случиться так, что ни Спиридонов, ни его машина никакого отношения к делу не имеют и что это редкий случай сочетания случайностей. Кроме того, царапина — очень серьезная улика. Мы вызовем экспертов и в их присутствии проделаем всю эту операцию, о чем составим соответствующий акт со всеми полагающимися в таких случаях подписями. А теперь — спать! По домам!

Утром капитана поднял телефонный звонок. Была суббота — в доме все еще спали. Звонил Поленов. В 11 он будет занят, и поэтому капитану следует доложить о деле сейчас же. Пусть по дороге захватит и своих помощников.

Замятин быстро побрился, надел новый костюм. Дежурная машина уже ждала его у подъезда.

Полковник слушал молча. Замятин докладывал спокойно, обстоятельно. Колесников и Волин тоже внимательно слушали капитана. В логически связном, последовательном отчете все выглядело очень убедительно. Замятин замолчал, зашуршал листами бумаги.

— Ну что ж, — встал из-за стола Поленов. — Поработали вы, надо сказать, неплохо. Не так, как в тот вечер. Но ведь все, что вам удалось установить, всего лишь цепочки или звенья малодоказательной гипотезы. Допустим, ездил Спиридонов к санаторию, ставил свою машину в щель, встречался иногда с Ровновой, а дальше что? А что, если на все ваши запросы придут положительные ответы. Что вы тогда будете делать? — Вопрос был обращен ко всем, и все промолчали.

— Как вы докажете, что именно Спиридонов совершил покушение на Зобина и что именно Ровнова известила Спиридонова о приезде в санаторий пострадавшего?

— Мы представим Зобину фотографию Спиридонова на опознание.

— А вдруг он его не знает, лейтенант. Или даже знает, но ведь он его не видел рядом с собой, не видел, как тот его бил. Нет, товарищ, так дело не пойдет.

Полковник присел на стул рядом с Волиным.

— Мы не знаем самого главного — мотивов совершенного преступления. За что и почему хотели убить человека. И в этом плане поправляющийся на виду у всех пострадавший служит нам плохую службу. Георгий Максимович опытный врач и прекрасный человек. Свяжитесь с ним. Пусть он сегодня же утром объявит всем, что Зобин неожиданно скончался.

Если Ровнова и Спиридонов замешаны в этом деле — такое сообщение их успокоит. Вполне возможно, что они имеют какую-то связь с городом и выжидают, что же будет. Может, они уже знают, что Зобин остался в живых и боятся его так же, как боялись раньше. Он должен, обязан знать Ровнову. Иначе чего бы она так поспешно сбежала. Но, оказывается, он не знает ее.

Полковник прошелся по кабинету.

— Разумеется, Спиридонов понимает, что рано или поздно мы установим его связь с Ровновой. Это элементарно. Исчезнув оба, они в какой-то мере подтверждают ваше предположение об их участии в деле. Он понимает, что в таком случае их начнут искать. Нам известны их фамилии, немного прошлое, они оставили здесь свои документы, личные дела, фотографии. Это значит, нужны новые документы, новая крыша и все остальное. Сменить документы довольно легко, сменить лицо — труднее. Им выгоднее переждать, и если опасность для них минует, то вернуться обратно и продолжать жить здесь, как ни в чем не бывало. Полагаю, что вариант с Зобиным, который я вам предлагаю, делу не повредит ни с какой стороны. Тебе, капитан, советую самому поехать в Архангельскую область, где родился Спиридонов, лейтенант пусть едет на родину Ровновой. Поезжайте. Сегодня же. Самолетом. Все остальное мы здесь берем на себя. По делу проходит перстень, но до сих пор не ясно, какое он имеет к нему отношение. Из Киева пришло сообщение: перстень принадлежал талантливому мастеру-ювелиру греку Папандопуло. Родственники мастера утверждают, что сделал он его для себя и продал в 27 году на киевском толчке. Кому — неизвестно. Так что перстень сам ничего не скажет, пока вы или Спиридонов, или Ровнова, или еще кто-нибудь не объяснят его роли в деле. У меня все.

— Все понятно, товарищ полковник. Только вот надо бы дать Волину «Волгу», чтобы он кое-что проверил по делу. — Капитан коротко ознакомил Поленова с планом Волина.

— «Волга» будет. А вы берите фотографии и в аэропорт. Я позвоню, чтобы вам дали два билета на Москву. Вам по пути. — Полковник улыбнулся. — Постарайтесь обернуться поскорее.

Через два часа Замятин и Колесников уже летели в Москву.

В Москве пути их разошлись: капитан полетел на север, лейтенант — в Смоленскую область, на родину Ровновой.

В Архангельск Замятин прилетел ночью, и уже в 5 часов утра садился в «газик», который прислал ему дежурный по управлению. В «газике» сидел старший лейтенант. Ему было поручено сопровождать Замятина в поездке.

Председатель сельсовета оказался на месте. Звали его Петром Емельяновичем Шориным. Сам он был из коренных. Спиридоновых знал хорошо. Все в анкете правильно. Только вот неизвестно, куда он делся. До 44 года писал письма. В последнем письме сообщал, что был ранен в левую ногу, что его вчистую демобилизовали и что скоро он вернется домой. Письмо последнее пришло из Риги, где он лежал в госпитале. Старики его, бедные, так и умерли, не дождавшись сына. Он у них был единственный. Спиридоновых в селе, конечно, много: двоюродные братья Владимира, сестры, дяди, тети.

— Петр Емельянович, взгляните, пожалуйста, на документы Спиридонова.

Замятин положил перед Шориным автобиографию Спиридонова.

Шорин внимательно прочитал ее вполголоса.

— Все правильно. Только вот кажется мне, что почерк не очень похож на почерк Владимира. Он крупно писал, размашисто, а этот мелкий, какой-то тесный, что ли.

— Значит, Петр Емельянович, вы подтверждаете, что человек, изображенный на этой фотографии, — капитан подал Шорину увеличенную фотографию Спиридонова, — является Спиридоновым Владимиром Филатовичем, 1917 года рождения, призванный из вашей деревни в 1938 году?

— Нет, не подтверждаю. — Шорин отстранил поданную фотографию. — Путаете вы что-то, товарищи. Ищете не того, кого следует. Этого человека я никогда в жизни не видел.

— Извините, товарищ Шорин. Накладка вышла. Значит, не ту дали нам фотографию. — Вы отсылали куда-нибудь фотографию Владимира?

— Нет. Писали в госпиталь, в котором он лечился, в часть, где он служил, обращались несколько раз в Министерство обороны.

— И что вам отвечали?

— Сперва отвечали, что ищем, а потом совсем перестали. Не до того, видно, было.

«Так, — подумал Замятин, — значит, мы имеем дело с двойником. То, что он сегодня с утра в спешке не побывал в военкомате и паспортном столе и не запросил о Спиридонове военкомат Якутска, по-настоящему огорчило Замятина. Такая небрежность казалась ему непростительной. Замятин знал, что никакой телеграммы о смерти тетушки Спиридонов не получал, но на всякий случай спросил у Петра Емельяновича.

— Я что-то не пойму, товарищ, жив он, что ли. Потому как телеграммы могут получать только живые люди.

Замятин пожал плечами.

— Ищем его, Петр Емельянович, ищем. Пригласите, пожалуйста, сюда кого-нибудь из родственников Спиридонова. Может, они что-нибудь получали о нем.

— Навряд ли. У нас деревня. О таких новостях узнают сразу все.

— Люба! — крикнул в открытую дверь председатель.

На пороге появилась девушка лет шестнадцати.

— Быстро позови сюда тетку Анфису и Степана Спиридоновых.

— Пусть они прихватят с собой свои семейные альбомы, — добавил Замятин. — Наверно, он присылал им фотографии с фронта.

— А как же.

В комнату вошли женщина лет сорока и пожилой мужчина.

— Владимиром интересуются, — кивнул головой на капитана Шорин.

Замятин представил себя и своего помощника. Вошедшие были двоюродные брат и сестра пропавшего Спиридонова. Замятин сразу представил им фотографию. Оба, как и Шорин, заявили, что никогда в жизни не видели этого человека.

— Дело в том, товарищи, что мне поручили розыск вашего брата, но дали не ту фотографию. — Замятин улыбнулся. — Нам бы хотелось, чтобы вы показали нам несколько писем брата и его фотографии.

Женщина раскрыла альбом и положила его на стол. На обоих листах красовалась фотография бравого капитана, жгучего брюнета с лихо подкрученными усиками. Никакого, естественно, сходства с двойником Спиридонова!

— Значит, вы утверждаете, что человек, изображенный на представленной вам фотографии, не является вашим братом Спиридоновым Владимиром Филатовичем.

— Утверждаем, — одновременно ответили брат и сестра. Не признали они и почерка Спиридонова и его профессии. Никакого отношения брат их не имел к стряпне. Замятин сразу, как только увидел фотографию истинного Спиридонова, заметил, что Степан был поразительно похож на своего брата.

Председатель заметил удивление приезжего.

— Мы сами до сих пор удивляемся их сходству. Бывает такое в природе. В их роду сроду не было черных, а эти уродились, как галчата. В детстве их даже путали друг с другом, потому как Владимир на год только старше Степана.

— Вы не встречались с братом во время войны? — спросил Замятин у Степана.

— Не довелось.

— Когда вы получили от него последнее письмо?

— Отдельно он нам не писал. В армии, правда, получал, да не сохранились они. Сюда матери писал.

— Письма целы?

— Конечно. — Анфиса полистала альбом и подала капитану тонкую пачку писем. — Это мне тетка завещала. Ищите, мол, Володьку и после моей смерти.

— Давно умерла?

— Давно — лет двадцать, а следом и отец. От переживаний, наверно.

— Не искали… после смерти матери?

Анфиса виновато опустила глаза.

— А чего писать-то! — с обидой в голосе бросил Степан. — Писали раньше, да толку никакого не было. Ежели по горячим следам не нашли, то… — Степан махнул рукой. — Пропал он, однако, доверчив слишком был. В такой кутерьме всякое бывает.

— Ну, ничего, — вскинул голову Замятин. — Мы взялись за это дело по-настоящему. Может, и найдем.

— Дай-то бог, — вздохнула Анфиса.

— Если вы не возражаете, товарищи, я под расписку возьму с собой все его письма и несколько фотографий. Вам они сейчас не очень нужны, а мне пригодятся.

Замятин, присев к столу, быстро набросал расписку.

— Товарищ старший лейтенант, — обратился он к своему помощнику. — Ознакомьте, пожалуйста, всех с протоколом опознания.

Старший лейтенант глуховатым баском зачитал присутствующим протокол. Те выслушали внимательно, потом расписались.

— Мы очень благодарны вам, товарищи. Как только я что-нибудь выясню, сообщу немедленно.

Все вышли на улицу. Замятин взял под руку Степана, отошел с ним в сторону. Степан, выслушав капитана, согласно кивнул головой. Потом капитан, пожав всем на прощанье руки, уехал.

До Архангельска на этот раз доехали быстрее.

В Архангельском управлении Замятин сразу же связался с Поленовым. Обстоятельно доложив о результатах поездки, он замолчал в ожидании дальнейших распоряжений. Полковник посоветовал формальности ради взять официальную справку в областном военкомате о призыве на срочную службу Владимира Спиридонова. Далее полковник сообщил, что и Ровнова, и Спиридонов уже вышли на работу. За ними ведется тщательное наблюдение. Контактов между ними не зафиксировано. Машину Спиридонов перекрасил в серый цвет. Царапина зафиксирована в дефектном акте. Эксперты установили ее и на машине Спиридонова. Совпали и следы протекторов машины со следами, снятыми экспертом на месте стоянки. Направили в Москву отпечатки пальцев Спиридонова. Не числится ли он как уголовник. Замятину следует зайти в МУР и поинтересоваться запросом. Пока решили ничего не предпринимать. Прежде нужно уточнить кое-какие детали. То, что они упустили из виду военкоматы, действительно непростительно, и эту ошибку следует исправить. Из Якутска пришел ответ и на Ровнову, и Спиридонова. Все данные, указанные в их анкетах, подтвердились. Только вот в Якутске они жили вместе, как муж и жена. Непонятно, почему здесь они решили жить отдельно.

Звонил лейтенант Колесников. Ему удалось найти подругу Ровновой, с которой она дружила в детстве. Деревня, в которой родилась и выросла Ровнова, была полностью сожжена немцами. Почти все жители погибли, и родители Ровновой тоже. К началу войны Ровновой было 15 лет. Война застала ее в городском ремесленном училище. В 1942 году ее вместе с другими немцы угнали в Германию. С тех пор о ней ничего не известно. Никто ее не искал, потому что в живых никого из родственников не осталось. Сама Ровнова тоже никого не искала, быть может, потому что знала о гибели родных. Колесников уже вылетел и скоро будет дома. Следует торопиться и капитану.

Полковник коротко попрощался и положил трубку. Замятин быстро навел нужные справки в областном военкомате и вылетел в Москву.

Удобно устроившись в кресле, он еще раз перечитал фронтовые письма Спиридонова. Было их штук двадцать. Больше одного тетрадного листа Спиридонов не писал. В письмах он был скромен и малословен, как истинный северянин. Писал, что воюет. Сперва писал, как отступали, потом, как наступали.

Из госпиталя он написал всего одно письмо. Писал, что госпиталь, в котором он лечится, расположен в городе Риге, что город этот очень красивый и что воевать капитану Спиридонову больше не придется, что намерен он, как только выпишут, ехать домой — руки соскучились по земле-матушке. До войны Спиридонов работал в колхозе трактористом, действительную службу проходил в танковых частях. Лже-Спиридонов работал до войны поваром и служил тоже в танковых частях.

В последнем письме Спиридонов писал, что подружился в госпитале с одним хорошим человеком, который потерял за войну всех и которого он обязательно привезет к себе в деревню. Последнее письмо датировалось 24 декабря 1944 года. Больше писем от него не было.

В Москве Замятин сразу же отправился в МУР. Там его уже ждали. Никакими сведениями о лже-Спиридонове МУР не располагал. Человек с предъявленными отпечатками пальцев нигде не регистрировался и ни по какому делу не проходил.

Замятин отправился в архив Министерства обороны. Полковник, оказывается, звонил уже и туда. У Замятина взяли фотографию Спиридонова, попросили написать все, что капитан о нем узнал, а заодно и о лже-Спиридонове, приложив к записям и его фотографию, и ждать ответа в Москве.

В этот день Замятин долго бродил по зимней столице. За 7 лет, что он не был здесь, город очень изменился, похорошел. Около 12 ночи капитан пришел в гостиницу и лег спать. Утром он проснулся с чувством острого голода. За окном мела снежная пороша. Замятин быстро оделся и вышел на улицу. Вчера он заметил поблизости от гостиницы кафе «Пирожок». «Кажется, такие кафе открываются рано», — подумал он.

Кафе, в самом деле, было открыто. Замятин заказал две порции сосисок. Со свежей горчицей они показались ему необыкновенно вкусными.

После завтрака на улице показалось уже ее так холодно. Нужно было идти в управление и ждать звонка из архива. Заодно можно позвонить домой.

К телефону подошла жена. Дома все в порядке. Правда, девочки — у Замятина было две дочери — скучают по отцу. Обе они ушли в школу и поговорить с ними не удалось. Капитан позвонил в управление. Может, Колесников уже на работе. Так оно и было. Колесников коротко рассказал о результатах своей поездки. Никого из тех, кто вместе с Ровновой был угнан в Германию, найти пока не удалось и вряд ли удастся, потому что никто из них домой не вернулся.

Спиридонов ведет себя спокойно, пригласил домой кое-кого из ресторана — обмывал покупку. Ровнова сразу приехала в санаторий. Дома не появлялась. В деле наступило затишье, и Волин вернулся к своим непосредственным обязанностям. Спиридонова можно уже брать, но полковник почему-то тянет. Вот, пожалуй, и все новости.

Замятин был доволен, что полковник согласился с его планом: с арестом Спиридонова торопиться не следовало.

Домой капитану в этот день улететь не удалось. После звонка из архива Замятин полетел туда, как на крыльях. Сначала его огорчили, сказав, что по фотографии установить в архиве имя человека почти невозможно. Но тут же обрадовали, сообщив, что помогла случайность. Оказывается, в архиве работает на общественных началах майор в отставке Николай Петрович Стешин, который служил вместе с гражданином, изображенным на фотографии. Это был Мякишин Николай Федорович, 1916 года рождения, уроженец города Караганды. До 1942 года служил в Н-ской части, а потом, попав в окружение, пропал без вести. Никаких запросов на розыск о нем не поступало ни во время войны, ни после. Звание рядовой, служил поваром в хозвзводе, беспартийный, образование 7 классов, никаких наград и поощрений по службе не имел.

Капитан поблагодарил работников архива и заторопился в МУР. Нужно было срочно связаться с полковником. Поленова сообщение капитана ничуть не удивило. Замятину следовало немедленно лететь в Караганду. Работники МУРа помогли капитану с билетом. В 11 часов утра он уже летел в Караганду. Прилетел туда после обеда. Мякишиных искал недолго. Здесь их знали все. Старший брат Василий Федорович, принял Замятина хорошо. На вопрос, известна ли им судьба младшего брата, он молча вышел в другую комнату и принес два извещения. Первое извещало о том, что он пропал без вести от 12 февраля 1942 года, второе — от 16 июня 1943 года извещало, что он погиб смертью храбрых.

— Писем никаких не осталось?

— Одно. — Василий Федорович тяжело поднялся и снова пошел в другую комнату.

Замятин повертел в руках замусоленный треугольник без обратного адреса. В письме было несколько строк. Мякишин-младший сообщал, что в 1942 году попал в окружение, партизанил в тылу. Потом снова был зачислен в регулярную армию, но уже в другую часть, координаты которой пока сообщить не может. В письме не было ни названия местности, где он партизанил, ни названия отряда, в котором воевал.

Пока капитан читал письмо, Мякишин-старший сидел, грузно привалившись к спинке дивана. Он не задал нежданному гостю еще ни одного вопроса.

Капитан сложил письмо. Не зная, как быть дальше, он тянул время. То ли все рассказать старшему брату, то ли и здесь покривить немного душой для пользы дела. К счастью, старики отсутствовали. Замятин знал, что Василий Федорович заслуженный шахтер, возглавляет передовую бригаду на шахте, фронтовик, прошел всю войну от начала до конца, коммунист. Одним словом, это был человек, которому можно было открыть правду.

— Так, чем мы обязаны, так сказать, вашему визиту, Анатолий Антонович? — нарушил молчание Мякишин-старший. — Насколько я в курсе дела, милиция так просто людьми не интересуется.

— Я отвечу на этот вопрос, Василий Федорович, немного позже. Что вы можете сказать о своем младшем брате вообще?

— Ничего хорошего, — угрюмо сказал хозяин, — хотя вроде бы о мертвых плохо не говорят. — Василий Федорович испытующе посмотрел в глаза гостю. — Скверный он был человек. Позорил семью. Правду говорят, — горько усмехнулся он, — в семье не без урода. Шахтеры мы потомственные, а он… Школу бросил в седьмом классе. На шахту идти отказался. Я, мол, не желаю быть рабочей скотинкой. Пошел в кулинарную школу. Учился, правда, хорошо, ничего не скажешь. А потом в ресторан послали помощником шефа. И пошло: пьянки, бабы, приводы в милицию. Чуть было не засадили. Из уважения к нашей фамилии осудили условно.

Василий Федорович помолчал, как бы вспоминая что-то. А потом сказал:

— Ненавидел он меня, да и не только меня. Всех нас. Презирал. Мол, дураки вы все — вкалываете и жизни никакой не видите. И откуда у него это бралось?! — Василий Федорович замолчал, как бы ожидая реплики гостя, но Замятин решил молчать.

— На волоске висел — вот-вот должны были посадить. А тут война. Ну, все и перевернулось. Мы с Виктором сразу ушли добровольцами, потом забрали и его. Отец писал, что плакал он — не хотел идти на фронт. Вот и все.

Замятину нравился этот человек и тем тоскливей становилось от мысли, что рано или поздно придется нанести ему тяжелый удар.

— Не переписывались вы с ним во время войны?

— Куда там — будет он нам писать, гнида паршивая. Через отца все узнавали. Прорвался он-таки к кухонному котлу, чтоб шкуру не попортить, наверно, да жрать вдоволь. Уж это он любил.

— Писем никаких больше не осталось?

— Ничего. Все отец спалил. Скульня там была и больше ничего. Стыдно было читать. Вот отец и палил его письма. Он у нас старик правильный.

— А это как осталось? — кивнул капитан на письмо.

— Старуха не дала. Мол, посмертное, не берите грех на душу. Вот и не взяли — оставили, — криво усмехнулся хозяин.

— В письме его почерк?

— Его.

— Никто не интересовался им за все эти годы?

— Звонила какая-то женщина лет пять тому назад.

— По междугороднему?

— Да нет — отсюда звонила. Интересовалась, есть о нем известия или нет. С отцом говорила.

— Не сказала, кто?

— Нет. Мало у него их было, что ли, баб этих? Уж не живой ли он? — подозрительно глянул на Замятина хозяин.

— Вам знаком этот человек? — Замятин протянул Мякишину фотографию лже-Спиридонова.

Василий Федорович потянулся к серванту, достал очки. Рука, в которой держал фотографию, вдруг задрожала, и он положил ее на стол.

— Живой, значит. — Голос Мякишина был на удивление спокоен и тверд. — Вывернулся, подлец. Постарел, шельма, погрузнел, а был стройненький, как тополек. Любил покрасоваться. Только вот откуда извещение о смерти? Впрочем, — махнул он рукой, — это такой подлец, что мог и сам… — Василий Федорович снял очки, осторожно положил на стол фотографию.

— Если мать увидит… — Лицо Мякишина покраснело, стало угрюмым.

— Я думаю, матери показывать эту фотографию не стоит.

— Правильно! — оживился Мякишин. — Умер он для нее и пусть таким будет. Любила она его, подлеца, не выдержит ее сердце.

— Пусть все останется между нами, Василий Федорович. Дело в том… — И капитан вкратце рассказал хозяину о цели своего приезда в Караганду. Мякишин слушал молча и очень внимательно.

— И что же теперь будет? — спросил он, когда Замятин замолчал.

— Теперь вам нужно будет поехать со мной.

— Зачем? Я не желаю его видеть!

— Надо, Василий Федорович. Без вас мы никак не обойдемся… Дело в том, что он скрывается под чужой фамилией и только вы поможете доказать, что он Мякишин — ваш брат.

— Вот оно что, — протянул Мякишин. — Ну ладно, — вздохнул он. — Я сделаю все, что нужно, только очень прошу вас, больше никому ни слова. Не за себя боюсь, за стариков. Известные мы здесь люди, понимаете. Не вынесут они этого позора.

