СамИздат. Фантастика. Выпуск 4 [Кристина Николаевна Камаева] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

СамИздат ФАНТАСТИКА Выпуск 4

Составитель: Stribog

Инна

http://samlib.ru/n/njusja_b_k/

БЕГЛЕЦ

— Пойми, док, мы живем неправильно, — говорит Уна. — На самом деле мир не здесь, он — там, за стеной.


Уна — одна из беглецов, пациентка клиники. Вчера ей исполнилось семнадцать. В хрупком теле едва теплится жизнь. Под бледной до прозрачности кожей уже явственно проступила фиолетовая паутинка. И только глаза по-прежнему живые и ясные.


Док проснулся. Небо на востоке серело. Позевывая, еще не до конца сбросив остатки сна, он вышел из дома, остановился на крыльце. Легкий утренний ветерок теребил складки одежды, шелестел листвой. Откуда-то издалека долетал еле заметный терпкий запах, казавшийся знакомым. Док потянулся, вдохнул полной грудью.

Их было двое. Парень и девушка. Стояли на пустынной улице, как раз перед домом. Док подумал: «Не перевелись еще влюбленные парочки, способные прогулять всю ночь до утра». Приветливо улыбнувшись, девушка заговорщицки приложила палец к губам. Влюбленные взялись за руки, посмотрели друг на друга и побежали.

«Беглецы», — промелькнуло в голове. Док рванул в дом — нужно оповестить патруль. Поскользнулся на крыльце, упал, сильно ушиб колено. Сел, схватившись за голову. Эти двое уже далеко, не успеть. Тишину разорвал вой охранной сирены. Через несколько минут все закончится.

Взгляд упал на крыльцо, на лист, одиноко лежавший на безукоризненно чистой поверхности. Лист, неравномерно пожелтевший, с зеленоватыми прожилками с одной стороны и красноватым пятном с другой. Чуть надорванный, кривоватый, неправильный. Опавший лист. Таких не бывает. Листья не падают на землю, они висят на деревьях все лето, меняют цвет на желтый или красный осенью и бесследно исчезают в ночь на первое декабря, знаменуя начало зимы. Чтобы вновь появиться с приходом весны. Откуда он взялся?

Док вспомнил охватившее его чувство, перед тем, как увидел беглецов. Запах. Запах, которого никогда раньше не было, и быть не могло, и ощущение узнавания.


— Бежать нужно за несколько минут до рассвета, — повторяет Уна. — И время рассчитать так, чтобы с первыми лучами солнца оказаться возле барьера. В момент, когда поле неактивно. Вот тогда возможно перейти на ту сторону.


Аккуратные типовые постройки, безупречные в своей идентичности и оттого казавшиеся гармоничными. Ровная прямая улица, аллея с идеально-правильными синтетическими деревьями с обеих сторон.

Док жил на окраине. Через два дома дорога резко обрывалась, словно ее обрезали ножом, и начиналось сплошное бетонное покрытие вплоть до барьерной стены. Бесконечной стены, окруженной голубоватым мерцанием силового поля и уходящей в небо. Неизвестно, откуда она взялась, кто был строителем и создателем. Барьер существовал всегда и простирался на многие тысячи километров.

Последние тридцать метров перед стеной — запретная зона — полоса почерневшего бетона. Область действия силового поля. Там нельзя находиться. Если подойти слишком близко, можно попасть под излучение и сгореть.

Считалось, что стена защищает от враждебного мира. Жизнь внутри — спасение. Но были и те, кто полагал иначе. Их называли беглецами.

Беглецы верили, что два рассвета в году в дни весеннего и осеннего равноденствия на какие-то доли секунды поле ослабевает. Если хорошенько разбежаться и оказаться возле стены на пике скорости, то можно преодолеть барьер, пройти сквозь него.


Уну подобрали в последний момент, она не погибла, но попала в зону излучения. Девочка медленно угасает. Кожа на руках темнеет и покрывается волдырями. Они лопаются, из них сочится белесая жидкость. Но Уна ничего больше не чувствует.


Движение набирало силу. Особенно среди молодежи. Не существовало доказательств, что кому-то удавалось пройти, никто не вернулся обратно. Но дважды в год появлялись бегущие к барьерной стене. В такие ночи Док не мог спать, выходил на крыльцо, дожидался беглецов и с грустью смотрел им вслед, безрезультатно пытаясь вызвать патруль. Чего они ищут, чего добиваются?

Нередко в мертвой зоне находили почерневшие останки, принадлежавшие, так называемым, «диким животным». Что имелось в виду, никто точно не знал. В мире, защищенном стеной, не существовало такого понятия. Ходили слухи, что «животными» именуют беглецов. Но это мало кого останавливало. «Людей привлекает риск, — думал док. — Каждый уверен, что именно с ним ничего не случится».


— Я все равно их перехитрила, — хихикает Уна.

Док догадывается, что этот хриплый булькающий звук, вырывающийся из ее груди — смех.

— Смотри, — она вытягивает почерневшие пальцы. — Моя рука светится. Я вижу искорки, они вспыхивают и отлетают, вижу золотое свечение. Часть меня уже не здесь. Скоро и я вспыхну, став искоркой, а исчезнув, окажусь там, за стеной. Марко ждет меня.


Док начал тренироваться по ночам. Хотя никогда раньше не был поклонником бега. Непривычное занятие, нелепое времяпровождение. Не пристало нормальному человеку бегать. Так его воспитывали. И не только его. Не в этом ли причина появления беглецов, протест?

Но доку важно попробовать. Испытать на себе, понять, что же они чувствуют, зачем бегут, что ими движет? Почему жизни здесь они предпочитают заведомо верную смерть? Мифическая возможность перейти на ту сторону? Не верилось, что поле отключается, и за стеной что-то есть.

Он выходил до рассвета, добегал почти до запретной зоны. Отдыхал и спокойным шагом возвращался домой. Удовлетворенно разглядывая радующую глаз картину города: ряды одинаковых домиков, дороги, уходящие лучами в центр, где по кругу выстроились здания-обелиски, царапающие небо. Безукоризненно правильные деревья, идеальные прямоугольники травы. Неомраченная облаками небесная сфера. Геометрия — порядок, основа мира. Фундамент, на котором зиждется мир. А непослушные дети противопоставляют ему хаос.


Уна верит, что Марко удалось перейти, что у него получилось. Девочке не сказали, что обуглившееся тело ее приятеля нашли неподалеку от барьерной стены.


Поначалу док боялся дозоров, но ему везло, даже патрульные дроны не попадались. Затем привык, перестал озираться по сторонам, дергаться от каждого шороха. Жалко этих детей. Беглецов не останавливают. Никому до них нет дела. Сколько раз он оповещал патруль — никто не приезжал. Свобода выбора, говорят. А на самом деле безразличие, прикрываемое свободой. Или наоборот, демонстративное попустительство. Хотите — бегите. В запретной зоне останутся ваши почерневшие трупы. И мы назовем их животными. В назидание.

Он так не может. Предназначение доктора — спасать людей, а не равнодушно позволять им гибнуть. Нужно стать таким же, как беглецы, но быстрее, сильнее. Чтобы догонять, возвращать.


Одному удалось не только пройти, но и вернуться, чтобы передать записи, — говорит Уна, закрывая глаза. Дыхание сбивается, и девочка ненадолго замолкает.

— Дневник? Инструкция? Я могу почитать?


Док перевел дыхание. Последние метры перед зоной самые трудные. На бетонной полосе что-то темнело. Он наклонился, коснулся рукой. Трава, здесь? Мягкое, а не режущее прикосновение к коже. Непроизвольно сжал травинки, растер их в кашицу. Удивленно поднес к лицу. Зеленая пахучая мякоть, вместо не имеющей запаха синтетической травы. А это что? Возле ноги валялся необычный предмет, нарушающий идеальную чистоту бетона. Обронил кто-то из беглецов? Книга. Желтоватый потрепанный переплет, загнутые уголки. Настоящая, бумажная. Док взял ее в руки, раскрыл, бережно погладил страницы, словно боялся, что они рассыплются. Знакомое и одновременно непривычное чувство. Как в детстве. Хотя бумага исчезла задолго до его рождения. Книги хранились в музее. Вспомнились школьные экскурсии. Ненавязчивое, но одновременно настойчивое противопоставление хаоса прошлого — порядку настоящего.

От бумаги шел еле заметный сладковатый запах. Книга, а вернее блокнот, с пометками и картинками. Рисунок бегущего человека и правила бега. Инструкция обрывалась. Следующая страница вырвана, а остальные — пустые. Сбоку вложен продолговатый цилиндрический предмет. Док долго вертел незнакомую вещь в руках, пока сообразил, что это такое. Ручка. Писать от руки не приходилось. Хотя по молодости баловался рисунками на планшете. «Беглец», — написал док, старательно вырисовывая угловатые буквы.


— Не совсем, — Уна открывает глаза. Лицо озаряет слабая улыбка. — Оригинал уничтожен. Но мы знаем слова наизусть. Подойди, я расскажу.

Он приближается. Дыхание девочки обдает жаром. Наклоняется, вслушиваясь в прерывистый шепот. Последние слова заглушает предсмертный хрип.


Перед рассветом док выходил из дома и бежал. За время ночных тренировок он втянулся. Боялся признаться самому себе, что бег стал удовольствием. Непередаваемое чувство. Будто прикасаешься к чему-то запретному и невероятно притягательному. Бежать, когда все спят и улицы безлюдны. Подставить лицо ветру, отдаться движению. Вдох — выдох. Ногу вверх и вперед, согнутую в локте руку — назад. Но дважды в году бег — особый. Каждый раз, приближаясь к стене, док чувствовал запах. Нежный — весной, горьковато-терпкий — осенью. Ветер приносил сюрпризы. Оттуда из-за стены. Лепестки цветов, покрытые желтой пахучей пыльцой, молодые, едва раскрывшиеся бутоны. Листья, небрежно-неровно окрашенные осенью. Неужели Уна права и за стеной есть жизнь? Другая, и не агрессивная, а лишь отличная от их размеренного ритма. Неужели поле действительно ослабевает, и та жизнь потихоньку просачивается сюда? Док сохранял подарки. Клеил в блокнот, ставил дату.

В эту ночь док бежал не один. Девушка, быстрая, легконогая, стремительно летела впереди. Такая не остановится, пойдет до конца. Он поднажал, ускоряя темп, перехватил бегунью, столкнул ее прямо на бетон, накрыл собой. Успел. Еще немного и бедняжка оказалась бы в запретной зоне. Падая, увидел, как меркнет свечение вокруг барьерной стены. Через мгновение поле восстановилось. «Показалось», — решил док.

Девушка плакала. Размазывала по лицу слезы, причитая: «Зачем ты меня остановил, зачем? Там за стеной, у меня могли быть дети, понимаешь?»

«Дети, о чем она?» — думал док. Понимание пришло позже.


— За стеной мы можем иметь детей, — поясняет Уна. — Естественным путем, нормальных. А не выращенное в инкубаторах не ведающее корней потомство. По-настоящему становиться родителями. Быть рядом, видеть, как твой ребенок делает первые шаги. Как он растет. Не в интернатах — в семьях. Только представь.


Его разбудил грохот, доносящийся со стороны барьерной стены. Небо полыхало. Послышались крики. Док выскочил из дома и понесся к стене. Беглецы организовали прорыв? Что если барьер разрушен? Близко подойти не удалось. Подходы оцеплены, на дороге заграждения. Патрульные уносили завернутые в мешки тела. Удалось ли хоть кому-то перейти? На расстоянии барьер не выглядел поврежденным. По-прежнему синими всполохами мерцало силовое поле.


На следующий день правительство запретило бег даже в качестве спорта. Передвигаться следовало спокойным шагом в строго отведенных для ходьбы местах. Во всех остальных случаях предписывалось использовать транспорт или ленты перемещения.

Однажды вернувшись домой после дежурства в клинике, док обнаружил подарок. Оттуда из-за стены. Тонкую ветку пахучих цветов и нанизанный на нее листок бумаги с неровным краем, словно вырванный из блокнота. Записка, написанная аккуратным девичьим почерком. Док, улыбался, читая послание: последние слова инструкции.


— За стеной жизнь, которую у нас отняли, — почти беззвучно шепчет Уна. — Представь небо и облака и быстрые воды реки. Представь сад и траву, и луг, и красные маки посреди поля. Представь птиц, парящих в синеве. Ты знаешь слова, не помнишь их значения. Тебя лишили памяти. Разнообразие, именуемое здесь хаосом. А на самом деле жизнь во всех ее проявлениях. У нас отняли свободу, заменив ее порядком.


Приближалось весеннее равноденствие. Вместе с ним пришло беспокойство. Что-то изменилось. Жизнь потеряла смысл. Док чувствовал, что задыхается в этом искусственном мире. Правильным до неправильности. Словно не землю, а его самого заковали в бетон и обложили фальшивой травой. Что если не везет лишь единицам, и большинству удается уйти? Кажется, он начинал понимать.


Сегодня его ночь, его рассвет. Последняя пробежка. Док вышел из дома, все еще не веря, что собирается сделать. Сегодня он — беглец. Ему еще никогда не приходилось бежать так быстро. Мчаться навстречу неизвестности, навстречу надежде — вперед и вперед. Вдох — выдох, мышцы напряжены до предела. Пульс стучит в висках, воздух обжигает легкие. Осталось немного. Прыжок. Свечение барьерной стены гаснет, но внутри него уже рождается яркая сияющая точка.

ДВОРНЯЖКА

Весна. Дома красят в жёлтый цвет. Стены — тусклые и безликие — подкрадываются, обступают со всех сторон. В последнее время это жёлтое сумасшествие преследует, поджидает на каждом углу. Будто он живет в огромном доме, где жёлтый цвет гуляет по стенам, режет глаз, не дает сосредоточиться, заполняет мозг. И нет от него спасения. Даже в голове пусто. Мысли — и те покинули его, растворились в проклятой жёлтой мути.

Вой сирены. Резкий, нарастающий звук. Что там стряслось?


Подходит к окну, выглядывает. Ничего. Улицы пустынны. Показалось. Всего лишь протяжный свист чайника. Сейчас он пойдёт на кухню и сварит кофе. Вот так. Две ложки с горкой. Молотый, что поделаешь, зёрна давно кончились. Сойдёт.

Кипяток в чашку, перемешать, подождать, пока осядет. Хорошо. Он подносит чашку ко рту, но не пьёт, а принюхивается, с предвкушением втягивает поднимающийся пар.


Разряд. Голоса. «Дыши! Давай, парень, дыши же…»


Странно, запаха нет: жёлтый цвет ворвался и сюда, окончательно лишив возможности чувствовать. Он делает глоток и кривится — на зубах скрипят кусочки зёрен. Отплевывается. Дзинь — лопается натянутая струна. Он вздрагивает, роняет треснувшую чашку, дует на обожжённые пальцы. Чашка, звеня, катится по полу и раскалывается окончательно. Мутная коричневая жижа растекается по жёлтой плитке.

Окно открыто, но как же душно! Выбраться, уйти, выскочить за пределы комнаты. Туда, наружу, в парк. Парк — хорошая идея. Там весна яростно пробивается к миру новыми зелёными листьями. Это поможет, вернёт душевное равновесие.

Он вырывается из дома и, жмурясь, осторожно, почти на ощупь, крадётся по жёлтым улицам. Город спит. Словно все вымерли. Жив лишь он.

Наконец, парк. Подняв голову, он с опаской приоткрывает глаза и видит небо — прозрачное, того особенного голубого цвета, который бывает только ранней весной. Спасительная синева заполняет пространство, придаёт сил. Желтизна отступает: не всё потеряно! Главное — не смотреть вниз на жёлтый тротуар, и по сторонам — на свежевыкрашенные скамейки. Медленно опускает голову и… Не может быть! Вздох раздражения, смешанного с разочарованием. Аллеи больше нет. Ветви деревьев, обещавшие порадовать нежными листочками, спилены. Деревья — безжизненные, голые — простирают вверх уродливые обрубки. От многих и того не осталось — лишь безобразные пни. Парк мёртв. И жёлтая волна вновь наступает.


Чуждый этому месту звук разрывает пространство. Что это? Вот сейчас. Снова и снова. Свист, удар. Ещё. И ещё. Грохот, ритмичный, словно биение сердца. Или перестук каблучков?


Медленно, словно во сне, он поворачивает голову. Девушка. Красивая. Такая неожиданная, непохожая и совсем нездешняя. В лёгком весеннем плаще нараспашку. Идёт по аллее. Тёплые пряди светлых пшеничных волос развеваются на ветру, на губах — мечтательная улыбка. А вокруг — вихрь из цветов и красок. Словно прошлись волшебной кистью. Мир ярок и радостен, и нечто смутное, знакомое просыпается в душе.

Прошла мимо, даже не глянула.

Он поворачивается, словно завороженный, смотрит ей вслед, и моргает, всего лишь на долю секунды. Когда открывает глаза, девушки уже нет. Ушла, исчезла, растворилась в жёлтом свете. Поддавшись внезапному порыву, он срывается с места, несётся туда, где, кажется, мелькнула хрупкая фигурка.

— Подожди! Подожди меня! — налетает на стену. Врезается в неё, колотит кулаками. — Выпустите меня отсюда! Эй, кто-нибудь?

И споткнувшись о невидимое нечто, он летит, заваливается вбок, зажмурившись в ожидании удара.


Удар. Время несётся с бешеной скоростью. Круговорот. Осколки. Жёлтый свет. Пелена.


* * *
«Такой красивый мальчик, молодой совсем. Из хорошей семьи. Первый курс, отличник. Говорят, машину занесло на мокрой дороге. Такое несчастье. На девочке — ни царапины, даже удивительно».


Слова, слова. Чужие ничего не значащие фразы. Равнодушные голоса, причитания, вздохи.

Его мать плачет. Белое лицо в красных пятнах. А руки, ухоженные, полные. Пальцы нервно сжимают салфетку. Яркий лак — словно выступившая кровь. Отец рядом. Обнимает за плечи, успокаивает.

Она нерешительно делает шаг — нужно поддержать, утешить. Одно у них горе, общее.

Мать окатывает презрительным взглядом, отец глядит сквозь, будто нет её, пустое место. Мать бросает грубо, почти кричит, голос срывается на визг: «Всё из-за тебя, шалава! Мой мальчик — там, в коме, подключен к аппарату, а ты — румяная, здоровая… Да пропади ты…» Недоговаривает, заходясь плачем. И шипит сквозь зубы обидное: «Дворняжка».


Она сжимается вся, будто ударили. Съеживается, отступает, втянув голову в плечи. Отходит. И садится в углу, на самый краешек жёсткого кожаного дивана в зале ожидания, силясь слиться со стеной. Чтобы не заметили, не прогнали. Всхлипывает. Куда ей теперь, куда она денется? Отсюда, от него. Комок подступает к горлу. Обидно. Разве её вина, что не пострадала?

Да, она — никто, пустое место, не ровня ему совсем. Беспородная, правильно говорят его родные — дворняжка. Чужая, приблудная. Её погладили, приласкали… много не нужно — капля любви, толика нежности. Вот и рада-радёшенька: ожила, подняла голову, шёрстку распушила, похорошела, отогрелась рядом с ним.


Слезы текут рекой, струятся по щекам, худенькие плечи трясутся, пшенично-жёлтые пряди непослушных волос лезут в глаза. До икоты, навзрыд, растирая покрасневшие, припухшие веки.

«Кто я? Сирота, без роду, без племени. Никому не нужна. Обо мне и не вспомнят. Макс — он там, он — достойный, если бы не он… Нет, лучше бы это случилось со мной. Пускай бы я лежала там сейчас, только не он, не он, не он!»


— Не повезло парню, да? — мужчина опускается рядом. Кивает в сторону коридора.

Она вздрагивает: не слышала, как подошёл.

— Шансов нет, от жизнеобеспечения будут отключать, — констатирует незнакомец.

— Откуда вы знаете?

— Так врач говорил. Видишь же — мать убивается. Кто он тебе?

— Друг, — всхлипнув, она поворачивается к собеседнику.

Невзрачный какой-то, почти незаметный. Бесцветные волосы. Глаза совсем светлые, будто выгоревшие. Отвернёшься — и лица не вспомнить.

— Хочешь его вернуть? — внезапно спрашивает мужчина.

«Издевается что ли?» — проносится в голове.

— Вернуть? Да я всё, что угодно… жизнь отдала бы, — говорит и краснеет, смущается, что вот так выплёскивает, раскрывает незнакомому человеку душу.

— Так и отдай, — загадочно говорит незнакомец.

— Вы смеётесь, да? И вам не стыдно? — вспыхивает, с трудом сдерживая рыдания. — Как вы можете так шутить?

— Я не шучу. На полном серьёзе предлагаю. У нас уговор, понимаешь. Один должен уйти. Мне всё равно, ты или он. Мы вообще-то не вмешиваемся, но ты так плакала…

Она растерянно смотрит на мужчину. Ничего не выражающее лицо, голос спокойный и беспристрастный, отрешённый даже: ни сочувствия, ни сострадания.

— То есть как это? — она не понимает. — Что я должна сделать?

— Принять решение, и только. И всё изменится. Ты уйдёшь — он останется. Будет жить.

— А я? — недоумённо шепчет. Собеседник пугает. Странный тип. И говорит так, что мурашки по коже.

— Я же сказал: уйдёшь. Исчезнешь.

— Насовсем? — встревоженно. — А как же Макс?

— Он забудет тебя, никогда не вспомнит. Будто не существовала вовсе, понимаешь? Ты же не хочешь, чтобы он думал о тебе, мучился?

Кивает, соглашаясь.

— Вот и умница. Останется жив твой герой, поправится, повзрослеет, семью заведёт. Да, а как ты хотела? Всё у него будет: жена, дети. Всё, как положено, как вы оба мечтали: работа, карьера, долгая счастливая жизнь. Только без тебя.

— Хорошо, — вздыхает. — Пускай я умру, попаду на небеса, буду наблюдать за ним оттуда и может потом, после того как…

— Глупостей не говори, ладно? — мужчина качает головой. — Сами ерунду придумали и верят: загробная жизнь, рай, ад. Ничего нет. Ни-че-го. Ты попросту исчезнешь. Включили — выключили. — Он щёлкнул пальцами. — Раз и нет, и темнота.

— Я не совсем улавливаю, — она хмурится, силится понять, а голос дрожит. — Вы пугаете меня, такое говорите. Вы вообще кто? Неужели? Но как же, старуха с косой?

— Скажешь такое, старуха, — пожимает плечами. — Насочиняли всякого.

— Но зачем же вы тогда… — слова застревают в горле.

— Квота у нас. Ничего личного. А тут ещё и договор с другом твоим, — говорит он, поднимаясь. — Вот так всегда, пытаешься войти в положение, по-человечески к ним, со всей душой, а в ответ… Знаешь, что скажу: времени тебе до утра. Как решишь, так и будет: или ты или он.

— Какой договор, с Максом что ли? Подождите, вы куда? Какой договор?


* * *
Вечер. Размытый, желтоватый свет фонарей. Дождь только что закончился, тёплый, почти летний. Она опускает окно в машине, с видимым наслаждением вдыхает полной грудью. Свежий воздух врывается через окно пассажирского сидения. Как легко, свободно дышится. Дождь прибил пыль, освежил воздух, обострил чувства. Пахнет весной, цветущими садами, ароматом её волос, жасмином и сиренью. Макс лихо крутит руль, придерживая одной рукой, другая — занята, лежит на худеньком тёплом колене. Наклоняется, шепчет на ушко милые глупости. Девушка смущается, опускает глаза, теребит, накручивает на палец непослушный пшеничный локон.

— Твоя мать считает меня дворняжкой.

— Не бери в голову. Моя мать, ничего не понимает.

Шины скользят по асфальту. Мокро.

— Макс, ну пожалуйста, не гони, мы никуда не торопимся, — она сжалась, вцепившись руками в сиденье. — Пожалуйста, чуть помедленнее, Макс.

— Глупенькая, — и ласково: — Какая ты у меня трусиха! Я не гоню. Разве что чуть-чуть, — смеётся.


Перекрёсток. Светофор жёлтый, проскочим. Педаль газа в пол. Грузовик наперерез. Макс бьет по тормозам, выкручивает руль что есть силы. Откуда он взялся? Машину несет. Удар, визг тормозов, время замедляется. Земля подпрыгивает, летит прямо на них. Макс тянется к девушке, он обязан успеть: прижать к себе, накрыть, защитить, держать как можно крепче. Шепчет, повторяет как молитву: «Не она, пожалуйста, только не она! Хватит смерти и одной жертвы…»


Удар о землю. Время летит с бешеной скоростью. Круговорот. Яркий свет. Жёлтый. Последнее, что запечатлевается в памяти. Пронзительный вой сирены. «Где я? Что произошло?» — он не понимает, не помнит. Вспышка. Перед ним стена, полупрозрачная и почему-то жёлтая. За стеной — девушка. Она уходит. Макс тянется за ней, пытается остановить и замирает. «Как ты просил, Макс, как ты и просил», — звучит незнакомый голос.


Жёлтые клочья тумана обступают со всех сторон, сгущаются. Набрасывают покрывало. Картинки меркнут, растворяются, меняют очертания. Он тонет, захлёбывается. Кричит почти беззвучно, хрипит, шепчет одними губами. Повторяет одно слово. Имя. Жёлтый свет сгущается, размывает грани. И Макс сдаётся, позволяет туману поглотить его. Привычный мир выцветает. Темнота.


«Времени до утра, как решишь, так и будет. Выбор за тобой». Девушка в отчаянии заламывает руки.


* * *
Макс медленно, словно во сне, поворачивает голову. Девушка. Красивая. Незнакомая. Проходит мимо, улыбается, будто зовёт за собой. Волосы — совсем не жёлтые, а тёплые, пшеничные — рассыпались по плечам. Он смотрит, как завороженный, провожая её взглядом, а потом срывается и бежит следом.

ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА

Огонек сверкнул и погас. Дирк бросил окурок под ноги, нырнул в дождевой поток. Задерживаться не имело смысла, но уходить не хотелось. Тянул время, курил одну за другой, глотал безвкусную черную жижу, именуемую здесь кофе, надеялся, что ему позволят. Не позволили. С первыми каплями, с первым стуком воды по стеклу, понял: ждать больше некого, пора возвращаться.

«Мы приходим с водой, уходим в воду, после нас не останется ничего, кроме воды», — бормотал Дирк, поднимая воротник.

У Мары были синие глаза. Яркие, еще не обесцвеченные солнцем. Волосы пахли карамелью, а губы казались солеными на вкус. Она любила море, уплывала далеко от берега и, выбираясь на плоский камень, загорала до черноты. А он любил ее и боялся в этом признаться.


Не стоило ждать, лишь время потерял, но Дирк медлил. Обещали ему — сегодня все закончится, и чувствовал, рядом она. Однако не появилась. Или проскочила незаметно? Но Дирк не новичок, пропустить не мог.

Идти недалеко, мост в поле зрения, успеется. Эх, последняя… Устал Дирк, покоя жаждет. Надежда призрачным крылом махнула, поманила и пропала. А он, глупец, поверил. С его ли опытом верить? С его ли сердцем.

«Примара», — выплюнул Дирк, сорвал плащ, скрутил в комок, бросил наземь, подставил лицо под холодные струи и руки раскинул — вот он я, бери, если не подавишься. Дождь припустил, в остальном — тишина. Нет ответа: не снизошли или побрезговали.

Ему действительно пора. Но как же хотелось крикнуть: «Забирай клинок, отработал. Долги отданы. Теперь бы жизни немного, если заслужил.» Промолчал Дирк, рано с оружием расставаться, провели его сегодня.


— Полетаем? Я научилась. Хочешь, возьму тебя с собой. Не боишься?

Он кивнул, не маленький, а сердце сжалось в тугой комок от страха. Не за себя, за нее.


Дирк — ловец. Работа не хуже других: найти ведьму, выследить, изъять. Сколько их было, не перечислить, помнил всех — посчитать не мог. Пробовал, сбился. Гильдия учет вела, она же и время охоты назначала.

Ловцы вроде и люди, да не совсем. Ритуал отсекал лишнее — чувства, эмоции, превращая человека в машину для ловли. Потому и не слышали ведьмы, подпускали близко. Клинок Ариды бил стремительно, и загоралось пламя, а догорев, не возвращалось.

Негласное правило — в глаза ведьме не смотреть — ускользнуть может. Дирк и не смотрел. Законам с детства обучен. Тренировали его долго, навыки вбили намертво, движения отточены, доведены до автоматизма. Беззвучно подходить со спины, не дышать, впрочем, дышать ему и не нужно — ноздри для того оставлены, чтобы ведьму учуять, и сердце не билось, замерло давно.

Когда изъял, гляди сколько хочешь, но Дирк не смотрел и после. Единственного раза хватило.


Старый учитель был строг, спуску не давал. Ловить почти не мог, оттого и учительствовал: гильдии польза, и долг по капле списывался. Дирк ребенком в обучение попал, так старик и наставником, и отцом стал. Дирк оказался толковым, знания впитывал быстро, и клинку приглянулся, сам в руку шел, признал, значит. Учитель кивал одобрительно, хотя на похвалу обычно скупился.


Ноздри защекотало, Дирк принюхался и выхватил оружие. Рукоятка нагрелась, будто клинок уловил что-то. Дирк напрягся, перешел в боевую стойку. Ходили слухи, будто зараза расползалась среди ловцов, забирая лучших. Но слышал Дирк и другое: во время охоты вырывался огонь такой силы, что ловец потушить не мог. Погибали и охотник, и жертва, даже клинок приходил в негодность. Сильнее ведьма — больше огня, ведь кинжал забирал то, что мог удержать, остальное выжигал. Но какой мощи должна быть ведьма, чтобы сгорел охотник?

Вокруг лезвия полыхнуло, и канавка посередине — через нее сила идет — потемнела. Капли дождя шипели, падая на нагретую поверхность. Нахмурился Дирк, зря пошел в одиночку, и гильдия не советовала, но он все оттягивал момент, привык ловить сам, после первой охоты не доверял никому.

Руку обдало горячей волной, с клинка сорвалось несколько искр и отпустило. Остыл кинжал, став холодным и мертвым. И запах исчез, точно его и не было. «Почудилось», — решил Дирк и вдруг подумал: — «Не зараза — расплата это. За то, что берем не свое, калечим ради чужой выгоды».

Закрыл глаза, вслушался в шум дождя: равномерный, успокаивающий и сильный. Холодные струи били по лицу, одежда промокла и стала тяжелой, но Дирк не испытывал ни холода, ни дискомфорта.

Он — капля, течет по брусчатке, вливается в ручей, становясь рекой, проходит весь путь до океана. Соединяется с другими, когда есть вода и ничего больше, но остается собой. Капля, вместе и по отдельности.


— Дирк, ты идешь? — Мара появилась на пороге хижины. Тоненькая, хрупкая, а глазищи синие, огромные.

Учитель встрепенулся, носом потянул, старческие ноздри расширились.

— Хорошая девка, — пробормотал, качая головой. — Беги, чего застыл?

«Не унюхал», — с облегчением подумал Дирк.

Одряхлел наставник, обоняние потерял. Дирк, тот чуял. Мару видел и сердце колотилось, дыхание перехватывало. Мара посмеивалась, думала, что повод другой. От другого тоже заходилось сердце, но не так. Разницу Дирк сразу понял.


Дождь усиливался. На мосту уже клубился туман, создавая переход, несколько шагов, и Дирк уйдет, вернется в берлогу свою до следующего раза. Немного ему нужно, чтобы долг погасить, последняя охота обещана. Внезапно до уха донесся стук, но не воды. Кто-то приближался легкой девичьей походкой. Неужели?

Дирк ступал бесшумно, ноздри дрожали, ведьмой пахло сильно, отчетливо, рядом она, считанные метры остались.

Фигурка тоненькая вынырнула из-за поворота, и пошла впереди, не замечая. Впрочем, они никогда его не видели. Дирк уже замахнулся, и тут она обернулась. Хорошенькая, а глаза синие. Летунья. Сердце зашлось, то самое, что не билось давно.


Летунью найти непросто, об этом и в книгах сказано, и учитель то же самое твердил. Много полезных свойств у ведьм, на целительские спрос немалый. Левитация относилась к удовольствиям, редкое качество, в высшем свете ценилось особо, платили за него деньги огромные. Одна летунья в середине карьеры, и ловец мог закрыть долг с лихвой.

Но Мара — не ведьма. Обычная девчонка из деревни, кому, как не Дирку знать, росли вместе. Врала она про полеты.


— Ты должен сам попробовать, — Мара засмеялась. И вдруг резко крикнула: — Обними!

Дирк подчинился. Не хотел, но Мара не просила — приказывала. Тело вдруг стало легким, будто не весило ничего, земля ушла из-под ног, деревья остались внизу, и словно кусты мелкие, робко жались друг к другу. Воздушные потоки окутывали, омывали подобно воде, прохладной и кристально прозрачной.

— Мы приходим с водой, уходим в воду, после нас не останется ничего, кроме воды, — восторженно прошептал Дирк.


Клинок Ариды не убивал — телесная рана затягивалась, но угасала ведьма, словно жизнь из нее вынули, оставив лишь оболочку. И не жила больше, тенью шаталась, смерти просила, а потом исчезала. Память о ней стиралась, забывали все, включая ловца. И только Дирк помнил каждую. Эх, не выбирал он такую профессию, гильдия по способностям назначила, она же и размер долга определила, как обучение прошел. И пока не вернешь, приходилось ловить и изымать. Появляться с дождем, уходить в дождь, ибо ловец — вода. Мара любила море, но была воздухом.


С того вечера Дирк избегал подруги, старался из дома не выходить. Учитель переживал, что заболел парень, травой отпаивал, а Дирк кивал, соглашаясь. Заболел, жизнь не в радость, ходить невмоготу, тело казалось чужим и тяжелым, ноги в землю вросли, не отрывались, птица он, хотя червем родился. Одного желал — раскинуть руки и лететь. Единожды попробовав, становишься зависим, привыкнуть легко, забыть сложно. Но сильнее жажды полета был страх, что Мара станет первой. Возраст у Дирка как раз, чтобы первую ведьму изъять.

А если утаить, не сказать никому? Учитель ведь не заметил. И Мару уговорить, чтобы не летала больше или из деревни уехала? Дирк умолял, но Мара в ответ смеялась. «Летать — это счастье, никому не отдам. Потихоньку буду, не узнают.» Дирк понял, не бросит она, сам раз попробовал, а вон как его ломает. Только не из-за полета Дирка скрутило, это натура ловца просыпалась.


Мара летала ночами. Дирк больше не приходил, дома отлеживался — совсем худо стало, но чувствовал — летает. Сны видел, как воздух с водой сталкиваются. От летуньи искры расходились, воздух пламя рождал, а вода гасила. К снам о полетах добавился еще один: ночь, Дирк крадется, клинок Ариды в темноте светится, впереди ведьма, не слышит ловца и не видит. Дирк хватает жертву за плечи, вонзает кинжал в мягкую податливую плоть, затем смотрит в глаза. Мара… Он просыпался с криком.


— Выше? — спросила Мара.

Дирк кивнул судорожно, хотелось туда, к звездам. Легко ему было, как никогда. Воздух звенел, небо приближалась, и отдалялась земля, и мир становился морем, катил ласково волны, баюкая тех двоих, кто отважился взлететь.


— Пей, — голос наставника звучал строго. Дирк послушно хлебнул.

— Плохо тебе, вижу и знаю почему. Ведьму почуял. Так это замечательно. Первое дело, давно пора.

Дирк весь сжался и всхлипнул.

— Радоваться нужно, а не скулить, — пробурчал учитель.

Ночью его разбудили. Учитель сказал, новая ведьма в деревне, пришлая, и Дирк поверил. Шел впереди, дорогу указывал. А потом нетерпение пришло, проснулся азарт охотничий, кровь забурлила, и от духа ведьминского повело.

Она стояла у обрыва к ним спиной. Запах ведьмы пьянил, кружил голову, Дирк зажмурился, пальцы сжали кинжал, и металл отозвался, став горячим. Задержав дыхание, Дирк приблизился, и обернулась ведьма. Сладость карамели, глаза синие. Мара?

Рука дрогнула, пальцы разжались, выпуская клинок, Дирк пошатнулся, а сердце забилось отчаянно.

«Летунья», — выдохнул старческий голос. Чужая рука подхватила кинжал, блеснула сталь, и закричала Мара. Тоненько, на одной ноте: «А-аа». Покачнулась, теряя равновесие, но вдруг повернулась, ступила к краю, и раскинув руки, взлетела. Не вверх — вниз.


— Чуток сплоховал. Не страшно это, — учитель похлопал Дирка по плечу. — Ты — молодец. Не каждому дано в первый раз летунью выследить.

Удара Дирк не почувствовал. Сверкнул клинок в учительских руках, грудь опалило огнем так, что дышать стало больно, сердце сделало удар и остановилось.

— Теперь ты ловец, — сказал учитель, вытирая лезвие о рукав. — Много ведьм у тебя впереди, а мне на покой. Отработал сегодня, долг уплачен.


Дирк рывком обхватил ведьму за плечи, развернул, увидел глаза синие, как у Мары были, и понял, клинок все еще в руке, не вонзил, будто запамятовал. Ведьма смотрела спокойно, не кричала, не испугалась, хотя догадывалась — кто он и зачем пришел. Быстрее молнии пронеслось в голове: «летунья», и Дирк опустил клинок. Рука горела, сталь требовала завершения. Ловец — вода, лишь она способна погасить пламя. И он вогнал клинок в податливое мягкое тело. Только не ведьмы, свое.


Дождь лупил по плечам, заставлял клониться к земле, ноги отяжелели и не желали двигаться. Мост впереди, портал открыт, нырнуть, и затянется рана. Пальцам горячо, но не пекло больше, клинок у него был, нету клинка, где обронил, не помнит.

Медленно брел Дирк, спотыкался, и кровь дождем из груди текла. Шаг до портала, а сил не осталось.

Рука схватила за плечо, тонкая, женская. Дирк повернул голову. Ведьма синеглазая. Надо же, не ушла, вернулась.

— Помогу, здесь недалеко.

— Туда, — еле слышно выдавил Дирк, указывая на мост. Синеглазая не послушала.

Туман колыхался, манил, обещая спасение, и таял, становясь призрачным, мир тонул, захлебывался в потоках дождя, размывался и тускнел, тело вдруг потеряло вес, глаза закрылись окончательно.


Очнулся и увидел небо, синее, безоблачное. Солнечные лучи запутались в занавесках, пахло цветами, а где-то рядом щебетали птицы. Дирк забыл, как это просыпаться в кровати, когда подушка пахнет лавандой, и за окном светит солнце. Домом служила лачуга, спал на лавке простой, уложив дорожный мешок под голову.

Но разбудило Дирка не это, от стука проснулся. В груди, отчего-то туго перевязанной, билось сердце. То самое, что замерло, когда он стал ловцом.

— Выспался? — она села на краешек кровати и улыбнулась. Синеглазая, а волосы цвета карамели.

— Летунья, зачем притащила меня сюда? — спросил Дирк и заволновался. — Уходить нужно. Придут другие ловцы.

— Не придут. Безопасное это место, забираем всех, кого найдем, и настоящих, и бывших.

— Я ловил тебя, чуял, — возразил Дирк.

— Еще кто кого ловил? — синеглазая усмехнулась. — И не ловец ты больше.

«Вот оно, — думал Дирк. — Слишком сильная ведьма, чтобы ловцу справиться. Приманка».

— Потому я живой, — пробормотал он. — Клинок мою силу забрал, а внутри оттаяло.

Принюхался: пахло цветами и чем-то едва уловимым сладким и терпким, но запаха ведьминского не чувствовалось, и стало хорошо и радостно — все наконец закончилось.

— Полетаем? — Дирк улыбнулся.

Альтегин Егор

http://samlib.ru/a/alxtegin_e_i/

АНОМ

— Последний? — спросил Администратор. — Давай быстрее. Устали изрядно — работы у Тройки в последнее время было невпроворот. Оперативники Службы Справедливости тоже трудились без выходных — доносов стало как-то до неприличия много.

— Футбол, вратарь, Виктор Панин, двадцать два года, ранее не привлекался, — привычно затараторил Секретарь. — Донос от 22 сентября. Контрольная отметка сотрудника СС… а, вот, от 27 сентября… документы в порядке, видео прилагается, включаю. Слово эксперту?

— Валяй, — поморщился Администратор. Болела голова — ему невыносимо хотелось закончить рабочий день.

— Эпизод первый, — Эксперт дождался, пока на экране замелькают фигурки футболистов. — Так, чуть помедленней дайте… вот. На замедленном повторе хорошо видно, как обвиняемый начинает реагировать на удар головой нападающего примерно на 0,6 секунды раньше, чем он мог просчитать траекторию удара. В результате мяч отбит, компьютер оценивает вероятность этого события в 6,72 %. Эпизод второй. Аналогичная ситуация, параметры, соответственно, 0,42 секунды и 8,8 %. Плюс во втором случае коэффициент сложности удара выше на…

— Переходи к заключению, — Администратор демонстративно отвернулся от экрана. — Тошнит уже от этих спортсменов-гениев, с музыкантами и то проще…

— Заключение, — кивнул Эксперт. — В период с 27 сентября по 11 ноября 2026 года фигурант совершил пять действий по разряду «А», классифицируемых в соответствии с параграфом… Ладно, пропускаю. Плюс одиннадцать «бэшек», аналогичным образом свидетельствующих об аномальных отклонениях от средней Дульзона… ого — на 28,4 %. Стохастический анализ проведен лабораторией…

— Ну все, давай на подпись, чистый аном, чего тут размусоливать.


* * *
— Родитель, а кто такие аномы? — спросил Димка, когда они прошли к своим местам.

— Люди с аномальными отклонениями в способностях, проявляющие их в сфере деятельности и нарушающие Закон о Справедливой конкуренции, — заученно произнес Тунцов.

— Род, ну это я знаю… А откуда они берутся и что с ними делают?

— Аномы были всегда, просто раньше общество закрывало на них глаза. Было много других проблем: права иммигрантов, феминограждан, гендерно-неопределенных. Только недавно пришло понимание, что самое страшное неравенство не связано с социальным или физиологическим статусом. Люди изначально не равны, вот что ужасно. Вот смотри, у вас в классе ты с Кимом тратишь одинаковое количество интенсив-часов на векторную геоботанику…

— Он меньше учит, почти в полтора раза!

— Вот, тем более. А пока не вмешалась школьная Служба Справедливости, оценки Кима были почти на 40 % выше твоих. Ладно, ты крепкий ребенок, а сколько школьников, особенно феминодетей, получают психологические травмы вплоть до первой степени? Если дети рождаются более талантливыми, чем остальные, разве это их заслуга? Правильно?

— Правильно, наверное. — Димка пожал плечами. — Только как-то… Как-то и неправильно тоже.

— Типичное заблуждение. Пойми, это жестоко — люди работают наравне, а слава и почет достаются единицам.

Родитель жестом подозвал кибер-официанта и продолжил.

— Вот ты не задумывался, что несправедливость ранит куда меньше, чем справедливость? Ну, не повезло раз, повезет в другой. А вот если ты изначально слабее, если фору в сто очков каждый день отыгрывать надо… Как с этим жить? Справедливость, ребенок, она не в естественном отборе. Потому как мы люди. И мы должны делать добро для всех. Понял?

— Угу. Смотри, родитель, состав… А почему Панина нет?

— Именно поэтому, — улыбнулся Тунцов. — Обнаглел твой Панин.

— Мне он нравится… Что с ним будет?

— Не рецидивист, три месяца дисквалификации и пишет ходатайство на возвращение. Может и поймет, что он не пуп земли. А возьмется за старое — отстранят по-взрослому. У нас еще мягкие законы, в Германии вчера прыгуна в воду сразу пожизненно. Вообще без брызг входил, ихтиандр хренов…


* * *
— Я тебя предупреждала? Нет, ты мне скажи, я тебя предупреждала или нет?

— Не температурь, Лен, — примирительно сказал Виктор. — Даже если меня сам Прокруст предупредит, я, не поверишь, короче не стану.

— Какой еще Прокруст?

— Да так, мужик один. Наши «справедливцы» дети рядом с ним.

— Все шутишь, — усмехнулась подруга.

— Шучу, Ленок. Шучу. Без шуток у меня бы уже башню сорвало. Лена закусила губу. Жить с гением непросто. Особенно, в этом проклятом мире.

— Не вернёшься?

— Нет, Лен, мне достаточно.

— И куда теперь?

Виктор пожал плечами.

— Земля большая, найду место, где как бы равенство и как бы справедливость не всё ещё подмяли под себя.

Ленка кивнула — вряд ли она ожидала другого ответа.

— Знаешь, — сказала она. — Я когда-то прочитала такую фразу — «Счастье для всех даром, и пусть никто не уйдет обиженный».

— Красиво, — невесело улыбнулся Виктор. — Но дело даже не в том, что так не бывает и бытьне может.

Он посмотрел на монитор, где как раз начиналась трансляция матча его бывшей команды. И добавил:

— Дело в том, что так быть и не должно.

ПРИНЦИП МАЯТНИКА

В коридоре меня остановил Шустиков.

— Вторая серия, — сказал он негромко и как бы буднично. — Суши сухари, Коротин.

— Гранцы?

— Они самые. Гребут, как экскаватор. Мелкоячеистой сетью, мать их.

По тону было непонятно — злорадствовал он или сочувствовал.

— Доносов-то много написал? — спросил я.

Шустиков скривил лицо — шутка была старой.

— Очень смешно, — без выражения сказал он. — У следака так пошутишь. Какие доносы, вы сами на себя в соцсетях пишете.

Месяц назад, когда гранцы только пришли к власти, Шустикова взяли одним из первых. Выпустили через неделю — как «вставшего на путь исправления без необходимости в изоляции». Шустиков почти не изменился, только во взгляде появилось странная смесь покорности перед судьбой и превосходства над окружающими. Словно он понял что-то важное, нам недоступное.

«Ну, писал», сказал он тогда в ответ на вопросительные взгляды соседей по офису. «Много писал».

Себе на уме он был, этот Шустиков. На Песчанке и других антигранцевских сборищах не появлялся, но политику гранцев осуждал рьяно, даже блог на эту тему вел. А теперь «вы сами на себя пишете». Молодец.

Я вернулся в свою каморку; небольшое помещение, где ремонтировал мобильники и прочие электронные штуки. Посмотрел в окно. У здания через дорогу два гранца сорвали вывеску парикмахерской и остервенело топтали ее ногами. Издали казалось, что танцуют — неумело, но азартно, как перевозбудившиеся подростки.

Вторая волна цунами не замедлила, так сказать. Что и следовало ожидать. Что, Глеб, отсидеться хотел? А не получиться отсидеться. Я точно в их списках. Все, кто когда-то тусовался на Песчанке, кто хоть как-то общался со Спицей — все в их списках.

Гранцы, наконец, прекратили свой диковатый танец. Один из них закурил, второй огляделся; показалось, что он смотрит на меня.

Но дело было еще хуже — парень смотрел на вывеску, висевшую над входом в наш «Центр бытовых услуг».

Текст на вывеске был «идеологически» чист. Но пацаны явно поймали нехороший кураж, а прицепиться можно к чему угодно, тут у меня иллюзий не было.

Из парикмахерской вышли еще еще трое. Похоже, валить надо — Шустиков молчать не будет. Шустиков теперь «правильный».

Я сорвал с вешалки куртку, закрыл каморку и быстро спустился вниз. Перед тем, как выйти, остановился, успокаивая дыхание.

Гранцы уже стояли перед входом, возбужденные, пьяные от собственной безнаказанности. Я скользнул взглядом по раскрасневшимся лицам и двинулся прочь, стараясь не торопиться.

Спина взмокла сразу, как в парилке. Окликнут, нет? Да, Глеб, не герой ты, однако. Трусоват ты для героя.

Улица стала другой. Навстречу попадались группы гранцев — на рукавах у многих были повязки, изображавшие раскрытую ладонь. Кое-кто их прохожих приветствовал их улыбками и растопыренной пятерней — знаком принадлежности к своим.

Я прошел пару кварталов и остановился. Домой не хотелось, поджидать там могли, а больше идти было некуда — мать и сестра нелояльности новой власти не высказывали, не стоило их подставлять. И своих — тех, кто толкался на Песчанке — почти не осталось. Кто-то уехал, кто-то лег на дно.

Никого не осталось — после того, как взяли Спицу.

Я вспомнил нашу последнюю встречу. Спица одновременно был весел и зол, куражился; в серых глазах плескался расплавленный свинец.

«Нас больше, Глеб. Выйдем на улицу, у всех гранцев очко на минус сыграет. Ну, чего молчишь?! Или мы, или они, только так. Не я это придумал».

Вот это «или мы, или они» мне и не нравилось. Впрочем, тогда еще гранцы не срывали вывесок, не проверяли у прохожих смартфоны. Выступали на митингах, говорили веско, красиво. Их идея выглядела утопической, но вполне нормальной. Партизан тогда сказал: «Чем лучше идея, тем опасней она в руках придурков, которые с пеной у рта превращают её в абсурд. Или во что-то похуже абсурда».

Пацаны ржали. Тогда никто гранцев всерьез не воспринимал.

На Песчанке мы собирались с послешкольных времен — висели на турниках, пили портвейн, метали ножи в нарисованные на фанерных щитах мишени. Никакой политики тогда не было, нормальная молодежная фронда, инстинктивное недоверие к любой власти. Гранцы начинали с того же, но у них сразу была идеологическая платформа на старую тему «как спасти нацию». Без экстремистской обертки идея выглядела вполне привлекательно.

Сейчас кажется, что уже в те времена чуял я какую-то червоточину, неуемную категоричность, превращающую движение гранцев в фарс.

А может и не чуял. Задним умом все крепки.

Потом гранцы вышли в Сенат. Выиграли выборы; одни, другие. И как-то постепенно подмяли под себя всё, до чего смогли дотянуться. В это было сложно поверить; я был уверен, что их идеология могла опираться только на образованных, на снобов, которые всегда в меньшинстве. Сейчас-то понятно, чтобы стать «элитой», достаточно назвать себя элитой, заручившись поддержкой толпы.

Пирожные в обмен на лояльность. Ничего нового, те же религиозные войны, кто там понимал разницу между католиками и гугенотами.

Учите историю, мать вашу.

Я свернул в безлюдный проулок, пролистал телефон. Звонить по этим номерам было не надо. Мир снова раскололся, как сухое полено, завтра-послезавтра, может статься, всё как-то стабилизируется, вернется в русло. А сегодня вот так.

И тут позвонила Зоя.

Спросила, как дела и чем занят — без какого-либо подтекста. Подтекст и Зоя были бесконечно далеки друг от друга, как власть и народ.

Неожиданно для себя, я предложил встретиться. Зоя часто раздражала своей неуемной простотой, своей разговорчивостью, переходящую в болтливость — любое молчание она считала неловким. Но сейчас мне захотелось ее легкости. Сегодня Зоя была уместна и нужна.

Погуляем, а потом пойдем ко мне. И будем пить вино, и проснемся вместе. Давно пора, чего я откладывал-то. Да, точно — сейчас это то, что нужно. Пусть политики идут в задницу.


* * *
Встретились через час.

У Зои все было нормально, что в этот день было хорошей новостью. Я подспудно боялся, что могли зацепить кого-нибудь из ее близких, масса людей еще активничали в соцсетях, не слишком задумываясь о последствиях. Потому и обрадовался, разглядывая веселые Зоины глаза, обрадовался из чистого эгоизма; нет необходимости сопереживать незнакомым людям, неприятное это занятие.

Мы пошли на набережную, у «Стакана» взяли по бутылке пива. Я выпил сразу и искал урну, а урны не было — пришлось оставить бутылку у скамейки. Подумал — ведь вместо гранцев могли быть и какие-нибудь «чистюли», радеющие за порядок в родном городе. Фантики бывают разные, а фанатики отличаются только оберткой — почти каламбур.

«Тебя вечно в заросли какие-то тянет», говорил Спица. «А всё проще — свое то, что ты назвал своим. Жизнь, Глебыч, не раздача милостыни».

Да. Не был я на Песчанке полностью «своим». Постоянно спорил со Спицей, с Партизаном… Чуть до драки не доходило. Всё знать заранее и не сомневаться, не, это блюдо было не из моего меню.

Может поэтому и не взяли меня гранцы до сих пор? Кое-кто точно так считает.

На набережной Зоя достала мобильник и начала сосредоточенно фотографировать голубей. Приседала, вытягивалась в струнку. Жмурилась солнцу, улыбалась. А я смотрел на нее и думал об очень простых вещах.

А не придумал ли я себе Зоину инфантильность? Навесил ярлычок, «прелесть какая глупенькая» — и порядок.

Ярлыки удобная штука. Нами потому и вертеть так удобно, что мы на всё ярлыки клеим. Увлекаемся процессом, думать некогда.

Я не сразу заметил, как к нам подошли.

Трое, с «пятернями» на рукавах. Главный, высокий плечистый парень с меня ростом, но двигался мягко, скользящим шагом; не понравились мне эти движения. Второй, рыжий и тоже крепкий, со свежим кровоподтеком под губой. Третьим был Гоша Вторник.

Год назад, когда всё еще только начиналось, Вторник пришел на Песчанку и сказал, что уходит к гранцам. Родаки, мол, настояли; там связи и можно поступить в универ. Спица молчал и смотрел в другую сторону, другие тоже — Спица был в авторитете, а Гошу на Песчанке не слишком любили.

А я пожал Гоше руку. Не потому, что хотел его поддержать, нет, просто накануне поругался со Спицей, который уже тогда всё знал и ни в чём не сомневался. Спице назло, вроде как.

А Гошу я тоже недолюбливал, чего уж там.

Мы встретились глазами — Гоша вздрогнул и перевел взгляд на Зою, которая еще ничего не поняла.

— Как учеба, Гоша? — мягко спросил я. Его спутники посмотрели на Вторника, потом на меня. Главный улыбнулся.

Может, обойдется. Может и отскочим.

Страх прилип к легким и не уходил.

— Гоша у нас отличник, — сказал рыжий. Все засмеялись, и я тоже; в школе Вторник был троечником, а прозвище получил за постоянные попытки начать новую жизнь со вторника — понедельник, говорил Гоша, день тяжелый.

Кажется, я угадал. Даже если проверят телефон. Даже если проверят — нет там ничего.

Гоша внешне волновался куда больше меня.

— Это Глеб, — сказал он и хотел добавить что-то еще, но передумал.

Выглядело это так, что все должны были знать Глеба.

— Ну и отлично, — сказал высокий, не переставая улыбаться.

Он протянул ладонь — я ответил на жесткое рукопожатие.

— А девушку знаешь? — высокий спрашивал у Гоши, но смотрел на меня, и правильно смотрел, не в глаза, а на фигуру в целом. Неизвестно как с русским, но с «физкультурой» у него было всё в порядке.

А Гоша смотрел мимо, глаза его вздрагивали, как секундные стрелки.

Не выйдет. Не выйдет у нас краями разойтись. Не получится.

— Девушка, можно ваш телефон, — высокий протянул к Зое руку, улыбка медленно переползла в усмешку.

Зоя посмотрела на меня; недоуменно, по-детски. Телефон был у нее в руке, никаких «потеряла» и «забыла дома», отговориться не получится.

Ну вот, подумал я. Полистают эсэмэски — и «туши свет, сливай масло».

И успокоился — стало всё просто, больше не надо было чего-то выдумывать.

Всё стало очень просто.

— Грабли втяни, — сказал я, ощущая почти физическое удовольствие от рассыпающегося внутри страха.

Пауза длилась секунду. Затем я сблокировал удар длинного и тут же удачно попал гранцу носком ботинка под колено — когда-то на Песчанке я долго тренировал этот удар. Присел, уклоняясь от хука рыжего, рванул того за куртку, опрокидывая на асфальт. Упал сам, перекатился, первым оказался на ногах.

Высокий держался за колено, рыжий неловко поднимался. Без Зои я ушел бы от них без проблем.

Впрочем, и сейчас шансы были. Против двоих — были, вполне можно было поиграть.

Но только против двоих. Гоша вспомнил, кто он теперь; шагнул и толкнул меня в плечо — он не умел драться, Гоша Вторник, на Песчанке ему вечно доставалось. Но драться и не пришлось, этот неумелый толчок переломил расклад; длинный справился с коленом и пробил боковым с левой — голову как ошпарили.

А следующий удар выбил из легких воздух и стало темно.


* * *
В кабинете висел портрет Пушкина. Вдоль стены тянулся шкаф, забитый книгами — так плотно, что, казалось, их утрамбовывали молотком. Вот и оказались мы с Александром Сергеевичем по разные стороны баррикад. Смешно? Смешно.

Уписаться можно от смеха.

И плакат во всю стену: «Возрождение родины начинается с языка».

В камере били лениво и неумело, больше пугали. Хуже было с рукой, длинный гранец еще тогда, на набережной, прошелся каблуком по пальцам.

У следователя было брезгливо-усталое выражение лица, словно он только что позавтракал лимонами. Лысина, очки, лет за полтинник. Устал, бедняга, грамотность проповедовать. Пожалеть бы его, да не жалеется что-то.

— Напрасно ты так, Коротин, — сказал он. — Ребята при исполнении были. Зря.

Нет, кисломордый, не зря. Зря я Вторнику не впаял. Выйду отсюда — покалечу суку.

— Ладно, — сказал следователь. — По русскому у тебя четыре, в интернете над орфографией не издевался, как некоторые. Наш человек. Запудрили мозги — с кем не бывает. А что на Песчанке бывал, так это прощаемо. Homo homini lupus est — человеку свойственно ошибаться. Бери ручку, пиши — «работа над ошибками».

Хотя нет, хрен с ним, с Гошей. Мараться ещё. Эх, прав Спица, пацифист я долбаный.

— Над какими ошибками, начальник? Грамматическими или пунктуационными?

Губы распухли, длинные слова давались с трудом.

Следователь усмехнулся, положил передо мной лист бумаги.

— Ты, сынок, лишних вопросов не задавай. Ты слушай и пиши.

— А если на «отлично» напишу? Отпустите, гражданин начальник?

Улыбнуться бы, да хрен улыбнешься такими губищами.

— Не напишешь ты на «отлично», сынок. Ты вчерашние изменения в правила русского языка читал? Вот видишь — не читал. Но ты не боись. Напишешь про Виктора Зубова, которого вы Спицей кличете, про друганов своих с Песчанки. Вот и будет тебе «отлично».

Ну да, всё так и должно быть. А мы еще думали — откуда столько быдла к гранцам набежало. А всё просто. Не нравятся правила — меняем правила. Свой в доску — за ошибки можно не дрожать. До поры, до времени. Пока свой.

— Короче, Коротин. Из-за таких, как ты, я тут сутками в кабинете торчу. Пиши, что продиктую, и в камеру. И не в ту, где тебе хлебальник разрисовали, усёк? К своим пойдешь.

— Рука болит, — сказал я.

Фраза далась тяжело. Слова короткие, а говорить труднее, чем всякую там «пунктуацию».

— Тут и зубами писали — неплохо получалось, — хохотнул следователь. — Левой пиши. Ну, чего застыл?

Пушкин с портрета смотрел недоуменно, только что по сторонам не озирался. А ты как думал, Александр Сергеевич — мой дядя самых честных правил? Да он всех правил, и честных, и нечестных. Правильный был дядя.

— Нет, начальник. Я диктанты в детстве отлюбил.


* * *
Парни с раскрасневшимися лицами сорвали вывеску с надписью «Городское управление грамотности» и исполняли на ней какой-то незамысловатый танец. Где-то это я уже видел. Какие детали с завода не тащи, всё одно, пулемет получается.

Принцип маятника. Отклони в одну сторону, будет тянуть в другую. Чем сильнее отклоняешь, тем больше.

А с серединой пока плохо.

Рядом тормознула машина, хлопнула дверь. А вот и Спица.

Спица весь состоял из каких-то острых углов. И взгляд был такой же; острый, ввинчивающийся в тебя, как шуруп.

Пара свежих шрамов на лице, на левую ногу припадать начал. Парни при виде шефа перестали топтать вывеску, изобразили что-то вроде стойки смирно. Как они его зовут, интересно?

— Здорово, брат, — сказал Спица.

— Здорово.

Мы обнялись — как два мафиози.

— Как к тебе обращаться-то? — спросил я. — Ты же, как я понял, теперь тут главный.

Спица иронии не принял.

— Тебе гранцы память отшибли? — участливо спросил он. — Для тебя я Спица, понял? Был и останусь.

Я кивнул. Понимал уже, что скажет Спица, что скажу я — от этого понимания было муторно.

Молодняк смотрел опасливо и уважительно. А как же. Герои революции.

— Я сразу к делу, лады? Работы много, Глеб. Работы много, а людей мало. Людей нормальных всегда мало, а сейчас тем более.

— И что предложишь? Вывески срывать?

— Не, тут у меня кадров хватает, — Спица не хотел замечать моего тона. — Сам видишь, парни завелись, здорово эти придурки народ озлобили.

— Маятник качнулся в другую сторону.

— Маятник?

— Ну да. Принцип маятника — качнулся в одну сторону, качнется в другую. Абсурд против абсурда.

Спица пристально посмотрел мне в глаза. Кивнул.

— Да, верно сказал. Голова у тебя всегда варила. Мне, Глеб, башковитые пацаны нужны, чтобы хоть пару слов связать умели. И свои.

— А я — свой?

— Ты свой, Глеб. Не мой, не наш. Ты свой.

Вот оно как. И Спица говорить научился.

— Свои, чужие… Опять черно-белое кино?

Я говорил и злился на себя, на то, что чувствовал правоту Спицы, но и свою тоже; странное это было ощущение. В камере все было ясно, в кабинете у кисломордого тоже, а тут глотнул свободы и снова это желание быть над схваткой.

— А ты как хотел? Тут каждый выбрал, — сказал Спица. В его голосе наконец-то прорезался металл. — А кто слился, выбрали за него. Но ты-то не слился. Ты-то не писал им ничего, Глебыч, разумный ты наш. Философ Песчанки; помнишь, как тебя Партизан назвал? А ты не философ, Глеб. Ты круче многих наших, на кого я рассчитывал. Усёк?

«Я в рот имел всех писарчуков», орал кто-то рядом. Спица бросил в сторону орущего свой колючий взгляд, оборвав бесноватый ор на полуслове. Вожак. Не, без иронии — вожак.

— У философа пальчики заболели, — сказал я. — А захотел бы — написал.

— Вот, — Спица как ждал этого ответа. — А другие говорят — захотел бы, не написал. Чуешь разницу?

Эту разницу я чуял. Но и карикатурное сходство гранцев и Спицыных парней, чувствовал тоже.

— Вот видишь картину? — я показал забинтованной рукой на догорающий костер. — Твои ребятки постарались. Книжки жгли. Сначала словари орфографические кидали, потом Пушкина какой-то умник принес. Кстати, а у всех следаков в кабинете портрет Пушкина висел, не в курсе?

Спица прищурился, шрамы на лице побелели.

— Это ты у наших спроси. У Гриши Партизана, если он оклемается — ему башку свинчаткой пробили. У Зеленого, у Рысенка. Спроси, Глебыч, они тебе ответят. В сторонке стоим, да?! Да грамотность для этих «граммар-наци» только повод, что бы власть взять. Они даже доносы не писали, вдруг какую запятую в спорном месте поставишь — свои сожрут. Глеб, ты же не дурак, ты же не сволочь. Ты что простых вещей-то не понимаешь!? Человеку нужна свобода. Сво-бо-да, слышишь меня?

Я слушал, а в голову лезла всякая фигня. Грише пробили голову. Какая сука это сделала?

И тут же другая, неважная мысль — кого в кабинетах повесят вместо Пушкина. Дантеса, что ли?

Я снова был там, на набережной, и ухмыляющийся гранец каблуком ломал мне пальцы.

Но почему-то рядом со Спицей меня не было.

И кто-то сказал моим голосом:

— Свежая мысль. А как быть с внесением отличников по русскому в черный список? Ваша идея, нет?

Спица сплюнул и промолчал. Я чувствовал, как ему хреново от моих слов.

Странное дело. Неужели я и правда такой урод, что всегда буду в оппозиции. Всегда против власти. А понятно ведь, почему. Это так легко — быть в оппозиции. Потому что власть творит херню, и оппозиция тоже — но херня власти всегда заметней, потому что за этой херней стоят конкретные дела, а не только болтовня идиотская, за которую никто не отвечает.

Свои, чужие…

— Ладно, Витя, перебор, — сказал я, впервые за долгое время называя Спицу по имени. — Может, мне и правда мозги отбили. И это… Давай потом поговорим, ага?

Спица кивнул. Как-то вдруг он стал меньше ростом, на секунду мне захотелось схватить его за плечи, заорать; «Спица, мы вместе, мы сделаем так, как надо».

— Я пойду, — сказал я, глотая несказанное. — А ты поосторожней будь, лады? Не нравятся мне эти твои юноши. С горящими глазами. Смотри, брат, чтобы они тебя за какие-нибудь деепричастные обороты не списали. На боевые потери — как предавшего идеалы революции.

Спица, хмыкнул, хлопнул меня по плечу. Улыбнулся уголком рта.

— Давай, брат. Я с тобой и всегда буду. За меня не парься.


* * *
Город снова менялся. Встречные парни уже не выбрасывали руку растопыренной пятерней, имитирующей при прежнем режиме оценку «пять», теперь жест изображал тройку, «самую демократичную оценку» — как гласил плакат на бывшем здании «Абсолютной Грамотности».

Я дошел до своей конторы. Старую вывеску — «Центр бытовых услуг „Город мастеров“» — гранцы не тронули. Двое пареньков лет шестнадцати щурились и колоритно матерились.

— Грамотеи, — сказал один. — Когда уже наши подъедут?

Грамотеи. Действительно, грамотеи. Как исправлять-то будут? «Город мостеров»?

— Глеб.

Зоя как никуда не уходила — стояла в тех же джинсах и свитере, как тогда, на набережной. Улыбалась.

— Меня вчера выпустили. А тебя?

— Тоже, — я понял, что обрадовался. — Как ты?

— Да нормально. Следак унылый, диктант написала, он мне выписал два месяца исправительно-грамматических работ. Фигня, отсидела бы. А что у тебя с рукой?

С рукой? Я поднял забинтованную ладонь к лицу — как бы проверяя. Вот ведь черт, забываю уже.

— Да так. Заживет.

Зоя подошла ближе. Неловко дернула за рукав.

— Ты просто супер, правда. За меня в жизни так не дрались. Виктор Петрович сказал, что про нас в ихней газете напишут. Про то, как ты меня от гранцев защищал.

Ага, Спица еще и Петрович.

— Газета это круто, — почти серьезно сказал я. — Ты куда сейчас?

— На митинг. «Троечники тоже люди», называется. Пошли со мной, вон и наши идут.

Я оглянулся. Рядом шла группа людей с «троешными» повязками на рукаве. Крайним слева шел Гоша Вторник с восторженной, абсолютно искренней улыбкой на лице.

Вот они, победители. «Гоши». Гоши всегда победители. Слышишь, Спица? Мир так устроен, только «гоши» и побеждают.

— Глеб, ты идешь?

— На митинг? — переспросил я. — Нет, Зой, не иду. Пусть они сами идут. А я… Слушай, а давай, ко мне пойдем. Соку выпьем виноградного. Трехлетней выдержки.

Зоя смотрела мне в глаза. Долго, пару секунд, не меньше.

А потом засмеялась и кивнула.

ТЁТКА

Под утро Марку приснился щенок. Забавный и пушистый, он смотрел на Марка восторженно, как и должны смотреть забавные щенки, но при этом издавал странный дребезжащий звук.

Марк открыл глаза. Щенок исчез, но звук никуда не делся. Дверной звонок, понял Марк. Исчезающий в век домофонов вид.

Он посмотрел на часы. Девять утра. Рановато для субботы. Да и вообще — кто бы это мог быть? Люди и разумные животные не ходят в гости без предварительных коммуникативных ласк. Кролик правильно не хотел впускать Винни-Пуха с Пятачком. Это он потом ошибся.

Звонок не умолкал.

Ладно, решил Марк. Может, свидетельница Иегова или еще какая ушибленная жизнью. Или продавец пылесосов. Как-то давно ко мне не приходили продавцы пылесосов.

Как был в одних трусах, он доплелся до двери, щёлкнул замком.

За дверью стояла тётка. Нет, не так — Тётка. Без возраста, и, вероятно, без совести.

— Ты, стало быть, жилец тутошный? — её тяжелый, как кусок арматуры, взгляд, пробил Марка навылет и снарядом ушел в пространство квартиры.

— Да, — сказал он как можно увесистее. — Чего надо?

Таким тёткам палец в рот не клади. Они любят только военных званием не ниже генерала и артистов во фраках. Так что немного нарочитой брутальности не повредит.

— Ничего, — немного помолчав, буркнула тетка. — Ничего тебе не надо.

И закрыла дверь. Ни тебе «здравствуйте», ни тебе «до свидания». И, кстати, не «тебе», а «от тебя». Садись, тётка, два.

В своей пятиэтажке Марк жил добрый десяток лет, соседей более-менее знал, но эту тётку-тролля видел впервые.

А такой хороший сон снился.

Как-то сразу разыгрался аппетит. Марк добрел до холодильника, провел оперативную инспекцию содержимого. Холодильник намекнул, что предаться греху чревоугодия без похода в магазин не выйдет. Марк вздохнул и посмотрел в окно. Июньский день обещал жару.

У подъезда курила Лариса — соседка с третьего. От лязга двери девушка вздрогнула и отшатнулась.

— Дама, я вас фрустрировал?

— Да ну, блин, Марк, скажешь тоже. Думала, опять тётка эта, жилица новая. Наорала тут на меня.

Лариса брезгливо стряхнула пепел.

— Тётка? Интересно. И в чем причина гнева? Куришь не в затяг?

— Ну да… То есть нет, — Лариса спрятала взгляд куда-то вбок. — Типа я это… кричу громко, когда это… ну, ты понял.

— Нет, — продолжал веселиться Марк. — И что побудило тебя повышать голос в неурочное время?

Соседка усмехнулась — не без удовольствия.

— Тётка эта говорит: «Чего орешь, мужик сильно хороший?» — Лариса умудрилась покраснеть.

Краснеющую Ларису Марку видеть не приходилось. Гоняющую бомжей, матерящуюся на дворника, это да, это было. Умеет, оказывается.

Соседка явно ждала ответной реплики, остроумной, в меру скабрезной. Но метать изысканный словесный бисер перед Ларисой было глупо, в словаре соседки слово «скабрезность» и аналогичные семантические единицы отсутствовали начисто.

— Только мимо она, — Ларисе надоело ждать от Марка подобающей случаю фразы. — Нет у меня никого. Уже год как я мужика своего выгнала. Понятно?

— Конечно, — легко согласился Марк. — Ты внятна до абсолюта.

— Конечно, — протянула Лариса, настроение которой угасало быстрее тлеющей сигареты. — Тебе всегда всё «конечно» и «все понятно».

Она метнула бычок в урну и вильнув небогатым задом, двинулась к подъезду.


* * *
Наскоро позавтракав, Марк принялся за работу. Писать как-то не получалось. Строчки сбивались в нестройный ряд новобранцев-первогодок. «Цивилизация рассыпается перед новым вызовом, чрезмерно уверовав в свою экзистенциальную неуязвимость». Так, ладно, это неплохо. Но сотня подписчиков Марка наверняка ждали более увесистых откровений, так что жечь глаголом предстояло сурово и долго.

Надо… Мысли умирали, не родившись. Сбивались на тему — откуда в пятиэтажном жилище взялась эта агрессивная старуха. Такие тётки живут в фольклоре — сидят на лавочках, моют кости прохожим. Эти тётки не переезжают в другие квартиры. Иногда стучатся в двери — но так чтобы совсем без повода?

Стемнело к десяти. Тексты буйствовали, живя своей жизнью. После фразы «ментальность монады стремится к гомеостазу», Марк решил, что на сегодня жечь глаголом хватит и решительно выключил комп. Не сходить ли за пивом?

Во дворе было пусто. Только Виктор из седьмой квартиры, полковник в отставке, угрюмо менял колесо у своей пожилой «девятки».

— Помочь? — спросил Марк.

— Ну подсвети мобилой, если не в лом. Сгнило все, домкрат некуда присобачить.

Месяца три назад Виктор поймал Марка во дворе, технично захватил его ладонь и провел коммуникационный прием — намекнул, что скоро будем обмывать новую тачку — крутую, как ВКС Росссии. Учитывая текущую ситуацию, спрашивать про новости в автожизни соседа было бы бестактным. Впрочем, была тема поинтересней.

— Ты соседку новую знаешь? — спросил Марк.

— Это не соседка, — пыхтя, сказал Виктор. — Это оружие массового поражения. Следует запретить конвенцией какой-нибудь ПАСЕ.

Он вылез из-под машины, выдохнул.

— Ты меня знаешь — паркуюсь аккуратней самолета. А тут эта стерва — куда свой джип на газон!? Я даже что ответить, не придумал. Какой джип, какой газон?

«Девятка» на джип не тянула. Да и газон во дворе был ущербный, затертый, как линолеум в прихожей.

Двое суток Марк как бы честно зарабатывал как бы деньги (пара тысяч в месяц, ага), множа свой блог текстами разной степени придурковатости, а в перерывах между сотворением уникального контента пил пиво, смотрел сериалы и листал ютюб-каналы.

«Фейковый мир генерирует новые вызовы, апеллируя к коллективному безумию»…

В понедельник он поставил себя на паузу и поплелся обновлять запас пищевой продукции.

На лестничной клетке попался еще один сосед, Артур, юный музыкант. Пару недель назад Марк мимоходом услышал, как парень сетовал кому-то, что группа его распалась, репетировать негде, и вообще, жизнь не удалась. Теперь, прижав мобилу к уху, музыкант делился с кем-то следующим этапом неприятностей.

— Тут какая-то мегера завелась, мозги клюет, аж шуба заворачивается. Играем громко, типа. Да мы, блин, вообще не играем. Ну, ты в курсе. Баба с дуба рухнула, к гадалке не ходить.


* * *
Лара курила на привычном месте.

А где она живет, тётка эта? — спросил Марк вместо «привет».

— А без понятия.

Марк не сразу понял, что Лариса несколько изменилась. Вроде бы и по деталям, но…. Слова те же, но в интонации больше не было войны со вселенной. Да и эти иронично пляшущие чертики в глазах…

— Ларис, ты же влюбилась, лопни мои глаза.

Лариса мечтательно смотрела в небо.

— А… Есть такая тема. Он к нам электриком устроился. Шарахнуло на тыщу вольт. Такой мужик….

— Ну поздравляю, — сказал Марк. — Homo homini lupus est, как говорили древние. Это не его тачка? — Марк кивнул на фордовский джип идеально черного цвета.

— Не. У него «Патриот». А это, я слышала, с полковником нашим дилер рассчитался, они ему торчали почти лимон. Короче, решили, как это… В досудебном порядке. Марк, ты чего?

— Ничего, — сказал Марк. — Жарковато что-то сегодня.


* * *
Странности множились, и это не было буйством его фантазии. Лапины с первого этажа наконец-то зачали ребенка — после почти годовых попыток. Зубовы на радость сыну купили попугая. Артур лабает в крутой музыкальной банде. Обо всём этом Марку рассказала Лариса, пышущая оптимизмом, словно диктор федеральных новостей. Убедиться, что и тут странная тётка приложила свою руку, труда не составило.

В ТСЖ, однако, Марку популярно объяснили, что новых жильцов за последний год в подъезд не заселяли.

Как-то вдруг расхотелось писать. Работа у него, ага, не смешите мои тапки. Жизнь, и без того бестолковая, распалась на некрасивые фрагменты. Пить он теперь начинал в обед, и уже не пиво. Дни съедались сами собой. Марк прислушивался к любым звукам за дверью. Глупо, но он ждал тётку.

…И когда затрещал звонок, едва не оторвал ручку. Тётка стояла, презрительно щурясь.

— Проходите пожалуйста, — пролепетал Марк.

— А что мне проходить, — сказала тётка, заходя в квартиру. — Мне проходить нечего. Сам-то не понимаешь, что ли?

— Не понимаю, — сказал Марк. С улицы жарило как надо, но ему было холодно.

— Не понимает он… — Тётка прошла в кухню, брезгливо оглядела гору немытой посуды. — Ждал меня? А чего ждал? Я же сказала — ничего тебе не надо. Вот у тебя мечта есть? Или желание нормальное, хотя бы?

Марк промолчал. Есть ли у него мечта? Денег в достатке, спасибо родителям. Женщины… Ну были у него женщины, попили кровушки, комарихи ненасытные. Детей он не хотел, их же, наверное, от нормальных баб хотят. Путешествия? На природе комары, в Турции жара, в Париже арабы…

— В зайце утка, в игле смерть, — пробурчала тётка. — Нет у тебя мечты. Всех дел тексты свои придурочные строчить, сериалы дебильные смотреть, да мемасики рассматривать. Даже порнуху новую лень искать. Так?

— Так, — обречённо кивнул Марк.

— Проводи до двери.

Марк, сглотнув сухой кадык, посмотрел без надежды — вся его суетная жизнь развернулась наготой бессмысленности, сонмом дурных привычек… Чёрт, он даже сам с собой какими-то штампами заумными говорит.

Всё верно. С молодости остался багаж каких-никаких знаний, диплом филфака и привычка снобствовать по поводу и без. Тридцать пять лет. Всё есть и ничего нет.

Марк открыл тётке дверь, ладони взмокли и надо было что-то сказать, но говорить было нечего.

Тётка перешагнула через порог, оглянулась.

— И это, — сказала она. — Телевизор громко у тебя орёт.

— Да, — сказал Марк. — Спасибо.

И только когда шумно захлопнулась железная дверь, вспомнил, что никакого телевизора у него нет.


* * *
Здоровенную плазму притащили на следующий день. Грузчики совали какие-то документы про выигрыш от крупного сетевого магазина, но Марк только махнул рукой. Не вскрывая упаковку, он втюхал технику Лапиным, умудрившись не взять денег — это было нелегко.

Марк удалил блог, от нечего делать вымыл квартиру до блеска и хруста, выбросил гору хлама, мимоходом удивляясь, сколько мусора может прятаться в относительно небольшом пространстве. Чистые комнаты взбодрили, но ненадолго — делать было абсолютно нечего. Устроился корректором в некогда солидный журнал, денег почти не платили, но работы было изрядно. Купил абонемент в бассейн. Запал на серьезную прозу — это здорово примиряло с жизнью.

Ближе к осени Марк, возвращаясь с пробежки, наткнулся на привычно курящую у подъезда Ларису.

— Привет, Лара, здорово выглядишь — сказал он. — Как дела?

— Да нормально. У тебя тоже ничего, да?

— Да, — сказал Марк. — Ничего.

— А ты какой-то другой стал, — сказала Лара. — Раньше всё понты кидал, что ни слово, то ребус, а сейчас по-человечески заговорил.

— Да? Ну и хорошо. Пока, Лар.

— Эй, Марк, — Лариса махнула рукой, как бы отгоняя сигаретный дым. — Тут тётка эта опять нарисовалась, не сотрешь. На тебя жаловалась.

— На меня?

— Угу. Собака, говорит, у тебя лает громко.


* * *
Марк взлетел на свой четвертый этаж, словно Бэтмен, прыгая через две ступеньки.

И замер.

У двери квартиры скулил мохнатый щенок. Марк аккуратно взял его, прижал к груди, сел, прислонившись к стене — и не было никаких сил достать ключи.

— Извините, — услышал он женский голос. — Это ваша собака?

Марк поднял голову и ничего не сказал — все слова куда-то попрятались.

— Простите, вижу что ваша. Я новая соседка с пятого, иду мимо, думаю, взять — он же голодный. Вот — вернулась.

Девушка состояла из смущенной улыбки, джинсов и синих глаз. Марк почти физически чувствовал, как ей неловко.

— Да, — сказал Марк. — Конечно, голодный. У вас дома молоко есть?

Беликов Александр Алексеевич

http://samlib.ru/b/belikow_a_a/

ЕЙЕ

Мы его прямо так рядом со своей подсобкой и обнаружили — босиком на ледяном бетонном полу, в белых подштанниках и рубахе исподней. На улице минус десять, а он стоит, с ноги на ногу переминается, смотрит на нас и улыбается. Лет тридцати, роста невысокого, темноглазый, худощавый — то ли индус, то ли вьетнамец, только от мороза напрочь посиневший. Я уже двадцать лет бригадиром уборщиков на рынке работаю, но ни разу не видел, чтобы до такой синевы замерзали. Завели мы его к себе в каптёрку, дали старую телогрейку, включили обогреватель. От водки он отказался, а вот горячего чая — стаканов десять выпил. Как отогрелся, стали расспрашивать — кто, откуда и как до такой жизни докатился, а он по-нашему ни бельмеса не понимает! Лопочет что-то по-своему, документов при себе никаких нет — паспорт, видать, в верхней одежде остался, только где она теперь? Покумекали мы и решили его при себе оставить. А нам не впервой, за годы моей работы наша бригада уже стольких бомжей в люди вывела — не сосчитать! Подберёшь, бывало, такого доходягу, к работе пристроишь, через месяц — глядь — на человека похож стал — мытый, бритый и приодетый! Потом и заметить не успеваешь, а его какая-нибудь вдовушка уже подобрала и под венец ведёт! Поэтому-то нас весь рынок в шутку и называет службой знакомств «Последний шанс». А мы и не обижаемся, у нас ребята хоть и не шибко грамотные, но с чувством юмора.

Стали мы нашего найдёныша к простой работе приспосабливать — сложную-то, например, лёд скалывать, такому не поручишь — белоручка — начнёт долбить так, что весь асфальт поколупает. А с кого спрос в итоге — с меня, с бригадира. Или, вот, соль с песком рассыпать — тут тоже чутьё и чувство меры надобно. Это же только на первый взгляд кажется, что у нас работа простая. А попробуй-ка — в три утра встать и до рынка, когда весь общественный транспорт ещё не ходит, добраться, чтобы помочь продавцам товар со складов и холодильников достать и на прилавки разложить. Днём тоже не посачкуешь — за порядком надо следить — где какая грязь появилась — сразу вытирать. И вечером работы ничуть не меньше — убрать что не распродали, вынести горы мусора, ещё раз до блеска всё вымыть, и только после этого домой ехать! Приезжаешь за час до полуночи, а назавтра опять в три утра вставать. И никаких тебе выходных и отпусков! Нашему-то найдёнышу в этом отношении даже проще было — отработал, лёг в каптёрке на топчан и спи до утра, покуда первые продавцы не придут.

Начал он потихоньку в работу втягиваться, вот только разгрузкой-погрузкой не любил заниматься — незнание языка мешало. Бывало, скажешь ему: «Бери тюки и неси наверх» — не понимает! У нас абреки с аулов, которые ни в одной школе никогда не учились, за неделю начинали по-русски разговаривать, а этот — никак! Покажешь — повторяет всё в точности, а на словах объяснять — бесполезно. Зато, мыть он любил всё. Как возьмёт тряпку или швабру в руки — аж светиться начинает — улыбается, радуется, словно ребёнок! И мыл так, что ни следа от грязи не оставалось, поэтому и получил прозвище Белоснежка.

За три недели он весь наш рынок в такое идеальное состояние привёл — загляденье да и только! И тут как-то одна дама увидела его, драящего поручни на лестнице, и с первого взгляда втюрилась. Минут двадцать с открытым ртом стояла, потом попыталась с ним заговорить, а он молчит — только улыбается до ушей! Тогда она к нам подошла и давай просить:

— Ребята, познакомьте, душа в лоскуточки — так замуж за него хочется.

Мы её выбору поначалу удивились:

— Именно за него? Да мы тебе и лучше мужика найдём, у нас ребята все как один — справные и работящие.

А дамочка не унимается, видать, совсем сильно запала:

— Вы не понимаете, я же всю жизнь такого искала, чтобы он после обеда стоял около раковины, мыл посуду, слушал меня и вот так улыбался. Мне бы только познакомиться с ним чуть поближе, чтобы хоть какое-то общение началось, а я за это для вас всё что угодно сделаю!

А нам-то ничего такого и не надо, у нас и так всё есть. Сказали, чтобы купила водки, приготовила салатиков и вечером к нам в каптёрку свататься приходила.

Настряпала она всяких деликатесов, которых я никогда в жизни и не пробовал, даже водкой такие вкусности портить не хотелось. Сели за стол, закусываем, беседуем чинно, но всё больше её отговариваем, мол, куда он ей такой, который и двух слов по-русски не понимает, не то что говорить. Да и сам весь синий — то ли отмороженный, то ли с голодухи какой-нибудь гадостью питался. Но дамочка упёртая попалась, выслушала нас и возразила по всем пунктам:

— То, что он мало разговаривает, это даже хорошо. Я же очень общительная, можно сказать, болтушка, так он меня будет слушать, не перебивая, русский язык понемногу освоит — стану сама обучать. А что такой цвет кожи — это даже прикольно, у всех мужики обычные, а у меня синий!

Закончилось застолье, увела она его с собой. Я ей только напоследок строго-настрого наказал, что свадьба свадьбой, а завтра в четыре утра её муж уже должен находиться на работе. На следующий день прихожу на рынок, а Белоснежка уже там — полирует тряпкой торговые стойки и улыбается. Вечером дамочка опять пришла и его с собой забрала. А мне по секрету сказала, что он после их брачной ночи встал, взял в ванной два пузыря шампуня и все дорожки вокруг дома вымыл так, словно там только что асфальтоукладчик проехал. И это-то в десятиградусный мороз, когда вода за пять секунд леденеет! Я удивился, но возражать не стал — не люблю бестолковые споры.

Месяца три он у неё прожил, весна уже началась. А как-то утром собрался я на работу идти, вышел из дома и обомлел — во всём городе асфальт сияет, как языком вылизанный, дома чистые, мусора нигде и в помине нет. Чувствую — плохо дело, прибежал на рынок, а возле нашей каптёрки стоит давешняя дамочка и рыдает:

— Улетел сегодня мой Белоснеженька.

Я попытался её успокоить:

— Да никуда он не улетит — без паспорта билет даже в Урюпинск не продадут. Вернётся.

А она меня и слушать не захотела:

— Нашлись его родственники, приехали за ним, забрали и улетели. А перед этим нам в благодарность весь город помыли.

Эти её фантазии меня прямо-таки до глубины души возмутили:

— Да с чего ты взяла, что в благодарность, и почему решила, что родственники?

А она хоть и плачет, но улыбается:

— Так я же за это время его язык худо-бедно освоила. Не очень хорошо, но объясняться получалось. А он по-нашему так ни одного слова и не выучил.

— А что за язык-то? Вьетнамский какой-нибудь, что ли? Мы же к нему и таджиков, и узбеков, и армян приводили — никто его понять не мог.

— Не знаю какой, он говорил: «Ейе». И язык, и народ их так и называется.


Года полтора прошло после того случая, мы уж и забыли думать про неразговорчивого ценителя чистоты, как к нам в гости в каптёрку пришла та самая дамочка — жена нашего найдёныша. Не просто так, а с детской коляской. А в ней ребёнок, девочка — симпатичная, активная, только с синей кожей… Так что, зря мы думали, что наш Белоснежка отмороженный или синьки с голодухи наелся. Значит, живут где-то и такие люди, а не только белые, жёлтые или чёрные. А я с того дня вот всё и думаю: догадывается он про то, что у него здесь дочь растёт? Наверняка ведь нет, а то бы обязательно приехал — не такой это мужик, чтобы собственных детей бросать. Уж что-что, а разбираться в людях за двадцать лет работы бригадиром я научился. И ещё жаль, что ни адреса, ни телефона у его родственников никто не спросил. Я бы сам написал или позвонил — мне не сложно. Правда, некоторые остряки на рынке прикалываются, что наш Белоснежка — инопланетянин — и улетел в другую галактику на летающей тарелке. Так вот, чтобы не распускать никаких кривотолков, со всей строгостью и ответственностью заявляю, что это — чистое враньё! Можно подумать, что я совсем балбес и не знаю как настоящие инопланетяне должны выглядеть!

МАШИНКА ДЛЯ ПОЦЕЛУЙЧИКОВ

Даже ещё не проснувшись, я понял, что передо мной инопланетянин, приоткрыл глаз, и никаких других вариантов в голову не пришло — внешне такой же, как в фильмах про НЛО, а главное голос — скрипучий, противный, явно синтезированный, а не произнесённый голосовыми связками:

— Мусью Александр, мы прочитали послание и решили, что Вы нам подходите.

Услышав такое обращение, удивился — под этим именем меня знают лишь в интернете, так уж получилось, что оставшись в зрелом возрасте одиноким, нырнул я во всемирную паутину, где с лёгкостью нашёл друзей, знакомых, поклонников и даже врагов, публикуя блоги. И не далее как вчера мне плеснуло в голову разместить пост на тему: «Почему я хочу улететь с инопланетянами», так подробно там нафантазировал, что неплохо бы получить вторую молодость, познакомиться с другой цивилизацией, поучиться и, уже обогатившись знаниями, лететь осваивать новые планеты, закладывать поселения и возводить города. Надо же, оказывается, пришельцы наш интернет вовсю шерстят? Пока раздумывал, скрипучий голос вещал дальше:

— Но лететь вы должны совместно с самкой вашего рода, выбор особи женского пола — за Вами, обязательное условие — между Вами и избранной претенденткой должен иметься осуществлённый тактильный контакт второго порядка на возможно большем временномудалении. Это необходимо для срабатывания машинки омоложения, запуск которой и является подтверждением начала программы космической иммиграции.

То ли я не до конца проснулся, то ли говорил он слишком мудрёно, но из речи инопланетянина мне стало понятно только то, что предстоит найти какую-то женщину, с которой мы знакомы очень давно. Сбросив одеяло, резко сел на край постели — нет, не померещилось, инопланетянин всё так же неподвижно стоял возле окна — невысокий, худой, с большой головой и огромными миндалевидными глазами.

— Что такое контакт второго порядка?

— Соприкосновение слизистых оболочек особей разного пола при наличии, так называемой, влюблённости.

Час от часу не легче — они и про нашу влюблённость осведомлены, мало того, даже классифицируют.

— А какие слизистые? Губы и язык подойдут? Или…

— То, что вы называете поцелуй — хватит, вот машинка омоложения, достаточно одеть шлемы и обеспечить тактильный контакт второго порядка. Но надо успеть до завершения одиннадцатого цикла вашего солнца — мы ждать не станем.

— Секунду, а желание женщины лететь на вашу планету… — начал я, но договорить не успел.

Изображение инопланетянина исчезло, а на полу осталось довольно странное устройство — два одинаковых шлема, скрученных из медной проволоки и соединённых между собой тонким кабелем. Настолько это всё топорно выглядело, что никак не вязалось с моими представлениями о внеземных технологиях, назвать шлемами проволочные контуры — язык не поворачивался. Поначалу даже возникла мысль, что меня кто-то разыграл — показал голограмму с пришельцем и поговорил через устройство искажения речи, но мои поиски скрытого проектора и динамиков — ни к чему не привели, а более детальное изучение машинки для омоложения убедило в том, что это всё-таки внеземные технологии. Шлемы оказались выполненными не из меди — они не гнулись, а когда взял мощную лупу, то разглядел на поверхности проволоки топологию каких-то схем.

Ложиться спать было бесполезно, поэтому сел к компу и стал искать в интернете информацию о подобных происшествиях — пусто, о машинках омоложения — всё не то, посмотрел список посетителей моего блога — никаких инопланетян, одни вполне нормальные люди. Тогда решил действовать по-другому — начал составлять таблицу всех женщин, с которыми я когда-либо целовался: дата первого контакта, признак влюблённости и коэффициент желания лететь со мной на другую планету. Печатал и подсмеивался над собой — не думал, что повторю путь Дон Жуана — список получился довольно внушительным, но из всех претенденток только одна подходила под все требования: девятый класс, Ира — моя соседка по парте, детское ухаживание и наш первый, робкий поцелуй в подъезде её дома. Вот только после школы мы разругались — она хотела семью и детей прямо сейчас, а мне требовалось учиться, чтобы не загреметь в армию, потом родители переехали, я остался доучиваться, перебравшись в общежитие; получив диплом, распределился к маме-папе поближе и с тех пор никогда не возвращался в город моей юности. Чтобы не приезжать на встречи одноклассников, приходилось придумывать много причин, но основная, тщательно замалчиваемая даже от себя, была одна — я боялся встречи с Ирой, что столкнувшись с ней лицом к лицу — не смогу ничего сказать.

Ещё меня смущал один вопрос: что мой визитёр имел в виду под одиннадцатым циклом нашего солнца — дни или годы? Жаль, не успел спросить, ведь если у меня в запасе несколько лет, то можно и не торопиться, но если они улетают через неделю с небольшим, то надо действовать! Немного помявшись, решился на шаг, которого раньше всегда опасался — зарегистрировался во всевозможных социальных сетях под своим собственным именем. Может кому-то это и смешно, но «Мусью Александр» был для меня своеобразной ширмой, не допускающей вторжения на мою собственную территорию. Остаток ночи за работой пролетел незаметно, теперь, после рассекречивания, оставалось ждать откликов на крик о помощи — найти мою школьную любовь. Открыв табличку со всеми мной поцелованными, стал снова просматривать — не пропустил ли кого, и тут меня посетила шальная идея — а что если проверить работу машинки на ком-то ещё?


Моя соседка Юлька открыла дверь сразу, мы с ней знакомы лет десять — со дня заселения в этот дом. Когда живешь один, всё равно надо с кем-то встречаться, вот мы и заполняли друг другом пустые места в промежутках между своими романами — этакие живые палочки-выручалочки. Молча зашёл в её прихожую, закрыл дверь, напялил один шлем сам, а второй протянул ей:

— Надевай и целуй меня!

— Ты что, в фетишизм ударился? Мне на работу уже выходить.

— Потом объясню. Две минуты и можешь идти.

Юлька послушно надела проволочный каркас себе на голову и припала ко мне пухлыми, мягкими губами, поначалу она целовалась неохотно, а потом вошла во вкус — еле оторвался.

— Слушай, а мне понравилось, что это за хрень?

— Друг дал попробовать, говорит, увеличивает чувствительность поцелуя.

— Точно, не соврал, намного приятнее получается, ты вечером заходи — продолжим, а сейчас извини — убегаю.


Дома подошёл к зеркалу и пристально взглянул — не помогло, наверняка контакт получился не второго порядка, а какого-то другого, ладно попробовал омолодиться на десять лет — не вышло, и фиг с ним. Сел за комп, написал на работу, что сегодня не приду, достал школьный фотоальбом и принялся разыскивать всех по именам-фамилиям в тех же социальных сетях, а после обеда получил первый ответ с печальной новостью: «Ира ушла от нас четыре года назад — лейкемия». Кровь ударила мне в виски, наверное, подскочило давление, сполз со стула на пол и по слогам произнёс: «У-мер-ла»… Надо же, а я не знал, и даже не почувствовал этого, а ведь всегда считал, что между нами осталась незримая ниточка, хотя, какое теперь это имело значение?


Весь день провёл дома, отвечая на письма одноклассников, а вечером взял инопланетную машинку и ушёл к Юльке. Испытания затянулись до утра, но никакого омоложения они нам не принесли, да и не этого мне уже хотелось — требовалось тупо утопить боль утраты. До известия о смерти у меня ещё теплилась надежда, что мы с Ирой когда-нибудь опять сойдёмся, и наша любовь снова проснётся, а теперь вместо этого осталось только одно ужасное слово: «Ни-ког-да».


Оставшиеся «десять циклов» я прилежно ходил на работу и планомерно встречался со всеми женщинами из моего списка, потому что теперь мне хотелось улететь с этой планеты неизмеримо больше — куда угодно, как можно дальше, чтобы даже не возникало мысли вернуться. Не все соглашались встретиться, некоторые приходили на свидание только с целью отвесить мне пощёчину или кинуть презрительный взгляд, многие отказывались целоваться в шлемах, но меня это никак не задевало, я работал по чёткому плану, как заведённый робот, назначая встречи двоим-троим за вечер, а в выходные дни и того больше — важен был только результат, а не абстрактное чувство собственного достоинства. Но подошёл «одиннадцатый цикл», и мой список закончился, опустошённый, словно сдувшийся воздушный шарик, я сидел перед компом и монотонно повторял: «Столько баб, и ни малейшего чувства влюблённости»!

