Не покидай меня [Анна Климова] (fb2) читать постранично, страница - 3

ногами, модель дирижабля под потолком, большая карта Советского Союза на стене, круглый коврик на полу (жутко дорогой, привезенный из Ирана Олегом Ивановичем). Ни пылинки. Ни пятнышка. Ни клочка бумаги. В стакане все карандаши заточены.

Леня заходил в эту комнату редко. Небольшая комната с высоченными потолками всегда казалась ему колодцем, в который его поместили в детстве и из которого ему удалось сбежать на волю только взрослым человеком. Хотя именно здесь ему спалось так хорошо, как ни в одной кровати после. Здесь он не видел снов, ни о чем не тревожился, ни о чем не думал. Сознание как будто проваливалось в темную яму, убаюкивавшую отсутствием ожидания чего-либо. Здесь не было вопросов, на которые надо было искать ответы. Здесь он снова становился ребенком, главная забота которого — успеть вовремя занять место за обеденным столом.

На столе, прямо по центру, лежала обещанная книга. Точно такая же стояла в его библиотеке. Зачитанная и залистанная, конечно, но такая же. Леня усмехнулся. Все как всегда в его семье. В детстве на день рождения ему два года подряд дарили совершенно один и тот же самолет Ту-134. Вплоть до номера на пластмассовом фюзеляже. У него было два «Дон Кихота» и три одинаковых шарфа. Внимательность родителей к деталям быта и семейных церемоний странным образом не распространялась на людей вокруг. Они жили так, словно никого не видели. Или не желали видеть. Главной добродетелью редких гостей в доме Заботиных во время нечастых семейных торжеств считалась счастливая способность оставить все как есть. Леня в своей протестующей юности иной раз еретически думал о том, что родители были бы совершенно счастливы, если бы гости умели слегка парить и просматриваться насквозь. И уж совершенно замечательные гости — молчаливые гости.

С книгой в руках Леня грузно повалился на диван. Французские новеллы убеждали, что мошенники, плуты и сластолюбцы кочевали из века в век. Отец одобрял подобную литературу. «Такие книги учат жизни», — говорил он, искренно в это веря. Мать с ним не спорила, хотя всегда предпочитала напыщенно-добродетельных английских романистов XIX века. И когда Виктория Павловна обнаружила отсутствие на бра в передней одной хрустальной «висюльки», предоставила разбираться с «вором» Олегу Ивановичу. Побрякушка нашлась, конечно, в жестяной коробке Лени и была водворена на место, но после этого мать целый месяц окатывала сына леденяще-викторианским холодом молчания.

Вспоминать об этом Лене было стыдно. Не смешно или неловко. Стыдно. Виктория Павловна умела преподавать уроки жизни лучше книг.

Чтобы не думать об этом, он вчитался в книгу и незаметно для себя глубоко и спокойно уснул. Как всегда…

Ира

Ей почти никогда не удавалось побыть наедине с собой. Хотя порой очень хотелось. Груз чужого присутствия давил непрестанно, и, казалось, этому не будет конца.

— Мам, а блин уже горит, — нараспев заметила Вероника, усердно изображая из себя художницу за кухонным столом.

Задумавшаяся Ира молча смела сгоревший блин в мусорное ведро и вылила на сковороду последнюю порцию теста.

— Ты бы рисовала в комнате, — намекнула она.

— Ваня мне мешает, — сказала дочь.

— Чем же?

— Тем, что он дурак и кривляется под своего Тимберлейка.

— Что мы говорили о таких словах? — не отворачиваясь от плиты, спросила Ира, постаравшись отлить в голосе суровую тональность.

— Что — низ-зя-я! — иногда Вероника отвечала с раздражающим детским кривлянием, которое выводило Иру из себя. Зная об этом и помня обидные шлепки, дочь не рисковала испытывать терпение матери и научилась ловко, как ей казалось, менять тему и тон разговора.

— Мам, а я буду блинчики с твоим клубничным вареньем. Оно у тебя в этом году очень вкусное получилось, — заискивающе пролепетала Вероника.

Ира у плиты позволила себе понимающе улыбнуться. Десятилетняя дочь росла манипуляторшей, полагавшей себя умнее других.

— Тогда принеси с балкона баночку. Там одна есть пол-литровая на нижней полке.

Веронике, по всей видимости, жутко не хотелось идти на холодный балкон, где обитала ранняя стылая весна. А Ира не собиралась подскакивать и суетиться только потому, что дочь польстила ее варенью. «Любишь кататься, люби и саночки возить», — часто говорила она детям.

— Ну, может, тогда со сметаной… Я еще не решила. Может, Ванька хочет. Пусть сходит.

Ира собралась рассмеяться, но сдержалась. Ее раздражение как рукой сняло. Интриганка! Боже, какая же интриганка.

Воспитание детей было той самой жизненной неожиданностью, к которой некоторые люди оказывались не совсем готовы. В юности Ире маленькие дети представлялись милыми, забавными существами, которых надо кормить, купать, переодевать и время от времени успокаивать. Так все и было, в принципе. С той лишь разницей, что первенец Ваня первые три года непрестанно болел и пугал всю семью. Потом появилась Вероника. Опыт, приобретенный с Ванечкой,