— Обещаю. — Замятин встал. — Я сейчас в аэропорт за билетами. Думаю, долго мы вас не задержим.

— У меня отгул двухнедельный. Так что время терпит. Вы мне позвоните, когда подъехать к самолету.

Замятин кивком головы попрощался с хозяином и вышел в прихожую. Билеты удалось достать на ближайший рейс. Из Карагандинского управления он позвонил Поленову.

— Очень хорошо, — выслушав его, резюмировал тот. — Забирай с собой Мякишина, а мы уже вызвали брата Спиридонова. Боюсь, что одними легкими кавалерийскими атаками мы не прорвем оборону двойника. Без тяжелой артиллерии не обойтись. Ставка у него слишком крупная и неясностей уйма. Если сам не расскажет, нужно годы убивать на проверку. Боюсь, что Ровнова в его деле пятое колесо в телеге. Заварил ты кашу, капитан, густую и вязкую — ни ног, ни рук не вытащишь.

Замятин улыбнулся и положил трубку. В голосе полковника звучало явное одобрение. В самом деле, кашу он заварил густую. Кто мог подумать, что это дело получит такое длинное продолжение.

За час до вылета Мякишин был уже в аэропорту. Места в самолете у них были рядом. Замятин все порывался расспросить спутника о нем самом, об их шахтерской семье, но не решался, боясь, что эти расспросы Мякишин истолкует в дурную сторону.

Василий Федорович сидел у иллюминатора, полуотвернувшись от своего спутника. Глаза его были закрыты, но он, конечно же, не спал. Замятин сперва читал газеты, а потом решил вздремнуть.

— Я вот что не могу понять, — неожиданно обернулся к спутнику Василий Федорович. — Еду я к брату, которого считал погибшим и который оказался жив, и ничего — пусто у меня здесь, — постучал он по груди. — А ведь все-таки брат, одна кровь вроде бы. Как это получается? — Василий Федорович помолчал. — Все-таки, кажется мне, что главное не то, кто тебе этот человек: брат или еще кто, а как он жизнь свою проживает, как живет он среди людей.

— Кто его знает, Василий Федорович, не все так рассуждают. Ведь ситуации возникают самые неожиданные. Но если затрагивается что-то для нас большое и святое, то мы в таких случаях в основном бываем одинаковыми.

— Вот именно — это я и хотел сказать. Отказаться от отца, матери, от своих родных и даже от своей фамилии… Мыслимое ли это дело?! Нет, Анатолий Антонович, что-то здесь не так, скажу я вам…

Василий Федорович замолчал и снова отвернулся к окну. За всю дорогу он не сказал больше ни слова. В Москве им повезло — сразу удалось сесть в нужный самолет.

На месте они были уже часов в восемь утра. В аэропорту их ждала машина из управления. Замятин завез Мякишина в гостиницу и, строго-настрого запретив ему выходить на улицу, поехал в управление. Полковник сразу повел его к комиссару.

— Заходи, заходи, капитан, — радушно пригласил тот Замятина. Комиссар был на удивление молод, лет этак сорок с маленьким хвостиком. — Садись, в ногах, говорят, правды нет.

Поленов и Замятин сели рядом. Комиссар опустился на жесткий стул, положив суховатые кисти рук на полированную крышку стола.

— Кто будет докладывать?

— Наверно, я, товарищ комиссар, капитан только что с самолета.

— Ну давайте, послушаем.

Поленов говорил долго. Закончив доклад, он решительно сказал:

— Пора ставить точку, товарищ комиссар. Спиридонова можно брать уже за то, что он живет под чужой фамилией.

— А Ровнову? — быстро спросил комиссар.

Поленов пожал плечами.

— Раз с ним связана, то, значит, имеет прямое отношение к его прошлому.

— А если не имеет? И что мы знаем о его прошлом? — Комиссар поднялся из-за стола. — Капитан и его помощники, безусловно, поработали хорошо. Если бы не абсолютное алиби Ровновой, им пришлось бы хуже.

— Разрешите, товарищ комиссар! — встал Замятин.

— Слушаю.

— У меня в кармане фотографии… Спиридонова настоящего. Надо бы представить их Зобину на опознание. Может, он знает его?

— Дело.

Комиссар вызвал дежурного.

— Срочно лейтенанта Колесникова.

Колесников появился минуты через две. Четко отдав честь, он вытянулся перед комиссаром. С Замятиным он успел переброситься мимолетным взглядом. Получив фотографию, он так же четко повернулся и исчез за дверью.

Комиссар проводил его доброжелательным взглядом, чуть приметно улыбнулся.

— Итак, — повернулся он к Поленову и Замятину, — что мы имеем? Первое: подозрительную личность Спиридонова-Мякишина, второе: подозрительную личность по фамилии Ровнова, третье: факт покушения на жизнь гражданина Зобина. Если судить по вашему докладу, то три этих компонента стоят весьма далеко друг от друга. Спиридонова мы можем арестовать хоть сейчас. Здесь полковник, безусловно, прав. А вот Ровнову — не знаю. Ни один уважающий себя прокурор не даст сейчас санкции на ее арест. Да, да, не удивляйтесь, капитан, не даст, потому что в ее образе жизни нет никакого состава преступления. — Комиссар помолчал. — Что из того, что в день покушения она уехала из санатория. У нее железное алиби, да еще бюллетень и запись в поликлинике. Формально мы не должны иметь к ней никаких претензий. Согласны?

— Я полагаю, — неожиданно для себя перебил комиссара Замятин, — что…

— Что, — повторил комиссар интонацию капитана.

— Что Спиридонов не очень-то будет отпираться от обвинения в покушении на Зобина. Мы ведь обязаны сказать ему, что тот остался в живых.

— Обязаны, — подтвердил комиссар. — Но почему он не будет отпираться?

— Если человек так тщательно и сложно скрывает свое прошлое, то у него есть на это серьезные основания. И он совсем не заинтересован, чтобы мы в этом прошлом копались. Дело, которое мы начали, переросло свои рамки.

— Так, капитан, продолжайте.

— Ему выгоднее поэтому сразу признаться и ускользнуть от нас в тюрьму в качестве уголовного преступника.

— Надо полагать, — подал голос полковник, — что у них с Ровновой есть какая-то договоренность в этом плане. Поэтому вполне вероятно, что…

— Ровнова тоже не будет отпираться, — закончил за полковника комиссар.

— Вот именно.

— Что вы предполагаете?

— Начинать со Спиридонова-Мякишина.

— Нет, товарищ полковник, я с вами не согласен.

— Почему?

— Потому что мы ничего не знаем о его прошлом, кроме того, что он сменил фамилию.

— Но если мы представим доказательства, если мы разоблачим его с помощью брата Спиридонова и его собственного, то он заговорит и расскажет все, — заметил капитан. Поэтому я предлагаю начать с Ровновой. Она, наверняка, должна знать прошлое своего приятеля. Вдруг он вообще откажется говорить? Судя по всему, этот человек — трус, который больше всего боится за свою шкуру. Если он сознается в нападении на Зобина, то у него есть весьма реальная возможность получить сравнительно небольшой срок и сохранить себе жизнь. Если же мы коснемся его прошлого, то он может замолчать, потому что молчание будет единственной возможностью спасти себя. Вполне вероятно, что в прошлом он совершил или совершал преступления, которые по нашим законам караются смертной казнью. Иначе, чего бы он так скрывался. Почему бы нам не начать с Ровновой? Ведь мы о ней почти ничего не знаем.

— Она может тоже ничего не знать о его прошлом, и ее арест может спугнуть его. Кто знает, кто он такой и на что способен, — усомнился полковник.

— Надо его спугнуть. И посмотреть, как он себя поведет, куда кинется? Может, у него есть сообщник? Может, он в конце концов не просто трус, а человек, выполняющий работу на хозяина.

— Навряд ли, — покачал головой полковник. — Он бы не сидел тогда 20 лет в Якутске.

— Кто его знает, — заметил комиссар, — они могут надолго консервировать свою агентуру. Для резидента самое подходящее место. А что скажет капитан? Он у нас в этом деле главная скрипка.

— Если судить о Ровновой по отзывам о ней санаторного врача и по донесениям Вари, то она не похожа на преступника. Это скорее странный человек и только… Я вполне допускаю, что она просто жертва шантажа со стороны Мякишина. Чем дальше, тем больше я убеждаюсь в том, что причина нападения на Зобина не он сам, а его перстень.

— Что вы предлагаете, капитан?

— Предлагаю начать с Ровновой, но только без ареста, без шума…

— Продолжайте, капитан.

— Если она не запачкана прошлым, а это вполне возможно, то с ней можно договориться и сделать ее своим союзником. Если же она такой же матерый волк, как Мякишин, то… тогда придется нам изобличать обоих.

— Вот и отлично. Поезжайте в санаторий, капитан, сами. Как там действовать, подсказывать вам не буду. Спиридонова нельзя брать и по другой причине. — Комиссар повернулся к Поленову. — КГБ возражает. Там уже начали наводить справки. Ну, все кажется ясно?

Все встали.

— Ты бы забежал домой, Антонович, на дочек хоть посмотрел бы. Так и не дал я тебе отпуск.

— Обещали после этого дела, помните?

— Помню. Только какой отпуск в декабре?

— Ничего, я лыжи люблю.

— Ну ладно, там договоримся. Ты мне позвони сразу, как там обернется все.

— Хорошо.

В санаторий приехали в полдень. Здесь было тихо и безлюдно. Отдыхающие уехали на экскурсию. Капитан попросил Георгия Максимовича под каким-нибудь предлогом пригласить в кабинет Ровнову. Колесникова он пока оставил в красном уголке.

Увидев в кабинете врача незнакомого мужчину с сумрачным строгим лицом, Ровнова невольно положила руку на сердце. Ноги у нее сразу стали ватными, и она почти упала на стул.

— Что с вами, Лидия Сергеевна, на вас лица нет! — искренне воскликнул врач и подал ей воды.

Ровнова жадно сделала несколько глотков. Врач вышел. Когда она оторвала взгляд от стакана, то увидела на столе золотой перстень.

— Вам знакома эта вещь? — Голос у мужчины был глухой, без всякого выражения.

Ровнова медленно поставила стакан на стол. Сзади отворилась дверь. Женщина невольно ухватилась за край стола, чтобы не упасть.

— Советую вам не запираться, Ровнова. — Голос незнакомца вернул ее к действительности.

«Нужно защищаться, — мелькнуло у нее в голове. — Ничего страшного пока не произошло».

Ровнова выпрямилась на стуле и даже попыталась улыбнуться. В лице ее не было ни кровинки.

«Будет защищаться», — огорченно подумал Замятин.

— Вы извините меня… сердце… пошаливает. Я… даже не поняла о… о чем вы спрашиваете. Сама не понимаю… что со… мной приключилось. — Голос у Ровновой был грудной и очень приятный. Правда, сейчас он немного дрожал, но это была уже игра.

— Я говорю, знакома вам эта вещь?

Капитан протянул женщине перстень. Та было потянулась к нему, а потом отдернула руку. Лицо ее выразило откровенный страх.

— Первый раз вижу… Извините, не знаю, как вас по имени-отчеству.

— Инспектор уголовного розыска Анатолий Антонович Замятин.

— Очень приятно, Анатолий Антонович. — Ровновой удалось даже улыбнуться.

— Так вам незнакома эта вещь?

— Первый раз вижу, — повторила Ровнова.

— И Зобина вы не знаете?

— Какого Зобина? — недоумение женщины было искренним.

— Которого хотели убить здесь, в санатории.

— Как! — воскликнула Ровнова. — Он жив?!

— Представьте себе, жив.

— Слава богу! — неожиданно перекрестилась Ровнова и облегченно вздохнула. Лицо ее при этом выразило искреннее удовлетворение.

Капитан несколько опешил от такого резкого поворота в допросе.

— Вы в самом деле рады, что он остался в живых?

— Конечно, пусть живет на здоровье.

— Ну, а Спиридонова вы тоже не знаете? — неожиданно спросил капитан, пуская в ход свой последний козырь в этой трудной для него игре.

Ровнова вздрогнула и сразу как-то обмякла. Лицо ее потускнело. Она опустила голову. В пышной, хорошо уложенной прическе не было видно ни одного седого волоса. «Красит, наверное», — совсем некстати подумал Колесников.

В комнате повисло гнетущее молчание. Замятин видел, что его удар попал в цель. Нужно было наносить следующий, но он не знал, как это сделать. Женщина, сидевшая против него, возбуждала жалость.

— Слушайте меня внимательно, Лидия Сергеевна… — капитан помолчал.

Ровнова подняла голову и тут же опустила ее. В глазах ее Замятину почудилась мольба. Это подтолкнуло его продолжить разговор в мягком, доверительном тоне.

— Если на вашей совести нет тяжких преступлений, если в вашем прошлом нет ничего такого, что достойно суровой кары, если вы… Одним словом, мы знаем Спиридонова, знаем, что это за птица, знаем, что вы около 20 лет прожили с ним в Якутске, как законная жена. Мы даже знаем, что он совсем не Спиридонов. Вам знаком этот перстень?

— Да, — тихо ответила Ровнова. — Этот перстень принадлежал Вольдемару.

— Кто такой Вольдемар?

Женщина подняла голову. Глаза ее были полны слез. Колесников налил в стакан воды. Она вяло отвела его руку со стаканом.

— Вольдемар — это Спиридонов.

— Вам известна его настоящая фамилия?

Женщина покачала головой.

— Все звали его Вольдемаром.

— Кто и где?

— В Минске… В гестапо…

— Он что, служил там или как?

— Служил, — со странной интонацией произнесла женщина. — Я никаких преступлений не совершала! — вдругвоскликнула она и упала головой на стол. — Это все война, будь она проклята!

— Тихо! — строго сказал Замятин. — Не нужно нервничать, Лидия Сергеевна. Людей тревожить нельзя. Разберемся, что к чему. Выпейте воды и успокойтесь.

В комнату заглянул врач. Ровнова в это время пила воду.

— Извините, Георгий Максимович, мы скоро закончим. — Врач закрыл дверь.

— Так вы познакомились с ним в гестапо?

— Не-ет, — протянула Ровнова. Голос у нее стал сдавленным и глухим. — Когда меня в сорок втором угнали в Германию, я попала в офицерский дом терпимости в Минске. Жить хотелось, — простонала она. — Если бы я знала, какой ценой придется потом платить за эту жизнь… Там в сорок третьем году я познакомилась с Вольдемаром.

— Он гражданским был или как?

— Кто его знает, ходил в гражданском.

— И его пускали в офицерский дом терпимости?

— Он был там всего один раз. Повар у нас заболел в тот день, вот он и был за него. Русский человек все-таки, я к нему и потянулась. — Ровнова, всхлипнув, закрыла лицо руками.

— Успокойтесь, Лидия Сергеевна, и расскажите все, как было. Главное — не бойтесь нас.

— Хорошо, — подняла голову Ровнова.

Вольдемару удалось перевести ее из дома терпимости в гестаповскую столовую, где он работал поваром. Она работала официанткой. Начальник гестапо разрешил им жить вместе. В полуразрушенной части здания, к которому примыкало гестапо, они нашли целую комнату. Однако ночевал он дома очень редко. Приходил утром смертельно уставший и сразу же валился спать. Скоро она узнала, что он принимает участие в допросах арестованных. Нет, не в качестве переводчика, хотя немецкий язык он знал сносно — нахватался в лагере, где пробыл несколько месяцев. Каким образом ему удалось вырваться оттуда, ей неизвестно. Перстнем своим он очень дорожил. Говорил, что ему подарили его за большие заслуги и за большое мужество. Однажды, когда он спал — она работала во вторую смену — из кармана его брюк вывалился окровавленный кастет. Потом она спросила у него, что это за штука. Он похвалился, что этим кастетом он одним ударом может отправить человека к праотцам и что ни один из тех, с кем он имел дело, не ушел живым. С тех пор она начала его бояться. В его присутствии она испытывала ужас. Он ее любил. По крайней мере, относился к ней очень хорошо. Жили они совершенно изолированно от внешнего мира.

В начале сорок четвертого года один из отделов гестапо перевели в Ригу. Взяли с собой Вольдемара и ее. Там строили какой-то секретный объект. Охрана почти сплошь состояла из офицеров и унтер-офицеров. Она работала в столовой официанткой, он — поваром. И здесь она не видела его ночами. Наверно, он и здесь занимался тем же. Заключенных в лагере было мало — человек двести. Все они были обречены. Они, конечно, знали и ее, и Вольдемара. Однажды ночью он пришел весь в крови. Оказывается, заключенные устроили засаду. Его могли убить, если бы не часовой. Заключенные разбежались. А наутро не досчитались двух. Во время потасовки с руки Вольдемара кто-то сдернул перстень. С тех пор он озверел совсем. Теперь ни одна акция не проходила без его участия. Однажды она видела в окно, как он расправился с заключенным. Подошел к нему незаметно и коротко ударил кастетом в затылок, как боксеры бьют в живот. Он все надеялся найти свой перстень, но кто-то из заключенных сказал ему, что перстень остался у одного из тех, кто сбежал из лагеря. С тех пор он потерял покой. Потом настало время ликвидации лагеря. Вольдемар пропадал сутками. Заключенные были уничтожены все до одного. Потом гестаповцы бежали, бросив их с Вольдемаром на произвол судьбы. Вольдемар сказал ей, что он ничего не боится, потому что у него все чисто. Единственное, что его страшит, это встреча с человеком, который сбежал с его перстнем.

— Когда Ригу заняли советские войска, у Вольдемара, — продолжала Ровнова, — не было никаких документов. У меня был паспорт, который мне вернули, когда я перешла на работу в гестапо. В той лагерной потасовке ему здорово повредили левую ногу, и он начал заметно прихрамывать. Он сам пошел в политотдел одной из частей, назвал себя, сказал, что сидел в лагере и хотел бы вернуться домой, поскольку воевать он уже не может. Те, видимо, запросили часть, в которой он служил, и там, наверно, подтвердили, что был у них такой боец и прочее. Дней через пять Вольдемару выдали временное удостоверение личности, по которому он устроился истопником в госпитале. Меня взяли нянечкой. Он все хотел перекинуться на ту сторону, но немцы были уже далеко. В госпитале он познакомился с капитаном Спиридоновым. Стали они друзьями — водой не разольешь. Вольдемар готовил иногда для врачей обеды, а те снабжали его спиртом, а Спиридонов любил выпить.

Потом Спиридонов выписался из госпиталя и уехал. Вольдемар сказал, что тот подарил ему на память документы. Но он, наверно, убил его. Я считала себя уже человеком погибшим, и поэтому мне было все равно. Хотела сбежать от Вольдемара, но ничего не получилось — он следил за мной постоянно. До сих пор удивляюсь, почему он не убрал меня. В конце сорок четвертого года мы двинулись в Россию. Сразу решили ехать в Якутск. Вольдемар сказал, что там он все устроит, и устроил.

Когда он заболел, врачи потребовали немедленно поменять климат. И мы приехали сюда. Я уже не могла жить с ним и поэтому решила устроиться на работу куда-нибудь подальше от города. Он долго не разрешал мне устраиваться в санаторий, но я настояла на своем. Здесь я уже меньше боялась его. Он запретил мне тогда жить с ним вместе.

Чем дальше, тем больше он боялся встречи с единственным свидетелем своих злодеяний, человеком, унесшим перстень. Сколько раз он говорил, что отдал бы многое, чтобы узнать, что он умер, исчез.

И вдруг я вижу человека с перстнем Вольдемара на руке. Это был тот, который бежал из лагеря. За завтраком он посмотрел на меня очень внимательно, и я решила, что он приглядывается ко мне. Я так испугалась, что заболела на самом деле. Я поехала в город и сразу позвонила Вольдемару. Он меня выслушал и приказал немедленно уезжать, предварительно взяв бюллетень, что я и сделала. Я взяла бюллетень и улетела в Москву. Билет взяла на чужую фамилию, на всякий случай. Где был Вольдемар, не знаю. В Москве мне делать было нечего. Там мне стало еще страшнее, и решив, будь что будет, вернулась обратно. В санатории я узнала, что Зобин умер и что преступники уже найдены. Вот и все.

Ровнова тяжело вздохнула.

— Как-то он сказал, что я для него — единственный человек, рядом с которым он тоже чувствует себя человеком.

— Вам знакома эта личность? — Замятин положил на стол фотографию лже-Спиридонова.

— Это Вольдемар.

— Когда вы в последний раз видели настоящего Спиридонова?

— Перед отъездом. Они пошли в котельную обмывать его выписку.

— Время позднее было?

— Рано утром, часов в восемь.

— Не видели, выходил потом из котельной Спиридонов или нет?

— Не видела.

— Вы в тот же день покинули госпиталь?

— В то же утро.

Замятин замолчал, задумался.

— Лейтенант. — Колесников вскочил. — Посиди-ка с гражданкой Ровновой в красном уголке.

Колесников с Ровновой вышли из комнаты.

Замятин набрал номер телефона Поленова. Тот слушал, не перебивая, потом сказал:

— Молодец, Антоныч! Если все это правда, то миндальничать со Спиридоновым нечего. Позвони комиссару, что он скажет.

Комиссар остался доволен докладом Замятина. Спиридонова нужно брать и немедленно. В КГБ он нигде не проходит, но его придется потом передать им. Что касается Ровновой, то суд определит ей справедливую меру наказания.

Санаторий по-прежнему был тих и пустынен. Капитан попрощался с врачом. Ровнова собиралась недолго. Минут через пять машина капитана уже отъехала от санатория.

— Я вот еще о чем хочу вас спросить, Лидия Сергеевна. Кастет свой Спиридонов выбросил тогда?

— Нет. Он привез его и сюда. Дорогая, говорит, память.

— Может, он у него дома?

— Вполне. Он им дорожит так же, как и перстнем.

Замятин замолчал. Слава богу, подходит к концу и это дело. Устал он за эти несколько дней неимоверно. В самый раз идти в отпуск.

Спиридонова взяли прямо на работе. Он не сопротивлялся, спокойно вытер о фартук руки, спокойно переоделся, спокойно сел в милицейскую машину. Рядом стояла его «Волга» стального цвета. Во взгляде, который он бросил на машину, Колесников увидел сожаление и больше ничего.

В кабинет Замятина задержанный вошел ровным, неторопливым шагом. Глаза, почти полностью спрятанные под набрякшими веками, напоминали две узкие амбразуры. Рыжие волосатые руки слегка подпрыгивали на коленях, куда он их положил, сев на стул. Голова его была почти лысой. Только на затылке курчавилось рыжее облачко редких волос, скорее похожих на пух, чем на волосы.