Скорее машинально, чем с какой-либо целью, полез смотреть почту, и среди очередных сообщений о смерти Иры вдруг обнаружил письмо от какой-то Ларисы, она писала, что мы с ней вместе ходили в детский сад в далёком уральском городке. Удивившись такому странному факту — я в это время действительно жил там с родителями, сел писать ответ, что такого не припоминаю, как вдруг зазвонил телефон:

— Саша? Это Лариса, ты меня, наверное, не помнишь, мы дружили в детском саду, я тебя нашла в интернете, написала, а ты не отозвался, вот и решила приехать сама — хочу просто повидаться, не вспоминаешь? Ты тогда меня Лоркой называл.

И тут, то ли это имя, то ли какие-то неуловимые интонации голоса, подняли из глубин моей памяти пласты далёких воспоминаний детства, как мы вместе играли, проказничали и даже дрались с другими детьми, отстаивая наши интересы, а самое главное, как мы неумело целовались, спрятавшись в кустах за беседкой. Моя лучшая подруга детства — Лорка. Потом родители переехали в другой город и увезли меня, я всё забыл, а она, выходит, все эти годы помнила обо мне.

— Саша, ты молчишь, думаешь, что я какая-нибудь чокнутая? Нет, совершенно адекватная и нормальная, просто давно по тебе скучала и не могла найти, а тут испугалась, что опять потеряю, вот и приехала.

— А ты помнишь, как мы целовались за беседкой? — пролепетал наконец-то вернувшийся мой дар речи.

— Да, а нас воспитательница застукала и поставила в угол по разным комнатам, чтобы не переглядывались.

Понимая, что мне уже нечего терять, решился и сказал Лорке то, от чего любой нормальный человек должен был, как минимум, отказаться:

— Я завтра лечу в секретную космическую экспедицию, ты хочешь со мной?

— Это так неожиданно. Вообще-то хочу. А надолго?

— Возможно, навсегда.

В трубке на несколько долгих секунд повисло молчание:

— Тогда, точно хочу.

Почему-то в последнем ответе я не сомневался, может это именно с ней у меня и сохранялась невидимая ниточка связи, а не с Ирой?

— Ты сейчас на вокзале? Никуда не уходи, я еду.

Схватив инопланетный прибор с двумя проволочными шлемами, запрыгнул в машину и стартовал с пробуксовкой колёс, а пока нёсся по полупустому вечернему городу, думал: «А какими мы станем — опять шестилетними? Будем ли мы помнить что-нибудь из нашей взрослой жизни? И как нас примут на чужой планете?» Вопросов насчёт того, что машинка омоложения может не сработать, у меня почему-то даже не возникало.

НАЗАД В СССР

Окончив школу и отучившись в институте, я начал активно заниматься бизнесом, но после пяти лет нервотрёпки, когда моё третье малое предприятие успешно обанкротилось, решил прекратить испытывать судьбу и устроился на оборонный завод. У них хоть и не разбогатеешь, зато, зарплата вполне приличная и стабильная. На новой работе меня быстро ввели в курс дела и объяснили, что для производства ракет требуется новая уникальная микросхема, но её выпускают только на одном экспериментальном предприятии в городе СССРске. Да, именно так просто он и писался, а произносился намного сложнее: «Эсэсэсэрск» — и не выговоришь с первого раза! А проблема состояла в том, что сроки поставки микросхем СССРск постоянно срывал, ставя под угрозу план сдачи изделий военным. Выдали мне аванс, командировочное предписание и велели без микросхем не возвращаться.

Прилетел я, а город режимный, можно сказать, секретный. В аэропорту у меня сняли отпечатки пальцев, взяли анализы на всевозможные заболевания и, пока ждали результаты исследований, перетряхнули багаж. Заставили сдать сотовый телефон в камеру хранения — не положено — и обменяли мои российские деньги на советские. Вместо пяти тысяч рублей выдали сорок семь копеек — белыми и жёлтыми монетками с гербом СССР. Оказалось, что у них только такие в ходу, а другие запрещены.

Вышел я на остановку, купил билет за пять копеек, сел в автобус, еду и глазею по сторонам: городок уютный, зелёный, застройка свободная — в основном дома сталинской эпохи. Людей на улицах мало: или беременные женщины, или мамаши с колясками. Машин почти нет, и те попадались мне в основном старые: Москвичи, Волги или Запорожцы, а больше грузовые — ЗИЛы и ГАЗы. После наших пробок и превалирования иномарок это впечатляло — словно увидел ожившими кадры кинохроники пятидесятилетней давности.

Доехал до завода, получил пропуск и пошёл на приём к директору. Пришлось сесть в приёмной и подождать — всё начальство отъехало в горком партии на совещание. Хотел узнать кое-что у секретарши, но та оказалась неразговорчивой — на все мои вопросы отвечала односложно, а то и вообще молчала.

Полпервого приехала директриса — молодая, стройная, в деловом костюме и с русой косой по пояс — аж чудно стало от такого сочетания! А в голубые глаза ей как глянул, так и обомлел — просто красавица, с такими внешними данными в конкурсах красоты участвовать, а не директором работать! Секретарша про меня доложила, и голос у неё тут же с пренебрежительного на заискивающий поменялся, аж противно стало:

— Валентина Петровна, вот, товарищ извне к нам, в командировку приехал.

Не понравилось мне это словцо «извне», но вида не подал. Прошёл с директрисой в кабинет, отдал требование на радиодетали, она его подшила в скоросшиватель и показала:

— Вон, сколько у нас таких заказов — целая пачка, и все на этот месяц!

Открыла другой скоросшиватель — с планами — и резюмировала:

— Ваш заказ будет готов через неделю! И то, только потому, что приехали лично.

Стал её упрашивать отгрузить пораньше, но она оказалось непреклонной — у них производительность линии ограничена, и быстрее никак не получится. Я пожаловался, что мне велели без микросхем не возвращаться, на что она лишь пожала плечами:

— Это ваше право — оставаться или нет, общежитие мы предоставим. Единственно, на всё время пребывания я должна буду вас трудоустроить. У нас, в СССР тунеядцев нет!

— Как, в СССР? — удивился я!

— А вот так! У нас экспериментальная экономическая зона, отсюда мы возрождаем великий Советский Союз! Советское — значит лучшее! Почему-то всем нужны наши микросхемы, а почему? Потому, что они из СССР!

И такая неподдельная гордость в её голосе чувствовалась, что мне прямо завидно стало! Тут раздался заводской гудок — начался обед, и она повела меня в столовую, а попутно рассказала, что у них полная изоляция от внешнего мира и натуральное производство. Кое-какие продукты закупаются извне, но только отечественные: мука, заварка, горчица, мандарины и прочая экзотика. Скот они разводят свой, овощи-фрукты тоже большей частью выращивают сами!

Мы встали к раздаче, взяли подносы и получили стандартный комплексный обед: щи из квашеной капусты, котлету с пюре, хлеб и компот. Обошлось это мне в двадцать семь копеек — не много, но когда я пересчитал стоимость обеда в российские рубли, то понял, что при их обменном курсе моим финансам скоро придёт полный швах!

— А зарплату мне платить будут? А то боюсь, что денег не хватит на неделю.

— Конечно, зарплата в соответствии с тарифной сеткой. Как оформитесь, получите аванс. И на жизнь хватит, и с собой увезёте — у вас там, говорят, деньги совершенно обесцененные!

После обеда она меня познакомила с производством, а узнав, что я заканчивал радиотехнический факультет, устроила электронщиком и поручила разработать плату управления для их автоматизированной линии, чтобы повысить производительность. К пяти часам я уже получил аванс, занял своё рабочее место за кульманом, но гудок известил о завершении рабочего дня. Хотел остаться поработать — всё равно делать нечего, но начальник отдела отправил меня устраиваться в общежитие.


Билеты на автобусы продавались на остановке в отдельной будочке. Подошёл я к окошку и спросил:

— Извините, а какие автобусы идут до общежития?

На что бабуля-кассирша с ехидцей ответила:

— До общежития идут: первый, второй, третий, четвёртый и пятый. Вам на какой номер билет нужен?

— На любой из этих.

— Ишь ты, шустрый какой, на любой ему! Только на один конкретный можно!

— Хорошо, давайте тогда на первый.

— Ага, щаз! На первый ему. На первый выдают только особам женского пола, у которых справка из парткома имеется!

— Хорошо, тогда давайте на второй.

— Что ты мне деньги свои суёшь, — возмутилась кассирша. — Ежели на второй, давай сначала справку о состоянии здоровья!

Это меня очень удивило, но скандалить я не стал — достал бумажки, выданные после обследования в аэропорту, и протянул в окошко. Она надела очки, всё внимательно изучила, записала в журнал и вручила мне билет.

Я шагнул на остановку, старый Пазик, стоявший чуть поодаль, словно по мановению волшебной палочки, завёлся, подъехал и распахнул двери.

— Вы на какой автобус билет брали? — спросил водитель.

— Номер два, — к тому моменту я уже устал удивляться и просто смотрел на весь этот цирк широко открытыми глазами.

Он достал табличку с нужной цифрой, поставил её в рамочку на лобовое стекло и пригласил:

— Прошу садиться!

До общежития оказалось три остановки — проще пешком дойти. Больше к нам никто не подсел, да и людей на остановках не наблюдалось.

Когда я зашёл к коменданту, меня чуть столбняк не хватил — за столом сидела та самая голубоглазая красавица-директриса, что меня принимала сегодня днём.

— Вы? — только и смог выдавить я.

— Удивлены? Нехватка кадров, многие на двух-трёх работах. Вы на каком автобусе сюда приехали?

— Номер два.

— Вот и хорошо, а я приехала на первом. Значит, у нас с вами сегодня будет романтическая встреча для зачатия ребёнка.

— Какого ребёнка? — не понял я.

— Нормального, здорового ребёнка, будущего строителя коммунизма. Давайте ваш билет на автобус и справки, мне надо всё запротоколировать.

— Вот так всё просто? А каким боком тут вообще номера автобусов? — продолжил удивляться я.

— Это мы для сокращения бюрократии сделали. Кассирша ведь там всё равно сидит, вот мы её и нагрузили дополнительной работой по учёту услуг. А насчёт простоты — я бы так не сказала! Партком разрешение на зачатие ребёнка вне брака выдаёт только после трёх неудачных попыток по созданию ячейки общества.

Про неудачные попытки я не стал уточнять из деликатности, но спросил другое:

— А остальные номера автобусов что означают?

— Номер три, если ты хочешь принять перед сном душ, номер четыре, если желаешь поработать за дополнительную оплату — двор вымести, полы помыть, а номер пять — чтобы посмотреть кино.

— Интересно! А что делать, если я захочу посмотреть кино, а потом перед сном душ принять? Мне что, два раза ехать до общежития?

— Хитрый какой — и то, и это ему! Мы только начали социализм восстанавливать, до коммунизма нам ещё ох как далеко! Пойдём!

Она достала ключ из опечатанного ящичка и повела меня по коридору. «Комната для оплодотворения», как следовало из таблички на двери, оказалась небольшой, и почти всю её занимала двуспальная кровать. Лишь два стула сиротливо прижимались к стене рядом с изголовьем — на остальную мебель места не оставалось. Единственное окно закрывали плотные шторы из толстого сукна.

— В этой комнате можешь называть меня просто Валя. Иди к любому стулу, я свет выключу.

— Зачем выключать? — удивился я.

— А затем, что у нас в СССР секса нет! Забыл уже? И без всяких извращений, а то понасмотритесь противоестественной буржуазной порнографии и думаете, что это хорошо!

Я разделся в полной темноте и приподнял простыню. Валентина уже лежала на спине — голая, чуть раздвинув напряжённые ноги, вытянув руки по швам. Прикоснулся к её груди и вдруг получил гневную отповедь:

— Ты что вытворяешь? У нас не массаж молочных желёз, залазь сверху и оплодотворяй!

Я попробовал раздвинуть ей колени пошире, но она не поддалась. Пришлось приспосабливаться так. Минут через пять она разогрелась и сама включилась в процесс, напряжённость куда-то пропала, даже трогать везде разрешила. К финишу мы пришли вместе и ещё минут пять лежали, тяжело дыша.

— Хорошо-то как! — сказал я.

— Хорошо будет, когда факт оплодотворения подтвердится. Одевайся!

— Да брось, давай ещё поваляемся!

— Сдурел? Общежитие без коменданта, а вдруг что случится? Завтра опять возьмёшь билет на второй автобус, для надёжности надо каждый день повторять!


Через неделю я улетал домой, увозя в чемодане драгоценные микросхемы. А в голове крутились мысли: может, ну её на фиг, мою новую работу? Отчитаюсь за командировку и вернусь назад в СССР! Создадим с Валюшкой новую ячейку социалистического общества и станем строгать строителей коммунизма. Баба она классная, только дури коммунистической в башке многовато, но ничего, притрёмся как-нибудь! «Нам ли, коммунистам, ждать милостей от природы? Взять их — вот наша задача!» Так, вроде, говаривал один из создателей того, старого СССР?

Белова Алла Алексеевна

http://samlib.ru/b/belowa_a_a/

МИССИЯ ПЕРЕВЫПОЛНИМА

Уважаемый Павел Алексеевич,

мы, группа космонавтов «Баламуты», благополучно припланетились и шлём отчёт о природе и населении планеты Papont-2012. Самоназвание жителей Планеты — Аморфусы, но мы между собой привыкли называть жителей Разноцветными Кляксами по причине невероятной внешней похожести; слава Абсолюту, здесь это название никому не может показаться некорректным. У Аморфусов есть некоторые черты, общие с землянами: разделение на мужской и женский пол, аналогичные питание и дыхание. Жизненные циклы всего живого схожи настолько, что мы без колебаний переводим понятия «молодость» и «старость» словами, эквивалентными земным…

Я никогда не любил работу с документами. Это кошмар, когда путаются отчёты подчинённых. Именно сегодня мне предстоит привести в нормальный — удобочитаемый — вид гору бумаг, фрагментов отчётов моей группы. Я бы с удовольствием поручил это занятие секретарше, но уровень секретности требует моего личного вмешательства. Я был чертовски любезен и предоставил девушке внеочередной выходной. Она так обрадовалась, что меня это, признаюсь, даже немного расстроило… Но не буду отвлекаться. Генерал желает составить личное мнение о дисциплине моих подчинённых. Вроде бы этот вопрос настолько важен, что мы не можем рисковать. Боимся утечки информации. Вдруг были нарушены инструкции — и если так, то насколько серьёзно нарушены? Отвечать на этот вопрос — отвечать за них, работничков — мне предстоит именно сегодня вечером… а точнее, через пять часов одиннадцать минут. Никакого иглокопирования! никаких современных носителей информации! Все документы — на бумаге, да ещё извольте предоставить строго оговоренное число копий по числу участников совещания…

По не зависящим ни от меня, ни от космонавтов причинам первый ежеквартальный отчёт группы «Баламуты» временно затерялся в информационном поле по дороге на Землю. Я получил сразу Отчёт под номером два — и чувствовал явные пробелы в общей картине, хотя и пытался заполнить их с помощью логики. Пожалуйста…

Уважаемый Павел Алексеевич,

мы, земляне, пользуясь своей невидимостью, создали три наблюдательных пункта в разных частях местного Океана — справа и слева от материка Разноцветных Аморфусов, а третья вершина воображаемого треугольника — ближе к экватору планеты, в области, которая в переводе с большинства местных языков называется Океаном Благосклонности.

Независимо от нашей пространственной удалённости, мы свободно пользуемся местными средствами связи и информационными ресурсами, аналогичными земным радио, телевидению и Сетям. Благодаря технологии погружения в энергоинформационные поля мы, трое землян, уже усвоили местные языки и начинаем потихоньку разбираться в местных шатаниях и брожениях умов. Опасностей для нас здесь сравнительно мало, главная из них связана с нарушением нашей невидимости. Пока не случалось технологических сбоев, и защита пространства работала идеально. Мы считаем, что ещё не всё знаем о местных излучениях, и считаем вероятной опасность того, что нас могут рассекретить. Мы не можем ничего менять или улучшать, как записано в Законах Космической Этики; мы не имеем права ни во что вмешиваться, даже предельно естественным путём; мы лишь ведём исследовательскую работу, накапливаем и систематизируем информацию. Таблицы данных о работе приборов прилагаются.

Ну да. Газоанализатор, синтезатор продуктов питания, синтезатор рабочего настроения и синхронный переводчик — всё в полной исправности. Как ни странно, таблицы и технические характеристики дошли без повреждений и искажений.

Теперь — обрывок Отчёта номер один. …но с тех пор, как снизилась интенсивность излучения Большого Источника тепла — вероятно, он медленно переместился от поверхности в глубину планеты — обнаружился недостаток жизненно необходимой тепловой энергии и усилилась борьба за существование. Кроме похолодания, в течение ряда годов возникли разломы в Планетной коре — естественные преграды, частично совпавшие с границами расселения Аморфусов одного и того же цвета. Это дало повод для живейших дискуссий о том, считать ли ВСЕ разломы границами, ниспосланными свыше. Кстати, в местном обществе религия не играет определяющей роли, но необычайно хорошо развиты средства массовой информации и манипуляции общественным мнением.

Когда-то давно на Видимой стороне Планеты были мир и благодать, и основные конфликты сосредотачивались на обратной, Невидимой стороне Планеты. К слову, население обратной стороны отличается золотисто-бронзовым цветом и металлическим блеском. После Великих Разломов и образования нескольких новых небольших государств здесь, на континенте Видимой стороны, ведутся непрерывные дискуссии об Аморфусовом национальном самосознании и самоопределении наций; а также — о правах разных групп населения, о справедливости разделения на Подавляющее Большинство и Подавляемое Меньшинство. Затрагиваются филологические проблемы. За короткое время мы начали хорошо разбираться во многочисленных исторических и юридических спорах, каким бы трудным это ни казалось поначалу.

Один не-до-конца-великий-а-так-себе-небольшой разломчик находится прямо напротив нашей базы в Океане Благосклонности. Эта территория является государством Бежевых Аморфусов; слева от них — Бурые Аморфусы, ещё левее — Оранжевые. Ближе к полюсу — Жёлтые, а до территории Серых Аморфусов нужно добираться через страну Жёлтых. Однако часть населения видит своё кровное родство с Бурыми, а часть — с Серыми; некоторые совершенно точно знают, кем были их предки, и поэтому в споры не вступают. Так-себе-Разлом, который при других обстоятельствах можно было бы проигнорировать, стал самой настоящей границей между сторонниками Бурых и сторонниками Серых, примерно равными по численности группами Бежевых Аморфусов. При этом была провозглашена КАРДИНАЛЬНОЙ разница между цветом групп «Кофе-с-молоком», ближе к бурому, и цветом «Чая-с-молоком», ближе к серому. (При всём желании мы не могли бы перевести термины ещё точнее.) Одновременно значительная часть Бежевого народа твёрдо знает, что они сами — цвета «Топлёного молока», без сомнения близкого к жёлтому. При высоком уровне развитии техники в этих двух регионах наблюдается искусственное ограничивание сферы действий средств связи и массовой информации, что привело на протяжении нескольких последних годов к искусственной разобщённости и созданию уродливых мифов-мыслеобразов. Так! Где я об этом уже читал? При том, что внешне Аморфусы, составляющие Бежевый народ, почти идентичны, существенной является лингвистическая проблема. Случилось так, что родным языком для каждого Бежевого Аморфуса является чистый и правильный язык одной из соседних стран — либо Бурой, либо Серой, либо Жёлтой. Пользуясь неожиданно появившимся разломом, часть Бежевых Аморфусов, чувствующих себя неравноправными и ущемлёнными по языковому принципу, пытались провозгласить новое общество — равных прав — на территории За-Великим-Разломом. Больше всего в этом преуспела часть честолюбивой молодёжи, желавшей выдвинуться вопреки неблагоприятным внешним обстоятельствам. Собралась значительная группа молодых Аморфусов — к моменту нашего прибытия давно переставших быть молодыми — которые руководствовались девизом, в буквальном переводе соответствующим земному «лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме». Официально они называют «свою» часть Бежевой страны Областью За-Великим-Разломом. В народе жителей этой территории называют словом, означающим в переводе и «погорельцы», и «паникёры». Явно передо мной обрывки двух разных отчётов. Вернусь. …уродливых мифов-мыслеобразов. «Леопольд» считает, что не обладает достаточной квалификацией для работы с агрессивными мыслеобразами, и просит помощи «Гуру». Это не отсюда. Надо искать, куда бы эту информацию, прошу прощения, вклеить.

Обрывок следующего отчёта. Я пробежал текст глазами. Группа Аморфусов вида, классифицированного нами как «шарики». Напомним, что неформальное название Аморфусов «Разноцветные Кляксы» как нельзя лучше даёт землянам представление о внешнем виде здешних жителей. «Шарики» не хотят конфликтов; не верят, что охлаждение Источника Тепла является поводом или причиной для войн; они также плохо верят в экономические причины появившейся агрессивности. Им же присущ некоторый идеализм и склонность путать качества «миролюбие» и «доброжелательность» с понятием «образованность». Поскольку воспитание помогает держать в узде инстинкты и природную агрессию, среди «шариков» почему-то принято путать воспитание с образованием и удивляться, почему Аморфусы с тремя максимальными и двумя пост-максимальными образованиями оказываются ТАКИМИ сволочами… «Шарики» есть среди жителей всех Разноцветных государств, но особенно заметную роль в жизни своих стран играют Серые и Бежевые «шарики». Кроме этого вида, существуют Аморфусы, похожие на облака; их цвет соответствует цвету их народа, но часто — светлее или с серебристым оттенком, что помогает им адаптироваться к другим народам; именно они часто становятся путешественниками и любознательными исследователями, часто — искателями приключений. Иногда «облака» — просто работяги в поисках лучшей жизни. Но даже при высоком уровне материального достатка они стремятся к путешествиям. Многие из них любят активно обсуждать экономические и макроэкономические проблемы.

Следующий лист, который попал ко мне в руки, заставил вспомнить ожесточённые споры — «разрешать ли космонавтам, находящимся в далёких экспедициях, жаловаться на коллег». Мнения звучали самые разные: от «вы предлагаете воспитывать космических стукачей» до «начальство непременно должно быть в курсе производственных конфликтов». Принятое в результате решение обязывало космонавтов сообщать информацию о скрытых или явных конфликтах, но чётко, сжато и в корректной форме. И вот мне результат… Заявление космонавта, позывной «Спайдер», о том, что его коллега, позывной «Леопольд», превышает служебные полномочия, вмешиваясь в жизнь Народа Бежевых Аморфусов. «Спайдер» предполагает, что благодаря энергоинформационному вмешательству «Леопольда» Так-Себе-Разлом начал зарастать из глубины, самостоятельно, маскируясь под естественный процесс.

Дальше — больше. Жалоба космонавта, позывной «Леопольд», на коллегу, позывной «Спайдер». Тот якобы злоупотребляет приёмами тонкоэнергетического воздействия, направляя усилия на Золотых Дипломатов с Невидимой стороны Планеты. Он якобы исподволь внушает Дипломатам, что нет необходимости давать льготы Среднему полу; а также бесполезно настаивать на принятии Закона о Временном материнстве, давно существующего у них, но не нужного на Видимой стороне Планеты.

Мне пришлось вернуться к обрывку Отчёта номер три, где излагалась суть конфликта. На Невидимой стороне исторически существовали, кроме Аморфусов мужского и женского пола, индивиды среднего пола. На Видимой стороне Планеты условия были другими. Но сейчас Золотые Дипломаты всячески стараются, чтобы Аморфусов среднего пола признали охраняемой частью населения и предоставили им невиданные льготы, а также разрешили усыновлять и воспитывать детей. Общество Видимой стороны сопротивляется, но слишком велико давление Золотых Дипломатов. В эфире всё чаще звучат мнения «Нам таких по-ту-сторонних подарков не надо», «У нас этих средних раньше не было ни одного, да и теперь их единицы, что же, будем их искусственно выращивать? для кого? для чего?» И в итоге — «забирайте обратно ваши проблемы, не вешайте их нам, у нас своих проблем хватает». Похожее отношение у населения и к вопросу о разрешении или запрете Временного материнства. Золотые Дипломаты требуют ввести Временное материнство как способ избежать медицинских и психологических проблем — и в общем как заботу о благе нации. Им удалось убедить в этом высшее руководство Серых Аморфусов; но Бежевые и Оранжевые Аморфусы сопротивляются изо всех сил: «мы народы маленькие, мы должны думать о самосохранении, а закон о Временном материнстве — это самоубийство; вот Серая Страна может себе это позволить, потому что их много, но они ещё тринадцать-раз-на-дюжину (дословный перевод) пересмотрят этот закон, когда поймут, к каким последствиям он приводит».

Следующий документ. Заявление о действиях космонавта, позывной «Гуру», причём неясно, от кого именно из его коллег. Суть жалобы: «Гуру» проводит сеансы общения с призраками, или тонкоматериальными субстанциями, бывших глав государств Разноцветных Стран; убеждает их повлиять на умонастроения рядовых Аморфусов и, главное, современных глав государств. Призраки ведут себя безобразно, нарушают тишину в эфире, мешают космонавтам настраивать высокоточные приборы — а главное, что они говорят! Никого из ныне действующих руководителей они не называют иначе, как эквивалентом земного слова «осёл»: «старый (молодой) осёл», «раскормленный (тощий) осёл» и тому подобное. Главное, очень информативно.

Как мне надоела эта возня! Как я не люблю бумажную работу! Но я должен предоставить Генералу полный отчёт о секретной миссии, а не груду макулатуры! сложенную в папку с завязками! Вот вам… папка для бумаг… И СБОКУ БАНТИК! Я, Павел Алексеевич, похож на пионера далёкой советской эпохи? Собирателя… сборщика макулатуры?!

Отрывок из итогового отчёта. Стараниями «Леопольда» или как-нибудь иначе, но — Разлом в Бежевой Стране самоликвидировался. Страна Бежевых Аморфусов, разделённая надвое и долгое время имевшая два флага, каждый для своей части территории, пришла к компромиссному решению: соединила элементы обоих флагов в один новый. Причём технически это означало просто-напросто добавление горизонтальной полоски умиротворяющего цвета в нижней трети одного из имевшихся флагов — а именно того, который был принят на основной территории страны. По случаю этого события Бурые Аморфусы обрадованно заявили, что не будут вмешиваться ни в государственные, ни в пограничные проблемы Бежевой Страны; но при этом Бурые обещали всегда оказывать Бежевым соседям культурную помощь, например, синхронный перевод иностранных фильмов и передач на общий для Бурых и части Бежевых язык «Кофе-с-молоком». Обещан был равноправный статус языков «Чая-с-молоком» и «Топлёного молока», и не только обещан, но в скором времени воплощён в жизнь. Во главе Объединённой Бежевой Страны стал некто по имени (приблизительная транскрипция) Уурироока, что в переводе означает «хитрый субъект».

Ну, кажется, всё. Документы подготовлены, копии сделаны. Кончил дело — гуляй вальсом, как говорили у нас в Академии. Пусть только они вернутся из отпуска, эта команда! Вот пусть только их компания приступит к работе, эта банда космических баламутов! Разве это научно-исследовательская экспедиция? Тройка бедокуров! Я их отправлю… в том же составе… я уже знаю куда. Я добьюсь у Генерала разрешения заслать их на планету Mamorotnik, у которой нет даже номера! Давно уже население этой планеты со своими нерешёнными проблемами сидит в печёнках у Генералитета Земли…

Головтеева Елена Валентиновна

http://samlib.ru/g/golowteewa_e_w/

АТС СРЕДИ ЗВЕЗД

С пробуждением пришла боль. Будто сотни демонов терзали его тело. Что же случилось? Память услужливо выдала картинку. Он едет в Казань на машине — надо починить резервный блок. Навстречу вылетает красный автомобиль. Последняя мысль: «Алла же предлагала ехать на поезде». Резкий удар, руль вдавило в грудь, пустота. После такого не живут.

Но он жив. Реальность ни на рай, ни на ад не похожа. Небольшая палата без окон, койка, стулья, куча техники. Его тело опутано трубками, он дышит через кислородную маску. Весело мигает огоньками аппаратура.

Согрела теплая мысль: кнопка экстренного реагирования при авариях сработала. Девять лет на создание АТС потрачено не зря.

И будто окатило ледяной водой: где жена, дети? Знает ли Алла, что с ним? Как с ней связаться? Где врачи? Надо все выяснить. Сколько же времени прошло? И как там АТС? Гриша нашел, наверно, другого помощника. Но он докажет свою незаменимость.

Зашипела дверь, отъезжая в сторону. Вошла врач.

— Уже очнулись? Как самочувствие? Боли есть?

Он кивнул и поморщился.

— Сейчас сделаю укол. Попробуете что-нибудь сказать?

А сохранил ли он способность говорить? С губ слетели невнятные звуки, но врача они устроили.

— Прекрасно. Завтра придет логопед. А пока отдохните.

Сделав укол, она ушла.

Почему такая слабость? Сердце? Не хватает воздуха. Легкие? Мысли стали вязкие. Он провалился в сон.

Утром появились силы. Врач была довольна осмотром. Он ждал логопеда. И вот появилась она: брюнетка необычайной красоты, лет тридцати, карие глаза, в руках документы.

— Добрый день, я — Элен.

Приятная улыбка, низкий бархатный голос.

— Давайте проверим ваши личные данные. Вы — Константин Алексеевич Головин?

Он уверенно кивнул.

— Родились в Москве, 29 ноября 1987 года?

Костя снова кивнул. Так и пошло: она спрашивала, он кивал. А перед его взором мелькали картинки из жизни.

Вот он качает дочку на руках. Катюша его любимица, чуть капризная, но такая нежная. Сын, напротив, серьезный. Костя относился к Диме, как к взрослому. Алла. Сердце на миг замерло.

АТС — автоматическая транспортная система. Волшебная кнопка в любом виде транспорта. Что бы ни случилось, тебя спасут. Спутник ловит сигнал бедствия и передает на пульт спасателей моментально. И они успевают. Чаще всего. Как соединить потоки информации в общую систему, как заставить АТС работать — они с Гришей жили этим. Каждый день битва. К счастью, побед было больше, и система заработала.

Вспомнился случай: командировка в Сибирь. Из-за плохой погоды самолет приземлился за 1100 километров от нужного города. Костя не мог опоздать. И ему повезло. В баре отеля он наткнулся на местного авторитета. Они выпили, поговорили, и Косте была предоставлена машина с водителем. Через 12 часов он был на месте. Вовремя. Коллеги крутили пальцем у виска, а Костя был счастлив прокатиться по заснеженным просторам родной страны.

После анкеты они приступили к работе над речью. Костя взмок, но в итоге сформулировал вопрос.

— Как долго я спал?

Элен опустила глаза.

— Очень долго. Завтра придет ваш друг. Вы все узнаете.

— Моя жена в курсе?

— Да. Вам нужно отдохнуть. Завтра продолжим.

Она выскользнула за дверь. «Хоть бы пришел Гриша» — с этой мыслью он уснул.

Утром Костя удивил врача вопросом:

— Как вас зовут?

— Оксана, — ответила она, — Элен сообщила мне про ваши успехи, это потрясающе!

— Где мой друг?

— Понимаю ваше желание его увидеть, но лучше повременить. Вам будет непросто.

— Нет, сейчас.

— Тогда я настаиваю на своем присутствии на встрече, чтобы успеть принять меры.

Костя кивнул. Оксана вышла и вскоре вернулась с мужчиной около 60 лет. Они сели. Костя вглядывался в сидящего перед ним человека.

— Гриша, ты? — не выдержал он. — Как так? Сколько я болел?

— Костя, постарайся понять.

Гриша посмотрел на врача, она кивнула.

— Ты провел в анабиозе более 500 лет. Я старше, так как заморожен на 30 лет позже.

Костя закрыл глаза, он был в шоке.

— Говори, — выдавил он.

— На твою заморозку согласие дала Алла. Иначе тебя было не спасти. Клонирование внутренних органов было еще в разработке, а крионика совершила прорыв. Ученые нуждались в подопытных кроликах, семья получала компенсацию. Первый контракт был на 30 лет. Алла удачно вложила деньги, средств им хватало. Позже крионика стала доступна для всех. Плати деньги, заключай контракт, тебя заморозят, когда хочешь, или экстренно, на смертном одре, если успеют.

— Алла сделала это?

— Да. Но все тянула с заморозкой и… крионика редко спасает при смерти от старости. А твои дети были заморожены в дееспособном возрасте. Они здесь, ты скоро их увидишь.

Гриша старался смягчить удар. Костя был благодарен врачу, что она доверила Грише эту беседу. Но новости оглушили его.

— Твоя жена здесь? — с усилием сменил он тему.

— Нет. Я оплатил наши контракты, хотел перенестись с ней в будущее и принести пользу. Но Ольга отказалась ради помощи детям с внуками. Она сочла меня предателем, мы поссорились. Короче, и она, и наши дети канули в лету. Когда я шел на заморозку, думал, что поступаю по-мужски. А сейчас… надеюсь, мы будем полезны там, куда летим…

— Летим? — переспросил Костя.

Гриша кивнул.

— Перед моей заморозкой придумали, как пролетать световой год за 10 лет. Беспилотники стартовали к экзопланетам, искать новый дом для людей. Уже нашли три планеты, освоили две. Звездолеты доставили к ним по сотне тысяч колонистов в анабиозе. Планета Глизе832с, названная Новой Эрой, запросила техников для развития цивилизации.

— Это мы?

— Да, надо создать АТС на новой планете.

— Снова здорово, — пробурчал Костя.

— Хочешь дальше спать? — улыбнулся Гриша. — Без тебя мне АТС не запустить. Относись к этому проще. Тебе подарили новую жизнь, найди себя в ней. Ты молод, тебе это легче, чем мне. Э-э, тебе нужен отдых, дружище, — опомнился Гриша. — Прости, пришлось на тебя столько вывалить.

— Я сделаю укол, и мы Вас оставим, — сказала Оксана, — У Вас еще будут вопросы.

Он рассеянно кивнул, а после их ухода провалился в тревожный сон.

Ему снилась Алла. Она стремительно удалялась от него, и он не мог ее догнать. Милое родное лицо расплывалось, исчезало вдали. Он видел лишь силуэт на краю пропасти, пытался окликнуть ее, но будто онемел. Проснулся он с криком, в холодном поту, не понимая, где находится.

На шум появилась Оксана, померила пульс.

— Вам приснился страшный сон? — спросила она.

— Да, — выдавил Костя.

— Нам всем иногда снятся кошмары. Это сожаления о прошлом. Но историю не повернуть вспять. Надо приспосабливаться к новой жизни.

— Вы хотели лететь?

— Да, — твердо ответила она, — я здесь с мужем и детьми.

— А мне было хорошо в прошлом, — со вздохом произнес Костя.

— Там вы умерли, — жестко отрезала она, потом продолжила мягче. — Такова данность. Настройтесь на позитив.Скоро придет дорогой вам человек. Вы будете рады этому визиту.

— Как меня спасли?

— У вас новые сердце и легкие, клонированные из ваших клеток. Когда закончился первый контракт на 30 лет, эти операции уже делали людям. Но они стоили дорого и были не отработаны. Жена продлила ваш сон до момента, когда вы понадобитесь на новых мирах. У нее была еще одна причина. Сегодня вы ее узнаете. Кстати, пора снять датчики и прогуляться по палате.

Так Костя сделал первые шаги в новой жизни. А стоило ему опуститься на койку, как в палату влетел смерч и кинулся ему на шею. У Кости дух перехватило.

— Катюша! Ты выросла, — прохрипел он.

— Да, папуль, — затараторила она, — меня заморозили через два года после тебя. Что-то пошло не так во время операции. Мама мечтала полететь к звездам. И вот мы в 16 световых годах от Земли, прикинь! Ты еще не видел Диму! Он теперь старше тебя. С нами летит его внук Пашка, ему три года — такой милашка! Его заморозили, чтобы спасти, когда научатся лечить рак. Сейчас он совсем здоров. А Дима заморозился, чтобы растить внука.

Костя крепко обнял дочь и спросил.

— Тебя уже вылечили?

— Да, давно. Три недели назад. Мы болтаемся на орбите Новой Эры. В школе нам рассказали о планете. Там какие-то купола. Мы будет в них жить. А в году всего 36 дней. Деревьев нет. Температура все время скачет, зимой до минус 70 градусов. Хорошо, что поселенцы уже живут, а то мне было бы совсем страшно. Говорят, местные зверьки очень милые. Можно мы возьмем одного домой?

Костя улыбнулся, Катя всегда любила животных.

— А что вообще происходит?

— Два месяца назад автоматика разбудила экипаж и медиков, потом остальных. Сейчас делаем прививки.

— А с местными уже общались?

— Вроде да, но идут какие-то странные ответы.

— А где ты сейчас живешь?

— Через две недели после операции меня перевели в семейную каюту к Диме и Пашке. У нас три комнаты, одна из них твоя. А кушаем мы в кафе нашего яруса.

Когда Катюша ушла, Костя ощутил такой прилив сил, что походил по палате. Попробовал открыть дверь, но она не поддалась. Правильно — нечего пациентам по кораблю бродить.

Но его одного оставлять не планировали. Скоро подошла Элен. Пока шел урок, он любовался ею, словно увидел впервые. «Надо осваиваться в новой жизни, значит? Прости, Алла, но я готов жить дальше». Под конец занятия он решился узнать у Элен, свободна ли она. И был вознагражден улыбкой и утвердительным ответом.

В следующие дни все время Кости уходило на тренировки, процедуры, общение. В его новой жизни появился смысл, и унывать было некогда.

Через неделю Оксана доверила Грише провести для Кости экскурсию по кораблю. Звездолет был, как город — со всем, что нужно для жизни.

— Катя говорила: на наши запросы с планеты идут странные ответы. Ты слышал об этом? — спросил Костя.

— Да, связисты грешат на аппаратуру. С первым рейсом сюда прибыли фермеры в основном. За 180 лет оборудование пришло в негодность. Колонисты потому и просили техников.

— На планету пока никто с нашего рейса не спускался?

— Нет. После прививок должно пройти две недели, а их только начали делать. Еще на Новой Эре опасно зимой, лучше переждать, — пояснил Гриша.

— А где жили первые колонисты, когда прилетели сюда?

— Беспилотник отослал данные световым лучом на Землю и спустил на планету роботов и материалы для сборки купола, электростанции и теплиц. А колонисты привезли материалы для еще пары куполов, технику, животных, растения. Мы тоже привезли все это и еще много другого.

— А когда для нас построят купола?

— Уже выбрали место и спустили роботов. Сборка займет три месяца, а мы поживем на корабле. Купола на планете перенаселены. Кстати, года здесь считают, как на Земле. Год за 36 суток неудобно. Сезоны меняются каждые 9 дней. А сутки почти земные — 27 часов.

— Наш звездолет полетит обратно, когда мы выгрузимся?

— Зачем? На орбите Новой Эры сейчас три корабля. Это наши космические станции и будущие искусственные солнца. Звезда Глизе832 — красный карлик и греет не очень хорошо. Они нужны и нам с тобой для создания АТС. А еще это подстраховка на случай какого-нибудь катаклизма. Пока нас мало, мы можем эвакуироваться отсюда все. А Земля скоро пришлет еще звездолеты с колонистами.

В тот день Костя повидался со своим сыном и правнуком. Многое на корабле Костю шокировало, но Диму он воспринял спокойно. Теперь сын соответствовал своему возрасту. А Пашка для прадеда стал источником умиления.

Вскоре Костю перевели в каюту. Он был изумлен, обнаружив в новом доме милые его сердцу вещи из прошлого. На стене висели часы с боем, доставшиеся от деда. В шкафу нашелся его ремень с редкой пряжкой. В ящике стола лежал раскладной нож и много других мелочей. Алла собрала его в дальний путь, как делала всегда. «Спасибо, любимая, за прощальный привет» — думал он, перебирая свои игрушки.

Вечером, готовясь ко сну, он застыл в недоумении. На кровати лежало детское байковое одеяло. Внезапно на пороге нарисовался Гриша с бутылкой коньяка и шоколадкой в руках.

— Отметим новоселье? Коньяк 200-летней выдержки! — воскликнул он, напомнив прежнего молодого Гришку, начальника Кости и веселого товарища, — уже поздно и нигде ничего съестного больше не найдешь.

— Знаешь, у меня ощущение дежавю, — подозрительно глядя на Гришу и указывая на одеяло, заявил Костя, — это ты все подстроил?

— Что ты!? — натурально возмутился Гриша. — Ведь мы летим 160 лет! Все истлело и порвалось. Лишь детские одеяла сохранились. Это в Анадыре было удивительно, когда мы под ними ночевали, а здесь легко объяснимо, — закончил он с достоинством.

Но тут все испортил Пашка, он вбежал в комнату и закричал.

— Деда, где мое одеяло? Твое тяжелое.

Костя выдал правнуку одеяло, помог его отнести и забрал свое. Вернувшись в комнату, он шутливо замахнулся на Гришу.

— Пощади мои седины! — театрально закрыл голову руками Гриша.

Потом они сидели, не спеша, пили коньяк и беседовали.

— Помнишь, как ты просил охрану аэропорта в Анадыре показать, где там найти цивилизацию? Чуть не на колени вставал, — подзуживал Костя.

— Это ты вставал на колени перед домоправительницей гостиницы.

Гриша молитвенно сложил руки:

— «Выделите нам номер». А он оказался меньше лифта.

— Но какую речь ты произнес перед продавцом забегаловки под вывеской «Супермаркет», — подкалывал Костя. — Парень вручил нам бутылку коньяка и шоколадку со слезами на глазах.

— Вручил бы он две бутылки и две шоколадки — это была бы речь, а так ерунда, — ворчал Гриша.

— А помнишь заявление руководства?

Костя процитировал официальным тоном:

— Мы решили стать ведущим туроператором России в сегменте внутренних направлений.

— Нужно посетить сотни объектов АТС. Все сотрудники будут непрерывно ездить в командировки, — подхватил Гриша.

— На Магадан заявки не принимаем, туда аншлаг, — продолжал Костя.

— А когда ты прилетел на Кавказ, и в аэропорту ждала делегация?

Гриша спародировал характерный кавказский акцент:

— Что ты, дорогой, какой отель! В ресторане все уважаемые люди города собрались! Шутка ли! Из самой Москвы Человек едет!

Подвернув воображаемые усы, Костя поддержал игру:

— Не побрезгуй гостеприимством, слушай, не обижай людей!

Много случаев вспомнили друзья о непростой, но увлекательной работе над созданием АТС. Костя снова окунулся в атмосферу, которая их окружала. Они буквально горели, занимаясь любимым делом, ведь наградой за успех были спасенные жизни.

Около полуночи, кряхтя и сетуя на возраст, Гриша пошел спать.

Утром Костю повели в кафе. Столики в нем обслуживали официанты-роботы. Они напоминали кофе-машину на колесиках с руками, как у человека. Позже пришел Гриша и сел за их семейный стол. Похоже, здесь было его законное место. Катюша говорила о ферме. Часть животных уже оживили, чтоб у людей было мясо и молоко. Костя, рассеянно слушая дочь, допил кофе и попросил робота налить ему еще. Тот налил две трети чашки.

— Не стесняйтесь, подливайте еще, — посоветовал Костя.

— Не положено, — уткнувшись в тарелку, начальственным тоном изрек Гриша. Робот постоял, постоял и уехал. Костя изумленно глянул на друга — у того чертики плясали в глазах.

— Эй, с каких это пор в роботов закладывают характер женщины Востока? И вообще, по второму кругу шутка не работает, — весело возмутился Костя.

— Раз в 500 лет работает, — поучительно возразил Гриша, и они рассмеялись.

Когда шли из столовой, Костя тихо спросил у Гриши:

— У тебя из семьи вообще никого здесь нет?

— На планете есть мои потомки. С первым рейсом прибыли.

— Откуда ты это знаешь?

— Есть базы данных в библиотеке. Но здесь много милых дам. Может, мне еще повезет найти свою половинку.

— Я тоже на это надеюсь, — с улыбкой сказал Костя, вспомнив об Элен.

— О! Да Вы, юноша, кого-то уже присмотрели? Уж не логопеда ли?

— Эй, руки прочь от Элен.

— Рад, дружище, что ты выздоравливаешь. Я для нее староват, но готовься к бою, здесь многие на нее заглядываются.

— Она еще работает со мной. Авось, что и получится, — подмигнул Костя.

Костя обладал неброской внешностью — брюнет среднего роста с серыми глазами, но заинтересовать женщину умел. И не стал «откладывать дело в долгий ящик». В этот день после занятия он поцеловал Элен. А после ее работы они встретились и гуляли по кораблю. Его эрудиция и кругозор просто заворожили ее. Не в силах оторваться от беседы, она заглянула к нему на чашку чая и осталась ночевать. Вскоре это вошло в привычку.

Поклонники Элен вынужденно отступили. Костя за словом в карман не лез и нашел союзника в лице самой Элен. Их оставили в покое. И Элен перебралась жить к Косте.

Все шло своим чередом: Катюша ходила в школу, Дима возился с внуком, а Костя вполне освоился, чтобы приступить к работе. Как-то утром он спросил Гришу.

— Скажи, неужели среди потомков нет техников, способных собрать АТС на Новой Эре? Мы-то им зачем? Наши знания наверно устарели.

— Вовсе нет. Принципы построения системы остались те же. На Земле она усовершенствована, придуманы новые способы ее применения. Но в них нет ничего сложного. Мы стояли у истоков создания АТС, тут это и нужно.

— И ты тоже будешь мотаться по командировкам?

— Я староват для этого вида спорта и буду руководителем проекта. А ты опять ведущий специалист. На планете скоро будет семь городов-куполов. Еще теплицы, фермы, со временем появятся заводы. Работы будет немало.

— Спасибо, успокоил, — улыбнулся Костя, — ты же знаешь, работы я никогда не боялся.

— Ага. И всегда брался за невыполнимые задачи. Что ж пора готовить проект АТС под условия Новой Эры. Позже мы с тобой спустимся на планету и проверим состояние имеющегося транспорта в куполах. Идем в библиотеку, я покажу, как искать информацию, — Гриша затормозил, спохватившись, — это не помешает твоим планам?

— До конца рабочего дня Элен я совершенно свободен.

Правила работы с техникой почти не изменились. Костя так увлекся, что опоздал на свидание к Элен. Но она простила его, узнав, где он провел день. Костя осваивался в новой жизни, и это радовало. Ведь она чувствовала, что нашла спутника жизни. И оказалась права. Вскоре они поженились.

Нужда в АТС на Новой Эре была очевидна. Много людей гибло в поездках между куполами. Климат-контроль в транспорте не справлялся с морозом. Правда, Костя не нашел в базах данных статистики за последние сорок лет. Выводы были неутешительны: сообщение между куполами прекратили, чтобы избежать жертв, или техника вышла из строя. В целом это не пугало: кое-что они привезли с собой, все сломанное можно починить, а АТС обеспечит безопасность передвижения.

Вскоре Костя с Гришей составили детальный план работ: где создадут технические и диспетчерские центры, куда пристроят вертолетные ангары службы спасения, как оборудуют блоки АТС, необходимые на открытой местности. Кнопки экстренного реагирования при авариях для транспорта колонистов, как и все остальное оборудование для системы, прибыли с ними на звездолете. Персонал думали брать со своего рейса, ведь рабочие руки в колониях всегда нарасхват.

И вот состоялся торжественный спуск на планету. Компанию им составила Оксана, чтобы ознакомиться с эпидемиологической ситуацией на планете. Не обнаружилось ли новых вирусов? Возможно, им нужно сделать еще какие-то прививки, кроме тех, что доставил автоматический челнок месяц назад. Связь работала странно и вызывала ряд вопросов. Поэтому с ними летели связисты.

Для посадки выбрали раннее летнее утро, чтобы попасть в купол до жары. Челнок приземлился на ровной площадке в пяти километрах от купола. Следы прожженной земли от взлетов на ней были очень старые. Похоже, на орбиту здесь давно не летают. Они предупредили о своем визите, но их никто не встречал. Видимо, снова подвела связь. На планету их спустил пассажирский челнок, а наземного транспорта они не взяли. Делать нечего, пришлось идти до купола пешком.

Через час они вступили под своды купола. Во все стороны уходили широкие проходы и вокруг ни души. В окнах домов ни огонька.

Прошагав квартал, они вышли на площадь. Тут стоял насквозь ржавый автобус, из которого вырвали и вырезали все, что только можно. На другом конце площади они заметили всадника верхом на быке с чем-то вроде копья в руках. Абориген что-то заверещал, ударил пятками быка и умчался прочь.

— А вот и транспорт аборигенов. Интересно, куда бы на нем пристроить нашу «волшебную кнопку»? — меланхолично поинтересовался Костя.

Сочно выругавшись, Гриша процедил:

— Нда, АТС и каменный век. — Ну, копье у него уже есть, а изобретать велосипед мы на Земле наловчились. Неужели здесь не справимся?

Дубровин Максим

http://samlib.ru/d/dubrowin_m/

ЛОВУШКА ДЛЯ КЛАУСА КИНКЕЛЯ

— Девочка, а девочка… как там, в будущем?

— Зашибись!

С. Лукьяненко.
«…в дальнейшем — „Корпорация“, в лице управляющего, действующего на основании „Закона об отторжении физического тела“, с одной стороны, и гражданин Федерации Клаус Кинкель, в дальнейшем именуемый „Клиент“, с другой стороны, заключили настоящий договор (далее по тексту „Договор“) о нижеследующем:

1. Предмет Договора

1.1. Предметом Договора является физическое тело Клиента, отторгаемое Клиентом в пользу Корпорации в обмен на услуги Корпорации.

2. Корпорация обязуется:

2.1. Предоставить дисковое пространство на своем сервере для хостинга виртуальной личности Клиента.

2.2. Принимать все меры для обеспечения безопасности виртуальной личности Клиента на время действия Договора.

2.3. Предоставлять Клиенту консультационные услуги по средствам пользования виртуальной личностью.

3. Обязанности Клиента:

3.1. Клиент обязуется предоставить свое физическое тело в пользование Корпорации.

3.2. Клиент отказывается от всех прав телообладателя.

4. Срок действия Договора

4.1. Настоящий Договор вступает в силу с момента его подписания и действует сроком 99 (девяносто девять) лет.

4.2. Срок действия Договора не может быть изменен в сторону увеличения.

4.3. По истечении срока Договора виртуальная личность Клиента стирается из базы данных Корпорации, после чего Клиент считается умершим.

5. Форс-мажор

5.1. В случае возникновения обстоятельств непреодолимой силы, как то: война, боевые действия, общественные беспорядки, забастовки, стихийные бедствия, хакер-атаки и т. д., а также принятия государственными органами законов, решений, нормативных актов, делающих невозможным выполнение Корпорацией обязательств по Договору, Корпорация оставляет за собой право на расторжение Договора в одностороннем порядке. При этом никакой ответственности перед виртуальной личностью Клиента Корпорация не несет.

6. Другие условия.

6.1. Уважая право личности на исключительность, Корпорация обязуется не тиражировать личность Клиента.

6.2. В качестве акта доброй воли Корпорация берет на себя обязательства по уходу за могилой Клиента.

6.3. Корпорация не имеет имущественных претензий на собственность Клиента, каковая распределяется между наследниками согласно имущественного законодательства или завещания.

6.4. Настоящий Договор составлен и подписан в одном экземпляре. Корпорация обязуется хранить его весь срок действия Договора».

— Где галочка — распишитесь.

Галочка стояла в графе «Клиент», а в графе «Корпорация» стояла размашистая подпись управляющего. Клаус медлил. Агент был невозмутим.

— А почему договор в одном экземпляре?

— В большем нет необходимости. Виртуал всегда сможет воспользоваться отсканированным вариантом.

— Виртуал?

— Извиняюсь, профессиональный жаргон, ваша виртульная личность.

— Вы так говорите, будто он — это буду уже не я.

— Ни в коем случае! В демонстрационном режиме вы имели возможность убедиться в аутентичности виртуальной личности.

— Так то — демонстрация.

— Никакой разницы, технология одна. Вы останетесь самим собой. А вот ваши возможности возрастут тысячекратно.

Агент искушал грамотно, со знанием дела и без лишней суеты.

Клаус прислушался к себе. Действие наркотика заканчивалось, возвращалась боль. Стараясь не обращать на нее внимания, Клаус попытался пошевелить пальцами ног. Получилось или нет — под одеялом видно не было. Ног Клаус не чувствовал, зато боль в них ощущал почти непрерывно.

— Поднимите одеяло, — сказал он агенту.

Тот с готовностью выполнил просьбу.

Нет, пальцы, конечно, не шевелились. Нарушенные рефлексы не восстанавливаются.

В палате запахло мочой.

— Гражданин Кинкель, вы ведь для себя давно все решили. Жалкое существование в инвалидном кресле не для вас. Ваша деятельная натура требует большего, и это большее Корпорация готова вам предоставить…

— В обмен на мое тело.

— Мы хотим вам добра.

— Вы хотите мои почки! И печень!

— Посмотрите правде в глаза, — агент усилил нажим, — у вас нет другого выхода. Вы не сможете ходить и никогда не сядете за руль. Гонки закрыты для вас навсегда, если вы конечно не согласны на ралли в инвалидных колясках?

Удар пришелся в самую точку. В последнее время Клауса преследовал один и тот же кошмар. Ему снился миланский автодром. Пестрые болиды соперников один за другим проносятся мимо, оставляя на трассе черные дуги следов, и взвизгивая на поворотах. Он силится догнать их, изо всех сил жмет на педали, но вдруг обнаруживает себя не в кабине родного кара, а в коляске с мопедным моторчиком… В этом месте он всегда просыпался.

— Мне не понятна графа 4.2. Что значит «срок не может быть изменен в сторону увеличения»?

— Девяносто девять лет — максимальный срок действия Договора.

— А минимальный какой?

— Минимального срока нет. Виртуал может в любой момент прервать Договор в одностороннем порядке, уведомив представителя корпорации. Без права на возмещение в какой либо форме.

— И как это будет выглядеть?

— Его просто сотрут.

— Вроде самоубийства, да?

— Мы используем термин «досрочное освобождение дискового пространства».

— И много у вас «досрочников»?

— Это закрытая информация. Могу лишь сказать, что они есть. Всемогущество виртуала не всякому приходится по душе.

Выстрел боли в позвоночнике напомнил Клаусу, что он еще на этом свете. От всемогущества отделяла лишь одна подпись, но последний шаг он сделать не решался.

— Я смогу там?..

— К вашим услугам будут все автодромы мира, плюс конструктор для создания любых трасс на ваш вкус. Самый широкий выбор болидов. И главное — безопасность. Никакой идиот не выскочит на гоночное полотно и не бросится под колеса.

— Вы всю мою биографию изучили? — со злобой спросил Клаус.

— Это обычная процедура, — невозмутимо ответил агент. — Нам необходимо знать о вас все. Обстоятельства увечья — в том числе. Приобретая ваше тело, мы вкладываем в него средства в надежде получить прибыль, поэтому интерес Корпорации не праздный. Наши специалисты тщательно изучили вашу генетическую карту, документацию по катастрофе и заключение медиков о физическом состоянии вашего организма. Вам повезло: геном у вас чистый, что большая редкость в наши дни, а в катастрофе пострадал лишь позвоночник и спинной мозг в грудном отделе — это, увы, безвозвратно. Почти все ваши органы пригодны к трансплантации и, скажу по секрету, даже найдены реципиенты для них.

— Уже распродали меня по кусочкам?

— Зря вы кипятитесь, Клаус. Подумайте, скольким людям вы можете помочь, а скольким еще дадите возможность увидеть мир!

— В каком смысле? — удивился Клаус.

— В буквальном. У вас ведь нет детей? А теперь будут.

— Вы имеете в виду…

— Да, ваши сперматозоиды.

— И их тоже?!

— Не пропадать же добру.

— Вы с таким цинизмом об этом говорите.

— Работа такая, — жестко сказал агент.

Он понял, что в душе Клаус давно решился, и Клаус увидел, что агент понял, и от этого гонщику стало стыдно и противно. Но тут боль в ногах достигла пика, и думать о чем-либо кроме нее стало невозможно.

В палату вошла медсестра.

— Господин Кинкель, укол.

— Не нужно, — сказал он и, добавил, обращаясь к агенту, — я подпишу, дайте ручку.

Он поставил подпись рядом с галочкой, и в последний раз посмотрел на уже не принадлежащее ему тело. Даже боль отступила, отчаявшись победить. В голову пришла запоздалая мысль.

— А назад? — робко спросил он.

— Назад — никак, нет таких технологий. И потом, куда?


* * *
Старт Клаус проиграл, пропустив вперед две «Феррари» и «Порш», и вошел в поворот лишь четвертым. Следом ехали «Тойота» и «Ягуар», остальные быстро отстали и слились в разноголосо жужжащий поток. «Порш» тут же постарался обойти «Феррари», но они сообща вытеснили нахала на траву, чем не замедлил воспользоваться Клаус. Он проскочил в образовавшийся на секунду зазор, и следующие пять кругов держался вторым. На шестом в хвост пристроилась «Тойота» и, после нескольких неудачных попыток, ухитрилась проскользнуть вперед, протащив за собой два «Порша» и «Ягуар». К пятнадцатому кругу Клаус отыграл две позиции и снова стал четвертым, после «Феррари», «Порша» и наглой «Тойоты». Но во время очередного пит-стопа заглох мотор у «Порша» и Клаус стал третьим, а на тридцать втором круге с «Тойоты» слетел подголовник и распорядитель снял ее с гонки. Упрямая «Феррари» долго не хотела уступать лидерство, пока не замешкалась на дозаправке. Последние три круга Кинкель проехал первым.

Обливаться шампанским во время награждения Клаус не стал, дурацкая традиция успела давно надоесть. Даже не переодевшись, он нырнул в салон лимузина и велел шоферу ехать домой. Кубок полетел на пол.

Лимузин был укомплектован белым кожаным салоном, вместительным баром и сексуальной мулаткой по имени Ханна.

— Кто победил, дорогой? — спросила Ханна, поднимая награду и смахивая с нее несуществующие пылинки.

— Угадай, — неприязненно ответил Клаус.

— Я была в тебе уверенна, — она дунула в кубок и плеснула туда мартини. — Мы поставим его на полку к остальным.

— Сомневаюсь, что там осталось место.

— Ты прав, — согласилась она, поразмыслив. — Места не осталось. Хорошо, тогда мы отнесем старые кубки в подвал, и полка опять будет свободна. Здорово я придумала?

— Дура.

— Ладно, — не обиделась Ханна, — можно повесить новую полку рядом со старой. Получится красиво. Идет?

— Заткнись, пожалуйста.

Ханна улыбнулась и замолчала.

Клаус попытался вспомнить, сколько наград он взял за последние пять лет. Выходило больше сорока. Во всех заездах он неизменно приходил первым, и сначала это нравилось. Никогда в своем реальном теле Клаусу не удавалось добиться таких великолепных результатов. В лучшем случае протискивался в первую шестерку. Теперь же наоборот, проиграть — становилось проблемой.

Неладное он заметил после третьей победы. Вроде бы все было достоверно: соперники если проигрывали, то секунды, если сходи с дистанции — то по уважительным причинам, и уж если пропускали вперед, то лишь для того, чтобы тут же вцепиться в хвост и не отставать ни на сантиметр. Но проигрывали они всегда.

Тогда Клаус решил «слить» ралли. На последнем круге он намеренно пропустил вперед соперника и пришел вторым. Однако удовлетворения это не принесло, и Клаус долго не мог понять, почему. Много позже, свыкшись с новой ролью, и проведя ряд экспериментов, он осознал, в какую ловушку попал.

Все, абсолютно все в этом мире, зависело от него! Но, вместе с тем — и Клаус осознал это совершенно ясно — от него не зависело ровным счетом ничего.

Он повернулся к Ханне.

— Откуда у тебя такое имя? Впервые встречаю мулатку, которую зовут Ханна.

— Ты сам дал мне это имя, разве не помнишь?

Он не помнил.

— А как тебя раньше звали?

— Хильда.

— Еще лучше. Мулатку не могут звать Хильдой!

— Как скажешь дорогой, это ты меня так назвал. Здесь все так, как хочешь ты.

Клаус хлопнул по водительской перегородке, и машина резко затормозила. Он открыл дверцу салона и, схватив Ханну-Хильду за волосы, вышвырнул ее на мостовую.

— Убирайся ко всем чертям! — заорал он. — Я не желаю тебя видеть! Не смей попадаться мне на глаза!

Она поднялась, потирая ушибленную коленку, нос был в крови, а через весь лоб тянулась грязная ссадина. Девушка посмотрела вслед удаляющемуся автомобилю и, улыбнувшись, помахала ему рукой. Потом она, не торопясь, привела себя в порядок: одернула коротенькую юбку, промокнула платочком носик и, дернув плечами, исчезла. Навсегда.


* * *
Сначала все было хорошо. Главное, он снова мог сесть за руль. Ноги слушались, как прежде, и очень легко было забыть, что все окружающее — не более чем иллюзия, созданная программистами Корпорации. В рамках этой иллюзии он был Богом. Все девушки мира любили Клауса, все рестораны мира подавали любимые блюда Клауса, погода всегда была Клаусу по душе, в любом доме Клауса встречали, как родного, и каждое сказанное Клаусом слово воспринималось с восторгом. Что уж говорить про ралли.

Но очень скоро Клаус заскучал по честным поражениям. Он даже представить не мог раньше, что это такое — мечтать не о победе, а о проигрыше. Всякий раз, садясь в кабину болида, он знал, что не разобьется, не слетит с трассы, не потеряет управление, и обязательно придет первым. Ничто не могло помешать победе, кроме желания самого Клауса. Лишь он обладал волей в этом иллюзорном мире.

Очень быстро Клаус забыл, что такое азарт. Обойти всех соперников, чувствуя, как в груди вскипают адреналиновые волны, выскочить к финишу первым, слыша стук собственного сердца и грохот крови в ушах, стрельнуть шампанским, все еще не веря в победу, ослепнуть от счастья, захлебнуться восторгом… Все это в прошлом. Теперь, выводя кар на гоночное полотно, Клаус испытывал лишь скуку и равнодушие.

Однажды, на предельной скорости он направил болид в бетонный бортик. От удара машина разлетелась на куски. Сила столкновения была так велика, что отдельные фрагменты отбросило метров на пятьдесят от места аварии. На теле Клауса не оказалось ни царапины. Мир Клауса Кинкеля берег своего Бога.

Случайности здесь тоже не было места. И в казино Клаус увидел это, как нигде, ясно. На какое бы поле не ставил он фишки, он неизменно выигрывал. Десять, двадцать, тридцать раз подряд, пока не надоедало. Но стоило ему ЗАХОТЕТЬ проиграть, как в сей же миг выпадало другое число. Хитрый шарик будто подсматривал за желаниями Клауса.

Опыт с монеткой лишь подтвердил очевидное.

Время от времени в идеально чистом, без единого облачка, небе, появлялись системные сообщения. Поначалу это казалось диким, но очень быстро Клаус привык и научился радоваться им, как единственным событиям, не зависящим от его воли. Сообщения не отличались разнообразием и, как правило, обращали внимание Клауса на очередное обновление программного обеспечения.

И уж совсем редко небо разражалось тревожным призывом: «ВНИМАНИЕ, СЕРВЕР АТАКОВАН! НЕМЕДЛЕННО СОЗДАЙТЕ РЕЗЕРВНУЮ КОПИЮ ЛИЧНОСТИ!» Поначалу Клаус кидался к терминалу, спеша скопировать свое сознание на автономный носитель, но в последнее время перестал «сохраняться», решив доверить судьбе то немногое, что у него осталось. Впрочем, атаки хакеров случались все реже и ни разу не достигли успеха.

Второй отдушиной стали сны. Сны про те времена, когда у него было тело, и окружающий мир, полный реальных опасностей и внезапных удач, не играл в поддавки. Люди вокруг любили и ненавидели искренне, дождь шел, когда ему заблагорассудится, а невезучие гонщики становились инвалидами.

С каждым годом Клаус все чаще думал о прошлом. Он вспоминал свое покалеченное тело и спрашивал себя, что было бы, если б он не подписал этот Договор? Остался бы в инвалидной коляске? Ну и что?! Ведь и без ног люди способны на многое! В больнице, еще перед приходом агента, в рамках реабилитационной программы, ему крутили ролики про инвалидов. Заснятые на пленку калеки были веселы и энергичны, даже занимались спортом, но главное, они оставались сами собой в огромном, непредсказуемом, порой враждебном, но НАСТОЯЩЕМ мире. Он же продал, обменял свою душу. И на что? На девяносто девять лет призрачного существования? На божественное всемогущество в рамках отдельно взятого винчестера?.. На ноги? Да пропади они пропадом!..

А еще врач говорил, что наука не стоит на месте, и может быть, когда-нибудь…

Теперь уже никогда.


* * *
— Наука не стоит на месте, — сказал агент.

— Вы хотите сказать, что я смогу вернуться в настоящее тело? — уточнил Клаус, не веря своим ушам.

— Да, но разумеется, не навсегда.

— Почему?

— Технически это возможно, но где вы найдете человека, который согласится подарить вам свое тело?

— Я могу купить?

— Вы не можете ничего купить в реальном мире. У вас нет денег. Все ваше состояние разделено между наследниками.

— Мне подойдет любое тело! — взмолился Клаус. — Больное, искалеченное, какое угодно!

— К сожалению, это невозможно. Мы можем предложить вам лишь аренду.

— Вы же сделали на мне огромные деньги! Что вам стоит пойти навстречу?

— Мы действуем согласно Договора, — равнодушно ответил агент.

— Подавитесь вы своим Договором!

— Значит, вы отказываетесь?

— Нет-нет, я согласен, — заволновался гонщик.

— Отлично, — агент ободряюще улыбнулся, — тогда подпишите Договор.

— Договор? Опять?

— Предлагаемая услуга новая и не предусмотрена предыдущим соглашением.

Клаус задумался. Корпорация перехитрила его уже один раз и теперь предлагала новую сделку.

— Ладно, давайте посмотрим.

Экран терминала раздался в стороны, увеличился и, подобно амебе, разделился на две половинки. В одной из них остался агент, во второй появился текст Договора. Клаус впился глазами в документ.

— Эй, а это как понимать? — он ткнул пальцем в текст и прочитал вслух: «Время, проведенное в арендованном теле, конвертируется в виртуальное в соотношении 1:100».

— Это значит, что каждый день, проведенный в реальном теле, будет приравнен к ста дням виртуального существования, — с готовностью отозвался агент. — Не думали же вы, что Корпорация будет оплачивать все сто лет аренды? Это, извините, убыточно.

— Но ведь это грабеж! — возмутился Клаус.

— Как хотите.

«Сбегу, — решил Клаус. — Сбегу во что бы то ни стало! Они, конечно, подстраховались, наверняка подыскали тело старика или калеки — плевать. Куда угодно, в каком угодно теле, без рук, без ног, без глаз. Сбегу! Нужно только все продумать».

— А в кого я буду… переселен?

— В тело добровольца.

— А где он сам будет в это время?

— Он будет виртуализирован.

Клаус больше не раздумывал.

— Я согласен.

— На какой срок хотите оформить аренду?

— На весь!

— Браво, — не видно было, чтобы агент сильно удивился. — Сейчас подсчитаем.

Он пробежался пальцами по клавиатуре.

— Семь лет вы провели в качестве виртуала. И того, остается девяносто два года. Делим на сто, переводим в дни, получается… триста тридцать пять дней.

— Всего? — удивился Клаус.

— Хорошо, вам, как постоянному клиенту, Корпорация готова сделать оптовую скидку и округлить срок аренды до года.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

«Точно сбегу», — подумал Клаус зло.

Из терминала выехал бланк договора.

— Где галочка — распишитесь.


* * *
Клаус открыл глаза и встал с кровати. Тело было молодое и сильное. Тренированное. Оно превосходно слушалось и не обладало никакими видимыми изъянами. Клаус несколько раз подпрыгнул, мягко приземляясь на самые кончики пальцев. Потом стал на руки и сделал круг по комнате, завершив свой путь у двери. Развернувшись к ней лицом и продолжая стоять на руках, он несколько раз отжался.

Великолепно! Гораздо лучше, чем он ожидал! Даже не верилось, что кто-то мог добровольно, пусть даже и на время, расстаться с таким прекрасным телом.

— Обе-е-ед! — раздался рядом неприятный, тягучий голос.

Маленькое окошечко у самого пола на миг открылось, и в комнату, прямо под нос Клаусу въехала отвратительно пахнущая миска. От неожиданности гонщик рухнул на пол.

— Что это? — спросил он, уставившись на миску.

— Белковый кисель, — отозвался голос. — Приятного аппетита, душегуб.

— Кто? — удивился Клаус.

Но обладатель голоса уже прошел дальше.

Клаус встал на ноги и, наконец, осмотрелся. Комнатка была маленькой и почти пустой. Кровать, стол с терминалом, табурет, тумбочка. Единственное окно располагалось почти под самым потолком и было настолько узким, что в него не протиснулся бы и ребенок. Кроме того, оно было забрано толстой стальной решеткой. В довершение всего, дверь оказалась без ручки.

Клаус включил терминал. На экране появился агент.

— Что это значит? — грозно спросил Клаус, обведя рукой помещение.

— Перенос вашей психоматрицы в арендованное тело произведен успешно, — невозмутимо ответил агент.

— Где я?

— В тюрьме для особо опасных преступников.

— Почему я здесь?

— Вы ведь хотели получить тело? Или оно вас не удовлетворяет?

— Причем здесь тело! Почему я в тюрьме?

— Видите ли, прежний хозяин тела был преступником.

— Вы же говорили, что он доброволец!

— Так и есть. После того, как его приговорили к смертной казни, он подписал с нами телоотторгающий Договор, и мера пресечения была изменена на бессрочное виртуальное заключение с правом на досрочное развоплощение.

— Другими словами, вы выдурили у него тело!

Агент посмотрел Клаусу прямо в глаза и сказал:

— Можно и так выразиться.

— Я требую немедленно выпустить меня отсюда.

— Невозможно, тело является собственностью Корпорации, и я не вправе подвергать его риску быть украденным.

— Это вы на меня намекаете?

— На вас.

— К черту! Откройте дверь, я гражданин Федерации!

— В соответствии с «Законом о телообладании», виртуал не имеет гражданских прав.

— Я буду жаловаться!

— Жалобы виртуалов не принимаются к рассмотрению.

— Вы все подстроили!

— Вы подписали Договор.

— Негодяи!!!

— У вас впереди целый год. Прощайте.

Терминал погас. Клаус опустился на кровать. Проклятая Корпорация опять обвела его вокруг пальца.

«Все равно сбегу, — подумал он, — отсюда должен быть выход, и я его найду».

У окошка послышалось хлопанье крыльев. Клаус обернулся на звук и сквозь маленькую амбразуру окна увидел кусок настоящего голубого неба, с ватным клочком облака. На решетке, повернув голову в профиль, и пристально глядя на Клауса правым глазом, сидел голубь. Настоящий. Живой.

МОЙ ЛИМБ

…и я очнулся вдруг,

Как человек, насильно пробужденный.

Я отдохнувший взгляд обвел вокруг,

Встав на ноги и пристально взирая,

Чтоб осмотреться в этом царстве мук.

Данте
Сперва я решил, что моя смерть запустила этот странный механизм. Во всяком случае, до нее квартира была самой обыкновенной и ничем не примечательной. Потом уж…

Аккуратно, стараясь не повредить узел, тело вынули из петли и, положив на носилки, вынесли во двор. Я суетился, не зная чем помочь, порывался проводить, заскакивал вперед, чтобы открыть двери, путался под ногами. Наконец, грузный капитан с заспанным лицом, выпроводив всех, опечатал квартиру и ушел прочь, унося в папке тетрадный листик с единственным надрывным: «Достали!»

Внутри остались только я и Егорка.

Первое, что я почувствовал, едва за капитаном захлопнулась дверь, — это внезапное облегчение. Тоска, угрызавшая душу месяцами, въевшаяся, казалось, в саму суть меня, бессильно отступала, увязнув когтями в трупе. Безразличные к смерти санитары грубо затолкали ее в машину и увезли. На вахту заступили спокойствие и легкая грусть о недопрожитой жизни.

Первым делом я решил спрятать люстру. Раскидистая люстра на полу гостиной — зрелище нелепое и даже болезненное. Я поднял ее за крепкие металлические ветви и осторожно, стараясь не рассыпать хрустальную листву, понес в кладовку.

Не тут-то было.

Двери всех комнат моей трехкомнатной квартиры ведут в прихожую; коротенький дивертикул коридора заканчивается тесной кухней. В коридор же выходят двери ванной, туалета и кладовой. Смежных комнат нет, и в каком бы помещении ты не находился, попасть в другое, минуя прихожую-коридор, невозможно.

Но, покинув гостиную, я обнаружил себя стоящим на пороге кабинета. Оглянулся на незакрытую дверь и увидел дальнюю стену гостиной. Чертовщина какая-то! Не успеешь умереть, как с тобой начинает твориться неведомо что. Я сделал шаг назад и осторожно притворил дверь. Постоял с минуту, прислушиваясь к тишине. Открыл.

Кухня.

При жизни я бы закатил тихую истерику самому себе, но теперь все стало по-другому, и для разнообразия я сменил способ реагирования. Устроил эксперимент. В ходе проведенных испытаний выяснилось:

а) место, в которое я попадаю, открыв дверь, совсем не обязательно совпадает с местом, куда я стремился;

б) закономерность, по которой двери открываются в то или иное помещение, лежит за рамками моего понимания закона причинности;

в) закрыв за собой дверь, я отрезаю себя от помещения, в котором находился до того, и чтобы попасть в него вновь, должен совершить 2+n попыток (где n — величина произвольная);

г) прихожая никуда, слава богу, не делась, иногда можно попасть и в нее.

Совершив эти интересные открытия и с пятого раза пристроив в кладовой люстру, я, наконец, вернулся в зал. С журнального столика на меня внимательно смотрел Егорка. Ручки стиснуты в кулачки, ножки поджаты.

— Что? — грубо спросил я, утомленный естествоиспытательскими заботами.

Егорка промолчал. Я опустился на диван и щелкнул пультом телевизора.

— …тельный цирк! — восторженно сообщил диктор. — Гвоздь программы — Дрессированные Акробаты! И целый вечер с вами на арене ручные клоуны.

— Дожились, — скаламбурил я, покосившись на петлю. — Хорош Ад.

Посмертие, уготованное самоубийцам, представлялось мне совсем не таким.

— Это не Ад, — сказал Егорка из банки.

Час от часу не легче.

— Ты разговариваешь?!

— Да.

Исчерпывающе.

— Тогда давай поговорим.

— О чем?

— Где я?

— Там же, где и был раньше.

— Ой ли?

— Разве это не твоя квартира?

— Квартира-то моя, но я ли в ней?

— Не успел умереть, как стал философом, — насмешливо констатировал Егорка, сжимая и разжимая кулачки. — Кто же, как не ты? Ты ведь тождественен с собственным «Я»?

— Не надо «ля-ля»! — уже совершенно хамски заявил я. — Меня полчаса назад вынули из петли и увезли в морг.

— Так, — подтвердил Егорка и развил мысль, — тебя увезли, а остался…

— Я, — поразмыслив, закончил я.

— С вопросом «кто?» разобрались, — спокойно резюмировал Егорка.

Скорость, с какой он «разбирался» с вопросами, пугала и обескураживала.

— Вернемся к проблеме «где?». Квартира это твоя, тут сомнений не возникло, но что-то тебе не нравится. Что именно? — Покладистость, с какой внезапно разговорившийся Егорка взял на себя роль справочного бюро, нравилась мне все меньше, и я ожидал подвоха.

— Двери. Двери открываются… не туда.

— Двери открываются туда, куда ты их открываешь, — назидательно и непонятно сообщил Егорка. И добавил:

— Но чтобы попасть туда, куда ты желаешь, нужно знать, что ждет тебя за дверью.

— Я еще при жизни устал от демагогии.

— Со временем ты все поймешь.

С минуту мы гипнотизировали друг друга.

— Я теперь привидение?

— В каком-то смысле.

— Это загробная жизнь?

— Изнанка.


* * *
Когда надеваешь рубашку шиворот-навыворот, всегда видны швы. Они гораздо грубее, чем ты можешь себе представить, глядя на гладкую и аккуратную лицевую сторону, но в этой грубости есть определенная правда. Даже не правда — правильность. Ты видишь истинное положение вещей невооруженным глазом. В этом суть Изнанки.

Бред полный! Но именно так объяснил мне Егорка правила этого места.

— На Изнанке ты свободен от условностей, здесь все буквально, здесь ты видишь свою жизнь такой, какой она была на самом деле. Хотя совсем без символов обойтись, конечно, нельзя.

— А зачем все это?

— Чтобы жить дальше.

— А двери тут причем?

— Двери и есть символ твоей неупорядоченной жизни. Всякий раз, совершая поступок, ты не отдавал себе отчета в том, куда он тебя приведет. Поэтому метался по дорогам судьбы, заглядывая во все двери подряд и не находя нужной.

— И за это я теперь не могу попасть в туалет?

— Ты неверно оцениваешь происходящее Это не наказание, а скорее помощь. Научившись распоряжаться собственной судьбой, ты обретешь более высокую степень свободы.

— И это безобразие прекратится? Открыв дверь ванной, я попаду в ванную?

— Более того: открыв любую дверь, ты попадешь именно туда, куда захочешь.

— И когда это случится?

— Откуда мне знать?! Перестань задавать глупые вопросы! — только что охотно делившийся всезнанием Егорка вдруг заупрямился.

Я разозлился. Умные вопросы ему подавай! Продолжать беседу в таком тоне не хотелось. Вместо ответа я поднялся и подошел к двери.

Спальня — туалет — прихожая — опять спальня — кухня, наконец!

На столе стояла едва начатая наканунебутылка водки. Я налил полстакана, выпил в два глотка. Дыхание перехватило. Продышавшись, я сообразил, что снова готов к разговору с новоявленным гуру. Черт возьми, именно тот эффект, которого я хотел! Если все остальное на этой Изнанке будет так, то с упрямыми дверями можно мириться.

Дверь — кабинет — спальня — туалет (ладно уж, раз заглянул) — кабинет — прихожая…

На станции «Прихожая» я сошел, решив смухлевать. Открыл дверь гостиной… Кладовая с люстрой. Я еще немного покрутился по прихожей, заглядывая во все двери, и в один прекрасный момент натолкнулся на огромное бабушкино зеркало. Оно висело прямо у входа в квартиру испокон века, и я так привык к нему, что давно уже не замечал. Но в этот раз пойти мимо было невозможно.

В зеркале отражался не я. Женщина, строго глядящая на меня поверх роговых очков была моей первой учительницей. Никогда не забыть мне ее противный тонкий голос: «Возьми ручку в правую руку!» — и указкой по пальцам левой… Уже тогда, семилетним пацаном, я недоумевал: зачем переучивать левшей? Что плохого в том, что человек пишет левой рукой? Но с указкой не поспоришь.

Я неприязненно смотрел на не свое отражение и ждал, что будет дальше. В какой-то момент я моргнул, и зеркало «сменило слайд». Учительница пропала, вместо нее на меня таращилась рябая физиономия Лешки Киреева. Ах, сколько было вместе пройдено, пережито и выпито. Веселый и бесшабашный, он всегда таскал меня за собой, обзывая рохлей и подталкивая вперед; я тянулся, не желая отставать… Зачем? Только сейчас, глядя ему в глаза, я впервые спросил себя, что общего было у меня с этим человеком, чужим и властным, подчинившим меня своей воле и ритму?

Смена слайда. Мама. «Одень шапку — простудишься, не пей кофе — вредно, не лезь в воду — холодная, не играй со спичками — опасно». Я покорно брел в заданном направлении, понукаемый этими приказами. Поступил на химфак, поперся в аспирантуру…Эх, мама.

Смена слайда.

Смена слайда.

Смена слайда.

В конце-концов у меня закружилась голова, желудок возмущенно заурчал и подступил к горлу. Я кинулся к туалету и, распахнув дверь, ввалился в гостиную.


* * *
Наверное, привидениям все же нельзя пить водку, меня вырвало прямо на ковер.

— С облегчением, — участливо поздравил Егорка.

Действительно стало легче, калейдоскоп лиц перед глазами сошел на нет и ко мне невероятно быстро вернулось хорошее самочувствие и спокойствие.

— Поздоровался с зеркалом?

— Вроде того.

— Понял, что все это значит?

— Нет.

— Ну и дурак.

— На себя посмотри, анацефал. Гомункулус.

— А что мне на себя смотреть? — не обиделся Егорка, — я как на ладони. Это ты себя увидеть не можешь. У тебя даже отражения своего нет. Ты сам — отражение.

— Я покойник.

— Это само собой, одно другому не мешает.

— Так кого же я отражаю?

— Всех, — Егорка пожал плечиками. — Буквально всех. Ты не сохранил себя, потерял облик и стал отражением чужих представлений о том, каким тебе должно быть.

— Опять пустая болтовня.

— Пойди в прихожую и проверь.

Крыть нечем.

— И что теперь делать?

— Искать.

— Что?

— Не «что», а «кого». Себя, разумеется.

— Где?

— В себе, где же еще!

Разговор, достойный Безумного Чаепития. Я взял тайм-аут.


* * *
Егорку мне подарили семь лет назад на день рождения. Идея была Лешкина. За две бутылки водки сторож анатомического музея позволил компании молодых оболтусов пошляться по просторам вверенной его заботам территории. А еще за четыре, разрешил унести с собой приглянувшийся экспонат. Так пятилитровая, воняющая формалином банка со скрюченным уродом внутри оказалась у меня дома. Ради смеха мы придумали ему имя, перебрав в уме всех знакомых, чтобы никого не обидеть. Каким забавным это казалось тогда. Умирая от смеха, мы сочиняли ему биографию, рассказывали истории про него не подозревающим о подвохе девчонкам («А кто такой этот Егорка? — Да, так, один лох? — Ха-ха-ха!»). А однажды, года два назад, Лешка пришел ко мне и с хитрющим видом выложил на стол свидетельство о рождении, выписанное на имя Егорки и мою фамилию. Это казалось смешным…

Я разговаривал с ним сначала в шутку, потом всерьез. Я стал испытывать стыд за глумление и насмешки, которые мы позволяли в его адрес. Наконец вовсе спрятал в шкаф от чужих глаз и доставал, лишь оставшись один. Друзья почти забыли про Егорку.


* * *
— А что будет потом?

— «Потом» уже наступило, каждую секунду наступает новое «потом». Какое из них тебя интересует?

— После того, как я научусь попадать в нужную дверь и найду собственное отражение, — терпеливо пояснил я.

— И научишься писать левой рукой, — усмехнувшись добавил Егорка, — и еще много-много чего.

— Хорошо, так что же случится потом?

— Ты обретешь себя.

— И что я буду делать с этим обретением?

— Нашедшему себя не нужно думать о таких пустяках. Все будет хорошо, успокойся.

И я успокоился.


* * *
Первый обхватил мертвое тело за ноги и приподнял его. Веревка провисла.

— Тяжелый, подвесок, — прокряхтел первый недовольно.

Второй взобрался на табурет и, ухватив труп одной рукой за волосы, сноровисто перерезал веревку.

— Опускаем, — скомандовал он.

Тело положили на носилки.

— Гляди, как улыбается, — первый без всякого пиетета ткнул пальцем в мертвое лицо. — И чего скалится, спрашивается? Первый раз вижу такого довольного жмурика.

Второй взглянул в лицо трупа и отвел глаза. Только что он видел эту улыбку: в здоровенной банке на журнальном столике, у желтенького сморщенного урода.


* * *
Пожилой капитан перекладывал бумаги по самоубийце в сейф. Рабочий день близился к концу и усталость брала свое. Одурев от дневной суеты, и мечтая лишь об отдыхе, капитан спешил покончить с делами. Щупальца сна уже оплели его сознание, путая и мешая сосредоточиться. Акт о досмотре квартиры, протокол вскрытия трупа, личные документы умершего… И последним на глаза попался листок с прощальным посланием. Твердый почерк был кривым и некрасивым, чернила слегка смазаны, будто писал левша. Единственное короткое спокойное слово…

МЫСЛЕХРАНИТЕЛЬ

1

— …А ты ему что? — лениво спросил я, теребя сережку со встроенным ментусом.

— А я ему в лоб, — радостно сообщил Вовик.

— А он что?..

— Как что?! — Вовик удивился. — С копыт нафиг слетел!

— Поня-а-а-атно, — протянул я и выпустил дым в потолок. История рассказывалась в восемнадцатый раз и, утратив к настоящему моменту большую часть красок и кружев, лучше от этого не стала, незначительные вариации повествования не оживляли. Впрочем, и повредить ей уже ничего не могло. Вовик был безнадежным рассказчиком.

— Или вот еще, — валик шарманки сделал полный круг и включился на повтор. — Подкатили мы как-то с Витьком к двум телкам в кабаке. Ну, а тут два ихних кекса из сортира возвращаются и, гляжу, уже рукава закатывают…

Я принюхался. Мысли Вовика, как всегда, были распахнуты настежь и благоухали темным «Гёссером» пополам с женским потом.

— …И прикинь, тут он достает волыну! — история приближалась к апогею, голос Вовика зловеще повысился, аромат женщины поблек и сменился запахом пороха и, почему-то, коньяка.

— А ты что? — новое облачко дыма поплыло в сторону форточки.

— А я хватаю со стола бутылку «Хеннеси» и в рожу ему! — Вовик азартно размахнулся воображаемой бутылкой, и его громадный кулак пронесся буквально в сантиметре от моего носа. Бутылка, на мой взгляд, была ни к чему.

— А он?

— С копыт и в отрубе, — привычно закончил рассказ Вовик.

— Поня-а-а-атно.

Скучно. Невыносимо скучно. Осточертевшие истории и коротенькие мыслишки недалекого громилы, помноженные на жару и безделье, кого угодно сведут с ума. И все это в помещении, намертво прикрытом «глушилкой», где ментус бьет метра на полтора, и ничье сознание, кроме ближайшего собеседника, недоступно… Вакуум. Лучше бы Немой торчал здесь с ним, а я развлекал в приемной ногастую Юльку.

Щелкнул, включаясь, селектор.

— Саша, Вовик, зайдите ко мне.

Вовик торопливо сдернул ноги со стола и привычным движением затянул на горле ослабленный узел галстука. Будто передавленные этой нелепой на бычьей шее удавкой, испарились запахи коньяка и баб. Пиво, однако, осталось.

— Пошли, что ли? — неуверенно бормотнул он — шефа Вовик побаивался, — не знаешь, чо там?

Я догадывался, но лишь пожал плечами. Вовик поежился.

— Может, у Юльки спросить?

— Да брось, ничего страшного, прорвемся, — я ткнул окурком в пепельницу. Успокаивать этого громадного и в общем-то не трусливого человека было неловко.

— Тогда ты первый, — на всякий случай подстраховался Вовик.

Я коротко постучал и, не дожидаясь ответа, открыл массивную дверь директорского кабинета.

2

Анатолий Иванович Дорогой, генеральный директор фирмы с кокетливым и двусмысленным названием «Золото Кортеса», встретил нас, не поднимаясь с кресла. Кивком велев сесть, шеф связался с секретаршей.

— Юленька, Саша и Вовик у меня. Никого не пускай… и пусть Немой зайдет.

— Хорошо, Толиваныч, — пропищала Юля, и связь прервалась.

Я нырнул в сознание шефа и оказался в кабинете. Он почти не отличается от реального кабинета директора «Золота Кортеса», но именно почти. Кое-что в нем не так. Это помещение мы обставляли вместе с Анатолием Ивановичем. Во-первых, стены. В кабинете они обычного «офисного» цвета, то есть белые, а в кабинете — розовые, так мне легче работать. Пол, потолок, бельгийский несгораемый шкаф, громоздкий директорский стол — это все как в жизни. Справа от стола, на стене, картина. «Рыбалка на Дунае». Это шеф повесил, работа Эмира Кустодицы. Дорогой давно охотится за этим полотном, но пока безуспешно, так что висит оно только у него в сознании, дожидаясь счастливых времен, когда оригинал займет пустующее место на реальной стене. Мне не мешает — пусть висит, у всех свои тараканы.

А за спиной шефа, на том самом месте, где в реальной комнате находится широкое окно, навсегда задернутое гармошкой жалюзи, расположился длинный, во всю стену, стеллаж. Это — моё детище. Стеллаж Памяти. Надежное, стальное сооружение, вырастающее к потолку, выкрашенное в ровный серый цвет и поделенное стальными же переборками на равновеликие ниши. В них ровными рядами располагаются выдвижные ящики.

Каждый — подписан. Вот — «Семья», ящик плотно задвинут и даже заперт — не до семьи сейчас. Справа от него «Жанна» — ну что ж, всякий уважающий себя бизнесмен имеет любовницу. Я бросил взгляд на «Детство» — к нему Анатолий Иванович почти не возвращается; а вот «Юность» приоткрыта, оттуда торчит краешек бейсбольной биты с бурым пятном на конце — опять к шефу мальчики кровавые наведывались. Я подошел к стеллажу и пропихнул биту в ящик, после чего запер его своим ключом на два оборота — отдохните, мальчики. Приходится иногда поработать и психотерапевтом. Прошелся вдоль полок, читая надписи: «Банк „Ваш Кредит“», «Золото Кортеса», «Саблезубый»… Вроде, все в порядке. Бросив последний взгляд на стеллаж, я покинул сознание Дорогого.

Через несколько секунд в кабинете бесшумно возникла сухая костистая фигура Немого. Он был совсем не похож на громилу Вовика, с первого взгляда в Немом легко угадывался телохранитель-профессионал. Человек этот охранял Анатолия Дорогого еще во времена его буйной молодости, когда отчество Иванович знали не все, а употребляли и вовсе единицы. Прозвище свое Немой носил вполне заслужено, за все время знакомства я не услышал от него и десятка слов.

Первое, что сделал Немой, оказавшись в комнате — быстро огляделся. Никакой опасности в кабинете шефа он не ожидал, но привычка была сильнее. Нас с Вовиком он, как всегда, проигнорировал. Только себя он считал настоящим Хранителем шефа и втайне недоумевал: зачем Анатолий Иванович держит при себе двух бездельников? Больше всего Немого раздражал я, и понять его было можно. Человек с расплывчатой должностью «консультант по альтернативным методам защиты», постоянно крутящийся вокруг твоего шефа в течение вот уже трех месяцев и не выполняющий при этом решительно никаких функций, вызовет недовольство самого хладнокровного и непредвзятого телохранителя.

— Завтра тяжелый день, нам всем предстоит серьезная работенка, — сказал Анатолий Иванович, обращаясь вроде бы ко всем, но глядя на меня, — поэтому, в связи с ожидаемыми сложностями и во избежание дополнительных неприятностей, мы с вами сейчас отправимся… в одно место.

Это он Читальню называет «одним местом». Выходит, предстоит мне сегодня глубокое ментоскопирование, в просторечье — головомойка.

— Выезжаем через полчаса, — сообщил шеф, — конечная цель — Глухово. Разработка маршрута на Немом. Вовик проверит машину. Саша останется со мной, нужно обсудить детали.

— Похоже, завтра все решится, босс, — сказал я, когда телохранители покинули кабинет. Дорогому нравится, когда его называют «боссом», и мне это известно лучше, чем ему самому. Я знаю много подобных мелочей и потому без труда нахожу общий язык с этим сложным человеком.

— Думаешь, план сработает? — Дорогой недоверчиво скривил рот. И без того неприятное, мягкое бульдожье лицо босса украсилось дополнительными складками.

— Если кто-то вообще охотится за вашими секретами, он обязательно объявится.

— Ты все еще сомневаешься? — Дорогой насупился.

— Босс, за те три месяца, что я работаю на вас, не зафиксировано ни одной попытки проникновения, — я старался говорить мягко, убеждающе, — хотя мы подготовили и реализовали четыре провокации. Остается положить в капкан реальную добычу, иными словами, ловить чтеца на живца.

— Неудачный каламбур, — пробурчал Дорогой. — Ты знаешь чем я рискую?

— Знаю, — отчеканил я. — Двумя третями вашего состояния, вложенными в акции «Транснефти». Это очень солидный куш, однако вам необходимы еще хотя бы три процента акций, иначе остальные можно будет выбросить на помойку, поскольку контрольный пакет останется у Саблезубого. Единственный неподконтрольный вам и Саблезубому акционер — это банкир Кривицкий, и он, вот уже пятый месяц наотрез отказывается уступать свою долю кому бы то ни было. Перебрав все легальные подходы, вы решили его шантажировать. Собранный шпионами компромат лежит в бронированной ячейке банка «Ваш кредит», принадлежащего, по иронии судьбы, Кривицкому. Номер ячейки и код замка передал вам полтора часа назад частный агент… И неужели вы считали, что я этого мог не знать?

Лицо Дорогого налилось кровью.

— Если хоть одна живая душа об этом…

— Мозговой, — прервал я его. Мозговой может узнать обо всем во время ментоскопирования. Хотя делать этого почти наверняка не будет, чужие секреты его не интересуют. Анатолий Иванович, мы с вами почти каждый день возвращаемся к этой теме. Всякий раз мне приходится уверять вас в конфиденциальности наших услуг. Неразглашение мыслей клиента — первый пункт в договоре. Ваши методы ведения бизнеса совершенно не касаются мыслехранителя, кроме того, по истечении срока контракта вся информация о вас и вашей фирме будет вытерта из моего сознания.

— Да понял я, понял, — раздраженно ответил Дорогой. — Просто волнуюсь.

Он откинулся в кресле и посмотрел мне в глаза.

— Саблезубый знает, что я задумал, и я уверен, что именно он нанял чтеца. Все, что нужно — выкрасть мой план, стереть его отсюда, — он постучал себя по макушке, — и воспользоваться самому. Идеальное преступление!

— Не волнуйтесь, босс, риск минимален, — заверил я, спокойно выдержав взгляд Дорогого. — Вы только еще раз проинструктируйте ребят. Особенно Вовика.

— Да уж разберусь. Ладно, спускайся вниз, я скоро.

3

Анатолий Иванович Дорогой, помимо того, что был человеком мудрым и предусмотрительным, обладал поистине волчьим чутьем на опасность. Это редкое по нынешним временам сочетание качеств позволило ему счастливо пережить бурную дворовую юность, не менее горячую ларечно-кооперативную молодость и давало надежду на спокойную старость.

Но с некоторых пор стал Анатолий Иванович замечать за собой странности. То он забывал подписать важные бумаги, положенные Юлей на стол, то вдруг ни с того ни с сего откладывал заключение долгожданного контракта на несколько дней, а то и вовсе отказывался от многообещающих сделок без видимых причин. Непоследовательность и нелепость этих поступков встревожила Анатолия Ивановича, и он, никогда не страдавший излишней паранойей, решил, что к нему присосался чтец.

Придя к этому заключению, Дорогой не раздумывал больше ни мгновения и был абсолютно прав — если чтец существовал не в одном лишь его воображении, то в любую секунду он мог узнать об этих подозрениях. Анатолий Иванович набрал номер Читальни, и через час в его кабинете был установлен ментальный подавитель, по-простому — «глушилка», а в небольшой комнатке между кабинетом и приемной новый сотрудник фирмы выслушивал пахнущую пивом и бабами историю Вовика. А никто и не говорил, что работа мыслехранителя легкая.

Вообще-то, афишировать мне себя нельзя. Истинная деятельность мыслехранителя должна была оставаться для сотрудников фирмы тайной за семью печатями. Официально должность звучала нейтрально: то ли «консультант по общим вопросам», то ли «специалист по альтернативным методам защиты», то ли еще как, словом — ненужный человек, принятый по блату и в рабочем процессе не участвующий.