— Вы в уголовном розыске нашего города, — сказал Замятин. — Есть какие-нибудь претензии по задержанию?

— Претензий нет, — ответил задержанный. Голос у него был глуховатый, но довольно приятный. — Только вот цель мне неизвестна.

— Объясним. Фамилия, имя, отчество?

— Спиридонов Владимир Филатович.

— Год рождения? Образование?

На все анкетные вопросы он отвечал размеренно, четко.

— Вы обвиняетесь в покушении на жизнь гражданина Зобина Василия Матвеевича.

В глазах задержанного сперва метнулся испуг.

— Будем отпираться или, может, не будем?

Задержанный пожал плечами и нагнул голову. Замятин помолчал. Интересно, что даст обыск в квартире двойника Спиридонова. Найдут кастет или нет?

— Где вы были на своей машине 24 ноября этого года от восемнадцати двадцати вечера до двадцати двух примерно?

— Катался.

— Где?

— Не помню уже.

— Можем напомнить. Читайте. — Замятин протянул задержанному акт экспертизы, удостоверявший идентичность следов протекторов в нише со следами протекторов автомашины лже-Спиридонова.

— Может, и стоял там, не помню.

— Вам знакома эта вещь?

Задержанный впился глазами в перстень. Лицо его исказилось страхом, но ему удалось взять себя в руки.

— Может, видел где, кто его знает.

— Послушайте, Спиридонов. Бросьте валять дурака. Польстились на такую дешевку, и подругу свою подвели под монастырь. Любитель антикварных вещичек! Чуть не убил человека из-за такой чепухи?

Замятин подбрасывал подследственному «спасительные» соломинки. Ухватится или нет.

— Было дело, — глухо выронил Спиридонов. — Рассказала она мне про эту вещичку, будь она проклята. Так расписала… Неравнодушен я к таким вещам.

— Откуда это у вас такое?

— С войны, наверно. Насмотрелся там всего и заразился.

— Много воевали?

— До сорок четвертого.

— Вот видите: заслуженный фронтовик и награды имеете, а из-за такой чепухи все перечеркнули.

— Сам не знаю, как все получилось. Как в тумане. Это все Лидка, расписала… Знает она мою слабость.

— Жена она вам?

— Да нет, в Якутске крутил с ней, а потом привез сюда и разошлись. — В голосе Спиридонова скользнули нотки настороженности.

— Чем же вы его?

Спиридонов помедлил, подбирая ответ.

— Кастет у меня был.

— Откуда?

— Сам не помню, как попал ко мне. Кажется, якут какой-то подарил.

— А где он?

— Выбросил, конечно, не оставлять же у себя такое…

— Чего же вы оставили перстень-то. Ради него все делалось, а тут взяли и оставили.

— Не мог сдернуть проклятый. Как прирос. Да я уже, когда ударил, ничего не хотел. Поскорее бы смотаться.

— В себя пришли, что ли?

— Вроде этого.

— Так вы знали этого человека или нет?

— Откуда?

— А как же вы? Не видно же было в темноте, тот этот человек или нет.

— Светло было, а Лидка мне его хорошо обрисовала.

— А порошок где взяли, чтоб следов не осталось?

— В доме нашел случайно.

— Не ваш, значит, порошок?

— Откуда у меня такое. Повар я — не фармацевт.

— А если бы тот не спустился вниз. Что бы вы делали?

— Уехал бы, наверное. Я уж с дороги хотел возвратиться, да очень хотелось посмотреть на эту штучку.

— Ну и посмотрели бы — зачем убивать.

— Затмение.

Спиридонов поднял голову, впервые посмотрел прямо в глаза следователя. Взгляд его был жалким и в то же время насмешливым.

«Хорошо, — подумал про себя Замятин. — Значит клюнул на удочку. Теперь его нужно срочно опускать в ледяную воду».

В кабинет вошел Колесников, положил на стол что-то завернутое в тряпочку. Капитан опустил сверток в выдвинутый ящик, развернул. В свертке лежал кастет и десятка два золотых изделий.

— Ваши? — выложил он их на стол. Кастет он оставил в ящике.

— Мои. Не будь их у меня, не сидел бы я сейчас перед вами.

— А насчет кастета, гражданин Спиридонов, неправду сказали. Разве это не он?

— Ты смотри! — натурально удивился Спиридонов. — А я-то думал, что выбросил.

— Значит, вы подтверждаете, гражданин Спиридонов, что вечером 24 ноября этого года в девятнадцать часов сорок пять минут вы были в санатории «Подснежник», где совершили нападение на гражданина Зобина Василия Тимофеевича. Ударили его кастетом в затылочную часть черепа, а потом пытались сдернуть с его пальца вот этот перстень?

— Подтверждаю, — коротко бросил Спиридонов.

— Вот и отлично. Подпишите протокол и идите отдыхать.

Спиридонов внимательно прочитал протокол, что-то бурча себе под нос, аккуратно подписал каждую страницу. Замятин вызвал конвойного и Спиридонова увели.

— Ну что? — обратился капитан к Колесникову. — Где вы нашли эту штуку?

— Очень легко. Половица под комодом прогнила. Туда он его и бросил. Помыл, конечно.

— Все здесь?

— Да, в соседней комнате.

Зазвонил телефон. Комиссар интересовался, как прошел первый допрос. Замятин коротко доложил.

— К тебе подойдет майор из КГБ. Поприсутствует.

Через пару минут в кабинет пришел сухощавый, с белой, как лунь, головой майор.

Ввели Спиридонова. Вид у него был недоуменный и явно недовольный. Увидев человека в гражданском, он запнулся на пороге, как бы натолкнувшись на невидимую преграду.

— Садитесь, гражданин Спиридонов. Нужно уточнить кое-какие детали.

Спиридонов сел. Руки теперь он положил не на колени, а ухватился ими за край стула между ногами. Голову опустил низко.

— Фамилия, имя, отчество?

Спиридонов исподлобья посмотрел на Замятина.

— Спиридонов Владимир Филатович.

— Неправда, — бросил капитан.

Спиридонов сразу напрягся.

— Хорошо, кого из этих людей вы знаете?

Капитан выложил перед Спиридоновым несколько фотографий. Тот протянул к ним руку. Она заметно дрожала. Среди фотографий было фото Ровновой и Мякишина-старшего.

— Сука! — просвистел он сквозь зубы, увидев фотографию Ровновой.

— А еще кого знаете?

— Никого.

— А ну-ка, гражданин Спиридонов, обернитесь назад.

Арестованный медленно повернул голову, а потом рывком весь повернулся к двери. Там стоял Мякишин-старший и… Степан Спиридонов.

Мякишин-младший поднял, как бы защищаясь, руки, кулем свалился на землю и пополз, скуля по-собачьи, к ногам стоящих мужчин. Те брезгливо отступили назад и вышли из кабинета.

— Хватит, Мякишин, скулить, — жестко бросил Замятин. — Садитесь и отвечайте на вопросы.

Т. Джатиев ВЕТЕРАН

Родился — будь мужчиной!

…На краю аула

В брошенном хлеву

Нищета согнула

Горькую вдову.

КОСТА
Он с колыбели запомнил «Мать сирот» и по сей день у верен, что поэт сидел у них в сиротской сакле, гнездившейся на круче в ауле Верхний Мизур. Потому так, с фотографической точностью, описал в своей поэме горькую жизнь его матери, вдовы Марии.

Отшумел грохот пушек, закончилась гражданская война, и взошло новое солнце над хребтами Кавказа. Но недолго радовался молодой горец такому счастью.

…Тот осенний день был солнечный, теплый. Друзья — Коста и Батырбек Таболовы и Бицо Зангиев — на своем поле потрудились на славу. Они убрали кукурузу на Кабуаге, а урожай свезли в селение Црау и засыпали в хранилище, чтобы потом переправить домой, в горный Мизур.

— А кто же уберет кукурузу Петка Таболова? Ведь он во Владикавказе, занят большой работой и ему не до уборки, — спросил Батырбек.

— Как кто? Мы, комсомольцы, — ответил Коста.

Все трое дружно взялись за дело.

Солнце заходило за хребты, укладываясь на ночлег. Пора было отправиться домой. Впереди между кукурузными зарослями гнал свою гнедую Бицо, за ним следовали Таболовы. Бицо ехал быстро, оставляя за собой тучу дорожной пыли.

Вдруг туча над дорогой растаяла и отставшие увидели застывшую на месте арбу Бицо, потом расслышали и его голос. Бицо кричал, размахивая шапкой:

— Э-эй, вы! Заснули, что ли? Скорее!

Никто и не подумал, что на него напали бандиты.

— Стой! Руки вверх! Не шевелиться! — скомандовал главарь банды, обросший черной щетиной всадник на гнедом коне. Шашка, кинжал, газыри, сбруя коня — все в серебре. Он отвел дуло от Бицо и направил прямо в сердце самого младшего — Коста Таболова.

Растерявшийся на минуту Коста поднял руки и обвел взглядом окруживших его бандитов. Теперь на него было направлено не одно дуло, а четыре. Чуть шевельнешься, мгновенно получишь пулю в лоб и в сердце. А какой смысл шевелиться, когда под руками нет не только ружья, даже приличного ножа? Коста во весь голос крикнул:

— Фадис! Грабят!

Тут же прогремел выстрел, и пуля прожужжала над ухом, задев волосы.

Бандиты разрезали сбрую, высвободили из упряжки коней и, вскочив на них, скрылись в зарослях.

У одного из горцев, прибежавших на тревожный зов, Татаркана Каргинова — была английская винтовка. Увидев ее, Коста обрадовался: «Дай винтовку, попробую догнать грабителей, отобью лошадей! Отобью! Пусть даже ценою собственной жизни!»

— Убьешь кого — кровников на всю жизнь себе обретешь, — сказал осторожный Татаркан. — А лошадь еще можешь нажить…

Бандитов в этот раз Коста не догнал, но дал себе слово всю жизнь посвятить борьбе с подобной нечистью.

В горах, лесах и ущельях Осетии в те годы гнездились банды. Среди них белогвардейские офицеры, деникинские последыши, злейшие враги нового советского строя. Но пусть! Он мужчина, и они его не испугают. Правда, страшновато было. Но раз родился — будь мужчиной.

Молоток печника

«Дело» по Синдзикауской аптеке, которое подали Таболову, уже ставшему небольшим начальником, на подпись, чтобы «закрыть», он внимательно перечитал и с глубоким вздохом сказал:

— Как же так, друзья? Сгорел дом вместе со всей семьей… Дверь была закрыта. В сгоревшем доме нашли три молотка. Два из них обыкновенных, а третий — специальный… Зачем нужен был аптекарю молоток печника или штукатура? Не навело ли это вас, товарищи оперативники и следователи, на мысль, что… Короче говоря, Азгери, бери людей и поедем на место происшествия!

…— Почтальон стучался, — рассказывали уже в который раз соседи, — но дверь никто не открыл. Он посмотрел в замочную скважину. Дым в комнате. Позвал соседей. Взломали дверь. Дом вспыхнул, как только в него попал воздух. Тушили пожар подручными средствами. Усердно тушили. Но…

— А как могли оказаться мертвыми отец семейства, жена и двое детей? При этом отец — в первой комнате на полу, жена тоже на полу — во второй. Там же — мертвые дети на кровати. Как это могло случиться? Как они погибли?

— Очень просто, от угара, — ответили в один голос соседи.

В это можно было поверить. И такой версии поверили те, кто вел следствие. В селе у Джапаридзе не было врагов: он был добрым, приветливыми были жена и дети. Правда, некоторые говорили, что он имел золото, хранил его у себя дома.

— Азгери, вызвать медэксперта, обследовать трупы!..

Установили, что у всех погибших черепа пробиты тупым предметом. Что же это? Молоток сработал или от случайных ударов падавших на них камней с крыши горевшего дома?

Опросы показали, что в селе бывал печник, не имевший постоянного места жительства. Развесили объявления, что сельисполкому для ремонта печей требуется на временную работу печник.

Следователю Азгери Шанаеву удалось узнать, что печника знают братья А-вы. Но те вели себя подозрительно, просили отдать им молоток, чтобы найти его владельца, фамилию которого они запомнили — Шабловский.

Розыски длились довольно долго.

Таболову сообщили, что печник есть в Лескене, но фамилия у него не Шабловский. Таболов направил в Лескен оперативного работника. Тот прихватил с собой одного из братьев А-вых, знавших Шабловского в лицо.

На краю Лескена действительно работал печник, но А-в заявил, что это не он. При этом оперативник заметил, что его «помощник» моргнул печнику, назвавшему себя Башковым…

Башкова доставили к Таболову. Тот признался, что молоток, который ему показывают, принадлежит ему, Башкову.

— А по какому такому случаю твой молоток оказался в сгоревшем доме Джапаридзе?

— Попросил гвозди прибить, — упорствовал печник.

— Но у Джапаридзе в доме было два молотка, более удобных для гвоздей…

Печник пожал плечами.

— Если вы не имели отношения к делу, то почему скрылись во время пожара?

— Мне сказали, что мой молоток нашли…

— Кто сказал?

Башков запнулся, и на какое-то время оглох и онемел. Наконец, он заговорил. Оказалось, что братья А-вы «уговорили» его пойти к аптекарю «повеселиться», мол, у него — спирт. А зачем молоток? Дело ясное: аптекарь — человек с золотом. Будет сопротивляться, молоток — бесшумное оружие.

Преступники получили по заслугам.

Как на войне

Да, всегда у них так, как на войне. Служба такая. Война еще шла где-то, казалось, далеко, за тысячи километров, а злые ее осколки застряли в наших горах. Бандиты, дезертиры, просто грабители и убийцы собирались в группы и нападали на села и людей.

И вот опять сигнал: вооруженная автоматами и винтовками банда напала на рабочий поселок Криазот.

В тот майский день сорок четвертого шел ливневый дождь с градом. Майор милиции Таболов возглавил группу оперативников и поспешил на место происшествия. В Криазот прибыли с наступлением темноты. Все промокли, изголодались. Выяснилось, что банда окружила поселок, согнала всех жителей в одно место и, направив на них автоматы, заставила лечь в грязь. Другая часть банды прошла по домам девятнадцати семей рабочих и забрала все, что у них было. Один из бандитов пристрелил старика-возчика, попытавшегося оказать сопротивление, оставить лошадь для доставки хлеба рабочим.

Опергруппа начала преследование банды. Глухой лес. Тропинки узкие и крутые. Никаких следов. А они нужны, так нужны, чтобы узнать, в каком направлении держали путь враги. И опытные следопыты Уруспи Дзиов, Михаил Сопоев, Казбек Габуев в лесных дебрях, на склонах гор находят, скорее угадывают следы копыт.

После долгих поисков разгадан маршрут преступников. Вот и место их привала — поляна густого леса. Следы свежие. Значит ушли недалеко.

Еще одну ночь оперативники провели на лесистой вершине у левого берега реки Ассы. Хорошо, что погода прояснилась и стало теплее.

Рано утром майор Таболов стал рассматривать местность в бинокль. Перед глазами медленно проплывали приблизившиеся деревья, обрывы, склоны. И вдруг — поляна с пасущимися лошадьми! Еще маленькое движение бинокля вправо — и появились люди. Это были преступники. Таболов принимает решение.

Работники милиции разделились на мелкие группы. Одна группа, которую возглавлял сам майор, пошла в лобовую атаку. Таболов, вызвав огонь на себя, свернул к реке. Тогда Габуев, как условились заранее, дал сигнал к окружению. Услышав сигнал, Савенко, Фомин и другие короткими перебежками устремились за Таболовым. Лес и горы огласились автоматно-пулеметным треском, ружейными выстрелами. Бандиты метнулись на поляну к лошадям. Но тут же, попав под огонь опергруппы, отступили в лес, оставив на поляне несколько трупов…

Перестрелка продолжалась с восьми утра до двадцати двух вечера. Банда занимала очень выгодные лесистые высоты на правом берегу Ассы. И нелегко было подавить ее огневые точки. Но как преступники ни старались, им не удалось взять лошадей и награбленное добро.

В этой операции погибли Уруспи Дзиов и Иван Подгорный, отважные бойцы, смелые и мужественные товарищи.

Выстрел у моста

Стояла осенняя полночь сорок второго года. Обстановка создавалась тревожная. Враг приближался к городу. Орджоникидзе был объявлен на осадном положении. Сидевший за своим рабочим столом майор вдруг услышал выстрел. Кто-то стрелял в районе Чугунного моста.

— За мной! — скомандовал Таболов.

Схватив автомат, он выскочил на улицу и направился в сторону Чугунного моста. За ним, не отставая ни на шаг, бежали еще десять вооруженных работников милиции. На улицах было темно: город находился в осаде.

Подбежав к рощице, Таболов отдал приказ: «Окружить и прочесать местность!»

Недалеко от моста майор наткнулся на человека, который держался за ствол дерева. Это был постовой милиционер Дударов. Лицо его было в крови, он еле держался на ногах. Выяснилось, что стрелял он, обнаружив нарушителя. С момента выстрела прошло всего две минуты. Не больше.

— Найти и задержать нарушителя, а Дударову оказать помощь, — приказал Таболов и, поправив автомат, тоже пошел на поиск.

Нарушитель был схвачен в тот момент, когда пытался переплыть Терек.

— Свой, говоришь? — переспросил его майор. — Зачем же постового разукрасил…

Человек назвал себя Русиным, начал умолять майора отпустить его под расписку до утра, постового он не трогал.

— А кто же ударил ножом милиционера? — Таболов уже понял, что Русин не просто преступник, что он диверсант, каких немало уже было задержано работниками милиции.

При допросе удалось установить, что «Русин» принадлежит к группе диверсантов, которые были заброшены с задачей взорвать завод «Электроцинк», ВРЗ, а также наводить вражеские бомбардировщики на промышленные объекты города Орджоникидзе.

В поисках «мокрых»

В парке культуры и отдыха в тот день было многолюдно. Два парня начали задевать катавшихся на лодках людей. Подплыв на лодке к трем отдыхающим, они затеяли скандал, а затем набросились на них с ножами. В потасовке лодка хулиганов перевернулась. Они выплыли на берег и тут же скрылись. Пострадавших с тяжелыми ранениями отправили в больницу.

Таболов (уже полковник милиции) прибыл с оперативной группой на место происшествия. Опросили свидетелей, но они примет преступников не запомнили. Сами же пострадавшие были в тяжелом состоянии. Один из них вскоре скончался.

Из множества опрошенных только две девушки сказали, что они могут опознать преступников, если увидят. А кого им показать? Не будешь же хватать каждого молодого человека.

…Один из постовых сообщил, что заметил подозрительного мокрого мальчика. Это был Коля С. Он признался, что был в парке, но о преступлении ничего не знает. Его лодка просто перевернулась.

— Спросите у Алика, он подтвердит, что катались вместе, вместе же перевернулись и потому намокли, — сказал он.

Был найден и Алик. В его семье поднялся переполох, когда ему приказали надеть мокрую одежду и следовать в милицию.

Других «мокрых», похожих на преступников, в городе не нашли. Похоже было, что именно они, эти мальчики, совершили преступление. Таболов сам допрашивал их. Ему показалось, что перед ним бесхитростные ребята. Учились они хорошо. Друзья их ничего плохого о них не говорят. Родители — порядочные люди, честные труженики. Девушки тоже отрицали: «Нет, не похожи эти ребята на тех». Где же преступники?

Между тем поиски продолжались. Таболов знал, что без активной помощи народа трудно раскрыть преступление, поэтому постоянно заботился об укреплении связи милиции с массами. И люди нередко сами приходили ему на помощь. Так случилось и на этот раз.

— Сказали мне, что вы ищете «мокрого», — позвонил гражданин в милицию. — Видел я такого. — И он назвал адрес.

— Вызвать девушек, которые обещали опознать «мокрых», — приказал Таболов.

Первый задержанный оказался молодым человеком по фамилии Умнов. Он показал, что был на рыбалке и там нечаянно упал в воду.

— Умнов, не морочь голову! — сказал Таболов. — Многие видели, как ты опрокинул лодку и нанес удар ножом! Где твой нож? Где живет твой дружок?

— Нет у меня никакого ножа и никакого дружка, — упирался задержанный. — У вас нет доказательств. Я был на рыбалке… У меня свидетели.

— У нас есть сведения о том, что ты не рыбу ловил, — пристально глядя в побледневшее лицо «рыбака», сказал Таболов.

— Нет, нет, нет! — почти закричал Умнов испуганным голосом.

На очной ставке с двумя девушками Умнов был опознан, как один из хулиганов, совершивших преступление. Но теперь он стал доказывать другое: «Был в парке… Катался на лодке и… перевернулся».

— А кто с тобой «перевернулся»? Как его фамилия? — улыбнулся начальник, убедившись, что один из преступников сидит перед ним.

— Никто! Я один был!

— Хватит! Другой уже у нас.

Другой преступник к тому времени действительно был взят с помощью населения.

Скоро хулиганов осудили.

Зубр в ловушке

Зубром называл себя Тедо — высокий, стройный мужчина. Таболов хорошо знал его «почерк» — грабежи и многие другие преступления совершал он с группой воров. Был в свое время осужден. И отбывал наказание где-то на севере.

И вдруг было получено сообщение о том, что Зубр бежал из мест заключения.

Таболов дал указание работникам милиции проверить родственные связи преступника.

В это время внештатный сотрудник милиции сообщил в управление, что обнаружил Зубра с группой сообщников у кладбища.

Таболов с несколькими сотрудниками немедленно выехал в указанное место.

Свет фар выхватил группу людей у входа на кладбище, но Зубра среди них не было. Преступник не был так глуп, чтобы стоять на виду. Сделав вид, что никого не заметил, Таболов поехал дальше, обдумывая план операции. Доехав до постового, он развернул машину обратно. Он знал, что Зубр где-то поблизости.

В начале улицы Ватутина фары выхватили двоих: один среднего роста, коренастый, другой — высокий, стройный. «Он, Зубр! Не упустить бы!» — быстро решил Таболов и, подъехав к идущим вплотную, скомандовал: «Стой! Руки вверх!» В ответ раздался выстрел из пистолета. Пуля обожгла левое предплечье, рука безжизненно повисла, из раны хлынула кровь.

Воспользовавшись замешательством, преступник нырнул в толпу и скрылся.

— Виктор, в погоню! — приказывает Таболов, не думая о раздробленном плече.

Сотрудники милиции оцепили район, где скрылся бандит. Таболова отправили в больницу.

— Руку придется удалить, — сказал хирург.

— Нет! Без руки — воин не воин! — сказал спокойно Таболов. — Пригласите доктора Дзилихова.

— Что вы, товарищ Таболов! Время-то какое, первый час ночи… Пока разбудят и привезут в больницу Ивана Гамусовича, вас в живых уже не будет…

Но Таболов настоял на своем, и Дзилихова привезли в больницу. Сложнейшая операция длилась до десяти утра. Рука была спасена.

В это время сотрудники милиции взяли Зубра.

* * *
В один короткий очерк не «втиснешь» и сотую долю тех операций, которые провел Таболов за десятки лет работы в милиции. Его беспокойная, полная опасностей жизнь, просится на страницы большой повести, а может быть и романа. Родина наградила К. Х. Таболова орденами Ленина, Боевого Красного Знамени, Отечественной войны, Красной Звезды, Знаком Почета. Всего на груди ветерана милиции тринадцать наград.

Полковник милиции в отставке К. Х. Таболов сейчас на заслуженном отдыхе.

Д. Темиряев ЗАДАНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВА

Шел 1944 год. Пламя войны все дальше отступало на запад. По воспоминаниям бывших работников милиции, боровшихся с бандитизмом, на территории Северной Осетии в то время было свыше 350 бандитских групп, численностью от двух до 150 человек. Большинство этих групп осталось здесь после изгнания фашистов. Остальные были заброшены из-за линии фронта.

Как правило, эти группы комплектовались из бывших кулацких сынков или дезертиров и уголовников, ставших при фашистах бургомистрами, полицаями. Некоторые из них обучались в заграничных краткосрочных разведывательных школах и направлялись на родину для ведения шпионажа и диверсионных актов. Среди завербованных попадались и такие, которые шли на это с тайной надеждой попасть любыми путями на родину. Часто такие «завербованные» сдавались органам госбезопасности и оказывали им большую помощь в поимке остальных членов групп.

Однажды стало известно от одного из таких перебежчиков, что в конце июля того же года ожидается прибытие на Северный Кавказ большой диверсионной группы из Аушевской школы, расположенной в Румынии.

— На Северный Кавказ… но куда именно? — уже в который раз нетерпеливо спрашивал перебежчика молодой следователь.

— Этого я не могу сказать, — отвечал тот устало.

— Как они будут заброшены?

— Не знаю…

— А что вы знаете, в конце концов? — вскипел следователь. — Откуда вам известно, что вообще будет организована диверсионная группа?

— Я уже говорил… В той группе оказался мой однополчанин. Тоже завербовался, чтобы как-нибудь попасть к своим. Мы с ним заранее договорились об этом. Вот он мне и шепнул перед отправкой сюда, что увидимся в конце июля здесь, где-то в этом районе, а где именно он и сам еще не знал.

Пришла, наконец, и последняя декада месяца, указанного перебежчиком. В какой-то из ближайших дней должны пожаловать «гости». Но в какой именно и куда?

Уже которые сутки не спят работники госбезопасности и милиции. Не спят их коллеги в Грозном и Нальчике, в Дагестане и Ставропольском крае. Оперативные группы находятся в боевой готовности, ждут сигнала. И все-таки этот сигнал показался многим неожиданным.

Далеко за полночь была получена зашифрованная телефонограмма:

«Из Румынского города Констанца поднялся самолет без опознавательных знаков. Прошел над Черным морем и в районе Новороссийска взял курс на юго-восток. Будьте внимательны. По всем данным это начало операции «Терек». Продолжайте наблюдение, держите связь».

Такие же предупреждения получили чекисты соседних республик. Неизвестный самолет переходил от одних наблюдателей к другим. Вскоре позвонили из Нальчика:

«Зафиксирован шум немецкого самолета. Идет на большой высоте. Судя по всему, следует во Владикавказ или Грозный».

Вслед за этим поступило сообщение из райцентра Чикола, в котором говорилось, что со стороны Нальчика появился неизвестный самолет, сделал несколько кругов над селом, потом проследовал дальше, сделал такие же круги над селением Дигора и вдруг резко повернул на север.

Было ясно, что маневры над Чиколой и Дигорой были сделаны только для того, чтобы отвлечь внимание наблюдателей, а цель полета где-то в другом месте. Но где? Напряжение людей росло с каждой минутой.

Наконец раздался звонок из Эльхотово. Докладывал начальник районного отдела милиции Дахцико Бдтаев:

— Только что недалеко от села сброшен десант, — говорил он взволнованной скороговоркой, — принимаю меры, жду помощи.

…Шоссейная дорога была полуразрушена. Местами зияли огромные ямы, образовавшиеся от разрывов бомб и снарядов. Они напоминали о кровопролитных боях, проходивших здесь в октябре 1942 года.

Майор госбезопасности Аккалаев, сидевший рядом с водителем, буквально прильнул к лобовому стеклу. Со стороны казалось, что он хочет разглядеть в предрассветных сумерках все, что мелькает впереди и по сторонам дороги.

Сколько их? Почему они выбрали именно этот район? Впрочем, понятно почему: огромное хозяйство нескольких республик, отдающих все для фронта, железные дороги, по которым идут важнейшие перевозки — оружие, горючее, продовольствие, войска… Терек, мосты… Конечно, взорвать, вывести из строя, хотя бы временно такую дорогу… Понятно, что бы это означало. И потом леса, горы — удобное место для убежища и для организации банд и диверсионных групп.

«Ошиблись вы, господа! — подумал майор спокойно. — Вы не учли, что за годы Советской власти горцы научились понимать, где для них восходит солнце. Их теперь на мякине не проведешь. Они никогда не забудут потоки братской крови, пролитой у эльхотовских ворот. Около 500 человек сложили свои головы за то, чтобы не пропустить вас через эти ворота, а вы снова лезете туда же! Сволочи! — последнее слово вырвалось у него из груди, и тогда он продолжал уже вслух:

— Так мы вам еще раз покажем, что такое горцы, если вам мало полученных здесь уроков. А ну, давай, нажми, сержант, нажми, дорогой! — попросил он водителя. Тот прибавил газу, мотор взревел, как раненый зверь. «Виллис» мчался на бешеной скорости, делая немыслимо резкие повороты вправо и влево, чтобы обойти наполненные водой воронки. Иногда казалось, что машина вот-вот перевернется, но водитель ловко выравнивал ее, и она снова устремлялась вперед. А навстречу медленно ползли кочковатые хмурые облака.

— А ну, давай туда, — сказал майор, указав на грунтовую дорогу, которая тянулась вдоль шоссе. «Виллис» нырнул носом в кювет, выскочил на левую сторону шоссе и сразу же увяз в размытой колее.

— Пошли, ребята, — сказал майор и первым выскочил из машины. Через несколько минут они снова вернулись на грейдер.

Вслед за машиной майора, не отставая, следовало несколько машин разных марок, в которых ехали оперативные работники милиции и солдаты войск НКВД.

В одной из машин молча сидел рядовой второго городского отдела милиции города Федор Иосифович Хурумов. Уже немолодой и не совсем здоровый, он добровольно вызвался на эту ответственную и опасную операцию. И ему пришлось приложить немало усилий, чтобы его просьба была удовлетворена. Некоторые из его попутчиков даже подтрунивали над ним, дескать, зачем тебе, старик, свою голову под пулю подставлять? Отдежурил бы себе спокойно на перекрестке улиц и айда на печку отогревать кости. Федор на шутки не отвечал. Закрыв глаза и плотно сжав зубы, он думал о своем.

— Задремал старик. Ладно, братцы, пусть отдыхает, сил набирается, а то… как бы он потом с перепугу стрекача не дал, — сказал кто-то, и в темноте послышался тихий смешок.

Самообладание Федора выручило его и на этот раз. Сорок девять лет. Конечно, прожил он их несладко, потому и выглядел старше своих лет… Но никто из рядом сидящих не знает, почему он попросился сегодня… А правда, почему? Может, решил отличиться? Нет. Он уже бывал в подобных переделках и о его делах немало говорили. А может он захотел «понюхать порох» в настоящем деле, как это часто бывает у людей, служивших в те годы в глубоком тылу? Тоже отпадает. Он уже нанюхался пороха. Еще в 1919 году сын бедного крестьянина-горца Федор Хурумов пошел добровольцем в Красную Армию. Он был бойцом 14-го дивизиона 12-го артиллерийского полка, находившегося тогда во Владикавказе. А когда немецко-фашистские полчища вторглись на нашу землю, он стал радистом 1187-го артиллерийского полка и сражался за Родину в Кубанских степях. После тяжелого ранения Федор возвратился домой, но и здесь выбрал беспокойную службу милиционера.

Наступила тишина, в которой прозвучали слова Федора, наполненные горечью и гневом:

— Нет! Я еще не рассчитался с ними! Я не успокоюсь, пока не отомщу сполна этим гадам! Они у меня в позапрошлом году… жену убили… мать моих детей… За что? Не-ет, таких долгов я не оставляю!

— Кажется подъезжаем, — сказал кто-то очень тихо.

Все взоры обратились вперед. А там в предутренней туманной синеве вырисовывались контуры Сунженского хребта, у северного подножия которого, на правом берегу Терека, находится Эльхотово.

Прошло уже около полутора часов с тех пор, как был сброшен десант. На улицах ни души.

Захватив с собой ожидавшего их в райотделе милиционера, опергруппа немедленно выехала на место высадки десанта. По дороге новый попутчик рассказал, что «гости» ушли в камыши.

— То-есть как ушли? — почти крикнул Аккалаев.

— Не беспокойтесь, товарищ майор, не упустим. Наши им на пятки наступают, но брать не решаются, вас поджидают.

— Почему не решаются?

— Так много ж их. Большой десант.

— Где их сбросили?

— Между Эльхотово и Дашковым.

— Вы видели?

— Да. Ну, о том, что может появиться самолет, нас предупредили еще в полночь. Появился он на рассвете из-за Змейского хребта, да низко так, смело. Мы вначале даже подумали, что это свой, патрульный. А ему, наглецу, видно, это и надо было. Он развернулся как-то с наклоном, сделал полукруг, потом взмыл вверх и ушел на запад. И только после того, как он скрылся, мы вдруг обнаружили в воздухе какие-то белые точки, которые медленно спускались к земле. Чего тут было думать: конечно парашютисты. Да мно-о-ого. А у нас всего несколько человек, да и то разбросаны в разных местах. Вот и думай, как их брать? Пока будешь канителиться с одним, другие исчезнут. По команде начальника побежали встречать одного — он поближе других оказался. Залегли. Ждем. Ощущение такое, что «прыгун» сейчас прямо в наши объятия упадет. Но, к нашему счастью, мы не успели добежать. Не знаю, сколько ему там оставалось метров до земли, когда вдруг раздался страшной силы взрыв. На какое-то время кругом стало светло, как днем. Но нашего парашютиста мы уже не смогли увидеть. Кинулись искать туда, где он по нашим расчетам должен был упасть, но обнаружили огромную воронку и поодаль маленькие кусочки дерева, обшитые железом. Ну мы и догадались: это они, значит, взрывчатку спускали в специальном ящике, но она у них бабахнула раньше времени. Не рассчитали что-то, — закончил свой рассказ милиционер. Вскоре подъехали к воронке.

— Да-а-а, килограммов сто пятьдесят — двести, — сказал майор, обследовав яму. — Много они этой штукой могли дел натворить, — и спросил: — Как же село не всполошилось?

— Повыскакивали некоторые, но мало, Привыкли. Тут каждый день взрывы. Мало их, что ли, понатыкали этих мин! Да бомб сколько не разорвавшихся…

Камыши, в которых, по данным группы Дахцико Бдтаева, укрылись диверсанты, были окружены. Везде расставлены посты по 3—4 человека в каждом. Расстояние между ними такое, чтобы в случае необходимости они могли видеть условные сигналы друг друга.

По общему плану операции диверсантов нужно было взять живыми. Но к тому времени, когда сомкнулось кольцоокружения, стемнело, и решили ждать до утра.

Утро. Первые лучи солнца, которые, казалось, никогда не были такими долгожданными, коснулись гор. По цепи передали приказ. Началось сближение. Все понимали, что вооруженные до зубов диверсанты не сдадутся без боя. Поэтому каждый участник операции был готов к жестокой схватке. Вошли в камыши. Тишина. Непонятная, загадочная тишина. Двинулись дальше. Майор шел, не снимая пальца со спускового крючка сороказарядного немецкого автомата, добытого им недавно при ликвидации такой же банды в районе Суадага. Почти рядом шел Федор Хурумов, до боли в руках сжимая винтовку…

Оказалось, что диверсанты ночью ушли. Но как же они проскочили между постами? Как бы там ни было, но враг сумел ускользнуть. Начался тщательный осмотр каждого метра земли. Вдруг Федор Хурумов застыл на месте и к чему-то прислушался. Потом он резко рванулся вперед, быстро разгреб кучу подрезанного камыша и отступил в ужасе. Перед ним лежал человек.

— Пить! — простонал он.

— Ах, пить хочешь? Я тебя напою сейчас…

— Стой! — крикнул майор.

Поднесли флягу к губам раненого. Тот жадно глотнул воду, губы его зашевелились. Он пытался что-то сказать, но не мог. Раненого перенесли на сухое место, оказали первую помощь.

— Я хотел к вам… — задыхаясь выдавил он. — Давно ждал случая… потому пошел с ними сюда… домой хотел… Родная земля… аул мой близко… там мать… отец… вот этой воды испить хотел. Сегодня решил, но они узнали и… вот, — из единственного глаза скатилась слеза. Другой был выбит. — Теперь как собака подохну… у родного порога.

— Сколько их, куда ушли? — спросил майор.

— Три… три, — начал раненый, но не договорил… Сознание померкло.

— Смотрите, товарищ майор, рюкзаки нашли, — доложил Хурумов, — тринадцать штук.

— Осторожно, могут быть мины!

В рюкзаках оказалось оружие: пистолеты и по пять патронов к ним, ручные гранаты — лимонки по 7—8 штук, взрывчатые вещества, одежда для переодевания и по 300—350 тысяч рублей советских денег.

— А деньги-то, наверное, липовые, — сказал кто-то.

Майор вытащил из рюкзака пачку новеньких красных тридцаток, осмотрел ее внимательно и бросил обратно.

По числу рюкзаков можно было предположить, что бандитов тринадцать. Эта версия подтвердилась еще и недосказанным показанием раненого.

— Товарищ майор, а может они подались на левый берег Терека? — предположил кто-то.

— В Змейскую? Зачем?

— Оттуда сподручней в лес нырнуть.

— А Терек? Это же не речушка какая-то, которую так легко перебежать вброд. Нет, маловероятно.

— А может они в плавнях укрылись или в притеречном лесу?

— Заладили «лес» да «лес»… Враг ведь тоже не глуп, тоже соображает, что перво-наперво за ним туда кинутся, — вмешался в разговор молодой солдат. — Вот я и думаю, что не полезет он туда, а возьмет, да и махнет через «Эльхотовские ворота» в Моздокские степи. А там ищи ветра в поле.

— Надо устроить засаду здесь. Рано или поздно они вернутся за рюкзаками, — сказал Хурумов. И тогда мы их накроем.

Решение пришло само собой, когда Хурумов обнаружил ясные следы. В густых камышовых зарослях был протоптан узкий коридор, по которому, очевидно, один за другими проследовали парашютисты.

Оставив засаду, майор двинулся по следу. Скоро вышли к небольшой речке. След исчез. Нетрудно было догадаться, что десантники прошли по воде. Отобрав шесть человек, в том числе собаковода Шотаева и милиционера Хурумова, майор двинулся по течению, внимательно осматривая оба берега. Речушка была неглубокая.

Солнце взошло высоко, стало душно. В одном месте, на правой стороне речки, неожиданно обнаружили хорошо отпечатавшиеся следы. Они вели в селение Плановское. Майор отправил связного к остальным участникам операции, а сам продолжал с группой двигаться дальше.

Прошли Плановское. Не доходя до Дейского, встретили трех женщин, которые копнили сено. Они рассказали, что недавно прошли здесь какие-то люди, грязные, усталые, даже подозрительными показались…

Вскоре следы свернули с дороги. Картина была ясна: уверенные в том, что река смыла их следы, диверсанты обошли Плановское и вошли в кукурузу, которая стояла ровной стеной по обеим сторонам дороги.

Шли долго. Только растревоженные птицы взлетали тут и там. И все-таки майор Аккалаев понимал, что зверь в капкане и задача теперь в том, чтобы вытащить его оттуда с наименьшими потерями. При мысли о потерях майор почему-то огляделся вокруг. Слева от него, с трудом сдерживая собаку, шел Шотаев, справа — Хурумов, как всегда сосредоточенный и хмурый.

Собака вдруг заволновалась. Все залегли. Хурумов приподнял голову — тонкий слух бывалого радиста уловил какой-то шум.

— Ходит кто-то, — прошептал он, дотрагиваясь рукой до рукава майора, — там ходит. — Он указал на камыши. Все прислушались. Теперь уже отчетливо донеслось хлюпанье по воде. Собака рванулась и натянула ремень, но Шотаев сдержал ее, ожидая приказа.

Собака громко залаяла. На «островке» поднялась паника. Диверсанты бросались то в одну, то в другую сторону, но обнаружив, что попали в ловушку, заняли круговую оборону и открыли огонь. Застрочили автоматы. Ранен Шотаев.

— Уходи, Шотаев, и собаку убери, — крикнул майор.

Бой был жестоким. Майор увидел в нескольких метрах от себя незваных «гостей» и полоснул по ним очередью из своего сороказарядного.

Хурумов стрелял, тщательно прицеливаясь и сдабривая каждый выстрел сдержанной, но довольно колоритной кавказской руганью. Вдруг он увидел, как из зарослей поднялся огромный детина с перекошенным от злости лицом и пошел на майора. Хурумов бросился наперерез, стреляя на ходу. Срезанный меткой пулей бойца, верзила рухнул на землю. В ту же секунду застрочили чужие автоматы. Хурумов выронил винтовку, схватился за живот, скорчился, потом как-то неестественно взмахнул руками и упал на бок.

— Сволочи! — выругался майор, стреляя уже из маузера, но и в нем кончились патроны…

Бой кончился. Диверсионная группа была ликвидирована: уничтожено 12 человек и один взят в плен.

* * *
Когда Федора Хурумова несли к машине, он был без сознания. Его отвезли в ближайшую больницу. Майор Аккалаев поехал с ним. Приехали в станицу Терскую Кабардино-Балкарской АССР. Начался новый бой. Теперь уже за жизнь Федора Хурумова. Врачи не отходили от него, делая все возможное, но его состояние оставалось тяжелым. Какая-то свинцовая тяжесть навалилась на веки, но Федор огромным усилием воли снова и снова приоткрывал их, словно боялся, что если они сомкнутся, то уж никогда не откроются. Он старался рассмотреть лица тех, кто разговаривал с ним, но перед глазами был туман. В этом тумане мерещилось лицо жены. Ему хочется поговорить с ней, но губы не слушаются его.

— Как я ждал на фронте твоих писем, Ханисят, — мысленно произносит он. — А фотографии ваши — твоя и детей… они всегда были со мной. Иногда я так долго смотрел на них, что исчезало расстояние. Вы были рядом со мной. И какую же боль, какое страдание я испытал, когда вернулся домой и узнал, что тебя уже нет… Прости, Ханисят, не сумел я тебя уберечь от злых коршунов, но зато отомстил…

Страшная нестерпимая боль жжет тело, но он не стонет. Плотно сжав губы, Федор борется со смертью. Молча! Он произносит только имена дорогих ему людей: жены, детей. Потом мысли Федора перенеслись на родину, в аул Тоборза. Вообще в эти дни он почему-то часто стал вспоминать места, связанные с детством. Часто ему снились мать и отец, умершие почти одновременно два года назад. А сегодня утром, когда по радио передавали концерт русской народной песни, ему вдруг показалось, что он лежит дома, в хуторе Ардонском, куда они переселились с гор. И как им было там хорошо!

Федор рванулся, но острая боль отбросила его обратно. Он закрыл глаза и снова забылся. Вдруг его лицо оживилось… Он глубоко вздохнул. Майор наклонился над ним и впервые за все это время увидел ясный взгляд Федора.

— Дети… позаботьтесь о детях… Пусть растут людьми… Много за их счастье крови пролито.

— Не о том говоришь… вместе позаботимся… — сказал Аккалаев и увидел, как по лицу Федора скользнуло подобие улыбки. Потом он вздохнул и как-то вытянулся…

В больничных документах было зафиксировано, что 5 августа 1944 года в Терской больнице Кабардино-Балкарской АССР, в 3 часа дня скончался Хурумов Ф. И. Причина смерти: пулевое ранение в живот.

А 31 августа того же года Указом Президиума Верховного Совета СССР рядовой милиции Федор Иосифович Хурумов был награжден орденом Отечественной войны II степени за успешное выполнение специального задания Правительства и проявленные при этом мужество и отвагу.

* * *
А майор Аккалаев? В 1961 году подполковник Александр Асламурзаевич Аккалаев ушел на заслуженный отдых. Грудь бывалого чекиста украшают орден Ленина, два ордена Красной Звезды, орден Красного Знамени и медали «За отвагу», «За доблестный труд», «За оборону Кавказа», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» и другие. Они рассказал о милиционере Федоре Хурумове и других участниках операции, которые, не щадя своей крови и жизни, защищали родную землю.

М. Мамсуров НЕИСПОЛЬЗОВАННАЯ ПУТЕВКА

Эту уже изрядно потрепанную книгу подарил Василию Ивановичу один из его приятелей.

— Почитай, очень интересная, написана на основе подлинных событий. Отставной генерал рассказывает о пограничниках. Ты ведь тоже пограничник, хотя и бывший.

В первый же свободный вечер Суаридзе решил полистать книгу. Природа, люди, незнакомые фамилии, лирические отступления. Он уже хотел закрыть книгу, как глаза его уловили слово «Уссури».

«Лесистый остров на реке Уссури был нейтральным, — писал автор. — Этим заросшим клочком земли часто пытались воспользоваться японские лазутчики, чтобы пробраться на нашу территорию.

Однажды разведка доложила, что японцы собираются заслать к нам «гостей». О месте и времени высадки шпионов никаких данных не было. Помощник начальника заставы, молодой лейтенант-грузин, которого товарищи называли просто Васо, приказал усилить наблюдение за противоположным берегом…»

— Черт возьми, откуда такие подробности?! — воскликнул Василий Иванович.

Это говорилось о нем, о Васо Суаридзе.

…Тогда шла война. Окончив в 1943 году военное училище, молодой лейтенант Василий Суаридзе попросился на фронт. Ему отказали. И он понимал почему: японские милитаристы могли напасть на нашу страну. Потому здесь, на восточной границе, надо было держать силы, способные отразить возможные нападения. Василий знал, что совсем близко, за рекой, день и ночь идут маневры неприятельских войск, что фанатичные камикадзе (японские «смертники») дежурят у своих самолетов в ожидании команды. И не только это. Японцы уже вели «малую войну», засылая к нам шпионов и диверсантов.