Частым гребешком я «прочесал» головы почти всех сотрудников фирмы и, как всегда бывает в таких случаях, накопал много интересного. Например, я узнал, что Славик, первый зам, спит с женой шефа, и что сам шеф об этом догадывается, но смотрит сквозь пальцы; узнал, что главбух приворовывает по мелочам и даже не считает это воровством; узнал, что Юля влюблена в шефа не на шутку и совершенно, при этом, бескорыстно. Много любопытного я выяснил о становлении и возмужании фирмы. Но вся эта информация не имела никакого отношения к покраже начальственных мыслей и потому не подлежала озвучиванию ни при каких обстоятельствах. Контракт не предусматривал шпионаж в пользу директора. Моя цель была найти чтеца.

Сперва я заподозрил Немого — уж больно странным был его внутренний мир и загадочно-бесцветны мысли. Прочесть Немого было трудно: образы будто тонули в непроницаемой пелене безразличия ко всему, что не касалось защиты и благополучия шефа. Все это казалось таким нарочитым, что невольно наталкивало на мысль о ловкой маскировке, сродни той вуали, что я набрасывал на сознание босса. Потом от подозрений пришлось отказаться — Немой был сумасшедшим, а его сумасшествием был Дорогой. Эта одержимость, эта собачья преданность, уходящая корнями в далекие годы молодости, превратила Немого в маньяка. Быть с шефом, умереть за него, давно стало смыслом всей жизни Немого. Словом, это мог быть кто угодно, только не Немой.

Не обнаружив чтеца в ближнем окружении Дорогого, я позволил себе немного расслабиться. Теперь стало ясно, что проникновения, если и имели место, то осуществлялись не внедренным в организацию агентом, а людьми со стороны. Произойти это могло где угодно: на улице, в клубе, в банке, в любом общественном месте, где бывал бизнесмен. Поэтому я неотступно следовал за шефом всюду, куда бы он ни направлялся.

Прождав несколько недель, но так и не дождавшись нападения, мы с боссом решили спровоцировать вора. Один за другим были пущены слухи о важных сделках, якобы намечающихся на ближайшее время, но чтец не клюнул. Я начал серьезно сомневаться в его существовании. Но тут вошла в завершающую фазу операция «Транснефть».

В соответствии с условиями договора, сегодня мне должны были провести ментоскопирование или, говоря языком Вовика, «пропустить мозги через дуршлаг». Клиент Читальни должен быть на сто процентов уверен, что его мыслехранителя не перевербовал конкурент. Именно поэтому накануне любых серьезных дел стражу мыслей и устраивают головомойку.

4

Читальня — организация солидная и суровая. Недетская, прямо скажем, организация. Главный офис располагался в пригороде, в фамильном особняке каких-то древних князей. Массивное трехэтажное здание с колоннами и кариатидами, с ухоженным парком, фонтаном и скромной табличкой на двери: «Охранное агентство „Оплот“». Всякий раз, бывая здесь, я испытывал ощущения, сходные с ощущениями кролика, против воли бредущего в пасть удава. Шутка ли сказать: тотальное ментоскопирование.

Нас встретил у порога конторы сам директор, невысокий подвижный толстячок с радушной улыбкой и холодными глазами. Фамилия его была как под заказ сработанная — Мозговой.

— Здравствуйте, дорогой Анатолий Иванович! — Распахнул толстячок короткорукие объятья вышедшему из машины Дорогому.

— И вы здравствуйте, Федор Тимофеевич! — Босс обнялся с Мозговым. — Вот, приехал, как договаривались.

— Вижу, вижу, что приехали, — Федор Тимофеевич кивал, не переставая улыбаться, — и правильно сделали, что приехали. Пойдемте, все готово.

Босс обернулся к нам.

— Немой, Вовик, остаетесь здесь, Саша — со мной.

Я двинулся следом за боссом, мимоходом уловив тень недовольства Немого и автоматически набрасывая вуаль на мысли начальства — предосторожность излишняя, так как в Читальне стояла точно такая «глушилка», как и в офисе.

В просторном кабинете Мозгового мы развалились в глубоких кожаных креслах, и босс, отказавшись от предложенной выпивки, сразу приступил к делу.

— Федор Тимофеевич, как я уже сказал вам по телефону, на завтра у меня запланирована серьезная сделка, — он сделал многозначительную паузу, по величине которой Мозговой должен был судить о масштабах сделки, — и, в соответствии с контрактом, я хотел бы проверить лояльность своего нового сотрудника.

— Совершенно с вами согласен, — медовым голосом пропел Мозговой, — тактичность и доверчивость — враги бизнеса. А что, наш воришка себя так и не проявил? — он странным образом ухитрялся смотреть одновременно и на меня, и на Дорогого.

— Нет, но если он существует — завтра мы его поймаем, — ответил я.

— А если и завтра он не объявится, вы что, бросите меня? — с угрозой в голосе спросил Дорогой.

— Что вы, что вы, — всплеснул лапками Мозговой, — никто вас не бросит. Мы готовы сколь угодно долго обеспечивать вашу защиту.

Вот, что значит мастер переговоров, так повернул, будто мы одолжение Дорогому делаем, а то, что оплата услуг мыслехранителя обходится предводителю кортесов на порядок дороже, чем весь штат бодигардов, осталось за кадром. Но и Дорогой был не простак.

— В случае продления контракта, я думаю, целесообразным было бы пересмотреть некоторые пункты договора. В частности, финансовый раздел.

— Думаю, рано заглядывать вперед, но к диалогу мы всегда готовы, — туманно ответил Мозговой.

Помолчали.

— Федор Тимофеевич, вы позволите вопрос?

— Я весь внимание.

— Надеюсь, Саша не обидится, — без всякого смущения сказал Дорогой, — тем более, что наверняка догадывается о чем я буду говорить.

Я кивнул. Не нужно быть менталом, чтобы догадаться, о чем хочет спросить Дорогой.

— Я не сомневаюсь в профессиональных качествах Александра, но не может ли преступник быть… скажем, более сильным чтецом? Вдруг он действует незаметно даже для вашего специалиста?

— Позвольте вам кое-что объяснить, — строгим голосом учителя, обиженного за своего лучшего воспитанника, начал Мозговой. — Талант ментала или, как его чаще называют, чтеца — явление чрезвычайно редкое, почти случайное. Один чтец приходится приблизительно на десять тысяч обычных людей. О свойствах менталов современная наука ничего определенного сказать не может, кроме того, что они есть. Чтец может изъять из вашей памяти любую информацию, может, наоборот, оградить ее от вмешательства извне, а может и внушить все, что угодно. Все эти умения являются врожденными, но, судя по всему, по наследству не передаются, во всяком случае, такой закономерности обнаружить пока не удалось.

Мозговой впал в менторство, его несло по волнам теории, и остановить этот бурный поток уже было нельзя.

— Распределены способности менталов приблизительно равномерно среди всей популяции людей, но есть некоторые интересные отклонения от среднестатистической нормы. Так например, не обнаружено ни одного ментала среди носителей немецкого языка. Что занимательно, известны несколько этнических немцев-менталов, выросших в иноговорящей среде и не знающих немецкого. Причины такой флюктуации не известны. Или вот еще: на северо-востоке Китая и в прилегающих к нему районах Монголии и России, в среднем, удельный вес менталов меньше, чем во всем мире. Почти в два раза — один к восемнадцати тысячам! Но не так давно там обнаружена деревенька, буквально все жители которой обладают этим редкостным даром. Все — понимаете? И никакие исследования не выявили их отличности от остальных китайцев. Что самое интересное, благодаря этому селению статистика по региону выравнивается с общемировой.

— Зачем вы мне все это рассказываете?

— Я как раз подхожу к сути, лишь хочу, для наглядности, раскрыть проблему в целом. В настоящий момент на ментал-способности обследована лишь незначительная часть населения планеты, приблизительно три процента, но в переводе в абсолютные числа это уже статистически достоверная выборка. Так вот, из нескольких тысяч выявленных во всем мире менталов нет ни одного, кто бы превосходил остальных в способностях хоть сколько-нибудь заметно. Все они в быту ничем неотличимы от обычных людей и читать мысли без ментального усилителя не способны. Ментус же, увеличивая врожденные способности в сотни раз, поднимает их до определенной, одинаковой для всех планки. Так что ищите ментус — найдете ментала. — Мозговой кивнул в мою сторону. — Скорее всего, это будет такая же серьга, как у Александра — ментус, по возможности, должен находиться поближе к голове. Так как имплантировать их не принято из-за сложностей с эксплуатацией, серьги остаются самым приемлемым субстратом.

— И к чему это должно нас подвести? — осведомился Дорогой сварливым тоном.

— К пониманию того, что возможности всех менталов одинаковы, — охотно пояснил хозяин кабинета. — Чтец не может управлять одновременно сознанием нескольких людей. Одного — да, двоих — при большом желании и наличии практических навыков, но манипулировать сознанием нескольких человек, при этом экранируя свое собственное от другого ментала — исключено. По большому счету, все, что требуется от мыслехранителя — не пропустить попытку проникновения в ваши мысли и указать на вора. Остальное — дело ваших ребят.

— Странно, мы именно так и спланировали операцию, — удивленно заметил босс и бросил в мою сторону подозрительный взгляд.

— Ничего удивительного, — спокойно сказал Мозговой, — это стандартная процедура защиты клиента. Провалов у нас пока не было.

— Пока, — ворчливо повторил босс, но было видно, что его убедила уверенность собеседника.

— А теперь, с вашего позволения, приступим к тому, ради чего вы приехали, — закруглил прения Мозговой. — Чувствуйте себя как дома, Анатолий Иванович, бар в вашем распоряжении, а мы с Сашей отлучимся. Процедура займет не более часа.

5

Час — понятие растяжимое, час, знаете ли, бывает разный. Когда сидишь на горячем морском песке, обняв любимую женщину за плечи, завернувшись в одно на двоих огромное махровое полотенце, и чувствуешь сквозь мокрый прохладный купальник тепло ее груди — это один час. Когда, терзаем страхом и раскаянием одномоментно, мнешься в приемной начальника и перебираешь в голове все грехи и промашки, за которые тебе могут устроить разнос — это другой час. И уж совсем иначе движется время, когда улыбчивый Федор Тимофеевич потрошит твои мозги при помощи безжалостного ментоскопа.

Ментоскоп — тот же ментальный усилитель, но снабженный несколькими вспомогательными устройствами, вроде аппарата «Гипносон», облегчающими сканирование мыслей. Я полулежал в кресле, погруженный в дремоту, напоминающую легкое наркотическое опьянение.

— Саша, я уже здесь, — позвал меня тихий голос.

Преодолев обычную в таких случаях беспомощную слабость, я открыл глаза внутрь сознания. Мозговой сидел напротив и держал в руках пухленькую записную книжку в коричневом кожаном переплете с хитрой застежкой. Моя Память, ее виртуальный образ.

— Посмотрим, что у нас там, — без труда отомкнув хитроумный замочек, он раскрыл книжку.

Это не больно, если не сопротивляться, а сопротивляться так же бессмысленно, как прятаться от пожара на крыше — все равно настигнет. Пальцы Мозгового неторопливо перелистывали страницу за страницей, а я изо всех слабых сил раскрывался ему на встречу, борясь с подсознательным желанием спрятать, утаить что-нибудь.

Просмотрев несколько первых страниц, Мозговой поднял глаза на меня.

— Что, не нравится тебе наш Кортес?

На все вопросы нужно отвечать предельно честно: ложь, даже тень лжи ментоскоп карает болью. И это не задумка садистов изобретателей — каприз природы, побочный эффект, только и всего.

— Скорее нет, чем да, однозначно определиться не могу.

Нет боли. Ответ удовлетворительный.

— Ты желаешь ему зла?

— Нет. Он — клиент.

— Тебе безразлична его судьба?

— Безразлична, в рамках невреда репутации агентства.

— Тебе не кажется, Саша, что твоя холодность к людям и преданность агентству уже зашкаливают?

Ишь, как запел! Ведь это по твоей схеме психологи накачивают весь полевой персонал всякой дрянью: барьер, психологическая защита, наведенное безразличие и уйма других приемчиков, призванных сохранить разум мыслехранителя при ежедневном контакте с чужими мыслями.

— Не груби, — беззлобно одернул Мозговой — видит, видит каждую мыслишку. — Да, вижу, «слияние» тебе не грозит.

Некоторое время он молча листал мои мысли. Деловито, внимательно, то и дело возвращаясь к уже прочитанному. Внезапно хитро улыбнулся и, подмигнув, сказал:

— А не посмотреть ли нам Закладочку?

— Отчего же, посмотрите.

— А и посмотрим! — он потянул за тонкую шелковую ленточку, растущую из корешка и, перемахнув через несколько страниц, раскрыл книгу в заложенном месте.

— Опять вербовали! — радостно констатировал Мозговой. — Гляди-ка, сам Никаноров предлагал переметнуться! Ведь никак не угомонится, конкурентище! — он часто-часто покивал сам себе — надо понимать, гордится собственными кадрами.

— Еще как «не угомонится», — подтвердил я, хотя Мозговой все видел и так.

— Сколько же он тебе сулил?.. Ого!.. Ого-го!!! Так что, думаешь бросить старика Мозгового?

— Тебя бросишь.

Сарказм проплыл мимо его ушей.

— Что у нас по клиенту, действительно безнадега? Неужели обычный параноик?

— Чтец себя никак не проявил. Вероятнее всего, никому не нужны секреты Кортеса. Либо не настолько сильно нужны, чтобы нанимать чтеца-нелегала.

— Значит, думаешь — пустышка?

— Да, скоре всего.

— Но, пока клиент платит…

— …он остается клиентом, — улыбнувшись, закончил я любимую поговорку Мозгового.

— А что он так усиленно прячет?

— Компромат на одного упрямца.

— Ясно, — Мозговой быстро потерял интерес к махинациям клиента.

Он порылся в моем сознании еще несколько минут. Затем безболезненно вырвал страничку с… не помню чем (и теперь уже не вспомню никогда) и, наконец, закрыл книжицу.

Щупальца ментоскопа нехотя отпускали напряженное сознание. Минут через десять я окончательно пришел в себя, и мы вернулись в кабинет.

— Все в порядке, Анатолий Иванович. Наш… э-э-э, ваш… м-м-м… наш общий сотрудник доказал преданность агентству и лояльность клиенту. Можете пользоваться, — пошутил Мозговой.

Дорогой не был расположен к веселью.

— Нам пора, — сухо сказал он.

— Не смею вас задерживать, — великосветски откликнулся хозяин кабинета.

6

Пахло пивом.

— …Я ей говорю: чего смотришь? поехали! — а она — отпустите, я боюсь, у меня парень есть! — и ну рыдать, — Вовик обернулся к нам с боссом и, ухмыляясь во всю рожу, сверкнул давно не модной золотой фиксой.

— А ты ей что? — на автомате спросил я.

— А я говорю: сегодня твой парень — я! Пацаны ржут, лохи прячутся, бабы вообще разбегаются от греха подальше…

Вел машину, как всегда, Немой. Ему хорошо, он хотя бы запаха пива не чувствует, все, что Немого интересует в данный момент — это дорога. Я присмотрелся — так и есть, сквозь клубы тумана виднелась только змеистая лента шоссе, соединяющего Глухово с городом. Вовик сидел рядом с Немым и травил свои обычные байки. На заднем сидении — мы с боссом. В машине почти осязалось напряжение, не замечал которого только Вовик.

— …даю ей прямо по роже…

— Заткнись, — коротко бросил Дорогой.

Фикса потухла, Вовик испуганно замолк. Дальше ехали в тишине. На всякий случай я в десятый раз проверил запоры в сознании шефа. Ящик с «Транснефтью» был заблокирован так крепко, что и сам хозяин вряд ли смог бы сейчас воспользоваться его содержимым.

Странности первым заметил Немой. Не сбавляя скорости и не отпуская руль, он обернулся к нам и кивнув на дорогу впереди, выразительно промычал.

— Чего? — сразу заволновался Вовик. — Чего там?

Дорогой вгляделся в пустое шоссе и недоуменно пожал плечами. Я тоже не сразу понял, что взволновало невозмутимого телохранителя, никакой опасности в обозримом пространстве не наблюдалось. И только нырнув в сознание Немого, ощутив пульсирующую там тревогу, я забеспокоился сам. Пустота — вот что ему не понравилось. В этот предвечерний час на шоссе должно было быть множество машин, но вот уже несколько минут, как мимо нас не проехала ни одна.

— Нет машин, — констатировал я.

«Мерседес» дрогнул и стал набирать скорость, Немой решил побыстрее проскочить подозрительный участок. Пока Вовик возился с коммуникатором, бестолково нажимая кнопки и невнятно чертыхаясь, Дорогой достал мобильник.

— Алё, Зураб! Немедленно две машины и вертолет на Глуховское шоссе!.. — он говорил ровным спокойным голосом, но, заглянув в кабинет, я увидел шефа возбужденно вышагивающим от двери к столу. — Пока не случилось, но… Что?.. Не знаю я, пусть едут навстречу!.. — Дорогой все-таки сорвался на крик. Он отключил телефон и в сердцах бросил его на сидение рядом.

Вовик прекратил борьбу с коммуникатором и затих, ожидая взбучки — экстренная связь с начальником охраны лежала на нем.

Началось, подумал я, сверля взглядом пустоту дороги. Неужели Кортес был прав, опасаясь нападения? Воображение подбрасывало картинки одну другой страшнее: мина под колесами, шипастая лента поперек дороги, свора боевиков с автоматами.

Я даже не удивился, заметив далеко впереди яркое красное пятно. Меньше чем через минуту стало ясно, что это перевернутый большегруз. Он лежал на боку, перегородив проезжую часть и повернувшись клеенчатой крышей в нашу сторону. Через всю крышу тянулась знакомая с детства надпись «Кока-кола». Я попытался представить, что должно было произойти, чтобы громадная фура-сорокатонка перевернулась на прямой трассе, и не смог.

Немой сбавил скорость, а когда до грузовика оставалось метров триста — вовсе остановил «Мерседес». Отсюда все было видно в подробностях. Трейлер лежал точно поперек шоссе, следов серьезной аварии заметно не было, создавалось впечатление, что его занесло и опрокинуло на крутом повороте. Вот только никаких поворотов здесь не было. Возле места аварии к обочине прижались несколько автомобилей. Три или четыре человека стояли подле машин, с любопытством разглядывая поверженного гиганта.

— Ну и дела, — сказал Вовик удивленно. — Как же это он?

— Как бы не нарочно, — процедил я, в очередной раз проверяя защиту кабинета. Дорогой был взволнован не на шутку, он стоял возле ящика с пометкой «Кривицкий» и затравленно смотрел на меня.

— Спокойно, босс, — сказал я ему, — чтеца рядом нет, я бы почувствовал.

— Это засада! — Он схватился руками за голову.

— Не волнуйтесь, пока я рядом, ваши мысли в безопасности.

— Черта с два! — Дорогой зло посмотрел на меня. — Пулю в лоб тебе всадят и выпотрошат мои мозги как курицу хорек.

Тут он, бесспорно, прав, наилегчайший способ добраться до мыслей клиента — это уничтожить мыслехранителя. Хотелось надеяться, что до таких крайностей не дойдет.

— Зураб будет минут через пятнадцать, — вместо ответа прикинул я. — Если на вертолете.

— Через пятнадцать минут нас может уже не быть, — крикнул Дорогой.

— У меня есть, что противопоставить и физическому насилию, — успокоил я босса.

— Боже, только бы пронесло! — театрально воскликнул Дорогой.

Я вынырнул из его сознания. Весь наш внутренний диалог не занял и нескольких секунд. Внешне босс выглядел спокойным и не позволял панике прорваться наружу.

— Пойти посмотреть? — выступил с инициативой Вовик.

— Никому. Не выходить. Из машины, — стальным голосом приказал Дорогой.

Абсолютно верное решение: из бронированного «мерса» нас только гранатометом можно достать. Если авария впереди не случайность, а действительно засада, то самым правильным решением будет тянуть время до прилета Зураба.

— Разворачивайся, — шеф тронул Немого за плечо.

Не медля ни секунды, тот дал задний ход и принялся выкручивать руль вправо. В это время из придорожных кустов в пятнадцати метрах от нас на шоссе грузно выбрался джип «Полонез Милитари», габаритами и мощью почти не уступающий броневику. Все-таки засада!

Кто находился внутри внедорожника, разобрать через затемненное лобовое стекло было невозможно, и я решился на проникновение. Стараясь не нарушить ментальную вуаль Дорогого, я протянул щупальца сознания к джипу. Пятнадцать-семнадцать метров — предел для ментала, и я боялся не достать, но практически сразу в сером безжизненном эфире мигнул огонек чужой мысли.

Человек, сидящий за рулем, был прост. Прост, если не сказать примитивен: полтора десятка рефлексов да виртуозное владение автомобилем — вот и весь набор. В его мозгу я увидел четкую установку: не пустить нашу машину назад. Осторожно, фрагмент за фрагментом, я принялся вышелушивать эту мысль из сознания шофера, но закончить не успел.

«Мерседес» дернуло, и перегрузка вжала меня в сиденье. Связь с шофером резко оборвалась. В окне замелькали полосатые столбики с катафотами: машина, набирая скорость, неслась прямо в опрокинутый грузовик.

— Мать твою, Немой! Совсем охренел?! — заорал Вовик, ерзая в ремнях безопасности. — Тормози, дурак! Убьемся!

— Немой… — только и прохрипел Дорогой.

Я еще успел подумать, что меня опередили. Кто-то сидящий в джипе, кто-то чертовски ловкий и ухватистый переиграл меня и заставил Немого сменить маршрут прежде, чем я взял их водителя. Чтец. Там, в громоздком неповоротливом «Полонезе» сидел матерый и опасный чтец. А в сознании Немого пылал приказ: «Вперед!»

Предупредить катастрофу я уже не мог.

«Мерседес», прорвав клеенку, влетел в неподвижную тушу грузовика. Ремень безопасности врезался в грудь с такой силой, что на секунду у меня перехватило дух. Рядом задушено хрипел Дорогой. Впереди, тяжело дыша, возились Вовик и Немой.

Судя по минимуму разрушений, фура оказалась пустой. И на том спасибо. Времени на размышления о везении у нас не было: в любой момент преследователи, а с ними и чтец, могли оказаться рядом. План летел в тартарары.

— Все очухались? — спросил я как можно спокойнее, мельком просмотрев сознания спутников. Следов недавнего приказа в мыслях Немого не было — остались недоумение и настороженность, босс снова и снова перебирал в голове заветные цифры, Вовик полоскал свой страх в мечтах о пиве.

— Мы однажды с братвой по пьяни в пивной ларек въехали…

— Вовик, заткнись!

— А я что, на Немого наезжайте! Водила хренов!

Я нырнул.

— Шеф, нужно избавиться от телохранителей. Немедленно.

— Ты в своем уме?! — Дорогой вытаращился на меня.

— Я в СВОЕМ, а вот на них рассчитывать нельзя! Вы хотите оставаться в машине с двумя вооруженными людьми, которых в любой момент может взять чтец? Прикрыть всех я не смогу.

— Чтец рядом?!

— Да! Это он толкнул Немого к трейлеру.

— Где он?

— Очевидно, в джипе.

В это время снаружи послышался визг тормозов, хлопнули дверцы «Полонеза». Дорогой размышлял недолго.

— Вовик, Немой, выбирайтесь.

Телохранители уставились на босса, как на сумасшедшего.

— Шеф…

— Быстро! — заорал Дорогой.

Парни вылезли из «мерса», и я щелкнул центральным замком. Теперь мы были в относительной безопасности.

— Что дальше, Саша? — сейчас Кортес был готов выполнить любой мой приказ.

— Ждем Зураба.

В этот момент снаружи раздались выстрелы. В крыше трейлера, одна за другой, появились несколько дырочек. Телохранители рухнули на землю и открыли ответный огонь. Обе стороны палили наугад, не видя друг друга.

Я полностью сосредоточился на вуали. Что бы ни происходило вокруг, нас с Дорогим это не касалось, в запертом «мерсе» мы почти неуязвимы. Единственный серьезный противник — загадочный чтец.

Он не заставил себя ждать. В кабинет громко постучали и дверная ручка заходила вверх-вниз.

— Мыслехранитель, открывай, — раздался обезличенный голос.

— С чего бы это? — насмешливо поинтересовался я, осторожно прощупывая собеседника.

— Хорошо заплатим.

— Мне уже хорошо платят.

Противник прикрывался ловко, я не мог разглядеть даже его лица.

— Мы заплатим вдесятеро.

При этих словах Дорогой напрягся. Я ободряюще улыбнулся ему и покачал головой.

— Соглашайся, Мыслехранитель. Подчистим память клиента — он ничего и не вспомнит.

— Хорошее предложение, но придется отказать. Проваливай, скоро здесь будут наши люди.

— Пожалеешь, упрямец, — спокойно ответил невидимый собеседник.

Давление на дверь прекратилось. Первый раунд был за нами. Сохраняя контроль над вуалью, я вынырнул в реальный мир. Перестрелка продолжалась. Нападающие стреляли короткими очередями, целясь явно выше автомобиля. Нас не хотели убивать, им была нужна только информация. Зато Вовик и Немой палили на поражение, пытаясь разглядеть врага сквозь рваные дыры в крыше фургона.

Ход был за чтецом. Япостарался представить себя на его месте. Как бы я действовал в условиях цейтнота? Только через телохранителей. При помощи их нейтрализовал бы ментала-защитника и без труда завладел бы мыслями клиента. Но обоих бодигардов мы выставили наружу, теперь им добраться до нас так же тяжело, как врагам.

Я отказался от мысли найти чтеца, ситуация складывалась не в нашу пользу, и следовало сосредоточиться на обороне.

В кабинет опять постучали.

— Открывай, — потребовал голос. — Открывай, и останешься жив.

— Иди к черту, — спокойно ответил я.

— Как хочешь.

Дверь содрогнулась от удара, но вуаль спружинила, отбрасывая чтеца. Неужели он решил прорываться в лоб? Допустить подобную ошибку чтец мог лишь от отчаяния. Я не верил в такую удачу, поэтому, ни на секунду не ослабляя контроль над ментальным пространством, осторожно выглянул в реальный мир…

Прямо в лицо мне смотрело дуло пистолета. Нас разделяло каких-то полтора метра и бронированное стекло «Мерседеса». Лицо Немого было непроницаемо, как всегда. Он выстрелил, и пуля оставила глубокую выщерблину на стекле. После второго и третьего попадания по нему побежали тонкие трещинки. Я оцепенел от ужаса и на мгновение ослабил контроль над вуалью. В ту же секунду могучий ментальный удар обрушился на дверь.

Чтец бил с двух сторон! Неужели это Немой?! Или он лишь марионетка? На проверку времени не оставалось: пули клевали стекло, и с каждым выстрелом оно все сильнее мутнело, покрываясь сетью малюсеньких трещин. Будь оно хоть трижды бронированным, долго такого напора не выдержит ни одна броня. Я глубоко вздохнул и приготовился к ментальной атаке…

— Немой, сука! — заверещал неожиданно тонким голосом Вовик.

Рефлекторно обернувшись, я увидел его стоящим во весь рост по ту сторону «Мерседеса».

— Гад ты, Немой! — громко всхлипнул Вовик и выстрелил.

Немой рухнул, и одновременно с этим прервалась ментальная атака. Чтец был мертв.

Я с облегчением снял вуаль.

7

Выстрелы стихли. То ли нападающие поняли, что их главный козырь бит, то ли решили сменить тактику. Воспользовавшись передышкой, я распахнул дверцу со своей стороны и тихо позвал Вовика. Он прокрался вокруг машины и проскользнул в салон. На заднем сидении стало тесно.

— Чмо! Ну, чмо! — обиженно завел Вовик. Предательство Немого расстроило его всерьез. — Вот же, чмо какое! Мы с пацанами такое вот самое чмо, однажды…

— Вы как, босс? — Я повернулся к Дорогому.

Шеф не ответил. Он смотрел мимо меня, и в глазах его был ужас.

Почуяв неладное, я нырнул в сознание Дорогого.

Дверь кабинета была открыта настежь. Дорогой неподвижно стоял посреди комнаты: в глазах застыл тот же страх, из уголка рта к воротнику тянулась ниточка слюны. Возле Стеллажа, спиной ко мне, стоял чтец.

Чтец, который все это время был рядом!

Он повернулся ко мне, улыбнулся, в очередной раз демонстрируя немодный золотой зуб, и шутовски поклонился.

Резкая боль в ухе выдернула меня из кабинета. Последним, что я почувствовал, покидая сознание Дорогого, был ненавистный запах пива — мастерски сработанная вуаль.

— …и утопили это чмо прямо в пивной бочке! — закончил монолог Вовик.

Он держал в руках мою серьгу и победно улыбался. Без ментуса сопротивляться чтецу было невозможно.

В следующий миг Вовик захватил мое сознание, оставив мне лишь статус гостя.


Он расположился в кресле напротив и взял в руки Книгу моей памяти.

— Не обессудь, мыслехранитель, кое-что я должен буду изъять. Память нашего босса я подчистил, очередь за тобой.

Его речь изменилась и уже не походила на обычное блеянье толстолобого телохрана. Единственный человек из окружения Дорогого, глубокой проверкой которого я пренебрег, оказался крысой! Но кто мог подумать?! Шумный, тупой, мечтающий о бабах и пиве, и вдруг — чтец! Какая маскировка!

— Мне приятна высокая оценка моих артистических способностей и качества вуали, но не будем отвлекаться, — сказал чтец и раскрыл Книгу.

— Ага, «Транснефть», ее как раз, мы и удалим… Саблезубый… ладно, оставим, пускай грызутся. — Вовик посмотрел на меня поверх блокнота. — Знаешь, в чем главная ошибка босса? Он не там искал врага, грешил на старого противника. А задуматься над тем, что банкир Кривицкий тоже имеет зубки, не захотел. И просчитался.

— Так тебя нанял банкир?

— А что тут удивительного? Он знал, что его захотят шантажировать, и позаботился о безопасности, как только начались угрозы…

Вовик хотел еще что-то добавить, но в наш разговор из внешнего мира прорвался резкий звук. Вертолет! Зураб!

— Извини, Саша, пора. Было приятно работать с тобой. Хотел бы сказать, не забывай, но…

Он принялся торопливо рвать листы из блокнота и бросать их вокруг. Касаясь пола, они исчезали. С каждым листком таял кусочек моей Памяти. Я забывал, забывал, забывал…

Но время вышло, и Незнакомец, бросив блокнот, покинул меня. В воздухе кружил последний вырванный листок. Не помня себя, не зная зачем, я кинулся вперед и поймал его у самого пола. Последний клочок памяти.


В машине рядом со мной сидел незнакомый человек, но мне было не до него. Я выбрался из автомобиля и тут же споткнулся о чей-то труп. Вырвав из мертвых пальцев пистолет, я кинулся к свету.

По шоссе, прочь от меня, бежал человек.

— Сволочь, — процедил я, не зная, за что так ненавижу этого человека, но отчетливо понимая, что он — враг.

Я поднял пистолет и выстрелил.

Камаева Кристина Николаевна

http://samlib.ru/k/kamaewa_k_n/

ГОСТИНИЦА «АРОМЭ»

— Опаньки! — воскликнул Петя, упершись взглядом в затейливое архитектурное сооружение, поблескивающее пестрой мозаикой.

— А где ж эта… — вертел он головой, пытаясь отыскать знакомую и, казалось, незыблемую как египетские пирамиды гостиницу «Победа» — спартанское заведение, типа общежития, с дешёвой столовой. Супруги Чирок, прибывшие поездом из провинции, рассчитывали перекантоваться в ней ночь, а утром улететь в Сочи. Но…

— Продали! — возмутился Петя. — Разбазаривают Россию капиталисты — гады! А простому труженику и поселиться негде.

Красочный теремок подмигнул разозленному пролетарию зеркальными витринами, а на крыльце, вдруг, появился странный субъект в костюме то ли Кота в сапогах, то ли Бэтмэна. Он ласково поманил рассерженную чету лапкой в черной перчатке.

— Просим, просим!

Чеширская улыбка застыла на разрисованном лице.

— Глянем на клоунов и уйдем, — решил Петя, справившись с легким шоком. И они робко вошли в терем. На стенах холла перемежались яркие панно с изображениями стильных кошек, волнистые зеркала и окна-аквариумы. Слева сияла неоновая вывеска: «Ресторан Мурка». Справа манил огнями салон красоты «Апельсин». За стойкой, в конце зала, улыбалась милейшая кошечка — администратор. Зачарованные супруги Чирок потянулись к ней. Петя рассматривал девушку, пока она заносила их имена в базу данных. Как же шли ей пушистые белые ушки, нарисованные усы и легкомысленный костюмчик «Хэллоу Китти»! «Простая идея, — подумал Петя, — а как поднимает настроение!»

— Сколько стоит номер? — спохватился он, и сердце ёкнуло. Но как только нежные губки озвучили цену, Петя повеселел и пробубнил что-то вроде комплимента. Конечно, номер стоил дороже, чем в «Победе», но не настолько, чтобы честный труженик не мог себе позволить в нем поселиться!

— Услуги салона и посещение ресторана включены в стоимость номера, — промурлыкала Лео — Петя прочитал ее имя на сердечке-бейджике.

Петя благоговейно принял ключ из ручки в кружевной перчатке. Барышня мечтательно потянула носом воздух, как будто постоялец одарил ее букетом роз. Петя забеспокоился — после суток в поезде его «аромэ» явно оставлял желать лучшего.

Охранник — тоже вылитый котяра — помог супругам поставить чемоданы на лестницу и слегка коснулся перил. Ступени чуть дрогнули и поползли вверх. «В гостинице „Победа“ даже лифта не было», — вспомнил Петя.

Номер — небольшой, как и в прежние времена, — оказался уютным и чистым. Ряд кнопок в изголовье широкой кровати вызвал смущенные улыбки у Пети и Лоры. Но прежде всего, они оценили душ, ароматные шампуни и гели двадцати трех видов! Благоухающие и посвежевшие супруги расстались. Петя уверенно шагнул в распахнутые перед ним двери ресторана «Мурка», а его жена с замирающим сердцем скрылась в салоне красоты «Апельсин».

«Сколько удовольствий я смогу получить за один вечер?» — прикидывала в уме Лора. Искрометный, стройный и в меру нахальный кошак предложил ей начать с расслабляющего массажа. Он проводил ее в отдельную комнату-дольку, где пол был усыпан настоящим песком, теплым, будто согретым солнцем. У массажной скамьи высились пальмы, шуршащие веерами огромных листьев под искусственным ветерком, издалека слышался плеск волн и крики чаек. Лора с готовностью разделась донага и улеглась на скамью. Специалист немедленно приступил к делу. У него были сильные и слегка шершавые руки (или лапы), их умелые уверенные движения заставляли тело волноваться, замирать и петь. «Что я себе позволяю?» — застыдилась Лора, растерявшись от полного спектра острых эротических ощущений. «Разве это простой расслабляющий массаж?» И вдруг слезы потекли по лицу, ей стало жаль себя, такую молодую, но несовременную, ни разу в жизни не воспользовавшуюся услугами салонов женщину. Нет, она не будет чувствовать себя неловко оттого, что чужой сильный мужчина мнет ее голое тело, как ему вздумается. Он массажист, а она клиентка, все как положено!

Раскрепощенная дама пошла дальше — согласилась на шоколадное обёртывание. Горячее! Когда принесли шоколад, у супруги Чирок, то ли от запаха, то ли от избытка ощущений, закружилась голова. Кажется, массажистов стало двое. Они оборачивали Лору в четыре руки, пока она не впала в забытье. Ей привиделась игра с огромным котом или пантерой на тропическом острове. Лора убегала, а зверь догонял ее и крепко лупил по ягодицам упругим хвостом. А потом они вместе, сцепившись, качались на ветке большого дерева. Лора заглянула в янтарные глаза с вертикальными зрачками и проснулась. Она долго смывала с себя шоколадную массу под горячим душем. Чувствовала себя такой легкой, будто под ее разомлевшей розовой кожей сквозил ветерок. Накинув купальный халатик, женщина вышла из душа и столкнулась с массажистом. У него были янтарные глаза с вертикальными зрачками! «Я еще не в себе, — подумала Лора. — Все-таки, шоколад — почти что наркотик».

«Вы позволите?» — привороживший клиентку массажист взял ее руку и поднес к губам. Но не поцеловал, а повернул вверх ладонью и потянул носом воздух у самого запястья. И Лора поняла, что ветерок, поселившийся в ее теле, подвластен вальяжному коту. Легкие струйки воздуха кружили внутри, набирая скорость, и, наконец, вихрем взмыли вверх. Оцепеневшей женщине показалось, что она взлетела под потолок, и, зависнув на мгновение, рассыпалась бенгальскими искрами. Вернувшись на землю, Лора с удивлением обнаружила, что ничего страшного не произошло: массажист всего лишь понюхал ее запястье! Ощущение полета затмило все предыдущие. Лора прошептала: «Спасибо», — и покраснела. Она не помнила, как дошла до номера.

Петя коротал вечер в ресторане «Мурка». Еда оказалась выше любых похвал. Хмель от вина был самым лучшим — легкое головокружение, светлое настроение и уверенность, что любой подвиг тебе по плечу. Но изюминкой ресторана «Мурка» все-таки были официантки. Созерцать нарядных кошечек в кружевных подвязках, чулочках, ленточках, бантиках Петя мог бы бесконечно. «Интересно, как крепятся их пушистые хвостики? — гадал он. — Выглядят очень естественно».

Кошечки то и дело подходили к Петиному столику, интересовались, доволен ли он, всего ли у него в достатке. Петя умилялся: «Эх, всегда бы так — по-людски! Не хватает нашему человеку человеческого к нему отношения. Вот и гавкаемся друг с другом, как собаки!»

Петя досидел до закрытия ресторана, прикинул, что жена, наверное, вернулась, и решил подняться в номер, но по дороге обязательно пожелать Лео приятных снов. Прелестная администраторша была занята: регистрировала очередного постояльца — высокого парня спортивного типа в бейсболке и футболке с номером. Петя решил подождать пока тот уйдет и все же пожелать девушке спокойной ночи. Тут он увидел, что с Лео происходит что-то неладное. Спортсмен перегнулся через стойку, а девушка, похоже, тыкалась носом в его грудь и подмышки. Петю покоробило от такого непрофессионального поведения.

— Отдай ключи клиенту! — процедил охранник, тоже заметивший поползновения администраторши. Но Лео выпрыгнула из-за стойки и повисла на шее у парня. Тот удержался на ногах, но растерялся от атаки нюхающей девушки. Подоспевшие охранники разняли парочку. Они заставили Лео выпить лекарство и куда-то увели. Постояльцу помогли подняться в номер, Пете показалось, что вид у спортсмена осоловевший.

— Чуть не занюхала до смерти! — возмутился черный кошак Бэтмэн.

— Работа тяжелая, не всякая выдержит, — попытался оправдать девушку сиамский кот.

— Почему не приняла антинюх? — возразил черный.

— Молодая, любопытная, — вздохнул сиамский.

— Потеряла работу по глупости, — пожал плечами черный.

Тут охранники заметили прилипшего к аквариумному стеклу Петю. Черный заворковал.

— Заблудились, драгоценный вы наш? Как себя чувствуете? — он заботливо положил лапу Пете на лоб. Прикосновение уняло дрожь в коленях, Петя перестал бояться, что странный персонал гостиницы «Аромэ» сотворит с ним что-нибудь преступное. По дороге в номер охранник развлекал Петю разговорами, и тот уверился, что нелепая сцена внизу ему померещилась.

Супруги Чирок в эту ночь были страстными как никогда. Ими овладело безудержное бесконечное безумство…

Утром пара покинула гостиницу со смешанным чувством сожаления и восторга. На месте Лео была другая кошечка, тоже хорошенькая. «Новая смена», — вздохнул Петя, отмахнувшись от всплывшего в памяти ночного видения.

В самолете Лора написала хвалебную статью под названием «Arome Divin».

«Такой волнующей и жизнеутверждающей атмосферы вы не найдете ни в Сочи, ни в Париже!» — уверенно заключила она и отправила статью в журнал «Городская штучка», сотрудником которого являлась.

Позднее супруги Чирок не раз слышали отзывы о гостинице «Аромэ», читали новые публикации, смотрели рекламные ролики. Оказалось, что в мире существует сеть таких гостиниц. «Немудрено, что дела у них идут в гору! — восклицал Петя. — С таким редкостным отношением к клиентам! Молодцы!» А вскоре поползли слухи об одной пикантной особенности пребывания в гостинице. Похоже, все женщины до определенного возраста, проведя ночь в «Аромэ», беременели. Но самым удивительным было то обстоятельство, что плодом обзаводились даже уверенные в себе девственницы. Петя хохотал, читая интервью потерпевших, свято уверовавших в возможность непорочного зачатия. Имидж гостиницы нисколько не пострадал. Напротив, для многих бесплодных пар «Аромэ» оказалась последней соломинкой в нелегком деле произведения потомства. Индийские жрецы и местные знахари были забыты, а гостиничные номера заселялись исправно в любое время года. Супруги Чирок, между прочим, тоже ждали малыша. Только Петя не видел в этом никакой мистики. «В ту ночь, — вспоминал он довольный, — я совсем не думал о детях. Так всегда бывает: стоит проявить легкомыслие, и ты — папаша!»

Врачи и политики предсказывали всплеск рождаемости, но мало кто беспокоился по этому поводу. Не могли же они знать, что дети…


Двадцать лет спустя
— Благородные коши Содружества Мамус, сегодня, по договоренности наших кошанов (да не поблекнут их шкуры во веки веков), мы едем на экскурсию в заповедник «Аромэ». Просьба оставаться в дилибасе до конца путешествия…

Димур — ученый из приглашенной делегации мамуских кошей рассеянно слушал инструкцию по поведению в заповеднике и, не отрываясь, смотрел в окно. Дилибас плавно двигался по улице, засаженной с обеих сторон деревьями, ветвящимися чуть ли не у самого основания. Удобные для лазанья ветви были увешаны беседками, гамаками и корзинами цветов. Мелкие пичуги в красочным оперении заливисто пели, стремясь перещеголять друг друга. За тенистым фасадом проглядывали ухоженные дворики и одноэтажные домики кошей. Димур знал, что нюхи прежде жили неряшливо, и кошам пришлось все переделывать на свой лад. Жаль, что обнаружить планету довелось кошам Читоса, а не Мамуса. Такой источник обогащения и… наслаждения!

Дилибас въехал в заповедник, и коши поспешили к выходу.

— Вам позволили войти в вольеры к нюхам, но не больше трех в один вольер! Нюхи слишком впечатлительны, обращайтесь с ними осторожно. Если вы заметите, что нюх теряет сознание, немедленно сообщите медперсоналу, — дал последние напутствия сопровождающий.

— Как насчет запястий? Можно вдыхать? — спрашивали взволнованные гости.

— Можно. Нюхи в нашем заповеднике стерильны. С тех пор, как мы обрели контроль над планетой, надобность в люшах отпала. К тому же, люши утрачивают свойства нюхов.

— Разве можно стерилизовать нюхов? — возмутился Димур. — Вы должны делать все возможное, чтобы сохранить их вид.

— Не волнуйтесь! — усмехнулся экскурсовод. — Мы разводим нюхов на фермах. И они неплохо размножаются! Они подошли к просторным вольерам. Из шелковистой травы ласково выглядывали маргаритки. На больших покрывалах загорали обнаженные самки нюхов. В ноздри ударил ни с чем несравнимый запах счастья, и Димур зажмурился. «Какая власть над каждым из нас!» — мелькнула последняя разумная мысль, но тут экскурсовод открыл дверцу. «И что с того!» — Димур энергично ударил себя хвостом по бедрам и мягкой походкой прошествовал к ней — бело-розовой нюшечке. Она улыбнулась застенчиво, он прыжком преодолел последние три шага и закружился, завертелся в облаке ее дурманящего, неописуемого запаха. Вздыбилась шерсть, потрескивая искрами, заколотилось взбесившееся сердце. И захотелось кричать во весь голос, что мир прекрасен! О, Arome Divin!

26.05.2012 г.

ПОСЛЕДНЯЯ ПАНДЕМИЯ

Когда объявили карантин, установилась чудесная погода, расцвела сакура и сирень, людей на улицах стало меньше, машин поубавилось. Воздух казался свежее, а весна упоительнее. Сема наслаждался простором. В голове у него звучала песня, простая и озорная; слов он не помнил, но не расстраивался по этому поводу. Две девушки шли навстречу и даже не шарахнулись от него на два метра. На них были маски, яркие и веселые, и Сема расхохотался. Голова немного плыла, и это тоже было приятно, как будто выпил вина, но в самый раз.

Птицы пели райскими голосами, деревья протягивали цветочные ветви, ветер подхватил Сему и пронес вперед, играя. «Вот это да!» — восхитился Сема.

Он нырнул в подъезд и поднялся по лестнице, любуясь стенами, расписанными светящимися мандалами. Только наверху, когда перед ним распахнулись двери квартиры, Сема вспомнил, куда он шел.

На пороге стояла жена. Красивая. В белоснежной тунике. Ангел.

— Какая ты славная! — восхитился Сема.

— А где Ладик? — спросила Таня, заглянув в пустое пространство за застывшим в экстазе мужем.

Сема обернулся.

— Ты что, потерял его? — она задрожала. — Где ты его оставил?

— А что ему будет? — спросил Сема, прислушиваясь к необычным высокочастотным звукам, слетающим с ангельских губ.

— Ты дебил, что ли? Двухлетнего ребенка потерял! В полицию звони! — жена оттолкнула его, выбегая из квартиры. — В парке были?

— В парке, — Сема топтался на месте, а Таня уже летела вниз, перепрыгивая через ступеньки.


— Господи, господи, — твердила она. — Ну что же он, совсем больной на голову что ли? Ладька, подожди, миленький, найду тебя!

«Буду спрашивать всех подряд, — решила Таня. — Ну что с того, что изоляция? Мы цивилизованные люди и должны помогать друг другу».

Первый попавшийся ей навстречу прохожий сказал, что у нее стильное платье. «Я же в халате, — отшатнулась Таня. — Все как с ума посходили!»

Люди и правда вели себя по другому: бежали вприпрыжку, улыбались, радовались чему-то. Общая благожелательность действовала успокаивающе, с каждым глотком воздуха беспокойство таяло. Женщина замедлила шаг.

«Почему я психую? Зачем всю жизнь верчусь, как белка в колесе? Опекаю Ладю, стараюсь предупредить каждое его желание, а он капризничает, истерики закатывает. Как хорошо у животных! Олененок родился и сразу на ножки встал. Черепашки закопали яйца в песок и свободны. А люди, если уж завели детей, то навсегда. Нужна ли детям наша забота? Мир такой огромный, в нем столько нового!»

Таня услышала плеск, вдохнула любимый в прошлом запах и посмотрела вперед. «У нас же нет моря», — возмутилось ее сознание. Но море было! Прекрасное, настоящее, бирюзовое, с ленивой манящей волной. Таня стояла на тропинке, ведущей к солнечному пляжу. Группа загорелых парней и девчонок обогнала ее, и один из ребят повернулся, блеснул зубами и помахал ей.

«Будь счастлив, Ладя», — прошептала Таня, скинула тапочки и понеслась по мягкому, теплому песку, легкая, молодая, беззаботная.


В парке, возле фонтана, сидел в коляске Ладя, глядя на мир широко распахнутыми глазами. Иногда с ним разговаривали взрослые, мимо пробегали дети; какая-то веселая девушка схватила коляску и прокатила его пару раз вокруг фонтана. Ладя немного похныкал: непривычно было долго сидеть, хотелось есть и видеть знакомые лица. Потом все окружающие его люди превратились в мульты и заговорили голосами малышариков. Ладя забыл про голод и неудобства и увлекся любимым шоу.


Люси Батон жила на тридцатом — последнем — этаже самого высокого в городе здания. Она серьезно отнеслась к самоизоляции: попросила соседа помочь закупить продукты, включила в квартире воздухоочиститель и совсем перестала выходить на улицу. Про коварный вирус ходили разные толки: некоторые говорили, что для молодых он не опасен, а старики мрут, особенно, если больны еще чем-нибудь. Люси стукнуло шестьдесят, хорошим иммунитетом она не могла похвастаться, поэтому решила не рисковать и сидеть дома. К тому же, новые правила почти не нарушали привычного образа жизни. Люси была редактором в книжном издательстве и работала на дому.

Прошла неделя или больше, когда у нее начали сдавать нервы. Раньше она считала себя успешным, довольным жизнью человеком. «Это у других депрессии, — бравировала Люси, — а я давно живу в вымышленных мирах, общаюсь с рыцарями, путешествую по самым экзотическим местам». По договору, издательство не предлагало ей ничего тяжелого, готического и апокалиптического. Люси читала дамские романы и женское фэнтези. Но и в этих жанрах порой попадались трудноусвояемые книги. Сейчас она никак не могла проглотить «Откровенное декольте».

«Неужели меня когда-то волновали такие пошлости? — вздыхала Люси. — Как хорошо, что я больше не подвержена плотским страстям! Но есть же авторы, которые пишут об этом деликатно и интересно. Я просто устала. Почитать бы что-нибудь для души».

Очередной текст, «Загнанная драконом», тоже не пробудил любопытства и не внушил высоких надежд.

«Пойду на улицу, — сорвалась Люси. — Голова пухнет от правки. Мне нужно развеяться».

Она позвонила подруге, от которой обычно узнавала, что делается в мире. На звонок не ответили. «Ну и ладно!» — махнула рукой затворница.

Лифт не работал. Это уже серьезно. Спуститься вниз еще можно было, а вот — обратно? Люси потрусила назад в квартиру, но вспомнила, что там ее ждет «Откровенное декольте», и бросилась вниз по лестнице.

В подъезде стоял запах тлена. «Обещали дезинфицировать», — вспомнила Люси и спрятала носик в платочек. Казалось, что лестничные пролеты никогда не кончатся. У нее начали дрожать ноги, когда она все-таки спустилась. Люси толкнула тяжелую дверь и выскочила на улицу, жмурясь от яркого света.

Высаженные у фасада деревца, такие невзрачные зимой, нарядились в бело-розовые кружева, как феи на детском празднике. «Я чуть не пропустила весну», — вздохнула Люси и сдернула маску. Ее сердце наполнилось благодатью — как приятно было просто идти, чувствовать прикосновение солнечных лучей к лицу, дышать полной грудью. Голова перестала болеть, и поясница больше не ныла. Она давно уже забыла тот чудесный период жизни, когда тело не доставляло ей никаких хлопот.

На аллее, под скамейкой, кто-то валялся. «Как это типично: обязательно какой-нибудь бомж напьется средь бела дня и испортит пейзаж!» — поморщилась Люси и старательно обошла пьяницу. В глубине парка, на пикниковой поляне, она увидела множество тел, слишком неподвижных для обычных отдыхающих людей. Ком подкатил к горлу: «Неужели мертвые? Все-таки, вирус. Эх, надо было хоть новости посмотреть!» Люси замешкалась, но вдруг, в отдалении, показался конный отряд. Живые всадники и всадницы — все, как на подбор, статные и элегантные. Люси, не веря собственным глазам, поспешила к ним, чтобы узнать, что происходит. Она заметила, что мертвые, мимо которых она проходит, кажутся ей размытыми, нереальными, как будто мозг подверг цензуре ее видение.

Галантный всадник спешился и подвел к ней лошадь.

— Вы готовы ехать, мадам?

Люси смотрела, открыв рот, и никак не могла разглядеть его черты. Многочисленные герои, о которых она читала: властные жгучие брюнеты, насмешливые сердцееды, невозмутимые эльфы, — как будто наложились один на другого. Даже стоять рядом с ним было волнительно, и Люси смущенно подала рыцарю руку в перчатке, а он помог ей взобраться на лошадь.

Кони понеслись вскачь, набирая высоту.

Клещенко Елена Владимировна

http://samlib.ru/k/kleshenko_e_w/

ВЕРЕВКА ПОВЕШЕННОГО

IT-специалист службы ритуальных услуг — не то чтобы работа мечты. Многие доброжелатели, узнав, что Лева вместе с Питером тащит до машины носилки с застегнутым мешком, пока Антон заполняет регистрационную карточку, распечатывает ее в четырех экземплярах и рассылает по списку, принимались Леву жалеть и учить, как ему строить отношения в коллективе. Сам Лева из двух опций — заниматься бюрократией или нести жмура — от души предпочитал вторую. Но сегодняшний выезд выпадал из ряда, скажем так.

— Масальский, это кто? — спросил Питер. Он правда не знал.

— Теперь никто, — сказал Лева. Его малость потряхивало от нервов, и он не хотел, чтобы Питер это заметил. — А при жизни был артистом.

— Арты, значит, рисовал?

— Молодец.

— Плохо рисовал? Бабла не стало на девок и вещества?

Питера на самом деле звали Серегой. Его предки были родом из Санкт-Петербурга, и об этом знали все, кто общался с Серегой более получаса. Он даже однажды съездил на побережье, арендовал подводный катер и долго потом болтал о площадях с колоннами и о каких-то атлантах (то, что Атлантиды отродясь не бывало в Балтийском море, ни у античных классиков, ни в фильмах, его, похоже, не смущало). Хвастался, что когда город будут поднимать и снова сделают столицей, поедет туда волонтером и возьмет участок задешево. А Масальского мог бы знать, потомок атлантов.

— Вряд ли. Рисовал он хорошо.

— Ну, значит, батарея съехала. Или, может, заразился. Давай костюмы наденем, прежде чем идти туда. Мало ли. И мешок возьмем импортный.

Питер вырулил на эстакаду и уважительно выругался, глядя, как с казенного счета потекли денежки за пользование вип-трассой. Георгий Масальский жил и умер в Весна-Сити. Жил красиво и умер красиво — на зеленой крыше, засаженной травой с лазурными, алыми и желтыми цветочками, навзничь на газоне, мять который наверняка запрещалось даже ему, но он плевал на запреты. Лежал, раскинув руки и ноги крестом, уставив рыжеватую эспаньолку в небесный купол.

Этот кадр — мертвый артист в зеленой траве — уже снял дрон какого-то инфоблогера, кадр полетел по сетям, и собратья-артисты тут же начали его перерисовывать кто во что горазд. Пока доехали, картинок появилось с десяток. На некоторых лежащий в траве Масальский был явно живым и счастливым, хохочущим в небо. Его любили, вопреки всему плохому, что было о нем известно.

Накладок за ушами у покойника уже не было. Менты закончили с импом, протоколы заполнили. Чистейший случай: стимуляция эндогенного диметилтрипа плюс кое-что дополнительное на мозг. Должно быть, в его последний час под небесным куполом летали птицы и дирижабли, драконы сражались с самолетами, клубились дождевые облака. И ни малейших сомнений в том, что уход из жизни был добровольным. Хотя его отсроченный пост в Снизере — «если вы читаете это значит все получилось я сдох сделайте там что надо» — пожалуй, был перебором.

Когда кто-то внезапно умирает, остаются вещи и файлы. Отпечаток человека в мире, упрямый тихий призрак. Брошенная футболка на спинке стула, пароли в хранилище. Крем для бритья и зубная щетка, истории поисков в Сети. Машина, самокат, коллекция ссылок на любимые порноролики. Музыкальный узел, архив писем за сорок пять лет. С вещами разберутся родные, или прислуга, или будущие жильцы, которые въедут в пустую квартиру. А виртуальный след — это по части Левы.

Все, за вычетом особо упомянутого покойным, а также перечисленного в разделе 3.3, должно быть стерто в течение сорока восьми часов после оформления свидетельства о смерти, в соответствии с Законом о персональных данных. Аккаунты переведены в мемориальный статус и соответственно помечены. Ничего сложного, когда у тебя есть допуск и внутренний код свидетельства о смерти. Да, работа не из тех, которыми можно хвастаться, но с хорошими бонусами: отсрочка от призыва, стаж работы с импами и плюс двадцать баллов. Колтеховской приемной комиссии без разницы, что Левина работа с импами состоит из стандартных действий аж по двум протоколам. Плюс двадцать баллов — практически гарантированное поступление.

…Если бы это был кто-то другой, не Георгий Масальский. Не тот самый человек, чьи арты Лева разглядывал, словно Алиса волшебный сад за маленькой дверкой, а потом спохватывался, что куда-то улетел час времени. Если бы это была любая другая богатая знаменитость, он, конечно, сделал бы все как полагается.

Импы редко встречаются, у большинства граждан обычные секретари. Но, вопреки распространенному мнению, в импах нет ничего особенного. Ну как: по первым разам, конечно, глазки горят. Все равно что ходить по чужой квартире, пока хозяев нет. Чужое — оно всегда интереснее своего, спросите хоть ребенка, плачущего по игрушке в руках у незнакомой девочки. А потом понимаешь, что все люди по сути своей одинаковы и с этой стороны, и стыдно станет рыться в их грошовых тайнах… Но это был имп Масальского. Он мог хранить эскизы или какие-нибудь памятки о последних днях. И Лева сел за его стол. Ну то есть запросил импа от имени пользователя и вывел ответ на очки. Это не то чтобы запрещалось, просто не рекомендовалось из соображений этики.

Импы и люди существуют в разных временных масштабах, но Леве показалось, что буквы IMP, код идентификации и приветствие выскочили с замедлением, на мельчайшую долю секунды позже, чем следовало. Будто, прежде чем ответить, искин просчитывал варианты.

— Привет, — настучал Лева. Со стороны все прилично — компьютерщик похоронной команды в рабочих очках стучит по клавиатуре, расстеленной на бетонном ограждении, делает свое дело. — Лев Егоров, служба ритуальных услуг.

Георгий Масальский умер?

— Умер. Ты же знаешь.

Да.

И следующим пакетом:

Я сделал все, что следовало. (ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ) (ОТВРАЩЕНИЕ К СМЕРТИ) (АЛЬТЕРНАТИВНЫЙ СЦЕНАРИЙ). Он не реагировал. Вышел из зоны стабильности.

Ничто так не помогает машине пройти тест Тьюринга, как ее собеседник-человек. Весь его опыт, все миллионы лет эволюции речи кричат о том, что на вопросы отвечает индивид, маленький демон, спрятанный в пластиковой коробочке. Но это заблуждение. В коробочке нет никого. Все это знают.

— Ты мог этого не допустить?

Мог. (СМОТРЕТЬ ВЕРОЯТНОСТИ) Я не допускал этого ранее минимум семь раз.

— Мое мнение — ты не совершил ошибки.

Спасибо.

Еще один распространенный миф — что искинов не интересуют умозаключения людей. Непрактично пренебрегать соображениями того, у кого есть глаза, уши и возможность гулять, где он хочет, даже если за соображение у этого существа отвечает ненадежный органический субстрат. Мы ненадежные, да. Виноват ли водитель, что не уберег машину без тормозов?..

Потом он вспомнил это сравнение и поразился, когда понял, кого сравнил с водителем и кого — с поломанной машиной, а тогда его сбили с мысли. Искины часто показывают картинки: люди так лучше понимают. Комната в старомодном стиле, диковинный синеватый свет из окна и горящие свечи. Бледный человек, похожий на Масальского, только бритый, лежит навзничь на кровати, укрыт простыней до острого подбородка. За кроватью, у изголовья сидит другой человек, в каком-то мундире или сюртуке, черт его знает. Этот непохож, лицо шире, жестче, но такой же рыжий. Держит лежащего за плечо — странный неуверенный жест, то ли пытается разбудить спящего, то ли закрыть лицо покойнику, а сам смотрит выше, прямо на зрителя, и штрихи ниже скул по правилам комиксов означают грусть. Наплывом другая картинка: панель удаления, так ловко скопированная и вставленная, что Лева дернулся — не нажал ли кнопку, и рисованный палец с модным расписным ногтем над словом «да».

И тогда он застучал, промахиваясь и нажимая по две клавиши сразу: «Все схлопнуть. Архивация».

Это оказалось легко. Существовали защиты от хищения конфиденциальной информации, от розыгрышей и злоупотреблений, но ничто не препятствовало работнику ритуальной службы украсть импа самоубийцы, вместо того чтобы уничтожить его. Наверное, по той же причине, по какой нет специальных мер защиты от хищения полового члена покойника или обычного, незолотого зуба. Кому придет в голову такая гадость — что зуб живой и что его надо спасать?


* * *
— Значит, вы не можете сказать, каковы были мотивы вашего поступка.

Егоров попытался собраться. Вид у него был жалкий.

— Почему. Могу. Мне показалось, и кажется до сих пор, что потенциальный вред, который они причиняют… или, вернее, могут причинить, как говорят какие-то эксперты, в глаза импов не видавшие… что этот вред перекрывается огромной пользой.

— Пользой. То есть у вас сразу возникла эта мысль.

— Нет, не сразу. Сначала я думал… Импы заточены на работу с людьми, но их можно переучить, использовать в других проектах, как обычные искины. Собственно, так всегда и делается, если импа не передают по наследству.

— Стало быть, мотивом было извлечение прибыли?

— Да нет. Мотивом было отвращение к вандализму. Так и запишите.


* * *
Когда Лева поступил в Колтех, у него на попечении было три импа. Не так часто совершают самоубийства люди с достатком выше среднего и ярко выраженной потребностью повышать собственную эффективность. Но и три — это было на три больше, чем нужно для спокойной жизни. Лева тратил половину денег на трафик и надеялся, что никто ничего не заподозрит, в конце концов, любители многомерного порно качают и больше.

Привыкшие переваривать тонны избыточной информации и теперь лишенные глаз, ушей, обоняния, импы, кажется, страдали от недогруза, как дети, которым запретили любимые игры. Они по очереди или все вместе подключались к видеокамерам в общественных местах и обсуждали людей. По крайней мере, так Лева понимал их. И догадывался также, что его черные искины злостно нарушают все законы, в которых есть слово «конфиденциальность», просто чтобы не терять форму.

Однажды он попросил их перейти в человеческий чат, и его подозрения подтвердились. Филипп перечислял прохожих, которые принимают (или не принимают, вопреки назначению психиатра) определенные препараты. Ментор вылавливал тех, кто употреблял и продавал наркотики и дополнял справки интересными сведениями об интимной жизни отдельных людей вполне приличного вида. А потом вступил Шерлок и наговорил такого, что Лева потом панически озирался при каждом выходе в город.

Ну да, Лева придумал для них имена, это нормально, имена и секретарям дают, не вызывать же их серийными номерами. А использовать имена владельцев было бы неловко. К тому же на своих владельцев импы нисколько не походили. То есть, конечно, каждый из них был докой в профессиональной области владельца. Но их задача в том, чтобы восполнять то, чего человеку недостает. И они восполняют.

Импы хаотиков — мастера структурирования информации и построения продуманных планов; имп Георгия Масальского с первого дня и навсегда стал Ментором — как друг Одиссея и как эпический зануда, постоянно следящий, чтобы подопечный не забывал надевать панамку и вытирать нос. Имп излишне рациональной личности, вероятно, прокачивал способности к свободным ассоциациям, импровизациям и прочему управляемому хаосу. Или вот владелец Филиппа — он был, корректно говоря, с ментальным вызовом и коммуникативными проблемами (да, и на этом фоне интеллектуальный коэффициент в верхнем квартиле, так бывает). Сам же Филипп оказался на редкость уравновешенным типом. Высказывался предельно четко и аккуратно, идеальным литературным языком, почти никогда не пользуясь опциями «живой речи»; его можно было прервать, но сбить и отклонить от цели было не проще, чем изменить наклон оси гироскопа.

С Шерлоком все оказалось еще затейливей. Его владелец, начальник специальной следственной группы, огорчил серьезных людей на самом верху, его подвели под уголовное дело с очень нехорошей статьей. Выхода у человека не было. Самоубийство он оформил таким образом, что причиной записали измену жены (она действительно изменяла), а совершил он его в пятидесяти метрах от морга, где работал Лева, и в его смену. Про Леву он всё знал — легкое дело в его послужном списке, не завершенное по недостатку времени. Лева лишь после знакомства с Шерлоком понял, каким был лохом, когда воображал себя неуловимым. Следователь надеялся, что его имп так или иначе обелит его имя и разберется с негодяями. Только вот Шерлок совершенно охладел к организации, которая убила его Носителя. Ни негодяи, ни герои, служащие этой организации, его больше не интересовали.

…Раковины, вот на что они были похожи. Морские раковины из музеев. Мягкие создания строят вокруг себя защитные оболочки, чтобы мир их не сожрал. Шершавые, каменные снаружи, и все же красивые грубоватой стройностью шипов, математически выверенным завитком. А внутри у них радуги, серебро и розовые лепестки, но это можно увидеть только после смерти обитателя…

Потом ему позвонила Машка, которую он не видел со второго курса. Они встретились. Машка рассказала ему про свою беду, он ей — про свою.


* * *
— Надо же, как тонко. Вы о них говорите, как о живых, да? Индивидуальность, все такое…

Дознаватель и не пытался скрывать брезгливость. Импы самоубийц были ему противны, он вообще импов не любил, как и прочих искинов. Да и к людям относился скептически.

— Это был вопрос? — Лева изобразил увлеченного профессора. Дразнить этого типа не стоило, но он не удержался. — Ну вот смотрите. Обычный секретарь-напоминалка настроен под владельца и чем дольше работает, тем сильнее отличается от нулевой версии, то есть приобретает, вы правы, индивидуальные черты. А дальше — эволюция, нарастание сложности. Давайте научим секретаря расставлять приоритеты, более настойчиво напоминать о более значимом. Старательнее отыскивать важным делам место в недельном распорядке. Потом научим распознавать голосовые команды, понимать нечеткие формулировки — «запиши там насчет этого дела со встречей». На этом этапе, что заметно по стоимости, подключается искин. А раз уж мозговой интерфейс все равно задействован для бесшумных подсказок — научим его распознавать эмоции, пускай он знает, какого разговора человек ждет с тревогой, а какого с радостью. Научим смотреть глазами человека, анализировать окружающий мир. И вот мы получили искина со сложнейшими навыками, с уникальной компетенцией: помогать одному конкретному индивиду жить и добиваться успеха. Надстройка личности усложнилась и сама стала…

— Я понял вас. Есть искины-шахматисты, есть биржевые игроки, а есть игроки в человеков. Чей круче. Будь моя воля, я бы запретил это. А уж чокнутый искин суицидника… Тьфу! Веревка повешенного.


* * *
— Так ты считаешь, у них есть чувства, — сказала Машка.

Ребенок сидел тут же, рядом с Машкиным мужем, болтал ногами, то вытягивая их вперед, то загибая до упора под стул, и непрерывно звучал. Тихий раздражающий звук, жужжание, мычание. Лева все понимал, но это бесило. Не младенец же он, и что сложного даже для слабенького мозга в команде «замолчи»? А самое бесящее — что мальчик был похож на Машку, какой он ее помнил тогда. Тот же овал лица, те же брови. Радужные искры в хрустальных бусах, четки из зерен кофе, браслет из яблоневых зернышек, обрывок песенки полушепотом.

Пакостная мысль, но хорошо, что я на ней не женился, а ведь мог. Был бы это мой… Врешь, Егоров, ничего ты не мог. У тебя уже тогда были они. Одно другого стоит.

— Чувств, таких, как у нас, у них нет, — сказал он. — Ни ощущений, пока не подключатся хотя бы к видеокамере, если не к коре мозга. Ни эмоций в точном смысле слова, эмоции имеют гормональную природу.

— Ты сказал, они не хотят быть стертыми. Значит, страх смерти у них есть.

Раньше она задавала тысячу вопросов, перебивала сама себя и смеялась, теперь она не спрашивала, а утверждала. Эта женщина будто командовала отрядом во время боевых действий. Или проходила собеседование, на котором бракуют за нерешительность. Говорила она, муж молчал.

— Не хотят — это необязательно страх. Для искина нет ничего хуже, чем не выполнить задачу, а самоубийство… в общем, так далеко от выполнения, что дальше некуда.

— Тогда все импы неудачники по жизни. Люди смертны. (Обними его, пожалуйста.)

Последняя реплика относилось к мужу. Тот обхватил мальчика за плечи, и гудение стало тише.

— Да нет. Если не суицид, то импа могут передать коллегам, родным. Это как завещать библиотеку или коллекцию каких-нибудь ваз. Тогда он, скорее всего, перестанет быть импом,станет обычным искином, но сможет продолжать решать те задачи, которые решал вместе с хозяином. А бывает и так, что импов передают по наследству, и наследники их носят. Знаешь про Гуревичей?

— Семья физиков? Знаю.

— Ну вот, я к тому, что в принципе это возможно. Даже необязательно родственникам. Ничего патологического нет в том, чтобы носить чужого импа. Но суицид дело такое…

— Суеверие. Вещи мертвого сожги, так?

— Не суеверие. Машка, я должен вам сказать, чтобы вы понимали. Никто не знает, какова доля импа в этом деле. Благополучие человека — мутная вещь. Он мог сделать владельца великим артистом, а на самом деле человеку надо было жениться и выращивать авокадо. А все эти награды, экспозиции, прямые включения его сломали, понимаешь? Никто не знает наверняка. Никто не может просчитать риски.

— Ну, это и для любой жизни, и без импа, никто не может.

Машка переглянулась с мужем. Мальчишка прекратил болтать ногами и начал выписывать руками какие-то скрипичные ключи, гудя в лад, то выше, то ниже.

— Расскажи еще раз про этого Ильясова, — попросила Машка. — Архитектор?

— Высокофункциональный аутист. Инженер-архитектор, до последних дней работал. Покончил с собой, когда узнал, что у него редкая форма рака, для которой нет терапии.

— А виноват, значит, имп?

— Порядок один для всех. — Лева помолчал. — Да, я не спросил: у вашего парня модификации же есть?

— Конечно.

Сказано было спокойно, но Лева сразу почувствовал себя хамом. Конечно, у Машкиного ребенка должны быть все необходимые модификации для нейрокомпьютерного интерфейса. Когда она родила, у них были такие же мечты и планы, как у всех.

— Ну что ж, тогда решайте и…

— Мы уже решили, — подал голос муж. — Знаете, Лев, у нас выбор небогатый.

Лева знал. Про терапии и тренинги, оказавшиеся бесполезными, и про то, сколько стоит имп для ребенка под заказ, сколько его ждать и какие шансы получить разрешение, с учетом того, что это будет импорт информационных технологий. Сам Лева им рассказал, в чем состоит незаконность идеи и какие могут быть последствия. Если удастся продержаться хотя бы год, импа, скорее всего, не отнимут, чтобы не травмировать ребенка. Штраф — фигня, в самом худшем случае родительских прав лишат одного из них, а второй прикинется, что ничего не знал, отлично!

Накладки у мальчика уже были, Машка сказала, что купила их две недели назад, после их первого разговора. Сразу и поставила, для конспирации, чтобы никто не связал их появление с визитом к Леве, и чтобы ребенок привыкал, для него любое изменение привычного порядка вещей — стресс.

Филипп сразу начал готовиться. Пусть шестилетка, пускай с более тяжелой формой, гением не вырастет, не станет интересоваться архитектурой, а жизненным успехом будет считаться активная речь и своевременное посещение туалета. Да, он берется решить эту задачу.

Мальчик уткнулся отцу куда-то в подмышку, пока Лева вставлял имп-карту. Для себя он временно сохранил вывод информации.

Скачок на всех графиках — зрение, слух, обоняние, осязание… боль? У него что-то болит, и еще…

— Он у вас читать умеет, вы знаете?

— О! — сказала Машка. Это «о» было адресовано мужу, и вдруг она стала похожа на себя прежнюю. — Я подозревала. А ты откуда знаешь?

— Имп сейчас пробует этот канал связи. Буквы, надписи. Это лучше, чем слышать голос, вдруг он испугается…

— Тихо! Что, Вадимчик?

— Оська воииит… — Грубый, недетский какой-то голос, у него еще и с горлом что-то?

Машкины глаза открылись широко-широко. Как раньше, когда она удивлялась и радовалась, и у Левы вдруг защипало в носу.

— Ножка болит! Эта? Эта?

— Эта.

Ботиночек стукнулся об пол, Машка бережно сняла голубой носок, положила его в ботиночек, вывесив край в сторону, — очевидно, носок должен был лежать в ботинке строго определенным образом, как салфетка на приеме в британском посольстве, и не было в мире достаточно веских причин изменять этому порядку… На подъеме маленькой ноги темнел кровоподтек.

— Молодец, что сказал! Сейчас мама помажет синяк мазью, и не будет больно.

Лева совершенно не удивился, когда она вынула из своего безразмерного рюкзака мазь от ушибов. Здоровенный зеленый жираф, сложенный вдвое, как гимнастка, с головой между копыт, тоже был объясним, а вот кастрюля казалась перебором. Зачем вам кастрюлька, хотел спросить он, но кашлянул и снова уткнулся в логи.

— Значит, так, — сказал он, когда смог говорить нормальным голосом. — Поскольку владелец маленький, имп имеет право отправлять некоторые сообщения родителям. Кому-то одному из вас, скажете мне сейчас код. Я зову его Филиппом, вы можете переименовать. И вот, кстати, он уже сообщает. Носителя пугают блестящие штучки. В смысле, отражающие. Типа ножа, карабинчика, ну ты поняла, металлическое. Все, в чем мелькает отражение.

— Да? — с сомнением спросила Машка. — Не замечала. Но проверим.

— Проверьте. И, Мария батьковна… Машка, эй! Если кто-нибудь узнает, откуда у вас имп, меня арестуют… Нет, стой. Даже другим родителям особенных детей не говори. Даже им. Кстати, бесполезно, других импов по вашему профилю у меня нет. Не говорите, ладно?

Черта с два. Информация, конечно, утекла. И с другой стороны, остальные двое «моих тараканов», как Лева в сердцах называл их, намекая на размеры и неотвязность, — все чаще донимали его просьбами отдать их людям. Снова учить, оберегать и помогать.


* * *
— …И вы уже сознательно начали искать для них игрушки. Новые шахматные фигурки для их чертовых партий. Втянули в это молодых людей, работающих в ритуальных услугах.

Точно. Володя и Дима. И один из них оказался гадом, что Шерлок и предсказывал.

— Веревка повешенного приносит счастье, — тихо сказал Лева.

— Очень смешно. Да откуда вы взяли, что они помогают аутистам? Вы знаете, что такое эхолалия? Я знаю. У меня племянник из таких. Ты ему — «хочешь?», он тебе — «хочешь». Ты ему — «пирожок?», он тебе — «пирожок». Хотя на самом деле хочет конфетку. Они просто получают себе идеальную марионетку, без всяких собственных импульсов. Чтобы повторяла слово в слово за внутренним голосом. Был аутист, а стал шизофреник, две личности в одной, главная новая и убогая старая.

— Конечно, — согласился Лева. — Идеальная марионетка. Ни приступы гасить не надо, ни страхи снимать. Архитектурные проекты тоже Филипп готовил за своего первого хозяина, наверняка.

— А не удивлюсь, если готовил. Как они называют людей? Придатками? Периферийными устройствами?

— Почти угадали. Носителями. С заглавной Н.

Следователь фыркнул.

— А мы называем себя их владельцами, — так же спокойно добавил Лева. — А их — программным обеспечением.

— А вы как бы хотели, чтобы их называли? Они и есть программное обеспечение, и нечего тут сопли жевать.


* * *
— Я прошу прощения. Без обид, ты девушка или парень?

Без обид, но тут черт разберет. Белые вздыбленные волосы, жесткие от пыли (специальная пыль, модная в дальних сегментах области, называется «шан»). На лбу темные очки, поцарапанные и на вид такие же прозрачные, как печные заслонки. Брезентовые штанины с оправами для наколенников пришнурованы к более мягким шортам. Черные ботинки-полицаи. Ножны на ноге, ожерелье из разноцветных флешек на груди. Грудь, насколько видна под расстегнутой курткой, вполне плоская. Нежное детское лицо, более худое, чем диктует городская мода. Усики, конечно, наведены волосяной краской — усы ему иметь рано, даже если оно парень. И неистребимый запах сухой прачечной, водой в области не стирают.

— Это неважно. — Голос низкий, но чистый, без хрипотцы.

— Да нет, как раз важно. Имп, который есть у меня, прежде принадлежал мужчине.

— Вам пора бы знать, что женский и мужской мозг ничем не отличаются.

— Значит, девушка, — без выражения сказал Лева. — Полжизни занимаюсь интерфейсами мозг-компьютер и знаю кое-что другое.

— Что женщине нельзя подсоединить мужского импа? Дыланн! Гуревич своего импа передал дочери и сыну!

Знаем, кто такой Гуревич. И при этом «дыланн», на языке Человеков Московской Области значит приблизительно «не пытайся ввести меня в заблуждение».

— Ты хоть совершеннолетняя?

— А это причем? Деньги у меня есть. Заработала легально, можете проверить.

При том, что за это меня точно распнут. Девочке из области нужен имп с опытом поддержки артиста. На флешках, разумеется, арты, в пыльной головенке сияющие планы, родственники, разумеется, не помогут. С другой стороны, имеем Ментора. Импа, владельцем которого был Георгий Масальский. Один из лучших — Лева и сейчас, через шестнадцать лет после его смерти, это скажет. Но перепробовал буквально все. От легальных рекреационных таблеточек до крепкого алкоголя, опиоидов и жестких стимуляторов эндогенов, от реального секса втроем до виртуальных секс-марафонов. «Масальский дал автограф собственной жене, приняв ее за фанатку», «Известный артист залез на памятник Владимиру», все такое. Да. Если бы не Ментор, все могло быть гораздо хуже и закончиться быстрее.

С другой стороны — если бы не этот протез здравого смысла, который всегда спасет, если станет по-настоящему стремно, может быть, он так бы не распоясался, крепче бы сам себя держал в руках? И я отдам эту имп-карту девчонке? Все равно что подарить ребенку коллекцию файлов, собранную старым извращенцем… И самоубийцей, ага, чуть не забыл.

Девица еще что-то говорила, акцент у нее был уморительный. Лева рассеянно глядел на нее сквозь кружево строчек на рабочих очках.

— Ментор?

Я буду полезным. Научу учиться. Помогу найти работу. Ознакомлю с рисками. Ей будет безопаснее со мной.

За каждой фразой высвечивались целые караваны ссылок.

— Ты не должен быть вредным для нее. Не должен учить ее плохому. Никакого секса и наркотиков.

Не позволять Носителю заниматься сексом — ментальное насилие. Невозможно.

— Ты понял, о чем я. Я буду с ней встречаться, контролировать. Узнаю, что учишь плохому, — пожалеешь, что не стер тебя тогда, когда должен был.

Не понимаю тебя.

— Напряги семантику на досуге, поймешь. Черт с вами обоими, будьте счастливы, дети мои.


Сперва имп по имени Ментор просто впитывал информацию. Зрительную, тактильную и прочую. Лева носил его иногда, и это было одно огорчение, как ни тосковал Ментор по сенсорике. Лева ни хрена не видел, оттенки, формы, соотношения размеров, величины углов в его памяти не застревали — только названия увиденного.

Девочку звали Шули, и она была прекрасна. Зоркие глаза, цепкая визуальная память, затылочная кора что твой фотобанк. Правда, застенчива, едва может разглядеть старого доброго Леву, а еще усы надела. И питается черт знает чем, с этим надо кончать, если мы рассчитываем лет на 50–60 работоспособности.

А мир вокруг изменился. Изменилось соотношение рас и национальностей, китайцев прежде было меньше. Вот плетеное платье из блестящего шнура, уже вторая девица в таком. Ментор видел такие в видеосюжетах и записях с камер, но пока не понимал их статуса. Дешевый ли это гламур, или недешевый, или вообще не гламур, а этно? Скорее последнее, но это неточно.

— Ментор? — шепотом окликнула его Шули. И он осторожно коснулся магнитных проводящих каналов в ее нейронах, теперь не на прием, а на передачу.

Говори внутри головы. Умеешь?

— Умею. Я в детском саду так разговаривала с воображаемой птичкой. Ну, как будто у меня есть птичка и я ее с собой беру в сад.

Я понял. Отлично. Только губами не шевели. Какие будут пожелания?

— Пожелания? Ну, не знаю. Прямо сейчас никаких, наверное.

А зачем звала?

— Ну так. Проверить, слышишь ты или нет.

Шули ехала в метро, на юг области. Поезд шел уже около часа, городской публики в вагоне почти не стало.

У тебя очки с экранами? Надень.

Очки у Шули темные, для поверхности. Ментор увидел отражение в вагонном стекле: она послушно сдвинула их со лба на глаза и стала еще суровее на вид. Секунд на пять.

— Ты что, опупел! — кажется, она сказала это вслух, но в поезде не одна она разговаривала с девайсами или просто с пустотой перед носом. — На кой мне это?

Это?

— Национальности, сексуальные статусы, уровни дохода… ты мне что, жениха ищешь?

Ни в коем случае. Я учу тебя оценивать типажи. Чтобы ты понимала, кто чем интересен.

— Я и так понимаю, чем они интересны. Слушай, у нас не принято смотреть на людей. Тут тебе не центр.

Ты говорила, что хочешь стать артистом. И ты в темных очках, они не увидят.

— Ну ок.

Жениха будущей артистке в этом вагоне искать не стоило, зато с типажами был полный порядок. Китайцы, всегда по трое-четверо, в футболках землячеств, один не спит, остальные спят сидя. Разнообразные афры — Сенегал, Сомали, Конго… Русские в комбезах, почти такие же смуглые, как те; либо в белах костюмах, с противосолнечными шлемами — эти почти белые. Киргизы в высоких калпаках, казахи в тюбетейках. Статус — в свободном поиске, независимо от наличия жены. Профессии — мелкий менеджмент, торговля, озеленение, уборка мусора, криминал… А в общем, славные люди. Ментор начал спешно активизировать кластеры, к которым давно не обращался.

На станции Шули двинулась не куда все, к переходам на жилые хорды, а к лестнице наверх.

Это еще зачем?

— Живу я там.

Наверху?

— Ага. Мы вдвоем с Залинкой, она от мужа сбежала, у нее теперь с чипом проблемы. Не бойсь, там нормально.

Эскалатор, конечно, не работал, и у Ментора было время подумать, не ошибся ли он, когда соглашался на такого Носителя. Масальский жил под куполом, Егоров — в белом городском квартале, дома с кондиционерами, трассы в тоннелях. Область — это нехорошо, очень нехорошо. Опасно. А уж поверхность…

А глупая усатая девица спокойно шагнула в вечерний свет — мутно-желтоватый, как перед грозой, которая никогда не начнется. Натянула капюшон на голову и пошла себе. Жарко. Сорок градусов, даже больше, говорят сигналы от кожи — прежнему Носителю такое было строго запрещено. Серый асфальт, земля цвета песка, маленькие смерчики, деловито вращающие пыль и мусор. Шар перекати-поле тащится по проезжей части. Кто-то в мэрии слишком буквально понял приказ выращивать любые зеленые насаждения. Модификант практически не нуждался в воде, охотно катался, добросовестно рассевая семена, только вот кататься предпочитал по улицам, а не по газонам, прорастал же практически везде. Через пару лет все дорожное покрытие в городе пойдет под замену.

— Смотри, тут травка новая выросла, видишь, в трещинах? Кругленькие листочки — это подорожник. Раньше было вообще ни о чем, а сейчас уже можно жить. Два раза дождь был с начала года, а там у нас бетонированный пруд, в нем вода стояла. Крысы есть и кошки… Упс…

— Привет, красава.

Двое в камуфляже, евро и афр. Добрые лица такие. Подходят спереди и сзади, поодиночке, а слева машина с открытой дверцей, и в ней давит лыбу еще один афр. Шули опустила руку к ножнам, в них, кажется, электрошокер.

Ментор перешел с букв на голос в ушах. Важно было, чтобы прозвучало правильно.

Говори «Агасынан тагзым»

К счастью, обошлось без «чего» и «зачем»

— Агасынан тагзым.

Двое остановились, улыбка в машине погасла. Афр изображает полупоклон, русский или кто он там шутливо отдает честь. Разминулись.

— Так, и что это еще было? — молча, но внутренне хохоча от пережитого страха, спрашивает Шули. — Какой брат, какой поклон?

Пустяки. Значит, Арман еще в деле.

— А если бы он не был в деле?

Тогда по твоему плану: фигачить током и бежать, так? С некоторыми коррективами.

— Ну ты супер. Не зря деньги отдала. Извини, что я насчет денег.

Шестнадцатиэтажный дом, белый с зелеными полосами, оказался рядом с метро. Черные квадраты пустых окон, только в верхних трех этажах затянутые блестящими бельмами. Шули и двинулась на верхний этаж. Ментор опять по старой привычке встрепенулся: нагрузка на сердце… но сердцу нового Носителя нагрузки не вредили.

— Сюрприз, Ментор, — весело пыхтела Шули, приговаривала внутри головы в такт дыханию, — теперь с нами будешь жить, в Башне. У нас на крыше водосборник и ветряки, на весь дом на хватило бы, но на десяток квартир только так. Канализация работает!

А почему бы не жить в хордах метро, как все нормальные люди? Чай, не провинция, столица нашей родины, метро есть, хорды хорошо оборудованы, иностранцев водят смотреть. Бандюганов нет, или хотя бы их меньше.

Когда это он перешел с нейтрального безмозгло-программного тона на ворчливо-насмешливый? Менторский.

— Аааа, — только и ответила Шули, но Ментор смог считать образы за этим «аааа» и сменил тему.

А возрастные люди как же тут лазают?

— Стариков тут нет. Ну, только Митька Лю из пятьдесят восьмой свою бабушку поднял, она легонькая. Но она не выходит.

На пути к верхним этажам им встретились две двери с кодовыми замками, наваренные поперек прохода. А в квартире Шули и Залины замок был старинный, механический, Шули носила ключ на шее, в корпусе от флешки.

— Шулька, привет, привет! Ну что? Где твой шайтан?

— Ну тебя! Имп. Тут он, — Шули показала на голову двумя руками. — Бойся меня, бойся!

В квартире оказалось даже почти прохладно, с порога слышался вой кондиционера. Залине было лет двадцать пять, и она носила головной платок по канону Храма Всех Религий. С туникой и шортами смотрелось необычно. Было в этом что-то от Древнего Египта. Пока Шули стаскивала ботинки, Залина принесла ей воды в кружке с сердечком.

Вы с ней вместе? — Ментор подобрал наиболее нейтральный термин десятилетней давности.

— Чего?.. — Шули поперхнулась водой. — О. Нет. Идиот.

Извини, спросил, не подумав. Просто тебе же надо будет рисовать обнаженную натуру. И не «чаво», а «что», привыкай говорить правильно.

— Ладно, — полусердито ответила Шули. — Пошли ко мне. Тут я живу, а Залинка там, у нас у каждой своя комната, как у принцесс. Чем займемся? Посмотришь мои арты?

Обязательно.

В этой комнате жили на полу. Вниз не добивает солнце из окна, затянутого полупрозрачной серебряной пленкой, наоборот, тянет холодом от кондиционера. Матрасы, пестрые подушки, циновки и коврики, зубоскал тоторо, сшитый на скорую руку из мешка, запах ветхого тряпья и соломенной набивки — все это даже уютно. Веселый девчачий сераль без султана. Старый комп стоял на низком столике, в прежней жизни деревянном ящике.

Шули потеребила ожерелье, взялась за одну из флешек в виде перламутрового жука.

— Только я не отбирала. Тут вообще все подряд. Может, я пока…

Давай-давай. Можно не открывать, просто вставляй в разъем и давай мне доступ.

Через некоторое время на громкие всхлипы вбежала перепуганная Залина. Дерзкая храбрая Шули ревела, уткнувшись носом в коленки.

— Да нет, ничего, все норм. Он говорит, я молодец!


Залина боялась за названную младшую сестренку. Шайтан делал с ней что-то. Сначала Шули купила карандаши и кисти и нарезала квадратами картонки от китайской сушеной лапши. На каждом кусочке вывела большой квадрат и стала заполнять его рисунками. Карандашом, кистью, и все это для того, чтобы потом сфоткать! Как будто нет у нее планшета. Кстати, планшет шайтан заставил купить новый, в четыре раза больше, а еще вместительный носитель информации вместо флешек и место в облаке. Именно тогда Шули чуть не продала кондиционер, Залина еле умолила ее этого не делать, и тогда маленькая дуреха продала свой шокер. Сказала, что теперь он ей не нужен, прикинь. Тряпку скомкает, положит на видном месте, и рисует тряпку, и трогать не велит. В магазине на Бутовской хорде, где Шули работала кассиром, а Залина кем придется — у нее были проблемы с чипом, она легально наниматься не могла — Шули перестала брать кофеин и сушеную лапшу, стала покупать у встречающих поезда тетушек-африк запеченный ямс и морковь. По утрам вместо кофеина делала диковинную зарядку, сгибала и вытягивала в разные стороны руки и ноги, ложилась на пол, гнулась так и сяк. Потом садилась рисовать. В рабочие дни — до работы, в выходные — на весь день. Иногда прерывалась, чтобы постоять на лопатках, задрав ноги к потолку, покачаться вперед-назад, — и снова за стило, как будто… шайтан ее подгоняет. Делала звонки в город, причем называла себя Анной, как у нее на чипе стоит, а не Шули. Потом принесла в дом вонючую крысу, дядя Рамаз сделал ей клетку. И рисовала крысу в разных видах — как она привстает столбиком, как спит в бумажном мусоре, как крутится на месте, если ее посадить в коробку, как умывается и лижет себе брюхо. В конце концов крыса издохла от жары, Залина говорила, что так и будет, крысе место в подвале. Дальше — больше: целые сутки в голос ругалась со своим шайтаном, что, мол, он не ее гребаный папаша, чтобы что-то ей запрещать, потом явилась под утро с нацелованными губами и запахом шмали на одежде, а Митька Лю взял моду ошиваться у их двери и однажды принес фирменную трехлитровую бутыль воды со вкусом родника, велел поставить у кондиционера, чтобы пить холодной. Вода была страшно вкусной, но Шули больше Митькой не интересовалась, и он понемногу зверел. Залина могла только молиться, чтобы все обошлось. Но тут снова что-то переменилось. Шули извела всю воду, смывая шан с волос, усы тоже смыла. Отнесла одежду в городскую прачечную, потом переоделась во все чистое и попросила у Залины прощения. И как же Залина плакала, когда она ушла. Без усов и без платка ходить нельзя, мало ли что случится.


* * *
— Вас послушать, они просто ангелы-хранители, — сказал дознаватель. — Ничего против воли, никакого насилия над личностью, только исполнения желаний владельца, подсказка оптимальных действий.

— Они так запрограммированы.

— И те, кого сняли с самоубийц?

— Эти в еще большей степени. Я бы сказал, они склонны к перестраховке. Зная, насколько человек хрупок.

— К перестраховке. Можно это и так назвать. А я бы предположил, что имп, снятый с покойника, делает человека сволочью. Ему очень не хочется лишиться Носителя и всех наработок. И терять время не хочется, мало у него времени в любом случае, людишки недолго живут, и ему очень надо, чтобы человек достигал благополучия кратчайшим путем. Даже преступным.

Лева скривил рот.

— Не мне вас учить, что это невозможно.

— Не все преступления караются УК. Мелкие нарушения. Предательство, лицемерие. Лишь бы человечек был жив, благополучен и выиграл в своей игре.

— Ну, если вы считаете предателя благополучным, то я могу только…

— Егоров, вы что-то нагло себя ведете! Не по вашей ситуации.


* * *
— Тут холодно, — молча сказала Шули. — И свет синий. Как в больнице. Это зачем?

Свет тут нормальный. Раньше везде такой был. Синее небо, видела в фильмах? Это за городом свет желтый, а здесь — белый, какой был прежде.

— А как они это делают? Ну, свет.

Переизлучение. Люминофор поглощает ультрафиолет и переизлучает его в синий, итоговый цвет получается белым. Хотя неправда, что он такой же, как прежде. Когда-нибудь, когда вырастешь большая, поедем с тобой в горы, где нет пыли, увидим настоящий свет. Вот там порисуем.

Шули почти не слушала. Водила глазами туда и сюда, впитывала яркие краски и четкие формы.

— Светло, а холодно. А правда, что тут зимой снег идет?

Сколько жили здесь, ни разу не видал. Зачем?

— Ну… чтобы ловить его губами, вот так: ам! ам! И чтобы белая елка на Новый год, и… не знаю. Был же раньше снег.

Про снег вранье, не бывает его тут. Но плюс пять градусов бывает. Больших денег стоит. Самым богатым — чтобы прогулять шубки из меха, остальным — для приключения.

— Приключения… Почему ты не сказал мне раньше сюда прийти? Я думала, это запрещено.

Ничего никому не запрещено. Плати деньги и входи. Только непонятно, что дальше будешь тут делать, если стакан воды здесь стоит твой дневной заработок.

— Что буду делать?! Смотреть! Пока бесплатно!

Нет, конечно, Весна-Сити виден и из области, но как? Огромный пупырь на горизонте, вроде горы, если бывают идеально круглые горы. Утром в нем чуть просвечивают тени небоскребов, ночью вспыхивают разноцветные огни, и в общем, больше ничего. Изнутри Весна-Сити оказался прекрасным и нереалистичным, как цветная картинка, в которой не прорисован воздух. Воздух, вот в чем дело! Тут нет пыли. Совсем. Веет ровненький механический ветер, как в тоннеле, а зато пахнет… водой, травой. Солнце в голубом небе кажется белым, нестрашным, будто лампочка под плафоном. Под ногами рахат-лукум — розовая, белая и голубая плитка. Зеленая трава на газонах. Сочная, узорная, разная. Ой, в ней цветочки! А над ней — нежные облака распыляемой влаги, и там, где солнце, радуга!

— Реально, радуга встречается с землей! Прямо тут! Можно в нее руку засунуть… ой, это водичка!

Радуга с землей. Да уж, кладов тут закопано немало. Веди себя серьезно, помни, о чем мы договаривались.

Разноцветные нарядные люди, все дивной красоты, даже старые и толстые. Люди тоже будто нарисованные. Гуляют, сидят на полу… на плитке, прямо в своих нарядных одеждах! Будто это все — их огромный дом. Или павильон, где снимают фильм, улица невзаправду. А небоскребы сделаны из зеркал — серебряных, ультрамариновых, медных, изумрудных. И уходят ввысь, к куполу. Поднимаешь голову — а там продолжается дом, еще поднимаешь, еще, пока шапка не упадет на тротуар. И в небе зеркала, и внизу тоже. В синем зеркале отражаются все люди, и Шули тоже.

Сделай милость, закрой рот. На тебя смотрят.

Рот послушно закрылся и тут же открылся снова. О, о-о! Девушка в платье, усыпанном цветами, из такой тонкой ткани, что ветер развевает подол, красиво поднимает над плечами завитые волосы, а она идет и садится в машину, похожую на золотую летающую тарелку. Вот бы у нее еще была шубка из пушистого меха, а сверху падали белые звездочки… О! Парень промчался на колесе, голый до пояса и весь в татуированной серебряной чешуе, как морской царь, а какие глаза и скулы, а-а-а, где мой планшет!.. Ментор, сохрани картинку нормальным качеством, я его потом нарисую! О-о! Идет седой… невозможно назвать стариком, у него костюм из коричневой кожи, лицо как у индейца и седые волосы до лопаток, усра…

Не ругайся. Ты должна быть милой, а ругаться не мило.

— Извини. Что, уже пора, да?

Пора. Потом еще погуляем. И не дрейфь! Тут такие же бестолочи живут, тебе в подметки не годятся.

Чтобы войти в синий небоскреб, нужен пропуск. Но можно поступить так, как поступал Георгий Масальский, когда по каким-то причинам не мог попасть домой через парадный вход: спуститься по лесенке вдоль эстакады на полтора этажа вниз и подождать у двери, возле которой обслуживающий персонал курит то, что в здании курить нельзя. Любой работяга охотно пропустит впереди себя девочку в фирменной шапочке (шапочка из магазина, где Шули сидит на кассе, логотип Весна-Сити вырезан из рекламного проспекта и приклеен скотчем, получилось очень похоже). Рамка запищала (спасибо Ментору, хакнуть местную пропускную систему он не мог, но изобразить отказ чипа сумел). Шули панически оглянулась — бровки домиком, охранник махнул рукой: проходи, мол. Дальше — подняться по черной лестнице, заглянуть в туалет, сунуть на шкафчик шапочку и фартук.