Василий Иванович помнит случай, описанный в книге. Тогда он был помощником начальника заставы. Приняв тревожное сообщение разведки, лейтенант отдал соответствующие распоряжения, а сам тут же начал разрабатывать операцию и осуществлять ее.

Как только стемнело, бронекатер, создавая шум, на полном ходу прошел вверх по течению реки. Второй катер с застопоренными винтами с группой засады на борту шел на длинном буксире. У острова буксир отцепили. Бронекатер, не сбавляя хода, последовал дальше, создавая впечатление, что несет обычную патрульную службу. Тем временем группа пограничников бесшумно высадилась на остров и залегла, а отбуксированный катер понесло течением вниз.

Ночная мгла и тишь вновь поглотили остров. Тихо на противоположном берегу. Но вот, когда чуть перевалило за полночь, пограничники услышали легкий всплеск воды. Шум постепенно приближался. А спустя несколько минут, группа засады «тепло встретила гостей», прибывших на остров на надувных мешках со свинцовыми противовесами на ногах и полным шпионским снаряжением.

Сейчас уже Василий Иванович и сам не может вспомнить, сколько было таких случаев за время его службы на границе. Но, бесспорно, каждый случай требовал от молодого офицера находчивости, изобретательности, отваги. Надо было каждый раз суметь разгадать замысел неприятеля, перехитрить, ввести его в заблуждение.

О том, насколько хорошо это удавалось Суаридзе, говорят одиннадцать правительственных наград.

…Отгремели победные залпы войны. Бывший офицер-пограничник Василий Иванович Суаридзе сменил армейскую шинель на милицейскую.

Работа в милиции потребовала от Суаридзе не меньше энергии, выдумки, творческой мысли, находчивости и даже отваги, чем служба на границе. Приходилось вступать в единоборство с хитрым, умеющим заметать следы, готовым в критический момент оказать вооруженное сопротивление, преступником. Усвоил Суаридзе и то, что нельзя оставлять нераскрытым ни одного преступления, и в то же время нельзя, не имеешь права подозревать каждого из окружающих тебя людей. Нельзя полагаться и на одну только интуицию. Надо знать людей, общаться с ними, быть среди них своим человеком, заслужить их уважение, доверие. А это не совсем просто сделать, не всегда и не каждому удается. При этом надо уметь бороться за человека.

…Рафик Елдоянц учился плохо, часто пропускал занятия, а в девятом классе бросил школу вообще. Родители, учителя не смогли вовремя вразумить парнишку, и вот он стал «Рауфом» в воровской шайке, которая вскоре была арестована. Допрашивал воришек Василий Иванович. Вина их была доказана: по ночам они обворовывали киоски. Если денег не оказывалось, брали конфеты, водку, шампанское. Чаще посылали «на дело» Рауфа: он должен был «пройти испытательный срок». И вот теперь, в ходе следствия, Суаридзе стремился раскрыть ему глаза, убедить парня в том, что скользкой тропинкой невозможно выйти на широкую жизненную дорогу. Говорил следователь спокойно, даже дружески.

Как несовершеннолетнему суд вынес Рафику условную меру наказания. Но Суаридзе понимал, что если не взять парня под контроль, сам по себе он не станет на правильный путь. И в этом следователь убедился на четвертый или пятый день после суда.

Василий Иванович шел с работы. У кинотеатра он увидел шныряющего в толпе Рафика. Парень вышел «на охоту».

Василий Иванович подошел к нему, поздоровался, спросил:

— В кино собрался?

— Да, — ответил Рафик, опешив от неожиданного вопроса.

— Вот и хорошо. На-ка, возьми билеты и мне, и себе, — следователь протянул трехрублевку.

Смотрели старый, еще довоенного выпуска фильм «Путевка в жизнь».

После кино Суаридзе сделал вид, что ему надо идти в ту же сторону, где живет Рафик.

— Понравился фильм? — спросил дорогой Суаридзе.

— Очень. Ничего подобного я раньше не видел, — восторженно ответил парень.

— А ты знаешь, что «Путевка в жизнь» — первый советский звуковой фильм? И события, о которых в нем говорится, не вымышлены. Великий педагог и друг детей Макаренко лишь изменил имена действующих лиц.

— А зачем?

— К тому времени, когда фильм уже вышел, многие из тех, кого там показали, уже стали взрослыми уважаемыми людьми и им было бы стыдно, что они когда-то воровали.

Беседа шла так оживленно, что парень не заметил, как дошли до его дома. Когда следователь протянул Рафику на прощанье руку, тот заметно заволновался, а потом сказал:

— Может, зайдете к нам? Поужинаем вместе, да и мать… Я не думал так долго задерживаться.

— За приглашение спасибо, зайду в другой раз, если пригласишь от души. Матери скажи, что был в кино со мной. А сейчас и мне пора домой. Ведь и я допустил нарушение, пошел в кино без семьи, а это не совсем честно, — улыбнулся Суаридзе.

После этого Василий Иванович и Рафик встречались неоднократно. Встречи сначала были «случайными». Но парень всегда был им рад, потому что каждый раз Суаридзе рассказывал много интересного, увлекательного.

Есть люди, которые вызывают у человека симпатию с первой же встречи. Таким для Рафика стал Василий Иванович. По его совету парень поступил на работу, а потом и на вечернее отделение техникума. Окончил его, а сейчас, работая мастером, успешно учится на заочном отделении института. Комсомольцы предприятия, на котором работает бывший Рауф, избрали его своим вожаком. Он же возглавляет комсомольскую дружину, которая стала грозой хулиганов. Теперь Василий Иванович и Рафаэль встречаются как близкие друзья. Когда Рафика принимали в комсомол, он в своей биографии так и записал:

«…Было время, когда ошибался, стал на путь воровства. Но судьба меня свела с очень добрым и умным человеком, которому я обязан своим настоящим и будущим, тем, что сегодня нахожусь среди вас».

Такие же слова о Суаридзе могли бы сказать десятки подростков. Есть у него и другие ученики. Это те, которым довелось с ним работать. Для своих подчиненных Василий Иванович является старшим товарищем, учителем. Учит он их умению раскрывать любые дела, находить в каждом отдельном случае ту нить, которая тянется от запутанного клубка преступления.

…До обеденного перерыва оставалось немного. Заместитель начальника Промышленного райотдела милиции Суаридзе писал рапорт об очередном отпуске. Только что принесли путевку в санаторий. Очень хорошее время. Через десять дней он с семьей будет уже на берегу моря. Отдых — лучшего и желать не надо.

Сладостные мысли прервал взволнованный голос дежурного:

— Товарищ подполковник! Только что позвонила женщина. Убит человек у себя на квартире.

Через несколько минут Суаридзе во главе оперативной группы ехал к месту происшествия.

…Жители двора столпились на лестничной площадке. У открытой двери в окружении соседей рыдала молодая миловидная женщина. Подполковник вошел в комнату. На кровати вниз лицом лежал убитый. На его спине четко выделялись пять ножевых ран. Суаридзе внимательно осмотрел комнату, пытаясь найти хоть какие-либо следы преступления. Прошел в другую комнату, на кухню. Здесь на столе стояли три пустые винные бутылки, а на полу, у газовой плиты, лежал маленький кусочек тонкой резины.

«Да, данных маловато, — мысленно произнес Василий Иванович. — А горя много. Молодая семья. Видно только начали жить, строили планы. И вдруг чья-то грязная рука все перечеркнула, уничтожила…»

Суаридзе вернулся в комнату. Здесь уже фотографировали, составляли протокол осмотра места происшествия. Подполковник ощупал тело убитого и посмотрел на часы. Тело уже застыло. Значит убийство произошло много часов назад, может, даже вчера. К тому же одна из винных бутылок была совершенно сухой, тогда как стенки двух остальных были влажными и в них оставались капли вина. «Что бы это значило?» — спрашивал сам себя Василий Иванович.

Суаридзе подошел к жене убитого, усадил на диван и тихо заговорил:

— Простите, Аида! Я разделяю ваше горе, но вы нам должны помочь. Постарайтесь, пожалуйста, вспомнить всех, с кем общался ваш муж, кто, на ваш взгляд, мог его убить и почему, кто у вас бывал в последние дни?

— Я и сама об этом думаю, — перестав плакать, заговорила женщина вполне нормальным голосом. — Не знаю я тех людей, с которыми он общался. Несколько дней назад приходили к нему трое мужчин. Сидели они на кухне. Я туда не заходила, но из доносившегося разговора поняла, что гости требовали отдать какой-то долг. Вчера вечером мужа вызвал на лестничную площадку какой-то человек. Муж отругал его и толкнул вниз по лестнице. Вернулся в комнату расстроенный и лег спать, хотя был еще ранний вечер. В тот вечер я должна была пойти к больной матери, а наутро, прямо от нее отправилась на работу. А когда сегодня в обед пришла домой, застала вот это…

Женщина вновь запричитала. В ее голосе, крике, словах Василию Ивановичу почудилось что-то неестественное, фальшивое.

Не выдавая своих мыслей, он еще раз внимательно осмотрел квартиру, потом вышел. На лестничной площадке все еще стояли соседи и оживленно обсуждали происшедшее. От них Суаридзе узнал, что вчера вечером приходил брат Аиды с каким-то мужчиной, соседи видели, как гости вошли в квартиру, но что они там делали, когда ушли обратно — этого не знал никто.

Вернувшись в комнату, Василий Иванович вновь подошел к рыдавшей Аиде и сказал:

— Постарайтесь, пожалуйста, еще раз вспомнить: кто к вам приходил вчера, или должен был прийти? Это очень важно.

Глаза женщины тревожно блеснули. Немного помедлив, она твердо ответила:

— Я вам рассказала все, что знала. А вчера я была у матери.

— А брат ваш, Садулла, не приходил?

— Я его не видела, он живет в районе, бывает у нас очень редко.

Сослуживцы Суаридзе удивились, когда тот «пригласил» Аиду в машину. Но они знали, что без веского основания подполковник никогда не задерживал подозреваемого.

В ходе следствия установили, что мать Аиды последнее время не болела, а кусочек резины, найденный в кухне, оказался частью хирургической перчатки, изъятой в доме брата Аиды.

Под давлением улик подозреваемая вынуждена была рассказать гнусную историю.

Аида полюбила Дженала. Они встречались, бывали в ресторанах. Через свою сестру познакомился с Дженалом и Садулла. Оба любили жить «с шиком», и это их быстро сблизило. А для «шикарной» жизни нужно было много денег. Дженал и Садулла начали воровать, грабить. Наконец, они были уличены, их осудили. Аида тем временем познакомилась с Анзором, а через год вышла за него замуж. Размеренная семейная жизнь вскоре надоела Аиде, привыкшей к шумным компаниям и кутежам. В семье начался разлад.

Через три года освободились Дженал и Садулла. Дженал простил Аиде измену, и она тайно от мужа начала с ним встречаться. Потом они решили пожениться. Но этому мешал муж. Да и квартиры у Дженала не было. Вот если бы… И подлый договор между Аидой, ее братом и любовником состоялся. Садулла с Дженалом пришли вечером «в гости» к своему зятю. Аида, чтобы отвлечь от себя подозрение, пошла в тот вечер ночевать к матери. На следующий день в обеденный перерыв Дженал, по предварительной договоренности, встретил Аиду недалеко от завода, на котором она работала, и, поравнявшись с ней, бросил на ходу:

— Все в порядке, моя голубка. Скоро мы заживем в твоей квартире.

Этого не случилось. Суд воздал им по заслугам.

Б. Гурдзибеев МЕСТЬ (Из блокнота следователя)

Николай ворочался с боку на бок. Вставал. Ходил по комнате. Курил. Снова ложился. Наконец, поняв, что ему не уснуть, оделся и вышел на улицу.

Николай посмотрел на дальний серпик луны и вспомнил слова матери: «Как ты встретишь новолуние, так проведешь весь месяц». Вспомнив мать, ее доброе лицо, он улыбнулся. Так с улыбкой и дошел до райотдела милиции. Привычным движением открыл дверь своего кабинета. И уже в который раз начал вспоминать события последних дней.

Вспомнил, как в его кабинет вбежала женщина. Растрепанная, простоволосая, комкая в руках надетый на голову платок. Она стояла посреди кабинета несколько минут как вкопанная, а потом вдруг рванулась вперед, рухнула на колени перед Николаем.

— Умоляю вас! Спасите нашу семью от страшного горя. Найдите отца моих детей! О, боже, как жить мне дальше, если кормильца у нас больше нет!

С трудом успокоив ее, следователь узнал из взволнованного рассказа следующее: три дня назад муж Залда Ламбег ушел в лес за строительным материалом для жилого дома и не вернулся.

Прошло две недели, а Ламбега нет.

— Не мог же он провалиться сквозь землю, — думал Николай.

С такими тяжелыми мыслями застал его рассвет в кабинете. Хмурый, невыспавшийся, он вошел к прокурору.

— У меня к вам дело, Александр Майрамович.

— Это какое такое дело в такую рань?

— Опергруппа обшарила весь лес. Но безрезультатно. Теперь я думаю, нужно осмотреть входы и выходы в ущелье Бестастау, если считаете нужным, то попросим руководство колхоза, чтобы на несколько дней загнали свой скот туда на пастьбу.

— А при чем тут скот? Что это нам даст? — удивился прокурор.

— Дело в том, что крупный рогатый скот хорошо чует запах крови.

— Что ж… Это идея. Действуй, — после продолжительной паузы согласился прокурор.

На второй день с рассветом Николай с группой работников милиции, вместе с колхозными пастухами двинулся в сторону Черного леса. Животные, жадно набросившись на сочную траву, рассыпались по лесу. Вдруг в одной стороне стада послышался рев коров. Он повторился снова и снова, а затем заревело все стадо. Через несколько минут Николай уже был около стада.

Опергруппа приступила к изучению местности. Но долго поиски были безрезультатными, хотя изучали каждую пядь земли. Вдруг Николай заметил пятно крови на желтых листьях. Не веря еще своей догадке, он раздвинул кусты и увидел следы человеческих ног. В предчувствии чего-то страшного сердце Николая забилось, кровь застучала в висках.

«Нужно разобрать камни», — подумал про себя следователь, но группа без приказа старшего уже приступила к раскопкам. Один из пастухов зацепил лопатой какие-то лоскутья, а вскоре показалось и лицо.

При обследовании трупа оказалось, что грудная клетка его пробита в двух местах. Одежда на груди забрызгана запекшейся кровью и продырявлена. Видимо, ножевые ранения.

Труп был отправлен в морг, а Николай со своими помощниками еще долго сидели на корточках и смотрели на следы преступления.

…В дверь постучали. Вошел худощавый человек среднего роста, с бегающими глазами.

— Мне нужно поговорить с вами, — обшарив кабинет глазами и, вероятно, довольный отсутствием посторонних, проговорил хрипловато вошедший.

— Я вас слушаю, — сказал Николай.

— Нет в селе дома, которому бы Ламбег не помог. Все односельчане уважали его. Не слыхал, чтобы он причинил кому-нибудь вред, — начал вошедший. — Давно это было. Отец Ламбега Барисбий был во время гражданской войны красным партизаном. Один раз он столкнулся с абреками. В стычке был убит Астан из нашего села. С тех пор семья Астана держит камень за пазухой на Ламбега. Я думаю, в гибели Ламбега виновата эта семья, а точнее — сын Астана Салафир. Он, как и отец, мстителен и нелюдим, — тяжело вздохнув и опуская резко на стол руки, словно подводя итог сказанному, закончил вошедший. Потом встал, еще раз окинул быстрым взглядом комнату, словно испугался, не подслушал ли кто, и вышел.

Сам еще не зная, что нового даст в расследовании посещение этого человека, Николай отдал распоряжение установить наблюдение за Салафиром и его окружением.

Прошло несколько дней. Никаких новых данных по делу не поступало. И Николай уже стал нервничать. И вдруг в кабинет не вошел, а скорее влетел сотрудник, которому было поручено наблюдение за Салафиром.

— Сейчас я был в школе, разговаривал с младшим братом Салафира. По его словам, брат несколько дней назад уехал. Он и до этого часто отлучался, ходил куда-то. Однажды пришел домой в испачканной одежде. На вопрос, что с ним, сказал, что убил собаку.

Группа оперативных работников пришла в дом Салафира. При обыске среди вороха старой одежды нашли два сапога с капельками запекшейся крови. Размер сапог сходился с размером следов в ущелье. В саду под грушевым деревом с помощью собаки нашли и другие вещи Салафира, испачканные кровью.

Экспертиза показала, что пятна крови на одежде Ламбега и Салафира однородны по составу. Сомнений в том, что убийцей является Салафир, больше не было. Теперь оставалось поймать преступника.

…Солнце уже давно клонилось к горизонту, но жара не спадала. Пристроившись в тени, Николай и Рашид (помощник следователя) терпеливо ждали появления Салафира. И вдруг в конце улицы появился высокий, могучего телосложения молодой человек. Друзья переглянулись. Это был он. Не вынимая рук из карманов, Салафир медленно шел им навстречу.

В том, что он вооружен, Николай не сомневался.

Салафир, вероятно, узнав Николая и сразу поняв в чем дело, выстрелил в него. Очнулся Николай в больнице. Рана была серьезной, но не смертельной.

— А где же Салафир? Ушел? Да? Ну говорите же!

Только после слов прокурора Николай поверил, что преступник пойман. Его ждет суровая кара советского закона.

Через несколько месяцев следователя выписали из больницы.

Был такой же хороший летний вечер, как тогда, до расследования. Только вот луна была теперь огромной и встретила Николая широкой доброй улыбкой.

Л. Чипирова В РУКАХ — СУДЬБЫ

А сколько ступенек на нашей лестнице? Вот здорово, столько раз поднимался и не знаю. Настоящий разведчик должен все замечать. Все!

У Витьки Кочеткова, например, правый глаз карий, а левый светлый, в крапинках. Это он недавно увидел.

А было так. Географичка запаздывала, в классе стоял шум. Вдруг у самого Генкиного уха что-то просвистело. В другой раз он бы и внимания не обратил. А тут настроение с утра было паршивое. Генка обернулся и увидел, как Кочетков собирается пустить вторую бумажную пульку. В два прыжка он очутился у Витькиной парты и вцепился в его светлые жиденькие волосы.

— Ах ты, рыжий!

Мальчики разошлись не на шутку. В минуту Генка оседлал Кочеткова. Тот лежал на полу и беспомощно дрыгал ногами. И тут Генка увидел глаза своего противника — карий и светлый, почти желтый, в крапинках. Изумление его было так велико, что на какое-то мгновение он ослабил руки, и тут же Витька сбросив его, вскочил на ноги. В это время в класс вошла географичка.

…22 ступеньки. А вот здесь, у самой двери Белозерцовых выбоина и на перилах зарубки какие-то.

А вот и его дверь. Как всегда, закрыто. Генка вздохнул, нажал раза два звонок для порядка, пошарил рукой под половицей и достал ключ.

Прямо в пальто прошел на кухню, бросив у порога портфель. На плите стояла большая сковородка; грязная вилка вцепилась в холодную картофелину. Стол был завален грязной посудой, стаканами; тут же стояли бутылки из-под вина.

Опять пировали, — неприязненно подумал он. — Хоть бы вечером не пришли. Телевизор даже не дадут посмотреть. — К матери часто приходили какие-то шумные дяди и тети, допоздна пили, пели, кричали. В такие вечера Генка уходил на кухню. Но и тут покоя не было. Вваливался то один, то другой.

Только бы не пришли, — с тревогой подумал он опять. И вдруг зазвенел звонок. За дверью послышались голоса, смех.

Решение пришло мгновенно — уйти на улицу и не видеть их. Он открыл дверь…

Во дворе ребята гоняли мяч. Генка присоединился к ним. В игре время пролетело незаметно. Наступил вечер. Позвали домой Славку, ушел Николка-музыкант, потянулись и остальные по домам. Скоро двор опустел, стало грустно и тихо.

Счастливчик Славка! Опять, наверное, ест булочки с вареньем, маленькие такие, пышные. Это у них бабка печет. Вкусные. Однажды Славкина мать угощала его.

Тут он вспомнил, что с утра голоден, вспомнил большую грязную сковородку, холодную картофелину с грязной вилкой в боку.

…Это была первая ночь, когда Генка остался на улице. Это было начало… новой жизни. Где коротал время мальчишка, никто не знал. Не знала об этом и мать.

Утром он забежал домой, угрюмый, продрогший (мать уже ушла на работу). И сразу набросился на остатки вчерашнего «пира». Пора было бежать в школу.

А в школе всё было, как обычно. Шумно, весело. Кто-то кого-то мутузил, кто-то доучивал урок, уткнувшись в учебник; девчонки чинно прогуливались по коридору.

Все было, как обычно. Никто ничего не заметил. Никто не заметил, что в 5 «в» появился новый человек, Генка М. Эта первая ночь вне дома как будто вывернула его наизнанку. Он и сам еще не подозревал обо всем этом.

Эх, если бы тогда встретилась ему на пути Мадина Тебоевна! Но встреча произошла только год спустя.

…— На сегодня, наверное, хватит, а, ребята? Время уже позднее.

Было около двенадцати. По улице шли ребята из отряда имени Рихарда Зорге. Так называли себя добровольцы-помощники Мадины Тебоевны Цаллаговой, инспектора детской комнаты милиции отдела внутренних дел Промышленного райисполкома.

Решили все-таки заглянуть напоследок в старый пустой дом.

В одной из комнат, в углу, свернувшись калачиком спал мальчишка. Рядом валялись разбитые бутылки из-под водки, бумажные стаканчики, обрывки карт. Компания, видно, была не маленькая, если судить по опустошенным сосудам.

Все попытки разбудить мальчишку оказались напрасными — он был мертвецки пьян. Тогда решили отнести его прямо в детскую комнату.

— Мадина Тебоевна, принимайте!

Уложили его на диван. Решили до утра оставить «гостя» в покое. Последней уходила Мадина Тебоевна. Уже вставила в дверь ключ. Но потом снова вернулась и посмотрела на мальчишку.

Лицо было бледное, пухлые детские губы чуть приоткрыты.

— Совсем ребенок. Как же это с тобой случилось?

Много вот таких маленьких бродяг прошло через ее руки. Разные они были: добрые и наивные, хитрые и озлобленные. Одно роднило их — потребность в ласке. Эта потребность была так велика, что тихий голос Мадины Тебоевны, ее красивое доброе лицо быстро приручали самого «безнадежного» дичка.

На другое утро Мадина Тебоевна пришла на работу рано, надеясь застать своего ночного гостя еще спящим. Она открыла, стараясь не шуметь, дверь, вошла на цыпочках в комнату.