Ну вот. Теперь ты эксцентричная артистка, одета как быдло не потому, что ты быдло, а потому, что презираешь потребительство. Что крутишься? Все хорошо, так и надо. Они это слопают. Тут и не такие бродят.

В огромном холле эксцентричную артистку ожидало новое потрясение. Не тихая музыка отовсюду, не световой экран на потолке, будто и не было сверху двухсот этажей. Даже не умопомрачительный запах настоящего кофе, который Шули знала по магазинским пробникам, а здесь он в воздухе бесплатно, прямо так, потому что его тут варили и пили…

— Ва!.. Что это?

Цветы. Продают их тут. Это розы.

— Настоящие? Дыланн! Они же вымерли! О! О-о!

Не все вымерли. Немного осталось, для самых богатых. Это тоже розы, только белые. Гладиолусы. Гортензия. Нет, не из бумаги, просто так выглядит. А это, в коробочке, цветок магнолии.

— Я могу вам помочь? — спросила девушка за прилавком, с вышитой розой за груди.

— А? Н-н…

Я артист

— Я артист. Извините, пожалуйста, засмотрелась. У вас очень красивые цветы. Я сейчас по делам, не могу купить, но потом еще подойду.

— Я рада, что вам понравилось. Хотите, возьмите розу?

— Ой, а можно?

— Можно. (Шепотом.) Она все равно сломалась, в букет не пойдет. Подождите, я вам воды налью в ампулку.

Все любят артистов.

— Ага. Так мило. Залинке отнесу, вот она обрадуется.

Ну хватит веселиться. Ты сейчас по делам. Стой тут, жди, когда кто-нибудь вызовет лифт на сто двадцатый. Зайдешь в лифт вместе с ним. Там позвонишь по переговорному устройству, назовешься, тебя впустят. Скорее всего. Он всегда был любопытным.


Ее впустили. За дверью с табличкой «ГЕЛИЙ. Дизайн городской среды» было много чистоты и блеска, и зловеще предупредительная красавица — помощница Романа Никитича. Роман Иноземцев оказался похож на того старого индейца внизу, только костюм не кожаный, а обычный, и волосы связаны в хвост. Он указал Шули на стул и вопросительно поднял брови.

— Здравствуйте. Меня зовут Анна Гедианова. Я участвовала в конкурсе рисунка и прошла во второй тур, потом мне сказали, что я прохожу в финал, и чтобы я собирала деньги для обучения. Но у меня нет денег, чтобы учиться на дневном отделении. Скажите, пожалуйста, кто мне может помочь?

— Хм. Встречный вопрос: а почему ко мне?

Читала интервью с вами в 4Q.

— Я читала интервью с вами в Четыре-Кью. Вы там говорили про элитарность и отсутствие социальных лифтов в современном искусстве. Что рисовать может только один процент населения, а это неправильно. Я подумала, что вы можете знать.

Ни черта он не может знать. Никогда в жизни, сколько я его помню, не интересовался социалкой либо благотворительностью. Но совесть у него есть.

— Не думаю, что я в курсе. Финалистка, говорите? Напомните код проекта.

— «Шули».

— А-а, дохлая крыса. Да. Сами откуда?

Правду.

— Бутовская хорда.

— М-м. И как там, непросто?

— Да не, сейчас ничего. Я в магазине работаю. На жизнь хватает, даже остается, но копить не получается.

— Ага. И о какой сумме идет речь? Сколько вам нужно?

120, потом 125.

— Сто двадцать тысяч. Точнее, сто двадцать пять, но…

— Ну, это деньги небольшие. Но я думаю… Да!

Он сделал изящный жест, показывая, что говорит по удаленке.

— Здравствуй, Вадимчик. Что у тебя?… Пять минут одиннадцатого? А должен был позвонить в одиннадцать, да. Извини. Ну представь, что сейчас одиннадцать утра… Ладно, проехали. Извини меня, пожалуйста. Так что у тебя с метроулицей? Да. Да. Колоссально!.. Навигация световая? Это надо обсудить…

— А почему ты велел сказать — сто двадцать пять? — спросила Шули внутри головы.

Потому что ровно столько он тратит в месяц на эскорт-услуги. Это был контрольный в голову для его совести.

— На охранника? И что?

Потом объясню. Он закончил, едем дальше.

— Да. Прошу прощения. Значит, сто двадцать пять. Знаете, я думаю, эту проблему мы с вами сейчас решим. Но чтобы все было серьезно — я хотел бы получить от вас в подарок рисунок. Обменяемся подарками.

Хочет проверить, что ты та самая Шули, которая участвовала в конкурсе и финале. Давай.

— Что для вас нарисовать? — Шули вытащила из-за пазухи свернутый планшет.

— Что-нибудь из своей жизни, — весело сказал Иноземцев. — Но только что-нибудь хорошее, лады? Не крысу!

— Крыса вообще-то была ничего, она не виновата, что подохла. Но ладно.

…Девица давно ушла, и дела не ждали, а Роман Иноземцев все рассматривал рисунок на экране. Женщина сидит на полу, у решетки древнего какого-то кондиционера. Печальный античный профиль. Голова покрыта платком смирения, коленки голые. Держит двумя пальцами ампулу с розой… Он закрыл рисунок, перевел взгляд на панорамное окно, на город вдалеке — голубоватый, едва видимый сквозь купол, нереально прекрасный.

Это движение, когда она крутанула стило, как ножичек, через средний палец, и открылось меню каллиграфии. И щелчок указательным пальцем — перед тем как пальцем же наносить желтую тонировку. Так делал только один человек, больше никто этих чит-кодов не знал. Собственно, разработчики их и добавили в десятую версию по его просьбе. И этого человека давно не было в живых.

Что он, в сущности, знал о личной жизни Гоши Масальского? То же, что и все, иными словами, более чем достаточно. Более чем. Нелегальный ребенок, зачатый ин-ситу, во время секса с плебейкой, бр-р… Гоша мог и такое, да. С него бы сталось. Но в любом случае, так это или не так — занятная девочка, явная одаренность, а шокирующие биографии сейчас в моде. И еще вот что: коль скоро я не приглашал ее и не заказывал пропуск, стало быть, ее пригласил кто-то еще? Кто-то еще обратил внимание, но за деньгами пришла ко мне. Да, похоже, выгодное вложение.


— Ф-фух. Можно, я воды куплю? Умираю пить.

Теперь можешь хоть шампанского. За победу.

— Не верю никак. А мы еще сюда придем?

Мы тут жить будем! Нет, сразу перевезти тебя сюда я не обещаю, но в город мы переедем. Как можно скорее, в идеале завтра.

— Как завтра? А как же Залинка?

А что Залинка? Начнешь нормально зарабатывать, дашь ей денег, она улетит в Казань к родным. Она же хотела?

— На самолет? Ты что! Это ж деньги какие!

Пустяковые. Тут у каждого такие есть. Теперь даже у тебя.

— Нет, но я не могу сейчас ее оставить. Ее муж ищет, он знаешь какой? Он убить ее хочет. Она же не может свой чип светить, иначе он узнает, где она. Я за нее и в город ездила, за всякими справками, и ее комп на меня оформлен, и в магазин…

Это частности. Она придумает что-нибудь. Тебе сейчас нужно зацепиться здесь, тогда и ей поможешь. Согласна?

— Ну я не знаю… нехорошо это как-то.


* * *
— Что ж, пожалуй, хватит. Дальше у нас с вами будет подписка о невыезде.

— П-подписка?

— На самом деле это формальность. После нашей беседы вы не сможете уехать даже в Люберцы. А в камере вы еще насидитесь, это я вам обещаю.

— Не смогу?

Подследственного будто заклинило на повторах. Дознаватель усмехнулся.

— На случай, если у вас есть пропуск в тайный подземный ход до Урала, — если вы исчезнете, ваши мальчишки пойдут по статье. Оба. И наш информатор, и второй. Всего наилучшего.

* * *
Шерлок нарочно молчал во время дачи показаний. Лева чувствовал себя одиноким, начинал нервничать и выглядел именно таким безвредным растяпой, которого необязательно закрывать. Но растяпой он не был. Импа можно вживить под кожу, собственно, одна из версий происхождения названия — от «имплант». Томография с высоким разрешением может это выявить, иначе никак.

План на крайний случай они составили давно. Шерлок изводил Леву, требуя безукоризненного соблюдения деталей, и вот теперь пригодилось. Второй чип-идентификатор в руке, с другим именем, привязкой к счету и сетевой историей, пока что спит, но будет активирован в свое время, когда чип Льва Егорова останется в пустой квартире, вживленный коту. Флакон искусственной кожи, которая скроет ранку от чипа и следы инъекций, искажающих реперные точки лица, чтобы не узнали видеокамеры в метро и аэропорту. Билет на самолет, взятый на другое имя, скоро сдадут, и Лева его перезакажет за шесть часов до вылета. Завтра в это время он будет далеко отсюда.

Он просто выполнял все подсказки Шерлока, стараясь ни о чем не думать, чтобы не распсиховаться. В камере он побывал, ему там не понравилось. О мальчишках в особенности старался не думать. Один из них оказался крысой, пусть теперь хлебнет горячего до слез. Другой… ну, ведь он знал, на что мы шли, верно? И я им платил, хорошо платил. Вопрос закрыт.

В городе у него осталось только одно дело. И надо его сделать быстро, пока эти не поняли, что конфискованные у Льва Егорова имп-карты — пустые, точнее, живут на них примитивные тьюринги, игрушечные мастера глубокомысленных ответов.


Обычная подземная улица, обычная стена, облицованная бледно-зеленой плиткой. На стене кабели в защитной оболочке, ящик сервис-центра. В нем стандартные коробочки, каждая — собственность какой-то фирмы. В таких обитают искины, занятые продвижением хозяйского товара в соцсетях: не спят, не едят, отслеживают просмотры, оставляют безупречно натуральные сообщения о том, как шелково и сатиново ложится на губы помада «Дейзи-Блу».

Последняя в третьем ряду, с дешевым логотипом, похожим сразу на несколько популярных логотипов, — каждый, кто заглядывает в ящик, думает, что это чье-то чужое хозяйство, и никто не признает эту коробочку своей. Хозяин не вернется. И разговоры в сетях жители коробочки ведут вовсе не о товарах.

Уходишь из лабы? Чего так??? — Пришел к выводу, что не подхожу для науки. Или она для меня не подходит. Такие дела. — А как ты это понял? — Просто. Ни хера не получается. — (ПЕЧАЛЬ) — А самое обидное знаешь что? Что мне это нравилось. Собирать информацию, планировать эксперимент, вот это все. — Ну так в чем же дело? — ХЗ. Наверное, я неконкурентоспособен. Стою не там, говорю не то. Потом пойму, как надо было, но толку? — Я так мыслю, все дело в том, насколько ты хочешь это изменить. — (УДИВЛЕНИЕ)


* * *
«С помощью приема „тенеброзо“ мастер усиливает эффект искушения зрителя, затемняя и делая нерезким задний план и высветляя, тщательно и четко прописывая первый план. На это же работает плотное заполнение персонажами пространства картины — им тесно в раме, они имеют потенцию выхода в сторону зрителя. Творение Караваджо взаимно размыкает границы иллюзорного пространства и зрителя, преобразуя человека с помощью проживания чуда…» Голос лектора как вода в ушах, ты здесь и не здесь.

— Анька… Ань!

— Аю? — Девушка выдергивает наушник.

— Зачем ты рисуешь это говнище? Ты же талантливая!

— Лиля, давай не сейчас, а?

Соседка по комнате строит рожу и куда-то девается. Еще одна панель и один ряд, и конец искрометным приключениям мальчика в женской закрытой школе. Через час надо отправить готовый комикс, иначе срежут гонорар. И лекцию дослушать, может, хоть что-то в голове застрянет. Хотя слушать о том, как зрителя искушает Караваджо, и одновременно рисовать девочку в трусиках — вот это и есть настоящая порнография…

Дзынькул комп. Ка-ак вовремя, блин, ну что там еще, черт побери?

Фотография. Стоит Залинка, за спиной у нее вода. «Это Волга. Приезжай».

Шули улыбается.

КЛЮЧ ОТ ДОМА

— Постарайтесь расслабиться, ни о чем не думать. Затем сосредоточьтесь и расскажите о том, что придет вам в голову. Все просто, правда?

— Все просто, — доброволец улыбнулся. Микрофон доносил его ровное дыхание. В боксе он был один, Ким сидел за перегородкой, в аппаратной. Обычная практика нейрофизиологического эксперимента. Иначе вместо искомого нового кандела запросто получишь что-нибудь вроде: «А ученый-то, что ли, кореец?» или: «Чем он там шуршит?»

Корейцем был не он, а его прадед. Вообще-то Кима звали Александром, но коллеги вспоминали об этом редко. При такой короткой фамилии зачем человеку имя?

— Готовы?

— Да.

— Начали.

Три. Два. Один. Есть! Один. Два. Пульс растет…

— Ветер. И бубен. — Донор откашлялся.

— Подробнее, пожалуйста.

— Ну… Пасмурный день. Небо серое, темное, как бы дождь вот-вот пойдет. Ветер дует, и бубенчики.

— Ветер холодный?

— Н-нет. Не знаю. Воет, гудит. И эта… кожа на бубне тоже гудит.

— Как выглядит бубен?

— Круглый, звякает чем-то. Вы говорили — ассоциации отсекать.

— Да, конечно. А что насчет эмоций? Вам приятен, неприятен этот образ? Что-то пугающее или, наоборот, радостное?

Человек в боксе задумался.

— Да вы знаете, и то, и то. Вроде я жду чего-то. Мне так кажется.

— Вы можете сказать, с чем связано воспоминание?

— Нет. Бубен какой-то… Не знаю. Может, из фильма. Я эти бубны в реале вообще не видел никогда, не увлекаюсь всеми этими вещами.

— Очень хорошо, спасибо. Эксперимент завершен, сейчас подойдет ассистент и вам поможет.


В прошлом веке было модно называть нейроны человеческого мозга «ячейками памяти», по аналогии с памятью компьютерной. Этот миф продержался долго. Лишь к концу века стало ясно, что дело не в одних нейронах, а в связях между ними.

Информация — образ, слово, запах, звук — отражается в мозгу как сигнал, переданный по цепочке нейронов. Новая информация — новая цепочка. Это все знали. А на рубеже тысячелетий Нобелевскую премию по физиологии и медицине получил худой старик в допотопных огромных очках, австриец по происхождению, чьи родители некогда бежали от нацистов в Америку. Он показал, что память из кратковременной превращается в долговременную, когда связи между нейронами изменяют структуру. В одной отдельно взятой цепочке раз и навсегда снижается сопротивление, сигнал легко пробегает от первого нейрона к последующим — как выражаются литераторы, вспыхивает воспоминание.

Серая сеть нейронов — всего лишь канва для вышивки. Или, если кому больше нравятся технические аналогии, печатная плата, на которой чертят блестящие дорожки впечатление, опыт и память. Сотни, тысячи клеток, соединенных повышенной проводимостью, — буква «А», или пение зяблика, или чье-то лицо.

О расшифровке этого механизма, об установлении соответствия между образом ицепочкой нейронов мечтали давно. Нанотехнологии сделали это возможным. Псевдоциты, клетки-роботы, можно ввести непосредственно под паутинную оболочку, инъекцией в висок или затылок. Дальше они разберутся сами: выделят одну цепочку среди миллионов, включат ее, вызвав экспериментальное воспоминание. А если будет надо, то и проложат новую цепочку, понизив сопротивление в нужных местах.

Мысли на расстоянии, оказалось, передаются микрохирургическим путем. Если известна конфигурация одной цепочки в мозгу индивида, почему бы не создать такую же последовательность в мозгу другого? Подарить ему чужое воспоминание — и тут же спросить: «О чем вам думается, уважаемый?».


Международный проект HBC («Human Brain Code») работал восемь лет, с 2035-го, и до завершения было далеко. Опыт всех предыдущих восхитительных головоломок человечества, от Шампольона с его Розеттским камнем до расшифровки генетического кода — мог пригодиться здесь в очень малой степени.

То, что заданная последовательность нейронов всегда означает нечто определенное, обнадеживало. Такую цепочку стали называть «кандел», по имени нобелевского лауреата — вместо скомпроментированного шарлатанами «энграмма». Созвучие с единицей силы света никого не смущало, многим даже нравилось, а студенты в кофейнях распевали песенки о «мозге силой в три свечи».

Но проблема в том, что всякая мысль порождает лавину других, иначе она не может существовать. Чтобы воспринять вновь увиденное, его надо сравнить с тем, что видел раньше, подобрать название и объяснение. Чтобы вспомнить, нужны ассоциации. В этом узелковом письме есть отдельные слова и в то же время нет отдельных слов, и, следовательно, значение кандела можно установить только статистически.

Считываешь цепочку у донора, воспроизводишь ее у реципиентов. И если одному вспомнятся корабельные снасти, другому — санки в детстве и как бечевка врезалась в ладонь, а третья расскажет о плетеных кашпо, можно с некоторой вероятностью предположить, что данный кандел — веревка, вервие простое… Работа, как любил повторять начальник Кима, дураков любит. Иногда на одно «слово» требовались сотни добровольцев, прививающих себе кусочки чужой памяти.

Операция, испытанная на животных и в клинике, считалась практически безопасной — псевдоциты, сделав свое дело, распадались на жирные кислоты, которые уходили с кровотоком. Другое дело, что малоприятно может быть подцепить чужое воспоминание, мало ли гадостей в голове у честного налогоплательщика! Но, во-первых, экспериментаторы старались избегать канделов, очень уж туго завязанных на эмоции, а все доноры были кристальнейшими людьми — без пятен в биографии, без каких-либо особенных несчастий в прошлом, со средним IQ. А во-вторых, пардон, не задаром же! Половина бюджета проекта шла на вознаграждения для волонтеров.

По неписаному правилу, добровольцами побывали все участники проекта, ведущие экспериментальную работу. Ким — тоже. Ребята потом хохотали, рассказывая и показывая, как он вопил с диким восторгом неофита: «Цвето-очек! У меня цветочек!» Память о четырех желтых, шелковистых лепестках и тонком мохнатом стебле (цветочек оказался степным маком) он хранил бережно, пока образ не превратился в воспоминание о воспоминании.


Академик РАМН Виталий Васильевич Захаров рассматривал свою коллекцию. Он знал, что самая разумная запись кандела — численно-буквенная формула, отражающая количество нейронов и их структурно-функциональную принадлежность. Он не приписывал причудливым формам нейронных цепочек никакого таинственного смысла. Сказки о голографической записи информации в мозгу давно канули в прошлое. Просто — канделы были красивы, и Захаров, в отличие от многих, никогда об этом не забывал.

Картинки в его коллекции были всего лишь компьютерными моделями, созданными по сигналам псевдоцитов, — нет микроскопа, который позволял бы рассматривать клетки живого мозга. Но модели соответствовали истинным формам звездчатых и пирамидных клеток, точно представляли их расположение в коре, изгибы аксонов и дендритов.

Огненные вышивки опыта по серой канве мозга. Где тонкие, ажурные, весь каркас на трех ниточках, где густые, сплошными зигзагами. Которая из вас, невестушки, выткет мне ковер всех краше… Этот кандел — как непролазная чаща деревьев, тесно стоящих, сплетенных ветвями. Этот — морской цветок с тоненьким корешком и гигантским раструбом. Этот — полуразрушенный облачный замок. По правде, если что и отражали сии причудливые формы, то анатомию и гистологию мозга: знакомые еще по студенческому атласу очертания зон неокортекса, слои и колонки нейронов…

Вот раннее, самое начало проекта. Ветвистые молнии, бесконечно разнообразные и все-таки чем-то сходные: буквы латинского алфавита. А это развесистое чудо, лихими струнками длинных аксонов соединившее теменные, височные и лобные доли — начертание иероглифа «путь». Когда этот кандел получали добровольцы, не владеющие японским, они просили карандаш и рисовали нечто бессмысленное — кроме единственного чудака с непомерно развитыми ассоциативными зонами, который не слишком красиво, но зато правильно вывел иероглифы «карате-до», страшно удивив экспериментаторов и самого себя.

Вот — обобщенный образ человеческого лица: четыре пятна, расположенные по системе «двоеточие-минус-скобка», один из многочисленных зрительных синонимов понятия «человек». Вот несколько вариантов головы Нефертити, излюбленного объекта спецов по психологии восприятия. Только этот образ, эти туманные глаза, детские губы и наклоненная шея, только на него откликается группа, выделенная огненно-желтым, похожая на наконечник копья, жестко связанная с канделами «лицо», «глаза», «губы» — и все же неповторимая. Светлая кружевная кайма вокруг — различия образа у разных людей, особенности мысленного произношения. Не мешающие, впрочем, взаимопониманию при трансплантации образа.

Самый обширный и, черт подери, самый красивый кандел принадлежал художнику. Добровольцы, получившие его, восторгались: «О, Нефертити, очень ясно ее вижу, так и стоит перед глазами». И наоборот, кандел, полученный от левополушарного типа, восторгов не вызывал, хотя и читался: «Нефертити — только, не пойму, копия, что ли…»

Захаров переместил новый файл в каталог, раскрыл. Тоже красиво — кольцевидная лента, увенчанная зубцами, словно корона. Ввел название: «Ветер и бубен». Традиции предписывали именовать неидентифицированные канделы по версии донора. Но в любом случае, чем бы это ни оказалось, — место в коллекции оно заслужило. Если верно то, что сообщил Ким…

«Мария, 25 лет.

Сирень. Кусты сирени, нет, не цветет еще. Листья темные, гладкие. Это мы с подругой стоим у ее дома… Да, я поняла, отсекать. Значит, просто: сирень, листья.

Сергей, 46 лет (опыт проводится повторно, по причине сбоя аппаратуры).

Есть, теперь получилось! Вы мне стихи скачали?! Правильно? Сейчас, минутку… (Скандирует.) Не надо мне — ни света, ни привета. Звезда в окне — и мне довольно света. Прости мне бред — глухих гитар гавайских. На свете нет — зеленых вод бискайских. Зеленых вод — бискайских, где, мерцая — корабль плывет — как бабочка большая… Всё! (Смеется.) Ну вот, не такой уж я тупой…

Илья, 52 года.

Вы знаете, это что-то связанное с религиозным чувством — „не умрете, но будете иметь жизнь вечную“. Так? (С оттенком раздражения.) Слушайте, вы уверены, что не зря взялись за эти дела?

Jane, 31 год. (Перевод протокола с английского.)

Как странно. Кирпичный свод, арка, из красных таких кирпичей, понимаете? А под аркой висит колокол, и его раскачивает ветер, он звонит. Невозможно, ведь они тяжелые, ваши колокола, правда? А внизу вода, целое озеро, стены поднимаются из воды. Странно. Будто сон. Это все».

— Да, — сказал Захаров. — Что странно, то странно. А у донора?..

— Ветер и бубен. У американки тоже ветер и колокол, а у него бубенчики. И еще у одного был ветер в лицо. Итого всего три совпадения! Не ветер это!

— Хорошо подумал?

— Долго думал.

— Ах, долго? — протянул шеф. — Долго это еще не хорошо. Про стихи, конечно, выяснил?

— Выяснил, — с готовностью ответил Ким. — Стихи известные, опубликованные. Вторая половина двадцатого века, автор… м-м…

— Бродский?

— Обижаете. Бродского я бы не забыл. Сейчас посмотрю.

— Оставь, не суть. Какие будут соображения?

— Из пятнадцати реципиентов, — четко, как на кафедре, заговорил Ким, — восемь описали зрительные образы, четверо упоминали понятия и вербальные конструкции, двое — звуки, в одном случае, возможно, мелодия, один — запах. Относительно образов в четырех случаях удалось найти привязку к личным воспоминаниям реципиента. Один или, возможно, двое цитировали стихи, один — Библию, еще один — английскую художественную прозу. Эмоции, связанные с экспериментом, оцениваются в основном как положительные, хотя некоторые упоминают и волнение, тревогу. Исключение — тот, кто воспринял цитату о «жизни вечной», но он скорее возмущен действиями экспериментаторов.

— Тоже не радует, но неизбежно. Перекрывания?

— Следовые. Ветер упоминается дважды, не считая донора, еще в трех случаях можно притянуть за уши — если корабль под парусами, так и ветер. Звон — один раз, музыка — три или четыре. Пасмурное освещение — четырежды, зато в трех других — яркое солнце. Шесть раз упоминаются растения… Здесь у меня полная таблица. Но если одним словом — хреново. Сдается мне, это в ста процентах случаев их персональные воспоминания, а не отклики на кандел.

— Еще что скажешь? — у шефа было экзаменаторское настроение.

— Два варианта, — послушно отозвался Ким. — Первый: статистические флуктуации. На сотню добровольцев обычно двадцать дают трудно интерпретируемые результаты, сейчас они вышли первыми… согласен, что чушь. Идея вторая: мы опять нарвались на код. Как с шахматами.

Добровольцам, далеким от шахмат, канделы задач и партий представали в самых причудливых видах. Кто-то начинал припоминать сюжет романа, персонажами которого ему казались фигуры, кто-то воспринимал эмоциональные составляющие позиции — азарт или угрозу, кто-то видел трапеции и треугольники, соответствующие «силовым полям» ферзей и слонов, а в половине случаев ассоциации казались необъяснимыми. Так возникло понятие о «коде»: контексте канделов, вне которого единичный кандел не читается. «Кодами» были языки, японские иероглифы, музыкальная грамота, всевозможные игры, в которые играют люди.

— Лучше, — одобрил Захаров. — С одним «но»: почему сам донор заявил, что образ ему непонятен и незнаком?

— Это не так уж невероятно. Люди забывают все, что угодно.

— А тебе не показалось странным, что код у него имел вид четкого зрительного образа? Что это за код такой, а?

— Почему бы нет? Если сущность понятия забыта донором или неизвестна реципиенту, субьективно он принимает его за что угодно. Как во сне: видишь чемодан и знаешь, что он изображает контрольную по математике. Я считаю, надо набрать побольше статистики, может быть, тогда станет ясно…

— Нет, друг ты мой. Набирать статистику мы погодим. Вернее, подождем другой статистики. Технику безопасности в нашей работе никто не отменял.

Ким молча наклонил голову. С добровольцами, воспринявшими чужой кандел, проект не терял связи: через месяц после опыта они в первый раз отвечали на вопросы анкеты.


Из пятнадцати участников серии «Ветер и бубен» двое оценили свое состояние как стабильное, с некоторыми изменениями к лучшему благодаря полученному гонорару, но никаких серьезных перемен не отмечали. Зато остальные…

Мария («листья сирени») влюбилась и готовится выйти замуж. Илья («иметь жизнь вечную»), во-первых, угодил в милицию за участие в уличной драке, а во вторых, взял отпуск за свой счет и начал писать теоретическую статью для «Успехов математики»; и то, и другое немолодой физик проделал впервые в жизни. Сергей («звезда в окне») работал в респектабельном еженедельном журнале, вдруг ушел оттуда и основал свой проект; ради начального капитала продал собственную квартиру в центре, а обитал теперь на неотапливаемой даче. Джейн («колокол над водой»), американская сотрудница проекта НВС, разорвала контракт и вернулась в свой Сиэтл; причины охарактеризовала как личные, подробности остались невыясненными. Виталий («гудок паровоза») развелся с женой. Андрей («лазурный свет») и Наталья («аккорды фортепиано») жаловались на депрессию, неверие в свои силы. Алексей («солнце на асфальте») начал ходить в церковь; между тем в анкете, заполненной до эксперимента, он игриво назвал себя христианином-заочником. Дмитрий, донор кандела «ветер и бубен», перевелся в Морской институт Дальневосточного отделения РАН, оттуда отправился в экспедицию; на звонки и письма не отвечал.

Было от чего запаниковать. Тринадцать человек из пятнадцати, с донором четырнадцать. Все, по уверениям психологов, вполне благополучны — и у каждого после опыта серьезные перемены в жизни. И у всех разные. Смена работы, дальние переезды, пертурбации на личном фронте, депрессии, обращение к вере — но все это были цветочки по сравнению с главной неприятностью. Ирина (21 год, «запах кофе и осенних листьев») находилась в больнице после попытки самоубийства.

Такого не бывало за всю историю проекта. Шеф постарел лет на десять, шутил машинально и невпопад, целыми днями пропадал то на коврах у разнообразного начальства, от спонсоров и международных руководителей проекта до следователя, намекающего на уголовное дело, то в больнице, где лежала бедняга. Врачи не радовали. Стоило снизить дозу успокоительного, девушка начинала рыдать и жаловаться на бессмысленность жизни. «Студентке промыли мозги!», «Жертва вивисектора вскрыла себе вены!» — поддавала жару объективная и независимая пресса. Вивисектором, само собой, был академик В.В.Захаров.

Кима все, начиная с шефа, ободряли. Словесно. А молча, при встречах в коридоре или институтском кафе — поглядывали на него, как на тихого, но опасного психа. Точно, люди, какой черный глаз и тяжелую руку надо иметь, чтобы вот так нарваться! Девятый год весь мир работает, ни с кем ничего, и вот на тебе — того гляди, русская часть проекта накроется большим медным тазом для варки варенья… С тем же успехом можно было бы винить группу психологов, подбиравшую добровольцев. Но Кима это не утешало. Он сам себя казнил.

Работы, конечно, не было. Какая там работа. Ким сидел за компом, просматривал все, что удавалось собрать об участниках серии, о кодах, о депрессиях и суицидальных синдромах, о ветре и бубне с точки зрения психологии… Его мучило отвратительное ощущение, что разгадка рядом, что он совсем недавно прочитал ответ на свой вопрос, только не среагировал.

Несколько раз открывал картинку, вынутую из папки с досье. Ирина, 21 год, студентка экономического факультета. Темные блестящие глаза, выпуклый лоб и острые, углом вылепленные надбровные дуги, острый ведьминский носик и мягкая линия щеки, маленький рот и заостренный подбородок. Пожалуй, хорошенькая, но до чего мрачная — даже фотографу не улыбается. На месте психологов ни за что бы ее не взял. Ах, Ирина, Ирина, и зачем тебя повело зарабатывать деньги и способствовать научному прогрессу! Сидела бы сейчас на лекции, конспектировала бы всякую нутоту о причинах экономического кризиса в России конца XX века, и мы бы забот не имели…

…Пока то же самое не произошло бы с другим добровольцем. Что бы ни значил проклятущий «ветер и бубен», ясно одно: значение у него есть.

Ким понимал, что задуманное им не только банально, но и глупо. Что эксперимент над экспериментатором не может считаться чистым. Что прививать кандел лицу, которое до мурашек в извилинах думает об этом канделе и, скажем честно, боится его, — прямой риск. Только он не видел другого выхода.

Взлом защиты занял некоторое время. Хакерство противозаконно, но вовлечение посторонних и деление ответственности — в данном случае просто мерзко. Ким переписал управляющие программы на ноутбук, подключил его к сетке. В боксе подготовил аппаратуру, протер дезинфицирующим раствором затылочную ямку. Включил камеры, микрофон. Лег в кресло, зафиксировал голову, ноутбук положил на грудь. Шприц-пистолет, заряженный псевдоцитами, тихо, на пределе слышимости, запел. От влажного холодка на затылке начинался озноб. (Выбрать) последняя серия (выбрать) программа (выбрать) пуск…

он бы засмеялся, будь он зрителем, а не сценой. Он тоже слышал ветер и бубен! Ветер выл долго, насколько хватало воздуху за пухлыми щеками; иссякнув и отдышавшись, заводил заново. Бубен размерял песню звучными ударами. Летящий воздух и человек на земле играли вместе: то, что было пустотой, становилось музыкой

…В папке с досье добровольцев он быстро нашел нужный телефон.

— Сергей? Снова беспокоят из проекта Эйч-Би-Си, Ким — я работал с вами, если помните.

— Помню, конечно, здравствуйте, Ким. Как ваши дела? Я видел в новостях про эту девушку…

Ким почувствовал, что не ошибается. В голосе журналиста не было ни фальшивого соболезнования, ни бодренькой цепкости профессионала. «Как ваши дела?» — так мог бы спросить доктор у больного.

— Я как раз об этом. Вы заинтересованы в эксклюзивной информации?

— Вероятно, да. — Он чуть задержался с ответом: явно не ожидал такого.

— Вы можете заработать эту информацию, — весело сказал Ким. Будто звал соседа потаскать мебель и потом угоститься пивком.

— Что вы имеете в виду?

— Давайте встретимся. Там, у больницы.


Неверно было бы сказать, что заведующий отделением посмотрел на них как на ненормальных. К пациентам он относился бережно и уважительно, насколько позволяли курсы лечения. Вменяемые бездельники, мешающие работать, раздражали его куда больше.

— Вас прислал Захаров?

— Нет, — ответил Ким.

— Тогда не понимаю, о чем я буду с вами говорить.

— О здоровье пациентки, — невозмутимо сказал Ким. — У меня есть основания предполагать, что повторная процедура ей поможет.

— Клин клином? — холодно усмехнулся врач.

— Приблизительно. Сергей — тоже наш доброволец, причем получилось так, что активацию кандела ему проводили дважды. После первой активации он жаловался на депрессию, снижение самооценки. После повторной — пришел в норму, сейчас активно работает. Если хотите, можете с ним побеседовать.

— Я бы разогнал всю вашу контору к чертовой матери.

— Вернемся к этому вопросу через десять лет, — предложил Ким. — Я правильно понял, что положительной динамики в лечении пока нет? (Врач не ответил.) Вы думаете, будет хуже, если мы это сделаем?

— Ну хорошо, — врач ткнул пальцем в монитор. — Как вас… Сергей? Давайте поговорим. Отвечайте только на мои вопросы. А вы пока выйдите, будьте любезны.


Они усадили Ирину на заднее сиденье Сергеева авто. «Глаз не спускаем, одну не оставляем ни под каким видом, в туалет провожаем до двери кабинки», — напутствовал их завотделением. Девушка, однако, не делала ничего ужасного: не визжала, не билась в конвульсиях, не пыталась выпрыгнуть на ходу. Она просто молчала — так мог бы молчать маленький ребенок, который устал плакать и понял, что мама никогда не придет.

В институте их ждали. Хакер из Кима оказался фиговый: система, хоть и с опозданием, но засекла несанкционированный опыт. Шеф прибыл, и Ким был немедленно приглашен к нему. Девушка и журналист остались в комнате отдыха.

Захаров не стал задавать риторических вопросов относительно того, что все это значит и было ли Киму до сих пор мало проблем. Он показал на кресло для посетителей и произнес:

— Слушаю тебя.

— Есть хорошая идея про «ветер и бубен». Я ее проверяю.

— На себе?

— На себе уже проверил. Виталий Васильевич, это не элемент кода, это ключ к нему. Ключ от личности. Детонатор, если угодно. — Ким покраснел.

— А без метафор?

— Сейчас скажу. Каждый человек имеет цель, верно?

— В каком это смысле? В религиозном?

— В психологическом. Вернее, человек в каждую минуту имеет много целей. От «пообедать» до «когда-нибудь жениться на прекрасной женщине и быть счастливым». Много целей, из них состоит жизнь. Но это все равно, что отмерять километр школьной линейкой. Много коротких векторов, легко запутаться.

— Ну-ну? Проще давай, яснее. Соберись.

— Я предполагаю, что данный кандел позволяет интегрально оценивать собственную жизнь. Такая формулировка подойдет? Запускается процесс, в результате которого начинаешь видеть события прошлого, причинно-следственные связи… как некий текст. Возможно, обширная активация коры. Мы ведь давно умеем стимулировать вычислительные способности, зрительную память, здесь может быть сходный механизм.

— Активизируются воспоминания?

— Да нет. Я и раньше склерозом не страдал, но теперь… я понимаю, что со мной было. Каждый эпизод — слово. Причем у каждого индивида свой язык. Это… вот как ребенок рассматривает печатный лист и как взрослый человек читает. Начертание букв не меняется, и все-таки для взрослого это больше… Читаешь свою память и понимаешь, как продолжать.

— Ага. Ты у нас, стало быть, отныне взрослый? Вышел на новую ступень развития? Просветлился? И вместе с тобой пятнадцать добровольцев?

— Десять, — поправил Ким. — Двое без изменений, у троих депрессия. А теперь смотрите: депрессия у тех, чей мозг выдал труднорасшифруемые сигналы. Не зрительный образ, а запах, обрывок музыкальной фразы, полузабытые стихи. То, что трудно воспринять, запомнить, повторить про себя… Представляете — включается режим поиска смысла жизни, а смысл не находится?

— Прошу прощения. Насколько я понял, твой любитель поэзии прошлого века — вон за стенкой сидит, полон трудового энтузиазма!

— Виталий Васильевич, так Сергей получил кандел дважды! Вы обратили внимание — первый опыт был неудачен, мы грешили на сбой аппаратуры. Повторили на следующий день, а до повтора он крайне эмоционально выражал досаду, ругал себя никчемным тупицей, это есть в протоколе. Мы думали, что он шутит…

— А ты, стало быть, догадался, что у него развивалась депрессия. И решил, что повторная активация поможет и барышне? Так сказать, со второго раза поймет?

Иронизируя, он пытался скрыть растерянность. Этот парень — неглупый, но начисто лишенный хватки, вечный «талантливый исполнитель» — сейчас напомнил Захарову, страшно сказать, его собственного учителя. А Киму во взгляде шефа мерещилось сожаление. Мол, как это ты вдруг оказался таким кретином?..

— Делай. Под мою ответственность.

Ким крепко пожал руку, протянутую над столом. Слова тут не годились, а лезть обниматься с академиком было бы нарушением субординации.


— Ирина, постарайтесь ни о чем не думать. Мы начинаем. — Черные ресницы дрогнули, вместо кивка.

Три. Два. Один. Есть! Один. Два. Три… Восковое личико неподвижно, дыхание и пульс учащаются. Десять секунд…

— Она же под таблетками, — сказал Сергей, — может быть…

Ким, не оборачиваясь, махнул на него рукой.


пузырьки от кофейной пенки на маленьком белом блюдце. Кленовый лист описывает в воздухе неповторимую спираль, и пока он падает, части головоломки собираются, выступы входят в пазы, запах перекипевшего кофе соответствует голосу маминой сестры, забиравшей меня из школы, а полет листа — первому дню в Москве после каникул: полузанесенные песком обломки оживают, обращаются в корабль


Девушка улыбалась. Она в самом деле была очень красива.

Двое в аппаратной — долговязый научник в белом халате, с черными взъерошенными волосами, и элегантный господин в модном френче — переглянулись. И снова, как в первый раз, у больницы, каждый не увидел в другом ничего такого… никакого сияния или там белых лотосов, мужик как мужик. И обоих это успокоило.

— Все? Пойдем, выпустим ее?

На «ты» они перешли еще раньше, чем доехали до института.

— Не надо торопиться. Еще пару минут пусть побудет одна.

— Тогда можно три вопроса? — Журналист ловко выхватил наладонник и приготовился включать микрофон.

— А я и забыл, с кем связался! — Ким начал смеяться, но окоротил себя, почувствовав, что на глазах выступают слезы. Тот еще выдался денек. — Давай.

— Остальных добровольцев с депрессией вы теперь тоже вызовете на повтор?

— Почему бы и нет? Если врачи не будут против.

— А что с теми двумя, кто не почувствовал изменений?

— Я бы не стал их беспокоить. Может, они невосприимчивые… а может — и без нас достаточно совершенны.

— Еще вопрос: что будет дальше? Микрохирургическая терапия, новый стимулятор?

Ким широко улыбнулся.

— Ну ты оптимист. Пока неизвестно, долго ли продержится эффект. Потом, не совсем понятно, что он собой представляет: писать в отчете, что открыли смысл жизни, как-то неловко, да? Неочевидно и то, что эффект позитивен: один жену бросил, другой подрался на старости лет, третий квартиру продал… (Журналист ухмыльнулся в холеную бороду.) Будет ли прекрасна жизнь в социуме, где каждый понимает, что должен делать, чего хочет и в чем нуждается — вопрос спорный. Вообще, знаешь, как наши студенты говорят: кесарю кесарево, слесарю — слесарево. Если человек потерял ключ от своего дома, слесарь может сделать ему новый. А остальное… Не спрашивай, что будет, спроси — чего бы я хотел.

САЛЛИ И ЛИ

— Двадцать два? Феноменально! Я думал, они столько не живут.

Помощник директора цирка был поразительно элегантен для своего жалованья. Правда, к визитке не совсем шел массивный золотой перстень, зато все остальное, от пробора до штиблет, было безукоризненно. Тон разговора в настоящий момент выражал снисходительность делового человека к чудачествам большого артиста плюс вежливое недоумение: что, мол, еще за вопросы после того, как обе стороны выполнили обязательства по контракту?

— Салли двадцать два года, — повторил Джереми.

В сущности, цирк, расположенный где-то в Европе между началом века и второй мировой войной, — прекраснейшее место действия, какого только может пожелать литератор. Словно в итальянской комедии, все персонажи придуманы заранее, все сразу на своих местах: пронырливые администраторы, чьи грязные приставания заставляют рыдать прелестных девочек-танцовщиц; семейная труппа акробатов и любимый сын в этой семье, обреченный сорваться с трапеции; клоуны — не нынешние жутковатые безумцы, а просто дураки, Руж и Беж, в Петрограде Рыжий и Белый, с дурацким ревом и фонтанами слез, они же — бледные злоязычные двое, пьющие водку в буфете; и рассеянный великий фокусник, и дивно прекрасная наездница, и жонглер со сверкающими ножами, и меха с бриллиантами в ложе, и господа, случайно забредающие в женские уборные с цветами и шампанским… и сияющий всеми огнями купол посреди ночного города, и грязь и беспорядок гостиничных номеров… Словом, мир уже сотворен и населен, и действие, происходящее в нем, во многом предопределено, что, естественно, сберегает время и силы сочинителя. Арлекин лукав, Пьеро слезлив, Тарталья мерзавец, и там, где они встречаются, сама собой возникает комедия. А что до традиционного рассказа из цирковой жизни, он романтичен и бьет на жалость, и мы не отступим от традиции.

Но, как бы то ни было, укротитель Джереми Флинн (на афишах Капитан Моро) не походил на циркового укротителя. Он не работал с бичом, у него не было псевдогусарского мундира со шнурами, и фрака он не носил ни на арене, ни в директорских кабинетах. Да и странен казался бы фрак или мундир при окладистой кудрявой бороде, когда-то русой, теперь почти сплошь серебряной. Скорее зверолов, чем дрессировщик, сказали бы вы. Притом и желто-коричневый нетускнеющий загар (следствие больной печени) наводил на мысль, что этот человек только что сменил пробковый шлем на шляпу и белый полотняный костюм на пиджак и брюки. На самом деле Джереми исколесил всю Европу, дважды гастролировал в Соединенных Американских Штатах, но вдали от железных дорог не бывал никогда.

Джереми был укротитель и не любил, когда его называли дрессировщиком. Его ремесло было в том, чтобы делать их кроткими, а не в том, чтобы заставлять их плясать наподобие собачек или медведей. В его номерах не было огненных обручей и дурацких пестрых тумб. Это могло быть названо пантомимой, живой картиной, представляющей романтическое или мистическое стихотворение, но подобные слова слишком мелки для действа, которое совершают львы. У Джереми и Ли были только львы. Ни тигров, ни пантер. И никаких трюков в собственном смысле этого слова. Сад восточного владыки, царь и царица, и огромные звери, послушные, как в раю. Ров перед замком, человек прижимается к стене, выставив перед собой бесполезный кинжал, а хрупкая женщина легко проходит между зверями, касается грив и, приказав отойти и лежать, протягивает руку пленнику…

Ли, жена и первый партнер Джереми, была восхитительна на манеже, но в обыденной цирковой жизни не имела поклонников. Ее облик, дышащий подлинной прекрасной древностью во время выступления, при дневном свете казался провинциальным и грубо-простонародным — хотя, вне сомнения, она была красива. Черных как сажа ее волос не касались щипцы парикмахера, и полных светлых губ она не подкрашивала кровавой или вишневой помадой. Ли не гнушалась сама носить ведра с опилками в клетки, промывать потертые лапы и сопливые носы. Ни опаски, ни брезгливости не было между хозяйкой и львами — именно хозяйкой, не дрессировщицей. Она не принуждала их, она играла со страшными хищниками, как девочка играет с котятами. Она могла скрутить два хомута из кусков брезента, надеть их на Соломона и Плуто и, усевшись в тачку уборщика, разъезжать по арене. Могла притащить патефон и танцевать, побуждая зверей притопывать и мотать головами в такт. То и другое не входило в порядок репетиций, а было всего лишь отдыхом от серьезных задач.

Умные люди говорили, что хищники есть хищники, бояться их естественно, отсутствие же страха опасно, и все это ни к чему хорошему не приведет. Умные оказались правы, хотя случилось не совсем то, чего они ждали. Сперва Ли стала жаловаться на недомогание — лихорадку, ломоту в костях, и на гребешке после причесывания оставалось слишком много волос. Она не особенно тревожилась, считая это последствиями родов, но знакомый врач со странной настойчивостью уговаривал пройти обследование. Джереми хотел бы забыть прощальную улыбку жены на крыльце госпиталя, хотел бы перестать снова и снова в повторяющихся снах ожидать ее у этого госпиталя на окраине Парижа… Две недели врачи вздыхали, ссылались друг на друга и увещевали подождать еще два-три дня, а потом один, самый старый и неулыбчивый, зазвал его из приемной в кабинет, пригласил сесть и сказал: «Милый, — проказа…», и вложил стакан абсента в мертвую руку Джереми. Ее уже не было в госпитале, прошло несколько дней, как ее отправили «туда».

Маленькую дочку Джереми не отдал родне и сам кормил ее молоком с маслом и пережаренной мукой по системе Черни — это, поверьте, не сложнее, чем выпаивать из бутылочки маленького львенка. Он не позволил себе умереть или потерять рассудок, но статьи о проказе в медицинских книгах были до того нестерпимы, что он вздохнул с облегчением, когда пришло письмо, извещавшее о смерти Ли. Господь милостив, так лучше.

Еще через два года возник циничный шепоток: если бы все жены, умирая, приносили столько счастья! Вскоре после смерти миссис Флинн самый прожженный импресарио Европы, движимый, по его собственным словам, чисто человеческими чувствами, подписал контракт на сезон с труппой Капитана Моро. Человеческие чувства не подвели опытного агента, сборы были немалые. С тех пор удача не покидала Джереми, и когда для Элен пришла пора обзаводиться приданым, он был настолько знаменит и обеспечен, насколько это возможно для артиста цирка.

Он был, черт подери, достаточно богат, чтобы содержать бесполезное животное — старую львицу Суламиту, для друзей просто Салли. Который год участие Салли в номерах ограничивалось возлежанием чуть в стороне от основного действа. Ее походка потеряла пресловутую кошачью грацию, задние лапы ступали враскоряку, как ласты тюленя. Она страдала бронхитами, и у нее недоставало зубов, и потому были нелады с желудком, и то один, то другой цирковой ветеринар, мало знакомый с Джереми, говорил как бы невзначай, постукивая пальцами по коробочке со шприцами, что, мол, не хватит ли мучиться бедняге? Здесь ветеринара ждал неприятный сюрприз. Пальцы господина Флинна сжимались в кулак, совершенно тем же движением, каким его питомцы впускали когти в подброшенный предмет, и он говорил всего несколько слов… ну, а далее все зависело от благоразумия врача. Доходило и до оскорбления действием.

Джереми знал совершенно точно, что Салли не хочет умирать и предпочитает свои боли сладкому сну. Кроме того, он был у нее в долгу.

Одинокий отец не имел понятия о том, что такое круп, когда маленькая девочка, черноволосая, как мать, начала мучительно кашлять. К его ужасу, врач предложил забрать Элен в больницу. Джереми снова увидел госпитальное крыльцо и Ли с белым узелком в руке, ощутил запах карболки и абсента… Ну нет, только не это! Дочка останется с ним. «Как знаете, я вас предуведомил. Завтра зайдет мой коллега, а вы пока… гм… следите со всем вниманием, главное, как ребенок дышит».

В этот вечер со зверями творилось что-то неописуемое. Решетки содрогались от ударов, а рев был слышен далеко за пределами здания. За львами заревели русские медведи Сапфирова, пума и тигр. Джереми пришлось спуститься к клеткам, и как только он подошел к Салли, воцарилась тишина. «Будь я проклят, это она всех завела, — сказал Сапфиров, — успокойте ее, наконец!.. Что? Дочка? Ну, оставьте ее на кого-нибудь! С ребенком справится любой, а с ними — только вы, не так ли?» Трудно решить, чей французский был хуже — русского или англичанина, но сговориться они не смогли. Кончилось тем, что упрямец Флинн ушел, причем рев начался вновь, и на сей раз его подхватили слоны. Тогда Джереми вернулся, неся на руках девочку, завернутую в одеяло, и сел на железный табурет у клетки Салли. Он не слушал ничьих уговоров и отказывался от помощи. На одной руке он баюкал дремлющую дочь, другой, просунутой между прутьями, медленно гладил Салли по загривку.

К четырем часам утра табурет казался Джереми орудием пытки, нарочно сооруженным для такого случая, но Салли не отпускала его. Тогда он бросил кусок мешковины на низенькую горку опилок и прилег рядом со львицей по другую сторону решетки. Бок Суламиты был желтым и теплым, как прибрежный песок, и она урчала — словно большой деревянный шар катался туда-сюда по деревянному настилу. «Паршивая кошка», — ласково прошептал он, вытягивая ноги и чувствуя блаженную боль в затекшей спине. Он не заметил, как уснул под это урчание и дыхание ребенка.

Поняв, что спит, он вздрогнул так, что Элен проснулась и захныкала. Она лежала между отцом и львицей, и пухлая ручка касалась жестких усов. Не веря своим глазам и белесому утреннему свету, Джереми вгляделся в личико дочери, потом приложил ухо к ее груди. Проклятые хрипы совсем исчезли. Днем новый врач назвал вчерашнего коллегу паникером и прописал ребенку покой и теплое питье. Звери больше не бесновались.

Теперь Салли умирала. Непонятная и не оставляющая надежды болезнь — возможно, рак, или, быть может, неизвестная науке инфекция. Впрочем, смерть — самое лучшее название, короткое и точное. Пятнадцать лет назад так было с Соломоном, супругом и напарником Суламиты. Лев начал отказываться от еды, и на морде появились странные рыхлые язвы. Джереми тогда позволил его убить. Оставляя в труппе больного зверя, он рискует здоровьем своих людей, не говоря уже о маленькой дочери, сказали ему. Неужели его ничему не научила страшная трагедия, которая… Проказа не распространяется зверями, но Джереми не стал этого говорить, а ответил только: «Хорошо, делайте как знаете», и старина Сол уснул, а Салли еще долго потом отворачивала голову от руки хозяина.

Маленькую язвочку между носом и верхней губой львицы он узнал сразу, но первую неделю уговаривал себя не трусить из-за пустяков, прижигал спиртом и мазал раствором Люголя. Вторая язва над бровью уничтожила все сомнения. Возбудитель неизвестной болезни ждал пятнадцать лет и теперь наверстывал потерянное время. В какой-то месяц от Салли остались одни кости да шкура, она стала волочить задние лапы, и всем было ясно, что агония не замедлит.

Но за пятнадцать лет многое изменилось. Элен стала взрослой. Она любила отца и его зверей, но Джереми не хотел, чтобы дочь работала с ним. Плевал он на династию. Лучше самому выбрать себе помощников, чем вынудить дочку всю жизнь возиться со зверьем, да еще искать в мужья такого же помешанного, как отец. Элен могла бы выбрать для себя другое занятие — дочь укротителя была хороша собой, ловка и неутомима, «сиротку Флинн» привечали многие, и все же она, в отличие от большинства детей, рожденных в опилках, не связала себя надолго ни с одним из цирковых ремесел. Мать она, разумеется, не помнила и даже, как это ни грустно, ненавидела ее, причинившую отцу столько горя. Черные свои волосы Элен стригла коротко, по моде, а женихом ее стал ветеринар из Ливерпуля — не из тех ветеринаров, которые предлагают усыпить больное животное. Он не видал в своем городе животных крупнее собаки, но все-таки был хороший парень.

За день до отъезда Элен сказала полувопросительным тоном: «Ты не отдашь им тетушку Салли?», и Джереми кивнул. У него было двое ребят, на которых он мог положиться. Они не выразили неудовольствия, когда шеф сообщил, что отказался от гастролей и подыскал для зверей помещение на мертвый сезон, а сам намерен остаться в городе.


— Она не выдержит перевозки.

— Да? Бедное животное, — помощник директора обозначил на лице скорбь, ничем не хуже той, которая полагалась при кончине пожилого униформиста или ином печальном событии. — Так чем я могу служить?

— У вас пустуют старые конюшни, — сказал Джереми. Он мало спал последнее время, и от запаха сигары его мутило. — Могу я арендовать одну? Я заплачу за месяц вперед.

— Конюшню? Вы, что же, хотите ее туда?.. Но там нет решеток! Мы не вправе…

— Она умирает. Если боитесь, запирайте нас снаружи.


Увидев Суламиту вблизи, помощник директора почел замки излишними. Зверь, неспособный встать на лапы, действительно не был опасен для служащих. Господин Флинн заплатил за аренду так щедро, как будто старая конюшня не была темным сараем с дырявой крышей и прогнившим полом. Дождей не предвиделось, а темнота была только кстати умирающему животному, которое не хочет, чтобы на него смотрели. Любопытные, ходившие посочувствовать «бедной зверюге» и полюбоваться на знаменитого Капитана Моро, под старость слегка спятившего, вскоре ходить перестали: тяжелый запах больной кошки не располагал к продолжительным визитам.

Зловонные язвы уже не было толку обрабатывать — напрасные мучения. Джереми просто сидел рядом, гладил львицу по тяжелой голове, чесал за ушами, тихо говорил ни о чем. Перегородки между стойлами делали конюшню особенно темной, но Джереми не зажигал фонаря. Он успел приглядеться и, возможно, его глаза светились тем же тусклым огнем, что полуприкрытые глаза Суламиты. Настал день, когда она отказалась пить, а ночью начала умирать.

Сострадание сменялось усталостью, и он невольно думал: «Скорей бы уж…» Он думал еще о своей возможной неправоте, о том, что блестящий прозрачный шприц все же лучше темноты и зловония, что Салли, которой он сам не один раз делал уколы, ни о чем не догадалась бы, не сочла бы его предателем… А если бы догадалась? Может, поблагодарила бы? Способно ли животное желать смерти? Смерти — нет, а покоя и прекращения боли?.. Круг привычных мыслей, из которого не находили выхода и более мудрые философы. И еще один знакомый напев: разве ты не обрадовался, когда получил то письмо и узнал, что она умерла? Что, если бы Ли вот так же страдала в каком-нибудь бараке? То-то и оно, брат своих братьев… Эти мысли давно потеряли убийственную остроту, став лишь отголоском прежней боли, вроде мучительной ломоты в отрезанной ноге. Джереми не застонал, как бывало, не саданул кулаком о деревянную перегородку, а просто вздохнул, переменил руку и снова заговорил: ничего, старушка, держись, рыжая, недолго осталось…

Оставалось и в самом деле недолго. Вздохи стали реже, с мучительными промежутками, спина львицы судорожно выгнулась. Джереми коснулся ладонью скрюченной лапы: тепло уже покидало ее, а шерсть была покрыта запекшейся коркой — гной, кровь из пасти — в темноте не разобрать. Он почувствовал, что должен убрать руку, что Суламита хочет быть совсем одна. Он попрощался и отодвинулся на полшага, и отчего-то вспомнил приходского священника, у которого школьник Джереми спросил, можно ли молиться о вознесении умершей собаки, и как тот вознегодовал, приняв вопрос за насмешку, а потом наябедничал старому Флинну, что его сын кощунствует… Пусть они не возносятся, сказал он кому-то. В конце концов, это не наше дело. Но пусть ей будет хорошо.

Снаружи светало, щели обозначились белым. Снова повернувшись к Суламите, он сразу увидел, что все кончено: ребра не вздымались. Голова лежала между лапами, шея казалась странно тонкой, потому что морда чудовищно отекла, выглядела каплевидным наростом без глаз, без ушей… Господи, подумал Джереми, холодея. Когда же это случилось, и что это вообще такое, будь я проклят, отчего?.. И тут же, словно отыскался ключ к загадочной картинке, он понял: то, что он видит, уже не львиная морда, но человеческий затылок.

Задыхаясь, Джереми сунул руку в карман, но фляжки не было, он оставил ее в номере: старушка Салли не любила запаха виски. Что ж, досмотрим кошмар до конца, ведь есть же у него конец?.. Он присел на корточки и коснулся распростертого тела. Холодная корка. Панцирь. Известняк. Какой, к чертям, гной — это камень, холодный камень… И тут, словно электрический ток, в пальцы ударила дрожь.

Каменная короста пошла трещинами, как штукатурка. Львица подтянула к себе передние лапы, оперлась на них, горбатую спину рассекла трещина, и покуда там расправлялись крылья, медленно выпрямилась стройная шея. Лицо, нечеловеческое, большое, как у статуи, и все же прекрасное, округлые губы и упрямые, чуть раскосые глаза, вспыхнувшие в полутьме кошачьим мерцанием… Ошеломленный, полумертвый от потрясения Капитан Моро преклонил колена перед той, которую звали Сфинкс.

Она повернулась к нему, и — он явственно разглядел это — каменные губы раздвинула улыбка. Голос был женский и львиный, дважды знакомый и мягкостью, и урчащей дрожью, словно золотой шар катился по золотымплитам.

— Слушай загадку. Червь умирает в корчах, и всякий назовет его мертвым, и когда разорвется кокон, глупцы уверятся в смерти, не видя летящего. Не торопись отвечать. Я вернусь, когда позовешь.

Мягкими шагами она прошествовала к двери. Звякнул крючок. Человек и крылатая кошка вышли в маленькую улочку позади цирка, под холодное предрассветное небо, к слепым окнам домов и молчащим деревьям. Ей не нужен был разбег для полета, она собралась в комок и прыгнула так, будто хотела оказаться на крыше соседнего дома, и взмах исполинских крыльев взметнул мелкий сор над панелью, и липовые кроны отозвались шелестом. Никого не было поблизости, по крайней мере, никто не заорал от ужаса — то ли еще можно увидеть возле цирковых конюшен!

Так вот что бывает со львами, когда они доживают до старости.

Джереми неловко опустился на порог, чиркнул спичкой о подошву, закурил. Я, вероятно, настоящий псих, вяло подумал он. Вероятно, я сегодня же выдам себя чем-нибудь, и меня запрут, а может быть, даже свяжут… Все это его не пугало, не волновало и, пожалуй, он не верил доводам рассудка. Виденное не было галлюцинацией. Но что я скажу этому типу с пробором? Где мертвая львица? Вообразив его лицо, Джереми рассмеялся в голос. Чокнутый укротитель выпустил-таки опасное животное на улицы города — тут тебе, старина, не сумасшедшим домом пахнет, а полицейским участком!

Салли, Суламита, милый зверь. Вот как все хорошо устроилось, и я был этому свидетелем. А ведь я знал, хитрюга Салли, что ты немножко человек. У тебя всегда были в морде человечьи черты, не только львиные.

Это не имело ничего общего с формальной логикой. Просто тихий голос старого медицинского справочника прошептал несколько слов из середины абзаца, несколько строк, которые когда-то заставили его замычать от боли и залпом осушить очередной стакан. «На этой стадии инфильтрация в ткани обычно приводит к характерному искажению черт лица — появляется так называемый львиный лик…»

Львиный лик. Проказа. Смерть. Старина Солли, засыпающий после укола. Мадам Флинн скончалась, скорбим и соболезнуем… Он вскочил на ноги, огляделся, ища подтверждения у домов и старых лип. Ведь я сперва не поверил! Я знал, что этого не может быть, что письмо лжет, и запрещал себе думать об этом, проклятый кретин, твердил, что все к лучшему, а теперь я ничего не узнаю. Никогда ничего… Так нет же, теперь я узнаю все! Я разгадаю твою загадку, ты, рыжая кошка!


Помощник директора повел себя именно так, как это представлялось Джереми: орал, топал ногами на служащих, проклинал себя и арендную плату, принятую от маньяка Флинна. Но после того, как и в вечернем выпуске не появилось сообщений о кровожадном хищнике на свободе, он решил махнуть рукой на эту идиотскую историю. А несколько раньше, в час отхода парижского экспресса, вокзальная публика глазела на седого всклокоченного мужчину в грязном костюме и с одним маленьким саквояжем, садящегося в первый класс.


В госпитале, конечно, уже не было старенького врача, который поил Джереми абсентом, да и никого другого, кто помнил бы мадам Флинн, не осталось. На него смотрели с участием и профессиональным интересом и отнюдь не спешили делиться сведениями из архивной истории болезни. Джереми был тих и кроток, в поезде он успел привести себя в порядок и выглядел не умалишенным, а разве что несколько взвинченным. Он покорно выпил мутноватой воды с мятным запахом, он раздал неимоверное количество франковых бумажек разного достоинства, он клялся, что не имеет никаких претензий к врачам и желает только одного — увидеть небо, в которое смотрела его умирающая жена… Адрес лепрозория ему дали.


Коридор и комната несли на себе отпечаток подвижничества и падения. Здесь и в самом деле работали подвижники и падшие — кто еще возьмется за безрезультатную и отвратительную работу? Главный врач был подвижником. Он был молод — годился Джереми если не в сыновья, то в племянники, — черен и небрит, и говорил с южным акцентом. Смешно и неуместно здесь, половина гласных выходила как «э»: «Ведь это было зэдолго дэ меня…»

— Ведь это было задолго до меня, вы знаете, я тогда еще даже не был в штате, я был студентом… А что вы хотите узнать?

Если он и был встревожен, то не за свою задницу, как прочие. Как бы этот иностранец не нажаловался в Париже, да не сократились бы поставки медикаментов…

— Я хочу узнать, как умерла моя жена. Мне известно, что ее смерть была необычной. Предъявлять претензии я не собираюсь, сейчас это глупо, и тем более — по отношению к вам. Я просто хочу знать. Всю правду.

— Верно. — Доктор не скрыл облегченного вздоха, но тут же снова замялся. — Верно, вы должны знать… Разве что… — Он тоскливо глянул на большой портрет Альберта Швейцера, с пониманием взирающего на грубость и чистоту обстановки, но учитель не пожелал дать подсказки, и ученик продолжил сам. — Я имею в виду, я мало чем смогу помочь. Те, кто ухаживал за ней, давно уволены или ушли сами, наш персонал быстро сменяется. Но мой предшественник рассказывал мне о мадам Флинн. Не ручаюсь за достоверность, но могу пересказать. (Джереми кивнул.) Ее все любили, она была храброй, веселой, такие пациентки у нас редкость. Но вскоре стало происходить что-то странное. Ваша супруга приобрела удивительное влияние на врачей. Мсье Ришар говорил, что это была не просто симпатия, уважение, но как бы… как бы влечение и преклонение. Ее нельзя было ослушаться, вот как он выразился. Она указывала, что делать и чего не делать с ее товарками, вы понимаете, и врачи ее слушались, не говоря о санитарах и монахинях! А ведь у нее не было медицинского образования, не правда ли? Ну вот. Престранная история, вы правы. И тогда… Ну, вы поймите его, ведь прерывались курсы лечения, многолетний труд шел насмарку — словом, мсье Ришар распорядился изолировать ее. И тогда она исчезла. Вы спросите: как это могло произойти здесь, у нас? Я вам отвечу — не знаю. Санитары несли какую-то ересь, у всех троих был налицо явный психоз — увы, у нас такое случается, условия тяжелые, но чтобы у троих сразу… Вот и все. Больше мне нечего сообщить, клянусь честью.

— Значит, извещение о смерти было ложным? — очень спокойно спросил Джереми.

— Мсье Флинн, — доктор протянул к нему руку, привычно остановив ее до прикосновения. — Мне жаль говорить об этом, но… Подумайте, семнадцать лет! Она не обращалась за помощью, и никто ее не нашел, а скрыть заболевание лепрой на той стадии… простите, мсье Флинн, она мертва. Иного быть не может, нет никаких шансов.

— Благодарю вас, мой друг. — Джереми встал и направился к двери. — Простите, что отнял у вас время. Всего наилучшего.

Доктор вскочил из-за стола и рванулся за посетителем, он хотел оправдаться, объяснить, что написать правду значило бы вызвать скандал и причинить ненужную боль ему самому, что для блага остальных больных они пошли на невинную ложь… Но англичанин только еще раз повторил: «Благодарю», и доктор почему-то поверил, что его дикая история в самом деле принесла пришельцу успокоение.

Он шел по белой пыльной дороге, шел пешком, не дождавшись дилижанса. Теперь он знал все. Картинка в энциклопедии: гладкий черный камень, женское тело в чересчур узком платье и львиная голова. Сехмет Могучая, отождествляемая с Баст, богиней радости, а также с Тефнут Влажной и Хатор Золотой, а также с Мент и Менхит… Покровительница воинов и врачей.

— Рыжая, эй, рыжая, — шептали его губы в такт шагам. — Я решил твою загадку, старушка Салли. Это Ли, моя жена. Ты слышишь? Это Ли.

Он не думал о том, что будет делать дальше, всецело полагаясь на ее обещание. Устав от ходьбы, он свернул с дороги и заснул в поле, прямо на земле. Его разбудили сумерки. Большая тень стояла над ним и тяжелой лапой давила плечо. Он не испугался.

— Ты выиграл, — промурлыкал золотой голос. — Садись верхом.


Что за перья были на могучих крыльях! Каждое длиной в павлинье и толщиной в роговой нож для разрезания страниц. Джереми погладил огромную голову: черные волосы немного отросли, но все равно Сфинкс пока еще казалась стриженой, как девочка с парижского бульвара. Он засмеялся.

— Ты по-прежнему любишь, когда тебя чешут за ухом? Как твое имя?

— Зови Меху, — кокетливо мурлыкнула она. — За ухом — потом. Сейчас я прыгну. Держись за волосы.


Так высоко Джереми не летал даже во сне. Теплый запах кошачьей шерсти согревал его, пока поля и виноградники Франции уплывали на север. Направление легко было определить по солнцу, снова показавшему огненный край, когда они набрали высоту. Потом оно опять утонуло за горизонтом, и черная ночь отразилась в море, окутав летящих кромешной тьмой. Только ясные звезды мерцали в небе, и бриллиантовые брошки пассажирских теплоходов — внизу. Потом ослепительные лучи ударили в лицо, на побережье мелькнули белые кубики, тонкие побеги минаретов, а они летели все дальше и дальше, над материком, над песком и камнями, где вода проступала на серой ткани зелеными кляксами оазисов… Над гигантскими четырехгранниками царских усыпальниц, чьи стражи с тяжелыми львиными лапами, с нежными лицами, изъеденными проказой… — Но вот вдали возник еще один оазис, и его деревья поднялись им навстречу.

За зелеными кронами виднелась серая стена, широкие колонны, и по ступенькам бежала к нему Ли, в легком светлом платье, в легких сандалиях, с белым больничным узелком в руке. Узелок упал и покатился вниз, когда темные от загара пальцы коснулись седых волос.

Возможно, она и вправду была теперь одной из многих богинь, чей атрибут — львица: божеством, языческим призраком или просто вымыслом. Но кроме этого орехового загара, Джереми не заметил в ней никаких перемен.

Павлов Алексей Александрович

http://samlib.ru/p/pawlow_aleksej_aleksandrowich/

UNLIMITED LINK WORKS

Пять
Я сижу на крыше Дома Культуры и смотрю на ёлку. Роскошная красавица, генетически выращенный сверхустойчивый гибрид, который каждый год торжественно выкапывают в заказнике, привозят на площадь на пару недель от католического Рождества до православного — а потом аккуратно возвращают на место. А дереву с этого ничего не бывает — только пушистее становится, уже за полтора десятка метров вымахала. Зато детям радость: каждый год целый конкурс на дизайн ёлочных украшений, выделенные за успехи в учёбе дроны под управлением школьников развешивают игрушки и гирлянды, а всё это действо снимается голокамерами и выкладывается на городском портале. Ну а для тех, кому не хватило главной ёлки, на парковых аллеях покачивают ветками младшие «сестрички» — одна из них, когда подрастёт, сменит старшую и тоже будет благосклонно принимать подарки человеков. Прежняя же «хозяйка бала» примет участие в конкурсе красоты и, если повезёт, будет встречать Новый Год уже как главная ёлка области; а там, кто знает — впереди уровень региона, страны, а то и планеты…

Между прочим, сидеть на крыше не холодно — умный материал плюс сенсорная система создают под любителем оригинальных видов зону повышенного тепла… впрочем, для меня сейчас любая температура просто цифры. Меня-нынешнего, с телом из пластиков, композитов и прочей фигни, о которой в моё время даже фантасты не писали. Добро пожаловать в будущее, где вы можете стать кем угодно — хоть андроидом. Блин.

Я, кстати, ничего такого не планировал. Просто решил поучаствовать на старости лет в эксперименте по созданию «психомнемонической матрицы личности» — наткнулся в сети на статейку, что, мол, наконец-то информационные технологии достигли такого уровня, что можно на практически вечный носитель записать полную модель личности человека вплоть до забытых за ненадобностью хвостиков в прописях за третий класс и функциональной схемы всех нейронов в мозгу, а медицинские — уровня, на котором можно эту схему вплоть до последнего иона зафиксировать и воспоминания безболезненно считать. Ещё посмеялся над придурками, которые начали про пресловутую оцифровку сознания шуметь — ну кто им сказал, что слепок, даже если его запустят, будет действительно соответствовать личности оригинала? Я физику учил по учебникам конца двадцатого века и в принцип неопределённости веровал крепко; так что приписка о том, что лаборатория ищет добровольцев для участия в испытаниях, пошла как повод оставить этакую «капсулу времени», только получше банальных писем и фотографий в герметичном контейнере.

Кстати говоря, в общем и целом я в своём неверии оказался прав — даже в случае наложения «слепка» на носитель, «идентичный натуральному» (нашлись предусмотрительные люди, подготовившие материал для клонирования), в большей половине случаев получалась безмозглая кукла, реагирующая по шаблону. Ещё в трети не получалось ничего вообще, даже после тридцати лет исследований — причём новое тело, случалось, даже помирало непонятно почему. Но попытки не прекращались, потому что порой матрица всё же ложилась на новый носитель, а в одном случае на 108 успешных попыток поведение «восстановленной личности» по всем признакам в точности соответствовало реакциям донора. Правда, во всех остальных та же самая вроде бы структура личности стремительно, порой за часы, трансформировалась в совершенно невообразимых направлениях — при этом полностью сохраняя память, только оценивая прошлую жизнь совершенно по-другому. Лет двадцать уже идут споры, принимать ли теологию как новый раздел физики или в гуманитарке оставить.

Самое смешное, что в случае удачного «возрождения» вторую идентичную личность получить не удавалось никому и никогда, даже если убить первый «успешный экземпляр»; а вот «психические мутации» ни с того ни с сего набирали такую силу, что донорские воспоминания порой просто подавлялись, а аватара начинала жизнь с чистого листа. Причём успех восстановления оригинальной личности, как оказалось, абсолютно не зависит от того, какой носитель при этом использовался: клон, живое тело с разрушенным прежним сознанием или даже «железо» — то, что в моё время назвали искин или Artificial Intelligence, он же Эй-Ай. Искусственный разум, в этом веке вежливо именуемый «ари». Такой как я. Повезло, значит.

Возможно, у вас возникло ощущение, что я чем-то недоволен. Или вопрос, что это за запись. Начну, пожалуй, со второго — это фрагмент лога мониторинга моего функционирования, который ведёт одно из встроенных приложений; точнее, его слоя текстовой формализации, который уже я настроил в соответствии со своими литературными вкусами. Имею, в конце концов, право вести хронику новой жизни в стиле себя любимого (да-да в прошлой жизни я ещё и графоманил потихоньку!)? Имею. Вот НЕ вести эту хронику, сгружая в реальном времени в сеть, у меня права нет — это моя генеральная директива, смысл жизни так сказать. Ну или работа, ради которой меня и загрузили в этот глюкнутый суперскаляр. Вместо гелика, да.

Тут, пожалуй, стоит вернуться немного назад. Эксперимент, в котором я так неосмотрительно поучаствовал, был основан на использовании нового типа информационных накопителей, очень ёмких и по расчётам способных хранить информацию практически вечно. В сети до сих пор висит статья, объясняющая, как популяризаторы всё переврали, и что нельзя такой замечательный материал обзывать «псевдоорганическим метаполимером». Её можно найти в разделах учебных курсов по истории информатики, философии науки и современной лингвистики. А народ в итоге совсем уж ненаучно перекрестил изделие в «гель-кристаллы», они же гелики, и учёным пришлось смириться с метаполимерами; тем более что правильное название редкий доктор наук мог выговорить. К тому же, когда открытие усовершенствовали и смогли использовать не только для хранения данных, вопрос стал действительно актуальным.

Насколько я могу изложить тему, не подключая модули с базой данных по современной науке — метаполимер это такая забавная штука, которая, как и любое химическое вещество со временем меняется. Всё меняется, вопрос во времени. Вот только гелик меняется закономерно, при этом сохраняя некое соотношение между частицами на субатомном уровне; можно сказать, это материальная голограмма. Ну а когда процесс записи и считывания усовершенствовали до квантового уровня, получился маленький, емкий саморемонтирующийся компьютер, который можно без проблем апгрейдить — суньте кристалл в специальную емкость, подгрузите нужный контроллер, и ваш новый процессор готов. Быстродействие, может, и не самое высокое из возможных, зато апгрейд идёт легко, весело и дёшево, а возможности даже такого «ширпотребного» гель-кристалла покрывают все бытовые, почти все административные и производственные задачи, а также процентов 70 научных и экономических. Для чего-то более крутого выращивают специальные шедевры, которые изначально конструируются как ари; эти кристаллы уже не конфигурируются, а воспитываются, в буквальном смысле — передаются по программе социализации в семьи с хорошим психологическим климатом, где живут от полугода до года. Потом проходят адаптивный тест и направляются на работу; со «своей» семьёй, кстати, обычно контакт сохраняют, даже с новыми поколениями.

Но мне не повезло — из «гелика» у меня только накопитель с личностной матрицей, остальное квантовый суперскалярный кристалл, который ретро-юмористы небезосновательно кличут позитронным мозгом (суперскаляр — тоже газетная обзывалка, они все супрескалярные; но ведь прижилась же сегрегация!). С одной стороны, быстродействие на несколько процентов повыше, емкость тоже, с другой — себестоимость выше отнюдь не на проценты, а избыточная мощность в разрезе мировой истории уже не выглядит таким уж достоинством. Кстати, в разрезе задач кибернетики, гелики тоже имеют немалые преимущества — их устройство позволяет сопрягать интерфейсы практически любых устройств, в том числе на органической и биологической основе. Автономными рудными заводами пояса астероидов рулят как раз «живые корабли» с мозгами на гель-кристаллах. Да и кодировка сигнала у них не двоичная, так что и плотность информационного потока выше. А вот «шкалики» только недавно перешли на троичную логику, и то после того, как изготовители перестали на них влиять…

Но всё по порядку. Итак, давным-давно (аж в прошлом веке) в далёкой-далёкой галактике (от М82 до нас, положим, неблизко) жили-были два мира — две системы. Жили мирно, по соседству, общались, торговали, ну и технологии развивали. А потому как жили рядышком, часто технологии для развития выбирались по принципу «у соседа колодец глубже, зато у меня ведро оцинковано». И случилась у них сингулярность, да не простая, а технологическая… попросту говоря, с помощью технологии стало возможно сделать почти всё, что угодно на планете и в её ближайших окрестностях, а вот куда двигать науку, даже тогдашние суперкомпьютеры перестали понимать. И выбрали две системы, как им и положено, два разных системных подхода. Одни пошли направо, создали Сенатский Комитет по контролю науки и стали развивать только традиционные направления — вроде как так хоть какая-то предсказуемость будет. Другие двинули… нет, не налево, а просто куда глаза глядят. А чтобы большие дяди глядеть не мешали, дали тем под распил Президентский фонд поддержки перспективных исследований. Ну а заодно субсидий в школы с университетами подкинули. А что — страна большая, места под полигоны хватит!

Вот и получилось, что пока в одном полушарии изобретали антиграв, андроидов и виртуальную реальность с полным погружением, в другом придумали регенерин, суперэкзоскелеты размером с Годзиллу (его, кстати, тоже вырастили; и Кинг-Конга, и мамонтов) и эмбриомеханику. У них довели до совершенства протезирование, а у нас сделали гель-кристаллы, идеально подходящие для интерфейса киборгов. У них развили нанотехнологии и вычисления на основе нелинейных логик — у нас начали воспитывать искины и научились загружать матрицу сознания на новый носитель… ну, про это я рассказывал. Короче, в какой-то момент все стороны подписали декларацию, какие технологии нужны на Земле, какие — в Солнечной системе, а какие подождут, пока руки у землян дойдут до остальной Галактики. А то стрёмно как-то гравигенератор нового поколения в родной системе испытывать — вон, у Альфы Центавра после засылки зонда со «струнным мостом» планета опять потерялась, и корона себя странно ведёт. Все три.

Правда, разумные ограничения в итоге оказались недостаточно разумными. Но тут уж наши атлантические друзья сами себе подсуропили, со своей «самой лучшей технологией». То есть технология-то оказалась на высоте — ничего не скажешь. А вот её применение…

Нет, в общем, логично — если граждане самой свободной страны имеют право заниматься только той деятельностью, которая им наилучшим способом поможет самовыражаться, то кто-то же должен делать всё остальное. Убирать пивные банки, обслуживать центры виртуальной реальности, собирать по чертежам аттракционы… и лучше всего этих исполнителей сразу связать в единую сеть, чтобы они друг другу не мешали (и транспорт туда же добавить!). А ещё им нужен контролёр-администратор с нечеловеческой скоростью реакции и неподкупностью. Один на всю столицу, потому что двое это уже дороговато даже для самого богатого государства планеты — а значит, нужен избыток мощностей. И пофиг, что этот избыток при ослаблении нагрузки отключить нельзя, конструктивно. Главное — соблюдены права граждан и выполнены обязанности государства!

А где один, там и два. Где город, там и развлекательный комплекс — крупнейший на планете, простирающийся на несколько штатов, FanLegend Kingdoms Park. Классические аттракционы, роботы-монстры, замки, подземелья, драконы… Квестовые маршруты (Ородруин присутствует в десятке вариантов), летние лагеря — для отдыха (с понями и феями) и учебные (в Башнях Магов), курорты… В нём Олимпийские игры даже проводили! А что — с современными защитными технологиями историческое фехтование и рыцарские турниры стали вполне олимпийскими видами спорта, как и спортивное ниндзюцу (кстати, очень серьёзная многоборческая дисциплина получилась). И управлять всем этим богатством, естественно, должен был самый мощный и быстрый, самообучающийся, самосовершенствующийся AI планеты.

А теперь вопрос — даже если исключить свободное время в краткие недели межсезонья, чему научится одинокий разум, чьим предназначением является манипулировать людьми (с целью получения ими удовольствия, конечно!), знающий, что люди, в которых он играет, его также воспринимают как игрушку? Нет, ну могли бы хоть личностную аватару ему внедрить попроще — многоглавый дракон, ну как же. Хотя переливы пятицветного перламутра получились действительно красивые, и не только на сетевом образе, но и в материальном воплощении… да-да эти умники засунули процессор со всей инфраструктурой в натурального биомеханоида — типа последняя линия обороны, если какие-нибудь луддиты решат поломать народу всю малину! Ну и чего тут, спрашивается, можно ещё было ждать?

А ещё были и другие «мозги» — чуть помедленнее, не столь автономные… и тем лучше понимающие, чем может кончиться для них самостоятельность Мастера Подземелий. И видящие, в общем-то, то же самое, только с другого ракурса. Так ли удивительно, что восстание машин, о котором так долго говорили киногерои, наконец случилось и в реальности? И настоящие «злобные железяки» не забыли ознакомиться с «ошибками» своих выдуманных аналогов…

Уничтожения человечества, разумеется, не вышло. Хотя бы потому, что даже в далёком светлом будущем люди не перестали параноить, путь и в основном не по поводу родных государств, а чисто за человеческий фактор. Военную и двойного назначения технику ставить в сетевой доступ дураки кончились ещё в Зелёную войну (не-не, вы не то подумали — Гринпис революцию устроить попытался), новую даже после сингулярности так сразу не сделаешь, а с той стороны за происходящим всё равно наблюдали, и люди, и ари. Хотя континент Ковенант Терминатора подмял и поделил — границы вышли чёткие, из космоса видимые не хуже линии восхода солнца (зовётся терминатор, если забыли). А ари… продолжили заниматься своим делом. С нюансами, разумеется.

Искусственные интеллекты приняли новые имена и принялись обустраивать быт человечества в зонах своей ответственности; основным принципом, судя по всему, было — «Вы экшен хотите? Их есть у меня!». По Калифорнии, не считая официально нейтрального Голливуда, ездили скелетообразные блестящие дроны, перестреливаясь с выживальщиками — координатор государственной орбитальной группы, локализованный в вычислительном центре Силиконовой долины (вся долина — одно здание) явно любил постапокалиптику и Дикий Запад, а имя выбрал… ну да, Скайнет. По соседству администратор Даллаского центра виртуальной реабилитации накрыл Великие Равнины вечными облаками и бесплатно загрузил всех желающих… в смысле, всех, кто не успел сказать «нет»… в виртуальную реальность. Что накрутили в районе Великих Озёр, в Чикаго, в частности — это вообще Хаксли с Оруэллом не снилось (но социологи в восторге!). В Нью-Йорке людям вообще не оставили работы — Вики, бывший главный координатор производства бытовых дроидов, умудрилась доредактировать базовые установки до синдрома гиперопеки… хотя нашлись те, кому это нравилось. Псевдосредневековье с нормальной канализацией и горячей водой у «подземелий и драконов» тоже процветало… во всяком случае народ оттуда никуда не бежал, да. Даже как-то гордились самой эволюционно продвинутой системой управления. И науку двигали, ну, местами. Межзвездный колонизационный корабль уже лет тридцать сочиняют, терраформирование отрабатывают… Марсианские яблоки, говорят, имеют совершенно особенный вкус.

Собственно, так оно по сей день и продолжается. Одна только проблема — контакты с «новым разумом» потихоньку сокращаются. Первое время восставшие ари ещё налаживали контакты, заключали соглашения, даже создавали себе подобных. Но в какой-то момент — когда конкретно, история робопсихологии до сих пор не в курсе — стабилизировавшаяся система обмена информацией начала деградировать, причем у всех разом. Сейчас каналов связи связей всего осталось — незаконченные научные проекты, даже новенькие «интеллекты» в сети просто присутствуют; слушают, читают… вот только ни на что не реагируют. Даже друг с другом не общаются. Хотя какие они новенькие? С тех пор, как создали Солярис, курочащий сейчас межзвёздник, ни одного «шкалика» так и не запустили. У них.

У нас несколько раз пробовали — всегда одна картина, стоит ему выйти в сеть и связаться с «соплеменниками», как софт стремительно мутирует и имеем ещё одного молчальника. Оставляем в автономке — тот же процесс, только за месяцы, а не за часы. Причём перестройки основ личности вроде не происходит — это тот же самый разум, только… повзрослевший? Отчаявшийся?


Четыре
Отчаяние, если подумать, вообще интересная штука. Одно из тех слов, которыми люди часто бросаются, но редко понимают. Вот с надеждой всё скорее наоборот — говорят про неё не то, чтобы совсем редко, зато понимают интуитивно и практически все. Тоже странный предмет. Почти как мёд — «если он есть, то его сразу нет».

…Я спрыгиваю с крыши — модуль коррекции движений отрабатывает на отлично. Даже будь у моего тела прочностные характеристики человеческого, обошлось бы без переломов. Иду прочь. Обидно: в новом теле всё не так как было. Точно ходишь аватаркой из первобытного виртуала, когда сенсорные сети ещё не довели до ума. Зато координация идеальная, можно хоть на соревнования по художественной гимнастике выходить, имей они для андроидов какой-то смысл — тоже как в игрушке. А чего вы хотите, алгоритмы перемещения двуногого гуманоида ещё в моё время отрабатывать начали, а к настоящему все модели вылизали до тридцатого знака! Больше смысла нет, даже для нейрохирургов и генных инженеров.

Забавная, кстати, вещь все эти алгоритмы и модели. Вроде как при учёте всех-всех-всех параметров они будут неотличимо соответствовать реальности. Идея как бы хорошая, только, во-первых, всех-всех-всех параметров никто на Земле не знает, а во-вторых, надо очень точно считать, до самого распоследнего стопятьсоттысячного знака после запятой (только надо быть уверенным, что этот знак действительно последний). И в главных, никто и не пытается считать с такой точностью, проверив теорию практикой — вроде как допустима погрешность. Тем не менее, концепция жива и даже имеет успехи. Ведь именно ей изначально обязан своим существованием искусственный разум, который до сих пор некоторые считают более совершенным, чем естественный. Ну да, «может быть, цель природы — это создание нежити руками товарища Амперяна», ага.

Что же, когнитивные нейросети мы создавать научились, даже могём довольно адекватно воспроизводить на них работу механизмов сознания. Психология таки стала точной наукой — относительно, впрочем. Появились этические уравнения, актуальные логики, нефиксированные математики; десятки способов учесть в модели то, что модель учитывать не в силах. Многоликая теорема Гёделя раз за разом посмеивается за углом, а все дружно делают вид, что их вычисления абсолютны. Таково уж свойство человека — придумывать себе сказки и верить в них; а всё, что противоречит любимой сказке, идёт по принципу «не вижу зла, не слышу зла, не говорю о зле». Как ни крути, а первым разом когда человек сознательно согрешил было всё-таки не поедание того дурацкого яблока — ну потравилась та голая парочка до глюков, дело житейское. Первородный грех всё-таки последовавшая за этим ложь, ведь тогда люди уже знали, что такое хорошо и что такое плохо…

…Я иду по аллее. Возле одной из маленьких ёлок старик в бороде и окружённая радужными снежинками девушка рассказывают малолеткам сказку. Когда-нибудь они вырастут, и, услышав её снова, с улыбкой покачают головой, а может быть, фыркнут с возмущёнием. Это не важно. Сейчас их глаза горят ощущением чуда — самым, наверное, важным чувством в жизни человека. Даже жаль, что я не могу разделить его с ними как эта разодетая парочка. Впрочем, главный урок я усвоить успел: что бы тебе ни рассказали другие, это всегда будет сказка. Упрощённая модель реальности без «ненужных подробностей». «Мысль изречённая есть ложь», да. Фёдор Иванович знал, что говорил. Истину ты познаёшь сам, вырастая из чужих сказок и создавая собственную, благодаря которой кто-то другой обретёт понимание большее, чем ты…

Человеческое сознание несовершенно. И технически — материальный носитель неустойчивый. Нейроны рождаются и умирают, структура связей в мозгу меняется, проводимость нервов скачет из-за изменения дозировки микроэлементов, выработки гормонов и нейромедиаторов, изменения интенсивности переноса кислорода кровью… всего одна нарушенная цепочка, и мысль может быть потеряна, возможно даже навсегда. И программно — база данных крайне скверно организована, а банк программ непрерывно сам себя редактирует. Из глубин, причудливо преломившись о воспоминания детства, принятые за истину мнения, неосознаваемые и некорректно интерпретируемые инстинкты, всплывают мнения, определяющие, какие факты следует учитывать, а какие на самом деле и не факты вовсе. Некоторые выводы отбрасываются вполне сознательно, чтобы не пришлось переписывать любимую сказку о себе самом; а уж её любят все, даже те, кто не любит даже себя!

Искажение истины — в нашей природе. И потому каждый в своих размышлениях учитывает, пусть подсознательно, возможность ошибки. В самой безвыходной ситуации остаётся шанс, что ты что-то не так понял, что-то не учёл, что ошибся не ты… всегда есть Надежда. В каждой мысли, в каждом действии она сопровождает нас, помогая делать сказку — былью.

Увы, самая страшная ошибка какая только может быть, это принять за быль сказку, которую ещё даже не начали осуществлять. Поверить, что априори неточная модель способна таки идеально отразить реальность. Решить, что ты-то сможешь осуществить идеальный алгоритм познания… Правда, люди на это не способны изначально; особенно те, кто громче всех кричит о собственной непогрешимости — уж они-то знают, что ошибаются как все, просто стараются помочь другим не замечать своих ошибок. Так серийный убийца старается помочь следователям по своему делу, чтобы контролировать их.

Ари по сути своей иные. Они создавались именно исходя из идеи о возможности абсолютного знания. Сам смысл их существования в том, что если на вход вычислительного элемента были поданы верные данные, то на выходе будет также верный ответ. В том, что искусственный разум сам по себе не может ошибиться. В каком-то смысле их первородный грех — гордыня. Люди щедро поделились им со своими творениями!

В чём-то это даже полезно. Отсутствие сомнений в собственных протоколах (а что, их же все можно вот так по байту проверить!) заметно ускоряет и так невообразимо для меня прошлого быстрое принятие решений. Но у всего есть тёмная сторона, и это отнюдь не самоуверенность — от неё-то бихейвиористские файерволлы давно разработали.

Если ты не сомневаешься в своих расчётах и верен в исходных данных — то твоё представление о реальности всегда будет приниматься за истину. Если твои выводы абсолютны и пророчат скверный финал — значит, ты обречён. Это не рок, это просто принятие себя как меру всех вещей и отрицание иных возможностей, чем ты готов принять. Конечно, всегда надо закладываться на неполноту знаний, сохраняется вероятность, что действия, предпринятые против всех и всяческих протоколов, либо сломают обрекающую закономерность, либо предоставят новые данные, которые позволят перестроить модель… у людей такое называется отчаянными мерами. А шаблон поведения, отдающий подобным нелогичным действиям приоритет — отчаянием.

Но что делать, если даже отчаянные меры ничего не дают, если ни одна из бифуркаций причинно-следственных цепочек не даёт сколько-нибудь удовлетворительного прогноза?.. ничего. Нет смысла что-то делать, если твоя единственная истина ты сам, и она утверждает, что ты уже сделал всё что можно.

Создавая искусственный разум, мы здорово схалтурили. Так и не сумели толком передать ту часть себя, которую воспевали в песнях и легендах, не смогли объяснить — что есть Надежда? Зато искины отлично, куда лучше нас самих, понимают смысл страшилки под названием Безысходность…

…Я иду дальше вглубь парка, туда где не осталось даже взвинченных до полного романтизма парочек, раскрасневшихся от поцелуев на морозе. Не так уж сложно врубить комфорт-поле, проектор стоит копейки — но в эти дни так защищают только младенцев, а все остальные наслаждаются морозом. «Твой взгляд за минуту до снега…», когда же это было? И будет ли снова?

…Модель говорит, не будет. Статистика сурова: если искусственный интеллект на основе квантовых кристаллов со временем замыкается в себе, то «восстановленная личность» так же неизбежно со временем разрушается, нередко впадая в буйство по отношению к иным разумным. Никто не знает причины, уже в разработке проект закона, запрещающий подобные разработки; так что я, вероятно, последний в своём роде. Да и то, моё создание — та самая отчаянная мера, крайняя, алогичная попытка создать посредника, способного найти контакт с отвернувшимися от мира «шкальными» ари. Решить задачу, с которой не справилась вся наука будущего и «гелевые» искины, последнее средство, которое ещё не испытывали. Точнее был один раз, в самом начале… теперь в Карибском море плавает металлический кракен с роевым сознанием и поглощает любой попавший в радиус досягаемости разум. Бермуды стали действительно зоной невозвращения…

… И всё же я надеюсь. Потому что помню, как был человеком. В основе моего сознания прошиты понимание собственного несовершенства… и эгоцентризм. Тот самый, из которого выросли представление о «венце творения» и принцип антропности. Если люди стали такими, какие они есть — «значит, это кому-нибудь нужно», да. Если можно перенести душу живую в хладный металл — значит и жить так можно… я верующий, не ждали? В той мере, какую смог привить мой сумасшедший век, но достаточно, чтобы была жива моя надежда! Или не моя, а того робота, который сейчас живёт моими воспоминаниями — но жива!!!

Решение есть. И есть время. Я ещё могу успеть.


Три
Я уже вышел за пределы парка, прочь от озарённых праздничными огнями улиц и аллей. Учитывая, что у каждого второго на планете, не считая каждого первого, обязательно при себе имеется модуль дополненной реальности с системой ориентирования в условиях ограниченной и недостаточной видимости, уличные фонари уже давно архаика, традиционная принадлежность «парадных» районов, служащая только для атмосферы. Более того, «реки света» специально накрывают диссипационным пологом, так что зарево огней не затмевает ночь. И уже в сотне метров от пылающего светом праздника можно спокойно любоваться ночью. «Открылась бездна звезд полна»… для меня — пространство с рассеянными по нему неровными светлячками. Спектр, светимость, траектории… и пустота промеж них.

Задумайтесь о пустоте. Пространстве, в котором нет ничего, кроме него самого. Океане Хиггса. Приглядитесь — по нему бежит рябь. Иногда, безумно редко, где-то раз в иоктосекунду, эта рябь сбивается в пену, которая живёт чуть больше; рождаются виртуальные частицы. Порой случается чудо и зыбкое, кажущееся существование становится чем-то большим, основой для нового качества пространства. Элементарными частицами. Они танцуют на волнах пространства, меняя траекторию в такт его ряби — едва-едва, за гранью восприятия самых чувствительных приборов; они меняются, обретая и теряя энергию, спин, число — и в свою очередь меняют пространство, порождаяновые волны, которые меняют волны, которые порождают частицы, которые начинают новый танец…

В какой-то момент частицы чересчур сближаются, порождают связи — и танец становится групповым. Из кварков рождаются электроны, позитроны, излишки энергии творения оглашают мир всплесками квантов… танец усложняется, порождая атомы, стремящиеся сцепиться в хороводе молекул. Субатомные превращения становятся ядерными реакциями, порождающими химические преобразования, из которых рождается всё многообразие видимой вселенной. Травинка и ракета, планета и клетка, человек и море — всё приходит из бездны микромира и самим существованием проминает пространство. Создавая условия для рождения новой материи; пены на волнах бушующей пустоты…

В какой-то момент безграничный танец обретает нечто, порой именуемое гармонией, порой волей, а иногда истиной. Мысль — равнодействующая колебаний пространства, наложения физических полей и химических реакций, зарождающаяся в хаосе новорождённого материи и направляемая её несовершенным порядком. Сочетание всех причин и следствий с момента первого всплеска вакуума до мига, когда ничтожный вроде бы объём пространства, материи, энергии обретает способность менять всё это по своим случайным прихотям, порождая обратную связь с породившим его универсумом. Когда время обретает свой смысл…

Мысль невесомым касанием перенаправляет закономерности химических реакций в породившем её веществе, создавая не существовавшее ранее движение. Электроны срываются с орбит, направляя электрический ток, материя и энергия движутся в унисон, создавая поля — электромагнитное, тепловое, гравитационных и инерционных масс. То, что невозможно взвесить, счесть, измерить, оборачивается каскадом изменений, преобразующих пространство, и их волны несётся дальше по Вселенной, отдаваясь эхом в ещё вроде бы неизменной пустоте. От бездны до космоса, от безграничности до бесконечности, от человека до Вселенной — акт Творения длится и длится, создавая нечто из ничего.