Диван был пуст. Окно распахнуто настежь. Быстро оглянулась. Все на месте. Только шкаф с игрушками приоткрыт. И машины нет. На второй полке сверху стояла красивая новая машина, совсем недавно купленная. Полка была пуста. Целлулоидный заяц таращил свой единственный синий глаз.

Можно было и не искать. Ушел и ушел. Ему же хуже. Да, но сам-то он не понимал этого. Зато знала Мадина Тебоевна: день, час промедления может обернуться исковерканной вконец судьбой. Нет, надо найти.

Дома у нее рос такой же мальчишка. И сердцем она болела за всех мальчишек на свете. Может, позвонить ребятам. Но те сами не знали, кого привели вчерашней ночью. А если сходить в тот дом, где подобрали его. Надежды мало, но все-таки…

Дом был пуст. Ветер гулял по гулким комнатам обрывками газет, хлопал дверьми.

Усталая, недовольная собой, возвращалась она на работу. Посидела у стола. Долго, надсадно звонил телефон.

На следующий день Цаллагова нашла мать Гены. Та крикливо заявила:

— Я отказываюсь от воспитания!

— Но это же чудовищно! Вы хоть понимаете смысл своих слов? Понимаете, что сейчас в эти дни решается судьба вашего, слышите, вашего ребенка? В таком случае, вы письменно подтвердите свое решение отказаться от воспитания ребенка.

— Письменно? Нет! Что я дура, что ли? Мой ребенок, что хочу, то и делаю. Я отдала его в школу, пусть смотрят за ним в школе. Они тоже деньги получают.

— Знаете что, гражданка Шорвич, идите! Идите, но за помощью сюда никогда не приходите. А помощь наша вам еще понадобится!

Цаллагова нашла Генку, привела его к себе в дом, приласкала. Сначала мальчишка смотрел «волчонком», но потом оттаял. Снова пошел в школу, помогал в работе детской комнаты. Показалось, что мальчишка одумался. Мадина Тебоевна отвела его к матери.

Но Шорвич-мать через месяц снова пришла в детскую комнату.

— Не узнаете? — Шорвич как-то странно усмехнулась. — Да, это я. Горе у меня, опять сбежал мой Генка. После того, как вы мне его вернули, побыл с месяц. А муж, отчим, значит, Генке, — и, поймав недоуменный взгляд Цаллаговой, добавила: — это другой, тот тоже сбежал. Вы хорошо знали моего сына, помогите. Христом-богом прошу. Помогите. Один он у меня, единственный.

Поздно, ах как поздно поняла она… Генка Шорвич был в то время далеко-далеко. Готовился к «операции».

Вчера его вызывал Кривой. Новичок не скоро удостаивается такой чести. А вот он удостоился. Генка приехал в Грозный две недели назад. Адрес ему дал Бульдог еще в Орджоникидзе. Он быстро нашел дом, указанный в записке, постучал в комнату, здесь его ждали. Полная, уже немолодая женщина открыла дверь, внимательно оглядела его, взяла протянутую записку и повела в дом.

— Сюда.

Дверь захлопнулась за хозяйкой, и Генка остался один. Духота, усталость одолели и он не заметил, как уснул. Проснулся от чужого взгляда.

За столом сидел средних лет мужчина в клетчатой рубашке, он внимательно разглядывал спящего. Заметив, что Генка проснулся, мужчина уткнулся в газету.

Окончательно проснувшись, Генка вскочил.

— Ты от Бульдога? — спросил незнакомец, не отрываясь от газеты. — Давно его знаешь? Как приехал сюда? Если на автобусе — плохо. Искать будут, нас пошевелят. На попутных надо в таких случаях. И сам черт не найдет. Мать, говоришь, одна?

Генка рассказал всю свою короткую биографию. Сухарь, как прозвал он про себя собеседника, слушал внимательно, не перебивая.

— Ладно, — сказал он наконец. — Завтра пойдем к Кривому. Пока здесь сиди, не выходи — соседи любопытные.

Встреча с Кривым была очень короткой. Генка даже не успел хорошенько разглядеть «хозяина». Задача была ясна — дали адрес: надо было проследить за квартирой — кто, когда выходил и приходил, уточнить время, когда никого не бывает.

— Дело верное. Но смотри, если вдруг поймаешься и расколешься — не жить тебе, — сказал на прощанье Кривой.

От его голоса и слов у Генки мурашки пробежали по телу. Но он быстро отогнал дурные мысли. Хрустящая двадцатипятирублевка в кармане придала ему силы и бодрости.

Но его «сладким мечтам» не удалось сбыться. В кафе к нему подсели двое молодых людей, предложили выпить. Генка пил, морщась, обжигаясь. Что было потом — помнит смутно. Проснулся от ночного холода, где-то на скамейке. Мутило, болела голова, еле дождался утра. На «дело» не пошел ни утром, ни днем — не было сил. Вечером надо было доложить Сухарю о результатах наблюдений, но и туда он не пошел. Только через день, измотанный, голодный Генка постучался в знакомую комнату.

…Его били долго и методично.

— Дисциплина у нас прежде всего. Ты знаешь, что из-за тебя сорвалось дело?

Генка с тоской слушал его. Вспоминал мать, как «пилила» с утра до вечера, вспомнил ребят. Все, казалось, было так давно: и школа, и ребята, и мать.

— Все понял? — прервал его размышления голос Сухаря. — А теперь принимайся за работу.

В общем-то Генке везло, «работал» он чисто. За полгода Кривой и его компания обчистили: два магазина, три ларька «Пиво-воды» и пять квартир. Генке перепало «по мелочи», как он говорил, зато репутацию он свою восстановил.

Но всему есть конец, удаче — тоже. Он попался. И попался, спасая Кривого и Сухаря.

— Расколешься, не жить тебе. — Скрипучий голос Кривого не давал ему покоя, заставлял молчать.

Кончилась эта история для Генки колонией; сюда же пришло первое письмо Мадины Тебоевны.

— Помнит, — с удивлением подумал тогда Генка.

Письмо было очень теплое, она спрашивала о том, с кем сейчас Генка дружит, когда кончится срок, что думает делать по возвращении. Через некоторое время пришло второе письмо, третье. Завязалась переписка.

А что было потом, рассказывают письма Генки, теперь уже Геннадия.

«Дорогая Мадина Тебоевна! Я немного задержался с ответом — не знал своего точного адреса и ждал. Служу я в Средней Азии. Жара у нас сейчас адская, но я уже привык. Служба идет неплохо, успеваю еще читать. Часто вспоминаю вас. Хорошо, что вы встретились на моем пути. Маме я тоже пишу, как вы сказали, но только из-за вас, Мадина Тебоевна. Я ведь все помню, даже всех своих «отчимов», а она этого не понимает и упрекает меня в каждом письме. Только не пойму, в чем. И жалко ее очень…»

Ю. Скляров ПАРЕНЬ ИЗ ОУР

Это произошло в Затеречном районе города Орджоникидзе. В том самом районе, где выстроились коттеджи, принадлежащие частным лицам.

День с утра выдался солнечным. Но примерно к полудню пошел сильный дождь, почти ливень. Он задержал в магазине владелицу одного из коттеджей. Туфли на босу ногу, халат — все говорило о том, что она не собиралась надолго покидать свой дом.

Женщина с нетерпением посмотрела на небо, которое продолжало низвергать водопады.

Решив, что ждать бесполезно, она, кое-как прикрыв покупки, опрометью бросилась сквозь водяную стену, перебежала улицу, миновала несколько домов, с размаху толкнула калитку из свежевыструганных планок и бросилась к спасительной веранде. В суматохе она не заметила, что окно коттеджа выломано.

Оставляя мокрые пятна на полу, женщина промчалась на кухню, положила там продукты, вернулась в комнату и…

Все, кто прятался в магазине, с удивлением увидели ту же женщину. Она бежала босиком. Бежала, не обращая внимания на хлеставшие ее струи дождя. И даже не очень наблюдательные люди увидели широко раскрытые от ужаса глаза. Она бежала к телефонной будке.

«Звонок раздался в 15 часов. Ровно в 15», — по привычке, почти бессознательно зафиксировал старший лейтенант милиции.

— Дежурный по Ленинскому райотделу слушает…

— Нас ограбили! Помогите!

С трудом выспросив у рыдающей женщины ее адрес, дежурный немедленно вызвал оперативную группу во главе с лейтенантом Львом Багаевым.

Желтая машина с синей полоской неслась по улицам полузалитого дождем города.

Багаев сидел рядом с шофером. Он следил воспаленными от бессонницы глазами, как «дворники» вели бесполезную борьбу с водой, а мысли его были о ночном происшествии, о том, что пока никого не задержали по тому делу…

Кто-то сзади курил. Голубой дымок сигареты пополз по машине, приятно и ласково защекотал в носу. Багаеву захотелось вот сейчас закурить, затянуться в усладу, глубоко.

Машина резко затормозила. Они приехали. Дождь чуть поутих. У коттеджа толпились любопытные. В комнате все было разбросано. Из вывернутого комода свисали юбки, чулки. В широко распахнутом шкафу — сброшенные с вешалок платья, костюмы. Многие вешалки пусты. Видимо, вор, хотя и спешил, брал на выбор, что получше. Несколько пар чулок тянулось по полу, указывая путь, каким преступник уходил. Он вошел через окно, взломав его, и через него же вышел.

— Два… чемодана… вещей, — всхлипывая, сказала хозяйка.

— Больше ничего?

— А этого разве мало? — закричала женщина так, будто Багаев был виноват в ограблении.

Работники милиции тщательно осмотрели комнаты, в которых побывал вор. Лейтенант Багаев торопился. Каждая минута промедления отдаляла их от преступника. Он ведь не будет сидеть на месте. Понимает, что за ним вскоре начнется погоня и постарается уйти подальше.

На окне обнаружили вмятину от ломика — «фомки». Этот небольшой кусок металла валялся тут же, рядом, забытый в спешке. На земле остались следы: от забора к окну и обратно. Но и эти следы кроме направления ничего не давали. Они взбухли, потеряли форму. Из-задождя служебно-розыскная собака даже не взяла след. Осталось одно: оперативные действия. Багаев разделил группу на две части, послал собирать сведения, и сам вышел за ворота.

Нет способов, чтобы определить, в какую сторону пошел преступник. Можно, конечно, попытаться поставить себя на его место. Вправо — ближе к автобусу. Но вор может быть хитрым, изощренным. Поняв, что милиция в первую очередь пойдет к остановке, он возьмет и отправится в другую сторону, чтобы сбить со следа. А если учесть, что преступник мог уйти в любом направлении или даже уехать на машине, которая его заранее поджидала, то можно себе представить, со сколькими неизвестными приходилось решать Багаеву уравнение.

Вначале он установил: была ли поблизости машина? Опросил соседей, прохожих. Автомобиля никто не видел. Но стало известно, что в момент совершения преступления здесь проходили пятеро пьяных.

— Это не то, — сказал сам себе Багаев. — Конечно, пьяные могут совершить преступление. Но в данном случае «работал» трезвый.

К Багаеву подошла какая-то женщина и заговорщически сказала:

— Я видела его…

— Кого?

— Вора, преступника вашего.

— Откуда вы знаете?

— А кто же еще? Дождь льет, как из ведра, а он с чемоданчиком бежит.

— С одним чемоданчиком?

— Кажется с одним… А может и с двумя… Не разглядела я.

— Куда бежал?

— В ту сторону, — женщина показала в обратную от автобусной остановки.

Могло быть и так: вор вышел на улицу, направился к автобусной остановке. Там его что-то испугало и он метнулся назад… Все может быть… Абсолютно все! Но поскольку есть хоть какая-то ниточка, нужно за нее потянуть… Чтоб потом не думалось.

Багаев пошел в том направлении, куда показала свидетельница. Он двигался быстро, легко. Видно было — любит ходьбу.

Прошел один, другой дом. У третьего остановился, постучал в дверь. Открыл старичок с белой клинышком бородой.

— Дедушка, не видели, здесь не пробегал кто-нибудь?

Старик, подслеповатый и полуглухой, позвал своего правнука-мальчишку лет десяти.

— Пробегал, — сказал тот.

— А ты откуда знаешь? — спросил Багаев.

— На подоконнике сидел… Вижу — бежит.

— В руках было у него что-нибудь?

— Чемодан.

— Один?

— Кажется один…

— Куда побежал?

— А вон в тот дом, — мальчишка, морщась от капель дождя, моментально обрызгавших его лицо, выглянул за дверь и ткнул пальцем в коттедж, выложенный красным кирпичом.

— Спасибо, малец, — поблагодарил лейтенант и направился к красному дому, выглядевшему как-то сумрачно.

Лейтенант пошел по противоположной стороне, чувствуя, как все в нем напряглось…

Дверь в красный дом оказалась незапертой. Багаев слегка толкнул ее. Она бесшумно открылась и только у самой стены негромко скрипнула. В ту же минуту лейтенант скорее ощутил, чем услышал, неуловимое движение в комнате, вход в которую был в конце коридора задрапирован тяжелым материалом.

Багаев медленно двинулся вдоль стены. Мокрые туфли оставляли следы на полу, зато были бесшумны. И все-таки предательские половицы несколько раз протяжно скрипнули.

Лейтенант понимал, что о его присутствии уже знают, и резко раздвинул драпировку… Большая, хорошо обставленная комната была пуста. Но он снова почувствовал — ее только что оставили. В воздухе витал едва уловимый запах табачного дыма… Значит, только сейчас кто-то курил и вышел. Дыма не видно, он растворился, но остался аромат табака. И, вероятно, потому, что Багаев бросил курить, он по особенному ощутил этот запах.

Из большой комнаты вели две двери. В какую из них ушел человек? И почему он ушел, услышав шаги?

Багаев пошел к той двери, что слева. Вынул пистолет, снял его с предохранителя. Стал сбоку и толкнул дверь. Открылась узкая небольшая комната с одним окном. У окна стоял чемодан. С него стекали капли дождя. На полу лужа.

Лейтенант осмотрел комнату. Никого. И вдруг он увидел, как дверь, которую только что открыл, слегка качнулась. Багаев прыгнул в комнату, и захлопнул дверь.

Прижавшись к стене стоял парень лет 25. Его русые волосы мокрыми прядями сползали на глаза. Лицо постепенно меняло выражение: на нем еще держалась улыбка, но в глазах уже появился животный страх.

Неожиданно парень оттолкнулся от стены и сшиб лейтенанта с ног. Они вдвоем упали на пол. Началась борьба. Борьба за пистолет, который Багаев выронил при падении.

Они перекатывались на полу, поочередно стукаясь о стены, мебель, прилагая неимоверные усилия схватить оружие. Наконец Багаев применил один из приемов самбо. Парень от боли застонал. Процедил сквозь стиснутые зубы:

— Больно!

Лейтенант немного ослабил его руку, свободной дотянулся до пистолета и тогда совсем отпустил парня.

— Бандюга, — сказал, тяжело дыша, парень, — грабь, убивай. Он тер предплечье, нывшее от приема самбо.

— Руки! — приказал Багаев. — И не вздумай начинать сначала. Пристрелю.

Парень поднял руки, с ненавистью глядя на человека с пистолетом. Багаев ощупал его карманы. На всякий случай. А вдруг у того оружие. Отошел к чемодану.

— Это еще неизвестно, кто бандюга, — сказал он.

— Я, что ли, к тебе залез, или ты ко мне? — спросил парень. Он попробовал двигать рукой, но видно, было больно, и судорога пробежала по лицу.

— Значит, ты здесь живешь? — спросил Багаев, предчувствуя что-то неладное.

— Живу.

— Документы.

— А ты что, прежде чем грабить, документы смотришь?

— Документы! — потребовал Багаев. Он тоже никак не мог отдышаться.

— Ты кто такой, что я должен тебе предъявлять документы?

Багаев вынул свое удостоверение. Показал парню. Тот еще больше насупился, снова потер предплечье, пробормотал:

— Моя милиция меня бережет… — нехотя полез в карман пиджака, достал паспорт. Лейтенант первым делом глянул на прописку. Да, парень жил в этом доме.

— Чемодан твой?

— Мой.

— Что в нем?

Парень назвал. Потом открыл чемодан. Все сходилось. Багаев отдал паспорт, пошел к выходу. У двери остановился.

— Послушай, одного не могу понять, зачем ты прятался?

Парень уже успокоился, да и боль стала проходить, к тому же после нервного напряжения наступила развязка, и он захохотал. Звонко и заразительно. Так заразительно, что Багаев не выдержал, вначале похмыкал, а потом присоединился к хохоту белобрысого. А тот сквозь смех и слезы еле выговаривал:

— Из командировки… приехал… Никто из родных… не знал. Хотелось сюрприз сделать… Ой, господи! Слышу, кто-то идет… Думал, мать или отец и спрятался…

Они еще долго хохотали, хлопая друг друга по плечам. Смех прошел так же внезапно, как и вспыхнул.

— Извини, товарищ. — Багаев пожал руку парню и вышел.

Дождь пошел с новой силой. Его струи заштриховали даже близлежащие дома. В лужах поднимались и лопались большие пузыри.

«Надолго зарядил», — подумал Багаев. Он остановился у забора ограбленного дома и посмотрел на размытые следы. От них уже почти ничего не осталось. Но отпечатки ног преступника (единственная, правда, ничего не дающая улика) точно притягивали к себе лейтенанта.

Подошла хозяйка дома. Она сказала:

— Транзистор «Спидола» тоже украли.

Багаев кивнул ей молча и пошел к автобусной остановке. Его мозг работал, суммируя, анализируя то небольшое количество сведений, что удалось раздобыть за это короткое время.

Конечно, преступник должен был идти к автобусу. Наикратчайший путь. С двумя чемоданами и транзистором двигаться неудобно… Дождь, оказывается, не только разрушитель следов, но и помощник… Он обязательно загнал всех под навес… Среди ожидающих находился, очевидно, и преступник… Но кто мог подумать, что рядом стоит человек, совершивший ограбление?

Вероятно, кто-то заметил гражданина с двумя чемоданами и транзисторным приемником. И конечно же, кто-то запомнил его приметы. Но как найти этих свидетелей?

…Багаев остановился под навесом автобусной остановки. Осмотрелся. Кто и откуда мог видеть людей, спрятавшихся здесь от дождя? Из домов, пожалуй, не очень разглядишь. Будка сапожника? А что, может быть!

Лейтенант вошел в маленькое помещение, где сапожник ожесточенно вколачивал гвозди в чей-то каблук. Снова нос защекотал табачный дым и захотелось курить.

— Много работы? — спросил Багаев.

Сапожник помотал головой, вбил два гвоздя, вынимая их изо рта и ответил:

— Почти нет работы… Вот раньше бывало. — И он пустился в воспоминания, рассказывая все детально, как человек, соскучившийся по собеседнику.

Багаев выслушал его, не перебивая, затем спросил:

— Не видели сегодня на автобусной остановке мужчину с двумя чемоданами и «Спидолой»?

— В светлом плаще и шляпе?

— Кажется.

— Видел такого… А ты из милиции?

— Когда он уехал отсюда?

— Сейчас скажу… Ко мне в 2 часа дочь приходит и приносит обед… Сегодня она опоздала на 15 минут. Посидела немного, думала, дождь кончится… Минут 10 посидела и ушла… А вскоре и тот в светлом плаще подошел к остановке… Я еще подумал: чего человек в такой ливень транзистор тащит?

— Спасибо! — Багаев быстро вышел.

Теперь добыты приметы преступника: светлый плащ, шляпа, не считая двух чемоданов и транзистора… Значит, он сел в автобус? В какой — неизвестно. И спрашивать у сапожника было бесполезно. Из его будки номеров не видно… Да, но ведь сапожник почти точно указал время, когда вор оказался на остановке. Он, безусловно, сел в первый подошедший автобус…

Через несколько минут Багаеву по телефону сообщили, что согласно графику, на той остановке в 14 часов 30 минут должен был быть автобус с таким-то номером. Но шел сильный дождь и могло произойти смещение графика. И ему назвали другие номера.

Так в действительности и произошло. График сместился. В первом автобусе кондуктор не видел человека в светлом плаще с двумя чемоданами и «Спидолой».

Конечно, она могла и не заметить такого, отвлечься…

Багаев стал ждать следующего автобуса. Эта была последняя надежда. Если и там преступника не заметили…

— Видела такого, — сказала кондуктор. Багаев с облегчением вздохнул, но все-таки решил проверить: вдруг ей что-то показалось.

— А почему вы запомнили его?

— При посадке мешал приемник…

— Где он сошел, не припомните?

— На площади Революции.

Он никак не мог выйти с вещами, а шофер уже поехал. Пришлось останавливать машину.

— Ну что ж, отправляйте автобус, — и, глянув на часы, засек время.

Площадь Революции?.. Зачем он там сошел? Рядом автостанция… Или он сошел, чтобы пересесть на автобус другого маршрута, или чтоб попасть на автостанцию?

Скорей всего второе. Награбленные вещи для преступника цены не имеют. Ему надо их продать. Не круглый же он идиот, чтобы продавать вещи здесь. Значит он должен уехать. Куда? Можно в Беслан, а там самолет, поезда и впереди вся необъятная территория Советского Союза.

До площади Революции Багаев ехал 15 минут. Еще немного шел до автовокзала. Здесь он установил, что около 15 часов отправился автобус на Грозный. Следующий уходил в Нальчик через 40 минут. Не станет преступник ждать около часа. Ему все равно, куда ехать. Лишь бы побыстрей покинуть опасный для него город…

Багаев доложил начальству о своих выводах и вскоре в Министерство внутренних дел Чечено-Ингушской АССР отправили запрос. На всякий случай такие же телеграммы послали в Нальчик и Ростов.

Утром следующего дня из Грозного сообщили, что работниками оперпункта на базаре задержан некто И. Саутин, продававший вещи. По всем признакам это был тот, кого искал Багаев.

Фамилия преступника говорила о многом. Вор-рецидивист — он хорошо был известен работникам милиции.

Багаев выехал в г. Грозный, захватив с собой описание украденных вещей. Все совпало.

При допросе Саутин спросил у Багаева:

— Как же ты, гражданин начальник, так быстро нашел меня? Я вроде бы улик не оставил… Работаем в перчатках… По земле прошел, так дождь следы размыл.

— Это точно, следы там были размыты…

— И как же ты все-таки меня нашел?