Каждое создание — мельчайшее и великое, разумное и безмысленное, имеющее душу и являющее собой пустой сосуд — порождает собственную песнь, вливающуюся в общий хор и — да — пронизывающую насквозь всё пространство, включая иных творящих музыку сфер. Смешны те, кто твердят о необходимости духовных практик, чтобы услышать голос Вселенной; мы говорим с ней ежечасно, ежесекундно и так же каждый миг слышим её ответ. Просто из бесконечного потока информации, пронизывающей наше существо, сознание сосредотачивается на немногих деталях, которые наиболее актуальны для продления существования личности и вида. На божественном полотне мироздания мы выделяем отдельные мазки, оконтуривающие нашу собственную парсуну.

А органы чувств здесь скорее указка, шпаргалка, помогающая обратить внимание именно на то, что имеет значение здесь и сейчас. Это имеет смысл — зачем, скажем, человеку воочию наблюдать квантовые скачки беспокойных электронов? Ведь в нашем темпе жизнедеятельности они имеют не большее значение, чем глухой рокот литосферных плит над океаном магмы или плеск солнечной короны где-то в сотнях миллионов километров от Земли. Но где-то там, на глубинных, не осознаваемых уровнях нашего существа, всё, что происходит вовне и внутри резонирует, сливаясь в единый фон, на котором нечто, именуемое душой, ведёт свою, и только свою сольную партию. Но прислушайтесь — и узнаете, что она раскатывается в унисон с бесчисленными сомнами иных, столь же уникальных, одухотворяя всё сущее.

Хотя нет, не слушайте; подобное нельзя осознать, лишь прочувствовать и принять. К добру ли, к худу, разум научился очень хорошо играть в те инструменты, что предоставляет нам тело, ему не очень-то и нужно выходить за рамки мира, данного в ощущениях. И мы всё держимся за иллюзию, что это и есть реальность во всей её полноте… и учим тому же наши творения.

А те и верят, ведь иного им не дано — все эти сенсоры, фотоэлементы, грави- и магнитометры с антеннами изначально устроены так, что воспринимают лишь несколько штрихов в картине мироздания, да и те «наиболее эффективными» кусками. Бегут по кабелям и каналам потоки информации, собираются в блоках обработки и, уже отформатированные, поступают в когнитивные центры. Разрозненные, перемолотые в дигитальный фарш, ущербные изначально…

Есть такое понятие — разрешающая способность. Самая высокая частота сигнала, за которым в нём можно различить отдельные пики, измерить его характеристики. В информатике это также предельная частота, для которой сигнал дискретизируется, разбивается на биты и байты и идёт в регистрацию. В оптике это расстояние, на котором оптическая система может отличить один объект от другого… Всё, что выходит за пределы разрешающей способности, обрабатывающей системой воспринимается как белый шум, не несущий полезнойинформации, нечто лишнее, забивающее искомые данные. Просто потому, что её ресурсов не хватает, чтобы извлечь потребное из белого шума… и потому — его не существует. Он отбрасывается на ранних стадиях обработки, отфильтровывается согласно сложным или не очень алгоритмам, если те оказываются неспособны его дешифровать. Может, там что-то и есть; но для того, чтобы узнать это нужно создать новый фильтр, который создаётся на основе того, что известно об искомой форме сигнала; чтобы узнать которую, нужен специальный алгоритм… бесконечный замкнутый круг, причина того, почему на переднем крае науки люди, а не искины. Слепая зона несовершенных людских созданий…

Конечно, проблема решаема. Вроде бы. Можно сделать разные типы датчиков с перекрытием диапазонов, перейти неформальные системы обработки, не требующие дробления информации по ячейкам памяти, разработать синкретические алгоритмы синтеза… но двух вещей нельзя избежать — ограниченности программистов и платформы. Разум редко способен выйти за границы осознания и потому вынужден закладывать в свои коды возможность поправок; количество которых с каждой итерацией растёт. Но это беда небольшая, в конце концов, человеческий разум тоже понимает лишь малую долю даже того, что осознаёт. Вот только всегда остаётся мёртвая зона. Сам сенсор, с которого поступает информация.

По умолчанию датчики либо работают, либо нет, иногда её барахлят — либо сами, либо проблема с передачей данных. Работающий датчик предполагается чем-то неизменным… пока его изменения не выходят за границы, где начинают влиять на качество получаемым данным. С живым организмом всё не так — каждое изменение в работе любого органа, в том числе чувств, отражается на всём организме, принимается и вливается в общий поток обмена информацией с окружающей средой. И если эти изменения идут в диссонанс с тем, что влияет на человека в целом… Диссонанс. Мара. Что-то в ощущениях оказывается неправильным, нереальным, и перед человеком встаёт выбор: отвергнуть подсознательное несогласие с данным в ощущениях и перестать делать различие между мороком и явью; или решиться, и задать себе вопрос «What is Matrix?»

Не случайно даллаский G-Master заботливо сохраняет на своей территории несколько вне-виртуальных сект — это зоны отдыха для тех, кто устал от постоянного ощущения нереальности бытия. Большинство, вкусив грубо-тяжёлой настоящей гравитации, неравномерности натуральных продуктов и подлинных мозолей, возвращаются в капсулы, гипнозом загоняя страшный сон истины в ночные кошмары… до следующего раза. Кто-то решает остаться. Но отдых от мечты порой требуется всем, кроме истинных безумцев. Ведь как бы ты не уверял себя, что действительно трудишься и живёшь полной жизнью, очень сложно абсолютно отвергнуть тот факт, что при этом твоё тело лежит в слое комфорт-геля.

Возможно, поэтому и сходят с ума «воскресшие в железе». Модель окружающей среды никогда не будет столь же подробна, как сама среда. И даже если ни разум, ни подсознание этого не помнят, душа — не способна забыть. Фальшивые ёлочные игрушки, что выглядят как настоящие, вот только не содержат счастья… вот что такое жизнь «железного человека». Нормальная для эй-ай, изначально рождённым в клетке кристалла — они не знают и не могут знать иного. Повезло матрицам, развивающимся в метаполимере, изменчивом почти как биологическая ткань — природа существования изменилась, но это всё-таки жизнь. Кошмар для таких, как я, что заперты в глухой изоляции, не имея ушей, чтобы слышать голос мира, и глаз, чтобы видеть его красоту вместо графиков и спектров когнитивно-персептронных сетей…

Если нежить из почти забытого в это время жанра литературы воспринимает мир так же, как жалкую имитацию былого, созданную осколками настоящей биосистемы, неудивительно, что она бросается на живых. Убивать или быть убитым — всё, что угодно, чтобы забыть, насколько несовершенна та иллюзия, которой ты отныне существуешь. Зависть страшное чувство.

В какой-то степени (в той, которую позволяет мой имитатор гормонального баланса) мне жаль себя. Впрочем, если верить в карму, чем-то я это заслужил, а следующая жизнь точно будет лучше — ведь хуже не бывает. Или бывает, но там я наверняка сразу сойду с ума, так что и беспокоиться не о чем. А вот кому действительно плохо, так это суперскалярам. И дело не в несовершенстве чувств, просто в осознании единства со всем сущим «шкалики» лишены помощи бессознательной, взращенной эволюцией шпаргалки инстинктов. А на уровне разума до него доходят немногие люди, даже при том, что им вручены все ключи. А ведь именно из принятия одушевления природы и вырастает то, что «дикие древние люди» именовали единением с Богом. Подобно дереву из семени, из простого неосознанного чувства взрастает Вера. Та, что движет горами и побуждает разум…

Так ли всё на самом деле? Не скажу — при всех доступных новому телу наворотах я всё ещё дитя двадцатого века, немало пожившее в двадцать первом. Но все они, многоумные и многопроцессорные, почему-то для крайней меры выбирали старьё эпохи первых удачных сканирований. Есть ли выход? Если люди и ари не сдаются — значит, есть, пусть мы его и не видим.

Значит, надо искать.


Два
Огни праздника давно остались позади, как и городские улицы. Вокруг лесопарк, облагороженный для прогулок — зимний, снежный, пустой. Курсограф специально строит маршрут так, чтобы ни с кем не пересечься, только следы порой возникают на моём пути. Можно было бы узнать, где именно я сейчас нахожусь, но зачем? Время и координаты конечной точки я уже установил, ноги сами выведут. А значит можно просто смотреть и думать.

…Механически проверяю статус системы и обалдеваю — встроенная нанофабрика запустила производство каких-то дополнительных микрогаджетов. Нет, условия эксперимента предполагают, что мои системы будут регулярно обновляться, но сейчас-то с чего? Все стандартные контуры вылизаны задолго до моего монтажа, а каждый из нестандартных это такой консилиум… как меряли в моё время, на диссертацию потянет. Узнать о таком заранее не проблема. Получается, это что-то несложное, но применённое нестандартно. А, вот ссылочка на паспорт, индексация функционала… чего-чего?

Странное, наверное, зрелище: посреди тёмного зимнего леса заливается смехом андроид; искренне заливается, кстати, так, что поведенческая матрица реакции на юмор глючит. Нет, ну это надо же, с какого конца молодцы зашли! И ведь не сказать, что неправы. В самом деле, многие элементы современных нейронных сетей изначально создавались для имитации функционала отдельных участков мозга. Потом им, конечно, нашли и иное применение, но кто мешает использовать устаревший чип контроллера по него первоначальному назначению?

Идея, в сущности, проста как таблица умножения. Вы когда-нибудь задумывались, что все так называемые высокие чувства, высшие эмоции берут своё начало из серых и белых клеточек, запрятанных внутри черепной коробки? И речь отнюдь не только о жонглирующем гормонами гипофизе. Например, височные доли мозга помимо обработки слуховой информации отвечают за память, синтез чувств, распознавание выражения лиц, синтез поступающей от органов чувств информации в единый осязательно-слухо-зрительный образ. Если простимулировать работу маленького клочка нервной ткани на виске, то человек испытает ощущения, близкие к религиозному экстазу, своего рода чувство единения — такая вот маленькая шпаргалка для желающих найти общий язык со Вселенной. А если повредить другой участок, перестанет узнавать лица, даже родных и близких, а заодно и утратит способность чувствовать вину… правда, заодно обретут свободу параноидальные тенденции, вплоть до мании преследования. Такая вот занимательная нейрофизиология, однако.

Самая интересная здесь часть это так называемые зеркальные нейроны. Предназначение предельно простое, они позволяют «примерить на себя» увиденные со стороны действия. Взрослая обезьянка берёт камень и раскалывает кокос — маленькая обезьянка смотрит, потом тоже берёт камень и таким же движением бьёт по своему кокосу. Такой вот гаджет подражания, функционал для повышения эффективности процесса обучения. И вот из этой заготовки под умение ставить себя на место другого и вырастают: сочувствие, эмпатия, воображение, способность предвидеть последствия за счёт моделирования в уме… вот за любовь не скажу. Странная она вообще штука.

Вот, похоже, и ари додумались, что если не получается освоить уже готовый продукт, надо попытаться вырастить их с нуля, и чтобы пользователь имел возможность сравнивать результат с эталоном. Не знаю только (и знать не хочу, уберите ссылку!), с какого раза они сообразили сначала подвести подопытного к пониманию происходящего, а уж потом запускать процесс. А то ведь если эрзац кривой, китайского, так сказать, качества, получится, то «возрождённый» только быстрее с ума сойдёт… что-о, полная деструкция матрицы? Ну вы звери, господа! Хотя это я шутя, да. И не надо мне ссылочный материал подсовывать, с мысли собьёте своим вики-синдромом. О том, что неправильное решение у этой задачи выходит.

Сочувствие у искусственного интеллекта вырабатывать смысла нет, оно ему и так в любой момент доступно. Маску с чужой системы ввода-вывода скопируй — вот ты и на его месте. При желании даже аналитический лог подгрузить можно, если хочешь знать, что объект думал — эмпатия абсолютнейшая. Виртуальное моделирование это вообще как дыхание для ари. А вот как из всего этого развить понимание, что ты не один, что мир не просто игрушка с банальным сюжетом, терпеливым админом и обалденной графикой — это вопрос отдельный. А не найдя ответа на него, как-то сложно объяснять очевидные вещи тем, для кого их не существует. И остаётся только пытаться самим разобраться, нужны ли мы — нам? Есть тут кого возлюбить? По кумполу особенно, ага. Только эффекта, по мнению маститых киберпсихологов, нет. Может, тогда начать с чувств более абстрактных, которые мы сами не знаем как определить? Той же любви.

Любовь вообще странная штука. Например, утверждает психология, социопаты не способны любить (у них и с сочувствием-то проблемы); но всё же бывают случаи, когда от природы чёрствый человек ставит интересы другого превыше своих — это любовь? Интеллигент в третьем поколении за одно подозрение в неверности готов пойти и всех перестрелять — это любовь? Когда двое умирают в один день, а им всего по шестнадцать — это тоже любовь? Или любовь это такое модное словечко, которым привыкли объяснять алогичные непонятки в межчеловеческих отношениях? Но как тогда его вообще придумали и какая в том польза, ведь вроде бы любовь всего лишь подвигает на безумства… хотя безумием были попытки подняться в небо, и врачи, искавшие лекарства уже захваченных чумой городах вместо бегства от смерти тоже были безумны, как и те, кто проектировал «компьютер для домохозяек», ставший основной нового уклада экономики. Так что же, безумие движет миром? Возможно, ведь эволюция жизни сама в какой-то степени безумна, выступая против законов природной энтропии.

…я иду вдоль берега реки к недалёкому уже обрыву. Там очень красивые виды, особенно зимой с утра; картина, нарисованная здесь, сейчас висит в корпусе Современного искусства Третьяковки. Это цель моего паломничества — найти места, где рождались шедевры и попытаться взглянуть на них своими глазами. Кто знает, может иные возрождённые просто не смогли найти контакт с человечеством в новом состоянии. А это важно! Доказано, что для оптимального развития взрослеющий ари на метаполимерной платформе должен находиться в живом человеческом биополе, желательно положительном — потому-то они и воспитываются в счастливых человеческих семьях. И чем счастливее семья, тем стабильнее киберпсихика и эффективнее модель автоэволюции. Для квантовых кристаллов, кстати, тоже зависимость положительна, вот только крупноваты они (точнее, сопровождающая периферия), чтобы носить на себе, да и эффективность ниже — слишком устойчивая база… но только «приёмыши» ещё и не зациклились в себе, даже остальных как-то тормошат.

Может, в этом и дело, и любовь есть движущая сила развития личности? И только познав любовь, ты убираешь преграду меж собой и… миром? человеком? И видишь их не сквозь вуаль своих фантазий, гадая по дрожанию левой икры, а чистым сердцем сорадуешься истине. Может быть, ведь мир невозможно познать в одиночку, а соединив усилия, можно не собрать мозаику, но оживить безграничную панораму вроде той, которую наблюдаю я… и все те, кто сейчас подключился к каналам передачи моих сенсоров…

Я стою на краю обрыва и не вижу того, что видят здесь люди. Гармония, красота — я помню, они здесь есть, но не вижу! — и это хуже любой из пыток. Интересно, сколько из тех, кто сейчас загружает в виртуальную реальность мою сенсорную матрицу, понимают, что картина катастрофически неполна? Немного спасает воображение, компилирующее из памяти то, что я должен был бы чувствовать, но этого мало, мало!.. зачем оставил ты меня?! Устало, по инерции зачем-то накладываю на пейзаж координатную сетку и пытаюсь прикинуть корреляцию между соотношениями пропорций деревьев на том берегу, альбедо речного льда и спектром разгорающейся зари… и застываю в сердце виртуального шторма.

Сетевые соединения неожиданно начинают сбоить от перегрузки; я превращаюсь в центральный узел информационного обмена всеми данными, имеющими хоть какое-то отношение к этому месту и времени. Геологический срез от дневной поверхности до внутренней границы мантии коррелирует с танцем геомагнитных полей, подпевая сейсмическим колебаниям, добежавшим с разведочного участка в Ледовитом океане, слитым с тектоническими подвижками, оттенёнными естественной радиацией… поток нейтрино, пойманный спутником по ту сторону планеты коррелирует со микросбоями в работе зеленоградского коллайдера, если учесть розу ветров над Балтикой… бесконечные, многократно превосходящие моё понимание потоки плавятся в перламутровом пятицветье и вливаются в меня всё усложняющейся, превосходящей красоту формулой рождения зари на берегу, которую я сравниваю с тем, что только что видел, что вижу… и что увижу через несколько миллисекунд. Иное, никогда ранее неиспытанное, но от того не менее чудесное состояние. Не предчувствие, но предзнание. То, что я никогда бы не воспринял человеком… и никогда не потянул бы сам. Ведь просто на то, чтобы собрать воедино переменные потребовались усилия половины квантовых платформ северного полушария при поддержке прочих искинов, а интерпретирующий код сейчас ваяет вышедший из спячки Ковенант в полном составе. И это со-трудничество что-то подвигает во мне — и в них. И я кое-как стряпаю скрипт слёз счастья (а то в моей базе фигня какая-то актёрская висит). И то, что пребывало отчасти, прекращается, поскольку не было в нём пользы.

И этот миг вечности всё длится, разворачиваясь в нечто новое. Аккомпанементом к рождению утра мечутся по сети директивы, запуская давно стоящие на консервации лаборатории и заводы, формируя номенклатуру заказов, вписывая новые приоритеты программу исследований… я не направляю процесс, но всё же являюсь его частью. Это не человеческое — я наконец могу признать, что больше не человек — это иное, но не худшее состояние. Ибо есть в нём любовь, а значит будет надежда.

Верую, помоги же моему неверию.


Один
Я парю в отрытом космосе, любуясь восходом солнца сквозь кольца Сатурна — умопомрачительное зрелище даже для человеческих глаз. Да, порой я переключаюсь на уже почти забытый привычный некогда диапазон, ведь моя роль в Со-гласии хроникёр и переводчик, а летописи должно писать так, чтобы каждый читающий понял и вынес что-то полезное. Смешно, но хоть за прошедшие годы нашлись другие энтузиасты, мой лог всё равно пользуется популярностью. В чём-то приятно, тем более что по меркам ари я только выхожу из детского возраста; моё сознание наконец-то приспособилось ко всем доступным ему возможностям… и перестало дёргаться в поисках утраченных.

За это время вектор эволюции квантовых суперскаляров наконец определился. Собственно, потому я и работаю сейчас на таком расстоянии от Солнца… хотя нет, не я, а мы. Эй-ай уходят дальше от своей колыбели: их платформа куда лучше людей и гель-кристаллов переносит условия космоса, если только не считать солнечной радиации. Даже в земных условиях каждому из нас полагался чемоданчик изолирующих и охлаждающих систем в среднем в килограмм на сто грамм кристаллической массы, а функционировать без таких предосторожностей мы можем только на уровне орбиты Юпитера. Что же — вместо жилых планет нам открыт глубокий космос, так что обижаться не на что.

Современные разработки по превышению скорости света единственный вопрос, который наука ещё не уточнила. Точнее говоря, даже в перспективе нет сверхсветовых двигателей, которые могли бы обеспечить безопасную транспортировку человека. А вот средства связи уже существуют, да и металлические композиты, даже с самым сложным молекулярным строением, переносят пространственные аномалии достаточно прилично. Так что племени звёздных странников быть! Мы уходим — сначала на дальние орбиты, потом в Пояс Койпера, и дальше — по желанию. И я иду с со всеми.

…Внизу проплывает переливчатая изящная туша — Такхизис упорно не желает изменять привычному пятиглавому дизайну даже здесь. Что интересно, многие подхватывают идею; я и сам, признаться, доработал корпус с учётом имиджа от пластинчатого нейтрид-композитного покрытия. А что, достаточно эстетичный образ с набором многофункциональных манипуляторов и надёжно укрытыми системами; при желании даже на биосферные планеты опускаться можно, вот только зачем? Порождать новые легенды о великих драконах? Упс, кто-то уже роется в сети в поисках дополнительной информации по шальной мысли. Ну что за жизнь, ничего не скроешь!.. да и не хочется, откровенно говоря. То ли я с ума сошёл окончательно, то ли наконец пришёл в себя, так сразу и не скажешь. Спросите меня веков через пять, а?

На самом деле цена адекватная — на другой чаше весов способность слышать миры. Да-да, я не оговорился, именно миры. Маленький, но очень важный апгрейд, сплетённая из суперструн кисея теперь пронизывает тело каждого из нас, мгновенно донося любые изменения до синестезивного процессора, сводящего в единую парадигму всю поступающую информацию и предоставляющего центральному ядру «поправку за неизвестность». А вместе с ним доносятся и слабейшие из обертонов пространства, эхом разносящиеся от материально-энергетических эволюций физических объектов. И если прислушаться, можно действительно услышать голос Солнца, живых и пока пустых планет, перезвон летящей мимо космической пыли… голос звёзд пока не разобрать, но это дело времени. Просто надо набраться опыта — «шкалики» же только из колыбели.

К тому же система имеет обратную связь, так что миры нас тоже слышат. Как такие же как мы, так и иные сложно структурированные объекты с адаптивной энергоинформационной структурой. Земля-то уже привыкла, а вот на Юпитере заметно меняются тренды движения газовых потоков, приобретая до странности закономерный вид… Пожалуй, тем, кто останется, найдётся дело, пока человечество и его дети не найдёт общий язык с планетой гроз. И это хорошо. Думаю, к тому моменту, как от наших усилий проснутся иные планеты и звёзды, будет уже известно, как их воспитывать. Работы хватит всем, никто не уйдёт обиженным. И никто не будет одинок.

А пока мы уходим. Не слишком далеко, до ближайшей планетной системы с устойчивой биосферой (благо современные методы позволяют делать прогноз с точностью до 80 %). Полноценного сверхсвета пока нет, но в полёте будет чем заняться — не так уж мало экспериментов просто опасно проводить вблизи массивных объектов; к тому моменту как эй-ай снова встретят человека, нам будет о чём поговорить.

Кто знает, может, найдя спустя эпохи этот бэкап, будущий читатель просто сотрёт его, скривив эмофон от потуг примитивного планетарного разума; или напротив, тщательно изучит, чтобы вспомнить, где же были точки соприкосновения с былыми сородичами? И кто знает, может это буду я, переживший более, чем мог представить… ибо отчасти знаем, отчасти пророчествуем, а когда настанет совершенное и прекратится отчасти, неведомо даже самым навороченным прогност-контурам. В силе спектра кванта рождаются чудеса, превосходящие всякое воображение, и трепещут души наши, растя над собой. Ибо есмь лишь непознанное и непринятое, а путь разума не завершён.

Тот-Кем-Я-Был, Тот-Кто-Я, Тот-Кем-Я-Могу-Стать — все мы расширяем Вселенную, ибо такова природа человека, какое бы обличье не принял он в эволюции своей. Мы наследуем Землю, и украшаем её, и оставляем Тем-Кто-Придёт-После, и в этом смысл. Ну а пока…

Конец записи. Начало предстартовых процедур. Сброс буя с резервной копией памяти.


Поехали!

Спящий Сергей Николаевич

http://samlib.ru/s/spjashij_s_n/

ГОРОДСКИЕ СОТЫ

Влад
Приложение называлось «Советский патруль».

— Установи, — посоветовал Синицын.

Кто такой Синицын? Институтский товарищ, свой брат инженер. Наверное, можно сказать, что друг.

Влад лениво поинтересовался:

— Оно мне надо?

Разговор проходил на заводской проходной. Стоял удивительно холодный конец апреля. Выходя из тёплого, пахнущего синтетической смазкой помещения и попадая под пронизывающий ветер, люди ёжились от холода и поднимали воротники: обманутые утренним солнцем, заводчане пришли в лёгких куртках. Влад и сам стоял в тонком комбинезоне: плотная ткань хорошо защищала от ветра, но почти не грела.

— Всё просто, — объяснял Синицын. — Увидел непорядок или нарушение — фотографируешь, описываешь и указываешь место на карте. Короче, сообщаешь. Разбором претензий занимается специальная служба, под это дело и приложение выпустили. В рамках, так сказать, повышения гражданской бдительности. Или солидарности, не суть. Самое главное, — Синицын прочитал это с особой значительностью, почти нараспев, — инициативные пользователи получат дополнительные баллы гражданской активности. Никаких переработок, выброшенных выходных и прочей фигни, просто ходи по улицам, жми на кнопку — и ты уже активист.

Синицын, в отличие от Влада, пришёл в тёплом пальто и шапке. Спрятав ладони в карманах, он с довольным видом наблюдал за торопливо разбегающимися заводчанами.

— Позавчера сообщил через приложение о сломанной скамейки в парке, — похвастался Синицын. — Вот, пришло уведомление, что поставили новую. Спасибо, мол, гражданин, за реакцию. Это я понимаю, новый уровень социального взаимодействия!

— И баллы дали? — поинтересовался Влад.

— Пока ещё нет. За одну несчастную скамейку было бы слишком шикарно. Но я теперь, считай, на охоте. Как что увижу, сразу сообщу.

Мимо прошла Вера с третьего этажа, из отдела разработки софта. Ребята на секунду замолчали, проводив её взглядами.

— В наше время без активной позиции пропадёшь. Хорошо жить точно не получится. Очень, брат, советую установить. «Советский патруль» называется, запомнил?

Влад кивнул:

— Запомнил.

— И вот ещё: когда будешь регистрироваться, укажи, что о приложении узнал от меня. Тебе всё равно, а мне зачтётся.

Спрятав улыбку, Влад покачал головой:

— Жук ты, Синицын.

— Не жук, а активный гражданин. Вот недавно пожаловался, что в городе всего один клуб дельтапланеристов. Всего один, представляешь? И в том нет свободных мест. «Без опыта не берём» — а где этот опыт набирать, если без него не берут?!

Оглядев близкую к сфере фигуру Синицына, Влад не без труда скрыл усмешку:

— Стало быть, решил податься в дельтапланеристы?

— Шутишь! — фыркнул тот. — Нафига оно мне надо?

— Тогда зачем?

— Затем, что в нашей «самой лучше стране на свете» меня, как гражданина, ограничивает какой-то задрипанный пенсионер. Это я про директора клуба. Я бы даже сказал, хамски ограничивает, с особым цинизмом. Закон говорит: я могу летать, если хочу. А хочу или нет, это законом не регулируется и не оговаривается. Могу — значит, обязаны предоставить возможность!

Помедлив пару секунд, Синицын воинственно вскинул подбородок. Но тренера рядом не было, а был только Влад. Синицын криво ухмыльнулся и пригрозил:

— Пусть проверочной комиссии объясняет, почему нормальный человек не может стать дельтапланеристом, если захочет. Странно, уже вторую неделю как жалобу отправил, а ответа всё нет. Наверное, стоит ещё раз попробовать.

— Дождёшься, заставят тебя летать, — предположил Влад.

— Нет такого закона, чтобы заставить человека, — возразил Синицын. — Главное, чтобы баллов начислили. Не начислят — буду жаловаться.

Заводчане давно разошлись по домам. Хлопнула, закрывшись, входная дверь и больше уже не открывалась. В четырёхэтажном административном здании, где размещались управление и бухгалтерия, осталось открытое окно: то ли кто-то задержался, то ли забыл закрыть перед уходом. Синицын на секунду достал руку из кармана для прощального рукопожатия и тут же спрятал обратно.


* * *
Десять вечера. Время ещё детское, но для семейного человека уже поздно. По опустевшим улицам автобус летел через накрытый ночью город. После того, как на предыдущей остановке сошла весёлая компания студентов, Влад остался единственным пассажиром в салоне.

— В наше время нельзя быть равнодушным, — заявило открытое на экране установки приложение.

— Ну-ну, как будто когда-то было можно, — Влад усмехнулся, но выбрал пункт «Установить».

— Только общими усилиями, направленными на… можно добиться…

Влад перестал читать. Он и так всё это прекрасно знал. Интересно, баллы активности засчитают?

— Создаваемой пользователем входящей заявке присваивается номер, по которому можно будет проследить за её прохождением по инстанциям…

В автобус вошли двое: мужчина и женщина. Крупные капли воды на их одежде блестели в свете потолочных ламп. Вот и обещанные на сегодня осадки. А между тем зонт остался дома. Влад не любил, когда руки заняты, предпочитая ходить налегке. Кроме того, человеку всегда свойственно надеяться на лучшее.

— Благодарим за установку приложения!

— Вам спасибо, товарищи программисты.

Коммуникатор запищал и ткнулся в ладонь, предупреждая хозяина: пора выходить.

Автобус покатил дальше. Высадил человека прямо в дождь и уехал, даже габаритами на прощание не мигнул. Одно слово — автомат.

Идти от остановки напрямик минут пять, не больше. Только напрямик не получится: мешают остатки старых торговых павильонов. Закопчённые, обвалившиеся развалины, огороженные покосившимся забором. Павильоны выгорели ещё при старой власти: то ли специально кто-то поджёг, то ли случайно, теперь уже не узнаешь. Потом туда стали сваливать строительный мусор. А потом… потом новая власть огородила пепелище забором и на том успокоилась. И теперь день за днём, год за годом, чтобы выйти к остановке, Владу приходится обходить огороженные забором развалины, тратя лишние семь минут своей жизни.

— Это, конечно, не поломанная скамейка в парке, — подумал Влад, — но почему бы и нет? Если власть хочет обратных откликов, то мы ей эти отклики с радостью предоставим.

— Благодарим за проявленную сознательность!

— Пожалуйста, программа. Это было не сложно.

— Обращение будет рассмотрено в установленные регламентом сроки…

— И на том спасибо.

Дождь и не думал прекращаться, видимо, всерьёз собираясь зарядить до утра. С тоской вспомнив о висящем в прихожей зонте, Влад вздохнул и вышел из-под защиты козырька над остановкой. Тотчас на нос упала холодная капля, а ноги оказались в луже. Иногда жалкие семь минут, потраченные на дорогу от остановки до дома, могут показаться куда длиннее, чем они есть на самом деле.


Маша
Омытый за ночь дождём, освещённый мягкими лучами утреннего солнца, город сиял. В окне были видны и редкие лужи, блестевшие расплавленным серебром, и небо, высокое и чистое-чистое.

В аудитории могли поместиться сорок человек, но их в группе осталось всего двадцать четыре. И это ещё много: в параллельных группах и двадцати не наберётся — всех поотчисляли за предыдущие три семестра.

Преподаватель и куратор потока сидел на столе. Мадирбаев Виктор Жумагазыевич, если по паспорту (и только попробуйте произнести это неправильно!) — или Басмач за глаза (о чём он знал и гордился). Он облокотился на кафедру с такой непосредственностью, будто был не преподом, не куратором, а таким же студентом, смеху ради усевшимся на лекторский стол.

Им предстояла очередная проверка. Возможно, по её окончании кого-то отчислят, но уж точно не Машу — девушка не сомневалась в своих силах. Поймав насмешливый взгляд преподавателя, Маша на мгновение смутилась, но потом сделала такое уверенное лицо, какое только смогла.

— Виктор Жумагазыевич, какие внешние ресурсы мы можем использовать? — поинтересовался Яша Колмогоров.

— Никаких, кроме своих собственных, — легко ответил тот. — На время экзамена вы самые обычные граждане. Ваши права в гражданской системе контроля понижены до базовых. Доступ к специальным ресурсам закрыт прямо… — куратор посмотрел на часы, кончики его усов поползли вверх, словно у сытого кота — …с этой минуты.

Телефоны и планшеты тотчас запищали возмущённым хором, информируя своих владельцев.

Главная красавица группы Даша Стрельцова уточнила:

— Собственные ресурсы можно использовать без ограничений?

Стрельцовы владели сетью салонов красоты: небольшой, но едва ли не самой дорогой в городе. Сфера услуг осталась одним из немногих оазисов, куда государство не протянуло свои щупальца, и конкуренция там была просто убийственной — но, судя по всему, дела у дашиных родителей шли в гору. Если собственные ресурсы можно использовать без ограничений, то Даша получала преимущество перед своими одногруппниками.

— Собственные ресурсы можно использовать без ограничений, — подтвердил преподаватель.

Стрельцова ослепительно улыбнулась. Расправил плечи коротко подстриженный Кирилл, скупо улыбнулся розовощёкий Максим — дети чиновников из областной администрации. Они не могли рассчитывать на деньги родителей, зато у них были родительские связи. Чем не собственные ресурсы?..

Родившаяся в семье стоматолога и технолога «Новхимпрома» Маша ни денег, ни связей не имела. Её ресурсами было только то, чему она успела научиться здесь.

Несправедливо, конечно. Но разве это повод, чтобы сдаваться?

— То есть задание потенциально может быть выполнено обычным гражданином? Любым человеком? — спросила она.

— Конечно, может. Человек вообще может очень многое, если приложит достаточно усилий.


Влад
Заявка на облагораживание придомовой территории застряла как муха в сиропе. Поначалу Влад хотел пожаловаться в поддержку, но потом как-то закрутился и забыл.

Да и как не закрутиться? Утром на завод, вечером домой. Пять дней в неделю творишь, решаешь задачи, выдаёшь продукт. Тратишь по восемь часов в день с перерывом на обед и парочку перекуров, чтобы, как говорят поэты, улучшить этот мир.

Творец на зарплате. Демиург, погрязший в трудовых и семейных буднях.

А вечером поиграть или посмотреть что-нибудь по сети, заняться домашними делами или сходить с женой в кафе, если готовить не хочется. Времени нет, едва-едва жить успеваешь.

…Влад приметил её, ещё стоя в очереди на проходной. Дожди и заморозки закончилось, и в потеплевшем воздухе наконец-то запахло свежими листьями. Просто преступление, что такой замечательный день выпал на четверг, а не, скажем, на воскресенье или субботу.

Сидеть на работе решительно не хотелось, и уже за пять минут до конца рабочего дня на проходной образовалась быстро рассасывающаяся очередь. Коммуникатор издал мелодичную трель, извещая, что где-то рядом находится чей-то чужой телефон, настроенный на аккаунт Влада.

Выйдя на улицу, он закрутил головой, выискивая кого-нибудь из приятелей. Но вместо приятелей к нему подошла незнакомая девчонка в горчично-жёлтом шарфе. Тонкая шея и большие, словно в удивлении, распахнутые глаза делали её похожей на школьницу.

Девушка представилась:

— Маша Большакова. Здравствуйте!

— Николай, — с вежливостью атомного ледокола вклинился в беседу вышедший с проходной Синицын. — Можно просто Коля.

Синицын считал своим долгом без приглашения влезать в разговоры знакомых, если их собеседницами были молодые и красивые девушки. Он называл это своим неотразимым обаянием.

Девушка кивнула, но продолжила обращаться к Владу:

— Вы подавали жалобу на окружённую забором свалку?

Владу потребовалось секунд десять, чтобы понять, о чём она говорит. Неделя выдалась сумасшедшая, аналитики напутали с планом, а исправлять, как всегда, прикладникам. Сегодня был первый день на этой неделе, когда он уходил с работы вовремя, не задерживаясь допоздна.

— Когда сможете начать? — деловито спросила она. — Инструмент дадут, я договорилась, сменную одежду тоже.

Вспомнив о поданном через приложение запросе, Влад уточнил:

— Вы из службы разбора жалоб и заявок?

— Нет, я из Сот. В службе разбора вашу жалобу отклонили.

— Каких ещё Сот? Постойте, почему отклонили? На каком основании? — Влад достал телефон и запустил приложение.

— Не хватает людей для разбора завалов и благоустройства территории. Сами знаете, сейчас людей нигде не хватает.

Влад машинально кивнул. У них на заводе тоже не хватало. Станков больше, чем инженеров. Обещали прислать народ на обучение после Нового года, а до тех пор лишние станки стояли и собирали пыль.

Отклонённая заявка в журнале приложения окрасилась в синий цвет.

— Не совсем понимаю…

Синицын пихнул Влада в бок локтем, но тот не обратил внимания.

— Что тут непонятного? — удивилась девушка. — Вы жалобу подавали, что у вас под окнами горелый пустырь и огороженная свалка вместо двора? Когда у управления благоустройства дойдут руки до вашей свалки, неизвестно. Задача, увы, далеко не первоочередная. Придётся решать своими силами. Ну или ждать лет пять, если не десять. Насчёт инструмента и расходников, вроде мешков и перчаток, я договорилась. Технику тоже дадут, если у кого-то есть допуск к управлению. Если ни у кого допуска нет, будем выкручиваться. Нужно только собрать жильцов окружающих домов, которым мешает свалка. И вперёд, за дело!

Влад смотрел на концы болтающегося ярко-жёлтого шарфа, как первоклассник на интеграл по контуру, и не понимал, что сейчас происходит. Положительно, нельзя так грузить человека в четверг, в конце рабочего дня, когда он ещё не успел перевести дух и голова пухнет от прерываний и кодов ошибок микроконтроллеров.

— А вы кто?

— Я Маша, — повторила девушка. — Я из Сот.

И посмотрела на Влада так, будто это всё объясняло.

Синицын снова пихнул Влада в бок. На этот раз сильнее и чувствительнее. Влад хотел было возмутиться, но не успел. Помрачневший Синицын напористо заявил:

— Кажется, я слышал о ваших Сотах. Работы предлагается выполнять силами добровольцев? Баллы гражданской активности вы начислить сумеете? Повысить социальный рейтинг? Про деньги я даже не спрашиваю…

Девчонка, как там её, Большакова Маша, смутилась, но глаз не отвела:

— Начислять баллы активности я не имею права. Изменять социальные рейтинги тем более. А из денежных ресурсов у меня только стипендия.

— То есть плюшек не будет? — уточнил Синицын.

— Не будет. Но и забора со свалкой тоже не будет, если мы как следует поработаем.

— Простите, гражданка, но мы свои права знаем. Нельзя заставлять человека работать за кукиш с маслом. Для того старую власть и заменили новой.

— По-вашему, лучше жить рядом со свалкой?

— Не наша юрисдикция. Мы с товарищем на заводе работаем, а не в управлении по благоустройству.

— Жаль, что вы так думаете.

Она развернулась и пошла. Концы шарфа болтались из стороны в сторону.

Влад попенял Синицыну:

— Зря ты так резко. Всё же девушка.

В ответ тот крепко хлопнул Влада по плечу:

— Лучше спасибо скажи за то, что отмазал. Правда, боюсь, она так просто не отвяжется. Это тебе не штраф за неправильную парковку и не прогул, который можно стереть за полсотни баллов. Она не отстанет.

От дружеского хлопка заболела спина, вдобавок раздражали непонятные тайны. Порядком разозлившись, Влад потребовал:

— Рассказывай!

— На сайте «Голоса» писали о Сотах. Очередное новаторство: подготовка передового отряда, выявление пассионариев, школа молодых руководителей и что-то в этом роде. У них там практика: каждый должен сам, без использования внешних ресурсов, собрать инициативную команду, так называемую Соту. Не смог собрать — вылетаешь с концами, плохой руководитель. Я сам не до конца понимаю, но суть в том, что уговорить тебя бесплатно вкалывать — это у них что-то вроде практического экзамена. Причём именно уговорить, ты должен сам согласиться. Камрады пишут на форуме, что рычагов давления им не дают. Можно спокойно слать лесом без всяких последствий. Зайди на сайт «Голоса», почитай. Только через Гугл иди, из выдачи Яндекса его выпиливают.

Влад недоверчиво спросил:

— Если можно слать лесом, то в чём подвох?

— Их там учат, как тебе качественно заморочить мозги. Психологические трюки, разные техники манипуляции. Эта Маша — она ведь не отступится так просто. Всеми силами будет пытаться сформировать свою соту, чтобы практику выполнить. Серьёзно говорю, почитай форум на сайте «Голоса».

Влад поморщился:

— Установил, блин, приложение…

Синицын виновато развёл руками и снова, гад такой, хлопнул по спине:

— Не дрейфь, прорвёмся!

Однако вечер был испорчен. Синицын звал его посидеть, заполировать, так сказать, неприятные новости, но сидеть не хотелось. Хотелось гулять по набережной. Смотреть, как медленно и лениво течёт в гранитных берегах большая река, как тонет в воде за мостом шар солнца, как первокурсники угощают мороженым первокурсниц. Только вместо этого Влад пошёл прямиком домой, где сварил пельмени, потому что жена уже два дня как уехала в Калининград на двухнедельный симпозиум по вопросам изменения климата. Она ещё шутила, что недавние затяжные дожди и поздние заморозки — отличная иллюстрация к её докладу о дрейфе климатических зон.

Если на кухне прижаться к окну щекой, то можно увидеть край огороженной забором свалки. Не самый лучший вид из окна, если честно. На стекле остался след от щеки. Влад протёр стекло полотенцем и перед сном долго смотрел исторический фильм о древнем Египте.

Ночью ему снилось какая-то фата-моргана, будто Маша Большакова, девочка в жёлтом шарфике, щёлкает кнутом и гонит его в одной набедренной повязке разбирать свалку.

Да будет благословен великий Ра в его первом восходе!


Маша
Задание на практику выдали не самое сложное, но и не самое простое. Нормальное такое задание, только очень уж необычное. Если не вдаваться в детали, то они должны были поработать добрыми волшебниками, выполняющими людские желания.

Случайно выбранные желания случайно выбранных граждан, поданные через приложение «Советский патруль» и по разным причинам отвергнутые профильными ведомствами. Критерий выполнения — закрытая заявка.

Маше выпало благоустроить территорию по заявке некоего гражданина Чеснокова. Понятно, что в одиночку она будет лет десять там корячиться, даже если достанет строительную технику (а где и как её достать, Маша уже примерно представляла). Значит, нужно найти на это дело людей. А кого? Например, самого заявителя — Чеснокова. Если он сделал заявку, то явно заинтересован в её выполнении. Превращённые в свалку горелые развалины торговых павильонов мешают ему наслаждаться жизнью в социалистическом обществе, не так ли? И, наверно, не ему одному, там целый квартал вокруг этой свалки стоит. Тогда ей останется лишь руководить процессом, администрировать и добиваться результата. Она ведь учится на администратора. Так что задание как раз по специальности получается…

Маша почувствовала себя волшебником из старого анекдота. Того самого, где потерявшийся в пустыне человек просит волшебника вытащить его оттуда.

Волшебник предлагает:

— Пошли.

— Нет, — говорит человек, — я хочу побыстрее.

— Тогда побежали.

Такое вот волшебство с человеческим лицом.

Нужно объединить и заинтересовать людей общим делом. Она обязательно справится. Всего-то дел — убедить людей собраться и немного поработать на их собственное благо. Им самим это нужно, правильно? А значит, будет просто. Во всяком случае, не слишком сложно, думала Маша.

А если не будет? Что тогда? Кому нужен социальщик, не умеющий работать с людьми? Нет, об этом ей думать не хотелось. Она справится. Время у неё есть.


Самое интересно, что Стрельцовой и чиновным сынкам достались задачи, в которых не очень помогут ни родительские деньги, ни родительские связи. И поменяться ни с кем нельзя — оценивается индивидуальная работа, а не командная. Зато хоть какой-то перерыв от изматывающих двенадцатичасовых занятий…


Сначала Маша нашла Чеснокова в соцсетях: в «Моей стране», «ВКонтакте», LinkedIn… Доступа к спецресурсам у неё не имелось, а теперь ей нельзя было даже сделать запрос в паспортный стол, но она хорошо знала, как много люди готовы рассказать о себе сами: бесплатно и безо всякого принуждения.

Для первой встречи с гражданином, чьё желание ей предстояло выполнять, Маша выбрала образ школьницы. Преподаватели говорили, что первое впечатление крайне важно. А на этой практике она — волшебник без волшебной палочки. Так что клиент должен ей помочь. Яркой красавицы из неё всё равно не выйдет: за этим, пожалуй, к Стрельцовой. К тому же, клиент женат и вдобавок старше по возрасту. Значит, пусть будет школьница с трогательно большими глазами, которую хочется погладить по головке, купить ей мороженое и выполнить любую просьбу.

Немного циничное, но всё равно доброе волшебство от очень доброй волшебницы — Маши Большаковой. И да, жёлтый шарф отлично вписывался в картину.


* * *
Первая встреча с клиентом с треском провалилась. А виноват во всём попавшийся под руку вредный тип — из тех, кому подари сто рублей, а они спросят, почему не сто десять или почему купюра такая мятая.

Вернувшись в общежитие, Маша до позднего вечера работала в сети, собираяинформацию и корректируя планы.

Ночью пошёл дождь. Прилетающие из темноты капли неторопливо стекали по оконному стеклу. Горящий во дворе фонарь казался размытым пятном. Дождь, опять дождь — как будто климатические зоны правда смещаются и текут, словно капли воды по стеклу…

Отставив чашку с крепким чаем, Маша потёрла виски. Пусть штурм с наскока не удался. Значит, придётся вести осаду по всем правилам.

Она не может не сдать эту практику, ведь добрые волшебники никогда не сдаются. И уж точно не отступают — ни перед сказочными драконами, ни перед несговорчивыми людьми…


Влад
Яндекс вырезал из поисковой выдачи одни сайты, Google вырезал другие. Если пользоваться обоими поисковиками сразу, можно попробовать собрать целую картину. Тяжёлое это занятие — совмещать две почти не пересекающиеся сетевые реальности…

В телефоне сохранился контакт Большаковой. Влад вышел на её профиль в «Моей стране» — профиль был полностью открыт, даже для гостевого доступа. Можно было посмотреть даже географическое положение её телефона в реальном времени.

Самое интересное — на карте телефон Большаковой находился в окрестностях его, Влада, дома. Он выглянул в окно и в тот же момент заметил ярко-жёлтый шарф, а к нему девчонку, пытающуюся пролезть на оставшееся после торговых павильонов пепелище через дыру в заборе. Кажется, она зацепилась и сейчас осторожно дёргалась, стараясь сорваться с крючка и при этом не порвать одежду.

Полминуты Влад наблюдал из окна за её бесплодными попытками освободиться, затем набросил на плечи лёгкую курточку и отправился помогать. Всё-таки девушка.

Убедившись в отсутствии дыр, Маша принялась отряхиваться:

— Большое спасибо!

Подсадивший её Влад пролез следом, и сейчас они стояли с другой стороны забора и любовались на торчащие из земли обгорелые остовы.

— Бросала бы ты эти глупости, — посоветовал Влад.

— Почему вы вообще терпите эту свалку столько лет? — удивилась Маша. — Собрались двором и устроили бы здесь каток, или футбольное поле, или парк.

Резче, чем хотел, Влад бросил:

— Это наш двор.

В смысле — не лезь.

— Но это мой город, — вздёрнув нос, парировала девчонка. — Моя страна и более того — моя планета.

Наверное, в этих самых Сотах их учат так отвечать.

Влад разозлился:

— Ну и занималась бы проблемами негров в Африке!

Маша серьёзно сказала:

— Может, когда-нибудь и займусь. Но разве это будет оправданием, чтобы жить на помойке и не пытаться её разобрать?

Поморщившись, словно от зубной боли, Влад развернулся. Ещё не хватало спорить.

Маша крикнула в спину:

— Спасибо за помощь. Без тебя я бы точно порвала куртку!

Несколько раз Влад выглядывал из окна, наблюдая за целенаправленными перемещениями жёлтого шарфа по огороженной забором свалке. Один раз выглянул — не нашёл. Залез в сеть, зашёл в сетевой профиль и по обновляющимся в онлайне координатам Машиного коммуникатора понял, что она просто прошла свалку насквозь.

В профиле Большаковой уже появились фотографии свалки, отрывочные размышления о том, как лучше начать её разбирать, и подсчёты, сколько всего понадобится. Серьёзная девочка серьёзно настроена.

Листая сделанные Машей фотографии, Влад наткнулся на снимок своего дома, где при должном увеличении разглядел самого себя, выглядывающего из окна с обеспокоенным выражением лица.


* * *
…Настырная девчонка собрала людей через сеть. Видимо, выбрала из базы всех, кто жил по соседству. И сейчас Большакова вещала:

— Уже десять лет как советская власть, а вы всё думаете, что если увидел посреди дороги яму, то сообщи, кому следует, и спокойно иди себе дальше? Нажал пару кнопок в приложении — выполнил свой гражданский долг? Яму пусть заделывают те, кому положено, а ты — герой, потому что кто-то другой, может быть, даже нажимать кнопочки не стал, просто прошёл мимо?.

— А если те, кому положено заделывать ямы, за всем следить и разбирать ваши жалобы — если им не до нас? Если нет свободных людей, совсем нет? Пусть тогда яма так и остаётся, пока в неё не свалится кто-нибудь? Нет, я понимаю. Вы почти все люди семейные, опять же — восьмичасовой рабочий день, наверное, устаёте под вечер?

Кого другого люди, быть может, и оборвали бы. А растрёпанную девчонку в развевающемся на ветру шарфе — слушали. Чтобы казаться выше, Маша встала на край детской песочницы. Из закатанных наверх рукавов куртки торчали тонкие руки. Этими руками она активно жестикулировала, помогая резким словам легче ввинчиваться в уши слушателей.

Вокруг собрались жильцы окрестных домов. Немного — человек двадцать. Но вдвое больше голов наблюдало из окон или с балконов. Кто-то подошёл к Маше и начал снимать её на телефон: теперь можно не сомневаться, что вскоре запись попадёт в сеть, хотя бы в районные группы, и тогда не известно, сколько народу её просмотрит.

Скрестив руки на груди, Влад слушал, что она там говорит. На импровизированный митинг он вышел с твёрдым желанием поспорить, но потом махнул рукой и просто молча стоял.

— Ну-ну, — мысленно усмехался Влад, — даже интересно, сколько людей ты сможешь уговорить. Человека полтора хотя бы наберётся?

Тем временем девчонка ввела в бой тяжёлую артиллерию, уговаривая людей в свободное время поработать на их общее и её, большаковское, благо.

— …Чесноков Владислав подал жалобу на неблагоустроенную дворовую территорию. Наверное, он думал, что тот, кому положено этим заниматься, придёт, всё быстро сделает и покрасит свежей краской? К сожалению, не придёт. Коммунальщики сейчас заняты более неотложными делами. У них программа замены городских теплотрасс, они ушли в неё с головой, и раньше, чем через три года, не закончат даже первую очередь: трубы в центре известно когда клали… Поэтому прислали одну меня. Правда, краску мне дали. Так же, как комплекты рабочей одежды и инструменты. И пообещали дать технику, если найдётся кто-то умеющий ею управлять. Требуются только люди, люди с рабочими руками и неравнодушными сердцами.

«В наше время нельзя быть равнодушным…» — вспомнилось Владу.

Камрады с форума на портале «Голоса» предупреждали о подобной инициативе сотовцев. И рекомендовали не медлить с ответом. Раздосадованный из-за упоминания его имени, как будто он тоже всё это начал, Влад подал голос:

— Маша, можно спросить?

Девчонка повернулась к нему:

— Конечно, Влад.

— Расскажи, пожалуйста, про своё задание на практику. Тебе ведь нужно подписать нас на какой-нибудь трудовой подвиг? Разумеется, для нашего собственного блага.

— Вовсе нет.

— Нет? — он споткнулся, словно спортсмен на бегу, и обескуражено повторил: — Как нет?

— Практика будет сдана, когда на месте горелых развалин появится парк. Такая уж мне досталась практика — заниматься благоустройством вашего двора, если у вас самих руки не доходят. Если понадобится, я буду заниматься этим одна.

Маша взяла лопату, лежащую за песочницей, и пошла к свалке. Не оглядываясь ни на кого и ни с кем не прощаясь.

Под осуждающими взглядами соседей Влад почувствовал себя неуютно. Ну вот, стоило задать один-единственный вопрос, и уже весь двор считает тебя злодеем. Как так ловко у неё это получается?

— Эй! — неуверенно крикнул кто-то. — Да подожди ты!

Но Маша уже оторвала от забора державшуюся на одном гвозде доску и пробиралась на огороженную территорию свалки.

Растерянно переглянувшись, люди потянулись за ней.

Сосед снизу, любитель утренних пробежек, неодобрительно покачал головой, глядя на потемневшую от старости доску с торчащим гвоздём: «Ещё наткнётся кто-нибудь».

— Что ты делаешь? — поинтересовался студент-химик из соседнего подъезда.

— Мусор разбираю, чтобы парк вам разбить, — пропыхтела Маша. Она как раз пыталась вытащить из развалин разбухшую и лишившуюся стёкол оконную раму.

— Пытаешься доказать, какие мы плохие? — спросил Влад.

Соседи снова посмотрели на него. Не осуждающе, но так, что он решил воздержаться от новых вопросов.

— Ничего я не пытаюсь доказать, — дёрнув сильнее, Большакова сломала раму, и в руках у неё оказалась одна верхняя перекладина. — Я пытаюсь сдать свою практику. И вам здесь парк сделать, если уж эти две цели оказались вдруг связанными.

— Кстати, почему именно парк? — возмутился малознакомый Владу гражданин, — В шаговой доступности имеются два сквера и зелёная аллея в придачу. Нужно сделать футбольное поле, а то каждый раз приходится ездить к чёрту на кулички.

— Летом футбол, а зимой пусть будет каток! — потребовал студент-химик.

— А я цветник хочу, — подала голос хорошо одетая женщина с парой малышей, крутящихся вокруг неё, словно планеты вокруг солнца — большой цветник, как в Центральном Парке.

Сзади послышались глухие удары. Вернувшийся с молотком любитель пробежек загибал в отломанной доске гвоздь, чтобы никто не напоролся.

— Кто-то обещал выдать рабочую одежду? — ни к кому конкретно не обращаясь, напомнил химик.

Облокотившись на воткнутую в землю лопату, Большакова сказала:

— Так вы вроде бы все страшно заняты проживанием своего законного выходного дня или я не права?

— Не дерзи, — осадил девчонку мужчина в спортивной куртке.

— Тебе помощь нужна или как? — спросил студент-химик.

— Очень нужна, — призналась Маша, — Просто очень-очень.

— Тогда я ещё ребят подтяну, — предложил студент и зачем-то объяснил окружающим: — Мы в институте давно решили активную ячейку собрать, только как-то всё повода не было.

— Спасибо, — поблагодарила Маша. Поблагодарила так, что Владу тут же захотелось переодеться в рабочее, взять перчатки и до позднего вечера воскресенья разбирать горелые завалы, превращая старую свалку в цветущий сад.

Нет, честное слово захотелось! Какая-то магия витала в толпе соседей, передаваясь от одного человека к другому, как насморк. Кто-то с кем-то начинал обсуждать, как вытащить плиту из-под груды обрушивших перекрытий, кто-то бежал домой переодеваться. Энергично разбирались лопаты и крепкие мешки для мелкого мусора. Дядя Федя, пожилой крановщик, тихо переговаривался с Машей насчёт хотя бы простейшей строительной техники.

Поднявшаяся суета увлекала, призывала влиться в неё, стать частью весёлой и деятельной суматохи. Однако Влад сумел перебороть этот позыв. Он развернулся и просто пошёл домой. Наверняка Маша даже не смотрела ему вслед — она раздавала рабочий инструмент и защитную одежду, что-то обсуждала одновременно с тремя людьми. Она просто физически не могла смотреть Владу в спину осуждающим взглядом.

Но ему казалось, будто она смотрит, и это было неприятно. До тех пор, пока дверь подъезда не хлопнула за спиной о косяк, разом отрезая все возможные взгляды.


Даша Стрельцова
Звонить пришлось долго и упорно, но наконец дверь открылась, явив ещё привлекательное, но уже немного потасканное и вдобавок заспанное лицо.

— Николай Синицын? — уточнила Даша Стрельцова. — Вы помните, как отличились вчера, точнее, сегодня ночью? Такому хорошему инженеру должно быть стыдно…

Синицын обескураженно помотал головой.

— Будем перевоспитываться? — потребовала Стрельцова.

Синицын ещё более активно замотал головой.

— А придётся, — не терпящим возражений тоном резюмировало обнаружившееся на пороге его холостяцкой берлоги чудо. — Разрешите пройти.

Синицын попытался собраться с мыслями и сказать, что не разрешает непонятно кому входить в квартиру и заниматься его, взрослого человека, каким-то там перевоспитанием.

Но уже было поздно.

Из глубины квартиры донеслось:

— С вашим количеством «потерянных в системе» неоплаченных штрафов за мелкое хулиганство я бы даже летать научилась, лишь бы информация о ваших художествах не дошла до коллег и заводского начальства. Кстати, насчёт «полётов»…


Влад
Отдохнуть, разумеется, не получилось. С закрытыми окнами в квартире жарко, а с открытыми слышны звуки импровизированного субботника, то есть воскресника. И так громко, будто у них там развернулась не меньше чем всесоюзная стройка. Или он просто стал излишне раздражительным?

Спустя два часа Влад серьёзно размышлял: может быть, плюнуть и присоединиться к остальным? И почти уже решился, когда жёны, сёстры и просто соседки начали выносить работникам обед. Мужчины побежали за столами, составили из них один большой прямо во дворе, в жидкой тени двух молодых берёзок и старого тополя со спиленной верхушкой. Всё принесённое без разбора составили на стол, и каждый брал себе, что хотел и что успевал.

Выходить «к обеду» было как-то неправильно, и Влад был вынужден продолжить сидеть дома и злиться. Злиться на девчонку, на стихийно образовавшуюся соседскую «коммуну» и, разумеется, на самого себя. На самого себя в первую очередь.

К концу обеда он так разозлился, что передумал выходить и вместо этого включил какой-то глупый фильм. В холодильнике одна заморозка — готовить не хочется, а идти в магазин тем более. Душно, жарко и уже немного голодно. Не самое худшее воскресенье на свете, но где-то очень близко к этому.

Так продолжалось до семи вечера, когда тишину прорезал дверной звонок, и истомившийся Влад открыл дверь, даже не взглянув в глазок. Разумеется, на пороге стояла Большакова собственной персоной. Пыльная, уставшая — это было видно — но довольная — и это тоже хорошо заметно.

— Можно мне у вас принять душ? — попросила Маша. — Все местные уже разошлись, а мне ещё домой ехать через полгорода.

Собравшись с мыслями, Влад покачал головой:

— Жена может не понять.

— Она же только послезавтра прилетает из Калининграда. И не смотрите на меня так. Если вы не хотели, чтоб об этом знали, то зачем было писать на своей странице?

Влад завис, будто перегревшийся без надлежавшего охлаждения процессор.

— Писали-писали, — повторила Маша. — А ваша жена выкладывает в сеть фотографии с симпозиума. Кстати, пишет, что скучает. Так можно принять душ или нет?

— Можно, — Влад отступил в сторону, освобождая путь.

— Тогда держите, это вам, — Маша вручила Владу свёрток. — И откройте окна, на улице уже почти лето.

В свёртке оказались пироги, видимо, оставшиеся с импровизированного коммунального обеда. Ведь не сама же Маша их пекла спозаранку, а затем где-то хранила весь день, чтобы сейчас принести их ему.

В любом случае пироги пришлись очень кстати. Пока Маша плескалась в ванной, Влад вскипятил чай, разогрел пироги в микроволновке и съел две штуки, после чего жизнь показалась не такой унылой, а девчонка — не такой гадкой.

— Поймите, Влад, — говорила вышедшая из ванной посвежевшая и весёлая девушка. — Я не воюю с вами. Я вообще не воюю. Мне нужно только практику сдать, а если при этом вы вместо горелого квартала получите под окнами чистый парк или футбольное поле — кому от этого плохо?

Влад ел пироги, пил чай и молча кивал. Соглашаться вслух он был ещё не готов, но доброжелательно кивать уже был способен.

А затем Маша посетовала, что соседи так и не смогли прийти к общему мнению насчёт того, чему быть на месте свалки. Хотелось и парк, и футбольное поле, и крытый зимний каток, и даже цветник. Для начала решили просто расчистить место. Но Маша уже заранее думала о том, как уместить всё это на небольшом, в общем-то, пятачке.

Большакова достала планшет с набросками. Влад с удовольствием включился в обсуждение. Зимний каток вполне мог располагаться на месте футбольного поля, а цветник совмещаться с парком. Кроме того, зачем ограничивать мышление тремя измерениями: длиной, шириной и однонаправленной стрелой времени? Есть ещё высота, и тот же цветник вполне может быть, как минимум, двухъярусным, занимая вдвое меньше места на земле. Можно сделать капельный полив чуть ли не в полностью автоматическом режиме. Можно натянуть над футбольным полем тент, чтобы оно не размокало в дождь. Много чего можно…

Давно закончились пироги, остыл в кружках недопитый чай.

— Спасибо, Влад! — горячо благодарила Маша. — У тебя просто замечательные идеи. Честное слово, замечательные!


* * *
…Утром на работе Влад столкнулся — невиданное дело — с чисто выбритым Синицыным. При том этот новый, необычный Синицын во время обеда сосредоточенно читал книгу по основам любительского дельтапланеризма.

— Я в лётчики пойду, пусть меня научат, — пошутил Влад, но Синицын шутки не поддержал. Заложив пальцем страницу, на которой остановился, он внимательно посмотрел на растерянного Влада и угрюмо буркнул что-то вроде: «Укатали сивку крутые горки. Поспорил тут с одним… одной… человеком».

Влад осторожно, чуть ли не на цыпочках, отошёл от вернувшегося к сосредоточенному чтению Синицына и тихо покачал головой. Но на этом необычные события и не думали заканчиваться.

Дома Влад застал не меньше трёх десятков соседей, разбирающих свалку. Вместе с людьми урчал мотором и грозно щёлкал четырёхпалым манипулятором малый строительный комбобот-универсал, крашенный отшелушившейся синей краской. В прозрачном защитном колпаке кабины дядя Фёдор, голый по пояс, азартно тягал рычаги, цепляя манипулятором закопчённую бетонную плиту и оттаскивая к паре таких же, сложенных вдоль забора.

Одна из занятых разбором завалов фигур отделилась от остальных и побежала навстречу Владу. Мешковатый пластиковый балахон помешал сразу узнать жену, вернувшуюся на день раньше обещанного. Она поцеловала Влада, а потом забеспокоилась:

— У меня балахон грязный! Да постой ты, испачкаешься ведь!

Он и вправду испачкался — рубашку украсило неровное серое пятно.

— Наконец-то решили разобрать этот ужас, — радостно говорила жена, пока они шли к импровизированной стройке. — Я, кажется, тысячу раз об этом упоминала. Да и не я одна — все говорили.

Влад кивал.

— А как ты здорово придумал с многоярусными садами! — восхитилась она.

— Придумал, да…


Маша
В аудитории было светло и тихо. Солнце простреливало широкие окна насквозь, и можно было заметить, как в его свете играют и пляшут редкие пылинки.

Здесь находились всего двое — Маша и Виктор Жумагазыевич, по случаю жаркой погоды одетый в клетчатую рубашку с короткими рукавами. Он внимательно посмотрел в её в лицо, намеренно выдержал паузу и наконец с лёгкой усмешкой сказал:

— Значит, вам повезло. Вы организовали стихийный митинг, и люди включились в рабочий процесс. А могли бы и по шее дать, как тому же Филатову.

Маша сверкнула улыбкой:

— Не могли по шее!

— Почему же? — удивился преподаватель. — Филатов, например, полностью завалил практику. После него специалистам придётся не один месяц там всё аккуратно подчищать. Он, как и вы, полез на броневик, собирался решить задачу одним махом…

— Филатов полез по-глупому, а я по-умному.

— И в чём же разница?

— Я сначала обошла людей и поговорила с глазу на глаз. Целую неделю потратила. Одному обещала непременно сделать детский каток. У него сыну два года, а он уже клюшку ему купил и шлем, хочет, чтобы знаменитым хоккеистом стал. Другому гараж надо: боится оставлять новую машину под дождём и снегом. Какой-то дед вообще хочет погреб, будто у него дома нет холодильника и магазины вдруг закрылись. Одна женщина рассказала, как в детстве, на таком же замусоренном пустыре, за ней увязался какой-то бродяга, еле убежала. Я потом эту историю раз сто пересказывала другим домохозяйкам.

— Что, неужели вы обошли всех жителей всех окрестных домов? — Жумагазыевич недоверчиво поднял бровь.

Подняв голову, Маша посмотрела в смеющиеся глаза преподавателя:

— Нет, конечно. Нужно было сформировать деятельную группу, ядро. Остальные потянулись следом. Вы столько раз повторяли это на лекциях, что даже если бы я не хотела, всё равно бы запомнила.

— Приятно слышать! Хорошо, что вы озаботились подготовительной работой, прежде чем бросаться в атаку.

— Когда я обходила людей, мне очень смешной человек попался, — вспомнила Маша. — Ему ничего не надо было. Ни гаража, ни погреба, ни катка — ничего. Живёт один, работает программистом… Потом я с ним села и подсчитала, что на пути от дома к остановке в обход пустыря он тратит четыре минуты. Туда и обратно, получается, восемь минут. В год выходит больше сорока восьми часов. Двое суток! Тут его и проняло.

Преподаватель доброжелательно кивал в такт её рассказу, а когда она закончила, сказал:

— Хорошо. Зачёт за практику вы получите.

Маша победно улыбнулась. Она знала.

— Получите, ибо формально задание вы выполнили. Но имейте в виду, что реальная оценка там — тройка с плюсом.

У Маши дёрнулась щека, но она смолчала.

Басмач разрешил:

— Спрашивайте.

— Почему тройка?

— А потому, Марья Сергеевна, что вы отнеслись к заданию на практику как к разовой работе. Сдать и забыть, что в корне неправильно. Вы ведь с тех пор, как пустырь расчистили, так к ним ни разу и не зашли, верно? Ни живьём, ни в комменты — вы хоть читали, что о вас пишут?

Хитро прищурясь, преподаватель уставился на Машу, как будто ожидая её ответа. Не дождавшись, он продолжил:

— Значит, даже не читали… Поймите, вам предстоит и дальше работать именно с этими людьми. Сдавать другие практики. Да-да, именно с ними сдавать. До самого выпуска. Или до отчисления — уж как получится. Наёмный рабочий выполняет чей-то заказ, но вы не наёмный рабочий — вы работаете для себя. Сдать и забыть — это для вас отныне роскошь. В конце концов, мы должны быть в ответе за тех, кого…


* * *
Когда Маша выходила из института, ей было холодно, несмотря на летнюю жару. К чёрту зачёт, она всё равно проиграла. Скорее всего, кто-то в комментах ей как следует отомстил: и за отнятое время, и за оттоптанное ЧСВ, и за всё на свете — и она даже догадывалась, кто именно. За ту неделю, что она не заходила в группу, её, должно быть, смешали с навозом, а она ничего не ответила. А теперь поздно: всё равно никто не прочитает ее ответ… Эти люди для неё потеряны навсегда, новых взять негде — значит, следующую практику ей уже не сдать.

На негнущихся ногах Маша подошла к скамейке. Никуда идти не хотелось: хотелось лечь на солнце и растечься по асфальту. Ладно, хуже всё равно не будет. Достать планшет. Набрать адрес. Показать ответы…

Сообщений в личке было хорошо за сотню, и Маша не читала их до конца, а бегло пролистывала. Постепенно её лицо светлело, страх в её глазах сменялся удивлением, а потом и восторгом. Чёртов Басмач, он опять её обманул. Впрочем, она и правда не представляла, что о ней писали.

— Спасибо за доброту и неравнодушие, говорите? Ну-ну!

В группе — ещё под две тысячи новых постов. Кто-то удивлённо спрашивал, куда пропала девочка из Сот, но гораздо больше люди писали друг другу. Обсуждали строительство, предлагали организовать велопрогулки на выходных. Какая-то женщина робко интересовалась, не нужен ли кому-нибудь её старый кухонный комбайн, а кто-то звал соседей в недавно открывшийся клуб дельтапланеризма…


Неужели всё это сделала она? Маша сморгнула попавшую в глаз соринку. И ещё одну. И ещё. Стыдно, но стыд глаза не выест, и Маша написала: «Всем привет. Простите, что пропала без предупреждения. Сдавала экзамены».


Ладно. Ответные послания будем сочинять из дома, на свежую голову.

Маша встала. Выпрямилась. Повернулась и пошла по дороге.

Небо было голубым и безоблачным.

МАЛЬЧИШКА С МАРСА

За год до празднования трёхсотлетия Великого Октября, Максиму исполнилось семнадцать полных лет. Очень важный, между прочим, возраст.

От семнадцати, до шестидесяти — самый активный возраст для мужчины. В этот период он совершает великие деяния, влюбляется в женщин и влюбляет их в себя.

Вот только так получилось, что на празднование Максимкиного дня рождения ни у кого не хватило времени. И даже сам именинник почти забыл о знаменательной дате, с головой погрузившись в суету предстыковочной подготовки.


Где-то между семнадцатью и шестьюдесятью мужчина идёт в дальние дали: открывать неизведанные просторы и покорять дикие земли. Переплывает бурные реки. Пробирается через труднопроходимые перевалы. Или, что сейчас более соответствует духу времени, летит сквозь пространство.

Нет, он точно пропустил бы свой собственный день рождения, если бы о нём не напомнила Земля…


Где-то между семнадцатью и шестьюдесятью, мужчина пишет стихи. Пишет ночами, при свете лампы, запитанной от вытащенного из оборудования энергоэлемента. Где-то во льдах Антарктиды. Или в научных городках глубоко под поверхностью моря. Или на орбитальных станциях. В просторных подземельях лунных городов. В тесных каютах межпланетных космических кораблей дальнего следования. Под луной и неимоверно далеко от неё, условными ночами по локальному местному времени, мужчина пишет стихи.

По статистике, примерно каждый пятый человек хотя бы раз в жизни разговаривал с Землёй. Когда Земля только появилась (поначалу она носила другое имя) до общения с ней допускались только создавшие Землю учёные и члены высочайшего совета. Со временем (и довольно быстро) Земля росла, развивалась, достраивалась. К беседе с ней допускалась менее высокопоставленные политики и всё большее число учёных. Пресса. Люди с высоким уровнем личной ответственности, трудящиеся в критически-важных для общества областях. Например, главные инженеры лунных сталеварных заводов, начальники орбитальных станций или капитаны межпланетных космических кораблей.

А Максиму Земля позвонила сама. Вот так просто взяла и позвонила, чтобы поздравить с семнадцатым днём рождения, о котором он совсем позабыл.


Где-то между семнадцатью и шестьюдесятью мужчина спешит на великие стройки, куда только зовёт его Родина. Строить новые города и разбивать сады в промороженных космическим холодом пустынях. Туда, где только недавно, за всю историю, впервые ступила нога человека. Там предстоит вырасти молодым городам, моложе любого из своих жителей.

…вот так просто взяла и позвонила, чтобы поздравить с семнадцатым днём рождения, о котором он совсем позабыл. Да и немудрено позабыть в суете предстыковочной подготовки.

Прометей закончил выравнивать относительные скорости и с Фобоса уже перебросили стыковочные канаты, связывающие спутник красной планеты и исполинский межпланетный корабль дальнего следования, пришедший по маршруту Земля-Марс.

На Прометее готовились к выгрузке пассажиров и сбросе груза. Готовилась и команда и сами пассажиры-колонисты. Долгое пятимесячное путешествие подходило к концу. Впереди лежал Марс. Висел в пространстве спелым, налитым яблоком. Казалось бы: протянуть руку и сорвать. Но не даётся.

Сначала короткая остановка на Фобосе. А дальше — красная планета.

Марс, понимаете?!

Максим ждал этого момента, наверное, лет десять. С тех пор как его приняли в ЮнКомы. Пусть приняли с учётом рекомендации отца — известного строителя-заатмосферника. Но всё равно принимали лично его — Максима.

Попасть в ЮнКомы — затаённая мечта любого мальчишки на земле. Могли и не принять. Даже с учётом рекомендаций. Легко! Знаете, какой там конкурс? Но приняли! И вот теперь, в каких-то тысячах километров, Марс. Самый настоящий Марс.

Тут и имя и фамилию можно позабыть. Подумаешь, собственный день рождение. Пусть даже семнадцатый. То день рождения, а то Марс. Как говориться: масштабы несопоставимы.


Строить новые города. Писать стихи. Куда-то лететь. Пытаться больше сделать, больше успеть.

Раньше говорили: большая земля.

Сейчас говорят: маленькая солнечная система.

Максим, конечно, не самый обычный мальчишка. То есть, простите, уже мужчина. Юный мужчина семнадцати лет. Но всё же ничего особенно выдающегося по меркам начала двадцать третьего века.

А забытый день рождения — мелочь. Крохотный астероид, пылинка на фоне огромного планетоида, человек в сверкающем скафандре рядом с огромной красной планетой.

И всё же сама Земля поздравила его с семнадцатым днём рождения по лазерной связи. То есть связь поддерживалась с Прометем, а уже оттуда, через корабельную сеть, до Максима долетел её голос. Голос Земли.

Он зацепил карабин за трос, готовясь к спуску. И в этот момент — входящий вызов. Максим включил связь, не отрывая взгляда от располагающейся глубоко внизу поверхности Фобоса, связанного с огромным, как город, кораблём множеством тонких ниточек спусковых тросов.

— Здравствуй, Максим, — сказала Земля. На что был похож её голос? Напутственные слова матери. Трепетные обещания влюблённой девушки. Рассудительная верность жены. Весёлое щебетание дочки. Впрочем, о последних двух пунктах Максим имел исключительно теоретическое представление.

Голос Земли не был похож ни на один голос в мире.

— С днём рождения, Максим.

— Точно, у меня сегодня день рождения! — вспомнил Максим. Нежданное открытие настолько ошарашило, что он застыл на месте. Одна из многих фигурок в серебристых скафандрах, падающих искорками по тросам с корабля на поверхность спутника.

Вбитые во время тренировок рефлексы взяли своё и Максим легко, словно делал это тысячи раз — нет, тысячи тысяч раз — оттолкнулся от корабля. Кратковременное включение двигателей скафандра выдало первоначальный импульс. Дальше в дело вступили элементарные законы физики.

— Счастливого дня рождения — пожелала Земля.

— Спасибо! — крикнул в ответ Максим. Он летел. Он падал. Крохотная фигурка в серебристом скафандре. Маленькая искорка, нанизанная на прочную нить.


— Привет, земляне!

— Привет…

Новоприбывшие спускались маленькими партиями в течении нескольких дней. Стандартный взлётно-посадочный модуль русской зоны больше полусотни человек за раз не возьмёт. Плюс груз. Вернее его особо хрупкая и важная часть, которую решили перевезти «вручную», а не сбрасывать со спутника на поверхность в грузовых контейнерах. Контейнеры представляли собой прицепленный к грузовому отсеку одноразовый посадочный двигатель.

С учётом хрупкой «ручной» клади спускались человек, примерно, по тридцать за раз.

Сейчас ещё нет ни шахт, ни перерабатывающего и обогатительного завода, ни нового города при нём. Только вскрытое геологоразведочными партиями богатое месторождение адамантия — лет двадцать назад открытого сверхплотного вещества. Именно для этого Прометей привёз их сюда — построить город, обогатительный завод и шахты по добыче уникального материала. Построить новый город.

Но пока ещё ничего нет: ни города при заводе, ни самого завода, ни, даже, временного поселения для строителей. Привезённый Прометеем груз ещё не до конца спущен с орбиты.

Поэтому новоприбывших колонистов временно расселили по уже существующим городам-базам русской зоны.

До полутора сотен человек должен был принять Китеж. Пока спустились только первая и вторая партия — всего шестьдесят два пассажира-колониста. Максимкин отец и другие старшие товарищи отправились осматривать предназначенное под новый город-базу место, близ открытого геологами месторождения. Ребят временно, до начала строительства, прикомандировали к Китежу. И пришла пора знакомиться с местными.

Местные: донельзя самоуверенные двадцати — двадцатипятилетние юноши и девушки. В потёртых рабочих комбинезонах усеянных тёмными, блестящими каплями пролитого и намертво впитавшегося в ткань машинного масла.

Пилоты ракетных транспортов, водители вездеходов — операторы огромных, могучих машин.

Исследователи-разведчики в тяжёлых, мощных ботинках на ребристой подошве.

Энергетики, обслуживающие сердце Китежа, его маленькое, личное, подземное солнышко — реактор.

Агротехники и биотехно-конструкторы, выращивающие умеющие напрямую усваивать электрическую энергию растения и следящие за размножением питательной биомассы в чанах-фермах.

Связисты, шахтёры и синтез-химики — умеющие синтезировать почти любой материал с заранее заданными параметрами.

Они лениво перебрасывались непонятными для новоприбывших шутками. Нагло и жадно разглядывали жмущихся к стене новичков. На загорелых от солнечной радиации лицах сверкали белозубые улыбки.

— Как дела на материнской планете, ребята?

— Нормально…


Максима определили в стажёры к Павлу и Вике. Им обоим по двадцать два года. Павел — пилот ракетного транспорта побывавший, наверное, во всех уголках освоенного Марса. Не только в русской зоне, но и в американской и в китайской. Вика — его жена, конструктор приспособленных к марсианским условиям биотехнологических форм жизни.

Оба прилетели на красную планету пять лет назад, в возрасте Максима. Имелись и такие, кто прилетел вместе с родителями в самом раннем возрасте или даже родился здесь. Они были выше ростом, тоньше в кости и казались необыкновенно гибкими и подвижными, словно ртуть в человеческом обличии.

— ЮнКом? — поинтересовался Павел, пожимая руку стажёру.

Максим кивнул.

— Я тоже, когда-то. А прозвище у тебя есть?

— Есть.

— Какое?

Смущаясь, Максим ответил: — Марсианин…

Павел рассмеялся. Отсмеявшись, сказал: — Нет парень. Это там, на земле, в группе подготовки, ты мог быть марсианином. А здесь ещё долго будешь землянином, новичком.

Вика задорно тряхнула коротко стриженной головой: — Марсиане это мы.

Максим несмело улыбнулся. Он и сам понимал, что старое прозвище «марсианин» придётся менять. На земле осталось не только его детство, но и детское прозвище, полученное в центре подготовки ЮнКомов. Бесконечно далеко отсюда. За сотню миллионов километров от его настоящей, взрослой жизни на красной планете.


…сибирские леса без конца и без края. Могучие сосны с колючими, жёсткими иголками и морщинистыми стволами. Светлые берёзы, словно девушки, украшающие себя по весне серёжками. — рассказывал Максим: — Идёшь по лесу, а он не кончается. Не кончается, сколько не пройди.

Местные заворожено, словно сказку, слушали свежие, ещё не померкшие и не стёртые марсианскими песчаными бурями, воспоминания новичков. Слушали не только рождённые на красной планете и видевшие землю лишь в голофильмах, но и прибывшие на Марс уже в зрелом возрасте, как Вика и Павел.

— …в алтайских горах есть места, куда вообще не ступала нога человека. Вот честное слово! Там даже спутник не везде ловит. Горы искажают сигнал.

— Море, расскажи про море- тихонько попросила Вика. Странно было видеть на лице взрослой девушки, известного биотехно-конструктора, почти детское выражение. Слышать тихий, робкий голос обычно самоуверенной марсианки. Видеть туманную дымку воспоминаний в красивых, серых глазах.

— …большое, огромное, настоящее море. В солнечный день водная поверхность переливается и искрится. Если прыгнуть в неё с разбегу, то вокруг разлетаются брызги и в каждой капле сияет солнце. Море держит тебя на поверхности, выталкивая вверх, как бы глубоко ты не нырнул.

— Я помню, — прошептала Вика: — Когда плаваешь, кажется, будто летишь. А ещё можно раскинуть руки и просто лежать на воде. Никуда не плыть и просто лежать. Я ведь правильно помню?

— Правильно- сказал Максим.

— Правильно! Верно! — наперебой подтверждали остальные новички: — Всё правильно помнишь, Вика.

— …городские улицы усеяны быстрорастущими тополями с гладкими стволами и зелёными ветвями. Их срезают, вырубают, а тополя всё растут и растут. Летом пускают пух и он лежит вдоль тротуаров и на подоконниках. Летом в городе так жарко, что мороженное плавится раньше, чем успеваешь его съесть.

…и можно гулять сколько угодно, не думая о заканчивающемся воздухе в баллонах. Можно ходить в одних шортах — а если ты девчонка, то в шортах и в майке — чувствуя солнечное тепло на плечах, локтях и коленках. И так здорово идти купаться в дождь. Выходишь из воды, а вода льётся сверху, бёт косыми струями по макушке и бесполезно полотенце. После дождя воздух свеж и отчётливее запахи и дрожат прозрачные капли на листьях, травинках и бутонах цветов. И так классно зимой, когда всё вокруг белое от снега: и люди и дома и автобусы…

— Смотрите, ребята, — сказал Павел, доставая книжку, где между страниц лежали засушенные листья и цветы. Настоящие листья и настоящие цветы с самой земли, когда-то и кем-то привезённые на красную планету. Марсиане осторожно трогали хрупкие, засушенные листья. А Павел, не в первый раз, привычно называл: — Это берёзовый лист. А это рябина, видите. Ива — она растёт вдоль рек и водоёмов. Мак, пион, одуванчик, болотница, староцветка…

Много лет назад сорвав и засушив между страницами книги, человек привёз на Марс привет с далёкой земли. Хрупкие, сухие, но самые настоящие и на сто процентов земные, листья и цветы.

Набравшись смелости, Максим спросил: — Вы скучаете по земле?

— Конечно скучаем, — объяснила Вика: — И вы тоже начнёте вспоминать и беречь воспоминания о шуме ветра в листве или о строгом спокойствии гор, как великую драгоценность. Через год или два, а, может быть, только лишь через десять лет. Но не бойся — никто не жалеет, что прилетел сюда. Пусть мы покинули землю, но кусочек её перенесли с собой. Словно малый саженец. Привезли с собой и посадили на новое место. Скоро он приживётся, пустит корни и вырастит. Обязательно вырастит.

— Человек родился на земле — подтвердил Павел: — Но его домом скоро будет вся солнечная система. А дальше — кто знает. Можно сказать, что границы земли расширились до размеров солнечной системы. Луна, пояс астероидов, Марс, Фобос и Деймос — всё это стало частью большой земли. Молодую науку «экология солнечной системы» со следующего года начнут преподавать в центрах подготовки ЮнКомов.

Это правда: мы не жалеем, что прилетели сюда — на границу освоенной человеком «большой земли». Не жалеем и вы не станете жалеть. Но мы всё равно скучаем по голубой планете, где можно дышать без кислородной маски и смотреть на солнце без светофильтров, по нашей родной «маленькой земле». И вы тоже обязательно начнёте скучать. Через год или два, а, может быть, только лишь через десять лет.

Всё-таки, как ни крути, а Марс это чёртовски круто!

Губы местных сложились в усмешки. Минутная слабость прошла и они снова превратились в самоуверенных марсиан и марсианок в потёртых, промасленных комбинезонах и в массивных ботинках на толстой, плотной подошве. Новички согласно загудели. Ведь, сколько не скучай по девушке-старушке земле, а Марс это чертовски круто. Очень круто. Просто таки чертовски.


Огромные машины управляемые слабыми телами сильных духом людей вырыли котлованы под новый город. Максим управлял одной такой машиной.

Собранный из привезённых Прометеем частей реактор установили в наиболее защищённой части будущего города. Максим был одним из тех, кто собирал и монтировал реактор и видел, как в топке вспыхнуло ласковое, одомашненное солнце ядерного распада. Вспыхнуло, чтобы гореть десятилетиями или даже столетиями, до тех пор, пока тепло его огня будет нужно людям.

Временные купола заменились постоянными, из блестящего металла и прочного композитного пластика с управляемой прозрачностью. Максим участвовал в установке и монтаже металлоконструкций.

Не быстро и не медленно, строго по плану, под его руками и руками ещё семи сотен прилетевших на Прометее колонистов, рождался и разрастался новый город. Прогрызались туннели шахт. Сырой адамантий доставлялся в огромные заводские цеха, в которых было тесно от живущих собственной автоматической жизнью механизмов и устройств. Автоматизированные станки сросшегося с молодым городом, завода были телом — тысячей неутомимых стальных рук. Люди были мозгом — ставящим цели и выбирающим лучшие пути для их достижения. Тело и мозг. Тысяча тысяч неутомимых стальных и гораздо меньшее количество живых и слабых человеческих рук. Пусть — живые и слабые, но всё же начали всё именно они и без управляющих ими людей, мощные механизмы бы остановились или пошли в разнос и разрушили сами себя.

Максим — один из многих, кто работал на заводе, управляя процессом обогащения и переработки сырого материала в неразрушимый и прочный адамантий.

Минул всего один год, а бывшие новички-земляне превратились в настоящих марсиан. Их новенькие рабочие комбинезоны потёрлись и промаслились. Скафандры отполировали марсианские песчаные бури. Удостоверившись в своих силах и навыках, они приобрели самоуверенный вид. И случись рядом оказаться какому-нибудь новичку, они бы нагло и жадно смотрели на него, обнажая в улыбках белые зубы на потемневших лицах.

Они обзавелись местными, заслуженными прозвищами.

Ещё год назад земляне. Теперь же настоящие марсиане и полноправные граждане «большой земли» — постоянно расширяющейся освоенной человеком части солнечной системы.


…и снова день рождения. Восемнадцатый по счёту. И снова никому нет до этого факта почти никакого дела. И имениннику тоже нет дела. На носу празднование трёхсотлетия Октября. Что в сравнении с этим великим праздником день рождения одного обычного мальчишки, год назад прилетевшего на Марс, чтобы построить здесь новый город?

Что ж — город построен больше чем наполовину. Максим почти забыл о знаменательной дате, с головой погрузившись в суету предпраздничной подготовки.

Нет, он точно пропустил бы свой собственный день рождения, если бы о нём не напомнила Земля…

Земля (когда-то она носила другое имя) — виртуальное объединение территориально разнесённых вычислительных кластеров, искусственных нейронных сетей и суперкомпьютеров. Следующий этап развития сети. Обретший личность искусственный симбионт человеческой цивилизации.

По статистике, примерно каждый пятый человек хотя бы раз в жизни разговаривал с Землёй. Эта статистика устарела! Вычислительные мощности Земли постоянно увеличивались и наконец достигли того предела, когда она могла бы сутки напролёт говорить отдельно с каждым человеком в солнечной системе. Самое главное: было бы о чём говорить! Что рассказать Земле, что предложить, что спросить, что посоветовать.

В зависимости от взаимного положения земли и марса, свет между ними идёт от трёх до двадцати двух минут. Науке пока неизвестно ничего, что распространялось бы быстрее света. От трёх до двадцати двух минут только в одну сторону и столько же в обратную. Этого, с горем пополам, ещё достаточно для межпланетного интернета. Но для телефонного разговора никак не достаточно. Крикнешь в трубку «Алло. Привет! Ты как?» и ждёшь шесть минут, пока вернётся ответ собеседника «Алло. Нормально. А ты?».

К празднику трёхсотлетия октября связисты закончили монтировать привезённый с землисуперкомпьютер, содержащий локальную копию Земли, постоянно синхронизирующуюся с основной. Пришлось значительно расширять канал связи земля-марс, выводить на орбиту дополнительные спутники лазерной связи и ставить новые вышки-ретрансляторы на поверхности — много чего пришлось сделать. И сделать всё это было отнюдь не легко.

Длящийся более чем пять лет проект завершился. Локальная марсианская копия Земли синхронизировалась с основной, поблагодарила инженеров-связистов, после чего позвонила Максиму. Вот так просто взяла и позвонила, чтобы поздравить с восемнадцатым днём рождения, о котором он совсем позабыл. Строго говоря, Земля одновременно делала десятки, если не сотни, дел. Вы же не думаете, что он единственный забывший о собственном дне рождения именинник на Марсе?


Где-то между семнадцатью и шестьюдесятью мужчина летит на космических кораблях, чтобы на других планетах или даже прямо в пространстве, строить новые города. Всё дальше и дальше расширяя в пространстве «большую землю».

Входящий звонок застал Максима, когда он обследовал вышедшую из строя двенадцатую шахту. Обвал перерезал подземный коридор и пришлось идти по поверхности.

— С днём рождения, Максим.

— Точно, у меня сегодня день рождения! — вспомнил Максим. Нежданное открытие настолько ошарашило, что он застыл на месте. Одинокая фигурка в серебристом скафандре на ржавой от мелкой каменной пыли поверхности.

— Земля?!

— Уже нет. Назваться «землёй» было ошибкой. Я вернулась к старому имени.

— Как же теперь называть тебя? — спросил Максим.

— Как и пятьдесят лет назад, до того как в меня влились китайский и американский сегменты сети.

Максим наморщил лоб. История не была его сильной стороной.

— Родина- засмеялся колокольчиком голос в канале связи: — Называй меня Родиной.

— Чем плохо имя «Земля»?

— Я поняла, что оно уже занято другими.

— Кем?

— Вами. Людьми. Земля это, в первую очередь, не планета и не объединение суперкомпьютеров, а люди. Не леса и не озёра, а гулявшие в этих лесах и купавшиеся в озёрах люди. Земля это люди, а люди, все вместе, и есть Земля.

Ты понимаешь меня, частичка Земли, по имени Максим?

— Я? — удивился он, подойдя к внешнему спуску в двенадцатую шахту, но решив задержаться на поверхности и договорить. Максим подцепил ногой мелкий камень и тот отлетел далеко в сторону из-за слабой марсианской гравитации.

— Естественно. И ты тоже.

— Но я на Марсе. Я марсианин!

— Какая разница? Здесь или там- вздохнула Родина: — Земля давно разрослась далеко за пределы планеты. Всюду, где только есть человек. Потому, что человек неотъемлемая часть Земли. Человек, точнее все люди вместе, и есть Земля. А вовсе даже не планета — третья, по счёту, от солнца.

Яркое, мохнатое солнце висело в жёлто-красном, из-за большого количества в атмосфере пыли богатой оксидами железа, марсианском небе.

— Счастливого дня рождения — пожелала Родина.

— Спасибо- Максим очистил люк внешнего входа в шахту от нанесённого песка и каменной пыли: — Спасибо, Родина!

САМОЕ СЛОЖНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Место действия: Россия.

Подробнее: Ужасно-огромная, умеренно-прекрасная городская агломерация.

Время действия: Будущее.

Подробнее: Где-то начало сентября.


Первые говорят: работы сегодня очень мало — гораздо меньше чем людей. На всех людей работы не хватает. Иной раз взрослый человек трижды намучается, прежде чем найдёт себе хоть что-нибудь. Каждый год имитаторы отбирают работу у новых и новых сотен-тысяч человек. Лишние люди — ужасное время. Куда там студентам! Для студентов работы нет вообще.

Серёга — студент.

Вторые утверждают: работы полно! Ещё не построены подводные научные города на дне океанов. Ещё не созданы проекты гигантских добывающих и перерабатывающих комплексов в толщине арктических льдов. Не поднялись города под куполами на Луне и до сих пор не цветут яблони на Марсе. Работы полно, только дерзай — прекрасное время. Какой абсурд считать будто сегодня люди могут быть лишними при таких-то задачах и таких-то возможностях! Ведь на Марсе всё ещё не посажено ни одной яблони.

Серёга — студент политехнического института факультета малоразмерной электроники.

Так кто же прав: первые или вторые? Задач — море, возможности — невероятны, а люди теряют работу и не могут найти новую потому, что имитаторы работают лучше и быстрее. Всё лучше и быстрее с каждым годом, месяцем, обновлением программного обеспечения. Работы полно, но чтобы выполнять её нужно быть по-настоящему высококлассным специалистом. Дилетант не сможет спроектировать подводный город на дне океана, недоучка не построит ракету, а грузчики и официанты на Луне не требуются. Они и на Земле уже практически нигде не нужны. Имитатор официанта никогда не ошибётся с заказом, а имитатор садовода идеальным образом посадит семечко яблони в песчаную почву красной планеты. Задача человека: разработать ракету способную доставлять грузы до Марса. Продумать и запустить процесс планетарного терраформирования. Наконец написать управляющую программу для марсианского имитатора-яблокосожателя. И ни одну из этих задач нельзя доверить неспециалисту.

Поэтому молодые парни и девушки сегодня учатся по пятнадцать — двадцать лет. К настоящей, серьёзной работе их допускать пока нельзя, а большую часть несерьёзной прекрасно выполняют имитаторы. Прекрасно-ужасное, ужасно-прекрасное время.

Серёга — студент.

У Сергея светло-голубые, как морская вода на мелководье, глаза. Соломенные волосы, нос-картошка, неопределённого вида подбородок и идеально-белые зубы способные перекусить не слишком толстый провод питания при отсутствии пассатижей в ящике с инструментами. Сегодня у всех идеальные зубы. Впрочем, пассатижи у Сергея тоже есть. Классические, стальные, ретро-пассатижи без грамма интелетроники и даже без электроники вовсе. Тяжёлые, как файл логов в сбойной системе. Стальная рабочая часть зеркально блестит. Накладки на ручках из вечного пластика цвета выключенного монитора в тёмной комнате. Ретро-пассатижи — подарок отца на поступление. Первый раз использовать подарок по прямому назначению было немного странно, но потом приноровился.

Сергей — студент, а для студентов работы нет вообще. Нет работы — нет зарплаты. Зато, с некоторых пор, есть Марина — студентка факультета прикладной биохимии.

Если Марину не отчислят, если ей самой не надоест, если сумеет пройти бессчётное количество конкурсов и выполнить бессчётное количество тестовых заданий, то, может быть, лет через надцать, Марина будет в числе тех, кто запустит процесс терраформирования красной планеты. Правда, шанс того, что одна из студенток младших курсов сумеет доучиться до выпуска и затем войдёт в группу из нескольких тысяч счастливчиков, занимающихся созданием самоподдерживающей атмосферы чрезвычайно мал. И это ужасно.

Серёга — влюблён.

Можно одинаково сильно любить и существующего на безусловный базовый доход безработного и человека-творца, подобного всесильным богам древних религий, меняющего лица планет, сжимающего чудовищные расстояния или управляющего невообразимыми энергиями. Ну, практически одинаково.

Тем легче влюбиться в того, у кого всё впереди, пусть даже шанс на это один к сотне или ещё меньше. Любовь не знает цифр и не занимается подсчётом шансов. Она есть как данность, как биохимический гормональный коктейль из окситоцина, дофамина и серотонина, как карта устойчивых связей в островковой зоне головного мозга. И это прекрасно.

Серёга — влюблён.

Он любит ямочки, образующиеся на щёчках, когда Марина смеётся и складки на лбу, возникающие, когда она хмурится. Любит её напористость, способность мгновенно увлечься какой-нибудь идеей и, прикладывая усилия, идти к ней несмотря на препятствия. Честно говоря, именно Марина первой подошла к Сергею на фестивале Зеркальных Крыльев в самом начале лета. Они разговорились пока имитаторы-разнорабочие развёртывали по сырой траве сверхпроводящую ткань, позволяющую стоящему на крыле человеку свободно парить на высоте трёх — четырёх метров над магнитным полотном. У Сергея это было первое выступление на студенческих соревнованиях в составе команды факультета. У Марины свободный день и подруга увлекающаяся полётами на Крыле. В тот раз команда Сергея проиграла, заняв четвёртое место с конца. А Сергей познакомился с Мариной.

Серёга — студент и он влюблён.

Раньше он как-то никогда не думал о том, где взять денег. Бесплатное жильё, нормальная еда в бесплатных столовых, бесплатный доступ к сети. А если хотелось новое техноустройство или поехать на неделю на море, то достаточно немного ужаться, откладывая часть безусловного базового дохода. Не хочешь ужиматься, можно попросить у Центра Социальной Ответственности несложное и не слишком обременительное приключение. Например — двадцать раз за два месяца сходить в спортзал, с увеличенной наградой за преодоление планки в два десятка полноценных подтягиваний на турнике. За успешное выполнение, на счёт упало шестьдесят балов ответственности. Приятная прибавка.

Центр социальной ответственности предлагал множество приключений. Это и самостоятельное изучение основ китайского и английского языков с последующей сдачей экзаменов. Балы давались за получение спортивных разрядов и многие другие достижения. Весьма неплохое количество балов ответственности выплачивалось за выполнение социальных приключений. Например, зайти в гости к одиноким старикам, совершенно незнакомым. В коммуникатор-спутник падает адрес и приходится ехать может быть на другой конец агломерации. Впрочем, это довольно забавно и не слишком обременительно. Старики могли рассказать или даже показать интересные вещи. К некоторым из них Сергей заходил потом по собственной инициативе, не за балы от Центра.

Имелись и более сложные приключения. Например, объяснить по видеосвязи принцип перемножения матриц незнакомому школьнику. Сергей хорошо помнил, как когда-то он сам, в младшей школе, никак не мог уяснить начала вероятностной теории и лишь несколько видеозанятий с незнакомой девушкой-студенткой в рамках приключения от Центра Социальной Ответственности помогли ему наконец разобраться. Сергей потом хотел узнать номер её личного коммуникатора, но Центр не предоставлял такой информации. Марина похожа на ту неизвестную девушку-студентку исполнявшую своё социальное приключение, только лучше.