— Секрет фирмы… А наследил ты, между прочим, достаточно… Теперь мы тебя долго не увидим…

А. Григорян СЛЕДЫ ОСТАЮТСЯ

Как интересно наблюдать за хороводом снежинок, весело танцующих в тусклом свете уличного фонаря! Почему-то их обычно сравнивают с роем бабочек. Банально. И совсем не романтично. Наташа готова поспорить с кем угодно, что танец снежинок — ну, просто до невозможности — напоминает твист. Та же стремительность, тот же ритм, та же бьющая через край буйность. Как прекрасно, что выпал, наконец, снег и кончилась унылая осенняя слякоть…

Чуть-чуть кружилась голова от выпитого шампанского. Все-таки был не обычный вечер, а день рождения… Но ведь могла она пойти домой не одна. Какой смешной очкарик! Все время танцевал с нею и напрашивался в провожатые. Наташа ускорила шаг, чувствуя во всем теле усталость и желание поскорее забраться в постель. Но снег уже выпал довольно глубокий и по нему трудно было идти в модных сапожках на высоких каблуках. Ох уж эти сапожки! Папа не соглашался купить их, но Наташа, как всегда, сумела уговорить его. Правда, он взял с нее обещание, что в зимнюю экзаменационную сессию она не «заработает» ни одной тройки.

Наташа вдруг остановилась, затаила дыхание. Из-за угла на противоположной стороне улицы показались какие-то тени. Может быть, это патруль дружинников? Наташа пошла дальше, стараясь не смотреть в сторону неизвестных. Но тут одна из теней метнулась в ее сторону. Девушка почувствовала, как от страха у нее перехватило дыхание.

— Здрасьте, барышня! Который час? — развязно начал незнакомец.

Наташа растерянно остановилась, попробовала взглянуть на часики, но в темноте, конечно, ничего не могла увидеть.

— А вы не беспокойтесь! Чиркнем спичкой — увидим! — сказал незнакомец. — Эй пацаны, сюда!

Подошли еще двое, поменьше ростом. Наташа сразу поняла: хулиганы. И теперь она проклинала себя за то, что так задержалась и не выполнила обещания, данного маме — вернуться домой не позднее десяти часов.

— Отстаньте от меня. Мне нужно идти домой, — сказала девушка, стараясь прорваться через образовавшееся впереди полукольцо.

— Барышня, вы же культурная. Нам нужно знать, который час. Шакал, чиркни спичку!

Один из подошедших зажег спичку и поднес к руке Наташи. В тусклом свете блеснули золотые часики, подаренные Наташе отцом после окончания средней школы.

— Сейчас без пятнадцати минут двенадцать, — сказала Наташа. — Дайте мне пройти…

При свете спички старший внимательно посмотрел ей в лицо и вдруг воскликнул:

— Пацанва, да ведь она — что надо!

— А ходики какие! Закачаешься! — вставил Шакал.

Наташа рванулась вперед и побежала, но кто-то сзади схватил ее за плечо.

— Не торопитесь, барышня. Мы вас проводим.

Парень попытался взять ее под руку, но она снова вырвалась.

— Спокойно, спокойно… С нами шутки плохи, — предупредил он.

— А чего с ней цацкаться? Давай здесь, Леший, — бросил третий, который слегка прихрамывал.

— Молчи, Хромой. Делай, что тебе говорят. Пошли!

Наташа с ужасом поняла, что теперь ей из рук хулиганов не вырваться. Она уже готова была отдать часы, лишь бы они ее отпустили. А может крикнуть! Позвать на помощь?

— Барышня, вы напрасно нас боитесь… Пойдемте, посидим в скверике, покалякаем, — говорил Леший, крепко держа ее за локоть. — Мы, конечно, не фраера. Но все же и мы девушек любим. А вы мне как раз очень даже понравились. Как вас зовут?

— Прошу вас, отпустите меня, — стала умолять Наташа. — Хотите, вот вам часы. Берите их…

Леший подержал на ладони золотые часики, задумчиво проговорил:

— Факт… Этого было бы достаточно. Сколько они стоят?

— Не знаю… Они золотые.

— И вы тоже золотко! Честное слово! — продолжал Леший, пряча часики в карман. — Только вы не обижайтесь, барышня. Я у вас их на время заберу.

— Ну, теперь-то вы меня отпустите?

— Да куда вам торопиться? Вон уже и скверик виден.

Леший обжигал ее жарким, порывистым дыханием, запахом спиртного. Даже в темноте было видно, как хищно поблескивают его глаза. Он то и дело пытался ее поцеловать, и Наташа с трудом отстранялась. Ноги у нее подкашивались, она оцепенела от страха.

Леший продолжал что-то говорить, в чем-то убеждать, но до нее уже не доходил смысл его слов, она была почти без сознания… Вдруг Леший сильно сжал ей руку.

— Тихо, барышня! Пикнете — придется пожалеть…

Наташа увидела идущего навстречу паренька. Сознание мгновенно прояснилось. Всем своим существом она почувствовала проблеск надежды. Рванувшись изо всех сил, она побежала вперед с криком о помощи.

— Бегите! Я их задержу! — бросил ей паренек, а сам смело шагнул вперед.

Он тут же схватил бежавшего за Наташей Лешего, толкнул его в сторону. Леший не удержался, упал.

— Шакал, догоняй ее! — крикнул Леший, вскакивая на ноги, и выхватил из кармана нож. — Хромой, заходи сзади!

Коля Малинин, восемнадцатилетний паренек, которому неожиданно пришлось встать на защиту девушки, недаром занимался боксом. От первого же его удара Леший снова растянулся на снегу. Но сзади на Колю, как пантера, накинулся Хромой. Коля рванулся, хотел сбросить его, но тут подоспел Леший.

— Ах ты гад! Получай! — крикнул Леший и ударил ножом в спину парня.

— Бежим! Скорее! — крикнул Леший, хватая за руку Хромого.

Падая в снег, Коля услышал крик девушки. Все же они схватили ее! Стиснув от боли зубы, Коля медленно стал озираться. Рядом, в четырех шагах, была будка телефона-автомата. Позвонить бы… Отделение милиции совсем рядом. Может, успели бы схватить этих негодяев? Коля попытался подняться на ноги, но острая боль затуманила сознание. Нет, идти он уже не мог… Издали до него снова донесся приглушенный крик девушки, хохот хулиганов. Глумятся над ней… Мерзавцы! Надо во что бы то ни стало позвонить. Надо… Ползком, только ползком! Вот так… Еще! Ведь уже совсем близко. Спину жжет. Должно быть, кровь. Прилипает рубашка. Все равно надо доползти. Надо!

Он сделал еще одно отчаянное усилие и потерял сознание…

* * *
Во втором часу ночи в комнате дежурного по райотделу милиции раздался телефонный звонок.

— Дежурный капитан Албегов слушает!

— Скорее приезжайте на Восточную. Я звоню из телефона-автомата.

— Алло! Что случилось?

Чей-то мужской голос взволнованно ответил:

— Человека убили! Здесь, у автомата лежит, в крови весь.

Трубку поспешно положили.

Капитан Албегов отлично, знал место, где находится единственный на Восточной улице телефон-автомат.

Тут же по указанию дежурного на место происшествия выехала оперативная группа. Возле телефона-автомата лежал истекавший кровью паренек. Никого поблизости не было. Кто же звонил? Скорее всего, какой-нибудь прохожий.

Попробовали привести потерпевшего в чувство, но тот так и не открыл глаза. Осветив фонариком следы на снегу, один из сотрудников милиции произнес.

— Они ушли туда! — он указал в сторону сквера.

Старший опергруппы капитан Громов распорядился:

— Вызовите «скорую». Лейтенант Гусов и сержант Васильев, в машину!

Едва машина приблизилась к скверу, как навстречу поднялась какая-то девушка.

— Стой! — приказал шоферу Громов.

Машина остановилась в двух шагах от девушки, но она не в силах была сделать и шага.

— Они убежали… Все трое, — едва проговорила Наташа, когда над ней склонился сотрудник милиции.

Состояние Наташи было таково, что ее пришлось доставить в больницу. Лишь на второй день она смогла дать более или менее связные показания. Когда следователь спросил у нее, запомнила ли она лица преступников, Наташа ответила:

— Было темно… И потом я была в таком состоянии…

Тщательный осмотр места преступления не дал ничего, кроме какого-то старого ремня и промокшей пустой пачки из-под сигарет «Памир». Экспертизе удалось выявить отпечатки пальцев, сохранившиеся на ремне. А на пачке было написано одно слово — «Козел». Кому принадлежали ремень и пустая пачка из-под сигарет? Что означало слово Козел? На эти вопросы пока никто ответить не мог.

Коля Малинин пришел в сознание лишь на третий день после ранения. Но его рассказ мало чем дополнил показания Наташи.

Дальнейшее ведение следствия было поручено молодому следователю Сохиеву. За три года работы он сумел проявить себя, как вдумчивый, способный сотрудник. Он любил так называемые «трудные» дела и проявлял незаурядное терпение и настойчивость в поисках преступников.

Внимательно изучив материалы дела, он решил прежде всего повторно опросить Наташу и Колю. Его интересовали детали. На какую ногу прихрамывал тот, которого называли Хромым? Кто первым подошел к Наташе? Не заметен ли был в разговоре преступников акцент? Эти и другие вопросы позволили следователю получить некоторые дополнительные данные. В частности, выяснилось, что Леший, по-видимому, был человеком кавказской национальности. Шакал тоже говорил с акцентом. Хромой прихрамывал на правую ногу и вдобавок слегка картавил. Но самое главное — Наташа вспомнила слова, сказанные Лешим своим дружкам перед тем, как они разбежались: «Поднимается шухер, приходите к техникуму». По этим словам можно было предположить, что Леший учится в техникуме. Но в каком? В городе несколько техникумов. Как найти среди тысяч учащихся Лешего?

И все же Сохиев приступил к поискам. Он поднял материалы о всех преступлениях и нарушениях общественного порядка, совершенных за последние годы учащимися техникумов. Пришлось переворошить массу документов, просмотреть сотни личных дел учащихся… Сопоставляя данные, следователь отобрал около 15 фотокарточек учащихся, среди которых мог, по его предположениям, оказаться Леший. Эти карточки были предъявлены Наташе. Она внимательно просмотрела их.

— Нет, никого из них я не знаю, — сказала она.

Следователь предъявил снимки на опознание Коле Малинину.

— Смотрите внимательно, — попросил Сохиев.

Коля стал просматривать одну карточку за другой. И вот неожиданно с его уст сорвалось:

— Кажется, он… Ну да… Тот самый!

Сохиев, стараясь сохранить спокойствие, спросил:

— Вы уверены?

— Лицо очень похоже. Это он.

В тот же день по подозрению в совершении преступления — нанесение ножевого ранения и изнасилование — был задержан учащийся одного из техникумов Таймураз Каргиев.

На очной ставке Коля Малинин подтвердил:

— Да, это он ударил меня ножом…

Каргиев, ранее имевший судимость за хулиганство, категорически отрицал свою вину и заявил, что Малинина он видит впервые. Затем была проведена очная ставка с Наташей. Но тут дело еще более осложнилось.

— Я не могу точно утверждать… Кажется, это он, — сказала она.

Следствие зашло в тупик. Каргиев продолжал категорически отрицать свою причастность к совершенному преступлению. С запиской к нему обратился отец, старый колхозник.

«Таймураз! — писал он. — Я, как отец, прошу тебя рассказать все, что тебе известно, следователю Сохиеву. Если ты виноват, признайся во всем. Будь мужчиной!»

Однако и записка не возымела действия. Каргиев упорно отрицал свою причастность к преступлению, утверждая, между прочим, что по субботам он всегда выезжал в село, к родителям. Возвращался в город в воскресенье.

Следователь выехал в село. Опросил родителей Каргиева и их соседей. Они подтвердили, что Таймураз действительно каждую субботу приезжал домой и ночевал у родителей.

Около двух месяцев тянулось следствие. Однако достаточных улик против Каргиева не оказалось.

Таким образом, версия о том, что Каргиев — один из участников преступления, отпала. Но это не обескуражило следователя. С еще большим упорством он стал работать над порученным ему делом.

Теперь он решил идти по иному пути: искать преступников по их «почерку». История криминалистики знает немало случаев, когда преступников находили по «почерку», то есть по характеру и приемам совершения преступления. Следователь стал интересоваться всеми делами на грабителей и насильников, возбужденными органами милиции и прокуратуры за последнее время.

И вот в глаза ему бросилась кличка одного из преступников — «Козел». Сохиев сразу же вспомнил: на пустой пачке сигарет, обнаруженной в сквере, была написана такая же кличка. Неужели это случайное совпадение?

Сохиев стал внимательно изучать материалы дела. В обвинительном заключении было написано:

«18 апреля в 10 часов вечера к находившимся в городском саду студентам Сергееву и Нестеровой подошли два подростка. Один из них предложил Сергееву отойти в сторону. Сергеев отказался. Тогда подросток свистнул. Подошли еще трое. Хулиганы схватили Сергеева, повалили на землю, заткнули в рот кляп, начали избивать. Один из преступников нанес студенту Сергееву легкое ножевое ранение, после чего его крепко привязали к дереву. Затем преступники схватили Нестерову и с применением физической силы под угрозой убийства изнасиловали ее».

Стало ясно — эта группа действовала таким же методом, как и в том случае, которым интересовался следователь Сохиев. Изучая личности преступников, он, однако, пришел к выводу, что ни один из них не мог быть участником преступления, совершенного на Восточной улице. И все же Сохиев заинтересовался личностью преступника под кличкой Козел. Им был некий Казиев Владимир, 20 лет, образование 6 классов, без определенных занятий, ранее судимый по статье 206 Уголовного Кодекса РСФСР за хулиганство. Фотография Козла была предъявлена на опознание Наташе и Коле… Но они его не опознали.

Следователь решил поинтересоваться окружением Козла до его ареста. С этой целью были опрошены соседи, проживающие в доме, где жил Козел. Выяснилось, что Козел был в близких отношениях с подростком, живущим неподалеку от него и тоже зарекомендовавшим себя отрицательно. И что характерно, этот подросток, как сообщили соседи, прихрамывал на правую ногу. Сохиев с волнением подумал: «Неужели это и есть Хромой?»

О предполагаемом преступнике были собраны подробные сведения. Это Семен Васильев, 17 лет, без определенных занятий, имел несколько приводов в милицию. Выяснилась еще одна важная деталь: Васильев картавит. Следователь решил лично встретиться с Васильевым.

На стук в дверь вышла женщина лет сорока в поношенном грязном халате.

— Я из домоуправления, — представился Сохиев. — Меня интересует состояние вашей квартиры…

— Да чего там! Мы не жалуемся…

— Разрешите посмотреть?

Женщина, поколебавшись, пропустила его в дом. В комнате стоял едкий запах табачного дыма, смешанный с запахом спиртного. За столом дремал мужчина, видимо, пьяный. Перед ним на столе стояла пустая бутылка из-под водки, банки консервов, соленые огурцы…

— Это ваш муж?

— Нет у меня мужа! А вы что, милиционер? Почему спрашиваете?

— Меня интересует, кто здесь живет.

— Ну, я живу… Сын у меня.

— А где ваш муж?

— Нет, говорю, мужа. Понятно? А этот — просто знакомый. Назюзюкался…

И женщина рассмеялась, обдав его запахом водки. Сохиев, осмотрев для вида квартиру, вышел. Ему хотелось выйти скорее на свежий воздух после смрадной атмосферы, в которой он побывал. «Да, обстановка в семье у Васильева не из лучших, — подумал он. Вот так нередко бывает: отец с матерью разошлись, а сын попал под дурное влияние улицы».

…Чтобы не вспугнуть, Сохиев вызвал Хромого в паспортный стол, а оттуда доставил в райотдел. Когда они ехали в машине, следователь попросил у Васильева закурить.

— Пожалуйста! — с готовностью сказал Хромой, вынув из кармана пачку «Памира».

— Крепкие куришь.

— Ага! Привык к «Памиру».

— А с ногой что? Почему хромаешь?

Васильев вдруг, понурив голову, ответил, отводя глаза:

— Да это так… случайно вышло.

— А все же?

— Э, да что говорить. Все равно вы мне не поверите…

— А ты расскажи, может и поверю.

Теперь они уже были в кабинете следователя. Васильев сидел на стуле, облокотившись на край приставного столика. Глядя на его полудетское лицо с припухшими губами и наивными голубыми глазами, трудно было предположить, что он — участник злостного преступления.

— Ладно, расскажу… Только это ведь давно было. Пошли мы с батей на рыбалку. И там, понимаете, одна девчонка. Плавать не умела, а сама полезла в воду… Ну и кричит, как резаная. А мы как раз над обрывом шли. Вижу — тонет, вот я и прыгнул к ней…

— И ты ее спас?

— Ее-то, дуру, спас… А вот сам ногу сломал. Три месяца в гипсе пролежал.

— Молодец! — похвалил Сохиев.

— Нашли кого хвалить… Вы лучше скажите, зачем меня сюда привезли?

— Об этом разговор впереди. А сейчас у меня к тебе один вопрос. Только уговор — отвечать правду.

— Обещаю.

— Скажи, это ты писал? — Сохиев протянул пачку сигарет со словом «Козел». Васильев взял в руки пачку, повертел. На его лице появилось удивленное выражение.

— Чудно как-то… Ну да, это я писал. Козел-то недавно арестован.

— Ты его знаешь?

— Еще бы! Он человек знатный…

— Ну, положим, среди таких дружков есть люди и «познатнее». Вот, например, Леший….

— Леший? — встрепенулся Васильев. — Это кто еще такой? Козла знаю, а о Лешем что-то не слыхал…

— И Шакала ты тоже, конечно, не знаешь?

— Какого Шакала? Никого я не знаю… О Козле — пожалуйста, могу рассказать, раз он сел. А об этих — не знаю. Хотите, верьте, хотите — нет.

— Не ожидал я от тебя такого, Васильев, не ожидал… А ведь нам все известно. И про тебя и про твоих дружков… Помнишь, что произошло на Восточной улице?

— На какой Восточной улице? Что вы от меня хотите? Ничего я не знаю.

— Знаешь, Васильев, и все расскажешь. Только вот что я тебе посоветую: будешь тянуть — дело кончится не в твою пользу. А теперь тебя придется задержать. Вот, почитай, распишись.

Дрожащими руками Васильев взял постановление, подписал… Он был растерян, подавлен словами следователя. Неужели милиции все стало известно? Кто же «накапал»? Откуда они могли узнать? Ведь он только сегодня утром видел Лешего и Шакала, оба на свободе…

Лишь после очных ставок с Наташей и Колей, которые его опознали, Хромой стал давать показания.

Выяснилось, что Леший — это рецидивист Аслан Голиев, четырежды судимый за хулиганство и грабежи. Прибыв после отбытия срока наказания в родные края, он временно работал грузчиком в торгующей организации. Но вскоре уволился «по собственному желанию» и снова встал на путь преступлений. Он сколотил вокруг себя воровскую группу, преимущественно из подростков, которые нигде не учились и не работали. В числе тех, кто попал под его влияние, кроме Васильева был Вано Гелашвили 16 лет, без определенных занятий. Как установил следователь, Гелашвили (Шакал) сбежал от своих родителей из Грузии и жил у тетки. Он бросил школу и вел праздный образ жизни, а с ним еще несколько подростков.

Улики были неопровержимые. Экспертиза установила идентичность отпечатков пальцев на ремне, найденном в сквере, с отпечатками пальцев Лешего. Гелашвили, как и Васильев, на допросах рассказал всю правду. И только сам Голиев (Леший) до самого конца отрицал свою вину, сваливая все на Шакала и Хромого. Однако уйти от ответственности ему не удалось.

А. Григорян ЗАПУТАННЫЙ КЛУБОК

В дежурной части милиции в 22 часа 13 минут раздался телефонный звонок. Дежурный помощник начальника райотдела старший лейтенант милиции Борисов поднял трубку:

— Слушаю вас. Так, так… Адрес? Ясно.

Оперативная машина прибыла на место. Перед взорами сотрудников милиции предстала страшная картина преступления. Посреди комнаты на старом узорчатом ковре в луже крови лежала мертвая женщина. В кресле сидел молодой человек, ее сын. Закрыв лицо руками, он горько рыдал.

Руководитель оперативной группы, майор Карсанов слегка дотронувшись до его плеча, сказал:

— Прошу вас выйти. Нам нужно произвести осмотр…

Послушно встав и прижимая к глазам платок, молодой человек вышел на веранду. Оперативная группа приступила к осмотру. При осмотре и последующем вскрытии трупа было установлено, что преступник вначале душил свою жертву, а потом нанес удар ножом в область сердца. Примечательно, что этот удар был нанесен уже после того, как наступила смерть. Это обстоятельство говорило не только об особой жестокости преступника, но и о том, что он не хотел оставлять место преступления, не будучи уверен, что кровавое дело доведено им до конца.

Убитая Екатерина Григорьевна Стрельникова и ее сын — студент второго курса института Геннадий — занимали две небольшие изолированные друг от друга комнаты, имеющие отдельные выходы на общую веранду. В момент совершения преступления сын отсутствовал. Стрельникова была убита в его комнате. Обстановка у Геннадия была скромная: книжный шкаф, письменный стол, тумбочка, кровать, небольшое кресло и два стула. В момент осмотра в комнате царил беспорядок. На полу и кровати валялись разорванные книги, тетради, листы бумаги. Ящики письменного стола были выдвинуты, все говорило о том, что в них кто-то рылся. Но, может быть, Геннадий, уходя из дома, оставил комнату в таком виде? Карсанов решил поговорить с ним. Выйдя на веранду, он подошел к сыну Стрельниковой:

— У меня к вам один вопрос. Скажите, пожалуйста, в вашей комнате был такой беспорядок, когда вы уходили, или это произошло без вас?

— Нет, такого беспорядка не было. И мама тоже не могла этого сделать…

— Спасибо. Потом поговорим подробнее…

Оперативные работники провели предварительный опрос соседей. Важно было выяснить, не видел ли кто преступника.

Пенсионер Силин, проживающий по соседству, сказал:

— Было это, примерно, в начале восьмого вечера. Сидел я у ворот, на скамеечке. Смотрю — от Стрельниковой вышел один гражданин. Он и раньше, кажись, захаживал к ней. Но только сегодня он был какой-то расстроенный. Вышел из ворот, тяжело вздохнул и пошел себе, не торопясь…

— А какой он с виду?

— Да так, лет сорока пяти, не моложе. Ростом он с меня, в плечах солидный, усы носит. А костюм на нем черный.

Соседка Стрельниковой Дзугаева сообщила, что Екатерина Григорьевна вечером заходила к ней, жаловалась на головную боль. Дзугаева дала ей пирамидон. Поговорив немного, Стрельникова ушла.

— Сын должен скоро прийти, — сказала она, — надо приготовить ужин.

На вопрос Карсанова, в каком часу это было, Дзугаева определенно ответить не смогла.