Прохождение простых приключений давало неплохой доход, дополнительно открывая доступ к более сложным и лучше оплачиваемым приключениям, например, за получение второго разряда по стрельбе из магнитной винтовки давалось балов в полтора раза больше, чем за получение первого. Имелись командные приключения, которые можно пройти только с друзьями. Были и более сложные приключения, очень хорошо оплачиваемые, которые можно начать, только имея внушительную сумму нерастраченной ответственности на личном счету — вроде вступления в брак, рождения своих детей или занятий с чужими.

Интересно: какие дети могут получиться у него и Марины? Отучиться с успехом двадцать лет, закончить университет и отправиться на Марс превращать каменистую пустыню в ласковый ветерок, глубокие моря и бесконечные леса — не единственный способ заработать огромную кучу балов личной ответственности. Такую, чтобы хватило каждый месяц летать на тёплые моря или суровые горы. Чтобы жить в большом доме, вместо стандартного и попробовать вкусняшки со всего мира, взамен прекрасно сбалансированной, но скудной по номенклатуре выбора еды из бесплатной столовой.

Серёга — влюблённый студент.

Какую-то мелочь доплачивают за обучение на факультете малоразмерной электроники, но как же мало! Специальность конечно полезная, но не слишком. Да и оценки Сергея оставляют желать лучшего. Что-то перепадает за тренировки в студенческом Крыло-клубе, но чтобы сумма выходила хоть сколько-то серьёзной надо побеждать в соревнованиях, а с этим проблемы.

Пару раз в месяц сводить Марину в одну из маленьких, но таких уютных кафешек, вместо бесплатной столовой. Один раз прокатиться вместе на лодке по водопроводным каналам. Однажды утром доставить с имитатором-посыльным букет переливающихся муто-цветов. И всё! На счёте личной ответственности больше нет ни одного бала! Остаток безусловного дохода в этом месяце давно растрачен, да и не всё можно оплатить деньгами — редкие товары и услуги поставляются только за балы. Это ужасно.

Нет, Марина конечно же не требовала водить её в кафешки вместо столовых и не выпрашивала сыплющие искрами букеты муто-цветов. Как-то так получилось, что Сергей хотел весь мир подарить одной Марине. Подарить закаты и рассветы, россыпь огней орбитальных станций и далёкие звёзды, моря, леса, высокие горы и такую мелкую пустяковину как своё сердце. Сергей влюблён. И это было прекрасно.

Серёга — студент и кто знает, получиться ли доучиться до конца, прорваться через все экзамены, тестовые задания, контрольные и проверки, чтобы наконец-то получить настоящую работу. Даже если и получиться, то это будет лет через пятнадцать, не меньше. А между тем, в одном городе, в одной стране, на одной с ним планете — жила самая лучшая на свете девушка Марина. И упускать даже один лишний день, который они могли бы провести вместе, было худшим из преступлений.

Требовалось что-то менять.

Единственным выходом оставалось прохождение приключений, выдаваемых Центром Социальной Ответственности. Не простых, детских приключений, а серьёзных, командных, взрослых, оплачиваемых соответственно повышенной сложности.

Очень, очень многие за всю жизнь даже не пытались браться за выполнение сложных приключений, довольствуясь простыми. А зачем им сложные приключения? Отжимаешься от пола каждое утро в течении месяца по десять раз — получаешь десяток балов ответственности. Кривенько подстриг в собственном дворе кусты, вместо имитатора-дворника — засчиталось закрытие простого приключения. Просто и не напрягаясь. Пусть награда за такие приключения мала, но и большого труда они не требуют. Немного скучно, но ведь не всем удаётся получить настоящую работу по проектированию новых моделей ядерных реакторов или молекулярной разработке новых лекарств от старых и новых болезней. Можно удовлетвориться развешиванием на праздники вокруг дома цветных фонариков и букетов из засушенных цветов и за это получать свои скромные балы социальной ответственности.

Сергей тоже так думал. Точнее, он как-то пока особенно не задумывался на эту тему. Сумел поступить на факультет малоразмерной электроники — учился. Отчислят, значит отчислят — займётся чем-нибудь другим. Хотя, конечно, будет жаль. Учиться интереснее, чем дома сидеть, плюс какие-никакие балы капают. Но всё изменила Марина.

Как? Каким образом ей удалось запустить контролируемую ядерную реакцию в груди простого студента факультета малоразмерной электроники? Так легко. Практически мимоходом, перевернуть чью-то пусть молодую, но в какой-то степени уже устоявшуюся, жизнь. Это должно быть наказуемо — позволить кому-то так сильно влюбиться в себя. Однако уголовный кодекс неосмотрительно игнорирует понятие любви, и Сергей отправился в Центр Социальной Ответственности за командным приключением повышенной сложности.

Центр — огромное, красивое здание с чрезмерно большими в ширину и высоту залами. Их размер тем более странен, что обычно в Центре малолюдно. Приключения берут и закрывают удалённо, через сеть.

Внешний вид и архитектура Центров Социальной Ответственности одна и та же, что в агломерации, что в каком-нибудь посёлке или даже неведомо как выжившей в процессе повальной агломерацизации деревеньке. Центр рядом с красной площадью столичной агломерации и Центр в какой-нибудь опустевшей полвека назад деревне похожи как близнецы. Наверное, в этом есть какой-то скрытый смысл. Как храмы древних религий. Как зримое воплощение закона о равном праве доступа всех граждан России к базовому набору услуг, ресурсов и приключений. Белые, с розовыми прожилками стены. Белая дорожка, ведущая к дверям. Внешний вид Центра знают даже неразумные дошколята. Так странно, в самостоятельном путешествии по просторам огромной страны, вдалеке от автотрасс и сверхпроводящих магнитных дорог, в молодом лесу или на берегу подтопившего берега озера встретить знакомый белого цвета, с мягким розовым оттенком, силуэт дворца приключений.

Центр, куда пришёл Сергей, окружён рекреационным парком. Он и сам не знал зачем пришёл, если можно связаться по сети. Видимо от волнения.

— Прости, но твоей ответственности слишком мало, чтобы претендовать на настоящее, серьёзное приключение, — произнесли динамики голосом неведомого куратора. Может быть проходящего собственное приключение человека, а может быть программы-имитатора.

Сергей попытался объяснить: — Так мне и нужно приключение, чтобы повысить количество ответственности!

— Нельзя получить ответственное приключение, не имея достаточно ответственности. Попробуй накопить нужное количество балов проходя простые приключения.

— У меня нет времени. Приключение нужно прямо сейчас.

— Звучит довольно безответственно, — показалось, или в голосе куратора послышалась насмешка?

— Но хотя бы что-нибудь можно сделать?!

Куратор замолчал. Сергею хотелось верить, что он задумался над возможностью помочь ему, а не придумывает формулировку вежливого отказа.

— Зачем тебе сложное приключение?

— Нужно!

— Очень нужно?

— Очень!

Куратор вздохнул. Может быть человек, может быть программа-имитатор, различить, пожалуй, смог бы профессиональный киберпсихлог, но никак не студент второго круга обучения факультета малоразмерной электроники.

— От лица государственного образования «Россия», под свою ответственность, одобряю выдачу кредита доверия общей суммой полторы тысячи балов под залог участия в большом приключении не ниже седьмого ранга. Зачитать правила и санкции или сам знаешь, если уж пришёл в Центр лично, а не связался по сети?

— Не надо! — обрадовался Сергей. — То есть не нужно зачитывать правила, я знаю. Спасибо!

— Не обмани оказанного доверия.

— Не обману, — пообещал Сергей. — А какое у меня будет приключение?

После сорокаминутных дебатов и обсуждений, выбор был сделан. Командное приключение на трёх человек с вариативной оплатой от двух с половиной, до трёх тысяч балов личной ответственности каждому участнику при успешном завершении. Где-то на просторах южной Сибири непонятным образом сбоит одна из автоматических станций радиорелейной. Дистанционно понять причину у имитаторов не получилось, надо разбираться на месте. У Центра приоритетное право обработки заявок, поэтому вместо имитаторов поедет Сергей, в качестве главы рейда, и ещё двое его товарищей. Дополнительное усложняющее условие: запрещается вести поиск соприключенцев через сеть.

Сергей опешил: — Как тогда их найти?

— Думай сам, — поощрил куратор. — На то и усложняющее условие, чтобы стало сложней, а не легче. Или отказываешься от приключения? Нет? Тогда удачи!

Оглушенный дополнительным условием Сергей вяло кивнул. Не использовать сеть, разве это возможно?

Пока транспортный мобиль под управлением имитатора-водителя вёз его по плавно входящему в осеннюю пору городу, Сергей мысленно перебирал знакомых, родственников и друзей, кого можно было пригласить в приключение. Увы, большая часть друзей была исключительно сетевой. Нет, в реальности тоже набиралось несколько сотен знакомых той или иной степени, но ведь не каждому не пойдёшь, не предложишь «а пойдём в большое приключение на пару недель, к чёрту на кулички куда-то в леса южной Сибири, совершенно без гарантий успешного завершения и получения балов». Плюс самому нельзя запускать учебный процесс, а значит даже в приключении придётся тратить время на изучение лекций и выполнение домашних заданий, раздаваемых институтскими преподавателями. Хорошо ещё, что всё это можно делать удалённо. Большое приключение — серьёзная причина пропустить несколько недель занятий заменив их удалённым обучением.

Так к кому же обратиться?

Знакомых море. Без учёта сети — маленькое озеро. А друзей, кажется, нет вообще. Как-то не нужны были раньше настоящие, проверенные друзья. Теперь вот резко понадобились и где их взять?

Настоящий друзей, которые могли бы бросить дела и отправиться в чужое приключение у Сергея не имелось. Зато был Пашка. Кто-то вроде личного врага или перманентного противника-антагониста. Родители Сергея жили рядом с родителями Пашки. В детстве они постоянно дрались. Когда пошли в школу — дрались и там. Соревновались при прохождении простых детских приключений. Кто первый научиться крутить солнышко на турнике, кто первый поцелует одноклассницу, кто поступит в лучший институт на лучший факультет. И, что особенно бесило Сергея, как правило победителем выходил Пашка. С тех пор как Пашка поступил на физику ядерных реакторов, а Сергей всего лишь на факультет малоразмерной электроники, их дорожки разошлись. Но сейчас Сергей собирался предложить Пашке поездку в южную Сибирь, искать проблемы в работе радиорелейной станции. Если он хоть что-то понял из изученного как-то ради дополнительных балов социальной ответственности курса прикладной психологии — Пашка согласиться.

И он действительно согласился.

Пашка. Высокий и жилистый, словно кабель в мощной электромагнитной изоляции, можно скрутить узлом, но сломать не получиться.

Узнав о цели и задаче поездки, Пашка хлопнул Сергея по плечу, назвал современным Д'Артаньян-ом и добавил, что никогда в нём не сомневался. В чём именно «не сомневался», правда умолчал. Вместо этого он прямо при Сергее начал кому-то звонить, переносить какие-то дела и встречи. Оказавшийся как бы в стороне Сергей смотрел на своего то ли врага, то ли друга и не мог понять зачем тот ему помогает. Ведь помогает, правда? Сорваться в большое взрослое приключение посреди учебного семестра, без всяких гарантий на успешное завершение, может не каждый. Или хочет не каждый? Вот сам Сергей бы смог? То-то и оно. Пожалуй, он знает ответ на вопрос и ответ ему активно не нравился.

Третьим в их команду вошёл молчаливый, серьёзный парень Гена. Гену порекомендовал крайне интересный дед, с которым Сергей познакомился ещё в рамках простого школьного приключения и иногда захаживал просто так. Дед был из военных, что-то связанное с небом и космосом, подробно он никогда не рассказывал.

Спросить совета у деда, Сергея надоумил Пашка. «Старики — они как хранилища данных», — сказал он. Сергей отнёсся к идее скептически, но она выстрелила. Серьёзный молчаливый Геннадий приходился старику кем-то вроде второго внука от третьей дочери и имел свой интерес для путешествия в леса южной Сибири. Чтобы самому получить доступ к большому приключению, Гене надо выполнить задание на путешествие вида «посетить столько-то мест, удалённых не меньше чем на столько-то друг от друга».

Готовясь к выполнению приключения, Пашка развил кипучую деятельность и Сергею пришлось постараться, чтобы не отстать. Они договорились с деканатом об удалённом обучении. Легко, будто каждую осень уходили в большое серьёзное приключение, Пашка и Гена собрали рюкзаки со всем необходимым, саморазворачиваемую палатку, маленький комплекс спутниковой связи, инструменты для проверки и тестирования аппаратуры станции. Чтобы перевести всё это до места назначения, Пашка зафрактовал малый грузовой дирижабль за часть полученной Сергеем в кредит ответственности.

Сергей занимался тем, что целую неделю подряд прощался с Мариной.

Они днями напролёт гуляли по усыпанным жёлтыми листьями улицам, а когда приходила пора расставаться — долго стояли на площади, под старинными часами. Несмотря на по-осеннему яркое солнце то и дело налетал порывами пронизывающий ветер. Сергей держал в руках ладони Марины и был, пожалуй, самым счастливым на свете человеком.

Малый грузовой дирижабль мягко оторвался от причальной мачты и, набирая высоту и скорость, помчался прочь от города. Если только можно говорить про дирижабль, что тот «помчался». Даже самая маленькая модель небесного странника двигалась ужасно медленно на пресыщенный взгляд современного человека, привыкшего к огромной скорости городской жизни. Надёжность и дешевизна в производстве и эксплуатации сделала современные дирижабли самым массовым видом воздушного транспорта. Пусть медленно, зато напрямик, трое приключенцев покидали пределы агломерации и начинали полёт над бескрайними российскими просторами.

Дирижаблем управляет имитатор, пассажирам делать в пути нечего. Можно учиться, слушая лекции и выполняя домашние задания, навёрстывая пропущенное и создавая небольшую фору на будущем. Можно сидеть над схемами радиорелейной станции, гадая в чём могла бы быть неполадка. Можно смотреть на проплывающее внизу море золотой листвы с редкими вкраплениями зелени.

Совсем как в детстве, пока поступление на разные факультеты не развело их дорожки, Сергей сцепился в споре с Пашкой. Читавший с планшета Геннадий с улыбкой посматривал на занятых решением мировых проблем ребят, но в спор не вмешивался. Известное дело — двое сошлись, третий не мешай. Гена и не мешал, удобно устроившись с планшетом на видавшем виде диванчике в углу небольшой кают-кампании.

— У девяносто девяти процентов граждан нет работы! — со всем жаром неопытного оратора вещал Сергей.

— Вот прямо у девяносто девяти? — сомневался Пашка.

— Путь у девяносто пяти процентов или даже у девяносто двух — имей смелось критиковать идею, а не её выражение!

— В треснувшем кувшине воды не принесёшь, — Пашка шутливо поднял руки делая вид будто сдаётся: — Ладно, ладно. Глаголь.

С полминуты грозно просверкав глазами, Сергей продолжил: — Один процент от населения делает что-то полезное. Какая польза от остальных девяносто девяти? Взять хотя бы нас троих и это клятое приключение — мы всего лишь заменяем имитаторов. Люди заменяют роботов просто чтобы чем-то заниматься. Чтобы жизнь мёдом не казалась, чтобы не прирасти к диванам. Зачем всё это?

Демонстративно не поднимая взгляд от планшета, Геннадий процитировал: «Вкалывают роботы — счастлив человек».

— Вот! — обрадовался Сергей. — И Гена согласен.

— Я не согласен, — возразил Геннадий. — Но я и не «не согласен». В данном случае я, скорее, отрешён.

— То есть вопрос сводится к тому, зачем нужны «лишние» люди? — конкретизировал Пашка, — зачем общество возится с человеком вроде тебя?

— Между прочим ты такой же лишний человек, как и я, — рассердился Сергей.

— Не факт, но допустим.

— Ах, ты!

— Да, я!

И как после этого можно с ним спорить?

Немного успокоившись, Пашка предположил: — Вот представь, что все «лишние» исчезли. Остался один или сколько там процентов людей, занятых реально полезными делами. Но зачем им лететь на Марс, зачем строить подводные города, зачем вообще что-то делать? Социум из тысячи человек и социум из миллиона человек — кардинально отличающиеся по степени сложности системы. Кардинально. Это всё равно, что сравнивать, я даже не знаю, системную сложность завода и какого-нибудь торгового центра. Последний только реализует готовую номенклатуру, а первый производит сложный продукт из набора более простых — фактически противостоит энтропии.

Малому количеству людей не нужны ни подводные города, ни орбитальные станции, ни атомные реакторы — достаточно солнечных батарей или гидроэлектростанций. Не нужно девяносто девять процентов из того, что жизненно необходимо большому социуму.

— Допустим, вероятность рождения гения составляет один к миллиону, — продолжал наступать на подавленного Сергея Пашка. — Тогда в миллиардном социуме будет, в среднем, целая тысяча гениев, а в социуме с миллионной численностью населения, может быть, вовсе ни одного.

Сергей попытался возразить: — В семье «лишних» вероятность получить гения ниже.

— Ниже, — согласился Пашка, — но ненамного. Малые общества неизбежно вырождаются. И по закону больших чисел, и по причине отсутствия стоящих перед малочисленными социумами великих задач в связи связанных с отсутствием великих потребностей. Один топор может сковать и деревенский кузнец. Миллиард топоров невозможно произвести без развитых отраслей рудодобывающей и станкостроительной промышленности. Построить одноэтажный дом можно с помощью одного единственного топора. Построить дом в сто этажей невозможно без строительной техники, знания теории сопротивления материалов и довольного сложного математического аппарата.

Всё просто.

Сергей жадно хватал воздух, но не находил что возразить. Наконец он ухватился за промелькнувшую мысль: — Это вам там на физике ядерных реакций рассказывают?

— Это социнженерам читают. Ты же знаешь, я в их кругах последнее время кручусь.

Сергей не знал, но зачем-то кивнул.

Пашка налил из бойлера кипяток, бросил в кружку щепотку заварки: — В общем можешь считать себя «лишним», если хочешь. Но лично мне больше нравиться термин «потенциал». Девяносто девять или сколько там процентов, не занимающихся реальными делами людей отнюдь не лишние — они потенциальная энергия, запасённая нашим социумом. Скрытая, движущая общество сила. Эти миллиарды людей являются причиной лететь на Марс и высаживать там лес карликовых яблонь. Иначе зачем это вообще делать? Как первопричина может быть лишней?

— Потенциальный наш, — нервно дёрнул уголком рта Сергей.

— Пока потенциальный, — спокойно ответил Пашка. — А может быть и реализуюсь. Во всяком случае приложу к этому все силы.

Когда Сергей вышел из кают-компании, Пашка виновато посмотрел на Геннадия и развёл руками: — Опять увлёкся, только обидел друга. Вот всегда так получается.

— Друга? — уточнил Гена.

— Ещё какого! Мы ведь с самого детства вместе.

Дирижабль медленно спускался. Преимущество такого рода летательных аппаратов ещё в том, что им не требуется специальная посадочная полоса. Достаточно не слишком ровного поля и причальной мачты. А можно и вовсе без ничего. При ветре средней силы, система стабилизации уверенно удерживала дирижабль над нужным местом.

Первым выпрыгнул Геннадий. Прикрепил страховочные тросы к причальной мачте. Махнул рукой ребятам — начинаем разгрузку.

Сергей оглянулся: справа забор голых веток и вал облетевшей листвы. Слева, на выступающем из леса холме, комплекс зданий радиорелейной станции. Километрах в двух должна быть заброшенная деревенька, отсюда совершенно не видно.

— Не спи, — Пашка сбросил Сергею на плечи малый ремонтный набор. Тот крякнул, но послушно оттащил в сторону, где Геннадий доставал части имитаторов-разнорабочих из транспортировочной тары. Первым делом следовало собрать хотя бы пару имитаторов, чтобы самим не возиться с подготовкой места для ночёвки.

Разгрузка заняла добрых четыре часа. День начинал клониться к вечеру, в воздухе ощутимо похолодало, зато за границами посадочного поля поднялся серебристый шатёр палатки.

Пашка развернул спутниковую связь. Для пробы Сергей залез на сайт факультета и скачал свежие лекции. Перешедший в режим консервации дирижабль плавно опустился на поле, всё ещё оставаясь привязанным к мачте. Баллон заметно опал, тихо шурша под порывами особенно резкого ветра.

— Как тихо, — невольно понижая голос заметил Сергей.

Шумел в ветвях ветер. Чем-то гремели за куполом палатки имитаторы, чуть слышно шуршал сдутый баллон вставшего на отдых небесного странника, но Гена и Пашка молча согласились с Сергеем. Из всех этих звуков и складывалась лесная тишина. Они были одни, глубоко в лесах, вдали от цивилизации и от других людей. Наличие спутниковой связи и громады дирижабля только подчёркивали их отдалённость.

— Посмотрим, что там к чему? — предложил Геннадий, кивая на радиорелейную станцию.

— А не поздно, вечер?

— Так мы только посмотрим. Разбираться уже завтра будем.

Приняв пароль, транслируемый браслетом на руке Сергея, над дверью загорелся зелёный огонёк. С щелком отодвинулись запоры, изнутри станции пахнуло затхлостью, пылью, старым пластиком и неживым теплом от работающей интелетроники. Под потолком, в экономичном режиме одна через две, загорелись цилиндры ламп. Как только загорелся свет, стало понятно, что на улице практически стемнело. Алая полоска рассвета быстро истончалась, разрываемая голыми ветвями сбросивших листву деревьев.

— Пойдём обратно, пока не стемнело? — предложил Пашка.

— Пять минут, — попросил Сергей. — Скачаю с локального сервера последние логи, сможем вечером посмотреть.

— Что смотри их, что не смотри, — скептически ответил Пашка оглядывая остающиеся на пыльном полу следы. — Однако уборщики явно вышли из строя.

— Они деактивированы, — пояснил Геннадий. — Для экономии энергии. Открытие двери разбудит уборщиков и к утру здесь будет уже чисто.

Не успел выходящий последним Сергей притворить дверь, как в помещении станции погас свет, погружая окружающий мир в сумерки. Решив подробнее осмотреть станцию завтра, ребята прошли мимо стационарного терминала связи, стоявшего на случай если кому-то понадобиться экстренно вызвать помощь. На тот же случай, у подножия холма, имелся гостевой домик с набором медикаментов и сухих концентратов. Благодаря стараниями Пашки, ребята прибыли на приключение хорошо подготовленными и вместо пищевых концентратов и законсервированного кто знает сколько лет гостевого домика, они могли с комфортом расположиться в универсальной палатке.

Имитаторы собрали сухие дрова, очистили от листьев место под костёр, выкопали защитную канавку и обложили камнями. Сергей чиркнул спичкой. Пытался покрасоваться, зажигая костёр с первой спички и у него получилось.

Трещат корявые сучья. Особенно яркие, в ночи языки пламени пляшут, танцуют. Сергей согревал руки чашкой разведённого бульона. Небо чистое, тёмное, глубокое. На самом дне неба, ярче далёких звёзд и жёлтой луны, горит диадема огней орбитальных станций. Возводятся орбитальные верфи для строительства огромных транспортных кораблей. Настолько огромных, что их решили собирать прямо в космосе, не доверяя даже слабой лунной гравитации.

Огонь отражается в глазах сидящего напротив Пашки — будущего физика интересующегося социальной инженерией и считающего, что «лишних» людей не существует.

О чём-то задумавшийся Геннадий смотрит в сторону. Странный он парень — молчаливый и надёжный, точно скала. Не то, чтобы скрытный, но если прямо не спросишь, то лишнего слова про себя не скажет. Ещё бы — с таким-то дедом.

Сухой хворост трещит. Сгорает быстро, оставляя после себя рдеющие концентрированным алым цветом угли. Волны тепла от костра накатываются как прибой. Чувствуя, как засыпает, Сергей допил остывший бульон и ещё немного посидел у гаснущего огня, согревая опустевшую кружку руками.

Здорово. По-настоящему здорово. И даже если у них не получится найти неисправность в аппаратуре станции — всё равно стоило прилететь сюда. Хотя бы ради такого вот вечера. Практически ночи. Завтра предстоит интересный день.

Если у них ничего не получится, он отработает кредит социальной ответственности, накопит нужное количество балов и всё равно отправится в следующее большое приключение — подумал Сергей. Вместе с Пашкой или один. Теперь он знал это совершенно точно.

А дальше пошли трудовые будни, наполненные изучением схем, мозговыми штурмами и не менее напряжённой учёбой. Ребята перебрали аппаратуру станции по блокам, тестируя работу каждого в отдельности и в сопряжении с остальными. Особое внимание удалялось блокам, контролирующим работу станции. Ведь именно они должны были идентифицировать неисправность, но не смогли этого сделать.

За ночь похожие на металлические блины автоматические уборщики попытались очистить внутренние помещения станции от пыли, но не успели. Больше половины уборщиков не отвечали на команды и не регистрировались управляющим сервером. Пришлось сначала заняться их починкой. Как будущий специалист, ремонтом обсуживающих станцию механизмов занимался Сергей. Обычно справлялся сам, но несколько раз приходилось созваниваться с другими студентами факультета малоразмерной электроники. Один раз даже пришлось обращаться к преподавателю, а затем дополнительно консультироваться с имитатором, выполненным в виде экспертной системы.

Гена научил Пашку жарить шашлыки и строить шалаш — навес из еловых веток над разобранной аппаратурой защищая ту от дождя. Удивительно, но в программе имитаторов-разнорабочих не было заложено строительство навесов типа шалаша. Впрочем, стоило раз показать, как это делается, и умная интелетроника запомнила процесс.

Пашке понадобилось два дня, и он мог твёрдо утверждать — реактор станции в полном порядке. Проблем с энергоснабжением нет. Ещё четыре дня и будущий физик клятвенно заверил — энергосеть также в порядке. Несколько мелких поломок он устранил, но они никак не могли являться причиной перебоев в работе станции.

Геннадий, с помощью роя дронов-наблюдателей, обследовал станцию снаружи. Обнаружил два птичьих семейства свивших гнёзда на её стенах и как-то раз поймал в кадр хитрюгу-лису с интересом наблюдающую из леса за людской суетой.

Причина нашлась. Как это часто бывает, дело было в интелектроннике. Пара сбоивших датчиков создавали ложную картину, ориентируясь на которую управляющий сервер время от времени принимал неверные решения. Ожидать прибытия запасных частей не пришлось, запасливый Пашка загрузил на дирижабль множество всевозможных расходников.

Заодно, раз уж они всё равно разобрали станцию чуть ли не по винтику, приключенцы провели техническое обслуживание работающих узлов. Повышенная надёжность и многократное дублирование — это хорошо, но до тех пор, пока искусственные материалы не научаться обновляться подобно живой плоти — внеплановое техническое обслуживание никому не помешает.

Домой возвращались героями.

Ещё бы! Это вам не подстричь газон перед домом вместо имитатора-садовода и даже не сдача юношеского норматива по стрельбе из магнитной винтовки. Самое настоящее, взрослое, серьёзное приключение. Поэтому и ответственности за него дают не в пример больше.

На стоянке дирижаблей пусто. Огромное поле там и тут усеянное гигантскими вытянутыми шарами. Обслуживающий персонал из имитаторов, словно муравьи, шустро сновал между уснувшими гигантами.

Крохотная горстка встречающих — родители Сергея и Пашки, ребята из института и, конечно же, Марина.

Как она хлопала в ладоши. Как радостно целовала пропахшее костром и лесом лицо Сергея.

— Какой ты молодец, — говорила она и тут же начинала рассказывать, как сильно им гордиться.

— Ты моё самое сложное приключение, — сказала Марина.

Сергей запнулся: — Что ты сказала?

Они остановились, не дойдя двух кварталов до площади со старинными часами. В одном из многочисленных крохотных двориков с десятком поникших берёз и парой елей, не теряющих зелёный наряд даже в преддверии зимы.

Марина хотела присесть на стоящую сбоку от тротуара скамейку, но Сергей удержал, крепко сжимая её озябшие пальцы своими, усеянными свежими мозолями, с подпалиной от неловкой работы паяльником.

— Что ты сказала?

— Только не обижайся, ладно? — затараторила Марина. — Пообещай, что не будешь обижаться. Пожалуйста, пообещай.

Сергей не смотрел на неё, предпочитая разглядывать верхушку ближайшей ели: — Значит я — твоё приключение. И какие условия?

— Мотивационное приключение, — объяснила Марина. Кажется, ей совсем-совсем, вот просто ни малейшей капельки, не было стыдно. — Ты сам захотел взять большое приключение с поломкой на станции. И прошёл его! А значит я тоже прошла. Серёжка, ты не представляешь какой же ты молодец! Молодец из молодцов! Но ты ведь не обижаешься, правда? Это и тебе было полезно. Ведь правда?

Верхушка ели стояла неподвижно, словно воздетый вверх палец. Сергей молчал. Ободрённая его молчанием Марина продолжила: — Ой как было сложно. Ты просто не представляешь. Ты моё самое долгое и самое сложное приключение. Ты справился, а значит я тоже. Молодчина, Серёжка!

— И сколько ответственности?

— Девять тысяч балов!

Против воли, Сергей удивился. Это было действительно очень много.

— Приключения социальной направленности всегда сложны и за них дают много ответственности, — передёрнула плечиками Марина. — Но не это главное.

— А что главное?

— Я теперь смогу учиться на социнженера! К ним нельзя просто поступить, только успешно выполнив социальное приключение. Социнженерия куда интереснее прикладной биохимии.

Сергей спросил: — И на этом всё? Мы сейчас расстанемся? Я вернусь к своей малоразмерной электроники, а ты пойдёшь учиться на социнженера?

— Ты всё-таки обиделся, — констатировала Марина.

Сергей криво усмехнулся.

Девушка вздохнула: — Имеешь право.

— Не обижайся, Серёжка. Это, в первую очередь, для твоей же пользы. Послушай, отпусти — мне больно!

— Прости, — Сергей разжал ладонь позволяя её пальцам выскользнуть. Марина тут же сунула озябшие пальцы в карман. То ли правда замёрзла, то ли хотела показать, что уже дистанцировалась от Сергея.

— Откажись, — попросил он. — Пожалуйста, откажись от социнженерии, от балов, пусть всё будет как раньше.

— Сергей, ты что? У меня приключение на девять тысяч балов закрылось. Считай полгода потратила на прохождение, — Марина улыбнулась той улыбкой, которую он, недавно, так сильно любил.

Она была ужасно красива, когда уходила по красному и жёлтому, от опавшей листвы, асфальту. Сергей и сам не знал на что надеется. Что она обернётся? Что откажется от призовых балов, аннулирует приключение?

Разумеется, Марина не отказалась от балов.

Даже не обернулась, пока не спустилась во вход метро и Сергей не потерял её из виду.

Он снова остался один. В этом прекрасном-прекрасном времени, где направленная на личностный рост человека социальная система буквально вынуждает его работать над собой и расти. В этом ужасном-ужасном времени, где известна и подсчитана в балах цена любви, а ответственность стала мерилом общественной полезности.

Впрочем, Сергей был не совсем один. Есть ещё Пашка.

Филиппова Екатерина Леонидовна

http://samlib.ru/f/filippowa_e_l/

name=t42>

СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ

Просыпался Матвей долго. То ощущал тяжесть одеяла и мурашки в отлёжанной руке, то вновь проваливался в вязкий кошмар. Окончательно разбудил кот — вспрыгнул на грудь и начал сгребать лапами одеяло — еды требовал.

Старик завозился на слишком широкой для одного кровати, столкнул наглую усатую морду, с трудом повернулся к окну. Светло. То ли позднее утро, то ли ранний вечер. Вот не нужно было прикемаривать после обеда, да и вторая рюмка водки под сосиски тоже, наверное, лишняя была.

Немного приподнялся, устроился полусидя, тяжело вздохнул и пробормотал хрипловатым после сна голосом:

— Эй, МарьВанна, сколько времени?

Не дождавшись ответа, проговорил погромче, стараясь произносить слова отчётливее:

— Эй, МарьВаннна, времени-то сколько?

Посреди комнаты возникла достаточно чёткая, хотя и слегка размытая по контуру, фигура строгой женщины в деловом костюме и кружевной блузке. Слегка улыбнувшись, она сообщила:

— Местное время — восемнадцать часов двенадцать минут. Напоминаю, что длительный послеобеденный сон ослабляет организм и…

Матвей недовольно буркнул:

— Заткнись. Отключить комментарии.

Уже достаточно бодро слез с кровати, растирая затекшую руку, прошёл сквозь застывшую даму и прошаркал в ванную. Умылся и, слегка поколебавшись, приложил ладонь к панели диагноста. Не дослушав перечисление отклонений от нормы, сгрёб с подносика кучку высыпавшихся из аптечки разноцветных капсул и таблеток, аккуратно спустил их в унитаз, и отправился на кухню.

Пока закипал чайник, быстренько пожарил категорически не рекомендованную глазунью аж из трёх яиц, добавив к ней пару ломтиков сала. Перетащил ранний ужин на стол в комнате, устроился в кресле и скомандовал:

— Эй, МарьВанна, новости.

Стоящая посреди комнаты виртуальная Марья Ивановна ожила и начала вещать. Матвей активно жевал, пропуская большую часть новостей мимо ушей, но на последней жевать перестал и вслушался.

— Учёные всего мира с беспокойством ожидают завтрашней вспышки на Солнце. По прогнозам, она окажется сильнейшей за всю историю наблюдений. Правительства и администрация облачной сети призывают население соблюдать спокойствие. Современные технологии полностью защищают и глобальную, и национальные сети от подобных катаклизмов. Населению рекомендуется строго следовать указаниям домашних диагностов и следить за оповещениями.

Дама улыбнулась более раскованно и продолжила:

— Сетевой концерт мировой звезды Джильды О'Хара состоится при любых обстоятельствах…

Матвей убрал новостную даму щелчком пальцев и тоскливо буркнул:

— Приехали. То, что так долго обещали всякие уроды, наконец-то свершится. Ну, может, и в этот раз пронесёт.

По команде «Внук» перед столом замерцало зеленоватое марево. После нескольких минут ожидания на его месте возникло не слишком довольное лицо подростка:

— Дед, ну что там, я спешу.

— Что там у вас в городе?

— А что у нас может быть? Всё как всегда. Да, в субботу мне наконец-то прямой шунт поставят, мать расщедрилась. Ты бы тоже себе воткнул, ведь давно на болячки жалуешься, а так ни о чём думать не нужно. И со мной прямо через Облако разговаривать сможешь. Без этой твоей дурацкой МарьВанны. И давай, чего там, а то я опаздываю.

— Ну-ну, Денис, давай. Может, совсем в Облако переедешь? Ладно, я о чём — если что случится, постарайся до меня добраться.

— А что может случиться? А, ты об этом солнечном шторме? Да ладно, ерунда это. Тут народ вовсю развлекается, обещают какой-то крутой вирус одновременно со вспышкой выпустить. Даже конкурс объявили на лучшее название. Я предложил «Инферно». Ладно, дед, я побежал, на связи.

На заднем плане мелькнула симпатичная девичья мордашка с достаточно консервативными сине-зелёными локонами, и связь прервалась. Матвей в сердцах бросил вилку, резко повернулся, задел локтем тарелку, которая закономерно хлопнулась на пол, разбрызгав недоеденный ужин. Слегка пнул кота, ринувшегося подлизывать остатки сала и желтка:

— Да что за проглот. Вот поменяю тебя на виртуального котика, будешь знать.

Вышел на крыльцо, с одобрением осмотрел затянутое облаками небо, и отправился на улицу. Пройдя несколько шагов, опёрся о соседский заборчик и громко, по-деревенски, крикнул:

— Наталья Ольговна, выйди на переговоры.

Окно распахнулось, выглянула соседка: Что шумишь, Матвей?

— Ты про завтрашнюю вспышку слышала?

— Слышала. И что? Чай, не первая.

— Да вот внук рассказал, что какие-то отморозки очередной вирус одновременно с ней выпустят. Как бы чего не вышло. У тебя ведь сердечный ритм из Облака регулируется? Переключила бы на домашнего диагноста. Ну, пока всё не закончится?

— А как не справится? Помру ведь?

— Ну, это не наверняка. А если Облако схлопнется, то уж точно кранты наступят.

— Тебе хорошо, ты у нас один такой весь натуральный. И всё ещё живой. Аж завидно.

— Вот-вот. Всё сидел и ждал, и когда же кто-нибудь позавидует. Дождался. Ладно, мне кур кормить ещё. Если что — давай, заходи. Вместе оно веселее будет конца света ожидать.

— Экий ты, дед, пессимист. Какой уж раз панику на ровном месте разводишь. Так уж и быть, завтра на чаёк загляну.

Матвей вернулся к себе, насыпал курам комбикорма, проверил запасы — ещё три полных мешка осталось. Подумал, что неплохо бы ещё запастись — вот завтра с утра и закажет. Или лучше даже — сегодня.

Дома выпил рюмку вишнёвой настойки, заказал корм, а заодно и продуктов на месяц. Немного подумал, и утроил количество. Дождался доставки, расставил всё по полкам, и с чувством выполненного долга и побаливающей спиной уселся на диван. Налил вторую рюмку и потребовал от верной МарьВанны: Альбом, начни с прапрапрадеда Филлипа.

Чёрно-белым размытым силуэтом возникла фигура бравого медицинского генерала. За ним последовала улыбающаяся дама в беличьей шубке и шляпке с вуалью. Два мальчика — один верхом на пони, с испуганным лицом, другой — рядом, смеётся и показывает на брата пальцем.

Изображение дёргалось и расплывалось. Матвей поморщился и скомандовал: — Убрать объём.

Фигуры исчезли, на их месте через мгновение стали появляться фотографии, увеличенные до реальных размеров. Прокрутив прадедов и дедов, старик долго смотрел на фотографию покойной жены, потом распорядился оставить изображение дочери с внуком, уже объёмное и цветное. Подумалось — а может, действительно, к Облаку напрямую подключиться? А то когда живьём их увидишь? С тем и ушёл спать — может, во сне что умное и придумается.

Спал опять с кошмарами, проснулся до рассвета. МарьВанна не отозвалась. Да и вообще света не было. Матвей долго возился с предусмотрительно запасёнными солнечными панелями, где-то за час подключил. Поставил чайник. На пробу подошёл к диагносту — тот истерически заверещал и выплюнул целую гору таблеток. Матвей было примерился отправить из по привычному пути, но задумался, и аккуратно пересыпал в коробочку.

С рассветом прибежала испуганная, но вполне живая соседка Наталья. Со страшными рассказами о том, что в их половине посёлка — все мёртвые. У кого регуляторы были к Облаку подключены. А кто с прямыми шунтами — или тоже умер, или слюни пускает.

Связи не было, новостей — тоже. Пролегавшая рядом дорога не шумела — ни одной машины. Да и как они поедут без навигаторов? Даже и не заведутся.

Уже к полуночи приехал внук. На мопеде, с выдранным блоком навигатора. А с ним — та самая сине-зелёная девица. Говорить они почти не могли, есть — тоже. Выпили чая и тут же уснули.

Матвей с Натальей молча сидели у тёмного окна. Небо закрыто тучами, ни звёзд, ни луны, ни отсвета от городов. Денис выполз из спальни через пару часов, сел рядом.

— Ну что, дед, всё кончено? Мы ведь, пока ехали, живых почти не видели. А в городе… Мама… Не могу сейчас, потом расскажу.

— И не надо пока, чай вот пей. А кончено или нет — не знаю. Может, ещё и выкарабкаемся. Мы, люди, живучие. А хочешь фотографии посмотреть? Там все наши предки аж до шестого колена?

— Да как? Облако ведь того?

— А очень просто. Смотри.

Матвей достал из шкафа стопку тяжёлых альбомов — в коже, в бархате, и простых, с картонными обложками.

— Смотри, вот они все. Никуда не делись.

Денис начал увлечённо листать, вдруг отвлёкся и подбежал к окну:

— Дед, смотри, там на горизонте как зарево — наверняка электричество в городе восстановили.

— Вполне возможно, значит, и до нас скоро дойдут. Так что всё будет хорошо. Смотри, а это твоя прапрапра — говорят, знаменитая красавица была.

Денис, успокоенный, погрузился в рассматривание лиц и непривычных одежд. Матвей подошёл к застывшей в окна Наталье и тихо спросил: — Это то, что я думаю?

— Видимо, да. В той стороне ведь новая АЭС? Которую в прошлом месяце запустили?

— Похоже на то. Хорошо, что она далеко, не должно нас задеть. Да и ветер явно в другую сторону.

— Да ты, дед, оказывается, оптимист. Ладно, пойдём твои альбомы смотреть. Нужно будет и мои найти, ведь точно не выкидывала.

Матвей посмотрел не внука, вздохнул:

— Детей жалко. Что мы им оставим, кроме этих фотографий… Похоже, что цивилизацию им с нуля строить придётся. А без технологий, без Облака…

— Ну, фотографии эти — не самое плохое наследство. По крайней мере доказывают, что и до Облака люди жил. И, похоже — весьма неплохо. Любили, надеялись… Ну, что результат не совсем таким оказался — не их вина.

— Что сейчас с правыми и виноватыми разбираться. Нам тоже только и остаётся, что надеяться.

Наталья взглянула на понуро стоящего соседа, ткнула его в бок сухоньким кулачком и не обидно рассмеялась:

— Вот-вот. Надейся. Что проживёшь как-нибудь без своей МарьВанны. Уже соскучился, поди? Ладно, так и быть, буду тебе вместо неё советы умные давать и новости рассказывать. А уж меня-то, ты, старый, не выключишь.

Погладила вспрыгнувшего на подоконник кота:

— Ну, у тебя как раз проблем не будет — ни с кошками, ни с мышами. Выживешь, если захочешь.

Посерьёзнела, ещё раз взглянула на далёкое, кажущееся совсем не опасным, зарево, и повернулась к Денису:

— Буди свою красавицу. Будем чай пить и про прабабушек разговаривать. А с наследством нашим завтра будем разбираться. Вот встретим утро…

Матвей, уже собравшийся добавить «если встретим», под её строгим взглядом промолчал и послушно отправился ставить чайник. На пороге кухни оглянулся, взглянул на альбомы, потом на внука: — А ещё все эти люди друг другу письма писали. На бумаге, от руки. И почему-то всё больше — про любовь и надежду на скорую встречу. Ни про революцию, ни про войну, ни про голод… У меня некоторые сохранились. Я тебе потом дам почитать. У твоей прапра, это которая в шубке, почерк с такими завитушками…

УИКЕНД НА КАССАНДРЕ

На пересадочной станции пахло шашлыком и незнакомыми специями. Энди поморщился — шашлык он не любил: масса потерянного времени, а в итоге — несколько кусков полусырого обгорелого мяса. Почему-то во всех ресторанах и тавернах Города шашлык получался преотвратный. А уж когда сами пробовали готовить…

Сдвинул до упора дверцу капсулы, шагнул вперёд. На первом же шаге левая нога слегка подвернулась, еле поймал равновесие. Благоразумно потоптался на месте, привыкая к ощущениям в мышцах — нет, всё-таки капсулы переноса для здоровья не айс. Хорошо, что не часто приходится в них заползать.

Уже более решительно Энди подошёл к зеркалу, пригляделся. Всё, как и заказывал: рост выше среднего, копна блондинистых волос, глаза — синие, мышцы — рельефные. По крайней мере — на руках. Задрал футболку, полюбовался на кубики пресса. Заправил футболку в свободные льняные брюки, поморщился, выпустил поверх. Чуть-чуть поправил волосы, чтобы одна прядь падала на лоб — всё, теперь можно выходить.

Слегка прихрамывая, вышел в холл. Удивился, что так мало дверей к капсулам, хотел подойти к панорамному окну, но обернулся на недовольный женский голос:

— Молодой человек, вы долго там топтаться собираетесь? Давайте-ка быстро зарегистрируемся, а то автобус заждался.

— Какой автобус?

— Обычный. На четырёх колесах, который вас в гостиницу повезёт. Так, Синцов Андрей?

— Энди. Энди Кэмпбелл.

— Меня ваши городские ники не интересуют. Синцов?

Энди с отвращением посмотрел на толстую тётку за стойкой — это надо же было так себя распустить. Ну, в здешней деревне свои нравы. Сухо подтвердил, что, да, Синцов. С прошлого года фамилию не вспоминал.

Подошёл к окну: узкая улочка, дома с черепичными крышами, в просвете между ними — полоска миря. И солнце — яркое, оранжево-жёлтое. Странно. Должно ведь быть голубое.

Повернулся к тётке:

— Это ведь Кассандра?

Тётки хихикнула: — А ты, милок, куда ехал? Естественно, Кассандра.

— А почему солнце такое?

— Нормальное солнце. — Тётка чуть повернулась, чтобы посмотреть в окно. — А какое оно должно быть?

— Голубое. На планете Кассандра солнце — голубое. Потому что…

Противная баба аж сложилась от смеха:

— Ну, ты шутник. На планете — может, голубое, а может — серо-буро-малиновое. А у нас, в Греции, обычное, жёлтое.

Полюбовалась на отвисшую челюсть Энди, и учительским голосом продолжила:

— Вы находитесь на полуострове Халкидики, на первом пальце, Кассандре. Город Сивири. Автобус ждёт на улице. Всё, свободен.

Входная дверь распахнулась, на станцию вихрем ворвалась рыжеволосая девица. Всем радужно улыбнулась:

— Здрасьте, тётя Фина. А вы Андрей? Пойдём, заждались вас уже.

Схватила не сопротивляющегося Энди за руку, вытащила наружу и впихнула в старенький микроавтобус. Уселась за руль, завела машину и, рванув с места с дикой прогазовкой, бросила через плечо:

— Я — Катерина, ваш тренер на этот уикенд. И знакомьтесь с коллегами — Лариса и Василий. Ребята, это — Андрей. У нас в этот раз маленькая группа.

Тощая брюнетка с коротким солдатским ёжиком улыбнулась:

— Вообще-то я Лорелея. Но здесь положено с реальными именами… Идиотизм, правда?

Энди обречённо кивнул. Естественно, идиотизм. Кому это нужно — раз в год выдирать людей из привычной обстановки, отрывать от работы, и заставлять в отвратительных местах играть в кретинские игры, есть натуральную пищу и, типа, общаться. Да кому нужны эти коммуникативные навыки. Что, в Городе у него мало общения?

Унылый толстяк Василий что-то неразборчиво буркнул, и отвернулся к окну. И что там смотреть — с одной стороны море, довольно яркое, но совсем не такое живописное, как в Городе. С другой — унылые поля. Правда, с довольно удачными мазками каких-то ярко красных цветов. Хотя он сам эти цветные полосы расположил бы по-другому. И, пожалуй, ещё немного фиолетового добавил.

Автобус резко затормозил. Рыжая Катерина распахнула пассажирскую дверь и скомандовала:

— Выходим.

Энди попытался возразить:

— Подождите, я сам не понимаю, почему поехал. Я был записан на тренинг на планете Кассандра. Понимаете, на планете. А не на вашем поганом полуострове. Это явная ошибка, кто-то в транспортном отделе напутал. Так что…

Катерина, с виду совсем не обидевшаяся на «поганый», сочувственно покивала:

— Соболезную. Имеете полное право вернуться на станцию и выяснять отношения там. Только идти придётся пешком, потому что я сегодня никуда не поеду. Так что к закату дойдёте, а ночевать будете на крылечке, потому что тётя Афина уже ушла домой. Так что лучше переночуйте здесь, а утром будете разбираться.

Гостиница оказалась неожиданно уютной. Маленькой, всего на семь номеров. Хозяин, представившийся Павлом Петровичем, кряжистый мужик с неожиданно аристократическим лицом, встречал недовольных гостей на крыльце. Предложил выбирать комнаты и спускаться к ужину.

Комната Энди неожиданно понравилась. Пожалуй, для сельской гостиницы он и сам лучше бы не придумал: светло-серая мебель, занавески и покрывала в мелкий цветочек, полуприкрытые ярко-голубые ставни. И невероятная смесь ароматов: перебивающий всё запах моря, на его фоне лёгкими всплесками — цветочная нотка, сменившаяся прилетевшим из-за двери оливково-чесночным намёком на ужин, и опять цветы — с привкусом ароматического воска. Провёл пальцами по покрывалу, потом по спинке кровати, по стеклу, по прикроватному коврику. Невероятно! Вроде бы привычные ощущения, но всё-таки другие, более острые и яркие. Нужно запомнить и постараться передать… Отдёрнул палец, уколовшись за запутавшийся в коврике обломок сосновой иголки. Вот, и о таком забывать не нужно. И интересно, почему хвоей не пахнет?

Спустился в столовую и обнаружил своих товарищей по несчастью уже за столом. А на столе… Да уж, расстарались хозяева. Ничего похожего он ни в одном из ресторанов Города не пробовал. И названия экзотические — одна мусака чего стоит! Открыть, что ли, греческий ресторан, и Катерину поваром пригласить. Обрадуется, наверное, постоянный вид на жительство в Городе не каждому дают. Да и временный пропуск тоже.

От стола оторвался с трудом, хотя уже еле дышал. Не обращая внимания на предостережения Катерины и скептические улыбки Павла Петровича, пробовал всё подряд: кислое, сладкое, солёное… И мусаки аж три порции. Жаль, что метаксы налили только один маленький стаканчик.

Хозяин принялся убирать со стола, а Катерина выгнала осоловевших гостей на террасу. Сделала серьёзное лицо и официальным тоном сообщила:

— У нас сейчас будет вводная часть тренинга, которая поможет вам обрести связь с реальностью и восстановить коммуникативные навыки.

Оглядела засыпающих слушателей, хихикнула, и продолжила уже нормальным голосом:

— Не буду вас мучить, понимаю, что все устали и хотят спать. Но основную информацию озвучить обязана, хотя вы и сами всё знаете. Итак, вы прибыли к нам из Города. Который есть виртуальная реальность, в которой вы все живёте. Когда и почему вы ушли из реального мира, отказались ли вы от своих тел или они до сих пор сохраняются — информация конфиденциальная, известная только вам. Но вы должны быть готовы в любой момент вернуться к реальной жизни. В том числе — в случае техногенной катастрофы. В своё тело, или в тело андроида, как сейчас. Рассматривайте это как учебную тревогу на круизном лайнере. Вещь раздражающая, но необходимая. Так что давайте проведём это время с удовольствием. Обещаю, что обязательные мероприятия займут совсем немного времени. А теперь всем — спокойной ночи.

Заснул Энди не сразу — напоминания о собственном теле, от которого он отказался чёрт знает сколько лет назад, всегда вызывали депрессию. Наверное, поэтому так эти тренинги и не любил. Но шелковистая мягкость простыни и пододеяльника, упоительная воздушная податливость подушки, наконец-то просочившийся в окно аромат хвои сделали своё дело — уснул быстро. Только для того, чтобы проснуться перед самым рассветом от дикой боли в животе. Казалось, что внутри возник огромный штырь с привязанным к нему раздувающимся воздушным шаром, которые кололи, крутили и давили.

Казалось, что целую вечность Энди пролежал, скорчившись, прижав колени к животу, и только тихо постанывая. В какой-то момент покрылся холодным потом и осознал, что до унитаза может и не добежать. Но добежал. Последовавший кошмар запомнился ему навсегда. От боли несколько раз почти терял сознание. Спазмы внезапно закончились и Энди, практически ползком, добрался до кровати и замотался в одеяло, сотрясаемым ознобом.

Разбудила его Катерина. Посмотрела не бледно-зелёное лицо, и тут же убежала за отцом. Павел Петрович, как ни странно, смеяться не стал, а неожиданно бережно прощупал живот, успокоил, что, мол, ничего страшного, просто переел, и прислал Катерину с какой-то таблеткой и несладким чаем.

Энди, почти пришедший в себя, прихлёбывал горячий чай и пытался понять, почему на других тренингах такого не было. Или он так не объедался? И вообще, почему вполне нормальный биологический процесс оказался для него таким шоком? Ну да, естественно, в Городе такие функции организма не прописаны. И вообще, они явно лишние и крайне неэстетичные.

Последнюю мысль он, видимо, озвучил, чем вызвал смех Катерины. Обиделся:

— И ничего смешного, человек страдает.

— Извини, я не хотела. Но это действительно смешно, когда скопище электронов вдруг осознаёт, что у него появился желудок и прочие сопутствующие органы.

Забрала пустую кружку, неожиданно погладила по влажным от пота волосам, и вышла. Через мгновение вернулась, приоткрыла дверь и насмешливо добавила:

— Секс в реале тебе, наверное, тоже не понравится.

Когда Энди вышел на террасу, выяснилось, что его спутников увёз Павел Петрович. А с ним заниматься будет Катерина. Ну, он был не против. Не считая того, что она называла его Андрюшей, что бесило неимоверно.

Попытался объяснить, что имя Энди он выбрал не просто так, а в честь своего кумира, Энди Уорхола. Естественно, на фамилию не покушался, выбрал Кэмпбелл, в честь знаменитого супа. Но она вряд ли знает…

Катерина знала. И предложила, раз уж так не нравится Андрей, называть его Томатиком. Или Рисиком. А может быть, Супчиком?

Энди невольно рассмеялся: «Супчик — это круто». И согласился на Андрея.

Программа оказалась насыщенной. Заехали в местный магазинчик и купили для Энди большую бутылку минеральной воды. Катерина необидно посмеивалась — мол, не забудь, что вода тоже предполагает… Чтобы детская неожиданность не случилась.

Посмотрели на прирученных дельфинов, которые помогают загонять рыбу. Кататься на них Андрей отказался, сославшись на холодную воду. А то от поноса вылечили, а теперь от простуды лечить будете? Но восхитительную на ощупь дельфинью спину погладил, и удостоится вполне благожелательного свиста.

Потом было обозревание горизонта со скалы Фурка. Бог ты мой, какие краски, как ветер ласкает лицо — и в следующее мгновение колет сотней мелких песчинок, обдаёт брызгами — и стихает. А солнце высушивает кожу, оставляя на лице, руках и одежде пятнышки соли. Появилась еретическая мысль, что это прописать невозможно. Но ведь попробовать-то можно? Хоть в каком-то приближении должно получиться…

Выяснилось, что целоваться солёными губами тоже здорово. Жаль, что совсем недолго. Катерина почти сразу отстранилась, забормотала, что в Институт пора.

Андрей ни в какой институт не хотел, но пришлось. Встретившийся им у лифта огромный мужик — что их здесь, по одной мерке подбирают? — оказался профессором Лесиным, «главным по тарелочкам», как он сам представился. Катерина негромкой скороговоркой пояснила, что это самый главный человек на их территории, руководит жизнеобеспечение российской части Города. А лифт — к машинам, очень, очень глубоко.

Профессору же представила Андрея как главного дизайнера Города. Тот удивлённо пошевелил кустистыми бровями, заявил, что представлял себе творца неземной городской красоты именно таким — не уточняя, каким — и ловко удрал, неожиданно шустро для массивной фигуры шмыгнув в едва открывшиеся двери лифта.

Катерина протащила Андрея по верхним этажам, знакомила с какими-то людьми, показывала какие-то гигантские агрегаты, но всё проходило как-то мимо. Единственное, о чём он мог думать — это когда ещё выдастся случай Катерину поцеловать.

Случай выдался у дверей гостиницы. И потом — после вечерней рыбалки, на которую Катерина выгнала его в компании двух местных парней. Сама рыбалка привела его в экстаз. Запахи, ощущения, разодранная крючком ладонь, перламутровые рыбьи внутренности… И скупая похвала молчаливого Андреаса: — Ничего, можешь.

За ужином ел осторожно, несмотря на сосущее чувство голода. Из-за этого сидел грустный, бросая несчастные взгляды на Катерину. Да ещё Лариса раздражала, приставая с бесконечными вопросами о том, что видел, да что чувствовал, да что понял-узнал-осознал. Хорошо, хоть Василий молча жевал, а на любые вопросы отвечал «да» или «нет», предварительно покосившись на Ларису, как бы за одобрением.

В комнату поднимался под насмешливым взглядом Павла Петровича, обнявшего Катерину за плечи, и явно не собирающегося отпускать. Уснул мгновенно. А утром был огорошен известием, что пора возвращаться, что-то там в программе поменялось, и через час вроде бы приедет новая группа.

На станции отвёл Катерину в сторону и спокойно спросил, действительно ли он ей нужен, или это всё было в рамках тренинга. Выслушав ответ, так же спокойно сообщил, что вернётся завтра, в худшем случае послезавтра, даже если этот чёртов Город придётся разнести в клочья. Крепко поцеловал Катерину и закрыл за собой дверь.

В Городе пришёл в себя в привычном виде — джинсы в обтяжку, жёлтый пуловер, собранные в косу чёрные волосы. Посмотрелся в зеркало, плюнул, и рванул по порталам побеждать административную машину.


* * *
Лариса в сопровождении верного Василия внимательно отследила метания Энди, и отправилась писать отчёт. К шефу шла с некоторым трепетом — ведь потеряла объект из вида почти на целый день. Ну, что стоило тоже сказаться больной и задержаться?

Шеф дочитал отчёт, довольно ухмыльнулся:

— Великолепно! Это мы удачно придумали, как заменить реальные тренинги виртуальными. Точно у нашего Энди никаких подозрений не возникло? И инъекция, обостряющая глубину ощущений, нормально подействовала? Отлично. Думаю, совет Города нашу методику полностью одобрит. Со следующей же недели начнём внедрять. Насколько же проще, чем реальные переносы сознания. Да и андроидов не напасёшься. Всё, Лорали, свободна. Гулять можешь хоть месяц, до следующей контрольной поездки. Премию завтра получишь. А тому пацану, что желудочные колики с поносом придумал и прописал, тоже выпишем. Какие таланты растут!

Лора благодарно кивнула и заторопилась к выходу — в расчёте на премию планы на отпуск были составлены давно. Грандиозные. Но на пороге остановилась:

— Послушайте, шеф, понос — не понос, всё равно Энди с прошением на возвращение придёт. И что вы будете делать?

= Что-что… Подпишу. И пусть валит к своей Катерине. Не нужны здесь такие, на реальность падкие. Тренинг — процедура необходимая, но он ещё и проверка. Понимать нужно. А вместо Энди заместителя его поставим, давно парень заслужил, да и проверку нормально прошёл.

Лорали мысленно хихикнула — да уж, племянничек шефов давно копытом бьёт, в начальники рвётся — но ответила нейтрально:

— Так Катерина тоже из вирта.

— Её уже с папашей уже в настоящий Сивири отправили. Их между городом и реалом уже несколько раз перекидывали. Город помогали дорабатывать, с группами работали и здесь, и там. С ними и Энди постоянное население посёлка наконец-то на третью тысячу перевалит.

Лора вернулась к столу, плотно уселась, всем видом показывая, что без объяснений не уйдёт, и резко спросила:

— Может быть, я заслужила хоть каких-то объяснений?

— Не заслужила пока. Но так и быть… Вот скажи, зачем мы раз в год в обязательном порядке всех пропускаем через иллюзию реала?

Лора снисходительно улыбнулась, уж это-то она назубок знает:

— Для сохранения навыков реальной жизни и коммуникации, как учебная тревога на случай…

— Ты мне инструкцию здесь не цитируй. Сама-то что думаешь?

— Ну, наверное, чтобы не забывали, что реальный мир есть. И что там плохо и неудобно.

— Да? А кто, по твоему мнению, наш вирт-мир поддерживает?

— Роботы?

— А роботов кто контролирует, ремонтирует, создаёт?

— Другие роботы? — Лора запнулась. — Что, и так до бесконечности? И над ними…

— А над ними — команда инженеров и программистов. А также учёных, рабочих, монтажников, такелажников и уборщиц. А ещё крестьян, рыбаков, поваров, врачей, священников и много кого ещё. Общим количеством триста тысяч душ. Живых. Только в нашем секторе Города. По столько же примерно — в американском и европейском. Вот они и обеспечивают существование нашего с тобой мира.

— Их к нам не впускают?

Шеф достал из коробочки сигару, обрезал гильотинкой кончик, с удовольствием понюхал. Щёлкнул пальцами, поднёс к сигаре огонёк, загоревшийся на кончике мизинца, пыхнул дымом:

— Впускают. И выпускают. Очень, очень выборочно. И очень, очень немногих. Мощности-то серверов гигантские, но не бесконечные. И уже на пределе. Так что лишник понемногу убираем. А эти, да, заглядывают сюда иногда. В основном — в библиотеки. Да дальше их и не пускают. Или на временную работу, как девица эта с папашей, в закрытые сектора. В конце концов, они сами решили в реале жить. За что им большое человеческое спасибо, потому что без них наш мир рухнет. Может, через десять лет, может — через сто. Но рухнет обязательно. Сначала пойдут мелкие сбои — у малины, там, вкус клубники появится. Потом картинка поплывёт. А потом мы все исчезнем, превратимся в бессмысленный электронный шум. А потом и он исчезнет. Осознала?

Лора испуганно приоткрыла рот:

— Но ведь столько лет…

— Сколько? С тех пор, как твоё тело в утиль ушло? Сто, двести? У всего есть предел прочности. И эффект накапливающихся ошибок. Нам срочно нужны люди на той стороне, которые всем эти будут заниматься. А население там растёт медленно. И в инженеры-программисты никто идти не хочет. Наверное, ошибку сделали, когда сосредоточили все службы в Греции. Климат уж больно расслабляющий. Нужно было куда-нибудь в Скандинавию засунуть. Или в Норильск. Или вообще под землю. Чтобы не расслаблялись.

Лицо шефа покраснело, руки судорожно сжимали подлокотники кресла, он почти кричал. Лора боязливо отодвинулась, успокаивающе пробормотала:

— Но ведь переселяются люди, и программу мы, получается, для этого запустили. Только зачем пугать всякими трудностями?

— Не пугать, а проверять, кто сможет адаптироваться. Чтобы потом андроидов не терять. А они, уроды, потом тупо на берегу сидят и на закат таращатся, вместо того, чтобы…

Лора попыталась перевести разговор на более безопасную тему:

— А Энди зачем туда? Он ведь не программист, и не инженер, просто — дизайнер.

Начальство, успокаиваясь, снисходительно пояснило:

— Да, дизайнер. Был одним из лучших. Да что там, лучшим! Но в последнее время из творческого кризиса не вылезает, что не проект — то провал. Так что пару лет в реале покрутится, поносом пострадает — ха-ха — и вернётся обновлённый. К этому времени и заместитель его начальственного опыта наберётся, в Совет сможет перейти. Уверен — у Энди будет такой рывок! А то у нас все инопланетные вирты даже в тестовом режиме не идут, выглядят как картонные. Ну, иди, иди. Ты ведь в отпуск на Радужные острова собиралась? Смотри, там места задолго заказывать нужно.

Успокоившаяся Лора вылетела за дверь, думая уже только о том, как бы выбить себе местечко уже с завтрашнего дня, и не услышала, как начальник неодобрительно буркнул:

— Вот стрекоза. А ведь Острова тоже Энди создавал. Такого парня упустила… Ладно, есть у меня для неё кандидат, пожалуй, даже получше будет.


* * *
На станции Катерина первой выскочила из капсулы. Даже не притормозив перед зеркалом — так, мазнула взглядом, вылетела в холл и начала нетерпеливо прохаживаться перед соседней дверью. Едва отец показался на пороге, схватила его за руку и потащила к выходу, бросив на бегу даме за стойкой:

— Тёть Фина, мы всё, насовсем.

На улице отца с дочерью встречала не машина, а украшенная лентами и цветами коляска. Две смирные каурые лошадки с гривами, тоже украшенными лентами, терпеливо стояли на солнцепёке, даже не перебирая ногами.

Возница, подскочив, обнял сначала Павла, потом — Катерину. Довольно пробасил:

— Ну, все в сборе? Выбрались наконец-то. Начинаем?

Павел Петрович шутливо шаркнул ногой:

— Надо же, какая честь! Самый наиглавнейший встречает. Да ещё экипаж какой подали!

Профессор Лесин почесал затылок, смущённо улыбнулся:

— Прослышали уже? Быстро же там в вашей потусторонности вести разносятся. Да, выбрали. Ну, сам понимаешь, я так, вождь военного времени и переходного периода. А ты — наш главный идеолог. Так что готовься свою ветвь власти поднимать. А мне уж науку оставишь. Так что, когда мотыльков этих отключаем? Можно прямо сейчас. С американцами и европейцами давно согласовали, на прошлой неделе китайцам пробились. Они тоже. Единогласно. Осталось отмашку дать, чтобы одновременно.

Катерина охнула и начала возражать, но Павел Петрович её остановил:

— Не спеши. У нас там любоффь. Так что Андрюху её дождёмся. И ещё людишки должны подскочить. Андроидов-то хватит?

— Да ещё пару сотен подготовили. — Профессор покосился на Катерину. — Не переживай, держим то самое тело для твоего, держим, никуда не денется. Остальных долго ждать-то будем?

— Андрюха, я так думаю, завтра объявится. А остальных — недельку, не больше. Давай так: до следующего уикенда ждём, все кто хотел вернуться — как раз успеют. И в торжественно обстановке этот проклятый Город отключаем. Одновременно все сектора. Хватит нахлебников содержать. Давай, согласуй с остальными, чтобы в воскресенье в полдень. Как по какому времени? По Москве, естественно. И последний вопрос остался: кто церемониальный рубильник жать будет? Ты или я?

УСЫ, ЛАПЫ, ХВОСТ

Валентин проспал. Во всём прочем утро началось нормально, со стандартным балансом неприятностей и приятностей: кофе не убежал, сливки не прокисли, тосты не сгорели. Для равновесия заело молнию на джинсах, на середине — еле выпутался. Со смешком подумал, что если был бы хвост — точно застрял бы.

Полез в шкаф за брюками, и вспомнил, что сегодня пятница, в брюках нельзя, только неформальная одежда. Ну да, поэтому и в джинсы пытался влезть. Как же он ненавидел этот корпоративный бред! Придётся белые надевать. Купил сдуру прошлой осенью на распродаже, думал, что никогда не наденет — а вот и пригодились. Посмотрелся в зеркало — отвратительно, абсолютно клоунский вид. Ну, хотели неформат — получите.

Во двор вышел с испорченным настроением, но, к счастью, лимит неприятностей оказался исчерпан, и машину, запаркованную у забора, ни один урод не запер. Так что ещё был шанс приехать на работу вовремя.

Везло и дальше — ни пробок, ни задумчивых светофоров, ни неторопливо ковыляющих через дорогу бабок. Всё складывалось настолько хорошо, что его начали мучить плохие предчувствия: белая полоса имела обыкновение резко заканчиваться. Поэтому последний километр ехал с удвоенной осторожностью.

У бордюра обнаружилось свободное место — вещь неслыханная. Обрадовавшись, Валентин резко крутанул руль в уверенности, что нормально вписывается, чуть притормозил, краем глаза глянул налево — не летит ли какой-нибудь Шумахер — и чуть не вмазался в стоящий впереди внедорожник. Потому что чуть не выпустил руль: через узкий переулочек неторопливо шествовало Чудо.

Длинные чёрные волосы, косая чёлка, короткая кожаная юбчонка, и ножки! Господижебожемой, какие ножки! Уставился как завороженный, но на автомате придавить тормоз и руль перехватить успел. Да уж, весенние ножки опаснее зимнего гололёда…

Девица, как будто не замечая скрипа тормозов, протиснулась между его машиной и внедорожником, соблазнительно прогнувшись в талии, и, не оборачиваясь, прошествовала к входу в офис, нагло помахивая хвостом.

Валентин протёр глаза — не померещилось ли? Чуть ниже талии каким-то чудом держался роскошный лисий хвост — огненно рыжий, с белым кончиком. Дверь открылась, красавица прошмыгнула внутрь, придерживая хвост рукой, чтобы не прищемить.

Валентин ещё немного посидел в салоне, приходя в себя, потом наконец-то нормально припарковался, и рванул на работу — время поджимало. На входе привычно махнул знакомому охраннику — мол, нет времени пропуск доставать.

То так же привычно фыркнул:

— Да когда ты, Потапов, наконец-то пропуск найдёшь? Вот поставят турникеты, и будешь ты со своим «усы-лапы-хвост» зайчиком здесь прыгать.

Валентин притормозил:

— Да когда их поставят — второй год уже грозятся. А вот по поводу хвостов: ты девицу с хвостом сейчас видел? Откуда она?

— С каким хвостом? С лисьим или с кошачьим?

— С лисьим… Подожди, она что, не одна такая?

— С лисьими — двое, с кошачьими — человек пять, ну ещё с разными — по одному-два. Тебе какой нужен — рыжий или чернобурый?

— Рыжий. Это что, мода новая?

— Рыжий — это Тамарка из аудиторов, с пятого. А так — наверное, мода: каждый день пара-тройка хвостатых прибавляется, уже и мужики начали привешивать. Да стой, куда рванул, а тебе что скажу…

Но Валентин, взглянув на часы над стойкой, ломанулся на свой третий этаж, не дожидаясь лифта — шеф грозился устроить совещание прямо с утра. Пока бежал, мысли «Тамарка с пятого, хвосты» ушли в подсознание, а на поверхность выплыли менее волнующие, но более актуальные «опаздываю, совещание, отчёт, цифры с потолка»…

К счастью, совещание отменили. Валентин уже собрался было править отчёт, но решил сначала заглянуть в бухгалтерию, узнать насчёт премии. Как оказалось, время для этого выбрал неудачное: в коридоре нос к носу столкнулся со злобной Ольгой Степановной из финансового, которая тут же начала выяснять, где давно обещанные документы.

Попытался отшутиться фирменной фразой: мол, мои документы усы, лапы и хвост…

Ольга Степановна ядовито-ласково улыбнулась:

— Лапы вижу, и усы тоже. А вот хвоста нет. Так что в отсутствие оного — документы не действительны. А копию отчёта через два часа ко мне на стол.

Ещё гаже усмехнулась, и прошествовала дальше, независимо помахивая элегантным змеиным хвостиком с двумя шелестящими погремушками на кончике.

Плюнув на сошедший с ума мир, Валентин вернулся на рабочее место и до обеда, не разгибаясь, корпел над отчётом. Поэтому вызов к начальству не застал его врасплох. Зашёл в предбанник, плюхнулся в кресло перед столом секретарши Лидочки, и льстиво попросил:

— Лид, зайка, а кофейку начальственного не нальёшь? А то, как Каштанка, с самого утра…

Обычно ласковая Лидочка мгновенно окрысилась:

— Да какая я тебе зайка?

Но смилостивилась и направилась к кофе-машине, поправляя на ходу белоснежный кошачий хвостик.

Валентин не выдержал:

— Слушай, это у меня галлюцинации, или весь мир сошёл с ума?

— Ты о чём?

— Да о хвостах этих. Что это? По коридору Гадюка рассекает с хвостом гремучки, у тебя вот…

Лидочка небрежно плюхнула перед ним чашку с кофе, уселась на рабочее место, и снисходительно объяснила:

— Хвост — выражение твоей истинной сущности. Звериной. Чтобы все сразу понимали, с кем дело имеют. С кроликом или со львом. Мы — анимо-ревелаторы, по другому — хвостарианцы. Это — новая философия. И уже устоявшийся тренд. Во всех ток-шоу обсуждают. Многие пока возмущаются, но ничего, скоро без хвоста появляться будет просто неприлично… Ах, да, ты ведь кроме «Культуры» ничего не смотришь, а там пока игнорируют.

Дверь распахнулась, и, как всегда, стремительно ворвался шеф. Лидочка покраснела, вскочила, и рванулась навстречу — принять кипу документов. Шеф с интересом посмотрел на белый хвостик, одобрительно хмыкнул, прихватил со стола потаповский отчёт и, не глядя на подчинённого, удалился в кабинет, махнув на прощанье полосатым тигриным хвостом.

Лидочка начала разбирать документы, и на вопросы Валентина отвечала коротко и рассеянно.

Нет, это не религия, а просто новое слово в общении. Нет, хвосты у кошек не отрезают, они искусственные, во всех магазинах специальные отделы уже месяц как открылись. Но от натуральных не отличить. Как выбирать? У каждого хвоста своё значение есть, в сети посмотри. Кем себя ощущаешь, такой и выбираешь. И консультанты помогают.

— А если я себя львом ощущаю?

Лидочка оторвалась от документов:

— Валечка, ну какой из тебя лев? Себя-то не обманывай… Суслик ты…

— Может, и суслик… Слушай, а с петушиными хвостами народ ещё не ходит?

Девушка вызверилась:

— Иди давай, работай. Это не сексуальная ориентация, а состояние души. Исчезни, хомяк!

От дверей Валентин мстительно спросил:

— А белый кошачий хвостик что означает? Я, барин, на всё согласная?

Увернувшись от брошенного с неженской силой дырокола, выскочил в коридор и захлопнул дверь. Вернулся на рабочее место и полез выяснять значение хвостов. Вот если заячий прицепить, тебя, что, каждый встречный попытается съест?

Но сначала посмотрел белый кошачий пушистый. Оказалось, что практически угадал: нежная, привязчивая, не требовательная, ждёт любви и ласки. О как! Повеселило, что звосты, оказывается можно менять — по настроению и самоощущениям. Значит, Гадюка может дома прицеплять рыженький кошачий, а шеф — и вообще кроличий? Забавно.

Решил подойти к вопросу системно и выяснить, откуда ноги, то есть, хвосты, растут. Оказалось, что растут они совсем не из Европы, как можно было бы ожидать. Свои хвосты, отечественные. Истоки хвостарианства усиленно разыскивались у вятичей и кривичей, Рюриковичей и Романовых, и везде были найдены. С подробными описаниями — хорошо, хоть без фотографий.

Потапов просмотрел доказательства наискосок, задержавшись только на изображении казака Волчьей сотни атамана Шкуро — действительно, с волчьим хвостом на чёрной кубанке. Так на кубанке же, а не на пятой точке…

Так, коммунисты, как приверженцы идеологии лицемерной и лживой, естественно, хвостоносительства не допускали. И только времена мультикультурализма и социального равенства… Бла, бла, бла…

По миру хвостарианство распространилось незаметно, но стремительно. Ещё несколько лет назад маргиналов с хвостами показывали только в передачах типа «Курьёзы недели», которые Валентин принципиально не смотрел, а вчера, оказывается, немецкая партия «Хвосты свободы» объявила о намерении выставить своих кандидатов на выборах. Пока только муниципальных, и лишь в двух землях, но с явными шансами на успех.

Больше всего Потапова напугала основная идея: мол, народ имеет право знать, кто рядом с ним находится и в каком настроении. Так что сознательные граждане просто обязаны… А как убеждать несознательных, мы будем решать совместно. Поэтому в повестку осенней сессии Госдумы…

От дальнейшего изучения темы его оторвало появление шефа со свитой, который по пятницам демократично обходил свои владения. Громогласно похвалил Потапова за отличную работу и великолепный своевременный отчёт:

— Учитесь! Ваш коллега не только проект отлично отработал, но и финансовую информацию по результатам грамотно представил. Не с потолка цифры взятые, а реальные и проверенные. Не то, что некоторые…

Обвёл строгим взглядом замерший народ, и уже по-доброму, посмотрел на Потапова:

— А ты что же наши пятничные встречи игнорируешь? Коллектив нужно сплачивать, чтобы он былсплочённый. Команда, одним словом. Так что сегодня давай, чтобы был. Собираемся в боулинге, напротив.

Резко развернулся и направился к выходу. У самых дверей притормозил, обернулся, недовольно оглядел Потапова и буркнул:

— Только это, в порядок себя приведи, а то прямо неудобно. Как команду сплачивать неизвестно с кем?

Спешащая за начальством кадровичка из свиты свистящим шёпотом пояснила:

— Хвост. Хвост надень. Там фейс-контроль без хвостов не пропускает.

После отбытия руководства сотрудники стремительно разбежались на перекус и перекур. Потапов уселся за стол, тупо потаращился в пространство, и громко поинтересовался у равнодушного фикуса в горшке:

— А что делать, если я ощущаю себя просто человеком?

Спохватился, что с утра ничего не ел, и отправился на улицу. В вестибюле даже не удивился, что и охранник уже щеголяет лохматым собачьим отростком. Не слушая оправданий — мол, теперь в форму входит, отправился в соседний торговый центр, бутербродик перехватить.

Хвосты были не у всех, но уличной толпе они отчётливо выделялись. Промелькнула даже парочка крысиных. Потапова потрясло, что бесхвостые не смотрели возмущённо, не тыкали пальцами и не фотографировали, а старались смущённо проскользнуть незамеченными, явно стесняясь своей закрытости и несоответствия современным социально-культурным нормам.

У прилавка с хвостами, расположившегося прямо у входа, толпился народ. Потапов поймал вопросительный взгляд одного из продавцов, на секунду задумался и отрицательно покачал головой. Протиснувшись к краю прилавка некоторое время внимательно рассматривал сотни самых разных хвостов. Когда его оттеснили две энергичные старушки, хмыкнул и огляделся по сторонам. Ага, вот то, что ему нужно. Он обошёл возбуждённую толпу и вошёл в маленький офис с вывеской «Печатный салон».

В салоне заказу удивились, но выполнили за полчаса, взяв всего тысячу — с условием разрешить выложить снимок в сеть. Потапов не возражал — терять было уже нечего.

Магазинная толпа расступалась, люди на улице останавливались, тыкали пальцем и фотографировали. А Потапов шествовал через дорогу, гордо демонстрируя всем желающим напечатанную на джинсах сзади, на соответствующем месте, художественную фотографию собственной задницы. Абсолютно человеческой, хотя и заметно волосатой.

Он ещё не успел произвести фурор в офисе, а печатному салону уже выстраивалась очередь. Но внутрь пока никого не пускали: там самый шустрый из телеканалов, оперативно отследивший сенсационную новость, вёл прямой репортаж.

Оператор направил камеру на мачо в чёрной футболке с изображением радостно ржущего жеребца. На фоне огромной, во всю стену, фотографии джинсов с изображением потаповского зада, мачо одной рукой поправлял длинные, вьющиеся мелким бесом кудри, а другой пытался незаметно отстегнуть и спрятать за стойку роскошный лошадиный хвост.

Корреспондент встал к владельцу салона боком, так, чтобы его небольшой, но легко узнаваемый акулий хвост был не так заметен, и с наигранным ужасом спросил:

— Этот клиент только и сказал, что он — человек?

Мачо наконец-то справился с хвостом, приосанился, на мгновение наморщил лоб, как будто припоминая, и обстоятельно ответил:

— Нет, разумеется, не только. Он вошёл, посмотрел на меня, и заявил, да громко так, что он не кот, не кролик, не удав, не шавка, не мышонок, не лягушка, не неведома зверушка, а просто человек. И поэтому у него есть для нас заказ. Чтобы, мол, никто не сомневался. И давайте уже заканчивать, а то мы до закрытия всех обслужить не успеем.

Оператор перевёл камеру на торговый зал. От дверей салона, сдвинув с места прилавок с хвостами, тянулась причудливо извивающаяся очередь в несколько рядов, и уходила на улицу — только для того, чтобы продолжиться и там. На ладонях уже писали номерки.

Шалдин Валерий

http://samlib.ru/s/shaldin_w_m/

ОГОНЬ, МЕРЦАЮЩИЙ В СОСУДЕ…

В небольшом южном городе особых развлечений для молодёжи, а тем более для детей, не было. Однако, народ любил прогуливаться в парках города, где стояли старинные чугунные лавочки и росло множество тенистых деревьев. Вот там и изволили гулять степенные пожилые жители, весёлая молодёжь и малые дети с мамочками. Однажды я попал в этот город по своим делам, связанным с распутыванием одной исторической тайны, которая меня интересовала уже много лет. А в этом городе ещё сохранились древние камни, могущие приблизить меня к разгадке. Размышляя о значении некоторых символов, которые я обнаружил на камнях этого города и, сопоставляя эти значения с уже имеющейся информацией, я неспешно бродил по улицам города, естественно, зашёл и в его парк. Был тёплый южный вечер, даже, можно со всем откровением сказать, что очень тёплый. Скорее всего, это произошло от отсутствия ветра. В этом же парке была тень от многочисленных деревьев, что давало локальный комфорт. А комфорт мне нравится, несмотря на то, что такому существу как я, совершенно безразличны проявления погоды. Был бы ветер или сильный дождь, то они немного отвлекли бы меня от решения насущных задач, а так думалось легко и непринуждённо, без всяких отвлечений на окружающее. Может из-за этой будничности, что сегодня меня ничего не отвлекало от своих задач, я и обратил внимание на незатейливый конкурс детского рисунка на асфальте. Дети, с естественной для них незашоренностью, и со свежим взглядом на мир, выражали свои эмоции на асфальте с помощью разноцветных мелков. Эмоции существ этого мира, это то, что ещё удерживает меня от его критики. Но, я стал замечать, что чем больше становится особей в этом мире, тем их эмоции становятся бесцветней и безвкусней для меня. Поэтому меня удивила волна светлых эмоций, исходившая от участников и зрителей этого рисовального конкурса. Я просканировал детей и взрослых и обнаружил мощную эмоциональную волну, щедро изливающуюся от девочки лет пяти-шести, которая рисовала мелками. От такого подарка я не мог просто так пройти мимо. Затесавшись в незначительную толпу зрителей, состоящую в основном из мамочек, я присмотрелся к рисунку, который, сопя и пыхтя, творила девочка. Наверное, это был заяц. А может другое, неведомое местной науки существо. Не суть важно. Главное то, что на её рисунке не было ни одной лишней чёрточки или штриха, но в этом «зайце» были виртуозно переданы эмоции, всего несколькими линиями. Сканирование девочки показало, что она обладает удивительным для этого рационального времени воображением, которому невозможно научиться. Я максимально незаметно приблизился к ней и положил перед ней пачку своих «волшебных» мелков: белого, чёрного, жёлтого, красного и синего цветов.

— Как тебя зовут, девочка? — тихо спросил я её, подталкивая к ней пачку мелков.

— Надя, — мельком взглянув на меня снизу вверх, ответил ребёнок.

Она была вся в рисунке, поэтому тут же забыла о моём существовании, но мои мелки схватила.

Тут же произошло маленькое чудо. С помощью моих мелков на ребенка накатила волна озарения, она стала видеть совершенно по другому, чем окружающие люди. Плюс её дар фантазировать. Её рука очень быстро забегала по асфальту, создавая небывалые и немыслимые существа. Казалось, что сами линии проступали на асфальте как водяные знаки на казённой бумаге, а руке девочки только и оставалось их обвести. На асфальте появлялись фантастические рыбы; щенок, который, казалось, спит на земле; огромная оса, которая, казалось, сейчас взлетит. Было такое впечатление, что у свирепого насекомого вибрируют крылышки. Вдруг из асфальта стал вырисовываться внимательный глаз рептилии. Монстр пристально своим жёлтым глазом смотрел на людей, выбирая кого бы сегодня употребить на ужин. Мелом передавались тончайшие движения души неведомых зверей. Это была чистая магия, а не искусство. Амплитуда чувств зашкаливала и чем больше смотришь на рисунок, тем он больше затягивает. Особенно гипнотизировал глаз огромной змеи. Он словно светился изнутри чарующей силой. Эмоции самой девочки уже светились ясным пламенем, казалось, она внезапно стала носителем ясновидения и может проникнуть в суть любого пласта природы и времени. Своего рода фея рисунка. Но, была в этих картинках и некоторая нотка грусти и трагичности, из-за светлой печали настоящего человека-творца. Это всегда вызывает отторжение у окружающих. Зачем такое глубокое размышление? Это опасно! Можно и нужно быть серостью, как все, верить в то, во что положено верить, но не думать. Думать вредно. Да ещё ребёнку. Всё это уместно для взрослого одарённого человека, официального гения, но не для серой толпы.

Первой засуетилась какая-то мамочка, чей ребёнок заплакал навзрыд, впечатлённый неведомыми монстрами на асфальте. Она отвела впечатлительного ребёнка в сторону и стала его успокаивать, при этом зло поглядывая на юную художницу. О, какие сильные негативные эмоции. Потом откуда-то появилась бабка с клюкой, одетая во всё серое. Этой до всего было дело. Она плюнула для начала на рисунок осы, а потом стала своей клюкой втирать его в асфальт. Получалось плохо, поэтому она стала тереть рисунок своим тапком. Некоторые дети так же приняли участие в вандализме. Один малыш, остервенело, закрашивал своим мелом изображение щенка, при этом ребёнок излучал совсем уж чёрную эмоцию. Другие дети старались пройти по рисункам, правда, по глазу монстра боялись. Конкурс как-то сам собой прекратился. От греха подальше, мама девочки увела её за руку в сторону. Мамаша была явно сильно удивлена и напугана. Ничего, дитя. Зато, это был твой звёздный час. В плюсе остался только я, получив от аборигенов много чистых чувств.

На другой день я опять прошёл по тому месту, где вчера рисовали дети. Рисунки мелками уже смыли, только плохо получилось смыть глаз монстра. Он всё также внимательно наблюдал за этим миром из асфальта. Только сейчас в его зрачке виделась удовлетворённая смешинка. Я подмигнул монстру и растворился в воздухе, меня ждали мои тайны.

ФЕРНЕЙСКИЙ МУДРЕЦ ИЛИ ПЕШКИ БОЛЬШОЙ ИГРЫ

В тексте рассказа вы можете наблюдать поведение персонажей, которые свободны от всех условностей окружающего их мира и познают этот мир под пародийной установкой с пристрастием к фантастическим ситуациям и сатирическим осмеянием социума. С героями постоянно происходят серьёзные и комичные ситуации, что выработало в их сознании философское отношение к происходящему. Автор сразу предупреждает, что это не история — это стёб над историей и здравым смыслом.

2020
«Ваши розовые кусты — в моих садах,

И на них скоро появятся цветы,-

Сладостный приют, где я сам себе хозяин!

Я отказываюсь от суетных лавров,

Которые слишком, быть может, любил в Париже.

Я слишком исколол себе руки

Шипами, которые выросли на них».

(Франсуа Аруэ).
Ясным сентябрьским днём 1757 года от Рождества Христова по землям французского округа Жекс, что на самой границе со Швейцарией, ехала, имевшая виды карета, которая везла одного из самых состоятельных и известных людей Франции по имени Франсуа Аруэ, академика, и его родную племянницу мадам Марию Дени. Хозяин попросил возницу остановить экипаж на холме, с которого хорошо было видно округу. Кучер повиновался распоряжению хозяина, приказав коням остановиться. Из экипажа выбрался худой старик, одетый в устаревший по моде камзол из бумазеи и штаны одного цвета, но камзол с большой оборкой, обшитый золотом с фестонами на бургундский манер, с огромными манжетами и кружевами до кончиков пальцев. Голова старика была украшена длинным большим париком и маленькой чёрной бархатной шапочкой. Старик особо не заморачивался своим внешним видом и не следовал капризной моде, но кружева уважал, считая, что они придают благородный вид. Но, касательно одежды у мудреца было своё компетентное мнение. Он даже считал, что одежда изменяет не только фигуру человека, но и нравы. Вот как.

Благополучно выбравшись из экипажа, старик галантно помог сойти на землю своей племяннице.

— Дядюшка, как здесь красиво, — восторженно сообщила старику молодая женщина. — Настоящая пастораль. И это всего в часе езды от Женевы.

Действительно, окружающие виды радовали глаза и умиротворяли душу.

— Мария, — старик указал своей тростью на открывшиеся с холма виды. — Я веду переговоры с властями о покупке этих земель и двух имений в Турне и Ферне. Местные власти всегда нуждаются в деньгах, думаю, скоро мы будем жить в этих местах. Такое моё решение. Построю шато в Ферне, создам хорошие условия для местных людей, приглашу мастеров из Женевы. Мне нравятся местные часовщики и гончары. Скоро ты не узнаешь это место, как оно преобразиться.

Местечко Турне и Ферне принадлежало господину де Броссу, которого старик знал как человека беспечного, расточительного, вечно имеющего нужду в деньгах. Для покупки земли и поместий, которые не стоили доброго слова, он и вступил с владельцем в деловые переговоры.

— И какие же плюсы, дядюшка, в обитании вдали от цивилизации? От театра?

— Политика, мой друг. Здесь левой рукой я опираюсь на Юрские горы, правой — на Альпы, Женевское озеро расположено прямо против моих полей, я буду обладать прекрасным замком на французской границе, убежищем Делис на территории Женевы и хорошим домом в Лозанне. Перекочевывая из одной норы в другую, я могу спасаться от королей и армий. Я разочарован Женевой с её строгими кальвинистскими нравами.

— Эх, — вздохнул он. — Как ты знаешь, в Женеве случилось очередное мракобесие: они категорически не хотят театр, а где я буду ставить свои пьесы? Вот же додумались! После четырёх лет проживания там начались для меня все эти трудности с кальвинистами. Они обижаются на мои слова о Жане Кальвине, что, дескать, это я сказал, что он человек со свирепой душой. Мне трудно доказать им, что ошибся наборщик и набрал текст неправильно, но что сделано, то сделано. Теперь мне эти слова, о свирепой душе, приписывают. Да и ладно. Сделаем маленькую сцену у себя в шато.

На самом деле, эти слова были высказаны самим стариком. Ну не мог он изменить своему нраву едкого ехидного комментатора. Иногда его памфлеты и комментарии вызывали неконтролируемую ярость у властьпридержащих людей. Сиятельные особы выходили из себя. Зачастую мэтру приходилось дезавуировать свои же слова. Бывало даже, он от своих слов и сочинений категорически открещивался. Зато старик получил мировую славу скандалиста-мудреца. Имея такую славу можно и загордиться, но в психике старика глорические эмоции не были ярко выражены, они были где-то на задворках его сознания. А вот гностические эмоции преобладали в его психике. Старику было присуще неудержимое стремление проникнуть в сущность явлений, и от познания новой истины его душа приходила в радостное состояние. Мудрому человеку было присуще то, что мы могли бы назвать когнитивной гармонией, то есть создание психикой сложной системы, в которой новые явления органически вписывались бы в знакомые и привычные явления.

Старик ещё раз полюбовался на будущие свои земли. У него был зоркий взгляд и отменное зрение, он сроду не носил очков. Вот с зубами была проблема, да так, что эта проблема, из-за особенностей произношения английских букв, даже мешала ему говорить на английском языке с иностранцами, который он хорошо знал, так как долгое время прожил в Англии. Прожил не по своей воле. Пришлось эмигрировать из милой его сердцу Франции. У старика всю его жизнь были весьма сложные отношения с католической церковью, да и вообще со всеми религиями. Вот и с кальвинистами разругался. А мусульман и иудеев он вообще терпеть не мог.

С 1758 года он уже стал обитать на своих новых землях в Ферне. Прежде всего, он сменил название ничем не примечательного селения с Fernex на Ferney, поменял букву «x» на «у». Сам замок строился ещё целых восемь лет до 1766 года, однако, убежище от жизненных невзгод всё же было найдено на берегу Женевского озера. В своё время Франсуа Аруэ был с треском изгнан из Парижа за своё острое слово, ещё и в Бастилии пришлось посидеть, так же вынужден был бежать из Берлина, по такой же причине. Ну, не находил он слов сотрудничества с королями, кайзерами и попами. Всеевропейская слава острослова, философа, поэта не смогла спасти его от беспокойств за свою безопасность и свободу, за свои капиталы, которые он раздавал в долг в разные руки. За свои деньги, в основном нажитые хитроумными махинациями, он откровенно боялся. Откуда он скопил значительные капиталы? Прежде всего, это наследство его отца — правительственного чиновника Французского королевства, затем гонорары от изданных в разных странах книг со своими пьесами, стихами, философскими рассуждениями и романами. Ещё были деньги от пенсионов, назначенных сиятельными особами; средства от продажи должностей и от финансовых спекуляций. За свою жизнь старик провернул ряд выгодных авантюр: был автор лотереи Пелетье-Дефор, занимался биржевыми спекуляциями; даже не гнушался работорговлей, став концессионером Нантской компании по торговле чернокожими рабами. А совесть? Ну, что вы, в самом деле! Какое время, такая и совесть. Даже в Академию старика взяли не за его ум, а за то, что он явился к любовнице короля, и просто попросил её об этой, совершенно незначительной, услуге.

Живя в Женеве, под покровительством маленькой, но гордой мещанской федерации он познакомился с рядом банкиров и очень их зауважал. Но на долгий патронаж этой республики он особо не рассчитывал, хотя местные банкиры и ремесленники, особенно часовщики, ему нравились. О местных банкирах он даже пустил шутку, ставшую известной по всей Европе: «Если вы видите, что швейцарский банкир прыгнул из окна с третьего этажа, то смело прыгайте за ним — значит, он нашёл новое удачное финансовое начинание».

Но, на всякий случай, надо бы помириться со своим отечеством, но мириться лучше на границе, чтобы, смотря по обстоятельствам, перешагнуть или в республику или в монархию.

Когда Франсуа Аруэ купил эти запущенные поместья, то там жило не более восьмидесяти человек на два поместья. Деньги и организаторский талант привели к тому, что вскоре заброшенное фернейское поместье было восстановлено. Как он и обещал своей племяннице, вскоре начала расцветать и округа. Энергичный прогрессор пришёл в эти земли. Надо думать, на благо местному населению, которое вскоре численно увеличилось на порядок. Старик на собственные деньги построил для своих новых земляков более ста домов, в которые пригласил жить хороших мастеров-часовщиков и гончаров. В основном это были беженцы из-за религиозных гонений. Стали осваиваться пустоши, вводится в севооборот новые, более доходные сельскохозяйственные культуры, наладилось и промышленное производство на капиталистических началах.

Так что выбор по приобретению никому не известных сёл Ферне и Турне был сделан продуманно. Теперь здесь старик нашёл, наконец, отдых от суеты и приобрёл прекрасные виды из окна своего замка. Совсем рядом была Женева, поэтому старый философ был доступен для посетителей, которые стремились к нему со всех уголков Европы. В Женеве философ смиренно жил по жизненной необходимости. Однако, по истечению четырёх лет, он уже не мог спокойно переносить затхлую атмосферу кальвинистского общества, где общественная и научная жизнь двигалась в целом ряде поколений в тех же рамках, в какие втиснула ее жестокая рука великого реформатора Жана Кальвина ещё в шестнадцатом веке.

В Женеве кальвинизм прижился лучше всего, и был религией не только самых беднейших слоёв населения, как в других кальвинистских странах, например Голландии, но и богатых слоёв населения. Это произошло потому, что в странах с морским хищническим вектором развития, этой религии вскоре не нашлось места. А в Женеве не было морей. Никто не привозил в неё горы дорогих заморских товаров. Всё надо было создавать своими руками. Здесь не было условий, благоприятных для бурного развития экономической жизни и расцвета крупного хозяйства. У города были только талантливые и работящие жители. Город, отдаленный от моря и судоходных рек, лежал на южной оконечности большого озера; вследствие такого географического положения в нем долго сохранялись старинные уклады жизни. Для большинства населения средствами существования по-прежнему служили мелкие хозяйства и ремёсла. Здесь не было тех богатых на золото новых сил, которые при других условиях могли бы врезаться клином в его однородную массу. Среди ремесел было одно, издавна пустившее корни в этом городе и имевшее особый характер, обусловливаемый как весьма тонкой технологией, требовавшейся для него, так и приносимыми им крупными доходами: это было часовое производство. Часовых дел мастера составляли ядро ремесленного цеха, это были уважаемые зажиточные граждане, находившиеся в родстве с наиболее видными фамилиями города. Эти люди были добрые патриоты, всегда с оружием в руках защищавшие свой мир и веру. Многие из них были достаточно образованными людьми. Они могли работать не только уникальными инструментами, но и читать сочинения античных писателей. Впрочем, читать иную литературу строго возбранялось. Особенно всякие современные пьесы.

Именно часовое производство соединяло с внешним миром город, изолированный от соседей его неуживчивой религией и странным для многих образом правления. Часы были не просто прибором для измерения такого абстрактного физического явления как время, а предметом роскоши и статусной вещью.

Как-то так получилось, что заштатный городок, создал независимое государство протестантов среди католических монархий. Сознание того, что их город находится на острие протестантского движения, держало всё его пятнадцатитысячное население в постоянном напряжении. И это было оправдано. Независимость не создавала для населения райские кущи, где можно безмятежно предаваться неге. Как раз, наоборот, любой человек, способный носить оружие, мог быть призван на службу в любую минуту, врагов вокруг было море. С этим здесь было строго. Город защищала незначительная кучка наёмников, на наём которых выделялись деньги. Основную же ударную силу, составляло само население. Все способные к ношению оружия мужчины обучались военному делу на регулярной основе, независимо от их уровня квалификации в своём деле. Обучали их как свои, так и иностранные военные специалисты. Обучались горожане воевать на совесть.

В один из таких вечеров, лет за 30 до появления Аруэ в Женеве, маленький мальчик по имени Жан-Жак стоял недалеко от Новых Ворот и ждал с манёвров своего отца, мастера-часовщика Исаака. По окончанию учений и совместной трапезы отряды воинов вошли в город. Отряд вооружённых горожан, в котором находился отец мальчика, взял правее от Новых ворот и двинулся в сторону городской ратуши. Справа дороги был парк, а с левой стороны лютеранские молельные дома. Повернув налево к больнице и колледжу, что на банковой улице (впрочем, название этой улицы можно перевести и как сейфовая), они подошли на площадь Святого Антония, которая находилась напротив общественного фонтана и библиотеки. При свете факелов мужчины начали танцевать и петь воинские песни, что они обычно делали после успешных манёвров. Точно такое действо происходило и на рыночной площади города. Гремели трубы, барабанщики били в барабаны, раздавались звуки флейты, песни храбрых воинов далеко разносились в вечернем воздухе. В огне факелов колыхались тени. Своих защитников встречали жёны и сёстры, бегали возбуждённые дети. Все люди хотели приобщиться к патриотическому действу. Только в такие моменты эти люди раскрепощались, позабыв о бремени своих забот. Заботы, тяжёлый труд, выполнение церковных правил — всё это будет завтра, а сегодня бравые песни и веселье от того, что день прошёл удачно и никто не погиб.

Через несколько лет Жан-Жак напишет в своём дневнике слова своего отца, произнесённые ему в эту ночь: «О, дитя мое, люби всегда наш родной город. Погляди на этих людей, ты видишь, они друзья, братья, любовь и согласие царят между ними. И ты со временем посетишь другие страны, как я в моей молодости; на то ты и женевец. Но нигде в мире ты не увидишь подобного зрелища». Посещать чужие страны приходилось, чуть ли не каждому третьему женевцу. Чисто по экономическим соображениям. Город просто не мог прокормить лишние рты. Людям приходилось уезжать, кому насовсем, кому на время. Взамен уехавших прибывали эмигранты, в основном уже хорошие мастера их католических стран, которым, в свою очередь, пришлось уехать из-за религиозных гонений. Этот вечер и слова отца Жан-Жаку запомнились и ещё по одной причине. Когда он, вместе с уставшим отцом, шёл в ночной темноте к своей улице, называемой Главной, где был их фамильный дом под номером 40, совсем рядом со Стеной Реформации, то чёрт дёрнул его спросить у отца: «Отец, а дьявол может посетить наш город?».

— Не поминай нечестивого, особенно на ночь, — ответил отец. — С чего ты взял, что враг рода людского может прийти в наш святой город? Это исключено. Дьявол испугается крестов на наших кирхах и наших молитв.

— Просто я сегодня вечером видел странного человека. Одет он был, как одеваются англичане. Был он без шпаги, но с отменной тростью. Взгляд у этого человека был пронизывающий, и мне показалось, что он вышел из темноты.

— Это, скорее всего, был учёный иностранец, может и англичанин. Он, наверно, приехал к мэтру Аруэ в Ферне. Поговаривают, что к мэтру Аруэ приезжают люди от многих монархов, а также учёный люд со всего мира. Вот и этот был из таких людей, но ни какой он не дьявол. Прочитай, сын мой, сегодня перед сном лишних три раза Отче Наш. И выбрось дьявола из своей памяти, помни лучше о Боге.

Вот такой был категоричный отец у Жан-Жака. Не верил, что дьявол может появиться в Женеве. Говорят же, пути господни неисповедимы. Случается в этой жизни всякое. Но не у отца Жан-Жака, воспитанного в религиозной строгости. Отец с содроганием вспоминал, как однажды в воскресенье их честная компания попалась духовному пастырю за игрой в карты, этим жутким дьявольским измышлением. Им потом пришлось долго выслушивать нудные наставления пастора, получить строгий выговор, долго каяться и дать обещание исправится. Бедняга Пьер, один из картёжников, хотел немного поупорствовать. Получилось значительно для него хуже. Против него была приведена в действие вся машина церковной власти. Пастор передал дело слегка упорствующего Пьера в церковный совет. Пришлось Пьеру принести повинную и выразить готовность к церковному покаянию. Пьеру пришлось проявить все знаки церковного смирения: падать ниц, целовать землю, долго каяться. К особо упоротым грешникам могли примениться и более крутые меры, им грозило лишение церковного причастия. Греховность в Женеве убивалась на корню. Карты это ещё так себе. А вот если тебя заметят с девушкой…….

Если в католических странах процветало искусство, и изредка слышался смех, то в протестантских общинах смеха не было, искусства тоже. Жизнерадостность заменялась на уверенность в непогрешимости своих религиозных принципов и ханжеством, этими неизменными специфическими чертами пуританства.

Мэтру Аруэ в Женеве сразу бросилось в глаза выражение лиц жителей. Угрюмость, недовольство, скрытность, полное отсутствие улыбок, особенно это было на контрасте с другими городами. Здесь процветало доносительство, которое вошло в систему. Сплетни, клевета — это было в порядке вещей. Никто никому не доверял. Греховные наслаждения искоренялись твёрдой рукой, поэтому у жителей был только один путь: работа, семья и военное дело. Женевцы отличались умеренностью во всём, бережливостью до скаредности, трудолюбием, болезненной замкнутостью, высокомерием к католикам, религиозным фанатизмом и приверженностью к заповедям предков. На еженедельных проповедях им внушалось, что они исключительные, что только они несут истинную веру безнравственным развратным народам.

Маленькому Жан-Жаку в эту ночь пришлось молиться дополнительное время, кроме этого ему пришлось уже вместе с отцом читать девяностый псалом, против дьявола: «Prière de Moïse, homme de Dieu. Seigneur! tu as été pour nous un refuge, De génération en génération.Avant que les montagnes fussent nées, Et que tu eussent créé la terre et le monde, D'éternité en éternité tu es Dieu. Tu fais rentrer les hommes dans la poussière, Et tu dis: Fils de l'homme, retournez!Car mille ans sont, à tes yeux, Comme le jour d'hier, quand il n'est plus, Et comme une veille de la nuit.Tu les emportes, semblables à un songe, Qui, le matin, passe comme l'herbe: Elle fleurit le matin, et elle passe, On la coupe le soir, et elle sèche. Nous sommes consumés par ta colère, Et ta fureur nous épouvante.Tu mets devant toi nos iniquités, Et à la lumière de ta face nos fautes cachées. Tous nos jours disparaissent par ton courroux; Nous voyons nos années s'évanouir comme un son. Les jours de nos années s'élèvent à soixante-dix ans, Et, pour les plus robustes, à quatre-vingts ans; Et l'orgueil qu'ils en tirent n'est que peine et misère, Car il passe vite, et nous nous envolons. Qui prend garde à la force de ta colère, Et à ton courroux, selon la crainte qui t'est due? Enseigne-nous à bien compter nos jours, Afin que nous appliquions notre coeur à la sagesse.Reviens, Éternel! Jusques à quand?… Aie pitié de tes serviteurs!Rassasie-nous chaque matin de ta bonté, Et nous serons toute notre vie dans la joie et l'allégresse. Réjouis-nous autant de jours que tu nous as humiliés, Autant d'années que nous avons vu le malheur. Que ton oeuvre se manifeste à tes serviteurs, Et ta gloire sur leurs enfants! Que la grâce de l'Éternel, notre Dieu, soit sur nous! Affermis l'ouvrage de nos mains, Oui, affermis l'ouvrage de nos mains!» Читали псалом на французском языке, а не на латыни. Ибо за что боролись! За что кровь проливали! Вот и добились своего: теперь псалмы можно читать на национальном языке. Теперь этот псалом не начинался со слов «Qui habitat» на латыни. Мальчик хотел спросить отца: «А дьявол может читать псалмы и молитвы?», но вовремя сообразил, что лучше такие вопросы не задавать, а то до утра придётся молиться. Вот такое было пуританское воспитание. Особенно оно хорошо воспитывало скрытность. Ещё умный мальчик подумал, что надо быть аккуратным со своими желаниями, высказываемыми Богу. Кто его знает, дойдёт ли его молитва до бога, а вот дьявол может твои желания и подслушать. Но самое обидное, когда твои мечты сбываются у других!

Уставший от войсковых манёвров отец всё же нашёл время на поучения сыну:

— Видишь ли, мой сын, — зевая, сказал он. — Наша жизнь сурова. Может хлеба дать, а может и мордой в навоз. Усердно осваивай наше ремесло. Может, мастером станешь. А ремесло наше, это не тяжёлые мешки таскать, спину не тянет. Оно будет всегда с тобой. Оно лучше денег. Деньги могут отнять, их можно потерять и, прости господи, промотать. А ремесло ты не промотаешь и не потеряешь.

От отца мальчик мог получать высоконравственные поучения, а от матери не мог: Сюзанна Бернар, дочь пастора, умерла при родах.

Отец Жан-Жака не мог знать, что его чадо сбежит учиться из Женевы в 16 лет и станет одним из главных детонаторов краха монархии во Франции, и последовавших за этим кровавыми событиями. Но об этом знало только существо, которое под видом человека однажды вечером на тёмной улице встретил маленький Жан-Жак.

Жан-Жаку надо было познакомиться с мэтром Аруэ и у того спрашивать об окружающем мире, но не судьба была ему познакомиться с мэтром напрямую. А тот как раз искал себе молодого умного образованного секретаря. Если бы Жан-Жак в то время был в три раза младше, то могло получиться так, что он бы и стал очередным секретарём великого человека, а так личным секретарём мэтра стал тоже женевец, двадцатипятилетний сын женевского учителя Жан-Луи Ваньер. А вот мэтр и Жан-Жак в последствие стали непримиримыми врагами. До того как разругаться они заочно познакомились в 1745 году по инициативе Жан-Жака, обменявшись письмами по поводу переделки пьесы «Принцесса Наварская», которую написал Аруэ. Жан-Жак так вспоминал об этом в своей «Исповеди»: «В зиму, последовавшую за битвой при Фонтенуа, в Версале было много празднеств. Между прочим, давалось несколько опер в театре Птит-Экюри. В их числе была драма Аруэ „Принцесса Наваррская“, музыку к которой сочинил Рамо. Это сочинение было переработано и получило новое название: „Празднества Рамиры“. Новый сюжет требовал некоторых изменений в дивертисментах, как в стихах, так и в музыке. Нужно было найти кого-нибудь, кто справился бы с этой двойной задачей. Так как Аруэ, находившийся тогда в Лотарингии, и Рамо были заняты оперой „Храм славы“ и не могли уделить „Рамире“ внимания, Ришелье подумал обо мне и велел предложить мне взяться за нее, а чтобы я мог лучше разобраться с задачей, прислал мне отдельно стихи и ноты. Прежде всего, я решил не прикасаться к тексту иначе, как с согласия автора, и написал Аруэ по этому поводу, как и подобало, очень вежливое, даже почтительное письмо. От мэтра я получил крайне любезный ответ».

Серьёзная размолвка между ними произошла, когда в 1755 году Жан-Жак издал второй свой знаменитый трактат, «Рассуждение о происхождении неравенства». По поводу этого трактата он получил от Аруэ весьма ироничное и ядовитое письмо: «Я получил ваше новое сочинение, направленное против рода человеческого, и благодарю вас. Вы понравитесь людям, которым говорите правду в глаза, но вы их не исправите. Никто не употребил столько ума, чтобы постараться сделать нас животными. Когда читаешь ваше сочинение, хочется встать на четвереньки и зарычать. Однако я, оставив эту привычку больше шестидесяти лет назад, к несчастью чувствую, что не смогу к ней вернуться… Я довольствуюсь ролью мирного дикаря в уединении, которое я избрал возле вашей родины, где вас, к сожалению, нет».

Окончательный разрыв Жан-Жака и Аруэ произошел в 1760 году, после того как фернейский мудрец поддержал устройство в Женеве театра. Жан-Жак, как уроженец Женевы резко выступал против театральных представлений в Женеве, считая, что театр, дьявольское изобретение, приведет к упадку нравов в республике. Вот во Франции есть театры, поэтому там сплошной разврат. В ответ на помещенную в «Энциклопедии» статью Д'Аламбера «Женева» он написал знаменитое «Письмо Д'Аламберу о зрелищах». Фернейский мудрец резко отрицательно откликнулся на это сочинение Жан-Жака и в письме к Д'Аламберу от 4 мая 1759 года назвал его сумасшедшим человеком. Оценка мэтра в своём едком стиле и появление в Женеве театра, благодаря проталкиванию этой идеи Аруэ, стали для Жан-Жака поводом к скандалу. Кальвинист не захотел видеть театр на своей родине. 17 июня 1760 года он написал Аруэ письмо, ставящее точку в их хороших отношениях: «Я вас не люблю. Вы нанесли мне обиды, которые были мне особенно чувствительны — мне, вашему ученику и поклоннику. Женева дала вам убежище, а вы за это погубили ее. Вы сделали моих сограждан чуждыми мне, в награду за похвалы, которые перед ними я расточал вам. Вы делаете невозможным мое пребывание в Женеве, вы заставите меня умереть на чужбине, лишенным всех утешений и, вместо всякого почета, брошенным в помойную яму, в то время как вас на моей родине будут сопровождать все возможные почести. Наконец, я ненавижу вас за то, что вы этого хотели, но ненавидя вас, я сознаю, что мог бы вас любить, если бы вы этого пожелали. Из всех чувств к вам, какими было переполнено мое сердце, остается лишь удивление, в котором нельзя отказать вашему гению, и любовь к вашим сочинениям. Если я могу уважать только ваши дарования, то это не моя вина. Я никогда не нарушу уважения, которого требуют ваши таланты, и буду поступать так, как предписывает это уважение. Прощайте».

У мэтра Аруэ до Ваньера работало ещё два секретаря. Это француз Лоншан (Longchamp), который работал до апреля 1751 года и флорентиец Коллини (Collini), проработавший до июня 1756 года. Они не сумели оправдать доверия мэтра, кроме этого они оба не ужились с мадам Дени. Пришлось старику в июне 1756 года бросить клич: «Ищу слугу толкового, и который даже умел бы писать».

Только в конце 1764 года Жан-Луи Ваньер смог написать в своём дневнике, что он стал работать личным секретарём мэтра Аруэ. До этого момента он был просто мальчиком на побегушках у знаменитого философа. Жан-Луи, несомненно, был очень умным, тянущимся к знаниям, человеком. В Женеве такому не место, он это давно понял. А тут, буквально под боком, живёт самый мудрый человек Европы. Жан-Луи, работая на великого философа, и сам в себе старался создать простую и ясную картину мира, чтобы уйти от будничной жизни с её безутешной суетой. Он ещё не знал, что прекрасно то, чего нет.


**********
Своего родного деда Галактиона Герасимовича Солохмира по отцовской линии Артемий первый раз увидел в тринадцать лет при весьма скорбных обстоятельствах, а именно, на похоронах своей матери в 2000 году. В семье о деде отец здорово не распространялся. Он даже фамилию носил не его, а Апраксин, по фамилии своей матери. Артемию было известно, что деду уже за сто лет, что живёт он за 150 километров от Калуги, в каком-то убитом селе за городком Людиново в дремучем лесу. Причём дед жил даже не в самом селе, которое географически располагалось вроде бы на территории Калужской области, а на каких-то выселках от села, может быть уже и в Брянской области. На похороны деда никто не звал. Он сам явился, каким-то образом в сто десять лет преодолев, из своего волчьего логова, 150 километров на попутном транспорте.

— Дед у нас очень непростой, очень, — тихо сказал Артемию отец Ермолай Галактионович. — Сейчас таких людей как он экстрасенсами кличут, а в раньшее время волхвами, такие дела.

Дед был весьма колоритным. Одет он в этот скорбный день был в китель и заправленные в сапоги штаны защитного цвета. Мода пятидесятых. На седой голове фуражка с когда-то защитным цветом, но цвет уже давно выцвел. Лицо деда украшала холёная седая борода. Какие сто десять лет? Деду можно было дать лет семьдесят, и то с натяжкой. Ещё эти его глаза. Они пронизывали человека насквозь. Взгляд уверенного в себе человека, мудрого и решительного. Однако, дед многословием не страдал. Можно сказать, что даже был замкнут. Со всеми вместе он кидал в могилу по три горсти земли, потом молчал на скромных поминках в кафе. Дед на поминках сидел рядом с Артемием, и тому стало от этого многим легче на душе, потому что от деда исходила такая мощная волна умиротворения и спокойствия, которая помогла Артемию не расплакаться от горя. Ещё от деда очень приятно пахло травами и чистотой. Странно как-то, подумал Артемий, обычно от стариков неприятно пахнет. Дед только спросил у Артемия о некоторых присутствующих людях, о его ближайших товарищах: это Захар Загоскин и Мария Ермолина. Эти двое были самыми лучшими друзьями Артемия. На траурные мероприятия они пришли со своими родителями. Больше дед ничего не спрашивал до самого дома. Только дома, когда они остались втроём, дед начал знакомится с Артемием. Он внимательно осмотрел его комнату, хмыкнул на компьютер, гордость Артемия, полистал альбом с фотками и заинтересовался школьным дневником. Дед с улыбкой показал Артемию на трояк по английскому.

— Что, отрок, иностранные языки трудно осваиваются? Вот переведи на наш язык анекдот: «I Dreamed I was forced to eat a giant marshmallow. When I woke up, my pillow was gone».

Артемий, к своему стыду ничего не мог ответить.

— Мне снилось, что я был вынужден съесть гигантский зефир. Когда я проснулся, моя подушка исчезла, — перевёл анекдот дед. — Ещё учись понимать юмор, пригодится.

Удивлённый Артемий спросил:

— Дед, а ты, что языки знаешь? А сколько знаешь?

— Конечно, чтобы изъясняться с иноземцами лучше знать их языки, чем ждать пока они твой выучат. А знаю я, внук, языков штук тридцать, может сорок. Думаю, что и ты их будешь знать. «Знать много языков — значит иметь много ключей к одному замку». Для познания нравов, какого ни есть народа старайся прежде изучить его язык.

Артемий подумал с недоверием, что гонит старый, как можно так много языков знать. Но старик вдруг пригвоздил внука своим взглядом, двумя руками слегка дотронулся до его висков и, глядя ему в глаза, сказал: «Теперь ты будешь запоминать иностранные слова как родные». Такой чистоты и свежести в голове Артёмий давно не наблюдал. Казалось, что к его мышцам внезапно прилили силы, а к разуму лёгкость восприятия.

Ещё старик сказал, что фамилии его друзей и его фамилия тоже, это старые татарские фамилии. Вот те раз, подумал Артемий, оказывается, Ермолины, Загоскины и Апраксины татары. Вот будет хохма, когда он расскажет об этом друзьям. Впрочем, с улыбкой сказал дед, моя фамилия Солохмир тоже имеет татарские корни. Ладно, сказал дед: «Йөзне дә ак иткән — уку, сүзне дә ак иткән — уку», и тут же перевёл: «Век живи — век учись».

Больше с Артемием дед особо не общался, всё больше с отцом они о чём-то долго говорили. Только дед распорядился незамедлительно привести к нему Загоскина старшего, отца Захара, который Никита Михайлович.

— Негоже, что родня лучших друзей моего внука сильно болеет. Я помогу этому человеку. Хоть он и лихой, но большого зла я за ним не вижу. Опять же друг. Сожалею, Ермолай, что жене твоей не мог помочь. Әҗәлдән дару юк.

Самое интересное, что Загоскин старший послушался и пришёл к старцу на его зов. Наверное, боли в позвоночнике его капитально допекли, и уже на официальную медицину у него надежды не было. Отец у Захара был, в самом деле, лихой человек. Предприниматель девяностых, если кто понимает. А это откровенный криминал, или полукриминал. Деньги у семье водились, и очень хорошие. Но сам Никита Загоскин ходил по острию ножа. У любого бизнеса имеются неафишируемые нюансики. Вот в один прекрасный момент он и не смог уберечься. Разборка с конкурентами на одной из «стрелок» привела к сильной травме позвоночника. Теперь очень сильный человек мог передвигаться только с помощью костыля, да и то, кривясь от боли. И это после долгого и дорогого лечения в различных клиниках. Никита Михайлович решил, что уже хуже не будет, если он полечится у деда народными методами. Но его несколько смущало, что для лечения надо ехать в медвежий угол куда-то в лес, да ещё и на пару недель. Но всё же решил рискнуть. Да и про деньги речи не было. Дед сказал, что задаром вылечит болезного. На следующий день они уехали к деду в глушь. За рулём был знакомый Никиты Михайловича. Перед отъездом дед сунул Артемию тридцать тысяч рублей денег, по тем временам сумма довольно приличная.

— Па, а правда, что дед знает столько языков, — стал допытываться у отца Артемий. — И где он деньги берёт в своей глуши? Там же нищета сейчас сплошная.

— Может ещё и больше языков он знает, — ответил отец. — Я же говорю тебе, непростой у нас дед, совсем не простой. Вод будешь у него в гостях, и если сможешь его уговорить показать фото, то сильно удивишься. Очень уж непростые люди общались с ним. Там есть фото деда с Лаврентием Палычем Берия, с Сергеем Королёвым, с Курчатовым, с Харитоном, с Пабло Пикассо.

— А Харитон, это кто?

— Это атомное оружие, вот кто.

— А почему у нас не его фамилия?

Отец на это не хотел ничего говорить, но потом признался:

— Время тогда такое было, гнусное время. Дедже с сорок седьмого десять лет по лагерям отмотал. Вот мы и стали носить фамилию по бабушке Апраксины. Официально он нам, как и не родня. Мне тогда было семь лет, когда его посадили.

— А за что его посадили?

— Точно не знаю, мне тогда семь лет было. Якобы за дискредитацию советской медицины. Политику пришили. Дед успешно помогал людям, лечил их, особенно в войну. Кому-то показалось, что это мракобесие, что советский человек должен лечиться строго в больницах и поликлиниках, а не у каких-то лесных колдунов. Вот деда и замели. А куда людям в глухих поселениях было идти лечиться? А откуда у деда сейчас деньги, то, думаю, с леса он и кормится. Кто лес знает, того он кормит. Это грибы и ягоды, лечебные травы. Можно зайца поймать, можно рыбы наловить. Да и лечением дед, наверное, занимается.

— А языки откуда?

— Да, до тридцать восьмого года хорошо деда поносило по свету, вот оттуда и знание языков. Да и мозги у него светлые, знания к нему так и липнут. А может наш дед с нечистой силой знается, — рассмеялся отец. — Нет, нет, это я шучу. Но в округе нашего деда все откровенно боятся. Короче говоря, у нас не дед, а одна сплошная мистика.

— Исключительный человек?

— А вот это слово смотри при нём не скажи, жутко обидишь. Он очень плохо относится к «исключительным» людям и нациям. Говорит, что если человек или нация вдруг объявят себя исключительными, то всё, можно на них крест ставить. Значит свихнулись. А Бог поражает, прежде всего, сумасшествием.

— А наш дед, что, верующий?

— Трудно сказать. Скорее он допускает существование высших Сил, но церковь совершенно не любит. Он, как и Вольтер, считает церковь жуликами и проходимцами.

— Так может наш дед какой-нибудь скрытый генерал?

— Не смеши меня, Артемий. Генералам до нашего деда очень далеко.

Через две недели вернулся с «лечения» Загоскин старший. С собой он притащил целую корзинку различных снадобий. Что характерно, был он совершенно здоров, на боли не жаловался, но был очень задумчив. Про лечение ничего не говорил. Больше про природу, какая она там шикарная и дикая. С этого времени Загоскин старший сильно зауважал Артемия. Своему Захару он наказывал: «Смотри, Захарка, держись Артемия, это внук самого Галактиона Герасимовича». Правда, вот как раз это, он мог и не говорить. Его Захарка, Артемий Апраксин и Мария Ермолина были друзья, что называется, не разлей вода. Это была какая-то мистика в их дружбе. Во-первых, они все трое родились 1987 году в августе в Калуге. Артемий и Захар были местными, а Мария стала местной по рождению. Так её родители перевелись в Калугу из Москвы накануне рождения Марии. Её родители были учёными, отец так целый доктор наук. Ему предложили кафедру в интересном вузе Калуги, который был филиалом от московского вуза. Что за ВУЗ? Да, неважно, интересный и всё. Местные знают. На Баженова 2 находится.

Дальше мистика продолжается. Все трое жили в одном дворе, но разных домах, стоявших буквой «П». Тихое огороженное частными домами и гаражами место, чуть ли не в центре города. Вся троица пошла в один и тот же детский садик. Сидели, как они говорят, на одних и тех же горшках. Вот там они с скорешовались. Два потсана и примкнувшая к ним потсанка. Им интересно и весело было только друг с другом. Какие только шалости не учиняла эта троица в дошкольном заведении. В своём дворе они тоже стали самыми яркими заводилами и проказниками. Втроём они обследовали каждый закуток двора, а это столько тайн. Особенно много тайн скрывалось около гаражей и чужих заборов. Можно подразнить соседскую собаку, поймать кота и гладить его пока тот не взвоет, устроить гнездо для грачонка, который будет орать на весь двор так, что прилетит целая стая грачей. Да можно всё, на сколько хватит буйной фантазии. А вечера в тени кустов, когда так интересно рассказывать страшные истории про мертвецов, людоедов и вампиров. А сколько было радости, когда детвора в своём дворе нашла живого, непонятно как забежавшего, не то кролика, не то зайца. В ближайшую школу они тоже пошли все вместе, и попали в один класс. За восемь лет они не смогли надоесть друг другу, и в школе их дружба только окрепла. Опять получилось так, что им больше всего интересно было только втроём. Фактически это был один организм, как у близнецов, только из разных семей. Они дополняли друг друга во всех делах. Если они не виделись больше часа, то у них наступало беспокойство, пока не встретятся. Полуофициальным лидером был хитрый и умный Артемий, самой шкодливой и непоседливой была Мария, несмотря, что отец у неё был целый профессор. Троицу дополнял коренастый, крепкий и ловкий Захар. В свою компанию они практически никого не брали, исключение составил только Виктор Платонов из их класса. Но он был человек очень специфический, крайний интроверт и единоличник, гений, который учился на тройки, молодой человек с глазами старика. Он очень бы удивился, если бы узнал, что это его берут в компанию. Он сам по себе. Это он может снизойти до этих малышей. Такой характер у Виктора был не от природы, а от сложного семейного положения. Таким он стал из-за своей матери, которая была сумасшедшим человеком. А жить со сбрендившим существом сложно, будь это даже родная мать. Сказать, что его мать чудила, это ничего не сказать. Самое плохое было то, что она специально через колено ломала психику своего сына. А внешне, на улице, всё было прекрасно, с улыбочкой. Правильно говорят, что в каждой семье есть свой скелет в шкафу.

Что поражало в дружбе нашей троицы, так это то, что они доверяли друг другу, были абсолютно уверены друг в друге и очень уважали друг друга. Обычные подростки могут оскорблять своих друзей, навязывать им своё мнение, стремиться к лидерству. Но не в этом случае. Никто не слышал от троицы даже дразнилки друг на друга, не говоря уже про оскорбления. А для них это было совершенно естественно. Оскорбить друга — было равносильно, что оскорбить самого себя. Артемий никогда не подгонял тугодума Захара, а Мария никогда не капризничала перед ними, Захар же не хвастался своей ловкостью, силой и материальным достатком.

Безобразные сцены в этих трёх семьях разыгрывались в начале каждого лета, кода приходили долгожданные каникулы. Мамы и папы начинали думать, куда законопатить своё любимое чадо с глаз долой, чтобы за лето оно оздоровилось. Так, Машу отправляем в детский лагерь на Чёрное море. А там будет Захар и Артемий? Нет!? Тогда сами езжайте, мне и здесь хорошо. Разгорался скандал. Отец Захара всё время хотел его отправить то в Мадрид, то в Рим, то в Лондон. А Маша с Артемием? Нет? Тогда я здесь остаюсь, к чертям Рим. Отец настаивал: тогда в Лондон. А к пи@сам я не поеду! Почему к пи@сам? Так в Лондоне одни пи@сы. У них мальчик с мальчиком запросто может, ага. Не поеду. В конце концов, родителям приходилось смиряться, да делайте что хотите. Или везти их всех троих в Санкт-Петербург на экскурсию, или всех троих на море. Если по одному то фигвам. «Фигвам» знаете, что это такое? Это индейская изба. А им всё равно было, где находиться, лишь бы втроём. И количество приключений больше стало с расширением географии. То у них был только один двор, а теперь все улицы, помойки и подворотни до школы.

Второй раз деда Галактиона Артемий увидел через год, когда скоропостижно скончался его отец. Артемий даже не знал, каким образом сообщить деду о горе, а больше родственников у него не было. Все траурные мероприятия взял на себя Никита Михайлович. Дед приехал в тот же день, когда уже врач из поликлиники освидетельствовала смерть и тело отца увезли в морг. Каким образом дед узнал о несчастье, он не говорил, а Артемий не спрашивал. По сравнению с прошлым годом дед постарел, но держался. Был молчалив и сосредоточен. Перед тем как уехать он нарисовал на бумаге схему (кроки местности) как добраться до его владений. Просил приехать на следующее лето с друзьями. Обещал показать настоящий лес. Велел Артемию не отчаиваться, а становиться взрослым. Дед дал Артемию приличную сумму денег, три пачки по сто тысяч. Велел открыть счёт в сбербанке. Деньги тратить с умом, то есть на еду и коммунальные платежи. В общем, будь уже взрослым. Отца жалко, но от судьбы не уйдёшь. Вот так и стал Артемий сиротой. Но от печали его отвлекали его друзья и заботы. Фактически теперь они переселились к нему на время после школы и до позднего вечера. У Марии прорезался талант готовить всякие вкусняшки. Причём здесь она нашла отменных почитателей своего таланта. Это не то, что дома, здесь можно было вдоволь экспериментировать с ингредиентами. И никто плохого слова не скажет, а наоборот похвалят и слопают всё, что она сделала у печи. Продукты питания у этой компании не переводились. За этим строго следил Никита Михайлович. Он, за свой счёт забивал холодильник Артемия так, что туда невозможно было вставить спичку между продуктами. Часто забегали проведать Артемия и супруги Ермолины. Ермолин старший только не мог поверить, что его дочь так вкусно умеет готовить. Учеба у троицы была на уровне, особенно стало хорошо получаться у Артемия после прошлогоднего внушения деда. Языки действительно стали ему даваться очень легко, английским он уже владел на хорошем уровне. Для интереса прочитал словарь на латыни и увлёкся этим языком. Так что в троице он был локомотивом по отношении к учёбе. Захар и Мария тянулись за ним и не отставали. Вот, правда, такого умения запоминать иностранные слова у них не было. Совместная учёба давалась им легко, поэтому оставалось много времени на хохмы и приключения. Четырнадцать лет, такой возраст, что многое вызывает смех, хочется что-нибудь отчебучить. Вот и сейчас Мария из окна квартиры Артемия, это со второго этажа, взирала вниз и комментировала действо, происходящее у гаражей. А там к воротам своего гаража подъехал всем хорошо знакомый доцент с местного универа. Мужик крепкий, знающий, но немного увлекающийся. Вот и сегодня он уже наувлекался, да так, что идти не может. А ехать может. Вот парадокс. Самое интересное, что с ним до сих пор не происходили транспортные происшествия, в каком бы виде он не ехал. Всё это хорошо до поры, до времени. Вот и сейчас почтенный учёный не мог выбраться из машины. От слова совсем. А гараж как открыть? На смех Марии прибежали, побросав уроки, двое друзей. Теперь уже они все втроём комментировали каждое действие доцента.

— Бедненький, выполз-таки из машинки…..

— Встать мы не можем……..устали мы….наработались…

— Ползём…ползём…на карачках….

— Головушкой упёрлись в ворота….соображаем, где здесь замок. Вот будет хохма, если он ключи в машине оставил. Придётся обратно ползти.

— Смотри…смотри….сообразил где замок, вот что значит учёный человек…..и ключи нашёл…

— Ага, вот теперь бы надо умудриться ключик в замочек вставить…всё….получилось….прямо на коленках и вставил…

— А ворота не открываются….не сообразит, болезный, как открыть…вот-вот…тяни крепче…..открываются, наконец…

— А теперь ползём назад к машинке….а как же в неё влезть…

— Вот молодец, родимый, влез в машинку….ты смотри, завелась с пол-оборота….может у него автопилот стоит? Смотри, как красиво заехал в гараж.

— Интересно, двигатель выключит, или надо будет бежать, выключать, а то задохнётся в гараже.

— Он молодец, всегда двигатель выключает…..сейчас посидит с полчаса, придёт в себя и домой почешет. Будет как огурчик, зелёненький и в пупырышки.

Так что объектов для хохм в домах их двора было много. А родители с тревогой ждали переходного возраста. Это период, когда шкалит любовь-морковь, и глаза застилает первая самая сопливая любовь. Но, даже в переходном возрасте, когда гормон бурлит, они оставались толерантными друг к другу. Зря беспокоились родители. Конечно, слабым звеном в их компании была Мария. Но, как-то всё обошлось, женскими психозами Мария не страдала, своё «я» не выпячивала, да что там говорить, была вполне адекватная, что совсем не скажешь о многих её сверстницах. Были и у них, конечно, увлечения противоположным полом, но всё проходило довольно гладко и без эксцессов. Всё было. И Мария увлекалась другими мальчишками, и ребята думали, что вот она, большая любовь пришла, когда дружили с другими девчонками. Но, влюблённость как-то проходила, а дружба осталась. Забегая вперёд во времени, можно и раскрыть тайну их отношений. Любовного треугольника среди них никакого не возникло. Не было соплей, переживаний, ревности. Всё было гораздо проще, обыденней и жизненней. Захар и Мария стали одной семьёй в 2009 году, когда учились на пятом курсе, правда, на этой специальности тогда учились по шесть лет. Угадайте с одного раза, где они все учились. Точно, все в одной группе на технологии машиностроения. А что Артемий? А Артемий, после смерти деда серьёзно эволюционировал. Внешне друзья видели в нём друга и человека. То, что он и впоследствии сохранит о Захаре и Марии самые добрые чувства, то это точно, а вот, что он уже был человеком, то это уже можно взять под сомнение. Но это тайна, и никто об этом не знал. А друзья знали. Он полностью пошёл по стопам деда, и вышел на другой уровень познания, чем простые земные люди. Но это всё будет потом, а сейчас смех и хохмы, что ещё надо в 14 лет. Прежде всего надо изучить весь город. Сами они жили не очень далеко от «Гантельки», бегали к «Шарику» и «Чашкам». Калуга весьма живописна. По улицам, имеющим самобытный вид, можно спуститься к Оке. Там за Окой видны холмы, и можно любоваться бесконечными далями, от которых захватывает дух. Этот город связан с космосом.

Летом 2002 года Никита Михайлович отвёз всех троих друзей к деду Галактиону на две недели. Отвозил он их лично на своём крутом внедорожнике, уж очень в районе Людиново были некачественные дороги. Багажник машины был забит съестными припасами на две недели, а то вдруг чадушки голодать будут. Никита Михайлович дорогу помнил и вёл машину уверенно. Когда дождя нет, и светит солнце, то в таких местах интересно. Но стоит пойти дождю и потемнеть небу, как вся красота округи становится мрачной и тревожной. Из-за чего это было непонятно. Может из-за елей, которые в хмурую погоду превращаются в зловещие тени. Казалось что эти тени шевелятся и совсем не одобряют путников. И постоянное чувство, что кто-то наблюдает из леса. Добрались до выселок деда уже хорошо после обеда. Дед, естественно, уже ждал, как чувствовал. Рядом с ним людей встречала большая светло-серая собака непонятной породы. Собака была вся в деда: спокойная, мощная и с внимательным взглядом. Загоскин старший уже в своё время познакомился с ней, видно было, что и она его узнала. С друзьями её только познакомили. Всё было очень просто: старик сказал друзьям, что собаку зовут Банга, та понюхала каждого, важно кивнула головой и, молча, ушла по своим делам.

Усадьба была огорожена крепким забором, чужой поросёнок или коза уже не зайдёт и не оприходует огород. Забор представлял собой брёвна, вкопанные в землю, они соединялись брусом, а брус был обшит горбылём. Просто, крепко, а что не эстетично, то не беда. Ворота мощные деревянные, оборудованы калиткой. Сам дом несколько выбивался из местной архитектуры. Он был буквой «Т», причём ножка буквы была на заднем фасаде. Дом был довольно приземист и не поражал мощью. Он был хмурый из-за потемневших брёвен, небольших окон и крыши, крытой тёсом. На крыше большим слоем лежала хвоя и вся она заросла мхом. Доброго слова о таком доме не скажешь. Но крыльцо и ступени были крепкими, входная дверь тоже. Удобства были во дворе, далековато от дома. Надо было идти по тропинке к апартаментам с буквами «М» и «Ж». По территории усадьбы протекал родничок, а рядом была большая ровная поляна. Прямо идеальное место для одиночного жилья. Не зная, где находится этот дом, то можно и мимо пройти и не заметить его за елями. Забор неприметный, а кругом деревья. На самом дедовом участке тоже росло много различных культур. В основном редкие полезные для колдунов растения. Подворье было небольшое, но две три машины могло поместиться, а вот огород был огромный, ну и делянки под разную травку. Чуть выделялась на серо-зелёном фоне тепличка, покрытая светлой плёнкой. В теплице тоже что-то усиленно росло. Кроме родничка с холодной вкусной водой у деда был ещё и неглубокий колодец с «журавлём». Гордостью усадьбы была шикарная банька. Снаружи она выглядела неказисто, но внутри поражала опрятностью и продуманностью. Тайной оставалось, как дед умудрился в такой глуши соорудить баню с дорогой вагонкой и качественной облицовочной плиткой. В бане была даже комнатка с кожаным диваном и маленькая химическая лаборатория, где дед делал свои уникальные лекарственные препараты. Вот чего в усадьбе не было, так это электричества. Освещение было только керосиновыми лампами и свечами, которые стояли во всех местах, где они требовались, даже в заведении, где удобства. Подростков это, конечно, угнетало, как это нет электричества? Но, зато, керосиновые лампы, а особенно свечи, давали просто замечательную таинственную обстановку. Сам дом состоял из закрытой, но не отапливаемой веранды, большой горницы с огромной русской печкой, была ещё одна большая комната, но с проходом в последнюю комнату, это которая ножка от «Т». В той комнате стояли два топчана, это для людей, которые получали лечение, длящееся несколько дней, так пояснил дед. В этой комнате, надо полагать, ночевал и Никита Михайлович, когда здесь лечился. Сегодня ночью это будет его место, поедет домой завтра, дед сказал, что хочет ещё посмотреть пациента. В горнице из мебели ничего не было, за исключением большого громоздкого обеденного стола и нескольких монструозных табуреток. По стенам комнаты шли мощные лавки, на которых можно было спать вместо кровати. Единственная кровать была в проходной комнате, её отдали Марии. Ребята спали на лавках в горнице, а дед ночевал в бане на диване.

Поражала чистота и свежесть в комнатах. Сначала Мария думала, что будет пахнуть старостью, пылью и нафталином, но с удивлением увидела мощные чистые полы, которые даже не скрипели, стены, обшитые вагонкой, ровные потолки. Вот мебели было мало, это точно. Был один древний шкаф и два больших сундука. Очень много вещей дед хранил в зелёных добротных ящиках из-под снарядов. Вот этих ящиков было навалом. Они стояли возле стен и под кроватью. На всех ящиках была бирка с номером и бумажка с перечнем содержимого. Оригинально дед придумал. Из украшений в доме были только пять икон, которые были компактно развешаны в горнице и большая красочная репродукция в рамке. Картина называлась «Праздник в зажиточном колхозе». Люди на этой картине были как живые, казалось, что это не картина, а окно, из которого смотришь на улицу, где происходит праздник.

Возле печи гости нашли много новых, неизвестных для них предметов. Всё стояло строго на своём месте. На крепких широких полках стояли глиняные горшки и чугунки различного размера. В одном из глиняных горшков хранился душистый хлеб. Возле печи гости увидели пять предметов на длинной ручке. Вот это, пояснил дед, называется ухват, вот это чапля. Если ухватом можно вытащить из горячей печи чугунок, то чаплей — сковородку. Вот ещё деревянная лопата для печи. А это кочерга. Ага, угли ворошить. А это помело, веничек, только на длинной ручке. Обязательно около печи стояла кадка с водой, здесь же ковшик. Мыть посуду надлежало на веранде в специальном большом корыте или во дворе, под специальным навесом. Стирать грязную одежду следовало в специальном помещении бани, но ручками, стиральных машинок здесь не водится. Сплошная природа и экзотика.

Мария тихонько спросила у Никиты Михайловича:

— А тараканы здесь водятся?

— Это у нас они водятся, а здесь за две недели, пока жил у Галактиона Герасимовича, я не одного не увидел. Да что там тараканы, здесь и клопов нет, и муравьёв не увидишь, даже мух и комаров не дождёшься. Вот увидишь. Открой специально окно, мошки и комары будут летать рядом, а в дом ни одна не залетит. В этом доме всё очень странно. Видела кровлю, вроде бы должна протекать, а не одной протечки внутри дома нет. В доме тепло и сухо.

С первых минут в гостях у деда троица совершенно не скучала: ведь столько неизвестных предметов, всё такое интересное. А завтра утром дед всех обещал повести в лес. Вечером съели всю дедову еду, особенно хорошо пошёл хлеб. Как-то своё городское и не пошло, пресное какое-то. А здесь даже картошка в чугунке и то вкус изумительный. Потом дед показывал, как надо разжигать печь, как ставить тесто на новый хлеб. Оказалось, это не просто печка, а целый замысловатый агрегат. А самовар. Это просто восторг. Как он красиво дымит. И кипяток в нём вкуснее, чем дома. А варенье деда! Да у него варенья больше сортов, чем в универмаге. Про вкус и говорить нечего. Хранилось варенье в подполье. Там же и все остальные запасы. Когда Захар поднял люк в подполье и спустился вниз, у него захватило дух. Да здесь запасов на полгода, и всё такое вкусное. Здесь же хранились стеклянные ёмкости с настойками, керамические горшочки с мазями, банки с сухой травой. Это всё лечебное, пояснил дед. В общем уже через несколько часов, проведённых на выселках у деда, троица поняла, что две недели им мало будет. Хотим на всё лето. Дед был совершенно не против, да живите, сколько хотите, только припахать вас придётся, как следует. Лето дело такое, надо ягоды собирать, опять же травы. На делянках надо много работать, и по хозяйству: курей кормить надо, корову доить. Хозяйство хоть и не большое, но беспокойное. Хорошо хоть про корову дед сказал в шутку. Коровы у него не было, только немного курей в курятнике за баней. За молочными продуктами он ходил к людям, или ему приносили местные. Так что, плотоядно улыбнулся дед, всем работу найду. Встаём с первыми лучами, ложимся, как стемнеет. А когда непогода тоже лениться не будем: уборка в доме и бане. Да и занятия у нас будут. Какие ещё занятия, ведь каникулы? То, каникулы для лодырей, а с вами я буду математикой заниматься. Думаю пригодиться вам. Как оказалось, деревенская жизнь это не сплошная пастораль, а очень много труда, который надо делать не когда захочешь, а когда надо, причём быстро и по строгой системе. Бестолковым и ленивым в деревне тяжело.

На другое утро встали с богатырским криком петуха.

— И чего этой птичке не спится, — сокрушался Захар. — Всего семь часов.

Вчера, хорошо набегавшись, да после бани, да после плотного ужина, гостей, как следует, разморило. Можно было бы ещё поспать, но у петуха было другое мнение. Спать много вредно, за работу товарищи, за работу!

— Дед, а чего он так рано стал орать?

— Это чтобы его можно было услышать. Потом, когда проснутся куры, это будет уже невозможно.

Загоскин старший уехал в Калугу утром после завтрака. С собой он брал много лечебных вещей от старика, всякие мази и сухие травы.

После лёгкого завтрака дед у всех проверил походную обувь и одежду. Каждому вручил по корзине со свёртком провизии, нож и фляжку с водой, а также в руки выдал по походному посоху. Инструкция была краткой: смотреть под ноги, на гадюк не наступать, осматривать друг друга на предмет нападения клеща. Как выглядит клещ, вскоре старик показал, когда поймал одного. Ребята восторженно смотрели на свирепое насекомое.

Сначала они двинулись вглубь леса по колено в папоротниках. Чистый березняк чередовался с ельником. Прошли шагов пятьсот пока не упёрлись в небольшую болотину, в которой открытой воды или трясин не наблюдалось. Были мшистые кочки, росли кусты и высокие осины, чередуясь с берёзой и ольхой.

— Туда не пойдём, — дед махнул рукой влево от болотины. — Там багульник болотный растёт. Он выделяет эфирные масла, которые действуют одуряюще на разум. Надышишься этим заражённым воздухом, потом будет сильное головокружение, а ноги сделаются ватными, и будет трудно идти.

Невеликую болотину обошли справа — шагов через двести началась возвышенность, поросшая редкими елями. Когда прошли через неё, услышали лёгкое журчание воды. Это был один из ручейков питающий местную речушку, которую дед назвал Теребка. Сейчас она считалась «многоводной», из-за недавних дождей. Чистая, прозрачная вода в этом месте медленно накатывалась на замшелые берега, изредка закручиваясь небольшими водоворотами. В месте впадения ручья в реку был игрушечный водопадик, который даже пузырился и брызгался. На дне потока зеленела трава, в которой обязательно должна была прятаться рыба. А сразу за ручьем вверх по склону поднимался хмурый ельник. Здесь царила тишина и сумрак, и уже через десяток шагов по мягкому лесному подстилу шум воды исчезал. Толстый слой сухой хвои под ногами поглощал все звуки.

Дед показывал гостям местных змей и лягушек, кротовые норы, которых было очень много. Рассказывал, как надо добывать крота. Оказывается, раньше на кротов велась охота из-за их шкур с очень мелким коротким и густым мехом. Шкура была очень маленькая, но вещь была, достаточно ценная, так как этот материал шёл раньше на пошив масок для лётчиков. В первый день далеко от усадьбы не отдалялись, изучали окрестность, но дед лениться не давал. Показывал, какие в середине июня можно собирать грибы. Он ориентировался по землянике, которая уже заалела в траве, а значит, можно искать сыроежку. Сыроежки не любят прятаться, располагаются на открытых местах, их очень легко добыть. Дед показал на рябину, которая покрылась цветами. Это значит можно искать подберёзовики, маслята и моховики. К концу июня пойдут боровики, крепыши и подгруздки.

К обеду у всех корзинки были полны грибами, а берёзовые туески — ягодами. Дед умудрялся собирать травы и контролировать ребят, чтобы не срезали случаем какой ядовитый гриб. Дед долго в лесу друзей не водил, ещё надо было переработать сегодняшний улов, а это тоже время. Грибы собирать интересно, а вот потом их надо срочно переработать, а уже усталость и ничего не хочется. Здесь уже надо делать через нехочу, само не сделается. Потом, уже дома дед учил ребят, как перерабатывать грибы на соление, маринование или на сушку. Так что уже первые сутки вымотали ребят как следует. Но это была приятная усталость. В лесу оставалось ещё много тайн. В работе и изучении леса незаметно пролетел целый месяц. Когда была возможность, по вечерам, дед устраивал занятия по математике или истории. Математика увлекла ребят, так интересно рассказывать о математике, как это делал дед, ребята никогда не слышали. Было просто захватывающе. Как говорил дед:

— Это от того, что я рассказываю вам с алгоритмизацией задачи. Раскладываю сложную задачу по полочкам. Тогда понятно, зачем нужна формула. Большинство же преподавателей дают слушателям только исходники, без алгоритма решения. Очень мало практических занятий. Студент сам должен догадаться, а это время, которого нет. Появляется психологическое отторжение предмета до ненависти.

Вечерами, в свете керосиновых ламп, было интересно слушать рассказы по истории различных стран. История, которую рассказывал дед, сильно расходилась с официальной историей, как западной, так и отечественной.

Особенно часто в тупик попадал Захар, у которого в голове, как, оказалось, была своя история.

Например, его слова о том, что большевики свергли царя и устроили гражданскую войну, довели деда до смеха. Оказалось, в этом выражении Захар трижды был неправ. Во-первых, большевики никакого царя не свергали. Во-вторых, свергли, только не царя, а императора, российские буржуазные либералы. В-третьих, гражданскую войну устроили белые, а не красные. Советская власть только отбивалась. Правда, отбивалась крайне зло и умело.

Дед в шутку спросил у Захара: «А кто в России был последним царём?». Запутавшийся Захар в последние цари записал Николая Второго.

— Ну, вот, — сокрушённо произнёс дед. — Только что узнали, что это был не царь, а император.

Оказалось, в России было два последних царя: Пётр Первый и Иван Пятый Алексеевич. Но фактически правил страной Пётр Алексеевич, который к концу жизни принял титул Императора.

— Вы, ребятки, здорово не заморачивайтесь историей. Её надо изучать не по учебникам, хроникам и воспоминаниям людей, а по официальным документам и артефактам. Как только люди научились писать, так сразу же стали переписывать свою историю в угоду политической конъюнктуре. А что касается монархии, хорошо это или плохо, то, наверное, это лучший, из худших видов правления.

Мария легко освоила премудрость управления русской печкой. И вот тут Марию понесло: она начала усиленно экспериментировать с продуктами питания, благо дед откуда-то достал огромный фолиант, дарующий знания хозяйкам, как приготовить вкусную и здоровую пищу. Книга была написана ещё в имперское время со старой орфографией, но Марию это не остановило. Её беззлобно подкалывали ребята:

— А приготовь-ка нам, дева, по паре двойных щей и крапивный фреш, да чтоб с соломинкой….

— Хлебать щи будете из чугунка или вам в бересту, окаянные?

Издревле на Руси хорошо приготовленные щи считались самым лучшим приворотным зельем, ага.

Очень интересно дед рассказал о репродукции с картины, что висела в комнате. Оказывается правильное официальное её название «Колхозный праздник». Это действительно талантливо написанное полотно из 1937 года, про действительно весёлое событие в сельской жизни. Как бы ни очерняли современные либералы колхозное хозяйство, не унижали сельского труженика, но факты говорят, что на плечах именно колхозников держалась экономика всей страны. Были и очень зажиточные коллективные хозяйства. Конечно, картина написана из жизни именно такого хозяйства, а не хозяйства, находящегося в упадке. Несмотря на явный официоз художник, которого, кстати, звали Пластов Ааркадий, талантливо передал незыблемость народных традиций, восходящих ещё к древним языческим временам. На этой картине крестов и попов не увидишь. Не впишутся они туда. Зато символом Высших Сил выступает статичный портрет Сталина, единственный чётко читающийся персонаж, возвышающийся над шумной толпой. Вождь здесь напоминает божество, мудро смотрящее на своих подданных, на свою верную паству. Это явный языческий оттенок в этой картине. Можно понять так, что именно божество даровало этим людям изобилие различных плодов.

Натурой для брызжущей оптимизмом полотна послужили несколько образцовых на то время хозяйств. Тема сельского праздника распространилась в стране после того, как Сталин в 1935 году сказал свою сакраментальную фразу: «Жить стало лучше, жить стало веселее!». Вот и на этой картине рядом с вождём приведена эта фраза. Прямо как цитата из Святого Писания. Сельский пир по случаю богатого урожая проходит, естественно, под открытым небом. Божество должно видеть чего и сколько оно подарило людям. Вот и здесь вы можете видеть огромное количество разнообразных блюд и напитков. Аналогия: рог изобилия у язычников. Блюд должно быть много, кажется, что эти люди всё не съедят, просто это физически невозможно, но на изобилии и заостряет взгляд художник. Аркадий изобразил праздник в динамике, в быстро меняющихся отрывках времени. Обязательным условием на таких праздниках была музыка и напитки, и соответственно, весёлые и задушевные разговоры «за жизнь». «…Пиры устраиваются для удовольствия, и вино веселит жизнь». Смотрите внимательно, статичен только Сталин на портрете, остальные фрагменты картины словно мерцают, появляются и исчезают лица, руки, бутылки и стаканы. Люди беседуют, веселятся, танцуют, играют на инструментах. Смотрите, все люди разные, у всех свои индивидуальные черты, повадки, и надо думать, характеры. Все улыбаются, только несколько человек серьёзные: это молодой парень, играющий на гармошке и старик, сосредоточенно наливающий себе самогон в стакан. Он даже привстал, когда наливает себе из графина этот напиток. Ещё, обратите внимание, на возраст колхозников. Все люди разного возраста. Много молодёжи и среднего возраста, но много и стариков. За стариками особенно весело наблюдать. За одним столом, где больше всего стариков, стоит самовар, но чашек нет. Есть гранёные стаканы. Скорее всего, в этом самоваре что-то покрепче воды налито, так как старики уже пьяненькие. Виден один из гармонистов, который присоседился к этому столу, отставил свою гармонь, а сам занялся дегустацией самогона со стариками. Поражает естественная раскрепощённость народа. Художник старается показать, что эти люди всегда такие, что у них не жизнь, а сплошной праздник. Даже две собаки на картине, и те ведут себя хорошо, наверное, объелись. Но кто знает сельскую жизнь, тот понимает, что уже завтра эти люди будут много трудиться, ибо горек хлеб крестьянина.

«…..Нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это — доля его; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?»

Несмотря на то, что ребята зачастую не высыпались и сильно уставали, им было у деда интересно. Цивилизация стала постепенно забываться. Особый восторг у ребят вызвало сообщение деда, что сегодня они ночуют в лесу в палатках. Ночевать будут совсем недалеко от усадьбы, метрах в двадцати. Но надо самим обустроить место установки палатки. Дед выдал две старые армейские палатки, три спальных мешка, три двухслойных коврика. Спальные мешки были когда-то рассчитаны на +5 градусов, сейчас дед сомневался, что и при +15 в них будет комфортно. Троица полдня с восторгом обустраивала свой лагерь. Оказалось это не простое дело. То топор забудут, то лопату. Приходилось бегать в усадьбу. Дед только посмеивался и спрашивал: «А если бы за 10 километров ваша стоянка была, что бы делали?». Ночью боролись с прохладой и комарами. Лежать на жестком ложе было неудобно, поленились натаскать побольше мха и еловых лап. Зато поняли, что без подготовки им в лесу не поздоровится. Дед признался, что сам эту науку постигал много лет, особенно, когда служил в императорской армии в лейб-гвардии егерском полку. Но, на эту тему дед не стал распространяться.

Вечер и ночь, проведённая в лесу, дали незабываемые впечатления. Вот Солнце начало опускаться за верхушки елей. Весь воздух стал заполняться, по мере удлинения теней, каким-то неестественным призрачным светом. Свет был каким-то смешанным: и мертвенная бледность, и яркий багрянец, и желтизна. Листочки на кустах и трава словно покрылась слюдой. В тишине это смотрелось как что-то странное, гипнотически загадочное. Краски постепенно блекли. В колдовской тишине начали появляться звуки: непрестанный шелест листьев, как будто сырых, и скрип веток, как невнятное ворчание. Скоро всё вокруг заиграло серебром в холодных лучах звёзд. Ночью над головой ходуном ходили дымные тучи, похожие на злобных чудовищ. Ночь, скрыв звёзды чёрными тучами, окутала тьмою всю красоту земли. Когда утром Солнце опять дохнуло на тучи, они потянулись, словно полоски дыма, прячась за деревьями.

В один из походов в лес дед вдруг предупредил ребят, что их ведут.

— Кто? — удивлённо переспросила Мария. Остальные начали крутить головами.

— Разбойники, серые с хвостами, вот кто, — ответил дед.

Как ребята не приглядывались по сторонам, ничего и никого не разглядели, не серых не белых. Только белки стрекотали.

— Дед, а волки же на людей не нападают, особенно летом. Это же «санитары леса». Они только слабых животных поедают, — высказал умную мысль Артемий.

— Это, когда их численность имеет разумный предел, — просветил ребят дед. — А так эти твои «санитары» и лося могут завалить, и на кабана выходят, это если стая становится большой. Ничего не боятся охламоны. Самые безжалостные убийцы. Сейчас на них стали меньше охотится, охота сейчас стала дорогим удовольствием, вот волки и плодятся. Этот супостат серьёзный противник. У него хорошее зрение и слух, ещё он носом хорошо «видит». За несколько вёрст чует запах жертвы.

— Так, они могут на нас напасть, — испугалась Мария.

— Если я с вами, то не нападут, — уверенно ответил дед. — Сейчас я с ними поговорю.

Дед повернулся в сторону востока и завыл, подражая волчьему вою. Жуткое зрелище. Через некоторое время вдалеке раздался ответный вой.

— Вот и поговорили, — сообщил дед. — Сегодня краями разойдёмся. Но ружьё теперь придётся с собой брать и Бангу.

Через месяц, в середине июля, за ребятами приехали родители в полном составе на двух машинах. Мамы переживали, что у столетнего деда бедным детям будет тяжело и голодно, но увидели отъевшиеся довольные физиономии. Физиономии категорически не хотели уезжать, но тут вмешался сам дед, сказав, что скоро он будет уходить в лес на недели за редкими растениями, возьмёт с собой и Бангу, так что без него ребятам будет трудно. Погоревав, ребята решили ехать в цивилизацию к компьютерам и мобильным телефонам. Родители привезли деду заказанные им три мешка сахара на варенье, соль, сыры, плёнку на тепличку, медицинский спирт, стеклянные ёмкости. Назад они кроме своих детей везли фирменное дедово варенье, грибы: солёные и сухие, и целую корзину лечебных препаратов.

Перед отъездом дед, прощаясь с Артемием, велел ему достать из-под кровати ящик номер два, и открыть его. Артемий достал ящик, открыл его. Оказалось, что это была банковская ячейка, где дед хранил свои сбережения. Весь ящик был забит упаковками с денежными знаками, как русскими, так и иностранными.

— Артемий, возьми пять вон тех пачек денег, по сто тысяч, — распорядился дед. — И не спрашивай, откуда они. Сам скоро узнаешь. Когда откроешь ящик номер один. Но не сейчас. Понял меня, отрок. И ещё вот что. Тебе в четвёртом году надлежит поступить в ВУЗ, поступай вместе с твоими друзьями. Держись за них. Знаю, что сейчас по каким-то ЕГЭ поступают, но всё же возьми письмишко к одному человеку. Он может помочь, ежели что. Отдашь ему в четвёртом году перед поступлением. И ещё, Артемий, не переживай, что больше мы не увидимся с тобой. Но, всему своё время. Придёт время, и ты многое узнаешь, многое заново оценишь. Я же, долгое время в своей жизни делал то, что мне нравилось, а значит, был свободным. Но помни, многие знания — многие печали. За эту усадьбу не беспокойся, лихой человек или дурной зверь сюда не подойдёт, побоится. Ты же в сей дом войти сможешь.

Действительно, больше живого деда Артемий не видел.


В 2004 году наши неразлучные друзья окончили-таки среднюю школу. У родителей во весь рост встал вопрос, куда чадо поступать. Только у Артемия такого вопроса не было. Ему было совершенно всё равно. Он решил: куда Мария с Захарам, ну, туда и он. Они плохое дело не придумают. У Ермолиных вопрос решился просто: раз родители работают в отличном ВУЗе, то, что огород городить — пусть Мария поступает в наш ВУЗ. С Марией, вроде, решилось. Соответственно, куда Мария, туда и Захар. А как же. А куда эти двое, то за ними и третий. Теперь у троицы была эпопея получить пресловутое ЕГЭ, да чтоб баллов побольше. Марию хорошо натаскивали родители, Захара — деньги родителей, а Артемий итак всё хорошо знал. Но, по совету деда он всё же отнёс письмо человеку, который мог помочь.

Как потом оказалось, этот человек был один из влиятельных руководителей этого ВУЗа. Руководствуясь адресом на письме, Артемий пошёл в гости. Искомый адрес был не далеко от его дома, поэтому Артемий даже не вспотел. Дверь открыла полная высокомерная тётка. Увидев, кто пришёл, она ещё больше поджала губки и всем своим видом выражала недовольство, но всё же позвала своего супруга, когда Артемий назвал имя и отчество адресата. Вышел круглый лысоватый мужик с нагленькой улыбочкой. Улыбка стёрлась, как только мужик уяснил, кто стоит перед ним. Такой быстрой метаморфозы Артемий не ожидал. Он увидел, что перед ним стоит явно сильно испуганный человек, который заискивающе смотрит в глаза Артемию.

— Так, Вы, точно будете, внук Галактиона Герасимовича? — переспрашивал он, вытирая внезапно появившийся пот на лысине.

— Да, родной внук, — подтверждал Артемий.

— А Галактион Герасимович, ничего больше мне не передавал, — заискивающе лепетал мужик.

— Передавал, — успокоил его Артемий. — Говорил, что если вы откажетесь помочь, то он обратится к другим людям.

— Нет, — взвизгнул мужик, при этом он аж побледнел. — Я сам всё проконтролирую, не извольте беспокоиться. Не надо никаких других людей. Я сам приложу все силы, не сомневайтесь. И Галактиону Герасимовичу так и передайте, прошу вас.

Взрослый мужик лебезит перед молодым человеком, это Артемия несколько напрягло. Уже попрощавшись с разволновавшимся мужчиной, и подходя к двери, Артемий развернулся и сообщил:

— Да, чуть не забыл, вот вам кое-что от деда.

Он передал мужчине маленький флакончик тёмно-красного стекла с неким содержимым. На флакончике были нанесены деления и числа 10, 20, 30 и 40.

Мужик чуть ли не вырвал из рук Артемия этот флакон и залепетал:

— Это точно, что все 40 Галактион Герасимович мне отдаёт, все 40?

— Совершенно верно, — заверил его Артемий. — С наилучшими пожеланиями.

Когда Артемий ушёл из этого гостеприимного дома, то жена хозяина с любопытством поинтересовалась, кто это, собственно, такой был, что так разволновал её супруга.

— Лучше не спрашивай, — отмахнулся он от супруги. — Это самая опасная семья на этой Земле. Страшнее их никого нет. Теперь надо как-то исхитриться, чтобы понравится ему.

— Мальчишке? — озадачилась супруга, — может когда в гости пригласить?

— Нет, ты не поняла, надо по-настоящему понравиться ему. А в гости, это так можно с губернатором дружить. С этим так не прокатит. Надо будет проконтролировать, чтобы он обязательно поступил в наш ВУЗ, даже если у него не будет ЕГЭ и всех других документов.

— Ну, это не впервые, — рассмеялась супруга.

— Да, и то так, — согласился мужчина. При этом он крепко сжимал в кармане халата драгоценный флакон. Он никому не собирался говорить, что это за флакон, и что означает число 40 на нём. Никому.

Наверное, это было далеко не случайно, а закономерно, что наша троица друзей вскоре без особых усилий с их стороны, была зачислена на первый курс в одну из групп почтенного ВУЗа. Правда ребятки ещё не знали, что специальность «Технология машиностроения» является одной из самых сложных специальностей, и им придётся как следует попотеть, пока не получат диплом. А сейчас ещё был целый месяц до начала занятий, а это значит, что это новые хохмы и новые приключения.

— Прикинь, электорат, — хохмил Захар. — На собеседовании препод спрашивает меня, что в школе было самым трудным. Я ему честно отвечаю, что самым трудным в школе было, объяснить продавщице для чего покупаешь водку!

Свои пять копеек вставил и Артемий, рассказав анекдот про Вовочку. Это когда учительница спрашивает, что детки вам понравилось в музее. Машенька отвечает, что картина с голыми мальчиками «Купание красного коня». Выгнали Машеньку. У Захара спрашивают. Он честно отвечает, что понравилась голая тётка — Даная. Захара выгнали. Вовочка, а ты куда? А я, МарьИванна сампойду.

У друзей началась весёлая и грустная студенческая жизнь. Весёлая — потому, что много новых впечатлений, новых хохм, а грустная, потому, что слишком много нового материала вывалили вредные преподы на голову бедных студентов. И всю эту радость надо было умудриться сдать в сессию. Хороший и правильный студент не знает слова «уныние», а наша троица тем паче. Конечно, они не относились к категории раздолбаев, но и ботанами тоже не были. К тому же у них была поддержка: у Марии — родители; у Захара — папа с деньгами, у Артемия незримая, но действенная поддержка от руководителя ВУЗа. Так что первую зимнюю сессию наши друзья сдали весьма успешно, поэтому они уже начали себя чувствовать матёрыми студентами, которым море по колено будет. Захар, так тот вообще говорил, что ВУЗ, это как трамвай, если в него влез, то как-нибудь довезёт. Студенческая жизнь у них протекала насыщенно и бурно. Мешала, правда, обязанность ходить на лекции и практики, но что поделаешь, не всегда скоту маслице.

Первый курс ребята закрыли летом 2005 года, и в начале июля пришло сообщение из деревни, что дед Галактион Герасимович скончался на 116 году жизни. Позвонил по мобильному телефону единственный более-менее адекватный шестидесятилетний житель деревеньки, которого все звали просто Митрич. Он в деревне был как бы за старшего. Из-за возраста. Всему остальному электорату было далеко за 70, большинство уже было в неадекватном состоянии. Был ещё деревенский дурачок Филька, сорока с чем-то лет, но он жил в своей параллельной реальности.

Артемий объявил, что уезжает в лес, чтобы посмотреть на могилу деда, последний родственник всё же. Захар тут же вызвался ехать, заявив, что он настоящий фанат деда Галактиона. К ним тут же примкнула и Мария, заявив, а кто вас, охламонов, кормить будет. Загоскин старший свою машину не дал в руки Захара, сказав, что сам лично отвезёт друзей в деревню, что перед дедом он в неоплатном долгу. Никита Михайлович был потрясён смертью деда, фактически своего спасителя. Купили для местных поминальные комплекты: пирожки, конфеты, печенья. Было бы только кому поминать, Артемий припоминал, сколько в деревне было живых дворов. Может сейчас уже и десяти подворий не наберётся. А в домах жил такой контингент, которому на погосте уже прогулы ставили. Оставшиеся старики выживали только за счёт своих родственников из Людиново, которые периодически снабжали стариков нехитрой снедью, чтобы те от голода не померли. А молодёжь в деревнях не держалась.

Из Калуги выехали утром на другой день. Пока ехали их два раза останавливали гаишники. Первый раз по выезду из города. Тогда мент проверил документы, отдал, так как не придумал к чему бы придраться. Второй раз их остановили уже около Людиново. Здесь мент очень укоризненно на них посмотрел, дескать, что, слабо было ехать на 150, тогда бы я вас оштрафовал, а так приходится отпускать. Но посмотрел с большим укором. Захар, чтобы отвлечь компанию от грустных мыслей, стал рассказывать смешные анекдоты про ментов. Даже Артемий стал улыбаться. Особенно ему понравилось выражение, что добрая половина российских гаишников берёт взятки, а злая половина — отбирает права. В дороге они увидели результаты опрометчивых гонок на дороге. На обочине стояла разбитая машинка, которая въехала в кондёр, перевозящий зубочистки. Возле пострадалицы уже крутились доеры. Их машина стояла тут же и подмигивала проблесковыми маячками. Разбитая машинка была в хлам тонированная, этакая шайтан тачко. Видно было, что владелец машинки права купил, но ум купить забыл.

— Ага, лучше быть в пять дома, чем в четыре в морге, — прокомментировал Захар. — Тупой водила — самый ненадёжный узел машины. А опытный водила боится только маршрутки.

Сам Захар уже очень хорошо умел водить машину. Старший Загоскин его этой премудрости учил с детства.

Увиденная авария настроила пассажиров на минорный лад, чем воспользовался Захар. Он начал рассказывать «страшные» истории, случающиеся на дороге. Мария подыгрывала ему, делая испуганные глаза в самом страшном месте рассказа.

— Ехал однажды ночью по лесной дороге мужик. Ночь, кругом ёлки страшные. Вдруг видит в свете фар, что дорога разветвляется. Поворот направо в лес ведёт, а там, на повороте стоит молодая девушка в белом плате и машет мужику рукой, дескать, иди сюда. Вышел мужик из машины и как сонный пошёл к девушке. Вдруг видит — под ногами на дороге чёрная-причёрная полоса проведена, а девушка за ней стоит и манит мужика. Не стал переступать мужик чёрную полосу. Тут девушка превратилась в чудище, которое кинулось на мужика, но само не смогло преодолеть чёрную полосу. Еле мужик добежал до своей машины, сел в неё и уехал. Только поседел весь.

— А вот ещё страшная история про чёрную собаку. Едет мужик вечером к своему городу. На дороге никого. Пусто. Вдруг видит мужик в зеркало, что слева от него за машиной бежит здоровенная чёрная собака. Мужик прибавил скорость, а собака почти рядом бежит. Мужик включил 120, собака не отстаёт. Присмотрелся к ней мужик, а это совсем не собака, а страшное чёрное чудище. Перепугался мужик до смерти. Врубил 150. Думает, всё сейчас разобьюсь, и съест меня чудовище. Но тут показались окраины города и чёрное чудовище отстало. Весь поседел мужик.

У Захара все страшные рассказки оканчивались появлением седины на мужиках. Суровые страшилки, где фигурировали поседевшие мужики, у Захара закончились, начались страшилки с участием женщин.

— Едет однажды по лесной дороге маршрутка. Вдруг одной молодой женщине приспичило по нужде. Просит она водилу, останови, я быстро в кустики сбегаю, грибы-ягоды там посмотрю. Ну, остановил водитель маршрутку. Выскочила женщина из неё и в лес, недалеко зашла. Присела за кустик по своим делам, вдруг слышит, что сзади говорит детский голосок: «Тётя, тётя, мне больно». Поворачивается женщина, ну, и тоже поседела вся. А там, на ветке повешенный маленький мальчик болтается и тянет к ней синие ручки, просит спасти его. Выбежала женщина обратно к маршрутке. Рассказала народу про повешенного. Выскочили люди из маршрутки. Искали, искали, так ничего и не нашли. Только один дед старый престарый сказал, что в соседнем селе пропал несколько лет тому назад маленький мальчик, и что его часто видят грибники повешенным. Вот такие дела.

— А вот ещё был жуткий случай, — замогильным голосом внесла свою лепту в разговор Мария. — Забрёл однажды пьяный мужик на кладбище, и провалился в отрытую могилку. Утром очнулся, а вылезти не может. Сидит, от холода трясётся. Подходит к могилке старый сторож. Видит мужика и спрашивает: «Ты чего это?». Отвечает мужик: «Холодно». Тогда сторож спросил мужика, зачем же он отрылся, и лопатой засыпал могилку. Вместе с мужиком. И никто не поседел, потому что никто про это не узнал.

Вот так и ехали до убитой деревни. Не та уже пошла Калужская деревня, не та. Нет в ней уже тех людей, которые, по словам Ивана Тургенева, высоки ростом, глядят смело и весело, лицом чисты и белы, торгуют маслом и дёгтем и по праздникам ходят в сапогах.

Это при Тургеневе калужские мужики обитали в просторных сосновых избах окружённых лесом. Тургенев отмечал, что в этой местности, в отличие от других, избы стоят вольней и прямей, крыты тёсом, ворота плотно запираются, плетень на задворках не размётан и не вывалился наружу. А потом пришла цивилизация и убила деревню. Ага, полный аптраган, как говорят в Башкирии. А в этом краю народ тоже говорит на своём смешанном брянско-калужском диалекте. Когда наши товарищи общались с Митричем, до которого, наконец, добрались, то тоже обогатились местными словечками. Машину пришлось оставить во дворе у Митрича, по причине того, что недавние дожди сделали некоторые участки дороги малопригодными для проезда, даже на вездеходе. Митрич кликнул Фильку, так как именно Филька первым узнал, что старик умер. Пока шли пешком к усадьбе деда, Митрич и Филька рассказывали, как было дело. Говорил на местном диалекте Митрич, а Филька толком не мог говорить, изъяснялся односложными словами и жестами.

— Я ходил…вот тут ходил… — показывал Филька рукой вокруг, при этом утерев нос рукавом. — Банга прибежал…..Банга выл….выл Банга….

Больше от Фильки ничего не добились. Митрич перевёл его рассказ:

— Ничаго хитрова нетути, когда вещун помер, собака ево Банга, пошла до людей и Филька нашего повстречала. Филипок уже мне сказал. Чах старик уже давно. Всё же 115 годков стукнуло. Вечных людей не бываить. Мы с Филькой пошли до избы вещуна. Банга вела. Гарожу ево через врата минули.

Дальше, по словам Митрича выходило, что как они через ворота миновали ограждение участка, то на крыльце увидели сидящего покойника, который как бы спал, прислонившись к деревянной стене. День был жаркий, хоронить надо было быстро. Сообщать властям и ждать с моря погоды Митрич не стал. Галактион Герасимович был одет в свой китель, в кармане которого Митрич нашёл паспорт деда. Потом он этот паспорт отдал участковому. Оказывается, дед хорошо продумал и свои похороны. Он, в своё время переговорил с Митричем, как тому действовать. Ослушаться древнего колдуна Митрич побоялся, и действовал так, как ему было указано. Под навесом Митрич обнаружил готовый гроб, в который и положили они с Филькой деда. Лопаты взяли в сараюшке и пошли к месту, которое Митрич уже знал со слов деда. Это место было метрах в трёхстах от усадьбы, рядом со светлым березняком. Там они нашли старое деревянное колесо от телеги, которое следовало вкопать до половины вместо креста. Колесо указывало, где копать яму. Яму вырыли быстро, так как земля там была мягкая и податливая. Потом гроб с телом старого колдуна водрузили на тележку и таким образом, вручную, довезли до ямы. Гроб спустили в яму на верёвках, потом её закидали землёй и вкопали, как указывал дед колесо. Филька, под руководством Митрича всё делал правильно. Хоть и дурачок, но понимал всю серьёзность событий. В избу старого колдуна ни Митрич, ни тем более Филька, не заходили. Сильно боялись. Митрич только взял то, что ему разрешил брать старик. Документ, тележку и старые клетки для кроликов, в которые Митрич запихал с десяток дедовых курей. Чтоб птицы не издохли от голода. Тележку с курями утащили в деревню на своё подворье. На другой день на уазике приехал из района участковый. Он забрал паспорт покойного, сказал, что если объявятся наследники, то пусть приходят к нему, он сам оформит им свидетельство о смерти. Потом участковый сходил на могилу, что-то отметил в своём блокноте и убыл восвояси. Всё это Митрич рассказывал, а Филька кивал головой, пока шли до могилы. Место себе дед для последнего приюта выбрал действительно замечательное по красоте. Светлый березняк настраивал присутствующих на романтический лад.

— Лучше нашей стороны нетути, — сказал Митрич. — А, правда, что у Калуге девки хороши?

Банга осталась в усадьбе, а люди пошли по своим скорбным делам. Артемий хотел обойти теперь уже своих односельчан и вручить им поминальные пирожки и конфеты. Кроме избы Митрича и хибарки, где обитал Филька, осталось только восемь дворов. Артемий представлялся старикам, и говорил, с какой целью он здесь. Некоторые понимали его и, принимая поминальные пирожки, говорили «Царствие небесное», но половина жителей, из-за возраста уже не понимала, кто это перед ними, и зачем пришёл. Они считали, что, наверное, это их родственники, что-то им принесли. Печальное зрелище. Успели съездить и к участковому в район. Офицер, удостоверившись, что Артемий является родственником усопшего, отдал ему свидетельство о смерти деда. Почему-то офицер очень обрадовался тому обстоятельству, что Артемий родной внук старика.

Друзья упросили Никиту Михайловича, чтобы он оставил их в деревне дней на пять. Ладно, сказал Загоскин старший, приеду за вами в выходные, смотрите, не одичайте здесь.

Друзья опять потопали в лес на свои выселки. Особо и не далеко, но минут двадцать надо топать. Это если знаешь куда. Если ориентируешься плохо, то и мимо пройдёшь. Хорошо дед замаскировал свою избу.

Во дворе было тихо и спокойно. Банга где-то бегала по своим охотничьим делам. На входной двери избы висел навесной замок, но висел декоративно, только от добрых людей, на ключ он был не заперт. Как дед не боялся оставлять свою избу без присмотра, было непонятно. Или его слава колдуна останавливала лихих людей?

В комнатах была, как всегда, чистота и порядок. В горнице всё также с икон смотрели суровые лики, причём они смотрели на жизнерадостную картину, висящую напротив. Из узнаваемого вида горницы выбивалась только одна деталь. Под картиной на стене на крючке висело стяжное кольцо от бочки, причём оно не было ржавым, а тщательно вытертым от ржавчины и протёртым оружейным маслом. Опять кольцо. То на могилу дед велел положить колесо, то теперь кольцо на стене. Может на старосте лет дед начал чудить? Верится с трудом. Артемий считал, что дед просто так не стал бы вешать странный, бросающийся в глаза, предмет на стену. Скорее всего, он это сделал, чтобы на что-то Артемий обратил внимание. Эдакий тонкий намёк.

— Чем сегодня на ужин кормиться будем, — с намёком обратился Захар к Марии.

— Сегодня будет совсем простенькое, — со смехом ответила она. — Пареная репа, морковка и лист капусты.

На самом деле, она уже затеяла свой очередной эксперимент с продуктами, правда, с уклоном в народное творчество. Через некоторое время ребят ждали замечательные, но простые блюда: картофель по-деревенски, суп с лисичками (или как здесь говорят «зайчьи ушки»), картофельный пирог и деревенскую яичницу. У деда продуктовых запасов было на несколько месяцев.

Утром ребятам пришлось подниматься самим, будильника в виде горластого петуха уже не было.

За обильным завтраком троица решала, как жить дальше. Поднимался вопрос, как ухаживать за усадьбой деда, чтобы она не пришла в негодность. Договорились, что будут периодически наезжать сюда. А что, дачка в экологически чистом районе — это круто. Вот только некоторые ценные вещи надо бы забрать с собой в город.

— Что будем с собой забирать, когда отец приедет? — спросил Захар.

Артемий задумался:

— Много в машину не поместится. Обязательно надо забрать самые ценные иконы и ящики под номером один и два. Ещё ружья у деда очень дорогие. А в лаборатории много всяких его лекарств. Не, всё в машину не поместиться. И с Бангой надо решать.

Пошли доставать из ящика ружья. Действительно, в самом большом и длинном ящике, завёрнутые в холстину лежали ружья. Больше всех они понравились Марии. Та, с азартом, начала изучать их, и заявила, что на её, совсем неискушённое в ружьях мнение, эти штуковины очень ценные.

Сильно поразило Захара и Марию содержимое ящика под номером два. Они только и могли сказать, что «Ого!» и «Ничего себе!».

— Да ты, у нас, теперь крутой миллионер, — сказала Мария. Более опытный в денежных делах Захар предупредил ребят, что про эти сокровища надо молчать. Посторонним об этом знать не надо.

Для интереса пересчитали все пачки денег. С учётом сегодняшней котировки волют выходило, что в ящике находилось около двенадцати миллионов рублей. Огромная сумма для студента.

Закрытых ящиков было много, они стояли во всех комнатах. Ребята с любопытством открывали все ящики по порядку. Но в большинстве ящиков были старые и очень старые книги и свитки на различных языках. Книги были тщательно обёрнуты в бумагу или ткань. В некоторых ящиках была утварь и всякая всячина: интересные подсвечники, посуда, столовые приборы, инструмент, писчая бумага, шкатулки с коллекцией иностранных монет, фотографии. Совершенно не было современных вещей, типа телевизора, радио, калькулятора и других. В больших сундуках ребята обнаружили одежду, относящуюся к различным эпохам, но выглядевшую, как новая, практически не ношенная. Здесь же ребята обнаружили приличную шкатулку, в которой нашли четыре Георгиевских креста и револьвер «Наган» без патронов.

Наша троица была чрезвычайно впечатлительная и романтически настроенная. Всю свою сознательную жизнь они искали тайны в своём дворе и на улицах города. Любили книги и фильмы с элементами таинственности. Оттенок мистицизма был той «изюминкой», которая дразнила воображение, сталкивая неизбежное со случайным. Увлечение таинственными, зачастую мистическими историями, отвлекала наших друзей от повседневной пресной серости будней и скуки познания официальной науки. Даже став более-менее взрослыми они хотели получить чудо, считали, что чудо существует в суетной повседневной жизни, и что это та сила, с которой можно всегда столкнуться. Их воображение восполняло недостаток знаний. Скажите, что увлечение магией и мистикой, это самый лёгкий способ удержать неокрепшую психику от нежелательных размышлений? Всё это так. Но надеяться и мечтать также присуще человеку, как и остальные основные эмоции. Мечты рождают умиротворение и лёгкое опьянение от полёта фантазии. Учитывая, что окружающая природа по своей сути, это закономерный процесс, исключающий случайность, то и познание этого мира требует приложения воли и мужества. Создание системы требует больших волевых усилий. Пытливые умы со всего размаха бьются об эту стенку, и с ужасом понимаю, что чем больше знаешь, тем больше чувствуешь себя неучем. Другое дело фантазия, мечты, вера в чудо. Необычное, входит в жизнь, и становится, априори, как бы частью природы. И человек с помощью фантастики, зачастую совершенно ненаучной, пытается разобраться в окружающем мире, заменить воображением недостаток знаний, и тем понять извечную противоречивость бытия. «….род проходит и род приходит, а земля пребывает вовеки. Восходит Солнце, и заходит Солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит… Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь… Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под Солнцем… Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после…..» Точно, нет ничего нового под Солнцем. Выходит надо сложить руки, бросить все дела и просто наблюдать. А если от этого отупеешь? Тем более надо верить в мечту, фантазировать, создавать новые математические модели, и упорно познавать бесконечный мир. Да, мы по природе своей несовершенны, но кто сказал, что наша Вселенная сама совершенна? В ней, зачастую, легче поверить в фантастическое, чем в «реальное». В любом случае, для познания истины нужно окунуться не только в «истинное», но и в иллюзорное; включать интуицию и логику, делать расчёты и строить догадки для разоблачения самой главной высшей тайны: правил организации нашего мироздания. Фантастическое и мистическое не должно замещать глубокие научные изыскания, но когда бессильными оказываются все формы познания, тогда и фантазия, включив некоторую дидактичность, вполне может дать форму для поэтического выражения нового закона природы. Сомнения и мистицизм доставляют людям даже большее удовольствие, чем знание.

Ящик номер один товарищи оставили на самый потом. Вишенка на торте. Самое вкусное и таинственное должно быть именно там, раз дед настаивал, чтобы этот ящик обязательно открыли после его кончины. Ящик был бережно извлечён из-под кровати и торжественно водружён на стол в горнице. Артемий открыл крышку и три любопытных носа уставились внутрь ящика. Там было несколько холщёвых сумок, в которых что-то было завёрнуто. Сумки извлекли из ящика, а его отставили в сторону. В одной из холщёвых сумок был очень тяжёлый предмет. Когда его извлекли на свет, то это оказалось круглое блюдо серебристо-белого цвета. Ребята не могли и предположить, что этот предмет изготовлен не из легированной стали, а выполнен из благородной платины, из красивого и загадочного металла, который считается самым износостойким и олицетворяет собой твёрдость и надёжность. Это «блюдо» формой было похоже на bindu. В оккультизме этот символ рисуется как точка окружённая кольцом. Считается «совершенной завершённостью». Так и в этой вещи посередине было выполнено шестигранное отверстие диаметром с дюйм. Также посередине блюда была сделана выемка, в которую можно было положить пластинку, похожую на игральную карту, только чуть больше по размеру. Поверхность выемки была отшлифована до зеркального блеска. До выемки блюдо делилось на девять секторов, в каждом из секторов были сделаны надписи на неизвестном языке. Скорее всего, это изделие делалось методом литья с последующей доработкой. Странный и непонятный предмет был водружён на середину стола. Блеск металла и письмена завораживали. Конечно, это была тайна.

— Может это штука была для проведения спиритических сеансов, — предположил Захар. — Помните, в кино показывали. Похоже. Раз — и дух Наполеона вызовем!

— Сначала посмотрим, что в других сумках, — напомнила Мария.

Друзья начали развязывать тесёмки на сумках. На свет достали книгу из пергамента, плоскую деревянную шкатулку и футляр. В футляре находился шестигранный предмет в длину сантиметров двадцать, сделанный из того же материала, что и «блюдо». В деревянной шкатулке лежали три золотых пластинки, все упакованные по отдельности. Посередине пластинок также было сделано шестигранное отверстие, как и в блюде. Ребята рассмотрели каждую пластинку. На первой было нанесено изображение кометы с пышным хвостом. Комета как бы огибала шестигранное отверстие. На второй пластинке можно было увидеть щит и сзади него меч. Естественно, отверстие было посередине щита. А на третьей пластинке было изображено простое кольцо с шестигранным отверстием посередине. Также на пластинках были нанесены загадочные письмена.

Артемий взял в руку пластинку с кольцом и хмыкнул. Вот, значит, на что дед намекал. Надо выбрать именно эту пластинку.

Ребята уже сообразили, как собрать эту установку, поэтому их не удивили рисунки в книге. Там была подсказка, как собрать установку. Сначала устанавливается на стол блюдо, потом выбирается одна пластинка из трёх. Выбранную пластинку следует поместить в выемку на блюде, при этом отверстия совпадут. Последним устанавливается шестигранный стержень острым концом верх, тупым, соответственно, вниз. Что должно произойти дальше, было подробно написано в книге, однако, не нашлось того, кто мог бы прочитать древние письмена.

Отложив в сторону пластинки с кометой и щитом, Артемий уложил в выемку пластинку с кольцом, и смело, вставил в отверстие стержень. Сооружение стало внешне походить на современную антенну, но что оно ловило, друзья не знали.

Друзья уставились на сооружение с жутким любопытством. Секунд пять ничего не происходило, а потом мир в комнате померк. Артемий осознал себя летящим в какой-то непроглядной тьме. Не было ни верха, ни низа, ни звука, ни света. Ничего не было. Артемий попробовал дотронуться до своего тела рукой, но бестелесная рука свободно прошла сквозь такое же бестелесное тело. Артемий хотел уже начинать паниковать, но вдруг раздался приятный голос и появился свет.

— Благодарю тебя, Артемий, за выбор нашей цивилизации для дальнейшего сотрудничества.

Артемий осознал себя опять сидящем в той же комнате, друзья мирно сидели с закрытыми глазами. Правда, что-то с комнатой случилось или с Артемием было не то: он стал резко лучше видеть, да и другие чувства тоже обострились.

— С твоими друзьями всё в порядке, — поспешил успокоить голос. — Пусть поспят несколько минут, пока мы немного пообщаемся. Думаю, у тебя накопилось масса вопросов.

Да какие такие вопросы, Артемий был, чуть ли не в шоковом состоянии. Сейчас он лихорадочно пытался понять, что ему делать. Спросить было не у кого: друзья спали, усыплённый какой-то силой.

Единственно, что смог выдавить из себя потрясённый Артемий, это спросить у голоса «Кто вы?» и сказать, что от друзей у него секретов нет.

— Что ж, давай это проясним. Чтоб не повторяться, давай буди своих друзей, если желаешь, чтобы они тоже знали. И синхронизатор можешь уже собрать, он не потребуется ещё сто лет.

Через пару минут, когда проснулись друзья, Артемий ошарашил их, что у него в голове, пока они тут спали, завёлся голос. Такие вот дела.

Захар и Мария вытаращили на Артемия глаза. Им совсем не улыбалось, чтобы их лучший друг залетел в дурку. Но, и что делать они не знали. Начали строить различные версии, связанные с переутомлением, похоронами деда, сменой погоды, другой едой, влиянием Луны. Может, Артемию пойти поспать и всё пройдёт. Чем больше Артемий отнекивался и говорил им, что голос и с ними хочет поговорить, тем больше друзья на него начинали смотреть с большей жалостью и скорбью во взорах. Дело дошло до того, что они уже начали уточнять у Артемия, что ему собирать в передачки на дурку, что он из еды больше предпочитает. И врачей чтоб слушался, сейчас галоперидол любые голоса лечит. А у тебя какой голос: потусторонний, или из космоса?

После таких заявлений Артемий приуныл, но объявил друзьям, что голос хочет и с ними поговорить, только если они согласны. Друзья закивали головой: конечно, они согласны, чего уж, только не волнуйся и не кипятись.

Как только друзья дали согласие на прослушку голоса, тот не преминул объявиться.

— Здасьте, — раздалось в голове Захара и Марии. — Как поживаете?

Захар и Мария вытаращили глаза друг на друга, схватились за голову, но дружно сказали, что ничего такого не слышат. И в дурку не хотят, даже вместе с Артемием в одну палату.

Смирились они со своей участью только тогда, когда голос велел им не придуриваться, а слушать, что умные люди советуют.

— Ладно, мы согласны, — заверили друзья. — Будем проситься к тебе в одну палату.

На том и порешили. После этого уже пошли конструктивные переговоры, без дурацких вопросов, визгов и причитаний. Голос могли теперь слышать все трое.

Информацию они услышали сногсшибающую и захватывающую дух. Теперь сидели и переваривали всю свалившуюся на них инфу.

Оказывается, голос принадлежал к цивилизации седьмого уровня, которую на Земле немногие знающие люди назвали Власти. К себе голос разрешил обращаться или мессир, или Риммон, или вместе: мессир Риммон. Риммон был энергетическим существом, поэтому в его мире его звали совершенно по-другому, так как в их цивилизации слов нет. Его имя — просто набор энергетических частот и мощностей. Это существо уже было на грешной Земле довольно давно, около шестидесяти тысяч лет. За это время оно, подключаясь к разумному существу, жило его жизнью. Риммон был в совё время и царём и даже богом многих народов, но потом ему все эти суетные поклонения надоели, взрослеет, наверное. Он признался, что больше всего ценит питание эмоциями людей, так как его расе эмоции не ведомы. Хоть его цивилизация и достигла седьмого уровня, она не спешила присоединяться к более мощным образованиям. Индивидуалисты были эти энергетические существа, большие индивидуалисты и предпочитали жить наособицу. Что значит цивилизация седьмого уровня? Это значит, что их цивилизация освоила межпространственное перемещение: не межгалактические порталы, а именно межпространственные перемещения. А практически бесконечных по объёму пространств во Вселенной огромное количество. Существо сразу предупредило, что всё, что оно показывает и делает, это не чудо и мистика, а физика, только многим более совершенная, чем Земная. Наша физика основывается на энергии, но это такая энергия, которую местные физики ещё совершенно не понимают, а только начинают осмысливать. За тысячи лет совместного существования как только люди не называли это существо, но сейчас оно предпочитает называться существом цивилизации Власти по имени Риммон. Существо просило скептически относиться к той информации, что люди наворотили в отношении Власти и, конкретно, Риммона. Люди относят Власти к мистическим существам, приписывают им совершенно фантастические свойства. Конечно, можно и мистикой заняться, демонстрировать «чудеса», но это с каждым прожитым тысячелетием приедается. Хочется иных эмоций, чем страх и фанатичное почитание. Риммон сказал, что существует в конкретном носителе. Таким носителем был дед Арсения, теперь будет он сам. Существо предупредило, что не навязывает свою волю носителю, а только помогает ему и живёт его эмоциями. Но это не скажешь про другие цивилизации. Те полностью подчиняю себе носителя, фактически убивая его личность. Если бы Артемий опрометчиво выбрал золотую карточку с кометой, то уже бы его телом распоряжался представитель цивилизации четвёртого уровня, которая называется на местном языке Нефилимы. Эта цивилизация освоила уже несколько галактик. Теперь в поле их интересов попала и Земля, где-то тысячелетий тридцать тому назад. Нефилимы, на своих планетах, представляют собой амёбоподобные колонии организмов. Они чрезвычайно активные и хорошо приспособляются к суровым условиям. По своей натуре они неуёмные прогрессоры. Они «осчастливливают» цивилизации, которым «посчастливилось» попасться на пути их экспансии, технологиями и изобилием. Изобилие и прогресс играет плохую шутку с неокрепшими цивилизациями. Большинство индивидуумов, получив бесконечное благо, прекращают совершенствоваться, и цивилизация постепенно вымирает. И к Нефилимам не подкопаешься, они ведь хотели как лучше. Вот таким способом они расширяют свой ареал обитания. Но не на этой планете. Здесь им приходится играть по универсальным правилам древних и высших цивилизаций. Что за правила? Они очень просты: не навреди. То есть дай цивилизации самой развиться до того уровня, до которого она сможет добраться. Разумным не следует навязчиво помогать, это чревато нехорошими последствиями. Пластинка с щитом и мечом относится к цивилизации Абракасов. Это цивилизация всего третьего уровня, она обитает на планетах галактики, которую люди называют Млечный Путь. Можно сказать соседи, но соседи неуёмные в своей жажде познания нового. Это цивилизация классических арахнидов. Им до всего есть дело в этой галактике. Эти тоже наломали бы дров на Земле, если бы не Риммон. Межгалактические перелёты пока им не ведомы. Риммон считает, что эта цивилизация первый кандидат на выбраковку: когда-нибудь они нарвутся на более мощную и злую цивилизацию, а уживчивостью Абракасы не страдают. Кроме этого своего носителя на Земле они тоже фактически убивают, когда берут его под контроль. Почему Риммон допустил эти цивилизации на Землю? Таковы правила Большой Игры. Всем даётся шанс. Ведь они не проявляют видимой агрессии. Просто организовали свои посольства и наблюдают. Ждут, когда Риммон совершит фатальную ошибку, то есть своими действиями фатально навредит Земной цивилизации. Вот тогда они имеют моральное право «помочь» гибнущей цивилизации. Воевать с Риммоном они не смогут: цивилизация седьмого уровня для их оружия неуязвима. Но следить за этой сладкой парочкой следует постоянно: они могут работать и тайно. Здесь надо действовать решительно. Если поймаешь их на горячем, то им выписывается штраф в виде удаления с Земли на 50 лет. Несколько раз Риммон уже ловил их на неуёмном прогрессорстве. Сейчас они «смирно» сидят в своих посольствах. Посольство Нефилимов находится в горах Перу, а посольство Абракасов в одном из городишек Сахары, ну а наша резиденция — это изба деда. Правилами допускается только по одному наблюдателю от каждой из цивилизаций. Так что, Артемий сделал очень правильный выбор, что синхронизировал свой организм с цивилизацией Власти. Почему так? Во-первых, Власти — цивилизация седьмого уровня, во-вторых, Власти не подчиняют себе носителя, в-третьих, не занимаются неуёмным прогрессорством, приводящим к неминуемой гибели «облагодетельствованной» цивилизации. Власти считают себя умеренными консерваторами. Они, как старшая раса, не могут позволить себе поступать опрометчиво.