Кирсанову не хотелось лишний раз расстраивать Геннадия опросом, но пришлось это сделать. Описав приметы человека, которого заметил Силин, Кирсанов спросил, не знает ли его Геннадий. Тот, подумав, ответил:

— Да, у матери был такой знакомый… Кажется, ее бывший школьный товарищ. Заходил он к нам редко, и мать почему-то всегда расстраивалась после его приходов. Фамилию его я не знаю. Зовут его Виктором Павловичем. Он, кажется, какой-то заготовитель…

Геннадий вдруг встрепенулся…

— Неужели это он?

— Успокойтесь. Мы все выясним… Убийца будет найден!

На следующий день органами милиции был установлен и задержан по подозрению в убийстве гражданин Виктор Павлович Рубинов, в прошлом судимый за автомобильную аварию, работающий заготовителем в системе торговли. В тот же день от прокурора была получена санкция на его арест, и у него на квартире произведен обыск. Сотрудники милиции, производившие обыск, изъяли для приобщения к делу старую фотокарточку Стрельниковой в возрасте 20—22 лет и письмо, написанное ею Рубинову, когда тот находился в местах заключения. Вот текст письма:

«Добрый день, Виктор! Каждый месяц я получаю от тебя по два письма и, как видишь, долго не могла собраться на них отвечать. Да и к чему это? Между нами ничего не может быть общего. После того, как на фронте погиб мой муж, у меня осталась одна радость — сын Геннадий. Зачем ты пытаешься воскресить прошлое? Ты сам когда-то оттолкнул меня. К чему теперь все твои излияния? Тебе сейчас трудно, я понимаю это. Но и мне когда-то было тяжело. А как ты со мной поступил? Прошу оставить меня в покое. Екатерина».

Ничего другого, имеющего отношения к делу, обнаружено не было. Для Рубинова арест был, казалось, совершенно неожиданным. Еще более он был удивлен, или делал вид, что удивлен, когда его вызвали на первый допрос, и следователь, капитан Мугуев, в присутствии прокурора задал ему вопрос:

— Скажите, гражданин Рубинов, где вы были вчера вечером?

— Я всегда вечерами дома.

— И никуда вчера не выходили?

— Постойте, кажется, выходил. Ну да, я был у своего приятеля. Он шофер, мы раньше вместе работали…

— Назовите его фамилию, адрес.

Рубинов назвал.

— А больше вы нигде вчера не были?

— Нет, не был…

— Припомните хорошенько, Рубинов.

— Вы же спрашиваете про вчерашний вечер. Нигде я больше не был.

Следователю стало ясно, что Рубинов будет отрицать предъявленное ему обвинение. Однако все факты были против арестованного.

Дело Рубинова было передано в прокуратуру. Вести его поручили следователю Иванцеву. Ознакомившись с материалами предварительного следствия, он сразу же наметил план действий. Прежде всего Рубинова надо было уличить во лжи и добиться признания, что вечером 18 августа, когда было совершено преступление, он был у Стрельниковой. Если потребуется — провести очную ставку с пенсионером Силиным.

— На допросе в милиции вы заявили о том, что 18 августа были у своего приятеля-шофера. Это было проверено. Вы действительно посетили его в 9 часов вечера. А где вы были до этого?

Рубинов, немного смутившись, ответил:

— Помнится, я больше нигде не был…

— Напрасно вы пытаетесь запутать следствие! Я могу назвать вам улицу и номер дома, где вы были до этого.

Рубинов вздрогнул. Следователь внимательно посмотрел на него и, четко выговаривая каждое слово, сказал:

— Вот что, Рубинов. Убита Екатерина Григорьевна Стрельникова!

Услышав эти слова, Рубинов вскочил со стула, с ужасом воскликнул:

— Этого не может быть! Катя убита?!

Следователь строго взглянул на него:

— Сядьте, Рубинов. Здесь не театральная сцена. Игра не поможет.

Рубинов весь как-то обмяк, бессильно опустился на стул. Плечи его вздрагивали от беззвучных рыданий. Иванцев подал ему стакан воды.

После того, как Рубинов немного пришел в себя, следователь спросил:

— Итак, вы были у Стрельниковой 18 августа?

— Простите, гражданин следователь… Теперь я понимаю, в чем дело… Значит, Катя… Екатерина Григорьевна Стрельникова убита… Но зачем же вы так? Ведь она для меня…

— Вы хотите сказать, что не причастны к убийству. Но почему вы отрицаете тот факт, что были у нее 18 августа?

Рубинов упавшим голосом ответил:

— Да, сознаюсь, я не хотел об этом говорить…

— Почему?

— Не знаю… Просто я считал, что мой арест — какое-то недоразумение. Я не хотел, чтобы ее вызывали и допрашивали обо мне. Ведь Катя была недовольна мною…

— Надо признать, Рубинов, вы умеете находить правдоподобные ответы.

— Вы хотите сказать, что я убил… Катю? Но ведь это невероятно! Поймите.

Следователь вызвал конвой.

— Подумайте, Рубинов. Завтра я вас снова вызову. Запирательство не в ваших интересах.

Но на другой и в последующие дни Рубинов продолжал отрицать свою причастность к убийству Стрельниковой. Он упорно повторял одно и то же. Да, он знал Стрельникову со школьной скамьи. После окончания десятилетки она поступила учиться в институт, а он стал шофером. Они часто встречались, и он хотел на ней жениться. Но однажды он познакомился с другой девушкой — Галиной. Увлекся ею и перестал встречаться с Катей. Потом понял, что его чувства к Галине были неглубокими, но было уже поздно. Катя не захотела его больше видеть. Потом она вышла замуж, а он так и остался одиноким. Одно время с тоски запил. В пьяном виде совершил аварию, два человека получили телесные повреждения. Его осудили. Двадцать лет прошло с тех пор, как он расстался с Катей. Но его чувства к ней не угасали. Теперь, когда она была вдовой, он надеялся, чего-то ждал. Вот и в тот вечер 18 августа он решил навестить ее и еще раз обо всем поговорить. Он пришел к ней около 6 часов вечера. Как и в прежние его приходы, она встретила его холодно, неприветливо. О чем он тогда говорил? Вспоминал школьные годы, школьных товарищей… Он питал слабую надежду, что эти воспоминания вернут ему прежнюю Катю, наивную девочку, смотревшую на мир доверчивыми глазами цвета весеннего неба… Но Екатерина Григорьевна оставалась Екатериной Григорьевной. Прежней Кати не было и в помине. Он мог только всколыхнуть горечь воспоминаний, но не вызвал к себе ни участия, ни, тем более, прежних чувств. Поняв это, он решил удалиться… На прощанье она сказала: «Прошу тебя, если можешь, не приходи больше ко мне».

И вот, когда следователь потерял всякую надежду, Рубинов вдруг заговорил…

— Записывайте, гражданин следователь, я полностью признаю себя виновным. Я убил Стрельникову.

Это признание было настолько неожиданным, что следователь даже усомнился, а соответствует ли оно действительности. Но Рубинов с такой же настойчивостью, с какой прежде отрицал свою вину, стал доказывать, что именно он убил Стрельникову.

— А каковы мотивы совершенного вами преступления? — спросил следователь.

— Разве вам они не ясны? — удивился Рубинов. — Я был зол на нее и хотел отомстить за неудачно сложившуюся жизнь. И я решил убить ее. И убил!

Дело Рубинова поступило в Верховный суд республики. Поскольку речь шла об особо опасном преступлении, судье надо было исключительно глубоко и тщательно разобраться во всех обстоятельствах дела.

После первого же ознакомления с материалами предварительного следствия у судьи возник ряд вопросов. Было непонятно: почему Стрельникова убита не в своей комнате, а в комнате сына? Странным было и то, что в комнате сына все было перевернуто. Версия об убийстве с целью грабежа исключалась. Все вещи и ценности были на месте. Серьезные сомнения вызывали показания самого Рубинова. Не наговаривал ли он на себя?

По делу Рубинова состоялось распорядительное заседание, в котором приняли участие состав суда и прокурор Глебов. Судья обратил внимание участников заседания на возникшие у него сомнения и предложил провести но делу дополнительное расследование. К этому мнению присоединились и другие члены суда. Однако Глебов в своем выступлении посчитал сомнения судей необоснованными.

— Все улики против Рубинова, — сказал он, — а главное — он сам признал свою вину.

— Да, но ведь он признал ее не сразу, — возразил судья, — он мог и оговорить себя.

— Зачем бы он стал себя оговаривать? Ведь этоневероятно!

— Почему же невероятно? Рубинов, очевидно, один из тех людей, которых называют однолюбами. Стрельникова могла значить для него гораздо больше, чем мы думаем. И вот представьте себе его состояние, когда он узнает о том, что Стрельникова убита… Для него это жестокий удар. Он еще не может свыкнуться с этой мыслью, как его начинают упорно уличать в убийстве. Это обвинение для него кошмарно, кощунственно. Но следователь изо дня в день вызывает его и требует признания. Тогда Рубинов, не будучи в силах переносить эти допросы, решает все сразу покончить и признает себя виновным в убийстве, которого он не совершал…

— К сожалению, все это лишь предположения, — сказал Глебов, — а факты говорят о другом. Рубинова надо судить по всей строгости закона.

Однако суд вынес определение: возвратить дело Рубинова на доследование.

Следователь Тамарин, которому поручили дело, связался с судом и уточнил все неясные обстоятельства. Перед тем, как уходить, он задумчиво произнес:

— Мне кажется, что в этом деле важным связующим звеном может оказаться сын Стрельниковой. А его даже как следует не допросили.

Тамарин начал с того, что вызвал к себе Геннадия.

— Нам кажется довольно странным, что ваша мать была убита не в своей комнате, — начал следователь. — Непонятно и то, почему в вашей комнате было все перевернуто. Что вы думаете по этому поводу?

Геннадий, немного подумав, ответил:

— Лично мне тоже показалось это странным. Мама никогда не имела привычки рыться в моих бумагах… Значит, это сделал кто-то другой.

— Виктор Павлович?

— Не думаю… Сами посудите: для чего?

Геннадий недоуменно развел руками.

— Может, кто-нибудь из соседей?

— Не думаю, — ответил Геннадий.

— Вы в этом уверены?

— Да, пожалуй…

— Допустим, что преступление совершил некий Икс, — продолжал Тамарин. — Для чего он явился? С целью ограбления? Или с заранее принятым решением убить вашу мать? Первое предположение отпадает. Преступник с собой ничего не унес. Остается неясным второе предположение. Припомните, пожалуйста, не было ли у вашей матери знакомых, которые имели бы с ней неприязненные отношения…

— Нет, таких знакомых у мамы не было…

— А у вас? — неожиданно спросил следователь.

Геннадий удивился:

— У меня?

— Да, пожалуйста, припомните, кто из ваших друзей или знакомых в последнее время бывал у вас.

— У меня обычно бывает только один приятель — Владислав Климов. Мы с ним вместе учимся… Но подумать о нем!

— А кроме него к вам никто не приходил? Вспомните как следует…

— Что-то не припоминаю… Хотя, знаете, был такой случай! Примерно месяц тому назад мама мне сказала, что ко мне приходил какой-то незнакомый человек. Но она не смогла толком узнать, кто это… Он сказал, что я ему нужен.

— Это очень интересно, — оживился Тамарин. — Прошу вас, вспомните хорошенько, что еще говорила о нем ваша мать.

— Да так, ничего особенного… Я спрашивал, каков он с виду. Вот и все…

Тамарин о чем-то задумался.

— Теперь у меня к вам важный вопрос. Серьезно обдумайте его, потом ответьте, — сказал следователь. — Скажите, есть ли в вашей комнате что-нибудь такое, что могло бы заинтересовать другое лицо?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, скажем, какой-нибудь документ или письмо.

Геннадий стал припоминать, на его лице появилось смущенное выражение. Тамарин это заметил.

— Я понимаю. Вопрос этот может оказаться неделикатным… Но согласитесь, нам надо знать всю правду, иначе нам трудно будет найти убийцу.

— Как? — удивился Геннадий. — Ведь Рубинов уже арестован. Разве вы считаете…

— Да, я считаю, что Рубинов может оказаться невиновным.

Геннадий снова задумался.

— Если так, я, конечно, не стану скрывать… Хотя мне хотелось бы… Видите ли, тут дело связано с девушкой. Я с ней дружу, но мне кто-то хочет помешать…

— Кто?

— В этом-то и дело, что я не знаю. Месяца три назад я получил анонимное письмо. Прочитал его и был поражен. В нем говорилось… В общем письмо с ног до головы чернило Раю, девушку, с которой я дружу.

— Где это письмо?

— Оно у меня дома, в одной из книг.

— Вы рассказывали вашей девушке о нем?

— Что вы! Я просто подумал, что кто-то ревнует и хочет помешать нашим встречам. Потом я получил еще два подобных письма. Они тоже в книгах.

— Прошу вас сегодня же принести мне эти письма.

Геннадий снова задумался:

— Видите ли, в этих письмах, особенно в последнем, много грязи…

— Не беспокойтесь, ваша девушка ничего не узнает.

Геннадий уже собирался идти, но следователь остановил его:

— Подождите. Мы пойдем к вам вместе. Надо еще раз осмотреть вашу комнату.

— Что ж. Я не возражаю…

Вооружившись лупой, Тамарин внимательно осмотрел книжный шкаф, кресло, стулья… Особое внимание он обратил на ящик письменного стола. Неожиданно его внимание привлекло какое-то темное пятнышко. Следователь подозвал эксперта.

— Похоже на запекшуюся кровь, — сказал тот.

Тамарин оживился. Обратившись к Геннадию, он спросил:

— Скажите, не приходилось ли вам ранить руку при выдвижении этого ящика?

— Нет, такого случая не было…

— Отлично! — сказал Тамарин. Он изъял пятнышко крови для последующей экспертизы. Следователь взял также анонимные письма, которые предварительно внимательно прочитал и осмотрел со всех сторон.

— Вас пока мы постараемся не тревожить, — сказал он Геннадию, — только к вам одна просьба: надо сдать кровь на анализ.

— А как же с Раей!

— Продолжайте встречаться с нею. Только о нашем деле ни слова.

Результаты судебно-медицинской экспертизы полностью подтвердили предположение Тамарина. Группа обнаруженной на ящике крови не совпала с группой крови Стрельниковых — матери и сына, это не была кровь и Рубинова.

Будучи уже почти полностью убежден в том, что Рубинов оговорил себя, следователь вызвал его на допрос. Но Рубинов повел себя совсем странно. Он коротко заявил, что убил Стрельникову и ни на какие вопросы отвечать не стал. Тогда Тамарин намекнул ему, что следствие выяснило новые обстоятельства по делу, говорящие в его пользу, Рубинов безразлично пожал плечами:

— Выясняйте, что хотите. Но Стрельникову убил я. Прошу вас поскорее передать дело в суд.

Отправив Рубинова, Тамарин глубоко задумался. Неужели он ошибается и идет по неправильному пути? Он тщательно стал перебирать в памяти все обстоятельства дела и пришел к выводу: надо продолжать поиск.

На следующий день Тамарин направился в ремесленное училище, где работала знакомая девушка Геннадия, Рая Макарова.

— Мне нужно проверить кое-какие документы, — сказал он, — предъявляя Макаровой свое удостоверение.

— Что-нибудь случилось? — встревожилась девушка. — Может я допустила ошибку?

— Не беспокойтесь. Речь идет об архивах. Мне нужны данные за позапрошлый год. Вы тогда, кажется, еще не работали? Вот видите. Так что вы напрасно беспокоитесь…

Следователь оказался разговорчивым человеком. Он все время шутил, рассказывал смешные истории, листая старые бухгалтерские отчеты. Рая от души смеялась. Только однажды лицо ее нахмурилось. Это произошло в тот момент, когда в дверь заглянул какой-то мужчина.

— Ты занята? Извини, я потом зайду, — сказал он.

Тамарин сделал вид, что не обратил на это внимания. Он продолжал шутить, но Макарова почему-то приуныла. Перед тем как уходить, Тамарин вдруг спросил:

— Что это за молодой человек, который сюда заглянул? Кстати, я его где-то встречал. Он здесь работает?

— Да, он преподаватель училища.

Тамарин учтиво попрощался и вышел. Но перед тем, как покинуть училище, он зашел в отдел кадров. Представившись начальнику отдела кадров, он спросил у него, кто из преподавателей, по его мнению, ухаживает или пытается ухаживать за Макаровой. Начальник отдела кадров ответил сразу же:

— Это может быть только Волин. Ну и тип, скажу вам. Ведь у него семья, но это его не удерживает. К тому же он какой-то скользкий, что ли. Увертливый такой. Всегда может выкрутиться и показать себя в лучшем свете.

Следователь попросил личное дело Волина. При первом же взгляде на автобиографию, Тамарин нашел сходство почерка Волина с почерком автора анонимных писем. А по фотокарточке узнал того человека, который заходил в бухгалтерию к Макаровой.

— Разрешите взять это личное дело на один день, — попросил Тамарин.

— Пожалуйста!

Произведенная в тот же день графическая экспертиза установила, что автобиография Волина и анонимные письма написаны одной и той же рукой.

Тамарин пошел на решительные действия. Он задержал Волина. Судебно-медицинская экспертиза подтвердила идентичность группы крови, обнаруженной на ящике письменного стола Геннадия и крови Волина.

Дальнейший ход следствия дал полную и ясную картину совершенного преступления и вскрыл подлинные мотивы, породившие его. Правда, Волин вначале все пытался отрицать, но потом понял, что запирательство бесполезно. Он дал исчерпывающие показания.

«Примерно год назад, писал он, в училище поступила работать Рая Макарова. Я с нею познакомился, она мне понравилась. Хочу сразу же подчеркнуть, что это было не просто увлечение, а серьезное чувство. Но когда Макарова узнала, что я женат, она не захотела больше со мной встречаться… Все было кончено. Я это тяжело переживал. И к тому же появился этот студент Стрельников. Он стал часто захаживать в училище. Между ним и Макаровой завязались дружественные отношения. Я стал ревновать ее. После мучительных раздумий я решил сделать так, чтобы они больше не встречались друг с другом. Проследив однажды за Стрельниковым, я узнал, где он живет. На следующий день написал и отправил на его имя письмо, потом еще два таких же письма, в которых всячески чернил Макарову. Я надеялся, что, прочитав все это, студент перестанет заходить в училище. Но он и не думал прекращать своих встреч с Макаровой. И тут, наряду с ревностью, в моей душе стала нарастать тревога. А что, если Стрельников расскажет об этих письмах Макаровой? Ведь она без труда догадается, что они написаны мною. И тогда меня могут привлечь к ответственности за клевету. Меня стал преследовать страх. Моим единственным желанием было — во что бы то ни стало отобрать у Стрельникова эти злополучные письма. Я долго не решался, но наконец пошел к нему домой. Его не оказалось. Я встретился с его матерью… Она спросила, что передать Гене. Я сказал, что ничего передавать не надо и что я снова зайду. Целый месяц я не решался зайти к нему второй раз. И вот однажды все же пошел… Это было вечером, уже смеркалось. Я зашел на веранду, увидел две двери. Постучался в одну из них. Никто мне не открыл. Подошел ко второй, опять постучался. Тишина. Я потянул ручку, дверь открылась. В комнате никого не было. По книгам и тетрадям, которые бросились мне в глаза, я сообразил, что это комната Геннадия. Во всем своем существе я ощутил нервную дрожь. А что, если удастся? Ведь никого нет! Так будет гораздо лучше: самому найти анонимные письма и незаметно уйти. Это мне показалось гораздо лучше, чем требовать письма у Стрельникова. Я начал искать. Рылся в шкафу, выдвигал ящики стола, даже слегка поранил руку… Вдруг за дверью я услышал шаги. Кто это? Неужели Стрельников? Я кинулся второпях задвигать ящики стола. В это время дверь открылась. «Гена, это ты?» — спросила мать Стрельникова. Увидев меня, она испугалась, вскрикнула: «Что вы здесь делаете?» Теперь ко всему прочему я оказался в положении грабителя, который забрался в чужую квартиру и был застигнут врасплох. Очевидно, Стрельникова так и подумала. Я заметил, что она хочет выбежать из комнаты. Мгновенно я сообразил, чем это для меня может кончиться. Находясь в сильном нервном возбуждении, я подскочил к ней, сжал ее руку. «Молчите! Я сейчас удалюсь!» — тихо проговорил я. Но Стрельникова снова кинулась к двери и вскрикнула. Я изо всех сил рванул ее за руку, и она повалилась на пол. И тут я стал душить ее… Я думал только о том, что надо убить ее, иначе меня арестуют как вора. Когда все было кончено, я вскочил и хотел идти. Но в последний момент меня остановила мысль, а что если я ее не задушил? Ведь меня тогда обвинят и в покушении на убийство! Я чуть было не завыл от страха. Дрожащими руками выхватил перочинный нож, открыл его и нанес сильный удар Стрельниковой. После этого я бессильно опустился в кресло. Сколько времени так просидел? Не помню. Внезапно мысль о совершенном мною преступлении, словно электрический ток, пронзила меня. Я вскочил и подошел к двери. Слегка приоткрыв ее, я услышал разговор двух каких-то женщин во дворе. Выждал. Когда стало совсем тихо, я, стараясь двигаться как можно бесшумно и быстро, вышел во двор, потом на улицу, дошел до угла. И только тут со страхом оглянулся: нет, никто за мной не наблюдал…»

Дело по обвинению Волина поступило в Верховный суд республики. На этот раз, ознакомившись с материалами следствия, состав суда пришел к выводу, что оно было проведено тщательно и всесторонне. Все факты были освещены объективно. Виновность Волина и алиби Рубинова не вызывали никакого сомнения.


Оглавление

  • В. Стаканов ЗАЧИСЛЕН НАВЕЧНО
  • В. Стаканов ДРУЗЬЯ
  • В. Стаканов ОБВАЛ
  • К. Фарниев ПЕРСТЕНЬ
  • Т. Джатиев ВЕТЕРАН
  •   Родился — будь мужчиной!
  •   Молоток печника
  •   Как на войне
  •   Выстрел у моста
  •   В поисках «мокрых»
  •   Зубр в ловушке
  • Д. Темиряев ЗАДАНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВА
  • М. Мамсуров НЕИСПОЛЬЗОВАННАЯ ПУТЕВКА
  • Б. Гурдзибеев МЕСТЬ (Из блокнота следователя)
  • Л. Чипирова В РУКАХ — СУДЬБЫ
  • Ю. Скляров ПАРЕНЬ ИЗ ОУР
  • А. Григорян СЛЕДЫ ОСТАЮТСЯ
  • А. Григорян ЗАПУТАННЫЙ КЛУБОК