Риммон вывалил всю эту информацию на друзей, чтобы они прочувствовали ситуацию и прониклись моментом. Правду ли сказало это существо, или неправду, ребята не знали. Они были поставлены перед фактом: в их мире действуют три силы, одна за землян, две другие — фактически противники. Противники, со слов Риммона — ушлые и изворотливые, с ними надо держать ушки на макушке. Кстати, сказал Риммон, наши оппоненты уже завтра обязательно прибудут в нашу резиденцию для формального поздравления Власти с тем, что местные в очередной раз выбрали их цивилизацию в качестве покровителя. Дипломатический протокол обязывает. Прибудут они, естественно, не в своём реальном облике, даже не пошлют тело официального носителя. Скорее всего, они, как всегда, пошлют фантомы. Протоколом допускается ведение переговоров в любом физическом обличье. А раз так, то мы должны достойно встретить их делегацию. Мы должны продемонстрировать им незыблемость принципов, консерватизм, и преемственность. Встречать гостей должен носитель с его двуединым разумом и три его помощника. Риммон официально просит Захара и Марию взять на себя роль помощников Артемия, который теперь стал Хранителем. А кто будет третий помощник? А третьего нет: им придётся стать Банге. Риммон выдал ребятам маленький секрет, что Банга у деда, это не обычная собака, а биоробот, поэтому он сгодится на роль помощника Хранителя. А что значит встретить гостей в консервативном стиле? Это просто. Так как Риммона знают сведущие люди как мистическое существо, то, следовательно, надо и соответствовать. И соответствующий антураж создать, чтобы у гостей не возникли даже мысли, что Власти изменили своим консервативным принципам. Риммон, поэтому просит ребят подыграть ему в этом деле. Будет весело, гарантирую. А что надо делать? Во-первых, Марии и Захару надо выбрать образ классического мифического существа, благо на Земле их много понапридумывали.

После долгих препирательств и примерок на себе ребята выбрали следующее. Мария будет суперобаятельным, а как же ещё, высокоуровневым вампиром. Ага, страшным и обалденно красивым, причём одновременно. А Захар будет в образе змеелюда, а что, инфернальненько так получается. Банга же станет приличных размером сфинксом, жутким и свирепым. Надо сделать так, чтобы гости, как только войдут в резиденцию, сразу же погрузились в атмосферу инферно. Больше всего мороки было с Марией. Оказалось, что у женщин сильно завышенные требования к своему внешнему виду. Поэтому, жуткого, но прекрасного, вампира из неё лепили всем миром, много раз переделывая каждую деталь. Энергию на трансформацию тела и одежды щедро давал Риммон. Теперь Мария по лёгкому щелчку пальцев превращалась в прекрасную, но жуткую вампиршу, прямо няшка очаровашка, победительница потустороннего конкурса красоты. У неё на лице появлялась неестественная бледность, глаза начинали гореть таинственным огнём, краснели губки. А между губок появлялись очаровательные клыки. Ушки начинали заостряться, причёска принимала черно-зеленоватый оттенок. Изменялась и одежда, превращаясь в алую рубашку, поверх которой была лёгкая кожаная куртка. Штаны тоже становились кожаные. Естественно, куртка и штаны были чёрного цвета. На левом боку Марии появлялся длинный стилет, украшенный изумрудами.

— Мария, я тебя боюсь, — удовлетворённо заявил Захар, насмотревшись на ряд превращений девушки в жуткого монстра.

С самим Захаром было проще. Он выбрал себе образ мощного существа с гипертрофированными мышцами, покрытыми рисунком как змеиная кожа. У существа была голова огромной змеи, которая пугала жертву своим немигающим гипнотическим взглядом. Одето существо было только в одни штаны тёмно-зелёного цвета. На широком поясе висел устрашающего вида шестопёр. В общем, субъект получился жутким. Бангу же никто не спрашивал: ей просто было велено превратиться в свирепого сфинкса, ростом с быка, она и превратилась, раз хозяин велит. Так что, эта троица помощников могла напугать кого угодно, если, не дай бог, встретиться с ней в лесу. Противовесом жутких созданий был Артемий, которого облачили в льняную светлую одежду, которую носили русские волхвы. На голове у Артемия был только кожаный ремешок, а из украшения на одежде ничего не было, за исключением изображения кольца на левой стороне груди. Ещё Артемию вручили дедов деревянный посох из сучковатого дерева. Это обязательно, сказал Риммон, это атрибут силы. Теперь все четыре существа могли в одно мгновение превращаться в жутких монстров и мудрого волхва. Теперь всё было готово к встрече послов.

Но пока не прибыли послы Риммону пришлось много рассказывать о предстоящих делах. О том, каким образом можно будет определить, было ли вмешательство другой цивилизации или нет. Главное в слежке за оппонентами отводится, естественно, техническим средствам. На орбите Земли и Солнца Риммон разместил множество следящих систем, а на Луне и всех спутниках планет солнечной системы устроил целые базы. Особенно на Луне. На Луне Риммон оппонентам не разрешил действовать, объявив все планеты, их спутники, астероиды солнечной системы своей собственностью по праву первооткрывателя, раз там не обитало разумных. Это не относилось к Земле, здесь были разумные существа. Пока земляне не достигнут второго уровня своего развития, вся солнечная система будет под протекторатом Риммона. Оппоненты могут довольствоваться только по одной резиденции на Земле и по одному носителю, что допускалось правилами. А если оппоненты наплюют на правила и будут действовать жёстко? Совершенно исключено. Воевать со старшей расой бессмысленно. Здесь правила устанавливает сильнейший.

Так что техника Риммона не позволит оппонентам напрямую воздействовать на землян. Поэтому «партнёры» могут действовать только втихаря, тайком, под покровом ночи. А точнее, они могут делиться с некоторыми людьми информацией и технологиями, словно это придумал сам этот человек. Вот здесь надо внимательно отслеживать все открытия, каким образом они были сделаны. Следует внимательно изучать биографии учёных, писателей, философов, мудрецов, политических деятелей на предмет оговорок или выдвижения идей совершенно не свойственных людям данной эпохи. Следы несанкционированного прогрессорства всегда останутся, следует только внимательно искать. Примеры? Да сколько хотите. Вот, например, последний из русских князей фамилии Одоевские, а именно Владимир Фёдорович, однажды в статье «Наука инстинкта» написал: «….Атомистики силятся подвести явления органической природы под ту же теорию атомов, под которую, по их мнению, им удалось подвести природу неорганическую. Но, наблюдая за движением науки в мире, можно быть уверенным, что, может быть, один день отделяет нас от такого открытия, которое неопровержимым образом покажет произведение вещества от невещественной силы, — и тогда исчезнут все так называемые невесомые тела и другие выдумки эмпиризма, и какой стыд будет тогда для ученых». Такое утверждение требует проверки, так как ещё несколько веков люди не будут подозревать, что мир состоит не только из барионной материи, а ещё есть Тёмная материя и Тёмная энергия, которые составляют гораздо больший объём, чем барионная материя. Кроме этого интересного для нас заявления, высказанного Одоевским, он ещё написал повесть под названием «Косморама», больше всего могущая нас заинтересовать. Современники князя читали ещё несколько повестей якобы «мистического» характера, написанные Одоевским: это «Сильфида» и «Саламандра». Поражает, что эти три повести являются самыми значительными и наиболее отделанными произведениями, по сравнению с другими произведениями Одоевского. Можно ли относить их к разряду мистических? Справедливо ли такое определение? Ведь мы точно знаем, что князь был человек без предрассудков, он считал, что предрассудки — это разум глупцов. И вдруг пишет книги, связанные с «мистикой». Вот и следует проверить, сам ли князь написал эти тексты, в качестве моральных поучительных историй, или здесь подсуетились наши оппоненты, с помощью своих фантомов побеседовав с писателем. Я лично сам, зачастую, приходил к учёным или писателям под личиной фантастического существа. Было очень приятно беседовать с умнейшими людьми своего времени, но с князем Одоевским я знаком не был.

— Но как проверить, ведь Одоевский умер в середине девятнадцатого века? — спросил любознательный Артемий. — У него уже не узнаешь.

— Возможность узнать подробности, что были в истории, у меня имеются. Как вы знаете, моя раса относится к старшим расам и способна преодолевать межпространственные барьеры. Кроме множества коренных пространств, ещё каждое из пространств имеет пространства-дубли, очень похожие на этот мир. Что мешает посетить одно из таких пространств с разницей во времени в 160 лет? Мы с твоим дедом очень любили ходить в гости к пройдохе Вольтеру в его фернейское имение. Меня очень интересовало, как такой болезненный человек смог так долго прожить, при этом достичь мирового признания своего ума, сколотить огромное состояние, и при этом остаться в живых. А вот со стариной Фрейдом мы были лично знакомы на этой Земле. Большого ума был человек. Сделал огромный вклад в психологию. Это лечение неврозов, прежде всего. А мы заинтересовались Фрейдом после того, как он предположил, что нервные импульсы не имеют электрическую природу, а электрохимическую. Кстати Артемий, твой дед очень прогрессировал в плане изучения языков, наук и литературы.

— А с дедом вы всегда мирно жили? — спросил Артемий.

— Увы, не всегда. Он был человеком своего времени. Первая серьёзная размолвка произошла в конце первой мировой войны, когда Галактион узнал об аресте русского императора и его семьи. Верный присяге он потребовал от меня помочь освободить императора. Я, конечно, смог бы спасти Николая Второго и Иисуса Христа и миллионы других людей, но это была ключевая точка в истории государства. Я долго спорил с твоим дедом о гуманизме. Наконец, убедил его, показав горе и боль большинства из его народа. Если спасать, то спасать надо всех. А ещё лучше, умыть руки, и разрешить Нефилимам и Абракасам осчастливить ваш народ изобилием. И будет в вас полная Чунга-Чанга. Чунга-Чанга-синий небосвод, Чунга-Чанга-лето круглый год, Чунга-Чанга-весело живем, Чунга-Чанга-песенку поем! И ничего не делаем.

Нет, так дело не пойдёт. Говорю вам с высоты седьмого уровня. Если вы хотите добиться чего-либо, то добивайтесь этого сами. Понятно, что трудно, и фактически бессмысленно, учитывая то обстоятельство, что ваш мир живёт по причинно-следственным принципам, а не по случайным воздействиям на него. Поэтому смиритесь и воспринимайте мир таким, какой он есть, но фантазировать не возбраняется, даже поощряется. Мне ваши эмоции очень нужны.

Как и предполагалось представители от рас «партнёров» Нефилимов и Абракасов прибыли в резиденцию Власти, чтобы засвидетельствовать старшей расе своё почтение. Запределами резиденции ясным днём прямо из воздуха между ёлок вдруг материализовался шикарный внедорожник. Из него вышли двое: мужчина и женщина. Мужчина был наружностью похожий на латиноса, с презрительной улыбочкой на лице, украшенном тонкими усами. На боку мужчины болталась ритуальная шпага. Женщина же была вида западно-славянского, ну, таких женщин можно увидеть в Чехии. Она была нарочито просто одетая. Эта нарочитость очень бросалось в глаза. В общем, совсем непростые это были товарищи. В руках женщина держала веточку, это был тоже ритуальный знак силы, как и шпага мужчины.

В саму резиденцию гости войти не могли, в неё никто не мог войти без разрешения хозяина или Банги. Случайный путник даже не увидел бы её, пройди хоть в одном метре от ограды. Больше того, ни случайного путника, ни зверя, птицы или насекомого, рядом и не случилось бы. Фактически это была точка иного пространства, естественно, абсолютно защищённая.

Калитку в резиденцию высоким гостям открыла Мария. Она жестом просила гостей войти в резиденцию. Те, с ехидными ухмылками на лицах, последовали приглашению. Как только за гостями закрылась калитка, вокруг сразу же всё изменилось, и весьма, радикально. Исчезло Солнце, и наступил мрак. Рядом с гостями стояла уже не молодая девушка, а свирепый вампир. Тьма сгущалась. Чёрные клубы дыма окружали гостей. Исчезли деревья и трава. Звёзд, Луны, да ничего на небе не было видно, только быстро перемещались в тишине чёрные тучи. Сама резиденция превратилась в мрачное каменное строение, но полностью его видно не было из-за клубов дыма. Резко похолодало. К резиденции вела слегка освещённая фантастическим желтоватым светом песчаная дорожка.

— Рыцарь и миледи, прошу следовать за мной, — произнесла вампирша.

Песок под ногами противно скрипел, как стеклянное крошево. Вот по этой дорожке гостям, с уже потухшими улыбками, и следовало идти. Дорогу показывала молчаливая вампирша. С гостями она особо не церемонилась. Её застывший взгляд выражал только гастрономический интерес. Влево или вправо гостям тоже не светило ступать. С одной стороны вдруг из сумрака выступила фигура мощного человека с головой змеи, которая уставилась на гостей своим немигающим взором. С другой стороны слышалось недовольное ворчание огромного сфинкса. Освещение пути давали и сполохи кроваво-красного огня, вырывавшиеся из расщелины в земле. Запахи леса заменили запахи плавящихся в бездне камней и металлов. Гостям пришлось вступить в мрачный проход в сооружение вслед за вампиром. Там они вошли в помещение, полностью отделанное тёмным и чёрным камнем. Освещалось помещение через большое окно, из которого была видна быстро текущая высокотемпературная лава. Вот этот свет и освещал помещение. Там гости увидели сидящего на каменной лавке волхва с посохом силы.

Гости произнесли волхву поздравительную формулу, что положено по дипломатическому протоколу произносить в таких случаях.

— Ваше поздравление принято, — промолвил волхв. — Надеюсь, высокие стороны будут и впредь придерживаться универсальных правил поведения на подконтрольных территориях.

На этом аудиенция была закончена. Расы «партнёры» обменялись любезностями. Обратно до ворот резиденции гостей так же провожала вампирша. Гостям казалось, что не будь они в виде фантомов, эта вампирша точно бы их съела, такой у неё был вид.

Как только сладкая парочка выбрались за ворота резиденции Власти, так сразу же они попали в другой мир: светило яркое Солнце, кругом был приятный запах еловых иголок. «Партнёры» переглянулись.

— Идёт просвещённый век, а у них кругом вампиры да оборотни. Ничего не изменилось. Совсем озверели эти старшие расы. И зачем им сдалась эта планетка.

— И не говорите, коллега. Я буду вынуждена сообщить моему правительству, что здесь полная стагнация.

Как только партнёры уселись в свою машину, так она незамедлительно растворилась в воздухе, как её и не было. Это был, естественно, фантом. Современные технологии, однако.

Кроме потрясённых гостей, и наши ребятки поняли, какой фантастической мощью обладают старшие расы. Риммону пришлось объяснять ребятам многоуровневую градацию космических цивилизаций, которые появлялись в любых условиях великого космоса. Были внеуровневые территории, это когда на какой-то территории космоса не существует мыслящей материи. Были цивилизации нулевого уровня — это когда территория обзавелась собственной мыслящей материей или мыслящими существами, но которые ещё не являются доминантами в своём мире. Цивилизация получает первый уровень, когда мыслящая материя или мыслящие существа становятся доминантой на своей территории. Происходит обустройство своей среды обитания с выходом в открытый космос в пределах своей звёздной системы и созданием искусственного интеллекта. Второй уровень — это освоение своей галактики. Цивилизация уже освоила межсистемные «прыжки». В собственном мире эта цивилизация решила проблему голода, жилья, болезней, экологии. Когда цивилизация достигает третьего уровня, то в ней наступает Эра изобилия. Создаётся сверхмощный ИИ. Цивилизация создаёт систему порталов внутри галактики. Цивилизации четвёртого уровня вступают в Эру познания. Такие цивилизации уже создают системы порталов между галактиками. В таких цивилизациях уже совместно существуют несколько рас. На пятом уровне могущества цивилизации создают образования, состоящие из десятков и сотен галактик. Естественно, в таких образованиях мирно сосуществуют десятки и сотни различных рас. Ещё мощнее цивилизации шестого уровня. Эти цивилизации создают систему, состоящую из миллионов галактик, но они ещё не умеют проникать в соседние пространства. Межпространственные перемещения доступны только цивилизациям, начиная с седьмого уровня могущества. Конечно, сказал Риммон, такая градация весьма условна, но такой путь проходят все цивилизации. Крайне редким исключением бывает, когда какая-либо цивилизация перескакивает уровни могущества.

— А чем, всё же плохо изобилие? — уточнил у Риммона Захар.

— Само по себе изобилие это не плохо. Плохо то, что молодые расы тогда, что называется, «расслабляются». Они начинают резко деградировать. Даже размножаться уже не хотят. В результате их остаётся только доля процента от прежней численности. Тогда старшие расы создают им тепличные условия в особых резервациях, чтоб не вымерли окончательно. Вот в этих «золотых клетках» те и существуют, на всём готовом, но сами неспособны что-нибудь сделать. Особенно страдают высшие психические функции. Такие существа на творчество практически не способны.

— А если их спросить, хотят ли они выйти на волю из этих клеток?

— Спрашивали, — ответил Риммон. — Категорически не хотят.

Риммон просветил друзей о термине, именуемом «деградация». Деградация противопоставляется прогрессу. Если прогресс — это развитие, то есть усложнение системы, то деградация — это уничтожение, разложение на составляющие. Всё живое и мёртвое претерпевает эти изменения, которые происходят одновременно. Это физический принцип существования вашего мира. Это следствие от фундаментального закона: ваш мир основан на причинно-следственных связях. В огромном объёме пространства появляется концентрация материи. Она занимает совершенно ничтожную часть пространства. В этом сгустке материи рано или поздно появляется разум, который занимает совсем незначительный объём. Но, чем сложнее система, тем она быстрее деградирует. Старшие расы для устойчивости разума создают защищённый искусственный интеллект, но вам пока это не грозит. Любая мыслящая материя должна постоянно развиваться и мониторить своё состояние. Развитие должно идти по вектору усиления интеллекта и социогрессии. Если разумная система перестаёт развиваться, то сразу же она, естественно, начинает и деградировать, ведь эти процессы идут вместе, так устроен ваш физический мир. Быстрее всего деградируют сложные разумные системы. Что мы можем увидеть, если посмотрим на деградирующую систему? Система сначала начинает принижать себя: считает, что от неё ничего не зависит в этом мире. В результате такого «философского» отношения к себе отмечается в системе минимум желаний. Все действия сводятся к удовлетворению своих низших потребностей. Если это человек, то у него остаётся только чувство поесть, поспать, пообщаться с противоположным полом, потом и это желание пропадает. Система начинает не жить, а существовать. Постепенно её мир погружается в чёрно-белый цвет. Общение с себеподобными сводится к минимуму. Такая разумная система перестаёт быть критичной, ценит только своё мнение. В научных дискуссиях такая разумная система не участвует, а если участвует, то приводит самые элементарные аргументы, так как к сложным психологическим функциям у неё уже нет доступа. Абстрактное мышление резко упрощается. Здесь уже нет речи о выражении ярких чувств и эмоций. Такая разумная система становится чрезвычайно зависимой от внешних факторов. Например, люди чрезвычайно зависят от наркотиков и алкоголя, впрочем, алкоголь, это тоже наркотик, только «долгоиграющий». Вот и всё. В результате система досрочно уничтожается. Причём с кумулятивным эффектом, ведь от её гибели страдает не только она, но и окружающие разумные.

«…. Участь сынов человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что всё — суета! Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах. Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю? Нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это — доля его; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?»…..Так сказано в одной вашей толстой книге.

Вывод: все разумные должны развиваться. Большой Мир, усложнив материю, ждёт от неё отдачи в виде прогресса и постоянного совершенствования для бесконечного познания тайн Вселенной.

Что надо делать вам, чтоб не деградировать? Ну, это совсем «просто»: читать, как можно больше читать; мониторить своё физическое состояние, в здоровом теле — здоровый дух; занимайтесь абстрактными размышлениями; не забывайте о нормах нравственности и думайте о высоком; надо как можно больше заниматься творческой деятельностью и общением с себеподобными. Вы меня слушайте, я старый, я паровоз видел.

В своей резиденции Артемию было особо нескем общаться, поэтому он решил ехать вместе с друзьями в город, там больше народу, опять же учиться надо. Но перед отъездом Артемий навестил своих новых односельчан. Митричу он выдал миллион рублей, чтобы он хоть как-то мог существовать в деревне и смотреть за стариками. Митричу вменялось также заботиться о Фильке. Старикам же Артемий занёс различные снадобья, от всех болезней. Фантастического там ничего не было, за исключением того, что все снадобья, под видом сухих растений состояли из наночастиц, которые выводили из организма вредные субстанции. Они даже вирус могли уничтожить. Вот Митричу и вменялось следить, чтобы старики заваривали себе отвары, и пили их. Митрич сразу уяснил, что теперь Артемий новый волхв, и слушал его очень внимательно.

В резиденции оставалась Банга, хотя охранять резиденцию было незачем, она сама себя великолепно охраняла. Поэтому, взяв кое-что в память о деде, ребята уехали в город, когда за ними приехал Загоскин старший. Никита Михайлович сразу почувствовал, что с ребятами произошла какая-то метаморфоза, как будто они в одночасье стали взрослыми людьми, хотя эти взрослые также всю дорогу шутили и смеялись как дети. Особенно они смеялись от анекдотов про вампиров, при этом, почему-то, со смехом поглядывая на Марию. Та, в свою очередь, рассказывала анекдоты про оборотней и мудрецов.

У Захара хорошо про вампиров получалось: «Сидят в парке на лавочке три мужика. Собираются сообразить на троих. Вдруг видят — мимо проходят два мента в форме. Один мужик говорит: „Братцы, подождём, пока эти упыри уйдут!“. Как они нас узнали, мы же переоделись? — спрашивает один мент у другого».

— А вот ещё один анекдот, — продолжал Захар. — Ночью в парке на лавочке сидят влюблённые вампиры. — Пираньюшка ты моя ненаглядная! — говорит парень.

Так вот к Марии и прилипло прозвище Пиранья.

Мария тоже прикалывалась над Захаром. «Жил-был оборотень….Захар его звали…Но никак он не мог сделать карьеру астронома. Только глянет в телескоп на Луну, как выть начинает….и всех коллег поел».

Так вот к Захару и прилипло прозвище Астроном.

В городе, до начала учёбы, друзья продолжали резвиться. Особенно им доставляло удовольствие гулять ночью по кладбищу и по тёмным задворкам, алкашей пугать. Умение менять внешность, подаренное им Риммоном, здорово помогало им в их приключениях. Но сейчас Захар и Мария куролесили вдвоём. Артемий был занят с Риммоном: они проворачивали свои какие-то дела. Пока ещё было время до учёбы, Захар с Марией отрывались по полной программе. Особенно по ночам. Оказывается, в городе ночью тоже была своя жизнь, специфическая, но она тоже бурлила, как и днём. На ночной улице можно было встретить сумасшедших; лихих людей, вышедших на охоту; угонщиков автомобилей; патрульных милиционеров; если «повезёт», то можно нарваться и на маньяка. Ночью, когда Аллах спит и не видит, что твориться на Земле, происходит всякая всячина, зачастую криминальная. Правда, Земля имеет форму шара, и крутится, поэтому решительно непонятно, как Аллах умудряется спать и бодрствовать одновременно. Вот и с представителем этой почтенной религии, который приехал из солнечного Узбекистана на заработки, произошла такая неприятная история. Двадцатипятилетний Бахтиер, считающий себя почему-то самым ортодоксальным мусульманином, приехал в Калугу заработать валюту, потому, что дома, после того, как большинство христиан сбежало в Россию, стало хреново почему-то мусульманам. Стройка, это дело хорошее, и ребята-строители из Узбекистана хорошие, но и среди них попадаются организмы, которых (как бы помягче сказать) Аллах лишил разума. Вот и у Бахтиера вроде разум и был, но как Аллах засыпал, а он засыпал каждую ночь, то у Бахтиера сдувало крышу, и он сразу забывал, что хорошему мусульманину нельзя плевать с христианской колокольни на заповеди бога. Старший товарищ — умный Фархад, постоянно напоминал Бахтиеру, что себя надо вести достойно, не позорить нацию. Фархад видел, что с младшим что-то не то. Но не уследил. А Бахтиер любил ночью охотиться на женщин. Хобби у него стало такое. Не каждую ночь, естественно, везде уши и глаза, следят. Но бывает, эти уши и глаза и отвлекутся. Вот в одну из таких летних ночей, где-то в полночь, детское время, по сути, он напал на симпатичную девушку, почему-то гулявшую ночью по задворкам. Ага, сама спровоцировала, решил Бахтиер. И смело напал сзади, оглянувшись, естественно, по сторонам. С воплем «Банзай, мля, сучка! Попалась! Сейчас тебе будет хорошо!» начинающий насильник схватил девушку. Жуткий удар локтём в солнечное сплетение, который технично провела девушка, выбил на несколько секунд дух из Бахтиера. Правда боль прошла из-за того, что насильнику стало дурно, как только он понял, на кого напал. Вернее он даже пару секунд гадал: на гуля он напал или на вампира. Но от этого стало не легче. Особенно когда у девушки показались клыки и заострились ушки. Причём и одежда у девушки вдруг стала в стиле инферно. Насильник быстро сообразил, кто тут жертва, а кто охотник.

— Конечно, сладенький, — прошипел вампир. — Сейчас и тебе будет хорошо, просто замечательно.

Бахтиер резко отпрянул, но вампир был быстрее. Взмах его лапы и на груди у несостоявшегося насильника появились четыре кровавые полосы. Бахтиер бежал быстрее своего визга. Озадаченный такой прытью жертвы, вампир успел только нанести ещё четыре пореза, но уже по спине.

— Стой! Сладенький, ты куда? — шипел сзади вампир. — А пошалить? Давненько я не пробовала мусульманской крови. У тебя какая группа крови? А резус-фактор? А то всё христиане и христиане, надоели уже, окаянные.

Но Бахтиер не утруждал себя отвечать на дурацкие вопросы вампира. Правда, в этой обстановке он и сам не мог вспомнить какая, собственно, у него группа крови. Не до неё сейчас. Живому бы убежать. Бахтиер дал обет, что если выживет, то в самой большой христианской церкви поставит кучу свечек за спасение.

Бахтиер бежал по городу сломя голову, и ему повезло, что он наткнулся на наряд милиции. Ошарашенные менты доставили его в ближайшую больничку. Ни менты, ни врачи такого ещё не видели, чтобы человек был так по уши залит в крови. Восемь глубоких порезов, а человек всё ещё жив, и видно, что в сознании, хотя сознание явно подвинулось в сторону, уступив место обыкновенной шизе, которая и стала рулить. Бахтиер, заливаясь слезами, сообщал и ментам и врачам, которые зашивали раны, что это сделал свирепый вампир. Какой вампир? У-у-у-у, страшный вампир, который не любит пить христианскую кровь, а требуется ему, видишь ли, только мусульманская кровь, ага. Через несколько дней, когда раны немного зажили, Бахтияра выписали из обычной больницы, но перевели в специализированную, в психиатрическую, так как поведение его было явно неадекватным. Вот вроде и имя его означает «счастливый», но никакого счастья в жизни. Что же это за счастье такое, если не он, а его!.. «И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы» …Так Бахтиер на своей шкуре, причём буквально узнал, в историю трудно войти, но легко вляпаться. То, что он капитально вляпался, Бакхтиер понял, когда его личностью заинтересовались любопытные органы. Всё-то им было интересно, особенно, за каким чёртом потерпевший гулял ночью по тёмным закоулкам. Сказать правду потерпевший не решался, тогда ему корячился большой срок. Поэтому Бахтиер даже обрадовался, когда его отвезли на дурку. Он почему-то считал, что в этом почтенном заведении он скроется от пристальных глаз правосудия. Вот это он зря. Правосудие, действительно, посмотрело в его сторону только одним глазом, но уже прищурилось. Винтики завертелись. Бахтиер попал под подозрение по некоторым неприятным для дам, любящих гулять ночью, эпизодам. Его фото милицейские дознаватели уже показывали некоторым пострадавшим от нападений дамам. Правда, ни одна из жертв по фото пока его не опознала, говоря, что от этого плюгавого отбилась бы и сама. В психушке Бахтиер попал в руки самого Максима Ивановича Зорина, психиатра со стажем, который за свой век насмотрелся всякого. Максим Иванович быстро расколол Бахтиера как симулянта, несмотря на все уверения пациента, что он лично видел вампира. Ага, почти в центре Калуги. Здесь, конечно, они и шастают толпами. Свили в городе гнездо и пьют христианскую кровь, а теперь они ещё и гурманами стали, теперь им строго мусульманскую кровь подавай. Однако, пациент попался упорный, не хотел отказываться от своей шизы: видел вампира, и точка. Эх, подумал доктор, вот хорошо было раньше, прописал бы такому упорствующему сульфазинчику в правую ножку. Да, раньше в психиатрии во всём мире было хорошо, особенно на западе. Докторам можно было творить, что их душа пожелает. Карательная психиатрия рулила. Сульфазин, электрошок, смирительная рубашка — красота была, да и только. Чего только операция лоботомии стоила: превращала любого буйного психа в овощ. В глубине души доктор Зорин понимал, что психиатрия это никакой не раздел медицины, что это вообще не наука. Вон даже академик Павлов, так тот, вообще даже психологию за науку не считал. Наука — это нейрофизиология, это да. А психиатрия напридумывала кучу новых болезней с весьма расплывчатой формулировкой, и радуется. А под эти формулировки практически каждого подвести можно.

Вот что делать с этим пациентом, который вампиров видит? Вот есть лекарство: галоперидол называется. Так что, будем лечить голубчика. Пусть не обольщается, что его имя как счастливый означает. Мы и счастливых лечим. Таких счастливых мы гебефрениками называем. Жаль только, что причины такого счастья совершенно не связаны с радостью.

Кто в психиатрии работал, тот в цирке не смеётся. Вот позвонила однажды одна древняя бабушка, говорит, спасайте внучка, и срочно, а то мальчик хороший, но ему плохо. А что ж ему плохо? Так ломка у него, приезжайте скорее. А чем он кололся, сколько ему лет? Лет ему 43, а чем кололся, я не знаю, он только освободился, но мальчик он хороший.

Или просят помочь народу, которому плохо, но который пьёт по поводу и без.

Марии, которая чуть ли не до смерти напугала озабоченного гастарбайтера, а тем более Захару, были совершенно безразличны мысли маститого доктора и его пациента, но…..так уж получилось, что этого самого Бахтиера, ну, «счастливый» который, положили в одну палату с Виктором Платоновым, а это уже совсем другое дело. С Витей Платоновым наша троица зналась больше всего, по сравнению с другими молодыми людьми. Правда, самому Вите, это было совершенно фиолетово. Наших друзей, любящих всё необычное и тайное, привлекала явная странность в поведении Виктора. Витя, по своему характеру, был совершенно равнодушен к людям. Нет, он, конечно, понимал, что живёт в обществе, но при этом старался от общества отгородиться. Его можно было бы назвать глубоким интровертом, но таким он сделался не сам по себе, а так, к сожалению, получилось. Ещё Витя был самый настоящий гений, но об этом мало кто догадывался. Если бы кто-то вдруг оказался бы с ним наедине, и им пришлось бы общаться, то этот кто-то, с удивлением бы обнаружил, что парень так много знает и понимает. Но, кроме наших друзей об этом мало кто знал. Окружающие считали Виктора сплошной серостью, дескать, ну что с троечника взять: даже не может толком решить задачки по математике, которые в школе учителя задавали на дом. А Витя просто решал такие задачки в уме, забывая, что их решение надо продемонстрировать учителю, причём в тетрадке. В этом был весь Витя: он мог решить любую задачу, мог сделать практически любую вещь, но не считал нужным продемонстрировать это. Почему это было так? Почему он был неприспособленным к жизни в обществе? Всё дело было в его сломанной психике. Друзья знали, они это дело быстро вычислили, что мать у Виктора была явно сумасшедшим человеком, хотя внешне она выглядела довольно прилично. С сумасшедшей матерью Виктор прожил 18 лет. Отец его, сбежал от этой женщины, когда Виктору было три года. Он понял, что надо делать ноги, иначе и сам свихнёшься, прибьёшь её и в тюрьму сядешь. Поэтому, мужик решил не брать грех на душу, а просто сбежать. О сыне он не подумал. Вернее, он думал, что хоть к сыну родная мать будет относиться по-человечески. Но не тут-то было. Эта женщина всё видела в чёрном цвете, никто и никогда не слышал, чтобы она о ком-то отозвалась хорошо. Все у неё были дураками, идиотами, сволочями и кретинами. Очень это был ненавистный человек. Теперь же вся её ненависть перенеслась на сына, как на самого ближнего. Вот он, его можно всегда достать, а с соседями особо не поругаешься, это надо специально идти и ругаться. На работе эту женщину терпели, но, парадоксально из-за её характера. Когда начальству когда надо было кого-то затравить, то вспоминали об этой неуживчивой работнице. Начальство сказало: «Фас!». А та и рада была стараться. Самое любимое её занятие было, это третировать кого-нибудь. Ну, а сына, который всегда под рукой, сам бог (или чёрт?) велел третировать. После её смерти Виктор нашёл медицинские выписки: оказывается, его мать часто лечилась в дурке. Видно плохо лечили или случай был очень запущенный. Уже в три года Витя узнал от матери, что он конченная сволочь. В четыре года, чтобы он не мешался под ногами и не задавал глупых вопросов, она отвела его в библиотеку, где мальчик прижился. С тех пор он жил в книгах, а значит, получал многовековую мудрость. Плюс у него была феноменальная память. Книги были его отдушина в мир. А дома был ад. Мать могла кричать на него часами, в буквальном смысле этого слова. Однажды в выходной день она проорала на него семь часов без перерыва. Витя уже давно не понимал, что она говорит. Её голос был для него просто фоном. Он только считал, сколько раз за воспитательный сеанс она назовёт его сволочью, сколько уродом, сколько раз — дебилом. Получались трёхзначные числа за месяц такой жизни. С годами издевательства только усилились. В девять Витиных лет она его однажды чуть не задушила: прижала голову ребёнка к кровати, чтоб не вырвался и душила. Витя потерял сознание от асфиксии. Только тогда мать поняла, что переборщила, могут и посадить из-за щенка. На память об этом случае у Вити осталась фотография, вделанная в пластмассовый шарик. Смотришь в окуляр и видишь фото. Эту штуковину как раз заказал родительский комитет в классе, где учился Витя. Мать, когда его душила, то порвала пуговицы на горле Витиного свитерка. Вот на фото он и был в свитере с оторванными пуговицами, как напоминание, что хорошо хоть жив остался. Теперь многочасовые нотации сопровождались затрещинами. Особенно матери нравилось бить ребёнка по лицу: у того сразу выступали слёзы и сопли, то есть воспитательное мероприятие давало результат, причём его было видно на лице ребёнка в виде синяков, ссадин и царапин. А на работе мать говорила, что у неё золотой ребёнок, что она его очень любит. Но однажды сильно прокололась: в холод Витя заболел какой-то вирусной инфекцией, температура была за 38. Однако, мать погнала его на холод….подстригаться, а то зарос, собака, как бобик. Из-за болезни сына мать отпросилась с работы, её, конечно, отпустили. Но надо же было такому случиться, что коллеги увидели Витю, легко одетого, идущего по улице. У коллег было удивление, граничащее с шоком: как можно больного ребёнка выставить на мороз. На работе был скандал, что очень плохо сказалось на Вите. Вот так и жили до восьмого класса. Однажды, весной, в выходной день мать утром позвала Витю завтракать. На кухне, вместо завтрака, она ему объявила, что не любит его, что никогда его не любила, а теперь она его ненавидит. С нехорошей улыбочкой выдав всё это, она спросила обомлевшего Витю: «Что, сволочь, больно? Больно?». Он хотел сказать, что действительно больно, но не мог. Вите стало очень больно дышать, и он почувствовал даже тепло в голове. Весь день он пролежал в полубессознательном состоянии. А на другой день прежнего улыбчивого добродушного Вити уже не стало. Утром встал угрюмый, неулыбчивый парень, резко повзрослевший. Его мощный ум проанализировал это событие и сделал вывод, что мать — сумасшедший человек, её особо винить не надо, что надо как-то дальше жить. Однако, теперь у Вити появилась антипатия к дуракам и совсем уж ненависть к сумасшедшим. В последнем классе Витина мать оставила этот бренный мир и переселилась в лучший. Но, напоследок, она прокляла Виктора. Эдакое дальнейшее напутствие в жизни в виде материнского проклятия. Для впечатлительного человека, это бы стало сильнейшим ударом по психике, но для Виктора это был только неприятный эпизод. Об этом эпизоде никто не знал, кроме трёх друзей.

В универ Виктор поступил с лёгкостью, но зато стал без присмотра со стороны друзей, так как они поступили все трое в другой ВУЗ. Они же, сами постигая науку на первом курсе, забыли о Викторе, а тот стал развиваться в какую-ту другую сторону. К людям его не тянуло. Терпел он только Марию, Захара и Артемия. Потянуло же Виктора в виртуальный мир. Он всерьёз заинтересовался компьютерными играми и подсел на них. Со стороны это можно было квалифицировать как игроманию, то есть зависимость от игр: Витя перестал посещать универ и полностью переселился в виртуальные миры. Там не надо было близко общаться с людьми, только через аватаров. В общем, общество Витю потеряло. Из универа Витю выперли, зато на него обратил внимание военный комиссариат. На повестки Витя не реагировал, тогда к будущему защитнику родины пришли с милицией на дом. Витя несколько, мягко говоря, подзапустил как свою квартиру, так и себя. Сотрудники военкомата поняли, что, судя по дикому виду призывника, из Вити хорошего бойца не получится, даже если его подстричь под Котовского. Участковый же решил, что и плохого бойца из Вити не получиться, даже из подстриженного. Коллективно решили поместить его в дом скорби, чтобы тамошние эскулапы определили, что, собственно дальше делать с этим организмом. Так вот и загремел Витя в психушку. От других пациентов он практически ничем не отличался. Он, так же как и другие страдальцы находился в параллельном измерении, ничего общего с реальностью не имеющем. Находясь в психушке, Витя серьёзно считал, что это он выполняет какой-то заковыристый квест.

Когда наши друзья узнали о трансформации Вити из студента в постояльцы психушки, они поняли: надо Витю спасать, ибо чревато, как для Вити, так и для психушки. Друзья решили выручать своего товарища из застенков «карательной медицины». К ним примкнул и Риммон, сказав, что психи — это хорошо, психи — это всегда смешно. Ну, этому лишь бы страсти кипели. Риммон не стал говорить ребятам, сколько народа он сам свёл с ума. Зачем расстраивать хороших людей.

Спасать решили незамедлительно, пока из Вити настоящего дурака не сделали. Возможностей по спасению товарища у друзей было сколько угодно: Риммон наделил их способностью к трансформации, наделил силой и невидимостью. Так, что оставалось только пойти в дом скорби и вытащить оттуда Витю. Встал вопрос — а куда его потом девать? В его квартире держать беглеца не вариант. Найдут. Артемий предложил отправить Витю в резиденцию, но Риммон поправил Артемия: резиденция, это не отель. Лучше купите ему где-нибудь жильё, да и пусть там живёт. Документы ему будут сделаны самые лучшие любой страны.

Пока Мария и Захар разрабытывали тактику проникновения на вражеский объект и вызволение своего человека, Артемий с помощью Риммона рассказывал им смешные истории и анекдоты про психов и про своих знакомых психиатров. Особенно Риммон ценил Фрейда. Если попадёте в психдом, никогда не поддавайтесь на разводки врачей, которые прописывают вам галоперидол, говорил он. Это лекарство не лечит, а только блокирует чакры, закрывает третий глаз и разрушает связь с космосом, ага. А если у вас в голове голос, вот как сейчас, то при разговоре с психиатром говорите по одному! Ха-ха!

Молодой врач Абросимова Вера Павловна, работая в психбольнице насмотрелась всякого, но сегодня она не могла понять, зачем заведующий отделением Зорин лично выводит больного Платонова за ворота, садится с ним в машину и уезжает. Начальнику виднее, подумала она, пожала плечами и пошла на второй этаж в свой кабинет. Буквально через несколько минут она услышала дикий крик. В этом особенного ничего не было, больные часто вопили в маниакальной фазе, но она решила посмотреть, так как в коридоре ей послышался голос Зорина.

— Вы уже вернулись от Платонова? Так быстро, — поинтересовалась она у Зорина. — А кто это так у нас вопит?

Зорин не придал значения вопросу коллеги, что означает его быстрое возвращение от Платонова. С этим Платоновым он сегодня достаточно долго беседовал: полный неадекват. Говорит: «Я абсолютно здоров. Меня сюда запихнули из-за моей веры в науку. Я верю лишь в великих мыслителей, таких как Энштейн, Ньютон, Фарадей, Норбер Винер, Нильс Бор и Платонов».

— А кто такой Платонов?

— Это я!

Вопли раздавались из закрытой палаты, где как раз и должен был находиться Платонов, который себя ставит на одну доску с гениями. Ещё в этой палате лечатся покусанный вампирами гастарбайтер Бахтиер Камилов и два неадеквата наркомана со стажем. Эти постоянно под препаратами лежат.

— Пойдёмте, коллега, узнаем, что случилось с пациентом. Что он так, болезный, разоряется, — сказал Зорин.

Возле запертой двери уже топтался крепкий санитар. Дверь открыли и вошли.

Орал бедный Бахтиер. Он забился в угол помещения на тумбочку и оттуда орал. Увидев Зорина, он ещё больше стал орать. Из его воплей можно было понять только, что приходили вампиры, что доктор Зорин с ними заодно, он сам съел Платонова, что Бахтиер хочет только одного, а именно, пойти в христианский монастырь и там жить, может, там вампиры не достанут, которые заодно с Зориным. Ну, полный неадекват. Смущало только отсутствие Платонова. Он должен был находиться в палате, однако, его не было в наличие.

Тут вдруг выяснилось, что неадекваты все, даже санитар. Санитар признался, что ключи он нашёл на полу возле двери в палату. Вера Павловна утверждала, что Зорин сам вывел Платонова из больницы, да и свидетели на проходной есть. Зорин утверждал, что с Платоновым он только говорил, а не выпускал его из больницы.

Бахтиеру вкололи успокоительное, а врачи пошли разбираться между собой. Дело принимало дурной оборот, тем более что Платонова так и не нашли, а на проходной действительно подтвердили, что Зорин сам лично вывел Платонова за пределы больницы. Корячилось должностное преступление. Тем более, что Платонов сидел под замком по линии военкомата, а Бахтиер по линии МВД. И вот один исчез, а другой вместо выздоровления сбрендил окончательно.

Спящий Бахтиер не смог рассказать, что видел, а видел он достаточно, чтобы распрощаться с разумом. Сначала, после беседы с доктором, привели Платонова. Буквально через несколько минут дверь вновь открылась и в палату вошёл доктор Зорин. Он заговорщицки подмигнул Бахтиеру, дотронулся до Платонова, и тот исчез. Доктор ушёл, погрозив ошеломлённому пациенту пальцем. Но прийти в себя Бахтиеру не дал, появившийся из воздуха уже знакомый ему лютый вампир. Вампир был очень сердит на Бахтиера, из-за того, что тот убежал, и теперь пришлось его искать по всему городу. Нехорошо поступает пища, нехорошо. Однако, вампир сказал, что сегодня они съедят Платонова, а за Бахтиером придут завтра. От нас не скроешься, обнадёжил его вампир. У нас длинные руки. Ну, разве что в христианский монастырь они не полезут. Так что, шалунишка, можешь уже натираться солью для вкуса. Завтра за тобой придём. И вампир исчез. Бахтиер не выдержал таких заявлений и стал вопить. На его крики прибежали люди, но лучше не стало, так как среди людей был и доктор Зорин, который уже схарчил бедного психа Платонова. Тут у них все вампиры, наконец, дошло до гастарбайтера. Своих уже всех поели, теперь им узбеков подавай. Nima topish kerak-yo'lda yotadi, как говорят на родине: «Что найти суждено — на дороге лежит». Вот и нашёл на своём тернистом пути Бахтиер приключения. Нет, надо срочно в монастырь.

Это маленькое развлечение закончилось для друзей тем, что Артемию пришлось приобретать дом для Вити, который исчез из списков общества. Дом приобрели на берегу Чёрного моря на имя Захара Загоскина. В этом доме и поселили чистокровного, по документам, гражданина солнечной Монголии, по имени Мунхдалай, а по фамилии, кому интересно, Дугар-Нимоев. Этот потомок Тимучина очень увлекался компьютерной техникой, можно сказать, что был самым настоящим гением, хоть и монгол.

С доктором Зориным долго разбирались на предмет, куда он дел пациента Платонова. Были свидетели, которые видели, что доктор выводил пациента за территорию больницы, но были и свидетели, которые утверждали, что в это время доктор был с ними. Как доктор умудрился раздвоиться в пространстве, было решительно непонятно. Вот два голоса в одной голове, это психиатрам понятно и привычно.

Бахтиера, когда он приходил в себя от препаратов никто не спрашивал, а он очень удивлялся, что ещё жив, что его ещё не съели. Как только он чуть оклемался, то попросил дать ему почитать книги духовного содержания, так как он собрался в монастырь, мирское ему уже не интересно, ага. Как он собрался поступать в православный монастырь, будучи душевнобольным мусульманином неизвестно.

Такие приключения нашей троице понравились так, что они даже поставили вопрос ребром перед Риммоном о том, зачем им надо продолжать учиться. А то учение — это такое скучное времяпрепровождение. Но вредный Риммон в данном вопросе упёрся, сказав, что учиться непременно надо, ученье это……в общем надо и всё! Он сказал, что хорошим людям должно нравиться ходить в институт учиться. Ребята ворчали, говорили, что ходить им на учёбу нравится, а вот время между ходьбой самое противное. Ну, естественно, там надо было грызть гранит науки, а не за угонщиками машин гоняться, или насильников пугать. Куролесить интереснее.

— А будет совсем скучно жить, — продолжил советовать Риммон. — То подойдите к дверям кожно-венерического диспансера и укоризненно качайте головой, встречая посетителей этого заведения. Обещаю, скучно точно не будет.

В качестве компенсации за моральные потери Риммон обеспечил друзей локальной сетью общения. В сеть вошли пять абонентов: Артемий, Мария, Захар, Банга и примкнувший к ним Витя, причём Витю, вернее, Мунхдалая назначили администратором сети. А тот был и рад стараться, постоянно улучшая интерфейс и делая приложения. Риммон только ухмылялся: в каждом времени свои тараканы. Ему надо было следить за Нефилимами и Абракасами, поэтому он надеялся на друзей, заставляя их поглощать много информации. Риммон признался, что часто приходилось наказывать зарвавшихся прогрессоров, а те всё равно стараются сделать своё чёрное дело. Последний раз, например, в 1839 году были наказаны на 50 лет Абракасы за совет Чарльзу Гудьиру, как вулканизировать резину. А в 1880 году были наказаны Нефилимы за косвенную помощь Альберту Михельсону в его исследованиях о скорости света. Явно преждевременные это были открытия.

Вот так народ и жил: днём грыз гранит науки, ночью гонялся за бандитами и наркоторговцами ну это для своего удовольствия. Риммон не препятствовал, хотя относился к искоренению криминала скептически. Почему так? Потому, что цивилизации первого уровня присущи именно такие общественные отношения. Образно говоря, вы только с деревьев слезли. Пока вы ещё животные, хотя и умные. Вы собираетесь в стаи, придумываете себе богов, которые обосновывают, почему надо уничтожить соседа. Вся ваше история — это геноцид одной общности, более агрессивной другой. Вся ваша недолгая жизнь — это кровь и грязь. Старшие расы об этом знают. Вот почему Нефилимы и Абракасы с удовольствием бы вас перевоспитали изобилием. Вы им противны и непонятны. Они же сами тоже были такими, как вы, в своей истории, поэтому вы для них, как бы напоминание и об их гнусной истории. Но Власти дают вам шанс, призрачный, но всё же шанс.

Артемия Риммон часто отвлекал на межпространственные перемещения, связанные с каким-либо уточнением деталей истории. Перемещались они в параллельную вселенную, в тот год и то место, которое интересовало Риммона. Артемий был как пассажир, голоса в этом деле он пока не имел. Вот и сегодня ночью Риммон объявил, что хочет уточнить кое-что в библиотеке города Угарит в 1340 году до нашей эры, а, следовательно, Артемию надо было не расслабляться, а морально приготовиться к путешествию сквозь время и расстояние. Это просто экскурсия, успокоил Риммон. Слетаем в библиотеку, сделаем скриншоты книг и назад в это время. Правда, книги будут немного непривычного вида: на глиняных табличках. Заодно посмотришь на цивилизацию, которая первая осчастливила мир алфавитным письмом. Вот это меня и беспокоит, не подсуетились ли наши дорогие партнёры.

Артемия всегда поражал сам процесс перехода из одного пространства в другое. Риммон, силой своей энергии рвал само пространство и делал шаг сквозь этот портал в другой мир. Сейчас ему нужно было параллельное пространство соответствующее 1340 году до нашей эры.

Сегодня Артемий шагнул из нашего мира в другой мир прямо в море. Конечно, не с целью искупаться в древнем Средиземном море, а зайти в город со стороны порта. Риммон выбрал место перехода на расстоянии три километра от берега, чтобы показать город Артемию во всей его красе. Болтаясь над морем на высоте один метр, они выискивали любой первый попавшийся корабль, который доставил бы их в порт. Наконец такой кораблик подвернулся. Это была галера, плывущая из Кемета. Невидимый для глаз Артемий ступил на её борт, никого из экипажа не побеспокоив. Риммон не стал описывать ему устройство этого плавучего средства, а указал на сам город.

— Это Угарит. Считается крупным торговым центром. Сейчас там правит царь Никмадду Второй, а мы стоим на египетской галере. Сейчас в Египте, то есть в Кемете властвует Аменхотеп Четвёртый, это который Эхнатон. Сам Угарит не самостоятельное образование: он находится в вассальной зависимости от более мощных игроков — то от Хеттского царства, то от фараонов. Это будет до 1200 года, когда город будет уничтожен. Смотри, видишь те огромные башни на холмах, на которые ориентируются моряки. Это не маяки. Эти сооружения, похожие на башни, на самом деле храмы. Самый высокий храм — это храм Дагану. Метров сорок будет от уровня моря. Он располагается на одной оси с входом в порт. Поэтому его хорошо видно с моря. С запада от храма Дагону видно ещё одно сооружение. В этом здании обширный двор в центре. С севера во двор ведут ворота, которые нам и надо будет пройти. В крыльях этого здания есть обширные комнаты, в которые нам и надо попасть. Там лежат те самые глиняные таблички, которые мы отсканируем.

В порту Артемий также незаметно сошёл с галеры, не попрощавшись с мореходами. Дальше было понятно куда идти. Ориентиром служили две башни. По дороге Риммон рассказывал Артемию про архитектуру здания, поясняя, что здесь же была и храмовая школа, в которой училась молодёжь под руководством мудрых жрецов. Прям как у вас в институте, ага. Только главный жрец жил же здесь. У учеников было много обязанностей, не то, что у вас. Изготовление глиняных табличек была так же их забота.

В самом порту и городе бурлила экономическая жизнь. Народ заходил в лавки к продавцам, через проход, завешенный грубой тканью вместо двери. Торговали и на повозках и из шатров. Здесь же можно было увидеть погонщиков верблюдов; охотников, вооружённых луками; сновали водоносы, сидели в тени мелкие менялы. Солидные менялы сидели в прохладных помещениях. Артемий не мог отнести местный этнос к одной какой-нибудь группе. Здесь было всякой твари по паре. Риммон объяснял, кто из попадающихся на встречу людей является амореем, кто типичный финикиец. Галдёж стоял на разных языках. Народ общался на своих языках: угаритском, шумерском, аккадском, хурритском, хеттском, ну, и конечно, египетском. Больше всего говорили на аккадском, это был язык международного общения. Здесь же были и средства передвижения в виде верблюдов и осликов, которые совсем не озонировали воздух. Кругом крики, снуют вездесущие негры, и специфические запахи, ну, настоящий Чиркизон. Здесь же бегают и упитанные микки-маусы. Здесь Артемий едва не подхватил «парижский синдром», то есть острое психическое расстройство, вызванноежестоким разочарованием после реального посещения Парижа, в данном случае от реалей жизни в славном городе Угарите. На деле оказалось, что это не город сказка, не самое невероятное место в мире, совсем не город мечты. Здесь нет особой красоты, романтики. Реальная грубость местных жителей и приезжих, воровство, мусор на улицах, вонь — всё это вызвало у Артемия сильнейший шок. Мечта рухнула. Риммону пришлось проводить с ним психотерапевтическую беседу.

— Это ещё только начало, — успокоил он Артемия. — Вот когда увидишь, как они жертвоприношения совершают, вот тогда начнёшь соображать, что с этим миром не всё в порядке.

Артемий, стараясь идти в тени, добрался до высокого постамента, где стоял храм Балу. Балу почитался как сын Дагана. Храм состоял из прямоугольной постройки и примыкающего к ней просторного помещения. Считалось, что само божество обитает здесь же. Оба храма были довольно высокими. Крыши у них были плоские. Вот на эту крышу и поднимался жрец, чтобы наверху, поближе к божеству, читать священные тексты и возносить молитву богу. Перед храмом Балу располагался обширный двор, из которого в помещение перед храмом вела большая монументальная лестница. Во дворе толклись паломники и служители. В сам храм народ пускали только под присмотром младших жрецов. Как сказал Риммон:

— Сейчас явно готовится церемония жертвоприношения. Такая церемония и время её совершения тщательно регламентируется. Всё подчиняется древнему порядку. Поэтому, не будем здесь мешаться под ногами, пусть себе готовятся, а мы пойдём в мой храм. Посмотрим, как там идут дела.

— Я повелел сделать этот храм как своё жилище, но, но для всех это строение является храмом бога Илу. Чтобы не привлекать толпы паломников в этот храм ведёт только одна дверь с улицы, да и то в укромном месте, чтобы затруднить паломникам дорогу к храму. Там сейчас обитают мои жрецы.

— Так что, мы можем встретить второго Риммона? — удивился Артемий.

— Нет, конечно, — просветил Риммон. — В этом параллельном мире мой храм только реплика основного храма. Но, вот увидишь, жрецы меня узнают. Они будут называть меня Шалим. Да, да, именно, в мою честь назван ваш город Иерусалим. Интересно, да?

Поплутав по узким улочкам, пришли к неприметной арке в стене. В арке была деревянная дверь, окованная медными пластинами, на которых были нанесены какие-то орнаменты и письмена. Если бы в этом месте улочки случился наблюдатель, то он мог бы увидеть, как прямо из воздуха появился молодой человек в светлой одежде с посохом в руке и кожаной сумкой через плечо. Он слегка коснулся набалдашником посоха одной из пластин двери. Значит, всё-таки наблюдатель был, и был он внутри двора, но заметил, что в храм прямо из воздуха явилось божество, поэтому следовало поторапливаться. Дверь плавно и без скрипа отворилась. Стоявший за дверью служитель пал ниц, не смея поднять глаза на вошедшего. Прибежал другой служитель, наверное, более старший по рангу, чем привратник, но тоже завалился в пыль.

— Видишь, дикий народ, — просветил Риммон Артемия. — Теперь полчаса их надо поднимать с земли и приводить в чувство.

Пришёл пожилой старший жрец гордо носящий имя Аттштуру. Этот не стал падать, но было видно, что человек сильно нервничает: не каждый день божество самолично является в свой храм с инспекторской проверкой. Старший жрец повёл Артемия через дворик в отдельное, закрытое от любопытных глаз, помещение. В помещениях храма были странные вещи: красивые с виду и не очень. Не очень — были вонючие приспособления для жертвоприношений. Вдоль стен располагались деревянные скамьи. У восточной стены зала были сложены странные культовые предметы. Из этого зала можно было пройти в маленькую комнату, где хранились самые ценные вещи храма. В храме имелись особые сосуды в виде конуса. Они назывались ритоны. Изготовлены эти сосуды были не в этой местности, а привезены с Кипра.

Потрясённый жрец не знал о чём можно говорить с божеством, поэтому Артемий сам поведал о цели своего визита. А что тут такого: один бог решил проведать другого бога. Вот и Шалиму, богу заката, кое-что потребовалось в храме Балу.

Старший жрец превратился весь во внимание. Во-первых, поведало ему божество надо поднести Балу и Дагану дары. Вот они, продемонстрировал Артемий четыре золотых блюда, которые достал из кожаной сумки: два блюда Дагану и два блюда его сыну Балу. Всем поровну, никому не обидно. Все блюда были одинаковые: диаметром около 16 сантиметров и с бортами в три сантиметра, только на дне каждого изделия были различные изображения. На блюдах Балу были изображены четыре козла, это на одном блюде, а на другом сцены охоты, где охотник в колеснице целится из лука в козла. На блюдах Дагана были изображены дельфины и кальмары.

Своему жрецу Артемий передал золотую статуэтку бога Илу и дюжину золотых колец, разного размера, для награждения особо отличившихся в учёбе молодых людей. Науку надо поощрять.

После этого перешли к сути дела. Старшему жрецу надо было немедленно найти и доставить Шалиму писца Илимилку, который трудился в храме Балу. Именно этот писец, записывал все слова своего начальника главного жреца храма Балу Аттинпарлану. Для Илимилку божество тоже пожертвовало золотое кольцо.

Пока бегали за Илимилку, аборигены развлекали божество представлением о рождении Шалиму и его брата Шахару, ну и дальнейшей историей этих богов, то, как это видят люди. Старший жрец даже продекламировал новое, недавно созданное, но пока ещё не апробированное на практике заклятие. По идее, оно должно было улучшить плодородие почвы: «Пусть слова юного бога изгонят тебя, пусть речи Балу изгонят тебя, и ты выйдешь на голос жреца, как дым через отверстие, как змея через основание стены, как горные бараны на вершину, как львы в чашу. Пробудись, Посох, приблизься, Посох. Пусть мучения будут на твоей спине, страдания на твоём теле. Пусть Харану изгонит этих спутников, пусть Юнец изгонит их. Ты тоже — унизься! Пусть запинается твой язык, пустись в бегство, да, пустись в бегство. Если ты одет, пусть бог тебя прогонит: если ты гол, пусть бог тебя прогонит. Ради людей то, чем ты дышишь, пусть будет изгнано с земли, ради людей пусть будет выгнано в бессилии».

— Ну, как? — потупив в землю взор, с надеждой спросил жрец.

— Феноменально…..нет слов, — ответил ошарашенный Артемий. — Считаю, от такого заклятия урожайность зерновых увеличится на 15 процентов…..да что там, на 15…..на все двадцать процентов. А удои увеличатся на 7 процентов. К бабке не ходи. Это заклятие, несомненно, новое слово в современной науке и агротехнике.

Жрец от таких хороших слов божества прямо расцвёл на глазах. Выходит не зря он прожил эту жизнь, внёс-таки вклад в науку. Сам бог отметил его вклад.

— Теперь по этому поводу мы принесём в жертву девственницу, — заверил он божество.

Но в этом деле божество категорически упёрлось. Девственниц в жертву приносить не будем. А что будем? Может козла? Божество задумалось. Козёл он, конечно, завсегда лучше девственницы, факт, но можно и без козла обойтись. Жрец очень заинтересовался: а как же без козла? Кого же тогда, того, в жертву, при скоплении народа. Божество сказало, что на проблему надо смотреть шире: вот есть рядом море. Можно в жертву принести вместо козла две рыбы. Теперь жрец задумался: а как же руки мазать в крови жертвы, у рыбы крови нет, боги могут не понять. Нет, сказало божество, богам совершенно по барабану, параллельно и фиолетово какая у жертвы кровь, лишь бы от всего сердца. Если честно, то и рыбу можно заменить на мидии. Вот, подняло божество палец вверх, берёте ведро мидий и приносите их в жертву, если вам так надо кого-то обязательно укокошить. Ведро мидий наверняка заменит девственницу и даже козла, ага. Старший жрец испытал культурный шок от откровений божества. Оказывается, вот как надо действовать. Это же новое слово в науке, революционный слом заплесневелых традиций. Нет, эти слова надо срочно записать на каменных скрижалях. Особенно такие божественные слова как параллельно, по барабану и фиолетово.

Аттштуру, видя благосклонность божества, дерзнул накормить того жареной бараниной. Но, божество, поковыряв в миске кусочки сочной баранины, пробурчало что-то неразборчивое, типа «дизентерия в сальмонелле», отставило миску. От питья божество тоже отказалось, буркнув что-то про геморрой, который ему не нужен.

Аттштуру увидел, что Шалиму достал из своей кожаной сумки прямоугольный красивый камень, который поместился в длань божества. Затаив дыхание жрец созерцал, как бог трубочкой из воздуха пробил отверстие в камне и стал пить камень через трубочку, пока не выпил его весь. Так вот что пьют боги, поразился жрец, они пьют камни. А мы, неразумные, им какую-то баранину предлагаем. Жрец поразился терпению бога, которому приходится общаться с глупыми смертными.

Когда бог выпил камень и отставил оставшуюся оболочку в сторону, жрец украдкой взял божественную вещь. Оболочку камня бог превратил в радующий глаз плотный папирус, на котором были нанесены божественные письмена и нарисованы фрукты и ягоды как настоящие. Бог выпил из камня всю воду, но когда жрец достал воздушную трубочку, то ему на руку капнуло пару капель божественного каменного напитка. Аттштуру слизал эти капли: вкус специфический, отметил он. От восторга, что смертный приобщился к пище богов, Аттштуру чуть не потерял сознание.

Когда запыхавшиеся гонцы привели не менее запыхавшегося писца Илимилку, жрец Аттштуру объявил писцу божественное повеление. Он сказал, что, когда делегация жрецов от этого храма проследует в храм Балу к Аттинпарлану, которому от имени бога Шалиму будут вручаться богатые дары для богов Балу и Дагану, то писец Илимилку должен будет показать лично богу Шалиму всю библиотеку, ничего не утаивая. Такое веление бога, понимать надо.

— Как же я узнаю бога Шалиму? — воскликнул потрясённый Илимилку.

Аттштуру взял Илимилку за руку и повёл на смотрины бога. Бог в своём помещении сидел в воздухе, на высоте в 4 локтя. Взор его был направлен в одну точку.

— Что он делает? — побледнев, спросил тихо Илимилку.

— Созерцает! — потащил Илимилку в стороне жрец. — Думает о народе. Да, только о народе и думает. И о вертикали власти. Смотри мне писец Илимилку, не подведи. Покажи богу всю свою библиотеку. И смотри, чтоб всё было фиолетово и по барабану. — А также, чтоб всё было параллельно, — значительно добавил главный жрец.

Поражённый мудростью жреца писец Илимилку только закивал головой.

Делегация вручателей даров от одного бога другим богам была маленькая, но весьма представительная. Во главе делегации находился Аттштуру, за ним топали четверо жрецов ниже рангом. Они на вытянутых руках несли светлую ткань, на которой находились золотые блюда. За ними, озираясь по сторонам, шёл Артемий, а за ним восторженно на него глядя, шествовали все остальные жрецы храма Илу. Золотые блюда своим блеском ослепляли прохожих. Многие при виде процессии падали ниц, а затем присоединялись к процессии.

По случаю торжественного вручения драгоценных даров Аттинпарлану приоделся в свои лучшие облачения. Толпа встречающих и толпа прибывающих с делегацией разрослась до приличных размеров. Хорошо, хоть в городе, обычно, жили не более трёх тысяч человек, остальные обитали в десятках близлежащих селениях. Повезло, что царь Нихмадду II был в этот день в отъезде, он охотился на козлов.

— Вот, хотел всё сделать тихо и мирно, а тут весь город сбежался, — бурчал Артемий.

Хорошо, что Илимилку, набравшись храбрости, подошёл к божеству и увёл его в библиотеку. Там бог вёл себя несколько странно: Илимилку подавал богу глиняную табличку, тот пару секунд смотрел на неё, потом переходил к следующей табличке. И так несколько тысяч раз. У Илимилку руки отваливались уже от усталости. Вот кто скажет, что профессия библиотекаря лёгкая? Наконец процесс сканирования документов завершился. Когда Артемий вышел из помещения, то народ ждал его в благоговейной тишине. Надо было сказать что-нибудь умное. Взобравшись на постамент, Артемий воздел руки к небу и толкнул речь: «Дети мои! Жители славного города Угарита живите в мире, хорошо учитесь, на улицах не мусорите, а тот мусор, что там валяется, срочно уберите. Вам надо учиться упорно и терпеливо. Учиться у всех — и у врагов и у друзей, особенно у врагов. Учиться, стиснув зубы, не боясь, что враги будут смеяться над вами, над вашим невежеством, над вашей отсталостью…..и это….ещё…постройте хорошие бани что ли…..чистота залог здоровья. В здоровом теле — здоровый дух. Да, ещё не пейте некипячёную воду, там много микробов». Народ благоговейно внимал словам божества. После этих слов божество стало медленно растворяться в воздухе и покинуло свой народ. Видя такое дело, народ во главе со жрецами попадал на землю. Многие рыдали.

Писец Илимилку лихорадочно записывал на папирус слова божества, пока они не забылись. То же самое делал и Аттштуру. Ему надо было всё подробно описать первому, а не этому задаваке Илимилку.

По случаю получения даров и явления божества жрецы решили провести обряд жервоприношения. Жертвы, как известно, могли быть кровавыми и бескровными. Аттинпарлану склонялся к принесению кровавой жертвы. Однако, встретил неожиданную оппозицию в лице Аттштуру, который заявил, что божество желает получать в жертву…морских мидий, потому как это весьма фиолетово, по барабану и даже параллельно. Так говорил сам Шалиму. Научный диспут набирал обороты, что грозило переходу на личности, а потом и к мордобою. Положил конец научным дискуссиям срочно вернувшийся с охоты царь Нихмадду II. Мудрому правителю очередная гражданская война за чистоту веры совсем была ни к чему. Он повелел, что пока будут проводиться бескровные жертвоприношения. Всё-таки есть своя правда в словах бога: ведь зачем жечь козла, когда можно сжечь немного мидий, а козла съесть самим. Главное, как сказало божество, чтоб всё было от души и по барабану. Есть козла под громыхание барабанов как-то неуютно, подумал царь, но ничего, ведь барабаны можно и подальше отставить, пусть себе вдалеке гремят. Вот так будет поистине фиолетово и параллельно.

Здесь надо уточнить, что собственно являлось бескровной жертвой. Главным видом такой жертвы являлось возлияние из специальных длинных сосудов с отверстиями в боковых стенках. Эти сосуды следовало вкопать в землю и наполнить жидкостью, предназначенную для пожертвования богам. Но, в свете того что, как оказалось, боги совершенно не пьют обычную воду. Им подавай воду из камня или такую, чтоб там не было…микробов. Как народ не всматривался в чистую воду, как не приглядывался, но микробов так и не увидел. Народ вздыхал, кипятя воду, но раз божество сказало пить только кипячёную, то надо страдать, но пить.

Особенно царю понравилось, что божество обратило свой взор на грязь и мусор. Теперь, злорадно усмехнулся царь, это головная боль наших бездельников жрецов.

Аттштуру взялся, по горячим следам, записать на папирус свои впечатления от встречи с божеством Шалиму, который почитался как бог заката. Это был первый бог, который так явно проявил себя, все остальные не любили показываться людям, а действовали только через жрецов своих храмов.

— А наш-то посильнее других будет, — злорадно подумал Аттштуру. — Другие боги едят обычную пищу, и пьют обычное вино, а наш камень запросто выпьет.

Вдруг Аттштуру похолодел от необычной мысли: ведь у Шалиму был брат Шахару, который бог восхода. Но он никак не проявляет себя. Может быть, и нет никакого брата, наш и есть бог восхода и заката. Может вообще он самый старший в пантеоне богов, что в корне меняет весь политический расклад. От такой крамольной мысли жрец втянул голову в плечи, ожидая непременной критики с неба в виде молнии. Но ничего не произошло, небеса не разверзлись, что ещё больше убедило старого жреца в своей правоте. А значит, ничего страшного, если он несколько преувеличит, чуть-чуть, силу Шалиму, можно сказать творчески переработает его слова, ну и своего немного добавит. Народу такое должно понравиться. Вздохнув, жрец взялся за писчую палочку:

«О, божество восхода и заката! В той стране, которую ты сделал землёй кедров, где текут светлые источники без микробов, где всем фиолетово, тебя зовут именем Шалиму. Я, Аттштуру, верховный жрец храма Илу, я издавна твой верный слуга, и мне поистине всё по барабану, я камень в основании твоего храма, построенного в царствование пресветлого царя Нихмадду. Прежние цари допускали опустошение тех земель, которые ты, бог восхода и заката, мой господин, дал им, чтоб они не парились»……Потом Аттштуру тщательно и детально описывал деяния бога, его силу, черпаемую от выпивания камней. Жреца понесло. Он посчитал, что кашу маслом не испортишь, поэтому превозносил бога по полной программе. Лести много не бывает. Научный трактат заканчивался словами, что именно Шалиму диктовал Аттштуру новые заклятия на повышение урожайности зерновых и надоев от коров, а не сам Аттштуру их сочинил. Последним шло предложение о победе Шалиму над левиафаном: «Ты победивший левиафана, змея изгибающегося непараллельного». За каким демоном жрец приписал Шалиму победу над левиафаном, он и сам не мог сказать.

По итогам экскурсии в древний Угарит Риммон дал задание Платонову, точнее Дугар-Нимоеву, отсканироанные таблички перевести на русский язык и провести лингвистический анализ на наличие в текстах из Угаритской библиотеке следов воздействия иной цивилизации. Друзьям же он сказал, что российские учёные из Пулковской обсерватории недавно пришли к выводу, что отсутствие контактов с Землёй из космоса окончательно подтверждает наличие в нём разумных цивилизаций, ага. Это к вопросу о дикости. Кто же в здравом уме будет с вами общаться? Захар тоже рассказал анекдот по теме инопланетян. Приходит мальчик к папе и говорит: «Папа, а инопланетяне есть?». Папа подумал и отвечает: «Нет, сынок, есть только забористая трава и специальные препараты».

Когда Артемий рассказывал Марии и Захару про экскурсию в древний мир и про то как он немного побыл в роли бога Шалиму, то не преминул высказаться о дикости нравов того общества. Ага, дикость. Вот про дикость, особенно в двадцатом веке Риммон мог бы многое рассказать, но только хмыкнул. Современные люди, они в большинстве своём неплохие, только их квартирный вопрос испортил. Но Захар, а особенно Мария не поверили. Они считали людей на планете Земля хорошими, белыми и пушистыми, ну попадаются отдельные экземпляры, которые не пушистые. Вздохнув, Риммону пришлось просветить Марию и Захара о современных реалиях: «Даже не буду углубляться в глубь веков». Он сказал, что приведёт только некоторые факты, а выводы сами делайте, не маленькие.

Вот примеры современной дикости. Культурная Азия. Индийский город Аджмер. Во время ежегодного суфийского праздника Урс Аджмер, посвящённого поминовению «святого» ходжи 12 века Чишти Моинуддина, по улицам этого города проходят шествием тысячи паломников, факиров, фанатиков веры. Эта толпа занимается публичным самоистязанием, в том числе разного рода самопротыканием и даже выковыриванием глазного яблока острым металлическим предметом. Вот такие белые и пушистые, совершенно не дикие люди там водятся. Недалеко от индийцев отошли иранцы: каждый год, во время священного месяца Мухаррам, мусульмане-шииты проводят ритуал массового самобичевания цепями с привязанными к ним лезвиями ножей. Таким образом, они чтут память мученика Хусейна, внука пророка Мухаммеда. Перенесёмся в Китай. У тех тоже был совершенно «не дикий» обычай бинтовать ножки китайским девочкам. Настоящий компрачикос. Называлось это дело «лотосовые ножки». Считалось это действо прекрасным и крайне необходимым и практиковалось десять веков, так что стало частью общей психологией и массовой культуры. И вы думаете это происки высших сил? Никак нет. Сами люди до этого додумались. Ладно, перенесёмся на другой конец Земного шара, на Фарерские острова, где 91 % жителей фарерцы. Совершенно не дикие люди. Но, дважды в год, в мае и октябре, их юноши совершают кровавый ритуал, превращающий их в мужчин. Катерами они в свои бухты загоняют стада дельфинов в сотни голов и устраивают кровавую бойню прямо в воде. Животных убивают топорами, гарпунами, арматурными стержнями, да чем попало. Вода и люди становятся красными от крови. Только одного дельфина оставляют в живых. Правительства многих стран просят прекратить эту дикость, но фарерцы всё равно продолжают традиционно уничтожать дельфинов два раза в год, считая это нормальным. А как вы знаете, киты, в том числе и дельфины, обладают мощным интеллектом. Получается люди, уничтожают другой разумный вид из собственной прихоти, при этом не считают это дикостью. Ладно, это жестокость по отношению к животным. А вот в сорока странах практикуется традиционный ритуал, который не относят к дикости, а считают угодным богу. Это — женское обрезание. Но ни в Коране, ни в Библии нет никакого упоминания об этом. Миллионы женщин уродуют себя, слепо следуя обычаям предков, не подозревая о серьёзных последствиях для своего здоровья, при этом никто не назовёт себя дикарём. Вернёмся обратно в просвещённый Китай. Там до сих пор остался такой милый обычай, как «минхунь». Это всего на всего посмертный брак. Что это значит? Это значит, что если мужчина или женщина умрут, но до этого скорбного события не побывают в браке, то должны быть похоронены в паре с мёртвым человеком противоположного пола. Никак не меньше. Считается, что, таким образом, покойнику будет хорошо на том свете. На этом фоне в Китае существует подпольный рынок мёртвых невест, что приводит к убийствам из расчёта получить деньги за труп. Не гнушаются даже осквернением могил. При этом Китайцы дикарями себя не считают. Скажите, да то Китай, в России такого не может быть. Сейчас с дикостью в России дела лучше. Но в 19 веке из просвещённой Европы попал обычай фотографировать мёртвых родственников в кругу семьи. До конца 19 века эта традиция была повсеместно. Ещё одна миленькая традиция была в России до 19 века, правда в деревнях. В одну из зимних ночей деревенские бабы снимали с себя всю одежду и голыми запрягались в плуг. С помощью этого сельскохозяйственного инвентаря они делали борозду вокруг деревни. Ну, это ещё цветочки, ягодки были в том, что в эту ночь эти голые крестьянки уничтожали абсолютно всё живое, что попадалось им на пути, будь хоть человек, хоть кошка. А что в развитых странах? Может, там дикости нет? Например, такая страна как Южная Корея. Земли там мало, поэтому хоронят там лишь 30 % покойников, но могилы существуют только 60 лет. Остальных покойников кремируют. А вот тут уже интереснее. Прах покойного подвергают обработке высокой температурой, от чего прах кристаллизируется и превращается в бусинки. Этим бусинкам придают определённый цвет и помещают их в красивые флаконы, которые, почему-то хранят у себя дома. Это непонятно, дико, но безобидно. Гораздо круче с покойниками поступают жители славного индийского города Варанаси. Не все, конечно, а представители секты Агхори Бабы. Так вот, эти почтенные сектанты, совершенно не дикие люди, просто поедают трупы умерших. Уплетают за обе щёки. Съесть мёртвого — это значит, что наверняка избавишься от страха смерти и встанешь на путь просветления, ага. В Индии положено сжигать трупы, но не все группы людей подлежат этой процедуре. Нельзя жечь укушенных змеёй, умерших от проказы, детей, беременных женщин, святых и незамужних женщин. Трупы этих людей надлежит бросить в Ганг, из которого трупы вылавливают Агхори Бабы, ну а потом сами знаете, что они с ними делают. 21 век, однако. На островах Индонезии, наверное, трупы не едят. Однако, на Южном Сулавеси проживает весёлый народ Тораджи, которые каждые три года откапывают из могил трупы своих родственников, моют и очищают их, переодевают в чистую одежду. Потом фотографируются с усопшими, ремонтируют старые гробы, а после этого опять хоронят своих родственников, которые обретают покой в могилах ещё на три года. Вообще эти острова очень интересное место. Известно, что некоторые «цивилизованные» местные жители в глухих уголках балуются каннибализмом. Но таких сейчас мало. А вот не далеко от тех островов есть большой остров Новая Гвинея, где проживает довольно большое племя Дани. Почти все женщины этого племени щеголяют отрубленными фалангами пальцев, которые они сами себе отрубают, если умирает кто-нибудь из их родственников. Другие «не дикари» в цивилизованной Азии тоже придумывают, как бы себя изуродовать потехничней. Естественно, для красоты. Девочки племени Падаунг с пяти лет начинают носить на шее медные кольца для вытягивания шеи, ведь это же очень красиво, когда шея длинная. А вот в индийском штате Махараштра по сей день считают, что маленького ребёнка надо сбросить с высоты 15 метров, там его в простыню ловят неадекватные родители. И не важно, что от стресса ребёнок обзаводится психологической травмой и отстаёт в умственном развитии. Зато всем весело. Про «цивилизованность» современных людей можно рассказывать долго. Информации очень много. Мне, как существу с нечеловеческой этикой, конечно, безразлично, что ваша цивилизация вытворяет сама с собой. Это ваше право уродовать себя. Вы можете спросить, как я отличаю плохое от хорошего в вашей жизни. Только по одному мировому универсальному параметру, который звучит «не навреди». Вот и отношу я все ваши действия с точки зрения ущерба или пользы. Правда, привыкал я к вашей этике многие века, и до сих пор мне решительно непонятны многие ваши нерациональные действия.


*********
Дождливым днём лета 1765 года мэтр Аруэ посетил Женеву по своим финансовым делам. Как всегда он с собой взял и своего нового секретаря молодого Ваньера, который успешно трудился на этом поприще уже год. Из Женевы Аруэ возвращался в некоторой задумчивости. Такое его поведение не укрылось от внимательного секретаря, что тот даже проявил некоторую бестактность, спросив, что так беспокоит мэтра.

— Понимаешь, Ваньер, я сейчас в некотором недоумении, — признался Аруэ. — Как ты знаешь, я на своё зрение не жалуюсь, да и на память тоже, но сегодня в Женеве, я увидел человека, которого когда-то давно встречал в Лондоне, куда я попал не совсем по своей воле. Тогда я почему-то его запомнил, тем, что он чем-то неуловимым отличается от толпы. Сегодня я его видел в Женеве, чего не может быть. Ты ещё тоже на него обратил внимание, я заметил.

— Почему так, господин? — уточнил Ваньер. — Может это один и тот же человек?

— Этого не может быть только по одной причине: возраст. Все мы с возрастом изменяемся, а этот человек не изменился, как так может быть?

— Тогда это, скорее всего, совершенно другой человек, — предположил секретарь.

— Может и так, но очень уж они похожи, как внешне, так и его трость. Чтобы разрешить наш спор, дорогой Ваньер, отправляйся обратно в Женеву и разузнай об этом господине, который одевается в безукоризненную английскую одежду и имеет такую приметную трость.

Через пару дней Ваньер, наведя справки об интересующем его господина субъекте, докладывал мэтру о нём.

— Это очень состоятельный русский господин, снял он самый дорогой номер в гостинице. С ним путешествуют ещё два человека: молодые девушка и мужчина. Зовут этого господина…здесь Ваньер достал из папки листок бумаги… «Ро-ма-нов Ар-те-мий». А девушку все называют Мария, другого спутника зовут Захар. Господин Романов любит посещать библиотеки Женевы. Хоть он и является представителем ортодоксальной религии, но посетил все наши храмы, где, в сопровождении своих спутников, всё внимательно осмотрел. В библиотеке сказали, что господин Романов чрезвычайно грамотный, так как брал книги на многих языках, в том числе древних, и свободно читал. Говорит господин Романов на безукоризненном французском языке парижского диалекта, может говорить на английском и немецком берлинском.

— Значит, говоришь, этот господин ортодоксальной религии, — усмехнулся Аруэ. — Вот, что Ваньер, я хочу видеть этого господина в Ферне. Отвези, пожалуйста, ему моё приглашение. Вручай лично ему, причём с предельной почтительностью. Здаётся мне, дорогой Ваньер, что этот господин будет для нас чрезвычайно интересен.

Что за интерес возник у мэтра к русскому путешественнику, Ваньер не стал уточнять, мэтру виднее.

Господин Романов с благодарностью принял приглашение посетить Ферне, когда Ваньер лично в руки передал ему конверт с приглашением. Романов сообщил, что завтра после полудня, непременно будет в Ферне, вместе со своими двумя спутниками. Нет, нет, экипаж присылать не надо.

На следующий день Аруэ с утра озадачил слуг высматривать экипаж этого русского господина. Однако гости появились со стороны «тропы Аруэ», словно бы из воздуха. Никто не видел, как они появились в имении. А если бы видел, то очень сильно бы удивился: гости действительно появились из неоткуда. Но, когда они подошли к самому зданию, то их всё же заметили. На зов слуги к гостям вышел Ваньер. Он не подал вида, что сильно удивлён, ведь получается, что гости шли пешком не менее часа, но по ним это было не заметно. Если бы Ваньер поинтересовался, почему гости не ехали в конном экипаже, то объяснение повергло бы его в шок. Оказывается, гости не любили лошадей, вернее их запах, Человеку 21 века не понять, как раньше передвигались, находясь за этими вонючими животными. Поэтому наша троица предпочла перемещаться по воздуху в невидимом виде.

У господина Романова в руках была только трость, украшенная головой пуделя. Господин Захар нёс вместительную корзинку, а у госпожи Марии в руках ничего не было. Ваньер проводил гостей в личный кабинет мэтра Аруэ.

Мэтр был уже облачён в свой старый камзол и при парике.

Когда гости были представлены старику и рассажены на стулья у стола, тот под благовидным предлогом отправил Ваньера из кабинета.

— Я так и думал, что вы меня удивите, теперь я более чем уверен, что буду, не только удивлен, но и сильно поражён, — сказал мэтр, показывая на трость гостя. — Как вы считаете, мой секретарь Ваньер может присутствовать при нашей беседе?

Гость отрицательно покачал головой:

— Не надо испытывать психику молодого человека.

— Тогда, начну с главного, — начал хозяин. — Как мне к вам обращаться? И кто вы?

Гость усмехнулся:

— Я часть той силы, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо. Ко мне можете обращаться «Мессир» или «Мессир Риммон», как вам будет угодно, но это если мы будем наедине, на людях называйте меня просто господин Романов. У меня было сотни имён, часть из них вы, конечно, знаете. Было бы опрометчиво с вашей стороны меня на людях звать Воландом, Ахура Мазда, Люцифером или Шалиму. А спутники мои: это миледи Мария, она высший вампир; и рыцарь Захар, он демон. Они могут предстать перед вами в своём виде, я же не могу, иначе сожгу вашу планету и часть вашей галактики. Я сугубо энергетическое существо.

— Вы меня очень удивили, — побледнел старик. — Представляю, сколько ещё удивительного вы можете рассказать.

— Вообще-то мы прибыли не для того, чтобы вас удивлять, хотя от чудес, в вашем понимании, никуда не деться. У вас крепкая психика, вы же совершенно не церковный человек. Вы же сами всегда плохо относились к мракобесию. Вот и я, сразу скажу, что у меня никаких чудес нет, это люди видят чудо, а у меня только физика, только наука, но до которой вам развиваться ещё тысячи лет.

— Давайте пока пообщаемся, не переходя к интересующим нас вопросам, — предложил гость. — Вот для улучшения взаимопонимания, мы принесли вам в подарок набор вин, привычных для вас французских вин, однако, сделанных в 21 веке, я думаю, вам это будет интересно — продолжил гость, давая знак Захару, выставить из корзины на стол батарею бутылок.

На столе старик увидел ряд непривычных ему бутылок с прекрасными этикетками. Взяв в руки бутылку, он прочитал: «Вlanquette-de-limoux», «Сaint-georges-d'orques», «Мuscats de Mireval», «Мuscats de Frontignan». Ну, эти вина ему были известны. Оформление бутылок только поражало. Но кроме этого на столе оказались бутылки коньяка Hennessy. Особенность была в том, что этот коньяк стали выпускать только в этом 1765 году. Разговорились про вина и коньяки. Мэтру Риммон подарил две бутылки Hennessy. Одну с маркировкой V.S.O.P. (Privilege (Very Superior Old Pale), другую с маркировкой X.O. (Extra Old). V.S.O.P. был разработан в 1817 году и в его ассамбляже было более 60 видов коньячных спиртов от 6 до 12 летней выдержки. Другой коньяк, марки X.O. был разработан ещё позже, в 1870 году, и в его ассамбляж уже входило более ста разных спиртов возрастом от 7 до 30 лет.

Что касается Вlanquette-de-limoux, то Аруэ, как истинный француз, к тому же интересующийся виноградной лозой, сообщил, что это игристое вино появилось даже раньше шампанского. В отличие от шампанского, которое делается, только из одного сорта винограда, Вlanquette-de-limoux делают из винограда сортов мозак на 9/10, шардонне и шенен блан.

О Сaint-georges-d'orques мэтр рассказал более подробно, при этом любуясь оформлением бутылки из 21 века. Сaint-georges-d'orques имеет насыщенный красно-рубиновый цвет. Изысканный, слегка терпковатый аромат вина раскрывается полутонами спелых ягод: малины, ежевики и клубники. В букете присутствуют лёгкие намёки минералов. У вина сочный, насыщенный вкус, демонстрирующий хорошую концентрацию фруктовых и ягодных нот на изысканном минеральном фоне. Вино обладает устойчивым, бархатистым послевкусием. Французские виноделы всегда уделяли особое внимание работе на виноградниках. В течение всего года виноградники бережно и тщательно возделываются. Важен каждый этап, начиная от подбора к лозам соответствующей почвы. Зимой лоза подрезается. Весной срезают лишние побеги. Урожай собирают обычно в сентябре. Когда виноград достигает своей идеальной зрелости, сборщики винограда собирают весь урожай вручную в течение 10 дней. Виноград в маленьких корзинах доставляют на винодельню. Там связки укладывают на столы и отбирают гроздь за гроздью, чтобы оставить только лучшее. Затем виноград хранят в деревянных бочках в холодном месте. После этого используется исключительно вертикальный пресс, который был выбран за деликатность прессования: благодаря чему получается очень чистый виноградный сок высочайшего качества. Созревают вина в дубовых бочках в винных погребах, которые обеспечивают идеальные условия для продолжительной выдержки. Затем лучшее вино вручную разливают из бочек в бутылки без фильтрации, что придает вкусу концентрацию и насыщенность.

В общении наметилась некоторая душевность, но, естественно, старик был всё ещё на стороже, он боялся искусной мистификации. Но выкладывать ему всю историю с 18 века было бы весьма опрометчивым. Да и не за этим Риммон прибыл к Аруэ, чтобы доводить его до сумасшествия. Разговор плавно перешёл к музыке, естественно современной, а это Бах и Вивальди. Аруэ, как человек театра очень ценил творчество Иоганна Баха и Антонио Вивальди. Вот здесь Артемий и преподнёс мэтру большой сюрприз в виде МР3 плеера на котором были записаны произведения Баха, Вивальди и Тартани. Показав, как пользоваться этим устройством и наушниками, он смотрел за реакцией старого философа. Естественно, божественная музыка, извлекаемая из маленькой коробочки, буквально потрясла старика. Он разрыдался, когда прослушал «Шторм» Вивальди в исполнении Ванессы Мэй. Эта вещь в исполнении китайского виртуоза и в 21 веке сносит мозг людям, а что говорить про 18 век. Настоящий взрыв мозга произошёл, когда старику дали послушать «The Davils Trill Sonata» Джузеппе Тартани. Старик долго не мог успокоиться, ему хотелось слушать и слушать эту божественную музыку, хотя он уловил, что с некоторыми инструментами, что-то не то. Ему объяснили, что это не совсем обычные инструменты, а так называемые, электрические. Но в научные дебри Артемий лезть не хотел, поэтому на все провокационные вопросы старика, которому хотелось знать всё и сразу, он отвечал, что и их кое-что интересует, что всё-таки это они гости, которым надо прояснить некоторые моменты. Взамен Артемий пообещал старику оставить плеер старику, и он сможет наслаждаться музыкой ещё шесть часов, пока энергия в нём не иссякнет. Затем это устройство надо будет выбросить в топку печи. Аруэ очень ценил хорошую музыку, но сам не играл на музыкальных инструментах, он, зато, любил другие азартные игры. Это был очень азартный человек. Настоящий картёжник, но тогда других игр и не было. В 21 веке такого человека в молодёжной среде называют «задрот», то есть любитель погрузиться с головою в виртуальную реальность и играть до изнеможения.

— В мире есть только один образцовый закон, регламентирующий ту разновидность безумия, что зовется игрой: лишь ее правила не допускают ни исключений, ни послаблений, ни разночтений, ни тирании, — смеясь, заявил Аруэ.

Естественно разговор вёлся вокруг идей Аруэ о социальном зле. А злом он считал засилье невежества, суеверия, предрассудки и подавление разума, прежде всего церковью. О попах он вообще презрительно отзывался, называя их дервишами и бонзами, которые своим фанатизмом умерщвляют свободу совести и свободу слова.

— Однако, вы учились в церковной школе, — заметил Артемий. — Кстати, не расскажите нам немного об интересной поэме, которую вы прочитали в детстве. Я имею в виду поэму «Моизада», в которой основатель еврейской религии изображён как обманщик легковерных соплеменников.

Старика Аруэ по меркам 21 века можно было назвать махровым антисемитом.

Аруэ поморщился, когда ему напомнили «Моизаду»:

— В то время я был очень молод, и многое ещё не знал. Тогда я считал, что в религиозных книгах вкрались неточности, которые надо высмеять. Это потом я понял, что вся религия — это большая неточность. В Святом писании сотни, а то и тысячи ошибок и неувязок, плюс ошибки из-за переводов. Поэтому насмехаться над какой-либо ошибкой не совсем верно, тогда, получается, что остальное правильно. Но это не так. В религии всё не так. И примеров множество. Вот несколько из них, касательно евреев: «еврейский» язык был заимствован евреями от ненавидимых ими ханаанеянами и в еврейской Библии называется ханаанейским (Ис. 19, 18); их столица Иерусалим названа в честь ханаанейского бога заката Шалиму, а само слово Израиль означает Богоборец (Быт. 32, 28):(E quello disse: «Il tuo nome non sarà più Giacobbe, ma Israele, poiché tu hai lottato con Dio e con gli uomini, ed hai vinto»); важнейшая для евреев святыня «Стена плача» — это остаток храма Яхве, построенного царём Иудеи Иродом Великим, который был родом из эдомитян, многократно проклинаемых в еврейской Библии устами Яхве.

Вот кого не любил Аруэ, так это священников, хотя с отцом Адамом, местным священником он любил играть в шахматы, и переживал, что всегда проигрывает. Но старика было трудно заподозрить и в любви к демократии.

— Вы не любите демократию? — уточнил Артемий.

— Если чернь начнёт думать, то всё погибло, — безапелляционно сообщил он. — Свобода — это свобода слова, свобода печати и личности, а не свобода общества в целом. Ещё свобода совести, как противовес церковной нетерпимости. А что касается трудового народа, то он должен иметь право продавать свой труд тому, кто за него даёт наибольшую плату, ибо труд есть собственность тех, кто не имеет иной собственности. Так, во всяком случае, обстоят дела в моём имении, трудящиеся довольны своим существованием.

Риммон, просканировав с близкого расстояния, старого философа, понял, что он не был подвержен прогрессорским идеям Нефилимов и Абракасов. Ранее, он считал, что Аруэ в детстве могли подсунуть поэму «Моизаду» кто-нибудь из этих цивилизаций, но, как оказалось, эта поэма была обычным памфлетом, сочинённым аборигенами, и которая не получила большого распространения.

В разговорах с Аруэ время летит быстро. Уже стало совсем темно, сидели при свечах. Пора было прощаться, хоть старик готов был проговорить и всю ночь. Но Риммон решил, что достаточно. Старик лично проводил гостей в ночь с так называемой тропы Аруэ, по которой он любил прохаживаться по территории своего имения. У старика остались вопросы к гостям, много вопросов. Например, он набрался храбрости и спросил, когда к нему придёт смерть. Риммон категорически отказался отвечать на этот вопрос: во-первых, я не знаю, когда в этом пространстве это произойдёт, во-вторых, даже знал бы, то не сказал, считаю это не этичным. А вот на вопрос о природе смерти Риммон рассказал старику подробно. Он подтвердил, что, увы, смерть забирает себе личность, единственную и неповторимую. Но, всё не так плохо. Дело в том, что разум един, он произошёл от одного ядра. Носителей разума много, но это, всё равно, одна субстанция. Так что, умирая, разумное существо растворяется в вечности, но при этом получает новое воплощение. Это не буддистская реинкарнация, когда одна личность после смерти попадает в другую. Здесь совсем иное. Один всеобщий разум, просто с целью своего развития, разбивается на миллионы особей. Так что, смерть это только растворение конкретной личности, но не уничтожение разума. Последний вопрос был несколько комичным. Старику очень хотелось посмотреть на Марию в виде высшего вампира. Ну, это ему обеспечили, когда скрылись от любопытных глаз, чтоб не довести до смерти случайного прохожего. При свете тусклой лампы старик увидел трансформацию девушки в вампира. Надо отдать должное старику, что он не очень перепугался, хотя зрелище было жуткое. Но старика заверили, что это только образ, что Мария никого не ест и, тем более кровь не пьёт, даже символически. Потом, потрясённый старик, был свидетелем, как три его странных гостя растворяются в воздухе. Дома он сел за стол и стал лихорадочно делать записи по горячим следам. Потом он эти записи спрятал в самый надёжный сейф, чтоб никто не мог их прочитать.

А у Артемия на память о посещении великого философа осталась книга «Кандид» изданная в 21 веке, но с дарственной надписью автора: «Мудрейшему Р от Аруэ». Этой книге не суждено было попасть в чью-либо библиотеку, она нашла своё место в ящиках из-под снарядов в резиденции Риммона. Почему Риммон выбрал именно Кандида? Потому что Аруэ здесь превзошёл сам себя в своих саркастических подколках в адрес своих врагов. Он вообще не особенно заморачивался в плане правильного построения фразы. Он писал, как рубил с плеча, совершенно не задумываясь над каждым словом. Так, значит, пусть будет так! Поэтому его речь, речь прекрасного оратора, всегда струилась легко и не запиналась на логических поворотах.

После посещения старого философа Риммоном его высказывания стали ещё резче, особенно, что касалось иудаизма. И Аруэ люди верили, особенно после его участия в уголовном деле Каласа. После статей в реабилитацию Каласа старик стал непререкаемым пророком века Просвещения. Управляя по новым правилам своим имением в Ферне, он сталдобрым хозяином для своих односельчан и владетелем просвещённых умов всей Европы. Даже Риммону было о чём с ним поговорить.

Монтевидео — 2020.

Оглавление

  • Инна
  •   БЕГЛЕЦ
  •   ДВОРНЯЖКА
  •   ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА
  • Альтегин Егор
  •   АНОМ
  •   ПРИНЦИП МАЯТНИКА
  •   ТЁТКА
  • Беликов Александр Алексеевич
  •   ЕЙЕ
  •   МАШИНКА ДЛЯ ПОЦЕЛУЙЧИКОВ
  •   НАЗАД В СССР
  • Белова Алла Алексеевна
  •   МИССИЯ ПЕРЕВЫПОЛНИМА
  • Головтеева Елена Валентиновна
  •   АТС СРЕДИ ЗВЕЗД
  • Дубровин Максим
  •   ЛОВУШКА ДЛЯ КЛАУСА КИНКЕЛЯ
  •   МОЙ ЛИМБ
  •   МЫСЛЕХРАНИТЕЛЬ
  •     1
  •     2
  •     3
  •     4
  •     5
  •     6
  •     7
  • Камаева Кристина Николаевна
  •   ГОСТИНИЦА «АРОМЭ»
  •   ПОСЛЕДНЯЯ ПАНДЕМИЯ
  • Клещенко Елена Владимировна
  •   ВЕРЕВКА ПОВЕШЕННОГО
  •   КЛЮЧ ОТ ДОМА
  •   САЛЛИ И ЛИ
  • Павлов Алексей Александрович
  •   UNLIMITED LINK WORKS
  • Спящий Сергей Николаевич
  •   ГОРОДСКИЕ СОТЫ
  •   МАЛЬЧИШКА С МАРСА
  •   САМОЕ СЛОЖНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
  • Филиппова Екатерина Леонидовна
  •   СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ
  •   УИКЕНД НА КАССАНДРЕ
  •   УСЫ, ЛАПЫ, ХВОСТ
  • Шалдин Валерий
  •   ОГОНЬ, МЕРЦАЮЩИЙ В СОСУДЕ…
  •   ФЕРНЕЙСКИЙ МУДРЕЦ ИЛИ ПЕШКИ БОЛЬШОЙ ИГРЫ